Портрет человека-ножа [Тони Дювер] (fb2) читать постранично

ПОРТРЕТ ЧЕЛОВЕКА-НОЖА

Перевод Валерия Нугатова

В траве лежит тело мальчишки. Нижняя часть живота кажется изуродованной, но кровь, заливающая пенис и яички, вытекает только из длинной зияющей раны рядом с пупком.

Ночь. Идет дождь.

Одна из лужаек перед домом: ее затеняют деревья, в маленьком бетонном бассейне - холодная вода; высокая трава цветет.

За домом - не сад и даже не парк, а широкий простор загородного участка, разграфленного прямыми аллеями. Они очерчивают клумбы, заросли, рощицы, луга и лужайки. Каждая из этих зон тоже разлинована неодинаковыми, петляющими аллеями поменьше, по которым можно добраться до самых низких мест - тайников, хрупких глубин, сокровенных вольер, что так нравятся детям: сюда изредка забредают окрестные ребятишки.

Из центральной аллеи, тянущейся до самой реки, которая служит границей владения со стороны полей, можно охватить взором чередующиеся массы, рельефы, углубления, растительный орнамент. Все в запустении: неокультуренная, дисгармоничная, беспорядочная, неприглядная перспектива. Сад уныл и непривлекателен.

Цветы еще не опали, но их лепестки сморщились, краски поблекли, а стебли истончились и задеревенели. Ветерок не колышет и грациозно не сгибает их. Это место им идеально подходит, и они остаются цветами, пусть и увядшими.

На первом этаже дома - большой зал из розового камня. Слева при входе - обшитая панелью маленькая гостиная, ведущая в большую комнату, тоже с панелями. Справа наверху и чуть дальше... забыл, что там.

Из четырех окон на каждом этаже видны луга и верхушки деревьев, а вдалеке прохладный водный поток.

Только тени на ладонях, бесцветное воспоминание.

По вечерам я часто хожу на реку: в такую жару приятно купаться, потом крепче сон. Часть берега забронирована, и я сижу в воде, но не плаваю: это причал, шлюз, место для стирки белья или все вместе - бетонный спуск, куда в другое время дети приходят играть корабликами из древесной коры, ну и купаться. У них нет на это права, участок, огражденный решеткой и рядом деревьев, принадлежит мне, но в остальных местах вода грязная, поэтому дети приходят сюда.

Я долго остаюсь в воде и дремлю, а река струится по моему телу, касаясь туловища, коленей и яичек. Она ласкает шрам на животе, рядом с пупком, мой член покачивается, а волоски встают дыбом, точно шевелюра утопленники.

Зима не кончается. Тучи нависают, высасывают свет, увлажняют легкие: идет снег.

Снег не перестает падать ни на минуту. и вот наконец недвусмысленно застывает между небом и землей: куда ни кинешь взгляд, все вокруг стало серым и ватным. Грязная сырость. густая и почти такая же плотная, как тело, затерянное внутри нее и плохо очерченное, словно сама плоть сыплет серым снегом.

Каждое утро я должен спускаться в сад, пересекать посыпанную гравием эспланаду, лужайки, бамбуковую чащу, идти вдоль стены, добираться до железной калитки, выходить, снова подниматься по проулку до выгонов, переходить мост через реку, огибать луга, искать на опушке сухие ветки потолще, проделывать тот же путь в обратном направлении, приносить свою ношу домой, распиливать толстые ветки на поленья, ломать тонкие на хворост, складывать часть топлива в дровяном сарае и вносить немного к себе в комнату. Я закрываю дверь, разжигаю огонь, усаживаюсь на плетеный стул у окна, смотрю на птиц, парящих на ветру, и порой слышу вдалеке детское пение, которое доносится с улицы или из моего сада, ведь они туда приходят даже зимой. Мне больше нечем заняться: сплю я много, но беспокойно и тревожно - наверное, из-за плохого питания: хлеб, кофе, овощи, да изредка яйца, за которыми я хожу на фермы. Я не хочу, чтобы их приносили, крестьяне пришлют ко мне своих сыновей.

У моего ножа такое затупленное лезвие, что не рискнешь им пырнуть, разрезать или поранить кого бы то ни было. Предмет столь же нежный, как и всякая плоть, куда он способен проникнуть.

Постелью мне служил свалявшийся от долгого употребления матрас, который лежал на деревянном каркасе, заменявшем сетку: никаких простыней, а не то пришлось бы их стирать, да парочка одеял - наподобие тех, что предназначаются для солдат и лошадей.

Над кроватью висел большой ковер, когда-то красивый. У другой стены, над моей головой, этажерка из двух сосновых досок: на нижней полке стояли два десятка старых сброшюрованных томов, а верхнюю украшали случайно подобранные предметы, довольно уродливые и бесполезные.

Был еще столик с выгнутыми ножками, прежде служивший тумбочкой: там когда-то стоял бронзовый бюст Наполеона. Теперь же бюст валяется на полу, у камина: в профиль видны верхняя часть шляпы, нос, отворот сюртука и голова орла, разворачивающего крылья веером, откуда и выступает торс тирана. Черная птица приоткрывает клюв.

У настоящих орлов рыжеватое оперение, они