Рассеянные мысли [сборник] [Уильям Сомерсет Моэм] (fb2) читать постранично, страница - 68

постарел и осунулся. В его обычной веселости чувствовалось что-то натужное. Лекции обернулись чудовищным провалом. Г. Дж никогда не был хорошим оратором. Как ни странно, он так и не научился говорить без бумажки, хотя ему очень часто приходилось выступать перед публикой. Голос у него был тонкий и писклявый, и он читал, уткнувшись носом в записи. Никто не мог разобрать, что он бубнит, и люди уходили толпами. Г. Дж. встречался с различными влиятельными людьми — они слушали вежливо, но без внимания. Это его ранило и огорчало. «Я тридцать лет твержу людям одно и то же, — в раздражении сказал он мне, — и они не желают выслушать». В этом-то все и дело. Он слишком часто говорил одно и то же. Многие из его идей были вполне разумны и понятны, но, подобно Гете, он полагал, что истину нужно постоянно повторять: Маn muss das Wahre immer wiederholen.^[16] У него никогда не возникало сомнений в том, действительно ли он обладает das Wahre. Людям свойственно сердиться, когда их заставляют по многу раз выслушивать то, что им и так хорошо известно. У Г. Дж. было огромное влияние на целое поколение, и он многое сделал, чтобы изменить общественное мнение. Однако он уже все сказал. Г. Дж. был потрясен, когда понял, что в нем видят лишь вчерашний день. Кто-то с ним соглашался, кто-то нет, но теперь его слушали не с волнением и энтузиазмом, а с терпеливой снисходительностью, как старика, пережившего свое время.

Он умер разочарованным.

V

Г. Дж. не придавал большого значения чистой литературе. Думаю, авторов, стремящихся лишь к развлечению публики, он поселил бы на остров вроде того, на котором в его «Современной утопии» живут пьяницы, и там, в тепле и сытости, они могли бы читать произведения друг друга. Из всех «настоящих» писателей он был близко дружен с одним только Арнольдом Беннетом.

Одна моя знакомая рассказывала, как однажды, стоя рядом с Генри Джеймсом на большом приеме в Лондондерри-хаусе — одном из тех приемов, на которых бывают члены королевской семьи, куда надевают украшения и ордена, где женщины сияют бриллиантами, — она легкомысленно сказала ему: «Забавно, что люди из среднего класса вроде нас с вами оказались в одной компании с такими шишками». По выражению его лица она сразу поняла, что говорить этого не следовало. Ему совсем не нравилось, когда его причисляли к среднему классу, и удивление в ее глазах лишь усилило его неудовольствие. Генри Джеймс напрасно обижался, ведь, в конце концов, именно среднему классу английская литература обязана своим богатством. Это вполне естественно. Мальчик из бедной семьи получает скудное образование и вынужден с ранних лет идти работать. Он не имеет возможности много читать. У юноши из высшего сословия много соблазнов, и честолюбие, если оно у него есть, велит выбирать для себя стезю, считающуюся почетной среди тех, кому выпал столь же счастливый жребий. В обоих случаях жажда творчества должна быть очень сильна, чтобы преодолеть возникающие трудности, хотя и очень разные по своей природе. Аристократия и дворянство, насколько мне известно, породили всего двух великих поэтов — Шелли и Байрона. И одного романиста — Филдинга. Молодые люди, принадлежащие по рождению к среднему классу, получают вполне достаточное для писательского ремесла образование, у них есть доступ к библиотекам, и скорее всего на своем веку они встречали гораздо больше людей, чем сыновья ремесленника или сельского сквайра. Родные могут осуждать их за выбор ненадежной профессии литератора, но сама эта идея им не чужда и может даже стать поводом для гордости. У английского среднего класса всегда было желание подняться по социальной лестнице, и священнику, юристу или государственному служащему очень престижно иметь в семье писателя.

Думаю, Г. Дж. и Арнольда связывало скромное происхождение, а также тот факт, что им обоим пришлось прокладывать себе дорогу в литературу упорным трудом. Достигнув успеха, они оба, хоть и по разным причинам, почувствовали, что стоят немного в стороне от остального литературного мира, и это еще больше укрепило их дружбу. Но главная причина, по которой Г. Дж. испытывал к Арнольду самую искреннюю привязанность, — тот был очень симпатичным человеком.

Я впервые познакомился с ним в 1904 году, когда мы оба жили в Париже. Я снимал маленькую квартирку рядом с Бельфорским львом. Оттуда, с высоты четвертого этажа, открывался прекрасный вид на кладбище Монпарнас. Обедал я обычно в небольшом ресторане на улице Одесса. Там собирались художники, иллюстраторы, скульпторы и писатели, и нам предоставляли отдельный зал. Очень хороший обед с вином стоил два с половиной франка, и еще четыре су было принято давать Мари — веселой, бойкой на язык официантке, которая нас обслуживала. Мы все были из разных стран, и разговор с равным успехом шел на английском и на французском. Время от времени кто-нибудь приводил любовницу и ее мать, которую вежливо представлял как свою свекровь, но, по большей части, там