Тропою тайн [Эйлин Гудж] (fb2) читать онлайн

Эйлин Гудж Тропою тайн

Посвящается моему дорогому другу Эндрю, борцу за правое дело

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

Лев Толстой, «Анна Каренина»

От автора

Работа над этой книгой была во многих отношениях бескорыстной — главным образом потому, что она дала мне возможность окунуться в удивительный и на редкость своеобразный мир профессиональной верховой езды, а также осуществить одно из моих самых заветных желаний, а именно — участвовать в патрулировании Нью-Йорка конной полицией. Выражаю особую благодарность заместителю инспектора Кэти Райан и сержанту Брайану Флинну за это увлекательное приключение.

Кроме того, я чрезвычайно признательна Тому Смиту из конной полиции Нью-Йорка, настоящему офицеру и джентльмену, от которого я многое узнала; Скотти, бывшему служащему нью-йоркской конной полиции; Майклу Пейджу, серебряному призеру Олимпиады в конкуре; Линди Кеньон, истинной наезднице, проверившей достоверность сцен ухода за лошадьми и состязаний в прыжках; доктору Люси Перотта, директору отделения интенсивной терапии новорожденных больницы «Бет-Израэль»; доктору Роберту Гроссмарку за его неоценимый вклад… и особенно — за сведения о групповой терапии; Биллу Хадсону, юристу из конторы «Хадсон, Джонс, Джейуорк, Уильямс и Лиджери»; редакторам Памеле Дормен, Одри Лафер и Элу Цукерману; Дейву Нельсону, много сделавшему для того, чтобы книга была завершена; Анджеле Бартоломео, моей преданной ассистентке; Нэнси Трент, моей подруге и публицисту; Джону Делвенталу, владельцу конюшни в клубе «Цыганская тропа».

Пролог

Нью-Йорк, ноябрь 1972 года

Прижимая к шее воротник чужого пальто, Элли спешила домой с работы по «Великому белому пути»^[1] в глухую полночь. Свет был повсюду — слепящие неоновые табло, мигающие вывески клубов с зеркальными дверями, фары машин, потоком летящих по Бродвею.

Но этот свет был холодным. Даже в Евфрате, штат Миннесота, в самый разгар зимы, когда пруды промерзали до дна, а пастбища сплошь покрывал снег, похожий на рассыпанную толстым слоем соль, Элли никогда не бывало так холодно. Она дрожала в своей дешевой нейлоновой форме и слишком тесном пальто сестры; ей казалось, что ее кости, как хрупкие веточки, вот-вот с треском сломаются под порывами ледяного ветра.

Только ее груди, разбухшие от молока, оставались теплыми. Элли чувствовала, как их начало покалывать — близилось время кормления. Сворачивая на Сорок седьмую улицу, она ускорила шаг. Тело ее ныло от желания увидеть ребенка, пока Элли шла в конец квартала, к обветшалому многоэтажному дому, где жила вместе с сестрой в тесной, как стенной шкаф, квартире.

Достаточно ли детского питания она оставила Надин? Сестра ни за что не додумается сходить и купить еще. Весь вечер, пока она сидела на высоком табурете в тесной будке билетерши театра «Лоу стейт», отрывала билеты и просовывала в окошечко сдачу, ее не покидала тревога.

А если легкая краснота, которую она сегодня заметила на щечках дочери, означает, что Бетти чем-то больна? Корью, свинкой, а может… даже оспой! Внутри у Элли все сжалось, но она овладела собой.

«В наши дни оспой никто не болеет, — твердо сказала она себе. — И потом, Бетти сделали все прививки. Поэтому успокойся и перестань нервничать. У тебя есть заботы и поважнее: например, скопить денег и обзавестись собственным жильем».

Элли прекрасно понимала: даже если бы она откладывала свою зарплату билетерши всю до последнего цента, повесить новенькие занавески на окно своей кухни ей удалось бы не раньше, чем в следующем столетии. Но сама мысль о своем угле, опрятной квартирке, где хватит места для подержанной детской кроватки и настоящего мягкого матраса, заставила ее воспрянуть духом.

Когда-нибудь она осуществит свою мечту. Найдет работу получше, станет посещать колледж. И может быть, выйдет замуж (хотя о такой удаче она не смела и мечтать). Для этого нужно время, только и всего. А у нее ведь вся жизнь впереди. Ведь ей всего восемнадцать! Но Элли уже не помнила, когда в последний раз ощущала себя юной девушкой.

Проходя под уличным фонарем, Элли краем глаза заметила свое отражение в зеркальном стекле витрины. Ее взгляду предстала высокая круглолицая девушка с широкими скулами и светлыми волосами, унаследованными от скандинавских предков; такие девушки часто улыбаются с рекламных щитов, установленных вдоль Девяносто четвертого шоссе между Миннесотой и Висконсином. Одетые в дирндл^[2] и блузку с рукавами-фонариками, они приглашают путешественников в штат Северной звезды^[3] и советуют застегнуть ремни безопасности.

Элли грустно улыбнулась, обходя похожую на звездную пыль горстку битого стекла на тротуаре. В ней никогда не было ни малейшего сходства с румяной щекастой молочницей. Меньше года назад она только заканчивала школу, а теперь уже почти свыклась с ролью юной матери. Но несмотря на всю любовь к Бетани, порой Элли не верилось, что у нее есть дочь.

Беспорядочные воспоминания о той ночи, когда родилась малышка, теснились у нее в голове: кабинет неотложной помощи с разноголосицей стонов, раздражающая теснота, родильная палата, ряды кроватей с занавесками, безжалостный натиск чужих уверенных рук и холодных инструментов. А потом все затмил нарастающий ритм боли…

Когда Элли, словно чудесный дар, протянули малышку, завернутую в белое одеяльце, она разрыдалась. Ее охватили радость, благоговейный трепет и священный ужас.

Элли мгновенно стала взрослой. Пора перестать рыдать над пролитым молоком. Джесс не женится на ней, мама и папа не будут умолять вернуться домой. Элли осознала это, вспомнив скандал, который закатила мама, осыпав ее градом проклятий, а потом швырнув в нее Библию. От Элли отвернулись все, кроме почти беспомощной Надин, не способной стать надежной опорой для сестры.

Хотя Элли вновь обрела уверенность в себе, страх нарастал в ее душе с каждым днем. Шесть раз в неделю ей приходилось оставлять ребенка с Надин и работать в вечернюю смену в «Лоу стейт» — такую жизнь никак нельзя назвать сносной. Но разве у нее есть выход? Мизерная зарплата не позволяла Элли нанимать приходящую няню, а Надин по крайней мере заботится о том, чтобы с Бетти не случилось ничего плохого.

Ощущая кислый, вязкий привкус во рту, Элли спешила домой, и ее сердце болезненно сжималось. Она пыталась представить, что четырехмесячная дочь мирно спит в самодельной колыбели, но это испытанное средство не помогало. Элли никак не удавалось избавиться от мучительного, леденящего кровь чувства, что с малышкой уже случилась или скоро случится беда.

Она припомнила, что в последний раз так волновалась в тот день, когда сообщила Джессу о беременности. Едва оправившись от потрясения, он начал клясться и божиться, что любит ее — Бог свидетель, любит больше жизни, но что ему теперь делать? Отказаться от учебы в Уэст-Пойнте^[4] и всю жизнь проторчать вместе с ней в Евфрате? Джесс пообещал, что они поженятся, как только он закончит учебу. Через четыре года он получит офицерский чин, и они смогут поселиться где угодно — может, даже в Германии.

Элли заметила отчаяние, промелькнувшее в его глазах, и ее робкая надежда сменилась холодным гневом. «Когда рак на горе свистнет», — мысленно отозвалась она.

В сущности, Джесс бросил ее гораздо раньше той минуты, когда задние фары его «корвета» мигнули и скрылись за холмом, там, где шоссе Эйкенс-роуд разветвлялось, уводя в глубину штата. Он ответил только на одно из писем Элли, позвонил ей один-единственный раз — когда она вернулась из больницы вместе с Бетти. Джесс даже не извинился, только намекнул, что пришлет денег, но не сдержал обещание.

«К черту Джесса!» — со злостью подумала Элли. К черту всех ханжей Евфрата, в том числе и родителей, бросивших ее в беде. Год назад, когда поднималась на сцену «Мейсоник-Лодж» в Блумингтоне, чтобы получить приз за победу в конкурсе молодых поэтов, Элли не нуждалась ни в чьих советах. И впредь она будет жить своим умом.

Элли вдруг заметила, что навстречу ей по пустынной улице идет плотный мужчина в мягкой шляпе, сдвинутой на лоб. Он замедлил шаг и бесцеремонно окинул ее пристальным взглядом. У Элли заколотилось сердце, и она проскользнула мимо. Здесь, к западу от Таймс-сквер, женщинам опасно ходить одним после одиннадцати вечера, да еще в выходной день.

«Ты всегда можешь рассчитывать на государственное пособие», — подсказал ей внутренний голос.

По размеру пособие почти не отличается от ее нынешней зарплаты. Но терпеть и экономить придется недолго — пока она не найдет работу получше, которая позволит ей нанять няню для Бетани. Элли запишется на вечерние курсы в городском колледже, адрес которого обвела карандашом в брошюре со множеством закладок. Эту брошюру она повсюду носила с собой в сумочке, как талисман.

Внезапно Элли вспомнилось лицо матери — та всегда пренебрежительно прищуривалась, заметив, как их соседка, миссис Айверсон, выносит мусор или отправляет в школу одного из своих неряшливых детей. Взгляд тускло-голубых глаз мамы скользил по фигуре сутулой женщины в выцветшем халате, словно нож, соскребающий с тарелки холодные объедки.

«Умение довольствоваться малым — это неплохо, — презрительно фыркала мать. — Но если я когда-нибудь увижу тебя в очереди за подачками правительства, это будет все равно как если бы ты приставила мне к виску дуло револьвера и нажала курок».

По глубокому убеждению Элли, получать пособие было бы еще унизительнее, чем брать деньги у отца Джесса. Она поморщилась, вспомнив, как полковник Оверби предложил выписать ей чек. Слова вылетали из его узкогубого рта со звуком, напоминающим стук гвоздей по паркетному полу кабинета полковника. Элли казалось, что она умрет от стыда. Собравшись с духом, она посмотрела полковнику в глаза. Элли просила совсем немного — небольшую сумму на оплату проезда до Нью-Йорка и тысячу долларов на питание, пока не родится ребенок. Оверби выписывал чек стремительными и резкими росчерками, и брезгливое выражение его лица свидетельствовало о том, что он считает ее ничтожеством. И дело было не столько в беременности, а в том, что она, слишком гордая и невежественная, не потребовала большую сумму. Элли так затошнило, что она чуть не извергла завтрак прямо на полированный письменный стол орехового дерева.

Нет, о государственном пособии не может быть и речи. Теперь она ни от кого не примет подачек. Хуже этого лишь зависимость от щедрости приятелей — участь Надин.

«Приятелей? Посмотри правде в глаза: твоя сестра — проститутка».

Что ж, по крайней мере Надин до сих пор удавалось избегать беременности. И кроме того, только сестра поддержала Элли в трудную минуту. Так какое же она имеет право судить ее?

Но несмотря на все доводы, Элли понимала, что у них с сестрой нет ничего общего. Отец часто повторял, что они похожи, как горошина и зерно кукурузы. Подрастая, Элли проводила все свободное время в публичной библиотеке Евфрата, за книгами. А Надин чаще всего посещала универмаг «Бен Франклин» на Мейн-стрит, где придирчиво выбирала помаду или подолгу спорила об оттенках лака для ногтей с такими названиями, как «Коралловый восход» или «Кофейное безумие».

Но в тот день, когда Надин села в автобус компании «Трейлуэйз», направляясь в Нью-Йорк, ей не удалось замаскировать даже толстым слоем тонального крема «Коти» здоровенный синяк под глазом — след отцовской руки. Это случилось, когда отец застал Надин у ручья в обществе Клэя Пиллсбери, который скакал на ней, как бык, обуянный похотью. С тех пор прошло четыре года, но Надин ничуть не раскаивалась в содеянном — может, лишь жалела о том, что в тот раз отдалась даром.

«У нас с Джессом все было по-другому, — отметила Элли. — Но означает ли это, что я порядочнее Надин? Или просто глупее?»

Проходя мимо обшарпанной двери под поблекшей вывеской «Мадам Зофия» и грубым изображением ладони, Элли заметила черный лимузин с работающим двигателем. Разглядев номерной знак, она вздрогнула, словно по ее спине провели ледяным пальцем.

Монах!

Этот зловеще-невозмутимый, чем-то похожий на проповедника человек в черном появлялся раз в неделю, задерживался не более чем на час-другой и неизменно увозил конверт с купюрами — свою долю заработка Надин.

При виде Монаха Элли бросало в дрожь. И причина была даже не в его ужасном занятии, а в том, как он смотрел на нее из-под полуопущенных век: его глаза говорили: «Пока не знаю, на что ты годишься, но когда пойму, явлюсь за своей долей».

Элли застыла и с облегчением вздохнула, лишь увидев, как лимузин вырулил на середину проезжей части. По крайней мере ей не придется здороваться с Монахом!

Сердце билось учащенно. Элли взбежала по выщербленным каменным ступеням и вошла в дверь, сплошь покрытую непристойными надписями. Она поднялась на шестой этаж, стараясь не наступать на потрескавшиеся резиновые коврики у запертых дверей, из-за которых слышались приглушенные голоса, звук телевизора, скрип стульев.

Дверь квартиры Надин была приоткрыта, словно Монах в спешке забыл захлопнуть ее.

— Надин! — позвала Элли пронзительным от волнения голосом.

Она оглядела убогую гостиную с ветхим шезлонгом, заклеенным липкой лентой, и раскладной софой — источником постоянной боли в спине. В одном углу Элли повесила на леске покрывало с оборками, служившее занавеской. Детская получилась не слишком просторной, но больше ей не на что было рассчитывать.

Элли отдернула занавеску, чтобы заглянуть в колыбель, но тут в дверях спальни показалась Надин, с гримасой боли держащаяся за правую щеку. Она была растрепана, один глаз заплыл; на Элли она смотрела остекленевшим, неподвижным взглядом человека, пребывающего в состоянии глубокого шока. Наконец Надин безвольно опустила руку, и Элли ахнула, увидев багровую опухоль на прелестном личике сестры.

— Сукин сын! — вскипела Элли. — Это его работа, да?

Она шагнула к сестре, но Надин отпрянула, стягивая на груди огненно-красное кимоно и будто надеясь, что тонкая ткань защитит ее. Из горла вырвался низкий, протяжный стон.

— Я не шмогла оштановить его. Я пыталаш, но он не шлушал… — Надин шепелявила, едва шевеля распухшими губами, и Элли вдруг вспомнила, как в детстве летом они сосали мороженое на палочке, пока у них не замерзали языки.

Она похолодела, уставившись на сестру и пытаясь разобрать ее невнятную речь.

— Он ударил меня, когда я попыталаш отобрать ее… шкажал, что ударит и ее, ешли я не уймуш… Элли, клянуш, клянуш тебе, я ни в чем не виновата…

Элли как громом поразило. «Бетани! Что-то случилось с моей малышкой!»

С диким воплем она метнулась к сестре и схватила ее за плечи. Пальцы Элли впились во впадины под ключицами, но она не замечала, что причиняет боль сестре. Элли не думала ни о чем, кроме ребенка.

— Что ты хочешь сказать? Что?!

Надин закатила глаза.

— Малышка… — прохрипела она.

Сердце Элли сжалось от страха. Она попятилась. Все вокруг стало серым и расплывчатым. У нее закружилась голова, к горлу подкатила тошнота. Машинально поднеся руку ко рту, она до крови укусила себя за палец. Боль привела ее в сознание.

Истошно закричав, Элли метнулась к импровизированной занавеске и отдернула ее так порывисто, что сорвала с лески. Занавеска с шуршанием упала на пол, и взгляду Элли предстала корзина из ивовых прутьев, застеленная фланелевыми пеленками и обшитая по краю кружевом от старой комбинации Надин.

Корзина была пуста.

Элли уставилась на нее, не веря своим глазам. Комната медленно вращалась и кренилась из стороны в сторону, точно Элли только что сошла с карусели. Почувствовав, что теряет равновесие, она схватилась рукой за стену. «Этого не может быть, — твердила она себе. — Этого не может…»

— Где она? — с ужасом выкрикнула Элли.

Обернувшись, она заметила, как Надин медленно соскальзывает на пол по дверному косяку. Сестра рухнула на пол, раскинув ноги, как кукла.

— Монах… — прохрипела Надин. — Он шкажал, что жнает одного парня… какого-то адвоката, который ищет детей для беждетных пар. А еще он шкажал, что жа голубоглажых детей платят больше… — И она начала всхлипывать.

— Где он? Куда увез ее? — Элли не помнила себя, не замечала, что стоит над сестрой, сжав кулаки, а Надин испуганно пытается отползти назад, к дверному косяку.

— Не жнаю, — пискнула Надин.

— Как? Разве ты не знаешь, где он живет?

Надин покачала головой.

— Он никогда не вожил меня к шебе… чтобы не уштраивать мне неприятношти…

Полы кимоно распахнулись, обнажив подрагивающие груди, но Надин не пыталась прикрыть наготу. Она и вправду казалась куклой. Глупой, никчемной куклой.

Элли отвернулась. Полиция. Надо звонить в полицию. Ей помогут. Бетти найдут.

Но, представив себе, что придется объясняться с кем-то равнодушным, чужим, безликим, возможно, недоверчивым, она вконец обессилела и рухнула возле дивана, на котором стоял телефон.

Ужас и ярость охватили Элли: ведь этот мерзавец даже не сомневался, что останется безнаказанным, отняв у нее ребенка. Завыв, Элли вскочила, бросилась к двери, опрокинула стул, задела торшер, который закачался и упал на ковер.

Через несколько минут, почти обезумев и чувствуя, как слезы замерзают на щеках, Элли осознала, что бежит по Бродвею в поисках неизвестно чего — помощи, спасения. Она почти не замечала, как задевает локтями прохожих, не слышала гула голосов и шума машин.

Внезапно Элли почувствовала, что теплая липкая влага быстро пропитывает спереди ее блузку — молоко.

Откуда-то издалека, из хаоса и безумия, доносился детский плач. Голос ребенка — наверное, голодного. И Элли молила Бога, чтобы этим ребенком оказалась ее дочь.

Глава 1

Нортфилд, Коннектикут, 1980 год

Бывали времена, когда ей удавалось обо всем забыть. Минуты. Часы. Иногда целые дни, когда вечером, чистя зубы, Кейт вдруг сознавала, что сегодня ее ни разу не посетила мучительная мысль, воспоминание о страшной тайне, коренящееся глубоко в ней, как стальные штыри в, сломанном левом бедре. Эта тайна тесно переплеталась со стыдом и, подобно боли в ноге и бедре, неизменно напоминала о себе во мраке ночи.

Сегодня был как раз один из удачных дней.

Стоя у ограды учебного манежа фермы Стоуни-Крик и наблюдая за восьмилетней Скайлер, которая верхом на гнедом пони уверенно перескакивала через вертикальные крестовины, заборы и высотные препятствия^[5], Кейт Саттон испытывала не только гордость, но и блаженство.

«Моя дочь, — думала она. — Только моя!»

Она вспоминала, как двухлетняя Скайлер впервые в жизни сидела в седле; ее крохотные ножонки едва доставали до подтянутых вверх до упора стремян. С этого дня малышка полюбила верховую езду, словно сама судьба — «Кто бы сомневался? Ты только взгляни на нее!» — предопределила Скайлер стать дочерью Кейт, расти в Орчед-Хилле с его каменной конюшней вековой давности, целыми акрами зеленых лужаек и невысокими изгородями — идеальными барьерами для прыжков.

Кейт не уставала радоваться тому, что Стоуни-Крик, одна из лучших школ верховой езды в округе, расположена всего в нескольких милях от их дома, у северной оконечности луга, где Уиллоуби-роуд разветвлялась, убегая в сторону деревни. На территории школы Скайлер проводила летние каникулы и выходные во время учебного года. Как и для самой Кейт, инструктор Дункан Маккинни стал для Скайлер вторым отцом. Впрочем, об этом никто бы не догадался, слушая, как он покрикивает на ученицу:

— Сиди ровнее! Держи спину! Не виси у него на шее, черт побери!

Обладатель золотой олимпийской медали, рослый, поджарый, с гривой седеющих рыжих волос, с каждым десятилетием становящийся все внушительнее, Дункан стоял посреди манежа, прямой, как флагшток.

Сосредоточенно хмурясь, Скайлер свернула в сторону и потянула левый повод, направляя Сверчка через манеж по диагонали. С довольно рослым, норовистым пони было бы нелегко справиться и наезднику, вдвое превосходящему Скайлер ростом: Сверчок держался агрессивно и был упрям. Но Скайлер умела подчинять себе. Свободно сидя в седле, слегка ссутулив узкую спину, она посылала пони вперед такими легкими движениями рук и ног, что их не заметил бы зритель, не располагающий опытом Кейт.

Видя Скайлер в сапогах для верховой езды, в бриджах, с волосами, подобранными под шлем, Кейт всегда ласково улыбалась. Вместе с целой коллекцией выцветших лент и других призов Кейт хранила старую фотографию, запечатлевшую ее саму на первом пони. Тогда она почти не отличалась от Скайлер, была длинноногой и тонкой, как стебелек, держала голову высоко поднятой, словно обозревала далекие горизонты в предвкушении чудес, которые увидит там.

Но теперь, глядя в зеркало, Кейт в отличие от других тридцатишестилетних женщин не выискивала первые крохотные морщинки или седые волосы: она отмечала сочный каштановый цвет волос дочери, всматривалась в свои серовато-зеленые глаза на лице, точно выписанном кистью Джона Сингера Сарджента. Скайлер ничем не походила на нее.

«Мне казалось, я знаю, что меня ждет, но оказывается, даже не догадывалась об этом…»

— Для последнего прыжка ему не хватило половины шага, — разнесся в жарком августовском воздухе чистый высокий голос Скайлер. — Видимо, я поторопилась.

— Попробуй еще раз. Подведи его к барьеру рабочей рысью. — Дункан величественно взмахнул длинной рукой, отчего в воздух взвилось облако мелкой пыли. Кейт молча наблюдала за ними, стоя в тени бука. — Держись спокойнее, соберись. Ты опять висишь у него на шее, сиди свободнее.

— Я возьму вот этот барьер. — И Скайлер указала на восходящий оксер в дальнем конце манежа — высотно-широтное препятствие из двух параллельных элементов с третьим, расположенным между ними.

Кейт прикусила губу, прикинув на глаз, что верхняя из жердей оксера находится на расстоянии четырех-пяти футов от земли.

— Только через мой труп! — отрезал Дункан. Его вытянутое лицо, имевшее оттенок дубленой упряжной кожи, побагровело.

— Я справлюсь. — В словах Скайлер не было ничего вызывающего: она просто и деловито излагала свое мнение. — Все остальные барьеры я уже брала. А этот ненамного выше пирамиды^[6].

— Этот прыжок ты совершишь, когда я увижу, что ты способна уверенно брать препятствия высотой не ниже моего колена! — рявкнул Дункан.

Скайлер рассмеялась, и по спине Кейт пробежали мурашки. Кейт знала, что это вовсе не надменный и не оскорбительный смешок, как считали школьные учителя девочки. Просто такой была манера поведения Скайлер, когда она пыталась переубедить кого-нибудь из взрослых, желающих ей добра, но заблуждающихся насчет ее способностей.

Однако Скайлер слишком часто переоценивала свои возможности. Перед мысленным взором Кейт мгновенно вспыхнуло страшное видение: Скайлер несется через манхэттенскую улицу в час пик, уворачиваясь от машин, чтобы спасти раненого голубя, и слышать не хочет испуганных криков бегущей за ней матери.

И вот теперь Скайлер, не обращая внимания на запреты Дункана, готовилась к прыжку. Она держала голову высоко поднятой, точно рассчитывала шаги пони, вовремя подхлестывала его, и делала это настолько умело, что было бы несправедливо остановить ее. Даже когда с губ самой Кейт сорвался возглас «Не смей!», она ощутила знакомое покалывание во всем теле — признак выброса адреналина, неизменно сопровождающего подготовку к прыжку.

Но вместе со знакомым возбуждением к Кейт вернулся давний ужас, пронзивший сердце ледяной стрелой. «Четыре с половиной фута», — напомнила она себе. Месяц назад, на показательных выступлениях членов Пони-клуба моложе двенадцати лет, Скайлер взяла вертикальный барьер высотой четыре с половиной фута. И не только взяла, но и добавила красную ленту к синей, завоеванной в стипль-чезе.

Взгляд Кейт устремился на трость, прислоненную к столбику ограды. Вырезанная из красного дерева, она была крепкой и простой, не привлекала внимания к физическим недостаткам хозяйки, а просто напоминала о несчастном случае, крутом повороте судьбы, в результате которого Кейт пришлось удочерить Скайлер. Трость она считала своего рода талисманом.

«Но никакой талисман не защитит меня сейчас», — думала Кейт, беспомощно и с ужасом наблюдая, как дочь направляет пони к оксеру. Сердце Кейт колотилось, когда она смотрела, как Скайлер легко посылает животное вперед, одной рукой ухватившись за гриву, а другой придерживая поводья.

Однако упрямый пони не успел сосредоточиться. Сбившись с махового галопа, он вдруг прибавил скорость, рванулся вперед, а потом заартачился в нескольких дюймах от первой жерди и резко свернул влево.

Кейт с ужасом увидела, как ее восьмилетняя дочь пулей вылетела из седла и врезалась головой в боковую опору барьера.

Прошло жуткое, томительное мгновение, а Скайлер не шевелилась. И вдруг быстрым движением, похожим на судорогу, она села. С ее головы упал шлем. Должно быть, от сильного удара порвался ремешок под подбородком.

Замершее сердце Кейт забилось сильнее, чем прежде.

— Не двигайся! — закричала она.

Но Скайлер уже поднялась, слегка пошатываясь, постояла, сделала два шага и упала. Ее стройное тельце осело на землю, грациозно, как платье, соскользнувшее с вешалки.

Подергав засов непослушными пальцами, Кейт распахнула ворота и выбежала на манеж. Не обращая внимания на боль в левой ноге, она устремилась к дочери, не веря, что способна передвигаться с такой скоростью — быстрее, чем Дункан, который тоже бросился к ученице.

Приблизившись к Скайлер, лежащей без чувств почти в центре манежа, Кейт ощутила жгучую боль в левой ноге.

Скайлер, упавшая навзничь, была бледной как мел, а ее губы приобрели пепельный оттенок. На лбу девочки набухала зловещая багровая шишка размером с дикое яблоко. Потрясенная Кейт беспомощно качалась из стороны в сторону, прижав ладони к груди.

«О Господи! Только бы все обошлось!»

Краем глаза она видела, как Дункан опустился на колени рядом с ней. Кейт приглаживала волосы Скайлер, выбившиеся из хвоста на затылке, отводила с висков тонкие, как нити, пряди.

— Скай, детка, слушай меня: все будет хорошо. Ты скоро поправишься.

Взгляд Кейт был прикован к личику дочери. Она изнывала от желания увидеть, как губы Скайлер дрогнут в улыбке, которая всегда выдавала ее, когда она притворялась спящей.

— Дайте-ка мне взглянуть…

Услышав слова Дункана, Кейт перевела взгляд на его долговязую фигуру. Он уверенно провел ладонью по обмякшей руке, по рукаву форменной сине-желтой тенниски Скайлер.

— Все кости целы. — Сипловатый голос с шотландским акцентом ничем не выдавал тревоги, охватившей инструктора.

Теми же движениями, которыми он часто ощупывал ноги лошадей, проверяя, не распухло ли колено или щетка, не разгорячено ли копыто — первый признак грозящей хромоты, — Дункан легко коснулся грудной клетки и ног Скайлер. Плавные жесты узловатой загорелой ладони тренера немного успокоили Кейт.

— С ней все обойдется. Непременно. — В голосе Кейт звучало отчаянное желание убедить себя в этом.

Дункан устремил на нее невозмутимый взгляд.

— Скайлер — упрямая девчонка, — со сдержанным одобрением проговорил он. — Вся в мать. Ей ничто не угрожает.

Это обещание утешало Кейт, пока машина «скорой помощи» с воющей сиреной везла их по Хикори-лейн, под тенистыми вековыми дубами, мимо пейзажей в стиле Констебла, лошадей и коров, пасущихся на залитых солнцем полях.

«Боже, только не отнимай ее у меня!» — молилась Кейт, а машина мчалась по извилистой, местами невымощенной дороге.

Вглядываясь в бледное лицо дочери, притянутой ремнями к носилкам, Кейт задохнулась от страшных воспоминаний о том, как восемь лет назад однажды утром, еще ни о чем не подозревая, зашла в магазин «Остановись и купи» за пакетом молока, а вышла оттуда, понимая, что обречена на вечные муки. Уже покидая магазин, она мельком посмотрела на газеты, приколотые к доске объявлений, и сразу наткнулась на пугающий заголовок: «Прошу вас, не обижайте мою малышку!»

Пробежав глазами статью об обезумевшей от горя молодой матери, дочь которой похитили неделю назад, Кейт ощутила такое головокружение, что одной из кассирш, Луизе Майерс, пришлось провожать ее домой. Но, даже сидя в удобном кресле и прижимая ко лбу салфетку, смоченную холодной водой, Кейт продолжала чувствовать головокружение. Она отказывалась смириться с тем, что уже осознала: ребенок, принесенный ею и Уиллом домой несколько дней назад, белокурый, голубоглазый ангелочек, которого они сразу полюбили всей душой, вовсе не принадлежит им. Их адвокат утверждал, что девочку нашли в одном из домов Нижнего Ист-Сайда, при ней не оказалось ни свидетельства о рождении, ни каких-либо других документов, позволяющих разыскать ее родителей. Но на самом деле малышка оказалась дочерью женщины, всеми силами стремившейся вернуть ее.

Рассматривая нечеткий снимок матери и ребенка, опубликованный в газете, Кейт утвердилась в своих подозрениях.

Как легко обманули ее и Уилла! Ошеломленные неожиданной удачей, они забыли обо всем, кроме очаровательной малышки, закутанной в розовое одеяльце. Они не отважились задавать вопросы, боясь услышать пугающие ответы. С другой стороны, у них не было причин сомневаться в честности своего адвоката. Грейди Синглтон был вовсе не из прислужников адской кухни: клиентов он принимал в офисе на Уолл-стрит, его высоко ценил отец Кейт. И документ, предъявленный Кейт и Уиллу, не вызывал сомнений и был подписан судьей.

Но Кейт не решилась прочесть бумагу. Судорожно прижимая к груди розовый сверток, она твердила себе: «Эта крошка создана для нас». Четыре года назад, упав с лошади при попытке взять вертикальное препятствие в ходе Хэмптонских состязаний по классическому конкуру, она не только сломала ногу, но и лишилась будущего ребенка. Узнав после операции, что больше никогда не сможет иметь детей, Кейт впала в глубокую депрессию и целыми днями не поднималась с постели. Тогда она не поверила бы, что когда-нибудь вновь будет блаженно счастлива.

Девочку назвали Скайлер, в честь бабушки Кейт — Люсинды-Скайлер Доусон.

Машина резко вильнула в сторону, и Кейт, не удержав равновесия, больно ударилась плечом о стенку. Выпрямившись, она выглянула в окно. Они проезжали через пригород с причудливыми магазинами в викторианском стиле и закусочными, быстро приближаясь к южной части города, где среди парка, словно оазис, высилась Нортфилдская государственная больница.

У выкрашенного в красный цвет бордюра возле приемного покоя «Скорой помощи» машина затормозила. Санитары поправили ремни носилок, переложили девочку на каталку. Один из них поддержал Кейт под локоть. Неподвижную Скайлер повезли по коридору, освещенному флуоресцентными лампами.

Едва дочь исчезла из виду, Кейт замерла.

Потом, тяжело опираясь на трость, чтобы приглушить боль в бедре, она заставила себя сдвинуться с места и побрела мимо полудюжины пациентов, мающихся возле стола в приемной. За столом полная женщина в голубом халате помогала какому-то старику заполнять бланк, и это продолжалось бесконечно. Кейт чуть не расплакалась.

К счастью, от постыдных слез ее спасло появление второй медсестры — кудрявой девушки со щербатыми передними зубами. Едва Кейт назвала свою фамилию, медсестра вскинула брови и закивала: «А, Саттон!» — после чего торопливо повела Кейт по коридору. В молодости подобострастие жителей деревни смущало Кейт, но с возрастом она привыкла к нему. Сейчас же Кейт преисполнилась благодарности к прадеду Уилла, Леланду Саттону, который завещал городу три сотни миллионов долларов, а также участок земли, где вскоре построили Нортфилдскую государственную больницу.

Но репутация семьи Уилла не спасла Кейт от паники, нараставшей с каждым шагом, пока она приближалась к двери рентгеновского кабинета. Проковыляв мимо уютных кресел и диванов, Кейт устало рухнула на жесткий пластиковый стул возле телефонного автомата.

Уилл! Надо разыскать Уилла.

После бесплодных попыток вспомнить длинные международные коды Англии Кейт связалась с телефонисткой и назвала ей номер лондонского офиса компании «Саттон, Джеймсуэй и Фальк».

К телефону никто не подошел. Вспомнив о пятичасовой разнице во времени, Кейт позвонила в отель «Савой», но не нашла Уилла и там. Когда она повесила трубку, ей хотелось закрыть лицо ладонями и разрыдаться.

Страх взметнулся в Кейт. «Меня наказали за то, что я скрывала тайну даже после того, как узнала, что Скайлер похитили. Теперь ее отнимут у меня».

Кейт понятия не имела, сколько минут или часов просидела в своих перепачканных землей брюках цвета хаки и рубашке в красно-белую клетку, сложив ладони на изогнутом набалдашнике трости. Когда наконец перед ней появился светловолосый врач в белом халате, она удивленно заморгала, точно ее внезапно разбудили.

Врач мрачно сообщил Кейт, что от удара о барьер у Скайлер образовалась гематома. Чтобы устранить давление на мозг, ей необходима немедленная операция в детской больнице на Манхэттене.

На вертолетной стоянке Кейт со Скайлер уже ждал нейрохирург, доктор Уэстерхолл. Этого крепкого человека с полным сильным телом и коротко подстриженными седыми волосами Кейт почему-то сразу представила деловито шагающим по коридорам Пентагона. Его сильное рукопожатие действовало как инъекция успокоительного.

Два часа спустя Кейт сидела на диване возле стола дежурной медсестры и нехотя прихлебывала из бумажного стаканчика кофе. Но это было хоть какое-то занятие.

Она пыталась позвонить Миранде, но услышала автоответчик. Кейт не сразу вспомнила об аукционе в Гринвиче, где Миранда решила обзавестись креслом, которое высмотрела в журнале «Искусство и антиквариат». Должно быть, теперь Миранда уже в пути; она несется на всех парусах, поскольку до последней минуты ждала Кейт, пообещавшую подвезти ее.

Кейт подумала, не позвонить ли матери, но поняла, что у нее на это нет сил. Мать ничем не поможет ей, напротив, осложнит положение, выспрашивая, что случилось, кто виноват и знаком ли Кейт доктор Уэстерхолл. Другими словами, она пожелает узнать, принадлежит ли он к элите специалистов, известных в кругу ее друзей на Парк-авеню.

Этого Кейт не выдержала бы. Ее поглотила тревога за Скайлер.

— Либо вы мазохистка, либо у вас луженый желудок.

Вскинув голову, Кейт увидела перед собой блестящие голубые глаза миловидной светловолосой молодой женщины в бледно-зеленом платье. Ее лицо с четко очерченными скулами и почти квадратным подбородком показалось Кейт знакомым. Одна из сотрудниц больницы? Однако на незнакомке не было халата, к груди не была прикреплена табличка с именем, а бодрый голос и приветливая улыбка не позволяли причислить ее к вечно озабоченным и хмурым пациентам, бродившим по коридорам как привидения.

С усталым вздохом Кейт поставила на низкий столик стакан с кофе.

— Да я к нему почти не притронулась.

— Может, принести вам что-нибудь еще? И похолоднее?

Предчувствие подсказало Кейт, что ей предстоит услышать важное известие, и она молилась о том, чтобы оно не оказалось плохим. Но почему незнакомка проявляет такую заботу?

— Нет, спасибо, — отказалась Кейт.

— Я Элли Найтингейл из психиатрического отделения. А вы миссис Саттон, верно? — Молодая женщина протянула руку. — Доктор Уэстерхолл считает, что вам необходим собеседник.

Кейт замерла. Неужели врач что-то скрыл от нее? Неужели скоро случится что-то страшное, чего ей не пережить?

Нет, будь у доктора Уэстерхолла плохие вести, он сообщил бы их сам.

— Я беспокоюсь не за себя, а за дочь, — объяснила Кейт.

— На вашем месте я бы тоже изводилась от беспокойства.

Далеко не ободряющий ответ Элли Найтингейл был таким откровенным, что Кейт слегка расслабилась.

— А вы не похожи на психолога, — с легкой улыбкой заметила она. Да и по возрасту Элли рановато быть врачом. Кейт дала бы ей не больше двадцати семи лет.

Элли усмехнулась.

— Здесь я прохожу преддипломную клиническую практику. И если когда-нибудь замечу, что превратилась в типичного, надутого от важности психолога, непременно поменяю работу. — Она присела в кресло напротив Кейт и поправила светлые волосы, падающие на плечи. В ее ушах покачивались длинные серьги. — Хотите, я составлю вам компанию?

— Спасибо, я обойдусь, — отрезала Кейт и тут же упрекнула себя в грубости.

Должно быть, заметив ее растерянность, Элли беспечно отозвалась:

— Не волнуйтесь, я не обиделась.

— Простите, я не хотела оскорбить вас…

— А вы меня и не оскорбили. Ведь вы мать и наверняка перепуганы до смерти.

Кейт взглянула на нее так, словно увидела впервые. Она не ожидала встретить прямолинейную собеседницу в больнице, где все либо утешали пациентов, либо шушукались за их спиной.

— С моей дочерью не случится ничего плохого, — заявила Кейт, смягчившись, и добавила: — И все-таки спасибо за сочувствие.

— Вам станет легче, если я скажу, что доктор Уэстерхолл — один из лучших специалистов в своей области? — спросила Элли. — На прошлой неделе он прооперировал одного из детишек моего мужа, а завтра малыша уже выписывают.

Кейт озадаченно уставилась на нее.

— Пол работает в ОИТН — отделении интенсивной терапии новорожденных, — пояснила Элли.

— А, понятно…

Элли посмотрела на трость, но в отличие от большинства людей, которые поспешно отводили взгляды, чтобы не выдать любопытства, осведомилась:

— Как это произошло?

— Несчастный случай, — уклончиво ответила Кейт. Поняв, что Элли ждет продолжения и задает вопросы вовсе не из вежливости, она объяснила: — Я участвовала в Хэмптонских состязаниях по классическому конкуру, и для меня они стали последними. Тогда я была на четвертом месяце беременности. — Кейт глубоко вздохнула. — Шел дождь, манеж раскис. Моя лошадь поскользнулась и врезалась в ограду. Что было потом, я помню плохо. Говорили, что лошадь упала, подмяв меня, и переломала мне кости ноги.

— Удивительно, что у вас не случился выкидыш.

Кейт уже открыла рот, желая объяснить Элли, что в то время ждала другого ребенка, а не Скайлер, но вдруг осеклась. Она и без того сказала слишком много этой незнакомке.

Вместо объяснений Кейт кивнула.

Тревога точила ее. Кейт никак не удавалось избавиться от ощущения, что она знает эту женщину, но вовсе не по больничным воспоминаниям. Это относится совсем к другому времени…

— А у вас есть дети? — любезно осведомилась Кейт, хотя семейное положение собеседницы ничуть не интересовало ее.

На миловидное скуластое лицо Элли легла тень.

— У меня была дочь, — со вздохом отозвалась она, но тут же оживленно добавила: — У нас с Полом будут дети, когда он окончит институт, а я — медицинскую школу, но это случится еще не скоро.

Внезапно Кейт поняла все. Перед ее мысленным взором всплыла пожелтевшая газетная вырезка, спрятанная в библиотеке, между страницами одной из книг, которую редко открывали. Имя, погребенное в глубинах памяти, вспыхнуло в ее мозгу.

Элли! Ту молодую мать тоже звали Элли. Только фамилия звучала иначе и тогда она была не замужем.

«У меня была дочь…»

Господи, возможно ли такое?

«Нет, конечно, нет, — твердила себе Кейт. — Подобные совпадения случаются только в кино и в дешевых романах. Да, сходство есть, несомненно. Но фотография в газете была нечеткой, к тому же ее сделали восемь лет назад. Перепуганная девушка, запечатленная на снимке, вполне могла измениться. И все-таки…»

Кейт вспомнила, как молила Бога простить ей страшный грех — то, что она отняла Скайлер у ее родной матери. Как ей хотелось узнать, что стало с той девушкой!

Глядя на Элли Найтингейл, Кейт ощутила комок в горле и быстро прижала ладонь к нему.

«Прекрати! — велела она себе. — Ты перенервничала, поэтому тебе мерещится невесть что. Только в одном Нью-Йорке найдется несколько сотен молодых женщин по имени Элли!»

И в тот же миг на память Кейт пришла давняя страшная история, неизменно рассказываемая на вечеринках в те годы, когда она оканчивала школу: девушка, оставшаяся дома одна поздно ночью, услышала шум, бросилась запирать все окна и двери и лишь потом узнала, что сбежавший из клиники сумасшедший находится не возле дома, а в одной из комнат.

Неужели она столько лет обманывала себя, надеясь избежать того, от чего нет спасения, от того, что предначертано судьбой?

Охваченная неожиданной, но неудержимой потребностью узнать все, Кейт спросила:

— А что случилось с вашей дочерью? — Она затаила дыхание.

Элли ответила не сразу.

— Ее похитили.

— Простите… — сказала Кейт и шепотом добавила: — Я понимаю, каково вам пришлось.

— Мне казалось, наступил конец света, — призналась Элли, не скрывая безутешной скорби, повергшей Кейт в полное смятение.

Кейт сидела неподвижно, сердце разрывалось от отчаяния, а молодая женщина в бледно-зеленом платье, вероятно, родная мать Скайлер, нахмурилась и встала.

— Мне пора, — смущенно сказала она. — Но если я вам понадоблюсь, попросите позвать меня. Я буду в больнице весь день.

Странное, как после наркоза, спокойствие овладело Кейт, и она узнала в нем первый симптом приближающейся истерики. Собравшись с силами, Кейт овладела собой.

— Спасибо. Пожалуй, позже я пошлю за вами, — солгала она.

Но несмотря на все угрызения совести, Кейт думала: «Если Элли попытается отнять у меня Скайлер, я этого ни за что не допущу». Осознав ситуацию, Кейт перестала убеждать себя в том, что родная мать Скайлер живет где-то далеко, в неведомом краю. Она убережет дочь от этой улыбчивой белокурой женщины, которая — «Почему я сразу не заметила этого?» — так похожа на Скайлер. И хотя часть души Кейт призывала ее упасть перед Элли на колени и взмолиться о прощении, другая требовала изгнать, навсегда вычеркнуть эту женщину из жизни.

Кейт вздрогнула, услышав ответ ни о чем не подозревающей Элли:

— А если не позовете, я зайду сюда завтра, проведаю вашу дочь. К тому времени ее уже переведут в обычную палату — не сомневаюсь.

И прежде чем Кейт успела возразить, Элли ушла. Кейт безвольно обмякла в кресле. Она чувствовала себя высохшей, плоской и бескровной, как меловая линия на асфальте.

«Если бы только Уилл был здесь!» — в отчаянии думала она.

«И чем бы он помог?» — язвительно осведомился внутренний голос.

Кейт перенеслась в прошлое, в тот давний день, когда поделилась с Уиллом мысляминасчет родной матери Скайлер. Ее принципиального мужа, однажды выставившего за дверь влиятельного гостя за грубую расистскую шутку, донельзя возмутило само предположение, что Скайлер может принадлежать кому-то другому. Не говоря ни слова, он повернулся к Кейт спиной и ушел. Уилл вернулся лишь на следующее утро, небритый, встрепанный, с покрасневшими глазами, всем своим видом обвиняя Кейт в вопиющем преступлении, которого она не совершала. «Больше никогда не заговаривай об этом», — убийственно спокойным голосом сказал он, и Кейт показалось, будто кровь заледенела в ее жилах.

К этому разговору они больше не возвращались. Уилл увлеченно занимался бизнесом; под его умелым руководством компания, торгующая недвижимостью и основанная его отцом, за последнее десятилетие стала приносить втрое больше дохода. Кроме того, Уилл был хорошим семьянином, преданным и заботливым мужем, но ни за что не желал обсуждать тревоги Кейт, думать о проблеме, не имеющей немедленного и конкретного решения.

Поэтому Кейт одну пожирало вечное пламя их преступления: ведь ей запретили даже упоминать о нем.

И вот теперь Кейт предстояло также одной сразиться с судьбой, которая нашла лазейку в их замкнутой жизни и теперь угрожала тому, что для Кейт было дороже всего на свете.

Около восьми вечера в коридоре появился доктор Уэстер-холл в мятых зеленых одеждах и избавил Кейт от мук. Он сообщил, что Скайлер хорошо перенесла операцию и, судя по всему, скоро поправится. Расплакавшись от изнеможения и радости, Кейт еще раз попыталась дозвониться до Уилла в Лондон. Едва она взволнованно сообщила о случившемся, Уилл помчался в аэропорт.

Он прибыл рано утром, и, увидев, как муж входит в отдельную палату Скайлер на девятом этаже, Кейт испытала невообразимое облегчение. Минувшую ночь она провела на жесткой кушетке рядом с кроватью дочери, и теперь у нее адски ныли все кости и мышцы. Взглянув на встревоженное лицо мужа, Кейт поняла, что больше не сможет скрывать страшную тайну.

— О, Уилл, слава Богу, ты здесь! — Она порывисто обняла небритого мужа.

Глаза Уилла покраснели, костюм был таким же мятым, как одежда Кейт, в которой ей пришлось спать. Но как же она обрадовалась мужу! Каким родным показалось ей его угловатое лицо и даже неприметный шрам над бровью. Когда Уиллу было девять лет, в него швырнула граблями драчливая семилетняя соседка, та самая, на которой он потом женился.

— Господи, подумать только: все это время я торчал в каком-то паршивом клубе, попивая бренди в обществе лорда как бишь его, и мечтал только убедить этого человека финансировать проект Сити-Айленд… — Уилл осекся и потер щеку ладонью.

Кейт знала, что многомиллионный проект Сити-Айленд — один из крупнейших за всю историю фирмы Уилла, в ходе которого предстояло снести несколько огромных кварталов на набережной и застроить их заново. Компания Уилла затратила на осуществление проекта огромные средства, помочь завершить его могла только группа британских финансистов. Как, должно быть, удивились англичане, узнав, что Уилл покинул страну в разгар переговоров! Только теперь, когда жизнь Скайлер была вне опасности, Кейт подумала о том, какие последствия для фирмы и для самого Уилла могут иметь прерванные переговоры и незаключенное соглашение.

— Ты все равно ничем не смог бы помочь. Сейчас самое важное — чтобы она поправилась. — Даже теперь Кейт не решилась повторить такие фразы доктора Уэстерхолла, как «необратимых повреждений нет» и «судя по всему, двигательные функции не нарушены». Сама мысль о повреждениях и нарушениях была для нее невыносимой.

Встревоженный Уилл посмотрел на спящую дочь, к руке которой тянулась прозрачная трубка капельницы. В марлевой повязке размером с тюрбан Скайлер походила на самого маленького раджу в мире.

— Она уже приходила в себя после наркоза? — тихо спросил Уилл.

— Несколько часов назад, но была как в полусне, — ответила Кейт. — Едва я успела обнять ее, как она вновь уснула.

Уилл опустился на стул возле постели девочки. Проведя ладонью по лбу дочери, по узкой полосе кожи, не прикрытой повязкой, он наклонился и прижался щекой к ее маленькой загорелой ладошке. В его глазах застыли слезы.

Выждав несколько минут, Кейт подошла к мужу и положила Руку ему на плечо.

— Помнишь, как я впервые посадила ее в седло? — спросила она. — В то время ей было два года. А выражение ее лица… как Рождество в июле! Когда я попыталась снять Скайлер и поставить на землю, она расплакалась. Девочка была готова сидеть часами в седле, даже если лошадь просто водили на корде по кругу…

Уилл поднял голову.

— Кейт… — срывающимся голосом вымолвил он.

Ее пальцы впились в рубашку.

— Знаю, знаю. Но теперь все уже позади.

Кейт вспомнила про Элли, несколько секунд размышляла, рассказать ли о ней мужу, но тут же отвергла эту мысль. Уилл сочтет, что у нее разыгралась фантазия, а даже если и поверит, это лишь разволнует их обоих.

Уилл поднялся, и по решительному выражению его лица Кейт поняла, как именно он намерен поступить.

— Я должен поговорить с доктором Уэстерхоллом. По пути из аэропорта Кеннеди я созвонился с ведущим неврологом Бостонской детской больницы. Возможно, мы пригласим его на консультацию. — И он направился к двери.

— Не знаю, понадобится ли это…

Уилл привычным жестом отмахнулся от возражений жены.

— Послушай, Кейт, я не сомневаюсь в том, что Уэстерхолл — сведущий специалист, но знать мнение второго нам не помешает.

«Если бы только он действовал так же уверенно и точно и в других ситуациях! — подумала Кейт. — В тех, где речь идет об исцелении, а не о ремонте!»

Как только Уилл покинул палату, она вытянулась на кушетке и закрыла глаза. Ее разбудил знакомый голос.

— …восемь, — пробормотала в дремоте Скайлер. — День рождения у меня на неделю раньше, чем у Микки. Она моя лучшая подруга. — Потом речь зазвучала невнятно: девочка засыпала.

Кейт рывком поднялась. Сонливость сняло как рукой при виде дочери, сидящей почти вертикально среди подушек. А над кроватью склонилась стройная белокурая женщина.

Кейт увидела, как Скайлер осторожно отпивает воду из чашки, поднесенной Элли Найтингейл к ее губам. «Это сон», — уверяла себя Кейт. Но ни один сон не пугал ее так, не сжимал сердце, ни от одного такая едкая горечь не подкатывала к горлу.

Заметив, что мать проснулась, Скайлер слабо улыбнулась.

— Мама… — Девочка была очень бледна, с темными кругами под глазами и говорила почти шепотом.

— Дорогая! — Со сдавленным возгласом Кейт бросилась к дочери и нежно обняла ее.

— Мама, у меня все болит! — пожаловалась Скайлер.

— Потерпи, детка, — попросила ее Кейт, едва не плача. — Обещаю, ты скоро поправишься. Самое страшное уже позади. Ты упала и расшиблась, но скоро тебе станет лучше.

— Знаю. Так сказала она. — Скайлер улыбнулась Элли и откинулась на подушки.

Кейт старалась не смотреть на Элли, но не могла отвести от нее глаз. Они были так похожи! Господи, неужели Элли слепа? Почему не замечает сходства?

— Когда я заглянула к вам, Скайлер как раз пришла в себя, — объяснила Элли. — Мне не хотелось тревожить вас.

— Очень любезно, что вы вспомнили о нас, — откликнулась Кейт.

— Я была рада проведать вас. — Элли поставила пластмассовую чашку на тумбочку у кровати. Глядя поверх головы Скайлер, она задумчиво, почти печально улыбнулась. — А ваша дочь и вправду чудесный ребенок. Вам несказанно повезло.

Сердце Кейт ушло в пятки.

— Да, я знаю. — Она заметила, что Скайлер пытается что-то сказать, и склонилась к ней.

— Мама, а что со Сверчком?

— Он совершенно невредим. — Кейт понятия не имела, что с пони, о нем она даже не вспоминала.

Удовлетворенная ответом, Скайлер смежила веки.

— Мама, а… — пробормотала она, но не договорила.

— Я здесь, — ответила Кейт. — И папа тоже. Он вернется с минуты на минуту.

Элли поднялась и оправила юбку — сегодня на ней были бледно-золотистый топ и голубая юбка под цвет глаз. Золотые серьги в виде обручей заблестели, когда она склонила голову набок и заложила за ухо выбившуюся прядь волос.

Скайлер прошептала:

— Не уходи. — И Кейт не сразу поняла, к кому относится эта просьба — к ней или к Элли.

— Хорошо, что все обошлось. — Элли повернулась к двери.

Кейт пожала протянутую ей руку и рискнула встретиться с откровенным, пытливым взглядом Элли. И хотя все в душе кричало: «Оставьте нас в покое и больше никогда не приходите!» — вслух Кейт проникновенно проговорила дрожащим голосом:

— Мы с мужем любим Скайлер всей душой. Я умру, если потеряю ее.

— Нет, не умрете, — возразила Элли с уверенностью человека, пережившего такое горе. — Но я буду рада, если вам не представится случая убедиться в этом.

Кейт грустно улыбнулась и, ненавидя себя, вымолвила:

— Ничего подобного я не допущу.

Глава 2

1989 год

В день семнадцатилетия Скайлер Саттон в ее жизни произошло два важных события.

Во-первых, она лишилась девственности — это случилось в летнем домике ее родителей на Кейп-Коде, с Прескоттом Фэрчайлдом, студентом Йеля, сыном давних друзей семьи Саттон. Скайлер вскрикнула от боли, кровотечение было довольно сильным, но в целом она сочла свой первый опыт приятным, тем более что не была влюблена в Прескотта.

Второе событие, по мнению Скайлер, не было связано с первым: над тортом с зажженными свечами она не загадывала желания, а поклялась узнать всю правду о родной матери.

Долгие годы Скайлер одолевало желание разыскать свою настоящую мать. Ей представлялось, как незнакомая женщина появляется на пороге, всхлипывая и сбивчиво объясняя, что произошла ужасная ошибка: она оставила Скайлер одну лишь на несколько минут, чтобы сбегать в магазин. Скайлер сочинила целую историю о том, как ее мать, сбитая такси по пути домой, провела несколько месяцев в больнице, а когда пришла в сознание, обнаружила, что ее ребенок бесследно исчез.

Иногда Скайлер воображала, как она разыскивает мать, приходит к ней… встречает более чем холодный прием. Мать смотрит на нее пустыми глазами и заявляет, что не желает иметь с ней ничего общего. И никогда не желала.

Так или иначе, Скайлер желала выяснить, что скрывается за историей, которую мягко поведали ей родители в шестилетнем возрасте. Они рассказали, что Скайлер нашли брошенной; ее мать сбежала, не оставив адреса.

Скайлер преследовали ночные кошмары, от которых она просыпалась в коконе перекрученных влажных простынь, вздрагивая всем телом и всхлипывая. Ей снилось, будто ее бросили одну и она бредет по темной улице, зовя мать, а за ней гонятся пугающие тени. Постепенно она переросла страшные сны, но их вытеснило нечто худшее: подозрения, будто родители скрывают от нее что-то такое ужасное, о чем нельзя даже упоминать вслух.

Скайлер видела в маминых глазах эту тайну, запрятанную в самой глубине, неуловимую, неразрывно переплетенную с болью. Она замечала, что у папы сразу находились дела, стоило лишь упомянуть про ее удочерение.

Но какова бы ни была эта тайна, еще сильнее Скайлер мучила неизвестность.

Об этом она размышляла, сидя на бетонном полу конюшни Стоуни-Крик и обматывая эластичным бинтом левую ногу своей лошади. Солнце еще не взошло, и хотя стояла теплая погода, Скайлер дрожала. После ее дня рождения прошла всего неделя. А через три часа ей предстояло выступить в состязаниях по конкуру в классе юниоров в Сейлеме, на расстоянии часа езды от Нортфилда. Но Скайлер нервничала совсем по другой причине, не зная, как завести важный разговор с мамой.

Девушка решила на время забыть о предстоящем испытании: теперь, когда ее нервы были на пределе, она боялась представить себе мучительную для обеих сцену. Скайлер ждала много лет. Значит, потерпит и еще один день.

Но несмотря на принятое решение, руки Скайлер двигались с непривычной неловкостью, а внутри все сжималось от тревоги. Ей никак не удавалось отделаться от мысли о сегодняшнем серьезном разговоре с мамой.

Внезапно она поняла: к этому разговору ее подтолкнуло то, что произошло между ней и Прескоттом. Уже потом, лежа под ним в прохладном сарае для катера и глядя, как на потолке пляшут солнечные зайчики, Скайлер вдруг ощутила, что ее связывает с родной матерью незримая нить: Как впервые отдалась ее мать? Может, тогда она была еще совсем юной и провинилась лишь в том, что слишком рано забеременела?

Скайлер закрепила повязку чуть ниже скакательного сустава, поднялась и похлопала коня по крупу. В такую рань в конюшне были только Дункан и один из конюхов, посвистывание которого доносилось с сеновала. Тусклый утренний свет сочился в щели сквозь неплотно пригнанные доски двери; запыленное окно над кормушками светилось, как янтарь. Где-то громыхало ведро. Из дальнего денника слышался перестук копыт и брань Микки — у лошади подруги Скайлер была дурная привычка вскидывать голову, пока ее взнуздывали.

Скайлер медленно обошла вокруг своего коня, привязанного растяжками к потемневшим балкам по обе стороны помещения для чистки. Ченслор, грива которого была туго заплетена, а гнедая шкура вычищена до блеска, укоризненно взглянул на хозяйку, поправившую на нем оголовье^[7]. Жеребец понимал, из-за чего поднялся такой шум, а он терпеть не мог, когда его загоняли в трейлер для перевозки крупных животных и везли за десятки миль от родной конюшни по извилистой проселочной дороге. Он возмущенно ударил копытом в бетонный пол и так мотнул головой, что цепи-растяжки громко лязгнули.

— Послушай, не изводи себя так… ты поедешь на состязания, и точка, — ласково сказала ему Скайлер. — И нервничаешь не ты один. Думаешь, у меня не дрожат ноги?

Благотворительные состязания наездников высшей лиги были самыми престижными из всех, в каких она когда-либо участвовала. Скайлер и Микки предстояло сразиться с лучшими наездниками округи. Любой промах мог оказаться роковым.

— Трейлеры ждут. Ты готова? — спросила Микки, появляясь в полутемном коридоре и ведя за собой на поводу аппалузу^[8]. В бриджах и джинсовой рубашке с закатанными рукавами, с незажженной сигаретой во рту, Микки выглядела гораздо старше своих семнадцати лет.

— Похоже, Ченс передумал, — откликнулась Скайлер, увидев, как ее конь прижал уши, едва ему на спину легла дорожная попона.

— На его месте я поступила бы так же. — Микки хрипловато засмеялась и щелкнула старой зажигалкой, прикуривая сигарету. — Карусели сегодня придется отведать хлыста, и она это знает. — Темные волосы Микки, как обычно, были встрепаны, а иссиня-черные глаза, похожие на мокрые сливы, насмешливо поблескивали. — А Ченс волнуется не напрасно.

— Вот как? А кто пришел первым в охотничьем паркуре^[9] в Твин-Лейкс?

— Только потому, что Карусель потеряла подкову.

— Помнится, она потеряла еще кое-что, — рассмеялась Скайлер, вспомнив, как аппалуза сбросила Микки и та упала прямо в живую изгородь.

Микки с вызовом усмехнулась:

— Признайся, что перепуган не Ченс, а ты сама. Ты же знаешь, что я в два счета обставлю тебя!

Такие перепалки случались между ними со времен Пони-клуба, но если кто-нибудь другой пытался высмеять одну из девушек, наглец встречал отпор двух разъяренных противниц. Девушки выросли вместе, почти не покидая Стоуни-Крик, и Скайлер питала к подруге поистине сестринскую любовь и привязанность.

— Болтай сколько хочешь — может, подбодришь себя, — бросила Скайлер, раздвинув широкие двойные двери и выводя коня во двор.

Два пикапа с прицепленными к ними трейлерами «кингстон» ждали на стоянке возле усыпанной гравием дорожки. Водители машин прислонились к изгороди, покуривая и потягивая кофе из бумажных стаканов. Скайлер помедлила, вдыхая запах свежескошенной травы, и бросила взгляд в сторону неровной линии горизонта, над которым уже поднималось солнце.

Но в эту минуту безмятежности Скайлер вдруг снова подумала о родной матери и ощутила боль.

— Интересно, жива ли она?

Скайлер поняла, что произнесла эти слова вслух, только когда Микки уставилась на нее, щуря глаза от сигаретного дыма.

— Кто?

— Моя родная мать, — сухо отозвалась Скайлер. — Та, которая решила, что я — бесценный подарок, и преподнесла меня владельцу квартиры.

— С чего ты вдруг вспомнила о ней?

— Не знаю. — Скайлер сделала паузу, и в ней опять что-то сжалось. «Что она подумала бы, увидев меня сейчас? Гордилась бы она мной или ей было бы все равно?»

Микки окинула подругу долгим, оценивающим взглядом, затянулась сигаретой и выпустила облачко дыма в еще прохладную синеву неба, которая к полудню раскалится добела. Скайлер не в первый раз делилась с Микки самыми сокровенными мыслями о матери, и та понимала, что странные вопросы не имеют ответов.

— Могло быть и хуже. По крайней мере из трех родителей у тебя есть двое. — Микки пожала плечами. — Моим предкам начхать на меня, а твои приемные мать и отец обожают тебя.

Скайлер задумчиво погладила шелковистую шею Ченслора.

Горькая правда заключалась в том, что к каждому новому прыжку, к каждой новой ленте она стремилась не из желания побеждать, а из-за матери. Скайлер словно пыталась доказать женщине, которая кормила ее грудью, меняла подгузники, укачивала, а потом исчезла, что брошенная дочь достойна любви и заботы.

Они с Микки подвели лошадей к трейлерам, и тут Ченслор начал упираться.

— Хватит, Ченс! — Скайлер потянула за узду.

Но возле алюминиевого пандуса, ведущего в первый трейлер, Ченслор встал как вкопанный и смотрел на хозяйку, пока та, вздохнув, не извлекла из кармана морковку. Держа лакомство перед мордой коня, Скайлер заставила его взойти по пандусу.

Проезжая по пути к шоссе по главной улице пригорода с ее белыми, обшитыми досками магазинами и уличными фонарями в викторианском стиле, Скайлер помахала Миранде: стоя возле бывшего каретника, где разместился мамин магазин, та поливала цветы в чугунных вазонах. Худощавая, как фотомодель, и одетая как девушки с рекламных объявлений Миранда махнула рукой в ответ. Она заступала на пост в магазине летом и осенью, пока Кейт сопровождала дочь на состязания, словно команда поддержки, состоящая всего из одного человека.

Этим утром Кейт рано уехала на ипподром, чтобы занять удобное место. Скайлер улыбнулась, так и не припомнив ни единого случая, когда бы ее мама не смогла или не пожелала присутствовать на состязаниях. Однажды Кейт сама срезала чуть ли не все цветы в своем драгоценном саду и отдала их Скайлер и ее отряду герл-скаутов для парада в День ветеранов^[10]. А после операции, когда Скайлер была несколько недель прикована к постели, мама часами читала ей вслух и помогала вырезать фотографии лошадей из журналов.

«Микки права — мне повезло, — думала Скайлер. — И не только потому, что у меня замечательные родители. С самого детства мне ни в чем не отказывали, но при этом не баловали».

В Нортфилде, расположенном в двенадцати милях к северо-западу от Гринвича, с его особняками и гаражами на четыре машины, было не принято кичиться богатством. Никто из родителей одноклассниц Скайлер не водил роскошные европейские машины и не гонялся за одеждой, на этикетках которой значились имена знаменитых модельеров. Эти люди не слишком высоко ценили вошедший в моду псевдоанглийский стиль и предпочитали отдыхать дома, а не таскать по всей Европе гору чемоданов с монограммами. Они не ужасались, когда кетчуп из бутылок проливался на антикварные обеденные столы, и невозмутимо топали по двухсотлетним турецким коврам в облепленных грязью сапогах для верховой езды. Собакам, целыми днями носившимся по пастбищам и садам, разрешалось спать на любом диване. А за обедом горожане беседовали не о том, кто сколотил более внушительное состояние, а о трехлетней кобылке, подающей большие надежды, о победителе состязаний в Гладстоне, о том, не отменят ли в этом году из-за дождя скачки в Лейк-Плесиде.

По мнению Скайлер, от других ее маму отличала не трость, с которой она не расставалась, а перенесенные страдания. Боль не исчезала никогда, она сквозила в мелких морщинках вокруг глаз и рта, в улыбке, словно блик на кончике ножа. Мама не жаловалась, даже не заговаривала о боли… впрочем, она умела хранить тайны.

«Какую тайну о моей настоящей матери она хранит? Отчего ее глаза темнеют, стоит мне заговорить о прошлом?»

Глядя в окно машины на убегающие вдаль поля, Скайлер всей душой надеялась, что поступит правильно, отважившись открыть этот ящик Пандоры.

Благотворительные состязания по конному спорту, которые проводились в Бэллихью раз в год, в августе, молодые спортсмены считали удачной возможностью показать себя. К полудню Скайлер и Микки так удачно выступили в отборочных соревнованиях, что были допущены к участию в конкуре среди любителей и владельцев лошадей группы юниоров.

Выводя коня на разминочный манеж, Скайлер вдруг осознала, что нервничает гораздо меньше, чем ожидала. Она окинула взглядом трибуны, надеясь увидеть Кейт. Но зрителей собралось слишком много, а Ченслор приплясывал, мешая Скайлер сосредоточиться.

Она рысью направила коня к обнесенному белой оградой манежу для соревнований с продуманно расставленными барьерами и, откинувшись в седле, осадила его неподалеку от бурлящей толпы у ворот. Здесь полдюжины конюхов подтягивали подпруги и поправляли трензели, тренеры давали последние советы, наездники водили кругами взбудораженных лошадей. В воздухе висело бурое облако пыли, поднятой копытами и сапогами; до полудня было еще далеко, но солнце уже припекало. Вдалеке под солнцем сверкали девственно-белые строения фермы Бэллихью и сочные зеленые пастбища, напоминающие мираж в пустыне.

Скайлер наклонилась вперед и погладила Ченслора по шее. Он волновался, как и она сама. На ее виске билась жилка. Скайлер зажмурилась, стараясь усилием воли избавиться от начинающейся головной боли. Про себя она твердила: «Послушай, Ченс, это серьезное испытание. Мы должны показать им всем… Только не горячись, ладно?»

В прошлом году Скайлер впервые участвовала в соревнованиях высшего класса трудности верхом на Ченслоре, завоевывая призы в конкуре и в конце концов заняв четвертое место в Северо-Восточных региональных состязаниях. Но шестилетний Ченслор был еще молод, довольно пуглив и невысок. В холке его рост не превышал ста пятидесяти трех сантиметров, как у пони-переростка.

Но прыгать Ченслор умел, да еще как!

Скайлер улыбнулась, вспомнив, как два года назад Ченса привезли в Орчед-Хилл. Этого жеребца датской породы ей подарили на пятнадцатилетие. В первый же день пребывания на новом месте Ченслор выбил дверь денника, вырвался во двор и перемахнул через шестифутовую живую изгородь.

Но прыжки ради развлечения или в учебном манеже разительно отличались от прыжков на соревнованиях, и Скайлер знала это. А состязания, в которых они участвовали до сих пор, не имели такого солидного статуса, как нынешние.

В отборочном туре, где выступили тридцать семь наездников, Ченслор и Скайлер получили всего три штрафных очка за остановку перед препятствием из шести жердей и благодаря этому оказались в девятке спортсменов, вышедших в финальные показательные состязания. Если они войдут в число победителей — «Только бы удалось!» — им хватит заработанных очков, чтобы попасть в финал в Саут-Хэдли в сентябре.

— Номер восемнадцать, Аманда Харрис на Монетке…

Услышав сигнал из репродуктора, Ченслор испуганно заплясал на месте. Скайлер укоротила поводья и крепко сжала ногами бока коня. Смотреть на табло с порядковым списком участников состязаний было незачем: список вывесили час назад, и Скайлер нашла свою фамилию во второй строчке.

— Мы следующие, — шепнула она коню.

Голова Скайлер под бархатной жокейкой горела как в огне. Это напоминал о себе несчастный случай девятилетней давности. Стоило девушке перевозбудиться, у нее начиналась головная боль.

Нелегко было и сидеть под палящим августовским солнцем в костюме для верховой езды, предназначенном для туманной, прохладной Англии, — в бриджах и черных сапогах, облегающем темно-синем габардиновом жакете поверх накрахмаленной белой блузки с высоким воротничком, украшенным монограммой и маленькой бриллиантовой брошью в виде подковки.

Глубоко вздохнув, Скайлер перевела взгляд на Дункана, неподвижно стоящего возле табло. Он изучал маршрут, то и дело запуская узловатые пальцы в седые волосы.

Поймав ее взгляд, Дункан подошел и молча поправил мундштучную цепочку на удилах. Наблюдая за ним, Скайлер ощутила раздражение, но тут же напомнила себе, что если бы не мудрые наставления Дункана и не его педантичность, сейчас ее бы здесь не было.

— Он с трудом брал последнюю тройную комбинацию препятствий, — заметил Дункан. — К девятому оксеру подводи его с угла. И держись поближе к центру, если сможешь. — Целую минуту Дункан смотрел на девушку в упор ярко-голубыми глазами, а потом, словно удовлетворившись увиденным, сухо кивнул.

— Постараюсь, — пообещала Скайлер.

Но ее тревожила вовсе не тройная комбинация. Она не сводила глаз с седьмого препятствия, стенки с неширокой канавой перед ней — блестящим голубоватым прямоугольником длиной двенадцать футов и шириной два. Пустяковый барьер для лошадей, не страдающих водобоязнью.

Еще жеребенком Ченслор чуть не утонул в пруду. С тех пор все, что по виду, запаху или звуку напоминало воду, приводило его в панику — кроме воды, налитой в ведро. Прошлым летом Скайлер боролась с этим страхом, водила коня к ручью за конюшней, прогуливала по берегу, пока в начале осени уровень воды не поднялся. Однако она до сих пор ни в чем не была уверена.

На вступительных испытаниях Ченслор отказался прыгать именно через канаву. Монетка же легко перемахнула через нее.

До сих пор Монетка заработала всего два штрафных очка — за сбитую задней ногой жердь пирамиды. Ее прыжки были чистыми, хотя скорость она продемонстрировала невысокую. Едва Монетка завершила последний прыжок и проскакала под камерой, укрепленной на воротах, на табло вспыхнуло время прохождения маршрута — 40,789 секунды.

— Номер тридцать восемь, — зазвучало из репродуктора, пока Монетка отходила от манежа, встряхивая головой, — Скайлер Саттон на Ченслоре…

Скайлер вдруг кожей почувствовала, как все глаза на трибунах и в судейской ложе уставились на нее. Две тысячи зрителей смотрели на девушку в упор в ожидании ошеломляющего зрелища.

«Я должна победить», — мелькнуло в голове у Скайлер. И не только для того, чтобы ощутить вкус победы. «Мне нужно доброе предзнаменование». Скайлер загадала: если сегодня она привезет домой голубую ленту, значит, о родной матери узнает только хорошее.

Дункан в последний раз обошел вокруг Ченслора, оглядел его от удил до задней луки седла и кивнул Скайлер. Одарив ее одной из своих редких улыбок, Дункан хрипло бросил:

— Помни, удача улыбается только тем, кто трудится не покладая рук. Ты уже поработала. Теперь стремись к удаче.

«Нужна еще расторопность, — мысленно откликнулась Скайлер. — Я должна пройти маршрут быстрее всех».

Услышав сигнал, Ченслор вылетел на манеж, как ракета из пусковой шахты. Первый же прыжок через трехфутовую изгородь дался ему легко, как ребенку — через скакалку. Вертикальные крестовины, двойной оксер… жеребец преодолел оба препятствия с огромным запасом по высоте.

«Ты сможешь, Ченс, я точно знаю! Еще один барьер… еще…»

Он взял и пятое препятствие, вертикальный щит с рекламой «Гранд-Юнион маркета», выполненный в виде стенда. Едва копыта коня коснулись земли, Скайлер сжала ему бока, посылая вперед, к следующему препятствию — стенке с двумя жердями поверх нее. Перемахивая через стенки, Ченслор задел передней ногой верхнюю жердь, и она задрожала на опорах. На долю секунды Скайлер охватила паника, но, к счастью, жердь удержалась на месте.

Подойдя к следующей изгороди под слишком острым углом, Ченс забрал вправо, и сразу после прыжка Скайлер потянула поводья влево, из-за чего коню пришлось сделать лишний шаг. Опять потеря драгоценного времени! А оно иссякало, и Скайлер ощущала это так же остро, как жар солнца, опаляющего спину сквозь блузку и жакет. Каждая доля секунды казалась ей каплей крови, вытекающей из рассеченной вены.

Взгляд Скайлер был прикован к следующему, седьмому препятствию. «Итак, мы взлетаем, пристегните ремни…»

Но, приближаясь к изгороди с водяной канавой, Скайлер услышала, как перестук копыт меняет ритм, постепенно замедляется. «Он все понял… он тормозит… О Господи!» Водная гладь зловеще сверкала, и Скайлер начала мысленно подбадривать коня: «Давай же, Ченс, давай! Ты справишься!»

Напрягая все мышцы, Скайлер изо всех сил вцепилась в шею коня, посылая его вперед почти осязаемым усилием воли, которое Ченслор почувствовал так же отчетливо, как удары каблуков в бока, ибо вдруг ускорил бег. Выгнув спину, взвившись дугой над сверкающим прямоугольником, подобрав передние ноги, он резким движением выпрямил их и перелетел через препятствие.

Остаток маршрута дался ему сравнительно легко. Даже тройная комбинация, о которой предостерегал Дункан — лестница перед двумя чередующимися оксерами, — не обескуражила Ченслора. Перескочив последний барьер, он пронесся галопом в ворота, будто подхваченный ревом толпы.

Ни единой ошибки!

Краем глаза Скайлер увидела вспыхнувшие на табло красные цифры — 32,845 секунды. Если никто из ее соперников не пройдет маршрут так же чисто и за меньшее время, ей обеспечена победа.

— Он бесподобен! — воскликнул стоящий у ворот дюжий конюх Расс Константини. — С ним никому не сравниться!

Скайлер, в крови которой все еще бурлил адреналин, молилась о том, чтобы Расс оказался прав… и никто не опередил ее.

Эллисон Брентнер на своем белом чистокровном жеребце Серебряная Шпора пришла к финишу следующей, за 34,032 секунды, потеряв шесть очков. Три случая неповиновения переместили Изобилие с ее наездником Натом Ландоном на четвертое место. А проворство Весельчака свели на нет шестнадцать штрафных очков; спешиваясь, его хозяйка Энн Макаллистер обливалась слезами.

Дункан и его старший конюх Крэг Лузи увели Ченслора в конюшню, а Скайлер осталась у ограды манежа. Следующей по списку шла Микки, и Скайлер не хотелось пропустить выступление подруги.

Но на манеж рысью выбежал черный жеребец, не похожий на Карусель. На нем сидела не Микки, а мужчина изнеженного вида. Встревожившись, Скайлер перевела взгляд на разминочный манеж. Господи, где же Микки?

После непродолжительных поисков на стоянке и в окрестностях ипподрома она нашла подругу в одной из палаток, приспособленных под временные конюшни. С Микки был ветеринар. Доктор Новик, полная женщина с русой длинной, как конский хвост, косой, сидела на корточках перед Каруселью, осторожно ощупывая ее правую ногу вокруг скакательного сустава.

— Похоже на накостник^[11], — повторяла врач.

Бледная как полотно, Микки не сводила глаз с ветеринара и выглядела так, словно только что упала с огромной высоты. Скайлер знала, что со временем Карусель поправится, но если накостник серьезный, лошадь на долгие месяцы отстранят от соревнований.

Мягко положив ладонь на круп аппалузы, Скайлер задала вопрос, ответ на который более всего страшил Микки:

— Насколько это серьезно?

— Я порекомендовала бы ей отдохнуть до конца сезона. — Доктор Новик грузно поднялась, громко хрустнув суставами. В палатке было жарко и душно, издалека доносился гул толпы.

— А если вызвать у нее нарыв? — Прошедшее лето Скайлер подрабатывала в Нортфилдской ветеринарной клинике и успела набраться опыта.

— Это может помочь, но больше всего лошади нужен покой. — Загорелое лицо врача покрылось сеточкой мелких морщин. — К сожалению, панацеи у меня нет.

Скайлер прижалась щекой к шее Карусели и вдохнула запах Детского масла, которым Микки чистила шкуру лошади.

— Слышишь, детка? Все обойдется, — пробормотала она, сочувствуя подруге, но зная, что Микки терпеть не может, чтобы ее жалели.

Лошадь фыркнула и дружески толкнула Скайлер боком. Доктор Новик с улыбкой заметила:

— А ты и вправду любишь лошадей. Я видела, как ты обращаешься со своей. Молодежь зачастую… — Она осеклась, с ее лица исчезла улыбка. — Конечно, жестокостью это не назовешь, но к лошадям большинство здешних наездников относятся не лучше, чем к отцовским машинам.

— После школы я собираюсь поступить в ветеринарный колледж, — объяснила Скайлер. Впрочем, отец настаивал на поступлении в Принстон, утверждая, что изучение гуманитарных наук дополнит ее образование.

— Если не передумаешь, — отозвалась доктор Новик, закрывая чемоданчик с инструментами. — Нынче вся молодежь сумасшедшая. Все вы время от времени взрываетесь и начинаете то и дело перечить и требовать слишком многого.

«Кому знать об этом лучше, чем мне?» — грустно подумала девушка и посмотрела на Микки, уже надевшую маску, которую Скайлер называла «посторонним вход воспрещен» — ее лицо стало непроницаемым, темные глаза были не более выразительными, чем затемненные стекла лимузина.

Скайлер знала, что Микки не заплачет. Она будет курить одну сигарету за другой и браниться, как помощник конюха, пока не выплеснет раздражение.

— Лошадь захромала, едва мы выехали на разминочный манеж, — объяснила Микки. — И я, попросив поменять нас местами с Эваном Саундерсом, бросилась на поиски врача.

Плечи ее поникли под старым жакетом, тесным в груди даже после того, как распустили швы. Она поставила правый локоть на левую ладонь и сунула в рот большой палец. Микки показала отличные результаты в отборочных выступлениях и имела все шансы завоевать приз в показательных. А теперь выяснилось, что все лето пропало даром. К следующему сезону им обоим исполнится восемнадцать и они потеряют право выступать в группе юниоров.

— Черт! — воскликнула Скайлер.

— Да уж, — откликнулась Микки. — Теперь придется объяснять отцу, почему он должен платить за содержание лошади, на которой шесть месяцев нельзя ездить верхом. Он и так уже пригрозил, что урежет алименты…

Скайлер смущенно отвела взгляд. Она знала, как много значат эти состязания для подруги: Микки стремилась не только завладеть лентой, но и доказать отцу, что прекрасно ездит верхом и способна завоевывать денежные призы в соревнованиях профессионалов. И если сегодня Микки победит, отец перестанет твердить, что дочь обходится ему в целое состояние.

Внезапно Скайлер осенило, хотя она почти сразу поняла, что потом пожалеет о своем решении.

— Ты могла бы выступить на Ченсе, — осторожно предложила Скайлер.

Микки устремила на нее ошеломленный взгляд. Проблеск надежды мелькнул в ее глазах и тут же угас.

— Забудь об этом.

— Выслушай меня. Ты и прежде ездила на нем верхом, он знает тебя. Помни только о водяной канаве.

Микки сжала кулаки.

— Ты знаешь меня, — звенящим голосом откликнулась она. — Я хочу победить и ради этого сделаю все.

Скайлер с вызовом взглянула на нее.

— Докажи!

Скайлер представила себе, что будет, если голубая лента достанется Микки. Об этой ленте Микки мечтала так же, как и Скайлер. Разница заключалась лишь в том, что Скайлер не угнетали финансовые соображения. У нее и без того было все — крупное наследство в виде трастового фонда, завещанный бабушкой коттедж, конь, который стоил так же дорого, как и дом.

Все, кроме прошлого.

Со стороны манежа донесся вибрирующий голос из репродуктора:

— Номер тридцать два, Мелоди Уотсон на Черном Рыцаре…

Черный Рыцарь, оказавшийся в списке десятым, завершит выступления, если Микки не примет решение за пятнадцать минут — именно столько времени нужно, чтобы снова взнуздать и оседлать Ченслора.

На выразительном лице Микки отражалась ожесточенная душевная борьба. Наконец она вздохнула:

— Ладно, будь по-твоему.

Ситуация была необычной. Но насколько знала Скайлер, правила Американской ассоциации конного спорта не запрещали менять лошадей в последнюю минуту перед выступлением. Возможно, кое-кто из судей удивился, но Скайлер думала лишь о том, правильно ли поступила, наблюдая, как Микки подводит Ченслора к воротам. Результат самой Скайлер по-прежнему оставался лучшим, и Микки считалась единственной серьезной претенденткой на титул и ленту.

«Должно быть, я спятила», — решила Скайлер и вспомнила о матери, которая в эту минуту сидела где-то на трибуне и наверняка растерялась.

Скайлер не сомневалась, что Микки поступила бы точно так же. И все-таки ей не удалось подавить чувства превосходства, когда Ченслор задел задней ногой верхнюю жердь на первом же препятствии, которое вместе с ней преодолел так легко. Микки пребывала в своем обычном воинственном настроении. Она брала барьеры как никто другой, почти упираясь подбородком в шею лошади, расставив локти и приподняв ягодицы так, что их могли бы заметить даже с диспетчерской башни ближайшего аэродрома. К счастью для нее, в этом виде спорта не назначали штрафных очков за отсутствие артистизма. Значение имело лишь умение преодолевать препятствия.

А Микки буквально перелетала через них.

«Господи, вы только посмотрите!» Ченслор уже прошел половину маршрута, лишь слегка замявшись у канавы с водой. К изгороди с рекламой «Гранд-Юнион маркета» конь несся так, что казалось, будто он сейчас врежется в нее, но Микки заставила его резко вскинуть голову и почти с места взять препятствие. Последняя тройная комбинация барьеров чуть не стоила ей штрафного очка, но она удачно взяла третье препятствие и вылетела в ворота. А когда на табло вспыхнули результаты, лицо Микки осветила счастливая улыбка: 32,805 секунды!

Она опередила Скайлер меньше чем на десятую долю секунды.

Скайлер не знала, радоваться ей или плакать.

Несколько минут спустя, на церемонии награждения, стоя с лентой в руке между Микки и Ченслором, Скайлер вдруг отчетливо вспомнила, как они, тринадцатилетние, склонились над унитазом. В тот день они объелись печеньем с шоколадными крошками.

— В следующий раз будешь знать, что сочувствие не всегда уместно, — пробормотала Микки под вспышки фотоаппаратов и жужжание камер. Слезы застыли у нее в глазах.

Скайлер вынула из кармана жакета носовой платок и протянула подруге.

— У тебя течет из носа.

— Спасибо. — Микки украдкой вытерла глаза.

— Не за что. Просто я хочу, чтобы мы вместе участвовали в финальных состязаниях. Вот там-то я и расквитаюсь с тобой.

О своем внезапном порыве альтруизма Скайлер не жалела, но не знала, рада ли победе подруги. Она призналась себе, что испытала бы большее ликование, если бы сама сжимала в руке голубую ленту. Но второе место — еще не конец света.

Скайлер досадовала лишь на то, что наметила на вечер разговор с матерью.

Значит, и в этом разговоре ей не суждено победить… единственным его результатом станет головная боль. Она предчувствовала, что истина окажется гораздо мучительнее лжи.

За ужином Скайлер с трудом заставляла себя есть.

В просторной высокой столовой Орчед-Хилла, чинность которой Кейт смягчила настенной росписью и сосновым стеллажом с мексиканской керамикой, Скайлер держалась крайне напряженно, поэтому была уверена: родители заподозрили неладное. Но, выслушав рассказ отца о новом проекте — преобразовании бывшего полицейского участка в Сохо в роскошные апартаменты — и увидев неподдельный интерес матери, Скайлер решила, что для родителей она вовсе не центр Вселенной.

Отец был озабочен — Скайлер сразу поняла это по его тону. Она давно знала: проект связан с огромным объемом работ, и с самого начала дело не ладилось. Мешали профсоюзные забастовки, махинации какого-то подрядчика, а теперь — неурядицы с зональными тарифами. В последнее время Скайлер все чаще слышала, как родители вполголоса говорят о деньгах. Похоже, фирма погрязла в долгах, но ведь отец часто повторял, что бизнес, связанный с недвижимостью, нестабилен. Скайлер не допускала и мысли о том, что с фирмой может случиться что-то плохое.

Не слушая родителей, она мысленно репетировала речь, с которой собиралась обратиться к матери.

Приставать с расспросами к отцу бесполезно — это она давно поняла. С ним невозможно обсуждать личные дела, признаваться в том, что волнует или пугает ее. Любовь отца к Скайлер не знала границ, она ни на секунду не сомневалась в ней, но не доверяла ему так, как матери.

Внезапно Скайлер спросила:

— Вы слышали о Тори Уитейкер?

— Кажется, она выходит замуж, — отозвалась Кейт, невозмутимо глядя поверх тарелки с отварной холодной лососиной и рисом.

— Это еще не все — у нее будет ребенок. — Скайлер заметила, что родители удивленно переглянулись. — Сегодня на ипподроме я встретила ее сестру. По словам Дианы, их мать сбилась с ног, пытаясь подготовиться к свадьбе за считанные дни.

— На их месте я бы не слишком спешил. — Отец промокнул губы накрахмаленной салфеткой. — Похоже, жениху нужна не сама Тори, а богатые родственники.

— Недавно я встретила Мэриан Уитейкер в магазине, — проговорила Кейт. — Она сказала, что они решили подарить детям на свадьбу дом… Но ребенок! — Кейт покачала головой, улыбка тронула ее губы. Она с иронией добавила: — Ума не приложу, почему Мэриан не упомянула о нем.

— Как только они поженятся, это будет уже не важно, — ответила Скайлер.

— Кому как, — усмехнулся отец. — Ручаюсь, старина Диксон чудом избежал инфаркта.

Скайлер удивляло, что отец с каждым годом становится все привлекательнее. Ее подруги уверяли, будто он похож на киноактера, но отец, слыша это, только фыркал. «Они еще не посоветовали тебе поместить мою статую в музей восковых фигур?» Квадратный волевой подбородок и густые седеющие волосы придавали ему на редкость благородный вид. «Что ж, пятьдесят лет — это не так много», — решила Скайлер.

— Скай, ты почти ничего не съела! — воскликнула мама, взглянув на тарелку дочери. — Тебе нездоровится?

— Просто немного устала. — Скайлер отвела глаза. — Соревнования выбили меня из колеи.

В машине по дороге домой мать говорила в основном о трудности маршрута, о том, к кому из наездников судьи особенно благоволили и почему, о давних знакомых, встреченных на ипподроме. Но теперь, глядя в глаза дочери, она сказала:

— Сегодня я по-настоящему гордилась тобой.

— Я выступила бы лучше, — возразила Скайлер, — если бы не замешкалась перед первым барьером.

— Я говорю о том, что ты сделала для Микки.

Скайлер вспыхнула.

— Подумаешь, подвиг!

Как обычно, отец не принимал участия в их беседе: он смотрел сквозь застекленныедвери, выходящие во внутренний дворик. Рассеянно нахмурившись, он заметил:

— Во что кроты превратили газон! Кейт, надо бы попросить садовника расставить капканы.

— Я поговорю с ним, — пообещала Кейт и, явно желая сменить тему, обратилась к дочери и полюбопытствовала: — Ты сегодня встречаешься с Пресом?

Мама, конечно, понятия не имела, что Скайлер и Прескотт стали любовниками.

— Он обещал заехать, — ответила Скайлер. — Один из его Друзей пригласил нас в гости, но я пока не знаю, поедем ли мы туда.

Сейчас она не была уверена даже в том, что ей необходим серьезный разговор с матерью. Надо ли раскачивать лодку?

С самого детства Скайлер считала свой дом почти волшебным, сравнивала его со странами, куда убегали герои сказок. Она любила Орчед-Хилл с его лужайками и каменной конюшней, которую гости, увидев впервые, принимали за жилой дом и убеждались в том, что это не так, лишь когда перед ними вырастал огромный колониальный особняк в конце извилистой подъездной аллеи. Залы в доме не поражали размерами, зато в комнатах с пухлыми диванами, креслами, вышитыми подушками и теплыми пледами ручной вязки было очень уютно.

Во всем чувствовался утонченный вкус Кейт. В зеркале над каминной доской отражался букет гладиолусов, на серванте тикали элегантные часы в виде колесницы, коллекция антикварных банок для печенья стояла на полке китайского шкафчика.

Внезапно Скайлер стало страшно: она боялась, что потеряет больше, чем обретет.

Что-то мягкое ткнулось в ее ногу. Наклонившись, она почесала шелковистое ухо. Накрахмаленную скатерть приподнял холодный черный нос. Белинда была неисправимой попрошайкой. «Она донельзя избалована», — подумала Скайлер, отламывая кусочек хлеба и бросая его Лабрадору.

В эту минуту явилась пухлощекая Вера в цветастом домашнем платье. Убирая со стола, она нахмурилась, когда увидела нетронутую еду на тарелке Скайлер.

— Пожалуй, я на всякий случай переоденусь, — сказала Скайлер, придумав удобный предлог. Ей не хотелось никуда уезжать, но разговор с мамой мог закончиться неудачно. В таком случае у нее наверняка возникнет желание на время покинуть дом.

Наверху, у себя в спальне, Скайлер сменила шорты и тенниску на лиловую шелковую блузку и джинсы, до белизны истершиеся на коленях. Под пристальным взглядом Белинды, восседающей на вышитых подушках, разложенных на кушетке в ногах кровати, Скайлер застыла перед зеркалом, изучая свое отражение.

Под каким бы углом ни поворачивала она овальное старинное зеркало, отражение едва менялось — подбородок оставался почти квадратным, скулы напоминали широкие лезвия ножей, узкие бедра придавали ей сходство с мальчишкой. А волосы! Они были такими густыми, что кончики торчали во все стороны, как ни приглаживала их Скайлер бальзамом для укладки.

Как всегда, она задумалась, похожа ли на свою родную мать и, если похожа, узнают ли они друг друга, случайно столкнувшись на улице.

В дверь негромко постучали, и вошла Кейт.

— Мы с папой собрались в кино в Гринвич. Вы с Пресом можете присоединиться к нам. Мы уезжаем через час.

Скайлер смотрела на отражение Кейт в зеркале, ощущая любовь к приемной матери, которая никогда ни в чем не отказывала ей.

— Нет, спасибо. Пожалуй, мы лучше устроим разгульную вечеринку и перебьем все бутылки с вином в погребе, — с притворной серьезностью ответила она.

— Только постарайтесь не проливать вино на ковер, — в тон ей попросила Кейт. — И приберегите для папы хоть немного «монтраше» семьдесят второго года. Он говорит, это последний ящик.

— Ты неподражаема! — расхохоталась Скайлер и обернулась к матери.

— Знаю, знаю.

Кейт села на кушетку рядом с Белиндой, которая заворчала и наотрез отказалась потесниться. Скайлер заметила, что сегодня мать почти не опирается на трость. Кейт пребывала в наилучшем расположении духа — значит, она не откажется поговорить. Сердце Скайлер дрогнуло. Она впилась взглядом в невинные зеленовато-серые глаза на нестареющем лице с легкой россыпью веснушек.

— Мама… — Скайлер подошла поближе. — Если я захочу узнать что-то важное, ты поможешь мне, правда?

Кейт улыбнулась, склонив голову набок.

— А почему ты вдруг спросила об этом? Разве я в чем-нибудь отказывала тебе?

— Нет.

— В таком случае спрашивай. — Кейт погладила ухо Белинды, положившей голову к ней на колени.

— Ты обещаешь ответить, не боясь огорчить или встревожить меня?

В глазах Кейт вспыхнуло любопытство, на щеках проступил слабый румянец.

— Смотря о чем ты спросишь. — Кейт помолчала. — Скай, что все это значит? Что ты хочешь узнать?

— Расскажи о моей родной матери.

Скайлер увидела, как побледнела Кейт, как расширились ее глаза. Ужаснувшись, Скайлер пожалела о своих словах, но было уже поздно.

Кейт заговорила спокойно, терпеливо, хотя и слегка удивленно:

— Боже мой, о чем же тут рассказывать?

— Помню, ты говорила, что меня бросили, но я до сих пор не знаю почему. — К досаде Скайлер, слезы подступили к ее глазам. — Как могла мать бросить своего ребенка, не оставив даже записки? Почему она бесследно исчезла, точно растворилась в воздухе?

— Иногда человеческие поступки трудно понять. — Взгляд Кейт жег Скайлер, как пламя. — Дорогая, но с чего ты вдруг завела этот разговор? Может, тебе что-то сказали?

— Никто и ничего мне не говорил. Но я завела такой разговор вовсе не вдруг. С тех пор как я обо всем узнала — сколько мне тогда было, лет шесть? — я постоянно думала о родной матери. — По ее щеке скатилась слеза.

— Скай… уверена, у нее были на то свои причины.

— Но она бросила меня!

— Вряд ли нам удастся объяснить обстоятельства, толкнувшие мать на подобный поступок.

Но Скайлер твердо знала: в каких бы отчаянных обстоятельствах ни очутилась сама Кейт, она не рассталась бы с дочерью.

Всхлипнув, Скайлер опустилась на ковер перед матерью, уткнулась лицом в ее теплые колени, на которых так часто сидела в детстве. Но несмотря на любовь и благодарность к Кейт, Скайлер твердо знала: она что-то утаивает от нее.

— Мама, пожалуйста, скажи мне все! Мое отношение к тебе не изменится, какой бы ни оказалась твоя тайна. Я выдержу все. Нет ничего ужаснее неизвестности.

Кейт подалась вперед и крепко обняла дочь. Скайлер чувствовала, что она дрожит.

Когда же Кейт наконец отстранилась, на ее лице застыла усталая, почти болезненная улыбка. Поправив подушки, она откинулась на них.

— Детка, почему ты не спросила об этом раньше? Ведь я ни о чем не подозревала! Конечно, я ни в чем не виню тебя. Но мы многого не знаем…

Скайлер вгляделась в невинные, чистые глаза Кейт, и в ее душе зародилось сомнение. А если матери и вправду больше нечего добавить?

— Разве полиция не пыталась разыскать ее?

— Конечно, полицейские провели расследование. Нам сообщили, что опросили всех соседей, но никто ничего не знал. Видимо, даже квартира была снята не на имя твоей матери. Она жила с подругой или сестрой — не знаю точно, — и после того, как твоя мать исчезла, ее подруга тоже как сквозь землю провалилась.

— А записка? Неужели она не оставила записки?

— Увы, никаких следов обнаружить не удалось. — Кейт держала руки на коленях, в ее серо-зеленых глазах блестели слезы. — Но признаюсь, я надеялась и молилась, чтобы твою мать никогда не нашли. Каждый день я благодарила эту женщину в молитвах за то, что она не является за тобой. Да, это звучит ужасно, но ты же знаешь, как я тебя люблю. Мне была невыносима мысль, что с тобой придется расстаться. Это и есть правда, единственная, которая имеет значение.

Скайлер была уверена лишь в том, что Кейт подступила к истине так близко, как могла отважиться. Дорога завела в тупик. Если у этой истории и есть продолжение, узнать его предстоит не от Кейт. Разочарование охватило Скайлер, но вместе с ним пришло и странное облегчение. Возможно, и в самом деле есть вещи, которых лучше не знать, каким бы ни было желание выведать их. Может быть…

Скайлер разразилась слезами.

И когда мать опять обняла ее, на этот раз еще нежнее, лаская и слегка покачивая, Скайлер ощутила, как боль утихает, а пустоту внутри заполняет любовь Кейт.

Заполняет по крайней мере на минуту.

Но в глубине души Скайлер знала: в ней никогда не угаснет желание узнать то, что могла рассказать ей только родная мать.

«Когда-нибудь… — думала она. — Когда-нибудь я найду тебя… или ты найдешь меня. И я узнаю все».

Глава 3

Нью-Йорк, 1994 год

Элли Найтингейл ждала, сидя в комнате для собраний Кризисного центра гомосексуалистов в районе Двенадцатых улиц. Каждый вторник по вечерам, с шести до половины девятого, здесь проходили встречи группы ее подопечных, больных СПИДом. До шести оставалось еще несколько минут, собралась еще не вся группа. Устроившись в кресле, Элли огляделась. В углу, возле шаткого столика, Рой Парити наполнял из кофеварки свой бумажный стаканчик, безуспешно пытаясь удержать его дрожащей рукой. Диваны и кресла были расставлены по кругу, на них расположились пришедшие пораньше участники группы, негромко беседуя друг с другом. За спиной Элли тихо шипел радиатор, хотя в комнате и без того было тепло — редкое явление для конца октября. К стене слева от нее кто-то прикрепил рекламный плакат организации, оказывающей поддержку больным СПИДом, — изображение двух рук, сплетенных в братском пожатии.

Эту группу Элли собрала четыре года назад, вскоре после того, как занялась частной практикой. Пять бурных лет, проведенных в психиатрической клинике Бельвью, и два года, когда она набиралась опыта в больнице Святого Винсента, убедили Элли в том, что создание группы психологической поддержки — шаг, необходимый для нее. Плотный график Элли включал прием тридцати пациентов и занятия группы, собиравшейся по четвергам. Порой Элли терялась, едва понимая, что творится в ее жизни. Но, приходя в эту комнату каждый вторник, отчетливо сознавала смысл происходящего и твердо верила, что подобные собрания нужны как воздух.

В конце восьмидесятых, собирая материал для диссертации во время работы в Бельвью, Элли многое повидала. В палатах ее взгляду предстало то, что навсегда врезалось в память: больные СПИДом умирали медленной мучительной смертью, их не навещали ни друзья, ни родные, другие пациенты избегали их, боясь заразиться, а персонал больницы держался на расстоянии. Статья Элли «Каждый умирает в одиночку: исследование этических аспектов лечения больных СПИДом», опубликованная в «Американском психологе», вызвала полемику в медицинских кругах. Многих возмутило то, что она сравнила палаты больных СПИДом с колониями прокаженных в XIX веке, но кое-кто с сочувствием отнесся к судьбе обреченных.

В результате споров возникла эта группа. Поначалу она включала двенадцать мужчин, и хотя большинство ее членов уже умерло, сейчас на занятия приходили десять человек. Лица менялись из года в год, но бурные эмоции, вырывающиеся на поверхность каждую неделю, не утихали.

Оглядывая собравшихся, Элли вдруг поймала себя на том, что считает их по головам. Не хватало лишь одного человека. Элли не сразу вспомнили, что Эвана Милнера в понедельник положили в больницу. Она взяла себе на заметку в конце недели заехать в «Бет-Израэль» проведать пациента.

В тот же миг Элли представилась совсем другая сцена больничной жизни, в которой люди не умирали, а появлялись на свет.

«Это может случиться со дня на день», — заявила акушерка Кристы. Ребенок! После долгих лет бесплодных поисков и разочарований желанный день наконец-то приблизился. Элли ощутила прилив радости, затрепетала, как воздушный змей на ветру — змей, который через несколько мгновений камнем устремится к земле.

Если бы только ей удалось успокоиться и забыть о тревогах! «Криста не похожа на других», — убеждала себя Элли. Последние несколько месяцев они разговаривали по телефону почти каждый день, и энергичная, хотя и взбалмошная, девушка-подросток, похоже, оставалась абсолютно тверда в своем решении. Но как можно быть уверенным, что все сложится удачно, пока ребенок еще не появился на свет?

Элли спохватилась. «Возьми себя в руки», — мысленно приказала себе она, вспомнив любимую поговорку Джорджины — ее подруги и коллеги из больницы Святого Винсента: «Не думай о чужих неприятностях — тебе хватает и собственных». Отличный совет.

Оглядев собравшихся, она ободряюще улыбнулась.

Первым заговорил Никки Фрейд в красном берете, набекрень сидящем на плешивой голове. Обведя взглядом товарищей, он отметил отсутствие Эвана Милнера и сухо подытожил:

— И их осталось девять.

— Девять негритят, зараженных СПИДом… ручаюсь, когда-нибудь этот стишок будут разучивать в детских садах. — Адам Берхард усмехнулся, выпятил до блеска выбритый подбородок и ослабил старомодный узел галстука.

В ответ послышался негромкий смех, а потом воцарилась тишина, нарушаемая только приступом надсадного кашля. Питер Мисковски, бывший кардиолог, вид впалой груди которого напомнил Элли архивные фотографии освобожденных из концлагерей, согнулся почти пополам, прижимая ко рту кулак. Остальные сочувственно посматривали на Питера, но никто не решался ни похлопать его по спине, ни даже обнять за трясущиеся плечи. Мало-помалу кашель утих.

А потом из дальнего угла комнаты донесся скрипучий голос:

— Минувшей ночью мне опять снилось, что я танцую на сцене. Был вечер премьеры, полный аншлаг, но, обернувшись к залу, я увидел, что он пуст. Только ряды свободных кресел. И я не знал, радоваться ли тому, что никто не увидит, если я опозорюсь… или упаду, как жертва самой забавной и жестокой шутки в мире.

Элли одарила ласковым взглядом тридцатилетнего рыжеволосого мужчину, сидящего в дальнем углу. Даже когда Джимми Долан был еще здоров, никто не принял бы его за танцовщика балета. Курносый остряк, сын полицейского-ирландца из Кэнерси, он походил скорее на беспутного мальчишку, вечно шатающегося вокруг баскетбольной площадки в надежде поиграть. Однако Джимми обладал не только чувством стиля, но и выдержкой. Несколько лет назад Элли и Пол видели его в театре Джойса, и она навсегда запомнила, как невысокий Джимми Долан носился по сцене, ликующе улыбаясь, а его бледное мускулистое тело отливало опаловым блеском в лучах прожекторов.

— И что же было дальше? — нервно улыбнулся Дэниел Блейлок. Сорокалетний, крепко сбитый, покладистый и трудолюбивый, Дэн производил впечатление самого заурядного мужчины, который после работы не прочь выпить пару банок пива. Из всей группы только у него почти не проявлялись симптомы болезни, но именно он больше всех боялся по-настоящему заболеть.

— Ничего. Я проснулся. — Джимми улыбнулся, но Элли заметила тревогу на его лице и темные тени под глазами. — Утро всегда начинается одинаково. Я открываю глаза — и сразу все вспоминаю. Не проходит и десяти секунд, как я осознаю… — Джимми закрыл глаза и стиснул зубы.

— Что вы осознаете? — участливо спросила Элли.

Он открыл глаза, и медленная, почти прекрасная улыбка осветила его обаятельное лицо.

— Что умираю, — спокойно ответил Джимми.

Рой Парити поднес стакан ко рту, держа его обеими руками.

— А я иногда подолгу думаю об одном: какого черта мы делаем здесь? — раздраженно проговорил он. — Мы изливаем душу, говорим о своих чувствах… но зачем? На что мы можем рассчитывать? На абзац в колонке некрологов, если повезет, и только.

Все взгляды устремились на Роя, бывшего активиста политического движения, красная бандана которого, надетая поверх седеющих волос, собранных в хвост, напоминала окровавленную повязку и придавала ему вид ветерана самой древней из мировых войн. Но выражение лица Джимми — спокойное, невозмутимое, притягивающее взгляды — заставило всех сдвинуться на край стульев и кресел.

— Это все равно что танцевать, — негромко объяснил Джимми. — Ты танцуешь потому, что не можешь не танцевать, выкладываешься до изнеможения, но не останавливаешься, рвешь жилы, и все потому, что иначе жизнь теряет смысл. — Его ярко-голубые глаза выразили смирение, наполнившее Элли восхищением и завистью.

«Прошло столько лет, — подумала она, — а я до сих пор не могу примириться со случившимся…»

Перед ее мысленным взором вновь возникла беременная Криста, и Элли прочла краткую горячую молитву: «Господи, мне стыдно просить об этом, но ты в долгу передо мной. Никто не заслуживает такой милости больше, чем я. Никто на свете».

Сидящий прямо напротив нее Брайан Райс вдруг расплакался и закрыл лицо ладонями. Из-за очков в роговой оправе и строгих костюмов тихий Брайан со скошенным подбородком часто становился объектом дружеского подтрунивания. За два месяца посещения занятий он ни разу не высказался, если не считать кратких, но точных замечаний. И теперь, увидев его плачущим, Элли потянулась к нему всей душой, исполнившись сострадания и тревоги.

— Это из-за Ларри, — всхлипывая, объяснил Брайан. — Вчера мы расстались. Он сказал, что больше не в силах терпеть. И я не виню его. Не знаю, стоит ли мне и дальше цепляться за жизнь…

Элли заметила, как ожесточились лица ее пациентов. Все внимательно слушали сбивчивый рассказ Брайана о том, как они с Ларри познакомились и полюбили друг друга. Как Ларри остался с Брайаном, даже когда тому был поставлен роковой диагноз, ни словом не упрекая его ни в чем, не выказывая боязни заразиться. И как теперь Ларри ушел к другому — молодому, красивому и, главное, здоровому.

Видимо, все члены группы в свое время пережили расставание или предательство — все, кроме Джимми, не проронившего ни слова.

Группа знала о его друге, мужчине традиционной ориентации, с которым они вместе выросли в Бруклине, о том, что друг Джимми поклялся быть с ним рядом до конца. С какими бы предательствами ни сталкивался Джимми, Тони поддерживал его и не собирался бросать.

Никки, который недавно переселился к родителям, порвав с любовницей, первым упомянул про Тони. Теребя красную ленточку, эмблему организации «Анти-СПИД», приколотую к джинсовой куртке, он повернулся к Джимми, и в его глазах появился холодный блеск.

— А твоему другу, тому полицейскому, это все еще не осточертело? — воинственно спросил он. — Не надоело провожать тебя к врачу, бегать по твоим поручениям, навещать тебя, чтобы убедиться, что ты еще не сдох?

Джимми пожал плечами, его лицо выразило нежность и досаду.

— Тони? Он ведет себя так, будто ничего не произошло и все это, — взмахнул рукой Джимми, — когда-нибудь кончится. Тони то и дело повторяет что-нибудь вроде: «Джимми, когда тебе станет лучше, мы отправимся путешествовать, уедем туда, где нет никого — кроме тебя, меня и комаров». — Он вздохнул. — Нелегко вести себя так, словно пара комариных укусов — самая серьезная из моих проблем.

— А что будет, если когда-нибудь ты заговоришь с ним так, как сейчас с нами? — спросил Эрик Сандстрем. Единственной странностью этого рослого, собранного профессора Фордхэма была страсть к наручным часам. На этой неделе он носил часы с крошечным самолетом, прикрепленным к минутной стрелке.

Слабая улыбка тронула губы Джимми.

— А надо ли? Ведь речь идет о парне, который каждый Божий день ходит по колено в дерьме, и оно не пристает к нему. Он же полицейский, черт возьми! И не простой, а конный полицейский. В детстве у меня были игрушечные солдатики-всадники. Я часто играл с ними, сочиняя целые истории. А Тони этим живет. И вы предлагаете растолковать ему, что его лучший друг умирает? — В глазах Джимми заблестели слезы.

Элли думала о человеке, который за восемь месяцев, пока Джимми посещал занятия в группе, не пропустил ни единого вторника. Тони никогда не опаздывал, терпеливо дожидался Джимми в холле, припарковав свой зеленый «форд-эксплорер» у подъезда.

— А вы уверены, что оберегаете именно Тони? — спросила она.

Джимми промолчал.

— Вы сильно рискуете, — продолжала Элли. — Доверять тому, кто тебе дорог, — значит не сомневаться, что он тебя никогда не подведет. И что ты оправдаешь его доверие.

— Я хочу кое-что рассказать вам про Тони. — Джимми подался вперед, и на миг Элли ясно представила себе, каким он был в зените славы — гибким, подтянутым, страстным. — Отец, узнав мой диагноз, заявил, что это я во всем виноват, поскольку жил не так, как полагается. Он чуть не плюнул мне в лицо. — Все это члены группы слышали и раньше, но сидели тихо, не перебивая. — А Тони навещал меня в больнице каждый день, не пропуская ни единого, тогда как родным не пришло в голову хотя бы прислать мне какой-нибудь завалящий букетик. Как по-вашему, что они думали? «Ну и черт с ним, с этим гомиком!» — Джимми вдруг обмяк в кресле, его грудь тяжело вздымалась. — Господи, чем я заслужил такое? Все вышло именно так, как я и предполагал. Я ничего от них не добился. Все мои соседи и знакомые одинаковы.

Мужчины молчали, погрузившись в собственные горькие воспоминания.

— Беда в том, что… — Джимми беспомощно развел руками. — Когда люди видят нас с Тони, они думают, что мы… — Он с трудом сглотнул, адамово яблоко дрогнуло на его тонкой шее. — Но Тони это не смущает. Он ни разу и бровью не повел. Даже когда ему досаждают, Тони никого не пытается переубедить.

— Классный парень, что тут еще можно сказать? — Армандо Руис, единственный пуэрториканец в группе, улыбнулся. Обращаясь к собравшимся, он воскликнул: — Всем нам не помешали бы такие друзья!

— Верно, — улыбнулся Джимми, — но я не перестаю тревожиться за него. Что будет с ним, когда меня не станет?

Перед глазами Элли вспыхнуло видение — смятое розовое детское одеяльце на дне корзинки. Больше ничего, только одеяло, точно многозначительный финал нерассказанной истории. Иногда во сне она порывисто отбрасывала одеяло в сторону, ища ребенка вопреки всем доводам рассудка. И тогда одеяло начинало расти, его складки сжимались вокруг Элли, будто запутанный лабиринт, откуда ей никогда не выбраться. После таких сновидений она всегда просыпалась в слезах, со сдавленным криком, застрявшим в горле.

Элли поспешно отогнала пугающее видение. Кошмары прекратятся, как только на свет появится ребенок, ребенок Кристы. Горечь утраты утихнет, но никогда не исчезнет совсем.

— Мне повезло, — продолжал Джимми. — Многим людям за всю жизнь так и не удается узнать, что такое настоящая дружба.

Завязался разговор о том, каково быть покинутым и покидать других. Члены группы беседовали о честности, о том, как далеко можно заходить в порывах откровенности, беседуя с друзьями и родными о смерти. Все соглашались, что временами полезно притворяться или делать вид, будто все образуется.

Как всегда в завершение группового занятия, Элли прошлась по комнате и по очереди обняла каждого из своих подопечных. Она понимала, что большинство ее коллег сочли бы подобное участие в лучшем случае странным, а в худшем — непрофессиональным, но давно осознала, что прикосновения убедительнее любых слов. Более того, Элли не интересовало, как относятся посторонние люди к ее методам и приемам.

Комнату она покинула вместе с Джимми. Они потолковали о новой балетной труппе, которой особенно восхищался Джимми, настоятельно советуя Элли посмотреть ее. Он пообещал достать ей и Полу билеты на премьеру.

Тони ждал в приемной. Увидев Джимми, он поднялся с дивана и уронил журнал, который до того небрежно листал. В темно-коричневых рабочих брюках и рубашке с открытым воротом Тони выглядел бруклинцем до мозга костей. Загорелого, внушительного Тони Салваторе никто не принял бы за родственника рыжеволосого Джимми, однако при встрече они обнялись так радостно и непринужденно, как братья.

«Тихая гавань», — подумалось Элли. Если Джимми расходовал энергию попусту, постоянно разбрасывался, то Тони казался надежным, как морской якорь. Все в нем говорило об основательности, солидности, прочности — выпуклые мышцы рук, густые черные кудри. Резкие черты его лица свидетельствовали о бдительности, которая скорее ободряла, нежели отталкивала. Он ничего не выставлял напоказ и ничего не скрывал. В этом Тони попросту не нуждался.

— Долан, ты не поверишь, но сюда только что заявился какой-то тип и вздумал оштрафовать меня за парковку во втором ряду. — Тони бурно жестикулировал. — Пришлось сказать ему, что я тоже полицейский, отряд Б, конная полиция. И знаешь, что он ответил? «А, «шестерка» мистера Эда!» И полез за книжкой квитанций. Пришлось объяснить ему: «Вот именно. Кстати, дочь вашего комиссара обожает лошадей и часто заглядывает к нам в конюшню с полным карманом моркови. А ее отец — друг мистера Эда, так что ты серьезно рискуешь».

Джимми рассмеялся:

— Удачный ход! И он оставил тебя в покое?

— Не только оставил, но и пообещал присмотреть за машиной.

— Ты просто сокровище, Тони.

— В таком случае понятно, почему Пола с таким упорством выпрашивает у меня чеки. А я думал, бывшим женам полагается исчезать бесследно — после того как они обобрали мужа как липку. — Тони добродушно усмехнулся.

— Тебе еще повезло, что у вас нет детей, иначе пришлось бы выплачивать содержание и ребенку, — заметил Джимми.

На лицо Тони набежала тень, но лишь на мгновение. Затем он ловко, чисто по-бруклински пожал плечами.

— Да, ты прав.

По спине Элли вдруг пробежал холодок. Он считает везением то, что у него нет детей? О Боже…

Груз пережитого мгновенно обрушился на нее… Долгие годы обследований, анализов и хирургических операций, а затем — бесчисленные часы, проведенные в комиссиях по усыновлению, неудачи и разочарования.

«На этот раз я не уйду с пустыми руками», — с притворной уверенностью твердила она себе.

Вспомнив о Джимми, Элли принужденно улыбнулась.

— Лучше поспешите, пока терпение того полицейского не иссякло. Увидимся в следующий вторник.

— Если я еще буду здесь, — усмехнулся Джимми.

— Что ты говоришь, а? Куда тебе деться — растворишься в воздухе, как призрак? — упрекал друга Тони, ведя его к двери. — Похоже, лекарства отшибли у тебя мозги. Если тебе что-нибудь и нужно, дружище, так это свежий воздух. Когда мы с тобой поедем путешествовать… — Голоса стихли за захлопнувшейся дверью.

Помедлив несколько минут, Элли тоже покинула здание. Она решила пройтись пешком, а не брать такси. Ее офис располагался в восьми кварталах отсюда. Прогулка пойдет ей на пользу, возможно, даже поможет избавиться от беспокойства. Но хотя вечер был относительно свободным — если не считать обычной бумажной работы, — Элли вдруг поймала себя на том, что спешит по «Дамской миле»^[12], по которой обычно брела неторопливо. Ей нравился этот отрезок Шестой авеню, столетие назад бывший средоточием модных и дорогих огромных магазинов, теперь постепенно вытесняемых уютными бутиками. Но сегодня Элли даже не смотрела на витрины.

Элли думала об автоответчике, стоящем на письменном столе в ее кабинете. Мысленно она видела, как мигает красный индикатор «получено сообщение». Может, звонила Криста? Она обещала позвонить, как только начнутся схватки…

Захваченная врасплох острой коликой в боку, Элли невидящим взглядом уставилась на живописно оформленную витрину магазина «Спальня, ванная и т. п.». Вскоре боль утихла, дыхание стало ровнее. Сколько раз она успевала привыкнуть к еще не родившемуся ребенку, а потом вновь испытывала разочарование! Теперь Элли поклялась вести себя рассудительно, не поддаваться ликованию до тех пор, пока вопрос с усыновлением не будет окончательно решен.

«Пол прав, — рассуждала она. — Мы слишком часто переживали такие удары судьбы, нам давным-давно пора привыкнуть к ним».

Но Пол понятия не имел, что значит постоянно помнить: твоего родного ребенка похитили.

Воспоминания вновь нахлынули на нее. Понадобились недели, чтобы выведать адрес Монаха, пройти по ложному следу и обнаружить в результате его пустую квартиру, неразговорчивого домовладельца и не найти никаких следов. Поскольку подозреваемый исчез, его место заняла сама Элли. В полиции у нее выпытывали, все ли подробности рокового вечера она запомнила. Не находилась ли под влиянием алкоголя или наркотиков? Или же сама убила ребенка, а потом опомнилась, запаниковала и, чтобы оправдаться, заявила, что Бетани похитили?

А потом в мусорном баке нашли трупик младенца, завернутый в газету и почти разложившийся.

Даже теперь, по прошествии более чем двадцати лет, Элли охватывала неудержимая дрожь, когда она вспоминала бесконечный спуск в мрачное чрево морга, где ей показали жалкий серый трупик, ничуть не похожий на Бетани.

А через месяц все повторилось, словно злая шутка или неотвязный ночной кошмар. Ей опять пришлось идти по промозглым коридорам, но на этот раз она уверенно опознала труп.

Труп Надин, умершей от передозировки наркотиков.

Последняя и единственная свидетельница Элли. Сестра, которая когда-то поддержала ее.

В тот раз Элли не расплакалась, но совершила поступок, воспоминания о котором преследовали ее неотступно — упорнее, чем видение неподвижного белого лица обнаженной Надин, закутанной в прозрачный пластиковый саван.

Элли хлестнула ее по щеке.

Даже теперь, через много лет, она ощущала на ладони ледяной холод от прикосновения к щеке мертвой сестры, тошнотворный звук, до сих пор эхом отзывавшийся в ушах. Звук пощечины разнесся эхом по комнате, облицованной кафелем, ошеломил столпившихся вокруг людей.

«Я ненавидела тебя, Надин. Ненавидела за то, что ты проявила слабость и так легко сдалась. По утрам мне не хотелось вставать с постели, читать в газетах статьи, где мое заявление о похищении ребенка называли фальсификацией, наглой ложью, слышать незнакомые грубые голоса, обвиняющие меня по телефону в убийстве дочери. Боже милостивый, неужели никто не понимал, как мне хотелось умереть?»

Но Элли не умерла. Она выжила, хотя и с трудом. Сейчас Элли слабо улыбнулась, вспоминая своего босса из «Лоу стейт» — лысоватого, с водянистыми глазами и подходящей фамилией Френд^[13], который сжалился над ней и назначил ночным администратором. Но каким образом она ухитрялась работать и при этом посещать занятия в городском колледже, Элли до сих пор не понимала. Должно быть, ей помогла бессонница. Мысли о Бетани не давали Элли заснуть. Теперь те годы всплывали перед ней как в тумане, какой заполняет голову к четырем часам утра, если готовиться к занятиям всю ночь.

Быстро идя по Шестой авеню теплым октябрьским вечером двадцать лет спустя, Элли вдруг осознала, что ее раздражает нежелание мужа до конца понять и поддержать ее. Элли хотелось выкрикнуть свои обвинения вслух, и немедленно, — не важно, что Пол не услышит ее. Конечно, все это они обсуждали не раз. Спорили, ссорились, рыдали. Но Пол оставался твердым как алмаз. «Это последний раз, — заявил он. — С меня довольно. Если и эта попытка закончится неудачей, больше мы не предпримем ни одной».

«Но теперь все будет по-другому, — с жаром возражала Элли. — Неужели ты в это не веришь, Пол? Мы наконец получим то, о чем так долго мечтали. И у нас будет настоящая семья».

Элли задыхалась, добравшись до узкого, построенного в тридцатые годы здания на углу Двенадцатой улицы и Шестой авеню, где снимала квартирку с одной спальней, превращенную в офис. Поднявшись в хрипящем старом лифте на четвертый этаж, она буквально ввалилась в дверь, бросила сумку на диван и прошла по комнате к старинному шведскому бюро с выдвижной крышкой, удачно сочетающемуся со стульями от Имса^[14] и репродукциями с картин Клее^[15]. Еле сдерживая волнение, Элли нажала кнопку прослушивания сообщений на автоответчике.

Первые два сообщения оставили пациенты, прося перенести встречи на другое время. Затем позвонил Пол, предупредил, что вернется домой поздно: ему предстояло оперировать маленького мальчика, доставленного вертолетом из Рослина. Последней звонила Криста.

— Элли, это я. — Голос Кристы звучал так, словно она чуть не плакала. — Я не успела позвонить тебе — все произошло слишком быстро. Элли, приезжай скорее…

Элли метнулась к двери. Случилось что-то страшное. От одного голоса Кристы — робкого, напуганного, умоляющего — Элли охватили дурные предчувствия. Сбегая вниз по лестнице, она слышала, как панически колотится ее сердце, а в голове билась единственная мысль: «Господи… о Господи… опять…»

Больница Святого Винсента находилась в соседнем квартале. Вбежав в приемную отделения «Скорой помощи», Элли была как в лихорадке.

Отдельная палата Кристы, о которой Элли договорилась заранее, находилась на пятом этаже. Когда Элли, совсем запыхавшись, влетела в комнату, ее поразила царящая здесь радостная атмосфера. В вазе на тумбочке стоял букет хризантем. К спинке кровати был привязан воздушный шарик с надписью «Мальчик!». Лишь потом Элли перевела взгляд на Кристу и угрюмого юношу ссутулившегося на стуле у кровати.

Криста сидела в постели, скрестив руки на груди. Ее лицо опухло и пошло пятнами от плача, но при виде Элли губы девушки дрогнули в улыбке.

— Элли! — Глаза Кристы наполнились слезами. — Видела бы ты его! Он такой красавец! Представляешь? Восемь фунтов и три унции! — Она поморщилась. — Я хотела сразу позвонить тебе, но как только отошли воды, времени не осталось…

— Все в порядке, — успокоила ее Элли. — Главное, и с тобой, и с малышом все хорошо.

«Мальчик! Поскорее бы сообщить об этом Полу!» Элли переполняла радость, хотя мрачное лицо приятеля Кристы настораживало ее.

— Да, но есть одно обстоятельство…

Криста устремила на Элли умоляющий взгляд темно-карих глаз, таких же круглых и нежных, как кексы «Дебби», от которых Элли просила воздерживаться ее во время беременности. По привычке девушка нервозно наматывала на указательный палец прядь волос неопределенного мышиного оттенка. Элли заметила, что розовый лак у нее на ногтях облупился, но серебряные колечки по-прежнему красовались на каждом пальце.

— Криста хочет сказать, что мы с ней решили пожениться. — Вик, приятель девушки, поднялся, принял задиристую позу, вздернул подбородок с ямочкой и поставил ногу на край стула.

Впервые за все время знакомства Элли присмотрелась к парню, и увиденное ей не понравилось. Вик был ровесником Кристы, ему тоже недавно минуло шестнадцать, но из-за постоянно прищуренных глаз и жирной кожи он выглядел старше. Почему-то Вик напоминал Элли стрелка, вышедшего на огневой рубеж.

Элли молча ждала, зная, что возражения или ненужные советы станут для парня сигналом к бою. Наконец она обернулась к Кристе и ласково сказала:

— Уверена, тебе придется принять еще немало важных решений насчет будущего… но с этим можно подождать. — Элли улыбнулась. — У тебя же только что родился ребенок.

Криста прикусила нижнюю губу и кивнула. Но Элли не поняла, с чем соглашается девушка — с тем, что с важными решениями следует повременить, или с тем, что у нее появился малыш.

— Не просто ребенок, а наш ребенок. Он останется с нами.

Услышав в голосе Вика с трудом сдерживаемую ярость, Элли стремила взгляд на Кристу.

— А чего хочешь ты? — спросила она у девушки-подростка, которая бесчисленное множество раз сидела у нее в гостиной, забравшись с ногами на диван, жадно листала модные журналы и морщилась, когда Элли приносила ей стакан молока вместо пепси.

Криста опустила глаза и начала теребить край одеяла.

— Не знаю…

— Как это не знаешь! взорвался Вик. — Мы же все обсудили. Поживем у моей мамы, пока у нас не появится свое жилье. Какого черта мне теперь торчать в школе? Муж сестры найдет мне работу. — Вик вышагивал туда-сюда вдоль кровати, то и дело запуская короткие пальцы в свои длинные грязно-пшеничные волосы.

Не сводя с него невозмутимого взгляда, Элли проронила:

— Если Криста и вправду хочет этого, ничто не мешает ей высказаться самой.

Вик наклонился так, что его голова оказалась на одном уровне с головой Кристы.

— Не думай, будто все это я делаю только потому, что так положено, — негромко и вкрадчиво объяснил он. — Если я не нужен тебе, так и скажи, и я уйду. — Он помолчал, не сводя с Кристы печального взгляда. — Так ты хочешь замуж или нет?

Криста сидела, не поднимая головы, и слезы капали ей на запястье.

— Хочу, — пробормотала она.

Элли стояла словно прикованная к месту, чувствуя, как сердце у нее разрывается. Внезапно все вокруг увеличилось в размерах, будто под мощным микроскопом: желтое пятнышко на подушке за спиной Кристы, легкое раздражение на запястье, чуть выше пластикового опознавательного браслета, прозрачный кувшин с водой, сквозь дно которого была видна размытая фотография Доналда Трампа на обложке журнала.

Элли хотелось закричать, схватить Кристу за плечи и изо всех сил встряхнуть, наказывая за бесхребетность. Где был Вик, пока Криста ждала ребенка? Кто возил ее к врачу?

Чтобы сохранить спокойствие, Элли собрала всю силу воли. Она смотрела на Кристу в упор, так пристально, что под ее взглядом девушка наконец подняла голову.

— Ты и вправду хочешь этого, Криста? — спросила Элли.

— Хочу, — тупо повторила девушка.

— Ты должна отдавать себе отчет в том, на что идешь. Тебе всего шестнадцать лет, Криста. Ради Бога, подумай, не спеши! — Элли приказала себе остановиться, понимая, что ее слова звучат как просьба человека, заботящегося отнюдь не об интересах Кристы.

Это несправедливо! Судьба Кристы ей небезразлична. Но больше всего Элли беспокоилась за ребенка… и за себя. И разве можно винить ее за это?

Криста посмотрела на нее опухшими от слез глазами и слабо кивнула.

— Я понимаю… Но дело в том, что мы с Виком… словом, у нас теперь семья. Мне очень жаль, Элли. Честное слово. Никогда не думала, что все так выйдет…

У Элли закружилась голова. Этого не могло, просто не могло быть! Круглолицая девчонка украла у нее ребенка, которого Элли уже считала своим. Ребенка, которого ждала дома у Элли кроватка, стоящая в детской с бледно-голубыми стенами, с потолком, расписанным белыми облаками.

— Повремени с решением, — просила Элли, уже не пытаясь сдерживаться. — Криста, ты же только что родила! Ты еще слишком слаба. Воспитание ребенка — огромная ответственность. Я-то знаю. У меня… родилась дочка, когда я была немногим старше тебя. — По щекам Элли струились слезы.

— И что с ней стало? — Глаза Кристы расширились. Прежде Элли никогда не рассказывала ей про Бетани: Кристе и так пришлось нелегко.

— Ее у меня украли. — Едва вымолвив эти слова, Элли поняла, что совершила ошибку. Она заметила, как удивилась Криста, как испуганно переглянулась с Виком.

«Они решили, что во всем виновата только я… что я была плохой матерью. Господи, зачем я проговорилась?»

В эту минуту в палату вплыла дородная седовласая медсестра, катя перед собой плексигласовую коляску, в которой лежал младенец, закутанный в белое одеяло. Элли мельком увидела красное, сморщенное личико и прядку темных волос. Ее сердце дрогнуло. Она заметила, как Криста отвернулась, не готовая к такому испытанию, ее лицо стало отчужденным и угрюмым. В глубине души Элли вспыхнул крохотный огонек надежды. «Может, еще не слишком поздно…»

— Как же тебе повезло, малыш! Смотри, вся семья в сборе, — заворковала медсестра над сладко спящим младенцем. Она подкатила коляску вплотную к кровати Кристы и улыбнулась неподдельной радостью. — Ну, мамочка, хочешь подержать сыночка или сначала дадим его бабушке?

Очевидно, этой женщине довелось повидать немало мам-подростков и бабушек детородного возраста. Услышав ее слова, Элли затаила дыхание, чтобы не выкрикнуть: «Вы ошиблись! Это мой сын!»

Напряжение повисло в воздухе. Не мигая, Элли смотрела на Кристу, которая сидела неподвижно, отвернувшись и сложив руки на коленях.

А потом произошло нечто неожиданное.

Вик, юное лицо которого вдруг выразило смущение и нежность, шагнул вперед и бережно взял младенца из тележки. Положив маленький белый сверток на сгиб костлявой руки, он в радостном удивлении засмотрелся на сына, и на его губах заиграла улыбка.

Глядя на них, Криста разрыдалась.

Пальцем свободной руки Вик ласково провел по ее красному мокрому лицу.

— Черт побери, Криста, неужели ты ничего не понимаешь? Нельзя просто взять и отдать его чужому человеку… будто он подкидыш. — Голос Вика срывался.

Криста громко всхлипнула.

Ребенок открыл глаза и тоже захныкал.

— Может, он голодный? — нахмурился Вик.

Криста, нервничая, протянула руки и взяла ребенка.

— Не знаю, что делать, — призналась она. Ее взгляд метался от Вика к Элли и обратно. Элли стояла возле спинки кровати, не в силах ни дышать, ни двигаться.

Вик, усмехнувшись, указал на грудь Кристы:

— У тебя есть то, чего он хочет.

Криста прикусила губу, и ее взгляд остановился на Элли. На мягком, округлом лице девушки отразились отчаянная мольба и вызов.

«Она ждет моего согласия», — вдруг догадалась Элли. Но она не могла согласиться!

Элли открыла рот, чтобы возразить, крикнуть, что она заслужила право быть матерью этого ребенка — в отличие от Кристы. Как сложится его жизнь в доме этой девчонки? Она погубит не только малыша, но упустит шанс устроить свое будущее. А что уж говорить о будущем Элли и Пола?

«Не знаю, вынесем ли мы это испытание…» — прозвучало в голове у Элли так, словно кто-то произнес эти слова вслух.

Оцепенев, она беспомощно наблюдала, как Криста расстегивает сорочку и подносит плачущего малыша к груди. Девушка с благоговением смотрела на ловящего сосок ребенка, касаясь его щеки ногтем с облупившимся розовым лаком. Вик склонился над матерью и младенцем, и его лицо преобразила улыбка.

Элли показалось, что она вдруг стала невидимой.

Безутешный вопль рвался из груди, и сдержать его она могла бы с таким же успехом, как и остановить мчащийся поезд. Этот крик созрел в ней за долгие годы поисков и надежд, завершившихся очередной потерей.

И Элли совершила то, чего никогда не ожидала от себя.

Она убежала.

Как только вопль прорвался сквозь ладони, которыми она зажимала себе рот, Элли помчалась прочь, глядя прямо перед собой, но не видя, куда бежит. Мимо, будто в тумане, проносились белые халаты, носилки, кресла на колесах.

И все это время в ее голове билась единственная мысль: «Что я скажу Полу? Как нам это пережить?»

Тем летом, когда Элли познакомилась с Полом, она наконец сдала все зачеты и экзамены в колледже. Шел 1979 год, и, как каждый год с момента трагедии, Элли отметила не собственный день рождения, а день рождения дочери: Бетани исполнилось бы семь лет. Сама Элли в свои двадцать пять вела жизнь затворницы, работала днем секретаршей в юридической фирме и училась по вечерам. Ей казалось, что она превратилась в автомат, подчиняющийся сигналам таймера.Никаких мужчин, никакого общения — если не считать чашки кофе с сандвичем, выпитой вместе с одной из сослуживиц.

С появлением Пола все изменилось.

Начало этому положила Элис Лоусон, сидевшая на службе рядом с Элли. Элис пригласила подругу на празднование Четвертого июля к своим родителям в Форест-Хиллз. Сначала Элли отказалась, объяснив, что готовится к экзаменам. Но Элис не отставала и в конце концов уговорила ее. Только когда Элли прибыла в гости, неловко держа под Мышкой миску картофельного салата, она поняла причину настойчивости Элис.

— Пойдем, я хочу тебя кое с кем познакомить. — Возбужденно поблескивая глазами, Элис схватила Элли за руку.

Двор заполонили люди: они стояли повсюду группками, держа в руках бутылки и стаканы, сидели за столом, расположились на стульях, расставленных по лужайке и патио. Вдоль высокого дощатого забора тянулся стол, уставленный блюдами, аккуратно накрытыми пленкой. В знойном воздухе витал аппетитный аромат подрумяненного на открытом огне сочного мяса.

Пол Найтингейл, школьный товарищ Элис, устроился в кругу мужчин рядом с барбекю. Он стоял, прислонившись к стене дома, поставив на край цветочного вазона ступню в стоптанной кроссовке и придерживая на колене бутылку пива. Когда Элис познакомила их, Элли увидела худощавого, приятного на вид мужчину с волосами песочного оттенка и чуть несимметричным лицом. Присмотревшись, она заметила очки в тонкой стальной оправе, придававшие Полу сходство с радикалом из Беркли, а позднее узнала, что именно там он и учился в аспирантуре.

Скованно побеседовав с Элли несколько минут, Пол сунул Руку в сумку-холодильник и предложил новой знакомой запотевшую бутылку пива.

— Похоже, это сборище вам не по душе, — мягко заметил он. — В такой толпе незнакомых людей вы чувствуете себя не в своей тарелке.

— Да, — созналась Элли.

Пол улыбнулся, и она заметала, что крохотная впадинка под правым углом его рта, напоминающая ямочку, на самом деле шрам.

— По правде сказать, мне тоже не по себе. — Придвинувшись ближе, он доверительно добавил: — Элис затащила меня сюда по той же причине, что и вас.

Элли покраснела.

— Обычно я на такое не соглашаюсь.

Пол склонил голову набок, его улыбка стала шире.

— На что именно? Барбекю или знакомства?

— И на то и на другое, — отозвалась Элли, даже не подумав, что это прозвучит резко.

Но в отличие от других мужчин, которые мгновенно оскорблялись, получив отказ, Пол заинтересовался ею. Он улыбался Элли так, словно она казалась ему загадкой, которую необходимо разгадать. Наконец Пол залпом допил пиво и посмотрел на ее разрумянившееся лицо.

— А как бы вы предпочли провести этот день? — спросил он.

От его неподдельного интереса Элли растерялась и смущенно улыбнулась.

— Мне всегда хотелось увидеть праздничные фейерверки на Кони-Айленде.

— Вы увидите их. — Пол взял у Элли недопитую бутылку и поставил ее на траву рядом с сумкой.

Ошеломленная, она не запротестовала. Пол повел ее за собой сквозь толпу, по пути подмигнув Элис.

За время длинной поездки на метро до Кони-Айленда Элли узнала, что Пол второй год стажируется в Лэнгдонской детской больнице. Как и она, он посвятил свою жизнь учебе. Окончив колледж в Беркли, а затем медицинскую школу при Корнеллском университете, Пол взял ссуду на обучение и подрабатывал по вечерам, подбадривая себя галлонами кофе. Как и Элли, ему не хватало времени даже полистать журнал, не говоря уже о свиданиях. Элли рассмеялась, услышав, что в последний раз, пригласив подругу в кино, он заснул посреди сеанса, а проснувшись, обнаружил, что его спутница ушла.

У них оказалось немало общего. Полу нравился джаз; он объяснил, что, когда ему удается выкроить несколько свободных часов, чаще всего его можно встретить в клубе «Авангард». Элли рассказала, как в четырнадцать лет впервые услышала голос Билли Холидей… и словно нашла спрятанный клад. Конечно, ее родители недолюбливали такую музыку, поэтому Элли приходилось слушать ее очень тихо, закрывшись в комнате, которую они занимали вдвоем с сестрой, и придвинувшись вплотную к проигрывателю. Элли призналась Полу даже в том, чего никогда и никому не говорила, — как иногда гасит свет, включает музыку и оставляет в пепельнице зажженную сигарету, представляя, что сидит в прокуренном ночном клубе.

Пол расхохотался. Элли решила было, что он потешается над ней, но Пол схватил ее руку и пожал.

Когда они добрались до Кони-Айленда, Элли уже казалось, будто они знакомы всю жизнь. Но то, что она влюблена, Элли поняла гораздо позже.

Они еще пытались отдышаться после катания на карусели, медленно пробираясь сквозь толпу к киоску с хот-догами возле площадки для игры в кольца, когда Элли вдруг заметила краем глаза бегущую женщину.

— Бетси, где ты? Бетси, Бетси! Господи, кто-нибудь видел мою малышку? — кричала незнакомка.

Элли навсегда запомнились розовые шорты женщины и ее подрагивающие, красные от жары бедра. Обесцвеченные волосы неряшливыми сосульками свисали на бледные щеки. Одну ладонь незнакомка прижимала к сердцу, словно приглушая боль от удара ножом, а во второй сжимала детские пляжные шлепанцы.

Воспоминания вернулись к Элли мгновенно, стаей взвились ввысь, точно вороны над телеграфным столбом. Мир вокруг стал нечетким, размытым, как старые подретушированные фотографии в витрине, мимо которой они проходили недавно, прочитав объявление «Прокат маскарадных костюмов». А потом все огни Кони-Айленда, в том числе и фейерверки, вдруг погасли.

Придя в себя, Элли обнаружила, что лежит на спине на теплых досках тротуара, окруженная толпой зевак. Ее охватила паника, но вдруг в поле ее зрения всплыло знакомое, озабоченное лицо Пола. Попросив любопытных разойтись, он заслонил Элли от чужих глаз. Она лежала, глядя на каблуки его ботинок, тупо отмечала, как сильно они стоптаны, и переполнялась чувством горячей благодарности.

Смутилась Элли лишь после того, как Пол помог ей встать и отвел на ближайший пляж. Она села, положив, по его совету, голову на колени — скорее для того, чтобы спрятать горящие щеки, чем в попытке справиться с головокружением. Даже легкие прикосновения Пола к ее затылку не избавляли от мучительного стыда.

— Хочешь поговорить о том, что случилось? — тихо спросил он, словно прочел ее мысли.

Элли замотала головой так, что волосы хлестнули ее по коленям. Схватившись за щеки, она расплакалась от унижения. К счастью, Пол не пытался успокоить ее. Он просто сидел рядом, надежный и уверенный.

Наконец Элли посмотрела на него. Она боялась увидеть смущенное, озадаченное выражение, но Пол ответил ей участливым взглядом, а его серые глаза были печальными и понимающими. Такой трагедии Полу не довелось пережить — об этом Элли узнала, поведав ему свою тайну.

Она рассказала ему про Бетани, объяснив, что во всем виновата сама, поскольку она оставила ребенка на попечение Надин. Ей следовало предвидеть, что может случится самое плохое. Если бы из-за дурацкой гордыни она не отказалась от государственного пособия, малышка сейчас была бы с ней.

Угрызения совести, которые она так долго скрывала, вырвались наружу. И за все это время Пол ни разу не попытался возразить Элли, избавить ее утешениями от чувства вины. Он просто держал ее за руку, иногда пожимал ее. А когда Элли умолкла, Пол, поднеся ее руку к губам, галантно и нежно поцеловал.

— Я сразу понял, что ты сильная женщина, но не знал почему, — сказал он. — А теперь знаю. Все дело в ноше, которая лежит на твоих плечах. — Пол устремил на Элли задумчивый взгляд. — Пожалуй, ты уже достаточно окрепла, чтобы сбросить ее.

Элли взглянула на него как раз в тот момент, когда по небу над ними рассыпался пучок огненно-красных нитей, отражаясь в стеклах очков Пола. Он все понял… ей не пришлось мучиться, растолковывая, что она пережила.

Взяв Пола за руку, Элли прижала ее к своей щеке и замолчала так же доверчиво, как прежде открыла ему свою тайну.

Она не помнила, сколько они просидели на пляже, держась за руки и погрузившись каждый в свои мысли. Лишь гораздо позднее Элли узнала, что младший брат Пола умер от лейкемии. После этого Пол решил специализироваться на неонатологии^[16] — отчасти потому, что стремился избавить других людей от горя, которое испытал сам.

Особенно отчетливо Элли запомнилось одно: в ту летнюю ночь она вдруг поняла, что ее сердце, которое она считала умершим, еще живо. Бродя среди веселых людей, Элли чувствовала удивительную близость с Полом. Открытие наполнило ее таким радостным удивлением, словно она отломила ветку давно засохшего растения и увидела на сломе каплю сока. Да, Элли стало больно, но это была боль пробуждения после долгого, утомительного путешествия назад, в мир живых, где ее ждали новые удары судьбы.

И все-таки она испытала облегчение.

Больше ей незачем было тащить тяжелую ношу одной. Элли осознала это так твердо, будто между ней и Полом было уже все решено. Они станут не только любовниками, но и друзьями, что гораздо важнее.

Бог свидетель, после долгих одиноких странствий по безлюдной пустыне она больше всего нуждалась в верном друге.

Когда в замочной скважине лязгнул ключ Пола, Элли лежала на постели одетая, завернувшись в покрывало. Время давно перевалило за полночь, но она еще ни на минуту не сомкнула глаз. Услышав, что Пол вернулся в их квартиру на втором этаже особняка на Западной Двадцать второй улице, Элли вздрогнула и села.

Пол помедлил в дверях, прошелся по комнате, опустился на кровать, схватил Элли в объятия и крепко прижал к себе. Он не проронил ни слова, пока Элли рассказывала, что произошло. Из его горла лишь однажды вырвался звук, похожий на стон или на сдавленное рыдание. Когда же Элли наконец умолкла и высвободилась, она увидела, что в глазах Пола блестят слезы. Мягким движением Элли сняла с него очки и положила их на тумбочку.

«Мы по-прежнему вместе», — подумала она. Шаблонная, стандартная, но тем не менее верная фраза почему-то не принесла утешения. Тоска в серых глазах Пола наполнила ее сердце леденящим, ни с чем не сравнимым ужасом.

Элли в отчаянии огляделась, словно знакомые предметы могли прогнать ее страх. По комнате с простой кроватью и шкафом вишневого дерева были разбросаны яркие пятна — репродукции с картин Пикассо, антикварная игрушечная карусель на швейном столике в углу, темно-синяя ваза ручной работы.

Наконец решившись взглянуть на Пола, Элли вдруг заметила, что у него очень усталый вид — ему не просто недоставало крепкого сна, как в годы стажировки: усталость въелась глубоко, переросла в изнеможение. Вытянутое лицо с неизменной насмешливой улыбкой казалось унылым. Действительно ли в его густых каштановых волосах, спадающих на воротник мятой рубашки, мелькает проседь, или это игра ее воображения?

На этот раз пришла очередь Элли утешать Пола, крепко обнимая его.

— Я была бы рада найти ответ, — прошептала она, уткнувшись лицом ему в шею, — но у меня есть только вопросы. Почему? Почему это случилось с нами?

— Похоже, чем сильнее мечтаешь о чем-нибудь, тем меньше у тебя шансов осуществить мечту.

— Послушать тебя, так повторять попытки не имеет смысла. — К ее глазам снова подступили слезы.

Пол погладил ее по спине.

— Конечно, имеет. Я люблю тебя. Элли, я так люблю тебя, что порой… — Он осекся, глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки, и продолжил: — Но похоже, я что-то упустил. Почему мы вертимся как белки в колесе? Помнишь, сколько выходных кряду мы охотились за антиквариатом? Помнишь ту гостиницу в Вермонте, где сломалась ножка кровати, а мы хохотали до упаду? Ладно, не будем об этом… лучше устроим себе праздник. Когда мы в последний раз сидели в «Авангарде» или «Блюзе» так, чтобы ты не срывалась к телефону, желая позвонить домой и проверить сообщения? Черт возьми, когда мы в последний раз ходили в кино?

Элли не винила мужа за вспышку раздражения. Особенно после всего, что они пережили, двигаясь по маршруту с нескончаемыми препятствиями. Когда врачи пришли к выводу, что у нее нет медицинских причин бесплодия, Элли и Пол, охваченные радостью, жили надеждой дольше, чем следовало. А потом новый ультразвуковой прибор обнаружил кисты в матке, не выявленные другими исследованиями. Пол был рядом, когда Элли увозили на операцию; именно его она увидела первым, очнувшись после наркоза. Как и предписывали врачи, они подождали три месяца, а затем повторили попытку. И опять безрезультатно. Лишь через восемь лет они впервые робко заговорили об усыновлении.

Со своей первой кандидаткой, веснушчатой Сьюзи из Кентукки, они несколько раз говорили по телефону, прежде чем она согласилась встретиться с ними. Элли помнила, как тогда волновалась, но встреча прошла удачно — по крайней мере ей так показалось. А через неделю адвокат известил их, что Сьюзи выбрала другую пару — набожных людей, живущих в типовом доме в пригороде, с двориком, где едва умещались качели.

И эта неудача стала далеко не последней. Недели, месяцы, годы они подавали объявления, встречались с капризными подростками, но главным образом ждали. Тяжелее всего было думать о том, кончится ли когда-нибудь ожидание.

А потом, полтора года назад, в их жизнь, словно дар судьбы, вошла Дениза. Эта болтливая студентка второго курса колледжа была на шестом месяце беременности. Рассудительная, она прекрасно понимала, что еще слишком молода, чтобы воспитать ребенка. Элли и Пол сразу поладили с ней. На седьмом месяце Дениза даже попросила Элли вместе с ней побывать на курсах для будущих матерей. Элли пришла в такой восторг, что взяла выходной и заказала для детской кроватку и шкаф.

А за две недели до родов вдруг появилась мать Денизы, с которой девушка была в ссоре. Мать уговаривала Денизу оставить ребенка, даже обещала ухаживать за ним, пока дочь не окончит учебу. Поначалу девушка отказывалась наотрез, заявляя, что уже приняла решение и не пойдет на попятный. Но потом в дело вмешались священник, тетушки, дяди, двоюродные братья и сестры. В конце концов Дениза сдалась.

Элли, убитая горем, даже не разрыдалась. Прошло шесть месяцев, прежде чем она окрепла, собралась с духом и предприняла еще одну попытку. Через восемь недель они нашли Кристу.

— Пол, так не может продолжаться вечно, — повторяла она, сидя в полумраке спальни.

— Кто знает? Где написано, что ради исполнения мечты достаточно пройти через боль и страдания? Большинство моих пациентов еще не успели даже сформироваться, а страдают сильнее, чем взрослые. И далеко не все выживают, несмотря на достижения техники и медицины. — Он помолчал. — Сегодня мы оперировали недоношенного ребенка, родившегося на двадцать шестой неделе беременности. Скорее всего он не доживет до утра.

— Некоторые выживают.

— Но какой ценой! Глядя на крошечное человеческое существо, лежащее на операционном столе, я задавал себе вопрос: не слишком ли высока цена? А потом вернулся домой и узнал, что здоровый ребенок, которого мы уже полюбили, о котором так мечтали, что даже решили, в какой школе он будет учиться, — так вот, я узнал, что и этот малыш — еще одна иллюзия.

С тяжким вздохом Пол откинулся на спинку кровати, взял руку Элли и положил себе на колено.

Элли содрогнулась, ощущая холод, от которого ее не спасли бы никакие одеяла.

— О, Пол…

Он снова обнял ее, начал покачивать, и она расплакалась. Так же как аромат свежего хлеба всегда напоминал Элли о родном доме, которого в привычном понимании слова у нее не было, запах Пола — терпкий запах старого вельвета и мыла — неизменно вызывал у Элли чувство, что ее любят, не ставя условий.

Она вспомнила, как они впервые занимались любовью — ровно через месяц после ее обморока на Кони-Айленде, как потом она жалась к Полу и рыдала, понимая, что рушатся последние оборонительные укрепления. Открыться Полу означало вновь стать уязвимой.

Уткнувшись лицом в шею мужа, Элли прошептала:

— Он весил восемь фунтов и три унции…

Пол крепче прижал ее к себе.

Она глубоко вздохнула.

— Пол, давай не будем сдаваться. Я не хочу, чтобы все кончилось вот так…

Он ослабил объятия, но не убрал руки.

— Элли, не будем сейчас…

— Нет, будем! — решительно перебила она. — Потому что иначе мы не вынесем этого.

— Забавно. — Пол отстранился. — Я думал о том же, только иначе. Если бы считал, что придется пройти через все это еще раз, сейчас я бы не выдержал.

— Пол, как ты можешь?

— Я ничего не могу поделать со своими чувствами, Элли.

— А как же мои чувства? Черт возьми, Пол, мы же говорим о том, что изменит всю нашу жизнь!

— Элли, как же я устал… — Взглянув на нее покрасневшими глазами, он взял с тумбочки очки и надел их. И при этом словно воздвиг между ними преграду. — И не только сегодня. Не только потому, что Криста передумала. Просто я… устал. Изнемог. Кончилось топливо.

— О чем ты? — Такие разговоры случались у них и прежде, но еще ни разу они не обсуждали это как свершившийся факт. Они дошли до развилки дороги, откуда нет возврата.

— О том, что если ты по-прежнему хочешь усыновить ребенка, тебе придется сделать это одной.

Элли сразу поняла, как трудно было Полу произнести эти слова.

Она уставилась ему в лицо, почти неразличимое в темноте, зная, что вокруг глаз появились морщинки, которых не было еще год назад, что бледные губы теперь растягиваются в улыбке все реже и реже. И виной тому была не только их общая беда, но и работа Пола в ОИТН, новорожденные малыши, которых невозможно спасти даже ценой героических усилий, долгие часы, проведенные в комитете по вопросам врачебной этики, необходимость играть роль Бога там, где велась борьба за человеческую жизнь.

Элли сознавала все это, и хотя душа ее болела за мужа и она понимала его, ей казалось, что дела Пола не так уж важны. Сама она была готова на все, лишь бы иметь ребенка.

У нее не было выбора. Многие считали, что у нее железная воля, но даже это не избавляло ее от повторяющегося кошмара. Увидев ребенка на улице или в супермаркете, она ощущала невыносимую тоску. Элли знала, что Бетани уже взрослая, но не могла представить себе дочь юной девушкой. Бетани навсегда останется для нее ребенком! Слезы подкатывали к ее глазам, когда Элли чувствовала сладковатый запах детской присыпки, слышала радостный смех годовалых малышей, наблюдала, как мать крепко держит ребенка за руку, переводя его через улицу.

— Вчера ночью она снилась мне, — тихо призналась Элли. — Я видела Бетани точно наяву. И его тоже. Я бросилась за ним, но он быстро удалялся. А потом я потеряла его в толпе. — Слезы заливали ее глаза, но она смахнула их. — Я никогда не говорила тебе об этом, но порой после таких снов я чувствую, как у меня сочится молоко.

Пол коснулся ее руки.

— Элли… — Это краткое слово, нежное, как ласка, но печальное, вместило всю земную скорбь.

— Я не могу остановиться, — продолжала она. — Даже если бы хотела — не могу. Я буду пытаться еще и еще.

— Бетани никем не заменишь, — возразил Пол.

— Речь не о Бетани, Пол, мне уже сорок лет. Времени у меня в обрез. И если я остановлюсь сейчас…

— «Не лучше ли я для тебя десяти сыновей?» — Его губы дрогнули в подобии прежней иронической улыбки.

— Первая Книга Царств, глава первая, стих восьмой. — За годы детства, проведенного в Евфрате, в голову Элли вдолбили Священное писание, но она и не помышляла, что когда-нибудь вознесет к Богу такую же мольбу, как несчастная, бездетная Анна.

— Это невыносимо, — проговорил Пол. — Иногда мне кажется, будто я прошу тебя сделать выбор, хотя знаю, что это несправедливо. Но я ничего не могу изменить, Элли. Временами я подолгу размышляю, вписываюсь ли в твою формулу, или же я просто фон, на котором разворачивается твоя драма.

Элли похолодела.

— Я не верю тебе. Господи, как ты можешь говорить такое?

— Когда мы в последний раз занимались любовью? — вдруг с жаром спросил Пол. — Минувший месяц мы провели как на иголках и так боялись, что Криста передумает, что целыми вечерами сидели дома — и сидели бы и днем, если бы не работа. Элли, даже когда мы разговаривали, меня не покидало ощущение, будто ты прислушиваешься к телефонным звонкам!

Элли охватили раскаяние… и страх.

А если Пол выполнит свою угрозу? Каково будет просыпаться каждое утро в пустой постели, спешить домой, чтобы поделиться радостным известием насчет кого-нибудь из пациентов, и не заставать Пола, напрасно жаждать его прикосновений одинокими ночами?

«Ты нужен мне, Пол, — хотелось сказать ей. — Без тебя нет и меня… Ты утешал меня в трудные минуты, давал советы, если я терзалась сомнениями… приносил мне кофе по утрам… помнил даже о мелочах, не забывал сложить белье, когда приходила моя очередь идти в прачечную…»

Элли не сомневалась в прочности уз, связывающих ее с Полом. Но теперь понимала, что Пол походит на ее пациентов, попавших в тиски непостижимой одержимости. Неужели и она становится такой, как они, теряет власть над собственной жизнью, отдаляется от тех, кто ей дорог?

«Вовсе нет, — спокойно возразил внутренний голос. — Твоя мечта — самая естественная в мире. Того же самого хочет почти каждая женщина».

— Я не могу обещать, что все изменится, — заговорила она. — Однако так не может продолжаться вечно. Этому когда-нибудь придет конец.

— Но когда? Когда же? — Мука, терзавшая и Элли, отразилась в глазах Пола. Его пальцы больно впились в ее плечи.

Внезапно все стало простым и ясным. Если отбросить все лишнее, происходящее окажется незамысловатым, как детский Рисунок. «Элементарно, мой дорогой Ватсон», — подумала Элли, и ее губы тронула улыбка. Почему же Пол ничего не понимает? Ведь стоит потерпеть еще немного — и их жизнь станет прекрасной!

— Когда у меня будет ребенок, — ответила она.

Глава 4

В Отделении интенсивной терапии новорожденных имени Генри Картера Дикона не было смотрового окна, выходящего в общий коридор больницы.

Толкнув вращающуюся дверь, глава ОИТН доктор Пол Найтингейл уже в который раз мысленно поблагодарил чуткого человека, догадавшегося разместить его отделение над обычным родильным. Сейчас в отделении было пятнадцать палат для выхаживания недоношенных детей. Для каждой предназначался отдельный пост, новейшее стационарное оборудование и квалифицированные специалисты. Жизнь крохотных пациентов висела на волоске, за их состоянием пристально следили врачи и сестры. Еще труднее приходилось родителям. Но по крайней мере когда они приходили навестить своих малышей, им не приходилось видеть сквозь смотровые окна здоровых, доношенных детей.

Пол направился к глубоким раковинам из нержавеющей стали справа от входа. Табличка, висящая над емкостью для эксидина, гласила: «Прежде чем навестить своего ребенка, снимите все украшения и тщательной вымойте щеткой руки до локтя в течение двух минут». Моя руки, Пол заметил возле третьего инкубатора одну из матерей, Серену Блэнкеншип.

— Неудачная ночь, — пробормотала Марта Хили, украдкой кивнув в сторону Серены.

Марта стояла у стола за жирной красной чертой, разделявшей пол на две зоны — нестерильную и относительно стерильную. Тем, кто не вымыл предварительно руки, запрещалось пересекать черту, охраняемую Мартой и другими сестрами так же ревностно, как государственную границу.

— У Тео подскочил билирубин, — мрачно добавила Марта. — И выглядит он неважно.

— Она провела здесь всю ночь? — спросил Пол, бросив взгляд на Серену.

Марта кивнула. Миниатюрная, как подросток, с задорной короткой стрижкой, она походила на девчонку-скаута из младшего отряда, разносящую по кварталу самодельное печенье. Но при этом считалась лучшей из сестер ОИТН, всей душой преданной «своим малышам», и наводила ужас на неряшливых интернов. Еще меньше сочувствия Марта проявляла к мамашам, обожающим драгоценные побрякушки. Она встречала их у входа, гневно сверкая зелеными глазами, ледяным тоном излагала правила посещения, список которых висел над каждым инкубатором, и всем своим видом показывала, что готова стоять насмерть.

— Я убеждала ее отдохнуть, — сказала Марта. — Хотя бы вздремнуть в зале заседаний. Но она отказалась наотрез.

Пол пробрался между рядами инкубаторов на вращающихся столах, снабженных замысловатыми электронными приборами — кардиомониторами, оксигемометрами, аппаратами искусственной вентиляции легких. По пути он кивал медсестрам в клюквенно-розовых халатах: те заносили показания приборов в карточки, выполняли назначения, кормили пациентов, меняли подгузники и взвешивали их, определяя объем мочи. Возле инкубатора Тео Блэнкеншипа Пол проверил показания компьютера, следящего за притоком кислорода. Пятьдесят процентов — на два больше, чем вчера. Проклятие! Пришлось применить последнее средство. От аппарата, создающего необходимое давление, крошечные легкие Тео покрывались рубцами, которые лишь разрастались от притока кислорода, но без этого аппарата он не мог дышать.

— Ему хуже, да? — Тихий голос едва слышался сквозь гул искусственной вентиляции.

Пол заглянул во встревоженные глаза, такие же ярко-голубые, как и его халат. Ничто в Серене Блэнкеншип не говорило о безграничном отчаянии. За три недели, проведенные Тео здесь, она спала не более двенадцати часов, хотя еще не успела оправиться после кесарева сечения. И рядом не было мужа, который утешил бы ее. Странно, что Серена не валится с ног от изнеможения.

Сам Пол бесконечно устал. Вот уже несколько недель, прошедших после неудачи с Кристой, они с Элли пытались войти в обычный ритм, делали вид, будто ничего не случилось, не упоминали об этом просто потому, что говорить им было не о чем. Но Полу казалось, что он дышит так глубоко и часто, словно в атмосфере не осталось кислорода. Наладить отношения было все равно что пытаться закрыть дверь во время урагана. Слишком трудно, слишком поздно.

«Что же будет, когда у нас иссякнут компромиссные решения? Что делать, если любишь жену так, что готов ради нее на все — кроме подписания смертного приговора нашему браку?»

Если бы только ему удалось убедить Элли остановиться! Спасти ее. Полу вдруг представилось, что его жена заточена в башне, а он, в одеянии доблестного принца, карабкается по отвесной стене, рискуя жизнью. Его губы тронула невеселая улыбка. Такие, как Элли, не нуждаются в спасителях. Она высмеет его, заметив еще у крепостного вала.

Но мысль не уходила — наследие студенческих времен, когда Пол активно участвовал в политических движениях, организовывал в кампусах марши мира, сидячие забастовки и сжигание повесток. Тогда он свято верил, что война во Вьетнаме закончится, если все будут громко протестовать, а сейчас сравнивал одержимость Элли с драконом из волшебной сказки. Если он прикончит дракона, жена освободится от злых чар.

Внезапно Пол заметил, что Серена смотрит на него, ожидая ответа. Тут он впервые понял, что перед ним не только мать, но и женщина. Миловидная и скромная Серена не притягивала взгляд.

Пол сверился с карточкой Тео и осмотрел крохотный комочек, слишком маленький, чтобы называться человеческим существом, но уже носящий громоздкое имя Теодор Хэли Блэнкеншип. У малыша еще не прошла детская желтуха, его личико имело желтоватый оттенок, кожа вокруг пупка, где в пупочную вену входила трубка, покраснела и припухла. Запись в карточке Тео, оставленная Анной Шапиро, врачом, дежурившим прошлой ночью, тоже не внушала надежд. «Четырнадцатый день лечения 26-недельного недоношенного ребенка весом 700 грамм с пониженным кровяным давлением. Два приступа олигурии за последние 10–12 дней. Показания аппарата искусственной вентиляции легких: давление — 20/5, кислород — 50 %».

У Пола вдруг сжалось сердце. Чаще всего ему удавалось эмоционально держаться от пациентов на расстоянии, но этот случай был особым. Голубые глаза Серены манили его, как далекие маяки. А может, причина была в том, что Серена, приходившая сюда изо дня в день, приклеила к прозрачной стенке инкубатора Тео фотографии его бабушки и дедушки, своего дома в Рослине с заросшим садом и добродушным золотистым ретривером, даже одного из бывших мужей, который, кстати, ни разу не навестил ее в больнице.

— Неважные дела, — признался Пол, глядя во встревоженные глаза Серены. — Давайте выйдем отсюда и поговорим.

Она последовала за ним в коридор и направилась к залу заседаний, где обычно отдыхали измученные врачи и пациенты.

Серена присела на диван. Ее напряжение выдавала только неестественно прямая спина. Светильник в нише высветил синие круги у нее под глазами, увидев которые, Пол вдруг вспомнил Элли. В последнее время она выглядела обманутой, подавленной. В известном смысле их и вправду обманули и ограбили. Но почему Элли не понимает, что и он, Пол, мечтал об этом ребенке?

Возможно, именно поэтому он по-особому относился к Тео. Если ребенок Кристы был последним шансом для Пола, то Тео — последней надеждой Серены. Однажды она призналась Полу, что забеременела чудом, после долгих лет бесплодия, после процедуры искусственного оплодотворения, эффективность которой, как было известно Полу и Элли по собственному опыту, не превышала тридцати процентов. Он задумался: неужели эта беготня по специалистам, анализы, гормональная терапия, хирургические процедуры, а потом ожидание, нескончаемое ожидание результатов тестов на беременность, которые постоянно оказывались отрицательными, спровоцировали окончательный разрыв Серены с мужем?

— Он выглядит ужасно. — Голос Серены дрогнул. — Прошу вас, будьте откровенны со мной… у него есть шансы?

— Тео слабеет, — осторожно начал Пол. — Его легкие недоразвиты. Кроме того, малыш еще не оправился после операции. Он растет как положено, но сердце не успевает за ростом, и развивается почечная недостаточность.

— Речь идет о ПР? — ужаснулась Серена.

За последние несколько недель она освоилась с медицинской терминологией и теперь пользовалась ею не хуже интернов отделения.

Прибегать к таким аббревиатурам было легче, чем к обычным словам. «Прекращение реанимации». Реальность была еще ужаснее: это означало, что остается лишь наблюдать, как синеет полупрозрачная кожа, как перестает подниматься и опадать крохотная грудка. Сама мысль о том, что это произойдет с Тео, была невыносима Полу.

Он старался отгонять дурные предчувствия, мучившие его с тех пор, как в отделении появился Тео, но постоянно помнил о том, что этот младенец и ребенок Кристы родились в один день. Это было как знамение свыше. «Господи, неужели я спасу крошечного больного малыша и заменю ему отца? Я стал слишком сентиментальным», — подумал Пол.

Но вслух поспешно сказал:

— В этом пока нет необходимости. Подождем день-другой, а потом испробуем еще один способ, а именно…

— Знаю, — перебила его Серена. — Вы хотите отключить аппарат искусственной вентиляции легких, прекратить инъекции. — На бледных щеках Серены проступили красные пятна. — Вы просите меня подумать, доктор Найтингейл. Так вот, за последние три дня я больше ни о чем не думала и даже не смыкала глаз.

— Вам необходимо отдохнуть. Я выпишу вам снотворное.

Серена покачала головой:

— Нет, я не стану спать — на всякий случай… — Она осеклась, и на глазах ее выступили слезы.

Видя, с каким трудом Серене удается держать себя в руках, Пол проникся сочувствием к ней.

Наконец Серена спросила:

— А вы можете помочь ему чем-нибудь еще?

Она вымаливала у него надежду, пусть даже самую призрачную. Пол взял Серену за руки и попытался согреть ее ледяные пальцы.

— Иногда случаются чудеса и выживают малыши, от которых уже отказались все врачи. Такое бывает нечасто, но все-таки бывает.

— Значит, Тео может справиться сам?

— Не исключено.

Серена нахмурилась, высвободила руки и сложила их на коленях.

— Почему бы вам просто не сказать: «Тео не выживет»? — Серена закрыла лицо руками. Ее плечи судорожно вздрагивали, она едва подавляла рыдания.

— Как специалист, — с искренним состраданием сказал Пол, — я считаю, что у Тео почти нет шансов.

— Я не могу видеть, как он мучается. Малыш столько вынес! Помогите ему лишь в одном — прекратите его страдания. Этого хочу я.

В памяти Пола всплыло лицо доктора Мэрриуэзера, пожилого профессора физической диагностики из Корнелла, не расстававшегося с курительной трубкой. «Чего люди боятся больше всего? — спрашивал Мэрриуэзер, обращаясь к девяноста студентам-медикам, которые слушали его затаив дыхание. — Думаете, смерти?» Лес поднятых рук исчез. А старик хмыкнул и заключил: «Вам предстоит еще многому научиться, мои юные друзья».

За годы интернатуры и аспирантуры Пол понял, что имел в виду профессор Мэрриуэзер. Страшна не смерть, а мучения. Когда боль становится нестерпимой, мысль о смерти желанна.

Профессионализм побуждал Пола помочь Серене принять самое важное решение в ее жизни. Но что-то запрещало ему сдаваться.

— Я бы подождал еще денек. А если улучшения не будет, мы все обсудим завтра. — Пол видел: Серена колеблется и боится поверить ему вопреки доводам рассудка.

«Неужели я так же поступаю и с Элли? И надеюсь, что она откажется от своих планов, узнав, каково гадать, выживет ли Тео?»

— Хорошо. — Серена вытерла глаза предложенной Полом салфеткой.

— А пока вы должны отдохнуть. — Пол поднял руку, прерывая ее возражения. — Хотя бы несколько часов. Я попрошу кого-нибудь из сестер разбудить вас, если понадобится.

Пол уходил, нервничая, как никогда прежде. Он неизменно проявлял крайнюю скрупулезность во всем, что касалось его вмешательства в дела пациентов. Неизменно помнил о тонкой грани, отделяющей трудную, но оправданную борьбу от подвигов Дон-Кихота. Неужели он вдруг перестал видеть истинное положение вещей? И совершил неискупимый грех, позволив эмоциям повлиять на профессиональные решения?

Лежа на мягкой подушке, соответствующей форме тельца, Тео с упреком смотрел на него. Пол бережно приподнял повязку на груди ребенка и приложил к прооперированному сердцу маленький стетоскоп. «Послушай, малыш… давай заключим соглашение. Покажи, на что ты способен. Еще один кубик мочи — и я не сдамся».

Пол осматривал ребенка Мелендесов, родившегося двадцатидевятинедельным и с метадоновой зависимостью, когда услышал сигнал кардиоаппарата, и краем глаза заметил, что Марта поспешила к инкубатору Тео. Но несмотря на все ее манипуляции, линия на экране монитора, отмечающего работу сердца, оставалась ровной. У Тео остановилось сердце.

— Черт!

— Остановка? — встревожилась Марта.

Пол проверил, работает ли аппарат искусственной вентиляции легких. Он работал.

— Посмотрим, на месте ли трубка. — Пол вынул пластиковую трубку, а потом с помощью ларингоскопа и заостренного зонда вставил на ее место новую. Переключив аппарат на работу от дыхательного мешка, он прислушался к звукам дыхания, но ничего не услышал.

— Шприц с адреналином, — распорядился Пол. — И приготовьте рентген и запас дыхательной смеси. Следите за аппаратом.

Осторожно, но быстро убрав все повязки и пластырь, Пол обхватил ладонями узкую грудку, пересеченную красным шрамом. Его пальцы сошлись на спине Тео. Он начал массировать грудь Тео плавными, ритмичными движениями. «Спокойно, не спеши…» Пол не сводил глаз с монитора, линия на котором стала волнистой.

«В его руках весь мир…» — услышал Пол внутренний голос, и в этот миг ему показалось, что он и впрямь держит на ладонях Вселенную. Сейчас для него существовала лишь пульсация тонкого хряща, ритма, который Пол отсчитывал вполголоса, и волнистой красной черты на мониторе.

Через пару минут Пол остановился и выждал пять секунд. «Работай же, черт бы тебя побрал, я не могу стимулировать тебя всю жизнь!»

Но линия опять выровнялась. Крохотная грудка с красноватыми отпечатками больших пальцев Пола перестала подниматься.

Он возобновил массаж, надавливая на грудку Тео с частотой сто двадцать раз в минуту. «Давай же, давай…»

У него заныли, а потом и онемели большие пальцы. По виску стекала тонкая струйка пота. Еще одна пауза. Никаких признаков жизнедеятельности.

— Сменить вас, доктор? — предложила Марта.

— Еще одну десятую кубика адреналина, — потребовал Пол.

Заметив, как Марта переглянулась со второй сестрой, вводя Тео адреналин, Пол ощутил удивление: неужели он и вправду забыл о суровых законах выживаемости и теперь пытался сыграть роль deus ex machina^[17]? Даже стажер Джордан Блум, глядя через плечо Пола, качал головой, словно говоря: «Хватит, довольно! Оставьте малыша в покое!»

Пол не мог объяснить им потребность продолжать борьбу за жизнь ребенка. Он поступал так, как должен был поступить, вот и все.

Но если еще через минуту признаки жизнедеятельности не появятся, аппараты придется отключить. Пол не мог больше подвергать Тео бесполезной пытке.

«Ну же! — Он снова заработал большими пальцами, приказывая сердцу: — Бейся, черт бы тебя побрал!»

Все напрасно!

Неужели он что-то упустил? Может, следовало предпринять что-нибудь другое? Что привело к остановке сердца Тео и к нарушению функций всех других органов?

— Пневмоторакс? — предположил Пол вслух.

Решившись на последнее отчаянное усилие, он крикнул:

— Включите свет и дайте диафаноскоп!

Приложив устройство из нержавеющей стали к груди Тео, Пол увидел ярко-красное пятно — там, где произошло скопление кислорода. Схватив ангиокатетер, он ввел в тело ребенка иглу. Через несколько секунд смертоносный воздушный пузырь вырвался наружу.

Только когда грудь Тео слабо вздрогнула, а линия на мониторе стала зубчатой, Пол вдруг осознал, как долго простоял затаив дыхание. А потом воздух с шумом вырвался из его легких, у Пола закружилась голова.

Марта радостно вскрикнула, но тут заметила ужасное выражение землистого лица Джордана Блума.

— Этим мы ему не поможем, — пробормотал молодой стажер. — Он все равно умрет.

— Возможно, — откликнулся Пол, — но не будем лишать Тео права принимать решения.

Он помнил обещание, данное Серене, но пока не видел смысла будить ее. Кризис миновал. Поговорить с ней он успеет и после обхода.

Час спустя Пол увидел, что Серена крепко спит на диване в зале заседаний. Одной рукой она обнимала подушку, будто ребенка. Пол почувствовал, что и сам близок к обмороку. «Запоздалая реакция», — подумал он. Он не позволял себе расслабиться ни разу с тех пор, как Криста позвонила им домой из больницы и подтвердила, что оставляет ребенка у себя.

Серена проснулась, едва он коснулся ладонью ее плеча. Она села и заморгала, встревоженная и смущенная, как часовой, которого застали спящим на посту.

— Как Тео?

— У него был приступ, — спокойно ответил Пол. — Около часа назад. Будить вас было некогда. У Тео остановилось сердце, но нам удалось заставить его вновь заработать. Сейчас ему ничто не угрожает.

— О Господи… — Она прикрыла глаза ладонью, а когда она вновь взглянула на Пола, ему показалось, что от нее исходит свет. — Завтра, — решительно проговорила Серена, впиваясь в него блестящими, сухими глазами, — если ему станет хуже или положение останется прежним, я хочу, чтобы все кончилось. Он и так слишком много выстрадал.

Внезапно Пол увидел себя десятилетним. Он затеял шутливую борьбу с младшим братом на лужайке. Вдруг восьмилетний Билли согнулся пополам, рухнул в траву, корчась и хватаясь за живот. «Балда ты, Билли! — воскликнул Пол. — Я же говорил тебе: не съедай все сразу!» Только потом Пол понял, что Билли стало плохо вовсе не оттого, что он объелся изюмом в шоколаде. Испуганно глядя на брата и зовя мать, Пол увидел, как по искаженному бледному лицу Билли пробежала тень, словно кто-то прошел между ними по траве. В то время Пол не мог облечь свои чувства в слова, но отчетливо вспомнил их год спустя, когда Билли умер от лейкемии.

А теперь чей-то голос настойчиво нашептывал ему: «Подожди, не торопись…»

— Завтра, — пообещал он.

— Ей понадобился целый год, чтобы подготовиться к выставке, — сообщила Джорджина, придвинувшись так близко, что край ее бокала задел рукав Пола. На лице Джорджины, испещренном ниточками морщин, молодо сверкали голубые глаза. — Она объездила всю Европу, подолгу бродила с «Никоном» в руках. Вы когда-нибудь видели что-либо подобное?

Пол не видел. И если бы подруга Элли не уговорила их посетить выставку фотографий ее племянницы, он вполне обошелся бы без такого развлечения. Но выставка была неподалеку от их дома, а Элли сказала, что они многим обязаны Джорджине. Выставка не произвела впечатления на Пола. К тому же он был настолько измучен, что мог бы мгновенно уснуть, едва прислонившись к одной из колонн, поддерживающих потолок зала.

Пол оглядел незнакомых посетителей выставки. Их было не меньше шестидесяти. Они бродили среди постаментов различной высоты, на которых разместились стилизованные манекены. Джорджина захлебывалась от восторга, объясняя, какая Удачная идея — устроить выставку прямо в демонстрационном зале магазина, торгующего манекенами.

— Мне нравятся вот эти снимки, из «Хэрродса»^[18], — говорила Элли. — Они живо напоминают мне о Лондоне.

— Верно! — Джорджина заложила за ухо прядь волос, выбившуюся из длинной серебристой косы. — Знаете, Элис пришлось в буквальном смысле слова дать взятку полицейскому, чтобы он позволил ей встать посреди оживленной улицы и сфотографировать эту витрину. Когда муж Элис услышал об этом, его чуть не хватил удар. В Лондоне они проводили медовый месяц. — Она усмехнулась и отпила из своего бокала.

Джорджина была в одном из своих неизменных кафтанов, на этот раз шелковом, золотистом, расписанном в технике батика узорами, напомнившими Полу доисторическую наскальную живопись. Массивные, индийские на вид, серьги оттягивали мочки ушей; ожерелье из цветов, обвивающих ее шею, выглядело тяжелым. Но Пол знал, что внешность обманчива. Прошлым летом, в честь своего восьмидесятилетия, Джорджина совершила восхождение на Гималаи.

— Это напомнило мне о нашем медовом месяце, — отозвалась Элли, с грустной полуулыбкой взглянув на Пола. — Помнишь таксиста, который вез нас в Лувр, — того самого, что устроил гонку с товарищем?

— Я помню, как ты убеждала его сбавить скорость на скверном французском.

— Ему повезло, что я не перешла на английский.

Наблюдая за Элли, Пол думал: «Господи, знает ли она, как красива?» В сшитом на заказ шоколадного цвета костюме и шелковой блузке оттенка кофе с молоком Элли должна была бы выглядеть просто и скромно, но элегантность только подчеркивала ее красоту.

Желание пробудилось в нем мгновенно — несмотря на все, что произошло между ними за последние несколько недель. Егоохватило отчаяние. Он вдруг почувствовал себя подростком на первом свидании с неприступной красавицей. Неужели Элли когда-то тоже влекло к нему? Почти месяц они даже не целовались… но сегодня она казалась прежней, держалась свободно, даже слегка флиртовала. Господи, Пол отдал бы все, только бы немедленно оказаться вместе с ней дома, в постели!

— Кстати! — Джорджина вцепилась в запястье Элли. — Ты примешь участие в работе симпозиума в Люцерне через месяц? Пожалуйста, постарайся! Однажды я заговорила с Генри о твоей группе больных СПИДом. Он считает, что это превосходная тема для доклада.

— Можно я сообщу о своем решении в конце недели? — осторожно спросила Элли. — Сейчас у меня нет ни минуты свободной, но я постараюсь выкроить время.

— Это отличный предлог, — усмехнулась Джорджина. Элли смутилась, решив, что ее маневр разгадан. Но пожилая дама улыбнулась. — Давно ли вы отдыхали вдвоем? А симпозиум позволит вам улизнуть в какую-нибудь уединенную гостиницу в Альпах.

— Сейчас я не отказался бы и от отеля «Холидей-Инн» в Секокасе, — пошутил Пол. Но по выражению лица Элли Пол понял, что обмануть ее не удалось.

Он широко улыбнулся, делая вид, что еще возможно склеить осколки их жизни.

— Звучит заманчиво. Я постараюсь найти время, Джорджи.

— Вот и хорошо. Пойдемте, пройдемся из вежливости по залу, и я отпущу вас, — оживленно защебетала пожилая дама. — Вы исполнили свой долг уже тем, что зашли сюда — на большее моя талантливая племянница не смела и надеяться, ведь это ее первая выставка. Народу собралось столько, что включать отопление не понадобится.

— Значит, нас раскусили? — пробормотал Пол, лавируя между людьми, толпившимися возле каждого снимка. — Я действительно предпочел бы проспать целый месяц. Но мне неприятно думать, что здесь я так же не к месту, как вон тот франт. — И он кивнул в сторону мужского манекена со скучающим лицом.

Элли отступила на шаг и окинула мужа взглядом, в котором впервые за несколько недель Пол различил проблеск прежнего юмора.

— Ты по-старомодному элегантен. Особенно удачно смотрится отсутствующая пуговица на пиджаке.

— Я не успел пришить ее. — Пол оглядел свой спортивный пиджак в неяркую клетку. Он питал слабость к давним, привычным вещам.

Элли коснулась места, где недоставало пуговицы, и улыбнулась.

— Может, в качестве компенсации позволишь мне угостить тебя ужином в лучшем из соседних ресторанов?

Пол с трудом сдерживал вожделение. Как в прежние времена, Элли заигрывала с ним, а он охотно поддавался. Даже усталые морщинки в уголках ее губ разгладились. С той ночи, когда разразился роковой спор, Элли ни разу не заговорила об усыновлении. Неужели она все взвесила и наконец отказалась от этой мысли? Или он просто пытается обмануть себя?

— А я боялся, что ты не догадаешься.

Сознавала ли она, как неудержимо его тянет к ней… так сильно, что он готов отказаться от ужина, лишь бы сию же секунду очутиться вместе с ней дома? Возможно. Но по опыту Пол знал, что Элли предпочитает неторопливое, старомодное обольщение.

В ресторане «Бальный зал» они заказали острые закуски и выпили сангрии, слушая фламенко. Пол забыл об усталости и даже не слишком часто вспоминал о Тео. Он просто почувствовал себя счастливым, несмотря на то что завтра утром его ждало не только похмелье и утренняя почта.

И в том же благодушном настроении они отправились домой пешком и шли, обняв друг друга за талию, пока внезапно не разразился дождь. До дома оставалось полтора квартала.

— Черт, пропали мои новые туфли! — воскликнула Элли, удрученно взглянув на бегу на свои замшевые лодочки.

Заметив впереди лужу, Пол подхватил Элли на руки. В ее возгласе отчетливо прозвучало удовольствие и предостережение — ведь она не отличалась хрупкостью, — а затем Элли обвила руками шею мужа и уткнулась лицом ему в плечо.

— Ты спятил? — задыхаясь от смеха, спросила Элли, когда Пол поставил ее на ноги на крыльце. — Ты же мог надорваться!

— И это было бы досадно… если учесть то, что я задумал, — задорно откликнулся он.

— Что же? — На ее губах заиграла улыбка.

Едва они вошли в квартиру, Элли сбросила туфли, рассмеялась и затрясла головой так, что с волос полетели холодные капли. Схватив жену в объятия и прижавшись к ее губам, Пол ощутил вкус губной помады, косметики и сладкой податливости, от которой у него перехватило дыхание.

Неловкими пальцами он начал расстегивать ее жакет, чувствуя себя точно так, как в то время, когда впервые поцеловал свою девушку Джин Валери на крыльце ее дома. Она украдкой выплюнула жвачку в ладошку, а потом так разволновалась, что прилепила ее к пиджаку хорошего синего костюма Пола. Но теперь, рядом с Элли, юношеская неуклюжесть быстро улетучивалась. Пока они срывали друг с друга промокшую одежду, Пол предавался воспоминаниям о том, как они занимались любовью в тесном туалете «Боинга-747» незадолго до посадки в Орли, о том, как однажды в два часа ночи, выйдя на кухню, застал там абсолютно голую Элли, с наслаждением поедающую персики, сок которых капал с ее подбородка и стекал по груди; о том, как прошлой зимой, в бурю, они сидели в гостиной, взявшись за руки, и смотрели, как вспышки молний превращают улицу в подобие ледяного купола…

Извиваясь всем телом, Элли избавилась от мокрой одежды. Увидев, что на жене нет ничего, кроме нитки жемчуга и струек воды, стекающих по шее и груди, Пол испытал жгучее желание.

Наклонив голову, он слизнул дождевую каплю, дрожавшую на соске, как крохотный драгоценный камень. Элли вздрогнула и покрылась мурашками. Легким движением она коснулась его макушки. «Да, — казалось, говорили осторожные прикосновения ее пальцев, пока Пол водил языком по ее груди, — вот так… как прежде…»

— Здесь? — Элли подняла брови, когда муж повлек ее к дивану.

— Слишком холодно? — спросил он, целуя жену в опущенные веки.

— Уже нет. — Она прижалась к нему так, словно боялась, что в любое свободное пространство между ними проникнет холодный воздух.

Опуская Элли на ковер, Пол заметил их нечеткое отражение в стеклянной крышке журнального столика. Когда она легла на спину, ее мокрые волосы разметались по ковру. Луч света из коридора косо упал на горящее страстью лицо Элли, и Пол почти поверил, что у них все получится.

Он овладел ею раньше, чем хотел, и не потому, что не смог удержаться, а потому, что Элли, пока Пол касался губами ее живота, вдруг обхватила его голову руками, мягко оттолкнула ее, раздвинула ноги и приподняла бедра навстречу ему. Охваченный легким ознобом удовольствия, он обнаружил, что внутри она такая же влажная, как и снаружи, — нетерпеливая, ждущая его.

Пол двигался медленно и осторожно, потому что теперь ему приходилось сдерживаться. Это было прекрасно — желать чего-то, желать всей душой, но знать, что желаемое в пределах досягаемости и можно схватить его когда угодно, стоит лишь протянуть руку. Элли обвила его ногами, а ее аппетитные бедра — сама она считала их чересчур широкими — подрагивали так нетерпеливо, что Пол неудержимо приближался к финалу.

Освобождение было острым, почти болезненным. У него перехватило горло. Он лихорадочно стиснул Элли в объятиях, уткнувшись лицом в ее влажные волосы и чувствуя, как она напрягается под ним, слыша, как ее хриплый крик сливается с его стоном.

Потом, когда они лежали обнявшись, Пол вдруг почувствовал, что она дрожит.

— Замерзла? — прошептал он, но Элли покачала головой. И вдруг Пол с ужасом осознал, что жена плачет. Он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо, касаясь виска, по которому стекла слеза и исчезла в мокрых волосах. — Элли!

— Прости. — Ее голос звучал тихо, но яростно — так бывало, когда она злилась на себя. — Клянусь, ничего такого я не замышляла. Господи, какая же я дрянь…

Он окаменел. «Боже, нет, только не сейчас!»

Пол молча обнял ее и крепко прижал к себе.

— Я не могу, Пол. Я пыталась, даже поговорила с Джорджиной, но все напрасно. — Она говорила, почти касаясь губами его шеи. — Но я не перестаю думать об этом.

— Элли, не надо. Не сейчас.

Он отстранился и сел на колени. Дрожа, Пол посмотрел на жену и сразу понял, что увиденное ему не по душе: упрямо сжатые губы, холодный блеск в глазах, раздражение оттого, что между ними нет взаимопонимания.

— Пол, сегодня я разговаривала с Леоном. Он обещал прозондировать почву…

— И ты даже не поставила меня в известность?

Леон был адвокатом, с помощью которого они разыскали Кристу.

Пол вскочил так резко, что у него закружилась голова. Теперь нагота тяготила его, усиливала чувство неловкости. Схватив трусы, он надел их, не замечая, что они еще мокрые. Гнев вспыхнул в нем.

Пол никак не мог избавиться от унизительного чувства, что его… обманули.

Элли села, скрестив ноги и напомнив ему постаревшую женщину-хиппи в летнем лагере.

— Теперь ты обо всем знаешь.

Ее спокойствие разъярило его.

— Ты просто сообщила мне о случившемся — вместо того, чтобы обсудить решение со мной! Ладно, я понял. Мои желания не значат ровным счетом ничего.

— Лучше бы ты взглянул на это иначе, — с отчаянием и болью откликнулась Элли.

— С какой стати? Потому, что тебе и вправду нужна моя помощь, или потому, что со мной все выглядит пристойнее?

— Это вопрос или рассчитанный удар? — деловито осведомилась она.

— Извини, — пробормотал Пол. — Именно удар… Но черт возьми, Элли, как ты не поймешь? Если речь идет о нас, о нашей семье, ты не вправе пренебрегать моими чувствами!

— А мне казалось, ты хотел ребенка. И не только для того, чтобы порадовать меня.

— Хотел… но не так, как ты. — Что-то дрогнуло в душе Пола; осознание этого ранило его больнее слов. — Господи, Элли, разве ты не видишь? Мы загнаны в угол.

— И что ты предлагаешь?

— Как будто это так же просто, как выйти за дверь! — с горькой иронией воскликнул он.

— Может быть.

— Ты просишь меня уйти?

— Пожалуй, так будет лучше.

Пол уставился на нее; до него не сразу дошел смысл этих слов. После того, что произошло между ними несколько минут назад, просьба Элли казалась немыслимой. Они занимались любовью столько раз, что если бы нанизывать по жемчужине на нить после каждого акта близости, ожерелье получилось бы в десять раз длиннее того, которое обвивало сейчас шею Элли. Отказываясь верить, Пол смотрел, как она грациозно встает, а ее глаза выражают уязвленное самолюбие.

Он бросил на жену последний пристальный взгляд и вспомнил Серену Блэнкеншип, готовую принять убийственное для нее решение только потому, что у нее нет выбора. «Прекращение реанимации».

— Если я понадоблюсь тебе, найдешь меня в больнице. — Пол взял с дивана рубашку и пиджак и направился к двери.

В больнице дни мало чем отличались от ночей. Здесь никогда не заходило и не всходило солнце; сестры, стажеры и врачи не расходились по домам все сразу, только сменялись с дежурств. Но Полу, входящему в помещение, освещенное флуоресцентными лампами, вдруг показалось, что младенцам, даже самым маленьким и слабым, известна разница между днем и ночью. К трем часам утра они засыпали крепче, их дыхание выравнивалось, тревожные сигналы аппаратов прекращались.

Пол считал, что скорее всего это иллюзия, вызванная его тревожным сном в комнате для стажеров. Приближаясь к инкубатору Тео, он напрягся. Что его ожидает? Подскочивший билирубин? Или кислород?

Тео не спал. Ярко-голубые глаза с глубокими впадинами под ними, придававшими ему вид самого юного профессора в мире, невозмутимо посмотрели на Пола, словно спрашивая: «Ну, что у нас нового?»

— Привет, дружище, — пробормотал Пол, коснувшись ладошки, и почувствовал, как пальчики сжимаются. В его душе проклюнулось зернышко надежды.

С личика Тео постепенно сходила желтизна. Дежурная сестра Ли Кингсли отметила в карточке, что выход мочи составил полтора кубических сантиметра в час — больше, чем вчера. Содержание газа в крови улучшилось. Результаты ультразвукового обследования тоже обнадеживали: кровотечения отсутствовали. Пол уставился на цифры, не веря своим глазам.

«Невероятно!» Еще не чудо, но значительное улучшение. Почки Тео функционировали. Билирубин падал. Показатели по кислороду не изменились.

Тео стало лучше — без постороннего вмешательства.

Пола охватила радость.

— Так держать, приятель! Ты молодец.

Тео ответил ему мудрым профессорским взглядом. «Правда? — казалось, отвечал он. — А вот ты выглядишь неважно».

Глаза Пола наполнились слезами, губы растянулись в глуповатой улыбке. «А как, черт возьми, должен выглядеть мужчина, который только что ушел от жены?»

Внезапно на Пола нахлынули воспоминания о матери, проводившей бессонные ночи у постели Билли. При этом она вязала бесконечный плед. Словно наяву, Пол услышал позвякивание спиц, увидел, с каким ожесточением мать вывязывает накиды и петли, словно веря, что непрекращающаяся деятельность поможет ей спасти жизнь сына. Билли ничто не помогло. Но плед сохранился — теплый шерстяной плед сочного оттенка закатного неба, почти дар свыше, которого Пол никогда не ожидал от женщины, обожающей полуфабрикаты кексов «Бетти Крокер» и каждое воскресенье надевавшей в церковь шляпку-ток. Этот плед согревал Пола по ночам, когда ему нездоровилось и одного одеяла было недостаточно, чтобы прогнать озноб.

Он не позвонит Элли. Но и не перестанет надеяться на лучшее.

Она еще может передумать.

Или он может изменить решение.

— Доктор Найтингейл! — Тихий молящий голос заставил его обернуться.

Серена Блэнкеншип в мятом ситцевом платье вперила в Пола неподвижный, измученный взгляд. Ее волосы были растрепаны, она крепко сцепила пальцы.

— Пол, — мягко поправил он. — Пожалуйста, зовите меня по имени. — Соблюдать формальности после всего, что они пережили, было нелепо.

— Хорошо, Пол. — Ее губы дрогнули в робкой улыбке. — Есть ли какие-нибудь… изменения?

Пол сказал себе, что было бы непростительной ошибкой слишком обнадеживать Серену — особенно сейчас, когда состояние Тео еще внушает тревогу. И все-таки…

— Если честно, то есть, — откликнулся он. — Ему немного лучше. На мой взгляд, радоваться еще слишком рано… Подождем день-другой. Но, судя по последним показателям, кризис миновал.

Молча посмотрев ему в глаза, Серена разразилась рыданиями.

Пол бережно обнял ее, думая об Элли, вспоминая, каким беспомощным чувствовал себя при виде неистовой скорби жены. Но Серена плакала от радости. Ее надежда возродилась, и она увидела будущее, о котором боялась даже мечтать. Разве Элли не вправе мечтать о том же?

Держа Серену в объятиях, стоя в свете флуоресцентных ламп, слыша негромкое гудение мониторов и вздохи аппаратов вентиляции, Пол спросил себя, кто и кого сейчас утешает.

Как ни странно, он вдруг вспомнил о ребенке, которого когда-то потеряла его жена… Возможно, эта крошечная девочка выжила и стала молодой женщиной. Мысленно Пол видел эту женщину, похожую на Элли тех времен, когда они познакомились. Унаследовала ли она решимость его жены? Стала ли такой же сильной, любящей и страстной?

И он вдруг помолился о том, чтобы дочь Элли, какой бы и где бы она ни была, в глубине души сознавала, что мать любила ее — так же сильно, как женщина, плачущая в его объятиях, желала, чтобы ее сын выжил.

Глава 5

Июнь 1994 года

— Смотрите! Смотрите, лошадки! — Девчушка в розовых шортах и тенниске с медвежатами тянула Скайлер за руку и указывала на шествие, медленно движущееся по Пятой авеню под обжигающим июньским солнцем.

Скайлер улыбнулась пятилетней Трисии, в который раз поразившись ее сходству с маленькой Микки. С копной кудрявых темных волос и огромными карими глазами, Трисия казалась дочерью Микки, а не племянницей. Проследив направление восхищенного взгляда девочки, Скайлер увидела лошадей — четырех массивных гнедых жеребцов, на спинах которых восседали полицейские в форменных рубашках с короткими рукавами и джодпурах^[19], двигаясь ровным строем между оцеплением пеших полицейских и колоннами парада. Заняв удобную позицию рядом с Микки и семилетним Дереком, братом Трисии, у тротуара на углу Пятой авеню и Пятой улицы, Скайлер хорошо видела шествие. Сейчас мимо них проходил школьный оркестр в малиновой и желтой форме, громко и чуть фальшиво играя музыку, напоминающую польский национальный гимн, однако толпа, теснящаяся у тротуара, оживленно приветствовала его.

Когда Микки предложила Скайлер в эту субботу показать племяннику и племяннице город, та согласилась только из вежливости, понимая, что одной подруге не справиться с двумя резвыми малышами. Будь на то ее воля, Скайлер предпочла бы день абсолютного безделья. Она еще не оправилась от череды вечеринок и семейных праздников, которые родители устраивали последние две недели по случаю того, что Скайлер окончила Принстон. А послезавтра она намеревалась приступить к привычной летней работе в Нортфилдской ветеринарной клинике и начать усиленно готовиться к Уилтонскому состязанию по классическому конкуру, до которого оставалось всего две недели.

Но экскурсия — они уже осмотрели Эмпайр-Стейт-билдинг и Рокфеллеровский центр, а затем собирались побывать в «Шварце»^[20] — неожиданно для самой Скайлер увлекла ее. Прежде всего Трисия и Дерек оказались очаровательными детьми, проворными, как обезьянки. К тому же общество малышей отвлекало Скайлер от размышлений о Прескотте.

Прескотт… Господи, что же сказать ему?

Прикрывая ладонью глаза от слепящего солнца, Скайлер смотрела на ансамбль народного танца, участники которого, в ярких костюмах с пышными рукавами, проходили мимо. Но, глядя на танцоров, она не видела их, ибо вспоминала, какая боль сквозила в натянутой улыбке друга, когда в прошлую субботу он подвез ее до дома. Но что такого ужасного она сказала? Прескотт застал ее врасплох. На что он надеялся, вдруг сделав ей предложение? Как только первое потрясение прошло (Скайлер не понимала, почему вообще испытала потрясение — ведь они с Прескоттом дружили уже пять лет), она совершила то, что Микки однажды метко назвала «болезнью недержания языка за зубами», и выпалила: «А зачем?»

Скайлер поморщилась, представляя, как грубо прозвучали ее слова. Разумеется, она тут же спохватилась и объяснила, что вовсе не хотела оскорбить Преса. Просто еще не думала о браке. Они оба только что окончили колледж. Осенью Скайлер собиралась начать учебу в ветеринарной школе Нью-Хэмпширского университета, а Прескотт — поступить в школу права. К чему такая спешка?

Никакой спешки, спокойно возразил Прескотт. Им даже незачем назначать дату свадьбы: если Скайлер согласна, они поженятся через несколько лет. Просто ему было бы лучше знать, что они уже помолвлены. Это почти ничего не изменит… разве что Скайлер сможет носить кольцо.

Она пообещала как следует подумать об этом.

Ответить Прескотту ей предстояло сегодня вечером, а Скайлер до сих пор не приняла решения. Неделя мучительных размышлений сопровождалась непрекращающейся головной болью.

Почему Прескотт сморозил глупость и все испортил? Скайлер любила его, в этом она не сомневалась. У них было много общего: оба питали страсть к лошадям, собакам, опере, всему, что связано с Францией. Кроме того, их родителей связывала почти родственная близость. Фэрчайлды вместе с Саттонами каждое лето отдыхали на Кейп-Коде, а зимой брали общую ложу в опере.

Что-то мешало Скайлер ответить согласием, а что именно — она и сама не понимала. Ей казалось, будто выйти замуж за Прескотта — все равно что за… родного брата.

Маленькая ручонка коснулась Скайлер, но та не сразу перевела взгляд на воодушевленное личико Трисии.

— Я хочу погладить лошадку! Скайлер, можно я поглажу ее? — спросила девчушка, завидев показавшихся далеко впереди еще двух конных полицейских.

— Не сейчас… после парада, если получится, — ответила Скайлер.

Рядом с ней, возбужденно пританцовывая на месте, стояла Микки в обрезанных джинсах и безрукавке, положив руки на загорелые плечи племянника. Дерек, ростом чуть повыше сестры, в мешковатых шортах и трикотажной футболке, не отрываясь и приоткрыв рот, смотрел на проезжающих мимо полицейских, словно на оживших героев мультфильма.

Микки усмехнулась, переглянувшись со Скайлер.

— С тех пор как Дерек научился говорить, он только и твердит о том, что станет полицейским. Мой чопорный братец, мистер Торговец Ценными Бумагами, не на шутку озабочен. Посмотрим, что с ним будет, когда Дерек захочет стать конным полицейским!

— Не смейся. Если меня исключат из ветеринарной школы, я сама возьмусь за такую работу, — пошутила Скайлер.

Микки рассмеялась:

— Представляю: офицер Саттон на боевом посту! Такое же удачное сочетание, как икра и копченая говядина!

Скайлер не ответила. Конечно, Микки просто шутила, но порой задевала подругу за живое. Сейчас она попала в яблочко. «Действительно, такое сочетание резало бы глаз», — мрачно подумала Скайлер.

«А почему это так беспокоит тебя? — спросил внутренний голос с отчетливым акцентом, свойственным округу Фэрфилд. — Рано или поздно ты выйдешь за Прескотта, а будущей жене Фэрчайлда не пристало лечить костные шпаты и воспаления копыт у лошадей».

Скайлер хотелось возразить. Большую часть жизни она почти не задумывалась о том, к какому кругу принадлежит, но Пристон многое скорректировал: четыре года ей пришлось провести в комнатах с девушками, небрежно вставляющими в разговор имена знаменитостей, посещать изысканные клубы, строго придерживаться традиций. Даже сам город Принстон раздражал Скайлер. Со своими фешенебельными магазинами, дорогими ресторанами и элегантными особняками среди парков он оказался лишь бледной копией Нортфилда.

Скайлер же хотелось совсем другого. В последнее время она ощущала беспокойство, внутреннюю дрожь, волнение, причин которого не понимала. Возможно, именно поэтому Скайлер вовсе не рвалась замуж. Сейчас ее вдруг охватило желание присоединиться в группе зрителей, пустившихся в пляс.

— Я хочу пи-пи… — захныкала Трисия.

— Я отведу ее, — вызвалась Скайлер. — Мне известно расположение всех туалетов в «Саксе»^[21] — там я пряталась, когда мама привозила меня за новой одеждой.

Но Микки не слушала подругу — она засмотрелась на полицейского, осадившего коня перед оцеплением на расстоянии пятидесяти футов от того места, где они стояли с детьми. Микки негромко присвистнула.

— Ну и ну… ты только взгляни на его руки! Похоже, на завтрак он ест кирпичи!

Скайлер давно привыкла к подобным замечаниям подруги, но втайне считала, что Микки проявляет чрезмерный интерес к противоположному полу. Тем не менее она посмотрела на полицейского. «Вот это да!» Сложением незнакомец напомнил Скайлер героя Марлона Брандо из ее любимого старого фильма «Трамвай «Желание»». Его бронзовая кожа приобрела на руках оттенок темной умбры, что, по мнению Скайлер, выглядело весьма привлекательно. Шлем и солнечные очки мешали разглядеть лицо полицейского, однако, судя по всему, он не испытывал недостатка в женском внимании.

Это мимолетное впечатление почему-то запомнилось Скайлер. Держа племянницу Микки за руку, она начала пробираться сквозь толпу к мраморному входу в «Сакс».

Сделав несколько шагов, Скайлер случайно оглянулась через плечо и заметила то, Что ускользнуло от внимания увлекшейся парадом Микки: семилетний Дерек нырнул под руками полицейских, оцепивших улицу, и направился прямиком к «Марлону Брандо», который в этот момент пытался призвать к порядку стайку не в меру разошедшихся мальчишек-подростков. Полицейский не видел, как проворный Дерек по-обезьяньи приближается к нему.

«О Господи! Дерека затопчут!» Сердце Скайлер ушло в пятки.

Подтолкнув Трисию к Микки, она метнулась вслед за мальчиком. Путь ей преградила женщина, нагруженная сумками. Какой-то верзила, прикуривая сигарету, толкнул Скайлер локтем. Заметив просвет в плотной толпе, она ринулась туда, надеясь успеть вовремя.

Должно быть, кто-то еще заметил Дерека, поскольку послышался пронзительный возглас:

— Осторожнее!

Скайлер увидела, как полицейский обернулся в седле, чтобы узнать, в чем дело, и на миг забыл о своем норовистом коне. Рослый гнедой жеребец попятился — и как раз в эту минуту Дерек приблизился к нему вплотную.

А в это время одному из разнузданных подростков, вероятно, впервые в жизни увидевшему живую лошадь, вздумалось поиграть в Арнольда Шварценеггера. Завопив по-ковбойски и размахивая руками, он попытался отогнать жеребца от ребенка. «Идиот!» Конь прижал уши и мотнул головой. Полицейский держал его на коротком поводе, и все было бы прекрасно, если бы одному из тупых дружков «Шварценеггера» не взбрело в голову швырнуть в перепуганное животное банкой из-под содовой.

Скайлер видела, как банка ударилась о бок коня, сверкая на солнце, словно пуля. Метнувшись вперед, девушка выхватила Дерека, оцепеневшего от страха, прямо из-под задних копыт жеребца.

Дерек взвизгнул, гнедой встал на дыбы. Скайлер заметила солнечный блик на сине-белом шлеме, напряженные мышцы предплечий, попытку полицейского прильнуть к шее коня. Не прошло и секунды, как всадник рухнул на тротуар.

Скайлер в ужасе увидела, как конь, охваченный паникой, рванулся к стройным шеренгам размахивающих флагами ветеранов, которые заполонили проезжую часть между Сорок девятой и Пятидесятой улицами. Ряды мужчин в мундирах дрогнули и рассыпались; один из них споткнулся о крышку люка и чуть не упал на бордюрный камень. Седовласый ветеран, еще сохранивший былую расторопность, бросился за конем, но задохнулся, не успев пробежать и нескольких футов.

Скайлер обратилась к стильно одетой блондинке:

— Присмотрите за ним. — Спустив Дерека на тротуар, она подтолкнула его к незнакомке.

А крупный гнедой был уже на расстоянии полуквартала от нее. Стремена хлопали его по бокам, поводья мотались из стороны в сторону. Скайлер устремилась в погоню. К счастью для нее, плотные толпы людей мешали коню перейти на галоп, и вместо того, чтобы ускакать, он носился по улице кругами. Скайлер лавировала между людьми, разбегающимися кто куда.

К тому времени как она настигла жеребца, он устал и немного замедлил бег. Конь тяжело дышал, вокруг рта скопилась пена. Глубоко вздохнув и попросив Бога послать ей удачу, Скайлер метнулась вперед и каким-то чудом схватила поводья. Чутье наездницы мигом подсказало ей, что надо вцепиться в гриву и прыгнуть в седло.

— Спокойно, спокойно, дружище, — забормотала Скайлер, укорачивая поводья и крепко сжимая ногами бока коня. Отлично вышколенный жеребец тут же перешел на рысь.

Увидев, что толпа расступилась перед ней, как море перед Моисеем, и разразилась радостными криками, Скайлер удивленно нахмурилась. К чему весь этот шум? Можно подумать, она совершила подвиг! Залившись румянцем, она направила уставшего, взмыленного жеребца по диагонали через Пятую авеню к полицейскому, который хромал навстречу им. На его лице застыла робкая полуулыбка, на темных линзах больших очков вспыхивали и дрожали солнечные блики.

Только соскользнув с седла и коснувшись босой ступней раскаленного асфальта, Скайлер вдруг поняла, что в спешке потеряла туфлю. «Отлично! Только этого мне не хватало», — подумала она. Узнав хозяина, конь двинулся к нему, а Скайлер, стоя на одной ноге, в шортах и футболке с эмблемой Принстона, чувствовала себя статуей фламинго, украшающей лужайку.

— Это была фигура высшего пилотажа! — воскликнул полицейский, поправляя под подбородком ремень шлема. — Вы сразили меня наповал, а такое мало кому удается. — Заметив, что Скайлер в одной туфле, он громогласно вопросил: — Эй, кто-нибудь видел туфлю девушки?

Через несколько минут бородач в клетчатых бермудах поспешил к ним с теннисной туфлей. Полицейский сверкнул улыбкой, подмигнул, встал на колено и обул Скайлер, ухитрившись не выпустить при этом из рук поводья коня. Толпа разразилась аплодисментами и возгласами; кто-то выкрикнул:

— Ну что, Золушка, впору башмачок?

— Мне не по себе, — пробормотала Скайлер.

— А меня, как последнего увальня, сбросила лошадь, так что мы квиты. — И полицейский бросил на нее иронический взгляд, выражавший не только уязвленное мужское самолюбие. Присмотревшись, Скайлер решила, что ее новому знакомому лет двадцать пять, а может, и под тридцать. Но суровая жизнь, а также кобура с револьвером на бедре делали его взрослее.

— Вы ни в чем не виноваты, — заверила его Скайлер. — Такое могло случиться с кем угодно.

— Вам легко говорить. Вы же не полицейский.

— Да, но если бы мне платили по десять центов каждый раз, когда я вылетала из седла, я сейчас же могла бы отправиться в «Сакс» и купить пару самых лучших туфель.

Он насмешливо спросил:

— А если заменить туфли пивом? Через пару часов у меня кончается дежурство. Мне хотелось бы угостить вас. — Его голос звучал уверенно, но не самодовольно, и это понравилось Скайлер.

Глядя, как полицейский снимает шлем и темные очки, Скайлер вдруг ощутила незнакомое чувство, поднявшееся из глубины ее души. Теперь его сходство с молодым Марлоном Брандо стало еще заметнее. Но, вглядевшись, Скайлер поняла, что дело не во внешнем сходстве, а в общем впечатлении. Полицейский излучал грубоватую сексуальную притягательность.

Скайлер спохватилась, затаптывая в душе первые ростки любопытства. В конце концов, у нее есть Прескотт и он недурен собой.

И все же она внимательно рассматривала полицейского. В его карих глазах, темных, почти черных, светилось нескрываемое восхищение. Как завороженная Скайлер смотрела на капельки пота, покрывавшие его лоб под густыми черными кудрями. Трепет охватил Скайлер, и она вспомнила излюбленное выражение бабушки: «Прост, как апельсин». В отличие от большинства знакомых ей парней, в том числе и Прескотта, в этом человеке с крупным римским носом и развитыми надбровными дугами не было ничего искусственного, порожденного «приличным воспитанием».

— Тони. Сержант Тони Салваторе. — И он протянул крепкую загорелую руку. Пожав ее и назвав свое имя, Скайлер ощутила, как мозолистые пальцы царапнули ее ладонь. — Послушайте, беспокоиться незачем. Я ни на чем не настаиваю. Просто… я в долгу перед вами.

— Вы мне ничего не должны, — возразила Скайлер. — Честное слово.

— Ладно. А как же быть с моими представлениями о честной игре?

Скайлер смутилась. Заглянув в понимающие глаза Тони, она заподозрила, что он уловил в ее вежливом отказе попытку что-то скрыть. «Господи, Тони, наверное, решил, что я не считаю его ровней себе!» При этой мысли она устыдилась. Вспыхнув, Скайлер оживленно добавила:

— Ну, если это доставит вам удовольствие, не вижу причин отказываться.

«Я вовсе не сноб», — уверяла она себя. Просто никогда еще Скайлер не встречала такого мужчину, как Тони Салваторе.

«Вот как? Тогда что же тебя останавливает?» — осведомился внутренний голос, подозрительно похожий на голос Микки.

«Прежде всего Прескотт», — решила Скайлер.

Она вдруг осознала, что пристально разглядывает английские сапоги Тони, видимо, сшитые на заказ и отполированные до зеркального блеска. Револьвер на его бедре. Блестящий значок полицейского спереди на рубашке. Интересно, каково встречаться с полицейским?

— В четыре вы свободны? — спросил он. — Здесь неподалеку, на Сорок второй улице, есть один бар, «У Маллигана». Знаете его? — Заметив, что Скайлер пришла в замешательство, Тони поспешно добавил: — Но если это вам не по душе, мы можем встретиться в другом месте.

Скайлер вдруг представилось, как Тони сидит в «Красной куропатке» — нортфилдском баре, обставленном в стиле английских пабов.

— Нет, лучше «У Маллигана», — ответила она.

— В таком случае — до встречи. — Тони махнул рукой, собрал поводья и вскочил в седло с небрежной грацией, обычно свойственной худощавым людям.

Глядя на золотистый лампас, Скайлер вздрогнула, как от слабого электрического разряда. «Скажи, что не сможешь встретиться с ним! — убеждал ее внутренний голос. — Объясни, что вспомнила об одном неотложном деле…» Это была бы вовсе не ложь. В восемь они с Прескоттом назначили встречу в «Арене», а до тех пор Скайлер предстояло о многом подумать.

Весомый довод, в котором Скайлер так нуждалась, привела Микки. Идя по улице и крепко держа за руки Дерека и Трисию, Микки обратилась к подруге:

— Знаешь, что было бы по-настоящему здорово? Если бы ты уговорила того парня в наш следующий приезд показать Трисии и Дереку полицейские конюшни. Дерек был бы безумно счастлив.

Дерек, совсем недавно чудом избежавший смертельной опасности, склонил голову набок и выжидательно уставился на Скайлер широко открытыми глазами.

— Полицейские конюшни? Правда? — благоговейно молвил он. — Вот это да!

— Постараюсь выяснить, возможно ли такое, — уверенно ответила Скайлер, хотя ее охватила мучительная нерешительность.

«Господи, во что я ввязалась?» — думала она.

Ровно через два часа, проводив Микки с детьми на вокзал Гранд-Сентрал, Скайлер приблизилась к тяжелым, окованным медью дверям бара «У Маллигана».

««Приключения в трущобах», автор — Скайлер Саттон…» — пришла ей в голову нелепая, почти постыдная мысль, пока она мялась у дверей, привыкая к полутьме зала. Над зеркальной стойкой бара злобным глазом светился экран телевизора. Передавали бейсбольный матч, вызывавший живой интерес у целой толпы шумных мужчин, рассевшихся за столиками и у стойки. Каждый стук биты сопровождался взрывом неистовых криков, десятки кулаков в азарте колотили по темно-синей стойке, потускневшей от времени.

«Будь со мной Прескотт, он спросил бы, какой счет, а, потом как ни в чем не бывало заказал бы нам пиво. И все потому, что Прескотт, несмотря на пристрастие к двухсотдолларовым ботинкам, которые он летом носил на босу ногу, позолоченный «Ролекс» и классический автомобиль, подаренный родителями в честь окончания колледжа, никогда не был снобом. А это значит, я колеблюсь лишь потому, что считаю, будто не заслуживаю большего, чем может предложить мне Прескотт».

Из дымовой завесы возникло знакомое лицо. Скайлер увидела, что Тони переоделся в джинсы и линялую голубую тенниску, плотно обтягивающую мускулистые плечи и торс. Ее вновь словно кольнуло током, и Скайлер напомнила себе, что она не на свидании — ей просто предложили выпить в благодарность за услугу.

— Пива? — спросил Тони. — Выбор в этом баре небогатый. Здешнее вино не мудрено спутать с совсем другой жидкостью. — Он взял ее за локоть и повел к столику в глубине зала, где было не так шумно.

— Звучит заманчиво, — откликнулась Скайлер. — Я имею в виду пиво.

Тони исчез и через несколько минут вернулся с двумя запотевшими бутылками «Хайнекена».

— Я до сих пор не выразил вам официальную благодарность. — Он уселся напротив Скайлер. — Лишь немногие конные полицейские отважились бы на такой трюк. — Тони отпил пива; адамово яблоко скользнуло вверх-вниз по его мускулистой шее, а когда он опустил голову, Скайлер увидела на его лице добродушную дружескую улыбку. — Вы умеете обращаться с лошадьми.

— Я научилась ездить верхом чуть ли не раньше, чем ходить.

— Значит, вы выросли где-то возле конюшни.

— В Коннектикуте, — уточнила Скайлер. — В Нортфилде, к северу от Гринвича. Неподалеку от дома моих родителей есть школа верховой езды. Там я держу свою лошадь.

— У вас есть своя лошадь? — удивился Тони. — Хотелось бы мне назвать Скотти своим конем. Он числится за мной, но на самом деле приписан к подразделению конной полиции.

— Ченслора мне подарили на пятнадцатилетие. Он уже староват для состязаний, но по виду не скажешь. Посмотрели бы вы его в конкуре!

— Вы участвуете в состязаниях по конкуру? — Это поразило Тони.

Скайлер кивнула:

— Пока только в летних. Но я могла бы сделать спортивную карьеру, если бы соревновалась и зимой. — Она отпила пива. — А вы давно ездите верхом?

— Если судить по тому, что случилось сегодня, — я сел в седло впервые, но на самом деле почти всю жизнь вожусь с лошадьми. У моего дяди есть ферма, где в детстве я проводил все летние каникулы. С тех пор как я себя помню, мне хотелось зарабатывать на жизнь сидя в седле. Так я и стал конным полицейским. Я служу уже восемь лет. А до этого был патрульным Десятого участка.

— Похоже, опыт у вас немалый. — Скайлер вдруг сообразила, как двусмысленно прозвучали ее слова, и вспыхнула.

— Достаточный, — откликнулся Тони, даже не попытавшись отшутиться.

— Вам часто приходилось арестовывать людей? — В Скайлер вдруг проснулось любопытство.

— Когда я служил патрульным — конечно. А сейчас такое случается редко. Прежде всего горожане боятся лошадей. Вот почему конные полицейские обычно сдерживают толпы: для жителей города нет ничего страшнее живой лошади, надвигающейся на них. А в канун Нового года все пять отрядов — сто двадцать конных полицейских — проходят парадом по Таймс-сквер. Уверяю вас, это зрелище стоит посмотреть!

— Не сомневаюсь. — «Если все конные полицейские выглядят так, как вы, вероятно, у них нет отбоя от поклонниц».

При этой мысли Скайлер откинулась на спинку стула и смущенно улыбнулась. Должно быть, она многое переняла у Микки. А может, все дело в мучительных размышлениях о том, стоит ли принять предложение Прескотта. Позволительно ли ей сидеть в баре с другим мужчиной, мечтая о том, что он вдруг наклонится над столом и поцелует ее?

Вообразив этот поцелуй, Скайлер затрепетала: ощущение было острым и мимолетным, как вспышка молнии.

Посетители бара снова взорвались оглушительными криками, отчего привлекательное, оживленное лицо Тони залилось краской.

— Вам здесь не по себе, — грустно заметил он. — Мне следовало подумать об этом заранее и пригласить вас в другое, более тихое, место. Но сам я часто бываю здесь, поэтому не обращаю внимания на шум. В этом даже есть преимущества. Вам случалось не замечать ничего вокруг там, где вы постоянно бываете?

— Чаще, чем хотелось бы. — У Скайлер вновь мелькнула мысль о Прескотте, но она поспешно отогнала ее.

— Еще пива? — Тони указал на бутылку, стоящую перед Скайлер, и она с удивлением увидела, что успела опустошить ее.

Она смотрела, как Тони идет через зал, поминутно здороваясь со знакомыми. Некоторые посетители фамильярно хлопали его по спине; лысеющий толстяк громогласно изъявил желание угостить Тони и наотрез отмел его возражения. В конце концов Тони добродушно пожал плечами, сгреб за горлышки обе бутылки одной рукой и направился к столику, насвистывая «Сочтемся в другой раз».

Скайлер заметила, что он слегка прихрамывает.

— Больно? — с сочувствием спросила она.

— Ерунда! От такого не умирают, — усмехнулся Тони, со стуком опуская бутылки на стол. По сравнению с загорелой кожей лица его зубы казались белоснежными.

— Когда мне было восемь лет, я чуть не разбилась насмерть, вылетев из седла, — вдруг призналась Скайлер.

— Ничего себе!

— Попыталась взять слишком сложное препятствие, желая доказать, что я на это способна.

— Почему-то ваш поступок не удивляет меня. — Тони удобно уселся, глядя на Скайлер. Запотевшую бутылку он поставил на колено, где остался влажный кружок, от которого Скайлер не могла отвести глаз.

Усилием воли она заставила себя посмотреть Тони в лицо.

— Пожалуй, риск мне по душе.

— Значит, у нас много общего.

Обеспокоенная неожиданным оборотом разговора, Скайлер внезапно осознала, что приняла чопорную позу, усвоенную ею на уроках этикета в женской школе мисс Крейтон: спина прямая, плечи развернуты, руки скромно сложены на коленях. Сдерживая насмешливую улыбку, она представила себе подпись к этой картине: «Боже милостивый, что подумает обо мне Прескотт?»

— Если бы сегодня вы не рискнули, кто-нибудь из зрителей мог пострадать, — напомнил Тони.

Скайлер смущенно пожала плечами:

— Просто я знаю, как обращаться с лошадьми, вот и все. Это несложно, если носить сапоги для верховой езды чаще, чем туфли на шпильках. Моей маме принадлежит антикварный магазин, но прежде она участвовала в соревнованиях по конкуру. Она и привила мне любовь к верховой езде. А мой папа — юрист. К лошади он не подойдет ни за какие деньги. Когда я решила стать ветеринаром, папа решил, что я спятила… но не пытался отговорить меня.

— И правильно сделал. Должно быть, сразу понял, что ничего не добьется. — Тони усмехнулся.

— По крайней мере я не села ему на шею.

— Кто знает, может, когда-нибудь ему самому придется сесть на шею вам, — рассмеялся Тони.

Скайлер тоже засмеялась, но шутливое замечание Тони всколыхнуло в ней смутную тревогу, которую она ощущала уже несколько месяцев. Определить, что именно ее беспокоит, Скайлер не могла, но в последнее время часто слышала, как перешептываются родители, умолкая в ее присутствии. Она знала, что на рынке недвижимости происходят заметные перемены, что дела отца идут все хуже, что фирма чересчур разрослась. Но Скайлер успокаивала себя тем, что серьезных причин для беспокойства пока нет.

— С папой у нас нет никаких разногласий, — сообщила она. — А вот мама до сих пор сокрушается о том, что я не пытаюсь сделать спортивную карьеру.

— Похоже, вы и сами отчасти сожалеете об этом.

— Конечно… но жизнь — странная штука. Большинство спортсменов из года в год участвуют во всех соревнованиях только потому, что им это нравится, что они могут себе это позволить… даже если они не завоевывают большие призы. Но во всем этом есть что-то… неестественное. Я не такая, как они. Я знаю, как вставить слово к месту, как вести себя, но внутри… совсем другая.

— Почему вы так считаете? — Голос Тони звучал невозмутимо, но взгляд стал пронизывающим.

— Не знаю. Мне всегда казалось, что причина всему — то, что меня удочерили. — У Скайлер сжалось сердце — так бывало всегда, стоило ей заговорить о своем происхождении. — Видите ли, приемные родители взяли меня не из какой-нибудь чистенькой больницы или детского приюта. Меня бросили. В то время мне было всего четыре месяца.

— И вы никогда не видели свою родную мать?

— Ни разу. Полиция пыталась разыскать ее… но поиски не увенчались успехом.

Темные глаза Тони впились в нее так, словно он с нетерпением ждал продолжения. Но Скайлер и без того слишком разговорилась. Потупив взор, она уставилась на узор темных липких кружков, оставленных бутылками на крышке стола. Когда же Тони сменил тему разговора, напряжение мало-помалу отпустило ее.

— А я, напротив, мечтал, чтобы меня усыновили, — признался Тони. — Тогда мне по крайней мере не пришлось бы бояться, что когда-нибудь ястану похож на отца.

— Вы так ненавидели его?

— Отец торчал в барах чаще, чем бывал дома, и мы были этому только рады. А возвратившись домой, он сразу начинал буянить.

— Сочувствую.

— Все уже в прошлом. — Тони пожал плечами, как человек, с честью выдержавший тяжкое испытание, но не сломившийся. — Он умер, когда мне было четырнадцать. Его застрелили на посту. Я говорил, что он служил в полиции? Единственная польза от него — пенсия, которую платят маме.

— Похоже, все мы мечтаем о несбыточном, — тихо промолвила Скайлер.

— Наверное.

Скайлер смотрела на две пустые бутылки, стоящие перед ней. Когда она успела опустошить вторую? Ей казалось, что она даже не притронулась ко второй, но поскольку у нее кружилась голова и заплетался язык, значит, это не так.

— У тебя есть братья или сестры? — спросила она, пытаясь поддержать разговор.

— Три сестры, четыре брата… и Джимми.

— Кто такой Джимми?

— Джимми Долан, мой лучший друг. Мы выросли в одном квартале и близки, как братья. Пожалуй, я с самого детства оберегал его. — В слабом янтарном отблеске неоновой рекламы «Мол-сон» на стене лицо Тони приобрело особую выразительность. — Видишь ли, Джимми — гей. А там, где мы выросли, быть геем — все равно что калекой, даже хуже.

Скайлер вспомнился бойкий мистер Баррисфорд, которому принадлежала антикварная лавка напротив маминой. Весь город знал, что он гомосексуалист, но почти никто не упоминал об этом. Все, не сговариваясь, решили, что если он и носит свежие гвоздики в петлицах и говорит с акцентом, то причина тому — его британские корни, а не что-либо другое.

— А где сейчас твой друг? — спросила Скайлер.

— Лежит в больнице с пневмонией. Долан болен СПИДом, — объяснил Тони. — Не знаю, долго ли он протянет, но если на небесах есть уголок, куда попадают люди, прошедшие земной ад, то Джимми вправе претендовать на лучшее место в этом углу.

Невольно Скайлер коснулась сжатого кулака Тони, лежащего на столе.

— Тебе тоже пришлось нелегко.

— Да. Дело в том, что я многое скрываю от Джимми, хотя знаю все. Но ему нужен хотя бы один близкий друг, который ни в чем его не упрекает, не ноет и не жалуется. — Тони встряхнулся, словно вдруг вспомнил, где находится. — Черт возьми! Мы даже не знакомы толком, а тебе приходится выслушивать мои пьяные откровения.

— Ты не пьян, — возразила Скайлер. — И потом, противно слушать тех, кто жалеет только себя.

Тони усмехнулся.

— Нет, мне не на что жаловаться… разве что на бывшую жену.

— Ты был женат? — почему-то удивилась Скайлер. Она считала Тони закоренелым холостяком.

— Четыре года.

— Почему же вы расстались?

— Пола так и не поняла, почему парень, окончивший школу права, довольствуется работой полицейского.

Школа права! Скайлер изумилась. Хотя она ничуть не сомневалась в уме собеседника, но не могла представить его в строгом костюме с галстуком.

— Почему же ты не стал юристом? — спросила она.

— После того как я чуть не дошел до истощения, получая диплом и сертификат, подрабатывая по ночам, четыре раза в неделю беря частные уроки, занимаясь каждую свободную минуту, меня вдруг осенило: это было испытание, за которое нельзя ждать награды. — Тони пожал плечами. — А может, я понял, что вовсе не стремлюсь к квартире на двух этажах в престижном районе, шикарной машине, модным тряпкам из «Блумингдейла» — ко всему тому, чего так жаждала Пола. Она не простила меня за то, что я отнял у нее заветную мечту.

— Работа полицейского ничем не хуже других, — не слишком убежденно заметила Скайлер.

— Конечно, если этот полицейский никому не надоедает жалобами. — Тони усмехнулся и поднялся. — Пойдем, я угощу тебя чем-нибудь посущественнее или хотя бы кофе. В соседнем квартале есть неплохой ресторанчик.

Скайлер увидела его перед собой во весь рост — отвороты джинсов над верхом тесных ковбойских ботинок, тусклый блеск пряжки на ремне, испещренной царапинами, тенниску, натянувшуюся на мускулистой широкой груди. Несмотря на легкое головокружение, Скайлер поняла, что вовсе не голодна и не хочет ни пива, ни кофе. Ее желание было простым и ясным. И одновременно недоступным, невыполнимым.

Она попыталась отогнать эту мысль, сосредоточившись на Прескотте. После ужина они собирались остаться в городе, в отцовской квартире на Сентрал-Парк-Уэст. Предполагалась ночь любви — как всегда, воодушевленной, со стонами и вскриками. Скайлер знала, что потом на пару минут ею овладеет странное ощущение, неловкость, как от взятой кем-то фальшивой ноты, но потом она вновь убедит себя, что Прескотт — идеальный партнер.

Но мысли о Прескотте не помогли. Сейчас он был ей не нужен.

Она хотела только…

— А может, лучше зайдем ко мне? — предложила Скайлер. — Точнее, в квартиру моего отца… но сейчас он там не живет. — Ей вдруг стало так легко, точно она парила в воздухе.

Тони улыбнулся, но Скайлер не поняла, согласен он или нет. Внезапно она осознала, как нелепо прозвучало ее предложение. В глазах Тони она всего-навсего богатая девчонка, которая изредка спит со своим тренером по теннису или уединяется на сеновале с конюхом. Господи, зачем ей было приглашать его в гости?

Но судя по всему, Тони обдумывал ее приглашение.

— По-моему, это неудачная мысль, — наконец отозвался он.

— Вот как?

— Буду откровенен с тобой, — решительно заговорил Тони. — Ты красивая, умная женщина… а после Полы у меня никого не было. Но я не хочу, чтобы между нами что-нибудь произошло. Это было бы… неправильно.

Неправильно? Но ведь в гости его пригласила она! Как он смеет решать, что лучше для нее?

— Назови хотя бы одну причину, — потребовала Скайлер, понимая, что отступать поздно.

— Ну хорошо. — Тони смотрел на Скайлер в упор, и взгляд его темных глаз проникал ей в душу, пылающую огнем. — Прежде всего готов поручиться, выходные ты проводишь в Атлантик-Сити с приятелем, о котором умолчала.

Скайлер показалось, что он ее растоптал, унизил прямо здесь, в дешевом баре. Охваченная стыдом, она потупилась.

— Он здесь ни при чем, — пробормотала она. — Ладно, забудь про мое приглашение.

Подняв голову, Скайлер увидела, что Тони смотрит на нее с нескрываемым желанием. Словно борясь с собой, он закрыл глаза и покачал головой.

— Что ж, я подвезу тебя, — сказал он. — Но не более того, договорились?

— Да. — Скайлер поднялась. Ноги ее дрожали. С Прескоттом она никогда не испытывала ничего подобного, и это потрясло ее.

Машина Тони, зеленый «форд-эксплорер», была припаркована в соседнем квартале. Он освободил для Скайлер место на переднем сиденье, сбросив с него старые газеты, пластиковые стаканчики из-под кофе и резиновую дубинку. За всю дорогу до Сентрал-Парк-Уэст он не проронил ни слова. К тому времени как они подъехали к дому, Скайлер была близка к панике, уверенная, что их знакомство вот-вот завершится.

Тони остановился на свободном месте у тротуара. Пока они шли по мраморному вестибюлю, Скайлер старательно отводила взгляд, понимая, что если посмотрит на Тони, то не сможет больше сделать ни шага. В лифте они поднимались молча, не глядя друг на друга, и когда кабинка остановилась на двенадцатом этаже, Скайлер едва держалась на ногах.

Только совладав с замками входной двери, она отважилась посмотреть на Тони… и вдруг замерла, осознав, что происходит. Он держался вовсе не высокомерно. В потемневших глазах под полуопущенными веками пылало пламя. Скайлер видела перед собой мужчину, который очень давно не был близок с женщиной. У Тони был вид жаждущего человека, который боится сделать первый глоток потому, что потом его уже ничто не остановит.

Скайлер охватила радостная дрожь. «Это сон, — думала она. — И как всегда во сне, сейчас может случиться что угодно». Она положила сумочку и ключи на китайский столик у двери и обвила руками шею Тони. Ее сердце рвалось из груди, дыхание прерывалось.

Со странной мальчишеской робостью Тони обнял ее за талию и наклонился, чтобы поцеловать.

И в этот момент мужчина в нем одержал верх над мальчишкой.

Скайлер ощутила его желание, почувствовала, с каким трудом он сдерживается, раздвигая языком ее губы.

«С Пресом все иначе», — подумала она и запрокинула голову, когда сильные пальцы Тони погрузились в ее волосы. Ей незачем притворяться влюбленной в Тони.

Застонав, он прижал Скайлер спиной к стене и приник к ней. Его руки скользили по телу девушки, большие пальцы коснулись талии. Пуговица на поясе ее шортов за что-то зацепилась, а потом оторвалась и звякнула, упав на паркетный пол.

Ладонь проникла между ее ног, и даже сквозь шорты Скайлер ощутила невыносимый жар, исходящий от его пальцев. Сейчас он почувствует, какая она влажная, как отчаянно ее влечет к нему!

Скайлер охватил стыд.

«Что подумал бы Прес, если бы увидел меня в эту минуту?»

Но вскоре ей стало безразлично все, кроме ощущений, в которых она беспомощно тонула. Скайлер думала лишь о мужчине, который в эту минуту целовал ее, и о том, как вскоре он овладеет ею. Но предсказать, что случится дальше, было невозможно. Рядом с Тони ее подхватывало опасное подводное течение, о мощи которого она лишь догадывалась.

Глубоко и прерывисто вздохнув, Скайлер расстегнула пуговицы его тенниски. Что-то блеснуло у него на груди — серебряный образок среди пружинистых черных волосков. Скайлер провела по нему кончиком пальца.

— Это архангел Михаил, — пробормотал Тони. — Покровитель полицейских.

Он начал раздеваться. Скайлер наблюдала за ним, удивленная приятными ощущениями, пробужденными в ней мужской наготой.

Его тело было смуглым — кроме верхней части бедер и плеч, обычно защищенных от солнца рукавами форменной рубашки. Чуть ниже, от правого соска до пупка, тянулся извилистый шрам.

— Пулевое ранение, — объяснил Тони. — Должно быть, в тот день святой Михаил взял выходной.

— Но как же… — начала было она, однако Тони заставил ее замолчать, прижав палец к губам.

Умолкнув, Скайлер засмотрелась на густые заросли волос у него на груди и между ног — еще никогда она не видела такой пышной растительности.

— Теперь моя очередь, — сказал Тони и начал раздевать ее.

Слабость охватила Скайлер. Ошеломленная, она стояла неподвижно, пока он стаскивал с нее рубашку и расстегивал молнию на шортах. Только когда Тони занялся застежкой лифчика, Скайлер завела руки за спину, помогая ему.

Едва она переступила через ворох лежащей на полу одежды, Тони уставился на нее так, что Скайлер почувствовала себя Венерой, выходящей из морской пены. Ее душил смех, однако это прошло в ту же секунду, как Тони, коснувшись ее груди загрубевшими ладонями, застонал и содрогнулся.

— Боже мой, как ты прекрасна!.. — прошептал он.

Тони был так не похож на Прескотта, так неукротим и непредсказуем. Скайлер ахнула, внезапно поняв, что стоит на краю пропасти.

Даже его кожа была другой — шероховатой, в отличие от гладкой кожи Прескотта, а мышцы рук — твердыми и бугристыми, как у боксера.

Согнув ноги в коленях, он подхватил Скайлер под ягодицы и привлек к себе. Обвив Тони ногами, она ощутила его возбуждение и задрожала. Он перенес ее в гостиную и опустил на диван в прямоугольнике света, льющемся в комнату через широкое окно. Тони лег сверху и поцеловал ее между ног.

Скайлер изгибалась и извивалась самым неподобающим образом, испытывая почти мучительное наслаждение от прикосновений его языка.

Но позднее, когда она попыталась доставить удовольствие Тони, он взял ее за плечи и уложил на диван лицом к себе.

— Нет! — Тони перевернул Скайлер на спину и сел сверху, упершись локтями по обе стороны от ее шеи. — Я хочу кончить, когда буду в тебе.

Неожиданная мысль вывела Скайлер из блаженного оцепенения.

— А ты уверен… что все будет в порядке? — робко спросила она, помня о том, в какие времена они живут.

Но Тони ничуть не обиделся.

— Я сказал правду: после Полы у меня никого не было. — Его глаза, повидавшие не только смущение застенчивых девушек, смотрели на Скайлер открыто и честно. — Но это не значит, что я ни о чем не задумывался. Видя, как мучается Долан, я понял; с этим шутить нельзя. Поэтому сдал все анализы. И если тебе нужны доказательства…

— Нет. — Скайлер не сомневалась в правдивости Тони. — В этом смысле со мной тоже все в порядке. И насчет беременности не беспокойся. Я… приняла все меры предосторожности.

Предвкушая вечер с Прескоттом, Скайлер еще утром воспользовалась диафрагмой, но внезапно поняла, как бесстыдно прозвучали ее слова, и вспыхнула.

Однако Тони лишь улыбнулся. Сжав лицо Скайлер в ладонях, он крепко поцеловал ее, впитывая вкус губ и языка. Скайлер была так возбуждена, словно между ними еще ничего не происходило, а ласки его языка — только прелюдия.

Когда Тони вошел в нее, Скайлер запаниковала. Он оказался таким… огромным! Впрочем, и пенис Прескотта был отнюдь не мал, но этот… заполнил ее целиком, при каждом движении причиняя легкую боль. Скайлер стало так жарко, точно в комнате вспыхнул огонь. Оргазм был таким мощным, что у нее закружилась голова, а перед глазами заплясали слепящие пятна.

Потом достиг пика и Тони, со стоном выгнув спину. Пот капал с его лба на ее лицо, будто горячие поцелуи, и Скайлер вновь затрепетала.

— Боже мой! — воскликнула она, когда он обессиленно рухнул на нее. — С тобой всегда так бывает?

— Слишком грубо для тебя? — Тони перекатился на бок и озабоченно нахмурился.

— Нет, нет! Просто… я никогда… словом, у меня… — Она осеклась, сообразив, что лучше промолчать.

— Я понял, о чем ты говоришь. — Он улыбнулся. — Видишь ли, я слишком долго ждал. — С нежностью, так отличающейся от мощи его недавних ударов, Тони привлек Скайлер к себе.

«Что же дальше?» — размышляла Скайлер. Было уже поздно, через пару часов ей предстояла встреча с Прескоттом. Но она не могла попросить Тони уйти.

Потому что не хотела расставаться с ним.

С удивлением и раскаянием Скайлер вдруг осознала: она мечтает, чтобы случившееся недавно повторилось. Выждав минут пять, она легла на Тони и перекинула через него ногу. Она казалась себе порочной. Значит, вот что пыталась объяснить ей Микки все эти годы, с тех пор как у них начались месячные и они стали обращать внимание на мальчиков! Но даже Микки, для которой секс был азартным спортом, едва ли пережила более восхитительное соитие, чем это.

— Тони… — Скайлер обхватила его плоть и легко поглаживала ее.

Он застонал, а обмякший было пенис снова окреп.

Скайлер смутилась.

— Впервые вижу мужчину, силы которого восстанавливаются так быстро.

— Ты еще не знаешь меня. — Тони усмехнулся.

Они занимались любовью еще дважды, прежде чем Скайлер выплыла из эротической дымки и увидела, что прошло полтора часа, а до встречи с Прескоттом осталось всего двадцать минут.

Прес! О Боже!

Скайлер попыталась сесть, но Тони мягко опрокинул ее на спину и уткнулся лицом ей в шею. Она прильнула к нему, задыхаясь от терпкого мужского запаха и блаженства, а потом осторожно отстранилась. Ей хотелось попросить его остаться, не уходить, но она помнила, что рискует опоздать. Это было бы несправедливо по отношению к Прескотту, который никогда не обижал ее.

К счастью, Тони помог ей выпутаться из затруднительного положения. Бросив взгляд на часы, он вскочил и заторопился, натягивая джинсы.

— Знаешь, который час? А я пообещал Долану заехать сегодня к нему в больницу. И я буду не я, если не сдержу обещание! — Застегивая ремень, Тони взглянул на Скайлер. — Можно как-нибудь позвонить тебе?

Услышав неуверенность в его голосе, она задумалась. Неужели Тони тоже избегает привязанности? Может, просто боится бросаться в омут?

Пока Скайлер записывала номер телефона на обороте найденного на столе конверта, внутренний голос втолковывал ей: «Как по-твоему, что ты творишь? Какой смысл вновь встречаться с ним? Даже если ты откажешь Пресу, даже если окончательно порвешь с ним, закончится случайная связь с Тони?»

Против случайной связи Скайлер не возражала. Но если такое, как сегодня, повторится, она рискует влюбиться. И что же дальше?

«Приведя его домой знакомить с родителями, ты будешь думать вовсе не о том, что Тони окончил школу права. Ты увидишь, что они заметили образок со святым Михаилом и то, как он глотает окончания слов. А если Тони случайно снимет рубашку, их взглядам предстанет и татуировка на предплечье».

И Скайлер охватило раскаяние. Все-таки она неисправимая лицемерка. Даже в Принстоне, где Скайлер старалась держаться незаметно, она ощущала превосходство над снобами из богатых семей. Ей казалось, что она лучше таких девчонок, как Кортни Филдс, которая то и дело отпускала язвительные замечания в адрес малоимущих студенток, высмеивала их манеру одеваться, говорить, есть. И вот теперь сама Скайлер встала на одну доску с Кортни. Нет, опустилась ниже: Кортни по крайней мере не скрывала своей неприязни.

Когда Тони уходил, Скайлер быстро чмокнула его в щеку. После того, что произошло, это казалось комичным. Может, после подобного прощания он никогда не позвонит ей. Скорее всего внесет в список своих побед этот чудесный дневной секс и двинется дальше. Отчасти Скайлер надеялась, что так и будет, но вместе с тем изнывала от желания снова увидеться с ним.

Тони уже шагнул через порог, когда она окликнула его.

Он оглянулся, и в луче света из коридора Скайлер увидела, как в его глазах промелькнуло что-то странное, невыразимое. А потом Тони сверкнул улыбкой.

— Успокойся, — сказал он, словно угадав ее мысли. — Никто не пострадал, и это главное. Мы отлично провели время, вот и все. От этого мир не перевернется.

Услышав, как захлопнулась дверь, Скайлер вдруг ощутила небывалую ясность мысли. Казалось, Тони включил некий невидимый источник света. То, что прежде выглядело туманно, вдруг озарилось. Теперь Скайлер знала, что ответить Прескотту. Она не выйдет за него — ни сейчас, ни потом. Почему она прежде не поняла этого? Разве не потому и легла в постель с незнакомцем? Скайлер стремилась доказать себе то, что отказывалась признать сердцем.

Но она никак не ожидала, что этим незнакомцем окажется Тони. То, что произошло между ними, открыло ей совершенно новый мир. Он ушел, оставив ее задыхающейся, с неистово бьющимся сердцем. Прижавшись к двери, Скайлер прислушивалась к шуму лифта, увозящего Тони вниз.

Глава 6

— Патрульным машинам в Центральном парке… десять тридцать… пешеход был ограблен в переходе под Шестьдесят пятой улицей… преступник направился на север от детской площадки Хекшер… латиноамериканец, рост около пяти футов одиннадцати дюймов, усы… черные брюки, зеленая футболка…

Сержант Тони Салваторе патрулировал вместе со здоровяком Даффом Доэрти юго-западную оконечность Центрального парка, когда из непрестанно потрескивающего радиопередатчика у него на поясе послышался сигнал тревоги. Тони стиснул ногами бока коня, останавливая его, и поднес передатчик ко рту.

— Преступник вооружен?

— Он угрожал револьвером, — донесся сквозь помехи голос.

— Черт! — выпалил Доэрти, подъезжая поближе. Эта июльская суббота выдалась жаркой, у обоих на синей ткани форменных рубашек под мышками расплылись влажные пятна. Широкое, плоское, веснушчатое лицо Доэрти лоснилось от пота. — Никакого уважения к бедным работягам! Он что, не мог дождаться, когда у меня кончится дежурство?

Доэрти перешел в конную полицию после участия в операции по разгону уличных торговцев, не имеющих лицензий. С тех пор он патрулировал южную часть Центрального парка до Семьдесят второй улицы, от Пятой авеню до Сентрал-Парк-Уэст, и на его лице неизменно играла довольная улыбка. Со дня на день жена Доэрти должна была родить, у него же часто подскакивало давление. В лишних неприятностях он не нуждался.

— Похоже, некому было объяснить ему, что невежливо грабить людей средь бела дня, — отозвался Тони.

Они пересекли Уэст-драйв у Шестьдесят седьмой улицы и направлялись на восток по дорожке, ведущей к Овечьему лугу. Недавнюю дремоту Тони, вызванную жарой, сняло как рукой, кровь зашумела в ушах. Центральный парк, занимающий восемьсот сорок три акра земли в самом сердце города, казался ему границей, неизменно побуждающей играть роль отважного ковбоя. На каждый ухоженный газон приходился десяток отдаленных, уединенных уголков, где часто совершались всевозможные убийства и преступления, на каждую вымощенную дорожку — несколько торчащих из земли гранитных глыб. Не следовало забывать и про Рэмбл — тридцать семь акров поросших лесом холмов, притягивающих как любителей птиц, так и гуляк, жаждущих острых ощущений. Гарлем-Меер тоже было опасно патрулировать по ночам, не держа руку на кобуре.

Но сейчас, скользя взглядом по обширной зеленой равнине Овечьего луга (где когда-то и вправду паслись овцы), Тони не заметил ничего более опасного, чем рискующих обгореть к вечеру белокожих горожан.

Взгляд Тони зацепился за обнявшуюся под платаном молодую парочку, поведение которой можно было бы счесть противозаконным, если бы оба не были прилично одеты. Перед мысленным взором Тони вспыхнуло видение: алмазный блеск солнца на бледном изгибе бедра. Скайлер. То, чем они занимались в тот день… Дьявол! Теперь, по прошествии целого месяца, воспоминания слегка потускнели, но не утратили отчетливости, как радость исполнения заветной мечты.

Само собой, он пару раз звонил ей. Но они беседовали по телефону напряженно, как люди, старающиеся скрыть то, о чем они на самом деле думают. Неопределенные планы встретиться и выпить кофе или чего-нибудь покрепче по тем или иным причинам оставались неосуществленными.

Завтрашний день обещал стать знаменательным. Он условился встретиться со Скайлер и племянниками ее подруги, которых она опекала, у конюшни в половине четвертого, после своей смены. А дальше все будет просто. Примерно за час он успеет показать им всю конюшню, и они уедут. Так почему его то и дело бросает в пот, что не имеет никакого отношения к преступнику, которого он ищет?

«Знаешь, что тебя тревожит, приятель? Ты желал только секса, а получилось иначе. Ты хочешь забыть ее, но не можешь».

Должно быть, все дело в этом: он сразу ясно понял, что для Скайлер это был просто секс. Забава, игра, ничего не значащая случайность. И конечно, это обидело его. Уязвило до глубины Души.

Он пытался забыть Скайлер, но сделать это оказалось труднее, чем предполагал Тони. Ему предстоит настоящая работа, напомнил он себе. С личной жизнью пора заканчивать.

На расстоянии пятидесяти ярдов, возле Т-образного перекрестка парковых дорожек, возле бронзовой статуи двух орлов, клюющих барана, в тени густого дерева стоял торговец хот-догами. Тони натянул поводья и задумался, в какую сторону направиться. Преступник мог двинуться куда угодно. Возможно, в парке его вообще нет.

— Я еду к площадке Рамси, — сообщил он Доэрти. — А ты посмотри у озера. Может, он нырнул под террасу.

— Понял, сержант.

Доэрти рысью поскакал на север, в сторону Бау-Бридж, а Тони повернул влево, где дорожка выводила к Моллу, а потом огибала летнюю эстраду. «Должно быть, тот парень сейчас на полпути к Бронксу», — размышлял Тони. Чаще всего полицейским приходилось иметь дело не с такими преступниками, как в телесериалах, а с пьяницами и бродягами, хулиганами и карманными воришками.

Но и конным полицейским порой случалось сталкиваться лицом к лицу с настоящей опасностью — как, например, месяца два назад, на Сорок седьмой улице. Тони первым прибыл на место преступления — в ювелирный магазин, ограбленный двумя вооруженными преступниками несколько минут назад. Жена хозяина магазина вытянулась на полу, из раны на ее ноге текла кровь. Сам хозяин, хасид с бородой, казавшейся черной, как тушь, по сравнению с белым, словно бумага, лицом, бросал пугливые взгляды на дверь. Один из грабителей уже давно убежал, а другой был пьян или под кайфом и потому не отличался проворством.

Тони помнил, как метнулся из магазина и сразу заметил преступника — тощего белого парнишку, расталкивающего плотную толпу на Шестой авеню и размахивающего пистолетом. Но пока Тони вскакивал в седло, чтобы погнаться за преступником, его левый сапог запутался в стремени. Именно в этот момент беглец обернулся, увидел Тони и вскинул пистолет. Его рука слегка дрожала, но тем не менее от ужаса волосы у Тони встали дыбом. И если бы Скотти вдруг не сорвался с места, если бы застыл… Тони старался не думать о том, что могло бы случиться. Сейчас, по прошествии времени, ситуация казалась ему комичной: сам он подскакивал на одной ноге, стараясь удержать равновесие и одновременно выхватить из кобуры пистолет. «Полиция! Брось оружие!» — рявкнул он, и, к счастью, перепуганный парнишка подчинился.

А сдерживание толпы? Скотти приходилось постоянно держать на коротком поводе, поскольку на улицах города все могло напугать его — внезапно раскрывающиеся зонтики, порывы ветра, взметающие выброшенные газеты, пар из решеток, отблески солнца на битом стекле или хромированных деталях машин. В довершение ко всему требовалось управлять шумным, бурным людским потоком. Даже когда за дело бралось все подразделение — сто двадцать офицеров пяти отрядов, — в оцеплении возникали опасные бреши.

Тони вспомнил о параде, состоявшемся месяц назад… и Скайлер, бегущую за бедным Скотти, — рослую, стройную, в белых шортах, с мелькающими длинными ногами, растрепанными золотистыми волосами. Она напомнила Тони богиню охоты Диану. Он никогда не встречал женщин, подобных Скайлер, — даже среди коллег по работе, которым было не занимать смелости. Опасное сочетание сексуальности, ума, решительности и азартности завораживало его и безмерно возбуждало.

К реальности Тони вернуло движение, случайно замеченное им краем глаза. Он выпрямился, глядя в сторону цепей между чугунными столбиками, окружающими площадку Рамси. Должно быть, там просто пробежала белка, убеждал себя Тони. Центральный парк давно превратился в настоящий зверинец — здесь обитали целые колонии серых белок, стаи голубей и воробьев, не говоря уж о собаках всевозможных пород, которых приводили сюда хозяева.

Тони увидел на расстоянии двадцати ярдов худощавого мужчину в черных джинсах и зеленой футболке с капюшоном. Он мчался по заросшему травой склону между оградой площадки и Дорожкой, по которой ехал Тони. Одной рукой мужчина придерживал спереди что-то большое.

Тони схватился за рацию:

— Предполагаемый преступник замечен к югу от Рамси. Направляется на восток, в сторону Ист-драйв.

Все сомнения Тони насчет правильности своего вывода исчезли, когда беглец заметил его, на бегу сунул руку под футболку и выхватил из-за пояса пистолет.

Выдернув из кобуры «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, стрелять из которого чаще приходилось на учениях, чем на дежурствах, Тони почувствовал мощный выброс адреналина в кровь — тугое, пружинистое, звенящее ощущение.

— Ни с места! — взревел он.

Но преступник припустил быстрее.

Тони увидел, как побелевшая от страха мать бросила взгляд через плечо и выхватила младенца из коляски.

Садовые скамейки, чугунные фонарные столбы, полосатые зонтики кафе проносились мимо Тони, словно движущиеся декорации, но расстояние между ним и преступником не сокращалось. Тони подмывало пустить коня галопом, но это было слишком опасно: далеко не всем посетителям парка удалось бы вовремя отскочить в сторону.

В ходе погони Тони как следует разглядел преступника, часто оглядывающегося через плечо: сальные длинные волосы, обвислые усы, прищуренные глаза — типаж бандита из старых фильмов. Но в руке он сжимал отнюдь не старинный шестизарядный револьвер.

— Полиция! Брось оружие! — крикнул Тони и пришпорил Скотти.

Гнедой сразу прибавил скорость и понесся через рощу, где стояла причудливая статуя матушки Гусыни верхом на летящем гусе. На старину Скотти Тони всегда мог положиться, несмотря на его чрезмерную пугливость. Не сводя глаз с тощей фигуры в черных брюках и зеленой футболке, мелькающей между деревьями на расстоянии почти в полквартала, Тони покачивался всем телом, глубоко сидя в привычном, как уютное кресло, седле. Ветки деревьев хлестали его по лицу, царапали шлем. Из-под копыт Скотти взлетала земля и кустики травы, распространяя в воздухе сырой запах.

Тони чувствовал, как горит шрам у него на груди, под пропитанной потом тканью форменной рубашки.

Но в глубине, где-то у самых костей, Тони пробирал озноб. Расстояние между ним и быстроногим беглецом неуклонно сокращалось, однако по-прежнему составляло не меньше тридцати ярдов. Увидев, как преступник влился в группу бегунов и велосипедистов, движущихся по Ист-драйв, Тони мысленно взмолился: «Только бы не упустить его!»

Внезапно беглец обернулся, прицелился в Скотти, и тут же прогремел выстрел. Пуля выбила щепку из ствола клена справа от Тони. Куски коры разлетелись, как шрапнель, прохожие с испуганными криками ринулись врассыпную.

На миг сердце Тони замерло, и он выдохнул сквозь зубы:

— Дерьмо!

Вскинув голову, Скотти заплясал, чуть не потерял равновесие, но удержался и снова перешел на галоп, глухо постукивая подковами по асфальту. Беглец направлялся к пруду.

Впереди показались скамьи под навесами, на которых сидели люди. На серебристой глади воды целая флотилия миниатюрных, но поразительно похожих на настоящие парусных судов выписывала восьмерки. Беглец разрушил буколическое очарование пейзажа — бросился в пруд, взметая фонтаны грязной воды.

Разморенные посетители парка, расположившиеся на скамьях, очнулись и с криками начали прятаться за деревьями и кустами. Предчувствие опасности обострило восприятие Тони. Он заметил шарик на резинке, с лиловым хвостом из ниток, проскакавший через дорожку, видел, как молодая женщина в желтых полосатых шортах торопливо спутывает поводок сеттера, обмотанный вокруг ножки скамьи.

Приближаясь к пруду, Тони почувствовал, что Скотти перешел на нерешительный, почти робкий аллюр.

— Даже не вздумай упрямиться! — предупредил его Тони вполголоса.

Кровь приливала к лицу и шее Тони, когда он послал коня в воду.

Глубина пруда не превышала трех футов, но пересекать его верхом на лошади было все равно что идти по зыбучему песку. Модель буксира, оказавшаяся на пути Тони и захлестнутая волной, перевернулась. Впереди, в нескольких шагах от него, преступник отшвырнул в сторону миниатюрную яхту, и та разбилась, ударившись о каменную набережную.

Вонзив каблуки в бока Скотти, Тони откинулся назад всем телом и почувствовал, как мокрый, дрожащий конь взвивается на дыбы, поднимая тучи брызг. Сеть капель повисла в воздухе, превратившись в мельчайшие призмы солнечного света. Крики с берега слышались приглушенно, словно доносились из-под воды. Но тошнотворный треск кости под копытом опустившегося на все четыре ноги Скотти раздался отчетливо и резко, как хруст сломанной ветки.

Переведя дыхание и покрепче схватив револьвер, Тони соскочил с седла и метнулся туда, где скорчился преступник, прижимая к себе руку. Капли крови, стекающей из раны у него на лбу, расплывались во взбаламученной воде. Полный ненависти взгляд устремился на Тони. Посмотрев вниз, он увидел, что пистолет преступника лежит слишком близко, поблескивая под водой.

— Ты переоценил свои силы, — насмешливо бросил Тони преступнику, горделиво поглядывая на жадно пьющего воду Скотти.

Закованный в наручники, неудачливый беглец издал пронзительный вопль.

Через несколько минут, когда к ним присоединился запыхавшийся, красный Доэрти в сопровождении целой команды патрульных офицеров и машины «скорой помощи», арестованный еще продолжал вопить. «В Бельвью позаботятся о нем, — подумал Тони, — тем более что у него сломана рука».

Тони отвел коня в конюшню и остаток дня провел в Бельвью, ожидая, когда преступника осмотрят, а потом составил протокол и отправил его в офис окружного прокурора. К тому времени как он вернулся в служебное помещение отряда и отрапортовал о завершении дежурства, была уже половина десятого. А предстояло еще час с четвертью добираться до дома. Даже мысль о том, что ему оплатят сверхурочные часы, не подняла Тони настроение.

Подъехав к своему белому дощатому домику на тихой улочке Брюстера — в восьмидесяти милях к северу от центра города, в сонном округе Патнам, — он был так измучен, что мечтал лишь подогреть консервированный суп, съесть его и рухнуть в постель. В пять утра его поднял звонок будильника. Во рту ощущался отвратительный привкус, в глаза словно насыпали песок. Тони мог бы поклясться, что проспал не более десяти минут. Вскоре он уже вновь сидел за рулем, держа между ног бумажный стакан с кофе, купленным в придорожном кафе, и направлялся на юг по шоссе 684, чтобы не пропустить утреннюю поверку.

Тони правил машиной, а сквозь сонную одурь, похожую на похмелье, пробивалась одна-единственная мысль: «Скайлер… сегодня я увижу Скайлер».

Наступило воскресенье — день, когда нормальные люди ходят в церковь, неторопливо читают «Таймс», играют в гольф, звонят близким. Тони не помнил, когда в последний раз его выходной приходился на воскресенье. Обычно сумасшедший график не смущал Тони, но сегодня, как назло, стояла нестерпимая жара. Больше всего он опасался, что сегодняшняя экскурсия и встреча со Скайлер вызовут в нем слишком сильные эмоции.

Скайлер Саттон. Даже ее имя звучало аристократически. Каково бы ни было ее происхождение, она носила фамилию людей, родословная которых восходила к первым поселенцам Эллис-Айленда. «В год Скайлер тратит на одежду столько, сколько хватило бы мне на всю жизнь. А я до сих пор расплачиваюсь за карточки «Виза» и «Америкэн экспресс» для Полы!» Нетрудно догадаться, что у мисс Скайлер Саттон имеется в каком-нибудь банке солидный счет, а ее муж будет кататься как сыр в масле до конца своих дней.

Заметив, по какому пути направились его мысли, Тони спохватился. Какое отношение все это имеет к нему? Он не из тех мужчин, с которыми Скайлер хотела бы связать жизнь, — это ясно как день. И ему известны неплохие способы распорядиться своим временем — гораздо лучше тщетных попыток вписаться в тот круг, к которому он не принадлежит и не желает принадлежать.

Несмотря на это, воспоминание о том, как он держал Скайлер в объятиях, будоражило его. Под ее холодной маской скрывалась истинная страстность; смех испорченной девчонки не вязался с внешностью. Тони было хорошо с ней, как никогда прежде… Ну и что? Разве этого достаточно, чтобы всю жизнь провести вместе? Для Скайлер это всего-навсего проказы на сеновале с егерем, а для него — брызги шампанского после длительной засухи, светлое пятно на унылом сером фоне жизни разведенного мужчины.

Черт бы ее побрал! Внезапно внутренний голос Тони вкрадчиво заметил: «Ты же был с ней близок. И хочешь, чтобы это повторилось».

Покончив с утренними и дневными делами, Тони пытался убедить себя, что размышляет не только о холодном пиве и мягком кресле перед телевизором. После долгого, утомительного патрулирования Таймс-сквер, где в это время года всегда было неспокойно, он поднялся по лестнице в помещение отряда. К тому же Тони забыл дома мазь, которой обычно растирал ноющую поясницу.

Он взглянул на наручные часы со встроенным компасом на широком кожаном ремешке. Четверть четвертого. Через пятнадцать минут сюда явятся Скайлер с подругой. Черт! Эта встреча нужна ему не больше, чем непомерные амбиции Полы! Вместе с тем Тони ощутил предательский жар в чреслах.

Второй этаж здания был разделен надвое. В первой половине, окна которой выходили на улицу, размещалась штаб-квартира конной полиции, кабинеты инспектора и лейтенанта. Вторую половину занимал отряд Б. В этих комнатах не было окон, здесь теснились шкафчики для личных вещей. Двенадцать офицеров, только что закончивших дежурство, переговаривались, стоя под душем, хлопали дверцами.

Возле письменного стола и серого металлического шкафа дневальный, сержант Билл Девлин, радушно приветствовал Тони.

— Эй, Салваторе, я слышал, вчера тебе повезло и ты окунулся в пруд. Похоже, беглец, которого ты задержал, вряд ли захочет когда-нибудь вновь искупаться вместе с тобой. — Тучный сержант, через два года собирающийся уйти в отставку, знал больше полицейских баек, чем кто-либо из служащих отряда Б. Девлин расхохотался, довольный своей шуткой.

— Да, теперь ему не до купаний.

Тони расписался в журнале и направился в душевую.

До прихода Скайлер он принял душ и переоделся, рассудив, что, даже если не собирается спать с ней, от него все равно не должно нести потом.

Надев потертые джинсы и тенниску с эмблемой «Последний из легкой кавалерии», Тони спустился в денник Скотти и хорошенько растер его полотенцем — такие растирания гнедой любил больше, чем сахар. Он уже заканчивал, когда в конюшне появилась Скайлер.

— Есть здесь кто-нибудь? — спросила она.

Звук ее голоса опьянил Тони, как бутылка виски. А когда он увидел Скайлер, стоящую у металлических ворот конюшни, у него закружилась голова. На ней были белые хлопчатобумажные слаксы на резинке и свободная прозрачная блузка оттенка ее изменчивых глаз. Золотистые волосы она закрепила в хвостик на затылке. Охваченный желанием, Тони не сразу заметил, что у Скайлер усталый вид. У нее запали глаза, словно она не спала несколько ночей подряд. Может, Скайлер нездоровится? Поэтому до сих пор она и отказывалась от встреч?

Тони тут же раскаялся в том, что осуждал Скайлер. Мало того — его захлестнули нежность, желание обнять ее и помочь хоть чем-нибудь.

«Остынь, парень, — осадил себя Тони. — Что бы у нее ни случилось, она справится без твоей помощи. Для этого у Скайлер есть приятель из «Лиги плюща»^[22].

— Я расстелил бы для тебя красную ковровую дорожку, но здесь нет ковров, кроме того, на котором ты стоишь, — пошутил он, многозначительно глядя на сено, лежащее под ногами Скайлер.

Она рассмеялась.

— Не беспокойся, для нас с Микки это привычное зрелище.

Только теперь Тони обратил внимание на темноволосую молодую женщину с цыганскими глазами, спутницу Скайлер. Незнакомка держала за руки детей, мальчика и девочку, — видимо, брата и сестру. Невысокие и худенькие, они робко поглядывали на приближающегося Тони.

Он присел на корточки перед мальчуганом.

— Говорят, ты хочешь стать полицейским, — сказал Тони.

Мальчик кивнул.

— В таком случае тебе полезно узнать, что тебя ждет. — Тони пожал хрупкую ладошку мальчика. — Я Тони. А как зовут тебя?

— Дерек, — прошептал его маленький собеседник.

— У нас в отряде еще нет ни одного Дерека, так что для тебя здесь найдется место, — серьезно отозвался Тони и был вознагражден сияющей детской улыбкой.

Тони поднялся, поздоровался с миловидной темноволосой подругой Скайлер и улыбнулся девочке, робко жавшейся к ней.

— Славные малыши, — заметил он. — Вам часто приходится присматривать за ними?

— Не так часто, как хотелось бы. Это дети моего брата, а мы с Джоном не ладим, — ответила та и протянула руку. — Меня зовут Микки. Даже если больше мы не встретимся, то останемся друзьями. Поверьте, ближайшие десять лет Дерек будет говорить только о вас. Джон никогда не простит мне это. — И она сверкнула дерзкой улыбкой, ослепительной на фоне ее хорошенького оливкового личика.

Сорок пять минут Тони водил новых знакомых по конюшне. Постепенно робкое любопытство детишек сменилось бурным воодушевлением, заставив Тони забыть о пиве, ждущем его в холодильнике дома. Особенно Тони умиляла девочка. Когда он поднял ее на руки, чтобы она получше рассмотрела коня Доэрти, Комиссара — черного жеребца высотой семнадцать ладоней, со шрамом вдоль всей морды, придававшим ему вид главаря банды, — малышка бесстрашно обняла коня за шею и прижалась к ней щекой. Тони мог бы поклясться, что старик Комиссар подмигивает ему поверх кудрявой темноволосой головки.

Дерек деловито зачерпывал из ведра полные пригоршни овса и угощал лошадей. Наблюдая за ним, Тони вспомнил своего семилетнего племянника Пити, которому никогда не надоедало играть с ним в кольца на заднем дворе. Ох уж эти малыши… с ними не соскучишься. Тони задумался, гадая, как сложилась бы его жизнь, если бы задержка месячных, так волновавшая Полу сразу после свадьбы, не оказалась ложной тревогой.

Он старался не смотреть на Скайлер, опасаясь, что она прочтет его мысли. Пусть продолжает считать, что он всего-навсего туповатый полицейский, питающий слабость к симпатичным женщинам. Незачем разрушать иллюзию, придавая ей черты реальности, незачем объяснять, что ему нужна не просто случайная партнерша в постели…

«Ну и что из того? Салваторе, такое дерево тебе не срубить».

Когда ведро овса опустело, а все лошади были обласканы, Тони повел гостей наверх. В помещении отряда они обступили витрину с экспонатами из истории конной полиции — от гипсовой статуэтки коня до старых фотографий. На одной из них Майкл Джексон стоял рядом с офицером конной полиции.

— А вы когда-нибудь стреляли в людей? — почтительно спросил Дерек.

Вспомнив о вчерашнем происшествии, Тони ответил:

— Я стараюсь не делать этого.

Его список запретов был обширен: Тони не пил перед вечерним дежурством, не навещал мать и не звонил ей в минуты усталости, не увлекался женщинами, не способными принять его таким, какой он есть.

Он украдкой бросил взгляд на Скайлер, которая за время экскурсии немного оживилась. Ее щеки слегка порозовели, круги под глазами перестали казаться такими темными, как прежде. А когда она повернулась спиной к освещенной витрине, Тони увидел под тонкой тканью блузки ее грудь и снова ощутил мучительное желание. Проклятие, почему его так тянет к ней?

В этот момент из душевой вывалился здоровяк Дафф Доэрти, розовый и лоснящийся, и заметно оробел, кивая Тони. Тони знал, что Доэрти терзается оттого, что вчера не успел вовремя помочь ему.

Улучив минуту, Тони отвел Доэрти в сторону и вполголоса попросил:

— Не сводишь моих друзей в комнату, где хранится упряжь? Мне надо поговорить вон с той леди. — И он незаметно указал на Скайлер.

Доэрти понимающе подмигнул:

— Конечно, сержант.

Тони не стал объяснять, что Скайлер вовсе не его подружка. Пусть Доэрти думает что хочет. Женатые полицейские, точнее — те из них, которые не изменяли женам, покровительственно относились к холостякам, явно считая, что те меняют любовниц как перчатки. Но Тони поспешно напомнил себе, что он не из числа местных ловеласов, хотя и не аскет. В следующую субботу Тони предстояло встретиться с женщиной, с которой его познакомил друг. У Дженнифер был свой бутик, и, кроме того, она отличалась изысканной красотой.

Бедазаключалась в том, что теперь, глядя на Скайлер, Тони никак не мог вспомнить, какого цвета глаза у Дженнифер — черного или синего, какие у нее волосы — короткие или до плеч, имеет ли она привычку, как Скайлер, проводить кончиком языка по губам.

Они остались вдвоем, и комната вдруг опустела. Тони подошел поближе к Скайлер и заметил в ее глазах непонятное ему чувство. Сердце у него сжалось. Чувства, которые пробуждала в нем Скайлер, не походили на похоть. Они были бездонными, как море, хотя Тони и Скайлер оставались чужими людьми.

— Ты был великолепен, — улыбнулась Скайлер. — Не знаю, как благодарить тебя.

— Я был рад стать вашим гидом. Племянники твоей подруги — славные малыши.

— Похоже, ты умеешь ладить с детьми.

— Что ж тут удивительного? Я вырос с шестью братьями и сестрами. — Увидев, как уголки ее напряженных губ дрогнули, Тони безмерно обрадовался. И тут же отчетливо понял: Скайлер что-то тревожит. — Послушай, Скайлер, с тобой все в порядке? Прости, но ты выглядишь неважно. Ты, случайно… не больна? — Тони замялся, уверенный, что Скайлер не просто нездоровится.

— Я в полном порядке. Спасибо за заботу.

Инстинкт побудил Тони сменить тему. Какое ему дело, даже если она не спала несколько ночей подряд? Может, Скайлер поссорилась с другом — ему-то что до этого? И все-таки…

В комнату вошли трое офицеров, дежурящих с четырех до двенадцати. Громко обсуждая бейсбольный матч, вся компания направилась в раздевалку.

Тони взял Скайлер за руку.

— Пойдем, я забыл показать тебе еще кое-что.

Кузница находилась на первом этаже, в глубине здания, за денниками. Тони знал, что сейчас кузница пуста: кузнец осматривал копыта всех лошадей, являясь в конюшню только раз в неделю. Тони провел Скайлер в полутемное прохладное помещение и остановился возле пня, на котором стояла наковальня. В комнате пахло жжеными копытами и раскаленным железом. На стене висели разные инструменты и приспособления; тут же, возле печи, с крюка свисал почерневший кожаный фартук.

Нахмурившись, Тони посмотрел на Скайлер.

— Если случилось что-то важное, ты можешь обо всем мне рассказать. Мы же друзья. — Он смущенно откашлялся. — То, что случилось между нами, больше не повторится… если ты не захочешь.

Она вспыхнула, напомнив ему о том, что он уже знал — что под ее холодной маской скрывается жар, способный растопить сердце любого мужчины.

— Что бы ни случилось, к тебе это не имеет никакого отношения.

— Само собой, — согласился Тони. — Как и девяносто девять процентов событий, происходящих в городе.

— Я не одна из твоих подопечных. — Он заметил, что маска чуть приподнялась, а затем и вовсе слетела с ее лица. Глаза Скайлер наполнились слезами. — Прости… просто у меня выдалась трудная неделя. Я понимаю, ты хотел бы помочь мне, но уверяю, это не твоя забота. Ты сам пожалеешь… — Она осеклась: в комнату заглянула коллега Тони Джойс Хаббард.

— Привет, сержант! — Ноги у Джойс росли от самой шеи, а каштановые волосы достигали лопаток. — Наслышана о твоем вчерашнем подвиге. Отлично сработано. — Она перевела взгляд на Скайлер и вопросительно улыбнулась.

Тони знал, что Джойс давно положила на него глаз. И, говоря начистоту, ничего не имел бы против, если бы не…

— Что все это значит? — спросила Скайлер, когда Джойс удалилась.

— Ничего особенного. Вчера в парке я арестовал одного парня. Об этом я расскажу в другой раз. Тебе сейчас нужны хорошие новости. И надежный друг.

— Друг… о Господи! Так называла своих парней мама, когда училась в старших классах. — Скайлер истерически рассмеялась.

— Ты меня не так поняла…

— Черт… Это я должна извиниться. Забудь обо всем, что я сказала. — Скайлер тщетно пыталась взять себя в руки.

Вдруг Тони осенило. «У меня началось. Значит, тебе пока не светит стать папочкой», — услышал он ехидные слова бывшей жены, произнесенные после одной из так пугавших ее задержек.

— Ты хочешь сказать… — Он понизил голос. — Речь идет о твоем приятеле?

Скайлер отвернулась.

— Забудь. А мне пора идти, иначе Микки подумает бог знает что. — Сверкнув ослепительной улыбкой, способной покорить председателя жюри конкурса красоты «Мисс Америка», Скайлер направилась к двери, но Тони схватил ее за руку:

— Ты права, здесь не место для подобных разговоров. Мы можем встретиться позднее?

— Остаток дня я проведу с Микки и детьми.

— А как вечером?

— Я буду занята. И потом, какой смысл встречаться? Кровь Тони вскипела. Да, какой в этом смысл, черт возьми?

Скайлер только что отшила его. Почему бы ему не смириться?

А если он и вправду станет отцом? Нет, так просто он не отпустит ее.

«Разве ты в долгу перед ней? Вы просто переспали, вас не связывают серьезные чувства».

Перед мысленным взором Тони всплыло лицо его отца — водянистые, покрасневшие глаза, паутина лопнувших сосудов на щеках и на носу, словно карта кругов ада, которые он прошел. Тони помнил тот вечер, когда ему пришлось чуть ли не стаскивать отца со стула в баре, чтобы заставить вернуться домой. В ту пору Тони было двенадцать лет, и он поклялся, что никогда не повторит судьбу отца.

Уж лучше совсем не становиться отцом.

Но с другой стороны, с какой стати он так разволновался? Может, Скайлер вовсе не беременна. Наверное, у нее просто небольшая задержка…

«Так или иначе, приятель, тебе здесь ничего не светит».

Каждое утро, глядя на свое отражение в зеркальной дверце аптечки в ванной, он не испытывал опасений и ничего не желал менять.

Не сводя со Скайлер пристального взгляда и чувствуя, как сжимается его сердце, Тони сказал:

— Вчера меня чуть не убили. В этом тоже не было никакого смысла.

Они встретились в Центральном парке за час до заката. Скайлер ждала Тони возле кафе, напоминающего пряничный домик. Они пошли к каруселям, где нашли свободную скамейку. Вокруг гуляли мамы и няни с малышами, что в преддверии разговора показалось Тони иронией судьбы.

— Ты уверена? — спросил Тони после того, как они несколько минут просидели молча.

Скайлер прищурилась.

— Абсолютно, — ответила она тоном, подразумевавшим: «Разве я завела бы такой разговор, если бы не была уверена?» — Я провела домашний тест. Признаться, я купила три разных теста. Аптекарь, должно быть, решил, что мне принадлежит частная клиника. — Скайлер невесело усмехнулась. — Я оказалась в совершенно нелепом положении. Понятия не имею, как такое могло случиться.

— Я тоже, — спокойно отозвался Тони, хотя внутри у него все кипело.

— О, не беспокойся, я ни о чем тебя не прошу! — воскликнула Скайлер, явно поспешив с выводами. — Я справлюсь сама.

Но несмотря на всю свою страсть к независимости, в этот момент она казалась ему уязвимой и беспомощной. Тони вдруг понял, что эта уверенная в себе амазонка, способная вскочить на бегу в седло и целый день провести в постели, вовсе не богиня Диана, а ранимая женщина.

Он исполнился сострадания, к которому примешивалось еще какое-то чувство. Отчего-то ему вспомнились слова из старой песни: «В твоих глазах отражается волшебница луна…»

Но сейчас Тони было не до луны, его волнами захлестывал жар. Глядя на Скайлер, чинно сидящую на скамейке, поправляющую растрепанные ветром светлые волосы и беспокойно постукивающую пальцами по колену, Тони понял, что больше всего на свете мечтает сейчас же обнять ее.

— Речь не о том, справишься ты сама или нет. Я просто хочу знать, что с нами будет дальше.

— Не знаю. — Устало откинувшись на спинку скамьи, она устремила невидящий взгляд на карусель, зеркальные панели которой холодно поблескивали, а развеселая звенящая музыка раздражающе контрастировала с напряженным разговором.

Тони никак не удавалось избавиться от ощущения, что, несмотря на то что произошло между ним и Скайлер в квартире ее отца, они остались чужими людьми. Прелестная незнакомка, завладевшая его сердцем, повернулась к нему и тихо сказала:

— Мне до сих пор не верится… Я все время думаю, что все исчезнет само собой. Как страшный сон.

— Так говорила моя сестра Труди, когда была беременна своим младшим сыном. В то время у нее было уже четверо детей, и еще в одном младенце она нуждалась не больше, чем в дырке в черепе. — Тони криво усмехнулся. — А знаешь, что случилось потом? Ее пятый ребенок оказался самым лучшим. Его недавно назначили прислуживать в алтаре церкви Святого Стефана… и при этом он способен перевернуть вверх дном весь дом.

— Ты советуешь мне оставить его? — спросила Скайлер.

Тони ощетинился. Ему вспомнилась конюшня в Брюстере, где выращивали чистокровных арабских рысаков. Одна кобыла сбежала и забеременела от ломового битюга. Владелец конюшни делился плачевной новостью с Тони таким же тоном, каким произнесла свой последний вопрос Скайлер.

— Я не вправе давать советы, — ответил он. — Мне не удалось даже сохранить свой брак, не говоря уж о том, чтобы обзавестись детьми!

Скайлер проводила взглядом тень велосипеда, проскользившую по дорожке мимо них.

— Я знаю только то, что пока не хочу выходить замуж.

— Считаешь, тебе рано иметь детей?

Печальная и милая улыбка тронула ее губы. Она заложила за ухо прядь волос.

— Я постоянно думаю о волшебных сказках, в которых обычная девушка вдруг обретает магическую силу… оказывается во власти неких чар. Это чудесно и вместе с тем ужасно — потому что на ее плечи ложится огромная ответственность. Может, все дело в том, что меня удочерили. Мне кажется, что все это случилось со мной по каким-то непонятным причинам, а я должна решить, как быть дальше.

Происходящее имело для Тони скорее личный, нежели мистический оттенок. Этот разговор, мысль о том, что он может стать отцом, оказали на него мощное воздействие. И едва Тони осенило, он вздрогнул, как пораженный громом. «Женщина, с которой я едва знаком, ждет от меня ребенка и даже не собирается посвящать меня в свои дальнейшие планы!»

Тони вспомнил, как взволновался, узнав, что Пола, возможно, беременна… и как ему пришлось подавить радость, когда он понял, что жена не разделяет его восторга.

— Когда решишь, как быть, извести меня, — попросил Тони, стараясь не сердиться.

— Если ты хочешь. — Между ее бровями, более темными, чем волосы, залегла складка. — Все это даже забавно… ведь мне известно, что самый разумный выход — аборт. Но как только я задумываюсь о нем всерьез, то впадаю в панику. Не знаю почему. Я отнюдь не так набожна и считаю, что каждая женщина имеет право сама принимать решения. Наверное, все дело в том… разве не так воспринимала меня моя родная мать? Для нее я была помехой… тем, от чего следует избавиться! — Скайлер нахмурилась, в ее глазах заблестели слезы.

— Значит, ты считаешь, что у каждого ребенка должны быть родители? — осторожно уточнил Тони.

Она обернулась к нему.

— Понятия не имею, что означают мои чувства. Просто мне тревожно, и поэтому я не способна рассуждать здраво. Сейчас мы не сидели бы здесь, если бы я как следует подумала, прежде чем открыть рот. — Заметив выражение его лица, Скайлер добавила: — Извини, но я не вижу причин перекладывать эту ношу на тебя. Мы ведь едва знакомы.

— Успокойся. Я не предложу тебе выйти за меня замуж, — мрачно откликнулся он. Однако его не покидала мысль: «Почему именно она? Почему не женщина, которой я смог бы сделать предложение?»

Скайлер поднялась, и Тони заметил, что у нее слегка дрожат ноги. Вставая, Тони подавил желание поддержать Скайлер. Он застыл рядом, не сводя с нее глаз.

— Ладно, — пробормотала Скайлер. — Мне пора. — И она одарила его беспечно-фальшивой улыбкой. — По-моему, ты отличный парень. Мне досадно взваливать на тебя лишние заботы.

Тони схватил ее за руку, но оказался не готов к эмоциям, пробужденным прикосновением к ее нагретой солнцем коже. Теперь его жег адский огонь. Не готов он был и к взгляду Скайлер — вызывающему и вместе с тем молящему.

— Позвони мне, — попросил он уже более требовательно.

Она молча кивнула. Ее лицо снова стало замкнутым.

Тони услышал скрежет, оглянулся и увидел, что карусель останавливается, а мальчуган плачет — оттого, что веселье так быстро кончилось. Когда Тони обернулся, Скайлер уже уходила прочь быстрой, решительной походкой по извилистой дорожке, ведущей к Сентрал-Парк-Уэст. Ее золотистые волосы блестели на солнце.

Судя по всему, она вовсе не надеялась, что Тони догонит и остановит ее. Но неприступность Скайлер лишь распалила его, заставила желать не только того, чтобы оказаться с ней в постели. Мало-помалу Тони осознал, что его странные ощущения поразительно напоминают влюбленность.

Как давно это было! Даже с Полой, с которой все начиналось безоблачно, он никогда не испытывал ничего подобного. Его кровь вскипала, в груди возникала тупая боль, и Тони опасался, что настоящие муки еще впереди.

Как полицейский, он давно привык к экстремальным ситуациям и сигналам тревоги, но впервые за очень долгое время вдруг завис над пропастью.

Содрогнувшись, Скайлер обхватила себя руками. Стояла удушливая жара, а ей казалось, будто она только что выскочила из-под ледяного водопада, шум которого еще отзывался у нее в ушах. «Господи, зачем я призналась ему?»

Если бы только она забеременела от Прескотта!

«Но если бы Прескотт был отцом твоего ребенка, сейчас ты уже готовилась бы к свадьбе. Думаешь, так было бы лучше? Тебе мало неприятностей?»

По крайней мере в этом случае решение будет принимать она, и только она.

«А как же Тони? Его мнение для тебя ничего не значит?»

Скайлер оглянулась через плечо и увидела Тони, стоящего посреди дорожки. Он смотрел ей вслед, заложив большие пальцы в передние карманы джинсов. Темные глаза, чересчур полные губы, тенниска, обтягивающая мускулистые плечи, стоптанные ковбойские ботинки. У него был вид человека, от которого мать посоветовала бы Скайлер держаться подальше.

Странный трепет пробежал по ее телу. Она неизменно испытывала его, размышляя о том, как и что посоветовала бы ей мать, и в последнее время — когда думала о Тони. Скайлер сама не понимала, что с ней творится. Отрицать влечение к нему немыслимо — оно было мощным, как веление свыше, неумолимым, как прилив. Несколько минут назад, когда они сидели на скамье, Скайлер казалось, что она умрет, если сейчас же не обнимет его.

«Отец моего ребенка…» На этой мысли она задержалась надолго. Пока эта мысль не причиняла ей острой боли, но Скайлер точно знала: самое страшное впереди.

Паника окатила Скайлер ледяной волной.

Ее прошиб холодный пот. В животе что-то сжалось так резко, что она чуть не согнулась пополам. Скайлер остановилась и ухватилась за ствол дерева.

«С решением еще можно подождать, — подумала она, сворачивая на аллею, ведущую мимо «Зеленой таверны». — У меня в запасе есть пара недель». Но ее сердце испуганно колотилось.

Скайлер вспомнились дурацкие астрологические прогнозы из бульварных газет; она представила, как читает: «Под влиянием могущественных, неподвластных вам сил следующие несколько недель вам придется проявлять особую осторожность».

Она свернула на Сентрал-Парк-Уэст и перешла улицу у светофора. До отцовской квартиры оставался всего один квартал, и внезапно холодный душ и свежая одежда показались ей решением всех проблем — по крайней мере на какое-то время.

Поднимаясь в лифте, Скайлер вдруг вспомнила, что в последний раз была в отцовской квартире в тот день, когда познакомилась с Тони.

Боже, если бы она знала заранее!

Скайлер закрыла глаза и обмякла, прислонившись к полированной стенке лифта. И вдруг перед ее глазами возникло его лицо, точно застывший кадр. Тони. Он стоял на дорожке, наполовину в тени, от его темных, полуприкрытых веками глаз ничто не ускользало; яркий луч света пересекал одну руку — ту, на которой было вытатуировано сердце в окружении листьев. Полицейский, охраняющий добропорядочных жителей города. Человек, презирающий опасность, но не способный защитить ее от надвигающегося ужаса.

«Что же мне теперь делать? Нелепо даже предполагать, что я смогу вырастить ребенка сама».

Скайлер задумалась о родителях, о том, каким ударом станет для них неожиданная новость. Узнав о том, что она беременна, они поначалу испытают шок, а потом постепенно свыкнутся с этой мыслью. Особенно папа. Он давно поддразнивал Скайлер, уверяя, что ему не терпится стать дедушкой. Мама постарается скрыть чувства… но Скайлер отчетливо видела немой вопрос в ее взгляде, вынести который будет нелегко.

Мама… О Господи!..

«Как объяснить ей, что я намерена сделать аборт?»

Скайлер захотелось умереть. Тогда ей не придется смотреть в печальные глаза матери и видеть в них тоску по несбыточному — дому, где постоянно звучит детский смех. И конечно, хуже всего то, что маме, никогда в жизни, по мнению Скайлер, не обидевшей и мухи, нанесет страшный удар самый близкий и любимый человек, которому она доверяла, как никому другому.

Глава 7

— Кейт, хочешь, я сама позвоню в Новый Орлеан и узнаю, почему задерживается доставка?

До Кейт, стоящей на коленях перед комодом, приобретенным ею вчера на аукционе в Рейнбеке, не сразу дошел смысл слов Миранды.

— Что?.. А, вот ты о чем! Нет, спешить незачем. Прошло всего… сколько? Одна неделя. А чтобы упаковать такое большое зеркало, понадобится целый день.

Она выдвинула ящик, выискивая признаки недавнего ремонта, и провела большим пальцем по соединению «ласточкин хвост». Наконец Кейт подняла голову и взглянула на Миранду. Та сидела за эдвардианским письменным столом в дальнем углу уютного, заставленного мебелью магазина, разбирая кипу бумаг, лежащую на кожаном бюваре. Кейт было удобно болтать с Мирандой, не выходя из тесной задней комнаты и занимаясь тем, что особенно нравилось ей. Здесь, в своем углу, Кейт полировала и покрывала лаком и краской старинную мебель, возвращая ей былую красу.

Миранда нахмурилась, глядя на нее с досадой и тревогой.

— Кейт, прошло уже больше месяца. Ты ездила в Новый Орлеан в конце июня. Там ты и купила бриллиантовые серьги для Скайлер — в подарок по случаю окончания колледжа. Помнишь?

Милая суетливая и беспокойная Миранда! Помощница напоминала Кейт скорее многодетную мамашу, нежели менеджера, — рослая, худощавая («Невозможно быть ни чересчур богатым, ни слишком худым»), с блестящей золотисто-каштановой стрижкой «под пажа», с обручем на голове, идеально гармонирующим с одеждой. Сегодня на Миранде были плиссированные темно-серые широкие брюки и шафрановый трикотажный топ с таким же кардиганом, накинутым на плечи.

Еще Кейт заметила, что Миранда приколола к кардигану викторианскую булавку, которую она подарила ей в апреле, на сорокадевятилетие, и порадовалась, что этот подарок не валяется где-нибудь в ящике туалетного столика. Несмотря на любовь Миранды к антиквариату, они редко достигали согласия, когда речь заходила о покупке. Миранда обожала кустарные изделия и старый дуб, а Кейт предпочитала викторианскую эпоху и ар-нуво. Поэтому в интерьере магазина царил эклектический хаос, напоминающий даже некий стиль. Вероятно, именно по этой причине магазин был открыт и зимой, когда большинство туристов и дачников перебирались из Нортфилда в крупные города.

— Целый месяц? Неужели? — Кейт отвела волосы со лба и выпрямилась, сидя на корточках.

— Что с тобой творится, Кейт? — укоризненно спросила Миранда. — Ты всю неделю сама не своя — путаешь номера телефонов, теряешь накладные, забываешь про назначенные встречи. Миссис Тисдейл вчера прождала тебя целый час, а я точно знаю, что ты уговорилась встретиться с ней в два, — я сама слышала. — Она откинулась на спинку обитого кожей викторианского вращающегося кресла и уставилась на Кейт с проницательностью, отточенной за годы воспитания четверых детей. — Это из-за Скайлер, да? Ты до сих пор расстроена тем, что она уехала?

Кейт осторожно задвинула ящик в комод и, поднявшись на ноги, оперлась на трость и стряхнула пыль с юбки.

— Отчасти — да, — призналась она, переступая через порог задней комнаты. — Просто все случилось слишком неожиданно. Лучше бы она заранее предупредила нас.

— Не забывай: Энн было всего восемнадцать, когда она переселилась к своему приятелю, — напомнила Миранда. — Если помнишь, я несколько месяцев сходила с ума. Но в конце концов все оказалось не так уж страшно. Ты только посмотри, какой стала Энн! У нее уже трое замечательных малышей.

— Если бы я знала, что у меня появится внук, я бы не так тревожилась, — пошутила Кейт, и эту шутку ей было суждено не раз вспомнить через несколько недель.

Миранда усмехнулась.

— Скайлер уже двадцать два. С ней ничего не случится. Девочке не придется просить милостыню и скитаться по чужим углам. Ты сама говорила, что твоя мать завещала ей дом!

— Конечно, но дело не в этом.

— А в чем же?

— Просто…

Кейт осеклась. Не слишком ли она разболталась? Они с Мирандой знали друг друга уже тридцать лет, но ведь не все скажешь даже ближайшим друзьям. Отчасти Миранда права: Кейт и вправду была не в себе — последние несколько недель, с тех пор как Скайлер вдруг объявила, что переселяется в бабушкин дом. Оттуда было всего двадцать минут езды до Нортфилда, и Скайлер курсировала между ветеринарной клиникой, школой Дункана, где готовилась к предстоящим Хэмптонским состязаниям по классическому конкуру, и родительским домом, куда наведывалась почти каждый день. И все-таки она отдалилась сильнее, чем когда училась в Принстоне.

Но это был всего один кусочек сложной мозаики. Гораздо больше Кейт тревожили истинные причины неожиданного переезда Скайлер. Должно быть, дочь почувствовала, что атмосфера в доме стала напряженной. От ее внимания не ускользнуло то, что Уилл теперь почти не бывал дома, а приезжая, углублялся в бумаги или часами говорил с клиентами по телефону. Даже коттедж на Кейп-Коде, куда они отправлялись на День труда^[23], давно пустовал.

Мысли о неразумно проведенном лете огорчали Кейт. Пожалуй, стоит в этом году отдохнуть без Уилла. Может, и Скайлер согласится на несколько дней составить ей компанию.

Но бегство ничего не решит. До сих пор Кейт спасалась от суровой действительности именно бегством, но тщетно.

Долгие месяцы они с Уиллом вели себя так, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло. Кейт рассудила, что муж с головой ушел в работу только из-за спада на рынке недвижимости. Такое время от времени случалось. Чтобы избежать серьезных потерь, ему просто-напросто необходимо как следует взяться за дело.

Но Кейт знала нечто большее. На прошлой неделе ее подозрения подтвердились. Уилл говорил по телефону со своим бухгалтером, Тимом Биглоу, и, увлекшись, не заметил, что оставил дверь кабинета открытой. Проходя по коридору, Кейт уловила несколько слов и обрывок фразы, которая обрушилась на нее как гром средь ясного неба.

— Господи, Тим, если нам придется прибегнуть к последнему средству и действовать согласно одиннадцатому пункту…

Вне контекста эти слова почти не имели смысла, но их хватило, чтобы Кейт пронзил панический страх.

Что она в состоянии предложить мужу, кроме моральной поддержки? Антикварный магазин приносил мизерный доход; Кейт открыла его, чтобы иметь предлог заниматься излюбленным делом — приобретать антикварные вещи. «Увлечение Кейт» — так Уилл называл владения жены, и это слегка раздражало ее. Но как бы Кейт ни гордилась своим магазином, было нелепо предполагать, что ее вклад в семейный бюджет спасет их от серьезных финансовых трудностей.

Даже вместе с процентами от бабушкиного капитала, которые она получала ежемесячно, ее доходов хватало лишь на домашние затраты. Этих денег слишком мало, чтобы содержать Орчед-Хилл, «БМВ» и «вольво», лошадь Скайлер и коттедж на Кейп-Коде.

Кейт постоянно размышляла, насколько осложнилось положение. Компания «Саттон, Джеймсуэй и Фальк», основанная отцом Уилла, действовала на рынке недвижимости более сорока лет. Она не только пережила многочисленные спады и бумы, но и так разрослась за эти годы, что теперь занимала целый этаж здания на углу Парк-авеню и Сорок восьмой улицы.

К несчастью, компания так и не оправилась, потеряв несколько миллионов в семидесятых годах и потерпев неудачу с проектом Сити-Айленда. А в последнее время Уилл и его партнеры постоянно ощущали влияние последствий бума восьмидесятых — кооперативные квартиры пустели, офисы в центре города все реже брали в аренду, громадные торговые центры быстро теряли постоянных покупателей. Компания, не так твердо стоящая на ногах, не пережила бы такие потери… но «Саттон, Джеймсуэй и Фальк»? Ее банкротство было бы сродни разорению епископальной церкви, которую посещали Кейт и Уилл.

Так насколько же плохо обстоит дело?

Довольно скверно, если муж превратился в тень. Он где-то пропадает целыми днями, работает допоздна и задерживается в городе, чтобы поужинать с потенциальными клиентами. Уилл поседел и словно высох. Он так похудел, что костюмы висели на нем, будто были сшиты для другого человека.

Если бы только Кейт могла предложить мужу хоть что-нибудь, кроме массажа и травяного чая! Если бы ей хотя бы хватило смелости встретиться лицом к лицу с бедой!

Кейт заставила себя обратиться к фактам. Судя по подслушанному разговору, компания находится на грани разорения. О Господи!..

У Кейт сжалось сердце; она приложила ладонь к груди, но тут заметила, что Миранда с любопытством смотрит на нее, и опустила руку. Нет, она не собиралась делиться подозрениями с Мирандой. Представления о правилах приличия и справедливости не позволяли Кейт признаться Миранде в том, что происходит в ее доме, пока не состоялся серьезный разговор с Уиллом.

— В нашем возрасте моя бабушка начала выживать из ума. Должно быть, это наследственное, — сказала Кейт, избегая испытующего взгляда Миранды.

— Это радует. — Миранда с недоумением приподняла идеально ровную, выщипанную и подрисованную бровь и вежливо улыбнулась.

— Я так и не привыкла считать себя женщиной средних лет. Наверное, пропустила этот этап и теперь просто старею, — с принужденным смешком продолжала Кейт.

— Поживем — увидим, — фыркнула Миранда, но слова Кейт все же возымели действие. Внимание подруги переключилось с проблем Кейт на бумаги. — Куда это я сунула бланки?

Кейт вернулась к комоду в задней комнате и заметила недостающую деталь отделки, которую следовало бы заменить. И лаковая поверхность покрыта пятнами; придется попросить Леонарда заново отполировать ее, как только он закончит с кушеткой, которую обещал привезти сегодня к концу дня. А еще пусть посмотрит расшатанную ножку того стула, что стоит у стены. Сколько хлопот!

Она перевела взгляд на пару серебряных подсвечников в гнездах из стружки, привезенных вместе с комодом из Рейнбека. Изящные вещицы георгианской эпохи, с гравированными подставками и ножками в виде китайцев в развевающихся одеждах. Лаская их взглядом, Кейт ощутила трепет, неизменно появлявшийся у нее, когда она смотрела на изысканные вещи. «Возможно, просто потому, что они старинные», — рассудила она. Кейт нравилось думать, что ее бесценные лампы, часы, стулья и застекленные шкафчики пережили века, несмотря на кажущуюся хрупкость. Да, они вынесли все испытания.

Кейт охватила необъяснимая тоска.

Вкрадчивый голос зазвучал у нее в ушах: «Ты беспокоишься не из-за компании, верно? Есть и другая причина, о которой ты боишься даже думать».

В последнее время их с Уиллом разделяло в постели незримое расстояние. Догадывается ли муж о том, насколько она уязвлена? Понимает ли, что, стараясь не тревожить ее, вовсе не проявляет заботу? Если бы Кейт только хватило смелости, чтобы…

— Ты не видела банку с серебристым лаком? — спросила Кейт, отгоняя тягостные мысли. Протиснувшись за шеренгой стульев, комодов и приставных столиков, покрытых пылью, обойдя застекленный книжный шкаф без нескольких полок, она решительно направилась к старому корабельному рундуку, где хранила всякую всячину — пыльные тряпки, банки с лаком, разрозненные флероны, ручки от шкафчиков, давным-давно перекочевавших на свалку.

На плечо Кейт опустилась чья-то ладонь, и, обернувшись, она с удивлением увидела рядом Миранду.

— Кейт, если я хоть чем-нибудь могу помочь… Надеюсь, ты знаешь, что всегда можешь обратиться ко мне. Я даю никудышные советы, зато умею слушать.

— Знаю. — Кейт поспешно отвернулась, чтобы Миранда не заметила слез в ее глазах.

— Простите, нельзя ли осмотреть те стулья на витрине?

Молодая женщина выгладывала из-за стеллажа, отделявшего торговое помещение от конторы. На вид этой миловидной, ухоженной посетительнице было лет тридцать с небольшим; потертые джинсы и рубашку из набивного ситца она дополнила искусно завязанным платком фирмы «Гермес». Радуясь предлогу прервать разговор с Мирандой, Кейт направилась к незнакомке.

Женщина, назвавшаяся Джинни Хансен, занималась ремонтом старого Спрэг-Хауса на углу улиц Вашингтона и Каштановой. Кейт рассмотрела образчики обоев и обивки, принесенные Джинни, и помогла ей выбрать ткань для гарнитура, состоящего из шести облюбованных ею стульев в стиле шератон. Кроме того, Кейт дала посетительнице дельные советы насчет штор и убедила не покупать стенные панели, заверив, что они не впишутся в интерьер столовой.

— Вы так любезны! — воскликнула Джинни, когда Кейт выписывала счет. — Я словно поговорила с мамой… ей точно известно, что и с чем сочетается. Ей понравился бы ваш магазин. — Джинни помедлила. — Не хотите навестить нас и посмотреть, как продвигается ремонт?

— С удовольствием, — искренне отозвалась Кейт. — Вот моя визитка. Звоните в любое время.

Смолоду она привыкла производить на окружающих приятное впечатление. Должно быть, людей привлекало ее открытое лицо. А может, с тростью Кейт выглядела просто и дружелюбно: те, кто много выстрадал, отличаются отзывчивостью. Но чем старше становилась Кейт, тем труднее ей было мириться с ролью седовласой, умудренной опытом дамы.

Воспоминания нахлынули на нее вместе с тупой болью, начавшейся в боку и быстро спустившейся вниз, к мучительно занывшему бедру. Элли! Кейт вновь увидела эту женщину, склонившуюся над перевязанной бинтами головой Скайлер. Сходство между ними было таким явным, что его мог заметить всякий. Где сейчас Элли? Есть ли у нее дети, о которых она мечтала? Поблекли ли с годами воспоминания о потерянной дочери?

Кейт захлопнула дверцу тайника, откуда вырвались мрачные мысли. Незачем идти по тропе, заканчивающейся тупиком. Свернуть отсюда некуда, вернуться назад невозможно. Лучше уж вообще не приближаться к этим местам. Взявшись за дело, Кейт начала полировать старые подсвечники, которые осматривала до прихода Джинни Хансен.

Остаток дня прошел как в тумане. Наконец-то прибыл груз из Нового Орлеана — как раз в ту минуту, когда Миранда уже звонила отправителю, выясняя, в чем причина задержки. Зашла миссис Отто и предложила Кейт купить серебряный чайный сервиз. Явился Леонард с приведенной в порядок кушеткой, забрал истлейкский комод и письменный стол, купленный Мирандой месяц назад на аукционе в Мэне. Живущий в магазине кот Батлер преподнес Кейт мышку. А потом в комнату вошла Скайлер.

Обрадованная Кейт со вздохом облегчения бросилась к дочери. Они обменялись несколькими фразами по поводу переезда Скайлер и о том, что последние несколько недель она держалась слишком отчужденно и холодно.

Кейт обняла дочь.

— Дорогая, почему ты не позвонила и не предупредила о приезде?

— Еще несколько минут назад я не знала, заеду к тебе или нет. Я возвращалась домой из клиники и вдруг решила проведать тебя. Привет, Миранда! А вот и Батлер… Соскучился? — Скайлер наклонилась и подхватила на руки жирного черного кота.

Голос Скайлер звучал спокойно, даже жизнерадостно, но Кейт сразу поняла: что-то случилось. За последние несколько недель Скайлер похудела и побледнела, ее лицо осунулось. Кейт едва не расплакалась и не потребовала объяснить ей, в чем дело. В одном Кейт не сомневалась: то, что заставило Скайлер переехать, и то, почему она так неважно выглядит, гораздо серьезнее, чем ей казалось вначале. Охваченная тревогой, Кейт старалась ничем не выказать этого. Скайлер не должна догадаться, насколько она обеспокоена: это только напугает ее.

Кейт украдкой разглядывала дочь, стоящую у двери с Батлером на руках. На Скайлер слишком просторные джинсы и мешковатая футболка, чересчур плотная для августовской жары. Пудра не скрывала темных кругов под глазами, а улыбка не обманула бы и пятилетнего ребенка.

— Бабушкин старый холодильник еще работает? — спросила Кейт. — Если ты все-таки разрешишь мне купить новый, мы еще успеем до закрытия заехать в магазин. А потом, — оживленно продолжила она, — прихватим чего-нибудь вкусненького и поужинаем вдвоем.

— Мама, я приехала не за холодильником. Старый работает отлично, к тому же я редко пользуюсь им. — Скайлер взяла Кейт под локоть. — Лучше я сама отвезу тебя куда-нибудь поужинать.

— В другой раз. — Кейт похлопала дочь по руке. — Сегодня твой отец работает допоздна и мы сможем тихо посидеть дома. Я хочу узнать все, что произошло с тобой за это время.

Случилось что-то ужасное, Кейт чувствовала это. Скайлер была необычно молчаливой. Проезжая через городок, Кейт поглядывала на дочь. Погруженная в свои мысли, та, однако, улыбалась и кивала в ответ на бессодержательные замечания Кейт.

Свернув на стоянку перед супермаркетом, Кейт вздохнула. Ей следует набраться терпения, вот и все. И тогда Скайлер, которая всегда жила своим умом и сама принимала решения, доверится ей.

Настроение Кейт улучшилось, когда она заметила старую ручную тележку, купленную у нее владельцем супермаркета несколько месяцев назад: перекрашенная, она стояла перед входом, и в ней пышно цвели герани. Кейт решила поговорить с мистером Крукшенком и сказать, что тележка выглядит очень мило.

В магазине атмосфера была почти деревенской: стены, обшитые досками, плетенные из прутьев корзины вместо пластиковых. Кейт катила тележку по проходам между полками, заставленными продуктами, мимо изысканных салатов и выпечки, намеренно покупая столько снеди, сколько не съела бы и за месяц. Она сама считала это бессмысленным. Но ей оставалось только мечтать о чудесных обедах в кругу семьи, и она не могла отказать себе в таком удовольствии.

Они вернулись домой с четырьмя огромными, набитыми снедью пакетами и сеткой молодого картофеля для салата, который Кейт решила приготовить в конце недели. Но за ужином Скайлер почти не притронулась к еде и решительно отодвинула тарелку, когда мать попыталась уговорить ее съесть что-нибудь еще.

Потом они вышли на заднюю веранду и устроились в викторианских плетеных креслах, которые Кейт обила тканью от Уильяма Морриса. Они потягивали чай со льдом и ели мелкую местную клубнику, сладкую, как леденцы. Их Лабрадор, поседевший к старости, прошел по веранде и с довольным вздохом улегся у ног Скайлер. Несколько минут Кейт наблюдала, как Скайлер водит босой ногой по шерсти Белинды, а потом устремила взгляд вдаль.

«Если компания Уилла разорится, я выживу. Пожалуй, я даже пережила бы разлуку с самим Уиллом. Но я не вынесу, если узнаю, что с моей дочерью что-то случилось…»

Эта мысль, оглушившая ее, всплыла из ниоткуда. Кейт поставила свой стакан на столик между креслами и заметила, что ее рука дрожит. Кейт вдруг охватила такая слабость, что она порадовалась тому, что удобно сидит, а не стоит.

Кейт бросила осторожный взгляд на Скайлер. Может, она думает о Прескотте? От Нэн Прендергаст Кейт узнала, что он недавно отпраздновал помолвку с девушкой, с которой дружил, учась в Йеле. Должно быть, об этом уже знает весь город. Даже если Скайлер не была влюблена в Прескотта, известие наверняка стало для нее ударом: ведь она порвала с ним всего два месяца назад и тут же услышала, что ей нашли замену.

Саму Кейт разрыв Скайлер с Прескоттом разочаровал не так, как полагали все, в том числе и Нэн Прендергаст. Она давно поняла, что Скайлер не любит этого юношу. А что может быть важнее любви?

«Но будь осторожна, дорогая: узнав, что такое настоящая любовь, ты перестанешь довольствоваться меньшим». Сердце Кейт сжалось при воспоминании о тех временах, когда они с Уиллом только поженились. Они часто проводили в постели целые дни, исследуя друг друга, словно составляя карты неизведанных территорий. Однажды Кейт расплакалась в его объятиях, сознавая, что такое больше никогда не повторится.

Теперь она понимала, что ей предстоит еще множество испытаний. В ее жизни все изменилось. Глядя на оленя, мелькавшего вдалеке у пруда, окруженного вязами, Кейт вдруг пожалела о том, что не испытывает чувства потери.

Не прошло и минуты, как все мысли об Уилле вылетели из головы Кейт. Вздохнув, Скайлер выпалила:

— Мама, я беременна.

Слова дочери не сразу дошли до сознания Кейт.

Она откинулась в кресле, так, будто что-то тяжелое рухнуло ей на колени, но заставила себя спокойно взглянуть на дочь и ровным тоном осведомиться:

— Прескотт?

— Нет.

— Давно?

— Девять недель.

— О, Скайлер… — Кейт подалась вперед и взяла холодные, безвольные руки дочери. Так вот что Скайлер так долго скрывала от нее!

Скайлер нахмурилась, и это значило, что она на грани слез.

— Знаю, мама, знаю. Поверь, все, что ты собираешься сказать, я уже сказала себе. — Она устремила на Кейт покрасневшие глаза. — Ты ненавидишь меня?

— Тебя? Милая… — Кейт едва сдерживала слезы. — Сейчас важнее всего решить, как быть дальше.

Скайлер высвободила руки.

— Мама, — тихо, но твердо сказала она, — принять это решение за меня я не позволю ни тебе, ни папе.

Уязвленная Кейт растерялась.

Отчетливый внутренний голос заявил: «Она права. Пора перестать руководить ею».

Внезапно Кейт вспомнила начало своей беременности. Ее не покидало радостное удивление: в ней рос маленький человечек! После того как врач сообщил Кейт хорошую весть, она испытала счастье, увидела далекий свет маяка. Этим светом был малыш, обещающий скоро прибыть в тихую гавань…

Но главным сейчас была судьба дочери, сидящей рядом, частицы ее сердца.

— Ребенок… — начала Кейт, — ребенок, которого я ждала, когда произошел несчастный случай… я ни за что не согласилась бы на аборт, будь у меня хоть малейшая надежда спасти его. Но ситуации бывают разными, и ты — не я. Если ты примешь решение… окончательное решение… я смирюсь с ним.

Скайлер глубоко вздохнула и снова посмотрела вдаль, туда, где пологие холмы сливались с густой тенью леса.

— Я не сделаю аборт, мама. Я рожу ребенка и отдам его на усыновление в другую семью.

— Что?!

— Я все обдумала. Последние три недели я размышляла только об этом.

— Но нельзя же отдать ребенка! Это не котенок и не щенок, а твоя плоть и кровь! Как только такое пришло тебе в голову?

— Мама, не надо…

Кейт сразу умолкла.

— Я понимаю, мне придется нелегко, когда наступит время расстаться с ним. — Голос Скайлер дрожал. — Но так будет лучше для ребенка. Я еще не готова быть матерью.

— Мы с папой поможем тебе. Я буду заботиться о малыше, пока ты не повзрослеешь. Дорогая, ты должна изменить решение! Мы все устроим, все уладится. Иначе и быть не может. Ведь мы близкие люди.

Скайлер покачала головой.

— Мама, я же знаю тебя. Ты уговоришь меня вернуться домой. Пока я буду учиться, тебе придется целыми днями одной возиться с ребенком. И мое чувство вины усилится — оттого, что я не могу уделять малышу достаточно времени, и оттого, что взвалила на тебя такую ношу.

— Но я готова взять ее на себя! Мне поможет Вера, мы наймем няню…

— Нет, мама.

— Давай поговорим об этом позднее, когда все как следует обдумаем.

— Хорошо, но это не поможет. Свое решение я не изменю. Я просто хотела узнать, могу ли надеяться, что вы с папой… будете рядом со мной.

Кейт поднялась и, заключив дочь в объятия, прошептала:

— Вот это я обещаю тебе твердо.

Заметив напряжение дочери, Кейт догадалась, что та с трудом сдерживает слезы. Кейт нежно прижимала ее к себе, бессвязно бормоча слова утешения.

Как рассказать о случившемся Уиллу, как он воспримет известие? Объединит оно их или, напротив, оттолкнет друг от друга? Избавит ли их это неожиданное событие от невысказанных опасений и раздражения или разрушит все окончательно?

Одно Кейт знала наверняка: она не сможет сидеть и ждать, когда все образуется само собой.

Она должна действовать. Должна рассказать Уиллу о Скайлер… и убедить его опровергнуть или подтвердить ее опасения насчет компании. Иначе она не сможет оказать Скайлер поддержку, в которой та отчаянно нуждается, не сможет даже предложить взять на воспитание ребенка.

Кейт вновь ощутила прилив самого глубокого и сильного чувства, какое когда-либо испытывала, и этот незримый прилив подхватил ее и понес неведомо куда. Кейт знала, что это плавание началось почти двадцать два года назад, в морозный ноябрьский день, когда она впервые прижала к ноющему сердцу похищенного ребенка.

Услышав скрип ступеней под ногами Уилла, Кейт взглянула на часы у кровати. Половина двенадцатого. Она захлопнула книгу, которую не читала, и выключила радио, которое не слушала. За все это время Кейт не сомкнула глаз.

«Хватит ли у меня сил? — беспокойно размышляла она. — Хочу ли я действительно знать правду о нашем финансовом положении? Хотела ли я этого, пока не услышала, что случилось со Скайлер?»

За последние несколько часов Кейт о многом подумала и пришла к выводу, что им с Уиллом придется отступить, как бы это ни было мучительно. Скайлер не одумается, если ей будут докучать советами: она всегда была слишком упряма.

Кейт осмотрела комнату, которую считала тихой гаванью. Ее взгляд задержался на массивном венском комоде с парой целующихся голубков, вырезанных над дверцами, на стульях от Ханцингера у окон, выходящих в розарий, на коллекции вышитых бисером сумочек на дальней стене, над бледно-голубыми расписными панелями от Линкруста. Эти панели «Пасторальная жизнь» изготовили специально для Орчед-Хилла прошлой весной — они предназначались для большой спальни. Художник назвал их «жемчужиной викторианской эпохи». Но так же как жемчуг, излучающий холодный блеск, очарование этой комнаты не могло вытеснить холод, каждую ночь царящий в постели, где лежала Кейт, тоскуя по Уиллу, по его объятиям…

Дверь приоткрылась; в снопе света, льющегося через порог, появился ее муж. Кейт вгляделась в его осунувшееся лицо, и увиденное отнюдь не приободрило ее. Какой у него усталый вид! Уилл побледнел, ссутулился, под глазами набрякли мешки.

Однако он не утратил целеустремленности, властности, которыепроявлял, решая даже самые незначительные задачи. Эти черты сказались и в том, как Уилл прошелся по комнате, как быстро сначала разулся (аккуратно надев ботинки на колодки и поставив в шкаф), затем развязал галстук и повесил, а не бросил на спинку стула.

— Я хотел позвонить. — Он наклонился и поцеловал Кейт в щеку. — Но думал, ты уже спишь. Я надеялся, что ты не станешь дожидаться меня.

Кейт со вздохом села, опираясь на подушки.

— Я не смогла бы заснуть, даже если бы попыталась. Сегодня у меня был трудный день.

— Рассказывай.

Уилл устало улыбнулся, дружески, но рассеянно погладил плечо жены и отошел. Наблюдая, как он раздевается — тщательно, методично стряхивая с пиджака пылинки и волоски, прежде чем повесить его в шкаф, Кейт вдруг ощутила острое нетерпение, потребность сбросить с себя тяжелую ношу, пока она не сломила ее.

— Уилл… — нерешительно начала она, ожидая, что муж обернется. Но он продолжал заниматься своим делом, словно не слыша ее. Стоя перед высоким комодом, Уилл надевал отутюженные пижамные брюки. — Дорогой, нам надо поговорить.

Уилл обернулся — пятидесятидвухлетний мужчина с проседью в волосах и усах, еще привлекательный даже для женщин вдвое моложе его.

— Прости, Кейт. В последнее время я так погрузился в работу, что уделял тебе слишком мало внимания. — Он подошел к кровати и присел у ног жены. — Так что случилось?

Вопрос удивил Кейт. Каким бы усталым или занятым ни был Уилл, он без колебаний брал на себя очередную ношу, если считал, что игра стоит свеч.

— Сегодня вечером приезжала Скайлер, — начала Кейт. — Уилл, она беременна.

Последовало минутное молчание. Уилл смотрел на жену в упор; его голубовато-серые глаза выражали недоверие, губы под аккуратно подстриженными усами шевелились, словно он пытался осознать смысл произнесенных женой слов.

— Беременна?! — наконец воскликнул Уилл. — Но этого не может…

— И это еще не самое худшее. Она решила отдать ребенка на усыновление.

Уилл побагровел, и Кейт испугалась, что у него начнется сердечный приступ. Но Уилл вдруг вскочил и метнулся к старинному телефонному аппарату.

— Мне плевать, разбужу я этого негодяя или нет! Он выслушает меня, выслушает все, до последнего слова! И если он хотя бы посмел надеяться, что…

— Прескотт тут ни при чем, — оборвала его Кейт. — Отец ребенка не он.

— Боже милостивый! А кто же? — Уилл устремил на жену такой мрачный взгляд, словно в чем-то обвинял ее.

Кейт испуганно сжалась.

— Не знаю… и пока нам незачем знать об этом. Важно сейчас только будущее Скайлер. Мы должны помочь ей.

— Моего внука она никому не отдаст. Об этом не может быть и речи! — Уилл резким взмахом руки рассек воздух и начал вышагивать вдоль кровати, задевая край потертого обюссонского ковра, которым семья Кейт владела более сотни лет. — Само собой, Скайлер вернется к нам. Мы устроим детскую у нее в комнате, а она займет спальню для гостей. — Судя по тому, что шаги Уилла замедлились, а лицо стало задумчивым, эта мысль ему пришлась по душе. — Еще год-другой Эллисам не понадобится няня, а Годвин говорил мне, что эта женщина умеет великолепно обращаться с детьми.

— Уилл, обсуждать это пока еще слишком рано. Скайлер не готова изменить решение. Она должна как следует все обдумать.

— О чем тут думать?

— У нее есть свои причины… и мы должны с уважением относиться к ним. Дело не только в том, что ей кажется, будто она еще не готова стать матерью. По-моему, Скайлер решила отдать ребенка потому, что родная мать бросила ее. Она боится сама стать плохой матерью. Ведь Скай не знает, как все было. А если бы она узнала правду…

— Прекрати, Кейт! — Уилл обернулся. Его лицо стало пепельным, кулаки сжались. — Хватит романтики! Откуда нам знать, какой была ее мать? Вспомни, где она жила, вспомни, какой опасности подвергалась Скайлер. Может, все было именно так, как нам объяснили?

— О, Уилл! — Кейт вдруг осознала, что все эти годы муж постоянно думал об их приемной дочери и относился к этим размышлениям более чем серьезно, хотя они и были для него мучительны. «Он ни о чем не забыл. Просто нашел удобное объяснение».

Ей вдруг вспомнился Грейди Синглтон — во французской рубашке с монограммой, седовласый, больше похожий на актера из телевизионной мелодрамы, чем на юриста, нарушающего закон.

Она вновь увидела, будто наяву, как Грейди склонился над итальянским письменным столом и доверительно произнес:

— Уилл, мы с вашим отцом — давние знакомые, вместе учились в Йеле. — Он дружески улыбнулся. — Выпускники Йеля строго придерживаются неписаного правила: своим надо помогать. Вот почему, когда Уорд упомянул о том, что вы хотите усыновить ребенка, я предпринял шаг, на который мне не следовало бы решаться: составил заново предварительный список ждущих клиентов. Если бы они узнали об этом, то вцепились бы мне в глотку. В новом списке вы окажетесь в первой строке, если заинтересованы в этом. Видите ли, есть один ребенок…

«Ребенок, про которого ты, вкрадчивый ублюдок, «забыл» сказать только одно — что он похищен. Да, мы попались на твою удочку, заглотнули наживку… и заплатили тебе за услугу столько, что ты выстроил дом на Сэнибел, где теперь целыми днями играешь в гольф!»

— У нас нет никаких доказательств, Кейт, так давай не будем об этом, — предложил Уилл убедительным, властным тоном, каким обычно разговаривал с подчиненными.

И вместе с тем он смотрел на жену по-новому — встревоженно, почти умоляюще. Внезапно сильный, предприимчивый мужчина, с которым Кейт прожила двадцать пять лет и безоговорочно доверяла ему, превратился в совсем иного человека.

Кейт ощутила себя отвергнутой. Речь идет о том, что для них важнее всего, а им не удается даже поговорить толком! И это произошло не вдруг. Известно ли Уиллу, какую немыслимую тяжесть она одна несла все эти годы? А теперь ей самой придется решать проблему беременности Скайлер, искать компромисс между собственными желаниями и желаниями дочери.

В Кейт закипал гнев.

— Молчанием мы ничего не добьемся! Если бы ты только знал, сколько ночей я провела без сна, в тяжких раздумьях!

— Как бы там ни было, все давно в прошлом, Кейт. А то, что случилось со Скайлер теперь, — совсем другое дело.

Уронив руки на одеяло, она взглянула на мужа.

— Однажды мы уже обманули Бога. Больше я на такое не отважусь. Я не стану вмешиваться в дела Скайлер.

— Скайлер сама еще ребенок. Она не понимает, что творит!

— Ей двадцать два года. Скайлер взрослая и вправе распоряжаться своей жизнью.

— И что же дальше? Ты намерена сидеть сложа руки и ничего не предпринимая? — Никогда еще Кейт не слышала такого презрения в голосе Уилла.

Охваченная дрожью, она повыше подтянула одеяло. Все прежние ориентиры вдруг исчезли, и Кейт осталась совсем одна.

«Уилл прав: мы не в силах изменить прошлое, каким бы оно ни было. Мы совершили непростительный поступок, нашу вину ничем не загладишь… но неужели мы ничему не научились? По крайней мере мы можем попытаться быть мудрее».

— Ничего? Нет, Уилл, такого я не предлагала, — возразила Кейт. — Просто мы стремимся к разным целям, вот и все.

На нее вдруг навалилась усталость; она изнемогла от усилий разгадать тайну, которую хранил Уилл. Но что значит беспокойство по поводу денег в сравнении с благополучием их единственной дочери, а теперь и внука?

Глядя прямо в глаза милому, но заблуждающемуся мужу, который стоял перед ней в полосатых пижамных штанах, скрестив руки на обнаженной груди, Кейт мягко сказала:

— Уилл, все эти годы ты был мне хорошим мужем, очень хорошим. Зачастую, чтобы оградить меня, ты молчал, а ведь иногда лучше высказать истину вслух. Но теперь этой игре пора положить конец. Мы уже слишком стары, чтобы играть. Я знаю, что происходит в компании. Знаю, что больших затруднений ты еще не испытывал, и хочу помочь тебе.

Изумленно приоткрыв рот, Уилл вздохнул и опустился на кровать рядом с женой.

— Кейт, тебе незачем ввязываться в это дело. Не стану отрицать: дела компании пошатнулись, но… я справлюсь сам.

— Эти слова следовало бы выгравировать на твоем надгробии, — резко парировала Кейт. — «Здесь покоится Уильям Тайлер Саттон. Он справился сам».

— Ради Бога, Кейт…

— Нет! Хоть однажды сделай что-нибудь ради нас, Уилл! Объясни мне, что происходит, даже если я смогу только выслушать тебя. Возможно, мне удастся что-то посоветовать…

Он устремил взгляд на старинный ковер.

— Ладно, если ты настаиваешь. Признаться, я не знаю даже, сумеем ли мы в следующем месяце заплатить сотрудникам.

Эти слова потрясли Кейт. О Господи, неужели все так плохо? Но она не стала задавать вопросы.

— Какая сумма тебе необходима?

— Не меньше нескольких сотен тысяч. И это лишь на зарплату и эксплуатационные затраты, чтобы и впредь влачить жалкое существование. Этой суммы не хватит на выплату процентов по банковским ссудам.

— А ты продержишься, пока… положение не изменится к лучшему?

— Если брайтуэйтская сделка, над которой я сейчас работаю, состоится, она принесет нам несколько миллионов. Но надеяться на помощь партнеров мы не можем, поэтому речь идет о серьезной игре, высоких ставках, множестве случайностей. — Уилл задумчиво нахмурился. — Мне понадобится еще один месяц, самое большее — два.

Кейт положила руку на колено мужа. Ей в голову пришел рискованный, но такой простой выход, что теперь она удивлялась лишь тому, как прежде до этого не додумалась.

— Уилл, мы можем взять ссуду под залог Орчед-Хилла.

— Кейт! — Он нахмурился сильнее. — Об этом я не могу просить тебя.

— Ты ни о чем и не просишь. Это мое предложение. Уилл, подумай хорошенько. — Даже при жизни ее родителей суммы, выплаченной по закладной, хватило бы, чтобы рассчитаться со всеми долгами. А в последние два года стоимость дома и участка возросла и достигла четырех миллионов.

— Я подумаю. А как же ты? Кейт, что будет с тобой, если компания все-таки разорится… если нам не удастся выплатить деньги по закладной…

При этой мысли Кейт охватила паника, но она не выказала ее. Кейт представила себе, что значит лишиться своего дома, возможности сидеть на веранде по утрам, потягивая кофе и любуясь восходом, гулять по саду, собирать в корзину спелые персики для пирога, нежиться у камина зимой, смотреть, как за окнами падают снежные хлопья.

Даже малейшая возможность лишиться всего этого приводила Кейт в отчаяние. Разве осмелится она просить Скайлер доверить им ребенка, если им самим грозит такая опасность? На окончательное решение дочери наверняка повлияет роскошь Орчед-Хилла, которую они смогут предложить ребенку, а без нее…

Но что важнее — дом или живущие в нем люди? И потом — самого худшего Кейт не допустит. Если их план не сработает — что ж, они придумают другой. Кейт знала, что Уилл давно продал большую часть их ценных бумаг, но у нее еще оставался основной капитал, составляющий трастовый фонд. Его тоже можно пустить в дело — правда, нарушив святое правило никогда не прикасаться к этому фонду.

Ободренная этой мыслью, Кейт тихо сказала:

— Давай так и поступим, Уилл.

Его взгляд выражал удивление. Кейт всегда знала, что муж любит ее — по-своему, слегка отчужденно и рассеянно, словно она — источник света, о пользе которого ему некогда задумываться. Но сейчас все изменилось. Наконец-то Уилл по-настоящему прислушался к ее словам.

— Это мысль, — отозвался он. — Но почему бы нам не подождать с решением до утра?

— Отлично. — Кейт проследила, как муж встал и направился в ванную. Вскоре он вернулся и лег в постель, надев по пути пижамную рубашку и погасив лампу.

Они лежали бок о бок в темноте, не касаясь друг друга, связанные лишь мыслями и опасениями. Наконец Уилл нарушил молчание:

— Ты не устаешь удивлять меня, Кейт.

Она вспыхнула от радости.

— Правда?

— Поверь мне на слово.

Уилл обнял ее, и она блаженно вдохнула его теплый, знакомый запах, уткнувшись лицом ему в плечо.

— Мы все переживем, — пообещала она. — И снова будем счастливой семьей.

Глава 8

Отряд Б занимал наиболее выгодное положение по сравнению с пятью другими отрядами конной полиции — на Сорок второй улице, через квартал к востоку от шоссе Уэст-Сайд. Вылезая из служебной машины, доставившей его к двухэтажному зданию типичного темно-синего «полицейского» цвета, Тони вдруг подумал, что оно вполне могло бы находиться где-нибудь в Бейруте. Он только что закончил совместное дежурство с офицерами других отрядов — «ради галочки», как выражались в подразделении. Это входило в его обязанности сержанта. Как ни странно, день, проведенный в машине, утомил Тони больше, чем самое трудное дежурство в седле. Кроме того, стояла одуряющая жара, которая сейчас, в сентябре, казалась нелепой. У Тони было ощущение, что он попал в парилку.

Но чувствовал он себя паршиво вовсе не поэтому. Мысль, точившая его весь день, появлялась и вчера, и позавчера и, несомненно, вернется завтра.

Скайлер. На третьем месяце беременности у нее начал обозначаться живот. Но это не лишило Скайлер ни красоты, ни притягательности. Почему Тони был убежден в этом? Да потому, что часто виделся с ней, пользовался любым предлогом, чтобы проведать ее. К счастью, до дома Скайлер было не более пятнадцати минут езды от дома Тони в Брюстере, поэтому ему не приходилось делать большой крюк. Скайлер не подозревала, что он потащился бы и в Олбани, лишь бы провести с ней час. Ей было незачем знать и о том, что, не видя ее, Тони буквально сходил с ума. Сейчас он держался так напряженно, поскольку пообещал Скайлер заехать завтра днем. Подумаешь, событие! Но Тони твердо знал, что остаток дня и всю предстоящую ночь будет думать только о Скайлер.

И о ребенке. О его ребенке. Чем чаще Тони размышлял о том, что Скайлер решила отдать малыша, тем ненавистнее становилась ему эта мысль. Досадно, что она убеждена, будто вправе сама принимать решение, но Тони не собирался равнодушно смотреть, как его сына или дочь отдадут бог весть кому! Кто знает, какими окажутся приемные родители? А если такими, как отец Тони?

Эта мысль привела его в ярость. Отмахнувшись от нее, Тони решил все обдумать через день-другой.

Приближаясь к конюшне, он сразу заметил большого вороного жеребца, привязанного к воротам. Тони узнал в нем нового коня, который с недавних пор наводил ужас на весь отряд Б. «Еще одна проблема, — поморщился он, — но с этой проблемой можно справиться». В первый же день пребывания в отряде Рокфеллер, названный в честь пожертвовавшего его Фонда Рокфеллера, сбросил одного из офицеров, Викки де Уитта. Вскоре офицер Роб Петровски попал в больницу с раздробленной коленной чашечкой. Мало того, Рокки ничуть не раскаивался в содеянном.

Тони остановился и оглядел буяна.

— Попробуй только сбросить меня — и пожалеешь об этом, — предупредил он Рокки, глазевшего на него в упор и не предполагавшего, что встретил достойного противника. С этим конем Тони связывал большие планы. Завтра он решил выехать на патрулирование не на Скотти, а на Рокки. Да, сначала они попробуют договориться по-хорошему. И если к завтрашнему вечеру этот черный дьявол не станет ангелочком, одному из них не жить.

Именно такой встряски недоставало Тони, чтобы хоть на время забыть о Скайлер. Но Тони был не готов к вспыхнувшей между офицерами отряда грызне из-за коня.

Неделю назад заместитель инспектора Фуллер решил приписать Рокки к одному из офицеров-новичков, но Тони воспротивился этому. Всем четверым новичкам полагается провести в отряде хотя бы несколько месяцев, чтобы научиться ладить с норовистыми лошадьми, утверждал Тони. Фуллер кивнул и сделал пометку в блокноте. Слишком поздно Тони осознал, что натворил. Вскоре выяснилось, что Фуллер получил приказ свыше сократить численность отряда и теперь выискивал любой предлог, чтобы отделаться от ветеранов, когда-то попавших в отряд после трехмесячного интенсивного курса обучения. Но досаднее всего было то, что Фуллер упорно не замечал «живой балласт», таких ребят, как Лу Кроули или Биф Хендрикс, вечно искавших повод остаться в помещении отряда или в машине, особенно в плохую погоду.

По мнению Тони, которое разделяло большинство полисменов, трудолюбивых и бесстрашных мужчин и женщин, дело принимало скверный оборот. Тони видел выражение веснушчатого лица Пита Энсона, когда ему сообщили неутешительную новость об отставке: бедняга чуть не расплакался. По секрету он признался Тони, что всю жизнь мечтал служить в конной полиции. А в глазах грубоватого Ларри Пардоу, парня с татуировкой, Тони даже увидел слезы. Впрочем, Ларри поспешно смахнул их.

Нет, это несправедливо, и Тони решил действовать. Конечно, в его планы не входил поединок с Фуллером, но ничто не мешало ему втянуть в борьбу новые силы. А пока Тони не спускал глаз с толстозадого Кроули, которому, как и Хендриксу, оставался всего год до отставки. Тони вел подробный учет всех промахов Кроули, всех пустяковых отговорок, надеясь, что рано или поздно у Фуллера откроются глаза и тогда он выгонит Кроули из отряда, а на его место опять возьмет Энсона и Пардоу.

Но сегодня, когда Тони начал расспрашивать о Кроули офицеров, готовящихся к очередному дежурству, выяснилось, что никто не видел его. Более того, этому никто не удивился.

Тони поднялся на второй этаж, а вслед за ним в стальную дверь влетел запах конюшни. Он остановился у порога большой комнаты, занимаемой офицерами. Здесь тоже попахивало конюшней, а кондиционеры заменял видавший виды вентилятор, стоящий на подоконнике открытого окна.

Из-за стола Тони жизнерадостно приветствовал Билл Девлин:

— А, Салваторе! Ты пропустил самое интересное.

— Что именно?

Девлин, старожил отряда, обладающий, несмотря на пивной живот, мощностью трактора, покачал головой.

— Фуллер опять вышел на тропу войны. Наверное, в городском совете его хорошенько взгрели, и он ни с того ни с сего начал придираться к нам. Мы тупы, ни на что не способны, вечно ищем легких путей, не замечаем сучка в своем глазу. И заявил, что оплаты сверхурочных нам больше не видать. Как же мне теперь содержать жену и двух детей на одну зарплату?

— Начни выступать в родео, — посоветовал Тони и, снова вспомнив о Кроули, спросил: — Ты не видел Лу? Сегодня он должен дежурить с четырех до полуночи, но никто внизу понятия не имеет, куда он девался.

— Час назад ему вдруг стало плохо. — Девлин презрительно покачал головой. — Этот размазня так часто берет отпуск по болезни, что давно пора либо выгнать его, либо объявлять национальный праздник каждый раз, когда он занозит руку. — Телефон на столе зазвонил, Девлин поднял трубку. — Конная полиция, сержант Девлин. А, привет, Салли! Получила? Конечно, не за что. Слушай, сейчас я не могу говорить. Перезвоню, как только освобожусь. — Повесив трубку, он смущенно усмехнулся: — Ох уж эти женщины! Столько шума, а все из-за того, что им прислали цветы на день рождения! Тебе повезло, ты вовремя сорвался с крючка. — И Девлин подмигнул.

— Чертовски вовремя, — оживился Тони, но тут перед его глазами всплыло лицо Скайлер, и его охватило тоскливое томление.

Как его угораздило влюбиться в почти незнакомую женщину, с которой он переспал по чистейшей случайности? Ведь сблизиться с ней у него не больше шансов, чем выиграть миллион в лотерею!

В женщину, решившую отдать его ребенка чужим людям.

Именно это не давало Тони покоя. Но он не собирался сдаваться, как и в случае с Энсоном и Пардоу.

Внезапно Тони осенило: у него есть шанс взять инициативу в свои руки! Что, если он сам найдет приемных родителей для ребенка, людей, которым доверяет? Обвинит ли его Скайлер во вмешательстве в ее жизнь? Скорее всего — да. Но это не помешает ему хотя бы совершить попытку. Тони заставит ее выслушать все соображения. Заставит задуматься, что все это означает, поможет ей представить лица, которые его ребенок будет видеть каждый день, глаза, которые живо заблестят от первого детского лепета.

Расписываясь в журнале, Тони просмотрел список распоряжений для офицеров, дежурящих завтра с семи до четырех. Большая часть их касалась патрулирования территории вокруг здания городского совета, где должна была состояться демонстрация в поддержку больных СПИДом. В Центральный парк следовало отправить по меньшей мере шестерых офицеров — там намечался очередной фестиваль джаза. Если Кроули опять пропустит завтрашнее дежурство под каким-нибудь малоубедительным предлогом или сошлется на мнимую болезнь, терпение лопнет даже у Фуллера.

— Я ухожу, — предупредил Тони Девлина.

— Куда спешишь? Посиди здесь, перекусим вместе. Салли приготовила мне завтрак, которого хватит на шестерых.

— Ты и так ешь за шестерых. Я бы охотно посидел с тобой, но мне надо навестить в больнице друга.

Вчера Долана положили в медицинский центр, лечиться от очередной легочной инфекции. Сам Долан шутливо повторял: теперь, когда он проводит столько времени в больницах, ему давным-давно пора заказать конверты и бланки со своим новым адресом. Но Тони знал: его другу не до шуток.

Через десять минут, приняв душ, переодевшись и направившись к воротам, Тони столкнулся с Джойс Хаббард. Он отметил, что в бриджах, с распущенными по плечам каштановыми волосами Джойс выглядит на редкость соблазнительно. Краешком глаза Тони видел, как она приостановилась, будто надеясь поболтать, но он только улыбнулся и на ходу помахал ей рукой.

«Да, Джойс красива», — думал Тони, переходя через улицу к припаркованному автомобилю. Беда в том, что в последнее время его тянуло только к Скайлер. Каждое утро он просыпался в сильнейшем возбуждении, словно подросток, желая одну Скайлер. Она снилась ему по ночам. Все это напоминало странную, редкую болезнь, и Тони надеялся лишь на то, что время исцелит его.

«Да, конечно, а еще кто-нибудь изобретет лекарство от СПИДа и на Рождество Долан будет танцевать в «Щелкунчике»».

Четверть часа спустя, войдя в палату Долана, Тони увидел, что его друг не один. На стуле у постели сидела его психолог, доктор Найтингейл. Увидев Тони, она встала.

— Джимми сказал, что ждет вас. — Она дружески улыбнулась и протянула Тони руку.

Доктор Найтингейл, привлекательная сорокалетняя женщина с выразительным лицом и теплым взглядом, сегодня, в джинсах и спортивной блузке, со светлыми волосами, подхваченными заколками, выглядела гораздо моложе. Она напоминала Тони кого-то, но кого именно — он никак не мог понять.

Тони бросил взгляд на стул, где она только что сидела. На постели лежала раскрытая книга. Наверное, доктор читала ее Долану, у которого в последнее время сильно ухудшилось зрение, хотя он в этом не признавался.

Преисполнившись благодарности за предусмотрительность к доктору Найтингейл, Тони вдруг вспомнил, что она сказала ему во время предыдущей встречи, два месяца назад, когда Долан лежал в больнице с пневмонией. Ожидая у дверей палаты, когда врач Долана закончит осмотр, Тони и доктор Найтингейл поделились «Сникерсом», купленным в автомате. После нескольких минут бессодержательной беседы она удивила Тони замечанием:

— Жаль, что рядом с Джимми нет его родителей.

Тони только пожал плечами, не желая высказывать мнение о родных Долана — облечь это мнение в цензурные выражения ему не удавалось.

Внезапно доктор Найтингейл задумчиво призналась:

— Мы с мужем долгие годы безуспешно пытались усыновить ребенка. Наверное, поэтому мне трудно понять мать, способную отказаться от родного сына.

Наблюдая, как доктор Найтингейл поправляет подушку под головой Долана, Тони вспомнил эти слова. Может, они до сих пор не потеряли надежду? Два месяца — небольшой срок, за это время мало что могло измениться. Но возможно, они уже нашли ребенка.

А может, и не нашли.

И тут Тони осенило.

Но согласится ли Скайлер?..

Есть только один способ выяснить это — спросить у нее. Найти какой-нибудь предлог, остаться с ней наедине и узнать ее мнение.

Да, он слишком мало знает доктора Найтингейл. Но если верить Долану, второго такого же внимательного и отзывчивого врача не найти. И даже если его предложение заинтересует доктора Найтингейл, это еще не значит, что Скайлер даст согласие. Но попытаться стоит.

За время службы в полиции Тони научился безошибочно разбираться в людях, и интуиция подсказала ему, что стоящая рядом женщина — редкостное сокровище. Из нее получится замечательная мать.

И вдруг он понял, кого напоминает ему доктор Найтингейл — Скайлер. Их глаза и волосы имели одинаковой оттенок, похожей была фигура. Наверное, именно поэтому Тони решил предложить ей усыновить ребенка Скайлер.

— Послушайте, док, здесь вам не пришлось бы скучать. Вы стали бы своего рода коммивояжером, только ходили бы не от дома к дому, а от кровати к кровати. Вы только подумайте — это же настоящая золотая жила, — шутил Джимми, опираясь на гору подушек и напоминая Элли человечка, нарисованного ребенком: его голова казалась слишком большой для истощенного тела, на лице застыла широкая улыбка. — Знаете, когда здесь нас мучают уколами и клизмами, становится даже приятно вспоминать, что мать любила Бобби больше меня, а отец однажды выпорол меня за игру в карты на деньги.

Элли закрыла томик стихов, которые читала вслух, и положила его на тумбочку у кровати.

— Пока мне хватает дел, но я обдумаю ваше предложение. — Украдкой бросив взгляд на Тони, она скосила глаза на наручные часы. — Кстати, о делах: мне пора. В половине седьмого у меня групповое занятие, и если я не успею перекусить, то умру от голода.

— И вы не вернетесь к вечернему представлению? — Голубые глаза Джимми заискрились. — Здесь любительские спектакли обычно устраивают после ужина. Доморощенных артистов освистали бы даже в Пеории, но здесь рады любой игре.

— В следующий раз забронируйте мне место в первом ряду, — улыбнулась Элли.

— Долан, когда же ты наконец уймешься? — с усмешкой вмешался Тони и, перехватив взгляд Элли, добавил: — Знаете, что он недавно сказал мне? «Ты даже не представляешь себе, что теряешь, Тони, — круглосуточный сервис, вид на реку и Боба Баркера для компании». Пожалуй, рано или поздно он все-таки соблазнит меня снять люкс в «Плазе».

Элли смотрела на двух мужчин — таких разных и вместе с тем поразительно похожих. Тони, в потертых тесных джинсах и тенниске, производил впечатление человека, пышущего здоровьем и силой. А Джимми, который исхудал так, что на лице остались лишь огромные кобальтовые глаза, с каждым днем блестевшие все ярче, стоял одной ногой в могиле. Но неравенство их не смущало. Положив руку на плечо Джимми, Тони дружески пожал его. А Джимми неосознанно клонился к нему всем торсом, как слабый росток тянется к солнцу.

С Тони Элли была едва знакома, но не сомневалась в том, что он только выглядит простаком. Тони редко рассказывал о себе. Когда им случалось поболтать, он ни разу не выразил недоверия к психотерапии. Расспрашивал Элли о ее практике, о том, каково работать с больными СПИДом, а однажды признался, что Джимми о ней весьма высокого мнения.

Сегодня общество этого честного, прямолинейного мужчины было особенно приятно Элли, потому что, несмотря на всю занятость и общение с Джорджиной и другими подругами, она постоянно страдала от одиночества.

Когда-то Элли твердо знала, что не протянет без Пола и шести дней, а они жили врозь уже шесть месяцев. «Возможно ли такое?» — каждое утро спрашивала она себя, убежденная, что не переживет следующий день. Элли казалось, что она бредет по бескрайней равнине без каких бы то ни было ориентиров, бредет бесцельно, уныло, из последних сил переставляя ноги, но каким-то чудом продолжая идти.

Она часто разговаривала с Полом по телефону, изредка они встречались. Несколько раз даже побывали у одной из коллег Элли, специализирующейся на психотерапии семейных пар. Но когда у Элли выдавался неудачный день, или когда одному из ее подопечных, больных СПИДом, становилось хуже, или когда у нее просто щемило сердце, Пола не было рядом. Некому было обнять Элли, помассировать ей плечи, принести чашку чаю.

Даже сейчас, когда ее муж находился совсем в другой части города и занимался своими пациентами, Элли не покидало желание очутиться в его объятиях. Ее сердце нестерпимо ныло, было больно даже вздыхать.

Она увидела, как Джимми взял с тумбочки томик стихов. Его Рука заметно дрожала.

— Еще один на дорожку, док?

Не доверяя собственному голосу, Элли молча кивнула, взяла у него книгу и случайно открыла ее на одном из своих любимых стихотворений. Запинаясь, она начала читать вслух.

Но, не дочитав до конца, подняла взгляд и увидела, что веки Джимми плотно сомкнуты. Закрыв книгу, Элли переглянулась с Тони, кивнула в сторону двери, взяла сумочку и вышла вслед за ним в коридор. Она уже хотела сказать, что ей пора, и попрощаться, но Тони остановил ее, взяв за руки.

— Можно угостить вас ужином? — спросил он. — Я буду здесь, пока Джимми не проснется, поэтому могу предложить только ближайший кафетерий. Вы окажете мне огромное удовольствие, избавив меня от необходимости ужинать в одиночку. Но если вам пора домой…

— Групповое занятие начнется только через час, — оживленно перебила его Элли. — Я буду рада поужинать с вами, и кафетерий мне вполне подойдет. Во время стажировки я четыре года питалась в кафетериях.

— Вот как? Ваше счастье, что вы выжили.

— Я — крепкий орешек.

Элли поняла, как проголодалась, только усевшись за столик в кафетерии и увидев перед собой тарелку с каким-то мясом под острым соусом. Расставшись с Полом, она питалась наспех, всухомятку, когда урчание в животе становилось слишком громким или когда ее силы иссякали. «Как приятно сидеть за одним столом с мужчиной, — думала Элли, — даже если это стол из дешевой пластмассы, а мужчина — случайный знакомый».

Вероятно, к Тони ее привлекала его стойкость. Он производил впечатление человека, на которого можно положиться в любых обстоятельствах, такого, кто не сбежит от трудностей. Такие качества не помешали бы сейчас самой Элли.

— Вы очень добры к Джимми, — заметила она. — Вот если бы у всех моих пациентов были такие же друзья!

Тони грустно улыбнулся.

— Несмотря на мою склонность отрицать самое худшее? — Он подцепил вилкой кусочек неведомого блюда, и только тут Элли поняла, что это мясной рулет. — Поскольку мы избегаем подобных разговоров, наверное, Джимми уже обо всем рассказал вам.

— Мы говорили о многом, — уклончиво отозвалась Элли.

— Хотите знать, как я к этому отношусь, доктор Найтингейл?

— Прошу вас, зовите меня Элли.

— Хорошо, Элли. В таком случае послушайте. — Тони подался вперед. — Вероятно, я единственный из знакомых Долана, кто знает всю его подноготную. Мне известно все, через что он прошел. И Долану не позавидуешь, поверьте. Если мы умалчиваем об этом — тем лучше. Джимми сознает, что умирает. Так зачем терять попусту ценное время, если можно потратить его на дела, которые придадут смысл жизни Долана?

Элли улыбнулась:

— Ваша мать вырастила настоящего мудреца.

— Мама? — Тони рассмеялся. — Ей самой было не занимать мудрости, она могла бы написать книгу. Школу мама так и не окончила, но за целый квартал могла отличить лгуна и мошенника от честного человека. Всякий, кто пытался обмануть Лоретту Салваторе, мог считать себя счастливчиком, если его барабанные перепонки и волосы оставались целы.

— Она живет неподалеку? — спросила Элли.

— В Рего-Парке. Два года назад мама переселилась к моей сестре и ее мужу, чтобы помогать им воспитывать детей. Но вряд ли она счастлива. Мама нахлебалась горя, когда был жив отец.

— Похоже, у вас было нелегкое детство.

Тони пожал плечами и огляделся. Как обычно по вечерам, кафетерий был переполнен, но Элли ничего не замечала. Она всецело сосредоточилась на разговоре с Тони, на его чувствах, и ей казалось, будто он что-то скрывает, и не только тягостные воспоминания детства. И вдруг Элли поняла: Тони пригласил ее поужинать не просто так. По какой-то причине он хотел остаться с ней наедине. О чем же Тони хочет поговорить?

Элли сообразила, что не знает даже, женат Тони или нет. Обручального кольца он не носил, но едва заметная полоска незагоревшей кожи на пальце еще осталась.

Внезапно Элли представился Пол, сидящий напротив нее, на месте Тони. Первые годы супружества, пока она стажировалась в Лэнгдоне, они часто ходили вместе в кафетерии, чтобы встретиться в середине дня, подержать друг друга за руки, шепотом обсудить, чем займутся вечером, вернувшись домой.

Элли почти физически ощущала тепло ладони Пола, прикосновение его пальцев, мозоли и шероховатую от частого и тщательного мытья кожу. Мысленно она видела, как он здоровается с какой-нибудь медсестрой, миловидной девушкой в желтом жакете, настолько хорошенькой, что почти каждый мужчина оборачивается ей вслед. Но Пол никогда не смотрел ни на кого, кроме Элли.

Боль потери пронзила Элли, а вслед за болью ее охватил гнев — безудержный и мучительный.

«Почему, почему все так вышло? Да, я вполне понимаю Пола. Но если бы он по-настоящему любил меня, то вернулся бы».

Перестать мечтать о ребенке означало для Элли то же, что и перестать дышать.

Наверное, уловив перемену в ней, Тони озабоченно придвинулся ближе и спросил:

— Элли, что с вами?

— Ничего. Кажется, я не голодна. — И она отодвинула поднос с нетронутой едой. — Простите, Тони, но я, пожалуй, пойду — конечно, — добавила она с притворной беспечностью, — если вы не хотите поговорить о чем-нибудь важном.

Тони отложил вилку.

— Да, нам надо поговорить. Я хотел бы узнать… — Он кашлянул. — Месяца два назад вы упоминали о том, что хотите усыновить ребенка. Вы еще не передумали?

Что-то острое вонзилось глубоко в грудь Элли, и сердце ее затрепетало. Она с трудом сохраняла спокойствие, предчувствуя угрозу. Но ей незачем бояться этого темноглазого мужчину. Элли испугала надежда, зародившаяся в душе, а она знала, как легко уничтожить эту надежду, помнила о том, сколько раз испытывала разочарование.

— А почему вы спрашиваете? — осторожно осведомилась Элли.

Тони отвел взгляд, его привлекательное лицо помрачнело.

— Видите ли, у меня есть одна знакомая. Она беременна, на четвертом месяце.

Элли ощутила знакомые симптомы — одышка, похолодевшие руки и ноги, мурашки, пробегающие по спине.

— Это ваша подруга? — спросила она.

— Можно сказать и так.

— Понимаю.

— Нет, ничего вы не понимаете. — Тони запустил пальцы в густые кудри. — Простите, дело в том, что я слишком волнуюсь и потому сам не свой. Хотите знать правду? Она больше чем подруга… и меньше, как ни странно это звучит. Мы были вместе всего один раз.

Элли молчала. У нее шумело в ушах, она не знала, куда девать руки. «Не обольщайся, — предостерегала себя Элли. — Радоваться слишком рано. Ты еще ничего не знаешь про эту девушку».

— А этой подруге известно, что вы решили поговорить о ней со мной?

— Она понятия об этом не имеет. А если бы узнала, убила бы меня на месте. Она… она предпочитает жить своим умом.

Его потемневшие глаза убедили Элли в том, что Тони всеми силами старается скрыть свои чувства.

Но по крайней мере с ней он повел себя честно, выложил все карты на стол. Элли серьезно задумалась. Стоит ли ввязываться в это дело, знакомиться с девушкой, которая, возможно, и не захочет встречаться с ней? Можно ли рисковать, вновь начинать лелеять смутные, призрачные надежды?

Ответы на эти вопросы были настолько очевидными, что Элли быстро сказала:

— Я хотела бы встретиться с ней.

Тони кивнул, не сводя глаз с ее лица. У Элли возникло ощущение, что ее арестовали, а рядом с ней сидит не будущий отец, а полицейский, скрупулезно оценивающий людей и ситуации.

— Буду откровенна с вами, — продолжала она. — Мы с мужем расстались. — Пусть уж Тони сразу узнает обо всем. Если он сейчас же отвергнет ее, она избавится от долгих дней или даже недель напрасного и мучительного беспокойства.

Упомянув о Поле, Элли задумалась: как воспринял бы он случившееся? Скорее всего отнесся бы скептически. А если свершится чудо и мечта сбудется? Вернется ли к ней Пол?

Тони нахмурился. Это означало, что он представлял положение совсем иначе.

— И вы по-прежнему хотите усыновить ребенка? — спросил он. — Даже если вам придется растить его одной?

— Ни о чем другом я не мечтаю.

Должно быть, Тони догадался о ее неукротимом желании: его глаза выражали понимание. Элли видела: напротив нее сидит мужчина, знающий, что такое несбывшиеся мечты.

Дрожа, Элли схватила сумочку и начала рыться в ней. Наконец она нашла то, что искала — плоский кожаный футляр с ее визитными карточками; вытащила одну, нацарапала на обороте номер домашнего телефона и протянула карточку Тони.

— В любое время, — задыхаясь, проговорила Элли. — Пусть звонит в любое время дня или ночи. Если меня не окажется дома, пусть оставит сообщение на автоответчике. Передайте своей подруге, что я буду ждать.

На следующее утро без пятнадцати семь сержант Тони Салваторе уже сидел за письменным столом в казарме отряда Б, листая блокнот и готовясь к собранию. Но его мысли витали очень далеко. Он не видел ряды школьных столов перед собой, не видел сидящих за ними заспанных полицейских: те, кому предстояло дежурство с семи до четырех, вяло переговаривались и ждали дневных назначений. Тони же думал о том, что сегодня вечером увидится со Скайлер, и не знал, как рассказать ей о разговоре с Элли Найтингейл.

Скайлер вряд ли понравится, что он побеседовал с Элли, не посоветовавшись сначала с ней. И недовольство Скайлер усилится, когда она узнает, что у Элли нет мужа. Но черт побери, она обязана хотя бы встретиться с Элли и дать ей шанс. Ведь это и его ребенок!

— Сержант, что там с нападением на Сорок второй улице? Преступник уже за решеткой?

Тони поднял голову и увидел, что на край его стола присел Гэри Марони. Марони поступил в отряд почти одновременно с Тони, но никогда не сетовал на то, что его коллега получил повышение по службе раньше, чем он. Рассеянно смахивая сахарную пудру с форменной рубашки, Марони ел пончик. «Ну и доходяга», — подумал Тони, оглядывая тощего товарища со впалыми щеками, прозванного в отряде Костлявым Марони. Он ел больше своего коня и при этом имел вид истощенного проповедника, мечтающего о воскресном ужине.

Вчера Тони и Марони первыми прибыли на место преступления. Зрелище было омерзительным: жертве перерезали горло разбитой бутылкой. Вероятно, убитый был связан с какой-то бандой. Точно Тони ничего не знал, поскольку не он арестовал преступника. Впрочем, он и без того намаялся, сдерживая толпу зевак, рвущихся подойти поближе.

— Кровищи было — ужас, — продолжал Марони.

— Ему рассекли шею до яремной вены, — объяснил Тони.

— Я не прикоснулся бы к нему, даже будь у нас шанс спасти его. Он наверняка был болен СПИДом, как любой опустившийся тип.

Хотя в те времена полицейские были обязаны надевать перчатки, приближаясь к пострадавшим с открытыми ранениями, Тони вдруг разозлился, услышав, как Марони утверждает, будто СПИД — болезнь, распространенная только в среде наркоманов и тех, кого называют отбросами общества. К последним Марони, разумеется, относил и голубых. Однако Тони придержал язык. Марони был слишком глуп для тонких намеков.

— Ты слышал про Джойс Хаббард? — поспешил сменить тему Марони — вероятно, почувствовав раздражение товарища.

— Нет. А что с ней?

— Она объявила о помолвке с одним парнем из отряда А, Кирком Руни. Говорят, они затевают шикарную свадьбу. Странно, что она ничего не сказала тебе.

Тони не удивился этому, но не сразу отделался от чувства вины. Познакомившись в начале лета со Скайлер, он редко удостаивал Джойс вниманием, почти не замечал ее. И вот наступил сентябрь, Джойс объявила о своей помолвке, и эта новость стала для Тони полной неожиданностью.

Когда за несколько минут до начала собрания Джойс вошла в комнату, Тони счел своим долгом поздравить ее. Она покраснела до корней каштановых волос, собранных в пучок, и потупилась.

— Спасибо, — пробормотала Джойс. — Понимаю, все это слишком неожиданно, но мы с Кирком знакомы давно…

«А у нее и вправду чудесные глаза, — подумал Тони, когда она наконец отважилась посмотреть ему в лицо, — зеленые, с золотистыми искорками. И красивые ноги. На них любой обратит внимание, даже когда Джойс не сидит в седле». В синих бриджах, черных сапогах для верховой езды и форменной, тщательно отутюженной рубашке, Джойс могла бы сниматься для рекламного плаката.

— Вы уже назначили дату? — спросил Тони.

— Еще нет. Мать Кирка хочет, чтобы свадьба состоялась следующей весной, — она намерена пригласить пол-Бруклина. — Джойс страдальчески закатила глаза. — А мы с Кирком считаем, что до весны слишком далеко. Нам обоим давно пора иметь семью.

Из личного дела Джойс Тони знал, что ей уже тридцать один год. Ее желание создать семью вполне понятно, тем более что она выходит замуж за товарища по службе, с которым имеет много общего. Это разумное решение, гораздо более разумное, чем его абсурдные отношения со Скайлер Саттон.

— Передай Кирку, что ему крупно повезло, — улыбнулся Тони, вдруг переполнившись печальной нежностью к Джойс.

Румянец на щеках Джойс стал гуще. С трудом сдерживая слезы, она заглянула в глаза Тони так, что он сразу пожалел о сказанном. А еще пожалел о том, что не смог полюбить Джойс — свою ровесницу, женщину равного с ним положения, с которой дежурил бы с четырех до полуночи.

Под пристальным, почти требовательным взглядом Джойс ему стало неловко. Ее глаза умоляли: «Ты только намекни…»

Тони отвел взгляд и углубился в список отряда, лежащий перед ним. Джойс все поняла и с затаенной ненавистью, замаскированной легкомысленным тоном, предложила:

— Лучше скажи ему сам. Ты ведь придешь на свадьбу?

— Само собой. — Тони бросил взгляд на настенные часы и пересчитал по головам собравшихся офицеров. Их было двенадцать; некоторые еще заправляли рубашки в бриджи и пристегивали кобуры. Тони заметил в глубине комнаты Кроули, сложением напоминающего пожарный гидрант. Его седой ежик влажно поблескивал — Кроули принимал душ перед дежурством. Для человека, вчера провалявшегося в постели, Кроули выглядел поразительно бодро. Тони испытал разочарование. «Жаль, он не отпросился и сегодня: тогда у меня появился бы лишний козырь».

Тони рявкнул:

— Дуглас! Пост двадцать один, обеденный перерыв в одиннадцать… Тамборелли — двадцать второй пост, перерыв в половине двенадцатого… Смит — вместе с Доэрти привезите сено из конюшни отряда Д… — Он продолжал зачитывать назначения по списку и закончил как обычно: — Свое дело вы знаете. Никаких обедов в неурочноевремя. Никаких противозаконных развлечений — без моего ведома. — И Тони усмехнулся.

В ответ все рассмеялись. Еще один день, очередное патрулирование, еще один наряд по чистке авгиевых конюшен. «И в награду за все это, — думал Тони, — меня угораздило влюбиться в женщину, которая мне не пара».

Вместе с Марони он взял на себя шестнадцатый и семнадцатый посты — патрулирование Таймс-сквер. Марони ехал верхом на Принце — норовистом гнедом с темным пятном вокруг одного глаза, придававшим ему сходство с пиратом. Но Принц казался шелковым по сравнению с конем Тони. Шагом направляясь на восток по Сорок второй улице, Тони чувствовал, что вороной Рокки упрямится, шарахается от автомобилей, злобно косится, стоит всаднику слегка сжать ногами его бока.

Но Тони не собирался сдаваться. Укоротив поводья, он прочно сидел в седле и движениями ног заставлял Рокки подчиняться. У перекрестка вороной попытался попятиться, но Тони уколол его шпорами и послал вперед.

«Справиться с лошадью довольно просто, — размышлял Тони. — Даже с такой злобной, как Рокки». А вот как вести себя с женщинами, он не знал. Ему вспомнился скандальный развод с Полой, на которой женился, зная, что у них нет почти ничего общего. А теперь Тони собирался повторить ту же ошибку и влюбился в женщину, сразу забеременевшую от него — мгновенно, пока еще не успел выветриться запах пива, выпитого ими на первом же свидании. Разница лишь в том, что они со Скайлер не поженятся. Значит, Тони остается лишь одно: позаботиться о будущем их ребенка, сделать так, чтобы ему хватало любви, которой заслуживает каждый малыш.

«Признайся, Салваторе: ты просто пытаешься дать ребенку то, чего сам никогда не получал от отца».

Но все обстояло иначе. Возможно, сын или дочь никогда не увидит Тони. Ребенок вырастет в уверенности, что отцу нет дела до него, лень даже позвонить или навестить его.

У Тони защемило сердце.

Патрулируя Таймс-сквер с бесконечными рядами киосков и кафе, Тони старался не думать о том, сколько испытаний выпадет на долю его малыша, и обо всем том, что ему хотелось сказать Скайлер. Она должна знать, что значит расти, ненавидя родного отца. На углу Бродвея и Сорок пятой улицы Тони взмахом дубинки поприветствовал еще одного завсегдатая площади. Макси, в кричаще-розовых брюках из спандекса и тесном топе, помахала ему в ответ. При виде этого тощего вертлявого существа с гнилыми зубами, обожающего лошадей, Тони вдруг обрадовался тому, что не служит в отряде по борьбе с проституцией. Осложнять жизнь тех, кто и без того постоянно становится жертвой, было не в его правилах.

В двенадцать Тони и Марони встретились за обедом. Сэмми, управляющий подземной парковкой, где они обычно привязывали лошадей, припас по морковке для Рокки и Принца. Хитрый парень знал, кого полезно умасливать, — в конной полиции было принято заботиться прежде о лошадях, а уж потом о всадниках. Тони поблагодарил Сэмми и решил прислать ему на Рождество достойный подарок.

— Как живется твоей бывшей жене? — спросил Марони, пока они ждали заказанных сандвичей. — Ты платишь ей алименты?

Несколько недель Тони почти не вспоминал про Полу, ее лицо уже начало стираться из его памяти.

— Это вполне устроило бы ее, — объяснил Тони, с удивлением слыша, что из голоса исчезла горечь, так долго терзавшая его. — Но адвокат убедил Полу претендовать на единовременную выплату крупной суммы.

— Вот как? Не повезло тебе.

Тони пожал плечами:

— Да, мне хватает забот.

— Я заметил. — Марони метнул в товарища понимающий взгляд. — Я знаю ее?

— Сомневаюсь, — покачал головой Тони и со смехом добавил: — И у тебя столько же шансов на знакомство, сколько и на успешное задержание каждый день в течение следующих десяти лет.

— Ни с кем не хочешь делиться, да? — Марони откусил громадный кусок сандвича; его глаза весело поблескивали.

— Мне нечем делиться, — ответил Тони.

— Само собой. — Марони многозначительно кивнул. — Ты ничуть не изменился, Салваторе, — вечно прячешь свои карты. Только ты в отряде не знаешь, о чем принято говорить в раздевалке — о сиськах и попках, вот о чем. Это еще забавнее, чем тискать их.

Тони пропустил слова Марони мимо ушей.

Дежурство прошло спокойно, без происшествий и арестов, а когда они уже возвращались в конюшню, Тони заметил, что даже душное облако смога, провисевшее над городом всю неделю, постепенно рассеивается.

Спустя сорок пять минут, когда Тони уже ехал на север, отмечая первые признаки приближающейся осени — красные и золотистые пятна в густой зеленой листве, — ему вдруг подумалось, что минувший день был не так уж плох. Конечно, он нервничал в преддверии разговора со Скайлер, но эти ощущения уже стали для него привычными. И если им надо серьезно поговорить, это еще не значит, что они не в состоянии порадоваться обществу друг друга.

Тони вдруг вспомнилось, что его брат Доминик затеял шумное семейное сборище и теперь уговаривал его привести с собой женщину. Тони не сказал Дому и Карле, что Скайлер ждет от него ребенка. Брат и невестка хотели лишь убедиться, что Скайлер не похожа на Полу, которую они презирали.

Нет, Скайлер не такая, как Пола. Но сумеет ли она поладить с его родными — братьями, сестрами, их женами и мужьями, племянниками и племянницами, многочисленной и шумной оравой? Все они часто бранились: Доминик слишком много пил; Карла постоянно распекала детишек, — но любой из них отдал бы члену семейного клана последнюю рубашку. Тони и в голову не пришло бы извиняться за своих родных — ни перед Скайлер, ни перед самой королевой Англии.

Но даже если его родные окажут Скайлер радушный прием, сумеет ли он так же отнестись к ее близким? Людей такого круга Тони узнавал с первого взгляда: даже когда они шли по тротуару, а он ехал верхом, они ухитрялись смотреть на него сверху вниз. Как та женщина возле «Бергдорфа»^[24], которая властно попросила Тони найти для нее такси. Или публика на вечере, устроенном с целью сбора пожертвований для конной полиции в «Зеленой таверне». Все эти дамы в роскошных платьях и мужчины в смокингах, которые обступили Тони, удовлетворили любопытство и бесцеремонно оставили его в одиночестве. Познакомиться с ним поближе они не пожелали.

Нет, ему никак не удавалось представить себя рядом со Скайлер. С таким же успехом он мог бы поселиться в горах Тибета или совершить полет на Луну. Оставалось лишь убедить в этом сердце, поскольку оно наотрез отказывалось принимать доводы разума.

Тони свернул на шоссе 312. Ряды домов по обеим его сторонам сменились рощами, пастбищами и коттеджами, напоминающими сказочные домики. Здесь, к северу от водохранилища, дорога шла в гору, огибая государственный парк Фэнсток. Тони ехал медленно, высматривая оленей в зарослях, начинающихся сразу за поросшей травой обочиной.

На вершине холма он свернул на узкую боковую дорогу и остановился перед двухэтажным бревенчатым зданием клуба, за которым расстилался луг. Никакой вывески на здании Тони не заметил и счел это разумным: тем, кто понятия не имел, что это за клуб, нечего здесь делать.

Он сразу почувствовал себя здесь не в своей тарелке, но при этом был заворожен пейзажем. В пруду плавали лебеди, отражаясь в воде, тропа для верховой езды вилась по участку площадью в семнадцать сотен акров, среди деревьев мелькали домики, иногда весьма причудливого вида.

Тони нашел Скайлер у конюшни на другом берегу пруда. Она рысью гоняла по манежу гнедого жеребца ростом около шестнадцати ладоней. Скайлер, в мешковатой футболке поверх джинсов, раскраснелась и выглядела особенно хорошенькой. У Тони перехватило дыхание.

Стоя у ограды, он наблюдал за Скайлер, пока она не заметила его и не подъехала поближе.

— Почему ты сразу не окликнул меня?

— Я засмотрелся, — ответил Тони и смущенно добавил: — А ты уверена, что ребенку это не повредит?

С раздраженным возгласом Скайлер спрыгнула на землю.

— Мы живем не в девятнадцатом веке, Тони. Сейчас беременных женщин укладывают в постель, только если на то есть медицинские показания. И потом, я стараюсь не переутомляться.

— Ты не берешь барьеры?

— На последних состязаниях я чуть не вылетела из седла, — призналась она. — После этого решила временно завязать с прыжками. — Скайлер усмехнулась, но ее глаза раздраженно блеснули. — Мой тренер был ошарашен, узнав, по какой причине я перестала участвовать в соревнованиях. Может, Дункан просто старый ханжа, а может, злится, что я отказалась от карьеры профессиональной спортсменки. Так или иначе зимой Ченслор будет жить здесь. — И она потрепала коня по шее. — По крайней мере он ни на что не жалуется.

— Очутившись здесь, Скотти решил бы, что он умер и вознесся на небеса, — пошутил Тони.

— Слушай, почему бы нам не прокатиться верхом по тропе, пока не стемнело? Джон оседлает тебе какую-нибудь из здешних лошадей. — И Скайлер указала на конюшню, с виду напоминающую здание клуба, с поросшей мхом крышей. Два кота, живущих при конюшне, грелись на солнце у открытой двери, обращенной к манежу.

Тони хотелось сказать Скайлер, что он провел в седле почти весь день, поскольку так зарабатывает на жизнь, а в свободное время вовсе не расположен разыгрывать деревенского сквайра. Но, удержавшись, кивнул и пошел к конюшне.

Джон, похожий на седовласого киноактера, а не на конюха, оседлал ему аппалузу — грациозную, мускулистую кобылу. Садясь в седло, Тони невольно улыбнулся, поражаясь контрасту Пенни и коня, на спине которого он сидел утром. Этим ему и нравилась его работа: лошади в конной полиции не отличались красотой, но на них ездили профессиональные наездники, и это было видно с первого взгляда.

— За моим домом начинается отличная тропа. Она особенно хороша в такое время года, — объяснила Скайлер, когда Тони подъехал к ней. Сверкнув ослепительной улыбкой, она свернула на дорогу, огибающую пруд, затененный ветвями кленов и вязов.

«В этой картине что-то не так», — думал Тони. Чудесный день, живописная тропа — как на развороте глянцевого журнала, слишком красивый, а потому неправдоподобный пейзаж. По мнению Тони, несчастная беременная девушка не вписывалась в него. Ей полагалось быть убитой горем и страдать в одиночестве.

Не уверенный в том, что верховая езда не повредит Скайлер, Тони зорко высматривал кротовины и низко нависающие ветки. В молчании они ехали шагом по лесу и наконец выбрались на открытую низину, где слышалось только чавканье копыт в вязкой грязи. Из зарослей высоких камышей с пронзительными криками взлетела стайка фазанов, напугав лошадей. Тони развернул кобылу, преграждая путь коню Скайлер, который приплясывал и явно был готов сорваться с места.

— Отлично сработано, — иронически заметила Скайлер, но Тони не отреагировал на ее язвительность.

Он размышлял, как можно так досадовать на женщину и в то же время страстно желать стащить ее с седла и овладеть ею немедленно, прямо на земле, среди листьев, травы и примятых полевых цветов.

На вершине холма Скайлер выбрала из двух троп ту, что делала круг, возвращаясь к большаку. Когда они вернулись к конюшне, уже почти стемнело и заметно похолодало.

Пока они расседлывали лошадей и уводили их в денники, Тони молчал. В конюшне было безлюдно; Джон, должно быть, уже ушел домой. Слышалось только довольное фырканье лошадей, похрустывающих сеном, и шорох хвостов по обшивке денников.

Тони намыливал руки над глубокой проржавевшей раковиной в комнате для упряжи, когда заметил, что Скайлер пристально смотрит на него. Он улыбнулся:

— Ты смотришь на меня как на незнакомца.

— А я не знаю, знакомы ли мы. — Она указала на его талию. — Может, меня подводит зрение?

Взглянув вниз, Тони увидел, что подол его тенниски задрался и виднеется рукоятка «смит-и-вессона» тридцать восьмого калибра, заткнутого за пояс. Он пожал плечами:

— Тебе известно, что я служу в полиции.

— Оружия у тебя я еще никогда не видела.

— Просто не обращала внимания.

— Зачем оно тебе понадобилось, да еще здесь?

— Мало ли что. — Тони вытер руки грязным обрывком полотенца, висящим на ржавом гвозде над раковиной.

— Вооружен и очень опасен. Ого!

Она рассмеялась, а горечь, охватившая Тони, вдруг заставила его понять: дело вовсе не в том, что Скайлер находит его забавным. Он повернулся к ней. Под потолком светила лампочка без абажура, отбрасывая на пол пятно света. Глаза Скайлер терялись в тени. Она напоминала преступницу на допросе — надменную, дерзкую, но вместе с тем перепуганную.

Тони порывисто шагнул вперед и взял ее за руки. От неожиданности Скайлер вздрогнула. Убедившись, что всецело завладел ее вниманием, Тони заговорил:

— Полицейский обязан помнить о двух вещах. Во-первых, нас видят, а мы не всегда видим их. Во-вторых, мы всегда на посту. — Он опустил руки, оставив влажные отпечатки пальцев на футболке Скайлер. — Послушай, нам давно пора кое-что прояснить. Такие игры мне не по душе. Если тебе неприятно видеть меня, так и скажи, а не увиливай.

Скайлер смотрела на него, как на совершенно незнакомого человека, внезапно выросшего перед ней словно из-под земли.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — отозвалась она.

— Ты все понимаешь, — возразил Тони. — Для тебя я — нечто вроде похмелья после водки с тоником… я не позволяю тебе забыть, что за все надо платить. — Тони перевел взгляд на ее живот, слегка округлившийся под свободной футболкой.

Глаза Скайлер вспыхнули.

— Кто тебя просил ввязываться в это дело? Мы едва знакомы.

— Когда случается то, о чем ты не просишь, то, чего не желаешь, не всегда просто взять и уйти.

— Да что ты! — Скайлер с дерзким смехом приложила ладонь к животу.

Тони вгляделся в ее лицо, но оно было замкнутым. Лишь румянец проступил на бледных щеках.

— Я пытаюсь объяснить тебе: если ты решила оставить ребенка, можешь рассчитывать на меня. Я позабочусь о вас обоих.

— Тони…

— Нет, подожди, выслушай меня. Я не уговариваю тебя выйти за меня замуж, успокойся. Речь идет не о нас с тобой. — «Ложь, — мысленно добавил он, — но совсем пустячная».

— Что ты задумал? — насторожилась Скайлер.

— Ты смотришь на меня так, словно я что-то прячу в рукаве. — Тони усмехнулся. — Скайлер, я простой, обычный парень. Такой, каким ты меня видишь. Если я что-нибудь обещаю, то выполняю свои обещания. А я обещаю тебе, что если ты оставишь ребенка, он будет знать, кто его отец.

Тишину нарушил глухой стук копыта об пол. А потом Скайлер с вызовом бросила:

— Своего решения я не изменю.

— Иногда мы принимаем решения вопреки нашей воле, — спокойно возразил Тони, не желая заходить слишком далеко.

Скайлер промолчала. Она смотрела на него, и странная, нелепая ярость в ее глазах сменилась печалью. Наконец Скайлер устало проговорила:

— Тони, я справлюсь сама.

— Как хочешь. — Помолчав, он спросил: — Ты уже говорила с кем-нибудь об… усыновлении?

— Еще успеется.

— Я хотел бы знать, выбрала ли ты приемных родителей.

— Зачем? У тебя уже кто-то есть на примете?

— Да, одна женщина. Помнишь, я рассказывал тебе про моего друга Долана? Она его психолог. Уже давно мечтает усыновить ребенка. Недавно я говорил с ней о нас… и о нашем малыше. И она заинтересовалась. Она не прочь встретиться с тобой.

Глаза Скайлер холодно блеснули.

— Тебе известно о ней только то, что она психолог твоего друга?

— Я знаю, что она хороший человек.

— Это мне ни о чем не говорит.

— Я прошу тебя только встретиться с ней. Это никого и ни к чему не обязывает — разве что выпьешь чашку кофе. Но есть одно обстоятельство… — Рано или поздно Скайлер сама обо всем узнает, пусть уж лучше это случится сейчас.

— Какое? — Она насторожилась.

— Эта женщина и ее муж… сейчас не живут вместе.

— Тогда об усыновлении не может быть и речи.

— И ты не хочешь хотя бы поговорить с ней?

— О чем?

Тони растерялся. Некоторое время они молчали.

— Я прошу тебя об этом, — наконец сказал он. — Скайлер, это и мой ребенок — нравится тебе это или нет.

— Думаю, такая встреча никому не повредит, — неохотно кивнула она.

Итак, первый раунд принес победу Тони. Но что это доказывает? Ровным счетом ничего. Тони понял, что судьба ребенка небезразлична Скайлер, поэтому она не отдаст его случайным людям. Но ее чувства к Тони — если она питала к нему какие-нибудь чувства — надежно спрятаны, как револьвер, заткнутый за пояс его джинсов.

Опустив голову, Скайлер расхаживала по комнате, опасаясь, что если Тони увидит ее лицо, то поймет, о чем она задумалась.

Чем плохо быть влюбленной?

«Всем, абсолютно всем», — с горечью ответила она себе.

В кругу друзей они будут ощущать неловкость. Его родные наверняка сочтут ее высокомерной стервой — только потому, что она богата. А ее родные окружат Тони такой заботой и вниманием, что добьются не благодарности, а прямо противоположного результата. Предстоит череда свадеб, крестин и вечеров по случаю окончания колледжей, на которых или он, или она будут чувствовать себя не в своей тарелке. Любой вечер в ресторане неизбежно закончится неловким моментом, когда Тони полезет за чековой книжкой, а она заявит, что расплатится сама — просто потому, что у нее больше денег. Даже музыку они любят разную: он слушает рок и кантри-вестерн, а об операх знает только одно — это шоу, в которых поют толстые дамы.

Нет, этот брак не может быть удачным. И потом, она не любит Тони. Ей только кажется, что она влюблена.

Гормоны. Скайлер могла бы приписать свое безумие гормонам. После рождения ребенка ее жизнь войдет в привычное русло. Она уже написала в ветеринарную школу при университете Нью-Хэмпшира, и там согласились принять ее через год. Даже родители, встревоженные и потрясенные сейчас, постепенно успокоятся. А Тони? Он перестанет изображать телохранителя и снова станет обычным полицейским. И забудет ее.

«Держись покрепче за эту мысль. Может, когда-нибудь ты убедишь себя».

Скайлер в отчаянии задумалась о том, что роль гормонов сложнее и неприятнее, чем можно было предположить. Ее не только тянуло к Тони, она стала сентиментальной и часто думала о ребенке. Любая мелочь выбивала Скайлер из колеи — девчушка, звонящая бабушке, чтобы поздравить ее с днем рождения, витрина магазина детской одежды с комбинезончиками и крохотными джинсовыми ботинками, похожие на херувимов малыши в журналах, которые она листала в приемной гинеколога.

Скайлер постоянно напоминала себе, что поступает правильно. Она не собирается спасаться бегством и не намерена бросать своего ребенка. Малыш должен получить все, чего заслуживает, а самое главное — любящих родителей, способных воспитать его.

Почему же тогда она согласилась встретиться со знакомой Тони? Этого Скайлер не понимала. Чем она сама хуже женщины, которая готова растить ребенка одна, после разрыва с мужем?

«Ты согласилась не для того, чтобы поближе познакомиться с ней, и знаешь это. Ты просто выполнила просьбу Тони».

Ей на плечо легла чья-то рука. Скайлер обернулась. Тони стоял рядом, вглядываясь в ее лицо с таким мрачным видом, что Скайлер вдруг вспомнились фильмы, где полицейский появляется на пороге, принося весть о трагической случайности.

— Если хочешь, я пойду с тобой, — предложил он.

— Куда? — спросила Скайлер, загипнотизированная его черными глазами, напоминающими бездонные озера.

— Ее зовут Элли, — объяснил Тони. — Элли Найтингейл.

Скайлер покачала головой:

— Спасибо, но лучше я встречусь с ней одна. — В присутствии Тони ей всегда было трудно рассуждать здраво.

Он стоял так близко, что она ощущала тепло его дыхания. Скайлер заметила поблескивающую на его шее цепочку и, прежде чем успела опомниться, подцепила ее указательным пальцем и вытащила из-под рубашки. На одной стороне образка архангел Михаил широко простирал крылья, на обратной было выгравировано: «Спаси и сохрани моего мужа».

— Его подарила мне бывшая жена сразу после того, как мы поженились, — пояснил Тони.

— Наверное, он приносит тебе удачу. — Скайлер не осмеливалась поднять голову, боясь, что Тони догадается о ее влечении к нему, непреодолимом, как тяжелый недуг.

Рассмеявшись, Тони сказал:

— От меня не так-то легко отделаться. Наверное, ты это уже заметила.

— Тони… — Скайлер подняла голову и вздохнула. — Знаю, тобой руководит чувство долга, ты пытаешься загладить вину. И я ценю это, честное слово. Но поверь, я не буду относиться к тебе хуже, если мы перестанем встречаться.

— Так вот о чем ты думала все это время? — Его голос стал низким, почти угрожающим, и по спине Скайлер пробежали мурашки.

— Бесполезно отрицать то, что между нами происходит какая-то химическая реакция, — призналась она. Химическая реакция, — типичный эвфемизм нынешнего века. Он придавал происходящему сходство с неудачным экспериментом.

— Да, бесполезно. — Тони криво улыбнулся.

— Но это не значит, будто мы должны что-то предпринять, — поспешила уточнить Скайлер.

— Конечно, если мы этого не захотим. Но разве плохо остаться друзьями?

Эта перспектива ужаснула Скайлер.

— Друзей связывают общие интересы, они ходят вместе… ну хотя бы на концерты. И в оперу. Ты любишь оперу? Я — да. Мне нравится вся оперная музыка, особенно «Травиата». Я еще не говорила об этом?

«Тони в опере… ты спятила? Да он сразу возненавидит ее, а ты поймешь это, и он будет вызывать у тебя тайное раздражение». А может, именно этого ей и не хватает — чтобы доказать себе, что они друг другу не пара.

— Я никогда не бывал в опере. Но не прочь послушать, — откликнулся Тони с серьезностью, почему-то умилившей Скайлер.

— Отлично. — Неужели она заблуждалась насчет этого человека?

— Кстати, мой брат Доминик через несколько недель устраивает семейный праздник, — вспомнил Тони. — Я хотел бы пригласить тебя, — сверкнул он усмешкой. — Как друга.

— Договорились. — Скайлер вдруг смутилась — сильнее, чем в тот памятный день, на диване в квартире ее отца, когда они впервые были близки.

Ей вспомнился обнаженный Тони, вспомнились его густые волосы, шероховатая кожа, излучающая жар, и губы — дерзкие и настойчивые.

Легкая дрожь пронизала Скайлер, и она прислонилась к стене справа от открытой двери. Подумав о револьвере, заткнутом за пояс Тони, Скайлер ощутила ликование. «Наверное, я схожу с ума».

Не выпуская образка из рук, она притянула Тони за цепочку к себе. Он подался к ней, его веки отяжелели, руки обхватили Скайлер, его твердое мускулистое тело, которое снилось ей бесчисленное множество раз, пригвоздило ее к стене. Дыхание Тони обожгло ей губы. Револьвер вдавился в живот.

— Скайлер…

Ей вдруг представилось, что револьвер сейчас выстрелит. Яркая вспышка, режущая боль. Ребенок! Скайлер выронила образок и отпрянула от Тони.

Юркнув в соседнюю комнату, она сняла с ног кожаные чехлы и сложила их в сундук. Из другой комнаты доносились шаги Тони — он убирал упряжь, постукивая каблуками по бетонному полу. У Скайлер разрывалось сердце; боль в груди казалась нестерпимой, будто револьвер и вправду выстрелил. Ей хотелось сказать хоть что-нибудь, лишь бы нарушить тягостное молчание.

Но она удержалась.

Когда они вышли из конюшни, Тони вытащил из заднего кармана джинсов кожаный бумажник, лоснящийся от старости. Из него он достал слегка помятую визитную карточку и деловито протянул Скайлер.

— Место и время выбери сама, — сказал Тони. — Она согласится.

Внезапно ощутив усталость, Скайлер кивнула. Где — не важно, главное — зачем.

Она уже твердо знала, что ни при каких обстоятельствах не доверит этой женщине своего ребенка.

Глава 9

Место встречи Элли выбрала сама. Днем в выходные, между часом ленча и часом пик, верхний бар книжного магазина «Барнс и Нобл» редко бывал переполнен; немногочисленные посетители сидели, читали книги. Никто не обратил внимания на привлекательную сорокалетнюю женщину в белой водолазке и темно-синем блейзере, сидящую за столом у чугунных литых перил. Элли тревожно посматривала в сторону лестницы, словно предчувствуя, что та, кого она ждет, подведет ее.

«Еще пять минут, — решила Элли. — Если Скайлер не появится, я позвоню ей. Возможно, она перепутала время или день. А может, просто забыла…»

С трудом сохраняя спокойствие, она оглядела посетителей, бродящих между стеллажами или сидящих с книгами на мягких кушетках и в креслах. Огромный магазин с уютными столами и креслами занимал целый акр, но имел вид библиотеки в английском особняке, сиял начищенной медью и отполированным деревом. Откуда-то доносилась музыка Эрика Сати^[25] — завораживающая, убаюкивающая. Но она не успокаивала Элли. На ее лбу выступила испарина; рядом с чашкой лежала скомканная салфетка. Элли посмотрела на часы. Встреча была назначена на три часа дня — Скайлер опаздывала уже на пятнадцать минут.

«А если Скайлер не придет? Боже, только бы она пришла! Еще одного разочарования мне не вынести».

По телефону голос Скайлер звучал так искренне, уверенно, спокойно. Она ничем не походила на взбалмошных подростков, с которыми Элли приходилось иметь дело; большинство из них совсем недавно перестали играть с куклой Барби, переход к материнству был для них незаметным. Скайлер Саттон производила приятное впечатление, однако разговор с ней озадачил Элли и пробудил в ней немало сомнений.

Саттон… Эта фамилия показалась Элли знакомой, словно она встречала ее в рубрике светских новостей в газетах… или в списке меценатов новой оперной постановки. Несомненно, к кругу знакомых Скайлер принадлежали активные члены церковных комитетов, представители общественных организаций, порядочные семьянины, физически здоровые люди, обожающие животных и детей. Захочет ли Скайлер Саттон отдать ребенка изнемогающему от усталости психологу, не сумевшему сохранить свой брак?

Элли прикинула свои преимущества. Она образованна, общительна, еще довольно молода. Выглядит подтянутой, хотя не мешало бы подкачать ноги. Но самое главное — всей душой жаждет иметь ребенка. Ни успеха, ни денег, ни признания, ни даже прочных отношений с мужем она не желает так, как материнства.

Может, ей суждено воспитывать именно этого ребенка? Рассудок давал отрицательные ответы, но чутье не соглашалось с ним.

«Не забывай: этой встречи ты не искала, все получилось само собой. Это что-нибудь да значит».

— Доктор Найтингейл?

Элли вздрогнула и подняла голову.

В первую же секунду ее поразила удивительная миловидность стоящей перед ней молодой женщины — стройной, как спортсменка, подтянутой, с голубыми, чистыми, будто горные озера, глазами, шелковистыми светлыми волосами, спадающими на плечи. Скайлер не пользовалась косметикой. На ней были джинсы, тенниска и свободный замшевый жакет; за спиной висел холщовый рюкзак. Ее сочли бы своей в любом кампусе «Лиги плюща», однако лицо Скайлер казалось не по возрасту взрослым. Судя по манере держаться и высоко поднятой голове, эта девушка привыкла жить своим умом и никому не позволяла вмешиваться в свою жизнь.

Элли охватила тревога. Поднявшись, она протянула руку.

— Вы Скайлер? Спасибо, что пришли.

— Простите за опоздание. Я попала в пробку. — Голос и манеры Скайлер отличались аристократизмом, держалась она непринужденно.

— Важно то, что теперь вы здесь. — Элли улыбнулась, не желая выказывать чрезмерную радость. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Но девушка не села. Элли вдруг поняла, что Скайлер изучает ее, притом отнюдь не враждебно.

— А вы выглядите моложе, чем я ожидала, — заметила Скайлер.

Напряжение мало-помалу покидало Элли.

— Когда вам будет сорок, вы поймете, что это еще не старость, — с улыбкой отозвалась она и тут же пожалела о своих словах. Пожалуй, они прозвучали слишком снисходительно.

Но Скайлер будто не расслышала их. Помедлив, она сказала:

— Странно… мне кажется, мы с вами уже встречались.

— Может быть. Время от времени я читаю лекции в колледжах. Где вы учились?

— В Принстоне, но мы встречались не там. — Скайлер тряхнула головой, будто проясняя мысли. — Или я вас просто с кем-то спутала. Впрочем, не важно. — Бросив рюкзак под стол, она села напротив Элли.

— Заказать вам что-нибудь? — спросила Элли. — Если вы проголодались, здесь есть суп и сандвичи.

— Нет, спасибо. В последнее время мне не всегда удается съесть даже пару печений. Не помню, когда я получала удовольствие от еды. Но от чая не откажусь.

Элли отошла к стойке и вскоре вернулась с дымящейся стеклянной чашкой. Она поставила ее перед Скайлер, испытывая непривычное стремление позаботиться об этой девушке, хотя бы подуть на чай или убедить ее что-нибудь съесть. Но это выглядело бы нелепо. Ведь они только что познакомились.

— Я хорошо помню первые три месяца своей беременности, — заговорила Элли. — Меня постоянно тошнило. Мне не удавалось удержать в желудке ни крошки. Даже лизнув почтовую марку, я мчалась в туалет. — Она усмехнулась и задумалась: считает ли Скайлер чувство юмора необходимым для приемной матери? Элли надеялась, что это так.

Но Скайлер даже не улыбнулась, и по ее взгляду Элли поняла, что сморозила глупость. Может, она слишком легкомысленно заговорила о столь важном предмете?

— Но я думала… то есть Тони не упомянул о… — Скайлер осеклась и порозовела.

Элли охватило раскаяние. Почему ей никогда не удается держать язык за зубами?

— У меня была дочь, — объяснила она, с болью осознав, что говорит о Бетани в прошедшем времени.

Откинувшись на спинку стула, Элли вздохнула. С чего начать? Что именно рассказать? Она оглянулась на бродящую между стеллажами полную пожилую женщину, продавщицу «Барнса и Нобла». На карточке, прикрепленной к ее груди, было написано имя — Би Голден. На миг Элли ощутила безудержное желание поменяться с этой женщиной местами. Би Голден с завитыми седыми волосами, имеющая доступ к множеству книг, наверняка знала ответы на все вопросы.

— Если вам тяжело вспоминать об этом, поговорим о чем-нибудь другом. — Скайлер наматывала на указательный палец прядь волос и была не менее смущена, чем Элли. Вместе с тем Элли осознала: если она не воспользуется случаем сейчас, момент будет упущен навсегда.

— Ее звали Бетани, — сказала она. — Мою дочь похитили.

Долгую, томительную минуту Скайлер молчала. Элли видела, как она побледнела.

— И она… неужели ее…

— Ее не нашли.

— О Боже! — Скайлер потупила взгляд. — Худшего невозможно представить…

— Да.

— Искренне сочувствую вам.

— Это случилось много лет назад.

— Такое не забывается. Никогда.

Скайлер вскинула голову, ее глаза вспыхнули, и Элли охватило странное чувство, что она каким-то таинственным образом связана с этой девушкой. Скайлер ощутила то же самое, ее охватил озноб.

Вдруг Элли тихо спросила:

— Скайлер, вы уверены, что хотите этого? Вы действительно готовы расстаться с ребенком?

Росток душевной близости, возникшей между ними, мгновенно увял. Лицо Скайлер ожесточилось, голос стал ледяным.

— На то у меня есть свои причины.

— Ясно, — кивнула Элли.

Но Скайлер уже раскаивалась в своей резкости.

— Тони сказал, вы очень милы, — призналась она.

— Надеюсь, он не ошибся, — через силу улыбнулась Элли.

— А что он говорил вам обо мне? Попробую догадаться сама… Что я нервная, самодовольная девчонка, с которой хлопот не оберешься, верно?

Неудобная, полудетская поза, которую приняла в эту минуту Скайлер, поставив локти на стол и подперев подбородок ладонями, совсем не вязалась с уверенностью, исходившей от нее несколько минут назад. Неожиданная перемена обезоружила Элли.

— По-моему, он хотел, чтобы я сама составила мнение о вас.

— Еще бы! — Скайлер нахмурилась.

«Пора сделать решительный шаг», — подумала Элли.

— Меня удивил ваш звонок. Наверное, Тони сообщил вам, что мы с мужем расстались.

— Да.

— И это отпугнуло вас?

— Если бы не Тони, я вообще не пришла бы сюда.

— Вот как, невозмутимо отозвалась Элли.

— Видите ли, я ничего не имею против вас. Но по-моему, у Ребенка должны быть мать и отец.

— В идеале — да. — Помедлив, Элли осторожно добавила: — Мы с Полом по-прежнему любим друг друга и, надеюсь, скоро снова будем вместе.

— Я не могу тешить себя надеждами, — возразила Скайлер. — Уверена, вы понимаете меня.

Элли стиснула пальцы и поспешно убрала руки на колени, чтобы Скайлер не заметила, как они дрожат. Какое унижение! Каждый раз ей приходилось умолять, предлагать себя. Больше она никогда не пойдет на это. И если ей придется отказаться от своих замыслов — так тому и быть.

— Не сомневаюсь, вы исходите из интересов ребенка, — проговорила Элли.

— Так поступила бы на моем месте каждая. — И вдруг, закрыв глаза ладонями, Скайлер пробормотала: — Пожалуйста, простите меня… напрасно я согласилась прийти. Это была ошибка…

Вокруг стало тихо — так тихо, что Элли слышала шорох страниц, которые листали посетители бара. Бесчисленных страниц, заполненных миллионами слов, ни одно из которых не имело для нее никакого значения.

— В таком случае продолжать разговор не имеет смысла, — заметила Элли.

Она вся кипела. Элли хотелось схватить эту девчонку за плечи, упрекнуть за то, что она вытащила ее сюда, подала надежду, а потом сочла это ошибкой. Элли лихорадило. Аромат кофе, наполнявший просторное помещение и только что казавшийся восхитительным, вызвал во рту горький привкус. Решив уйти, чтобы не наговорить лишнего, Элли поднялась.

Но Скайлер взяла ее за руку.

— Простите, — повторила она.

— Вам не за что извиняться.

— Мне и вправду очень тяжело. — Скайлер отпустила ее руку и добавила: — Сказать по правде, я и сама не знаю, чего ищу.

— Понимаю.

— Видите ли, меня тоже удочерили. Мои приемные родители — замечательные люди, но… я все время думаю о своей родной матери. О том, почему она… отказалась от меня. Почему она… — Скайлер осеклась. — Поэтому я и хочу, чтобы о моем ребенке как следует заботились и он рос в хорошей семье.

— А как относятся к этому решению ваши родители?

— Мама расстроена, но старается понять меня. А папа никак не может свыкнуться с мыслью, что его внука будут растить чужие люди. Знали бы вы, какой прекрасный человек мой отец! — Скайлер вздохнула.

— Их реакция естественна. — Элли иронически усмехнулась. — Значит, я у вас первая?

— О чем вы?

— Первая из возможных кандидаток?

— А, вот что! — Скайлер смутилась. — Я уже беседовала с одной парой, но муж мне не понравился. Он называл меня «милочкой» и обращался со мной как с ребенком.

— Я бы просто извинилась и ушла. Терпеть не могу, когда ко мне обращаются покровительственным тоном.

Скайлер сверкнула такой искренней улыбкой, что Элли невольно смягчилась.

— Я нашла другой способ отомстить ему. Когда нам принесли чек, я выхватила его из-под носа у супругов и расплатилась сама.

И вновь Элли ощутила, что ее связывают со Скайлер какие-то почти осязаемые узы. Неужели они и вправду когда-то встречались?

— Вы ничем не похожи на тех девушек, с которыми я беседовала раньше, — призналась Элли. — В сущности, мне трудно поверить, что вы не в состоянии сами вырастить ребенка, несмотря на свой возраст.

— Я знаю, что справилась бы сама, но думаю прежде всего о ребенке.

Следующие несколько минут они пили чай в молчании, которое показалось бы дружеским всякому, кто увидел бы их.

На Элли нахлынули воспоминания.

— Мне было всего семнадцать, я никак не могла поверить, что беременна. Сама мысль о ребенке… ошеломляла меня. В самом начале, узнав все, я хотела умереть. — В этом Элли ни Разу не призналась никому — ни Полу, ни даже Джорджине. Долгие годы она гнала подобные мысли прочь даже от себя.

Взглянув на Скайлер, она заметила в ее глазах слезы.

— Я знаю, что поступаю правильно… но никогда не думала, что это будет так больно, — всхлипнула девушка.

— Но вы можете оставить ребенка у себя. Изменить решение никогда не поздно.

— Все твердят об этом. Но менять решение я не собираюсь.

— В таком случае желаю вам удачи. — Элли чувствовала горькое разочарование. Поднявшись, она спросила: — Позволите дать вам один совет? Принимая решение, не прислушивайтесь к рассудку. Обратитесь к сердцу. Оно не подведет вас.

Скайлер серьезно кивнула.

— Когда я была ребенком, та, которая должна была заботиться обо мне, как никто другой, отказалась от меня. Я ни за что не поступлю так с моим малышом.

Слеза скатилась по ее щеке, и Элли испытала нелепое, но безудержное желание стереть ее. Какое ей дело до этой девушки? Почему ее так волнует, какое решение примет Скайлер?

— Не сомневаюсь, — сказала Элли.

На полпути вниз по лестнице кто-то схватил ее за руку. Обернувшись, Элли увидела Скайлер.

— Подождите, доктор Найтингейл! Я хотела спросить… Если мне не удастся найти подходящую пару, вы согласитесь снова встретиться со мной?

Радость охватила Элли. Не важно, что надежда призрачна, что она может оказаться еще одним миражом в пустыне, по которой она так долго блуждала! Не важно, что пройдет еще несколько месяцев, прежде чем Скайлер примет окончательное решение. Важно то, что первой шаг навстречу сделала Скайлер Саттон, а не Элли. Осталось лишь воспользоваться моментом.

Борясь со слезами, Элли ответила:

— Вы знаете, как меня найти.

Элли позвонила Полу, как только вернулась в офис. Она не решалась сообщить ему о том, что случилось сегодня. Да и что сказать? Что у нее появился крохотный шанс и ничего более? Что у нее возникло странное чувство, будто они с этой девушкой связаны незримыми узами? Нет. С этим надо подождать. Элли позвонила Полу по более прозаической причине: ей было необходимо услышать его голос.

— Элли! Ты не поверишь, но я как раз собирался звонить тебе. — Пол не скрывал радости, но она не спешила верить ему. — Выходные я провел в Сэг-Харбор, у родителей, а они без конца расспрашивали о тебе. Вот я и решил позвонить и узнать, как твои дела. — В его оживленном тоне появились деловитые нотки, от которых Элли прошиб озноб.

— А я надеялась, что сегодня мы поужинаем вместе, — ответила она. — Ты позвонил вовремя. Мы уже давно не говорили.

Они условились встретиться в кафе на Юнион-сквер. Но беседа с Полом оставила у Элли неприятный осадок. Так она могла бы поболтать с давней подругой, с которой не виделась много лет и не увидится еще столько же.

Неужели ей только почудилось сомнение в голосе Пола, когда она предложила поужинать вдвоем? Может, он с кем-то встречается? От этой мысли Элли содрогнулась. Нет, Пол сказал бы ей об этом. И потом, он еще любит ее… или уже нет?

Как только Элли вошла в ресторан и увидела Пола, сидящего у длинной стойки, ее сердце тревожно дрогнуло. Он заметно похудел за те несколько недель, что они не виделись. А еще в нем появилась настороженность. Обхватив ладонями высокий стакан со скотчем, Пол походил на усталого путника, который знает, что если остановится хотя бы на минуту, то не сможет закончить путешествие.

Сев рядом, Элли коснулась его.

— Здравствуй, Пол.

Он обернулся с настороженной улыбкой.

— Привет! Столик еще не освободился. Нас позовут. — Пол присмотрелся. — Ты отлично выглядишь. Села на диету?

— То же самое я могла бы сказать о тебе. Похоже, в кафетерии Лэнгдона лучше кормить не стали. — Поудобнее устроившись на высоком табурете, Элли заказала джин с тоником.

Она огляделась. Огромные букеты живых цветов стояли на обоих концах полированной стойки. Отовсюду слышались обрывки разговоров, негромкое гудение миксеров.

— Помнишь, как мы в прошлый раз сидели здесь? — спросил Пол. — Свободных столиков не было, и мы поужинали прямо у стойки бара, как в дешевом кафе, но нам пришлось выложить за этот ужин целых сорок долларов.

Элли улыбнулась:

— Помню, мы были слегка навеселе.

На Поле был твидовый блейзер, который Элли помогла ему выбрать в магазине «Пол Стюарт». Серый, с голубоватым отливом, под цвет его глаз. У нее сжалось сердце.

— Ну, как твои дела? Есть интересные случаи?

— Только один — карлик с отягощенной наследственностью. Отец у него больной, а мать нормальная.

— Нормальная? О чем ты? Что вообще такое «норма»? — Элли отпила джина и поморщилась. — Прости, просто я не в себе. Я так и не научилась непринужденно вести себя в твоем присутствии.

У нее закружилась голова, в носу знакомо защипало. Она вытащила из сумочки платок. Во время последней встречи с Полом Элли сдерживала слезы до тех пор, пока не села в такси, но едва машина тронулась с места, она разрыдалась так, что бедный водитель растерялся.

Пол снял очки, тщательно протер их салфеткой и снова водрузил на нос. «Он тоже не каменный», — язвительно отметила Элли. Но Пол невозмутимо взглянул на нее.

— Мы бродим впотьмах, — тихо сказал он, — пытаясь отыскать дорогу на ощупь.

— И когда же мне следует крикнуть: «Включите свет!»?

— Элли…

— Помню, помню. Я поклялась держать себя в руках. — Она торопливо глотнула джина. — Но это нелегко. Стоит мне увидеть тебя — и все начинается заново. Впрочем, давай для разнообразия поговорим о чем-нибудь другом. Притворимся, будто это наше первое свидание.

Горькая улыбка тронула его губы.

— Наше первое свидание? Если вспомнить все, что с нами было, по-моему, это мысль неудачная.

— Не беспокойся, с тех пор как мы познакомились, я сильно изменилась.

Пол мягко коснулся ее запястья.

— Помнишь, как мы слушали Стенли Террентина в «Авангарде»? Кажется, это было на нашем втором свидании…

— Тот вечер я не забуду никогда. Впервые в жизни я слышала такую чудесную игру на саксофоне. Мы прослушали весь концерт.

— И вышли из клуба в два часа утра, а потом долго не могли поймать такси.

— Неудивительно: была Пасха. А мы так увлеклись, что обо всем забыли.

Пол задумчиво улыбался, погруженный в свои мысли, и допивал скотч с содовой. Когда стакан опустел, он заказал второй. А потом спросил:

— А что нового у тебя? Та пара, которую я направил к тебе, уже звонила?

— Ты имеешь в виду Спенсеров? — Элли кивнула. — На прошлой неделе я встречалась с ними. Оба в глубокой депрессии.

— Как и следовало ожидать. Это их третий недоношенный ребенок. Он продержался дольше, чем первые два, но не знаю, к худу это или к добру… Они во всем упрекают только себя, вот я и предложил им поговорить с тобой. Особенно нуждается в помощи Лиз Спенсер: она уверена, Бог карает ее за что-то.

Все это Элли уже знала: целый час ей пришлось слушать Лиз и подавать ей бумажные салфетки. Лиз безудержно рыдала, а ее муж, как каменный, сидел рядом, глядя в никуда. Элли пожалела о том, что Пол напомнил ей о Спенсерах и ихтяжелой утрате. Ей вдруг захотелось швырнуть стаканом в зеркало над стойкой, разбить стекло, в котором отражались они оба.

Словно почувствовав перемену ее настроения, Пол перевел разговор на другую тему:

— Знаешь, кто недавно звонил мне? Джерри Бергер, мой сосед по комнате из Беркли… Кажется, ты однажды встречалась с ним. Так вот, сейчас он в городе, на какой-то конференции. Джерри работает в комиссии Фулбрайта.

— Такой лысоватый коротышка? Тот самый, который приставал ко мне на рождественской вечеринке у Флетчеров?

— То был гнусный тип по имени Алан Тауэр. — Пол склонил голову, глядя на нее с насмешливым скептицизмом. — А что, он и вправду приставал к тебе?

— Да, и я не знала, смеяться мне или плеснуть ему в лицо креветочным соусом.

— Ублюдок!

— Приступ ретроспективной ревности?

— Если бы я ревновал тебя к каждому мужчине, пытавшемуся заигрывать с тобой, то долго не протянул бы.

Элли хотелось заверить его, что она ни с кем не встречается и даже не думает об этом. И вместе с тем ее мучило желание наказать Пола, причинить ему боль. Однако она промолчала.

Положение спас метрдотель, который провел их к столику в уютном уголке за стойкой. Элли окинула взглядом посетителей ресторана. Все соседние столики занимали пары. Рядом с ней мужчина средних лет и женщина держались за руки, на их лицах играл отблеск трепещущей между ними свечи. Элли захлестнула острая зависть. Она с радостью забыла бы последние шесть месяцев и сделала вид, будто ничего не случилось и они с Полом счастливы, как прежде.

В этот момент подошел официант и предложил им выбрать вино.

Ужин уже заканчивался, когда Элли спохватилась:

— Кстати, как дела у твоего чудо-малыша?

— У Тео? Несколько недель назад его выписали, он набрал шесть фунтов веса. Конечно, аппарат искусственной вентиляции причинил ущерб его легким, но если вспомнить, что пережил Тео, можно считать его состояние превосходным.

— Наверное, его мать ликует. — У Элли кольнуло в груди.

— Серена на седьмом небе от счастья. После долгих и безуспешных попыток у нее наконец появился малыш. — Пол осторожно взглянул на Элли и негромко добавил: — Я скучаю по тебе.

Его лицо, такое милое и несчастное, расплылось перед глазами Элли, но она сказала:

— Пол, я хочу, чтобы мы были вместе. Я не могу притворяться, что мы не женаты. Я мечтаю видеть тебя дома. В нашей постели. В нашей жизни, черт побери!

— Элли, большего я не могу и желать, но…

— Но только если все будет по-твоему? Пол, сколько можно объяснять? Ты просишь меня отказаться от того, с чем я не могу расстаться!

— Ну хорошо. Напрасно я начал этот разговор. — Им принесли счет. Пол достал кредитную карточку.

Элли глубоко вздохнула.

— Сегодня я встречалась с одной девушкой. Она разыскала меня с помощью моего пациента. Пол, она сама позвонила мне. Это… знак судьбы.

Пол болезненно поморщился:

— Элли, не надо. Я не выдержу.

Но было уже слишком поздно.

— Пол, нам обеим казалось, что нас связывают прочные узы. Раньше я брела во мраке наугад, а теперь вдруг обрела зрение. Это очень важно, даже если нам опять не повезет. Она вошла в нашу жизнь не случайно. Пол, прошу тебя, позволь мне сделать еще одну попытку. Если любишь меня, помоги!

У Элли колотилось сердце; несмотря на выпитое вино, ее била дрожь. Но Пол явно сердился.

— Значит, по этой причине ты и решила сегодня встретиться со мной? Почему же сразу не сказала правду?

Он вправе чувствовать себя обманутым, поняла Элли. В глубине души она с самого начала знала, что не сумеет смолчать. Но ей не просто хотелось поделиться с Полом новостью. Элли скучала по нему. И любила его… хотя сейчас была ужасно зла.

— Я во всем созналась бы, если бы ты хотя бы попытался меня понять. Пол, пообещай хотя бы подумать! Неужели я слишком многого прошу?

— В последнее время я только тем и занимаюсь, что думаю. Так продолжается уже десять лет. И откровенно говоря, ты действительно просишь слишком многого. Даже если я соглашусь, к чему это приведет? На что мы можем рассчитывать?

— А разве Серена Блэнкеншип рассчитывала на то, что покинет больницу, унося с собой ребенка?

— Разница в том, что Тео — ее сын.

Элли пошатнулась, как от удара.

— Как ты посмел сказать такое? — выкрикнула она, забыв о том, что их могут услышать. — После всего, что случилось со мной…

— Вот именно, — перебил ее Пол. — С тобой, Элли, только с тобой.

Элли вскочила:

— А если я пообещаю, что эта попытка будет последней… ты согласишься?

Пол печально покачал головой:

— Я хотел бы поверить тебе, Элли. Но даже если ты сдержишь обещание, я не в силах еще раз пройти через все это. Я не проживу ни дня, если над моей головой вновь будет занесен дамоклов меч.

— Но всему на свете приходит конец, — убежденно возразила она. — Ради Бога, Пол, подумай, что ты теряешь! Мы и так живем порознь. Так объясни мне, чего ты можешь лишиться.

На его лице отразились эмоции, которых прежде Элли никогда не видела, и вдруг она поняла, что они с Полом поменялись ролями. Впервые до нее донесся отзвук глубокой, всепроникающей скорби, которая поддерживала ее в бесконечных поисках, в стремлении заполнить пустоту, оставшуюся после утраты Бетани.

— Я по-прежнему люблю тебя, — с мукой признался Пол. — И больше всего боюсь потерять и это последнее, что мне осталось.

Наступила тишина, которую нарушали только звон столового серебра о фарфор и звуки голосов. Только Элли и Пол не вписывались в эту идиллическую картину, как два странника, сбившихся с пути.

— Полагаю, нам больше не о чем говорить.

«Надо немедленно уйти отсюда», — думала Элли. Если она сейчас же, сию же минуту не уйдет, то разрыдается у всех на виду.

Но когда Элли направилась к двери, что-то заставило ее оглянуться.

Пол сидел не шевелясь и смотрел на нее, и выражение его лица напомнило Элли старые фильмы, в которых запыхавшийся герой прибегает на вокзал как раз в ту минуту, когда поезд, увозящий его возлюбленную, трогается с места.

«Но в фильмах, — подумала Элли, — герой всегда бежит вслед за поездом».

Глава 10

Прежде чем Тони и Скайлер добрались до дома его брата в Массапеке, им пришлось полтора часа простоять на Лонг-Айлендском шоссе в пробке. Шла последняя неделя октября, сильно похолодало. Но Тони не удосужился починить испорченное отопление своего «эксплорера», и Скайлер окоченела. К тому времени как Тони свернул к небольшому дому на Кейп-Коде, где жили его брат, жена и трое их детей, Скайлер дрожала, хотя была в слаксах, майке, тенниске и свитере. В животе у нее то и дело возникал тянущий холодок. Скайлер думала: «Мне здесь не место. Они не поймут, зачем я сюда притащилась… почему Тони привез беременную женщину, которая ему даже не подружка. Зачем я только согласилась приехать?»

Но вслух она спросила:

— Разве в такое время года устраивают барбекю?

— Это затея моего сумасшедшего братца — он всегда и всюду опаздывает. — Тони рассмеялся. Заметив, что Скайлер дрожит, он обнял ее за плечи и помог выбраться из машины. — Не беспокойся, обедать мы будем в доме. Доминик не настолько безумен, чтобы накрывать стол во дворе.

Когда Скайлер увидела дом, у нее поднялось настроение: он напоминал ей картинку из учебника чтения для младших классов. Окруженный могучими вязами и кленами, осыпавшими лужайку золотистыми и багряными листьями, он располагался в конце тупика под названием Улица Вязов. Следуя за Тони через задний двор, Скайлер увидела струйку дыма, вьющуюся над высоким дощатым забором, и почувствовала аромат жареного мяса. К одному из окон был приклеен бумажный скелет, сохранившийся с прошлого Хэллоуина и уже слегка обтрепавшийся по краям; вдоль перил веранды выстроились глиняные горшки с желтыми и белыми хризантемами.

Желудок Скайлер судорожно сжался. Неужели она согласилась познакомиться с родными Тони, только желая доказать, что способна поладить с ними?

«Или ты хочешь раз и навсегда убедиться, что Тони тебе не пара?» — спросил вкрадчивый внутренний голос.

Тони крепче обнял Скайлер за плечи.

— Успокойся. Никто и ни о чем не станет расспрашивать тебя. Им известно только одно: мы с тобой друзья.

— А что ты сказал им о ребенке?

— Пока ничего. Решение за тобой.

Тони ободряюще улыбнулся, и она вновь отметила, что сегодня он выглядит особенно внушительно, хотя на нем привычные потертые джинсы, фланелевая рубашка и пуловер, под которым выпирает револьвер. Влечение к Тони соединялось в Скайлер к ненавистью к нему. Почему он так сексуален?

Ей вспомнилось, каким Тони был неделю назад, когда отправился с ней в «Метрополитен-опера» (несомненно, подстегиваемый теми же чувствами, которые теперь испытывала сама Скайлер), на «Свадьбу Фигаро». Сидя рядом со Скайлер, Тони был воплощенным смущением, виной чему отчасти были слишком короткие рукава пиджака. В антрактах он читал программку, а потом задавал разумные вопросы. Но Скайлер не могла забыть, как украдкой взглянула на него в начале второго акта: глаза Тони остекленели, как у человека, который в сотый раз слушает одну и ту же навязшую в зубах историю. Один раз он поспешно поднес ладонь ко рту, чтобы скрыть зевок. Потом Скайлер увидела, что Тони дремлет, прикрыв глаза.

Ее так и подмывало пнуть его, а потом захотелось ущипнуть саму себя. На что она рассчитывала, притащив Тони в оперу? На что надеялась?

А теперь они поменялись ролями и пришла ее очередь вписываться в непривычную обстановку.

Ей вспомнилась Элли Найтингейл. Скайлер снова удивилась тому, какое сильное впечатление произвела на нее эта женщина. С тех пор она поговорила еще с четырьмя парами, но по тем или иным причинам отказалась от их услуг. Ощущения незримых уз, таких, какие связывали ее с Элли, при других встречах не возникало. В самые неподходящие моменты Скайлер вдруг представлялось, как Элли Найтингейл укачивает на руках ребенка, ее ребенка, заботливо оберегая его. Скайлер никак не удавалось отделаться от мысли, что именно эта женщина, несмотря на свое одиночество, полюбит малыша как никто другой.

Но Элли она еще не звонила. Пока Скайлер не была готова довериться своей интуиции. Почему-то ей вспомнился отец, его методичный подход к любому делу. Однажды, когда Скайлер было четырнадцать лет и она горевала оттого, что Кэм Линфут не обращает на нее внимания, отец серьезно предложил ей: «Если хочешь, я сам поговорю с ним».

Но как бы Скайлер ни восхищалась отцом, она не хотела походить на него — он так увлекался выполнением очевидных, разумных задач, что вся картина в целом ускользала от его внимания. Но с другой стороны…

— Тони! Наконец-то! А ну иди сюда скорее! Ты должен попробовать мой картофельный салат! Дом считает, что он недосолен! — послышался звучный голос.

Скайлер заметила на крыльце миниатюрную темноволосую женщину, которой никак не мог принадлежать такой голос. Женщина радостно махала Тони рукой. На ней были леггинсы и свободный полосатый топ, конский хвост на макушке по-детски подпрыгивал. Женщина сбежала по ступенькам и расцеловалась с Тони.

Тони радостно поздоровался с ней и помахал рукой здоровяку в джинсах и свитере, хлопотавшему у гриля. Тот был похож на Тони — сходство нарушали лишь залысины и большой живот.

— Привет, Дом! Только тебе могло прийти в голову затеять барбекю на Хэллоуин.

— А как еще я мог собрать вместе всю семью и не слушать причитаний жены насчет бедлама в кухне? — проревел в ответ Дом.

Гриль был установлен в дальнем углу вымощенного кирпичом патио, обсаженного кустами можжевельника.

— Вы только послушайте его! Можно подумать, сегодня мне не пришлось весь день париться у плиты! — Невестка Тони закатила глаза, повернулась к Скайлер и протянула руку. — Привет, я Карла. Всем нам не терпится познакомиться с тобой. Ведь из Тони ничего не вытянешь и клещами, потому мы умираем от любопытства. — Ее взгляд скользнул по заметно округлившемуся животу Скайлер, и на широком, слегка веснушчатом лице отразилось удивление.

Вспыхнув, Скайлер испуганно посмотрела на Тони, и тот сразу пришел ей на выручку. Похлопав невестку по плечу, он воскликнул:

— Эй, не подводи меня! Я же рассказывал тебе про Скайлер. Мы с ней друзья. Я вроде как присматриваю за ней, пока не появится ребенок.

Не солгав, но и не сказав всей правды, Тони мужественно выдержал подозрительный взгляд прищуренных глаз Карлы и повел Скайлер в дом.

В просторной светлой кухне все свободное пространство было заставлено кастрюлями, мисками и сковородами. Карла подцепила вилкой салат из огромной миски и дала попробовать его Тони; тот сразу заявил, что соли вполне достаточно. Затем пробу пришлось снять и Скайлер. На ее вкус, салат был пересолен, но она сказала Карле, что соли в нем в самый раз.

В приоткрытую дверь Скайлер увидела в соседней комнате длинный стол, за которым могло бы разместиться десятка два гостей. Сердце ее вновь ушло в пятки. Неужели у Тони и вправду так много родственников?

Она последовала за ним в полутемную гостиную, обставленную совсем новой мебелью. Взгляда, брошенного в сторону соседней комнаты, где на продавленном диване перед телевизором расселись дети, хватило, чтобы Скайлер сообразила: вечера семья проводит именно здесь, а гостиной пользуется, только когда в доме появляются гости. И тут Скайлер по-настоящему оценила талант своей матери превращать каждую комнату большого старого особняка в уютный уголок.

Пока Скайлер бродила по дому вместе с Тони, обмениваясь рукопожатиями с членами его семьи, она казалась самой себе жесткой, как гобеленовая обивка диванов и кресел, с которых поднимались навстречу ее новые знакомые. Братья, сестры Тони, их жены и мужья держались дружелюбно, но с появлением Скайлер они словно сникали. Разговоры становились натянутыми, жесты — неестественными. Все безошибочно чувствовали в Скайлер чужую, но почему — никто из них не смог бы объяснить. Пропасть между ними была очевидной и непреодолимой.

Только мать не скрывала своих истинных чувств. Как только миссис Салваторе встала и направилась к гостье, Скайлер сразу заметила настороженность в ее янтарных глазах.

— Очень рада наконец познакомиться с вами. Тони много рассказывал о вас.

Скайлер пожала тонкую руку.

Лоретта Салваторе, миниатюрная женщина с волнистыми темными волосами и усталым лицом, явно не понаслышке знала, как жестока жизнь. Ее маленькие глаза, которые из-за темных кругов под ними казались запавшими, проницательно оглядели Скайлер и наконец остановились на ее животе.

— Мой Тони? Этот молчун? — Миссис Салваторе фыркнула. — Наверное, он дорожит тобой, если рассказал тебе о родных. Когда он с нами, из него и слова не вытянешь.

— Я умею слушать, — объяснила Скайлер.

— Значит, ты еще и терпелива? Это хорошо. Терпение тебе понадобится, как только родится ребенок, — сухо заметила пожилая женщина, и ее тонкие губы растянулись в понимающей улыбке. — Тони не упоминал, что ты в положении.

— Ребенок должен родиться в конце марта, — сообщила Скайлер, слишком взволнованная, чтобы придумать другой ответ.

Лоретта Салваторе взяла Скайлер за левую руку и многозначительно осмотрела безымянный палец, на котором не было кольца.

— Какая жалость… такая милая девушка, а не замужем, — покачала она головой. — Неудивительно, что мой Тони взялся присматривать за тобой. Он славный мальчик. — И с небрежностью, не скрывавшей заинтересованности, Лоретта спросила: — Вы давно знакомы?

Но не успела Скайлер ответить, как с дивана вскочил младший брат Тони:

— Да оставь ты ее в покое, ма! Иначе она решит, что все мы служим в ФБР. — Светловолосый Эдди ничуть не был похож на Тони, однако так же, как и брат, умел находить со всеми общий язык. Улыбнувшись Скайлер, Эдди спросил: — Принести вам колы или еще чего-нибудь?

— Лучше просто воды. — Уловив чопорные нотки в своем голосе, Скайлер покраснела и растерянно огляделась, но Тони куда-то скрылся. Ее внимание привлекли детские возгласы из комнаты, где стоял телевизор. В приоткрытую дверь Скайлер увидела, что Тони играет с племянниками и племянницами. Добрый дядюшка Тони… Неужели он не понимает, как ей сейчас трудно?

Эдди не успел выполнить просьбу: его жена, брюнетка с шапкой кудрявых волос, вскочила, вышла на кухню и вскоре вернулась с высоким стаканом воды со льдом. Она молча подала стакан Скайлер, та поблагодарила и подумала: «Ей больше подошла бы гладкая прическа».

Скайлер тут же устыдилась своих мыслей. Какое ей дело до невестки Тони?

Следующие полчаса тянулись мучительно медленно. Мужчины расположились у телевизора, где начинался футбольный матч. Скайлер осталась одна с матерью и сестрами Тони, которые суетились в кухне, помогая Карле. Когда же Скайлер предложила помощь, на нее посмотрели с нескрываемым удивлением и отказались. В конце концов Джина, сестра Тони, сжалилась над гостьей и поручила ей сложить салфетки.

— Мальчик или девочка? — спросила Джина, кивая на живот Скайлер. Самая миловидная из трех сестер Тони, она коротко стригла свои вьющиеся черные волосы, носила большие серьги в виде колец и блузку, обнажавшую смуглые плечи. — А мне никогда не хотелось знать заранее, кто у меня родится. Так гораздо интереснее, правда? И потом, какая разница, какого пола ребенок, — главное, было бы у него все на месте!

Скайлер вспомнилось, как она сама отворачивалась, придя на УЗИ к доктору Файрбо. Лежа на высоком столе, Скайлер мечтала только об одном: зарыться лицом в складки белого накрахмаленного халата ее врача и расплакаться. Мысленно она видела ребенка, который свернулся в ней клубком, как спящий котенок. Ей незачем было знать, кто у нее родится — мальчик или девочка. Она не хотела усугублять чувство утраты, нараставшее с каждым днем.

— Сколько лет вашим детям? — спросила Скайлер, переводя разговор в более безопасное русло.

Они стояли в столовой, между столом в средиземноморском стиле и приставным столиком, где сувенирные тарелки от Каррье и Ива соседствовали с хрустальными вазами, наполненными искусственными гвоздиками.

— Три и пять, — ответила Джина. — И не верьте, если кто-нибудь скажет вам, что с двумя детьми справляться не труднее, чем с одним. Каждое утро, когда мне приходится отскребать пластилин от пола, я даю себе слово сделать стерилизацию. — Она взяла Скайлер за руку и отвела ее в сторонку, под прикрытие китайского шкафчика, где красовалась принадлежащая Карле коллекция статуэток. Джина дружелюбно продолжила: — Конечно, это меня не касается, но в каких вы отношениях с Тони? Я видела, как он смотрит на вас, поэтому незачем утверждать, что вы просто друзья.

Скайлер сразу стало ясно, что лгать проницательной Джине бесполезно. Похоже, сестра Тони уже догадалась, в чем дело, и, судя по всему, поняла, от кого Скайлер ждет ребенка. Скайлер глубоко вздохнула и, оглянувшись, убедилась, что миссис Салваторе по-прежнему в кухне. Оттуда доносились голоса, стук ящиков стола, звон мисок и кастрюль. Неистовый мужской вопль свидетельствовал о том, что любимая команда только что забила гол.

— Это слишком сложно объяснять, — вздохнула Скайлер.

— Почему?

— Я не собираюсь оставлять ребенка себе.

— А Тони знает, как вы к нему относитесь?

Скайлер залилась краской.

— Какая разница, как мы относимся друг к другу?

Скорее всего сестру Тони она видит в первый и в последний раз в жизни, так зачем скрывать правду? Даже если Джина сейчас же передаст Тони их разговор, это ничего не изменит.

— Забавно, — заметила Джина, — но до того, как мы с Джонни поженились, мы постоянно ссорились. Его отец недолюбливал меня, а его мать… мамашу Каталано устроила бы только невестка, которая каждое воскресенье и пятницу ходит в церковь. Джонни убеждал меня не носить блузки с глубокими вырезами, не пользоваться яркой помадой, воздерживаться от крепких выражений. — Она страдальчески поморщилась. — И знаете, что я однажды ответила ему? «Либо ты во всем подчиняешься своим родителям, либо мы продолжаем заниматься любовью». — Джина усмехнулась. — С тех пор прошло десять лет, а мы все еще вместе.

Скайлер тихо сказала:

— Кажется, я не понравилась вашей матери.

— О, не обращайте на нее внимания. Она просто волнуется за Тони. Полу она ненавидела всей душой, но вы не похожи на Полу. — Вглядевшись в Скайлер, Джина добавила: — Но признаться, я представляла вас совсем другой. — Она перевела взгляд на живот и почти шепотом спросила: — Ребенок от Тони, да?

Скайлер кивнула.

— Это вышло случайно. — У нее вспыхнули щеки.

Джина вздохнула:

— Как всегда.

Через несколько минут всех позвали к столу. Окруженная членами семьи Салваторе, женами, мужьями и отпрысками, болтающими без умолку, Скайлер почувствовала себя забытой. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания, разве что порой спрашивали, не подложить ли ребрышек, цветной капусты или картофельного салата.

Лаура, невестка Тони, испекла на десерт какой-то особый кулич, и хотя Скайлер была уже сыта, она заставила себя отведать приторно-сладкое лакомство. К своему куску кулича Тони почти не притронулся, что не ускользнуло от внимания его родных. Пухленькая круглолицая Лаура недовольно нахмурилась, убирая тарелки, но воздержалась от упреков.

К концу вечера Скайлер обессилела. Ее никто не обременял поручениями, за все время ужина она обменялась с соседями всего парой фраз. И съела не так уж много. Значит, усталость вызвана стараниями вписаться в семью, где ей не место, решила она, прощаясь с новыми знакомыми. Когда они с Тони шли в сгущающихся сумерках к машине, Скайлер вдруг почувствовала, как от приклеенной к лицу улыбки у нее болят скулы.

На обратном пути Скайлер не сорвалась только благодаря хорошим манерам, привитым ей с детства. Помолчав, она взглянула на Тони и оживленно сказала:

— Мне было весело.

— Черта с два! Тебе не терпелось уехать! — Тони бросил на нее насмешливый взгляд, но Скайлер заметила, что он разочарован.

— Только иногда, — призналась она:

— Почему? Джина достала тебя расспросами?

— Твоя сестра мне понравилась. Дело не в ней…

Он не сводил глаз с дороги. Последние лучи заходящего солнца угасли, наступили лиловые сумерки. Впереди засветились фары встречных машин. На расстоянии мили от дома Доминика коттеджи стали больше и располагались дальше от шоссе. Заметив впереди поворот, Тони свернул с шоссе, остановился на обочине, заглушил двигатель и повернулся к Скайлер.

— Они славные ребята, хотя и немного грубоваты. Но тебя беспокоит не это, верно? — Под развесистыми кленами, где они остановились, было почти совсем темно, и на лицо Тони легли густые тени.

— Да, — ответила Скайлер, борясь со слезами. — Тони, я не знаю, на что ты надеялся, приглашая меня. Я не пришлась ко двору.

— А разве кто-то на это рассчитывал?

— Просто мне казалось…

— Выслушай меня. — Тони наклонился к ней, и запах чистой кожи и застиранной фланели окутал Скайлер, пробуждая желание. — Я люблю своих родных. Да, они несовершенны. С ними порой не оберешься хлопот. Но никто из них не посмеет указывать мне, с кем встречаться. Мне безразлично, понравилась ли им ты и понравились ли они тебе. В конце концов они ко всему привыкнут. И даже если этого не произойдет, между нами ничего не изменится.

«Между нами?» С каких это пор он начал говорить о них «мы»? По телу Скайлер пробежал холодок. Она поежилась и вздрогнула. Близость Тони и его отчужденность сводили ее с ума. Скайлер влекло к нему так неудержимо, что сама мысль о расставании была невыносима.

— Тони… — начала было она, но он прижал теплый мозолистый палец к ее губам. От этого легкого прикосновения у Скайлер закружилась голова.

А потом Тони поцеловал ее, и Скайлер захотелось, чтобы поцелуй длился вечно, чтобы никогда не прекращалось касание его губ, легкие ласки языка. Она запустила пальцы в его волосы и ослабела, едва пружинистые завитки защекотали ее ладони. Тони застонал и привлек Скайлер к себе, заключил в горячее тугое кольцо своих рук. Она чувствовала, как сжимаются мышцы его груди.

Он сжал рукой ее грудь, и Скайлер вдруг показалось, что она обнажена. Его жар обжигал ее. Соски, которые за время беременности стали болезненно-чувствительными, мгновенно напряглись. Понимает ли Тони, что с ней происходит? Известно ли ему, как она жаждет его, готовая слиться с ним немедленно, прямо в машине, будто шестнадцатилетняя девчонка?

Сможет ли она отказаться от такого блаженства? Сумеет ли выжить без этого мужчины, его прикосновений, губ, горячего шепота?

Скайлер вспомнилась ложа, которую Саттоны брали на Национальных соревнованиях по конному спорту. Состязания начинались на следующей неделе. У нее мелькнула мысль пригласить с собой Тони, но она сразу поняла, как нелепо это будет выглядеть. Рядом с ее родителями Тони не место, как ей не место в кругу его родных. Нет, уж лучше прекратить эту нелепую игру.

Скайлер отпрянула, ощущая острую боль в груди. Приложив дрожащую ладонь к щеке Тони, она прошептала:

— Если бы я знала… о Господи, если бы я только знала…

— Знала — что?

— Что все будет вот так… Что мы… — Она осеклась. — Тони, я больше не могу. Слишком много всего свалилось на меня. Ребенок. Мои родные. Это было бы все равно что… раскачивать лодку.

Теперь отпрянул Тони — слегка, но расстояние до него показалось Скайлер бесконечным. Мимо пронесся автомобиль. Вспышка задних фар на миг осветила лицо Тони. И в этот момент Скайлер поняла, как его влечет к ней — такого она и не подозревала. Осознание этого успокоило Скайлер, но вместе с тем напугало. Его скульптурное лицо и глаза, прикрытые тяжелыми веками, выражали бурные эмоции.

— Все верно, — сказал он холодным, как ветер в каньоне, голосом. — Причина известна нам обоим. И она не имеет никакого отношения ни к нам, ни к нашим родным. Эта причина — усыновление. Прежде чем ты примешь решение, я хочу познакомиться с людьми, которых ты выберешь, хочу узнать, кто будет растить моего ребенка. Ты сделаешь это для меня?

Скайлер кивнула, понимая, что выхода у нее нет. Тони никогда и ни о чем не просил ее — он просто был рядом. Тони не настаивал даже на встрече с доктором Найтингейл — он позволил ей сделать выбор самой.

Тони незачем знать, что она подала надежду Элли, что постоянно думала о ней. Это обнадежит и его, а Скайлер пока не была готова принять окончательное решение.

— Договорились, — отозвалась она и замолчала. «Я люблю тебя. Я хочу тебя. И от этого мне очень больно».

Ипподром Брендана Берна «Мидоулендс» всегда казался Скайлер чем-то вроде Изумрудного города, к которому ведет дорога, вымощенная желтым кирпичом. Всю жизнь она мечтала когда-нибудь стать участницей Национальных соревнований по конному спорту. С тех пор как Скайлер помнила себя, ей часто представлялось, как она лихо берет барьеры, сидя верхом на прекрасной лошади. Став подростками, они с Микки жадно следили за ходом состязаний, собирали вырезки из газет и журналов, обсуждали во всех подробностях прохождение самых сложных маршрутов. Любительские состязания, даже самые престижные, были просто разминкой перед настоящим, немыслимо важным событием.

Сидя в ложе высоко над многоярусными трибунами, Скайлер смотрела на арену, где решетчатая арка, увитая шелковыми розами, обозначала начало маршрута и казалась слишком живописной, чтобы быть реальной. Поодаль поблескивали красно-белые высотные препятствия, обсаженные желтыми и белыми хризантемами, стенки из светлого кирпича, увитые плющом, изгороди, обрамленные каменными столбами. Посреди арены располагалось Ватерлоо маршрута — два барьера, стоящих почти вплотную, на расстоянии полушага друг от друга. Именно здесь большинство лошадей начнет упрямиться, поняла Скайлер. Она невольно напрягла мышцы ног, словно ей предстояло взять это препятствие.

И чуть не расплакалась.

В этом году Скайлер впервые могла бы показать отличные результаты во время квалификационных испытаний, если бы не… беременность.

Это слово казалось ей фальшивой нотой, неверным аккордом. «Я беременна». Теперь, когда беременность стала очевидной, она во многом определяла поступки Скайлер, преследовала ее повсюду. Коллеги по ветеринарной клинике участливо спрашивали, не устает ли она проводить целые дни на ногах. Молодые матери улыбались Скайлер в супермаркетах, пускались в обсуждения преимуществ и недостатков разных видов детского питания, грудного и искусственного вскармливания. Ей даже начали присылать по почте специальную литературу, буклеты, рекламирующие детскую одежду, предложение подписаться на журнал «Родители» и застраховать будущего ребенка.

Но Скайлер поклялась не думать об этом, по крайней мере сегодня. Поскольку сегодняшний день был особенным: разыгрывался Гран-при, и ее подруга Микки участвовала в состязаниях. «Еще лучше было бы самой очутиться на арене, — думала Скайлер, — увидеть, как Микки осуществит нашу давнюю мечту».

Скайлер знала, что для подруги это не просто осуществление мечты. Микки первый сезон участвовала в состязаниях на лошади, принадлежащей миссис Эндикотт, и стоило ей проиграть, под угрозой оказались бы ее шансы на участие в соревнованиях следующего сезона. Сама Микки не сможет заплатить огромный взнос и взять на себя чудовищные затраты по содержанию и перевозке лошади. Как говорила Микки с присущим ей грубоватым юмором, ей предстоит «расшибиться в лепешку».

Со своего места Скайлер видела дорожку, ведущую к выставочной площадке. Там мелькнула знакомая фигура Микки верхом на безупречном вороном жеребце — новом голландском чистокровном коне миссис Эндикотт, — и Скайлер вытянула шею, чтобы получше разглядеть подругу.

— Ей ни за что не взять второй барьер, если она не сбавит темп, — волновалась Скайлер. — Без хорошего разбега Толедо не даются широтные препятствия.

— Если кто-нибудь и способен справиться с ним, так только Микки, — отозвалась Кейт.

Сидя у длинного стола, с которого уже убрали посуду, Скайлер испытывала жгучее желание оказаться рядом с Микки. Мысленно она видела себя в окружении разгоряченных животных, чувствовала, как приплясывает на месте Ченслор, а другие наездники кружат вокруг нее. Она почти ощутила особый аромат кулис — насыщенный, волнующий, смешанный с сигаретным дымом, запахом навоза и мази для копыт, кожи, пены и человеческого пота. Скайлер видела себя берущей барьеры, испытала прилив адреналина после удачного приземления…

И вдруг ей представилось, что Ченслор теряет равновесие, а сама она вылетает из седла.

Скайлер инстинктивно прижала ладони к животу. На глаза навернулись слезы.

«О, малыш, что же с тобой будет? Кто позаботится о тебе?»

Перед ее мысленным взором вновь возникло лицо Элли Найтингейл. Скайлер всерьез думала о встрече с ней — в основном желая выяснить, не исчезло ли ощущение того, что они связаны незримыми узами… Однако она считала это несправедливым. Этим она только обнадежит Элли. «А если в конце концов я выберу кого-нибудь другого?»

Скайлер вспомнились две пары, с которыми она встречалась на этой неделе по рекомендации адвоката, знакомого Микки. Муж-менеджер и его жена, инструктор по аэробике, поначалу показались ей идеальными кандидатами. Оба держались дружелюбно и жизнерадостно и при этом не лезли из кожи вон, чтобы произвести на Скайлер благоприятное впечатление. Марсия не могла иметь детей. Они мечтали о большой семье, объяснила Марсия; они бы взяли на воспитание и детей постарше, даже детей-калек. В этот момент муж Марсии отвернулся, и Скайлер заметила, как он поджал губы. Его явно не приводила в восторг мысль, что чей-то ребенок на костылях испортит его представления о счастливой и благополучной семье. Скайлер задумалась: «А если и мой ребенок окажется не идеальным?»

Вторая пара была постарше. И мужу, и жене давно перевалило за сорок. Они владели домом в Скарсдейле и процветающей фирмой, специализирующейся на программном обеспечении. Пухленькая седая жена походила на типичную домохозяйку. Их единственный сын погиб несколько лет назад, попав в автокатастрофу. Они отчаянно мечтали вновь стать родителями, но у Дианы уже начался климакс.

В этом случае Скайлер не пришлось долго раздумывать. Она не желала, чтобы ее ребенок вырос в тени погибшего юноши.

Адвокат Джон Мортон, друг Микки, успокоил Скайлер, заявив, что спрос огромен, а предложения появляются редко. Он пообещал устроить ей столько встреч, сколько понадобится. А для принятия решения у Скайлер оставалось в запасе несколько месяцев.

Она ощутила тяжесть в груди и одышку, словно вдруг оказалась на головокружительной высоте, и раздраженно отмахнулась от мучительных раздумий. Мортон прав: спешить незачем. Все успеется. А пока она в полном порядке. Ей абсолютно не о чем волноваться.

«Как бы не так!» — возразила себе Скайлер. Предстоящее усыновление тревожило ее, не давало ей покоя. Она давно забыла о том, что такое крепкий ночной сон. Не удавалось даже посмотреть до конца телепередачу или дочитать статью в журнале — то и дело Скайлер вскакивала и начинала расхаживать по комнате.

Нахмурившись, она устремила сосредоточенный взгляд на арену. Служащие суетились, готовя ее к следующим состязаниям «на вылет», где одна ошибка стала бы роковой. Скайлер отметила, что трибуны заполнены на три четверти. Все зрители повернули головы, увидев, как к воротам рысью приближается лоснящийся гнедой жеребец.

Скайлер наблюдала, как наездница в облегающем темно-синем сюртуке и кремовых бриджах объехала арену по кругу, с трудом сдерживая пляшущего коня. Раздался сигнал, и прозвучал громкий мужской голос:

— Номер восемнадцать, Султан Суффолкский. Одиннадцатилетний жеребец ганноверской породы. Наездница — Кейси Стивенс…

Султан направился к первому барьеру, вертикальному забору, но перед самым препятствием приостановился и взял его без разбега. Зрители хором ахнули. Затем пришла очередь широтного препятствия, лестницы и, наконец, коварных вертикальных жердей, поставленных почти вплотную. Как любой новичок, Кейси чересчур спешила, желая поскорее пройти маршрут и забыв об опасности. Она не рассчитывала шаги, не соразмеряла темп. В ушах Скайлер зазвучал наставительный голос Дункана: «Нет плохих лошадей, есть плохие наездники…»

— О Господи! Последний барьер ей ни за что не взять…

Обернувшись, Скайлер увидела, что ее мать встревоженно нахмурилась. Кейт казалась воплощением элегантности в своих широких черных брюках и жилете, надетом поверх белой шелковой блузы, дополненной искусно завязанным на шее платком. Свою трость она прислонила к стене в углу.

Как и предсказала Кейт, левой задней ногой Султан сбил верхнюю жердь. Пока служащие устанавливали жердь на место, Кейси Стивенс, изо всех сил сохраняя невозмутимый вид, направила коня к воротам. Ее проводили непродолжительными аплодисментами.

Следом на арену выбежал мышастый жеребец, слишком низкорослый для высокого мужчины, сидящего в седле.

— А вот и Генри Прудент, — почти благоговейно прошептала Кейт. — Теперь мы увидим настоящую езду! Уверена, его жена тоже участвует в состязаниях. Интересно, что будет, если они наберут равное количество очков и им придется заново проходить маршрут?

— Если он джентльмен, то отдаст победу жене, — насмешливо отозвался отец. Уилл никогда не скрывал, что подобные состязания вызывают у него скуку. Ему доставляла удовольствие лишь возможность изредка подтрунивать над Кейт.

— И не подумает, иначе ему грозит развод, — рассмеялась Кейт. — Она никогда не простит его. И потом, у них почти равные шансы на победу.

Скайлер удивлялась тому, как удается родителям производить впечатление благополучной семьи. Она знала, что у них давно возникли проблемы, и не только из-за ее ребенка, но и из-за какого-то кризиса в делах. В присутствии Скайлер они никогда не говорили о делах, но, едва оставались одни, их лица выражали озабоченность и замкнутость. Здесь же, в кругу друзей и родных, родители сияли, словно их жизнь была поистине безоблачной.

Скайлер в досаде стиснула кулаки. Что они скрывают от нее и зачем?

— Так или иначе они поделят приз, — заметил Реджи Линфут, покачивая в руке высокий стакан с виски, в котором медленно таяли кубики льда. Скайлер обожала их соседа, доброго старину Реджи, с тех пор, как ей исполнилось восемь и Реджи, известный автор детских книг, забрался вместе с ней на огромную грушу у него на заднем дворе. Будучи, как обычно, под хмельком, он пыхтя перебирался с ветки на ветку, пока не уселся рядом со Скайлер.

— Нет, приз достанется Йену Миллару, — возразила тетя Вера авторитетным тоном, неизменно возводившим ее мнение в ранг непреложного закона. — Его новый чистокровный жеребец — нечто небывалое. — Веру, сестру отца, Скайлер любила меньше всех родственников. По словам Кейт, самой великой трагедией в жизни тети Веры было то, что ей не пришлось пережить ни серьезных страданий, ни даже разочарований (если не считать разводы, но принимать их во внимание не следовало, поскольку Вера не питала привязанности к своим мужьям), поэтому она не умела сочувствовать тем, кому повезло меньше, чем ей.

Скайлер думала, что тетя Вера выстрадала не меньше ее мамы. Каждый день видеть в зеркале свое худое, вытянутое, как лошадиная морда, лицо — серьезное испытание, способное заставить любого броситься вниз головой с моста.

Она сконцентрировала внимание на Генри Пруденте и поморщилась, когда его отстранили от соревнований за проявленное конем неповиновение. Следующим выступал Йен Миллар, который прошел маршрут без единой ошибки. «Если дело дойдет до повторных показательных выступлений, Йена никому не превзойти», — решила Скайлер. Его новая кобыла выглядела эффектно, ее шея казалась длинной, как у жирафа; она грациозно поджимала ноги к самой груди, перелетая через барьеры. Скайлер представляла, какой станет эта лошадь через год-другой, когда приобретет опыт.

— Скайлер, дорогая, какая жалость, что ты не участвуешь!

Скайлер обернулась и увидела, что тонкая, как манекенщица, Миранда Харкнесс, близкая подруга и правая рука Кейт, смотрит на нее с сочувствием ведущей благотворительного телемарафона. Скайлер внутренне сжалась. Миранда, конечно, не хотела обидеть ее, но Скайлер раздосадовало, что она привлекла внимание присутствующих к ее «состоянию», как выражалась бабушка.

— Я была бы не прочь попытаться, но, согласно правилам, к состязаниям допускают только по одному, а не по полтора наездника на каждую лошадь, — отшутилась Скайлер.

Краем глаза она увидела, как покраснела мать. Кейт все прекрасно понимала и не любила шутить по таким поводам. «Мне следовало помнить об этом», — упрекнула себя Скайлер.

— Скайлер начнет тренироваться, как только… — Кейт прокашлялась и оживленно продолжила: — Впрочем, у нее будет немало забот — учеба и все прочее.

— Какая учеба? — вмешался Реджи. Он перебрал виски и теперь растерянно моргал.

— Я поступила в ветеринарную школу при университете Нью-Хэмпшира, — объяснила Скайлер, заметив, что локоть Реджи вот-вот соскользнет с края стола. Она незаметно передвинула его руку подальше от края, и Реджи довольно приосанился.

— А как же ребенок? Кто будет присматривать за ним, пока ты на занятиях? — послышался скрипучий голос, точно запись на пластинке, истерзанной тупой иглой граммофона.

Все сидящие за столом изумленно обернулись к престарелой даме — двоюродной бабушке Беатрис, которая еще помнила времена, когда светское общество питало пристрастие к черным галстукам и не успело променять «Мэдисон-Сквер-Гарден» на ипподром «Мидоулендс». От расшитого бисером платья Беатрис веяло камфарой. На ней были бриллиантовые клипсы, а ее голубоватые волосы подхватывали по бокам настоящие черепаховые гребни. Пара водянисто-голубых глаз выжидательно уставилась на Скайлер.

Скайлер смутилась. Господи, неужели Беатрис никто ничего не объяснил?

К счастью, мама сохранила самообладание и сдержанность, усвоенные несколько десятилетий назад в школе мисс Крейтон, поэтому спокойно ответила:

— Скайлер не оставит ребенка себе, тетя Беатрис. Его воспитают люди, которые не могут обзавестись собственными детьми.

Краешком глаза Скайлер заметила, как нахмурился отец, углубившийся в развернутую на коленях программу. Бедный папа! Как ей хотелось хоть чем-нибудь утешить его! Он не понимал причин поступка дочери, хотя она не раз объясняла ему, в чем Дело.

Конец неловкому молчанию, воцарившемуся в ложе после слов Кейт, положила тетя Вера.

— Кто хочет еще шампанского? — Она вынула бутылку из серебряного ведерка и задержала ее над бокалом Скайлер.

— Только не я. Беременным спиртное вредно.

Длинное лошадиное лицо тети с раздутыми ноздрями приобрело ярко-розовый оттенок. Понизив голос, она прошипела:

— Не понимаю, как ты так спокойно говоришь о подобный вещах! Будь ты моей дочерью…

— Довольно, Вера! — оборвал ее Уилл. Его глаза метали молнии, а седоватые усы придавали облику властность. Его сестра прищурилась, но послушно замолчала.

Скайлер откинулась на спинку стула, чувствуя себя растерянной и несчастной. Остаток вечера она постарается ничем не привлекать к себе внимания — если не ради себя, то хотя бы ради родителей.

У Микки, выступавшей последней, было четыре опасных соперника — наездники, не сделавшие ни единой ошибки. Если повезет, она будет участвовать в показательных выступлениях на время вместе с такими профессионалами, как Йен Миллар и Майкл Матц. Осознав, что у подруги блестящие перспективы, Скайлер воспрянула духом.

Когда Микки выехала на арену, Скайлер ощутила гордость. Микки выглядела неотразимо в черных бриджах и алом жакете; ее кудри были собраны в сетку под жокейской шапочкой. В отличие от своих хмурых соперников она сияла широкой улыбкой, побудившей зрителей разразиться аплодисментами и свистом. Микки умела преподнести себя.

Ее вороной, черный, как бархатный воротник охотничьей куртки, конь Толедо был новым фаворитом Присциллы Эндикотт. Когда Микки направила коня к решетчатой арке, он слегка отпрянул в сторону и игриво топнул копытом, давая понять, что способен разрушить все ее надежды.

Но вскоре обоим стало не до шуток. Микки подводила коня к первому препятствию — кирпичной стенке, огражденной двумя вертикальными жердями.

— Помедленнее! — шептала Скайлер. — Тебе незачем показывать лучшее время — просто не наделай ошибок!

Толедо перемахнул через стенку, как легкий летний ветерок. А Микки с ее растопыренными локтями и ногами, согнутыми почти под прямым углом, напротив, представляла собой иллюстрацию из учебника верховой езды,показывающую, как не надо сидеть в седле. Хорошо, что в этом виде спорта внешнее впечатление не учитывалось, значение имела только чистота прыжков.

Затем был взят оксер, пирамида… «Боже, вы только посмотрите на Толедо!» По сравнению с ним многие чистокровные лошади показались бы неповоротливыми, как битюги: он буквально взлетал над землей и краткую долю секунды парил в воздухе после каждого прыжка. А Микки упивалась аплодисментами, полетами и радостным трепетом. От нее требовалось только одно — чисто пройти маршрут. Но потом, если она выйдет в финал, ей придется продемонстрировать наилучшее время, чтобы обойти остальных финалистов.

Скайлер аплодировала до боли в ладонях и кричала, пока не охрипла.

После еще одного круга выступлений количество финалистов сократилось до трех, и этими тремя были Кэти Прудент, Йен Миллар… и Микки. «Оказаться в одном ряду с двумя известными профессионалами — все равно что стать членом Святой Троицы», — радостно думала Скайлер. У Микки будет повод для ликования, даже если голубая лента достанется не ей. Глядя, как Микки выводит Толедо на арену в последний раз, Скайлер преисполнилась гордости. А когда ее подруга чуть не допустила ошибку на самом коварном препятствии, Скайлер пережила все то же, что, наверное, испытала и Микки, — ее сердце ушло в пятки, все внутри сжалось, кровь зашумела в ушах.

Микки преодолела последний барьер маршрута, на секунду отстав от Йена Миллара. «Присцилла Эндикотт будет на седьмом небе от счастья», — поняла Скайлер. Судьба Микки решена. Но самое главное, Микки добилась того, о чем они со Скайлер мечтали с раннего детства: стала участницей Национальных состязаний по конному спорту.

Когда после церемонии награждения встрепанная и взмокшая Микки появилась в ложе Скайлер, та вскочила и порывисто обняла подругу.

— Ты была великолепна! — воскликнула Скайлер, боясь расплакаться. — Я так горжусь тобой!

— А чем был плох Толедо? — возразила Микки, по давней Привычке ставя лошадь на первое место. — Это же не конь, а мечта. Ты видела, как он выступил сегодня, а Толедо способен и на большее! Но нельзя допустить, чтобы он переутомился: после Торонто мы сделаем перерыв до следующего лета… — Микки вдруг осеклась, присмотрелась к Скайлер, а потом тихо спросила: — С тобой все в порядке? Ты слишком бледна.

— Это не страшно, — заверила ее Скайлер. Они стояли в стороне, поодаль от стола. — Наверное, я просто перенервничала.

— Любой на твоем месте перенервничал бы, оказавшись в такой компании. Ты еще слишком молода. Давай-ка уйдем отсюда. Я угощу тебя пивом.

— Лучше пепси.

Скайлер и Микки спустились вниз и нашли свободный столик в баре «Победитель», который, к счастью, не был переполнен. Скайлер с глубоким вздохом опустилась на стул, чувствуя себя так, словно чудом вырвалась из толпы разъяренных линчевателей. Когда официантка приняла у них заказ и поспешила прочь, подруги переглянулись и разразились смехом.

— Даже если мне суждено умереть сию же минуту, я ни о чем не пожалею, — призналась Микки.

— Кроме дня великого триумфа, — иронически отозвалась Скайлер.

— О Господи, какой же я стала эгоисткой! Я даже не спросила, как ты себя чувствуешь. Мы не болтали уже целую вечность.

— Ты была занята, а у меня все хорошо.

— Правда?

Скайлер рассказала подруге о чете Добсон, с которой недавно встречалась. Микки брезгливо поморщилась, и это убедило Скайлер в верности собственных выводов. Микки не одобряла ее решение отдать ребенка чужим людям. Совсем недавно, во время вспышки спонтанного великодушия, Микки даже вызвалась сама сидеть с ребенком, пока Скайлер будет на занятиях.

— А куда ты денешь его на время соревнований? — усмехнулась Скайлер.

— Буду повсюду таскать за собой на спине, как папуас, — не задумываясь, парировала Микки.

Но обе понимали, что это звучит нелепо, и Микки сменила тему.

— А как насчет той женщины, с которой ты когда-то встречалась? — спросила она. — Психолога, рекомендованного тебе Тони? Может, расскажешь подробнее? — И она отпила большой глоток пива.

Скайлер сознательно умалчивала о встрече с Элли Найтингейл, не уверенная в том, что Микки поймет, какие странные чувства она испытала в тот день. Пожав плечами, Скайлер объяснила:

— Возможно, она скоро разведется. Значит, рассчитывать на нее не стоит.

— Как и на всех остальных. Господи, могли ли мы в детстве представить себе, что нас ждет?

— Ты получила именно то, к чему стремилась, — заметила Скайлер.

— А ты скоро будешь лучшей из наездниц с дипломом ветеринара. — Микки добавила: — Конечно, когда все останется позади.

— Порой мне кажется, что все это никогда не кончится. Послушала бы ты моих родителей! Отец неисправим. Он никогда не простит меня, если я отдам чужим людям его внука.

— О, Скайлер… — Микки сжала руку подруги. — Ты всю жизнь пыталась следовать правилам, но все-таки нарушала их и оказывалась права. Вот и теперь ты уже приняла решение. Так исполни его. Поступи так, как ты считаешь нужным, а не так, как тебе подсказывает здравый смысл.

— Но с решением можно еще повременить.

— И прекрасно! Подумай, осмотрись. Поговори со всеми парами, какие тебе порекомендуют, но не доводи себя до помешательства. Ты незаурядная женщина, так почему же считаешь, что твоему ребенку будет лучше жить с самыми обычными людьми?

Скайлер открыла было рот, чтобы спросить, с какой стати ей принимать советы человека, готового подражать папуасам, но вдруг почувствовала, как ребенок шевельнулся. Она вздрогнула и прижала к животу ладони.

— Боже мой, он шевелится! И не так, как прежде, а… — Слова иссякли, слишком неубедительные, чтобы передать всю важность яркого, волшебного события, поразившего Скайлер.

— Наверное, это знак свыше, — серьезно заявила Микки. — Он пытается что-то сказать тебе.

— Надеюсь, да. — Скайлер вздохнула. Волшебная минута миновала, сменившись невыносимым чувством горечи. — Потому что я отдала бы все на свете, лишь бы не принимать это решение самой.

— Ты не слушаешь меня, — упрекнула Джорджина.

Элли сидела у окна на втором этаже городского дома Джорджины и любовалась снегом. В ранних сумерках зимнего вечера казалось, будто он летит из-под колпаков уличных фонарей. Она улыбнулась Джорджине, расположившейся в кресле у горящего камина.

— Извини, ты рассказывала о мадридской конференции, посвященной проблемам хронического недосыпания пилотов. Ты хочешь, чтобы я поменяла профессию, или просто пытаешься отвлечь меня?

— А о чем собиралась поговорить ты? — Джорджина, подобравшая ноги под подол длинного и просторного ярко-желтого свитера, напоминала Элли старую кошку — чутко дремлющую, готовую вскочить в любой момент.

Элли была убеждена, что именно своим невозмутимым и спокойным видом Джорджина обязана успеху в кругу частных пациентов, не говоря уж о ее подопечных в психиатрическом отделении больницы. Впечатление покоя усиливала обстановка уютного дома Джорджины, чудесного кабинета, отделенного от гостиной раздвижной дверью. Заставленная предметами, которые Джорджина называла «своим антикварным хламом» — бронзовыми напольными лампами с рваными шелковыми абажурами, безделушками, собранными со всего света, креслами и диванами, перед камином, откуда поминутно сыпались искры на потертый восточный ковер, — эта комната с первого же раза вызвала у Элли ощущение, будто она очутилась дома.

Впрочем, на самом деле на земле не нашлось бы места, где она чувствовала бы себя как дома. «Дом там, где сердце». Эта поговорка постоянно всплывала у Элли в голове. Но если так, значит, у нее вовсе нет дома. Потому что всей душой она стремилась быть рядом с Полом, чья дверь оставалась закрытой, и с ребенком, о котором Элли тщетно мечтала.

Она невольно сжала кулаки. Почему не звонит Скайлер Саттон? Прошло уже четыре месяца, а от нее ни слуху ни духу. Элли твердила себе, что нелепо надеяться. Эта девушка наверняка давно уже выбрала кого-то другого — скорее всего милую, любящую супружескую пару, которая ни в чем не откажет ее ребенку. И все-таки…

Элли не забыла почти физического ощущения связи между ними, будто сама судьба предназначила им стать участниками этой драмы. День благодарения давно прошел, приближалось Рождество, а Элли никак не удавалось отделаться от поразительного впечатления, произведенного на нее Скайлер.

Сегодня вечером, в сочельник, Элли навестила Джорджину, как делала это последние восемь лет. Нынешнее Рождество отличалось лишь тем, что Элли предстояло провести его в одиночестве. Прежде она представляла себе Рождество так: улыбающийся Пол, елка, их малыш, неуклюже разворачивающий подарок… Ее печаль усилилась, стала такой же невыносимой, как в первые несколько зим после исчезновения Бетани.

Она надеялась, что Джорджина утешит ее, даст совет, разберется в эмоциях, захлестывающих Элли. Она понимала, что панацеи не существует и ответы на свои вопросы надо искать в себе. В конце концов, она психолог, притом неплохой. Но порой, проглатывая подкативший к горлу ком, Элли сознавала, что главное — не ответы на вопросы, а теплое плечо, на которое можно преклонить усталую голову, голос, прогоняющий душевную боль.

— Какой в этом смысл? — с горечью возразила Элли. — Разговоры мне не помогут.

Джорджина заправила серебристую прядь волос под неопрятный пучок на затылке и вздохнула:

— Пожалуй, но ведь можно попытаться. Дорогая, мне больно видеть тебя несчастной.

— Лучшее лекарство от моей болезни — муж и ребенок. — Элли сняла свой кардиган со спинки дивана.

— Иногда полумеры лучше, чем ничего, — не уступала Джорджина.

— По-твоему, мне следует прекратить надеяться? — раздраженно спросила Элли.

— Зачем рассматривать такой поступок как капитуляцию? — Джорджина пожала плечами. — Тебе никогда не приходила в голову страшная мысль: ты так упорно стремишься к одной цели, что не замечаешь ничего вокруг и отказываешься от простых житейских радостей?

В подобных утешениях Элли не нуждалась.

— Если простые житейские радости — это бесконечный медовый месяц, где нет никого, кроме меня и мужа, тогда я действительно что-то упустила.

— Дорогая, ни за что не поверю, что ты считаешь, будто Пол жаждет только сохранить земной рай супружества. Ты сама знаешь, что это не так, и оказываешь себе медвежью услугу, пренебрегая шансом, которым давным-давно пора было бы воспользоваться.

— Каким еще шансом?

— Шансом стать счастливой без ребенка.

— Почему ты решила, что я пренебрегаю этим шансом?

— Бегство от счастья зачастую становится одним из видов наказания.

— По-твоему, я наказываю себя? Думаешь, я до сих пор не простила себе того, что случилось с Бетани? Возможно. Но если ты права, значит, мне уже ничто не поможет.

— Даже другой ребенок? — В глазах Джорджины появился лукавый блеск; они засветились такой любовью и заботой, что Элли едва сдержала слезы.

— Не знаю, — честно ответила она. — Мне известно лишь одно: искать ответ на этот вопрос я не перестану никогда.

— Ну что ж… будь по-твоему. — Джорджина, никогда не настаивавшая на своем, улыбнулась, давая понять, что разговор закончен. Поднявшись, она подошла к высокому шкафу, где держала графины с кларетом и портвейном и кое-какую выпечку. — А теперь попробуй фруктовый кекс моей соседки и выпей кларета. Они сочетаются на редкость удачно — только никому не проговорись. Летиции нравится видеть, как изумляются люди, уверенные, что им предлагают нечто несъедобное.

Элли взяла из рук подруги бумажную салфетку с ломтиком кекса.

— Если ты решила откормить меня, предупреждаю сразу: бесполезно. Я уже пыталась пополнеть. Но несмотря на все усилия, так и не прибавила в весе.

— Наверное, ты ешь слишком мало. Кстати, раз уж мы заговорили об этом, какие у тебя планы на завтрашний вечер? Только не говори мне, что намерена провести Рождество в одиночестве.

— Меня приглашали Бродские, но, по-моему, только потому, что Глории вздумалось познакомить меня со своим вдовым деверем. — Элли тяжело вздохнула. — А я сказала, что у меня другие планы. К тому же я не собираюсь никого посвящать в подробности своих отношений с Полом. Никто уже не верит, что мы расстались не навсегда. Статус женщины, временно расставшейся с мужем, имеет свои неудобства: через девять месяцев надо либо наладить отношения с прежним супругом, либо объяснить всем и каждому, что ты готова знакомиться налево и направо.

— Тогда решено. — Джорджина разлила кларет в бокалы на тонких ножках. — Ты придешь ко мне. Знакомясь с одинокими мужчинами, я обычно приберегаю их для себя, так что на этот счет не беспокойся. И потом, ты уже не виделась с моей дочерью… Сколько же вы не виделись? Чуть ли не десять лет. А еще, как тебе известно, кухарка из меня никудышная и мне не помешала бы помощь. Отказа я не приму.

Элли знала, что сопротивление бесполезно. Джорджина права. Одиночество в канун Рождества слишком угнетает. А Пол решил провести праздники у родителей в Сэг-Харбор. При этой мысли у Элли упало сердце. Бедные Джон и Сьюзан! Они так тяжело перенесли ее расставание с Полом. С первого дня знакомства с родителями Пола — в морозный ветреный январский день, когда по дороге Элли окоченела, ее встретили радушно, обняли за плечи, усадили на мягкий диван перед пылающим камином, а отец Пола начал растирать ей руки широкими мозолистыми ладонями — Элли не сомневалась в том, что великая ошибка наконец-то исправлена. В Джоне и Сьюзан она нашла родителей, иметь которых ей было суждено с рождения.

А теперь у нее отняли даже родных.

Положив салфетку с недоеденным кексом на крышку пароходного рундука, служившего журнальным столиком, Элли поднялась и снова подошла к окну. Как и предсказывали, выпало уже четыре дюйма снега, и, судя по всему, снегопад грозил затянуться на всю ночь. В белесой зимней темноте, рассеиваемой лучами уличных фонарей, Элли увидела закутанного в пальто мужчину, бредущего по протоптанной в снегу тропинке. Это напомнило Элли другой сочельник, тот вечер, когда она стояла возле церкви Святого Иоанна, завороженная библейской сценой в застекленной витрине, откуда, по-видимому, украли статуэтку младенца Иисуса в натуральную величину. Пар клубился, вылетая из ее рта, на щеках замерзали слезы.

Глубоко вздохнув, она обернулась к Джорджине.

— Я не прочь прийти к тебе на рождественский ужин. Но при одном условии: ты разрешишь мне принести пирог с клюквой и пеканом, испеченный по маминому рецепту. Это единственное воспоминание детства, которое стоит хранить. — Элли не упомянула о том, что такой пирог очень любил Пол — поэтому она испытает чувство удовлетворения, зная, чего он лишился.

— Странное и наверняка калорийное сочетание, но уверена, пирог мне придется по вкусу, — отозвалась Джорджина. — А теперь перестань слоняться из угла в угол и объясни мне, что происходит. Мы так и не поговорили с тех пор, как ты примчалась сюда, будто спасаясь от погони, и рассказала о девушке, с которой тебя будто что-то связывает. Надеюсь, мои расспросы ты не воспримешь как неодобрение? Я просто беспокоюсь за тебя, дорогая.

— С тех пор от той девушки не было никаких вестей.

— Так я и думала, — кивнула Джорджина, потягивая кларет. — Если бы она вновь позвонила тебе, я бы уже знала об этом. Скажи, ты не потеряла надежду?

Элли усмехнулась:

— Другими словами, верю ли я в чудеса?

— О том, что она вскоре станет матерью, Марию известил архангел Гавриил. Конечно, старые ворчливые бихевиористы многое отрицают, но чудеса все-таки случаются.

От прагматичной Джорджины Элли рассчитывала услышать совсем другие слова и потому едва не расплакалась. Ей хотелось положить голову на плечо подруги и закрыть глаза.

— Думаю, да.

«Чудеса? Сейчас я довольствовалась бы меньшим».

— А как дела у того мужчины из твоей группы больных СПИДом? У бывшего танцора?

— У Джимми Долана? — улыбнулась Элли. — Я не устаю удивляться тому, как хорошо он держится… Но это заслуга его друга Тони. Кстати, о Джимми: я обещала заехать к нему на обратном пути. — И она взглянула на каминные часы. — Уже поздно, мне пора.

Было ровно без десяти шесть, и когда Элли с Джорджиной сообразили, в чем дело, то дружно рассмеялись. Пятьдесят минут — обычная продолжительность консультации психолога. Джорджина проводила Элли в гостиную, а оттуда по изогнутой лестнице в узкую, выложенную кафельной плиткой прихожую. Элли застегнула пальто. Распространяя крепкий запах жасмина, который она обожала, Джорджина обняла ее и поцеловала в обе щеки.

— Встретимся завтра. Жду тебя ровно в четыре.

Как ни странно, Элли без труда поймала такси. Иначе ей вместе с толпой запоздалых покупателей, заполонивших тротуары, пришлось бы брести к ближайшей станции метро, по щиколотку увязая в снегу. «Наверное, чудеса все-таки случаются», — подумала она. Даже продавленное сиденье старого такси показалось ей подарком судьбы.

Когда она вошла в студию Джимми Долана на Хадсон-стрит, у нее появился еще один повод поверить в чудеса: за последнее время Джимми набрал несколько фунтов веса. И поскольку он пропустил последние групповые занятия, улучшение было весьма заметным. Увидев Элли, Джимми расцвел такой улыбкой, словно к нему неожиданно явились три волхва. Возбужденный приближением праздников или тем, что дожил до них, Джимми щеголял в красной водолазке и брюках на зеленых подтяжках, служивших отнюдь не для украшения — брюки были ему широки.

— С Рождеством! — Поцеловав Джимми в щеку, Элли вынула из вместительной сумки пакет.

Джимми был явно доволен и вместе с тем смущен.

— А мне нечего подарить вам, — огорченно сказал он.

— Ошибаетесь: вы только что сделали мне подарок. Вы даже не представляете, как приятно мне видеть вас в хорошем настроении!

Просияв, Джимми повел ее в просторное помещение, служившее гостиной, кухней и спальней. Усевшись на низенькую японскую кушетку, Элли, как обычно, устремила взгляд на балетные афиши, висящие на стенах. Ей больше всех нравился снимок, запечатлевший Джимми в высоком прыжке. Его обнаженный торс блестел от пота, руки были закинуты за голову.

— Откройте пакет. — Элли улыбнулась, увидев, как смущенно Джимми прижимает к груди подарок. Он напоминал ей взрослого ребенка, который до сих пор верит в Санта-Клауса.

Пока он растерянно дергал ленточку, Элли заметила, что у него дрожат руки. Джимми тяжело опустился в кресло и раздраженно нахмурился, а Элли пожалела, что перевязала подарок так тщательно. Наконец Джимми открыл коробку.

— Это из магазина «Хаммахер Шлеммер»… носки с электроподогревом, — объяснила Элли. Джимми как-то пожаловался, что у него постоянно мерзнут ноги, сколько бы носков он ни надевал и какими бы теплыми одеялами ни укрывался.

Расплывшись в улыбке, Джимми сбросил ботинки и натянул носки на худые ступни, посиневшие от холода.

— Спасибо, док! Замечательный подарок. А если я проголодаюсь, лежа в постели, то поджарю яичницу прямо в носках.

— Носите на здоровье.

— Какое там здоровье! — Джимми махнул рукой и откинулся на спинку кресла. — Лишь бы иметь возможность самостоятельно добираться от кровати до ванной.

— И все-таки, как вы себя чувствуете?

— Лучше, чем несколько недель назад, но все еще паршиво. Близится Рождество, а я хотел бы попросить Санта-Клауса исполнить только одно мое желание: чтобы я дотянул до Нового года. Не надо ни бумажных колпаков, ни шампанского, ни веселья всю ночь. Мне достаточно посмотреть прямую трансляцию бала на Таймс-сквер. Может, я даже увижу Тони и других полицейских. Я хотел бы поднять бокал, встречая еще один год. — Грустная улыбка осветила его изможденное лицо. — А вы, док? О чем вы хотели бы попросить Санта-Клауса?

— Подарить мне надежду. — В этот холодный вечер она молилась хоть о временном избавлении от страданий и обрела его рядом с умирающим человеком.

— Надежду? За это стоит выпить. — Джимми с трудом поднялся. — Ликер и ром у меня кончились, зато есть вино.

— В другой раз. Я еду от подруги, с которой уже выпила за Рождество.

Но Элли не ушла, а провела у Джимми еще целый час, рассматривая вместе с ним альбом с вырезками — реликвиями его сценической карьеры. Здесь были собраны концертные программы, газетные статьи, снимки, подобные висящим на стене. Восхищаясь ими, Элли вновь горько пожалела о том, что рядом с Джимми нет его родителей. Таким сыном она бы гордилась.

Наконец Элли поднялась.

— К сожалению, мне пора. Уже поздно.

Она осторожно обняла Джимми и почувствовала, как его грудь дрогнула, словно Джимми пытался сдержать рыдание. Но глаза его были сухими. Элли понимала, как много значит для Джимми ее визит, и порадовалась, что зашла.

Вернувшись домой, она сразу включила автоответчик. Ни единого сообщения от Пола… и вообще никто не звонил. Ее вновь охватило отчаяние.

«Позвони кому-нибудь», — сказала она себе и вспомнила про подругу по колледжу Гресию, живущую в Сиэтле. Как приятно было бы надеть купальный халат, свернуться клубком и всласть поболтать с Гресией, попивая горячий чай! Но разница во времени с Сиэтлом составляла три часа, и наверняка Гресия, обычно откладывающая все дела до последней минуты, сейчас сломя голову носится по магазинам в поисках подарков.

Элли вдруг поняла, что ей безумно хочется позвонить Полу. А ведь она поклялась не делать этого. «Что толку звонить ему?» — спрашивала себя Элли. Он будет говорить вежливо и дружелюбно, возможно, даже обрадуется, как обрадовался, когда она поздравила его с Днем благодарения. Они поболтали бы о работе, она расспросила бы о родителях Пола, а он ответил бы, что у них все в порядке, и по очереди подозвал бы их к телефону. Джон и Сьюзан сердечно пожелали бы ей удачного праздника, но к концу разговора Элли ощутила бы изнеможение. И тогда забралась бы под одеяло и зарыдала.

В соседней квартире кто-то играл на расстроенном пианино рождественские гимны и песни. «Тихая ночь, святая ночь» закончилась, началась «Вы звените, бубенцы». В голове Элли что-то запульсировало в ритме ударов по клавишам. Ей было так тоскливо, что она даже подумала, не позвонить ли своим родителям, чтобы пожелать им счастливого Рождества. Но Элли знала: как всегда в тех редких случаях, когда она звонила домой, мать скажет что-нибудь вроде: «Хорошая выдумка — эти праздничные междугородные тарифы! Благодаря им люди звонят домой, что прежде им и в голову не приходило».

Услышав телефонный звонок, Элли вздрогнула. Пол? Нет, вряд ли.

Она поспешно вскочила, больно ударившись коленом о стеклянный журнальный столик. Элли заковыляла к телефону, стоящему на японском шкафчике у стены. Ее била дрожь. Она уверяла себя, что звонит Джорджина — скорее всего завтрашний ужин перенесен на другое время…

Выдохнув в трубку «алло», Элли поняла, кто звонит, и твердо уверовала в существование судьбы, провидения или как там оно называется. Поэтому не слишком удивилась, услышав знакомый голос, в котором слышались бравада и страх.

— Это Скайлер Саттон… помните меня? Понимаю, это нелепо, но мне захотелось поздравить вас с Рождеством и сказать, что я хотела бы снова встретиться с вами. И поговорить о ребенке. Вы еще не передумали?

Глава 11

— Это Белтер, — объяснила Кейт женщине, рассматривающей изящное кресло в стиле рококо, обитое поблекшим зеленым бархатом и занимавшее самое видное место в магазине.

— Сразу видно. — Посетительница, дама лет шестидесяти, с серебристыми волосами, в твидовом костюме, огляделась. Ее голубые глаза, окруженные сеткой мелких морщин, оживленно блеснули. — Кажется, шестидесятые годы девятнадцатого века. Чудесная вещь… Где вы раздобыли ее?

— На аукционе «Сотби» в Нью-Йорке. — Кейт отодвинула кресло от стены, чтобы продемонстрировать уникальную конструкцию спинки, образчик запатентованного самим Белтером изобретения — покрытые лаком слои древесного шпона, образующие рубчатый рисунок. — Если хотите, я покажу сертификат.

— Не надо. Я присмотрела его для дочери. Она коллекционирует мебель, изготовленную Белтером, и в конце этой недели приезжает из Бостона. Не могли бы вы пока оставить кресло у себя?

— Разумеется. До пятницы? — Кейт задумалась. В четверг ей предстояло выступить на ежегодном чаепитии Нортфилдского исторического общества, а президент общества, Кэролайн Этуотер, обожала белтеровскую мебель. Значит, можно намекнуть ей, что креслом заинтересовался другой покупатель. Так или иначе, теперь, в разгар января, когда подробности минувшего Рождества постепенно блекли в памяти, шансы выгодно продать кресло были весьма велики. Избавившись от необходимости выбирать и покупать подарки, люди вновь сосредоточат усилия на обстановке и отделке домов. А кресло и вправду выглядит великолепно.

— Так вы согласны? — обрадовалась женщина.

Кейт улыбнулась:

— С удовольствием сделаю это для вас. — И она записала имена покупательницы и ее дочери: миссис Дора Кейс и миссис Линда Шаффер.

Как только Дора Кейс ушла, провожаемая веселым звоном медного колокольчика над дверью, Кейт опустилась на георгианскую оттоманку, выставленную на продажу и живописно подсвеченную лампами в уголке, напоминающем библиотеку английского поместья, и с облегчением вздохнула.

«Сейчас Дора приедет домой и позвонит дочери, — думала Кейт. — К телефону подойдет кто-то из ее внуков. И Дора спросит: «Что было сегодня в школе?» А внук ответит: «Бабушка, когда же ты приедешь? Я соскучился…»»

Кейт встряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли. «Даже если у Доры и вправду есть внуки, это меня не касается». Ее тревожила Скайлер, твердо вознамерившаяся совершить противоестественный поступок. И хотя Скайлер еще не выбрала приемных родителей для ребенка, вчера вечером она позвонила и сообщила, что у нее есть кое-кто на примете.

Кто эти люди? Кейт едва удержалась, чтобы не задать дочери этот вопрос. Впрочем, какая разница? Кейт не сомневалась в том, что они симпатичные. Но дело не в этом.

У Кейт болела голова, в висках стучало так, словно там работала бригада строителей, орудуя молотками, дрелями и пилами. Хуже того — ей было не с кем поговорить. Миранда сочувствовала Кейт, но категорически не одобряла решение Скайлер. Поэтому Кейт считала предательством по отношению к дочери обсуждать ее дела с Мирандой. Она не могла излить душу даже Уиллу. Он делал вид, будто ничего не происходит, и все последнее время проводил в офисе, изнемогая от перенапряжения.

Кейт пыталась понять дочь, однако Скайлер все заметнее отдалялась от нее. Кейт оправдывала дочь, убеждала себя, что та просто не хочет обременять ее и Уилла мучительными подробностями поиска подходящей супружеской пары. Но вместе с тем Кейт раздражалась. Как смеет Скайлер замыкаться в себе! Она даже не познакомила их с отцом ребенка!

Однако любые вопросы лишь усиливали отчуждение Скайлер. Уж лучше рассчитывать каждый шаг, ждать подходящего случая, момента слабости, когда дочери понадобится помощь и совет. И Кейт терпеливо ждала. Ничего другого не оставалось.

Через час ей предстояло встретиться со Скайлер в поместье Уормсли, где завтра должен был состояться аукцион. В журнале «Искусство и антиквариат» Кейт высмотрела фотографию письменного стола, которым хотела заменить слишком маленький и старый стол Скайлер. Кейт не сообщила дочери, что еще ее внимание привлекла очаровательная резная детская кроватка, которая пришлась бы кстати, если бы Скайлер решила оставить ребенка.

Конечно, Кейт не собиралась предлагать Скайлер кроватку. Но завтра, на аукционе, она попытается купить ее и, если это удастся, припрячет в дальней комнате до самого рождения ребенка… на всякий случай.

Направляясь на восток в своем бордовом микроавтобусе «вольво», проезжая мимо заснеженных полей и редких фермерских домов, Кейт чувствовала все усиливающееся напряжение. Такое ощущение у нее иногда возникало в туннеле Линкольна^[26] — от сознания, что она передвигается под толщей воды весом в несколько сотен тонн, а эта вода может хлынуть в трещину в бетонном потолке. Любой инженер счел бы ее опасения абсурдными, но Кейт испытывала страх, пока не выезжала наверх.

Но в конце теперешнего туннеля она не видела света. Кейт казалось, что ей предстоит нечто поистине ужасное. Она не могла сказать точно, чего именно боится. Ведь самое худшее уже случилось. Что может быть ужаснее мысли о том, что твоего родного внука отдадут на воспитание чужим людям?

«Все эти годы, — думала Кейт, — я постоянно ждала беды. Наверное, это и есть кара Господня. Я лишила Скайлер родной матери, а теперь у меня отнимают ребенка Скайлер».

Да, скорее всего именно этого она и боялась: напоминания о собственном грехе. Бога нельзя обмануть, возмездие неизбежно. Она попыталась перехитрить судьбу и теперь должна платить за это.

Отогнав ужасные мысли, Кейт свернула с шоссе на дорогу, ведущую к Уормсли. В конце длинной аллеи виднелся дом, стоящий посреди заросшей лужайки в окружении запущенных клумб, — осколок викторианской эпохи, особняк, украшенный заржавевшими узорчатыми карнизами и ветхими башенками.

Остановив машину перед домом, Кейт направилась по обледеневшей дорожке к крыльцу, тяжело опираясь на трость. Через несколько минут она уже стояла в просторном холле, листая каталог. Вдруг что-то холодное прикоснулось к ее щеке. Вскинув голову, Кейт увидела перед собой румяную Скайлер в коротком шерстяном жакете, голубом шарфе ручной вязки, плотных черных леггинсах и широком пушистом свитере. Кейт подавила желание приложить ладонь к отяжелевшему животу дочери.

«Мой внук…» — с болью подумала она. Скайлер была уже на седьмом месяце и часто жаловалась, что ребенок постоянно ворочается и не дает ей спать по ночам. Как, чувствуя такое, она может отказываться от ребенка?

— На последнем перекрестке я чуть не свернула не в ту сторону, — со смехом сообщила Скайлер, сняв вязаную шапочку, отчего наэлектризованные волосы встали дыбом, а потом рассыпались золотистыми прядями по плечам. — Представляешь? По этой дороге я проезжала тысячу раз, а теперь забыла, где и куда надо повернуть.

— Ничего удивительного. У тебя слишком много забот.

Скайлер нахмурилась.

— Пожалуй, да.

Кейт хотелось притянуть дочь к себе, крепко обнять ее, чтобы Скайлер наконец поняла без слов, как горячо и беззаветно ее любят. Но вместо этого она помогла Скайлер снять жакет и повесила его рядом со своим на металлическую вешалку у двери.

Еще тяжелее опираясь на трость, Кейт взяла дочь под руку.

— Пойдем посмотрим на тот стол, хорошо? Я захватила рулетку, поэтому мы измерим его и выясним, поместится ли он в… кабинете.

— Мама, это не кабинет, а просто комната. Если я не собираюсь превращать ее в детскую, это еще не значит, что мы должны говорить об этой комнате так, словно там кто-то умер.

Кровь отхлынула от лица Кейт.

— Не желаю этого слышать! — воскликнула она, но тут же, понизив голос, добавила: — Я просто хотела сказать, что кабинет понадобится тебе, пока ты будешь учиться.

— Мама, я же буду жить в Нью-Хэмпшире!

— Но ты сможешь приезжать домой на выходные и праздники. — Кейт не упомянула о своей тайной надежде на то, что после рождения ребенка Скайлер будет проводить каникулы в Орчед-Хилле. Если она согласится, места в доме с избытком хватит всем.

Они прошлись по некогда величественной гостиной, где отрывались обои и крошилась лепнина на потолке. Старые паркетные полы безнадежно покоробились; резные херувимы, поддерживающие каминную доску, подчеркивали плачевное состояние исцарапанных стенных панелей и поблекших драпировок. Повсюду в беспорядке стояла мебель. Старая миссис Уормсли умерла бездетной, и после ее смерти поместье вместе со всеми вещами выставили на аукцион, чтобы заплатить налоги.

Кейт с удивлением заметила, что, несмотря на обветшалость особняка, мебель на редкость хорошо сохранилась. Миссис Уормсли не хватало денег на ремонт дома, но, судя по всему, она щедро платила приходящим горничным, а те усердно чистили мебель.

В каталоге Кейт отметила номер прелестного орехового углового шкафа, а потом направилась к облюбованному ею письменному столу — викторианскому, дубовому, с круглой крышкой, с едва заметными царапинами и потертостями. Этот ничем не примечательный стол удачно дополнил бы мебель в доме Скайлер.

— Сколько за него просят? — спросила Скайлер.

— Тысячу двести — тысячу пятьсот. Но пожалуй, удастся купить его за восемьсот или девятьсот. На аукцион съехались в основном перекупщики мебели, и поскольку не в их интересах поднимать цену, он наверняка достанется нам.

— Не знаю. — Скайлер провела пальцем по пыльной поверхности стола. — Это немалая сумма.

Кейт хотела предложить дочери купить стол для нее, но передумала. Дочь ни за что не примет такой подарок. Но ведь у Скайлер был собственный счет, открытый матерью Кейт. До двадцати пяти лет Скайлер не имела права распоряжаться основным капиталом, но Кейт, как ее опекунша, могла заключать от ее имени любые сделки и совершать любые покупки на сумму, превосходящую ежемесячную выплату, на которую Скайлер жила.

— Если хочешь, я с удовольствием поговорю с Ральфом Бринкером из банка, — предложила Кейт.

Скайлер озадаченно уставилась на нее:

— Зачем? — И тут же спохватилась: — А, вот ты о чем! — Как будто пятьсот тысяч долларов были пустяком, не стоящим внимания. — Мама, спасибо тебе за предложение, но мне и вправду не нужен новый стол. Я вполне обойдусь старым.

Кейт вздохнула. Независимая Скайлер никогда ни о чем не просила, но Кейт надеялась, что со временем характер дочери постепенно смягчится. Скайлер еще предстоит узнать, что великодушие — это умение не только отдавать, но и принимать.

Между тем Кейт увидела кроватку — изысканный образчик истлейкского периода, с изогнутыми спинками и позолоченной резьбой. «Странно, — подумала она. — Всем известно, что у супругов Уормсли не было детей. Может, их ребенок умер в младенчестве?»

Ее сердце забилось. Она посмотрела на дочь. Хоть бы Скайлер увидела кроватку и поняла, что это означает!

«Второй шанс появляется не всегда, дорогая. Если случается что-нибудь хорошее, даже в самое неподходящее время, надо радоваться этому… иначе такое больше не повторится. А иногда следует не просто радоваться, но и действовать», — мрачно подумала Кейт.

Но сейчас она беспомощно смотрела, как Скайлер прошла мимо кроватки, даже не взглянув на нее, и направилась к потемневшей картине, изображающей гондолу в венецианском канале. Разочарованная, Кейт обвела номер кроватки в каталоге. Какой бы ни оказалась цена, она купит ее. Для Кейт это был не просто подарок будущему внуку, а знак надежды на то, что Скайлер изменит решение.

Они обошли еще несколько комнат, но, кроме серебряного канделябра, который после полировки выглядел бы бесподобно, Кейт не нашла ничего заслуживающего внимания. У нее заныло бедро. Скайлер становилась все беспокойнее.

— Проголодалась? — спросила Кейт. — Если хочешь, мы можем перекусить в кафе в городе. Или заехать домой.

— Лучше в «Кошкину люльку». Сейчас я с удовольствием съела бы полдюжины булочек с черникой. С тех пор как меня по утрам перестало тошнить, никак не могу насытиться. Уже прибавила пятнадцать фунтов, а впереди еще два месяца.

С напускной беспечностью Кейт осведомилась:

— Что сказала тебе на последней консультации доктор Файрбо?

— По ее словам, я здорова. Она предложила мне со следующей недели начать ходить на занятия для будущих матерей, а я попросила Микки составить мне компанию.

— А как же… — Кейт хотела спросить про Тони, но не осмелилась. Что ей известно об этом человеке, кроме того, что Скайлер продолжает с ним встречаться? Так, словно он тут ни при чем. Она натянуто улыбнулась. — Микки по плечу любое дело.

— Хуже всего, что целую неделю до родов нам придется провести вместе. За это время мы изведем друг друга.

— Это лучше, чем оказаться в незнакомом месте, среди чужих людей, особенно если что-то случится.

Этот разговор они заводили уже не раз. Кейт и Уилл просили Скайлер переселиться к ним за неделю до родов, но та упрямо отказывалась, повторяя, что от ее дома до Нортфилдской больницы всего двадцать минут езды.

Кейт нервничала, когда они вошли в кафе и устроились в солнечном уголке. До сих пор Скайлер не упомянула ни об усыновлении, ни о выборе кандидатов. Кейт тоже избегала этой темы. Какими бы милыми и заботливыми ни были эти люди, она не хотела слышать о будущих приемных родителях, не желала знать их имена и прочие подробности: это превратило бы решение Скайлер из угрозы в реальность.

Кейт заказала горячий чай и сандвичи с жареной курятиной, а Скайлер, хотя и сетовала на непомерный аппетит, ограничилась супом и стаканом молока. Кейт посматривала на нее, изнывая от беспокойства. Дочь уже не раз шутливо жаловалась на то, что прибавляет в весе, но выглядела бледной и осунувшейся.

«Да, она непоколебима, но от этого ей не легче». Кейт видела, как метался по залу взгляд Скайлер, останавливаясь на всех, кроме матери, как беспокойно она складывала и снова разворачивала льняную салфетку, как на ее бледных щеках вспыхивал румянец.

Пока они ели, Кейт молчала. Наконец она промокнула рот салфеткой и подкрасила губы.

— Сегодня утром я случайно встретилась с Дунканом. Он передает тебе привет. — Кейт застегнула сумочку. — А еще он спрашивал, сделала ли ты выбор. Я ответила, будто все уже решено, — мне было стыдно признаться, что я ровным счетом ничего не знаю.

Скайлер смотрела в свою пустую тарелку.

— Я не уверена, что ты одобришь мой выбор.

Кейт встревожилась. О каком одобрении может идти речь? Эта затея с самого начала не нравилась ей.

Причиной тревоги Кейт была не только Скайлер, но и сложное финансовое положение семьи. Они с Уиллом сумели избежать банкротства, заложив Орчед-Хилл, но фирма вновь встанет на ноги еще не скоро. Уилл пытался выиграть время, а пока над их головами висел дамоклов меч. Кейт вспомнила, что, подписывая в банке закладную на обожаемый Орчед-Хилл, она словно расставалась с жизнью.

А теперь ей грозило нечто еще более ужасное.

— Кого же ты выбрала, если считаешь, что мы останемся недовольны? — На лице Кейт застыла напряженная улыбка.

— Сама женщина наверняка вам понравится. — Скайлер отвела волосы со лба нервным жестом, усилившим беспокойство Кейт. — Просто… Элли и ее муж разошлись.

Элли?

В голове Кейт отчетливо прозвучал сигнал тревоги, но она поспешила убедить себя, что ее опасения напрасны, и на всякий случай спросила:

— А как ее фамилия?

— Найтингейл, доктор Найтингейл, но она просила называть ее по имени.

Сердце Кейт сжалось. Она слишком хорошо помнила молодого психолога, с которой судьба свела ее в ту страшную ночь, четырнадцать лет назад, когда Скайлер оказалась на волосок от смерти.

У Кейт зашумело в ушах. Беспомощно и растерянно она смотрела, как мимо медленно проплывают официантки, посетители, мужчина с огромной бутылью воды.

— Элли Найтингейл… — пробормотала Кейт.

— Такое имя трудно забыть. — Кейт видела, как зашевелились губы Скайлер, но не сразу осознала ее слова.

— Ты права. — Кровь прилила к щекам Кейт.

— Это звучит глупо, мама, но мне кажется, будто мы знакомы всю жизнь и встретились не случайно. В чем дело, не могу объяснить — я просто чувствую это. — Скайлер встревоженно вгляделась в лицо Кейт. — С тобой когда-нибудь бывало такое?

Кейт молчала, опасаясь, что голос выдаст ее.

Под столом она крепко стиснула руки. Головокружение сменилось оцепенением. Ее терзала единственная мысль — как нескончаемая бегущая строка внизу экрана, предупреждающая о приближении грозового фронта.

«Нельзя допустить, чтобы она догадалась… Нельзя допустить, чтобы она догадалась…»

Но Скайлер сразу заподозрила неладное и озабоченно нахмурилась:

— Мама, что с тобой?

— Ничего… честное слово, ничего. — Кейт с трудом овладела собой. — Просто… да, мы часто говорили об этом, но я все равно испытала шок — оттого, что появился человек, который отнимет у меня моего внука.

Скайлер поморщилась:

— Лучше бы ты смотрела на это иначе.

— Но разве это возможно? Скайлер, я прекрасно понимаю тебя. Я обещала поддержать тебя, что бы ни случилось, но не проси меня радоваться твоему решению. Тем более что эта женщина даже не замужем!

— Знаю, о чем ты думаешь, но я доверяю ей. Если моего ребенка усыновит Элли, я буду знать, что с ним не случится ничего плохого. — Глаза Скайлер наполнились слезами. — Мама, ну неужели тебе не ясно? Мне необходима такая уверенность.

Кейт хотелось выкрикнуть, что такой уверенности попросту не существует. Она по опыту знала, как быстро уверенность ускользает от тех, кто отчаянно стремится к ней. Каждый день рождения Скайлер становился для нее вехой на пути, протянувшемся так далеко, как только хватало взгляда. А теперь Кейт вдруг осознала, что все это время бродила по замкнутому кругу.

«А если это шанс искупить вину?» — вдруг прозвенело у нее в голове.

Да, у нее есть два выхода. Можно начать борьбу, привести аргументы, доказать, что Элли — самый худший выбор. Это нетрудно. Одинокая женщина? О чем только думает Скайлер? У нее, Кейт, есть все причины возражать!

И вместе с тем настойчивый внутренний голос шептал: «Будь осторожна. Стоит сделать неверный шаг — и путь обратно будет навсегда закрыт».

Внезапно Кейт осознала, какую из дорог должна выбрать. Надо смириться с неожиданным поворотом судьбы — возможно, он вполне оправдан. Своим молчанием она еще может исправить ужасный грех.

Кейт прерывисто вздохнула. «Прости меня, Уилл…»

Охваченная страхом, гневом, раскаянием, благоговейным ужасом и надеждой, Кейт спокойно попросила:

— Расскажи мне обо всем. Я хочу понять.

* * *

Такой суровой зимы Кейт не помнила. Одна снежная буря сменялась другой, каждая последующая была более свирепой и неистовой, чем предыдущая. Дороги перекрывали, открывали и снова закрывали движение. Письма и посылки приносили с опозданием или не доставляли вовсе. Утоптанной и посыпанной солью оставалась лишь дорожка к магазину скобяных товаров, где раскупили все лопаты. Впервые за десять лет промерз до дна пруд Глинден, превратившись в каток. В магазинах на Мейн-стрит покупатели появлялись все реже.

Кейт часто стояла у большого окна, выходящего во двор, смотрела, как очередной снегопад заметает тропинки, и ощущала ни с чем не сравнимую безмятежность. Снегопады она воспринимала как обряд крещения, смывания прежних грехов. Казалось, будто Бог однимвеличественным взмахом десницы дал миру — и самой Кейт — второй шанс.

Досадно было лишь то, что эти ощущения быстро проходили и вскоре ее вновь охватывала давняя тоска. Начинали ныть нога и бедро, она никак не могла дождаться следующего приема болеутоляющего. Как бы Кейт ни старалась занять себя — а дел в Орчед-Хилле и в магазине никогда не убавлялось, — ей не удавалось избавиться от апатии.

Даже Уилл, редко замечавший смену настроения жены, старался не раздражать ее. Возвращаясь домой, он избегал говорить о Скайлер. Иногда муж приносил Кейт чашку горячего чая, хотя она об этом не просила, а по воскресеньям, принимаясь за чтение «Таймс», отдавал жене ее излюбленные разделы.

И все-таки Кейт еще никогда не видела мужа таким отчужденным. Узнав, что приемной матерью ребенка Скайлер станет Элли, он замкнулся в себе и замолчал. Кейт изнывала от желания поговорить с ним о своем странном, почти мистическом, убеждении в том, что им дали шанс восстановить справедливость. Элли вернулась в их жизнь не случайно. Даже Скайлер сразу потянулась к ней, хотя и не знала правды.

Но Уилл не желал понимать, в чем состоит справедливость, которую пора восстановить. А Кейт не могла объяснить, почему 1 твердо решила не упускать столь редкую возможность.

Порой она стыдилась своего отношения к мужу. Он вел совсем другую войну, опаляющее дыхание которой еще не коснулось Кейт. Даже вполне реальный риск лишиться Орчед-Хилла казался ей призрачным. Разве возможно покинуть этот дом? Не смотреть в любимое окно, не наблюдать за енотом, который вертится под деревом, где повешен домик для певчих птиц? Не видеть, как ослепительно сверкают на солнце сосульки на карнизах? Это немыслимо! Но Кейт не делилась своими чувствами с Уиллом, держала их при себе.

Ее единственной утешительницей оставалась Миранда. В последнее время она все чаще брала на себя всю бумажную работу в магазине, предоставив Кейт заниматься любимым делом — покупкой и реставрацией старинной мебели. Миранда инстинктивно понимала, когда Кейт необходимо поговорить, чтобы отвлечься от тягостных мыслей, а когда надо просто выслушать ее, не предлагая совет. Она не упоминала о своем обожаемом внуке, и Кейт твердо знала: все, что она говорит Миранде, остается между ними. А еще Миранда ни разу не спросила о детской кроватке, стоящей под парусиновым чехлом в дальней комнате.

Но если бы Миранда завела такой разговор, Кейт призналась бы, как тягостно сознание того, что ей не суждено держать на руках внука или внучку, что в доме на стенах не будут висеть фотографии малыша — такие, как на рабочем столе Миранды. Кейт поведала бы подруге, как порой по ночам она плачет в подушку, думая о днях рождения, которые ей придется отмечать только мысленно, о свечах, над которыми никто не загадает желание. Даже дочь ускользала от Кейт, навещая ее все реже. Когда же Кейт звонила ей, в голосе Скайлер она не слышала радости.

В конце марта, солнечным утром, когда весь мир еще дремал под новым снежным одеялом, Кейт услышала звонок, которого ждала с тревогой и ужасом.

— Я еду в больницу, — с ошеломляющим спокойствием сообщила Скайлер. — Мама, прошу тебя, не волнуйся, времени еще уйма. Схватки только начались. А Микки пообещала ехать осторожно.

— Увидимся в больнице. — Кейт вскочила с постели. — Я оденусь и сразу же приеду. А папе позвоню по дороге — он в городе.

В лихорадочной спешке она приняла душ, натянула слаксы и черный кашемировый свитер с высоким воротником. Через несколько минут Кейт уже выводила свой «вольво» из гаража, молясь о том, чтобы машину не занесло или на пути не попался снежный занос. Она заставила себя ехать медленно, хотя ее сердце колотилось, а руки так сжимали руль, что вскоре онемели. В голове у Кейт крутился лозунг с плаката шестидесятых годов: «Сегодня последний день остатка твоей жизни».

Кейт вновь и вновь напоминала себе, что первые роды, как правило, длятся долго. Но при этом думала: «Я должна успеть вовремя».

Чтобы хотя бы увидеть — и может быть, взять на руки — своего внука, пока еще не слишком поздно.

В Нортфилдской больнице сестра провела Кейт в родильное отделение на пятом этаже. Кейт ожидала, что отдельная палата Скайлер окажется стерильной и полупустой, но, переступив порог, с приятным удивлением увидела ковер, кресло-качалку в углу и ярко-желтые стены с репродукциями картин Ренуара.

Скайлер в длинной тенниске лежала на боку, а Микки кругообразными движениями массировала ей поясницу. С волосами, собранными в конский хвост на затылке, в пушистых розовых носках, Скайлер выглядела совсем девчонкой, слишком юной, чтобы иметь ребенка. Сердце Кейт подпрыгнуло; она с трудом подавила желание пощупать лоб дочери, как делала, когда Скайлер была еще маленькой.

— Мама! — Скайлер улыбнулась.

— Я здесь, дорогая. Я могу чем-нибудь помочь? — Кейт отвела выбившуюся прядь волос со лба дочери, влажного и горячего.

Скайлер покачала головой.

— Микки обо всем позаботилась. Она не забыла захватить даже мой плейер, хотя вряд ли Брюс Спрингстин отвлечет меня… О-о-о, опять! — Скайлер обхватила руками огромный живот, поджала ноги, а ее лицо вдруг стало пунцовым.

Микки взглянула на Кейт со своей обычной бесшабашной усмешкой, но та сразу поняла: ей не по себе.

— Когда она принимала роды у лошадей, я часто твердила ей, что это отличная практика.

— О Господи! — Скайлер расслабилась и перекатилась на спину. — Именно так я и чувствую себя — будто рожаю першерона. — Ее лоб и верхняя губа покрылись мелкими капельками пота.

Кейт вытерла лоб дочери влажным полотенцем. Она видела, как страдальчески сжаты губы Скайлер, как потемнели круги у нее под глазами, и поняла, что дочь пугают не только роды.

«Она еще не знает, от чего отказывается…»

Кейт окунула полотенце в таз и устроилась на стуле у кровати.

— Скоро приедет папа, — сказала она. — Я с трудом дозвонилась ему, но он уже в пути.

— Хорошо. — Веки Скайлер затрепетали и опустились. — Просто я думала…

— О чем? — Кейт придвинулась ближе.

— Что Тони должен быть здесь, — пробормотала Скайлер, как в полусне. — Он просил меня позвонить, и я пообещала… Но теперь не знаю, стоит ли…

К горлу Кейт подкатил ком. Она никогда не видела Тони, но понимала, как он себя чувствует. Ему не позволили присутствовать при рождении его ребенка! Точно так же Скайлер отдалилась и от самой Кейт во время беременности. Какие бы чувства ни питал Тони к ее дочери, он должен знать, что роды начались.

А потом Кейт вдруг поразила мысль: даже если связь Тони со Скайлер случайна и непродолжительна, возможно, он мечтает о ребенке. Будь Тони здесь, он сумел бы убедить Скайлер изменить решение. Время еще есть.

«А потом шанс будет упущен. И ты ничего не сможешь поделать».

— Хочешь, я позвоню ему? — предложила Кейт.

Скайлер поморщилась:

— Да… нет… О Господи! — Ее лицо превратилось в маску боли.

Микки переглянулась с Кейт и произнесла одними губами: «Я сама позвоню», — а потом спросила:

— Ты потерпишь, если я отойду на минутку?

Едва Микки вышла, в палату заглянула врач Скайлер. Доктор Файрбо, молодая чернокожая женщина, по возрасту, как сочла Кейт, еще никак не могла быть выпускницей колледжа, не то что дипломированным специалистом. Ободряя и успокаивая пациентку, врач осмотрела ее.

— Шейка открыта на шесть сантиметров. Все происходит быстрее, чем обычно бывает при первых родах, — заявила она. — И ты держишься молодцом. А пульс ребенка ровный и сильный. Причин для беспокойства нет.

Сразу после ухода врача появился бледный и встревоженный Уилл.

— Все в порядке, папа, — заверила его измученная Скайлер, торопливо укрываясь простыней. — Это не так уж страшно. По крайней мере пока. Я справлюсь.

— Я бы не сумел, — пошутил Уилл, бледный с испуганно бегающим взглядом, то и дело устремлявшимся на дверь.

— Мама, уведи папу отсюда, — усмехнулась Скайлер. — Уложи его где-нибудь на диване. — И она поморщилась, чувствуя приближение очередной схватки.

Тут вернулась Микки с таинственным и замкнутым выражением лица.

— За несколько минут без нас с ней ничего не случится, — заверила Кейт мужа, натянуто улыбнувшись, и взяла его за руку. — Почему бы нам не выпить кофе?

Уилл кивнул и вышел вслед за ней из палаты. В конце коридора они сели за столик, потягивая дрянной кофе. Уилл делал вид, будто читает «Уолл-стрит джорнал», а Кейт притворялась, что они супруги средних лет, с нетерпением ждущие появления внука. Оба молчали. Говорить было не о чем — все уже решено. Как ни странно, Уилл, по-видимому, смирился с тем, что приемной матерью его внука станет Элли.

Кейт вдруг осознала, что глубоко сочувствует мужу. Еще недавно она сердилась на Уилла, считая, что он взвалил на нее ответственность за поступок, в котором виноваты они оба. Но теперь, глядя, как Уилл склоняется над газетой, рассеянно пробегая глазами по строчкам и читая о событиях, происходящих на другом конце света, Кейт поняла, что быть обремененным заботами лучше, чем слепым. В заботах она черпала силу. А Уилл даже не отдавал себе отчет в том, что их ожидает.

Почувствовав, что больше ни секунды не усидит на месте, Кейт все же заставила себя выдержать еще пятнадцать минут. Наконец она поднялась и положила ладонь на плечо Уилла.

— Подожди здесь, а я пойду проведать ее. — Кейт поразилась тому, как властно и твердо прозвучал ее голос. Наверное, и Уилл заметил это. Кивнув, он опять углубился в газету.

Едва Кейт вошла в палату дочери, воображаемая проволока, которая не давала ей распасться на части, вдруг лопнула.

Знакомая женщина сидела на стуле у постели, обтирая полотенцем лоб Скайлер. Женщина, которую Кейт не видела лет пятнадцать, но отчетливо помнила ее лицо.

Элли почти не изменилась. Она постройнела, но морщин у нее не прибавилось. Не исчезла и печаль в глазах.

— А где Микки? — спросила Кейт дрогнувшим голосом. Ничего другого ей не пришло в голову.

— Скоро вернется. — Поднявшись, Элли озадаченно всмотрелась в лицо Кейт. — Здравствуйте. Я Элли Найтингейл. — И она протянула руку.

Сдавленным полушепотом Кейт ответила:

— Да, помню. Мы знакомы. — «Глупо отрицать это», — решила она. Скайлер не узнала Элли, поскольку с тех пор, как они впервые встретились в больнице, прошло много лет. Но рано или поздно мать Скайлер узнает все.

Элли нахмурилась и кивнула:

— Да, кажется, я где-то видела вас.

— Это было давно. — Во рту у Кейт пересохло. — Мы познакомились в Лэнгдонской больнице в восьмидесятом году. Вы работали там, а мою дочь привезли на срочную операцию.

— О Боже, как я могла забыть! Так это были вы… да, да, теперь я вспомнила. Как давно это было! Сколько пациентов я повидала за это время! Но ваша девочка… — Она посмотрела на Скайлер так, будто увидела ее в первый раз. И кровь сразу отхлынула от лица Элли. Низким, срывающимся голосом она продолжила: — Теперь все встало на свои места. Мы сразу почувствовали, что знаем друг друга с давних пор. Это возникло с первой минуты.

От ее слов по спине Кейт пробежали мурашки.

«Как ты можешь смотреть на Скайлер и ничего не замечать?»

А потом Кейт поняла, в чем дело. Увидев Скайлер и Элли рядом, любой заметил бы сходство между ними, но только если бы присмотрелся. Глаза Скайлер были светлее, а черты лица — тоньше, чем у Элли. Губы Элли были более чувственными, а волосы — чуть темнее. Скайлер выдавали только руки, точная копия материнских: крупные, почти мужские, с плоскими широкими ногтями на концах суживающихся пальцев.

Кейт старалась не смотреть на них, но ничего не могла с собой поделать. Завороженная, она уставилась на крошечную ямку на большом пальце Элли.

Молчание нарушила Скайлер.

— Мама, это я попросила миссис Найтингейл приехать, — смущенно призналась она. — Я хотела, чтобы Элли была рядом, когда появится ребенок… ее ребенок.

— Может, мне подождать в коридоре? — спросила Элли, глядя на Кейт в упор. На Элли был темно-лиловый свитер, на фоне которого ее кожа казалась бескровной. Но несмотря на болезненную бледность, она держалась сдержанно и невозмутимо.

Рядом с ней Кейт почувствовала себя мелочной, злобной и бессильной.

— Нет, что вы, — слабо возразила она.

К ужасу Кейт, Элли вдруг взглянула на нее так, будто была готова расплакаться.

— Я понимаю, как вам тяжело, — проговорила она с сочувствием. — Поверьте, все понимаю. Но хочу, чтобы вы знали: этого ребенка я буду любить как родного.

Кейт молчала. Ее бросило в жар. Кейт хотелось хлестнуть Элли по щеке, вышвырнуть из палаты, но вместе с тем ее охватил порыв упасть на колени и вымолить прощение.

— Простите, — сказала она и вдруг, осознав, что выдает свои мысли, быстро добавила: — Мне хотелось бы что-нибудь ответить, но это не исправит положение. Я не в силах поздравить вас. Я мечтала бы, чтобы события приняли иной оборот и этот разговор не состоялся. Но… я примирилась с решением дочери.

Элли не ответила.

Кейт открыла рот, чтобы сделать какое-нибудь безобидное замечание, но ее прервал низкий, протяжный стон.

Резко обернувшись, Кейт увидела, что у Скайлер очередная схватка. Выгнув спину, она пробормотала сквозь сжатые зубы:

— Кажется, мне пора тужиться…

Откуда-то издалека до Кейт донесся голос Элли:

— Я позову врача.

Ничего подобного Скайлер никогда не испытывала; даже падение с лошади не причиняло такой жгучей боли. Все тело горело; ей казалось, что кости таза вот-вот треснут и распадутся. Боже всемогущий, за что же людям такие муки?

Ей надо лишь вытолкнуть ребенка наружу… но позыв вскоре угас.

Когда невидимые веревки, стянувшие ее живот, слегка ослабели, Скайлер увидела, что мать держит ее за руку, и с изумлением почувствовала себя маленькой девочкой. Мама что-то шептала, уткнувшись лицом ей в волосы; от нее исходила спокойная сила.

Перед затуманенным взглядом Скайлер возникла доктор Файрбо. Слышался голос Микки, настойчиво советующий ей дышать как можно глубже и ровнее.

«Что-то не так, — думала Скайлер. — Чего-то недостает. Рядом должен был быть Тони», — вдруг поняла она и чуть не расплакалась.

Но разве ему и без того мало досталось? Если уж она не в силах избавить себя от такого ужаса, да еще от расставания с ребенком, то должна по крайней мере пощадить его.

Скайлер ощутила приближение очередной схватки, оказавшейся более продолжительной и болезненной, чем предыдущие. На этот раз она обязана как следует поднатужиться. Скайлер напряглась и услышала, как что-то лопнуло, а затем в ушах раздался шум, похожий на пение тысячи ангелов.

И вдруг ей открылась истина, которую ее сердце знало давно, а разум отказывался принять: «Мой ребенок. Наш ребенок. Тони и мой. Господи, я и понятия не имела, от чего отказываюсь!»

Как утопающая, Скайлер цеплялась за руку матери, понимая, что любовь, которая только что проснулась в ней, никогда не угаснет. Именно об этом она мечтала для своего ребенка — о матери, беспредельно преданной ему, связанной с ним не кровным родством, а любовью и бесконечной потребностью отдавать. Ощущения были такими пронзительными, что Скайлер сразу почувствовала готовность пойти на любые жертвы.

Кейт поддерживала дочь за плечи, Скайлер вздрагивала и задыхалась.

— Все будет хорошо, — успокаивала ее Кейт. — Ты держишься молодцом. Тебе не занимать мужества, дорогая.

Жаль, что то же самое Кейт не могла сказать о себе. У нее кружилась голова, она боялась потерять сознание. Комната плыла перед глазами, ей казалось, будто ее погрузили в огромный аквариум.

Кейт помнила, как когда-то подруги рассказывали о пугающей изоляции от внешнего мира при родах — мужей не пускали в палату, рожениц спешно перевозили на каталках в родильный зал, детей доставали из материнского чрева акушерскими щипцами. И Кейт восхищали изменения в современных больницах. Но когда дело доходило до кульминации приходилось возвращаться во времена деревенских повитух.

Подобно множеству поколений женщин, Кейт прижимала к себе дочь, поддерживала Скайлер, пока та тужилась.

Воды отошли со звуком лопнувшей резиновой ленты и мгновенно пропитали стерильную подстилку на кровати.

Микки шепотом убеждала подругу глубже дышать.

Миловидная чернокожая врач в маске и резиновых перчатках наклонилась, стоя между раздвинутыми ногами Скайлер.

— Господи, я больше не могу! — закричала Скайлер, и ее лицо исказилось болью.

— Можешь. Поднатужься. Ну, давай, — спокойно скомандовала врач.

— Сейчас… нет… Боже… не могу… слишком больно… — Слова потонули в безудержном, диком вопле, и наконец Скайлер сумела потужиться.

Близкая к обмороку, Кейт отводила влажные пряди со лба Скайлер. Краешком глаза она видела Элли, стоящую у кровати с выражением благоговейного изумления на лице. Хотя Элли была поодаль, казалось, будто их со Скайлер связывают незримые нити.

— Головка! Вижу головку! — воскликнула Микки, которая выглядела так, словно это она рожала. Ее кудрявые волосы влажно блестели, лицо горело.

— А теперь немного расслабься. Хватит тужиться, — распорядилась врач. — Мне надо повернуть головку… вот так. Ну, постарайся еще разок, Скайлер. Посмотрим, долго ли еще…

Скайлер издала звериный вопль, от которого Кейт содрогнулась.

— Девочка! — послышался голос, отдаленно напоминающий голос Элли, и что-то маленькое, мокрое и темное проскользнуло между бедрами Скайлер.

Ребенок разразился требовательным криком.

Скайлер расплакалась. Она обняла новорожденную дочь, которую положили ей на грудь. Их все еще связывала пульсирующая пуповина. Ладонью Скайлер осторожно поддерживала крохотную влажную головку.

Кейт изумленно уставилась на миниатюрную девочку с черными волосами, и ее охватило чувство, будто в конце туннеля забрезжил свет. Она слышала, что именно так описывают приближение смерти, и теперь не могла оправиться от потрясения. Кейт вдруг обнаружила, что рождение и смерть во многом похожи: и то и другое связано с выходом из длинного темного туннеля.

Теперь она знала, как следует поступить.

Кейт сидела не шелохнувшись, едва осмеливаясь дышать. Элли приблизилась к постели, не сводя завороженного взгляда с ребенка, уже завернутого в белую пеленку. Его держала на руках врач.

Если бы Элли вонзила нож в сердце Кейт, они были бы квиты, но это… это было еще хуже. Кейт наблюдала, как Элли подходит все ближе, как робко, с надеждой протягивает руки. Ее высокие скулы блестели от слез. Кейт заставляла себя смотреть на нее, зная, что в бездействии заключается ее долг. Она Должна пережить и это испытание. Кейт понимала, что расплата неминуема.

Но когда Элли со сдавленным вздохом взяла на руки маленький белый сверток, Кейт не выдержала и закрыла глаза. Все правильно… все справедливо… но нестерпимо больно.

Единственное, что ей осталось, — цепляться за мысль, не позволявшую ей вскочить и выхватить ребенка из рук Элли. Мешала причина, по которой она очутилась в этом невыносимом положении.

«Но у меня по-прежнему есть Скайлер. И всегда будет».

Скайлер никогда не узнает о том, какую ужасную цену заплатила Кейт.

Скайлер охватило ощущение пустоты. Слезы струились по щекам без остановки. «Ребенок… мне жаль… так, что и представить невозможно, но так должно быть. Я проявила бы эгоизм, оставив малыша себе… стала бы эгоисткой, такой же, как моя родная мать, которая бросила меня…»

Скайлер никому не говорила, что за месяц до рождения ребенка поняла: у нее будет девочка, и втайне выбрала ей имя — Анна. Простое, но надежное, это имя никогда не выйдет из моды. Оно переживет века.

«Анна, я люблю тебя. В глубине души я всегда останусь твоей матерью».

Подавив рыдание, Скайлер крепко зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела над собой знакомое лицо и на миг решила, что уснула и теперь видит сон. Но потом большая ладонь накрыла ее руку.

— Тони… — Это имя сорвалось с губ Скайлер как вопль, который до сих пор ей удавалось сдерживать.

Он стоял спиной к маленькому ночнику на тумбочке у постели, отбрасывая тень на стену, а на его волевом лице была написана безграничная нежность.

Мозолистым пальцем он стер слезу с виска Скайлер. Черные, как полночь, глаза выражали сострадание, а может, и общее чувство потери. Ибо Тони тоже утратил нечто бесценное: шанс увидеть, как его крохотная дочь появилась на свет. Ему не досталось даже мимолетной радости.

— Я приехал сюда сразу, как только смог, — объяснил он срывающимся, хрипловатым голосом. — Мы были на месте преступления в Бруклине. Сообщение Микки я получил, только вернувшись в конюшню. — Ему удалось усмехнуться. — Сказать по правде, она звонила дважды.

— О, Тони!.. — Скайлер судорожно сжала его руку, борясь со слезами. — Тебе сказали, что у нас девочка? Такая хорошенькая! Видел бы ты ее! И черноволосая. Она очень похожа на тебя.

— Скайлер… Господи… — Тони присел на кровать, схватил ее в объятия, и она разрыдалась. Он тоже плакал — Скайлер чувствовала, как содрогается его тело — не дрожит, а именно содрогается. И она понимала: даже если доживет до ста лет, Тони никогда не забудет эту ночь. Ему не забыть дочь, зачатую в порыве бездумной страсти, и любовь, которая чудом возникла между ними.

Скайлер запустила пальцы в волосы Тони, крепко прижала его голову к груди.

— Мне так жаль, — выдохнула она. — Но иначе я не могу, Тони. Я делаю это ради нее. Не надо ненавидеть меня…

— Скайлер, у меня нет ненависти к тебе. — Глубоко вздохнув, он отстранился, и она сразу поняла, чего стоило ему усилие совладать с собой: на его щеках прорезались глубокие морщины, глаза ввалились. — Господи, как мне тяжело… Как я хотел бы, чтобы все было иначе…

— И я тоже, — пробормотала Скайлер. — Честное слово…

Он коснулся ее волос, легко пригладил их.

— Я люблю тебя.

Дрогнувшим голосом она отозвалась:

— Не произноси слов, которых не понимаешь.

— Я люблю тебя, — упрямо повторил Тони.

— Это не поможет, — возразила она. — У нас ничего не получится. После того, что случилось сегодня, мы не сможем смотреть друг другу в глаза, не чувствуя… — Скайлер смахнула со щеки слезу.

— Даже раздирающая боль внутри лучше, чем попытки делать вид, будто ничего не произошло. — Тони провел ладонью по ее щеке, и Скайлер охватила мелкая дрожь. — Расскажи мне о ней, — тихо попросил он. — Расскажи все, что помнишь.

И Скайлер подчинилась. Ощущая пустоту внутри, презрение к себе и невысказанную любовь, она поведала Тони о малышке, которую тайно назвала Анной.

Глава 12

Незадолго до полудня солнечного, морозного понедельника Тони сидел верхом на жеребце, стоящем у перекрестка Тридцать четвертой улицы и Восьмой авеню, ожидая, когда загорится зеленый свет. Тони и Грабински, офицер, направленный на смежный пост, собирались устроить обеденный перерыв, когда серебристый «ягуар», явно превышающий скорость, со скрипом тормозов нарушил правила, свернув на красный свет на Восьмую авеню, и чуть не задел заднюю ногу Скотти. Конь испуганно всхрапнул, и Тони с силой сжал ногами его бока. Краем глаза он заметил серебристую вспышку — «ягуар» уже мчался прочь по Восьмой авеню.

— Гаденыш… — процедил Тони, выпустив клубы пара. Еще несколько минут назад он дрожал от непривычного холода, который сковал город в последнюю неделю апреля, точно злобная усмешка уходящей зимы. А теперь угли гнева разгорались в нем.

Коротко кивнув Грабински, Тони ударил Скотти в бока затупленными медными шпорами. Гнедой перешел на рысь и свернул на Восьмую авеню. Через квартал к северу, возле угла Тридцать пятой улицы, зажегся красный сигнал светофора, и «ягуар» сбавил скорость. «Ну, теперь ты попался!» — возликовал Тони.

Но «ягуар» не остановился: обогнув затормозившее такси, он проскочил перекресток. Дьявол! Тони пустил коня галопом. Он безуспешно пытался разглядеть номер «ягуара», уже приближавшегося к углу Тридцать шестой улицы. Тони подхлестнул коня, держась в стороне от потока транспорта и без усилий огибая припаркованные в два ряда автомобили и фургоны. Четкий ритм подков Скотти будоражил его. Казалось, Тони подключили к электрической сети, раскинувшейся под поверхностью так хорошо знакомых ему улиц.

Дыхание мерно вырывалось из груди Тони. Он вспомнил про дубинку, пристегнутую к седлу, и «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, висящий на поясе. Воспользоваться оружием Тони не мог, пока нарушитель не окажет сопротивления, но было приятно сознавать, что он отнюдь не беспомощен.

На время Тони потерял «ягуар» из виду, а потом снова высмотрел его — на повороте на Тридцать седьмую улицу. Машина быстро удалялась.

Будь он проклят, если не сумеет догнать «ягуар»! В порыве раздражения Тони с силой потянул за правый повод и резко наклонился в ту же сторону, заставляя Скотти выскочить через бордюрный камень на тротуар. Гнедой срезал угол, пролетев между изумленным торговцем горячими крендельками и женщиной, в страхе спрятавшейся за газетный киоск. Тони выпрямился и заметил впереди, на расстоянии полуквартала, уже знакомый серебристый блеск. «Ягуар» притормозил, огибая припаркованный у тротуара грузовик, и Тони наконец разглядел его номерной знак, где значилось: «Босс номер 1».

«Вот как? Это мы еще посмотрим».

Должно быть, водитель заметил полицейского в зеркало заднего вида, потому что совершил глупейший поступок, на какой только способен человек, заработавший на такую роскошную машину, — резко свернул в подземный гараж, вероятно, надеясь затеряться среди других машин. Но в этой части города серебристые «ягуары» с оригинальными номерами встречались нечасто.

Тони придержал коня, переходя на рысь, и направился по бетонному спуску в подземный гараж. Скотти тяжело дышал; Тони наклонился и похлопал его по взмокшей шее. Спешиваясь, он улыбался. Судя по перепуганному лицу мужчины, который робко выбирался из «ягуара», остановленного перед будкой охранника, он был не из тех, кто легко приобретает друзей. Тони пригляделся: водителем оказался мужчина средних лет, с виду типичный менеджер в костюме в тонкую полоску. Его тщательно уложенная, стильная стрижка идеально сочеталась с «ягуаром».

— У вас проблема, приятель, — сурово бросил Тони. — И не одна. Во-первых, — он загнул указательный палец, — вы повернули там, где поворот запрещен. Во-вторых, — Тони загнул следующий палец, — проехали на красный свет. В-третьих, — загнулся еще один палец, — попытались улизнуть от служителя закона. — Обмотав поводья вокруг шеи Скотти, Тони шагнул ближе. — Вам еще повезло: быть гадом — это не преступление, — добавил он. — Но послушайте, что я вам скажу, мистер: если бы по вашей вине мой конь лишился хоть одного волоска, я надел бы на вас наручники прежде, чем вы успели бы опомниться.

— А вам известно, с кем вы разговариваете? — возмутился мужчина. — Вы не имеете права так обращаться со мной! Это… злоупотребление властью.

Тони ухмыльнулся так, что его собеседник невольно попятился. Краем глаза Тони видел, как сторож-латиноамериканец топчется у стеклянной будки, словно пытаясь решить, надо ли бежать под прикрытие или пока рано. Как по команде, Скотти громко заржал и гулко ударил копытом по бетонному полу.

— Вы еще не знаете, как полицейские злоупотребляют властью, и вряд ли захотите знать, — отозвался Тони — спокойно, но так многозначительно, что нарушитель вытаращил глаза и закрыл рот. Тони вытащил блокнот и быстро составил протокол.

Несколько минут спустя, подъезжая к Восьмой авеню в поисках Грабински, Тони понял, что недавний инцидент не дает ему покоя. Скотти несся, как чистокровный рысак. А сам он, сержант Салваторе, исполнил свой долг и даже ухитрился при этом выпустить пар. Так почему он до сих пор чувствует себя паршиво? И почему вид «ягуара» вызвал у него большее раздражение, чем если бы на его месте оказалась побитая «тойота» с эмблемой кампуса или фургон из корейского ресторана?

«Ты взбеленился потому, что «ягуар» — символ того, что стоит между тобой и Скайлер. И дело не только в деньгах, а в том, что дают деньги. Изысканные рестораны, покупки в магазинах на Мэдисон-авеню, путешествия по Европе… и машины, которые стоят вдвое больше, чем ты зарабатываешь за год».

Что-то еще грызло Тони, вызывая тупую боль в сердце. Ребенок! Его маленькая дочь. С тех пор как ему показали ее через смотровое окно в больнице, он больше не видел малышку. Тони сообщили, что его дочь родилась здоровой, весила восемь фунтов и три унции, а рост ее — восемнадцать дюймов.

С тех пор прошел месяц; наверное, девочка уже живет у Элли и крепнет с каждым днем. Тони не знал, на кого она похожи больше — на него или на Скайлер. Да, у нее темные волосы, но, может, малышка унаследовала глаза Скайлер?

Тони неотступно преследовал вопрос: «Сколько еще я смогу делать вид, будто меня это не касается? Притворяться, что она не принадлежит мне, а я не принадлежу ей?»

К тому времени как Тони закончил дежурство и принял душ, у него пульсировало в висках, а тупая боль в горле заставляла гадать, не подхватил ли он грипп. Даже после того, как он досуха вытерся и надел джинсы и свитер, его настроение не улучшилось, и на приветствие Джойс Хаббард, встреченной им на лестнице, Тони лишь невнятно пробормотал:

— Угу.

Толстозадому Лу Кроули, который стоял у ворот конюшни, жуя чесночный бублик, щедро смазанный сливочным сыром, не было ровным счетом никакого дела до туч, сгустившихся над головой Тони.

— Эй, сержант, — окликнул он Тони, — слышал, что стряслось в отряде Ф? Две женщины подрались. Фуллеру, который случайно оказался там, пришлось их разнимать. Хотел бы я посмотреть, как наш заместитель справился с двумя разъяренными кошками!

Это известие переполнило чашу терпения Тони. Шагнув к Кроули, он схватил его за мятую, усыпанную крошками рубаху и с отвращением поморщился, увидев остатки сыра на выпученных губах.

— Слушай, ты, жирная тварь, — процедил Тони, — еще одно такое замечание — и ты вылетишь отсюда навсегда. Я сам позабочусь о том, чтобы тебя выставили с позором.

Кроули разинул рот, лихорадочный румянец залил его одутловатые щеки.

— О Господи, что это на тебя нашло? Что такого я сказал?

— Думай что говоришь, только и всего. Тебе понравилось бы, если бы кто-нибудь сказал такое о твоей сестре? Или о Джойс? — Тони подступил ближе и снова поморщился от чесночной вони изо рта Кроули. — И еще одно: если еще раз услышу, что ты отпросился по болезни, лишь бы не торчать на улице в холод, то найду способ выгнать тебя из отряда. Навсегда.

Уходя от застывшего с разинутым ртом Кроули, Тони ощутил раскаяние. Да, Кроули заслуживал не только выговора, но и трепки, и если теперь он перестанет сачковать — прекрасно. Но Тони знал, что Кроули — не единственный репей у него под седлом.

Тони не покидало чувство, что его обманули. У него есть новорожденная дочь, ему хочется кричать об этом с каждой крыши. Но вместо этого его, как неудачливого запасного игрока, отправили на скамью. Но черта с два! Тони не собирался уходить, ни разу не оглянувшись. А если когда-нибудь дочь спросит, кто ее родной отец? Каким бы героем ни представила его Элли, малышка вряд ли поверит ей. Она вырастет, уверенная в том, что ему нет до нее никакого дела, поэтому он и удрал, даже не оставив номер телефона.

Тони запомнил адрес Элли, когда вместе со Скайлер подписывал документы об удочерении. А еще он знал: Элли на время оставила работу, чтобы быть с ребенком. Вероятно, ее не обрадует, если он явится к ней без предупреждения… но это не испугает его. Тони давно понял: Элли из тех женщин, которые привыкли платить долги. А она в долгу перед ним.

Через пятнадцать минут Тони остановился в неположенном месте у тротуара в полуквартале от дома Элли. К ветровому стеклу «эксплорера» он прикрепил квадратик картона, написав на нем имя, личный номер и звание, чтобы его не оштрафовали.

Взлетев по ступеням крыльца и толкнув плечом тяжелую парадную дверь, Тони нажал кнопку, под которой висела табличка «Найтингейл», и затаил дыхание. Ему никто не ответил. Проклятие! Подождав минуту, он позвонил снова. И когда Тони уже собирался уходить, в динамике послышался женский голос.

— Это я, Тони Салваторе. Можно зайти?

Элли молчала секунд пятнадцать, и Тони подумал: «Она жутко нервничает, гадая, зачем я явился. Ведь оформление документов завершится только через пять месяцев, и Элли известно, что я или Скайлер можем изменить решение в любую минуту».

Но едва он вошел в квартиру Элли, его охватило ощущение спокойствия. Тони не сомневался, что любой ребенок — не только его дочь — был бы счастлив здесь. Он обвел взглядом кипы книг и журналов, индейские ковры, расстеленные на полу, уютные диваны и кресла, удобные для маленьких ножек. Настольные и напольные лампы заливали гостиную мягким светом. Гора золы в камине свидетельствовала о том, что он служит не только украшением.

Тони сразу заметил, что у Элли усталый вид. В джинсах и мешковатом свитере, с хвостом, перевязанным резинкой, она лучилась счастьем. Мало того, Элли помолодела на добрый десяток лет. И Тони опять поразился ее сходству со Скайлер.

— Простите меня за беспорядок… я не ждала гостей. — Элли сердечно протянула ему руку.

От нее слегка пахло детской присыпкой, отчего Тони вновь ощутил боль утраты. Однако он улыбнулся, ничем не выдав своих чувств.

— Наверное, с ребенком у вас полно хлопот, — предположил он.

— Таким хлопотам я только рада. — Элли просияла. — Тони, она прелесть! Вы и представить себе не можете… — Элли осеклась, метнув на него испуганный взгляд.

«Да, не могу, — подумал он. — Но не потому, что не хочу».

Тони переминался с ноги на ногу, не знал, куда девать руки и что сказать. Наконец он спросил:

— А сейчас она спит?

— Да. Хотите посмотреть на нее?

Тони был тронут, но вместе с тем оскорблен. Никто не заставлял его отдавать ребенка чужой женщине, но теперь, когда все уже было сделано, Тони возмутило, что ему придется просить разрешения взглянуть на родную дочь.

— Я не спешу, — ответил он, не желая показаться слишком настойчивым. — Мы можем поговорить, если я не помешаю? И я бы не отказался от чашки кофе.

— Ну конечно! Прошу вас, садитесь! — поспешно воскликнула Элли, словно испытала облегчение, узнав, что Тони не намерен будить ребенка. Она указала на диван с разноцветными подушками. — Я уложила ее часа два назад, так что совсем скоро малышка проснется. Ей нет еще и шести недель, а она уже крепко спит всю ночь! — И Элли снова просияла, будто поведала Тони о поразительном достижении.

— А когда вы снова начнете работать? — спросил он.

— Я уже возобновила прием пациентов и наняла няню, но она приступит к работе только через месяц. Надеюсь, к тому времени я привыкну расставаться с Элизой надолго — сейчас мне не выдержать и пяти минут. — Элли рассмеялась.

— Элиза… — Тони впервые произнес вслух имя дочери. — Мне нравится, — беспечно добавил он, стараясь скрыть раздражение. Это ему следовало выбрать имя для дочери, ему и Скайлер.

Уловив перемену в настроении Тони, Элли вскочила с дивана:

— Подождите минутку, я сейчас приготовлю кофе.

Она скрылась в соседней комнате, а немного погодя вернулась с подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки и тарелка с домашним печеньем. Тони смутило, что он доставил Элли столько хлопот, но, взглянув на нее, понял: проведя несколько минут в одиночестве, она овладела собой.

Тони взял у нее поднос и поставил на журнальный столик. Осторожно положив ладонь на плечо Элли, он усадил ее рядом с собой на диван.

— Я пришел не для того, чтобы действовать вам на нервы. Мне просто захотелось увидеть ее — один раз, только и всего. Чтобы когда-нибудь вы могли объяснить девочке, что ее отцу не все равно.

— Я знаю, что вам не все равно, Тони. Но поймите… просто я… ждала этого так долго, а теперь мне кажется, что она была в моей жизни всегда. — Глаза Элли заблестели от слез. — Я получила от вас прекрасный дар. У меня нет слов, чтобы выразить благодарность.

Тони кивнул:

— Понимаю… но от этого мне не легче. Я постоянно думаю о том, каково ей будет расти без отца.

— Надеюсь, этого не случится.

— Вы говорите о вашем муже? Простите, что я лезу не в свое дело, но если он так рвался стать отцом, почему же его до сих пор здесь нет?

Ясные голубые глаза Элли смотрели на Тони серьезно и вдумчиво.

— Знаете пословицу: «Кто обжегся на молоке, дует на воду»? Полу нужно время. Он должен привыкнуть к мысли, что Элиза останется с нами. — Она вздохнула и взяла свою чашку. — He стану уверять, что нам предстоит мирное плавание, но мы постараемся все уладить.

Тони задумался о том, как двум людям трудно ужиться даже при самых благоприятных обстоятельствах.

Словно прочитав его мысли, Элли робко спросила:

— Вы в последнее время виделись со Скайлер?

— Она ни с кем не хочет встречаться. — Тони не упомянул о том, что Скайлер не отвечала даже на его звонки. — Должно быть, нелегко оправиться после родов, — добавил он, стараясь скрыть тревогу.

— Да, нелегко, — согласилась Элли, а потом, будто спеша сменить тему, сказала: — Кстати, о здоровье… я беспокоюсь за Джимми. Он уверяет, что чувствует себя отлично, и уровень Т-клеток у него в крови поднялся. Но каждый раз, когда я приглашаю его заехать и посмотреть на ребенка, он под разными предлогами отказывается.

— Долан? — Тони пожал плечами. — Я с трудом уговорил его разрешить приходящей горничной работать несколько лишних часов в неделю и ухаживать за ним. Она очень милая женщина, мать шестерых детей и без ума от Долана. Теперь с ним и вправду все в порядке. — Элли незачем знать, как тяжело Долану, если сам он умалчивает об этом.

— По крайней мере ему не стало хуже, — откликнулась Элли.

— Он гораздо крепче, чем кажется.

— А вы? Как удается держаться вам?

— Я справляюсь.

Последовала неловкая пауза. Тони взглянул на часы.

— Знаете, который час? Мне пора. Можно взглянуть на малышку?

У Тони заныло в груди, в глаза словно насыпали песку. Такое испытание оказалось для него непосильным: его маленькая дочь спала в соседней комнате, но была недосягаема.

Элли поднялась и провела Тони по коридору в небольшую спальню, залитую светом заходящего солнца. Комната ничем не походила на спальни его племянников, отделанные в розовых тонах и изобилующие оборочками. Облака и звезды на стенах, плакат «Волшебник из страны Оз» в рамке, одинокий плюшевый медвежонок на белом шкафу, заставленном книгами, которые Элли когда-нибудь прочтет дочери. Тони тихо приблизился к кроватке.

Его дочь лежала под мягким розовым одеяльцем; ее щечка казалась такой же пухленькой и округлой, как луна, нарисованная на стене над кроваткой, губки были сжаты, словно посылали ему воздушный поцелуй. «Господи… Господи Боже…» Пол покачнулся под ногами Тони, у него подогнулись колени. На краткий миг все вокруг стало серым, как небо в пасмурный день.

Девочка унаследовала его волосы. Ее глаза были закрыты, и Тони так и не узнал, какого они цвета, но нос и подбородок, к которому был прижат кулачок, напомнили ему черты лица сестры Джины. У Тони перехватило дыхание.

Он опустил голову, не желая, чтобы Элли заметила слезы в его глазах. Наконец, взглянув в ее сторону, Тони обнаружил, что в дверях Элли нет. Его охватила благодарность: Тони понимал, как трудно было Элли оставить его с дочерью наедине даже на несколько минут.

Он поднес палец к детской щечке, нежно коснулся ее и удивился, заметив, как щечка дрогнула, личико сморщилось, а девочка заворочалась. Приподняв одеяльце, Тони усмехнулся: он увидел длинные ножки дочери — в самый раз для верховой езды.

Снова укрыв девочку, Тони отвернулся и закрыл глаза. Напрасно он пришел сюда. Ему следовало послушаться совета Скайлер и постараться забыть о случившемся.

Тони вошел в коридор, где и нашел Элли. Она прислонилась к стене и сложила на груди руки. Не сознавая, что делает, Тони просунул руку под свой свитер и нащупал цепочку с образком архангела Михаила. Вытащив образок, он снял цепочку, и свет лампы заплясал на распростертых крыльях Михаила. На миг, зажав образок в кулаке, Тони постарался запомнить его форму, вспомнил обо всех пулях, от которых уберег его святой. Михаил подвел Тони только однажды. Тони понимал, что верить в силу талисмана нелепо, но ничего дороже образка у него не было.

Он вложил образок в руку Элли.

— Это для нее, — дрогнувшим голосом сказал Тони. — Для моей дочери.

По пути домой Тони неотступно думал о Скайлер. Господи, что ей пришлось пережить! Даже ему было невыносимо больно уходить от ребенка. А для Скайлер, которая девять месяцев вынашивала их дочь, расставание с ней наверняка стало пыткой.

«Нельзя оставлять Скайлер одну, — вдруг вспыхнула мысль. — Рядом с ней должен быть человек, который понимает ее».

Выехав на шоссе, Тони свернул к заправке, где нашел телефонную будку. Он набрал номер Скайлер, молясь, чтобы на этот раз она сняла трубку. Тони больше не мог слышать проклятое сообщение ее автоответчика.

— Алло! — послышался в трубке голос Скайлер, и Тони так изумился, что чуть не выронил трубку. Ее голос звучал почти… бодро.

Тони почувствовал себя глупо. А чего он ожидал — услышать надрывные рыдания? Тогда это была бы не Скайлер. Той ночью в больнице, когда Скайлер плакала в его объятиях, она тоже не походила на себя. Но тогда Скайлер только что произвела на свет ребенка.

— Это я, Тони, — спокойно и дружелюбно сказал он, и сердце его замерло. — Хочу узнать, как твои дела.

— Все в порядке.

— Почему ты не отвечала на мои звонки?

— Я была занята.

«Слишком занята, чтобы позвонить?» Тони хотелось упрекнуть ее, но он ответил:

— Понятно. Впрочем, ты все равно не застала бы меня. Последние две недели я работаю в две смены. В Гарлеме совершено тяжкое преступление.

— В Гарлеме? — равнодушно переспросила Скайлер.

— На самом деле я решил поинтересоваться, не нужна ли тебе компания. Конечно, если ты не слишком занята, — съязвил он, не удержавшись.

Скайлер молчала так долго, что он испугался, не бросила ли она трубку. В нем нарастало раздражение. Нравится это Скайлер или нет, случившееся соединило их. Неужели она не понимает, что ему тоже больно?

Наконец Скайлер нехотя ответила:

— Сейчас я вроде бы ничем не занимаюсь.

— Тогда я приеду через пятнадцать минут. — Тони повесил трубку, не дав ей времени возразить.

По дороге беспокойство Тони все усиливалось. А может, у Скайлер и вправду все в порядке? Неужели жизнерадостная женщина, с которой он только что говорил, месяц назад горько рыдала у него в объятиях?

Тони с силой нажал на педаль газа.

Через несколько минут машина уже катилась по наклоннойаллее, обсаженной деревьями. Впереди показался окруженный кедрами дом Скайлер. Над трубой вился дымок; поленница, сложенная у веранды, стала заметно ниже. Надо будет в первый же свободный день приехать сюда и разрубить поваленные деревья, которые он заметил по пути к дому. Разумеется, если Скайлер позволит.

Поднимаясь на веранду, Тони заметил тень, мелькнувшую за застекленными дверями. Лица он не разглядел, только смутный силуэт, но понял, что Скайлер наблюдала за ним. Она долго не отпирала дверь, и Тони охватило неудержимое желание высадить ее плечом.

Скайлер сильно похудела — джинсы и рубашка висели на ней. А под глазами были лиловые круги. Тони подумал, что женщина, которая выглядит так плачевно и вместе с тем способна оживленно болтать по телефону, либо превосходная актриса, либо находится на грани нервного срыва.

— Привет, Тони. Заходи.

Дружеская улыбка и вялое объятие Скайлер не развеяли его опасений. Заметив, что она идет босиком по холодному, выложенному плиткой полу, Тони понял, чем объясняется невозмутимость Скайлер. Она просто… отключилась от реальности.

Подойдя к камину, где тлело несколько угольков, она обернулась:

— Я собиралась разогреть банку супа. Хочешь есть?

«Супа? Тебе не помешало бы переливание крови!»

Скрыв от нее тревогу, Тони спросил:

— Может, лучше я приглашу тебя поужинать?

— До ближайшего ресторана полчаса езды, — вяло возразила она. — К тому же я не в настроении куда-то тащиться.

Забыв про суп, Скайлер опустилась на пухлую кожаную оттоманку рядом с креслом, выглядевшим так, словно его протащили двадцать миль по грязной дороге. Странно: если семья Скайлер и вправду так богата, почему она не выбросит эту рухлядь?

Мало того, Скайлер явно не замечала, что в комнате холодно.

Тони подошел к камину и подбросил в него пару поленьев из дровяного ящика. Искры взвились, пламя быстро охватило поленья. В комнате запахло дымком, вскоре стало теплее, и Тони немного успокоился.

Обернувшись, он увидел, что Скайлер смотрит на огонь остекленевшим, пугающим взглядом.

— Ты выглядишь ужасно, — сказал Тони. — Когда ты ела в последний раз?

Скайлер мгновенно вышла из транса, нахмурилась и открыла рот, словно собираясь послать его подальше. Но затем вздохнула и покачала головой:

— В последнее время у меня нет аппетита.

— Это очевидно. Вопрос в том, как нам теперь быть.

— Нам? С каких это пор ты стал заботиться обо мне?

— С тех пор, как ты перестала заботиться о себе сама.

Неужели Скайлер считает, что ему нет до нее никакого дела? Значит, последние несколько недель, не отвечая на его сообщения, она считала, что он давным-давно перестал беспокоиться за нее?

«Я люблю тебя, черт возьми! — хотелось крикнуть ему. — Как ты этого не понимаешь?»

Чтобы не сказать того, о чем он мог потом пожалеть, Тони вышел на кухню. Холодильник был почти пуст, как и кухонные шкафы. Тони разыскал лишь несколько печений и банку грибного супа, который подогрел вместе с остатками молока, найденного в холодильнике. Поставив еду на поднос, он вспомнил бесчисленные обеды и ужины, которые готовил для матери, когда она выбивалась из сил и от боли в сердце не могла подняться с постели.

Наблюдая, как Скайлер медленно водит ложкой в тарелке, Тони решил не уходить, пока не убедится, что она может позаботиться о себе. Зная, насколько Скайлер упряма, он понимал, что ему предстоит нелегкая задача.

Но она вскоре удивила его, искренне улыбнувшись. На ее щеках проступил румянец. Она поставила пустую тарелку на шаткий стол возле дивана.

— Спасибо. Теперь мне гораздо лучше. Похоже, я действительно была голодна.

— От тебя остались кожа да кости. На сколько ты похудела?

Скайлер пожала плечами.

— Раньше я весила гораздо больше. — Она усмехнулась. — Удивительно, как все меняется, когда перестаешь носить ребенка.

Увидев, что улыбка Скайлер сменилась болезненной гримасой, а глаза наполнились слезами, Тони не выдержал. Он бросился к ней и нежно прижал к себе. Она положила голову ему на плечо и прерывисто вздохнула.

— Все хорошо, — пробормотал Тони, вдыхая теплый запах ее давно не мытых волос. — Успокойся.

Скайлер робко подняла руки, прижала их к спине Тони — не столько обнимая его, сколько пытаясь удержаться, отогнать то, что причиняло ей такую боль. Он крепче прижал ее к себе и услышал слабый звук, похожий на стон ветра.

— О, Тони… это страшнее, чем я думала… — всхлипывала она. — Гораздо страшнее!

— Знаю, знаю.

Скайлер отстранилась, и ее глаза вспыхнули.

— Ничего ты не знаешь и не можешь знать. Ты не носил ее под сердцем, не рожал ее. И это не ты… отдал ее. — Скайлер разразилась рыданиями. Немного успокоившись, она пробормотала: — Целыми днями я брожу по дому как сумасшедшая… Я думала, что переживу это, но, похоже, не смогу… — Скайлер снова безвольно обмякла, приникнув к нему. Тони подхватил ее, и она вцепилась в его рубашку, как человек, падающий в пропасть.

Он не знал, как утешить Скайлер, поэтому не мешал ей плакать, понимая, что в этом она нуждается больше, чем в еде и в сне.

Наконец послышался ее приглушенный голос:

— Тони… Я не могу отделаться от мысли, что совершила ужасную ошибку. Наверное, мне следовало задуматься о том, что будет хорошо для меня, а не только для ребенка…

С трудом сглотнув, он сказал то, что Скайлер жаждала услышать:

— Ты поступила правильно. Не вини себя.

— Правда? — Она вскинула голову и впилась в него покрасневшими глазами. — А я в этом не уверена.

— Так тебе кажется сейчас, но пройдет месяц-другой…

— Нет! Ничего подобного! Ничего не изменится ни через год, ни даже через десять лет. Тони, что я наделала? Господи, что я натворила?

Скайлер опустилась на колени перед камином и склонила голову. Крепко обхватив себя руками, она закачалась из стороны в сторону, издавая негромкие прерывистые стоны.

Острая боль пронзила Тони. Его охватило такое непривычное чувство, что поначалу он не узнал его. Беспомощность! Впервые в жизни Тони почувствовал себя чертовски беспомощным.

— Скайлер! — Он присел перед ней на вытертый ковер и обхватил ее бледную хрупкую шею.

Она рывком вскинула голову и уставилась на него в упор; ее дрожащие губы открылись. Не проронив ни звука, широко открыв глаза, Скайлер приблизила к нему лицо. Он прикоснулся к ее губам и почувствовал, как она ахнула. Эмоции, которые Тони так долго сдерживал в себе, вырвались наружу. Упав на колени, он прижался к Скайлер, а она метнулась к нему, целуя его, покусывая его нижнюю губу, словно изнемогая от жажды раствориться в нем.

Тони сознавал, что должен остановиться. Неподходящее время, не те причины. Но вместе с тем он твердо знал, что остановиться не сможет. Объятый жаром, Тони лихорадочно целовал Скайлер. Поднеся к губам ее руку, он медленно провел языком по ладони. Она вздрогнула, по ее телу пробежал трепет.

Тони распахнул ее рубашку и задохнулся, коснувшись обнаженной кожи, выпирающих ребер, нежной груди, вздрагивающей под его пальцами. Застонав, Скайлер раздвинула колени, и он ощутил ее влагу даже сквозь джинсы.

Прижавшись к нему, Скайлер раскачивалась в каком-то неистовом ритме.

Тони осторожно опустил Скайлер на спину, и отблеск огня заплясал на ее бледной груди. Он залюбовался налитыми полушариями с тонкими голубыми венами: это была грудь не девушки, а недавно родившей женщины.

Скайлер извивалась, стягивая джинсы, и Тони обезумел от возбуждения. Быстро освободившись от джинсов и свитера, он опустился на нее.

— Только не в меня… — прошептала она. Как будто Тони мог забыть об этом после всего, что случилось, когда они впервые занимались любовью!

— Не волнуйся. — Касаясь губами виска Скайлер, он ласкал ладонью ее влажный живот. Понимая, что может взорваться от легчайшего прикосновения, он изо всех сил сдерживался.

Скайлер подалась навстречу ему, и Тони почувствовал, что девичья упругость сменилась женственной мягкостью. Он просунул ладонь между ее ногами, подхватил влажный холмик, и оба задвигались в унисон. Происходящее казалось и странным, и совершенно естественным. Они соединялись, прерывисто дышали, и стоны срывались с их губ. Теряя власть над собой, Тони вскрикнул и вонзился в нее.

И когда горячая влага была уже готова пролиться, он отстранился и выплеснул ее на живот Скайлер.

— Скайлер, Скайлер!

Содрогнувшись, она обвила Тони руками и ногами, зарылась лицом в его шею и снова заплакала.

— Я хочу вернуть ее, — жарко зашептала Скайлер. — Тони, если я не верну ее, то умру. Я сделаю все, чего бы это ни стоило. Я совершила ужасную ошибку. Пожалуйста, помоги мне вернуть ее!

Тони вспомнил Элли, то, как она улыбнулась, когда он вложил ей в руку образок святого Михаила. Это была улыбка тигрицы, которой не нужен старый талисман, чтобы уберечь свое дитя от беды.

Господи, представляет ли Скайлер, что ее ждет?

«Успокойся! — сказал он себе. — Сейчас она не в состоянии думать».

Но что-то убеждало Тони в том, что у Скайлер это не минутный порыв. Она может пожалеть о сегодняшней ночи, о том, что впустила его, но решения насчет ребенка не изменит.

Тони словно обожгло изнутри; его охватили ужас и надежда.

Он думал, что худшее уже позади, но, видимо, самые тяжкие испытания только начинались.

Глава 13

Всю серую, пасмурную неделю дождь то прекращался, то припускал снова. Спектр погодных явлений был небогатым — от измороси до ливня. Первые признаки улучшения появились лишь к концу дня в пятницу. В половине пятого, проводив до двери пациента Адама Берхарда, одного из членов ее группы больных СПИДом, Элли вдруг заметила, как тихо стало вокруг. Мерный, как тиканье часов, стук дождя в стекла наконец утих. Элиза не издавала ни звука: она сладко спала в кроватке в детской, равнодушная к капризам погоды и ко всему остальному, кроме рук, которые обнимали ее, когда она плакала, и теплой груди, к которой прижималась, потягивая детское питание из бутылочки. Милая Элиза умела превратить в праздник даже унылый, дождливый день.

Элли поставила чайник, когда вдруг осознала, что счастлива. Стоя в крохотной кухоньке, Элли смотрела в окно на сад, огороженный обвитыми плющом стенами, где слабый луч солнца пробил прореху в облаках и осветил мокрые нарциссы. Прислонившись к стене, увешанной медными сковородками и рекламными плакатами давно разорившихся компаний, Элли улыбнулась. Она так давно не испытывала даже подобия счастья, что совсем забыла, как это бывает. Казалось, все прошедшие годы Элли придерживалась непривычного ритма, подстраивалась к стуку незримого камертона, чтобы теперь музыка лилась без усилий.

«Если бы только Пол порадовался вместе со мной! Если бы он вернулся домой и снова жил здесь, а не заезжал раза два в неделю…»

Впервые показав Полу Элизу, Элли надеялась, что он посмотрит на девочку с такой же нежностью, как Тони. Но Пол окружил себя непроницаемой стеной, и Элли сомневалась, что он когда-нибудь захочет разрушить преграду. Во вторник вечером она наблюдала за Полом, когда он взял Элизу на руки, осматривая сыпь, встревожившую Элли. Ее поразил резкий контраст между мягкостью его рук и отрешенным, почти хмурым выражением лица.

Безудержное счастье, испытанное Элли минуту назад, внезапно угасло, как луч солнца, снова затянутого облаками. Теперь, когда ее время соразмерялось с Элизой, Элли особенно остро воспринимала каждый миг. Увидев, что Пол собирается уходить, Элли ощутила желание схватить его за лацканы и крикнуть: «Ты упускаешь то, что больше никогда не повторится!»

Она скучала по нему. Они прожили врозь целый год, и не проходило ни дня, чтобы Элли не хотелось видеть его.

Телефон зазвонил, когда она опускала пакетик с чаем в кружку с кипятком.

Элли метнулась к телефону, боясь, что звонки разбудят Элизу и она не успеет выпить чаю. Уже подбегая к телефону, Элли предположила, что звонит Пол.

«Господи, хоть бы это был он! Пусть скажет, что все обдумал, что я нужна ему, что между нами не может быть никаких препятствий — даже ребенка, которого мы пока не вправе называть своим…»

Но, подняв трубку, Элли услышала глубокий вздох, а потом шепот — тревожный, как мольба о помощи:

— Элли… это я, Скайлер.

Элли вздрогнула.

— Скайлер, что случилось?

Воцарилось молчание, прерываемое только прерывистым дыханием Скайлер.

Элли опустилась на высокий табурет. Сердце ее неистово колотилось, но она заставила себя говорить спокойно.

— Скайлер, ты больна? Тебе нужен врач?

— Нет, дело не в этом. Я… просто я… мне плохо. Я не могу проглотить ни крошки. Я целыми днями сплю, но не чувствую себя отдохнувшей. Я не знала, как это бывает, понятия не имела…

Первой панической мыслью Элли было: «Этого не может быть! Тем более опять!» Затем она вспомнила, как чувствовала себя сразу после родов, как резко менялось ее настроение, а приступы слез сменялись эйфорией. Сейчас со Скайлер творится то же самое. Только ей приходится еще тяжелее — она страдает без видимой причины.

«Если я возьму верный тон, она успокоится», — решила Элли.

— Я знаю, каково тебе сейчас, — мягко начала она. — Когда мою дочь… отняли у меня, мне не хотелось жить.

— Элизу у меня никто не отнимал. Я сама отдала ее.

— Но не без причины.

— И все-таки я ошиблась.

Услышав неколебимую уверенность в голосе Скайлер, Элли покрылась холодным потом.

Только многолетняя привычка сдерживать эмоции помешала Элли закричать в телефон: «Уже слишком поздно, слышишь? Слишком поздно! Теперь она моя. Только моя!» Она туго обмотала телефонный шнур вокруг пальца.

— Я понимаю тебя и не стану утверждать, что все это скоро пройдет… но со временем тебе будет легче. Скайлер, тебе надо с кем-нибудь поговорить. У меня есть одна подруга, она…

— Мне не нужен психоаналитик! Элли, я знаю, ты любишь девочку. И ты, наверное, возненавидишь меня за это, но… я напрасно отдала ее. Я хочу ее вернуть.

— Боюсь, уже слишком поздно, — отозвалась Элли бесстрастным тоном. — Ты сама так решила. Я не уговаривала тебя. Это ты обратилась ко мне. Я ни о чем не просила, ни во что не вмешивалась, ничего не скрывала. А теперь она моя. Элиза — мое дитя.

— Но я родила ее! Я носила ее девять месяцев! Думаешь, жалкий клочок бумаги что-нибудь изменит?

Элли сразу поняла, что совершила ошибку, вынудив Скайлер занять оборонительную позицию.

— Может, поговорим об этом, когда ты успокоишься? Назови время и место, и я приеду. — Голос Элли дрожал, но она говорила со Скайлер как с ровесницей или с кем-нибудь из коллег.

— Не вижу в этом смысла, — отрезала Скайлер. — Я уже приняла решение.

— Если это так, то встреча со мной ничего не изменит. И вправду, что тебе терять?

— Прекрати! — истерически закричала Скайлер. — Я знаю, к чему ты клонишь, но это не подействует. Слышишь? Это тебе не поможет!

— Скайлер, выслушай меня…

— Нет! Я не стану слушать!

Дрожь охватила Элли, и она крепко прижала трубку к уху, чтобы та не прыгала в руке.

— Чего же ты хочешь от меня?

Последовала пауза.

— О, Элли… мне так жаль! Я сама во всем виновата. Господи, как мне жаль… — Скайлер осеклась, и ее слова потонули в отчаянных рыданиях.

Подождав, когда рыдания утихнут, Элли заговорила:

— Ты сожалеешь? Нет, ты еще не представляешь, что это такое. В отличие от тебя я так и не узнала, что стало с моей девочкой… жива ли она, в безопасности ли… есть ли рядом порядочные люди, любящие ее… — Слезы жгли глаза Элли, но она; торопливо смахивала их. — Не проходило и дня, когда я не думала бы о ней, надеясь, что она счастлива. А ты знаешь, что Элизу любят. Тебе известно…

Элли прервал пронзительный вопль из детской. Элиза проснулась.

Элли охватил ужас. Ей хотелось зажать микрофон трубки, чтобы Скайлер не услышала плач своего ребенка, но от слабости она не могла даже пошевелиться.

— Пожалуйста! — взмолилась Элли, забыв обо всем, в том числе и о достоинстве. — Не делай этого. Подожди еще немного, хотя бы несколько дней. Подумай хорошенько…

— Поверь, ни о чем другом за последнее время я не думала. — Голос Скайлер дрогнул. — Но ничего не изменилось. Я чувствую себя… обманутой. Хуже того: мне кажется, будто я обманула ее. Знаю, ты сейчас скажешь, что причины, по которым я отдала ее, до сих пор не устранены. Но я стала другой. Все изменилось. Я — мать. — Скайлер глубоко вздохнула, а потом сказала то, что Элли смертельно боялась услышать с самого начала: — Если ты будешь сопротивляться, всем нам станет только хуже.

Из детской вновь донесся требовательный крик Элизы.

— Мне надо идти. — Элли повесила трубку.

Еще минуту она просидела, точно прикованная к табурету. Перед глазами отчетливо всплыла картина: пустая плетеная корзина в углу чужой гостиной.

Элли медленно поднялась. В голове пульсировала боль. Идя в детскую, она ощущала себя невесомой.

Элли подхватила Элизу на руки, прижала к плечу и поцеловала темные завитки, прилипшие к виску. Она чувствовала, как напряжение покидает маленькое тельце, видела, как кулачки перестают месить воздух.

— Тише, тише… я уже здесь. Так лучше, правда? Все будет хорошо…

В Элли словно лопнула какая-то струна, и она отчаянно закричала. Малышка вздрогнула и громко заплакала.

Крепко прижав Элизу к груди и покачиваясь из стороны в сторону, Элли поклялась, что на этот раз ребенка у нее не отнимут.

Но бороться в одиночку немыслимо. Только один человек способен оказать ей поддержку.

Когда Элиза наплакалась и опять уснула, Элли осторожно уложила ее в кроватку и на цыпочках вышла из детской. В гостиной она твердой рукой сняла трубку телефона.

— Послеродовое отделение, — послышался детский голос на другом конце провода, и Элли поняла, что дежурит Марта Хили.

— Марта, это Элли. Пол в отделении?

— На вечернем обходе, — деловито отозвалась Марта. — Я могу передать ему сообщение. Ах да! — Голос Марты оживился. — Совсем забыла поздравить вас! Но вы же понимаете, как мы все измотаны. Как у вас дела? С ребенком все в порядке?

— Она… прелесть. — Элли невольно улыбнулась.

— Радуйтесь, что она здорова. — Последовала неловкая пауза, и Элли поняла, что Марта подумала о том, о чем давно сплетничали все служащие отделения: «А жаль, что вы с Полом расстались».

Элли вздохнула и попросила:

— Просто передайте Полу, что я звонила, ладно?

Вечерние обходы в ОИТН немногим отличались от вылазок в зону боевых действий. Пол вел полдюжины измотанных, обессиленных от недосыпания стажеров по лабиринту инкубаторов, оксигемометров, мониторов, медицинских шкафов, электрических кабелей, необходимых, чтобы аппаратура работала. Здесь висели на волоске двадцать с лишним жизней. Младенцы, подвергавшиеся постоянной опасности, находились под присмотром четырех медсестер. Никогда, ни на миг никто не забывал, что каждый из маленьких пациентов может умереть в любую минуту. В отделении смерть считали врагом, неистово сражались с ним, удерживая оборону, даже когда уже казалось, что битва проиграна.

— Дорфмейер, зачитайте карточку пациента Ортис. — Пол пристроился возле одного из составленных вместе столов — рабочего места медсестер — и перевел взгляд на прыщавого светловолосого юношу. Тот сосредоточенно вглядывался в исписанные листы, подшитые в папку.

Нагрудный карман халата Кола Дорфмейера украшало синее чернильное пятно — очевидно, он по рассеянности сунул в карман ручку без колпачка. Но остальные пять стажеров, погруженные в содержание карточек пациентов, не заметили бы этого, даже если бы Дорфмейер нарядился в костюм гориллы. В отделении ценили только знания, опыт и быстроту реакции.

Застигнутый врасплох, юноша вскинул голову, его прыщавое лицо побагровело, но Пол понял, что причиной тому — врожденная застенчивость, а не рассеянность. Этот паренек был вдумчивым и сообразительным. Прежде чем начать учебу в Корнелле, Кол Дорфмейер, прозванный Вундеркиндом, в восемнадцать с отличием окончил Гарвард.

Дорфмейер наконец обрел дар речи.

— Семнадцатый день лечения… вес девятьсот граммов… содержание газа в крови — семь целых и четыре десятых… — процитировал он по памяти, подойдя к плексигласовому инкубатору, где под лампой лежал ребенок, родившийся двадцатисеминедельным. — Назначения… минутку… — Стажер почесал подбородок.

— Вы порекомендовали бы продолжать тот же курс лечения? — осведомился Пол.

— Я назначил бы еще одно ультразвуковое исследование — на всякий случай, чтобы подстраховаться. А еще, думаю, надо усилить питание. Но если это…

Он не успел закончить: из коридора донесся шум, двустворчатая дверь с грохотом распахнулась, и в отделение ворвалась вертлявая девушка-подросток с сальной кожей, огромными прозрачными глазами и задором бойцового петуха.

— Эти задницы говорят, что я не могу навестить родного ребенка! Я имею право видеть его! — завопила девчонка, одурманенная наркотиками.

— А, мамаша Ортис! Ну, теперь достанется всем нам… — услышал Пол шепот Кена Силвера. Даже этот высокий мускулистый молодой мужчина заметно занервничал.

За годы работы Пол повидал немало мамаш-наркоманок, но с такой, как Консепсьон Ортис, по Прозвищу Черри, столкнулся впервые. С тех пор как две недели назад ее задыхающегося, недоношенного младенца спешно привезли в Лэнгдон, Черри Ортис, сидящая на крэке, превратила жизнь сотрудников ОИТН в ад. Ярость Консепсьон вызвало решение суда, запретившего ей навещать сына. Стремясь прорваться сквозь заслон медсестер, она не брезговала никакими средствами — от грязных ругательств до оглушительных рыданий. Однажды Черри даже попыталась соблазнить одного из стажеров, чтобы проникнуть в отделение.

Краем глаза Пол заметил, что Марта Хили ринулась навстречу мамаше Ортис с суровым выражением лица генерала, ведущего войска в бой. В кризисных ситуациях Марте не было цены, но деликатностью она не отличалась.

Пол торопливо поспешил туда, где тощая девчонка столкнулась лицом к лицу с Мартой, и встал между ними.

— Мисс Ортис, боюсь, вам придется подождать за дверью, — невозмутимо сказал он.

— Кто вы такой, чтобы мне приказывать? Дерьмо, чертов врачишка! Сюда упрятали моего ребенка! — Голова Черри, вся в мелких крутых кудряшках, судорожно вздрагивала, руки неистово метались в воздухе.

— Об этом вам следовало подумать, когда вы употребляли наркотики во время беременности! — рявкнула Марта, обойдя Пола и вцепившись в руку девчонки.

Но попытка Марты выставить Черри вон не увенчалась успехом. Оттолкнув старшую сестру, Черри налетела на Пола.

Ее побелевшие от ярости глаза метали молнии, пальцы с длинными острыми ногтями скрючились. Пол был выше Черри на добрых шесть дюймов, но, несмотря на это, ему с трудом удалось утихомирить девчонку. Схватив ее за запястья, он сжал их так, что Черри скорчилась от боли.

— Мисс Ортис, вам придется подождать за дверью, — с тем же неколебимым спокойствием повторил Пол и мрачно добавил: — Вашему сыну очень плохо. Его сердце может остановиться в любую минуту. Понимаете, что это означает?

Черри разом сникла.

— Вы хотите сказать, что он может умереть?

— Вот именно. А мне известно, что вы этого не хотите.

— Нет! — ахнула она и облизнула бескровные потрескавшиеся губы.

— Мы знаем, что вы любите сына, но, постоянно врываясь сюда, наносите ему вред. Если действительно хотите ему помочь, не мешайте нам работать.

Прозрачные глаза Черри налились слезами.

— Я только хотела увидеть его, вот и все… Я же его мать…

Пола вдруг осенило.

— Марта, — окликнул он, — кажется, у нас где-то был «Полароид».

И он обернулся к медсестре, которая стояла у раковины, всем своим видом выражая недовольство. Никакой скандал, устроенный Черри, не мог быть хуже безмолвной ярости Марты Хили. Смерив Пола гневным взглядом, она ушла и через несколько минут вернулась с фотоаппаратом.

Пол взял «Полароид» и направился к инкубатору малыша Ортис, где сфотографировал крохотное существо, в котором с трудом можно было узнать человеческое дитя. Казалось, на квадратике плотной бумаги изображен бельчонок под наркозом. Но когда Пол протянул снимок Черри, она уставилась на него благоговейно, как на херувима с картины Рафаэля.

Пол с сардонической усмешкой наблюдал, как Марта подталкивает к дверям присмиревшую юную мамашу. Он невольно восхищался Черри Ортис, отважно отстаивавшей то, что ей принадлежало.

А если бы он поступил так же, защищая свой брак? Боролся бы за него, вместо того чтобы подвергать бесконечному анализу? Все изменилось с тех пор, как малышка — Пол до сих пор не называл ее по имени — стала одной из величин семейного уравнения. У них с Элли наконец-то могла появиться настоящая семья, о чем они так долго мечтали. Что же останавливало его?

Этого Пол не знал. Возможно, он просто слишком циничен и утомлен. Пол не верил в то, что Элиза останется с ними навсегда. Даже если процесс усыновления пройдет без сучка и задоринки, клочок бумаги не сотрет из памяти время, которое они с Элли провели в разлуке. Их жизнь не телемелодрама, в конце которой мужчина и женщина падают друг к другу в объятия, а изображение на экране медленно гаснет.

«Так ты отказываешься? Ты повинуешься рассудку, приятель? А если для разнообразия хотя бы раз прислушаться к советам сердца? Пока ты мнешься в нерешительности, боясь рискнуть, ты можешь упустить лучшее, что есть в твоей жизни».

Решительно отогнав эти мысли, Пол завершил обход, а затем направился в соседнюю комнату вместе с Брэдом Элкоком, детским ортопедом, чтобы обсудить рентгеновские снимки ребенка, родившегося с дисплазией тазобедренного сустава. К тому времени как консультация с Брэдом закончилась, было уже почти девять, и Пол вдруг вспомнил, что за весь день съел только один пончик.

Он уже собирался идти перекусить в кафетерий, когда его догнала смущенная Марта.

— Пол, я забыла сказать вам… часа два назад звонила ваша жена. Простите, у меня все вылетело из головы.

Он мгновенно насторожился.

— А она объяснила, в чем дело?

— Только просила вас перезвонить ей.

На лице Марты был написан немой вопрос. Пол знал, что насчет будущего его брака по отделению бродят самые разные слухи. Но Марта, солидная замужняя дама с двумя детьми-школьниками, была слишком хорошо воспитана, чтобы совать нос в чужие дела.

Целый год. Даже больше года пролетело с тех пор, как он ушел от Элли. Год взаимного раздражения и обвинений, год, пройденный по разным тропам. Время, за которое трава успела вырасти и увянуть под их ногами.

Чаще, чем хотелось бы Полу, он просыпался посреди ночи, отчаянно тоскуя по Элли и едва сдерживаясь, чтобы не накинуть плащ прямо поверх пижамы, не сбежать вниз и не поспешить к жене на такси.

Ему недоставало запаха, который источала ее подушка, не хватало джина, тоника, табачного дыма и джаза в клубах «Авангард» или «Блюз». Но больше всего ему недоставало при возвращении с работы сознания того, что Элли ждет его в тихом уголке любви, который они называли домом.

— Спасибо, — сказал он Марте.

Но прежде чем Пол добрался до ближайшего телефона, он заметил в дверях отделения женщину с гладкими волосами оттенка меда и широкой ликующей улыбкой, затмевающей свет флуоресцентных ламп. Она прижимала к груди сверток, закутанный в теплое одеяло. Пол сразу почувствовал себя легче, свободнее, словно очутился в люльке Чертова колеса, поднявшейся над землей.

— Серена! — Он бросился к ней, охваченный порывом безрассудной радости. С тех пор как Серена Блэнкеншип побывала в отделении в предыдущий раз, прошло несколько месяцев. Но, видя Серену вместе с Тео, Пол низменно вспоминал о том, что часто забывалось само собой, — что воля Божия не всегда неизменна.

Просияв, Серена откинула угол одеяла с лица спящего малыша.

— Вчера мы отпраздновали его первый день рождения, — сообщила она негромко, чтобы не разбудить Тео. — Если бы не вы, сейчас его не было бы в живых. — Она сунула руку в сумку, висевшую на плече, вынула пакет из фольги и протянула его Полу. — Конечно, это слишком жалкая благодарность, но я не могла не привезти вам ломтик его праздничного пирога.

У Пола перехватило дыхание, когда он коснулся пухлой щечки Тео, шелковистой, как лепесток розы. Малыш зашевелился, веки поднялись, и голубые глаза устремили на Пола взгляд, полный живого интереса. Пол усмехнулся.

— Пойдемте, найдем какое-нибудь тихое местечко, где я смогу спокойно съесть пирог. Не каждый день мне случается праздновать дни рождения, дождаться которых никто не надеялся.

В зале заседаний, заставленном шкафами и медицинским оборудованием, Пол помог Серене уложить Тео на диване, где малыш быстро уснул. Пол вспомнил, как часто находил измученную Серену крепко спящей на этом же диване.

Их взгляды встретились, она вновь одарила его лучезарной улыбкой.

— Вы отлично выглядите, — сказал Пол. Голубые глаза Серены искрились, некогда бледные щеки покрывал румянец.

— Спасибо… и вы тоже, — слишком поспешно ответила она и отвела взгляд.

Пол знал, что это неправда. Не далее как на прошлой неделе, зайдя в соседний магазин, он обнаружил, что легко влезает в джинсы такого же размера, какой носил в старших классах школы. А в то время он был тощим парнишкой и весил всего девяносто фунтов.

— Как прошел визит к врачу? У Тео все в порядке? — спросил Пол.

— В полном, если не считать астмы, но об этом вы уже знаете. — По лицу Серены скользнула тень тревоги.

— Он уже начинает ползать?

— Доктор Вейс говорит, что Тео совсем ненамного отстает в развитии… Для беспокойства нет причин.

Пол коснулся ее руки.

— Врач прав. Наберитесь терпения. Может, поначалу он и вправду будет развиваться медленно, зато потом наверстает упущенное.

— Наверстает? Видели бы вы, как он заигрывает со всеми продавщицами и кассиршами! Его обаянию могли бы позавидовать и многие взрослые мужчины.

— А его отец? Где он сейчас? — полюбопытствовал Пол и тут же пожалел о своем вопросе. Какое ему дело до мужа Серены?

Сирена потупилась.

— Бракоразводный процесс завершился месяц назад. Признаться, я вздохнула с облегчением. Дэн никогда не хотел иметь детей. Отчасти растить Тео одной мне будет легче, чем с Дэном. — Она робко улыбнулась. — Не беспокойтесь, мы справимся.

— Кто знает, как все сложится? Вполне возможно, вы встретите человека, который станет отличным отчимом для Тео.

Серена, густо покраснев, взяла из его рук пакетик и торопливо развернула его.

— Это морковный пирог, — объяснила она, — я испекла его сама. Правда, Тео раскрошил больше, чем съел, но в целом остался доволен.

Пол отломил кусочек пирога, съел его и ощутил зверский голод.

— О, как раз такие пироги я люблю… Откуда вы узнали?

Сирена улыбнулась:

— Удачное совпадение.

Перед мысленным взором Пола возникли фотографии, которые Серена приклеивала к стенке инкубатора Тео. Дом в окружении разросшегося сада, большой золотистый ретривер, нежащийся на дорожке, в пятне солнечного света, почтенная пожилая пара, родители Серены, поднимающие бокалы с шампанским в день сороковой годовщины их свадьбы.

Представив себе Серену в такой обстановке, Пол вспомнил сказки, которые мать читала ему в детстве, — сказки о заколдованных принцессах в далеких замках, ждущих доблестных принцев. Как приятно было бы вдруг перенестись подальше, проснуться в постели, с которой не связано никаких воспоминаний, ни плохих, ни хороших, рядом с женщиной, считающей его победителем дракона!

— Не хотите ли поужинать со мной? — Эти слова вылетели у Пола невольно.

Серена удивленно взглянула на него. Румянец на ее щеках стал гуще.

— Я как раз собирался перекусить в кафетерии. Кстати, поблизости есть пара ресторанов, куда пускают с детьми. — Пол почувствовал себя так, будто бросился в омут.

Серена окинула его озадаченным взглядом.

— Пол, вы приглашаете меня на свидание?

Вот как? Да, пожалуй. В какой-то момент он перестал воспринимать Серену только как мать маленького пациента, нуждающуюся в утешении… и начал думать о ней как о женщине, способной утешить его самого. О привлекательной женщине.

Робко улыбнувшись, Пол признался:

— В последний раз я так нервничал, приглашая женщину на свидание. Тогда президентом еще был Никсон.

— Надеюсь, вы не пытаетесь сравнивать нас? — усмехнулась она.

— Вы гораздо красивее Никсона.

— Ручаюсь, то же самое вы говорите всем женщинам.

— Только тем, которые кормят меня пирогами.

Серена сверкнула ослепительной улыбкой, которая так же внезапно погасла.

— Пол, я была бы очень рада поужинать с вами, но… по-моему, это неудачная мысль. Вы женаты.

— Мы расстались. — Пол чувствовал себя предателем, нанесшим Элли удар ножом в спину.

— Послушайте, мы с вами едва знакомы. Но одно я поняла сразу: вы не из тех, кто сразу сдается. Если у вас есть что-то, за что стоит бороться, вы пойдете до конца. — Серена горько улыбнулась, а уголки ее губ опустились. — Будь вы другим человеком, сейчас здесь не было бы ни меня, ни Тео.

— Вы переоцениваете мои возможности, — откликнулся Пол, радуясь возможности вновь вернуться на знакомую почву. — Скоро за Тео понадобится глаз да глаз. Еще пара лет — и он станет грозой и ужасом всех соседей.

— Могу себе представить! Тео хватает все, до чего только может дотянуться. Недавно я застала его, когда он запихивал печенье в плейер для компакт-дисков.

Они поболтали еще несколько минут. Потом Серена поднялась и оправила юбку. Тео еще спал, сунув большой пальчик в рот и посасывая его. С нежностью посмотрев на сына, Серена бережно взяла его на руки.

Пол помог ей донести до лифта сумку. Когда Серена протянула руку, чтобы нажать кнопку вызова, Пол перехватил ее и сжал в своих ладонях.

— Спасибо, — тихо сказал он.

Глядя в ее прелестное, нежное лицо, Пол задумался: пожалеет ли он о том, что упустил шанс познакомиться с Сереной поближе? Но вместе с тем он был убежден: Серена удержала его, не позволила совершить роковую ошибку.

— До свидания, Пол. — Она приподнялась на цыпочки, поцеловала его в щеку, и он уловил слабый цветочный аромат ее духов.

Глядя, как Серена входит в лифт, Пол вдруг исполнился решимости. Развернувшись, он торопливо направился назад по коридору в отделение, повинуясь острому желанию ответить на телефонный звонок.

* * *

Элли расхаживала по комнате целых полчаса, с той минуты, как Пол предложил ей поужинать вместе, заказав еду в китайском ресторане. По телефону она не стала рассказывать ему о Скайлер: приберегла этот разговор на потом, когда сможет заглянуть в лицо Полу и понять, что сейчас окажется в его объятиях.

И вместе с тем Элли предостерегала себя: «Постарайся скрыть отчаяние… оно только оттолкнет Пола». Ему может показаться, что она вспомнила о нем только сейчас, а на самом деле ее постоянно тянуло к нему, но Элли была слишком горда, чтобы признаться в этом.

Услышав звонок, она распахнула дверь и увидела стоящего на пороге Пола, в темно-синем пальто, с кривоватой улыбкой на лице. Вся тщательно отрепетированная речь вылетела из головы Элли. Она смотрела на него во все глаза, наполненные слезами благодарности.

— Привет, — сказал он.

Хотя Элли умылась холодной водой, ее лицо было красным и опухшим. Поймет ли Пол, что недавно она плакала?

Пол поцеловал ее в щеку.

— Ты выглядишь усталой… Может, перенесем ужин и встретимся через пару дней?

— Для такого ужина мне незачем одеваться, как в ресторан «Карлайл». — Элли усмехнулась. — Заходи и садись, а я просмотрю меню… оно где-то здесь.

— Подожди. Я знаю, где меню… по крайней мере оно было там, когда я смотрел его в последний раз. — Пол сбросил пальто, прошел в кухню и начал рыться в нижнем ящике шкафа.

При виде Пола, склонившегося над ящиком, Элли охватило ощущение, что она вернулась домой. Его давно не стриженные волосы падали на лоб, очки соскальзывали с длинноватого носа. А еще Пол выглядел усталым, его щеки раскраснелись от холода, однако он излучал такую необходимую ей и удивительную жизненную силу.

— Пол… — дрогнувшим голосом прошептала она.

— Или здесь нет меню? Может, ты случайно выбросила его? — бормотал Пол не оборачиваясь. И вдруг он замер, выпрямился и посмотрел на нее. — Элли, в чем дело? Что случилось? — Его лицо выразило боль — такую же, какая мучила Элли в этот момент…

— О, Пол, все повторилось… Ребенок… — Она заплакала.

Он сразу понял, что произошло. Элли увидела, как Пол замер, и ужаснулась, что он уйдет и оставит ее одну.

Но Пол не бросил Элли, а заключил в объятия. Пуговицы его рубашки холодными кружочками прижались к ее груди. От него пахло влажной шерстью, мылом, йодом, а сквозь все это пробивался слабый, но ни с чем не сравнимый аромат самого Пола, теперь ассоциировавшийся у Элли с его пиджаками и свитерами, до сих пор висящими в шкафу. Она испытала облегчение и желание — такое острое, что боялась умереть от него.

— Ты веришь в карму? — Элли прижалась щекой к отвороту его пиджака.

— Только в хорошую.

— Наверное, ты был прав… — Элли напряглась, сдерживая вновь подступающие рыдания. — Но черт побери, Пол, мы же говорим не о каком-то гипотетическом младенце! Элиза — моя дочь. Мой ребенок.

— Знаю.

«Правда?» — удивилась она.

— И я не отдам ее! Если мне не удастся переубедить Скайлер, я буду бороться с ней.

Пол отстранился; его лицо стало мрачным, на стеклах очков появилась влага, скрывавшая из виду глаза. Слезы? Неужели Пол привязался к ребенку?

Элли вспомнила, как он в прошлый раз приходил к ним в гости, как бережно держал Элизу на руках, как усмехнулся, когда девочка одарила его улыбкой. Наблюдая за ними, Элли отчетливо представила себе, как в не слишком отдаленном будущем они втроем отправятся гулять в парк, как будут держать дочь за руки…

Острая заноза впилась в ее сердце.

Элли всмотрелась в лицо Пола, затаив дыхание. Став матерью-одиночкой, она вряд ли убедит судью оставить девочку ей. Теперь вся ее жизнь зависела от того, как Пол ответит на ее вопрос. Все их будущее.

— Ты поможешь мне? — тихо спросила Элли.

Пол покачал головой, и его взгляд наполнил ее ужасом.

— Элли… Я знаю, как ты к этому стремилась, но пойми: ты не вправе настаивать на своем. Я предвидел это, когда узнал, как одна религиозная пара пыталась усыновить ребенка, а суд отдал его на попечение матери-подростка, хотя она жила только на социальное пособие.

«Это разные вещи!» — хотелось выкрикнуть Элли.

Но в чем разница? Только в том, что она уже любит Элизу. Скайлер умна, ей не занимать чувства ответственности, а ее родители располагают такими финансовыми ресурсами, о которых Элли не могла даже мечтать.

Она понимала, что Пол прав.

— Ты отказываешься помочь мне? — По спине Элли пробежала ледяная струйка.

Голос Пола звенел от душевной муки.

— Элли, несмотря на все, что было между нами, несмотря на целый год, прожитый порознь, одно остается неизменным: моя любовь к тебе. Я буду любить тебя, даже если ты не прекратишь воевать с ветряными мельницами.

Элли сдержала улыбку. Она не могла поддаться радости.

— Есть только одна ветряная мельница, Пол, и не такая уж большая. Я просто прошу, чтобы ты переселился обратно… по крайней мере до суда, если он состоится.

— Даже если я вернусь, нет никаких гарантий, что мы победим.

— Незначительные шансы на успех лучше, чем никаких. И может, Скайлер изменит решение, узнав, что мы снова вместе. Что мы — семья.

— Ты и вправду рассчитываешь на это? — Пол скептически поднял бровь.

Элли задумалась.

— Нет. Если она хоть немного похожа на меня, а я думаю, что похожа… — Элли покачала головой: — Нет.

— Скайлер так же упряма?

— Трудно сказать. — Элли взяла его под руку. — Давай поговорим за ужином. Я только уложу Элизу.

Потерявшееся меню нашлось под телефонным справочником на кухонном столе.

— Заведение Сун Лохо еще не закрыли за нарушение санитарных норм? — пошутил Пол.

— Зная, как оно выглядит снаружи, я не хочу даже предполагать, что творится на кухне. Главное, что там вкусно готовят. — Элли, торопливо вынимавшая тарелки из шкафа, вдруг обернулась и чуть не столкнулась с Полом. — О, Пол! — Она с грохотом уронила тарелки на стол и обняла мужа. — Пол, как я тебя люблю!

Он уткнулся лицом в ее шею. Элли чувствовала, как от его дыхания шевелятся ее волосы, как оправа очков прижимается к ее коже, словно что-то приятно-прохладное и чудесное. Худое тело Пола приникло к ней, его сердце билось быстро и ровно, наполняя Элли уверенностью. «Останься! — мысленно молила она. — Не бросай меня».

— Я сделаю все, что смогу, — Пол вздохнул, — но не потому, что надеюсь на успех, а потому, что ты моя жена и я люблю тебя. Прости за такое сравнение, но если ты захочешь, чтобы ради тебя я поднялся на вершину Эвереста, я готов и на это.

Облегчение охватило Элли.

— Но ты можешь разбиться…

— Но могу и выжить.

Элли отстранилась, устремив на Пола взгляд, полный надежды и страха.

— А если нам придется пройти весь этот путь? Что тогда?

— Тогда мы окажемся на вершине. — Пол улыбнулся и покачал головой. — Но не надейся на это, Элли. Ради всего святого, не надейся.

Глава 14

Ведя свой «датсун» по длинной извилистой дороге к Орчед-Хиллу, Скайлер удивленно посматривала на зелень, появившуюся будто за одну ночь. Поля по обе стороны от дороги уже поросли первой травой. Живые изгороди и кустарники казались окутанными светло-зеленой дымкой, на ветках деревьев проклюнулись почки. Миновала середина мая, сливовые деревья вдоль дороги уже отцветали, и землю под ними покрывали опавшие лепестки.

Когда же прошел апрель? Предыдущий месяц и первую половину мая Скайлер провела как во сне — таком, после которого в голове остается густой туман. Минуло две недели с тех пор, как она поговорила с Элли. Эта ссора вызвала у Скайлер угрызения совести, но не избавила ее от неудержимого стремления. Нет, не стремления, а странного недуга.

Этот недуг не мешал ей подниматься с постели, не препятствовал выполнению обычных дел — приготовлению завтрака, езде на Ченслоре, даже возобновлению работы в ветеринарной клинике.

Но ее жизнь состояла не только из однообразной, привычной работы. Именно поэтому сейчас Скайлер вела машину по дороге. Она нуждалась в помощи.

Скайлер вспоминала встречу с Верной Кэмпбелл, деловитым семейным адвокатом, которого она выбрала сама.

— Четких законов на этот счет нет, — предупредила немолодая осанистая женщина. — Многое зависит от судьи и его предубежденности. Но почти все прецеденты обещают вам успех. Советую возбудить дело о временной опеке, пока мы не узнаем исходпроцесса. Вы вряд ли выиграете такой иск, но попытаться все-таки стоит.

Верна Кэмпбелл заслуженно пользовалась репутацией одного из лучших адвокатов, и потому ее услуги стоили недешево.

Скайлер уже сделала все возможное, но так и не сумела собрать двадцать тысяч долларов — гонорар адвокату. Без разрешения матери она не имела права снимать деньги со своего счета. Даже бабушкин дом должен был перейти в полную собственность Скайлер только после того, как ей исполнится двадцать пять лет.

После всех испытаний, которым она подвергла родителей, ей было стыдно обращаться к ним за помощью. Но с другой стороны, о чем она просила? Только о том, что рано или поздно будет принадлежать ей. Ради нее родителям не придется влезать в долги.

Боль пронзила низ ее живота, разрослась почти до судороги, похожей на схватки. Скайлер вспомнились теплое, влажное тельце, прижатое к ее животу, маленькая темноволосая головка у ее груди.

Она вцепилась в руль. «Господи, как я допустила такое? Как могла отдать ее?»

Скайлер было жаль Элли. Та ни в чем не виновата и заслуживала права быть матерью больше, чем кто-либо другой. Но несмотря на то что мольбы Элли заставляли Скайлер часто просыпаться по ночам и подолгу ворочаться без сна, никакое сострадание не помешало бы ей и дальше делать все, чтобы вернуть себе ребенка.

И как ни странно, лучше всего понимала ее чувства именно Элли.

«Убеждена, все это слишком хорошо известно ей. В том-то и дело. Неужели она не пойдет на все, чтобы преградить мне путь? И это после всего, что она сама пережила?»

— Пусть поступает как угодно — у нее все равно ничего не выйдет, — сказала Скайлер вслух.

Конечно, Элли будет отбиваться. Дело примет скверный оборот. Процесс затянется на долгие месяцы. А тем временем Элли увидит, как у Элизы прорежется первый зубик, как она встанет на ножки. Не Скайлер, а Элли будет фотографировать девочку, вклеивать снимки в альбом и гордо демонстрировать их подругам.

Скайлер знала, что ей придется действовать быстро и решительно, пока Элиза не успела привязаться к Элли.

До вчерашнего дня Скайлер и в голову не приходило, что мать откажет ей в помощи. Но сегодня, когда она позвонила и спросила, можно ли заехать, Кейт сразу заподозрила неладное. С каких это пор Скайлер стала просить разрешения навестить родителей, тем более в воскресенье?

— О, дорогая, конечно! — воскликнула Кейт. — Ты так давно не бывала у нас! Мы с папой извелись от беспокойства. — Голос Кейт звучал встревоженно, но она не упрекала Скайлер за длительное молчание. А потом Кейт вдруг спросила: — В чем дело, Скай? Скажи, что стряслось?

Борясь со слезами, Скайлер глубоко вздохнула и призналась:

— Мама, я совершила ошибку, отдав Элизу. Теперь я пытаюсь вернуть ее. — Последовала долгая пауза, во время которой слышалось только прерывистое дыхание Кейт. — Мама, ты слышала меня?

— Да. — Но реакция Кейт оказалась совсем не такой, какой ожидала Скайлер. Мамин голос звучал странно, в нем не слышалось и намека на радость.

И вот теперь, направляясь к родительскому дому, Скайлер испытывала разочарование. Чем оно вызвано — неодобрением в голосе матери? Значит, мама недовольна тем, что она, Скайлер, приняла серьезное решение, заставила всю семью пройти сквозь адское пламя, а теперь вдруг взяла и передумала?

На мать это было не похоже, она редко осуждала людей. Но, поднимаясь по склону холма, Скайлер не могла избавиться от тревоги и удивления.

Разве не мать с самого начала умоляла ее не отдавать ребенка? Мало того, мать была рядом с ней в больничной палате, когда родилась Элиза… по щекам Кейт текли слезы, и это были не слезы радости.

«С ней что-то произошло, но она не объяснила мне, что именно. Может, у нее нелады с папой?» Скайлер знала, что даже самые счастливые семьи распадаются, когда возникают проблемы с деньгами. Возможно, положение отцовской компании хуже, чем ей представлялось…

Вид старой каменной конюшни за живой изгородью немного успокоил ее.

Скайлер помнила своего первого пони, помнила, как материнские руки крепко обхватили ее за талию и подсадили в седло. Перед ее мысленным взором появилось лицо матери, ее улыбка, ласковая и ободряющая.

«Она ни за что не подведет меня», — твердила себе Скайлер.

Она въехала на вершину холма, и впереди появился дом — белый, искрящийся под солнцем, с гнездами ласточек под карнизами. Повсюду раскинулись цветочные клумбы, где росли тюльпаны и гиацинты, окруженные стелющимся алиссумом и турецкой гвоздикой. А лиловые клематисы свисали из бронзовых ваз восемнадцатого века — маминой большой находки, которой она так радовалась, — стоящих по обе стороны мощенной плитами дорожки, ведущей к парадной двери.

Остановив машину и выйдя из нее, Скайлер попыталась увидеть родной дом глазами человека, очутившегося здесь впервые, не привыкшего к роскоши, слегка оробевшего от столь явного богатства. Впрочем, она не могла представить себе Тони оробевшим и смущенным. Пожалуй, его охватил бы благоговейный трепет. Так почувствовал бы себя любой самоуверенный человек, если бы его оттеснили на обочину.

Разумеется, симпатии и антипатии Тони не заботили бы Скайлер, если бы он не был отцом ее ребенка… а она не была безнадежно влюблена в него.

«Не думай о Тони, — одернула себя Скайлер. — Элиза — прежде всего». И она пошла по дорожке.

Скайлер нашла мать в комнатке возле кухни, где размещалась прачечная до того, как стиральную машину и сушилку переставили в подвал. Теперь же глубокая, изъеденная ржавчиной раковина была наполнена увядшими стеблями и больными листьями, а рабочий стол заставлен горшками и отростками в стеклянных банках. Кейт в джинсовом фартуке поверх вельветовых брюк и клетчатой рубашки склонилась над керамическим горшком, в который пересаживала пустивший корни аспарагус.

Услышав шаги, Кейт вскинула голову, и ее лицо осветилось радостной улыбкой.

— Здравствуй, дорогая! А что, уже пора обедать? Ты только посмотри на меня: я вся в грязи и даже не подумала о том, что мы будем есть… Скайлер, что с тобой? О, детка…

Скайлер пристыженно стояла перед матерью, как десятилетняя девчонка, плачущая в три ручья. Но ничего поделать с собой не могла. В тяжелые минуты присутствие матери всегда вызывало у нее слезы. При этом она твердо знала, что мама сумеет все уладить.

Взяв протянутую Кейт бумажную салфетку, Скайлер вытерла слезы.

— Прости, это вышло случайно. — У Скайлер сорвался голос, она с досадой покачала головой. — Я приехала сюда не для того, чтобы рыдать у тебя на плече.

— А почему бы и нет, детка? Разве не для этого существуют матери? — Кейт ласково рассмеялась и погладила ее по щеке.

— Не только для этого. Мама, мне нужна твоя помощь.

Кейт отложила секатор, которым подрезала спутанные корни растений. Вымыв руки и вытерев их о передник, она обняла дочь за плечи.

— Пойдем сядем и что-нибудь съедим. И обо всем поговорим.

Скайлер заметила тонкие лучики морщинок в уголках материнских глаз; между бровями залегла глубокая складка, которой не было несколько недель назад. Волосы Кейт, еще недавно каштановые, заметно поседели. Она тяжелее опиралась на трость, переходя из бывшей прачечной в большую солнечную кухню.

«Мама старается не подавать виду, но ей приходится нелегко», — поняла Скайлер, глядя, как Кейт снимает с крюка медную кастрюлю. И следом к ней пришла пугающая мысль: «Это я во всем виновата».

Охваченная стыдом, Скайлер опустилась на стул возле круглого дубового стола. Вера оставила в холодильнике сандвичи, а мама подогревала вчерашний суп со спаржей. На скатерти с узором из тонких веточек стояла ваза со свежесрезанными ирисами. Вскоре Кейт поставила на стол две дымящиеся тарелки, от которых исходил аппетитный запах. Скайлер, уже несколько недель питавшаяся всухомятку, вдруг ощутила острый голод.

— Бабушка часто говорила, что на пустой желудок все трудности кажутся неразрешимыми, — улыбнулась Кейт, садясь напротив дочери.

— Все бабушки считают, что сытная еда — решение всех проблем.

— А матери? — Кейт приподняла бровь.

— А матери повторяют слова своих матерей.

Внезапно Скайлер подумала, что скорее всего ей никогда не представится случая познакомиться со своей первой дочерью, посидеть с Элизой за кухонным столом так, как теперь сидят они с матерью.

Заметив, что дочь угнетена, Кейт накрыла рукой ее ладонь.

— Дорогая, даже не знаю, чем тебя утешить… Должно быть, ты совсем запуталась…

— Я уже во всем разобралась, — возразила Скайлер. — И сейчас чувствую себя несчастной.

— Терять детей нелегко. Я все понимаю.

— Дело не в том, что я потеряла Элизу. Я хочу вернуть ее. — Скайлер глубоко вздохнула и призналась: — Я встречалась с адвокатом.

Кейт ошеломленно замерла.

— С адвокатом? О Господи, неужели все зашло так… далеко?

Скайлер охватила досада — оттого, что мать не сразу поняла всю сложность положения.

— А что еще мне остается? — спросила она. — Элли не намерена отдавать мне дочь. Я уже говорила с ней, и мы… словом, этого и следовало ожидать. И знаешь, я не виню ее. На месте Элли я поступила бы точно так же.

Кейт молча смотрела в окно, где возле кормушки вился поползень. Наконец она обернулась к Скайлер.

— Я тоже не виню Элли.

Скайлер удивленно уставилась на Кейт. Почему бы маме просто не сказать, как ей не терпится вернуть внучку в семью?

— Мама, мне нужна твоя помощь, — повторила Скайлер.

— Какая?

— Не та, о которой ты думаешь… Я не собираюсь втягивать вас с папой в очередной скандал. У вас и так много своих забот. — Другими словами Скайлер не могла намекнуть, что знает о финансовых проблемах в семье.

Лицо Кейт исказила боль.

— О, детка… никакие заботы не помешают мне поддержать тебя.

Скайлер вздохнула.

— Сейчас мне нужны только деньги, чтобы заплатить адвокату. Двадцать пять тысяч долларов. — И торопливо добавила: — Я не прошу взаймы — тебе достаточно написать заявление, чтобы я смогла снять деньги со своего счета.

Кейт насторожилась.

— Не слишком ли ты спешишь?

Скайлер обдало холодом. Почему мать вдруг повела себя так?

— А я думала, ты обрадуешься.

— При любых других обстоятельствах я действительно обрадовалась бы. Но… дорогая, как все запутанно! Ты понимаешь, во что ввязалась?

— Ты намекаешь на мою незапланированную беременность?

Скайлер заметила, что мать оскорблена. Вместе с тем ее преследовало тревожное ощущение, что Кейт просто тянет время. Но зачем? Чего она надеется добиться этим?

— Ты несправедлива ко мне, и сама понимаешь это! — воскликнула Кейт. — Разве мы с отцом не исчерпали все доводы, уговаривая тебя оставить ребенка? А когда ты не пожелала нас слушать, разве мы препятствовали тебе? Так не смей смотреть на меня как на предательницу! Если кого-нибудь здесь и предали, так только твоего отца и меня.

Кейт сердилась на дочь так редко, что Скайлер не верила своим глазам. Она дрогнула, увидев, как побелели плотно сжатые губы Кейт, как напряглись ее плечи.

Сознание того, что мать права, не приносило Скайлер облегчения. Она не просто раскаивалась — ее терзал жгучий стыд.

— Мама, я знаю, что должна была послушаться тебя. Но я пыталась рассуждать разумно, исходя из интересов ребенка. Мне казалось, что я не смогу дать ему все, что он заслуживает. А кто бы смог? Вспомни, на какие жертвы ты решилась ради меня!

Глаза Кейт наполнились слезами.

— Детка, я ни на минуту не пожалела об этом. Для тебя я сделала бы все. Если бы ты знала… — Она прикусила губу, и слеза скатилась по ее щеке.

— Я все понимаю, — заверила ее Скайлер. — Вот почему я никогда не попросила бы тебя о помощи, если бы знала, что тебе опять придется чем-то жертвовать. Если хочешь, я сама напишу заявление. Мне нужна только твоя подпись.

Кейт вцепилась в край стола; на ее лице появилось странное, отчужденное выражение.

— Слишком поздно…

— Слишком поздно? — эхом повторила Скайлер, не веря своим ушам.

Кейт прерывисто вздохнула.

— Прости. — Ее ответ не вызвал сомнений: Скайлер сразу поняла его смысл, и ей показалось, что острие ножа вонзилось в ее спину. Тем же мягким, но неумолимым тоном Кейт добавила: — Я хотела бы помочь тебе, но это было бы… неправильно. Несправедливо… по отношению к ней.

Скайлер замерла, пораженная до глубины души. — К Элли? Так, значит, ты думаешь об Элли? Но ты даже не знакома с ней!

— Зато я понимаю ее чувства, — возразила Кейт. — Ты еще молода. У тебя будут другие дети. А у нее это единственный шанс стать матерью.

Кровь отхлынула от лица Скайлер, и она уставилась на Кейт широко открытыми глазами. Место матери, которую она любила и на которую рассчитывала, вдруг заняла незнакомка.

Кейт не шевелилась. Ей казалось, что от любого, самого незначительного, движения она рассыплется.

Ее терзало потрясенное, побледневшее лицо Скайлер.

«Неужели я и вправду сказала это вслух?»

Эти слова вырвались у нее. Кейт не обдумывала их и была бы поражена, если бы кто-нибудь предположил, что она поведет себя именно так.

В тот день в больнице Кейт была убита горем, увидев новорожденную дочь Скайлер в руках Элли. С тех пор не проходило дня, чтобы Кейт не испытывала боль потери при мысли о внучке.

Она свернула бы горы, лишь бы помочь Скайлер отвоевать ее дочь. Кейт продала бы Орчед-Хилл, лишь бы раздобыть для Скайлер деньги. Только одним она не могла пожертвовать: своей совестью.

Судьба дала ей второй шанс, и Кейт не желала упускать его. Она уже не верила, что с Элли ее свел случайный поворот судьбы. Наверное, будь Кейт более религиозной, она решила бы, что это воля Божия. Может, так оно и есть. Кейт точно знала, как должна поступить, будто чей-то палец указал ей тропу, ведущую к искуплению.

«Око за око, зуб за зуб…»

Дитя за дитя.

Она должна сделать так, чтобы дочь поняла ее, но не открыть при этом всей правды.

— Дорогая, если бы ты попросила меня о помощи три месяца назад, я согласилась бы сражаться против целой армии. Но сейчас уже слишком поздно. Элиза — дочь Элли. И я не могу… Это все равно что… убить Элли.

Скайлер покачала головой и устремила на Кейт страдальческий взгляд. Но та видела на ее лице не только страдание. Скайлер выглядела так, словно ее предали.

— А как же твоя дочь? — прошептала Скайлер. — Неужели тебе не жаль убивать меня?

Кейт хотелось закрыть лицо руками, не видеть муки в глазах дочери. «Дорогая, если бы ты только знала!»

При других обстоятельствах она перевернула бы небо и землю, лишь бы хоть чем-нибудь помочь Скайлер. Отказывая ей, Кейт чувствовала себя так, словно ей в сердце вбили кол, терзалась так же невыносимо, как и Скайлер. Но иначе она поступить не могла…

Позднее ей еще придется объясняться с Уиллом. Он придет в ярость, узнав, что она отказала Скайлер в помощи. И особенно разозлится потому, что не может выписать ей чек.

— Мне очень жаль, — продолжала Кейт, прикрыв глаза. — Я выполнила бы любую твою просьбу… но только не эту. Как бы мне ни хотелось помочь тебе, я не могу. Я не надеюсь, что ты меня поймешь. Просто не забывай, что я люблю тебя. Я полюбила тебя с той минуты, как взяла на руки. И если бы кто-нибудь попытался отнять тебя, я бы… — она открыла глаза и посмотрела на Скайлер в упор, — я бы умерла.

— Мне знакомо это чувство, — бесстрастно отозвалась Скайлер.

— Дорогая, я знаю, как тебе тяжело, и не надеюсь, что ты когда-нибудь все забудешь. Есть то, что забыть невозможно. Но в одном я уверена твердо: жизнь будет продолжаться.

Скайлер уныло вздохнула.

— Этого я и боюсь.

— Все изменится к лучшему, — уверяла Кейт, чувствуя себя лживой и изворотливой.

— Вот в этом ты права, — с горечью ответила Скайлер, — и не потому, что я намерена сидеть и зализывать раны. Я достану деньги. Любой ценой.

— Лучше бы ты этого не говорила!

— А чего ты ожидала? Ты полагала, я сдамся только потому, что ты отказалась помочь мне?

— Нет… пожалуй, нет. — Кейт кивнула. Надо признать: ее дочь не из тех, кто быстро смиряется с поражением. — Просто я хотела бы… чтобы ты научилась сначала думать, а потом действовать.

— Сколько времени вам с папой понадобилось, чтобы принять решение удочерить меня? — с вызовом спросила Скайлер.

С улыбкой ответив: «Меньше секунды», — Кейт вдруг вспомнила, как мучительно было для нее узнать о происхождении приемной дочери и какой ужасный долг ей пришлось выплачивать с тех пор.

— Если ты так любишь меня, почему же не хочешь мне помочь? Нравственные принципы тут ни при чем. Речь идет о моей дочери. И твоей внучке. Ты не вправе отвернуться от меня — ведь ты моя мать!

— И всегда останусь ею.

— Нет. — Скайлер дрожала; ее полный муки взгляд ранил Кейт в самое сердце. — Я не знаю, кто моя мать… но ты не она.

Изнывая от боли, Кейт смотрела, как Скайлер поднялась и пошла прочь. Кейт хотелось вернуть обратно и свои слова, и слова Скайлер, сказать что угодно, лишь бы исчезла пропасть, разделившая их. Всю жизнь она боялась потерять Скайлер, и вот теперь самое страшное свершилось.

И на этот раз Кейт оказалась бессильной.

Покинув Орчед-Хилл, Скайлер не замечала, куда едет, пока не обнаружила, что повернула на дорогу, ведущую к Стоуни-Крик. Через несколько минут она остановила машину на усыпанной гравием площадке возле конюшни и выбралась из нее на дрожащих, как после долгой скачки, ногах. День клонился к вечеру, изгороди отбрасывали длинные тени. От весенних дождей окрестные поля развезло. Но открытый учебный манеж был посыпан свежей рубленой корой — Дункан пристально следил за этим. Вдалеке, у сарая, расположенного у северной границы фермы, виднелась худая, но внушительная фигура самого Дункана — он жестами велел подогнать поближе грузовик с сеном.

Но Скайлер хотела видеть сейчас не Дункана, а Микки. Ее подруга тренировала нового коня миссис Эндикотт, Победителя, для Хартсдейлских состязаний, которые должны были состояться в Уэст-Палм-Бич через месяц. Каждый день Микки по четыре часа гоняла жеребца по манежу и брала препятствия.

Когда Скайлер вышла на прилегающий к конюшне крытый учебный манеж, Микки, сидящая на рослом гнедом чистокровном коне, рысью подъехала к ограде. Едва взглянув на распухшее от слез лицо Скайлер, Микки спешилась.

— О Господи… кто умер? — воскликнула Микки, открывая калитку.

— Похоже, я, — всхлипнула Скайлер.

— В этом месте мне полагается либо отвесить тебе пощечину, либо предложить стакан виски и сказать: «Это к лучшему». Не помню, что именно. — Микки усмехнулась, чтобы скрыть тревогу.

— Ты не знаешь и половины…

Микки пожала плечами:

— Уверена, ты все объяснишь, когда сочтешь нужным.

Скайлер мысленно поблагодарила Микки за то, что та не стала настаивать. Глядя на пропитанную потом рубашку подруги, на заляпанные грязью бриджи, на грязный скотч, обмотанный вокруг рукоятки хлыстика, Скайлер поняла, что нашла того слушателя, кто не унизит ее сочувствием. Больше, чем в возможности выплакаться на чьем-нибудь плече, Скайлер нуждалась в здравом смысле и разумном совете.

— Идем, поможешь мне расседлать этого мерзавца, а потом все расскажешь, — предложила Микки, и они направились в помещение для чистки у входа в конюшню, где по обе стороны у стен размещалось несколько пар растяжек. Микки просунула цепь под мундштук Победителя, сняла поводья и прикрепила цепи-растяжки к каждому щечному кольцу.

Растерев коня старым полотенцем, она осмотрела его копыта и почистила живот. Через несколько минут Микки унесла узду и седло в другую комнату, а Скайлер отвела Победителя в денник. От привычных запахов сена, опилок, навоза и от стука конских копыт боль Скайлер немного утихла. Она слышала, как снаружи, в одном из загонов, покрикивает на конюхов Дункан.

Скайлер нашла Микки у двустворчатой двери, обращенной на восток, где располагался открытый учебный манеж. Поставив ногу на деревянную скамью, Микки небрежно опиралась локтями о правое колено. Снаружи внезапно налетевшая туча разразилась дождем, который с силой колотил по жестяным карнизам.

Скайлер села на скамью, а Микки закурила сигарету и молча смотрела на дождь. Конюшенный кот вспрыгнул на колени Скайлер и замурлыкал.

Вынув из нагрудного кармана рубашки смятую пачку, Микки предложила подруге сигарету, и Скайлер взяла ее, хотя не курила. «Все как прежде», — подумалось ей.

— Тяжко, да? — наконец спросила Микки. — Я же говорила тебе: быть матерью — дело нешуточное.

— Как будто тебе это известно, — усмехнулась Скайлер.

— Ты права: этот экзамен я не выдержала бы. Так ты все-таки решила бороться?

Скайлер во всем призналась ей сразу, но даже Микки не подозревала, насколько она непреклонна.

— Иначе я не могу.

— О Господи… Вот что я тебе скажу: порой ты сама не знаешь, чего хочешь. Но в одном тебе не откажешь — в умении добиваться своего.

— Если верить моей матери, это и проклятие, и блаженство. — И Скайлер затянулась сигаретой.

— Значит, ты уже говорила с ней о деньгах?

— Я только что из дома.

— И что?

Скайлер глубоко вздохнула.

— Мать отказалась подписать это чертово заявление.

— Ушам своим не верю… Может, ты неправильно поняла ее?

— Увы, так оно и есть. — Скайлер вновь и вновь вспоминала недавний разговор, надеясь в глубине души, что ошиблась и Кейт вовсе не отказалась помочь ей. Но нет, Кейт высказалась совершенно ясно. Истолковать ее слова превратно было бы невозможно.

Скайлер прижала к себе кота. У нее ныло сердце, внутри зияла пустота. Она потеряла не только ребенка, но и мать.

И вдруг ее охватило нестерпимое желание увидеть Тони, ощутить прикосновение его сильных рук, услышать ровное биение сердца…

— Дело не только в маме. Я сама… наговорила лишнего. — Скайлер с горечью вспомнила о своих гневных словах. — Но мне казалось, что меня… предали. Микки, как она могла?

— Наверное, она как-то объяснила свой поступок.

— По-моему, все дело в том, что Кейт удочерила меня. Она отождествляет себя с Элли. И все-таки я ничего не понимаю. — Скайлер потушила сигарету о бетонный пол. — Не знаю, как быть дальше. Мне нужны деньги.

— А твой отец? Неужели он не даст их тебе?

— Конечно, дал бы, если бы я попросила. — Скайлер замялась, не зная, стоит ли посвящать Микки в финансовые затруднения семьи. — Мне не нужны подачки, но я хочу все сделать сама и найти деньги без посторонней помощи.

— Жаль, у меня в карманах негусто. Иначе я помогла бы тебе.

— Не сомневаюсь.

Микки искоса взглянула на нее.

— Попроси помощи у Тони. Ручаюсь, он раздобудет деньги.

— Забудь об этом, — отрезала Скайлер. На эту тему она решительно не желала говорить, особенно с Микки, которая никак не могла взять в толк, почему ее подруга не спит с парнем, от которого без ума.

— Ладно, проехали. — Микки пожала плечами. — Есть еще предложения?

— Можно ограбить банк.

— Слишком рискованно. И потом, преступникам запрещено быть опекунами. — Сделав последнюю затяжку, Микки раздавила окурок каблуком. — Слушай, у меня отличная мысль. Ты могла бы выступить вместе со мной на состязаниях в Уэст-Палм-Бич. До них осталось четыре недели. Чтобы подготовиться, времени хватит с избытком.

— Ты спятила? Микки, я не брала барьеры уже несколько месяцев. Ченс в хорошей форме, но к состязаниям не готов.

— Призовой фонд состязаний — тридцать тысяч долларов, — напомнила Микки.

— Да хоть миллион! У меня нет ни единого шанса выиграть.

— Ну, если ты так настроена, настаивать незачем.

— Просто я знаю, что права.

— В таком случае забудь о том, что я сказала.

— Дункан взбесится. Мне нечем заплатить даже взнос. Я…

— А я думала, эта тема закрыта. — Микки лукаво посмотрела на подругу.

— Так и есть. — Осознав, что чуть не угодила в ловушку подруги, Скайлер умолкла.

— Хочешь еще сигарету?

— Нет, спасибо. — Сердце Скайлер заколотилось при мысли о том, сколько сил и времени уйдет на подготовку к таким престижным состязаниям, как Хартсдейлские. Придется не только работать с рассвета до заката, но и выслушивать брань Дункана, отрабатывать одни и те же прыжки сотни раз — такую нагрузку Ченслор не выдержит. А еще необходимо желание победить не просто для того, чтобы потешить самолюбие.

— Надо уговорить Дункана, — сказала Скайлер. — Без него мне не обойтись.

— Ты же знаешь старину Дунка и его страсть к испытаниям.

— А еще нужно вернуть Ченслору прежнюю форму. За последний год мышцы его ног заметно ослабели.

— Он мигом войдет в форму. Ведь Ченслор — чемпион.

— Посмотри на меня — я никуда не гожусь. Об участии в состязаниях нелепо даже мечтать. Может, к лету я и подготовлюсь, но за один месяц?..

— Когда тебе нужны деньги? — спросила Микки.

— Вчера.

— Так в чем же дело?

— На победу нечего и надеяться. Только чудо помогло бы мне пройти квалификационные испытания.

— Но почему бы тебе не попытаться?

Поразмыслив, Скайлер спросила:

— Можно мне пожить с тобой в Уэст-Палм-Бич? Если мне удастся собрать взнос и заплатить за перевозку Ченса, денег мне уже ни на что не хватит.

— Зачем задаешь глупые вопросы? Ты же заранее знаешь, что я соглашусь. И ты все решила, как только я завела этот разговор.

— А разве у меня есть выбор?

Конюшенный кот спрыгнул с колен Скайлер и метнулся в темный угол. В офисе зазвонил телефон. Дождь заканчивался.

Впервые за несколько недель Скайлер избавилась от унизительного чувства беспомощности, которое охватывало ее каждое утро и преследовало до тех пор, пока она не падала в постель и не засыпала от усталости.

«…а корова перепрыгнула Луну», — вспомнилась Скайлер строчка из детского стишка, и, несмотря на тревогу, она улыбнулась. Удастся ли ей выдержать такое испытание? Бог свидетель, теперь она знает, за что бороться. Ради Элизы Скайлер перепрыгнула бы даже через Луну… или рухнула замертво, пытаясь совершить невозможное.

Микки оказалась права в одном: их затея пришлась по душе Дункану.

При этом он остался таким же ворчливым, придирчивым и требовательным. День за днем, иногда по восемь часов подряд, Скайлер работала с ним на манеже. В хорошую погоду они тренировались под открытым небом, а когда начинался дождь, перебирались в крытый манеж. И неизменно Дункан был неумолим.

— Выше голову! Сколько раз можно твердить — держи подбородок выше! — рявкал он, как в те времена, когда Скайлер было десять лет. — И улыбайся, черт бы тебя побрал! Делай вид, будто ты просто развлекаешься! Словно взять шестифутовый барьер для тебя все равно что съесть кусок торта!

Скайлер взяла в клинике месячный отпуск и всецело отдалась тренировкам; каждый вечер она приезжала домой совершенно без сил. У нее обгорел нос, с него слезла кожа. На бледных щеках высыпали веснушки. Часто по ночам, пробуждаясь от глубокого, тяжелого сна, Скайлер чувствовала, как мышцы ее икр судорожно подергиваются, а пальцы сжимаются, будто держат поводья.

Через две недели она заметила в себе перемену: ее тело вновь стало подтянутым и упругим. Раздраженные крики Дункана постепенно сменились резкими приказами; иногда он даже одобрительно кивал. Дункан устанавливал на манеже все более высокие и сложные препятствия. В конце дня Скайлер уже не вываливалась из седла и не брела к конюшне на ватных ногах.

Неуправляемый Ченслор поначалу бунтовал, брыкался, когда Скайлер наказывала его, не хотел брать барьеры, которые без труда перемахивал год назад. Однако довольно быстро утихомирился и, похоже, наслаждался тренировками. Микки оказалась права: Ченслор был прирожденным чемпионом. А такие лошади больше всего ценят возможность продемонстрировать свои достоинства.

В конце третьей недели Ченс слегка захромал, и Скайлер провела несколько беспокойных дней в конюшне, накладывая холодные повязки и ставя припарки. Когда же доктор Новик выявила искривление сухожилия, Скайлер вздохнула с облегчением. Но на несколько дней Ченса пришлось освободить от тренировок.

К счастью, к следующему понедельнику нога Ченслора зажила. Испытав облегчение, Скайлер тем не менее нянчилась с ним, пока и ей, и Дункану не стало ясно, что этим она ничего не добьется.

По совету ветеринара Скайлер начала тренироваться не только на Ченслоре, но и на коне немецкой породы по кличке Серебряный Кубок, на которого Дункан возлагал большие надежды. Серебряный Кубок еще не привык к движениям Скайлер так, как Ченслор, но был покладист и крепок. Он оказался более чем удачной заменой и избавил Скайлер от монотонности. С ним ей всегда приходилось быть настороже, замечать и исправлять любые промахи.

Весь этот изнурительный месяц, который сначала казался Скайлер проклятием, вдруг стал блаженством: работая до изнеможения, она к концу дня так уставала, что не могла даже сидеть прямо, не то что размышлять о матери. У нее появился предлог не отвечать на звонки Кейт: Скайлер почти не бывала дома.

Но от мыслей о ребенке она избавиться не могла. Каждый день на шаг приближал ее к заветной цели. Ради этой цели Скайлер проводила на манеже долгие часы. Она с радостью терпела и упреки Дункана, и выходки Ченслора. При этом Скайлер закалялась, ожесточалась, готовилась к тому, чтобы не только выиграть состязание, но и вернуть Элизу.

Ни на чем другом она не позволяла себе сосредотачиваться. Скайлер даже запретила Тони навещать ее. Да, бесчисленное множество раз, особенно после выматывающих тренировок, Скайлер ни о чем не мечтала так, как о близости Тони, о его иронической усмешке, постоянно таившейся в приподнятых уголках губ. Но каждый раз, схватив телефонную трубку, чтобы позвонить ему, Скайлер останавливала себя. Приезд Тони отвлечет ее. Как бы ей ни хотелось увидеться с ним, встречу придется отложить до возвращения из Хартсдейла.

Хартсдейл. То, что совсем недавно казалось таким далеким, приблизилось вплотную. За два дня до отлета в Уэст-Палм-Бич Скайлер договорилась с водителем трейлера, которому предстояло доставить Ченслора к месту состязаний, а потом, почти исчерпав свой текущий счет, заплатила взнос в размере двух тысяч долларов. К тому времени как утром в четверг она села в самолет, ее охватило невероятное напряжение.

Только через два с половиной часа, когда самолет коснулся посадочной полосы аэродрома Уэст-Палм-Бич, Скайлер ощутила, как мучительное напряжение стало сменяться предвкушением.

Она по-прежнему сомневалась в том, что у нее есть хоть шанс на победу. Несмотря на упорные тренировки, форма Скайлер оставляла желать лучшего и не шла ни в какое сравнение с подготовкой Микки, тренировавшейся весь год. Но черт побери, Скайлер не остановится на полпути! Речь ведь не просто о деньгах.

Выиграет Скайлер или проиграет, она должна участвовать в этих состязаниях — хотя бы для того, чтобы доказать: она не из тех, кто пасует перед трудностями.

Глава 15

Большая белая цапля описала грациозный круг в небе, словно неся на кончике крыла взошедшее солнце, и опустилась на землю у края обсаженной гибискусами водяной канавы — центрального препятствия маршрута Хартсдейлского Гран-при.

Скайлер, проходившая по маршруту вместе с Микки, остановилась на расстоянии дюжины ярдов от птицы, которая надменно и подозрительно посматривала на нее, словно предупреждая: «Не рассчитывай на чудо. У тебя почти нет шансов». «Хороший совет», — решила Скайлер. Наступило воскресенье, до начала состязаний осталось меньше двух часов. Хотя в предварительных турах Скайлер заняла довольно высокое место, она сомневалась в том, что и дальше все сложится удачно. По ее твердому убеждению, предыдущие два дня ей просто везло.

Скайлер оглядела до смешного буколический пейзаж. Безоблачное голубое небо заставило ее забыть о здешнем жарком и влажном климате. Недавно скошенный луг, засеянный цветущими травами и раскинувшийся на десятки акров вокруг стадиона с открытым манежем, казался государством, населенным белыми и серыми цаплями. Его ограждали огромные кусты гибискусов. Севернее, на холме, на расстоянии четверти мили от арены, расположились хартсдейлские конюшни в новоанглийском стиле, выстроенные по периметру палаточного городка — импровизированных денников вперемешку с трейлерами для перевозки лошадей и другими машинами. Над переносным горнилом в кузнице вилась тонкая струйка дыма.

Глядя, как она тает в пронзительно-голубом небе, Скайлер не могла отделаться от мысли, что ее шансы на успех столь же призрачны, как эта струйка. В предварительных выступлениях она с трудом вышла на девятое место, отстав от Микки, завоевавшей пятое, но опередив многих более подготовленных наездников. В начале недели, проходя маршрут из шести препятствий, Скайлер не допустила ни единой ошибки, но была исключена из соревнований «на вылет» после того, как Ченслор отказался брать последний двойной оксер. Сегодняшний Гран-при обещал стать по-настоящему трудным испытанием. Ей предстояло сражаться с лучшими из лучших, и, чтобы победить, одной удачи было явно недостаточно.

Стараясь заранее предусмотреть все трудности, Скайлер присоединилась к Микки и десятку всадников и тренеров, поглощенных изучением маршрута. Он растянулся почти на пол-акра: оксеры, высотные препятствия, тройники, окрашенные в бирюзовый и белый цвета, стенки из бальсовых блоков, обсаженные по краям миниатюрными апельсиновыми деревцами, водное препятствие — отражающий небо прямоугольник, где на страже застыла цапля.

Медленно вышагивая по песку, смешанному с резиновой крошкой, Скайлер и Микки тщательно вымеряли расстояние до каждого барьера. Они проверяли, прочно ли держатся на подставках жерди, ходили кругами вокруг двойных и тройных препятствий, высчитывая, под каким углом удобнее подойти к каждому. Опустившись на колени и ощупывая покрытие по обе стороны от водного барьера, Скайлер ощутила дрожь.

Так, как теперь, Скайлер еще никогда не нервничала перед состязаниями. У нее участился пульс, во рту пересохло, ладони взмокли. Впрочем, прежде Скайлер не приходилось делать такие крупные ставки.

— Это твое Ватерлоо. — Микки указала на поблескивающий прямоугольник наполненной водой канавы площадью девять на три фута и двухфутовую изгородь за ним. — Пожалуй, Ченслору следовало весь месяц брать уроки плавания.

— Он не станет упрямиться, уверена, — твердо отозвалась Скайлер. Выпрямившись, она поправила бейсболку, под которую заправила волосы, прилипавшие к потной шее. Ощутив головокружение, Скайлер застыла в надежде, что это пройдет.

Микки, в красной тенниске и кремовых бриджах, обернулась лицом к Скайлер и приставила ладонь козырьком ко лбу, защищая глаза от ослепительно яркого солнца.

— До сих пор все шло удачно. Есть все шансы, что…

— В финал я не выйду. Вылечу из седла. Ченс растянет мышцу или сухожилие, — перечислила Скайлер все возможные случайности, подстерегавшие всадников на таких сложных маршрутах, как хартсдейлский. Она не добавила то, о чем боялась даже думать: «А если я не завоюю приз, у меня останется единственный способ добыть деньги: продать Ченслора». Эта мысль пришла ей в голову несколько недель назад, когда Скайлер начала тренироваться с Дунканом. Конь стоил не меньше пятидесяти тысяч, а может, и больше, но ведь надо за короткий срок найти солидного покупателя. Как бы Скайлер ни была привязана к Ченслору, она понимала, что ей придется совершить немыслимое, если она не изыщет иного способа достать деньги.

Эти мысли причиняли ей острую боль. Скайлер и без того слишком много потеряла за последнее время. Ей было невыносимо думать о том, что она лишится и Ченслора.

Громкий лай вывел Скайлер из раздумий. От дальнего угла площадки к ней неслась колли, принадлежавшая конюху Бизи Паттон. Уши собаки стояли торчком, она не сводила глаз с цапли. Когда колли приблизилась, птица взмахнула крыльями и взмыла в воздух.

Замедлив бег, колли остановилась возле Скайлер, и та, наклонившись, почесала ее за ухом.

— Не грусти, Ралфи. Когда-нибудь и на твоей улице будет праздник.

Пес лизнул Скайлер руку и начал обнюхивать апельсиновые деревца в кадках.

— Приятно видеть, что ты не утратила любви к животным, — усмехнулась Микки. — Тебе уже продлили академический отпуск до следующего года?

— Пока нет, но я приложила все усилия, чтобы убедить руководство университета Нью-Хэмпшира. Думаю, они согласятся.

— Пока тебе и без этого хватает забот.

— Верно.

— А что думает обо всем этом Тони? — полюбопытствовала Микки.

С того давнего дня, когда Тони показал племяннику и племяннице Микки конюшню, для самой Микки он стал авторитетом.

— Пока не знаю. Ему и так тяжело. Ведь это он познакомил меня с Элли. А если уж Тони что-нибудь обещает, он твердо держит слово.

— Таким качеством можно было бы только гордиться, если бы вы жили вместе, — заметила Микки.

Скайлер рассерженно взглянула на подругу из-под козырька бейсболки.

— В этом нет ничего забавного.

— Я и не шутила.

— Только этого мне не хватало — жить бок о бок с Тони!

— Я и не говорю, что это разом разрешило бы все проблемы. Ты сама прекрасно справляешься с ними. Но, будь Тони рядом, ты вряд ли была бы такой раздражительной, как сейчас.

— Ты же знаешь, в чем дело. — Тоска по ребенку не просто угнетала Скайлер — она сводила ее с ума.

Вдвоем они прошли маршрут до конца, а потом направились мимо стадиона к похожему на цыганский табор лагерю, занимавшему несколько квадратных акров лужайки. Кузнец с обнаженным торсом, в кожаных штанах, оборудовал кузницу с пропановым горнилом возле своего «рейнджровера» и теперь стоял, склонившись над наковальней, и бил молотом по подкове. Слышался шум двигателей, голоса перекликающихся наездников и конюхов, грубоватые, но добродушные шутки, последние напутствия. Мужчины и женщины в рубашках с короткими рукавами сидели на ящиках и задних бамперах, начищая упряжь и сапоги.

Скайлер и Микки сняли комнату в ближайшем мотеле, но чаще бывали в просторном трейлере миссис Эндикотт. Но в эту минуту Скайлер не думала о холодильнике, набитом шампанским и содовой. Ей хотелось лишь принять душ и выпить воды, чтобы смочить пересохшее горло.

До начала состязаний осталось меньше часа, но Скайлер почему-то не думала о поражении — только о том, что может означать ее победа.

— Ты иди, а я загляну к Победителю, — сказала Микки, когда они приблизились к трейлеру. На вчерашних соревнованиях чистокровный жеребец захромал, и хотя ветеринар убеждал, что серьезной травмы нет, Микки ничего не принимала на веру. — Если опухоль не спала, я ни за что не поеду на нем.

— Ты не можешь позволить себе отказаться.

Микки улыбнулась и пошла прочь, размахивая руками.

Дверь трейлера была приоткрыта, изнутри доносились чьи-то шаги. Миссис Эндикотт? Или кто-нибудь из ее прихлебателей? Ходили слухи, что миссис Эндикотт, пожилая вдова, муж которой торговал бриллиантами, невероятно богата, потому окружена многочисленной свитой. Прежде чем войти в трейлер, Скайлер осторожно заглянула в него.

Крепко сложенный мужчина в потертых джинсах и ковбойских ботинках, сидящий на кожаном диване, явно не нуждался в богатых покровительницах.

— Тони! — Скайлер захлопнула алюминиевую дверь. Поднявшись, Тони словно заполнил собой все свободное пространство. Что он здесь делает? И как здесь очутился?

Внезапно Скайлер осенило: наверное, Тони прилетел только затем, чтобы увидеть ее.

Скайлер охватили безудержная радость и чувство вины. За последние четыре недели она истосковалась по Тони. Хотя Скайлер постоянно убеждала себя, что они не пара и у них нет почти ничего общего, ей не удавалось забыть его.

— Я оказался поблизости, — объяснил Тони.

— Как бы не так! — Скайлер рассмеялась.

— Ну ладно, у меня отпуск.

— Какое совпадение! — Рухнув в кресло напротив Тони, Скайлер начала стаскивать грязные сапоги. — Ты мог бы предупредить меня.

— Зачем? Ты запретила бы мне приезжать.

— Вот именно.

— А старый сержант Салваторе привык отдавать приказы, а не выполнять их. Так или иначе, я здесь. Один из конюхов подсказал, где можно тебя найти. А милая пожилая дама разрешила подождать тебя здесь, в трейлере.

— Это миссис Эндикотт, трейлер принадлежит ей. Микки участвует в состязаниях на ее лошади.

Тони пожал плечами:

— Видимо, она решила, что я не похож на грабителя.

— Ты полицейский.

— А как же! — Тони с вызовом взглянул на Скайлер.

— Мне надо принять душ. — Она встала. Ее майка насквозь промокла от пота, даже в шортах было жарко.

— Я подожду.

— Но потом у меня не будет ни одной свободной минуты — Гран-при начнется через час.

— Знаю. Я уже купил билет. — Тони снова уселся на диван и положил ноги на низкий столик. — Не обращай на меня внимания. Я дождусь конца соревнований.

Комната трейлера вдруг показалась Скайлер невыносимо тесной. Глаза Тони задавали вопросы, на которые ей не хотелось отвечать. Она с трудом подавила желание убежать.

— Тони, сейчас мне надо побыть одной. Я даже попросила родителей не приезжать. Ты выбрал неудачное время.

— Ты могла хотя бы объяснить мне, куда отправляешься, — возразил Тони, не сводя с нее глаз. — По крайней мере сказать, что тебе нужны деньги.

— От кого ты узнал?

— От Микки. Но не вини ее — я сам выведал у нее эту тайну.

— Ну хорошо, а если бы я тебе все рассказала? Что бы ты сделал? Даже если бы захотел мне помочь, разве сумел бы раздобыть такую кучу денег?

— Но ты даже не спрашивала, могу ли я их раздобыть. Ты просто решила, что я из тех мужчин, которые едва сводят концы с концами.

— Тони, сейчас мне не нужны ссоры. — У Скайлер сорвался голос; она прижала ладонь к виску, в котором пульсировала тупая боль.

Выражение его лица сразу смягчилось, он поднялся и положил ладонь на плечо Скайлер. Ей хотелось и отстраниться, и броситься к нему в объятия, сердце гулко колотилось — она изнемогала от желания.

— Прости меня, — сказал Тони. — Я проделал такой длинный путь не для того, чтобы изводить тебя. Честное слово.

— Зачем же ты приехал? — Скайлер в упор смотрела на мужчину, который твердо решил заботиться о ней независимо от того, нравится ей это или нет.

— За тобой, — тихо откликнулся он. — Я приехал к тебе.

Тони обнял Скайлер и прижал ее голову к своему плечу. Уткнувшись лицом в его рубашку, Скайлер забыла обо всем, кроме своего влечения к нему и боли. Они зачали ребенка прежде, чем в их душах родилась любовь, и потеряли Элизу до того, как решили стать одной семьей.

Но даже теперь, тоскуя по тому, чего они лишились, и по тому, что у них вряд ли когда-нибудь появится, Скайлер ощущала удивительную близость с Тони. Хотя он не давал никаких обещаний, не мог помочь ей в битве с Элли, унего были сильные руки, способные утешить ее, и сердце, бьющееся ровно и сильно.

Здесь Скайлер повсюду окружали живые легенды.

Бизи Паттон, внучка генерала Джорджа Паттона. Майкл Матц. Йен Миллар. Кэти Монахен-Прудент и ее муж Генри. Мало того, в состязаниях участвовали молодые дарования и восходящие звезды — такие, как Микки, которая, по мнению знатоков, на следующий год должна была войти в олимпийскую команду США, и Беттина Лернер, восемнадцатилетняя девушка из Роанока, в прошлом году выигравшая кубок на состязаниях в Ла-Куинте, в Калифорнии.

Всего их было одиннадцать, одиннадцать из тридцати двум наездников, боровшихся за право разыгрывать Гран-при в трех турах. Скайлер, сидящей в седле возле разминочного манежа, не верилось, что она только что попала в пантеон. Она нервничала не меньше Ченслора, бока которого под ее ногами подрагивали.

Площадка, где Скайлер и полдюжины других наездников ждали своей очереди, стоя неподвижно или водя лошадей кругами, располагалась в пятидесяти футах от стадиона. С одной стороны ее отгораживали юкки и невысокие пальмы. Площадка находилась на полпути между разминочным манежем и воротами, ведущими на арену. Скайлер слышала аплодисменты, прерываемые отрывистыми сигналами к старту и гулким голосом комментатора из динамиков. Тревога почти парализовала ее.

«Все это ошибка, — думала Скайлер. — Сейчас кто-нибудь подойдет ко мне и объяснит, что результаты были объявлены неверно и я не вышла в финал».

Ее сердце колотилось. Закрыв глаза, Скайлер представила себе крохотное сморщенное личико Элизы и ручонки, уцепившиеся за ее указательный палец.

Чувство потери пронзило Скайлер. «Я могу, и я должна сделать это».

Микки прошла мимо нее, ведя на поводу Победителя, остановилась и поправила подпругу.

— Раздул живот, негодяй. — Она шлепнула коня по боку и метнула сердитый взгляд через плечо. — Да где же этот чертов конюх?

— Кажется, был где-то там. — Скайлер указала на группу людей, столпившихся вокруг Алмазного Фонда, пугливого ганноверского жеребца Лизы Мактернан. Мышастый конь пытался встать на дыбы, несколько конюхов удерживали его, а Лиза бранилась и дергала поводья.

«Все как обычно», — подумала Скайлер и немного успокоилась. Значит, нервничает не только она. Все волнуются.

Она перевела взгляд на Микки — та уже сама затянула подпругу, а потом одним плавным движением взлетела в седло. Глубокая морщина между ее темными бровями исчезла, на лице появилась обычная задиристая улыбка. Наклонившись, она потрепала жеребца по шее.

— По крайней мере он уже не хромает. Ветеринар говорит, что с ногой все в порядке — ему просто был нужен отдых. Когда все кончится, конь будет отдыхать целых три месяца.

— Ты не возьмешь его в Торонто? — удивилась Скайлер.

— Присцилла готовит к выступлениям нового жеребца вестфальской породы. Видела бы ты его, Скайлер! Он великолепен! Белый как снег, точная копия Милтона. — Микки благоговейным полушепотом произнесла кличку британского коня-чемпиона, выигравшего несколько миллионов призовых фунтов.

Всадники выстроились у ограды стадиона, конюхи захлопотали, в последний раз поправляя сбрую. Нил Хетчер, худощавый длинноволосый конюх, сопровождавший Ченслора в трейлере, подошел к Скайлер, чтобы еще раз проверить подпругу. Пока Нил затягивал ремни, Скайлер мельком увидела арену в дальнем конце крытой дорожки.

Она вспомнила, что где-то на трибунах сидит Тони, и ее сердце снова учащенно забилось. Скайлер радовалась, что Тони будет болеть за нее, хотя, разумеется, не видела, где он сидит.

Словно издалека, до нее донесся голос Микки:

— Пожелай мне удачи.

Микки выпало выступать второй, и это огорчило ее. Микки всегда предпочитала знать, какие результаты ей предстоит повторить, какое время побить, — это подстегивало ее.

Скайлер вновь поразила ирония судьбы: она состязалась с лучшей подругой за приз, означавший для нее жизнь или смерть — если не в прямом, то в переносном смысле. Подруги не раз говорили о том, как здорово будет, если победит Скайлер, однако ни единым словом не упомянули о том, что случится, если голубая лента достанется Микки. Конечно, их дружба выдержит. Но выживет ли Скайлер?

Через минуту раздался сигнал к старту. Скайлер видела, как головы сидящих на трибунах повернулись, люди напрягли зрение, забыв о жаре и безветрии. В ложах прессы и судей под красными и желтыми тентами разговоры смолкли, загорелись индикаторы видеокамер.

Кэти Монахен-Прудент на Серебряном Коньке выступала первой. Как опытный профессионал, Кэти на великолепном белом коне невозмутимо брала пирамиды, оксеры, засеки и высотные барьеры. Ее лошадь двигалась неторопливо, даже величаво; время немногим превысило тридцать секунд.

После такого выступления Микки и не мечтала поразить зрителей элегантностью стиля, но по яркому румянцу на щеках и плотно сжатым губам было видно, что она не задумывается о том, как выглядит. Микки волновала только скорость.

Победитель слегка приплясывал, пока Микки решительно не пустила его вперед, набирая скорость, а тем временем комментатор объявлял на весь стадион:

— Наш второй наездник — Микки Палладио на Победителе, семилетнем чистокровном жеребце, принадлежащем Присцилле Эндикотт из Саннихилла. В прошлом сезоне он установил впечатляющий рекорд…

Скайлер перестала слушать, увидев, что подруга подходит к первому препятствию — стенке, обсаженной по бокам плющом и азалиями. Она искренне переживала за Микки, но вместе с тем желала, чтобы та сбила жердь, снизила темп, сделала хоть какую-нибудь ошибку, помешавшую ей занять первое место.

Господи, но как же быстро неслась Микки! Охваченные нарастающим напряжением, зрители приподнялись с мест. Солнце стояло в зените, короткая тень Микки струилась, как темный ручей, по песку арены. Она держалась на стременах, ее бриджи почти неприлично натянулись на ягодицах. Нестройные аплодисменты переросли в овацию, но Микки ничего не замечала. Сейчас она была рыцарем на боевом жеребце, рвалась в бой и внушала восхищение.

Впервые за все годы дружбы Скайлер вдруг позавидовала Микки.

Достаточно было взглянуть, как она перепрыгнула через двойной оксер, прильнув к шее коня так, что только чудом не рухнула в песок. Затем пришла очередь калитки — ограды с рекламными картонными семифутовыми бутылками пива по бокам. Скайлер могла бы поклясться, что видит пар, поднимающийся над боками Победителя. Даже водное препятствие, перед которым упрямилось столько коней, ничуть не смутило чистокровного жеребца — он буквально перелетел через него. Еще один барьер, пирамида, и…

…И конь с наездницей перемахнули через него, но перед этим на томительную долю секунды зависли в воздухе, а потом опустились на землю, выбив фонтанчики песка.

Пока Микки объезжала триумфальный круг по арене, на табло зажглось время — 28,7 секунды. Зрители разразились радостными криками, вскочили на ноги, хлопая в ладоши и размахивая программками.

Последовали выступления еще восьми наездников. Пятеро из них допустили серьезные ошибки, но ни один не побил рекорд Микки, только Йен Миллар верхом на Бит Бене приблизился к нему вплотную, пройдя маршрут за 28,9 секунды.

А потом наступила очередь Скайлер.

«Господи, прошу, только бы раз мне удалось победить Микки…»

Она провела Ченслора по кругу, приближаясь к первому препятствию. Скайлер чувствовала, как он напряжен, как готов взвиться с места от малейшего посыла. Она крепко обхватила коня ногами, ощущая дрожь собственных мышц.

Взревел сигнал.

Скайлер ударила Ченслора ногами в бока, переходя на рысь и направляясь к стенке. Конь подобрался, но в прыжке чуть не задел верхнюю жердь задней ногой. «Подбери ноги, Ченс», — безмолвно скомандовала Скайлер, подводя его к высотному барьеру.

Словно прочитав ее мысли, при следующем прыжке Ченслор сильнее поджал ноги — его колени почти коснулись груди. Он перелетел через верхнюю жердь с дюймовым запасом, и Скайлер вздохнула с облегчением.

Но только чисто пройти маршрут было недостаточно. Следовало пройти его быстро, чтобы побить рекорд Микки.

Маршрут состоял из семи прыжков, каждый из которых был труднее предыдущего. Но Ченслор ни на йоту не сбавил скорость Он переходил от одного барьера к другому, не допуская ни мелких сбоев шага, ни ошибок, не сбавляя темпа.

От солнца, запускавшего слепящие оранжевые лучи под козырек ее шлема, у Скайлер слезились глаза, но она не осмеливалась моргнуть. Предугадав, что жердь упадет на землю, Скайлер успела за долю секунды до падения перекладины приникнуть к шее Ченслора, зависшего над оксером, и через мгновение под глухой стук копыт о песок приземлилась.

Пока ее жеребец устремлялся к следующему препятствию, изгороди, обсаженной лиловыми бугенвиллеями, Скайлер остро сознавала, что все мышцы ее тела напрягаются, сокращаются, словно пытаясь придать коню скорости, заставить его мчаться еще быстрее, пока он не взлетит, подобно Пегасу, и не воспарит к солнцу. Скайлер так наклонилась вперед, что грива щекотала ей щеку.

«Ну давай же… еще два барьера… только два… ты сможешь…»

Впереди показалась канава, наполненная водой. Ченслор сразу напряг все мускулы, увлекаемый скоростью, взбежал по поросшему травой пологому холму и вскоре отразился в ровной, мерцающей на свету поверхности воды.

Когда зрители взорвались аплодисментами, из горла Скайлер вырвался стон.

Почти все… осталось совсем немного…

Последняя пирамида высотой не более четырех с половиной футов. Но поскольку между первым элементом — оградой, превосходящей по высоте последующую, — и вторым конь мог сделать всего полтора шага, разбежаться для прыжка было негде. Скайлер почувствовала, как Ченслор сбавил темп. «Господи, нет… только не это… мы же почти сумели!»

Боясь, что сердце выскочит у нее из груди, дрожа всем телом от прилива адреналина, Скайлер вонзила каблуки в бока коня. «Быстрее! Черт побери, Ченс, ты должен!»

И сразу она стала невесомой, всплыла над седлом, как перышко. Земля опять ушла вниз, солнце ударило ей в глаза. Волнообразное движение конского хребта, глухой удар копыт, оставшийся позади второй элемент и приближающийся третий, последний. Скайлер вдруг заметила, что мимо проносятся размытые лица, плоские удлиненные тени мчатся под ногами коня.

Из эйфории Скайлер вывел негромкий стук копыт о дерево. На долю секунды она скорее почувствовала, чем увидела, как верхняя жердь с грохотом валится с подставки. У нее чуть не остановилось сердце. «Боже!»

Но грохот жерди она не услышала. Вместо него тишину разорвал шквал аплодисментов. Проезжая в ворота, Скайлер мельком увидела цифры на табло, а потом ее ослепили фотовспышки десятков камер и фотоаппаратов.

28,6 секунды. На десятую долю секунды меньше, чем у Микки. Она победила!

За воротами, сползая с седла на дрожащих, негнущихся ногах, Скайлер не успела подумать о том, как отнесется к ее успеху подруга, поскольку Микки вдруг налетела на нее и чуть не задушила в объятиях.

— Получилось! — Она уткнулась носом в спутанные волосы Скайлер, выбившиеся из сетки: — Я так и знала! Я знала с самого начала!

А потом Скайлер показалось, что все собравшиеся на стадионе начали хлопать ее по плечам, заключать в объятия, просить разрешения сфотографироваться с ней. Кто-то протянул Скайлер пластиковый стаканчик с чем-то горьковатым и пенистым, и она не сразу поняла, что это пиво. У нее закружилась голова. В растерянности Скайлер поднесла стакан Ченслору, и все вокруг покатились со смеху, а она чуть не ослепла от десятка ярчайших вспышек фотоаппаратов.

Съемочная группа с телевидения поспешно направлялась к победительнице. Скайлер совсем опешила от града вопросов, которым засыпала ее блондинка с микрофоном. Почему в прошлом сезоне она не участвовала в состязаниях? Правда ли, что в этом году она родила? Намерена ли она участвовать в международных соревнованиях, которые состоятся здесь через несколько дней?

Глядя в объектив камеры, Скайлер отвечала:

— Нет. Я завтра уезжаю домой.

А потом она увидела, что сквозь толпу к ней протискивается Тони в выцветшей красной майке и завязанной на талии рубашке с длинными рукавами. Он усмехался, сжимая в руке бутылку шампанского. На сердце Скайлер вдруг стало легко, что-то приподняло ее над землей, как воздушный шарик, наполненный гелием.

— К моей дочери, — добавила она — так тихо, что все увидели только, как ее губы шевельнулись, будто в молитве.

Время уже перевалило за полночь, а Скайлер потеряла всякую надежду заснуть. На соседней кровати посапывала Микки, не обращая внимания ни на хрипы древнего кондиционера, ни на кричаще яркие вспышки неоновой вывески, отчетливо видные сквозь полупрозрачные шторы на окнах комнаты мотеля.

Выскользнув из-под влажной простыни, Скайлер босиком прошла в ванную, натянула джинсы и свежую тенниску. Выйдя наружу, где воздух стал лишь немногим прохладнее воды в теплой ванне, она вдруг поняла, что совершенно не хочет спать и охвачена возбуждением.

Из-за облака вынырнула блеклая луна. Скайлер глубоко вздохнула, закрыла глаза и вознесла безмолвную благодарственную молитву доброму и великодушному Богу. В детстве она ходила в церковь, но за последние десять лет обращалась за помощью к Господу лишь от случая к случаю. И вот теперь, после всего пережитого, Скайлер вдруг поняла: те, кто убежден, что на земле одинок и беспомощен, — жертвы иллюзии, и эта иллюзия зачастую сбивает людей с пути.

«Господи, я знаю, что не всегда поступала так, как следовало. Я брала то, что хотела, не задумываясь о последствиях. Я неслась опрометью там, где следовало идти на цыпочках. Прошу, Господи, помоги мне пережить очередную битву и выйти из нее невредимой, если такое возможно…»

— Не двигайся.

Скайлер вздрогнула, обернулась и увидела Тони.

— Комар… Все, поймал. — Он слегка хлопнул ее по руке чуть выше локтя.

Скайлер не сводила с него глаз. Тони переоделся в легкие брюки цвета хаки и рубашку с открытым воротом, казавшуюся ослепительно белой по сравнению с его темным загаром.

Скайлер вздрогнула, но не от холода. Вот о чем следовало попросить Бога — избавить от вожделения, снедающего ее.

Еще вечером Скайлер подмывало ускользнуть к Тони, но она удержалась. Рядом с ним она чувствовала себя кораблем, сбившимся с курса в бурном море. В борьбе за Элизу Скайлер нуждалась в его помощи, но боролась с неистовым влечением к нему.

— Уже поздно. Почему ты не спишь? — спросила она.

Он пожал плечами:

— Тот же вопрос я мог бы задать тебе. Я поселился по соседству, через две комнаты от тебя, и потому услышал, как ты вышла.

— Мне не спалось. Вот я и решила прогуляться до конюшни, посмотреть, как себя чувствует Ченслор после такого испытания.

Эти слова прозвучали как предлог, чтобы отделаться от Тони. Но Тони не принял вызов. Скайлер на миг задержала взгляд на его мускулистых руках и с трудом удержалась, чтобы не провести пальцем по его волевому подбородку. А потом она отвернулась, чтобы он не заметил, как волнует ее его близость.

— Я подвезу тебя, — предложил Тони.

Обхватив себя за плечи, Скайлер направилась вместе с Тони к автостоянке, почти пустынной теперь, когда большинство наездников и их сопровождающих разъехались. Сев во взятый напрокат «блейзер», Скайлер задумалась, правильно ли она поступила, и решила, что неправильно. Но какой-то механизм был уже приведен в действие, и Скайлер перестала владеть собой.

Тони заговорил, когда машина свернула на шоссе, направляясь на юг.

— Сегодня ты была сама на себя не похожа. Хороших наездников я узнаю с первого взгляда, но это… было не просто умение держаться в седле. Ты была бесподобна.

— Еще раз спасибо за шампанское, — с усмешкой отозвалась Скайлер. — Но как тебе пришло в голову запастись им? С таким же успехом я могла бы и проиграть.

— У меня было предчувствие.

Скайлер не сказала ему, что неоткупоренная бутылка по-прежнему стоит в ее комнате и она решила приберечь ее для того, чтобы отпраздновать более радостное событие, чем победа в Хартсдейлском Гран-при.

— Значит, ты потащился в такую даль только из-за предчувствия?

Тони искоса взглянул на нее, а потом вновь уставился на дорогу. Универсальные магазины и станции техобслуживания чередовались с рядами пальм и располагались по обе стороны шоссе. На перекрестке они свернули на дорогу, ведущую к конюшне, расстояние до которой не превышало мили, но показалось Скайлер бесконечным. Ехать в машине с Тони было все равно что вернуться в прошлое, в тот день, когда он подвез ее до квартиры отца. Несмотря на то что кондиционер работал на полную мощность, Скайлер задыхалась от духоты.

Через десять минут они свернули на двухрядную дорогу, петляющую по полям. Наконец она привела их к широкой, усыпанной гравием аллее. В конце аллеи стояла невысокая конюшня, рассчитанная на пятьдесят лошадей; по обе стороны от нее теснились наружные постройки — от сараев до фермерских коттеджей, превращенных в офисы.

В такой час возле конюшни было пустынно. Даже конюхи уже спали; в окнах их домов не было видно ни огонька. Конюшня, окрашенная белой и красной краской, словно где-нибудь в Вермонте, а не на бывшем болоте, тоже казалась опустевшей, однако чья-то длинная фигура появилась из тени возле входа, когда Скайлер и Тони выбирались из машины.

— Привет, ребята… Не поздновато ли для визитов? — Седому ночному сторожу на вид было лет семьдесят; его морщинистое обветренное лицо свидетельствовало о том, что под открытым небом ему приходится бывать чаще, чем под крышей. Он держался дружелюбно, но Скайлер сразу поняла, что здесь незваным гостям вряд ли предложат кружку холодного пива. Приблизившись, сторож впился взглядом в Скайлер, и его лицо расплылось в широкой удивленной улыбке.

— Чтоб мне провалиться! Да ведь это девчонка, которая завоевала первый приз! Мисс, позвольте пожать вам руку!

Его грубая, мозолистая ладонь коснулась пальцев Скайлер.

— Я хотела проведать своего коня, — объяснила она.

Старик еще раз энергично встряхнул ей руку, обменялся рукопожатием с Тони, а потом указал им на широкую двустворчатую дверь конюшни.

Широкий коридор привел их в комнату размером с небольшой спортивный зал с бетонным полом. Отсюда во все стороны разбегались двойные ряды денников. Обернувшись, Скайлер увидела в стене из узловатых сосновых досок дверь, ведущую в помещение для упряжи. В зале горела тусклая лампочка без абажура.

В этом теплом свете Скайлер и Тони без труда нашли дорогу к деннику Ченслора. Скайлер тихо позвала его, и голова жеребца сразу появилась над белой решетчатой дверью, будто он ждал хозяйку. Заржав, Ченслор потянулся к ней.

Скайлер обвила рукой его шею и прижалась к его морде. Ченс отпрянул.

— Знаю, знаю — ты чуть не лопаешься от гордости, да? — Скайлер сунула руку в карман джинсов за сахаром.

— Ты избалуешь его, — усмехнулся Тони.

— Он и так избалован, хуже не будет.

— И Скотта тоже. Дай ему кусочек сахара — и он потребует целую коробку.

— Лакомки попадаются и среди людей.

— Даже среди моих знакомых. Но с другой стороны, есть люди, которые отказываются даже от того, что пошло бы им на пользу.

Скайлер взглянула на него.

— Почему-то мне кажется, что ты имеешь в виду меня.

Он пожал плечами:

— У кого что болит…

— Тони!

— Не надо, — перебил он, и его лицо ожесточилось. — Все это я уже слышал. Ты отталкивала меня с самого начала. Это твой путь — точнее, скоростное шоссе. Ты не желаешь терпеть рядом с собой полицейского с татуировкой и дипломом школы права, пылящимся в столе.

— Это несправедливо, — возразила Скайлер, и на глаза ее навернулись слезы.

— А теперь ты задумала воспитать нашу дочь такой же, причем без посторонней помощи. Конечно, если тебе удастся вернуть ее.

— Я верну ее любой ценой, — отрезала Скайлер. — Ведь я ее мать.

— Думаешь, этого достаточно? Все уже распланировано, все механизмы запущены. Как в тот момент, когда ты узнала, что беременна. Тогда ты сразу решила, что лучше для ребенка. A теперь все изменилось, и ты рассудила, что я тебе еще пригожусь. По-твоему, судья более благосклонно отнесется к тебе, если я буду на твоей стороне, если проявляю интерес к судьбе нашего ребенка. Но черт побери, Скайлер, неужели тебе никогда не приходило в голову, что мой интерес неподделен? Что я хочу быть рядом с Элизой — несмотря на все твои великосветские замашки?

У Скайлер вдруг закружилась голова, и она устало прислонилась к гладкому деревянному столбу.

— Тебя можно понять, — сдержанно ответила она. — Мне очень жаль.

— О чем ты сожалеешь? О том, что не включила меня в свои планы, или о том, что именно по моей вине у тебя прибавилось проблем?

— Я должна упасть на колени и молить у тебя прощения? Если бы кто-то там, наверху, не дернул по ошибке какой-то рычаг, сейчас нас не было бы здесь, этот разговор не состоялся бы. Моя беременность — ошибка, каприз судьбы, досадная случайность. По-моему, несправедливо то, что в эту неразбериху втянуто сразу два человека. — Внезапно почувствовав усталость, она закрыла глаза и вздохнула. — Давай обо всем забудем. Мне надоело спорить с тобой. Лучше вернемся в мотель, пока не наговорили друг другу слов, о которых вскоре пожалеем.

Она повернулась и пошла по коридору между двух рядов денников.

— Скайлер, подожди! — Тони схватил ее за руку.

Она рывком высвободилась и ускорила шаг.

— Черт побери, Скайлер, я разговариваю с тобой!

Скайлер шла, пока не приблизилась к закрытой двери комнаты, где хранилась упряжь, а потом, оглянувшись, увидела на лице Тони такой гнев, что похолодела. В несколько шагов Тони преодолел расстояние, разделяющее их, и в бешенстве ударил кулаком об стену.

Сертификат отдела здравоохранения округа Броуард в рамке сорвался с крючка, и стекло разбилось вдребезги. Скайлер ощутила жгучую боль в левой щиколотке. Вскрикнув, она уставилась на осколки у своих ног.

Скайлер смутно чувствовала, как что-то теплое стекает ей в сандалию. Опустив руку, она провела пальцами по щиколотке и увидела, что они перепачканы кровью.

И это сделал Тони? Тони?!

Случившееся потрясло его сильнее, чем ее. Он побледнел и, опустившись на колени, начал осматривать порез.

— Боже, Скайлер, я не хотел…

Она молчала. В тусклом свете желтоватой лампочки над дверью его густые кудри поблескивали. Пока Тони ощупывал ее ногу, Скайлер вспомнила день их знакомства: тогда он тоже стоял на коленях посреди Пятой авеню, надевая ей на ногу только что найденную туфлю, будто прекрасный принц. «Волшебная сказка, в которой принцесса забеременела и ее жизнь превратилась в ад».

Нахмурившись, Тони поднялся и взял Скайлер за руку. Толкнув дверь комнаты для упряжи, он ввел туда Скайлер и включил свет. Длинная, чисто убранная комната была заставлена скамьями и сундуками. По стенам на крюках висели рядами блестящие начищенные седла. С потолка свисали крюки для поводьев и уздечек, у дальней стены виднелись железные шкафчики. Тони подвел Скайлер к скамье, где были сложены стопкой выстиранные потники.

— Сядь, — велел он.

Скайлер повиновалась. Тони снова встал на колени и осторожно снял с нее сандалию. Порез оказался глубже, чем она предполагала, кровь залила почти всю ступню. Но Скайлер была в таком состоянии, что это не тревожило ее. Даже боль казалась приглушенной.

Тони снял свою белую рубашку и стер ею кровь со ступни Скайлер. Ей хотелось сказать ему, что кровь трудно отстирывать, но она не могла выговорить ни слова, только молча смотрела, как перекатываются влажные от пота мышцы его плеч и спины, как капли влаги поблескивают, словно крупицы алмазов, в густых волосах на его широкой груди.

— Больно? — спросил он.

— Надо просто заклеить ранку пластырем. — Увидев, как Тони поспешно вскочил и бросился на поиски аптечки, Скайлер принужденно засмеялась. — Послушай, я вовсе не несчастная, попавшая в беду девица, за которой Господь поручил присматривать тебе.

Он обернулся, и сочувствие исчезло из его темных глаз.

— Ты не привыкла уступать! — звенящим от гнева голосом бросил Тони.

— Этого я не могу себе позволить, особенно сейчас. Не надо спасать меня, Тони. От тебя мне нужна только поддержка.

— Элли просто так не сдастся. У вас больше общего, чем кажется на первый взгляд.

— По-твоему, я не знаю, насколько мы похожи? — вздохнула Скайлер. — С этого все и началось. Едва познакомившись с ней, я поняла, что мы давно знаем друг друга… и не только я… — Она покачала головой, прогоняя туман, окутывающий ее.

— Ты просишь меня сделать выбор, — откликнулся Тони, не сводя глаз со Скайлер.

— Элиза — твоя дочь.

— Думаешь, я забыл об этом? — Он рывком поставил ее на ноги.

Внезапно Тони прижался к губам Скайлер, пробудив в ней неистовое желание. Она ответила на поцелуй, слегка прикусив зубами его нижнюю губу и втянув ее в рот. Застонав, Тони притянул Скайлер к себе.

«Остановись!» — вскричал ее внутренний голос.

Но остановиться она не могла. Скайлер парализовало его тепло, она чувствовала себя беспомощной и бессильной.

Проведя кончиком языка по его шее, ощутив солоноватый, терпкий привкус, Скайлер заметила, что Тони дрожит. Подбородок его за ночь оброс щетиной. Она начала покусывать его — то здесь, то там…

— Скайлер… о Боже!..

Лихорадочными рывками Тони выдернул из-под ремня подол ее тенниски, его ладони заскользили по обнаженной влажной спине Скайлер, пальцы касались позвоночника, Нестерпимый жар охватил ее, горячими струйками стекал вниз, по внутренней поверхности бедер, до самых колен. Как в трансе, она видела, что Тони сдернул со скамьи стопку потников и расстелил их на полу.

Опускаясь на мягкую стеганую ткань, Скайлер ощутила слабый запах лошадей. Он успокаивал ее, возвращал на землю. Скайлер уже не было дела до того, что она не остановила Тони вовремя, что опять предалась с ним любви. Ее мозг сверлила одна мысль — о том, как она жаждет его и что отказывать себе в этом — все равно что лишать голодного еды или умирающего от жажды глотка воды.

— Скайлер… Скайлер… — повторял вновь и вновь Тони.

А его руки! Горячие ладони мяли ее тело, описывали круги на спине Скайлер, скользили вверх по животу, подхватывали грудь. Снова застонав, он наклонился к одному соску, затем к другому, втягивая их в рот, дразня языком, посасывая, заставляя Скайлер выгибать спину. Осторожными движениями Тони спустил джинсы с ее бедер, стараясь не задеть порезанную ногу.

Перекатившись на бок, он расстегнул пряжку своего ремня. Сунув руку в задний карман брюк, Тони достал оттуда квадратный пакетик из фольги, а затем освободился от одежды.

— На этот раз я ко всему подготовился, — сообщил он.

— Негодяй, ты все рассчитал! — В ее словах не было досады.

— Я знал только, что меня влечет к тебе.

— Тогда надевай эту штуку.

— Ты уверена?

— Конечно. Или тебе мало одной моей беременности?

— На такое я решусь лишь после того, как узнаю, что значит быть отцом.

Скайлер вздрогнула. Но уже в следующий миг, когда Тони вошел в нее, она забыла обо всем, кроме внезапного, ослепляющего наслаждения. Скайлер обвила Тони ногами, приподняла бедра, вбирая его в себя. Неистовый жар нарастал, грудь Скайлер пульсировала, как в то время, когда в ней появилось молоко.

Тони уловил ее ритм, и они задвигались вместе, в головокружительной гармонии. Он проникал в Скайлер так глубоко, что она ощущала его повсюду; каждый удар причинял ей слабую, но приятную боль.

Она льнула к нему, ее ноги неудержимо дрожали. Внезапно Скайлер будто подхватил темный бурный поток и понес туда, где ничто не имело значения. Наступила кульминация. В оргазме Скайлер впилась зубами в плечо Тони, заглушая рвущийся из горла крик.

Крепко прижавшись к ней, Тони отозвался хриплым стоном.

А потом они затихли. Постепенно Скайлер вспомнила, где они находятся, и испугалась, сообразив, что ночной сторож может зайти в комнату в любую минуту. Пошевелившись, она выбралась из-под Тони и села, подтянув к груди колени.

А если бы их застали здесь? Ей представились статьи в газетах: «Скайлер Саттон, победительница Хартсдейлского Гран-при, застигнута в конюшне в обществе мужчины в весьма пикантном положении».

Они молча оделись. Тони разыскал аптечку, умело промыл и перевязал порез, а потом помог Скайлер надеть сандалии.

Пока они шли к машине, Тони не пытался ни обнять Скайлер, ни взять за руку. Это вызывало у нее облегчение и разочарование.

К тому времени как она заговорила, они уже проехали больше мили.

— Тони… — прошептала она. Больше ничего, только его имя… звучащее как ласка.

— Да? — отозвался он.

— Не важно.

Тони не стал настаивать, он даже не смотрел на Скайлер.

Подождав немного, она снова начала:

— Я не прошу тебя принять решение немедленно. Решение насчет того, на чью сторону ты встанешь.

— Для меня есть только одна сторона, — ответил Тони, не глядя на нее. — В своем решении я буду исходить из интересов нашей дочери.

И он опять умолк. Свет фар встречных машин скользил по его лицу. Скайлер задумалась: неужели она до сих пор недооценивала Тони?

«Он себе на уме…» Это старомодное определение подходило ему. Тони никогда не спешил с выводами и жил своим умом.

Значит, ей остается только набраться терпения. Если жизнь чему-то и научила Скайлер, так только обуздывать свои порывы. Разве не бездумный порыв вверг ее в эту неразбериху?

Может быть. Но Скайлер преследовало чувство, что с самого начала ее знакомства с Тони в игру вступили силы, неподвластные им обоим. Те самые, которые теперь вызывали у них неудержимую ярость.

Глава 16

Кейт смотрела на газетный лист, ничего не видя перед собой. Она сидела в кухне, залитой утренним солнцем, которое проникало в открытое окно, отбрасывало похожие на гобелен тени листьев на плитки пола и шкафы темного вишневого дерева. На круглом дубовом столе перед Кейт лежал номер «Нортфилд реджистер» от 14 июня, возле ее локтя остывал кофе в фарфоровой чашке. Кейт замерла, слова расплывались у нее перед глазами. На фотографии ее дочь стояла рядом со своим конем и сверкала улыбкой — ослепительной, как глянец кубка, который она сжимала в руках. «Местная уроженка завоевала первый приз на Хартсдейлских состязаниях» — гласила подпись.

Сердце Кейт сжалось. «Значит, все уладилось. Теперь ей хватит денег, чтобы заплатить адвокату».

Но какими бы ни были последствия этого события, как бы мучительна ни была отчужденность дочери, Кейт радовалась ее победе. Как просто было бы снять телефонную трубку и сообщить Скайлер, что она гордится ею! Что она болела за нее… хотя и знала, чем обернется ее победа.

Вместе с тем Кейт отчаянно сожалела о том, что Скайлер выиграла соревнование — потому что ее триумф не мог не привести к поражению. Слезы заполнили глаза Кейт, хотя она всегда считала, что нет ничего хуже, чем плакать ранним утром, до восьми часов. Ведь ей предстоит еще прожить целый день, но прежде проводить Уилла на работу.

Уилл… Вчера вечером она чуть не расплакалась у него на плече, узнав от Дункана о победе Скайлер. Но Кейт удержалась — главным образом из гордости, как поняла теперь. Из гордости, смешанной с завистью. Уже несколько недель Скайлер не отвечала на ее телефонные звонки, хотя звонила в офис Уиллу. Муж сам сообщил Кейт об этом, ободряюще добавив: «Ты видишь, Кейт? Она не отвернется от нас».

«От нас»? Неужели он ничего не понимает? Значит, Уилл так же глух к боли, которую Скайлер причиняет Кейт, как к боли, которую сама Кейт причинила Элли?

— Доброе утро, Кейт.

Услышав, что в кухню вошел Уилл, Кейт подняла голову. В своем светло-сером летнем костюме он выглядел строго и внушительно. За последнее время Уилл прибавил в весе, и его лицо уже не казалось осунувшимся.

У него было немало причин выглядеть бодрым и энергичным. Бумажная работа, связанная с будущим партнерством и строительством здания на Восточной Пятьдесят девятой улице, над которой Уилл корпел так долго, наконец завершилась, и теперь ему оставалось просто ждать. Хотя компания еще не рассчиталась со всеми долгами, новая сделка принесла ей пользу. Более того, им удалось выплатить деньги по закладной на Орчед-Хилл.

Но несмотря на это, взгляд Уилла оставался затравленным, а Кейт замечала и его внутреннее напряжение. Но больше всего ее поражали волосы Уилла: густые, как прежде, они стали серебристо-белыми. Седина придавала ему вид почтенного старика — да, именно старика.

Сказывался стресс, от которого так долго страдал Уилл, опасаясь за свое дело и за Скайлер. Зная мужа и его непреодолимую потребность управлять любой ситуацией, подвластной ему, Кейт ничуть не удивлялась — да, ей было больно, но удивления она не испытывала, встречая его холодные взгляды. Он обвинял ее в том, что она отказалась помочь Скайлер. По этому поводу у них состоялся трудный разговор, но Уилл не осмелился излить на жену свой гнев — предмет разговора и без того был запутанным. Он не желал слушать о том, чем они обязаны Элли; в глубине души муж, наверное, сознавал свою вину, иначе почему так старательно избегал упоминаний об этой женщине?

— Кофе готов, — сообщила Кейт. — Хочешь, я приготовлю завтрак? — Под столом сонно зачмокала Белинда.

— Не беспокойся, я что-нибудь перехвачу по дороге в офис. — Уилл бросил на нее взгляд через плечо и направился к кофеварке. Заметив, как напряжено его лицо, Кейт поняла, что он увидел фотографию Скайлер в газете.

— Замечательно, правда? — спросила она, но ее голос прозвучал фальшиво.

В тяжелом молчании Уилл просмотрел статью, стоя у жены за спиной. Наконец он произнес с нескрываемой укоризной:

— Нам следовало быть рядом с ней, Кейт.

По ее спине побежали мурашки, словно холодный бриз вдруг ворвался в застекленные двери, распахнутые в нагретый солнцем сад.

— Об этом она не просила, — отозвалась Кейт.

— А чего ты ждала? Приглашения на глянцевой бумаге? Ты ясно дала понять Скайлер, что нам до нее нет дела. А тебе известно: она не из тех, кто стал бы унижаться и упрашивать.

Кейт вздохнула:

— Уилл, все это мы уже обсуждали…

Его глаза вспыхнули.

— Не бойся, больше я не стану спорить с тобой. Но если ты полагаешь, что создавшаяся ситуация меня устраивает, то ошибаешься.

— Меня не устраивает. — Кейт охватил гнев. — Будь положение иным, я продала бы все, что у меня есть, лишь бы заплатить ее адвокату.

Уилл не ответил, и причина, по которой он промолчал, еще сильнее разозлила Кейт. Муж отступил не потому, что не желал спорить с ней, а потому, что опасался ненароком открыть ящик Пандоры.

С тяжелым сердцем Кейт смотрела, как Уилл берет с подставки кофейник. Почему за все прожитые годы она ни разу не замечала, как напрягается его шея, когда он в ярости? Сейчас Уилл был похож на мастифа, рвущегося с поводка.

— Кофе остыл, — сказал он.

— Должно быть, я по ошибке отключила кофеварку. Поставь его в микроволновку.

— Я выпью кофе по пути в офис.

В другое время Кейт предложила бы ему сварить еще кофе, но в это утро ей не хотелось даже шевелиться. И к стулу Кейт приковывало не желание отомстить. Почему, почему все так обернулось? Почему она не может жить подобно другим матерям, которые спят сном праведниц?

«Не смей жалеть себя… лучше вспомни, каково сейчас Элли». Кейт лишь догадывалась о том, какие чувства испытывает Элли, зная, что ребенка могут отобрать у нее в любую минуту.

Так же, как отняли ее родную дочь — того самого ребенка, которого все эти годы растили Кейт и Уилл.

Кейт знала, что пройдут месяцы, прежде чем будет принято окончательное решение. Предстоит возбудить ходатайство, собрать показания, назначить дату судебного заседания. А когда наступит роковой день, она будет молить Бога о том, чтобы позволил ей смириться с любым исходом дела.

Кейт молилась не только за себя, но и за свою дочь… и за Элли.

Джимми Долан явился на групповое занятие в Кризисный центр в последний раз.

Сидя в своем кресле в комнате для собраний, Элли то и дело поглядывала на Джимми, с августа прикованного к инвалидному креслу. К середине сентября он окончательно высох — глаза ввалились, похожая на пергамент кожа обтянула истощенное тело. Только одно Джимми не утратил: силу духа. Он жизнерадостно объявил собравшимся, что сегодня они присутствуют на его последнем спектакле.

— И прошу вас, не надо вызовов на бис. — Джимми усмехнулся.

— Не беспокойся, дружище… овацию мы прибережем для твоих похорон. — Армандо Руис, в джинсовом пиджаке с обрезанными рукавами, был, как обычно, задирист, хотя и цеплялся за переносной резервуар с кислородом, от которого к его носу тянулось две трубки.

Шутку Армандо встретили смехом. Так в этой комнате воспринимали черный юмор. Время от времени кто-то из членов группы признавался в том, что испытывает облегчение — оттого, что здесь ему не надо ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. Смеясь над смертью, эти люди, похоже, пробуждались к жизни.

Элли обводила взглядом мужчин, которых давно знала и любила, а когда они умирали, искренне скорбела по ним. На восемь недель отпуска, проведенного с Элизой, она передала группу в опытные руки одного из своих коллег, Гранта ван Дорена, и вернулась к работе только в июле, самом жарком месяце года, когда приток частных пациентов в ее кабинет почти прекратился. Лето кончилось, наступила осень. Листья уже начинали желтеть, а здесь, в этой комнате, все чаще звучали упоминания о смерти.

Что принесет завтрашний день? Слушание дела об опеке было назначено на девять утра в зале суда на Сентрал-стрит. После трех месяцев подачи ходатайств, сбора показаний, визитов социальных работников и предварительных заседаний роковой день наконец приблизился.

Все это напоминало ночной кошмар, преследовавший Элли последние двадцать три года. Он оставался неизменным. В этом страшном сне она бежала за кем-то по запруженным пешеходами улицам… за мужчиной, похитившим ее ребенка. Время от времени менялся только ребенок. Иногда Элли видела Бетани… порой — безликого, незнакомого младенца. А в последние месяцы малыш из ее снов стал похож на Элизу.

Элли охватила паника. Доведется ли ей когда-нибудь сидеть в актовом зале на школьном спектакле, аплодируя дочери? Зажигать шестнадцать свечей на именинном торте? Смотреть, как ее взрослая дочь идет к алтарю в подвенечном платье?

Осознание того, что она потеряет, если Элизу отнимут, вызвало резкий, жгучий взрыв боли между ребер. Элли поспешно напомнила себе, что решение еще не принято. У нее есть ничтожный, но все-таки шанс на то, что судья решит дело в ее пользу. А еще на стороне Элли будет Пол.

Да, Пол. Элли вспомнилось, как он вернулся и сразу вписался в ее жизнь — так легко, словно и не уходил. Конечно, поначалу оба испытывали неловкость — чувство боли и предательства прошло не сразу. Но нежная, всепоглощающая любовь друг к другу бережно вела их по ухабистой дороге.

Элли украдкой улыбнулась, подумав о первом вечере, когда Пол вернулся домой и наконец лег в постель. Это было восхитительно… он обнимал ее, их тела двигались в слаженном ритме любимой и давно знакомой мелодии. Их поглотило такое острое желание, что, удовлетворив его, оба едва отдышались.

— Пол, — прошептала она сдавленным голосом, — о, Пол!..

Он положил ее голову к себе на плечо.

— Больше такого не повторится, — сказал Пол, — что бы ни случилось. Мы никогда не расстанемся.

Даже теперь, в прохладной, белой, ярко освещенной комнате, Элли испытывала теплое, чудесное ощущение надежности, какое охватывало ее в объятиях Пола. Но оно постепенно меркло, улетучивалось, как улыбка с лица Джимми. Мысли об Элизе разрушали ее безмятежность, порождали тревогу.

«Завтра, — поспешно одернула себя Элли. — Об этом я подумаю завтра».

— Кстати, о моих похоронах: приглашаю всех! — Джимми слабо рассмеялся. — Я задумал шумную вечеринку, все уже почти готово. Шампанское с икрой! Никто не скажет, что Джимми Долан утратил чувство стиля!

Никто не спросил, когда состоятся похороны: взглянув на Джимми, прислушавшись к его затрудненному дыханию, все понимали, что долго он не протянет. О многом говорило и его решение перестать посещать групповые занятия. Трудная битва, которую он так ожесточенно вел, близилась к завершению… его силы иссякли.

— И кто же будет распорядителем на этом пиршестве? — осведомился Эрик Сандстрем, казавшийся пародией на профессора в своих больших очках, с зачесанными набок волосами и булавкой в красном галстуке. — Полагаю, твой друг Тони? Но шампанское с икрой? Не найдет ли он это сочетание… слишком праздничным?

— Ну и что? — Джимми усмехнулся. — Праздновать-то будете вы, ребята, а не я. Когда за старым Джимми опустится занавес, знайте точно: во что бы ни превратился, я буду танцевать.

— Как у тебя все просто! — заметил тучный Дэниел Блейлок.

Глубоко сидя в кресле, Джимми расплылся в улыбке, напомнив Элли стареющую кинозвезду, которая рассматривает изъеденный молью, но некогда роскошный костюм.

— Просто, как апельсин, — подтвердил Джимми. — Жить гораздо труднее.

Конечно, он напуган, думала Элли. Но со страхом пытается справиться в своем неподражаемом стиле… точно так же, как она отмахивалась от мыслей о том, что случится с ней завтра, в зале суда.

Что знает Джимми о положении, в котором она очутилась? Что рассказал ему Тони? Элли полагала, что это не так уж важно. Но о Тони размышляла часто.

— А меня похоронят в красном «Мерседесе-SL100», — со смехом возвестил Адам Берхард. — И на моем надгробии будет высечена надпись: «Труп на борту».

Элли посмотрела на него. В последнее время Адам носил костюмы за две тысячи долларов и золотые часы «Ролекс», словно надеясь, что приметы роскоши спасут его.

— Что толку смеяться, — задумчиво спросил Эрик, — если этот смех никто не слышит?

— А Бог? Похоже, он не лишен чувства юмора, — прозвучал надтреснутый голос Никки.

— Насчет вас не знаю, парни, но хочу одного: чтобы, когда я сдохну, Роберт получил ровно половину всего, что я имею. Это немного, но мой отец, называющий меня педиком, и такого не заслуживает. — В темных глазах Армандо появился хищный блеск, он скрестил руки на груди.

— Удачное решение, — заметила Элли. — Как еще быть, если желания родных не совпадают с вашими?

— Знаете старую поговорку: «Голос крови не заглушить»? — саркастически осведомился Эрик.

Элли задумалась: неужели действительно невозможно заглушить голос крови? Через несколько минут она посмотрела на часы и сказала, что пора закругляться. Занятие пролетело слишком быстро. Подобно мужчинам, сидящимвокруг, Элли вдруг осознала, как быстротечна жизнь и как жестока приближающаяся тьма.

«Завтра, — думала она. — Если я доживу…»

Уже поднимаясь с кресла, Элли случайно взглянула на свои ладони и заметила на них ярко-красные отпечатки ногтей. Только усилием воли ей удалось сдержать рыдание, рвущееся из горла, когда она наклонилась и обняла хрупкого, изможденного Джимми Долана.

После грандиозного фасада с колоннами и мраморного вестибюля размером с амфитеатр все в обшарпанном зале суда на четвертом этаже с его потертыми дощатыми полами и крошащейся лепниной казалось Элли неуместным. Было девять утра; солнечный свет проникал сквозь запыленные стекла высоких, обращенных на восток окон как невнятное обещание. Элли села за дубовый стол, который, судя по всему, в последний раз вытирали еще при Эйзенхауэре, и задержала взгляд на потрескавшейся и поблекшей стенной росписи над столом судьи — неоклассической метафорой правосудия: две женщины в развевающихся туниках стояли по обе стороны от медных весов.

«Правосудие? — удивилась она. — На какое правосудие я могу рассчитывать?»

Пол взял ее за локоть.

— Ты вся дрожишь, — прошептал он. — Хочешь накинуть мой пиджак?

— Спасибо, мне не холодно… просто тревожно. — Элли пожала его руку.

Справа сидел ее адвокат Леон Кесслер, с торчащими седовато-рыжими вихрами, в мятом коричневом костюме и узорчатом галстуке, который волнами ниспадал на его внушительный живот. Адвокат хмурился, роясь в портфеле.

Элли быстро оглядела двойные ряды скамей позади нее и с облегчением увидела, что на них не более дюжины свидетелей. Она узнала социального работника, энергичную чернокожую женщину, побывавшую у них в доме, судебного психиатра, мужчину с рыхлым лицом, в кабинете которого провела пару неприятных часов.

Элли коротко кивнула Джорджине, которая выглядела неестественно чинной в вышедшем из моды бежевом костюме, и тут же с радостью увидела, что Марте Хили из ОИТН удалось перенести дежурство, чтобы рассказать о репутации Пола.

Когда Элли увидела Тони, сидящего в дальнем ряду, сердце ее тревожно дрогнуло. В спортивном пиджаке и галстуке он чувствовал себя не в своей тарелке, но главное — старательно избегал ее взгляда. Скверный признак. К горлу Элли подкатила тошнота. Вот если бы Тони в последнюю минуту решил дать показания в ее пользу…

«Можешь считать, что тебе повезло, если он промолчит», — сказал ей внутренний голос. Но если Тони объединится со Скайлер, если заявит, что намерен воспитывать дочь, тогда у судьи не будет никаких причин отдавать ребенка сорокалетней женщине-психологу, недавно вновь сошедшейся с мужем.

Внутренне сжавшись, Элли повернулась к столу истца, за которым сидели Скайлер и ее адвокат. Скайлер казалась воплощением невинности. В своей прямой синей юбке и белой блузке, с волосами, подхваченными на затылке широкой черепаховой заколкой, она производила впечатление девушки из хорошей семьи.

Элли испытала неуместное сострадание. «Странно… — думала она. — Мне следовало бы ненавидеть ее, но почему-то я не могу».

Что-то необъяснимое в Скайлер Саттон притягивало Элли, но это не имело никакого отношения к Элизе.

Скайлер почувствовала взгляд Элли и обернулась. На ее щеках вспыхнул румянец, и она поспешно отвела глаза, словно застыдившись. Но ее губы были плотно, вызывающе сжаты. Элли похолодела, увидев, как Скайлер тихо обратилась к своему адвокату, а та кивнула и что-то нацарапала в большом желтом блокноте.

Верна Кэмпбелл, в темно-синем строгом костюме, принадлежала к тому типу решительных женщин средних лет, которые призывают соседей организовывать комитеты по борьбе с преступностью, руководят сборами пожертвований для феминисток, спасают от сноса ветхие, полуразрушенные, но имеющие историческую ценность дома. Верна была дородной, но не толстой, с серебристыми нитями в курчавых черных волосах. Строгость ее облика нарушала лишь нитка жемчуга, покачивающаяся на объемистой груди. Всем своим видом Верна свидетельствовала о том, что тверда в намерении выиграть этот процесс.

На скамье за Верной и Скайлер сидел респектабельный мужчина средних лет в темно-сером костюме — отец Скайлер. Со своими густыми седыми волосами и аккуратно подстриженными усами он напоминал стареющую, но на редкость хорошо сохранившуюся кинозвезду, а манера поведения указывала на то, что он привык повелевать и отдавать приказы. Даже теперь, сидя рядом с озорной молодой женщиной — подругой Скайлер, помогавшей ей при родах, — он обводил комнату проницательным взглядом, как генерал перед началом важных маневров.

А где же его жена? Элли не могла представить себе причину — кроме смертельной болезни, — которая помешала бы Кейт явиться на заседание. «А может, она даже не волнуется, понимая, что у меня нет ни единого шанса?»

Элли тихо прошептала:

— Пол, мне так страшно! Не знаю, выдержу ли я…

— Одна моя знакомая любила повторять, что лучше всего умеет сражаться с ветряными мельницами. — Пол ободряюще улыбнулся. — Надеюсь, ты не намерена отступить в последнюю минуту?

Элли не ответила, благодарная мужу уже за его присутствие.

— Встать, суд идет! Председатель суда — достопочтенный судья Бенсон, — объявил судебный пристав, жилистый шестидесятилетний мужчина с обвислым животом.

Элли с трудом поднялась. Увидев, как за столом располагается судья в черной мантии, она испытала легкое разочарование. Что может знать о материнской любви этот коротышка, явно страдающий несварением, с двумя прядями волос, перекинутыми через голую, как колено, голову? Судья напоминал банковского клерка в конце неудачного рабочего дня. Усталым голосом он зачитал краткое содержание дела и кивнул, глядя на пристава.

Вставая со стула, Верна Кэмпбелл всколыхнулась, как корабль, поднятый на гребень волны.

— Ваша честь! — начала она резким, властным тоном. — От имени истицы я намерена доказать, что она приняла решение отдать своего еще не родившегося ребенка на усыновление, находясь в состоянии стресса. Молодая, незамужняя, она была твердо убеждена, что руководствуется интересами малыша. Хочу подчеркнуть, что в то время ей не понадобились ничьи советы. — Адвокат сделала паузу и перевела дыхание, раздувая ноздри. — Но теперь моя клиентка изменила решение и готова взять на себя ответственность за судьбу ребенка. Ежемесячно она получает проценты из семейного трастового фонда, поэтому не стеснена в средствах. Кроме того, я могу доказать ее абсолютную искренность. Ваша честь, Скайлер Саттон — родная мать девочки и имеет право воспитывать ее.

Родная мать. Эти тщательно выбранные слова эхом отдались в ушах Элли. Ей захотелось закричать, что она тоже чья-то родная мать, но при этом любит Элизу не меньше, чем любила дитя, рожденное ею.

На лице судьи Бенсона появилось кислое, нетерпеливое выражение, которое не обнадежило Элли, хотя и было адресовано адвокату Скайлер.

— Прежде чем мы приступим к рассмотрению дела, адвокат, я хотел бы предупредить вас: согласно материалам, обе стороны не испытывают недостатка в свидетелях, способных дать показания, касающиеся их репутации. — И он метнул острый взгляд в сторону стола ответчика, за которым сидела Элли. — Уверен, вы можете представить множество друзей и членов семьи, способных поведать о репутации этих двух дам, но предупреждаю: если свидетелей будет слишком много, мое терпение иссякнет.

— Я запомню это, ваша честь, — почтительно отозвалась Верна.

Судья устремил взгляд водянистых глаз на Леона.

— Адвокат, вы готовы сделать вступительное заявление?

Леон поднялся, напоминая огромного неуклюжего медведя, такого неопрятного, что Элли невольно поморщилась. Но Леон слыл хитрецом, и она подозревала, что он умышленно культивирует свой несколько отталкивающий облик, желая усыпить бдительность противников. К тому времени как они начинали понимать, как Леон умен, было уже поздно.

— Ваша честь, я рад, что вы затронули этот вопрос, и всецело согласен с вами. — Соединивший пальцы на внушительном животе Леон буквально излучал благодушие. — Характер моей подзащитной говорит сам за себя, и у нас нет ни малейшего намерения чернить репутацию истицы. Ничуть не сомневаюсь в искренности мисс Саттон, а также в том, что ее поступки продиктованы заблуждениями и наивностью, но отнюдь не злым умыслом. Наша главная задача — разрешить дело в интересах ребенка. — Сделав паузу, Леон продолжил рокочущим голосом: — Я нисколько не преувеличу, если упомяну о достоинствах моей подзащитной. И она, и ее муж — профессионалы, их общий доход довольно велик. В стремлении усыновить ребенка они пережили все муки Иова, и этот ребенок стал для них подобен чуду. И кроме того, не следует забывать, что мисс Саттон сама обратилась к доктору Найтингейл. Мисс Саттон искала заботливых, ответственных родителей для своей малышки, и хотя в то время доктор Найтингейл и ее муж жили врозь, мисс Саттон согласилась смотреть на это сквозь пальцы. По ошибке? — С торжественным выражением лица Леон покачал львиной головой. — Мы убеждены, что мисс Саттон поступила правильно, и суд всецело одобрит ее решение.

Сияя улыбкой, Леон с удовлетворенным вздохом опустился на прочный дубовый стул. Элли почувствовала, как ее напряжение уменьшается. Но до уверенности в успехе было еще далеко. Самое главное только начиналось. Это она поняла, увидев, что Верна Кэмпбелл нацепила на нос очки и сверилась со своими записями.

— Ваша честь, позвольте вызвать для дачи показаний свидетельницу Микаэлу Палладио. — Она посмотрела на судью поверх очков.

Подруга Скайлер поднялась и подошла к месту для свидетелей. Своей копной темных кудрей, тяжелыми веками и даже ярко-красным шарфом под воротником блузки она напомнила Элли цыганку, вызванную на допрос констеблем.

— Зовите меня Микки, как все, — попросила она гортанным голосом.

— Микки, как вы можете охарактеризовать свои отношения со Скайлер Саттон? — спросила Верна.

— Она моя лучшая подруга.

— Вы давно знакомы с ней?

Микки улыбнулась:

— С трех лет. Мы были единственными детьми в школе верховой езды.

— Считаете ли вы Скайлер Саттон надежным и ответственным человеком?

— Абсолютно! Видели бы вы, как она ухаживает за своим конем! Скайлер… — Микки сосредоточенно нахмурилась. — Она всегда умела ладить с животными. Знаете, они доверяют ей. Именно поэтому Скайлер будет отличным ветеринаром.

— Умение ладить с животными — одно, а умение воспитывать детей — совсем другое, — возразила адвокат. — Почему вы считаете, что Скайлер способна вырастить дочь?

Казалось, этот вопрос застал Микки врасплох.

— Просто сможет, вот и все. Когда Скайлер за что-нибудь берется, она идет до конца, ее ничто не остановит. — Микки спохватилась, сообразив, что допустила ошибку — в конце концов, разве Скайлер не нарушила свое самое важное обещание? — и, бросив на подругу смущенный взгляд, упрямо добавила: — Такой подругой можно только гордиться.

Внутри у Элли все сжалось. Никакая тщательно отрепетированная речь не произвела бы более сильного впечатления, чем искренние слова молодой женщины, отнюдь не подверженной эмоциональным вспышкам. Внезапно Элли испугала мысль: «Господи, а если это правда? Если место Элизы — рядом с родной матерью?» Скайлер родила Элизу. Вопреки всему Элли сочувствовала ей всем сердцем. Покрывшись легкой испариной, она тревожно посмотрела на Леона. Тот встал, приготовившись к перекрестному допросу.

— Мисс Палладио, вы могли бы сказать, что ваша подруга Скайлер с детства располагала множеством привилегий?

— Если вы имеете в виду то, что она жила в большом доме и училась в отличной школе, — да, но если вы хотите узнать, избалована ли Скайлер, — нет. — Глаза Микки возмущенно вспыхнули.

— Избалована? — эхом повторил адвокат и улыбнулся. — Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Я просто хотел выяснить, понимает ли мисс Саттон, привыкшая к комфорту и достатку, на какие жертвы ей придется пойти. Как справедливо заметила миссис Кэмпбелл, ребенок не лошадь. Его нельзя поручить заботам конюха, если вдруг вздумается пуститься в разгул.

— Возражаю, ваша честь! — рявкнула Верна. — Это явная попытка представить как прихоть искреннее желание моей клиентки.

Судья Бенсон подался вперед и нахмурился.

— Мистер Кесслер, если вы хотите что-либо доказать, не тяните время.

Леон рассеянно кивнул, показывая, что понял судью, и снова устремил взгляд карих искрящихся глаз на Микки.

— Итак, мы выяснили, что мисс Саттон отнюдь не избалована. Но вот вопрос: готовы ли вы назвать ее человеком, умудренным опытом? Таким, которого не одурачит первый же пройдоха?

— Пожалуй, да, — настороженно отозвалась Микки.

— Значит, Скайлер Саттон — здравомыслящая молодая женщина, способная принимать разумные решения?

— Да, это так.

— Стало быть, вы считаете, что ваша подруга поступила обдуманно и разумно, выбрав в качестве приемной матери для своего ребенка доктора Найтингейл?

Микки растерялась.

— Я… да.

— А вам не кажется, что она проявила… — как бы лучше выразиться? — наивность?

— Нет, не кажется.

— Итак, вы полагаете, что она сделала удачный выбор?

— Не могу сказать.

— Вот как? Вы изменили свое мнение о докторе Найтингейл?

— Она здесь ни при чем.

— Ваша подруга просто передумала, не так ли?

— Да.

— А как же доктор Найтингейл? Ей полагалось бы просто покориться?

Увидев, как потупилась Микки, Элли ощутила головокружение. Сквозь приглушенный шум в ушах она слышала, как молодая женщина нерешительно возразила:

— В этом не было… никакого расчета. Скайлер не может избавиться от своих чувств.

— Уверен, доктор Найтингейл тоже, — подхватил Леон. — Спасибо, мисс Палладио, у меня больше нет вопросов.

Элли заметила, как нахмурилась Верна Кэмпбелл. «Один-ноль в пользу Леона», — подумала она; в ней пробудилась робкая надежда.

Между тем Скайлер оглянулась и встревоженно поискала взглядом Тони. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно обмениваясь тайными сигналами. Но лицо Тони оставалось бесстрастным, а темные глаза — непроницаемыми.

До сих пор он наблюдал за борьбой Скайлер издалека, не становясь ни на чью сторону. А если он поддержит ее? Ведь Тони любит дочь. В этом Элли не сомневалась, и доказательством служил образок святого Михаила. Дав показания в пользу Скайлер, Тони добьется большего, чем если будет хранить молчание. А если суд вынесет решение в пользу Скайлер, Тони сможет играть активную роль в воспитании Элизы, даже если не будет жить с ней в одном доме.

Так что же останавливает его? Элли недоумевала. Неужели преданность ей, Элли? Или ему известно о Скайлер что-то такое, чего не знает никто?

Показания дали еще три свидетеля. Учитель верховой езды Скайлер испытывал явный дискомфорт. Соседка по комнате из Принстона. Бывшая учительница. Но все они твердили, что Скайлер — замечательная, умная и дружелюбная женщина.

Мать Скайлер так и не появилась. Что помешало ей? А как же отец Скайлер? Давать показания он не собирался. Может, он слишком предубежден, чтобы высказать беспристрастное суждение? Или есть другая причина?

Сумев привлечь внимание Леона, Элли написала в его блокноте единственное слово: «Отец?» В ответ ее адвокат приподнял кустистые брови и покачал головой.

Встревожен ли Леон чем-то или ей просто показалось? Элли охватило неистовое желание выбежать из зала суда, броситься домой, к Элизе, которую она оставила с няней, уроженкой Ямайки миссис Шоу. Наверное, ей надо просто сбежать, похитив Элизу, уехать в чужую страну, где их никто не найдет.

«Да? А как быть с Полом? Ты бросишь и его? А свою практику?»

«Не паникуй», — приказала себе Элли. Еще немного — и Леон начнет вызывать ее свидетелей: Джорджину, затем Пола. После наступит очередь свидетелей-экспертов — социального работника и психиатра. Сегодня днем — в крайнем случае завтра утром — все будет кончено. Но даже при таком удачном исходе пройдут дни, а то и недели, прежде чем судья примет окончательное решение.

Когда Элли уже почти убедила себя успокоиться, Верна Кэмпбелл вскочила:

— Ваша честь, прошу вызвать в качестве свидетельницы Скайлер Саттон.

Услышав свое имя, Скайлер растерялась. Казалось, ее истинное «я» заперто внутри холодной оболочки, которую видели все. Самой себе она чем-то напоминала русскую матрешку: в самую большую куклу вкладывалась куколка поменьше, и так далее, до последней, совсем крошечной.

Поднявшись, Скайлер подошла к месту для свидетелей. Она испытывала невероятное напряжение. «Все будет хорошо», — убеждала себя Скайлер. Ведь Верна не раз уверяла, что все преимущества на ее стороне.

Правда, Верна призналась, что отсутствие Кейт может повлиять на решение судьи, ибо, когда биологическая мать молода и одинока, присутствие и поддержка ее родителей играют важную роль. Однако Скайлер отнюдь не ребенок. Она прожила в своем доме больше года, имела доходы, ей прочили блестящую карьеру.

Верна не учла лишь одного: чувства, которое охватило Скайлер, когда она вошла в зал суда и увидела, что рядом с отцом нет матери.

Эта мысль снова встревожила Скайлер, когда она встретила виноватый взгляд отца. «Зачем, мама? Зачем ты это сделала?» Случившееся было для нее необъяснимым. Тот, кто любит свое дитя, обязан бороться за него.

Микки украдкой улыбнулась ей, и Скайлер ощутила благодарность. Что бы она делала без Микки!

Она чувствовала и взгляд Тони, но старательно отводила глаза. С одной стороны, Скайлер обрадовалась его приходу, но с другой — в его присутствии нервничала сильнее.

— Скайлер, вы любите свою дочь? — с места в карьер начала Верна.

Скайлер выпрямилась.

— Всем сердцем.

— Охотно верю вам, Скайлер, но кое-кто из присутствующих, возможно, не понимает, как мать, утверждающая, будто любит своего ребенка, могла отдать его чужим людям. Не объясните ли это?

Эту сцену они не раз репетировали в кабинете Верны, но теперь, когда Скайлер стояла как бы на сцене, под прицелом множества глаз, у нее перехватило дыхание. Невольно она поднесла дрожащую ладонь к щеке и тут же, спохватившись, опустила ее.

— Тогда мне казалось, что я поступаю правильно, — тихо ответила Скайлер.

— Правильно — по отношению к кому?

— К моему ребенку.

— Значит, ваше решение не имело никакого отношения к вашим собственным интересам и эмоциям?

— Отчасти имело, — призналась Скайлер. — Я собиралась продолжить учебу и не знала, как совместить ее с уходом за ребенком. — Эти слова тоже были продуманы и отрепетированы. Верна полагала, что Скайлер лучше произнести их самой, не позволив адвокату Элли назвать ее эгоистичной и бесчувственной девчонкой.

— А теперь?

— Я по-прежнему хочу учиться, но не сейчас. А когда начнутся занятия, я смогу сама распоряжаться своим временем, чтобы как можно чаще бывать с Элизой. — Скайлер ощущала на себе взгляд Элли, но не смела смотреть в ее сторону.

«Прости меня, — безмолвно молила она. — Я не хотела причинить тебе боль».

Верна подошла к Скайлер и, заслонив Элли, заговорила негромко, но твердо, голосом снисходительной матери:

— Посмотрим, правильно ли я поняла вас. По множеству причин вы решили отдать своего ребенка на удочерение, а потом вдруг совершили поворот на сто восемьдесят градусов и пожелали вернуть его. Скайлер, не объясните ли нам, чем вызвана столь внезапная смена решения?

— Если честно, я не знала, от чего отказываюсь. — Да, эти слова были отрепетированы, но не эмоции, пронизывающие их, и не слезы, наполнившие глаза Скайлер. — Увидев малышку, я все поняла. Сердцем и душой. Но роды были трудными… я измучилась… и потом, делу уже был дан ход. Только через несколько недель я разобралась во всем.

— И что же вы поняли, Скайлер?

— Что умру, если ее не будет рядом. — Слеза скатилась по щеке Скайлер, а потом вся комната поплыла перед ее глазами.

— Спасибо, Скайлер, — мягко проговорила Верна. — У меня все.

Но Скайлер знала, что ее страдания еще не кончены. Наступала очередь Леона Кесслера проводить перекрестный допрос, и хотя Скайлер подготовилась к нему и все обдумала, ее вдруг прошиб холодный пот.

Верна советовала ей отвечать коротко и прямо, но Скайлер сразу догадалась, что крупный мужчина, приближающийся к ней, не удовлетворится односложными ответами. Его карие глаза задорно блестели.

— Мисс Саттон, — добродушно начал он, — возможно, все дело в моей несообразительности, но похоже, я чего-то не понимаю. Вы изменили свое решение, и это прекрасно, но на всем протяжении беременности вы ни разу не дали моей клиентке повода опасаться этого. Чем вы объясните это?

— Почти все время я сдерживала чувства, — ответила Скайлер. — Мне было легче жить как в трансе.

— И часто вы таким образом обуздываете свои чувства?

— Послушать вас, так я… — Поймав предостерегающий взгляд Верны, Скайлер осеклась. — Нет, не часто. Для меня это исключение, а не правило.

— Но в данном случае вы не испытывали никаких чувств. Нет, прошу прощения, вы пребывали в трансе. — Леон побарабанил пальцами по животу. — Мисс Саттон, со сколькими супружескими парами вы побеседовали, прежде чем остановились на моей клиентке?

— С шестью.

— И все-таки выбрали доктора Найтингейл, хотя она и призналась, что у нее временные нелады с мужем?

— Я… сразу почувствовала расположение к ней.

— Хотя ее ситуация была далека от идеала?

— Да.

— А какие чувства вы испытываете к доктору Найтингейл сейчас?

Помедлив, Скайлер ответила:

— Убеждена, она стала бы превосходной матерью, но дело не в этом.

— А в чем?

— В том, что… — она прикусила губу, — что мать Элизы — я. Я ее родная мать.

— Понятно. — Леон кивнул. — А отец девочки? Он принимал какое-либо участие в ее судьбе?

— Мы с Тони… мы не… словом, между нами… нет отношений, на которые вы намекаете.

— Я ни на что не намекаю, мисс Саттон, — спокойно возразил адвокат. — Но почему бы вам не объяснить, какие отношения вы поддерживаете с отцом своего ребенка? С Тони Салваторе, если не ошибаюсь?

— Мы просто… — Скайлер запнулась. Кто для нее Тони? Любовник? Друг? Опекун? Никто? — …друзья, — закончила она, чувствуя себя предательницей.

— Как он отреагировал, узнав о вашей беременности?

— Он принял эту новость близко к сердцу… захотел помочь.

— А когда встал вопрос об усыновлении, именно мистер Салваторе посоветовал вам обратиться к доктору Найтингейл?

— Да.

— И это он устроил вам встречу с моей клиенткой?

— Да.

— Согласился ли мистер Салваторе впоследствии отказаться от родительских прав?

— Да.

Адвокат подступил ближе — настолько, что Скайлер разглядела густые пучки волос, торчащие из его ноздрей.

— Значит, мистер Салваторе всерьез отнесся к своим обязанностям. Может быть, именно поэтому сегодня он и отказался давать показания в вашу пользу?

— Ваша честь, моя клиентка не может отвечать за мистера Салваторе! — запротестовала Верна.

Скайлер метнула взгляд на Тони. Лицо его было неподвижным. Неужели она навсегда оттолкнула его, в присутствии посторонних людей отрицая, что они любят друг друга?

— Справедливое, справедливое замечание, — покладисто отозвался Леон. — Еще один вопрос, мисс Саттон. Ваши родители присутствуют на этом заседании?

— Мой отец сидит там. — И Скайлер указала на первый ряд.

— А ваша мать?

— Она… не смогла приехать.

— Вот как? Позвольте спросить — почему?

— Я… — Скайлер хотелось крикнуть, что это не его дело, но, вероятно, именно этого и добивался адвокат. И она упавшим голосом ответила: — Я не могу говорить за нее.

— По-моему, это очень странно, — изрек адвокат таким тоном, словно речь шла о тайнах Вселенной, — что два человека, которым пришлось пережить особенно сильное эмоциональное потрясение, отказались свидетельствовать в вашу пользу. А вас это не удивляет, мисс Саттон?

— Ваша честь! — Голос Верны дрожал от гнева.

Судья что-то сказал, но Скайлер не услышала его: казалось, стеклянная стена отделила судью от остального зала, стена, сквозь которую она, несмотря на все старания, улавливала лишь обрывки слов.

— Травля… предупреждаю вас, мистер Кесслер… прервать…

А через несколько минут тяжелая двустворчатая дверь в глубине зала приоткрылась и элегантная женщина средних лет с сединой в каштановых волосах торопливо зашагала по проходу между рядами скамей.

В груди Скайлер что-то дрогнуло и смягчилось, как земля после проливного дождя.

В костюме от Шанель в мелкую клетку, Кейт, бледная и осунувшаяся, тяжело опиралась на трость. Ее лицо было непроницаемым.

Облегчение охватило Скайлер, и она еле слышно прошептала:

— Мама…

Кейт отдала бы все, лишь бы не появляться в зале суда. Она убеждала себя, что у нее уйма дел, что ей незачем думать о заседании, происходящем в эту минуту на расстоянии нескольких миль, в нью-йоркском зале суда. Кейт отправилась в магазин, куда как раз доставили груз из Канзаса, старинный книжный шкаф. Но едва она подцепила первый гвоздь крышки ящика, как услышала чей-то голос: «Ты нужна Скайлер».

Кейт вдруг поняла: не важно, хочет Скайлер, чтобы она присутствовала на суде или нет. Все мысли вытеснила одна-единственная: «Я — ее мать».

Конечно, Кейт знала, что Уилл ни за что не пропустит суд, но, увидев его, испытала раздражение. На посторонних людей Уилл неизменно производил впечатление сильного человека, а она — нет. Кейт не сомневалась: все сочтут, что эта бедняжка явилась сюда лишь из чувства долга, ибо она слишком слаба для такого испытания. Но они ошибутся. Силен не Уилл, а она — и достаточно сильна, чтобы встретиться лицом к лицу с истиной.

«Я и без того слишком часто шла на компромиссы», — думала Кейт, садясь рядом с мужем, но не глядя на него.

С компромиссами пора кончать. Что бы ни случилось, впредь Кейт не станет молчать и терпеть. Пусть Уилл пытается скрыть правду, но это не значит, что и она должна следовать его примеру.

Кейт устремила взгляд на Скайлер. Потрясенная, она покидала место свидетеля. Дочь ответила ей пристальным вопросительным взглядом, словно ожидая какого-то жеста или сигнала. Чуть заметно покачав головой, Кейт дала ей понять, что не собирается выступать в роли свидетельницы. Она приехала сюда лишь для того, чтобы проявлять эмоции.

Лишь на одного человека в зале Кейт не могла заставить себя посмотреть — на Элли. Когда Элли вызвали на место свидетеля, Кейт потупилась и устремила взгляд на свою трость.

Элли, направляющаяся к месту свидетеля, казалась спокойной и целеустремленной. Ее голова была высоко поднята, плечи расправлены, на лацкане скромного клетчатого жакета поблескивала серебряная булавка. Кейт поняла: эта женщина слишком много поставила на карту, чтобы проявлять эмоции.

Из всех эмоций, которые Элли пробуждала в Кейт на протяжении двух десятилетий, ни одна не была сильнее нынешнего восхищения: даже здесь, в зале суда, Элли держалась с достоинством королевы.

— Доктор Найтингейл, у вас есть другие дети? — спросил неопрятный толстяк, адвокат Элли. Он подался всем телом вперед, сложив руки на груди.

— Да… дочь. Бетани. Но я не знаю, жива ли она.

В зале суда воцарилось молчание.

Жгучая боль пронзила грудь Кейт. Господи, сможет ли она просто сидеть здесь и слушать? Она украдкой бросила взгляд на Уилла и изумилась абсолютно бесстрастному выражению его лица. Он держался так, словно Элли была для него совершенно посторонним человеком. Впервые за почти тридцать лет супружеской жизни Кейт захотелось ударить мужа.

— Доктор Найтингейл, я понимаю, для вас это мучительно, но не могли бы вы рассказать нам, что случилось с вашей дочерью? — мягко спросил адвокат Элли.

— Ей было всего четыре месяца… — Губы Элли дрожали. — Я жила вместе с сестрой. Работала по ночам, а Надин присматривала за Бетани. Однажды ночью я вернулась домой, и… — на миг она зажмурилась, — …и узнала, что Бетани исчезла. Ее похитили. Это сделал… приятель моей сестры. Полиция искала его, но безуспешно…

Адвокат подождал, когда Элли овладела собой, а потом спросил:

— И вы так и не узнали, что с ней случилось?

— Нет.

— Мистер Кесслер, — перебил судья, — уверен, все присутствующие сочувствуют доктору Найтингейл, но какое отношение имеет ее прошлое к нашему делу?

— Ваша честь, — отозвался тучный адвокат, — моя клиентка — женщина, которая не понаслышке знает, какое горе — потерять ребенка. Ко всему происходящему она относится крайне серьезно. Мотивы мисс Найтингейл совершенно ясны, их источник — страдание длиной в жизнь. Для нее быть матерью означает все.

Кейт словно пригвоздило к стулу. Во рту у нее пересохло и появился кислый привкус.

Адвокат перевел взгляд на Элли.

— Доктор Найтингейл, насколько мне известно, еще совсем недавно ваш брак был близок к распаду. Не расскажете ли нам об этом?

— Попытаюсь. — Губы Элли дрогнули в робкой улыбке. — Когда я познакомилась со Скайлер, мы с мужем жили врозь. Мы по-прежнему всей душой любили друг друга, но… наши отношения дали трещину. Много лет мы пытались завести ребенка, а когда потерпели неудачу, задумались об усыновлении.

— И как я понимаю, не просто задумались?

— Вы правы. Дважды удача была уже близка, но в обоих случаях мать в последнюю минуту меняла решение. — Элли сделала паузу. — Мой муж возглавляет отделение интенсивной терапии новорожденных в Лэнгдонской детской больнице. Каждый день он сталкивается с жизнью и смертью, видит детей, которых все считают обреченными. Наверное, он просто не выдержал. Нам обоим требовалась передышка.

Леон Кесслер приложил палец к верхней губе.

— А как вы описали бы свой брак сейчас?

Переглянувшись с мужем, Элли отчетливо произнесла:

— Мы очень близки.

— Спасибо. — И Кесслер кивнул адвокату Скайлер.

Верна Кэмпбелл поднялась с места и окинула Элли таким взглядом, какой Кейт видела лишь раз в жизни — когда ее выгнали с работы. Тогда Кейт было шестнадцать, во время рождественских каникул она подрабатывала в универмаге Мейси. Ее начальница, седовласая мегера, с явным удовольствием выругала Кейт у всех на виду за неверно отсчитанную сдачу и посмотрела на нее точно так, как Верна: этот взгляд резал сердце, как осколок стекла.

— Приятно слышать, что вы с мужем разрешили ваши затруднения, — равнодушно начала Верна. — Когда именно вы с ним помирились?

— Пару месяцев назад, — уклончиво ответила Элли.

— Когда это случилось — до или после того, как моя клиентка сообщила вам, что изменила решение?

— Кажется, после. Точно я не помню.

Как ни странно, Верна пропустила это мимо ушей. Словно волчица, сужающая круги вокруг будущей жертвы, она вкрадчиво осведомилась:

— Доктор Найтингейл, сколько лет вам было, когда вашу дочь — кажется, Бетани — якобы похитили?

— Восемнадцать, — раздраженно ответила Элли. — Кстати, мою дочь действительно похитили.

— М-да… вы говорите, что в то время за ней присматривала ваша сестра?

— Ваша честь… — запротестовал Кесслер, но судья резким взмахом руки осадил его.

— Мистер Кесслер, вы сами затронули эту тему, — заметил он. — Поэтому миссис Кэмпбелл вправе продолжать.

Болезненно поморщившись, грузный адвокат сел на место.

— Вы работали… — Верна заглянула в свои бумаги, — …в театре «Лоу стейт» на углу Бродвея и Сорок пятой улицы… кажется, билетершей?

«Надо отдать Верне должное, — подумала Кейт. — Она добросовестно подготовилась к заседанию».

— Правильно.

— А ваша сестра тогда была безработной?

Чуть смутившись, Элли кивнула:

— В основном… да.

— Доктор Найтингейл, каким же образом вы втроем ухитрялись жить на вашу зарплату?

— С трудом. — Элли невесело усмехнулась.

Верна умело затянула паузу, а затем намеренно нейтрально осведомилась:

— А вы знали, что ваша сестра… так сказать, торговала собой?

Элли побледнела, ее веки дрогнули.

— Да, я знала, что у моей сестры бывают мужчины. Но это случалось не так уж часто и не доставляло мне особых хлопот.

— Вы хотите сказать, что, даже когда вы жили в той тесной и убогой квартире, вам не мешали визиты чужих мужчин в любое время дня и ночи?

— Все обстояло иначе. Во всяком случае, как я уже объяснила, выбора у меня не было. Я была еще очень молода, а мои родители ясно дали понять, что не хотят меня видеть.

— Доктор Найтингейл, неужели вас ничуть не беспокоило то, как отразится на вашем ребенке образ жизни вашей сестры?

— Конечно, беспокоило. Я экономила каждый грош, надеясь, что когда-нибудь у меня будет свой дом.

— А между тем вы продолжали каждый вечер уходить на работу, оставляя свою четырехмесячную дочь на попечение проститутки?

— Моей сестры, — уточнила Элли, и голос ее дрогнул.

— Доктор Найтингейл, согласно полицейским архивам, человек, которого вы назвали приятелем вашей сестры, на самом деле был ее сутенером. Вы знали об этом?

— Сначала — нет. А потом, конечно, узнала.

— В то время вы заявили в полиции, что он несколько раз избивал вашу сестру.

— Да.

— Значит, он был жесток?

— Сама я никогда не видела, как он бил ее. Но…

Кейт представила, как совсем юная Элли выходит из автобуса, прижимая к себе ребенка, и щурится от дневного света и недосыпания. Малышка капризничает, Элли пытается успокоить ее и понять, где она очутилась.

Элли достает из кармана мятый конверт, зная, что на нем написан адрес сестры, но не имея понятия, как добраться до ее дома. Сейчас два часа утра, уже несколько дней она не спала. Элли перепугана. Огромный шумный город внушает ей страх. Она могла бы доехать на метро, но наслушалась слишком много историй о том, как часто в метро грабят и насилуют женщин. О такси нет и речи — такая поездка обойдется гораздо дороже, чем она может себе позволить. Наконец Элли замечает карту на стене и понимает, что дом сестры совсем рядом. Скоро зима, на улице холодно. Ей приходится нести и ребенка, и тяжелый чемодан, но она справляется. Ведь до сих пор Элли все удавалось. Ей всегда везло… И вдруг Кейт в ужасе увидела, как Элли рыдает, закрыв лицо ладонями.

— Нет!

Только через долю секунды Кейт осознала, что кричит она сама. Кейт обнаружила, что стоит, хотя не помнила, когда вскочила. Глухой ропот собравшихся звучал в ее ушах, как далекий шум прибоя. Элли подняла голову, ее лицо было ошеломленным и бледным. Все обернулись к Кейт.

А потом случилось невероятное. Кейт показалось, что она вдруг выбила дверь, которую все эти годы держала запертой, но вместо кладовки Синей Бороды нашла за ней нечто чудесное: ощущение легкости и свободы, какого не испытывала с юности, с тех пор как носилась галопом, сидя в седле.

Твердо и отчетливо, почти не узнавая свой голос, она проговорила:

— Элли ни в чем не виновата. Виновата я. Я и мой муж. Потому что Скайлер нам не родная дочь. Она дочь Элли.

Глава 17

Однажды, несколько лет назад, Элли пережила землетрясение. Поначалу оно было совсем нестрашным: слышался только глухой рокот, словно под землей проезжал поезд метро, — но вдруг Элли вспомнила, что в Монтеррее нет метрополитена. И сразу стекло в раме широкого окна коттеджа, который снимали они с Полом, задрожало, а когда Элли выглянула во двор, то ее сердце ушло в пятки: вымощенная кирпичом дорожка тяжело вздымалась, извивалась, как спина громадной змеи.

Элли рухнула на подоконник так внезапно, словно невидимый каратист нанес ей удар по коленям, и задрожала от страха, не зная, куда бежать и где спрятаться.

Землетрясение продолжалось не более десяти секунд, но произвело на нее неизгладимое впечатление. За это краткое время она усвоила самый пугающий жизненный урок: непреложных фактов не существует. Ибо даже если надежная, прочная земля способна у тебя на виду превратиться в извивающегося дракона, значит, ничто — абсолютно ничто! — нельзя принимать как само собой разумеющееся.

Те же чувства Элли испытывала и сейчас, но сейсмические волны, вызванные словами Кейт, были незримыми.

— О Господи!.. — ахнула она.

Лица людей, сидевших в глубине зала, на дубовых скамьях, исказились, стали серыми и размытыми. Элли будто видела их в заднее окно машины, въезжающей в туннель. На миг ей показалось, что она теряет сознание.

А потом туннель остался позади, зал вновь стал просторным, а какая-то частица ее мозга заняли положенное место. Элли вцепилась в ограждение места свидетеля. Ощутив, как дрожат ее ноги, она с удивлением поняла, что по-прежнему ходит по земле, а не плывет по воздуху.

«Этого не может быть», — думала Элли.

Но почему судья стучит молотком, почему все выглядят так, будто превратились в соляные столпы? Даже Кейт казалась потрясенной, словно и она не верила вырвавшимся у нее словам. Обойдя невысокий барьер, отгораживающий места для публики от передней части зала, Кейт направилась к Элли.

Неужели она сказала правду?

«Нет! Это немыслимо! Я догадалась бы».

И вдруг осознание истины обрушилось на Элли, как удар кузнечного молота. Все совпадает. Возраст Скайлер. То, что ее удочерили. Даже внешность. Элли уставилась на молодую женщину, сидящую за столом. От лица Скайлер отхлынула кровь, но несмотря на это…

Почему раньше она этого не замечала?

Чья-то рука подхватила Элли, поддерживая. Обернувшись медленно, как во сне, она увидела Пола; его серые глаза за стеклами очков смотрели на нее изумленно и растерянно.

Публика была потрясена. Леон побагровел. Верна с ее начесанными, стоящими дыбом волосами ошарашенно замерла. Голоса гудели и затихали в ушах Элли, будто преодолевая помехи дальней телефонной связи.

— Можно поговорить с вами… наедине? — Чистый, как звон серебряного колокольчика, голос перекрыл все остальные.

В поле зрения Элли всплыло встревоженное лицо Кейт — идеальный овал, прелестные, утонченные черты. В ореховых глазах застыли слезы.

Каким-то чудом Элли пришла в себя и последовала за ней. Кейт остановилась, поравнявшись со стулом, на котором сидела Скайлер, охваченная замешательством. Прислонив трость к дубовому столу, Кейт обхватила бескровные щеки Скайлер и на мгновение замерла, словно пытаясь сказать: «Я люблю тебя и все объясню, как только ты будешь готова выслушать».

Скайлер подняла голову, впилась недоуменным взглядом в глаза матери, и Кейт что-то проговорила — так тихо, что Элли не разобрала ни слова. А потом Кейт взяла трость и пошла по проходу между скамей, бросив пренебрежительный взгляд на замершего на стуле мужа.

По коридору плавали клубы табачного дыма, у стен стайками толпились курильщики, но Элли, ничего не замечая, миновала их и опустилась на скамью рядом с Кейт. Последовала неловкая пауза. Кейт коснулась руки Элли.

Наконец Элли обрела дар речи.

— И давно вы знали?..

— Все время. Не с самого начала, но я быстро сложила всю мозаику. Ваша фотография появилась в газетах, и я… все поняла. Бог свидетель, я все знала. — Она приложила пальцы к виску, не сводя с Элли огромных страдальческих глаз. — Сначала я была слишком потрясена, чтобы что-либо предпринять. Я считала, надо позвонить в полицию. Но каждый раз, когда я брала на руки моего… то есть вашего, ребенка, — с видимым усилием уточнила Кейт, — я говорила себе: «Еще один день. Подождем до завтра. Пусть она пока побудет со мной». Так и продолжалось. День проходил за днем, и я отыскивала новые отговорки. А потом она впервые сказала «мама». У нее прорезался первый зубик. Вскоре Скайлер начала вставать на ножки и хватать все, до чего только могла дотянуться. И я… не знаю, когда я призналась себе, что не стану звонить в полицию. Думаю, все это время я просто ждала, что кто-нибудь все узнает и придет за ней. А потом я осознала, что этого не произойдет…

— А ваш муж? Он знал? — выдохнула Элли.

— Да. — Лицо Кейт омрачила тень. — Но для Уилла все было иначе. Он предпочитает не замечать того, с чем не может примириться. — Она грустно усмехнулась. — Иногда мне жаль, что я не такая, как он.

Элли пыталась понять, что к чему, но на нее свалилось сразу слишком много, и она словно блуждала в темном лабиринте.

Она спросила:

— Значит, в тот день в больнице, когда мы только познакомились, вы уже знали… кто я такая?

Кейт кивнула.

— Все эти годы? — Элли закрыла лицо ладонями.

— Я не вправе даже просить у вас прощения. — Искаженный мукой голос Кейт проникал в душу Элли. — Мы с Уиллом… совершили не только преступление. Это страшный грех.

Элли удивленно подняла голову.

— А ведь я знала, что она жива. Я чувствовала это. Господи, Бетани!.. Все это время она была жива… — И вдруг ее осенило: если Скайлер — ее дочь, значит… — Элиза — моя внучка!

Кейт снова кивнула.

— Теперь вы понимаете, почему я не знала, на чью сторону встать? — Кейт прижала ладони к щекам. — Сначала, когда она сообщила мне, что отдаст ребенка именно вам… Словом, вы представляете… — Глаза Кейт выразили ужас. — Вы верите в судьбу?

— Если прежде не верила, то теперь верю.

— Потому что это не просто совпадение. Когда я поняла… когда осознала, что за всем этим стоит некая сила — если угодно, назовите ее Богом, — то я почувствовала, что мне дали второй шанс, понимаете?

— Моя кровь и плоть… — пробормотала Элли.

— А когда Скайлер сказала, что изменила решение… — Кейт с трудом сглотнула. — Мне хотелось помочь ей — ведь она моя дочь, а речь шла о моей внучке. Но я… я просто не могла. И помешать ей тоже была не в силах. Поэтому и решила держаться в стороне.

— Почему же вы все-таки вмешались?

— Сама не знаю, — растерянно отозвалась Кейт. — По пути сюда я уверяла себя, что просто посижу молча. Но теперь я понимаю, что вовсе не собиралась молчать и не думала о последствиях. Я должна была сказать правду — или она убила бы меня.

Элли смотрела на собеседницу. Ей вспомнился тот день — через месяц или через несколько недель после трагедии? — когда она впервые осознала, что ее ребенка вряд ли найдут и она уже не увидит Бетани. В тот момент Элли задрожала, сползла с кровати, подтянула колени к груди и долго рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону.

— И все это время вы… О Господи! — Элли обхватила свои плечи в тщетной попытке унять дрожь. Ее вдруг захлестнула ярость. — А вы подумали, каково мне? Нет, откуда вам было знать! Я превратилась в ходячий труп. Я ела и спала. Ходила на работу и на занятия. Но я не жила. Перестала даже чувствовать. Это было слишком мучительно. Господи Боже, мое дитя… Она — мой ребенок!

Элли разрыдалась, а Кейт смотрела на нее, но не смела даже заплакать. Такого утешения, как слезы, она не заслужила.

— Я понимаю, что мне уже ничем незагладить вину. И теперь, когда Скайлер знает правду, она вряд ли простит меня и отца. Если это вас хоть как-нибудь утешит…

Элли стремительно вскочила. В голове у нее билась единственная мысль: «Бетани!» Внезапно потеряло значение прошлое, Кейт, все, что будет дальше. Она сознавала лишь одно: ее дочь сидит в соседней комнате.

— Мне пора. — Элли устремилась к двустворчатым дверям зала суда.

Сначала ее внимание привлекли два адвоката, стоящие у судейского стола, — Леон, размахивающий руками, и дородная женщина с проседью во взбитых волосах. Над ними за столом возвышался растерянный судья.

В нескольких шагах от стола ответчика Пол беседовал с Джорджиной. Он обернулся к Элли, и в его глазах засветилась любовь. Элли сделала шаг вперед и почти столкнулась с молодой женщиной, неуверенно приближавшейся к ней.

— Это правда? — с ужасом спросила Скайлер.

«Она не желает знать меня!» — мелькнула мысль у Элли.

— Бетани… — Она снова заплакала, вытирая слезы рукавом. — А я боялась, что больше никогда не увижу тебя…

Скайлер вспыхнула:

— Я не верю этому! Ты не можешь быть моей матерью!

— Я потрясена не меньше, чем ты, поверь. Но это правда. Все совпадает.

— Нет… нет!

— Скайлер, выслушай меня. Твое настоящее имя — Бетани? Тебя украли у меня, когда тебе было всего четыре месяца. Но я по-прежнему любила тебя всей душой. Когда я поняла, что не сумею разыскать тебя, мне показалось… что наступил конец света…

— Чушь! — перебила ее Скайлер. — Ты выдумала все это, чтобы отнять у меня Элизу. Моя мать… — она растерянно поискала взглядом Кейт, — ошиблась. Она с кем-то тебя перепутала. Моя родная мать бросила меня.

Элли пошатнулась, как от удара.

— Я никогда, никогда не сделала бы ничего подобного! Ты и представить не можешь, как тяжело мне жилось все эти годы. Я непрестанно думала, где ты…

В глазах Скайлер что-то вспыхнуло — возможно, понимание.

— Я знаю только то, что мне рассказали. — Она холодно посмотрела на Кейт, которая вошла в зал.

— То, что тебе наговорили, — ложь. Если бы я знала, где искать тебя, то сделала бы все, чтобы вернуть тебя. Все!

Элли схватила Скайлер за плечи и притянула ее, упирающуюся и напряженную, в свои объятия.

Тихо вскрикнув, Скайлер опустила голову на плечо Элли. Всего на мгновение. А потом вырвалась и метнулась прочь. Элли хотелось догнать ее, но она удержалась. Скайлер пронеслась мимо Кейт и толкнула тяжелую дверь.

Ее остановил Тони. Он схватил Скайлер за руки и повернул к себе. Она прильнула к нему, всхлипывая, а Тони обнял ее так, как хотела обнять Элли — с нежностью, дарующей утешение и ничего не требующей взамен. Тони гладил Скайлер по голове, что-то шептал на ухо.

Элли поняла: этот человек любит ее дочь. Маленький подарок среди хаоса, но и за него надо благодарить судьбу.

Колени Элли дрогнули, подкосились, но в этот момент Пол обнял ее за талию. Всю жизнь Элли приходилось быть сильной, и теперь она воспринимала как величайшую роскошь в мире возможность опустить голову на плечо мужа.

«Нельзя отчаиваться», — твердила она себе. Дочь для нее почти незнакомый человек, с которым, однако, Элли страстно желала познакомиться поближе. Значит, надо набраться терпения и подождать. Когда придет время, Бетани сама разыщет ее. Да, Бетани, а не молодая женщина, которую все зовут Скайлер.

«Дождись, когда она будет готова, — убеждала себя Элли. — Просто подожди».

Глава 18

Скайлер льнула к Тони: он был ее единственной опорой в мире, где все вдруг перевернулось с ног на голову.

— Детка, послушай, все будет хорошо, — шептал он ей на ухо. — Я здесь… и буду рядом, пока нужен тебе.

Но слова Тони тонули в неистовом вихре мыслей Скайлер. «Они лгали мне! Мама и папа… по их вине я считала, что меня бросили. Как они могли так поступить со мной?»

Но кто она теперь? Скайлер или Бетани? О Боже…

— Скайлер, дорогая, позволь мне объяснить… — прозвучал голос матери.

Скайлер высвободилась из надежных объятий Тони и обернулась.

Кейт стояла неподалеку, опираясь на трость, и на ее лице застыло выражение, какого прежде Скайлер никогда не видела. Казалось, отчаявшаяся Кейт цепляется за соломинку. Не в силах выдержать ее обжигающий взгляд, Скайлер посмотрела на отца. Тот сидел поодаль, закрыв лицо ладонями.

Ошеломленная предательством родителей, Скайлер снова уставилась на мать. На лице Кейт не дрогнул ни один мускул; она даже не стерла слезу, медленно сползающую по щеке.

— Ты лгала мне. Все это время ты знала, что меня не бросили, — тихо, но убийственно холодно проговорила Скайлер.

— Нет, не все время. Когда мы привезли тебя домой, мы знали только то, что нам сказали. И лишь потом я прочла в газете, что твоя… твоя мать… — Кейт осеклась и глубоко, прерывисто вздохнула. — О Скай, я понимаю, нам с папой нечем оправдать то, что мы не решили все сразу, когда догадались, в чем дело… но мы… нам была невыносима мысль о том, что мы тебя потеряем. Поверь мне, я…

— С какой стати я должна верить тебе? Даже когда я попросила у тебя помощи, чтобы вернуть Элизу, ты солгала мне. Ты отказала мне, объяснив, что делаешь это из-за Элли, но умолчала о главном. Вы с папой… просто оберегали самих себя!

— Дорогая… — Голос Кейт дрогнул. — Мы оберегали тебя.

— И это вы называете стремлением оберегать меня? То, что вы обрушили на меня правду на виду у всех? Почему же вы тогда не опубликовали мою историю в «Таймс»? — Скайлер горько рассмеялась.

Кейт мертвенно побледнела.

— Прости… я не предполагала, что ты обо всем узнаешь таким образом. Я сожалею о случившемся больше, чем тебе кажется. Что бы ты ни думала обо мне, поверь: я люблю тебя. Я твоя мать.

Но матерью Скайлер была не Кейт, а Элли.

Скайлер вдруг поняла, что оказалась в ловушке. И никто не слышит ее призывы о помощи.

— Я должна уйти отсюда, — громко сказала она.

Но прежде чем Скайлер сделала несколько шагов, ее догнала Верна, крепко схватила за локоть и отвела в сторону.

— Судья дает нам отсрочку, хотя и говорит, что ничего подобного в его практике не встречалось. У нас есть время. Новое заседание назначено на утро пятницы. — Верна говорила спокойно, но при этом нервно теребила ожерелье.

— На утро пятницы, — повторила Скайлер.

Адвокат вцепилась в ее руку.

— Поезжайте домой, хорошенько выспитесь, подумайте обо всем. И я сделаю то же самое. — Верна провела ладонью по лбу и тяжело вздохнула.

К Скайлер приблизилась Микки:

— Если я тебе понадоблюсь, то буду рядом. — Подруга выглядела такой ошарашенной, что, обнимая ее, Скайлер не знала, кто кого утешает.

— Микки, все это бессмысленно, — сдавленно всхлипнула она. — Если я сейчас же не уйду отсюда, то взорвусь. Я хочу немного побыть одна, подумать…

Но, уже выходя из зала суда, Скайлер осознала, что остаться в одиночестве ей не удастся. Тони молча шел рядом с ней по коридору к лифтам.

Вдохнуть осенний воздух было так же приятно, как нырнуть в прохладную, чистую воду. Скайлер задрожала, жалея, что не надела жакет. Теперь она о многом жалела — и больше всего о том, что не познакомилась с родной матерью иначе. В голове у нее всплыла старая китайская пословица: «Бойтесь желаний — они сбываются».

— Пойдем куда-нибудь и поговорим, — предложил Тони.

— Тони, не знаю, сумею ли я…

Но Тони крепко сжал руку Скайлер и пристально посмотрел ей в глаза.

— Доверься мне, — попросил он.

Скайлер слабо улыбнулась:

— А разве у меня есть выбор?

— Нет, если тебе небезразлична судьба нашего ребенка.

Скайлер не поняла, что он хотел этим сказать, но кивнула. Она слишком устала, чтобы спорить. Только когда они прошли полквартала и свернули за угол, Скайлер спросила:

— Куда мы идем?

— В Чайнатаун. Я знаю одно местечко, где мы не встретим знакомых.

Скайлер молча кивнула и с удивлением ощутила голод.

Идти пришлось не больше пяти минут, но Скайлер, ослабевшая от потрясения, чуть не падала к тому времени, как они добрались до Мотт-стрит. Внезапно она заметила, что их окружают в основном выходцы из Азии, голоса которых сливались в неясный шум. Тони оттащил Скайлер в сторону от тележки, которую вез мужчина в грязном белом фартуке. Наконец Тони остановился перед витриной — узкой и неприметной. К запотевшему окну было приклеено пожелтевшее от времени меню на китайском. Тони открыл дверь и повел Скайлер за собой.

Крохотный ресторанчик был переполнен, все стулья и отдельные кабинеты оказались занятыми, повсюду Скайлер окружали азиатские лица. Но хозяин, старый китаец, узнал Тони и каким-то чудом нашел для них отдельный кабинет. Скайлер рухнула на потертую банкетку.

— Здесь готовят отличные пельмени с креветками, — сообщил Тони, когда перед ними положили меню. Скайлер кивнула. — Хочешь поговорить?

От горького смеха у Скайлер сжалось горло.

— А что здесь скажешь? Похоже, теперь у меня две семьи. Осталось лишь выяснить, где мое место.

— Да, запутанное дело, — добродушно согласился Тони. Именно за это Скайлер и любила его: события, ошеломлявшие других, он принимал как должное. Наверное, потому, что служил в полиции. Патрулируя улицы, Тони за день столько раз сталкивался со злом, сколько другим не случается за всю жизнь.

— Зато многое встало на свои места, — задумчиво продолжала Скайлер, сознавая, как нечто обретает форму посреди густого тумана у нее в голове. — Между нами с Элли с самого начала возникло странное притяжение… будто мы знакомы с давних пор. Оно казалось почти мистическим. — Скайлер в немом удивлении взглянула на Тони. — Если бы я верила в мистику, то решила бы, что все это не случайность.

— Возможно, но этим ты ничего не объяснила бы. Вопрос в том, как ты намерена поступить дальше. На мой взгляд, у тебя есть два выхода. — Он загнул два пальца на правой руке. — Первый — предоставить право судье принимать решение. Возможно, он окажется чутким человеком и поймет, что нового потрясения Элли не переживет. А может, решит, что лучше всего — дождаться, когда рассеется дым, а пока отдать Элизу в приют.

Скайлер содрогнулась. Неужели судья способен на такое?

Она заметила приближающегося официанта, но Тони жестом отослал его.

— А второй выход? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Мы могли бы попробовать все уладить сами.

— Мы?!

— Да, ты и я. Сидя в зале суда, я принял решение. Вот оно: меня не устраивает роль наблюдателя.

— Что ты задумал?

— Я хочу, чтобы мы стали одной семьей.

На миг Скайлер показалось, что она ослышалась. Но когда до нее дошел смысл его слов, она почувствовала себя так, будто ее окутало тепло. У Скайлер закружилась голова, и она ухватилась за край стола.

— Тони, ты просишь меня выйти за тебя замуж?

— А что, не похоже? — Он легкомысленно пожал плечами, но Скайлер видела, что Тони настроен более чем серьезно.

Она потерла ноющие виски. Перед глазами у нее все плыло.

— Не знаю, что и сказать…

— Ты можешь ответить «да».

— И что дальше? Думаешь, на судью произведет впечатление то, что мы совершили две ошибки вместо одной? Послушать тебя, так мне достаточно просто вскочить к тебе в седло и двинуться навстречу рассвету… Но брак станет скорее проблемой, чем решением.

— Проблемой? Черт возьми, Скайлер, если ты до сих пор ничего не поняла, сообщу тебе одну новость: я люблю тебя. И не спрашивай почему. Поверь, до сих пор я думал о таком решении не больше, чем ты. — Тони придвинулся так близко, что Скайлер ощутила его дыхание, горячее, как поцелуй. — Если я тебе безразличен, так и скажи. Я сразу уйду. Достаточно одного твоего слова. Скажи, что ты ни в грош не ставишь ни меня, ни себя, ни нашего ребенка.

Скайлер опустила голову и зажала ее в ладонях. Ответить, что она не любит его? Но ведь это ложь. С другой стороны, они такие разные, как спутники, которые движутся по разным орбитам.

— Просто я… я… сейчас я ни о чем не могу думать, — выговорила она.

— Ты права в одном: речь идет не только о нас, — продолжал Тони. — Если ты откажешься, то можешь потерять и Элизу. Подумай хорошенько, Скайлер. Не спеши.

— Что я могу? Я не знаю даже, кто я такая. Я — женщина по имени Бетани. За родителей я принимала чужих людей. Вся моя жизнь потеряла смысл, и только одно мне известно наверняка: стать твоей женой я не могу.

Минуту Тони молчал; слышалось только глухое постукивание палочек для еды и шипение рисоварок.

Наконец он деловито спросил:

— Сейчас или вообще?

Скайлер хотелось протянуть руки, схватиться за то, что казалось ей таким надежным. В головокружительном безумии прошедших полугора часов ясными для нее оставались только чувства к Тони. Она любила его. Всей душой. Преданно и страстно. Хотела просыпаться с ним в одной постели… сидеть за столом… принимать душ… сидеть в седле, проносясь по тропе мимо своего дома.

Но желать чего-нибудь и получить желаемое — не одно и то же. И даже когда желания сбываются, это не всегда происходит по плану. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на Элли и Скайлер. С тех пор как Скайлер помнила себя, она мечтала встретиться с родной матерью, но даже представить себе не могла, что их встреча будет такой.

Она с печалью смотрела на Тони.

— Я могу пообещать только одно, — сказала Скайлер, — что в жизни Элизы ты будешь не просто наблюдателем. Ей нужен отец. Прежде я этого не сознавала.

— То есть мы будем встречаться раза два в месяц и на Рождество? — Глаза Тони потемнели от гнева.

— Об этом я еще не думала.

— И незачем, — отрезал он. — Каждый день я вижу одиноких отцов с детьми — в «Макдоналдсе», в парках, в зоопарке. У них на лицах одно и то же выражение: «Нам весело вдвоем, правда?» — Тони пренебрежительно покачал головой. — Нашей дочери такой жизни я не желаю.

— Тони, разреши задать тебе вопрос. Если бы я не забеременела, ты сделал бы мне предложение?

— Не знаю. Может, и нет, но жизнь распорядилась по-своему. Мы не всегда идем только вперед — иногда приходится возвращаться. То, что имеет значение, не обязательно вписывается в общую картину, но постепенно обломки складываются воедино.

Скайлер чувствовала мудрость его слов, но понимала: пройдет еще немало времени, прежде чем она сумеет сложить запутанную мозаику своей жизни. Между тем один сияющий и чистый осколок с режущими краями она сжимала в руке, а все остальные рассыпались у ее ног.

Ее глаза наполнились слезами.

— Я люблю тебя.

— Тогда выходи за меня замуж.

— Не могу.

— Потому что я полицейский?

— И да и нет. Я не хочу, чтобы ради меня ты что-то менял в своей жизни. И вспомни: даже твои родные ненавидят меня.

— С чего ты взяла? Карла то и дело расспрашивает о тебе, постоянно приглашает тебя на ужин. А остальные… — Он пожал плечами. — Им хватает своих забот. Мои им ни к чему.

— А с моими родными ты даже не знаком. К тому же я не знаю, кто мои настоящие родители.

— Значит, тебе стыдно знакомить меня с ними? — Тони впился в нее холодным взглядом полицейского, приводящим в трепет даже отпетых мерзавцев.

— Тони… — Скайлер потянулась к его рукам. — Дело не в моих высокомерных родных, а во мне.

— Так было с самого начала, правда? — Его голос стал жестким. — Все дело в тебе самой.

Скайлер отпрянула, словно получив пощечину.

— Изменить себя я не могу, как и ты.

— Разница лишь в том, что меня это не пугает.

— Мне очень жаль, Тони.

Пусть только он никогда не узнает, как она сожалеет! Скайлер было больно даже смотреть на него, зная, что им не суждено быть вместе, о чем она часто мечтала. Даже если Тони останется в ее жизни ради Элизы, у Скайлер в его присутствии всегда будет возникать ощущение, что он недосягаем.

— Больше я не стану просить тебя.

— Этого я и не жду. — Скайлер почувствовала невыносимую усталость. Через минуту она устало подняла голову и спросила: — Не возражаешь, если мы уйдем отсюда? Я не голодна.

Тони пожал плечами и встал.

Выходя на улицу, Скайлер отчаянно желала, чтобы он взял ее за руку. Вопреки всем доводам рассудка ей хотелось забрать назад все слова, сказанные ему. В некоем параллельном мире они были женаты. Муж, жена и ребенок. Семья.

Но Тони держал дистанцию, стараясь не задевать ее даже локтем.

Скайлер шла мимо запотевших окон, за которыми свисали с крюков утиные тушки. Она почти не замечала уличные лотки, где продавались дешевые шарфы, пояса, бейсболки, проходила мимо лавок для туристов, где предлагали «шарики гармонии», резные статуэтки Будды и украшенные вышивкой китайские халаты. Как во сне, она миновала торговца рыбой, установившего прямо на тротуаре длинный металлический стол и разложившего на нем, на колотом льду, всевозможные дары моря. И вдруг у нее вспыхнула мысль — яркая, как луч солнца.

«Я должна быть сильной… ради Элизы. Никого роднее ее у меня нет».

Глава 19

Сигнал домофона прозвучал, когда Элли укладывала малышку.

Зная, что пришел не Пол — в последнее время он брал с собой ключи, и кроме того, до его возвращения из больницы оставалась пара часов, — Элли укрыла Элизу одеялом и поспешила к двери.

Почему-то сердце ее судорожно колотилось, во рту пересохло. Сказывалось напряжение двух прошедших дней. После того как вчера утром в зале суда разыгралась совершенно невероятная сцена, Элли проспала не больше часа. Она с трудом заставляла себя есть, понимая, что иначе долго не протянет.

Каждый день, каждую минуту Элли повторяла: «Господи, прошу, приведи ее ко мне… Позволь ей узнать меня поближе…»

Но теперь решение предстояло принимать самой Скайлер (как странно называть ее этим именем!). Инстинктивно Элли понимала, что должна дождаться, когда дочь сама придет к ней, а любые уговоры только оттолкнут ее.

«Я была бы весьма признательна тебе, если бы ты наконец соизволила запомнить, что Бог все видит и слышит». Эти слова мать Элли повторяла так часто, что она действительно навсегда запомнила их. И вот теперь Элли оценила их мудрость.

Разве Бог не услышал ее молитвы о Поле?

А теперь, похоже, Он вновь ответил на ее просьбу — из динамика раздался голос Скайлер:

— Элли, можно мне войти? Нам надо поговорить…

Нажимая кнопку, Элли испытывала небывалую радость. Ее ребенок, ее потерянное дитя наконец-то вернулось к ней!

Но уже через минуту, когда непроницаемая, мрачная Скайлер появилась на пороге, радость Элли угасла.

— Можно войти? — холодно осведомилась дочь.

— Конечно. — Элли открыла дверь пошире. — Ты выбрала удачное время. Я только что уложила Элизу.

У Скайлер вспыхнули глаза.

— Надеюсь, у тебя найдется несколько минут.

«Несколько минут? После стольких лет разлуки?!»

Элли хотелось расплакаться, обнять дочь, но она просто провела Скайлер в гостиную и усадила на диван. Не говоря ни слова, Элли вернулась в кухню и разлила по бокалам охлажденное шабли. Неся бокалы в комнату, Элли изнывала от тревоги.

Но несмотря на это, она восхищалась красотой дочери. Как Скайлер гибка, подтянута, какие у нее тонкие черты лица! Элли мечтала рассказать дочери, как она тосковала по ней все эти годы.

Скайлер потянулась за бокалом и, поднеся его к губам, метнула на Элли тревожный взгляд.

— Прости… я немного волнуюсь. По пути сюда я чуть не попала в аварию. Вот почему не позвонила заранее — чтобы иметь возможность уйти, если передумаю. А еще, — робко добавила она, — я втайне надеялась, что не застану тебя дома.

— Я рада, что ты приехала. — Голос звучал спокойно, хотя Элли дрожала от нетерпения, садясь напротив дочери.

— Как странно… — Скайлер поставила бокал и посмотрела на Элли. — Мы сидим, беседуя, как не слишком хорошие знакомые, которые давно не виделись. Но я просто не знаю, как себя вести.

Она иронически улыбнулась, а сердце Элли дрогнуло — Скайлер была так похожа на Джесса! За все эти годы Элли лишь несколько раз вспоминала об отце Скайлер, неизменно испытывая к нему отвращение. И вот теперь ей вспомнилось, каким он бывал нежным и насмешливым.

Элли подумала, что в эту минуту Скайлер размышляет о Кейт, и ощутила раскаяние. Ей хотелось объяснить: «Да, я напрасно оставила тебя с Надин… но в то время у меня не было выбора. Наверное, с возрастом ты возненавидела меня, однако я не переставала любить тебя и мечтать, что когда-нибудь ты вернешься…»

Они сидели, прислушиваясь к скрипу шагов в квартире наверху, к ритмичному постукиванию лапок голубя по карнизу. За окном ветер срывал сухие листья с веток ясеня, и они, шурша, падали вниз.

Скайлер глубоко вздохнула.

— Наверное, нет смысла ходить вокруг да около. Я приехала повидать Элизу и узнать, сможем ли мы с тобой… что-нибудь придумать.

— А что предложила бы ты? — осторожно спросила Элли.

— Я надеялась… — Скайлер осеклась и покраснела. — Не знаю, на что именно. Может, на то, что ты уже нашла все ответы. Бог свидетель, я совсем растерялась. Мне надо привыкнуть к тому, что ты — моя мать.

Мать. От этого слова, сорвавшегося с губ Скайлер, у Элли перехватило дыхание, и она прижала ладонь к груди умоляющим жестом. Потом поведала Скайлер свою историю. Постукивание голубиных лапок за окном сменилось шелестом дождя.

— Я была убеждена, что найду тебя — даже когда все прекратили поиски, — заключила Элли. — Мое стремление переросло в одержимость. Всякий раз, видя белокурую и голубоглазую девочку твоих лет, я гадала, не ты ли это. — Элли провела по лбу дрожащей рукой. — Не знаю, когда я перестала искать… кажется, в то время, когда впервые познакомилась с тобой. Я могла бы заметить сходство еще тогда, в больнице, но твоя ма… то есть Кейт, не допустила этого.

Лицо Скайлер ожесточилось.

— Все это время она знала правду. Этого я не могу ей простить. И мама, и папа всё знали!

Элли считала себя не вправе защищать Кейт. Даже святая не подставила бы ей вторую щеку. И она коротко отозвалась:

— Да, знали.

— Теперь я понимаю, что ты чувствовала. Те же чувства я испытываю каждую минуту, непрестанно думая об Элизе, — продолжала Скайлер. — Но удастся ли мне… как-нибудь возместить все годы, которые мы с тобой потеряли?

— Это ни к чему. Мы начнем все заново. — Элли печально улыбнулась.

Скайлер откинулась на подушки дивана, покачивая в руке бокал. Легкий румянец проступил на ее бледных щеках.

— Расскажи про моего отца, — попросила она. — Где он сейчас?

Элли растерянно пожала плечами.

— Насколько мне известно, он вышел в отставку и поселился в Миннеаполисе. Но, как ты догадываешься, мы с ним не поддерживаем связь. — И она небрежно добавила: — Я слышала, детей у него нет.

— А твои родители? Они живы?

Элли кивнула:

— Они по-прежнему живут в городке, где я выросла, в часе езды от Миннеаполиса, но если ты хочешь позвонить или написать им, не жди теплого приема. Им почти нет дела до меня, поэтому вряд ли они обрадуются моей дочери. Когда я призналась, что беременна, мама выгнала меня из дома.

Глаза Скайлер выразили тревогу: она вспомнила, что Кейт совсем иначе отреагировала на ее беременность.

— Наверное, тебе пришлось тяжело.

— Да, — согласилась Элли. — Но об одном я никогда не жалела: о том, что у меня родилась ты. — Слезы подступили к ее глазам. — Даже после того, как тебя похитили, когда, казалось бы, мне стало легче обо всем забыть, я ни на минуту не пожалела о том, что ты появилась на свет.

Скайлер внимательно смотрела на Элли, и та опять почувствовала, что между ними существуют незримые узы.

И вдруг Элли поняла, как поступить. Вскочив, она бросилась по коридору в детскую, где спала Элиза. Элли бережно взяла малышку на руки и понесла в гостиную.

Скайлер, поднявшись с дивана, не спешила выхватить из рук Элли ребенка. Она застыла, и ее прелестное лицо выражало глубокую нежность.

— Хочешь подержать ее?

Как только Скайлер взяла дочь на руки, Элиза проснулась и широко открыла глаза. Элли напряглась, ожидая, что ребенок испугается, но Элиза не расплакалась, а устремила взгляд ярко-голубых глаз на Скайлер.

— Какая она красивая… — с трепетом прошептала Скайлер.

— Как и ее мать.

Скайлер подняла голову, и две женщины обменялись взглядами, не нуждаясь в объяснениях.

— Спасибо, — просияла Скайлер.

— Давным-давно я дала себе клятву, — призналась Элли. — Если ты найдешься, я приложу все усилия, чтобы больше ты никогда не узнала, что значит быть вырванной из семьи.

Скайлер молчала, как показалось Элли, целую вечность.

— По пути сюда я еще не знала, чего надеюсь добиться… но теперь меня осенила удачная мысль. — Она нахмурилась и глубоко вздохнула. — Я хочу, чтобы мы вместе заботились об Элизе, а она росла, видя рядом нас обеих.

Элли старалась осознать смысл слов Скайлер, но не могла. Ее сердце словно остановилось. Какой чудесный дар ей только что преподнесли!

А потом ее сердце заколотилось, пол под ногами дрогнул, и Элли подумала: «Да, Кейт я никогда не прощу… хотя благодарна ей за то, что она вернула мне дочь — не только умную, но и красивую, не только добрую, но и сильную духом».

Элли вгляделась в лицо своей очаровательной дочери, а потом перевела взгляд на малышку.

— Однажды царь Соломон разрешил спор между двумя женщинами. — Элли улыбнулась. — Сообразив, что настоящая мать отступится от ребенка, лишь бы не причинить ему боль, он отдал малыша той, кому следовало. Я сделала бы так же, если бы понадобилось. Вы обе нужны мне.

Элиза захныкала, и Скайлер прижала дочь к плечу так ловко, словно носила ее на руках всю жизнь. С неуверенной улыбкой она посмотрела на Элли.

— Я так мало знаю… — выдохнула она с волнением. — Я не сумею стать хорошей матерью…

— Не беспокойся, ты справишься, — заверила ее Элли.

Она обняла дочь и внучку. Целое оказалось крепче и больше, чем его части.

Элли охватил душевный трепет, хотя совсем недавно она считала свою душу погибшей. Осознав, что с ней происходит, Элли улыбнулась.

«Я счастлива», — подумала она.

В пятницу утром, в девять часов, все они встретились в зале суда — Скайлер и ее адвокат, Леон Кесслер, Элли и Пол, который держал на руках Элизу, одетую в нарядное платьице.

Встреча была, по существу, формальной, поскольку основные пункты соглашения об опеке Элли и Скайлер обсудили заранее. Оставалось уладить лишь детали. С понедельника по четверг Элизе предстояло жить у Элли и Пола, а конец недели проводить со Скайлер. Что касается праздников, Элли и Скайлер решили отмечать вместе Рождество и Пасху.

Скайлер взяла академический отпуск еще на год. Она хотела продать дом и переселиться в город. Уилл собирался продать городскую квартиру, а пока разрешил Скайлер пожить в ней. Эта часть соглашения не радовала Скайлер: ее отношения с приемными родителями оставались по меньшей мере натянутыми. Скайлер давно не разговаривала с Кейт и согласилась жить в квартире, лишь уступив настояниям отца и до тех пор, пока не подыщет себе жилье неподалеку от дома Элли и Пола.

Элли и Скайлер намеревались впредь принимать все важные решения, касающиеся судьбы Элизы, вместе.

Оставалось выяснить, какую роль во всем этом будет играть Тони.

Когда судья спросил о нем, Скайлер нахмурилась и ответила:

— Он хочет как можно чаще видеться с дочерью.

Элли ни на чем не настаивала, но видела, что Скайлер встревожена. Она замечала все же, что при упоминании имени Тони Скайлер замыкалась в себе и становилась отчужденной. Однажды она даже чуть не расплакалась.

Что связывает Скайлер и Тони? На этот вопрос Элли не могла ответить, но полагала, что рано или поздно все выяснит. А пока Элли знала наверняка одно: благодаря причудливому повороту судьбы у нее наконец-то появилась семья, о которой она всегда мечтала.

Глава 20

«Самое утомительное и долгое дежурство — с четырех часов дня до полуночи, — размышлял Тони, — особенно если дежурить приходится в больнице».

Сидя у кровати в палате Доэрти, в больнице Святого Винсента, он пытался сосредоточиться на чтении статьи в старом номере журнала «Поле и река», принесенном из вестибюля. На часах не было еще и одиннадцати, но Тони одолевала дремота. Он посмотрел на Доэрти, который спал, положив ладонь под светловолосую голову: сегодня днем он свалился с лошади, раздробил локоть и сломал несколько ребер. Тони понимал всю разумность правила, согласно которому за полицейским, пострадавшим при исполнении обязанностей, устанавливали круглосуточное наблюдение… но в данном случае шансы на то, что какой-нибудь мстительный преступник ворвется в палату к Доэрти, были так же малы, как вероятность чудесного воскресения Элвиса Пресли. Грузного веснушчатого Доэрти подстерегала лишь одна опасность: от его гулкого храпа могли обрушиться стены.

Конечно, на этот пост Тони мог бы назначить кого-нибудь другого, но одна половина офицеров в его отряде болела гриппом, а вторая готовилась к важному событию: наблюдению за ночным митингом активистов движения в поддержку больных СПИДом. Поэтому дежурить в больнице пришлось самому Тони. Вот он и сидел у кровати, сходя с ума от мыслей о Скайлер.

Всю неделю он подавлял желание позвонить ей. Тони не терпелось увидеть дочь, взять ее на руки, не чувствуя, что ему делают большое одолжение.

И вместе с тем Тони не знал, готов ли увидеться со Скайлер. При одной мысли о встрече его сердце затрепетало. Глядя на Скайлер, он всегда хотел видеть ее рядом с собой — в постели, в кухне, где угодно.

Нет, лучше потерпеть еще неделю-другую. Зачем осложнять положение? Чтобы заработать язву, которой страдал в последнее время Лу Кроули? Тони усмехнулся. Наконец-то он выжил из отряда Кроули, поручив ему присматривать за норовистым вороным жеребцом Рокки. Несколько недель подряд Кроули то и дело вылетал из седла, хотя и отделывался легкими ушибами, а потом все-таки подал заявление с просьбой перевести его в другой отряд.

Тони жалел только о том, что не может так же легко разобраться в своих чувствах к Скайлер. Он с болью думал, что редко видит ее и свою дочь. Со временем боль лишь усиливалась, мешала ему спать по ночам — даже после восьмичасового дежурства, проведенного в седле под проливным дождем.

— Сержант, вас к телефону. Женщина. Говорит, это очень важно.

Обернувшись, Тони увидел стройную медсестру-негритянку в полосе неестественно яркого света, льющегося из коридора.

Кивнув, он потянулся было к телефону на тумбочке, но вспомнил, что все звонки во внеурочные часы направляются на коммутатор. Значит, придется воспользоваться телефоном на посту дежурной сестры. Тони тяжело поднялся со стула — от неудобной позы у него затекли ноги.

И вдруг он понял: звонит Скайлер. Больше некому. Взволновавшись, Тони выбежал из палаты в коридор. Но когда он нажал кнопку рядом с мигающей красной лампочкой, в трубке послышался совсем другой голос.

— Тони! Слава Богу, нашелся! — Казалось, Элли была готова расплакаться. — Горничная Джимми уже пыталась разыскать тебя, но не сумела и потому позвонила мне. Я хотела позвонить пораньше, но… — Она умолкла и перевела дыхание. — Тони, он умер…

Эти слова обрушились на Тони как чудовищный удар. Долан умер? Он ждал этого известия, даже молился о том, чтобы страдания его друга прекратились. Но, узнав об этом и осознав, что по утрам ему больше не придется привозить другу свежие бублики и кофе, Тони растерялся и не поверил своим ушам.

— Тони! — Голос Элли с трудом пробился сквозь шум в его голове.

— Я скоро приеду, — пообещал он.

Позвонив Грабински и попросив найти ему замену, Тони бросился к лифту и нетерпеливо застучал по кнопке вызова. Причин спешить не было, но внезапно Тони захотелось поскорее добраться до дома Долана… чтобы отдать ему дань уважения.

Дань уважения? С чего вдруг он вспомнил это выражение? Наверное, вычитал в какой-нибудь книге; никто из тех, с кем общался Тони, не употреблял подобных фраз — кроме Скайлер. Но слова оказались уместными. Долан и вправду заслуживал уважения.

Задыхаясь, Тони перебежал через стоянку и вдруг опять подумал: «Больше я никогда его не увижу». Споткнувшись, он ухватился за крыло припаркованного «кадиллака-девилл». В носу у Тони защипало — наверное, слезы.

— Черт! — Он ударил ладонью по крылу машины с такой силой, что боль пронзила руку.

Тони всхлипнул. Значит, больше не будет воспоминаний о соседях… вечеров в пятницу за пивом и бильярдом в пабе О'Рейли. Не будет шуток Джимми о том, будто он, Тони, пошел служить в полицию только для того, чтобы дать волю своей агрессивности.

Больше ему не придется смотреть, как медленно, дюйм за дюймом, приближается к смерти его друг.

В следующие два дня Тони позвонил всем, кто значился в телефонной книжке Долана, — преимущественно танцорам и давним знакомым, с которыми его друг поддерживал связь. Лишь с третьей или с четвертой попытки он наконец дозвонился до младшего брата Долана, Чаки, единственного родственника, не отшатнувшегося от Джимми. Остались только знакомые Джимми по группе психотерапии, но Элли сказала, что сама сообщит им трагическую весть.

В четверг Тони встретил людей, собравшихся у дверей заставленной цветами танцевальной студии на Западной Девятнадцатой улице. Тони не покидало чувство, что Долан и на этот раз переупрямил всех, поступил по-своему, устроив вместо панихиды вечеринку. Джимми сам обо всем позаботился заранее, выразив желание, чтобы с ним прощались не у гроба, а у столов с шампанским, смеясь и вспоминая только о хорошем. Друзья Долана один за другим входили в зал с зеркальными стенами и с удивлением видели посредине столы для фуршета, украшенные букетами свежих фрезий и львиного зева. Официанты сновали по залу, разнося на серебряных подносах бутерброды и бокалы с шампанским. Но более всего Тони поразило то, как быстро выражение скорби на лицах сменилось облегчением и благодарностью.

Безошибочное чутье подсказало Долану, как угодить людям, которые в отличие от него еще живы, с восхищением понял Тони. Он окинул взглядом огромные фотографии, развешанные на стенах и запечатлевшие Долана в зените славы: казалось, он преодолел даже закон гравитации.

«Дружище, я буду тосковать по тебе», — мысленно произнес Тони, поднимая стакан с пивом.

Несколько человек из группы психотерапии подошли к нему. Рослый и тощий мужчина в твидовом костюме оказался Эриком Сандстремом, преподавателем истории из Фордхэма. Затем ему представился молодой пуэрториканец по прозвищу Мондо, в красной бандане на голове. А мужчину в костюме в тонкую полоску и в очках — судя по виду, брокера с Уолл-стрит — Тони видел на одной из фотографий, которые раньше висели на стенах в квартире Долана.

Несколько танцовщиков из прежней труппы Долана — гибкие, мускулистые мужчины и стройные женщины, словно скользившие над полом, — столпились вокруг пианино, в углу, где брат Долана в ускоренном темпе исполнял мелодию «Сделай кого-нибудь счастливым». Чаки, в отличие от худого и поджарого Долана, был крупным и коренастым, носил рубашки в клетку с закатанными рукавами и бейсболки. Сегодня на нем была бейсболка, ранее принадлежавшая Долану. Чаки улыбался, перебирая клавиши, но в глазах у него стояли слезы.

Сестры Тони, Карла и Джина, вошли в зал в тот момент, когда Чаки плавно перешел к другой песне. Карла поцеловала Тони в щеку; ее облегающие брюки и длинный свитер с пандой на груди ничем не напоминали траурный наряд. Когда все они были детьми, Карла часто ходила по пятам за Тони и Доланом, как собачонка, но Долан никогда не сердился на нее. А потом появилась Элли в ярко-красном платье и крепко обняла Тони.

— Я слишком часто привязываюсь к своим пациентам, — призналась она. — Но Джимми был особенным. Мне будет недоставать его.

У Тони перехватило горло. Он взял два бокала шампанского с подноса официанта и предложил тост:

— За Долана! Дружище, если на небесах ты не оказался в первом ряду, католическая церковь в долгу перед тобой.

— Ты веришь в Бога? — спросила Элли.

— Конечно… каждое Рождество и на Пасху, а иногда, в зависимости от настроения, и по воскресеньям. А ты?

— В детстве религиозные принципы так долго вбивали мне в голову, что однажды я поклялась больше никогда не переступать порог церкви. Но в последнее время мне кажется, что Бог — лишь еще одна жертва скверной рекламы. — Она усмехнулась.

Понимая, что Элли имеет в виду Скайлер и свою удачу, Тони вдруг почувствовал, как что-то сдавило ему грудь. Он уставился в обращенное на север окно студии и засмотрелся на далекий шпиль Эмпайр-Стейт-билдинг, возвышающийся над зданиями офисов вдоль Пятой авеню.

— Тони, с тобой все в порядке? — Элли тронула его за руку.

— Наверное, всему виной шампанское, — предположил он. — К таким напиткам я не привык. Я из тех парней, что предпочитают «будвайзер»… Твоя дочь может это подтвердить.

Элли вопросительно подняла бровь.

— Вы со Скайлер… — начала она, осеклась и тихо добавила: — Понимаю, это не мое дело, но все-таки волнуюсь.

— Ты хочешь знать, подходим ли мы друг другу? — уточнил Тони. — Да, мы одно целое. — Тони указал на ее пустой бокал: — Хочешь еще шампанского?

Элли покачала головой:

— Спасибо, мне уже пора. С Элизой осталась миссис Шоу, а у нее сегодня назначен визит к дантисту. — Серьезно посмотрев на Тони, Элли продолжила: — Я хочу кое-что сказать тебе. Обычно я не даю советы даже своим пациентам. Моя задача — помогать людям самостоятельно находить решения. Но ради тебя я сделаю исключение. — Ее глаза напомнили Тони глаза Долана: их блеск ослеплял. — Тони, если ты любишь Скайлер, не дай ей уйти. Догони ее. Я же видела, каким становится ее лицо, стоит заговорить о тебе.

Тони пожал плечами:

— Наверное, мы действительно слишком разные.

— И ты в это веришь?

— В то, что мы разные? Конечно. — На минуту он задумался. — Но до сих пор это нас не останавливало.

— Значит, не должно остановить и сейчас. — Задержав взгляд на его лице, Элли ушла.

Тони провел в студии еще около часа, пока гости не начали расходиться. Лишь некоторые из них выглядели подавленными, и Тони хотелось встряхнуть их, хотя он сам был на грани слез. Тони почти слышал насмешливый, укоризненный голос Долана: «Старина, возьмись за ум!»

Сегодня Тони дежурил с полуночи до семи утра, но вдруг понял, что ему не терпится вскочить в седло и выехать на ночные улицы. На дежурстве он на время забудет о Скайлер. Ему придется всецело отдаться работе.

Но рано утром отнюдь не долг заставил Тони осадить коня перед голубым навесом над крыльцом здания на Парк-Уэст, где они со Скайлер впервые занимались любовью.

Спешившись, он завел Скотти на тротуар. Швейцар разинул рот, увидев, как Тони обматывает поводья вокруг алюминиевого столба, поддерживающего навес. Но когда Тони попросил его созвониться со Скайлер, парень пробудился к действию так стремительно, словно ему дали пинка.

— Если она дома, попросите ее спуститься в вестибюль, — добавил Тони.

Наверное, Скайлер спит. Швейцар разбудит ее, и она рассердится, особенно узнав, что ей надо тащиться вниз. Но Тони не мог бросить Скотта на произвол судьбы.

Через несколько минут заспанная Скайлер вышла из лифта. Поверх ночной рубашки она накинула бежевый плащ. Тони мысленно выругал себя. Скайлер явно встревожилась. А чего еще он ожидал, разбудив ее в такую рань?

— Тони, что случилось? — Она схватила его за руку и потянула к двум резным старинным креслам по обе стороны от мраморного стола.

— Я должен был увидеть тебя, вот и все, — ответил он.

— Ночью? Ты спятил? — Скайлер отшатнулась; ее лицо выразило недоверие и гнев.

Волосы Скайлер были встрепаны, глаза припухли, от нее пахло детской присыпкой. Тони знал, что сегодня их дочь находится у Элли, но тем не менее представил себе, как Скайлер спит, свернувшись клубком на кровати и прижимая к себе Элизу. У него дрогнуло сердце.

— Пожалуй, так, — отозвался он. — Наверное, я и вправду спятил, потому что постоянно думаю о тебе.

— Ради Бога, Тони, я недавно уснула…

Он сжал ее запястье.

— Прости, что разбудил тебя. Но раз уж мы заговорили об этом, разреши задать тебе несколько вопросов. Сколько ночей ты лежала без сна, глядя в потолок, хотя изнемогала от усталости и у тебя слипались глаза? Сколько раз просыпалась ранним утром, чувствуя себя так, будто кто-то припарковал у тебя на груди «лендровер» с работающим двигателем? Так вот, если худшая из твоих бед — знакомый, который вытаскивает тебя из постели в половине второго утра потому, что не может прожить без тебя и часа, считай, тебе крупно повезло.

Сонливость Скайлер как рукой сняло.

— Зачем начинать все заново? — с болью спросила она. — Чего ты от меня хочешь? — Это была мольба побежденного, отдающегося на милость победителя.

Еще немного, и Тони решил бы сдаться, но что-то мешало ему уйти.

— Я жду от тебя откровенности, — объяснил он. — Если ты не любишь меня, так и скажи, и таких разговоров больше не будет.

— Я же говорила, что…

— Да, ты уверяла, будто любишь меня. Но что это значит, черт возьми? Любовь бывает разной, Скайлер. Есть любовь-развлечение, после нее чувствуешь себя как после пары банок пива, — так бывает, когда тебя просто одолевает возбуждение и кто-нибудь оказывается рядом в нужную минуту. Но любовь пожилых супругов, подолгу сидящих на скамейках в парке, совсем другая. Как и любовь мужчины, который среди ночи разъезжает верхом по Центральному парку и думает только о женщине, спящей в доме напротив.

— О, Тони… — Глаза Скайлер наполнились слезами.

— Неужели ты ничего не понимаешь? Не видишь, сколько хорошего у нас впереди? Почему ты замечаешь только плохое?

— Кто-то же должен это замечать, — возразила она. — Посмотри на моих родителей: у них так много общего, а они почти не разговаривают. И на Пола с Элли: они очень любят друг друга, но чуть не развелись.

— Мы — это мы, а не они.

— Да, — согласилась Скайлер. — Послушай, давай на время перестанем встречаться. Я поговорю с Элли, ты сможешь навещать Элизу у нее дома. Только на время. Может, потом нам станет легче. Спокойной ночи, Тони. — Приглушенно всхлипнув, Скайлер бросилась прочь.

Глядя, как закрываются за ее спиной двери лифта, Тони почувствовал себя последним человеком на борту тонущего корабля.

Внезапно он понял, как должен поступить. Подойдя к швейцару, Тони спросил:

— Тебе приходилось иметь дело с лошадьми?

Парень решительно помотал головой.

— Мне известно только, что от них надо держаться подальше. — Он до смерти перепугался, что Тони попросит его присмотреть за Скотти.

Мысленно Тони выругал себя за нелепую затею. Оставлять Скотти на попечение швейцара нельзя ни в коем случае: алюминиевый столб не выдержит даже рывка привязанной к нему немецкой овчарки, не говоря уж о напуганном жеребце весом в тысячу фунтов.

— Здесь есть грузовой лифт? — осведомился Тони, выходя на крыльцо и отвязывая поводья Скотти.

Швейцар кивнул:

— В конце коридора, справа. Но вам понадобится ключ, — добавил он, не двинувшись с места.

Тони улыбнулся: очевидно, парень насмотрелся фильмов про полицейских. Только волшебные слова помогут ему получить ключ. Развеселившись, как ребенок, Тони распахнул куртку, показывая полицейский жетон, и рявкнул:

— Полиция! — По сути дела, он не солгал, к тому же пареньку недоставало развлечений.

Эффект превзошел его ожидания.

Уже через несколько минут, с ключом в руках, Тони завел коня в служебный лифт. Но едва двери захлопнулись, Скотти испуганно заплясал на месте. Тони покрепче сжал в руке поводья и начал успокаивать коня.

Лифт медленно полз вверх. Тони покрылся легкой испариной. За то время, пока эта старая развалина поднималась до двенадцатого этажа, можно было бы изобрести лекарство от дифтерии!

Наконец лифт остановился, двери разошлись. Старушка, несущая пакет к мусоропроводу, — наверное, из тех, кто лечится от бессонницы уборкой, — увидев Скотти, издала пронзительный вопль.

Выводя коня из лифта в служебный коридор, тянущийся вдоль всего фасада здания, Тони отсалютовал ей, подняв два пальца, и улыбнулся, представив, с каким волнением старушка расскажет о случившемся внукам.

— Полиция! — объявил он.

Копыта Скотти звонко клацали по бетонному полу.

Тони постучал в дверь квартиры Скайлер. Прошла минута, прежде чем в замке звякнул ключ.

Скайлер застыла на пороге, переводя изумленный взгляд с Тони на жеребца. Наконец она потрясенно выговорила:

— Ты совсем свихнулся?

Она уже сняла плащ и стояла спиной к свету. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивали очертания ее тела. У Тони дрогнули колени.

— Понимаю, ты не вызывала полицию, — откликнулся он.

— Я пожалуюсь в отдел найма квартир, — пригрозила Скайлер и покраснела. — Это нарушение правил.

— Ты забываешь, что я полицейский.

— Ты… ты… — Она умолкла.

Тони спокойно обмотал поводья вокруг дверной ручки и заключил Скайлер в объятия. Она пыталась сопротивляться, но вскоре уступила, и соблазнительные контуры, которыми Тони любовался всего минуту назад, стали осязаемым теплым и упругим телом, прижавшимся к нему, пробуждающим жар в его чреслах.

Целуя Скайлер, чувствуя, какие у нее податливые и влажные губы, Тони краем глаза заметил старуху в конце коридора. Она уставилась на них разинув рот.

Внезапно Скайлер вырвалась и разразилась слезами.

— Все хорошо, — прошептал Тони, снова прижимая ее к себе. Скайлер уткнулась лицом ему в грудь. — Все уладится…

— Почему ты в этом так уверен? — всхлипнула она.

— Потому что все зависит от нас. — Он коснулся влажной щеки Скайлер, надеясь немного приободрить ее. — Надеюсь, ты все-таки пригласишь меня войти?

— А ты забыл, что случилось, когда я в прошлый раз пригласила тебя сюда?

— Я все помню: у нас появился ребенок — маленькая прелестная девочка.

Скайлер заложила за ухо прядь волос. А потом на ее лице заиграла улыбка, которой так ждал Тони.

— Похоже, нам обоим свойственно ставить телегу впереди лошади, — засмеялась она.

Тони оглянулся на коня и усмехнулся:

— Телеги я не вижу.

— И что это означает?

— Что нам с тобой давно пора пожениться.

Она вздохнула:

— О, Тони… неужели тебе еще не надоело делать мне предложения?

— Я надеялся, что когда-нибудь тебе надоест их слушать и ты согласишься.

— Этого ты и добивался?

— Ну что я могу сказать? Я не из тех, кто сдается без борьбы.

— И я тоже, — заверила его Скайлер.

Они стояли, молча глядя друг на друга через порог, пока Скотти не начал нетерпеливо фыркать.

Тони вздохнул.

— Так я могу войти? Или…

Скайлер медлила с ответом ровно столько, чтобы заставить его и без того бьющееся сердце заколотиться еще сильнее. А потом, улыбаясь, приоткрыла дверь пошире, впуская коня и его хозяина — полицейского, умеющего разбираться в людях.

Глава 21

Кейт приводила в порядок антикварную мебель — на этот раз маленький, но изящный пемброкский стол, купленный на аукционе в Мэне. От красок и лаков у Кейт слезились глаза, щекотало в носу, лак уже проел несколько дыр в ее резиновых перчатках. Но более всего Кейт терзала мысль, что Леонардо с радостью взялся бы за эту работу, а она, должно быть, спятила, решив заняться ею сама.

«Значит, вот как ты представляешь себе искупление грехов? Неужели ты полагаешь, что самобичевание поможет тебе вернуть Скайлер?»

Вздор! Она просто делает свое дело. В последнее время Леонард часто жаловался на обострение артрита, вот Кейт и решила не перегружать его. Вообще-то эту работу она могла бы поручить кому-нибудь другому. К примеру, Миранде. Кейт представила себе подругу с телефонной трубкой в руке, набирающей номера элегантно подпиленными и покрытыми лаком ногтями. Но если бы Миранда нашла Кейт помощников, у нее не было бы предлога избежать вечера наедине с Уиллом…

Присев на корточки, Кейт оглядела свое творение. Она почти закончила со столешницей, смыла мутный слой лака, под которым обнаружился теплый золотистый глянец. Этот стол — настоящая находка, к тому же приобретен за бесценок. Так почему бы не порадоваться? Несколько лет назад от такой удачи Кейт пришла бы в восторг.

«Потому, — ответила она себе, — что трудно восторгаться, когда у тебя отняли самое дорогое».

Исчезли мутные наслоения лжи и недомолвок. Исчезло опасение, что когда-нибудь она все-таки встретится с Элли. Ночные кошмары Кейт уже стали реальностью, но она выжила. Исчезло раздражение, которое в последние месяцы вызывал у нее Уилл. Как и многие мужчины, в работе он проявлял стойкость и компетентность, а в преддверии семейных кризисов становился вялым и аморфным.

Час назад Кейт оставила мужа в его любимом шезлонге в маленькой гостиной, с портфелем у ног. Он углубился в юридические документы по новому проекту — многомиллионной застройке четырнадцати акров набережной в Хобокене, обещавшей положить конец финансовому кризису компании. Уиллу полагалось бы сиять от радости, но он казался почти больным, постоянно устремлял взгляд в никуда.

— Поеду в магазин, поработаю, — сказала ему Кейт. — Если захочешь есть — в духовке стоит запеканка. Подогрей ее в микроволновке.

Уилл посмотрел на жену отрешенным взглядом.

— Конечно… Прекрасно. — И, словно вспомнив, что супругам полагается ужинать вместе, спросил: — А разве ты не вернешься к ужину?

— Наверное, нет. — Кейт охватила досада, вскоре сменившаяся печалью.

Она по-прежнему любила Уилла — по крайней мере считала, что любит. Их соединяла долгая и запутанная история, связанная с любовью к дочери, и жизнь, которую они создали для себя. Но если прежде любовь Кейт была капризной, даже требовательной, то теперь стала нежной, почти материнской. В последнее время Уилл все чаще казался Кейт ребенком, нуждающимся в ее опеке.

— Ну, я поехала, — с притворной бодростью заключила она. — Позвони мне, если… — Кейт умолкла.

«Позвони мне, если узнаешь что-нибудь про Скайлер. Не заставляй меня томиться в неизвестности, гадая, простила ли она нас».

— …если что-нибудь случится, — после паузы закончила она.

К счастью, Уилл все понял и кивнул. Кейт не сомневалась: муж тоже страдает.

И вот теперь она стояла на коленях на заляпанном лаком коврике в маленькой рабочей комнате позади магазина, вдыхая пары — скорее всего канцерогенные и, уж во всяком случае, наносящие вред озоновому слою.

«Жизнь продолжается, — напомнила себе Кейт. — Но не так, как прежде».

Значит, ей придется привыкнуть к переменам. Приучить себя не хвататься за трубку всякий раз, когда звонит телефон, не думать, что сейчас услышит голос дочери. Перестать листать альбомы с фотографиями дочери. Скайлер в пять лет, на своем новом пони. Скайлер после Хэмптонских состязаний, со своей первой голубой лентой. Скайлер в мантии и шапочке на выпускной церемонии в Принстоне…

Господи, свыкнется ли она когда-нибудь с мыслью, что ее дочь и внучка где-то рядом, но увидеться с ними невозможно? Скайлер не отвечала на звонки Кейт, а когда та случайно застала ее дома, говорила холодно и отчужденно.

«Но ведь Элли пережила это, — напомнила себе Кейт. — А теперь и тебе предстоит узнать, каково ей было. Ты получила именно то, что заслужила».

Но почему ей так больно? В отчаянии Кейт сорвала перчатки и рывком повесила их на крючок. Но когда она поднялась, ее бедро пронзила жгучая боль. Кейт зашаталась, боясь потерять сознание. Перед ее глазами закружились разноцветные пятна, комната будто сжалась, словно она смотрела на нее в бинокль. Покачнувшись, Кейт схватилась за викторианский чайный сундучок.

Постепенно комната обрела прежние размеры, но зрение осталось затуманенным. Кейт поднесла руки к лицу и обнаружила, что оно мокрое. Черт… ведь она пообещала себе, поклялась, что слез больше не будет! Плакать — это так… стыдно. И бесполезно. Слезами Скайлер не вернуть. Они ничего не изменят.

Кейт осторожно пошарила рукой над сосновым верстаком, к которому прислонила трость. Надо немного отдохнуть, а потом отправиться домой.

От пронзительного звона колокольчика на двери Кейт вздрогнула, выпрямилась и уронила трость. Кто же это в столь поздний час? В такое время служба доставки не работает…

Расстояние до входной двери вдруг показалось ей неизмеримо огромным, а сам магазин — лабиринтом громоздких предметов, острых углов и выступающих ножек, о которые немудрено споткнуться. Сквозь овальное стекло в двери Кейт разглядела стройную фигурку в подпоясанном плаще, почти скрытую в тени.

У Кейт дрогнуло сердце. Она узнала бы Скайлер всегда — по манере держаться, по привычке переносить тяжесть тела на одну ногу и опускать одно плечо.

Забыв о боли, Кейт почти бегом бросилась к двери и дернула старую щеколду, ударившись о нее ладонью.

— Скайлер! — Она едва сдерживала рвущуюся наружу радость.

Скайлер вошла и поцеловала Кейт в щеку. Это был обычный ритуал, ничего более. Кейт стояла перед дочерью, изнывая от желания обнять ее, но не позволяя себе этого.

В последний раз они разговаривали два месяца назад, с тех пор воспоминания о весне уже потускнели в памяти. Гиацинты распустились и отцвели, увяли нарциссы. Розы начинали цвести, в плодовом саду появились первые зеленые завязи. Любимая кобыла Дункана, Тилли, могла ожеребиться со дня на день.

Кейт помнила, как в детстве, в преддверии рождения жеребенка, Скайлер каждый день торопилась домой из школы, как нетерпеливо выскакивала из автобуса; портфель бил ее по бедру, а волосы разлетались, точно ленты, привязанные к майскому шесту. Кейт отдала бы все, лишь бы заново прожить эти годы, лишь бы дочь снова была с ней и позволяла любить ее!

Взглянув на часы, Кейт увидела, что уже около девяти. Она и не подозревала, что уже так поздно. В эти дни она совсем перестала следить за временем.

— Хочешь чаю? — спросила она Скайлер.

Та кивнула:

— Чай был бы кстати.

Кейт повела Скайлер в заднее помещение лавки, в угол за письменным столом, где держала электрический чайник, а в шкафчике с двумя отделениями — коробки с чаем и пакеты с сахаром. Наполняя чайник водой, Кейт радовалась, что ей есть чем заняться.

Словно не желая устраиваться надолго, Скайлер примостилась на обитом подлокотнике кресла, терпеливо наблюдая за матерью и ожидая, когда та перестанет суетиться.

Наконец Кейт не выдержала:

— Как я рада видеть тебя! Ты не представляешь себе, как я скучала!

Скайлер промолчала.

Лучась радостью, Кейт говорила:

— Только теперь я начинаю понимать, что ты думаешь обо мне. Но поверь: за все, в чем ты меня винишь, я уже не раз упрекала себя. И самое страшное — то, что мне нет оправдания. Мне нечем искупить вину перед тобой… и перед Элли. Но я очень сожалею о случившемся.

— Зачем ты говоришь мне все это? Ты могла бы и дальше хранить свою тайну.

Тот же вопрос Кейт задавала себя вновь и вновь, но ответ по-прежнему ускользал от нее.

— Все эти годы я боялась того, что случится, если я во всем признаюсь… но теперь мне страшно думать о том, что произошло бы, если бы я сохранила тайну.

— Произошло с Элли?

Боль в бедре заставила Кейт опуститься на стул.

— Со мной. Если бы Элли вышла из зала суда, ни о чем не узнав, я не прожила бы и секунды.

— А папа? Он разделяет твои чувства?

Кейт промолчала. Оправдывать мужа она не собиралась, но по лицу Скайлер видела: в этом нет необходимости. Скайлер любила отца, однако это не мешало ей обвинять его.

«Пожалуй, я могу у нее кое-чему научиться, — подумала Кейт. — Например, видеть Уилла таким, каков он есть, и любить его, несмотря на все недостатки».

Чайник закипел. Кейт с трудом поднялась на ноги и разлила кипяток по двум чашкам. Стоя спиной к дочери, она с притворной беспечностью спросила:

— А как Элиза? Наверное, уже совсем большая? — Кейт протянула Скайлер дымящуюся чашку и добавила: — Дети ведь так быстро растут.

Скайлер оживилась:

— Элиза уже встает на четвереньки. Знаешь, так забавно наблюдать за ней! От натуги у нее краснеет личико.

— Скоро она научится ползать.

— Уже пытается. Но чаще просто ерзает на животе. Тони прозвал ее ящеркой. Посмотрела бы ты на нее!

«Только об этом я и мечтаю», — мысленно отозвалась Кейт.

— А вы с Тони?.. — начала она и умолкла. От мужа Кейт слышала, что Скайлер и Тони объявили о помолвке, но не решалась расспрашивать об этом.

— Мы еще не назначили дату, — нехотя ответила Скайлер.

«А может, ты просто не хочешь приглашать меня на свадьбу?» — в отчаянии подумала Кейт.

— Еще успеете, — сказала она. — По-моему, это замечательно.

— Правда? — Голос Скайлер звучал так, словно она сомневалась в прочности будущего брака.

— Разумеется.

— И ты не осуждаешь нас?

— С какой стати?

— Ну, ты же понимаешь…

— Потому что Тони — человек «не нашего круга»? — Кейт покачала головой. — Скайлер, поверь, любовь и уважение важнее всего. Конечно, лучше, если у мужа и жены много общего, но это еще не гарантия счастья. Если ты любишь этого человека, а он любит тебя, значит, у вас все будет хорошо.

Скайлер вздохнула:

— Надеюсь.

— В любом браке отношения складываются сложно. Мы с твоим отцом почти не ссорились — не было причин. Мы соглашались друг с другом во всем. Но теперь я думаю: было бы лучше, если бы мы все-таки иногда спорили. Тогда раны не нагнаивались бы. Мы научились бы быть откровенными друг с другом.

— Ты опять говоришь про Элли?

— Не только про нее.

Кейт попыталась отпить чаю, но ее рука дрожала и кипяток выплеснулся ей на пальцы. Она отставила чашку и поднесла ладонь к щеке, едва сдерживая слезы.

— Мама…

Услышав это слово, Кейт вздрогнула и выпрямилась. Она вздернула подбородок и замерла. Скайлер глубоко вздохнула:

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя, но дело в том, что… я все понимаю. Будь я на твоем месте, случись что-нибудь с Элизой… я поступила бы так же, как ты.

— Самые тяжкие преступления мы совершаем во имя любви. — Слеза покатилась по щеке Кейт.

— Бывает и гораздо хуже, — возразила Скайлер. — Я могла бы вырасти, не зная любви, без матери, на которую всегда можно положиться… Это было бы страшнее всего.

Кейт не осмеливалась дышать, не шевелилась, чтобы не развеять чары. Она с благоговением смотрела на приемную дочь, которую воспитала, любя как родную. «Ты принадлежишь Элли, — думала Кейт, — но в тебе есть и кое-что от меня. Потому что я люблю тебя всей душой». — Наконец Кейт перевела дыхание.

— Вы с Тони обязательно должны поужинать с нами на следующей неделе, — сказала она и осторожно добавила: — Я хотела бы познакомиться с ним… и с Элизой.

— Может, в четверг? Она пробудет у меня всю ночь, — откликнулась Скайлер и потупилась. А потом произнесла слова, которые никак не давались самой Кейт: — Ведь она и твоя внучка.

Кейт отпила чаю, поставила чашку на стол и еле слышно призналась:

— Я с самого начала относилась к ней как к внучке.

— Знаю, мама.

Кейт просияла.

— Не могу дождаться, когда увижу ее! Надо купить пленку и зарядить фотоаппарат.

— Как бы я хотела быть такой же уверенной в себе, как ты! — Скайлер нервно усмехнулась. — Но даже когда я рву на себе волосы, не зная, как быть, все равно не наказываю ее. Забавно, правда? Удивительно, что так легко любить своего ребенка… даже если постоянно размышляешь, как поступить…

— Любовь — единственное, чему не надо учиться. — Кейт улыбнулась.

— А если недостаточно просто любить ребенка всем сердцем?

— Тебе всегда будет казаться, что этого слишком мало, — ответила Кейт. — Сколько бы усилий ты ни прилагала, тебе не исправить все ошибки, не оградить свое дитя со всех сторон. Ты не в силах дать дочери все, что ей способна подарить сама жизнь. — И Кейт улыбнулась с невыразимой нежностью, свойственной лишь матерям. — Но видишь ли, вся тайна — в стремлении добиваться своего.

Примечания

1

Неофициальное название Бродвея в районе театров и варьете. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Широкая юбка в складку с высоким корсажем, часть национального костюма нескольких народов.

(обратно)

3

Штат Северной звезды — неофициальное название штата Миннесота, на гербе которого значатся эти слова.

(обратно)

4

Уэст-Пойнт — город, в котором находится Военная академия сухопутных войск США.

(обратно)

5

Названия барьеров в состязаниях по конкуру. Крестовина — препятствие из двух жердей, перекрещенных в вертикальной плоскости. Забор — отвесное препятствие из жердей или досок. Высотные препятствия — барьеры, позволяющие продемонстрировать точность прыжков лошади в высоту.

(обратно)

6

Пирамида (тройник) — высотно-широтное препятствие из трех жердей, расположенных одна за другой на постепенно возрастающей высоте.

(обратно)

7

Оголовье — основная часть конского снаряжения, надеваемая на голову лошади и позволяющая управлять ей.

(обратно)

8

Аппалуза — выведенная американскими индейцами порода лошадей, главная отличительная особенность которых — чубарая масть.

(обратно)

9

Охотничий паркур — соревнования по преодолению препятствий без обязательного маршрута.

(обратно)

10

День ветеранов отмечается в США и Канаде 11 ноября как день окончания боевых действий в обеих мировых войнах.

(обратно)

11

Накостник — разрастание костной ткани в виде нароста на поверхности, обычно вследствие травмы. Ограничивает работоспособность лошади.

(обратно)

12

«Дамская миля» — часть Бродвея от Юнион-сквер до Мэдисон-сквер. Здесь в XIX веке находились крупнейшие магазины женской одежды.

(обратно)

13

Френд — друг (англ.).

(обратно)

14

Имс, Чарльз (р. 1909) — дизайнер мебели и игрушек, разработчик новых методов производства мебели.

(обратно)

15

Клее, Пауль (1879–1940) — швейцарский художник, один из наиболее оригинальных живописцев XX века.

(обратно)

16

Неонатология — раздел педиатрии, изучающий физиологию и патологию новорожденных.

(обратно)

17

Deus ex machina (лат.) — «бог из машины». В античном театре — появление с помощью механизма на сцене бога, который своим вмешательством приводит пьесу к развязке.

(обратно)

18

«Хэрродс» — один из самых фешенебельных и дорогих универсальных магазинов Лондона.

(обратно)

19

Джодпуры — бриджи для верховой езды.

(обратно)

20

«Шварц» — самый популярный в Нью-Йорке магазин игрушек.

(обратно)

21

«Сакс» — дорогой магазин в Нью-Йорке, специализирующийся на новинках моды.

(обратно)

22

«Лига плюща» — восемь старейших и наиболее привилегированных частных колледжей и университетов в штатах Атлантического побережья.

(обратно)

23

День труда — национальный праздник; отмечается в США в первый понедельник сентября.

(обратно)

24

«Бергдорф Гудмен» — очень дорогой нью-йоркский магазин.

(обратно)

25

Эрик Сати (1866–1925) — французский композитор, придерживающийся эстетического принципа иронической простоты.

(обратно)

26

Туннель Линкольна (Нью-Йорк, под р. Гудзон) соединяет Манхэттен со штатом Нью-Джерси; по нему проложена автомагистраль.

(обратно)

Оглавление

От автора

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

*** Примечания ***