Наш город [Александр Николаевич Самохвалов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Борису Житкову

I

Наш город — одна обида. Это такой город, что в нем нет ничего замечательного. Дома самые что ни на есть обыкновенные.

Я думаю, что на наш город всем наплевать. Никто его не знает. Вот на картинках в книгах — разные города интересные. Настоящие города. То там горы над крышами высоченные, а то река и мост какой-нибудь весь из клеточек, как кружево. А названия какие — Лиссабон там или Калькутта!

А вот наш город так называется, что лучше не говорить. Такое названье, что с тоски помрешь.

И вокруг скучно.

В других странах — смерч бывает или наводнение, а то слоны водятся, а то люди черные.

У нас был один кузнец — все я думал, что он негр. А он не негр. Все у нас какое-то незамечательное. Вот я знаю, что есть Питер, а не так далеко Москва. Я нигде не был, а про Америку читал и про Париж. А иногда у меня бывают такие мысли, что я из книг знаю — за такие мысли многие люди знаменитыми сделались и гениями. Карточки ихние в журналах напечатаны.

А на себя взгляну в зеркало, — такой я обыкновенный, некрасивый и незамечательный. И я уверен, что если бы портрет мой в журнале напечатать — так не вышло бы: пятно — и все. Досадно мне было и обидно и так мне хотелось, чтоб в нашем городе случилось что-нибудь замечательное.

Вот раньше, когда я был совсем маленьким, так еще случались некоторые интересные вещи. Один раз была такая радуга, какой, я думаю, и в Америке не бывает. Смотрел я на радугу и не знал, что это такое, только было мне так хорошо, что я в роде как летел, и все колыхалось и сняло. Или вот река — у нас есть река, грязная, по колено. А раньше была серебряная. Реку было видно из переулка и лодочки черненькие по ней. Как заплывет лодка за переулок — я перебегу напротив, и мне опять лодку видно. А то такое было: стояли против нашего дома извозчики ломовые — лошадей поили. Лошади были огромные — не меньше слона, я думаю. Теперь таких чего-то и нет. Так одна лошадь как заржет, да как подымется на дыбы высоко-высоко, до солнца! Я так думал, что она головой в солнце ударилась, — так замелькало все и засветилось, — я даже упал.

С тех пор вот уж годов пять: я уже учусь, и все стало самым обыкновенным.

II

Был вот только такой случай,[1] пожалуй, что немножко замечательный. На улице-то было совсем обыкновенно: жарко — и мы в бабки играли. Только вдруг как-то все всполошились, закричали:

— Гляди, гляди!

И все бегут.

Я смотрю: идет человек весь в черном и весь блестит и с тросточкой, а сзади поодаль мальчишки гурьбой, рты разинув. Человек ближе, усы закорючечками, на нас не смотрит и тросточкой фортеля такие выделывает.

И мне тогда подымалось: вот оно замечательное-то!

И верно. У нас такого человека еще не бывало. А ребята друг друга в бока пихают, да шопотом жужжат:

— Шапка-то ведром!

— Цилиндер, дурак!

— Эй, Семка, какой это? Юдка это?

— Иди ты, самотелый, у Юдки борода углом. Что, ты не видишь? Юдка — аптекарь!

— Гля, ребя, колечек-то, колечек!

— Бареточки-то! ну, бареточки!

И верно, бареточки были такие, что не расскажешь.

Цилиндр у нас в городе есть — у аптекаря, у Юдки. На вывеске у него написано: Гершельзон — но вывеску никто не читает. Если скажешь любому: купи лекарство у Гершельзона — не поймет, удивится: где? у кого? у какого? Ну, скажешь: у этого, у Юдки. Во засияет! Был бы хвост, так завилялся бы как у собачки. Эхо потому что Юдку в серьез не ставили. Был он в роде как нарочно. Больно уж ни на что не похожий: в цилиндре! Каждую субботу и воскресенье Юдка гулял в цилиндре.

Правда, Юдкин цилиндр был не такой блестящий и не такой большой. А у этого дяденьки цилиндр был громадный, как паровозная труба. Дяденька притом же и дымил толстенной папиросой.

Но цилиндр все мы знали по Юдке, а вот таких бареточек у нас в городе не бывало. Блестели они, как само солнце, и то и чудно было, что были они черные-пречерные и не скрипели. Без каблуков, а носик чудно обрезался, а что самое чудное, так у них не было и подметок. В роде как чулки мягкие-премягкие и завязаны бантиком. И шел он весь такой блестящий, и из-под ног от бареток точно серебряные искры. И мне тогда показалось, что вот этот человек уж наверно напечатан в каком-нибудь журнале. Да, вот какой случай.

Идем мы за ним, и мне только одно было удивительно: как этот замечательный человек может итти по такой обыкновенной улице. Да к тому же на самом краю города; еще три — четыре дома — и дальше уже ничего нету: крапива. На него посмотреть, так точно он из Америки или из Лиссабона, а идет мимо самых что ни на есть обыкновенных домишек. Тут и домишки-то были самые бедные; в два окна, а на окнах плесень какая-то