Дочка людоеда, или приключения Недобежкина [Михаил Гуськов] (fb2) читать постранично

Михаил Гуськов Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина

Глава 1 УБИЙСТВО

Аркадий Михайлович Недобежкин, двадцатишестилетний слегка мрачноватый аспирант кафедры истории СССР, совершенно случайно стал убийцей.

Это произошло так. На радостях, что он удачно прошел предзащиту своей кандидатской диссертации, что оппоненты его и срок защиты уже назначены, что Валя Повалихина, по-видимому, влюблена в него, он всю неделю ходил в приподнятом настроении, и надо ж ему было, зайдя в Елисеевский магазин, где он купил провизии себе и своим животным — кошечке и щенку, — пойти на вечерний сеанс мультфильмов в кинотеатр «Россия». Там его место оказалось рядом с неопрятным седым сопливым старикашкой со старушечьей сумкой-баулом на коленях. От этого старикашки в другое время аспирант постарался бы держаться подальше, но сейчас, в эйфории успеха, он, как солнце, решил бросить луч своего счастья и на эту полумертвую пустыню. Старик, судорожно сжимавший на коленях свою нищенского вида суму, оживился, залез грязными руками в пакет с печеньем, протянутый ему аспирантом, облился предложенными сливками, а по выходе из кино заявил, что ему некуда идти. Оказалось, что он приехал в Москву к дочери, а та не то развелась с мужем, не то собралась выходить замуж, не то переменила адрес или фамилию — Недобежкин не разобрал. Дело было вечером, и сердобольный молодой человек пригласил нищего к себе на Палиху переночевать, а утром обещал вместе с ним отправиться в адресный стол и разыскать его дочь. Еще в кинотеатре Недобежкин заметил, как народ брезгливо озирался на старика, а в троллейбусе пассажиры даже отшатнулись от «внучка» и «дедушки», как от зачумленных, образовав между ними и собой карантин пустоты, но аспирант бравировал своим великодушием и даже достал носовой платок и вытер старику нос, мало того, заставил старика несколько раз высморкаться в него, после чего демонстративно свернул и спрятал платок в боковой карман пиджака.

Очутившись дома у Недобежкина, незнакомец повел себя как-то странно: стал бормотать про курицу, которая несет золотые яйца, что его заманили в Москву, чтобы убить, что его все равно убьют, так пусть лучше убьет хороший человек, раз время помирать подошло.

— Да что вы, что вы, дедушка? — попробовал успокоить его аспирант. — Завтра все устроится, сходим в адресный стол, и все будет в порядке.

— А эти еще откуда тут взялись? — вдруг побагровел и насупился «дедушка», увидев котенка и щенка, которым Недобежкин налил молока в одну миску.

— Да вот на даче был у своего научного руководителя, вижу, тетка кошку топить тащит. Я ей говорю: «Жалко, небось?» А она как разорется: «Ишь вы, какие все жалостливые за чужой счет, а сами гроша ломаного за живую душу не дадите. Ну, купи, купи кошечку, если ты такой сердобольный! На, за червонец отдаю. Что, жалко червонца-то?» Почему, говорю, жалко? Заела она меня, форменная ведьма. Достаю червонец и беру кошку, а она шипит: «Вот еще щеночка не желаете ли спасти от утопления? Только это вам в двадцать пять рублей обойдется». Баба — садистка. Были бы свидетели, я б ее привлек; наверняка есть против таких статья какая-нибудь: «За глумление над новорожденными животными». От дал ей последние двадцать пять рублей, забрал и щенка, не идти же на попятный.

Старик, вытаращив на Недобежкина глаза, выслушал этот рассказ и наклонился над черной кошечкой и рыжим щенком, при этом на кошечке шерсть встала дыбом, а щенок затявкал.

— Что-то я не признаю, они это или не они?

— То есть как — они или не они? — изумился аспирант.

Старик словно опомнился и пояснил:

— Смотрю, порода в них есть какая особая: кошка, может, сиамская, а щенок — не мопс ли? Нет, вижу, так, дрянь подзаборная. С родителей деньги-то, поди, тянешь, они на учебу дают, а ты щенков покупаешь. Ишь, псарню развел!

У Недобежкина родители умерли, но он все-таки несколько устыдился: не стоило об этой покупке никому рассказывать, и, чтобы перевести разговор, сказал:

— Давайте хоть познакомимся.

Нищий старик с большими колебаниями, так словно бы сказать имя для него было равносильно выдаче тайны всей своей жизни, назвался:

— Ангий Елпидифорович Хрисогонов.

Недобежкин записал имя и фамилию в записную книжку.

— Худшие чернила лучше самой хорошей памяти, — сострил он. — Имя у вас очень трудное, сразу не запомнишь.

Дед поманил его скрюченным пальцем и на ухо зашептал:

— Что написано пером — не вырубишь топором. Это ты зря записываешь, так запомнил бы, я ведь и есть Золотан Бриллиантович Изумруденко, слышал, поди?

— Нет, — так же шепотом отозвался аспирант.

— А чего ж ты мне сопли утирал, заманивал, али так просто?

— Да вы что, дедушка, разве барышня, чтобы вас заманивать?

— Али и в самом деле не врешь? — засомневался дед. — Не заманивал, говоришь, по доброте душевной сочувствие к старику проявил, ну, тебе, значит, счастье,