Самый гадкий утенок [Николай Владимирович Курочкин] (fb2) читать онлайн

Николай Курочкин Самый гадкий утенок

Когда академика Филиппова или его соратников спрашивали (в основном журналисты): «Верно ли, что вы строите машину времени?», реакция была стандартной. Академик багровел, вставал из-за стола и, отпуская узел галстука, хрипел: «Выход налево по коридору, всего доброго, прощайте!» — а соратники хватали спрашивающего за лацканы или, если спрашивала женщина, отворачивались.

«Машины времени нет и быть не может! — твердили Филиппов и его ученики устно и на страницах прессы. — Не бы-ва-ет! Слышите?! Представьте, что время — поток, ну, река, что ли. Вы можете плыть по течению, допустим, можете выбраться на берег. Но точно в ту же воду, в которой были, вам уже ни за что не вернуться, она уплыла от вас навек. Так и с путешествиями во — или по, неважно, — времени. В сущности перемещаться во времени нельзя, это запрещено уравнениями Чандратилака, но можно выброситься из времени. Куда? Откуда мы знаем? Во вневременье, в ничто…»

Но такие пояснения лишь запутывали все дело. Ведь слушателю или читателю при словах «ну, река, что ли» виделись тихие воды, отпуск в глуши, может быть даже — кувшинки в заводи, в общем, воля вольная, захотел — поплыл по течению, захотел — поперек, а то и против, захотел — вышел, захотел — вошел… Ныряй, плещись, а воды текут ме-едленно, как… как годы. А темпоральщикам, при их особых и, в общем, недружественных отношениях с четвертым измерением, виделся свирепый поток в невылазно крутых, скользких берегах, ворочающий скалы и не позволяющий попавшему в него и помыслить о том, чтобы выскользнуть, или приотстать, или обогнать. Какое там!

И они невесело объясняли: «В принципе уже сегодня можно выкинуть материальный предмет, или даже человека, из времени. Но перемещать во времени? Нет. Вернуться именно в наш временной поток, в нашу Вселенную путешественник уже не сможет. Никогда. Он, можно сказать, выпадает из нашего мира. А как его спасать, то есть вернуть назад — о, это задачка на порядок сложнее, чем отправить. И не о „путешественниках во времени“ следует речь вести, а о „бросках во вневременье“ — бессмысленных и безвозвратных. Что? Благородный риск, жертвы во имя Науки? Бросьте, не тот случай. Что такое жертва ради Науки? Риск жизнью ради нового знания. А выкинуться из Вселенной в никуда — это и не наука, и не знания. Это просто дорогостоящее самоубийство, не добавляющее к нашим познаниям ни-че-го. Да-да, грустно. Все мы зачитывались Уэллсом в юности. Но — такова реальность…»

И хотя установка, в принципе годная для переброски материальных тел куда-то в иное время — возможно, в прошлое, скорее всего — в Никогда-Нигде, существовала, за три года после пуска она ни грамма вещества не отправила из нашего времени в иные времена. Гоняли ее исключительно в режиме нуль-транспортировки, то есть переброски из настоящего в настоящее. Это она тоже могла. Моментально на любое расстояние… Правда, с энергозатратами, растущими пропорционально четвертой степени расстояния и массы: грамм на метр — сто ватт, килограмм на километр — сто триллионов мегаватт, то есть… бр-р-р, подумать и то жутко…

Поэтому уникальная установка, вековая мечта человечества, можно сказать, работала только по ночам, когда потребление энергии минимально, и «кидала» на четыре метра пластинку тонкого оргстекла или замусоленный лист бумаги — недописанный черновик заявления об очередном отпуске старшему технику-лаборанту Иржи Вондраку за поза-позапрошлый год. На этих двух объектах группа Филиппова изучала деформации и напряженность темпоральных полей, побочные эффекты, возникающие при нуль-транспортировке, и тому подобные малоромантичные вещи. Именно нуль-транспортировка, прежде всего пути снижения ее энергоемкости, и считалась темой работ группы, хотя наткнулся на нее Филиппов случайно, еще когда создавал с индийцем Раджендрой Чандратилаком математическую теорию темпорального поля.

А путешествия во времени считались в группе Филиппова (хотя именно из-за них, мечтая о них, пришел в группу каждый ее участник, от слесаря до самого академика) темой неприличной — ну, как тема омоложения старцев в другой группе темпоральщиков, у Рысьева.

…Ласло Фезекаш, один из самых способных темпоральщиков не только группы Филиппова, но и всего мира (то есть всех шести таких групп), был горячим скептиком. Знаете этот тип? Уж если он чему-то или во что-то не верил, он пылко и бескомпромиссно объявлял об этом. Вот если в динозавров не верил, то верящих и убеждал, и высмеивал, а то и за грудки в споре хватал.

— Да я скорее поверю в существование гениального таксидермиста с больной фантазией, чем пресмыкающихся такого размера! — кричал он, по-венгерски делая ударение в каждом слове на первый слог.

— Ты, Ласло, вырос в Будапеште, работаешь в Новосибирске и природу видел только на пикниках, — сердито отвечали динозавроведы и динозавролюбы. — А в ней, в природе, чудес больше, чем обыденности. Ты знаешь, к примеру, что у свиньи и у жирафа шейных позвонков поровну? Да-да, это факт.

Но переспорить Фезекаша было трудно.

Однажды он работал на установке ночью. Днем Филиппов загрузил ее своей работой, а ночью она свободна. Ласло же через неделю сдавать отчет и, пока жена гостит у мамы, он решил приналечь. И вот после восьмой чашки кофе в голове что-то забрезжило. Он осторожненько отодвинул чашку и замер, боясь спугнуть рождающуюся идею. Но вот она откристаллизовалась настолько, что можно было записывать и считать.

Через полтора часа он перечитал уравнения и понял, что знает, как в сотни, в тысячи раз сократить затраты энергии на переброску материальных тел, по крайней мере, в прошлое — не в какое-то там вневременье, а в реальное прошлое! И он ведь… Хо! Он ведь может теперь даже сам отправиться миллиончиков на сто лет тому назад и своими глазами увидеть, были там динозавры или нет. Он не будет даже выходить из установки, топтать землю мезозойской эры. Он только оглядится и — назад, дописывать и досчитывать то, что забрезжило полтора часа назад.

«Вот и увидим, что там за динозавры!» — бормотал он, перенастраивая схему. Когда пальцы устали, он прошел к терминалу ВЦ и заказал справку о времени расцвета динозавров. «Ну, я на сто миллионов лет и рассчитывал», — довольно протянул он, прочтя на экране дисплея справку. Можно было вводить данные и… И стартовать!

…Сиденье в установке, разумеется, было велосипедное — по традиции, как у Г. Дж. Уэллса. Ласло уже уселся было, как вспомнил, что нужно вещественные доказательства привезти оттуда, а Вондрак, кажется, свой фотоаппарат в лаборатории оставил. Он метнулся в закуток лаборанта, взял на шкафчике «Зенит», уселся поплотнее и попытался настроиться на торжественный момент. Но думалось о всякой ерунде. А вдруг там, в мезозое, Солнце иначе светит и экспонометр врать будет? Халат опять паяльником прожег. Интересно, а есть сейчас хоть кто-нибудь, кто серьезно верит в привидения? Кофейник выключен? Все в порядке. Блокнот с расчетами он взял с собой: вид-то у торопливых записей самый черновой, еще кинут в мусор утром. Лучше так. Надежнее.

Никаких сомнений в безопасности путешествия у Фезекаша не было. Он часто ошибался в людях — особенно в девушках, — но в расчетах? Никогда! Итак, вперед! В центре пульта управления была большая клавиша. Все в группе Филиппова знали, что это просто дань традиции, клавиша реального пуска на реальную временную глубину, — и каждый, от слесаря до академика, тайно мечтал когда-нибудь нажать или хотя бы увидеть, как другой это сделает… Он последний раз оглядел лабораторию, пожалел, что его не видят некоторые гордячки, нажал и… И почувствовал, что взорвался, в пыль рассыпался, исчез… Но тут же возник снова.

Установка, глубоко зарывшись в сырой красноватый песок, косо стояла на берегу заросшего исполинскими хвощами или чем-то вроде хвощей озера или морского залива. От воды пахло остро и неприятно. Летали, трепеща крыльями, полуметровые стрекозы. За полосой жухлой травы, над зарослями похожих на пальмы древовидных папоротников, возвышалась серая скала. Было душновато и прохлады озеро или море не давало…

А больше Ласло тогда ничего не успел разглядеть и заметить, потому что… Он как раз расчехливал фотоаппарат — и… И тут из озера, из-за стены хвощей, вышла… Вышел… В общем, вышло нечто, похожее на черепаху без панциря или на объевшуюся ящерицу — но размером в экскаватор. Кряхтя и стеная, оно вперевалку подошло к установке, перешагнуло через пульт, встало враскачку над темпоральщиком, застилая небо, и мучительно содрогнулось. Ласло глянул через плечо: толстый хвост чудища был вытянут параллельно земле и вибрировал. Фезекаша передернуло, и он кубарем вылетел из установки. Чудище крякнуло и… Снеслось! Яйцо шмякнулось на пульт и тут же исчезло. Вместе с установкой. Чудище повело болезненно напряженным хвостом влево, вправо и выронило еще яйцо, теперь в ямку, где стояла установка, еще яйцо, еще и еще. Потом неуклюже нагребло на кладку прелых стеблей, помялось, как бы размышляя, что еще можно сделать для потомства, хвостом намело на прель песка, хвостом же чуть пришлепнуло — и пошло снова в воду.

И только тут Ласло понял, что случилось. Яйцо упало прямо на клавишу — черт дернул Вондрака сделать ее такой выпуклой! — на ту самую, заветную! — и улетело в наш век вместе с установкой. А он, Ласло Фезекаш, темпоральщик, остался тут один в лабораторном халате, с фотоаппаратом и блокнотом! Насовсем…

Фотоаппарат? На кой черт ему теперь этот аппарат? И в гневе он швырнул ненужную игрушку в удаляющееся чудовище. Но недобросил. Бульк — и «Зенит» утонул. Ласло трясло как на морозе. Утопиться, как этот аппарат? Бульк — и готово, все лучше, чем быть съеденным каким-нибудь ископаемым гадом…

Черт, и блокнот взял с собой. Оставил бы в лаборатории — глядишь, шеф разобрался бы в записях, а там и спасательную экспедицию организовали. Установка у них уже; по расходу энергии высчитают, куда он залетел, и вдогонку… На миг ему показалось, что так и будет, что его уже ищут и непременно найдут.

Потом вспомнил: это же все «если бы». Если бы он не взял с собой блокнот, если бы их сразу расшифровали… Но блокнот с ним, поэтому никто никогда его не найдет. Его и искать-то не будут. Потому что пока во второй раз додумаются до того же, до чего он нынче додумался, — спасать уже и некого будет.

«Итак, со мной покончено», — холодно и отстраненно подумал он. Стало все неинтересно и хотелось одного — чтобы скорее наступил конец. Все равно какой, только скорее…

Успокоившись — насколько возможно в такой ситуации успокоиться — он вдруг даже улыбнулся, криво — но улыбнулся: представил, что выведется из яичка, улетевшего в четвертичный период, как поразятся коллеги и как они сейчас спорят, отдавать яичко в инкубатор или самим высиживать.

Он не утопился. Ученый Фезекаш поставил последний в его жизни эксперимент, научного значения не имеющий, но единственно осуществимый в его незавидном положении: он попытался опытным путем установить, сколько может просуществовать в юрском периоде ничем, кроме интеллекта, не вооруженный человек конца двадцатого — начала двадцать первого века, если на уроках истории он не слушал, что рассказывает историчка о технологии каменного века, а тайно читал научно-фантастические журналы «Робур» и «Галактика».

Он прожил в мезозое почти два с половиной года. Очень трудных года. Его тошнило от горьких мхов. Он заставил себя есть насекомых. Ребром металлической пуговицы на мягком песчанике он выскребал черточки — счет дней. Он спал на деревьях, убегал от хищных ящеров и так, спасаясь, однажды свалился в ущелье и сломал ноги.

Долго, мучительно умирая, Ласло мечтал о паршивом пистолете с одной — ему бы хватило, в себя не промажешь, — пулей… Или хоть о глотке воды напоследок… И иногда криво улыбался распухшими синеющими губами: вспоминал о «гадком утенке», который, конечно, давно уж вылупился из того яичка и удивляет зоологов. А у темпоральщиков, небось, кто-нибудь говорит: «Эх, нет Фезекаша! Мы бы ему показали этого монстра, чтоб не кричал, что динозавров не было и не бывает!»

…Он ошибался. Яйцо не попало по назначению. Мама-динозавриха, должно быть, задела-таки хвостищем установку и сбила настройку. Разрегулировавшись, установка с яйцом ринулась не в Новосибирск начала двадцать первого века — а в Шотландию конца восемнадцатого. На дно длинного, узкого и глубокого озера Лох-Несс. «Гадкий утенок» вывелся, хоть и в неблагоприятных условиях (видимо, тепло атомных батареек установки его «высидело»), он поныне жив. Вот почему он один, пары ему нет, и вот почему о нем не слышно было в прошлые века.

О лохнесском чудище иногда, в перекур, говорят и темпоральщики. Но с исчезновением Фезекаша они это чудо не связывают. Известно же, что во времени путешествовать нельзя: Чандратилак и Филиппов доказали, что вас выбросит во вневременье, и все. Как беднягу Фезекаша. Сам пропал и уникальную установку загубил…

Так думают темпоральщики. А их установка — еще одно, пока что миру неведомое, чудо озера Лох-Несс, — ржавеет на дне. И только бедняга динозавр-мутант иногда доныривает до нее и трется о колючий остов: бедняга считает ее мамой.