33 стихотворения [Гай Валерий Катулл] (fb2) читать онлайн
- 33 стихотворения (пер. Рахиль Абрамовна Торпусман) 40 Кб скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Гай Валерий Катулл
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Катулл 33 стихотворения
Перевод Р. Торпусман.№ 1
Посвящено историку Корнелию Непоту, земляку и другу автора.
Я дарю эту новенькую книжку,
Аккуратно начищенную пемзой,
Вам, Корнелий: ведь это вы считали,
Что безделки мои чего-то стоят
(Это было, еще когда вы только
Приступали к своей ученой книге,
В трех томах всю историю объявшей:
Труд, какого Италия не знала) —
Так примите в подарок эту книжку,
Что бы ни было на ее страницах,
И пускай покровительница-дева
Даст и ей не одно прожить столетье!
№ 2
Воробьишка, с которым так приятно
Щебетать и играть моей подружке,
Целовать, прижимать к груди и гладить,
Позволяя клевать себя повсюду, —
Ибо радость моя изнемогает
Под напором неудержимой страсти
И, похоже, находит утоленье
В этих милых, хоть и недолгих играх, —
Ах, мой птенчик, когда б я сам был в силах,
Забавляясь с тобой, гасить заботы
И тревоги страдающего сердца!
№ 3
Лейте слезы, Венеры и Амуры,
Лейте слезы, поклонники Венеры!
Воробьишка моей подружки умер,
А она пуще глаз его любила:
Он такой был прелестный и веселый,
Он всегда к ней выпархивал навстречу,
Сладко-сладко клевал ее повсюду,
Не слезая с нее ни на минуту,
Пел ей нежно «пи-пи», смешил и тешил —
А теперь он идет по той дороге,
По которой, увы, нельзя вернуться,
В край безмолвия, ужаса и мрака.
Будьте прокляты, духи подземелья,
Пожиратели юных и прекрасных!
Вы похитили у меня такую
Ненаглядную, милую пичужку!
О жестокость судьбы! О бедный птенчик!
Безутешно хозяюшка рыдает —
У нее даже глазки покраснели.
№ 5
Будем жить и любить, пока мы живы,
А упреки и осужденье старцев —
Что нам, Лесбия, чьи-то там упреки!
Солнце сядет, а завтра снова встанет;
Мы не солнце: как только свет погаснет,
Мы окажемся в царстве вечной ночи.
Дай мне тысячу сладких поцелуев,
Сотню, тысячу, тысячу и сотню,
Снова тысячу и еще раз сотню,
А когда мы дойдем до многих тысяч,
Поцелуи посыплются без счета:
Даже нам точных чисел знать не нужно,
А завистникам вредным и подавно!
№ 8
Катулл, кончай терзаться на пустом месте.
Что кончено, то кончено, — о чем думать?
Когда-то было светлым для тебя солнце —
Когда ты радостно бежал на зов девы,
Которую любил, как никого в мире;
Когда ты в восхищении играл с нею,
Желавшею того, чего и ты жаждал,
Тогда и было светлым для тебя солнце.
Теперь она не хочет — брось и ты мысли
О том, что не вернется. Не страдай даром,
Наоборот, будь тверд и все стерпи стойко.
Прощай, о дева. Все снесет Катулл стойко,
Не будет ни о чем тебя просить — тут-то
Сама начнешь казниться и придешь в ужас,
Увидев, что осталось от твоей жизни.
Кому ты будешь в радость? Кто теперь будет
Тобою любоваться, называть милой?
Кого ты будешь целовать, кусать в губы? —
Э, нет, Катулл, решил быть твердым — будь твердым!
№ 11
Спутники мои Фурий и Аврелий,
Вижу, вы за мной по пятам пойдете
Хоть на край земли, где о брег индийский
Плещутся волны;
К сакам ли пойду, к томным ли арабам,
В сёла ли гиркан, к лучникам-парфянам,
В край ли, где течет Нил семирукавный,
Красящий море,
Или, перейдя кручи Альп, увижу
Славные следы Цезаря-героя,
Галлию и Рейн, и за страшным морем
Землю британнов —
Всюду вы за мной следовать готовы,
Ни жара, ни снег вас не остановят;
Хорошо, я дам вам ответ для милой,
Злой и короткий:
Блядунов своих пусть и дальше тешит,
Пусть ложится хоть с тремястами сразу,
Никого из них не любя, но всем им
Чресла ломая;
Только пусть не ждет, не мечтает больше
О моей любви, что убита ею,
Как цветок, что рос возле самой пашни,
Срезанный плугом.
№ 12
Что за фокусы, Марруцин Азиний?
Ты зачем на пиру, среди веселья,
У беспечных гостей платки воруешь?
Ты находишь, что это остроумно?
Это, дурень, и низко, и безвкусно!
Что, не веришь мне? Ну поверь хоть брату,
Поллиону, — чего бы он не отдал,
Чтоб твои безобразия загладить!
Он моложе, но смыслит и в остротах,
И в приличьях, не то что ты, невежа!
В общем, либо готовься триста ямбов
Получить, либо живо отдавай мне
Мой платок. Не ценою он мне дорог,
Но как память о драгоценной дружбе.
То сетабский платок, что мне Вераний
И Фабулл из Иберии прислали.
Дар друзей должен быть мне так же дорог,
Как и сами Веранечка с Фабуллом.
№ 13
Дорогой мой Фабулл, надеюсь, скоро
Ты наведаешься к Катуллу в гости;
Мы с тобой пообедаем на славу,
Если ты принесешь обед, посуду,
И вино, и горчицу, и веселье,
И красавицу приведешь с собою,
Вот тогда пообедаешь по-царски!
Понимаешь, голубчик, у Катулла
В кошельке — пауки да паутина.
Но взамен ты мою любовь получишь
И вдобавок изысканную штучку:
Те духи, что моей, Фабулл, подруге
Подарили Амуры и Венеры, —
Что за запах! Тут не шутя захочешь
Стать навеки одним огромным… носом!
№ 14
Не люби я тебя сильнее жизни,
Милый Кальв, я б тебя возненавидел,
Как Ватиний, за этот твой подарок, —
Что я сделал тебе, что ты надумал
Уморить меня скверными стихами?
Чтоб он лопнул, твой подопечный умник,
Подаривший тебе такую мерзость!
(Полагаю, что это был великий
Эрудит и знаток искусства Сулла, —
Если так, то спешу тебя поздравить,
Что труды твои были не напрасны.)
Бог ты мой, что за гадкая книжонка!
Ты нарочно прислал ее Катуллу,
Чтобы он прочитал ее и помер —
В Сатурналии, в лучший праздник года!
Не надейся теперь на снисхожденье:
Завтра встану чуть свет, пройду по лавкам,
Наберу всех Суффенов и Аквинов,
Тошнотворного Цезия прибавлю
И отправлю тебе в отместку, изверг!
Ну а вы что замешкались? — идите,
Убирайтесь, откуда притащились,
Срам эпохи, бездарные поэты!
№ 16
Ох и вставлю я вам и в рот и в анус,
Два развратника, Фурий и Аврелий!
Оттого, что мои стихи игривы,
Вам почудилось, будто я нескромен?
Что за вздор! Целомудренным и скромным
Должен быть сам поэт, но не стихи же!
Небольшая игривость придает им
Остроту, обаянье и способность
Разжигать нестерпимое желанье —
Не у пылких и без того подростков:
У мужей бородатых и солидных,
Что и членом-то лишний раз не двинут.
Что же вы — прочитав о сотнях тысяч
Поцелуев, сочли меня кастратом?
Ох и вставлю я вам и в рот и в анус!
№ 26
Фурий, разве поверил бы твой предок,
Только что заложив фундамент дома,
Что его ненаглядные потомки
Не фундамент, а целый дом заложат
За каких-то пятнадцать тысяч двести?[1]
№ 27
Мальчик-кравчий, наполни эти чаши
Неразбавленной горечью Фалерна:
Так сама председательница пира,
Так хмельная Постумия велела.
Недруг Вакха — вода, ступай отсюда,
Уходи к людям трезвым, строгих нравов;
Мы же пьем чистый сок пьянящих гроздьев.
№ 32
Ипситилла, любовь моя, восторг мой,
Разреши мне прийти к тебе сегодня —
Отдохнуть от полуденного зноя.
Разрешишь? Если да, то сделай милость,
Присмотри, чтобы дверь никто не запер,
И сама никуда не отлучайся,
Обещаю тебе, не пожалеешь,
Мы с тобой девять раз подряд сольемся.
Так не медли, зови меня сейчас же:
Я так сытно позавтракал, что лежа
Брюхом кверху, вот-вот прорву одежду!
№ 35
Лист бумаги, скорей зови в Верону
Моего дорогого стихотворца
(Это я про Цецилия, конечно) —
Пусть оставит свой Новый Ком и Ларий
И летит: я хочу, чтоб он услышал
Планы некие нашего с ним друга.
Догадается — кинется стрелою,
Сколько б нежная дева ни молила
Задержаться, ни обвивала шею
Белоснежными тонкими руками.
Говорят — если только это правда, —
Без ума влюблена в него бедняжка:
Прочитала начало «Диндименской
Госпожи» — и с тех пор ни днем ни ночью
В сердце девы огонь любви не гаснет.
Впрочем, это простительно, о дева,
Превзошедшая Сапфо: ведь начало
«Диндимены» действительно прелестно!
№ 38
Корнифиций, Катуллу очень худо,
И чем дальше, тем хуже, бог свидетель.
Что же, друг мой, ты медлишь с утешеньем?
Разве это так трудно? Непохоже.
Или наша любовь так мало стОит?
Я сержусь на тебя. Приди, скажи мне
Два-три слова, в которых больше грусти,
Чем в томах Симонидовых элегий.
№ 41
Амеана, истасканная в стельку,
Десять тысяч с меня за что-то клянчит, —
Да, та самая, с непомерным носом,
Содержанка формийского ворюги.
Эй, родные, опекуны бедняжки!
Собирайте друзей, врачей зовите!
Девка явно больна: сначала бредит,
А очнувшись, еще и денег просит!
№ 42
Где вы, гендекасИллабы? — бегите
Все ко мне, сколько вас ни есть, скорее!
Надо мной потаскуха шутки шутит,
Не желает вернуть мои бумаги!
Разве можно стерпеть такую наглость?
Все за ней, и потребуем вернуть их.
Как узнать ее? — это та, что ходит,
Как на сцене, и деланно смеется,
И похожа на галльскую собаку.
Окружайте ее, кричите громче:
«Проститутка, верни мои бумаги,
Отдавай мне бумаги, проститутка!»
Как об стенку горох! — ах ты скотина,
Тварь заразная! — нет, и это слабо!
Что ж, продолжим. Усилий не жалея,
Постараемся выдавить румянец
На бессовестной морде этой суки.
Три, четыре! Орите во все горло:
«Отдавай мне бумаги, проститутка!
Проститутка, верни мои бумаги!»
Нет, не действует. Что ж, изменим способ
И тогда, может быть, достигнем цели:
«Ты чиста, непорочна и достойна
Уваженья. Верни мои бумаги».
№ 43
Эй, красотка с неимоверным носом,
У которой ни взгляда черных глазок,
Ни изящной ноги, ни длинных пальцев,
Ни лица, ни изысканной беседы,
Содержанка формийского ворюги! —
Это ты здесь считаешься красивой,
И с тобой нашу Лесбию сравнили?
О деревня! О век бездарный, жалкий!
№ 46
О как пахнет весной и теплым ветром,
Как безропотно бури равноденствий
Уступили весеннему Зефиру!
В путь, Катулл! От фригийских гор и пастбищ,
От Никеи с ее тяжелым зноем
И роскошной землей — лети к великим
Городам славной Азии! Как сладко
Бьется сердце в предчувствии свободы,
Как по странствиям ноги стосковались!
До свиданья, друзья мои. Мы вместе
Уезжали — а возвратимся порознь,
И по-разному, и — боюсь — нескоро.
№ 49
О речистейший из потомков Рема,
Сколько б ни было их сейчас и в прошлом,
Сколько б ни было в будущем, — Марк Туллий!
Глубоко и сердечно благодарен
Вам Катулл, самый худший из поэтов,
В той же степени худший из поэтов,
В коей вы — всех прекраснейший защитник.
№ 50
О Лициний, вчера мы так чудесно
Развлекались изысканной забавой,
Подобающей просвещенным людям:
Сочиняли стихи, играя метром,
Выгибая его то так, то эдак,
И шутили, и пили, и смеялись, —
И когда я ушел, душа горела,
Очарованная тобой, Лициний!
Я извелся. Кусок не лез мне в горло,
И заснуть я не мог, как ни старался —
Сон не шел; я ворочался в постели,
Дожидаясь рассвета и мечтая
Снова встретиться, снова быть с тобою;
И теперь, обессиленный, разбитый,
Полумертвый, истерзанный тоскою,
Я пишу тебе, милый, эти строки,
Чтобы ты оценил мои страданья.
Так что, свет мой, не будь высокомерным
И не смейся над просьбами моими,
Опасайся прогневать Немезиду:
Покарает сурово и жестоко!
№ 51
Тот в моих глазах божеству подобен,
Тот — дерзну сказать — превосходит бога,
Кто сидит с тобой и спокойно смотрит,
Как ты смеешься;
Я же — горе мне! — я не в силах слышать
Этот сладкий смех: глохну и немею;
Стоит мне тебя, Лесбия, увидеть —
Разум теряю
И, ни жив ни мертв, чувствую, как пламя
Лижет мне гортань; ничего не слышу —
Так звенит в ушах; ничего не вижу —
Так бьется сердце.
До чего, Катулл, праздность-то доводит!
От нее весь вред, от нее все беды!
Знаешь, сколько царств и царей счастливых
Праздность сгубила?
№ 53
Заседание вышло презабавным:
Там мой Кальв выступал с блестящей речью
О Ватинии и его злодействах;
Вдруг из публики раздается голос:
«Ростом с хрен, а гляди, какой оратор!»
№ 56
Ты послушай, Катон, какая штука,
Так смешно, что смешней и быть не может!
Ты сейчас посмеешься над Катуллом —
Просто смех, до чего смешная штука!
Я застукал раба-мальчишку с девкой
И пристроился, в честь Дионы, третьим:
Он ее, я его, гуськом — умора!!!
№ 60
Не львица ли в ливийских скалах? — нет, / хуже! —
Не страшная ли родила тебя / Сцилла
С такой безжалостной душой и злым / сердцем,
Что ты мольбу о помощи в беде / можешь
Оставить без ответа, не моргнув / глазом!
№ 72
Ты говорила когда-то, что лишь о Катулле мечтаешь,
Даже Юпитер — и тот мил тебе меньше меня.
Как ты была дорога мне! — не так, как плебею подружка,
Но как родному отцу дороги дети его.
Лесбия, я прозрел. И пусть я горю все сильнее —
Знай, что с этих пор я презираю тебя.
Спросишь — как так? — отвечу: влюбленный в ответ на обиду
Не перестанет любить, но перестанет ценить.
№ 75
Лесбия, мой рассудок тобой окончательно сломлен
И доведен до того, что не способен теперь
Ни относиться к тебе хорошо — если станешь хорошей,
Ни перестать любить — что ты со мной ни твори.
№ 76
Если тому, кто о добрых делах своих вспоминает,
Радостно знать, что ему не в чем себя упрекнуть,
Что не запятнана совесть его нарушением клятвы,
Что не вводил он людей в богопротивный обман, —
Видно, Катулл, суждена тебе радость на долгие годы
В вознагражденье такой неблагодарной любви.
Ты себя вел безупречно. Все, что мог сделать, ты сделал;
Все, что мог сказать, ты безупречно сказал.
Все, что ты доверил душе недостойной, погибло…
Так почему ты никак не перестанешь страдать?
Вместо того, чтобы взять себя в руки и к жизни вернуться,
Ты против воли богов мучишься, как на кресте?
Трудно вдруг перестать любить, если любишь так долго.
Трудно, но надо: пойми, в этом спасенье твое,
Это твой долг пред собой, и этого нужно добиться.
Сбрось этот груз с души! Можешь, не можешь ли, — сбрось!
Боги! Если хоть раз вам случалось, над гибнущим сжалясь,
В самый отчаянный миг руку ему протянуть, —
В муки всмотритесь мои, и если чиста моя совесть —
Вырвите из меня этот проклятый недуг,
Что поселился в моей груди и убил в ней всю радость,
Словно параличом изнутри тело сковав.
Я уж давно не прошу, чтоб она меня вдруг полюбила
Или чтоб стала святой — где там! Молю об одном:
Об исцеленьи своем от этой мерзкой болезни.
Боги, спасите меня, сжальтесь, — ведь я заслужил!
№ 77
Руф, я верил тебе, я считал тебя другом — все даром!
Даром? О нет, цена слишком высокой была!
Ты меня предал; твое вероломство прожгло мне всю печень,
Ибо ты отнял все, что было дорого мне.
Как же бесславен конец нашей дружбы, казавшейся вечной;
Как же мучителен яд горестной жизни моей.
№ 84
Аррий всех веселил, говоря вместо «гения» — «хений»,
Вместо «героя» — «херой», вместо «герани» — «херань».
Сам он себя считал знатоком изысканной речи:
«Ты, — говорил он, — херой, ты у нас хений, браток!»
Я полагаю, что так и в семье у него говорили:
Бабка по матери, мать, вольноотпущенник-дед…
Словом, после того, как Аррий был в Сирию послан,
Для утомленных ушей отдых желанный настал,
Снова им стало легко, опасенья и страхи исчезли…
Вдруг долетела до нас страшная, черная весть:
Это случилось, едва он достиг Ионийского моря.
Греции больше нет. Хрецией стала она.
№ 85
Я ненавижу тебя. Я люблю тебя. Как так? Не знаю.
Знаю, что это так, — и худо мне, как на кресте.
№ 86
Квинтию многие чтут красавицей. Я не согласен.
Правда, она стройна, и высока, и бела —
Да, по частям хороша! Но в целом в ней нет обаянья,
Вроде бы все и при ней — только изюминки нет.
Лесбия — вот идеал красоты гармоничной, прелестной,
Соединившей в себе всю красоту всех Венер.[2]
№ 93
Цезарь, мне безразлично, черный вы или белый,
И уж совсем все равно — нравлюсь я вам или нет.
№ 96
Если безмолвные тени слышат наши рыданья
И благодарны живым за непритворную боль,
За нежеланье смириться с утратой, за верную память,
Где оживают друзья и воскресает любовь, —
Верю, что ранняя смерть для Квинтилии стала не горем,
Но утешением, Кальв, — ибо ты любишь ее.
№ 105
<На Мамурру>
Хрен пытается влезть на Пимплейскую гору, но тщетно:
Музы его как спихнут вилами вниз головой!
№ 110
Авфиллена! Достойных подруг нельзя не восславить:
Сколько назначат — берут, что обещали — дают.
Ты же вечно берешь и уходишь, не выполнив долга —
Это обман и грабеж, равных которому нет.
Честная держит слово, а скромная не обещает.
Но обещать и не дать, деньги вперед получив —
Это уж полный разврат! Такое гнусное блядство
Может позволить себе только последняя блядь.[3]
№ 111
Авфиллена! Жить с одним-единственным мужем —
Это, конечно, пример самый достойный из всех;
Но и ложиться под каждого встречного все-таки лучше,
Чем рожать детей — дяде и братьев — себе.[4]
Последние комментарии
7 часов 34 минут назад
16 часов 26 минут назад
16 часов 29 минут назад
2 дней 22 часов назад
3 дней 3 часов назад
3 дней 4 часов назад