Феофаныч [Роман Валерьевич Сенчин] (fb2) читать постранично

Роман Сенчин Феофаныч

В 1993 году наша семья — родители, моя сестра Катя и я — переехала из столицы Тувы Кызыла на юг Красноярского края. Катю взяли в труппу Минусинского театра, а я с родителями поселился в селе Восточном, километрах в пятидесяти от Минусинска.

Жить в деревне мне, двадцатидвухлетнему парню, не очень-то хотелось, и я часто бывал в Минусинске, пытался найти работу, жильё, а главное — познакомиться с какими-нибудь творческими людьми, обрести товарищей. Сам я в то время занимался рок-музыкой, пытался рисовать, писать рассказы.

Но поначалу Минусинск виделся мне сонным, пресным, скучным райцентром. То ли дело Кызыл, откуда мы уехали: национальное самосознание принесло не только агрессию тувинцев в отношении некоренного населения республики, но и расцвет этнической музыки, соединение её с роком, джазом, рождение новой живописи, вообще какой-то духовный подъём… Я стал жалеть, что согласился покинуть опасный, но и кипящий творческими силами родной город.

На одной из премьер в театре я неожиданно столкнулся с шумными, грязноватыми (дело, уточню, было в театре), непричёсано-бородатыми людьми — художниками. И стал с ними дружить. И Минусинск открылся для меня с новой, яркой стороны. Многое дал мне.

Есть такое понятие — минусинские художники. Но Минусинск — это не граница, а центр. Они живут и в Абакане, в сёлах и посёлках на юге края, в Хакасии. Кто-то из них может поехать из Минусинска к другу в Абакан и там зависнуть на несколько месяцев, кто-то — наоборот; кто-то месяцами живёт на горе Тепсей; кто-то отправлялся на удачу в Красноярск и возвращался через полгода или богачом (богатство, правда, мгновенно улетучивалось), или же еле живым от водки и недоедания… Но несколько раз в год художники собираются в Минусинской художественной школе на коллективных выставках своих картин и становятся единым целым.

Эти моменты, когда они встречались, делились новостями, рассказывали истории, накрывали нехитрый стол, чтоб отметить встречу, остались для меня одними из лучших воспоминаний о тех временах, когда я жил в Минусинске.

Каждый из художников писал (сами они любили слово «красить») по-своему. Всегда можно было узнать почерк Сергея Бондина, Александра Терентьева, Александра Решетникова, Юрия Тимошкина и Юрия Соскова, Александра Ковригина, Юрия Толкачёва, Александра Миссинга, Александра Доможакова, Дениса Стахеева… Но было и нечто общее: в любой работе, в любом сюжете, даже в городском пейзаже, виделись каменная древность, тень тысячелетий и какое-то не слащавое, но стойкое жизнелюбие…

Поначалу я не мог понять, откуда это объединяющее начало. То, что художники живут в одинаковом пейзаже, видят эту древность в музеях Минусинска и Абакана и на скалах Енисея, — это одно, но должно быть и именно художественное начало: тот, кто первым соединил петроглифы и панели многоэтажек.

И однажды я увидел картины Капели. Наивные, но затягивающие в себя, не отпускающие бытовые сценки (свинью мужики режут во дворе, обложенном камнем-плитняком; охотники бегут за лосем, совсем как на петроглифе), пейзажи с каменными бабами и портреты женщин, похожих на каменные бабы, китайские монетки, прибитые на берег… Вскоре познакомился и с автором — кудлатым, бородатым, в громоздких, перевязанных изолентой и верёвочками очках стариком Владимиром Капелько.

Художники — народ хоть и добрый, бескорыстный, но и грубоватый, — относились к Капелько с явным уважением, сдержанной, зато постоянной, зоркой заботой. Как взрослые сыновья к дряхлеющему отцу. Звали его Феофанычем.

Поначалу я думал, что Феофаныч — это прозвище. Что-то в нём слышалось патриархальное, седое. И вот как раз старик с седой бородой, сутуловатый, ослабевший, но и мудрый, могущий подсказать, научить. Как его называть? Феофаныч — подходит лучше всего.

Потом я узнал, что у Капелько действительно такое отчество. Поразительно подходящее ему: казалось, он прямиком от того Феофана Грека из фильма Тарковского. Но если Феофан был суровым и строгим, то Феофаныч — мягким и добрым. Но оба они одинаково упорны и непоколебимы в той жизненной цели, что уготована им свыше.

Впрочем, подходила и фамилия Капелько, переиначенная в смешное, весёлое прозвище — Капеля. Кстати, некоторые свои картины Владимир Феофанович так и подписывал — «Капеля».

Сейчас, спустя, двадцать лет, сложно уже в подробностях вспомнить, как именно мы с ним познакомились, о чём говорили. Осталось, как подробно он рассказывал мне о том, как делать перетирки с петроглифов — писаниц. Было это во время какого-то застолья, и Капелько наверняка хотелось поговорить, пошутить со своими учениками, которых давно не видел, а он объяснял мне, случайному в этой тесной компании человеку, как укреплять на скале микаленту («Ну, можно и папиросную бумагу, только осторожно, не порви»), как смачивать её, как растирать по микаленте сажу, как не запачкать, не испортить скалу… В другой раз объяснял, как