Неужели я? [Брайон Гайсин] (fb2) читать постранично

Брайон Гайсин НЕУЖЕЛИ Я?

Оглядываясь на свою жизнь, могу сказать, что прошла она неплохо, и вот уже, похоже, близится к завершению. По крайней мере, ожидания оправдались. Видите, я тут же начинаю пересматривать свое первое заявление о хорошей жизни. Мы все так делаем. Словно знаем что-то еще или обладаем чем-то, чтобы судить происходящее. Конечно, у нас ничего подобного нет. Даже у меня нет, хотя я думаю, что понимаю мир лучше всех, кто меня окружает.

Если быть честным — а я хочу быть честным, — должен признать, что очень многие думают о себе то же самое. Довольно трудно описывать какие-либо происшествия, не пытаясь объяснить и свою природу. Знаю лишь, что проницательность, которая мне свойственна, — благословение и в то же время проклятье. Она — подспорье в высшей степени счастливого несчастья.

Выходит так, что я в одной фразе противоречу сам себе. Важно понимать, что мир зиждется на неразрешимых противоречиях. Уверен, это справедливо совершенно всюду.

Я все время говорю «уверен», словно смогу записать все, прежде чем это закончится. Точно все станет конечным, а это ведь невозможно. Как я уже заметил, я очень много понимаю интуитивно, и хотя пытаюсь привести все в порядок, мне ясно, что ничего из этого не выйдет. Моя мать нежно меня журила, объясняя, что я появился на свет не для того, чтобы изменить мир.

Думаю, логически моя история начинается с нее. Дело не только в том, что она меня родила, и я вырос, слушая ее наставления. Я собирался сказать, что это была ее ошибка, и, думаю, будь я не столь честным, неплохо бы это доказал.

На самом деле, все гораздо сложнее, придется это признать. Мать ни в коем случае не отвечает напрямую за положение, в котором я теперь оказался, если не считать, что она произвела меня на свет, а я ведь не просил, чтобы меня рожали, верно? Помню, как я бросил ей это обвинение, когда еще был совсем юн и зависел от нее. Знаю, это было несправедливо. Сказать, что я — всего лишь то, чем она меня сделала, означает очень низко оценить ту мою часть, которую я считаю неотъемлемо своей. Мне всегда было не очень просто общаться с окружающими и причиной я считаю то, что она меня неправильно воспитала. Я вижу две стороны любого вопроса, даже если он касается моей выгоды, моего комфорта и даже, вероятно, моей жизни.

Мы здесь уже больше суток, и теперь я уверен: я один осознаю всю безвыходность нашего положения. Прошлой ночью все они беззвучно спали с набитыми животами, точно ничего особенного не случилось. Конечно, в каком-то смысле так оно и есть, поскольку никто из нас ни разу надолго не оставался без еды и не знал подлинных лишений.

Следует признать, что мне понятна их точка зрения. Говорят, учишься на собственном опыте, и, хотя у меня такого опыта не было, все равно я это знаю. Я также знаю, что многие даже из своего опыта не способны извлечь урок. Это не означает, что я пессимист, всегда ожидающий худшего, просто я верю в меры предосторожности.

Я хотел разделить еду, оставить запас на потом — совершенно разумная мера, — но они и слышать об этом не хотели. Посмеялись надо мной и с жадностью все слопали. Увидев, что спорить с ними бесполезно, я вскочил и взял свою порцию. Ровно столько, сколько мне причиталось, хоть и больше всех. Мой размер и красота помогали в жизни, конечно, но это вовсе не повод прибегать к насилию. Мне никогда не приходилось драться, потому что я и так все получал без сопротивления, или потому, что вещи, которых другие столь страстно желали, меня почти не интересовали.

Это вина моей матери. Я не трус. Я уверен, что не боюсь физических усилий. Я просто не научился драться — не представлялось случая. Возможно, я повторяюсь, но мне просто хочется, чтобы это было совершенно ясно. Ведь это важнее всего. Другие, кажется, понятия не имеют ни о нашем отчаянном положении, ни о том, во что это все может вылиться. Не могу заставить себя поверить, что даже такие тупые существа способны игнорировать очевидное. Когда придет время, — а придет оно скоро, не сомневаюсь, — даже они не будут, не смогут просто так вот существовать и действовать без раздумий. Я не хочу сказать, что они станут размышлять над этой проблемой в абстрактных философских категориях, которые доступны мне, но им придется все взвесить и принять решение, вынеся вопрос на всеобщее обсуждение прежде, чем что-то сделать.

Когда мы только сюда попали, они все были восхищены окружавшей нас новизной. Я уже тогда все понял, но решил промолчать. Жизнь меня многому научила, даже если сейчас — слишком поздно. Все равно я ничего не мог поделать. Раньше я думал, что знание само по себе влияет на что-то, но сейчас в этом не уверен.

Тут темнеет гораздо позже, потому что стены — прозрачные. Это их восхитило. Я мог бы объяснить им, почему это так, но они бы не поняли или просто не стали бы меня слушать.

Все бесконечно бегали по кругу, пока у меня не закружилась голова и не пришлось надолго закрыть глаза, чтобы никого не видеть. Я всегда считал, что наша