Барон Ульрих [Сергей Витальевич Мельник] (fb2) читать постранично, страница - 3

вываливаясь наружу или, вернее сказать, выползая. Яркий пульсирующий свет больно резал глаза, не давая сфокусироваться и рассмотреть что-либо отчетливо. Мысли испуганной чехардой носились в голове, не находя ответов.

В бок ткнулся испуганный поскуливающий комок, бедная Лялька жалась ко мне, ища защиты и успокоения. Обхватив собаку, прижал ее к груди, щурясь и пошатываясь, поднялся с земли, в нерешительности пытаясь сделать хоть пару шагов во внезапно словно сгустившемся, подобно толще воды, воздухе.

Резкий спазм боли сковал тело, муть тошноты дурным комом подкатила к горлу, ноги подкосились, и последним кадром сознания был резкий удар головой о вздыбившуюся землю и удирающая в лес собачка.

* * *

Сознание урывками выхватывало причудливые картины неизвестного мне помещения. Бревенчатый сруб. Какой-то загородный дом? Было больно и постоянно мутило. От силы на минуту удавалось себя держать в руках, отмечая чьи-то заботливые руки, умело обтирающие меня влажным компрессом, вливающие в меня что-то отвратительно-горькое и отдающее стойким травяным привкусом.

Я терял сознание, вновь приходил в себя, не в силах вымолвить и слова, лишь с надеждой на скорое избавление. Впрочем, кризис миновал, оставляя ватную слабость во всем теле и наваливаясь какой-то неимоверной тяжестью на плечи.

Я лежал на деревянном топчане из связанных кожаными ремешками жердей, а моей периной была скошенная трава.

Рядом сидела коренастая женщина в сарафане грубого покроя, с повязанным на голову платком, больше похожим на кусок мешковины. Это ее загрубевшие от труда руки ухаживали за мной, поднося питье, обтирая меня и кормя, словно щенка, с рук, так как сил не было практически ни на что.

Вопросы хрипом или стоном срывались с моего языка, заставляя ее то плакать, то нервно бегать по комнате и полностью меня выматывая. Странно, я ее не знал, но почему-то мои страдания воспринимались ею так живо и близко.

Непонятный свет и боль, сковавшая меня тогда в лесу, — что это было? Помню лишь, как выбрался из палатки и… все. Потом лишь эти стены из грубо состыкованных бревен и забота этой женщины.

День сменялся ночью, а я с трудом разлеплял веки, апатично оглядывал унылую бедную обстановку, с трудом проглатывал предложенную пищу, запивал горечью предлагаемого питья, вновь проваливаясь в полусон-полуявь.

Осенний лес, моя шебутная собачка, мерный шаг моей жизни — все как-то отдалилось, словно прошла целая вечность. Где я? Что со мной случилось? Лишь два вопроса постоянно вертелись в моей голове, не находя ответа.

В очередной раз, открыв глаза, осознал, что нахожусь один. Самочувствие мое все еще оставляло желать лучшего, но вот боль, похоже, ушла окончательно.

С трудом скинув с себя накрывавшие меня шкуры животных, опустил на пол необычайно похудевшие ноги, ощущая босыми ступнями холод утоптанной земли под скудно раскиданным камышом.

Убранство дома удручало какой-то дикостью и деревенской простотой. Под потолком не было даже банальной лампочки, пол был действительно земляной, лишь местами прикрытый сухими длинными стеблями камыша, а свет в комнату проникал из маленького окошка, затянутого какой-то мутно-желтой пленкой.

Что за дикость? Я, конечно, был в курсе, что в стародавние времена, когда не было стекла, люди затягивали окна пленкой вымоченного и проваренного бычьего мочевого пузыря, но вот чтобы так, своими глазами, это увидеть — такое впервой.

Пошатываясь, с трудом утвердился на ногах, у окна заметил глиняный кувшин, захотелось пить. Медленно, словно учась заново ходить, стал совершать шаги, то и дело борясь с накатывающими приступами тошноты.

Ощущения были не из приятных, я словно уменьшился и скукожился, мое тело было словно чужим и одеревеневшим, неожиданный шок от неузнавания своих рук заставил мое сердце испуганной пташкой бешено колотиться в груди.

Я замер посередине комнаты, с удивлением рассматривая свои руки, не в состоянии осмыслить тот факт, что, по всей видимости, мое тело — вовсе не мое!

Через голову, запыхавшись, стянул с себя какую-то латаную-перелатаную рубаху, оглядывая тело и непроизвольно издавая стон. Что за бред?! Как такое возможно? Я, сорокалетний мужик, вновь стал ребенком!

— Уна! — вскрикнула женщина, входя в комнату и видя меня, застывшего с открытым ртом. — Кавим да мерте ма? (Зачем ты встал, сынок?)

В полной прострации, на грани безумия я плюхнулся прямо на пол, ощутив, как подо мной подломились от слабости ноги. Это было выше моего понимания: женщина заговорила на незнакомом языке, а мой мозг услужливо подсказал перевод слов, которые я просто физически не мог знать.

Женщина легко подняла меня на руки, поглаживая по голове и шепча мне про то, что я не должен вставать, я еще слишком слаб, мне нужно отдохнуть и прийти в себя. Она говорила без умолку, то улыбаясь, то заливаясь слезами, качая меня на руках и расцеловывая.

Я же молчал, осознавая, что