Последний мамонт [Владимир Сергеевич Березин] (fb2) читать постранично, страница - 3

север, секретарша Прилуцкая и убитый лейтенант Харченко. Мать Еськова и посылки странных людей Москва, август 1950

55°45′20.83″ с. ш. 37°37′03.48″ в. д.

— Возьми обязательно ордена, — сказала мать. — Это добавляет авторитета. Тебе будет нужен авторитет, особенно с рабочими. Особенно с такими рабочими, что у тебя будут. У тебя в партии все рабочие будут судимыми. Обязательно.

Она несколько дней молчаливо наблюдала за тем, как собирается сын. А Еськов собирался тщательно, по списку.

Мать наблюдала за ним, и он чувствовал, как ей тяжело.

Она уже провожала его на войну, как до этого провожала отца — только вот отец не вернулся.

Мать и сама успела повоевать — два месяца она дежурила на крыше у зенитного орудия. А на третий месяц её сбросило с крыши взрывной волной упавшей неподалёку бомбы.

Здание было невысоким, и она уцелела.

Уцелев, она вернулась обратно в школу, но скоро заметила, что глохнет на правое ухо.

Поэтому мать Еськова старалась стоять левой стороной к ученику, а правой к окну и стене. Ученики быстро поняли, что к чему, но приняли условия игры. Они делали вид, что не знают, что мать Еськова глохнет, а она делала вид, что не догадывается об их знаниях. Один мальчик, впрочем, нарушил уговор и, встав с неслышной стороны, оттарабанил вместо ответа какую-то чепуху. За это товарищи его тут же избили за школой, и случай больше не повторялся.

И теперь мать оставалась в Москве, а сын уезжал — на Север. А «Север» было страшное слово, потому что был «Север» и был «Материк». Мать Еськова по рассказам знала, что время на Севере долго и идёт не так, как в остальном государстве. Оно идет год за два, а то и год за три — потому что в это время вложена цена расставания.

И когда закрывается навигация, люди с Севера уже никуда не едут и их засасывает иное время, медленное и снежное.

И тогда наступает настоящая глухота, которую не могут восполнить телеграммы.

Был человек — и нет человека. Съел его Север, будто присыпал снегом.

Она знала, чем занимается сын, и думала, что там опасность меньше, чем на войне. Война приучила её к разлукам и смертям, и если человек от расставаний не сходит с ума, то сердце его черствеет.

Сердце матери Еськова не успело зачерстветь — сын вернулся живой, но иногда она понимала, что прожить несколько лет в разлуке, просыпаясь посредине ночи от лишнего звука за окном, одинокой машины или лая собаки, — всё равно что жить одинокой.

Ей два раза делали предложения, да только смешными и нелепыми казались ей люди, что хотели заменить убитого мужа. И она думала, что просто не успеет к ним привыкнуть.

Тогда она шла на огромную, вытянутою кишкой кухню их коммунальной квартиры и курила, смотря в чёрное стекло.

Главное было переждать несколько часов до того мига, когда чёрная тарелка репродуктора захлебнётся гимном.

По этим звукам сразу просыпались несколько жильцов, жизнь текла, и одиночество уходило. Когда сын возвращался с летней практики, это было терпимо. А вот несколько тёплых месяцев, когда его не было в Москве, оказались самыми трудными.

Теперь он уезжал надолго, и она курила прямо в комнате, не стесняясь.

Она помнила давний рассказ знаменитого писателя-следователя, когда уезжающие на Север стоят счастливые на вокзале и надеются на лучшее. Следователю она не доверяла — что-то в нём было чёрное, неприятное. Наверняка он был хорошим другом и отцом, но в его рассказах было двойное дно, за которым плескалось мрачное отчаяние. Будто один из волков стал цветисто объяснять порочность овец и их предназначенность к пище.

Но образ не покидал её — солнечный вокзал, провожающие и полярники, что уезжают куда-то. Здесь жара, горький паровозный дым, запахи вокзала, а там, далеко, среди снега и льда притаилась смерть. Так или иначе, отряд недосчитается бойца, доктор с еврейской фамилией погибнет, а потом погибнут, будут расстреляны другие, и всё это заключено в сцене прощания на вокзале.

Нет, она не будет провожать сына.

Но и сын всегда говорил, что не любит проводы на вокзалах — это ненужная проверка тоски на прочность.

…Несколько раз заходили люди, что хотели передать посылки своим родственникам. Среди них было несколько людей особых, которые жали на звонок нерешительно, будто тайком. Оглядываясь, они проходили в комнату сына, и по этой оглядке она сразу научилась их отличать.

Это были родственники тех, кого Север не отпускал, тех, кого прибрали, — не каторжан, не заключённых, а людей, кого там оставили после срока.

Одному врачу (две книги по хирургии, впрочем, тонкие) так и сказали (его родственница, прижав посылку к груди, теребя шпагат, вздохнула скорбно, пересказывая эти слова): «Вы оставлены здесь до особого распоряжения». А потом добавили: «До построения коммунизма». Север держал людей крепко — не тот веками обжитой край Вологды и Архангельска, Мурманска и Северодвинска, а дальний край, где уже кончился Материк.

За одной посылкой Еськов сходил сам. Несколько лет