Расти, березка! (рассказы и очерки) [Дмитрий Сергеевич Азов] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Азов Расти, березка! Рассказы и очерки

Юному патриоту

Тридцать лет минуло с тех пор, как орудийные залпы салюта возвестили о нашей великой Победе. Но время не в силах затмить народный подвиг. С каждым годом он сияет с новой силой, сверкает новыми гранями. Все ярче и ярче горит огонь Вечной Славы. И эта яркость, эта вечность не только в бессмертии свершенного героями, не только в их прекрасных деяниях, но и в том, как берегут память о них молодые поколения, как продолжают подвиг сыновья и внуки.

В годы войны видел я немало детей, сражавшихся вместе с отцами. На смену павшим становились восемнадцатилетние парни и девушки. На самые трудные, рискованные дела просились они и до слез огорчались, если им говорили: «Подождите, придет и ваше время». Они не хотели ждать ни минуты, считая убежденно, что их время пришло.

Сейчас им под пятьдесят и больше. Уже их внуки идут в шеренгах красных следопытов, с огромным энтузиазмом участвуют во Всесоюзной игре «Зарница», спешат к местам революционной, боевой и трудовой славы нашего народа, а те, кто постарше, становятся в солдатский строй, шагают на завод, управляют машинами на колхозных полях.

Мне не раз доводилось видеть этих ребят. И всегда я радостно приходил к выводу: эстафета подвига в надежных руках, славные традиции хранятся свято, умножаются каждодневно. Сердцу подвига биться вечно!

И доказательство тому — сотни книг о наших мальчишках и девчонках, пытливых, готовых к испытаниям, а главное, верных долгу, настоящих патриотах Советской Отчизны.

А вот перед тобой еще одна книга, мой юный друг. В ней нет выдуманных героев. Все эпизоды — сама жизнь. Юноши, свершившие подвиг в мирные дни, — рядом с нами. И Геннадий Миронов, спасший эшелон, и Яков Филиппов, подхвативший в воздухе командира, у которого не раскрылся парашют, и Владимир Шемет, предотвративший аварию самолета и гибель экипажа, и сапер, принявший на себя взрыв, чтобы спасти мальчика, и ребята из далекого села, отыскавшие следы погибшего героя, и сын солдата, с помощью друзей нашедший могилу своего отца — Героя Советского Союза.

Все, что ты прочтешь здесь, написано в разное время. Но это в основном сегодняшний день, рассказ о солдатах, детях послевоенных лет. Одни из них служили в шестидесятых годах, другие и сейчас в армейском строю. Почти все они награждены орденами и медалями, а иные занесены в Книгу почета ЦК ВЛКСМ. Все события воспринимаются свежо, будто произошли сегодня.

Правда, в произведениях Д. Азова немало репортажного. Он подчас очень скуп на изобразительные средства, ограничиваясь лишь отдельными штрихами. Но этим лишь еще более подчеркивается достоверность описываемого, что больше всего и подкупает, и волнует. Я уверен, что при близком знакомстве с героями книги ты полюбишь их и тебе захочется быть таким же смелым, мужественным, быть человеком с чистой совестью.

Характерная особенность этой книги — ее прямая нацеленность на старших школьников, которым завтра предстоит стать солдатами, прапорщиками, офицерами, и на молодых воинов, начинающих службу. Знакомя питателей с жизнью и учебой солдат в различных родах и видах вооруженных Сил — от военного строителя до ракетчика, — автор в каждом случае подчеркивает, что и в мирной жизни всегда есть место подвигу.

«Расти, березка!» — так называется книга. В прямом смысле речь идет о том, как саперы спасли березу, под которой притаилась невзорвавшаяся вражеская бомба. Но это лишь один эпизод. А сам заголовок глубоко символичен. Это вам говорит автор всей своей книгой: «Растите, юные друзья, растите, как эти березки. Мужайтесь, набирайтесь сил, знаний, умения, учитесь держать в руках оружие, чтобы не дать врагам осквернить березку — символ непорочной чистоты и жизни, не дать потушить Вечный Огонь Славы — символ нашей верности великому делу, за торжество которого так много пролито священной крови ваших родных и близких». Не дай погибнуть березке, не дай потухнуть Огню Созидания! — этому учит книга. Пусть вечно, ровно и горячо бьется пульс памяти о тех, кто не вернулся с войны и чью славу тебе, товарищ, хранить и множить, — к этому призывает автор поступками своих юных героев — твоих сверстников и верных друзей.

А. П. Белобородов,

генерал армии, дважды Герой Советского Союза

«Отец, я — сын, слышу тебя хорошо»

Позывные сердца

1

Распахнулась дверь, и в комнату влетел Виктор. Его отпустили с работы, когда узнали, что из армии вернулся Петр.

Родные и знакомые уже были в сборе. Мария Андреевна, растерянная от счастья, глядела на своего среднего, крепкого и красивого. Военная форма ладно сидела на нем.

Петр расправил под ремнем складки, шутливо вытянулся перед младшим братом:

— Докладываю! Пулеметчик младший сержант запаса Гребенюк пост сдал! — Не выдержал, засмеялся, обнял Виктора. — Ну, братишка, теперь твой черед заступать на вахту.

«Господи, до чего же оба похожи на отца-то! — отметила про себя мать. — Вот порадовался бы Евтей Моисеич!»

— Быстро летят годы — сказал старший сын, Николай. — А давно ли я сдал свою боевую машину молодому солдату?

— Ты, можно сказать, до дому еще не доехал, а я тебе на смену, — подтвердил Пётр.

— Что ж! — Николай поднялся, сказал по праву старшего: — За встречу с младшим сержантом запаса, и чтобы не забывал военного дела!.. И за тебя, Витек, за новобранца! Может, посчастливится попасть в часть, в которой наш отец воевал.

«Ох, трудно будет тебе, сынок! — подумала Мария Андреевна. — Своенравен, рано самостоятельным стал. Горяч: подвиги ему подавай!» Баловала она младшенького, а теперь и ему пора собираться.

И верно, так получилось: не успела изба остынуть от встречи с Петром, а Виктор уже с повесткой…

… Призывников провожали всей деревней. До самой станции не умолкала гармошка. Звенели девичьи голоса. Каблуки отбивали дробь, подымали пыль.

И наконец последнее, материнское:

— Сынку, ридный, дай обниму.

И вот он в поезде. Задумчиво смотрит в окно. Мелькают телеграфные столбы, словно огромные жернова, крутятся убранные поля, щетинятся свежей стерней, горбятся ровными рядами пашни, зеленеет молодая озимь. Временами на дорогу, набегают рощи и отступают прочь. Небо над полями голубое, бездонное.

Виктор вынимает из кармана целлулоидовую обложечку, в которой хранится пожелтевший листок фронтовой газеты. Присланный товарищами отца, он передавался в семье из рук в руки. Первым получил его от матери старший брат Николай, когда уходил в армию.

Достойно нес службу Николай в Группе советских войск в Германии. На полевых занятиях ночью и днем отлично водил боевую машину. Более двадцати поощрений заслужил он за успехи в боевой и политической подготовке. Мать получила от командира письмо: «Сообщаем, дорогая Мария Андреевна, что ваш сын Николай отлично выполняет завет отца. С него, комсомольца, берут пример сослуживцы. Спасибо вам за то, что сумели воспитать его трудолюбивым, сознательным, верным патриотом советской Родины».

Когда Николай вернулся домой, в трудовую семью колхозников, и снова сел за свой видавший виды газик, в армию ушел Петр. Сменив на боевом посту брата, он служил безупречно. Словно по наследству от отца передались ему упорство, боевой накал.

Петр тоже стал отличным солдатом, ему присвоили звание «младший сержант» и назначили командиром пулеметного расчета. Свой расчет Петр Гребенюк вывел в число отличных. И у него, как у Николая, запись о поощрениях не умещалась на одной карточке.

Теперь листок фронтовой газеты передан третьему брату — Виктору. Пожелтевший, заботливо склеенный на сгибах светлыми полосками. Вверху напечатано: «Слава в веках герою-воину Евтею Гребенюку».

— Слава, — задумчиво повторяет Виктор, — подвиг…

«А что сейчас надо совершить, чтобы доказать, что ты сын героя?» — думает Виктор.

— Хлопцы, та чому ж мы мовчим! — К Виктору подошел смуглолицый паренек, весело посмотрел вокруг. — Заспиваймо.

И первым запел. Дружные, молодые голоса подхватили:

В другом конце вагона послышалась песня о партизане Железняке, и тут же, словно соревнуясь, вплелись новые голоса:

Летит поезд. Торопливо стучат колеса. Вихрится пыль за последним вагоном. А в памяти Виктора всплывает знойный день, картофельное поле, блестящие рельсы и черная грива дыма, застывшая на небе, — напоминание о военном эшелоне, который увез отца. И еще — горячая материнская рука. Ласковая, шершавая, в мозолях. Она гладит поникшую Витькину голову. Далекое, трудное детство…

* * *

Случилось так, что в тот час они все были дома. Мать пришла с поля — с утра нездоровилось, и бригадир отпустил.

Во дворе играли младшие сыновья Петр и Витя. Четырнадцатилетняя дочь Нина орудовала у печки. Только Николай куда-то уехал с колхозным шофером.

Из открытого настежь окна увидела Мария Андреевна бегущего по улице человека. Он кричал:

— Мария, ходи сюда!

Это был ее родственник Леонид Кулик, который работал на железнодорожной станции.

— На, читай, — радостно сказал он. — От Евтея Моисеевича.

Мария Андреевна, которую и люди-то давно уже считали вдовою, пошатнулась, будто кто-то толкнул ее.

— Не шути… Зачем рану бередишь?

Около безмолвно стояли ребятишки.

— Да читай же! — торопил Кулик. — Жив-здоров твой муженек. Кланяться велел. О детишках дюже беспокоится.

Мария Андреевна силилась разобрать строчки, торопливо набросанные карандашом, и не могла. Бумажка, словно осиновый лист на ветру, дрожала в загрубелых руках. Взгляд ее, затуманенный слезами, остановился на последней строке, подчеркнутой двумя жирными линиями: «Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».

— Где он? Где?

Кулик неопределенно махнул рутой:

— Их из Крыма на другой фронт перебрасывают. Сказал, напишет.

— Ребята, погодите… Я скоро…

Напрасно Кулик ее уговаривал: есть ли смысл бежать три километра до станции под палящим июньским солнцем, когда неизвестно, будет ли эшелон, а может, уже ушел. Но Мария Андреевна ринулась в хату, набросила на голову серенький платок и побежала по улице. Ребятишки — за нею. Маленький Витя вскоре устал и заплакал. Мать схватила его на руки. За околицей чуть помешкала: бежать к станции или прямиком через поле, наперерез поезду, если он вдруг пойдет?

Они бежали гуськом. Босые ноги утопали в сухой пыли, путались в картофельной ботве. Виктор крепко держался за шею изнемогавшей матери. Сердце его замирало от радости — сейчас он увидит батьку! И тот, как перед войной, поднимет его высоко над головою, весело крикнет:

— К солнышку полетели!

Отца Витя помнил смутно. А вот такой же летний день запомнился хорошо. Отец пришел из правления колхоза, тихо произнес:

— Мужайся, Марийка. Война…

Через несколько дней он ушел перегонять колхозный скот, чтоб не оставить его фашистам. В последний раз прижал сына к груди.

— Не горюй, Витюлька. Скоро вернусь.

Но не вернулся и через год. Вскоре фашисты заняли село, и тут же в их избу пожаловал полицай:

— Собирайся, председательша!

Дети даже не сразу поняли, что это означало, а когда догадались, заголосили. Витя бросился к матери, но полицай оттолкнул его.

Двое суток держали в полиции мать, допытывались, где муж. Не добившись ответа, отпустили; все равно никуда не спрячется — детей полна хата, да, видать, еще один ожидается.

Узнали ребята все тяготы оккупации. Радостная жизнь сменилась муками, голодом, неведением. Где отец? Что с ним? До села дошли слухи, что под Таганрогом колхозное хозяйство, которое сопровождал Евтей Моисеевич, разбомбили немецкие самолеты. Мария Андреевна, убитая этой вестью, горько смотрела на детей. Прощаясь, Евтей Моисеевич прошептал ей на ухо: «Не унывай. Подавай сынка».

В горькую годину предстояло появиться ему на свет. Не придет Евтей, не рассмеется задорно, как прежде, не расцелует новорожденного… Вместо него в хату ввалился фашистский холуй Шквыря, бывший кулак. Витя хорошо запомнил его тяжелый и злобный взгляд, пьяный крик:

— А ну, марш из хаты, большевистские выкормыши! Скоро вам всем конец!

Потом жили они в свинарнике. Там родился четвертый братик, да вскоре умер… Горькое, страшное время! Но конец настал — конец оккупации. Ожил народ, стало легче дышать, хотя до полной победы было еще не близко.

Запомнил на всю жизнь Витя и тот день, когда со станции прибежал дядька Кулик и передал матери записку отца. Живой! И они побежали по картофельному полю к железной дороге, спешили застать эшелон, в котором находился отец. Витя отстал от матери. Петя и Нина схватили его за руки:

— Скорее, скорее же!

Нет, они не успели. Мать опустилась на землю, припала к рельсу щекой. На горизонте еще не растаяла черная грива дыма…

Только возвратившись домой, мать прочитала записку Евтея: «Здравствуйте, дорогие мои Марийка, Никола, Петро, Нина, Витя и самый маленький гражданин (не знаю кто — сынок или дочка)! Все нормально. Воюем. Когда нас разбомбили в Таганроге, пошел в горвоенкомат, попросился на фронт. Простите, родные, что оставил вас в трудный час на муки. Не знал, что так получится. Подробности потом. Ждите писем. Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».

Впервые за эти годы мать улыбнулась, хотя по ее лицу текли слезы.

После той записки пришло письмо с крохотной фотокарточкой, но и на ней было заметно, что виски у Евтея Моисеевича побелели и что звание у него теперь «старший сержант». А уж орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и гвардейский значок — это Витек в первую очередь рассмотрел.

Но ненадолго в доме прижилась радость: скоро, очень скоро пришло извещение о гибели отца. Вместе с извещением командир роты прислал вырезку из газеты, наказ от боевых друзей Евтея и письмо, которое не успел он отправить. Старший брат Николай прочел завет однополчан: «Евтей Моисеевич геройски пал за нашу Отчизну. Сыны его, берегите светлую память об отце, хорошенько учитесь, трудитесь и боритесь с врагами, как ваш отец. И если Родина доверит вам оружие, крепко держите его в руках».

На всю жизнь врезались в память сыновьям и строки из отцова письма: «К вам, ребята, орлы мои, — особое слово. Маму берегите. Вы сами испытали немало, сами убедились, что несут народу враги. Растите крепкими, здоровыми, а главное, понятливыми. Со смыслом живите, с прямого пути не сворачивайте. С пульсом Родины, партии сверяйте биение своих сердец».

Шли годы. Дедов и отцов на боевых постах сменяли наследники. Наступил черед и Виктора Гребенюка сменить брата Петра.

2

Единственное, что огорчало молодого солдата, — не попал он служить в отцовскую часть. Но он еще не знал, как там чтут память его отца. Поэтому Виктор удивился, когда командир вызвал его и, пряча улыбку, многозначительно приказал:

— Получите документы и собирайтесь!

Оказалось, что однополчане отца отмечают юбилей части и на торжества приглашают его сына.

В части Виктора встретили радушно. На торжественном собрании он, смущенный и радостный, сидел в президиуме, волнуясь смотрел на боевое Знамя, под которым в грозные годы войны сражался отец: древко Знамени, казалось, и теперь хранит тепло отцовых рук — крепких рук кузнеца и воина…

Собранный, подтянутый молодой солдат Виктор Гребенюк пришелся по душе отцовым однополчанам и вскоре по их ходатайству был переведен для прохождения дальнейшей службы в «свой» (они все так и говорили теперь — в «свой») полк.

Нелегка солдатская школа! Вечерами после занятий болели плечи, ныла натруженная спина. Но Виктор понимал: он должен все одолеть, к этому обязывает его долг гражданина, доят перед памятью отца. Понимал он и другое: без хорошей физической подготовки трудно будет ему управлять тяжелой и сложной специальной машиной. А это было его мечтой — поскорее сесть за руль такой машины. Тем более что он уже проявил себя с хорошей стороны в политической, боевой и огневой подготовке.

Но однажды у Виктора все же не хватило терпения. Не закончив дополнительного занятия, он спрыгнул с турника и пошел в казарму. Здесь-то он и увидел незнакомого старшину — черноволосого, с густыми смоляными бровями, сдвинутыми к переносице. Виктор не знал, что старшина, стоявший поодаль, уже давно наблюдал за ним. Старшина протянул Виктору руку, сказал, еще больше сдвигая брови:

— Знал я одного человека… Вы походите на него. Только у того выдержки больше было. Помнится, ехали на фронт мимо его дома, он мог задержаться, хоть на часок, а после догнать эшелон. Мог, да не стал! Дисциплина, говорит, всех касается, а больше всего — парторга. Тот человек целых три года же видел семьи, В оккупации она осталась. Да, между прочим, его родная станция называлась «Терпение». Как будто кто специально придумал. Никогда не забуду ни той станции, ни того человека.

— Это же наша станция! — изумился Виктор. — А как его звали?

— Евтей Моисеевич Гребенюк, — медленно произнес старшина. — Да что с тобой, парень?!

Виктор прошептал:

— Отец он мне.

— Знаю. Потому и пришел взглянуть на тебя. Воевал я вместе с твоим отцом. Кавказ обороняли. Севастополь, Прибалтику освобождали. Видел я, как погиб он. Гаврилов моя фамилия. А расскажу я о Евтее Моисеевиче не только тебе, но и всем солдатам.

Сердце Виктора замерло. Ведь этот человек был рядом с отцом, видел, как он ходил, говорил, смеялся, слышал его последние слова.

— Идем. — Старшина Гаврилов провел Виктора в комнату боевой славы.

Там, склонившись над большим подрамником, светловолосый ефрейтор Бурлетов сосредоточенно рисовал на полотне портрет. Виктор сразу узнал знакомые черты. Отец!

— Хороший портрет у вас получается! — похвалил старшина. — Евтей Моисеевич как живой!

Ефрейтор Бурлетов зарделся.

— Я хочу написать еще один, поменьше. А ты, Виктор, отошлешь его матери.

— Спасибо, — волнуясь ответил Виктор.

— А вот, смотри, какой путь проделали мы с твоим отцом. — Старшина подвел Виктора к лежащему на полу не завершенному еще стенду. Правда, победный путь на Запад был уже обозначен. Старшина Гаврилов обращался к Виктору и словно не замечал, что здесь собрались почти все солдаты роты. Застыл с кисточкой в руке и ефрейтор Бурлетов. Старшина говорил, что когда-то он, еще молодой солдат, считал повседневную службу «прозой», но на фронте убедился, как важна была учеба в мирные дни…

— Мы все мечтаем о чем-то необычном, о подвиге с большой буквы, — говорил старшина. — Но как совершить его, если ты находишься в карауле, а на твой пост никто не нападает, во время учений отправляешься за «языком», а «язык» — свой солдат из соседней роты? И все-таки берусь утверждать, что настоящий солдат рождается в дни этой будничной, но упорной учебы и в дни учебы пролагает он дорогу к подвигу. И служить солдат должен так, чтобы всегда мог сказать: «Да, я готов! На любые испытания, подобно отцу и многим сотням его боевых друзей, которые в борьбе с врагами совершили бессмертные подвиги. Мы заменили их в боевом строю, и замена эта надежная…»

3

Сколько в роте людей — столько и характеров. А при всем хорошем… Словом, Виктор Гребенюк оказался одним из «трудных» солдат.

Причиной тому была его вспыльчивость и непомерное стремление отличиться, доказать, что он достойный преемник отцовской славы. Но как раз это благородное в своей основе желание воспринималось другими порой как стремление выделиться из общей массы, занять в роте особое положение. Тем более что Виктор не только «вспыхивал спичкой», а бывало, и черновой работы чурался.

Как-то в субботний день сержант Василенко приказал Гребенюку вымыть пол в казарме. Виктор с таким вызовом ответил «есть!» и так яростно схватил ведро и швабру, что командир отделения вынужден был остановить солдата:

— Рядовой Гребенюк! В чем дело?!

Виктор недовольно ответил:

— Вы лучше вспомните, когда в последний раз полы мыл ефрейтор Жучков.

— Не кивайте на товарища, это стыдно, — сказал сержант. — А если вам прикажут в разведку идти? Тоже пускай Жучков идет, давно не ходил?

Виктор усмехнулся. Резко выделяющиеся на широком лице черные брови дрогнули.

— Сравнили! Полы и бой. На врага я грудью!

Теперь усмехнулся сержант:

— Слабовата еще она, ваша грудь.

Подошел ефрейтор Жучков, Потянулся к швабре:

— Давай, ершистый, а то ручки замараешь. Управлюсь как-нибудь!

Гребенюк с обидой посмотрел на Жучкова, плеснул воду на пол, с силой налег на швабру, бросил взгляд исподлобья — поддерживают ли его солдаты? Почувствовал — осуждают.

Вечером сержант попробовал побеседовать с Виктором по душам, но серьезного разговора не получилось. Виктор и сам уже все понял и слово дал себе «переломить» свой характер, а сержанту все же ответил:

— Полы, товарищ сержант, не для моего характера. Мне что-нибудь посложнее.

— Характер, характер… Обуздать его надо, вот что! Подчиняться воле командира, беспрекословно выполнять приказание — это те же ступени к мужеству.

— Проверите на учениях, — самонадеянно заявил Виктор, — а то — полы и… мужество!

— Что же, проверим, — пообещал Василенко.

… На тактических занятиях при наведении линии связи сержант приказал Гребенюку нести две катушки кабеля. На этот раз Виктор принялся выполнять приказ с неподдельной готовностью. Однако с полной боевой выкладкой тащить катушки по заснеженной целине навстречу упругому ветру, проваливаясь по пояс в сугробы, оказалось нелегким делом. Очень скоро Виктор выбился из сил, стал чаще задерживаться, чтобы перевести дыхание, горстями ел снег. И снова в груди шевельнулась обида.

Подумал про себя: «Проверить сержант решил! Назло две катушки сунул. Небось Шабловскому так одну!»

Худенький, низкорослый солдат, с белесыми бровями, еле заметными на розовом лице, Шабловский и верно уже обогнал Виктора. Оставив свою катушку, он вернулся к нему, предложил помочь. Но тут послышался голос сержанта:

— Отставить! Шабловский, ступайте к своей катушке. Гребенюк, прекратите есть снег… Отдыхать после будем, время у нас ограничено.

Виктор вскинул на плечи катушки…

Частые остановки рядового Гребенюка дорого обошлись роте: связь была дана с большим опозданием и она не выполнила задачу.

Виктор горько переживал все это. А еще больнее было оттого, что сержант не напомнил, как он похвалялся показать себя на учениях. Показал, ничего не скажешь.

Виктор угрюмо сидел у окна, наблюдая, как ветер крутит сложные вихри. Невеселые мысли тревожили душу. В колхозе все его уважали, председатель за руку здоровался… Там Виктор был сам себе голова. А вот в армейской жизни что-то не ладится. Конечно, домой ничего особого он не писал. Тон писем был нарочито бодрым, вроде: служим не тужим, дела в основном неплохи. Но чуткое материнское сердце уловило недоброе. Мать тут же отозвалась: «Что-то, сынок, тревожный ты. Не случилось ли чего? Пишешь, что «в основном» неплохо, а как же не в «основном». Характер-то твой знаю — горячий и с норовом. Переломи себя».

Вот и сержант Василенко тоже советовал «переломить» себя, мол; подчиняться воле командира — это тоже мужество.

… Солдатская жизнь вновь и вновь проверяла Виктора.

На учениях с боевой стрельбой сержант назначил Шабловского обеспечивать связь руководителю. Поискал глазами: кого бы послать вторым?

— Разрешите, товарищ сержант! — попросил Гребенюк. Он прочел в глазах сержанта сомнение, потом услышал:

— Действуйте!

… Да, это было самое настоящее испытание!

В критический момент, когда до начала атаки оставались считанные минуты, прервалась связь. Гребенюк выскочил из блиндажа, побежал по линии. Одна мысль сверлила мозг: «Сейчас атака, а связи нет. Все нарушится». И вот — узорчатый след танка. Так и есть! Повреждение. Солдат соединил концы провода и бегом возвратился в блиндаж. Спросил Шабловского:

— Как?

— Порядок. Связь восстановлена!

И почти в ту же секунду в трубке раздался голос:

— Показать мишени!

Рота пошла в атаку.

После занятий рядовой Гребенюк стоял перед строем. Сержант объявил:

— Снимаю с рядового Гребенюка ранее наложенное взыскание.

Сразу стало легче на душе. И товарищи, чувствовал Виктор, стали как бы чуть ближе, смотрели улыбчиво и тепло.

Первые, может Выть, самые трудные шаги в жизни солдата остались позади. Но перелом только еще наметился.

Однажды командир отделения сказал Виктору:

— Все же я надеялся, что дело у вас пойдет быстрее. А вы все раскачиваетесь! Посмотрите на Байкова, на других отличников…

— Люди мы разные.

— Разные, да форманта всех одна — военная! И служим мы одной Родине — советской, — ответил сержант Василенко жестко. — А требую я с вас не по личной прихоти, не ради того, чтобы «властью насытиться». Это Ленин завещал учиться военному делу настоящим образом! Вы мечтаете стать военным водителем. Но ухаживать за машиной — это не пол в казарме помыть.

… Подразделение готовилось к боевым стрельбам. Командир отделения усиленно тренировал подчиненных.

Гребенюк вместе с другими располагался в укрытии. По команде сержанта солдаты должны стремительно пробежать к траншее и приготовиться открыть из нее огонь.

Команда:

— Отделение! Вперед!

Солдаты вскакивают. Но они не добежали до траншеи. Опять команда:

— Отставить! Вяло бежите! На такой скорости вас быстро возьмут на мушку…

И снова: «Вперед!», «Отставить!», «Вперед!», «Отставить!».

Наконец Гребенюк в траншее. Изготовился к стрельбе. А сержант Василенко:

— Рядовой Гребенюк! При такой изготовке упражнение вам не выполнить.

И так — день за днем.

Виктору стало казаться, что сержант к нему придирается, но однажды услышал, как сержант за что-то распекал рядового Семенова. Посочувствовал ему, думал, найдет союзника. А Семенов отрезал:

— Сержант прав. Это армия. Приказ — закон. Помнишь: «Служба — труд. Солдат — не гость…»? У сержанта добрая строгость. За отца он вроде.

Виктор отозвался тихо, растерянно:

— Не знаю, какая она — отцова строгость. Мой-то отец на войне убит. Без него вырос.

Но и здесь Гребенюк не нашел сочувствия. Семенов вскинул белесые брови:

— Так у нас, считай, полроты без отцов выросли! Думаю, мы еще больше в ответе за нашу службу, раз мы погибших отцов сменили. А к сержанту ты присмотрись: справедливее не найдешь.

И верно, Виктор стал замечать, что сержант Василенко не только требует, но старательно объясняет и всегда, где бы ни проводились занятия, показывает личный пример. Таким же был и командир роты старший лейтенант Зотов.

4

Ротный тоже давно присматривался к Гребенюку, немало думал о нем. Сердце и офицерский опыт подсказывали командиру, что Виктор правильный парень, но самолюбивый. А может, рассчитывает на какие-то особые привилегии как сын героя? И не потому ли у него постоянная жажда подвига и пренебрежение к черновым делам? Офицер упорно подбирал ключи к солдатскому характеру.

После очередной стычки Гребенюка с сержантом старший лейтенант вызвал солдата в канцелярию.

Виктор доложил о себе настороженно, посмотрел на офицера, приготовился выслушать нотацию и упреки. Но старший лейтенант подозвал его к столу и показал на подшивку газет. Улыбнулся:

— Хочу дать вам задание… не служебное. Здесь я обнаружил очерк о человеке, которого, несомненно, знал ваш отец: они на одном фронте сражались. Из этого очерка надо сделать небольшую, но яркую справку для комнаты боевой славы. Надеюсь, справитесь.

— Есть! — отчеканил Виктор и, схватив подшивку, побежал в ленинскую комнату.

Какие же они, люди, вместе с которыми отец громил врага, с которых он брал пример? Одного из них Виктор уже знал — старшина Гаврилов… А здесь о ком?

… Август сорок третьего года. Советские войска получили приказ прорвать Голубую линию. После мощной артиллерийской подготовки они перешли в атаку.

В первой цепи наступающих вело бой отделение коммуниста гвардии младшего сержанта Иосифа Лаара. Прикрываясь бронею танков, бойцы выбили противника из первой траншеи и устремились дальше. Вокруг свистели пули, вздымались черные столбы разрывов. Гитлеровцы отбивались упорно, с ожесточением. Справа от Лаара вспыхнул танк, подбитый фашистами, вышло из строя орудие сопровождения. Наступающим становилось все тяжелей. Под сильным огнем вражеских пулеметов гвардейцы залегли, неся потери. Оказалось, что пулемет бьет из тщательно замаскированных дзотов.

Командир роты приказал отделению Лаара подавить ближний дзот. Лаар с солдатами по-пластунски пополз к огневой точке. Вот она уже рядом. Лаар укрывается в воронке. Меткий бросок. Пулемет замолчал. Наступление продолжается. Но вот ожил второй дзот, и опять прижал гвардейцев к земле. И снова Лаар ползет вперед, к дзоту, скрывается в воронке. Летят гранаты. Одна, вторая, третья… Неудача. Ствол немецкого пулемета поворачивается в сторону Лаара, но гвардеец в «мертвом пространстве». Враг тоже пустил в ход гранаты. Одна из них разорвалась рядом, тяжело ранила воина. Фашисты вновь перенесли пулеметный огонь на гвардейцев, пытавшихся было подняться с земли. И тогда Лаар, зажав пилоткой рану, бросился к дзоту. Шаг, второй, третий… Лаар схватился за раскаленный ствол пулемета, отводя его в сторону, и, теряя силы, навалился грудью на амбразуру…

Иосифу Лаару посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Имя его навечно занесено в списки части, в роте стоит аккуратно заправленная койка, а над нею помещен портрет героя…

Возвращая командиру подшивку газет, Виктор сказал с восторгом:

— Вот это герой! Да ему и было где развернуться. А как сейчас проявишь себя?

— Как проявишь? — Офицер улыбнулся. Он этого и ожидал. — Я думаю так: кто постоянно мечтает проявить себя, «осчастливить» Родину подвигом, никогда его не совершит. Некоторые заявляют: когда потребуется, первым в атаку пойду, на дзот брошусь, под танк, жизни не пощажу! Но таким мечтателям невдомек, что подвиг солдата в мирные дни — это напряженный воинский труд. Слава к человеку приходит между делом, если дело достойно ее. А Лаар, совершая подвиг, не думал отличиться. Он выполнял долг… Кстати, в той же части сейчас служит ефрейтор Анатолий Лаар — сын Иосифа Лаара. Солдат-отличник. А в одной из авиачастей служит сын дважды Героя Советского Союза генерала Полбина. И он отличный летчик-истребитель. Как я слышал, оба они — люди скромные, носа не задирают.

Виктор слушал командира, смущенно опустив голову. И горько ему было оттого, что Зотов не распекал его, не упрекал, а говорил словно бы между прочим. Так же, как будто случайно, упомянул о младшем сержанте Анисимове, который изучил все оружие роты, первой очередью поражает цели… За успехи в боевой подготовке награжден знаком «Отличник Советской Армии», Почетной грамотой ЦК комсомола. Это вот и есть подвиг в мирные дин.

… В тот же вечер Виктор послал письмо матери, сообщил о беседе с командиром, но не удержался, посетовал, что с сержантом никак не найдет общего языка.

Ответ прислал брат Николай. Сначала написал о колхозных делах, о том, что его приняли в партию, а под конец отчитал резко и прямо. Уж не ищет ли Виктор поблажек, прикрываясь отцовской славой? И не принимает ли естественную требовательность сержанта за придирку? А может, мечтает о подвиге и надеется, что этот подвиг вот-вот совершит, только бы подвернулся случай?..

… В ту ночь Виктор Гребенюк долго не мог уснуть.

Что они, сговорились, что ли, — все об одном и том же! Восстановил в памяти каждый свой шаг и пришел к выводу: пожалуй, неважный он солдат! Как ни кинь, выходит, что загордился.

«Лаар тоже сын героя, — подумал Виктор. — И у многих моих товарищей тоже отцы погибли. Вот так-то, друг!»

5

Наступило лето. Воины выехали в лагерь. Располагался он в лесу. Деревья укрывали солдат от палящего солнца. Рядом поблескивала река.

По вечерам, в свободный час, к реке приходили солдаты. И текла беседа, как эта река, тихо, задумчиво. Солдаты рассказывали о своих колхозах, заводских цехах, целинных землях. Из разных мест прибыли они сюда, со всех уголков страны. Солдатская служба сроднила их, словно братьев. И радости, и неудачи — все делят пополам.

Виктор Гребенюк смотрит на реку. Неожиданно говорит:

— Братцы! А ведь здесь война была. Фашисты гуляли по этому лесу.

Солдаты вспомнили, как на одном из занятий замполит рассказывал о боях, проходивших в этом краю. Здесь пролегал последний рубеж великой битвы. Отсюда начиналось наступление на врага.

— Не гуляли, — раздался из темноты голос.

Солдаты, повернувшись, увидели старшину сверхсрочной службы Ивана Андреевича Гаврилова. Он усмехнулся:

— Когда бы гуляли, кости свои не оставили бы здесь.

Старшина сел на траву, снял фуражку, провел широкой ладонью по черным волосам. Заметил Виктора.

— А, Гребенюк… Как служится?

Виктор смутился.

— Теперь ничего. Налаживается.

— Оно б и должно. А иначе как? Доходили до меня слухи, обидно было. За твоего отца обидно было. Ведь какой человек! Забудешь разве? Познакомились мы с ним в начале войны. Вместе отходили, вместе наступали. В одном бою были ранены. Ну, я полегче чуток, а его на плащ-палатке вытаскивали. Командир дает команду отправить в медсанбат, а Евтей Моисеевич свое: «Не покину товарищей! Из медсанбата в эвакогоспиталь, а потом куда?» Разрешите, говорит, в полковом пункте: я вмиг подлечусь. Не могу менять направление. Одно оно у меня — Севастополь, Таганрог, Мелитополь. И верно, быстро вернулся в строй. Под Севастополем штурмовал Сапун-гору. Первый с флажком бросился в атаку… Да опять его ранило…

Старшина неторопливо рассказывает, и не только Виктор, а все солдаты жадно смотрят на бывалого воина, ловят каждое его слово.

* * *

… Но и после второго ранения парторг роты Евтей Гребенюк не покинул свою часть. А она из Крыма была переброшена в Прибалтику. Подразделение пополнилось молодыми, необстрелянными солдатами. Даже возле самой передовой командиры стремились использовать каждую минуту для их обучения.

Старший сержант Гребенюк взял за правило перед каждым занятием беседовать с пополнением. И почти всегда первый вопрос к нему:

— А вы подбивали танки? Страшно?

Парторг не обманывал:

— А как же? Не то что страшно — жутко! Но потому и надо поскорее привыкать, уметь расправляться с ними. Как ни страшно, а ты подпускай поближе, тогда наверняка в него попадешь. Еще лучше, если через себя пропустишь, через окоп, тогда в твоем распоряжении вся моторная часть — самая уязвимая. А окоп и траншея тебя укроют. Бывает, конечно, землицей присыпет, но ты поживее встряхнись и бей вдогон, пока далеко не уполз… Гребенюк не только рассказывал, но и показывал. Он скрывался в траншее, и солдаты наблюдали, как через нее, гремя гусеницами, переваливал танк.

— Не раздавил?! — спрашивал Евтей Гребенюк, выглянув из траншеи.

Примеру парторга следовали молодые солдаты, сперва те, кто посмелее, ложились на дно траншеи, а потом и другие.

Делились опытом и лучшие бронебойщики, «специализировавшиеся» на «тиграх».

Учеба длилась недолго. Окруженный нашими войсками противник предпринял наступление, пытаясь прорвать кольцо.

Это случилось в теплое, тихое утро, когда даже тонкие стебельки травы, поднявшейся на бруствере, стояли не шелохнувшись. Рядом с Евтеем Гребенюком лежал чернобровый молодой солдат с мечтательными голубыми глазами, о котором парторг уже знал, что он сочиняет стихи и, может, поэтому не особенно разговорчив. Но в этот раз поэт прищурился на яркое солнце и воскликнул:

— Дывись, хлопци, як гарно! Коли б не те вон танки прокляти, що небо застят…

На поле и верно догорали два немецких танка, и от них к небу тянулся густой, жирный дым.

— А голову, Ющенко, спрячьте. Пригодится еще. И окопчик, пока возможно, углубите. Надо думать, танки снова пойдут, — сказал старший сержант Гребенюк.

Он понимал, как трудно сейчас молодым солдатам, и старался подбодрить их, вселить уверенность своим спокойным видом, негромким голосом. Рядом с Ющенко лежал еще один молодой солдат, и ростом он был так мал, что, когда вставал, плащ-накидка опускалась до самых пят. Солдаты посмеивались над ним, но он добродушно отшучивался:

— Смейтесь, смейтесь! Зато маленького пуля не сразу сыщет.

Евтей Моисеевич всегда старался поддержать веселый настрой и бодрый дух солдат, но не забывал при этом что-либо добавить и посерьезней:

— Конечно, маленького пуле труднее найти, особенно если он хорошо окопается. И на тишину нельзя надеяться: на фронте она обманчива.

Да, уж кто-кто, а Евтей Гребенюк знал, как обманчива тишина. Почти в ту же секунду загрохотала вражеская артиллерия. Тяжело ранило командира взвода, и ротный приказал парторгу Гребенюку заменить взводного.

Евтей Гребенюк предупредил коммунистов, чтобы они помнили о молодых солдатах, и, придерживая потертую полевую сумку, побежал вдоль ломаной линии, образованной окопами.

Еще не затихла артиллерийская канонада, а на фоне ясного неба показались черные точки. Послышался железный рокот, и точки, все разрастаясь, превратились в танки. Покачиваясь на ухабах, словно огромные лодки, они двигались на окопы. Казалось, никакая сила не сможет остановить их…

Но вот возле одного из окопов вздрогнуло и выбросило красный язык орудие, приданное пехоте. Еще выстрел, и один из танков остановился, окутался дымом. Но другие по-прежнему приближались к гвардейцам. Гребенюк потеснил плечом молодого солдата, взял у него противотанковое ружье и, прицелившись, выстрелил. Стальная громадина с разорванной гусеницей беспомощно закрутилась на месте.

— Так ему! — торжествующе закричал бронебойщик Гончаренко. — Не нравится? А мы еще одного, чтоб не скучно было!

Прозвучал выстрел Гончаренко, и дымом окутался третий танк…

В этот день не удалось врагу смять боевой порядок роты. Противник был остановлен и на других направлениях. Молодое пополнение почувствовало себя увереннее, хотя новобранцы по-прежнему жались к «старичкам», особенно к бронебойщику Гончаренко и парторгу Евтею Гребенюку. Гончаренко был «внештатным» помощником Евтея как в боевой, так и в партийной работе. И не раз в траншее звучал его глуховатый басок:

А после этого трудного боя юный Ющенко вдруг спросил:

— Почему «если б»? Можно сказать без «если»:

— Хорошо! — похвалил Евтей Гребенюк. — Сердце вроде бы детонатор чувств человека. Откуда же у тебя слова такие хорошие?

Ющенко покраснел, но ничего не ответил. Евтей понял, сказал серьезно:

— Раз такие слова пришли у тебя от сердца, значит, ты страх пересилил и созрел для большого дела. А у нас еще впереди немало трудных боев.

И может, впервые Евтей Гребенюк не смог скрыть своей грусти. Кто знает, не вспомнился ли ему жаркий летний день, когда он ехал на фронт мимо родного дома? Монотонно стучали колеса. Отставали от эшелона истерзанные войной станицы и города, мелькали исклеванные пулями хаты, стен которых уже давно не касалась кисть.

С каждой минутой все тревожнее колотилось сердце Евтея: увидит ли целой станцию? Встретит ли кого из знакомых? Уцелел ли хотя бы почтовый ящик, чтобы бросить в него солдатское письмецо-треугольник: жив, мол, здоров, даже еду вот через нашу станцию…

Едва эшелон стал тормозить, Евтей Моисеевич выскочил из теплушки и тут же попал в объятия своего родственника Кулика. Евтей задохнулся от радости.

— Ленька-а-а! Ну, как? Как мои? Живы ли? Как младшенький?

И оба осеклись разом. Узнать бы, сколько простоит эшелон, тогда бы до дому сбегать, село-то рукой подать.

— Слетал бы ты до моих, — попросил Евтей. — Может, поспеют сюда прибечь. Мне самому рискованно: гляди, дадут отправление… Посчитают за дезертира.

— Я мигом, я мигом, — заторопился Кулик. — Чего ж не слетать? Такое дело, на фронт же едешь.

Леонид Кулик схватил записку и побежал в станицу прямиком через поле, срезая угол.

Однако не суждено было сбыться мечте Евтея. Защелкали буфера вагонов, и несколько сильных рук подхватили его, втащили в теплушку. Кто-то спросил:

— Как же твоя станция называется?

Евтей вздохнул:

— Терпение. Верь, не верь, а вот так и называется.

— Скажи ты! Терпение! — удивился Гончаренко.

— Есть и получше, — горько улыбнулся Евтей. — У Мелитополя — Обильная, впереди повстречается Плодородие.

— А после войны, поди, Победа появится, — заключил Гончаренко.

— Это уж обязательно! — убежденно встряхнул головой Евтей Моисеевич. — Победа, да еще не одна!

Евтею казалось, что все это было давным-давно. И тот день, когда ему наконец прямо в траншею доставили письмо от Марии, и он долго не решался его прочесть.

«Горько было нам, — писала Мария Андреевна. — Насмотрелись и натерпелись бесчинств по самую маковку… Дочка и сынки, слава богу, живы, только худые сильно. Но теперь легче уже оттого, что погнали немцев, а еще узнали мы, что ты жив, теперь-то нам ничего не страшно. На станице тебя очень ждут. Люди гутарят, как приедешь, снова изберут председателем колхоза…»

В конце письма приписка: «Папа, бей гадов до самой их смерти! Петр, Николай, Виктор».

Давним теперь казалось Евтею и это письмо. Рядом находился противник. Гвардейцы с трудом сдерживали его бешеный натиск. А затем сами перешли в контрнаступление. Враг яро сопротивлялся на каждом шагу.

У высоты 144,7 наступающие батальоны остановились. Сплошной стеной огня встретили их гитлеровцы. Две траншеи опоясали подножие. А на вершину,извиваясь, убегали ходы сообщения. Почти на самом гребне захлебывался пулеметной дробью вражеский дзот. Перекрестный свинцовый ливень срывал траву, прижимал гвардейцев к земле. В этот самый напряженный момент боя прервалась связь с артиллеристами. Рядом с командиром роты оказался рядовой Ющенко. Он хорошо понимал, что может произойти, если артиллеристы не поддержат роту своим огнем.

— Действуйте! — крикнул старший лейтенант, когда Ющенко вызвался найти обрыв телефонного кабеля.

Солдат, пригнувшись, побежал вдоль линии. Пот градом катился по разгоряченному лицу. Вокруг взлетали черные фонтаны земли. Демьян падал и снова вскакивал, чтобы сделать бросок. На открытых участках он переползал по-пластунски, и тогда ему казалось, что ползет он очень медленно и рота из-за него несет потери. И он старался ползти быстрее, пропуская через ладонь тонкую черную нить телефонного кабеля. Но вдруг эта нить выскочила из руки. Вот он, обрыв!

Ющенко быстро срастил концы и пополз обратно. Почти тут же услышал артиллерийские раскаты и увидел, как в расположении противника взметнулась земля. Ющенко подполз к командиру роты, но тот и без доклада знал, что связь восстановлена, и лишь одобрительно покивал головой. Затем подхватил команду комбата:

— За мно-о-й! За Родину!

Рядом с ним заалел флажок. Это устремился вперед комсомолец Михаил Бурун. За ними поднялись солдаты всего батальона. Вот и первая траншея, но Бурун сражен вражеской пулей. Небольшое алое полотнище подхватывает Сергей Пензев. Пробежав несколько шагов, он тоже падает. Флажок в руках Ивана Штельмакова. Он взбегает на высотку и устанавливает его на разрушенном дзоте. Будто огонек загорелся на высоте.

Наступление продолжается. Родная земля уже позади. Впереди — незнакомая, неуютная. С яростью обреченного цепляется за нее враг. Как-то, в момент исправления линии, схватили немцы голубоглазого и мечтательного Демьяна Ющенко, которого так любил Евтей Гребенкж. Да только ли он? Все любили. Жестоко расправились гитлеровцы с поэтом: искололи штыками, облили бензином и подожгли…

Много в тот вечер рассказывал старшина Гаврилов. С затаенным дыханием слушали солдаты бывалого воина. И уж совсем притих Виктор Гребенюк. А когда старшина умолк и в который раз потянулся за сигаретой, Виктор попросил:

— Товарищ старшина, расскажите о самом последнем бое. И еще… об отце.

— Ну что ж, — легонько откашлялся Гаврилов. — Юго-западнее Шяуляя последний бой случился у нас, — начал он. — Много вражеских контратак отбили мы тогда, много боевых товарищей потеряли… В одну из контратак снова немецкие танки пошли. Я в окопе аккурат рядом с Евтеем Моисеевичем находился.

Танки были еще далеко, когда перед самым бруствером разорвался снаряд. Осколком ранило Гончаренко. Он, как помните, бронебойщиком был. Ранен-то ранен, да уходить на перевязку не стал, потому как танки уже приблизились. Евтей Гребенюк скомандовал:

— Бей!

И что вы думаете? С первого выстрела пригвоздил Гончаренко машину! Закружила на месте. Да ладно бы этот танк был единственным, так ведь кроме него еще два десятка. Ну, он еще один расстрелял. И его еще раз в руку! А танки идут. На бросок гранаты уж. Евтей Моисеевич своей связкой аккурат угодил одному под самое брюхо. Здорова машина, а вздыбила нос, ровно конь на дыбы. И надо же, из-за этого, подбитого, другой выползает. Тут Евтей Гребенюк выскочил из траншеи — и ему сустречь. В связке две последние гранаты, видать, побоялся — не промахнуть бы. Так и с этого танка гусеница долой скатилась, заюлил он на месте. Другие ж танки, что уцелели, видя такое, давай назад. Перед нами — четыре дымных костра. И радоваться бы тут от такой картины, но какая уж радость: посрывали пилотки, склонили головы над Евтеем Моисеевичем, над парторгом нашим. Письмо его недописанное взял ротный. Да не знаю, успел ли тот отослать по адресу…

6

Солдаты вплотную придвинулись к старшине Гаврилову. Среди них немало таких, которые знают отцов лишь по фотографиям да воспоминаниям матерей. Рассказ о Евтее Гребенюке они восприняли как повествование о своих отцах. Еще посидели молча, покурили, молча встали и разошлись по палаткам. Виктор Гребенюк остался на берегу. Внизу, под обрывом, шумела река, и, вторя ей, лес пел свою нескончаемую песню. Рассказ старшины встревожил Виктора. «Трудно, очень трудно служить в части, где свято берегут память об отце, — думал солдат. — О нем здесь все напоминает. Кажется, что он живой, стоит с тобой рядом…»

И снова Виктор дал себе клятву быть достойным отца, стать солдатом-отличником.

Но все же много было упущено и выйти в ряды отличников оказалось нелегким делом. Уже на первом осеннем кроссе Виктор почувствовал это. По сигналу стартера он сразу взял высокий темп и порядком опередил всех солдат своего взвода. Стройные сосны с золотистыми стволами, вытянувшись вдоль лесной дороги, приветливо помахивали ему густыми кронами, а легкий ветерок охлаждал разгоряченное лицо. Но на втором километре Виктор выдохся. Ноги отяжелели, не хватало воздуха легким, сердце бешено колотилось, в висках стучали тысячи молотков. Он сошел с дистанции.

— Рядовой Гребенюк! Догоняйте взвод! — властно прозвучал голос командира роты.

Собрав последние силы, Виктор побежал снова, но взвод уже приближался к финишу. Ни единым словом не попрекнули товарищи неудачника, когда он наконец доплелся и смущенно остановился, боясь поднять глаза. Лишь Семенов не удержался, поддел:

— Ему простительно: он теперь шофер, а шоферу бегать зачем?

Это еще больше огорчило Виктора. Но и прибавило спортивной злости.

С тех пор его часто стали видеть на беговой дорожке. Виктору хотелось загладить свою вину перед товарищами, которых подвел на кроссе. Он стал упорно готовиться к спартакиаде. И день серьезного испытания наступил. Болеть за него пришел весь взвод, и, может, поддержка друзей и помогла Виктору показать неплохое время в двух трудных забегах.

В казарме уже всей ротой поздравили Виктора Гребенюка с успехом в старте. Он смущенно ответил:

— Спасибо, друзья. Но это я лишь настигаю упущенное. Теперь же у меня еще одна думка: повысить классность вождения автомобиля. Тут я тоже малость засиделся на старте. Пригрелся под крылышком отцовской славы, забыл, что славу самому добывать положено. Это будет лучшей памятью об отце.

Солдаты дружно одобрили его слова.

7

В черное небо врезаются ракеты. Вспыхнув зелеными точками, скрываются за темной гривой леса. Мотопехота просит огня…

А связисты в это время спешат в новый район. Виктор Гребенюк ведет машину, подался вперед, всматривается в дорогу: сейчас все зависит от его мастерства. Вокруг — кромешная темнота, по кабине газика барабанит дождь, на ветровом стекле потоки воды. Дорогу размыло, машину то бросает из стороны в сторону, то она ползет юзом. Уже много часов экипажи связистов находятся в непрерывном движении на усложненной трассе: здесь и целина, и участки «заражения», овраги и лесные «завалы», «взорванные» мосты… Застрянет одна машина, на помощь тут же бросаются экипажи других машин.

К рассвету подразделения сосредоточились на лесной опушке. Дождь немного утих, чуть посветлело небо. Однако время отдыха не пришло. Наоборот, поступила команда: укрыть технику. Эта работа еще напряженнее, чем вести машины по сложнопересеченной местности. В течение всего дня солдаты копали землю, эскарпировали подступы, вели разведку, поддерживали связь. А ночью снова взмыли в небо ракеты и рассыпались белыми звездами. Грохнули залпы орудий. Через несколько минут старший радиотелеграфист принял сигнал: «Вперед!»

Наступление началось.

И снова машина движется в темноте. Теперь связь надо держать на ходу. К атмосферным помехам «противник» прибавляет искусственные. В эти минуты связисты особенно чувствуют, как необходима их работа командиру. Без них он не может управлять боем.

— Перейти на ключ! — приказывает старший лейтенант Зотов.

Теперь все зависит от умелого взаимодействия водителя и радиотелеграфиста. Виктор еще больше сосредоточил внимание на дороге, увеличивая скорость на ровных участках местности. И так всю ночь. Связь не прерывалась ни на минуту.

… Учения продолжаются. Снова остановка, и снова оборудование укрытий для техники. Где-то вдали повисают на темнеющем небе ракеты, падают, описав дугу…

— Как на настоящей войне, — заметил Виктор Гребенюк.

Прикрывшись от дождя плащ-накидкой, он, обхватил пилоткой горячую кружку, пьет чай. Ужин тоже, как на войне: на позиции его доставили с полевой кухни в термосах. Так же, как Виктор, обхватив пилотками кружки, пьют чай все солдаты, радуясь короткому отдыху.

А отдых и впрямь недолог. Звучит сигнал:

— Атомная тревога!

Гребенюк вместе со всеми скрылся в отрытом котловане, надел противогаз. Вскоре раздался мощный «атомный взрыв». Это наступающие подразделения нанесли удар по обороне «противника» и опять устремились вперед. Преодоление этой зоны осуществляется в защитной одежде и в противогазах. Управлять машиной стало труднее, но Виктор Гребенюк настойчиво пролагает путь всей колонне связистов: от них зависит управление сложным «боем» в обстановке, приближенной к боевой. И вводные следуют одна за другой.

«Противник» нанес контрудар по наступающей мотопехоте, и группа его танков прорвалась в район артиллерийских позиций. На помощь огневикам поспешили и связисты. Расположились на танкоопасном направлении и вместе с артиллеристами и танкистами приготовились к отражению контратаки.

За позицией взорвалось несколько снарядов. Затем показались танки «противника», сопровождающие десант.

Виктор Гребенюк вел огонь из автомата, и у него было такое ощущение, словно он и вправду участвует в настоящем бою. По лесной чаще гуляло протяжное эхо. Гулко стучали пулеметы, стрекотали автоматы. И в эту трескотню врывался грохот артиллерийской канонады. Поблизости ревели танки. Над полем, которое открывалось с лесной опушки, все чаще повисали ракеты. Минометчики из глубины усилили огонь. Казалось, победа уже близка. В эту минуту посредник объявил:

— Из строя выбыл старший радиотелеграфист.

— Рядовой Гребенюк, заменить Фитисова! — приказал сержант.

— Есть!

Виктор взобрался в кузов радиостанции. Фитисов смущенно поглядывал на посредника и пытался хоть как-нибудь подсобить Виктору, но тот и сам работал быстро и уверенно, как заправский связист. Команды передавались точно, оперативно. Но торжествовать было рано.

— И Гребенюк «убит», — объявил посредник. — Начать продвижение вперед!

Здесь и произошла осечка: водителя спецмашины никто не смог заменить.

— Непорядок, — покачал головой посредник. — Весь экипаж вывожу из строя. — Жалко, до этого дело отлично шло.

… Наступил рассвет. От утреннего солнца загорелись верхушки деревьев. Молодая трава блестела дождевыми каплями. От легкого ветерка заструились, закипели посвежевшие листья. Запели птицы.

Но связисты словно не замечали обновления природы. Каждый считал себя виновным в ночном происшествии. Гребенюк сказал:

— Больше всех, пожалуй, я виноват.

— Это в чем же? — спросил Фитисов. — Ты хорошо на ключе работал, когда я оказался «убитым».

— Не в том дело, — Виктор махнул рукой. — Себе замены не подготовил. Вот его, например, Семенова.

— Всегда рад стараться, — заулыбался Семенов.

Но сержант Власенко, командир экипажа, не разделил его веселья. Хмуро заметил:

— Всегда, не всегда, а мне давно надо было подумать об этом и самому научиться.

… Разбор учений проводился у опушки леса. Солдаты почистили сапоги, подтянули на тужурках ремни, встали в тесный сомкнутый строй. Полковник, коренастый, черноусый, с веселыми глазами, двинулся вдоль шеренги. Взгляд его остановился на Викторе.

— Видел, товарищ Гребенюк, вас в сегодняшем «бою». Держались молодцом. Выйти из строя!

Виктор сделал несколько шагов и повернулся лицом к товарищам. Сосредоточенный, подтянутый, бравый. Полковник сказал:

— Эти учения явились для всех хорошей проверкой. И все вы, товарищи, действовали успешно. Но я особо отмечаю рядового Гребенюка. По трудным дорогам водил он машину, участвовал в отражении контратаки. В критический момент сумел заменить радиотелеграфиста. Действовал, как в настоящем бою. Товарищ Гребенюк! Объявляю вам благодарность!

— Служу Советскому Союзу! — выдохнул Виктор.

Не сразу возвратился в казарму Виктор и после учений: перед тем как поставить машину в автопарк, требовалось привести ее в полный порядок. Лишь вечером зашел он в комнату боевой славы. С портрета на него спокойно смотрел его отец — Герой Советского Союза, бывший парторг роты Евтей Моисеевич Гребенюк. «Стараюсь не подводить, отец! — улыбнулся ему в душе Виктор. — Но это еще не все. Доложу, когда двух водителей подготовлю, а то вон как неладно вышло. Мне-то благодарность, а всему экипажу краснеть пришлось…»

… На очередные большие учения выехали по тревоге. Многое было, как в прошлый раз: и марш по сложнопересеченной местности, и напряженная обстановка, и отражение контратак «противника». Только теперь не было дождей, и нещадно палило солнце, а густая серая пыль заволакивала округу. И еще одно было не так, как в прошлый раз: в район сосредоточения Виктор Гребенюк вел спецмашину, чередуясь с сержантом Власенко и радиотелеграфистом Фитисовым. Они оба и вызвались заменить водителя, когда посредник вывел из строя Гребенюка.

— Машину будет вести Фитисов! — приказал командир. Он не скрывал, что доволен.

А Виктор наблюдал за действиями своего ученика и тоже не мог скрыть радости. Пожалуй, никогда ему не было так приятно. Недавно сам сдал экзамен на права водителя второго класса, приобрел два спортивных разряда. Но самое дорогое — вот оно! Уйдет Виктор Гребенюк в запас, а здесь его не избудут. Скажут доброе слово о нем солдаты. Это большое счастье.

В лагерь возвратились к концу дня. Огромный солнечный диск уже скатился за горизонт, но было еще светло. Солдаты чистили оружие, технику. Поужинав, потянулись на открытую эстраду. Шел сюда и Виктор. Остановился у большого красивого стенда. Теперь на нем был портрет не только отца, но и портреты тех, кто продолжал его славные традиции, — армейских маяков. И среди них — рядовой Виктор Гребенюк.

Украдкой посмотрел он на свой портрет и свернул в сторону, к открытой эстраде, где демонстрировался кинофильм.

Виктор не запомнил его содержания, лишь в памяти отчетливо прозвучали прилетевшие откуда-то издалека позывные;

«Сын, я — отец.

Как слышишь меня? Прием».

И солдатское сердце на той же волне ответило:

«Отец, я — сын.

Слышу тебя хорошо».

Принимай, командир, внука

Село Аламасово, Горьковской области. Есть в этом селе колхоз и школа. Они носят имя отважного земляка Героя Советского Союза гвардии младшего сержанта Василия Пешехонова.

Ордена Ленина Московский военный округ. Есть в этом округе часть, а в ней первая рота. В ее списки навечно занесено имя героя. Оно каждый день произносится на вечерней поверке. Каждый год приезжает сюда отец Василия — почетный солдат Иван Михайлович Пешехонов. И как самого дорогого гостя встречают его гвардейцы.

В этот раз он ехал в родную часть не один…

* * *

Иван Михайлович не без гордости посматривал на своего внука. Подрастает Витька. Не успеешь глазом моргнуть — пора собираться в дорогу, на солдатскую службу. Сегодня последний раз идет в школу… Надо вечерком с ним по-серьезному потолковать: какое направление думает выбрать парень? Старику это небезразлично. Есть у него думка одна…

Виктор прибежал из школы веселый, радостный. Доложил деду: учеба окончена! А тот погладил пышную белую бороду, внимательно взглянул на парня. Чуть припухлые по-юношески губы, темно-синие глаза. Он напомнил Ивану Михайловичу сына.

Сын. О его подвиге знает все село. Девятнадцатилетним ушел Вася на фронт. Письма писал бодрые, боевые, планы на будущее строил. Но однажды пришла горькая весть. Она была вдвойне горька потому, что постучалась в дом почти накануне Победы. Писали однополчане героя: «Свидетелями подвига вашего сына — Василия Ивановича Пешехонова — были многие бойцы и командиры. Подбежавшие к замолкшему дзоту наши автоматчики уничтожили гитлеровского офицера и двух солдат. Но Василий с простреленной грудью лежал на вражеском пулемете мертвым. Так могут поступать только сыновья нашей великой Родины».

А было так.

Ожесточенный бой разгорелся за населенный пункт Боленцын, расположенный на польской земле. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись. Но советские солдаты, поддержанные танками, успешно наступали. Они выбили врага из траншей и пошли дальше. Когда же приблизились к селу, по ним неожиданно хлестнул пулемет. Солдаты залегли. Едва поднимутся, снова взахлеб рычит вражеский пулемет. Тают ряды воинов. Все больше кровавых пятен на снегу.

Гвардии младший сержант Василий Пешехонов действовал в этом бою в составе танкового десанта. Он соскочил с танка и пополз к дзоту. Все ближе черная пасть, из которой бьется пламя. Гвардеец вскинул автомат. Дал несколько очередей. Вражеский пулемет умолк. Василий обернулся к товарищам. Увидел чернеющие на снегу фигурки. Вот они поднялись в атаку. Но тут же вновь залегли: пулемет врага опять открыл огонь из дзота. Василий подполз поближе. За ним в снегу потянулся глубокий след. Теперь гвардеец был на виду у всех. И он понимал, что от него сейчас зависел исход боя. Он нажал на спусковой крючок. Но вдруг почувствовал, что автомат перестал биться о его плечо. Патроны кончились.

Снова ожил вражеский пулеметчик. Снова огненные струи вырвались из черной пасти дзота. Они несли смерть товарищам, которые ждали от него, Василия, решительных действий.

Действий? Но каких? Автомат-то молчит!..

Зато сердце бьется…

И он стремительно поднялся. И сделал этот свой бессмертный шаг: рванулся к дзоту и грудью закрыл амбразуру.

Вражеский пулемет захлебнулся. В тот же миг солдаты поднялись в атаку. С криками «ура!» ворвались советские воины в населенный пункт.

Указом Президиума Верховного Совета СССР гвардии младшему сержанту Пешехонову Василию Ивановичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Приказом Министра обороны Союза ССР он навечно занесен в списки первой танковой роты одного из полков гвардейской Кантемировской танковой дивизии…

Много раз рассказывал дед внуку о своем сыне Василии. Иван Михайлович работал лесником. Василий часто помогал ему. Вместе ходили в лес, осматривали делянки, прислушивались к таинственным шорохам ветвей, к голосам птиц, радовались, когда сквозь густые кроны пробивались золотистые солнечные лучи.

Родные леса!..

Иван Михайлович был доволен, что и внук — сын дочери Евдокии Ивановны — любит и лес, и поле, что и он растет по-доброму.

В тот день, когда внук Виктор примчался из школы в последний раз, дед хитровато прищурился. Спросил:

— Говорить, окончена учеба? А может, она только начинается, а? Что будешь дальше делать?

— Я уже решил, дедушка. Мы вместе решили с Иваном.

— С каким это Иваном? — Деда обидело, что внук уже что-то надумал, даже не посоветовался.

— С Иваном Левкиным. Заодно двинемся.

— И куда же вы путь собираетесь держать?

— А путь у нас такой, дедушка: в Кантемировскую танковую! Говорят, попасть туда нелегко. Так мы сперва пойдем в училище механизации. На трактористов, а то и на шоферов выучимся к призыву. Тогда к танкистам, как пить дать, припишут. Вот такой путь мы наметили, дедушка.

Потеплели глаза старика. Внук-то, оказывается, все понимает и не позабыл высказанную как-то дедом мечту: хочу, мол, чтобы ты служил в той части, где мой сын, а твой дядя, навечно прописан.

Виктор, как и решил, окончил училище механизации, а потом работал в колхозе. Всю весну тарахтел его трактор, целыми ночами блуждал огонек в поле. За смену полторы-две нормы выдавал. В разгар уборочной, бывало, садился на комбайн — и его освоил. Места в Аламасове болотистые, приходилось работать и на экскаваторе, канавы рыть, осушать болота…

Узнав о новом законе о всеобщей воинской обязанности, о сокращении срока службы, Виктор сказал деду:

— Не ошиблись мы с Иваном, когда пошли в механизаторы: теперь в армии скорее военную технику освоим.

И вот оба — Виктор Забродин, племянник героя, и Иван Левкин — в военкомате. Военком после беседы напутствовал:

— Учтите, ребята: в гвардейскую часть идете. В ее рядах воевал дядя Виктора, ваш односельчанин Василий Пешехонов, повторивший подвиг Александра Матросова.

Призывники хорошо понимали свое положение, они делали этот шаг осознанно. Недаром просились именно туда. Недаром и дед за них слово замолвил.

Поехал он с ними и в часть, хотя ему было уже нелегко: перевалило за восемьдесят. Они медленно шли по военному городку. Осенние листья выстилали дорожку, шуршали под ногами. Со щитов, выставленных вдоль дорожки, смотрели на них солдаты-отличники. По крутым ступеням поднялись в штаб. Иван Михайлович открыл дверь к командиру части. Сказал:

— Принимай, командир, внука.

* * *

В классе тишина. Слышен только голос командира отделения. Младший сержант держит в руках устав и неторопливо ведет беседу о воинской службе, о дисциплине, об обязанностях солдата.

— Откроем первую страницу, — говорит он, — и вдумаемся в первые слова устава: «Военнослужащий Вооруженных Сил Союза ССР есть защитник своей Родины — Союза Советских Социалистических Республик».

Вдумаемся!.. Перед глазами Виктора проплывает родное колхозное поле, вздымаются пласты земли под его трактором, послушно кланяются комбайну колосья, и зеленый лес шумит…

Родина!.. Она дорога ему от самой маленькой травинки у родного порога до каждого кустика у самых дальних границ.

А сержант вместе с новичками размышлял вслух с солдатской доблести, о честности и храбрости, о повиновении командирам и защите их в бою, о войсковом товариществе…

— Вы уже видели танк на постаменте около Дома офицеров? — спросил младший сержант.

— Видели, — раздалось сразу несколько голосов.

— Огромный путь проделал он, этот прославленный танк, — сказал младший сержант. — Командовал экипажем офицер коммунист Григорий Виноградов. Первое боевое крещение он принял осенью сорок второго года в тяжелых боях на Волге, а потом сражался под Воронежем, в Донбассе. Свой боевой путь закончил в Праге. В одном из боев был тяжело ранен командир бригады. Гвардии младший лейтенант Виноградов, ведя огонь с ходу, прорвался к объятому пламенем дому, где лежал раненый командир, и спас комбрига. Весть о подвиге танкиста облетела весь фронт. Орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза вручили гвардейцу за этот подвиг.

Каждое положение устава сержант подкреплял примером из жизни части, из ее боевой биографии.

… Молодые солдаты учились ходить в строю, отдавать честь, делать повороты, заправлять постели, быстро вставать по команде дневального и даже ложиться спать по команде. Новобранцы осваивали курс молодого бойца старательно. Земляки-горьковчане попали к отличному водителю — сержанту Николаю Зубову. Он расспросил, на каких машинах им доводилось работать до призыва в армию, проверил их знания, предупредил:

— То, что вы шоферами и трактористами были, хорошо. Но знайте: с военного водителя спрос вдвойне. Он прежде всего солдат. Сейчас водитель в армии — одна из центральных фигур, потому что вся армия на колесах да на гусеницах. Без водителя трудно выполнить боевую задачу: современный бой требует большой подвижности и быстроты. Военный водитель обязан не только хорошо крутить руль или двигать рычагами, но и отлично владеть автоматом, танковым пулеметом…

Скоро и молодые солдаты вышли на первую тренировку по огневой. Сержант подходил к каждому, поправлял: у одного локти широко расставлены, другой напряженно держится, третий изо всех сил жмет на спусковой крючок, дергает.

— Спокойнее, — советует сержант, — обязательно получится.

Действительно получалось! Потом Виктор стрелял из автомата по появляющейся цели ночью и успешно выполнил упражнение. Совершенствовал он и навыки вождения автомобиля.

Но Виктор мечтал о танке.

И сбылось. Его назначили заряжающим в танковый экипаж, в первую роту. Командир танка объяснил устройство прицела пушки, пулемета, показал, как быстро заряжать их.

И не только заряжать. Надо самому уметь вести огонь, а при случае заменить наводчика.

Часами тренировались воины. Постепенно Виктор наловчился заряжать умело и быстро.

Командир советовал:

— Держи равнение на своего земляка, наводчика первого класса ефрейтора Калачева. Он отличник боевой и политической подготовки, настоящий мастер огня! К нему присматривайся.

Так повелось в армии: старослужащие помогают молодым, готовя себе замену. Вместе занимаются, тренируются. И это дает хорошие плоды.

* * *

Тем временем наступила пора испытаний. Танкисты выехали на полигон. Здесь все механизировано, запрограммировано. Строгие приборы контролируют каждое движение гвардейцев, точность их действий.

— К машинам! — доносится команда.

К своему танку бегут младший лейтенант Виктор Золотов, командир экипажа, младший сержант Михаил Котельников, механик-водитель первого класса, ефрейтор Евгений Калачев, наводчик, рядовой Виктор Забродин, заряжающий. Виктор как зачарованный впервые наблюдал за слаженными действиями своего экипажа.

Первым ведет огонь офицер, а наводчик Калачев заменяет командира — корректирует стрельбу, держит связь с руководителем занятий, работает на радиостанции. Он отлично справился с обязанностями командира танка. Теперь нужно показать умение вести огонь самому. Снова команда: «К машинам!» Засекается время. Экипаж останавливается около танка.

— Загрузить боеприпасы!

Четко действуют воины. Наводчик успел поднять пушку, сориентироваться. Загрузив боеприпасы в танк, экипаж опять выстраивается позади него.

— К бою!

Несколько секунд — и гвардейцы на своих местах в машине.

— К стрельбе готов! — докладывает наводчик Калачев.

— Вперед!

Стальная громадина взревела и, наращивая скорость, устремилась по полю. Гремит выстрел.

Точное попадание!

Поразить цель наводчик обязан с первого выстрела. Важно упредить «противника». Требования строгие, стрельба ведется с ходу. Остановки недопустимы: движущийся танк менее уязвим.

Появился пулемет. Наводчик с ходу поражает ею. А машина безостановочно мчится вперед, оставляя за собой узорчатый след.

И вдруг новая цель — бронетранспортер. Он движется слева. Наводчик успевает и по нему сделать точный выстрел. Машина останавливается, через некоторое время возвращается на исходное. Оценка Калачеву — «отлично».

Но испытания продолжаются…

Снова мчится машина, поднимая тучи снежной ныли. Огонь ведет младший сержант, а заряжает оружие рядовой Виктор Забродин. И он упражнение выполнил отлично.

Как было не почувствовать себя хозяином этой тройной техники!

Но солдата ожидали все новые и новые испытании. В холодную зимнюю ночь, когда стояли трескучие морозы и бушевала метель, по тревоге выехало подразделение на тактические занятия в поле. На этот раз Виктор вел машину. Видимость была низкая, дороги замело. Машина почти утопала в глубоких сугробах. Натужно ревел мотор. Иногда приходилось брать лопату и откидывать снег…

Тогда, в сорок пятом, у Боленцына, тоже была зима. Только не такая вьюжная. И вражескому пулеметчику были видны, как на ладони наши наступающие бойцы, спасая которых отдал свою жизнь дядя Виктора Забродина — Василий Пешехонов.

Теперь бой не настоящий. Не свистят пули. Но солдату надо всегда готовиться к настоящей борьбе с противником, сильным и коварным. Младший из Пешехоновых с честью вышел и из этого испытания.

А старому солдату Ивану Михайловичу не терпелось узнать, как его внук служит, «достойно ли сберегает имя». Надел старик военную гимнастерку — и в путь. Воины тепло встретили почетного солдата. Он подошел к кровати сына, аккуратно заправленной солдатскими руками. Долго глядел на его портрет.

А рядом стоял внук — Виктор.

Иван Михайлович повернулся к нему:

— Повзрослел!..

Что же… Год службы за плечами!

В подразделение прибыли молодые солдаты. Есть среди них и земляки героя — горьковчане.

Когда зашла о них речь, Иван Михайлович спросил:

— Хорошие ребята?

— Что надо. Но у них еще все впереди, — улыбнулся Виктор.

— А твой товарищ — Иван Левкин? Он как?

— Отличный водитель.

— Ну вот и ладно, — удовлетворенно сказал старик. — И вижу, помнят здесь сына моего Васю.

… Над городком опустился вечер. Отзвенели солдатские песни. Вернулись воины в казармы. В наступившей тишине раздался голос прапорщика:

— Рота, смирно!

Замер воинский строй. Началась вечерняя поверка.

— Гвардии младший сержант Пешехонов!

Один из сержантов чеканит в ответ:

— Герой Советского Союза гвардии младший сержант Пешехонов пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины!

Прапорщик поименно называет солдат. Услышав свою фамилию, Виктор громко отвечает:

— Я!

Стоят в строю наследники героев, хранители славы отцов — гвардейцы. Смотрит на них старый солдат и думает: они, как и его сын, сумеют, коли случится, постоять за Родину в бою.

Как служится, Василёк?

Они молчат — мать и сын. В такое время слова лишь мешают. Вася, ее Василёк, покидает родной дом. Пройдет немного времени, и увезет его поезд далеко-далеко.

— Забудешь Поливаниху-то?.. — Ольга Акимовна то ли спрашивает, то ли заранее упрекает сына.

— Что ты, мама! — заволновался Вася. — Разве свое село забудешь?!

— Успокойся, это я так. Какой же матери охота отпускать от себя сыночка?!

Говорит, а сама с тревогой думает: «Хрупкий, малорослый. Как там будет ему — в суворовском?» Однако ж, когда ездил на лесозаготовки в тайгу, на него не жаловались: и хватка, и сила, и глаз точный.

«В отца пошел, Акимовна, твой сын», — говорили соседки.

Мать осторожно касается его плеча. А он смотрит на шкатулку. Там поблескивает орден Отечественной войны. Отцовский. Память об отце, его мужестве и бесстрашии. Василий трогает рукой яркую звездочку. Наверное, и отец гладил своей широкой ладонью эту эмаль. И он, Василий, хочет быть таким, как отец, хочет пойти его дорогой. Военные пути Жукова-отца пролегли через бои у Халхин-Гола и оборвались где-то под Севастополем. А где именно, Василий не ведал. Не раз он пытался разыскать кого-нибудь, кто знал отца, видел его в последнем бою. Может, и доведется встретить такого человека. Это было бы счастье. Пусть горькое, но счастье.

— Присядем на дорожку. — Ольга Акимовна опустилась на стул.

Сын сел напротив. Раньше он и не замечал морщин на ее лице. Глубокие, как черные молнии, изрезали они лицо матери. Будто отпечатались на нем и военная гроза, и трудные послевоенные годы. Вдовьи слезы избороздили доброе лицо.

Вот так же, как сына, провожала она своего мужа Василия, кареглазого, крепкого, веселого. Провожала на войну. Так же предложила ему присесть на дорожку. Он улыбнулся:

— Не больше секунды.

Потом поднялся и быстро вышел из комнаты. Фронтовые письма приходили редко, а затем и совсем перестала получать их Ольга. Думала, уже конец, сложил ее Вася голову где-нибудь на полях Подмосковья. И вдруг — радость: жив, только ранен. Лежит в госпитале, в Свердловске. Сначала не было надежды, но врачи выходили, на ноги поставили. Это было в сорок втором. После лечения побыл Василий дома всего несколько дней и — вещмешок за плечи. Опять на фронт. Долго жена глядела ему вслед. Обернулся, помахал рукой. Ветер донес до нее последние слова:

— Я вернусь, Оля. Я верну-у-сь!..

И снова — военные треугольники. С работы приходила поздно, не раздеваясь прочитывала его письма. А под сердцем начинала биться новая жизнь. Написала ему об этом. Василий Жуков обрадовался, ответил: «Если сын, назовем его Васей. И второго. И третьего. Букет Васильков!» Чудак. Война идет, а он… Но его уверенность в победе передавалась и ей, утешала и укрепляла ее.

Не дождалась Ольга мужа. Без него вырастила сына. Теперь он решил посвятить себя армии, заменить отца — Василия Жукова, погибшего на войне.

Раздумья Ольги Акимовны прервал сын:

— Пора, мама.

… В то время он и думать не смел о том, чтобы командовать отцовской ротой. Слишком велика честь. Суворовец Василий Жуков ставил перед собой пока задачу скромную — стать офицером.

Жадно, неутомимо впитывал Василий знания. С особым усердием изучал военное дело. Год за годом. И вот окончено суворовское училище.

Взят первый рубеж.

Сколько их еще впереди!

Василий был уже в Ленинградском военном училище имени С. М. Кирова, когда Ольга Акимовна сообщила: «Прислали мне письмо воины части, в которой служил твой отец…»

Разволновался Василий. Значит, есть люди, которые помнят отца, знают каждый его шаг. Как хочется увидеть их, служить вместе с ними!

И летит письмо к командиру полка: «Простите за необычную просьбу. Хочу в ваш полк. Стоит ли доказывать, как он мне дорог».

Полковник ответил откровенно и просто: «Твоя судьба, Вася, в твоих руках. Право шагать под отцовским Знаменем нужно заслужить, надо окончить училище с отличием. Тогда у тебя будет право выбора».

Право выбора… Иные курсанты завоевывают его для того, чтобы служить в обжитых гарнизонах, в больших городах, поближе к центру. Василий думал о другом: пусть это будет лесная глушь, пусть нестерпимая жара, пусть вечные снега или сыпучие пески, только туда, к отцу.

А пока — героическое, славное Кировское дважды Краснознаменное училище. Оно берет начало от командных курсов, организованных по указанию Владимира Ильича Ленина в первые месяцы после победы Октябрьской революции. Питомцы его штурмовали Кронштадт, обороняли Ленинград в годы Великой Отечественной войны…

Курсант Василий Жуков твердо решил окончить училище с отличием. Стрельбы, марши, кроссы — всюду с полной отдачей сил. А тактическая особенно приятна…

Занимались тактикой в тех местах, где когда-то шли тяжелые бои и откуда устремились наши войска на прорыв блокады Ленинграда. Бывало, роет курсант окоп, а лопата о каску ударится, о нашу каску. И будто по сердцу ножом! А вокруг высотки. Во время войны они по нескольку раз переходили из рук в руки. Одну из них предстоит атаковать отделению, которым командует сержант Жуков. Он уточняет обстановку, ставит задачу. Преподаватель доволен: питомец его по-командирски краток, собран…

Время летело незаметно. В воскресные дни ходили по Ленинграду, по широким его проспектам, по набережной Невы, долго стояли у Смольного. Стояли молча и будто слышали шаги революционных матросов и солдат, их властный топот на лестницах Зимнего.

Наступали очередные экзамены. Василий много к ним готовился и потому неизменно получал отличные оценки.

— Обязательно попадешь ты в полк отца, коль так стараешься, — говорили ему друзья.

… И вот лейтенант Василий Жуков, стройный, подтянутый, идет по военному городку к штабу. С волнением проходит мимо часового, застывшего у Знамени. Сейчас гвардейское Знамя в чехле. Но знает Василий, придет день — и алым пламенем вырвется оно на волю, и пронесут его перед строем.

Василия Жукова назначили командиром первого взвода в той самой части, где служил его отец, в той роте, которую водил в бой гвардии старший лейтенант Василий Жуков. Вечером, когда утихла казарма и уснули солдаты, молодой лейтенант, оставшись один в канцелярии, сел за письмо к матери. Ольга Акимовна потом со слезами счастья читала это письмо.

Ее Вася… кареглазый мальчик с веселыми глазами… служит в роте отца! Ей радостно оттого, что окончательно и прочно стал на ноги сын, и горько потому, что никогда не видел и не увидит его отец…

Первые шаги взводного. Нелегки они. Стрельбы, учения. Сутками в поле. К месту занятий — на лыжах. Командир впереди. Марш — несколько километров. Гудят ноги, ноют плечи. Но разве можно все это сравнить с той дорогой, которую прошел отец, с теми высотами, которые он штурмовал?

Так думал сын.

И от этого становилось легче. С помощью командиров, старших товарищей Василий овладел искусством воспитателя, педагога, с их помощью вывел взвод в число лучших.

С нетерпением ожидал Василий юбилея части, приезда ветеранов на праздник. И — радость! Прибыл человек, принявший тогда, в войну, роту после гибели отца.

Это был Олег Владимирович Чуринов.

Крепко обнял он Василия, сказал: «Сынок… Вот мы и встретились».

В тот день долго беседовали офицер запаса и молодой лейтенант. Многое Василий уже знал из истории части, но разве сравнишь с нею живой рассказ очевидца! Того человека, который ел с батей из одного солдатского котелка и клялся одному Знамени, по которому, как и по отцу, стрелял один и тот же вражеский пулеметчик.

Тихо, неторопливо ведет рассказ ветеран.

… Сапун-гора. Ворота в Севастополь. Уже несколько часов идет бой, тяжелый, кровопролитный. Гвардейская рота Василия Жукова продвигается вперед. Бойцов в атаку ведет сам командир роты. Гимнастерки седые от пыли. Быстрый, стремительный бросок — и вот уже ближе гребень высоты. Огонь врага плотнее. Старший лейтенант Жуков карабкался по гранитным глыбам. Еще несколько метров — и победа!

— Вперед, ребята! — Голос командира тонет в снарядном гуле. — Вперед! Нас ждет Севастополь!

Еще бросок. И вдруг возле ног офицера вздымается черный столб земли.

Василий Жуков нашел в себе силы подняться. Он зажал рану пилоткой и встал так, чтобы его видели все солдаты роты, которых свинцовый ливень прижал к земле.

— За мной! На вершину! — крикнул Василий Жуков.

До нее оставалось несколько шагов. Но легче пройти сотню километров, чем под огнем этот отрезок.

Впереди — командир. Он упрямо ползет, оставляя за собой на траве, на песке, на камнях кровавый след. Но вот гвардии старший лейтенант Жуков поднялся снова и, стреляя из автомата, шагнул вперед. Он первым ступил на отвоеванную у врага вершину.

Санитарка, торопливо перевязав Жукову рану, хотела оттащить его в тыл. Но наступление продолжалось, и офицер, раненный, снова возглавил роту.

Восемь зенитных автоматических пушек преградили гвардейцам путь на Севастополь. Жуков решает совершить смелый маневр — обойти пушки и ударить с тыла. Короткая рукопашная — и гвардейцы прорываются. Снова отчаянная схватка…

Здесь и погиб отважный командир роты Василий Жуков.

Олег Владимирович вздохнул и после долгого молчания продолжал:

— Похоронили его мы со всеми почестями, какие полагаются герою. А роту приказали принять мне. И воевали же наши солдаты потом! Здорово воевали! Будто навсегда остался с нами Василий Федорович, до самого последнего дня войны. Жизнь командира продолжалась в подвигах его солдат… Она продолжается и в твоей жизни, Василий. Слышал я, что взвод твой в соревновании вышел вперед.

Лейтенант Василий Жуков смутился. Удобно ли рассказывать о себе!

А ему было что рассказать. О том, что взвод лучший по боевой и политической подготовке, о том, как темными ночами и под палящими лучами солнца работали его солдаты на уборке урожая и он в числе других награжден медалью «За трудовое отличие»… Но Жуков-младший думал о том, что мало еще совершил в жизни, и много ему нужно сделать, чтобы с чистой совестью сказать: «Я шагаю рядом с тобой, отец!»

… Стрельбище, окаймленное подковкой леса. Здесь никогда не бывает тишины. Слышны то одиночные хлопки, то пулеметный стрекот. Многоголосое эхо отдается где-то далеко за зубчатой стеной сосен.

На опушке деловито урчит бронетранспортер. По команде он начинает движение. В машине — молодые солдаты, рядом с ними — лейтенант Жуков. Он учит подчиненных на ходу бросать в окоп гранаты. Пройдет немного времени, и эти воины станут отличными гранатометчиками. Командир, беседуя с ним накануне, сказал:

— Принимайте роту, Жуков.

Василий с недоумением посмотрел на полковника. Тот улыбнулся, повторил:

— Принимайте первую, жуковскую. Задача такая: вывести ее в передовые, как и свой взвод.

Снова занятия. До тех пор, пока не выступит соленый пот, пока не добьются воины четкости и слаженности в действиях.

Тщательно готовилась рота и к тактическим занятиям. Командир батальона поручил Жукову составить разработку тактического учения. Василий все до мелочей изучил на местности. Создал сложную обстановку, которая требовала от каждого сержанта и солдата смекалки, инициативы, выносливости. Он успешно справился с задачей. Командир, руководивший учением, похвалил молодого офицера.

В этот день лейтенант Василий Жуков с особым трепетом вошел в ленинскую комнату. Там висит портрет отца — старшего лейтенанта Василия Жукова. Он всегда строго и пытливо смотрит на сына. А в этот раз словно бы чуточку подмигнул. И младшему Жукову показалось, что он вот-вот спросит: «Как тебе служится, Василёк?»

Наводнение

1

Никуда не свернешь: по обеим сторонам — плотная стена леса. Он укрывает колонну от глаз «противника».

На опушке командир приказал рассредоточиться. Головной транспортер свернул вправо и, петляя между стволами, скрылся в лесной чаще. Через несколько минут, остановившись под зеленым развесистым дубом, водитель заглушил мотор и спрыгнул на землю. Потянулся, разминая суставы. Сутки уже не спал. Все — за рычагами. Усталость одолевала солдата. Но в глазах — неугомонный живой огонек.

— Виктор! — крикнул он. — Машину замаскировать!

С ефрейтором Виктором Донченко, расторопным, юрким пареньком, у них давняя дружба. Оба отличники, оба овладели смежными специальностями.

Золотые руки у этого Виктора! Он и моторист катера, и шофер второго класса, и к тому же водитель плавающего транспортера. И как человек… Лучше друга не сыскать! Всегда поможет, из любой беды выручит…

Виктор спрыгивает на землю. Улыбается своему другу Петру Фролову:

— По вашему приказанию прибыл, товарищ старший машины!

— Транспортер укрыть, окопать! Командир сказал, наступление начнется с форсирования реки.

Показалось солнце. Его лучи пронзили зеленую крону. Петр улыбнулся. На щеках — ямочки.

— Ты чему это? — спросил Виктор.

— Случай из детства вспомнил. Идем с матерью полесу. Сумрачно, жутковато. И вдруг — солнце. Вот такие же лучи. Я и попросил: «Мам! Поймай солнышко за усы…»

Мать… Сколько горя перенесла она! В один из тех летних, знойных дней сорок второго, когда враг ожесточенно рвался к Волге, простился со своей семьей механик МТС Иван Петрович Фролов. В последний раз обнял малолетних ребятишек — Ваню и Петю. После недолгой подготовки в танковом училище — на фронт. Связь с семьей прервалась. Не знал он, что жена его, Вера Викторовна, не успела эвакуироваться в тыл, осталась с детьми в селе, что враги спалили их дом и семья приютилась в землянке…

А когда Советская Армия изгнала фашистов со сталинградской земли и из родного Перелазовского района, Вере Викторовне пришлось заменить своего мужа на тракторе. К этому времени наконец стали приходить письма от мужа.

Читала их она вслух, прижимая к груди детей: «Громим врага уже на польской земле. Впереди — Берлин. В этом году завершим дело и обязательно встретимся. Хочется молодцов своих повидать».

Счастливый день наступил: вернулся Фролов с войны. Грудь в орденах, а повыше их — Золотая Звезда Героя. Старший лейтенант запаса возвратился к своим колхозным делам.

Прошло время. Страна залечила раны. На смену отцам и старшим братьям на боевые посты стали их сыновья. Отслужил старший — Иван. Армейским водителем возвратился в совхоз. А там подошла очередь идти в армию и Петру. Иван Петрович обнял парня, улыбнулся жене:

— Плачешь?

Вера Викторовна вытерла глаза.

— Вот и ладно. Так оно веселее, — сказал отец и кивнул Петру: — И ты не хнычь там, если туго придется!

Армейская жизнь сразу же захватила и увлекла Петра Фролова. Подъемы, зарядки, стрельбы… Он успешно окончил учебное подразделение и стал механиком-водителем плавающего транспортера. И снова — занятия и учения.

Сегодня вот — еще одно.

… Вместе с другом Виктором Донченко Петр замаскировал машину, прислонился к шершавому стволу дуба. Ветер колышет густую крону, и шелест листвы ласково отзывается в солдатской душе, навевает воспоминания.

Как-то прочитал Петр одну легенду. О дубе и о его сыне. Крепко врос тот дуб корнями в родную землю, питаясь ее соками, стал сильным и непобедимым. Злые ветры, огненные вихри не сломили его, лишь время состарило дуб. Поредела листва на узловатых ветвях, и ему стало трудно сдерживать вражьи атаки. Однажды небо обрушило на старого исполина грозу небывалой силы. Она бушевала семь дней, семь ночей и все же, не в силах сладить с ним, отступила. А когда из-за туч выглянуло солнце, злые силы увидели, что рядом с дубом-исполином по-отцовски широко и крепко стоит маленький дубок. Вместе с отцом принял он боевое крещение. А уж потом и сам закалился, стал под стать непобедимому дубу.

Когда Петр прочитал эту легенду отцу, Иван Петрович сказал:

— Вот и вы у меня будто молодые дубки. Только меня в отставку не зачисляйте. Сердце еще стучит.

Эти отцовы слова и вспомнил на учениях Петр Фролов. От того, как он будет управлять бронетранспортером, зависело многое. Под обстрелом «противника» он должен быстро доставить орудия и артиллеристов на противоположный берег реки, обеспечить захват плацдарма, а затем — стремительное наступление пехоты…

Светало. Подкрашенные утренней зарей, неподвижно стояли деревья. В лесу царило безмолвие. Будто нет здесь ни души.

Петр потихоньку пробрался к опушке, чтобы хорошенько запомнить направление движения. Отсюда хорошо видна голубая лента реки. Под легким ветерком она зыбится, бьет о берег упругими волнами. Над водой склонилась тоненькая березка, перехваченная черными поясками. Даже от небольшого ветерка вскипает на ней легкая, невесомая листва. От березки пологий спуск. Потому-то сейчас это нежное деревцо называется по-военному: «ориентир»! На него командир указал Фролову.

И вот все готово к форсированию. Фролов — за рычагами своего плавающего транспортера. Рядом — ефрейтор Донченко. В воздух взвивается ракета. Повиснув на миг, она рассыпается красными звездами. Вдали, за речкой, вздымается столб огня и дыма. Он раздается вширь, растет, образуя большое грибовидное облако. Это по «противнику» нанесен «атомный удар». Сейчас наступающие подразделения в окопах. Надежно укрыта и машина Фролова. Несколько минут томительного ожидания. И вдруг опушка ожила, заговорили десятки орудий.

Вновь ракета. Взревел двигатель, транспортер вышел из укрытия и, наращивая скорость, выскочил из лесу. Движение стремительное, безостановочное. Вот она, березка! Петр Фролов опускает многотонный стальной корпус транспортера в воду, вздымая белое облако брызг. На миг оборачивается назад. Все в порядке. Орудие хорошо стоит, артиллеристы готовы с ходу начать действия на берегу. Рядом форсируют водную преграду другие машины с орудиями и расчетами. Пехота уже где-то впереди. Оттуда слышатся частые выстрелы, треск автоматов. Туда же Фролов торопится доставить орудия сопровождения. Катится перед стальным носом боевой машины крутая волна. Блестит речка, вспыхивает тысячами огоньков, отражающих солнце.

Петр Фролов — весь внимание. Взгляд устремлен вперед. Съехала набок пилотка. Широкий лоб и черные, гладко зачесанные назад волосы покрыты капельками пота и водяными брызгами. Подбородок, разделенный посередине ямочкой, упрямо выставлен вперед.

Транспортер, словно огромная черепаха, взбирается на крутой берег. С него потоками стекает вода. Артиллеристы выкатывают орудие и тут же открывают огонь. А рядовой Фролов разворачивает машину и снова в воду — за другими орудиями и расчетами.

Бой за расширение плацдарма нарастал с каждым часом. Усилилась артиллерийская канонада. «Противник» перешел в контратаку, пытаясь сбросить наступающих и реку. Из-за высотки послышался железный рокот контратакующих танков. Они ринулись к переправе, но их встретил дружный огонь орудий сопровождения, которые успел перевезти на своем транспортере Петр Фролов.

Весь день длился бой на плацдарме. Лишь к вечеру «противник» не выдержал, отступил. Началось преследование. Но на одном из участков «противник» применил учебные отравляющие вещества. В противогазе вести машину стало еще труднее. Быстро сгустились сумерки, а к полуночи хлынул дождь. Путь по целине в темноте стал еще более сложным и напряженным. Но транспортеры упорно пробивались вперед, хотя у водителей ныли руки и спины, кровь стучала в висках.

Наутро, когда подразделения сосредоточились на огромной лесной поляне, прозвучал сигнал отбоя. Учения закончились, и словно в награду солдатам за умелые действия выглянуло солнышко, хотя дождь еще не перестал. Петр Фролов выскочил из кабины, раскинул руки.

Со стороны казалось, что не дождевые струи бьют солдата по широким ладоням, а это он держит в руках посеребренные солнцем нити, протянувшиеся за зубчатую кромку леса…

Хорошо после бессонной, полной напряжения ночи поесть горячего борща, приготовленного в походной кухне!

Петр ест торопливо, обжигая обветренные губы, блаженно щурится.

— Может, еще в атаку? После такого борща-то? — спросил гвардии старшина Бабичев.

С этим человеком Фролов встретился случайно в музее боевой славы дивизии. Петр часто приходил сюда, особенно в первые месяцы службы. А однажды Фролов среди ветеранов части, зашедших в музей, увидел пожилого старшину, лицо которого показалось ему знакомым. Старшина тоже бросил пристальный взгляд на солдата и тут же вскинул глаза на портрет Героя Советского Союза гвардии старшего лейтенанта Ивана Петровича Фролова, бывшего командира танковой роты.

— Постой, да уж не сын ли ты его?! — воскликнул старшина.

— Так точно, — почему-то смутился Петр. — И вашу фотокарточку я видел у отца… Вы Иван Петрович Бабичев?

— И это точно! — притянул его к себе старшина. — Под началом твоего отца служил, не в одном бою побывал с ним. Хороший, храбрый он у тебя!

— А мне отец мало о себе рассказывал. А вот как провожал в армию, то сказал: «Служить идешь в мою родную дивизию. Не хвались, что отец герой, отцовской славой не прикрывайся и мою не роняй».

— Узнаю Ивана Петровича! — кивнул старшина. — Правильно наказал тебе. А вот чего о себе не рассказал — я восполню.

* * *

… Рота гвардии старшего лейтенанта Фролова получила задачу обойти город с севера, перерезать железную дорогу и закрепиться. На усиление Фролову были приданы автоматчики, пулеметчики и саперы, В эту боевую группу, посаженную на танки, входил и пулеметчик Иван Бабичев. Танкисты с десантом на броне совершили пятидесятикилометровый марш, стремительным ударом овладели вражеским аэродромом и отрезали фашистам путь к отходу.

Но самое трудное было впереди. На подступах к польскому городу Катовице завязался упорный бой. Превосходящими силами фашисты атаковали роту с трех сторон и подбили четыре танка. Гвардейцы оборонялись упорно. Но слишком неравными были силы. Погиб командир стрелкового батальона, прибывшего на подкрепление, запылал еще один танк. А снаряды иссякали. Танк со снарядами, который пытался пробиться к роте, фашисты подожгли. В машине старшего лейтенанта Фролова вышла из строя рация. Связь с командиром бригады прервалась. Последняя радиограмма гласила: «Держаться на захваченном рубеже!»

Держаться, но как? Можно стоять на месте, приготовив к бою гранаты и ожидая, когда враги подойдут вплотную… Нет, пассивность в бою — это гибель…

Офицер Фролов принимает дерзкое решение: сосредоточить по противнику огонь солдат, а уцелевшие танки бросить в контратаку, пойти на таран.

Стальная лавина двинулась вперед. Не выдержав натиска, пехота врага отступила, повернули назад и его танки. Боевая задача была выполнена. А вскоре подошли основные силы дивизии. Наступление продолжалось.

За этот подвиг Иван Петрович Фролов и был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

* * *

— Славно воевал твой отец, ничего не скажешь! — Старшина Бабичев задумчиво посмотрел на портрет Фролова, — Где ж он теперь?

— Председатель местного Совета. В поселке Береславка, Городищенского района, — ответил Фролов-младший.

— Привет от меня отпиши отцу.

— Обязательно, товарищ гвардии старшина! — радостно отчеканил солдат Фролов.

Но в этот момент Петр не знал, что он не только «отпишет», а лично отрапортует отцу о встрече со старшиной Бабичевым и заодно о своей службе. За умелые действия на учениях он получил благодарность, звание младшего сержанта и был назначен заместителем командира взвода.

Вскоре получил он и краткосрочный отпуск.

И вот — встреча. Отец и сын. Гвардии старший лейтенант запаса и гвардии младший сержант.

— Здравствуй, здравствуй, гвардеец! — Иван Петрович с минуту смотрел на сына, загорелого, возмужалого. — Рассказывай!

Впрочем, и отцу было что рассказать о своих трудовых делах…

Десять дней пролетели словно один. И снова проводы…

2

Весна в последние месяцы службы Петра Фролова выдалась дружная. Поначалу морозы долго держались и снегу прибывало. А потом очистилось небо, будто кто-то провел по нему огромной ладонью, и брызнули на землю солнечные лучи. Заиграли, засеребрились ручейки, забурлило половодье. Спустя несколько дней безобидная с виду речка, медленно текущая в зарослях кустарника, взбунтовалась. С верховьев понесла она все, что попадалось на пути. Словно паромы, плыли бревна и мосты, подхватываемые стремительным течением.

Ночью дежурному по части позвонили из города: «Беда. Наводнение. Просим помощи».

Через несколько минут дежурный растормошил Петра Фролова:

— Вставай!

Петр вскочил. Наскоро собрался.

Через минуту перед дежурным уже стояли четверо: Фролов, Скрипкин, Донченко, Козлов.

Прибыл командир роты. Он и отдавал приказание:

— В городе наводнение. Мост затоплен, если еще совсем не сорван. Город разорван на две части: фабрика на одной стороне, рабочие — на другой. Все сейчас зависит от вас! Фабрика не должна остановиться. Кроме переброски рабочих, на вас возлагается доставка городу молока и овощей. Из пригородных колхозов… Задача ясна?

Четыре солдата ответили, как один:

— Так точно!

— К транспортерам! Вперед! — И ротный сел в головную машину.

Путь предстоит далекий, надо до света поспеть к городу, чтобы его обычная жизнь не нарушилась.

Дружно урчат моторы. Летит из-под гусениц грязная жижа…

К рассвету гвардейцы были на месте. Здесь бывали они не раз. Но теперь тихую, спокойную речку невозможно было узнать. Это была другая река — гневная, бурливая, идущая напролом. Под ее напором гнулись деревья. И там, где раньше высился мост, соединяющий город, теперь клокотала вода…

На другом берегу стояли люди. Это были рабочие, отрезанные от своей фабрики. Увидев транспортеры, они замахали руками.

Петру Фролову не приходилось еще вести транспортер по такому сильному течению. Он осторожно спускается к воде. Река неистовствует. Течение относит в сторону носовую часть машины. Фролов чуть пятит ее назад. А с того берега снова машут руками. Там ждут солдата! Вон и колхозная повозка подошла с бидонами молока. Рабочие торопятся на фабрику, молоко нужно детям… Все это хорошо понимает Фролов, как и все другие солдаты, подоспевшие на транспортерах к реке и занявшие исходную позицию вниз по течению от Петра Фролова. И ему кажется, что все они ждут от него примера. И он направляет машину под углом, навстречу течению. Транспортер тяжело разрезает мутно-седую беспокойную воду, упрямо плывет к другому берегу. Сильное течение относит его, но он борется с мощным потоком. Вот и берег. Фролов слышит радостный гул людей. Кто-то кричит:

— Осторожно! Здесь камни!

Камни — это опасно. Можно оборвать гусеницу. Петр сбавляет скорость, медленно «выруливает» на берег. Вода ручьями льется с брони.

На берегу волнение. Девушки испуганно переговариваются. Рабочий в комбинезоне усмехается:

— Чего раскудахтались? Солдат повезет вас, понимаете, солдат! — Обращается к Петру: — Верно говорю?

Фролов улыбается:

— Верно.

Рабочий заметил на погонах лычки, поправился:

— Виноват! Сам сержант повезет!

Через несколько минут загруженный людьми транспортер отчалил. Снова упрямо режет волны.

Опять заморосил дождь. Река покрылась оспинами, запузырилась.

Высадив рабочих, Петр Фролов двинулся в обратный путь.

И так — рейс за рейсом. Уже в солнце давно скрылось за крышами домов, а он, не переставая, перевозил людей, повозки с молоком. Глаза закрывались от усталости, одеревенела поясница, ныли мышцы.

А река набухала, надувалась, выплескивалась все дальше из берегов. Вот она хлынула в город, разлилась по улицам. Никогда не видел Фролов такого. Малюсенькая речушка, а что творит! Он вырос на Волге. Видел ее просторы. Видел, как она словно море разливалась весной. Но ведь то Волга!

Ночью работали в две смены с ефрейтором Донченко. На другой день в короткий обеденный перерыв к солдатам подошел командир роты. Спросил:

— Может, заменить кого? Устали?

— Устать устали, товарищ капитан, а задачу выполним, — за всех ответил Фролов.

Донченко поддержал его:

— Мы как на войне. Только огня не хватает.

— Это верно, — ответил капитан. — На войне под огнем врага наводили переправы, а когда не удавалось, то форсировали на подручных средствах. О такой технике, какая сейчас в наших руках, в то время и не мечтали.

Донченко вдруг шутливо воскликнул:

— Внимание! Молоко! По-о машинам!

На дороге и верно показалась вереница колхозных машин с овощами и бидонами молока. Солдаты заспешили на помощь колхозникам. А потом снова перевозили рабочих через реку на фабрику и обратно. И так — в течение трех суток. Казалось, не будет конца этим рейсам. Словно где-то прорвалось море и не собирается отступать.

— И откуда берется? — удивляется Петр Фролов. — Снегу вроде не много было.

— Разом таять начал, вот и прорвало, — философски заметил Донченко. — Но, похоже, где-то еще ледяной затор. Видишь — вертолеты пошли?

И верно: с той стороны, куда улетели винтокрылые боевые машины, донеслись раскатистые удары. Но вода еще не сдавалась!

На берегу вновь появились люди. Они уже привыкли к солдатам и их машинам, доверчиво садятся в бронетранспортеры, здороваются, улыбаются. Напряженные дни сроднили рабочих с солдатами, пришедшими им на помощь. У девушек дополнительные заботы: шушукаются между собой, бросают быстрые взгляды на приглянувшихся солдат, смущают их. Сержант Фролов тревожится за соседний бронетранспортер: там его подопечные Сергей Скрипкин и Геннадий Козлов. Сергей — весельчак и балагур, прозванный Васей Теркиным. Машину он водит хорошо, но порой горячится. Как бы не стал показывать свою удаль перед девчатами… За эти дни похудел, осунулся, а глаза все равно блестят. То и дело подтрунивает над Козловым. Но чувствуется, что силы его на пределе. А конца работе не видно.

Снова пришли рабочие с фабрики. Очередной рейс. За рычаги садится ефрейтор Геннадий Козлов. Две-три минуты — и платформа наполняется пассажирами. Транспортер раскачивается на воде, как люлька. Наконец отчаливает от берега. Ефрейтор старается действовать осторожно: на этот раз особенно много людей везет.

Но что это? Сильное течение начинает сносить машину. В предыдущий рейс река была спокойнее. Теперь, очевидно, с верховьев добавился новый поток воды. Транспортер неожиданно развернулся вокруг своей оси. Он стал терять управление…

Пассажиры замолчали. С тревогой смотрят на ефрейтора: тот из последних сил орудует рычагами.

Петр Фролов закричал с берега:

— Спокойней! Выравнивай! — Он бросился к лодке, чтобы на ней догнать машину и помочь товарищу. — Спокойней, Геннадий!

Невероятным усилием Козлову удалось выровнять транспортер, но течение по-прежнему сносило его к затопленному мосту. Волнорезы и скрытый под водой мост — это очень опасно.

Мутная вода ударяет в борт, раскачивает машину. Ефрейтор доворачивает ее навстречу течению и, стиснув зубы, удерживает рычаги, направляя стальную грудь транспортера на берег. Он уже рядом, берег, но пристать к нему невозможно: отвесная круча, а левее — бушующая воронка воды, и только узкий проход между ними. С берега предупреждают, что под водой валуны. Ефрейтор ведет машину в заливчик, стараясь рассмотреть камни. И уже возле самого берега люди услышали скрежет. Транспортер останавливается, беспомощно раскачивается на воде…

Усиленно работая веслами, Петр Фролов наконец добрался до машины Козлова. Закрепил цепь на берегу, помог сойти людям. Принялся багром ощупывать каменистое дно, гусеницы. Так и есть: одна из них лопнула. На выручку подошли другие машины. Лебедкой подтащили Козлова на твердый грунт, а потом он и сам выбрался на берег. Фролов выуживает со дна свалившуюся гусеницу и после ремонта вместе с солдатами натягивает ее. Время не ждет. Уже темнеет, и требуется сделать еще несколько трудных рейсов…

Ночью солдаты собираются все вместе возле костра. После двенадцати часов уже некого перевозить. Устали гвардейцы. Скрипкин, как обычно, острит, подтрунивает над Козловым:

— А какая красивая девушка была у него в транспортере! Когда садилась — глаз с него не сводила, а уходила — не взглянула. Не оправдал доверия!

Козлов сконфужен. Шутки шутками, но он и в самом деле переживает. Дело не в девушке, а что о нем скажут люди.

— Ничего, завтра докажешь, — утешал его Фролов. — А камень тот надо убрать. Как посветает — сразу туда.

Солдаты умолкли. Прислушались к шуму воды. Она все еще беспокойно плескалась о берег. В стороне от костра, там, где город, мелькали последние огоньки. Скоро и они погаснут. Городская окраина тоже затоплена водой. Завтра люди снова будут спешить на работу, и опять солдаты станут перевозить их. А потом спадет вода. Уедут гвардейцы, но люди о них обязательно вспомнят.

Вспомнят не раз об этих днях и солдаты. Так же, как фронтовики вспоминают о боевых делах.

— На фронте, конечно, труднее было, — говорит Петр Фролов. — Отец рассказывал, как они форсировали реку. Только начали переправляться, немец огонь открыл. С самолетов бомбит, снарядами глушит. Но все-таки плацдарм захватили наши солдаты… А помните, мы читали книгу о том, как солдаты майора Чинкова Западную Двину форсировали? Понтоны и лодки отстали. Что делать? Плоты! И на плотах на вражеский берег. На первом — командир роты автоматчиков майор Чинков. Потом ему звание Героя Советского Союза присвоили… Плывут на плотах, а враг косит из автоматов и пулеметов. Наши солдаты выскочили на берег, мокрые, продрогшие, — и в атаку. Выбили противника из деревни, дорогу перехватили и отсюда — ни шагу. Держали плацдарм до подхода основных сил.

Петр умолк, прислушался к шуму реки. О чем-то задумались и гвардейцы. Кого война не коснулась!..

— А отец у тебя настоящий герой! — вдруг сказал кто-то. — Письма-то часто пишет?

— Часто, — с теплой улыбкой кивает сержант Фролов. — А когда в партию меня приняли, написал: «Так держать, сынок». Вот и стараюсь.

За беседой незаметно прошло время. Наступило утро. Ясное, тихое. Рассеялся туман, и увидели гвардейцы, что река отступила.

Юркина судьба

— Для чего нужна сила, ты знаешь? — Мать укоризненно смотрит на сына.

Для чего? Странный вопрос. Юрий может ответить вполне определенно: «Чтобы драться. Испробовать силу. Испытать радость победы. Соседского мальчишку побил? Пусть не крутится под ногами».

Но Юрий карими хитроватыми глазами из-под черного чуба постреливает в сторону.

— Мама!

— Что?

— Не говори бате…

— Ешь!

Ольга Фадеевна недовольно хмурит брови, придвигает ему тарелку с едой.

Не простила. Юрий вздыхает и принимается за еду. Кусок не лезет в горло. С отцом разговор будет посерьезней. Юрий представил широкий армейский ремень — единственное, что сохранилось у отца с фронта. Правда, отец и раньше, когда Юрка был маленьким, редко пускал в ход эту реликвию, а больше грозил. Но все же…

Наскоро поев, Юрий тоскливо посмотрел на часы: до вечера далеко, не ляжешь спать, чтобы оттянуть неприятное объяснение с отцом. Мать догадалась. Попросила дневник.

— Отобрали. Ну, взяли… Классный руководитель…

Еще неприятность: в дневнике жирная, головастая двойка по немецкому. Юрий торопливо скрылся в своей комнате.

Хлопнула дверь. Тяжелые, уверенные шаги. Отец! Дробный перестук каблуков: Гриша и Владик, младшие братья, встретили его на улице. Басовитый голос отца:

— Принимай, мать, «танковый экипаж»! Где Юрий?

Юрий услышал, как мать вздохнула. А ведь отцу достаточно одного этого вздоха, чтоб понять: старший опять провинился… На прошлой неделе из школы жаловались, позавчера — соседи. И вот снова…

Григорий Афанасьевич распахнул дверь в сыновью комнату. В упор посмотрел на Юрия. Тот стоял чуть ссутулившись под его грозным взглядом. Однако на этот раз не отвел в сторону виноватые глаза, как это делал обычно.

И вдруг отец понял, что перед ним стоит не просто школьник, долговязый балбес, которому уже все отцовское впору. И пушок над верхней губой уже не пушок, а настоящие усики, да и в самих губах — напряжение и упрямство.

— Докладывай! — Отец сел на стул. Тяжелая, жилистая рука, покрытая многочисленными ссадинами, легла на учебник. — Чем порадуешь?

— Нечем, батя.

— И по части борьбы, выходит, не мастер?

Юрий оживился. Глаза засветились задорным огоньком. Тряхнул чубом:

— Игорь Евгеньевич говорит, борец из меня получится.

Игорь Евгеньевич Зуев — мастер спорта, тренер команды из общества «Труд». Он-то и пристрастил Юрия к вольной борьбе, отца уломал. Григорий Афанасьевич согласился, но поставил условие сыну: поднажать с учебой в школе. Отстанет — прощай, вольная борьба.

На первых порах дело пошло. А после… Хоть не смотри соседям в глаза. Затеет свалку во дворе: «Тренируюсь!» За это достанется ему от отца — пару дней во дворе тихо. А потом снова жалобы…

— Борец получится, говоришь? — Григорий Афанасьевич сжал кулак, пристукнул по колену. — А человек? Получится ли человек? Понимаешь?

Юрий никогда еще не видел отца таким расстроенным. И пожалуй, тоже впервые понял, что отец не позволит себе его ударить, а злится оттого, что не может найти еще какие-то сильные и убедительные слова. А где ему, простому рабочему, взять такие, каких бы Юрий не слышал в школе и на комсомольских собраниях, — и о том, что человек — это звучит гордо, и о высоком назначении советского человека. Теперь Юрий увидел, что перед ним сидит не сильный, строгий отец, бывший танкист, имя которого гремело по всему фронту, а просто большой, усталый человек с натруженными руками, и этот очень дорогой человек мучается, не зная, что сказать сыну, как убедить его.

У Юрия подступил комок к горлу. Он едва выдавил:

— Прости, папа! Теперь уже окончательно…

Он сказал это и удивился, что отец не вспылил: не любил, когда сын канючил: «Прости, больше не буду», а через час забывал о своем обещании…

Отец тяжело поднялся, рассеянно посмотрел на учебник немецкого языка. Невесело усмехнулся:

— Шпрехаешь?

Юрий покраснел:

— Не очень, батя.

— Зря. А мне на фронте этот язык вот как требовался. Теперь-то для дружбы необходим, а тогда, бывало, заместо оружия.

Юрий оживился:

— Как это?

— А вот так. В разведке без знания языка ты что глухой. И толку от такого разведчика — ноль без палочки. Хоть в самую ставку к Гитлеру заползи, слушай, а ничего не узнаешь. Вот и на сандомирском плацдарме… Получили мы задачу разведать, какие части перед нами. Командир разведроты приказывает: два дня даю сроку — изучить «разговорник»… Это у нас такие блокнотики были на первый случай, как «языка» захватишь. Из какого полка, дивизии, ну и все прочее. Над головами снаряды, мины свистят, а мы в траншее друг друга гоняем, экзаменуем, натаскиваем. Командир обещался лично проверить. Ну а с ним шутки плохи: не вызубрил — не пойдешь в поиск. А кто такое перенесет? Тогда я и пожалел, что в молодости, когда память покрепче, не изучал… На войне доучивал.

Больше отец ничего не сказал и вышел.

… Впервые за свою безмятежную жизнь Юрий не мог заснуть. Не потому, что ему нездоровилось. Наоборот! Он ощущал необычный прилив физических сил и радость победы, одержанной на тренировке над борцом-перворазрядником… Юрий не мог заснуть от неясного, беспокойного ощущения тревоги за отца — всегда такого сурового, овеянного давней, могучей силой, отца, который носил на груди Звезду Героя, и вдруг — отца растревоженного и грустного… И не он ли, Юрий, причина этому?! Да вообще-то, что он, Юрий, знает о своем отце, о котором писали фронтовые газеты, перед которым и теперь рабочие при встрече торопливо сдергивают с головы кепки и в их глазах загорается радость? Юрий сам видел это не раз, когда отец брал его на завод. Но только ли этот почет за прошлые, военные, заслуги отца? И все ли он понимает, Юрий?

Сын не знал, что такую же беспокойную ночь провел и его отец.

Григорий Афанасьевич перебирал в памяти день за днем. Конец войны. Радость победы. И — первые послевоенные годы. Трудные, напряженные. И вот — Юрка. Первенец. Смешной, розовый. А после? С работы — домой.

Из дома — на работу. А Юрка рос! Однажды сидели в сквере. Сын попросил рассказать о войне, как воевал отец. А он? Он почему-то заговорил совсем о другом. Вспоминая об этом случае, отец упрекал себя за то, что ушел от очень важного, нужного разговора. И так вот всегда! Все ему казалось, что Юрка маленький и что эти его вопросы и разговоры о долге, о подвиге — все это еще впереди, когда сын подрастет. Потом появились младшие. Но было ли у него истинное сближение с Юркой, со старшим? Это так называемое духовное родство? И что знал сын о его детстве, детстве своего отца?

Григорий Афанасьевич рос на берегах Енисея. Рано стал трудиться. Не чурался самой черновой работы. Зимой учился, а летом по Енисею на лодках грузы в Игарку сопровождал… Трудно было учиться и работать. Но тянулся… А после — война. Повезло ему — жив остался. И встретил Ольгу. Потом вот — Юрка. Другие дети. С ними, кажется, уже легче было. Трудился он, трудилась Ольга. И все — для них! Пусть уж они не знают тягот, которые легли на плечи родителей…

Григорий Афанасьевич получал письма от друзей-фронтовиков. Иногда они приезжали к нему, вспоминали военную молодость, рассматривали фотографии. На них Григорий Афанасьевич — старшина. Боевой, бывалый. Приходилось ему и выступать по поручению партбюро перед комсомольцами цеха, хотя он не особо любил шумихи. Но партийное поручение обязывало. И он говорил. Говорил, что считал нужным, рассказывал о подвигах боевых друзей. И его слушали с замиранием сердца. Но в эту ночь Григорий Афанасьевич словно уличил себя в чем-то. Прежде всего, кажется, в том, что все это он говорил для других, для всех, кроме своего собственного сына. И вот — результат. Сын старшины запаса, Героя Советского Союза, отличника разведчика и отличника танкиста, а теперь знатного слесаря, Григория Афанасьевича Слободенюка растет… Кем же растет его Юрка? Сказать — тунеядцем, лоботрясом, — пожалуй, слишком. Но что-то тревожит, настораживает в его характере.

Сон совсем покинул Григория Афанасьевича. Он поднялся, взял какую-то книгу. Долго листал ее. Положил на место. Невеселые мысли роились в мозгу. Неужели ошибся он в своем старшем сыне?

И вдруг он уловил шорох в сыновьей комнате. Прислушался. Значит, и Юрий не спит… О чем он думает? Что тревожит сына?

Скрипнула дверь. Григорий Афанасьевич вздрогнул.

Юрий, рослый, красивый, стоял в двери, и было видно, что он и не ложился. Немного смущаясь, Юрий сказал:

— Отец! Можно посмотреть твой альбом?.. Ну, фронтовой…

Григорию Афанасьевичу показалось, что голос сына дрогнул. Может, оттого, что тот впервые произнес «отец», а не «папа». Да, да! Юрка уже не ребенок, и сам это чувствует, и сам не может привыкнуть к этому.

Григорий Афанасьевич молча достал из шкафа альбом. Вообще же это была обычная папка, в которой хранились фотографии фронтовых друзей.

Давно не смотрел Юрий эту необычную галерею лиц. Он сразу увидел молодое, веселое лицо. Отец был в танкошлеме. Сколько же тогда ему было лет? Чуть больше, чем сейчас Юрию. А он экипажем командовал, ходил в разведку!

Юрий и раньше видел эти фотоснимки и кое-что слышал от отца о его боевых друзьях, но никогда у Юрия не захватывало дух, как в эти минуты.

— О чем думаешь, Юра?

Голос отца был тихим, взволнованным.

— Ты никогда не рассказывал мне о себе, отец! Как на фронт пошел, как воевал… — так же тихо ответил Юрий, во второй раз в этот вечер вместо «папа» произнеся «отец».

Григорий Афанасьевич помолчал. Наконец отозвался:

— Что ж рассказывать… Воевал, как все. Как все парни моего возраста, старался поскорее попасть на фронт, толкался в военкомате, а меня не брали: возраст не подоспел… А гитлерюги, гляди, — под Москвой. Побили их тут. Чуток полегчало. Но только самую малость. Да и на наш род беда навалилась. Твой дядя Трофим, погиб. Мой брат. Танкистом был. Сперва письмо от него получили, хорошее письмо, мужественное. А на другой день — похоронка! В танке сгорел, а врагу не дался… Тут я и вовсе не выдержал: помчался в военкомат. Мать и отец уже не стали меня отговаривать, поняли — должен я в строю заменить Трофима! И военком, спасибо ему, пошел навстречу. Вот так оно было, Юра. Так я танкистом сделался.

Вся юная, боевая жизнь Григория Афанасьевича в одну эту ночь прошла перед его взором, и он чувствовал — перед взором его сына.

… Новобранца Григория Слободенюка командир 17-й гвардейской механизированной бригады Чурилов отобрал в разведроту, а боевое крещение Григорий получил под Орлом, на Курской дуге. В первом же бою его самоходка попала под сильный артиллерийский обстрел. Григория контузило, но он остался в строю. Потом пошло: бои, бои…

Карпаты… Висла… Домой докладывал коротко: «Все в порядке, батя. Если будешь писать старшему, Павлу, на шахту, сообщи: счет за нашего Трофима веду особый».

Бои чередовались с затишьем. Но вот 17-я гвардейская бригада вырвалась, вперед и с ходу захватила город Равич. От главных сил оторвались, горючее на исходе. Командир принимает решение: не медля пробиться к Одеру. Да, к той самой реке, которую фашисты нарекли последним неприступным рубежом: дальше, мол, Красная Армия не пройдет.

Впереди, как всегда, разведрота, она и вышла первой к реке. Танкисты, замаскировав боевые машины, на лесной поляне организовали наблюдение.

Река широкая, полноводная. Моста поблизости нет. На противоположном берегу — небольшой городок Кебен. Улицы пустынны. Но, может быть, это лишь кажется так? И еще незадача: понтонеры отстали! Ожидать — потерять драгоценное время. Противник опомнится, закрепится, подтянет резервы. Попробуй после возьми этот Кебен! Но пока подойдет вся бригада, надо успеть разведать его.

Григорий с товарищами нашел две старые лодки. Пронес их лесом и спустил на воду севернее городка. Если там притаился противник, нервы у него не выдержат — обязательно откроет огонь.

Так и есть! Из городка к лодкам сразу же потянулись огненные нити. Затем раздалось несколько орудийных выстрелов.

Разведчики присмотрелись. Дот! Отсюда, выходит, не подобраться. Значит, надо подняться еще немного вверх по течению и попытаться форсировать там.

Разведчики гуськом пробирались рощей, незаметно, бесшумно. Стояла густая темнота. Глухо шумели деревья. Временами над ними свистели снаряды, сбивали верхушки, обдавали градом соколков… Наконец лодки спустили на воду. Но едва разведчики и автоматчики погрузились и отчалили от берега, над рекой повисла ракета. И тут же — вторая, третья! Стало светло как днем. Однако бесстрашных воинов ожидало еще одно испытание: с верховьев пошел лед. Большие ледяные глыбы, дыбясь и громоздясь одна на другую, со всех сторон окружали лодки, грозясь раздавить их. На середине реки лодку, в которой находился Григорий Слободенюк с Седенковым, Кержневым и другими разведчиками, подхватило сильное течение. Она закрутилась, затрещала, сжимаемая льдинами. Снова взлетели ракеты. Сразу несколько белых радуг повисло над водой. Ударил пулемет. Разведчики налегли на весла…

— Отец! А ты? Ну хоть одно словечко… Как ты?..

В голосе Юрия такая мольба, что он снова показался отцу совсем маленьким. Григорий Афанасьевич убрал ладонь с фотографии, раздвинул их на столе. Вздохнул:

— А что я — один-то? Вот с ними вместе и полз. Вот Кержнев, Седенков, Тюменцев, Вильский…

… Пятеро разведчиков поползли в обход — к траншее, ведущей к доту. Вражеский пулеметчик заметил. Огненные трассы прочертили чуть посветлевшее небо. «Гранаты! Вперед!» — крикнул Григорий Слободенюк товарищам.

В траншее разгорелась жаркая схватка. В темноте на Григория навалился фашист. Григорий перекинул его через себя, прижал к земле. На помощь подоспел Кержнев. Захватив вражеский пулемет, двинулись по траншее дальше. И еще на пути одна траншея. Снова короткий, яростный бой. И вот он — дот!.. В небо взвивается ракета: плацдарм — наш! Девять захваченных немецких солдат погружаются в лодку.

Утром противник обрушил на разведчиков шквал огня, затем ринулся в контратаку, пытаясь сбросить советских гвардейцев в реку. Но они стойко держались на захваченном пятачке. Не покинул его и раненый Григорий Слободенюк.

Контратаки врага следуют одна за другой… А затем трескотню автоматов перекрывает раскатистое «ура». С паромов на берег соскакивают солдаты. Впереди — сам командир бригады Леонид Дмитриевич Чурилов…

Почти шесть часов удерживали разведчики плацдарм на западном берегу перед Кебеном. А потом вместе с подошедшей бригадой ворвались в город.

За этот подвиг Тимофею Седенкову, Григорию Слободенюку, Федору Тюменцеву, Тагиру Кержневу, Вениамину Вильскому было присвоено звание Героя Советского Союза. Удостоился его и командир гвардейской бригады подполковник Чурилов.

* * *

В окна заполз рассвет, а они все сидели — отец и сын. Пожалуй, впервые Григорий Афанасьевич разговаривал с Юрием, как со взрослым, рассказывал о командире, о друзьях своей военной юности.

— Вот это Кержнев, — показал Григорий Афанасьевич на крохотную фотокарточку. — Орденов и медалей — во всю грудь, а с виду мальчишка. Да что я! Ему и было тогда не больше восемнадцати. А какой был бесстрашный! В том бою, у Кебена, вовремя он подоспел. Выручил. Уж больно матерый фашист в траншее на меня навалился. Конечно, тренировки по самбо помогли нам немало.

Юрий улыбнулся:

— Выходит, борьба тоже дело нужное? Отец нахмурился:

— Разве я против? Плохо, когда борьба отражается на учебе, а того хуже, когда человек силушкой своей без надобности похваляется. Скуки ради скулы сворачивает людям.

— Да я уж не так, чтоб… — смутился Юрий. — А вообще, отец, думаю я: не пойти ли мне на завод? Учебу в вечерней школе продолжу. Семья не маленькая у нас, тебе легче будет…

Григорий Афанасьевич задумался.

— Не в том дело. Нужды у нас нет. Главное, чтобы ты почувствовал себя нужным человеком. Честно тебе скажу: я из армии пришел без гражданской специальности и сперва растерялся. Мне помогли приобрести специальность и научили по-рабочему, трезво на жизнь смотреть… И куда же надумал ты идти?

— На «Серп и молот». Завод этот очень хороший. И ребята там наши есть.

Григорий Афанасьевич поднялся со стула.

— Это верно: завод с большими традициями. Если ты это всерьез, обещаю тебе полную поддержку перед… матерью. А вот за то, что до утра досидели… — тут уж нам с тобой спуску от нее не ждать.

* * *

На завод Юрий отправился один — отец и мать были на работе. Шея — тревожился: как встретят? В отделе кадров спросили:

— Твердо решил? Не сбежишь, если трудно покажется?

— Твердо, — ответил Юрий.

— По физике какие имел отметки?

— С физикой ничего. Электроприборы люблю.

— Вот и оформим тебя в аппаратную мастерскую. С понедельника на работу.

— А сегодня можно? Хоть посмотреть?

Кадровик улыбнулся:

— Давай. Вижу — прыткий.

В аппаратной рядами стояли верстаки. За ними склонились пожилые рабочие и подростки. Иные, видать, как и Юрий, — со школьной скамьи.

К Юрию подошли пареньки.

— По настоящему к нам или так?

— Спорт любишь?

— А в вечернюю школу подал заявление?

Подошел парторг цеха Павлов. Дружески усмехнулся:

— Ну что вы облепили? Лучше покажите ему аппаратную. Знай: без наших аппаратов мартеновцы не выдадут ни одной плавки! Наш участок ведущий…

— И по спорту тоже, — вставил физорг Володя Огарев. — А ты не ответил, как насчет спорта.

— Я борьбой…

— А я, как тебя увидел, сразу подумал: фигурка — во! Это хорошо. У нас борцов нет. Футболисты есть — Витя Воронин, Толя Смахтин. Велогонщики, волейболисты…

Вечером Юрий не мог дождаться родителей — так хотелось ему поделиться радостью, рассказать о первых впечатлениях. Было чем порадовать своих и главе семьи: Григорий Афанасьевич получил премию за изобретение, которое внедрили в производство.

… Первый заводской день. Он запомнился на всю жизнь!

Юрий пришел на работу за полчаса до смены. Парторг Евгений Яковлевич Павлов был уже здесь.

— Будешь пока со мной работать, — сказал он. — Мастер наш — Хазанович. Коммунист, ветеран завода. Таких в цехе много. Вон еще один — Дмитрий Иванович Жухарев. Тридцать лет стажа! Это у него Вострухин учеником начинал работать.

— А кто это — Вострухин?

Парторг рассказал, что Петр Вострухин после окончания школы ФЗО работал в аппаратной мастерской электроцеха. Мечтал стать летчиком, занимался в аэроклубе. А в Великую Отечественную войну стал летчиком-истребителем. Прославился отвагой и мастерством. Присылал на родной завод рапорты: «Сбил еще одного стервятника».

Двадцать девять вражеских самолетов сбил воин-комсомолец! 19 июля 1943 года на Курской дуге он погиб смертью героя. Комсомольцы электроцеха назвали именем Героя Советского Союза Петра Вострухина свою цеховую комсомольскую организацию. Великой честью для каждого комсомольца является встать за верстак, на котором работал герой. Из Орловской области, со станции Моховой, где установлен памятник Петру Вострухину, приезжают на завод пионеры, рассказывают, как учатся, какими делами отмечают память о герое…

Парторг цеха никогда не забывал при этом сказать:

— Хорошо, что в сердцах ваших живет память о Петре Вострухине. Но обращайте внимание и на другие скромные таблички, когда ходите по улицам: «Улица Войкова», «Улица Гастелло», «Улица Зои и Александра Космодемьянских», «Улица Грицевца»… Десятки улиц и переулков Москвы носят имена людей, прославивших нашу Родину. Грицевец, например, сражался с фашистами в небе Мадрида и Гвадалахары, с японскими захватчиками на реке Халхин-Гол. Вместе с летчиком Кравченко он первым в нашей стране дважды удостоен звания Героя Советского Союза. В числе таких героев и наш скромный парень с «Серпа и молота» Петр Вострухин. И ты, Юра, об этом помни.

* * *

И Юра помнил. Каждый день приносил ему что-то новое, радостное. С гордостью показал он шефу свою первую деталь. Тот измерил, похвалил:

— Для первого раза неплохо. Кстати, присмотрел ли подарок матери с первой получки?

Конечно, первая получка была скромная. Но Юра почувствовал себя равноправным членом большого рабочего коллектива… Недорогой подарок — чулки — до слез растрогал мать, а младшие братья обрадовались конфетам и книжкам. Тепло лучились и отцовы глаза, лаская старшего сына.

За ужином только и разговору было, что о заводе, об автоматике, о том, что коллектив старается «переплюнуть» динамовскую продукцию и что мастерская Юрия все время перевыполняет план, а Юрия теперь тоже называют вострухинцем.

Работа на заводе преобразила Юрия. Он стал внимательно относиться к матери и братьям. А когда Ольга Фадеевна заболела и ее отвезли в больницу, Юрий сам взял на себя все заботы по дому. И день ото дня он все больше привязывался к заводу, к прекрасным людям, с которыми работал локоть к локтю. Таких людей немало было на «Серпе и молоте», и ими был славен завод.

Вот хотя бы Иосиф Степанович Караваев. Целая эпоха отражается в его скромной жизни!

В ночь на 25 октября семнадцатого года вступил он в революцию. Был бойцом первого коммунистического батальона, охранял Смольный — штаб революции. Потом — фронтовые дороги, бои с белополяками. Отвоевался, поступил на «Серп и молот». Поставили его к стану «700». Первое время стальные болванки подвозил, потом слябы разогревал.Перевели на стан «300», на обжимную клеть. Мастер Василий Федорович Зайцев помог ему стать настоящим вальцовщиком.

В год смерти Владимира Ильича Ленина Караваев вступил в партию. В дни Великой Отечественной сутками не выходил из цеха: фронту требовался металл… За трудовой подвиг Иосифа Степановича наградили орденом Ленина.

Или Петр Зотович Климов. С шестнадцати лет на заводе, в одном и том же цехе металлоконструкций. Работал нагревальщиком, слесарем, разметчиком. Стал мастером, да еще каким! К нему инженеры прислушиваются. Тридцать пять лет трудового стажа — большая школа. Дорогой отца идут и сыновья. Модельщиком на заводе работает Вячеслав. Его младший брат, Александр, окончил среднюю школу и тоже — на «Сери и молот»!

Восемнадцатилетним комсомольцем пришел на завод Михаил Гусаров. В 1930 году начал работать у мартена. Здесь трудился и в войну. Награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. А в 1958 году знатный сталевар был удостоен звания Героя Социалистического Труда.

Сын его, Геннадий, пошел по отцовской дороге, работает в кузнечно-прессовом цехе. Отец варит сталь, а сын изготовляет из нее оборудование.

Каждый человек на заводе знает о подвиге Захара Федоровича Сорокина, награжденного орденом Ленина. Было это во время войны. У одного из мартенов износился свод. Требовалось отремонтировать его, а для этого надо было остудить печь. Но каждая тонна металла была дорога. Захар Федорович вызвался сделать ремонт в неостывшем мартене. Ему было жарко, нечем дышать. Тлела одежда. И все же Захар Федорович сделал свое дело. Через несколько часов в мартене снова кипела сталь…

Постигая рабочее мастерство, Юрий постигал гораздо большое: он узнавал людей. И все больше задумывался о людях старшего поколения, о тех, кто прокладывал дороги молодым. Он уже учился в одиннадцатом классе. Остались позади два трудных года, когда он и учился, и работал. Остается еще лед. Он и его одолеет. Обязательно одолеет. Это будет пусть и небольшой, но все же победой! Надеялся Юрий занять призовое место и в соревнованиях на первенство Москвы по вольной борьбе.

Все вокруг приобретало для него теперь особый, глубокий смысл. Даже выходя на борцовский ковер, Юрий думал прежде всего о своих заводских товарищах. Спортивную славу он давно перестал отделять от славы рабочей. От соревнования к соревнованию приходило к Юрию и спортивное мастерство. На отборочных состязаниях в Лужниках он пробился в финал и занял второе место, проиграв известному мастеру спорта только одно очко.

А незадолго до призыва в армию произошло еще знаменательное событие; Юрий принес домой аттестат зрелости.

* * *

На призывной пункт они пришли вместе. Герой Советского Союза и сын героя. Военком пытливо посмотрел на юношу. Перевел взгляд на отца:

— Перегнал он вас ростом, Григорий Афанасьевич! Ну, богатырь, в какой род войск собрался?

— Просьба есть, товарищ полковник, — сказал Григорий Афанасьевич. — Хотелось, чтобы в нашей семье не переводились танкисты. Подрастают у меня еще три сына…

— Ростом он, правда, великоват в танкисты, — улыбнулся военком. — По если такое дело… и к вам просьба, Григорий Афанасьевич! Зайдите в агитпункт военкомата, побеседуйте с молодежью…

— Хорошо.

И домой они шли вместе. Отец и сын. Во дворе Юрий заметил, что соседский парень пристал к мальчонке. Юрий сказал отцу:

— Я сейчас…

Подошел к парню, сдвинул брови:

— Оставь! Нашел, на ком силу показывать!

— Да ладно тебе! — огрызнулся парень, но отпустил мальчика.

Григорий Афанасьевич спрятал улыбку.

На стартовой — всегда

1

Не думал Владимир Седов, что с первого дня солдатской службы у него будут неприятности. Петр, старший брат, провожая в армию, говорил: «Просись в артиллеристы. Скажи, что отец артиллеристом был. Наверняка возьмут».

А мать, Аграфена Федоровна, наказывала: «Сынок, может, кто встретится, укажет, где отец похоронен». Об этом Владимир и сам много думал. Когда в школе-интернате учился, часто говорили об этом с однокашником Александром Орловым. Сидят на уроках, а сами решают, куда бы еще письма послать, как отыскать следы отцовские. Сейчас они оба уходят в армию и снова договариваются о том же.

И вот на Владимире солдатская форма. Не очень складно сидит, топорщится. Лейтенант-связист смотрит на его щуплую фигуру, бледноватое лицо, думает: «Трудно придется тебе, парень». Спрашивает:

— Как нравится служба? Первое время всегда трудновато.

— Товарищ лейтенант, не в этом дело. Просился в артиллеристы, а направили…

— Так вы же в ракетной части!

— Если бы огневиком, а то — связист, — вздыхает Владимир.

Лейтенант Коваленко сдержал улыбку. Пояснил терпеливо:

— Связь в ракетных войсках что нервная система у человека. И вообще в современном бою нельзя обойтись без связи.

Но все же эти слова лейтенанта не убедили Владимира и к занятиям он приступил без особой охоты. На первых порах изучал азбуку Морзе, работу на ключе. Помогал ему старослужащий солдат Анатолий Волков. Как-то на тренировке сказал:

— Слух у тебя, Володя, хороший, цепкий. Наверное, на баяне играешь?

— Немного.

— Выходит, ты радиотелеграфистом родился!

И действительно, по специальной подготовке дело у Владимира сразу пошло на лад. Командир взвода лейтенант Коваленко уже через несколько дней проверил работу молодого солдата и удивился:

— А еще огорчались. Да у вас талант!

Классные занятия сменялись полевыми. В спортивном городке воины тренировали мускулы. С каждым днем Владимир чувствовал себя уверенней.

Экипаж спецмашины — маленькая, но дружная семья: командир, радиотелеграфист, шофер.

Командир, сержант Владимир Щекин, — общительный, веселый. Узнал, что Седов играет на баяне, обрадовался:

— Значит, тезка, по самодеятельности первое место — за нами!

Стал расспрашивать про дом, о родителях.

— Отец в сорок третьем погиб. Под Курском, — сказал Владимир.

— И у меня погиб, — вздохнул сержант. — А где захоронен, знаешь?

— Нет. В «Истории Великой Отечественной войны» о нем написано, а могилу не знаем.

— Вон как! Он Герой?

— Мы уже после войны получили грамоту.

— Ну, тезка, тогда тебе сам бог велел отлично служить. Отец Герой Советского Союза — и сыну отставать не положено.

Владимир и сам понимал: от него требуется нечто большее, чем от других, и был недоволен собой, если что-то не удавалось.

А на первых порах были и промахи.

2

Нет, этого себе он простить никак не мог. Столько тренировок, столько труда, и вдруг — неудача. И прием, и передача прошли нормально. Проверяющий, поставив пятерку, похвалил:

— Молодец! Знаете дело.

Потом проверял знания материальной части радиостанции.

— Еще пятерка, — сообщил Владимир товарищам, которые с нетерпением ожидали результата.

— Считай, второй класс у тебя в кармане, — пошутил кто-то.

Но испытания продолжались. Наиболее трудным оказался последний рубеж: провести радиообмен в короткие сроки, чисто, безупречно передать нужное количество групп.

Проверяющий засек время. Работа началась. Владимир торопился. Спешил и его напарник младший сержант Карегин. Но еще не закончился радиообмен, а офицер скомандовал:

— Стоп! Неудача. Ваше время кончилось.

Это огорчило Владимира. Вечером он одиноко сидел в углу казармы и не участвовал в обычной оживленной солдатской беседе. Даже не встрепенулся, когда пришел почтальон. А тот, как нарочно, выкрикнул:

— Седов! Где Седов? Пляши!

— Ему не до пляски, — сказал кто-то.

Писала сестра Мария из Березово. Сообщала о сынишке, о муже. Мария с мужем работают на железной дороге. На той же станции, где и отец до войны работал стрелочником. «Каждый день по той же тропинке, по которой батя ходил, спешим мы с Колей на работу», — пишет Мария. И важную сообщает новость: в селе решено поставить отцу памятник. А дальше — приветы, наказы: «Слушайся командиров», «Дисциплину не нарушай».

«Сестренка, сестренка, знала бы ты…» — горько вздохнул Владимир. Он держал в руке письмо, думал о доме, о тропинке, что ведет на станцию, по которой батя ходил. Он тоже ходил по ней…

Чья-то рука дотронулась до его плеча. Оглянулся. Сержант Щекин! Тезка всегда, приходил в самый горький момент.

— Может, баян доставить?.. Ребята просят.

Владимир улыбнулся:

— Ох и хитер! Ладно, тащите баян, если просят.

Пробежали пальцы по перламутровым пуговицам, полилась знакомая мелодия: «Три танкиста, три веселых друга…» Песня сменяет песню. Солдаты тихо подпевают. О березах, что не спят, стерегут родные поля, об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах. Владимир чуть склонил голову к мехам, будто прислушивается. Обо всем забыл, далеко увела его песня. Играет, а перед глазами — земля родная, тульская.

Батарея готовилась к смотру художественной самодеятельности. Владимиру больше всех доставалось: он аккомпанировал певцам и танцорам. Но ему хотелось иметь и свой номер. Как-то, листая сборник стихов армейских поэтов, он прочел стихотворение «Разговор с сыном»:

«Правильные слова», — подумал Владимир. Он решил выучить эти стихи и прочитать товарищам. И еще стихотворение запало в душу солдата.

Да, так было и с Владимиром. С той маленькой станции, где отец переводил стрелки, отошел поезд. Он увез отца на войну. И так же бежала мать за составом, и тоже под ее сердцем билась новая жизнь. Отец не увидел сына. И лишь отметил годовщину со дня его рождения на фронте с солдатами своей батареи. А через два дня отца уже не было в живых… Для матери началось тягучее и горькое вдовье время…

Владимир помнит тот день, ту осень. Он помнит прощание с матерью, с сестрой и братом. Мать все об отце вспоминает: вот бы отец был жив, посмотрел на своего младшего, который тоже уже уходит в солдаты.

3

Июньское солнце палит нещадно. Ни облачка на небе. Владимир чувствует, как жаркие лучи даже через гимнастерку обжигают плечи. Пахнет растопленной смолой. А ноги увязают в песке. Трудно идти. Автомат кажется пудовым, и голова будто свинцом налита.

В сосняке еле слышно попискивает какая-то птица. «Счастливица, — думает Владимир, — в холодке спряталась». Вдруг наверху забарабанил дятел, словно автоматную очередь дал.

— Песню! — Голос командира звучит бодро.

Веселей, солдат! Вместе со всеми Владимир подхватывает припев. Кажется, посвежело. И солнце уже не так зло палит, и песок не так засасывает ноги. Песня помогает!

Вот и стрельбище. К этому дню солдаты готовились тщательно. Ракеты ракетами, но ракетчик должен уметь пользоваться и автоматом. Мало ли непредвиденных ситуаций может сложиться в боевой обстановке?

На огневой рубеж выходят сразу несколько солдат. С ними — Владимир Седов. Он волнуется, хотя на тренаже получалось уже неплохо: научился и прицел брать, и спусковой крючок не дергать.

И вот сейчас он откроет огонь. Первая проба. Стрельба одиночными. Лейтенант подает команду. Владимир смотрит в прорезь прицела на мушку. Огромный солнечный шар, кажется, сел на ее вершинку и мешает смотреть. Но это не шар: отсвечивает ствол автомата!

— Огонь!

Далеко в лесу отозвалось эхо трескучих выстрелов… Когда подошли к мишени, Владимир впился взглядом в фанерный щит.

— Восьмерка! — радостно закричал он. — Есть восьмерка!

Потом у Владимира словно остановилось дыхание: вторым выстрелом он выбил лишь пятерку, третьей пробоины не было вовсе. Напрасно он шарил глазами по равнодушной фанерной мишени. Пробоины не было.

Лейтенант видел, как тяжело переживает солдат неудачу.

— Не падайте духом, — ободрил он Владимира. — Первые пули легли неплохо, а на последнюю не хватило выдержки! Сержант Щекин! Потренируйте Седова еще. С таким старанием к службе, как у него, он должен стрелять отлично.

В тылу стрельбища идут занятия. Сержант подает команды на изготовку, прицеливание, проверяет, дает советы. Ложится рядом с Владимиром, кладет руку на его палец:

— Плавно, плавно жми спуск. Плавно! Теперь хорошо. Я в первый раз тоже вот так… Шел на стрельбище бойко, уверенно. Ну, думаю, столько трудился, да чтобы мимо? Сейчас все до одной пули в самое яблочко! А как прибежал к мишени да посмотрел, плохо стало: одна пробоина зияет, да и та на белом месте. «Жука» посадил. А после пошло, пошло. В соревнованиях выступал.

Умеет сержант хорошее слово сказать! Душевный он человек. И Владимиру теперь легче, уверенности прибавилось и спокойствия.

… На очередных стрельбах все было иначе. И солнце не светило, из низких туч сочился мелкий дождь. Налетал порывистый ветер, раскачивал кроны сосен. На стрельбище было неуютно, зябко. Опять волнение охватило Владимира, как и тогда. Но он гнал его прочь. Взглянул на поле. А упражнение сложнее: там, где-то впереди, мишени замаскированы, их нужно выявить и поразить в ограниченное время.

По команде солдаты занимают мокрый окоп, изготавливаются к бою.

Владимир смотрит на поле — оно словно мертвое. Только под самым носом мокрые травинки. Взгляд прощупывает каждую кочку, каждый бугорок. Может, за ними «противник»? Притаился и сейчас неожиданно откроет огонь…

И вдруг — мишень! Нужно поразить ее с первой очереди. Сейчас она снова скроется. А потом появится вот так же неожиданно еще дважды, всего на несколько секунд. Надо действовать! Владимир замер. Очередь. Мишень падает.

Теперь — в атаку. Владимир надевает противогаз, бежит по полю. Очки затрудняют наблюдение за «противником», но надо быть предельно собранным и внимательным. Так и есть! На фоне леса поднимается едва заметная мишень. Владимир припадает на колено. И опять над стрельбищем автоматная песня: «та-та-та». Эта цель тоже поражена с первой очереди. «Отлично!»

4

Юркий газик подпрыгивает на ухабах. Рядовой Анатолий Некрасов ведет машину уверенно. Второго класса добился, теперь готовится сдать на первый. Такие учения ему на руку: дорожка сложнее — полноценнее тренировка.

Впереди препятствие.

— Держись, товарищи! — предупреждает водитель.

Экипаж спецмашины — сержант Щекин, радист Седов и водитель Некрасов — спешит: ракетчики-огневики меняют позицию, а связистам надо поспеть обеспечить связь: без нее ни один ракетчик не откроет огонь. Владимир Седов видел в кино, а потом и слышал рассказ офицера на политзанятиях о подвиге связиста Василия Титаева в дни войны. Под сильным огнем врага он обнаружил обрыв телефонной линии. Но в этот момент Титаев был тяжело ранен. Теряя последние силы, отважный солдат зажал концы проводов зубами и таким образом восстановил связь.

Сейчас не война, а обычные полевые занятия, и никто не рискует жизнью, но это проверка, и очень серьезная…

На занятия выехали в ночь. А путь — через лес. Стало еще темнее. Поступил приказ: «Отрыть окоп, замаскировать машину. Быть в готовности дать связь».

Седов быстро настраивает радиостанцию. Берется за лопату, присоединяясь к Щекину и Некрасову.

Грунт трудно поддается, но солдаты копают не разгибая усталые спины, прислушиваются: не запищит ли в машине зуммер — сигнал связи. Затем — двое копают, а третий, по очереди, дежурит в машине у радиостанции.

— Перекур! — наконец командует сержант Щекин.

— Перекур так перекур! — Седов и Некрасов вылезают из окопа, хотя они, как и сержант, не курят.

Владимир Щекин улыбается в темноте:

— Думаю, тезка, не узнала бы тебя сейчас твоя Валя. Как экзамены-то у нее?

Владимир Седов смутился. Он ничего не скрывал от сержанта Щекина, да и от Некрасова, и они, конечно, знали о существовании Вали, которая учится в политехническом институте, и что Владимир скучает. Но сейчас об этом не хотелось говорить, и Владимир, поспешно спрыгнув в окоп, принялся торопливо выбрасывать землю.

Лейтенант Коваленко появился неожиданно. Сержант Щекин доложил, что окоп оборудован, связь в готовности. И в этот же момент поступил приказ: привести установки в боевое положение. Владимир немедленно передал приказ на батарею. И снова команда:

— Пуск!

Снова смена стартовой позиции.

На этот раз остановились на опушке рощи. Впереди поле и высота, ее двугорбая вершина отчетливо вырисовывается на фоне рассветного неба. Звезды померкли. Подул ветерок. На траве засверкала роса. Свежо.

Но нет времени наслаждаться рассветом. Звучит приказ: подготовить батарею к пуску. Однако в эфире возникли помехи, они мешают Седову передать приказ огневикам.

— Перейти на запасную волну! — приказывает лейтенант Коваленко.

— Есть! — отзывается Владимир Седов и бросает встревоженный взгляд на приборы. Связь прервана! Что-то с антенной? С питанием? Ах, вот в чем дело: разъединен контакт. Секунда — и неполадка устранена. Владимир облегченно вздыхает, смотрит на лейтенанта. Командир взвода улыбается:

— Молодец! Передавайте приказ на стартовые позиции!

Занятия продолжаются…

После занятий командир батареи похвалил связистов и особенно отметил Владимира Седова. От него во многом зависело, как четко будут действовать огневики.

А спустя несколько дней батарея готовилась к практическому пуску ракеты. Это было большим событием, и все солдаты и офицеры ожидали его с нетерпением. На занятиях и тренировках, на учебных выходах на позиции, все заканчивалось таинственной и грозной командой «Пуск!». Теперь же другое дело: солдаты не только увидят реальный пуск, но и реально проверят, научились ли они поражать далекую цель.

И день настал. Ракетчики прибыли на стартовую. Слышатся четкие команды. Владимир Седов передает их на позицию.

Ракета к пуску готова. Все уходят в укрытие.

— Пуск!

Клубы огня и пыли. Громоподобный грохот. Ракета устремилась в зенит, словно растворилась в безоблачном небе. Сердце, кажется, перестало биться… Но вот сообщение: цель поражена. Солдаты поздравляют друг друга. Боевая задача выполнена.

Сержант Щекин локтем подтолкнул Владимира:

— Си-ила?! В этом успехе, тезка, и наша доля.

— А я подумал, — признался Владимир, — посмотрел бы отец сейчас! Он из простой пушечки восемь танков подбил, а если бы из этой стрелял?

— Это верно, Володя. В наших руках такое оружие, какое отцам и не снилось.

5

Герой Советского Союза генерал Михаил Иванович Соболев многое мог рассказать солдатам о Великой Отечественной. Пережитое, выстраданное не уходит из памяти. Иногда такой стороной обернется, что тугой комок подступает к горлу и непрошеные слезы застилают глаза. А сколько может он рассказать о подвигах советских солдат, проявлявших массовый героизм! Вот хотя бы в сорок третьем, в дни Курской битвы, под Понырями…

Генерал говорит и видит устремленные на него глаза молодых солдат. Но он еще не знал, что один из них слушает его с особым вниманием. А Владимир Седов и верно насторожился, едва генерал начал рассказ о битве на Курской дуге. Где-то под Курском погиб старшина Константин Седов, отец Владимира.

Генерал рассказывал…

… Они сели передохнуть. Устали за ночь, оборудуя огневую позицию. Сидели, курили — командир огневого взвода лейтенант Скрылев, сержант Сапунов, старшина Седов.

Старшина вздохнул:

— Письмишко бы написать домой. Пятого июля моему младшему будет год. А я еще не видел его!

— В историческое время родился у тебя сын, — заметил Скрылев.

— Время-то историческое, а немец прет… — Седов поднялся, схватил лопату. — Но получит же он когда-то сполна, проклятый!

Подошел командир полка. Старшина Седов выскочил из окопа:

— Окоп готов. Расчет подготовлен… Докладывает командир орудия…

Командир полка улыбнулся:

— Вижу!

Первый расчет старшины Седова — лучший в полку. На днях полковник вручил Седову медаль «За отвагу». И сейчас похвалил:

— Позицию правильно выбрали. Отсюда прямой наводкой бить хорошо. Есть данные, что противник сосредоточил против нас много танков.

— Мои ребята и против танков не дрогнут, — заверил старшина. — Бронебойных достаточно.

— Так, товарищи? — спросил полковник Соболев.

— Так точно, товарищ полковник! — дружно отозвались солдаты расчета. — Умрем, но не пустим.

— Умирать не надо, — сказал полковник. — Это мы пожелаем врагу. Так оно будет лучше. И справедливо!

— Это верно, товарищ полковник. — Старшина Константин Седов прямо посмотрел на командира полка. — Но если потребуется, умрем, а перед врагом не дрогнем.

Полковник подтвердил:

— Бой будет тяжелый. Враг осатанел. К Курску рвется.

Об этом солдаты знали. Они слышали, как рано утром пятого июля совсем рядом гремела канонада, ревели танки. Это наши позиции атаковал противник. Его атак ожидали и здесь, потому-то выбросили сюда легкоартиллерийский полк резерва Верховного Главнокомандования. Полк закрепился севернее Понырей. Враг уже предпринял попытку прорваться сюда, но не смог. Возможно, скоро вновь начнет атаку.

Михаил Иванович, пригибаясь, зашагал к другой батарее. А вторая, в которую входит расчет Седова, стала зарываться все глубже в землю…

Утром седьмого июля противник повел атаку на Поныри. Задрожала земля от взрывов бомб, снарядов и мин. Вскоре появились танки. Их было много. Лавина огня и металла двигалась и на позицию Константина Седова. Когда танки приблизились метров на двести, расчет открыл огонь. Головная машина вздрогнула и, объятая пламенем, застыла на месте. Потом загорелся второй танк. Бой длился несколько часов. На раскалившихся орудийных стволах обгорала краска. Не выдерживал металл. Но люди оказались прочнее металла. Восемь танков врага и до сотни автоматчиков уничтожил в этот день Седов со своим расчетом. За первой атакой последовали вторая, третья, четвертая. И уж никого не осталось в расчете. Вышло из строя орудие, кончились снаряды. И тогда Седов с бойцами других орудий пошел в контратаку…

Старшину нашли после боя. В левой его руке была зажата граната, в правой — автомат… Константин Седов лежал лицом к противнику, до конца выполнив свой воинский долг. Об этом бое упоминается в «Истории Великой Отечественной войны». А в Понырях есть братская могила. В ней захоронен и Константин Степанович Седов — Герой Советского Союза.

— Но не могила вспоминается мне, — закончил рассказ генерал, — не могила, а живой Седов, его слова: «Умрем, а перед врагом не дрогнем».

Сержант Щекин стиснул руку Владимира Седова. Тот сидел бледный, и губы его едва приметно дрожали. Немалого труда стоило Владимиру усидеть на месте! Многие годы поисков отцовой могилы, и вот…

После выступления генерала плотной стеной окружили солдаты. Одним из первых возле генерала оказался Владимир. Волнуясь, спросил:

— Товарищ генерал… Вы о Седове рассказывали… Может быть, совпадение… Вы знали, откуда он родом?

— Константин Степанович-то? — спросил генерал. — Еще бы! До войны он был бригадиром колхоза «Березово», Дубенского района, Тульской области…

Других объяснений не требовалось. Генерал обнял Владимира, растроганно прошептал:

— Сынок!

В тот же вечер Владимир написал домой: «Мама, нашелся человек, который воевал вместе с отцом. Это Соболев Михаил Иванович. Он видел отца в последнюю минуту в бою. Отец похоронен в Понырях. Сегодня же по совету генерала я пошлю письмо в Поныри…»

Личный фотоальбом Седова пополнился фотоснимком: рядом с фронтовой фотокарточкой отца появился снимок генерала Соболева с Владимиром. В окружной газете об этой встрече появилась статья.

6

В те же дни в жизни рядового Седова произошло еще одно событие. Командир батареи объявил о решении направить его в школу сержантов. Командир экипажа радиостанции сержант Щекин готовился к демобилизации. Он и рекомендовал на эту должность назначить Владимира, считая, что тот обеспечит замену.

Поначалу Седов растерялся: привык к людям, к своей части, а куда попадет после сержантской школы, еще неизвестно. Но узнав, что попадет сюда же, на место тезки, обрадовался.

… Открылась новая страничка в жизни Владимира. Новые друзья, учеба. И книги. Они постоянные его спутники. Дороги ему и герои Краснодона, и Виктор Талалихин, и Александр Матросов, а с томиком Твардовского «Василий Теркин» Владимир не расстается никогда. Едва выдастся свободная минутка на учениях, в походе — и уже звучит его голос. Любят курсанты слушать, когда читает стихи Владимир Седов. Умело получается у него. Даже, сдается, на морозе теплее от солдатского смеха. А то притихнут воины, серьезными становятся лица.

Строка за строкой. До сердца доходит голос поэта:

Умолкнет чтец. Притихнет и маленькая аудитория. И как бы ближе стали бойцы друг другу.

И потеплеют их глаза.

И подумает каждый: «И мы за все в ответе. Мы, ракетчики…»

* * *

… Несколько месяцев в новом коллективе пролетели незаметно. Настало время экзаменов. Первые предметы сданы на отлично. Идет очередной экзамен. Владимир берет билет. Садится за стол. С замирающим сердцем читает: «Положение войск под Курском перед началом битвы». На этот вопрос он готов отвечать немедленно.

— Кто готов? — спрашивает офицер.

— Разрешите? — Владимир подходит к карте. Уверенно говорит о положении на фронтах перед битвой и о самой битве. Рассказывает и о том, о чем не упоминает учебник. Даже те, кто готовится отвечать, подняли головы от своих билетов, слушают с интересом.

Седов говорит:

— А вот здесь, у Понырей, стояла вторая батарея 540-го легкоартиллерийского полка. На прямой наводке. Командовал полком Соболев Михаил Иванович, Герой Советского Союза.

Экзаменующий удивлен:

— Откуда вы знаете такие подробности?

Командир взвода наклоняется к офицеру:

— У него там отец воевал, восемь танков подбил.

— Вот как! Расскажите, пожалуйста, подробней об отце, — просит экзаменующий.

Владимир рассказывает о том, что ему стало известно от генерала Соболева.

— А как вы служите?

— Отлично служит, — отвечает за него командир взвода. — Потому и в школу сержантов прислали. И у нас нормативы перекрывает. Связист-отличник.

— Я тоже ставлю «отлично», — улыбается экзаменатор. — Между прочим, я тоже воевал на Курской дуге и помню бой под Понырями. Тяжелый бой был… Что ж, вижу, вы хорошо служите, по-отцовски. Поздравляю и благодарю.

В свою часть Владимир Седов возвратился сержантом. А там его ожидало долгожданное письмо. Сына героя Курской битвы приглашали в Поныри на открытие школьного музея боевой славы.

Когда Владимир показал письмо командиру, тот приказал:

— Собирайтесь!

… От Тулы до Обидимо минут пятьдесят езды, но они показались сержанту долгими. В родном селе он по пути забежал к брату.

— Здравствуй, Петя! Завтра в Поныри едем. А сейчас пошли к маме.

Через несколько минут они уже стояли перед матерью.

Аграфена Федоровна ахнула, увидев Владимира. Можно ли заявляться так неожиданно! А когда узнала, что завтра ехать на могилу мужа, заплакала. Слезы радости и горя перемешались. Но надо, надо же собираться…

Еще не взошло солнце, когда сыновья с матерью прямо с поезда отправились на центральную площадь Понырей. Издали увидели высокий постамент, на котором застыл боец, и плащ-накидка крылом за спиной. Владимир и Петр взяли мать под руки.

С каждым шагом сильнее колотятся их сердца. Словно они поднимаются на высокую гору. Глаза впиваются в надпись на постаменте: «Вечная слава…»

Кругом живые цветы.

За железной оградой в обрамлении цветов утопают в зелени могилы. И вот она, отцовская… У изголовья — круглая плита. Высечены слова: «Герой Советского Союза старшина Седов Константин Степанович».

Аграфена Федоровна становится на колени, гладит плиту, прижимается губами к холодному камню:

— Костя!..

И больше — ни слова. Молчит Петр. Молчит Владимир. Потом они поднимают мать. И как часовые встают у могилы. Долго смотрят на короткую надпись. Потом поднимают головы. Вверху стоит солдат. А за его спиной вдруг вспыхивают яркие, веселые лучи. Это солнце выглянуло. И светлее стало в скверике. И площадь, кажется, раздалась в ширину.

Часто вспоминает Седов эту встречу в Понырях.

Гостей пригласили в среднюю школу, где был создай музей боевой славы. Внимательно осматривал Владимир экспонаты. Здесь увидел он фотографию отца и свое фото. Отец и сын рядом. Коммунист и комсомолец. Герой Советского Союза и сержант, не имеющий боевых наград.

На торжественном собрании Владимир еще раз, уже с матерью и братом, услышал воспоминания тех, кто шел рядом с отцом…

Утром, когда город еще спал, Седовы снова пришли к памятнику, проститься. Мать поправила цветы на могиле, взяла горсть земли…

А через час поезд увозил их домой. Владимир молча смотрел в окно. Мимо проносились полустанки, деревни. Медленно проплывали вдали рощи.

Когда-то здесь гремели бои. Сейчас — мирные поля. Колышется зеленое море.

А там вон протянулась голубая полоска. Это река теряется в зарослях. Склонились над водой сизые ивы.

Мать просит:

— Володенька, ты генералу Михаилу Ивановичу от меня спасибо скажи. От всех нас скажи. Найдет время, в гости пусть приезжает. Всегда будем рады.

— Хорошо, мама. Обязательно передам, — обещает сын.

Не слишком много времени потребовалось Владимиру, чтобы выполнить просьбу матери: его батарея в числе лучших была направлена в Москву для участия в военном параде.

Это — радость! Побывать в столице, в Мавзолее Ленина было давней мечтой солдата.

И вот колонны выстроились для парада. Министр обороны объезжает войска, здоровается, затем поднимается на Мавзолей, произносит речь. Гремят орудийные залпы…

Торжественным маршем движутся мимо Мавзолея ракетчики. В одной из установок — Владимир Седов. Площадь взрывается аплодисментами, увидев грозную военную технику. Великая площадь, с которой бойцы молодой Красной Армии уходили на борьбу с врагами молодой Советской республики, с которой отправлялись отцы на поля Подмосковья, чтобы отстоять в грозном сорок первом родную столицу.

Промелькнули голубые ели, что застыли у Мавзолея, блеснули на солнце штыки часовых, охраняющих Ильича. С трибун, приветствуя свою армию, машут тысячи советских людей. Вот оно, солдатское счастье!

А потом Владимир шагал по аллеям Парка культуры и отдыха имени Горького рядом с генералами и офицерами, парадные мундиры которых украшали многие ордена. Они шли, и снова тысячи москвичей, образовав живой коридор, встречали их аплодисментами.

На нарядную эстраду под звуки оркестра выносят знамена воинских частей и соединений, бойцы которых сражались с врагом в годы Великой Отечественной войны. Чеканя шаг, несут солдаты отдельной роты почетного караула знамена, овеянные славой.

Рассказал об этих знаменах сотрудник Музея Вооруженных Сил. И вновь Владимир Седов испытал необычное волнение, услышав торжественный голос:

— Перед вами — боевое знамя легкоартиллерийского полка резерва Верховного Главнокомандования. Под этим Знаменем отважные артиллеристы героически обороняли Тулу в сорок первом году, громили фашистские полчища в битве под Москвой. Героические подвиги совершили воины полка под Курском, подбив сорок восемь танков и самоходок, из них двенадцать «фердинандов». Исключительную стойкость проявили в боях у Понырей гвардии лейтенант Скрылев, старшина Седов, сержант Сапунов. Им посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. После Курской битвы полк стал гвардейским. Под этим Знаменем бойцы полка форсировали Вислу, сражались на пулавском плацдарме. С ним вошли в Берлин. Здесь находится бывший командир этого прославленного полка Герой Советского Союза генерал Соболев Михаил Иванович.

Со стула поднимается генерал. Он отыскивает глазами и подзывает к себе Владимира. Генерал идет к микрофону, рассказывает о подвиге старшины Константина Седова.

— Сейчас возле этого Знамени — сын героя, Владимир Седов, — говорит генерал. — Дорогой Володя, сынок! Что сказать тебе в: этот день? Я видел твоего отца в последнем бою. Слышал его последнюю команду: «Огонь по врагу!» Из пламени битвы я принес тебе его последнее слово: «Не посрами отцовской чести!» Это его слова, его желание. И еще попросил я принести сюда это Знамя. Посмотри на него, Володя. На этом Знамени капли крови и твоего отца — коммуниста. Поклонись этому Знамени. В нем слава и доблесть наша…

Они оба подходят к Знамени, встают на колено, касаются губами полотнища…

Один за другим подходят к микрофону герои войны — танкисты, минометчики, партизаны… Они рассказывают, как сражались под этими боевыми знаменами.

Затем в парке наступила тишина. Раздались радиопозывные. И слова диктора:

— Память тех, кто не дошел до Дня Победы, тех, кто до последней капли крови защищал родную землю, почтим минутой молчания. Склоним головы перед памятью отцов и сыновей, мужей, братьев и сестер, товарищей и друзей — всех погибших в годы Великой Отечественной войны… Павшие герои навсегда останутся с нами, они — в том счастье, которое принесла великая Победа…

Владимир стоит на сцене рядом с ветеранами войны. Он всматривается в их лица, суровые и печальные. Наверное, вся фронтовая жизнь промелькнула перед их взорами за эти минуты. И походы. И бои. И атаки. И последние залпы — салюты Победе и погибшим друзьям.

Владимир словно видит, как вся страна встала в почетный караул у памятников и солдатских могил. Советский народ чтит подвиг и его отца, Константина Степановича Седова. Нет, отец не погиб! Вечным огнем пылает его большое сердце. И пусть знают люди, что есть у него сыновья, которые до конца дней своих пойдут отцовской дорогой…

… Поезд приближается к гарнизону. За окном вагона приветливо качаются сосны. Где-то в глубине леса стоят ракеты. Ракеты смотрят в зенит. Они всегда на огневой, всегда на стартовой…

Доктора земли

Снимет белую шубу земля, вздохнет глубоко. Отзвенят весенние ручьи, отпоют короткую серебряную песню, растопят хрустящие льдинки-зеркальца. Подсохнут поля, пригретые солнцем, выстрелят первыми зелеными всходами. И тогда саперы покинут уютные казармы. На все лето. До глубокой осени. Уже сбросят листву деревья, затвердеет почва, прихваченная морозами, закрутят первые снежные вихри, а солдаты-пиротехники еще не вернутся домой: много у них работы, много неожиданных встреч со ржавой смертью. Идут саперы по земле, очищая ее от бомб, снарядов и мин. Весной белыми цветами машут им сады, осенью земным поклоном приветствуют их колосистые хлеба. Опасная, героическая профессия у этих людей.

Глубинная вспашка

До Марьино километров десять. Там нужно оставить один пиротехнический расчет. Остальные поедут дальше. И Карасев с ними.

По стеклу неожиданно забарабанил дождь. Майору кажется, что машина не сама движется, а это набежавшая тучка подцепила ее серебряными струнами и увлекает за собой.

Когда подъехали к селу, дождь уже перестал. Придорожная трава, раньше седая от пыли, ярко поблескивала на солнце. За селом виднелась голубая лента реки. За нею, на пригорке, зеленели молодые елки. Их ветки напоминали многоэтажную стаю птиц с широко расправленными крыльями.

Остановились у правления колхоза. Председатель, широко улыбаясь, вышел навстречу, поздоровался:

— День добрый. Вижу, славных орлов нам привезли. Спасибо.

Саперы стояли рядом, готовые выслушать приказ. Кого оставить?

— Разрешите? — вперед вышел старшина Шмитько. — Моему расчету дозвольте, товарищ майор.

Николай Шмитько опытный пиротехник, да и ребята у него толковые: Алексей Пойманов, Иван Малицкий… У каждого была не одна встреча со смертью. Они научились побеждать ее.

— Хорошо. Только будьте внимательны.

— Все будет в порядке, — ответил Шмитько.

— Надеюсь! — Майор простился с председателем, сел в кабину, а оставшиеся саперы пошли в правление.

— Девчат не обижайте! — крикнул из кузова Асрор Давлятов, лукаво блеснув глазами. — Ха-а-ро-шее дело вам доверили. А для нас работы нет.

— Будет и вам, — ответил старший расчета лейтенант Фурсаев.

Машина миновала околицу, покатилась по проселочной дороге.

Солнце садилось за горизонт, когда они прибыли в колхоз имени XX партсъезда. И здесь саперов приняли хорошо, с хлебом-солью.

— Сегодня отдыхать, а завтра за работу.

Где там! Солдатам хотелось пройти по селу, побывать в клубе. И не только, чтобы посмотреть на девчат. В беседах с местными жителями иногда узнавали они такие подробности, до которых не докопаться миноискателями.

Через пару часов в здание сельсовета, где офицеры обсуждали с членами правления сельхозартели план действий, прибежал Асрор Давлятов. Обычно горячий, неуравновешенный, сейчас он был особенно возбужден.

— В чем дело, Давлятов? — спросил Карасев.

— Ай, товарищ майор. Такое дело, такое дело…

— Говори толком.

Майору нравился этот парень из Таджикистана — и взлет его черных бровей, сросшихся на переносице, отчего они напоминали крылышки летящей птицы, и длинные, загнутые ресницы. А всегда смеющиеся глаза казались упрятанными в глубоком колодце. Но больше всего нравились майору руки солдата — уверенные, с упругими, вздувшимися венами, рабочие руки.

— Не горячись, Асрор. Докладывай, что разведал.

— Тракторист погиб, понимаете? С сорок первого года поле не пахано. Коровы гибнут. Мины натыканы…

— Это известно, потому и приехали, — ответил майор Карасев. — Во время войны немцы за селом целое минное поле установили. Да вот беда: карту нам не оставили.

— Сорок три гектара лежат мертвяком, — вздохнул председатель. — Площадь великая! А с тех пор как тракторист подорвался, можно ли посылать туда людей? Так и лежит многие годы непаханной.

— Вот и я говорю, товарищ майор! — воскликнул Асрор Давлятов. — Пусть дадут трактор. Я умею на тракторе…

Майор задумался.

— Дело не в том, что умеете. И в колхозе, надо думать, не один тракторист… Да опасность велика, кто поедет?

— Так я же поеду, товарищ майор! Скажите председателю, чтоб трактор мне дали. Товарищ председатель, пусть дадут трактор! — настаивал Асрор.

— Погодите, не горячитесь, — сказал майор. — Не ночью же вы пахать собираетесь?!

Асрор вскинул свои крылатые брови:

— Зачем ночью? Зачем ночью? Только пусть товарищ председатель про трактор распорядится.

— Что же вы предлагаете? — спросил майор. — Наша задача: и поле колхозникам подарить, и живыми остаться. Так? А за трактором дело не станет.

— Это так, — подтвердил председатель колхоза. — Не за трактор, за вас опасаемся.

— Останусь живой! — уверенно заявил Давлятов.

Асрор просил немного: разрешить ему вспахать поле, потому что он до призыва в армию четыре года работал трактористом. Кому же еще это дело выполнять? Только ему. Так считают и другие саперы. И потом ведь он, Асрор, — коммунист.

— Убедили, убедили, — наконец улыбнулся майор. — Выкладывайте свой план.

— Есть! — Асрор, попросив карандаш и листок бумаги, стал делать набросок. — Вот это трактор, так? По бокам кабины листы железа поставим, так? Теперь трактору надо усы железные сделать. И подлиннее, на сколько можно. За один ус зацепим плуг, за другой — борону… Получится тральщик. Так? Трактор какой похуже дайте…

Командир уже давно погасил на лице улыбку. Внимательно смотрит на солдата. На гимнастерке — значок отличника сапера, классного специалиста. На смуглом лице — румянец. Асрор возбужден. Уж очень хочется ему осуществить свой замысел. И видно, даже не думает о том, что идет на подвиг. Нет, он делает обычное дело — выполняет свой долг, как выполнял его отец, не вернувшийся с войны. Он погиб в сорок четвертом году, а через три года умерла мать. Жил Асрор с братом и сестрой. Окончил училище механизации, пошел работать трактористом в колхоз имени Калинина, Пархарского района. А теперь вот в армии. Сапером стал. Хорошим сапером. Конечно, не сразу овладел этой сложной и увлекательной специальностью. На первых порах нелегко было. Правда, со стрелковым оружием он был знаком: первые знания получил еще в кружке ДОСААФа. А с минами встретился впервые.

На помощь пришли друзья, командиры. Крепко подружился со старшиной Шмитько, бывалым сапером. Дружба эта завязалась неожиданно, после горячего спора.

— Плохо ползете! — сердито прикрикнул на молодого солдата старшина Шмитько во время занятий по специальной подготовке. — Голову подняли, спину выставили… Мишень! Один выстрел — и нет головы.

На это замечание старшины отозвался командир роты:

— Говорите дельно. Но не мешало бы показать самому.

А старшина будто ждал командирского сигнала. Прильнул к земле и быстро пополз и через несколько секунд уже оказался у проволочного заграждения. Он так плотно прижимался к земле, что самый глазастый противник его бы не заметил.

— Проход готов! — доложил он офицеру, когда последняя нитка колючей проволоки свалилась на землю.

В глазах Асрора мелькнул восторженный, а может ичуточку с завистью, огонек. Но из мальчишечьего упрямства ему не хотелось признавать себя побежденным. Он сказал равнодушным голосом:

— Ничего особенного. Только гимнастерку испачкали.

И тут старшину Шмитько взорвало:

— А подставлять лоб под каждую дурацкую пулю — это как? Особенное? А ну-ка, вперед! К проволоке!

Асрор пополз снова, стараясь доказать, что он тоже не лыком шит, но тут же убедился: не такое это бесхитростное занятие — проделать проход на переднем крае «противника». Ползти мешало оружие и ножницы, а когда начал резать, так загремела проволока, что слышно было за километр. Поднимаясь с земли, признался:

— Сдаюсь, товарищ старшина. Прошу еще раз показать.

— Вот это деловой разговор, — расцвел в улыбке Шмитько. — Кстати, замечу, что вы спешите и суетитесь. Это одна из самых опасных ошибок в нашей работе. С извлечением мины нельзя торопиться! Сначала нужно установить характер мины, проверить, не поставлена ли она на неизвлекаемость, нет ли дополнительных взрывателей…

И после, на практических занятиях, старшина заставлял Асрора по нескольку раз проделывать одну и ту же операцию. Наконец сказал:

— Теперь давай поучимся работать с миноискателем и с настоящими минами.

С тех пор прошло много времени. На счету Асрора уже не один десяток обезвреженных снарядов и мин. Прибавилось опыта, знаний. Его приняли в партию. И первым его рекомендовал старшина Шмитько.

В этот раз работа по разминированию не походила на все предыдущие случаи, и командир долго взвешивал предложение Асрора Давлятова, обсуждал детали, лишь после этого согласился:

— Утверждаю ваше предложение, товарищ Давлятов. Вам — пахать, остальным — разминировать.

Неделю трудился ефрейтор с колхозными кузнецами и трактористами, готовя свой необычный агрегат. Майор Карасев с председателем колхоза тщательно опробовал трактор и дал разрешение приступить к работе.

И вот саперы стоят за глухим березовым перелеском, где лежит поле, ровное, необозримое и… заброшенное. После войны сюда редко заходили люди, на сочное, пахучее разнотравье не выгоняли скот. Шли годы, но лемеха плугов так и не касались плодородной земли. В ней таилась смерть. Пришло время освободить эту землю из плена.

Майор отдает последние распоряжения: прежде чем пустить Асрора на трактор — обследовать по участкам поле. И сам он двинулся вместе с саперами, вооруженными миноискателем и щупами, — Виктором Кашкелем, Ажакуном Исаналиевым, Николаем Алиевым, Тристаном Дарчашвили. Осторожно идут саперы. Ноги утопают в высокой траве, тяжелой от утренней росы. Виктор Кашкель шарит поисковой рамой над самой землей. Стоп! Все останавливаются. Подходит майор Карасев. Берет миноискатель, прислушивается. В наушниках характерный звук.

— Щуп! — приказывает майор Алиеву. — Здесь!

Затем он сам опускается на колени, аккуратно руками разгребает землю. Она проросла корнями травы, поддается с трудом. Сантиметр за сантиметром обнажается ржавый корпус противотанковой мины. Трогать ее опасно. Майор решает взорвать на месте. Приказывает солдатам отойти к подготовленному укрытию, подкладывает возле мины детонаторную трубку, поджигает шнур и тоже спешит к укрытию.

Взрыв!

И снова идут саперы, вершок за вершком обследуют опасную зону. Еще находка! Реактивный снаряд. Солдаты осторожно относят его в сторону. Второй, третий… Сколько их здесь?! Но вот и край поля. Можно прокладывать первую борозду. Теперь саперы все до единого в укрытии. Кто знает: вдруг притаилась мина или бомба на такой глубине, что и миноискатель не берет ее? Возможен взрыв, вполне возможен.

Заурчал трактор. Асрор берется за рычаги. Давно не держал их в руках. Но почему так сильно стучит сердце? Когда-то и отец вот так же шел навстречу опасности и, наверное, тоже волновался. Но кабина трактора укрыта листами железа и по расчетам Асрора осколки не должны ее пробить, если где-то еще осталась мина. Да, мина. А если… снаряд!

Асрор сжимает в ладонях рычаги управления. Невольно оглядывается назад, на укрытие, за которым притаились товарищи. И видит… санитарную машину. Вот как? Значит, майор не уверился до конца? Пожалуй, он прав. Чего только не случается на нелегкой службе сапера!

Мотор тарахтит равномерно, словно отстукивает время. Давлятов снимает пилотку, вытирает росинки пота, выступившие на лбу, кладет пилотку к ногам, трогается с места. Какая-то птица, встревоженная мотором, взлетает и снова прячется в траве. На противоположной стороне поля одиноко стоит березка, тихонько покачивается от ветерка, молодая, гибкая, прозрачная. Асрор направляет трактор прямо на нее. Урчит мотор, но ефрейтор, кажется, уже не слышит его. Он — весь внимание. Собран, сосредоточен. Трактор движется медленно, очень медленно, оставляя за собой блестящий на солнце, отполированный лемехом пласт.

Когда трактор останавливается у березки, Асрор заглушает мотор, обрадованно кричит:

— Отделение! На выход!

Саперы и без того поняли, что первая, самая трудная, борозда проложена. Они бегут к трактору.

— Молодец, Асрор!

— Это вы молодцы: все мины убрали.

Но вот опять выезжает ефрейтор на исходную позицию. Остальные ведут разведку следующей полосы. И так час за часом. День за днем. Перерыв на обед, перекур… И опять — полоса, еще полоса. Еще, еще…

А тем временем в селе Марьино трудную работу выполняли их товарищи. Здесь долгое время пропадали пойменные луга. Трава высокая, сочная, густая. Это богатство было под строгим запретом, подступиться к нему колхозники не решались. Саперы попытались было миноискателем обнаружить мины — не получилось: слишком много времени прошло с тех пор, как запрятали фашисты металлические коробки. Промчалось немало буйных весен. И каждую весну вырывалась из берегов река, наносила толстый слой песка и словно замуровывала мины. Воспользовались более совершенным прибором — искателем ферромагнитных тел. И в первый же день саперы со старшиной Шмитько обнаружили тринадцать противотанковых мин. Почти все они были установлены на неизвлекаемость. Весь день за селом грохотали взрывы. На следующий день работа продолжалась.

На узком перешейке, что спускался со склона горы в лощину, Шмитько, Малицкий и Пойманов обнаружили незначительную выемку. Как только рама миноискателя приблизилась к ее границе, в наушниках раздался тревожный сигнал. Под рамкой показался конец ржавого троса. Прощупывая это место, рядовой Малицкий определил границы металла, обозначил их и, не трогая проволоку, приступил к снятию грунта. Показалось несколько противотанковых мин. Осторожно поднимая одну из них, солдат увидел тоненькую проволоку, уходящую в землю. Пришлось окопать всю эту сторону фугаса. Только тогда выяснилась картина «сюрприза». Фашистский минер поработал немало, подготовив-опасный «подарок». Ведь стоит сейчас, не снимая грунта, потянуть за трос, и фугас мгновенно сработает.

Лежа на земле, Малицкий освободил первую мину от проводка, установил предохранительную чеку, снял мину, а за нею и другие. Но под верхним слоем коробок лежал заряд тротила с противопехотным минным взрывателем, и опять — ряд мин, под ним — третий. Несколько часов опасной, изнурительной работы — и фугас обезврежен.

Зеленеть теперь здесь росным травам…

А как же Асрор Давлятов? Он уже вспахал половину поля. Но что заставило его выйти из кабины на середине борозды? Вот он нагнулся к плугу, посмотрел. По спине пробежали мурашки. Вот, оказывается, почему плуг так сильно покосился! Лемех наскочил на авиационную бомбу, даже оставил на корпусе глубокую царапину, хорошо, что с места не сдвинул. Бомба имеет всюдубойный механизм. Достаточно ее повернуть — взрыв неминуем.

Находку осторожно окопали, обезвредили, а затем отвезли в безопасное место.

И снова ефрейтор Давлятов сел за рычаги трактора, а впереди пошли его друзья с миноискателем и щупами. Семьдесят артиллерийских снарядов и мин, пятнадцать противотанковых, одну бомбу обезвредили саперы.

— Принимайте поле, товарищ председатель. Сорок три гектара. — Асрор разводит руками: — Прошу извинения — норму немножко не выполнил. Дома за это время сто гектаров, а то и больше вспахал бы.

— Ладно, — шуткой на шутку отвечает тот. — За один гектар двадцать засчитаем.

Газик в пути. Остановились на перекрестке — подождать группу старшины Шмитько. Вышли из машины. Вокруг волнуется пшеничное поле. Усатые колосья кланяются в пояс солдатам. Асрор молчит, будто зачарованный, и еле заметная улыбка играет на его смуглом лице.

Пути сходятся

Шумит смоленский лес. Поют свою длинную песню деревья, бойко щебечут птицы. Анатолий Улитин, идущий рядом с проводником, прислушивается к их голосам, а в памяти всплывают стихи, знакомые с детства: «Идет-гудет зеленый шум…»

— Товарищ старший лейтенант, сюда. — Проводник свернул влево.

Деревья стоят здесь плотной стеной, будто солдаты в строю. Солнце едва пробивает густые кроны лучами-стрелками.

Остановились у невысокой насыпи, заросшей высокой травой и кустарником. Это та самая землянка, в которой, по рассказам местных жителей, находится склад боеприпасов. Много лет пролежали они здесь, и никто не решался приблизиться к этому страшному месту.

Анатолий спустился в канаву, ведущую к входу. Края ее от времени и дождей обвалились: ведь прошло столько лет! «Наверняка, — подумал офицер, — боеприпасы изъедены коррозией».

Дверь в землянку плотно прикрыта, поросла мхом. Кажется, чего проще: бери за ручку и…

Так и хотел сделать проводник, но сапер резким движением остановил его.

Старший лейтенант провел ладонью по темной доске. Посыпалась труха. Анатолий тщательно обследовал дверь. Внизу и по бокам доски сгнили.

Тысячи боеприпасов обезвредил молодой офицер и по своему опыту знает: оставляя склады со снарядами, противник минировал их, устраивал «сюрпризы», ловушки. Как же поступить сейчас? Напряженно работает мозг, Дверь с помощью проводка может оказаться соединенной с взрывателем. И тогда — катастрофа. А что, если сверху начать раскопки? Но в землянке может находиться и мина со взрывателем ударного действия. Упадет сверху кусок земли или дерево переломится — потолок, бесспорно, сейчас уже не прочен, — и опять беда. Границы землянки определить трудно: земля расползлась, осела.

Старший лейтенант делится своим замыслом с помощниками:

— Думаю попытаться ножом проделать в двери отверстие…

Солдаты понимающе переглянулись. Отверстие нужно, чтобы просунуть руку, на ощупь обследовать дверь изнутри. Это очень рискованно, но иного выхода нет.

Офицер приказал солдатам и проводнику отойти от землянки и, вооружившись ножом, приступил к работе. Подобно резчику-художнику, осторожно и точно провел первую полоску на доске. Ножик поблескивал в руке, весело играя солнечным лучиком, но за каждым неосторожным движением таилась смерть. Сначала дерево, обмякшее от времени, поддавалось легко. Но потом пришлось срезать по маленькой стружке. Прошел час, другой. Сменялись у двери саперы, а конца работы еще не было видно.

Наконец в доске образовалось небольшое отверстие. Старший лейтенант расширяет его. Уже можно просунуть пальцы, кисть руки. Офицер шарит по внутренней стороне двери, но ничего не находит. Затем расширяет отверстие так, чтобы можно было просунуть всю руку по самое плечо.

И снова команда: всем отойти в укрытие. После тщательного обследования внутренней стороны двери старший лейтенант осторожно дотрагивается до скобы, тянет на себя дверь. Под ноги сыплется труха, сухой грунт. Дверь открыта!

В землянке сыро и сумрачно. Луч карманного фонаря вырывает из темноты огромный штабель снарядов.

Анатолий нагнулся, дотронулся до одного из них. Корпус холодный, шершавый от ржавчины. Старший лейтенант аккуратно стронул снаряд с места, приподнял. Тяжелый, не менее пятидесяти килограммов. Секунду постояв недвижимо и проверив, не тянется ли от снаряда провод, Анатолий повернулся и, слегка покачиваясь, медленно пошел к лощине. Саперы издали наблюдали за ним. Вот он остановился, положил на землю опасную ношу. Солдаты настороженно следят за каждым движением командира. Наконец он облегченно улыбнулся, крикнул:

— Разведка окончена. Перекур!

Солдаты окружили офицера, сели под белоствольной березой. Анатолий Улитин поглядывает на саперов своего расчета. Самые обыкновенные ребята. Делают они свое сложное и опасное дело без шума, скромно, с полным сознанием того, что трудятся ради жизни на земле. И может, опасность и высокий долг еще больше спаяли их дружбу.

Анатолию в эти минуты захотелось напомнить солдатам, что здесь, на Смоленщине, в 1943 году совершили подвиг их однополчане гвардейцы минеры-разведчики — старший лейтенант Колосов, старший сержант Горячев, младший сержант Ефимов и рядовые Базалев, Безруков, Мягкий. Эти шесть саперов были направлены в тыл врага взрывать мосты, нарушать связь, пускать под откос воинские эшелоны противника. Гвардейцы выполнили несколько дерзких операций и нанесли серьезный урон врагу. Но карательный отряд напал на их след и окружил в лесу, неподалеку от деревни. В многочасовом неравном бою отважные советские воины сложили свои головы… Всем шестерым присвоено звание Героя Советского Союза, а приказом Министра обороны они навечно занесены в списки своей части.

Конечно, сегодняшние саперы во всех подробностях знали о подвиге своих далеких однополчан, а их фамилии выкликались на каждой вечерней поверке, но сейчас, в эти тревожные минуты, когда каждому предстояло прикоснуться к смертельной опасности, на своих руках перенести десятки изъеденных ржавчиной снарядов, они еще больше ощутили живую связь поколений. Даже свою причастность к подвигу героев-однополчан. Не по этим ли тропам проходили в 1943 году шесть саперов, не на этих ли пригретых солнцем пригорках они устраивали короткий привал? Не с этого ли места двинулись на последний подвиг — драться до последнего патрона, до последней гранаты?..

Глухо шумит смоленский лес. В густых ветвях, прыгая с ветки на ветку, заливается какая-то птичка-певунья, рассыпая звонкие колокольчики.

Рядовой Марук неожиданно спрашивает:

— Товарищ старший лейтенант, а как вы надумали сапером стать?

— Как надумал? Так и надумал. — Старший лейтенант провел по мягким волосам ладонью. — В сорок втором году фронт на краю нашей деревни остановился. Ну, я-то совсем еще малым был, не понимал опасности, мне все интересно было. Немецкий корректировщик летает, артиллерия немецкая бьет… Мать гонит меня в лесную землянку, а я ближе к окопам норовлю попасть: посмотреть, как наши станут стрелять по фашистам. Тогда и появилась у меня мечта офицером стать. Неосознанная, конечно, еще, детская.

— Ну, а сапером-то как? Сапером? — торопит офицера Марук.

— Тогда я еще не разбирался — кто стрелок, кто сапер. Но хорошо запомнил, что когда на наших солдат пошли немецкие танки, то головной вдруг споткнулся и завертелся на одном месте, словно его кто укусил. Потом еще один танк остановился, и еще… Другие танки начали шастать по полю, какой куда, а по ним в этот миг стала бить артиллерия. Загорелось несколько танков, остальные повернули назад. Тогда и услышал, как солдаты и наши колхозники, которые этот бой наблюдали, стали хвалить саперов: какую хорошую ловушку из мин они устроили немецким танкам! Вот и решил я: тоже сапером стану! Хотя, конечно, тогда я значения этого слова не понимал.

— А много вы мин поставили? — спросил кто-то из солдат.

Старший лейтенант улыбнулся:

— Ни одной боевой мины не довелось поставить. Говорю же, что ребенком во время войны был. А вот зато снимать много пришлось.

И верно, много мин, снарядов и бомб обезвредил офицер Улитин! Как-то в одной деревне надо было подорвать тяжелый снаряд. Председатель колхоза привел сапера к пруду, а там женщина белье полощет и стоит прямо на снаряде. Сердце у Анатолия дрогнуло. Оказывается, здесь все время белье так полоскали. Головная часть снаряда, где помещался взрыватель, пряталась в земле. Нарезы на направляющих кольцах показывали, что он побывал уже в канале ствола, и, значит, взрыватель стоял на боевом взводе. При несильном ударе мог произойти взрыв. Вырыл сапер рядом траншею, осторожно переложил в нее снаряд и подорвал.

И еще вспомнил Улитин:

— А однажды едем мы полевой дорогой — наперерез бежит тракторист: «Выручайте, снаряд из земли плугом вывернул!» Пришлось проверить все поле. Больше, правда, не обнаружили. Отвели трактор в сторону, уложили взрывчатку. Устанавливаю зажигательную трубку, поджигаю огнепроводный шнур. Взрыв. Мы свободно вздохнули: можно ехать дальше. Но когда подошли к месту взрыва, смотрим — целехонек наш снаряд! Только небольшая вмятина образовалась. Думаю, маленький заряд положил. Закладываю побольше. Снова взрыв. Подошел к снаряду, а он пополам расколот. И внутри не взрывчатка, а обыкновенный гудрон. Так во время войны нашей армии помогали безвестные друзья-антифашисты в самой Германии.

— А вы отважный, товарищ старший лейтенант! — воскликнул рядовой Жвирко.

— А разве вы не отважные? — Улитин с уважением посмотрел на своих солдат. — Вы сами, Жвирко, сколько уже снарядов перевезли?! Уверен, молодые солдаты тоже не подкачают. Но давайте условимся: если кто робеет, говорите без стеснения, сразу. Робость — плохой помощник, от нее в руках неуверенность появляется. А дело серьезное: тут не землянка, а настоящий склад снарядов.

Саперы молча поднялись с мест. Их было шестеро. Столько же, сколько тех, которые навечно занесены в списки части.

— Начнем, — спокойно сказал старший лейтенант.

Он первым поднял тяжелый снаряд, отнес в овраг. За ним пошли старший сержант Колесник, ефрейтор Кудряшов, сержант Кихно, рядовые Алексеенко, Жвирко, Марук. Осторожно ступали по мягкой земле. Постепенно землянка опустела, но в грунте еще много снарядов. Улитин очищает их от земли, подает воинам. И вдруг рядовой Алексеенко споткнулся…

— Ложись! — скомандовал офицер.

Но огромным усилием Алексеенко удалось удержаться на ногах и предотвратить беду.

Офицер объявил перерыв: надо отдохнуть, успокоиться, снять нервное напряжение.

И снова опасная работа продолжается. И конца ей не видно. Нет, все-таки конец наступил: над лесом грохочет взрыв. Второй, третий…

Опасность миновала. Саперы выходят на дорогу. Здесь их ожидает машина. Деревья приветливо машут на прощание зелеными шапками. Откуда-то издалека доносится песня. Это поют колхозные девчата, возвращаясь с поля:

В поход… И саперы во время войны не раз уходили в поход. В истории части записано и о подвиге Героя Советского Союза Дмитрия Яблочкина. Он тоже ходил в тыл врага с теми шестью героями и, истекающий кровью, уцелел лишь потому, что немцы приняли его за убитого. И о подвиге комсомольцев Молодана и Косинова. Они, толкая перед собой толовый заряд, ползли к вражеским укреплениям. Когда до цели оставалось два десятка метров, из немецкой траншеи взлетела ракета, осветила подрывников. Раздались автоматные очереди. В саперов полетели гранаты. Оба отважных воина были тяжело ранены. Косинов потерял сознание, но Молодан, собирая последние силы, продолжал ползти с зарядом и взорвал его возле самого заграждения. Он погиб, но проделал проход для наступающей роты…

Да, имена и образы героических предшественников живут в сердцах сегодняшних молодых солдат. И конечно, в сердце офицера Улитина, делегата комсомольского съезда.

Семнадцать тысяч взрывоопасных предметов обезвредил Анатолий Улитин. Семнадцать тысяч встреч с бомбами, снарядами, минами. Бывали встречи особенно опасные. И в эти минуты не о себе думал сапер…

В Глинковском районе, Смоленской области, неподалеку от деревни, окруженной густым лесом, местные жители обнаружили снаряд крупного калибра. Председатель сельского Совета показал находку Улитину. Проржавевшее тело снаряда наполовину вросло в землю. До деревни двести метров, рядом — перекресток дорог. Анатолий принял решение подорвать снаряд на месте. Поставил оцепление. Наконец все готово к взрыву, саперы укрылись, шнур подожжен, по нему пополз сизый дымок.

Но что это? Послышалось стрекотание мотоцикла. Но замечая сигналов, мотоциклист прямо по целине мчится в деревню, выезжает на дорогу. Сейчас он будет возле снаряда… Анатолий, ни секунды не раздумывая, выскакивает из-за укрытия, прыгает на мотоциклиста и валит его в канаву. В ту же секунду раздается оглушительный взрыв. Осколки со свистом летят над головой.

… В Починковском районе саперы вскрыли два фугаса. Можно было подорвать их на месте. Подготовили зажигательные трубки и укрылись. Анатолий поджег оба огнепроводных шнура и тоже залег в укрытие. Раздался взрыв. Один. Второй фугас не взорвался. Две, три, четыре минуты… Солдаты недоуменно смотрят на офицера. Белов просит разрешения пойти проверить. Улитин говорит:

— Подождите. Саперам нельзя торопиться.

Через пятнадцать минут он сам покидает укрытие, идет к невзорвавшемуся фугасу. Чувствует, что на него устремлены тревожные взоры солдат. Анатолий идет по едва приметному следу, оставшемуся от истлевшего шнура. Он уже видит фугас. Осторожно извлекает детонатор с крохотным — всего в два сантиметра! — кусочком шнура. Здесь была нарушена сердцевина и прекратилось тление. Два сантиметра, две секунды до взрыва…

И снова готовит сапер зажигательную трубку…

Пиротехники спешат в новый район. Потом машина сворачивает в сторону от дороги. Солдаты соскакивают на землю, замирают возле обелиска. Едва приметно шевелят обветренными губами. Читают: «Колосов, Базалев, Ефимов, Горячев, Безруков, Мягкий». Это те шесть отважных минеров, чьи имена выкликаются на вечерней поверке.

Возле обелиска шесть молодых солдат сжимают в руках пилотки. Тянутся к обелиску полевые цветы. Высоко в голубом небе заливается жаворонок. Он поет свой радостный гимн тем, кто непобежденным погиб во славу жизни, и новым солдатам, которые только что совершили подвиг.

Рядом с солдатами стоит офицер Анатолий Улитин. Не знает он, что скоро на его груди засияет орден Красной Звезды, той, что венчает и высокие кремлевские башни, и скромные обелиски вечно живых героев.

И такое случается…

— Раз такая опасность, чего раздумывать! Пилите, и делу конец.

Старичок, седой как лунь, говорил таким тоном, будто ему совсем не жаль свое детище — кудрявую березку, восемнадцатилетнюю красавицу. Пышная листва ее закипала от легкого ветерка, и она гибко склонялась к своей подруге…

О чем шептались березки? Может быть, о том, как в далекий военный день посадил их добрый хозяин во дворе, ухаживал за ними, растил. И поднялись они людям на радость, высоко вознесли свои курчавые кроны. И кто же поверит, что их и впрямь старику не жалко?!

Немало времени уже прошло, как прибыли сюда пиротехники, а пока еще ничего не решили. Словно врачи, осматривают березу, думают. Поодаль вся семья старичка — жена, дети, внуки. Полон двор. Ребятишки тревожно поглядывают на солдат, а одна девчурка даже забыла про свою куклу. Так хорошо играла она под этими березами! Не понять девочке, почему дед велит пилить березу, вон ту, которая покрасивее. Дед велит, а тот военный, с веснушками на лице, не соглашается. И ему жаль березу, хотя она и чужая.

Сержанту Чижикову не хочется портить такую красоту, хотя старик правильный выход подсказывает: спилить березу, тогда легче будет подступиться к бомбе. След к ней аккурат под березой. Дерево-то после новое можно посадить…

Пиротехник окидывает взглядом товарищей. Ему приходилось иметь дело с домами, под которые невесть как попадали невзорвавшиеся бомбы, с полями, начиненными минами. А недавно на торфяных разработках были. Один из скреперистов снял сухой слой торфа и увидел огромный снаряд. Работу прекратили. К опасному месту вызвали саперов. Геннадий Чижиков был старшим расчета.

Вместе с ним работали четыре комсомольца-сапера. Первыми с миноискателями в разведку сержант направил Ивана Пьяника и Владимира Горелика. Осторожно ступали солдаты по зыбкой земле, останавливались, прислушиваясь. Стоп! Горелик снова обвел рамой миноискателя подозрительный участок. Подошел сержант Чижиков, руками прощупал грунт. Движения чуткие, сторожкие. Какой-то твердый предмет. Сержант окопал его. Противотанковая граната! Геннадий извлек ее, отнес в сторону. И снова саперы продолжают путь. Теперь остановился Пьяник. Миноискатель подсказал: где-то рядом железный предмет. Опять пиротехники роются в земле, извлекают снаряды, артиллерийские взрыватели, гранаты. Вот какие «сюрпризы» ожидали скреперистов! Неосторожное движение, и люди могли поплатиться жизнью. Когда был расчищен большой участок, скреперисты снова приступили к своим делам, а впереди, оберегая их, шли солдаты с миноискателями, щупами, извлекали опасные находки.

Прошло несколько дней. Торфяное поле, прощупанное вдоль и поперек саперами, не представляло уже опасности.

Все это произошло несколько дней назад. И вот новая находка: бомба. Каким-то образом оказалась она под самой березой. А вообще, не каким-то образом, а так, что нарочно и не придумаешь!

Как-то во время войны фашистские самолеты бомбили поселок. Стервятники улетели, и испуганные люди вылезли кто откуда. Тут хозяин и увидел посреди двора черную пасть, словно лисица нору отрыла. Потыкал хозяин палкой — нет ли бомбы в «норе», и вроде ничего там не оказалось. К другому году подзатянуло немного щель, а хозяин возьми да и воткни в это место небольшую березку и еще одну, рядом… Чего зря ямку копать, когда есть готовая…

— Вот оно как случилось, — говорит старик. — Березки-то в рост пошли, а про бомбу забыли. Да не то что забыли, думали грунтом ее стянуло, не опасна теперь. Столько-то лет минуло. Ну, после прослышал: в газетах про ваши находки пишут. Потом гляжу, у соседей прямо из-под пола бомбу вытянули. Тут и я тревожиться стал. Написал заявление в поссовет…

— Значит, чтоб не копать яму, воткнул в готовую? — покачал головой сержант. — Близко же ты, дедушка, тогда от смерти стоял. Да и теперь еще…

Потом сержант Чижиков спрашивает солдат:

— Может, так поступим — аккуратно выкопаем березу, подымем бомбу, а ее снова посадим на прежнее место? Раз уж дедушка новые ямки копать не любит…

— Не получится так, товарищ сержант, — говорит Хасан Рузиев. — Корни нарушим, а она уже взрослая. Засыхать тогда будет береза, товарищ сержант.

— Другой бы спорил, — улыбнулся сержант и, став серьезным, поставил подчиненным задачу: — Попытаемся сохранить красавицу. Рядом будем копать траншею…

… Грунт возле березок твердый: скамья здесь стояла, приходили сюда посидеть, ребятишки возились, а по вечерам парни с девчатами танцевали. Вот и попробуй прогрызи этот грунт лопатой, ведь ее с размаху всадить нельзя — какая там бомба лежит, кто знает? Сдетонирует от удара…

Молча трудятся саперы. Отдохнули чуть-чуть и опять за свои лопаты. Трудно понять, чего больше боятся солдаты: задеть взрыватель или повредить корни дерева.

Сержант, утирая потное веснушчатое лицо, вскидывал голову, весело улыбался:

— Стоит!

Выброшено уже несколько кубометров грунта. Из ямы виден только рыжий чуб Геннадия. А бомбы нет! В трехстах метрах проносятся поезда, из окон выглядывают пассажиры. Им и невдомек, что здесь, на маленьком клочке земли, идет борьба за жизнь не только людей, но и березок.

Но где же бомба? Глубина котлована два… три… четыре метра.

— Дело ясное, — разгибает наконец уставшую спину сержант. — Бомба ушла правее.

Рузисв вздохнул:

— Еще копать? В другом месте теперь? Вай-вай!

— Вот тебе и вай-вай! Товарищи, перерыв! — Сержант первым выбирается из глубокого колодца.

Выбрались и солдаты. Сели рядом с сержантом, закурили. Устали солдаты, молчат. И обидно им, что столько земли напрасно перекопали. Но такое случается у саперов.

— А помните, как в прошлый раз, в Смоленске? — спросил сержант Чижиков. — Туда майор Балабанов выезжал с расчетом. Куда сложнее было, а все-таки одолели.

Да, тот случай действительно особый. На окраине города, под водой, была обнаружена бомба. Днепр недовольно морщился от холодного ветра. На пляже — ни одного купальщика.

Майор отдал необходимые распоряжения расчету, разделся и погрузился в студеную воду. Несколько раз опускался на дно Николай Петрович, тщательно ощупывал каждый выступ… Может быть, ошиблись мальчишки и никакой бомбы нет? Но может ли офицер покинуть берег, не убедившись в этом? Завтра снова будет тепло и на пляж придут сотни людей…

Безупречное знание дела, расчетливость и хладнокровие, высочайшая дисциплина и аккуратность, самоотверженность и отвага, — не зря этими лучшими качествами обладает советский воин!

И майор Балабанов обнаружил бомбу, хотя и не там, где видели ее мальчишки. Но тайна еще не раскрыта: под водой на ощупь надо определить тип бомбы и причину, почему она не взорвалась. А еще…

«Значит, здесь она не одна, мальчишки другую видели», — решил Николай Петрович.

Сердце забилось сильнее и чаще. Майор опять погрузился в воду, задержался около бомбы, насколько хватило воздуха, очищая ее от ила и стараясь определить марку взрывателя. На помощь офицеру пришел рядовой Носов. Они по очереди ныряли на двухметровую глубину. Но установить марку взрывателя было невозможно. Майор выбрался из воды, пошел к укрытию, на ходу растирая озябшее тело. Саперы с уважением смотрели на своего командира. А он, полязгивая зубами и отжимая с трусов воду, отыскал взглядом водителя, приказал:

— Нарастите трос к лебедке. Конец подайте к берегу. Всем оставаться здесь. Старший — рядовой Шевтяк. По моей команде включайте лебедку.

Надеть петлю на стокилограммовую фугасную бомбу в воде оказалось нелегким делом. Одна за другой следуют неудачные попытки. Холод пробирает до костей. Не хватает воздуха. Голова майора на минуту показывается из воды. Он делает жадные вдохи и снова скрывается. И так несколько раз. Наконец — успех.

Взнуздали-таки!..

Командир подбежал к водителю:

— Лебедку!

Проходят секунды, минуты. Взоры всех прикованы к тросу. Он медленно укорачивается. Что это? Не затянулась петля? Неужели напрасны труды? Но вот из воды показалась, а потом нехотя поползла, оставляя на песке глубокую борозду, страшная находка. В напряженной тишине раздается команда:

— Выключить!

Майор медленно приближается к бомбе. Он должен первым осмотреть ее и принять решение, что делать дальше.

Солдаты ожидают в укрытии. Майор Балабанов выделяет расчет в составе двух человек для обнаружения и извлечения из воды новых бомб. За этим расчетом идет другой.

Поединок с молчаливым и грозным врагом под водой продолжался до вечера. А когда он закончился, на подрывной площадке лежало одиннадцать стокилограммовых немецких авиационных бомб…

— Под водой, а все-таки нашел майор бомбу! — говорит сержант Чижиков. — Сто раз нырял в холодную воду, а нашел. За ней — и все остальные. А что же мы — одной не отыщем? И в воду нам не надо нырять… Итак, копаем на новом месте. Кончай курить!

И опять вгрызаются саперы в твердый, неподатливый грунт. Гимнастерки хоть выжимай. На руках мозоли. Через несколько часов готов второй котлован, да поглубже первого.

— Что-то земля другая пошла, — сказал Хасан Гузиев. — Немного рыхлый земля. Гляди, сержант!

— А ну-ка посторонись.

Сержант внимательно всматривается в расщелину, заполненную песком. Чутье не обмануло его: входной канал! Бомба вертикально вонзилась в грунт и, пройдя пару метров, ушла в сторону. Осторожно идут воины по опасному следу. И вот он — железный скрежет. Сержант руками разгребает землю. Стабилизатор!

А солнце палит нещадно. Хорошо, что березы своей тенью укрывают воинов. Но теперь уже недолго. Бомба где-то близко.

Саперы работают поочередно. В котлован снова спускается Геннадий Чижиков. Он отдохнул и опять берется за работу. Железный щуп вонзается в землю на несколько сантиметров и натыкается на препятствие. Снова руками разгребает сержант грунт. Вот она, окаянная. Корпус проржавел. Не определить ни маркировку, ни тип взрывателя.

Саперы держат совет. Сержант наиболее опытный, за ним последнее слово. Задумался Чижиков. Взорвать на месте? Исключено: изба рядом. И еще вопрос: вдруг химическая? Тогда могло так случиться: колба с кислотой, находящаяся во взрывателе, во время падения бомбы разбилась. Но кислота не попала на пластину, удерживающую ударник. Поэтому взрыва не произошло. Значит, бомбу нельзя переворачивать. Выход один — осторожно, не меняя положения бомбы, поднять ее, накрыть взрыватель мокрой тряпкой во избежание перегрева, затем положить в кузов на песчаную «подушку»… Решение принято.

Вскоре в стороне от деревни, в песчаном карьере, прозвучал взрыв.

Поздно вечером саперы снова подъехали к избе — закопать ямы. Они темными провалами выделялись возле березы.

— Да мы наведем здесь порядок, — засуетился старик, но воины не ушли, пока сами не разровняли землю.

Геннадий Чижиков провел ладонью по теплому гладкому стволу. Березка стояла прямая, подпоясанная тонкими темными ремешками.

— Хороша! — произнес сержант. — Живи долго! Расти, березка!

Бежит машина, везет саперов к новым опасным делам. Сидят в кузове солдаты, плечом к плечу, негромко поют:

Колосок на ладони

— Разрешите? — Молодой офицер приоткрыл дверь и кабинет командира.

Полковник встал, шагнул навстречу. Стройный, подтянутый, стоял перед ним младший лейтенант Шушков. Он со своей группой только что вернулся с боевого задания. С самой весны колесил по Смоленщине, по местам давних боев. Там саперы отыскивали и обезвреживали так называемые взрывоопасные предметы — невзорвавшиеся бомбы, снаряды, мины. Сколько их оставила минувшая война, страшных следов своих!

— Ну, докладывайте, — полковник внимательно посмотрел на командира взвода. Гимнастерка выцвела добела. От солнца русые волосы стали еще светлее, а лицо почернело. Лишь голубые глаза сверкают.

Младший лейтенант доложил коротко. Задание выполнено. Все в порядке. Разыскано и уничтожено несколько бомб. Вот докладная…

Докладывает младший лейтенант и радуется предстоящему отдыху от напряженной работы и тому, что увидит жену после долгой разлуки. Татьяна уж и так обижается: «Войны нет, а ты все на каких-то фронтах пропадаешь».

— Разрешите идти? — спрашивает младший лейтенант.

Полковник покачал головой:

— К сожалению, не разрешаю. Домой, конечно, сможете забежать, но прежде зайдите к начальнику штаба: у него много заявок на разминирование. Выпишите адреса, наметьте маршруты… Короче говоря, получите задание. А жене еще поскучать придется. Что же делать? Вы — доктора земли. Кстати, в городок Вача, в Горьковской области, нужно ехать немедленно. Как «скорая помощь» ездит…

И вот боевой расчет возле машины. Порядок заведен строгий. Люди имеют дело со взрывчаткой, с взрывоопасными предметами. Поэтому командиры, политработники не раз беседуют с воинами, тщательно инструктируют, напоминают о правилах безопасности.

И военком приветливо встретил саперов: — Ждем, очень ждем. Понимаете, такое дело… Надо срочно ехать в село Яковцево. Председатель сельсовета знает всю эту историю, покажет место.

Пылит по проселку машина, подпрыгивает на ухабах, везет саперов. А встреча везде одна: радостная, как с родными людьми.

Сбегает с крыльца председатель сельсовета, здоровается с офицером и с солдатами за руку.

— Вот молодцы! Не ждали так скоро. Но, может, сперва пообедаете?

— Лучше уж сперва посмотреть, — смущенный теплым приемом, отвечает младший лейтенант Шушков.

Председатель, хотя и не молод, старается походить на военного. Застегивает пиджак на все пуговицы, садится с офицером в кабину. Командует:

— Коли так, вперед!

Выехав за околицу, они еще долго петляют по пыльной дороге, утопающей в безбрежном пшеничном море. Тугие колосья клонятся к земле под тяжестью зерен. И трудно представить, что над этой плодородной землей когда-то громыхала война… А когда машина остановилась и солдаты окружили председателя, он рассказал:

— В тот день германцы бомбили в Горьком автозавод и нефтебазу. Лет мне в ту пору всего-то десять было, да и прошло уже сколько лет, а как сейчас вижу: наши «ястребки» прихватили стервятников. Потом от этой кучи малы отделился один, с крестами, а ему во след — наш «ястребок» со звездами, вот-вот настигнет. И тогда с того, фашистского, черненькие точки — вниз. Ну, точки не точки они, а бомбы, вот уже слышу свистят, аж мороз по коже. Упали на поле, а взрывов нет. Я с другими мальчишками прибежал сюда — любопытно все же, да тут никаких бомб нет, только дыры в земле зияют, будто столбы стояли и кто-то их вынул. Тут вот, на этом месте. Сержант Сергей Кузьмичев спросил:

— Выходит, на бомбах пшеница растет?

— Так оно получается, — покивал председатель.

На ладони Сергея лежал колосок, ребристый, как штык. Зернышки — будто патроны в обойме.

Сержант — горьковчанин, а служит далеко от родных мест, но вот военная служба привела его почти к дому. Да как отпроситься, когда боевые друзья спешат к опасному месту. Вот к этому полю, что раскинулось до самого горизонта. Кузьмичев не новичок в саперном деле. Вместе с младшим лейтенантом Шушковым, тоже из Горьковской области, с Петром Екименко из Ростова да минчанином Александром Обметко много он уже поколесил по дорогам, не одну сотню взрывоопасных предметов уничтожил.

Кузьмичев — правая рука младшего лейтенанта, его первый помощник. Недавно во взвод прибыли молодые солдаты. Сергей занимался с ними так же, как когда-то с ним младший лейтенант. Некоторые из ребят, едва переступив порог казармы, скорее рвутся на задание, на «горячее» дело. Нетерпеливо спрашивают:

— Когда же бомбы начнем извлекать?

Кузьмичев не уставал разъяснять:

— Не торопитесь. Сапер ошибается всего один раз. Потому сперва надо научиться деликатному обращению с такими предметами. К подвигу ведут знания и упорный черновой труд. Бывает, прежде чем доберешься до той проклятой бомбы, тысячу раз потом умоешься, горы земли перекопаешь.

Затем сержант брал в руки зажигательную трубку и так же терпеливо объяснял:

— Вот смотрите. В трубке тридцать сантиметров. Вы подкладываете ее под мину или бомбу и поджигаете. Горит она один сантиметр в секунду, и за это время вы должны добежать до укрытия. А с какой скоростью вы бежите и где укрытие? Арифметика простая, но в этой арифметике жизнь сапера. Мелочей здесь нет, а пустой героизм и удаль всегда оборачиваются бедой, порою, непоправимой.

Так убежденно и страстно сержант обучал молодых солдат, передавал им опыт.

А теперь Сергей Кузьмичев стоит на поле, мнет в руке колосок. Выдавил несколько зерен, положил в рот.

Ветер утих. Солнце палит нещадно. Потрескалась земля, изрезали ее черные, глубокие морщины, на дороге толстый слой серой пыли, и где-то здесь, в глубине земли, затаились неразорвавшиеся бомбы. Все вокруг показалось теперь строгим, суровым. Как на войне. Выдержат ли молодые солдаты трудный экзамен?

— К сожалению, точно место указать не могу. Времени-то сколько прошло! Извините вы уж меня, — говорит председатель. — Помню, что на этом гектаре.

— Проведем разведку, — приказал младший лейтенант Шушков. — Товарищ сержант, разверните прибор! А вы, товарищи, аккуратнее, пшеницу зря не топчите.

Прощупывают, прослушивают саперы, как доктора, каждый клочок земли, шаг за шагом. Несколько часов идет разведка, но результатов нет. Не ошибся ли председатель? Шутка ли — тридцать лет!

Присели у дороги передохнуть.

— Не унывать, хлопцы! Терпение! — улыбается младший лейтенант.

Сержант Кузьмичев спросил:

— А помните, товарищ младший лейтенант, мы из-под воды доставали бомбы?

— Еще бы не помнить!

Это было в Гагаринском районе, Смоленской области. Местные рыбаки обнаружили бомбу, а точное место потом запамятовали. Несколько дней рылись саперы в иле и в тине. И все же нашли, да не одну, а три!

— А в Калинине, помнишь? Две недели искали! — Это уже говорит младший лейтенант. — Метров на пять колодец отрыли…

— Так ведь и там искали одну, а оказалось две…

Вспоминают офицер и сержант, а солдаты притихли, слушают.

И, словно в награду за терпение, вскоре прибор показал наличие металла.

Командир поставил флажок на подозрительном месте. Затем прибор сработал еще. Саперы уже далеко вышли за пределы границ, указанных председателем.

Четыре дня вели разведку саперы. Обнаружили еще два подозрительных места. А потом в ход пошли лопаты.

Саперы вставали рано утром, бежали к ближайшему пруду. Будто парным молоком, окатывались теплой водой, наскоро завтракали и уезжали в поле.

Немало перекопали они земли в первый день, но до бомбы так и не добрались. Усталые, невеселые, возвратились в село. Старушка, к которой определили солдат на постой, пожалела:

— Смотрю на вас, детки, тяжелая у вас служба! От зари до зари. А уж опасная-то какая… страсть!

— Не беспокойся за нас, бабуся, — отвечали воины. — Мы привыкшие. Потом веселее будет.

И верно, напали на точный след, работа веселее пошла.

Длинными летними вечерами сидели на скамейке возле избы. И сюда — со всего села молодежь. Прежде всего, конечно, мальчишки, потом, смущаясь и прикрываясь косынками, сельские красавицы, как на смотрины, за ними, в накинутых на плечи пиджаках, парни, колхозные механизаторы, первостатейные женихи. Но в эти вечера даже не танцевали, одолевали солдат расспросами. А первый рассказчик — сержант Сергей Кузьмичев. Потом как-то и младшего лейтенанта разговорили: последнее время он молчаливым стал, видать, затосковал по своей Танюше.

— Полюбилась мне эта работа, когда служил срочную службу, — ответил Анатолий Шушков на чей-то вопрос. — А срочную я тоже служил сапером. И первый практический опыт получил, между прочим, в Горьком. Приехали по тревоге ночью. Бомба, говорят, сидит на территории автозавода, около механического цеха… А потом еще в Оке «акулу» обнаружили. Волны понемногу смывали прибрежный песок… Пока не показалась голова бомбы. Приехали мы, так и этак ее — не поддается. Сидит на заносе. В этих случаях один способ: накладывай заряд. Остановили на реке движение транспорта, из ближайших домов людей выселили. Ивзорвали…

Утром чуть свет солдаты вновь в поле. Сняли верхний слой земли возле другого флажка. На глине едва заметно выделяется темноватый круг. Это когда-то сыпалась земля в отверстие.

Младший лейтенант опустился в котлован. Присмотрелся, направил щуп в центр темного круга, осторожно нажал. Стальной стержень ушел почти по самую рукоятку.

— Копайте еще. Только на полный штык не берите.

Теперь каждый раз, перед тем как снять новый слой, дно котлована тщательно обследуется щупом. Иначе нельзя. Встречаются коварные штуки. Особо страшны пикраты. И еще — бомбы, у которых взрыватель с часовым механизмом. Тронешь — часы затикали! А то есть взрыватели химические, ударного действия. У каждого свой характер, к каждому индивидуальный подход нужен. Но умелому и осмотрительному опасность не страшна: как бы ни маскировалась ржавая смерть, он покорит ее.

Медленно идут саперы по следу бомбы, все глубже, глубже в землю. Прежде чем опускаться дальше, дочиста выметают дно ямы, пробуют щупом землю. Наконец острие на металле!

— Добрались!

Теперь саперы усиливают бдительность. Работа идет медленнее. И вот открывается зловещее тело бомбы. Лопатой уже нельзя действовать, ее заменяют руки. Горсточку за горсточкой, комочек за комочком отбрасывает младший лейтенант, очищая корпус. Говорит:

— Взрыватель электрический.

Екименко и Дьяков поправляют пилотки. Лица у них суровы. Они водители и знают, как опасно перевозить старую бомбу с таким взрывателем. Но они готовы, если будет приказ. Однако командир принимает решение взорвать на месте, не вынимая из котлована, — не рисковать людьми без нужды да и не попортить пшеницу.

Офицер выбрался из ямы. Приказал:

— Сержант Кузьмичев! Обеспечить оцепление! Кто не задействован в оцеплении — в укрытие!

Младший лейтенант укладывает заряд возле бомбы, подносит зажженную спичку к зажигательной трубке. Теперь нужно успеть выскочить из ямы, сделать стремительный бросок к оврагу, в котором укрылись подчиненные… Несколько дней ждали этой минуты саперы, и вот она наступила: раздался оглушительный взрыв. Первая уничтожена.

— Нужно яму засыпать, чтобы комбайн не угодил в нее, — говорит офицер.

Засыпали, потоптались, утрамбовали.

— Теперь навечно похоронили, — улыбается сержант Кузьмичев.

Вечером, во время отдыха на скамейке, снова воспоминания. Младший лейтенант говорит:

— Это, я бы сказал, детский случай. Помню, еще по время срочной. Приехали в Горький, в Ново-Западный поселок. Место, где упала бомба, нашли быстро, а копать да извлекать ее пришлось много дней. Около стены она пробила землю. Жильцов из дома пришлось на время переселить. Пошли мы по следу бомбы. День копаем, два, три. На шесть метров зарылись в землю. Думали: конец, обманулись. Нет! Обнаружили след — под дом уходит. Твердый грунт встретила бомба на своем пути и повернула. Как быть? Пришлось целую шахту выкапывать, под фундамент забираться. Ну и после еще с этой чушкой помучались, пока извлекли, вывезли да взорвали…

— А Бологое? — подсказал Кузьмичев. — Там еще один наш земляк работал, горьковский, Соколов Юрий, с Екименко.

Да, это был действительно трудный случай. Стояла глубокая осень. Погода пасмурная, желтые листья кружились, липли к мокрой одежде, посушиться негде. Но все же отыскали пятисоткилограммовую «акулу», вытянули, отвезли, взорвали. Облегченно вздохнули: теперь в казарму, в тепло. А тут прибегает пожилая женщина, просит на ее двор зайти — там тоже во время войны упала бомба, да не взорвалась.

Рядом с сараем дорога, покрытая плитами. На них и указывает хозяйка.

— Еще в сорок третьем году пробовали ее достать, — говорит она. — Недели две копали. Даже трактором тянули. Но видно, тяжела. Трос лопнул, а бомба, говорили, еще дальше ушла в какой-то плывун.

Младший лейтенант посмотрел на своих саперов: лица темные от усталости, мокрые шинели обвисли, сапоги в глине.

— Работа большая, товарищи. Дорогу придется разобрать, сарай снести… Иначе к ней не подступимся, — раздумчиво говорит командир.

— Тут лопатой не обойдешься, — качает головой Соколов. — Раз плывун — мотопомпа потребуется и бадья.

— Тут бы и экскаватор не помешал, — заметил кто-то. — Хотя бы метра три верхних снял, все полегче.

Солдаты уже высказывали практические предложения, но никто даже не заикнулся об отдыхе. Нужно так нужно. Чего уж там.

Где ни трудятся саперы, местные органы власти всегда приходят на помощь. Так было и тогда. Обеспечили их всем необходимым, пригнали экскаватор, помогли снять дорожное покрытие и разобрать сарай, который мешал подъехать к месту работы.

Проникли на трехметровую глубину, и работа остановилась. Ковш экскаватора не успевал выбирать песок, наполняющий котлован. В нем образовалось месиво из песка и воды. Плывун! Не успевает откачивать воду и мотопомпа. Немало потребовалось усилий и смекалки, чтобы сделать быстро опалубку… И еще было затрачено несколько часов, чтобы углубиться всего на метр. Снова стала пробиваться вода, помпа опять не успевает откачивать, и на помощь приходит бадья.

Во время перекура младший лейтенант заметил, что сержант Кузьмичев нездоров, и приказал ему направиться в поселковую больницу. Сержант попробовал упираться — осталась самая трудная и ответственная часть работы, — но приказ есть приказ.

Саперы продолжали трудиться. Когда глубина шахты превысила шесть метров, младший лейтенант спустился в нее. Через песчаную кашицу он щупом обнаружил твердый предмет; его размеры и контуры не оставляли сомнений: бомба! Но до нее еще оставалось более полуметра.

Теперь еще осторожнее потребовалось укреплять опалубку и вычерпывать воду. Постепенно начало обнажаться огромное тело, и младший лейтенант без труда определил вес: две тонны. Но находку откопать полностью не удалось: под тяжестью своего веса она все глубже уходила в плывун.

Офицер долго изучал ее. Осматривал взрыватели. Прикидывал, как с ней быть. Здесь по поле. Вокруг постройки. На месте не взорвешь. Придется поднимать автокраном. Но сначала подвести тросы и надежно закрепить, потом уж поднимать, да так, чтобы бомба не повернулась.

Всю эту работу саперы проделали с величайшей осторожностью, несколько часов работая по пояс в воде, с трудом удерживая невероятно тяжелый предмет, опускающийся в плывун.

И вот наконец все готово к подъему. Младший лейтенант подводит к тросу крюк автокрана. Медленно, будто хрустальную вазу, поднимают двухтонную громадину. Так медленно, что даже песок не осыпается с нее. Лишь бурая вода стекает по бокам. Машина рядом. За рулем рядовой Петр Екименко. В кузове песчаная «постель».

Повисла над кузовом бомба на стальных тросах. Младший лейтенант отослал всех в укрытие. Здесь кроме него самого только водитель.

Бомба легла на песок. Под ее тяжестью опустился кузов. Все в порядке. Но тревога не снята. Еще много километров нужно провезти этот груз. Екименко не раз совершал такие опасные рейсы. Он совсем неприметно трогает с места автомобиль. Впереди и позади на мотоциклах — милиционеры. Улицы освобождены от прохожих. Рядом с грозным предметом два человека: водитель Екименко, комсомолец, и Анатолий Шушков, коммунист. Офицер стоит на подножке, придерживая бомбу, чтобы не повернулась, и наблюдает за дорогой и скоростью. Она не должна превышать десяти километров. Долго движется машина по пустынным улицам. Последний поворот. За ним — поле…

— И верно, тогда в Бологое труднее было, — сказал сержант Кузьмичев. — А я в тот раз обиделся, товарищ младший лейтенант. Целый день с повышенной температурой работал, а как самый ответственный момент наступил — вы меня в больницу отправили.

— Чего ж обижаться? И раньше отправил бы, но не заметил. А теперь и не скажешь, что лучше: по пояс в воде ковыряться или в такое пекло работать?

А через несколько дней саперы уезжали из села. Сердечно провожали их жители. Помчалась машина по проселочной дороге, словно утонула в пшеничном море. Сидят саперы локоть к локтю, спешат навстречу новым опасностям, на помощь людям…

Смерти не будет

Машинист экскаватора, пожилой приземистый мужчина, то и дело вынимает из кармана платок, утирает черное от загара лицо, повторяет одну и ту же фразу:

— Еще минута — и верная гибель.

Собравшиеся с ужасом глядят туда, где, сверкая могучими зубами, остановился экскаватор. Отполированный грунтом металл отбрасывал на лица людей солнечные зайчики. А тот, кто пережил за эти секунды больше всех, торопливо продолжает:

— Как увидел я этот снаряд, по спине мурашки. Хорошо, что вовремя заметил, стрелу не поднял…

Бригадир спрыгнул на дно карьера, подошел поближе к опасной находке, осторожно потрогал. Августовское солнце уже успело присушить землю, и она осыпалась под ладонью. Бригадир нагнулся еще ниже, ухватился обеими руками за гильзу, намереваясь извлечь снаряд, но сверху раздались тревожные голоса:

— Не троньте!

И верно: зачем рисковать? Не лучше ли вызвать саперов? Народ опытный…

Пиротехники не заставили себя долго ждать. В тот же день они прибыли на один из участков фосфоритного рудника, зная, как дорога рабочим каждая минута.

Старший расчета комсомолец Георгий Ефремов держится солидно, с достоинством. Из-под пилотки выбиваются пышные вьющиеся волосы. Под густыми черными бровями лукаво поблескивают глаза. На губах добродушная улыбка. Ростом он выше своих товарищей, а под выцветшей на солнце гимнастеркой угадываются сильные мускулы.

Георгий спустился в карьер.

Снаряд наполовину оставался в земле, а тыльная часть его касалась зубьев экскаваторного ковша. Пиротехник начал руками разгребать грунт. Снаряд проржавел… Как оказался он здесь? Случайно ли упал или с тех давних лет от него тянется незримый провод к другим снарядам?

Вот и головка. Георгий ощупывает корпус со всех сторон, облегченно вздыхает: соединений нет. Сапер плавно приподнимает снаряд, прижимает к груди, как ребенка, относит в сторону. Возвращается. Но что это? Земля осыпалась, и обнажились еще снаряды большого калибра.

Ефремов подзывает товарищей. Они нагибаются, смотрят на дно карьера. На стенках трещинки, из них змейками осыпается песок к ногам Георгия. Опытному глазу ясно: снаряды не случайно оказались на курской земле. Отступая, фашисты подготовили склад к взрыву, но взорвать не успели. Теперь нужно разгадать замысел врага, систему «сюрприза», обезвредить снаряды, отвести угрозу от жителей городка.

Экскаватор осторожно оттягивают подальше от опасного места.

Старший сержант никогда не забывает посоветоваться с помощниками. Они тоже не раз побывали в серьезных переделках. Вот Михаил Комшаиов, ленинградец, кандидат в члены партии. На его счету не одна тысяча обезвреженных снарядов, мин. Встречались и бомбы, да еще какие! Однажды на центральной площади города Тим, Курской области, готовя котлован под фундамент жилого дома, экскаватор выбросил стабилизатор от бомбы. Работы немедленно прекратились. Прибывший расчет Комшанова пошел по следу и на глубине пяти метров обнаружил бомбу, снабженную часовым взрывателем. Такие находки подлежат уничтожению на месте.

Михаил доложил об этом секретарю райкома партии и райвоенкому, но сказал, что в данном случае бомба такого калибра, взорванная на месте, может причинить ущерб зданиям райкома партии, военкомату, магазинам и жилым домам, что окружают площадь.

— Что же вы предлагаете? — спросил райвоенком, с уважением глядя на сапера.

— Обезвредить на месте, а потом уже вывезти.

— Каким образом?

— Застопорить механизм взрывателя. Просверлить и застопорить.

— Это опасно? — спросил секретарь райкома.

— Это единственный выход, — твердо ответил Комшанов.

Приняты меры предосторожности. Люди из близлежащих домов эвакуированы. Около бомбы остается один Комшанов. Сверло нацелено на взрыватель, на одно-единственное место. Ошибка на несколько миллиметров окажется роковой. Сверло медленно уходит в металл.

Как долго тянутся секунды!

Но вот сверло сделало легкий скачок и уткнулось в среднюю стенку взрывателя.

Комшанов свободно вздохнул. Взрыв предотвращен. Сверло застопорило шестеренку часового механизма. Теперь товарищи закончат работу — отвезут бомбу в безопасное место и там взорвут.

Сегодня Михаилу Комшанову тоже предстоит провести разведку и определить, не соединены ли снаряды между собой и не уходит ли от них еще один провод в глубину, туда, где запрятана взрывчатка. Ведь так кроме Комшанова упорно думают еще четыре сапера: ефрейтор Автандил Кохадзе, Анатолий Дубовиков, лучший водитель среди пиротехников, опытнейший Георгий Ефремов и молодой солдат Когут.

Для Когута такой мощный склад боеприпасов — первое настоящее боевое крещение. Он и волновался больше всех. Но поддержка товарищей, их спокойствие вселяли в него уверенность.

Комшанов с Ефремовым в карьере. Чуткие руки ощупывают проржавевший металл.

— Калибр больше ста пятидесяти миллиметров, вес полсотни килограммов, — уточняет Комшанов.

— Вес не страшен. Надо искать ловушку, — отзывается Георгий Ефремов.

— Что ж, давай снимать верхний слой грунта. — Михаил первым берется за черенок. Лопата врезается в мягкую землю. Работают поочередно. Саперы осмотрительны. Осторожность — их главное оружие. И вот — предупредительный выкрик:

— Металл!

Дальше уже — работа одними пальцами, ювелирная. Кончики пальцев нащупывают под снарядом тонкий проводок. Он убегает в землю. Там обнажается еще снаряд, за ним второй, третий… Фугас огромной мощности был направлен на город. Он состоял из инициирующего тротилового заряда, а в шашки, кроме того, были вставлены взрыватели нажимного действия с капсюлями-детонаторами. Вес только одного верхнего заряда составлял не менее шестнадцати килограммов.

Ефремов обезвредил взрыватели. Кажется, уже все. Саперы один за одним поднимают тяжелые снаряды, передают друг другу, относят в сторону… Но что это? Опять ловушка! Под верхним рядом снарядов — еще инициирующий заряд такой же мощности. Он тоже снабжен взрывателями нажимного действия. Они-то и представляют особую опасность: достаточно одному из снарядов сдвинуться, он надавит на капсюль-детонатор…

Еще осторожнее действует Георгий. Только бы не сместились снаряды! Ни на один сантиметр!

Наконец первый ряд снарядов удален. Все уходят в укрытие. Георгий Ефремов приступает к обезвреживанию заряда… Из шашки вынут последний взрыватель. Снимается второй ряд снарядов, третий. И опять команда:

— В укрытие!

Под третьим рядом снова обнаружены тротиловые шашки! Ефремова сменяет Комшанов. Теперь саперы окончательно убедились: противник тщательно подготовил очень сложный и опасный «сюрприз» из ста пятидесяти снарядов, взрыв которых по аппарели был направлен в сторону города и, если бы он осуществился, нанес бы городу огромный ущерб. Удар ковша экскаватора или неосторожное действие сапера могли привести к трагедии.

Когда из глубокого колодца был вынут последний снаряд, радио сообщило о снятии оцепления, о том, что люди могут спокойно трудиться.

Два дня сапера

Два дня. Расстояние между ними — двадцать лет. Первый оглушен последними залпами орудий в победном сорок пятом. Второй наполнен мирной тишиной…

* * *

Рядовой Майоров, семнадцатилетний паренек, спрыгнул в окоп, поправил ранцевый огнемет. Попытался выскочить, но над головой просвистела пуля.

— Айда! — крикнул рядовой Степанов. — Вперед, землячок!

Они действительно земляки. Оба из Московской области. Один из Волоколамска, второй — из Лотошинского района.

— Впере-е-д! — раскатисто раздается команда.

Рота пошла в атаку. И уж больше ничего не видел Николай Майоров. Ни апрельского солнца над головой, ни сосен со сбитыми верхушками. И не слышал солдат ни автоматной трескотни, ни глухих снарядных ударов. Он видел только редкие цепи бойцов да слышал их тяжелое дыхание.

Николай не помнил, сколько времени прошло с начала атаки. Казалось, недавно они сидели в окопе с рядовым Степановым, фронтовым дружком. Майоров, сняв шапку, поглаживал непокорные вьющиеся волосы, мечтательно смотрел в голубое небо. Солдаты говорили о скорой победе, о друзьях, которые навсегда остались лежать под вековыми соснами.

— Много врагов тут, в этой курляндский группировке, собралось. — Николай щурит голубые, как небо, глаза, посматривает на солнце. — До вечера не управиться.

— Шутишь, — отвечает Степанов, — тут не вечером пахнет. Только еще начинается…

— Это верно. Но управиться надо. Наши, считай, в Берлине, а мы тут замешкались. А «управишься» — это любимое словцо Карасева! — вспомнил Майоров, вздохнул.

Нет уже Карасева. Только память о нем, о простом рядовом солдате на всю жизнь останется. Да простом ли?! Не будь этого человека, лежал бы Николай в прибалтийской земле. И плескались бы у его могилы бирюзовые волны, набегали белыми гребешками на сыпучий песок и грохотали, как артиллерийский салют. Могло так быть. Только там теперь лежит не он, Николай Майоров, а солдат Карасев, лежит под могучей сосной, искореженной ветрами.

… Он в отцы ему годился. Неторопливый, рассудительный, никогда не храбрился ради форсу.

— Под пулю не лезь напрасно, — говорил он Николаю. — Не горячись.

— А как же ты сам прошлый раз в атаку шел?! — возражал Майоров.

— Это когда в атаку. Там на пули смотреть не приходится.

Стенки окопа как броня: проморозились. Кто-то перепрыгнул через траншею. Залег впереди нее. Еще один…

— Это разведчики. За «языком» пошли.

Немцы близко, в какой-нибудь сотне метров. Зарылись в землю, молчат. Лишь изредка прорежет тишину очередь дежурного пулемета или ракета повиснет в морозном воздухе, померцает, упадет в снег, зашипит. И снова тихо.

Но вот по траншее передают: убит разведчик. Его товарищи пошли дальше, а он на нейтральной полосе остался. Командир приказывает Карасеву:

— Возьмите с Майоровым санки. Не оставлять же его!

Три часа ночи. Темно. Валит снег. Карасев и Майоров ползут в маскхалатах. Вот он, бедолага, лежит. Немного оставалось ему до врага. Туда сам полз, а назад — на санках. Беда-то какая: малейшей надежды нет. Двое бесшумно втаскивают тело разведчика на санки.

Однако противник встревожился. Взлетела ракета, еще одна. И — пулеметная очередь. И еще.

— Нет, это не для острастки, — шепчет Карасев. — Заметили, черти. Теперь напрямую нам не вернуться. Давай чуток вправо, овражек там…

Когда доползли до лощинки, остановились передохнуть. Тяжело ползком тянуть санки, может, оттого, что снег так глубок, а еще от досады и горя: лежит на санках солдат, хоть незнакомый, да свой, советский.

— Знаешь, эдак, ползком-то, нам и до света не дотянуть, — говорит Карасев. — А ну как в рост встанем? Теперь уж недалеко. Да по лощинке и не так приметно. А ты, малец, вставай вот сюда, по эту руку. Фигурой-то я пошире. Не попадет в меня — тебя и подавно не заденет.

Николай хотел возразить, но до спора ли тут?

Но и в рост нелегко тащить санки по глубокому рыхлому снегу. Бойцы вязнут по пояс, дыхания не хватает. Шаг, другой — остановка. Постоят, утрут рукавами пот со лба, хватанут горстку снега, и опять — один шаг, другой… Где же она, своя траншея? Вон уже, кажется, впереди темнеет. Только до нее еще довернуть чуток надо. И малость поторопиться. Света пока еще нет, даже наоборот, будто темнее сделалось, но чувствуется, что он вот-вот просочится с неба. Вон и макушка сосны прорезалась…

Но так и не увидел рассвета рядовой Карасев. Свет брызнул из немецкой траншеи. А потом резанула пулеметная очередь. Пуля прошла через могучее тело солдата, да еще Николая задела. И до своей траншеи он уже один тянул и разведчика и Карасева…

— Мне была предназначена та пуля, — в который раз вспоминает Николай Майоров. — Меня он оберегал своим телом. Я-то отлежался в бригадном госпитале, а Карасева нет.

— Человек, видать, настоящий был! — говорит Степанов, новый друг Николая.

Его слова тонут в грохоте артиллерии: началась артиллерийская подготовка. И вот уже:

— В атаку — вперед!

Короткая и резкая команда. Она сильнее всего на свете. И не удержать солдата в траншее, когда он услышит эту команду. Но вдруг раздается по цепи другая команда:

— Ложись!

Только уткнувшись в снег, солдаты услышали басовитую пулеметную дробь, увидели перед собой белые султанчики. Приподними чуть голову, и они ринутся на тебя.

Рота была вынуждена залечь на открытом поле перед самой высоткой.

Слышится голос ротного:

— Сержант Шматов!

Николай видит, как Шматов быстро ползет к командиру. Затем возвращается к огнеметчикам.

— Смотрите внимательно! — сержант, прерывисто дыша, показывает на высотку. — Вон дзот. Из него бьет пулемет. Я к нему слева поползу. Справа — Майоров и Степанов… Вперед!

Майоров вскакивает, пригибаясь бежит, падает, осматривается.

Молодцы артиллеристы: бьют по высотке. Снаряды летят над головой, ложатся возле дзота. Только прекратили бы огонь, когда он добежит. А вон рощица. Верхушки у деревьев снесло снарядами. И небо над ними синее. Сперва добежать туда. Потом на высотку.

Николай снова делает перебежку и снова падает. Несколько вздохов и опять — вперед. На Степанова обернуться нет времени: бежит ли за ним? А вот бронзовые израненные стволы сосен. Еще несколько метров. Но здесь уже все пристреляно. Вражеские автоматчики открыли огонь. Здесь только ползти. А пулемет молчит. Может, в дзот угодил снаряд? Нет! Едва поднимается рота, из амбразуры вырывается огненный язык. Сколько еще до того дзота, до этого языка? Двадцать, пятнадцать метров? Николай нацелил свой огнемет в амбразуру. Р-раз! Летит раскаленная струя в черный зев дзота. Рядом — еще струя. Ага, это Степанов. Жив, значит.

В ту же секунду поднимается рота. Путь свободен. Солдаты бегут вперед. К ним присоединяются Николай и Степанов.

— Ура-а!

Откуда только силы взялись.

После боя командир вызвал огнеметчиков на наблюдательный пункт, объявил благодарность. А спустя несколько дней он же вручил Николаю Майорову орден Славы третьей степени. Это был весенний день сорок пятого, один из последних военных дней. И тогда написал Николай на крохотном листке письмо в подмосковную деревню Плаксиво: «Не видать бы мне этой награды, да и с вами никогда бы не встретился. Человеку одному жизнью своей обязан, рядовому Карасеву. Вспомните о нем добрым словом».

* * *

Ковш экскаватора вонзился в землю и застыл. Машинист торопливо выскочил из кабины. Так и есть: бомба! Работу прекратил. Немедленно вызвали саперов. Вместе с рядовыми Ротовым, Ларенковым прибыл Николай Майоров, только уже не солдат, а капитан, командир саперной роты.

Он подходит к бомбе. Как поступить? Тогда, в сорок пятом, было, пожалуй, яснее. И все же обстановка напоминает фронтовую. Чем? Тогда огнеметчик Майоров прокладывал путь атакующей роте, сейчас — этим ребятам, экскаваторщикам, мирно атакующим карьер.

Много уже лет участвует в работах по разминированию районов бывших военных действий капитан Майоров. При его участии ликвидированы склады боеприпасов на территории Елизаровского сельсовета. Проржавевшие артиллерийские снаряды там находились в затопленных землянках. Их нужно было извлечь из мутной воды, перенести в безопасное место, обезвредить. Умению, сноровке научил Николай Майоров и своих подчиненных, и они не раз успешно выполняли ответственные задания.

Наверное, не случайно свела их судьба — Николая Майорова и Юрия Короткова, старшего лейтенанта, командира отличного взвода.

Случилось так, что Короткову довелось совершить подвиг в мирные дни там, где в суровом сорок первом году сражался с врагом его отец, Михаил Иванович, тоже сапер. На задание Юрий выехал тогда вместе со своими подчиненными — первоклассным специалистом младшим сержантом Владимиром Штефой и рядовым Робертом Шумиловым. У Ржева и сошлись пути саперов — отца, погибшего в бою, и сына. Саперов вызвали сюда после того, как в реке раздался взрыв.

Первым под воду опустился водолаз-разведчик Владимир Штефа. Он и обнаружил недалеко от берега еще одну бомбу. Вместе с майором Кондратьевым он вынес ее на берег, а когда саперы погрузили бомбу в кузов автомобиля и направились за город, Штефа снова опустился под воду и нашел на дне несколько артиллерийских снарядов.

Чтобы помочь ему, водолазное снаряжение надевают Коротков и Шумилов. Кондратьев и Майоров руководят работами на берегу.

Все новые и новые находки! Артиллерийские снаряды, противотанковые мины, авиационные бомбы. Осторожно ступая по илистому дну и с трудом вытягивая ноги, Штефа заметил большой, похожий на акулу предмет. Оказалось — бомба. Вес ее был не менее двух тонн. Вот и та, которая взорвалась возле берега, так же спокойно лежала на дне много лет. Лежала, лежала и взорвалась…

Возвращаясь к берегу, Штефа заметил еще такую же бомбу и реактивный снаряд.

О своих находках сапер сообщил командиру, и тот принял решение не трогать их до утра.

… Двухтонную бомбу взорвали в реке. Огромный столб воды поднялся от мощного удара. А возясь со второй, пережили немало тревожных минут. Штефа приготовил ее к взрыву, вышел на берег. Подожгли шнур и спрятались в укрытие. Минута, другая, третья… Десять минут… Взрыва нет! Саперы тихо и тревожно переговариваются. Выход один: опять спуститься под воду. Штефа и Шумилов вновь надевают костюмы, снаряжаются в опасную дорогу. Она невелика — всего несколько метров, но как опасна своей неизвестностью! Но двое шли, потому что знали: люди от них ждут помощи. Только они сейчас в силах предотвратить беду, нависшую над людьми.

Идут двое. Шаг за шагом — навстречу опасности. Вот причина: там, где шнур соединяется с взрывчаткой, прошла вода. Чуткие пальцы, уверенные, спокойные движения, и бомба снова подготовлена к взрыву. Еще один столб воды взметнулся в небо.

И в Елизаровском районе капитан Майоров работал со Штефой и Шумиловым. И там они извлекли из воды много затопленных бомб и снарядов, вывезли их подальше от города и взорвали.

Не случайно Николай Майоров появился и здесь, когда экскаваторщик наткнулся на бомбу большого калибра…

Полежала, в течение многих лет тая смерть. Хватит. Ложись, голубушка, в кузов, поезжай за город, взрывайся!

Потом наступила полоса «мирной» жизни. Но и в эти дни солдаты изучают инженерную технику, овладевают сложной наукой: ставят учебные минные поля, очищают местность перед передним краем обороны «противника», отстреливают упражнения из личного оружия, готовят конспекты к политзанятиям. По четыре знака воинской доблести завоевали командир отделения водолазов младший сержант Владимир Штефа и рядовой Роберт Шумилов. И рота вышла в число отличных.

* * *

Фаина Васильевна, пришедшая со швейной фабрики, увидела дома мужа, всполошилась.

— Опять на задание? — В ее глазах тревога. Сколько раз провожала его, наскоро собирала в дорогу, а вот никак не может привыкнуть. Да разве привыкнешь к такому?!

— На задание. — В глазах у мужа веселые огоньки. — На этот раз… за наградой.

Дочери Таня и Маринка вскочили из-за стола, отодвинув учебники и тетради.

— А чего ж ты нам не сказал? Поздравляем! Поздравляем!

По пути в штаб округа Николай Майоров заехал к родителям.

Отец, Василий Родионович, старый пехотинец, удивился неожиданному визиту, а узнав причину, еще больше засуетился:

— Послушай-ка, мать, зачем он едет! Да оставь ты свои кастрюли!

Анна Васильевна ласково посмотрела на сына:

— Спасибо, Николенька, порадовал нас. Только погоди малость, я на стол соберу… А внучки-то мои как? А Фаинушка?

— Все хорошо, мама. На обратном пути обо всем доложу. А пока и стола не надо: спешу.

… Их много собралось в зале. Некоторые прибыли прямо с боевых заданий. Еще вчера обезвреживали мины, снаряды, бомбы, а сегодня прикрепят к их мундирам заслуженные награды.

Объявляется Указ Президиума Верховного Совета СССР. Офицер называет имена однополчан Николая Майорова — майора Кондратьева, старшего лейтенанта Короткова, младшего сержанта Штефы, рядового Шумилова. Все они награждены орденом Красной Звезды. Вручает командующий войсками военного округа.

А Владимир Штефа вызывается даже дважды! Кроме ордена ему вручается памятный подарок — часы. Это за отличные показатели в боевой и политической подготовке.

В эти торжественные минуты Николай Майоров вновь вспомнил о простом русском солдате Карасеве. Это он заслонил Николая своим телом тогда, в войну. И своим орденом Славы Николай обязан ему. И этим вот орденом Красной Звезды, полученным уже теперь, в мирные дни, обязан ему же — Карасеву, фронтовому солдату.

Голубые глаза мальчишки

Он идет по аллее, затерявшейся в глубине парка. Медленно ступает по сухой теплой земле, усыпанной солнечными бликами. Сегодня торопиться некуда: выходной. И сапер наслаждается короткой минутой отдыха. Дышится легко и свободно. То ли оттого, что небо такое синее, то ли от ребячьего смеха, что раздается со всех сторон.

Мальчишки. У него, Василия Смоляного, дома тоже остался малец. Сашка. Скучает, наверное, без отца. И жена, Тамара, тоже скучает. Но ничего не поделаешь. Сапер не сидит на одном месте, особенно летом. Кочует по городам и селам. Землю очищает. И поля, и сады, и этот городской парк, разрезанный пополам траншеей, словно морщиной. Она обвалилась, травой заросла. Сапер на нее смотрит как профессионал: «Пройтись по ней надо с миноискателем». Но это завтра, а сейчас хоть немного подумать о чем-то другом, отвлечься от постоянного напряжения. Воскресенье все же!

Он вполголоса напевает какую-то песенку. Останавливается. Прислушивается к беззаботным голосам детей — они играют за кустами орешника.

Сапер чуть ли не каждый день видит следы войны. Мины, бомбы, снаряды — сколько их еще осталось на полях сражений?! Иной раз такое бывает! Дошел слух, что в одном из сел Воронежской области фундамент дома выложен из немецких снарядов. Воронежский облвоенком сообщил об этом капитану Лебедеву. Вместе с лейтенантом Смоляным поехали в село. Так и есть! Дом стоит на реактивных снарядах с боеголовками, которые оснащены взрывчатым веществом повышенной мощности. Спрашивают хозяйку:

— Как же так получилось?

— А вот так. В огороде немцы стояли. Наши прогнали их. А спешили немцы так, что эти болванки с собой захватить забыли. В ящиках все оставили. Мы с племянником так все их перетаскали, а после, известно, — в дело. Где его было, другой материал-то достать?

Покачали головами саперы:

— Придется, мамаша, расставаться вам с избушкой. Разберем мы ее. Иначе невозможно подступиться к снарядам.

А хозяйка:

— Ломать не дам! Прожила двадцать лет. А теперь и до смерти немного осталось. Как-нибудь доживу.

Пришлось с необычной просьбой обратиться в облисполком, чтобы одинокой женщине новый дом поставили. А потом саперы несколько дней трудились…

А однажды нашли снаряды, которые пролежали в земле со времен гражданской войны. Они были запрятаны метрах в пяти от скрещения железных дорог. Деникин оставил здесь целый вагон снарядов при отступлении.

Сообщил саперам об этом местный старожил, но он точно не знал района «захоронения». Отправился на поиски боевой расчет из коммунистов и комсомольцев: лейтенант Смоляной, старший сержант Смирнов, ефрейтор Перевалов, рядовые Кодычигов, Аносов. Большую площадь пришлось обследовать. Искали долго. Мешала железная дорога. Да мог и старик напутать: вон сколько времени утекло! И все же обнаружили склад: несколько тысяч снарядов…

А ныне место саперов здесь. И палатки в глубине парка разбили. Отсюда завтра начнется поиск. Сегодня — выходной. Короткая передышка перед напряженной работой. И день выдался ясный. В парке полно народу.

Лейтенант тихонько мурлычет песню, рассматривает прохожих. Они веселы, и неизвестно им, для чего поселились в парке солдаты. Но вот кто-то потянул за рукав лейтенанта:

— Дяденька военный! А мы штучку одну нашли. Хочешь посмотреть?

Василий рассеянно взглянул на мальчонку, потом туда, куда тот показывал. Под деревом несколько ребятишек склонились над каким-то предметом. Лейтенант побледнел. А вдруг граната или взрыватель?

Медлить нельзя ни секунды. Но и пугать нельзя. Василий шагнул к ребятам, сказал, как можно спокойнее:

— Ребята, а у меня что-то есть! Показать?

— Ага! Покажите!

— Нет, сперва вы… Дайте-ка посмотреть.

— А пистолет покажешь? — Это спросил малыш с голубыми, как у сына, глазами. И как раз в его руке лейтенант заметил минный взрыватель. Он зажат в кулачке, а глазенки широко открыты. Не дать им потухнуть!

— Пистолет нельзя! Я покажу еще интереснее, — говорит лейтенант и выхватывает у ребенка взрыватель. Он видит, что чека уже вынута. Надо скорее бросить! Но рядом дети… Лейтенант успевает лишь спрятать свою руку за спину…

Он сам дошел до больницы. Ему сделали операцию.

— Трудно будет работать без пальца, — вздохнул доктор. — Да иначе не мог…

— И я иначе не мог, — вздохнул лейтенант.

Дома, увидев повязку на руке мужа, Тамара с беспокойством спросила:

— Что случилось?

— Заживет, — успокоил Василий. — Ты лучше покажи-ка мне Сашку.

А тот уже мчался к отцу. Голубые глаза его такие же, как и у того мальчика, светились радостью.

«Соколу» — жить!

А под крыльями — бездна

Этих солдат редко видят порознь. Один идет в караул — и другой просится, причем обязательно на тот же пост. Вместе в город уходят по увольнительной. И письма из дому читают вдвоем. Сядут где-нибудь в уголке и тихонько шелестят заветными листочками.

Они почти всегда вместе. Но никто больше них не спорит друг с другом. Как в известной песне: «… если один говорил из них «да», «нет» говорил другой». И внешне они разные. У Владимира Шемета — прямой, острый нос, у Геннадия Устинова — вздернутый, задиристый. У Володи взгляд немного суровый, сосредоточенный. У Геннадия глаза голубые с лукавинкой. У Володи вьющиеся каштановые волосы, у Геннадия белесым хохолком опускаются на крутой лоб.

Обычно Геннадий начинал «заводить» друга. Почесывая хохолок и склонив голову набок, хитро прищуривался:

— Что ты своей Десной расхвалился! Не душа у тебя, Володя, а гитара. Лиризма в ней, как у влюбленной девушки.

Карие глаза Владимира темнели.

— А я так понимаю, каждый человек свой край любит. И патриотизм с этого начинается.

Владимир, конечно, понимал, что Геннадий и сам знает это, а сказал лишь затем, чтобы затеять спор, но остановиться уже не мог:

— Да ты послушай, черствый человек, что умные люди говорят об отчем крае.

— Сейчас писателя на помощь призовешь?

— И призову! — Владимир вынул из кармана потрепанную, зачитанную книжку. — Вот, послушай! Этот человек назвал свою повесть «Зачарованная Десна». Понимаешь? Зачарованная! — повторил Шемет. Он был влюблен в зеленый черниговский край, раскинувшийся по берегам этой реки, на которой прошло его детство.

— Значит, зачарованная? Что ж, сказано хорошо, — соглашается вдруг Геннадий.

— На обе лопатки положил он тебя, Гена! — смеются солдаты.

— Положил, да не очень, — отвечает Геннадий. — Ты вот на Волге родился, а другой — на Амуре. Чем же эти реки провинились перед его возвышенной душой?

— Ничем. Каждый край по-своему красив и дорог нам. Но место, где ты родился…

— Опять за свое место! — не унимался Геннадий.

Геннадий хоть и сам заводил спор с товарищем, но обычно оказывался побежденным.

Другой излюбленной темой спора были рассуждения о возможности проявить геройство в мирные дни.

— На войне — другое дело. Был бы смел, а подвиг тебя найдет, — утверждал Геннадий Устинов. — Ну а сейчас? Разве что с крутого берега в реку…

При этих словах щеки Владимира заливала краска и он досадовал на себя за то, что однажды, разоткровенничавшись, рассказал другу о забавном случае из своей мальчишеской жизни. Однажды в жаркий день он с ребятами пошел на Десну купаться. Володя любил бывать на Десне по утрам, когда от голубого зеркала воды белесыми облачками поднимается туман. Любил наблюдать, как из-за реки выкатывается оранжевый солнечный шар и касается верхушки пирамидального тополя, одиноко и горделиво стоящего над обрывом. Здесь и остановились ребята. А место для купания здесь было опасное, и Володя предупредил об этом. Но мальчишкам ли бояться крутого берега? Они закричали:

— Испугался?! Эх ты!

Но Владимир был не робкого десятка. Сбросив одежду, он с разбега ринулся вниз головой и… едва выбрался: ударился головой о каменистое дно. По лицу текла кровь. Ребята испугались, а Володя торжествовал: не испугался высокого берега. На другой день товарищи взахлеб рассказали об этом учителю, а тот усмехнулся:

— Что же в этом героического? Лихачество! Люди на фронте, например, когда совершали подвиг, даже не думали, смотрят на них или нет, как это выглядит со стороны. Александр Матросов бросился на вражескую амбразуру не затем, чтобы красиво умереть. Он выручал товарищей, думал о них, о победе над врагом.

На всю жизнь запомнил эти слова Владимир Шемет. Об этом как-то рассказал и Геннадию. Но тот истолковал этот маленький эпизод по-своему: истинный героизм возможен только на войне. Ничего особенного он не видел и в том, что они летают на самолетах.

— Летаем — и ладно. Любой может.

— Даже без подготовки? — допытывался Владимир.

— Ну, не совсем… Но не так, как к экзамену в институте… И я к полетам готовлюсь, да не так, как на аттестат зрелости.

— А я не вижу, чтоб готовился! — теперь уже наступал Владимир. — В спортзал не ходишь.

— Ну, сел на своего конька, поехал! — Геннадий говорил зло, но это было лишь внешне. Он-то уж знал, что друг занимается вольной борьбой вовсе не для бравады, а по убеждению. Шемет первым во всей части получил все четыре знака солдатской доблести. Ясно, что занятия борьбой выработали в нем не только физическую силу, но упорство и волю к победе.

В конце концов Владимир затянул друга в спортивный зал. Однако, занимаясь на перекладине или брусьях, даже когда у него получалось неплохо, Геннадий считал это ненужным делом. И верно: к чему это все? Он — воздушный стрелок, ефрейтор Шемет — радист. Летают оба в одном экипаже, и Геннадий что-то не видел, чтобы в самолете приходилось подтягиваться на перекладине или заниматься вольной борьбой.

И все же именно Геннадию Устинову первому довелось убедиться на практике, как важно воину быть выносливым, сильным и ловким и в каждую минуту быть готовым к любым испытаниям.

… Произошло это в самый обычный летный день. Один за другим взлетали тяжелые транспортные самолеты. С могучим гулом уходили в вышину и таяли в синем безоблачном небе. Небольшой ветер гонял по взлетному полю поземку, взвихрял снежные фонтанчики, и они весело искрились на солнце.

— Хороша погодка! — радуется Владимир. — Летать приятно.

— Продержалась бы так до вечера, — кивает Геннадий.

Еще несколько минут, и корабль, оставляя за собой снежный шлейф, бежит по бетонной дорожке, плавно отрывается от земли. Полет начался. Дело привычное. Экипажу, которым командует капитан Кузнецов, оно поручается не впервые. Летчики здесь опытные.

Полетное задание выполнено отлично. Лайнер возвращается на базу. Наконец достигает аэродрома, идет на посадку…

Но что это? На контрольном щитке, указывающем на выпуск шасси, загорелся только один глазок. Правая «нога» не вышла!

Об этом командиру корабля докладывает и борттехник: не выпускается правая тележка, стойка шасси не встала на замок.

— Выпустить с помощью аварийной системы! — приказывает командир.

Борттехник Гудовщиков и ефрейтор Владимир Шемет качают ручку гидронасоса. Еще, еще… Тщетно. Правая «нога» не выпускается до конца.

Ни к чему не приводят и новые попытки пилота выпустить шасси. Обстановка накаляется.

Борттехник просовывает в небольшой люк багор и вместе с Шеметом и Устиновым пытается сдвинуть стойку шасси. Напрасно!

— «Земля», я — «Сокол-семь», «Земля», я — «Сокол-семь», — понеслось в эфир. — На корабле аварийная обстановка…

Ожидая указаний «Земли», командир корабля приготовился убрать оба шасси и садиться на фюзеляж. Это небезопасно, но иного выхода нет: на одно шасси посадить тяжелый самолет невозможно.

Самолет одиноко кружит над аэродромом. А секунды идут, идут…

— «Земля», я — «Сокол-семь», «Земля», я — «Сокол-семь», разрешите садиться с убранным шасси, — взывает командир корабля.

И вот ответ:

— «Сокол-семь», я — «Земля». Садитесь на запасную полосу. Разрешаю садиться с убранным шасси.

Корабль делает разворот и идет на посадку. Экипаж молчит. Теперь все зависит от пилота, от его мастерства. Но с земли поступает новая команда:

— Горючее у вас есть. Попробуйте применить грузовую лебедку.

Корабль снова идет на высоту и делает круг над аэродромом. Горючего и верно еще достаточно. Надо испробовать все для спасения экипажа и самолета.

Однако применить грузовую лебедку не так легко! Надо прорубить в днище фюзеляжа окно, через него занести трос за стойку шасси, а затем тянуть. Борттехник доложил командиру корабля свой план.

— Действуйте! — согласился тот.

Отверстие прорубали поочередно Гудовщиков, Устинов, Шемет. Уже два часа кружит над аэродромом корабль! Тает в баках горючее. Экипаж работает из последних сил.

Борттехник пытается через прорубленное окно багром завести трос за стойку шасси, но упругий поток воздуха отбрасывает трос в сторону. Одна, другая, третья попытки. Если бы багор подлиннее? Да как его нарастишь?!

Владимир Шемет предлагает:

— Опустите меня в этот люк… Только крепче держите за ноги!

Борттехник знает, что Владимир сильный и крепкий, но может ли он разрешить солдату так рисковать? Да его же сорвет потоком воздуха!

Шемет просит разрешения у командира корабля. Капитан Кузнецов до этого момента приказывал, а тут ответил:

— Приказа на это не будет. Дело добровольное.

— Я готов! — уверенно сказал Владимир Шемет.

Капитан тепло посмотрел на солдата:

— Привяжитесь ремнями.

— Есть!

Владимира обвязали ремнями. Гудовщиков и Устинов взяли его за ноги. Шемет просунул голову в люк. Упругая струя холодного воздуха больно хлестнула по лицу. Но воин все большевысовывался из окна и уже почти висел под самолетом. Левой рукой он держался за трубки гидросистемы, а правой подводил трос за стойку шасси. Мешал упругий ветер, он мотал трос из стороны в сторону.

Минута, другая… Как медленно тянется время! А горючее скоро кончится!..

Шемета втаскивают в самолет.

— Отдохни.

— Теперь получится, — еле шевеля посиневшими губами, говорит Владимир. — Только лицо заслоню от ветра…

И он снова опускается в люк. Тянется к стойке шасси. Нет, и на этот раз не удается! Еще и еще раз закидывает он трос, но ветер с силой отбрасывает его. В плече боль. Кажется, перебило ключицу. Владимир тянется к тросу, голой окровавленной рукой хватает его. Ладонь прилипает к обледеневшему металлу…

Несколько раз забрасывал солдат непокорный трос, но встречный поток воздуха относил его назад и будто кнутом хлестал по плечу.

Силы иссякали. Ныло плечо. Озябшие руки плохо повиновались. Голова отяжелела, глаза налились кровью.

Гудовщиков и Устинов снова подняли Владимира в самолет.

— Нарастите трос ремнем, — попросил Шемет.

Это было сделано в несколько секунд. И в третий раз спускается Владимир в отверстие. Он свернул конец ремня и резко бросил. Ремень черной змейкой захлестнул стойку и пряжкой ударил Шемета по лицу. Но пряжка уже в руке. Это и нужно.

Теперь только подтянуть ремнем трос и прочно закрепить. А руки не слушаются!

Борттехник и Геннадий что-то кричат в отверстие, затем вытаскивают Владимира.

— Ты отдохни, согрейся. Попробую сейчас я, — говорит Гудовщиков.

Его снова сменяет Владимир Шемет… Пожалуй, прочнее не закрепишь. И нет уже больше сил…

Кружится корабль, гудит над аэродромом. Тает горючее в баках. На щитке пилота одиноко поблескивает глазок. Зажжется ли второй? Если зажжется — спасение.

— Горючего остается на несколько минут, — говорит командир корабля. И приказывает: — Лебедку!

Борттехник берется за рукоятку, с усилием делает первый оборот, второй. Рядом с ним Геннадий и Владимир. Он покачивается от усталости, дует на окровавленные, окоченевшие пальцы. Все напряженно следят за тросом. Выдержит ли?

Гудовщикова сменяет Устинов. Трос натянулся словно струна. Стойка не поддается. Уже двое налегают на рукоятку лебедки.

— Намертво заклинило! — цедит сквозь зубы борттехник.

Теперь и Владимир, морщась от боли, помогает им. Еще усилие…

На тросе отделяется тонкая стальная нитка, свертывается в колечко. За нею — вторая, третья. Блестящими кудряшками взвихрились они на туго натянутом тросе. Уже наметилось место обрыва. Все больше кудряшек, все тоньше трос и все меньше горючего…

И вдруг — негромкий, глухой удар. Рукоятка лебедки легко подалась. Оборвался трос? В ту же секунду командир корабля крикнул:

— Есть! Молодцы!

На щитке загорелся второй глазок. Шасси на замке. Но в это же время тревожно замигал другой сигнал: горючее на исходе.

— «Земля», я — «Сокол-семы». Шасси выпущено. Разрешите посадку.

Корабль плавно приземляется на бетонную дорожку. Остановился, поблескивает на солнце.

Вечером в казарме солдаты расспрашивали друзей, как это случилось. Шемет молчал. Зато Геннадий не скупился на похвалы, гордился другом.

— Володька — настоящий герой! Акробатика — высший класс! Вниз головой под брюхом самолета на такой высоте да при нашей скорости… А мороз? А ветер? Это, братцы, конечно, подвиг. Так что, Володя, сдаюсь, сдаюсь!

— Помолчал бы… — неловко улыбнулся Владимир. — Наверное, я не выпал, потому что ты меня крепко держал за ноги.

Солдаты ответили дружным смехом.

Потом Владимир получил письмо от матери. Читали его вместе. И вспомнил ефрейтор зачарованную Десну-красавицу, родные места, свое детство, мать, ласковую, тихую.

Детство Владимира прошло не в теплой избе, а в лесной землянке, неподалеку от партизанского лагеря. Вместо колыбельной песни слушал трескотню автоматов, вместо сказок — неумолчный шум леса, то спокойно-величавый, то тревожный и гневный… И обнимающие все это — материнские глаза, глубокие и ласковые.

Валера, герой труда

— Ну, будет, будет, Валерка! — Сильная рука гладит вихрастую белокурую голову мальчика.

Трех лет лишился Валерка отца. Теперь не стало и матери. И сосед первым откликнулся на его страшное горе.

— Живи у нас, будешь четвертым сыном, — сказал этот добрый человек. — С Володькой в школу будешь ходить.

Так в семье коммуниста Гайшинца появился еще один мальчик.

Ни разу не слышал Валерий обидного слова или упрека. Как и всякий мальчишка, он любил бежать за солдатским строем по улице и мечтал стать, как отец, пограничником.

— Что ж, дело хорошее, — однажды согласился Гайшинец. — Если ты всерьез, помогу определиться воспитанником в воинскую часть…

И вот мальчик стоит перед сержантом. Теперь он будет Валерию и за отца, и за мать.

— Давай знакомиться, — сказал сержант. — Помощник командира взвода Князев. И ты уже не просто Валерка, а воспитанник Гавришев. Так и отвечай всегда.

Стал жить Валерка в военной семье. Все свободное время — с Князевым. Сержант постоянно следил за учебой мальчика в школе. Как ни устанет на тактических занятиях, как ни продрогнет в поле, а все равно спросит:

— Где дневник? Показывай!

Хорошим оценкам радуется, ласково треплет за вихры, окая басит:

— Молодец! Это по-нашему, по-солдатски. Продолжай в том же духе.

Однажды принес Валерий двойку. Князев долго молчал, ходил угрюмый. На следующий день зашел в школу.

— Озорничает на уроках, — сообщил преподаватель. — Да и бывает, ленится. Контрольную по математике не решил.

Вернувшись в казарму, Князев сказал:

— Так, Валерий Георгиевич, дело не пойдет. Жить без старания нам никак нельзя…

Разговор этот повторять не понадобилось. Валерка понял, что сорвался, стал подтягиваться. Князев частенько брал его с собой в артиллерийскую мастерскую, учил слесарничать, ставить пирамиды, водил в спортивный зал.

Однажды решил Валерка на лыжах покататься. Оказался на берегу реки с ребятишками. Под горку мчались, у кого ловчее получается. Валерка и не заметил, как наступил вечер. Поднялась пурга. Он заспешил в городок, но сбился с пути. Сильный ветер валил с ног, колючий снег слепил глаза, мороз пробирал до костей.

Валерий шел и шел, но силы заметно таяли. Потяжелели ноги. Перехватило дыхание. Он прикорнул у какого-то куста. Стало как будто теплее, навалился сон. Откуда-то издалека доносился голос: «Валерка!» Но откликнуться он уже не мог.

Утром, очнувшись, увидел у своей постели Князева: лицо усталое, глаза красные.

— Ожил, хлопчик! — обрадовался сержант. — Ведь чуть не замерз ты, горе-лыжник. Выпей-ка чайку горячего. Да впредь никуда без спросу… Слышишь?

Князев долго смотрел, как Валера пьет чай и на щеки его наплывает легкий румянец.

— Вот и хорошо, — сказал сержант. — Давай поговорим о жизни. Скоро кончается моя военная служба. Поедем вместе ко мне на родину. Вместо братишки мне будешь. На рыбалку подадимся — хорошие у нас есть места.

Но не удалось Валерию поехать с Князевым. Грянула война. Полк отправился на фронт. Напрасно Валерка упрашивал командира взять и его с собой. Не пошел на это командир.

— Ты не обижайся, — утешал его Князев. — Мал ты для фронта. Помни: учись хорошо, а придется работать — будь молодцом!..

Валерку определили в детский приемник. Но оттуда он тут же сбежал, чтобы догнать полк. Только как его догонишь? Далеко от сибирских таежных краев до фронта. Задержали Валерия, привели в райком комсомола. А там сказали:

— Дело для тебя и в тылу найдется. Поедешь в село!

Через несколько дней парнишка в солдатской гимнастерке поднялся на крыльцо правления колхоза «Страна Советов», Балахтинского района, Красноярского края.

— Дождался-таки тебя, — сказал Валерию как старому знакомому председатель, коренастый мужчина с седеющими висками. — У меня будешь жить.

Так нашел Валерий свою третью семью, в доме старого коммуниста, партизана времен гражданской войны Василия Яковлевича Кожевникова. Здесь он сразу же почувствовал себя среди своих, как в семье Гайшинца, как в солдатской роте.

И вдруг в Балахте объявились два дружка, тоже, как и Валерка, сбежавшие из детприемников. Увидели, обрадовались:

— Как житуха? Что делаешь? Не скучаешь?

— Когда скучать-то? Учусь, председателю подсобляю, колхозникам…

— Бросай! Подадимся в Ачинск, может, в летное училище попадем, а нет — деранем на фронт.

— Пробовал уже, — горько усмехнулся Валерка. — Все зря.

Но соблазн был велик. Не устоял Валерка!

На железнодорожной станции они пробрались в товарный вагон. Состав тронулся. Путешествие началось. И вот — долгожданный Ачинск. Здесь и покинули беглецы вагон. Правда, не по своей воле. Их обнаружили и отправили в детприемник в Балахту…

И вот однажды вечером воспитательница сказала Валере:

— К тебе пришли.

«Кто же это может быть?» — подумал Валера и помчался в приемную.

Это был Василий Яковлевич Кожевников.

— За что же ты, сынок, обидел нас? — укоризненно спросил он. — Мать все дни плачет. Если не угодили чем…

Валера, потупясь, молчал. Старик потрепал его жесткие вихры:

— Шататься в такое время не гоже. Ты говорил, лошадей любишь. Вот и поедем назад, найдем тебе дело: колхоз-то тоже без мужских рук.

Вернулся Валера в колхоз, к добрым людям. Зимой учился и закончил шестой класс. А как наступила весна, стал работать прицепщиком, и на току, и ездовым… И вправду рук не хватало. В пять утра он уже был на ногах. Дотемна двигал рычагами многолемешного плуга. Голова наливалась свинцовой тяжестью, руки и спина немели от усталости, но тракторист Василий Балыбип подбадривал:

— Не дремать, сын полка!

Валера встряхивался:

— Есть не дремать!

И далеко за полночь блуждал по степи огонек.

Возле Балыбина Валера выучился управлять трактором, а когда Балыбин ушел на фронт, его машину передали Валерию Гавришеву.

Во время уборки урожая пятнадцатилетнего Валерия назначили бригадиром транспортной бригады. Днем и ночью за десятки километров он сопровождал колонну автомашин с зерном на элеватор, выгружал тяжелые мешки. Помнил он, что где-то на фронте Князев — заменивший ему родного отца. Там ему тяжелее. Да и всем другим фронтовикам тоже…

Вырос, возмужал Валерий за годы войны. Поручили ему семеноводческое звено — крестьянских рук не хватало, с фронта многие не вернулись.

— Хватка у тебя есть, — сказал Василий Яковлевич, — хлеборобское дело ты освоил. Подбери в звено ребят побоевее.

Василий Яковлевич, конечно, помогал Валере, подсказывал:

— Пока до сева есть время — переберите семенную пшеницу по зернышку…

Перебрали семена, хорошо обработали землю. Засеяли. Позже уничтожили сорняки, дали подкормку. И заволновались на поле золотые колосья! Урожай собрали в тех местах небывалый — по 37 центнеров с гектара!

Девятнадцатилетнему звеньевому Валерию Гавришеву за получение высокого урожая было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Время летело быстро. Наступил день призыва Валерия в армию.

… Вот и снова вернулся Валерий в военную семью, памятную по детским годам. Новым отцом, заботливым и чутким, а когда надо — требовательным и строгим, стал для него подполковник Чернов. Знакомясь с солдатом, спросил:

— За что Звезду Героя полупил?

— За хлеб.

— Молодец! Так и служить будешь?

— Если получится…

— Не может не получиться у такого орла. А станет трудно — поможем…

И помогли.

Однажды подполковник сказал Валерию:

— У вас, знаю, отец был офицером. На вашем месте я поступил бы в училище. А?

Раздумывать Валерий не стал: сбывалась детская мечта.

И вот уже лейтенантом прибыл Валерий снова в часть. Подполковник Чернов удивился:

— Вырос-то, вырос!..

Он и другие старшие товарищи с дружеским участием стали помогать молодому офицеру в его новой роли командира и воспитателя.

Так шли годы. Валерий стал коммунистом, получил звание капитана. Жизнь многому научила его, на многое начал он смотреть глубже. По-новому оценил простых людей, с которыми свела его судьба: Гайшинец, сержант Князев, сибирские старики, подполковник Чернов… Да мало ли их, добрых, участливых, с широкой русской душой! Они отдавали ему тепло своих сердец, верили в него. Чем же отплатить им за все доброе, хорошее?

Быть таким же, как они! Честно исполнять свой долг.

Радовало Валерия и то, что после училища его направили в ту самую часть, куда пришел он рядовым солдатом!

Теперь он стал заместителем командира по политчасти. На плечи бывшего сына полка легла большая ответственность — воспитывать людей. А у них разные судьбы, несхожие характеры. И порой нелегко найти дорогу к сердцу человека. Но он находит — помогают не только знания, но и все пережитое.

Пришел как-то к Гавришеву командир взвода.

— Ума не приложу, что делать с Жуковым, — начал жаловаться он. — Недавно опять за самовольную отлучку сидел на гауптвахте. Сейчас отстранили от вождения машины. Беседовал с ним, а он твердит одно: не везет, судьба такая… Думаю, в трибунал надо дело оформлять. Сколько можно возиться с ним?

— В трибунал? — Валерий задумался. — Это мера крайняя. А мне почему-то не верится, что Жуков неисправим. Вы хорошо его знаете? Ведь он рос без родных, рано начал работать, техникум окончил… Трибунал! Нет, на это не пойдем. С Жуковым я сам еще побеседую.

Как-то в ленинской комнате капитан подошел к Жукову. Тот что-то писал.

— Письмо?

— Нет, просто черкаю. Некому мне писать-то, — ответил солдат.

Валерий оглядел его внимательно — красивый парень. Крепкий, плечистый.

— Так уж и некому, — сказал он дружелюбно. — Парень что надо. А автомобилист какой! В части мало таких. Вас любая девушка оценит. Неужели не дружили ни с одной?

Жуков смутился:

— Почему? Есть девушка. На фабрике работает.

— Значит, есть с кем поделиться мыслями, поговорить о жизни…

— Поговорить… — вздохнул солдат. — Служба-то моя кувырком идет. Теперь вот с машины сняли. А я не могу без нее.

— А почему же кувырком идет служба? — спросил капитан. — Не потому ли, что дисциплина у вас хромает на обе ноги? Машину вы любите, это верно, но забываете, что не будет хорошего специалиста из разболтанного солдата, который не хочет взять себя в руки. Не отсюда ли все ваши беды?..

Долго в тот вечер говорили они. Наконец капитан поднялся.

— А вернут ли водительские права — только от вас зависит. И это в ваших силах! Я поговорю с командиром, а вам вот что скажу: золотые у вас руки и шофер вы хороший. Не позорьте же больше себя, переломите свой характер. Ну, без отца и матери росли. А зачем этим бравировать? Я тоже сиротой остался с малых лет. Не в этом дело. Кругом людей хороших не перечесть, надо только их уважением гордиться, и все наладится…

По всему было видно, что разговор этот взволновал солдата, да и задел капитан его самую чувствительную струнку — самолюбие, так высоко оценил его способности.

Конечно, после одного разговора, пусть и самого душевного, человек сразу не меняется. От плохого не так-то легко избавиться. Но след от этой и других бесед остался… И хороший, добрый след. Сумел все-таки сдержать Жуков свое обещание, подтянулся с дисциплиной. И Гавришев сдержал обещание — по его ходатайству Жукова вернули на машину. Стоило с ним повозиться: ушел в запас отличником, первоклассным водителем…

Немало умелых, знающих свое дело воинов воспитал политработник Гавришев.

… В последний раз мы встретились с Валерием Гавришевым в Московском окружном Доме офицеров. На груди Гавришева виднелся ромбик: он окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, а на плечах — погоны полковника. Опытный политработник, он делает то, что сделали для него добрые, славные люди: словно эстафету передает молодым тепло, которое впитал, и знания, полученные в академии, все то светлое, чистое, благородное, что дала ему Родина.

Донин мост

Ребята спорили. Молодая учительница никак не могла их утихомирить. Не ожидала она такой реакции, когда предложила ученикам назвать знакомых героев.

— Какие в нашем селе герои? Ни одного с Золотой Звездой, — сказал Ваня Горохов.

— И партизан здесь не было, не дошла сюда война, — добавил кто-то.

На задней парте подняла руку девочка. Туго заплетенные светлые косички ее топорщились на затылке.

— Можно мне, Мария Ивановна?

— Говори, Надя.

— Я не согласна, что нет у нас героев. А Петя Григорьев, из девятого?! Он мальчика спас, из проруби зимой вытащил. Сам потом болел, в больнице лежал с воспалением легких.

— Подумаешь! — Ваня Горохов махнул рукой. — И я бы полез, когда б увидел, что тонет… И не таких надо искать героев, а тех, у кого Звезда Героя Советского Союза есть, кто, как Матросов, амбразуру дота закрыл, или много фашистских танков подбил, или самолет из винтовки.

Надя не сдавалась:

— А мама говорит, что наши женщины столько за войну сделали и так натерпелись, что каждой орден вручить можно. Когда трактора на фронт забрали, то женщины сами в плуг запрягались…

Ребята зашумели еще больше. Выходит тогда, что всех героями объявить надо! Вот тетя Маша Донина: во время войны она была председателем колхоза. Одни женщины да старики работали, а колхоз первое место в районе занимал. На фронте два ее сына погибли. Горе не сломило ее. Только недавно на пенсию ушла. Но и сейчас покоя себе не ищет. Узнает, что нет у какой вдовы дров, бежит в правление:

— Что же ты, Василий Филимонович, под носом беду у человека не видишь…

— Завтра привезем, тетя Маша.

— Проверю!

Это тетя Маша во время войны такой порядок завела для всех ребят: «Зима пришла — учитесь, а летом работайте. Отцы — на фронте. Им помогать надо».

С тех пор так и повелось: школьные бригады из учеников старших классов работают наравне со взрослыми, младшие делают что полегче.

Особенно любят ребята сенокосную пору. Луга в колхозе заливные, травы высокие, цветами усыпаны. А под ними каких только ягод нет! Тарахтят косилки, а там, где кустарник, жикают косы. Направляющим у косарей идет комсорг восьмого класса, за ним — Петя Григорьев. А младшие школьники ворошат рядки, сгребают сено в копешки.

Рядом река. Поработав, ребята бегут купаться. Прыгают с крутого берега — кто ловчее…

В правлении уже сказали директору школы, что через два-три дня косить сено начнут. А в школе со времен войны традиция — тоже готовиться к сенокосу. Договорились, кого в какое звено поставить, кого направляющим, кого рядки ворошить…

Тут Мария Ивановна и предложила историю села написать, героев выявить, альбом сделать.

Тогда ребята и загалдели. Одно мнение: ничего интересного не найдешь…

Мария Ивановна оказалась в затруднении. В самом деле, где найти местную героику? Названия улиц, кажется, ни о чем не говорят: Балдов конец, Бораненковская… Спрашивала стариков, те объяснили: «В Балдовом конце много жило родни, и все по фамилии Балдовы, на Бораненковской одни Бораненковы жили…»

А вот почему мост за селом через ручей все называют «Донин мост»?

Вспомнила об этом Мария Ивановна, спросила ребят:

— А Донин мост? Почему его так назвали? Уж не в честь ли тети Маши?

— Не-е! Я уже спрашивал у нее, — сказал Ваня Горохов. — Она говорит, до войны еще так называли.

Надя предложила:

— Надо у Гордея Васильевича спросить. Он в селе самый старый. Столько историй знает!

Гордея Васильевича в шутку зовут начальником паромной переправы. Всю жизнь на перевозе работал. Ребята иногда заходили к нему в землянку, что прилепилась к самому берегу. Сказки начнет рассказывать — заслушаешься. А вот про Донин мост ни разу не спрашивали, и в голову не приходило.

Через день, возвращаясь с сенокоса из-за реки, ребята встретили на берегу Гордея Васильевича. Он спросил:

— Ну, работнички, много накосили?

— Много… Смотри, мозоли на руках… — Ребята показали свои ладони. А Ваня Горохов спросил:

— Дедушка Гордей! А вы знаете, почему этот мост Дониным называется?

— А-а-а, — протянул старик. — Так вы зайдите к Марии Егоровне. Она вам все, как есть, объяснит. Ведь Матвей Захарович Донин был ей мужем…

Тетю Машу пригласили в школу. Вошла она в зал, растерялась: полно учеников, а за столом директор, учителя… И ее к столу пригласили, потом попросили рассказать о муже.

Тетя Маша успокоилась, отпила воды из стакана, промокнула глаза уголком платка, поклонилась:

— Спасибо, добрые люди, что вспомнили Матвея Захаровича. Когда убили его кулаки, то в том же году в центре села, где колхозный рынок, памятник ему поставили. Простенький, деревянный. Ну, не памятник — пирамидку. Да с годами она разрушилась. А потом — война… Тут уж новые пирамидки вырастать стали, да столько их, что про старые позабыли вроде.

И рассказала тетя Маша, каким был Матвей Захарович и за что кулаки его ненавидели.

Когда коллективизация начиналась, Матвей Захарович, сын батрака, был уже коммунистом и партия послала его в это село организовать колхоз.

— Беднота сразу за ним пошла, — говорила тетя Маша. — Кто победнее, те прямо на собрании записались в колхоз. Матвея Захаровича избрали председателем. Ну, а кулакам не по духу это пришлось. Как-то сидим за столом, ужинаем. Ребятишки спать полегли. И вдруг снаружи — выстрел, стекла полетели. Погасла лампа. Я закричала, зову Матвея — не убит ли. К счастью, промахнулись злодеи. Матвей выскочил за дверь. Я кричу: «Куда ты, один-то!» А он и слушать не хочет. Добежал до конюшни да на коня. Наган у него был при себе. Настиг троих у реки. На том вот месте, где сейчас мост. Он с коня спрыгнул, арестовать их хотел. Да один же был-то! Одолели его кулаки, убили, да так спрятали тело, что едва нашли мы. Поймали убийц, однако, арестовали. А мост с той поры так и стали Дониным называть…

В зале тишина. Голос старой женщины хорошо слышен каждому:

— Перед войной колхозом руководил наш старший сын Федя. Как началась война, заявление написал: хочу на фронт, мол. В районе не отпускают, спрашивают: «А кто председателем будет?» Он и говорит: «Мамашу мою рекомендуйте, все согласятся». Ну, да что обо мне-то… Так по его и вышло.

— Тетя Маша! Еще и про себя расскажите! — послышались голоса.

— В сорок втором году зимой прислали мне похоронную на Федю. Прочитала я — да так и подкосилась. Спасибо, люди у нас хорошие, помогли… После из части письмо пришло. Товарищи Федины писали. Вот оно, письмо это…

Тетя Маша достала из кармана сверточек, развернула.

— Может, прочитает кто? Глаза у меня уж не те, да и разволновалась, как вспомнила.

Читать дали Наде Скворцовой. Зазвенел ее звонкий голосок: «Дорогая Мария Егоровна! Мама ты наша родная! Мы знаем, как вам горько сейчас. И утешить не в силах. Одно только скажем — настоящего сына вы вырастили. Знайте, что подвиг он совершил большой. Надо было огонь нашей артиллерии корректировать. Он устроил наблюдательный пункт на самой передовой, стал передавать команды. А немцы в это время прорвались, окружили его. Федор Матвеевич стрелял до последнего патрона. Потом, когда уж ни одного не осталось, подождал, пока фашисты поближе подойдут. Ранен он был, но собрал последние силы и, когда враги окружили его, взорвал гранату. И себя и фашистов похоронил…»

На следующий день школьники строем пришли к правлению колхоза. Учительница, Мария Ивановна, сказала председателю и членам правления:

— Мы решили восстановить памятник первому председателю нашего колхоза. Сами сделаем его, только помогите материалами…

Теперь, закончив работу на колхозном лугу или в поле, ребята спешили к центру села, где строили постамент. А в школьной мастерской трудился Вася Виноградов — начинающий скульптор. Он сделал бюст, и старики признали, что Матвея Захаровича, пожалуй, можно узнать. Кто-то предложил поставить рядом и бюст его сына — Федора.

И вот стоит в центре села памятник отцу и сыну. А к Донину мосту привезли ребята большой камень. Месяца два тесали его. Высекли всего четыре слова: «Пуля бессильна перед тобой».

Так нашли ребята героев в своем селе, далеком от мест, где проходил фронт. Оживили они память о людях, отдавших свою жизнь за них, за их счастливое будущее. А теперь продолжают поиски других героев. Конечно, они найдут имена тех, кому еще надо воздвигнуть памятники.

Ветер в лицо

Поезд летит в темноту. Колеса монотонно отбивают чечетку на стыках рельсов. Много суток идет эшелон с людьми, в состав которого включены и платформы с важным воинским грузом. На одной из них — часовой. Свежий ветер бьет ему в лицо, летят навстречу огромные мачты электропередач, придерживая на своих могучих плечах провода. Поезд то бежит по высокой насыпи, то ныряет в лощину. Будто гигантская игла прошивает перелески, скрывается в толще лесных массивов.

Солдат поправляет карабин, щурит глаза от прохладного сентябрьского ветра.

— Смот-ри, смот-ри, смот-ри, — отстукивают колеса.

Вокруг — ни души. Часовой — на посту. Все в порядке. Только звездочка скрылась за тучей. Днем солнце светило, а сейчас похолодало. Дождь будет. И правда, вот уже первые капли забарабанили по плащу. Одна, холодная, попала на шею, стекла за воротник. Солдат зябко повел плечами. Парень хлипковат с виду, о таком не скажешь, что богатырь. Даже наоборот: самый короткий ремень ему впору, самая узкая гимнастерка — его. Подвижное, маленькое лицо. Но уж зато взял высотой! Сослуживцы удивляются, как он на лыжах бегает, даже спортивный разряд имеет.

А колеса стучат:

— Смот-ри, смот-ри, смот-ри…

Но комсомолец Геннадий Миронов не впервые на этом подвижном посту. Сын солдата, прошедшего боевой путь до Берлина, участника боев на Дальнем Востоке, Геннадий тоже, как отец, исколесил многие районы, тысячи километров за его спиной. Для него эта ночь — обыкновенная служба, хотя и в ней можно найти и романтику, и глубокий смысл. Вспомнилось, как увлеченно рассказывал об этой службе заместитель командира по политической части майор Железнов. Солдат несет службу, а перед ним — вся Родина на виду: шумные города, новостройки, бескрайние поля, тайга… Широка, красива, богата Родина, которой служит солдат!

Есть в его службе и свои трудности: по многу дней длятся рейсы. Мелькают станции, города, а ты — ни в кино, ни в увольнение… И — ни одного письмеца, пока не возвратишься в родную часть. Да когда это будет?

Поезд замедляет ход. Останавливается на разъезде. С подножки соседнего вагона кто-то спрыгнул. Ага, сержант Константин Смирнов. Командир отделения. Он ответственный за охрану груза, за часовых. А всего-то их четверо в этом рейсе. Сержант спросил:

— Не замерз? До следующей станции далеко.

— Ничего.

— Ну смотри.

Сержант скрылся в вагоне, громыхнул дверью. И снова поезд мчится в темноту. Мелькают высокие пролеты моста. Грохот усиливается, когда через несколько минут платформа ныряет в туннель.

До смены еще далеко, но стоять хоть всю ночь можно. Зимой хуже: и в тулупе, а мороз все равно пробирает до костей. Машины, словно ледяные глыбы, стоят на платформе. Брезент заиндевел… Прыгай не прыгай — все равно не согреешься. Вот уж когда остановки ждешь как манны небесной! Но тогда кажется, что поезд ползет медленно, будто черный червяк, по заснеженному, белому полю.

Служба…

Кажется, вот-вот заснешь, и — конец. Превратишься в статую.

— Смот-ри, смот-ри, — выстукивают колеса.

И смотрит солдат. Да не назад, не отвернувшись от ветра, а вперед, подставляя его колючей злости свое лицо.

На бровях — льдинки…

Да не задремал ли на миг солдат? Геннадию кажется, что на остановке он бежит в теплушку, снимает тулуп, растирает у печки озябшие руки.

Там рядовой Иван Доркин протягивает горячую кружку:

— Гена, чайку! Ух, злой! Сразу согреешься.

И сержант Смирнов неторопливо потягивает кипяток. И рядовой Миронов. А Доркин доволен: это он, «дорожный повар», приготовил такой вкусный чай… Иван Доркин, как и Геннадий, до армии окончил училище механизации и работал трактористом. Об этом любит рассказывать, а как увидит, что другим надоело, на разные истории переходит. Не остановишь. Дорога длинная. Тут только вспоминай да подбрасывай истории посмешнее.

— Хотите, расскажу, как в первый раз в самостоятельный рейс отправился, на пахоту? — спрашивает Иван. — А если хотите, слушайте. Подъехал это я к полю. Лихо так подкатил, будто на легковой. И вдруг встал мой трактор как вкопанный. Чихнул два-три раза и заглох. Уж я вокруг него ходил-ходил, а потом побежал за бригадиром. Он покопался в коробке передач, выяснил: у меня сразу две скорости включились. Ладно бы он один посмеялся, а то — девчатам сказал. Вот и подхватили они: «Наш Ваня на двух скоростях работает, а с места ни «тпру», ни «ну».

Солдаты смеются. Смеется и сержант. Но вдруг хмурится. Видно, опять вспомнил, что эшелон скоро пойдет по его родным местам и будет станция, от которой до его села километров пятнадцать всего. Дал бы заранее телеграмму, отец обязательно пришел бы на станцию. Но солдаты знают, что сержант жалеет отца и потому не дает телеграммы: три минуты свидания — чего старику тащиться за столько верст? Так вот и ездит уже несколько раз сержант мимо родной избы…

Однако стоп. Стоп! Где он сейчас, сержант Смирнов? А где Иван Доркин с горячим чаем? Где эта теплушка с нагретой печкой?.. Видит Геннадий платформу, а на ней накрытая брезентом техника. И вовсе сейчас не мороз, а дождь, и поезд летит в темноту.

Геннадий зябко повел плечами. Надо же так: сон наяву увидел. Устал, пожалуй. Сержант предлагал сменить, да вот отказался. Выходит, зря. Перегон-то и верно длинный. Геннадий заступил на пост в двадцать два, а сейчас сколько? Ого, скоро час ночи! Солдат поправляет воротник плаща. Чего там — зимой, и сейчас не худо будет кружечку горячего чая выпить в вагоне. Доркин будет его менять. Наверное, уже плащ надел и карабин взял… А уж о чае обязательно позаботился. Хороший он, Иван Доркин.

А поезд летит в темноту. И стучат монотонно колеса…

«А как там наши? — думает солдат о тех, кто остался в части. — Беспокоятся, наверно, особенно командир роты…»

Перед отъездом он сам инструктировал отправлявшихся в дальний путь.

— Бдительность и дисциплина! — подчеркивал ротный. — Вы останетесь на несколько недель без командира, и контроль за вами один: ваша совесть. Не подведите наш коллектив и помните: солдат — всегда солдат.

Сержанту Смирнову не приходится волноваться. Солдаты подобрались что надо! Кто не на посту — занимается, изучает уставы, материальную часть оружия. На больших остановках иногда даже отрабатывают строевые приемы с оружием. Утром сержант подает команду:

— За газетами! Кто сегодня во внутреннем наряде?

В вагоне появляется кипа свежих газет. Сосредоточенно читают, делятся впечатлениями. Потом — час «инспекторской»: спрашивают друг друга, проверяют, «гоняют» по учебным вопросам. Вчера сержант устроил экзамен на знание карабина. Остался доволен ответами. Завтра по уставу спросит. «Надо повторить материал», — думает Геннадий.

А поезд мчится в темноту. Под монотонную музыку колес укачивает солдата. Он борется со сном. Вспоминает свои первые шаги… В общем-то самые обычные. Вспоминает рассказы отца, Михаила Кузьмича, о том, как тот участвовал в боях с фашистской Германией и с империалистической Японией… И о себе вспомнил, хотя очень куцая у него еще биография. Школа, училище механизации на Смоленщине, свое родное село Доброе. Здесь Геннадий работал трактористом, отсюда призывался в армию.

Проводы удались на славу. Звенели песни, заливалась гармошка, танцевать старались по-модному. Мать, Мария Михайловна, всплакнула:

— Служи, сынок, хорошо. Обещаешь мне?

— Обещаю, мама. Только плакать не надо. А ты обещаешь?

— И я обещаю, — улыбнулась сквозь слезы мать.

Дождь усилился. Стало еще холоднее. Поправляя ворот плаща, Геннадий взглянул вдоль состава. Где-то впереди едва приметно мелькал огонек. Эшелон только что вырвался из лесного массива и шел по открытому месту. Здесь ветер еще сильнее…

Геннадий всмотрелся в циферблат часов. Все же медленно ползут стрелки. Перевел взгляд на мелькающие вдали огоньки. Станция? Но почему один огонек? Эшелон пошел по дуге. И опять этот же огонек. Букса? Состав выпрямился, пламя на секунду скрылось, потом появилось снова. Оно становилось все ярче и уже доставало острыми языками до платформы. Еще минута-другая — и пламя перебросится на деревянную платформу. А если букса перегорит на таком ходу — крушение неминуемо.

Часовой дернул ручку стоп-крана, но поезд даже не сбавил скорости. Стоп-кран не сработал. А поезд, кажется, еще быстрее пошел. Громче застучали колеса, сильнее запылало пламя.

Мгновенно принято новое решение. Геннадий вскидывает к плечу карабин. Выстрел, второй, третий… Но за грохотанием вагонов, за шумом дождя никто не слышит выстрелов. Кажется, крушение неминуемо.

Солдат снимает плащ, забрасывает карабин за спину. Спускается на автосцепку, ложится на нее. Будто прилипает к холодному мокрому железу, крепко держится одной рукой, а другой, свободной, тянется к тормозному шлангу. Не удается.

Из-под колес летят искры — маленькие огненные стрелы; в лицо солдату ударяют камешки.

А состав мчится на огромной скорости. Раздувается пламя. Сейчас оно перекинется на платформу. До критической точки раскалится ось. Катастрофа? Уже? Так скоро? Нет, катастрофы пока еще нет, она наступит, если товарищи в вагоне не услышат сигнала. Или если Геннадий не разъединит тормозное устройство.

Он снова тянется к тормозному шлангу. Он уже висит вниз головой, оглушенный стуком колес, шумом ветра. В висках стучит. Рука судорожно обнимает холодный металл…

Последнее усилие. Солдат наконец схватился за шланг, разъединил его. Воздух засвистел в тормозах, состав стал медленно останавливаться. Пламя, охватившее буксу, поднялось еще выше, осветило нагоны. Геннадий спрыгнул на землю и плащом начал сбивать пламя.

На помощь со всем караулом уже бежал сержант Смирнов. Скомандовал:

— Убирайте набивку!

Геннадий вытянул из осей легковоспламеняющуюся набивку, а сержант залил ее из ведра, которое захватил с собой.

Когда подбежали машинист и вся поездная бригада во главе с бригадиром, очаг пожара был уже ликвидирован, но ехать было нельзя: ось была еще сильно раскалена.

— Еще бы несколько минут, и — конец, — покачал головой машинист. — На честном слове держалась.

— Не на честном слове, а на мужестве этих солдат, — уточнил бригадир.

Подошел начальник эшелона. Сообщил решение: подождать, чтобы остыла ось, и на малой скорости дотянуть до станции, а нам заменить вагон.

А пока что сержант сменил часового. Оказавшись в теплом вагоне, Геннадий долго молчал, приходя в себя.

Иван Доркин пошутил:

— Ну, Гена, теперь тебе орден дадут. Загордишься, наверно?

— Дай лучше чаю, — Геннадий наконец улыбнулся.

В части солдат ожидали письма. За несколько недель их накопилось много. Два письма от матери получил Геннадий. И в том, и в другом — один вопрос и просьба одна: как, сынок, тебе служится? Служи, сынок, хорошо. Геннадий ответил, что служится хорошо, а давно не писал потому, что был в служебной командировке. А вот о том, как на ходу поезда гасил буксу и предотвратил крушение, — даже не заикнулся: может, позабыл, а может, посчитал обычным делом.

Депутат

— Командир взвода… — Преподаватель обвел взглядом курсантский строй и после некоторого раздумья произнес: — Командир взвода сержант Михайлюков.

Из строя вышел высокий голубоглазый парень. Всем своим видом словно подтверждает: «Приказывайте, я готов».

— Обстановка такова, — говорит офицер. — Ваш взвод наступает по сильно пересеченной местности. Трудно приходится второму отделению, попавшему под пулеметный огонь «противника».

Сложная обстановка. Решай, сержант! Да побыстрее — время не ждет.

Мозг работает напряженно. Сержант принимает решение, отдает команду: отделениям ускорить движение, сосредоточить огонь по пулемету и пехоте «противника».

Офицер усложняет задачу: третье отделение взвода вышло на открытый фланг «противника».

Сержант Михайлюков, оценив обстановку, приказывает третьему отделению ускорить движение и во взаимодействии с соседним взводом атаковать «противника» во фланг.

Расторопно действует Михайлюков. Командует решительно, деловито. Преподавателю нравится, как он по-командирски толково распоряжается силами и средствами. Поступки обоснованы, соответствуют обстановке.

«Хороший получится из него командир», — думает офицер.

Сейчас трудно припомнить, когда именно созрело у Владимира Михайлюкова решение пойти и военное училище, навсегда связать свою жизнь с армией. Кажется, он вырос с этой мечтой.

Владимир — сын офицера. Его детство шагало рядом с солдатами. Из гарнизона в гарнизон кочевала семья. Мальчишкой просыпался и засыпал по сигналу полковой трубы, бегал за воинским строем, подлаживался под строевой шаг. Все события в гарнизонах, маленькие и большие праздники проходили у него на глазах. В летних лагерях вместе с солдатами уходил на реку, нырял, плавал. Вместе с ними пел песни.

Однажды вечером, словно что-то вспомнив, отец достал старую, потрепанную карту, расправил ее и повел острием карандаша по путям-дорогам фронтовым. Рассказал о первом дне войны, о тяжелом ранении. А потом — бои, бои… На Курской дуге воевал Иван Яковлевич, в тех местах, где прошло его детство и откуда перед самой войной в армию ушел.

Решили отец с сыном:

— Поедем на Курскую дугу.

… И вот стучат колеса. Поднявшееся солнце ослепительными лучами стреляет из-за стволов деревьев.

Нет, никогда не забудет Владимир, как стоял вместе с отцом у разрушенных, заросших травой окопов. Они долго молчали. Сын украдкой взглянул на отца и будто только сейчас заметил седину в его волосах.

И на обратном пути Володя не проронил ни слова. А дома объявил неожиданно:

— Пойду работать.

Учителя в школе сожалели: ни одной тройки, а он — на работу! Отец же не отговаривал, тем более что сын обещал учиться в вечерней школе. Так Володя стал служащим Советской Армии. Поднимался вместе с солдатами, выходил по тревоге на занятия. Как солдат. Иначе нельзя. Он аккумуляторщик, а без аккумулятора машина и с места не сдвинется. Нужно проверить, чтобы все было в порядке.

Служба в воинской части приучила Владимира к воинскому порядку. И хотя не всегда легко было, он все же решил поступать в военное училище. Кое-кто из друзей подтрунивал:

— Учился бы себе в школе: ни отбоев, ни подъемов. Куда хочу — иду. Знаю, что не вызовут. А ты, брат, досрочно в военные записался. Успеешь, наслужишься.

— Отстаньте, — отмахивался Владимир. — Чем раньше солдатской жизни отведаю, тем скорее настоящим человеком стану.

Отец, следя за работой и учебой сына, видел, что парень старается. Посерьезнел, с душой к делу относится. Тепло улыбаясь, Иван Яковлевич шутил:

— Не случайно, мать, он у нас в казарме родился. Сердцем прилип к солдатской жизни.

— Как не прилипнуть: отец и оба деда военными были, — Агриппина Константиновна ласково смотрела на сына. — Видно, и ему такая дорога.

Да, Володя действительно родился в казарме. Отец и мать только что переехали на новое место. Квартиры не было. Поселились временно в комнатушке, отгороженной тут же, в казарме.

А теперь вон какой вымахал. Выше отца. И такой же настойчивый. После средней школы пошел учиться в автомобильную. Он знал, что вся нынешняя армия на колесах, всюду новейшая техника и надо готовиться к службе основательно.

Однажды он осторожно завел разговор с матерью, поделился давней своей мечтой:

— В училище хочу…

Мать покачала головой, сказала:

— Ох, трудна, сынок, офицерская жизнь! Из гарнизона в гарнизон. С севера на юг. Ни днем ни ночью покоя.

— «Покой нам только снится», — улыбаясь, процитировал Владимир.

… И вот экзамены позади. Он курсант Московского высшего общевойскового командного ордена Ленина Краснознаменного училища имени Верховного Совета РСФСР. Того самого, в котором Почетным командиром и курсантом — Владимир Ильич Ленин. Первые встречи с ветеранами, охранявшими когда-то квартиру и кабинет Ильича в Кремле, осторожные шаги по залам музея истории училища. Здесь все связано с родным Ильичем. Ленин бывал в курсантской казарме, вместе с кремлевцами участвовал в субботнике, беседовал с ними.

Как-то Иван Яковлевич будто невзначай обронил:

— Смотри, сын. Сам решил, сам свой путь избрал, никто тебя не тянул. Так уж старайся, чтобы мне не краснеть перед людьми.

Владимир понимал, почему отец говорит об этом. Ведь он, полковник Михайлюков, начальник кафедры тактики в этом же училище, и конечно, неловко ему станет, если сын будет рассчитывать на чьи-то поблажки.

Впрочем, напрасно беспокоился Иван Яковлевич: сын отлично понимал свое положение. Он пойдет отцовской нелегкой дорогой и не свернет с нее. Вот почему он и учился военному делу настоящим образом, как завещал Ильич, вот почему он так упорно готовился и к этому занятию по тактике. Нет, ни в чем не может упрекнуть его преподаватель! Наоборот, замечает:

— Отцовская хватка у сержанта!

Не упрекнет его и старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма, которому Владимир отлично ответил на все вопросы. Стало быть, не напрасно дал ему офицер рекомендацию для вступления в ряды ленинской партии.

Отец не раз напоминал: нельзя стать хорошим командиром, если не можешь подать личный пример во всем — в учебе, дисциплине, спорте. И сын овладевает знаниями настойчиво. Во многом помогает ему трудовая закалка.

Серьезной проверкой боевой подготовки сержанта были ночные стрельбы из пулемета. Ночь выдалась темная, ветреная. Владимир сел в бронетранспортер. Приготовился. До боли в глазах всматривался в ночную мглу. Замигали огоньки. Сержант мгновенно открыл стрельбу. Огненные иголки прошили мглу. Цель поражена! Молодец сержант! Но рядом, всего в нескольких метрах, тоже замигал огонек: новая цель преградила путь наступающим. И снова пулеметная очередь. Покатилось густое эхо, затарахтело, раздробилось где-то в лесной чаще. Еще одна отличная отметка появилась в журнале против фамилии Михайлюкова. А вскоре в жизни сержанта произошло такое важное событие, о котором он будет помнить всегда.

Просторный зал клуба заполнили курсанты, преподаватели, служащие Советской Армии. Майор Трыкин зачитал биографию Владимира, рассказал о том, как онучится, выполняет свой воинский долг, общественные обязанности. От имени сослуживцев выступил курсант Николай Лукьянов. Он взволнованно говорил о замечательных качествах Владимира: о его честности, готовности прийти на помощь другу, разобраться в его беде, поделиться радостью.

— Уверен, что сержант Михайлюков будет нашим достойным кандидатом в депутаты Моссовета.

Депутат Моссовета! Какое доверие, какая большая ответственность!

«Смогу ли, справлюсь ли?» — думал сержант. Выступая, он благодарил товарищей за оказанное доверие. Дал обещание его оправдать.

Взволнованно шел он на первую встречу со своими избирателями, а потом на прием посетителей. И не мог себе представить, как все будет. Да, это, пожалуй, тяжелее любого экзамена. Там дело армейское, привычное. А тут…

И вдруг ясно и отчетливо вспомнилась встреча с одним из ветеранов училища. Он рассказывал о том, с каким вниманием относился Владимир Ильич к простым людям, как вникал он в их нужды, как быстро откликался на беды. Однажды курсант Никольский рассказал Ленину о том, что местные власти не оказывают помощи его семье. Ильич попросил курсанта написать подробное заявление, а чтобы это заявление не застряло где-нибудь, послал коменданту Кремля записку. Всего несколько строк в ней. Владимир Ильич писал, что должна поступить бумага от курсанта Григория Ивановича Никольского из Рязанской губернии. «Принять ее, — требовал Ильич, — и доставить мне лично сегодня же». И число: 29. Х.1919.

— Заметьте, — рассказывал ветеран, — было это 29 октября, а уже тридцатого Владимир Ильич Ленин послал телеграмму на родину Никольского.

Эту телеграмму Владимир Михайлюков знал наизусть, слово в слово:

«Немедленно расследуйте дело курсанта Григория Никольского. Оказывается ли его семье законная помощь Почерниковским волисполкомом. Если имеются между Никольским и волисполкомом трения на почве отобрания урожая братом священником, расследуйте. Исполнение донесите мне.

Пред совнаркома Ленин».

Внимание к людям, умение разобраться во всем, докопаться до самой сути — вот чему учит пример Владимира Ильича. Вспомнив об этом, молодой депутат зашагал увереннее, смелее…

Первой на прием вошла к нему женщина. Долго и сбивчиво рассказывала о том, в каких тяжелых условиях живет ее большая семья…

«Трудный случай, — подумал Владимир. — Решай, сержант. Решай, депутат». А вслух сказал:

— Успокойтесь, пожалуйста. Объясните все по порядку.

Больше часа длилась беседа, а в заключение сержант-депутат сказал:

— Все будет выяснено на месте. Я уверен, что вам помогут.

Не сразу был решен этот вопрос. Потом сержант вместе с избирательницей радовался своему первому успеху.

Трудно ли ему? Конечно, нелегко. Забот прибавилось. Теперь и в роте к Михайлюкову нередко обращаются не только как к сослуживцу, командиру, но и как к депутату, просят совета, помощи. Ни одной просьбы не должно оставаться без ответа. Каждое дело нужно довести до конца, принять единственно правильное решение. И одновременно, вместе со своими товарищами по службе, ходить в учебные атаки, водить боевые машины, овладевать командирской наукой, сдавать экзамены и зачеты.

— Беспокойная у тебя служба, — сказала как-то Агриппина Константиновна.

А он сощурил в улыбке глаза, ответил:

— Покой нам только снится…

Под куполом парашюта

Офицер Лебединский знакомился с новичками. Они стоят в строю один к одному. Глянешь со стороны — все одинаковые. А если присмотреться? Вон хотя бы к тому, во второй шеренге на самом левом фланге. Стоит — не шелохнется. Уже усвоил правило: в строю не шевелись. Взгляд внимательный, лоб широкий, крутой.

— Откуда, гвардеец?

— Издалека. — На щеках новобранца обозначились ямочки. — У Полярного круга жили.

— А точнее?

Солдат не очень чисто говорит по-русски:

— Тюменский область. Село Мужи знаете? Рядом с Коми. Наш колхоз «Путь Ленина» называется.

— Значит, по национальности вы — коми?

— Так точно.

— С высотой не приходилось иметь дело?

— С крыши в снег прыгали.

— Ясно.

Командир отошел к другому солдату, а этот продолжает стоять по стойке «смирно».

Когда раздалась команда «Разойдись», будущие десантники окружили тюменца.

— Ты в самом деле у Полярного круга жил?

— А там холодина?

Солдат не успевает отвечать:

— Немного есть. В мороз бегать надо, ничего получается.

Новобранец Яков Филиппов мог бы многое рассказать о своем родном крае. Конечно, не очень-то жарко там. Ветры насквозь пронизывают в суровых северных просторах. И леса не такие, как здесь, — худощавые сосенки, низкорослые, прижатые к земле березки да чахлый кустарник. Зато летом — луга необъятные, словно море, много мха, вечнозеленого, мягкого и плотного, будто перина. А рядом — тундра. Хорошо прокатиться по ней в оленьей упряжке, со свистом и гиканьем стрелою лететь в снежный вихрь.

На несколько километров раскинулось село по побережью Малой Оби. Люди в его краю немногословные, работящие. Колхоз многоотраслевой. Одни — на сенокосе, другие — на лесозаготовках, третьи занимаются рыбной ловлей или пушным промыслом. Редко друг с другом встречаются.

У солдата еще свежи воспоминания о родных местах. Кажется, недавно мать, Мария Федоровна, провожала его в армию. Пригласила брата Василия вместе с женой Леной. Василий прикрепил на грудь орден Славы и все медали, что заслужил в Отечественную. Пришел колхозный моторист Митя Сорокин, с которым Яков работал в одной бригаде.

На прощание старшак Василий все повторял:

— Командиров уважай. Как отца слушай.

Мария Федоровна закивала головой:

— Командирам не перечь. От них ума набирайся.

Все это снова вспомнил солдат Яков Филиппов. Усмехнулся в душе. Ума-то можно набраться, а вот как отважиться на прыжок? И он откровенно спросил об этом гвардии лейтенанта Маслова.

Маслов смеется:

— Парашют — надежная вещь. Не упадешь.

Точно так же на беседе говорил и командир роты. Но ему легко говорить: он не один прыжок совершил.

— Уверенность в себе — это уже победа, — сказал лейтенант.

Это успокоило солдата. В самом деле: ведь другие прыгают. Вон старослужащие — им хоть бы что! Чем я хуже?

Но время шло, и чем меньше оставалось его до практических прыжков, тем чаще Филиппов думал о них.

Как-то даже на политзанятиях отвлекся: смотрел на руководителя, а слов не слышал. Все это легко изучить, и оружие легко изучить — на земле-то! И устройство парашюта он одолел уже. А вот как с ним на землю падать?

— Гвардии рядовой Филиппов!

Яков вздрогнул, вскочил, руки по швам.

— Повторите, о чем я рассказывал.

Солдат растерянно смотрит на офицера. Но в эту минуту в коридоре голос дневального:

— Окончить занятия!

Офицер отпустил солдат, но задержал Якова:

— Вам не нравятся политзанятия?

— Нравятся.

— Почему же не слушали?

— Немного думал.

— Задумались, — офицер укоризненно покачал головой. — Мечтать о доме на занятиях не положено.

— Почему дом? О прыжках думал.

— Сейчас пойдем на практические занятия. А вечерком поговорим о сегодняшней теме политзанятий.

В парашютном городке оживление. Идут тренировки. Никто не пустит солдата даже на трамплин, прежде чем он не пройдет полный курс наземной подготовки. Сначала офицер сам показывает прием, рассказывает, как его выполнить. А этих приемов много. Тут и укладка парашюта, и отделение от кабины самолета, и управление парашютом в воздухе, и порядок приземления.

Солдаты заходят в макет кабины самолета.

— Пошел! — командует лейтенант Маслов.

Яков хотел было выпрыгнуть из кабины, но лейтенант остановил:

— Отставить. Так не получится. Вы же правой ногой упираетесь в стойку двери, а нужно левой.

Яков не понимает, какая разница? Оказывается, разница! При неправильном отделении от кабины может получиться захлест. И тогда упадешь. А то пойдешь в штопор, закрутишь купол парашюта.

— Повторить, — приказывает гвардии лейтенант. Офицер тренирует солдата до тех пор, пока тот отлично усвоит прием.

— Успех десантника в воздухе куется на земле, — любит он повторять.

Идут занятия. Постепенно накапливаются знания, крепнут навыки воинов. Ведь если внимательно слушать командира, смотреть, как он действует, можно многому научиться.

Вечером лейтенант заходит в ленинскую комнату. Здесь тишина. Воины готовятся к занятиям. Некоторые пишут письма любимым, родителям. В дальнем углу собрались члены редколлегии. Они уже размышляют о том, как лучше отразить в стенгазете сегодняшние занятия. Без критического материала не обойтись.

— Может, про Филиппова написать, — обращается редактор к лейтенанту. — Нарисовать его.

— Пока не следует, — отвечает офицер. — Мне кажется, он понял, что на занятиях, не только при политподготовке, а на всех, нельзя отвлекаться. Кстати, товарищи, прошу минуту внимания. Я хочу кое-что дополнительно рассказать по теме, которую сегодня изучали на политподготовке.

И он повел речь о советских командирах, о их роли в бою и в мирной учебе, о том, как солдаты выручали их, спасали ценою своей жизни.

… Много дней подряд батальон вел наступление. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись. Каждый шаг вперед давался нашим солдатам с боем. В цепи наступающих был и взвод младшего лейтенанта Баяндина. Как и в предыдущих боях, на него держали равнение остальные подразделения. Младший лейтенант отличался храбростью и мужеством. Он принимал смелые, разумные решения. Солдаты любили его, как отца родного. Готовы были за ним идти в огонь и в воду. Фронтовой опыт, смекалка помогали офицеру выходить победителем в самых трудных боях.

На подступах к энскому населенному пункту фашисты оказали особенно ожесточенное сопротивление. Огнем минометов и пулеметов они преградили путь наступающим. Пули свистели над головами, прижимали гвардейцев к земле.

Воины прочно закрепились на захваченном рубеже и начали штурм вражеской позиции.

— За мной! — крикнул Баяндин и ринулся вперед. Но сделал всего несколько шагов. Вражеская пуля ранила его. Он припал на колено. Перевязал руку. Но кровь продолжала сочиться из раны.

— Впере-е-д! — повторил младший лейтенант и снова поднялся в атаку. С автоматом в руках бежит на вражескую позицию. Вон уже и траншея видна. Она словно змея, прячется в кустарнике, забегает в подвалы зданий. Бежит Баяндин. Бежит, тяжело ступая по земле. Проклятая рана дает о себе знать. Передвигаться все труднее. Но нельзя и виду подать, что ему тяжело, нельзя останавливаться. Ведь тогда остановятся другие.

Противник усилил артиллерийский огонь. То тут, то там вспыхивали черные фонтаны земли. Над головой с визгом проносились осколки. Надо было немедленно выйти из-под обстрела, броском преодолеть опасную зону.

Рядовой Деревягин бежал рядом с младшим лейтенантом. Увидев, что он ослабел, солдат подхватил командира под руки и вынес в безопасное место.

Попытки гитлеровцев остановить наше продвижении успеха не имели. Фашисты предпринимали одну контратаку за другой. Причем старались вывести из строя командира, чтобы вызвать замешательство среди наших солдат. Советские воины стояли насмерть. Они видели, что командир с ними, что он продолжает сражаться, руководить, несмотря на ранение. Это ободряло, вдохновляло, придавало воинам новые силы.

Но вдруг одному гитлеровцу удалось приблизиться к окопчику, в котором находился офицер Баяндин, и метнуть гранату. Она описала дугу, упала и, подскочив, покатилась к окопчику: еще мгновение — и взорвется!

Рядовой Деревягин бросился к окопчику и прикрыл офицера своим телом. В ту же секунду раздался взрыв. Солдат погиб, но спас жизнь своего командира.

— Рядовой Деревягин сражался под нашим боевым Знаменем, — закончил свой рассказ офицер.

Молчали молодые солдаты. Молчал Яков Филиппов. Эпизод из прошлого родной части навсегда врезался в его память. «Вот человек! — восхищался он. — Не пожалел своей жизни ради жизни командира. Настоящий солдат». В тот вечер он долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, думал. Краска стыда заливала его лицо. Нехорошо получилось на политзанятиях. Руководитель так увлеченно рассказывал о советских командирах, о людях, которые учат солдата, ведут его в бой, а он, Яков, не слушал. Нет, никогда, никогда больше командир не упрекнет его за невнимательность.

Яков старательно изучал теорию прыжка, материальную часть парашюта, усердно тренировался в парашютном городке. Как и всем его товарищам, ему хотелось поскорее влиться в дружную боевую семью авиадесантников, совершить первый прыжок и потом прикрепить к гимнастерке значок парашютиста — свидетельство умения, воли, смелости.

Гвардии лейтенант Маслов с каждым днем усложнял задачи. Требовал строго и постоянно, не прощал малейшей небрежности. Яков иногда в душе даже обижался на него. Уж очень нажимает! Но в такие минуты вспоминались слова матери и брата: «Командир плохому не научит. Учись у командира».

Наступил день, и командир объявил солдатам, что программа наземной подготовки ими усвоена отлично и скоро молодые воины совершат свой первый прыжок.

… Инструктор парашютно-десантной подготовки внимательно проверяет готовность каждого воина к выполнению прыжка. Правильно ли подогнаны парашюты, снаряжение. Все нормально.

Вместе с товарищами Яков Филиппов поднимается в самолет. Занимает свое место. Лайнер делает разбег и, оторвавшись от земли, набирает высоту.

— Зацепить карабины, — подает команду выпускающий.

Приказ выполняется немедленно. Офицер направляет вытяжную веревку у каждого парашютиста под ранцевую резинку.

Самолет приближается к площадке приземления. Яков смотрит на товарищей, на командира. Все спокойны. Это спокойствие передается и ему.

Над головами десантников вспыхивает сигнальная лампочка: «Приготовиться!» Все встают, поворачиваются лицом к выходу. Проходят секунды напряженного ожидания. Зеленый свет и резкий звук сирены возвещают о начале прыжков. Раздается команда:

— Пошел!

Свежий ветер врывается в дверь. Рядом с нею стоит гвардии рядовой Яков Филиппов. Вспоминает он свой первый прыжок с крыши дома. Теперь прыжок потруднее!

Он бросается в воздушную бездну, чуть оттолкнувшись от порожка, стремительно летит вниз. Вскоре над головой раздается легкий хлопок. Расцветает белый тюльпан. Солдат сориентировался по ветру, приготовился к встрече с землей. Земля! Есть первый прыжок! Боевое крещение свершилось.

— С посвящением в десантники, — приветствовал солдата офицер Маслов.

— Вам спасибо. — У солдата на щеках ямочки. — Напишем сегодня матери. Завтра весь Тюменский область узнает.

— Рано благодарить, — офицер улыбнулся. — Еще многому нам с вами учиться надо. Сейчас мы только прыжок совершили. А ведь в настоящем бою после прыжка нужно воевать.

Шли дни, месяцы. Возмужал, окреп Яков. На его счету был уже не один прыжок с парашютом.

Иногда приходили письма из дому. Мать беспокоилась, все ли у него нормально; брат спрашивал, имеются ли благодарности от командира. Поощрений много. Трудностей еще больше. Но теперь они не пугают солдата.

Подразделение готовилось к очередным занятиям. И вот они начались. Погода была пасмурная. Дул порывистый ветер. Именно в этот день и назначил командир выброску парашютного десанта. Над зеленым полем поднялись тяжело груженные воздушные корабли.

Вскоре от самолета отделились черные точки. Одна, другая, третья. Покинул кабину и Яков Филиппов. Смело шагнул в густую синь. Над головой раздался резкий хлопок. Солдат почувствовал динамический удар. Все в порядке: парашют раскрылся.

Яков поднял голову, осмотрел купол. Это он делал всегда. Осмотреть купол — первая заповедь парашютиста. Солдат расправляет подвесную систему, садится в ней удобнее, определяет направление ветра и в зависимости от него разворачивается.

Но что это? В букет белых тюльпанов врывается черная фигура. У кого-то не раскрылся парашют. Человек стремительно летит прямо на Филиппова. Еще мгновение, и они поравняются. Сейчас десантник с нераскрывшимся куполом минует Филиппова, и больше уже некому будет удержать его. Там, внизу, вьются темные полоски дорог. По ним бегут словно игрушечные автомобили. Люди, маленькие, словно куклы, бегают по полю. Они обеспокоены.

Яков вспомнил: последним покидал самолет гвардии лейтенант Маслов. Это ему грозит гибель. Маслов скользнул по краю парашюта Филиппова и на какую-то долю секунды замедлил падение. Этого мгновения оказалось достаточно для солдата.

Яков схватил полотнище погасшего парашюта и крепко зажал его. Солдат не думал о том, выдержит ли его парашют двойную нагрузку. Снасти командира — эта мысль билась в мозгу десантника. Он ни за что на свете не отпустит купол! Чтобы не выпустить из рук парашют, гвардии рядовой Филиппов стал наматывать вокруг себя полотнище купола, а потом прочно закрепил лямки подвесной системы.

А к месту приземления уже мчалась санитарная машина. Люди на земле замерли в ожидании. Филиппов и Маслов стремительно летели вниз. Вот и земля.

Гвардии лейтенант Маслов обнимает солдата. Десантники спешат к месту сбора. Учения продолжаются.

… В истории гвардейской части записано немало боевых подвигов периода Великой Отечественной войны. В той же книге есть запись послевоенного времени: «Выполняя Военную присягу, верный долгу, гвардии рядовой Яков Филиппов совершил героический подвиг — спас жизнь офицера во время парашютных прыжков».

Солдат Филиппов уволился в запас. Но о нем хорошо помнят. О подвиге солдата рассказывают командиры, политработники. И когда заходит речь о героических традициях части, непременно вспоминают солдаты и рядового Деревягина, грудью защитившего командира в бою, и рядового Филиппова, который в мирные дни спас офицера.

Товарищ прапорщик

В то утро все казалось ему необычным. И снежок под ногами похрупывал громче, и ели, прямые как стрелы, сияли ярче, веселей. Подкрашенные сверху зарей, протягивали они свои лапы, до краев наполненные бугристым, нежным пухом. Тронь — и осыпет с ног до головы, обдаст бодрящим холодом.

«Как у нас на Черниговщине, — подумал Владимир Иванович и, потирая уши, иронически улыбнулся: — Ничего себе — весна…»

И все-таки ощущение теплоты, легкости, ослепительной белизны вновь рождало в сознании то, что, казалось, давно забыто. Подмосковный лесок, пушистые пирамидки на сизых еловых лапах, березовые ветки, блестки-снежинки, устилающие дорожку, — все это и в самом деле напоминало Владимиру украинскую весну, родное село Гужовку. Там, в колхозе «Ленинский шлях», он работал в садоводческой бригаде. Восхищался белой кипенью цветущих вишен. Подует ветерок, тряхнет ветки — и затанцуют в снежном вихре лепестки, а приутихнет чуть-чуть — лягут на пашню чистой скатертью. Кругом белым-бело, глазам больно. И хочется петь. А мать, бывало, положит на его плечо шершавую, натруженную ладонь, скажет:

— Яка ж краса!

Это была последняя черниговская весна Володи. Вскоре он распрощался с матерью и сестренкой, с колхозным садом, который растил и лелеял. Вот и оплатил его труды сад: буйно зацвел, обещая богатый урожай.

— Настоящий человек — всегда садовник, — любила говорить мать. — Вот вырастил ты яблоню, вишню. Людям — радость, а тебе — счастье. И если настоящего человека вырастил…

— А какой он, настоящий? — спрашивал сын.

— А такой, кто для других старается, для общего дела…

Двенадцать лет прошло с тех пор, когда услышал эти слова Владимир Иванович. Уже двое детей у него растут, сотни бойцов с его помощью стали настоящими солдатами, ушли в запас возмужалыми, технически грамотными и умелыми.

Человек — садовник? Как много значат эти слова для него, посвятившего себя воспитанию и обучению молодых воинов.

Был он и рядовым радиотелефонистом, и командиром отделения, и старшиной зенитной батареи, а потом — танковой роты, и вот уже много лет отдельным взводом командует. Но хотя и послужил на сверхсрочной достаточно, сегодня ему кажется, что служба только начинается.

Вспомнилось вчерашнее утро, морозное, яркое. На плацу стоял полк. А «посвященные» по одному выходили из строя, получали погоны прапорщика. На правом фланге — боевое гвардейское Знамя. Развевается на ветру бархатистое полотнище, касается плеча, звездочек на новых погонах.

Прапорщик со знаменем в руках! Символично. Владимир и его друзья, получившие это звание, уже знали его родословную. Знали советских полководцев, которые начинали с прапорщика, знали бойцов революции, сражавшихся на баррикадах. Знали, конечно, и то, что древнерусское слово «прапор» означает полотнище — стяг, знамя. Прапорщик — знаменщик. Значит, во всем пример.

Качнулся строй. Печатая шаг, торжественным маршем прошли гвардейцы мимо трибуны. Легко и свободно шагал Владимир.

Вот так же свободно и легко ступал он и сегодня. В казарме дневальный с задором прокричал:

— Товарищ гвардии старшина… Виноват! Товарищ прапорщик!

Остапенко улыбнулся:

— Бывает. Привыкнете.

Владимира Ивановича взяли в «окружение», стали рассматривать погоны и звездочки. Кто-то пошутил, что погоны можно принять за генеральские, учитывая солидный вид прапорщика. Потом послышалось:

— Дайте же посмотреть и мне!

Рядовой Геннадий Иванов растолкал солдат, восторженным взглядом посмотрел на командира взвода, воскликнул:

— Вот это да! Прапорщик! Поздравляю!

В глазах Владимира Ивановича загорелись теплые искорки. Привязался он к этому солдату. Может, потому, что сил на него положил немало.

На полигоне, кажется, все началось. Перед стрельбой.

Владимир Иванович пригладил черный ежик, сказал, краем глаза наблюдая за рядовым Геннадием Ивановым:

— Я так полагаю, товарищи: приказ командира — это твой приказ самому себе. Если мыслишь так, то легко служится. И на подвиг пойдешь, как Иосиф Лаар, наш однополчанин. Никто же не приказывал ему, как Матросову, своим телом закрыть амбразуру вражеского дзота. Так было надо, чтобы выручить роту. Потому и теперь Иосиф Лаар всегда с нами: ходит на учения, стреляет, сидит в классе, на посту стоит. В каждом из нас — частица его души и сердца. А сердце у него было такое: не что хочу, а что надо. Для друга, товарищей, для страны…

Где-то впереди взлетела ракета, описала крутую дугу. В ту же секунду застрекотал автомат.

— Последние отколачивают. — Владимир Иванович подсветил фонариком циферблат: — Скоро двенадцать. Наша очередь.

Накануне взвод стрелял днем. Как и положено, первым на огневой рубеж вышел сам Владимир Иванович. Окинул быстрым взглядом стрельбище. Изготовился. Теперь он уже не видел ничего: ни зубчатой лесной стены, ни облаков, — только ожидал появления цели. Ему нельзя промахиваться! Поучать — одно, показать — другое. Только с первой очереди поразить надо цель…

Вот она! Цель чуть-чуть приподнялась над землей. Сейчас скроется. Короткая очередь. Мишень упала. Секунда, другая… Не поднимается? Значит, поражена. Теперь где-то должен появиться «пулемет». Где? Ага, вот он! Снова короткая очередь. И опять попадание.

— Молодцом! — послышался голос офицера.

Владимир Иванович встал, отряхнул шинель. Посмотрел на своих солдат:

— Внимательней, товарищи. И спокойнее. Спуск не рвите…

После стрельбы проверяющий объявил, что взвод Владимира Ивановича получил оценку «отлично». Но это были дневные стрельбы, а тут — ночь! Да еще туман наползает.

— Остапенко! Выводите взвод! — послышалось из темноты.

Как и накануне, первым на огневой рубеж вышел взводный. Щелкнула ракетница. Вспыхнул белый огонек. Всего несколько секунд. Но их оказалось достаточно, чтобы обнаружить и поразить мишени. Результат неизменен — отлично. Солдаты один за другим занимают окоп, прижимаются к жесткой, окаменевшей земле. И долго еще над полигоном трещат автоматы, слышатся радостные возгласы:

— Гвардии рядовой Юрий Осипов — отлично!

— Иван Крысин — отлично!

— Александр Николаев — отлично!

В казарму вернулись на рассвете. Окна уже пламенели, облитые первыми лучами восходящего солнца. Солдаты легли отдыхать, а Владимир Иванович не пошел домой. Решил: «Проснутся дети, тогда пойду». Но была еще причина, которая удерживала его в казарме. Не за горами подведение итогов соревнования. В боевой подготовке они будут хорошими. И в этом году взвод станет отличным. В седьмой раз!

Однако беспокоили молодые солдаты. Ребята грамотные, быстро поняли особенности службы в комендантском взводе: здесь и зенитчики, и регулировщики, и водители. Тут самому надо быть универсалом и от подчиненных того же требовать. А вот перед стрельбой неприятный разговор состоялся с рядовым Геннадием Ивановым. Этот самый солдат, как доложил командир отделения регулировщиков гвардии сержант Алексей Антонов, пренебрежительно относится к службе регулировщика. Подумаешь, говорит, служба: палкой махать! Но дело, пожалуй, серьезнее, раз уж сержант Антонов за помощью к Владимиру Ивановичу обратился.

— Значит, говорите, палкой махать? — спросил Владимир Иванович Геннадия. Но перед стрельбой не стал распекать солдата, а вот о подвиге Иосифа Лаара напомнил. Этот Геннадий Иванов, похоже, крепкий орешек, раз уж такой опытный сержант Антонов ключа к нему не нашел. Кто-кто, а Антонов умел искать ключи к молодым строптивым воинам. И в этот раз, как только стрельба закончилась, послышался его голос:

— Молодец, Бровка! И жезлом, и автоматом отлично действует!

— Этими палочками в войну наши девушки путь на Берлин указывали! — весело отозвался Бровка.

«На Иванова работают, — удовлетворенно отметил про себя Владимир Иванович. — Что ж, и у нас еще разговор впереди».

И этот разговор состоялся в ленинской комнате. Геннадий никак не мог начать письмо, когда к нему подошел Владимир Иванович. Улыбнулся:

— «Здравствуйте, дорогие…» и так далее?

— «И так далее» как раз не выходит, — с сердцем отозвался Геннадий.

— Чего же так?

— А чем мне хвалиться-то? Мое письмо мать соседке читать постыдится: у той-то парень служит ракетчиком, а у Петровых попал в подводники… Один я в регулировщиках оказался!

— Во фронтовой обстановке от регулировщика многое зависит. А на учениях был случай, когда из-за регулировщика целое подразделение задачу не выполнило. Он направил его на «зараженную» местность. Ну а возьмите пробки — у перекрестков, у переправ. И здесь часто дело в регулировщике. Образовал пробку — авиация противника тут как тут… А при нынешних скоростях создать пробку можно в одну минуту.

Владимир Иванович рассказал, как посты регулирования на маневрах «Двина» несли службу сутками в отрыве от своего подразделения.

— Приедешь на мотоцикле проверить, а они — как маленький гарнизон. Чум из плащ-палатки, лапник настелен. Сами и автоматчики, и повара. Один на посту, другой отдыхает. Или чай греет. Погода — ветер, и снег, и дождь… Особо отличились тогда ефрейтор Морозов и рядовой Бровка. Ленинской юбилейной медалью «За воинскую доблесть» были награждены. Да и рядовые Николаев, Гришко и другие на тех учениях по двое суток на постах находились. И ни жалоб, ни нытья. Солдаты!

— Это я понимаю. Но мне бы еще на шофера выучиться, — сказал Иванов. — Какая же специальность — регулировщик?

Владимир Иванович не согласился. Покачал головой:

— А помните, когда по тревоге машины из парка выводили и норматив перекрыли? Вы же в тот раз на посту стояли! Выходит, без вашего участия не обошлось. И ваша доля в той победе имеется. И мотоцикл водите. Готовьтесь сдавать на второй класс… И еще есть кое над чем подумать. Но это на другой раз отложим…

Остапенко ушел, а Геннадий в тот раз так и не написал письмо.

Командир взвода не забыл о желании солдата. Учитывая его страсть возиться с машинами, разрешил ему в свободное от нарядов и занятий время работать в автомастерских с командиром транспортного отделения.

— Младший сержант Крысин — опытный автомобилист, — сказал Владимир Иванович. — Возле него и машину изучите, и водить научитесь, а там, глядишь, и на права сдадите.

И потом Остапенко никогда не забывал поинтересоваться, как идут дела у рядового Геннадия Иванова. И так незаметно привязались они друг к другу. Потому Геннадий и обрадовался, как за самого близкого человека, когда Владимиру Ивановичу присвоили звание прапорщика.

В тот праздничный вечер командир взвода долго сидел в казарме, вместе с солдатами пел песни русские и украинские.

Поет прапорщик Остапенко, смотрит на Иванова и радуется: растет человек!

Видится прапорщику черниговская весна, белые вишневые ливни. Слышится ласковый материнский голос:

— Яка ж краса! Дывись, мий садовник!

Пережитое заново

Встречи на Двине. Волнующие, берущие за душу. Для некоторых — это встречи с командирской юностью, с той землей, которая в грозные военные годы на своей израненной груди согревала бойцов. С той землей, что потом и кровью обильно поливали солдаты и шагали по ней, не зная устали. Шагали на запад, откуда пришла война.

Их было много, жарких встреч на Двине. Они останутся в солдатских сердцах навсегда. Многое заставили пережить заново, вспомнить.

… Сборы были по-военному коротки. Мать понимала, что ее сын призывается на большое дело, становится в боевой строй для участия в тех маневрах, о которых объявлено в газетах. Она не спрашивала ни о чем. Лишь в последнюю минуту перед его отъездом сказала:

— Если доведется там, в Белоруссии, проезжать мимо села, где твой отец похоронен, хоть на минутку задержись у могилы.

И вот он, ефрейтор Лаптырев, стоит перед высокой елью. На широких лапах, будто сахар, — свежий искрящийся снег. Где-то здесь могила отца. Где? Стоят рядом товарищи солдата. Бессонные ночи утомили их. Обветренные, осунувшиеся лица. А впереди — «бои», трудные, напряженные. Но солдаты одолеют все преграды. Иначе нельзя: ведь по этому лесу, по тем же дорогам под вражеским огнем проходил отец их товарища со своими однополчанами. Здесь окончился его славный путь. Но дорога славы не кончается!

Встречи с отцами, которые не вернулись, но навсегда остались в сердцах сыновей… Как дороги эти встречи!

А свидание с полем боя! И оно волнует. На этом поле человек сражался с врагами. С тех пор прошло более четверти века. И человек стал вдвое старше. И волосы поредели на голове. А на плечах погоны с большой звездой. Тогда, летом сорок четвертого, перед началом операции «Багратион», тоже была одна звезда — майорская.

Отправляясь на маневры «Двина», генерал-майор артиллерии Михаил Иванович Макарычев втайне надеялся побывать в тех местах, где воевал, будучи командиром 496-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка.

Еще с вертолета заметил Михаил Иванович очертания лесного массива, разрезанного Двиной. Отсюда начиналось наступление наших войск. Где-то здесь он со своими батарейцами форсировал Двину в июне сорок четвертого. Но где? Трудно сейчас определить. — Вертолет пошел на посадку. Поднял снежные вихри. Затих. Все направились к высотке. С нее видно все как на ладони.

Михаил Иванович торопился. Когда подошел к командному пункту одного из полков гвардейской Таманской дивизии, воскликнул:

— Да ведь это же наш фронтовой командный пункт!

Он осмотрелся. Точно, он самый. Вон и три дубка стоят, как братья. Помнится, один был ранен бомбой. Осколок ударил в нижний сук, и тот беспомощно повис. Ветки сейчас нет, а перебитый сук вон торчит. Рядом должна быть воронка от вражеской бомбы. Присмотрелся. На ровной снежной простыне — чуть заметная вмятина. Генерал спешит туда, проваливается по пояс. Она!

Оплывшая воронка. А вон там, на склоне высоты, недалеко отсюда — огневые позиции батарей. Тут стояло и самое ближнее к наблюдательному пункту орудие. Кто им командовал? Генерал отчетливо помнит все, что произошло тогда. Вспомнил и командира орудия сержанта Сидорова, погибшего в том тяжелом бою при отражении вражеских контратак. И ожило перед взором генерала прошлое. Даже то, что было забыто, возникло в памяти так отчетливо, будто произошло вчера.

Задача ставилась коротко: в самые сжатые сроки форсировать Западную Двину. Стрелковый полк офицера Иноземцева выделяется в передовой отряд. Его поддерживают противотанкисты майора Макарычева. Сельский парень, рано познавший трудовую жизнь, он уже имел к тому времени боевой опыт. С первого дня на войне.

Передовой отряд под непрерывным минометным огнем противника подошел к реке, сосредоточился для броска. Для орудий заготовили плоты. Делать их батарейцам помогли местные жители. Плотники со своими топорами сами пришли к майору Макарычеву:

— Какая помощь нужна?

И застучали топоры в умелых руках. Работали белорусы споро, приговаривали:

— Скорее бы фашиста проклятого с нашей земли вышвырнуть.

Разведчики обнаружили на стороне противника две огневые точки. Майор Макарычев принял решение: выставить две батареи на прямую наводку. Как только противник откроет огонь, обнаружит себя, эти батареи немедленно уничтожат его. Еще четыре батареи поставил для прикрытия передовых подразделений при форсировании.

Первыми отправились на противоположный берег разводчики стрелкового полка вместе с артиллерийской разведкой. Они плыли на надувных лодках. Наступал рассвет. Над водой поднимался туман. Ветерок разгонял его, и нужно было торопиться. За разведчиками на деревянных лодках переправлялись пулеметчики, Противник обнаружил советских воинов. Рядом с плотами, то тут то там, вспыхивали фонтаны воды. Закачались лодки, зачерпывая бортами воду. Но воины продолжали усиленно грести к берегу. Преодолев водный рубеж, одни занимали позиции и открывали огонь по врагу, другие натягивали канаты, чтобы легче было перетягивать плоты с орудиями.

Но минометная батарея противника не переставала бить. Все гуще разрывы на реке. Артиллеристы, закатив на плоты орудия и ящики с боеприпасами, изо всех сил работают веслами, тянут канат. Наконец два плота причалили к берегу. Батарейцы с ходу развернулись для ведения огня. Облегченно вздохнул Михаил Иванович:

— Молодцы ребята!

И уже две стрелковые роты вместе с батарейцами уцепились за плацдарм. Теперь назад пути нет. Противник пытается сбросить советских солдат в реку. Из лесу показались вражеские танки с пехотой. Артиллеристы немедленно открыли по ним прицельный огонь. Запылал первый танк. Остальные надвигались все ближе и ближе. Гуще становился и огонь артиллерийских расчетов. Подбит второй, третий танк. Четвертый беспомощно остановился почти у огневой позиции наших артиллеристов. А пулеметчики тем временем косили пехоту врага. Не выдержав, откатился противник в лес.

Над полем боя появились самолеты гитлеровцев и стали поливать огнем наших бойцов. Но те уже успели окопаться. Как только скрылись самолеты врага, начали переправу главные силы передового отряда. На противоположном берегу оказались еще два стрелковых батальона и четыре батареи…

Сразу же за рекой — высотка. Там и облюбовали себе место два командира — стрелкового и артиллерийского полков. Правда, за полем — лес, где укрывается противник и откуда бросался он в контратаки.

Снова появились вражеские самолеты, а затем и танки с пехотой. Майор Макарычев потерял счет контратакам. Он видел, как трудно батарейцам. Расчеты таяли. Но не затихал орудийный огонь. Около двадцати танков шли на огневые позиции! А над головой — опять стервятники, И тут вынырнули из-за леса краснозвездные штурмовики. Веселее пошла работа. Еще шесть вражеских машин остались на поле боя. Остальные вместе с пехотой откатились назад. Плацдарм с каждым часом расширялся, и там все больше накапливалось наших войск, хотя противник непрерывно затевал контратаки. Весь день над Западной Двиной висели самолеты. Весь день ревели вражеские танки. Но истребители-противотанкисты не сделали ни шагу назад.

К вечеру стало тихо. Командир стрелкового полка подполковник Иноземцев и майор Макарычев, находившиеся на наблюдательном пункте, понимали, что тишина обманчива. Враг не оставит попыток уничтожить передовой отряд. Понимали это и батарейцы. Они вместе со стрелками и пулеметчиками окапывались.

Снова — в который раз! — налетели стервятники. На этот раз бомба упала неподалеку от наблюдательного пункта. Майора Макарычева взрывной волной выбросило из окопа. Очнувшись, он увидел рядом дымящуюся воронку. Три дубка шумели листвой. У одного, крайнего, повисла ветка и тихо раскачивалась. Несколько домов у реки были объяты пламенем. Лишь одиноко стоящая избушка уцелела.

До слуха Михаила Ивановича донесся гул. Это на батарею снова шли немецкие танки. Казалось, они вот-вот прорвутся. А ряды батарейцев значительно поредели.

Решение созревает мгновенно. Михаил Иванович посылает к одному из орудий своего заместителя Мещерякова, а ко второму бежит сам с ординарцем. Около орудия только один человек — рядовой Зибарев.

— Где командир?

Почерневший от пыли и пороха Зибарев кивнул в сторону, где лежал командир орудия сержант Сидоров.

— Два танка подбил он, — прокричал Зибарев. — Вон горят. Ранило его, а он не стал уходить. Потом уж — насмерть…

— А наводчик?

— И он тяжело ранен. Рядовой Казачек… подменил командира и тоже два танка подбил. Да бомба в него пришлась.

Майор подозвал ординарца — рядового Грабаря. Они втроем встали у орудия. Подоспела со снарядом радистка. Снова убежала за боеприпасами.

Содрогнулась пушка от выстрела. Танк, близко подступивший к огневой позиции, замер. Из люка показались гитлеровцы, но их встретил пулеметный огонь, И еще группа танков с крестами. И опять помощь из-за реки: штурмовые самолеты с красными звездами.

— Теперь будет полегче, — вздохнул заряжающий Зибарев, вытирая мокрый лоб. И вдруг на мгновение оцепенел: на позицию прорвался вражеский танк. Но майор успел произвести выстрел. Черный дым окутал стальную громадину.

А к Двине уже подходили наши главные силы…

Спустя месяц узнал майор Макарычев, что за этот бой ему присвоено звание Героя Советского Союза. Это же высокое звание посмертно было присвоено и командиру орудия сержанту Сидорову. И в «Истории Великой Отечественной войны» появились такие строки: «За успешный прорыв вражеской обороны и форсирование с ходу Западной Двины 145 воинов 1-го Прибалтийского фронта были удостоены звания Героя Советского Союза, среди них… командир 496-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка майор М. И. Макарычев».

Но это было потом, а в сорок четвертом шли тяжелые бои.

Однажды шестьдесят танков прорвались в тыл советских войск и создали угрозу командному пункту армии. Туда был вызван командир полка майор Макарычев. Начальник штаба показал на карте рубеж: справа и слева — болота, а к горловине, как докладывали разведчики, движутся вражеские машины.

— Нужно совершить марш и закрыть эту горловину. До рубежа — сто двадцать километров. Спешите. Вопрос стоит так: если немцы прорвутся сюда, значит, в вашем полку никого не осталось в живых.

Это был бешеный марш. Наверное, самый стремительный маневр артиллеристов за все военное время. Батарейцы развернулись с ходу и встали между озерами, прикрыли горловину — единственное место, где могли пройти танки врага. Артиллеристы выиграли всего несколько минут, но именно эти минуты решили исход боя. Потеряв двенадцать машин, гитлеровцы бросились наутек. Командующий армией по-отцовски обнял командира полка.

Да, это был трудный бой. Но все же в память больше врезался тот — на западном берегу Двины, на небольшом плацдарме. Там осталась братская могила батарейцев макарычевского полка.

И вот спустя четверть века их бывший командир стоит на этой высоте. Все пережитое заново проходит перед его глазами. Он вспоминает о том памятном бое, перемежая былое с новью. А новь всюду. В этих дубках, возмужавших и широко раскинувших ветви, и в этой деревеньке, когда-то начисто сожженной, а теперь обновленной, и в новых селениях, которых тогда не было на карте. Там, где высаживались батарейцы на пятачке, был пустырь. Это точно помнит Михаил Иванович. А теперь — сад. Да какой большой!

А вон через тот лес пробирался один из расчетов полка. Он в другом месте реку форсировал. Только выскочил из лесу, а тут — контратака. До последнего человека дрались артиллеристы. Все погибли, но никто не отошел ни на шаг.

Когда ракетчики — участники войсковых маневров «Двина» — узнали о том, что Михаил Иванович воевал здесь, побывал на своем наблюдательном пункте военного времени, они попросили его рассказать об этом. Затаив дыхание слушали бойцы рассказ генерала о мастерстве советских артиллеристов. И когда грянул учебный бой, солдаты нового поколения действовали по-фронтовому.

В ту ночь Михаил Иванович до утра не сомкнул глаз. Водил карандашом по карте, вспоминал боевую молодость, беспокойную жизнь военного человека. А ведь вся его семья связана с армией! Младший брат Виктор Иванович тоже генерал. И оба сына Михаила Ивановича — военные. Один в академии, другой — в училище. Муж дочери — тоже офицер. Все пошли по отцовской дороге.

Утро. Генерал выходит из газика. Глубоко вдыхает чистый воздух. Багровая заря разлилась на полнеба. На ее фоне — елки, ровные, как натянутые струны. Кажется, тронь — и зазвенят, заноют они песню о мужестве и отваге сражавшихся здесь советских воинов. О любви к земле, политой кровью солдатской. О верности Родине.

Творящая чудеса

Над головой сияет солнце, ослепительно белое, Невозможно взглянуть. А внизу — зеленые шапки сосен. Абдугафур смотрит вдаль, вытирает росинки пота, застрявшие в густых смоляных бровях.

Быстро летит время. Абдугафур напевает на своем языке. Берет кирпич. А тут чей-то голос:

— Помоги, друг! Криво получается у меня.

Абдугафур смотрит на молодого солдата, минуту размышляет, потом цокает языком:

— Ц-ц-ц… Понимаешь: свой план!

Солдат обиженно отвернулся.

— Не сердись, — кричит Абдугафур, — Тибе помае́м — свой план не делаем!

Солдат ушел. Абдугафур спохватился: «Что же это я? Ай, нехорошо, Давно ли сам таким был? Сколько мне помогали!»

Он старался утешить себя: завтра улажу. Но сердце ныло.

Во время перерыва пришел к строителям секретарь комитета ВЛКСМ отряда старший сержант Ананий Гончаров. Сел на бревно. Солдаты окружили его.

— Вижу, в срок сдадим дом, — улыбается старшийсержант. — Растет быстро. Дружно работаем, помогаем отстающим, и дело потому спорится. Так я говорю? — Гончаров повернулся к Абдугафуру.

И показалось военному строителю Абдутафуру, что старший сержант уже все знает.

— Дружба, она чудеса творит. — Старший сержант задумался на минуту. — Без солдатской дружбы не победишь в бою. Вот как-то я прочитал в газете…

Военные строители, сидящие поодаль, подвинулись к секретарю. А он продолжал:

— Осенью сорок третьего наши штурмовики получили задание разбомбить эшелоны врага на станции Джигинская, южнее Темрюка. Возглавил штурмовиков командир эскадрильи Григорий Флегонтович Сивков. Подлетели они к станции, начали бомбить. Сильным зенитным огнем встретил враг советских летчиков. Но они выполнили задание, повернули на свой аэродром. Вдруг самолет Сивкова резко тряхнуло. Летчик попытался удержать его в горизонтальном положении, не удалось. Мотор заглох. Машина пошла резко вниз. Сколько ни пытался выровнять ее штурмовик, ничего не получалось. Посмотрел он на землю, на карту глянул. До своих километров пятнадцать. Не дотянешь. Не выпуская шасси, посадил он самолет в камышах у реки Кубань. Взглянул в небо. Где свои? Не видно. Но вот он облегченно вздохнул: два штурмовика заходили на посадку в том районе, где он приземлился. Значит, друзья что-то решили. Не оставят они его в беде «Молодцы ребята!» — подумал Сивков. Но рано радовался. У первого самолета не выпустилось шасси, и он ушел в сторону. Второй снизился, но взмыл вверх. Вероятно, вел разведку.

Это был самолет, ведомый комсомольцем Николаем Калининым. Он своего командира прикрывал — Григория Сивкова. Разве мог Николай оставить в беде своего ведущего. Неподалеку проходила дорога, и немцы могли его схватить. Они наверняка видели, что Григорий посадил самолет у реки. Нужно торопиться. Николай делает второй заход, чтобы посадить самолет на крохотной площадке. На карте она значилась как болото. Рисковал летчик! Мог не взлететь и попасть к немцам. Но думал он об одном в тот миг: спасти товарища.

По площадке, на которую посадил самолет Сивков, ударили фашистские минометчики. Заметили! Значит, Николаю уже сесть невозможно. Но он делает заход. Неудача. Еще заход… Сивков с надеждой смотрел в голубое небо, на самолет Калинина, а сам думал: «Эх, братец, не бережешь ты свою жизнь… Тут и кочки, и минометы, и телефонные провода… Да куда же ты? Я-то, видать, все равно пропал. Живым вот только не сдамся».

— Так и не сел? — нетерпеливо перебил Абдугафур.

На него зашикали.

— Почему не сел? Когда Сивков увидел, что у ведомого не выходит с посадкой, решил углубиться в камыши, чтобы пробраться к своим. Но потом выглянул из камышей, видит: сел, сел Калинин, рулит к его штурмовику. Выбежал Сивков, а Калинин кричит:

— Товарищ капитан! Скорее!

Фашисты все бьют из минометов, а стрелки — Титаренко с товарищем — самолет Сивкова поджигают, чтоб врагу не достался. Потом и они забрались к Калинину. Так Николай Калинин и взмыл с площадочки вместе со всеми, спас командира.

— Вот дружба! — воскликнул кто-то.

— Встретиться бы с этим человеком! — произнес Абдугафур.

— Невозможно, — ответил старший сержант. — Никак невозможно, товарищи. Погиб он. И опять — когда помогал друзьям. Он пикировал на зенитные батареи врага и вел по ним огонь, чтобы дать возможность своим друзьям наносить удары по позициям. А вот у станции Голубинской, возле переправы через Кубань, штурмовик Калинина попал под сильный обстрел и был сбит прямым попаданием снаряда…

Старший сержант достал газету. Строители увидели старый, времен войны, снимок. Два летчика стоят, веселые, улыбающиеся, и один другому крепко жмет руку.

— Это Сивков благодарит своего спасителя, Калинина, — поясняет старший сержант.

— А на второй фотографии кто? — опрашивает Абдугафур.

— Не узнаете, — улыбается старший сержант. — Это, можно сказать, побратимы. Хотя по возрасту один другому в отцы годится.

На снимке — тоже двое: молодой солдат — военный строитель и полковник, дважды Герой Советского Союза.

— Это и есть Сивков Григорий Флегонтович! Теперь он преподаватель Военно-инженерной академии имени Жуковского, кандидат технических наук. Узнал, что в одном из военно-строительных отрядов служит брат Николая Калинина — Владимир Калинин, и приехал к нему, рассказал о его старшем брате. Нет, не только Владимиру рассказал Герой о своем боевом товарище, а выступил и перед военными строителями…

… Над маленьким городком, что затерялся в кудрявых соснах, опускался вечер. В небе зажигались звезды. Но строители не уходили: решили поработать еще, чтобы быстрее сдать объект.

Абдугафур работал, как всегда, быстро и хорошо, но мысли его были тревожны. Неспроста завел разговор комсомольский секретарь о дружбе. «Это он для меня рассказывал», — решил Абдугафур. Вот как настоящие люди дружат! Самолет посадил под носом врага, чтобы друга выручить! А как его брат, Владимир, хорошо служит и тоже — военный строитель. Ай-яй, Абдугафур, какой тебе урок секретарь, преподнес. Тебя не ругал, а сердце чего щемит?

Ровно ложились кирпичи. Поднималась стена. А на душе было тяжело. Когда пришли в отряд, их хорошо встретили: и его, и земляка Халмурзаева, всех узбеков. И хотя на улице была осень, от такой встречи стало тепло, как в Ташкенте… А среди старослужащих тоже земляки были — Алиев, Ганиев и другие еще, да все со значками отличника. Абдугафур таким решил стать: хорошо работал, план выполнял, премии получал… А сколько раз хвалили его, грамоты выдавали! А вот молодому солдату в помощи отказал. Ай-яй, как нехорошо получилось! Вот почему секретарь такую беседу затеял — про воинскую дружбу.

Поздно вечером, когда после работы возвращались в казарму, Абдугафур подстроился к солдату, которому отказался помочь. Долго шел молча, не знал, с чего разговор начать. Наконец спросил:

— Сердишься?

— Да нет. Чего на тебя сердиться? — отозвался солдат. — Если бы ты другом был — рассердился бы. А у тебя одна забота: о себе думаешь. Вот о чем рассказывал секретарь сегодня — это другое дело: из-за дружбы люди жизнью, рискуют! А на тебя чего обижаться? Лишний двугривенный заработал.

— Зачем говоришь так? Почему двугривенный? Я про деньги не думал, про план думал, — растерянно забормотал Абдугафур. — Завтра помогу!

— Завтра я уже сам смогу, — усмехнулся солдат. — А пока помолчи. Вечер-то, гляди, какой хороший!

В казарме Абдугафура ожидало письмо от отца. Большое, на нескольких страницах. Да разве можно рассказать коротко: в семье двадцать человек! Читая письмо, Абдугафур представлял отца, как тот, поглаживая пышные седые усы, диктует девятикласснику Абдукахару: «А еще напиши, как живет его сестра Мукар…» Она работает врачом в Ташкенте. «И про Абдухабара сообщи». Он учится в Ташкентском университете. «Теперь про колхозные дела напиши». Отец Абдугафура — председатель ведущего колхоза в республике. За высокие урожаи хлопка не раз отмечался Родиной. Когда в праздничный день наденет пиджак с наградами — глазам больно. Два ордена Ленина, три большие золотые медали с Выставки достижений народного хозяйства. Заслуженный хлопкороб республики. А над всеми орденами и медалями — Золотая Звезда Героя Социалистического Труда!

Он и детей воспитал трудолюбивыми, всех выучил. Абдугафур тоже окончил десятилетку, потом — школу механизации. Работал в колхозе хорошо: за сезон, перед призывом в армию, убрал почти сто тонн хлопка, а норма — восемьдесят. Грамоту обкома за это вручили ему…

Беспокоится отец: все ли в порядке у сына со службой?

А что ответить отцу? Думал ракетчиком или танкистом стать, а попал в строительный отряд. С мастерком за поясом — ать-два. Не солдат, не гражданский. Но послужил — понял: военный строитель — тот же солдат, живет по тем же воинским законам и работу выполняет самую нужную. У строителей план как в колхозе. Абдугафур перевыполняет его. Отец может гордиться сыном. А с завтрашнего дня сын еще другу помогать будет…

— Отцу пишешь? — спросил секретарь комитета комсомола Гончаров.

— Ему.

— Адресок не дашь?

— Зачем? — удивился Абдугафур.

— Ну так, на память.

— Пожалуйста! Приезжайте к нам: самым почетным гостем будете!

— Может, когда-нибудь и заеду, — пообещал старший сержант, записывая в блокнот адрес.

Недели через три в строительный отряд пришло письмо. Председатель колхоза «Кзыл Узбекистан» Абдужамил Маткабулов, отец Абдутафура, писал сослуживцам своего сына о колхозном хозяйстве и о том, какие люди трудятся на полях. «В этом году продадим государству пять тысяч тонн хлопка, тысячу тонн картофеля, почти три тысячи тонн овощей, четыреста тонн яблок, а винограда не менее ста шестидесяти тонн, — писал отец. — Приезжайте, посмотрите на нашу жизнь».

Ничего не забыл старый Абдужамил. И про школу-интернат, и про Дом культуры. Еще о том, что в военно-строительном отряде кроме его сына несет службу и сын колхозного бухгалтера — Хамидулла Мирахмедов. И председатель колхоза давал наказ сыну и его земляку, а также всем их однополчанам: свято выполнять воинский долг, трудиться для счастья любимой Родины.

Солдаты с интересом прослушали письмо старого колхозника и поручили его сыну Абдугафуру написать ответ от их имени.

Он сел, написал первую фразу: «Не беспокойся, отец. Не опозорю тебя».

Написал и задумался. Не опозорю… А товарищу не помог!

Сказал об этом односельчанину Хамидулле Мирахмедову. Они не только соседи, но и друзья: вместе учились, вместе в армию пошли служить, а недавно экзамен сдавали на каменщиков.

— Ошибку можно исправить, — сказал Мирахмедов. — Вот придет пополнение — учить будем.

И верно: пришли в отряд новички, да такие неопытные, неловкие, никаких навыков. Абдугафур взял над ними добровольное шефство. Особенно с одним земляком занимался и в отличники его вывел.

А однажды в отряд неожиданно приехал отец. Приезжал на выставку да мог ли к сыну не завернуть?

В казарме запахло яблоками.

— Налетай, ребята! — позвал товарищей Абдугафур.

Радуется старый Абдужамил: ладные стали ребята — что сын, что Хамидулла. А когда вошел командир, спросил:

— Вид у ребят хороший, а как служат они?

— Ваш Абдугафур да и другие земляки ваши хорошо работают. Ну, у сына был поначалу грешок, — улыбнулся командир, — но сумел от него избавиться. Теперь он ударник коммунистического труда, представлен к награждению значком «Отличник военного строительства».

— Спасибо вам за доброе слово, — сказал отец. — Хорошему ремеслу научили. Нам в колхозе тоже нужны строители.

Командир опять улыбнулся:

— А что, если всем отрядом приедем?

— Для всех работа найдется. И плов найдется, — сощурил в улыбке глаза председатель колхоза.

И словно еще ярче засияла звездочка на его груди.

Соколовы

… Сдержать волнение! По крайней мере, внешне быть спокойным. Как-никак, а ему уже двадцать пять. К тому же он человек военный, офицер. Правда, к этому званию нередко добавляют «молодой». Но ведь он, гвардии старший лейтенант Владимир Соколов, уже командир роты. А командиру — Владимир убежден в этом — полагается управлять эмоциями. По правде говоря, это раньше ему удавалось, и не без успеха. Удавалось, когда рота выходила на учения, устремлялась в атаку, стойко обороняла позицию, когда сквозь метель или по непролазной грязи пробиралась на марше к новому рубежу, чтобы упредить «противника». Даже в самые критические моменты он управлял своими чувствами спокойно. Удавалось на полигоне, стрельбище и даже в беседах с «трудными» солдатами, что особенно нелегко, тем более, если беседы приходится повторять не два, не три, а много-много раз с одним и тем же человеком. Попробуй тут не погорячиться, не сорваться, как говорят, с нарезов. И тем не менее самообладание не покидало молодого офицера.

А вот сейчас, как ни старается, ничего не выходит. И сердце бьется так, словно хочет вырваться из груди, и щеки горят, будто кипятком ошпарены. А рука, мускулистая рука перворазрядника, чуть дрожит, когда на ладонь ложится маленькая, легкая, почти невесомая книжечка.

Он готовился к этому дню долго. Мысленно повторял слова, которые скажет. Но куда они улетучились сейчас, те слова? Неужели забыл их молодой офицер. Нет, не забыл. И всю жизнь не забудет. Он помнил их всегда, Но сейчас ему вдруг показалось: произнеси эти слова вслух, и они, напыщенные, померкнут.

Прижимая к груди только что принятый партийный билет с силуэтом родного Ильича, Владимир почувствовал, как безмерно счастлив. Но не высказать словами то, что на душе. Собственно, разве нужны слова? Разве слов ждет от него партия? И он едва слышно, казалось, не произнес, а прошептал:

— Будем работать.

Так же сказал и его замполит, гвардии лейтенант. Тоже Владимир. Тоже Соколов. Он раньше получил партийный билет нового образца. Возбужденный прибежал в роту. Долго беседовали они тогда, три коммуниста. Два Соколовых и командир первого взвода гвардии старший лейтенант Борис Климкин. О том, как трудно удержать звание отличной роты, как много впереди испытаний — стрельбы, учения… Скоро упражнение выполнять, а «бегунков» поражать научились еще не все. Что-то нужно радикальное предпринять. Вспомнили и наводчика боевой машины гвардии рядового Владимира Кузнецова. Неладное с ним творится. Нарушил дисциплину. Командир не прошел мимо, наказал солдата. Тот обещал исправиться. Но взыскание даст эффект лишь в том случае, если оно подкреплено воспитанием, если за дело берется коллектив. Важно отношение к проступку солдата его самых близких друзей.

Или еще: кое-кто неуверенно чувствует себя на огневом рубеже. У иных нет достаточной собранности…

Словом, одна за другой вставали проблемы. Большие и малые. Тогда-то заместитель командира роты по политчасти и сказал:

— Работать будем.

И многозначительно, с ударением, добавил:

— Слу-жить!

Как и замполита, ротного до глубины души тронуло то, что событие, происшедшее в его личной жизни, далеко не личное. Так считали все подчиненные. Иначе, как только он вернулся в казарму, не окружили бы его, не спешили бы поздравить, пожать руку, улыбнуться. Старшему лейтенанту казалось, что в ту минуту он особенно близок к ним, касается их сердец, чутких и восторженных, сдержанных и порывистых. Самых разных. Владимир заметил даже, как неловко стало Кузнецову от того, что омрачил он эту всеобщую радость. И на это обратил внимание командир роты. «Значит, прочувствовал», — промелькнуло в сознании.

Владимиру было известно, конечно, что после беседы с ним, долгой и острой, замполит разговаривал с его друзьями — Александром Ильиным, Владимиром Кривобоковым, Феликсом Ежовым. Они уже знали, что отделение, хотя по успеваемости и не отставало, лишено первенства в соревновании из-за недисциплинированности одного человека.

— Если Кузнецов поймет ваше отношение к случившемуся, — сказал лейтенант, — если он убедится в том, что вы непримиримы, дело пойдет к лучшему.

Как видно, беседа не прошла бесследно. Друзья поговорили с Кузнецовым начистоту. И это было заметно по его поведению, по тому, как старательно занимался он, с каким желанием действовал в поле, на стрельбище, с какой убежденностью отвечал на вопросы командира. Конечно, еще рано было говорить об «исцелении». Но перелом наметился, взыскание и все, что последовало за ним, не прошло бесследно. А это уже хорошо. Сумели пробудить у человека совесть. Она подскажет, как ему поступить дальше. Дали понять, что не только командир, замполит, но и весь коллектив отличной роты не простил промашки, ждет исправления, поможет восстановить доброе имя солдата. А если вся семья на одну волну настроена — нарушителю не устоять…

Когда коммунисты остались одни в канцелярии роты, командир озабоченно произнес:

— Беспокоят «бегунки». Не всем покоряются. По первой цели без промаха бьем, а «бегущие фигуры»…

— Может быть, поконкретней соревнование организовать? — Лейтенант вопросительно посмотрел на командира.

— И в самом деле? — поддержал Борис Климкин.

Такой совет они держали не раз. Как коммунисты, единомышленники. Их всего трое. Маленькая группа. Но разве не из маленьких ручейков вырастают реки!

Соревнование — и рычаг, и точка опоры. Это знает командир. Знает и то, что сила его как руководителя — в опоре на коммунистов, в слитности с ними. И еще в том, что они, эти трое, ведут за собой актив, а с его помощью — всю роту…

На собрании равнодушных не было. И не только потому, что вопрос волновал каждого, а и потому, что готовили его основательно. И командир, и замполит, и секретарь комсомольской организации, и активисты переговорили почти с каждым. Беспокойство, боль командира стали беспокойством и болью солдат.

Выступали кратко, деловито и горячо. Давали слово научиться метко поражать «бегунки». Вносили предложения, критиковали тех, кто учится без напряжения, товарищам не помогает, с прохладцей соревнуется в поле по задачам и нормативам.

— Сделаем так, — подвел итог командир роты. — Поскольку главная наша слабинка — «бегунки», нажмем на них.

На очередных занятиях и в последующем гвардии старший лейтенант, а по его примеру и командиры взводов, отделений отмечали именно тех воинов, которые наиболее удачно поражали «бегущие фигуры». Воины соревновались между собой, отрабатывали именно этот элемент упражнения.

А потом замполит пригласил членов редколлегии стенной газеты:

— Хорошо бы улучшить содержание материалов. То, что имена и фамилии в газете, неплохо. Но этого мало. Кто у нас лучше всех этих «бегунков» поражает? Покажите его. А главное, пусть сам выступит, секреты свои раскроет. Да снимочек поместите в газете. Не просто портрет. Это не так выразительно. На огневом рубеже сфотографируйте. Как говорят, с пылу, с жару. Тут вам и оперативность, и содержание, и наглядность.

И действительно, когда выполнили совет политработника, около стенгазеты больше народу стало собираться. Посмотрят на яркую, динамичную фотографию отличных огневиков, прочтут рассказ об их опыте, попросят самих мастеров огня поподробнее прокомментировать написанное — и глядишь, кое-что извлекут. Тут же беседа завязывается, советы даются. А потом, в поле, все это практикой проверяется, ею же закрепляется. Боевой настрой создается.

Боевой настрой. Соколовы не раз убеждались в том, что этот настрой создается не только яркими беседами, не только хорошо организованными собраниями, не только призывами. Все это важно и необходимо. Но любому коммунисту, а тем более тому, кто всегда рядом с солдатом, всегда на виду, ничем не заменить силу личного примера. Ведешь огонь на стрельбище и, кажется, чувствуешь, ощущаешь на своей спине взгляд подчиненных, комсомольцев. А вернешься — эти взгляды тебе в глаза, в упор. И ты слышишь их молчаливый вопрос: «Как дела, коммунист Соколов?»

А сейчас, когда у сердца новый партийный билет, как-то по-особому понимаешь, насколько обострилось чувство ответственности, насколько тяжелее стала командирская ноша, ноша бойца-коммуниста…

Уже позади были месяцы напряженных тренировок, учений и походов. Но это были обычные походы и обычные стрельбы. Сегодня же — итоговые, проверочные. Как и всегда, накануне были собрания коммунистов, комсомольцев, всего личного состава. Длинных речей не было. Рота должна подтвердить звание отличной. Иначе нельзя. Коммунисты полка решили — быть полку второй раз отличным. А раз так, надо отличным стать батальону, роте, отделению, каждому, кто наметил себе этот рубеж.

На стрельбище, перед самой проверкой, гвардии старший лейтенант спросил своего замполита:

— Ну, как настрой?

Он имел в виду всю роту. Знал, конечно, как настроены люди, но хотел убедиться еще раз.

— Боевой, — ответил гвардии лейтенант.

— Тогда пошли. Наша очередь — первая.

Сначала они шагали рядом. А потом один из них свернул влево. Вскоре их уже не было видно. На стрельбище вдруг наступила тишина. Но она властвовала недолго. Лежа за укрытием, гвардии старший лейтенант, склонив голову набок, одним взглядом охватил поле «боя». Где-то сейчас появятся мишени. Там, впереди. Но где? Автомат наготове. Командир роты знает, что неподалеку, слева, тоже из-за каменной стенки смотрит его замполит. И вот нарушена тишина:

— В атаку — вперед!

Они одновременно выскакивают из-за укрытия. Оба сейчас думают об одном: впереди — «противник», а позади — их бойцы. И оба знают: победа коммунистов, — значит, победа роты. Промахнуться? Права на это не дано…

Гвардии старший лейтенант видит две маленькие мишени. Это пехота за бруствером. Рассыпается по полю гулкая короткая очередь. И как эхо — вторая. Это почти одновременно ударил по мишеням гвардии лейтенант Соколов. Покорно падают цели, сраженные метким огнем.

— Газы, — доносится новая команда.

Несколько секунд — и противогаз надет. Труднее наблюдать за полем «боя», видимость ограничена. Зрение напряжено до боли. Командир роты спешит вперед, а сам внимательно смотрит сквозь очки. Тяжелее стало дышать.

Вдали показались две «бегущие фигуры». Сейчас они скроются. Не зевай, командир. Офицер камнем падает наземь, мгновенно изготавливается. Очередь… Вторая… И эти мишени падают. Вновь наступила тишина. А потом радостное:

— Упражнение выполнено отлично.

Борис Климкин и его заместитель, редактор ротной стенгазеты сержант Виктор Подкосов, на огневой рубеж выходили тоже вместе. Вместе в атаку шли. И стреляли так же уверенно, как Соколовы. Еще две отличные оценки появились на счету роты.

Гвардии старший лейтенант немного беспокоился о рядовом Невмянове. Скоро — его очередь. Не промазал бы. Вспомнились недавние стрельбы.

Как и всегда, командир первым выполнил упражнение. Оценка — отлично. А у Невмянова — промах. Тренировался много, а вот — неудача. Подошел к нему ротный:

— Волновались, наверное, слишком, а?

— А может, автомат не пристрелян, товарищ гвардии старший лейтенант, — попытался было оправдаться солдат, — или цели бегут с повышенной скоростью?

— Не то, совсем не то. — Соколов взял автомат. — Оружие отличное, и мишени сверх нормы не торопятся. Как положено, так и бегут. Впрочем, сейчас проверим.

А потом солдаты увидели, как он не спеша изготовился, открыл огонь, как падали мишени. С первой очереди поражал их коммунист.

— Отличное оружие! — повторил Соколов, вручая автомат Невмянову.

Ничего не сказал больше командир. Он-то хорошо знал, что тут слова ни к чему. Уже все сказано. И еще (офицер был уверен в этом) солдату доскажут, что надо, его товарищи.

Правда, потом, на занятиях по огневой подготовке, на тренировках, гвардии старший лейтенант внимательней присмотрелся к воину, заметил, что он неточно берет упреждение, потому и промахивается. Потренировал его, посоветовал поучиться у отличных огневиков.

И вот сейчас с нетерпением ожидал результата.

Не подвел командира солдат: отлично выполнил упражнение.

Но это было лишь начало испытаний. Главный экзамен состоялся ночью на ротных тактических учениях с боевой стрельбой. Проверялась не только огневая, но и тактическая выучка, умение управлять в сложной обстановке огнем и маневром. Воины роты, действуя стремительно и умело, поразили во время атаки на несколько мишеней больше, чем положено для отличной оценки.

Когда вернулись в казарму, командир роты заметил на столе письмо. Показал замполиту. Прочитали обратный адрес: из Армении. Фамилия знакомая — Ширинян. Уж не Самвела ли родители? Распечатали. Так и есть. Родные солдата интересовались, как служит их сын.

— Что ответим? — Замполит вопросительно посмотрел на командира.

— Пиши потеплее. Так, мол, и так. Механик-водитель боевой машины гвардии рядовой Самвел Ширинян отличился на учениях, что он молодец. Ну не мне тебя учить.

— Первым делом, надо сейчас же прочитать это письмо всем. И ответ прочитать. Пусть знают, — добавил замполит.

Ротный утвердительно кивнул и добавил:

— А еще сообщи, кто за отличную учебу отпуск домой получил.

— А насчет звания? Тоже сказать? — Замполит хитровато подмигнул.

— Пока не надо. Еще неизвестно.

Командир скромничал. Из штаба уже сообщили, что ему досрочно присвоено звание капитана. За то, что рота — лучшая, за то, что вновь завоевала она звание отличной.

… И опять они втроем размышляли о том, как вновь удержать это звание. Опять говорили о проблемах, больших и малых. О том, как самим повысить классность, подготовиться к очередному большому учению.

Что ж, это естественно. Рота — в пути. Она — в полете. И впереди — два сокола (так зовут их в полку), два русских бойца — рядовые партии Соколовы….

Спасибо, комиссар!

В переполненном зале — молодые солдаты. Юноши, не испытавшие тягот войны, с большим вниманием и волнением слушают рассказ политработника Бориса Васильевича Белявского. А он будто ведет их нелегкими фронтовыми дорогами, на которых мужала и закалялась его молодость. Прошла она под залпы гвардейских «катюш». Западный, Донской, Сталинградский, Степной, Воронежский, Ленинградский, 1-й Украинский фронты — вот этапы его боевого пути. Были тяжелые дни отступления и салюты в честь наших побед, горькие расставания и радостные встречи. На всю жизнь врезались в память короткое, суровое «Ни шагу назад!» и призывное, крылатое «Коммунисты — вперед!». Он знает силу этих слов, помнит героев, что погибли в сражениях, но допев своих песен, не дописав писем женам и матерям. Начинал он войну неоперившимся юнцом, а закончил комсомольским вожаком дивизиона, Героем Советского Союза.

Много лет прошло с тех пор, но никогда не забудет офицер Белявский боевых друзей-товарищей, коммунистов. О них — самое горячее его слово. Потому что именно коммунисты оставили глубокий след в его жизни. Они в трудные годы были всегда рядом, согревали теплом своих сердец, личным примером учили и вели вперед. Теперь он сам коммунист, начальник политотдела академии.

— Много лет прошло с тех пор, как я встретил командира дивизиона капитана Лепеху и его заместителя по политической части капитана Данилина, — говорит Белявский, — но и по сей день вспоминаю о них с уважением.

Под Ржевом, у станции Есиповской, нам довелось действовать на открытой огневой позиции. Над передним краем появилось до тридцати «юнкерсов». С воем обрушились они на батарею. Столбы огня и дыма поднимались в небо. И тут кое-кто не устоял, спрятался в укрытие — не выдержали нервы. В этот момент нужно было произвести залп. Тогда капитан Данилин крикнул:

— Коммунисты, за мной!

Все вернулись на свои места и продолжали работать под разрывами бомб. Огненный смерч взметнулся над траншеями, полетел в сторону врага…

Когда Борис Васильевич сошел с трибуны, в зале долго не смолкали аплодисменты. Это юность аплодировала героям войны и коммунистам, воспитавшим этих героев.

* * *

Объемистая тетрадь. Фронтовой дневник Белявского. Кое-где поблекли чернила, пожелтела бумага. Но события, о которых здесь написано, свежи в памяти, будто произошли вчера. Это хроника войны, рассказы о фронтовых товарищах. И первое слово — о капитане Данилине:

«Принципиальный, смелый, волевой и настойчивый. Он всегда был там, где труднее, опаснее. Ему обязаны мы всем».

Скупые строки дневника. А за ними — большая человеческая жизнь, замечательный характер бойца партии, воспитателя. До войны Михаил Сергеевич Данилин преподавал историю, был директором средней школы, секретарем райкома комсомола. Именно тогда он познал искусство воспитания. Что касается мужества, отваги, то эти качества политработника бойцы не раз видели на деле. Каждым своим поступком он учил молодежь верному служению Родине, исполнительности и стойкости.

… Горячее августовское солнце пробивало блестящими клинками лучей могучие кроны дубов. На поляне — реактивные установки, укрытые от глаз противника, готовые к залпу. Всю ночь гвардейцы оборудовали позиции, утомились. Но им не привыкать.

Во время завтрака к бойцам подошел Данилин. Старшина предложил поесть.

— Спасибо, — ответил капитан. — Заправился. — И, помолчав, спросил:

— Все ли готово к залпу?

— Как водится, — ответил лейтенант Кошелев, комсомольский вожак дивизиона.

— С людьми беседовали?

— Обязательно.

— О чем же?

— Обо всем.

Капитан укоризненно покачал головой, достал из кармана треугольничек, развернул его и начал читать вслух. Это было письмо из города, разрушенного врагами, от матери погибшего бойца. «Бейте их, проклятых! — просила она. — Сколько жизней молодых загубили, сколько покалечили, сколько добра пограбили!».

Слушал Борис Белявский глуховатый басок политработника, и закипала в его груди ненависть к врагам, И еще подумал о том, что вот он, комсорг батареи, не догадался попросить товарищей прочитать письма, полученные из дому. Какой это нужный материал для воспитания! Словно угадав его мысли, капитан спросил:

— А у вас, Белявский, в батарее разве нет таких писем?

Борис виновато опустил голову:

— Есть, товарищ капитан.

— Читаете вслух?

— Не всегда.

— Письма эти прямо в сердце проникают. Советую читать их перед боем.

Неожиданно гитлеровцы открыли огонь из шестиствольных минометов. Черные столбы взрывов неумолимо приближались. Воины сидели в окопе плечом к плечу — командир батареи старший лейтенант Сорокин, лейтенант Кошелев, сержант Поляков.

Мины рвались уже в районе расположения гвардейцев. А до начала артиллерийской подготовки оставалось всего несколько минут.

Нужно было выйти из окопа, убедиться в готовности установки. И тогда первыми поднялись командир, коммунисты. За ними выскочили из укрытий, заняли боевые места все воины. Оказалось, что кое-где перебита электропроводка. Электрики устранили повреждения. А вокруг — облака разрывов, свист осколков. Но теперь никто не оставлял своего места, не думал об опасности.

Спокойно трудился на позиции капитан Данилин. Он будто не замечал обстрела. Отдавал распоряжения. И вот уже электросеть исправлена, заменены порванные участки, сделаны сростки.

— Огонь!

Снаряды полетели к цели, оставляя огненные хвосты. Послышались залпы ствольной артиллерии. Затем впереди раздалось мощное «ура». Пошла в наступление пехота.

Сначала бойцы успешно продвигались вперед. Но потом противник подтянул резервы и бросился в контратаку. Гитлеровцы прорвались с правого фланга в район огневых позиций.

Командир дивизиона принял решение: всем воинам, за исключением электриков, командиров взводов и нескольких человек из огневых групп, занять круговую оборону на опушке рощи. Задача — прикрыть огневые позиции, отразить контратаку врага. Электрикам и огневикам — быстро подготовить новый залп.

Гвардии капитан Данилин и гвардии старший лейтенант Сорокин с группой бойцов выдвинулись вперед и заняли оборону. А фашисты наседали, обтекая дивизион с двух сторон. Над головами гвардейцев свистели пули.

— Ни шагу назад! — крикнул Данилин. И гвардейцы стояли насмерть.

Том временем остальные воины, с которыми был и Борис Белявский, подготовили залп по врагу. Когда рассеялся дым и осело облако пыли, они бросились к установкам. И тут увидели, что треть снарядов не сошла с направляющих. Значит, перебита электропроводка. Некогда было искать порывы. Выпускали снаряды по одному, применяя дополнительные заряды.

Гвардейцы отразили атаку фашистов. Возбужденные, запыленные, они вернулись на позицию. Капитан Данилин подошел к Борису, улыбнулся и сказал:

— Давай руку, комсорг, и позволь поздравить с днем рождения. Ведь тебе сегодня девятнадцать! Хорошие именины получились!

С волнением воспринял поздравление комсомолец Белявский. В суматохе боя он забыл об этом. А политработник вспомнил! Сказал:

— Жаль, подарить нечего на память.

Но его внимание было солдату дороже всяких подарков.

В перерывах между боями политработник часто бывал на батарее. Приходил, расспрашивал, как идут дела, что пишут ивановские ткачихи: по его совету гвардейцы завязали с ними переписку. Письма их читали с волнением. А то поведет беседу.

Дотошный и беспокойный человек Михаил Сергеевич. До всего ему дело. Придет на батарею, посмотрит, послушает, а потом к Борису:

— Где у вас походная ленинская комната? А где листовки о героях войны? Песни не слышу. Скучно живете.

— Какая песня? До нее ли сейчас? — оправдывался комсорг. — К бою надо готовиться.

Капитан улыбнется иронически:

— Не слишком ли серьезный ты, товарищ комсомол? Оглянись-ка. Вон Сергей Кондрашин. Юморист. А юмор — тоже оружие, да еще какое! Саша Потяев стихи сочиняет. Турков на баяне играет. Лихо играет. Не удержишься — в пляс пойдешь. У старшего лейтенанта Кореня голос, как у Шаляпина. Да в нашем дивизионе можно Большой театр организовать! Верно говорю?

Политработник не только призвал, но и помог подобрать «артистов», отобрать репертуар. До конца войны в дивизионе была своя самодеятельность. И как же хорошо помогала она бойцам переносить тяготы и лишения, закалять волю, воспитывать мужество, коротать время в перерывах между боями!..

* * *

После боев за Киев, Житомир, Бердичев, Белую Церковь бригаду направили на Ленинградский фронт. Тогда Борис Белявский был уже комсоргом дивизиона. Обязанностей прибыло. И опять на помощь ему пришел капитан Данилин.

— Главное, — говорил он, — не делай все в одиночку. Заранее скажу: ничего не получится. Сколоти актив, опирайся на него.

Часто они встречались, откровенно беседовали. Политработник учил и помогал. Однажды Борис сказал Данилину, что думает подать заявление в партию.

— Одобряю, — уверенно сказал капитан. — Связать судьбу свою с ленинской партией — великое дело. Партия — самое святое, что есть у нас. Без нее нет жизни. Ты понимаешь это, Борис? Понимаешь, как важно быть достойным того дела, за которое она борется?

Капитан вдруг улыбнулся:

— Вон каких высоких слов я тебе наговорил. Но извини, Борис, не могу иначе, когда дело идет о главном.

Фронт готовился к большому наступлению. Политотдел корпуса провел семинар комсомольских работников. Здесь Борис узнал об особенностях театра военных действий, о Ленинграде, о его революционных традициях. Когда вернулся с семинара, капитан Данилин спросил:

— Рассказывай, чему научился, что намерен делать с комсомолией.

— О блокаде хочу всем рассказать, товарищ капитан. Девятьсот дней! И выстояли, победили.

— Хорошо, — одобрил капитан. — И надо, чтобы каждый солдат знал боевую задачу. Обо всем этом поговорим на семинаре с комсоргами батарей, агитаторами, редакторами боевых листков.

Вскоре гвардейские минометы возвестили о наступлении советских войск на Карельском перешейке. Противник создал здесь прочную, глубоко эшелонированную оборону с мощной системой долговременных сооружений. Но залпы по вражеским дотам были настолько эффективны, что фашисты, оставшиеся в живых, находились в шоковом состоянии. Враг не устоял, покатился вспять.

А потом — новый фронт. Впереди — Одер. Нужно его форсировать. Но для этого необходимо основательно подготовиться. Гвардейцы расположились в лесу. Как обычно, перед наступлением провели комсомольское собрание. Командир дивизиона капитан Лепеха объяснил задачу. Потом встал капитан Данилин. Молчал с минуту: волновался. И это волнение невольно передавалось всем комсомольцам.

— Помните командира батареи Владимира Сорокина? — начал он медленно. — Его слова: «Из Одера водички попить бы»? Это сказал он на Днепре. Там мы похоронили его и поклялись, что придем сюда, к фашистскому логову. Попьем за него одерской водицы. Пришло время бить врага в его собственном логове. Но зверь еще страшен, и бои будут упорные. Да нам не привыкать. И не то видели.

Решение собрания было кратким: «Форсируем Одер и ни за что не уйдем с плацдарма».

Под прикрытием огня артиллерии и гвардейских минометов танковый полк захватил переправу и начал форсирование. Гитлеровцы упорно сопротивлялись. Они подтянули зенитный дивизион, поставили его на прямую наводку. На помощь танкистам и пехоте пришли расчеты гвардейских минометов. Вслед за танками и пехотой они устремились на противоположный берег. Захватив плацдарм, тут же закрепились и стали готовиться к новому наступлению.

Комсомольцы помнили свою клятву. Их залпы по врагу нарастали с каждым часом. Между тем гитлеровцы с яростью обреченных продолжали контратаковать.

Надо было пробиться к разведке пехотинцев, чтобы с ее помощью давать целеуказания. А для этого необходимо было под шквальным огнем фашистов пробраться к немецкой кирхе. Капитан Лепеха поручил эту задачу группе бойцов во главе с Борисом Белявским.

Несмотря на сложность обстановки, капитан был спокоен. Ни жестом, ни словом не выдавал своего волнения. Таким он был всегда — сосредоточенным, смелым и заботливым.

Сначала Борис никак не мог привыкнуть к новой должности комсорга дивизиона. Как рядовой боец он хорошо выполнял свои обязанности.

— От тебя требуется значительно большее, — советовал ему командир дивизиона. — Отлично сам воюй, но и учи тому же товарищей.

Сейчас, отправляя в разведку, капитан напомнил:

— Ребят организуй.

Они пробрались к кирхе. Борис тут же поставил каждому задачу, наметил сектор наблюдения, рассказал, как действовать на случай контратаки противника.

Данные разведчиков помогли дивизиону сокрушительным залпом рассеять пехоту и танки противника, изготовившиеся к новой контратаке. Гитлеровцы догадались, что советские наблюдатели на кирхе, и направили к ним взвод автоматчиков с танком. Но Борис и его товарищи, отражая вражеские атаки, продолжали вести наблюдение и корректировать огонь «катюш».

Не удалось врагу сбросить советских воинов в Одер, Они удержали плацдарм.

После боя, когда наступили минуты затишья, капитан Данилин сообщил Белявскому, что ему нужно ехать на учебу. Комсорг удивился: ведь еще идет война. Но так решило начальство. А вот то, что посылают его в военно-политическое училище, — это здорово. Значит, станет политработником, как и капитан Данилин, по его стопам пойдет.

Прощаясь, они крепко обнялись.

Борис был уже в училище, когда прилетела радостная весть: ему, комсоргу дивизиона, присвоено звание Героя Советского Союза за форсирование Одера и бои на плацдарме. И снова одним из первых поздравил его капитан Данилин. Хранится во фронтовом дневнике Бориса Васильевича его маленькое письмецо:

«Мое тебе пожелание: лучше учись, но учись не только по книгам — учись активным участием в партийной работе. Если будешь учиться только по книгам, то из тебя выйдет простой начетчик. Каждый свой шаг увязывай с практическими вопросами жизни. Бери на себя больше, бери столько, чтобы было тяжело, чтобы пыхтел в напряжении, — тогда закалишься. Без напряжения люди часто превращаются в пустоцвет».

И он помнит эти слова. Помнил, когда сдавал последний экзамен в училище, а затем в Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Помнит и передает тем, кто не слышал орудийных залпов.

За минуту до взрыва

Он бросается туда вместе с капитаном. Видит, как из перебитой трубки бензопровода пульсирует горящая жидкость. Солдату кажется, что это кровь. Она разливается по кабине, капает на сухую, пожелтевшую траву. С каждой секундой все сильнее разгорается пламя. Еще немного — и сюда уж невозможно будет пробраться. А здесь человек.

Капитан рукой прикрывает глаза, прыгает в кабину.

— Скорей! — кричит он.

Солдат съежился, будто в ожидании удара, напружинился и одним махом преодолел огненный барьер. В тот же миг почувствовал: волосы прихватило. Провел по волосам ладонью: на руке кровь. Но где же летчик?

— Скорей! — зовет капитан.

Он уже тянет пострадавшего к выходу. Солдат бросился на помощь. Вдвоем легче нести, но неудобно: тесно. Оба задыхаются в дыму. Кашель раздирает горло, из глаз льются слезы.

А из перебитой трубки все хлещет горящий бензин, разливается голубым огнем по земле.

«Сейчас нагреются и взорвутся баки, — думает солдат. — Надо бы побыстрее убраться от вертолета».

Осенний ветер шумит над вертолетом. Раздувает пламя.

Голова пилота безжизненно склонилась набок. Лицо побелело. Словно плети повисли руки. Плотно сжаты губы. Ни стона, ни шепота… Ни малейших признаков жизни!

— Держите! — приказывает капитан.

Солдат подкладывает ладонь под спину пилота. Две-три секунды остается с ним наедине в кабине. Капитан снова, прикрыв рукой глаза, пробирается через пламя. Китель дымится. А рядовой Илькив задыхается в кабине. Но вот наконец капитан и солдат выталкивают безжизненное тело пилота из горящей машины.

Пламя поднимается выше деревьев огромным багряным языком. А внизу из трубки маленькой струйкой еще пульсирует бензин, загораясь на лету.

— От вертолета! — кричит капитан.

«Сейчас взорвутся баки», — опять подумал солдат. Кажется, прошла уже вечность с той роковой минуты, когда случилась беда. Вечность… А всего-то, пожалуй, не прошло и двух-трех минут с того мгновения, как над ними застрекотал вертолет. Это он и прервал мирную беседу капитана с солдатом. О чем они говорили — офицер и солдат — в этот глубокий ночной час, когда все вокруг спало крепким сном?

О чем? О самых обычных вещах. О звездах, которые холодно мерцают в черном небе и до которых стали ближе расстояния, о своем прошлом и будущем, о мечтах, самых заветных и близких сердцу! Было уже за полночь. Вертолеты, действия которых обеспечивал связист рядовой Степан Илькив, реже поднимались в воздух. Дело близилось к концу. Командир экипажа передвижной радиостанции капитан Скороходов разрешил солдату отдохнуть.

— Да уж потерплю, товарищ капитан, — ответил связист.

— Ну терпи, — улыбнулся офицер. Снял фуражку, пригладил русые волосы. Был он высок, сухощав, как и рядовой Илькив. Разница лишь в том, что у Степана черная как смоль шевелюра. Глаза то веселые, то задумчивые, грустные. Когда солдат щурится, они совсем скрываются в узеньких щелках, обрамленных пушистыми ресницами.

Молчали, прислушиваясь к шуму деревьев. Где-то вдалеке закричала ночная птица.

— Сова… — задумчиво произнес капитан.

Солдат думал о чем-то своем. Может быть, вспомнил родные леса в Ивано-Франковской области. Леса там тоже богатые, красивые. В колхозе, в Старых Богорачанах, работает отец, Дмитрий Иванович. Мать, Мария Юрьевна, по дому управляется. Давно не видался с ними Степан. Как теперь выглядит мать?Постарела, наверное. Конечно постарела. Когда уходил сын из дому, плакала:

— Та куда ж идешь вид батька, вид матэри? Та що ж де?

Отец, глуховато покашливая, урезонивал:

— Ну и чого ж голосыты? Не в Америку иде. Не на чужину. Краснодон — своя краина.

Кому-кому, а Дмитрию Ивановичу хорошо памятно время, когда бедные люди, изнуренные зверской эксплуатацией, уходили искать счастья за океан. Но спустя годы возвращались ни с чем. А иные погибали на чужбине. Освобождение пришло вместе с Советской Армией, вместе с краснозвездными ребятами, вот с такими, как капитан Скороходов, старший техник-лейтенант Юрий Никитин. Тот самый Никитин, который безжизненно распластался на плащ-палатке. Командир экипажа встает на колени, прикладывает ухо к его груди.

— Шинель!

Илькив мчится к радиостанции, где лежат шинели. Вместе с капитаном осторожно перекладывают Никитина, относят дальше от горящего вертолета. Машина лежит на боку, словно подбитая птица. Капитан и солдат не могут понять, как они вытащили человека из-под этих горящих обломков. Как они сами остались целы?

А теперь, пока не поздно, — подальше от вертолета. Скорее!

— Расстилай.

Скорее. Так думал Степан Илькив и тогда, уходя из дому. Не хотелось видеть слез матери. Уж очень маленькой показалась она ему, Горький комок подкатывал к горлу. Но отец прав: не на чужбину едет Степан! И не ребенок уже. Окончил семь классов и по комсомольской путевке съездил в Краснодон на строительство шахты, И в Краснодон когда уезжал, мать вот так же плакала, не могла понять его чувств: в Краснодон ведь едет!

В первый день все получилось ладно. Сходил в музей, снова с замиранием сердца услышал от экскурсовода хорошо знакомую историю героического подполья, всматривался в портреты юных героев и все переживал заново, как тогда, когда читал книгу или смотрел кино. Решил во всем походить на молодогвардейцев. Однако на другой день планы Степана нарушились.

На шахту его не приняли: не было ему и семнадцати. Пошел на стройку плотником — «дотягивать» возраст. Потом еще один год прихватил — учился в горнопромышленной школе, мечтал таким шахтером стать, как Николай Мамай.

«Пристрелка» оказалась нелишней: приняли его на шахту имени молодогвардейцев. Сначала трудился путевым мастером вместе с такими же молодыми хлопцами. А в армию ушел уже из забоя. Попал в добрые руки капитана Холопова, командира роты связи, и старшего лейтенанта Нуритдинова. Но Степан был еще слишком молод, неопытен, горяч и неосмотрителен. А Холопов я Нуритдинов — командиры требовательные и высоко квалифицированные военные специалисты-наставники. Они обучали солдат электротехнике, материальной части радиостанции, учили уходить от помех, работать, в сложных условиях. Это Степану нравилось. Особенно он любил ночные дежурства, с их напряжением и таинственностью, когда в бездонном темном небе слушаешь позывные вертолета, отправившегося в полет. Твоя подвижная радиостанция замаскирована где-то далеко на лесной опушке, вокруг тишина, лишь попискивает в наушниках, а ты представляешь, как над аэродромом вспыхивают зеленые гроздья ракет и одна за другой стартуют винтокрылые машины, берут заданный курс.

Все было так же и в этот раз. Прошло положенное время, и вертолет правильно вышел на приводную радиостанцию. Капитан Скороходов и рядовой Илькив услышали в небе рокот и выскочили из своей машины. Летчик уже включил посадочную фару. Луч света упал на вершины деревьев, вырвал из темноты небольшую поляну, окруженную дубами. Сейчас — посадка. Капитан и солдат побежали туда встретить летчика, отлично выполнившего полетное задание. Но вдруг вертолет камнем пошел вниз, с грохотом упал на землю, перевернулся и загорелся. Скороходов и Илькив бросились к объятой пламенем машине…

Теперь же надо было отнести летчика подальше, пока не взорвались бензобаки.

Они бежали тяжелыми мелкими шажками, вобрав головы в плечи и пригнувшись, хотя знали, что это не спасет от взрыва: место открытое. Но вон дубы, а там небольшой овражек. Туда!

И едва они донесли Никитина до овражка, раздался взрыв. Поляну заволокло густым, жирным дымом.

Рядовой Степан Илькив придерживает голову раненого летчика, слышит его негромкий стон и слышит, как капитан Скороходов, поднявшись в машину, связывается по радио с руководителем полетов:

— Курс триста шестьдесят! Курс триста шестьдесят…

Илькив замечает в небе светящиеся точки. Кричит:

— Летит! Товарищ капитан, летит уже!

Вверху включена посадочная фара. Столб света упирается в землю, образует круг. Еще несколько мгновений — и вертолет мягко приземляется на поляне.

Старший техник-лейтенант Никитин все еще без сознания.

Машина подруливает к радиостанции. Илькив, Скороходов и вертолетчики осторожно поднимают Никитина в кабину.

Вертолет поднимается, скрывается за верхушками сосен. Капитан вытирает платком лицо, опускается на пенек. Солдат садится рядом:

— Как думаете, товарищ капитан, Никитин выживет?

— Трудно сказать.

Потом они долго молчат, смотрят на темнеющую поляну, где догорает искореженный вертолет.

— Вот она какая, летная жизнь. Опасная! — говорит наконец Илькив.

— А я эту жизнь ни на какую не променяю, — отзывается капитан Скороходов. — Это сейчас я на радиостанции, а то все время летал… Заразил меня авиацией старший брат, он под Берлином погиб в Отечественную. С тех пор мать о самолетах и слышать не хотела. А тут подоспело время мне в армию. И я себе авиацию выбрал. Но честно скажу, не из-за романтики, а просто решил погибшего брата в строю заменить.

Капитан погладил рукой плечо:

— Печет! А у вас как?

— И у меня немного, — говорит Илькив. — А брови начисто опалил.

— Брови вырастут, — покивал головой капитан и продолжал: — Кроме брата у меня еще друг был, постарше он. На истребителе летал. Тоже погиб. В память о нем мы с женой своего сына назвали. Так что без авиации не могу.

— Меня мать тоже на шахту отпускать не хотела, — вдруг сказал Илькив.

— А вы убежали?

— Ну не совсем так… — Илькив смутился. — Да все равно меня сразу на шахту не взяли — по возрасту. Направили в горнопромышленную школу. А замполитом там знаете кто был? Радик Юркин! Помните, в «Молодой гвардии»? Потом Юркина перевели в ДОСААФ начальником автомотоклуба. А я в ДОСААФе в планерной школе занимался…

Сидят офицер и солдат, негромко разговаривают, а сами думают: как там дела с Никитиным? Должен бы человек выжить!

Гаснут звезды. На бледном небе ярче выделяются верхушки деревьев. Покачиваются от ветра. Над ними облачко, подпаленное снизу солнцем. Хорошо полететь к этому облачку, прошить его серебристым корпусом самолета и с высоты глянуть на родную землю.

Степан Илькив на всю жизнь запомнил свей первый полет на планере. И тут его напутствовал краснодонец Радик Юркин, провожая питомца в полет, крикнул:

— Смелей! Не жмурься!

Когда самолет, буксирующий планер, отделился, Степана охватило беспокойство: а вдруг планер перестанет повиноваться ему?.. Но тут же обнаружил, что аппарат послушен его рукам. Успех окрылил, он стал еще упорнее заниматься и на районных соревнованиях завоевал первое место, получил высокий спортивный разряд.

— Так вот и получалось: над землей и под землей — на планере и в забое…

Неожиданно яркие лучи солнца осветили поляну.

Капитан поднялся, вытер о мокрую траву сапоги.

Встал и солдат. Высокий, немного сутуловатый, с припухлыми веками, он кажется утомленным. Поеживается от утреннего холодка, широкой узловатой ладонью проводит по лицу, подбородку, разделенному надвое складкой. Если бы не ссадины на руках и лицах, не куртки, прихваченные огнем, — и не подумаешь, что люди только что совершили подвиг. Они не раздумывая бросились в горящую машину на помощь пилоту, зная, что каждую секунду могут взорваться баки…

В подразделении уже знали о случившемся, и Скороходова с Илькивом встретили, как героев. Но всех беспокоило состояние старшего техника-лейтенанта. Весь день ждали вестей из госпиталя. Врачи боролись за жизнь пилота.

А Степан Илькив долго не мог заснуть: только сомкнет веки — видит пылающий вертолет или белое, бескровное лицо старшего техника-лейтенанта. Потом снова про шахту вспомнил. Было ли легче тогда — в забое, когда с ним случилось несчастье? В забое дело пошло на лад: попал в бригаду коммунистического труда, поступил в школу рабочей молодежи, продолжал заниматься в планерной школе. И так все его захватило — книги, небо, забой, — где только время брал? И вдруг однажды поднялся из шахты, дошел до пригорка, глянул вдаль и… ничего не увидел! В общежитие пришел ощупью, никому ничего не сказал, не пожаловался. Надеялся — отдохнет и вернется зрение.

Но утро не принесло облегчения. А он снова, назло себе, пошел на шахту и отработал в забое смену — с колоссальным напряжением воли, ощупью, да так, что сразу и не заметил никто из товарищей.

Однако кого-кого, а бригадира не проведешь! Взял он Степана за руку, повел к клети. Спросил:

— Давно?

Степан не ответил: спазма сдавила горло.

— Не волнуйтесь. Будем лечить. Но придется полежать, — сказали ему в больнице. — Расширение зрачков. Болезнь опасная. А забой придется оставить.

— Да я ж сюда по комсомольской путевке приехал!

— Ну так что же. Путевка при вас останется, — приветливо улыбнулась врач.

В палате было еще несколько «глазников». Одни лежали после операции, других готовили к ней. Сосед по койке сказал:

— Галина Ивановна — ученица Филатова. У нее руки золотые.

Степан молчал. И думал, думал. Как же так получилось?! Работал, учился, летал — и сразу всему конец. Прощай, забой, прощай, армия, прощайте, полеты? Как же так?

После смены прибежали ребята из бригады. Шумной ватагой прорвали заслон медсестры, ворвались в палату.

На другой день — новая группа… Не давали хандрить Степану.

А по утрам Галина Ивановна снимала с его глаз белые повязки. Внимательно рассматривала глаза. Расспрашивала, где мать, отец, не пишет ли девушка. Нет, девушкой не обзавелся еще.

— Ну эту ошибку можно поправить, — шутила Галина Ивановна. — Главное — победить недуг.

И Галина Ивановна победила его недуг.

С тех пор прошло много времени. Но Степан никогда не забывал о женщине, которая вернула ему зрение. И сейчас, беспокоясь о состоянии пилота Никитина, он вспомнил Галину Ивановну. Не такие ли, как она, люди бьются в эти минуты за жизнь офицера?! Они спасут Никитина!

В воскресенье Илькив поехал в госпиталь. Когда вышел из вагона, заметил женщину: она расспрашивала, как пройти в госпиталь.

— Будем попутчиками, — сказал Степан. — Вдвоем не собьемся с курса.

И в палату к Никитину они вошли вместе.

На койке лежал, весь забинтованный, старший техник-лейтенант Никитин, и Степан Илькив не сразу узнал его. Зато женщина бросилась к офицеру. Она заплакала и принялась поправлять одеяло, подушки и все, что было на тумбочке.

— Подожди, подожди, не плачь, — негромко утешал ее Никитин. — Ты вот лучше дай подойти солдату. Дай мне хоть поздороваться с ним. Здравствуйте, Степан Илькив!

Женщина обернулась. Торопливо вытерла платочком глаза, протянула Илькиву руку:

— Вы уж извините меня… Но я столько переволновалась за мужа… Я не знаю, какие слова говорят в таких случаях! Разве есть в мире слова, которыми можно выразить благодарность?! Ой, опять извините… И это я не то говорю…

Она смущенно умолкла. И Степан Илькив смутился и от ее растерянности, и от ее слов, от ее взгляда, полного искренней благодарности. Он меньше всего ожидал, что его будут за что-то благодарить. Он и с капитаном Скороходовым об этом не говорил. Ведь и тогда, за минуту до взрыва, оба они, офицер и солдат, без слов, повинуясь лишь зову сердца, бросились в пылающий вертолет.

Степан Илькив смущенно приблизился к старшему технику-лейтенанту Никитину. Из-под бинтов на него добрым взглядом смотрел офицер. Он не сказал ни слова, но по этому взгляду солдат понял, что, случись такая беда с ним или со Скороходовым, Никитин точно так же, как они, бросился бы на выручку, ничуть не задумываясь о том, что это грозит его жизни.

Пост № 1

Когда до смены остается две минуты сорок пять секунд, они выходят из Спасских ворот на Красную площадь. Их трое — разводящий и два караульных. Они шагают на вахту, почетней которой нет на земле. Сосредоточенны и строги их лица. Красные звездочки на фуражках. Нацеленные в небо, сверкают на солнце карабины.

Торжественным строевым шагом идут они мимо братских могил героев Октября, мимо гранитных досок с именами революционеров, чей прах замурован в Кремлевской стене. Их трое, но кажется, что идет один. Един взмах рук, едина чеканная поступь. Весь этот путь рассчитан ими до сантиметра, до секунды. Вот и калитка, ведущая к главному входу в Мавзолей Ленина. Карабины берутся к ноге. Разводящий, младший сержант Геннадий Кожин, осторожно открывает калитку и чуть слышно отдает команду:

— Смена, на пост шагом марш!

Торжественно поднимаются они на гранитные ступени. Все ближе двери Мавзолея, а над ними вписанное на века родное имя — ЛЕНИН.

Над Красной площадью раздается перезвон кремлевских курантов. Со вторым ударом сменяются часовые главного поста Советской Отчизны. На вахте — новая смена: Александр Пределин и Геннадий Зуев.

Кто он, рядовой Зуев? Сын простой русской женщины из Горького, представитель рабочей гвардии. Еще недавно его руки шлифовали детали для фрезерных станков. Еще не забыты первые шаги на заводе. Еще звучит в ушах глуховатый голос Юрия Александровича Щепкина, коммуниста, старого рабочего. Он подробно рассказывал парню об устройстве станка, о том, как на нем трудиться, добиваясь ювелирной точности.

— Старайся, хлопец, — говорил Юрий Александрович. — Станок — твое оружие. Знай его хорошенько, ухаживай за ним. Иначе ничего толкового не получится. К рабочей дисциплине привыкай. Придет время, в армию призовут. Дадут оружие в руки. Рабочая сноровка пригодится и там. Оружие — тот же станок. Только боевой. Но если сейчас приучишь себя к исполнительности, аккуратности в работе, быстрее привыкнешь к армейскому распорядку.

Когда у Геннадия не все получалось гладко, Юрий Александрович обязательно показывал и терпеливо объяснял:

— Ты шлифуешь детали к фрезерным станкам, тут и на сотую долю миллиметра нельзя ошибаться.

Постепенно набирался Геннадий опыта. А однажды приняли на заводе новый станок. Юрий Александрович перешел на него работать, а своему питомцу сказал:

— Трудись теперь самостоятельно на моем «старичке». Береги его. Он еще послужит славно.

Юрий Александрович был таким же ласковым, как отец, таким же задумчивым и суровым, когда вспоминал о войне. До Варшавы прошагал отец Геннадия фронтовыми путями, а после войны вернулся на автозавод. Тяжелая болезнь подкосила его, когда сыну было всего одиннадцать лет. Подрос парень и тоже — на завод.

Геннадий помнит, как принес матери первую получку, но не заметил мальчишка ни рук ее, прижатых к груди и дрожавших от волнения, ни взгляда, слезой затуманенного.

Глаза матери! Геннадий раньше не задумывался над тем, какие они. Ласковые? Добрые? Строгие? Печальные? Он замечал только иногда тяжелую походку Евдокии Александровны и думал: «Стареет мама».

Но то, что произошло потом, когда он стал солдатом, врезалось в сознание. Лишь тогда он почувствовал силу ее глаз, свет, излучаемый ими.

Это получилось неожиданно. Как выточенный из мрамора, неподвижно стоял он однажды на посту с рядовым Пределиным. И вдруг от парапета послышалось ласковое, зовущее:

— Гена-а-а!

Мама! Это была она. Всю смену простояла рядом. И как же нелегко было часовому под ее взглядом! Она в двух шагах, а он не может даже глазом моргнуть, не может повернуть лица к ней. Потому что — на посту! Но все время Геннадий чувствовал на себе ее взгляд, нежный и ласковый.

А потом они долго ходили по Москве, гуляли в Измайловском парке, сидели на скамье. И Геннадий рассказывал матери о том, с какой любовью идут люди к Ильичу.

— Сколько людей, мама, приезжает в Москву, — говорил сын, — и пути всех сходятся здесь, у самого сердца ее, — у Кремля, на Красной площади. В любое время приходи сюда: утром или вечером, в метель или в дождь — увидишь, как идут, идут нескончаемым потоком люди всех наций. А однажды я видел, мама, как к Мавзолею пришел… слепой. Да-да, слепой. Он не видел ничего. Стучал палочкой по граниту. Товарищ поддерживал его за руку.

Они долго молчали. Думали об одном — о том, как велика честь стоять на таком посту.

— Нам рассказывали о первых часовых, самых первых, — продолжал Геннадий. — Это было 27 января 1924 года, в день похорон Ильича. Первых часовых на этот пост поставил разводящий Янош Мейсарош, венгр. Григорий Коблов и Арсений Кашкин встали около Ленина на деревянном помосте на Красной площади. А когда гроб подняли и понесли, караульные шли по бокам. Дошли до Мавзолея. И тогда оба часовых остановились, повернулись друг к другу да так и замерли у входа.

В подразделении об этих первых часовых знают все. Арсений Кашкин был на Туркестанском фронте, сражался с басмачами. После тяжелого ранения работал в Киргизии. А Григорий Коблов стал генералом. В годы Великой Отечественной войны Москва пятнадцать раз салютовала победам гвардейцев, которыми он командовал. Семь раз был ранен. Одиннадцать орденов и тринадцать медалей на его мундире. Разводящий Янош Мейсарош в сорок пятом году участвовал в освобождении Будапешта.

— Первые часовые были у нас в гостях, — сказал Геннадий. — Много рассказывали о себе. Ровно через сорок лет пришли они к посту номер один и встали рядом с нашими часовыми у Мавзолея Ленина.

Долго беседовали мать и сын. Она смотрела на него и думала: «Как ты вырос, сынок, возмужал!»

Нелегкими для Гены Зуева оказались первые, шаги в армии. Командир отделения младший сержант Кожин, осмотрев новобранцев, только что обмундированных, сказал:

— Говорят: лиха беда начало. Поговорка правильная, в точку. Очень важно, как начать службу. Дома проще было. Попросят что-нибудь сделать, можно и отложить или подождать. В армии иные порядки: тут и распорядок строже и требования выше. Не что я хочу, а что для службы надо — вот как стоит вопрос.

Младший сержант оказался хорошим другом и наставником. Он был всегда рядом — в казарме, на занятиях, в наряде. Учил правильно ходить строевым шагом, наводить оружие в цель, стрелять. Старался сделать так, чтобы его подчиненные были самыми умелыми, ловкими. И требовал порядка во всем. Нередко вел с солдатами беседы об исполнительности.

— Исполнительность не приходит сама собой, товарищи, — говорил он. — Тот, кто не приучит себя повиноваться в мирное время, тот не способен выполнить приказ в боевой обстановке. Закаляйте свою волю сейчас, потому что безвольный человек не в силах выполнить приказа, особенно если это связано со смертельным риском. Подчиняться воле командира — это ведь искусство. И еще мужество. Приходится отказываться от некоторых дурных привычек. Например, от капризного упрямства. Иному иногда кажется, что его права ущемляют, что только его и заставляют делать то одно, то другое, что с товарищей по службе командир меньше требует. А отсюда и нарушения. Больное самолюбие тут не советчик.

Дисциплина воина проявляется и в его внешнем виде, даже в том, как он идет, как держит свое оружие. Перед тем как удостоиться чести стоять на посту у Мавзолея, воины много тренируются. Отрабатывают строевой шаг, ружейные приемы, слаженность движений. Учатся правильно подходить к посту и отходить от него.

Младший сержант не прощал малейшей неточности. Тренировал подчиненных у специального макета и не забывал каждый раз напомнить:

— Вы стоите на виду у всей Земли, на самом главном посту. По вашему внешнему виду, по вашей строевой выправке, дисциплине судят о Советской Армии.

И эти слова заставляли воинов подтянуться. Каждый раз, отправляясь на пост, они думали, что идут туда как бы впервые, и точно повторяли все строевые приемы.

… На второй день Евдокия Александровна уезжала домой и словно невзначай сказала:

— Что ж о Нине не спрашиваешь? — Улыбнулась и сама же ответила: — У нее все хорошо.

Недавно Геннадий получил письмо. Нина, его невеста, учится в дизелестроительном техникуме и работает на том же заводе фрезерных станков, где трудился до призыва он. Она еще раньше приезжала в Москву и тоже, как и мать, долго стояла у парапета.

— Служи хорошо, сынок, — сказала на прощание Евдокия Александровна. — Охраняй родного Ильича.

Эта встреча с матерью произошла перед Новым годом. А сейчас Геннадий вместе со своим другом Александром Пределиным снова стоит на посту. Еще несколько минут — и бой часов кремлевской башни возвестит о наступлении Нового года. Геннадий Зуев встретит его на первом посту Отчизны — у Мавзолея Ленина. Часы отсчитывают время. Минута, вторая…

Скоро придет смена. И приведет ее младший сержант Геннадий Кожин, ленинградский рабочий. Его мать Мария Осиповна не бывала на Красной площади, не видела, как несет службу сын, но он помнит ее глаза. Глаза женщины, перенесшей тяжелую военную блокаду. До Берлина дошел ее муж Василий Иванович. Старший брат солдата отслужил прошлой осенью. Так и не успели встретиться братья. Один пришел на смену другому. Пришел с таким же чувством великой верности Родине, делу, которому посвятил всю свою жизнь родной Ильич. Эта верность живет в каждом. Она передается от отцов и дедов сыновьям и внукам. Как эстафета…

Над Москвой — зарево огней. Светом залита главная площадь Родины. Доносится музыка. Она сейчас звучит в каждом доме. Наверное, и заводские ребята уже наполнили бокалы шампанским. Они хорошо потрудились. Об этом писал ему друг. Что ж, есть чем порадовать земляков и Геннадию. «Отлично» по всем предметам — вот итог уходящего года.

Остаются считанные секунды до Нового года, На всю страну звучит голос Кремлевских курантов. И вторит им четкая поступь часовых. Смена идет…

Оглавление

Юному патриоту

«Отец, я — сын, слышу тебя хорошо»

  Позывные сердца

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Принимай, командир, внука

  Как служится, Василёк?

  Наводнение

    1

    2

  Юркина судьба

  На стартовой — всегда

    1

    2

    3

    4

    5

    6

Доктора земли

  Глубинная вспашка

  Пути сходятся

  И такое случается…

  Колосок на ладони

  Смерти не будет

  Два дня сапера

  Голубые глаза мальчишки

«Соколу» — жить!

  А под крыльями — бездна

  Валера, герой труда

  Донин мост

  Ветер в лицо

  Депутат

  Под куполом парашюта

  Товарищ прапорщик

  Пережитое заново

  Творящая чудеса

  Соколовы

  Спасибо, комиссар!

  За минуту до взрыва

  Пост № 1