Странник по прозвищу Скиф [Михаил Сергеевич Ахманов Нахмансон] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Михаил Ахманов СТРАННИК ПО ПРОЗВИЩУ СКИФ

СКИФЫ ПИРУЮТ НА ЗАКАТЕ  Роман

Часть I НА ЗЕМЛЕ И В ИНЫХ МИРАХ

Глава 1  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ И ДРУГИЕ МЕСТА,ВЕСНА 2005 ГОДА

На столе лежала пачка сигарет. Он не мог отвести от нее взгляда. Зрачки его лихорадочно поблескивали, на висках выступила испарина, темные курчавые волосы слипшимися прядями падали на лоб.

Продолговатая ярко-красная коробочка, закатанная в прозрачный целлофан… Четкие латинские буквы, над ними — золотой листок, окруженный крохотными блестками звезд… Пачка была надорвана, и трех сигарет уже не хватало. Но оставалось еще семнадцать! Семнадцать часов блаженного забытья…

Его рука легла на стол, с осторожностью двинулась вперед, будто подкрадывающийся к добыче паук, пальцы заметно дрожали. «Тремор, — подумал он, — тремор, как у алкоголика-забулдыги». Он знал, что каждая затяжка крадет каплю жизни — нет, даже не жизни, а чего-то более важного и ценного, определяющего саму его сущность, его "я"… Но удержаться не мог.

Вдоль стен просторной комнаты выстроились стеллажи, заваленные книгами, рукописями, подшивками газет, старыми компьютерными распечатками. Плотные шторы на окне приспущены, за ними светлая северная ночь, запах весенней листвы, мерцание редких фонарей. И тишина… Такая оглушающая тишина, что бывает на городских улицах перед рассветом, когда сон крепок и глубок и ничто не тревожит спящих. Ему тоже хотелось погрузиться в сны — в сновидения, что таились в маленькой красной коробочке, блестевшей посреди стола словно тревожный глазок светофора.

Он откинулся на спинку стула. Сигарета уже подрагивала в его руке — желанная добыча, драгоценный дар звезд.

Дар?

«Бойся данайцев, дары приносящих… бойся данайцев… бойся данайцев…» — молотом стукнуло в висках.

Данайцы, как же! Хозяева! Синельников, простая душа, зовет их двеллерами, обитателями мрака… или пустоты… или иных пространств… Знал бы он! Знал бы!.. Не данайцы, не двеллеры, не призраки в тумане — хозяева! Господа! И все будут им покорны… Все, все!

Щелкнула зажигалка, крохотный желтый огонек затрепетал рыжим флажком. «Флаг капитуляции», — мелькнуло в голове. Он медленно поднес пламенный завиток к кончику сигареты. В его черных зрачках стыл ужас, струйки пота текли по щекам. Зажигалка дрогнула в кулаке, едва не опалив усы.

Зря Синельников написал ту статью, подумал он. Слишком много в его писаниях правды, а такие вещи не проходят даром. Придется, видно, и Синельникову сменить сорт сигарет… Впрочем, он вроде бы курит трубку? Ну, не будет курить. Вернее, будет, только не табак…

При мысли о табаке и табачном дыме ему сделалось совсем худо. Мерзость, мерзость, мерзость! Но Рваный предупреждал, что это неизбежно. Аллергия на запахи… на определенный запах… Не табак, так что-нибудь другое… хорошо еще, не кофе и не хлеб…

Он прикурил, затянулся — глубоко, с наслаждением. Сладковатый аромат привычно кружил голову, успокаивал, торил дорожку к сонным миражам — таким прекрасным, таким ярким и многоцветным, что рядом с ними реальность казалась смутным серым призраком. Таким же смутным и серым, как дома и деревья, маячившие за окном в полумраке весенней петербургской ночи.

Его глаза остекленели, потеряв тревожный блеск, лицо стало спокойным, умиротворенным. Быстро и жадно он сделал еще несколько затяжек. Перед ним в сияющей небесной голубизне возникла радужная дорожка — семь цветных лучей, изогнутых аркой, мостик в мир снов и грез, где все сущее было покорно его желаниям, где он был князем, королем, повелителем. Богом… Дорога в рай, подумал он, ступая на зыбкую тропу.

Сигарета дотлела, погасла, упала на ковер, выскользнув из бессильных пальцев. Он не заметил этого; золотые райские врата распахнулись, и владыка вступил в свое призрачное царство.


* * *
Дха Чандра робко погладил иссохшими пальцами резную створку двери. Над нею, прикрепленный к столбам высокого забора, нависал щиток с надписью: «Обитель Братства Обездоленных». Надпись была сделана на трех языках — санскрите, арабском и английском.

Приют Обездоленных, якорь спасения, врата последней надежды, дом святых братьев… Место, где приобщаются к божеству…

По крайней мере, так говорили Дха Чандре.

Мысль, что ему предстоит слиться с божественной сущностью Звездного Творца, сейчас его почти не волновала, заглушенная острым чувством голода. Он не ел уже двое суток и едва держался на ногах.

Интересно, накормят ли его перед обрядом? Или придется поручить свою душу, свое сердце и разум Богу, мечтая о горсти риса? Благословенного риса, белоснежного и теплого, приправленного острым соусом.

В этом было что-то неправильное, нехорошее. Хоть голодные спазмы едва не сводили Чандру с ума, краешком сознания он понимал, что контакт с божеством слишком важное дело, чтобы отвлекаться на мелкие житейские неприятности. Но — увы! — терзания плоти были сильней его духа, и тарелка с рассыпчатым рисом, маня и дразня, упорно маячила перед глазами.

О, Создатель! Неужели святые братья не снизойдут к его слабости?

Тем более что Богу тоже кое-что нужно от него — так сказали сами братья. Их Бог-Творец, говорили они, не Христос, не мусульманский Аллах и не Будда — словом, не высшее и недоступное существо, безразличное к человеческим мучениям и горю. Нет, Он — Великий, Обитающий Среди Звезд — готов уже сегодня принять в лоно свое страдальцев, снизойти ко всем обездоленным, к неудачникам и калекам, к больным и голодным, к неприкаянным, старым и сирым; Он готов принять их под Свою божественную руку, исцелить, накормить и обогреть. Но только тех, кто добровольно Предастся Ему, искренне сольется с Ним душой и телом!

По правде говоря, за горсть риса Дха Чандра согласился бы сейчас слиться с кем угодно, хоть с девятиголовым демоном-ракшасом. Но если Бог святых Обездоленных братьев добр и чист, то это еще лучше! Приятней вкушать пищу, что дарована праведным, счастье принять подаяние из его рук… И в том нет позора.

О, как хочется есть!

Чандра скорчился, прижав ладонь к тощему животу. Кому он нужен, дряхлый старик, бывший кули, бывший поденщик, бывший нищий, изгнанный отовсюду, где можно перехватить хоть мелкую монетку? Разве что этому Богу, снизошедшему к обездоленным Калькутты?

Дверь открылась, и Дха Чандра перешагнул порог обители.


* * *
Доктор Хорчанский осторожно приподнял веки пациента, направив ему в глаза световой лучик, отраженный зеркальцем. Никакой реакции! Зрачки оставались расширенными и неподвижными, будто вокруг царила непроглядная тьма. Столь же неподвижен был и сам пациент — костлявый мужчина лет пятидесяти, бледный, как накрахмаленная больничная простыня. Хорчанский, однако, полагал, что этому типу до полувекового юбилея, как до луны; ему могло быть и двадцать пять, и тридцать, и тридцать пять. Спиртное и наркотики творят с людьми страшные вещи…

Вздохнув, доктор стянул с головы обруч с прикрепленным к нему зеркальцем. Да, двадцать первый век на дворе, третье тысячелетие, а воз и ныне там! Как лечил он алкоголиков, так и лечит… И по большей части все они люди безымянные, отребье и бомжи, перекочевавшие в Томскую наркологическую клинику прямиком из КПЗ и в совершенно бессознательном состоянии… Точь-в-точь как этот тип, подобранный в каком-то притоне пару часов назад.

Однако спиртным от него не пахло. Хорчанский, склонившись к лицу пребывавшего в коме пациента, сильно втянул носом воздух.

Запах… Да, какой-то запах был, но абсолютно не похожий на знакомые ароматы сивухи, денатурата или дешевого одеколона. Скорее так мог пахнуть медвяный луг, согретый жарким солнцем… Странно! И никаких следов от иглы — ни на запястьях, ни на сгибе локтевых суставов… Чем же кололся этот парень? Или не кололся вообще? Принимал внутрь? Но что? Чаек с медом?

Глаза застывшие, оловянные, пульс едва прослушивается, сердце на пределе… И при всем том никакой заметной патологии, никаких кожных повреждений! Да, странный случай! Такого доктор Хорчанский припомнить не мог — за все двенадцать лет своей весьма богатой практики.

Снова вздохнув, он отщелкнул крепления диктофона, висевшего на спинке кровати, и нажал клавишу вызова, соединившись с больничным компьютером. Затем принялся заполнять историю болезни, нашептывая в диктофон привычные фразы:

— Личность пациента не установлена. Мужчина, лет пятидесяти на вид. Доставлен в клинику 12 мая 2005 года. Предварительный диагноз: каталепсия, обусловленная наркотическим угнетением центральной нервной системы. Кроме одежды, органами УВД переданы: бумажник с тремя рублями, носовой платок, сломанная расческа, спички, пустая пачка из-под сигарет…



* * *
Щедрое сицилийское солнце уходило на покой; краешек его коснулся сине-зеленой поверхности моря, расплескав над горизонтом алые краски заката. Со своей «голубятни» Джемини Косса мог видеть весь город — жаркий и пыльный Палермо, унылый, как кусок засохшей пиццы. Эта картина неизменно повергала его в ярость, усиливавшуюся сейчас с каждым глотком.

Он не любил джин, но Сорди посоветовал накачаться для храбрости чем-нибудь крепким, и тут голландская можжевеловка была незаменима. Поморщившись, Косса отхлебнул из стакана и с отвращением оглядел свое жалкое жилище. Кровать с железной сеткой, колченогий стол, пара стульев, обшарпанный комод, в углу треснувший фаянсовый умывальник… Нищета, убожество — и никаких перспектив! Так он и сдохнет — в «шестерках» у дона Винченцо! Окочурится, не увидев ни Рима, ни Лондона, ни Нью-Йорка, ни Лос-Анджелеса! Лос-Анджелес… Один Лос-Анджелес стоит бессмертной души! Как сказал тот хитрый французский король, когда католики прищемили ему хвост: «Париж стоит мессы!»

И правильно! Если Париж стоит мессы, то ради Штатов можно заключить союз с самим дьяволом! Что, собственно, Джемини и собирался сделать.

Нет, Сорди прав: только в Черной Роте умеют ценить настоящих парней, которым что кровь пустить, что стаканчик кьянти опрокинуть — все едино. Прав он и в том, что нельзя засиживаться на родине после тридцати. Годы бегут, и, глядишь, реакция уже не та: нож идет вбок, пуля летит в сторону, гаррота никак не желает захлестнуть шею. Такая работенка подходит для молодых, шустрых да быстроногих… Человеку же зрелых лет надо заниматься чем-нибудь посерьезней и посолидней… Например, сделаться капо…

Капо! Сомнительно, чтобы у дона Винченцо он дослужился до капо! Да и что это ему сулит? Сбор пошлины с мелких торговцев и с игорных заведений? Рэкет по маленькой? Или поставят надзирать за шлюхами… за птичками, как любовно именует их дон Винченцо… Жалкая судьба, жалкая участь! И жалкие «семьи», жалкие «отцы», прозябающие тут, в вонючем Палермо, на задворках мира!

Джемини пригубил из стакана, чувствуя, как гнев его растет, выплескивается в распахнутое окно, грозным валом катится вниз по городским улицам, сметая дона Винченцо, его особняк, его шикарный электромобиль, его девок, его разжиревших прихвостней… Ярость, однако, не могла заглушить страха — страха перед тем, что он собирался сотворить этой ночью. То был какой-то иррациональный ужас, впитанный с материнским молоком, боязнь посмертного воздаяния, грозившего ему с мрачной неотвратимостью. Наверно, подумалось Джемини, будь он проклятым баптистом или магометанином, союз с силами тьмы его бы не страшил. С другой стороны, душа правоверного католика стоит куда дороже, чем какого-нибудь еретика либо иноверца! Судя по щедрым обещаниям Сорди, дела обстояли именно так.

И деваться тут было некуда. Черная Рота с охотой вербовала людей в Палермо, суля американский паспорт, работу по специальности, пропасть денег и все блага земные, однако лишь при одном условии, весьма неприятном для приверженцев истинной церкви. Многие отказывались, но только не Джемини Косса! Нет, только не он! Лос-Анджелес стоит мессы! Или тот французишка говорил о Париже? Ну, дьявол с ним!

Схватив бутылку, Джемини сделал несколько торопливых глотков и встал. Пора было собираться; Сорди предупреждал, что скрепить договор кровью нужно в тот момент, когда месяц окажется в зените. Такие уж обычаи в Черной Роте, и не ему, Джемини Косса, их нарушать!

Он натянул потрепанный белый пиджак, сунул в карман кастет и начал спускаться по лестнице.


* * *
Сжимая фонарь в левой руке, патрульный Боб Дикси потянулся правой к кобуре, расстегнул ее и вытащил пистолет. Негромко щелкнул предохранитель, рукоятка привычно легла в ладонь, палец скользнул к курку, ощутив его напряженную упругость. Впрочем, Боб надеялся, что ему не придется пустить оружие в ход. Не многие в Грейт Фоллзе, заглянув в зрачок его «кольта», решились бы сопротивляться — и уж, во всяком случае, не та троица, которую он сейчас выслеживал.

Неслышно ступая, Дикси обогнул полуразрушенный корпус старой лесопилки. Было уже темно, и он мог разглядеть лишь маячившие впереди смутные силуэты: двое в долгополых плащах вели под руки третьего — рослого мужчину в берете и распахнутой куртке. Странно, но человек, над которым — по соображениям Дикси — творилось насилие, даже не пытался сопротивляться; тяжело обвисая в руках спутников и едва волоча ноги, он тем не менее шел сам. Правда, и приятели его казались немногим бодрее: хоть их и не качало, но двигались они как-то скованно, словно брели по колено в воде. «Насосались, сучьи дети, — мелькнуло у патрульного в голове, — залили до бровей или нанюхались какой-то дряни… А может, „голубые“? Ищут щель потемней, чтоб развлечься?»

Он скривил рот и едва слышно хмыкнул. В Грейт Фоллзе, городке не из самых больших, но и не из самых маленьких, к «голубым» относились с презрительной брезгливостью. Не смертный грех, разумеется, но все же… Здесь, на севере Монтаны, вблизи канадской границы, обитал консервативный народец, склонный держаться прежних путей и старых обычаев, — независимо от того, в чьей копилке, демократической или республиканской, собирались их голоса. Как и повсюду, люди тут разъезжали в шестиколесных слидерах, не отказывались сменить старый телевизор на трехмерный «эл-пи», но души их принадлежали двадцатому веку. Быть может, и не двадцатому, а девятнадцатому или более ранней эпохе — эдак времен войны за независимость.

Такая приверженность традициям ценилась весьма высоко, а потому в верхних эшелонах власти всегда маячила какая-нибудь долговязая фигура из уроженцев северной Монтаны. Вроде Шепа Хилари из Кануги, небольшого городка в тридцати милях от Грейт Фоллза. Этот Шеп, размышлял патрульный, важная птица — из тех, что отворяют двери в Белый дом ногой. Однако он не зазнался, не стал чужаком. Поговаривали, что Шеп каждые три-четыре месяца гостит в родных краях — ловит за водопадами рыбку, а заодно и голоса избирателей.

Что до чужаков, то их и в Грейт Фоллзе, и в Кануге не слишком жаловали или, говоря иными словами, относились к ним без большой приязни; парни же, ковылявшие впереди Боба Дикси, были явно не из местных. Во всяком случае, парочку в плащах он не признал, а третий, предполагаемая жертва, хоть и казался смутно знакомым, но Боб никак не мог вспомнить, где и когда он видел этого типа. Так или иначе, сию компанию стоило проверить. Проверить, а потом, смотря по ситуации, упрятать под замок либо спровадить пинком под зад на все четыре стороны.

Патрульный крался вдоль стены, выжидая, когда троица уткнется в тупик между массивными основаниями пилорам, похожих на древние кладбищенские склепы. Лесопилка, некогда процветающее предприятие «Грейт Фоллз Форестс», скончалась вместе с окрестными лесами еще в те времена, когда юный Боб бегал в коротких штанишках и выпрашивал у папаши Дикси полдоллара на мороженое. Жители городка сюда не заглядывали; все ценное было давно снято и вывезено, а среди бетонных руин и ржавых железяк не составляло труда сломать ногу или шею — кому как повезет.

Но эти трое добрались до конца, до самого тупика, и теперь стояли, сблизив головы, будто бы о чем-то толкуя. Похоже, парни в плащах уговаривали долговязого — того, что в берете. Беседа велась чуть ли не шепотом, и Боб не слышал ни слова.

Пора брать, решил он, момент самый подходящий. Включив фонарь, патрульный стремительно рванулся вперед, благополучно обогнул с полдюжины глыб с торчащей из них арматурой и замер точно посреди прохода меж бетонными фундаментами. Яркий световой пучок накрыл злоумышленников и их жертву, словно колпаком. Боб чуть довернул фонарик, чтобы они получше разглядели «кольт» в его руке, и рявкнул:

— Полиция штата! Лицом к стене, ладони за голову, ноги расставить! И шевелитесь живей, ублюдки!

Трое медленно повернулись к нему. В свете мощного фонаря он видел лица мужчин в плащах — бледные, с затуманенными глазами, не выражавшими ничего — ни страха, ни удивления, ни злости. Один из них мерно помахивал гибким стеком, будто отсчитывал секунды; второй вцепился в рослого, удерживая его на нотах. Бобу показалось, что этого парня в мягкой кожаной куртке и в берете, украшенном какой-то эмблемой, совсем развезло, вряд ли он мог приподнять руки повыше ширинки. Голова долговязого свесилась на грудь, и патрульный никак не мог разглядеть его лица.

— Вы, двое! — Он властно повел стволом. — Кладите вашего приятеля на землю. Сами к стене!

Мерно посвистывал стек, пустые зрачки глядели на Боба Дикси, такие же темные, равнодушные и бездонные, как дульный срез его «кольта». Похоже, люди в плащах рассматривали полицейского, словно бы какого-то червяка или крысу… ну, в лучшем случае как приблудного пса, брехавшего на ветер. Сообразив, что они не собираются подчиняться приказу, Дикси осатанел.

— Только не говорите, что вас не предупреждали, засранцы! — Он вытянул вперед руку с пистолетом. — А сейчас… сейчас у каждого будет дырка в брюхе… аккуратная такая дырочка, пониже пупка, повыше колена.

Целился Боб, однако, в бетонный фундамент пилорамы, прикинув, что брызнувшие осколки наверняка пустят кровь кому-то из троих. Скорей всего нахальному типу со стеком…

Он еще успел заметить, как справа в сером бетонном фундаменте словно бы обрисовался светлый прямоугольник двери; успел удивиться этому и разглядеть, как кто-то метнулся к нему; успел подумать, что там наверняка скрывается сообщник; успел выставить локоть, отражая невидимый удар… Затем гибкий штырь ткнул его в шею под самым затылком, стрельнул обжигающей молнией, и Боб Дикси, патрульный пятого полицейского участка Грейт Фоллза, штат Монтана, потерял сознание.

Очнуться ему было не суждено.

 Глава 2  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 2 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

Дверцы стального шкафа разъехались с едва слышным лязгом, и куратор шагнул на рифленую плиту, заменявшую пол. Теперь слева от него темнела узкая вертикальная щель для пластинки Стража, справа, в небольшой выемке, стеклянисто поблескивал цилиндрический ствол боевого лазера. Двери сошлись, лазерный глазок вспыхнул фиолетовым, и такой же проблеск метнулся в щели Опознавателя; затем раздалось негромкое гудение.

Пятисекундная готовность, отметил куратор. Он осторожно протянул руку, и квадратная пластина вошла в щель. Опознаватель щелкнул, анализируя запах. Выделения потовых желез, состав слюны; пластинка выскочила обратно — прямо в подставленную ладонь. Лазер, нацеленный человеку в висок, погас. Рифленая плита, на которой он стоял, начала опускаться — неторопливо, словно бы нехотя, но с плавностью хорошо отрегулированного механизма. Ровно через две минуты пол под его ногами перестал двигаться, дверь бронированного лифта отъехала в сторону, и куратор, облегченно вздохнув, вышел. Он был крупным, рослым мужчиной, и эти путешествия в крохотной кабинке под дулом лазера всегда действовали ему на нервы.

Но в камере связи, открывшейся перед ним пещерным зевом, ждали еще два лучемета. Он встал посередине тесной комнаты, на круг, очерченный белым, и замер, разглядывая Решетку. Связь еще не включилась, но лазеры, торчавшие по бокам эллипсоидальной металлической паутины, были уже активированы. Оба с равнодушием роботов целили куратору в лоб. В такие минуты он чувствовал себя приговоренным к расстрелу.

Решетка вспыхнула; радужные блики пробежали по переплетению серебристых проволок, ячейки меж ними заполнила бирюзовая дымка. Миг, и перед глазами куратора повис матово-голубой овал экрана. В отличие от телевизионного, он не мерцал, не переливался, не подрагивал, голубизна его была блеклой и недвижной, будто летнее небо севера. Никто не знал, как работает это странное устройство, точная копия добытого агентом С.03 в двадцать седьмой экспедиции, но функционировало оно безотказно. Предполагалось, что эта штука не поддается обнаружению всеми мыслимыми средствами и гарантирует полную секретность переговоров. Правда, речь шла о земных пеленгаторах, радарах и подслушивающих приборах; у Них — тех, о ком куратор думал с привычным чувством опасливой настороженности, — могло обнаружиться что-то посолидней армейских систем радиоперехвата.

Из-под Решетки, ставшей теперь экраном, выдвинулся компьютерный пульт с боковой прорезью, щелью утилизатора и принтером, смонтированным под клавиатурой. Все это было местного производства, как и анализатор запахов, главный идентифицирующий блок Опозиавателя, как и лазеры, с тупой угрозой смотревшие сейчас куратору в лицо. Их фиолетовые зрачки казались глазами хищника, подстерегающего каждое движение жертвы, и если б человек, стоявший в белом круге, допустил ошибку, она была бы фатальной. В этой камере, перед этим экраном мог находиться лишь тот, кому известны все нюансы предстоящей процедуры.

Куратор вогнал пластинку Стража в прорезь; клавиатура ожила. Мигнули и погасли зеленые огоньки, коротко рыкнула пасть утилизатора, негромко загудело печатающее устройство — он отключил его с резким щелчком. Сегодняшний сеанс ему не хотелось фиксировать на бумаге: вполне достаточно, если запись сохранится в компьютерной памяти. Впрочем, и фиксировать было нечего; нечем даже накормить утилизатор.

Его пальцы — толстые, обманчиво неуклюжие — нависли над клавишами. Пошевелив ими, словно для разминки, человек набрал:

«Куратор звена С на связи».

Слова всплывали в небесной голубизне экрана темными цепочками букв — колонна мурашей, выступивших в поход за добрую тысячу километров. Возможно, за две или три — человек у пульта не знал, где находится его невидимый собеседник.

Однако тот ответил — на экране возникло:

«Отчет».

Куратор снова пошевелил пальцами, коснулся клавиш.

«Blank» — работа ведется, отклика нет.

Феномен Д:

агент С.02 — нет информации; агент С.0З — нет информации;

агент С.04 — нет информации; агент С.01 — нет информации".

В последнем случае он чуть-чуть помедлил, затем решительно отстучал стандартную фразу. Агентом С.01 являлся он сам, и информация у него была — насколько полезная, вот в чем вопрос. Сведения на уровне бреда, предупреждения, получаемые то от одного, то от другого «слухача»… Возможно, они и были бредом; «слухачи» — не агенты, не «механики», и их прогнозы нередко лежат на грани кошмарного сна и столь же кошмарной яви. Но Монах и Профессор относились к лучшим, да и Кликуша им не уступал, так что их пророчествами не стоило пренебрегать; не исключалось, что они имеют какое-то отношение к операции «Blank».

На экране вспыхнуло:

«Ваши предложения?»

Этот вопрос был неизбежен — после отчета, в котором информации не больше, чем в дырке от бублика. Даже меньше: одна дыра и никакого вещественного обрамления…

Человек у пульта застучал по клавишам. Ему хотелось курить, но тут, в связной камере, это было бы непозволительной роскошью: табачный дым сбивал тонкую настройку детектора запахов. Если его электронный нос учует что-то непривычное, лазеры плюнут огнем, и звену С срочно понадобится новый куратор.

Толстые пальцы двигались с неторопливой уверенностью, блеклый голубоватый экран Решетки высвечивал фразу за фразой:

"Предложения:

пункт 1 — приступить к расширению агентурной сети;

пункт 2 — ввести новых агентов в курс дела с целью более эффективного их использования;

пункт 3 — приступить к развернутому изучению феномена Д".

Это лежало на поверхности — и катастрофическая нехватка сотрудников, и неопределенность их занятий. Ощущение собственной значимости поднимает моральный дух людей — куратор знал о том по собственному опыту. Агенты же звена С, как и сотен прочих подразделений Системы, частенько не ведали, что творят и кого ищут, — впрочем, как и их начальство. Многим, вообще говоря, даже не было известно, чьи они агенты. Считалось, что эти парни занимаются своим опасным ремеслом только ради денег, и подобная ситуация вызывала у куратора лишь чувства неприятия и глухого неодобрения. Деньги казались ему слишком ненадежным фундаментом; он был человеком консервативных взглядов и полагал, что преданность идее — настоящей идее! — гораздо важней бумажек с портретами американских президентов или российских изобретателей.

На экране появился ответ:

«Пункт 1 — принято; пункт 2 — отказано; пункт 3 — отказано».

«Причина отказа?» — набрал куратор, недовольно насупив брови.

«Не сообщается. W.».

Символ в конце фразы означал, что с ним беседует сам Винтер, глава Восточно-Европейской цепи, командор Винтер, а не один из его заместителей. И то, что сообщение оказалось подписанным, говорило о многом — в частности, в нем содержался намек, что куратору звена С не следует задавать лишних вопросов. Кто много знает, долго не живет! Особенно занимаясь делами опасными и непредсказуемыми…

Куратор молча ждал отбоя связи, но в голубом овале вновь начали появляться слова. "Директивы:

1. Ваша основная задача — объект Д. Обеспечьте его надежными клиентами. Ищите их.

2. Ищите странных.

3. Ищите странных клиентов.

Продолжайте работу в этих направлениях.

Жду информации по «Blank».

Конец связи. W.".

Как всегда, указания командора были краткими и точными; их лапидарный стиль доказывал, что Винтер не являлся соотечественником куратора. Русский человек так не говорит и не пишет; русский за фразой «Ищите странных клиентов» неизбежно поставил бы: «для того чтобы…» — с последующим развернутым указанием, кого искать, зачем искать и как искать. Винтер же формулировал суть проблемы, но очень редко касался способов ее решения, а тем более цели, ради которой трудились тысячи, возможно, десятки тысяч специалистов на всех континентах Земли. Цель, собственно, была ясной если не политикам и ученым-ортодоксам, так тем людям, что затеяли всю эту историю еще в конце прошлого века.

Ищите клиентов, ищите странных, ищите странных клиентов! Иначе — людей со странными фантазиями, в которых они и сами не могут разобраться! Только о том и забота, думал куратор, с сопением втискиваясь в лифт, под дуло лазера. Странные! А сам он разве не странный? Лет десять назад он бы только расхохотался, узнав, какими делами будет заниматься, справив полувековой юбилей! Он счел бы это веселой шуткой… или кошмарной, смотря как поглядеть… Вся его нынешняя деятельность напоминала ловлю призраков в темной комнате, причем никто не гарантировал, что призраки эти реально существуют и представляют хоть какую-то опасность. Впрочем, имелись косвенные подозрения… хоть и не слишком веские, но вполне достаточные для людей предусмотрительных и осторожных. Да, вполне достаточные, чтобы возникли звенья, региональные цепи, континентальные кольца и весь гигантский глубоко законспирированный аппарат Системы! Кто предупрежден, тот вооружен — так, кажется, говорили латиняне?

Лифт поехал вверх, и в призрачном фиолетовом отсвете лазера куратор вновь подумал о призраках. Призраки, привидения, фантомы, миражи! Ха! Не поспешил ли он с таким определением? Решетка призраком не являлась — как и квадратная пластинка Стража, которую он держал в руках. Ее приволок все тот же эс-ноль-третий, на редкость удачливый парень, из вояжа по неким курортным местам, где Страж заменял аборигенам ключи, деньги, паспорта и все прочие документы. Ценная находка, очень ценная и никак не из разряда миражей! Миражем являлось нечто иное — Они, те, которые могли появиться в любой день и в любой час, но пока ни явно, ни тайно не обнаруживали своего присутствия.

Или их неощутимость, невещественность тоже была своеобразным миражем? Иллюзией безопасности? Призраком мнимого благополучия?

Размышляя об этом, куратор звена С покинул тесную кабинку, и дверцы за его спиной сошлись с чуть слышным шорохом. Он запечатал их, спрятал Стража под рубашку, к самому телу, потом направился к выходу. Очень хотелось курить.


* * *
Поднявшись к себе и притворив дверь, он задумчиво оглядел кабинет. Стол, шкаф, массивный сейф, кресла, два окна, у одного из них — небольшой диванчик… Привычная обстановка успокаивала, вселяла уверенность, являя разительный контраст с камерой связи, с ее бронированным лифтом, бирюзовым мерцанием Решетки и лучеметами, нацеленными в виски. Здесь, в просторной и светлой комнате, ощущалось нечто надежное, домашнее, пришедшее еще из прошлого столетия, тогда как камера со всем ее фантастическим антуражем была продуктом двадцать первого века, к коему куратор относился с опасливой настороженностью. Он понимал, что эта новая эпоха никогда не станет для него близкой и родной: в конце концов, человек всегда принадлежит тому времени, в котором провел свою молодость. Однако подобные соображения не сказывались на его работе, ибо он умел отделять эмоции от дела.

Неторопливо набив трубку, он подошел к окну — к тому, что глядело на улицу. Второе выходило во двор, но вид на мраморные скамьи, фонтан и теннисный корт давно набил куратору оскомину. Собственно, и на улице не наблюдалось ничего интересного: десяток киосков с фруктами-овощами, сигаретами, жвачкой и горячительным, плюс стоявший чуть на отшибе пивной ларек. У ларька, как обычно, сгрудились жаждавшие «поправиться» алкаши да всякая гопота, мусолившие мятые «мишки» и «димки», и куратор с раздражением подумал, что где-то в таком же сером месиве — весьма вероятно! — затаился и предмет его поисков. Не клиенты и не странные, которых можно было обнаружить и отличить в пестрой человечьей стае по экзотическому и яркому оперению, но те, что кажутся столь же серыми, как эти личности с застывшим взглядом, мрачно сосавшие пиво.

«Где умный человек прячет лист? — мелькнуло в голове. — Разумеется, в лесу… Камень — на берегу моря, труп — на поле брани…» Но эта аналогия была неполной; для тех, кого он разыскивал, серый цвет являлся лишь маскировкой. Правда, отличной — и потому, быть может, операция «Blank», начатая пару месяцев назад, не давала никаких результатов. Куратор уделял ей много внимания — искал сам и следил по сводкам, регулярно возникавшим на экране его компьютера, за действиями других групп, но пока все полученные сведения лишь оправдывали кодировку проекта.

Blank! Пустота!

Он засопел, стиснул разлапистую трубку, похожую на гнездо аиста, и гневно уставился на столпившихся у ларька мужчин. Отсюда, с третьего этажа, он мог разглядеть лишь их головы да спины, но натренированная память легко воскрешала и все остальное: мутный взгляд оловянных глаз, потрепанную одежонку, трясущиеся руки, пальцы с грязными обломанными ногтями… Зомби, живые покойники! Наркоманы, алкаши, необозримый лес серых листьев! Кого среди них выловишь? Кого найдешь?

Впрочем, возразил он самому себе, склонность к алкоголю и наркотикам отнюдь не свидетельство низкого интеллекта. Как в России, так и в Штатах! Ему встречались многие достойные люди, питавшие необоримую страсть к горячительному или «травке», либо и к тому, и к другому. Взять хотя бы «слухачей»… да и того же Доктора — самое ценное приобретение за последний год! Человека, который значил теперь побольше всей группы С, а возможно, и региональной цепи! В былые времена Доктор сильно увлекался спиртным, что и привело его, в сочетании с весьма нестандартным мироощущением, в клинику для душевнобольных. В психушку, проще говоря, где он и просидел лет десять или около того. К счастью, это не сказалось на его способностях.

Куратор выколотил трубку о подоконник и сунул ее в карман. Стоило вспомнить о Докторе, как это потянуло за собой другие мысли, весьма неприятные и тревожные — не только о двух сделанных им предложениях, на которые Винтер наложил безоговорочный запрет, но и о директивах начальства. Основная задача — объект Д… Обеспечьте его надежными клиентами… Надежными и странными… Ищите их…

Дьявольщина! Где ж их сыскать, надежных и в должной степени странных? Клиенты с богатым воображением еще попадались, но разве можно удержать их от болтовни? Да и распространявшийся по городу слушок был по сути дела полезен: он привлекал людей необычных, жаждавших погрузиться в мир своих фантазий и готовых ради этого рискнуть многим, даже собственной жизнью. Тут таилось некое противоречие, которое куратор в принципе не мог разрешить: с одной стороны, он должен был трудиться в обстановке максимальной секретности, с другой — нуждался в притоке новых людей и свежих сил. И, хотя он действовал с подобающей опытному конспиратору осторожностью, слухи об экзерсисах Доктора расходились все шире и шире, привлекая совершенно нежелательное внимание. А значит, группа С становилась уязвимой — пожалуй, самой уязвимой среди всех прочих подразделений Системы.

Это тревожило его. В последние месяцы он начал ощущать смутное беспокойство — особенно в те часы, когда анализировал бессвязные доклады эмпатов и «слухачей», а также ту гораздо более четкую информацию, которой снабжали его Сентябрь, Сингапур и Самурай. Похоже, клиенты Доктора принялись задавать вопросы; теперь их интересовало не только Куда и Почем, но Как и Зачем. Не всех, разумеется, но некоторые проявляли весьма подозрительную настырность! И прежде всего женщины — наказание рода человеческого! К примеру, та рыжая девица, успевшая погостить в четырех или пяти фэнтриэлах…

Нахмурившись, куратор вновь потянулся за трубкой. Согласно рапортам агентов, рыжая не представляла особой ценности — всего лишь типичная дама со средствами, скучающая красотка, охваченная страстью к игре. Но, кроме казино, тотализатора и скачек, ее почему-то стали интересовать другие дела, касавшиеся манипуляций Доктора, его возможностей и весьма необычных талантов. Оставалось лишь догадываться, были ли ее расспросы проявлением неистребимого женского любопытства или за ними стояло нечто большее. Что же именно? Во всяком случае, не интерес со стороны многочисленных спецслужб, разведок, контрразведок и секретных ведомств — тут все было схвачено на самом высоком уровне. На сей счет куратор не беспокоился, ибо Система являлась автономным и независимым органом, имевшим твердую договоренность с потенциальными конкурентами — если не о содействии, то о полном невмешательстве.

Он притворил окно и направился к громоздкому цилиндрическому сейфу, напоминавшему ракету на старте. Вставил в щель пластинку Стража, откинул верхнюю дверцу, за которой обнаружился матовый экран компьютера, сосредоточенно насупил брови, набрал пароль. Экран вспыхнул — не голубым фантомным сиянием Решетки, а привычным, серебристым. Коснувшись пары клавиш, куратор вызвал файл текущих сообщений, проглядел его, потом принялся изучать архив клиентов за последние три месяца. Их было несколько десятков, но он помнил в лицо почти каждого, помнил беседы с ними, отчеты агентов-проводников, оценки перспективности того или иного человека, вопросы, которые тот задавал. Пожалуй, кроме рыжей, было еще два-три кандидата в список подозрительных личностей…

Хмыкнув, он перевел компьютер в режим ожидания, откинулся на спинку кресла и поднял взгляд к потолку. «Может, отправиться в Заросли, пострелять бесхвостых?» — промелькнула мысль. Он любил охоту; пожалуй, то был единственный случай, когда он не стеснялся использовать должностные привилегии.

В Заросли, так в Заросли, подумал он и, потянувшись к телефону, набрал номер Доктора. 

Глава 3  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 9 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

«Богато живут, гадюки», — подумал Кирилл, нажимая на кнопку звонка. Оглядевшись еще раз по сторонам, он убедился, что живут здесь не просто богато, а роскошно. Двор кондоминиума, в который его пропустили после долгих и унизительных объяснений с охраной, в самом деле поражал редкостным великолепием: бассейн в мраморе, по сторонам мраморные же скамьи, пара фонтанов с нагими наядами и дельфинами, розы, пионы размером с два кулака, дорожки, посыпанные чистейшим песком… Шеренга кленов и серебристых елей отделяла детскую площадку и теннисный корт, за ним высилась горка из розоватых и серых гранитных валунов, меж коими росло нечто яркое, пестрое, экзотическое — с невысокого крыльца Кирилл мог разглядеть лишь огромные резные листья в пурпурных прожилках да какой-то кустарник с алыми цветами. Все эти чудеса замыкал квадрат кирпичных трехэтажных коттеджей, по десять с каждой стороны. Они казались такими новыми и чистыми, словно попали сюда, на городскую окраину, прямиком с полок игрушечного магазина.

Да, тут шикарно устроились… Как говаривал майор Звягин, незабвенный комбат, всякий хочет отхватить дворец с фонтаном и блюдо с фазаном, да не всякому это удается. Кириллу дворцы, фонтаны и фазаны определенно не светили; пяток сосисок на ужин — это казалось более реальным. Еще была у него комната в крохотной родительской квартирке, а вместо бассейна и фонтанов — ванна. Он помещался в ней, только поджав колени к подбородку.

С раздражением дернув плечом, Кирилл опять надавил на звонок. Дверь перед ним тоже выглядела неплохо — мореный дуб с бронзовой инкрустацией. Видно, дела у конторы, в которую он сейчас ломился, шли на подъем, как и у всех остальных заведений, обосновавшихся в этом сказочном местечке, среди жилищ новоявленной элиты. Аптека… три бара… ателье… еще одно ателье… ресторан… парикмахерская… четыре магазинчика — все под громким названием «салон»… гараж, рядом роскошный «Форд-Таурус» о шести колесах с электроприводом… бюро услуг — интересно, каких?.. ритуальных или по другой части?.. Его наметанный взгляд скользил вдоль ярко-оранжевых фасадов, по вывескам, просторным окнам и витринам, мимо цветников и резных мраморных скамеек, мимо полосатых тентов на другой стороне бассейна. Тут, со двора, все выглядело на редкость приветливым и уютным, и оставалось лишь удивляться, что снаружи огромное квадратное здание кондоминиума своими узкими бойницами в облицованных камнем стенах и глухими железными воротами так напоминает шведскую цитадель века что-нибудь шестнадцатого или семнадцатого. По сути дела оно и являлось цитаделью — кирпично-гранитным бастионом благополучия среди бетонных трущоб питерской окраины. В случае чего здесь вполне удалось бы отсидеться, причем с полным комфортом — под надежной охраной, за крепкими воротами, меж цветочных клумб и витрин шикарных магазинчиков, баров и ателье.

Теперь предстояло выяснить, какое же место среди всех этих заведений отводится фирме «Сэйф Сэйв» — «Надежное спасение», как перевел Кирилл. Контора сия была целью его нынешнего визита, и Кириллу представлялось, что носит она сугубо оборонительный характер; вероятно, именно ее сотрудники, крепкие мордовороты с электродубинками, дежурили у врат этого райского уголка, храня его от посягательств всякой голытьбы. В таком случае у него имелись реальные шансы получить работу — настоящую работу с настоящим окладом, а не тот символический дым, который сулили в гимназии. Сто двадцать часов нагрузки в месяц, дым в получку и никакой романтики… Зато спокойное место, говорила мама, учителя всегда нужны. Кирилл против спокойного места не возражал, однако труды свои оценивал в пять «толстовок» — на меньшие деньги прокормиться было бы тяжело. Жизнь постоянно дорожала, хоть и не такими темпами, как в черные девяностые годы, и ему, привыкшему к щедрому довольствию спецназа, уже приходилось прокалывать дырки в ремне, несмотря на все мамины заботы.

Он снова потянулся к звонку и тут заметил, что за ним наблюдают: над роскошной дубовой дверью рядом с сеточкой микрофона торчал карандаш телекамеры, уставившейся прямо ему в лицо. Святой Харана! Хорошо еще, не сунули под нос что-нибудь огнестрельное… Секунду подумав, Кирилл скорчил зверскую рожу — такую, что подходила, по его мнению, вышибале из какого-нибудь салуна на Диком Западе, — и тут же услышал:

— По объявлению?

Голос был хриплым и басистым.

— Да. — Вытащив позавчерашнюю «Вечерку», Кирилл помахал ею перед камерой.

— Звонил? — осведомился бас.

— Разумеется. Здесь же только телефон, без адреса. — Он снова помахал газетой.

— Имя? — поинтересовались за дверью.

— Карчев. Кирилл Карчев.

Дверь бесшумно растворилась. Тот же голос, звучавший теперь из динамика на стене, скомандовал:

— Прямо по коридору до лестницы, потом на третий этаж. Тебя ждут.

Кирилл зашагал, куда было ведено. В коридор выходили пять металлических дверей, похожих на дверцы сейфов, все плотно притворенные; в неглубокой нише сверкали полированные створки лифта. Лифт? В трехэтажном особняке? Направляясь к лестнице" довольно широкой и выложенной искусственным камнем, он в задумчивости потер висок. Забавное местечко! Впрочем, Харана молчал, не посылая никаких тревожных сигналов, а значит, все было в порядке — более или менее. Что же касается лифта, то у богатых свои причуды: почему бы им не ездить на лифте с первого этажа на третий? Но ему предстояло подняться своим ходом — видимо, лифт берегли для почетных гостей.

Приемная с волоокой девицей при компьютере и телефонах, картины на стенах, зеркальный бар, дверь в кабинет — все как полагается… В кабинете его действительно поджидали: густобровый плечистый мужчина лет пятидесяти, с офицерской выправкой и могучими волосатыми лапами, восседавший за письменным столом, и еще один, тощий, длинный и бледный, похожий на кузнечика-альбиноса; этот устроился на диване у открытого окна и со скучающим видом разглядывал небесную синеву. Слева от плечистого в массивной бронированной стойке о двух этажах серебрился компьютерный экран, но не такой, как у секретарши, а попросторней; справа подмигивала зелеными огоньками пара обычных «ви-ти» — видеотелефонов. Больше в комнате не было ничего, если несчитать второго окна, узкого и забранного решеткой, а также кресла посередине. Решив, что оно приготовлено для него, Кирилл подошел и сел. Чувствовал он себя, как жених на смотринах, да по существу так оно и было.

Плечистый, похоже, здороваться не собирался; взглянув на часы, он пробасил:

— Явился ты вовремя, парень, минута в минуту. Что, служил?

— Служил… — Пожалуй, этот тип тянет на полковника, мелькнуло в голове, или на подполковника как минимум: с ходу начал тыкать и засекать время. Впрочем, такие штучки казались Кириллу еще в порядке вещей, ибо на штатском положении он находился всего лишь месяц.

Оглядевшись, он заметил, что компьютер слева от плечистого из самых лучших и дорогих — «Ланд» специального исполнения, с полуметровым экраном, встроенным в верхнюю часть стального шкафа. Сейчас створка его, на которой размещалась клавиатура, была откинута, и Кирилл мог оценить толщину броневой пластины — похоже, выстрел из гранатомета не нанес бы ей особого вреда. Ему и раньше доводилось видеть такие штуки — в армии чего не насмотришься! — но тут все же была частная лавочка, а не пункт управления дивизией. Но, судя по всему, фирма «Сэйф Сэйв» к вопросам безопасности относилась весьма серьезно. И к секретности тоже: панель компьютера украшали пять щелей дискетных вводов, и можно было побиться об заклад, что четыре из них — с паролем.

— Где служил? — Взгляд предполагаемого полковника уперся Кириллу в переносицу.

— Спецназ, команда «Зет»… иначе — международные силы быстрого реагирования. Слышали о таких?

— Слышали, про все мы слышали… Документы есть? Награды? Ранения? — Сильная короткопалая рука выжидательно повисла над столом.

Кирилл вытащил бумаги. Орденов он за шесть лет своей воинской карьеры не выслужил, а вот ранения имелись: шрам от бандитской заточки под локтем и дырка в бедре. По счастью, пуля, что оставила ее, не задела ни кости, ни сухожилий, иначе он был бы сейчас инвалидом.

Плечистый навис над столом, засопел, разглядывая документы, но, кажется, никакого криминала там не обнаружилось. С особым пристрастием он изучал Кириллов послужной список, включавший три операции в Африке и одну в Индокитае, стоившую Кириллу той самой дырки в бедре. Эти четыре зарубежных вояжа совсем не означали, что ему удалось повидать мир, разве что африканские да таиландские джунгли и болота. Правда, заработав ранение, он провалялся полгода в сингапурских госпиталях, где и помер бы с тоски, если б не Кван Чон. Наставник Кван его многому научил — таким вещам, что и не снились штатным инструкторам группы «Зет».

Закончив шелестеть бумагами, хозяин кабинета поднял голову, насупил густые брови и вдруг распорядился:

— Ну-ка, встань, солдат! Встань и сними рубаху. Штаны тоже!

Кирилл поднялся и начал расстегивать ремень. «Это будет стоить тебе лишнюю сотню в месяц, старый пердун», — подумал он, стягивая джинсы и злобно кривя губы. Впрочем, настроение его улучшилось, когда на лице нанимателя мелькнула одобрительная усмешка.

— Неплохо выглядишь, парень! Видать, крепкая порода, э? Ноги у тебя длинные, и бегаешь ты, должно быть, быстро… Ну, одевайся! — Плечистый задумчиво пошевелил бровями. — Роста в тебе, я думаю, сто восемьдесят восемь… шесть футов два дюйма, как говорят янки… вес — девяносто два… Так?

— Девяносто три, — уточнил Кирилл, застегивая «молнию» на брюках.

— По габаритам подходишь. — Плечистый, кивнув, вновь зашелестел бумагами. — Ну, что тут у нас еще? Холост, тридцати еще нет, два легких ранения и неплохие рекомендации… сержантский контракт истек месяц назад… — Он небрежно похлопал по Кирилловым документам. — Чего бы тебе, сержант, и дальше не служить? Или деньги не устраивали?

Уже сержант, не парень, отметил Кирилл; очевидно, это стоило рассматривать как повышение.

— Деньги устраивали, не устраивало вот что. — Он коснулся пальцем шрама, потом хлопнул себя по бедру. — Сегодня пальнут в руку, завтра — в плечо, а послезавтра и вовсе вынесут ногами вперед…

— Выходит, ты напугался, э? — Взгляд плечистого вдруг стал пронзительно-острым.

— Не то чтобы напугался… просто решил не искушать судьбу. Шесть лет, два ранения… Подошла моя очередь.

— Твоя очередь? Это как же?

— Ну, так у нас говорили в батальоне. Чувствуешь, когда подходит твоя очередь на неприятности похуже этих. — Кирилл покосился на белую полоску шрама. — Я почувствовал и ушел. Решил, что пора менять ремесло.

Пару секунд он колебался, не рассказать ли про Харану, потом решил, что откровенничать не время. Мистика, предчувствия, тайны амазонской сельвы… Нет, не стоит! Примут его за сумасшедшего да укажут на дверь — и делу конец.

— Думаешь, у нас безопасней? — Хозяин кабинета откинулся в кресле, скрестив волосатые лапы на груди. Кирилл пожал плечами.

— А что у вас опасного? Стой у ворот, помахивай дубинкой, впускай, выпускай, спасай… Ну, если надо, спасем. — Стиснув свой внушительный кулак, он повертел им в воздухе. — Вот этим самым и спасем, без всяких сильнодействующих средств. Все-таки Питер не Чикаго, на улицах из автоматов еще не палят.

— А в Чикаго, насколько мне известно, уже не палят. — Плечистый усмехнулся, крепко потер ладони и заявил: — Боюсь, сержант, чего-то ты нафантазировал — эти кретины у ворот, к которым ты хочешь прилечь, не мои люди. У нас, видишь ли, медицинская фирма. Народные методы лечения, травки, массаж, подкачка половой энергии и всякое такое… То да се… Спасаем людей от хворей, от болезней, ну а заодно от скуки.

— Так, может, вам санитары нужны?

В конце концов, подумал Кирилл, можно пойти и санитаром: неприятная работа, но оплачивается получше, чем школьная тягомотина. И спокойней, чем служба в охране, ибо больные в основном люди тихие, придавленные судъбой… Однако объявление в «Вечерке» было адресовано крепким молодым мужчинам с особой подготовкой, так что не исключалась и клиника для буйных. Но их, как мнилось Кириллу, травками и массажами не лечили.

Плечистый басовито хмыкнул и в первый раз покосился на тощего; тот по-прежнему любовался небесами и выглядел словно бы не от мира сего. Физиономия у него была, как у покойника: на впалых щеках ни кровинки, узкие губы сжаты, длинный костистый нос выдавался над ними меловым утесом, длинные бесцветные волосы свисали до плеч. Кирилл не видел его глаз и не испытывал желания в них заглянуть — этот тип чем-то напоминал графа Дракулу, застывшего в ожидании очередной жертвы. Оставалось надеяться, что бывшие сержанты спецназа шести футов и двух дюймов роста ему не по зубам.

Что касается плечистого, то этот мужик внушал Кириллу все больше симпатии. Теперь он разглядел, что брови у него походят на пару темных мохнатых гусениц, в карих зрачках посверкивают насмешливые огоньки, а полногубый рот словно бы готов с минуты на минуту сложиться в усмешку. Правда, минута эта все не наступала, а в очертаниях слегка раздвоенного подбородка и крепких скул явно ощущалась начальственная суровость. Тем не менее интуиция подсказывала Кириллу, что на этого человека можно положиться, что являлось добрым знаком, во-первых, потому, что он доверял Харане и своим предчувствиям, без коих выжить в команде «Зет» было бы нелегкой проблемой, а во-вторых, мысленно Кирилл уже окрестил плечистого шефом и надеялся, что работа в этой конторе — хоть охранником, хоть санитаром — от него не уйдет.

Его наниматель тем временем пошарил в столе, вытащил трубку — гладкую и обтекаемую, словно летящий по волнам дельфин, чиркнул зажигалкой, прикурил и выдохнул сизую струю прямо в компьютерный экран. Затем он помахал рукой, разгоняя дым, и произнес:

— Санитары у нас есть, и больше, я полагаю, не нужны. Видишь ли, санитар — слишком узкая специальность, да и с фантазией у санитаров дела обстоят плоховато. Согласен, э? А мы ищем лихих парней, с воображением… — Он выпустил пару колечек, пронзив их дымной стрелой. — Да, лихих и умелых, на все руки мастеров. И на ноги тоже — на тот случай, если надо вовремя смыться. Я тебе говорил, что мы спасаем людей от скуки — богатых людей, должен заметить, — а это, сам понимаешь, требует определенной подстраховки. Словом, поблизости должен быть крепкий мужик с железными нервами и тяжелыми кулаками, надежный, как скала… — Еще пара колечек взмыла к потолку. — Кулаки у тебя подходящие, это я уже разглядел… и стрелять ты умеешь, и с реакцией наверняка все в порядке, иначе не прослужил бы ты в этом своем спецназе шесть лет… Ну, а что еще за душой? Выкладывай!

Вербует в телохранители, подумал Кирилл. Небезопасная работенка, зато романтическая и наверняка оплачивается неплохо… Впрочем, к кому попадешь! Он потер висок, мысленно перебирая все свои таланты и умения, от полузабытой латыни до ремесла сапера, и поглядывая на плечистого с некоторым подозрением. Хочет парня с фантазией и крепкими кулаками, это надо же! Впрочем, ни тем, ни другим судьба Кирилла не обошла, и хотя фантазия доставляла ему одни неприятности, кулаки спасали — и в прямом, и в фигуральном смысле.

— Вожу машину, — начал он, — разумеется, профессионально… при случае могу починить… ну, еще плавание с акваскафом, бег, борьба… подрывное дело, но этим я бы заниматься не хотел. Себе дороже.

— Если случится попасть в тайгу с ножом и топором, не пропадешь?

— Не пропаду. — В тайге Кириллу случалось бывать и без топора, когда их взвод подняли по тревоге, бросив вдогонку сбежавшим зекам. Страшные были люди, упокой их Господи, хуже зверей! Таиландцы с маковых плантаций им в подметки не годились, хотя каждый узкоглазый мафиози волок целый арсенал и черный пояс в придачу.

— Еще? — Плечистый выбил трубку и откинулся в кресле; тощий у окна, казалось, заснул.

— Еще? — Кирилл вдруг широко усмехнулся. — Еще могу преподавать историю. В школе.

— Это как же? — Сунув трубку в стол, плечистый уставился на Кирилла с неподдельным интересом; мохнатые его брови сошлись на переносице.

— Да так… До армии закончил истфак, потом забрали на срочную, потом остался по контракту… так все и пошло-поехало.

— Выходит, ты у нас не просто сержант, а дипломированный специалист, э?

— Выходит… Только кому нужны специалисты по скифам? Скифы-то вымерли подчистую, остались мы, их потомки, а нам до скифов, как до…

— Постой, постой! — Плечистый оборвал его, прихлопнув ладонью. — Ты спрашиваешь, кому нужны специалисты по скифам, так? Мне нужны! — Словно припечатывая, он вновь опустил ладонь на крышку стола — с такой силой, что подпрыгнули телефоны. Не берегут технику в этой конторе, подумал Кирилл.

Плечистый тем временем решительно поднялся и обошел вокруг стола, на ходу потирая руки.

— Я тебя беру, скифеныш! Беру на испытательный срок! Так что пора бы нам и познакомиться… Обоюдно, так сказать! — Он протянул мощную длань. — Сарагоса!

— Что?! — Кирилл автоматически пожал протянутую руку и уставился в карие насмешливые глаза.

— Сарагоса — так меня зовут. А тебя будут звать Скиф. Скиф, понял? И запомни свою кодовую фразу… — Он поднял глаза к потолку, поразмышлял секунд пять и пробасил: — Скифы пируют на рассвете! Вот так!

— Лучше уж на закате, шеф, — пробормотал ошеломленный Кирилл.

— Пусть на закате… тебе видней, когда они любили заливать зенки… Но пароль запомни! Надо будет вернуться, произнеси его — вслух, хоть громко, хоть шепотом. Доктор тебя вытащит.

— Вытащит? Откуда?

— Оттуда, куда мы тебя сейчас отправим! — рявкнул Сарагоса. — Должен же я тебя проверить, парень? Э? Как ты полагаешь? — Толстый палец уткнулся Кириллу в грудь. — Ну, куда отправишься? В лес? В горы? В кабак? В гарем турецкого султана? На Гавайские острова? На Марс или альфу Центавра? В ад или в рай? Доктор доставит куда угодно… вернее, куда у тебя пороху хватит.

Либо разыгрывает, либо издевается, мелькнуло в голове у Кирилла; затем он подумал, что надеялся обрести спокойное место на пять «толстых», а нарвался Бог знает на что. С неохотой он признал, что загадочные намеки Сарагосы будоражат воображение и вселяют романтические мечты — примерно такие же, как речи офицеров из военкомата, вербовавших его некогда в спецназовский батальон. Воспоминание об этом, как и о сибирской тайге и заирских болотах, было не из самых приятных, и он решил считать слова плечистого шуткой. Скажем, умный полковник дурачит глупого сержанта… Тут ясно, у кого все козыри на руках: шеф есть шеф, и остается только пасовать.

Криво ухмыльнувшись, он сказал:

— Лучше уж в кабак… Ну, в бар — хоть в этом самом Чикаго.

— Чикаго не обещаю, но что-нибудь в подобном духе мы сообразим. Сообразим, будь уверен! Отправишься ты в свой кабак, посидишь часок-другой, погудишь, потом скажешь четыре волшебных слова и вернешься прямиком в это самое кресло. Вся недолга! Только постарайся Там, — Сарагоса с многозначительным видом ткнул пальцем куда-то вверх, — не ввязываться ни в какие истории.

— А на что я гудеть-то буду в этом кабаке? — Сунув руку в карман, Кирилл вытащил пару мятых «гагаринок» и сморщился. — На наши, что ли, на «деревянные»? На них и минеральной не подадут!

Его шеф, в задумчивости поигрывая бровями, направился к столу.

— Это ты верно заметил, — бурчал он, роясь в ящике. — На наши, будь они неладны, не подадут… ни в Чикаго не подадут, ни в Париже, ни на Гавайских островах… ни в том заведении, куда тебя отправит Доктор… Вот, держи! — Он бросил Кириллу что-то блестящее, мелодично позванивающее, золотистое.

Обручальные кольца… Три штуки, самого простого вида, без гравировки и украшений… Кирилл заметил, что проба внутри стерта.

— Одно надень на палец, остальные — в карман! — распорядился Сарагоса. — Мне еще не встречались кабаки, где б не шла такая валюта. Отпустят тебе чего-нибудь, я уверен… на девочку, может, и не хватит, а на пойло, закуску и сигареты — в самый раз! — Он повернулся к окну и повелительно взмахнул рукой. — Ну, Доктор, давай! Клиент ждет. Ты ведь слышал, куда ему нужно попасть, э? Вот и отправь, только ненадолго.

— Это уж как получится, — вымолвил тощий, вставая. Голос у него оказался скрипучим и резким, похожим на карканье ворона.

Затем, не сказав больше ни слова, он в три долгих шага пересек комнату и склонился над Кириллом — так низко, словно хотел клюнуть его носом в лоб. Лицо Доктора было бесстрастным, как у египетской мумии.

Невольно вздрогнув, Кирилл откинул голову, да так и не смог опустить ее — шея вдруг одеревенела. Теперь он смотрел прямо в физиономию тощего, уставившись на него будто во сне, не в силах оторвать глаз от розоватых зрачков на бледном челе альбиноса; казалось, он внезапно превратился в кролика, зачарованного змеей. Затем стены комнаты вдруг помутнели, потолок взмыл куда-то ввысь, паркет под ногами затянуло зыбкой мглой, яркий июльский полдень за окнами сменился сумеречным светом вечерней зари, а фигура Сарагосы, маячившая у стола, уплыла вдаль, растаяла, слившись с сейфом и стенами, которые тоже растворились в багровой дымке, колыхавшейся словно гигантский и темный театральный занавес. За ним чудились некие неясные формы, слышался мерный усыпляющий гул — не то рокотали морские валы, не то шумел лес под тугими порывами ветра.

«Что со мной? — подумал Кирилл, ужасаясь своей беспомощности, беззащитности и глухому молчанию Хараны. — Что он делает? Этот вурдалак… Этот…»

Бледное лицо склонилось над ним; сейчас Кирилл видел только зрачки — огромные, горящие алым огнем. Беззвучно и неотвратимо он погружался в их пламенную глубину, не в силах шевельнуть рукой, не чувствуя ни боли, ни холода, ни жара; он падал, падал, падал, будто бездонные недра звезды раскрывались перед ним, затягивая вглубь, вращая и кружа в стремительном водовороте. Теперь он не слышал и не видел ничего, кроме сияния этой красноватой пропасти; гул прекратился, и великое алое безмолвие сомкнулось над ним непроницаемой скорлупой.

Он упал.

Переход был внезапным и резким. Он ощутил, что стоит на ногах, что локти опираются на что-то твердое, надежное; до ушей доносились негромкий звон, шелест, звуки льющейся жидкости. Потом он увидел лицо, маячившее на расстоянии вытянутой руки: широкоскулая, слегка одутловатая физиономия, полные губы, набрякшие веки, сизые прожилки на отвислом носу, голая макушка в венчике темных волос. Обычное лицо человека за пятьдесят, долго и преданно дружившего с бутылкой, но с него на Кирилла взирали алые глаза Доктора. 

 Глава 4  ВНЕ ЗЕМЛИ, БАР ПАПАШИ ДЕЙК, МЕСТНАЯ ДАТА НЕИЗВЕСТНА

Нет, не алые. Зрачки у этого типа были скорее темно-багровыми, цвета остывающей лавы — невероятного 'оттенка, какой не встречался Кириллу нигде и никогда. Ошеломленный, он сильно потер виски, повернул голову. Перед ним, в обширном и мрачном зале, теснилось изрядно народу — в основном молодые парни и мужчины лет под тридцать; одни — в привычной одежде, другие — в длинных пестрых хламидах или нагие по пояс. Были они всех мастей, от жгучих смугловатых брюнетов до белокожих блондинов, и выглядели довольно устрашающе, но, если не считать хламид и странных татуировок вокруг сосков, такую компанию удалось бы встретить на любой мафиозной тусовке — что в Питере, что в Москве, что — без всякого сомнения! — в Чикаго, в Париже или на Гавайских островах. Отличие заключалось лишь в одном: их зрачки багровели, пламенели, отливали оранжевым и розовым, светились пурпуром, сияли красками восхода и заката. Иных расцветок тут не было.

Бар в Чикаго? Не слишком похоже, с лихорадочным возбуждением размышлял Кирилл. Правда, здесь имелась стойка, а за ней целые батареи откупоренных бутылок, из которых явственно тянуло спиртным, но и этот запах был каким-то странным, едким, будто бы с примесью паленой резины, от него пощипывало в носу и першило в горле.

Судорожно вздохнув, он вновь воззрился на бармена — в том, что этот пожилой толстяк с сизым носом является либо барменом, либо хозяином заведения, сомневаться не приходилось. С минуту они смотрели друг на друга в полном молчании, затем красноглазый лег животом на стойку и заглянул вниз, словно высматривая дырку в полу, оставленную возникшим из небытия клиентом. Дыры, однако, не наблюдалось, и толстяк, почесав нос, подвинул к себе пару стаканов да объемистую бутыль.

— Великий Буга, что творится на свете! Надо бы выпить, сынок… Нам обоим надо выпить — и тебе, и папаше Дейку. Клянусь потрохами шайкала!

Они выпили. Жидкость была прозрачной и огненно-жгучей — крепче водки, как показалось Кириллу. Он поперхнулся, закашлялся, и папаша Дейк ловко сунул ему в рот солоноватый хрустящий сухарик, потом налил еще. Чем-то неуловимым этот крупный красноглазый мужчина напоминал Сарагосу — то ли гулким басом, то ли манерой держаться, уверенной и властной, то ли короткими толстыми пальцами.

— Выпьем, приятель! Не каждый вечер можно пропустить глоток с парнем из Койфа… да еще с таким ловкачом, что ломится к стакану сквозь стены! Боюсь, папаше Дейку никто не поверит! Эта пьянь, — он небрежно мотнул головой, — ничего не заметила. Каждый шворц льет пойло в свою глотку, жрет и не глядит по сторонам.

Кирилл покосился на посетителей, сгрудившихся у дальнего конца стойки и за шестигранными столиками в полутьме у самых стен. Кажется, никто не обращал на него внимания; там орали, пили, жевали, и звон стекла, постукивание металла о тарелки, шарканье ног и человеческие голоса сливались в невнятный гул, прерывавшийся то и дело пьяным смехом. Он нерешительно покрутил свой стакан, стараясь не принюхиваться к странному аромату спиртного.

— Пей, чего глядишь! — Красноглазый был настойчив.

— Выпить-то можно. Вот только… — Пошевелив пальцами, Кирилл выжидающе уставился на толстяка.

— Синюшек нет? — Папаша Дейк вдруг подмигнул. — А что есть? Может, ваша койфитская травка? Могу взять пару-тройку упаковок.

— Травкой не балуюсь. Это пойдет? — Кирилл стянул с пальца кольцо, немедленно исчезнувшее в огромной ладони красноглазого.

— Пойдет! Еще как пойдет! Хотя и не по той цене, что предложили бы тебе кидалы… — Он зашелестел бумажками. — Но ты ведь не станешь возражать, сынок? Не станешь, я вижу… вижу ясно, как дырку в заднице ойла.

Кирилл, не говоря ни слова, сгреб деньги и сунул в карман, где позванивали еще два кольца. Теперь он чувствовал себя уверенней.

— Горячего подать? — Толстяк двинул к нему бутылку, в которой плескалось еще на добрых четыре пальца.

— Горячего?

— Ну, есть запеченный урдур… птера… окорок трипидавра… Все свежее, как в раю у Махамота, не сомневайся! Я бы советовал птеру на вертеле.

— Давай! — Поморщившись, Кирилл пригубил из стакана и огляделся. Первое ошеломление уже прошло, первая сделка была заключена, и теперь он пытался сообразить, куда же отправил его проклятый вурдалак с алыми зрачками? К своим родичам, что ли? Но человеческую кровь здесь явно не потребляли; здесь хватало других напитков, хотя и с мерзким запахом. Впрочем, к запаху он уже притерпелся.

Несколько минут он изучал обширное помещение, тонувшее в полумраке, размышляя, в каком месте — на Земле, в стране кошмарных снов или в иной Галактике — находится этот притон. Его зал имел форму пятиугольника с серыми бетонными стенами; вдоль одной из них шла длинная оцинкованная стойка с кружками, стаканами и большим лотком, где поблескивало что-то яркое, металлическое. Позади нее шеренгой выстроились низкие глубокие шкафы с бутылями без наклеек — кажется, на темном стекле были выдавлены какие-то надписи, но разглядеть их никак не удавалось. Над шкафами мерцали потускневшие зеркала, подсвеченные двойной нитью голых электрических ламп. Иного освещения здесь не имелось, и Кирилл не мог заметить чего-либо напоминавшего окна или дверь. Видимо, тут обходились и без того, и без другого, зато в самой середине маячила некая конструкция вроде винтовой лестницы. Решив, что бар располагается в подвале, он сунул руку в карман и вытащил тоненькую пачку местной валюты.

Символы и знаки, усеивавшие эти синеватые купюры — синюшки, как назвал их красноглазый Дейк, — оставались для него загадкой. На долю секунды неясным отблеском что-то всплыло в памяти; казалось, еще мгновение, и он сумеет прочитать ровные строчки неведомых иероглифов, уловит тайный смысл геометрических фигур, красовавшихся в центре каждого банкнота… Но воспоминание промелькнуло и исчезло, заставив Кирилла улыбнуться в радостном предвкушении; романтик по натуре, он любил неразгаданные секреты.

Значит, синюшки… Интересно! В родных краях то же самое именовалось «зеленью» — конечно, по традиции; зеленой была лишь «толстовка», сторублевая купюра с роскошным портретом Льва Николаевича. «Ломоносовки», «гагаринки» и прочие послереформенные банкноты пестрели всеми цветами радуги, что, однако, веса им не прибавляло. Банкиры и солидные финансисты упоминали о них как о новых российских деньгах, но народ изобрел иной термин — «портретная галерея». Отдельные же ее шедевры назывались по-разному: одни отдавали предпочтение фамилиям великих людей, другие — именам-отчествам, а третьи и вовсе были с ними запанибрата, мусоля и пересчитывая «мишки», «юрки» да «левы» — кому что Бог послал.

Решив, что местная валюта глядится не хуже родной, Кирилл сунул ее в карман и, подняв голову, снова осмотрел пятиугольный залец с бетонными стенами. Нет, ни на какой из чикагских баров это заведение не походило! Никак не походило! Он мог поклясться в том потрохами загадочного шайкала, хоть не бывал в Чикаго и не знал, что там пьют и что едят. Во всяком случае, не запеченных урдуров, не птер на вертеле и не окорока трипидавров! Насколько он помнил, в Таиланде, Заире и Намибии таких зверей тоже не водилось, не говоря уж о вилюйской тайге, карельских лесах и ущельях Кавказа, где случалось ему бывать в разные времена и по разным поводам.

Сон, сказал он себе, я сплю, и все это мне снится. Забавное сновидение, и только! Но если оно начнет переходить в кошмар…

Впрочем, Харана молчал, и никакие мрачные предчувствия Кирилла не томили — верный признак того, что он находится в безопасности. В относительной безопасности, ибо Харана не утруждался предупреждениями насчет синяков и ссадин и начинал бить тревогу лишь по самым серьезным поводам. Как тогда, на берегу Вилюя…

Кирилл облокотился о стойку и замер, вслушиваясь в неясный гул, вопли, хохот, вбирая незнакомые запахи, наплывавшие со всех сторон — из кухни, где скрылся папаша Дейк, от полок со спиртным, от столов, где веселились посетители. Бывает, обоняние и слух говорят не меньше глаз — так случилось в сибирской тайге, когда под ногой бандита хрустнул сучок, когда тяжелый смрад потного тела ударил в ноздри и в висках забились, зазвенели тревожные колокола. В тот раз Кирилл отделался шрамом на руке, а беглый зек, что охотился за ним, остался лежать в лесу, среди огромных сосен с бурыми стволами; глаза его закатились, череп был разбит ударом приклада, кровавая каша все текла и текла из жуткой трещины на затылке, пачкая мох… Грязный, обросший, изголодавшийся, он походил на дикого зверя, на смертельно опасного волка-человекоубийцу и все же оставался разумным существом — таким же, как сам Кирилл, как парни из его команды, как офицеры, возглавлявшие ту облаву…

Нет, не таким, сказал он себе, все же не таким. Разум еще не делает человека человеком, необходимо что-то еще, неощутимое, но столь же важное… Способность к любви, к состраданию?.. Чувство юмора?.. Стремление к цели?.. Возможно, душа? А есть ли душа у этих красноглазых? Люди они или звери, натянувшие людскую личину, как тот беглец, убитый им в вилюйской тайге?

Сзади послышались шаги, и мысль оборвалась. Похоже, он наконец-то привлек внимание — к стойке шествовали человекоподобные аборигены, но в багровых их зрачках не было ни намека на любовь или хотя бы на здоровый юмор. Что же касается цели, то в ней не приходилось сомневаться: красноглазым был нужен он, Кирилл. Было их трое: длинноволосый парень с крысиной физиономией, щедро накрашенная девица и голый по пояс гигант с двухлитровой кружкой, которую он бережно придерживал у подбородка. Парень и девица болтали и хихикали, искоса поглядывая на чужака; голый детина то и дело прикладывался к кружке, сосал нечто бурое, пенистое, с острым запахом дрожжей. Вроде бы пиво, подумал Кирилл.

Компания устроилась рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки. Теперь Кирилл заметил, что девица недурна на вид, особенно если стереть со щек серые спиральные разводы и пригладить брови — каждая их волосинка, намазанная серебристой краской, торчала, словно крохотная игла. На крысомордого он не обратил внимания, но от голыша, мрачного, с мощными мышцами, бугрившимися на плечах, веяло опасностью. Вокруг сосков у этого типа были наколоты синие точки, а меж ключиц — треугольник с выпученным багровым глазом — точно такой же попался Кириллу на одной из его купюр. Он незаметно примерился к бутылке, где еще плескалось немного спиртного, соображая, что в случае неприятностей увесистая емкость может оказаться весьма полезной.

Затем, покосившись на соседей, Кирилл прислушался. Великан угрюмо молчал, посасывая свое пиво; парень и девица болтали, поминая шайкала во всех анатомических подробностях, а заодно и задницу ойла, шворц, ксенявых койфитов и прочие загадочные вещи. Слова эти по большей части оставались Кириллу непонятными, но тянуло от них оскорбительным душком. Он нахмурился, отхлебнул из стакана и невольно стиснул кулаки.

— Твоя птера, приятель! — Папаша Дейк возник на фоне шкафов и тусклых зеркал, держа на ладони большой пятиугольный поднос, над которым вился парок. Опустив его на стойку, он скосил багровый глаз в сторону крысомордого и шепнул: — Видишь того тощего подлога? Джеки-кидала с подельщиками… не из самых крупных храпарников, но лучше с ними не связываться, сынок. Обдерут, да еще кровь пустят…

— Мне не пустят, — заметил Кирилл, склонив голову к плечу и подозрительно рассматривая птеру. Этот неведомый зверь обладал маленьким вытянутым туловищем со скрюченными лапками и широким мясистым хвостом длиной сантиметров сорок, который, судя по всему, и являлся главным его гастрономическим достоинством. Однако мясо было розовым, поджаристым и без неприятных запахов.

Красноглазый Дейк потянулся к лотку, достал огромную вилку с двумя зубцами и воткнул ее птере в бок.

— Ну, гляди, койфит… Я советую так: коли в твоем кармане еще что позванивает, сдай лучше папе Дейку. От меня, скажем начистоту, не самый большой барыш, зато все честно и без мордобоя. — Он подождал с полминуты, выжидательно глядя на Кирилла, потом вздохнул и вымолвил: — Ну, не хочешь, не надо… С тебя двадцать три синюхи, сынок.

Кирилл полез в карман, снова вытащил деньги. Толстяк, все еще поглядывая на него, отобрал две бумажки с квадратом посередине и три с кружком, многозначительно мигнул в сторону Джеки-кидалы и направился к другому концу стойки, где уже стучали кружками жаждущие. Кирилл остался один на один с птерой.

Пробовать эту тварь ему не хотелось — слишком уж она походила на аллигатора-недоростка. Святой Харана! Лучше бы он заказал окорок трипидавра… Взявшись за вилку, Кирилл нерешительно ковырнул мясо и вдруг почувствовал, как справа ему в ребра врезался чей-то острый локоток.

Крысомордый… Придвинувшись поближе, парень ткнул пальцем в поднос, на котором среди печеных белесых плодов уютно устроилась птера.

— Привередливый ты, ссыпун… Чего не жрешь? Кирилл, не моргая, уставился в багровые зрачки крысомордого; на щеках у него заходили желваки.

— Он же из Койфа, Джеки, — проворковала девица. — Глаза, видишь, как шайкалье дерьмо! Такому с ходу по черепу да шизу обрить!

— Свою побереги, — буркнул Кирилл, стискивая вилку. Черенок начал сгибаться в его кулаке.

— Ты, выродок, усекай, куда попал, — с ленцой произнес крысомордый Джеки. — Если Райза мигнет, так Одди — вон тот, здоровый, — от тебя и соплей не оставит, ясно? Но Райза не мигнет… Ведь так, моя красавица? — Он ухмыльнулся девице. — Не мигнет, если у тебя найдется что-нибудь подходящее…

— Травка, что ли?

— Смотри, догадливый! — обрадовался парень. Не оборачиваясь, он протянул руку и похлопал Одди прямо по татуированному меж ключиц глазу. — Иди сюда, храпарник! Поторгуемся с койфитским отродьем!

Великан, не выпуская кружки, сделал пару шагов и пристроился слева. Маневр этот Кириллу не понравился, но, прикинув, что тощего Джеки вместе с его подругой можно снести единым махом, он решил подождать с началом боевых действий.

Странное ощущение вдруг охватило его: в этом чужом и явно неприветливом месте он словно был окружен какой-то незримой стеной, предохранявшей от опасности. Он твердо уверился, что видит сон, а значит, что бы ни случилось с ним среди всех этих фантомов и сонных миражей, это не имело отношения к реальности — к привычному миру, где Харана оберегал его, к миру, что находился где-то рядом, за стенами новенького щеголеватого особнячка на питерской окраине. И, если верить словам Сарагосы, он мог вернуться туда в любой момент! Достаточно вспомнить четыре магических слова… достаточно выкрикнуть их, сказать вполголоса или произнести шепотом…

Острый локоть Джеки снова ткнулся ему в бок.

— Ну, так чего мы ждем? — прошипел крысомордый. — Чего ждем, я говорю? Ты знаешь, шворц, Одди у нас такой нетерпеливый… Лучше его не раздражать, не то, клянусь пятым ребром шайкала…

— Я тебе его в глотку заколочу вместе с остальными четырьмя, — пообещал Кирилл, наслаждаясь внезапно обретенным чувством безопасности. — У меня, знаешь ли, терпения еще меньше, чем у твоего Одди.

Джеки переглянулся с напарником, потом осклабился. Передние зубы у него сильно выдавались вперед, и выглядел он сейчас точь-в-точь как крыса, готовая вцепиться в лакомый кусок.

— Цену набиваешь, ксенявый койфит? Зря, зря… Мы все равно больше сотняги за пачку не дадим, и никто не даст, не рассчитывай! Ты что думаешь: если травка растет только в ваших вонючих болотах, так можно обдирать честных храпарников? — Он приподнял жидкие брови, выдержав многозначительную паузу. — Сотня, и не синюхой больше! На границе ты бы и столько не получил.

— Что ты с ним треплешься, Джеки? — вновь вмешалась девица. — Я ж говорю: дать по башке и обрить шизу! А там посмотрим, чего у него в карманцах.

Кирилл покосился на голого детину — тот с каменным лицом сосал пиво. Но жидкость в его кружке подходила к концу, и за этим наверняка должны были последовать какие-то решительные меры.

— Вот что, подлот… — Кирилл оторвался от стойки и расправил плечи. — Иди-ка ты туда, откуда пришел. Я травкой с вонючих болотин не торгую. Я зашел выпить стакан-другой вашей сивухи, и больше ничего.

— Ты, отродье шайкала, мне не заливай! Кто бы тебя пустил в приличный кабак с этакими-то зенками? Есть что — выкладывай, а нет — так живо вылетишь башкой вперед! И все ступени пересчитаешь, клянусь шворцем самого Махамота! — Джеки махнул в сторону лестницы.

Пиво в кружке у Одди кончилось, и Кирилл, не спуская глаз с полуголого верзилы, отрицательно покачал головой. В нагрудном кармане у него торчала полупустая пачка «Стюардессы», но вряд ли ей удалось бы заменить зелье с койфитских болот. Очевидно, Койф был местным Таиландом, и, подумав об этом, Кирилл представил плантации опиумного мака, контейнеры со студенистым напалмом, дым и рыжее пламя, пожиравшее зелень, маленькие фигурки с автоматами, что метались среди пылающих бараков и стреляли, стреляли, стреляли… Такие воспоминания не вызывали приятных ассоциаций.

Крысомордый подмигнул своему поделыцику.

— Не желает он по-доброму, Одди. Не желает, и все! Что станем делать? Может, Райза права? Насчет шизы-то?

Одди стер пену с губ, неторопливо выпрямился и напряг мышцы. Был он, видно, очень силен и силу свою любил выставлять напоказ. За столами сразу примолкли, и в пятиугольном зале воцарилась напряженная выжидательная тишина. Папаша Дейк куда-то исчез; скорее всего он знал, что сейчас произойдет, и не жаждал вмешиваться в разборку с койфитским отродьем.

Джеки повернулся к стойке спиной, оперся на нее локтями, выпятив цыплячью грудь, и картинно скрестил ноги.

— Тут ссыпун из Койфа, парни! Ксенявый шворц! Вместо гляделок — две синюхи! Ну, сейчас Одди приведет его в нормальный вид.

Огонь, пылавший перед Кириллом, погас; исчезли тени, поливавшие его свинцовым дождем, ослепительно синее южное небо сменила тускло-серая поверхность бетонного потолка. Сейчас он был не в Таиланде; он снова очутился в этом странном заведении с пятью стенами, среди красноглазых ублюдков, каких на Земле не было и быть не могло. Впрочем, если не считать особенностей пейзажа, ситуация не столь уж отличалась от таиландской.

Бей первым, если не хочешь любоваться своими кишками, говаривал майор Звягин. Мудрый совет! Кириллу припомнилось, что наставник Кван Чон тоже склонялся к подобному мнению. Ну, если два умных человека утверждают одно и то же…

Сомкнув пальцы, он с размаху рубанул крысомордого ладонью. Удар пришелся туда, куда и был нацелен, — в горло, чуть повыше ямки промеж ключиц; не самый смертельный прием из его армейского арсенала, но Джеки-кидале придется отдохнуть денек-другой. Девица ошеломленно уставилась на приятеля, потом взвизгнула и потянулась к вилке — это оружие выглядело весьма опасным, поскольку каждый из зубцов был подлиннее пальца и наточен на совесть. Проколет не хуже штыка, подумал Кирилл, чуть отклонившись в сторону. Затем он отбросил Райзу локтем, попав, вероятно, ей в солнечное сплетение: девица свалилась на крысомордого, и визг моментально стих.

— Говорил я тебе, побереги шизу, красотка, — пробормотал Кирилл, поворачиваясь к Одди.

Великан замер, выпучив багровые глаза и судорожно втягивая воздух. В триумвирате храпарников, промышлявших травкой и Бог знает чем еще, он, несомненно, олицетворял силу — в той же степени, в которой Джеки представлял разум, а Райза — агрессивность. Сейчас, оставшись без руководства, Одди пытался додуматься, что же делать; он, конечно, понимал, что надо бить, но вот как бить? До смерти или только до крови?

Об этих нехитрых мыслях можно было догадаться по выражению его лица, и Кирилл невольно усмехнулся, представив скрежет и гул, что раздавались сейчас под черепом у Одди. Оглядев великана, он решил, что увесистая бутылка ему не понадобится: противник был одет лишь в штаны, плотно обтягивавшие бедра, и нигде, кроме причинного места, ничего не выпирало; этот местный мафиози явно полагался не на нож и кастет, а на свои кулаки. Но кулаки и у Кирилла были не меньше.

Наконец, придя к какому-то решению, Одди резко выдохнул и занес руку. Делал он это неторопливо, как бы с ленцой, и было ясно, что основная проблема для него не в том, чтобы ударить сильно или послабей, а в том, чтобы попасть. Кирилл не собирался выяснять, куда нацелен огромный кулак — в висок, в подбородок или в поддых; нырнув под руку Одди, он прихватил его стопой за коленом и сильно толкнул в грудь.

Раздался грохот. Верзила рухнул на спину, крепко приложившись затылком, проехал метра два по скользкому полу и, взбрыкнув ногами, перевернул ближайший стол. Сидевшая за ним компания сперва разразилась руганью, затем красноглазые начали торопливо перебираться поближе к стене — они явно не хотели пропустить редкостный спектакль. Их путь в полумраке, среди прочих зрителей, сопровождался шарканьем, звоном и бесконечными поминаниями шайкала, его задницы, ребер и потрохов.

Одди вскочил. Его лицо налилось кровью, сделавшись таким же багровым, как радужина глаз; по расцарапанному предплечью текли алые струйки. Внезапно он раскрыл рот и прохрипел что-то неразборчивое, пуская слюну и тыкая пальцем в обитый толстой жестью угол стойки. С трудом Кириллу удалось разобрать:

— Об этот… башку… об этот!..

«Хочет раскроить мне череп, — догадался Кирилл, отступая к винтовой лестнице. — Вряд ли получится, шайкалий потрох!»

У него по-прежнему не было никаких дурных предчувствий — тех, что мучили его последние месяцы в батальоне, вынудив наконец расстаться с командой «Зет». Сон есть сон, что может тут случиться? Разве набьешь шишку, свалившись с кресла… Но даже во сне он был готов выполнить свою привычную работу самым наилучшим образом: пусть не убить, но проучить. И крепко!

Справа раздался чей-то возглас, и, на миг скосив глаза, он увидел за стойкой толстого бармена. Папаша Дейк помахал рукой и прошипел:

— Эй, койфит, смывайся! Я позвонил в участок, и скоро эти потомки шайкала будут здесь! Я не хочу, чтобы вы разнесли мне заведение! Смывайся, парень, и поскорей!

— Зачем? — Кирилл шевельнул губами, не спуская взгляда с приближавшегося Одди.

— Затем, что они тебя сперва прикончат, а потом станут разбираться, кто в чем виноват. Беги, ойлиная задница!

Одди ринулся в атаку — огромный и яростный, как носорог. Кирилл подпрыгнул, нанес удар ногой под ребра и, когда противник согнулся, врезал сомкнутыми в замок руками по толстому загривку. Вот так! Как говорил майор Звягин: там, где побывал спецназ, нечего делать морской пехоте. Прав был комбат, прав! Он добавил Одди левой в челюсть.

Всхлипнув и держась за живот растопыренной пятерней, великан начал сползать на пол, но тут Кирилл поймал голыша за волосы, вздернул вверх, прижал к лестнице. За столиками взревели — не то с яростью, не то одобрительно. Кирилл, не жалея кулаков, обрабатывал челюсть и скулы Одди, стараясь не попасть в висок — все же убивать мерзавца он не собирался. Голова Одди моталась из стороны в сторону, по подбородку текла кровавая слюна.

— Ребро шайкала! — вдруг выкрикнул кто-то у стены. — Патруль! Ложись! Ложись, братва!

Скрипнули столы, зазвенела посуда. Краем глаза Кирилл заметил, как посетители бросаются на пол, прикрывая руками затылки. Очевидно, папаша Дейк не соврал: местные блюстители порядка сначала били, а уж потом разбирались с виноватыми.

Вверху по железным ступенькам загрохотали сапоги. Наверняка там выход, промелькнуло в голове у Кирилла. Выпустив Одди, он отступил назад, к стойке и папаше Дейку, взиравшему на него с искренним сочувствием. По лестнице спускалось несколько человек в красных мундирах и блестящих касках, с дубинками в руках. Судя по грозному виду патрульных, от них не приходилось ждать ничего хорошего, и Кирилл понял, что его вояж к красноглазым любителям травки подходит к концу. Сон становился кошмаром, а значит, пора было звонить в колокола пробуждения.

Протянув руку в прощальном жесте, он похлопал папашу Дейка по плечу. Этот жуликоватый толстяк, похожий на Сарагосу, все-таки вызывал у него симпатию; кажется, она была взаимной.

— Ну, и что ты теперь собираешься делать, парень? — пробасил бармен, грустно покачивая головой и почесывая отвислый нос в сизых прожилках.

Кирилл усмехнулся, пожал плечами.

— Ничего, папаша Дейк, абсолютно ничего. Пожалуй, отправлюсь назад в свой Койф… — Он скосил глаз на остывшую птеру и чуть слышно пробормотал: — Туда, где скифы пируют на закате…

Вселенная снова разорвалась перед ним, полыхнув огнями адской бездны.

 Глава 5  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 9 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

После заведения папаши Дейка кабинет Сарагосы, наполненный воздухом и светом, казался обителью богов. «Из бездн Тартара к сиянию Олимпа», — подумал Кирилл, щурясь от плескавших прямо в лицо солнечных лучей. Окно во двор было по-прежнему распахнуто, и все так же стоял около него диванчик, но альбинос с алыми зрачками исчез, растаял, словно кошмарный призрак поутру. Быть может, в свой черед отправился в мир красноглазых?

Кирилл встал, шагнул к дивану, перегнулся через подоконник, оглядел двор. Все было на месте: бассейн, мраморные скамьи, фонтаны, розы, горка, теннисный корт… Из парикмахерской, взбивая пепельные локоны, выплыла моложавая дама в воздушном сиреневом туалете — не иначе как от Диора. К гаражу подрулил роскошный слидер, вроде бы «Твинго», припарковался рядом с «Форд-Торосом». Машина, серо-серебристая, сверкающая, походила на огромного жука с шестью круглыми лапками. Дверца мягко отъехала в сторону, пропустив солидного брюнета с орлиным носом при трости, чемоданчике «Сенатор» и в соломенном канотье. Стрельнув глазами на стройные ножки дамы в сиреневом, он куртуазно приподнял шляпу.

Странно, но сейчас все эти зримые свидетельства чужого успеха и роскошной жизни совсем не раздражали Кирилла. Слишком реальным — неправдоподобно реальным! — было то, что он оставил за гранью знакомого и такого близкого мира, слишком не походило еговидение на сон… Внезапно он понял, что до боли, до одури рад вернуться в этот обласканный июльским солнцем город, в этот двор, еще недавно казавшийся ему кричащей иллюстрацией к роману о современных нуворишах, и в этот кабинет, к человеку, о котором он не знал ничего — почти ничего, кроме странной клички.

— Где я был? — Он повернулся к Сарагосе, спокойно восседавшему в кресле, но тот лишь повел плечами.

— О том никому неведомо, ни Доктору, ни мне, ни дьяволу, ни Богу… Был, и все! — Задумчиво пригладив брови, шеф вытащил из кармана трубку, повертел ее в руках, затем бросил любопытный взгляд на Кирилла и поинтересовался: — Ну, скифеныш, доволен своим кабаком? Как развлекся? Посидел, погудел?

— Погудел… одного колечка хватило! Там были такие… ну, красноглазые, вроде вашего Доктора… Приняли меня за торговца наркотой из какого-то Койфа. Все просили отвесить им травки.

— И что же?.. — Сарагоса покосился на Кирилловы кулаки с разбитыми в кровь костяшками.

— Я и отвесил.

— От души отвесил, я вижу!

— Старался.

Они помолчали. Плечистый шеф, сдвинув брови, сосредоточенно набивал трубку, Кирилл разглядывал витрину бара в углу дворика; там, над батареями бутылок с яркими наклейками, плавно покачивались цветные фонарики и висела модель парусника. В таком бы посидеть, подумалось ему; не Чикаго, конечно, но и не гадючник папаши Дейка…

— Значит, хотели разжиться у тебя наркотой, — протянул Сарагоса, пристально всматриваясь в лицо Кирилла. — Жаль, я не догадался, снабдил бы тебя чем-нибудь подходящим. Вроде «эрмитажа»… Не знаешь о таком?

— Нет. Мне без надобности, — буркнул Кирилл, но шеф словно бы его не расслышал и, уминая пальцем табак, продолжал бубнить свое:

— «Эрмитаж», он же «прадо», он же «лувр»… еще называется «голд»… золотистый, значит… а «эрмитаж» потому, что глаза от одной дозы разбегаются, как в Эрмитаже… Неужели не слышал?

— Никогда, — отрезал Кирилл. Если не считать таиландского инцидента, с наркотиками он дела не имел и иметь не собирался. К тому же было ясно, что Сарагоса вновь пустился шутки шутить, и никаких «голдов», «прадо» или «лувров» в столе у него не припрятано — так, на пушку берет. В другое время Кирилл не отказался бы узнать кое-что новенькое о галлюциногенах, но сейчас его интересовали совсем иные материи — к примеру, про сны и реальность.

Вспомнив заведение папаши Дейка, он вдруг рассмеялся и потер висок. Сарагоса, на секунду оставив трубку, поднял на него строгий взгляд.

— Я сказал что-то смешное, э?

— Нет, шеф… В том кабаке хозяин был похож на вас. Голова собеседника утвердительно качнулась; щелкнула зажигалка, к потолку взвился ароматный дымок.

— Такое бывает, Скиф, такое бывает. Доктор, он, понимаешь ли… — Сарагоса неопределенно пошевелил пальцами, — он вроде и не телепат, однако кое-что способен уловить в момент Погружения. Не мысли… так, эмоции… А в результате попадаешь Туда и видишь знакомые картинки. Не всякий раз, конечно, но случается, случается… — Шеф вскинул глаза на Кирилла и ухмыльнулся. — Выходит, я тебя впечатлил, так?

— И вы, и глаза вашего вурдалака.

— Какой же он вурдалак! Доктор — самый что ни на есть почтенный экстрасенс. Ну, со странностями… Так кто из них без странностей? Такие люди, можно сказать, рядом с Богом ходят, а это даром не дается! А глаза… Что глаза… все альбиносы красноглазые, как белые кролики. Ты об этом думал, вот и отправился к ним. — Сарагоса сделал паузу, старательно обкуривая свой компьютер. Над монитором уже вздымалась целая дымовая завеса, но несчастная машина сносила все с покорностью йога, дремлющего на раскаленных углях.

В комнате вновь воцарилась тишина. Кирилл молчал, разглядывал двор, все еще желая убедиться в его надежности и реальности. Сарагоса, приспустив веки, следил за ним не без любопытства. Наконец, взмахнув рукой, он разогнал дым и поинтересовался:

— Ну, и как ты назовешь этот свой сон о красноглазых?

— Как назову? Разве его нужно как-то называть?

— Разумеется!'Тобой открыт целый новый мир, и коль Доктор не удосужился выяснить его название, ты вправе придумать свое. Так уж у нас заведено: всякой реальности — сдое имя. Для порядка и систематизации в будущем. Представь, что кто-то захочет прогуляться к этим красноглазым, э?

— Представить могу, но с трудом! Неприятное местечко! — Передернув плечами, Кирилл на мгновение задумался. — Ну, раз нужно имя, пусть будет Альба. Сон об Альбе, где живут альбиносы…

— Альба, — пробормотал Сарагоса, откладывая трубку и поворачиваясь к компьютеру. — Альба так Альба… Альбион, конечно, звучит благороднее, но дело твое. Альбы у нас еще не было… — Он принялся тыкать в клавиши толстыми пальцами. — Зарегистрируем ее под номером сто два и укажем, что сия реальность привиделась во сне Скифу, бывшему сержанту спецназа с богатым воображением…

— Так все же — реальность или сон? — Брови Кирилла вопросительно приподнялись.

— Я ведь сказал, о том никому не известно! Ни Богу, ни дьяволу, ни всем академиям наук, сколько их ни есть в России! Вроде бы не совсем сон и вроде бы не совсем реальность… Кстати, — Сарагоса нанес последний могучий удар по клавишам и потянулся за трубкой, — ты понимал, что они там болтали? Ну, эти твои красноглазые?

— Да. Читать не мог.

— Разумеется. — Шеф значительно поиграл бровями. — Малое Погружение, видишь ли… на час-полтора… Если б Доктор послал тебя на месяц, ты бы все освоил — и обычаи, и язык, и письмо. Ну, это у тебя впереди, скифеныш! И теперь ты знаешь, чего Там ожидать.

— Где — Там? — спросил Кирилл. Голова у него вдруг начала кружиться, в висках застучала кровь.

— Ну, в тех снах, которые не совсем сны, куда ты можешь заглянуть с помощью Доктора. Впечатляет, не правда ли? Садишься в кресло, и — фьють! — Трубка Сарагосы описала замысловатую кривую, оставив дымный след. — Готово! Ты попал туда, куда просит душа! Ну, почти туда… Доктор наш, хоть и гуляет рядом с Богом, все-таки не чародей и не космический пришелец со звездолетом в правом кармане и машиной времени в левом. У него есть талант… один-единственный талант… Он, видишь ли, может отправить тебя в фантастическую реальность — в фэнтриэл, как мы их тут называем… Ну, примерно в такой мир, какой ты ему опишешь. И это не иллюзия, Скиф, отнюдь не иллюзия! Там все, как на самом деле, верно?

Кирилл почувствовал, как на лбу проступает холодная испарина. Сидевший перед ним человек — наверняка из отставных полковников, отнюдь не склонных к романтике, — утверждал невероятные вещи! Сны, которые не являются снами… Может ли быть такое? Но заведение толстого Дейка выглядело совсем реальным, не походившим на фантастический сон! Все было, как в действительности, — и это пойло с запахом жженой резины, и птера на пятиугольном блюде, и компания красноглазых кидал-храпарников… Невозможно, невообразимо, страшно! И в то же время пугающе привлекательно…

Не увлекайся, сказал он себе, романтические бредни не доводят до добра. Собственно, один раз ему уже случилось пострадать из-за своей тяги к авантюрам — именно она привела его с университетской скамьи в батальон спецназа. Шесть лет… Вполне достаточно! Теперь ему хотелось чего-нибудь поспокойней, желательно без стрельбы, без ночных десантов и прыжков с парашютом.

Однако не пытался ли он обмануть себя? Где-то в глубине, интуитивно, подсознательно, он чувствовал, что тихая жизнь не про него, и ощущение это оставалось с ним уже много лет, еще с юности, со студенческих времен. Недаром же ему захотелось выбрать темой диплома скифов! Племя степных наездников, вольнолюбивых и непокорных, казалось символом Хаоса — или, вернее, таинственного и пленительного Вдруг, антитезой железного римского порядка, в конце концов павшего под напором восточных орд. Быть может, мелькнуло у Кирилла в голове, он унаследовал каплю крови тех диких степняков? И Сарагоса, мужик бывалый и догадливый, присвоил ему кличку не по наитию, а по праву?

Что ж, кому суждено быть повешенным, тот не утонет…

Пытаясь собраться с мыслями, он вытащил сигарету, закурил и с нарочитой небрежностью произнес:

— Значит, фэнтриэл… все, как на самом деле, и никаких иллюзий… Почему же вы мне сразу не сказали? На челе Сарагосы заиграла усмешка.

— А если б сказал, ты бы поверил? Э?

«Он прав, не поверил бы», — пронеслось в голове. Кирилл выдохнул дым в окошко, наблюдая, как горбоносый брюнет размахивает тростью и о чем-то горячо толкует с механиком из гаража. Потом оба направились к слидеру, и хозяин приподнял капот. Судя по экспансивным жестам и богатой мимике, он был кавказцем — скорее всего армянином или грузином. Не спуская с него взгляда, Кирилл сказал:

— Вот вы говорили, что спасаете толстосумов от скуки…

— Э? — Сарагоса привстал, посмотрел в окно на брюнета, хмыкнул и кивнул. — Да, такова одна из наших задан. Я бы сказал, главная — в коммерческом отношении.

— И много находится охотников эдак поразвлечься? Крезы наши, они ведь осторожные… берегут шкуру… а в этих снах — не снах всякое бывает… — Кирилл потер разбитые в кровь костяшки.

Короткопалая волосатая лапа шефа протянулась к компьютеру, любовно огладила клавиши; монитор ответил вспышкой розоватых огней, затем по экрану сверху вниз побежали ровные строчки.

— Наш архив! — не без гордости произнес Сарагоса. — Ты не поверишь, сержант, какая выстроилась очередь! Вот, пришлось целую картотеку завести… Да, целую картотеку… — Его глаза лукаво блеснули, и Кирилл подумал, что шеф чего-то не договаривает. — Видишь ли, — продолжал он, — с развлечениями у нас не густо… ну, с развлечениями для богатых… очень богатых… Казино там, девочки, кабак, эротический массаж с чесанием пяток… Собственно, и все. А если двинуть в заокеанские края в поисках чего-нибудь этакого… — он снова хмыкнул и пошевелил пальцами, — то тут возникают всякие сложности — языки, визы, провоз валюты, время, нервы… Мы же доставляем экзотику прямо к порогу, Скиф, и экзотика наша вне конкуренции!

— К порогу, это точно, — заметил Кирилл, разглядывая кавказца с механиком, увлеченно копавшихся во внутренностях серебристого «Твинго». — И местечко вы нашли подходящее… Поближе к клиентам, э? — Сарагоса строго шевельнул бровями, но смолчал, и Кирилл, решив, что дерзость сошла с рук, опустился на диван. — Может, вы поведаете все как есть, шеф? Про сны и фэнтриэлы, про Доктора и эту вашу экзотику… ну, которая вне конкуренции?

— Поведаю. — Строгое выражение внезапно исчезло с лица Сарагосы, и на полных его губах тенью промелькнула улыбка. — Поведаю, парень, отчего же не поведать… Только сперва сдай-ка казенное имущество.

— А! Универсальную валюту! — Поднявшись, Кирилл полез в карман, нашарил колечки, вздрогнул и вдруг застыл подобно кариатиде, придавленной неподъемным грузом. Прошло, наверное, с полминуты, пока ему удалось вытащить руку из кармана и раскрыть ладонь.

Колец было три!

Некоторое время он взирал на золотые ободки, весело сиявшие у него на ладони. Казалось, они искрятся загадочно и насмешливо, точь-в-точь, как карие глаза Сарагосы, словно намекая, кто тут записной враль, а кто — доверчивый простак. «Может быть, — подумал Кирилл, — пробуют меня на зуб? Испытывают? На первое — гипноз, на второе — порция баек от шефа плюс намеки на наркотики… Вполне разумная мысль,э?»

Он поднял взгляд на Сарагосу — тот откровенно ухмылялся.

— Значит, все-таки сон… — протянул Кирилл, ощущая под сердцем какую-то пустоту. — Зачем же вы так?.. Язвительная улыбка на губах шефа исчезла.

— Ну-ка, проверь в другом кармане! — резко приказал он. — Что там у тебя?

Кроме родимой валюты — «мишек», «димок» да «юрок», там было с дюжину синеватых купюр: одна — с треугольником и выпученным багровым глазом, четыре — с квадратом, из коего, словно из клетки, скалился неведомый зверь, быть может, шайкал или трипидавр, а остальные — с кружком. Кирилл взглянул на деньги, затем на кольца и осторожно, словно хрупкую фарфоровую вазу, положил и то и другое на краешек стола. Нет, произошедшее не было сном! Внезапно он вспомнил про свои руки — костяшки пальцев саднили, и кровь — там, где была содрана кожа, — только начинала подсыхать.

— Ну, ценности сданы, — с удовлетворением заметил Сарагоса, пряча золото в ящик и небрежно сметая синюхи в мусорную корзинку. — Теперь послушай, сержант…


* * *
Когда Кирилл покинул апартаменты фирмы «Сэйф Сэйв», в голове у него гудело, а перед глазами расплывались радужные ореолы. Точно сомнамбула в полнолуние, он промаршировал к воротам, не замечая уже ни бассейна, ни фонтанов, ни мраморных скамей, вышел на улицу, окинул невидящим взглядом кирпичную крепость кондоминиума и направился мимо длинной шеренги киосков к автобусной остановке. Мужики, толпившиеся у пивного ларька, проводили его сочувственными взглядами. Похоже, перебрал кореш — читалось в них; перебрал, а похмелиться не на что… Ну отчего бы не составить компанию честным людям?

Однако ни у ларька, ни на остановке Кирилл не задержался. Он шел и шел, не поднимая глаз на металлические штыри с желтыми прямоугольниками, пока улица не уткнулась в парковую зону. Тогда он свернул на поперечную магистраль и двинулся дальше, словно хотел добраться пешком с южной окраины до своей Гражданки, отмерив километров двадцать пять, а то и все тридцать. Долгий путь, немалое расстояние! Но сейчас в голове у него кружились совсем другие мысли.

По словам Сарагосы, который действительно оказался отставным полковником, только железнодорожных войск, получалось, что фирма «Спасение» названа так недаром. Тут и вправду спасали — если не от смерти, так от радикулита, подагры и остеохондроза, отпаивали целебными настойками язвенников и сердечников, лечили иглоукалыванием и гипнозом, снимали бородавки, родимые пятна и нервные стрессы. В штате фирмы числилось несколько отличных специалистов по массажу и мануальной терапии, пяток гомеопатов, гипнотизеры-профессионалы и пара загадочных личностей, именовавших себя народными целителями. Правда, деятельность всей этой медицинской братии осуществлялась в филиалах, разбросанных по городу, особнячок же в шикарном новом кондоминиуме был предназначен для иных целей.

Главным в нем являлся Сарагоса, совмещавший должности менеджера, рекламного агента и первого инструктора-проводника, — главным, но не самым важным. Несомненно, красноглазый альбинос был поважнее отставного полковника, ибо на нем, на его уникальных паранормальных талантах и держалось все предприятие. Хотя он именовался Доктором, но лечить не умел, так что титул сей можно было рассматривать как почетное прозвище — точно такое же, как Скиф, Сентябрь или Самурай. По сути дела Доктор обладал лишь одной способностью — навевать сны, жуткие или сладостные, смотря по Желанию пациента. Человеком он был нелюдимым и странным, что, однако, не мешало ему трудиться с потрясающей эффективностью; как утверждал Сарагоса, в голове у него пощелкивало быстрей, чем в любом компьютере.

Но больше всего шеф Кирилла толковал не о Докторе, а о том, что Доктор мог и чего не мог. Результат манипуляций красноглазого экстрасенса он называл то Сном, то Погружением, то фэнтриэлом или странствием в иную реальность, либо эфемерную и воображаемую, либо существовавшую да самом деле где-то в иных пространствах и временах, в прошлом или будущем, на расстоянии ногтя или по другую сторону Млечного Пути. Оба эти предположения имели право на жизнь, ибо факты в пользу той или другой гипотезы, накопленные за три с лишним сотни путешествий, распределялись поровну, а значит, ценность их в части установления истины была близка к нулю.

С одной стороны, Тот мир мог оказаться настолько невероятным, настолько невозможным с точки зрения логики и здравого рассудка, что его полагалось бы счесть сновидением, с другой — его воздействие было столь же явственным, столь же осязаемым, как зубная боль или чувство голода. Свет и краски, ароматы и запахи, жар и холод, звуки, вкус, тактильные ощущения… Если это и был сон, то поразительно реальный!

Но может ли одинаковый сон сниться сразу нескольким людям? Можно ли пропутешествовать в сновидение с мешком, набитым припасами, с ножом на поясе, с золотыми кольцами в карманах? Можно ли надеяться, что твои спутники, снаряженные всем Необходимым для пикника, для охотничьей экспедиции или для праздного времяпрепровождения в каком-нибудь курортном местечке, не исчезнут, не растают, как дым?

Однако они не исчезали. В снах, в которые погружал Доктор, люди оказывались вместе, и все, что они брали с собой, все, что можно было повесить за спину, на плечо, сунуть в карман или прицепить к поясу, оставалось при них — палатки и оружие, рюкзаки и фонари, консервы и фляги, надувные лодки, рыболовная снасть, драгоценности и коробки с дорогими туалетами. Все, что нужно для романтического вояжа в горы и джунгли или для отдыха в более цивилизованных краях. Обвешанные всем этим добром путники садились в кресла и — фьють! Как выразился Сарагоса, они попадали туда, куда стремились их души; если же говорить точнее — в сновидение или реальность, заказанную и описанную Доктору. Ее соответствие желаемому было тем полней, чем более детальную информацию заказчик мог предоставить экстрасенсу, и Кирилл не удивился, узнав, что многие использовали с этой целью документальные или художественные видеоленты.

Итак, компании не распадались, люди не исчезали, отправляясь в Мир Снов, но — что самое поразительное! — и место старта тоже не было пустым. Радужная дымка скрывала путников — на миг, на час, на день или неделю, затем туман пропадал, и странники, пробуждаясь, раскрывали глаза. Так это выглядело со стороны, и случалось, что малое время в земной реальности растягивалось в волшебном сне на сутки или месяцы, если не на годы или на целую жизнь. Пока самый долгий вояж длился всего сто пятьдесят дней, и этот срок был слишком незначительным, чтобы подметить возрастные изменения. Возможно, их не существовало вообще. Способен ли постареть человек, погруженный в сон на пару дней или на долю секунды?

Значит, все-таки сон? Может быть, да, а может быть, нет, говорил Сарагоса с неопределенной усмешкой. Может быть, клиент-сновидец никуда не исчезает под своим радужным колпаком, как и его снаряжение, и все потерянное, все истраченное во сне на самом деле остается при нем, словно в иной реальности он питается запахом взятого с собой хлеба, тратит призрачное золото и убивает дичь не пулей, а звуком холостого выстрела… Все, как положено во сне! Но почему же тогда, пробуждаясь, он достает из кармана камешек или травинку, птичье перо, монетку или цветок — нечто реальное, принесенное из мира сновидений?

Сновидений ли? А травмы, ссадины и синяки, любые телесные повреждения, полученные Там? Разве они мираж, фантом, иллюзия? Раны болят и ноют, они мучительны и столь же опасны, как если бы их нанесли на Земле… Плоть человеческая, в отличие от мертвого металла, от дерева или ткани, сохраняет знаки иного мира — быть может, потому, что сотворен он разумом? Воображением? Ментальной силой? Но, что бы и каким бы способом ни создавало этот мир, можно ли считать его иллюзией? Бывает, что кровь, пролитую в подобном сновидении, удается остановить лишь на Земле…

Так утверждал Сарагоса. Возвращаясь, путник приносит с собой не только безобидные сувениры вроде фотографий, перышек и монеток, говорил он, тыча пальцем в разбитые кулаки Кирилла. Ссадины, царапины — пустяк, но если клиент подвергся нападению хищника?.. Если стал жертвой стихийного бедствия, бури, наводнения или пожара?.. Если получил стрелу под лопатку или пулю в живот?.. Если ему переломали руку или — упаси боже! — свернули шею?.. Если его прикончили одним из сотен способов, изобретенных иномирянами и практикуемых, как правило, на подозрительных чужаках?

Допустить такое было нельзя. И потому, если даже клиент выбирал идиллический отдых на каком-нибудь безлюдном атолле в теплых морях или желал посетить уже проверенную и безопасную реальность, ему придавался проводник-инструктор, персональный ангел-хранитель, отвечавший за подопечного головой. Как правило, любая подобная экспедиция в чужой мир занимала от нескольких дней до месяца, и Доктор умел программировать момент возврата с исключительной точностью практически до минуты; если все шло гладко, клиенту не мешали наслаждаться плодами собственного воображения весь оплаченный срок. Предусматривались, однако, и аварийные ситуации, когда лишь быстрое возвращение могло спасти его здоровье или жизнь. Тут все решал проводник; он мог попытаться ликвидировать опасность на месте либо произнести кодовую фразу и вернуться. Фирма «Спасение» обычно рекомендовала второй путь; ей были не нужны трупы и увечные клиенты.

Этим предупреждением Сарагоса и завершил инструктаж или, вернее, ту его часть, которая попахивала не то мистикой, не то фантастикой. Затем он перешел к вещам более прозаическим, сообщив, что зовут его Пал Нилыч, что фамилия его — Ивахнов, а прозвище себе он взял, как и остальные инструкторы, по самому звучному слову из персональной кодовой фразы: «Над Сарагосой ясное небо». Проводников же, лихих парней с воображением, крепкими нервами и тяжелыми кулаками, в настоящий момент насчитывалось трое, и Кирилл должен был стать четвертым; Скиф замыкал список, в который, кроме шефа, уже входили Сентябрь, Сингапур и Самурай. Ожидалось и новое пополнение. Фирме «Сэйф Сэйв» были нужны люди, и, как понял Кирилл, шеф разыскивал подходящих кандидатов уже не первый день.

Заверив, что новобранцу предстоит познакомиться с коллегами в самом ближайшем будущем, Пал Нилыч принялся заносить сведения о нем в компьютер. Делал он это не спеша, басовито хмыкая и осторожно прикасаясь к клавишам толстыми волосатыми пальцами; невольно чудилось, что ему привычней нажимать на курок или выдергивать чеку из гранаты. Почти механически отвечая на вопросы шефа, Кирилл пытался отыскать алмаз истины в сверкавшей перед ним груде соблазнительных побрякушек. Он верил — не мог не верить! — этому человеку, который, как опытный фокусник, сначала вытащил кролика из шляпы и лишь потом пустился в объяснения. Но были ли показанные им чудеса всего лишь развлечением для богатых? Экзотическим сафари, оплаченным долларами или пачками зеленых «толстовок»? Отдыхом для избранных, бегством в странные сны, навеваемые красноглазым экстрасенсом?

Что-то в голосе Сарагосы подсказывало Кириллу, что дела обстоят не так просто, не столь прямолинейно, как виделось с первого взгляда. Но никакие доводы рассудка, никакие предчувствия и расчеты уже не могли остановить его, слишком необычным и манящим являлся предложенный ему выбор. Собственно, выбора уже не было: затарахтел принтер, и Пал Нилыч Ивахнов, новый его шеф, протянул Кириллу бланк контракта. Бедная мама, подумал он, ставя свою подпись; кажется, мечты о тихом месте учителя, охранника или санитара канули в Лету!

Но это его совсем не расстроило. Скорее, наоборот! Он был готов хоть сейчас доставить в кабачок папаши Дейка любую компанию толстосумов — любителей пожировать в иных мирах. Они тоскуют? Они желают поразвлечься? Они готовы раскрыть кошельки? Прекрасно! Получат массу свежих впечатлений, и фирма «Спасение» в самом деле спасет их от скуки! Развеет тоску, доставит экзотику прямо к порогу! Что ж, если шефу хочется убедить в том нового сотрудника… Почему бы и нет, э?

Он решил, что ничего не скажет родителям. Отец, возможно, поверил бы, но мама… Мама скорее всего подумает, что он ввязался в какое-то странное и темное дело, в какую-то новую авантюру, еще похлеще, чем пресловутая команда «Зет»… И она, пожалуй, будет права! Кирилл не представлял, чем и как смог бы ее успокоить — разве что солдатскими байками насчет бдительного Хараны? Харана и в самом деле молчал; выходит, смерть Кириллу не грозила. По крайней мере в ближайшие двадцать четыре часа.

…Поперечная улочка закончилась тупиком, и он очнулся. Он стоял у ветхой пятиэтажной «хрущевки», столь же прозаической, сколь и неприглядной, но напротив нее шаловливые летние ветры играли в чехарду среди древесных крон, серебристая поверхность пруда выглядела стартовым полем для космолетов, а темные стволы дубов вздымались вверх подобно башням рыцарского замка.

Парк, как страна фей… А что за ним? Другой мир, другая Вселенная? Сказочный сон фэнтриэла, в котором скифские всадники стремительно мчатся по степи, торопясь поспеть к закату на пир в родном становище?

Сунув руку в карман, Кирилл нащупал позабытую там синюшку, вытащил ее, расправил и подарил ветрам.

 Глава 6  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, НОЧЬ С 22 НА 23 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

Чертов «слухач»! Напророчил бед, хоть топись! Да, несчастный мужик этот Синельников Петр Ильич, плохи его дела… С Вышними Силами не поспоришь!

Куратор резко вдавил педаль газа, проскакивая перекресток; в этот поздний час все светофоры дружно подмаргивали желтым. Машина у него была не из новых слидеров, четырехколесная модель, однако мощная и надежная — «Аккорд-145» образца прошлого века. Собственно, принадлежала она журналисту Синельникову, и, вспомнив об этом, куратор почти автоматически свернул по Некрасова направо, к мальцевским домам, где находился его персональный «пресс-центр»; сегодняшней ночью ему хотелось поразмышлять, не выходя из своей журналистской ипостаси. «Аккорд» мягко взял поворот, урчания мотора почти не было слышно.

Отличная машина, но — прошлого века… Ха! Звучит так, будто он разъезжает на колымаге с паровым двигателем… А до века этого — рукой подать! Детишки, что родились в двухтысячном, еще и в школу не пошли! Однако — прошлый век… прошлый, язви его в корень… И сам он — человек прошлого, хоть занимается делами не совсем обычными… просто невероятными, если не сказать больше! Взять хотя бы этого «слухача»…

«Слухачи» не относились к его постоянному штату, а работали сдельно, если только занятия их можно было считать работой. Люди среди них попадались всякие — и физики, и лирики, и доморощенные колдуны, и откровенные шарлатаны либо шизоиды. На таких кликуш да юродивых Россия всегда была щедра, и хотя куратор относился к подобной братии весьма подозрительно, но платил исправно — разумеется, тем, кто этого заслуживал. Монах же, которого он покинул с полчаса назад, был из лучших в его коллекции экзотов и эмпатов и свои гонорары отрабатывал в поте лица, с зубовным скрежетом, стонами, воплями и прочей впечатляющей атрибутикой. Таким являлся его профессиональный имидж, неизменно включавший полумрак, оплывающие свечи и бутылку водки на столе. Кликуша, еще один «слухач», предпочитал иное: череп, колоду карт таро, древние фолианты с изъеденными мышами переплетами, жаровню, в которой курились снадобья с мерзким запахом, разукрашенный звездами и кометами халат. Он выбрал роль средневекового мага и мистика и в этом качестве производил не меньшее впечатление, чем Монах. Что касается Профессора, третьего в сей коллекции эмпатов-прекогнистов, тот был поскромнее — он представлялся биофизиком, окончившим некогда Ленинградский университет, и его приемную загромождали таинственные аппараты, напоминавшие помесь осциллографа со стиральной машиной. Ни один из них, насколько мог заметить куратор, не работал.

Для всей этой команды он являлся журналистом, пишущим на темы черной и белой магии, кошмарных пророчеств о конце света и посещений Земли инопланетными пришельцами. Лже-Синельникову и в самом деле довелось тиснуть с полсотни статеек на сей счет и обрести определенную известность; правда, он лишь подбирал материалы, давал задания и ставил свою фамилию — одну из своих фамилий. Сочиняли же другие люди — темные лошадки из журналистского агентства «Пентаграмма», принадлежавшего на паях Синельникову и Догалу. После каждой статьи туда приходило несколько десятков писем, и кое-какие из них были прелюбопытными. Их авторы обычно пополняли коллекцию «странных типов», превращаясь со временем либо в клиентов «Сэйва», либо в «слухачей», либо в поставщиков всякого рода необычной информации, которая интересовала Систему; большинство из них трудились не за страх, а за совесть, причем совершенно бесплатно.

Монах, однако, хоть деньги и презирал, от гонораров никогда не отказывался, и потому-то нынешний визит беспокоил куратора все сильней и сильней. Как обычно, его «слухач» и предсказатель грядущего умылся потом и слезами, но денег за свои пророчества не взял, заявив, что он-де и так в неоплатном долгу перед своим кормильцем, благодетелем и дорогим другом. И совсем ему не хочется, чтобы оного кормильца взяли к ногтю — не то зловредные демоны, не то пришельцы из космоса или из мира духов. Уточнить отправителей посланий, коим внимал Монах в своем наркотическом трансе, не было никакой возможности: он просто «слушал», ловил мысли и слова, пришедшие неведомо откуда — с соседней улицы, с другого конца света, с края Галактики… Куратор давно убедился, что его бессвязные речи, как и пророчества других «слухачей», нельзя считать игрой воображения, ибо таилось в них и рациональное зерно. Какое, вот в чем вопрос! Года два назад Монах предсказал деноминацию — с точностью до дня, часа и минуты; сегодня он поделился новостью не столь важной, зато имевшей прямое отношение к кормильцу и благодетелю. Благодетеля предупреждали ясно и недвусмысленно: не лезь в дела Сфер Вышних и Горних, не будоражь народ, не копайся там, где не положено, не кропай писулек о запретном и тайном. Иначе явится демон злобный, зверь алчущий, чудище непостижимое — явится и вынет душу из благодетеля, а заодно изо всех его родных да близких! Примерно так это звучало на цветистом языке Монаха вперемешку с воплями, стонами и скрежетом зубовным — «слухач», когда находился в ударе, мог разыграть целое представление.

Демонов куратор не боялся, что же до чудищ и зверей алчущих, то пострелял он их на своем веку немало, особенно в последний год. Не тревожился он и за семью, не имевшую к лже-Синельникову никакого отношения: сын с невесткой трудились в почтовом ящике под Арзамасом, а вынуть душу из жены-покойницы было бы трудновато. Так что не демоны и не звери беспокоили его в эту летнюю ночь, но то, что таилось за истерическими выкриками Монаха, — зерно истины, скрытое шелухой слов. Предупреждение! Тем более что было оно не первым, о чем давно полагалось бы доложить Винтеру, запросив помощи и совета.

Но какой помощи? Какого совета?

«Слухачи» представлялись куратору современным изданием Дельфийского оракула — в их пророчествах было куда легче разобраться, когда событие уже произошло. Иногда и этого не удавалось, и аналитики Системы безуспешно ломали головы над очередной загадкой; темный смысл ее ускользал, не подчинялся ни логике и здравому рассудку, ни попыткам подсознательной корреляции фактов. Слишком далек был феномен «слухачества» и от того, и от другого, напоминая чем-то таинственную Решетку, связной прибор, изобретенный Бог знает где и Бог знает кем… Никто не ведал, как она работает, однако ж пользовались — и с немалым эффектом! Правда, к ней приложили руку «механики», чьи паранормальные таланты заключались в интуитивном постижении всяческой машинерии, что позволяло если не объяснить принцип функционирования, то хотя бы воспроизвести чужое устройство из земных материалов.

Что же касается «слухачей», то специалисты утверждали, что их способности лежат на грани между телепатией и прекогнистикой. Они не были телепатами в полном смысле слова и не могли отчетливо улавливать мысли. Впрочем, этакие «странные типы» куратору до сих пор не попадались, несмотря на тщательные розыски. Похоже, «слухачи» воспринимали лишь ментальное излучение большой мощности, когда множество людей думает об одном и том же; ну, а мысли и намерения масс, как известно, движут историю. Это позволяло предвидеть некоторые события, но смутно, очень смутно… Четкое предсказание было редкостью, и случай с российской денежной реформой являлся скорее исключением, нежели правилом. Как полагал куратор, о дне и часе выпуска «портретной галереи» знали многие, гораздо больше народа, чем рассчитывали в правительственных сферах, — знали и думали об этом постоянно, что и помогло Монаху в тот раз. Воистину деньги правят миром! А если не деньги, так заботы о них!

Этот вывод подтверждался наличием еще одной категории эмпатов, обладавших совершенно невероятной способностью делать деньги из ничего. По аналогии с «механиками», «фермерами», «синоптиками» и «слухачами» они обозначались как «финансисты» или «мультипликаторы», причем последний термин не имел никакой связи с киноискусством, выступая в своем исконном значении — «способный приумножать». Как раз с таким приумножителем куратор должен был встретиться на следующее утро, и эта перспектива вкупе с мрачными прогнозами Монаха его совсем не радовала. «Финансисты», в отличие от «слухачей», в гонорарах Системы не нуждались и сами могли взять на жалованье кого угодно, а потому были людьми независимыми и высокомерными.

Он свернул в распахнутые ворота, проехал в самый конец двора, притормозил у парадного и взглянул на часы. Черт, полночи как не бывало! Долгонько же задержал его Монах! Хоть бы четыре часа поспать…

Огромный двор, вымощенный булыжником, был тих и безлюден; огромный дом — из тех, доходных, что строили столетие назад, — казался крепостной стеной, увенчанной выступающими башенками мансард. Под стеной прятались ночные тени; кое-где, укрытые их темным пологом, дремали машины, все больше шестиколесные «Солектрии», «Лексусы» да «Клио», и у каждой, словно упавшая с неба звезда, за лобовым стеклом тлел красный огонек. Куратор вылез, запрокинул голову вверх, проверил — звезды вроде были все на месте, да и месяц тоже, изогнутый и тонкий, как лезвие турецкой сабли. Он достал брелок, включил сигнализацию и усмехнулся, когда «Аккорд» чуть слышно пискнул, прощаясь с хозяином до утра.

Тут его и ударили.

Врезали крепко, но не милицейской палкой-глушителем, а чем-то похожим на гибкую бамбуковую трость с электроразрядником на конце. К счастью, голову он успел отдернуть, так что синеватая молния разряда прошила воздух, а сам удар пришелся на плечо, ближе к шее. Значит, не в кость, а по мясу, подумал куратор, скривившись от боли и быстро отскакивая назад, — он был мужчиной в зрелых годах, но прежней сноровки не растерял. Пальцы сжались сами собой, мышцы напряглись, в плече стрельнуло — рука, однако, работала.

«Кто ж это тут шалит?» — мелькнула мысль. Шалунов, промышлявших ночами у подъездов, в городе хватало, но своих он знал наперечет. И они его знали, и было им ведомо, что связываться с Петром Ильичом Синельниковым, бывшим офицером, крутым и крепким мужиком, небезопасно.

Однако ж связались! Вот только с кем? С припозднившимся жильцом, коего можно побыстрому обобрать у подъезда? С журналистом, кропавшим забавные статейки о магах, телепатах, лохнесском чудище и озоновой дыре над Антарктидой? Или с удачливым бизнесменом, чей карман распух от «толстовок» и кредитных карточек на предъявителя? Или… Или им нужен куратор звена С? Функционер Системы? Тот, кто прячется под семью личинами, расплывчатыми, как осенний туман?

Выяснить это было куда важней, чем разделаться с тремя типами, неторопливо отжимавшими его в тупик, к глухой стене, справа от парадного. Куратор полез за пазуху, с сожалением огладил ребристый цилиндр ручного лазера и вытащил бумажник.

— Эй, парни! Обойдемся без неприятностей, э? Берите, что есть, и ноги в руки!

Он швырнул бумажник, как бросают кость злобному псу. Ни один из троих не нагнулся; они попрежнему надвигались на него в полном молчании, поигрывая чем-то блестящим и гибким — то ли хлыстами, то ли бамбуковыми тростями. Лиц их куратор не видел — под стеной было темно, но походка, медлительная и неуклюжая, его удивила. Волка ноги кормят, и бандитам вроде бы полагалось бегать порезвей!

Вытащив брелок с ключами, он отправил его следом за бумажником.

— Берите тачку, ублюдки, и оставьте меня в покое! Никакой реакции. Ни деньги, ни машина им не нужны, понял куратор; эти типы хотели достать его самого. Кого же именно? Был он владельцем пяти квартир, и проживали в них разные люди — все, правда, почти на одно лицо; в этот же момент он находился рядом со своим двухкомнатным журналистским логовом на четвертом этаже мальцевского дома. От Монаха он мог поехать куда угодно — туда, где обитал отставной железнодорожник и бизнесмен Ивахнов, или к Августу Рихардовичу Мозелю, чудаковатому коллекционеру-сибариту, или в апартаменты Чардецкого, сотрудника федеральной разведслужбы… Не исключалась и Фонтанка — место законной прописки. Но он отправился сюда, в обитель писаки Синельникова. Выходит, Синельникова и ждали!

Прижавшись спиной к стене, он вскинул руки, словно сдаваясь на милость победителя, и с наигранной дрожью в голосе произнес:

— Так не пойдет, ребята! Так дела не делаются! Бумажник вам не нужен, тачка тоже — значит, будете бить. За что? Кому я дорогу переехал, э? Могу узнать, пока вы не вышибли мне мозги?

— Пишешь много… — донеслось из темноты. Голос был каким-то безжизненным, механическим, и куратор даже не смог бы сказать, кто из троих уточнил причину намечавшейся экзекуции.

Он с облегчением вздохнул. Значит, до журналиста добираются! Пишет он, видите ли, много! И не о том! Лезет в дела Вышних Сфер, будоражит народ, копается в запретном и тайном… О чем еще вещал Монах? Что явится демон злобный, зверь алчущий… Вот целых три зверя, только чего они алчут? Вынуть душу из благодетеля, как предсказывал «слухач»? Ну, раз ситуация прояснилась — хотя бы отчасти! — можно поглядеть, кто из кого и что вынет… Но поработать придется кулаками — с чего бы журналисту Синельникову носить при себе лазерный ствол? Или другие интересные штучки…

Тут, вспомнив об одной из них, куратор быстро расстегнул воротник и вытянул цепочку с висевшим на ней Стражем. Пластинка была тонка, но прочности неимоверной — хоть какая-то защита для пальцев! Он намотал цепь на кулак и шагнул вперед.

Два хлыста свистнули разом, куратор рванулся в промежуток между нападающими, ударил среднего в висок, крайнего слева — носком тяжелого башмака в голень. Тот упал, но средний — странное дело! — лишь покачнулся, хотя по задумке ему полагалось тоже прилечь на булыжник. Удар был тяжел, в полную силу, и нанесен в уязвимое место — такие вещи даром не проходят!

Хотя кому как… Встречаются люди с крепкими черепами, размышлял куратор, выбравшись из тупика и готовясь принять бой там, где было посветлее. Кричать и звать на помощь он не хотел — да и кто рискнет вылезти во двор в такое время? Подумают, шпана сводит счеты… Ну и пусть сводит! На то она и шпана…

Сбитый наземь поднялся. Троица разошлась, окружая жертву; один слегка прихрамывал, у другого из рассеченного виска струилась кровь. Теперь куратор разглядел их лица — бледные, неподвижные; глаза — пустые дыры в обтянутых кожей черепах. Выглядели эти трое чуть ли не братьями-близнецами, хотя прямого сходства и не замечалось, однако оловянный взгляд, будто ушедший в себя, делал их на удивление схожими. «Зомби?» — промелькнуло в голове. И впрямь напоминают зомби, словно в фильме ужасов… либо тех пропащих мужичков, что осаждают пивные ларьки или толкутся у метро, надеясь сбыть уворованную банку краски, пяток лампочек и водопроводный кран… Имелись, однако, и отличия — скованная походка и нечувствительность к боли. «Ну, придется приложить покрепче!» — решил куратор.

Он ринулся в атаку — на крайнего, который хромал, — и заработал кулаками. Виски, переносица, челюсть, живот… Он молотил его, как боксерскую грушу, но кости и мышцы у парня были покрепче железа — даже апперкот под ребра он перенес без заметных последствий, только выдохнул воздух да попытался отодвинуться. В ближнем бою трость его только мешала, и о боксе этот тип не имел ни малейшего понятия, даже не знал, как прикрыть подбородок и виски.

Сзади навалились двое. Куратор, зарычав, словно разъяренный медведь, стряхнул обоих, отскочил; пластинка Стража была окровавлена, в левом плече постреливало болью, но иного ущерба он пока не понес. Пока! Эти странные бандиты не умели драться, но казались неуязвимыми, как настоящие зомби. Может, и в самом деле демоны, которых напророчил Монах?

Но демонам электроразрядников не полагалось. Вилы там, клещи да раскаленные сковородки — еще куда ни шло, но никак не разрядники! Или у их хлыстов было иное назначение? Как чудилось куратору, они норовили ткнуть его в шею, да и первый удар был нанесен туда же. Еще он заметил, что от нападавших тянет каким-то сладковатым запашком, словно каждый держал в зубах медовый пряник или заявился с адской кондитерской фабрики, где варят карамель к столу сатаны. Вполне возможно, там и журналист пригодился бы — к примеру, на марципаны… Чем плохая гипотеза?

Куратор мрачно усмехнулся, раскачивая цепочку с квадратным медальоном.

— Ну что, хватит? Повеселились? — Теперь его голос звучал уверенно, без дрожи. — Выбирайте: или разойдемся тихо-мирно, или я вас пришибу. Всех пришибу! Бить больше не буду, буду убивать! Журналисты, они тоже кое-что умеют…

Зомби с прежней неторопливостью надвигались на него: двое впереди, третий, весь в крови, чуть приотстал. Угроз они, похоже, не испугались, да и вряд ли эти странные типы могли испытывать какие-то чувства — во всяком случае, по лицам их это было незаметно.

Странные типы… Внезапно куратор подумал, что они целиком и полностью подпадают под очередную директиву Винтера: ищите странных. И искать не надо, сами нашли! Избавиться бы от них… Он ощутил, как ндкатывает злость, и буркнул:

— Ладно, мерзавцы… Не нравится, как я на бумаге пишу, будет вам роспись на ребрах!

Ему уже было ясно, что апперкотами да свингами дело не обойдется, тут требовалось что-то покруче. Не пистолет, но что-нибудь посерьезней кулаков… К сожалению, любые серьезные меры грозили увечьем или смертью, и тут журналист Синельников не блефовал: он мог пришибить всех троих. С помощью куратора, разумеется… Куратор все-таки умел побольше журналиста.

Он кинулся вперед заметил, как кончик хлыста скользнул над плечом, ударил — пальцами правой руки в горло. Зомби захрипел, пошатнулся, но на ногах устоял, глаза у него сделались совсем бессмысленными. «И карате тебя не берет, тварь!..» — пробормотал куратор и резкой подсечкой сшиб противника на землю. Потом он подпрыгнул. Подошвы башмаков с глухим звуком опустились на грудную клетку, раздался треск, словно обломиласьсухая ветвь, и больше ничего. Ни стона, ни вскрика!

«Помер, что ли?» — пронеслось у куратора в голове. Нет, зомби еще ворочался, пытался встать, тянул руку с хлыстом; в груди у него клокотало, по подбородку струилась кровь, но он был жив! И молчал, хотя полагалось ему сейчас вопить благим матом и корчиться в смертных муках. К нему подскочили двое приятелей — уцелевший и тот, что послужил куратору боксерской грушей, — поставили на ноги, покачали — небрежно, будто вещь. Он было выпрямился, потом свесил голову на грудь — еще живой, но уже не боец. Минус один, отсчитал куратор, изготовившись к новой атаке.

Но троица вдруг повернула к воротам. Крайние шли неторопливо, волоча изувеченного под руки; куратор слышал лишь шарканье башмаков по камням да хриплое натужное дыхание. Потирая плечо, он смотрел на удалявшиеся темные фигуры, потом окинул взглядом окна огромного дома. Третий час ночи, нигде ни огонька, ни лучика света… Пожалуй, при ином раскладе дел журналист Синельников провалялся бы во дворе до самого утра и истек бы кровью… Или не истек? Может, не стоило заводиться? Ну, ударили бы разрядником, потом всыпали для вразумления и отпустили на все четыре стороны… Зато, глядишь, услышал бы что-нибудь любопытное… к примеру, какая из статеек вызвала гнев Вышних Сил…

Опасный получился бы эксперимент, подумал куратор с усмешкой и отправился на розыски бумажника и ключей. Можно было считать, что приказ Винтера он не выполнил: наткнулся на странных, да взять их не сумел. Вот только какой лороды эти странные? Не гипнофединги, не ортодромы, не «фермеры», не «слухачи» и не «синоптики»-адвекты… Эндовиаты, что ли? Либо трансформеры? Прямиком из мертвяков? Или… или Они? Двеллеры? Обитатели тумана?

Куратор замер на секунду, потом покачал головой. Нет, Они не станут подстерегать с хлыстами в темном дворе, не станут… Сами не станут! Да и на кой черт им сдался журналист Синельников? Писака, промышлявший байками для полоумных?

Но' тогда кто же? Кто послал этих зомби? И чьи мысли уловил «слухач»? Не мысли — скорее их отзвук, тень предупреждения…

Предупреждения? Теперь он получил целых два сразу: и словом — от Монаха, и делом — от троицы оживших мертвецов.

Над этим стоило поразмыслить, и куратор, подобрав брелок с ключами и бумажник, направился к парадному. «Что-то ждет в квартире? — мелькнула мысль. — Еще одна команда зомби?»

Но в эту ночь в его двухкомнатных апартаментах царили покой и тишина. Он решил не ложиться и, проглотив таблетку бетламина, расслабился на минуту-другую, дожидаясь, пока перед глазами не перестанут мельтешить цветные круги. Бетламин, превосходный бодрящий препарат, к сожалению, давал кое-какие побочные эффекты, ибо предназначен он был не для людей и на Земле очутился тем же способом, что Решетка и Страж.

Почувствовав прилив энергии, куратор помассировал плечо, потом сбросил пиджак и уставился на темную полоску — след хлыста, четко выделявшийся на желтой ткани. Согласно давней привычке, журналист Синельников носил щеголеватые светлые пиджаки и яркие рубахи, в отличие от сотрудника ФРС Чардецкого, предпочитавшего строгий костюм-тройку и длинный плащ; что касается Мозеля, то Август Рихардович был любителем пушистых свитеров «под горлышко» или пуловеров с вырезом, позволявших продемонстрировать белоснежный воротничок и темный галстук. Ивахнов же одевался так, как подобало преуспевающему бизнесмену: мягкая кожаная куртка, однотонная сорочка, габардиновые брюки. У каждого был свой вкус, свои манеры, свой стиль поведения; каждого окружали люди, знакомые, приятели, коллеги, платные осведомители, и куратор мог прозакладывать голову, что ни один из них не ведал о прочих ипостасях коллекционера Мозеля или, скажем, журналиста Синельникова. Таковы были правила игры, которую он вел уже больше трех лет, с тех пор как попал в Систему и возвратился домой из Штатов; в игре же этой всякий эпизод, любое начинание требовали своего персонажа, подходящего для определенной роли. Иногда он казался себе самому неким многоглавым драконом с неимоверно длинными шеями, позволявшими высовывать нос, глаз или ухо то тут, то там, прислушиваться, приглядываться, принюхиваться… Но все, что ему удавалось узнать в каждом из своих обличий, поступало туда, куда положено, — в мозговой центр, к куратору группы С, регионального филиала Системы. И сейчас именно куратор, а не журналист, не бизнесмен, не отставной офицер, собирался поразмыслить над происшествием, случившимся с Синельниковым Петром Ильичом, любителем светлых пиджаков и ярких рубашек.

Тут было несколько вопросов, нуждавшихся в ответах. Во-первых, какая из его статей вызвала столь острую реакцию, столь быстрый и недвусмысленный отклик, причем двойной — и словом, и делом? Во-вторых, кто откликнулся? Кто скрывался под маской Вышних Сил и Сфер, если использовать терминологию Монаха? Кто пожелал запугать журналиста Синельникова, писавшего на темы вполне безобидные, не связанные ни с мафией, ни с биржевыми спекуляциями, ни с коррупцией властей предержащих? В-третьих, что с ним собирались сделать? Оглушить, избив потом до полусмерти? Похитить и уволочь куда-то для заключения некоей сделки? Оба эти предположения казались куратору довольно примитивными. Деловые люди, чьи интересы он мог по неведению ущемить, так не поступают. Тут разработана целая процедура, принятая и в России, и на Западе, и на Востоке: звонок с предупреждением, второй звонок, превентивная акция — скажем, угон автомобиля, и только затем силовое воздействие. И уж послали бы опытных боевиков, а не трех неуклюжих зомби с дьявольской кондитерской фабрики!

Наконец, существовал и четвертый вопрос, не менее важный, чем все остальные: почему взялись за Синельникова, а не за Догала? Формально «Пентаграмму» возглавлял Марк Догал, и именно он нес ответственность за все материалы агентства. Хотя Синельников был старшим из компаньонов, имя его в этом качестве не фигурировало даже в уставных документах; он числился одним из рядовых сотрудников «Пентаграммы», и лишь Догал знал, с кем положено делиться прибылями и кому направлять приходившую в агентство корреспонденцию. Куратор не сомневался, что в финансовых делах его партнер чист как стеклышко, что показывали негласные проверки осведомителей, присматривавших и за Догалом, и за «слухачами», и за прочей экзотической публикой. Агентство Догала работало с многочисленными газетами и еженедельниками вроде «Тайн магии», «Парапсихолога», «Чертова ока», исправно поставляя им материалы и принося неплохой доход. Сам же Догал был отличным организатором и журналистом-профессионалом, умевшим и писать, и оценить написанное, и продать оные писания с максимальной выгодой. Кроме того, три года назад, еще до создания «Пентаграммы», его тщательно проверили, выбрав из семи или восьми подходящих кандидатов. И до сих пор куратор считал, что с Марком Догалом он не ошибся.

Однако три года — большой срок, подумалось ему, но мысль эта была тут же отложена про запас. В составленном им списке Догал шел четвертым номером — значит, и разбираться с директором «Пентаграммы» полагалось в последнюю очередь. Первое и главное — статья!

Поразмыслив, он решил остановиться на «Осеннем лесе» — все прочие из последних материалов казались совсем уж безобидными. Лес, упоминавшийся в публикации, являлся аллегорией, почерпнутой не то у Честертона, не то у Конан Доила: место, где легко спрятать лист среди множества других таких же. Но речь шла именно об осеннем лесе, где землю устилают груды увядших листьев; кто может догадаться, какой из них сорван осенними ветрами, а какой — руками человека? Пли нечеловека…

Эта статья была подготовлена в рамках все той же операции «Blank» — полномасштабного расследования, проводившегося всеми континентальными кольцами Системы. Куратор всегда обозначал его английским термином, ибо на русском под «бланком» понимался лишь чистый формуляр некоего документа. На самом же деле смысл слова был совсем иным — «пустой», «бессмысленный», что полностью отвечало целям операции, касавшейся весьма значительной части человечества — той, что принято называть «дном»: алкоголики и наркоманы; бродяги, лишенные пристанища и средств; люмпены, задавленные монотонным бессмысленным трудом; фанатики — с мозгами, замкнутыми на одну-единственную идею, обожествлявшие любимого певца, великого вождя или нового религиозного пророка; гангстеры, покорные «шестерки», у коих волосы на лбу росли от самых бровей… Все они были увядшей листвой на древе человеческом, все отличались потрясающей узостью интересов, полной социальной инертностью, неконтактностью — за исключением малого круга «своих». Пустота, бессмысленность существования, порожденная в бедных странах нищетой, в богатых — дразнящей недоступностью мирских соблазнов… Но только ли этим?

В статье Синельникова отмечалось, что «увядшие листья» — превосходный фон, способный скрыть, замаскировать следы чужого вмешательства. Конечно, люди с «пустым взглядом» по большей части были жертвами спиртного, наркотиков и жизненных обстоятельств, но не таились ли среди них и нежеланные свидетели? Те, кому повезло — или не повезло — столкнуться с чем-то странным, кто был наказан за свое любопытство? Или же те, кого намеренно превратили в слуг, в рабов, в «пятую колонну», в зомби?

В зомби…

Куратор сдвинул густые брови, напоминавшие мохнатых гусениц. Пожалуй, этот темный след на пиджаке можно считать ответом… откликом на «Осенний лес» и причудливые гипотезы журналиста Синельникова… Но кто откликнулся? Определенных предположений на сей счет у него не было, как и ответа на вопрос, что же все-таки хотели сотворить с Петром Ильичом? Не исключалась самая тривиальная ситуация — скажем, наезд наркомафии, ибо Синельников в своей статье связывал Их с проблемой распространения наркотиков. В самом деле, если Им что-то нужно на Земле и, если Им мешает земное человечество, то к чему швыряться бомбами и вконец губить экологию, уже балансирующую на лезвии бритвы? Проще озаботиться каким-нибудь галлюциногеном, который за пару столетий всех сведет с ума.. Вполне логичный вывод, э? «И если так, — писал Синельников, — то почему бы не использовать готовые каналы — земные каналы, по которым новое зелье легко довести до всех желающих?»

Тоже логичный вывод! И весьма обидный для боссов наркомафии! Гипотеза о том, что их «пасут» чужаки, могла кое-кому показаться оскорбительной. Или опасной — предположим, в деловом отношении…

Но почему же тогда не позвонили? В конце концов, устрашенный Синельников мог написать другую статью, в которой все вышесказанное объявлялось бы бредом сумасшедшего или первоапрельским розыгрышем.

Однако ж не позвонили… Или позвонили? Прямо Догалу, в «Пентаграмму»? А тот решил не предупреждать… Вот только с чего бы?

Куратор стиснул ладонями виски. Снова ему казалось, что он месит кулаками туман, пытается разглядеть призраков, бродящих во мгле, ловит в облаках смутные тени, неясные отблески потусторонних миров. Очевидно, подобные ощущения испытывал не он один, так как на жаргоне Системы И х, эти отблески и тени, прозвали «dwellers in the mist» — обитателями тумана. Именно тумана, а не тьмы, ибо темноту изгоняет свет, но даже он бессилен, когда все вокруг затянуто белесой непроницаемой дымкой…

Надо звонить Догалу, подумал куратор, бросив взгляд на часы. Четыре тридцать семь, третья стража, предрассветное время… Догал наверняка спит… Ну ничего, проснется!

Он решительно потянулся к телефону и набрал номер. Пару минут слышались долгие гудки и маленький экранчик над дславиатурной панелью был темен; внезапно он вспыхнул, явив круглую физиономию Догала. Против ожиданий, тот не выглядел заспанным, скорее наоборот: темные глаза лихорадочно блестят, темные волнистые волосы спадают на лоб мягкой волной, темные усики топорщатся над сочными яркими губами. «Не с женщиной ли он?» — мелькнуло у куратора в голове. Это было бы совсем некстати…

— Ты один?

Полные губы Догала недоуменно дрогнули.

— Само собой. А ты что же, решил проверить?

— Нет. Имею пару вопросов… только не для чужих ушей.

— Пару вопросов? Какого черта!.. Ты не мог подождать с ними часиков до девяти?

— Значит, не мог. Да и ту вроде бы не спишь, э?

— Верно, не сплю. Работаю. — Голова Догала сместилась влево, и теперь куратор видел стол, заваленный бумагами. — Хотелось бы к утру закончить одну статейку, — произнес его партнер, поглядывая на свои рукописи, — так что давай к делу, Петр Ильич. Что там у тебя стряслось?

— Сначала я буду спрашивать, а ты отвечать. — Куратор пристально всматривался в маленький экран. — Скажи-ка мне, Марк, не звонила ли нам какая-нибудь гнида? С серьезными претензиями, я имею в виду? Мол, не о том вы, ребята, пишете, не там печатаете и вообще ваше агентство пора взять к ногтю. Соображаешь?

Что-то промелькнуло в глазах у Догала. Или только показалось?

Голос его, однако, был ровным.

— С чего бы нас — да к ногтю? Платим кому положено, в политику не лезем, компромат на генералов и президента не собираем, бандитов не трогаем. Сам подумай, кому мы нужны со своими зелеными человечками да байками о йети?

— Значит, никаких неприятных звонков, ни угроз, ни писем, ни предупреждений?

— Нет. Ни сном ни духом, Петр Ильич!

Похоже, говорит правду, отметил куратор. Не звонили и не писали, это точно, не станет Догал врать… И резона втихую избавиться от Синельникова у него нет. Три года Синельников помогал, чем мог, а в дела агентства не мешался… •не лез, так сказать, в конторские книги…

Догал вновь заговорил, и теперь лицо его, плававшее на крохотном экранчике, казалось встревоженным.

— Слушай, Петр Ильич, говори, что случилось, или кончай морочить голову. Меня работа ждет.

— Подождет. Можешь вообще ее спустить в унитаз и заняться новой статейкой. Весьма, весьма любопытной! Сенсация, можно сказать. Материал я тебе предоставлю.

— Это о чем же?

— О нападении команды двеллеров на журналиста Синельникова, спецкора агентства «Пентаграмма». Брови у Догала полезли вверх.

— Ты серьезно?

— Вполне.

— Не пил?

— Ни капли.

— Не разыгрываешь?

— Какие уж тут розыгрыши! — Куратор, скривившись, потер плечо.

— Ну и дела!.. — Веки его собеседника опустились, словно Догал хотел скрыть лихорадочный блеск зрачков. — И когда же это произошло?

— Часа полтора назад, рядом с моим подъездом. Трое пришельцев с бластерами и оловянными пуговицами вместо глаз. Не то живые, не то роботы, Бог их знает… Поверишь ли, едва отбился…

На губах Догала заиграла ироническая улыбка.

— Смеешься, Петр Ильич! Ну-ка говори, что тут правда, а что сказка с намеками?

— То, что отбился, — правда. Одного покалечил… здорово покалечил, Марк, почти до смерти, но он молчал, только ребра трещали. И правда то, что было их трое. Очень странные типы… Без бластеров, разумеется, зато с разрядниками… или с чем-то похожим на разрядники… Только у наших милицейских короткие палки с набалдашником, а у этих зомби были хлысты… или стеки, дьявол их разберет!

Внезапно черты Догала на экране дрогнули и расплылись, лицо вытянулось вширь, превратившись в белую полоску, которая тут же свернулась в крохотное яркое пятнышко и исчезла. Куратор прикусил губу; в самый последний момент ему почудилось, что в глазах партнера мелькнул ужас. Неприкрытый ужас, превративший его усатую пухлощекую физиономию в маску приговоренного к смерти, узревшего топор палача. Впрочем, это могло оказаться лишь иллюзией.

— Извини, Петр Ильич… — Голос Догала тоже звучал странно, словно бы он никак не мог отдышаться. — Мой «ви-ти» что-то забарахлил… Так что ты говоришь? Зомби с хлыстами? А почему, собственно, зомби?

— Сказано тебе, глаза оловянные, — буркнул куратор. — Атак бандиты как бандиты. И рожи бандитские, и замашки… Говорили, что, мол, пишем много. Не догадываешься, к' какой из наших сказок намек?

— Пожалуй, нет, — протянул Догал с какой-то неуверенностью в голосе. — Подумать надо, Петр Ильич… Загадочная история… Не экстрасенсы ли к тебе ту команду подослали? Ты, часом, в своих писаниях никого не задел? Ну, что он жулик да паразит, жиреющий на хворях и бедах народных? Не было такого?

— Не было, — произнес куратор. — Я экстрасенсов уважаю, Марк. Сам только у них и лечусь.

— Ха, лечишься! Не помню, когда ты болел… — Потом, осторожно: — Заявлять будешь?

Сдвинув брови, куратор покосился на темный экран своего «ви-ти». Чего-то Марк не договаривает… о чем-то другом хотелось ему спросить… И аппарат испортился так не вовремя… Или в самый нужный момент?

Жаль, подумал он, что в мире нет настоящих телепатов; хотелось бы послушать, что творится сейчас у Догала в голове.

— Никаких заявлений. — Голос его, как всегда, звучал спокойно. — Никаких заявлений, Марк. Расскажи я эту историю в подробностях, меня примут за сумасшедшего. И потом, я же прикончил одного из этих типов… вернее, думаю, что прикончил. Человеку с раздавленной грудной клеткой выжить трудновато.

— Человеку — трудновато, — согласился Догал, затем после недолгой паузы произнес: — А эти подробности… они что же, такие интригующие?

— Весьма.

Трубка донесла тяжелый вздох. Похоже, Догал волновался.

— Ты в самом деле заметил что-нибудь необычное? Кроме этих хлыстов и оловянных глаз? Ну, в их поведении, в словах? Может быть, запах?..

Он резко оборвал фразу.

Запах, подумал куратор, массируя плечо. Случайно это вылетело у Марка или партнер Синельникова о чем-то знает? О чем-то хочет узнать? Например, о запахе…

Подождем, решил он, подождем, проверим, посмотрим. Пусть Догал спрашивает — вопросы иногда говорят больше ответов. А сейчас пора закругляться с разговорами: бетламин бетламином, но пара часов сна не помешает, особенно перед грядущей встречей с «финансистом». Тот еще тип! С капризами!

Насупившись при этой мысли, он буркнул в трубку:

— Про запах ничего сказать не могу, я к ним не принюхивался. Некогда было, Марк. Понимаешь?

— Понимаю. — Голос Догала казался напряженным. — Ты вот что, Петр Ильич, поостерегись, — неуверенно протянул он, — поостерегись, говорю тебе. Не пиши с месяц ничего, не марай бумагу, не дразни гусей… Мало ли… История-то для тебя может оказаться с продолжением.

— Как бы продолжение и по тебе не въехало, — сказал куратор и повесил трубку.

 Глава 7 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 23 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

Первый клиент Кириллу запомнился надолго — как и первое самостоятельное странствие. Слишком многое обрел он в нем и слишком многое потерял; не все подарки Мира Снов были безопасными, как монетка, цветок или ссадины на кулаках. Ну, как говаривал майор Звягин, знать бы, откуда пуля прилетит…

В неожиданности, однако, тоже была своя прелесть. Не для всех, конечно, — для тех, кто испытывал тягу к рискованным авантюрам, кого манили миражи необычайного, призраки невиданного, отблеск тайны. Таковых, кроме Кирилла, в ближайшие дни нашлось еще четверо: Снайпер, мрачный неразговорчивый кавказец Самум, Селенит и Стилет, великолепный каратист и фехтовальщик. Снайпер, майор ВДВ в отставке, квадратный, как шкаф, и Самум пришли по объявлению, Стилета же Пал Нилыч выудил в какой-то спортивной школе, где тот трудился на ниве восточных единоборств. Что же касается Селенита, то его привел Снайпер — они были сослуживцами и давними приятелями.

Новые инструкторы выглядели людьми солидными, в возрасте — под сорок или за сорок, что не могло не вызвать удивления. Как полагал Кирилл, опасности и романтика больше привлекают молодых, и ему казалось вполне естественным, что трое старожилов,"Сентябрь, Сингапур и Самурай, были его ровесниками. Почти ровесниками — Сингапур, пожалуй, уже добрался до тридцати. Этот красивый темноволосый парень, напоминавший молодого Шона Коннори из фильмов о Джеймсе Бонде, нравился Кириллу; веселый, удачливый и находчивый, он, похоже, числился у шефа на особом счету.

Но Сентябрь с Самураем тоже были отличными ребятами, без всяких следов чванства или оскорбительной небрежности, которую нередко проявляют к новичкам. Правда, им случалось поглядывать на нового коллегу с каким-то загадочным выражением, будто бы знали они нечто такое, о чем он не подозревал, но взгляды эти Кирилла не задевали. В конце концов, он обретался в фирме без году неделя, и трудно было' рассчитывать, что все ее секреты откроются ему в первые же дни. Он этого и не хотел: таинственное и недосказанное завораживало его.

Но насчет сорокалетних крепышей он все же поинтересовался у Сарагосы. Шеф, насмешливо прищурясь, оглядел Кирилла с ног до головы, помянув чечако, полагающих, что сила и ловкость заменяют опыт и мозги. Затем он сказал:

— Припоминаешь, как было у римлян? Как они строили легион к бою?

— В три линии. — Кирилл пожал плечами. — Ну и что?

— А то, что старый конь борозды не испортит. Молодежь стояла впереди, за ней — мужики постарше, а в последнем ряду — ветераны. Те, кто'решал исход битвы.

— Вы говорите о гастатах, принципах и триариях, шеф. Но роль ветеранов была не так уж велика. Считалось, что эти люди отвоевали свое, потому их и берегли, как последний резерв. У римлян ходила поговорка: дело дошло до триариев — значит, дело плохо. Так что битвы все же выигрывали молодые!

— Ну-ну, историк, — пробормотал Сарагоса, — ты, выходит, не только про скифов изучал, э? — Не дождавшись ответа, он усмехнулся. — Может, ты и прав, но я все-таки предпочитаю триариев. Тех, что сначала думают, а потом стреляют.

Бог ведает, кто слышал этот разговор, но с тех пор четверку новобранцев стали называть триариями. Стилет, Снайпер и Селенит относились к сей кличке со сдержанным юмором, Самум же по большей части отмалчивался; из него даже общительный Сингапур не мог вытянуть ни слова. Что касается шефа, то он явно был доволен пополнением: карие его глаза весело поблескивали, лик сиял, как майское утро. В последнюю неделю, если не считать редких и таинственных отлучек «по делам», он трудился в фирме от зари до зари, гоняя новобранцев из одного сна в другой.

Но в то утро он показался Кириллу весьма раздраженным — редкий случай, по правде говоря. Пал Нилыч бывал грубоват и язвителен, но особой эмоциональностью не отличался — это Кирилл уже выяснил с полной определенностью. Его дежурства, пока еще чисто номинальные, шли через три дня на четвертый, и за истекшую половину месяца он совершил еще несколько тренировочных вылазок Туда — все в компании Пал Нилыча, желавшего выяснить, чего стоит его приобретение. Пару раз они странствовали в горах, очень неприветливых, холодных и мрачных — Сарагоса хотел лично убедиться, что в спецназе Скифу преподали основы альпинистского искусства и что новому инструктору известно, с какой стороны берутся за альпеншток. Во время одного из Погружений Кириллу довелось стрелять на речном берегу, заросшем тростником, каких-то жутких зверюг, напоминавших тигров. По бокам у этих тварей тянулись желтые разводы на пепельном фоне, и среди сероватых камышей они были почти не видны; помимо того, отличала их редкая свирепость, стремительность и бесшумность движений плюс полное отсутствие хвоста и внушительная пасть с пятисантиметровыми клыками. Кирилл уложил троих, а Сарагоса — пятерых, причем действовал он с невероятным хладнокровием и сноровкой. Нет, такой человек не стал бы сердиться по пустякам!

Однако .сегодня он был хмур, неприветлив и раздражен — пожалуй, даже разгневан. Трубка его испускала не столько дым, сколько искры, будто крохотный вулканический кратер, готовый взорваться с минуты на минуту, а карие глаза, обычно хранившие насмешливо-спокойное выражение, поблескивали с такой же свирепостью, как у бесхвостых пепельных тварюг из речных камышей.

— Сегодня никаких Погружений, — буркнул Сарагоса, едва инструктор по кличке Скиф переступил порог и отрапортовал о прибытии. — Тут впору не погрузиться, а нагрузиться… — Он потер плечо, болезненно сморщился, потом поднял трубку внутреннего телефона и крутанул диск. — Доктор, ты? Скиф появился… Ну и что? Как ну и что? Мы же собирались сходить к этому… к этому потомку картлийских князей… Не видишь смысла? А я вижу! Я для него, понимаешь ли, тупой бизнесмен, ты — безграмотный колдун, а Скиф у нас историк! Специалист по таким делам! Может, ему удастся напугать кретина… Так что пойдем! Через десять минут!

Он грохнул трубкой и повернулся к Кириллу.

— Трудный клиент? — сочувственно поинтересовался тот.

— Трудный? Не то слово, парень! Заносчив, упрям и богат, что твой Крез… и когда успел столько нахапать! Финансист, одним словом… А пыжится-то как! Гордости хватит, чтобы заново вымостить всю Военно-Грузинскую дорогу! К тому же редкостный бабник, — добавил Сарагоса с явным отвращением.

— Ну и послали бы его куда подальше… скажем, мостить шоссе в кавказских ущельях, — посоветовал Кирилл. Ему доводилось бывать в тех местах, и он отлично помнил, что хорошими дорогами Кавказ похвастать не мог — впрочем, как и Россия.

Начальник взглянул на него и испустил глубокий вздох.

— Молод ты, парень, горяч… Разве я могу потерять такого клиента? Он ведь деньги платит, Скиф, ба-альшие деньги! Э? И мы ему кое-чем обязаны… К тому же хоть я и шеф, но надо мной есть босс. — Тут Пал Нилыч выразительно поднял глаза к потолку. — И он мне голову оторвет, коли я провороню этакий заказ!

Кирилл мог поклясться, что шеф его блефует: не деньги его интересовали, а нечто другое, о чем не говорилось вслух, не намекалось ни словом, ни взглядом. Что же касается оторванных голов и грозного босса, — если тот не был личностью совсем мифической, сродни скифскому богу Таргитаю, — вряд ли Пал Нилыч так уж сильно его побаивался, он сам мог оторвать голову кому угодно.

— Ну, пойдем. — Сарагоса снова вздохнул, выбил трубку и сунул ее в карман. — Пойдем к моему торговому князю…

Они спустились на первый этаж, где уже топтался у двери красноглазый Доктор, и пересекли двор, наполненный запахами хвои и цветущего жасмина. Альбинос вышагивал важно и неторопливо, заложив руки за спину и не глядя по сторонам, на лице же Пал Нилыча застыло выражение мрачной решимости.

— Здесь, — сказал он, кивнув на окна особняка, выступавшего между баром и магазинчиком готовой одежды. Апартаменты люкс, отметил про себя Кирилл. Ему было уже известно, что хотя бедняков среди населения кондоминиума не водилось, всякий жилец как бы входил в одну из двух групп: богатых и очень богатых. Первые занимали по два этажа над каким-нибудь заведением, вторые владели целым коттеджем — полным жилым блоком, по местной терминологии. Вероятно, клиент, которого Сарагоса собирался удостоить личным визитом, был и в самом деле очень богат.

За дверью лязгнули засовы, потом она сдвинулась — не распахнулась, как ожидал Кирилл, а ушла в стену. Мужчина, возникший на пороге, — темноволосый, с блестящими черными глазами и орлиным носом на подвижном выразительном лице, — был ему знаком. Тот самый грузин, хозяин шестиколесного серебряного «Твинго», припомнилось Кириллу. Вслед за Сарагосой и Доктором он шагнул в холл, увешанный коврами с великолепной коллекцией холодного оружия.

— Пал Нилыч, дорогой! Гамарджоба! — произнес брюнет сочным баритоном и картинно вскинул руки. — Заходи, генацвале, будь гостем! Мой дом — твой дом!

Судя по взгляду, который Сарагоса бросил на ковры с шашками, кинжалами, ятаганами и японскими клинками, он не отказался бы от столь щедрого предложения. Затем, сухо кивнув, Пал Нилыч шагнул вслед за хозяином к лестнице мореного дуба; балясины, поддерживавшие перила, были выточены в форме нагих женских фигурок, ступени же прикрывала пурпурная ковровая дорожка с ворсом по щиколотку.

Они поднялись наверх, и Кирилл невольно прижмурил глаза. Тут все сияло и сверкало: люстры, увешанные хрусталем, натертая воском резная мебель с расписными фарфоровыми медальонами, высокогорлые серебряные кувшины на малахитовой столешнице, лаковые шкатулки, причудливые китайские вазы с драконами, парившими над горами, ширмы из небесно-голубого шелка, по которому плыли белые курчавые облачка, старинные иконы в окладах с самоцветами… Как и многим питерцам, Кириллу синонимом роскоши казался Зимний; из поколения в поколение в северной столице говорили: богато, как в Эрмитаже… Но здесь было еще богаче! Каждая комната смотрелась пещерой Али-Бабы, заполненной несметными сокровищами Севера и Юга, Запада и Востока. Востоку, впрочем, хозяин отдавал явное предпочтение: ковры, низкие диваны и ларцы, инкрустированные слоновой костью и перламутром, делали его жилище похожим на дворец Гаруна аль Рашида.

Гости вошли в кабинет; панели розового дерева, низкая широкая оттоманка и фривольные полотна на стенах придавали ему вид игривый и легкомысленный. В торце, в глубокой нише, серебрились экраны трех огромных телевизоров, сблокированных с видеомагнитофонами и аудиосистемой, располагавшейся рядом. Фирменных обозначений на всей этой шикарной технике не было, и Кирилл решил, что делали ее на заказ. Еще тут стояли огромные кресла, обитые алым плюшем, фигурные канделябры с толстенными свечами и роскошный бар, к которому сразу и устремился хозяин. Три бокала были наполнены вином, четвертый, предназначенный для Доктора, — минеральной водой. Заметив это, Кирилл сообразил, что богатый клиент не первый раз пользуется услугами фирмы «Сэйф Сэйв» и знает вкусы ее руководства.

— Гость в дом, Бог в дом! — Черноволосый хозяин поднял бокал, и все выпили в торжественном молчании. Затем Сарагоса похлопал Кирилла по плечу.

— Скиф. Наш эксперт по вопросам выживаемости в особа опасных условиях. А это, — он кивнул на хозяина, — Джамаль Георгиевич Саакадзе, великий финансист и потомок грузинских князей… Правда, папа его родился в Петрограде, а дедушка — в Санкт-Петербурге, но…

Темноволосый экспансивно замахал руками, заставив Сарагосу смолкнуть.

— Просто Джамаль, без Георгиевичей, дорогой! Это у вас, у русских, принято отцовское имя калечить — Иваныч, Степаныч, Петрович… Нехорошо, вах! У нас говорят с уважением: Джамаль, сын Георгия! Понял, генацвале?

Он уставился на гостя блестящими антрацитовыми глазами, и Кирилл решил, что сей владелец пещер Али-Бабы ему, пожалуй, нравится. Забавный мужик! Видный и в самом соку — лет сорока пяти, не больше. Его живая выразительная физиономия резко контрастировала с хмурым лицом Сарагосы и застывшими в равнодушном спокойствии чертами Доктора.

Пал Нилыч устроился в глубоком кресле, сморщившись, помассировал плечо.

— Слушай, Джамаль, Георгиев сын, перейдем к делу, — буркнул он. — Я привел к тебе большого специалиста. Ты не гляди, дорогой, что парень молод. Он всю историю изучил, от самых древних греков до Карла Маркса и Уинстона Черчилля, если ты о таких слышал. Он тебе живо разобъяснит, на что ты нарываешься.

— Ты, Нилыч, все о делах да о делах… Голова болит от дел! Ты пришел? Пришел! Сел? Сел! Теперь кушать будем, пить будем, веселиться будем! Или я не грузин? Грузин! Или я не княз? Княз! И все у меня, как у княза! И питье, и еда! Хочешь, можем девок пощипать? Вах! — Он с озорством подмигнул Сарагосе и закатил антрацитовые глаза.

Заметив, как грозно сошлись брови шефа, Кирилл решился разрядить атмосферу. Он отставил бокал, придал лицу самое невинное выражение и поинтересовался:

— А девки-то где? — Тут он глянул на распахнутую дверь с таким видом, будто ждал, что из соседней пещеры Али-Бабы всплывет сейчас нагая гурия с томными очами и подставит ему для щипка крутое бедро. — Княз есть, вино есть, а девок нет!

Джамаль на секунду замер с раскрытым ртом, затем расхохотался — да так, что подвески на люстре зазвенели.

— Вот — эх-перд! Вот — специалист! Вай, что за парень! Понимает! Потому что молодой, кровь горячая, вина не надо, еды не надо, девушек давай! — Он бросил на Кирилла неожиданно острый оценивающий взгляд. — Слушай, генацвале, нравишься ты мне. Та-а-кой ба-а-льшой, та-а-кой красивый, сильный! Настоящий мужчина, хоть и эх-перд! Оставайся, будут тебе и девки!

— Слушай, Джамаль, — сурово произнес Сарагоса, — ты мне парня не порть! Понял, э? Мы сюда не пить и закусывать пришли и не шлюх твоих щипать, а по делу. Вот им и займемся. Так!

— Вай, обижаешь, Нилыч! Вай, как обижаешь! — Джамаль сокрушенно покачал головой и вдруг с заговорщицким видом подмигнул Кириллу: мол, парень, будет у нас время потолковать и без твоего начальства. — Ну, к делу, так к делу…

— Тогда показывай… показывай, что мне показал. А ты, Скиф, гляди! И ты. Доктор, тоже.

— Все готово, дорогой. Только кнопку нажать. — Джамаль важно продефилировал к своим телевизорам и магнитофонам, коснулся клавиш и отступил в сторону.

Три огромных экрана вспыхнули разом, взорвавшись красками и звуками, выплеснув в уютную комнату грохот копыт, лязг стали, яростные вопли сражающихся, стоны, крики, скрежет и звон. Посередине виднелась степь, заполненная конными ордами; слева Арнольд Шварценеггер, Конан Варвар, рубил в капусту каких-то всадников в кольчугах и рогатых шлемах с развевающимися султанами; справа Джон Терлески, принц воров, спасался от погони, размахивая окровавленным мечом. При каждом из героев было по красотке; они робко жались за их могучими спинами и тоненько вскрикивали в нужных местах. Сияло солнце, искрилась сталь, дождем сыпались стрелы, пылал огонь, блистали доспехи и женские глаза; вечный праздник сказки разворачивался своим чередом, переливался радужным многоцветьем, манил, звал в неведомые дали… Кирилл внезапно почувствовал, как к горлу подступает комок. То, что творилось сейчас на экранах… Так нарочито ярко, так откровенно, подетски жестоко, так наивно — и так прекрасно! Нет, не прекрасно, поправился он, скорее завлекательно, чарующе завлекательно и абсолютно нереально. Впрочем, чего же требовать от сказок?

Но хотя перед глазами его плыли сказочные миражи, Кирилл заметил, что два фильма, с Терлески и Шварценеггером, являются старыми и лишь третий, со степью, всадниками и маячившим в отдалении городом, предназначен для современного «эл-пи». Эта лента была ему незнакома и показалась великолепной; трехмерное изображение травянистой равнины и городских башен, заснятых сверху, разительно отличалось от плоских картинок, мелькавших на экранах двух других телевизоров.

Джамаль испустил протяжный тоскливый вздох.

— Вот! — Рука его протянулась к экранам. — Хочу туда, генацвале! Туда! Чтоб кони… чтоб женщины… чтоб битвы и шашки наголо… Хочу! Вай, как хочу!

Полные губы Сарагосы сложились в ядовитую усмешку.

— Ну, ты и тип! В газете прописать — не поверят! За аномальное явление сочтут! Видишь ли, дорогой, это лишь в кино все так красиво. А на деле… — Он многозначительно подмигнул Кириллу, но тот, глядя на экран, смолчал. — На деле снимут скальп или получишь стрелу в одно место, и что тогда? Ни сесть, ни лечь… Прощай, кони, прощай, бабы… Ты-то, генацвале, не этот… как его… не Шварценеггер!

— Я — княз! — Джамаль гордо выпрямился. — Я, если хочешь знать, потомок самого Георгия Саакадзе! О! Георгий! — Он погрозил Сарагосе пальцем. — Это тебе не Карл Маркс, не Черчилль! Ты знаешь про них, твой эх-перд знает про них, а я знаю про Георгия! И про свой род! Мы — картлийцы, воины!

— Были воины, да все вышли, — с нехорошей усмешкой сказал Сарагоса. — Остались одни торговцы помидорами…

— Нехорошо говоришь, дорогой, вай, нехорошо! Обижаешь! И у торговца может быть отважная душа… у настоящего торговца, который ищет настоящий товар! Торговцу в таком деле без смелости никак нельзя… Так что ты меня стрелами и скалпами своими не пугай! Не на того напал, клянусь памятью матери!

Тут Сарагоса свирепо уставился на Кирилла, и тот вдруг сообразил, что репликой насчет девок не отделается. Взор начальника недвусмысленно намекал: что сидишь, парень? Тебя сюда привели не телевизор глядеть и не пить вино! Давай работай!

Откашлявшись, Кирилл задумчиво произнес:

— Копали мы однажды курган…

— Вах! — восхитился Джамаль. — Курган! Это где же?

— В приазовских степях. И был там похоронен скифский вождь, старец лет семидесяти. А при нем кони, оружие, жены и рабы. Молодые парни да мужчины, которым еще топтать да топтать землю… Но, по обычаю, их закопали вместе со старым вождем. Живыми! — добавил Кирилл для устрашения.

— Вай! — Склонив голову набок, Джамаль уставился на эксперта недоверчивым взглядом. — А скажи, откуда тебе знать, что рабы и жены были молодые, а вождь — старый? Может, он сам шепнул, а?

— Он помер две с гаком тысячи лет назад! — отрезал Кирилл. — А примерный возраст легко установить — по зубам, по виду суставов. Так что вождь был в самом деле старый, а уложили в его могилу сотню молодых!

— Ну, ладно, ладно! — Джамаль махнул рукой. — Не кипятись, дорогой! Я верю… Вах! Только к чему ты мне это рассказываешь?

— К тому, что в древние времена всякий чужак становился рабом. И это реальность, а не сказки! — Кирилл кивнул в сторону экранов, краешком глаза уловив, что Сарагоса одобрительно поигрывает бровями. — Хотите туда попасть? Ну, вольному воля, спасенному рай… Может, и обойдется без стрелы в промежность, но уж каменоломня или галеры обеспечены! На месяц или на два… сколько вы там захотите повеселиться…

— И ты меня пугаешь, генацвале! Вай, такой парень! Кра-а-сивый, смелый, сильный! Ну, пусть эх-перд… так эх-перд — это ж до могилы, а молодость раньше пройдет! Погляди на меня, дорогой… внимательно погляди… моя молодость — вах! Улетает! И твоя улетит… Будешь сидеть эх-пердом на горшке и вспоминать, куда мог отправиться, да не отправился… — Джамаль посмотрел на экраны, где Шварценеггер свежевал жуткую рогатую тварь, а Терлески бился насмерть с огромной амазонкой, похожей на ожившую статую богини Кали. Глаза его вдруг налились тоской, и, поворотившись к Кириллу, он спросил: — А ты-то сам… ты… хочешь туда?

Кирилл резко вздернул голову. Слова Джамаля словно бы прорвали некий барьер, кокон, отделявший реальность от сказки. Дом, город, Земля, родители, команда «Зет», Сарагоса — все, все это будничное и повседневное осталось по одну сторону, по другую же бушевало море, вздымались горные пики, расстилались леса и степи и скакали в их просторах всадницы на горячих конях. Он понимал, что в мире том смерть ходит за спиной, но не боялся ее: томительный звон колоколов Хараны, пророчивших беду, не стучал в висках похоронным грохотом. Значит, все будет хорошо… настолько хорошо, насколько возможно.

Он поднял взгляд на лицо Джамаля и, неслышно шевеля губами, повторил: «А ты-то сам хочешь туда?»

— Хочу! — вдруг вырвалось у него — раньше, чем он понял, что несет. Со стороны Сарагосы послышалось возмущенное фырканье. «Выгонит он меня, — подумал Кирилл, — как пить дать выгонит! И будет прав, клянусь святым Хараной-хранителем и пятым ребром шайкала! Недаром набрал этих сорокалетних… которые сначала думают, а потом стреляют…»

Наступило молчание. Потом Джамаль торжествующе рассмеялся.

— Вай, Нилыч, хорошего ты мне парня привел! Честного! И в жилах у него кровь, а не собачья моча! Мы с ним…

— Не с ним, — угрюмо буркнул Сарагоса. — Хочешь лезть к черту на рога, давай… Но проводника получишь поопытней. Скажем, Сентября или Самурая…

— Хочу этого! — Джамаль царственным жестом указал на Кирилла. — Хочу и плачу! С Сентябрем твоим я ходил? Ходил! С Самураем этим узкоглазым ходил? Ходил! Скучные парни, дорогой! А этот… — он покосился в сторону Кирилла, — этот мне по сердцу… Глаза цвета сирени, губы как мак… Вай, хорош! Красавец! Опять же — эх-перд! Люблю таких!

Он вдруг начал кружить около Кирилла, пожирая его взглядом и сладко причмокивая — не то в шутку, не то всерьез.

— Но-но! — на всякий случай строго произнес Сарагоса. — Только без этих ваших штучек, кацо! Мы «голубым» товар не поставляем! А начнешь рукоблудить, учти: этот парень рубли пальцами ломает. Настоящие рубли, юбилейные, советской чеканки! Понял, э?

Джамаль оскорбился.

— Ты за кого меня принял, дорогой? Или я не мужчина? Не выгляжу мужчиной, не похож, да? Ты думал, я гнусный развратник? Хожу по баням, гляжу, кто наклонится за мылом? Ты думал, мне баб не хватает, да?

— Ничего я не думал. — Густые брови Сарагосы сошлись на переносице. — Я предупредил; остальное — дело твое. Прости, если что не так.

Джамаль царственно повел рукой — видимо, в знак того, что извинения приняты. Затем он опустился на оттоманку напротив Кирилла, подпер голову руками и сокрушенно произнес:

— А ты ведь прав, Нилыч, прав, дорогой… Вай, как прав! Баб мне и в самом деле не хватает… не потому, что к мужикам тянет, клянусь мамой! Просто бабы измельчали… Попробуй закопать ее в мужнюю могилу… как у того вождя… Вопль подымет, дорогого покойника разбудит! Ой, не хватает мне баб, не хватает… таких вот…

Он повернулся к экрану, где принц воров, замирившийся с амазонками, вел их на штурм вражеской цитадели. Резня была в самом разгаре: свистели стрелы, грохотали барабаны, трещали черепа. Амазонки одолевали.

— Дьявол с тобой! — сказал Сарагоса. — Дьявол с вами обоими, кретины! — Он посмотрел на панораму просторной степи, на Шварценеггера, потрясавшего окровавленным мечом, и на Терлески — у того клинок был поменьше, но крови на нем тоже хватало. — Так куда же ты хочешь, финансист-романтик? Туда, туда или сюда? — Взгляд Сарагосы поочередно скользнул по всем трем экранам.

— Хочу, где степь, где девки с луками, — мечтательно прижмурив веки, прошептал Джамаль. — И чтоб на конях… полуголые… и побольше… Туда хочу… — Рука его вытянулась к среднему экрану, где на скале, окруженной толпами всадниц, белым венцом сиял многобашенный город. Глаза князя вдруг раскрылись, распахнулись широко-широко, словно два темных колодца, наполненных нетерпеливым ожиданием и надеждой.

Он выглядел совершенно искренним — пожалуй, даже подетски простодушным, но Кириллу почудилось, что по губам Джамаля скользит лукавая улыбка, а в черных зрачках мелькают, кружатся странные искорки. Он будто бы подсмеивался втайне над гостями — если не над всеми тремя, то над мрачно хмурившимся Сарагосой.

— Дьявол с тобой! — повторил шеф Кирилла. — Дьявол с тобой, княжий сын! Одно скажу: каменоломня по тебе плачет. Каменоломня и галеры! А еще курган в приазовских степях!

— На конях… полуголые… — продолжал шептать потомок славного Георгия, не слушая потомка Нила. — — А сперва… сперва чтоб было море… буря… кораблекрушение… дикий берег, как под Сухуми… степь, горы, крепость, царицаТамар на белом жеребце…

— Ну, сообразишь такой идиотизм по двойной цене? — Сарагоса повернулся к Доктору. Тот как пришел и устроился в кресле, так и застыл в нем, изредка отпивая глоток воды; алые зрачки его потухли, словно подернулись пеплом. Он и сейчас не шевельнулся, только произнес скрипучим голосом:

— Я отправляю клиентов туда, куда просят, и не отвечаю за последствия. Все, что мне нужно, ключевые моменты сюжета. Итак, море, шторм, кораблекрушение…

— Только чтоб море было теплым! — поспешно уточнил Джамаль. — Я не хочу вылезать на берег с отмороженной задницей!

— Хорошо. — Доктор выудил из кармана крохотный магнитофон и нажал на кнопку. — Фиксирую: теплое море, буря, разбитый корабль, субтропический берег, лес, горы, степь, крепость, конные амазонки в необозримом количестве… Космические пришельцы не требуются?

— Вах, почему нет? — Джамаль пожал плечами. — Но лучше бы пришелицы… и чтоб пофигуристей…

Доктор забормотал в микрофон, потом протянул маленький аппаратик Джамалю.

— Заказ подтверждаете?

— Да.

— Срок?

— М-м-м… Месяца хватит, дорогой. Это сколько же будет в наших днях?

— Не знаю, — мотнул головой Доктор. — Может, пять суток, может, десять, независимо от срока сновидения… Сейчас точней не скажу, пока не подобрал вам что-то подходящее. — Он зыркнул алым глазом на экран, по которому плыли заключительные титры.

— Клади неделю, — Джамаль махнул рукой, — на неделю я могу освободиться. Только про срок я не понял. Па-ачему независимо? Я думал: дольше там, дольше здесь. Разве нет?

— Нет. Время Погружения обычно короче реального земного, но тут сложная зависимость. Я узнаю точный срок, когда разыщу… м-м-м… словом, когда разыщу то, что вам нужно.

— Вах! Если выйдет неделя, я вздремнул бы подольше, — заявил Джамаль. — Месяца два, дорогой.

Сарагоса поднялся, сунул руки в карманы, сгорбил плечи и сразу стал похож на быка, готового проткнуть рогами живот матадору. Он покачался с носка на пятку, с пятки на носок, озирая Джамалевы чертоги, ковры, картины, бронзу, фарфор и прочее злато-серебро, и задумчиво протянул:

— Два месяца… Долгонько! Это тебе обойдется, генацвале!

— Ха! Один раз на свете живем, дорогой… Могу позволить! Или я не княз?

— Князь, князь, а потому и заплатишь по-княжески. — Отпустив это многозначительное замечание, Сарагоса повернулся к Кириллу и вздохнул. — Да, Скиф, молод ты еще, горяч… Не триарий, принцип… чечако, одним словом! Не хотелось бы рисковать твоей шкурой, да и княжеским скальпом тоже, но что поделаешь… Желание клиента — закон! Так что иди… иди с полной выкладкой и тройным боекомплектом! И постарайся уберечь клиента, не то… — Пал Нилыч поднял глаза вверх и выразительно провел по горлу ребром ладони.

 Глава 8  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 25 И 26 ИЮЛЯ 2095 ГОДА

Кирилл стоял в подвале, где размещался арсенал фирмы «Спасение». Комната была большой, пятнадцать на двадцать метров, в размер этажа, и запиралась мощной стальной дверью с кодированными замками. Это помещение охраняли самым тщательным образом, хотя и в остальных апартаментах фирмы ценностей хватало — пожалуй, в пересчете на твердую валюту их оказалось бы не меньше,'чем в сказочных пещерах Джамаля, сына Георгия. На самом верху была приемная с волоокой и юной секретаршей Элечкой, которая уже строила Кириллу глазки, кабинеты Доктора и Сарагосы, предбанник — комната инструкторов-проводников и еще одна, предназначавшаяся для отбывающих Туда, ее называли «спальней». Оборудование ее выглядело до смешного простым: полдюжины кресел и табурет для Доктора. Сюда же выходили дверцы грузового лифта, замеченного Кириллом еще при первом его визите; он был предназначен для транспортировки пострадавших на первый этаж. Там, за пятью дверями, находился великолепно оборудованный медицинский стационар — с операционной, реаниматорской и дежурной бригадой врачей. Фирма «Сэйф Сэйв» не могла рисковать здоровьем клиентов, а тем паче их жизнью; к тому же гибель любого из них вызвала бы обязательное расследование и привлекла бы внимание властей.

Второй этаж был не менее любопытен, чем остальные, включая и подвальный арсенал. Половину его занимала кают-компания — уютный зал для совещаний и банкетов, в котором Сарагоса пару недель назад представил Кирилла коллегам — Сентябрю, Сингапуру и Самураю. В другой половине находился склад, или каптерка, где держали всяческое походное снаряжение, не столь опасное, как хранившиеся в арсенале предметы. Здесь же громоздился массивный сейф для универсальной валюты — колец со стертой пробой, золотых и серебряных слиточков, цепочек, самоцветов и прочего товара, способного обеспечить клиентам лучшие номера в лучших отелях Мира Сновидений. Если не считать медицинских бригад, посменно дежуривших на первом этаже во время Погружений, в особняке находились шестеро: Сарагоса с Доктором и секретаршей Эльвирой, два инструктора-проводника да Николай Андреич, или дядя Коля, которого шеф не без важности именовал «механиком». Дядя Коля, старый финн, и в самом деле был мастером на все руки и мог починить что угодно; в фирме на него возлагались обязанности кладовщика, водопроводчика, слесаря, электрика и оружейника. Он сидел в каморке при складе, где была оборудована мастерская — небольшая, но с превосходными миниатюрными станками и полками, забитыми измерительной аппаратурой. Выглядел дядя Коля лет на шестьдесят, брился раз в неделю и любил порассуждать о жизни за стаканчиком спиртного. Однако меру он свою знал и на работе старался не перебирать.

Особняк на южной окраине значился точкой «Один». Были еще точка «Два» — большой медицинский комплекс в Гавани, точка «Три» — сектор технической поддержки с гаражом, складами и группой снабженцев, а также другие точки и подразделения, с коими Кириллу пока ознакомиться не удалось. Что касается охраны, то ее на первый взгляд в фирме не держали, во всяком случае, в особняке. Тут окна-бойницы, выходившие на улицу, к ночи перекрывались решетками, а под стенами кондоминиума торчали штатные бойцы — те самые мордовороты, к которым Кирилл еще так недавно жаждал присоединиться.

Недавно? Ему казалось, что с тех пор прошли месяцы, протянулись годы, миновали десятилетия! Вот он стоит в подвале перед стальным шкафом, и в руках у него не жалкая дубинка-глушитель, не нож и даже не разрядник — такая штука, какую он в своем спецназе и в глаза не видал! А в шкафу… Вороненые стволы охотничьих «тулок», нарезные карабины, снайперские винтовки, автоматы — «АКД» и «узи», с полдесятка разных модификаций, базуки, авиационные пулеметы и черт знает что еще… Шкафов же — восемь, по два у каждой стены; один — особый, с дверцей из броневой стали, с узкой пятисантиметровой прорезью, похожей на щель для компьютерной дискеты. По углам тут громоздились ящики с гранатами и боеприпасами, с какой-то непонятной аппаратурой и массивными дисками противотанковых мин, на них лежали кассеты с дымарем, рвотным газом и слезогонкой.

Одного боевого оружия хватит на пару взводов, решил Кирилл, оглядываясь в некотором ошеломлении. Он был в этом подвале впервые; раньше, когда Пал Нилыч отправлялся с ним в Заросли, в фэнтриэл, где обитали бесхвостые тигры, то приносил охотничьи карабины прямо в свой кабинет.

— Дай-ка сюда. — Сарагоса потянулся к автомату в руках потрясенного инструктора. — Отличная модель, из самых последних, — сказал он, ласково поглаживая приклад. — Магазин на сто двадцать патронов, подствольный гранатомет, лазерный прицел, пуля не теряет убойной силы на дистанции до двух километров. Вес… ну, сам видишь, какой вес! Чудо, не оружие! «АКД», десантный вариант… В просторечии — «шершень».

— Наш?

— Само собой. Импорта, кроме «узи», не держим. Они все-таки полегче наших.

— Откуда же все это? — Взгляд Кирилла скользнул по запертым стальным шкафам по ящикам с боеприпасами, по столу, на котором лежали два ножа, миниатюрные рации, рюкзаки, пистолеты и запасные обоймы. — Ведь тут боевое оружие, Пал Нилыч… не охотничье…

— Откуда-откуда… Имеем лицензию и покупаем, вот откуда, — буркнул Сарагоса и аккуратно опустил «АКД» на стол. — Укладывай все свое добро в мешки, — распорядился он.

— Лицензию? На отстрел пациентов, что ли? Кто ж ее выдал медицинской фирме? Сарагоса насупился.

— Кому положено, тот и выдал. И вообще… кто много знает, долго не живет. Понятно, инструктор Скиф?

Понятно было одно: щекотливых вопросов не задавать, рот держать на замке. «Любопытный солдат — — мертвый солдат», — говаривал майор Звягин; вероятно, нынешний шеф Кирилла придерживался того же мнения. Кляня себя за неосторожные слова, инструктор Скиф начал молча укладывать в рюкзак оружие. Сарагоса, заперев шкаф, обошел остальные, перед бронированной дверцей задержался, окинул ее бдительным оком и хмыкнул.

— Идешь надолго, сержант, — вдруг произнес он. — Большой заказ, крупный! Четверть твоя, плюс благодарность от клиента… комиссионные, так сказать… Наш торговый князек хоть и обалдуй, да не скуп. Не скуп, я знаю! Но — странный мужик… не такой, как Доктор, однако странный… Правда, душа у него широкая, и за деньгами он не постоит.

Кирилл кивнул. Фирма платила инструкторам сдельно, от пяти до двадцати пяти процентов вырученной суммы — в зависимости от срока командировки и потенциального риска, коим грозил избранный клиентом вояж. По самой низкой ставке шли простые задания — скажем, сопроводить пожилых супругов на недельку-другую в какой-нибудь благоустроенный отель в теплых краях — аналоге земных Гавайев или Таити; охотничьи сафари, особенно на хищников или иных экзотических и злобных тварей, оплачивались в два-три раза выше. Кириллу же за фантазии Джамаля, сына Георгия, полагалась самая высокая ставка: древний мир, эпоха меча и стрелы, был полон опасностей, да и месяц — немалый срок. Правда, если придется использовать пароль, процент будет поменьше… Но тут все зависело от клиента: коль он оставался доволен, то и инструктор не терпел никакого ущерба. Скорее наоборот!

— Пожалуй, считая с комиссионными, хватит тебе на крышу, — продолжал рассуждать Сарагоса, поглаживая брови. — Как говорится, сны — снами, а деньги — деньгами… и деньги-то немалые, надо сказать.

Немалые, согласился про себя Кирилл, взвалив на плечо рюкзаки и направляясь вслед за Пал Нилычем к выходу. Если по правде, то гонорар казался ему астрономическим; пять сотен «деревянных» — предел недавних мечтаний — в сравнении с такой суммой не значили ничего. Впрочем, то были дела житейские, не слишком волновавшие Кирилла; главное — как сложится первый его вояж. Смерти и тяжких ран Харана ему не пророчил, но в остальном выбор представлялся небогатым: каменоломни, галеры или долгие скитания в степях и лесах. Сейчас, очнувшись от романтического наваждения, он мог трезво оценить опасности и тяготы предстоящей экспедиции.

Шагая следом за Сарагосой по лестнице, он попытался отвлечься, на минуту обратившись к тем самым житейским делам. Крыша, то бишь квартира, нужна была позарез, и рассчитывать тут ему приходилось на себя самого. Родители Кирилла были людьми небогатыми, если не сказать больше: мать, всю жизнь тянувшая лямку в школе, недавно вышла на пенсию, отец же, геолог-поисковик, еще трудился в полную силу, но особых доходов не имел. От отца, человека могучего, энергичного, Кирилл унаследовал богатырскую стать и неистребимую тягу к опасным авантюрам, и, пожалуй, ничем другим родитель одарить его не мог. Экспедиции в последнее время стали редкими, денег в институте, где служил отеЦу постоянно не хватало, и он, привыкший к неоглядным сибирским просторам, метался в их маленькой двухкомнатной квартирке, как барс в клетке. Смотреть на это было тягостно, и столь же тягостной и нудной казалась воркотня матери — она все мечтала, чтоб сын устроился в школу, определился, остепенился, завел семью… Кирилл же, несмотря на видную внешность, девушек избегал — не всех, разумеется, а лишь питавших серьезные намерения на его счет. В команду «Зет» вербовали только холостяков, да и сейчас, в штатском своем состоянии, он предпочитал оставаться холостым. Ирония судьбы! Раньше заводить жену и детей запрещал устав, теперь — скудные метры жилплощади, которых в его комнатушке насчитывалось меньше, чем пальцев на руках.

Существовали и другие проблемы, обрушившиеся на него в первый же месяц после демобилизации. Он внезапно обнаружил, что отвык от родителей: заботливость матери раздражала, метания отца вгоняли в тоску. Оба они были типичными интеллигентами, растерянно плутавшими в руинах постсоветской эпохи; они не умели зарабатывать и — что самое ужасное! — не стремились к этому. Два человеческих существа, дрейфующих в бурном и неласковом море смутных времен… Разумеется, Кирилл любил их, но жить хотелось одному.

Сарагоса протопал через приемную, где за изящной финской конторкой восседала при компьютере и телефонах изящная секретарша Элечка, и отворил дверь в свой кабинет. Они вошли; шеф кивнул Кириллу на диван и, словно продолжая прерванный разговор, изрек:

— Немалые деньги, немалые и хлопоты. Причем не только с нашим финансистом.

Кирилл удивленно воззрился на шефа.

— Разве с нами еще кто-нибудь пойдет?

— Я не это имел в виду. — Сарагоса вытащил из кармана трубку — на сей раз небольшую, плоскую, похожую на лезвие кинжала — и привычными движениями начал уминать табак. — Понимаешь, окажешься ты в новых местах… мало ли что увидишь интересного, э? Так запоминай, запоминай… не ленись… — Он прикурил и, прикрыв глаза, затянулся с видимым наслаждением.

— Нельзя ли поконкретнее? — спросил Кирилл.

— Можно и поконкретнее.

Сарагоса склонился к своему огромному сейфу, что-то нашаривая на фуди; письменный стол заслонял его, и проследить за всеми его манипуляциями не удавалось. Нижняя дверца сейфа звонко щелкнула, шеф засунул руку в глубины стального шкафа, потом выпрямился и перебросил Кириллу большой пакет, плотно набитый фотоснимками.

На них были запечатлены развалины какого-то поселения — остатки высоких стен с треугольными и звездчатыми отверстиями, занесенными красноватым песком, перекошенные ребристые шпили из блестящего металла, спиральные пандусы, треснувшие и осевшие на землю, выложенная каменными плитами мостовая — по периметру каждой плиты торчали тугие валики мха с крохотными розовыми цветами. На одной из фотографий Кирилл разглядел невысокие колонны, тянувшиеся ровной шеренгой в пустыню; каждую сверху прикрывала выпуклая крышка, превращая ее в некое подобие гриба. На следующем снимке крышка на первой из колонн была откинута и рядом, лихо подбоченившись, стоял Серж Никитин, он же — инструктор-проводник по кличке Сингапур. Вылитый Джеймс Бонд! Осанка льва, уверенность во взоре, на губах чуть насмешливая улыбка, у пояса нож и пистолет, над плечом торчит ствол «шершня»… Но взгляд Кирилла лишь скользнул по лицу счастливца, открывшего чудесный город. Простиравшаяся за ним панорама казалась гораздо интересней.

От поселения, запечатленного на снимках, веяло неимоверной древностью. Какое-то шестое чувство подсказывало Кириллу, что тут речь идет не о тысячелетиях, а об иных сроках, сравнимых с жизненным циклом звезд или самой Галактики; чудилось, что ветры времен миллионы лет играют и звенят среди этих руин, то засыпая их песком, то нежно сдувая красноватую пыль с камня и металла. Странный город, однако, не производил впечатления гигантского могильника, быть может, потому, что над ним сияло фиолетовое небо и среди развалин тут и там высились деревья с плоскими, похожими на продавленные зонты кронами.

Стараясь унять дрожь в руках, Кирилл еще раз просмотрел снимки и поднял взгляд на Сарагосу.

— Что это, Пал Нилыч?

— Фэнтриэл Эгонда… Некое место, с которым пожелал ознакомиться один наш клиент… человек с изрядной фантазией, должен заметить. Там нашлись любопытные штучки — не на поверхности, а внизу, в подземных камерах, и Сингапур притащил, что смог. Ну, и ты не зевай. Интересные находки оплачиваются особо.

Бережно собрав фотографии, Кирилл засунул их в пакет и вернул шефу. Эти снимки будто обжигали пальцы. Загадочный город вставал перед ним в древнем своем великолепии, тянулся к фиолетовым небесам сверкающими остриями шпилей, оттеснял пустыню стенами домов, ширился и рос, закрывая горизонты.

Сарагоса, спокойно попыхивая трубкой, сказал:

— В общем, приглядывайся и принюхивайся, парень, но не забывай, где торчат ближайшие кусты. Это, — он похлопал по пакету со снимками, — безлюдный мир, а значит, безопасный. Но у твоего сна совсем другие сюжеты… Шашки наголо, как сказал наш финансист. А шашка, знаешь ли, пренеприятная вещь, когда подбирается к твоей шее.

— Вернемся без потерь, Пал Нилыч. — Кирилл потер висок, соображая, не покажут ли ему еще что-нибудь — нижнее сейфовое отделение под экраном «Ланда» выглядело очень вместительным, и снимков там могла оказаться не одна тысяча. — Вернемся без потерь, — повторил он, — я знаю.

— Х-м-м… Это откуда ж такая уверенность?

— Харана шепнул. Точнее, смолчал насчет неприятностей.

— Харана?

«Ну, сейчас я тебе выложу, — подумал Кирилл. — Не один Доктор умеет морочить голову!»

Загадочно усмехнувшись, он произнес нараспев, словно читая заклинание:

— A'xap а'на ритайра ден кро. A'xap а'на… Харана!

Сарагоса выпустил клуб сизого дыма.

— Это на скифском, парень? Так я скифского не понимаю.

— Бог с жалом змеи стоит за твоим плечом, — перевел Кирилл. — Речение индейцев экрива, из Амазонии… так, во всяком случае, утверждал мой комбат.

— И что сие значит? — В карих глазах Сарагосы мелькнуло любопытство.

— Некоторые люди умеют предчувствовать неприятности… серьезные неприятности, я хочу сказать. Звенит в висках, замирает сердце, давит… давит вот здесь. — Кирилл коснулся лба. — Индейцы в таких случаях говорили: «Бог с жалом змеи стоит за твоим плечом». В смысле: рука судьбы занесена. Чтобы отвести ее, надо изменить жизнь. Резко изменить! Понимаете?

Шеф вдруг подобрался в своем кресле, закаменел, прожигая Кирилла взглядом; лицо его покраснело, на скулах вздулись желваки, брови прыгнули вверх, да так и застыли, словно пара изогнутых мохнатых гусениц. Казалось, где-то в груди у него, отсчитывая последние мгновения, тикает часовой механизм бомбы и Сарагоса неимоверным усилием пытается предотвратить взрыв.

Вероятно, это ему удалось. Расцепив стиснутые зубы, он пробормотал:

— Выходит, ты чувствуешь грядущую опасность? Кирилл молча кивнул, удивленный произошедшей с шефом метаморфозой.

— И многие в твоей части… ну, в этой вашей команде «Зет»… умели такое?

— Кто как. Кому-то удавалось — не всегда, время от времени. Редко.

— А ты?

— Что — я?

— Ты чувствовал каждый раз? Непременно? Ну, этот звон, давление в голове? Каждый раз перед серьезными неприятностями?

— Да. Вначале я не понимал, в чем тут дело, но мне объяснили. Майор наш объяснил. Ему и раньше попадались парни вроде меня.

Лицо Сарагосы приобрело нормальный оттенок, желваки исчезли.

— Ну и ну, — в задумчивости протянул он. — Выходит, ты у нас не только спец по скифам, а еще и кузен Доктора… Или родной брат, э? Если не Доктора, так всяких там «слухачей», провидцев да адвектов?

— Это кто ж такие? — поинтересовался Кирилл.

— Адвекты? Предсказатели погоды… ну, еще они умеют дождь вызывать или бурю, рассеивать тучи и всякое такое. Синоптики, одним словом.

— Погоду я предсказывать не могу.

— Ясное дело, не можешь! Тут важна не конкретика, а суть, смысл паранормальной способности. У тебя свой дар предвидения, очень полезный для человека твоей профессии… — Сарагоса сделал паузу, потом спросил: — Выходит, ты не зря уволился из армии, сержант? Что, в голове звенело?

— Звенело. — Кирилл не стал уточнять, что не просто звенело, а бухало, словно молот о наковальню. A'xap а'на ритайра ден кро! Он не знал, какое слово в этой фразе обозначает бога, какое — змею и не является ли она от начала и до конца выдумкой хитроумного майора Звягина, однако в даре своем не сомневался. Харана! Может, экстрасенсы и парапсихологи называли сей талант по-иному, но Кирилл предпочитал свое, привычное: святой Харана, друг солдата!

Внезапно он сообразил, что Сарагоса не спускает с него напряженного взгляда.

— Значит, звенело у тебя в голове, — произнес шеф, катая в ладонях трубку. — А как сейчас? Ничего не чувствуешь?

— Нет.

— Х-м-м… В самом деле, нашел ты себе спокойную работенку, так? Ну, ладно… — Сарагоса усмехнулся и махнул в сторону сложенных на диване рюкзаков. — Оставь это барахло у меня, завтра заберешь. Минут через двадцать загляни в каптерку к дяде Коле, пусть приготовит пару фляг, комбинезоны, ремни, ну и все прочее… А сейчас — за мной, сержант! — Он вытащил карманные часы на серебряной цепочке, сверился с ними и хмыкнул. — Сегодня у нас Погружение… Самурай ведет одну парочку повеселиться… Идем, понаблюдаешь, как это выглядит со стороны.

Они вышли в коридор. Кирилл чувствовал, как томные взгляды Элечки щекочут ему лопатки. Девушка она была стройная, длинноногая и с броской внешностью, но не в его вкусе: по закону притяжения противоположностей ему больше нравились темноглазые брюнетки, а не блондинки, тем более крашеные. Впрочем, прелестную Эльвиру он о том в известность не ставил и с удовольствием любовался ее точеной шейкой и круглыми коленками, что соблазнительно белели под столом.

В «спальне» все было готово; ждали только Сарагосу, почитавшего своей святой обязанностью присутствовать при каждом Погружении. Посреди комнаты стоял табурет для Доктора, напротив, у стены — три кресла, похожих на авиационные, но без ремней. Клиенты — сытая супружеская чета в средних летах — выглядели слегка смущенными: видно, предвкушение грядущих удовольствий боролось с испугом. Оба были одеты в щегольские белые костюмы; мужчина, по виду бизнесмен из «новых русских», держал на коленях невероятных размеров чемодан, дама — объемистую сумку, наверняка с туалетами. Супруги заказали недельный тур по взморью типа Лазурного берега, но с индийской экзотикой и шведским сервисом: шикарные отели, солнечные пляжи, восточная кухня, кабаре, казино, обязательное катание на слонах — и никаких острых ощущений. Вероятно, этого добра им хватало и дома.

Самурай, тоже облаченный в белое и с еще одной сумкой под мышкой, сидел в кресле справа; пиджак у него на груди чуть заметно оттопыривался. Он и в самом деле походил на японца благородных кровей — изящный, невысокий, узкоглазый, с тонкими чертами смугловатого лица, — хотя являлся чистопородным тувинцем из Кызыла и звали его Дорджи Чучуевым. Но здесь, в этой комнате, он был Самураем и, вероятно, повторял сейчас про себя, что «клинок самурая сияет как зеркало». Пароль этот, как и все прочие, выдумал Сарагоса.

Дверь в коридор неслышно приоткрылась, и в «спальню» проскользнули Снайпер и Селенит — угрюмые, мощные, с колючими зрачками профессиональных стрелков. Значит, им тоже было велено присутствовать при очередном Погружении — с учебной целью, как и Кириллу. Расставив ноги, оба экс-десантника застыли у стены; лица их казались вырубленными из серого обветренного гранита.

Кирилл занял позицию у дверцы лифта, в самом дальнем углу, чтобы все видеть и не мешаться под ногами. Шеф его, окинув взглядом инструкторов-новичков, направился к Самураю, требовательно протягивая волосатую длань. Дорджи извлек из-за пазухи массивный пистолет весьма странного вида — с толстенным стволом и цилиндрической ребристой рукояткой. Пал Нилыч оглядел его, пощелкал предохранителем, что-то сдвинул в торце рукояти. С оружием он обращался умело, с привычной уверенностью, и оставалось лишь гадать, где, когда и по какому случаю железнодорожный полковник мог набраться этакой сноровки.

— Приступим! — скомандовал Сарагоса, возвращая пистолет. Он повернулся к замершим в напряжении клиентам, одарив их неласковой улыбкой. — Михаил Сергеевич Заднепровский и Ася Денисовна, так? — Мужчина кивнул. — Расслабьтесь, друзья мои, и не цепляйтесь за чемоданы, они не пропадут. Представьте, что вы очутились в самолете — в самом обычном аэробусе, который вот-вот унесет вас к теплому морю, слонам, устрицам и берегу в пальмах.

— И с самолетами случаются аварии, — с нервным смешком произнесла дама, по-прежнему судорожно сжимая свою сумку. Пальцы женщины были унизаны перстнями, в ушах покачивались филигранные сережки. Запах ее духов, сладковатый, отдававший медвяным лугом, наполнял комнату.

Брови Сарагосы шевельнулись.

— Гарантирую вам мягкую посадку, сударыня, — бросил он, поворачиваясь к красноглазому экстрасенсу.

— А ваших гарантий достаточно, Пал Нилыч? — спросила дама. — Ведь все-таки не вы нас отправляете, а ваш сотрудник… — Ее глаза стрельнули в сторону Доктора. — Или я ошибаюсь?

Сарагоса воззрился на женщину с каким-то странным любопытством — так, во всяком случае, почудилось Кириллу. Он уже усвоил, что шефу не нравятся лишние вопросы, особенно когда речь идет о Докторе. С другой стороны, клиент есть клиент — его не оборвешь на середине слова, как подчиненного.

«Интересно, что же он ответит?» — промелькнуло у Кирилла в голове.

Но шеф не собирался вступать в дискуссию и не ответил ничего — лишь бросил значительный взгляд на Самурая и кивнул Доктору.

Кирилл, подпиравший стенку в пяти шагах от красноглазого, отчетливо видел его лицо. Как всегда, оно было бледным, словно у оголодавшего вампира, на впалых щеках — ни кровинки, бесцветные волосы свисают на лоб, тонкие губы плотно сжаты, плечи напряжены. Казалось, Доктор приготовился поднять некую тяжесть, какой-то груз, непомерно огромный для его костлявых рук; еще он походил на бегуна-спринтера, замершего на старте в ожидании сигнала. Кирилл заметил, что на висках у него проступила испарина, а в алых зрачках вспыхнули едва заметные огоньки. Зрелище это было неприятным, и Кирилл перевел глаза на троицу у стены. Дама вроде бы утихомирилась, ее супруг по-прежнему цеплялся за чемодан.

— Ну? — пробасил Сарагоса, нетерпеливо поглядывая на Доктора.

— Реальное время — секунды, — прошелестел тот. — Три-четыре, не больше.

— Давай!

Внезапно фигуры в креслах обволокла радужная дымка. Кирилл не сумел бы сказать, сколь долго длилось Погружение: секунду, половину секунды, десятую часть? Миг сей казался таким малым, таким ничтожным, что уловить его — а тем более точно измерить! — человеческие чувства были не в состоянии. И все-таки непостижимым образом это краткое мгновение растягивалось Там, в Стране Снов, в сказочном фэнтриэле, будто нематериальная и фантастически упругая пружинка, сжатая до микронной толщины искусством и волей красноглазого экстрасенса. Меж ее витками помещался целый мир, иногда уже знакомый, иногда другой, отличный от предыдущего, но в каждом было то, чего ждали и чего жаждали погруженные в сон странники.

Но, разумеется, Доктор создавал лишь фон, развешивал задник и декорации, как неодушевленные, так и живые; играть же на этой сцене предстояло самим путешественникам. И если роль туриста в краях спокойных и тихих, вроде тех, куда сейчас отправился Самурай, почти ничем не грозила актеру, то выступление под героической личиной становилось предприятием сомнительным, сопряженным с опасностью и риском. Впрочем, раз Харана молчал, то и Кириллу об этом думать не хотелось; будет день, будет тебе и наряд на кухню, как говаривал майор Звягин.

Дымка исчезла. Три человека в креслах, двое мужчин и женщина, сидели в прежних позах, слегка расслабившись, прижимая к себе вещи. Ничего не изменилось, почти ничего; все так же оттопыривался пиджак на груди Самурая, все так же цеплялись за сумку пальцы женщины, посверкивавшие радугой самоцветов, все та же нерешительная улыбка застыла на губах у мужчины. Кириллу, однако, почудилось, что щетина на его подбородке стала погуще — может, не успел побриться перед возвращением.

— Ну, что? — раздался голос Сарагосы, и, повернувшись к начальнику, Кирилл заметил, что тот смотрит на Доктора с напряжением и заметной тревогой.

— Пароль не использован, нормальный возврат. — Экстрасенс поднялся со своего табурета, прошел к окну, глубоко втягивая воздух и массируя виски. Потом он вытащил платок и вытер лоб. — Устал! Пойду-ка я к себе, приму душ.

— Не забудь про бетламин, — произнес Сарагоса с непривычной заботливостью.

— Не забуду.

Сухо кивнув. Доктор вышел; скрипнула дверь, веки на смуглой физиономии Самурая чуть дрогнули и приподнялись. Он моргнул несколько раз и улыбнулся. Клиенты тоже зашевелились.

— Все в порядке? — Гулкий бас Сарагосы наполнил комнату.

— Да, сэнсей. Так точно, сэнсей. Все было безоблачно и ясно, словно лик богини Аматерасу, — произнес Самурай. — Слоны, устрицы, берег в пальмах и никаких, прошу прощения, любопытных сюрпризов. — Он сложил ладони перед грудью и склонил голову — как всегда, Дорджи был исключительно вежлив и в присутствии клиентов старался не выходить из образа.

— Как слоны? — поинтересовался Сарагоса.

— Выше всяких похвал, сэнсей. — Дорджи скосил на супругов Заднепровских лукавый агатовый глаз. — — Хобот, четыре клыка и спина шире дивана. Клиенты остались довольны.

Шеф привычным жестом разгладил брови, хмыкнул и, поглядев на подпиравших стену Снайпера и Селенита, вдруг подмигнул Кириллу.

— Как просто, э? Дух не успеешь перевести! Засыпаешь в кресле, просыпаешься на слоне! С четырьмя клыками! — Он довольно покивал головой, вытащил из кармана миниатюрный детектор, трубку и пакетик с табаком. — Ну, все свободны! Я тут займусь досмотром, обыском и прочими таможенными делами, а ты. Скиф, давай-ка в каптерку… Потом двигай домой и отдохни как следует. До завтра! До двенадцати.


* * *
На следующий день ровно в двенадцать Кирилл сидел в кресле, похожем на авиационное, откинувшись на спинку и вытянув ноги. Рядом в такой же позе расположился Джамаль, сын Георгия; в отличие от вчерашней парочки, он отправлялся в свое третье или четвертое путешествие, и потому на горбоносой его физиономии не замечалось ни следа тревоги, ни проблеска недоверия. Антрацитовые зрачки потомка картлийских князей поблескивали, сильные руки сжимали объемистый рюкзак, из которого торчал вороненый ствол «шершня». Второй мешок покоился на коленях у Кирилла.

Да, снаряжены они были не в пример основательней туристов Самурая! Комбинезоны, куртки, сапоги; на поясных ремнях — кинжалы, фляги, чехлы с биноклями и фонарями; в карманах, коих насчитывалось больше дюжины, — кисеты со слитками и золотыми украшениями, зажигалки, аптечки, перочинные ножи, мотки нейлонового шнура, таймер, которому полагалось отсчитать ровно тридцать дней, и прочие мелочи; в рюкзаках — оружие, боеприпасы, рации, фотоаппараты, консервы на первый случай, немного сухарей, запасная обувь. Палатку решили не брать, так как клиент заказывал теплые края, зато у каждого под курткой прямо к спине была прикручена ремнем катана — короткий японский меч. На этом настоял Джамаль, пожертвовав два лучших образца из своей коллекции. Кирилл же, поразмыслив вчера в каптерке дяди Коли и вспомнив спецназовские хитрости, зашил в лямку комбинезона кусок стальной проволоки — страшное оружие в рукопашном бою, если уметь им пользоваться.

Сейчас, поглядывая на красноглазого экстрасенса, он заметил, что тот взирает на всю их амуницию с какой-то неопределенной ухмылкой, не то ироничной, не то совсем презрительной. Казалось, на лице у него написано: ну, ребята, поглядим, на что сгодится все ваше добро там, куда я вас отправлю, — в диких степях, где свищут стрелы и земля гудит под копытами скакунов! Кириллу усмешка эта показалась странной; обычно физиономия Доктора была столь же выразительна, как кусок белой штукатурки.

— Ну, князь, не передумал? — Сарагоса, скрестив на могучей груди волосатые лапы, окинул путников придирчивым взглядом. Сейчас он напоминал профессора Челленджера, отправляющего экспедицию в Затерянный мир, разве что роста в нем было побольше да отсутствовала борода. — Так что же? Не натянуть ли вам одежку непригляднее и не отправиться ли в кабак? Или в казино? Или в веселый дом? Если хочешь, генацвале. Доктор укомплектует его амазонками… Представь, все сплошь амазонки, только скачут не на лошадях, а по диванам!

— Вай, Нилыч, прекрати комедию! — Ноздри Джамаля нервно дрогнули. — Я тебе за настоящих девок плачу, а не за тех, что из веселого дома. Тем и цена иная, сам знаешь!

— Не знаю. Откуда мне знать? Я по таким местам не таскаюсь, — резко бросил Сарагоса и повернулся к Кириллу. — Значит, так. Скиф: звенит у тебя под черепом или не звенит, но рекомендую вести себя аккуратно. С местными не задираться, на рожон не лезть, при первой же серьезной угрозе — назад! Понял? И не пали там зря!

— Я не убийца. — Кирилл поджал губы.

— Ну, тогда пригляди, чтобы князь не палил. А то поведет своих амазонок в кусты под дулом автомата… Для таких дел у него есть золото, подарки и личное обаяние.

— Все будет в порядке, Пал Нилыч. Вот так! — Соединив кольцом большой и указательный пальцы, Кирилл потряс в воздухе кистью. Он вообще не собирался стрелять в людей; звери — другое дело. Места дикие, глухие; может, там водятся драконы да василиски? Правда, в скифских степях, рядом с коими обитали амазонки, страшней волков и туров зверей не было… Он тут же напомнил себе, что отправляется не в античную Тавриду, не в Скифию, не в Киммерию, а совсем в иной мир, в другую реальность и аналогии с земным прошлым небезопасны. Просто рискованны, если не сказать больше!

Сарагоса вздохнул, огладил брови.

— Ну, в порядке, так в порядке. Все же ты приглядывай за князем… чтоб не умер от полового истощения…

Возмущенно фыркнув, Джамаль собрался что-то возразить, но Пал Нилыч уже подавал знак Доктору. Тот, сгорбившись на своем табурете, стиснул руки меж тощих колен и словно бы над чем-то размышлял; на лице его по-прежнему блуждала улыбка. Внезапно губы экстрасенса дрогнули, к Кирилл услышал скрипучий невыразительный голос:

— Реальное время — тринадцать дней, местное — тридцать суток, фэнтриэл Амм Хаммат… А теперь держитесь-ка покрепче за свои мешки!

В следующий момент алое зарево прыгнуло к нему, сгустилось, потемнело, сдавило плечи и грудь, плеснуло в рот и глаза чем-то теплым и соленым, накрыло с головой, потянуло вниз. Кирилл судорожно закашлялся и понял, что находится в воде.

 Глава 9  ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР АММ ХАММАТ, ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Самой неотложной заботой было избавиться от мешка, вопреки совету красноглазого. Впрочем, теперь Кирилл понимал, что слова его носили иронический оттенок — шутка, так сказать. Лишь в том компьютере, что угнездился под черепом Доктора, вся программа экспедиции была зафиксирована с абсолютной точностью, от старта до финиша, и первым номером в ней значилось: море, шторм, гибнущий корабль. В такой ситуации пригодился бы спасательный плотик, а не тяжеленный рюкзак! Выпустив его, Кирилл сбросил куртку, расстегнул пояс, стянул сапоги. Прощай, «АКД», подумал он, глядя, как темное пятно исчезает в морских глубинах. Прощайте, консервы, фляжка и кинжал! Прощай, аптечка!

Однако процедуру расставания с дорогим имуществом нельзя было затягивать надолго — шторм вроде бы стихал, но волны еще бросали Кирилла вверх и вниз, плескали в глаза и рот, норовили столкнуть в зеленый провал меж пенистых гребней.

Джамаль! Первым делом отыскать Джамаля… помочь ему избавиться от куртки и сапог… потом… потом высмотреть берег… он наверняка недалеко… Хоть Доктор и подшутил над ними, но вряд ли он собирался утопить клиента. Странный человек, размышлял Кирилл, загребая воду, странные и шутки! Впрочем, Сарагоса предупреждал о его странностях… Предупреждал, а сам-то!.. Не догадался, что они окажутся в воде — со всем своим добром! Или не захотел догадаться? Решил проучить заносчивого потомка князей?

Тут Кириллу удалось наконец разглядеть темноволосую голову Джамаля, и он поплыл к нему саженками, не опуская лицо в воду. Князь держался вполне прилично, только сыпал страшными грузинскими проклятиями, таращил глаза и то и дело сплевывал соленую влагу. Мешок он, разумеется, уже отправил на дно, и теперь Кирилл помог клиенту расстаться с курткой, поясом и сапогами.

— Закрой рот и держись за меня! — Ему пришлось кричать; ветер завывал над головой, словно сотня морских дьяволов сразу. — Сейчас поднимемся на гребне… посмотрим, где берег!

Огромная волна подхватила их, взметнула вверх, к самому небу, затянутому сизым маревом. Водная толща подпирала, выпячивалась горбом, будто бы могучий гигантский конь вставал на дыбы, грозя сбросить с хребта двух жалких карликов-седоков. Над ними метались тучи, жадно вытягивали темные облачные пальцы, шарили в воздухе сотнями гибких расплывчатых щупалец, то сворачивая их спиралью, то простирая в безмолвной и непонятной мольбе, то закручивая в кольца и перистые дрожащие гирлянды. Но где-то над тучами, над мутно-серой пеленой уже сверкало солнце; лучи его тут и там пронзали темную завесу, золотили облака, плавили их своим жаром. Буря кончалась, ибо так было предрешено; в этом спектакле ей выпала второстепенная роль — всего лишь вывести на сцену главных персонажей.

Сильно толкнувшись ногами, Кирилл вынырнул по грудь. Рядом тяжко сопел и плевался Джамаль, вцепившись в лямку его комбинезона, тянул вниз, в воду. Перед глазами бесконечной чередой вставали волны — такие одинаковые, сине-зеленые, похожие друг на друга, как солдаты в глубоких касках, скрывающих лица. Но один из валов был неподвижным, серым и угловатым, торчавшим, словно бык на краю овечьего стада. Он не дрожал, не струился, не выгибал гребень в неистовом усилии достичь берега; он сам был берегом ~ прибрежным утесом, стоявшим уверенно и крепко, как подобает твердому камню среди текучих вод.

— Туда! — Кирилл рванул своего подопечного за ворот рубахи. Они соскользнули вниз, снова взмыли к небесам, раскачиваясь на теплых влажных качелях; волны, подталкивая их могучими кулаками, тянули на сушу, к одинокой серой скале, чья вершина уходила в облака. До нее оставалось не больше сотни метров, когда Кирилл услыхал крики. Странно, но доносились они не с берега, а со стороны открытого моря, и звучали в них бессильный гнев, ужас и смертная тоска.

Джамаль, кажется, тоже расслышал их. Вывернув шею, он прохрипел:

— Что?.. Что… там?..

— Корабль!

Слово вылетело будто бы само собой — и сразу же, подброшенный огромным валом, Кирилл разглядел гибнущее судно. Необычная конструкция, пронеслось в голове. Длинный высокий корпус, с боков к нему прижались еще два, пониже и покороче, над ними гребенкой торчат весла. Двойная мачта с перекладиной в форме буквы А оголена — паруса не то спущены, не то их сорвало ветром. Над кормовой надстройкой выдаются изогнутые рога рулевых весел, острый бушприт окован медью, с него на цепях свисают крюки-якоря…

Корабль был очень велик и на первый взгляд казался неповрежденным, но, когда особенно крутой и высокий вал подбросил Кирилла к облакам, он заметил, что в среднем корпусе зияют пробоины, что весла переломаны, мачта покосилась и грозит рухнуть за борт, что балки, крепившие боковые поплавки, изогнуты и расщеплены, а медный таран на носу мотается туда-сюда, сокрушая обшивку. Тримаран — а это был несомненно тримаран размером с римскую пентеру — погибал; трепали доски, лопались канаты, захлебывались в соленой воде моряки, сон становился жуткой явью. Однако все шло по заказанному сценарию: море, шторм, кораблекрушение… Скольким же людям с этого судна сулили смерть нелепые фантазии Джамаля?

Князь снова крутил головой, вытягивал губы, хрипел:

— Что?.. Кто… кто… зовет?

— Кто зовет, тому мы не поможем, — со злостью пробормотал Кирилл. — Давай греби к берегу, великий финансист.

Минут через пять он оглянулся. Над водой торчал остроконечный таран, освещенный прорвавшимися сквозь тучи солнечными лучами; начищенная медь отливала красным золотом, словно огромный рожок или бивень сказочного левиафана. Казалось, морское чудище сейчас затрубит в него, испустит долгий протяжный стон, взяв первую ноту погребального реквиема, но от гибнущего корабля не слышалось уже ни звука. Людские крики смолкли, лишь ветер выл и ярился, разгоняя облака, да грохотали волны, накатываясь на близкий берег. Окованный медью бушприт сверкнул последний раз и скрылся. Сцена опустела, занавес пошел вниз.

«Может, кто выплывет…» — промелькнула мысль. Мощно загребая воду, стараясь дышать размеренно, Кирилл направился к берегу. Плыть было тяжело: волны захлестывали рот, мокрый комбинезон лип к телу, сковывал движения, Джамаль, по-прежнему цеплявшийся за него, болтался, как баржа на буксире. Его лицо посерело, темные волосы прилипли ко лбу, воздух хрипел и клокотал в глотке. На воде он держался не слишком уверенно и был, вероятно, перепуган до смерти, но из упрямства не выказывал страха — подгребал ногами и правой рукой, стараясь не наваливаться на инструктора всей тяжестью.

«Сбросить комбинезон?» — подумал Кирилл. Потом он припомнил, сколько полезного распихано тут и там, начиная от стальной проволоки и кончая компасом и мешочком со слитками, и решил, что нельзя жертвовать остатками имущества. Берег казался близким. С волны уже можно было разглядеть подножие серого утеса, мокрый песчаный пляж и нависавший над ним крутой обрыв. Медленно, но неуклонно они приближались к суше и к спасению.

Валы вдруг стали выше. Теперь они изгибались шеями непокорных скакунов, закручивались водоворотом, и Кирилл догадался, что под ним береговая отмель. Наступал самый опасный момент. Если отдаться на милость волне, она завертит, закрутит, ударит о каменистое дно… В лучшем случае оглушит, в худшем — переломает кости. Он вспомнил, как их учили десантироваться в шторм: поджать колени к груди, опустить голову, сгруппироваться, затем, когда почувствуешь дно, резко выпрямиться и бежать — бежать, чтобы откатившийся вал не потащил в море. Но сейчас некогда было втолковывать Джамалю все эти премудрости — тот еле шевелился и слабел с каждой секундой.

Придется седлать волну, понял Кирилл. Рискованный способ — тут все зависело от удачи и от умения удержаться на гребне хотя бы минуту-другую, пока волной не вынесет на берег. Он повернулся к Джамалю, нащупал его плечо, подтянул князя поближе и крикнул:

— По моей команде греби! Греби сильнее,ногами и рукой, иначе нам крышка!

Тот что-то промычал в ответ — видно, понял. Лицо у него совсем побледнело, глаза блуждали.

Раскачиваясь вверх-вниз, Кирилл выбирал волну. До пляжа было метров двадцать, и тут полагалось действовать с осторожностью: если врежешься головой в камень, второй попытки не будет. А камней здесь хватало! Они торчали у самого уреза воды — буро-зеленоватые, обросшие водорослями, шершавые… Будто туши больших мохнатых чудищ, погрузившихся в море и выставивших на поверхность крутые спины и хребты с острыми шипами.

Накатился вал, еще один и еще… Сейчас! Кирилл вскрикнул, потащил Джамаля вперед. Тот догадался, что пора пришла, яростно заработал ногами, вспенивая воду. Волна подняла их, швырнула к берегу; ее прозрачный край затрепетал крыльями бабочки, потом начал скручиваться в тугой валик тарана, готового обрушиться на камни, гальку и песок. И в этом мире, как на Земле, воды и твердь вели свой вечный спор за господство; море, изменчивое и бурное, штурмовало сушу, суша оборонялась, подставляя под удары волн скалистые бастионы, песчаные отмели, груды земли и валунов. В этой борьбе гигантов люди были всего лишь крохотными мошками, захваченными ураганом; их ловкость, упорство и сила не значили ничего.

Почти ничего! Почти!

Им удалось удержаться на гребне. Огромный вал прокатился по пляжу до самого берегового откоса; внизу стремительно промелькнули мохнатые каменные спины, потом длинные пучки водорослей, скатанная водой галька, серая песчаная поверхность… Кирилл перевернулся, принял завершающий удар плечом, прикрывая собой Джамаля. Они рухнули на песок, вцепились в него скрюченными пальцами, уперлись ступнями в податливую, пропитанную влагой массу. Волна с шорохом откатилась назад, вылизывая пляж прозрачным языком, и Кирилл, пошатываясь, поднялся.

— К скале! — Он помог спутнику встать. — К скале! Быстрее!

Серый утес был совсем рядом. Он нависал над морем, вдавался в воду, словно исполинская гранитная башня, прикрывая своей массивной тушей маленький клочок земли — расселину между скалой и береговой кручей. Перед ней желтела полоска песка и неровной грядой торчали каменные обломки — довольно большие, человеку по грудь. Волоча за собой Джамаля, Кирилл бросился под их защиту.

Они успели добежать, ускользнув от очередной волны, с гулом прокатившейся по камням и песку. Она, однако, была пониже той, что выбросила их на берег. Ударившись о гранитную стену и обессилев, вал сполз в море с раздраженным шипением. Кирилл сделал несколько шагов, ощущая, как босые ступни вязнут во влажном песке, и выпустил плечо Джамаля — тот тряпичной куклой рухнул вниз. Лишился чувств? Кирилл с тревогой склонился над своим клиентом, нащупывая пульс, но князь был жив-здоров, только грудь у него ходила, как кузнечные мехи. Крепкий мужик! Против Самума не потянет, но в триарии сгодится вполне! Кирилл размышлял об этом без тени сарказма; к счастью, для своих сорока пяти Джамаль находился в отличной форме, иначе оба они уже кормили бы рыбешек в этих теплых водах.

Внезапно ему стукнуло в голову, что во время недавнего заплыва он даже не вспомнил ни про Харану, ни про спасительный пароль. Он боролся за свою жизнь и жизнь спутника так, словно это не было игрой, словно они могли умереть по-настоящему, погибнуть необратимо и навсегда, потерпев поражение в бескомпромиссном споре с волнами и ветром. Тревожный признак! Нельзя так забываться… и нельзя забывать, что возвращение всегда гарантировано, что все опасности этого мира — или этого сна — всего лишь лекарство от скуки, источник сильных ощущений, но никак не гибельной угрозы…

Ощущения в самом деле оказались сильными — его клиент лежал от них пластом. Размотав ремень, прикрепленный к ножнам катаны, Кирилл стянул комбинезон и рубаху, пристроил свое добро на ближайшем валуне и вновь склонился над спутником. Дыхание его уже стало успокаиваться, но глаза были еще закрыты; и сейчас, всматриваясь в побледневшее лицо торгового князя, Кирилл понял, что тот красив. Казалось, перенесенное напряжение смыло, стерло все чуждое и наносное, приоткрыв истинную сущность этого человека, — здесь, на диком берегу, у мятущегося моря. В своих пещерах Али-Бабы он был другим — капризным, высокомерным, самоуверенным… Но сейчас пышные перья опали, смылись яркие краски, и на поверхность проступило иное: мужественная красота, зрелое достоинство, упорство и бесконечное терпение горца. А также нечто таинственное, почти неощутимое, нечто такое, что находилось за гранью понимания и чувств… Отблеск древней крови? Печать бесчисленных поколений, вдруг проступившая в момент смертельной опасности?

Может, он и в самом деле князь, в смущении подумал Кирилл, настоящий князь, последний в роду великого Саакадзе? Биографию картлийского моурави он представлял весьма смутно, но, кажется, у него были сыновья… много сыновей… Вот только кто из них выжил в те далекие страшные времена?

Присев на корточки, он похлопал Джамаля по щекам. Глаза клиента приоткрылись, он глубоко втянул воздух, закашлялся и попробовал сесть. Кирилл помог ему, придерживая за плечи, потом снял ножны с японским мечом, расстегнул лямки комбинезона и содрал рубашку. На голой груди князя болталась витая цепь с вычурным медальоном — похоже, старинной работы.

Минут пять Джамаль не мог произнести ни слова. Он судорожно кашлял, сплевывал, пытаясь избавиться от соленой влаги — судя по всему, воды он наглотался изрядно. Наконец его вытошнило, и после этого дела пошли на лад: он перестал трястись, глаза обрели осмысленное выражение, на щеки начала возвращаться прежняя смуглота. Вскоре ему удалось прохрипеть:

— Ты… ты меня вытащил? Вах, генацвале, ты меня вытащил?

— Вы выплыли сами. Я немного помог.

Некоторое время Джамаль сидел, уставившись взглядом в море и собираясь с силами. Вроде бы скандалить и предъявлять претензии он не собирался, но Кирилл, выждав немного, решил, что пора поддержать престиж фирмы.

— Все, как вы заказывали, — сухо произнес он. — Море — теплое, шторм — самый настоящий, и корабль, на котором мы плыли — как бы плыли, — уже на дне. Мы — два морехода, два воина или купца из неведомых краев, которым повезло остаться в живых. Все остальные, похоже, погибли, и некому нам объяснить, где находятся те края и куда шло судно… Вот так, мой князь.

— Слушай… — Джамаль откашлялся, прочищая горло. — Слушай, дорогой, мы не в том месте, чтоб выкать и поминать, кто княз, кто поп, а кто холоп. Не надо, прошу! Мы здесь компаньоны. Так что обращайся ко мне по-людски.

— Но вы старше на семнадцать лет…

— И вот этого тоже не надо, генацвале! Старше, но еще не старик… — Он сильно надавил на голый живот и сплюнул, избавляясь от остатков влаги. — Вай, что за гадость! Совсем не похоже на «Букет Абхазии», да?

— Ну, чего ты хотел, то и получил. — Кирилл усмехнулся, решив, что клиент и в самом деле прав: на этом диковатом берегу «вы» звучало как-то неуместно.

— А разве я что сказал? Разве я недоволен? — К Джамалю быстро возвращались силы. — Разве я не весел? — Он оскалил белоснежные зубы, но улыбка получилась какой-то вымученной. — Подарки вот жаль… Ай, какие подарки! Изумрудный браслет, кольца, серьги! Любая женщина душу отдаст! И все на дне… Лишь это осталось. — Он смял в горсти висевшую на шее цепочку и сокрушенно помотал головой.

— Мои слитки были в нагрудном кармане, — сказал Кирилл, покосившись на свой комбинезон.

— Вах, это только золото! Только золото! А кольца, браслет, камни… То была красота, дорогой! Красота! Понимаешь?

— Все вернется, Джамаль, все вернется вместе с нами. А здесь… Ты ведь не потонул вместе с кольцами и браслетом, верно? И твоя красота при тебе. Чего еще надо?

Компаньон, внезапно приободрившись, кивнул.

— Хорошо сказано, дорогой! Но запомни: покорив женщину, ты должен сделать ей подарок, красивый подарок. Иначе какой ты мужчина?

— Вот лучший подарок для амазонки. — Кирилл пнул валявшийся на песке меч. — Они больше всего любили оружие.

— Ты думаешь? — Джамаль недоверчиво уставился на него.

— Знаю. Хороший клинок они предпочитали любым побрякушкам.

Князь вздохнул.

— Молодой ты еще, генацвале, хоть и эх-перд… Понимаешь, женщина есть женщина, и блестящий камешек она не сменяет на ножик… Ну, ладно! — Джамаль с кряхтеньем поднялся, бросил взгляд на светлеющее небо. — Что будем делать? Поднимемся наверх, да?

— Обождем. Снимай комбинезон, клади на камень, пусть сохнет. А мы пока что проверим, чего удалось спасти. Потом вычистим одежку, и в путь! — Кирилл всмотрелся в солнечный диск, золотившийся среди облаков, — похоже, в этом мире, как и на Земле, миновал полдень. Его часы показывали сорок минут первого. Всего сорок минут! За это время они едва не отдали концы и распрощались с большей частью своего имущества.

Но кое-что осталось — два великолепных клинка, зажигалки, компас, нейлоновый шнур, перочинные ножи, таймер в наколенном кармане — в его окошечке ярко горели цифры «01». День первый! Двухсотграммовый кисет с небольшими золотыми слитками сейчас особой ценности не представлял, лучше бы сохранилась обувь или аптечка. Впрочем, стоило благодарить судьбу и за то, что есть: они могли развести костер, вырезать себе дубинки, сплести сандалии, сделать луки. Из лука Кирилл умел стрелять — не очень хорошо, но с сорока шагов смог бы подбить птицу размером с фазана. Если тут водятся фазаны… Ну не фазаны, так будет другая дичь! Наверняка в местных лесах найдется что-нибудь съедобное — плоды, Ягоды… Волнение на море успокаивалось, с суши потянуло ветерком, и Кирилл, принюхавшись, различил запахи леса, свежей листвы и хвои и еще какой-то незнакомый аромат, сладкий и возбуждающий — от него слегка кружилась голова.

Тучи рассеялись. Солнце тут было ярким, щедрым — — видно, Доктор уловил бродившие у Джамаля мысли насчет кавказского взморья, теплого, ласкового и изобильного. Над комбинезонами поднялся легкий парок, клинки катаны заблистали серебром, их лакированные ножны, очищенные от песка, переливались словно отшлифованный обсидиан. Джамаль подставил грудь солнечным лучам и с шумом выдохнул воздух.

— Как называется, дорогой? — Он распростер руки, словно обнимая необозримое морское пространство и дикий скалистый берег. — Как это называется? Красноглазый говорил, да я не помню…

Кирилл наморщил лоб.

— Амм… Амм Хаммат, точно!

— Красивое имя… И хорошо здесь! Вах, хорошо! Как в Сухуми в бархатный сезон! — Глаза Джамаля обрели прежний антрацитовый блеск и жадно шарили сейчас по краю берегового обрыва, словно он хотел разыскать что-то знакомое, привычное — некий признак, дарующий этому миру устойчивость и нетленность. Ноздри его раздувались: видно, и он уловил доносившиеся издалека сладкие ароматы.

Вдруг князь ударил себя по лбу и повернулся к компаньону.

— Эй, генацвале, надо бы нам разобраться с'одним делом! Мы в этот Амм Хаммат добрались? Добрались. Из моря выплыли? Выплыли. Теперь подумай, кто мы есть? Кто ты, кто я? Кто мы вместе? Подумай и скажи, как эх-перд!

— Ты клиент, я проводник. — Кирилл перевернул быстро сохнущие комбинезоны. — Чего еще мудрить?

— Ха! Так у Нилыча мы записаны — клиент, проводник… А здесь мы кто? В этом Амм Хаммате?

Догадавшись, в чем суть вопроса, Кирилл кивнул.

— Тут мы два морехода с погибшего судна. И приплыли мы… — он бросил взгляд на компас, — откуда-то с запада.

— Вай, мореходы! Простые мореходы! Еще скажи — гребцы, так нас сразу и усадят за весла! Нет, дорогой, — Джамаль многозначительно покачал пальцем, — мы не простые моряки. Тут, видишь ли, как в торговом деле: не пустишь пыль в глаза, не дождешься уважения, не получишь и выгоды… — Он опустил веки, размышляя, потом Широко улыбнулся. — Значит, так: я — княз, путешественник, ты — воин, мой телохранитель… нет, лучше племянник! Оба мы — благородной крови, клянусь мамой!

— В племянники я тебе не подхожу, — сказал Кирилл. — Масть у нас больно разная.

— Масть, вах! У моего брата — кровного брата! — Джамаль стукнул себя кулаком в грудь, — была красотка с севера. Ты в нее и уродился! Пойдет?

— Пойдет, дядюшка. Давай-ка собираться. Одежда высохла. Что ж, легенда не хуже всякой другой, подумал Кирилл, натягивая комбинезон и рассовывая имущество по карманам. Нож вместе с упругим нейлоновым шнурком он спрятал на груди, намереваясь сразу же, как попадет в лес, вырезать лук и стрелы. Ремень, на котором висели ножны катаны, плотно охватил его талию. Застегнув пряжку с чеканным силуэтом дракона, Кирилл полюбовался серебристым лезвием и вложил меч в ножны. Не так уж было все скверно, и неизвестно, что пригодится более в этом мире: тупая мощь «шершня» или хороший клинок. И умные речи, разумеется! Прав Джамаль: не пустишь пыль в глаза, не дождешься и уважения. А не будет уважения, будет нечто иное… к примеру, каменоломня или скамья на галере.

Они неторопливо побрели вдоль берега. Влажный песок холодил ступни, солнце пекло затылок, море играло сапфировыми отблесками, словно недавний шторм и гибель корабля были всего лишь ночным кошмаром. Почти инстинктивно Кирилл направился к северу от серой скалы — как будто там, за степями и лесами, под хмурым балтийским небом лежал родной город. Тянувшийся справа обрыв был крутым, почти отвесным, высотой метров пятнадцать; не стоило рисковать и лезть на него очертя голову. Найдется где-нибудь трещина, лениво размышлял Кирилл, убаюканный ласковым теплом и мерным шумом прибоя. Да, найдется трещина, или разлом, или устье какой-нибудь речушки… А где река, там и рыба, как говаривал майор Звягин. В наколенном кармане рядом с таймером у него был припрятан пакетик с леской и парой крючков вполне достаточного размера, чтобы подцепить форель.

— Смотри! Смотри, дорогой! — Джамаль, прищурившись, показывал на море. — Человек, клянусь могилой матери! Голый! И совсем черный! Из Африки, что ли?

— Вряд ли тут есть Африка, — бросил Кирилл, заторопившись к воде.

Возможно, Африки в этом мире и не было, но негры определенно существовали. Мертвец, покачивавшийся у берега на толстой доске, выглядел не просто смуглым — влажная кожа его отливала цветом ночного неба, затянутого тучами. Плечи его были широки, на спине бугрились мощные мышцы, безвольно опущенные руки с растопыренными пальцами чуть подрагивали в такт набегавшим волнам. Кирилл не видел лица погибшего — тот лежал ничком поперек доски, навалившись на нее грудью и свесив голову в воду, — но вряд ли стоило сомневаться, что он мертв. Половина черепа у него была снесена, и багровая рана казалась еще огромней по контрасту с черной кожей и полоскавшимися в воде смоляными волосами. Чудовищная дыра, сквозь которую вылетела жизнь… А она, вероятно, была нелегкой — Кирилл заметил цепь, тянувшуюся от кольца в доске к металлическому обручу, что охватывал талию мертвеца.

Гребец, прикованный к своей скамье… Вероятно, в первый момент ему повезло — вышвырнуло в море вместе с обломком скамьи, но потом удача кончилась, а вместе с ней и жизнь. Либо волна бросила его, беспомощного, на корабельный борт, либо сверху свалилась мачта… Так или иначе, боги этого мира отвернулись от него.

— Мертвый… — разочарованно протянул Джамаль. — Совсем мертвый… И не похож на амазонку… Кто такой, как думаешь?

— Раб. Гребец с тримарана, на котором плыли благородный князь и его племянник. — Кирилл приложил ладонь к груди.

— Как ты сказал, генацвале? Трима… Как дальше? Это что? На лице Джамаля застыла недоуменная гримаса, но в голосе чудилась Кириллу некая лукавинка — будто .хитрый бес подсмеивался над ним, затеяв свой спектакль, отличный от сценария Доктора. Возможно, то была лишь шутка разыгравшегося воображения. Но в любой из пьес, поставленных на сцене Амм Хаммата, инструктору Скифу отводилась одна и та же роль — охранника, проводника и всезнающего эксперта. А потому он со вздохом пояснил:

— Тримаран — это судно. Такой корабль, Джамаль, с двумя поплавками по бокам. На Земле их тоже строили, в Полинезии, но поменьше размером… — Сощурив глаза, Кирилл разглядывал цепь, гладко отшлифованную доску и покачивающееся на ней тело. — На корабле был не один десяток таких гребцов… все прикованные… и все пошли ко дну…

— Вай, нехорошо! Я виноват, такое страшное придумал! — Джамаль, будто продолжая игру, страдальчески сморщился, потом лицо его вдруг посветлело. — Слушай, дорогой! Там ведь не все были гребцы, да? Кто-то же ехал первым классом… купец, капитан… ну, вроде нас с тобой… И еще матросы! Они ведь без цепей, да? С цепью на мачту не полезешь, так?

— Так. Думаешь, кто-нибудь спасся?

— Почему нет?

Кирилл поглядел на скалу, маячившую позади метрах в трехстах, — она сильно вдавалась в море, закрывая южную часть берега. Может, волны и впрямь выбросили кого? Но с таким же успехом спасшиеся мореходы могли очутиться и к северу от утеса… Поразмыслив, он решил не метаться, а идти в прежнем направлении.

— Пойдем, Джамаль. Встретится кто живой — поможем, не встретится — значит, не судьба.

Не судьба!

Они отшагали пару километров вдоль береговой крутизны, пока не наткнулись на каменистую осыпь. По дороге никто больше не попался, ни живой, ни мертвый, да и обломков не было видно. Быть может, их потом выбросит на песок очередная буря, но вряд ли среди изломанных корабельных останков найдется что-то интересное… Разве еще один труп с цепью на поясе?.. Махнув рукой на розыски, Кирилл решил взбираться наверх.

Путники полезли по камням — осыпь, видно, была старой, и темные угловатые глыбы держались прочно: все, что могло упасть, уже упало и валялось сейчас внизу, на пляже. Подъем, однако, занял с четверть часа — щебень и острые края обломков немилосердно кололи ноги, а кое-где приходилось пробираться на четвереньках или подтягиваться на руках. Наконец они перевалили за гребень. Джамаль отдувался и тяжело дышал, у Кирилла на висках выступила испарина.

Теперь, когда крутой берег не закрывал горизонта, он мог окинуть взглядом этот неведомый мир — или реальность сновидения, в которое занесли его фантазии Джамаля и непостижимое искусство Доктора. Перед ним простирался луг, поросший невысокой сочной травой; за лугом темнели стволы деревьев — огромных, разлапистых, похожих на сибирские кедры; справа за этим лесным массивом вздымались горы. От деревьев тянуло острым и свежим Запахом смолы, их кроны были изумрудно-зелеными, ажурными, словно нити неимоверно толстой паутины, усеянной длинными иглами хвои. К северу характер растительности менялся, гигантские кедры уступали место другим деревьям, золотистым и не таким высоким. Эти и пахли иначе — ветерок доносил сладковатый медвяный аромат, тот самый, который Кирилл почуял еще на берегу. Запах возбуждал, словно легкое игристое вино; казалось, воздух над луговиной пропитан неким волшебным зельем, покоящим душу и просветляющим разум.

Джамаль, уставившись на деревья, недоуменно покачивал головой. Вид у него был странный — он как будто надеялся разглядеть что-то знакомое в расстилавшемся перед ними пейзаже, но эта попытка явно успеха не имела. Наконец Джамаль пробормотал:

— Лес! Откуда лес? Леса я не заказывал! Должны быть степь и девушки на конях! Потом город с башнями на скале! Как в фильме!

— Лес тоже предусмотрен контрактом, — возразил Кирилл. — Я думаю, ДокторВыполнит все обещанное. Будут тебе и степи, и девушки на конях, и башни, и царица Тамар на белом жеребце. А сейчас пошли. Туда! — Он мотнул головой в сторону золотых деревьев.

— А почему не туда? — Рука Джамаля протянулась к изумрудным кедрам. — Вах! Они похожи на сосны в Пицунде! И пахнут… вах, как пахнут!

— Я хочу сделать лук. Сосна не годится, нужно лиственное дерево вроде тиса или ясеня. Может, эти золотистые подойдут…

— Ну, так двинемся к ним, генацвале! Они тоже неплохо пахнут… сладко, как девичья грудь.

Они повернули влево, пересекая неширокую луговину. Трава ласкала босые ноги, словно шелковый ковер, жаркий глаз солнца сиял в лазурных небесах, за спиной тихо рокотало море; грозовые тучи рассеялись, и лишь легкие, пушистые облака плыли в вышине, гонимые береговым ветром на запад. Медвяный запах с каждым шагом становился все сильнее. Теперь путники уже могли разглядеть золотую рощу. Деревья там были стройными, с прямыми ветвями и резными листьями бледно-желтого и оранжевого оттенков; среди них цветом червонного золота светились огромные гроздья плодов с нежной кожицей, набухших сладким соком.

— Виноград! — промолвил Джамаль, облизнув пересохшие губы. — Клянусь мамой, виноград! Ты посмотри, дорогой, каждая ягода с кулак! Сам растет, ухаживать не надо' Сейчас мы…

— Погоди!

Кирилл замер, ощутив под босой ступней что-то твердое и колючее. В траве, шагах в двадцати от опушки белел скелет небольшого животного размером с кошку или кролика. Ни черепа, ни челюсти с зубами при нем не оказалось, так что нельзя было установить, что грыз этот зверек — травы и корешки или кости и хрящи. Сейчас он сам превратился в хорошо обглоданный костяк и пролежал тут долго — тонкие ребра успели уже посереть.

— Крыса, — уверенно определил Джамаль.

— Ну, разумеется… Крупнее мыши, но меньше лошади… — Присев, Кирилл коснулся хрупкого ребра. Оно было сухим, шершавым, прокаленным солнцем.

— А вот тебе и лошадь! — раздался голос Джамаля. Вытянув шею, он разглядывал что-то в траве, но приблизиться к своей находке не решался. — Вах, лошадь! Только маленькая!

Однако второй скелет принадлежал не лошади. Он сохранился лучше, и Кирилл с первого взгляда заметил небольшие рожки, торчавшие над побелевшим черепом, конечности с раздвоенными копытцами и на удивление длинную цепочку шейных позвонков.

Лань… Лань или олень, погибший неведомо как и почему в двадцати шагах от опушки… Выпрямившись, Кирилл уставился на рощу, благоухавшую медом и вином. Чувствовал он себя превосходно, и никакие мрачные мысли его не томили, а это значило, что голову под этими деревьями ему сложить не придется. Впрочем, такой вывод не исключал опасности и риска, ибо предсказания Хараны касались не перспектив, а конечных результатов. Кирилл помнил, как стучало у него в висках перед злополучной таиландской операцией. Солдат, однако, идет туда, куда посылают; он плюнул на предупреждение и словил пулю. Но сейчас индейский бог молчал.

Его настороженный взгляд скользил вдоль опушки. Выглядела эта роща мирной, приветливой, и прямые, ровные ветви золотых деревьев подходили и для лука, и для стрел, и для копья, но что-то настораживало Кирилла, что-то внушало сомнения. Вдруг он понял что.

— Птицы!

— Какие птицы, дорогой? — Джамаль оторвался от созерцания оленьего костяка.

— Где птицы? Плоды, сочные на вид, запах приятный… Тут должны быть стаи птиц! А я не вижу ни одной.

— Ну-у… Может, здесь вообще нет птиц. — Князь насмешливо приподнял брови. — Море, женщин и коней я заказывал, лес — пожалуй, тоже, а вот птиц… Вах, не помню!

— Ты заказывал целый мир со всем, что положено. — Ухватив компаньона за локоть, Кирилл потянул его назад. — Вот что я думаю, дядюшка: лучше мне прогуляться в этот виноградник одному. Ты отойди чуть подальше и подстрахуй меня. Дальше опушки я соваться не стану.

— Почему один? Нехорошо, дорогой! Идем вместе, я помогу. Потом будем кушать это… — Джамаль ткнул пальцем в золотые фозди.

— Это мы кушать не будем, — твердо произнес Кирилл. — Что птицам негоже, и нам не подойдет.

— Но, генацвале…

— Не спорить! — гаркнул Кирилл. Командирский голос у него был поставлен совсем неплохо. — Ты клиент, я проводник, а потому — двадцать шагов назад! Стой, где стоишь, и следи за мной!

Вот так! Я — комбат, ты — солдат, получи в гальюн наряд, как говаривал незабвенный майор Звягин! К счастью для Джамаля, нуждавшихся в чистке гальюнов в окрестностях не наблюдалось, и он, слегка ошеломленный, отступил на положенную дистанцию и замер по стойке «смирно».

Кирилл же вытащил из ножен клинок и зашагал к ближайшему дереву. Лезвие катаны поблескивало холодно и успокаивающе; длинная рукоять, обтянутая шершавой кожей, лежала в ладони как влитая. Расширив ноздри, он принюхался, словно гончий пес. Медовый аромат с каждой секундой становился все насыщенней, все крепче, воздух будто бы загустел, превратившись в сладкий опьяняющий сироп; запах уже не бодрил, не возбуждал, а с необоримой силой вгонял в сон. «Ну, сон не смерть, — подумал Кирилл, ускоряя шаги, — дойти бы только до опушки…»

Он все-таки добрался туда и резким взмахом клинка успел срубить толстую прямую ветвь, почти без листьев, со светло-кремовой корой, походившей на нежную девичью кожу. Потом в ушах у него раздался мерный усыпляющий гул, крохотные иголочки кольнули губы и ноздри, глаза застлало дрожащим золотистым маревом — оно колыхалось, словно туман на ветру, и жгло гортань. С хриплым вскриком Кирилл опустился на землю, прополз метр-другой, извиваясь подобно зверю с перешибленным хребтом, потом ткнулся лицом в траву и замер.

Гул смолк, золотистый туман сменила тьма.

 Глава 10  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ И ДРУГИЕ МЕСТА, 26 ИЮЛЯ 2905 ГОДА

Закончив редактировать статью, он заложил в принтер лист бумаги, украшенный в левом верхнем углу причудливым " вензелем — статуэтка догу на фоне колец Сатурна. Рисунок был заключен в правильный пятиугольник, а под ним на русском и английском значилось: "Агентство «Пентаграмма».

Принтер затарахтел. Отбросив со лба темные волнистые волосы, он уставился на ровные строчки, не вчитываясь, не пытаясь понять их смысл. В последние дни, после звонка Синельникова, он выполнял свою работу чисто механически и сейчас не смог бы сказать, о чем говорилось в этой статье — то ли об африканских заклинателях дождя, то ли об очередных эзотерических тайнах Востока, то ли о встречах с йети в канадских лесах или среди снегов Памира. Мысли его вращались совсем в иных сферах.

Он сменил лист и сморщился — хотя дверь в кабинет была прикрыта, сквозь щели тянуло отвратительным запахом табака. В «Пентаграмме» курили все, начиная от молоденькой секретарши и вплоть до маститых литобработчиков, способных выдать двадцать страниц текста за день — разумеется, расправившись при этом с пачкой сигарет. Он понимал, что бороться с этой привычкой бесполезно и что его внезапная аллергия к табачному дыму способна лишь вызвать нежелательные пересуды среди сотрудников. Оставалось только пошире распахивать окно да не слишком часто появляться в общей комнате, где сидели редакторы и литературные «негры».

Принтер с мягким шорохом втянул новый лист.

Ему не хотелось докладывать о том ночном разговоре Рваному — слишком уж это походило на предательство. Намеренное предательство! Все же зла Синельникову он не желал, никак не желал. Впрочем Рваный, наверное, уже в курсе. Рваный или тот, кто подослал к Синельникову атарактов.

Об этой личности, таинственной, как граф Калиостро, ему было известно не многое — скорее домыслы, чем твердо установленные факты. Рваный, поставщик зелья, уважительно звал графа Хозяином и не скупился на леденящие душу подробности; из путаных его речей выходило, что сей Хозяин, обитающий где-то в пригородах, способен вывернуть человека наизнанку, поменяв местами голову и ноги. Это было правдой; он сам видел таких «вывернутых». Жуткое зрелище! Судьба атарактов казалась страшнее смерти.

Но Рваный поминал и других — тех, кто подобно ему попался в капкан дурманного зелья и не имел силы превозмочь искушение. Были среди них Двенадцать Апостолов — Иуда, Петр, Симеон и прочие дружки Рваного, цепные псы, хранившие хозяйский покой; были некие Ксюша, Ася, Михаил, Сергей и Колька-стрелок; были еще десятки, а может, сотни служивших Хозяину верой и правдой за глянцевитые коробочки с золотым листком, за сладкие запахи, таившиеся в невинных баллончиках с дезодорантами и духами. Они не являлись атарактами — пока еще не являлись. Они еще могли думать, могли чувствовать, могли испытывать страх, наслаждение или боль, могли предвидеть неизбежное — то, что ожидало их в конце пути. Но они уже были пленниками, и вряд ли кому-нибудь из них удалось бы вырваться на свободу…

Атаракты! Все они станут атарактами! Как и он сам! Станут покорными воле Хозяина или других Хозяев, пришедших издалека, из тумана, как говорит Синельников…

Он вспомнил о Синельникове и недовольно сморщился.

Впрочем, Петр Ильич — молодец, промелькнуло в голове. На первый раз отбился! Отбился от такой команды! Хоть атаракты, по словам Рваного, обладали замедленной реакцией, силы у каждого было что у быка плюс практическая нечувствительность к боли… А дел-то у них всего ничего: ткнуть в щеку или в ямку под черепом и уложить потерпевшего на асфальт…

Но Синельникова они не взяли! Редкий случай… уникальный, можно сказать. Кто б подумал, что журналист в годах совладает с троицей атарактов! Ну, на первый случай ему повезло, но будет и второй, и третий… Словом, история с продолжением!

Принтер призывно пискнул, и он заложил в каретку чистый лист.

Да, история с продолжением… А Синельников-то, простая душа, сказал: как бы продолжение по тебе не въехало! Уже въехало, Петр Ильич, да еще как!.. Правда, не разрядником по шее, что сразу превращает человека в атаракта, а тоньше, хитрее, изощреннее… Но разве в том суть? «Голд» тоже делает свое дело, и сам он уже на четверть атаракт… или на треть… Как тут измеришь, сколько в тебе еще осталось от того, прежнего…

Его вдруг потянуло к столу, где в нижнем ящике ждала своего часа ярко-красная коробочка с золотым листком, окруженным крохотными блестками звезд. В последний месяц такие приступы случались все чаще и чаще, напоминая, что срок отмерен, жизнь исчислена и время ее истекает. Скоро все придется делать по приказу — по приказу есть и спать, мочиться, натягивать штаны, застегивать ширинку… На что он тогда станет годен? Подстерегать в темном углу кого велено и тыкать разрядником в шею?

Мысль эта была горькой, но воспоминания о красной коробочке и паре часов ночного блаженства загнали ее на самое дно сознания. Только бы дотерпеть, думал он, глядя на стрекочущий принтер, только бы дотерпеть до вечера…


* * *
Прислонившись спиной к шершавому стволу платана, Дха Чандра рассматривал блюдо с рисом, умостившееся на его голых коленях. Взгляд его, бессмысленный и тусклый, словно пересчитывал белые рисовые крупинки, взвешивал их одну за другой. Он походил на скупца, впавшего в транс при зрелище невиданного богатства.

Но есть ему не хотелось. За два с лишним месяца, проведенных в приюте Братства Обездоленных, лицо Чандры округлилось, кожа посвежела, и ребра уже не грозили проткнуть ее насквозь. Рис, овощи, лепешки и молоко с приютской кухни пошли ему на пользу. Теперь он не мог уже справиться с изобилием, что извергалось ежедневно на его тарелку, в его чашку и в желудок. Святые братья и их "Звездный Творец были щедры, безмерно щедры и добры и просили за все свои благодеяния столь немного!

Собственно, почти ничего. Всего лишь раз Дха Чандра соединил душу свою и тело с божеством, приобщился к небесному блаженству, и память об этом была, пожалуй, единственным, чем он владел сейчас, — кроме подносов с едой, регулярно опускавшихся в его дрожащие руки.

Ему смутно помнилось, что обряд был очень торжественным. Святые братья проводили его в подземную камеру, просторную, тихую и богато убранную кашмирскими коврами, хрустальными сосудами и курильницами из чистого серебра. Едва они появились на пороге, в сосудах вспыхнул неяркий свет, и Дха Чандра увидел статую Звездного Творца, что была выточена из дерева с запахом сандала. Создатель простирал к нему руки и ласково улыбался; на шее у него сверкала цепь, сплетенная из золотых листьев, чело увенчивала тиара, похожая на виноградную гроздь. Этот Бог выглядел добрым и щедрым, совсем не похожим на Иисуса, в муке застывшего на кресте, на каменноликого Будду или на грозного трехглазого Шиву-Разрушителя с серьгами из змей и ожерельем из человеческих черепов.

Братья тихо запели, подыгрывая себе на флейтах, и сияющие огни в хрустальных сосудах начали мерцать в такт мелодии. Дха Чандра не видел и не слышал ничего более величественного; песнопение и волшебная музыка чаровали и усыпляли его, открывая врата в мир сладких снов и исполненных желаний. Братья помогли ему улечься на мягком ковре, у самых ног Звездного Творца, который с нежностью глядел на Чандру. Потом они ушли, ибо в момент слияния с Богом человек должен пребывать в одиночестве; ни шорохи, ни звуки, ни лица людские не должны отвлекать того, кто смотрит в милосердные очи Создателя.

Сами собой зажглись курильницы, золотистый дымок окутал Дха Чандру — сначала зыбкий и прозрачный, потом загустевший до цвета меда. Хоть братья удалились и унесли с собой флейты, мелодия в подземной камере не смолкала: она струилась, текла, покачивала Чандру, словно воды священного Ганга. Прозрачный поток нес его к вратам рая.

Внезапно они распахнулись, и Дха Чандра ощутил, как Бог входит в него, проникает в сознание, растворяет в себе ничтожную и жалкую человеческую сущность, оценивает его разум, его жизнь, его деяния. Чандра не страшился слиться с Творцом, ибо чувствовал, что Он милостив и будет не карать, но прощать. И в доказательство сего Он послал слуге Своему знамение, чудное знамение! Бездонное небо, усеянное звездами, плыло перед Чандрой, и на фоне этого бархатного занавеса танцевали апсары, изгибая стройные станы, колебля прозрачные шелка. Воистину божественное зрелище? И воистину божественная мощь переполняла Дха Чандру в тот святой миг!

Потом Творец покинул его, и видение райских небес исчезло. Чандре казалось, что он превратился в глиняный сосуд, из которого вылито вино, в пустой мешок, в обломок безгласного камня, в пень от срубленного дерева, в груду песка или гниющих листьев. Он застонал от горечи потери, и тогда Бог, смилостивившись, снизошел к нему еще раз, повелев, чтобы слуга Его не забывал сытно есть, пить и сладко спать, чтобы он совершал все то, что положено человеку и что отличает человека от дикого зверя.

С тех пор Дха Чандра выполнял божественную волю, и святые братья заботливо присматривали за ним — как и за остальными новообращенными, что жили в обители Звездного Творца. К ним ко всем Бог был милостив и щедр; Он не требовал ни молитв, ни постов, ни истязаний плоти, ибо уже получил от каждого то, что было Ему необходимо.

Дха Чандра потянулся к блюду, взял щепотку белоснежного риса и нехотя отправил в рот. Потом он прикрыл глаза и задремал, убаюканный шелестом листьев платана. Дремота его была тихой, мирной и пустой, как водоем без воды; уже два месяца он не видел снов. Он даже не помнил, что это такое — сны.


* * *
Доктор Хорчанский выложил на стол четыре пустые пачки из-под сигарет. Они выглядели грязными и помятыми, но на каждой на алом фоне сиял золотой листок в окружении крохотных звезд. От пачек тянуло едва заметным сладковатым запахом.

— Это было у всех? — спросил следователь.

— Да. Помимо обычных мелочей — спичек, расчесок, носовых платков. Ну, вы понимаете, платки у такой публики попадаются нечасто… — Хорчанский поднял глаза к потолку, припоминая. — Платков было два, еще пара расчесок, ключ, бумажник, кошелек, карандаш и авторучка… А вот спички и коробки из-под сигарет я обнаружил у всех.

— У вас отличная память, доктор.

— Пока не жалуюсь, друг мой, — усмехнулся врач.

— И что же, все четыре случая показались вам сходными?

— Несомненно. Я выяснил это три-четыре дня назад, когда просматривал истории болезней. Понимаете, и в нашей клинике умирают люди, но все-таки мы занимаемся не раком и не СПИДом. Четверо за два месяца для нас рекорд! Причем все скончались при сходных обстоятельствах.

— Вы можете описать их поподробней? — Следователь щелкнул клавишей магнитофона.

— Да, разумеется. Зрачки не реагируют на свет, слабый пульс, одеревеневшие мышцы, нечувствительность к боли, кома… Ну, это, так сказать, признаки внешней патологии; в таком виде пациенты Доставлены к нам из учреждений УВД. Но поразительней другое — невероятная, практически полная заторможенность мозговой активности! — Доктор всплеснул руками. — Полное угнетение центральной нервной системы, паралич! Конечно, афазия, утрата почти всех базовых рефлексов, кроме, быть может, дыхательного… Понимаете, друг мой, даже младенец умеет сосать, вопить и двигаться, а эти четверо утеряли не только способность к речи, но и разучились жевать! Мы держали их на внутривенном питании по нескольку дней, но ни один не пришел в себя. Конец был один: медленное угасание, остановка сердечной деятельности, смерть. Забавно, не правда ли?

— Чрезвычайно забавно, — согласился следователь с кривой усмешкой. — Но, если не ошибаюсь, существует несколько причин, способных вызвать такое коматозное состояние…

— Да, и большинство из них относится к криминальной сфере, — живо перебил Хорчанский.

— Вы имеете в виду наркологические препараты?

— Конечно. Но я могу утверждать с полной определенностью, что эти четверо не кололись и ничего не принимали внутрь… ничего известного нам. Мы сделали гистологический анализ — ткани чисты. Нет даже следов алкоголя и никотина.

— И вы предполагаете… — начал следователь.

— …что мы столкнулись с чем-то новеньким, — закончил врач. — Потому я и пришел к вам с этим. — Брезгливо опустив уголки рта, он покосился на измятые сигаретные пачки.

…Минут через пятнадцать, распрощавшись с Хорчанским, следователь выключил магнитофон и извлек кассету. Некоторое время он сидел, прикрыв глаза, прокручивая в голове только что закончившийся разговор. Он был уже немолод, всякое повидал на своем веку и привык серьезно относиться к самым невероятным заявлениям. Тем более что он знал тех, кого такая информация крайне интересовала.

Аккуратно упрятав кассету и сигаретные пачки в ящик стола, следователь потянулся к телефону.


* * *
Сорди, стоявший на самом углу, рядом с зеркальной витриной кафе «Дабл Кроун», стащил свою широкополую шляпу и с недовольным видом принялся обмахивать покрытое влажной испариной лицо. К вечеру жара сделалась еще невыносимей, горячие камни, бетон и асфальт отдавали тепло, превращая город в гигантское подобие финской бани, накрытой тучами смога. Сорди истекал потом, и шляпа в его руках колыхалась с бешеной скоростью.

Что касается Джемини Коссы, то он не испытывал никаких неприятных ощущений. С недавних пор он перестал бояться холода и жары, полицейских дубинок, ножей, ушибов, синяков и переломов; сам дьявол, великий Сатана, сиятельный патрон Черной Роты, оберегал его от всех неприятностей, кроме пули в сердце или в лоб. Это порождало сладкое чувство могущества и безнаказанности.

Заметив подаваемые Сорди сигналы, Косса неторопливо извлек из сумки пулемет, повернулся к перекрестку и пошире расставил ноги. Редкие прохожие еще не успели разглядеть длинный ствол его «файрлорда», как из-за угла вывернул голубоватый восьмиколесный слидер. Роскошный «Линкольн-Аполло», модель люкс, бесшумно и плавно скользил над серым асфальтом, сверкая целой батареей фар и хромированной отделкой дверец; стекла салона были затемнены, и Косса не видел ни шофера, ни людей на задних сиденьях. На всякий случай ему полагалось расстрелять всех в этой шикарной машине, хотя Черную Роту интересовал лишь один из пассажиров.

Джемини прицелился и дважды, с интервалом в секунду, нажал на гашетку. Отдача едва не отшвырнула его к стене, рифленый ствол дрогнул, пули выбили в асфальте канавки шириной с ладонь. Но первая очередь пришлась точно в лобовое стекло голубого «Аполло», прикончив водителя; слидер вильнул в сторону и врезался в каменный поребрик.

Такие машины с компактным и мощным электромотором не взрывались и были во всех отношениях безопасней прежних керосинок с их бензобаками, нелепыми двигателями, коробкой передач и архаичной системой охлаждения. К тому же слидеры, посаженные на три или четыре пары колес с двенадцатидюймовыми шинами, могли перевернуться лишь при падении с отвесного горного склона или под напором бульдозера. Что же касается бронированной модели люкс, то она гарантировала своим пассажирам почти полную неуязвимость — в огне и в воде, в горах и на равнине, при столкновении и при обстреле. Само собой, на гаубицы и реактивные снаряды эта гарантия не распространялась; речь шла о ручном оружии — от пистолета до снайперской винтовки включительно.

Но «файрлорд», которым снабдили Джемини, пел песни совсем из другой оперы. Это была дьявольская штучка, предназначавшаяся для стрельбы с турели, закрепленной на палубе корабля или на танковой броне; ни один нормальный человек не сумел бы удержать в руках это грохочущее чудище.

Джемини Косса, однако, не был нормальным человеком.

Он прицелился, краем глаза заметив, как Сорди юркнул в кафе, и прошил «Аполло» длинной очередью. Оглушительный грохот выстрелов слился со звоном стекла и гулкими ударами пуль, пробивавших металл дверец, затем где-то неподалеку взвыла полицейская сирена. Самое время уходить — дворами, как предусматривали полученные Коссой инструкции, однако вначале ему полагалось убедиться, что пассажиры слидера мертвы. То был главный и основной приказ, и Джемини Косса никак не мог его нарушить.

Выпустив еще одну очередь, он подошел к машине, наклонился и заглянул внутрь. На заднем сиденье, залитом кровью и усыпанном осколками стекла, скорчились три человека: один — с наполовину снесенным черепом, два других — с развороченной грудью. Жизни в них было не больше, чем в раздавленных тараканах, и Косса, довольно хмыкнув, выпрямился.

Рев сирен стал громче. Он повернулся к перекрестку, поднял тяжелый ствол «файрлорда», намереваясь встретить полицейский слидер очередью в упор, но машин, видимо, было две. Первая тормознула за углом, и выскочившие из нее патрульные с ходу открыли пальбу, вторая накатила сзади.

Этого Джемини не ожидал — вернее, подобный поворот событий не учитывался в полученных им инструкциях. А инструкциям он повиновался с той же истовой верой, с какой адепт внимает словам пророка. Он не мог уйти, а значит, ему оставалось лишь выполнить последнее распоряжение — сражаться и умереть.

Он нажал гашетку «файрлорда», чувствуя, как пули атакующих впиваются в его голени и бедра, дробят колени.


* * *
— Не надо терять надежду, миссис Дикси. — Шериф округа Грейт Фоллз опустил глаза, стараясь не встречатьсявзглядом с пожилой седовласой женщиной. — Никогда не надо терять надежду, ибо Бог с теми, кто защищает закон и справедливость. Все-таки ваш сын открыл глаза и…

Женщина всхлипнула и полезла в сумочку за платком.

— Да, но он не говорит, мистер Рэндел! Он не может есть! И он… он… — миссис Дикси подавила судорожное рыдание, — он меня не узнает! Ни меня, ни Бет, ни ребятишек! И врачи не понимают, что с ним! Доктор Чандлер сказал: такое впечатление, что ему выжгли мозги!

Тут она не выдержала и разрыдалась.

Шериф протянул руку и сочувственно похлопал по ее дрожащим пальцам.

— Ну-ну, миссис Дикси, не надо так отчаиваться! Чандлер — хороший врач, но он не специалист в психиатрии. Мы пошлем Боба в столицу штата… если понадобится, в Бостон, в Нью-Йорк, в лучшие клиники… О расходах вы можете не беспокоиться, такие вещи предусмотрены моим бюджетом. Боб был отличным полицейским…

— Был?.. Был?.. — Женщина вновь залилась слезами.

— Простите, я оговорился. Он был отличным полицейским, и он остается отличным полицейским. Травма, полученная им, не смертельна… Собственно, как сказал тот же Чандлер, у него нет никаких повреждений, ни наружных, ни внутренних. Все дело в голове, а голова у Боба крепкая, как у всех монтанцев. Его не так-то просто скинуть с седла, верно? — Он выдержал паузу, продолжая разглядывать свои ладони, крышку стола, телефон — все что угодно, кроме лица посетительницы. — Вот увидите, мэм, еще месяц-другой, и Боба приведут в порядок. Во всяком случае, я никого не собираюсь брать на его место.

Миссис Дикси вытерла глаза и выпрямилась в кресле; костяшки ее пальцев, сжимавших платок, побелели, но больше она не плакала. Сильная женщина, отметил шериф, и пошли Господи ей еще силы, ибо надеяться она может лишь на Него.

— Я хотела бы знать, как это случилось, — произнесла миссис Дикси твердым голосом. — Вы говорили мне и Бет, что ничего нельзя утверждать наверняка, если расследование не закончено. Что же теперь? Вам известно, кто сгубил моего мальчика?

Шериф покачал головой.

— Мы провели расследование, но… но оно не дало результатов. Поверьте, мэм, все делалось самым тщательным образом. Установлено, что той ночью Боб шел за кем-то… Неизвестно, сколько их было, на бетонном покрытии у старой лесопилки не сохранилось следов. Я думаю, что не один человек, так как у Боба в руке был пистолет. Но он не стрелял, не стрелял ни разу! Скорее всего нападение оказалось внезапным и он не успел дать предупредительный выстрел.

— Но кто они? Этот человек или эти люди? Неужели за два месяца вы ничего не смогли установить?

Покрасневшие глаза миссис Дикси наконец-то поймали взгляд шерифа. Он пожал плечами.

— Боюсь, мэм, это все, что я могу вам рассказать. Мы их искали… искали достаточно долго, чтобы я понял: в ближайшее время мы ничего не найдем. Поверьте моему опыту. Возможно, через год или два случится аналогичное дело, и тогда…

«Ви-ти» на его столе требовательно звякнул, и шериф, извинившись, потянулся к аппарату. Экран он отключил, но голос, раздавшийся в трубке, был знаком — слишком часто шерифу приходилось слушать его за два последних месяца.

Не говоря ни слова, он положил трубку и опять уставился на свои руки. С минуту они просидели в молчании, потом миссис Дикси сказала:

— Это… это касалось Боба, мистер Рэндел? Вам звонили из госпиталя?

Ее губы дрожали.

«Если ты хочешь помочь этой женщине, Господи, то сейчас самое время», — подумал шериф и поднял голову.

— Мужайтесь, миссис Дикси, мужайтесь… И помните: вы нужны Бет и детям Боба…


* * *
Огромная чаша радиотелескопа медленно развернулась. Теперь ажурная металлическая конструкция была нацелена в ту точку небесной сферы, где крохотной мерцающей искоркой всходил «Спайер-2». В нужный момент, ни секундой раньше, ни секундой позже, обсерватория Евразийского кольца приняла управление спутником, покинувшим незримые объятия астрономического центра Северо-Австралийской региональной цепи. Пройдет несколько часов, и к дежурству подключится Памирский филиал Института Дальнего Космоса, затем другие русские пункты слежения, пока не настанет очередь Гренландии и Флориды; их вахта будет длиться изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. До тех пор, пока вопросы не получат ответов, пока не рассеется туман, пока смутные призрачные тени не обретут реальность.

Сеть многочисленных обсерваторий и астрономических центров, разбросанных по материкам и островам Земли, не предназначалась для глубокого зондирования космического пространства, хотя в критической ситуации могла выполнять и такую функцию. Но сейчас главными задачами ее были управление и связь с тремя гигантскими орбитальными радиотелескопами, введенными в действие пару лет назад. Именно они, «Спайеры», следили и за далекими звездами, и за просторами Солнечной системы; именно они ловили потоки частиц, электромагнитные излучения, отзвуки космических катастроф, последние стоны коллапсирующих звезд, победный и яростный рев сверхновых. Возможно, в этом шуме и гуле, недоступном человеческому уху, скрывалось еще что-то? Послания, инструкции, приказы, обрывки неведомых знаний, мольбы о помощи или угрозы — то, что исходило не от бездушных звезд и облаков разреженного газа, но от существ, одаренных разумом и чувствами? Земля хотела это знать, если не вся Земля, то ее частица, именуемая Системой.

Эта часть земного бытия являлась не самой малой на планете, но, очевидно, и не самой важной в текущий момент. Впрочем, кто мог предвидеть грядущее? Разрозненные его клочки иногда угадывались «слухачами», однако их смутные пророчества не позволяли обозреть картину в целом. Тем не менее никто не стал бы утверждать, что вероятность всемирного Апокалипсиса, предсказанного еще Нострадамусом, равна нулю; споры велись скорее о его причинах и последствиях. Возможно, война, возможно, новое оледенение, возможно, экологическая катастрофа, демографический взрыв, нашествие из космоса… Что касается последнего исхода, то он все больше представлялся не в виде массированной атаки чужаков, но скорее как тайное, незаметное и длительное проникновение. Вполне вероятно, оно уже началось. То был вопрос вопросов, на который полагалось ответить Системе, первая и генеральная задача, ради которой Система и была создана. Второй и столь же животрепещущей проблемой являлись способы защиты — не бомбы, не боевые лазеры, не ракеты и флотилии космических крейсеров, которых у Земли просто не существовало, но такие средства, что могли бы решить вопрос уже сейчас, в ближайшие годы, а не в отдаленном будущем. И здесь непознанные тайны человеческого разума сулили больше перспектив, чем слепая мощь атомного ядра, во всяком случае в той незримой войне, которую пыталась вести Система.

Но нельзя было исключить и прямую агрессию — более жесткий и страшный вариант развития событий. В этом случае предполагалась своя особая стратегия обороны, пока еще неясная даже в общих чертах, ибо Система существовала лишь пару-тройку лет, все еще напоминая наполовину выстроенный небоскреб. Впрочем, обитатели сего незавершенного здания уже приступили к делу; каждый из них прекрасно представлял, что для разработки стратегии — любой стратегии! — нужна информация. Кто предупрежден, тот вооружен! И потому огромные чаши «Спайеров» кружили и кружили над Землей в безостановочном танце; каждый — чуткое ухо у скважины врат Мироздания.

Однако шепот звезд был невнятен, и к нему не примешивались чужие голоса.


* * *
Офис Шепарда Хилари, бывшего сенатора от штата Монтана, ныне помощника президента по национальной безопасности, располагался в левом подземном крыле Белого дома. Аппарат у Хилари был небольшой, ибо задачей его доверенных специалистов являлось не выслеживание шпионов, не борьба с мафией и террористами, не розыск дельцов наркобизнеса, носителей СПИДа или злостных неплательщиков •• налогов, а лишь сбор данных, поступавших от всех разведслужб с последующим предоставлением президенту интегрированной информации. Для такой работы требовались не мастера плаща и кинжала и не пистолеты с глушителями, но сверхмощные компьютеры и опытные аналитики.

Кто знал об этих людях? Кому были ведомы их имена? Они маячили за спиной Хилари подобно маленькой, но сплоченной когорте, скрывавшейся во тьме безвестности, и лишь их предводитель и глава был на виду; лишь он был известен в лицо, лишь он был политической фигурой, приближенной к президенту и облеченной немалой властью. Однако вывод этот оказался бы слишком поспешным. Знали не только о Хилари, знали и о его сотрудниках — бронированный слидер, изрешеченный пулями в Лос-Анджелесе, служил тому самым непосредственным доказательством.

Это событие произошло в полдень, и вскоре человек, носивший теперь имя Шепарда Хилари и восседавший в уютном кабинете за плотно прикрытыми дверьми, получил о нем самый подробный отчет. Очередью «файрлорда» был расстрелян его ближайший помощник Джеф Сильверсон, отвечавший за связь с ВДО — Всемирной Организацией Разоружения. Террориста, расправившегося с ним, пристрелили полицейские. Этот последний нюанс вызвал у Хилари довольную улыбку, ибо Черная Рота в точности выполнила приказ: Сильверсона ликвидировали и все концы упрятали в воду. Теперь любая информация от ВДО будет поступать лишь в один адрес — в кабинет помощника президента, на его стол! Вернее, в его компьютер, связанный напрямую с машиной их американского отделения, с этим неисчерпаемым кладезем ценнейшей информации. Придет срок, и он — тот, кто звался теперь Шепардом Хилари, — отыщет способ пробиться сквозь систему защитных паролей и вычерпать сей источник до дна! Но даже сейчас секретные справки и меморандумы, пересылаемые ВДО (так называемым ВДО, не без иронии отметил он про себя), давали повод для самых глубоких размышлений. К примеру, данные о некоей группе, занимавшейся исследованиями тайо… Он узнал об этом подразделении еще из майской сводки, адресованной президенту; о нем говорилось глухо, полунамеками, но ему хватило и такой информации.

Итак, на другом материке, в регионе, уже контролируемом Воплотившимися, работала группа, изучавшая тайо! Причем какими-то странными методами. Похоже, там был человек, способный пробиться сквозь завесу темпорального вакуума в иные миры. Подобные сведения являлись бесценными и для Великого Плана, и для всего Сархата, воистину бесценными! Он передал их соратникам и не сомневался, что те уже начали действовать.

Да, наступила пора действий! Действий, которые сокрушили бы сопротивление! Действий, которые отправили бы ВДО в сизый Туман Смерти, стерли бы в прах всю эту нелепую организацию! И тут Сильверсон, знавший об истинных ее целях, превращался в крайне нежелательную помеху.

К счастью, этот ничтожный червь земной уже мертв… Мертв! Сия мысль доставляла нынешнему Шепарду Хилари истинное удовольствие.

Теперь, после Второго Рождения, он мог испытывать подобную эмоцию и находил ее весьма приятной — как и прочие необычайные чувства, дарованные Воплотившимся Сархата. Теперь он знал, что такое гнев и радость, печаль и страх, ненависть и коварство, ложь и гордыня; понимал, как можно наслаждаться властью и почти безмерным — пусть тайным! — всемогуществом; ведал соблазны зависти, тщеславия и мести; упивался сладостным и неведомым доселе счастьем — осознанием себя как личности, чего-то отдельного, обособленного, не связанного напрямую с прочими существами.

Но вселенная эмоций, чувств и воспоминаний истинного Шепарда Хилари, давно канувшего в сизую Мглу Разложения, являлась не единственным его ценным трофеем. Человеческий облик, пусть воспринятый на время, позволял приобщиться и к другим сферам, другим чувственным порывам, пусть не столь универсальным, как удовлетворение или страх, зато весьма своеобразным. Голод и жажда, тяга к женщине, боль, запах, вкус… Наконец, юмор — странная игра словами, в которой прежний Шепард Хилари был весьма искушен. Как, впрочем, и нынешний — его наследник, его новое "я", возродившееся вторично в подземном убежище под старой лесопилкой на окраине маленького городка.

Наследник? Он усмехнулся, поймав себя на том, что мыслит земными категориями, вошедшими'в привычку за два последних месяца. Нет, не наследник! Скорее хозяин, пришедший и взявший то, что принадлежит ему по праву! То, в чем природа отказала его расе, наделив сим драгоценным даром ничтожный прах, безмозглых червей, разбросанных в тысяче потаенных уголков Мироздания!

Но все они будут найдены, обысканы и приобщены к Великому Плану Сархата…

С этой мыслью Шепард Хилари, отложив рапорт, поступивший из Лос-Анджелеса, начал просматривать другие сообщения.

 Глава 11  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 27 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

У пульта Решетки снова был Винтер. Почему-то он представлялся куратору высоким и сухопарым, с острым ястребиным лицом, похожим на Шерлока Холмса; иногда он рисовал в своем воображении тощую фигуру командора, застывшего под прицелом лучевых метателей. Или его пункт связи — в Варшаве, Киеве, Афинах, черт знает где — обходился без лазеров? В конце концов, все бывает: взбесятся проклятые штучки, плюнут огнем, и Система лишится ценного работника…

Мрачно ухмыльнувшись, куратор покосился на стволы лучеметов, что глядели ему в лоб, и набрал на клавишах:

«Группа агентов категории С расширена до девяти человек».

Почти сразу же в блеклой голубизне экрана Решетки всплыл ответ:

«Принято».

«Повторно прошу санкционировать исследовательские работы с феноменом Д. Расширенный штат агентов позволяет приступить к его активному изучению».

«Отказано, — ответил Винтер. — Сомневаюсь, что это целесообразно».

Куратор чертыхнулся. Пальцы сами собой отбарабанили:

«Причина отказа?»

Такой же вопрос он задавал в прошлый раз, и ответ не заставил себя ждать:

«Не сообщается. Вы проявляете излишнюю настойчивость».

Разумеется, сомнения Винтера были ему понятны. Осторожность, осторожность, и еще раз осторожность! Доктор работал на Систему не больше года, и до сих пор все шло хорошо, но кто знает, к чему привело бы вмешательство в его дела? Скажем, сохранит ли он свой поразительный дар, обвешанный проводами и детекторами ментоскопа? И что произойдет с людьми, посланными в фэнтриэл, если попытаться вскрыть защитное поле? Проникнуть в ту радужную дымку, которой Доктор окружал странников-сновидцев? К примеру, что случится, если ввести в нее датчик?

Риск был слишком велик. Пока что Доктор исправно трудился, разыскивая воображаемые клиентами миры, и даже если они и не являлись реальностью, в каждом десятом удавалось обнаружить нечто ценное и вполне вещественное — такое, как Решетка или Страж. Куратор это понимал; его раздражала не суть сказанного Винтером, а скорее безапелляционный тон приказа. Его ставили на место, словно мальчишку! Такого он не любил.

«Сообщаю свое мнение по данному вопросу. Мы действуем вслепую, используя способности Д и фантазии клиентов. Мы выжали эту линию досуха. Необходимо серьезное теоретическое исследование феномена».

Винтер был терпелив и выслушал его до конца. Затем экран мигнул, и на нем появилась фраза:

«Теории меня не интересуют, только факты. Надежные факты и новые находки».

В каком-то смысле он прав, подумал куратор; с точки зрения человека Запада, надежные факты всегда предпочтительнее самых мудрых теорий. В России же всегда было наоборот. Теоретически тут знали все: как править страной, как сровнять горы и осушить моря, как осчастливить всех и каждого, как повернуть реки вспять и вырастить цветы в пустыне. Знали, но не считались с реальными фактами, а потому и пришли к прозябанию и скудости.

Правда, к российской части Системы это не относилось. Система имела статус международного союза, для которого не жалели ни средств, ни людей, при всем том, что истинные ее цели были ведомы лишь двадцати-тридцати политикам. Без них, к сожалению, не удавалось обойтись, ибо политики ведали деньгами, а Всемирная Организация Разоружения поглощала поистине невероятные средства.

Этот официальный орган, «крыша» и дымовая завеса Системы, упоминался в прессе не иначе как ВДО, что являлось калькой с английской аббревиатуры «World Disarmament Organization», поскольку русская ВОР выглядела слишком одиозной. Однако, по мнению куратора, она лучше отвечала сути дела, ибо семьдесят процентов средств, щедро отпускаемых ВДО правительствами крупнейших держав и Комитетом по разоружению ООН, перекачивались в Систему. Чего стоил один лишь проект со «Спайерами» и десятками наземных пунктов связи! Считалось, что эта глобальная сеть предназначена для контроля за поверхностью планеты и поиска нелегальных ядерных арсеналов, но ее электронные очи гораздо чаще глядели в космический мрак, чем на голубую Землю.

Внезапно он обнаружил, что Решетка безмолвствует: видимо, Винтер ждал реакции на свою последнюю отповедь. Какой тут полагался ответ? Для человека военного — а в этом качестве куратор пребывал уже больше трех десятилетий — альтернатив не существовало. Его пальцы коснулись клавиатуры, набрав лишь одно слово:

«Слушаюсь».

«Продолжайте доклад», — передал Винтер. «Агент С.05, из недавно сформированной группы инструкторов, вероятно, обладает способностями дайнджера».

«Вероятно — или обладает?» — Как всегда, Винтер добивался четких формулировок.

«Обладает», — ответил куратор, с раздражением шевельнув бровями.

«Данные о нем? Только покороче».

«Двадцать восемь лет, бывший военнослужащий, Международные силы быстрого реагирования, отличная физическая подготовка, боевой опыт, высокий ай-кью, по образованию историк, — отбарабанил куратор; потом, после небольшой паузы, добавил: — Надежен, инициативен, смел. Любопытен, но умеет это скрывать».

«Любопытство не порок, — мелькнуло у него в голове. — Главное — не демонстрировать его всем и каждому». Ему вспомнилось, каким взглядом эс-ноль-пятый пожирал фотографии древних руин, обнаруженных в Эгонде, в двадцать седьмом фэнтриэле, — тех самых развалин, где Сингапуру удалось разыскать Решетку. Да, глазастый парень этот Скиф! У такого муха меж пальцев не проскочит! Только что полезного найдет он в примитивном мире, где звенят мечи и скачут полуголые разбойные девицы? В реальности, где нет транспорта быстрей коня? Где зажигалка — чудо, компас — магия, а гранаты и «шершень» — не иначе как Божья кара?

Тут куратору припомнилось, что у путников Амм Хаммата, официально зарегистрированного как сто семнадцатый фэнтриэл, нет уже ни гранат, ни огнестрельного оружия. Скиф, конечно, крепкий парень, но вряд ли он доволочет до берега и клиента, и свой мешок… Да еще в бурю… Ну, что ж, поделом финансисту! Что хотел, то и получил! А пускать его с автоматом в седую древность нельзя, никак нельзя… Хоть и примитивный мир, да неизвестно, на что может сгодиться, а потому лучше там не светить…

Подумав об этом, он ощутил привычное раздражение — из-за нелепых фантазий последнего клиента, нынешнего подопечного эс-ноль-пятого, из-за жутковатых пророчеств «слухачей», загадочной истории с троицей зомби и странных недомолвок Марка Догала, верного партнера и компаньона. Ну, о зомби и Догале еще предстояло доложить, а вот что касается запросов торгового князя… Его неизменно тянуло в странные края — то в архаические миры, где царили матриархат и колдовство, то в места, населенные кровожадными ведьмами, охочими до телесных утех, то в реальность крылатых гипнофедингов. Он, вне всяких сомнений, обладал удивительной фантазией, и странствия, совершенные им с Сентябрем и Самураем, принесли кое-что ценное, кроме ссадин, синяков и довольно опасных эскапад, к коим куратор относился весьма неодобрительно. Временами ему казалось, что с этим княжьим отродьем возиться не стоит, что во всех воображаемых им мирах смысла не больше, чем в луковой шелухе, однако новые находки опровергали сей скепсис. Впрочем, тут он и поделать ничего не мог, ибо вопрос о выборе той или иной сновидческой реальности, даже самой необычной, был давно решен и не подлежал обсуждению: любые капризы перспективных клиентов полагалось выполнять беспрекословно. В конце концов, они лучше знали, что им нужно, и Система питалась крохами этого знания.

В голубизне экрана повисла очередная фраза. Сейчас Винтер интересовался тем, какое применение могут найти необычные таланты эс-ноль-пятого.

"Предполагаю привлечь к операции «Blank», — сообщил куратор.

«Что-нибудь нащупали?»

«Да».

«Настолько опасное, что требуется содействие дайнджера?»

Куратор хмыкнул и, тыкая толстым пальцем в клавиши, набрал:

«Береженого Бог бережет».

«Мудрая мысль, — констатировал Винтер. — А теперь сообщите подробности».

"Синельников, журналист, псевдоличность, задействованная в розысках странных и в операции «Blank», подвергся нападению.

Нападающие: трое мужчин, непрофессионалы, реакция слегка замедленная, очень сильны, невосприимчивы к боли — на уровне эндовиатов. Вооружение: электроразрядники ' нестандартной формы и размера, напоминают гибкие палки или хлысты метровой длины. Отмечаю аномальную сопротивляемость нападавших физическим воздействиям. Возможная причина нападения — статья Синельникова об интересующих нас субъектах из слоя «лишних людей».

«Аномальная сопротивляемость физическим воздействиям? Поясните подробнее».

Куратор снова хмыкнул и принялся набирать ответ:

"У одного из нападавших была раздавлена грудная клетка.

Переломы десяти-двенадцати ребер, наверняка пробиты легкие и печень, обширное внутреннее кровотечение, болевой шок.

Однако он не умер. Сообщники увели его. Подчеркиваю: увели, не унесли. — Он подождал немного, шевеля пальцами над клавиатурой, и добавил: — Предложение: кодировать таких субъектов термином «зомби».

«Зомби. Принято, — передал Винтер. — К следующему сеансу связи будет подготовлена сводка по всем аналогичным событиям. Форсируйте операцию „Blank“. Что еще?»

«Имеются тревожные сообщения от „слухачей“. Некоторые клиенты проявляют излишнее любопытство. Расспрашивают проводников».

Реакция Винтера была незамедлительной. В бездонной голубизне Решетки возникло:

«Предмет их интереса?»

«Доктор, — ответил куратор и повторил: — Доктор».

Связь прервалась; вероятно, командор Восточно-Европейской цепи переваривал это сообщение. Наконец он откликнулся:

«Подозреваете утечку информации? На каком уровне?»

На каком уровне! Многого хочешь, подумал куратор. Кое-какие сведения об экспериментах Доктора могли просочиться в сводки Системы, регулярно направляемые главам правительств, а у политиков, как известно, языки без костей. Но нежелательная информация могла распространяться и через клиентов, например, при содействии той рыжей красотки или недавней дамочки, что отправлялась покататься на слонах. К сожалению, куратор не мог прервать контакты с подобной публикой, ибо первый же отказ клиенту разрушил бы имидж «Надежного спасения». Фирма сия являлась чисто деловым предприятием: за деньги она отправляла кого угодно куда угодно. Отказ означал бы. что «Спасение» преследует некие собственные цели, подбирая нужных людей и отказывая ненужным, а такие слухи были совершенно ни к чему. Кроме того, как отсеять нужных от ненужных? Иногда странствия в Мир Снов требовали не только фантазии, но и раскрепощенного подсознания, а такой фактор предварительной оценке не поддавался. Случалось, что бесперспективные на первый взгляд клиенты воображали такое!..

Похоже, он раздумывал слишком долго; экран мигнул, повторяя запрос Винтера.

«Утечка возможна всегда, — ответил куратор. — Мы работаем не в вакууме».

«Разумеется, — согласился Винтер. — Итак, ваши предложения?»

Предложения у куратора были. Прежде всего он собирался разобраться с Догалом — нагрянуть к нему домой и вытрясти из компаньона душу. Его не оставляла мысль, что Догал как-то причастен к нападению, если не прямо, то косвенно. Он что-то знал! Или подозревал… И куратору хотелось быть в курсе сих подозрений. Весьма вероятно, они прояснили бы два вопроса, ответов на которые у него не имелось: кто откликнулся на статью Синельникова и что собирались сотворить с автором оного опуса? Стоило прислушаться и к мрачным пророчествам Монаха относительно Сфер Вышних и Горних, демонов злобных и зверей алчущих. Сейчас разумно было бы выдвинуть вперед Синельникова — пешку, готовую сделаться ферзем, — и посмотреть, что предпримет неведомый противник. Вдруг из тумана высунется шестипалая зеленая рука и ухватит журналиста за шиворот? Самое время ее и словить…

Словить бы!

Куратор, человек в годах, свои возможности оценивал трезво и знал, что в игре в жмурки роль ведущего ему не слишком удавалась. Вероятно, потому, что большую часть своей сознательной жизни он никого не ловил, наоборот, его ловили. Без малого четверть века довелось провести ему в краях заокеанских, выступая то под личиной Боба Джонсона, то под маской Джона Робертса, так что в прятках он был лучше искушен, чем в розысках. Тем не менее его считали асом, одним из лучших специалистов, так что перевод в Систему явился вполне закономерным завершением его карьеры разведчика.

Хмуря густые брови, куратор глядел на экран, в который раз пытаясь представить лицо человека, замершего по ту сторону Решетки — в Варшаве, Киеве, Афинах или черт знает где. Он никогда не видел командора Восточно-Европейской цепи, но вполне вероятно, что десяток лет назад Винтер, агент ЦРУ или британской Эм-Ай, ловил Джона Робертса, агента ФРС. Теперь же они было заодно, впряженные в тяжкий фургон, катившийся куда-то в тумане, торивший зыбкую тропу в неведомое будущее. «Что ж, в служении друг другу обретем мы истину», — подумал куратор, слегка перефразировав древний девиз.

Его пальцы коснулись клавиш.

"Предложения:

пункт 1 — активизировать деятельность Синельникова;

пункт 2 — проследить реакцию".

«Принято, — ответил Винтер. — Хотите вызвать огонь на себя?»

«Да».

«Помните о риске. Помните о том, что безопасность объекта Д на вашей ответственности».

«Теперь у меня есть дайнджер».

«Хороший дайнджер — большая ценность. Но он предвидит лишь те опасности, что грозят лично ему».

«Это касается дайнджеров, с которыми мы имели дело прежде, — набрал куратор. — Возможно, они бывают разные? Что мы о них знаем, в конце концов?»

"Не больше, чем о всех остальных, — согласился Винтер. — Вы правы; изучение этих феноменов только начинается.

Последовала пауза, словно командор размышлял над следующей фразой. Затем по экрану поползли строки:

— Используйте вашего дайнджера, но не сразу — истина может шокировать его. Пусть привыкнет".

«Он крепкий парень, с на редкость устойчивой психикой», — сообщил куратор.

«Все равно не спешите. И помните: ваша главная задача — объект Д. Продвигайтесь в этом направлении медленно и осторожно. Не форсируйте событий».

Куратор усмехнулся и набрал:

«Слушаюсь».

«Принято. Вам нужна помощь? Люди?»

«Нет. Обойдусь своими силами».

«Информация?»

"Желательно получить сведения о новом наркотическом средстве, известном под названиями «года», «эрмитаж», «лувр», «прадо».

Надежных данных по этому вопросу не имею. Слухи, домыслы, сплетни".

«Подозреваете, здесь что-то нечисто?»

«Да».

«Вся имеющаяся информация будет вам предоставлена», — сообщил Винтер.

Затем последовала пауза, довольно длительная, с минуту или две, и на экране возникло то, чего куратор никак не ожидал:

"Желаю успеха, коллега.

Конец связи. W.".

Решетка мигнула; многоцветные сполохи пробежали по экрану, словно смывая блеклую голубизну; затем на фоне тающей бирюзовой дымки обнажилось причудливое переплетение серебристых проволочек. Зрачки лазеров померкли, мелодично прозвонил пульт с принтером и клавиатурой, и куратор запечатал его, сунув в прорезь пластинку Стража. Не слишком удачное название, промелькнуло в голове; этот квадратик металла охранял не столько его, сколько шкафы, замки и двери, за коими хранилось имущество звена С. Но охранял надежно — любая попытка проникнуть в арсенал, в камеру связи или в бронированный сейф на третьем этаже вызывала немедленную реакцию.

Куратор сошел с белого круга и направился к лифту. Пора приниматься за Догала, подумал он, с сопением втискиваясь в крохотную кабинку. Догал, Догал! С чего бы тебе любопытствовать, как пахнут зомби? И намекать на продолжение сей истории?

В щели Опознавателя промелькнул фиолетовый блик, и кабинка тронулась с места.


* * *
Вернувшись к себе, он с минуту разглядывал телефон, соображая, не позвонить ли Догалу, затем покачал головой. Нет, рано! Всякому овощу полагается дозреть… К тому же он собирался нанести визит компаньону не в одиночестве, а с кем-нибудь из новых агентов, желательно со Скифом, пребывавшим сейчас в мирах иных. Во-первых, парню пора приобщаться к серьезным делам, а во-вторых… Во-вторых, дайнджер в качестве спутника был предпочтительней даже таких испытанных бойцов, как Сентябрь, Сингапур и Самурай.

Он приоткрыл дверь, велел секретарше ни с кем не соединять и вернулся к столу. Расстегнул рубаху, вытащил пластинку Стража и, сопя, склонился над сейфом. Нижняя дверца чуть слышно щелкнула, откинулась в сторону. Куратор запустил руку вглубь, нашарил стопку плотно набитых пакетов, вытащил их, вытряхнул содержимое на стол.

Снимки… Цветные фотографии… Они рассыпались многокрасочным плотным веером — десятки, сотни изображений чужих миров, загадочных фэнтриэлов, в которых странствовали его агенты. На одних — развалины древних поселений, выветренные бурые скалы, морская гладь, бесплодные пустыни, безлюдье, тишина… На других — человеческие лица и фигуры, удивительные одежды/непривычные здания, бурлящие жизнью города, птицы, звери… Животные зачастую выглядели странными, но люди, если не считать крылатых шшадов и обитателей еще нескольких фэнтриэлов, почти ничем не отличались от землян, и было трудно свыкнуться с мыслью, что все они — чужие. Чуждые создания, рожденные под чужими солнцами, вскормленные плодами чужой земли…

Однако ничего страшного в том не было. Ведь все эти существа обитали в фэнтриэлах, а значит — скорее всего! — являлись продуктом воображения, но никак не объективной реальности. Сейчас куратору не хотелось размышлять о том, можно ли запечатлеть фантазии на фотопленку и можно ли доставить из Мира Снов нечто вещественное; эти вопросы, мучившие его не первый месяц, он отмел в сторону, как сухие прошлогодние листья. Сейчас он раздумывал над другим — над тем, что чужаки, неземляне из полусотни обитаемых миров, не внушают ему ни страха, ни отвращения, ни тревоги. Быть может, потому, что он воспринимал их как сонные миражи, фантомы, не существующие в действительности?..

Нет! Не только из-за этого!

Те чужие ничем не грозили Земле. Они не пытались тайно или явно проникнуть в земной мир, они не маячили неясными тревожными тенями в сером тумане, они не заметали своих следов в опавшей листве и, уж во всяком случае, не пытались подсылать эндовиатов-зомби к неугодным журналистам. А потому, реальные или порожденные воображением, они не представляли опасности — в отличие от тех, других, которых разыскивала Система. От двеллеров, обитателей тумана! Эти иномиряне, бродившие сейчас где-то на Земле, были не просто чужаками — они являлись незваными пришельцами, появившимися на планете с некоей загадочной и непонятной целью. И цель эту, коль они не желали себя обнаружить, полагалось рассматривать как злонамеренную.

Существовал лишь один способ распознать их и защититься от них: не сила оружия, но сила разума, чистого разума, а не его воплощений в научных теориях, формулах, машинах и чертежах. И эта стратегия, избранная Системой, отнюдь не относилась к области непроверенных гипотез и химерических предположений. Был Доктор — человек, способный творить иные миры (или, возможно, дотягиваться до них?), были и другие — «слухачи», улавливающие отзвуки грядущего, были одаренные странной интуицией «механики», «синоптики», целители и дайнджеры, были гипнофединги, умевшие обходиться без сна, были ортодромы, обладавшие поразительным чувством направления, были «тени» и «воины», умевшие скрываться и внезапно нападать, мастера энергетической борьбы, были видящие в темноте, способные управлять внутренними органами, возжигать пламя, чувствовать следы влаги, ощущать бесшумный полет радиоволн. Наконец, поговаривали о людях с совсем необычайными талантами — к примеру, проходящих сквозь стены или долгожителях, чей тайный век измерялся не одним столетием, но до них агенты и осведомители Системы еще не дотянулись. Тем не менее они существовали где-то в необозримом человеческом муравейнике — быть может, в Китае, в горах Боливии либо на Андаманских островах. И если плоть людская и разум таили подобные диковины и чудеса, то среди них могло найтись и нечто иное — то живое орудие, которое разыскивала Система.

Скажем, телепат, настоящий телепат, способный проникнуть в намерения чужих, или одаренный небывалой мощью телекинетик, который мог бы вышвырнуть их вон…

Вздохнув, куратор полюбовался на превосходный снимок шшада с распростертыми трехметровыми крыльями, потом собрал фотографии и принялся рассовывать их по пакетам. Увы, ни могущественных телепатов, ни грозных телекинетиков у него не было; был Доктор, был дайнджер Скиф, был непросыхающий «механик» дядя Коля и еще с полсотни людей, в той или иной мере одаренных странными свойствами и загадочными талантами. Что ж, совсем немало, подумал он, набивая трубку. Даже «слухачи»-трепачи полезны в своем роде… Когда нет твердого знания и надежной информации, пригодятся и смутные пророчества… Лучше уж так, чем брести совсем вслепую!

Он повернулся к компьютеру, протолкнул Стража в приемную щель, вызвал запись сеанса с.Винтером и долго просматривал ее, попыхивая трубкой и хмуря густые брови. Итак, кое-какие активные действия санкционированы командором… Хорошо, отлично! Теперь двинем вперед Синельникова… Подставим этого любопытствующего писаку и поглядим, кто клюнет на сей крючок… Посмотрим, где таятся демоны, Вышние Силы и звери алчущие…

По губам куратора скользнула усмешка, но тревожное чувство, призрак напророченной беды, не покидало его. «Проклятый Монах!» — подумал он, и улыбка его перешла в раздраженную гримасу.

 Глава 12  ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР АММ ХАММАТ, ДНИ ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ

Сознание возвращалось медленно, с трудом; он словно бы всплывал из темного глубокого омута, пронизывая толщу мрачных вод, поднимаясь вверх, к свету и солнцу. Вместе с ним всплывали воспоминания: перед глазами маячили то перспективы улиц с серыми коробками домов, то чья-то густобровая полногубая физиономия, то комната с диваном у распахнутого окна, то озабоченное женское лицо — немолодое, с морщинками у поблекших губ. Мать, подумал он и приподнял веки.

Над ним распахнулось звездное небо. Рядом трещал костер, от огня тянуло приятным теплом и запахом жареного, рыжие пламенные язычки плясали в груде смолистых сучьев, разгоняя темноту. Он чувствовал, что лежит на чем-то мягком, и, шевельнув пальцами, определил: трава. Травяная подстилка, в которой он прятался, как беспомощный птенец в гнезде.

— Вах, дорогой! — прозвучал над ним сочный баритон. — Проснулся! Наконец-то! Я уже думал, придется тебя водой отливать… — Сильная рука поддержала его; он сел на травяном ложе, не спуская глаз с костра. — Ну, раз проснулся, будем кушать, — весело сообщил тот же голос.

— Погоди… — Он помотал головой, потер ладонями виски, пытаясь что-то вспомнить, но под черепом царила гулкая звенящая пустота. — Кто я? Где я? И ты… Ты кто?

— Э, дорогой, нанюхался дряни, всю память отшибло, да? — Теперь баритон звучал тревожно и будто бы с оттенком упрека. — Я Джамаль… Джамаль, говорю… Ты меня защищать должен, генацвале, а вот валяешься второй день, как освежеванный барашек! Что, будем из тебя шашлык делать, а?

Джамаль… За именем сразу потянулась цепочка ассоциаций, словно звук его, подобно ключику, открыл ларец памяти. Трехэтажный особняк, хоромы в коврах и хрустале, комната с мерцающими телевизионными экранами… Лица — бледное, длинноносое, с алыми зрачками и густобровое, энергичное, уверенное… Доктор и Сарагоса! Их имена проложили новый след, и вел он от кирпичного красного здания с окнами-бойницами по питерским улицам прямо к маленькой родительской квартирке, а оттуда — в глубь времен, в прошлое, не столь уж далекое, ибо теперь он вспомнил и возраст свой, и жизнь, и дела минувшие, и нынешнее свое предназначение. Вспомнил все — или почти все. В памяти зияли странные провалы: его имя, имя отца, название улицы, на которой стоял их дом… Не мог он вспомнить и номера квартиры, хотя обстановку ее представлял до самых последних мелочей. Было и еще что-то — нечто важное, очень важное, о чем говорил человек с густыми бровями, Сарагоса, его шеф… Нечто такое, о чем ему полагалось помнить всюду и всегда, от чего зависела его безопасность — Там, в иллюзорных или реальных мирах, куда он попадал по воле Доктора.

Забавный случай амнезии, мелькнула мысль. Память словно туго натянутое полотно, и в нем прожжены дыры… Быть может, они затянутся при звуках его имени?

Он поднял лицо к Джамалю, взиравшему на него с тревогой и недоумением.

— Голова как после похмелья… Но я вспомнил! Помню все, кроме каких-то мелочей, деталей… Ты клиент, я твой проводник — так на самом деле… А здесь мы родичи и компаньоны, люди княжеской крови, пассажиры с погибшего корабля… здесь я — сын твоего брата от светловолосой рабыни с севера… Видишь, я помню, помню! Вот только мелочи… Как мое имя, Джамаль?

Его спутник откинулся назад, по горбоносому смугловатому лицу метнулись тени.

— Ничего себе мелочь, дорогой! Крепко же ты нанюхался, клянусь памятью матери!

— Крепко, клянусь потрохами шайкала! — Фраза выскочила как бы сама собой — вместе с воспоминанием о мрачноватой полутемной комнате, стойке, обитой жестью, и странном жарком на пятиугольном блюде.

— Что за шайкал, генацвале? — Джамаль удивленно воззрился на него. — Шайтан — знаю, шакал — знаю, шайкал — не знаю! Это здесь так говорят, да? В этом Амм Хаммате?

— Не здесь. Так говорят совсем в другом месте. Теперь он отлично помнил и это место, и то, как попал туда; помнил папашу Дейка, крысомордого Джеки, Райзу и великана Одди с татуировкой вокруг сосков. Вспомнилось и многое другое: поджарая фигура майора Звягина в пятнистом комбинезоне, палящий жар намибийской пустыни, огонь, бушующий над маковой плантацией, грохот автоматных очередей, резкая боль в бедре, смуглое узкоглазое лицо Кван Чона, его сингапурского наставника… Вспомнилось почти все, вот только…

— Черт! — Он схватил Джамаля за руку. — Ты скажешь, как меня зовут? Или я должен теперь всю жизнь откликаться на генацвале?

— А что, разве нехорошее слово? — Губы Джамаля растянулись в улыбке, потом лицо его приняло озабоченное выражение. — Я ведь не знаю, как тебя звать по-настоящему, дорогой. Нилыч — помнишь его? — называл тебя Скифом… но это кличка вроде Сингапура и Самурая. Ну, как водится в вашей конторе…

Скиф! Имени своего он так и не вспомнил, но теперь точно знал, что улетучилось вместе с ним. Пароль… Он не мог восстановить все нужные слова, хотя знал, что в кодовой фразе упоминаются скифы. Что-то они должны были делать, эти степные всадники… Точить свои клинки-акинаки? Мчаться на бой с врагом? Метать стрелы?

Он не помнил, и это было скверно, очень скверно. Это значило, что они с Джамалем лишались всех гарантий безопасности, что им придется пробыть здесь полный срок, весь месяц, день в день. Да за такое время их могут сорок раз четвертовать, посадить на кол, сжечь, утопить, повесить, колесовать или просто прирезать без затей! В лучшем случае — сгноить в каменоломне!

Тут ему вспомнилось кое-что еще. A'xap а'на ритайра ден кро… Сейчас Харана молчал, а это значило, что Бог с жалом змеи не стоит за его плечом, не заносит тяжкую руку, не готовится ударить в колокола. Похоже, все кончится благополучно… если не для клиента, то для инструктора… Столь же благополучно, как легкомысленный визит к золотым деревьям… Все-таки он остался жив… он даже не ранен, просто позабыл десяток слов… и собственное имя в придачу…

Дьявольщина! Зачем он поперся в ту проклятую рощу! Сделал бы лук из кедровой ветки…

Джамаль похлопал его по спине.

— Ну, дорогой! Ты Скиф, эх-перд… Вспомнил, как дальше?

— Не вспомнил. И черт с ним! Скиф так Скиф… — — Он вдруг почувствовал голод и принюхался к исходившим от костра ароматам. — Давай-ка поедим, князь. Пустой желудок — плохой советчик голове.

Мясо, хоть и несоленое, показалось Скифу восхитительным. Он быстро выяснил, что тушка, доставшаяся им на ужин, принадлежит зверьку вроде того, чьи кости белели в траве рядом с золотой рощей. По словам Джамаля выходило, что в хвойном лесу этих тварей видимо-невидимо и глупы они, как новорожденные барашки, — подходи и бери голыми руками. Свою добычу князь, однако, подшиб палкой — той самой ветвью, которую Скиф успел-таки срубить в роще.

Джамаль ел и болтал без умолку, успевая и жевать, и размахивать руками. Иногда он вскакивал и, округлив глаза, изображал, как мчится к своему поверженному наземь проводнику с намотанной на голову рубахой, как тащит его по траве, как пытается привести в чувство… Что и говорить, мрачно размышлял Скиф, сам он попал впросак, провалявшись сутки в беспамятстве, а этот баловень судьбы, этот ищущий развлечений бонвиван оказался настоящим мужчиной и сделал все что полагается: спас компаньона, доставил в безопасное место, развел костер, промыслил дичь… Словом, сработал за инструктора, за своего телохранителя! Хорошо еще, трава тут мягкая да скользкая, а комбинезон крепок… Джамаль проволок его за ноги с полкилометра, пока острый запах смолы и хвои не перешиб коварные сладкие ароматы.

Покончив с ужином, они сходили к ручью, журчавшему неподалеку, среди темных кедровых стволов. Вода оказалась холодной и чистой; там, где поверхность ее не затеняли древесные кроны, сияли отражения звезд и трех лун, быстро поднимавшихся над лесом. Одна была темно-багровой, гневной, угрожающей, две другие победно горели чистым серебром.

— Вах, хорошо! — произнес Джамаль, возвратившись к костру. — Богато тут: три луны, зверье непуганое,лес, как на картине…

— …и целые заросли дурмана, что отшибает память, — подхватил Скиф, — и утопленники с цепями, э?

— Все равно хорошо! Утопленник, он совсем мертвый был, а где-то там, — князь усмехнулся и неопределенно повел рукой в сторону опушки, — скачут к тебе и ко мне девушки на быстрых конях… Теплые, сладкие, живые! Веришь, дорогой?

В этот миг, освещенный зыбким пламенем костра, Джамаль напоминал безбородого и лукавого Мефистофеля-искусителя. Скиф не мог сообразить, говорит ли он всерьез или смеется, а потому не без мрачности отшутился:

— Как доскачут, стрелу под ребро или аркан на шею и потащат в степь… и князя, и его племянника.

Сейчас он был сыт, и в голове уже совсем прояснилось, но пароль никак не вспоминался. Может, попозже всплывет сам собой, подумал он; случается, какое-то слово, фраза, жест пробуждают забытое… или оно приходит во сне… или князь вдруг скажет нечто такое, что…

Последняя мысль показалась Скифу разумной, и он принялся расспрашивать Джамаля о роде и племени князей Саакадзе.о торговых питерских делах и о том, давно ли его компаньон знает Доктора и Сарагосу и в каких местах побывал с их помощью. Джамаль отвечал с охотой. Вскоре выяснилось, что прадед его перебрался в северную столицу еще в прошлом веке, но молодое поколение семьи Саакадзе всегда воспитывалось в родных краях, в Тбилиси, у близких или дальних родичей, дабы не растерять кровные связи и знание языка; оттуда же, из Тбилиси, брали и жен. Что же касается родства с великим моурави, то это было скорее фамильным преданием, чем реальностью. Дед Джамаля, и прадед его, и все прочие предки до седьмого колена торговали коврами; отец, проживший жизнь в советские времена, был ювелиром.

О бизнесе своем Джамаль рассказывал не столь подробно; как понял Скиф, спутник его занимался не фруктами, не пепси-колой и не импортным барахлом, а деньгами. Деньги, пущенные «в дело», приносили деньги — и такие, что трудно представить; пещеры Али-Бабы, сказочная обитель Джамаля, являлись лишь вершиной айсберга, зримым выражением его богатства. Его можно было бы назвать ростовщиком, но время, ситуация и экономическая наука давно изобрели иное слово, гораздо более пристойное и солидное, — «инвестор». Судя по всему, Джамаль был прямо-таки финансовым гением по этой части и вкладывал в свои деловые операции не меньше страстности, чем в различные романтические авантюры, коллекционирование антиквариата и погоню за женщинами. Женщин, как истый грузин, он любил, и они, похоже, отвечали ему взаимностью.

Багровая луна высоко поднялась над лесом, две ее серебристые сестры покорно, словно на аркане, тянулись следом. Костер прогорел; головы странников начали клониться к коленям, и вдруг Джамаль, всхрапнув, мягко повалился на бок. Щеки его, уже подернутые налетом щетины, слегка запали, лицо осунулось, но на губах цвела победная улыбка — видно, скакал он сейчас на быстром коне, торопясь навстречу своим амазонкам.

Скиф поглядел на него, вздохнул и прилег рядом, положив ладонь на рукоять меча. Слов было сказано много — о коврах и паласах, о женщинах и лошадях, о финансах и романсах, о древнем Тбилиси, чья гордая красота сияла в веках, — а значит, не померкнет и в нынешние смутные дни… Да, много разных слов сказал Джамаль, сын Георгия, только нужного среди них не было. Вероятно, по той причине, что разговоры у костра велись не о скифах, которые совсем не интересовали торгового князя, а об иных вещах, более близких и дорогих его сердцу… А потому магический пароль, способный в любую секунду распахнуть перед странниками двери в родной мир, остался так же прочно запечатанным, как и прежде.


* * *
Утром они пересекли кедровник, тянувшийся неширокой полосой вдоль берега, и вышли к предгорьям. В лесу было полно живности. Скиф видел и серых упитанных зверьков, уже знакомых по вчерашней трапезе, и косуль с пепельными шкурками в желтых пятнах, и шустрых, похожих на белок созданий, скакавших с ветви на ветвь, и птиц — крохотных и пестрых, словно колибри, и побольше, в оперении столь же ярком, заметном и вызывающем. Наверное, всех этих существ привлекали орехи — большие, размером с крупное яблоко, они усеивали кедры сверху донизу, валились на землю, поросшую мхом и папоротником, падали в ручьи, целыми грудами скапливались в маленьких водоемах. Глядя на это . изобилие, Скиф с минуты на минуту ожидал встретить человеческие следы, бивак охотников или хижину сборщиков орехов, но вокруг царило полное безлюдье. Более того, животные и птицы казались непугаными и подпускали к себе чуть ли не на шаг. Оставалось только ломать голову, почему аборигены пренебрегают такими охотничьими угодьями? Возможно, в иных краях дичи, плодов и орехов было не меньше, чем здесь?

Джамаль, восхищенно цокая, поедал сочные сладковатые ядра. Тонкая скорлупа легко поддавалась нажатию пальцев, и Скиф тоже перекусил на ходу; ореховая мякоть отлично насыщала, и он решил, что пока нет необходимости охотиться. Впрочем, если здесь все звери таковы, то разве можно говорить об охоте? Просто подходи и бей любого… Он покосился на посох, который нес на плече. От него все еще исходил едва заметный медовый аромат. Стоит ли трудиться, делать лук, вырезать стрелы? Эта дубинка прокормит их с Джамалем целый месяц… Разумеется, если они не загремят в местную каменоломню…

За кедровником — или орешником, смотря по тому, как называть этот прибрежный лес, — начались холмы. Они тянулись длинной полосой к северу и к югу, к горам, встававшим на горизонте; их зубчатые красноватые вершины были словно прорисованы охрой на фоне бирюзового неба. Над горами висел золотистый солнечный шар, и Скифу чудилось, что тут он больше и ярче земного светила. Это могло оказаться лишь иллюзией; он чаще видел скупое северное солнце, чем тот расплавленный медный диск, что пылал над африканскими джунглями, горами Таиланда и небоскребами Сингапура.

Склон холма, покрытый все той же мягкой невысокой травой, что росла за лесом, круто задирался вверх, ноги скользили в сочной зелени, и Скиф то и дело пускал в ход свою палку, то втыкая ее в грунт, то протягивая карабкавшемуся следом Джамалю. Потом почва сделалась сухой и плотной, трава исчезла, сменившись кустиками вереска, появились мелкие камни, коловшие ноги. Подъем замедлился. Джамаль уже тяжело дышал и часто смахивал со лба испарину.

Наконец, незадолго до полудня, они очутились на плоской голой вершине, возносившейся над лесом метров на пятьсот. Вид отсюда открывался превосходный: на западе блистала морская гладь — серебристо-сапфировое покрывало, отороченное серыми прибрежными утесами; на юге розовели вершины горного хребта, к которому с севера и востока подкатывало степное половодье. Между холмами и берегом неширокой зеленой полосой вытягивался лес — скопище удивительных деревьев, похожих на кедры, но плодоносящих орехами; тут и там по его краю золотились дурманные рощи, сверкавшие подобно драгоценному металлу на усеяяном изумрудами поясе. Скиф заметил четыре таких участка; до ближайшего — того, где он добыл свой посох, — по прямой насчитывалось километров пять-шесть. Теперь, когда он рассматривал рощу сверху, она казалась совсем небольшой и нестрашной.

Джамаль, раздувая ноздри, уставился в степь. На его смуглом горбоносом лице промелькнуло странное выражение. Казалось, он узнавал эти места, плод собственной фантазии и непостижимого искусства Доктора, и надеялся, что вот-вот из-за ближайшего кургана появится толпа прекрасных амазонок на быстрых скакунах. Скиф повернулся было к нему, собираясь отпустить очередную колкость насчет стрел, арканов и каменоломен, но вдруг над вершинами дурманных деревьев что-то блеснуло, привлекая его внимание, — что-то округлое, выпуклое и золотистое, едва заметное на золотом фоне.

— Погляди! — Он поймал плечо Джамаля.

— Что, дорогой? Что — погляди? Там интереснее. — Князь показал на степь и горы. — А там, — его рука вытянулась к лесу, — мы уже шли, кушали, спали и все видели.

— Выходит, не все. Посмотри на рощу, где мне отшибло память. Ничего не замечаешь?

Джамаль насупил брови, прикрылся ладонью от солнца. С минуту он безмолвствовал, разглядывая золотистый клочок на краю зеленой ленты, потом покачал головой и задумчиво произнес:

— Вах, там все сверкает, глазам больно… Но посередине что-то есть… торчит вровень с деревьями… Как думаешь, племянник, что такое?

— Вроде бы купол… Может, храм или дворец. Почему бы там не быть храму или дворцу?

— Ты меня спрашиваешь, генацвале? Разве я — эх-перд? Ты — эх-перд, ты мне и объясняй! Амазонки когда жили?

— Ну, тысячи три лет назад… Никто точно не знает.

— Точно не надо. Давно жили, вот главное! В старину! Разве тогда строили такое? Ровное и гладкое, как яйцо? — Джамаль нахмурился, и взгляд его вдруг стал сосредоточенным и серьезным.

— Строили всякое, и строили крепко — вон, пирамиды до сих пор стоят, — пробормотал Скиф, потирая висок. — Хотя эта штука в роще выглядит странно… Купол, х-м-м… Подойти бы поближе, посмотреть…

Тут он скривился, выругав себя за недогадливость. Как же, посмотришь! Строение в середине рощи, в защитном кольце деревьев, к нему и в противогазе не подберешься! Разве что в скафандре с кислородными баллонами… Похоже, там и в самом деле святилище… храм, надежно упрятанный от чужих, и от людей, и от зверей…

Как же его построили? Или деревья, выделяющие наркотик, посадили потом? Но кому нужно святое место, куда не добраться, где нельзя дышать, где древесные испарения погружают в беспробудный сон?

Он посмотрел на Джамаля — тот, видимо, тоже призадумался над этими вопросами. Потом лицо князя прояснилось, и он хлопнул Скифа по плечу.

— Вах, дорогой, я понимаю, ты — эх-перд, тебе интересно. Мне тоже интересно, но мы туда не доберемся, уснем и помрем. Верно, да? Значит, я думаю так: пойдем в степь или в горы, встретим людей, познакомимся, выпьем, поговорим. Люди нам все скажут. Я прав, а?

— Прав. Прав, клянусь пятым ребром шайкала! — Скиф покосился на свою дубинку. — С меня хватит, Джамаль. Больше я туда не сунусь!

Святой Харана промолчал, словно подтверждая разумность этого решения. И хоть Скифа снедало любопытство, хоть помнил он слова шефа насчет интересных находок и особой оплаты, приближаться к роще у него не было никакого желания. Не лезь в гадючник без сапог, как говорил майор Звягин. Правильно говорил!

Путники спустились с холма; с востока он был пологим и плавно закруглялся, превращаясь в склон следующей возвышенности — небольшого курганчика, за которым виднелся еще один и еще. Увалы эти становились все ниже и ниже, но не исчезали совсем; простиравшаяся за ними степь только с высоты казалась ровной, как стол, и покрытой одной лишь травой. При ближайшем рассмотрении тут хватало и холмиков, и холмов, и невысоких скал да заросших кустарником оврагов; встречались и лесистые участки, но золотых дурманных деревьев, к счастью, больше не попадалось.

Зато здесь были животные — такие же упитанные глупыши, как в лесу, и звери покрупнее, напоминавшие африканских антилоп с саблевидными рогами, оленей и сайгаков. Скиф уже предвкушал богатую охоту, но не успели путники отшагать и километра, как выяснилось, что зверье здесь бегает быстро и палкой да коротким клинком его не достанешь.

Джамаль пробормотал какое-то грузинское ругательство.

— Что?

— Дурные головы у нас, вот что! Сняли бы в лесу рубахи, набили орехами… Пора кушать, а кушать нечего!

— Как бы нас самих не съели. — Скиф с тревогой огляделся по сторонам. — Степь широка, людей не видно, а олешки пуганые. Похоже, кто-то их тут гоняет, Джамаль.

— Гоняет? Ну пусть гоняет, дорогой, мешать не будем Мы-то не олени!

— Попробуй объяснить это волкам.

Теперь Скиф уже жалел, что они не задержались в кедровнике, таком безопасном и сытном. Хотя бы еще на день! Дня хватило бы, чтоб выстругать лук и несколько стрел; возможно, удалось бы найти и подходящие для наконечников каменные осколки.

Несмотря на прозвище, которым его удостоил Сарагоса, Скиф чувствовал себя в степи неуютно. На Земле еще оставались лесные дебри, дикие или полудикие — джунгли, сельва, тайга, в которой ему случалось бывать; оставались и пустыни, и тундра, и безлюдные горы, и топкие болота — не было лишь дикой степи. Той самой необъятной степи, где кочевали скифы и сарматы, по которой прокатились полчища Аттилы и Чингисхана; той степи, от которой Русь отгораживалась засеками, а Китай — исполинской стеной. Теперь вся она была перекопана и засеяна, пущена под пастбища, опутана дорогами и линиями энергопередачи и больше не воспринималась как степь — просто стала местом, где живут люди. И потому Скиф, повидавший всякое за шесть своих спецназовских лет, мог думать о себе как о человеке гор или леса, но не степи. Степь — такую, как эта, беспредельную и широкую, совсем не похожую на распаханные приазовские равнины, где довелось ему рыться в скифских курганах, — он видел впервые; он не знал ни нрава ее, ни характера, ни опасностей, что таились в ее просторах.

Волки… Наверное, тут были волки — быстроногие твари, от которых не скроешься без коня, не отобьешься без лука и стрел… Был бы у него сейчас «шершень»! Магазин на сто двадцать патронов, подствольный гранатомет, лазерный прицел… Но чудо-оружие уже третий день покоилось на дне морском вместе с солидным боезапасом, гранатами, пистолетами и прочим имуществом. И всплывет оно не раньше, чем через месяц, словно по волшебству возвратившись на колени хозяев — в ту самую минуту, когда пользы от него не будет ни на грош.

Скиф скрипнул зубами и остановился — похоже, предчувствие насчет волков его не подвело. Пять или шесть поджарых тварей вдруг вынырнули из ближнего овражка и, безмолвные, как ночные тени, со всех ног припустили к путникам.

Волки? Нет, пожалуй, эти чудища были посерьезней волков. Широкие, словно обрубленные, морды, мощные челюсти, скругленный абрис ушей, пестрые шкуры — коричневые полосы по серому фону… Они напоминали огромных гиен — не тех жалких вонючих созданий, что грызутся над падалью, но грозных бойцов и охотников, способных догнать и прикончить любого зверя в степи. И степь эта принадлежала им — во всяком случае, Скиф не стал бы оспаривать их права без автомата в руках и запасной обоймы в кармане

Но сейчас у него имелись лишь полутораметровая дубинка да короткий клинок — и ни секунды времени, чтобы развести огонь. Оглянувшись, он увидел шагах в тридцати заросли кустов у невысокого холма и, схватив Джамаля за руку, устремился к ним. Хоть тыл будет прикрыт, подумал он на бегу.

Путники вломились в кусты; ветви этих невысоких, по пояс, растений были усеяны острыми шипами, но комбинезоны выдержали первый натиск. Преследовавшая их стая вдруг испустила долгий, протяжный вой, и тут же из оврага возникли еще три зверя. Как бы не сожрали клиента, пронеслось у Скифа в голове. Что там говорил Пал Нилыч? Что он такое советовал? С местными не задирайся и зря не пали? Было бы из чего палить'

Джамаль, сощурив глаза, смотрел на приближавшихся тварей; щека у него нервно подергивалась.

— Эй, дорогой! Собачки-то совсем дикие… Что будем делать?

— Я — рубить. А ты объясни им, что мы не олени.

— Я же серьезно, генацвале!

— Ну, если серьезно, попробуй поджечь эти колючки, пока я с ними разбираюсь. Или хоть ветку запали… Огонь! Нам нужен огонь! Без него пропадем!

Он шагнул вперед, выставив перед собой палку, словно копье. Правда, для копья она была коротковата, зато тяжела и прочна — толщиной в руку и весом килограмма три. От светло-кремовой коры исходил слабый запах, чуть заметный, но все-таки различимый, сейчас он казался Скифу похожим на аромат сандала.

Стая растянулась цепью: в середине — два зверя покрупнее, еще по паре слева и справа; трое отставших пока держались позади в качестве арьергардного прикрытия. «Если кусты им не помеха, — подумал Скиф, — они возьмут нас в кольцо и прикончат за три минуты. Я-то выберусь, раз Харана молчит, а вот Джамаль?.. С ним-то что будет?..»

Джамаль возился за его спиной, сквозь зубы шипел по-грузински что-то непотребное, чиркал зажигалкой — колючие ветви были сочными, свежими, и поджечь их оказалось нелегко. Звери замедлили бег, трое отставших подтянулись к середине, а те, что двигались по краям, начали обходить колючую преграду. Заросли были густыми, но не широкими: просто десяток кустов, торчавших посреди травы. Скиф мог дотянуться до любого своей палкой.

Теперь он ясно видел обрубленную морду и глаза передового зверя — видимо, вожака. Его полосатое туловище будто струилось над землей, янтарные зрачки то сужались, то расширялись, подстерегая каждое движение намеченной жертвы. Странно, но они не выглядели жестоко-бессмысленными; в них словно бы читались насмешка и злорадное торжество. Может быть, разум? Вряд ли… Но тактика этих тварей доказывала, что они не глупее земных волков — тех самых, что обитали некогда в дикой евразийской степи.

Четыре гиены, трусившие слева и справа, скрылись с глаз, и Скиф почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки. Вряд ли Джамаль сможет остановить этих зверей… Если только добудет огонь… Но боятся ли эти твари огня? Этого он не знал.

Вожак с янтарными зрачками находился уже на расстоянии пяти шагов. Взгляды человека и зверя скрестились; секунду длился этот безмолвный поединок, потом верхняя губа вожака поползла вверх, обнажая внушительные клыки, и он испустил угрожающее рычание. Но Скифу чудилось, что хищник будто бы колеблется. Четыре остальных зверя кружили позади, оскалившись и подрагивая ушами. Один из них задрал голову, понюхал воздух и вдруг завыл — тонко, по-щенячьи, другой начал чихать, сморщив нос. «Запах им наш не нравится, что ли? — подумал Скиф. — Нашлись гурманы!»

Он прыгнул вперед, в стремительном выпаде дотянулся до широкой морды вожака и нанес удар, целясь в янтарный зрачок. Зверь мотнул головой, конец палки пришелся пониже глаза, однако вожак отскочил и с жалобным визгом принялся тереть когтистой лапой ушибленное место. Боковым зрением Скиф заметил метнувшуюся справа тень, отмахнулся дубинкой, не попал, но и этот хищник отступил словно в испуге. Три остальных метались сзади, не решаясь приблизиться; их черные, влажно поблескивающие ноздри трепетали.

Боятся палки? Или запаха, что исходит от нее? Это стоило проверить; в этом мог крыться их единственный шанс на спасение.

Скиф перебросил посох в левую руку, удерживая его за середину, и выхватил из ножен клинок. Недлинная полоска стали блеснула в солнечных лучах. Он крутанул палку — раз, другой, третий, пока концы ее не принялись со свистом рассекать воздух. Веерная защита, как учил наставник Кван Чон… Тут годился любой предмет, достаточно длинный и прочный, — хоть велосипедная цепь, хоть палка от швабры. Вращая посох, Скиф двинулся в наступление. Звери шарахнулись.

Вернее, переместились вправо — туда, где мглистым мерцанием посверкивал клинок катаны. Похоже, острая сталь внушала им меньший страх, чем простая палка!

Теперь они выли, все пятеро, выли непрерывно и устрашающе; не успевал один захлопнуть пасть, как другой подхватывал боевой клич. Хоть этим полосатым хищникам и не нравились исходившие от посоха ароматы, они явно не желали отказываться от добычи. Внезапно самый нетерпеливый стремительно обогнул вожака, ощерился, присел… Сейчас прыгнет, понял Скиф, выбрасывая навстречу клинок.

Выпад оказался точным: лезвие катаны вошло под нижнюю челюсть, пронзив горло. Зверь, хрипя и захлебываясь кровью, покатился по земле; когти терзали траву, выдирая ее целыми клочьями. Рука Скифа дернулась назад — толчок был силен, и ему с трудом удалось удержать оружие. Но черенок катаны, длинный, обтянутый шершавой кожей, как будто и был рассчитан на такой случай: пальцы скользнули от эфеса вниз и мертвой хваткой сошлись на середине рукояти. Мудрые люди — японцы, пронеслось у Скифа в голове. Малайские крисы и китайские клинки, с которыми он тренировался у Кван Чона, были не такими удобными.

Он вскинул меч, когда второй зверь полосатой молнией взвился в воздух, и тут же что-то шерстистое, жаркое, большое подкатилось ему под ноги, словно сама степь метнула в незваного пришельца тяжелый валун. Двойная атака! Скиф подпрыгнул, избежав лязгнувших у самых ступней клыков, рубанул по хребту верхнюю тварь, поджал колени, перекувырнулся и рухнул в траву, сильно ударившись левым плечом. Катану он не выпустил, вцепившись в рукоять, словно клещами, но палка!.. Посох его отлетел в сторону, и добраться до него не было никакой возможности — в четырех шагах от Скифа уже насмешливо скалил зубы вожак. Два уцелевших зверя отсекли его от колючих зарослей, где возился Джамаль, пытаясь поджечь сырые ветви, еще две твари неподвижно валялись на земле. За кустами раздался торжествующий вой, и Скиф вспомнил о хищниках, завершавших окружение. Сейчас они вцепятся в Джамаля — и конец… Скрипнув зубами, он ринулся к вожаку, уже не обращая внимания на тварей, что подкрадывались с незащищенной стороны.

Вожак хрипло рыкнул, словно отдавая приказ, и оба полосатых зверя метнулись к Скифу. Где-то в кустах пронзительно вскрикнул Джамаль. «Опрокинут, — подумал Скиф, уже ощущая острые зубы на своем плече и бедре, — опрокинут, собьют с ног, начнут терзать…»

Слева, над полосатыми тварями, вдруг возникло облако — белоснежное, пушистое и в то же время осязаемо плотное. Скиф не видел, откуда оно появилось: размахивая клинком, он отбивался от наседающего вожака. Внезапно тот панически взвыл, отпрыгнул в сторону, развернулся и гигантскими скачками бросился в степь. Схватив свой посох, Скиф прянул было к кустам, но тут же замер, застыл в изумлении. Две гиены, атаковавшие его секундой раньше, валялись в траве с разбитыми черепами; кожа с них была содрана широкой полосой, кости пробиты, словно ударом молота. Белое облако стремительно неслось над зарослями, над пригнувшимся в испуге Джамалем. Скиф успел заметить длинный хвост, мощные когтистые лапы размером в две ладони, взъерошенную шерсть на загривке… Этот зверь выглядел куда массивнее и крупнее тех серых тигров, которых они с Сарагосой отстреливали в камышах у неведомой реки.

Но прыгал он здорово! И не только прыгал. За кустами послышались жалобный вой, визг, потом предсмертные хрипы. Казалось, огромный кот, умелый и безжалостный охотник, давит разбегающихся крыс.

Хрипы смолкли. Из колючих кустов выбрался Джамаль. В одной руке он сжимал зажигалку, в другой — клинок, на побледневшей физиономии — полная растерянность.

— Ты видел, дорогой? Ты видел? Как он их… Как… Быстрей, чем чихнуть успеешь! Раз — и нету!

— Два — и нас тоже нету, — заметил Скиф, покрепче сжимая рукоять катаны и приняв боевую стойку. Хоть Харана молчал, ему не хотелось рисковать.

Но на сей раз опасность миновала: огромный зверь, огибавший колючие заросли, вроде бы не собирался нападать. Он был крупнее льва и уссурийского тигра, а белая пушистая шерсть, торчавшая дыбом, делала его еще больше. Он не имел гривы, но вокруг мощной шеи топорщилась густая поросль волос, словно жабо на старинном испанском костюме; над ней чутко подрагивали остроконечные уши, под выпуклым лбом мерцали глаза — не зеленые и не желтые, как у земных хищников, а угольно-черные, резко контрастирующие с белоснежным мехом. Морда была раза в два пошире, чем у полосатых гиен, а пасть… Скиф не рискнул бы заглянуть вблизи в эту алую жаркую глотку с влажно поблескивающими клыками, острыми, как кинжалы!

«Местный махайрод?» — промелькнуло в голове. Однако саблезубый зверь хоть и превосходил тигра размерами, телосложением больше напоминал гепарда — лапы у него были длинными, приспособленными для прыжков и стремительного бега; он казался грациозным и быстрым, как удар молнии. И смертельно опасным!

— Ангорский кот… — зачарованно прошептал Джамаль. ~ Ангорский кот, чтоб мне больше вина не пить! Только та-а-кой громадный… — Он шагнул к зверю, протянул руку. — Ты ведь хорошая киска, да? Ты не тронешь папу Джамаля? Тут, дорогой, кругом полно мяса… Если не хочешь этих полосатых, можно загнать олешка… или еще кого на четырех ногах… А у папы Джамаля только две, и он тебе совсем не подходит. Я верно говорю, да?

Зверь неожиданно испустил долгий протяжный рык и уселся на задние лапы; распахнулась пасть, кончик алого языка скользнул по белоснежной шерсти.

— Мяучит! — Джамаль в полном восторге заколотил себя по бедрам. Он сделал еще один шаг, и зверь, перестав вылизывать лапы, поднял массивную голову. На этот раз рычание было другим — низким, раскатистым, угрожающим.

— Не подходи к нему, — быстро произнес Скиф, вытирая меч о загривок мертвой гиены и вкладывая его в ножны. — Слышишь, он говорит: стойте, где стоите, ребята. Забавный котяра… Может, у него и хозяева найдутся?

Уши зверя приподнялись, словно он прислушивался к звукам нового голоса; затем он шумно втянул воздух и, как показалось Скифу, с неодобрением покосился на палку в его руках. Похоже, всем степным тварям не нравился этот запах, суливший вечный покой.

Белый зверь снова зарычал, будто выпевая отрывистую и недолгую мелодию; гулкие ее трели раскатились над равниной подобно реву боевого горна. В их чередовании улавливался какой-то смысл: не то зверь о чем-то предупреждал людей, не то чего-то требовал. Тряхнув головой. Скиф попытался разогнать наваждение, но темные зрачки хищника неотступно следили за ним, будто этот огромный белый кот умел говорить взглядом.

Новая серия рычащих звуков оборвалась хриплым стаккато. Внезапно зверь вскочил, единым махом перепрыгнул через колючие кусты, опять взметнулся вверх, покрывая каждым скачком десяток метров, и скрылся за ближним курганом. Джамаль разочарованно вздохнул.

— Вах, мне бы такого! Ка-а-кой умный! Ка-а-кой красивый! Какой сторож был бы, а? Киска что надо!

— Колен у тебя не хватит для та-а-кой киски, — передразнил Скиф. Напряжение боя уже покинуло его, и теперь он внимательно разглядывал Джамаля. Кажется, клиент не пострадал, только руки его покрывали царапины от колючек.

— Я бы его на коленях держать не стал! — Князь гордо вскинул голову. — Я бы его так устроил… так кормил… римскому папе не приснилось бы! Ну, ладно… — Он посмотрел на трупы полосатых тварей, потом перевел глаза на Скифа. — А ты молодец, генацвале! Всех собачек порубил, да?

— Два моих, два — его. — Скиф махнул посохом в сторону кургана. — Пятый, самый главный, удрал. Главные — они всегда знают, когда смыться…

— Вах, верно сказано! — Джамаль задумчиво уставился на гиену покрупнее. — Большой зверь, да? Полосатый, зубастый… Может, шубку с него снять? Как думаешь, дорогой? Придем мы к людям…

— …как два витязя в тигровых шкурах, — подхватил Скиф. — Только я бы не стал возиться, князь. Мечом обдирать этих зверюг неудобно, перочинным ножиком — невозможно… Потерпи! Будут тебе еще сувениры.

— Ну, раз такое обещаешь, потерплю. — Джамаль потер жесткую щетину на подбородке — как истый кавказец, князь обрастал бородой на удивление быстро. — Ты бы хоть ухо отрезал, генацвале, — посоветовал он. — Похвастаешь Нилычу…

— Нилычу? Почему?

— Не знаешь, нет? Нилыч — ба-а-льшой охотник! Мы и встретились-то на охоте… на президентской охоте, с год назад.

«Ого!» — подумал Скиф, сохраняя на лице каменное выражение. Выходит, не все рассказал ему торговый князь за дружеской беседой у вчерашнего костра? Выходит, есть некие связи между этим финансовым гением, Сарагосой и самим президентом? Или президент тут ни при чем? Мало ли людей пасется рядом с властью… Но у Пал Нилыча и Джамаля, сына Георгия, явно существовали какие-то отношения, неведомые ему, Скифу; возможно, были они дружескими, возможно — деловыми… Не из-за этого ли Сарагоса потворствовал капризному клиенту, возжаждавшему опасных приключений? Может быть… Скиф подавил разгоравшееся любопытство, решив, что все прояснится со временем. Время, по словам майора Звягина, каждому вышивает свой погон: кому с одним просветом, кому — с двумя, а кому — и с маршальской звездой… Интересно, какие на самом деле погоны у Сарагосы, который охотится вместе с президентом?

Спокойно, сказал он себе, спокойно, Скиф. Ты занимаешься очень странным делом в очень странной фирме и служишь в ней без году неделя… Не любопытствуй зря! Не пытайся узнать больше положенного; кто много знает, долго не живет. И, конечно, не хвастай перед шефом своей удалью и охотничьими трофеями.

Но ухо он все-таки отрезал.

 Глава 13 ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР АММ ХАММАТ, ДНИ С ТРЕТЬЕГО ПО ШЕСТОЙ

В тот день путники не решились идти дальше. Отыскав подходящий холм — крутой, с валунами на вершине и деревьями у подножия, — они набрали хвороста и развели костер. Скиф немедля принялся трудиться над луком, Джамаль же после долгих и упорных попыток подбил камнями одного из упитанных серых зверьков, которых они все же согласились считать кроликами, а не крысами.

Ночь прошла спокойно. Правда, в пятом часу Скиф вдруг пробудился и с удивлением обнаружил, что Джамаль не спит, сидит у костра, оперевшись спиной о камень, и смотрит в небо. Выглядел он так, словно пытался запомнить навсегда очертания неведомых созвездий, медленно круживших в вышине над темной степью, сказочный пожар в облаках, подсвеченных тремя лунами, и сами эти светила, то выплывавшие на темный бархат небес, то прятавшиеся за облачным покрывалом. Странно, но сейчас, ночью, Джамаль не походил на человека, являвшегося Скифу при свете дня, на того легкомысленного и неунывающего бонвивана, к которому он начал уже привыкать, возможно, даже испытывать дружеское чувство. Этот Джамаль больше напоминал странника на морском берегу, преображенного ветрами, водами и смертельной опасностью; как и тогда, в лице его проступило нечто твердое, значительное, загадочное. Он будто бы скинул дневную маску богатого туриста, искателя острых ощущений и опасных авантюр, перевоплотившись в иное обличье, более подходящее к ночной равнине Амм Хаммата, к его небесам, расшитым арабской вязью сияющих огней, к его горам, темневшим где-то у южных пределов степи, к его простиравшемуся на востоке морю…

Кашлянув, Скиф шепнул:

— Чего не спишь, князь? Ждешь своих амазонок? Джамаль обернулся к нему; в отсветах костра блеснули его зубы и белки глаз. Голос его казался задумчивым и глуховатым.

— Нет, дорогой, не жду. Думаю…

— О чем же?

— О том, что мы вчера чуть не достались полосатым на обед. Понимаешь, это было бы несправедливо… Ведь мы проделали такой путь! Очень длинный, да?

— Да, — в полусне согласился Скиф, с трудом двигая непослушными губами.

— Долгий путь, — повторил Джамаль, уставившись в костер, — долгий… Твой путь длиной от звезды до звезды, а мой еще дольше…

— Почему? Разве наши дороги не одинаковы?

— Нет. Моя длинней, много длинней, генацвале.

— Но почему? Не понимаю, — пробормотал Скиф, ощущая слабый всплеск удивления.

По лицу Джамаля мимолетной тенью скользнула усмешка.

— Потому что я старше, племянник, старше на целых семнадцать лет… а может, на сто семнадцать или на целую тысячу… — Он снова улыбнулся и, протянув руку, похлопал Скифа по плечу. — Спи, дорогой, спи! Молодым нужно много спать.


* * *
Утром Скиф опять занялся луком.

Неожиданно это оказалось сложной проблемой, ибо добытая в дурманной роще ветвь была невероятно прочна. Вчера за целый вечер он успел только ошкурить ее и слегка обстругать с концов. После завтрака Скиф продолжил свои труды, то и дело подтачивая клинок на шероховатом камне; даже превосходная сталь из Страны восходящего солнца едва справлялась с неподатливой древесиной. У нее был приятный желтоватый оттенок, словно у выдержанной слоновой кости, а характерный запах — после того, как была снята кора, сделался сильнее. Впрочем, в малой концентрации этот аромат скорее возбуждал, чем клонил в сон, как многие земные снадобья и яды, способные и лечить, и убивать — и тут, и там все зависело от дозы.

Запах показался Скифу знакомым. Он был памятлив на всякие мелочи; случалось, зрение, обоняние и,слух будто бы сами по себе фиксировали мелкие и незначительные на первый взгляд детали, а память в урочный час услужливо рисовала цельную картину. Так вышло и теперь. После недолгих размышлений ему вспомнилась женщина в филигранных сережках, ее унизанные кольцами пальцы, вцепившиеся в плотно набитую сумку, ее высокий голос и назойливый сладкий аромат духов. Мадам Заднепровская — кажется, так? Забавное совпадение… От нее тоже пахло сандалом и медом…

Он отметил этот факт и позабыл о нем, увлеченный иными, более важными думами.

Упорно соскребая мелкие стружки, Скиф принялся размышлять над тем, кто же насадил золотые рощи вокруг куполов и являются ли эти строения святилищами, крепостями, виллами местной знати или чем-то совсем другим, для чего не существовало земных аналогий. Вскоре мысли его обратились к самим дурманным деревьям, и тут в голову Скифу пришло, что растения эти — великое сокровище, невероятное богатство! Конечно, если использовать их не как наркотик, хотя наркотическое действие коварного сладкого аромата было стремительным и потрясающе эффективным, но, несомненно, он мог служить и лекарством. Все опять-таки определялось количеством и мерой: на опушке рощи запах разил наповал, но слабый аромат, исходивший от желтоватой древесины, вливался в легкие бодрящим бальзамом. Быть может, под его воздействием удастся вспомнить то, что позабыто? Скиф предпринял несколько попыток — увы, безуспешных! Что ж, решил он, придется, как и прежде, положиться на время, счастливый случай и судьбу.

Интересно, смогли бы они прихватить с собой плоды или семена этих золотистых деревьев? По словам Сарагосы, почти все возвращавшиеся из Мира Снов обзаводились сувенирами, иногда далеко не безопасными. Значит, Оттуда удавалось кое-что принести домой. Как те синеватые банкноты папаши Дейка и фотографии древнего города в пустыне… Но почему бы и не иные ценности, гораздо более реальные, чем снимки развалин и синюхи с кругом и квадратом? К примеру, те же дурманные деревья… или неведомые на Земле лекарства… или боевой лазер… чудо-компьютер… или его чертежи, описание конструкции…

Собственно, на это Сарагоса и намекал. Не намекал даже, а прямо распорядился: поищи, мол, что-нибудь любопытное… И оплату сулил сверх положенного гонорара, который и так совсем немаленький. Ну, дьявол с ней, с оплатой! Тут интересней другое, размышлял Скиф. Что и как можно извлечь из иллюзорных реальностей, из этих фэнтриэлов, сотворенных капризами клиентов и искусством Доктора?

Может, в том и заключалось истинное предназначение фирмы «Сэйф Сэйв»? И все эти сафари для скучающих богачей, все эти развлекательные круизы были только прикрытием? Дымовой завесой, за которой скрывалось нечто совсем иное? Тут он почувствовал, что открывающиеся перспективы кружат голову, и велел своей фантазии заткнуться. Не мудрствуй лукаво, солдат, не доживешь до дембеля, как говаривал майор Звягин.

Лук они с Джамалем сгибали вдвоем. Когда Скиф впервые коснулся натянутой тетивы, она запела, загудела под пальцами, словно басовая струна гитары, и звук этот показался ему первым аккордом торжественного хорала. Но чтобы гимн был сыгран до конца, требовались стрелы, и путники спустились к подножию холма, к деревьям. Еще до заката Скиф успел вырезать полдюжины стрел — самых примитивных, без оперения, с остриями, заточенными ножом и обожженными в огне, но первый же снаряд, посланный им для пробы, пролетел сотню метров. Стрелы, конечно, были плохи, да лук хорош!

Джамаль восхищенно поцокал языком и, с любопытством оглядев окрестности, предложил произвести эксперимент на живой мишени. С третьего раза Скифу удалось подбить небольшое животное с изогнутыми рожками — местную разновидность сайгака; стрела навылет пробила маленькому оленю бедро, а удар клинком завершил охоту.

Вечером, обгладывая у костра сочное мясо с кости и любуясь тремя лунами, мерцавшими в бархатисто-черном небе, Джамаль (все еще «дневной» Джамаль, в котором не было ничего таинственного) с одобрением произнес:

— Ты, генацвале, многое умеешь. Настоящий эх-перд, вах! Где научился? Институт кончал, да?

— Университет, — уточнил Скиф.

— О, какой умный! А я вот только школу в Тбилиси… Хорошая школа была, веселая, но все-таки не университет!

— А потом?

Скифа и вправду интересовало, что случилось потом. Он все надеялся услышать рассказ о той президентской охоте, где торговый князь познакомился с его нынешним шефом. Но Джамаль, печально улыбнувшись, протянул:

— По-отом? Потом, генацвале, я заболел… что-то с головой случилось, понимаешь? Ну, папа забрал меня в Питер, вылечил и устроил та-а-кой университет! И было это совсем не весело.

— Ну, — Скиф пожал плечами, — зато теперь ты умеешь делать деньги.

— А ты — луки. Никогда не думал, дорогой, что такому учат в университете.

— Этому учат в другом месте. Стрелять, рубить, колоть и вышибать мозги.

Джамаль понимающе поцокал языком, покосился на шрам, что белел у Скифа на предплечье.

— В десантниках был, да? Дзюдо, карате, нож в глотку, секир-башка?

— Нет, не в десантниках. В других войсках, посерьезней. Говоря по правде, кое-какие полезные навыки Скиф приобрел хоть и за время армейской службы, да не в армии. В Подольске, под Москвой, где стояла их часть, был шикарный офицерский клуб со множеством кружков и секций; занятия там вели неплохие инструкторы и, разумеется, не бесплатно. Но за контрактников, особенно из сержантского состава, платила казна, и Скиф перепробовал все, на что хватило времени и сил. Многому научился он и у старого Кван Чона — великого знатока ушу. Старик был из тех мастеров, что никогда не обучали чужих — ни европейцев, ни американцев. К Скифу он, однако, снизошел, узнав, что подраненный солдат из местного военного госпиталя — русский. То ли он не считал русских европейцами и вообще белыми людьми, то ли вознамерился отплатить раненому за кровь, что тот пролил в таиландских джунглях. Уничтожение маковых плантаций являлось в глазах наставника делом святым и богоугодным, ибо перевалочной базой и первой жертвой наркотического зелья был Сингапур — из его портов опасный груз расходился по всему миру.

По той ли, по иной причине, но Кван Чон согласился учить русского и выучил на совесть — за немногие месяцы, пока Скиф оправлялся от раны и приходил в себя. Конечно, стрельба из лука, фехтование на дубинках, на длинных и коротких мечах и прочие искусства такого рода были экзотикой, но разве угадаешь, когда и что может спасти жизнь? Задачи команды «Зет» были многообразны и не ограничивались лишь охотой за бандитами, террористами и боевиками наркомафии, так что иногда палка, цепочка или нож выручали не хуже гранат и автомата.

К примеру, сейчас… Скиф поднял голову, оглядывая притихшую ночную степь. Под светом трех лун травы то розовели подобно шлифованному родониту, то серебрились, как водная гладь в лучах заката. Ночи тут были гораздо светлей, чем дома, если только багряная луна со своими спутницами не пряталась за облака. Но сегодня небо оставалось ясным, и на нем, как и земной ночью, сияли мириады звезд, ярких и тусклых, пламенно-алых, изумрудных, сапфирово-синих, золотых… Рисунок созвездий, которым вчера любовался Джамаль, был, однако, странен и чужд; ничего знакомого, кроме размытой мерцающей ленты Млечного Пути.

Он лег на спину, вытянулся, ощущая на щеке струившееся от костра тепло, и смежил веки. Минуту-другую до слуха его доносились сторожкие ночные шорохи, шелест травы, потрескивание пылающих сучьев да негромкий храп Джамаля, но вскоре звуки эти отодвинулись куда-то, расплылись, растворились… Он спал, спал в Мире Снов, на чужой земле, под чужим небом. Но снились ему скифы — не то точившие свои клинки, не то плясавшие меж кострами; затем картины эти сменились девичьим лицом, незнакомым, в ореоле пышных пепельных волос. Губы девушки что-то шептали, и Скиф — как бывает во сне — твердо знал, что она произносит его имя, настоящее имя, однако не мог разобрать ни слова.


* * *
Его разбудили громкие крики Джамаля и сдержанное басовитое рычание. Он вскочил, нащупывая лук, инстинктивно метнулся к ближнему валуну, прижался спиной к прохладному камню. В прогоревшем костре тускло светились уголья, над ними таял сизый дымок, а за этой ненадежной защитой маячили четыре огромных снежно-белых силуэта.

Звери! Такие же, как саблезубый, растерзавший гиен! Огромные ангорские коты!

Скиф согнул лук, с отчаянием сознавая, что жалкая тростинка, лежавшая на тетиве, может лишь раздразнить хищника. Скверные дела! Лук-то хорош, да стрелы плохи… Против таких чудищ шансов — ноль… Он чувствовал, что жизнь клиента, да и его собственная, несмотря на молчание Хараны, висит на кончике паутинной ниточки, колеблемой ветром небытия.

— Погоди, дорогой, не стреляй. — Джамаль, похоже, справился с первым испугом. — Видишь, они стоят… не трогают нас, не трогают нашего олешка… Видно, не голодные.

Звери и впрямь не двигались и не обращали внимания на остатки их вчерашней трапезы; они только порыкивали с нетерпением да свивали в кольца длинные пушистые хвосты. Скиф, облегченно вздохнув, опустил лук.

— Чего-то им от нас надо, — заметил Джамаль, подбирая • пояс с катаной и затягивая ремень вокруг талии. — Говорят, а? Рычат и говорят… хвостом и ушами, видишь? — Уши у белых зверей заметно подрагивали в такт словам князя. — О чем говорят эти киски, не пойму… Ты у нас эх-перд, ты скажи!

Он улыбнулся, блеснув белоснежными зубами.

— Я в других делах эксперт, — буркнул в ответ Скиф. — В кошачьих разговорах разбираюсь не лучше тебя.

Кажется, хищникам надоело ждать. Один из них, огромный — не давешний ли знакомец, прикончивший гиен? — мягко ступая, обогнул кострище, с заметным презрением понюхал жареное мясо и уставился на Скифа. В его угольно-черных глазах зажглись огоньки, длинный хвост нетерпеливо охаживал бока, но шерсть на загривке не топорщилась, лежала гладко — зверь не был раздражен.

— Ну? Чего ты хочешь, животинка? Чтоб за ушами почесали? — Скиф отлепился от камня, шагнул вперед, потянулся к зверю. Тот предостерегающе рявкнул — похоже, блохи его не донимали или он просто не любил фамильярностей.

Рука Скифа инстинктивно отдернулась.

— Не бойся, дорогой, — произнес князь, глядя на хищника и словно бы пытаясь понять его рычание, — не бойся. Он нам ничего плохого не сделает.

— А ты откуда знаешь? Джамальпожал плечами.

— Чувствую! Просто чувствую. Эти киски…

Он смолк, ибо хищник внезапно неуловимым движением развернулся и гибкий хвост ударил Скифа под колени — с такой силой, что он едва удержался на ногах. Удар сопровождался ревом — хриплым, низким, повелительным.

— Хочет, чтоб мы с ним пошли, — прокомментировал Джамаль, торопливо подбирая завернутое в широкие листья вчерашнее жаркое. — Ну, дорогой, раз приглашаешь, обязательно пойдем. Пойдем! Вот только завтрак прихвачу…

Напоминает приказ, а не приглашение, подумал Скиф. Или то, или другое… Однако звери, хищники так себя не ведут! Для них человек не гость и не пленник, а добыча! Или этих гигантских котов нельзя было считать зверями? Но выглядели они как звери и тянуло от них звериным душком — правда, не такой застоявшейся вонью, как из львятника в питерском зоопарке.

— Вот, дорогой, мы уже готовы. — Джамаль бестрепетным шагом направился к троице, поджидавшей за костром. — Веди, куда хочешь!

Скиф, не говоря ни слова, последовал за компаньоном. В молчании они спустились с холма и зашагали на юго-восток, к розовевшему на горизонте горному хребту; его иззубренные вершины казались башнями и парапетами полуразрушенного замка. Над самым крайним его донжоном, грозившим небесам тремя остроконечными зубцами, вставало солнце — золотисто-алое, огромное, ослепительное. Нет, все-таки оно больше земного, решил Скиф.

Белоснежные звери выстроились вокруг, точно охранники, конвоирующие заключенных: один впереди, другой позади, двое по бокам. Шли они неторопливо, приноравливаясь к людям, и — что самое удивительное! — даже не косились на антилоп с остроконечными рогами-саблями, на маленьких, хрупких сайгаков, стройных оленей с пятнистыми шкурами и иных, с длинными верблюжьими шеями и рожками, похожими на растопыренную пятерню. Но все эти мирные твари явно побаивались белых кошек — даже стадо косматых крупных быков с поспешностью уступило им дорогу. Такие быки Скифу раньше не встречались; окрестив их бизонами, он подумал, что равнина, на которую занесло их с князем, больше походит не на евразийскую степь, а на саванну, прерию или пампасы. Африканские степные угодья он видел только с борта самолета, а в Америке не бывал вообще, но твердо помнил, что в саванне водятся львы, гиены и антилопы, а в прерии — койоты и бизоны, о пампасах же у него имелось самое смутное понятие. Однако звучное это слово Скифу нравилось. И не одному ему. В родном батальоне экспедицию в ближайший винный магазин шифровали кратко и выразительно: смыться в пампасы. Без пампас погиб спецназ, комментировал эти походы майор Звягин. Вероятно, имелась в виду смерть от жажды.

Тут Джамаль подтолкнул компаньона, прервав его раздумья, и сунул ему ломоть мяса. Скиф вцепился в кусок крепкими зубами, пережевывая на ходу. Звери белыми призраками маячили со всех сторон: ни присесть, ни передохнуть. Впрочем, он не устал — солнце поднялось над горами всего на пару ладоней, и по земному счету времени стукнуло девять утра. Интересно, что случится в двенадцать и позже, подумалось ему. Так и станут гнать до самого вечера?

Но белые коты были снисходительны к человеческой слабости. После полудня, доставив пленников к ручью и зарослям высоченной травы с толстыми стеблями, напоминавшими бамбук, они улеглись в тени — явный признак, что пора отдохнуть. Впрочем, легли трое; четвертый неспешно потрусил в степь и через полчаса вернулся с пятнистым оленем, опустив его к ногам Джамаля. Князь восхитился.

— Ты только посмотри, генацвале! Заботятся, как о родной маме! — Он одобрительно причмокнул. — Дома этим кискам цены бы не было!

— Они нас пасут, — уточнил Скиф.

— А чего нас пасти? — Его компаньон принялся сноровисто раскладывать костер из сухих бамбуковых стеблей. — Вах, мы же не овцы! Ни шерсти с нас, ни молока.

— Ну, не пасут, так гонят по этапу.

— Гонят? Куда гонят, дорогой?

— К хозяевам, думаю. Или прямо в каменоломни. Джамаль запалил сушняк, на секунду замер, склонившись над костерком, и пренебрежительно отмахнулся.

— Ай, что ты все заладил: каменоломни, каменоломни! Пугаешь не хуже Нилыча! Какие каменоломни, дорогой? Мы сюда прибыли? Прибыли. В лесу гуляли? Гуляли. Теперь гуляем в степи… хорошо гуляем! Ну, случились маленькие неприятности: мешки утонули, ты уснул, полосатые чуть нас не покусали… Стоит ли вспоминать, племянник! Зато впереди… — Глаза торгового князя мечтательно блеснули. — Вах! Впереди девушки, кони, скачки, пиры! Нравится, а? — Тут он с усмешкой покосился на Скифа, сильным ударом клинка отрубил оленью ляжку, ободрал ее и насадил мясо на острие катаны.

— Пиры? — В голове у Скифа пронеслось какое-то смутное воспоминание, скользнуло и исчезло быстрокрылой птицей. — Пиры… — задумчиво повторил он. — Будут тебе и пиры… Только вот куда нас усадят: к столу или в котел?

— Вай, племянник, обедать надо, а ты такие речи говоришь! То про каменоломню, то про котел… Шутишь, да? Клянусь мамой, все будет хорошо! — Джамаль вдруг хитровато усмехнулся. — Если здесь покупают-продают, как у нас, будет совсем хорошо! Разбогатеем!

— Это с каких же шишей? — поинтересовался Скиф.

— Как с каких? Ты золото сберег, я — ум-разум… и оба мы — видные мужчины из благородной семьи. Внушаем доверие, разве не так? Чего ж еще надо для торговли?

— Ты и вправду думаешь, что за месяц превратишься тут в богача? — Скиф подсел к костру, втягивая ноздрями упоительный мясной аромат. Белые коты неподвижно лежали в траве: трое — уткнув массивные головы в лапы, четвертый бдительно следил за пленниками.

— Я не думаю, я знаю. — Джамаль покрутил жаркое над огнем. — У меня, генацвале, талант такой: чего ни коснусь, все дает прибыль. Потому-то Нилыч меня и уважает… и он, и другие люди… сильно уважают!

— Ты прямо как Мидас! — Заметив, как приподнялись брови Джамаля, Скиф усмехнулся: его компаньон, смуглый, горбоносый, темноглазый, мог и в самом деле сойти за мифического фригийского царя.

— Какой-такой Мидас? Объясни! — потребовал Джамаль. Скиф объяснил, но легенда князю не понравилась.

— Слышал я о нем, — заявил он. — Глупый был человек. Золото не руками делать надо, а головой!

— Как?

— Вах! Доберемся до людей, покажу, как! — И Джамаль, похлопав компаньона по плечу, снова пообещал: — Не волнуйся, дорогой, все хорошо будет!

Пока что его предсказание оправдывалось. Прошло три дня, в маленьком окошке таймера, который Скиф хранил в наколенном кармане, зажглись цифры «Об», и ничего плохого с путниками за это время не случилось. Под бдительным присмотром они двигались на юго-восток, минуя участки, , поросшие то короткими мягкими травами, то высоченными, скрывшими бы всадника с головой; четвероногие стражи сопровождали компаньонов почти в полном безмолвии — видно, догадываясь, что ни знаки их, ни вой и рычание пленникам непонятны. Иногда то один, то другой зверь отлучался и прибегал через час или два с окровавленной мордой и алыми пятнами на белоснежной шерсти; после этого начинался обряд вылизывания, дерганья ушами и хвостом, сопровождавшийся низкими горловыми звуками — словно удачливый охотник повествовал о чем-то, а остальная троица внимала, изредка прерывая его вопросами.

Звери, думал Скиф, с интересом поглядывая на мохнатых стражей, конечно, звери, но поумнее обезьян. Быть может, это местные приматы? Ближайшие родичи разумных в этом мире? Но каковы тогда сами разумные? На двух ногах, но с шерстью, клыками во рту, когтями и хвостами? Люди-кошки, как в «Записках о кошачьем городе» Лао Шэ? Вернее, люди-тигры и женщины-тигрицы! Что скажет Джамаль, увидев такую красотку вместо прелестной амазонки с золотыми кудрями? Придется ему не амуры крутить, а развлечься чем-нибудь другим… финансовыми махинациями, к примеру… И будет это очень обидно, потому как махинаций у него и дома выше крыши, а сюда он явился совсем с иной целью… с весьма куртуазными намерениями, можно сказать…

Тут Скиф начинал улыбаться, поглядывая на своего спутника не то чтобы насмешливо, но с добродушной иронией. Джамаль ему нравился, и с каждым днем все больше — «дневной» Джамаль, который был ему понятен, близок и вроде бы не таил никаких особых секретов, если не вспоминать о загадочной президентской охоте. С другой стороны, почему бы грузинскому князю не поохотиться с российским президентом? Ведь Джамаль, пожалуй, и в самом деле мог претендовать на княжеский титул — пусть не по наследству и не по роду своих занятий, но по широте душевной, гордости и несомненной отваге. Здесь, в дикой и безлюдной степи, он не ругался, не стонал, не жаловался на тяготы долгих переходов под палящим солнцем и совершенно не боялся огромных белых хищников. Для него эти саблезубые твари были кисками, и Джамаль, кажется, всерьез рассчитывал, что они доставят его туда, куда надо, — прямиком в жаркие объятия амазонок.

Скифу это казалось сомнительным — не в части амазонок, но их объятий. К фантазиям своим насчет женщин-тигриц он относился с юмором, как к игре воображения, могущей скрасить долгий путь; он знал, что красноглазый Доктор, в точности исполняя заказ клиента, отправил их в Мир Снов, где амазонки были. Такие, как некогда на Земле, или чуть иные, но в этом сновидении они являлись столь же непреложным и неоспоримым фактом, как разбитый волнами тримаран, чернокожий раб с цепью на поясе, рощи наркотических деревьев, море, горы, степь и саблезубые чудища, гнавшие двух пленников неведомо куда. Да, Скиф не сомневался, что где-то впереди маячит воинский стан амазонок или их город с башнями на скале и что окажутся те воительницы обычными женщинами, без шерсти, клыков, рогов и хвостов. Возможно, будут они очаровательными, восхитительными, прелестными, но вот захотят ли раскрыть объятия князю из неведомых краев и его племяннику? И сколь те объятия будут горячи?

Если верить греческим источникам, амазонки, дочери Ипполиты, были странным народом. И обычаи у них были странные и непростые: они в самом деле умели воевать и пользовались своим искусством с редкостной жестокостью, терроризируя соседей, устрашая их внезапными набегами, а то и истреблением целых племен. Жили они грабежом и к мужчинам относились как к трутням — использовали, а потом давили. Можно ли было надеяться, что в этом мире дела обстоят иначе?

В полдень третьего дня пути гигантские кошки внезапно остановились и собрались в кучу. Хвосты их, длинные и гибкие, возбужденно подрагивали, из глоток рвалось басовитое рычание, белые жабо вокруг шей распушились, словно веера из страусовых перьев. Вероятно, они чего-то ждали; потом самый крупный зверь вдруг задрал голову, и над степью понеслись громовые раскаты. Рев этот, пожалуй, был слышен за много километров: Скиф видел как вдали в паническом ужасе несутся олени, как грузные быки с потешной торопливостью освобождают путь, как разбегаются антилопы, исчезают в норках серые грызуны. Саванна испуганно притихла, замерла, будто ожидая, что за раскатами грома последует удар молнии.

— Ну и глотка! — заметил Джамаль, отдуваясь и вытирая пот со лба. — Выходит, раньше они не вопили по-настоящему, а так, мяукали.

— Кого-то зовут. — Скиф из-под ладони оглядел верхушки ближних холмов. — Может, друзей-приятелей… на тот самый пир, которого ты дожидался.

— Вах, дорогой, зачем пустое говоришь! Сам ведь не веришь, да? Если они кого и зовут, так это…

— А вот и первый гость, — перебил компаньона Скиф, вытянув руку. В широкой лощине меж двух холмов, заросших высоченной травой, показалось нечто белое, стремительное — будто теннисный шарик прыгал по зеленому полю, приближаясь с каждым скачком. Коты дружно взревели — да так, что заложило уши.

Скиф обернулся к спутнику.

— Ну, Джамаль, говорил я тебе, что зовут своих! Наверное, логовище их где-то рядом, а при нем сторожа. Интересно бы взглянуть… Если ты им понравишься, то и котеночка подарят, э? Вот будет сувенир так сувенир! Не то что вонючая шкура гиены! Заберешь ты котеночка с собой…

Он толковал еще что-то, пытаясь скрыть возбуждение, предчувствие неожиданного и чудесного, охватывавшее его все сильней и сильней, и вдруг заметил, что Джамаль не слушает. Глаза князя горели огнем, лоб разгладился, твердая линия рта словно бы сделалась мягче; он походил сейчас на дитя, узревшее Деда Мороза да еще с целым ворохом подарков.

Скиф резко повернул голову. Белый зверь был уже в тридцати шагах, превратившись из теннисного мячика в полное подобие своих собратьев; он мчался большими скачками, а за ним…

Святой Харана, провидец и хранитель!

Струились в воздухе конские гривы, трепетали флажки, яростно сверкала бронза щитов, копыта отбивали барабанный ритм галопа, ветер развевал белые плащи, парившие за плечами всадниц, словно крылья взметнувшихся над морем чаек. Лиц их еще не было видно, но Скиф не сомневался, что они прекрасны, так же прекрасны, как эта просторная зеленая степь, лазурный небосвод и золотое солнце Амм Хаммата. Он зажмурился на миг, потом раскрыл глаза, но чудное видение не пропало, не исчезло подобно пустынному миражу. То был сон во сне! Мчались скакуны, гибкие девичьи руки твердо держали поводья, блестели выпуклые кирасы, мерно бились о седла мечи, колыхались султаны на шлемах, в такт движениям лошадей подрагивали длинные пики, звенели удила…

Мечта Джамаля в победном сиянии и гулком топоте копыт неслась им навстречу.

 Глава 14 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 29 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

Флот вынырнул из белесой мглы тайо, покинув призрачную вселенную, где нескончаемым водоворотом кружились туманные спирали и облака, фантомы еще не рожденных или уже погибших миров. В этом смутном трепещущем мареве, лежавшем за гранью реального бытия, разум угасал, словно пламя отгоревшей свечи, что было, пожалуй, к лучшему: никто не сумел бы выдержать Переход, сохранив сознание и память. И никто — по крайней мере под небесами Сархата — не ведал истинной природы происходящего, ибо в бездне тайо расплывались и исчезали понятия времени и пространства, тепла и холода, света и тьмы. Что можно сказать о вселенной призраков? Да и кому интересен этот мир? Быть может, Древним Расам, до сих пор стремящимся познать непознаваемое?

На мгновение он удивился, ощущая, что погружается в поток чуждого разума, в мощный и плавный водоворот странных понятий, непривычных образов, смутных видений. Тайо? Сархат? Древние Расы? Он ничего не знал об этом и в то же время будто бы знал; слова эти казались знакомыми и незнакомыми одновременно. Но всплеск удивления был краток и растворился без следа; зачарованный, он наблюдал за сверкающими точками кораблей, возникших из небытия.

Они разворачивались широким расходящимся клином, неспешно набирая скорость. Они не торопились — назначенная им добыча не ведала о начале облавы. Они походили сейчас на стаю волков, что крадутся в ночной степи к яркому огоньку костра, предвкушая миг, когда на крепких зубах захрустят кости, потоком хлынет теплая кровь и вопли гибнущих разорвут обманчивую тишину. Охота, в которой им предстояло поставить финальную точку, началась давно и теперь шла к закономерному концу; острые клыки тянулись к горлу жертвы, а та с бездумным легкомыслием даже не пыталась приподнять голову и оглядеться по сторонам.

Эти мысли нахлынули на него, породив ощущение горечи и страха. Казалось, тысячи стволов нацелены ему в грудь и он стоит перед ними нагой и беззащитный, ожидая, когда свинцовый ливень или молнии жгучих разрядов сметут его в Великое Ничто, в сизую Мглу Разложения. Или в тайо? В ту призрачную вселенную, где томились разумы умерших и еще не рожденных?

Неощутимыми тенями корабли плыли в бездонной тьме, словно проклятые души, отринутые и Богом, и дьяволом, и миром живых, и мрачной обителью мертвых. Они будто бы замерли в центре гигантской сферы, припорошенной разноцветными искрами звезд; над ними, в неизмеримой дали, спираль Галактики раскручивала свои сияющие ветви, полные блистательного великолепия, неведомого туманным пропастям тайо. Холод и жар снова властвовали над металлом и живой плотью, пространство обрело реальность, время опять двинулось вперед — и в такт его лихорадочному дыханию все вокруг пульсировало, струилось, трепетало, покорное извечному распорядку Мироздания.

Флот вновь развернулся; цель — яркое золотистое светило — была уже близка. Его система почти ничем не отличалась от сотен и сотен других, посещенных кораблями Сархата: центральная звезда, пояс астероидов да несколько мертвых сателлитов, погруженных в ледяное безмолвие и мрак, либо выжженных потоками солнечной радиации. Так же выглядело и большинство планет в Галактике, ибо Владыка Пустоты был не слишком щедр и не слишком трудолюбив, предпочитая творить самое простое из возможного — гигантские каменные шары или сферы, заполненные жидким метаном. Лишь иногда по его капризу возникало нечто иное, имевшее хоть какую-то ценность, но поиски подобного чуда требовали терпения и времени.

На этот раз затраченные усилия оправдались, ибо один из миров золотистой звезды был разительно не похож на остальные. Окутанный голубоватым покрывалом атмосферы, полный света, влаги и тепла, он торил путь вокруг светила, подобный огромной жемчужине среди тусклых каменных глыб и пузырей с ядовитым газом. Он был велик, прекрасен, полон неисчислимых богатств и жизни, разумной жизни, что само по себе являлось редкой удачей. Хозяева его, однако, даже не понимали, каким сокровищем владеют, а потому их права — и на этот великолепный мир, и на собственные тела и души — представлялись сомнительными. Тем более что они не могли защитить их силой.


* * *
Куратор очнулся. На лбу его выступили крупные капли пота; он ощущал, как тонкие липкие струйки сочатся по вискам, стекают к подбородку, щекочут шею. Мираж грядущего Апокалипсиса еще не покинул его; страх, сомнение и чувство безысходности терзали душу.

Бетламин? Вчера он снова принял таблетку… Могли бетламин вызвать подобные видения? Он изредка пользовался этим препаратом и до сих пор не замечал каких-либо неприятных последствий. Хотя… да, ему пришлось прибегнуть к бетламину в ночь на двадцать третье, после нападения зомби… Две дозы с интервалом в шесть-семь суток слишком много…

Загадочное средство, подумал он; странный препарат с непонятной селективностью и непрогнозируемым результатом. Бетламин был найден Самураем в Шшане, в тридцать четвертом фэнтриэле, и применялся поначалу с крайней осторожностью. Вскоре выяснилось, что у одних людей он вызывает рвоту, головокружение, галлюцинации и кошмарные сны, другие же испытывают прилив энергии и эмоциональный подъем. У тех, кому препарат не был противопоказан, он снимал стресс, усталость и позволял сутками обходиться без сна. Что касается животных, то их бетламин убивал.

Некоторые, например, Доктор, могли принимать препарат в значительных дозах и без каких-либо последствий. Куратор же им не злоупотреблял: таблетка в месяц, не больше, и в исключительных случаях. Но сейчас он, похоже, превысил свой лимит. Не это ли и вызвало страшные миражи? Или видение флота, что крался к Земле, и жутковатое чувство сопричастности к неведомому разуму всего лишь игра подсознания? Все его тревоги, подспудный страх, раздражение, беспомощность, всплывшие разом и породившие эту чудовищную иллюзию неотвратимой и скорой угрозы? Иллюзию, воплощенную в привычные земному мышлению образы — флот, корабли, волчья стая, облава, атака?

Что ж, некоторые факты поддавались объективной проверке.

Откинув одеяло, куратор поднялся, прошлепал босиком к терминалу связи и посмотрел последние сообщения. Они накапливались компьютером, что был установлен в его кабинете на фирме, и сюда, на домашний монитор, шли только краткие резюме — разумеется, закодированные. Но за два года он привык читать код, не используя дешифрующих программ.

Ничего тревожного, отметил он, ничего заслуживающего внимания. Все звенья, цепи и кольца Системы работали в обычном режиме, персональных указаний для него не поступало, и сеть «Спайеров», стерегущих земные небеса, не зафиксировала никаких опасностей или таинственных происшествий. Значит, флот фантомов, что подкрадывался к Земле, фантомом и был — иллюзия, игра воображения, дурной сон.

Интересно, промелькнула мысль, смог бы Доктор вновь перенести его в это сновидение? Трудно сказать… Он знал, что возможности Доктора были не безграничны; уникальный дар красноглазого экстрасенса нуждался в непременной подпитке фантазиями партнеров — тех, кого в фирме «Сэйф Сэйв» именовали клиентами. Доктор умел перемещать любого человека в некий мир, воображаемый или реальный, однако миры эти по большей части оказывались аналогами земного. Быть может, потому, что никто из сновидцев, пребывая в здравом разуме и трезвой памяти, не желал попасть в метановые облака Юпитера, в жаркие гибельные туманы Венеры или на ледяную планетку, напоминавшую Плутон.

Для большинства клиентов сны повторялись с удивительной регулярностью и незначительными вариациями сюжета, в связи с чем в трех сотнях Погружений удалось обнаружить лишь сто семнадцать различных миров. Последним из них являлся фэнтриэл Амм Хаммата, в котором странствовал сейчас эс-ноль-пятый вместе со своим капризным подопечным, а первым — Сафари-1, охотничий рай, лесной заповедник, воображенный некогда самим куратором. В свое время его посетил даже президент Федерации, большой любитель пострелять четвероногую дичь. Разумеется, эта вылазка была обставлена всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями, и после нее Россия вчетверо увеличила финансовые ассигнования Системе.

С тех пор было открыто еще несколько охотничьих фэнтриэлов, получивших названия Заросли, Ронтар и Сафари-2, 3 и 4. Как правило, подобные заказы приводили в места, похожие на Африку, Индию или амазонскую сельву; лишь последняя из сновидческих реальностей, Сафари-4, являлась древним миром, где царили пресмыкающиеся и гигантские динозавры.

Но охота привлекала далеко не всех. Были люди, желавшие просто повеселиться и отдохнуть. Эти попадали на экзотические острова Фрир Шардиса, напоминавшие земную Полинезию, на взморье, аналог Лазурного берега или Флориды, либо в притоны, кабаки и игорные дома, похожие на заведения Монте-Карло и Лас-Вегаса. И дело здесь заключалось не в том, что фантазия людская не могла представить нечто самобытное, оригинальное, отличное от штампа. Существовало тонкое различие между созданием мира и желанием очутиться в нем, крохотная деталь, маленький штрих, не позволявший использовать всю мощь и силу таланта Доктора. Ибо в данном случае речь шла не о внешнем выражении воли сновидца, не о намерениях, что высказывались на словах, записывались на бумаге или повторялись про себя, но о неосознанных интуитивных побуждениях, над коими разум человеческий был не властен. Возможно, тут срабатывала защитная реакция на опасность, которой грозили не приспособленные для гуманоидов миры, — что-то вроде инстинктивного отторжения гибельных снов, холодных или слишком жарких реальностей, где плоть человеческая могла мгновенно превратиться в ледяную глыбу или горсточку пепла.

Искреннее стремление попасть туда, где не бывал никто, являлось большой редкостью. Стремление настолько страстное, что отступал подсознательный ужас перед неведомым, боязнь риска, и инстинкт самосохранения не мог заглушить, блокировать тягу к желанному… Подобное свойство натуры тоже было неким талантом, не связанным ни с силой характера, ни с личной отвагой, ни с умом, ни с умением концентрироваться на определенной цели и подавлять страх. Божий дар — такой же странный, как у «слухачей», трансформеров, адвектов, ортодромов… Куратор знал, что обладают им немногие, например, Джамаль, сын Георгия, «финансист» и торговый князь; ему же самому, руководителю звена С, в том было отказано судьбой. Как и многим обычным людям.

А значит, при всех стараниях Доктора он мог попасть лишь из обыденного в обыденное: из земного города — в подобный же город; из земных степей и лесов — в другие леса и степи, почти такие же; из мест, где тигры рыжи и хвостаты, — в иные места, где шкуры их становились серыми, а хвосты исчезали. Но тигры по-прежнему были тиграми, степи — степями, люди — людьми, и ничего необычного, ничего полезного для Системы разыскать в тех краях не удавалось. Джамаль же, сам того не ведая, измышлял сны удивительные и неповторимые. Возможно, благодаря тому, что был он, по мнению куратора, романтиком и авантюристом, натурой страстной "и склонной к азарту, тогда как сам куратор предпочитал рационалистическое мышление, как и большинство жителей Земли в век технического прогресса и торжества логики.


* * *
Вообще говоря, с Джамалем, Доктором, Монахом и прочими подобными субъектами дела обстояли весьма не просто. Все они относились к категории странных личностей — как раз таких, которых полагалось разыскивать с особым тщанием. Куратор, имевший дело с этой публикой не первый год, временами задумывался о самом понятии странности, о мере ее, о той неощутимой границе, перешагнув которую, человек становился загадочной паранормальной фигурой — не то колдуном, не то магом, мутантом или психотипом с таинственными свойствами, представлявшими ценность для Системы. Впрочем, таких терминов, как мутант или маг, никто уже не упоминал; классификация субъектов, обладавших странными талантами, была разработана еще в конце прошлого века и включала четыре основные категории: экзотов, экстрасенсов, телепатов и телекинетиков, а также фенометов.

Экзоты, самый низший класс, практически не интересовали Систему. К этой категории относились такие явления, как ультраридинг — способность к сверхбыстрому чтению и счету, мнемотаксис — феноменальная память; хроносенсинг и ортодромия — чувство времени и пространства, искусство находить верный путь. Отдельную группу составляли эндовиаты — те, кто обладал способностью управлять телом и внутренними органами; они демонстрировали такие эффекты, как нечувствительность к боли, видение в темноте, кожное зрение, умение визуализировать звуки и запахи, заживлять раны, ходить по раскаленным углям, концентрировать и высвобождать внутреннюю энергию, впадать в долгую каталепсию или погружаться в нирвану. Все это было связано с температурной и электрохимической регуляцией организма и не казалось особым чудом; подобными свойствами обладали йоги, поклонники аутотренинга и восточных единоборств, а также фанатики в состоянии религиозного экстаза.

В раздел экстрасенсорных или сверхчувственных явлений включались супер- и экстрасенсинг, иначе говоря, сверхчувствительность по отношению к окружающей среде, растениям, животным и челореку. Суперсенсы необычайно остро ощущали запахи, перепады температуры, влажности, давления, солнечной радиации, магнитного поля; они могли разыскивать воду41 залежи минералов, прослеживать электрические кабели, предсказывать погодные катаклизмы либо выращивать потрясающие урожаи — эти последние именовались «фермерами». «Механики», другая группа, интуитивно ощущали назначение любой конструкции, могли воспроизвести ее либо устранить дефекты, не представляя при этом теоретических основ функционирования того или иного устройства. Что касается собственно экстрасенсов, то их таланты были направлены на человека; они владели методами диагностики и излечения заболеваний, искусством мобилизации внутренних сил организма и могли в некоторой степени влиять на тело и разум своих пациентов. Все эти странные личности — предсказатели погоды, лозоходцы, «механики», «фермеры» и целители — входили в сферу деятельности Системы и служили ей в качестве штатных сотрудников либо консультантов. В последний год региональные цепи и звенья весьма интересовались «механиками», ибо поток загадочных находок, извлекаемых Доктором из Мира Снов, непрерывно возрастал — к немалой гордости куратора. Правда, пока что удалось разобраться с немногим — с Решеткой, Стражами и полудюжиной прочих артефактов.

Что касается телепатов и телекинетиков, то тут дела обстояли хуже, много хуже — особенно в части ментальных феноменов. В общепринятых понятиях такие эффекты сводились к считыванию и передаче мыслей, но специалисты Системы давно отвергли сей наивный подход. Была разработана детальная классификация, включавшая три формы телепатических явлений — низшую, среднюю и высшую. К низшей относилась эмпатия — прием чувств, ощущение общего настроя человека, а также проецирование на перцепиента эмоций индуктора. На грани между низшей и средней формами лежали предтелепатические эффекты — восприятие отдельных мыслей и намерений, индуцируемых большой группой лиц, размышляющих об одном и том же, то есть прием и расшифровка мощного ментального сигнала при сравнительной простоте сообщения, например, некие цифры, даты и тому подобное. Вероятно, таким даром обладали «слухачи» и отчасти мультипликаторы-"финансисты" вроде Джамаля, способные конструировать долгосрочные прогнозы ситуаций, возникавших в деловом мире.

Собственно телепатия, или средняя ее форма, сводилась к трем видам: верификации, или проверке истины, что означало полностью достоверный и устойчивый прием мыслей и мысленных образов от другого человека; экстрадикции, или передаче сведений перцепиенту ментальным путем; и, наконец, двустороннему ментальному обмену. Более высокие формы — ультра— и супертелепатия, а также телепатическое управление — подразумевали ментальную связь как с человеком, так и с любым живым существом вплоть до насекомых либо инопланетных тварей, мысленный обмен информацией на космических расстояниях и внушение собственных мыслей другому разумному либо лишенному разума созданию. Высочайшей же формой являлась телепатическая контаминация, или смешение — способность сливать несколько сознаний в единое целое для интенсификации всех ментальных и телепатических процессов. Вероятно, такой грандиозный дар сопровождался бы сонмом побочных эффектов — способностями к телепатическому управлению, телекинезу, телепортации.

К сожалению, специалистам, функционерам и агентам Системы до сих пор не удалось обнаружить ни одного телепата — настоящего телепата, способного к ментальному обмену хотя бы в рамках средней формы, не говоря уже о чем-то более серьезном. Существовало несколько теорий и вполне правдоподобных гипотез, объяснявших подобную аномалию, но все они страдали одним и тем же недостатком — отсутствием экспериментального подтверждения. Тут складывался замкнутый круг; для опытов требовались субъекты с паранормальными телепатическими способностями, а их никак не удавалось разыскать.

Зато телекинетики существовали в действительности. Впрочем, их таланты выглядели весьма скромно и заключались в умении передвигать предметы вроде пустых спичечных коробков и манипулировать ими на дистанциях от нескольких сантиметров до десяти-двадцати метров. Правда, были еще и специалисты в области телетаксиса; по непроверенным данным, они могли генерировать электромагнитное излучение чуть ли не в любом диапазоне, возжигать огонь и осуществлять адвекцию — перенос тепла и влаги на значительные расстояния. Подобные манипуляции влияли на атмосферу, а значит, и на погоду; носители же такого редкостного дара звались «синоптиками»-адвектами, или «заклинателями дождя».

Прочие же телекинетические эффекты — телепортация, теледеструкция и телеконверсия — пока оставались «терра инкогнита», вещью в себе из разряда фантастических домыслов. Однако все они были описаны (разумеется, гипотетически) и включены в сферу интересов Системы с самыми высшими приоритетами. Под телепортацией понималось искусство переносить себя самого либо живые и неживые объекты из одной точки пространства в другую, причем перенос осуществлялся мгновенно или со столь огромной скоростью, что ее нельзя было зафиксировать. Теледеструкция представляла собой жутковатый процесс разрушения любых материальных форм ментальным воздействием; наконец, телеконверсия, или трансформация, сводилась к целенаправленному преобразованию атомно-молекулярных и клеточных структур, например, к изменению собственного тела и внешности.

Разумеется, искусников, способных к таким глобальным действиям, обладавших чуть ли не божественной властью над природой и людьми, пока что не нашлось. Скорей всего их не существовало вовсе, но руководители Системы, магистры континентальных колец и командоры региональных цепей, все-таки не теряли надежды обнаружить их со временем. Ведь был же Доктор! Доктор, умевший каким-то загадочным способом переносить людей в Мир Снов или в другую реальность, фантастическую либо существовавшую на самом деле. В последнем случае его дар являлся не чем иным, как телепортацией — причем такого свойства, когда телепортируемый субъект испытывал и некую ментальную метаморфозу. Несомненно так, ведь вместе с новым миром ему дарилось и знание языка, и некий сценарий действий, если не определявший, то, во всяком случае, отчасти прогнозировавший ход дальнейших событий.

Но скорее всего необычный дар Доктора относился к разряду феноменальных явлений, высшему в разработанной специалистами Системы классификации. Сюда попадали такие поразительные эффекты, как интуитивизм, или способность мгновенно приходить к верным выводам, минуя цепочку логических рассуждений; прекогнистика, или предсказание будущего, частным случаем которой являлся талант дайнджера, связанный с предвидением опасности; акциденция — умение манипулировать случайностью и удачей; гетерохрония — власть над временем. Все эти невероятные свойства и качества в своем экстремальном выражении были, конечно, столь же гипотетичными, как телепатическая контаминация, или телеконверсия, что, однако, не исключало их из рассмотрения сразу и навсегда. В конце концов, Вселенная полна чудес! И разве Т е, от кого Система должна была защитить Землю, не являлись чудом? Мрачным чудом, грозным чудом, но все-таки — чудом…


* * *
Куратор неторопливо одевался и завтракал, пытаясь позабыть о своем сне. Лучшим способом отвлечься были размышления, и он думал — думал о Скифе и Джамале, о Монахе и Кликуше, о «механике» дяде Коле и об удачливом Сингапуре — Серже Никитине, который, вполне вероятно, был акцидентом.

Странные люди… Но что есть странность? По сути дела, отклонение от среднего, от нормы. Существуют вещи, доступные каждому или почти каждому, — способность копаться в земле, управлять автомобилем либо станком, читать, писать и считать, заниматься тысячей дел, обозначаемых как ремесло, профессия, работа. Всему этому можно научить, но можно ли выучиться на живописца или музыканта, не имея к тому природных способностей?.. Можно ли стать гениальным ученым, великим писателем или политиком, удачливым бизнесменом?.. Тут все зависело от дара, от редкостного свойства, присущего немногим — быть может, одному из тысяч или миллионов. Предрасположенность, талант, гениальность… Да, размышлял куратор, всякий талантливый человек относится к категории странных, и термин этот в конечном счете определяется лишь статистикой. Один гениальный математик на сто миллионов, один настоящий телепат из миллиарда… Поди разыщи их!

Он не всегда мог дотянуться даже до тех, кто, не попадая в категорию гениев, представлял, однако, интерес для Системы. Скажем, Доктора, Монаха и некоторых других разыскали среди пациентов неврологических клиник и психдиспансеров, а «механик» дядя Коля был извлечен из макетной группы одного приборостроительного института. Но имелись и прочие загадочные личности, к коим, несмотря на всемерную помощь петербургских спецслужб, никак не удавалось протоптать дорожку. К примеру, некий чудодей, обитавший где-то в пригороде, который пользовал болящих гипнотическим внушением и ароматной травкой. Зелье его, как поговаривали, напрочь отшибало память, зато все стрессы и неприятности развеивались как дым.

Сей факт, бесспорно, доказывал, что странные способны причинить немало бед, а значит, лучше держать их под контролем, деликатно направляя к нужной цели. Это приносило свои плоды, богатые плоды! Особенно в последнее время, когда в звене С начал трудиться Доктор… У странных людей были странные фантазии, и, овеществляясь в Мире Снов, они нередко приводили к неожиданным результатам. Взять того же Джамаля… С полгода назад ему захотелось отдохнуть и развлечься в мире гипнофедингов — созданий, не ведающих сна. Так был открыт бетламин — великолепный приз, доставшийся Самураю, который сопровождал Джамаля в той экспедиции.

Вполне приемлемая компенсация за все его капризы, подумал куратор, выбрав одну из двадцати трубок, что выстроились в специальном штативе подобно крохотному артиллерийскому дивизиону. Он уже позавтракал, выпил чашку крепкого кофе и теперь закурил, чувствуя, как уходят напряженность и тревожное беспокойство; видение хищной стай, стремившейся к Земле, больше не маячило перед глазами. За окном разгоралось ясное летнее утро, как бы напоминая, что пора приступать к делам.

«И все-таки жаль, — мелькнула мысль, — что на сей раз великий коммерсант выбрал столь бесперспективное сновидение, мир неразвитой технологии, в котором вряд ли сыщется нечто ценное. Ну пусть повеселится среди своих амазонок!» — решил куратор, повязывая строгий галстук. Сегодня ему предстояло играть роль бизнесмена, директора фирмы «Сэйф Сэйв», и тут требовался надлежащий антураж. «Пусть повеселится, — повторил он про себя, натянув куртку, — только без „АКД“, гранат и прочих сильнодействующих штуковин. Скиф со своим Хараной ему будет и оружием, и защитой… Надежный парень этот Скиф! Из тех, на кого можно положиться…»

Он был уже на пороге, когда требовательно и резко зазвонил телефон. Чертыхнувшись, куратор вернулся и снял трубку; с крохотного экрана «ви-ти» на него смотрели алые глаза Доктора. Лицо экстрасенса казалось бледней обычного.

— Я вернул людей из Амм Хаммата, — заявил он без предисловий. — Торгового князя и этого инструктора из новых… Скиф, кажется? Вернул по паролю. Что-то там у них случилось.

Куратор почувствовал, как в груди глухо ударило сердце.

— Они целы?

— Еще не знаю. Я забрал их минуту назад и сразу позвонил вам. С ними сейчас Сентябрь. Сегодня его дежурство.

— Иди к ним. Я еду.

Положив трубку, куратор бросился к двери.

 Глава 15  ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР АММ ХАММАТ, ДНИ С ШЕСТОГО ПО ДЕВЯТЫЙ

Их было восемь, этих всадниц в блистающих панцирях и пышных плюмажах, но Скиф глядел только на одну. Глядел и думал, что не бог с жалом змеи стоит сейчас за его плечом, а шаловливый Эрот, звенящий быстрыми своими стрелами.

Ничем не обделен мир, в том числе и женской прелестью; в его оранжереях и садах благоухают всякие цветы. Блондинки — белые лилии с нежной кожей и глазами, словно небесная синева; томные тюльпаны-брюнетки с гибким станом и огненными очами; кареглазые шатенки — чайные розы; огненноволосые красавицы-орхидеи, чьи зрачки подобны изумруду, а губы розовеют красками утренней зари. Но есть девушки, взглянув на которых, забываешь о цвете глаз и волос, не видишь, полны ли их груди, стройны ли бедра; одаренные сказочным очарованием, они пленяют сразу и навсегда. Наездница, что мчалась впереди сверкающей кавалькады, была из таких.

Кони взвились на дыбы, заржали, замерли; восемь пар глаз уставились на путников, восемь девушек разглядывали их со смесью недоверия и любопытства. Скиф видел лишь одну.

Вероятно, эта — с пепельными локонами, выбивавшимися из-под шлема, — была предводительницей; после недолгого молчания ее рука отпустила поводья и протянулась к мужчинам ладонью вперед. То был, несомненно, жест приветствия, знак мирных намерений, но сейчас Скиф не задумывался над его смыслом; он пожирал взглядом эту ладонь — розовую, с длинными изящными пальцами и чуть заметными валиками мозолей.

— Сийя ап'Хенан, — чистым звенящим голосом произнесла девушка. — Из Башни Стерегущих Рубежи. Да будет с вами милость Безмолвных Богов, странники! Пусть Небесный Вихрь помогает вам в дороге. Кто вы и откуда?

Джамаль откашлялся. Лицо его уже не выглядело по-детски восторженным; сейчас черты его были исполнены достоинства, спокойной уверенности и, как показалось Скифу, какой-то странной и жадной надежды. Подражая всаднице, он тоже вытянул руку.

— Джамаль, сын Георгия из рода Саакадзе. Княз! Этот молодой воин, — его ладонь легла на плечо Скифа, — сын моего брата. Тоже княз! Наш корабль разбился у берега пять дней назад.

Сийя взметнула тонкие брови.

— Распадись и соединись! Значит, вы миновали Проклятые Леса? Как и те, другие?

Скиф не понял, кого она имеет в виду, но девушка не стала уточнять. Спрыгнув с коня, она направилась к огромным белым зверям, лежавшим в траве. Движения ее были грациозны, как у лесной лани; плащ птичьим крылом струился по пятам. Она заговорила, и негромкий ее речитатив показался Скифу перезвоном хрустальных колокольцев:


Белый Родич, защитник и друг,
Владыка трав, повелитель гнева,
Вспомни о крови, соединившей нас.
Вспомни и говори со мной!

Один из хищников встал, вытянул шею в пышном кольце жабо, алым шершавым языком лизнул колено Сийи. Она положила руку на голову зверя, склонилась к нему, так что теперь их глаза были почти на одном уровне.

Огромный кот рыкнул — протяжно и, как почудилось Скифу, с нежностью; потом из глотки его понеслись негромкие хриплые звуки, уши и хвост зашевелились, задвигались, словно подавая сигналы, пояснявшие невнятную речь. Внезапно к первому зверю присоединился второй. Теперь они словно пели басовитым дуэтом, то задирая головы вверх, то касаясь травы мощными клыками: один начинал, тянул ноту, другой заканчивал. Сийя и семь всадниц слушали в сосредоточенном молчании, лошади девушек тихо пофыркивали, не обращая внимания ни на гигантских хищников, ни на их речи.

Скиф бросил взгляд на Джамаля, и тот, приложив палец к' губам, едва слышно шепнул:

— Разговаривают… Не мешай, дорогой, и не тревожься: они не причинят нам зла.

«Откуда такая уверенность?» — мелькнула мысль у Скифа. Впрочем, сейчас он тоже почему-то считал, что красавица с пепельными волосами не проткнет его мечом и не отправит в каменоломни.

Наконец Сийя ап'Хенан распрямила стан.

— Один из"Белых Родичей говорит, что нашел вас в половине дня пути от берега. Вы сражались с полосатыми тха… храбросражались! — Она посмотрела на Скифа. — Однако вашим спутникам больше повезло. Не выпало славы и чести, зато улыбнулась удача! Белые нашли их прежде, чем тха или шинкасы увязались следом…. Не то им пришлось бы плохо! Они слабее вас и безоружны.

— Нашим спутникам? — Джамаль удивленно сморщил лоб.

— Да. Я думаю, что эти джараймы, карлики с запада, ваши спутники. Если только у побережья по воле Безмолвных не разбились сразу два таргада.

Компаньоны переглянулись. Похоже, кому-то повезло; кто-то сумел унести ноги с гибнущего тримарана, и вряд ли то были чернокожие гребцы. Мореходы? Скорее всего… Сийя назвала их карликами; значит, здесь, как и на Земле, было много народов и множество рас. Тем лучше, решил Скиф, надеясь, что их вид и россказни Джамаля не вызовут особого недоверия.

Однако предводительница амазонок, запустив пальцы в густую звериную шерсть, разглядывала их со всевозрастающим удивлением.

— Странный у вас вид, — наконец заметила она. — И одеяния странные, и оружие… Таких мы не встречали в Амм Хаммате!

Амм Хаммат, отметил Скиф про себя. Выходит, насчет названия Доктор не ошибся — как, впрочем, и во всем остальном.

Тонкие ноздри Сийи затрепетали, рука протянулась вперед в непривычном жесте: два пальца поджаты, три — растопырены, словно острия трезубца.

— Этот лук, — протянула она, — этот лук сделан из дерева падда и еще пахнет дурными снами! Только сену им неподвластны… но ты, светловолосый, совсем не похож на сену! Ты живой! — Глаза ее испытующе уставились на Скифа, и теперь он увидел, что зрачки у Сийи ап'Хенан темны, как южная ночь. — Может быть, ты… — начала она, и всадницы, спокойно восседавшие в седлах, вдруг встрепенулись и начали перешептываться. Одна положила ладонь на рукоять меча, другая — златовласая, на белом жеребце — потянула из-за спины горит с луком, что-то бормоча. Какое-то заклинание, подумал Скиф и, напрягая слух, разобрал:


Небесный Вихрь, защити нас!
Первая луна, стань преградой,
Вторая луна, стань вратами,
Третья луна, стань башней,
Солнце, дозволь узреть истину!
Обрати замысел злого пылью,
Смой его водами, сожги огнем!

— Тихо, сестры! — Сийя повернулась к ним, повелительно вскинула руку. — Никто не видел ару-интанов! Никто не знает, каковы они на вид, как звучат их голоса, какие они носят одежды! Но я не думаю, что проклятые демоны плавают на таргадах западных купцов. Зачем? Им не нужны вино и масло, ткани и редкие камни… Они ищут совсем другой товар!

— Демоны хитры, — возразила златовласая лучница, нацелившись Джамалю прямо в лоб. — И только Видящие Суть, Те, Что Не Спят, могут прикасаться к падда!

— Ты права, Тамма, — согласилась предводительница. — Но Безмолвные Боги защищают нас, и потому мы не должны бояться. Мы отведем этих людей в лагерь и послушаем, что скажет купец Зуу'Арборн из Джарайма.

— И Видящие! Говорящие Без Слов! — выкрикнула лучница на белом коне.

— Да, и Видящие… Но придется ехать в город, чтобы Безмолвные Боги и женщины клана ар'Такаб взглянули на чужаков.

Всадницы снова начали шептаться. «Отвезем… Белые Родичи посторожат… от них не убежишь…» — уловил Скиф. Сбросив с плеча лук, он шагнул к Сийе, наклонился и положил оружие к ее ногам. Затем швырнул рядом катану.

— Этим клинком я срубил ветвь с дерева. Падда, ты сказала? Может быть, падда… Золотое, как волосы той девушки. — Он покосился на лучницу Тамму. — Я не желаю вам зла. Я… — Скиф смолк, не в силах оторвать взгляда от бездонных зрачков Сийи ап'Хенан.

Она пошевелила лук носком ноги.

— Небесный Вихрь! Просто подошел и срубил, так? — На ее лице промелькнуло недоверие.

— Нет, не так. Срубил, но обратно вернуться не смог. Дурные сны овладели мной… Родич меня вытащил. Вот он… — Скиф покосился в сторону Джамаля. — Замотал голову тканью, чтобы не чуять запаха, и вытащил.

Теперь Сийя глядела на него с любопытством и сочувствием.

— Ты очень храбр, светловолосый, либо очень глуп, если рискнул на такое. Тамма права: лишь Видящие, мудрые женщины, могут прикасаться к падда. Сказанное же тобой может оказаться правдой или ложью… Хотя мне бы хотелось считать твои слова истинными… — Ее черные зрачки впились в лицо Скифа, и он вздрогнул. — Я слышала имя твоего родича, очень красивое имя — Джаммала, сын Гер'гия, верно? А как зовут тебя, воин?

— Скиф.

Он подумал, что с большим удовольствием назвался бы своим настоящим именем — хотя бы для того, чтобы услышать, как оно слетает с розовых уст Сийи. Выходит, не судьба… Или судьба?

— Скиф. — Сийя кивнула. — Похоже на наши имена… Ну, подними свое оружие, Скиф! Идем! И ты, Джаммала, тоже!

Всадницы неспешной иноходью двинулись к лощине, что лежала среди холмов; путники шли следом. Девушки не оглядывались, не смотрели на них, зато пять пушистых снежно-белых зверей мелькали в отдалении, то скрываясь в высокой траве, то с протяжным ревом подпрыгивая вверх. Огромные коты резвились, но один, самый крупный, не спускал с пленников темных зрачков, и Скиф, оборачиваясь, неизменно встречался с ним взглядом. «Этот, что ли, перебил полосатых тха?» — мелькнуло в голове. Спросить бы, да как? Он полез в карман, нащупал свой трофей, обернутый платком. Ухо гиены слегка попахивало, но уже начало подсыхать, сморщиваться; его покрывали жесткие короткие волоски, колючие, как стальная проволока. Подумав об этом, Скиф огладил лямку комбинезона, где было зашито его тайное оружие, — гибкий стальной стерженек оказался на месте.

— Неважные дела, — вдруг проворчал Джамаль. — Девушки хороши, особенно та, золотая, на белом коне, как царица Тамар… Да, девушки хороши, а дела плохи…

Скиф молча кивнул.

— Вах, не ко времени подвернулись эти купцы! Надо было нам не спешить, пошарить у моря… — Джамаль пощипал пробивающуюся бородку. — Как думаешь, откуда они взялись, а?

— Наверное, их выбросило к югу от скалы. Помнишь? Тот серый утес, где мы прятались от волн… Он закрывал берег.

Кивнув, Джамаль задумчиво уставился на конские крупы и фигурки всадниц, покачивавшихся в седлах. Несмотря на свои доспехи и плащи, выглядели они изящными, как цирковые наездницы.

— Хорошие девушки… вах, какие хорошие! Только зря принимают нас за демонов. Что за демон? Какой демон? Я же сказал: княз — значит, княз!

— Устроят нам эти хорошие девушки очную ставку с купцами, а потом начнут задавать всякие вопросы. Как бы не истыкали стрелами, — произнес Скиф. Он все пытался разглядеть Сийю ап'Хенан за преградой из щитов и плащей, но ее не было видно.

— Это ты как эх-перд говоришь, да? — Джамаль покосился антрацитовым глазом на компаньона и вздохнул. — Вай, если б я успел потолковать с тем купцом наедине… Как его?..

— Зуу'Арборн, — подсказал Скиф.

— Зураб, значит… Если бы я мог потолковать с ним с глазу на глаз… Купец, понимаешь ли, купца всегда поймет! — Он вдруг усмехнулся и добавил: — Ну, поглядим! Посмотрим! Быть может, я смогу… — Князь вдруг замолчал, погрузившись в размышления. «Что он собирается выкинуть?» — подумал Скиф.

Они обогнули пологий курган, к которому примыкала небольшая роща. На ее опушке, у степного озерца, высилось с полдюжины шатров, горели костры, бродили стреноженные скакуны. Скиф, окинув взглядом привычную картину походного бивака, решил, что отряд воительниц невелик — может, их насчитывалось три десятка или чуть больше. Одна девушка, на коне, но без доспехов, присматривала за лошадьми, еще две суетились у большого котла, что висел над огнем на медной треноге, остальных не было видно. У крайнего костра тесной кучкой сгрудились смуглые невысокие люди: троица в полосатых коротких кильтах, с нагими торсами, перехваченными ремнями, и важного вида мужчина в годах, чернобородый, полный, осанистый, в просторном одеянии, похожем на хитон. Метрах в пяти от них в траве лежал Белый Родич, следивший за смуглокожими недреманным оком.

Увидев потерпевших крушение мореходов, Джамаль внезапно ускорил шаги, а потом, обогнув всадниц, припустил со всех ног. Руки его раздвинулись, распахнулись — да так, что лопатки чуть не стукнули друг о друга; сейчас он напоминал орла, ринувшегося с небес на добычу. Но на лице у князя расплывалась самая доброжелательная улыбка, а глаза сияли восторгом и неподдельной теплотой.

— Вах, Зураб! Гамарджоба, Зурабчик, дорогой! Жив, клянусь могилой матери! Слава Богу, слава и хвала! Выплыл! Ни буря тебе нипочем, ни волны, ни ветер! Значит, удачлив ты, Зураб, и удачлив втройне: сам уцелел, меня встретил, а вместе со мной — золото! Немного, правда, но что уж смог спасти мой ленивый племянник…

Подведет он нас под монастырь, подумал Скиф, с тревогой наблюдая, как дородный и невысокий Зуу'Арборн со страхом отшатнулся от Джамаля. Но вдруг купец, увернувшись от княжеских объятий, пал на колени и ткнулся лбом в траву, а за ним и все его люди. Их словно бы подкосило внезапным ударом грома, грянувшим с ясных небес.

Скиф замер, ожидая, что бог с жалом змеи сейчас тоже грянет во все колокола. Но святой Харана молчал, а значит, опасности не было. Харана безмолвствовал, зато купец и его смуглые мореходы голосили в четыре глотки:

— Великий… пресветлый… благодетель и господин наш… хранитель очагов… владыка над владыками… щедрый, милостивый, справедливый… заступник… князь князей… — В этом дружном хоре Скифу слышался то басистый голос купца, то более тонкие и робкие — матросов. Он по-прежнему стоял, замерев в изумлении, и очнулся только тогда, когда почтенный Зуу'Арборн начал лобызать ноги его компаньона.

Джамаль, ничуть не ошеломленный, тянул купца вверх за ворот хитона и приговаривал:

— Ну, Зурабчик, ну, успокойся, дорогой! Все позади, все… Вах, все неприятности в прошлом, генацвале! Ты тут, я тут, оба мы живы-здоровы, ни убытков, ни потерь!

Но про убытки и потери упоминать, пожалуй, не стоило. Купец, поднявшись на ноги, взвыл с новой силой:

— Но мой таргад, господин! Мой прекрасный корабль с высокими мачтами, с крепкими веслами, с двумя сотнями черных гребцов-сену! Мое превосходное судно, что мчалось по морю быстрей урагана! Мои товары! Прозрачные ткани из Хота, шерсть из Кампары, сизамские раковины, мякоть артальских орехов, плавники морских фонарей, белый металл, красный металл! Все на дне, все! А мои люди! Ты посмотри, владыка, осталось всего трое! О, боги Джарайма, грозные боги! За что вы караете меня! — Тут он вцепился в бороду; полетели клочья черных волос, мореходы горестно застонали.

— Не сетуй на богов, Зурабчик, — со значением произнес Джамаль и похлопал предводителя джараймов по плечу. — Боги дали, боги и взяли. И еще дадут, и снова возьмут! Такое торговое дело, вах! — Он принялся нашептывать на ухо Зуу'Арборну что-то утешительное.

"Ай да Доктор, — размышлял тем временем Скиф, наблюдая за этой сценой, — ай да искусник, клянусь пятым ребром шайкала! Без осечек работает, э? Плыли мы на этом самом таргаде — значит, плыли… И все, кому положено, о том помнят! Помнят и знают, кто такой Джамаль, сын Георгия… великий и пресветлый благодетель, хранитель очагов, заступник милостивый и князь князей… о

Он повернулся к Сийе ап'Хенан и ее девушкам, следившим за трогательной встречей, и произнес:

— Купец Зуу'Арборн нас узнал. Ты довольна? Или сомневаешься и насчет купца?

— Довольна, клянусь милостью Безмолвных! А купец… что купец… — Сийя пренебрежительно повела плечом. — Обычный коротышка из Джарайма… Хвала Небесному Вихрю, они редко попадают в Амм Хаммат!

Не обращая больше внимания на Джамаля и смуглокожих мореходов, Скиф взялся рукой за стремя, поднял голову. Взгляд его утонул в темных глазах Сийи ап'Хенан, и, кроме них, он не видел сейчас ничего — ни своего компаньона, о чем-то толковавшего с дородным купцом, ни воительниц, снимавших седла с лошадей, ни огромных хищников, что редкой цепочкой окружили лагерь. Только ее глаза и его — теплое мерцание летнего ночного неба и ясная голубизна полудня.

Он выдохнул воздух, перевел взгляд на пальцы Сийи, крепко вцепившиеся в узду, и пробормотал:

— Ну, хорошо… хорошо, что ты довольна. Не хотелось бы мне, чтоб нас считали демонами… Да и не верю я в них. Рот девушки удивленно округлился.

— При чем тут вера, светловолосый? Ару-интаны, похитители душ, существуют, хоть мы и не видим их, Но ведь не все сущее можно разглядеть, верно? Ты не видишь ветра, но чувствуешь его, ты можешь закрыть глаза и не смотреть на дерево падда, но запах все равно погрузит тебя в сон. Так и ару-интаны: невидимы, но ощутимы по делам своим… Вспомни гребцов на вашем корабле — разве не были они сену, мертвецами с пустым взглядом, добычей демонов? — Она спрыгнула с коня, сняла шлем, и пепельные локоны потоком хлынули на плечи. — Ну, ладно, хватит о них! Ты не сену и не демон, светловолосый, и ты нравишься мне, как и твой родич… А потому я сама отвезу вас в город. Отвезу и замолвлю слово перед властительной Доной и мудрой Гайрой.

— Кто они? — спросил Скиф. В висках у него стучало, кровь прилила к щекам. «Ты нравишься мне, светловолосый…» Эта девушка не стеснялась говорить то, что было у нее на уме.

— Дона ок'Манур — наша хедайра, из клана Правящих Людьми, а Гайра арТакаб… О, Гайра — великая прорицательница, глава Видящих Суть, Неподвластных Сну! Все в городе Двадцати Башен покорны им…

— В городе Башен, красавица? Ты сказала: в городе Башен? — раздалось за спиной у Скифа. Он резко обернулся: сзади стоял Джамаль, покинувший купца, и на лице его застыло уже знакомое выражение радостного ожидания и надежды. — Девушки на конях, степь и город с башнями… — внезапно пробормотал князь. — Похоже… очень похоже…

— На что похоже? — переспросил Скиф, глядя на компаньона в некотором недоумении.

— На то, что обещал Доктор, племянник! — Глаза Джамаля вновь обратились к Сийе ап'Хенан; теперь он просто пожирал ее взглядом. — Так ты говорила о городе с башнями, красавица? Он выстроен прямо в степи или стоит на скале?

— На скале. — Сийя кивнула в знак согласия, и ее пепельные волосы метнулись по плечам. — Наш город стоит на скале, и властвуют в нем Дона ок'Манур и Гайра ар'Такаб, Мудрая, Не Знающая Сна! Лишь они умеют толковать знамения Безмолвных Богов, и лишь им ведомы песни Небесного Вихря, защищающие от ару-интанов.

Вдруг зрачки Джамаля сверкнули, губы беззвучно зашевелились; он выглядел, как человек, пораженный вспышкой молнии. «Что это с ним?» — промелькнуло у Скифа в голове. Потом он вспомнил фильм, виденный в чертогах торгового князя, и перед глазами на миг возникли зеленые тяжкие волны колыхавшейся под ветром травы, отряды всадниц в блистающих доспехах и темная громада скалы, увенчанной короной башен. Джамаль, вероятно, размышлял сейчас о том же самом; брови его сошлись в линию, лоб избороздили морщины, ноздри затрепетали — словно у барса, почуявшего добычу. Хриплым голосом он произнес:

— Скажи, черноглазая госпожа моя, та из владычиц ваших, что зовется мудрой Гайрой… она… она, выходит, совсем не спит?

Девушка молча кивнула.

— Вах, какое удивительное дело! А песни — песни, спасающие от зла? От всякого зла или только от… Сийя прервала его властным движением руки.

— Песни — тайна Видящих Суть, и не будем говорить о них, Джаммала, сын Гер'гия! Расспросишь о них Дону и Гайру — они, если захотят, ответят. И решат вашу судьбу! — Девушка отвернулась и начала расседлывать коня, потом бросила через плечо: — Но не беспокойтесь ты, светловолосый, и ты, Джаммала! Я обещала замолвить за вас слово, и я это сделаю.


* * *
Как оказалось, слово у Сийи ап'Хенан не расходилось с делом. Они выехали в город Двадцати Башен в тот же день, после вечерней трапезы, провели в дороге большую часть ночи и подремали несколько часов на рассвете. Когда Скиф спросил, зачем путешествовать ночью, девушка ответила коротко и непонятно:

— Шинкасы.

Он принялся расспрашивать Сийю и из ее ответов понял, что шинкасы — племя степных разбойников, охотившихся за людьми, скакунами, скотом и всем, что плохо лежит. Между этими грабителями и амазонками существовали странные связи: с одной стороны, лютая ненависть и вражда, с другой — нечто напоминавшее торговлю; товаром же служили и лошади, и ткани, и зерно, и слитки меди, и невольники. Этих последних Сийя называла «сену» — вероятно, то был местный эквивалент слова «раб».

Отряд их, направлявшийся в город Двадцати Башен, оказался немногочисленным: шестеро мужчин, считая с Зуу'Арборном и его моряками, четыре девушки и Белый Родич, неторопливо трусивший впереди цепочки всадников. Все остальные, и амазонки, и звери, остались в лагере, одном из многих станов воительниц из касты Стерегущих Рубежи. Скиф решил, что то была пограничная стража, и не ошибся. Из слов Сийи выходило, что народ ее делился по родам или Башням и каждый был занят своим делом: Стерегущие — стерегли, Надзирающие — надзирали. Правящие — правили, а Видящие Суть служили богам и защищали народ от коварства демонов. Насколько помнил Скиф, это называлось клановой дифференциацией — довольно сложная общественная структура, бытовавшая в средневековой Индии.

Впрочем, исторические изыскания его сейчас не занимали. Гораздо приятней было смотреть в бездонные глаза Сийи, слушать ее голос, любоваться пепельными завитками, падавшими на виски, ловить ее улыбки и взгляды.

Постепенно она разговорилась. Посматривая то на Зуу'Арборна с его смуглокожими матросами, тащившимися в арьергарде, то на Джамаля, пристроившегося к златовласой Тамме, девушка спросила:

— Вы в самом деле родичи по крови? Джаммала — темный и черноглазый, ты — светлый, с глазами цвета небесного камня… — Она коснулась рукояти меча, изукрашенной бирюзой. — И оба вы, клянусь Небесным Вихрем, слишком рослые для джараймов!

Обернувшись в свой черед. Скиф поглядел на Джамаля — тот, вылитый дьявол-искуситель с коварной улыбкой на устах, о чем-то толковал с Таммой. Глаза его горели любопытством и таким радостным детским изумлением, словно до сей поры ему не встречалось женщины очаровательней златовласой амазонки — что, впрочем, могло оказаться чистейшей истиной: Тамма была очень красива.

Скиф ухмыльнулся.

— Моя мать родилась в северных краях, — пояснил он. — Это правда, что мы с Джаммалой непохожи, но твои девушки тоже все разные.

У двух амазонок из их отряда кожа была смугловатой, а волосы — темно-каштановыми; у третьей, Таммы, на плечи струился водопад золотых кудрей, глаза же сияли чистым изумрудом. Она и в самом деле была очень хороша, но Сийя ап'Хенан, с черными очами и пепельными локонами, казалась Скифу прекрасней всех. Единственная и неповторимая — и на Земле, и в других мирах!

Сийя кивнула — дрогнул высокий султан из конского волоса.

— Да, мы разные. В горах, в степи и лесах, что лежат на востоке, много всяких племен, и отовсюду мы берем мужчин, как заповедали Безмолвные Боги. Они совсем дикие, ибо не знают священных песен и не умеют защищаться от ару-интанов… Но я слышала, что за морем, в Джарайме, Артале, Хоте и других странах, иные обычаи. Там мужчины правят, а женщины повинуются, да?

Скиф утвердительно хмыкнул, не решаясь спросить, как амазонки «берут» мужчин. Для чего, это было понятно, но вот какая судьба ожидала трутней, исполнивших свой долг? Не становились ли они товаром, предназначенным для шинкасов? Или их просто убивали? Или приносили в жертву Безмолвным, Небесному Вихрю и прочим божествам местного пантеона?

— Ваши женщины слишком терпеливы и покорны, — заметила Сийя. — Наверное, тебе такие и нравятся, Скиф?

— Нет. Покорные женщины рожают покорных сыновей.

— Верное слово! Пусть не станет оно прахом! — Алые губы девушки дрогнули в улыбке. — Ну, а ты, Скиф? Разве ты не из них? Ведь твоя мать тоже…

— Я же сказал, что она была невольницей, рабыней! Ее принудили к покорности!

Он представил лицо матери, согнувшейся над ученическими тетрадками, и мысленно попросил у нее прощения. Пожалуй, зря: она и в самом деле была рабыней, только властвовали над ней не мужчины, а время, долг и обстоятельства.

Сийя удивленно подняла темные брови.

— Твоя мать — рабыня? Рабыня? Но что это значит? Теперь пришел черед удивляться Скифу. Припомнив слово, которым здесь вроде бы обозначали людей подневольных, он пояснил:

— Сену.

Девушка вздрогнула и уставилась на него в полном недоумении. Скиф догадался, что сказал что-то не то.

— Сену? Распадись и соединись! Из каких же краев ты прибыл, светловолосый? При чем тут сену? Демоны отняли у них души и разум; они спят, едят и работают — конечно, если за ними присматривать. И всем известно, что у сену не может быть потомства!

— Но почему? Разве они не люди?

— Конечно, нет! Они выглядят, как люди, но… Резкий удар меча о щит прервал ее. Потом взревел Белый Родич — яростно, угрожающе; шерсть его встала дыбом, огромные челюсти с клыками-кинжалами глухо лязгнули. И тут же зазвенели стремена, заржали лошади, заскрипели седла; одна из амазонок вскрикнула:

— Шинкасы!

Из высокой травы, зеленевшей справа, словно заросли молодого бамбука, вырвался отряд всадников. Их было человек двадцать — плечистых полуголых воинов с топорами на длинных рукоятях, арканами и сетями; под высокими меховыми шапками скалились чудовищные звериные морды, и Скиф не сразу понял, что видит маски из раскрашенной кожи.

За спиной у него лязгнул металл, потом взметнулся высокий звонкий голос Таммы: она пела. Остальные девушки подхватили заклинание.


У меня нет сердца —
лед горных вершин в груди.
У меня нет глаз —
проблеск молнии мои глаза.
У меня нет жизни —
память потомков моя жизнь.
У меня нет смерти —
Вихрь Небесный унес мою смерть.
О, Безмолвные, одарите меня мужеством!

Всадники припустили в галоп, потом, не доезжая метров пятидесяти, резко осадили коней и сбились в кучу — казалось, они колеблются.

— Считают и пересчитывают, — сказала Сийя. Лицо ее оставалось спокойным, лишь брови грозно сошлись на переносице. — Как разглядят, что нас всего четверо да один зверь, нападут. Уже и сети приготовили, распадись и соединись!


Позади в три голоса гремела песня:
У меня нет плоти —
сделалась камнем моя плоть.
У меня нет рук —
клинком меча стали мои руки.
У меня нет пальцев —
обратились они в когти зверя.
У меня нет губ —
проклятье врагу мои губы.
О, Безмолвные, одарите меня ненавистью!

Скиф обернулся. Зуу'Арборн со своими людьми пребывал в замешательстве, и было ясно, что в конном бою толку от безоружных мореходов никакого. Но Джамаль… Глаза его сверкали, как угли, рот хищно ощерился; он уже выхватил меч и крутил им над головой с видом лихого рубаки-самурая. Похоже, он готовился защищать свою Тамму до последней капли крови — если только она нуждалась в защите.

«Песня на него, что ли, так подействовала?» — пронеслось у Скифа в голове. Потом он припомнил: хочу, чтоб кони… чтоб женщины… чтоб битвы и шашки наголо! Ну, чего клиент пожелал, то и получил! Вот только как исполнить приказ шефа? Приглядывай-де за князем и при первой опасности — назад! Но сейчас он и сам не вернулся бы обратно, даже если б чудом припомнил пароль: в бездонных глазах Сийи светилось ожидание и что-то еще — быть может, намек на предстоящую награду. «Черт с ним, с князем! — подумал он. — Хотел драку, так будет ему драка!»

— Нас не четверо, а шестеро. — Слова слетели с его губ, потом сверкнул клинок катаны, и обтянутая кожей рукоять привычно легла в его ладонь. Три девушки за его спиной тянули слова заклятья:


У меня нет очага —
свет солнца мой очаг.
У меня нет дум —
удар копья моя дума.
У меня нет брони —
ночная тьма моя броня.
У меня нет оружия —
тело мое оружие и защита.
О, Безмолвные, одарите меня силой!

Точеные пальцы девушки стиснули запястье Скифа. — Хорошо! Но твой клинок слишком короткий, чтобы рубить с коня. Возьми мой меч, а Джаммале пусть даст меч Тамма! — Она кивнула своим всадницам. — Песня спета. Теперь вперед, сестры! Во имя Безмолвных Богов!

Копья с трепещущими флажками опустились, четыре амазонки пришпорили коней, копыта глухо ударили в мягкую землю. Шинкасы, развернувшись шеренгой и дико взвыв, ринулись навстречу; их топоры с серпообразными лезвиями со свистом рассекали воздух, ременные петли мотались на шестах, маски, полоскавшиеся на встречном ветру, кривлялись и корчились, точно живые. Скиф скакал сразу за Сийей с длинным прямым мечом в одной руке и катаной — в другой. Рядом мчался Джамаль, грозно вскрикивая, звеня клинками; видно, он был неплохим наездником и держался в седле куда уверенней, чем на гребне волны. Справа от князя белым облаком стелился огромный зверь. Он уже не рычал, не ревел, только схлестывал бока пружинистым гибким хвостом да разевал пасть, жаркую, как жерло вулкана.

«Четыре девушки, двое мужчин, кони и тигр… или лев, кто его разберет… Ну и команда! — пронеслось у Скифа в голове. — Не слишком ли пестрая? Попугай с петухом не уживутся в одном курятнике, говаривал майор Звягин, однако..,»

Они столкнулись с шинкасами, и он забыл о комбате, забыл о своем молчаливом хранителе Харане, забыл о Земле и о прожитых там годах. Блестящие полумесяцы секир крутились перед ним, мелькали арканы да сети, дикий клич рвался из двух десятков глоток, и сам он внезапно стал таким же диким всадником, неистовым скифом, кентавром с разящими молниями в руках. «У меня нет смерти, — насвистывал ему ветер. — Вихрь Небесный унес мою смерть! О, Безмолвные, одарите меня мужеством! Одарите ненавистью и силой!»

Меч словно сам собой рассек волосяную сеть, достал плечо державшего ее воина, перечеркнул грудь кроваво-красной полосой; взлетела катана, отражая удар топора, потом ринулась вниз, к горлу шинкаса, сорвав острием маску. Мелькнуло лицо — лик демона с хищным оскалом и выпученными глазами. Катана полоснула по шее, голова воина запрокинулась, алые пузыри вспухли на губах. Захрипев, он упал с коня.

«У меня нет рук — клинком меча стали мои руки!»

Амазонки прошли сквозь разбойничий строй, как гребень с четырьмя зубцами; длинные их копья разили наповал, и четыре всадника свалились в траву — кто с пробитой грудью, кто с развороченным боком. Белый Родич ударами тяжелой лапы переломал ноги двум или трем лошадям и сейчас добирался до седоков. Рядом с ним крутилось с полдюжины шинкасов, они махали топорами, набрасывали на зверя сети; он огрызался, бил хвостом, ревел — и лошади степняков испуганно шарахались в стороны. Джамаль же, так и не успевший обагрить свои клинки, попался сразу в два аркана — кисти и локти его были прижаты к бокам, лезвия мечей болтались у колен. Он сыпал проклятиями, пытался перерезать тугие волосяные петли, но безуспешно: пара насевших на него шинкасов действовала с ловкостью опытных охотников за людьми. Разбойники, видно, не собирались убивать пленника, но хотели оттащить его подальше от свалки. Конь Джамаля ржал, мотал головой, упирался, не желая расставаться с седоком; князь, рыча что-то по-грузински, откинулся в седле, упираясь босыми ступнями в стремена.

Если сбросить со счетов двоих зарубленных Скифом, оставалось еще пятеро. Эти, не дожидаясь новой атаки амазонок, тянули к Скифу топоры и петли на шестах — похоже, желали сыграть с ним в ту же игру, что и с Джамалем. Но Скиф был быстрее; сообразив, что его хотят оглушить и связать, несколькими стремительными ударами он перерубил шесты, ранил одного из воинов в бедро, ударил жеребца пятками по бокам и помчался к князю. Того уже успели оттащить шагов на тридцать; один из шинкасов поймал узду и тянул лошадь Джамаля за собой, не выпуская из правой руки аркана. Скиф подумал, что не успеет, размахнулся и с силой швырнул катану.

«У меня нет дум — удар копья мои думы!»

Хоть и короткий клинок, хоть и не копье, да режет глубоко! Не зря, выходит, потомков Аматэрасу почитали грозными бойцами; и оружие у них было таким же грозным, беспощадным, и ковались клинки их не затем, чтоб пугать да ранить, а чтобы убивать. Острие катаны ударило степного всадника между лопаток, рассекло хребет, пробило ребра, на ладонь вышло из груди. Шинкас вскрикнул и захлебнулся кровью; один аркан ослаб, и Джамаль, вывернув кисть, полоснул по другому мечом. Лицо его покраснело от ярости; приподнявшись в стременах, он воткнул оба своих клинка в живот степняку, что пытался совладать с его конем. Тот хрипло вскрикнул и начал сползать с седла.

«Хороший человек князь, — подумал Скиф, разворачивая жеребца, — а ударил жестоко. Пробил бы горло… быстрая смерть, без мучений… Ну, бой есть бой! Нет у меня сердца — лед горных вершин в груди!»

Меч Сийи с бронзовой рукоятью, изукрашенной бирюзой, играл и пел в его руках. Он походил на шпагу, с которой Скифу приходилось иметь дело, но казался пошире на палец и длиннее; к острию лезвие слегка расширялось, напоминая древесный лист. Скиф крутил клинком, отбивал удары секир, не пытаясь нападать, — против пятерых врагов шансов у него было немного. Но вдруг рядом очутился Джамаль, потом за спиной застучали копыта — амазонки, развернув коней, снова мчались в атаку. Ударили копья, степняки отпрянули с хриплым воем — один вылетел из седла, трое, бросив оружие, зажимали раны. Глухо рявкнул белый зверь, ему ответил протяжный клич шинкасов, и поле битвы внезапно опустело — десяток уцелевших разбойников стремительно уходил к зарослям высокой травы.

Скиф вытер меч о гриву своего скакуна, свесился к земле, выдернул из мертвого тела катану. «Не задирайся с местными», — говорил Сарагоса… А он ответил: «Я — не убийца!» Он и вправду не хотел убивать, но обстоятельства были сильнее: три человека, валявшиеся на земле, пали от его клинка. Схватка, однако, шла на равных: сила против силы, ловкость против ловкости, меч против топора.

Подъехала Сийя, оглядела его забрызганные кровью руки, одобрительно покачала головой.

— Ты настоящий боец, светловолосый! Таких я еще не видела среди мужчин… Ты и с луком обращаешься так же хорошо?

— Нет. — Он протянул ей меч с бирюзовой рукоятью.

— Ну, я тебя научу… сегодня или завтра. — Девушка улыбнулась, лукаво сверкнув глазами.

Скиф осмотрелся. Тамма с Джамалем направлялись к людям Зуу'Арборна; во время скоротечной схватки маленькие мореходы сбились в кучу вокруг купца и дрожащими голосами распевали молитвы богам Джарайма. Одна из амазонок объезжала поле боя, иногда деловито тыкала копьем в распростертые в траве тела шинкасов — добивала раненых; вторая девушка, не слезая с седла, перетягивала предплечье чистой тряпицей.

— Злобные тха… — Сийя ап'Хенан повела бровью в сторону мертвецов. — Нападают, когда их пятеро на одного… Но сегодня они просчитались!

— Что им было нужно? — Скиф вытер катану, вложил ее в ножны. — Хотели убить?

— Нет, у них другой промысел. Они отродья демонов, светловолосый… Схватили бы нас и продали ару-интанам — за зелье, что дарит дурные сны.

— А что с нами бы сталось?

— Что? — Сийя нахмурилась. — Странные вопросы ты задаешь, светловолосый! Мы носим в себе частицу богов — ты и я, каждый из нас, каждый человек… Без нее мы — сену, всего лишь жалкие сену… Вот наше сокровище, вот добыча для демонов! Но мы, женщины Амм Хаммата, с ним бы не расстались… просто умерли бы! Ведь нас защищают Безмолвные, и демонам не удалось бы насытиться нашими душами. Ну, а вас с Джаммалой обратили бы в сену, в живых мертвецов… Разве их нет в Джарайме?

Слова ее были загадочны и непонятны, но Скиф решил, что пускаться в расспросы не время. Он лишь покачал головой и буркнул:

— Джарайм — не моя страна. Мы с родичем из других краев, из далеких… очень далеких, Сийя. Она пожала плечами.

— Мир велик, светловолосый, мир велик! Но если в вашей земле не слышали про ару-интанов, не видели сену, ты должен быть вдвойне осторожен. Не хотелось бы мне, чтоб ты забыл, как улыбаться и как любить женщину…


* * *
Через день, вечером, когда костер прогорел и три луны сияющими фонарями повисли в ночном небе, Сийя поднялась и протянула Скифу руку.

— Я обещала поучить тебя стрелять…

Он посмотрел на свой лук из дерева падда, на темную степь, на гаснущий костер, затем перевел взгляд на лицо девушки. Она улыбалась — лукаво и чуть насмешливо. Джамаль, сидевший рядом, подтолкнул компаньона локтем в бок, шепнул в самое ухо:

— Не сомневайся, дорогой, сейчас самое время для таких дел. Я бы тоже не отказался, чтоб меня поучили… — Он многозначительно скосил глаз на Тамму. — Заодно узнал бы кое-что интересное… про город с башнями, про демонов и тайные заклятия… Женщины становятся разговорчивей, когда их одаришь лаской.

Скиф так и не понял: то ли князь советовал ему, то ли строил собственные планы на будущее. Поднявшись, он машинально оправил комбинезон и взял Сийю за руку. Ладонь у нее была одновременно нежной и крепкой; кончиками пальцев он ощутил чуть заметные выпуклости — мозоли от рукояти меча. Локоны Сийи щекотали ему шею, легкая туника казалась туманом, окутавшим тело девушки. Пройдя два десятка шагов, он оглянулся: Джамаль, подсев к Тамме, что-то негромко втолковывал ей, с нежностью поглаживая плечо амазонки.

— Не смотри назад, — сказала Сийя, — твой родич занят. Я думаю, он будет занят до рассвета… Клянусь Безмолвными! У Таммы.горячая кровь.

Скиф обнял ее за талию. От волос девушки тянуло горьковатым ароматом степных трав, дымом костра и еще чем-то чистым и свежим — быть может, запахом звездного неба, раскинувшегося над степью. Все правильно, подумал он, все хорошо. Я здесь с ней — там, где должен быть сейчас и навсегда. В древней скифской степи, каких на Земле уже не осталось…

Прежние воспоминания таяли, уходили, размывались; призрачным миражем плыли городские улицы, мрачные коробки домов, клетки-квартиры, переполненные людьми, подольская казарма с рядами коек, оружейные шкафы в арсенале Сарагосы, серая лента шоссе, разверстый шлюз транспортного самолета, в котором маячили фигуры солдат в касках и бронежилетах, парашюты, одуванчиками повисшие над зеленой скатертью тайги… Все это было в прошлом, безмерно далеком, невозвратимом и неинтересном; настоящее и будущее были здесь: справа — гибкое и сильное девичье тело, слева — меч у пояса, а вокруг — безбрежная степь.

Он склонился к Сийе и прошептал:

— Мы не взяли ни лука, ни стрел, милая… На ее лице промелькнула улыбка; Скиф успел разглядеть ее в лунном свете, серебристом и багряном.

— Я буду луком, а ты — стрелой…

— А если подкрадутся шинкасы?

— Споем Песню Силы и будем сражаться. — Она снова улыбнулась. — Но не тревожься, светловолосый. Мы уже близко к городу, они не рискуют разбойничать здесь. И потом с нами Белый Родич. — Сийя показала куда-то, но Скиф не заметил ничего, кроме легкого колебания травы. — Он постережет…

— И нас, и Тамму с Джаммалой? Успеет ли? Опять улыбка, блеск глаз в лунном свете, темный локон, упавший на лоб…

— У Белого Родича быстрые ноги, светловолосый.

Они опустились в траву, и Скиф почувствовал, как нетерпеливые пальцы коснулись ворота его рубахи.

…Она была зарей, гонимой над степью дыханием утреннего ветра; она была, как гибкий тростник на речном берегу, прохладный и гладкий на ощупь, золотистый, наполненный сладкими соками земли; она была небом — небом дня, глубоким и синим, и небом ночи, теплым и темным, усеянным звездами; она была музыкой, песней, колдовским заклятием, птичьей трелью, шорохом крыл, шуршанием листьев, раскатом грома, шелестом робкой волны; она была ланью, скользящей меж лесных стволов, игривым бельчонком, тигрицей, яростной и непокорной… Она была!..

Два нагих тела сплетались на травяном ложе под светом лун, багряным и серебристым; два существа любили друг друга с неистовством юности, когда ритм сердец так легко настраивается в унисон, когда сила кажется неистощимой, а жизнь — вечной. Тонкие пальцы девушки ласкали волосы Скифа, пепельные локоны падали на лицо, и сквозь их невесомую паутину ночь выглядела чарующе прекрасной — ночь из ночей, полная колдовства, краткий миг счастья, подаренный судьбой. Руки Сийи обнимали его, губы касались его губ, плоть сливалась с плотью, дыхание — с дыханием… Он чувствовал трепет ее ресниц на щеке, ощущал биение крови — то медленное, спокойное в минуты краткого отдыха, то стучавшее громрвым набатом. Тело ее казалось жарким омутом, обжигающим потоком, стремительным водопадом; он тонул, растворялся в нем, он пил пьянящую влагу жизни, он жаждал исчерпать ее источник, и он страшился этого. Напрасно! Этот родник был бездонным.

Но воды каждой реки в свой срок достигают моря; наступает пора, и цветы роняют лепестки; ночь сменяется днем, день — ночью, уходит тепло и приходит прохлада, солнце затмевает звезды, а потом вновь скатывается за край земли, уступая им дорогу. Ничего вечного нет под луной, тем более под тремя лунами; в этом мире они, как и на Земле, покорно вращались в потоке времени, увлекаемые им к горизонту, к забвению, к сну…

Сон! Нет, Скифу не хотелось спать… Он лежал в траве, шелковистой и мягкой, головка Сийи покоилась у него на груди, ладонь ее ласково гладила его щеки, пальцы то касались губ, то прикрывали глаза. Где-то в вышине негромко пел предутреннюю песню ветер, и гаснущие звезды откликались звоном хрустальных колоколов. Мир был прекрасен и тих, и если в нем существовали райские сады и луга, то сейчас Скиф нежился в их ласковых объятиях.

— Завтра мы приедем в город, — негромко сказала Сийя, — в наш город на высокой скале, над которой вознеслись Двадцать Башен. Тебе там понравится, светловолосый.

— Мне понравится всюду, где будешь ты. Она рассмеялась.

— И ты повторишь эти слова перед Безмолвными Богами?

— Перед безмолвными или говорящими, моя ласточка, перед богами Джарайма и богами Земли.

— Земли?

— Да. Так зовется моя родина. Он услышал довольный вздох.

— Хорошо… хорошо. Скиф. Ты скажешь эти слова и станешь моим мужчиной… Мы будем встречаться, когда три луны поднимаются в небесах, потом расстанемся, потом встретимся вновь… Как сегодня…

— Разве я не могу всегда быть с тобой?

— Ты и будешь всегда со мной — здесь. — Она приложила его ладонь к сердцу. — Но видеться мы можем лишь в те дни, когда дозволено богами. И лишь ночи трех лун будут принадлежать нам.

— Такие ночи случаются часто или редко?

Сийя снова вздохнула.

— Реже, чем мне хотелось бы… но достаточно часто, чтобы ты не забыл меня, Скиф ап'Хенан.

— Почему ты так меня называешь?

— Потому что теперь ты принадлежишь нашей Башне — как и твой родич, если Тамма осталась довольна им. Но вначале боги испытают вас, а Дона ок'Манур и мудрая Гайра вынесут решение…

— Зачем? Разве недостаточно испытания, которое устроили вы с Таммой?

— Ш-ш-ш… — Ладонь девушки легла на его губы. — Ты не боишься ни злобных демонов, ни их слуг, и это хорошо… Но разве можно пренебрегать богами, мой светловолосый? Я ведь сказала: мы носим в себе их частицу… все мы, каждый человек… и без нее мы — сену, лишенные разума сену, Скиф.

— Ладно, я не буду ими пренебрегать. Ничем, что дорого тебе, во что ты веришь, Сийя. Если только они не разлучат нас…

— Боги милостивы. Скиф… — Она помолчала, потом негромко окликнула: — Скиф?

— Да? — Его пальцы тонули в шелковистых локонах Сийи.

— Твое имя… Оно что-нибудь значит?

— Скифы… так звались степные племена на моей родине… давно… очень давно, милая. Они оставили курганы, такие же, как в твоей степи. В курганах — могилы вождей… кости, оружие, украшения, истлевшая одежда… больше ничего.

Сийя беспокойно пошевелилась.

— Они были похожи на шинкасов?

— Возможно. Пасли лошадей, скакали по своим равнинам, разбойничали, воевали… Они считались великими лучниками…

— И служили демонам ару-интанам?

— Нет, у них были совсем другие боги. Они приносили им жертвы, воздавали хвалу во время пиров… Они пировали на… — Скиф внезапно приподнялся, не выпуская Сийю из рук, и медленно произнес: — Они пировали на закате… Понимаешь? Они пировали на закате! — Теперь он почти кричал.

Память… Туго натянутое полотно с прожженными дырами… клочья тумана, повисшие в ясном небе… Они таяли, они исчезали! Внезапно всплыло имя — его имя, потом еще одно, и он вспомнил, что так зовут отца. Между этими именами была связь… некая связь… Какая же?.. Джамаль, сын Георгия… Нет, не так! Иначе! Теперь он знал, как должно его называть: имя, отчество, фамилия… И сразу же возникло остальное — номер дома, квартиры, название улицы. Он вспомнил, вспомнил!

С торжествующим смехом Кирилл Карчев поднялся, протянул руки навстречу восходящему солнцу и выкрикнул:

— Скифы! Скифы пируют на закате!

И сразу же багровая пропасть разверзлась под ним.

 Часть II ПРЕИМУЩЕСТВЕННО НА ЗЕМЛЕ  

Глава 16 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ И ДРУГИЕ МЕСТА, 30 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

На сей раз Рваный заявился с огромным портфелем, и это удивило его: Рваный был не из тех людей, что ходят с портфелями. Впрочем, он мог таскать в нем принадлежности своего ремесла — дрель и фомку для взлома замков, а то и автомат плюс пару пакетов взрывчатки. Но все оказалось гораздо неприятней.

— Тебе, — коротко буркнул Рваный и выложил на стол десять красных коробочек с золотым листком, окруженным блестками звезд. — А это остальным. — Он снова полез в портфель и принялся извлекать из его недр изящные флаконы с духами, мыло, закатанное в станиоль, баллончики с дезодорантом и шампунем и еще какие-то цилиндрики размером с палец, яркие и блестящие, как елочные игрушки. Маркировка на всех этих изделиях была различной: где — цветок ириса или розы, где — тонкий женский профиль, где — гора Фудзияма на фоне синих небес; последнее, вероятно, намекало на японское происхождение товаров. Но звездочки присутствовали всюду. Иногда они располагались колечком или вытянутым овалом, иногда — треугольником либо острым клином, словно косяк отлетающих к югу журавлей, иногда — затейливой спиралью с вытянутыми в стороны концами, походившими на щупальца осьминога.

«Дар небес, — подумал он, с невольным страхом взирая на пеструю груду. — Троянский конь, приношение данайцев…»

Рваный продолжалвыкладывать на стол содержимое портфеля. Его щека, пересеченная давним шрамом, приподнимавшим верхнюю губу, чуть заметно подергивалась, словно бы гость затаил насмешливую ухмылку, но глаза смотрели пронзительно и строго. Пестрая груда на столе росла.

— Зачем мне это? — спросил он, метнув опасливый взгляд на Рваного. — Духи, дезодоранты… Я ведь не женщина…

— Не баба, — уточнил гость, кивая. — Ну, тут каждому свое: мужикам — сигаретки, девкам — конфетки. Словом, передашь кому надо.

— Кому?

— Придет к тебе Ксюша… видная такая, рыжая… — Руки Рваного взметнулись, обрисовав контур женской фигуры. — Сегодня придет или завтра, смотря по тому, сколь у нее душистой водички осталось. И другие придут, не залежатся, будь спок. — Гость наконец ухмыльнулся, и шрам, украшавший левую щеку, дрогнул, словно длинный розовый червь. — Как все раздашь, позвони. Притащу еще.

— Ты… ты хочешь, чтобы я распространял это? — Он покосился на мыло, духи и разноцветные баллончики.

— Я ничего не хочу. — Серые маленькие зрачки Рваного уставились на него, как два буравчика. — Хозяин велел! А дальше сам смотри, кореш.

«Чего уж тут смотреть, тоскливо подумал он, не спуская глаз с ярко-красных пачек с золотым листком. — Чего уж смотреть… Коготок увяз — всей птичке пропасть!»

Всю последнюю неделю ему казалось, что за ним следят. Если это и соответствовало действительности, то слежка была вполне профессиональной, и ничего явного, открытого он обнаружить не смог. Но «голд», проклятое и обожаемое зелье, обострял инстинкты; иногда он чувствовал внимательный взгляд, скользнувший по его лицу, слышал торопливую дробь шагов за спиной, ощущал горячее дыхание на затылке.

Синельников? Обеспокоился и теперь присматривает, пытается вызнать, что к чему? Но слежка — занятие непростое; тут требуется не один человек, а откуда у Петра Ильича такие возможности? Однако он ничего не знал о прошлом Синельникова, слышал лишь, что тот уволился из армии года три или четыре назад. Но в каких войсках довелось служить его компаньону и какие с тех пор сохранились связи, оставалось для него тайной за семью печатями. Ясно было одно: Синельников — мужик прыткий и крутой, его так просто наизнанку не вывернешь! Что и доказывал недавний эпизод с тремя атарактами.

«Статья! И какого дьявола Петр Ильич ее накорябал? — мелькнула мысль. — С нее, проклятой, все и началось!»

Оторвав взгляд от пачек с «голдом», он посмотрел в холодные глаза Рваного и медленно произнес:

— Хозяин желает, чтобы я занялся передачей наркотика, так? Не очень-то благоразумная мысль! Я на виду и…

— Не хочешь — как хочешь, — прервал его Рваный и потянулся к ярким красным коробочкам с золотым листком. — Какого хрена я стану тебя заставлять? Щас все сгребу обратно, руки в ноги, и пошел.

— Погоди! — Он вздрогнул, представив, что может лишиться зелья. — Погоди!

— Что — погоди? — Рваный ощерился, ровно пес над костью. — Чего годить-то? Или передумал, интилихент падлатый?

— Я… я согласен… — Слова выдавливались с трудом, будто закаменевшая зубная паста из тюбика. — Согласен… Но это же опасно! Хозяин… хозяин должен понимать…

— Опа-асно? — протянул Рваный. — Жить тоже опасно, кореш.

— Но если выследят…

— Кто?

Он ссутулился, отводя взгляд, и гость снова повторил, требовательно и жестко:

— Кто? Кто за тобой сечет? Говори, падла!

— Синельников… Я думаю, Синельников… Тот журналист…

Ему казалось, что в воздухе расплылся тошнотворный смрад предательства, перебивший сладковатый запашок, которым тянуло от сваленных на столе флаконов и коробок. «Что я делаю! Что делаю!» — стучало в висках.

— Синебрюхов? Тот самый хрен-недобиток? — переспросил Рваный. — Он, что ли, вогнал тебя в мандраж? А почему раньше не говорил? Мог бы и позвонить, блин!

— Ну, не был уверен. Собственно, я и сейчас… — Он страдальчески сморщился, стараясь не встречаться с гостем взглядом.

— Считай, твой Синерылов уже покойник! И не распускай соплей, Хозяин этого не любит! Хозяин, он такой… кому хошь рога обломает!

— С первого раза-то не получилось! — внезапно вырвалось у него.

Рваный с несокрушимым спокойствием пожал плечами.

— Не получилось с первого, получится со второго. Не мытьем, так катаньем, не палкой, так лаской… — Тут глаза Рваного многозначительно обратились к разложенному на столе товару. — Ты, кореш, главное, проследи, чтоб он больше ничего не писал… Хозяину его писания сильно не нравятся, сечешь? А потому — никаких писаний! И звякни, ежели что. Ну, а коль он тебя побеспокоит, не накладывай в штаны, а лучше соображай, как подманить мужика куда-нибудь в тихое место. В тот шалман на Крестовском, где ты кофий жрешь… или за город… — Гость, словно в раздумье, поскреб страшный шрам на щеке и повторил: — Да, лучше бы за город. На природу, так сказать. На природе всегда способней разбираться — и с палками, и с ласками.

— А если он будет не один?

— Ну и чего? Я тоже не один, — произнес Рваный, поднимаясь. — Со мной, почитай, все двенадцать апостолов и сам Господь Бог, так что оплошки, как с теми тремя кретинами, не будет! — Его взгляд снова скользнул к столу, шрам дернулся в жесткой ухмылке. — Ну, закончили с Синезадовым, кореш! Ты помни свое: сигаретки — тебе, флакошки — рыжей Ксюшке! И тем, кто еще придет. Все знают, что тут кому. Не залежится товарец!

…Стоя у окна, он наблюдал, как Рваный, вынырнув из подъезда, растворился в уличной толпе. Сверху его гость был похож на сотни и тысячи других людей: с таким же, как у многих, вялым, туповатым и утомленным лицом, с глазами, лишенными блеска, с редеющей шевелюрой и ранними залысинами у висков. Кто мог представить, что' этот мужчина, этот нестарый еще мужичок, как чаще именовали подобных типов, еще недавно тащил портфель с Небесными Дарами? С волшебным зельем графа Калиостро… Кто мог вычислить его, найти в необозримом человеческом муравейнике, кто мог добраться до Хозяина?

Никто, с тоской подумал он, никто и никогда!

Рваный исчез в толпе, словно жухлый лист среди таких же листьев, кружащихся на ветру меж голых ветвей осеннего леса.


* * *
Дни тянулись за днями, томительные и бесконечные, как серо-стальная лента Ганга, обрамленная пыльными метелками пальм. Иногда Дха Чандре казалось, что он провел в обители святых братьев лишь пару месяцев, иногда этот срок мнился вечностью или, во всяком случае, долгими десятилетиями. К ним приходило много людей, множество обездоленных и голодных, старых и молодых; Звездный Творец был ласков со всеми и всем предлагал пищу, покой и свое божественное благословение. Вкусившие его даров уже не покидали приюта; тихое счастье окутывало их, наделяя тремя радостями: есть, пить и спать.

Дха Чандра тоже ел, пил и спал. Глаза его бездумно скользили по лицам прочих обитателей этого крошечного рая, огражденного высокими стенами и рядом тенистых платанов, встречая такие же бездумные и пустые взгляды. Они не разговаривали друг с другом; им не о чем было говорить и нечего вспоминать — кроме возвышенного мгновения, когда божество соединилось с душой каждого из них. Но миг этот был уже в прошлом, и память о нем становилась все слабее и слабее.

В один из дней Дха Чандра понял, что конец его близок.

Странно, но ему больше не хотелось есть и пить, только спать. Каким-то инстинктивным чувством, не человеческим, но присущим всякому живому существу, он ощутил, что стоит на пороге Великого Забытья и Бог в тиаре из виноградных гроздьев протягивает к нему свои ласковые руки. Они пахли, словно медовые травы под жарким солнцем, и Дха Чандра, жадно вдыхая этот аромат, совсем не жалел, что наступает время уходить. Он был готов к вечному странствию: глаза его закрылись, плоть окостенела, сердце стучало медленно и редко, как у йога, погрузившегося в объятия нирваны.

В эти последние часы к Дха Чандре вернулась способность видеть сновидения. Он будто бы снова очутился в подземной камере, среди алых ковров, прозрачных сосудов и блестящих серебряных курильниц, в мире тишины, покоя и неяркого света, над которым плыла, царила статуя Звездного Творца. Нет, не статуя — живой Создатель простирал к нему руки и звал к Себе, обещая вечное блаженство, сладкие сны и исполнение всех желаний. Впрочем, желание у Дха Чандры было только одно — как можно быстрей соединиться с богом.

Он опять слышал волшебную музыку, чарующий наигрыш флейт, перезвон хрустальных колокольцев; он приближался к порогу райских врат, он знал, что теперь они распахнутся перед ним навсегда. Там, за высокими створками из золотистой древесины, вращались огненные звездные спирали, там мерцало радужное сияние необозримых облачных громад, там, на фоне черного бархата небес, изгибая стройные станы, танцевали прекрасные апсары. Дха Чандра не испытывал к ним плотского вожделения; он любовался этим зрелищем с такой же надеждой, с таким же счастьем, с каким заблудившийся в пустыне глядит на свежую зелень спасительного оазиса.

Он больше не чувствовал себя сосудом, из которого вылито вино, пустым мешком, обломком безгласного камня, пнем от срубленного дерева, грудой песка или гниющих листьев. Бог снова снизошел к нему, Бог призывал его в свои чертоги, и Дха Чандра не видел смысла задерживаться на земле.

Его последние минуты были легкими: разум — то, что еще оставалось от его разума, — померк и растворился в тишине, словно ночные туманы над рекой, исчезающие с приходом рассвета.


* * *
Обряд Посвящения новых братьев был немноголюдным, но отличался таинственностью и своеобразным мрачным торжеством. Сегодня его проводили не в катакомбах Палермо и не в одном из итальянских убежищ, а здесь, на севере Монтаны, милях в трех от небольшого городка Грейт Фоллз; тут, под корпусами и фундаментами старой заброшенной лесопилки, была оборудована база, абсолютно скрытная и недоступная для чужаков. Во всяком случае, так утверждали Отцы-Основатели Черной Роты, которым Стиг Сорди верил куда больше, чем самому себе. Он-то мог ошибаться, но Отцы — никогда! Тот, кто покровительствовал им, сумел бы предостеречь своих слуг от любых ошибок.

Камера, в которой свершался обряд, была сравнительно небольшой и необычной на вид: ни единого угла, ни единой ровной поверхности, если не считать пола. Она казалась Сорди похожей на каштан: изогнутые, искривленные стены плавно переходили в потолок столь же неопределенных очертаний, состоящий из одних впадин, выпуклостей, морщин и бугров. Внутренняя обшивка выглядела цельной, будто бы отлитой в некоей огромной форме или отштампованной под гигантским прессом. Она слегка светилась — не слишком ярко, но вполне достаточно, чтобы можно было различить каждую деталь обстановки.

Деталей этих, впрочем, насчитывалось немного. В дальнем конце камеры пол уходил вниз, образуя что-то вроде большой ванны, в которой клубился сизый вязкий туман; слева от нее в стене просматривалось сферическое углубление, а справа — узкая вертикальная щель футов восемь в длину. Щель эта бежала по изогнутой поверхности стены, словно яркий и неимоверно тонкий мазок светящейся зеленой краски, и казалась Сорди плотно сомкнутой пастью клыкастого чудища, но на самом деле ее предназначение оставалось для него загадкой. Сферическая вмятина слева была тем самым местом, откуда появлялся Он — Темный Властелин, Сатана или Люцифер, покровитель Отцов Черной Роты. Лика его Сорди не видел ни разу и видеть не желал, ибо даже лицезрение дьявольских рук, протянутых к очередной жертве, повергало в трепет; он до сих пор не мог забыть их ледяного прикосновения в тот миг, когда посвящали его самого. Что же касается ванны с клубящимся туманом, то приближаться к ней было строжайшим образом запрещено; в эту сизую мглу бросали трупы тех, кого Темный Владыка высосал до дна, до последней капли.

— Приступим, — произнес Отец, стоявший ближе всех к сферическому углублению. Голос его прозвучал неясно и глухо из-под капюшона с прорезями для глаз; рукава темной мантии взметнулись, когда он воздел руки вверх, протягивая их к неярко мерцавшему потолку.

Кроме Отца, невысокого тощего мужчины, в камере находились два кандидата и два поручителя-вербовщика; одним из них являлся Стиг Сорди, и его лицо тоже скрывал просторный капюшон. От кандидатов, обнаженных по пояс, сильно тянуло спиртным; по их щекам и крепким мускулистым шеям стекали струйки пота.

Повинуясь жесту Отца, Сильвестро Талла — тот, кого Сорди позавчера привез из Неаполя, — шагнул к стене и преклонил колени. Сорди заметил, что ноги у парня подрагивают, а глаза уставлены в пол; вероятно, он боялся чего-то ужасного — скажем, появления дьявола в облаке пламени и дыма, чудовища с пятидюймовыми клыками и огненным взором, чье дыхание отдает адским смрадом. Но действительность была не столь впечатляюще помпезной, хотя и более страшной.

Во время Обряда — а Сорди, один из самых ловких вербовщиков, повидал не меньше двух дюжин Посвящений — не требовалось попирать ногами крест, расписываться кровью на пергаментах из пожелтевшей телячьей кожи или читать католические молитвы задом наперед. Ничего подобного, никаких кощунств, принятых в идиотских сектах сатанистов! Кандидату полагалось лишь опуститься на колени перед сферической вмятиной, поручив свои душу и разум Владыке Зла. Он брал от каждого столько, сколько желал, и взятое именовалось Залогом. Залог мог быть различным. Одних, видимо, не представлявших особой ценности, дьявол высасывал досуха, и тела их затем сбрасывали в ванну с сизым туманом. Другие, назначенные в будущем на роль боевиков-атарактов, делились с Повелителем Тьмы несколько меньшим; после Обряда они выглядели совсем как обычные люди, если не считать фантастической силы и нечувствительности к боли. И они делались послушными, очень послушными! Они повиновались любому слову, любому приказу Отцов, словно роботы, лишенные человеческих чувств и разума; их можно было послать на самую гибельную операцию, не сомневаясь, что в случае провала каждый, сохраняя тайну, покончит с собой. Идеальные исполнители, думал Сорди, с невольным трепетом всматриваясь в полумрак сферической ниши.

Сам он, как и прочие вербовщики, Отцы-Основатели и функционеры высшего звена, дал наиболее скромный из всех возможных Залогов — только крохотную частицу собственной души, символ вечного единства с Хозяином Преисподней. Стиг Сорди сохранил и разум свой, и чувства, и свободу волеизъявления — в тех пределах, кои допускались уставом Черной Роты. Но не только устав и страх неизбежной кары властвовали над ним; то был лишь кнут, но имелся и пряник. И пряник этот, как бывало уже не раз, оказался куда действеннее кнута.

Сферическое углубление в стене затуманилось, и Сорди жадно втянул расширенными ноздрями знакомый сладковатый аромат. Здесь, метрах в пяти от ниши, он являлся лишь тенью, слабым отсветом того упоительного запаха, что источали пестрые баллончики, украшенные спиралью из крохотных блестящих звезд. Сорди, однако, ощутил, что погружается в нирвану; только невероятное усилие воли помогло ему вернуться к реальности. Вздохнув, он принялся мысленно пересчитывать баллоны с наркотическим зельем, спрятанные в трех разных тайниках. Их было вполне достаточно; Отцы-Основатели и сам Великий Покровитель Черной Роты ценили услуги Стига Сорди, и он не испытывал недостатка в сладких пряниках наград.

В нише, над самой головой коленопреклоненного Сильвестро Таллы, возникло смутное движение. Казалось, многосуставчатые членистые пальцы вырастают прямо из стены, жадно подрагивая и шаря в поисках добычи. Они были длинными, гибкими и, как помнилось Стигу Сорди, смертельно холодными. Ледяными, если не сказать больше! Это несколько расходилось с представлениями Сорди о пылающих адских огнях и раскаленных сковородках, но холод был не единственной странностью. Он знал, что пальцы Владыки Тьмы украшены не остроконечными когтями, а чем-то напоминавшим небольшие присоски размером с одноцентовик. Впрочем, на эти мелочи ему было наплевать: в роду Сорди, обитавшем в Штатах на протяжении трех поколений, религиозность стояла далеко не на первом месте.

Впрочем, как бы Стиг ни относился к Богу, дьяволу и идее посмертного воздаяния, происходившее сейчас внушало ему иррациональный безотчетный страх. То, что он видел, могло и в самом деле оказаться явлением Сатаны, чем-то таинственным, мистическим, чему нет места в обычной жизни; правда, лапы дьявола и место, выбранное им для демонстрации своей власти, выглядели совсем не так, как описывалось в Библии. С другой стороны, все факты наверняка удалось бы истолковать иначе, более рационалистически и трезво: например, ванна с разлагающим трупы сизым туманом, ароматный наркотик, даривший сладкие сны, тайная база под старой лесопилкой и весь загадочный Обряд Посвящения могли оказаться неким сверхсекретным экспериментом, испытанием нового оружия, совсем иного и не похожего на ядерные бомбы, ядовитые газы и смертоносные вирусы, уничтожаемые сейчас повсеместно.

Но если так, то кто же проводил эти жуткие опыты? Стиг Сорди старался о том не думать, что удавалось ему без большого труда; пересчитывать пестрые баллончики в тайниках было гораздо приятнее.

Членистые отростки, трепетавшие над головой Таллы, удлинились и походили теперь на пучок слабо поблескивающих серых щупалец. Они начали свиваться, накладываться друг на друга, образуя что-то похожее на сетчатый диск с мелкими ячейками или овальный кусок паутины, сплетенный из веревок толщиной в палец. Затем вся эта конструкция дрогнула и опустилась вниз, плотно охватив затылок и виски Сильвестра Таллы; конец самого длинного щупальца скользнул к ямке под черепом.

Талла дернулся и вскрикнул, но тут же мышцы его расслабились, руки безвольно повисли вдоль тела, голова на короткой мускулистой шее откинулась назад. Казалось, он будто бы стек вниз, к полу, и только серые гибкие щупальца поддерживают его, предохраняя от падения. Он напоминал сейчас беспомощную мышь, стиснутую в жестокой хватке совиной лапы.

Зрелище было не из приятных, и Сорди, сглотнув, закрыл глаза. Оставалось лишь благословлять капюшон, не позволявший Отцу-Основателю узреть его слабость… Но как выглядел сейчас сам Отец? Возможно, он тоже жмурил веки, чтобы не видеть того чудовищного и страшного, что творилось в этот миг у стены? Во всяком случае, когда серые щупальца выпустили Таллу, голос Отца был хриплым и дрожащим.

— Следующий, — произнес он, взмахнув рукавами мантии. — Следующий! И поторопись, сукин сын! Не заставляй Хозяина ждать!

Талла поднялся, встал, опершись спиной о стену; глаза его были бессмысленными, тусклыми, точно отлитыми из олова. С ужасом взглянув на него, второй кандидат шагнул к сферической нише, к трепетавшему перед ней вееру членистых щупалец, затем, повинуясь нетерпеливому жесту Отца, не опустился — рухнул на колени. Гибкие отростки вновь сплели свою сеть, плавно двинулись вниз, накрыли голову парня… Вскрик, трепет частицы живой плоти, стиснутой серыми змеями… Потом дьявольская лапа разжалась, и человек начал медленно приподниматься.

— Залог дан и принят! — с видимым облегчением произнес Отец. — Да будет имя Его свято, а воля — нерушима!

— Да будет! — хором подхватили Сорди и второй вербовщик.

Отец, не дожидаясь, пока щупальца втянутся в стену, торопливо приблизился к новым атарактам и начал что-то втолковывать им — вероятно, давал обычные инструкции. Сейчас, в первые минуты после свершения Обряда, этим парням стоило напомнить о кое-каких элементарных вещах — к примеру, о том, чтоб не забывали дышать.

«Пушечное мясо, — с невольной жалостью подумал Сорди, вытирая капюшоном вспотевший лоб. — Пушечное мясо, несчастные итальянские ублюдки! Месяц-другой, и оба вы станете трупами, нашпигованными свинцом! В точности как Джем Косса, проклятый кретин!»

Но он знал, что к тому сроку они исполнят предначертанное: нашпигуют свинцом тех, кому улыбнется таящийся во тьме дьявольский лик Адского Владыки. Ибо в этом и заключалось назначение Черной Роты — убивать! Уничтожать всякого, кто представлял опасность для неведомого Хозяина, помеху его планам, угрозу его замыслам. Но о замыслах этих Стиг Сорди не имел ни малейшего представления.

Об этом, как и о мистической загадочности либо реальности всего происходящего, ему тоже не хотелось думать.


* * *
Звено А, или Служба внешнего наблюдения, базировалось под Вашингтоном, в одном из огромных корпусов НИСТа — Национального института стандартов и технологии. Лет десять назад это строение из светло-серого бетона, армированного серебристыми стальными полосами, принадлежало сектору компьютерных сетей; тут располагался один из главных информационных центров Северо-Американского континента. Возможно, самый главный, и по этой причине корпус был нафарширован вычислительной техникой и оптоволоконными линиями связи, как рождественский гусь яблоками. Сейчас, оказавшись после некоторой реорганизации под щедрой рукой ВДО, это заведение процветало: к старому корпусу был пристроен пятиэтажный подземный бункер, прежние «Макинтоши» и «Пентиумы» были заменены суперсовременными «Парсифалями», «Ландами» и «Силвер Кроунами», число внешних связных каналов утроилось, емкость банков памяти возросла на порядок. Разумеется, этот важнейший блок, один из самых основных кирпичиков в воздвигаемом на протяжении трех последних лет здании Системы, был превосходно защищен — как в реальном пространстве, так и в информационном; его стерегли сталь, свинец, лучи лазеров, чуткие датчики и сложнейшая сеть программно-электронных паролей.

Сюда, в эту службу, стекались результаты наблюдений за ближним и дальним космосом; здесь хранили, сортировали и анализировали все, что удавалось зафиксировать «Спайерам» и многочисленным наземным станциям. В некотором смысле звено А само по себе являлось системой в Системе; три вращавшихся над Землей гигантских радиотелескопа были его ушами и глазами, а обсерватории слежения и каналы связи — нервной сетью. Но мозг размещался именно тут, в двадцати милях от Вашингтона, на тщательно охраняемой территории, куда не мог проникнуть никто из посторонних.

Исключения допускались лишь в одном случае — при проведении научных симпозиумов. Еще в начальный момент своей организации Системе удалось собрать большую часть материалов о посещении Земли инопланетными пришельцами, о проблеме НЛО и попытках связи с чужими мирами. Это оказалось нелегким делом; руководители Северо-Американской и обеих европейских региональных цепей выдержали настоящий бой со множеством ведомств, а также научных и псевдонаучных группировок, в распоряжении которых находилась интересующая Систему информация. Огромный массив документальных свидетельств, фотографий, кинопленок и материальных объектов был извлечен из архива ВВС США, где эти данные накапливались более полувека; кое-чем пришлось поделиться ЦРУ, ФБР, французским и английским обществам по изучению аномальных явлений и российским спецслужбам. Но, так или иначе, данные были собраны, рассортированы и каталогизированы. Изображения и тексты, вплоть до «Голубой книги» Аллена Хайнека и прочих многочисленных научных отчетов, легли в память компьютеров звена А; подлинные же документы вместе с обломками летательных машин, неведомых устройств и останками гипотетических астронавтов хранились в большом подземном бункере, упоминавшемся выше. Все это добро на девяносто девять процентов являлось подделкой, сознательной фальсификацией либо результатом ошибки неопытных в научных наблюдениях очевидцев; но оставался один процент, который стоило подвергнуть тщательному изучению. Этим и занимались входившие в звено А «механики» и группы специалистов по радиоэлектронике, информатике, астрофизике, планетологии и космической связи, собиравшиеся на конференции дважды в год. В отличие от остальных проектов Системы цель данных исследований не была засекречена.

Однако эти ученые были способны на большее, чем бесконечная возня с пожелтевшими фотографиями и якобы инопланетными раритетами. Поддерживая их, Система время от времени ставила свои задачи, носившие характер долговременных прогнозов либо стратегических игр, где наступающей стороной являлись неведомые чужаки, а обороняющейся — союз ведущих земных держав, рассматриваемых либо на современном этапе технологического развития, либо в будущем, в периоды от тридцати до ста лет. В таких исследованиях, проводившихся на компьютерных моделях, одной из основных проблем была военная стратегия пришельцев — иначе говоря, те способы, коими им удалось бы сокрушить человечество и всю земную цивилизацию.

Тут, по мнению специалистов, не стоило ожидать чего-то подобного Уэллсовой войне миров, то есть локальных схваток с использованием самолетов, бронетехники, ядерного оружия, лазеров и тому подобных устройств. Ученые с редким единодушием полагали, что удар будет носить глобальный — вернее, суперглобальный характер. Все зависело от энергетических возможностей чужаков: они могли отравить океаны и атмосферу, стерилизовать или уничтожить все живое при помощи некоего губительного излучения либо воздействовать на климат планеты. Один лишь последний результат мог быть достигнут множеством способов от изменения земной орбиты до создания экранирующего газового облака между Землей и Солнцем или уничтожения озонового слоя. Не стоило сбрасывать со счетов и такую угрозу, как непосредственное воздействие на Солнце — например, его преобразование в сверхновую звезду.

Но любой из таких глобальных катаклизмов скорей всего сделал бы Землю или всю Солнечную систему непригодной для обитания. Во всяком случае, для существ, чей жизненный цикл базируется на углеродной основе, которые способны функционировать в сравнительно узком интервале давлений и температур и не выносят длительного воздействия жесткого излучения. Если бы даже чужаки избрали самый щадящий вариант — не взрыв Солнца, но стерилизацию или отравление земной атмосферы, — им все равно пришлось бы решать проблему полностью разрушенной экологии, обеззараживать воздух, воду и почву, создавать заново то, на что природа затратила миллионы лет. Это стало бы куда более трудной задачей, чем глобальное уничтожение людей! Гораздо проще освоить необитаемый девственный мир, каких во Вселенной мириады и мириады, чем вычищать отхожее место, заваленное горами радиоактивных останков.

Да и зачем могла понадобиться чужакам Земля? Небольшая планета с огромным населением, с изрядно выработанными минеральными ресурсами — мир, не первое десятилетие балансирующий на грани экологической катастрофы? К тому же его обитатели не сумели пока освоить даже планетарный сателлит, собственную луну, до которой, по космическим масштабам, было рукой подать! Значит, люди не представляли никакой опасности для расы звездных странников или агрессоров, способных путешествовать в галактических просторах.

Что же соблазнительного, что же ценного они могли найти на Земле?

Это был вопрос вопросов!

Он возник при первой же попытке анализа стратегии чужаков, ибо способ их гипотетической атаки полностью определялся целью завоевания. Что им было нужно? Вода, воздух, полезные ископаемые? Но таких богатств в космосе имелось сколько угодно: Гигантские глыбы чистого льда, замерзшие газы, удобные для транспортировки, полиметаллические астероиды, необитаемые дряхлые миры, сохранившие, однако, свой оливиновый пояс, неисчерпаемые залежи ценного сырья.

Быть может, пришельцы желали заполучить Землю? Всю планету, как она есть, с ее городами, освоенными территориями, энергостанциями, предприятиями, информационной и транспортной сетью? Но эта гипотеза не выдерживала критики: глобальная санация Земли обошлась бы слишком дорого, и приз в виде жалкой земной технологии не окупил бы расходов.

Таким образом, задача, поставленная Системой, на первый взгляд не имела определенного решения. Сколь долго ни длились бы споры ученых, какие бы гипотезы ни выдвигались, выпадавшее в осадок резюме было неизменным: на Земле нет ничего привлекательного для агрессора, владеющего техникой космических перелетов. Этот вывод подтверждался на каждой конференции, оседая мертвым грузом в компьютерных банках памяти, пока кому-то из специалистов — быть может, сразу нескольким — не пришла в голову весьма простая мысль.

Что самое ценное на Земле? Что делает ее сравнительно редким, если не уникальным космическим объектом? Что выделяет ее среди прочих космических тел, гигантских планет наподобие Юпитера, остывших или слишком жарких миров — аналогов Меркурия, Венеры, Марса, Плутона?

Ответ был однозначен: жизнь! И высшая ее форма — человек.

То было единственное богатство, высшая из ценностей, которой могла похвалиться крохотная планетка, прозябавшая на дальней окраине Галактики, Другое дело — зачем люди понадобились чужакам, какую десятину те надеялись с них взыскать? Но ни один из экспертов Системы, ни один из трудившихся на нее специалистов, ни один эмпат, провидец и «слухач» не мог сообщить по сему поводу ничего определенного. А значит, вопрос этот, как и сами таинственные пришельцы, продолжал угрожающей тенью маячить в сером тумане неопределенности. 

Глава 17 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 29 И 30 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

К удивлению Скифа, шеф не пожелал немедленно выслушать отчет. Он лишь убедился, что оба странника в Мир Снов — и клиент, и незадачливый проводник — возвратились в целости и сохранности, а потом властно взмахнул рукой:

— По домам! Все разговоры — завтра!

Вероятно, то было мудрое решение. Скиф пребывал в некотором ошеломлении: переход от таинственного ночного полумрака девственной степи к яркому свету земного солнца оказался слишком резким и внезапным. Еще мгновение назад он обнимал нежное девичье тело, прислушивался к негромкому шелесту трав, любовался тремя лунами, мерцавшими в темных небесах; теперь же руки его отягощал плотно набитый рюкзак с торчавшим наружу стволом «АКД», а в глаза били ослепительные солнечные лучи. Джамаль, которого тоже, очевидно, оторвали от весьма приятных занятий, с недоумением моргал и кривился, словно человек, хлебнувший ослиной мочи вместо доброго кахетинского вина. Самым лучшим в такой ситуации было последовать приказу Сарагосы, что путешественники и сделали, обменявшись парой слов. Торговый князь, с сокрушенным видом пощипывая отросшую бородку, направился в свои пещеры Али-Бабы; Скифа дежуривший в тот день Стилет отвез домой, на Гражданку.

Отец был в институте, мать, как всегда, на кухне. Трехдневное отсутствие сына не вызвало у нее вопросов: предполагалось, что он сопровождал груз ценных лекарств не то в Омск, не то в Новосибирск, а может, и в Магадан — Россия велика! Поцеловав Скифа в заросшую светлой щетиной щеку, мать задала обычный вопрос: как там? Услышав, что там все в порядке, что людей на улицах не режут и продукты в той же питерской цене, она довольно кивнула и погнала сына в ванну, а потом — за стол.

Все казалось знакомым и привычным до тошноты. Но, еще смывая с плеч пыль странствий, еще разглядывая свои исцарапанные ступни и пересчитывая синяки, Кирилл вдруг понял, что возврата к прошлому не будет. Прежде всего он больше не ощущал себя Кириллом Карчевым, выпускником истфака, несостоявшимся специалистом по скифам, оттрубившим шесть лет в рядах славного российского спецназа. Не был он и демобилизованным сержантом, пристроившимся на теплое местечко в загадочную и непонятную фирму. И оставалось весьма сомнительным, является ли он вообще одним из восьми миллиардов разумных созданий, населявших в двадцать первом веке планету Земля. Сам он этого не ощущал; казалось, девять дней, проведенных в фэнтриэле Амм Хаммата, перечеркнули все, что было с ним до сих пор, всю его земную жизнь, десятилетия учебы и работы, годы детства, юности и едва подступившую зрелость.

«Кем же ты сделался?» — спросил он самого себя, и ответил: «Скифом, странником по чужим мирам». Они манили его, словно яркий фантом, дрожавший и переливавшийся над серой пустыней обыденности: мир зарослей на берегу неведомой реки, мир ледяных неприветливых гор Ронтара, мир Альбы, куда удалось заглянуть лишь на краткое мгновение, мир Амм Хаммата…

Амм Хаммат! Море, кедровый лес, степь, холмы… низкая трава — зеленый бархат, высокая трава — словно ковер гиганта… золотая роща, сладкий аромат, беспамятство… пламя костра, ночное небо — темный бархат, три луны — как три ярких фонаря, подвешенных в вышине… белые звери, топот копыт, яростный вопль атакующих шинкасов, блеск клинков, грозная песнь амазонок… «У меня нет сердца — лед горных вершин в груди… У меня нет глаз — проблеск молнии мои глаза…» И потом: «Я обещала поучить тебя стрелять, светловолосый… Я буду луком, а ты — стрелой…»

Сийя! Сийя ап'Хенан из Башни Стерегущих Рубежи! Темноглазая мечта, воительница с пепельными кудрями!

Тогда он сказал ей:

«Мне понравится всюду, где будешь ты».

И она спросила:

«Ты повторишь эти слова перед Безмолвными Богами?»

Затем… затем было еще что-то… А, вот так:

«Ты скажешь эти слова и станешь моим мужчиной. Мы будем встречаться, когда три луны поднимаются в небесах, потом расстанемся, потом встретимся вновь… Как сегодня…»

Сегодня! Скиф знал с полной определенностью, что сегодня наступило утро двадцать девятого июля две тысячи пятого года на планете Земля; в небе сияло солнце, а вечером, возможно, выглянет месяц… Один-единственный, ибо другого в этом мире не полагалось. И ночь трех лун он увидит теперь лишь во сне…

Скиф вылез из ванны и уселся за стол, к сосискам, яичнице и кофе. Мать, приписав его угрюмый вид усталости после командировки, не рискнула приставать с расспросами. Он ел, наливаясь злостью, проклиная свой торопливый язык и вурдалака Доктора, выдернувшего их с Джамалем из амм-хамматской степи, словно пару морковок с огорода. Но в чем он мог винить красноглазого экстрасенса? Пароль был назван, а за этим, как и положено, следовало возвращение.

Завтра еще предстоит объясняться с шефом, мрачно подумал он, отправляясь в свою комнату. Эта перспектива тоже не радовала, и Скиф, не желая предаваться горестным раздумьям, постарался уснуть. Вероятно, скитания в лесах и степях Амм Хаммата вымотали его. Он проспал до ужина, а потом — до следующего полудня.

Увы, эта земная ночь, как он и подозревал, не была ночью трех лун! Постель его оставалась холодной, и сердце стыло в тоске одиночества.



* * *
На следующий день, ближе к вечеру, Сарагоса отвез его в облицованный гранитом дом на Каменноостровском проспекте, в тихую просторную квартиру со стенами, увешанными холодным оружием. Очевидно, шеф знал толк в саблях, кинжалах да мечах; теперь Скифу сделались понятны те жадные взгляды, коими он обласкивал коллекцию Джамаля. Но тут были не только клинки, дротики да боевые секиры — на верхней полке застекленного серванта сверкали старинные ордена, подколотые к пурпурным и голубым лентам, а ниже на темном бархате круглились бронзовые, серебряные и золотистые диски медалей.

Скиф, слегка отошедший после вчерашних печальных раздумий, с благоговением обозрел весь этот музей и поинтересовался:

— Вы тут живете, Пал Нилыч?

— Иногда, — буркнул шеф. — Вообще-то здесь живет некий Август Рихардович Мозель, бездельник, сибарит и коллекционер.

Однако в квартире этого Мозеля Сарагоса чувствовал себя как дома: без церемоний провел Скифа в хозяйский кабинет, к столу с компьютером, включил блок аудиозаписи, раскурил трубку и выдохнул струю густого дыма прямо в микрофон.

— С такой штукой знаком? С компьютерным рекордером?

— Нет. — Скиф помотал головой, разглядывая миниатюрное устройство, подмигивавшее ему зеленым глазом.

— Можешь излагать, не напрягаясь. Микрофон уловит звук, рекордер передаст его в машину, и все сказанное будет расшифровано и переведено в текстовую запись. Завтра проглядишь то, что наболтал, и откорректируешь. Очень удобно… Понял,э?

— А если я раскашляюсь? — не без любопытства спросил Скиф.

Пал Нилыч нахмурился.

— Умничаешь, скифеныш! Ну, если тебе придет случай чихнуть, посмеяться или произвести иные бессмысленные звуки, то в файле будет запись: «Лечись, парень!» Теперь понял?

Дождавшись утвердительного кивка, Сарагоса постучал ногтем по микрофону.

— Ну, раз понял, излагай! Все в хронологическом порядке, не опуская деталей! Сначала факты, потом домыслы, гипотезы и соображения.

Скиф начал излагать. Пал Нилыч слушал, почти не перебивая, спокойно потягивая свою трубку; постепенно кабинет наполнялся светлым вечерним сумраком, кольцами сизого дыма и запахом крепкого табака. Шеф никак не отреагировал на потери, понесенные экспедицией в момент финиша над бездной морской, и Скиф догадался, что сие было предусмотрено; не вызвала его интереса и заключительная сцена, в которой Скифа обучали стрельбе. Он лишь махнул рукой и пробормотал:

— Тут можно без подробностей, парень. Дело житейское. Без подробностей, так без подробностей, решил Скиф. Лицо Сийи в ореоле пепельных кудрей, озаренное светом трех лун, маячило перед глазами, и ему пришлось напрячься, развеивая этот мираж. Нахмурившись, он приступил к последней части отчета — к тому, как и по какой причине был назван пароль. Он старался говорить четко и немногословно, как привык за время армейской службы; оплошность свою не скрывал и оправдываться не пытался. Если уж уделался, не лей слезы зря, советовал майор Звягин, слезами задницу не отмоешь.

— Выходит, радость в тебе взыграла… там, на травке, с девушкой, — заметил Сарагоса, когда с отчетом было покончено. — С другой стороны, амнезия… и внезапное исцеление… х-м-м… все-таки повод для счастья. — Он выпустил густой клуб дыма и задумался, словно пытаясь взвесить, так ли уж виноват его сотрудник. — Ну, ладно! С князем я сам потолкую, а ты впредь веди себя поаккуратнее… всякой дряни не нюхай, понял, нет?

— Так точно, — ответил Скиф, стараясь изгнать видения золотой рощи, бескрайней степи и темных ласковых глаз Сийи ап'Хенан. «Где она сейчас? — с тоской подумал он. — Что делает? Вернулась ли в лагерь или сопровождает в свой город Двадцати Башен джараймских мореходов? Или ее вообще нет на свете, ни в нашей Галактике, ни в туманности Андромеды, и все лишь сон, наваждение, призрачная тень, навеянная красноглазым Доктором?»

Он вздохнул и перевел взгляд на шефа.

— Ну, подведем итоги, — произнес Сарагоса. — Вернулся ты, скажем прямо, с излишней поспешностью, но не в том суть… Главное — что ты принес? Что отыскал в этом Амм Хаммате и припрятал в карман? — Сдвинув брови, он уставился на Скифа. — Так что же, парень?

Скиф, досадливо скривившись, вытащил полиэтиленовый пакет, вытряхнул из него платок, развернул. Засохший кожаный треугольничек с грубой шерстью, колючей, как проволока… Это была вся его добыча — разумеется, если не считать воспоминаний.

Брезгливо пошевелив мизинцем ухо полосатого тха, шеф покачал головой.

— Небогато! Совсем небогато! Мог бы хоть палку от своего дурманного дерева прихватить!

Ответа, видимо, не требовалось, и Скиф смолчал, озирая невидящим взглядом сокровища Августа Мозеля. Клинки на стенах уютной комнаты и ордена в шкафу поблескивали тускло и загадочно в свете угасавшего дня, неярко мерцал экран, лукаво подмигивал зеленый огонек рекордера, под потолком клубился дымок — трубка Сарагосы работала не переставая.

— Впрочем, другого я и не ждал, — буркнул шеф, отодвигая в сторону Скифа охотничий трофей. — Полезного — ноль, зато масса приключений: амнезия, драки с разбойниками, скачки, пляски, красотки…

— Плясок не было, Пал Нилыч, — уточнил Скиф. — Были песни.

— А, эти их заклинания? Ну-ну…

— Не заклинания, просто песни. Но говорилось, что есть среди амазонок женщины, Видящие Суть, которые владеют настоящей магией. Они способны защищаться от ару-интанов и защитить других. Сийя объясняла, что ни одна из ее девушек не станет сену, потому что…

Сарагоса небрежно махнул рукой.

— Ха, настоящая магия! Ты о чем это, парень? Ты толковал мне про ару-интанов, сену и шинкасов — то бишь о демонах, рабах да бандитах-работорговцах. Вот и все! Примитивный мир, наивное колдовство! Что в нем толку, э?

— А Доктор — разве не колдовство? — возразил Скиф. Сделал он это из чистого упрямства, так как, по большому счету, истина была на стороне шефа. Действительно, что толку в заклятиях против демонов? Кому они нужны — и эти мифические демоны, и заклятия? Вот если б он принес ветвь с дурманного дерева падда…

— Доктор — человек с паранормальными способностями, — тем временем пояснил Сарагоса. — Доктор — это реальность, Скиф. Его, к примеру, можно увидеть и даже пощупать… А ты видел этих демонов да рабов? Ты знаешь, какие они? Ты разведал, что стоит за всеми этими баснями? При чем тут, скажем, золотые деревья? И запах?

— Нет. — Скиф привычным жестом коснулся виска, поправил светлую прядь. — Но сену не рабы, Пал Нилыч. Я тоже сперва так решил, аналогия напрашивалась сама собой… Но у них там, в Амм Хаммате, и слова-то такого нет — рабы… Сийя называла их по-другому — лишенными душ, живыми покойниками…

— Живыми покойниками… х-м-м! Зомби, что ли? — В голосе Сарагосы вдруг послышалось любопытство.

«Чего это он покойниками заинтересовался?» — промелькнуло у Скифа в голове. Он на мгновение прикрыл глаза, увидев озаренную ярким солнцем морскую гладь, волны, набегавшие на серый песок прибрежной отмели и раскачивающие мертвое тело.

— Зомби? Черт их знает! — пробормотал он. — Мне ведь попался только один, да и тот был не живым покойником, а самым натуральным трупом. Чернокожий гребец, прикованный к скамье… И я его не разглядывал, Пал Нилыч.

— А зря! Может, и высмотрел бы что интересное. — Сарагоса, откинув голову, полюбовался очередным дымным колечком и, словно принюхиваясь, втянул ноздрями воздух. Видно, аромат крепкого табака навел его на новую мысль. Хмыкнув, он задумчиво произнес: — Вот эти твои деревья и запах… да еще купола в рощах… Пожалуй, тут что-то есть! Что-то есть! — Он резко взмахнул трубкой, роняя искры на полированную столешницу. — Ну, со временем выясним! Раз уж Доктор проложил туда дорожку, она не зарастет!

Не зарастет! — колоколом отозвалось где-то у Скифа в груди. Не зарастет! Во имя пятого ребра шайкала и святого Хараны! Он вдруг почувствовал, как невесомые волосы Сийи коснулись его лба,как пальцы ее с твердыми валиками мозолей гладят его щеку, и, торопясь избавиться от наваждения, сказал:

— Насчет запаха, Пал Нилыч… Запах-то показался мне знакомым! Будто бы… — Он сделал паузу и нахмурился, припоминая.

— Будто бы?.. — с вопросительной интонацией поторопил шеф, но голова Скифа отрицательно качнулась. Воспоминание ускользало от него, как юркая рыбка в быстрой воде; он был уверен, что запах дурманных деревьев ему знаком и что однажды ему припомнилось, где и когда он с ним повстречался. Но вдруг нахлынул нежный горьковатый аромат, ударил в голову, спутал мысли, смешал их, будто ветер в степи… Так пахла кожа Сийи, и Скиф почувствовал, что в этот миг не сможет вообразить иного запаха.

Похоже, Сарагоса догадался, что от его инструктора толку сейчас немного. Притушив трубку, он тщательно выколотил ее в большую мраморную пепельницу, затем, словно подводя итог беседе, ткнул чубуком рекордер. Зеленый огонек погас.

— Ну, давай-ка отставим демонов, заклятия и прекрасных дам и перейдем к делам серьезным… — Шеф значительно поиграл бровями, и Скифу сделалось ясно, что теперь начнется главное — то, ради чего была назначена эта встреча в тихой просторной квартире Августа Мозеля, бездельника и сибарита. Он не имел понятия, о чем пойдет разговор, ибо главными делами ему все еще казались столь внезапно прерванное странствие в Амм Хаммат, возможные претензии клиента и разлука с пепельнокудрой Сийей, царицей его амм-хамматских грез. Особенно последнее — пожалуй, впервые за восемь или десять лет он испытывал такую томительную, не отпускавшую ни на минуту тоску по женщине. Не это ли звалось любовью? «Я буду луком,, а ты — стрелой…» — припомнилось ему, и, возвращаясь к реальности, Скиф глубоко вздохнул.

Однако любопытство его тоже не дремало, и потому он, навострив уши, принялся искоса разглядывать сосредоточенную физиономию шефа. Он надеялся, что сейчас, быть может, ему откроется краешек загадки — тот самый секрет, о коем он размышлял во время недавних странствий в Амм Хаммате, тайна фирмы «Сэйф Сэйв», ее странных клиентов и странных сотрудников, среди которых сам Скиф, инструктор за номером ноль-пять, числился уже три недели. Он словно бы ждал чуда, и это ощущение, тревожное и острое, вдруг затопило его, изгнав ненадолго амм-хамматские миражи.

Сарагоса, неторопливо набивая трубку, сказал:

— Хочу порасспросить тебя кое о чем… Помнишь, ты говорил о предчувствии всяких бед? Словно бог с жалом змеи…

— …стоит за твоим плечом, — закончил Скиф, испытывая легкое разочарование: сейчас он с ббльшим удовольствием потолковал бы об иных материях. — Да, помню. A'xap а'на ритайра ден кро… Харана!

— Да, Харана… Но мы называем это иначе: дар дайнджера, предвидение опасности.

Шеф произнес это «мы» легко и небрежно, так что Скифу оставалось лишь догадываться, о ком идет речь: не то о самом Сарагосе и Докторе — главных фигурах в фирме «Спасение», не то обо всем ее необычном персонале, включая пожилого умельца дядю Колю, не то об иных загадочных личностях, ему пока неизвестных. Но шеф продолжал говорить, и времени для раздумий не оставалось.

— Тебя дважды ранили, и оба раза ты чувствовал звон в ушах… или что там к тебе приходит… За какое время? Я имею в виду, за какое время до события?

Скиф машинально потер шрам на предплечье.

— Трудно сказать, Пал Нилыч. В тайге, пожалуй, было предчувствие задень… и всплеск, мощный всплеск в последние секунды, перед тем, как зек с заточкой бросился на меня. Во время таиландской операции в висках гудело суток за двое — здорово гудело, словно колокол гремел. Ну и еще, когда я решился уйти…

— Демобилизоваться? — уточнил Сарагоса.

— Да. Постоянное давление тут и тут. — Скиф коснулся виска и затылка. — Больше месяца, Пал Нилыч.

— А как сейчас? Здесь, дома, и в Амм Хаммате?

— Все нормально.

— Нормально, х-м-м… — Сарагоса покивал головой, машинально разгладил пальцем лохматые брови и спросил: — Еще случаи были?

— Были. Ударит, громыхнет — ну, значит, надо поостеречься. А через день-другой припоминаешь: пригнулся вовремя — пуля в небо ушла, отскочил — осколок рядом свистнул, остановился, прилег — на мину не наступил. Раз в Заире…

— Обойдемся без армейских воспоминаний, — отрубил Сарагоса. — Ясно, что твой дар Божий за пару дней стрекочет по-тихому из пулемета, а коль беда на носу, бьет из главного калибра. То есть, как говорят специалисты, наблюдается резонанс перед самым печальным событием… Ну, все, как в прочих случаях, не больше, но и не меньше. — Он устремил взгляд на широкий шведский тесак, висевший на стене между двух прихотливо изогнутых малайских крисов, и Скиф не решился спросить, что это за «прочие случаи». Вдруг Сарагоса резко повернулся к нему.

— А случалось ли тебе предчувствовать чужие беды? Ну, неприятности с родителями, с товарищами по службе? Их ранения, смерть? Про других Харана этот тебе когда-нибудь звонил?

«Что ему дался Харана!» — подумал Скиф, отрицательно покачивая головой. Нет, про чужие горести бог с жалом змеи ему не сообщал — даже тогда, когда дело касалось самых близких людей. Как-то отец в одной из своих бесчисленных экспедиций сломал ногу и двое суток ползком добирался до базового лагеря — голодный, одинокий, затерянный в болотах таймырской тундры… Скифу тогда уже стукнуло двадцать, он учился на четвертом курсе, и странный дар, еще не называвшийся в те времена Хараной, для него секретом не был. Однако в случае с отцом его не посещали никакие предчувствия… Быть может, у Карчева-старшего имелся свой ангел-хранитель, что-то наподобие Хараны? Ведь он в конце концов выполз из тех проклятых болот… Скифу как-то не приходило в голову порасспросить его об этом. Он снова покачал головой и сказал:

— Нет, Пал Нилыч, другим я пророчить не могу. Ни беды, ни счастья! Мои предчувствия… они… — он замялся, пытаясь сформулировать мысль, — они сугубо личное дело… индивидуальное, так сказать.

— Ну, личное так личное. — С некоторым разочарованием Сарагоса похлопал широкой ладонью по столу. — Жаль, конечно. Я-то надеялся…

Он смолк. Скиф, сложив руки на коленях, ждал с каменным лицом, стараясь не выказать нетерпения. В общем-то все эти недомолвки шефа, это таинственное «мы» и смутные намеки на «прочие случаи» его не раздражали, а скорее подстегивали любопытство. Казалось, он шаг за шагом отступает от стены, разрисованной огромными фигурами, охватывая взглядом все большую и большую часть некоей загадочной и сложной картины. Но он сознавал, что отдельные ее детали еще не складываются в связные образы; дистанция была слишком мала, чтобы полностью оценить замысел живописца.

Наконец Сарагоса вытащил изо рта трубку и прервал затянувшееся молчание.

— Придется мне, парень, посидеть за твоей спиной, — произнес он загадочно и тут же пояснил: — Надо бы нанести визит одному моему знакомцу… опасный визит… Не потому опасный, что знакомец мой, скажем, вояка-супермен, черный пояс или там киллер с пушками в каждом кармане. Он, по совести-то говоря, не знает, где у карабина приклад, а где затвор… Но возможны всякие неприятности! Да, всякие! — Шеф сосредоточенно пыхнул трубкой. — Мне будет спокойнее, парень, если ты поприсутствуешь на этом нашем рандеву. Мой приятель… он…

— Из наших клиентов? — подсказал Скиф. — С ним какие-то сложности? Как с торговым князем?

— Нет. Не клиент, не конкурент, не вампир и не половой извращенец. Просто он что-то скрывает… что-то такое, что нам полезно знать.

— Нам — это кому? — рискнул наконец спросить Скиф. Сарагоса, откинувшись в кресле, одарил его неласковым взглядом.

— Ты сколько у нас служишь, сержант?

— Три недели… если считать с Амм Хамматом, то чуть дольше.

— Вот видишь, всего три недели… А уже вопросы задаешь! — Шеф со строгим видом побарабанил по столу пальцами. — Скажу тебе одно, парень: фирма наша, конечно, не простая, но к рэкету, разбою и прочим мафиозным делам отношения не имеет! Как, впрочем, и к пустобрехам из правительственных сфер.

«Еще бы не простая!» — подумал Скиф, припомнив внушительный арсенал, хранившийся в подвале, золотые кольца со сбитым клеймом, бригаду медиков за плотно притворенными дверьми и фантастические упражнения красноглазого экстрасенса. Странно только, что Сарагоса помянул правительство… в отрицательном смысле помянул… Выходит, с секретными службами он тоже не связан и кто-то другой ворожит фирме «Спасение»… Кто? Интерпол, ЦРУ или парагвайская сигуранца? Предположения эти были одно нелепей другого, и Скиф, мысленно поминая шайкальи ребра и потроха, вслух сказал:

— Что я должен делать, Пал Нилыч?

— Сейчас я тебе объясню, что ты должен и чего не должен. — Шеф принялся перечислять, загибая толстые пальцы: — Во-первых, Пал Нилычем меня не зови — ни Пал Нилычем, ни Сарагосой. Для того знакомца я — Петр Ильич. Петр Ильич Синельников, журналист. Запомнил, э?

Скиф кивнул. «Надо же, журналист!» — промелькнула мысль. А почему, скажем, не композитор? Впрочем, на композитора глава фирмы «Спасение» походил в сей момент не больше, чем на журналиста. Каменные скулы, твердый подбородок, жесткий прищур темных глаз… Сущий тигр, готовый наброситься на добычу!

— Во-вторых, — продолжал Сарагоса, — тебя я представлю как племянника. Племянник, и все! Без имени и отчества, вот так! Значит, я тебе буду приходиться дядей Петей. Родственником, так сказать, по матери.

«Еще один дядюшка на мою шею», — усмехнулся про себя Скиф, вспоминая Джамаля. Вот не везет, так не везет — оба не в масть! Шеф его, подобно великому «финансисту», был черноволосым.

— В-третьих, ты должен сидеть тихо и мне не мешать. Что бы я ни делал! Может, захочется мне приятелю усы подпалить…

— Это в фигуральном смысле?

— В самом прямом, парень, в самом прямом! — не без удовольствия пояснил Сарагоса. — Так вот, когда я начну развлекаться с усами, ты хозяина усов должен придержать… легонько так придержать, чтоб он не брыкался… Понял, нет?

— Чего ж не понять! — кивнул Скиф, размышляя, чем же усатый знакомец ухитрился так насолить шефу. — А пилу с собой не возьмем? — спросил он, скрывая ухмылку.

— Пилу? Зачем пилу?

— Ну, если понадобится голову отпилить — вместе с усами…

Яростно засопев трубкой, Сарагоса буркнул:

— Все шутки шутишь, парень, а дело-то серьезное! Дело-то о моей голове идет, и о твоей, и о всех прочих! — Он выдохнул клуб дыма, припечатав по столу кулаком.

«Ого! — подумал Скиф. — Во что же это я влип? Не мафия, не Интерпол, не родная российская ФРС и, уж во всяком случае, не развлечение для богатых клиентов… Может, война чародеев да ведьм, всяких паранормальных типов вроде Доктора? Так сказать, передел сфер влияния в трансцендентных мирах?..»

Но эта гипотеза тоже не проходила: слишком малый интерес выказал Пал Нилыч к амм-хамматскому волшебству. И потому Скиф, напомнив себе о дисциплине, выбросил досужие мысли из головы и отрапортовал:

— Все будет исполнено, шеф! Надо держать — буду держать! Так, что ваш усач не шелохнется!

Сарагоса, сменив гнев на милость, благосклонно кивнул.

— Держать — это в-третьих. А четвертое и самое главное — слушай своего Харану. Как зазвонит — кричи!

— И что дальше?

— Дальше — смотря по обстоятельствам. Либо смоемся, либо будем драться. Я скажу.

— Ну, ежели драться… — начал Скиф, вытягивая над столом руку и шевеля указательным пальцем — так, словно под ним чувствовалась упругая сталь курка, — ежели драться, было б чем! Или кулаками, Пал Нилыч?

— Кулаками много не навоюешь, — буркнул Сарагоса и, засопев, полез в стол Августа Рихардовича Мозеля. Действовал он совершенно по-хозяйски, что Скифа уже перестало удивлять: видно, коллекционер Мозель и коммерсант Ивахнов доверяли друг другу, как братья-близнецы.

Шеф молча извлек на свет Божий массивный тупорылый пистолет с ребристой цилиндрической рукоятью и непривычно толстым стволом; на рукояти были желобки для пальцев, а на месте спусковой скобы круглился диск, выступающий краем наружу. Серьезная пушка, решил Скиф, пытаясь разглядеть зрачок дульного среза. Но никакого отверстия, откуда полагалось бы вылетать пулям, он не нашел — там посверкивало нечто фиолетовое, непроницаемое, сплошное.

Тем временем на столе появился еще один предмет — квадратик размером с половину ладони, похожий на дискетку для компьютера в защитном металлическом кожухе. С одной стороны к нему была приделана прочная стальная цепочка, и Скиф догадался, что носить эту штуку нужно на шее, на манер медальона.

— Прижми пальцы сюда, — сказал Сарагоса, осторожно подтолкнув квадратик. — Видишь, где риски нанесены? Вот к ним и прижми.

Скиф осторожно коснулся холодной металлической поверхности. Кожу чуть заметно кольнуло, словно бы током; затем над столом метнулся смутный световой проблеск, и металл под пальцами потеплел.

— Ну, теперь он твой. — Шеф, довольно кивая, поднял медальон на цепочке. — Надень на шею, к телу, и не снимай. Никогда не снимай!

— Никогда? — Опустив квадратик за ворот рубашки, Скиф почувствовал, как тот холодит кожу; вероятно, ощущение тепла под пальцами было обманчивым. — Ну, а как быть с девушками? Эта железка всю грудь исцарапает!

Сарагоса задумчиво поиграл бровями.

— Когда надо, перевернешь на спину. Или в зубы возьми, если угодно. Но не снимай! Ты ведь во время службы таскал на шее жетон с номером? Ну, так это тебе вместо него. Называется Страж: твой хранитель, прибор связи и ключ ко всяким замкам.

— Каким замкам?

— Не спеши, парень, все узнаешь со временем. — Сарагоса уже двигал к нему пистолет с цилиндрической рукоятью. — А вот с этой игрушкой будь поосторожней. Боевой лазер, на вооружение в войска не поступал. Стреляет, конечно, не так далеко, как «АКД», но в ближнем бою страшная штука. Придется в дело пустить — смотри, чтоб меня не разрезал напополам. Вот тут рычажок… вместо предохранителя… — Он показал, где.

Это мы уже видели, подумал Скиф, пряча оружие в карман. Это мы видели — у Самурая, когда тот отправлялся кататься на слонах. Интересно, а Страж у него тоже есть? Наверное, есть, решил он, чувствуя, как металлическая пластинка холодит кожу на груди. Получалось, что инструктор инструктору рознь: те, прежние, были людьми доверенными, тогда как он. Скиф, вместе с четверкой хмурых триариев всего лишь проходил испытательный срок.

Но не являлась ли сегодняшняя беседа своеобразным посвящением? Ему выдали оружие и медальон-хранитель; он должен был принять участие в весьма загадочном деле — в боевой операции, судя по всему. Как бы шеф ни темнил, что бы ни болтал насчет безобидного своего знакомца, Скифу чудилось, что визит окажется не из простых. Об этом напоминали висевший под рубахой Страж и лазер, который оттягивал карман. Святой Харана! До сих пор он и знать не знал, что такие штуки существуют на Земле!

— Ну, все! — произнес Сарагоса, приподнимаясь. — Отчитаться ты отчитался, инструкции получил, снаряжение тоже. Пойдем с тобой на пару, порастрясем моего приятеля… — Он вдруг резко вывернул шею и уставился на Скифа с каким-то напряженным и тревожным ожиданием. — Твой бог… Харана этот… он ничего не говорит?

— Ничего, Пал Нилыч. — Скиф пожал плечами.

— И ладно. Ты, как минимум, останешься цел. Тоже утешает!

Они вышли в коридор, пробираясь мимо заточенных клинков, лезвий секир и Протазанов, связок дротиков и стрел. Внезапно Скиф остановился, хлопнул себя по лбу.

— Пал Нилыч, хотел спросить насчет Доктора…

— Да? — Сарагоса, возившийся с замками у двери, обернулся.

— Доктор как-то моделирует реальность? Ну, в тех снах, куда мы попадаем? Он может влиять на события в фэнтриэле? Скажем, подгоняя их к заказанному клиентом сценарию?

— Отчасти. Ведь отправляясь Туда, — Сарагоса показал взглядом на потолок, — мы не испытываем проблем ни с языком, ни с письменностью, ни с…

— Я не это имею в виду. В момент Погружения он как бы меняет нас, вкладывает знание языка в наш разум, — Скиф коснулся лба, — и это в какой-то степени понятно. Но способен ли он воздействовать на местных аборигенов? На тех, с кем мы встречаемся во сне?

Сарагоса лукаво сощурился.

— Боишься, что Доктор внушил той девице излишне теплые чувства? Как ее… Сийя ап'Хенан, Стерегущая Рубежи?

— Такая мысль не приходила мне в голову, — медленно произнес Скиф, ощущая ледяной холод под сердцем. — Но сейчас меня интересует другой эпизод… Помните, я говорил о встрече с мореходами с погибшего корабля? С этим Зуу'Арборном и карликами-джараймами. Они ведь нас узнали! Откуда? По велению Доктора?

— Действительно, откуда? — Шеф оперся плечом о стену и призадумался. — Не могу сказать, — сообщил он наконец, тряхнув головой. — Не могу, но это ничего не значит. Видишь ли, все эти манипуляции Доктора… они… Словом, ему самому неведомо, как получается то, что получается. А мы о его фокусах знаем и того меньше. Пока… — На лице Сарагосы промелькнула тень недовольства, потом он протянул руку и крепко стиснул плечо Скифа. — Ты уж прости, парень, но хочу тебе сказать: люди, которых мы встречаем Там… мужчины и женщины… да, женщины, самые прекрасные из них… они, быть может, нереальны. И их чувства к нам — любовь, ненависть, страх или презрение — нереальны тоже. Как и наши… Понимаешь?

— Понимаю. Сон?

— Да, сон. Возможно. Или ..

— Или?..

Но Сарагоса только пожал плечами и отвернулся к двери.


* * *
Домой Скиф возвращался на метро в первом часу ночи, пребывая в довольно угрюмом настроении Некоторое время он разглядывал припозднившихся пассажиров и размышлял о том, что метро в Питере гораздо глубже московского, но людей словно бы не волнуют десятки метров глины, камня и воды, нависшие над головой. Сила привычки, думал он, ложное чувство безопасности, даруемое бетонными сводами и каменной облицовкой. Но вот своды треснули, рухнул мрамор и гранит, хлынули воды, полезла сквозь трещины жирная темная глина, и мы пробуждаемся от иллюзии стремительного движения к застою, к гибели… от сияния электрических ламп к могильному мраку… от сна к реальности…

Скиф вздрогнул, подумав о снах и о том, что сказал на прощание Сарагоса.

Нет, она, Сийя, не была сном! Что бы ни утверждал Пал Нилыч! Она была теплой, живой, настоящей… такой же, как люди, окружавшие его сейчас… Она могла бы находиться рядом, ехать с ним… Куда? Домой, конечно же, домой!

Тут мысли Скифа невольно обратились к делам житейским, и он попытался представить свой дом — не родительскую квартирку, а собственное свое жилье, с тремя комнатами, с кухней и с ванной, где он мог бы вытянуться во весь рост. Если Джамаль не устроит скандала и не лишит названого племянника положенных премиальных, мечты эти вполне могли осуществиться. Каким-то шестым чувством Скиф предвидел, что скандала не будет и, уж во всяком случае, его оплошка в Амм Хаммате не скажется на финансовых делах. Ему выдадут все что положено, а значит, собственная крыша почти в кармане. Можно сказать, над головой!

Ну и что с того?

Он свирепо нахмурился, перепугав сидевшую рядом женщину с утомленным лицом.

Что с того? Ему-то нужна не крыша и не кухня с ванной, а Сийя! Предположим, он мог бы забрать ее с собой… взять на руки, произнести пароль… вырвать из Мира Снов, из миража фэнтриэла… Предположим! И что дальше?

Он не мог представить Сийю ап'Хенан, воительницу из Башни Стерегущих Рубежи, на питерских улицах, под серым питерским небом, среди машин, чадящих парами бензина, людей в унылых одеждах или в тесной квартирке многоэтажного дома; он не мог представить ее ни на кухне у плиты, ни в переполненном троллейбусе, ни за рулем автомобиля, ни в магазине — по любую сторону прилавка. Он не мог представить, как она тащит тяжелые сумки с продуктами или, достав кошелек и опасливо озираясь по сторонам, роется среди многоцветных ликов «портретной галереи»…

Пожалуй, этот его мир был не так уж плох, но в нем не оставалось места для стремительных конных схваток в безбрежной степи, для заклинаний и колдовских песен, для Белых Родичей и полосатых тха, для города Двадцати Башен, выстроенного на скале. Мечи и доспехи сменились пулеметами и защитной формой, скакуны — шестиколесными слидерами, волшебство чар — монотонным бормотанием телевизора. Пожалуй, между миром Земли и миром Амм Хаммата существовало лишь одно общее: и там, и тут были сену — живые мертвецы, которые по команде ели, спали и отправлялись на работу. Возможно, общее заключалось еще и в том, что обе реальности населяли демоны — таинственные фигуры, обитавшие в сером тумане обыденности.

Нет, Земля решительно не подходила для Сийи ап'Хенан! И отсюда следовал лишь один вывод, непреложный и "прозрачный, как хрустальное стекло: быть с ней — значит остаться в Амм Хаммате.

Некоторое время Скиф, тяжело вздыхая, обдумывал эту возможность, но тут вагончик метро добрался до «Академической», его станции, и он зашагал к эскалатору. Тяжелый пистолет оттягивал карман куртки, пластинка Стража, нагревшись, уже не холодила под ключицами, а напоминала о себе, слегка царапая кожу острыми уголками. Незаметно мысли Скифа переключились с пепельнокудрой Сийи на густобрового Сарагосу. Быть может, впервые он ясно осознал, что испытывает глубокое и нерушимое доверие к этому едва знакомому человеку, словно выписав ему некий карт-бланш, которым тот мог распоряжаться по собственному ведому и разумению. На этом доверии держалось все — и участие в невероятных экспериментах Доктора, и то, что Скиф старался не замечать всех странностей новой своей службы, всех недомолвок шефа. «Не спеши, парень, все узнаешь со временем», — сказал он… Оставалось надеяться, что время это не за горами.

Вернувшись домой, Скиф вытащил пистолет, сунул его за пояс и осторожно, стараясь не потревожить мать, прокрался в ванную. Под чугунной ванной лежало с дюжину переломанных керамических плиток — еще с тех времен, когда отцу пришла идея облицевать пол. Скиф, согнувшись в три погибели, нашарил плитку, пристроил ее на полу у бетонной стены и пальнул из лазера. Ни грохота, ни свиста; тонкий фиолетовый луч прошил обломок, оставив аккуратное отверстие с оплавленными краями размером с горошину. Отбросив плитку ногой, Скиф убедился, что лучик ушел в стену, хоть и не пробил ее насквозь.

В самом деле опасная игрушка, решил он; затем, покачав головой, стащил пропотевшую одежду и полез под душ.

 Глава 18 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 31 ИЮЛЯ 2005 ГОДА

Он снова принял бетламин, совсем немного, четверть обычной дозы. Проводив Скифа, он вдруг почувствовал, что сегодня не сможет уснуть: то ли сказывалось напряжение последних дней, то ли раздумья о предстоящих наутро делах — не слишком приятных, нужно признать, — не давали смежить веки. Что ж, решил куратор, обычное дело: его ждет бессонная ночь, не первая и не последняя, одна из многих в долгой череде таких же ночей. Припомнив выслушанный только что доклад агента, он усмехнулся. Эс-ноль-пятому, несмотря на молодые годы, тоже случалось страдать от бессонницы… не далее как позавчера, в амм-хамматской степи, озаренной светом трех лун…

Ночь трех лун! Когда мы молоды, подумалось ему, всякую ночь на небе сияют три луны, но в зрелых годах приходится довольствоваться одной. В старости, может, и ее не увидишь…

Он вздохнул и поплотнее уселся в кресле, собираясь обду' мать завтрашние неприятные дела — беседы с Догалом, лукавым компаньоном, и с заносчивым наследником грузинских князей. Еще вертелись у него в голове всякие идеи насчет любопытных клиентов, пророчеств Монаха да операции «Blank», нежданно вступившей в активную фазу; хотел он поразмыслить и об отчете своего агента, и о том, какие материалы пришлет Винтер в ответ на последний запрос. Миновало уже четыре дня, пора бы командору и откликнуться…

Однако ночи размышлений не получилось. Бетламин, коварное снадобье, не даровал ему сейчас привычной ясности мыслей — быть может, потому, что доза была мала. Но и уснуть куратору тоже не удалось; вместо этого он погрузился в какое-то странное забытье, балансируя на грани реальности и зыбкого тумана беспамятства.

Он будто бы видел сон, но не такой, как в прошлый раз. На первый взгляд этот мираж казался не столько угрожающим, сколь отвратительным; в нем не было ни туманной мглы, обители потерянных душ, почему-то звавшейся тайо, ни видений готового к атаке флота, подобно волчьей стае кружившего над Землей. Вместо этих позавчерашних фантомов перед широко распахнутыми глазами Сарагосы, куратора звена С, ворочалось в вышине нечто смутное и неопределенное, какая-то гигантская амебоподобная масса, истекавшая слизью, с мириадами щупалец, свисавших понизу густой бахромой. Щупальца эти находились в непрестанном движении: они подергивались и извивались, подрагивали над плотной толпой нагих людей, стиснутых будто сельди в бочке, сжатых плечо к плечу, грудь к спине. Казалось, на бескрайней равнине под колыхавшейся в небесах чудовищной серой амебой выстроено все земное человечество: смуглые арабы и индусы, темнокожие африканцы, обитатели Европы и их потомки, расселившиеся по всем земным градам и весям, курчавые австралийские аборигены, пигмеи из конголезских джунглей, бесчисленные монголоиды — от коренастых шерпов Тибета до стройных, изящных японцев. Щупальца неведомой твари скользили над людскими головами, жадным и вороватым движением касаясь то виска, то затылка, то обнаженной шеи; затем следовал наплыв, ближний план, как в кинофильме, и Сарагоса мог разглядеть одно-единственное лицо в восьмимиллиардной толде. Он видел рот, распяленный в безмолвном крике, стекленеющие глаза, дрожь сведенных судорогой мышц, тень ужаса и странной покорности в зрачках… Это было отвратительно, мерзко!

Но чудище, как мнилось ему, не убивало людей, домогаясь от них не жизни, не плоти и крови, а чего-то иного — возможно, более ценного. Он вдруг обнаружил, что может следить за толпой обреченных и в то же время размышлять — холодно, спокойно, логично, со всей мощью разума, тренированного опытом и годами. Похоже, на сей раз бетламин раздвоил сознание; и ту его часть, что оставалась трезвой и еще покорной ему, куратор мог вырвать из-под власти жуткого сна, наблюдая за ним извне, как бы с некоторого отдаления.

Это было непривычно, и мысли его вначале смешались Он пытался думать обо всем сразу — о пришельцах-двеллерах, затаившихся в сером тумане, о зомби с оловянными глазами и амм-хамматских сену, лишенных душ, о пророчествах Монаха насчет демонов злобных и зверей алчущих — не подобных ли тем, которых Скиф называл ару-интанами? Каким-то краешком сознания он размышлял и о бетламине — загадочном препарате крылатых шшадов; быть может, это средство даровало ему, человеку обычному, лишенному паранормальных талантов, пророческий миг предвидения? Потом раздумья Сарагосы пришли в стройный порядок, и он, продолжая следить за трепетавшими щупальцами монстра, сосредоточился на главной проблеме.

Итак, чего же О н и ищут на Земле? Что И м нужно? Или кто? Вероятно, люди, как подсказывал этот его сон. Но зачем? Что можно взять с человека как такового?

Все ту же плоть и кровь, подумал куратор, внутренние органы, сухожилия, кости и мышечную ткань либо то, что содержится в ней — ничтожное количество йода и железа, немного кальция и прорву воды… Вот и все! Но вряд ли такая мелочь могла интересовать амебоподобное чудище — загадочный символ тех, кого он искал на протяжении последних лет.

Однако имелось и кое-что еще — к примеру, труд человеческий. Он представлял собой великое богатство и иногда, если дело касалось умных мыслей и новых идей, ценился весьма недешево — правда, в земных, а не в инопланетных мерках. Труд этот всегда похищали и отнимали, с древности до нынешних цивилизованных времен; отнимали под тем или иным благовидным предлогом, то ли во славу богов, то ли ради спасения отечества, то ли во имя прогресса и грядущих поколений. Причин и поводов было много, суть одна: всегда находился хозяин, претендовавший на чужие мускулы и чужие мозги. Но хоть мозги, конечно, стоили подороже мышц, вряд ли они представляли особую ценность в галактическом масштабе. У тех, кто сумел добраться до Земли, преодолев пустоту, холод и мрак межзвездного пространства, головы тоже были устроены преотлично — разумеется, если у них были головы.

Что же еще, кроме силы мышц и разума, кроме самой жизни, являлось непреходящей ценностью, дарованной человеку? Быть может, его индивидуальность, умение любить и ненавидеть, различать добро и зло? Его отвага и трусость, эгоизм и гордость, любопытство и юмор, тяга к неведомому, воинственность, благородство, религиозный экстаз? Все доброе и дурное, что делает человека человеком, что переплетается в его душе подобно колючему терновнику, проросшему сквозь розовый куст? Считалось, что это нельзя отделить от личности, нельзя отнять, нельзя похитить… Но так считали м ы, с ледяным спокойствием отметил куратор, считали, не зная и не ведая, как подступиться к этакому глобальному грабежу. Однако те, другие, могут оказаться похитрее…

Итак, талант и труд человеческий можно отнять; их и отнимали не раз, калечили жизни, ломали судьбы, обкрадывали мозги… А душу? Можно ли выкрасть душу?

С этой мыслью он очнулся от наваждения.

За окном разгорался рассвет, в висках гудело и давило, будто сам Харана, бог с жалом змеи, стоял за его плечом, предупреждая о неведомой опасности. Куратор, еще погруженный в ночной кошмар, не сразу понял, что гулкие назойливые трели вовсе не почудились ему, не выплыли из сна вместе с прочими малоприятными воспоминаниями. Они, похоже, существовали сами по себе, и Сарагоса, распознав звонок, вначале дернулся к видеотелефону. Но звонили в дверь, что показалось ему странным: для визитов было рановато.

Он поднялся, пошарил в наплечной кобуре, свисавшей со спинки кресла. Пальцы обхватили ребристую цилиндрическую рукоять, удобно расположились в глубоких желобках; фиолетово-серый кристалл ствольного наконечника словно налился зловещим светом. Сняв оружие с предохранителя и сбросив туфли, Сарагоса неслышно шагнул в коридор, к двери.

Дверь в жилище Августа Мозеля была весьма основательной, бронированной и столь же надежной, как в квартирах журналиста Синельникова, полковника ФРС Чардецкого и прочих кураторовых ипостасей. Глазков в ней не имелось; глазкам он не доверял, памятуя, сколько неосторожных конспираторов словили пулю сквозь предательское отверстие. Что же касается монолитной двери, то вряд ли б кто-нибудь ухитрился прострелить ее из пистолета либо автомата; лишь «файрлорд», базука да еще, пожалуй, лазер справились бы с броневой сталью. Но ручными лазерами на всей Земле располагали только доверенные сотрудники Системы, а что до «файрлордов» и гранатометов, то их владельцы не удосужились бы нажать звонок. Они скорей всего разнесли бы в пух и прах запоры и замки, а потом продырявили все, что есть ценного в квартире, не исключая и хозяина.

Однако ж звонили! Выходит, хотели поговорить… И, подумав об этом, Сарагоса решительно распахнул дверь и выскочил на площадку. Массивный и тяжелый, он наверняка сбил бы с ног всякого поджидавшего за порогом; ну, а если б тот предусмотрительно отступил к стене, то и здесь имелось немало приемов и способов расправиться с нежданным визитером. Каким-то шестым чувством куратор предвидел, что пришли к нему неспроста, и твердо надеялся, что не выпустит гостя из рук. Гостя или гостей — неважно! Никого не выпустит — ни человека, ни зомби, ни даже ту жуткую тварь, что потревожила сегодня его сны!

Он с грохотом врезался в клетку лифта, присел, перекатился по полу, готовый нажать на спуск, вскочить, нанести оглушающий удар, ткнуть напряженными пальцами в горло, дотянуться до виска…

Но площадка была безлюдной. Звонок, заклеенный клочком липкой ленты, верещал по-прежнему, а у самого порога валялась небольшая ярко-красная коробочка величиной с сигаретную пачку. Бросив взгляд на лестницу — разумеется, пустую, — Сарагоса резво поднялся, освободил звонок и подхватил оставленный ему дар. Через секунду его вновь защищала надежная дверь; щелкнули замки, встали на место засовы, лязгнула тяжелая задвижка. Привычным движением он сунул лазер в карман и перевел взгляд на стиснутый в кулаке подарок.

Глянцевитая пачка, плотно закатанная в целлофан… на алой поверхности — золотой лист в обрамлении крохотных звездочек, под ним — четкая надпись латинскими буквами «Gold»… Куратор невольно вздрогнул, ощутив, как вдоль позвоночника пробежала холодная волна. Воспоминания о ночном кошмаре, о монстре с мириадами щупалец, о всех вчерашних делах и делах будущих мгновенно испарились у него из головы.

«Голд»!

Похоже, тайное зелье, о коем ходили слухи среди поклонников запредельных странствий, добралось к нему само, своим ходом… добралось, ухитрившись нажать кнопку звонка… Он искал эту штуку еще с весны, пытался выйти на распространителей и через собственных агентов, и через службу по борьбе с наркотиками. От службы, впрочем, толку было немного; там полагали, что «голд», он же «прадо», «лувр» и «эрмитаж» — одна из фантастических легенд сдвинутых любителей «травки». Но Сарагоса так не считал.

Говорили, что новый наркотик практически безвреден и что вкусившие его моментально излечиваются от пристрастия к опиуму и марихуане; говорили, что к нему привыкаешь чуть ли не с первой затяжки, а со второй мир превращается в эдемские сады; говорили, что он не вызывает ни ужасных видений, ни мучительных припадков и судорог в период абстиненции; говорили, что зелье это, сулившее неземные радости и полное блаженство, не иначе как божественный дар погрязшему в грехах человечеству — быть может, не совсем божественный или вообще не имеющий отношения к Богу, но доставленный издалека… из такого далека, что немыслимо и представить! Эти последние слухи и подогревали профессиональный интерес куратора; он полагал, что сведения о загадочном звездном подарке небесполезны для операции «Blank».

Но слухи оставались слухами, а «голда» так никто воочию и не видел. Возможно, тот, к чьему порогу доставляли эти ярко-красные коробочки, погружался в такое блаженство, что забывал поделиться радостью с другим?

Размышляя на эту тему, куратор содрал с пачки целлофан и осторожно втянул носом сладковатый аромат. В голове у него слегка просветлело, словно бы чья-то милосердная рука отдернула темную шторку, обволакивающую мозг; виски больше не наливались тяжестью, крохотные иголочки нежно покалывали кожу. Запах, исходивший от красной коробочки, казался ему слабым, но вполне заметным и приятным, навевавшим неторопливые мысли о медоносных лугах, обласканных щедрым солнцем, о пестроте цветов и зелени трав, о мерном гудении пчел, о каплях золотистого нектара, о…

Золотистый нектар!

Золотистый мед, золотистое таинственное зелье, золотистые дурманные деревья Амм Хаммата с гроздьями налитых сладким соком ягод… Эта ассоциация возникла внезапно, и он, еще не догадываясь, какой в ней толк и смысл, постарался отложить ее в памяти. Он знал, что в нужное время она всплывет, а'сейчас мысли его, совершив резкий зигзаг, обратились к событиям недавних дней, к нападению троицы зомби, с которого миновало немногим больше недели. Теперь, как мнилось куратору, кое-какие вопросы стали ясны; незримый враг сделал новый ход, и это давало информацию для размышлений.

Синельникова пытались оглушить электрошоком… или чем-то похожим на электрошок… Августу Мозелю — или Ивахнову, главе фирмы «Сэйф Сэйв»? — подбросили к двери коробку с загадочным зельем… Не значило ли это, что гибкий хлыст в руках зомби и ярко-красная коробочка с обрамленным звездами листком преследовали одну и ту же цель? И приводили к одному и тому же результату? Так сказать, кнут и пряник…

Он посмотрел на этот пряник, все еще зажатый в кулаке и распространявший сладковатый медовый аромат. Он будто бы манил — вкуси меня! Попробуй! Пусть не для того, чтоб испытать райское блаженство, пусть из любопытства, из желания приобщиться к тайне, разглядеть первый проблеск света в сером тумане неизвестности… Все так просто: раскрой пачку, вытяни ароматный тонкий цилиндрик, поднеси огонь, вдохни дым — и узнаешь…

Узнаешь? О чем?

Но, что бы ни предстояло узнать, куратор предпочитал для этого иные способы, более безопасные. Отправившись на кухню, он выгреб из шкафа пяток полиэтиленовых пакетов, сунул в первый попавшийся красную коробку, завернул, затем повторил это еще раз и еще… Он трудился так до тех пор, пока запах не исчез совсем, усмиренный десятками слоев плотного пластика. Тогда, сунув подарок в карман, Сарагоса удовлетворенно хмыкнул и принялся хлопотать у плиты.

Хорошая кружка горячего кофе — вот что ему сейчас нужно! Кофе и трубка, чтобы забыть о бетламине, принятом вчера, и об этом сладком запахе, дьявольском соблазне… Проклятые снадобья — и бетламин, и этот «голд»! Одно другого стоит! Он торопливо раскурил трубку и вновь принялся размышлять о событиях последних дней.

Теперь он был почти уверен, что на Синельникова вышли через агентство «Пентаграмма» и пресловутую статью об осеннем лесе, Ивахнова же достали через любопытных клиентов. Взять хотя бы ту рыжую! Красивая девка, но ведьма, без сомнения, ведьма! И язык без костей!

Догадывался он и о том, что собирались с ним сделать. Детали были пока смутными, но его явно стремились нейтрализовать, исключить из игры либо заставить подчиниться чужой воле — тем или иным способом. Возможно, неведомый противник еще не ведал, что Петр Синельников, Павел Ивахнов, Август Мозель и все остальные — одно и то же лицо, но не стоило сомневаться, что тайна сия будет раскрыта в ближайшие дни. На это намекал пакетик в кармане куртки, словно бы поддразнивавший его: мол, знаем мы, что почем! Все твои «точки» пересчитали — и первую, и вторую, и третью, и так далее!

Но и он подергал тигра за усы! В «Пентаграмме», на точке «Четыре», уже готовились новые материалы и об осенних лесах, и о камешках, затерявшихся на морском берегу, и о странном случае с журналистом Синельниковым — вроде бы совсем фантастическом эпизоде, а может, и реальном… Как поглядеть! Со статьей этой возились уже пару дней, и куратор полагал, что к завтрашнему вечеру ее закончат. Тогда она и попадет на стол к Догалу… Интересно бы узнать реакцию компаньона!

Коль клюнут на статью, а заодно установят тождество всех его креатур, то следующий шаг вполне ясен… Некая активная операция, способная вывести любопытствующих прямиком на Доктора, на звено С, на филиал Системы! Но это Сарагосу не пугало; в отличие от Винтера он предпочитал стремительное действие и быстрый удар медленному и осторожному прощупыванию затаившегося во мгле противника. Собственно, все развивалось по плану: его «Осенний лес» и другие материалы, направленные в «Пентаграмму», его игры с любопытными клиентами, его настойчивые розыски «странных» — все это преследовало одну цель. Вызвать огонь на себя! Вспышки выстрелов в тумане обнаружат врага!

Невзирая на мрачные пророчества «слухачей», он считал, что почти готов к ответным контрмерам. Оставалось лишь дождаться информации от Винтера, а затем выяснить одно последнее и самое важное обстоятельство: кто же клюнул на крючок? И об этом куратор надеялся разузнать у своего компаньона по агентству «Пентаграмма».


* * *
К щекам Джамаля прихлынула кровь, глаза метали молнии.

— Нет, дорогой, так не пойдет! Мы договаривались на месяц, верно? На месяц! А сколько я там пробыл? Сколько, спрашиваю? — Он поднял взгляд к потолку, словно на ровной беленой поверхности были написаны ответы на все вопросы, и гневно закончил: — Всего девять дней! Девять вместо тридцати!

— Считаешь, виноват твой проводник? — Нахмурившись, Сарагоса принялся уминать табак в трубке. Выглядел куратор звена С мрачным, ибо Скиф и в самом деле был виноват. Не столь уж сильно, ибо шок после амнезии не следовало сбрасывать со счетов, но все-таки виноват. И у клиента имелись все основания для претензий.

— Вах, Нилыч! Виноват, не виноват — кому то интересно? Не мне, клянусь могилой матери! Этот твой Скиф — хороший парень, красивый, смелый! Вах, какой смелый! И делал он все как надо! Я его не виню… Он меня из моря вытащил, от собачек полосатых защитил, от разбойников спас… Чего ж еще?

— Вот видишь, сколько неприятностей, — сказал Сарагоса, никак не реагируя на последний вопрос. — Шторм на море, да дикая степь, да собачки эти полосатые и разбойники… Страх один! И к чему тебе это, князь? Придумал бы что другое, э? Повеселее, поприятнее! Как с теми крылатыми, куда вы ходили с Самураем. Вполне цивилизованные существа, пристойный мир, ни тебе разбойников, ни полосатых псов…

Лицо Джамаля выразило крайнюю степень отвращения.

— Они ж не люди, Нилыч! Кожаные бурдюки с крыльями, и все! Я хочу…

— …к амазонкам, — закончил куратор, усмехаясь. — Ну так отправляйся в Шардис! В том сне полно амазонок, одна другой краше. И любят они мужчин удачливых и видных, вроде тебя с Сингапуром. Райские острова, казино, игрища да зрелища… Отличная компенсация за все тяготы с собачками и разбойниками! Ну, договорились?

Однако Джамаль, раздраженно сморщившись, лишь помотал черноволосой головой.

— Нет! Не хочу!

«Куда ж тебя несет? — подумал Сарагоса. — Чего ты забыл в этом Амм Хаммате?» Ему решительно не хотелось пускать туда торгового князя: во-первых, перспективный клиент мог сгинуть в диких степях вместе со своим проводником, а во-вторых, как он и предполагал, на особо ценную добычу в амм-хамматском фэнтриэле рассчитывать не приходилось. Все, чем мог похвастать Скиф, — ухо гиены да россказни о виноградных рощах, демонах и дурных снах! Впрочем, ощупав плотный пакетик в кармане, куратор признал, что было и в Амм Хаммате кое-что любопытное, о чем стоило бы поразмыслить на досуге. Золотистый «голд», золотистые дурманные деревья, медовые ароматы… да еще этот купол, гладкий, как яйцо, и странная амнезия, поразившая эс-ноль-пятого… Такие вещи — особенно купол — не слишком вязались с амазонками на лихих скакунах, степными разбойниками да чародейными заклятиями.

Куратор взглянул на своего клиента, отметив, что тот уже не гневается, не хмурит брови, не сверкает глазами, а скорее погружен в печальные раздумья. Он сидел на диванчике — там, где обычно устраивался Доктор, — и с грустным видом рассматривал цилиндрический сейф, торчавший у письменного стола Сарагосы подобно огромному тупорылому артиллерийскому снаряду. Но мысли торгового князя витали где-тодалеко-далеко — быть может, в степи, где высился город с двадцатью башнями, быть может, в иных пространствах выдуманного им мира. Или не выдуманного, а существовавшего в реальности? Об этом Сарагоса знал не больше, чем его агенты, его начальники и сам Доктор.

— Понимаешь, Нилыч, — вдруг промолвил Джамаль, — мне хочется вернуться туда… очень хочется! Ты не думай, тут не в девушках дело. Они-то, конечно, хороши, вах, как хороши! На конях мчатся, песни поют, саблями рубят! Тигрицы, а не женщины! И еще на лесные орешки похожи… сверху твердая броня, будто скорлупа, а под ней все мягкое и нежное… сладкое, как ядрышко ореха… Но не в них дело! Клянусь, не в них! — Он поднял голову, и куратора поразили его глаза — темные, глубокие, застывшие, точно гладь лесного озера в безветренный вечер. Такого Джамаля, сына Георгия, он еще не видел. Казалось, его капризный клиент пребывает сейчас в странной растерянности, в тоске, а может быть, и в горе.

«Чего ж он там потерял, в этом своем Амм Хаммате? — вновь промелькнула мысль. — Не нанюхался ли медовых запахов, пока вытаскивал Скифа из дурманной рощи? Только этого не хватало!»

Сарагоса еще раз ощупал пакетик в кармане и угрюмо свел брови. Ему не хотелось продолжать этот неприятный разговор; были вещи поважнее, иные темы для раздумий и хлопот. К примеру, сегодняшний подарок, подброшенный к порогу Августа Мозеля… или предстоящая беседа с Догалом… Но он понимал, что так просто от Джамаля не отделается: князя отличали не только финансовый гений и странные фантазии, но и редкостное упрямство. С другой стороны, Сарагоса боялся обещать ему что-то определенное — скажем, скорое возвращение в Амм Хаммат. Слишком опасным и непредсказуемым был тот мир, дикий и грозный, будто оскаленная волчья пасть.

Джамаль словно подслушал мысли куратора. Склонившись к нему, он вытянул руку и проникновенным тоном произнес:

— Подумай, генацвале, разве тебе самому не любопытно? Ну, не хочешь посылать меня с этим своим эх-пердом, так пойдем вместе! Ты да я! И без всяких опасных штучек… без бомб твоих и ружей, с одними ножиками… Ты ведь представь, сколько там интересного! Какие чудеса, а? — Он принялся перечислять, загибая пальцы: — Кони, девушки да песни — раз, город с башнями на скале — два, белые звери, что умеют говорить — клянусь мамой, умеют! — это три… Да еще дичь непуганая, да…

— … Да зомби, полосатые псы, демоны, степные бандиты и наркотик, что бьет по мозгам почище кувалды, — подхватил Сарагоса, пытливо всматриваясь в лицо Джамаля. Но, судя по всему, наркотики князя не интересовали. Он только пожал плечами и произнес:

— Скиф тебе порассказал, ты и напугался, да? Ну так никаких таких зомбов и демонов мы не встречали, а от собачек да разбойников отбились без всякого убытка. Разве то разбойники! — Джамаль пренебрежительно махнул рукой. — Ты в банк загляни, дорогой, на биржу сходи, ко всяким брокерам-покерам — вот разбойники! Хоть на конях не скачут, саблями не машут, а оставят без штанов! Волки, натуральные волки!

— Ну, так ты в этих делах сам волкодав, — не без ехидства произнес куратор, однако Джамаль пропустил это замечание мимо ушей. Глаза его вдруг озарились отблеском новой идеи.

— Слушай, Нилыч, дорогой, а не пойти ли нам туда втроем? Ты, да я, да твой эх-перд? По первому разу, может, и было страшно… ну там каменоломни, галеры… Чем еще твой парень пугал? Но все ведь не так получилось, верно? Девушки хорошие, приветливые… Не к чужим людям теперь идем! Да и не только к девушкам, понимаешь? Теперь у меня в их краях знакомец завелся, Зурабом зовут. Мы с ним…

«Это какой же Зураб?» — подивился куратор, но тут вспомнилась ему загадочная история с Зуу'Арборном, хозяином таргада, про которого толковал эс-ноль-пятый. Краем уха внимая пылким речам Джамаля, он удивленно сморщился и покачал головой. Воистину даже Доктору были неведомы границы его собственного дара! А может, для случая с Зуу'Арборном, джараймским купцом, имелись иные объяснения и причины? Но пока ни один из агентов не попадал в этакую ситуацию… Никто и никогда не докладывал куратору, что был опознан кем-нибудь в Мире Снов и принят за своего… Даже счастливчик Сингапур…

Он прислушивался к голосу Джамаля, и постепенно начало ему казаться, что князь, возможно, в чем-то прав. Не столь уж опасен этот самый Амм Хаммат, зато изучить сей фэнтриэл было бы весьма любопытно. Пусть не найдется в нем ни чудесных приборов, ни новых знаний, пусть бесполезен он для Системы, но разве все определяется одной лишь пользой? Взять, скажем, Заросли… тоже, на первый взгляд, ничего полезного… река, камыши да бесхвостые тигры… Однако успокаивает! Пальнешь разок-другой и видишь, что рука еще тверда, что рано подумывать об отставке…

Усмехнувшись, куратор вдруг с удивлением обнаружил, что Джамаль толкует уже о чем-то другом — о каком-то эпизоде, случившемся во время президентской охоты в Сафари-1, Он до сих испытывал легкий шок, размышляя, как Джамаль ухитрился пристроиться к подобному ответственному мероприятию. Во время той славной и многолюдной экспедиции ему мнилось, что Джамаль — человек из окружения президента, и, только вернувшись, он понял, что сами президентские (а их было тогда не меньше двух десятков) считали торгового князя сотрудником фирмы «Спасение» — таким же, как Сентябрь, Сингапур и Самурай. И самое любопытное, что потом он как-то забыл об этой неувязке, хотя обычно не забывал ничего — ничего важного. Быть может, не забыл, а просто счел не столь уж существенным? Ведь после той охоты ему удалось приобрести нового клиента, обитавшего под самым боком и весьма полезного, если вспомнить странствие в Шшад…

Голос Джамаля чуть не загипнотизировал его. Что-что, а убеждать этот странный тип умел! Вероятно, такое искусство было весьма полезным во всяких финансовых махинациях и переделках. Не убедишь, не обманешь, подумал куратор, чувствуя, что его почти уговорили. В конце концов, почему бы и не сходить в этот Амм Хаммат втроем?.. Но тут он вспомнил о коробочке, лежавшей в кармане, о нападении на Синельникова, о предстоящем разговоре с Догалом, о прочих делах и сокрушенно нахмурился. Нет, времени поразвлечься не оставалось!

Постучав трубкой о столешницу, он прервал воспоминания Джамаля.

— Договоримся так, князь… С одной стороны, фирма перед тобой в долгу, а я, будь уверен, о долгах никогда не забываю. С другой… Ну, странствуешь ты не в первый раз и с принципом нашим — главным принципом! — знаком: жизнь клиента превыше всего. А потому в места опасные мы клиентов не посылаем. Понял, нет?

— Какие опасности, дорогой? — начал было Джамаль, но смолк, когда куратор вновь сердито пристукнул трубкой.

— Какие опасности, я выясню сам! Схожу туда и выясню! После того и будем решать, то ли ты к своим амазонкам отправишься, то ли еще куда. Вот так!

— Сам сходишь? — В глазах Джамаля промелькнула надежда. — Вах, ладно! Только когда сходишь, Нилыч? Сегодня? Завтра?

— Не сегодня и не завтра, — сказал куратор, удивляясь своему внезапному решению. — Но схожу! Когда дела позволят.

— Дела, дела… У меня, может, тоже дела, — пробормотал Джамаль, приподнимаясь. Однако выглядел он вроде бы довольным и распрощался без обиды, не настаивая на уточнении сроков предполагавшегося вояжа.

Кликнув секретаршу Элечку и распорядившись проводить почетного гостя вниз, Сарагоса раскурил трубку и направился к окну — к тому, что выходило на улицу, к пивному заведению и прочим торговым точкам. Вид с другой стороны, на бассейн, в котором резвились детишки, на фонтаны, цветочную горку и пышную зелень был, разумеется, поприятнее, но у фонтанов сейчас шествовал Джамаль, а глядеть на него куратору не хотелось. Он и без того представлял, как стражи у ворот взяли под козырек, как почтительно раскланиваются с Джамалем садовники и механики из гаража, как прилипли к окнам смазливые девчонки во всех барах, кафешках да салонах. В крохотном мирке кондоминиума Джамаля, сына Георгия, уважали — как, впрочем, и в иных мирах, реальных либо воображаемых. Он всюду умел настоять на своем! Настоял и сегодня… почти настоял… И Сарагосе, который редко поддавался на уговоры, это казалось едва ли не оскорбительным.

«Ну что ему в этих степях да амазонках?» — в который раз подумал он, досадуя на вылетевшее обещание разобраться с Амм Хамматом. Впрочем, у странных людей странные причуды!

Он уставился на пивной ларек, мрачно попыхивая длинной, напоминавшей кинжал трубкой. В его размышлениях ларьку отводилась роль некоего символа — как операции «Blank», так и прочих мероприятий, связанных с поиском листьев в осеннем лесу. Временами он представлял, как беседует за кружкой пива с кем-нибудь из серой толпы, облепившей заведение со всех четырех сторон, будто куча муравьев, разыскавших каплю меда. Люди эти, невзирая на убогий вид, обладали своеобразной бесшабашностью, проистекавшей, несомненно, из равнодушия ко всему, что не касалось их крохотного жалкого мирка. Но все же им нельзя было отказать в смелости и даже какой-то доле здравого смысла — правда, направленной на один-единственный предмет. Подойди к такому, думал Сарагоса, и скажи: парень, среди нас чужие! Чужаки, понимаешь? Пришельцы на Земле! Скорее всего ответит: зови, мол, мужик, своего пришельца, сообразим на троих!

Раздраженно отвернувшись от окна, куратор бросил взгляд на телефон. Пожалуй, пора звонить Догалу, условиться о встрече на завтра или послезавтра… Осведомители, следившие за компаньоном уже с неделю, отмечали его нервозность и бледность, а также поток визитов, не иссякавший два последних дня. Первым к Догалу заявился какой-то тип криминального вида, со шрамом на щеке и основательно набитым портфелем — явно не новичок в играх в сыщики и воры, поскольку люди Сарагосы его упустили. За ним последовала целая толпа — человек семь или восемь, мужчины и женщины самого разного возраста и обличья. Одни выглядели людьми вполне благополучными и обеспеченными, другие словно отлучились ненадолго от пивного ларька — такого же, какой минутой раньше разглядывал куратор.

Вся эта внезапная активность казалась ему подозрительной. Можно было подумать, что кто-то нарочно подставляет Догала либо провоцирует его встречу с Синельниковым, не то собираясь заманить журналиста в ловушку, не то понаблюдать за ним или, возможно, о чем-то сговориться. При таком раскладе куратор не собирался появляться у Догала в одиночку, ибо в квартире компаньона его могла поджидать новая команда зомби. Ну, ничего, размышлял он. Скиф со своим Хараной прикроют тылы, а что касается флангов… на флангах он мог бы выставить целую роту из сотрудников полковника Чардецкого! Мог, но не собирался этого делать; фланги возьмут на себя самые доверенные люди — Сентябрь, Сингапур и Самурай.

Сарагоса уже принялся набирать номер Догала, как Страж под рубашкой потеплел, а от сейфа, скрывавшего терминал «Ланда», донесся мелодичный трезвон. Внизу, в темной камере под арсеналом, заработал подключенный к Решетке принтер, и значить это могло лишь одно — пересылались материалы, запрошенные четыре дня назад. Очень кстати, мелькнуло у куратора в голове. Возможно, какие-то новые сведения прояснят дело с Догалом и троицей зомби.

Он торопливо спустился вниз, сказав секретарше, чтоб не соединяла его ни с кем в ближайшие час-полтора. За пультом Решетки — в Афинах, Праге или Киеве — был один из помощников Винтера. Печатающее устройство уже смолкло, и из узкой его щели свисала недлинная бумажная полоска. Разумеется, всю эту информацию было бы несложно передать наверх, прямо в компьютер, куда поступали текущие сводки Системы, но с секретными сообщениями полагалось знакомиться только здесь, в камере связи.

Доложив о прибытии, Сарагоса подтвердил, что материалы получены.

«Новости?» — возникло в белесоватой голубизне Решетки. Помощник Винтера отличался такой же лаконичностью, как и сам командор.

«Имею образец наркотика, сведения по которому запрашивались 27 июля», — набрал куратор.

«Обстоятельства появления образца?»

«Подброшен сегодня утром к дверям Августа Мозеля — псевдоличности агента С.01», — отрапортовал Сарагоса, не без удовольствия представляя, как невозмутимый Винтеров помощник раскрывает рот и закатывает в изумлении глаза. Дождались, мстительно подумал он, вот цена вечной осторожности и опасений сделать неверный шаг!

К чести его корреспондента, реакция была почти моментальной.

«Если „голд“ связан с интересующими нас вопросами, то появление этого образца означает, что ваше звено раскрыто».

«Я так не думаю. Возможно, пытаются прощупать».

Затем, пошевелив толстыми пальцами над клавиатурой, Сарагоса решительно отстучал:

«Вопрос о переводе операции „Blank“ в активную фазу согласован с W. Приступаю к действиям. Имеете дополнения, комментарии?»

«Нет», — последовало с секундной задержкой.

Потом на экране всплыли слова:

«Полученный вйми образец перешлите в центр по обычным каналам. Отправьте немедленно».

«Через два дня, — ответил куратор. — Он мне нужен».

«Принято. Подтверждено».

Решетка погасла, и Сарагоса, оторвав испещренный убористыми символами бумажный язычок, вышел из белого круга. Минут пять он изучал сообщение, сосредоточенно хмурясь и оглаживая ладонью крутой подбородок, затем, слегка отставив лист, принялся читать по новой, привычно фиксируя в памяти каждую строку.

"На ваш запрос от 27 июля сего года сообщаю:

1. «Голд», он же «эрмитаж», он же «лувр», он же «прадо», при длительном воздействии (от трех месяцев до двух лет) приводит к деструкции психики, потере памяти и, в конечном счете, к летальному исходу. Информация предположительная, точных данных не имеется. Источники поступления наркотика не выявлены. Не исключена их связь с проблемами, находящимися в сфере нашего внимания. Соблюдайте крайнюю осторожность!"

Хмыкнув, куратор поморщился; глаза его скользнули дальше.

"2. Вероятно, наркотик распространяется под видом сигарет, духов и прочих изделий со специфическим сладковатым ароматом.

В Томске (источник — местная наркологическая клиника), в Осло (источник — Интерпол), в Нью-Орлеане (источник — госпиталь ветеранов) обнаружены пустые пачки; их описание прилагается. Есть предположение, что вещество, аналогичное «голду», используется некоторыми религиозными сектами, сообществами сатанистов, преступными группировками и другими организациями подобного толка (Калькутта — Братство Обездоленных; Италия, Сицилия, США, Канада — Черная Рота; Япония и Индокитай — триада «тху»; Намибия — Мстители Квары; Иран, Ирак и Сирия — секта Кааба). Описание обнаруженных пачек «голда»…"

Сарагоса пробежал его вскользь, отметив, что тут не имеется ничего нового; такую же коробочку он получил сегодня утром, только она не была пустой.

"З. Случаи нападений, подобных описанному вами, не выявлены; имеется лишь косвенная информация двоякого рода. Первое: нераскрытые покушения, в результате которых жертва лишалась памяти и некоторых базовых подсознательных рефлексов. Второе: нераскрытые террористические акты, в ходе которых уничтоженные полицией киллеры демонстрировали поразительную силу и живучесть.

Полагаю, что жертвы покушений, равно как и означенные киллеры, демонстрирующие некоторые черты эндовиатов, соответствуют предложенному вами термину — зомби.

Конец сообщения. W."

Почти автоматически куратор отметил, что никаких сведений о возможном проколе в каком-нибудь подразделении Системы ему не передали. Либо Винтер пока не располагал нужной информацией, либо не считал необходимым доводить ее до агента С. 01. Утечка могла случиться на слишком высоком уровне, который не стоило обнародовать функционерам среднего звена. Подобными вопросами занимались Конклав и, разумеется, те группы, которым поручалось расследование.

В плане же предстоящих событий Сарагосу более всего интересовал третий пункт. Перечитав его несколько раз, он приподнялся на носках, возвел глаза к серому бетонному потолку и возмущенно засопел, вспоминая угрюмые бледные лица трех зомби. В конце концов, это дело касалось лично его! Его собственной шкуры, его разума, его жизни, наконец! И безопасности его людей! Полученная же информация представлялась ему двусмысленной и неполной. Как, скажем, понимать это замечание насчет потери «некоторых базовых рефлексов»? Что к ним относится? Способность есть, пить, дышать, двигаться? Что еще? Какими еще бедами грозила встреча с Догалом и с тем неведомым и страшным, что, быть может, стояло за его спиной?

Тут он вспомнил о Скифе и о его незримом хранителе и успокоился. Великое облегчение, когда дайнджер под рукой!

Сунув листок с текстом в щель утилизатора, Сарагоса втиснулся в лифтовую кабинку, поднялся в арсенал, распечатал и вновь'запечатал пластинкой Стража входную дверь. Потом он направился вверх по лестнице, миновал располагавшийся на первом этаже медицинский отсек, заглянул в каптерку к дяде Коле (как он там, трезвый ли?) и в комнату инструкторов-проводников. Сегодня дежурили Сентябрь и Стилет; Самум был на задании, сопровождал двух любителей крупной дичи в мир Сафари-4, к птеродактилям и динозаврам. Куратор наведался и в «спальню», поглядел на три мерцающих защитных кокона и пяток пустых кресел. Сновидцы отправились в путь как раз перед визитом Джамаля, и Доктор сказал, что они пробудут в фэнтриэле шесть часов реального времени.

Шесть или семь? Внезапно куратор засомневался, и это вызвало у него недовольную гримасу. Прежде он ничего не забывал, ни единой мелочи… С минуту он разглядывал радужные переливы колпаков, под коими, быть может, находились сейчас погруженные в сон путники со всем своим скарбом — крупнокалиберными ружьями, боезапасом и рюкзаками. Так сколько же все-таки — шесть или семь? Ему не хотелось беспокоить Доктора, и, вернувшись в коридор, он кликнул Сентября.

— Запамятовал я… Сколько будет длиться это Погружение? Что Доктор говорил?

Сентябрь, высокий, светловолосый, с открытым улыбчивым лицом, вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал:

— Было сказано: шесть или семь часов, шеф! Еще было сказано: готовиться к приему четвертого объекта!

— Это кого же?

— Не иначе как тиранозавра, шеф?

Сарагоса неодобрительно покосился на шутника

— Ну, если они прибудут в его пасти .. все втроем… Шуточка насчет тиранозавра была дежурной; на самом деле сновидцы отправились на невысокое лесистое плато, где бродили в основном травоядные чудища. Великолепное место для охотничьих развлечений, и без большого риска… Но если б там даже водились тиранозавры, оно тем не менее показалось бы Сарагосе не столь опасным, как Амм Хаммат. В Амм Хаммате были люди, а ведь известно, что страшней человека зверя нет.

Улыбка исчезла с лица Сентября, и уже серьезно он сказал:

— Не беспокойтесь, шеф, не в первый раз. Да и Самум — мужик подходящий… Хоть рожа угрюмая, да глаза на месте.

— А этот-то как?.. Каратист-искусник?.. — Куратор мотнул головой в сторону двери, за которой скучал в одиночестве Стилет.

— Что — как? — Сентябрь вновь расплылся в улыбке. — Тоже отличный парень! Боец! Кирпич ладонью пробивает! Мы тут с ним… — Он принял боевую стойку, слегка согнувшись и взметнув руки к груди.

— Ну-ну, — сказал куратор. — Мебель мне не повредите, бойцы!

Повернувшись, он направился в приемную, размышляя о том, что для Сентября все отличные парни, все подходящие мужики. Лучше прочих, разумеется, Сингапур, задушевный друг-приятель, но и остальные хороши… Легкий характер у человека! Особенно если учесть род его занятий, прошлых и настоящих… Настоящие были вполне ясны, определенны и весьма небезопасны, а в прошлом Сентября был французский Иностранный легион, служба наемником в Приднестровской республике и еще много всякого. Но оптимизма он, похоже, не растерял.

Взглянув на часы, Сарагоса убедился, что до возвращения сновидцев время еще есть. Все-таки ничего он не запамятовал насчет срока, лишь «или» пропустил… Шесть или семь… Обычно прогнозы Доктора были точны и никаких «или» не содержали, но на сей раз у охотников имелась льгота: при желании им разрешалось продлить сафари на один день. Вспомнив об этом, куратор кивнул головой и направился к столу секретарши.

На столе у Элечки был полный порядок, ибо беспорядка шеф не терпел. Прямо под носом — раскрытый блокнот, слева — монитор с миниатюрной клавиатурой, справа — факс и полдюжины разноцветных телефонов. Сарагоса покосился в их сторону.

— Звонили, красавица?

— Два заказа, Пал Нилыч, больше ничего. — Ресницы Элечки приподнялись и опустились, как крохотные ажурные веера.

— Ну, занеси их в файл очередников… Что за люди-то? Новые? Или из прежних?

— Из прежних, Пал Нилыч. — Волоокий взгляд Элечки скользнул к блокноту. — Одна дама желает посетить Фрир Шардис, а еще…

— Погоди, — остановил ее Сарагоса. — Это какая ж дама?

— Да вы ее вспомните, Пал Нилыч, вспомните! Видная такая, рыжая, лет тридцати, одевается от Диора, в ушах алмазы, и глаза, как на витрине с бижутерией… Зеленые и блестят, я хочу сказать. Бывала у нас уже раза четыре и…

Та самая любопытная ведьма, вспомнил куратор, пропуская детальное описание внешности, драгоценностей и сногсшибательных туалетов зеленоглазой. В Шардис красавице приспичило, в Девять Сфер поиграться! Как раз туда, куда хотелось бы сосватать Джамаля свет Георгиевича… Ну, скатертью дорога, рыжая! Кого бы только с ней отправить? Угрюмца Самума? Из него она много не вытянет… Или, скажем, Скифа? Скиф поумнее и парень хоть куда — может, чего и принесет в клюве…

Он постучал по блокноту Элечки.

— Хватит про эту ювелирную выставку! Кто второй? Еще кто звонил?

— Джамаль Георгиевич, — с почтительным придыханием сказала Элечка. — Князь! Минут двадцать назад. Брови Сарагосы взлетели вверх.

— А ему чего надо? Он же был у меня! Не далее как утром!

— Он, — Элечка с отменной вежливостью выделила это «он», — он сказал, что желает сделать официальную заявку. Слова, мол, словами, а что в компьютер попадет, то ишак языком не слизнет… — Она хихикнула. — Так Джамаль Георгиевич и сказал!

— И куда этому остроумцу пожелалось? — буркнул куратор, уже предчувствуя ответ.

— Туда же, куда они ходили с новеньким… с Кириллом, — томно блеснув глазками, доложила Элечка.

Сарагоса ничего не ответил, хмыкнул, скривил губы и прошествовал к себе в кабинет. Устроившись в кресле, он некоторое время пристально разглядывал телефон, мысленно цитируя все три пункта полученной от Винтера информации, потом коснулся клавиш и вызвал агентство «Пентаграмма». Маленький экранчик «ви-ти» вспыхнул, в трубке раздался щелчок блокирующего устройства, и на мониторе возникла физиономия Догала. Правду докладывали шпики, подумал куратор. Нервозен, бледен и глаза бегают!

— Кто? — опросил Догал и тут же, не меняя тона, произнес: — Я занят!

— Ты всегда занят, Марк. Чем бы, хотелось знать? Выглядишь так, будто гильотина шею щекочет. Усики компаньона дрогнули.

— Петр Ильич, ты? Почему я тебя не вижу?

— Еще наглядишься, — сказал куратор. Охранный блок его «ви-ти» не позволял собеседнику видеть изображение и ознакомиться с номером, откуда делался вызов. Для Догала он был сейчас Синельниковым Петром Ильичом — если уж не на вид, так на слух.

— Есть новости? — спросил Догал, понижая голос.

— Есть.

Глаза компаньона испуганно метнулись в сторону.

— Ну я же тебя предупреждал, Петр Ильич! Затихарись и ничего не пиши! Не марай бумагу месяц-другой! А ты вывалил груду материала! Плюс статью о том самом случае. И что теперь? Что у тебя за новости такие? Опять… опять эти?..

— Опять, но не эти, — пробурчал Сарагоса. — Слушай, Марк, сам понимаешь, дело не телефонное, а потому хотел бы я повидаться с тобой в любое удобное время. И в любом удобном месте. Встретимся, будет минутка и о статье моей потолковать.

— Всегда рад, Петр Ильич. — Догал изобразил раздумье. — Ну, завтра я свободен после обеда… Почему бы нам не прокатиться за город? В Шувалове, скажем? Побродим, поговорим…

— Не пойдет. Ты свободен, я занят!

— Тогда послезавтра, с утра, часиков в десять? Знаешь кафе на Крестовском, где я обычно завтракаю?

— Время раннее, место глухое, а заведение дорогое, — отрезал куратор. — Послезавтра, в девять вечера, у тебя на квартире!

Полные губы Догала обиженно надулись.

— Ну вот!.. А говорил: в любое удобное время, в любом удобном месте!

— В удобном для меня, Марк, не для тебя, — сказал куратор и повесил трубку.

 Глава 19 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 2 АВГУСТА 2005 ГОДА

К знакомцу Пал Нилыча отправились под вечер, пешком, ибо обитал он неподалеку от жилища Августа Мозеля, на том же самом Каменноостровском проспекте, только поближе к Песочной набережной.

Неспешно вышагивая рядом с шефом. Скиф с удивлением поглядывал на него. Сарагоса разительно преобразился: его могучие плечи обтягивал нежно-розовый полотняный пиджак, шею украшала «бабочка» цвета бычьей крови, светлые кремовые брюки великолепно гармонировали с шоколадной итальянской обувкой на подошве толщиной в два пальца. В подобном виде Пал Нилыч был похож не на удачливого дельца, не на охотника — специалиста по отстрелу бесхвостых тигров и даже не на загадочную личность, продававшую оптом и в розницу экзотические сны. Сейчас он более всего напоминал маститого мэтра — возможно, скульптора или писателя, ваявшего с равным успехом статуи или романы, причем всякому было ясно, что и то и другое он делал с отработанной за долгие годы творческого труда лихостью, сноровкой и монументальностью. Стоило только заглянуть ему в лицо, в глаза, слегка насмешливые и пронзительные, как у дельфийской сивиллы, оценить вальяжное достоинство движений, уверенность и силу жестов — стоило только сделать все это, как невольно напрашивался вывод: если уж такой человек берется за резец, то статуя будет размером с башенный кран, если же он присядет к пишущей машинке, то создаст никак не меньше трех тысячестраничных томов за раз.

Рядом с этакой личностью Скиф, облаченный в потертые джинсы и скромную тенниску, чувствовал себя неловко. Вечер выдался жаркий, так что куртку он не взял, ограничившись сумкой на длинном ремне, в которой до поры до времени угнездился лазер. К нему добавилось еще одно оружие — нунчаки, прощальный подарок Кван Чона. Что же до Пал Нилыча, то он на первый взгляд не имел при себе ничего костоломного, кроме массивной трости с набалдашником в форме нераскрывшегося тюльпана.

Они не спеша прогулялись с полкилометра, добравшись к старинному шестиэтажному дому с высокими входными арками и фонарями, свисавшими с округлых каменных сводов. Позади арок находился двор, мощенный брусчаткой, и в одном его углу Скиф обнаружил серый обтекаемый «Лексус», на котором Сарагоса обычно разъезжал «по делам». За тонированным стеклом маячила чья-то знакомая физиономия, а в подъезде у труб парового отопления копошился какой-то светловолосый парень в спецовке; он лихо подмигнул Скифу, усмехнулся, и тот узнал Сентября. Теперь вид Сингапура, тоже облаченного в спецовку и трудившегося над распределительным щитом двумя этажами выше, уже не вызвал удивления; само собой, Пал Нилыч в роли маститого мэтра не мог обойтись без пары-тройки «темных лошадок» или помощников-"негров".

Но Скиф проследовал за ним в квартиру усатого знакомца как белый человек, без всяких спецовок, гаечных ключей и прочих производственных аксессуаров. Правда, лицо знакомца, темноглазого мужчины средних лет с сочными яркими губами, несколько вытянулось, едва он узрел, что старший из гостей явился не один. Но Сарагоса, подпихнув Скифа вперед, величественно кивнул и представил спутника хозяину:

— Кирюша, племянничек… А это Марк Догал, мой друг и компаньон… — Затем, повернувшись к другу и компаньону, Пал Нилыч пояснил: — Сам понимаешь, Марк, боюсь я теперь расхаживать один, особенно по вечерам. Ну, Кирюша нам не помешает: у него больше в кулаках, чем в голове.

Темноглазый Догал, сунув Скифу вялую руку, проводил гостей в комнату. Она оказалась очень большой и длинной, поделенной на три части арками: в правой был кабинет хозяина с полками, заваленными книгами, рукописями и подшивками газет и журналов, в левой — спальня, а посередине — нечто наподобие холла, где стояли круглый обеденный стол, полдюжины стульев с резными спинками и старинный буфет красного дерева. Раскрытое окно кабинета, полукруглое, утопленное в небольшом эркере, выходило на улицу; противоположное, в спальне, глядело, вероятно, во двор. Сориентировавшись, Скиф понял, что «Лексус» находится как раз под ним.

— Ты уж извини, Марк, — добродушно прогудел Сарагоса, умащиваясь на скрипнувшем под его тяжестью стуле, — племянничек-то мой страдает. Переминается с ноги на ногу, иначе говоря. Забыл, видишь ли, забежать куда надо.

— Я сейчас… сейчас покажу… — Догал начал было приподниматься, но шеф небрежно махнул рукой.

— Не беспокойся, он сам найдет. Не дите, уже под тридцать мужику.. Ну, давай, Кирюша! Иди!

Скиф, как было ведено, удалился в коридор, вытащил из сумки лазер, щелкнул предохранителем. Потом отправился путешествовать по квартире, осматривая обстановку и стены от пола до потолка с привычной тщательностью. Конечно, не хоромы Джамаля, решил он, но весьма недурно… весьма! Кроме маленькой уютной прихожей с медными старинными бра, тут было все что полагается: ванная и туалет в перламутровом кафеле, а также довольно просторная кухня с импортной плитой, переносным «эл-пи» и гигантским холодильником, который также полагалось обследовать. Окно кухни, как и в спальне, выходило во двор. Скиф бросил взгляд на крышу «Лексуса», убедился, что с этой стороны ничего не угрожает, заглянул в туалет, спустил воду, потом направился в ванную. Тут он подзадержался, с завистью разглядывая фаянсовое финское чудо, в котором даже ему удалось бы вытянуться в полный рост. Судя по этой детали обстановки и по тому, что он увидел на кухне, знакомец шефа отнюдь не бедствовал. То ли бизнес у него был прибыльный, то ли наследство богатое, то ли какая колдунья ему ворожила. И куда щедрей, чем учителям, геологам или, к примеру, бывшим бойцам спецназа!

Спрятав лазер под тенниской, к самому телу, Скиф, вздыхая, вернулся в комнату. Харана молчал, и никаких оснований тревожиться не было, разве что гладкая полированная пластинка Стража, ласкавшая грудь, нет-нет да и напоминала о ладошке Сийи. С ночи трех лун прошло не столь уж много времени, чтобы позабыть о ее пальцах с твердыми валиками мозолей, о сухих жарких губах и пьянящем аромате пепельных волос. Сийя, Сийя!..

— Все в порядке, Кирюша? — спросил шеф, поворачивая к нему спокойное лицо.

— Все, дядя Петя.

— Удобства обследовал? Ну, тогда посиди там, — рука Сарагосы протянулась к раскрытому окну, — погляди на улицу, побеседуй с Богом и небесами. Понял, э?

Чего ж не понять! Кивнув, Скиф отправился в кабинет, придвинул к окошку кресло (из золотистого ореха, с плюшевой обивкой), и сел, пристроив рядом сумку с нунчаками. Отсюда он мог слышать и видеть все: тротуар, заполненный толпой гуляющих, и серую ленту асфальта, по которой плавно скользили слидеры или погромыхивали обычные тачки на четырех колесах, и длинную комнату, напоминавшую разгороженный на три секции пенал. Сарагоса и Марк Догал, темноглазый хозяин, сидели к нему в профиль, так он мог наблюдать и за их лицами; впрочем, пока что там ничего интересного не замечалось. Но разговор шел любопытный.

— Говорю тебе, ребра у него были переломаны, — толковал хозяину шеф. — И ведь не сдох, ублюдок! Подняли его, повели, так он еще и ногами перебирал!

— Ну, Петр Ильич, все в жизни бывает! Такие чудеса! Нам ли не знать? Возьми, к примеру, этих, которые не спят… ты их, кажется, гипнофедингами называл… или вот еще ортодромы, колдуны всякие, вампиры, да те же экстрасенсы… Ты ведь их к чужакам не приписываешь, верно?

— Никого я никуда не приписываю, Марк. Я просто пишу. И сейчас написал о том, что видел.

— А вот это зря, Петр Ильич, зря! Говорил я тебе: затихарись, не возникай пару месяцев. И об этом случае — ни-ни! Сам понимаешь, если кто на тебя зуб затаил, то такая публикация будет воспринята как вызов. Мол, не напугали вы меня, ребята, что хочу, то и пишу! А ребята эти рассердятся вконец и подошлют к тебе не троих, а семерых! Тут уже и с племянником не отобьетесь!

Скиф отметил, что беседа идет вроде бы мирная; пока что Сарагоса подпаливать хозяину усы не собирался. Однако все могло измениться вмиг, ибо Пал Нилыч был человеком резким, непредсказуемым и неожиданным. Памятуя об этом, Скиф нес службу на полном серьезе, поглядывая то на улицу, то в комнату и время от времени касаясь локтем рукоятки лазера, бугрившейся под рубахой. Догал казался ему сущим мозгляком, и было непонятно, к чему шеф, мужик не слабый и опытный, прихватил с собой и его, Скифа, и еще трех дюжих молодцов, способных скрутить самого черта. Может, потому и прихватил, что имелся у него опыт в подобных делах!

— Ты ведь о чем подумай, Петр Ильич, — упорно толковал тем временем Догал, — ты ведь о деле нашем подумай! Ну, будет для тебя история с продолжением, так на то твоя воля и власть! А ежели налет на «Пентаграмму» устроят? Сам же говорил: как бы продолжение и по мне не въехало! Вот и въедет… По всем нам въедет! И по делу тоже!

— Х-м-м… — Сарагоса значительно приподнял бровь. — О деле-то я и забочусь, Марк. А что касается продолжения, так оно уже было. Было, мой дорогой!

— А! Новости! — У Догала был такой вид, словно он внезапно вспомнил о чем-то. — Ты же говорил о новостях! Ну, так что?

— Пока ничего, — ответил Сарагоса. — В свое время доберемся и до новостей. А сейчас скажи-ка мне, Марк, долго ли моя статья будет валяться на твоем столе?

— Так ты настаиваешь?

— Настаиваю. Продай материал «Чернокнижнику» или «Тайному оку»… Словом, кому хочешь продай, только не тяни! И больших денег не спрашивай! Сотню «толстовок», и хватит! Если начистоту, так я им сам готов приплатить!

— Даже так! — Скиф заметил, как губы Догала растянулись в неприятной улыбке. — Даже так! Ты, похоже, завелся, Петр Ильич!

Шеф привычным движением пригладил брови, набычился, и лицо его вдруг потеряло всю барственность и вальяжность. Слегка отвисавшие щеки внезапно запали, глаза сощурились, и теперь в них не было заметно ни прежней насмешливой снисходительности, ни пророческого сивиллина огня. Сарагоса вновь стал Сарагосой, и никакие розовые пиджаки и «бабочки» с тростями уже не могли скрыть истинное его обличье. Клыкастый охотник затаился перед прыжком, приглядываясь к будущей жертве, беспечной и не ведавшей о скором конце.

Что-то будет, подумал Скиф, что-то сейчас будет!

Но Пал Нилыч лишь покосился в его сторону и спокойно сказал:

— Заводятся молокососы, мой дорогой, молокососы-чечако. А я… я… г-м-м… триарий! Я думаю, прежде чем воткнуть копье!

— Думаешь? Незаметно, Петр Ильич! — Полные губы Догала вновь изогнулись в усмешке. — Ну, кому-то что-то не понравилось в твоих писаниях, подослали к тебе бандитов… самых обычных бандюков, какие за две «гагаринки» отцу родному шею свернут… А ты из них пришельцев-зомби сделал! Двеллеров этих, оборотней!

— А вот это не оборотни ли подбросили? — Сарагоса полез в карман и вытащил что-то обернутое в добрый десяток слоев пластика.

Шеф казался совершенно спокойным, но Скиф предчувствовал, что то было затишье перед бурей. Посматривая одним глазом на улицу, он привстал, пытаясь разглядеть, что находится в пакете. Пал Нилыч разворачивал его неторопливо, и Скифу чудилось, что эта процедура не закончится никогда. Он сглотнул и с любопытством уставился на стол.

Красная коробочка размером с сигаретную пачку… Скорей всего сигареты и есть… К чему они шефу, поклоннику трубок? Кто ему их подбросил? Какие оборотни? Какие двеллеры?

Со своего места у окна Скиф не мог разглядеть ни марки сигарет, ни того, раскрыта ли пачка или запечатана. Но Догал, темноглазый их хозяин, увидел все. Лицо его вдруг переменилось, покрывшись смертельной бледностью, полные губы дрогнули, а на лбу под тугими завитками черных волос, проступила испарина. Скиф моргнул и в изумлении приоткрыл рот, потом ноздри его затрепетали, впитывая знакомый сладковатый запах, и перед мысленным взором промелькнуло призрачное золотистое видение рощи — ветви и стволы, покрытые нежной, как девичья кожа, корой, огромные грозди ягод, полных сока, гладкий купол над аккуратными шаровидными кронами…

Он дернулся было к столу, на котором лужицей крови алела маленькая блестящая коробочка, но Сарагоса, метнув в его сторону строгий взгляд, раскатисто кашлянул, и Скиф, расслабившись, опустился в кресло.


* * *
Эту пакость Догал видел не в первый раз!

Куратор готов был поклясться в том всеми звеньями, цепями и кольцами Системы и ее Конклавом в придачу.

Но он разглядел не только помертвевшее лицо Марка Догала; Скиф, агент эс-ноль-пять, его ангел-хранитель, вдруг дернулся, будто пораженный током, пропущенным вдоль позвоночника. Однако ж не Харана, предвестник опасности, встревожил парня! Стоило бросить на него взгляд, как он пришел в себя и спокойно уселся в кресло, лишь ноздри раздувались, точно у почуявшей след гончей. Узнал запах, догадался куратор, и тут же мысль-воспоминание пронзила его: золотистый нектар, золотистое пахучее зелье, золотистые дурманные деревья Амм Хаммата. Как Скиф называл их?.. Пинии?.. Падубы?.. Нет, не падубы… А, падца! Дерево Дурных Снов!

Но сейчас было не время разбираться с амм-хамматскими дурными снами, ибо куратору хватало и земных кошмаров. Один из них разворачивался прямо перед ним: бледный человек с остекленевшими глазами смотрел на алую коробочку, и казалось, что с губ его сейчас закапает слюна.

Зомби! Вылитый зомби!

Эта мысль почему-то привела Сарагосу в бешенство. Он потянулся через стол, крепко стиснул плечо Догала, встряхнул его и рявкнул:

— Узнал? Узнал, недоносок? Вижу, что узнал! Ну так хватит финтить' Рассказывай!

Догал словно бы пришел в себя; взгляд его сделался осмысленным и переместился на покрасневшую физиономию Сарагосы.

— Что… что рассказывать? — с трудом вытолкнул он — Ты о чем это, Петр Ильич?

— Об этой чертовщине, что мне подбросили' — Брезгливо подцепив пачку ногтем, куратор перевернул ее. — И про все остальное! Про зомби, от которых воняло такой же сладкой парфюмерией, про их хозяина и про клиентов, что зачастили к тебе в последние дни! Давай-ка, милый, выворачивай все сюда! — Он ударил по столу кулаком, и красная коробочка подпрыгнула.

Догал неловко растянул губы в ухмылке.

— Не понимаю, Петр Ильич… Что за бес в тебя вселился9 Что за хозяин? Что за клиенты?

— А такие, — с готовностью пояснил Сарагоса. — Один — явный бандюган со шрамом во всю рожу, другие поприличней на вид", но никого из них ты до позавчерашнего дня в приятелях не числил. В этом я уверен! На все сто уверен, любезный компаньон!

— Ты что же, следил за мной? — пряча взгляд, пробормотал Догал.

— Давай сразу договоримся, Марк: вопросы задаю я. Ты отвечаешь, вот так. Понял, нет?

— Не понял. По какому праву ты собираешься меня допрашивать? Что бы я ни сделал, что бы ни сотворил, то — личное… Личное! И к тебе касательства не имеет!

«Ишь как повернул! — промелькнуло у куратора в голове. — Не имеет, э? Ну, ладно, сейчас разберемся, что к чему!» Он воззрился на красную коробочку, уже совершенно уверенный в том, что Догал видит ее не в первый раз. В секретных органах его компаньон не служил, лицедейскому искусству не обучался, а потому бледность и проступивший на висках пот выдавали его с головой. Вид у Догала был жалкий, но сердце куратора не дрогнуло.

— Значит, личное, говоришь? — в раздумье повторил он. — Возможно, возможно… Всякий тешится, чем может… Только это твое «личное», Марк, очень похоже на предательство.

Догал содрогнулся; по щекам его текли струйки пота, губы прыгали, как у эпилептика.

— Я тебя не предавал, Петр Ильич, — с трудом пробормотал он.

— Ты предал всех нас. Всех!

— Кого — всех?

— Людей. Всех людей!

— Я тебя не понимаю… решительно не понимаю, Петр Ильич… Бред какой-то…

— А я думаю, понимаешь, э? И вот что я тебе скажу, Марк, дорогой мой… — Куратор придвинул к себе трость, обхватил набалдашник в форме тюльпана широкими ладонями и пристроил на них подбородок. — Вот что я тебе скажу… Парни мои со всех сторон — и в этой комнате, и на лестнице, и во дворе, так что никуда ты от нас не денешься. Никуда!

— Парни? Твои парни? Какие парни?

— Племяннички! — рыкнул Сарагоса. — У меня, знаешь ли, чертова прорва племянников, и все косая сажень в плечах вроде него! — Он ткнул пальцем в Скифа. — Так что коли ты не припрятал целый полк в сливном бачке, то дело твое труба. Поговорим еще минут пять, а потом возьмемся за тебя по-настоящему.

Глаза Догала воровато метнулись к красной коробочке. Она лежала на столе между ним и Сарагосой, будто неоспоримое свидетельство предательства; один из них догадывался об этом, другой знал наверняка. И было не столь уж важно, кто предал и кого; пожалуй, эти вопросы интересовали сейчас куратора в последнюю очередь.

Но кто платил за предательство? Кто? И как его найти?

— Возьметесь по-настоящему… — прошептал Догал, подняв взгляд на каменное лицо Сарагосы. — Пытать меня будешь, что ли, Петр Ильич? Объясни!

— Нечего мне объяснять, Марк, — сухо промолвил куратор, вытягивая из кармана кисет. — Объяснять будешь ты!

Он медленно набил трубку, вдыхая терпкие запахи табака и прокуренного, просмоленного дерева, перебивавшие сладкий медовый аромат «голда». Потом стиснул чубук крепкими зубами, огладил коричневую чашечку с острым краем, похожую на изогнувшегося в прыжке дельфина. Эта трубка, одна из самых его любимых, так и называлась — «дельфин». Еще были «катенька», длинная и стройная, как юная красавица, разлапистый «спрут», «пенек», «гнездо» и два десятка других; трубки куратор любил трепетно и нежно. Мысли о них всегда успокаивали его, успокоили и сейчас. Хоть он жалел Догала не больше раздавленного таракана, но сама процедура выбивания сведений была неприятной — столь же неприятной, как всякое насилие. К нему надлежало подготовиться, собрав нервы в кулак.

Чиркнула зажигалка, и к потолку взвилось сизое кольцо. Одно, другое, третье… Куратор заметил, что Догал следит за этими дымными арабесками как зачарованный; губы его посерели, а щеки, и без того бледные, сделались белей свежевыпавшего снега.Вдруг он словно бы очнулся; в глазах промелькнул ужас, лицо сморщилось в какой-то жуткой гримасе, зубы лязгнули, точно компаньон получил сокрушительный удар под челюсть. Потом из горла его вырвался хрип:

— Т-ты… хрр… т-ты что д-делаешь?.. Что? Брови Сарагосы взметнулись вверх.

— Да вот раскурю трубку и прижгу тебе задницу, — не без издевки пообещал он. — А племянничек мой посодействует… чтоб ты, значит, не дергался.

— Хрр… н-не надо… н-не надо…

Куратор, удивленный, привстал. Глаза Догала закатились, на брюках начало расплываться мокрое пятно, и в ароматы табака и «голда» внезапно вклинился резкий запах мочи. «Что это с ним? — мелькнула мысль. — Приступ? Эпилептический припадок? Только что был жив-здоров, хоть и бледноват… сидел да торговался, тянул время, финтил, выкручивался так и этак, и вдруг — приступ! Как у черта от святой воды! С чего бы?»

Заметив краешком глаза, как напрягся Скиф, куратор махнул ему рукой: сиди, мол, не вмешивайся! С Догалом происходило что-то странное, что-то необъяснимое, в чем полагалось разобраться немедля, но помощь «племянника» тут, пожалуй, была не нужна. Сарагоса поднялся, обогнул стол и, попыхивая трубкой, сверху вниз глянул в помертвевшее лицо компаньона. Сизый дымок струился вверх, к потолку, образуя миниатюрные подобия перистых облачков — полупрозрачных, как матовая калька, невесомых, безобидных… Но в зрачках Догала стыл такой ужас, будто здесь, в его комнате, расплывался смертоносный гриб ядерного взрыва.

— Н-не надо… — опять прохрипел он, слабо отмахиваясь рукой. — Н-не надо…

— Что не надо? — Сарагоса склонился к нему. — Прижигать не надо? Беспокоишься за свою задницу?

— Д-дым… о-от та-абака .. н-нельзя… н-не могу… н-не могу вынести…

Глаза Догала стали закатываться, и куратор, пока не пытаясь понять, в чем же дело, повернулся к Скифу.

— Ну-ка, распахни окно во двор, пусть протянет… Да поживее, парень!

Эе-ноль-пятый метнулся к окну, а Сарагоса прошествовал на кухню, выбил трубку о край голубой фаянсовой раковины, открыл кран и постоял в задумчивости, глядя, как прозрачная струйка воды смывает пепел. Потом он хмыкнул и, опустив «дельфина» в кисет, снова наполнил его чашечку табаком, аккуратно примял табак пальцем и вернулся в комнату.

Скиф уже находился у окошка, на боевом посту; глаза у него были что два блюдца. Догал, похоже, очухался, хоть выглядел еще бледноватым и сидел на стуле как-то боком, скорчившись, словно бы левая половина тела перетягивала правую. Губы его пока что не обрели былую яркость, но шевелить ими он мог вполне.

Протянув к нему ладонь, на которой уютно устроилась трубка, куратор спросил:

— Попробуем еще разок? Или хватит? Догал помотал головой, жадно втягивая прохладный вечерний воздух.

— Ну, тогда объясни, друг любезный, с каких это пор ты валишься в обморок от табачного дыма? И почему?

— Нам… нельзя… — просипел Догал, пытаясь сесть прямо. — Нельзя… Запах… убивает…

— Кому это — нам? — приподняв бровь, спросил Сарагоса.

— Тем, кому приносят дары… Вот такое… — Рука компаньона потянулась к ярко-красной коробочке. Пальцы его дрожали, но голос звучал вполне внятно.

— Кто приносит?

— Мне — Рваный… Что-то для меня, что-то для других… С Рваным случай свел… еще зимой… Дал он мне пачку, попробовать… Ну, и с тех пор… — Догал смолк.

— Рваный — это тот, со шрамом? — уточнил куратор. Дождавшись утвердительного кивка, он пробурчал: — По виду типичный уголовник. Ну и где же он берет товар?

Губы Догала плотно сомкнулись. Казалось, он даже закусил их, чтобы не проговориться; лицо его закаменело, но в глазах, как заметил куратор, по-прежнему стыл ужас.

Не говоря ни слова, Сарагоса сунул «дельфина» в рот, вытянул из кармана зажигалку, высек огонь. Догал, отстраняясь, слабо пробормотал:

— Не надо, Петр Ильич… не надо.,, я скажу… все равно… — Губы его зашевелились почти беззвучно, но куратор, склонившись, разобрал: — Все равно… я конченый человек… конченый… Уже, собственно, и не человек… так, наполовину зомби…

— И зомби умеют говорить, — жестко сказал Сарагоса. — Выкладывай! У кого этот Рваный берет товар?

— У Хозяина… Ты был прав, Петр Ильич… Товар — от Хозяина… и те, кто на тебя напал… атаракты… тоже от Хозяина…

Куратор кивнул, не спуская пронзительного взгляда с бледной физиономии Догала.

— Это я понимаю: у всякого гнусного товара и у всякой швали есть хозяин. И кто же он?

— Мне неизвестно. Человек… или нечеловек… Связь только через Рваного… Я звоню… звоню какой-то женщине… Она ничего не знает, просто передает… Звоню, и Рваный приходит…

— Черт с ним, с Рваным! — рявкнул Сарагоса. В сером волглом тумане, так долго застилавшем ему глаза, начинали маячить смутные тени. Он еще не видел лиц, не мог разглядеть очертаний фигур, но подсознательно уже ощущал их присутствие, словно всматривался в стаю бесплотных духов, призраков, мельтешивших на грани яви и сна.

— Черт с ним, с Рваным! — повторил он, склоняясь к самому лицу Догала. — Кто Хозяин? Где он?

— Не знаю, Петр Ильич… крест святой, не знаю… Он… оно… это существо… граф Калиостро… где-то под городом обитает… Рваный так говорил… И еще говорил, что писания твои сильно Хозяину не нравятся.

Сарагоса резко выпрямился. Теперь он стоял, возвышаясь надДогалом, словно башня: плечи развернуты, руки скрещены на груди, в глазах охотничий блеск. Скиф, застывший у окна, глядел на него со смесью любопытства и почтительного восхищения.

— Значит, Рваный так говорил… Ну, любезный мой Марк, придется тебе устроить мне встречу с этим Рваным… Или сразу с Хозяином! Позвони, скажи, что, мол, журналист Синельников хочет взять интервью… встретиться, значит, и кое-что обсудить. Насчет осенних лесов, увядших листьев и все такое… Пообщаться с братьями по разуму! Ну, сделаешь?

Догал кивнул, и куратору показалось, что в темных глазах компаньона промелькнула искорка жалости. Промелькнула — и погасла, словно ее и не было. Остались лишь мрачная обреченность и страх.

Крепко же он напуган, подумал Сарагоса. Крепко! Впрочем, могло ли случиться по-иному? Догал был один — одинокий растерявшийся человечек перед смутным ликом чего-то неведомого и ужасного; за ним не стояла мощь Системы, раскинувшей свои бесчисленные щупальца по всем материкам и океанам Земли. Глядя на посеревшее лицо компаньона, Сарагоса процитировал про себя: «Голд», он же «эрмитаж», он же «лувр», он же «прадо», при длительном воздействии приводит к деструкции психики, потере памяти и, в конечном счете, к летальному исходу. Соблюдайте крайнюю осторожность!" Выходит, осторожности-то Догалу и не хватило!

Он сунул в карман трубку, которую все еще сжимал в кулаке, и спросил:

— Ты как Хозяина называешь? Граф Калиостро? А почему? Плечи Догала приподнялись и опустились.

— Как мне еще его звать? Таинственная личность… владыка над душами людскими… Калиостро и есть… или, если хочешь, Шива-Разрушитель… Ариман, Сет, Люцифер, средоточие зла… Зови как угодно!

— Ну и что этому Калиостро надо? Догал снова пожал плечами.

— Что надо Князю Зла? Мы сами, я полагаю. Люди! В обмен вот на это. — Его рука, протянутая к красной коробочке, уже не дрожала.

— Люди? — повторил куратор, вспоминая свои недавние раздумья. — Люди, если рассматривать их как предмет торговых операций, слишком неопределенное понятие, мой дорогой. Так что же ему нужно, поконкретней? Рабы? Пушечное мясо? Скот? Наши почки и печень? Наши мысли, идеи, наша технология? Или одалиски для гаремов?

— Все шутишь, Петр Ильич… Вот встретишься с ним, сам и спрашивай! Спрашивай, коль пороху хватит!

— Куда торопиться, Марк? Сначала я тебя порасспрошу. Обо всем, что знаешь! — Убедившись, что компаньон вроде бы ожил, Сарагоса вернулся к своему стулу и сел. Трубка его, точенный из грушевого корня дельфин, снова вынырнула из кармана, словно лапоминая о том, что запираться Догалу не следует. — Ты, кажется, и других поминал? Не Рваного, а тех, для кого он товар носит? Ну и что ж это за люди?

По лицу компаньона скользнула тень улыбки.

— А ты разве не знаешь, Петр Ильич? Разве твои племянники не доложили? Их ведь на Литейном пруд пруди, а?

— Ишь ты, совсем оклемался! Уже и Литейный начал поминать. — Куратор поднес трубку к ноздрям и глубоко втянул воздух. — Только я не с Литейного, Марк. Я скромный журналист и пекусь лишь о своей шкуре… ну, и о своих племянниках, разумеется. А потому желаю знать, кому на ногу наступил. — Он смолк, сосредоточенно уминая табак. — Ну, какие же люди к тебе ходили? Давай рассказывай! А племянники мои проверят.

— Ну, чернявый такой заходил, Сергеем звать, — неохотно промолвил Догал. — Еще Колька-стрелок… совсем мальчишка, юноша лет семнадцати… Женщина была, Ася Денисовна, с мужем… кажется, Михаил… Слушай, Петр Ильич, — он вскинул полные муки глаза на куратора, — они ведь мне по фамилиям не представлялись, адресов-телефонов не давали! К чему тебе все это? Меня, что ли, проверить хочешь?

— Ты говори, говори! А я послушаю. Журналисты, сам знаешь, любопытный народ… — Не спуская с компаньона взгляда, Сарагоса принялся заворачивать «голд» в свои бесчисленные пакеты, потом понюхал сверток и, довольно кивнув, опустил его в карман розового пиджака.

— Ну, еще одна женщина была… красивая, молодая, одета хорошо. Волосы, как начищенная медь, а глаза…

— …как на витрине с бижутерией, — по какому-то наитию подхватил куратор. — Зеленые и блестят, так? Догал, казалось, не удивился, а только кивнул.

— Да, зеленые… Ксения ее зовут.

«Неужто та самая ведьма? — промелькнуло у Сарагосы в голове. — Брильянты в ушах, тряпки от Диора, язык без костей?»

Теперь он припомнил, что рыжую и впрямь звали Ксенией — Ксенией Сикорской, точно! Вспомнилось куратору и кое-что еще: мимолетный разговор с секретаршей Элечкой и ее блокнот, где регистрировались все заявки, поступавшие в фирму «Сэйф Сэйв». Вчера в блокноте этом появилась пара новых строк, ибо рыжая Ксения опять решила постранствовать в Мире Снов… Что и было подтверждено телефонным звонком!.. Он еще раздумывал, кого бы с ней послать. Самума или Скифа…

Глаза Сарагосы довольно блеснули. Таинственный граф Калиостро, Шива-Разрушитель, пока был для него недосягаемым многоруким кракеном из океанских глубин, Рваный оставался затаившейся в мутных прибрежных водах акулой, но одну рыбку все же удалось отловить! Не простую рыбку, золотую! Рыжую!

Он сунул трубку в рот и энергично потер ладони.

— Ну, любезный мой Марк, ответь-ка мне на последний вопрос: что за странная аллергия к табаку? Ты ведь раньше курил. Или я ошибаюсь?

— Курил, — вяло согласился компаньон. — Теперь не курю. И никто не курит… почти никто. Но у всех бывает по-разному, понимаешь? Одни не выносят запах табака, другие — сыра, лимонов или спиртного, третьи — паленого дерева… Цена блаженства, так сказать. — Его глаза скользнули по карману Сарагосы, где была запрятана ярко-красная коробочка, надежно обернутая в целлофан.

— Выходит, зря я кулаки расшиб об этих… как ты их назвал?.. атарактов?.. Достаточно было пустить им в морды немного дыма, э?

— Не знаю. — При упоминании атарактов Догал сморщился, как от зубной боли. — Говорили мне, атаракты уже ничего не чувствуют… ничего… Одни приказы выполняют…

— Кто говорил? Рваный? А сам он кто? Он и прочая публика? Они — атаракты?

— Не атаракты, так будут ими!

— А ты?

Но Догал промолчал и, не выдержав пронзительного взгляда Сарагосы, спрятал лицо в ладонях.


* * *
Прощаться с хозяином не стали — консистенцией и цветом лица тот напоминал сейчас досуха выжатый лимон и, пожалуй, не смог бы приподняться со стула. В прихожей, у двери. Пал Нилыч замер на пару секунд, приложив палец к губам, и Скифу почудился едва слышный скрежет, доносившийся с лестничной площадки. Звук был слабым, но отчетливым; казалось, кто-то водит напильником по ребру жестяного листа.

— Оружие к бою, — негромко произнес Сарагоса.

Выдернув из-за пояса лазер. Скиф приготовился метнуть яростный луч — вверх, вниз, налево или направо, смотря по тому, где окажется источник странного звука. Святой Харана, заступник и хранитель, помалкивал, что вселяло в Скифа обычную уверенность: он знал, что промашки не случится, что огненная игла настигнет цель, а цель эта, чем бы она ни была, ущерба стрелявшему не причинит. Но вывод сей не относился к Сарагосе, и Скиф решительно оттеснил шефа в сторонку, а затем распахнул дверь.

Скрежет сразу сделался сильнее — скрежетала крышка распределительного щитка, у которого возился Сингапур. Пожалуй, за то время, что они провели у Догала, он успел бы три раза собрать и разобрать все местное электрооборудование, а заодно подмести лестницу от подвала до чердака.

Увидев Сингапура, Пал Нилыч сразу успокоился, кивнул ему и направился к выходу. Скиф и Сингапур молча последовали за шефом, как и Сентябрь, присоединившийся к ним внизу. Они разместились в просторном «Лексусе» — Сарагоса впереди, рядом с сидевшим на месте водителя Самураем, трое «племянников» — сзади. Негромко зашуршал мотор, слидер дрогнул и плавно выкатил на магистраль. Время было позднее, метро закрылось, и Самурай, переглянувшись с шефом, повернул к северу. «Отвезут меня домой, на Гражданку», — понял Скиф.

Визит к знакомцу Пал Нилыча камнем давил на душу. Он вроде бы слышал и видел все, но ничего не понимал; разговор о каком-то нападении, о каких-то статьях, написанных шефом, о двеллерах-оборотнях, подбросивших Сарагосе красную коробочку с таким знакомым запахом, — все это было сплошной загадкой. Еще большей загадкой представлялось поведение Догала, его странные полуобрывочные фразы, которых шеф, казалось, ждал с жадным нетерпением и был готов вышибить из своего несчастного знакомца чуть ли не пытками. А в том, что Догал несчастен, Скиф не сомневался ни на одно мгновение. Этот жалкий человек, и в обычных обстоятельствах не внушивший бы ему симпатии, явно очутился в беде. В большой беде! Симпатий это по-прежнему не вызывало, но сочувствие — дело другое.

Ему о многом хотелось расспросить Сарагосу, но он молчал и терпел. Терпеливому солдату сержант постель стелет, а взводный чай подает, говаривал майор Звягин, и мудрость эта засела в голове Скифа столь же крепко, как и статьи армейского устава. Странно, подумалось ему, речи своего бывшего комбата он помнит лучше, чем лекции университетских профессоров — словно бы шесть спецназовских лет заслонили годы учебы на истфаке. Не стерли, нет, но заслонили… Возможно, потому, что армия была жизнью, суровой и реальной, а университет — лишь преддверием к ней?

Преддверие к жизни… А как назвать то, что происходит сейчас? С нами? За последний месяц он просмотрел целую череду снов: восхитительный — о Сийе ап'Хенан, пепельно-кудрой амазонке из Башни Стерегущих Рубежи, таинственный — о фирме «Сэйф Сэйв» и красноглазом Докторе, ужасный — о Марке Догале и красной коробочке с непонятным зельем… Какой же сон ждет его теперь?

Сарагоса гулко откашлялся, нарушив тишину.

— Скиф!

— Да, Пал Нилыч?

Он шевельнулся на заднем сиденье, покосившись на Сингапура и Сентября. Сингапур, Серж Никитин, будто бы дремал, и лицо его с точеными чертами и широким разлетом темных бровей казалось безмятежным. Сентябрь что-то едва слышно мурлыкал себе под нос. Похоже, недавняя операция н& вызывала у них ни вопросов, ни недоумения.

— Ты что дергался-то — там, у Догала? — спросил шеф. — Запах узнал, э?

— Узнал, — ответил Скиф. — Слабый, а похож… Что это было, Пал Нилыч?

— Не было, а есть. — Сарагоса похлопал по карману, в котором, завернутая в полсотни слоев пластика, лежала красная коробочка. — А вот что есть… Это, сержант, придется выяснять тебе.

Намек был понятен, и сердце Скифа взыграло. Амм-хамматская степь вдруг раскинулась перед ним, за степью вставали золотые рощи и зеленые леса, лежало прозрачно-изумрудное теплое море, вздымалась розовая пена гор, а по равнине, блистая броней, мчались всадницы на быстрых скакунах.

Сийя, Сийя!

— Приятель твой заявился позавчера, князь, — заметил Сарагоса. — Скандалить не скандалил, тебя хвалил, но и от контракта отступиться не пожелал. Подавай ему этот Амм Хаммат, и все дела! Собачек полосатых, да белых зверюг, да разбойников, да амазонок! Правда, на амазонках он вроде бы не слишком настаивал… — добавил Пал Нилыч, помолчав.

— Значит… значит, мы сходим Туда? — хрипло выдохнул Скиф.

— Сходим, но без князей, графов и прочей публики. Либо ты сходишь, либо мы вдвоем. Только не сразу! У меня к тебе есть и другое порученьице… Вот после него и отправимся в Амм Хаммат. Отправимся, разберемся, что к чему, тогда можно и клиентов пускать… особливо этаких привередливых, как наш князек… — Сарагоса сделал паузу и поинтересовался: — Догала видел, х-м-м?.. Ясно, что бывает с неосторожными да слишком любопытными? Их только пусти к молочным рекам, кисельным берегам да золотым дурманным рощам… Никаких твоих ару-интанов не надо — сами всякой дряни нанюхаются! Так что с князем мы подождем. Не усохнет он с горя.

Не усохнет, про себя согласился Скиф. И деваться Джамалю, сыну Георгия, некуда: лишь Доктор может протоптать тропку в Амм Хаммат, а Доктор делает то, что велит Сарагоса.

Еще он подумал о том, что внезапное решение шефа наверняка вызвано последними событиями — скажем, коробочкой с непонятным зельем, подброшенной не то вурдалаками, не то оборотнями. Несмотря на предупреждение Пал Нилыча об излишне любопытных, этот эпизод все больше интересовал Скифа, распаляя его воображение. Решив, что коль начальник поддерживает беседу, то можно и вопрос задать, он произнес:

— Вот вы, Пал Нилыч, с этим Марком про оборотней толковали… Это как — в шутку или всерьез?

Сентябрь, сидевший слева от Скифа, фыркнул, Сингапур приоткрыл глаза; белки их, словно выточенные из нефритовых пластин, влажно блеснули в полумраке салона. Сарагоса грузно заворочался на переднем сиденье, вывернул голову на короткой мощной шее, оглядел своих сотрудников.

— Объясните ему, парни… ты, Сергей… Видишь, не верит сержант! Думает, мы шутки шутим. Сингапур негромко кашлянул.

— Представь, Кир, человека с маниакально-депрессивным психозом. Такому типу чудится, что теща намерена его отравить… или, скажем, что мафия идет по его следам… или ЦРУ, ФРС, или инопланетные пришельцы… Представил?

Скиф пожал плечами.

— Ну, положим.

— А еще человеку может помниться, что он, скажем, волк. Волк, барс, тигр-людоед… Такое случается из-за болезни — самовнушение, очень стойкое, длительное. А бывает, что человек здоров, но внушение действует извне — нечто вроде сглаза, порчи, наложенной колдуном…

— Гипнотизером, — добавил Сентябрь. — Вроде тех, что у нас на точке «Два» от запоев лечат.

Ровный баритон Сингапура не изменился; он продолжал, будто не слыша реплики приятеля:

— Если внушение очень сильное, оно ломает некий барьер сопротивляемости, разный у разных людей. За ним — полная или частичная психическая трансформация. Человек внешне остается человеком, но временами — или всегда — воображает себя волком, кровожадным волком, и ведет себя как волк. В часы затмения он зверь, понимаешь? Зверь! Вот тебе и оборотень, Кирилл. Вампир, вервольф, вурдалак!

— Граф Дракула, — подсказал Сентябрь.

— Ну, не волки же подбросили Пал Нилычу… — начал Скиф и осекся. Пожалуй, слова эти были лишними; откуда он ведал, положено или не положено прочим инструкторам знать про красную коробочку?

Но Сарагоса лишь кивнул массивной головой.

— Не волки, разумеется! Другого сорта были оборотни… Зомби, или эти… атаракты, как их Догал называет! Ну, ничего — Шеф пристукнул, огромным кулаком по колену. — Ничего! Туман: редеет, племяннички!

«Про какой это он туман?» — мелькнуло у Скифа в голове, но Пал Нилыч, опять повернувшись к нему, спросил:

— Ну, а что думаешь про Догала? Про усатого моего знакомца?

С ответом Скиф помедлил. Что, в самом деле, мог он думать про Догала? Наркоман… Наркоман, испробовавший какого-то нового и особо гадкого зелья… Возможно, доставленного прямиком из Амм Хаммата. Почему бы и нет? Граф Калиостро, таинственный Догалов Хозяин, мог оказаться вторым Доктором, ибо редкие вещи в мире существуют в единственном числе; выходит, и странный дар красноглазого экстрасенса монополией в принципе не был.

Но мысли эти Скиф затаил про себя, а вслух произнес:

— Крутовато вы с ним обошлись, Пал Нилыч… Круто! Больной ведь человек…

— Был человек, да, похоже, весь вышел, — отрезал Сарагоса, вперив в Скифа пронзительный взгляд. — Ты ведь не думаешь, парень, что я бандит? Что все мы здесь уголовники и рэкетиры, э? И что служишь ты не в добропорядочной медицинской фирме, а у каких-нибудь «тамбовцев» или «казанцев»?

Смешливый Сентябрь снова фыркнул, а Скиф благоразумно промолчал. Но вопросы шефа вроде бы и не требовали никаких ответов, так что тишина, воцарившаяся в просторном салоне «Лексуса», казалась вполне естественной, без тени напряженности или недоверия. Чуть слышно урчал мотор, обтекаемый приземистый корпус слидера скользил над асфальтом подобно призраку, всплывшему из невских туманов, мерцал на небе остроконечный месяц… Белая питерская ночь была прекрасна, но Скифа вдруг охватила тоска по другим небесам, по тем, на которых кружили в хороводе три луны, играя в прятки среди облаков и ярких чужих звезд с неведомыми странными именами.

«Сийя, Сийя! — подумал он. — Скоро! Скоро я вернусь к тебе!»

 Глава 20 ЗЕМЛЯ, РАЗНЫЕ МЕСТА, НАЧАЛО АВГУСТА 2005 ГОДА

Доктор Хорчанский плотно притворил дверь своего крохотного кабинетика, затем, с минуту поколебавшись, запер ее на ключ. Пожалуй, эта предосторожность была излишней. Его дежурство закончилось, и в ближайшие двадцать четыре часа он мог находиться где угодно — в своей городской квартире, на даче или тут, в клинике. Однако привычка к пунктуальности победила. Двенадцать лет доктор Хорчанский занимался весьма неприятными патологиями, и среди людей, которых ему доводилось лечить, были всякие, в том числе и довольно агрессивные, с коими приходилось держаться начеку. Это приучило его к осторожности.

Постояв в раздумье у своей рабочей конторки, он обогнул ее, с трудом протиснувшись между краем стола и шкафом, и сел. Креслами и стульями он не пользовался, предпочитая тому и другому высокий медицинский табурет, который позволял с комфортом расположить локти на столе, а это, в свою очередь, являлось немалым удобством, когда он делал записи или работал с больничным терминалом, стоявшим на конторке слева. Но сейчас терминал был выключен и на столе не лежало ничего лишнего — ни распечаток с историями болезней, ни блокнота с заметками, ни диктофона. Обозрев ровную поверхность под толстым стеклом, доктор Хорчанский сдул с нее невидимую пылинку, затем опустил руку в карман белоснежного накрахмаленного халата и тут же вытащил ее На ладони доктора лежала ярко-красная коробочка с золотым листком в овале из маленьких блестящих звезд, чуть ниже сверкала надпись, тоже выполненная золотом, — «Gold». Слово это не ассоциировалось у Хорчанского с чем-либо знакомым — ни с маркой сигарет, ни с названием медицинского препарата; «голд» — и больше ничего.

Он положил алую пачку посередине стола и посмотрел на нее, склонив голову сначала к правому плечу, потом — к левому. Четыре такие же пачки он передал следователю Томской горпрокуратуры с неделю назад — почти такие же. Те были измятыми и надорванными, а эта алела свежими красками утренней зари, сияла золотой надписью, красовалась колечком голубоватых звездочек… На ней даже сохранился целлофан! Но главное заключалось в другом: она не была пустой.

Конечно, и не набитой битком — в ней сохранились лишь три белых цилиндрика, похожих на обычные сигареты. Фильтров у них не было, но каждый заканчивался небольшим пластмассовым мундштучком, не позволявшим табачным крошкам лезть в рот. Однако начинка этих непонятных изделий имела к табаку лишь самое отдаленное отношение: она была плотней, иначе пахла и видом своим напоминала мелко искрошенный чайный лист.

Эту пачку с тремя «сигаретами» Хорчанский обнаружил у очередного пострадавшего, которого привезли в клинику утром — и, как всегда, в бессознательном состоянии. В отличие от постояльцев-бомжей новый пациент, нестарый еще мужчина, был хорошо одет и относительно чист, с аккуратно подрезанными ногтями и щеголеватыми усиками щеточкой. Впрочем, соблюдение правил гигиены ему не помогло; попав на больничную койку, он скончался спустя пару часов. Симптомы были уже привычными — отсутствие реакции на свет, замирающий пульс, одеревеневшие мышцы, полная нечувствительность к боли, афазия, кома… Но прежние больные продержались на внутривенном питании хотя бы несколько дней, а этот угас почти сразу. Разумеется, он не мог ничего сказать, ничего объяснить.

Но объяснения, пожалуй, были Хорчанскому уже не нужны. Он твердо уверился, что имеет дело с каким-то новым дьявольским препаратом, чья притягательность для наркоманов превозмогала страх печального конца. Он еще не знал, какие меры предприняты прокуратурой, дан ли ход его заявлению или оно навсегда похоронено в чиновничьем столе, что казалось ему весьма вероятным. Во всяком случае, никто не вызывал его — ни на экспертизу, ни для, уточнения показаний; следователь, получивший от него пустые пачки, тоже не звонил.

И теперь этот пациент… пятый… Пятая смерть за два с небольшим месяца!

Доктор Хорчанский испытывал большое искушение разобраться с этой историей своими силами. Его не слишком занимало, откуда брались эти алые коробочки, кто ими торговал и по какой цене, его интерес относился к сугубо профессиональной сфере.

Как применяется препарат? Какую реакцию вызывает? В чем его притягательность — сравнительно с марихуаной, героином, кокаином, маковой соломкой, чистым опием и прочими алкалоидами? Производит ли он возбуждающий эффект или, наоборот, успокаивающий — подобно барбитуратам и нейролептикам? Каковы сроки его влияния на организм после приема однократной дозы? Что касается результата длительного воздействия, то сия проблема уже не стояла: таковой результат был, как говорится, налицо.

Ответы на все остальные вопросы Хорчанский мог получить немедленно. Ну, если не через минуту, так через час или два… Он медленно вытянул сигарету с пластмассовым мундштучком, понюхал ее, хмыкнул, затем полез в стол за спичками.

Хорчанский, нарколог опытный и искушенный, полагал, что рискует немногим. Ему случалось пользовать кое-какие средства, ибо лечение больных предполагало, что сам врач исследовал болезнь досконально, во всех ее симптомах и проявлениях. У него имелся стойкий иммунитет — возможно, наследственный либо питаемый чувством долга и преклонением перед медицинской этикой, но, так или иначе, ему никогда не хотелось возобновить свои редкие путешествия в нирвану, полеты в беспредельное Ничто, странствия в мире кошмаров и грез. Знал он также, что ни одно наркотическое снадобье не приводит к эффекту мгновенного привыкания; скорее наоборот, первое знакомство вызывает у всякого нормального человека неприятие, отвращение и страх.

Он сунул в рот пластмассовый мундштучок и прикурил. Руки его не дрожали.


* * *
Существо, присвоившее имя Шепарда Хилари, не относилось к людскому роду. Впрочем, в некотором смысле его можно было бы назвать человеком, ибо оно, это создание, не только трансформировалось сейчас в человеческую форму, но и сохранило определенные черты личности Хилари, его память, его эмоциональный настрой, его склонность к юмору и его политический талант. Пожалуй, лишь очень близкий друг или женщина, знакомая с бывшим сенатором от штата Монтана много лет, сумели бы подметить различия между Хилари прежним и Хилари нынешним. Однако Хилари был вдов и детей не имел; что же касается близких приятелей и друзей юности, то он, как и положено сделавшему карьеру политику, старался их избегать. Это вполне ему удавалось — и прежде, и теперь.

Вообще говоря, он мог принять не только облик Шепарда Хилари. Воплотившиеся сархи, как и Перворожденные, могли находиться в своем естественном состоянии, в привычном бесформии, что не требовало никаких энергетических затрат и ментальных усилий. Чтобы скопировать другое существо, приходилось затратить некую энергию — во-первых, на сам процесс трансформации, а во-вторых, на поддержание нужной формы, воспроизведенной с той или иной степенью подробности. Подробности, тонкости, детали — вот в чем была главная сложность! Нынешний Шепард Хилари мог бы принять обличье президента Соединенных Штатов, но что такое внешний вид без комплекса воспоминаний, привычек, опыта, характера, манеры поведения — всего того, что делает личность личностью? Мыльный пузырь! Тонкая пленка, прикрывающая вакуум, готовая лопнуть при первом же прикосновении!

И потому Шепард Хилари оставался Шепардом Хилари, помощником президента по национальной безопасности, хотя он предпочел бы занять более высокий пост в иерархии мира, колонизируемого сейчас Сархатом. Так поступали почти все Воплотившиеся; облик партнера по Второму Рождению удавалось сохранить без труда, ибо он был почти таким же естественным, как и форма, дарованная сархам от природы.

Форма и внешний облик являлись, пожалуй, главным отличием Земли от Сархата. На Земле, как и в иных варварских культурах, облик был своеобразным фетишем; ему придавали слишком большое значение — неоправданно большое, подумал Хилари с презрительной усмешкой. Лишь существо определенного обличья, конкретный индивидуум мог занимать конкретный пост, распоряжаться определенной толикой богатств и власти. Облик и форма определяли и все взаимоотношения между варварами, систему их родственных связей, иерархической подчиненности, национальной принадлежности, роль и функцию в технологической, культурной и социальной сферах. Каждый был приписан к определенному месту и считался незаменимым; лишь одна-единственная личность могла нести отцовские обязанности по отношению к другой, тоже строго фиксированной, либо выполнять некую работу, персонифицировать некий общественный институт, социальную функцию или должность.

И подобные существа, нелепые и жалкие, еще говорили о равенстве!

Мысль эта вновь вызвала на губах Хилари суховатую улыбку.

Теперь, пройдя сквозь горнило Второго Рождения, он знал, в чем заключается их ошибка. Они искренне считали равенство понятием общественно-политическим, культурным, идеологическим — каким угодно, только не тем, чем оно являлось на самом деле. Они изобретали сложные социальные структуры, надеясь, что это гарантирует равенство и справедливость — если не сейчас, в данный момент, то в светлом и не столь уж отдаленном завтра. Они играли в демократию, в социализм, они вступали в кровавые споры из-за мнимых преимуществ той или иной формации, они пытались разделить мир и его богатства, как естественные, так и созданные их трудом, по справедливости. Они, наконец, возводили на зыбком песке предположений, необоснованных догадок и непроверенных фактов сложнейшие философские конструкции — то, что называлось моралью, этикой, теологией, социологией личности, то, что должно было объяснить смысл жизни, взаимоотношений людей друг с другом, с природой, Вселенной и непостижимым божеством.

Так было на Земле, так было в других варварских мирах, так было всюду, за исключением, пожалуй, звездных цитаделей Древних Рас. Но Древних сархатские дела не интересовали — ни сам Великий План, ни цели его, ни смысл, ни результаты. Что же являлось для них предметом исследований, причиной для вмешательства, поводом для забот? Во всяком случае, не жалкие потуги земных дикарей, мечтавших добиться равенства там, где его не было и быть не могло.

Истина же, известная сархам, выглядела ясной, бесспорной и простой: категория равенства относилась к понятиям биологическим, но никак не к политическим или философским. Равны могут быть лишь одинаковые, взаимозаменяемые, эквивалентные, лишенные индивидуальности — такие, как Перворожденные Сархата, отделившиеся от плоти Творца. Воплотившиеся уже не равны! И в обретенной ими индивидуальности, размышлял Шепард Хилари, таятся великий дар и великая ловушка. С одной стороны, она, эта индивидуальность, позволяет осознать себя личностью, с другой — приводит к бесплодным играм ума, попыткам объять необъятное, объяснить необъяснимое.

Но, несмотря на подобный недостаток, сам Шепард Хилари — вернее, существо, носившее сейчас это имя, — не собирался отказываться от благ, дарованных Вторым Рождением. И в этом был глубокий смысл, ибо он, превратившись в Воплощенного, не потерял ничего, но приобрел многое. Впитав в себя и растворив человеческую личность, он в то же время оставался уроженцем Сархата, членом Безликой Общности, крупинкой, слагающей твердый и несокрушимый монолит, спрессованный тысячелетиями из миллиардов разумов. И хотя эта крупинка уже обладала самосознанием, ее связь с другими подобными частицами не сделалась от этого слабее.

В том и заключалась одна из целей Великого Плана — отняв у варварских рас их драгоценный дар, сохранить и те дары, что были пожалованы сархам природой.


* * *
Раздался телефонный звонок, и Марк Догал снял трубку. Экран был темен; на нем не высветился даже номер абонента — явный признак того', что аппарат, с которого сделан вызов, имеет блокирующее устройство. Но Догала с недавних пор такие вещи не смущали; он ждал этого звонка и знал, кто должен с ним связаться.

В трубке раздался глуховатый голос Рваного. Произнес он лишь одно слово — не слово даже, а так, междометие:

— Ну?

— Синельников, — выдавил Марк Догал. — Синельников! Теперь он и в самом деле чувствовал себя предателем. Правда, и Петр Ильич в свой последний визит с ним не церемонился: выжал все что мог. Почти все! Даже об этом звонке пришлось сказать… О звонке, но не о последствиях, которые за ним ожидались. Эти последствия были единственным, что он утаил.

— Ну? — снова произнес Рваный.

— Был у меня, — прошептал Догал, удивляясь, насколько слабым и беспомощным сделался его голос. — Вчера. Я сразу позвонил… на тот номер… сказал, чтоб тебе передали.

— Мне передали. Выходит, твой Синезадов опять начал дергаться… Ну, как он тебе вчера показался?

— Нормально. Как всегда.

— Товара не просил?

— Нет. Сам принес! Непочатую пачку. Молчание. Видно, Рваный что-то соображал, обдумывал или просто переваривал сказанное. Потом в трубке раздалось:

— Значит, не пожелали испробовать… Ну-ну! Крепкий гусь!

— Ты еще и не знаешь, какой крепкий, — промолвил Догал. — Он ведь не один пришел… с целой командой… Я так думаю, что обложили меня, словно лиса в норе.

— Обложили? Это хорошо! — прокомментировал Рваный. Догал вдруг ощутил, как по спине стекают струйки холодного пота. Услышанное подтверждало то, что он предчувствовал сам, чего страшился, что мучило его ночами. Покой, подумал он, хотя бы капельку покоя! Глаза метнулись к ящику стола, где он хранил свои запасы. Там ждали его покой и счастье, и скоро — совсем уже скоро! — покой обещал сделаться вечным. Но теперь это не страшило Догала; страшными казались все неприятности и суета, сопровождавшие переход к вечному блаженному забвению. Он сказал:

— Зачем ты меня подставляешь, Рваный?. Синельников-то ведь не из простых журналистов… большой чин из ФРС, я думаю… А может, из Интерпола, из группы по борьбе с наркотиками… Зачем тебе надо, чтоб он меня зацепил?

— Ведено Хозяином, — отрезал Рваный. — Писули тут всякие, слежка… Хозяину это ни к чему! Нашарим, кто ту! любопытствует, и срубим всю верхушку. Замочим, коль по-доброму не хотят.

— Гляди, как бы вас не замочили. У них сила! Я же сказал, откуда этот мой Синельников…

В ответ раздался издевательский смешок.

— Знал бы ты, кореш, откуда Хозяин! Знал бы, так штаны были б сухими!

«Я знаю, — промелькнуло у Догала в голове, — знаю!» В этом и было-то самое ужасное. Он знал! Уже не просто догадывался, а знал.

— Ну, чего твоему Синепятому надо? — спросил Рваный.

— Встретиться хочет. Выпытал у меня все и…

— Это как же выпытал? — Голос Рваного сделался резким. — Как выпытал, мандражная твоя задница?

— А вот так! Ему, видишь ли, курить захотелось! Снова молчание. Потом Рваный сказал:

— Ну, понос твой это не извиняет, но объясняет. Знаешь ты не много, так что хрен с тобой! И с Синеухим тоже! Все, что выпытал, с ним и помрет.

— Ты велел условиться о встрече, — после паузы напомнил Догал. — За городом, в тихом месте… Так он готов.

— И я готов. В третий раз рыбка с крючка не сорвется! — Рваный тяжело задышал в трубку, потом распорядился: — Скажешь так: ждут, мол, тебя, приятель разлюбезный, через три дня поутру на девяносто седьмом километре Приозерско-го шоссе… там дорожка есть, слева от указателя… по ней пусть и шурует.

— Боюсь, пришурует он на пяти машинах с автоматчиками, — сказал Догал.

— Хоть на танке! — Рваный хрипло расхохотался, потом спросил: — А что ты так обо мне заботишься, кореш? Вроде ты мне ни сват, ни брат, а?

— Я не о тебе забочусь, о себе. Не хочу остаться без… без… товара… — При одной мысли об этом у Догала замирало сердце. — Тебя прибьют, кто будет носить?

— Не прибьют, — успокоил его Рваный. — Не те у них прибивалки, чтоб с Хозяином тягаться! Так что будет тебе товарец… Прежний-то раздал?

— Раздал.

— Ну и ладно. Привет твоему Синебрюхову!

В трубке ударили гудки отбоя, но Догал не выпустил ее из рук. Медленно, будто нехотя, он стал набирать новый номер.

Значит, Приозерское шоссе, девяносто седьмой километр…

«Лучше бы ты, Петр Ильич, — промелькнула мысль, — в самом деле пришуровал туда в танке…»

…В танке! О танках, ухмыляясь, размышлял Рваный, шагая к своему потертому, десятилетней давности «жигуленку». О танках и самолетах, грозных боевых кораблях, пушках да ракетах, о людях в форме и вороненых стволах, плюющих огнем… Все это представлялось ему муравьиной возней под каблуком тяжелого башмака; башмак вот-вот готов был опуститься, раздавив кучку гнид. Гнид, преследовавших его всю жизнь, не дававших взять то, что он считал своим по праву. Право же для Рваного определялось лишь собственными его желаниями.

И теперь он раздавит всех! Но не сразу, не сразу… Сперва немногих, но самых ненавистных — ищеек, нюхачей, умников да писак… Потом, когда придет время, доберется и до остальных… до всех доберется… Так обещал Хозяин!

Но пока что предстояло располосовать шкуру Синезадову… Рваный весело оскалился и клацнул зубами. Полосовать он любил — куда больше, чем стараться кулаками или хлыстом-разрядником. Правда, Хозяину это не нравилось, потому как много ли толку от располосованного? Один перевод сырья…

Синебрюхова тем не менее полагалось располосовать. Был он, видать, непростым мужиком, если уж Хозяин решился на крайние меры; обычно Хозяин сырье ценил и берег. Ну, одна харя погоды не делает! Одна или скольких он там притащит с собой… А вот с остальной Синезадовой шайкой-лейкой приказано обходиться поаккуратнее… подловить всех — и под хлыст! Всех гнусняков, с которыми Синерылов дело имел! И тех, кто в его липовой конторе сидит, и тех, кто в контору ходит, и тех, кого он самолично изволит навещать… А заодно и Догала-бздуна! Почитай, полгода жрет товар, хватит с него! Да и сделал он все нужные дела… нет в нем теперь ни пользы, ни толка… Разве что ткнуть ему в загривок разрядником да отнести Хозяину мандражыо душу…

А Синегадова — располосовать!

Мысль эта наполняла Рваного злобной радостью. Он снова осклабился, рванул дверцу своего «жигуленка», но садиться сразу не стал: поглядел на убогую машину, соображая, на чем будет ездить, когда дорвется до своего.

На «Форд-Торосе»? Или на «Эспасе-люкс»? И непременно с черномазым водилой за рулем, как обещал Хозяин! Рожа черная, а глаза оловянные… и чтоб каждого слова слушался, ублюдок!

Рваный залез в машину и повернул ключ стартера.


* * *
Утечка, несомненно, существовала — Винтер был в этом уверен. Он, впрочем, обладал достаточной подготовкой и опытом, чтобы не воспринимать подобный пессимистический вывод как катастрофу или преддверие к ней. В конце концов, любая сложная система, связанная с другими столь же громоздкими структурами, содержит ненадежные элементы — и самыми ненадежными являлись точки контакта, интерфейсы, перекачивающие данные наружу, в ООН, Интерпол, спецслужбы и государственные органы тех стран, которые финансировали открытые и закрытые проекты ВДО. Где-то там и просочилась лишняя информация — то ли об истинном предназначении ВДО, то ли о ее стратегии или конкретных работах, ведущихся в одном из звеньев.

Винтер считал это вполне закономерным — исходя из самых общих системных соображений. Он являлся превосходным специалистом, практиком и теоретиком, но вопреки смутным догадкам одного из своих сотрудников — куратора звена С — ему никогда не доводилось ловить шпионов. И на Шерлока Холмса он был совсем не похож. Невысокий, полноватый, в больших роговых очках, внешне Винтер представлял собой полную противоположность легендарному сыщику, хотя его прежняя профессия овала закономерным продолжением шерлокхолмсовской методы, освященной вычислительной техникой, кибернетикой и математикой конца двадцатого века. Он был системным аналитиком, одним из тех людей, которые могли разложить по полочкам, собрать вновь и оптимизировать все что угодно — начиная от конструкции посудомоечной машины и кончая смертоносной стратегией ядерной войны. В зрелые годы Винтеру, достигшему славы и немалых чинов, выпала судьба сделаться одним из отцов-основателей ВДО. Неудивительно, что он занял в ее иерархии весьма солидный пост.

Он не сомневался, что рано или поздно земная цивилизация должна была породить Систему или нечто сходное с ней. Слишком много случалось на Земле странного, такого, с чем не справлялись ни Интерпол, ни спецслужбы, ни армейские разведки, ни дипломаты, ни сыщики, ни медики. Ирак торговал детьми — живым сырьем для биопротезов; Иран, непонятно как и где, закупал ядерное сырье, наращивал военную мощь, скалил зубы на грязных гяуров, а заодно на единоверцев-мусульман; в Китае и Штатах вовсю трудились над бактериологическим оружием; по Европе, да и по всем остальным материкам гуляли всякие смертоносные штучки, разворованные двадцатьлет назад из российских арсеналов. Все это, собственно говоря, к задачам Системы не относилось, хотя и частично подпадало под юрисдикцию ВДО. Такие сведения полагалось передавать в правительственные органы заинтересованных держав вместе с краткими сводками о продвижении секретных проектов, подобных операции «Blank», и поиске людей, владевших каким-либо необычным даром.

Но если существовала передача информации, то утечка становилась почти неизбежной, и Винтер давно смирился с таким вероятным поворотом событий. Главным для него было сохранить целостность Системы, ибо в глазах командора Восточно-Европейской цепи Система являлась чем-то гораздо более значительным, нежели еще одна очередная спецслужба, пусть и созданная с почти фантастической, немыслимой в прошлом целью. Он полагал, что, быть может, в ней таится зерно к всепланетному объединению, более продуктивному и действенному, чем ООН, ибо всякий союз, слияние, объединение быстрей всего достигаются перед лицом внешней угрозы. Он был искренним энтузиастом создания ВДО, которое стало возможным после краха тоталитарного советского режима, когда, с одной стороны, разоружение сделалось насущной задачей и эта благая цель смогла обеспечить Системе надежное прикрытие, в то время как с другой — возникли предпосылки к сотрудничеству в самых неожиданных и невероятных областях. Но даже при таких благоприятных условиях проект Системы вынашивался и зрел не меньше десяти лет, еще с начала девяностых годов прошлого века, и превратился в реальность не так давно — в две тысячи третьем. Впрочем, организация активно функционировала лишь последние девять-десять месяцев; все, что было до того, являлось подготовкой.

Этих десяти месяцев, по мнению Винтера, вполне хватило бы, чтоб некий потенциальный враг сумел расшифровать истинные цели ВДО и перейти в атаку. Возможно, все вершившееся сейчас в одном из северных подразделений Восточно-Европейской цепи и нужно было рассматривать как такую атаку, в чем Винтер видел некий положительный результат. Любые активные действия заставят противника раскрыться, а это уже прогресс! Правда, Система еще не подготовилась к глобальному отпору, но в случае серьезных неприятностей почти каждое из ее автономных и независимых звеньев можно было отсечь — отсечь мгновенно, прекратив все контакты и связи. И сейчас Винтер не мог избавиться от мысли, что ему, вероятно, придется пожертвовать звеном С, расплатившись таким образом за новую информацию.

Он холодно подумал, что цена эта весьма высока, даже если забыть о Докторе. Но о нем-то как раз забывать и не следовало! Красноглазый экстрасенс являлся одним из самых важных и незаменимых элементов Системы, ибо подобного специалиста — пусть в иных, не столь экзотических областях — пока что найти не удалось. Ни телепатов, способных обнаружить инородное присутствие и разобраться в намерениях чужаков, ни телекинетиков, которые могли бы вышвырнуть пришельцев со звезд в те бездны, откуда они прибыли на Землю.

Разумеется, имелись «слухачи», владевшие в какой-то мере даром телепатии и предвидения, однако слишком смутным и неопределенным, чтобы на него можно было делать серьезную ставку Но кто ведал, доступны ли отдельным личностям, этим еще не найденным Системой талантам, более точные прогнозы? Сей вопрос оставался столь же смутен и неясен, как и пророчества «слухачей». После многолетних бесплодных поисков некоторые специалисты Системы пришли к выводу, что истинных телепатов не существует вовсе, ибо дар этот губителен для человеческого разума. В самом деле, если полагать, что телепатия является врожденным качеством младенца, то такое дитя с неизбежностью превратится в идиота, поскольку в младенчестве не способно заэкранировать свой мозг от потока чужих и непонятных мыслей — разумеется, если подобная экранировка сама по себе не является врожденным свойством. И лишь в том случае, если ментальный дар возник в более зрелом возрасте — скажем, у подростка — и если его носитель вовремя сумел обуздать свой необычный талант, у него появлялись шансы превратиться в настоящего телепата.

Но с телекинетиками складывалась иная ситуация. Казалось бы, врожденный дар телекинеза не мог свести ребенка с ума, в силу чего возможность обнаружить такую аномалию выглядела весьма реальной. Весьма реальной — если не учитывать всех привходящих обстоятельств! Например, того, что телекинетики не осознавали своих способностей и не умели ими управлять. Обычно их дар просыпался в минуты сильного душевного напряжения — стресса, когда они, сами того не ведая, принимались хаотически манипулировать предметами и электромагнитными полями, что, в частности, могло служить объяснением полтергейста. В этой сфере, в отличие от чисто ментальных проявлений (которые самому носителю трудно не заметить и не ощутить), установление причинно-следственных связей являлось гораздо более трудоемким занятием, результаты же относились к области смутных догадок. Так, кое-кто полагал, что целый ряд стихийных катастроф на самом деле вызван неосознанными действиями телекинетиков, а зловещий Бермудский треугольник — не что иное, как гигантских масштабов полтергейст.

В такой ситуации Доктор, чей дар был твердо установленным фактом, являлся немаловажной ценностью, жертвовать которой Винтер не хотел, да и не мог ни при каких обстоятельствах. Он понимал, что наблюдает почти невероятное стечение обстоятельств: с одной стороны, неведомый враг наконец-то готовился перейти в атаку, с другой — атака эта ожидалась именно там, где обнаружили Доктора, где сей уникум трудился уже без малого год Трудился с превосходным результатом — достаточно было вспомнить про Решетку, про Стражей, про бетламин и другие полезные раритеты, извлеченные прямиком из снов — или, быть может, с другого края Галактики.

Что ж, если эс-ноль-первый рассчитывал вызвать огонь на себя, то, сколь бы далеко ни разлетелись искры, объекту Д надо было гарантировать безопасность. Здесь имелся лишь один надежный способ — срочная эвакуация, и Винтер в какой-то момент уже подготовил необходимую директиву, но затем peunut не торопиться. Что-что, а поспешность не относилась к числу его недостатков; он принимал взвешенные решения, предпочитая думать долго, но действовать быстро. Пока же оснований для таких действий не было, и представлялось разумным выждать три-четыре дня, понаблюдав, как станут развиваться события

Возможно, эс-ноль-первый, руководитель питерского звена, сумеет овладеть ситуацией. Этого Винтер тоже исключить не мог, ибо эс-ноль-первый был из лучших агентов — матерый волк, стреляный и битый, хоть и склонный временами к излишней торопливости. В своем роде не меньшая ценность, чем Доктор, с сожалением подумал он, пряча в стол директиву насчет эвакуации.

Ждать. Думать. Не спешить' Это казалось ему сейчас лучшим выходом.

Тем не менее, не отдав приказа о срочной эвакуации, Винтер послал в помощь эс-ноль-первому трех агентов из числа самых доверенных и умелых. Этой группе полагалось лечь костьми, но вывезти Доктора, если события выйдут из-под контроля.

 Глава 21 ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР ФРИР ШАРДИС, ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Расслабившись, прижмурив веки и запрокинув голову, Скиф устроился в мягком голубоватом кресле перед столиком с крохотными тарелочками, бокалами и сосудами причудливой формы. Одни из них походили на витые раковины, другие — на полупрозрачных медуз, вытянувших вверх волнистые щупальца, но все одинаково сверкали — хрусталем, перламутром и мягким блеском филигранного стекла. Стол, напоминавший сдвоенные серединками полумесяцы с парой приставных сидений, окружал Скифа полукольцом; напротив, в таком же полукольце и в таком же мягком креслице из аквамаринового пластика, расположилась Ксения. Ее тонкие длинные пальцы небрежно играли бокалом с зеленоватой жидкостью, на лице застыла гримаска ожидания и скуки. Ровная поверхность стола чуть светилась, и таинственный полумрак добавлял женщине очарования, но Скиф старался не глядеть на нее. Щедрость богов, увы, не беспредельна: не всех, кому дарована красота, они наделили к тому же приятным нравом.

Была ночь, непроницаемая, словно мрак космоса, однако двумя шардисскими лунами приходилось любоваться вполглаза. Яркие и блестящие, они давали на удивление мало света, висели себе в теплых бархатисто-черных небесах, как пара прорезанных в темном занавесе сферических окошек, одно — пронзительно-синее, другое — розовое, точно лепестки пиона. Названий у них, похоже, не имелось, и шардиссцы, упоминая о своих ночных светилах, говорили просто — Первая луна или Вторая.

Если не считать этих великолепных сателлитов и редкой россыпи звезд, небо казалось темным — таким же темным и загадочным, как море внизу, в двух сотнях метров от огромной полукруглой террасы канилли. Лишь две блестящие дорожки, синяя и розоватая, тянулись по черному мрамору морской глади; они уходили к горизонту рельсами железнодорожного полотна, и казалось, что сверкающая огнями громада Куу-Каппы вот-вот двинется в путь, помчится, будто экспресс, поспешающий на самый край света. Кроме этих двух ярких полосок в море, не было ни огонька, ни искорки. Куу-Каппа, остров Большой Игры, лежал на южной оконечности Экваториального архипелага, вдалеке от прочих земель.

— Мне скучно, — вдруг протянула Ксения, отставив бокал. Губы ее капризно изогнулись, взгляд метнулся к другим столикам, располагавшимся в изрядном удалении — так, чтобы гости канилли не тревожили друг друга, ощущая себя в то же время членами великого братства пирующих и отдыхающих. — Мне скучно, — повторила женщина. — Я хочу потанцевать!

— Не танцую, — коротко отрезал Скиф.

— Но мне скучно! Разве вы не обязаны меня развлекать? Угождать мне? Исполнять все мои капризы? За что же я платила деньги, черт побери!

— За охрану и безопасность, сударыня. Я ваш защитник и ходячий сейф, а не партнер для плясок. Завтра начнется Игра, и развлечений у вас хватит на все две недели.

Тонкие брови женщины приподнялись, тембр голоса изменился, сделавшись резким, почти грубым:

— Надеюсь, защитничек! Но у меня, знаете ли, свои привычки. И если я хочу танцевать, то я буду танцевать.

Ее «хочу» и «буду» прозвучали так безапелляционно, словно она оглашала судебный приговор. Подобными выходками Скиф был уже сыт по горло, хотя они провели в Шардисе всего лишь один день. Но день этот, как и предупреждал Сарагоса, стоил большой крови! Казалось, капризы рыжей гадюки не знают границ; она проявляла недовольство по любому поводу, и лишь вселение в самый роскошный из жилых пузырей да ворох накупленных побрякушек, тряпок и прочей местной экипировки слегка улучшили ее настроение. Но ненадолго!

Сейчас Скифу мнилось, что он весь день таскал мешки с цементом или охотился в болотистых джунглях на каких-то смертельно опасных и кровожадных тварей. Он хотел отдохнуть — да и вся обстановка канилли располагала к отдыху и покою, — но это, кажется, оставалось недосягаемой мечтой.

«Стерва, — подумал Скиф, искоса поглядывая на свою клиентку, — рыжая капризная стерва! Гадюка!»

Возможно, мысль эта соответствовала действительности, за одним небольшим исключением — здесь, в фэнтриэле Фрир Шардиса, капризной Ксении пришлось сменить масть. Сейчас на голове ее красовался великолепный чернокудрый парик из натурального волоса, и — поразительное дело! — он подходил к зеленым глазам и ярким губам Скифовой клиентки ничуть не меньше, чем ее собственная огненно-рыжая грива. Что до самого Скифа, то он предпочел не парик, а обычную краску, превратившись на две недели из блондина в светлого шатена. Таких (как правило, уроженцев севера) во Фрир Шардисе тоже можно было повстречать, хоть и не слишком часто.

С глазами, к счастью, проблем не возникало: среди темноволосых шардиссцев попадались и голубоглазые, и с зелеными, серыми, синими, карими очами, хотя черный цвет, безусловно, доминировал. Как, впрочем, и на Земле в какой-нибудь Испании или Бразилии. Во всем остальном шардиссцы были так же подобны людям, как и прекрасные амазонки Амм Хаммата — а уж в этом-то Скиф убедился на собственном опыте! На самый придирчивый взгляд никаких диспропорций в лице или фигуре среднего обитателя Фрир Шардиса не наблюдалось; они были невысоки и на диво стройны, с оливковой, янтарно-золотистой или розово-смуглой кожей, с чуть удлиненными ушными раковинами и тонко вырезанными ноздрями. Вероятно, их критерии красоты тоже совпадали с земными, ибо спутница Скифа не могла пожаловаться на недостаток внимания: кое-кто из мужчин, да и из женщин тоже, дарил ей весьма откровенные взгляды.

«Вот с ними и пляши», — промелькнуло у Скифа в голове. Все, что он узнал о Фрир Шардисе во время вчерашнего инструктажа, и все, что можно было наблюдать сейчас в канилий, в этом роскошном подобии земного гостиничного ресторана, свидетельствовало об одном: этот фэнтриэл куда более безопасен, чем игорные заведения Монако и Лас-Вегаса, не говоря уж об амм-хамматских степях. Таким образом, его функции охранника и проводника казались не слишком сложными: он должен был платить — и только. С оплатой, к счастью, проблем не возникало, так как Шардис являлся весьма высокоразвитым миром и наличность в виде банкнотов, монет или золотых колец здесь была не в ходу. Платили с личного счета, зафиксированного в блоках многочисленных серадов — памятных машин, и самая миниатюрная из них, серад-уул, у каждого шардиссца всегда имелась при себе. Была она и у Скифа — Страж с солидной суммой, накопленной стараниями Сингапура. Завтра ему предстояло увеличить или уменьшить этот счет, смотря по тому, как распорядится Твала — местное божество судьбы. В игре в Девять Сфер, главном аттракционе Куу-Каппы, не требовались ни умение, ни особое искусство, тут все определяла удача и, разумеется, солидная сумма в памятном блоке уула, позволявшая неоднократно испытать судьбу.

— Мы сидим тут, как на похоронах, — снова начала Ксения, нервно поглаживая свои нагие плечи. Ожерелье — алмазы в платине, — обвивавшее ее шею, дрогнуло, сверкающая подвеска скрылась в ложбинке между полуобнаженных грудей, словно приглашая Скифа полюбоваться их совершенством. — Тоска и скука! Ну, доблестный защитничек, если не желаете танцевать, то хотя бы поговорите со мной! Или это тоже не в компетенции ходячего сейфа?

«Компетенция, — отметил Скиф. — — Какие слова мы знаем! Ну, шайкал с тобой… Поговорим, потолкуем, как шеф приказал… в пределах компетенции, разумеется!» Тут ему вспомнились советы Пал Нилыча, и он, усмехнувшись, выбрал одну из рекомендованных тем:

— У вас изумительное колье, сударыня. Старинное, если не ошибаюсь?

— Ошибаетесь. Новодел, подарок моего третьего мужа… И перестаньте называть меня сударыней! Разве мне уже стукнуло сорок?

Она кокетливо повела плечиком, и Скиф был вынужден согласиться, что до сорока этой стервозе еще лет десять. Вероятно, она была его ровесницей, может быть, на год или два постарше. От нее тянуло свежим ароматом французских духов, запахом ухоженной плоти, которая, несомненно, являлась главным ее достоинством и капиталом. Скиф не сомневался, что знакомство Ксении с сильным полом не ограничивалось списком из трех супругов.

— Ну и как прикажете вас называть? — спросил он, стараясь не коситься взглядом на подвеску, заманчиво блестевшую меж двух розово-смуглых холмиков. Этот сверкающий брильянтовый глазок будто с насмешкой подмигивал ему, подсмеивался, напоминая о вчерашних советах шефа. И то сказать: с подвеской Пал Нилыч как в воду глядел!

— Близкие друзья зовут меня Ксюшей…

Теперь его клиентка ворковала, словно голубица в брачный сезон, и это показалось Скифу еще опасней откровенной грубости. Он насупился и буркнул:

— Я не принадлежу к вашим близким друзьям.

— Впереди у нас две недели… и ничто не мешает хорошенько познакомиться. Если хотите, сегодня же ночью, мой суровый страж.

«Ого! — подумалось Скифу. — Эта красотка даром времени не теряет! Или надеется выведать в постели что-то любопытное?» Как предупреждал Сарагоса, она относилась к тем женщинам, которые желают знать все обо всех: кто чем дышит и кто с кем спит. И ради этого она, похоже, была готова лечь с кем угодно.

Итак, Скиф рассмотрел соблазнительное предложение, решительно отверг его, а затем, пытаясь отогнать видение пепельных кудрей Сийи ап'Хенан, пробормотал:

— В делах войны и любви не стоит торопиться. Так меня учили.

— Где учили? В этой вашей фирме? И кто учил? Ваш шеф? Но Пал Нилыч не производит впечатления импотента или скопца… совсем не производит… — Голос Ксении вдруг опять сделался нежным, брови вопросительно приподнялись, но Скиф молчал. Выждав с полминуты, она со вздохом сказала: — Впрочем, кто говорит о любви? Я всего лишь не привыкла спать одна.

— Здесь теплый климат, дионна Ксарин.

Скиф окончательно решил, что будет звать ее так — шардисским именем, впечатанным в Страж рыжей стервы. У нее, разумеется, тоже имелся серад-уул с суммой на мелкие расходы и удостоверением личности. Без него Ксения была бы здесь абсолютно беспомощной — ей не удалось бы ни отворить двери их жилого пузыря, ни выпить стакан прохладительного, ни прокатиться на самый верх рукотворной горы Куу-Каппы, откуда открывался чудесный вид на море, прибрежные пляжи и гроздья подступавших к ним округлых строений, сверкавших всеми цветами радуги. Серад-уул на Шардисе являлся обязательной принадлежностью всякого разумного сущебтва — достаточно разумного и взрослого, чтобы использовать его по назначению. Как сообщалось в полученных Скифом инструкциях, Страж вручался даже детям, начиная с десяти-двенадцати лет. Что же касается дионны Ксарин уко Паратамы, нынешней его клиентки, то она давно вышла из детского возраста, и отсутствие у нее уула вызвало бы лишь недоумение и совершенно нежелательные расспросы.

Поджав губы, Ксения насмешливо поклонилась.

— Благодарю, мой любезный кавалер, дионна Ксарин все же лучше сударыни. Хотя бы попахивает местной экзотикой… Ваш шеф обещал, что за свои деньги я получу массу удовольствий и прекрасное новое имя. Ну, удовольствий пока немного, так хоть имя… — Она сморщила носик, потом оглядела мужчин за ближайшими столиками, словно нежась в их ответных вожделеющих взорах, и повторила: — Дионна Ксарин уко Паратама… Неплохо звучит, в самом деле! Это имя выбрал мне ваш шеф? А сам он здесь бывал? Интересно, как его звали в Шардисе? И чем он тут занимался? Тоже играл в Девять Сфер?

— Имя, вполне достойное вас, дионна, — вежливо пробормотал Скиф, пропуская мимо ушей все вопросы насчет шефа. Пока что он не решил, как на них отвечать, а четких инструкций на сей счет не было.

После суматошного дня и беготни по магазинам он с превеликой радостью полюбовался бы шардисскими лунами и световыми дорожками в темном море, послушал бы негромкую музыку, струившуюся откуда-то из глубин канилли, понаблюдал бы за парами, плавно кружившими меж столиков. Увы, роскошь покоя была ему недоступна! Он находился на службе, и если уж не хотел танцевать, то должен был поддерживать светскую беседу и деликатно уклоняться от всяческих скользких вопросов — запоминая их, как гласили полученные инструкции.

— Ваш шеф такая загадочная личность… — прищурив глаза в кокетливом испуге, поведала Ксения. — Он… он…

— Он, я вижу, произвел на вас неизгладимое впечатление, — буркнул Скиф, пытаясь не встречаться взглядом с алмазной подвеской.

— Не стану скрывать, мой драгоценный сейф. — Женщина облизнула розовым язычком пухлую нижнюю губку. — Зрелые мужчины, видите ли, моя слабость… Но юноши вроде вас мне тоже нравятся. Своей непосредственностью и неутомимостью.

Ее глаза откровенно смеялись, и Скиф, поминая про себя шайкальи ребра и потроха, постарался принять вид независимый и суровый. «Кажется, эта штучка мне не по зубам, — с тоской подумал он. — Секс-кекс плюс брильянтовые подвески, как выразился Пал Нилыч! Такая не расколется… Сама расколет кого угодно! Выходит, надо или ложиться с ней, или помалкивать в тряпочку. Еще брякнешь лишнее…»

— Так вот, о вашем шефе… и о вас… — Изумрудные глаза прелестной Ксении вдруг округлились, будто она собиралась поведать собеседнику нечто загадочное, сугубо интимное. — Да, о вас, мой дорогой! Быть может, вы и в самом деле лишь ходячий сейф? Впервые встречаю человека, который не любит посплетничать о своем начальстве.

Грубовато работает, подумал Скиф, грубовато, зато с напором. Тут он припомнил, что зеленоглазая его клиентка не в первый раз странствует в Мире Снов и не его первого пытается подцепить на крючок, и усмехнулся.

— Впервые, прелестная дионна? Выходит, мои коллеги были поразговорчивей?

— Ну-у, я бы не сказала… — Губки женщины сложились алым колечком. — Хотя в других отношениях… — Ее насмешливый взгляд скользнул по мощным плечам Скифа, по его крепкой шее и мускулистым обнаженным рукам. — В других отношениях они, должна признаться, проявили инициативу и похвальное усердие. Во всяком случае, их не пришлось загонять в постель силой.

— Что поделаешь, такой уж я выродок, — с кривой усмешкой признался Скиф.

В глубине канилли, над многочисленными входными арками, ведущими на террасу, вдруг вспыхнули лиловым пламенем девять изящных иероглифов, девять первых букв шардисского алфавита, символы начинавшейся завтра Большой Игры. Ксения, склонив к плечу головку в короне черных волос, с любопытством разглядывала их; Скиф, облегченно вздыхая, оторвал взор от дразнящей подвески и тоже уставился на строчку письмен, стараясь успокоиться и медленно повторяя про себя: олорто… унузу… уузуу… асара… елегемен… эйсэш… ийниил… юнью… яйя…

То были названия гласных букв, перечисляемых в шардисском алфавите первыми, древние знаки общепланетного языка, ибо Шардис не в пример Земле давно уже не был поделен на множество держав и народов, не разумеющих наречия друг друга. Конечно, непохожесть существовала и здесь, проявляясь в личных именах, в цвете глаз или волос, в традициях и обычаях, но все это было сглажено, смягчено многовековой интеграцией, объединявшей бесчисленные архипелаги и острова в единое целое. Пожалуй, лишь обитатели крайнего юга и севера, земель, носивших поэтические названия Край За Облаками, Южный Серп и Снежные Пустоши, говорили чуть-чуть иначе, чем прочие шардиссцы: сильней растягивая долгое «уу» либо смягчая и проглатывая окончания слов. Но письменные знаки всюду были одинаковыми, и девять из них символизировали сам Шардис, теплый Фрир, местное светило, Первую и Вторую Луны, Звезды, Небеса, Твердь Земную, Воды и Воздух. Этим святыням соответствовали девять игровых хрустальных шаров, которые закрутятся завтра в гигантском подземном хранилище Куу-Каппы, девять сфер в гироскопической подвеске, украшенных иероглифами древних букв. Они будут вращаться в темноте, и лишь девять световых лучей, пронизывающих мрак, оставят яркие пятна на их невидимых глазу поверхностях. Когда сферы замрут, во всех бесчисленных залах и переходах Куу-Каппы, в жилых пузырях, на террасах канилли и в коридорах, у терминалов Большой Игры зажгутся такие же огненные знаки, какие пылали сейчас над арками ресторана. Кому-то они даруют выигрыш, славу и честь, кому-то откажут в благоволении Твалы — до следующего месяца или навсегда…

Мудрый способ испытывать везение и судьбу, подумал Скиф, мудрый и безобидный. Рука Божества Удачи верней находила достойных, чем все политические интриги и дрязги землян, все сражения и нескончаемые дебаты тех, кто рвался послужить отчизне, народу и обществу.

За спиной послышались шаги, потом негромкое вежливое покашливание. Скиф обернулся. От его недавней расслабленности не осталось и следа, пальцы ощупывали сквозь рубашку ребристую лазерную рукоять. Впрочем, он тут же выпустил ее — к чему оружие в мирном Шардисе? Так, для самоуспокоения…

Перед ним стоял мужчина лет сорока, довольно высокий по местным меркам, с волевыми чертами красивого оливково-смуглого лица. Ноздри незнакомца были украшены крохотными голубоватыми жемчужинами, под правым ухом раскачивался золотистый квадратик, миниатюрный серад-уул, обрамленный по краям блестками зеленых камней. Глаза у мужчины тоже были зеленоватыми — не такими яркими и блестящими, как у спутницы Скифа, но с явственным изумрудным отливом. Одет он был весьма пристойно, но без кричащей роскоши — в серую, тончайшего шелка рубаху с кружевным воротом и пышными манжетами и синее трико, плотно облегавшее крепкие ноги. Богатый человек, решил Скиф, припоминая, что голубой жемчуг на Шардисе является редкостью.

Незнакомец учтиво поклонился.

— Да пошлет вам Твала удачу во всех начинаниях! Я Чакара уко Экоб, с Наветренного Архипелага, серадди Куу-Капны… Могу ли осведомиться о ваших уважаемых именах?

— И вам желаю милостей Твалы, — пробормотал Скиф ритуальное приветствие, пытаясь сообразить, что же понадобилось этому смуглому красавцу. — Ксарин уко Паратама с Пологих перевалов. — Он кивнул в сторону Ксении, не без интереса разглядывавшей Чакару. — Я Сингар нин Таб уко Илла, с…

— …с Приполярного края, если не ошибаюсь? — Смуглый вновь склонил голову. Пальцы его характерным жестом коснулись украшенных жемчугами ноздрей.

— Разумеется, — подтвердил Скиф.

На большинстве шардисских островов родство считалось по материнской линии, и приставка «уко» обозначала сына либо дочь женщины, но никак не ее супруга. Супругов могло быть несколько, ибо шардисцы по большей части практиковали полигамию и свободную любовь во всем ее многообразии, не отказываясь, впрочем, и от брачных союзов, весьма разнообразных и существовавших в пяти или шести различных формах. Самым редким и весьма архаичным являлся пожизненный брак, сохранившийся лишь в периферийных окраинных землях; рожденные в нем могли добавлять к своему имени «нин» — как указание на отца, который был им точно известен. Впрочем, такие мелочи не слишком интересовали шардисцев.

— Приехали развлечься, дион Сингар? И ваша прекрасная дионна тоже? — спросил Чакара.

— Что же еще делать на Куу-Каппе в это время? — ответствовал Скиф, раздумывая над тем, не предложить ли смуглому красавцу присесть. Шардисцы были весьма церемонны в части этикета. К тому же дион Чакара ему понравился — чем-то неуловимым он напоминал Джамаля.

Серадди, однако, садиться не хотел; видимо, у него имелись другие планы. Покосившись на Ксению, он протянул:

— Что делать, дион Сингар? Сегодня, когда Девять Сфер еще неподвижны, можно пить, развлекаться и танцевать. Танцевать! Чем не занятие?

В ту же секунду он сделался Скифу еще вдвое симпатичней. Да что там вдвое — втрое, вчетверо, в сто раз! О таком добровольном помощнике оставалось только мечтать! Видно, сам бог удачи послал ему этого Чакару!

И Скиф, немедля приподнявшись в кресле, с отменной вежливостью произнес:

— Вы правы, дион Чакара, чем не занятие? Превосходное занятие! Но я, к сожалению, неуклюж, как десятиногий краб с побережья Знойных островов, и не люблю танцевать. В отличие отдионны Ксарин… Остается лишь посочувствовать ей.

Других намеков смуглолицему не понадобилось; с восхищенной улыбкой он уже склонился над креслом Ксении. Она поднялась, обожгла Скифа надменным взглядом, потом вдруг усмехнулась:

— Вот видите, мой бедный хранитель, мой ходячий сейф… Я сказала, что хочу танцевать, и я буду танцевать. Вы не против?

— Избави бог! — Скиф всплеснул руками. — Танцуйте, моя дионна, кружитесь, пляшите, ходите на голове! И я надеюсь, что дион Чакара не откажется поболтать с вами о своем начальстве… развлечь вас, как подобает зрелому мужчине.

Ксения повела точеным плечиком.

— На мой вкус, молодой мужчина ничем не хуже зрелого. Мужчина, а не сопляк!

Метнув эту парфянскую стрелу, она удалилась в сопровождении Чакары. Тот, похоже, ничего не понял и лишь улыбнулся с вежливым безразличием, тут же склонившись к розовому ушку прелестной Ксарин. В его намерениях не приходилось сомневаться, и Скиф, облегченно вздыхая, пригубил из бокала, а потом откинулся в кресле, разглядывая погруженную в полумрак террасу.

Здесь было так покойно и уютно… Куда уютней, чем в кабаке папаши Дейка, в бетонном бункере, среди красноглазых храпарников, кидал, шайкальих потрохов да ойлиных задниц… И хоть амм-хамматские дикие степи все равно казались Скифу ближе и милее, он не мог не признать, что цивилизованный Фрир Шардис тоже имеет свои преимущества. Например, безопасность. Можно отпустить клиента размяться и порезвиться, не беспокоясь о том, что его обглодают зубастые полосатые тха, уволокут разбойники-шинкасы либо он получит стрелу в причинное место… Впрочем, если б с Ксарин уко Паратамой случилась одна из этих напастей, Скиф не слишком бы расстроился: в отличие от Джамаля, сына Георгия, новая клиентка теплых чувств у него не вызывала.

Он подумал о Джамале и решил, что князь оказался бы во Фрир Шардисе весьма кстати. Прекрасный компаньон для строптивой Ксении! Зрелый мужчина, к тому же бабник и крутой финансист… Вот и развлекались бы на пару, не мешая своему проводнику глядеть на шардисские луны и предаваться мечтам о темноглазой Сийе ап'Хенан!

Затем мысли Скифа обратились к Сарагосе, к несчастливому его знакомцу-наркоману с Каменноостровского проспекта и к нынешнему своему заданию. Впрочем, о визите к Марку Догалу и остальных таинственных делах фирмы «Спасение» он размышлял сейчас без охоты, поглощенный другими, весьма неотложными проблемами. Разузнать побольше о прекрасной Ксении и не проговориться самому! Эта задача, поставленная шефом, казалась ему почти невыполнимой. С мужчиной он бы справился — не хитростью, так кулаком, но женщина… С женщинами определенного сорта, с наглыми, бесцеремонными красотками, Скиф обращаться не умел. Тут, очевидно, сказывалось его интеллигентное воспитание, семья да университет — то, что не сумели вытравить годы армейской службы. Он не мог пересилить себя, не мог ударить женщину, а значит, в определенных ситуациях был перед ней беззащитен.

Интересно, размышлял Скиф, как справились с рыжей стервозой Сентябрь и Сингапур? Знать бы заранее, попросил бы поделиться опытом! Ну, если судить по намекам прелестной Ксарин, зеленоглазой ведьмы, рыжей шлюшки, оба они соблазнились, да не проболтались… Заменили, так сказать, интеллектуальное общение телесным…

Однако его подобная перспектива не устраивала. Разумеется, он монашеских обетов не давал и, быть может, до аммхамматского странствия поддался бы ведьминым чарам, но не теперь! Не теперь! Была ли Сийя ап'Хенан реальностью или сном, для него значения не имело; в конце концов можно хранить верность снам, если сны эти прекрасны!

Итак, разузнать побольше и не проговориться самому, как велел шеф… Да еще прибавил: думай, сержант, соображай! Ну, шайкал с тем, чтоб разузнать, решил наконец Скиф, главное — не проговориться! Собственно, говорить-то он мог — мог вешать лапшу на уши, забивать баки, вправлять арапа и лепить горбатого в полное свое удовольствие. Это и казалось ему сейчас самым подходящим выходом; всем этим он и собирался заняться, рассчитывая, что басни да сказки помогут избежать соблазнов.

Запрокинув голову, он уставился на две разноцветные луны — пронзительно-синюю, словно море на закате, и розовую, как лепесток пиона. С первой из них ему улыбалась Сийя ап'Хенан, озаренная сапфировым сиянием, вторая круглилась розово-смуглой плотью женской груди, а под ней горела яркая звезда — ни дать ни взять, алмазная подвеска из ожерелья прелестной Ксарин. И еще почудилось Скифу, что маячит в темных шардисских небесах густобровый лик Сарагосы и строгие его глаза косятся в сторону розовой луны, напоминая то ли о нынешнем задании, то ли о делах посерьезней, об опасностях, подстерегавших в ином месте.

Опасности, тревоги… Будь они неладны!

Скиф отвел взгляд и, пробормотав проклятие, потянулся к бокалу с вином.


* * *
Задание он усвоил хорошо.

Вчерашним утром Пал Нилыч усадил его за собственный стол, поближе к компьютеру, затем, сосредоточенно сопя, вогнал в приемную щель пластинку Скифова Стража и принялся колдовать над клавишами. По экрану метнулись алые сполохи, потом возникла некая цифра с длинной чередой нулей. Сарагоса ткнул в нее толстым пальцем.

— Твой счет. Зафиксирован в центральном сераде Шардиса на имя Сингара нин Таба уко Иллы. Постарайся, парень, его не уменьшить, иначе наделаешь Сингапуру хлопот.

— Какие хлопоты? — спросил Скиф. — И что такое серад? Шеф задумчиво поглядел на него, кивнул на экран.

— Все здесь, скифеныш, все здесь. Почитаешь — узнаешь! — Пал Нилыч, будто бы в нерешительности, привычным жестом разгладил брови. — Я, видишь ли, долго думал, все прикидывал… То ли взять тебя в одно место, то ли послать в приятной компании в другое… в развеселый этот Шардис… И там, и тут ты бы пригодился — вместе со своим Хараной. Дело вот в чем, парень…

Но Скиф прервал шефа, словно клещами вцепившись в его широкое запястье. Он вдруг почувствовал, как грохнуло в висках — несильно, рокотом отдаленной грозы, потом удары тревожного набата сделались еще слабее, еще незаметнее и наконец стихли совсем.

Однако память о них осталась! Память и привычное чувство опасности. Скиф твердо знал, что секундами раньше божество с жалом змеи стояло за его спиной.

— Ты что, сержант? — Пал Нилыч осторожно попытался освободить руку, но Скиф держал крепко. — Ты что?.. — Вдруг глаза шефа блеснули, и, склонившись, он прошептал: — Слышал звон, так? Ударило? Когда?

— Сейчас… сейчас, Пал Нилыч…

— Я понимаю, что сейчас! Точней ты можешь определить? Когда ударило? Когда я сказал про Шардис? Или о том, другом месте?

— О том, другом… Куда вы собрались, Пал Нилыч? Куда? Дьяволу рога обламывать?

Сарагоса заломил бровь, и Скифу стало ясно, что сейчас ему напомнят о субординации. Так оно и случилось.

— Куда собрался, туда и собрался, не твое это дело, сержант. И лучше тебе о нем не знать, если дурные предчувствия томят… Верно, э? Так что пойдешь ты в Шардис — завтра и отправишься, как всегда, в полдень… — Скифу чудилось, что карие глаза Сарагосы прожигают его насквозь. — Завтра и отправишься, — повторил шеф и вдруг ухмыльнулся: — Ну, что твой Харана пророчит? Выживешь?

— Раз звона нет, выживу. — Скиф коснулся виска.

— А я вот сомневаюсь. — Губы Пал Нилыча вновь растянулись в усмешке. — Клиент — верней, клиентка — будет у тебя с капризами.

— За что ж мне такое счастье?

— Ума в тебе много, — с явной насмешкой заметил Сарагоса. — Ум, интеллект плюс университетское образование… плюс отзывы князя нашего, Джамаля свет Георгиевича… Так что был ты, парень, специалистом по скифам, а теперь твоей специальностью станут трудные клиенты. Понял, нет?

«Понял, нет» означало, что вопрос обсуждению не подлежит. Скиф хмуро кивнул, наблюдая, как Пал Нилыч вытаскивает Стража из приемной щели, тыкает в клавиши, сопит, возводит очи под потолок — то ли припоминая пароль, то ли прикидывая, что показать инструктору, а что утаить. Наконец на экране загорелись дата и надпись: «Восьмой фэнтриэл, Фрир Шардис, краткое описание. Агент С.ОЗ». Сарагоса стукнул по клавише запуска, и экран взорвался синевой: синее небо и синее море смыкались в безбрежной дали, и на этом сапфировом фоне сверкала радужным блеском высоченная коническая гора, слепленная из великого множества сфер и эллипсоидов, вытянутых и прихотливо изогнутых цилиндров с мягко заоваленными концами, полукруглых выступов-балконов и тороидальных колец, спускавшихся к самым волнам. Эта конструкция походила на пеструю груду елочных украшений или на саму елку, щедро наряженную к празднику; нижние ветви ее купались в море, а вытянутую к небесам вершину венчала серебристая сфера.

— Здание? — Скиф, потрясенный, скользнул взглядом по лицу шефа и вновь уставился на экран. — Это — здание. Пал Нилыч? Дом?

— Город под одной крышей. Или отель, казино, туристский комплекс, место развлечения — как угодно Высота без малого километр, да километр в основании, и сидит вся эта штука на островке, которого под ней и не разглядишь. — Сарагоса с довольным видом постучал по экрану и заметил: — Снимок сделан Сингапуром с полгода назад… Цивилизация, парень! Культура! Вежливое обхождение' Пальмы, драгоценные жемчуга, деликатесная кормежка! Это тебе не амм-хамматские страсти… Куу-Каппа, остров Большой Игры! Вот на Куу-Каппу ты и отправишься — с солидным счетом за пазухой и под ручку с одной рыжей капризницей.

— А вы? Вы куда. Пал Нилыч? — Харана молчал, но воспоминание о давящей боли в висках еще не покинуло Скифа. И сейчас, любуясь этим чудным сверкающим городом, этим гигантским домом, напоминавшим перевернутую виноградную гроздь, он не мог не думать о том, другом месте, не названном Сарагосой, где его подстерегала опасность.

— Заладил: куда, куда! Туда, где ты мне не нужен!

— Но вы же взяли меня к Догалу! Взяли, чтоб я следил и предупреждал!

Сарагоса, прихватив со стола какие-то бумаги, направился к диванчику, сел, заложил ногу на ногу и вытянул из кармана трубку, похожую на крохотный пенек.

— Предупреждение уже сделано и принято! — Он снова полез в карман, за табаком. — Теперь я знаю, что операция будет опасной для всех участников, а ты, — шеф ткнул чубуком в сторону Скифа, — ты можешь запросто окочуриться. Ну, и скажи на милость, зачем мне тебя брать? Под пулю, под лазер или… — Он смолк, потом махнул рукой и закончил: — Отправишься в Шардис! И думаю, тебе там тоже придется несладко!

Скиф, памятуя, что с начальством не поспоришь, нажал клавишу, убрав с экрана радужный конус Куу-Каппы, и принялся изучать Сингапуров отчет. Сперва он читал и разглядывал цветные картинки с угрюмым выражением на лице, потом рот его приоткрылся, морщины на лбу разгладились, в глазах загорелось любопытство. Этот Фрир Шардис был удивительным миром! Одновременно похожим и непохожим на Землю, весьма приятным, населенным людьми и неплохо изученным — благодаря стараниям Сингапура и Сентября, которые побывали в нем уже раз десять. Но, разумеется, имелись в Шардисе свои диковинки и чудеса.

Этот мир был обделен сушей" в бескрайнем всепланетном океане были разбросаны лишь сотни архипелагов и десятки тысяч островов, одни — размером с коралловый атолл, другие — величиной с Кипр или Ирландию. Никакой из них, впрочем, не мог претендовать на название континента, даже столь небольшого, как Австралия. Зато располагались эти клочки суши в основном в благодатных краях, в средних широтах и были плодородными и весьма подходящими для обитания. Разумеется, море определяло культуру и технологию шардисцев: они интенсивно разрабатывали прибрежные шельфы, гораздо более протяженные, чем в земных океанах, добывая там пищу и сырье для своих многочисленных производств. Их глубоководная техника была не слишком развита, ибо самые внушительные провалы морского дна не достигали и километра. Горные хребты — там, где они имелись, — тоже были невысоки; острова по большей части покрывала субтропическая растительность, рощи фруктовых деревьев и плантации культурных злаков.

В этом мире каждый крохотный клочок земли использовался с толком и превеликой заботой. Шардисцы давно отказались от городов, возводимых из отдельных зданий, с улицами и площадями, занимавшими столь высоко ценимое пространство. Плоская двухмерная планировка, обычная на Земле, тут почти не применялась; альтернативой ей служили гигантские многоярусные конструкции, устремленные ввысь на сотни метров и похожие на рукотворные горы. В этом отношении Куу-Каппа была типичным поселением. Остальные шардисские города тоже представляли собой скопище округлых сегментов, жилых, производственных или административных модулей, располагавшихся на первый взгляд совершенно хаотически. Но хаос этот на самом деле являлся строго организованным, хотя и непривычным для обитателей Земли, предпочитавших плоскость и угол криволинейной поверхности. Внутренняя структура городов Шардиса обнаруживала весьма продуманную планировку: тут были подобия улиц, плавно перетекавших с яруса на ярус, гигантские транспортные шахты и колодцы, места для отдыха в виде балконов и больших террас, вынесенных за внешние стены; везде наблюдалось изобилие зелени, специально культивируемых растений, способных цвести и плодоносить под полупрозрачными городскими кровлями. Однако хотя любой из шардисских городов мог вместить сотни тысяч жителей, население планеты было сравнительно невелико — порядка семисот миллионов. Рождаемость, разумеется, контролировалась — на этот счет существовали законы, и весьма строгие.

Вчитываясь в ровные строчки текста и разглядывая красочные фотографии, Скиф пытался представить, кто же вообразил эту странную реальность, этот мир, объятый солеными водами, среди которых камни, песок, травы и леса казались инородным и почти ненужным капризом богов. Вероятно, то был странный тип, предпочитавший твердой земле зыбкую и переменчивую стихию океана, человек вроде Ива Кусто или Алена Бомбара, влюбленный в синеву морских пространств, в сказочное великолепие подводного царства, в леса красновато-бурых водорослей, колыхавшихся среди розовых, палевых и белоснежных кораллов. Но если этот фантазер и был помешан на водах, волнах, течениях и морских глубинах, Фрир Шардис он вообразил с большим искусством и старанием. Все остальное уже зависело от Доктора, и тот, как всегда, не подвел: сон о водном мире получился весьма впечатляющим. Настолько впечатляющим, что от клиентов, желавших посетить райские острова, не было отбоя.

Впрочем, тут имелось еще одно обстоятельство, делавшее Фрир Шардис столь привлекательным для земных туристов, — Большая Игра. Азартные игры на Шардисе рассматривались не только и не столько как развлечение, но скорее как необходимый элемент политики и культуры. Одни из них, подобно Девяти Сферам, не требовали от играющих никакого умения, представляя собой аналог рулетки; другие, с изощренными правилами и любовно разработанным ритуалом, превосходили по сложности шахматы, го, маджонг или любые карточные игры — по крайней мере те, о которых Скиф когда-либо слышал или читал. Так, в одной из игр проектировалась Вселенная: в процессе игры рождались и умирали звезды, превращаясь в бесформенные газовые облака; возникали могучие цивилизации, обживали Галактику, затем клонились к упадку; на сотнях планет зарождалась жизнь, в одних случаях — разумная, в других — достигавшая поставленных правиламипределов; наконец, наступал вселенский коллапс, тепловая смерть, и вымышленный мир возвращался к исходному состоянию протогалактической споры. Смысл э,той игры заключался в том, что конструктор (выступавший, несомненно, в качестве Господа Бога) должен был продлить существование своей вселенной на максимально долгий срок, избежав многочисленных опасностей вроде взрыва сверхновых, экологических катастроф, губительной активности слишком воинственных культур и тому подобных неприятностей.

Было на Шардисе и некое подобие земного тотализатора. В соревнованиях, служивших поводом для ставок, использовались в основном представители местной фауны — огромные гончие птицы с трехметровым размахом крыльев либо напоминавшие дельфинов существа, которым полагалось преодолевать сложные подводные лабиринты. Никаких кровопролитных состязаний, чего-либо подобного гладиаторским боям, боксу или борьбе на Шардисе не практиковали, так как шардисцы являлись людьми мирными, культурными и цивилизованными.

Впрочем, они ценили богатство, комфорт и все прочие блага, которые предоставлялись высокоразвитой технологией, земными и морскими недрами, а также либеральной политической системой. Политика наряду с играми являлась их излюбленным развлечением — по крайней мере для тех, кого она интересовала. Можно сказать, что Шардис управлялся демократическими законами, однако демократия эта в одном существенном пункте разительно отличалась от земной: все государственные должности, посты правителей архипелагов и островов, властвовавших над морем, твердью земной и людскими судьбами, замещались, согласно шардисскому обычаю, победителями Большой Игры.

Считалось, что эти люди наделены особой благосклонностью Твалы — главного шардисского божества. Они были удачниками, избранниками судьбы, баловнями рока, а это означало, что все их начинания, все их действия тоже будут удачны и принесут пользу и процветание согражданам. Победители в Большой Игре — те, чьи счета в общепланетном сераде пополнились милостью Твалы и Девяти Сфер, — являлись чем-то вроде национальных героев, окруженных почетом и благоговением, почет же находился в прямой зависимости от размеров выигрыша. Угадавший все девять знаков мог претендовать на ключевой правительственный пост, с восемью или семью угаданными знаками не составляло труда возглавить одну из крупных островных общин, ну, а те, кому повезло меньше, должны были и довольствоваться меньшим — к примеру, креслом администратора в каком-нибудь из городских блоков.

Ознакомившись с этой странной системой выбора правителей и политиков, Скиф вначале посчитал ее курьезом (чего не бывает в Мире Снов!) либо пережитком древней религиозной традиции, когда владыка избирался божьим соизволением, освящавшим его корону и власть. Однако комментарии к отчету заставили его усомниться в подобном выводе; прочитав их, он понял, что игра в Девять Сфер фактически позволяла выявить акцидентов — тех странных и загадочных личностей, о коих рассказывал ему как-то Сарагоса. Возможно, не акцидентов, а интуитивистов — сейчас он не мог припомнить, кто из них обладал даром управлять случайностью, а кто был наделен талантами к мгновенным правильным решениям. Но так или иначе, Шардисом правили удачники — и в результате Шардис процветал.

Теперь Скифу стало ясно, почему вояжи во Фрир Шардис чаще всего поручались Сингапуру. Серж Никитин был из породы баловней судьбы, что подтверждали его неизменные выигрыши в Девять Сфер; накопленной им суммы, пожалуй, не хватило бы, чтоб сделаться правителем Наветренного Архипелага или островов теплого Течения, но он мог твердо претендовать на пост главы любого из шардисских городов — правда, во сне.

Или наяву?

Этот вопрос оставался неясным и был сейчас для Скифа что бревно в глазу. Реальность или сновидение? От этого зависели его судьба, его любовь, его счастье, его возвращение в Амм Хаммат, к Сийе ап'Хенан… Впрочем, он был готов вернуться к ней даже во сне.

Чтение и разглядывание картинок заняло часа два. Все это время Сарагоса просидел на диване, уткнувшись в свои бумаги и время от времени заправляя разлапистую трубку-пенек новой порцией табака. Выглядел он совершенно невозмутимым, и оставалось лишь гадать, какое опасное дело замышлял шеф в том, другом месте, куда дорожки для Скифа, были закрыты. Он полагал, что сия операция как-то связана с Марком Догалом и наркотическим зельем, будившим воспоминания о золотых рощах Амм Хаммата; впрочем, тут ничего нельзя было утверждать наверняка.

Заметив, что с отчетом покончено. Пал Нилыч поднял голову и пробурчал:

— Вопросы?

Вопросов у Скифа не имелось, точнее говоря, их было так много, что не стоило и задавать. Тем более что не все они относились к Фрир Шардису.

— Тогда послушай меня. — Сарагоса оттопырил нижнюю губу, поскреб ее черенком трубки и затянулся, выпустив из ноздрей две ровные сизые струи. — Послушай, парень… Фрир Шардис — прекрасное местечко, но кейфовать тебе там, боюсь, не придется. Во-первых, клиентка у тебя не сахар, сущая ведьма, да еще рыжая, а во-вторых… ну, во-вторых, надо бы приглядеть за ней.

— Приглядеть? В каком смысле — приглядеть? Как за торговым князем?

Сарагоса покачал головой.

— Нет, не так. Финансиста нашего ты охранял от зверья, стрелы и клинка, а в Шардисе этаких страхов отродясь не бывало. И идешь ты туда как полноправный инструктор, как доверенное лицо, со всеми причиндалами…

Доверенное лицо! Скиф кивнул, подумав о том, что не ошибся насчет той недавней беседы в апартаментах Августа Мозеля. Ему вручили Страж и лучемет; это, несомненно, являлось свидетельством доверия, приобщением к команде избранных, куда Стилет, Самум, Снайпер и Селенит пока что не входили.

— Так вот, — продолжал Сарагоса, неторопливо пуская дым к потолку, — приглядеть — в данном случае означает разузнать побольше и не проговориться самому. Рыжая эта — дамочка любопытная, стервозная, из тех, что хотят выведать все обо всем — и про меня, и про Доктора, "и про фирму, и про то, кто чем дышит и кто с кем спит. Не впервые она к нам заглядывает, не впервые! С Сентябрем ходила и с Сингапуром, только вот Самурая Бог миловал… Предпочитает она парней рослых и крепких вроде тебя и Сингапура, покапризничать может, а то и подлизаться, порасспрашивать… Но одно дело, понимаешь ли, женская любознательность, и совсем другое, ежели кто ее навел да деньгами снабдил для оплаты наших услуг. Вот это-то и желательно узнать, сержант! Понял, нет?

— Чего ж не понять, — пробормотал Скиф, чувствуя, что поручение отнюдь не приводит его в восторг. — Однако, Пал Нилыч, зачем такие сложности? Клиентка наша не из мира снов, личность вполне реальная, так что же стоит проследить за ней прямо здесь? У вас ведь чертова уйма племянников… куча родичей и друзей… Ну, одни, как я понимаю, стерегут всяких убогих наркоманов, не любящих табачный дым, а другие…

Он остановился, сообразив, что перегибает палку. Но Сарагоса лишь поиграл бровями и буркнул:

— Молод ты еще советы мне давать, чечако сопливый. Хотя в чем-то идея твоя верна и обнаруживает зачатки аналитического мышления… Только вот учти на будущее: слежка, допрос или, скажем, пытка, как случилось с Догалом, — насильственные меры. Крайние! Человек, ежели беседа ведется с пристрастием, может и себя оговорить, так? Ну, а когда он свободен, весел и счастлив, то и разговоры разговаривает откровенные, без боязни… А из тех разговоров, из вопросов его многое можно узнать, и будет то знание истинным, а не выбитым из-под палки. Ясно?

Колотят пса — он рычит, гладят — воркует, припомнилась Скифу одна из звягинских поговорок. В ворковании, разумеется, больше полезных оттенков и нюансов, чем в злобном рыке, надо лишь суметь разобраться с ними. Да, прав Пал Нилыч, прав! Прав и мудр! Как и незабвенный комбат… Пожалуй, есть между ними что-то общее… несомненно, есть…

Эта мысль так поразила Скифа, что он на мгновение отключился, и Сарагосе пришлось выразительно хмыкнуть.

— Ну, в общих чертах все, — произнес шеф. — Значит, от бесед с клиенткой ты не уклоняйся, говорить говори и слушать не забывай.

Скиф привычным жестом потер висок.

— Слушать — это я понимаю, Пал Нилыч. А вот говорить-то о чем?

— А вот образование-то тебе к чему? — передразнил Сарагоса. — Ты ведь университет кончал, э? Истфак? Или там болтать не научили? Историки — они же все записные болтуны!

— Я такой же историк, как вы — журналист, — ответствовал Скиф, припоминая визит к Пал Нилычеву знакомцу. — Я ведь историком и дня не проработал… Ну не считая раскопок в студенческие времена…

— Вот-вот, — обрадовался Сарагоса, никак не отреагировав на замечание о своей журналистской карьере. — О раскопках ты ей и расскажи! О всяких древних сокровищах, о скифских степях да вождях, что спят под курганами со всем своим кагалом, У князя-то, у Джамаля свет Георгиевича, ты был речист! И о могилах толковал, и о галерах! Ну, а с рыжей о камешках побеседуй, о золотых украшениях да брильянтовых подвесках из скифских могил… Она это дело любит!

— Степняки брильянтов не носили, — с тоской сказал Скиф. — Подвески — это из Дюма, Пал Нилыч, из «Трех мушкетеров».

— Надеюсь, хоть про них она читала. Вот тебе и еще предмет для обсуждения! Литература-макулатура, политика-косметика, секс-кекс плюс пикантные анекдоты…

«Насмешничает, — понял Скиф. — Опять я — сержант-дурак, а шеф — полковник-умник…»

Он выбрался из-за стола, прошествовал на середину комнаты, встал по стойке «смирно», щелкнул каблуками, выпучил глаза и гаркнул:

— Есть секс-кекс! И анекдоты! Позабористей! Рады стараться, ваше скобродие!

Сарагоса уставился на него, от неожиданности выронив изо рта трубку.

— Что с тобой, парень? Харана опять по макушке трахнул?.. Кстати, можешь держаться «вольно» и говорить по-человечески — тут тебе не спецназ, не эта твоя группа «Зет». Там положено было рявкать, а тут…

— Там давали четкие инструкции, — сказал Скиф, — а тут вы мне. Пал Нилыч, баки забиваете насчет секса-кекса да политики-косметики. Я ведь спрашивал про то, что можно о вас и о фирме говорить, а чего нельзя. Насчет анекдотов да брильянтовых подвесок я и сам соображу.

Шеф ухмыльнулся, сунул трубку обратно в рот и словно бы про себя пробормотал:

— Вот ведь какая незадача, э? Много скажешь — нехорошо, все секреты выдашь; мало скажешь — тоже плохо, клиент всякий интерес к беседе потеряет, не расколется… Да, великое это искусство — побольше разузнать и не проговориться самому! Так что думай, сержант, думай… Соображай! А сейчас — свободен!

Он поднялся и кивнул Скифу на дверь.

 Глава 22 ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР ФРИР ШАРДИС, ДЕНЬ ВТОРОЙ

В гигантской галерее царила тишина.

Этот тороид, перечеркнутый с наружной, открытой морю и ветру стороны серебристыми штрихами колонн, обнимал основание Куу-Каппы тугим трехкилометровым кольцом, словно скрепляя в единое целое нагромождение жилых пузырей, цилиндров, овоидов и сфер, соединенных яркими полосками пандусов и спиральных спусков, пронизанных шахтами и транспортными колодцами. Сейчас вся эта громада будто бы замерла, застыла в почтительном ожидании: жилые модули, террасы канилли и песчаные пляжи были пусты, в море — ни паруса, ни всплеска от ластов прогулочных субмарин, каплевидные кабины лифтов опущены вниз, к первому ярусу. и лишь по прихотливо извивавшимся лентам городских улиц кое-где с торопливостью почуявших мед мурашей мчатся экипажи — тоже вниз, к просторной галерее, к терпеливо ожидающим толпам, к терминалам Большой Игры.

Сжимая цепочку со Стражем, Скиф стоял перед одним из них — узкой щелью в стене, над которой мерцал круглый экран размером с блюдце. Эта внешняя стена, доходившая ему до груди, являлась скорее предохранительным парапетом; за ней галерея резко обрывалась вниз, к золотистому песку пляжей и пустынному морю, простиравшемуся до самого горизонта и дальше, до конца света. В галерее столпилось сейчас тысяч сто народу, участников Большой Игры, но места и приемных щелей хватало для всех — сзади по периферии гигантского кольца тянулись десятки балконов с такими же парапетами, усеянными круглыми экранными глазками. Но место у внешней стены считалось наиболее почетным, и Скиф был обязан подобной привилегией диону Чакаре, серадди Куу-Каппы. Сам Чакара, разумеется, тоже был рядом: со вчерашнего вечера он не покидал прелестницу Ксарин ни на секунду. Во всяком случае, в апартаментах, снятых Скифом, рыжая ночью не появилась, разыскав, вероятно, более мягкую постель.

— Сейчас, — произнес Чакара, всматриваясь в розовое мерцание крохотного экранчика, — сейчас, моя дионна…

Рыжая состроила ему глазки, и серадди тут же приобнял женщину за плечи, бросив на Скифа странный взгляд — не то виноватый, не то вызывающий. «Думает, что я ревную? — промелькнуло у Скифа в голове. — Эх, парень!.. Взял бы ты ее на две недели со всеми потрохами!» Он принялся соображать, насколько реальными были его надежды, но тут по галерее раскатился звучный глас:

— Регистрация, дионы, регистрация! Просим подтвердить участие в игре!

Пальцы прелестной Ксарин впились Скифу в предплечье.

— Мне! Дайте мне! Я сама!

Он передал ей свой серад-уул. Конечно, Стража не полагалось выпускать из рук, но тут случай был особый: все, когда-либо игравшие в Девять Сфер, регистрировались в памятных машинах с определенным первоначальным взносом — и немалым. Скиф не знал, каким образом Сингапуру, первопроходцу Фрир Шардиса, удалось влезть в общепланетный серад, но так или иначе он справился с этой проблемой. И теперь любой инструктор мог воспользоваться счетом Сингара нин Таба уко Иллы, весьма солидным накоплением, позволявшим участвовать в Большой Игре. Большей частью им пользовались, конечно, не инструкторы, а клиенты — как обязательной фирменной услугой, предоставляемой им в Шардисе. Выигрыш сверх первоначального взноса клиент мог потратить по своему усмотрению, проигрыш списывался в убыток фирмы.

Пластинка Стража скользнула в приемную щель, и на экране вспыхнула надпись: «Сингар нин Таб уко Илла. Взнос 100 000 зафиксирован. Да будет милостив к тебе Твала, почтенный дион!» Затем цифры взноса всплыли к самому верху экранчика и застыли там, окруженные алым ореолом.

— Все в порядке, — произнес серадди, скользнув по экранчику любопытным взором, словно хотел удостовериться, что Сингар и в самом деле Сингар с Приполярного края. Потом, улыбнувшись Ксарин и отцепив с массивного браслета уул, он повернулся к своему терминалу. Над галереей зазвучал торжественный мерный грохот литавр.

Лоб Ксении оросился испариной, тонкие пальцы подрагивали, рыжая прядь выбилась из-под парика; охваченная азартом, она уже не строила глазки Чакаре, а на Скифа и вовсе не смотрела. Подметив, что серадди сосредоточенно возится у своей приемной щели, Скиф наклонился к розовому ушку клиентки и прошептал:

— Парик!

— Что? — Ксения раздраженно дернула плечом.

— Поправьте ваш парик. Лишнее внимание нам ни к чему.

— К черту! Не мешайте мне, кретин! Но парик она все же поправила.

— Конец регистрации! — раскатилось над галереей. — Ваш выбор, дионы!

Теперь уже и Чакара не глядел на свою пассию, а словно завороженный уставился в экран. Там появились и замерли столбиком девять букв, девять изящных синих иероглифов — олорто, унузу, уузуу, асара, елегемен, эйсэшэт, ийниил, юнью, яйя; потом медленно проплыло: «Сфера Шардиса. Делайте ваш выбор!» Ксения коснулась дрожащим пальцем «унузу», и знак полыхнул алым. Скосив глаза, Скиф заметил, что серадди выбрал ту же букву.

Следующей, как и положено, объявили Сферу Фрира, и Ксения поставила на «елегемен». Чакара уко Экоб, посмотрев на ее экранчик, сделал то же самое.

Сферы Первой и Второй Лун, Сфера Звезд, Сфера Небес — «юнью», «юнью», «унузу» и «елегемен». Серадди повторил комбинацию очаровательной Ксарин. Это становилось уже интересным!

Последние три Сферы — Тверди, Вод и Воздуха — «асара», «эйсэшэт», «асара»… То же самое отмечено и на соседнем экране.

«Благородство в нем, что ли, взыграло? — подумал Скиф, поглядывая на непроницаемую физиономию Чакары. — Выиграть так вместе, просадить — так тоже вместе! Или он думает, что рыжая из особых счастливиц? Желает прицепиться к чужой удаче?»

Но, что бы там ни крутилось у серадди в голове, надежды его рухнули. Над галереей поплыл низкий рокочущий звук, означавший, что Девять Сфер в подземном хранилище Куу-Каппы начали свой стремительный разбег на месте, затем рокот оборвался, и на экране рядом с комбинацией Ксении вспыхнуло то, что выбрали бог и случай. Хоть рыжая была новичком, давнее поверье не оправдалось: Твала не явил ей свою милость. Как, впрочем, и Чакаре уко Экобу.

Проигрыш означал потерю двадцатой части первоначального взноса, и число «100 000» в верхней части экранчика тут же сменилось на «95 000». При одном угаданном символе взнос возрастал на тысячу, при двух — на три тысячи, а далее начиналась сложная система пересчета, где учитывалось не только количество угаданных знаков, но и их расположение на Сферах. Вероятность же угадать все девять букв составляла одну пятисотмиллионную, и без помощи Твалы такой подвиг не сумел бы совершить никто.

— Лучший результат — пять символов, — разнеслось над галереей. — Сферы Фрира, Первой Луны, Небес, Вод и Воздуха. Взнос удесятерен. Наши поздравления любимцу Твалы! — Согласно традиции, имя этого любимца до поры до времени не оглашалось.

— О! — воскликнул Чакара, наморщив лоб. — Пять знаков, и один из них — на Сфере Фрира! Неплохой результат! А нам, прекрасная дионна, — он поглядел на свой экранчик, — не повезло.

Скиф просвистел знакомый с детства мотивчик — «Не везет мне в карты, повезет в любви!» — не без удовольствия наблюдая, как рыжая прикусила губу. Литавры ударили вновь, начался второй тур, и на экранчике поплыли названия сфер — Твала, божество сиятельной удачи, предлагал еще раз испытать счастье. Теперь Скиф словно бы раздвоился: одним глазом следил за терминалом рыжей, другой не спускал со смуглого красавца-серадди. Чакара уко Экоб, вероятно, решил быть рыцарем до конца: снова набрал ту же комбинацию, что и Ксения. И снова проиграл.

В ближайшие три часа стервоза спустила почти все. В двадцати попытках ей удалось трижды угадать одну букву, да и то на Сферах Тверди и Вод; таким образом, первоначальный счет уменьшился до восемнадцати тысяч. У рыцаря Чакары, который следовал за дамой, словно лисий хвост за лисой, дела обстояли точно так же.

Грохнул удар гонга — сигнал получасового перерыва. Большинство играющих проводили антракт тут же, на галерее, обмениваясь впечатлениями, поглощая прохладительное и сладкий крем двадцати сортов, напомнивший Скифу земное мороженое. Сладкого он не любил, а потому ограничился бокалом шипучки с едва заметным привкусом фруктов. Что касается рыжей и ее кавалера, то они налегли на холодный крем и легкое вино. День был жаркий, яркие лучи солнца заливали открытую галерею, и Ксения то и дело стирала со лба пот тонким кружевным платочком. Из-под ее парика снова выбился рыжий локон, но на это как будто бы не обращали внимания — даже серадди. Он меланхолично прихлебывал вино и, казалось, был совсем не огорчен проигрышем. Может быть, разочарован — но и только.

— Сегодня Твала не склонен осчастливить нас, — сказал он, подливая зеленоватую искрящуюся жидкость в бокал Ксарин. — Возможно, потому, прекрасная дионна, что вы играете с чужим уулом, и бог не знает, кому даровать удачу — вам или диону Сингару.

— Но правилами это не запрещается? — спросила Ксения, нервно дернув уголком рта.

— Не запрещается, да. Однако и не поощряется! Есть поверье, что играющий с чужим уулом неугоден Твале. Во всяком случае, не помню, чтоб кому-нибудь из них повезло… А ведь я, моя дионна, — серадди Куу-Каппы! Я могу просмотреть все результаты в своих памятных машинах перед тем, как они будут отправлены в центральный серад.

Похоже, этот парень приставлен к местной компьютерной сети, решил Скиф, с интересом прислушиваясь к беседе. Странно! Зачем такому информированному и опытному человеку дублировать комбинации рыжей? Или он надеялся, что счастье улыбается новичкам? Чечако, как говорит шеф?

— Сделайте попытку с собственным уулом, — продолжал тем временем Чакара. — Бог удачи благоволит красивым женщинам, и вы, возможно…

— Счет моего уула почти пуст, — перебила его Ксения. — Все мои средства у Сингара. Он… он… — Женщина замялась, потом глаза ее насмешливо блеснули. — Он что-то вроде моего денежного ящика. Ходячий сейф, понимаете? Мешок с деньгами на двух ногах и с бычьей шеей, чтобы подвесить вот это! — Она покосилась на приемную щель, из которой свисала цепочка Стража.

«Ну и гадюка!» — в сотый раз подумал Скиф. Впрочем, шпильки рыжей его не задевали; он больше опасался остаться с ней наедине. Она, конечно, замыслила новую атаку — опять начнет расспрашивать про шефа да тянуть в постель… Неприятный получается секс-кекс! С тухлинкой! Скиф, однако, почти придумал, как заморочить рыжей голову, и надеялся постельных игрищ избежать.

— Коль ваши средства у диона Сингара, то почему бы ему не попытать счастья? — рассудительно заметил серадди. — Правда, если ему повезет, вы сможете воспользоваться лишь деньгами, но не даруемыми выигрышем почестями. Счастье и слава — увы! — будут принадлежать вашему ходячему сейфу! — Он с тонкой улыбкой покосился на Скифа.

Прелестная Ксарин передернула плечами.

— К черту почести! И деньги тоже! Я хочу выиграть. Сама.

— Сферы будут вращаться еще двенадцать дней, моя дионна. Вы сможете сделать сотни попыток, возобновляя свой начальный взнос… В том-то и дело — возобновляя! Не каждый может позволить себе проиграть за раз сто или двести тысяч… А у нас с вами осталось по восемнадцати. — Чакара, словно желая убедиться в этом, посмотрел на свой экран. — Быть может, дион Сингар увеличит этот счет?

Скиф кивнул.

— Я готов попытаться.

Как ни крути, фирма несла убытки, что вряд ли понравилось бы шефу. Не растранжирь накопленное Сингапуром, предупреждал он, и Скиф собирался вьщолнить хотя бы это распоряжение. Конечно, если рыжая стервоза подпустит его к экрану.

Ксения, презрительно фыркнув, ткнула пальцем в круглый розовый глазок.

— Ну, готов так готов! Пусть попробует! Случается, и сейфам везет!

Будет она поминать этот сейф до второго пришествия, подумалось Скифу. Вслух же он произнес:

— Случается. В конце концов, женщины опустошают сейфы; наполнять их — дело мужчин. Чакара искренне восхитился:

— Какая мудрая мысль! И столь изящно выраженная! Скажите, дион Сингар, так говорят у вас, в Приполярном Крае?

Скиф молча кивнул. На самом деле «мудрая мысль» принадлежала его бывшему комбату и речь в ней шла не о сейфах и женщинах, а о кошельках и проклятых бабах. Впрочем, суть от этого не менялась.

Раскатился удар гонга, торжественно прозвучали литавры, и он шагнул к экранчику. Чакара, казалось, не горел желанием повторить эксперимент; теперь он пристроился у Скифа за спиной, рядом с прелестницей Ксарин, явно собираясь понаблюдать за его поединком с Девятью Сферами. Либо он не верил в удачу денежного мешка своей пассии, либо желал убедиться в том собственными глазами.

— Ваш выбор, дионы! — вновь раскатилось по галерее, и на экранчике, справа от столбика иероглифов, возникла надпись: «Сфера Шардиса. Делайте ваш выбор!»

Скиф протянул руку. Палец его скользил в сантиметре над синей башенкой причудливых буквиц, сердце билось ровно, и никаких позывов к волнительной дрожи он не чувствовал. Азартные игры не интересовали его в принципе, и хотя в подольской казарме он не отказывался составить партию в домино, но играл без охоты, просто стучал костяшками по столу. Быть может, подобное равнодушие объяснялось тем, что в спецназовском батальоне сама жизнь была игрой, смертельной и, уж во всяком случае, небезопасной. Но тут выручал Харана.

Палец скользил все ниже. Олорто, унузу, уузуу, асара, елегемен, эйсэшэт…

— Эйсэшэт! — подсказала прелестная Ксарин. Голос ее дрожал от волнения.

«Шайкал с ним, пусть будет эйсэшэт!» — решил Скиф и потянулся к синему иероглифу, но тут же отвел палец. В виске чуть заметно стрельнуло — совсем не так, как в те таинственные мгновения, когда Харана, бог с жалом змеи, предупреждал его о предстоящих бедах. Но сигнал был послан и воспринят! Несомненный признак того, что «эйсэшэт» выбирать не стоило!

Теперь Скиф ощутил, как на лбу выступает испарина. Это было что-то новенькое! Ему никогда не приходило в голову использовать свой талант в бескровной игре со случаем и удачей. С другой стороны, если предвидение дайнджера защищало от пуль и ножа, то разве не могло оно спасти и от иных неприятностей? Например, от проигрыша?

Для пробы Скиф потянулся к иероглифу «ийниил», и в виске опять кольнуло. Теперь он медленно повел пальцем над столбиком букв, прислушиваясь к своим ощущениям. Не «олорто», не «унузу», не «уузуу»… В виске будто подрагивала невесомая, микронной толщины игла. Не «асара», не «елегемен», и разумеется, не уже испробованные «эйсэшэт» и «ийниил»..: «Юнью»! Несомненно, «юныо»!

Он коснулся символа, и тот вспыхнул алым светом.

— Сейф, он сейф и есть, — прошипела Ксения за его спиной. — Надо было выбрать «эйсэшэт», дубина!

— То было бы ваше решение, дионна, а не его, — мягко возразил Чакара. — Согласитесь, что попытка оседлать удачу — процедура весьма интимная и тонкая, где чужое вмешательство неуместно. Это как соитие двух влюбленных… экстаз, полет, восторг слияния с божеством… тайна, покров с которой дозволено приподнять лишь двоим — самой судьбе и ее избраннику…

Красиво излагает, подумал Скиф, выбирая на Сфере Фрира символ «унузу». Для обеих лун он пометил «олорто», затем, желая проверить новую свою способность, нарочно сделал две ошибки. Ничего ужасного не случилось: тонкая игла по-прежнему колола висок, но особых неудобств или страданий он не испытывал. Если Харана и руководил им в этот миг, то лишь мягко подсказывая и направляя, но никак не разражаясь громом божественных повелений.

Последние три символа — для Сфер Тверди, Вод и Воздуха — вспыхнули под его пальцами алым огнем. Зарокотало. Низкий мерный гул подчеркивал торжественности момента. Мужчины и женщины в воздушных ярких одеяниях застыли у своих терминалов, точно паломники, приникшие к святым алтарям в ожидании чуда. Каждый рассчитывал узреть светлый лик божества удачи, каждый надеялся, что рука Твалы коснется его благословляющим прикосновением, каждому казалось, что именно он, единственный и неповторимый божий агнец, достоин высшей милости.

Но агнцов имелось великое множество, а Твала, распределявший свои дары в полном соответствии с вероятностными законами, был весьма скуп. Рокот смолк, и редкие ликующие крики растворились в океане разочарованных вздохов.

— Лучший результат — семь символов, — объявил раскатистый глас. — Сферы Шардиса, Фрира, Первой и Второй Лун, Тверди, Вод и Воздуха. Взнос увеличивается стократно. Великолепный результат! Наилучший за сегодняшний день! Наши поздравления любимцу Твалы! Да будет он столь же удачлив в делах правления, и пусть отблеск милости, явленной ему, ляжет на всех нас!

Чакара уко Экоб подтолкнул Скифа к экранчику, на котором стремительно росли цифры выигрыша.

— Поздравляю, дион! Поздравляю и признаюсь, что вы поразили меня! Я уже думал… — Тут он смолк, еще плотнее притиснул Скифа к розовому победному глазку и прошептал: — Не надо, чтоб видели остальные… Люди завистливы, мой дион… а вы теперь можете править архипелагом… любым, на выбор!

Скиф, слегка потрясенный, раскрыл рот и вымолвил:

— Сомневаюсь, любезный Чакара. Правление — дело мудрых, а не удачливых.

— Пфа! — Серадди небрежно повел рукой. ~ Кому нужен мудрец, которому не сопутствует удача? Такой человек скорее опасен, чем полезен… — Он пристально взглянул на Скифа и, поколебавшись, произнес: — Кстати, вы можете звать меня Чаком. Слишком короткое имя и небрежное… походит на кличку посыльной птицы… Но так называл меня один из прежних друзей… тоже очень удачливый человек, которого я буду помнить, пока Фрир сияет над Мировьм океаном.

— Польщен доверием. — Скиф пожал руку новообретенному приятелю и тут же почувствовал, как под ребра врезался небольшой, но крепкий кулачок. Прелестная гадюка Ксарин не любила, чтоб о ней надолго забывали.

Он повернулся к ней, оглядел покрасневшее лицо женщины, небрежно скользнул взглядом по алмазной подвеске и полуобнаженной груди, по рыжему локону, свисавшему на лоб, и с неприкрытой иронией протянул:

— Сейф к вашим услугам, дионна. И пусть Твала оплюет меня, если вы ухитритесь пустить на ветер все его милости! — Он постучал согнутым пальцем по экрану, по окруженным алым ореолом цифрам выигрыша, и усмехнулся: — Играйте! Случается, и рыжим везет!

Против ожидания, она не обиделась и не ответила колкостью. Совсем наоборот! Ее зеленые глаза вдруг сделались искусительно-томными, маленькие ровные зубки ослепительно блеснули, багровый румянец раздражения сполз со щек, кулачки разжались, и теплая ладошка легла на локоть Скифа. «Вот я уже не сейф и не кретин, — подумалось ему. — Женщины любят победителей! А стервы в особенности!»

— Так что же, продолжим игру? — Освободившись от цепкой ручки, он легонько подтолкнул Ксению к терминалу.

— Нет-нет! — Чакара, приятель Чак, выдернул из щели пластинку уула, и экран погас. — Сегодня ни в коем случае! Нельзя дважды испытывать божественное терпение… Особенно вам, дион Сингар! Не растратьте сейчас свою удачу в попытках достигнуть большего, и завтра Твала, быть может, пошлет вам восемь знаков своего благоволения… или даже девять, кто знает?

Скиф покосился в сторону клиентки и, когда она кивнула — с видом рабовладелицы, дозволяющей невольнику слегка перевести дух, — повесил Страж на шею. Ксения, еще раз окинув его хозяйским взором, взяла обоих мужчин под руки и поинтересовалась:

— Ну, так чем мы займемся теперь?

Чак потер жемчужинки в ноздре, бросил взгляд на солнце.

— Вскоре Сферы остановят. Затем программа такова: дневная трапеза, развлечения, вечерняя трапеза. Ну и… г-м-м… ночь! — Он весьма откровенно усмехнулся прелестной Ксарин, но она будто бы не поняла намека.

— С трапезами все ясно. Меня интересуют развлечения! Что вы можете предложить бедной проигравшейся женщине? Чакара отвесил шутливый поклон.

— Все что угодно, моя дионна, все что угодно! Катание на яхтах, осмотр подводных коралловых лесов, гонки посыльных птиц, ванну, полную шипучего вина, и массаж с целебными мазями, карнавал масок — он состоится ближе к вечеру в канилли «Две Луны» на шестидесятом ярусе… Еще мы можем пить вино, танцевать, купаться или выйти в море на субмарине, поискать жемчужные раковины.

— К дьяволу яхты, леса и птичек! — Ксения энергично повлекла мужчин к лифтам. — Ванна, массаж и карнавал — это уже интереснее… гораздо интереснее… Жемчуг — тоже… Но к чему нам искать его под водой? Да еще на субмарине… Я видела такие ожерелья в лавочках сорок третьего уровня… — Она восторженно закатила глаза. — Вот где можно провести время с пользой и толком! Должна же я утешиться, в конце концов!

Она утешалась около часа, перебирая груды великолепных шардисских жемчугов, разглядывая шкатулочки, инкрустированные перламутром, веера и резные браслеты из драгоценной кости, перстни с камнями, похожими на птичий глаз, украшения для ноздрей, ушей, век, лба, губ, запястий, щиколоток — словом, для любой части тела, к которой можно было прицепить что-то блестящее и дорогое. Скиф и дружище Чак провели это время у стойки кабачка напротив ювелирной лавки, заглядывая в нее, когда рыжей требовались их советы.

В один из периодов отдохновения Чак сказал:

— Этим вечером вам и мне надо бы ускользнуть от дионны Ксарин. Ненадолго… вот настолько! — Он отмерил ногтем миллиметр на краешке своего бокала.

— Я думал, у вас и мысли нет ускользать от дионны Ксарин, особенно ночью, — с надеждой вымолвил Скиф.

— Боюсь, сегодня она предпочтет вас, победитель. — Чак усмехнулся. — Но это, в конце концов, пустяки, ерунда… Я же хочу отвести вас в храм Твалы, дион Сингар. Такова традиция, знаете ли… Мой друг — тот, удачник — тоже побывал там со мной.

В ответ на пристальный, взгляд серадди Скиф кивнул.

— Да, ваш друг… Тот, которого вы будете помнить, пока Фрир сияет над Мировым океаном.

— Он самый.

Они помолчали, затем Скиф произнес:

— Дионна Ксарин — очень энергичная женщина и не любит спать одна. Просто не представляю… — Он в раздумье потер висок.

— Пфа! Что за проблемы, дион Сингар! Беготня по лавкам, много танцев, немного любви и капельку вина… бьортери с островов Теплого Течения… Не доводилось пробовать? Глотаешь, будто свежий ветер с гор, а потом… — Чак с улыбкой опрокинул свой пустой бокал.

— А здесь оно есть? В этом заведении?

— Всенепременно, друг мой. На Куу-Каппе есть все! Скиф поднялся и, подзывая хозяина кабачка, грохнул по стойке кулаком.

— Эй, почтенный дион! Бьортери! Десять… нет, двадцать бутылок! По этому адресу!

Он протянул над стойкой пластинку Стража.


* * *
Когда поздним вечером Скиф и прелестная дионна Ксарин добрались до своего жилого пузыря, все двадцать бутылок бьортери уже сверкали полированными гранями на изящном обеденном столике рядом с вазами для фруктов и сладостей. Столик же, покойные кресла, шкафчик и еще один предмет обстановки, который Скиф считал диваном, находились на среднем ярусе их гостиничного номера — балконе четырехметровой ширины, обегавшем внутренность пузыря по кругу. Тут были еще две такие же кольцеобразные антресоли — нижняя, занятая Ксенией, и верхняя, где расположился Скиф. Если пользоваться земными аналогиями, они снимали номер с холлом и двумя спальнями.

Но земные аналогии тут не слишком-то подходили. В отличие от землян, шардисцы были народом более общительным, контактным и менее склонным к скрытности, даже в самые интимные моменты — скажем, никому не возбранялось позаниматься любовью на яхте или прямо в море, метрах в пятидесяти от беззаботно плескавшихся купальщиков. Дом — в понимании шардисцев — представлял из себя полупрозрачную и слегка вытянутую по вертикальной оси сферу-пузырь, вдоль внутренней поверхности которой шли кольцевые балконы — один, два, три или целый десяток, в зависимости от благосостояния хозяев. Комнаты-балконы, огражденные перилами, соединялись между собой лесенками; средняя же часть пузыря была свободной и напоминала колодец двухтрехметрового диаметра. Здесь висели матовые шары светильников, а на самом дне располагался бассейн — вместе с прочими удобствами.

Туда-то Ксения и направилась, сбрасывая на ходу легкое платьице и все остальные предметы туалета, коих насчитывалось еще два — босоножки да невесомые кружевные трусики. Энергия так и распирала ее, несмотря на танцы, многочасовые блуждания по магазинам, плотный обед и не менее плотный ужин. Скиф свалил коробки с покупками на диван и, с сомнением причмокнув, уставился на батарею бутылок. Хватит ли тут огненной влаги, чтобы вырубить рыжую? Он уже знал, что пьет его спутница крепко — правда, все вина за обедом и ужином были безобидными, вроде шампанского или сухого мартини. А про это зелье с островов Теплого Течения дружище Чак выразился однозначно: глотаешь, будто свежий ветер с гор, а потом…

Скиф ухмыльнулся, достал из шкафчика бокалы, откупорил бутылку, сел и принялся ждать.

Ксения явилась минут через пятнадцать, благоухающая и свежая, как майская роза. Парик был снят, рыжие локоны изящно распущены по плечам, легкое платьице сменил столь же легкий халатик — без застежек, на одном пояске. Он не столько прикрывал, сколько намекал, и Скиф, глядя на стройные бедра под воздушным полупрозрачным шелком, призадумался, с тоской понимая, что его будут соблазнять.

Но прелестница Ксарин не торопилась наброситься на добычу. Шагнув к дивану, она поворошила среди коробок и пакетов, вытянула футляр с жемчужным ожерельем, потом раскрыла его. Миг — и отливавшая лиловым змейка очутилась на шее Ксарин; крупные, с голубиное яйцо жемчужины сияли, как сорок ярких звездочек на фоне розово-смуглой холеной кожи.

Рыжая кокетливо прищурилась.

— Мне идет?

— Идет, — со вздохом признал Скиф, думая, что к пепельным кудрям Сийи ап'Хенан редкостный лиловый жемчуг подошел бы еще лучше.

— Ну, раз идет, отпразднуем все разом — и ваш выигрыш, и мои обновки, — заявила Ксения, танцующим шагом направляясь к столу. Она покосилась на батарею бутылок и тут же всплеснула руками, сделав вид, что лишь сейчас рубиновый бьортери удостоился ее внимания. — Вы, кажется, решили споить бедную женщину! С какой целью, мой милый страж?

Уже милый, отметил Скиф, внутренне холодея. Вслух же он пробормотал:

— Большой выигрыш, большой и праздник. Да и покупки ваши… Их тоже не мешает обмыть.

— Ну, тогда разливайте! — Рыжая повелительно махнула рукой. Когда ее бокал был наполнен, она склонилась над ним и смочила в вине пару жемчужин.

— Носите сто лет, — сказал Скиф, стараясь не зыркать взглядом на ее маленькие крепкие груди. На лице его застыло сосредоточенно-мрачное выражение.

Они выпили. Холодный рубиновый бьортери и в самом деле напоминал глоток горного воздуха, пропитанного ароматом цветущих лугов.

— Какая прелесть! — восхитилась Ксения. — Ну, не откладывая, по второй! За вашу сегодняшнюю победу!

Они выпили снова: рыжая — сверкая глазами, Скиф — с прежним угрюмым и серьезным выражением. Не сказать, чтоб его терзали грустные мысли, но вид он имел весьма печальный. Это являлось первым пунктом его плана, первым крючком, на который он собирался подцепить рыжую.

Она заглотнула его почти сразу: поглядела на него и усмехнулась.

— Что-то победитель невесел!

— А с чего мне веселиться? — Скиф подпустил еще больше мрачности. — Выиграл я, попользуетесь вы, а остальное — фирме! Шефу, шефову помощнику, ну и… и остальным…

— Разве вам не полагается премия? — спросила прелестная Ксарин, приподнимая брови.

— Какие премии? Я сижу на твердой ставке. Сопроводил клиента — получил, и дело с концом!

— Получил — это сколько? Много? Скиф пожал плечами.

— На жизнь хватает…

Они чокнулись, выпили: Ксения — целый бокал, Скиф едва пригубил. Потом женщина с лукавой улыбкой сказала:

— Если я останусь довольна, то замолвлю за вас словечко Павлу Ниловичу… Как, кстати, его фамилия?

— Ивахнов, — буркнул Скиф.

— Да, замолвлю. Ваш сегодняшний подвиг должен быть вознагражден.

— От него дождешься!..

— Дождаться можно не только от него. — Она метнула выразительный взгляд на диван. — Ну, к этому мы еще вернемся!

— Вернемся, — покорно согласился Скиф, откупоривая новую бутылку и подливая клиентке вина.

Еще пара глотков горного воздуха… Он подумал, что не стоит так спешить: клиентка могла отрубиться раньше намеченного срока. Но пока что она глотала коварный бьортери, как воду.

— Кажется, у вас с шефом нелады? — сказала рыжая, опустив бокал на столик. — Странно! Павел Нилович показался мне таким приятным человеком… Несколько эксцентричным, но если учесть род его занятий… — Она обвела взглядом внутренность пузыря, словно намекая на фантастический бизнес Сарагосы. — По-моему, он… он…

— Страшный человек, — буркнул Скиф, уставившись в свой бокал.

Ксения внимательно посмотрела на него, потом перегнулась через столик, и в ноздри Скифу ударила сладкая медвяная волна. Был ли то естественный аромат ухоженного женского тела или благоухание какой-то французской парфюмерии? В духах, кремах да туалетных водах Скиф разбирался слабо, но на запахи, как и на многое другое, был памятлив. И сейчас он мог поклясться, что от прекрасной Ксарин тянет таким же запашком, как от золотистых амм-хамматских рощ и алой коробочки, подкинутой шефу не то вурдалаками, не то оборотнями. Бродили в голове у него и еще кое-какие давние воспоминания, бродили да вдруг и вынырнули на поверхность: Самурай и два его клиента, супружеская пара, любители покататься на слонах. Имен их Скиф припомнить не мог, но не сомневался, что от женщины тоже исходил медвяный аромат, словно от млеющего под жарким солнцем луга.

Прелестная Ксарин придвинулась к нему еще ближе; ее соблазнительные грудки маячили перед Скифом, как две луны в шардисских небесах. Он не отстранился — пусть думает, что вино и близость женщины развязали ему язык! Но информацию — вернее, первостатейную залепуху — полагалось выдавать с осторожностью, не спеша, сквозь зубы и словно бы нехотя. Вчера он был не слишком разговорчив, и не стоило пробуждать у рыжей лишних подозрений.

Зеленые глаза впились в его лицо.

— Стра-ашный? — прошептала Ксарин. — Стра-ашный? — Губки ее округлились. — Черт! Довольно любопытное признание! Ну, за такую откровенность стоит выпить! На брудершафт! Не возражаешь, мой хорошенький денежный мешочек?

— Не возражаю, — будто бы через силу выдавил Скиф. Они выпили и поцеловались. Губы у рыжей были теплыми и влажными, скользнувший в рот Скифа язычок казался змеиным жалом.

— Бука! — Она потрепала его по голове. — Бука! Вчера я уж подумала…

— О чем?

В ответ раздался журчащий смех.

— Неважно, о чем! Как ни крути, я оказалась права: всякий рад посплетничать о своем начальстве! Особенно с женщиной… с красивой женщиной! — Она куснула Скифа за подбородок и с придыханием прошептала: — Значит, Павел Нилович — страшный?

— Страшный, — подтвердил Скиф. — А тот, другой, помощник его, еще страшнее… красноглазый…

— Красноглазый? — Ксения наморщила лоб. — Костлявый хмырь, который спрашивает, куда хочешь попасть?

— Он самый. Они с шефом, с Пал Нилычем, и ворожат на пару… А ты что думала, красавица моя?

— Ничего я не думала. Знаю, что платишь и видишь вот это… — Ксения повела рукой, обозначив то ли их пузырь, то ли весь благополучный и гостеприимный Шардис, раскинувшийся за полупрозрачной стеной. — Сон, но все как наяву… Облучают нас, что ли? Гипнотизируют? А как же мой жемчуг? — Она тряхнула ожерельем. — Он ведь вернется со мной, да? Но его-то гипнозом не наколдуешь!

Скиф, однако, гнул свое. Не обращая внимания на вопросы рыжей, он снова протянул:

— Страшные люди! И шеф страшный, и этот его помощничек… всех захомутали! Ксения сухо рассмеялась.

— Страшные! А чем страшные? Павел Нилович твой на вид суровый мужик, ничего не скажу… Но чтобы страшный? — Она приподняла брови и добавила: — Может, для мыши страшнее кошки зверя нет? В этом-то вся и правда?

«Правду тебе подавай, — с мрачным сарказмом подумал Скиф. — Ну, будет тебе правда! Враз веселиться перестанешь!»

Распечатав третью бутылку, он спросил:

— Скажи-ка, ты где была? В смысле в каких снах?

— В приятных, — глаза рыжей вдруг подернулись мечтательной поволокой, — в очень приятных! Курортные места — закачаешься! Не хуже, чем здесь! Отели — высший класс, казино, супермаркеты, сервис… Какой сервис, мышоночек! И все тебя понимают, и ты всех понимаешь… Удивительно! И приятно!

— Значит, в приятственных снах была? Отели-мотели, казино-вино да сервис? — Скиф угрюмо нахмурился. — Ну а теперь подумай: коли есть сны приятные, то могут быть и неприятные, верно? Очень неприятные!

Глаза Ксении округлились — уже не с кокетством, а скорее с легким налетом тревоги. «То ли еще будет, стервоза», — подумал Скиф.

— Неприятные? Какие — неприятные?

— А такие!

И он, слегка сгущая краски, принялся рассказывать ей о зарослях близ безымянного потока, где бродят серые клыкастые чудища, бесшумно ступая на мягких лапах; о мире ледяных неприветливых гор, безлюдных и бесплодных пиков, осыпей, ущелий и перевалов, среди которых можно странствовать годами; об Альбе, о красноглазых выродках, татуированных до пояса любителях койфитской травки, пожирателях трипидавров и птер; о Сафари-4, где человеческая жизнь без карабина и гранат не стоит ни гроша; о прочих местах, таких же ужасных, неприветливых и совсем не подходящих для женщин. Да и для мужчин — большинства мужчин — тоже. В любом из них можно было сгореть, утонуть, замерзнуть, разбиться насмерть, получить пулю в лоб или петлю на шею, сдохнуть от голода или сделаться лакомой добычей для какой-нибудь жуткой твари; в любом из них не имелось ни супермаркетов, ни отелей, ни казино, и единственным сервисом, который они могли обещать пришельцу, была мучительная смерть.

Когда Скиф закончил, лицо прелестной Ксарин выглядело бледноватым. Если он собирался ее напугать, то цели своей достиг. Однако представление на сем не заканчивалось.

— Б-р-р!.. — Ксения передернула плечами. — Ну и жуть! Зачем ты мне все это наболтал? Скиф налил вина.

— Ты сказала: может, для мыши страшнее кошки зверя нет, так? Есть, красавица, есть! И коли мышка станет суетиться да непокорствовать, то вмиг очутится там, куда Макар телят не гонял! Ни платить ничего не надо, ни контрактов заключать — такие услуги фирма предоставляет бесплатно. Заснешь в своей постели, а проснешься в какой-нибудь дыре, где ветер свищет да бродят кошки во-от с такими пастями! — Он развел руки на полметра. — Тут не до премий, детка, не до того, чтоб капризничать да права качать! Поняла теперь, куда я влип?

— Влип?

— Само собой… Нанялся, ничего не зная, а когда узнал, отбоя уже не дашь… Поздно! Не деньгами держат — страхом!

Ксения зябко поежилась, словно бы в теплом и уютном пузыре вдруг повеяло ветром с ледяных вершин. Халатик ее завернулся, обнажив коленки и соблазнительную округлость бедра. Судорожным движением она расправила ткань, потом протянула Скифу пустой бокал.

— Налей… налей-ка, мне надо выпить… Другие, — рыжая сделала ударение на этом слове, явно разумея Сингапура и Сентября, — другие мне о таком не рассказывали.

— А я вот рассказал1 Все клиенты, знаешь ли, хотят доискаться правды… что за сны такие, как в них попадают и как выбираются… Ну, вот ты и доискалась… мышка!

Щеки Ксении побледнели, хотя чудилось, что белей уж некуда.

— Ты хочешь сказать… — начала она.

— Да-да! Инструктор ли, клиент — без разницы; все, кто на фирму пришел, одной ниточкой повязаны! И если рыпнешься, побежишь к кому — жаловаться там либо доносить, — уснешь и не проснешься! И такой сон подберут, что хуже смерти… Поняла?

Представляясь опьяневшим, Скиф свесил голову и весьма натурально всхлипнул. Вся лапша была развешана, баки забиты под самую завязку, и теперь оставалось только ждать, как отреагирует рыжая. И не слишком принюхиваться к сладким запахам, исходившим от нее.

К чести прелестной Ксарин, оправилась она весьма быстро. Выпила бьортери, налила себе и Скифу, потом, пригладив рыжие локоны, без особой дрожи в голосе поинтересовалась:

— А ведь ты боишься, сейф? Скажи: боишься?

— Боюсь. — Голова Скифа совсем поникла, нос уткнулся в краешек бокала. Словно нехотя он прошептал: — Колдовство… колдовство, понимаешь? Злые чары и красный кровавый зрак… на тебе, на мне… Кто ж не испугается? И кто от такого может защитить?

Ксения пристально поглядела на него — странно поглядела, не с этим своим сексуальным призывом и не с издевкой, а так, как смотрит агент на осведомителя, готового выложить, где штаб красных. Или синих в полосочку, смотря по ситуации. «Вот дьявол, — подумал Скиф, — вроде и бьортери ее не берет! Или берет? Ну, поглядим, посмотрим, послушаем… Может, скажет чего интересное…»

Она сказала. Покрутила бокал дрожащей рукой и молвила, будто невзначай:

— Есть люди…

— Люди? — Скиф приподнял голову и навострил уши. — Какие люди?

— Те, что могут выручить… тебя! А сама я не боюсь… я уже давно с ними… И меня защитят! От чего угодно защитят!

— Я ж сказал: кто от такого защитит? Другой колдун?

— Ну, считай, так… колдун… всем колдунам колдун… посильней твоего Павла Ниловича с красноглазым ублюдком… — Она вдруг как-то осела в кресле и начала медленно цедить слова, шевеля непослушными губами. Скиф догадался, что бьортери наконец-то начал действовать, причем весьма стремительно.

— Помогут тебе… — бормотала рыжая, безвольно свесив руки, — помогут, сейфик ты мой денежный, помогут… Только ты должен рассказать… все рассказать…

— А что, я мало уже рассказал? — спросил Скиф.

— Мало… — Губы Ксении дрогнули раз-другой, потом она прошептала: — Как… как… посылают… в сны?.. Ка-ак?..

Голова ее стукнулась о стол. Скиф живо поднялся, ощущая непривычную тяжесть в ногах, и несколько раз присел. Ай да Чак, дружище! Не подвел со своим зельем! Коварная штучка! Вроде бы сидишь до последнего, а потом… Он поглядел на мирно спящую рыжую гадюку, припоминая опрокинутый Чакарой бокал. Весьма наглядная демонстрация!

Сам Скиф чувствовал себя вполне прилично. Да и то сказать, весил он чуть не в два раза больше прелестной Ксарин, а выпил втрое меньше. Однако соревноваться в стрельбе по тарелочкам он бы сейчас не рискнул.

Взяв женщину на руки, он перенес ее на нижний балкон, опустил на неразобранную постель. Затем постоял недолго, хмыкнул — точь-в-точь как Сарагоса — и поднялся наверх, к выходу из пузыря. Против ожиданий, день сегодня выдался счастливым, и, как советовал дружище Чак, стоило поблагодарить Твалу — и за выигрыш, и за информацию, что удалось выжать из рыжей. Вот только чего в ней ценного, в этой информации? Ну, шефу видней, решил Скиф, на то он и полковник!

Он притворил за собой дверь, запечатал ее Стражем и направился по галерее, повторяя про себя: «Есть люди… есть колдун… всем колдунам колдун… посильней твоего Павла Ниловича…»

«Взглянуть бы на этого колдуна», — мелькнуло у него в голове.

 Глава 23 ЗЕМЛЯ, ПРИОЗЕРСКОЕ ШОССЕ, 6 АВГУСТА 2005 ГОДА

День был указан точно, а вот час оставался неопределенным — поутру. Это могло означать и семь, и девять, и одиннадцать, и куратор, положившись на здравый смысл и интуицию, выбрал средний срок. Девять утра — хорошее время: светло, как днем, но солнце еще не слепит глаза, не мешает приглядеться, а то и пальнуть в случае чего.

Отправились всемером на двух машинах. В первой — Серж Сингапур с Самумом и Селенитом, во второй — сам куратор с Дорджи Чучуевым и Сентябрем. С ними был и дядя Коля — Андреич, мастер на все руки, которому ни в переговорах, ни в схватках участвовать не полагалось, разве что дать консультацию насчет какой-нибудь хитрой механики. Ввиду раннего часа дядя Коля приложиться к горячительному не успел и потому казался мрачным — скреб корявой клешней щетину на подбородке, гулко прокашливался да время от времени поминал бляху-муху.

Оставались еще Стилет да Снайпер, умелец-каратист и бывший майор-десантник из ВДВ. Первый был оставлен на фирме за сторожа — вместе с тремя дюжими «эвакуаторами», присланными Винтером; второй с позавчерашнего вечера собирал грибы вдоль Приозерского шоссе и разведывал обстановку. Кроме корзинки с харчами, имелись у него с собой рация и винтовка с оптическим прицелом, так что при нужде Снайпер мог бы уложить комара за полкилометра.

Хорошая команда, размышлял куратор, устроившись на мягком сиденье слидера. Да, хорошая… Отборная, можно сказать. Удивительное дело — город велик, а настоящих бойцов найти не просто… Потому как настоящий боец — он с детства боец… Редкая птица! Ум, сила, ловкость, реакция, хитрость — все должно быть врожденным, как дар к математике или к писанию опер да симфоний… А еще — упорство и вера в себя. Тренировка, конечно, великое дело, но она лишь позволяет раскрыться таланту, но не заменяет его. Что Бог человеку дал, с тем человек и живет… Один — при сохе, другой — у компьютера, а третий — с винтовкой в руках…

Иному же даровано странное, подумалось Сарагосе. Такое, как Доктору или тому же Монаху… Вспомнив о «слухаче», он вспомнил и о его мрачных пророчествах, и о своих снах, то ли навеянных бетламином, то ли служивших разрядкой от тревог, что томили его уже пару недель. Вспомнился ему и Скиф со своим Хараной. Тут уж предупреждение было ясным и определенным; дайнджер — не «слухач», коль он почуял опасность — значит, беда не за горами. Вот только кого она касалась? Скифа, высланного от греха подальше в шардисский рай, или всех остальных?

Сейчас думать об этих материях куратору не хотелось — как и о том, что он, возможно, сделал ошибку, не взяв Скифа с собой. «Шершень», лежавший на коленях, да кобура с лучеметом, подпиравшая ребра, вселяли уверенность. И еще он знал, что может положиться на своих людей, как на каменную стену. И на новых — на команду триариев, и на прежних, что работали на Систему уже с год и, быть может, догадывались, кого и зачем они ищут.

Запищала рация, затем раздался баритон Сингапура — старшего на первом слидере:

— Указатель, Пал Нилыч. Девяносто седьмой километр.

— Дорожку видишь? — откликнулся Сарагоса.

— Да. Слева, как предупреждали.

— Притормози, Сергей, и жди нас. Машина по этой дорожке пройдет?

— Наши пройдут.

Куратор довольно кивнул. На случай опасных и дальних вояжей его звену были приданы восьмиколесные «Форесты», ждавшие своего часа в гараже на точке «Три» — могучие машины, с броневой защитой и впечатляющим набором всяких полезных приспособлений. На вид они тем не менее выглядели скромно, что тоже являлось их бесспорным достоинством.

Сарагоса отщелкнул тумблер на щитке связи.

— Снайпер?

— Слушаю.

Этот, в отличие от Сингапура, говорил густым басом, подобающим мужчине зрелых лет и солидной майорской комплекции. Впрочем, хоть Снайпер и весил за сотню, отличался он изрядной подвижностью и дивным умением маскироваться, о чем Сарагоса уже знал — по опыту двух экспедиций в охотничьи фэнтриэлы.

— Как у тебя там с грибами, майор? — поинтересовался он.

— Полный ажур. Вчера днем набрал корзину — выбросил. К вечеру набрал другую — выбросил. Сейчас с третьей вожусь.

— А что еще нашел, кроме грибов?

— Домик километрах в трех от шоссе. Забавный такой домик. Врезан задницей в холм.

— Думаешь, место рандеву?

— Пожалуй. Других объектов поблизости нет. Пустынное местечко. Тихое.

— Вот и хорошо. Нам шум ни к чему… — Куратор помедлил, затем сказал: — Ну, ты знаешь, что делать.

— Знаю.

Снайпер отключился. Рация, хоть и с шифровальным модулем, все же не Решетка: лишнего болтать не стоило. Один Аллах ведал, кто мог прислушиваться сейчас к их разговорам. Демоны злобные и алчущие? Команда зомби-атарактов? Таинственный граф Калиостро, о коем толковал Догал? Смутные тени, маячившие во мгле, в жуткой ледяной пустыне безвременья? Или то чудище с мириадами жадных щупалец — недавний ночной кошмар?

Куратору вдруг показалось, что наконец-то он понял истинную причину своих тревог. Возможно, ее породили не пророчества «слухачей», не нападение троицы атарактов, не алая пачка с золотым листком, подброшенная к его порогу, не жуткие сны и даже не мрачный прогноз Скифа. Дело заключалось в ином — в том, что он не знал, чего ожидать: то ли ловушки, то ли переговоров, то ли драки, То ли мира. Впрочем, на мир и переговоры он особенно не рассчитывал, памятуя о поступивших от Винтера данных. «Голд» означал деструкцию психики, потерю памяти и летальный исход; «голд» применяли сектанты и мафиози, люди «дна», увядшие листья в глухом лесу, и у леса этого имелась охрана — те самые киллеры, что демонстрировали, согласно информации Винтера, поразительную силу и живучесть. Какие уж тут переговоры! С киллерами-зомби не потолкуешь!

Разве что подбросить им какой-нибудь сюрпризец, ошеломить да повязать… Мысль была соблазнительной, и куратор прихватил с собой целый мешок с сюрпризами — из фирменных арсеналов.

«Форест» подкатил к километровому столбу, где рядом с ответвлявшейся влево дорожкой ожидала первая машина. Шоссе в этот ранний час было пустынным, так что Сарагоса, покидая кабину слидера, не стал прятать под курткой автомат. Сентябрь и Самурай тоже вылезли из бронированного убежища, следом появилась лысоватая макушка дяди Коли. Он пересел на место водителя, и куратор, склонившись к заросшему седым волосом уху, сказал:

— Слушай рацию, старина. Порулишь к нам, когда скажу, ни минутой раньше. Ни секундой!

— Во бляха-муха! А если не скажешь, Нилыч? — Дядя Коля в трезвом состоянии оптимизмом не отличался.

— Ты что, забыл, пустая голова? Ждешь до десяти, потом дашь сигнал тревоги, — Сарагоса коснулся связного щитка, — и мотай в город! Прямиком на фирму! Там Стилет дежурит. Сунешь Стража в щель, включишь компьютер, получишь инструкции. Понял, нет?

— До лешего мне этот Страж… Я что хочешь и без этой хренотени включу… — пробормотал дядя Коля, устраиваясь поудобней на сиденье. — Лишь бы и меня не замели, до десяти-то чясов!

— Не заметут. — Куратор похлопал его по плечу. — Кому ты нужен, старый пень! А померещится что плохое, сигналь сразу и деру давай. Вот так!

Он повернулся, махнул рукой Самураю и Сентябрю. Этим, как и группе Сингапура, ничего напоминать не требовалось: каждый знал и место свое, и назначение. Сингапуровой тройке надлежало Двинуться в путь через полчаса и ехать открыто, на машине, в полной готовности к контакту. Сарагоса же собирался пройтись вдоль дорожки густым сосняком и поглядеть, кто да где поджидает журналиста Синельникова сотоварищи. Классический расклад: группа первого удара, группа прикрытия и Снайпер со своей винтовкой — козырной туз в рукаве… Туз да еще джокер — сюрпризец, приберегаемый до поры до времени у Дорджи в рюкзаке…

В этом тактическом построении нашлось место и дяде Коле, игравшему на первых порах роль тревожного звоночка. Поход мог закончиться разгромом, и тогда посланный «механиком» сигнал воспринимался как команда к эвакуации. План ее был весьма прост и состоял из одной-единственной директивы, предусматривавшей спасение объекта Д. Куратор не сомневался, что она будет исполнена в точности, и еще он знал, что люди Винтера не станут ждать ни дядю Колю, ни его самого, ни выбравшихся из передряги агентов. Это казалось ему вполне справедливым: когда в доме пожар, спасают главные ценности.

Он двигался в середине цепи, с привычной сноровкой выбирая поросшие мягким мхом прогалины, бесшумно перекатываясь с пятки на носок, перемещаясь от ствола к стволу. Самурай шел левее, шагов на двадцать впереди, Сентябрь — сзади. От дороги их отделяло метров сто. Лес был густым, диковатым — сосны золотистыми колоннами тянулись вверх, над темными разлапистыми елями лиственным водопадом мерцали кроны берез и осин, кое-где попадался малинник с начинавшими розоветь ягодами.

Оба спутника Сарагосы, люди умелые, сноровистые, продвигались вперед неслышно и быстро, как бы подтверждая его размышления о дарованных им Богом талантах. Разумеется, он мог задействовать в этой операции сто или двести человек — шума было бы не в пример больше, а толку — меньше. Скорее всего никакого: те, желавшие поглядеть на журналиста Синельникова, просто ушли бы, скрылись, опять канули бы в туман.

Но имелись и другие возражения против крупномасштабной облавы. Даже самый умелый боец, разведчик и следопыт теряется, сталкиваясь с неведомым; шок встречи с чужими и зловещими существами не способен вызвать ничего, кроме паники. Легко сразить сотое чудище, думал куратор, куда трудней справиться с первым, превозмогая неуверенность и страх. Его люди уже прошли эту школу — в Зарослях, в Ронтаре и Сафари, в Эгонде и Шшане и в других фэнтриэлах, напоминавших чистилище или рай. Пусть в Мире Снов, но они встречались с чужаками и не испытывали теперь ни ужаса, ни особого любопытства.

Самурай остановился и поднял руку. Они достигли опушки. За полосой молодого ельника лежала обширная прогалина с холмом в дальнем конце, до которого было метров двести. Дорожка почти терялась среди трав и цветов, однако Сарагоса, приглядевшись, все же различил колею — двойной след примятых стеблей и сбитых ромашечных головок. Колея вела к новенькому бревенчатому срубу с островерхой крышей, торчавшему посреди зеленого склона; задняя часть его не просматривалась, но дом словно бы выпирал из земли, напоминая преддверие некоего огромного погреба или подвала, скрывавшегося под холмом. Вдоль фасада шла открытая веранда или крыльцо на деревянных столбиках, справа и слева были еще какие-то строения — сарайчики да летняя кухня с выведенной наружу металлической трубой.

На крыльце стояли четверо — крохотные фигурки, темные черточки на фоне свежеошкуренных бревен. Сарагоса протянул руку, прищелкнул пальцами:

— Бинокль!

Бинокль хранился у Сентября — современная армейская штучка с особым покрытием на линзах, не дающим отблеска. Веранда и четыре фигурки на ней будто гигантским прыжком подскочили к куратору. Не торопясь, он осмотрел все: лица мужчин — не слишком приятные, однако без застывшего оловянного взгляда; их пустые руки и потрепанную одежонку, на которой не оттопыривался ни один карман; бревенчатую стенку без окон, с одной дверью; пол веранды — чистый и абсолютно пустой.

Оружия — ни следа… И люди как люди… Разве что рожами не вышли: у одного на щеке жуткий шрам (может, Догалов приятель? — мелькнуло у Сарагосы), у другого проломлена переносица, да и/остальные не без убытка… На пришельцев никак не похожи, скорее уж на мужичков у пивного ларька, которых куратор разглядывал по семь раз за день. Но ларька здесь не было; были холм и бревенчатый сруб, затерянные в карельских лесах, было крыльцо и выстроившиеся на нем четыре фигурки, была тишина и тревожное, будоражившее нервы ожидание.

Сарагоса перевел взгляд на опушку по другую сторону поляны. Такой же ельник да сосняк… и Снайпер, козырной туз, затаившийся средь зеленых ветвей… Живой ли? Он коснулся висевшей на поясе рации и тут же отдернул руку. Сам предупреждал: как вылезли из машины, про рации забыть!

— Наши едут, — негромко произнес Сентябрь, глядя на выползавший из-за деревьев слидер.

— Рассредоточиться, выбрать цель и слушать мою команду, — приказал куратор, вешая бинокль на шею. — Дорджи, выдай-ка нам по шесть сюрпризов… — Получив «сюрпризы» и рассовав их по карманам, он вскинул «АКД». — Ну, парни, пошли!

Самурай, как и прежде, оттянулся влево, Сентябрь — вправо. Оба выбрали позиции, застыли, сгорбились, сжимая автоматы в руках, словно два молотобойца, готовые обрушить на веранду свинцовый шквал. Слидер двигался к ней, мерно урча и подминая траву широкими шинами. Утреннее солнце отражалось в его кургузом сером капоте, поблескивавшем издалека серебристым зеркальцем. Сарагоса бросил взгляд на часы: было восемь пятьдесят восемь. Еще минута-другая, еще сотня метров — и «Форест» окажется у самого крылечка… Только выйдет из него не журналист Синельников, не Август Мозель, не Пал Нилыч Ивахнов и даже не куратор звена С… Выйдут три бойца с «шершнями» да лазерами, возьмут шушеру на веранде под прицел, поговорят, прикроют затаившихся в лесу. Ну, а потом…

От слидера до крыльца оставалось с полсотни шагов, когда ожидавшие, словно по команде, одинаковым движением вытянули вперед правые руки. Казалось, перед капотом «Фореста» лопнул гигантский незримый пузырь; налетел вихрь, ударил в сосновые кроны над головой куратора, словно лезвием ятагана ссек ветки да хвою. Был он невидимым и ледяным, и только по волне холода, окатившей плечи и спину, да вдруг навалившейся тяжести Сарагоса смог ощутить присутствие чего-то материального, вещественного и смертельно опасного. Он вскинул автомат, пытаясь словить на мушку одну из застывших темных фигур и понимая уже, что операция пошла ко всем чертям. Не будет ни прикрытия, ни разговоров… Только огромная бритва из льда, что сейчас пройдется по опушке, скашивая кусты, деревья да затаившихся под ненадежным прикрытием людей…

«Слидер! — мелькнуло у него в голове. — Что с парнями в слидере?»

С машиной творилось что-то невообразимое. Призрачный вихрь подбросил ее метров на пятнадцать, потом она стала разваливаться прямо в воздухе: с пронзительным скрипом отлетели колеса и оси; вздыбилась крыша, словно взрезанная чудовищным консервным ножом; крыльями серого мотыля колыхнулись и опали дверцы; рама с сиденьями и двигателем, как бы получив страшный удар снизу, скривилась спиной дромадера. Трех пассажиров вышвырнуло вверх, и теперь они парили над обломками слидера, растопырив руки и ноги, будто куклы, которых кружит и треплет ураган. Оружия при них не было, и куратор по безвольным позам своих людей догадался, что в телах их нет ни единой целой косточки.

«Гравитационный удар? — подумал он. — Или что-то еще похлеще? Какие-то разрушительные лучи? Вакуумная бомба? Ну и дела! Где уж тут с автоматами да лазерами!»

Но руки, пальцы, глаза делали свое дело. Надавив на спуск, он плавно повел стволом «шершня» и рявкнул:

— Огонь! Огонь, парни!

И сразу, перекрывая вопль Сентября: «Сергей! Серж!» — ударили два автомата. Третий, как попавший в ловушку зверь, рычал и рвался из рук Сарагосы. Только что тихий, покорный, он вдруг наполнился сокрушительной дьявольской мощью, заревел, выплюнул фонтанчик блестящих гильз. Гильзы полетели вправо; их свинцовая начинка роем разъяренных пчел унеслась к холму, к бревенчатым стенам и темным фигуркам с протянутыми, будто с мольбой о подаянии, руками.

Две фигурки упали; еще двое, застыв на миг в ошеломлении, тут же опомнились, спрыгнули с крыльца, скользнули в проходы меж домом и сараями, скрылись из глаз. Сарагоса мог бы поклясться, что каждый из них нафарширован пулями, но им это словно бы и не мешало. Заметив, что упавшие еще шевелятся, он вспомнил троицу зомби, атаковавших его, и со злобой пробормотал:

— Сила и живучесть! Будет вам живучесть, гады! Пуля в лоб, и зелье ваше поганое в глотку!

Руки сами собой отщелкнули опустевший магазин, вставили полный. Он нацелился было в смутные силуэты, мелькнувшие у сарайчика, но вдруг под крыльцом, в темной щели, перечеркнутой невысокими опорами, наметилось какое-то шевеление. В следующий миг незримый ледяной вихрь хлестнул по опушке, и Сарагоса с криком «Ложись!» повалился лицом в колючую сухую хвою. Падая, он еще успел заметить, как из-под настила веранды выползают крохотные фигурки, похожие издалека на мурашей. Их было с десяток, и каждый тянулся к лесу правой рукой, словно сжимая в ладони какое-то крохотное и незаметное на расстоянии оружие.

«Прижали! — мелькнула мысль. — Прижали! Не поднимешься, не выстрелишь! Скосят своей адской бритвой, как траву!»

Видать, боевики загадочного Калиостро тоже предпочитали классические расклады: группа первого удара да группа прикрытия… «Вот только есть ли у них козырной туз в рукаве?» — лихорадочно размышлял куратор, прикрывая голову от валившихся сверху ветвей. Ощущение тяжести и ледяного холода нарастало, и он понимал, что приближается конец. Сейчас возьмут чуть ниже… или сразу накроют, или подрежут стволы… Будто подтверждая, что мысль эта недалека от истины, слева раздался грохот, и куратор, вывернув шею, увидел, как падает огромная сосна. Казалось, ствол валится прямо ему на спину, но Сарагоса не мог ни отползти, ни даже крикнуть. Мышцы вдруг одеревенели, горло свело судорогой, и рука, тянувшаяся к карману, к спрятанным там сюрпризам, остановилась на полпути.

«Снайпер, — беззвучно позвал он, — где же ты, Снайпер?»

Где-то вдалеке раздался сухой щелчок, едва различимый за грохотом падавших сосен. Первый щелчок, потом второй, третий… После третьего ледяной пресс будто бы отпустил его, и куратор, шатаясь, поднялся, тут же вскинув бинокль. Фигурки, мельтешившие перед крыльцом, разбегались: кто-то мчался к сараям, кто-то падал, кто-то полз, волоча ноги и оставляя в траве густой багровый след, кто-то уже примерился нырнуть обратно в щель под настилом. Снова сухо щелкнуло, и одна из фигур вдруг повалилась, как мишень в тире; потом раненый встал и вытянул руку к опушке — к той, откуда стреляли.

— Живучие, гады, — опять пробормотал Сарагоса, прикидывая, что передышка невелика. Полминуты, и враги расползутся по щелям, укроются от огня Снайпера, а затем покончат и с метким стрелком, и с автоматчиками. Если уже не покончили… С флангов, с позиций Самурая и Сентября, не доносилось ни звука.

— Целы, парни? — громко спросил Сарагоса, не оглядываясь по сторонам и шаря в кармане.

— Со мной все в порядке, сэнсей, — отозвался Дорджи.

И тут же справа раздался хриплый, какой-то чужой голос Сентября:

— Пал Нилыч! Они же Сергея убили! Сережку!

— Присчитай сюда Самума с Селенитом! — Свирепо оскалившись, куратор всадил в подствольный гранатомет сюрпризец — продолговатый остроконечный цилиндр газовой шашки. Этих снарядов прихватили штук шестьдесят и разных сортов — с обычной слезогонкой, с рвотным дымовым парализатором и с зельями покрепче, от коих случается немедленный и полный карачун. На табачный дым, столь неприятный для любителей «голда», все это не слишком походило, но Сарагоса рассудил, что каши маслом не испортишь. Тем, кто не любит запах табака, вряд ли понравится рвотный газ…

— Гранаты! — рявкнул он, нацелившись в бревенчатую стену над крыльцом. — Сентябрь, пали по кухне, Дорджи — по сараям! Дом — мой! Живее, парни, шевелитесь! Тошниловку, дымарь и слезогонку! Шашки с красной полосой не трогать! Возьмем живыми!

«АКД» коротко кашлянул, снаряд ударился о двери, и веранду затянуло желтовато-зеленым облаком. Тут же дымный клуб взвился над кухней — Сентябрь угодил прямо в трубу. Граната Самурая попала в проход между домом и сарайчиком; оттуда тоже стал расплываться дымок, но сероватый и блеклый — Дорджи, похоже, выбрал дымарь, средство неприятное, вызывающее жуткий кашель, но без фатальных последствий.

В течение минуты они выпустили еще десятка полтора снарядов, стреляя как заведенные. Теперь сруб с крыльцом, сараи и кухня были совсем не видны; над склоном хелма вспух зыбкий непрозрачный нарост, справа и вверху ядовито-зеленый, слева, куда Самурай загнал пяток шашек с дымарем, — серый, словно карельские скалы. Оттуда внезапно вывалился человек, упер руки в колени, перегнулся, затрясся в приступе неудержимого кашля; потом куратор услышал сухой треск, и скорчившаяся фигурка рухнула в траву. Впрочем, человек тут же попробовал приподняться, но щелкнуло снова, три раза подряд, и с каждым таким щелчком его переворачивало и подбрасывало — почти так же, как Сингапура и двух погибших триариев.

— Долг платежом красен, — сквозь зубы прошипел куратор, соображая, что и козырной туз его не подвел, и сюрпризы оказались вполне к месту. Отцепив от пояса рацию, он позвал:

— Снайпер! Считай, пауза в связи отменена, можешь говорить. Как ты там?

— Сижу на дереве, стреляю, — лаконично отозвался бывший десантник.

— Стреляй по ногам, — велел Сарагоса, — они мне живыми нужны.

— Не получается, Пал Нилыч. Если в лоб попадешь — убьешь, а в ногу или в руку, так это им семечки. Я уже проверил. И потом, — из динамика донесся странный звук, точно Снайпер потянул носом, — они ж Кешку прибили! Селенита то есть, корешка моего!

— Тогда стреляй в лоб, — сказал куратор. — Стреляй, ежели кто высунется и пока мы к дому не подойдем. После чего смени позицию и веди скрытное наблюдение. Понял, нет?

— Так точно, — ответил Снайпер и снова с присвистом втянул воздух.

Сарагоса велел прекратить пальбу и, поглядев минут пять на медленно оседавшее дымное облако, распорядился:

— К дому! Дистанция — тридцать шагов, идем треугольником, темп держать!

Он проломился сквозь заросли молодых елей с начисто сбритыми верхушками, выскочил на травянистый луг и по прямой понесся к холму. Минуя груду обломков с тремя неподвижными телами — все, что осталось от «Фореста» и группы первого удара, — повернул голову, крикнул: «Не задерживаться!» На бегу посмотрел на часы — девять семнадцать. Двадцати минут не прошло, а трое уже мертвы! Может, ошибся он и надо было Скифа взять с собой?.. Скиф бы в ту машину нипочем не полез… А Сингапур, счастливчик, сел да поехал… И приехал!

Вина за случившееся душу куратору не жгла, ибо он понимал, что мог оказаться сейчас на месте любого из погибших агентов. Что ж, на войне как на войне! Во всяком сражении смерть командира удваивает потери — а в данной ситуации и удваивать-то было нечего: скосили б всех по-тихому и до дяди Коли добрались бы…

Нет, он не чувствовал себя виновным, ощущая лишь тоскливое сожаление да ярость, от которой сводило скулы. Ну, Догал, ну, компаньон, удружил! Мог бы и намекнуть, какая встреча приготовлена! Или не знал? Ну, разберемся!

Ядовитое облако над срубом расплылось, сделалось полупрозрачным, но соваться голышом в этот дьявольский коктейль из дымаря, тошниловки и слезогонки не стоило. Остановившись метрах в десяти, куратор проинструктировал Сентября и Самурая, потом все трое натянули маски. «Шершни» агентов полетели в траву, на свет Божий появились лазеры, подходившие для ближнего боя куда лучше, чем «АКД»; затем Дорджи и Сентябрь нырнули в проход между стеной дома и сараями. Сарагоса прикрывал, поглядывая на сруб, крыльцо, закрытую дверь да покойников, что валялись на земле и настиле.

Было их ровно полдюжины: пара развороченных автоматными очередями и четверо с аккуратными дырами от снайперской винтовки. Одним козырной туз угодил в висок, а других выцеливал по три раза, бил в руку, в живот, потом в сердце. Сейчас никто уже не шевелился, но куратор решил, что покойнички сыграли в ящик не от пуль — у каждого глаза были выпучены, а на одежде виднелись следы рвоты. Газ прикончил, подумалось ему; газ, дым, запах — как в случае с Догалом. Кажется, на живых пленников рассчитывать не приходилось.

Из-за угла сарая появился Сентябрь, волочивший за ноги два трупа — приятеля Догала с рваным шрамом на щеке и могучего детину, нагого по пояс, с татуировкой на предплечье. Куратор наклонился, прочитал: «Симеон», заглянул в выкатившиеся мертвые глаза.

— Отпрыгался ты, Симеон… И дружки твои тоже… Расспросить-то некого!

— Некого, — из-под маски подтвердил Сентябрь. — Все подохли, крысы поганые! Сережку прикончили и сдохли!

«Чем прикончили?» — подумал Сарагоса и, пока его агенты стаскивали трупы да укладывали их перед верандой в рядок, занялся осмотром. Долго трудиться ему не пришлось: почти у каждого из тринадцати покойников в правом кулаке был зажат стерженек — небольшой, синеватый, размером с мизинец, с ребристым колечком с одного конца. Выложив стерженьки на ладонь, куратор поглядел на них, хмыкнул, содрал маску и потянулся к рации.

— Андреич? Не заснул там? Можешь ехать.

— Щас, телегу заведу, — хрипло отозвался дядя Коля. — Скажи, куда рулить-то?

— Прямо по дорожке поезжай, до луга, а там увидишь. — Сарагоса уже собирался переключиться на Снайпера, но после паузы добавил: — На лугу этом треклятом наших побили… всех, кто в первой машине был… Ты уж в обморок не падай, старина…

Дяда Коля вдруг часто задышал, потом откашлялся и выдавил:

— Е-мое! Всех побили, Нилыч? Всех? И Серегу Сингапура? Серегу-то удачника как же?

— Кончилась его удача, — сказал куратор, со злостью пристукнув кулаком по рации. — Кончилась!

Вызвав Снайпера, он сказал, что можно снимать наблюдение.

Минут через пять Снайпер со своей винтовкой и корзиной вынырнул из леса — почти одновременно с серым «Форестом». Проезжая мимо обломков первого слидера, дядя Коля затормозил и дал долгий пронзительный гудок, словно прощаясь с погибшими, потом прибавил газу и ловко развернулся у крыльца.

Подошел Снайпер, поглядел на чертову дюжину трупов, выложенных в ряд, переглянулся с Сентябрем. Лица у обоих агентов были угрюмыми, лишь Самурай сохранял привычное выражение спокойной сосредоточенности. Узкие глаза его были прижмурены, но озирали словно бы все вокруг: и строения, над которыми еще клубился ядовитый серо-зеленоватый дымок, и посеченные сосны да ели, и темневшую посреди поляны кучу железа с тремя изломанными телами в пятнистых комбинезонах.

Сарагоса похлопал Дорджи по плечу.

— Бери Сентября и идите туда, к парням… Вытащите их . из этой груды хлама, подберите оружие… Словом, подготовьте все для транспортировки. Ты, — он ткнул пальцем в могучую грудь Снайпера, — останешься со мной. Будешь страховать, когда я войду в дом. Но прежде… — куратор протянул дяде Коле раскрытую ладонь с десятком стерженьков, — прежде объясни-ка мне, старина, что это за дрянь?

Дядя Коля крякнул, почесал плешь, прокашлялся, пробормотал:

— Мне для работы приложиться бы надо, Нилыч… В особицу после таких дел. — Он покосился на обломки взорванного «Фореста».

— Приложись, — куратор, пошарив в заднем кармане, вытащил маленькую плоскую фляжку. — Приложись, отчего ж не приложиться, — со вздохом повторил он, наблюдая, как дядя Коля гулко глотает коньяк. Лицо его чуть зарумянилось, глаза заблестели — верный признак, что он пришел в рабочее состояние.

— Щас попробуем…

Отобрав стерженьки у Сарагосы, «механик» направился к крыльцу, сел, разложил добычу перед собой, стараясь не глядеть на кровяные лужицы, тут и там пятнавшие настил. Его ладонь с дрожащими согнутыми пальцами медленно двигалась над синеватой кучкой, словно антенна крохотного радара; из-под прижмуренных век поблескивали белки. Он походил сейчас на старого ведьмака, не то снимавшего, не то наводившего порчу, только чародействовал он не над котлом с вареной жабой и не над трупом висельника. Впрочем, суть от этого не менялась. В былые времена умельцы вроде дяди Коли грохотали молотами по наковальням, студили подковы да клинки в тайных зельях да шептали над ними заговоры, и сносу не было тем подковам и клинкам.

Колдуны, одно слово — колдуны, мелькнуло у куратора в голове. Внезапно перед ним всплыла багровая физиономия Монаха, «слухача» — его распяленный рот, трясущиеся губы, влажные от испарины виски… Вот и исполнилось пророчество насчет демонов злобных да зверей алчущих! Лежат тринадцать демонов на земле рядком, да свое, однако, взяли, размышлял Сарагоса, посматривая то на дядю Колю, то на копошившихся у груды обломков Самурая и Сентября. Взяли свое! Хорошо еще, что не всех…

И мнились ему сейчас смутные зыбкие образы, призраки графов Калиостро или амм-хамматских ару-интанов, добравшихся наконец до Земли, чтобы взыскать с нее дань — душами ли живыми, рабами-сену или еще какими способами, столь же загадочными и жуткими. Он поглядел на дверь. Быть может, за ней ключик ко всем тайнам? Или смерть? Или что-то похуже смерти?

— Эй, Нилыч, погляди-ка! — Дядя Коля поднял синеватый цилиндрик, нежно придерживая его двумя корявыми пальцами, крутанул ребристое колесико, и верхний конец стержня начал неторопливо удлиняться, разворачиваться, словно бамбуковый стебель, вырастающий из рук фокусника. Дядя Коля смотрел на него с интересом, но без боязни. Куратор, узнавший хлыст — такой же, какими пыталась достать его троица зомби, — невольно вздрогнул.

— Сильная штука! — с уважением сказал дядя Коля, помахивая хлыстом. — Вот когда он такой, — хлыст со свистом разрезал воздух, — силы немного, но коли сложить… — щелчок, и в клешне «механика» вновь оказался синеватый цилиндр, — то ого-го! Щас я тебе покажу… промондестрирую, значит..

Он привстал, вытягивая руку к ельнику, но куратор лишь скривился.

— Не надо, Андреич! Я уже поглядел… Видел, как парней прикончили, нанюхался, когда до нас чуть не добрались. Не надо, э?

— Не надо, так не надо. — Дядя Коля сложил цилиндрики аккуратным рядком на крыльце, вздохнул и признался: — Леший ведает, смогу ли я такую фитюльку смастерить… Забавная фитюлька, да больно уж, блин, мудреная внутрях… А сила есть! Ба-альшая сила!

— Ну, бес с ней! — Сарагоса вытащил лазер, проверил заряд, потом махнул в сторону двери. — Пойдем-ка посмотрим, что в доме. Может, там позабавней фитюльки найдутся.

Кивнув Снайперу — мол, приглядывай! — он решительно поднялся на крыльцо. Дверь была незаперта и отворилась от слабого толчка. За ней находилась просторная горница примерно шесть на шесть метров.. Три стены — бревенчатые, четвертая, напротив дверного проема, показалась бы куратору высеченной из камня, если б не исходивший от нее слабый свет. Выглядела она необычно: искривленная и блестящая, вся в желобках и вмятинах, словно кожура каштана, гладко отшлифованная, плавно переходящая в пол и потолок. Слева стена будто бы наползала на пол из струганых досок, и в ней просматривалось углубление вроде ванны, в котором клубился сероватый туман; справа ее рассекала вертикальная ярко-зеленая полоска шириной в ладонь. Между ванной и зеленой щелью была сферическая ниша размером с автомобильное колесо — Сарагосе показалось, что поверхность вмятины едва заметно вибрирует, будто распираемая изнутри. Зеленая полоса тоже чуть подрагивала, но не смещалась вдоль стены; колебания шли от краев к центру, и с каждым из них щель будто бы становилась уже. В комнате никого не было, и веяло тут знакомым сладковатым запашком, мешавшимся со свежим ароматом недавно ошкуренных сосновых бревен.

— Ну, что скажешь? — Куратор повернулся к дяде Коле. «Механик» двинулся вперед мелкими шажками, словно слепец. Руки его были широко расставлены, ладони-локаторы как бы зондировали пространство и казались сейчас не корявыми клешнями краба, а неким сверхчувствительным инструментом, способным уловить ничтожные перепады невидимых глазу полей. Он исследовал медленно сужавшуюся щель, осторожно проводя над ней то одной ладонью, то двумя сразу, потом направился к сферической нише, замер, опять поводил руками в воздухе, не прикасаясь к поверхности камня — или металла?.. пластика?.. стекла?.. Материал стены мог оказаться чем угодно; пожалуй, для этого слабо флуоресцирующего вещества ни на одном из земных языков не нашлось бы названия.

Куратор, прижавшись спиной к надежным бревнам и стискивая лазер, прищуренными глазами следил за дядей Колей. Наблюдение поглощало все его силы; он не думал сейчас, что вершится небывалое, что люди его погибли не зря, что смутные призраки, много лет таившиеся в туманной мгле, вдруг стали обретать некие зримые контуры, пусть еще загадочные, но вполне осязаемые и реальные. Не думал он и о своих снах, о жутком чудище, нависшем над людскими толпами, о волчьей стае сверкающих веретен-кораблей, крадущихся к Земле. Действительность оказалась проще и непонятнее: затерянный в карельских лесах бревенчатый сруб, бугристая стена с зеленым трепещущим мазком, ниша, сизый туман, колыхавшийся поверх неглубокой ванны…

Дядя Коля как раз согнулся над ней, осторожно пошевеливая руками-щупами. Колыхания тумана словно бы замедлились, стали спокойней; чудилось, что серая мгла как бы проседает под дяди Колиными ладонями, уминается, делается плотнее, становясь с каждой секундой все более похожей на сжатую стальную пружину. Внезапно спина «механика» сотряслась; он с резвостью отскочил назад, и тут же туман вспух шляпкой огромного гриба, фонтаном метнулся вверх и опал, точно израсходовавший энергию гейзер.

Выпрямившись, дядя Коля отер испарину со лба, потом протянул руку к куратору и прохрипел:

— Посудину, Нилыч… Дай-ка свою посудину… Бляха-муха… Чуть не зацепило!

Сунув ему фляжку, Сарагоса неодобрительно покосился на сизый вязкий туман, втянул носом воздух. Плававшие в нем медовые ароматы были едва заметны, однако его не соблазняла перспектива надышаться этой дрянью — ни в самой малой степени! «Может, надеть маску?» — мелькнула мысль. Но тут, ощутив, как снаружи тянет свежим сквознячком, он отступил к двери, маня за собой дядю Колю.

Здесь они и встали, словно часовые, по обе стороны дверного проема, с опаской разглядывая слабо мерцавшую стену.

— Ну, Нилыч, и дела! — отдышавшись, произнес дядя Коля. — Это, — он показал на зеленую щель, ставшую уже тоньше пальца, — вроде бы окошко, и ведет оно хрен знает куда… Нам в него, сам видишь, не пролезть, узко слишком, а растопырить поширше я его не смогу… Кишка, видать, тонка! — Он сокрушенно покрутил головой и ткнул пальцем в сферическую нишу. — А это, парень, сосалка! Такая сосалка, что не след к ней и соваться! Стороной обойди да три раза перекрестись, такие вот дела!

— Сосет-то она чего? — спросил куратор, с трудом вникавший в образный дяди Колин язык. Впрочем, его рекомендации всегда носили характер конкретный и деловой, не в пример смутным предсказаниям Монаха, Кликуши, Профессора и остальных «слухачей». Да и немудрено: дядя Коля общался не с демонами и Вышними Силами, а с механизмами и приборами, земными или нет — то было для него безразлично. Чем заковыристей фитюлька, тем интересней.

И сейчас, оклемавшись после эксперимента с сизым туманом, он ответил на вопрос куратора с полной определенностью:

— Сосет она, Нилыч, человеков, а вот как да к чему — это я, блин, еще не выведал. Может, выведаю, коли у тебя другая посудина в карманцах завалялась. Найдется, нет?

Но другой посудины не нашлось, и дядя Коля с горестным вздохом обратил взгляд к непонятному вместилищу сизо-серого тумана.

— Вотпакость! Вроде бы машина — механизьм, значит, — а живой! Живой, чую! Чтоб мне с места не сойти! Сосалка — она не живая, а эта муть синюшная в корыте как зубами щелкает, Нилыч! Голодная, бляха-муха!

— Зубами щелкает, говоришь? — Куратор выглянул за дверь и, поманив Снайпера, распорядился: — Ну-ка, парень, притащи кого-нибудь из дорогих покойничков… Можешь любого взять, только со шрамом на роже оставь, пригодится для опознания.

Снайпер вскинул на плечо крайнего — щупловатого мужичка с простреленной грудью и дыркой во лбу — и просунулся в дверь. Сарагоса подхватил труп под колени. Вдвоем они подтащили мертвеца к стене, к углублению, заполненному сизым туманом, и подняли на вытянутых руках. Дядя Коля глядел на них округлившимися глазами.

— Бросаем по команде. Потом — в сторону, — сказал куратор. — Ну… раз… два… три!

Труп полетел вниз, и сизо-серая мгла тут же рванулась ему навстречу, будто и в самом деле была живой, оголодавшей, как полярный волк. Тело погрузилось на дно ванны, и тут же в воздухе зазвучала долгая тоскливая нота — словно некий невидимый музыкант готовился наиграть на флейте похоронную мелодию. Туман уплотнился, серым саваном спеленал мертвеца, походившего теперь на мумию в неряшливых обертках из старого папируса, затем звук смолк, исчез вместе с телом. Ни костей, ни обрывков одежды, ни пуговиц… Ничего!

Дядя Коля, следивший за погребальным обрядом с порога, крякнул, поскреб щетинистую щеку и пробормотал:

— Это ж они для нас приготовили, поганцы! Сучьи дети! Чтоб, значитца, кинуть в корыто, за цепку дернуть и в отход спустить! Ну, мудрецы, бляха-муха! Слушай, Нилыч, — он повернул к Сарагосе слегка побледневшее лицо, — давай-ка всех этих хитрожопых в их же дерьмо и перекидаем! Самое место, а?

Но куратор только покачал головой, медленно отступая назад и тесня к дверному проему Снайпера. Зеленая щель, рассекавшая стену, сделалась тоньше волоса и стала теперь наливаться пронзительным зловещим блеском. Вдруг края ее бесшумно сомкнулись, и изумрудное сияние исчезло; неяркий свет, исходивший от стены, тоже погас; ее поверхность сморщилась, потекла вниз, к полу, обнажая первозданный карельский гранит. Пропала сферическая вмятина-сосалка, разредился, растаял сизый туман, словно впитанный дном ванны, и само это углубление тоже смялось, как пластилиновая формочка, расплылось, рассыпалось в порошок. Теперь напротив двери серела обычная каменная стена, неровная и трещиноватая, без всяких следов обработки. То, что покрывало ее пять секунд назад, обратилось в тонкий слой праха, устилавший пол.

Дядя Коля издал невнятный возглас и ринулся на крыльцо. Через мгновение куратор вновь услышал его крик — что-то там про бляху-муху и проклятых оглоедов, умыкнувших хитрые фитюльки. Он выглянул в дверь и увидел, что «механик», яростно потрясая кулаком, склонился над кучкой сероватой пыли — то было все, что осталось от синеватых стерженьков. Итак, если сбросить со счетов мужичонку, проглоченного сизой мглой, результат равнялся пятнадцати трупам: дюжина чужих — добыча, трое своих — потери. Больше не осталось ничего.

Кивнув Снайперу на дверь, Сарагоса перешагнул порог, спустился с крыльца, подошел к слидеру и щелкнул тумблером на щитке связи. Операция завершилась, и сейчас, несмотря на гибель трех агентов, он был склонен оценивать ее положительно И дело тут заключалось не в количестве утихомиренных навек зверей алчущих, лежавших рядком в траве с выпученными глазами; главное — то, что он увидел сам, о чем мог рассказать. О гравитационных метателях, о сизом тумане, поглощающем кости и плоть, о нише-сосалке, о зеленой щели — об окне, в которое, возможно, кто-то успел ускользнуть. Не таинственный ли граф Калиостро, господин и повелитель этой чертовой дюжины боевиков?..

Интересно, подумал куратор, вытягивая из щитка микрофон, много ли таких зомби с упругими хлыстами за пазухой бродит по городу? Десяток? Сотня? Во всяком случае, атарактов, напавших на него две недели назад, среди убитых не было. Значит, оставались и другие! Где? Сколько?

Он вызвал Стилета, велел дать отбой Винтеровым «эвакуаторам», затем, не сообщая о потерях, приказал, чтобы дежурный связался с точкой «Три», с группой техобслуживания, — на предмет отправки двух крытых фургонов. Фургоны были большими, и, чтоб перевезти погибших, хватило бы и одного, но Сарагосе не хотелось валить своих мертвецов на смрадную груду зомби. Или атарактов? Размышляя над этим, он вслушивался в быстрый говорок Стилета, повторявшего приказ. Потом дежурный агент словно бы запнулся, кашлянул и произнес:

— Тут, Пал Нилыч, вести для вас пришли… Что по «ви-ти», что прямо на компьютер… Я не в курсе, но думаю, что люди ваши рапортуют — из тех, из наблюдающих. Передают, что несчастье случилось… да еще вот имена…

— Имена? — вскинулся куратор. Предчувствие беды кольнуло его. — Какие имена?

— Странные, — доложил Стилет. — Монах, Кликуша, Профессор… Догал… и еще…

Сарагоса слушал, и лицо его покрывалось бледностью. Когда Стилет замолк, он некоторое время постоял словно бы в отупении, даже не пытаясь оценить серьезности своих потерь, потом прочистил горло и буркнул:

— Сделать так: фургоны пусть выезжают, а на всех точках — задраить люки и лечь на дно! Передашь — приказ эс-ноль-первого! Чтобы чужих близко не подпускали! Особенно типов с этакой оловянностью во взоре.. Понял, нет? — Куратор со свистом втянул воздух, чуть попахивавший слезогонкой и дымарем. — И вот что еще, Стилет. Скажи Доктору, пусть вызовет Скифа. Одного, без клиентки! И срочно!

Он сунул микрофон в гнездо и повернулся к Самураю и Сентябрю, тащившим чье-то бессильно обвисшее тело. «Зря я не взял Скифа с собой, — мелькнуло у него в голове. — Зря!»

 Глава 24 ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР ФРИР ШАРДИС, НОЧЬ СО ВТОРОГО НА ТРЕТИЙ ДЕНЬ

Прикрыв дверь пузыря и запечатав ее Стражем, Скиф двинулся по коридору, который петлял, словно удав, чарующий жертву гипнотическим танцем. Тут нельзя было увидеть ни одной прямой линии, ни единой ровной поверхности: округлые стены мягко перетекали в потолок, где сферические ниши чередовались с более мелкими эллипсоидальными вмятинами; пол, покрытый рябью крохотных волн, вдобавок то слегка выгибался почти незаметным глазу горбом, то шел под уклон, то исчезал в углублении, засыпанном землей и засаженном яркими, напоминавшими красные лилии цветами. Шагать по этой странной вьющейся дорожке было тем не менее удобно, и Скиф шел с приличной скоростью, не забывая поглядывать по сторонам.

Наступила ночь, но луны еще не взошли. За гигантским куполом Куу-Каппы еще парила тьма, в которой редкими проблесками посверкивали звезды, но здесь, в коридоре, света хватало. Его стены и потолок переливались неяркими сполохами, напоминая покрытый перламутром свод раковины-жемчужницы; чистый оттенок розового переходил в блекло-золотой, потом в салатную зелень, в бирюзовый цвет и, наконец, в спокойные отблески лилового. Свечение стен и потолка было спокойным, приглушенным и чуть мерцающим, и Скифу, одолевавшему поворот за поворотом, казалось, что он погрузился внутрь огромной расплескавшейся в воздухе радуги.

Его пальцы скользнули по стене. Странное вещество! Теплое и в то же время прохладное; шероховатое, пористое — и скользкое; твердое и как бы поддающееся нажатию ладони… Орикаст, как называли его в Шардисе; универсальный и почти вечный материал, из коего строили титанические городские купола, причалы, грузовые и пассажирские субмарины, флаеры, орнитоптеры, дамбы… Пожалуй, если не считать уулов, он был единственным шардисским достижением, представлявшим ценность для земной цивилизации. Но хотя Сентябрь и Сингапур не раз привозили образчики орикаста, хотя расшифровка его состава и структуры не представляла для химиков особых проблем, воспроизвести это сияющее чудо не удалось. Специалисты, именовавшие его вспененным алмазом, не могли представить, какие физические процессы загнали атомы водорода в прочнейший углеродный каркас, не ослабив при этом получившийся материал, но сделав его пластичным при сравнительно невысокой температуре и пригодным для обработки. Как понял Скиф из просмотренных позавчера файлов, тайна заключалась не в химическом составе орикаста, а в технологии его производства. Впрочем, и тайны-то никакой не было — в любой из визитов в Шардис не составляло труда откопать нужные сведения в памятных машинах и переписать их в свой серад-уул.

Пожалуй, в скором времени кто-то этим и займется, подумал Скиф. Кто-то — Сентябрь или Сингапур… Но не он! Он, как и обещано Пал Нилычем, пойдет в леса и степи Амм Хаммата… К розовеющим на южном горизонте хребтам, к городу Двадцати Башен… К Сийе!

Вспомнив о ней, он вспомнил и о золотых амм-хамматских рощах с загадочными куполами, о блеске огромных листьев, о деревьях с корой, словно девичья кожа, о запахе… Запах падда ассоциировался со смертельной опасностью, но, когда он выделывал свой лук, все было иначе… Да, иначе! Тогда слабый аромат бодрил, просветлял мысли, вливал энергию… Странно! Запахи от алой пачки, подброшенной Сарагосе, и от духов Ксении тоже казались слабыми, но отнюдь не бодрили. Почему? Он был уверен, что не ошибся и узнал этот сладковатый медвяный аромат, однако чего-то в нем не хватало. Быть может, высоких небес и яркого солнца Амм Хаммата?

Коридор-удав кончился, Скиф вышел на просторную площадку под причудливо изогнутым куполом. С одной стороны в нее впадал десяток тоннелей гостиничного комплекса, с другой вытягивались три цветные дорожки: сиреневая вела вниз, палевая и жемчужно-серая взмывали к городской кровле, к расположенному на километровой высоте шпилю Куу-Каппы. Площадь, украшенная фонтаном — три гончих птицы с полураспахнутыми крылами, — была безлюдной; лишь в дальнем ее конце, рядом с небольшим аппаратом обтекаемых форм, стоял человек. Скиф пригляделся, махнул рукой и зашагал к нему. Фонтан, бесшумно тянувший вверх три прозрачных стебля, осыпал его волосы водяной пылью.

— Вы все-таки пришли, дион Сингар! — В сумраке смуглое лицо серадди напомнило Скифу черты Джамаля. — Вы все-таки пришли! Я начал уже беспокоиться… Что, дионна Ксарин не захотела пить вина?

— Захотела. Только она оказалась крепче, чем мы рассчитывали, — буркнул Скиф и, покосившись на оживленную физиономию Чакары, добавил: — Давайте-ка без дионов, дружище. Вы — Чак, я — Сингар, и хватит. Серадди загадочно улыбнулся.

— Я — Чак, вне всякого сомнения… Но Сингар ли вы? Или только сновидение, пригрезившееся бедному Чаку?

— Дионна Ксарин — тоже сновидение? И ночь, которую вы провели с ней?

— Ночь… ах, эта ночь! — мечтательно протянул серадди. — Прошлой ночью, клянусь милостями Твалы, она показалась мне весьма и весьма вещественной! Вещественной, мой дорогой Сингар, но не совсем натуральной. Вы знаете, — он бросил любопытный взгляд на Скифа, — что у Ксарин фальшивые волосы? Свои, конечно, тоже есть… есть, да… Но совершенно невероятного оттенка!

Скиф, проклиная неосторожность клиентки, пожал плечами.

— Знаю. Мутация или странная игра природы… Ксарин, бедняжка, так стесняется!

— Ну, вспоминая прошлую ночь, я бы этого не сказал, — произнес серадди. Взгляд его вновь подернулся мечтательной поволокой, потом недвусмысленно скользнул по шевелюре Скифа.

— Мои волосы самые натуральные, Чак. Можете подергать. — Скиф наклонил голову.

Негромко рассмеявшись, Чакара коснулся кончиком пальца ноздри, украшенной голубыми жемчужинами, затем хлопнул по сиденью.

— В путь, мой друг! Что же касается волос… Твала-милостивец! В них ли проблема!

«А в чем?» — подумал Скиф, поудобней устраиваясь в мягком креслице. Сиденье, рассчитанное на изящных шардисцев, показалось ему тесноватым; впрочем, и весь аппаратик, напоминавший каноэ на четырех шаровых опорах, был миниатюрен, легок и невесом. Чакара, усевшийся впереди, вставил в прорезь свой серад-уул, поколдовал над крохотной панелькой управления, и каноэ послушно двинулось к сиреневой дорожке.

Вниз, вниз, вниз… Они мчались по плавно изгибавшемуся пандусу, пронизывали гигантские структуры Куу-Каппы, слабо мерцающие стены из орикаста, расцвеченные вязью шардисских иероглифов, пламеневших сотней ярких цветов на фоне сотен спокойных и блекловатых оттенков. Дорога то ныряла в тоннель, огибавший тихие и темные жилые пузыри, то вливалась в площадь, повисшую на стометровой высоте и окруженную феерическим блеском административных зданий, цилиндров и сфер, гантелеобразных конструкций, тороидов и вытянутых вверх огромных яиц. Здесь, несмотря на сияние и негасимые огни, тоже царила тишина — город спал, отдыхая перед завтрашним туром Большой Игры. Временами сиреневая змейка дороги внезапно вырывалась из плена коридоров и озерного разлива площадей, повисая в пространстве, среди светящихся колонн, поддерживавших другие такие же разноцветные ленты, пустые, молчаливые и безлюдные. Они пересекались, скрещивались, соединялись и распадались вновь, и легкий аппаратик летел меж ними невесомым призрачным мотыльком, стремящимся к лишь ему одному ведомой цели.

Вниз, вниз, вниз… Промелькнули и исчезли арочные своды, ведущие к многочисленным канилли нижних ярусов; откатились назад овальные зевы тоннелей, по которым можно было попасть к пляжам, причалам яхт и субмарин и на внешнюю галерею, обнимавшую гигантский конус города. Дорожка резко свернула, потекла в широкой трубе, пересекавшей Куу-Каппу с запада на восток. Стенки трубы были прозрачными, и взгляд Скифа бездумно скользил по бесчисленным залам и зальцам ресторанчиков, кафе и баров, по пустым креслам и столикам, похожим на два соединенных серединками серпа, по чуть заметно колыхавшимся воздушным занавесям, полускрывавшим то плавную дугу театрального подиума, то танцевальную арену,"то кольцевой прилавок магазинчика, заполненный высокогорлыми кувшинами, статуэтками, вазами и прочей дребеденью, соблазнительной для туристов всех миров и во все времена.

Прозрачный тоннель окончился, и каноэ устремилось к внешним городским вратам. Врат, впрочем, как таковых не было; была эллипсоидальная арка, в которую, казалось, мог проплыть авианосец. Каноэ скользнуло в нее, словно сардинка в пасть кашалота, и над Скифом распростерлись темные небеса. На востоке уже разгоралось неяркое зарево — восходила Первая Луна.

— Храм Твалы — на прибрежной косе, — нарушил молчание Чак, повернув голову. — Древний храм, еще из камня… Он старше Куу-Каппы в десять раз… или в двадцать, кто знает? Возможно, даже в Приполярных краях и на Пологих перевалах слышали о нем?

— Возможно, — произнес Скиф. Намеки серадди делались все откровенней, и он с неохотой ощупал ребристую рукоять лазера, торчавшую под рубахой. Впрочем, ему не понадобилось бы оружие, если б любопытство и проницательность Чакары перешли допустимый предел: один удар, по шее или в висок, и труп можно спускать в море. Но делать этого Скифу совсем не хотелось.

Дорога теперь была не сиреневой, а серой — редкий случай для Шардиса, где предпочитали ласкающие взгляд цвета. Она тянулась по каменному гребню, выступавшему из вод морских хребтом задремавшего на дне исполинского ихтиозавра; первозданная скала, первый природный камень, который Скиф увидел в этих краях. Впереди гребень расширялся, образуя площадку, окаймленную невысокими, сглаженными временем и ветрами утесами. Дюжина цилиндрических светильников бросала скупые блики на пористую бурую поверхность скал, на выложенный базальтовой плиткой пол. Кровля в этом странном святилище отсутствовала, а стены заменяли омытые водами да опаленные солнцем валуны.

Каноэ замерло у края площадки. Теперь Скиф разглядел, что на ней нет ни статуй божеств, ни алтарей, ни каких-либо иных признаков священного места. Лишь посреди возвышался каменный парапет из четырех сложенных квадратом блоков — ограждение колодца или маленького бассейна, единственного символа Удачи и Судьбы. Блоки были изукрашены иероглифами, не столь округлыми, как современные, а скорей угловатыми и грубыми, выбитыми, быть может, в тысячелетнюю старину. Надпись на ближайшем камне гласила: «Жизнь дана многим, удача — избранным». Скифу припомнилось, что и майор Звягин, незабвенный комбат, толковал о том же: «Удачник — что патрон с серебряной пулей в пулеметной обойме».

Он приподнялся на руках, перебросил ноги через бортик, встал, обошел вокруг колодца. Тут были еще три изречения: «Выбери любую из ста дорог и придешь к своей судьбе», «Счастье нельзя заслужить или вымолить; его даруют только боги», «Счастливый — значит, достойный». Скиф, одобрительно покачивая головой, прочитал каждую надпись, поглядел на темное зеркало воды, застывшей в бездонной глубине. Чакара, улыбаясь и поглаживая ноздри, следил за ним; в темных глазах серадди серебристыми искорками отражались звезды.

— Вчера Девять Сфер не принесли мне удачи, — сказал он, сняв серьгу в виде крохотного серад-уула. — Но всякий, кто приходит сюда, должник Твалы, дарующего нам счастливые мгновения, — не сейчас, так в грядущем. Пусть же примет он эту жертву и будет благосклонен ко мне!

Чак наклонил ладонь, и крохотный золотой квадратик, соскользнув с нее, без всплеска канул в темную воду колодца. Такова традиция, сообразил Скиф, шаря в карманах в поисках чего-нибудь подходящего. В одном был сплюснутый с боков цилиндрик, запасная батарейка для лазера, в другом — платок и расческа. Наконец под ними, в самом углу, он нащупал нечто твердое и округлое, с выпуклым знакомым рельефом с обеих сторон.

Монетка… Затерявшаяся в кармане монетка… Ничтожный дар для божества удачи! С другой стороны, если припомнить, откуда этот блестящий кружок попал на Шардис…

Скиф склонился над темным зеркалом воды и, призывая милость Твалы, принес свою жертву. Быть может, это шардисское божество обреталось во многих мирах, в реальности и во сне, под разными именами, в бесчисленных ипостасях и инкарнациях? Быть может, на планете Земля его называли Хараной? Что ж, подумалось Скифу, Харана заслужил его благодарность. И давно!

Машинально огладив полоску старого шрама на предплечье, он повернулся к Чаку. Тот уже сидел на каменном барьерчике, поглядывал на восходившую луну и будтр бы размышлял, с чего начать разговор. Следы недавнего оживления стерлись с его лица; теперь оно было отмечено печатью серьезности и грусти.

— Жизнь — как этот колодец с темной водой, — наконец произнес Чакара. — Мы опускаем туда руку; шарим вслепую на дне, что-то достаем… Олорто или унузу, ашара или эйсэшэт, как в игре в Девять Сфер… Кому суждены удачи и радости, кому — горести и забвение, кому — любовь, кому — ненависть и беды… Судьба! Немногие способны ею управлять! Такие люди — редкость, друг мой Сингар. Люди со зрячими руками… ведающие, что берут — там, в глубине! — Он склонился над темным зевом колодца, помолчал и вдруг негромко произнес: — Может, вы, Сингар, пошарите в колодце Твалы, раздобыв что-нибудь и для меня?

— Как поделиться счастьем и удачей? — Скиф пожал плечами. — Если б я мог!.. Но боюсь, что это нереально, Чакара.

— В других местах — согласен! Но Шардис — приятное исключение, Сингар, приятное исключение. У нас, — он как бы подчеркнул это «у нас», — есть точная мера удачи и способ обнаружить ее избранников. Большая Игра… Тот же колодец, заполненный влагой вероятного, дымом возможного, туманом случайного… Но хотя никто не ведает предпочтений судьбы, они существуют, друг мой, существуют! Вопреки закону больших чисел, вопреки всем статистическим закономерностям!

— Вы в этом уверены? — спросил Скиф.

— Уверен ли я! — Брови Чакары взлетели вверх. — Мы, серадди, работаем с памятными машинами десятки лет, а в письменных хрониках можно проследить результаты Большой Игры за пару веков… Кому же знать, как не нам! — Он покачал головой, словно подтверждая сказанное. — Есть люди, дорогой мой Сингар, угадывающие девять раз из десяти — так, словно их и в самом деле направляет божество — Твала, которого я уважаю и чту, но в коего не верю… Удивительно, непостижимо! Однако с фактами и статистикой не поспоришь.

Скиф безмолвствовал, размышляя о том, чего же хочет от него серадди. Из слов его явствовало, что в Шардисе, как и на Земле, встречаются странные люди, и Чак, вероятно, принимал Сингара, уроженца Приполярных краев, за одного из этаких уникумов, баловней Его Величества Случая и Госпожи Удачи. Избранника Хараны! Или Твалы, если учитывать местный колорит…

Ну и что с того? Милость богов, воображаемых или реальных, не делится на двоих — даже в Шардисе, что бы там ни утверждал дружище Чак!

Он нахмурился, не зная, как отнестись к словам серадди. Тот, очевидно, воспринял молчание диона Сингары как признак неудовольствия. Поерзав на каменном барьерчике, Чакара с тревогой заглянул Скифу в глаза и вдруг произнес:

— Скажите, мой дорогой Сингар, скажите… Знаком ли я вам? Встречались ли мы раньше? Помните ли вы меня? Теперь пришла очередь Скифу вздергивать брови.

— Что за странный вопрос, Чак! Ведь мы познакомились не позже, как день назад!

— День назад… — эхом откликнулся серадди. — С вами и дионной Ксарин — день назад… все верно… А как же быть с тем, что Сингар нин Таб уко Илла, житель Приполярных краев, посещал Куу-Каппу уже десяток раз? И с разными людьми, иногда — с одним спутником, иногда — с двумя или тремя? Все — рослые, плотные… а тот, кого звали Сингаром, — настоящий великан вроде вас… Собственно, Сингаров было двое, вы — третий, мой дорогой, и, чтобы выяснить это, не надо справляться у памятных машин. Меня Твала тоже памятью не обидел.

«Святой Харана! — подумал Скиф. — Ай да серадди, ай да ловкач! Выследил! И Сингапура, и Сентября, и всех их клиентов! Выходит, Доктор-то не всемогущ! Или в сценариях шардисских снов, не в пример прочим фэнтриэлам, что-то пошло наперекосяк? Но что и почему? В том же Амм Хаммате Джамаль был узнан — узнан и признан за своего, за пресветлого князя из Джарайма, хранителя очагов, владыку над владыками… А здесь!.. Быть может, дело в том, что в Амм Хаммате нет еще ни всепланетных переписей, ни памятных машин, ни Стражей, ни Большой Игры? Или все-таки ошибся Доктор?»

Все эти мысли мгновенно промелькнули у Скифа в голове. Рука его дернулась к лазеру, мышцы напряглись, потом расслабились; он знал, что не убьет Чакару — не убьет даже во сне! Зачем? Пусть их с прелестной Ксарин опознали как чужаков — что с того? Чужаки бывают разные — грабители, воры, лазутчики или благопристойные гости. Они были гостями и ничем не собирались вредить хозяевам. В том же Шшаде, как рассказывал Самурай, люди не становились крылатыми; они и во сне были людьми, а значит, непонятными и чуждыми созданиями для обитателей того фэнтриэла. Но шшады — раса вполне цивилизованная — не боялись пришельцев и враждебности к ним не проявляли, то ли руководствуясь мудрой осмотрительностью, то ли благодаря искусству Доктора. И если даже с Шардисом у Доктора случился прокол, Скифу не хотелось исправлять его ошибку лазерным лучом. На худой конец, он мог исчезнуть, возвратиться обратно вместе со своей стервозной клиенткой и выигрышем, впечатанным в память Стража.

— Вы слушаете меня, Сингар? — Рука серадди коснулась его колена.

— Да, Чак. Простите, я задумался.

— Полагаю, вы пребывали сейчас там, откуда приходят все Сингары. — Чак тонко усмехнулся. — Ну, это ваша тайна, и я не хотел бы проявлять нескромность. Я знаю только, что ваш дом далек, и находится он в Мире Снов или на другом краю Вселенной, за небесными чертогами Твалы…

— Знаете? Знаете или догадываетесь?

— Знаю. Мне говорил об этом друг… друг, которого я буду помнить, пока Фрир сияет над Мировым океаном… Красивый человек, сильный и высокий, почти как вы… первый из Сингаров… Собственно, я и сделал его Сингаром.Он появился на Куу-Каппе года два назад, и мы разговорились за бутылкой бьортери. Я сразу понял, что он не с Шардиса. Слишком рослый, светлокожий и без серад-уула…

Сингапур, понял Скиф. Первое Погружение в шардисский фэнтриэл. Отправился ли он сюда в одиночестве? Или сопровождал какого-то клиента? В файлах, читанных Скифом, о том не было ни слова.

— Итак, мы распили бутылку бьортери, — продолжал Чакара, — потом другую, третью… Я уже еле держался на ногах, однако новый мой друг был свеж, как утренняя заря над Экваториальным морем. И тут он спросил, где можно обзавестись серад-уулом. Странный вопрос для нас, шардисцев, не правда ли, дион Сингар?

— Странный, — согласился Скиф. — Странный, дион Чакара.

— Я объяснил ему, что чистые уулы лежат в распределителях. Они там действительно лежат — заходи и бери, сколько пожелаешь! Но их нужно инициировать, настроить на владельца, а имя и счет владельца, если он собирается участвовать в Большой Игре, положено занести в городской серад, а потом — в общепланетную сеть памятных машин. Мой светлокожий друг хотел играть, но у него не было ни уула, ни счета, ни даже имени — шардисского имени, разумеется. «Отчего бы не помочь ему?» — подумал я. И помог… Не совсем законное дело, но я, в конце концов, серадди Куу-Каппы… Так появился Сингар — Сингар нин Таб уко Илла из Приполярного края, где люди отличаются высоким ростом и кожей цвета бело-розовой жемчужины…

Верно говорят, не имей сто рублей, а имей сто друзей, подумалось Скифу. Сингапур, счастливчик, друзей заводить умел. Три бутылки бьортери плюс личное обаяние, и он сделался полноправным гражданином Шардиса — по крайней мере с точки зрения компьютеров. Правда, была тут одна маленькая неувязка…

— А счет? — спросил Скиф, желая выяснить все до конца. — Средства-то откуда взялись? Сто тысяч начального взноса? Вы их тоже… г-м-м… нарисовали?

Чакара всплеснул руками.

— Помилуйте, друг мой! Это уже серьезное преступление! Да и нельзя, как вы сказали, что-то там нарисовать… Внести новое имя в памятные блоки серада несложно, но счет недоступен воздействию извне. Я поступил гораздо проще, перебросив нужную сумму со своего уула. Вот и все! Сингар играл, и столь успешно, что взятое им возвратилось на мой уул вдвойне. Но в том ли дело! Следить за ним — вот истинное наслаждение! Если не считать вас, я не встречал такого удачливого человека!

— А потом?

— Потом он появлялся снова и снова… Но иногда Сингаром был другой, пониже ростом, с более светлыми волосами… Ему Твала не оказывал такой благосклонности… как и людям, с которыми оба Сингара появлялись тут. Я…

Он смолк, будто бы в нерешительности, и Скиф поторопил его:

— Вы?..

— Я к ним не подходил. Меня терзало любопытство, друг мой, однако я к ним не подходил, не пытался напомнить о себе! Это было бы так… так неделикатно!

— Однако ко мне вы подошли.

Чакара с покаянным видом развел руками.

— Считайте, Сингар, что мое любопытство победило вежливость. Я понимаю, вы могли подумать…

— Погодите, Чак. Не надо строить гипотез насчет моих раздумий. Вот вы сказали: любопытство… Какого же свойства? Что вы хотите узнать? Откуда мы появились? Зачем мы здесь? Чего ждать от нас?

— Нет, — Чакара отрицательно качнул головой, — нет. Поверьте, Сингар, все это меня не слишком интересует. Я серадди, инженер, ученый… Вы же в каком-то смысле — объект исследования. Крайне интересный объект, уникальный — в отличие от дионны Ксарин, в чем я убедился прошлым утром! Она — как все мы… Столь же слепо бредет в тумане случайного… Но вы, вы, Сингар! Я наблюдал за вами! Я думаю, вы могли угадать не семь, а девять символов! Девять! Но как?

Еще один любопытный на мою голову, подумал Скиф. Правда, интерес Чакары был иного свойства, чем у прекрасной Ксарин: любопытство ученого, а не соглядатая. Но что ответить ему? Рассказать байку о Харане? Или не говорить ничего?

Он выбрал последнее, спросив:

— Что вам нужно, Чакара? Я ведь знаю не больше вас — даже меньше, намного меньше. Вы толковали о тумане случайного… Так вот, для меня это просто туман — туман, понимаете? И я не могу объяснить, как выбираю в нем дорогу.

— Что ж, возможно, возможно… Тем интереснее исследовать ваш случай, Сингар! И если б вы согласились поучаствовать в кое-каких экспериментах… В частных экспериментах, так сказать… без излишней огласки…

Скиф поднял голову, оглядел бурые валуны, кольцом окружавшие площадку, затем уставился на небо, где восходила уже Вторая Луна. Полумрак, молчание, покой… только волны тихо журчат в прибрежных камнях… Древнее святилище, безлюдье, ночь… И они двое — словно пара заговорщиков, встретившихся в ночной тиши, чтобы потолковать о тайном… о том, как расставить силки богу удачи…

Эта мысль рассмешила Скифа; он фыркнул и, поймав недоуменный взгляд Чакары, похлопал его по колену. В конце концов, почему бы и не поучаствовать в кое-каких экспериментах? Только не даром, отнюдь не даром! Ибо всякий труд достоин воздаяния.

Он повернулся к серадди и сказал:

— Я согласен, Чак. Если вы выполните два условия…

— Хоть сотню, друг мой, хоть сотню! Клянусь благоволением Твалы!

— Которого вы чтите, но в которого не верите, — с улыбкой закончил Скиф. — Так вот, условие первое: никаких лишних вопросов! Не относящихся к делу! Вам ясно?

— Вполне. Принято и скреплено! — Прижав левую руку к груди — туда, где под тонкой тканью одеяния просвечивал квадратик уула, — Чакара торжественно вытянул правую длань над колодцем божества удачи.

— И второе… второе и самое важное, Чак… Вам придется взять на себя заботу о дионне Ксарин.

— Это в каком же смысле? — с ненаигранным интересом спросил серадди.

— В самом прямом. Лавки, танцы, карнавалы, морские увеселения, беседы за бокалом бьортери… Дионна желает развлекаться днем и ночью… особенно ночью, друг мой.

— Ну-у, — с задумчивым видом протянул Чакара, — я бы не назвал эту обязанность неприятной. Совсем нет!

— Каждому свое, — усмехнулся Скиф. — Только учтите, дионне не нужно знать о нашей договоренности.

— Я понимаю… Кажется, у вас с ней случился маленький конфликт? Странно! Такая очаровательная женщина!

— Но не в моем вкусе. Ну, согласны?

Чакара кивнул, и они скрепили сделку рукопожатием, соединив ладони над священным колодцем бога судьбы. Потом, не говоря ни слова, покинули храм. Их легкий аппарат, напоминавший каноэ, тенью скользнул вдоль берега и погрузился в тишину и неяркий блеск городских огней. Скиф, скорчившись в узком креслице, раздумывал о том, что мучениям его пришел конец. Отныне он только денежный мешок и объект для частных экспериментов любознательного серадди! Он вспомнил о Ксении, мирно спавшей сейчас в жилом пузыре, и на губах его заиграла улыбка. Пожалуй, сегодняшним вечером они сказали друг другу все… Ни убавить, ни прибавить… Он поведал о жутких снах, о коварном шефе и маленьком запуганном человечке, попавшем в чародейную паутину, она — о людях, готовых выручить страдальца. О колдуне, который всех переколдует…

Мысли Скифа обратились к сей загадочной личности, и он не сразу заметил, что дорога пошла под уклон. Это казалось странным. Канбэ скользило сейчас в гигантской прозрачной трубе, пересекавшей город с запада на восток, и должно было бы подниматься. Тем не менее Скиф ощущал, что движется вниз. Как бы движется!

Чувство это все нарастало и нарастало, потом блестящие орикастовые стены Куу-Каппы вдруг завертелись и закружились перед ним разноцветной спиралью, и он полетел в огненную пропасть. В багровое и пламенное Ничто, где не было ни Шардиса, ни ласкового Фрира, ни Первой и Второй Лун, ни звезд, ни воздуха, ни вод, ни тверди земной… Ничего, кроме пылающего огня, внезапно сменившегося мраком.

Возвращают, понял он, возвращают. Но почему? Ведь он не называл пароля… Ни повода к тому не было, ни желания! Он…

Додумать мысль он не успел. Падение закончилось, мрак рассеялся, и Скиф поднял веки, уставившись в алые зрачки Доктора. Затем взгляд его метнулся вбок, где полагалось находиться клиентке. Но кресло справа от него по-прежнему было затянуто радужным туманом, а значит, прелестная дионна Ксарин все еще гостила в Шардисе, почивая в уютном , жилом пузыре.

Небывалое дело, решил Скиф, поднимаясь на ноги.

 Глава 25 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, НОЧЬ С Б НА 7 АВГУСТА 2005 ГОДА

Прав был майор Звягин: время — что сержант-разводящий, все и всех расставит по своим местам. Внимая шефу, собравшему на инструктаж пятерых уцелевших агентов, Скиф думал о том, что времени прошло вроде бы немного, поменьше месяца по земному счету, а кажется, будто вечность пролегла. И сам он уже не Кирилл Карчев, недавний боец спецназа, а Скиф, агент эс-ноль-пять, сделавшийся внезапно и вдруг сотрудником пока что непонятной и загадочной Системы; и Пал Нилыч — не журналист, не директор и не полковник в отставке, а куратор звена С, шеф петербургской поисковой группы; и фирма «Спасение» — не супермаркет готовых к продаже волшебных снов, а филиал все той же Системы, приютившейся под крышей ВДО. Теперь он кое-что уже знал об этой таинственной организации, знал о том, что она ведет розыски чужих да ищет оружие — вернее, людей с паранормальными талантами, которые могли бы послужить оружием. Насчет чужих ему, пожалуй, было все ясно, так как сам он недавно побывал гостем-чужаком в шардисском сне, в мире любопытного серадди Чакары. Да и ситуация с оружием вопросов не вызывала: если нападают, нужно обороняться!

А они — Они! — не гнушались тайным нападением! Они владели неведомым могуществом и силой, они были умны, коварны и хитры, ибо только раса коварных хитрецов сумела бы стравить одних людей с другими. Здесь, на Земле, они нашли союзников и слуг, купив их то ли обещанием власти, то ли соблазном сладкого дурмана; и эти слуги и союзники готовы были убивать. И убивали!

Забывать о том не стоило. Да и как забудешь? Живые агенты группы С собрались в инструкторской на третьем этаже, а на первом в одном из помещений медотсека, Сингапур, Самум и Селенит коротали последнюю свою ночь на холодных белых топчанах. Рядом, в другой комнате, наскоро переоборудованной под больничную палату, разместились восемь коек, и лежавшие в них казались пострашнее мертвецов. Застывшие взгляды, застывшие в каменной неподвижности тела, побелевшие лица, сведенные спазмом челюсти или раззявленные мокрые рты, из коих вырывалось едва заметное дыхание… Половину из них Скиф не знал, но остальные… Остальные! Двое молодых парней-охранников, торчавших обычно у ворот кондоминиума, Марк Догал и — Джамаль!

Джамаль!

Увидев его, он прикусил палец, сдерживая проклятия. Великий Харана! Джамаль!

Сарагоса сказал, что Джамаль и семеро пострадавших доставлены сюда еще утром, до полудня. На точку «Два», где располагался крупный медицинский комплекс звена С, целый день свозили остальных: кое-кого из клиентов, людей весьма ценных и перспективных; дюжину «слухачей», эмпатов-гипнотизеров и экстрасенсов; наблюдателей, приглядывавших за всей этой командой; даже шестерых вполне безобидных журналистов с четвертой точки, из агентства «Пентаграмма». С этой публикой нападающие не церемонились: их убирали разом и примерно в то же время, когда шла битва у Приозерского шоссе. Сценарий во всех случаях был почти одинаков: либо утром посещали на дому, либо отлавливали чуть позже на улицах, тыкали хлыстом-разрядником под челюсть, незаметно задевали щеку или скулу — и жертва, теряя сознание, валилась с ног. К вечеру на точку «Два», в медкомплекс, из городских больниц переправили уже сорок шесть человек со стандартным диагнозом — каталепсия и ступор, вызванные неизвестными причинами.

На каждого из них, как полагал Сарагоса, приходилось двое-трое нападавших, а значит, в этой партии «граф Калиостро» выставил не меньше сотни игроков. Действовали они решительно, быстро, незаметно, и взять никого не удалось. По случаю странной эпидемии начали было суетиться милицейские власти, но тут же все приостановили: не то поняли, что расследование им не по зубам, не то поступил приказ сверху — не вмешиваться и шума не поднимать. Второе казалось Скифу более вероятным; сколь мало он ни знал о Системе, но догадывался, что эта организация не любит вмешательства в свои дела.

Ему уже рассказали, что гости к Джамалю заявились ранним утром, прикончив двух охранников у ворот (один из них, по словам шефа, был из наблюдателей, присматривавших за торговым князем). Дверь в пещеры Али-Бабы была вскрыта, непонятно как и чем; сигнализация — уникальное творение питерских умельцев — не сработала. Выходило, пришли, как к себе домой, сделали, что хотели, и удалились… По-видимому, вся операция заняла минут пять или шесть, так как остолбеневших стражей жильцы обнаружили в половине восьмого, а вслед за тем и распахнутую дверь в хоромы Джамаля. Он лежал в своей роскошной спальне на палисандровой кровати и пускал пузыри.

Примириться с этим было трудновато. Невозможно, по правде говоря! Но шеф буркнул, что с костлявой, мол, не поспоришь: мозговые ткани необратимо повреждены и все «разряженные» умрут в самом скором времени, так и не очнувшись ни на миг. Информация эта, по утверждению Пал Нилыча, пришла «сверху» — с таких верхов, где ошибаются крайне редко, а коли речь заходит о самых пакостных вестях — то вообще никогда. На сей раз вести являлись совершенно определенными: разрядники в руках атарактов за долю секунды делали то, что «голд» творил месяцами.

Накачивая Скифа и остальных агентов этими жуткими историями, шеф поминал то каких-то двеллеров, обитающих в тумане, то операцию «Blank» да увядшие листья в осеннем лесу, то полицейского из городка Грейт Фоллз, штат Монтана, то злодеяния неуловимых мафиози из Черной Роты, то секту хитроумных калькуттских сатанистов, то прочих столь же подозрительных фанатиков и бандитов и других безвинных людей, отведавших хлыста. Как понял Скиф, хлыст (он же синеватый стерженек, предположительно — гравитационный излучатель) отнюдь не являлся аллегорией либо объектом трансцендентного мира, чем-то таинственно-неопределенным; это устройство видели воочию все участники утренней битвы. Но в речах Сарагосы хлыст обретал второе и более страшное значение, делался как бы символом грядущих бед, прообразом затаившегося во мраке ужаса; его прикосновение означало коллапс, каталепсию и гибель.

Быть может, подумал Скиф, хлыст и стал бы самым лучшим выходом для поклонников медовых ароматов — таких, как Марк Догал? Быть может…

Но Джамаль! Джамаль!

Он испытывал сейчас два чувства, одинаково сильных и в равной мере заслонявших недавние шардисские сны, воспоминания о Большой Игре, о выпавшей ему удаче, о рыжей гадюке Ксарин и Чакаре, серадди Куу-Каппы. С одной стороны, все разъяснилось — все, о чем он гадал последний месяц, что будоражило его воображение; мир сделался четким и ясным, и теперь он знал свое место в нем, понимал свое назначение и свои задачи. В том числе и последнюю, вновь открывавшую перед ним двери Амм Хаммата.

Это было хорошо! И Амм Хаммат, и все остальное, о чем он услышал от Сарагосы за истекшие десять часов. Он как бы вырос в собственных глазах, обретя новый и неизмеримо более высокий статус — не проводника, увеселявшего праздных лоботрясов, но защитника человечества.

Была, однако, и другая сторона медали, другие обстоятельства, наполнявшие его душу горечью. Джамаль! Почему это должно было случиться с Джамалем? С человеком, не имевшим отношения к Системе и к тому незримому сражению, которое она вела? Обстоятельства, обстоятельства… Джамаль, да и многие другие стали их жертвой, бессмысленной и бесполезной… Но других, если не считать Марка Догала, Скиф не знал, Джамаль же за неделю амм-хамматских странствий сделался ему другом. И сейчас даже мысль о скором свидании с Сийей не могла растопить горечи.

Ах, Джамаль, Джамаль!..

Пал Нилыч закончил инструктаж и, шевельнув бровями, произнес:

— Все, парни! С этой минуты мы в осаде, а потому домой носа не казать и ухо держать востро! Скиф сейчас пойдет со мной, остальные дежурят посменно, по четыре часа: Сентябрь со Стилетом, Снайпер с Самураем. Вторая очередь может сейчас спать. Обходы здания — каждые тридцать минут. К Доктору в кабинет можно не соваться, за ним присмотрят люди из центра… Вопросы?

Вопросов не было, хотя Стилет и Снайпер выглядели слегка ошеломленными. Они подобно Скифу не ведали до сего момента, кому служат и с чем сражаются, и новую информацию требовалось переварить. Впрочем, они являлись настоящими триариями, и не многое в жизни сей могло смутить этих мрачноватых сорокалетних мужчин. Разве что гибель друзей… Но, как говаривал майор Звягин, друзья почему-то умирают, а враги почему-то здравствуют…

Может, чтоб жизнь медом не казалась, размышлял Скиф, направляясь следом за Пал Нилычем в его кабинет. Окна в Приемной и кабинете были задраены решетками, и сумеречный свет августовской ночи омывал картины на стенах и зеркальную дверцу бара, скользил по сиротливо пустому столу Элечки, посверкивал стальными отблесками на цилиндрической поверхности сейфа, тонул в ворсистой обивке кресел. Скиф машинально оглянулся на диван, будто ожидая увидеть там Доктора, но его обычное место оставалось пустым. Красноглазый экстрасенс сидел сейчас в своей комнате, и три стража, присланных, по словам Сарагосы, откуда-то «из центра», охраняли главное сокровище группы С. Шеф, не включая свет, пнул кресло ногой.

— Садись, скифеныш!

Сам он, однако, не сел, а принялся расхаживать по кабинету, от окна к окну, резко поворачивая и пристукивая кулаком о ладонь. Потом пошарил в карманах, вытащил трубку — самую большую из всех, какие Скифу доводилось видеть: она походила на гнездо аиста, набитое под завязку золотистым табаком. Пал Нилыч прикурил, выдохнул почти невидимую в полумраке струйку дыма.

— Ну, про амм-хамматские дела поговорим потом. Сначала — Шардис… Выспаться-то хоть успел? — Достигнув окна, он круто развернулся к Скифу.

— Успел.

Поспать ему удалось часов шесть, с десяти утра до четырех, когда его разбудил Сарагоса, вернувшийся на запыленном «Форесте» в сопровождении грузового фургона. Времени на разговоры у шефа в тот момент не нашлось; он только буркнул, что нынешней ночью Скифу предстоит отправиться в амм-хамматские пределы, а потому не худо бы приготовить снаряжение. Затем сдал ему с рук на руки дядю Колю и велел отправляться на склад. От дяди Коли, угрюмого, как полярная ночь, Скиф и выведал кое-что об утренней операции — про щель-окошко, сосалку да сизую мразь с голодным оскалом. Правда, о сражении «механик» во всех деталях рассказать не мог, поскольку в битве не участвовал. Но главную деталь Скиф разглядел и сам — когдаиз подогнанного вплотную к двери фургона выносили тела Сингапура, Самума и Селенита.

— Так что о Шардисе? — Шеф уставился на него, попыхивая трубкой. Пепел в «гнезде» тлел, словно крохотная угасающая звезда.

— Забавная история вышла, — сказал Скиф. — Нашелся там один давний приятель Сержа… Сингапура, я хотел сказать…

Сингапура уже не было, но почему-то участь его казалась Скифу не столь горькой, как бедствие, постигшее Джамаля. Сингапур был бойцом и погиб честной смертью, в бою; Джамаля же превратили в тихо угасающего идиота. Лучше пулю в лоб, чем такое!..

— Ну, и что знакомец? — Басистый голос Пал Нилыча прервал его раздумья.

— Он меня расколол. Понял, что мы с рыжей чужаки, как Сентябрь, Сингапур и остальные… Ну, кто мы да откуда, его не занимало. Он хотел поэкспериментировать со мной. С моей удачей! Я там, Пал Нилыч, в большом выигрыше оказался, а он…

Сарагоса махнул рукой, словно отметая несущественные подробности.

— Расколол тебя, говоришь? Учуял чужака? Ну, ничего… Чужаки, видишь ли, тоже разные бывают. Такие, как мы, безобидны, а другие… — Он выпустил яростный клуб дыма. — Ну, расколол, и ладно! Черт с ним!

— Тем более что дело-то случилось во сне, — осторожно добавил Скиф.

— Во сне?

— Ну да. Шардис, Альба, Ронтар, Амм Хаммат — это ведь сны, Пал Нилыч, не так ли?

Шеф остановился, засопел, потом буркнул:

— А твоя амм-хамматская красавица — тоже сон? Э? Сказано ведь было: сон или не сон — о том никому не известно! Ни богу, ни дьяволу!

Голова Скифа покаянно склонилась, и Пал Нилыч, раздраженно посопев еще с минуту, сказал:

— Об этом Сингапуровом приятеле доложишь подробней, но не сейчас, не сейчас… Когда вернешься из Амм Хаммата, тогда и доложишь. А теперь давай-ка о рыжей. Допрашивала тебя?

— С пристрастием. Ну, я ее напоил, улестил да наврал с три короба. О моржах и плотниках, о королях и капусте… Как вы советовали! Сказал, что вы с Доктором — как Сатана с Люцифером, любого в ад запихнете… если не в ад, так в адский сон… и ее, любопытную стерву, и меня.

— О! — Сарагоса приподнял бровь. — Фантазия у тебя работает, сержант! И что ж она? Напугалась?

— Не очень. Сказала: есть люди, интересуются твоим шефом, могут помочь.

— Люди, — медленно протянул Пал Нилыч, мрачнея, — люди! Знаем мы теперь, что за люди! Нелюдь поганая! Твари! И эта рыжая ведьма работает на них! Ну, разберемся с ней, а пока пусть посидит в Шардисе, пусть поскучает! — Его лицо искривилось мстительной гримасой. — Пусть поскучает! Ты со своим Стражем и всем выигранным — тут, а она — там! •И денег ей хватит разве что на стакан сельтерской да пирог с Капустой!

— Не думаю, — произнес Скиф. — Свое-то при ней осталось. — Он обрисовал в воздухе контуры соблазнительной женской фигурки.

— Что осталось, то осталось, — внезапно успокоившись, согласился Пал Нилыч. — Ну и хватит о ней! Главное ты выяснил — красотка наша из той же шайки, у которой мы на прицеле. А так как из Шардиса не сбежишь, то попадет она прямиком сюда… или в один из адских снов, которыми ты ее пугал. Скажем, в Сафари-4, к динозаврам, э? Там уж она разговорится! Пошлю с ней, скажем, Сентября…

— Сентября не надо, Пал Нилыч. Сентябрь ее ящерам скормит. За Сергея…

— Верно! — Сарагоса кивнул. — Пошлю ее лучше с Дорджи Чучуевым, он парень спокойный и шустрый. Или, может, сам желаешь сопроводить? — он прищурился, разглядывая Скифа сквозь табачный дым.

— Святой Харана! Спаси и помилуй! Я ведь в Амм Хаммат собрался!

— Ну, раз собрался… — Шеф покивал головой, будто Скиф должен был уйти в амм-хамматские сны исключительно по собственному желанию. — Раз собрался, так слушай! Меня слушай и своего Харану, чтоб в беду не влипнуть! Пойдешь один. Людей у меня осталось четверо, каждый на счету, да и сам я тут нужен, не до прогулок… Так что пойдешь один! И все разведаешь, все выяснишь — и про этих сену, и про ару-интанов, и про заклятия, коими от них защищаются. Но главное — деревья! Падда! Все собери, что о них известно, и пробы чтоб были! Листья, сучья, кора… И до куполов, если они тебе не поблазнились, не худо бы добраться.

— Не поблазнились, Пал Нилыч. Джамаль их тоже видел. При упоминании о Джамале шеф мрачно скривился и запыхтел трубкой. Искры стайкой крохотных птиц вознеслись из разлапистого «гнезда».

— Ну, раз не поблазнились, так разведай! Бродит у меня мысль, что все это связано… как-то связано… «голд», рощи твои золотые, всякие запахи, ару-интаны, сену да наши зомби-атаракты… — Сарагоса пошевелил толстыми волосатыми пальцами и угрюмо усмехнулся. — Может, ты и защиту какую найдешь в этом самом Амм Хаммате? Заклятия, э? Заклятия от хлыстов нам бы сейчас очень пригодились…

— Вы же в них не верили, Пал Нилыч?! — вскинулся Скиф.

— Верил, не верил… А ты сам-то веришь?

— Ну-у… Песни слышал… очень впечатляющие песни… Еще видел, как девушки с белыми зверями говорят… А вот что касается заклятий…

Скиф смолк под насмешливым взглядом Сарагосы.

— Вот так! — менторским тоном заметил шеф. — То, что ты должен выяснить, не есть вопрос веры. Факты, сержант, факты! Деревья падда навевают дурные сны — это факт! Звери, как ты рассказывал, боятся их запаха — второй факт! Амазонки тоже боятся — и запаха, и шинкасов, и ару-интанов… Шинкасов колют копьями, от демонов творят заклятия. Почему? Сколь те заклятия действенны? Считать ли их бесспорным фактом или примитивной магией до смерти перепуганных женщин? Выясни и доложи!

— Я выясню, — сказал Скиф. — Только женщины не показались мне перепуганными до смерти. Они из породы бойцов, из тех, кто верит и в силу свою, и в копье, и в магию. Их вера — тоже факт. Пал Нилыч.

— Потому ты и отправляешься в амм-хамматский фэнтриэл, что я готов считаться с этим фактом. Сперва-то я думал, что все это блажь, — нехотя признался Сарагоса, — но потом… — Он смолк и будто бы про себя пробормотал: — Да еще эти сны… сны…

— Какие сны? Про Амм Хаммат? Про Шардис?

— Нет. — Пал Нилыч отвернулся, скрывая лицо. — Другие сны, мои… Ну, хватит о том! — Он посмотрел на часы. — Сейчас половина второго. Собирайся — и к Доктору! Прямо к нему в логово! Я там буду через сорок минут.

— Мне хватит тридцати, — сказал Скиф, поднимаясь.


* * *
Он спустился в каптерку к дяде Коле, где было приготовлено все нужное снаряжение: мешок с дорожным припасом, комбинезон — тот самый, амм-хамматский, с десятью карманами и зашитой в секретное место проволокой, таймер, компас, нож и кое-какие мелочи. Автомат он решил не брать, лазер казался надежнее, а вместо тяжелых обойм дядя Коля приготовил пару коробок с запасными батареями. Двадцать первое столетие все-таки, подумал Скиф, вкладывая свое оружие в наплечную кобуру. Да, двадцать первое столетие… Слидеры, видеотелефоны, трехмерные «эл-пи», боевые лазеры, пришельцы… Судя по первым годам, век обещал массу развлечений, и Скиф не сомневался, что в ближайшие пятьдесят лет ему не придется скучать. Если он их проживет, конечно! Пример Сингапура подсказывал, что агентам Системы суждена жизнь яркая, но недолгая. Правда, у счастливчика Сержа Никитина не имелось святого Хараны, и феноменом-акцидентом он тоже не был, так что вряд ли представлял интерес для любознательного Чакары уко Экоба. Жизнь его вполне подчинялась статистическим закономерностям: множество мелких удач уравновесила одна неудача, зато самая крупная, какая может случиться с человеком.

Дядя Коля следил за тем, как облачается Скиф, спросонья моргая глазами. Он тоже находился на осадном положении и по такому случаю, а также ввиду утренних волнений принял на сон грядущий лишний стаканчик. Но это его не развеселило, был он мрачен и угрюм. Когда Скиф взялся за свой лучемет, он вытянул руку-клешню и буркнул:

— Клади сюда, Кирюха… Проверю…

Скиф покорно отдал оружие. Старый «механик» поводил над ним двумя растопыренными пальцами, словно делая «козу» младенчику, и ощерился в ухмылке.

— Не заржавеет, как рубль в сберкассе… Ежели, блин, тех гадов встретишь, что Серегу Сингапура срубили, жги в брюхо. От дырок в брюхе дольше мучаются.

— Тех гадов больше нет, дядя Коля, — сказал Скиф. — Им ребята с Пал Нилычем дырок понавертели.

— Не-а… — «Механик» сморщился и покачал головой. — Не-а, Киря… Самый главный гад улизнул… Я-то знаю! Щелка там была зелененькая, навроде окошка… Туда он, бляха-муха, и просочился!

Дядя Коля с кряхтеньем присел, покопался в шкафчике под верстаком и протянул Скифу плоскую коробочку — небольшую, величиной со старый железный рубль.

— Вот, возьми да сунь куда подальше… Соорудил я тут штучку… так, от безделья… Придет нужда, открой, погляди да подумай.

— Спасибо, дядя Коля. — Скиф сунул «штучку» в нарукавный карман. — А думать-то о чем?

— Там нарисовано Чего нарисовано, о том и думай. — Дядя Коля опустился на раскладушку, вытянул ноги и повернулся к стене. — Ну, удачи тебе, Киря… — невнятно пробормотал он, засыпая.

Скиф подпоясался, достал из мешка калгану и, подвесив ее к наплечному ремню, покинул склад. С минуту он постоял на лестничной площадке, раздумывая, куда идти — вверх или вниз, потом решительно направился на первый этаж. Там у одной из бронированных дверей он опять остановился и надавил кнопку звонка.

Выглянул дюжий медбрат лет сорока пяти, в накрахмаленном халате, косая сажень в плечах — сестер и нянечек в медицинском секторе звена С не держали. Этот крепкий мужичок, в отличие от дяди Коли, глазами не моргал, а уставился на Скифа недреманным оком. Потом, узнав инструктора, кивнул.

— Ты с третьего этажа? Ну, чего тебе, парень?

— На дружка взглянуть хочу. Попрощаться.

— Взглянуть — взгляни, а вот попрощаться… — Пропуская Скифа в палату, санитар горестно покачал головой. — Попрощаться — это сложнее. Ты ему «до свидания», а он тебе и «гу-гу» не скажет. Такие, брат, дела…

Скиф, не слушая его воркотню, скользнул взглядом по койкам и направился к той, что стояла в дальнем углу. В полутьме лицо Джамаля на белой подушке казалось темным, будто высеченным из камня, но на изваяние все же не походило. Нет, не походило… Какой скульптор стал бы ваять бессмысленный лик кретина7 Разве что в насмешку над родом людским…

Глаза Джамаля были плотно прикрыты, мышцы расслаблены и неподвижны, что придавало его физиономии выражение какого-то идиотского, дебильного спокойствия. Ни переживаний, ни мыслей, ни чувств… Брови — как две длинные черные кляксы, виски чуть запали, вялые губы разошлись, из уголка рта на щеку стекает слюна… Ах, Джамаль, Джамаль, Георгиев сын, из славного рода Саакадзе!.. Ты еще живой, но уже мертвый…

«Пошли бы мы вместе в Амм Хаммат, генацвале, — не разжимая губ, сказал ему Скиф. — Пошли бы, дорогой, в Амм Хаммат, куда ты так хотел вернуться, к девушкам и к твоей Тамме, к царице Тамар на белом коне… Поскакали б мы в степь, к городу с двадцатью башнями, погуляли б в лесах на взморье, поглядели б, как пробраться к золотым куполам… Поскакали б, погуляли, пошли!.. Да только ты уже умер, князь, и все это я буду делать без тебя».

Вдруг веки Джамаля приподнялись, и крохотные огоньки, замерцавшие в темных зрачках, будто шепнули Скифу: нет, я еще жив! Жив! Потом огни погасли, точно залитый водою костер, и бессмысленный пустой взгляд уперся в потолок.

— Эй! — окликнул Скиф санитара. — Он смотрит! Глаза открыл!

— Бывает! Бывает, парень. Я тут за день нагляделся… Иной веками хлопнет раз в час али губами шевельнет… Ну и вся недолга! Инстинктивный рефлекс называется. Но на нем, на рефлексе-то этом, не проживешь! Ох, не проживешь, парень! Жизнь — она штука сложная… Эхе-хе… — Сочувственно вздохнув, медбрат спросил: — Ну, распрощался со своим дружком? Хороший был человек, говорят, удачливый, богатый… Хоромы его тут по соседству.

— Я знаю, — сказал Скиф, — знаю.

Он повернулся и вышел вон.

…Сборы заняли не больше тридцати минут, но в кабинете Доктора его уже ждали. Эта комната была поменьше, чем у Сарагосы, и сейчас, когда в ней собрались шестеро мужчин, казалась тесноватой. Три «эвакуатора», присланных из центра, рослые парни, по виду — чехи или поляки, рассредоточились по углам, да так и застыли, не спуская глаз с кресла, стоявшего в четвертом углу. Скиф понял, что приготовлено оно для него, подошел и сел, уложив мешок на колени.

Доктор расположился, как всегда, шагах в пяти; его бледное лицо выглядело невозмутимым, словно случившееся за последние сутки — гибель трех агентов и жуткая участь еще полусотни сотрудников звена С — совсем не касалось красноглазого экстрасенса. Веки его были полуприкрыты, спина сгорблена, тощие, костлявые конечности плетьми свисали вдоль туловища; он готовился к работе, и вся мировая скорбь, горести и страдания, ужас и страх, смерть и жизнь значили для него сейчас не больше прошлогоднего снега.

Чуть в стороне от красноглазого, скрестив мощные руки на груди, стоял Сарагоса. Когда Скиф уселся, он сделал пару шагов к креслу, оглядел своего агента с головы до ног и буркнул:

— Сроков тебе не назначаю, сержант, но хорошо бы уложиться недели в две — нашего времени, разумеется. Значит, Т а м, — он ткнул в потолок толстым пальцем, — у тебя будет около месяца. Вполне достаточно времени, чтоб со всем разобраться… и с демонами, и с заклятиями, и с рощами из злата-серебра… Вернешься по паролю. Кстати, — теперь палец шефа глядел Скифу в лоб точно револьверный ствол, — с рощами да запахами будь поосторожней. Чтобы снова память не отшибло.

Дельное замечание, подумал Скиф. Перед мысленным его взором промелькнули широкие листья цвета бледного золота, грозди налитых соком ягод, кора — на вид нежная, как девичья кожа, и такая неподатливо твердая под лезвием ножа… Падда, дерево дурных снов, как сказала Сийя. Он попытался всмотреться в лицо девушки, но, заслоняя пепельные кудри и темные бездонные глаза, перед ним продолжало маячить видение золотой рощи. Он даже ощутил на миг густой сладковатый аромат и тут же замер, прислушиваясь к своим ощущениям — не кольнет ли в затылке, не ударит ли набатом в висках. Харана, однако, молчал.

— Ну, в путь! — произнес Сарагоса и, кивнув Доктору, отступил к стене.

Веки красноглазого экстрасенса приподнялись, и теперь Скиф словно бы видел опушку рощи на фоне пурпурного заката. Листья и стволы, подсвеченные густым и сочным багрянцем, отливали бронзой, и мнилось, что деревья будут вот-вот охвачены пожаром.

Это зрелище показалось Скифу таким прекрасным, таким необычным и чарующим, что он не заметил, как потолок маленькой комнаты устремился ввысь, как пол под ногами исчез, сменившись зыбкой красноватой пеленой, как разъехались стены, ускользая куда-то далеко-далеко, на край света, за границы Галактики, к затерявшимся в бесконечности рубежам Вселенной. Чувство стремительного падения охватило его. Он мчался вниз, вниз, вниз, будто на крохотном аппаратике серадди Чакары, проскальзывал сквозь слои неощутимого оранжевого тумана, тонул в алых облаках, тенью проносился вдоль багровых клубящихся туч, потом внезапно нырял в них, растворяясь в бескрайней багровой мгле. Разум во время этого бесконечно долгого полета как бы дремал, словно готовясь погрузиться в сон — или реальность? — нового мира, и лишь одна-единственная мысль билась в сознании Скифа: там, в конце тропы, протянувшейся в безмерные дали, лежит Амм Хаммат. Теплое море, жаркое солнце и три луны в небесах, лес, горы, степь, уже не казавшаяся чужой, враждебной и страшной… белые звери, блеск обнаженных мечей, ветер, треплющий гривы скакунов и волосы Сийи… Золотые рощи, вытканные на пурпурном зареве заката…

Он прибыл.

Под ногами вновь была твердая земля, покрытая травой с белевшими тут и там дочиста обглоданными костяками; алый туман сменился лазурным блеском небес, багровые тучи обратились стайкой снежных облачков. Гамма красных тревожных цветов, сопровождавших бесконечное падение, растаяла, исчезла; мир снова сиял всеми красками радуги, синим и голубым, изумрудно-зеленым и фиолетовым, желтым и золотистым.

Золотистым!

Скиф вдохнул воздух Амм Хаммата, чувствуя, как тот будто бы застревает в груди. Сладкий медовый запах наплывал на него, убаюкивал, укачивал; в десяти шагах светились бледным золотом древесные кроны, блестела на солнце гладкая кора уходивших вверх стволов, тяжким грузом свисали ягодные гроздья… Все, как мнилось ему, все, как он представлял!

Зря представлял, с запоздалым сожалением подумал Скиф Зря! Он мог очутиться в тысяче мест — даже в бушующем океане, как в первый раз, — и все они были б безопасней, чем эта коварная роковая красота, заманившая его, будто волка в капкан. Верно сказано: не воображай лишнего! Что ж, теперь надо выбираться… Или экспедиция кончится, не начавшись…

Он попытался сделать шаг назад, стараясь не дышать и чувствуя, как густеет воздух, как назойливые ароматы бьют в ноздри, кружат голову, как начинает покалывать в висках. Однако ощущения эти не походили на звон колоколов Хараны, что казалось странным. Неужели бог с жалом змеи оставил его? Неужели не предупредил о грядущей беде? Неужели шардисская удача была насмешкой, жалким даром обреченному на смерть?

Смерть! Несомненно, он погибал. Ноги сделались чугунными и перестали повиноваться, в ушах слышался мерный усыпляющий рокот, острые безжалостные иголочки покалывали кожу, пронизывали ее, проникали все глубже и глубже, подкрадывались к самому сердцу. Перед глазами, застилая яркую и чистую синеву небес, начинала колыхаться золотистая мгла, обжигающая гортань, сознание меркло, необоримый сон наплывал туманной пеленой беспамятства. Он будто бы переселился из багрового мира в золотой, на миг узрев все живые амм-хамматские краски, но багряные и алые тона, сиявшие ему в полете, сулили надежду и жизнь, а золотое марево было предвестником гибели.

Харана! Где же звон твоих колоколов?

Скиф хрипло вскрикнул, снова попытался завладеть неподъемными колодами-ногами, отступить назад, но вместо этого начал медленно опускаться на землю. В траву, где белели скелеты, валялись кости и черепа. «Кладбище, — мелькнула мысль, — капкан для неосторожных, ловушка для любопытных». Страшный сон! Какой страшный сон! «Но из сна можно вернуться, — пронеслось у него в голове. — Да, можно вернуться… Стоит только произнести .. произнести. . Что?..»

Сильные руки подхватили его, рванули назад, протащили по траве, словно бесчувственный куль с мукой. Скиф не сопротивлялся; он жадно глотал воздух, ощущая, как медовые ароматы сменяются пронзительно острыми запахами хвои и йодистых морских испарений. Золотистая мгла разошлась, глубокое бирюзовое небо Амм Хаммата вновь засияло над ним, солнечный диск брызнул в глаза пригоршней теплых лучей, слабый ветер, тянувший с моря, взъерошил волосы. Скиф закашлялся, пробормотал что-то, чувствуя, как хватка спасителя начала ослабевать; его осторожно опускали на землю.

Затем раздался голос, знакомый сочный баритон:

— Э, генацвале, молодой ты еще, неосторожный, рисковать любишь! Зачем такое дурное место выбрал? Скажи, зачем? Опять тебя вытаскиваю' Ну, сейчас хоть помнишь, как тебя зовут?

Вздрогнув, Скиф перекатился на бок и поднял глаза. Над ним, сияя белозубой улыбкой, стоял Джамаль.

 СТРАННИК, ПРИШЕДШИЙ ИЗДАЛЕКА 

 Часть I РУБИН И АМЕТИСТ 

 Глава 1 ДОКТОР

Вселенная была гигантской арфой с туго натянутыми струнами. Мириады и мириады нитей паутинной толщины тянулись из Ничто в Никуда, из Реальности в Мир Снов, изгибаясь, перекручиваясь, пересекаясь, образуя запутанные клубки или уходя в безмерную даль извилистым потоком, в котором каждая струйка имела свой цвет. Между струнами титанического инструмента серело нечто мглистое, неопределенное, туманное — будто темный фон, на котором была подвешена Вселенская Арфа. Он не знал природы этой серой ледяной субстанции, называя ее Тем Местом — местом, где не было струн. Не знал, но чувствовал, что туманная область холода и безвременья столь же необходима в мировом распорядке, как необходимы яркие цветные нити, потоки света, пестрые клубки-водовороты и сияющие радужные водопады. Во всяком случае, стоило коснуться любой из струн — коснуться не рукой, а, разумеется, мыслью, как серая мгла отзывалась чуть ощутимым трепетом. Она не становилась теплее или ярче, не испускала ни запахов, ни звуков, однако он улавливал незримое содрогание чудовищного занавеса — или, быть может, стены, поддерживавшей Вселенную-Арфу. Он не любил погружаться в То Место; гораздо приятней было любоваться разноцветными струйками, торившими путь сквозь серую мглу.

Цвет, однако, был не единственным их различием; когда он прикасался к какой-нибудь нити, она откликалась своей особой нотой, рождала звук, непохожий на другие звуки — то трепетный и нежный, то резкий и пронзительный, то гудящий, громыхающий, рокочущий или звенящий подобно колокольному набату. Цвета и звуки были взаимосвязаны; это позволяло проследить любую из нитей-паутинок, узнать ее на ощупь, различить на вид и на слух. Они даже пахли по-разному, имели разный вкус и различную фактуру, отличаясь еще тысячей или миллионом признаков, недоступных человеческим чувствам, не имеющих аналогий в привычном мире, не поддающихся описанию словами, цифрами или иероглифами алгебраических уравнений.

Впрочем, он никогда не пытался их описать. Он, Повелитель Мира Снов, был всего лишь музыкантом, игравшим на Арфе Мироздания без партитуры, без нот и без сопровождения оркестра. Правда, он нуждался в указующей дирижерской палочке, ибо мелодии, извлекаемые им, не были оригинальными — они лишь повторяли те пьесы, рапсодии и симфонии, которые диктовались извне. Каждой из них соответствовал свой клубок, определенное переплетение нитей, своя гамма звуков, запахов, красок и прочих невыразимых характеристик, ощущаемых им тем не менее с отчетливой и ясной остротой. Обнаружив такой клубок, один из бесчисленных миров Вселенной, блиставший на сером занавесе, он запоминал его навсегда; так гениальный пианист помнит услышанную мелодию и воспроизводит ее в любое время дня и ночи.

Но, пока эта мелодия длится, трудно или невозможно сыграть другую. Тут существовали некие пределы — как в количестве струн, которые он мог проследить по их цветам и фактуре, так и в различимости звуков, тембров, тонов и голосов. Он слышал, видел и осязал тысячи нитей разом, но все же их число оставалось несопоставимым с бесконечностью. Одни из этих струн являлись наиболее важными, звучали громче, светились ярче; таких он контролировал немного, ибо вели они к людям — к путникам, которые диктовали ему напевы. Другие ниточки, не столь заметные, связывали их — и, разумеется, его самого — с предметами неживыми, со всем тем, что путники брали с собой или желали извлечь из Мира Снов; эти струны он ощущал не столь отчетливо, с некоторым напряжением — что, однако, не сказывалось на результате. Он мог, потянув за главные нити, вернуть в Реальность все разом — и странников-людей, и их имущество, и их добычу; мог вытянуть одну из струн со всем ее вещественным обрамлением, оставив прочие в том пестром клубке Мироздания, который виделся ему столь же отчетливо и ясно, как солнце на небесах.

Исход, или путь домой, к защитному силовому кокону, вообще не представлял для него проблемы. Настроиться на нужную мелодию, отыскать необходимый мир-клубок — вот в чем состояла главная задача! Ибо этих миров имелось такое множество, что правильный выбор был сопряжен с известными трудностями, усугублявшимися тем, что взмахи дирижерской палочки не всякий раз отличались необходимой четкостью. Иногда они были робки, расплывчаты, неуверенны — а это значило, что странник по Миру Снов сам страшится своих желаний. В таких случаях ему приходилось искать; искать долго и напряженно, преодолевая сопротивление будущего путешественника, вслушиваясь в смутную гамму его интуитивных намерений и чувств, подбирая клубок, чья мелодия звучала бы в унисон с заданной музыкальной темой. Это было нелегко и удавалось не всегда.

Впрочем, он мог отыскать что-то более или менее подходящее, ибо миров, как уже было сказано выше, имелось превеликое множество, а инструмент, на котором он играл, простирался в бесконечность. Когда мир был найден и тропа к нему проложена, дальнейшее уже не представляло особых трудностей: нащупав нити между Реальностью и Сном, он посылал путников в полет — точь-в-точь как созвездие огоньков, плавно и стремительно скользящих вдоль гибких струн титанической арфы. Они уходили, вливались в пестрый многоцветный мир-клубок, но он не терял с ними связи; какая-то частица его разума бодрствовала днем и ночью, ожидая либо тревожного сигнала, либо истечения сроков странствия. В мелодии, к которой он постоянно прислушивался, то и другое отзывалось тонким беспокойным звоном, диссонансом, нарушавшим вселенский хорал, и по этому звуку ему полагалось вернуть путников под защитный кокон. Он совершал это одним мгновенным и мощным усилием, ибо промедление могло означать смерть. Пока что никто не погиб в Мире Снов, но он хорошо представлял себе, как это выглядит: оборванная струна, погасший огонек, стихшая нота, ощущение холода и, быть может, погружение в То Место…

То Место!.. Место, где не было ни светящихся струн, ни звуков, ни запахов, ни времени, ни пространства ..

Владыка Мира Снов старался не замечать его, хотя не испытывал страха, случайно касаясь серой вязкой мглы; он видел и ощущал ее слишком часто, чтобы испытывать боязнь. Привычное не ужасает, не пугает… Тем более не удивляет!

Для удивления, впрочем, имелись другие поводы.

Кто-то пытался сыграть свою мелодию на его арфе. Пожалуй, не пытался, а играл: он мог легко заметить новый аккорд, новое свечение, озарившее одну из струн — ту, которой он не касался. Не трогал мыслью, не задевал неощутимым ментальным усилием… И все же она вспыхнула и зазвучала!

Теперь к миру-клубку, называемому Амм Хамматом, скользили два огонька: фиолетовый и цвета ярко-алого рубина. Первый звучал ударами медных колоколов, был горячим, твердым и шершавым, словно не скатанный морскими водами камешек; второй, производивший впечатление гладкости, холодноватой стеклянистости, тянул долгую протяжную ноту, похожую на стон горна, отпевавшего вечернюю зарю. Колокол-аметист — фиолетовый, горн-рубин — алый: такими они представлялись ему.

Но двух огоньков, двух струн, двух пылающих камешков быть не могло! Он отправил в Мир Снов лишь фиолетового странника — того, что отзывался колоколом, был горяч и шершав; прохладному же и стеклянистому полагалось оставаться в безмолвии и темноте. Однако и его струна зазвучала! И То Место отозвалось двойным эхом, двумя всплесками серой мглы, так что об ошибке или иллюзии не стоило и говорить.

Никаких иллюзий! Он ощущал, как посланец-аметист стремится к многокрасочному водовороту избранного им мира, к той его точке, чей образ сохранился в памяти и чувствах; рубин же незваным гостем поспешал вослед. Две струны гудели ровно, наливались ярким светом, выпевали странную мелодию — звон колокола на фоне протяжного призыва трубы ..

Этого не могло быть, но это случилось.

Впервые, насколько он помнил, Арфа вышла из повиновения. 

Глава 2 СКИФ

Запястья и щиколотки Скифа стягивали прочные кожаные ремни. Еще один ремень шел от щиколоток к запястьям, так что, поднявшись, он не смог бы выпрямиться во весь рост — широкая полоса толстой кожи была слишком короткой. На шее у него блестел медный обруч с двухметровой цепью, которую днем пропускали в кольцо под лукой седла Ноги при этом, разумеется, развязывали, но руки не освобождали ни на минуту. Через пару суток такой пытки Скиф уже почти не чувствовал онемевших пальцев.

Святой Харана! Вот он и попался, как кур в ощип! Вместе с Джамалем, верным компаньоном, странником из миров иных. И теперь оставалось лишь гадать, что ждет их в самом близком будущем: каменоломни, галеры или нечто еще более неприятное. Скиф хотя и был в душе романтиком и оптимистом, склонялся к последнему варианту.

Джамаль лежал на спине рядом с ним, согнув колени и глядя в ночное небо Амм Хаммата, усеянное яркими блестками звезд. Руки и ноги его тоже были связаны, медный ошейник подпирал нижнюю челюсть, всклокоченные черные волосы падали на лоб. Дальше скорчились в траве еще семеро собратьев по несчастью — семь парней и молодых мужчин неизвестной племенной принадлежности, все — грязные, лохматые, босые, облаченные в жалкое рубище. Джамаль не многим отличался от них: был так же грязен, бос, скручен ремнями и закован в рабский ошейник. Правда, одеяние его выглядело поприличней — некогда роскошная шелковая пижама в ярких разводах, изображавших павлиньи перья. В таком виде князь и заявился сюда, попав в амм-хамматские пределы прямо с больничной койки Теперь, после трехдневных скитаний в дикой степи, пижама изрядно запылилась и разорвалась в дюжине мест; вдобавок шинкасы срезали с нее все пуговицы. И неудивительно — пуговицы были золотыми.

Сейчас вся их компания, все девять окольцованных и связанных невольников, располагалась меж двух костров под присмотром рослого вонючего бандита с огромной секирой, откликавшегося на имя Коготь. Был он одним их трех ближайших подручных Полосатой Гиены, которых Скиф называл про себя сержантами. Сам Гиена, по-местному — Тха, являлся невеликой кочкой на ровном месте, всего лишь шаманом и вождем маленького отряда степных разбойников — или, если угодно, капитаном. Но замашки и амбиции у этой толстой жабы были генеральские, что внушало Скифу самую острую неприязнь. Как говаривал майор Звягин, не стоит капитану принюхиваться к генеральскому коньяку: пьян не будешь и свое пиво расплескаешь. Верная мысль, Скифу тоже казалось, что всякой гиене положено знать свое гиенье место: начальствовать над двадцатью шакалами, рвать глотки беззащитным антилопам и не строить из себя льва, готового схватиться с буйволом.

Так размышлял Скиф, с горечью сознавая, что он-то сейчас не могучий степной бык, способный поднять хищника на рога, и даже не быстроногая антилопа. Так, нечто вроде кролика-кафала… да еще со связанными лапами…

Желая отвлечься от мрачных дум, он повернул голову к Джамалю и тихо, сквозь зубы, пробормотал:

— Ну, выходит что-нибудь, князь?

Джамаль перекатился на бок и снизу вверх заглянул в лицо компаньону.

— Не выйдет это, дорогой, придумаем другое. Найдется кусок мясца, чтоб подманить шакалов… только выбрать надо полакомей, с тухлинкой…

— Поторопись с выбором-то, — произнес Скиф, — Иначе дело труба.

О себе он, впрочем, не тревожился; колокола Хараны-заступника молчали, а это значило, что он сумеет выкрутиться из любой передряги. Но вот Джамаль… С ним-то что будет?.. С одной стороны, Скиф за него не отвечал, ибо таинственное явление князя в амм-хамматские пределы свершилось по собственной его воле и желанию, и был он сейчас не клиентом, коего полагалось лелеять да беречь, а равным партнером. И в этом качестве князь на законном основании подвергался всем опасностям и риску, всем тяготам странствий в жестоком мире прошлого, где судьбой человеческой правили меч, стрела да аркан. С одной стороны, все обстояло именно так; но с другой… С другой, Джамаль был ему дорог; и не просто дорог, а жизненно необходим. И самому Скифу, и Сарагосе, и всей Системе! Отсюда следовал бесспорный вывод: князя надо спасти, даже если для этого придется назвать пароль, досрочно прервав амм-хамматское странствие. Но такую возможность Скиф приберегал на крайний случай.

Сейчас Джамаль пытался решить проблему иными способами, не столь радикальными: уже два дня он внушал Гиене мысль забыть о пленниках, бросить их где-нибудь посередь степи и убраться к дьяволу. Или к нечистому Хадару, игравшему в шинкасском пантеоне роль Сатаны… Однако все усилия князя оставались тщетными; либо он не мог повторить фокус, сыгранный некогда с Зуу'Арборном, джараймским купцом, либо Полосатый Тха, смрадный хиссап, потомок ксиха, не поддавался гипнозу. Впрочем, надежды Джамаль еще не потерял.

— Как думаешь, — спросил он, по-прежнему заглядывая Скифу в лицо, — куда нас тащат? Тот дернул плечом.

— Сказано было — к ару-интанам, в сеняков превращать… А дальше — понимай как знаешь! То ли продадут кому, то ли…

Он рухнул лицом вниз, едва не перевернувшись через голову; острая боль прострелила поясницу. Коготь, сын ксиха, приложился сапогом по самому копчику! Сапог у него был мягким, шитым из хорошо дубленной шкуры, но ступня не уступала крепостью лошадиному копыту.

Стоя над поверженным Скифом, Коготь с минуту разглядывал его. От шинкаса попахивало немытым телом, пропотевшей кожей и конским навозом; ко все этим ароматам примешивался едкий запах пеки, местного хмельного напитка, который шинкасы потребляли в невероятных количествах.

Коготь прочистил горло, поиграл висевшей на шее серебряной цепью и внушительно произнес:

— Сену! Сену — не болтать, молчать! Твой, мутноглазая зюла, еще говорить. Коготь дух вышибать. Твой до арунтанов не доживать!

— Сам ты зюла, — прошипел Скиф, корчась от боли. — Зюла безносая, ксих недорезанный, хиссапья моча…

Новый удар, в почки, заставил его прикрыть рот. Поминать зюлу, ксиха или хиссапа считалось у шинкасов страшным оскорблением, и за первым ударом тут же последовали второй и третий — по одному за каждый непечатный эпитет. Зюла была огромной бородавчатой жабой, самого мерзкого обличья, обитавшей кое-где в лесных ручьях; ксих являлся абсолютным подобием земной свиньи, а хиссап напоминал бесхвостого койота, вонючего, словно скунс. Все эти тварюги Скифу еще не встретились ни разу, но ему пришлось свести с ними заочное и самое близкое знакомство, так как язык шинкасов наполовину состоял из проклятий, божбы да смачных ругательств. Правда, до русского в этой части было ему далековато.

— Молчать! — прикрикнул Коготь, раздуваясь от злости. Его физиономия, почти безносая, с огромной выступающей челюстью, побагровела, сальные черные пряди разметались по плечам. Остальные шинкасы, развалившиеся сейчас на траве по другую сторону костра, почти ничем не отличались от этого неандертальца: были такими же темноглазыми, смуглыми, плосколицыми, с ноздрями, смотревшими не вниз, а вперед. Скиф, светловолосый и белокожий, казался им, очевидно, уродом, что подчеркивалось неоднократно и в самых крепких выражениях и Полосатым Тха, бандитским капитаном, и его сержантами, Клыком, Когтем и Ходдом-Коршуном, и прочими воинами, включая распоследнюю шваль — Пискуна и Две Кучи.

Коготь ткнул пленника топорищем в ребра. Секира его весила килограммов пять и древко имела соответствующее — длиной в полтора метра, толщиной с лошадиную ногу, украшенное кольцами из серебра. Скиф уставился на нее с вожделением. Были б у него свободны руки… и если б он добрался до своей катаны и топора… или хоть до проволоки, зашитой в комбинезонную лямку…

Мечты, мечты! Ну, добрался бы, совладал с Когтем, самым крепким бойцом в отряде… Так ведь оставалось еще два десятка! Против них не выстоять… ни в одиночку, ни на пару с Джамалем… Разве что семь братцев-невольников помогут? Но с ними Скиф еще не успел свести близкого знакомства.

— Глядеть туда, мешок с дерьмом Хадар! — Древко секиры вновь прогулялось по Скифовым ребрам. — Глядеть! — Коготь вытянул над костром длинную мускулистую руку. — Твой скоро менять на сладкий трава, вот так! Твой стать сену… ничего не понимать, ничего не видеть, не слышать, только работать. Пока твой видеть, понимать — глядеть! Глядеть, какой шинкас грозный воин! Бояться шинкас! Сильно бояться!

— Боялся моськи волкодав… — пробормотал Скиф, но тут Джамаль, вытянув связанные руки, коснулся его локтя:

— Слушай, дорогой, не надо, не заводись. Побереги здоровье. И погляди… Может, придумаем чего.

Совет был мудр; очевидно, поэтому Коготь и не приложился рукоятью секиры к пояснице торгового князя. Впрочем, с Джамалем шинкасы не рукоприкладствовали — оттого ли, что был он черноволос и смугл, как сами они и остальные пленники, или подчиняясь некой таинственной эманации, исходившей от великого финансиста. Эманации сей не хватало, чтоб подчинить Полосатого Тха, но по крайней мере князь ухитрялся избегать побоев.

Скиф, уже не огрызаясь, в угрюмом молчании уставился на пространство за костром, где важно восседал Гиена в ожерелье, в котором сверкали пуговицы с пижамы Джамаля, с чашей пеки в левой руке. Троном степному князьку служили три седла, поставленные друг на друга; остальные седла и упряжь были аккуратно разложены в стороне, вместе с большими секирами, луками, колчанами и походными мешками. Имелось там и два-три длинных прямых меча, украденных либо отвоеванных у амазонок из Города Двадцати Башен; однако ни шлемов, ни металлических панцирей Скиф не замечал. Похоже, шинкасы брезговали доспехами, предпочитая идти в бой нагими по пояс, в одних своих устрашающих масках из размалеванной кожи.

Чуть дальше, за рядом седел и секир, фыркали стреноженные кони. Их, как всегда, стерегли Пискун и Две Кучи, обладавшие самым низким статусом в орде и потому назначенные на роль вечных козлов отпущения. Прочие шинкасы, числом восемнадцать, сгрудились перед своим владыкой, размахивая легкими топориками и ножами длиной в половину руки. Лица их прикрывали плотные кожаные маски, одевавшиеся, как знал уже Скиф, и во время сражения, и во время боевых плясок; то и другое посвящалось Шаммаху, богу Чистого, Одноглазому Кондору Войны, Всевидящему Оку.

Тха отхлебнул из своего серебряного кубка, шлепнул правой ладонью торчавший у колена небольшой барабан; резкий звук раскатился в сумраке ночной равнины. Из толпы выступили двое: коренастый Клык и широкоплечий жилистый Ходд-Коршун, самые сильные воины после Когтя. Клык был обнажен до пояса, и с шеи его свисало ожерелье, а Ходд щеголял в безрукавке из оленьей шкуры мехом наружу и широких браслетах. Каждый держал топорик с треугольным лезвием и длинный нож; маска Ходда пестрела серыми полосами, маска Клыка была размалевана рыжей охрой. Скиф отлично видел обоих: света хватало, так как над степью уже взошли луны, темно-багровая Миа и Зилур, больший из двух серебристых амм-хамматских сателлитов.

Гиена вновь ударил в барабан, и гибкие фигуры воинов заскользили по кругу. Ноги их в мягких сапогах приминали траву, руки плавно двигались, словно отбивая некий ритм: взмах топором, два взмаха ножом, оружие скрещивается перед грудью, затем руки идут в стороны, вверх… И снова — взмах топором, два взмаха ножом. Постепенно движения шинкасов делались все быстрее, все стремительнее, а круг становился уже; наконец, они сошлись на расстояние трех шагов.

Раздался грохот. Замелькали топоры и клинки, то отсвечивая алым в пламени костра, то сверкая чистым серебром или отливая багрянцем в лучах Зилура и Миа. Клык и Коршун танцевали, звеня оружием, и танец их был грозен. Пляска диких воинов, вступивших в почти реальный поединок! Они рубили и секли, наносили удар за ударом, отступали и наступали, уклонялись, делали быстрые выпады, то ныряли в сторону, то падали в траву, то подскакивали вверх. Фехтовальная техника, на взгляд Скифа, была невысока, однако пляска производила устрашающее впечатление. Казалось, один из воинов вот-вот рухнет на землю с пробитым черепом или дырой в груди.

Тха, степной князек, одобрительно кивая головой, потягивал хмельную пеку, подбадривал сражавшихся гортанными возгласами. Рука его опять потянулась к барабану, послышались четыре рокочущих удара, и четверо шинкасов из толпы, размахивая топориками, прыгнули к бойцам. Круг сразу стал шире; теперь шесть фигур метались за костром, и перезвон клинков сделался почти непрерывным.

Новые удары барабана — три, четыре, пять… Уже все шинкасы кружились в боевом хороводе, подобные сражавшимся насмерть демонам. Жуткие кожаные маски, скрывавшие их лица, трепетали; длинные пряди, словно десятки змей, скользили по плечам; ноги, подчиняясь грохоту барабана, отбивали четкий ритм. Внезапно, после двух резких ударов, кольцо танцующих распалось: теперь каждый бился со своим противником, но все девять пар в прежнем темпе двигались по кругу, вздымая свои топоры и ножи.

— Половецкие пляски, — пробормотал Скиф, чувствуя, как Коготь нетерпеливо переминается за спиной; охраннику тоже, вероятно, хотелось поразмяться.

— Женщин не хватает, — прокомментировал Джамаль и поскреб колено сквозь прореху в пижамных штанах. — Вах, не хватает! В театре, с девушками, все же лучше получается.

— В театре, — заметил Скиф, — у танцоров хоть шеи чистые. А эти… Грязны, как задница ксиха!

Разумеется, он тут же получил древком по ребрам. Затем Коготь, склонившись к нему, дыша вонючим перегаром, прохрипел:

— Смотреть! Страшно, а? Какой шинкас воин! Чик-чик, — он похлопал по лезвию своей огромной секиры, — и голова — нету! Голова идти гулять к Хадар, кишки тоже к Хадар, а твой печень — жрать Коготь!

— Развяжи руки, ублюдок, и твой печень жрать хиссап, — ответил Скиф. — Твой печень и их печень тоже, — он кивнул в сторону танцующих.

Некий план начал складываться у него в голове; весьма рискованный, способный в равной мере привести к успеху либо к провалу. Тут уж все зависело от главаря шинкасов, от его чванства, амбиций и степени презрения, питаемого им к невольникам. Скифу казалось, что шансы у него есть, ибо недостатком самомнения Гиена отнюдь не страдал.

Коготь, вероятно, тоже. В очередной раз ткнув пленника топорищем, он хрипло расхохотался.

— Твой — кафал, а зубы скалить, как пирг! Ха! Твой топор не держать, меч не держать! Твой видеть острое железо, мочиться со страха! Твой…

— Не нужны мне меч и топор! — прервал его Скиф, свирепо ощерившись и не обращая внимания на предостерегающие знаки Джамаля. — Я без топора уложу любого! На выбор! И долго плясать у костра не стану! Не девка!

— Твой?! — изумился Коготь. — Твой — убить любого? Без меча? Без ножа? Без топора? — Он скорчил жуткую гримасу и резко выдохнул: — Твой — хиссап!

Затем, переложив секиру в левую руку, шинкас вцепился правой в ошейник Скифа и рывком поднял пленника на ноги. Тонкие губы Когтя скривились в злобной ухмылке, в глазах — узких, как амбразуры дота, — мелькнул опасный огонек. Намотав цепь на запястье, он потащил Скифа вокруг костра, пиная коленом под зад и рявкая:

— Твой — убить — любого! Ха! Вонючий червь! Кал ксиха! Отрыжка зюлы! Убить — любого! Ха! Твой кафала не зарезать! А шинкас — все шинкас! — великий воин! Любой выпуститьтвой кишки! Ха-ха! Выпустить одним ножом, без топора!

* * *
Кое-какие основания для подобных выводов имелись: слишком уж легко он им достался.

Три дня назад, когда Джамаль спас его от дурманного морока, Скиф, отдышавшись, тут же приступил к ревизии. В голове у него теснилось десятка два вопросов сразу — и как торговый князь сумел проникнуть в Амм Хаммат, и как оказался на опушке рощи, и почему убийственный запах падда вроде бы не повлиял на него, и каким образом человек, минутой раньше беспомощно пускавший пузыри на больничной койке, ухитрился выздороветь — исцелиться окончательно и бесповоротно, о чем свидетельствовали и его связная речь, и быстрые энергичные движения, и лукавый блеск темных глаз. Пожалуй, это внезапное исцеление являлось самым поразительным — и, разумеется, самым приятным моментом; но в первые пять минут Скиф даже не пытался разрешить сию загадку.

Он проверял свою память.

Проверял быстро, тщательно, словно бы экзаменуя сам себя, отвечая на вопросы некой невидимой анкеты: имя, фамилия, адрес, основные факты биографии, события последних дней, задача, с которой его послали в Амм Хаммат, рекомендации и приказы Сарагосы, пароль… Он помнил все; на этот раз, похоже, кладовые памяти не потерпели ущерба, и объяснить это можно было лишь одним: он не терял сознания, а значит, дурные сны не успели овладеть его разумом и душой. Убедившись в этом, Скиф сразу почувствовал себя уверенней; сел и во все глаза уставился на Джамаля.

Торговый князь был облачен в роскошную пижаму цвета нежной зелени, с яркими разводами и золотыми пуговками; если б не босые ноги и щетина на щеках, походил бы он сейчас на Гаруна аль-Рашида, заявившегося по-домашнему в свой гарем, чтобы скрасить ночь с одной из многочисленных одалисок. Волосы у князя были слегка растрепаны, лоб блестел от проступившей испарины, но вид он имел довольный и никоим образом не походил на идиота. На кретина, в беспамятстве пускавшего слюну в медицинском боксе фирмы «Спасение»!

«Отрадный факт», — подумал Скиф; затем встал, утвердился на чуть подрагивающих ногах и произнес:

— Ну?

Любопытное словечко! При случае может означать что угодно: «да» или «нет», согласие либо отрицание, возмущение или восторг, просьбу, решительный вызов или желание стушеваться. Наконец, вопрос; не конкретный, а самого общего свойства — мол, выкладывай, парень! Все выкладывай, до самого донышка!

Судя по лицу Джамаля, ситуацию князь понял верно.

Он хмыкнул, переступил с ноги на ногу, потом пробежался пальцами по золотым пижамным пуговкам, будто пересчитывая их; губы его отвердели, у переносья собрались морщинки, и Скиф вдруг понял, что перед ним стоит сейчас не тот Джамаль, Георгиев сын, с коим довелось ему странствовать по амм-хамматским лесам и равнинам, а некая загадочная личность, неизмеримо более значительная, властная и суровая. Это превращение свершилось словно бы в одну-единственную секунду: был Джамаль — и нет Джамаля. А вместо князя — чужой человек, и душа у него — потемки. Ну, может, не потемки, а тот самый серый туман, о котором толковал Сарагоса…

«Оборотень! Двеллер из серой мглы!» — мелькнуло в голове у Скифа, и рука сама потянулась к лазеру.

Но тут Джамаль заговорил:

— Вижу, сомневаешься, дорогой? Правильно, сомневайся… Сомнение полезно; сомнение — ключ к истине.

— А в чем она? — спросил Скиф, отмечая про себя, что даже интонации у князя изменились: грузинский акцент стал едва заметен, и речь сделалась как бы уверенней и чище.

— Истина — сложная штука, — произнес Джамаль, — и нет одной истины для всех, генацвале. У каждого она своя — у меня и у тебя, у Нилыча и у Доктора. И всякая истина сложна… Какую же ты хочешь знать?

— Твою, князь, твою. Если ты — прежний Джамаль…

— Прежний. — Он кивнул головой и усмехнулся. — Почти весь прежний… ну, не весь, так наполовину. Джамаль, сын Георгия, из рода Саакадзе… может, князь, а может, не князь, но уж во всяком случае не то, что ты обо мне подумал.

— Наполовину… — протянул Скиф. — На одну половину… А на другую?

Джамаль вздохнул и вновь переступил с ноги на ногу.

— На другую — Наблюдатель. Ну, если хочешь — странник и гость… Но не из тех, которых ищет Нилыч. И потому не стоит тебе, дорогой, хвататься за пистолет. Я — союзник, не враг, клянусь могилой матери!

Странник и гость… Голова у Скифа пошла кругом.

— Это какой же могилой ты клянешься? — выдавил он. — Той, что на Марсе? Или в созвездии Ориона?

— Той, что на Южном кладбище, у Пулковских высот, — спокойно ответил Джамаль. — Там моя мама и лежит, рядом с отцом, уже года четыре. А другие… — он сделал паузу, подняв лицо к ясным небесам Амм Хаммата, — другие мои родители еще живы. Надеюсь, что живы, дорогой. Я, видишь ли, немного запутался со временем… Далекий путь, понимаешь? Не с Марса, нет, и не из созвездия Ориона… Дальше! Вах, как далеко!

Вах!

Это восклицание словно вернуло прежнего Джамаля. Скиф перестал нащупывать локтем ребристую рукоятку лучемета; брови его приподнялись, рот недоуменно округлился.

— Не понимаю, — пробормотал он, — не понимаю… Отец и мать на Южном кладбище… а другие дальше Ориона… Ты что же, два раза родился?

— Не два, четыре, — уточнил Джамаль. — Вот видишь, истина, как я сказал, сложна. Не всякий поверит, генацвале. Понял, нет?

Он так точно скопировал интонации Сарагосы, что Скиф невольно рассмеялся. Затем оглядел золотую рощу, сверкавшую метрах в двухстах на фоне изумрудного кедровника, бросил взгляд на холмы, пологими волнами уходившие на восток, в степь, и на горные вершины, что розовели южней, у самого горизонта, поднял глаза к бездонному бирюзовому небу, вдохнул воздух, пронизанный запахами трав и хвои. Он снова был в Амм Хаммате! В прекрасном и диком Амм Хаммате, рядом с Сийей! И рядом с Джамалем… Сийю еще предстояло отыскать, но Джамаль был здесь, на расстоянии протянутой руки. Гость, странник, пришелец, четырежды рожденный — и все-таки Джамаль… Чужой — и близкий…

Он опустил взгляд на лицо князя, будто пытаясь отыскать в нем что-то странное, непривычное, нечеловеческое. Тот, вероятно, понял: глаза его насмешливо сверкнули, губы растянулись в усмешке.

— Что так смотришь, генацвале? У меня нет ни рогов, ни копыт, ни хвоста.

— Ты чужой… — в смущении пробормотал Скиф.

— Чужой, вах! Разве ты мало повидал чужих за последнее время? Ты даже любил одну красавицу… или любишь, а? Так что — она тебе тоже чужая? Или нет? — видя, что Скиф отвечать не собирается, князь — или Наблюдатель? — ободряюще похлопал его по плечу. — Сегодня чужой, завтра свой, генацвале. А для нас это завтра миновало еще вчера… когда мы с тобой тут бродили и мерились силой с полосатыми собачками… Разве не так?

— Так, — согласился Скиф, — так.

— Тогда идем! Солнце уже высоко, — прищурившись, Джамаль поглядел на золотисто-оранжевое светило, потом махнул в сторону ближнего холма.

— Идем! Вот только одежка у тебя неподходящая… Князь ухмыльнулся, колыхнул полами пижамной куртки.

— Это верно! Слишком я торопился вслед за тобой… Ну, ничего! Доберемся до наших девушек, будет и одежда.

Они направились к востоку, к холмам, за которыми лежала бескрайняя степь, поросшая низкой и высокой травой, пересеченная оврагами и ручьями, украшенная цветущим кустарником и древесными рощами. Где-то там, далеко, на восходе солнца, высилась огромная скала, а на ней стоял Город Двадцати Башен, девичье царство… Скиф, впрочем, полагал, что им не придется тащиться пешком в такую даль; рано или поздно встретятся путникам Белые Родичи или отряд Стерегущих Рубежи, а значит, будут и кони. На миг закрыв глаза, он ощутил ритм бешеной скачки, порывы ветра, бьющего в лицо, едкий запах конского пота… Сийя скакала рядом с ним; он слышал ее смех, видел, как вьется за плечами девушки белый плащ, подобный крылу чайки, как сверкает на солнце ее шлем с пышной гривой султана…

Поднявшись на ближайший курган, Джамаль остановился. Отсюда, с высоты, была видна изумрудно-зеленая полоска кедровника, окаймлявшая морское побережье; за ней равнина резко обрывалась вниз, к скалам и соленым водам, лиловевшим на западе. Море было пустынным: ни лодки, ни корабля. Проклятый Берег, припомнил Скиф. Так называли это место амазонки, и теперь он догадывался почему: тут и там среди яркой зелени кедров светились золотые купола над рощами падда, деревьев дурных снов, недосягаемые ни для человека, ни для зверя, ни для птицы.

Однако ж надо как-то добраться до них, промелькнула мысль. Хотя бы ветку с дерева раздобыть, как Пал Нилыч велел…

Взглянув на сосредоточенное лицо Скифа, Джамаль спросил:

— О чем задумался, дорогой? Что-то не так?

— Не так. Рановато мы направились в степь… Меня ведь сюда не гулять послали.

— Понимаю, что не гулять. И чего же ты хочешь?

— К роще подобраться. Пал Нилычу, понимаешь ли, образцы нужны. Кора, листья… Да и на купола эти стоит поближе взглянуть…

Джамаль покачал головой.

— Не советую. Два раза я тебя вытаскивал, а в третий мы оба можем там остаться. Иначе действовать надо, дорогой. — Иначе? Как?

— Помнишь, о чем девушки толковали? Есть, мол, среди них Видящие Суть, те, которые не спят и могут говорить без слов… Только им дозволено касаться падда. Выходит, известно им, как попасть в рощу и как выбраться назад. Найдем их, поинтересуемся… — Джамаль устремил взгляд на восток, в сверкающую под солнцем степь, где обитали таинственные жрицы народа Башен. Затем, покосившись на Скифа, спросил: — Сам-то ты как на опушке очутился? Другого места выбрать не мог, а?

Скиф пожал плечами.

— Глупость вышла. Думал грешник о черте, вот и угодил на сковороду. Понимаешь, если в момент Погружения представить себе нечто конкретное… ну, море там или горы…

— Я знаю. Доктор находит подходящий мир, а уж место в этом мире ты выбираешь сам, если не договорился заранее. Я знаю!

— Знаешь? — подозрения опять ожили в душе Скифа. — А что ты еще знаешь? И как ты сюда попал? Ты же валялся в койке да пускал пузыри! Тебя ведь разрядником стукнули — эти, атаракты! Так врезали, что Сарагоса уже заупокойную по тебе отслужил!

— Много он понимает, твой Сарагоса! — Джамаль, усмехнувшись, начал спускаться по склону. — Мне нужно было попасть сюда, в этот мир, вот я и попал. Мы давно его искали… я искал, и другие… другие Наблюдатели… А пока искал, кой-чему научился у Доктора. Так что теперь, когда он проложит тропинку среди звезд, я пройду по ней и назад не оглянусь. Понимаешь?

— Нет! — Скиф решительно помотал головой. До сих пор ответы Джамаля, неопределенные и уклончивые, лишь множили вопросы. К примеру, зачем он искал этот мир? И кто те другие, которые тоже участвовали в розысках? Что им было нужно в Амм Хаммате? И при чем тут Доктор? Если уж Джамаль сумел добраться до Земли и обзавестись там родителями, отчего бы не повторить этот фокус и в Амм Хаммате?

— Нет, не понимаю! — Скиф прикоснулся к плечу князя, словно хотел убедиться, что тот не призрак, не туманная тень, возникшая из небытия. — Не понимаю и не пойму, если ты не расскажешь все. Все! Откуда ты пришел на Землю, чего тебе надо, что ты ищешь и зачем? А для начала хотелось бы узнать, как ты из койки-то вылез? Ведь остальные…

— Остальные… — медленно протянул Джамаль. — Остальные — люди, а я все-таки не совсем человек… Конечно, если б они, — князь будто выделил это «они», — взялись за меня по-настоящему, и я бы не выдержал. Но разрядником меня не возьмешь! Так что считай, что болезнь моя была притворством. Неплохо сыграно, да?

— Неплохо, — согласился Скиф. — Но зачем?

— Шеф твой сказал, что отправит людей в Амм Хаммат… Сказал ведь, так? Еще говорил, может, и сам пойдет, верно? — Скиф молча кивнул. — Выходит, и я мог бы проскользнуть следом… за тобой, за Нилычем… Но разыскать нужную тропку непросто, дорогой! Тут лучше пристроиться поближе к Доктору — так близко, как сможешь подобраться. Вот я и подобрался… Дело случая!

— Случай, что к тебе атаракты заявились? Да еще стукнули разрядником?

Джамаль усмехнулся.

— Верно! Помогли они мне, вах, как помогли! Не хотели, а помогли! Попал я, как ты говоришь, в койку, метрах в пятнадцати от Доктора, считая напрямую. И когда он принялся над тобой колдовать…

— Ну хорошо, — сказал Скиф, представляя сейчас эту койку, скрытую мерцающей пленкой защитного кокона, — хорошо, с этим мы разобрались. А со всем остальным?

Об остальном Джамаль рассказывал не один час. Путники успели пересечь неширокую цепочку холмов, перебраться вброд через два-три ручья и углубиться в степь километров на двадцать. Оранжево-золотое амм-хамматское солнце поднялось в зенит, потом неторопливо покатилось к западному горизонту, к морю, оставшемуся далеко позади; в прозрачном степном воздухе повеяло вечерней прохладой, стада газелей, оленей и антилоп потянулись на водопой, бирюзовое небо начало темнеть, наливаться огненными предзакатными красками. Князь все говорил и говорил, и, слушая его, Скиф невольно задавался вопросом: кто же шагает сейчас рядом с ним? То ли прежний Джамаль, финансовый гений с темпераментом авантюриста, человек хоть и странный, но понятный, невзирая на все странности; то ли Наблюдатель с далекой и неведомой планеты Телг, четырежды рожденный в разных мирах, сменивший не одну личину, проживший не одну жизнь, преодолевший безмерные пространства — такие, что не постигнуть ни разумом, ни чувством.

Обе эти личности сосуществовали в Джамале в неразрывном и тесном единении. Пожалуй, о двух личностях не стоило и говорить; по сути дела, он являлся созданием на редкость цельным, помнившим как свою земную биографию, так и все прочие жизни, иные существования и ипостаси, объединенные одной задачей: разыскивать и наблюдать. Он вел свои поиски в трех мирах, считая с земным, и надеялся, что теперь его миссия близка к завершению. Личины, которые он надевал, не были чем-то искусственным и чуждым; возрождаясь в каждом мире, принимая новый облик и новую судьбу, он становился частицей новой своей родины — такой же, как любое из мириад существ, родившихся и проживших свой век на Земле. А значит, он был земным человеком, хоть сам временами утверждал обратное; и Скиф, успокоившись на сей счет, уже не видел разницы между Джамалем прежним и Джамалем нынешним.

Смеркалось, в небесах вспыхнули первые звезды, темно-красный диск Миа медленно всплывал над горизонтом, озаряя степь багровыми отблесками. Скиф, продолжая слушать речи Джамаля, начал озираться по сторонам, присматривая место для ночлега. За день они одолели немалое расстояние и теперь приблизились к небольшому озеру у подошвы крутого холма. Водоем окружали заросли высокой травы, походившей по виду на бамбук; стебли ее, как помнилось Скифу, были мягкими и гибкими, но довольно прочными. Вполне подходящий материал, чтобы сплести сандалии для князя, решил он, выбрав это место для ночлега. Вода плескалась рядом, а в зарослях хватало сухостоя для подстилок и костра — правда, жарить на костре было нечего: днем Скиф не охотился, увлеченный беседой. Ну, ничего, подумалось ему, на первый раз обойдемся консервами.

Вскоре, нарезав сухих стеблей, они расположились рядом с банками в руках, то и дело прикладываясь к фляге. Перед ними пылал костер, разожженный вспышкой лазера; за кругом мерцающего света лежала холмистая степь, полная прохлады, таинственных шорохов и шелеста трав. Они поели; пища была еще земной, но вода в объемистой фляге и огонь, плясавший над грудой сушняка, уже принадлежали Амм Хаммату.

Но Скиф об этом сейчас не думал. Внимая речам Джамаля, он будто бы отключился от реальности, забыл про темную амм-хамматскую степь, расстилавшуюся вокруг, про купола и золотые рощи, про город на скале, увенчанный двадцатью башнями, где поджидала его Сийя ап'Хенан. И даже о ней он не вспоминал в этот миг, ибо рассказы князя были такими же чарующими, как сказки «Тысячи и одной ночи» или эллинские предания о битвах богов и титанов. Правда, казалось ему, что Джамаль слегка обеспокоен тем, как будут восприняты его истории. Повествуя о делах удивительных и необычайных, он как бы старался подчеркнуть, что ничего удивительного и необычайного в них нет, что цель его поисков не столь уж отличается от целей и задач Системы и сам он, наподобие Скифа, Самурая или Сентября, принадлежит к некой межзвездной Суперсистеме, является ее агентом и полномочным эмиссаром.

Таковым был его статус, если определять его в земных терминах; и Скиф уже собирался успокоить своего компаньона, сказав, что теперь ему все понятно и что он не считает телгского Наблюдателя коварным инопланетным чудищем, а готов рассматривать его как союзника и коллегу. Но тут за спинами путников, в высокой траве, раздался шорох, а затем над ними взметнулась большая ременная сеть. Не успел Скиф выхватить оружие, как был повержен наземь, спеленут и связан; жуткие маски склонились над ним, а перевернутая лодка багровой луны, будто символ поражения, плыла в вышине, насмешливо покачивая днищем.


* * *
Коготь проволок его вокруг костра, не скупясь на зуботычины и пинки. Резким ударом о барабан Тха остановил танец, и теперь разгоряченные шинкасы сгрудились за спиной вождя, не выпуская из рук своих ножей и маленьких топориков. Маски их чуть подрагивали, и Скифу казалось, что они ухмыляются, предвкушая новое развлечение. От воинов разило потом и кислым запахом хмельной пеки.

Цепь дернулась вверх, ошейник врезался в челюсть, заставив Скифа задрать голову. Он стоял перед Гиеной Тха в унизительной позе, согнувшись и вытянув связанные руки ниже колен; ремень, соединявший запястья со щиколотками, не позволял выпрямиться.

Тха, на редкость упитанный среди своего сухощавого воинства, поерзал в седле толстым задом и оттянул двумя пальцами отвислую нижнюю губу — знак удивления, принятый среди шинкасов. Он не смотрел на пленника, видно, считая его недостойным ни взгляда, ни плевка; узкие щелочки меж припухлых век уставились на Когтя, лицо перекосила гримаса раздраженного недоумения.

— Что надо? — пропыхтел вождь. — Зачем твой тащить сюда этот падаль? Этот бледный вошь?

На следующий день после пленения Скиф выяснил, что язык степных разбойников ничем существенным не отличается от наречия амазонок. Слова оказались теми же самыми, но было их гораздо меньше, если не вспоминать о ругани; кроме того, глагольные формы отсутствовали напрочь. «Такие изыски, — размышлял Скиф, — не для шинкасов; под толстыми их черепами не наблюдалось изобилия мыслей. Они думали о вещах понятных и простых — о женщинах и лошадях, о драках, пьянках и жратве, о набегах и добыче, о золоте и серебре, о пленниках, коих ару-интаны обращали в покорных сену. Пожалуй, самым отвлеченным соображением являлась идея о собственном величии и непобедимости, сидевшая в темени всякого шинкаса словно гвоздь в доске; свои победы они считали естественной закономерностью, а поражения — происками злобного Хадара, нечистого и завистливого божества…» Скиф, руководствуясь этой доктриной, надеялся, что вызов его не останется без ответа.

Его охранник, сжимая в одной руке цепь, а в другой — огромную секиру, вытянулся перед вождем.

— Мутноглазая зюла говорить: убить шинкас! Любой шинкас! Любой воин! Убить без топора, без меча, без ножа. Ткнуть пальцем — и убить! Плюнуть — и убить! Ха!

Гиена почесал толстую щеку и ухмыльнулся.

— Зюла — ядовитый тварь. Ядовитый слюна! Вдруг плюнуть — убить, а? Убить! Семь ног Хадара! Быть Коготь — нет Когтя!

Выпустив цепь, Коготь поднес грязную ладонь к губам Скифа. Пальцы у него были толстые, с обломанными ногтями; кожа, покрытая валиками мозолей, напоминала древесную кору.

— Плюнуть! — рявкнул он. — Плюнуть! Скиф плюнул, и шинкас с торжествующим видом вытер ладонь о голый живот.

— Коготь не умирать! Коготь брать нож, резать глотку длинноносой крысе!

Воины за спиной Тха одобрительно загалдели, а сам князек в задумчивости принялся оглаживать то свое ожерелье, то отвислую щеку, то рукоять торчавшего за поясом меча. Меч этот был Скифу отлично знаком: его драгоценная катана в черном лакированном футляре, ставшая добычей победителей, а с ней и охотничий нож, кисет с золотом и пуговицы с пижамы Джамаля. Всем остальным шинкасы побрезговали, оставив в траве, у прогоревшего кострища, рюкзак, консервы, лазер, компас и прочее добро. Скиф полагал, что, не ведая назначения этих предметов, дикари сочли их бесполезными и недостойными называться добычей. Его скрутили ремнями и подвергли обыску, быстрому и не слишком тщательному, ибо понятия о карманах у шинкасов явно не было. Пластинка Стража, висевшая под рубахой, не возбудила их алчности, не нашли они и проволоку в комбинезонной лямке, и плоскую коробочку, прощальный дар дяди Коли.

Тха наконец принял решение. Повернувшись к Скифу, он дважды ударил в барабан и с важностью произнес:

— Твой хочет драться? Твой будет драться. Шинкас смотреть и думать: вот кафал кусать пирга! Очень весело! Ха-ха!

Кафалами у шинкасов звались те безобидные длинноухие создания, полукролики-полукрысы, на которых Скиф с Джамалем охотились в амм-хамматских степях и лесах во время прошлого визита. Что касается пиргов, то они внушали степным разбойникам опасливую ненависть, так как хищников сильнее и страшнее их в степи не водилось. Впрочем, сила, ловкость и едва ли не человеческий разум пиргов пользовались у шинкасов уважением — в той мере, в которой этот дикий народ мог испытывать подобное чувство. Судя по репликам, услышанным Скифом, пирги являлись Белыми Родичами — уже знакомыми ему степными тиграми с белоснежной шерстью, заключившими союз с племенем Сийи ап'Хенан.

— Твой драться с Пискун? — спросил Тха. — Или с Две Кучи?

Это предложение было откровенным оскорблением: двое названных являлись слабейшими бойцами, самыми распоследними, самыми тощими, самыми грязными во всей орде и почти не имевшими украшений. Скиф презрительно сплюнул:

— Пирг не давит хиссапов!

— Пирг? Твой — пирг? — Гиена в изумлении оттянул губу. Сейчас он был особенно похож на жабу, на толстую коричневую жабу, внезапно потерявшую девственность. Его широкий безгубый рот приоткрылся, жирные щеки затряслись. — Хо-хо! Хо-хо-хо! Ну, мой поглядеть! Скоро поглядеть! Твой драться с Дырявый. Дырявый — сильный воин!

Этот шинкас был обязан своей кличкой рваному отверстию, зиявшему в щеке, сквозь которое просвечивали зубы. Скиф полагал, что эта дыра являлась напоминанием о встрече с амазонками, а точнее, с длинным копьем, коим воительницы владели с поразительной ловкостью. Дырявому еще повезло: копейный наконечник лишь взрезал плоть от нижней челюсти до скулы, вырвал клок мяса и скользнул над плечом.

С пренебрежительной усмешкой Скиф ткнул пальцем в щеку.

— Дырявый — плохой воин! Женщина победить Дырявый. Женщина проколоть его копьем! Я — мужчина! Я не буду с ним драться.

Видимо, его предположение оказалось верным: Тха побагровел и раздраженно стукнул в барабан.

— С кем твой драться, отрыжка Хадар? Мой слушать тебя и думать: твой — прямо Кондор Войны, как Шаммах! Много болтать, а?

— Я хочу драться с ним! — Скиф мотнул головой в сторону Когтя. — С этим вонючим хиссапом!

— Хей-то! Пожрать твой Хадар! Коготь — лучший воин! Луна не успеть подняться, он кушать твою печень! И твой говорить, что взять Когтя без оружия? Без ножа, без топора?

— Взять, — подтвердил Скиф. — Я взять Когтя, отправить его к Хадар, ты отпустить меня, отпустить моего друга, отдать мой меч. Хорошо?

— Там посмотреть. — Гиена почесал жирные складки на шее. — Пока мой глядеть, как твой плясать с Коготь, и смеяться. Сильно-сильно смеяться! — Он повернулся к Когтю и отрывисто приказал: — Резать ремень! Брать нож!

Шинкас, сопевший за спиной Скифа, полоснул клинком ремни, и тот наконец выпрямился, разминая запястья. Руки были свободны, и ноги тоже; кровь снова пульсировала в пальцах, покалывая их острыми иголочками. Харана, бог с жалом змеи, верный Скифов хранитель, молчал; значит, судьба не сулила ему ни поражения, ни серьезной раны.

— Дерьмо ксиха! — прошипел Коготь, натягивая на лицо кожаную маску, столь же страшную, как собственная его физиономия. — Дерьмо ксиха! Мой спустить шкура, весь шкура с хиссап! Твой не стать сену, но арунтан не обижаться на Когтя, Коготь поймать других хиссап, других зюла, привести арунтан! Арунтан давать Коготь много сладкий трава.

Не слушая его злобного бормотанья, Скиф продолжал массировать руки. С ногами все было уже в порядке; он подпрыгнул несколько раз, потом обмотал цепь вокруг шеи, закрепив конец ее под ошейником. Его противник потянулся к торчавшей за поясом рукояти ножа.

— Э, нет! Пусть бьется секирой, — произнес Скиф, оборачиваясь к костру и пытаясь разглядеть лицо Джамаля. Встревоженный князь приподнялся на коленях, остальные пленники тоже зашевелились, вырванные из обычной своей апатии. Никто из них добрых чувств к шинкасам не питал, а к Когтю — особенно.

— Биться топором? Большим топором? — Рука Гиены вновь потянулась к нижней губе. — Нехорошо! Слишком быстро! Раз — и Коготь снять твой глупый голова! Не успеть повеселиться! Нож лучше.

— Топор, — настаивал Скиф.

Тха в раздумье помял отвислую щеку.

— Коготь — топор, твой — нож, — наконец распорядился он. — Так интересно. Топор — тяжелый, медленный, нож — легкий, быстрый. Твой, длинноносый крыса, быстро бегать, мой воины стеречь, чтоб не убежать совсем. — Он махнул рукой Клыку, и тот поднял свой лук и колчан.

— Пусть он оставит нож себе, — сказал Скиф, плюнув Когтю под ноги.

— Твой драться голой рукой? Мой говорить — нельзя! Шаммах не велеть! Шаммах тоже хотеть повеселиться! Долго повеселиться!

Шаммах, бог Чистого, почитаемый в облике огромного степного кондора, был кровожаден и неуступчив, так что спорить тут не приходилось. Рванув зубами комбинезонную лямку, Скиф вытащил заточенный обрезок проволоки, продемонстрировал его Гиене и пояснил:

— Я биться этим. Вместо ножа.

Неожиданно вождь шинкасов согласился. На его жирной физиономии расплылась ухмылка, глаза превратились в две крохотные щелочки, ладонь легла на барабан, пальцы дрогнули, выбивая короткую дробь.

— Не спешить, — сказал он, взглянув на Когтя. — Не спешить, безногий ящерица, или мой закопать твой в землю. Дать бледный вошь побегать. Побегать, хо-хо!

Барабан отрывисто грохнул, и бойцы начали сходиться.

Озирая рослую фигуру Когтя, Скиф перебирал в уме все способы, которыми мог прикончить этого дикаря. Их, изобретенных на Земле за пару тысячелетий, насчитывался не один десяток; одни годились в групповой схватке, когда предстояло сражаться с несколькими противниками, другие шли в ход против воина в броне, против всадника или человека с огнестрельным оружием, третьи — когда противостоял равный по силе враг, мастер рукопашного боя. Коготь, разумеется, таким мастером не был; полагаясь на свой топор и тупую мощь мускулов, он двигался с небрежностью дворняги, собиравшейся запустить клыки в цыплячье горло.

Но массивная секира шинкаса, и длинный нож, и свисавший с пояса кистень не значили сейчас ничего. Как говорил Кван Чон, сингапурский наставник Скифа, неуклюжий меч только щекочет воздух. И еще он говорил, что смертоносным оружием может стать любой предмет — карандаш или остро заточенная палочка, шнурок, игла, свернутый особым образом бумажный лист, шелковая нить… Но самым грозным и страшным орудием убийства являлся сам человек. В то же время он был уязвим в сотне мест; его глаза, ноздри, рот, уши; виски, нервные центры и кровеносные сосуды позволяли закончить бой одним ударом или превратить врага в инвалида на веки вечные. Древнее искусство ходу коросу, умение убивать обнаженной рукой, ценилось Кван Чоном превыше всего; он поучал, что ладонь надежней стального клинка, а быстрота и ловкость важнее защитной брони.

Живот Когтя, поднявшего топор над головой, был открыт. Одним стремительным выпадом Скиф мог проколоть шинкасу печень, пробить сквозь брюшину позвоночник, быть может, достать до сердца… Но Тха — Полосатая Гиена и Шаммах — Кондор Войны желали насладиться редким зрелищем, и потому Скиф подпрыгнул, перевернулся в воздухе и отпечатал подошву башмака чуть ниже ребер Когтя, угодив врагу в солнечное сплетение. Он не стал бить носком, такой удар мог отправить Когтя к Хадару раньше времени.

Шинкас покачнулся, но устоял на ногах; из-под маски донеслось гневное рычание, потом огромный топор обрушился на Скифа. Но там, где сверкнуло стальное лезвие, была лишь одна пустота.

— Торопишься, хиссап! Так мы побегать не успеем, — заметил Скиф, перемещаясь к границе светового круга. Теперь багровый диск встававшей на востоке Миа был у него за спиной, а шинкас находился перед самым костром. Пламя немного слепило Скифа, но имелись в этой позиции и кое-какие преимущества. В конце концов разделаться с Когтем — не главная задача; важней удивить толстую жабу, восседавшую на трех седлах с чашей пеки в руках. Удивить, а еще лучше — напугать!

Скиф пал на землю, перекатился, поджал ноги к груди, ударил ступнями шинкаса по коленям. Тот рухнул на спину в двух шагах от пылающего огня. Маска задралась на лоб, приоткрыв распяленный в вопле рот, топор отлетел в сторону, и какую-то долю секунды Скифу пришлось бороться с искушением — подхватить секиру да и обрушить ее на башку Тха и грязные шеи его воинства. Но их было много, слишком много — даже для бойца, владевшего искусством рукопашной схватки. О луках тоже не стоило забывать: пользоваться ими шинкасы умели.

Под их выкрики и волчий вой Скиф поднялся и отступил к краю светового круга. Тха, покинув свое высокое сиденье, потрясал кулаками; глотка его извергала брань, щеки налились кровью.

— Моча хиссапа, блюющий кафал, гнилая плесень! Твой перепить пеки, а? Твой не стоять на ногах, вонючий ксих? Твой не держать топор? Твой спотыкаться, как жеребая кобыла? Недоумок, мокрица, падаль, отродье зюлы! Забрать твой Хадар! Забрать в Великую Паутину, пожрать сердце и печень, выколоть глаза, набить брюхо дерьмом!

— Подожди ругаться, толстозадый, — сказал Скиф, — может, твой ублюдок еще меня прикончит. Луна ведь только поднимается. Мы…

Он собирался сказать, что у них с Когтем еще хватит времени для танцев, но противник прервал его. С утробным воем вскочив на ноги, он ринулся к Скифу, и следующие четверть часа тот уворачивался, как змея, прыгал то в сторону, то вверх, падал в сухую траву, ударами башмака о топорище изменял смертельный полет секиры, успевая ткнуть шинкаса отточенной проволокой в руку или в плечо. Кровь, мешаясь с потом, струйками текла по груди Когтя, воздух клокотал в его глотке, тяжелый топор вздымался уже не с прежней резвостью, однако натиска шинкас не ослаблял Его соплеменники улюлюкали и рычали, Тха то стучал в барабан, поощряя своего бойца, то прикладывался к чаше, то бил себя по толстым коленям. Невольники по другую сторону костра оживились и, как показалось Скифу, о чем-то расспрашивали Джамаля. Но Наблюдатель и звездный странник внимания на них не обращал. На его небритой пыльной физиономии застыло выражение тревожной сосредоточенности, пальцы терзали ошейник, будто князь хотел оторвать его вместе с головой. Судя по всему, он не был уверен в том, кто окажется победителем, и мучился от бессилия.

Пора кончать, решил Скиф. Руки его вдруг распростерлись наподобие птичьих крыльев; правая, с зажатой в кулаке проволокой, пошла вниз, коснулась земли, подбросила вместе с ногами-пружинами тело в воздух; левая, с плотно сложенными пальцами, метнулась вперед, ударила, словно острие клинка, нацеленного в горло. Прием сей назывался поэтично, с присущей Востоку изысканностью: «южный ветер летит, окуная в воду одно крыло». Вот другим-то он и врезал Когтю — под самую челюсть!

Шинкас захрипел, опустил секиру и, шатаясь, сделал несколько шагов назад. Сейчас он находился спиной к костру, и желтые языки пламени как бы обтекали высокую темную фигуру; искры огненным фонтанчиком вихрились над головой, улетая вверх, в ночное небо. Миа, багровая луна, стояла уже высоко, над горизонтом показался краешек диска серебристого Зилура, звезды горели многоцветьем сказочного фейерверка. Но за ними, за космическим мраком, чудилась Скифу иная тьма — черный полог Безвременья, о котором говорил Джамаль. Темпоральный вакуум, тропинка к иным мирам, к Фрир Шардису, к Ронтару, Альбе, Земле… к Амм Хаммату…

Коготь, прикрываясь топором, пытался увернуться от града ударов, но Скиф безжалостно загонял его в костер. Удары не были смертельными, но шинкас, хрипя и булькая поврежденным горлом, не мог ступить и шагу; сапоги его начали тлеть, потом занялись кожаные штаны, и Коготь испустил хриплый тоскливый вопль — точно волк, почуявший свою погибель. Он уже стоял в начале вечной тропы — не той, что вела сквозь пустоту Безвременья к иным равнинам и небесам, но убегавшей прямиком в пасть Хадара. К смерти и забвению!

В руке Скифа блеснула проволочка, метнулась к левой глазнице дикаря, вошла под череп, жалящей змейкой проникла в мозг…

Хрип и вой смолкли, секира выпала из рук Когтя. Он начал оседать на подгибающихся ногах, опрокидываться в костер, но победитель, ухватив мертвеца за волосы, выдернул тело из огня. Запах паленой кожи и обгоревшей плоти ударил по ноздрям; сморщившись, Скиф поднял топор, отступил, волоча труп по траве, швырнул его на землю перед Гиеной, замершим в остолбенении, и сказал:

— Ну, хорошо повеселились вы с Шамахом? Прекратим пляски или продолжим?

Продолжение было ему на руку: если прикончить Клыка и Ходду-Коршуна, отряд останется без главарей. Лучше всего вызвать на поединок Тха, Полосатую Гиену, но об этом Скиф и не мечтал; вождь шинкасов слишком ценил свою шкуру, чтобы сражаться с мутноглазой длинноносой зюлой, уложившей лучшего его бойца.

Тха пришел в себя, спустил штаны и помочился на труп Когтя — высшая мера презрения среди шинкасов.

— Хадар любить соленое мясо, — выдавил он и кивнул воинам. Они обступили Скифа редкой толпой, настороженные, с топориками и луками в руках; десятки щелочек-глаз уставились на него, пасти приоткрылись, смрадное дыханье стаи хищников отравило воздух. Сейчас бросятся, решил Скиф и вскинул топор к плечу.

Но Тха, не подавая сигнала к нападению, деловито подтянул штаны и сказал:

— Мой веселиться, хорошо веселиться, и Шамах, Всевидящий Глаз, тоже. Хей-хо! Мой не видеть, чтоб голой рукой убить воина с топором. Никогда не видеть! А? — Он обвел взглядом своих людей, молчаливых, словно гранитные изваяния, потом ткнул Скифа кулаком в грудь. — Чудо! Такой чудо жаль отдать арунтан! Жаль делать сену! Такой, — он ткнул Скифа под ребро, — драться, с кем велю! Убивать! Убивать Большеногий из Клана Коня, убивать Длинный Волос, убивать Змей-Кигу, убивать самый главный — Четыре Рога из Быков! И тогда мой — главный! Клык — вождь левого стремени, Ходд — правого, Копыто, Дырявый и Ноздря — с тысячей воинов позади! Хорошо, а? Мой бить в барабан, все пускать стрелы, бить топором, хватать падаль, делать сену! Моча хиссапа! Идти к горам, жечь город с ведьмами! Идти в лес с синим мхом, брать трусливых ксихов, тащить к арунтан! Идти к Петляющей реке, брать поганых зюл Синдора, тоже тащить к арунтан! Много воинов — много добычи!

«Ах ты, Чингисхан вонючий! Город с ведьмами тебе подавай!» — подумал Скиф. Вслух же он произнес:

— Мой тебя веселить, отправить Когтя к Хадар, твой обещать: отпустить меня, отпустить моего друга. Так?

Про меч он даже не упомянул; это было бы не слишком дипломатично.

— Мой сказать: посмотреть, — возразил Гиена. — Теперь думать так: мой снимать с тебя ошейник, твой брать топор Когтя, брать нож, брать ожерелье, брать коня и служить! Убивать, кого мой говорить.

— Не хочу я никого убивать, — сказал Скиф, уже не ломая язык. — Разве что Клыка с Ходдом да Копыто с Дырявым! Их — хоть сейчас!

Но Тха лишь хитро улыбнулся и молвил:

— Твой, бледная вошь, хотеть к арунтан? Твой приятель, хиссап вонючий, тоже хотеть к арунтан? Стать сену, а? Забыть про девок, про коней, про пеку? Все забыть, только сидеть на цепь и работать! Хотеть? — Он выдержал паузу, но Скиф с угрюмым видом молчал, — Мой видеть — не хотеть! — торжествующе заключил Гиена. — Тогда слушать, что ведено, и жить. Твой жить, приятель, жить! За то — мой приказать, твой убивать! Так! Убивать Большеногий, убивать Длинный Волос, убивать Змей-Кигу, убивать Четыре Рога!

— А если они драться не станут? — поинтересовался Скиф.

— Твой не понимать, а? Твой — недоумок, ксих, сын ксиха, зюла длинноносая! Шинкас всегда драться, ясно? Танцевать на закате для Шаммаха, бога Чистого, просить победу, просить богатство, просить власть! Воин танцевать, вождь танцевать, махать нож и топор. Твой видеть, да? Твой тоже будет танцевать — в стойбище, в большом кругу! Танцевать и колоть кого велю! Незаметно! Этим. — Тха покосился на окровавленную проволоку, зажатую у Скифа в кулаке.

«Колоть кого велю… Тебя первого, жирная гадюка! — подумал Скиф. — Не доживешь ты до стойбища, до своего большого круга! Не помашешь ножом да топором!» Клык и Дырявый подошли к нему, заставили вытянуться на земле и принялись сбивать ошейник.


* * *
Утром над равниной пронеслась гроза — первая, какую Скиф наблюдал в амм-хамматских степях. Была она стремительной и внезапной; тучи наползли с юга, со стороны гор, примерно час-полтора сверкали молнии, грохотал гром, теплые водяные струи впивались в землю, секли кустарник и травы, молотили по конским спинам, по плечам людей. Затем все прекратилось. Темные тучи разошлись, обратились в белые полупрозрачные облачка, оранжевое солнце вспыхнуло в бирюзовом небе, дождь отшумел, почва впитала влагу. Пожалуй, единственным напоминанием о скоротечной непогоде были капли росы в траве да запах, исходивший от шинкасов. Поменьше вони, побольше свежести… Но пекой от них несло по-прежнему. Костер утром из-за дождя не раскладывали, и воины, съев несколько горстей сушеного мяса, запили его хмельным, по четверти бурдюка на брата. Скиф от своей порции отказался; пека казалась ему еще более мерзкой, чем пахнувшее жженой резиной зелье в кабаке папаши Дейка, у красноглазых альбийцев.

Положение его переменилось к лучшему. Теперь он не брел связанным в цепочке невольников, а ехал на мощном караковом жеребце по кличке Талег, еще вчера принадлежавшем Когтю. Вместе с конем ему достались серебряная цепь, мешок и все оружие побежденного шинкаса — огромная секира для конного боя, небольшой топорик с треугольным лезвием, напоминающий томагавк, длинный кинжал, засапожный нож, лук со стрелами, сеть и связка кожаных ремней. Штаны и сапоги Когтя, как следует промытые дождем, он отдал Джамалю, и теперь князь, шагавший у стремени Талега, являл собой прелюбопытное зрелище: ниже пояса — сущий шинкас, выше — Гарун аль-Рашид, облаченный в роскошную пижамную куртку. Ввиду теплой погоды особой необходимости в ней не было, но под курткой был спрятан клинок — засапожный нож, который Скиф тайком передал князю. Руки и ноги Джамалю развязали, но обруч оставался на шее, и цепь надежно соединяла пленника с седлом Талега. Выходило, что Скиф присматривает за своим приятелем, а за ними обоими глядел Копыто, кряжистый шинкас с огромными ступнями. Правда, ни Скифу, ни Джамалю он не докучал, а больше интересовался содержимым своего бурдюка и к полудню был, что называется, готов.

Теперь компаньоны могли беседовать беспрепятственно. Двигались они в самом арьергарде, и перед ними маячили спины семерых невольников да крупы семерых жеребцов, на коих восседали стражи-шинкасы, основная же часть отряда во главе с Гиеной следовала впереди. Скиф вначале был удивлен таким доверием, если не сказать легкомыслием, но после зрелого обдумывания решил, что Гиена, жирный ксих, не так глуп, как кажется. Вероятно, невзирая на косноязычие и скудость мысли, он разбирался-таки в человеческой природе и справедливо полагал, что Скиф приятеля не бросит и в одиночку не сбежит. Ну а вдвоем на одной лошади, пусть даже выносливой и крепкой, компаньоны далеко бы не ускакали.

— Третий день идем на юг, — произнес Джамаль. — Замечаешь, дорогой?

— Замечаю, — буркнул Скиф, покачиваясь в седле. — Странное дело! Я-то думал, что они нас потащат к самой ближней роще — к той, откуда ты меня выволок.

— Не потащили, однако. Значит, есть у них свои расчеты и планы.

— Хорошо бы разузнать заранее. Этим бедолагам ничего не известно? — Скиф кивнул на цепочку пленников.

— Ничего, — ответил Джамаль, оглаживая заросшие черной щетиной щеки.

— Вроде ты с ними вчера толковал? Пока я занимался Когтем…

— Толковал. Это крестьяне, генацвале, мирные крестьяне из Синдора, с Петляющей реки — есть такая на востоке. Об этих местах они знают не больше нас с тобой. Тха схватил их пару недель назад, погнал к побережью, и ведомо им лишь одно: все превратятся в сену.

— В атарактов, — мрачно уточнил Скиф.

— Ну, в атарактов… думаю, здесь те же поганцы угнездились, что у нас на Земле.

«У нас, — отметил Скиф. — Выходит, Джамаль считал себя землянином — в той же мере, как разведчиком с планеты Телг. Что ж, неудивительно; на Земле он прожил сорок пять лет, но лишь тридцать из них занимался тем, для чего его послали. Правда, он помнил о прежних своих странствиях и прежних обличьях, иногда непохожих на человеческие, но сейчас он был человеком — таким же, как сам Скиф, как обитатели Земли, Амм Хаммата или, скажем, Фрир Шардиса…» Вспомнив о Шардисе, Скиф на миг прижмурил глаза, представляя гигантскую гроздь разноцветных пузырей Куу-Каппы, возвышавшихся над зеленовато-синей морской гладью. Там крутились сейчас Девять Сфер, даруя избранным удачу, там властвовал переменчивый бог судьбы, там оставался друг Чакара, любопытный серадди, исследователь невероятного и невозможного… Но вряд ли он занят теперь чем-нибудь серьезным, решил Скиф; скорей всего ухлестывает за дионной Ксарин, рыжей гадюкой, таскается с ней по лавкам да пьет жгучий бьортери с Островов Теплого Течения…

Он заглянул в лицо Джамалю и сказал:

— Что ж думают наши крестьяне из Синдора? И что собираются делать? Вроде бы они не жалуются на судьбу. Идут куда ведено, прямиком к демонам в пасть, так? Люди они или бараны?

— Вах, дорогой! Стоит ли их порицать? Они люди, однако не воины и меч в руках не держали. Раньше шли с покорностью, а теперь ждут, что мы их освободим… ты освободишь, генацвале. После вчерашнего ты для них — бог и господин, Паир-Са, Владыка Ярости.

— Это кто ж таков? — спросил Скиф.

— Пирг, я полагаю. Великий НебесныйПирг. — Джамаль пожал плечами. — Китока, их старший, все расспрашивал вчера, откуда мы взялись — то ли с багровой луны прилетели, то ли прямиком с солнца?

— Откуда б ни прилетели, а без этих синдорцев нам не обойтись. — Скиф оглядел согбенные спины пленников. — Как думаешь, станут они драться?

— Почему же нет? Жизнь всякому дорога, генацвале… Наступила пауза. Скиф размышлял о том, что прошло три дня, наступил четвертый, а он ни на шаг не приблизился к цели. Правда, время не потеряно: одни откровения Джамаля стоили дороже дорогого. Но главной проблемы — как отделаться от шинкасов — звездный странник разрешить не мог. Впрочем, бодрости он не терял, будто плен, в который они угодили, являлся всего лишь зряшной помехой, недостойной серьезного беспокойства.

Приподнявшись в стременах, Скиф оглядел степь. Слева уходили к солнечному восходу пологие холмы, кое-где заросшие деревьями и кустарником, справа травянистая равнина тянулась до самого горизонта, впереди розовели вершины горного хребта. Большой отряд распугал всю живность, но, если приглядеться, можно было заметить то длинноухих кафалов, дежуривших у норок, то небольшое стадо антилоп с рогами в форме лиры, то странное животное с длинной шеей, напоминавшее жирафа-недоростка, — задрав голову, это создание ощипывало листья в одной из рощ. Иногда в траве мелькали полосатые спины огромных гиен-тха или неслышной тенью проскальзывал зловонный хиссап, но хищники держались в отдалении от людей. Скиф по прежнему опыту полагал, что местные твари умны и различают пешего от конного. Пеший был беззащитен и являлся законной добычей; всадник на быстром скакуне мог догнать, ударить вблизи клинком, издалека — стрелой. Правда, водились тут звери, не боявшиеся ни клинка, ни стрелы… Позвать бы их! Да как?

— Что высматриваешь, дорогой? — спросил Джамаль. Скиф напряг память. Внезапно степной простор заслонило лицо Сийи; он увидел, как сходит она с коня в своих блистающих доспехах, как направляется к огромным белым зверям, ожидающим в траве. Движения ее были грациозны, точно у лесной лани; плащ птичьим крылом струился по пятам. Она заговорила, и голос девушки зазвучал в ушах Скифа перезвоном хрустальных колоколов.

Не глядя на Джамаля, он начал медленно повторять:

Белый Родич, защитник и друг, Владыка трав, повелитель гнева, Вспомни о крови, соединившей нас.

Вспомни и говори со мной!

— Значит, белых высматриваешь? — Джамаль усмехнулся. — Зря, генацвале! Теперь ты сам — Пирг, Владыка Ярости и Повелитель Гнева! Вот и действуй как положено, не жди белых котов Мы их тут не увидим. Ни их, ни наших девушек.

— Это почему? — спросил Скиф.

— Да потому, что идем к югу всего километрах в тридцати от моря и от Проклятого Берега. А в прошлый раз где мы их встретили? Там, далеко в степи! — Джамаль вытянул руку на восток. — Так что у побережья они не гуляют. Жаль, вах!

— Жаль, — согласился Скиф, думая, что слова князя верны и на чью-либо помощь в разборках с шинкасами рассчитывать не приходится. — Выходит, нужно этого Китоку с его командой воодушевить… так воодушевить, чтоб они в наших степных молодцов, хиссапов вонючих, зубами вцепились! Сможешь? — Он испытующе посмотрел на князя.

— Попробую, генацвале. С Гиеной-то ведь вышло… вышло все-таки. — Джамаль наморщил лоб. — Загадывал я иное, но все же…

Скиф, поперхнувшись от неожиданности, откашлялся, склонился к компаньону с седла, поймал взгляд темных зрачков князя. В них, словно в ночном амм-хамматском небе, мерцали серебристые искорки — ни дать ни взять два Млечных Пути из мириад звезд.

— Что вышло? — невольно понизив голос, спросил он. — Что ты имеешь в виду?

— Ну, например, это. — Джамаль повертел свободными от пут руками. — И это… и это тоже… — Потрепав по холке жеребца, он кивнул на огромную секиру, что раскачивалась у седла Скифа.

— Хмм… Свобода, конь и оружие… Я правильно понял?

— Правильно, дорогой. Свобода, разумеется, относительная, но большего я добиться не сумел. Вах! Наш князек на редкость тупоголовый! Плохо поддается внушению. Ну, хоть голову твою не снял после вчерашнего, воином сделал… И то хорошо.

Не воином, а подневольным убийцей, отметил Скиф. Ассасином, который расчистит повелителю дорогу к власти… И препятствий на этой дороге не так уж много — Большеногий из Клана Коня, Длинный Волос, Змей-Кига да Четыре Рога из Клана Быков! Мелочь, собственно говоря! Он с охотой прирезал бы всех четверых, но первым — самого Гиену, жирного смрадного хиссапа!

Князек, покинув свое место во главе колонны, объезжал строй пленников, инспектировал прочность цепей и ремней. Эта проверка являлась для Гиены лишь поводом помахать плетью; удары сыпались на спины несчастных пленников вперемешку с обещаниями содрать с них кожу живьем, утопить в нужнике Хадара, скормить вонючим ксихам. Скорей всего Тха так бы и поступил, если б синдорцы не представляли определенной ценности. Тела их, правда, были никому не нужны, но души… Души можно было обменять на сладкую траву.

Скиф, скрипнув зубами, принялся наматывать уздечку на кулак. Руки заняты, и то хорошо — зудят меньше… Он испытывал страстное желание придушить Гиену, но понимал, что не всякая страсть разумна.

Мысли его вновь обратились к Джамалю. «Молодец, однако, князь, — промелькнуло в голове, — справился! Наколдовал! Без его незримой помощи дела могли обернуться куда хуже…» Представив толпу шинкасов, окруживших его у вечернего костра, Скиф нахмурился и постарался изгнать неприятное видение. Чем любоваться на Гиену с плетью в руке да вспоминать вчерашнее, лучше поразмышлять о гипнотических способностях звездного странника, проявлявшихся уже не в первый раз. Сам Джамаль утверждал, что ни в коей мере не является телепатом — чтению мыслей и внушению оных не обучен. Но какие-то паранормальные таланты у него, без сомнения, имелись: не телепатия, но эмпатия, способность убеждать — речами, жестами либо безмолвной передачей ощущений, чувств, эмоционального настроя.

Со слов Сарагосы Скиф знал, что подобным даром, пусть неосознанным и используемым интуитивно, обладают многие. Есть люди, объяснял Пал Нилыч, к которым испытываешь необоримое влечение — в том случае, когда ты им приглянулся; есть великие ораторы, политики и вожди, способные убедить любого, что луна сияет под ногами, а джунгли растут в небесах; есть, наконец, певцы и актеры, коим дарована странная власть над чувствами людскими, умение пробуждать радость и горе, исторгать слезы или смех… Но Джамаль в отличие от прочих эмпатов пользовался своим даром вполне сознательно и с немалой выгодой для себя. Правда, всесильным он не был; человеку благожелательному он мог внушить доверие и дружелюбные чувства, мог стремительно очаровать женщину, переубедить в споре, добиться выгодного решения, утешить, развеселить, ободрить… Но влияние его на характер тупой и злобный, натуру тщеславную и исполненную непрошибаемого самодовольства было ограниченным; ему удавалось лишь сыграть на одних слабостях мерзавца в пику другим.

«И на том спасибо, — подумал Скиф. — Если уж князь сумел распалить в мелкой душонке Тха наполеоновские мечты, то справится и с другой задачей — вселит в синдорских крестьян капельку героизма, искорку отваги, песчинку ненависти. И тогда…» Он погладил рукоять секиры и с мрачным видом принялся пересчитывать раскачивавшихся в седлах врагов.


* * *
К вечеру путники добрались до обширной морены — гряды валунов, уходившей к югу, насколько видел глаз. Камни тут были разные: одни — величиной с баранью голову, другие — с целого барана, а третьи — со слона или с пару слонов. Эти последние глубоко утопали в мягкой почве и поросли мхом с длинными бурыми прожилками; пожалуй, они походили больше не на слонов, а на стадо мохнатых мамонтов, что прилегли в траве да так и застыли навеки, скованные необоримой дремотой.

Справа от каменистой гряды, за ровным полем, тянулся кедровник. В одном месте его изумрудная лента была разорвана полукруглым строем золотых деревьев; их раскидистые кроны с огромными листьями и гроздьями ягод чуть слышно шелестели на степном ветру, одним своим видом навевая сон. У опушки рощи, тоже полукругом, темнело с десяток плит, сперва показавшихся Скифу вырубленными из камня. Потом он уловил металлический блеск, игру солнечных лучей на отшлифованной поверхности, и догадался, что эти монолиты не имеют отношения к лежавшей на востоке морене.

Вероятно, роща и металлические плиты при ней являлись целью их путешествия. Подумав об этом, Скиф склонился с седла и шепнул князю в ухо:

— Сегодня, Джамаль. Сегодня ночью… Ты уж постарайся, поговори с нашими синдорцами. Другого случая не будет.

Звездный странник молча кивнул. На лице его, озаренном последними лучами солнца, промелькнуло озабоченное выражение; потом он сунул руку под куртку, нащупывая рукоять спрятанного за поясом ножа.

Шинкасы тем временем спешились, расседлали лошадей и начали разбивать лагерь — в безопасном удалении от дурманных деревьев, почти у самых валунов. Заметив здесь следы прежних кострищ, Скиф решил, что место это посещалось не один раз: на камнях виднелся налет копоти, трава была вытоптана, а вытекавший из-под большой глыбы ручеек перекопан и углублен; на его илистом берегу сохранились отпечатки конских копыт.

Воины принялись раскладывать костры — не два, как обычно, а три; этот последний разводили в каменном кольце, сложенном из потемневшего гранита. Скиф вместе с пятью шинкасами и Джамалем рубил и таскал хворост — толстые и сухие стволы кустарника, пробивавшегося среди камней. Еще четверо степняков свежевали тушу жирафоподобного хошава, подбитого стрелами ближе к вечеру. Закончив с хворостом, Скиф внимательно осмотрел зверя. У хошава были длинные ноги с раздвоенными копытцами, мясистая полутораметровая шея, плоский горб жира на спине у самой холки, лошадиная пасть со сточенными пожелтевшими зубами. Небрежно содрав шкуру, шинкасы обрубили зверю ноги и принялись его потрошить, выкладывая внутренности рядом на траве. Руководил этой кровавой работой долговязый и плечистый Ходда-Коршун.

Когда он принялся вытягивать из распоротого брюха кишки, похожие на сизых змей, лицо Джамаля перекосилось от отвращения. Заметив это, Ходда оскалил огромные зубы.

— Пожива Хадар! — буркнул он. — Шаммах кушать чистое, Хадар жрать нечистое; оба довольны, оба любить шинкас, оба дарить удачу, защищать от арунтан!

— Жертва? — спросил Джамаль.

— Жертва, — подтвердил Ходда. — Шаммах и Хадар помогать, арунтан давать много сладкий трава. Столько за каждого! — Он широко развел руки, потом ткнул окровавленным лезвием ножа в сторону синдорцев. — Завтра этот кал ксиха стать сену! Полежать на камень, понюхать запах, все забыть! Хочешь? — с хищной усмешкой Коршун уставился на Джамаля.

Князь насупил брови.

— Ты, дорогой, потроши свою зверюшку! Там поглядим, кто на камешек ляжет!

Он собирался добавить еще что-то, но Скиф предостерегающе потянул его за рукав пижамы, пробормотав:

— Молчаливому воздается вдвойне. Займись-ка лучше делом, компаньон.

Когда Джамаль, все еще хмурясь, отошел к пленникам, Скиф повернулся к долговязому шинкасу.

— Камни там? — спросил он, махнув рукой в сторону рощи.

— Там, — подтвердил Ходда-Коршун.

— Люди дышать сладкий запах, стать сену, да?

— Не люди, мешок с дерьмом Хадар. — Тонкие губы Коршуна растянулись в усмешке.

— Шинкас тоже нюхать запах, стать сену, так?

— Не так. Утром шинкас взять ткань, закрыть рот, вести падаль, привязывать на камень — быстро, быстро! Убегать! Потом ждать… Ждать, пока Глаз Шаммах подниматься, ждать, пока Глаз Шаммах опускаться, ждать, пока Глаз Шаммах нет совсем. Отвязывать! Брать сену, брать сладкий трава. Нюхать трава! Хорошо!

— Нюхать трава — тоже стать сену? Ходд-Коршун тряхнул черными сальными лохмами и рявкнул:

— Твой глупый кафал! Твой свалиться с коня, ударить голову, так? Твой весь нечистый, сверху и снизу! — Он презрительно сплюнул. — Трава — слабый запах, хорошо! Где камень — сильный запах, плохо! Понимать, дурной башка?

— Понимать, — ответил Скиф, размышляя; чем бы еще поживиться в этом источнике ценнейшей информации. Глаз Шаммаха у шинкасов обозначал солнце, и со слов Коршуна выходило, что пленников выдерживают у камней примерно сутки. Видимо, из-за того, что к самим дурманным деревьям, где запах был по-настоящему силен и разил наповал, шинкасы не рисковали приближаться. Мудрая предосторожность!

Скиф, привычным жестом коснувшись виска, спросил:

— Арунтан делать сену, так? Потом выходить из рощи, приносить много сладкий трава?

— Ходда говорить — твой кафал! Зюла мутноглазая! — буркнул долговязый шинкас, с опаской поглядывая в сторону дурманных деревьев. — Арунтан не выходить. Арунтан никто не видеть. Никто, никогда! Глаз Шаммах подниматься и опускаться, трава уже лежать. Вот так, бледная плесень!

Речь степняков, хоть и понятная Скифу, была отрывистой и резкой. Соплеменницы Сийи, амазонки из Города Двадцати Башен, растягивали слова; в их устах название таинственных амм-хамматских демонов звучало как ару-интан, с отчетливым долгим "и" в середине. Несомненно, они являлись более культурным и высокоразвитым племенем, чем грабители-шинкасы — и, безусловно, более приятным на вид. От них пахло свежим степным ветром и ароматом луговых трав; их голоса звенели, как взметнувшиеся в воздух струи водопада, а песни и заклятья будили у Скифа воспоминания о гомеровском эпосе. От шинкасов же разило потом и брагой, и вряд ли они могли сложить хоть пару стихотворных строк. Песен, похоже, у них не имелось вообще, а главным видом искусства были вечерние пляски под рокот барабана и звон клинков.

Скиф, однако, надеялся выжать из Ходды-Коршуна еще что-нибудь интересное — о сену, ару-интанах и прочих загадочных материях, в которых ему полагалось разобраться. К примеру, кто, когда и как повелел шинкасам ловить пленников, обращая их в безмозглых тварей? Если подозрения Джамаля были справедливы, то степнякам отводилась в Амм Хаммате та же роль, что Рваному с приспешниками на Земле. Действовали они, разумеется, попроще и погрубее, без разрядников и гравитационных метателей, без тайных убежищ и прочей конспирации, но суть от этого не менялась: шинкасы, так же, как банда Рваного, поставляли товар. Но, как бы ни хотелось Скифу взглянуть на заказчика, торопиться он не собирался — по крайней мере до тех пор, пока не вернет утерянное снаряжение. Самой ценной его частью был лазер с запасными батареями, который Скиф надеялся отыскать. Клинок, топор и стальная проволока годились против банды Тха, но для их хозяев нужно было обзавестись чем-то посерьезней.

Он снова принялся расспрашивать Коршуна, но выяснил немногое — лишь то, что ару-интаны появились в Амм Хаммате в незапамятные времена и вступили с шинкасами в сделку. Вернее, даже не с шинкасами, а с грозным Шаммахом и нечистым Хадаром, ибо демонам полагалось общаться не с людьми, а с такими же могущественными существами божественного происхождения. Боги объявили степнякам свою волю — как положено, через шаманов и вождей; затем началась охота, длящаяся до сей поры. Шинкасы и прежде считались разбойным племенем, падким на чужое и предпочитавшим нож да секиру мирному посоху пастуха, однако невольников они не держали — невольники для кочевого народа были бы лишней обузой. Но теперь невидимые демоны, по милости Шаммаха и Хадара, не скупились на сладкую траву — в обмен на нечто неощутимое и, безусловно, ненужное двуногим хиссапам, коих здесь и там мог зацепить шинкасский аркан. Выгода получалась двойной, ибо ару-интаны превращали пленников в покорный скот, весьма ценившийся на юге, севере и востоке, а также в заморских западных странах. Впрочем, там, как понял Скиф, имелись свои Проклятые Берега и свои шинкасы, охотники за людьми.

Коршун, продолжая болтать, не забывал о Деле, и через полчаса хошав был выпотрошен и поделен на две половины — чистую и нечистую. Тут к мясу важно приблизился Тха с барабаном в руках, выбрал кусок полакомее и буркнул:

— Мой! Жарить! Побыстрее, задница ксиха!

Остальное мясо из чистой половины без церемоний свалили в огонь, пылавший меж камней. Гиена принялся что-то бормотать, изредка касаясь туго натянутой кожи барабана; потом, когда хошавьи ребра, череп и хребет почернели, а прочее обратилось в прах, велел бросать в костер брюшину, внутренности и ноги. Пританцовывая, он несколько раз обошел жертвенник по кругу, тряся толстыми щеками и взывая то к Шаммаху, то к Хадару, и наконец устроился на трех седлах со Скифовой катаной в руке. На благородный японский клинок был насажен шмат мяса; Тха обнюхал его и начал жрать. «Чтоб ты подавился, гадюка», — подумал Скиф.

Он вдохнул запах горелой плоти, закашлялся и под угрюмыми взглядами шинкасов отступил подальше от жертвенного костра. К счастью, ритуал заканчивался; оба божества уже получили свое. Шаммах, гигантский Одноглазый Кондор Войны, чьим Всевидящим Оком являлось солнце, сожрал верхнюю почетную половину; Хадару, семиногому пауку с ядовитыми жвалами и бесчисленными звездами-глазами, досталась презренная нижняя часть. Согласно нехитрой шинкасской теологии, любая тварь — включая, разумеется, и человека — принадлежала от пояса и ниже злобному Хадару, а выше — грозному Шаммаху. В этом был определенный смысл, ибо у зверей вверху находилась голова с рогами, с пастью и зубами, а у человека, кроме того, две руки, в коих он держал оружие. Убивая топором, стрелой, рогом или клыком, все твари земные служили Великому Одноглазому. Что же касается нижней части тела, то в ней полезным был лишь детородный орган да отчасти ноги — топор и лук ими, конечно, не удержать, но можно хотя бы лягнуть врага. Все остальное считалось хранилищем мочи и кала, веществ гнусных и мерзких, коими завалена гигантская паутина, что плетет Хадар по ночам поперек бездонной небесной пропасти. В нее, разумеется, отправлялись все покойные враги шинкасов, тогда как сами степные удальцы после смерти обитали на спине Шаммаха, прыгая среди огромных перьев на манер блох.

Тха покончил с жарким, священной долей вождя и шамана, и плавно переместился на землю, ерзая по ней задом и скребя жирную грудь. Остальные воины, заправившись пекой, лепешками и сушеным мясом, тоже возлегли у огня, перед ровным валом мешков с припасами, свернутых сетей, набитых стрелами колчанов, луков и топоров. В этот вечер половецкие пляски, вероятно, не предусматривались — то ли потому, что Шаммаха с Хадаром уже задобрили жертвой, то ли из-за предстоящей назавтра нелегкой работы, то ли в связи с опасным демоническим соседством, не располагающим к танцам и развлечениям. Минут через пять шинкасы дружно захрапели, обратив ноздри к небесам; в хор этот вплетались далекий рык гиен, протяжные завывания хиссапов и заунывные вопли каких-то ночных птиц.

Уснули, впрочем, не все, как положено темной порой, когда яростное Око Шаммаха сменяют бесчисленные и холодные глаза Хадара. Не спал Скиф — жмурил веки, посматривал в нетерпении на Джамаля, не спал Дырявый, охранявший сегодня пленников, которые сгрудились в ярко освещенном пространстве меж двух костров; где-то в темноте дремали вполглаза Пискун и Две Кучи, как всегда присматривавшие за лошадьми. У Пискуна, тощего неуклюжего верзилы, был комариный голосок; напарник его вечно страдал животом — что, судя по всему, и явилось причиной для прозвища.

Скиф, которому полагалось теперь спать рядом с воинами, улегся с краю. Тут, на границе света и тьмы, он был почти незаметен; к тому же свежий ветерок отгонял неприятные запахи — дым костра и едкую вонь немытых тел. Принюхавшись, он различил чуть заметный сладковатый аромат, которым тянуло от рощицы падда. Медвяный бриз овевал его лицо, вселяя бодрость и готовность к действию; голова была на удивление ясной, мышцы наливались силой, сердце мерными ударами отсчитывало секунды.

Теперь он знал об этом сладком запахе неизмеримо больше прежнего. Воздействие его, вероятно, зависело от концентрации: в очень малых дозах аромат падда бодрил, но передозировка вызывала наркотический транс, более или менее глубокий, а затем — смерть. При определенных условиях, размышлял Скиф, это зелье можно использовать месяцами или годами — так, как Догал и прелестная Ксарин и как, несомненно, пользовались им шинкасы. Он почти уже не сомневался, что сладкая трава и пачки золотистого «голда» имеют одно и то же происхождение, однако гипотезу эту полагалось подтвердить. Сарагоса, его шеф, был из тех людей, которые верят не домыслам, но лишь твердо установленным фактам.

Костры начали прогорать. Рдеющие угли бросали слабые отблески на кучку жавшихся друг к другу пленников; редкие вспышки огня выхватывали на миг то лицо с опущенными веками, то нагую спину, скорченные плечи, поджатые к подбородку колени. Скиф глядел на этих синдорских крестьян, пытаясь угадать, как поведут они себя в бою и сколько их выживет после схватки. Вряд ли половина — шинкасы — были воинами опытными и безжалостными и к тому же вдвое превосходили пленников числом. Но иного выхода, кроме внезапной ночной атаки, Скифу в голову не приходило; он мог защитить этих людей лишь их собственными руками.

Дырявый сидел за костром, в трех метрах от связанных невольников, воткнув в землю древко секиры и опираясь на нее подбородком. Физиономию его скрывали длинные черные волосы, свисавшие до груди, и Скиф молчаливо порадовался, что не видит лица шинкаса: не так просто взглянуть в глаза человеку, которого через четверть часа отправишь на тот свет. Разумеется, Дырявый был скорей шакалом, чем человеком, — такой же хищной тварью, как заключенные из вилюйской тайги и таиландские мафиози, едва не превратившие Скифа в калеку. Вспомнив об этом, он успокоился. Как говаривал майор Звягин, если обед на столе, остается только вытащить ложку.

Так он и поступил — но вместо ложки была у него остро заточенная стальная проволока, более надежная, чем топор или кинжал. Сжимая ее в кулаке, Скиф то посматривал на Джамаля, то переводил взгляд на амм-хамматское ночное небо: багровая Миа с усердием лезла вверх, на востоке разгоралось серебристое сиянье Зилура, и света с каждым мгновением становилось все больше.

Наконец князь сделал призывный жест, чуть заметно кивнув на дремлющего шинкаса. Скиф перевернулся на живот, бесшумно пополз в полумрак, распластавшись по земле, словно гигантская рептилия; его руки и колени ощущали мягкую влажную почву, грудь приминала траву, какой-то камешек упорно давил у самого локтя. Через секунду он вспомнил: не камешек вовсе, а маленькая круглая коробочка, запрятанная в нарукавном кармане, прощальный дяди Колин дар. Он так и не успел ее вытащить и рассмотреть: события обрушились на него стремительной лавиной. Сначала откровения Джамаля, звездного странника, потом — шинкасы… Совсем немало для четырех прошедших дней!

Он подтянул колени к груди, привстал на четвереньках и прыгнул. Левая рука метнулась вперед, клещами стиснув челюсти шинкаса, правая ударила сильно и резко, направив стальной стерженек в ямку под затылком. Дырявый всхрапнул, дернулся и тут же обмяк, словно куль с мукой; Скиф почувствовал, как на мгновение вздулись и опали упругие мышцы, как что-то влажное потекло по ладони — вероятно, шинкас прокусил губу. Освободив его от ножа, топора и кинжала, он приподнялся и бросил взгляд на спящих степняков.

Все было тихо — если не считать басистого разноголосого похрапывания да стонов ночной птицы, парившей где-то в вышине. Таинственно мерцали угли, багровый свет Миа скользил по травам и камням, поблескивал алыми всполохами ручеек, за которым паслись лошади. До них было не меньше сотни метров, и Скиф полагал, что ни Пискун, ни Две Кучи не всполошатся; оба сторожа сейчас наверняка дремали, устроившись под каким-нибудь обросшим мхами валуном.

Мимо угасающего костра Скиф проскользнул к Джамалю — тот, не теряя времени, уже вовсю трудился с ножом над прочными ремнями. Избавить синдорцев от ошейников и цепей он, конечно, не мог, но цепи не помеха в драке; главное, чтоб не гремели и не путались в ногах. Большинство синдорцев обматывали их вокруг пояса.

— Готовы? — прошептал Скиф, нащупывая плечо князя. Продолжая пилить и резать неподатливую кожу, Джамаль скосил на компаньона темный глаз.

— Я сделал все, генацвале. Почти все… Теперь ты с ними поговори.

— Поговорить? Сейчас не время для болтовни! Нам надо…

— Не торопись, — прервал его Джамаль. — Ты — Паир-Са, Владыка Ярости, их вождь. Они хотят услышать твое слово.

— Ну ладно. — Оглядев лица синдорцев, на которых страх мешался с решимостью, Скиф пристукнул кулаком о ладонь. — Ладно! Вы крестьяне, так?

Китока, кряжистый муж лет сорока, склонил голову.

— Так, господин. Прости, но руки наши привычны к мотыге и серпу, а сердца страшатся смерти и крови. И мы никогда не убивали людей, о владыка!

— Они, — Скиф кивнул в сторону спящих щинкасов, — не считают вас людьми. Для них вы — хиссапы! Трусливые кафалы, кал ксиха! И это станет правдой, если вы безропотно уляжетесь завтра на камни. — Он выдержал паузу, всматриваясь в тревожные глаза синдорцев. — Ну, так что решим? Драться, бежать или… — Его рука вытянулась к темневшей неподалеку роще.

— Я не хочу становиться сену, — быстро произнес один из молодых парней. — У меня есть девушка… там, за Петляющей рекой…

Остальные поддержали его негромким согласным гулом. Скиф довольно кивнул.

— Тогда беритесь за топоры и рубите! Топор для крестьянина — все равно что мотыга или серп… Рубите! Там, за костром — полосатые тха, и они продадут вас демонам за пучок травы!

Сингарцы забормотали:

— Как прикажешь, Повелитель Ярости…

— Пусть слова твои не станут прахом…

— Во имя Безмолвных Богов…

— Паир-Са, спаситель наш… благослови…

— Спасите себя сами, — сказал Скиф, поднимаясь на ноги. — Семь топоров лучше благословения Паир-Са.

Подобно ночным теням они обогнули костер и разобрали секиры. Скиф отыскал меч — длинный прямой клинок, какими бились амазонки из Города Двадцати Башен; его рукоять украшали мелкие кроваво-красные камни, напоминавшие гранаты. Такое же оружие досталось Джамалю. Князь сбросил изорванную куртку, оставшись в одних кожаных штанах; сейчас, с обмотанной вокруг шеи цепью, с мечом в руках, он походил не на пришельца из иного мира, Наблюдателя с планеты Телг, а на дикого горца, свана или пшава, выследившего банду янычар. Вероятно, земные плоть и кровь, дар поколений воинственных предков, брали верх над разумом звездного странника. Или, как всякое существо во Вселенной, он был готов отвоевать свою свободу любыми способами — словом и делом, бластером или мечом?

«Не прикончили б компаньона в суматохе», — подумал Скиф, поднимая клинок. Но князь остановил его.

— Погоди… — шепот Джамаля был еле слышен. — Погоди… Сейчас…

Черты его окаменели, плечи напряглись — точь-в-точь как у Доктора во время Погружения. Очевидно, резкий и мощный ментальный импульс требовал немалых усилий; во всяком случае, со стороны все выглядело так, словно Джамаль пытался своротить горный хребет. Это сравнение молнией промелькнуло в голове Скифа, но через секунду он позабыл о нем: кровь бешено стукнула в висках, жаркий ветер подтолкнул в спину, взъерошил волосы. Он услыхал рев, не сразу догадавшись, что кричат синдорцы, потом увидел вскинутые топоры, яростный блеск глаз, искаженные ненавистью лица…

В следующий миг все смешалось в гуле и грохоте схватки. Скиф не мог уследить, сколько шинкасов расстались с жизнью в момент первого удара; быть может, шесть или восемь, зарубленных прямо у костра, не успевших вскочить, схватиться за оружие… Смерть их оказалась стремительной и легкой: они перенеслись из дремлющей амм-хамматской степи прямо на спину Одноглазого Кондора, великого Шаммаха, парящего в вечности и пустоте.

Но остальные шинкасы туда не торопились. Гневный вопль нападавших и звериное предчувствие опасности подняли их на ноги; не успев понять, с кем завязалась стычка, они уже рубились с неведомым врагом, дико вскрикивая, скаля зубы, размахивая длинными ножами. На стороне синдорцев были внезапность, бешенство отчаяния и тяжкое оружие, наносившее смертельные раны; но степняков насчитывалось больше и время работало на них. Они были привычны к резне, они были искусны и жестоки, и в их руках кинжалы и легкие топоры стоили тяжелых секир синдорцев.

Вероятно, невольников положили бы в первые пять-десять минут, если б не меч Скифа. Ярость, которую он ощущал, странным образом не лишила его осторожности — или, быть может, мышцы его, тренированное тело бойца-профессионала обладали способностью действовать сами по себе, не испрашивая у разума ни разрешения, ни совета. Двух степняков он поразил прямо на земле — короткими страшными ударами, пробившими насквозь ребра и сердца; двух пытавшихся приподняться рассек от плеча до пояса. Затем его длинный клинок скользнул за спину, отбивая удары ножей и похожих на томагавки шинкасских топоров; кто-то вскрикнул, задетый острием, кто-то помянул Хадара, кто-то в ярости заскрипел зубами .

Скиф стремительно повернулся. Перед ним были трое; он узнал их в переменчивом лунном свете и багровом мерцании раскаленных углей. Клык, ощерившись, раскачивал метательный нож. Копыто заходил сбоку, грозя томагавком, у третьего, Шелама-Змеи, правая рука висела плетью, но в левой подрагивал тяжелый окровавленный кистень. У ног его распростерся труп сингарца с проломленной головой.

— Хиссапы… — в холодном бешенстве выдохнул Скиф. — Хиссапы!

Клинок, будто направляемый волшебным заклятием, метнулся к запястью Клыка, и тот, взвыв, выронил нож. Следующий удар пришелся по черепу; хлынула кровь, заливая лицо шинкаса, и хриплый вой перешел в предсмертные стоны. Топор Копыта глухо звякнул о подставленное перекрестье меча, шипастый кистень просвистел у самого виска Скифа. Но, видно, Харана, бог с жалом змеи, был посильнее шинкасских демонов — и одноглазого стервятника, и семиногого паука, сплетающего сети в ночных небесах. Как бы то ни было, они не ворожили ни Копыту, ни Шеламу, а воины, покинутые богами, обречены на гибель Похоже, Шелам это почувствовал — отпрянул в сторону, дернул кистень к себе, пригнулся, ожидая взмаха меча Но Скиф ударил его тяжелым башмаком — ударил в полную силу, нацелившись в колено; хруст костей не был слышен за грохотом свалки, но этот враг уже опасности не представлял. Затем его клинок сверкнул снова, и рука Копыта вместе с топором полетела в костер. Жарко вспыхнули угли, язычки пламени заплясали на топорище, едкий запах паленой плоти наполнил воздух. Копыто взревел, пытаясь зажать огромную рану ладонью.

Двумя ударами Скиф покончил с ними — и с приземистым коренастым Копытом, и с увертливым Шеламом-Змеей. Теперь наступил черед долговязого Ходды-Коршуна, Гнилой Пасти, Косматого и Каша-Клинка, все они были крепкими воинами, коих не стоило упускать из вида. Но в полутьме, среди беспорядочно метавшихся фигур, Скиф не мог найти их, а потому принялся рубить направо и налево. Он убил еще четверых или пятерых (кажется, Косматый и Гнилая Пасть тоже подвернулись под его клинок), пока не добрался до самой середины свалки Тут сражались трое на трое: Джамаль и два молодых синдорца против Ходды, Каша-Клинка и Полосатой Гиены. Искусство и силы бойцов были явно неравны; в результате один синдорец уже истекал кровью, а второй с трудом оборонялся от Каша, крутившего над головой кистень. Что касается Джамаля, то длинный клинок позволял ему держать Ходду на расстоянии — пока шинкас не дотянулся до метательного ножа.

Ненависть толкала Скифа к Гиене, но звездный странник стоил подороже сотни вонючих амм-хамматских князьков. К тому же деваться Тха было некуда, одно дело вступить в бой пешим, и совсем другое — удрать в степь без коня. Скиф не сомневался, что догонит жирную жабу на первой сотне шагов, а потому, оттолкнув Джамаля, подставил клинок под топор Ходды-Коршуна. Они бились минут пять, ибо Ходда виртуозно владел томагавком и в отличие от Клыка не забывал об осторожности. Но Скиф был сильнее и быстрее долговязого шинкаса, стоило тому чуть замедлить темп, как лезвие меча рассекло топорище, а с ним и шею Ходды-Коршуна.

Каш уже валялся на земле с клинком Джамаля меж ребер. Князь, вроде бы целый и невредимый, отдувался, вытирал вспотевший лоб и поглядывал по сторонам; похоже, битва была закончена и, кроме Гиены, ни один противник не помышлял о сопротивлении. Впрочем, Тха тоже не собирался лезть в драку, ибо семнадцать его воинов лежали на земле, все — мертвей мертвого; а с ними — и пятеро синдорцев, не подававших никаких признаков жизни. За ручьем послышались крики, конское ржание, затем — гулкий топот копыт. Скиф довольно кивнул: похоже, Пискун и Две Кучи пустились в бега, не помышляя о воинской славе.

Он поманил рукой юного синдорца, перемазанного кровью с головы до пят. Кажется, этого парня ждала девушка за Петляющей рекой? Что ж, ей повезло…

— Как тебя зовут, воин?

— Сайри, мой повелитель.

— На ногах стоишь?

— Да, Владыка Ярости. — Юноша поклонился. — Мне посекли кожу на ребрах. Крови много, но ничего, ничего… Теперь я не боюсь крови, клянусь Безмолвными Богами! Я и вправду стал воином! Скажи, господин, что нужно делать?

— Присмотреть за лошадьми. Надеюсь, эти два ублюдка не угнали весь табун. — Когда Сайри исчез в темноте, Скиф бросил взгляд на второго синдорца — тот, раскачиваясь, держался руками за живот и протяжно стонал. «Плохая рана, — промелькнуло в голове Скифа, — не выживет парень…» Покачав головой, он сказал Джамалю: — Посмотри, что с ним. Может, найдется чем перевязать…

Затем Скиф повернулся к Гиене. Жирный шинкас, бросив катану и приоткрыв рот, глядел на него с ужасом — так, как кафал смотрит на пятидюймовые клыки оскалившегося пирга. Даже без устрашающей маски физиономия Тха казалась пародией на человеческое лицо — темные дыры ноздрей, отвисшая челюсть, безгубая жабья пасть, глаза, скрытые тяжелыми веками… Пряди сальных волос в беспорядке рассыпались по плечам, словно змеи с отрубленными головами, на груди, под ключицей, алела длинная царапина.

Не говоря ни слова, Скиф поднял катану, сорвал с пояса Тха лакированные ножны и бережно вытер их о траву. Потом рявкнул:

— Снимай сапоги! И штаны, отрыжка хиссапа! Штаны были кожаные, прочные, на широком ремне. Ремнем Скиф обмотал запястья Гиены, штанины разрезал и завязал у колен. Тха, сообразив, что его не собираются убивать, оживился.

— Мой богатый, — сообщил он. — Шаммах мой любить, слушать, что мой говорить. Мой сказать Шаммах: твой — пирг, великий воин! Мой — жить, Шаммах дать твой удачу. Мой — жить, твой получать выкуп. Конь, золото, пека, женщина — много женщина! Еще — сладкий трава.

— Засунь ее себе в задницу, — буркнул Скиф, подтаскивая шинкаса к костру.

— Почему задница? Мой жить, твой стать богатый! Богаче ведьма с города на скале! Много женщина, много пека! Твой спать женщина, пить пека, нюхать трава… Хорошо?

— Завтра ты у меня нюхнешь травки, падаль! — Скиф пнул пленника ногой, сплюнул и направился к Джамалю.

Звездный странник склонился над сингарцем, лежавшим на спине. Тот уже не стонал и не хрипел — видно, лишился сознания. Кулаки раненого были стиснуты, губа прикушена, волосы над левым ухом набухли кровью; его живот, от ребер до паха, пересекал глубокий разрез. Пробит череп и распорот кишечник, понял Скиф; кишечник, печень, почки и бог знает что еще… Ничего не скажешь, шинкасы умели пользоваться своими кистенями и ножами!

— Китока мертв? — спросил он, вспомнив о предводителе сингарцев.

— Мертв, — угрюмо подтвердил князь. — Еще четверо убиты, а этот… этот умирает… Долго будет умирать, генацвале!

— Долго, — согласился Скиф. Тут вспомнилось ему, как во время схватки с шинкасами, еще в первое их странствие по амм-хамматским степям, Джамаль ударил врага мечом в живот. Жестокая рана! Профессионал так не поступает… Однако в отличие от бандитов Тха звездный странник не был профессионалом, когда дело касалось убийства. Просто человек, разъяренный и перепуганный, сражавшийся за свою жизнь…

Того подраненного шинкаса добила одна из амазонок, прикончила быстрым и милосердным ударом копья. А что делать с этим умирающим синдорцем? С крестьянином, взявшимся за боевой топор, чтоб отвоевать утраченную свободу? У Скифа не поднималась на него рука. Разумом он понимал, что этот парень обречен и что скорая смерть лучше смерти в невыносимых муках, но чувства говорили иное. Он не мог хладнокровно перерезать сингарцу глотку!

Джамаль, поцокав языком, произнес:

— Ну, что скажешь, дорогой? Тут не Телг и не Земля… Да и на Земле с такими ранами… — Он положил ладонь на лоб сингарца и страдальчески сморщился. — Два или три дня еще проживет. Стонать не будет, есть-пить не будет и слова не вымолвит. Вах! Что тут поделаешь? Боль я попытался бы снять. Или…

— Или, — промолвил Скиф, уставившись в землю. — Если ты можешь, сделай так, чтобы он ушел без мучений. И поскорее.

— Хорошо.

Молчание. Полминуты, минута, полторы… Когда Скиф поднял глаза, ладонь князя по-прежнему лежала на лбу синдорца, но тот, казалось, уже не дышал. Кровь из раны над ухом перестала течь, рот умершего приоткрылся, будто бы в улыбке, стиснутые кулаки разжались, веки скрыли лихорадочный блеск зрачков.

— Знаешь, — сказал Джамаль, — не видел я их Петляющей реки, но Кура у стен Тбилиси тоже красиво… Тридцать лет назад, когда мне исполнилось пятнадцать, я уезжал к вам, на север. Помнишь, рассказывал тебе, что заболел? Маялся с головой…

Скиф молча кивнул; теперь ему было известно, какая болезнь приключилась со звездным странником в пятнадцать лет.

— Так вот, — продолжал Джамаль, не убирая руки со лба сингарца, — отправился я к реке. Совсем мальчишка, понимаешь… Худо мне было и страшно; думал, сдохну или с ума сойду… вроде я — и не я… Я — Джами Саакадзе, школьник, сосунок, и я — Ри Варрат с какого-то Телга… Ри Варрат, Наблюдатель в четвертом рождении… Ну, будто звездный джинн в меня вселился! Как в страшном сне… — Он помолчал, поскреб обросшую темной щетиной щеку. — Вот и отправился я, значит, к реке… Вода — прозрачная, журчит, бежит по камням, небо — синий шелк, кизил в цвету — алый бархат, солнце глядит с улыбкой… доброе солнце, грузинское, не такое, как в Питере… Посмотрел я на солнышко, дорогой, и решил — к чему подыхать? Вах, Джами, говорю себе, не будь ослом тупоголовым, и с джинном с Телга можно ужиться, смотря какой джинн! Ты понимаешь красоту, он понимает красоту — вот вам и мостик друг к другу! Подумал я про мост и джинна своего, что ждет на том берегу Куры, и сделалось мне легче…

Скиф удивленно приоткрыл рот. С одной стороны, эта история, как многие иные речи звездного странника, попахивала земными, а не инопланетными ароматами, что было, разумеется, приятно. Но с другой… Здесь, под двумя лунами чуждого мира, среди истоптанной и залитой кровью травы, рядом с мертвецами, изуродованными варварским оружием, поведанное Джамалем казалось фантастическим и неуместным. Серый холодный Питер и розовый теплый Тбилиси остались за гранью реального бытия; там, по другую сторону вечности, струились стальные невские воды и прыгала, звенела по камням прозрачная Кура.

Взглянув на задумчивое лицо Джамаля, он произнес:

— Зачем ты мне это рассказал? Никак тебя домой потянуло? Только вот куда — в Тбилиси, в Питер или на Телг?

— Я не тебе рассказывал, ему. — Джамаль кивнул на мертвого синдорца. — Рассказал и показал… реку, небо, солнце и цветущие кусты кизила… Видишь, он улыбается! Значит, умер счастливым! Человеком умер, не безмозглым сену, понимаешь?

За ручьем заржали лошади — Сайри, видно, сбивал их в табун, собираясь подогнать поближе к кострам. Темно-багровая Миа стояла в зените, серебряный Зилур догонял ее, а самая меньшая из лун, Ко, напоминала о себе лишь слабым заревом над южными горами. Скиф оглянулся на пленника, неподвижным кулем лежавшего в траве, посмотрел на груды трупов, на мертвых степняков и синдорцев, вздохнул и сказал:

— Давай-ка, князь, собью я с тебя ошейник. А потом сядем у костра, отпразднуем победу, выпьем пеки… Хотя и мерзкое зелье, да чем еще синдорцев помянуть? Ну, заодно и тебя окрестим.

— Вах, генацвале! Что меня крестить? Я и так крещеный, — возразил Джамаль, глядя на компаньона снизу вверх. Но Скиф замотал головой.

— Я не про тот крест, что тебе в детстве навесили. Когда в первый раз ходили мы в Амм Хаммат, ты был клиентом, а я — проводником. Ты вроде как куражился да развлекался, а я тебя лелеял и берег… Ну а теперь расклад другой, верно? Теперь мы в равных правах — идем вместе и деремся вместе, как Пал Нилыч со всей нашей командой… там, у Приозерского шоссе!

Брови Джамаля поползли вверх.

— Это где Сингапура убили? И еще двух ваших?

— Убили, — подтвердил Скиф, выбирая секиру потяжелее, — убили. Значит, команда нуждается в пополнении, так? И коль уж ты увязался за мной, звездный джинн, ты этим пополнением и будешь. Не Наблюдателем с Телга, а землянином и агентом звена С, разведчиком Системы.

Князь приглядел подходящую глыбу гранита и вытянулся рядом на земле; цепь и ошейник глухо заскребли по камню.

— Так ты меня, дорогой, и кличкой осчастливишь? — усмехаясь, произнес он.

— Как там у вас положено? Смерч, Скелет, Сердар или Сирена?

— На скелет ты не похож, на смерч и сердара не тянешь, а вот Сирена — в самый раз. Умеешь обольщать! — Скиф размахнулся и с одного удара перерубил цепь. — Но Странник все-таки лучше. Ты ведь Странник и есть — Странник, пришедший издалека. 

 Глава 3 ДОКТОР

Нити распались. Две главные струны, аметистовая и цвета алого рубина, по-прежнему были вместе, сопровождаемые тремя десятками иных, гораздо менее ярких паутинок — тех, что относились к неживым предметам. Но многие нити, столь же неощутимо тонкие, покинули первоначальный шнур и замерли в огромном пестром клубке Амм Хаммата. Эта картина, воспринимаемая им как разветвление цветных потоков, красок, запахов, мелодий, не представляла собой чего-то загадочного; с подобным он встречался раньше и знал, как идентифицировать такую ситуацию.

Странники расстались с частью своего снаряжения. Он смог бы проследить, с какой именно, но это означало дополнительный расход энергии и не являлось в данном случае необходимым. Сигнал тревоги не поступил, а значит, посланные в Мир Снов не подвергались серьезной опасности,что бы ни было потеряно ими — оружие, пища, приборы или иное добро. Неживое не представляло особой ценности; каждый предмет он мог извлечь вместе с людьми, когда их странствие завершится.

Обратный переход не требовал таких усилий, как предварительный поиск и Погружение. Связь с путниками и контроль их перемещений вообще не составляли труда; днем и ночью, бодрствуя и погружаясь в сон, он продолжал ощущать те струны Вселенской Арфы, что соединяли его с очередным фэнтриэлом. Цветные огоньки, обозначавшие тот или иной объект, светились где-то на рубеже ментального восприятия, но никогда не ускользали в полумрак подсознательного или в абсолютную тьму беспамятства. Стоило напрячься, как он чувствовал не только краски и цвет, но и тепло, запахи, звуки — весь спектр ощущений, порождаемых неизмеримо крохотными частицами Мироздания, чью плоть и разум он отправлял к иным мирам.

Удивительно, но путники — не все, но некоторые — будили в нем временами теплое ощущение сопричастности и интереса. Он не мог бы назвать это чувство дружбой или тем более любовью; сам по себе он являлся слишком странной личностью, изгоем и отщепенцем, неспособным испытывать ни дружбы, ни любви. Одно лишь равнодушие, безмерное равнодушие, столь же ледяное, как серый сумрак безвременья, царивший в Том Месте. Обычно люди не понимали его, а непонимание вело к страху, отвращению и грубой издевке — или в лучшем случае к недоверию и насмешкам. Так длилось десятилетиями, пока…

Пока он не встретил тех, кто понимал его и верил ему. Тех, кто согласился испытать его дар — а испытав, предоставил возможность играть на струнах Вселенской Арфы, погружаться в сплетенье мелодий и ярких красок, плыть из Ничто в Никуда, из Реальности в Мир Снов. Об ином он не мечтал.

И потому в последние месяцы он словно бы начал оживать, оттаивать, как земля, согретая жарким солнцем после долгой зимней стужи. Сопричастность и интерес были первыми признаками оттепели; он начал уже отличать одни живые огоньки от других, выделять некие мелодии, не слишком прислушиваясь к тем, которые оставляли его равнодушным. Разумеется, выбор этот касался только путников — людей, подчинявшихся его странному дару и в то же время руководивших им; все остальное человечество, все миллиарды разумов были лишь несыгранной мелодией и незажженной свечой.

Пожалуй, первым, кто пробудил в нем необычные чувства, стал обсидиан. Когда-то в молодости ему попалась книга о камнях; с тех пор палитра красок ожила в названиях самоцветов, а позже он добавил к ней и другие определения, проистекавшие из мира живого и неживого. Теперь он мог описать многие огни, сиявшие на струнах Вселенской Арфы, во всем многообразии оттенков; так, красное распадалось для него на цвета крови, зари, рубина, розы, шпинели, граната, зрелой вишни… Определений, впрочем, не хватало; Арфа была слишком велика, и разумом он ощущал намного больше, чем мог выразить словами.

Лишь обсидиан, несомненно, являлся обсидианом — твердой, но поддающейся обработке глыбой, что могла обратиться в лезвие боевого топора, в острие копья или наконечник стрелы. Этот минерал не годился для украшений; он нес в себе иные формы, более воинственные и грозные, свидетельства каменно-жесткого нрава и необычной судьбы. Он был любопытен, но терпелив; так, узнав о рубине, проникшем в Амм Хаммат, не велел возвращать его обратно, сказал — посмотрим. Как положено обсидиану, он выглядел темным — но в то же время с примесью некой прозрачности и чистоты, готовой вспыхнуть алмазным блеском. С ним ассоциировались запах табака, жар тлеющих углей и тревожный рокот барабана, резкий и частый, как пулеметная очередь.

Но Повелителя Мира Снов, музыканта, перебиравшего струны гигантской Арфы, этот звук не раздражал. Барабанная дробь вселяла не столько беспокойство, сколько уверенность: обсидиан мнился ему не источником страха и тревог, а символом надежности и защиты.

Случалось, другие камни и цвета, другие искры, скользившие по струнам из мира в мир, возбуждали его любопытство — тем большее, чем сложней была поставленная задача, чем изощренней оказывалась фантазия странников. В этом смысле фиолетовый огонек, колокол-аметист, пребывавший сейчас в Амм Хаммате, был пока что вещью в себе; в нем таилась немалая потенция, еще не раскрытая в самостоятельном поиске. До сих пор он лишь выполнял приказы обсидиана — шел туда, куда посылали, делал то, что было велено.

Рубин, его загадочный спутник, казался интереснее. В отличие от жаркого, твердого и шершавого аметиста, звучавшего ударом медного колокола, рубин оставлял ощущение прохладной гладкости; его мелодия напоминала протяжный звук трубы, провожающей заходящее солнце. Возможно, рубин являлся самым интересным объектом из всех, какие встречались Повелителю Мира Снов; в нем ощущалась некая двойственность, некая тайна, некое скрытое тепло, будто под холодной алой поверхностью пылала крохотная звезда, чей свет заставлял искриться и сиять ровные грани кристалла.

Да, этот рубин отличался редкостной необычностью! Совсем иного рода, чем обсидиан-защитник: не столь надежный и прочный, но неизмеримо более таинственный.

Последний эпизод лишь укрепил его в этом мнении, приоткрыв частицу тайны — паранормальный дар, присущий рубину. Не столь сильный, как его собственный, но вполне подходящий для того, чтобы нащупать проложенную им тропу. Иначе он не мог объяснить случившееся. Теперь он был уверен, что алый огонек, пылавший рядом с фиолетовым в огромном пестром клубке Амм Хаммата, не являлся галлюцинацией. Всякий, не исключая обсидиана, имел возможность в этом убедиться: два защитных кокона, два радужных пузыря, фиксировавших точки старта, неоспоримо доказывали, что аметист был не одинок.

И теперь, с тревогой и внезапно нахлынувшим любопытством, Владыка Мира Снов ожидал нового сюрприза.

 Глава 4 СТРАННИК

Джамалю Саакадзе, торговому князю и финансисту, обитавшему на планете Земля, стукнуло сорок пять; Каа Ри Варрат, телгский Наблюдатель, исполнявший Миссию Защиты, был примерно вшестеро старше. Точный подсчет соотношения возрастов оказался бы весьма затруднительным, ибо жизнь Ри Варрата протекала не только на Телге и Земле, но и в других мирах, с их собственной системой темпоральных отсчетов, разной в различных частях Мироздания. К тому же следовало учесть, что в определенные моменты Ри Варрат как бы не существовал — и в то же время существовал, но длил свое физическое бытие в форме пучка высокоэнергетических квантов или неторопливо прорастающего зародыша, своеобразной зиготы, зревшей в течение долгих лет.

Впрочем, сам звездный странник никогда не занимался подобными подсчетами, сознавая их бессмысленность и бесполезность. В каждом из принимаемых им обличий он оставался самим собой, личностью цельной и монолитной, сохраняющей весь объем памяти, всю информацию, накопленную за время жизни. Вернее, жизней, ибо у Ри Варрата их насчитывалось четыре.

Это обстоятельство, весьма необычное даже для Телга, мира высокоразвитого во всех отношениях, было связано с его Миссией и тем способом, коим она осуществлялась — разумеется, в технологическом, а не функциональном плане. Как все прочие Наблюдатели, он искал Защиту; значит, ему приходилось посещать отдаленные области Вселенной — настолько далекие, что путешествие в реальном обличье и в звездном корабле оказалось бы слишком долгим. Хотя телгские космические аппараты достигли совершенства, они не могли остановить время; время всегда работало против странников и всегда побеждало, ибо срок их жизни был конечен, а значит, несоизмерим с гигантскими расстояниями, которые требовалось преодолеть.

Разумеется, существовали обходные пути. Мир — если понимать под этим словом все многообразие реального бытия — пульсировал между двумя крайними состояниями, двумя условными Вселенными, одна из которых расширялась, прогрессировала и расцветала, тогда как другая сжималась, двигаясь к неизбежной смерти, к гравитационному коллапсу и последующему Великому Взрыву. Взрыв означал возрождение и начало нового цикла; расширявшаяся прежде Вселенная переходила в стадию сжатия, а ее антипод, превратившийся в космическое яйцо, исторгал чудовищные раскаленные массы, из которых со временем формировались метагалактики, галактики, звезды и все остальное, вплоть до самых ничтожных и неисчислимых частиц, крохотных кирпичиков Мироздания. Колебания эти были вечными, с настолько длительным периодом, что разум не мог осмыслить такой гигантский временной интервал; сравнительно с неспешным полетом вселенского маятника любая цивилизация выглядела искрой, вспыхнувшей на миг в беспросветной ночи. Однако самим носителям разума их искра мнилась огромным и жарким костром, пылавшим в течение миллионолетий. Эта иллюзия была вполне понятной; так и только так разумная жизнь могла объяснить и оправдать свое собственное существование.

Две Вселенные, два пространственно-временных континуума, разделялись некой переходной областью, где не существовало ни времени, ни пространства, ни света, ни тепла, ни звезд, ни атомов, ни разреженной плазмы. Так, во всяком случае, гласили формулы — непогрешимые уравнения, отражавшие ход вселенских часов. Теоретически через эту зону темпорального вакуума можно было дотянуться к любой из мириад звезд и планет, перенестись в мгновение ока в любой мир, преодолеть невероятные расстояния со скоростью мысли — которая, как принято считать, не знает преград. На практике же преград хватало; и, вероятно, лишь Древним Расам да Бесформенным, чей разум был более гибок и универсален, удавалось их обходить.

Но телгани, обитатели системы Телгатаима, еще не раскрыли всех секретов Мироздания — так же как те многочисленные культуры, гедонистические, экспансионистские либо страдающие агорафобией, с которыми Телг поддерживал связи на протяжении тысячелетий. Ни одна из этих высокоразвитых цивилизаций еще не имела средств, способных перенести путника сквозь серую безвременную мглу; а значит, все они вместе и каждая по отдельности оставались пленниками времени и пространства.

Однако выход существовал. Живое существо можно было обратить в нечто почти нематериальное, в пучок электромагнитных квантов и отправить в таком виде в далекое странствие — в очень далекое, к самым дальним звездам, на край Галактики. Разумеется, кодированный сигнал нес информацию о разуме, но не о телесном облике путника — в чем, собственно говоря, необходимости не имелось. Облик как таковой исчезал, необратимо распадался в момент сканирования; телесное оставалось прикованным к земле, и лишь чувства, память и душа могли воспарить к звездам на невесомом световом луче.

Гибель, за ней — возрождение… Но не сразу, не мгновенно; сперва — сон в материнской утробе, случайном вместилище павшей с неба искры; затем в урочный час — рождение в новом мире, в новом и соответствующем природным условиям обличье. И снова сон; долгая дремота в теле и разуме юного существа, избранника, еще не ведавшего ни удивительной своей судьбы, ни целей, ни грядущих задач. Наконец память о прошлом пробуждалась, как раскрывающийся весной бутон; медленно и постепенно избранник осознавал свое истинное "я", обретая целостность плоти и души, затем жил, рос, мужал, выполнял предназначенное и уходил — тоже в урочный час, который в любом из миров назывался одинаково: смертью. Лишь испустив последний вздох, он мог расстаться с миром, на время приютившим его; расстаться, чтобы вновь продолжить свой путь, свой поиск, свой полет в обличье бестелесного призрака, сотканного из световых лучей.

Джамаль — или Ри Варрат — совершал такое превращение трижды и собирался, изведав все наслаждения и соблазны Земли, в должный час отправиться в новое странствие. Собирался десять лет назад, и пять, и год… Земля была прекрасным и варварским миром, однако вряд ли на ней, третьей из посещенных им планет, он мог завершить свой поиск.

Но в последние месяцы все переменилось.


* * *
Пряча улыбку, звездный странник наблюдал за Скифом. Его соратник и компаньон занимался ревизией имущества: расстелив на траве мешок, аккуратно выкладывал на плотную брезентовую ткань нож, компас, зажигалку, консервы, моток веревки, леску и рыболовные крючки, коробку с батареями, лазер, флягу. Лазер он протер платком и подержал в руках, рассматривая тупорылый ствол с угрожающе поблескивающим кристаллом излучателя и вороненую ребристую рукоять. Потом взгляд Скифа переместился на лежавшие рядом катану и длинный тяжелый меч с украшенным мелкими кроваво-красными гранатами эфесом. Он словно бы взвешивал достоинства того и другого оружия, и выглядело это забавным. Без сомнения, холодная красота стали чаровала Скифа, но лучемет был гораздо надежнее; сердце его тянулось к клинку, разум же напоминал о сокрушительном могуществе энергетического луча.

Взирая на все эти орудия убийства, думая об их жутковатом предназначении и посматривая на собственный меч, Джамаль — или Ри Варрат, Наблюдатель высокоразвитой телгской цивилизации — муками совести отнюдь не терзался. Конечно, возникающие на Телге разногласия давно уже не разрешались с помощью таких примитивных средств, но Наблюдатели и их Миссия были особым случаем, исключением из правил. Наблюдателям случалось попадать в миры дикие и негостеприимные, где без оружия и дня не проживешь; ну а взявшийся за меч или пистолет рано или поздно убивает. Убивает, чтобы сохранить свою жизнь; убивает, чтоб защитить друга; убивает сильного и жестокого, чтобы спасти беззащитного и слабого… А потому ни оружие, ни убийство не пугали Ри Варрата, Наблюдателя и разведчика; они являлись как бы неприятным, но необходимым приложением к его Миссии. Однако профессионалом или тем более экспертом в подобных делах он не был и древних боевых искусств, почти забытых на Телге, не изучал. Да и зачем? Все эти смертоносные приемы были рассчитаны на прямоходящих гуманоидов, с головой, руками и ногами; но очередная трансформация могла превратить руки странника в ласты или щупальца, а ноги — в рыбий хвост или большую плоскую вакуумную присоску.

Джамаль снова усмехнулся, припоминая, в каких обличьях довелось ему пребывать во время двух своих первых экспедиций. По сравнению с теми мирами Земля, так похожая на Телг, казалась раем — уже хотя бы потому, что руки странника были руками, ноги — ногами, и все остальные части тела тоже находились при нем. Целых тридцать лет он не переставал удивляться сходству Телга и Земли, подобию землян и телгани, извлекая из этого факта не только моральное удовлетворение, но и определенный выигрыш. На Земле — так же, как на Телге — можно было наслаждаться жизнью, тогда как в иных местах даже самые приятные ее моменты становились удовольствием весьма сомнительным, напоминавшим метание икры.

Скиф закончил осмотр и принялся складывать имущество в мешок. Джамаль подмигнул ему.

— Ну, дорогой, в прибылях мы или в убытках?

— В прибылях, — ответил компаньон, приглаживая светлые волосы. — Самая главная потеря у нас — пижама. Но все прочее на месте — плюс лошади, оружие да твои обновки. Конечно, кожаные штаны с шелковыми не сравнить, но в седле они удобней. Хоть мозоли на заднице не натрешь.

— Далась тебе моя пижама!.. В чем был, в том и приехал. Зато сейчас… — Джамаль вытянул длинные ноги, хлопнул по голенищам добротных сапог, одернул безрукавку из оленьей шкуры. Его сапоги и штаны еще недавно принадлежали покойному Когтю, куртка — Ходде-Коршуну, а пояс с мечом — какому-то бандиту из шайки Тха, пребывавшему сейчас на спине Одноглазого Шаммаха. Скиф, облаченный в пятнистый комбинезон десантника, поглядывал на компаньона с улыбкой.

— Сущий шинкас! Тамма тебя не признает.

— Признает! И в одежде признает, и без нее. — Подумав о златовласой Тамме из Башни Стерегущих Рубежи, Джамаль мечтательно возвел глаза вверх. Эта девушка так напоминала одну юную телгани… Но лучше не думать о ней; это было давно, так безумно давно! В иной жизни, на другом краю Вселенной…

Скиф упаковал рюкзак, поднялся на ноги, стянул талию широким поясом с мечами, сунул лучемет в кобуру и пронзительно свистнул, подзывая Сайри. Юный синдорец поил лошадей в крохотном озерце у подножия ближнего холма. Место это было тем самым, где путников несколько дней назад захватили шинкасы, на западе простиралась покрытая короткой изумрудной травой холмистая равнина, на востоке желтели заросли амм-хамматского бамбука, шуршавшего под теплым ветром. Чтобы добраться сюда, трем бывшим невольникам понадобилась всего пара конных переходов и одна ночевка. Скиф, памятуя о своем задании, непременно желал вернуть брошенное шинкасами добро, в первую очередь — лазер с запасными батареями, и Джамаль в том ему не препятствовал. Теперь, когда он очутился в Амм Хаммате, миновав Землю, будто транзитную станцию пересадки, время не имело большого значения, он взял след и мог идти по нему месяцы или годы — столько, сколько понадобится.

Сайри подогнал лошадей — трех верховых и трех сменных. Прочий табун они бросили у каменной гряды, на месте позавчерашнего побоища; расседлали скакунов и пустили их в степь. Своих погибших соплеменников Сайри сжег на костре, бормоча молитвы Великим Безмолвным, Небесному Вихрю и прочим местным божествам; поминая пирга, Владыку Ярости, он то и дело оглядывался на Скифа и творил куум, священный знак, — тянул к нему руку с тремя растопыренными пальцами. Глаза его горели благоговением и опасливым восторгом.

Трупы шинкасов, валявшиеся у костра, были оставлены на поживу огромным полосатым гиенам, пронырливым хиссапам и голошеим крючконосым стервятникам, напоминавшим земных кондоров. Но Тха, предводителя банды, ожидала иная участь, более страшная, чем смерть в битве или в пасти хищника. Скиф, прикрывая рот клочком Джамалевой пижамы и обвязавшись веревкой, оттащил его к плоским металлическим плитам, сверкавшим метрах в пятидесяти от лесной опушки. Джамаль, тоже с тряпицей наготове, страховал; они не знали, сколь быстро подействует запах, и не хотели рисковать. Но оказалось, что у камней можно продержаться минут семь или восемь — ровно столько, сколько требуется, чтобы прикрутить пленника к массивным кольцам в углах жертвенного алтаря.

Там Гиена и остался — охрипший от воплей, дрожащий, с искаженным от ужаса лицом. Крики его раздавались примерно полчаса, затем стали затихать, сменившись невнятным бормотанием; наконец все смолкло — лишь древесные кроны шелестели на ветру да потрескивал, стреляя искрами, погребальный костер. Скиф сплюнул, пожелал Тха самых дурных снов и велел седлать коней.

Теперь, поглядывая на компаньона, деловито вьючившего лошадь, Джамаль размышлял о противоречивости его нрава, временами восторженно-романтического, временами упрямого и жесткого, если не сказать жестокого. Последнее, несомненно, являлось армейским отпечатком, клеймом насилия, что в том или ином виде нес каждый из землян — ибо хоть мир их был щедрым и прекрасным, сами они, по телгским понятиям, находились где-то посередине между варварством и первыми проблесками истинной культуры. Все они были эгоистичны, упрямы, не склонны к разумному сотрудничеству; все они больше полагались на силу, на мощь оружия, на магию приказа начальника или вождя, чем на собственный здравый смысл. Это преклонение перед силой делало их опасными и непредсказуемыми, но в то же время странным образом объединяло — не на основе взаимоуважения и взаимопонимания, но подобно тому, как чувство стаи объединяет волков. И с недоверчивостью пуганых волков они предпочитали загрызть любого, чей запах и вид внушали им хоть малейшие подозрения.

«Неприятное, но полезное качество, — думал Ри Варрат, звездный странник, — полезное в данном конкретном случае. Быть может, Бесформенные наконец-то столкнулись с расой, которая зальется кровью, но даст им отпор — такой, что ужаснул бы цивилизованных телгани…» Ри Варрат не отвергал вероятности подобного исхода; хоть новая его родина была миром варваров, но варваров изобретательных и весьма талантливых. Среди них встречались уникальные личности — например, те мудрецы, что додумались создать Систему, или несгибаемые типы вроде Сарагосы, наконец, такие искусники, как Доктор. На Телге — увы! — не имелось ничего подобного. Не потому ли, что Телг был слишком цивилизован и предпочитал наблюдать, а не действовать, защищаться, а не нападать?

— Ну, ты готов?

Ри Варрат очнулся, услышав голос компаньона. Собственно, уже не Ри Варрат, звездный странник, а человек, откликавшийся на имя Джамаль.

Он поднял меч в тяжелых ножнах, опоясался, застегнул кованную из бронзы пряжку и вскочил в седло. Вороной жеребец, наследие Клыка, свирепый, как бывший его хозяин, протяжно заржал, потянулся, оскалив зубы, к крупу Скифова Талега с явным намерением куснуть. Джамаль огрел его плетью, всадил пятки под ребра. Сайри, которому достался конь Гиены, натянул ремень — к нему были привязаны уздечки трех заводных лошадей, навьюченных припасами. Маленький отряд тронулся в путь.

Минут десять они в молчании ехали вдоль зарослей, бесконечно тянувшихся с севера на юг, вспугивая робких длинноухих кафалов и маленьких антилоп с саблевидными рожками и длинными задними ногами. Кафалы исчезали в норах, а антилопы, называемые хиршами, бросались врассыпную, высоко подпрыгивая, словно стайка странных рогатых кенгуру.

Скиф покрутил головой, взглянул, прищурившись, на солнце и произнес:

— До заката еще часа три. То ли мы объедем этот поганый бамбук, то ли нет…

Беспокоится парень, промелькнуло в голове у Джамаля. С чего бы? Вроде и лазер при нем, и меч, и лук со стрелами… Но тут он вспомнил, как их накрыли сетью и повязали шесть дней назад, и тоже принялся тревожно оглядываться. Однако степь, если не считать мелких и безобидных тварей, была пустынной.

— Не хочется мне больше ночевать у высокой травы, — буркнул Скиф. — Выберем место на холме, с холма далеко видно… Разложим костер за камнями, поспим в покое и тишине, а Сайри посторожит. Верно, парень?

— Как скажешь, господин. — Сайри покорно склонил черноволосую голову.

— Только холмик надо нам подыскать по ту сторону зарослей, на юго-востоке, — продолжал размышлять Скиф. — Такое бы место найти, чтоб никто нежданным-негаданным не подобрался… Что скажешь, компаньон?

— Хочешь пересечь засветло высокую траву? — Джамаль кивнул в сторону зарослей.

— Не помешало бы. Но кто знает, успеем ли? Вроде бы помню, что бамбук здесь растет полосой, длинной, но узкой… — Он пожал плечами и добавил: — В тот раз, когда нас вела Сийя, я как-то не глядел по сторонам.

«На траву не глядел, это точно, — подумал Джамаль. — Тогда ты, дорогой, глаз с девушки не спускал да таял от восторга, как масло на сковороде…» Усмехнувшись, он пощипал отрастающую бородку и повернулся к Сайри.

— Скажи-ка, генацвале, эта желтая травка далеко ль тянется? Сможем до заката выехать на другую сторону?

— То ведают одни Безмолвные, друг господина. — Юный синдорец сокрушенно развел руками. — А я здесь словно кафал в ловчей сети — все кругом вижу, а как выбраться, не знаю. Мои родные места далеко, там. — Он махнул на восток. — Много дней надо идти…

— Сколько? — быстро спросил Скиф.

Сайри призадумался, что-то пересчитывая на пальцах — то ли дни, то ли ночевки, то ли удары плетью, полученные за время долгого пути. Наконец он нерешительно произнес:

— Два десятка дней и еще семь, Владыка Ярости… или восемь… или девять… Прости, господин мой, но когда нас гнали к Проклятому Берегу, нам не хотелось считать ни восходов, ни закатов.

Скиф хмыкнул.

— Выходит, не такая уж широкая эта степь… Тысячу километров, не больше… А что за ней? Там? — подражая Сайри, он махнул плетью в сторону востока.

— Там большая река, господин, а за ней леса. Синдорские леса, а за ними — снова степь, что тянется до самого края мира…

— Ладно, об этом мы еще потолкуем. — Скиф опять уставился на заросли гибкого бамбука, потом перевел взгляд на Джамаля. — Ну, что скажешь, компаньон? Рискнем?

«Молодой, нетерпеливый, — подумал звездный странник, — спешит к своей девушке…» Вслух же он ничего не сказал, лишь дернул за уздечку вороного, направляя в высокую траву.

Прошло несколько минут, и мир вокруг сделался желтым. Желтели высокие стебли, скрывавшие всадников с головой; желтели узкие длинные листья, похожие на осоку; желтели качавшиеся вверху метелочки; под копытами скакунов шуршала опавшая бурая листва, копившаяся тут столетиями. Вороной жеребец Джамаля раздвигал грудью гибкие коленчатые плети, принюхивался, фыркал, настороженно прядал ушами. Должно быть, в этих зарослях, будто самой природой предназначенных для засад и внезапных нападений, могли скрываться всякие хищные твари или ядовитые гады вроде змей, тарантулов или скорпионов. Люди, однако, были страшнее всех, и Джамаль испытал облегчение, заметив, как спутник его вытащил лучемет и отщелкнул предохранитель.

Они не разговаривали, следуя друг за другом в полнейшем молчании, прислушиваясь к шелесту травы и мелодичному посвисту ветра, игравшего желтыми метелочками. Теперь Джамаль видел, Что растения походили на земной бамбук лишь с первого взгляда; несмотря на трехметровую вышину, они были гибкими и тонкими, с палец у основания стволов, с едва заметными коленчатыми перетяжками, которых насчитывалось всего четыре-пять. Все-таки это была трава, а не бамбук — гигантская желтая трава, возросшая на плодородной степной почве, под жарким амм-хамматским солнцем. Казалось, сейчас над ней закружатся огромные бабочки, закачаются на стеблях кузнечики размером с ладонь или выскочит, разбросав прелую листву, какой-нибудь жук в хитиновом панцире, с остроконечными челюстями.

Но все было тихо. Кони, осторожно ступая, продвигались вперед, солнце, палившее в затылок, опускалось все ниже, бирюзовые небеса Амм Хаммата тускнели, над травами повеяло вечерней прохладой. Однако день еще не угас, когда путники, преодолев широкую желтую реку в зеленом степном океане, выехали на простор. Заросли остались позади; перед ними вновь раскинулась холмистая равнина, простиравшаяся на три стороны света. На юге привычным нагромождением разрушенных башен и недостроенных замков розовели горы; к северу и востоку степь тянулась до самого горизонта, над которым слабыми огоньками уже мерцали первые звезды.

Скиф глубоко вздохнул и спрятал бластер в наплечную кобуру.

— Успели! Ну, теперь — вперед!

Кони пустились в галоп. Эти степные жеребцы, высокие, длинноногие, с мощной грудью и широким крупом, явно были той же самой породы, что и лошади амазонок. Еще во время первого странствия Джамаль заметил, что они чуть-чуть отличались от земных скакунов — гривы и хвосты были пышнее, шеи — длиннее, что придавало лошадям особое изящество, бабки — тоньше; копыта пересекал неглубокий желобок, как бы деливший их напополам. Имелись различия и в посадке головы, более длинной, с вытянутыми челюстями; зубов, плоских и широких, вроде бы насчитывалось меньше, чем у земных лошадей.

Но все-таки это были кони, настоящие кони — такие, что еще водились на Земле и давно исчезли на Телге. Коней Джамаль любил — еще с детства, когда подростку Джами и в голову не приходило, что сделается он в урочный час Ри Варратом, звездным странником. Кони были одним из приятных сюрпризов, изысканным наслаждением, которое приготовила ему Земля; он ценил их не меньше, чем красивых девушек, хорошую пищу, вино и другие маленькие радости, коих был лишен в прежних своих ипостасях. К счастью, Амм Хаммат во всех этих отношениях почти не отличался от Земли — что, впрочем, звездного странника не удивляло. Именно такой мир, с необозримой степью, городом с высокими башнями и женщинами-чародейками, не знающими сна, снова и снова заказывал он Доктору. И ошибался — например, как в тот раз, когда попал в Шшан, на планету крылатых гипнофедингов. Там тоже были степи и многобашенные города, но их обитатели ничуть не походили на людей.

— Гляди, вот подходящее место! — Плеть Скифа со свистом разрезала воздух. Он показывал на довольно высокий курган, увенчанный на вершине камнями — точь-в-точь такой, как тот, где их разыскали прошлый раз Белые Родичи. У подножия холма журчал ручей и росли деревья, но не прибрежные разлапистые кедры, а белоствольные великаны с резными листьями, походившие одновременно и на березы, и на клены, и на тополя. Рядом с рощицей маячили силуэты хошавов, грациозно вздымая головы, они ощипывали листву с нижних ветвей и временами оглашали степь странным отрывистым криком — козлиным блеяньем, усиленным раз в пять.

— Заночуем там! — сказал Скиф, и Джамаль с Сайри согласно кивнули. Лошади, почуяв воду, припустили быстрей, но вдруг их мерная иноходь сделалась как бы неуверенной; раздувая ноздри, они зафыркали, захрапели, замотали головами. Десяток хошавов, что паслись на опушке, тоже насторожились. Внезапно крупный самец испустил резкий стонущий звук, и животные, высоко вскидывая крупы, помчались от холма прямо на всадников. Среди деревьев мелькнули серо-полосатые спины, раздался протяжный вой, и кони остановились, прядая ушами.

— Тха! — выкрикнул Сайри, срывая с плеча лук. — Целая стая! Стреляй, господин! И ты, друг господина, тоже стреляй! Пусть стрелы ваши станут зубами пирга! О, Вихрь Небесный, спаси нас! Эти твари умны и коварны! Погонятся за хошавами, потом увидят, что нас мало, и нападут!

— Свято место пусто не бывает, — пробормотал Скиф, поглядывая на облюбованный им курганчик. — Ладно, сейчас разберемся! — Вытянув лучемет из кобуры, он прикрикнул на синдорца: — Не вопи, парень! И оставь лук в покое! Тебе приходилось из него стрелять? Сайри смущенно потупился.

— Нет, господин… Мои родичи — не охотники, крестьяне… Но я хотел бы научиться!

— В городе на скале найдется девушка, которая тебя научит, — сказал Джамаль. — Всему научит, дорогой… Так что вернешься ты к своей невесте вполне образованным.

Юный синдорец вспыхнул, потом глаза его изумленно расширились. Вцепившись в гриву своего жеребца, он как зачарованный следил за Паир-Са, господином. Владыкой Ярости: тот намотал уздечку на кулак, повернулся в седле, вытянул руку… Над травой сверкнула молния — одна, вторая, третья… Они прошивали воздух словно огненные стрелы, и каждая находила цель — широкий череп полосатого тха, грудь, горло, позвоночник. Степь огласилась испуганным воем уцелевших, но хищники, пораженные огнем, не выли, не хрипели и не катались по земле в предсмертных муках: молнии били наверняка, и смерть задетых ими тварей была мгновенной.

— Все! Враг бежал, высотка за нами! — Скиф усмехнулся и сунул лазер в кобуру.

Подъехав к Сайри, застывшему будто каменное изваяние, Джамаль хлопнул его по спине.

— Очнись, дорогой! Видишь, хошавы целы, и мы тоже. Чего беспокоиться?

Сайри вздрогнул и соскользнул с коня; пальцы его сложились трезубцем. Сотворив священный знак, он принялся кланяться Скифу, а отбив с десяток поклонов, рухнул на колени и забормотал:

— О господин огненных молний! О ты, Владыка Ярости, повелитель воинов, пришедший с багровой Миа! Сдержи гнев свой, не жги палящим огнем своего слугу! Я буду повиноваться тебе, как бессловесный сену — клянусь в том Великими Безмолвными, твоими братьями, и Небесным Вихрем, породившим вас! Я буду чистить твоего коня, носить за тобой меч, подавать чашу с вином… а когда ты вернешься на Миа, в свой дворец за железными стенами, я буду приносить тебе жертвы, угодные твоей душе, — кровь белых жеребцов, шкуры тха и головы шинкасов…

Джамаль, пряча улыбку, прикрыл ладонью рот. Со слов покойного Китоки он ознакомился с местным пантеоном, где Небесному Вихрю отводилась роль Бога-отца, создавшего или доставившего в Амм Хаммат сонм иных божеств, надзиравших за порядком в мире и за людьми. Главенствовали среди них Безмолвные, но Паир-Са, Владыке Ярости, почитаемому в образе гигантского белого пирга, тоже отводилось достойное место — он являлся покровителем воинов, господином битв, люто враждовавшим с Шаммахом и Хадаром, шинкасскими демонами. Скиф, по мнению звездного странника, пожалуй, мог бы претендовать на роль бога войны: он играючи разделался с Когтем, прикончил в ночной схватке чуть ли не десяток степняков, а предводителя их бросил ару-интанам — так, как швыряют обглоданную кость стае шелудивых псов. А теперь, как выяснилось, он повелевает молниями! Вполне достаточно, чтобы признать его богом!

Но компаньон Ри Варрата, судя по всему, не желал становиться Паир-Са; даже обещанная кровь белых жеребцов и головы шинкасов его не соблазнили. Склонившись к Сайри, он вытянул длинную руку, ухватил синдорца за плечо и рывком поднял на ноги.

— Слушай, парень, ты ведь хотел стать воином? Не сену, не слугой, а воином? — Сайри молча кивнул. — Ну так запомни: воин сам носит свой меч и сам чистит своего коня. И никому не кланяется! Понял, нет?

Джамаль улыбнулся, разобрав знакомые интонации Сарагосы. Но Сайри было не до смеха: сам грозный бог войны, стиснув железными пальцами плечо, учил его уму-разуму. Не поднимая глаз, синдорец прошептал:

— Ты — Паир-Са, владыка… тебе покорны огненные стрелы… Большая честь носить за тобой меч…

— Я не Паир-Са. — Скиф встряхнул юношу. — Запомни мои слова, парень: Я — человек, пришедший из-за моря, из далеких земель, что лежат западней Джарайма… Слышал о Джарайме? — Сайри молча кивнул; глаза его сделались совсем круглыми. — Так вот, Джараймом земля не кончается; есть и другие страны, откуда пришли мы с родичем… с князем Джаммалой, запомнил? Приплыли на таргаде, с джараймскими купцами. Таргад — это корабль, с веслами и парусом, большое судно, что разбилось в бурю у Проклятого Берега. Так мы сюда и попали, я и Джаммала. Так ты и скажешь в городе на скале, если там будут тебя расспрашивать.

Сайри быстро закивал, а Джамаль с одобрением хлопнул себя по колену. Разумно, весьма разумно! Коли судьба свела их с этим синдорцем, так пусть будет в курсе их истории — про князя из дальних земель и его племянника, выброшенных бурей на амм-хамматские берега. Вполне правдоподобная легенда, но — увы! — не без изъяна: им предстояло объяснить свое внезапное исчезновение в ночь трех лун, по дороге в город. Но на сей случай у князя Джаммалы, сына Гер'гия, были уже заготовлены разнообразные и хитроумные байки; на худой конец он рассчитывал прибегнуть к мысленному внушению.

— Я все понял, господин, — сказал Сайри. — Ты и твой родич, благородный Джаммала, приплыли из-за моря, а не спустились с багровой Миа. И ты желаешь считаться человеком… Да будет так, сын Небесного Вихря! Правда, я не слышал, чтоб люди — даже из заморских земель! — сражались молниями. Такое под силу лишь богам!

— А вот про молнии тебе лучше помолчать, — строго произнес Скиф. — Видишь ли, души болтунов высасывают ару-интаны, а парень, который держит рот на замке, будет цел и невредим. Возможно, удостоится награды. — Он со значением приподнял бровь.

— Награды? Я буду молчать, господин, и мне не нужна награда. Разве что ты позволишь носить за тобой меч и подавать чашу с вином…

— Может, сговоримся на чаше? Подашь, когда будет вино… и повод, чтобы выпить.

Потрепав юношу по плечу, Скиф выпрямился, присвистнул и погнал жеребца на холм.


* * *
Но после ужина, когда в высоком темном небе медленно закружилась звездная карусель, он взялся за Сайри по-настоящему.

«Я на очереди», — думал Ри Варрат, слушая, как Скиф дотошно выспрашивает синдорца о Петляющей реке, о землях, что лежат на севере, юге и востоке, о шинкасах и амазонках из Города Двадцати Башен, о Проклятом Береге, ару-интанах и местных божествах, защищающих людей от злобных демонов.

Он слушал и размышлял над уже поведанным компаньону и над тем, что еще предстояло рассказать — рассказать столь ясно и убедительно, чтобы тот не заподозрил измены, не принял правду за ложь, не почуял намека на предательство или недоговоренность. Эти варвары-земляне были так подозрительны! Впрочем, напомнил себе Ри Варрат, он и сам теперь землянин и подвержен всем земным грехам и недостаткам. Вот и сейчас — зачем подозревать Скифа в недоверии? В том, что компаньон его не поймет или попытается неверно истолковать сказанное? В конце концов, они были союзниками… Даже не просто союзниками — друзьями! Боевыми соратниками, агентами Системы!

«Вернусь, — с озорством подумал он, — заставлю Нилыча принять в штат, инструктором. Или пойду к Доктору, в помощники…» Но мысль сия принадлежала уже не Ри Варрату, звездному страннику, а Джамалю. Джамаль, землянин, сидел сейчас у костра, под высоким и темным ночным небом Амм Хаммата, Прислушиваясь к торопливому говорку Сайри.

Этот стройный черноглазый юноша был уроженцем лесного края; степи он не знал и боялся ее — как всякий человек, привязанный к своему клочку земли, боится неведомого и необозримого пространства, слишком огромного, чтобы окинуть его единым взглядом. Впрочем, страх перед степными просторами не помешал Сайри переправиться вместе с родичами на западный берег извилистого потока, который синдорцы называли Петляющей рекой. За ней, в лесах, стояли города с крепкими бревенчатыми стенами, и в каждом правил старейшина либо князь, собравший сотню-другую воинов. Тот, кто платил князю дань, мог, в случае шинкасского набега, рассчитывать на покровительство и защиту; не желавший платить брал судьбу в собственные руки и отправлялся на все четыре стороны.

На самом деле сторон было только две — запад и восток, одна степь и другая степь. С юга синдорские княжества граничили с горами, где мог прожить охотник или козопас, но никак не земледелец; на севере, в благодатных местах, в низовьях Петляющей и по берегам Внутреннего моря, было множество крупных и мелких держав, царств, королевств, империй и торговых республик. Синдорцами все эти страны интересовались лишь в качестве сену. Сайри слышал от старших родичей, что на побережье Внутреннего моря тоже цвели рощи дурманных деревьев; имелись там и разбойные племена вроде шинкасов, менявшие души людские на сладкую траву.

Степь, в которой сейчас находились странники, на западе граничила с Проклятым Берегом и Узким морем, а на юге — с горной страной Мауль. Об этих местах Сайри не знал почти ничего; слышал лишь, что за морем лежат Джарайм и другие державы и что корабли их ходят в южные маульские порты или плывут с товарами на север, минуя пролив, соединяющий Узкое и Внутреннее моря. К Проклятому Берегу таргады джараймских купцов никогда не приближались; тут не было ничего, кроме скал, песка, кедров и золотых рощ, куда шинкасы свозили захваченных в полон.

Кочевые шинкасские кланы мотались по всей степи, то взимая дань с поселков переселенцев на левобережье Петляющей, то переправляясь через водный поток, чтобы наловить пленников в синдорских княжествах. Ходили они и на север, к низовьям реки и Внутреннему морю, добирались до пролива и маульских прибрежных городов; иногда грабили, иногда торговали награбленным и невольниками-сену. И лишь одна дорога была для них закрыта — на юг, где в предгорьях маульского хребта высился город с двадцатью башнями.

Услыхав об этом, Скиф в задумчивости потер висок и спросил:

— Выходит, они женщин боятся? А почему? Глаза у Сайри округлились.

— Их все боятся, повелитель! Разве ты, владыка над воинами, того не ведаешь? У них — сила! Большая сила! У них конное войско и пирги, смертные братья твои! Еще — лучшие скакуны, оружие и башни из камня, какие — прости мою дерзость! — и самому Небесному Вихрю не сокрушить! А главное, — тут он понизил голос почти до шепота, словно собирался поведать великую тайну, — главное, господин мой, с ними благословение Безмолвных, родичей твоих, и великая тайная сила! Все, что забыто в Синдоре, они помнят… помнят к пользе своей и благу, не отступая перед демонами и слугами демонов, ибо души их неподвластны злому колдовству. Говорят, что есть в их городе великие чародейки, не знающие усталости и сна, видящие любого насквозь… И еще говорят, что им не нужны слова, ибо проникают они мыслью в людские души, как меч и копье — в мягкую плоть… И могут они повелевать белыми пиргами и творить заклятья такой силы, что не разрушить их ни Шаммаху с Хадаром, мерзким шинкасским демонам, ни самим ару-интанам…

«То самое место! — возликовав, подумал Джамаль. — Степь, древний многобашенный город, полный женщин… и среди них есть такие, которые не нуждаются в сне и владеют поразительной ментальной силой… силой, позволяющей защититься от Бесформенных… То самое место! Мир, о коем ходили легенды по всей Галактике!» Теперь он знал, что не ошибся — еще в первый раз, во время предыдущего странствия. Если так, его Миссия близилась к концу — и странствия всех остальных Наблюдателей тоже.

Однако, несмотря на охватившее его нетерпение, он молчал, предоставив Скифу вести допрос. Молодому синдорцу было известно немногое, и Джамаль не сомневался, что компаньон выжмет его до конца — и выжмет не раз, отсеяв зерна истины от шелухи страхов и суеверий. Этот Скиф был дотошным парнем! Настоящим экспертом — разумеется, в тех делах, которые вызывали его искренний интерес.

— Говоришь, у женщин — сила? Войско, кони, город из камня и милость богов? — повторил компаньон, не спуская глаз с Сайри. — Ну а откуда они тут взялись? Всегда жили в степях? Или пришли из других земель? Может, спустились с багровой Миа, с Ко или с Зилура?

Синдорец тряхнул головой.

— Нет, господин! Ты ведь знаешь, что там, — он поднял взгляд к звездному небу, — обитель богов и демонов. А про женщин из города на скале доподлинно известно, откуда они пришли и почему сидят в каменной крепости. Случилось то в давние времена, но старики наши помнят… помнят и говорят, хоть князьям и владыкам нашим те разговоры совсем не по нутру.

— Рассказывай! — велел Скиф. — Правда, я и сам — княжий родич, — тут он с усмешкой покосился на Джамаля, — но у меня нутро крепкое. Выдержит твои байки!

Байки оказались забавными. Со слов Сайри выходило, что правили некогда всеми синдорскими родами взысканные Небесным Вихрем женщины, правили мудро и справедливо, о чем нынешним князьям да старейшинам вспоминать, разумеется, не хотелось. В те благословенные времена никто в Амм Хаммате не слышал об ару-интанах, невидимых демонах, лакомых до человеческих душ; и нигде, ни на берегах Узкого и Внутреннего морей, ни в далеком Джарайме, не росли золотые рощи. Что же касается шинкасов, то были они народом кочевников и торговцев, скитавшихся там и тут в поискахвыгоды и пропитания — как и десятки других племен, не желавших менять стрелы и боевой топор на плуг и мотыгу.

Потом в мире что-то начало меняться. Видно, ослабла власть Небесного Вихря и Безмолвных Богов, коим поклонялись и в лесах, и в степях, и в горах, и в землях, лежавших у Внутреннего моря! Как иначе объяснить, что боги поделили власть свою над людскими душами и телами со сворой пришлых демонов? Раньше всякий знал, что после смерти отправится на серебряный Зилур, в сверкающие чертоги Безмолвных, а тело его, как подобает, сожгут на костре из душистого дерева хар. Но вдруг оказалось, что плоть и душу можно разъединить: душа ускользала неведомо куда, в пропасть и тьму, неподвластная чарам Безмолвных, а плоть продолжала оставаться на земле, наделенная странной и непостижимой жизнью. Человек, испытавший могущество ару-интанов, уже не был человеком; он мог дышать, пить и есть, когда приказывали, но и только. Еще мог работать — грести на таргадах, ломать камень, копать землю, перетаскивать тяжести. Тело его не ведало усталости, глаза были мертвыми, и жил он не дольше собаки или коня.

Как Небесный Вихрь, прародитель богов, допустил такое? Или милость его иссякла, и повелел он Безмолвным, детям своим, отвести взоры от людского племени? Или даже он, Великий и Всеведущий, не смог справиться с незримыми демонами, пришедшими в Амм Хаммат прямо из темной бездны зла?

Так думали многие; многие, но не все. Одни предпочитали покориться, пожертвовать демонам часть, дабы сохранить целое; другие надеялись, что густые леса или горные ущелья спрячут и спасут их; третьи, подобно шинкасам, заключили с демонами союз, став слугами зла; иные же, увидев, как покорны и неприхотливы сену, скупали лишившихся душ у разбойных племен, поощряя их алчность. Но женщины Синдора, хранившие тайное знание, не желали ни прятаться, ни покоряться; их вела вера в древних богов и в колдовскую силу, дарованную им Безмолвными. Тех, кто полагался на их мудрость, было немного, и малое число уступило большему: взысканные богами ушли в степь, на другой берег Петляющей реки, оставив народ Синдора скрываться в лесах. Ушли и унесли с собой свою магию, свои заклятья и колдовские песни, свое искусство говорить без слов и не спать годами… Подобных им среди синдорцев больше не рождалось.

Сайри закончил рассказ, и наступило молчание. Миа, багряная луна, низко стояла над горизонтом, и степь в алых ее лучах казалась коричневой, точно покрытой запекшейся кровью; по валунам, окружавшим костер, скользили смутные тени, ветер играл с огненными языками, срывая с них искры, подхватывая их, швыряя в темные небеса. Фыркали и похрустывали травой кони, далекий отрывистый рык тха и протяжное подвывание хиссапов тревожили ночную тишину; где-то на западе слышался тяжкий топот бычьего стада, спешившего убраться подальше от хищников. Сайри скорчился у огня, обхватив колени; несмотря на почтение, которое синдорец питал к великому Паир-Са, Владыке Ярости, глаза у него слипались, рот приоткрылся. Сейчас он выглядел совсем юным — лет на семнадцать, не больше.

Сомлел парень, подумал Джамаль и, протянув руку, слегка подтолкнул синдорца в плечо.

— Неважный из тебя сторож сегодня, генацвале. Ложись спи, а я посижу… посмотрю на небо, поговорю со звездами…

— Со звездами еще наговоришься, — сказал Скиф, приподнимаясь на локте. В отблесках костра его светлые волосы отливали рыжинкой, зрачки поблескивали, как две крупные аметистовые бусины. — Надо бы нам сперва бабки подбить да вешки расставить — так, чтоб каша по одну сторону, а масло по другую… Ну, привести все в систему, иначе говоря.

— Это в какую такую систему? — поинтересовался Джамаль. — В твою, что ли? Так мы уже в нее приведены, дорогой. Тебя Нилыч завербовал, а меня — обстоятельства. Верно говорю?

Компаньон досадливо нахмурился.

— Погоди! Давай-ка закончим сперва с одним, а потом примемся за другое… — Он бросил взгляд на клевавшего носом синдорца и спросил: — Выходит, паренек, амазонки наши тебе прямая родня? Или я ошибаюсь?

Голова Сайри качнулась вверх.

— Амма-сонки? Что за амма-сонки, господин?

— Ах, дьявол… Ну, я про женщин из города говорю… про тех, что пришли в степь из ваших синдорских лесов… Они — твои родичи, так?

— Давно было, — пробормотал Сайри, — давно… Мудрые — те, что не спят — повелели женщинам брать мужей со всех мест… из леса и с гор, из Мауля и Ронтара, Хиббы и страны Кирим… Теперь в них другая кровь… нашей — капля…

Веки юноши опустились, но Скиф не собирался оставить его в покое.

— А как они себе мужей выбирают? Надолго? На время или навсегда? Эй, не спи! — Он похлопал синдорца по плечу.

— Берут… по-разному… господин… — губы Сайри едва шевелились. — К нам приезжают… берут… в ночи трех лун… увозят с собой… им не откажешь…

Внезапно он повалился на бок и засвистел носом, чему-то улыбаясь во сне. Быть может, увидел свою девушку, ожидавшую на берегах Петляющей реки; быть может, снились ему городские башни из серого камня и другая девушка-незнакомка, что обучит из лука стрелять, копьем колоть и мечом рубить. А может, он просто был счастлив, ибо уберег свою душу от лап демонов и нашел грозного защитника — самого Владыку Ярости Паир-Са, спустившегося с багровой луны. Неважно, что покровитель воинов пожелал называться человеком, пришельцем из-за моря; разве он не явил уже свою божественную сущность? Разве мог человек метать огненные молнии и рубиться с целым отрядом шинкасов, слуг зла? Да еще у самой обители их владык, незримых демонов!

И потому, ощущая на плече своем длань могучего бога, Сайри спал спокойно и улыбался во сне.

— Ну вот, — проронил Скиф с разочарованием, убирая руку, — а еще сулился меч за мной носить, коня чистить и чашу подавать! Нет, парень, до первой лычки ты еще не дослужился!

— Оставь его, — сказал Джамаль, — пусть спит. Он, верно, в твоей морской пехоте не служил, но дрался хорошо. Совсем молодой, а храбрый! Веришь ли, меня защищал!

— Я в морской пехоте тоже не служил, — произнес Скиф, вздыхая, — меня в спецназе натаскивали… — Он снова вздохнул и уставился в костер, словно высматривая среди пляшущих языков пламени девичье лицо. — Надо бы парня еще кой о чем расспросить… О белых зверях, к примеру…

— И о ночи трех лун, да? — Джамаль выдержал паузу и добавил: — Не тревожься, дорогой, не пропадут твои луны. Астрономия — точная наука.

— Вот и поговори теперь со звездами, раз паренек уснул. Выведай, когда все луны будут над горизонтом.

«Не терпится тебе», — подумал Джамаль, улыбнулся, пожал плечами и повторил:

— Астрономия — точная наука, да я-то не астроном. На Телге меня другому обучали.

— Чему же?

Он начал добросовестно перечислять:

— Аккумуляции энергии, гипновнушению, основам прекогнистики и ментальной защиты и всяким другим штукам… ну, таким, которые твой Нилыч называет психологической трансформацией. Всему, что положено знать Наблюдателю, ушедшему в поиск.

— Выходит, ты можешь подкачать себе энергии? Прямо сейчас? И шлепнуть о камень — да так, чтоб напополам? — Скиф покосился в сторону массивной гранитной глыбы. — Зачем же мы чикались с этим Тха, жирным хиссапом, и его бандой? Прижег бы им задницы, и дело с концом!

— Это стоило бы мне жизни, дорогой. Ну, не жизни, так тела… Приличная цена, да? — Джамаль нахмурился, пытаясь сформулировать мысль. — Видишь ли, смерть, как все в мире, тоже требует времени. Где бы ты ни умер, как бы ты ни умер — хоть от пули, хоть от топора, хоть от инфаркта с инсультом, — покойником сразу не станешь. Сердце остановилось, а мозг еще живет… недолго, минуту-две, но живет. Потом, когда нарушается кровообращение…

— Ты мне лекцию не читай, — буркнул Скиф. — Насчет смерти я — эксперт… Шесть лет учили, кого и как убивать.

Хорошо учили, подумал Джамаль, вспомнив о позавчерашнем побоище. Вероятно, лишь один телгани на миллион не потерял бы сознания при виде такой груды трупов и луж крови… Этот один из миллиона и становился Наблюдателем.

Он покачал головой и произнес:

— Ну, если не вдаваться в подробности, смерть освобождает в моей голове некий ментальный механизм. Как курок у ружья… Бах! — и выстрел! В этот миг я способен аккумулировать энергию — любую, до которой дотянусь. Тепло, свет солнца, электричество… Ты ведь знаешь, что энергии вокруг — океан? — Скиф молча кивнул; лицо его казалось бледным и напряженным. — Так вот, я могу собрать ее, сконцентрировать в момент смерти и превратиться в луч — в такой же, как лучи этих звезд. — Джамаль вскинул глаза вверх, к черному бархатному амм-хамматскому небу, где сияли тысячи разноцветных огоньков. — Я стану лучом, — повторил он, — и продолжу свой путь, чтобы родиться на другой планете, в другом обличье и прожить другую жизнь… Ну, об этом ты уже знаешь, я рассказывал.

— Каким же лучом ты становишься? — произнес Скиф после долгой паузы, провожая взглядом улетающие вверх искры. — Рыжим, как пламя костра, золотым, как солнце, или зеленым, словно древесный лист? Синим, голубым, красным или желтым? Или серебристым, как диск Зилура? — Он вытянул руку к восходившей на востоке второй луне.

— Не знаю, — ответил Джамаль, — не знаю, дорогой; став лучом, я ведь не живу и не вижу себя со стороны. Но мне нравятся оттенки красного, и хочется думать, что в полете мой луч сверкает, словно алый рубин, брошенный в ночную тьму…


* * *
С точки зрения Ри Варрата, телгского Наблюдателя, Земля и другие варварские миры, несмотря на все их достоинства и разнообразие, походили в одном: их небеса казались ему мертвыми.

Нет, разумеется, эти небеса были великолепны, особенно по ночам — усыпанные яркими звездами, украшенные разноцветными лунами, в росчерках магических письмен пылающих созвездий и газовых облаков, затянутые черным бархатом вековечного мрака… Но красота эта оставалась неживой; провалы темноты значительно превосходили размерами сияющие искорки света. Да и чем фактически являлись эти светлячки? При ближайшем рассмотрении — мертвой материей, гигантскими шарами раскаленной плазмы, ядерной топкой Вселенной, столь же неодушевленной, как разделявшая их пустота.

Лишь мысли людей могли оживить небо: их представления о том, что происходит в далеких мирах, воспоминания о виденном воочию или в записях памятных машин, их уверенность, что они не одиноки во Вселенной, — уверенность, основой которой служило знание. Не гипотезы и предположения, как на Земле, а твердое знание! Ибо земной житель, обращая взор к небесам, мог лишь предполагать, что где-то в безмерных галактических просторах обитают братья по разуму, друзья, враги, соперники или конкуренты; телгани же был абсолютно уверен в этом. И посему космос — во всяком случае, ближнее пространство в две-три сотни световых лет, достижимое для звездных кораблей, — представлялся ему полным жизни, движения, разумной активности и энергии — пусть не столь гигантской и буйной, как в недрах звезд, но подчиненной сознательному распорядку.

Там, в темной и мрачной пустоте, плыли меж звездами цилиндры, диски и шары беспилотных торговых транспортов; пассажирские лайнеры, уступавшие в скорости лишь свету, мчались проверенными трассами, облетая за год субъективного времени полсотни планет; там, вблизи космических баз, сияли зеркальной броней боевые корабли, похожие на стаю диковинных рыб, на горсть сверкающих длинных игл, на грозди серебристых пузырьков с полусферами орудийных башен; там плескались волны невидимого океана энергии и информации, и несли они из мира в мир звуки и картины, тексты книг и торговых договоров, приветы, просьбы и обещания, угрозы и ультиматумы, слова дружбы, любви, неприязни и ненависти. Земля не слышала их; слишком далекими были звездные голоса, слишком слабым слух варварской полуцивилизованной планеты на самом краю Галактики.

Вместе с кораблями и лучами связи от звезды к звезде ползли легенды. Ползли или мчались — обе эти оценки были опять-таки субъективными и зависели от сроков жизненного цикла разумных существ, обитавших в той или иной системе. Впрочем, рано или поздно легенды, слухи и мифы достигали самых дальних звезд, будоража воображение, вселяя надежду или страх, заставляя сердца сжиматься в тревоге, а глаза — или то, что их заменяло, — блестеть от любопытства. Слухи эти были отнюдь не безобидными, ибо каждый из них имел некую первопричину и намекал на возможные последствия — если не сейчас, так в отдаленном будущем. И потому благоразумные народы копили их, обменивались ими и пытались отсеять бриллианты истины от шлака домыслов и шелухи необоснованных гипотез.

Телг, обогнавший Землю на тысячелетия, породил весьма предусмотрительную расу. И в силу этого телгани предпочитали верить слухам и размышлять над ними — ибо всякий слух, как не раз доказывала история, мог внезапно обернуться реальностью. Жуткой или вполне приемлемой, другой вопрос; но любая из этих альтернатив не устраивала обитателей Телга. Дорого заплатив за нынешнее свое благополучие, они не любили неожиданностей.

И потому прислушивались к легендам.

Одни из них были вполне безобидными.

Где-то, в центре Метагалактики (если у нее имелся центр) или в пустоте, разделявшей гигантские звездные острова, обитали Древние. По непроверенным слухам, они являлись ровесниками расширяющейся Вселенной и, миновав все положенные стадии развития — дикость и варварство, планетарные и межзвездные войны, технологический период, объединение и рассеивание, — находились теперь в фазе вечного ступора. Возможно, эта оценка была ошибочной, ибо базировалась она на том, что Древние Расы словно бы не замечали более юных собратьев по разуму и не вмешивались в их дела. Цели Древних оставались неясными, облик — неизвестным; быть может, они, обладавшие некогда телами из плоти и крови, превратились ныне в энергетические сгустки, в облака межзвездного газа или одушевленные светила; быть может, существовали в ином пространстве-времени или заселили область темпорального вакуума, оставив обе Вселенные, расширяющуюся и сжимающуюся, смертным существам, над коими по-прежнему властвовал Хронос.

Но, так или иначе, Мироздание породило некогда разум, более мощный, чем объединенное сознание телгани и всех достигших расцвета рас, обитавших в расширяющейся Вселенной. Об этом свидетельствовали косвенные факты: остатки городов на ледяных планетах, закончивших свой жизненный цикл миллиарды лет назад; необъяснимые вспышки звезд, временами приводившие к чудовищным катастрофам; странные модуляции реликтового излучения; энергетические путепроводы, не то проложенные кем-то между галактиками, не то образовавшиеся в силу естественных, но непонятных причин. Наконец, ходили слухи о бесформенных созданиях, удивительных и непохожих на любое из разумных существ; возможно, над ними потрудилась эволюция, возможно, они были продуктом деятельности Древних, возможно, самими Древними — вернее, их частью, либо деградировавшей, либо избравшей свой, отдельный путь развития.

Легенды о них уже не казались безобидными.

Бесформенные не взрывали звезд и необитаемых планет; мертвая материя их не интересовала. По слухам, они разыскивали населенные миры — не вступая, однако, в контакт, не обнаруживая своего присутствия, не демонстрируя несомненного и грозного могущества. Они предпочитали медленное проникновение в структуры власти высокоразвитых культур либо присваивали себе божественные прерогативы — в варварских мирах, где вера в сверхъестественное была порой сильнее страха смерти. Они и в самом деле напоминали злых богов, скрывающих некую жуткую тайну; они, как призраки, являлись из тумана и исчезали в серой мгле — невидимые, неслышимые, неощутимые…

Чего желали они, что было их целью? Не торговля, не захват подходящего мира, не колонизация, не поиск природных ресурсов или технической информации, не создание великой империи, объединившей бы Галактику на ближайшие сто, двести или тысячу лет… Но им, несомненно, удавалось получить некую дань, бескровную и вряд ли ощутимую для планет с миллиардным населением, где жизнь человеческая стоила меньше отраженной в зеркале горсти песка.

Похоже, у Бесформенных не было звездных кораблей, и это казалось самым пугающим. Это означало, что они умеют странствовать в пограничной области меж двумя Вселенными, в той зоне темпорального вакуума, где отсутствовали понятия времени и пространства — и откуда можно было дотянуться к любому из миров, к любой планете, к любой звезде в любой из бесчисленных галактик. В такой ситуации расстояние, исчисляемое тысячами или миллионами световых лет, уже не являлось надежной защитой.

Но защита — согласно слухам, что плыли из мира в мир вместе с экипажами звездных кораблей, — все же существовала.

Поговаривали о планетах, сумевших отразить нашествие — то ли благодаря их природным особенностям, то ли техническими средствами и сокрушительным оружием, то ли силой чистого разума. Последний вариант казался весьма сомнительным, но наиболее интересным; он означал, что есть расы, способные не только распознать чужаков, но и защититься от них ментальным барьером. Разумеется, эти сведения оставались смутными и неясными, однако не стоило сбрасывать их со счетов; никто не сомневался, что паранормальный дар, сколь бы редким и уникальным он ни был, является реальным фактом, а не игрой воображения. По странной закономерности, его стихийные проявления гораздо чаще отмечались среди примитивных рас, пребывавших еще на стадии варварства, когда вера в богов, демонов и прочих потусторонних существ еще крепка и нерушима. Казалось, прагматизм развитых культур, который не оставлял места божественному и слепой вере, одновременно подавлял паранормальные таланты; компьютеры и машинный интеллект, многократно усиливавшие логическую функцию разума, заставляли позабыть о том, что считалось интуитивным и иррациональным.

Рассказывали, однако, о мире, где не было ни компьютеров, ни грозного оружия, о планете, не подверженной каким-либо природным катаклизмам, способным отпугнуть Бесформенных. Мир этот оставался в архаической дикости, и правили в нем меч, стрела и копье; самым быстрым средством транспорта был конь, самой надежной защитой — каменные стены крепостей, а в небесах, кроме птиц, носились лишь крылатые демоны и боги. Все прочее было как в других мирах — горы и моря, леса и степи, льды на полюсах, пустыни и тропические джунгли вблизи экватора. Но в одной из стран сей безымянной планеты, в городе с высокими башнями, правили женщины-воительницы; и среди них, как утверждала молва, встречались умевшие общаться без слов и отринувшие сон. Говорили, что их довольно много, сотня или две, и сам этот факт казался удивительным: редкие миры могли похвастать десятком-другим личностей, обладавших крупицами телепатического дара. Правда, гипнофединги попадались чаще, но пользы от них не было никакой — тем более в том, что касалось Бесформенных.

Но женщины-телепаты в отличие от гипнофедингов представляли явный интерес. Возможно, их способности были врожденными, а ментальная техника не поддавалась копированию; возможно, их дар был не столь значителен и всеобъемлющ, как предполагалось; наконец, их могло просто не существовать в природе, и в этом случае сведения о них являлись лишь отблеском легенд, мифической шелухой, что разносится звездными ветрами по всей Галактике. Но Телг, предусмотрительный Телг, был готов проверить любую легенду — и о Бесформенных, и о неведомом мире, где сохранилось то, что сами телгани утратили едва ли не навсегда. То, что сулило им надежду и защиту.

Приняв решение, они принялись выполнять его со всей настойчивостью и терпением, присущими их расе.


* * *
Утром компаньон был задумчив и хмур; очевидно, как понял звездный странник, размышлял обо всем услышанном — о том, что поведал юный синдорец Сайри, и о ночных откров&ниях Ри Варрата, телгского Наблюдателя.

Путники молча поели, затем оседлали лошадей и спустились с холма на равнину. Перед ними тянулась зеленая степь, ровная как стол; возвышенности, защищавшие ее от морских ветров, остались позади, и лишь иногда среди изумрудного травяного моря встречался невысокий курган с поросшими колючим кустарником склонами или рощица из десятка белоствольных деревьев. Над равниной круглился небесный купол из бледно-голубого хрусталя, и по нему час за часом неторопливо карабкалось вверх солнце — оранжевый яркий шар, казавшийся на четверть больше земного светила.

Они ехали на юго-восток, отклоняясь к горам, вздымавшимся на горизонте. Время от времени Скиф поглядывал то на солнечный диск, то на стрелку компаса, и хмурил брови — видно, пытался сообразить, сколь далеко может простираться доверие к земному прибору. Иногда он привставал в стременах или гнал своего Талега к ближайшему курганчику, чтобы с вершины его обозреть степь; он явно выглядывал нечто, и Джамаль, даже не поднимая глаз, знал, какие цвета интересуют его компаньона.

Но хризолитовый степной ковер не оживляла пестрая кавалькада всадниц, сверкающих бронзовыми панцирями; не вились по ветру вымпелы и султаны, не струились подобные птичьим крыльям плащи, не сияла зеркальным блеском сталь. Пиргов, Белых Родичей, тоже нигде не замечалось. Стада огромных бурых и серых быков паслись спокойно; обгоняя всадников, мчались куда-то антилопы с рогами в форме лиры; резвились и подскакивали в траве непоседливые хирши, местные сайгаки-кенгуру; таращили любопытные глазки кафалы, ныряя под землю в двух метрах от конских копыт; хошавы с протяжным блеяньем тянулись к древесным ветвям, вытягивали длинные шеи, косились на путников влажными темными глазами; на берегах мелких ручьев, заросших сладким клевером с сизо-фиолетовыми головками, деловито сновали перепачканные илом и влажной землей упитанные ксихи, миниатюрный аналог земных кабанов. Хищных тварей в этот утренний час не было видно: ни огромных полосатых гиен-тха, ни юрких зловонных хиссапов.

Солнце ползло к зениту, и физиономия Скифа с каждой минутой прояснялась. Вероятно, Паир-Са, Владыка Ярости, уже разложил по полочкам всю полученную вчера информацию, подбил бабки и расставил вешки, отделив масло от каши; а это предвещало новую серию вопросов. Впрочем, Джамаль ничего не собирался скрывать от своего компаньона и союзника, что вполне отвечало правилам и требованиям Миссии Защиты. Телгским Наблюдателям не возбранялась откровенность — разумеется, при выполнении определенных условий. Главным из них было доверие; в противном случае разведчик с Телга, ничем по виду не отличавшийся от аборигенов, но объявивший себя пришельцем со звезд, мог загреметь в психушку или расстаться с бренной плотью на костре.

Скиф поерзал в седле, охлопал многочисленные карманы своего комбинезона, будто проверяя имущество, и повернулся к Джамалю. Сейчас начнется, подумал тот.

— Хотелось бы мне кое-что уточнить, князь.

— Уточни, дорогой, — покорно согласился Джамаль.

— Вот ты толковал ночью о Миссии Защиты… Сотни Наблюдателей, сотни лет поисков, тысячи изученных планет… Гигантская работа, я полагаю! И все ради мифов, ради легенд, ради пыли, несомой ветром? Из-за страшных сказок, что могут оказаться кошмарным сном?

— Страшные сказки чаще становятся явью, — произнес Джамаль. — Что мы в данном случае и имеем. Бесформенные…

— Пал Нилыч называет их двеллерами, — быстро перебил Скиф.

— Хорошо, пусть двеллеры… Вах! В названии ли суть? Суть в том, что они, вероятно, добрались до Земли, не говоря уж об Амм Хаммате. На Земле — атаракты и граф Калиостро, о коем ты мне рассказывал, здесь — сену и ару-интаны… и там, и тут — зелье, что вышибает мозги… иногда — сразу, иногда — частями. Веселая сказка, дорогой? — Он сделал паузу, покосился на компаньона и добавил: — Как говорят у нас на Земле, кто предупрежден, тот вооружен. Или хотя бы ищет оружие и защиту… Разве не так, эх-перт?

Пару минут Скиф переваривал эту мысль, потом буркнул:

— Пословицы я тоже знаю, князь, пословицами ты не отделаешься. Это сейчас предупреждение стало реальным, а до того были одни сказки. Сказки и треп! Великий Харана! Бросить ради них такие ресурсы…

— Ресурсы Телга практически неограниченны. И если уж о том зашел разговор, взгляни на свою Систему. Доктора с Нилычем вспомни, на себя взгляни, на пулемет свой под мышкой! Людей — тьма, странных и не очень, штучек всяких, оружия — тоже тьма, значит, и денег потрачено тьма! Не забудь, я ведь не только Наблюдатель, я еще и финансист, знаю, что почем! — Джамаль усмехнулся и не без самодовольства и закончил: — На Телге — Миссия, на Земле — Система… Но повторю, дорогой: в названии ли суть?

— Верно, — согласился Скиф, кивая светловолосой головой. — Об этом я как-то не подумал… Что эта твоя Миссия, что Система… Средства разные, суть одна!

— И причина одна. На Телге — сказки о Бесформенных, на Земле — сказки о «летающих тарелках», огнях в небе и зеленых человечках.

— Но ведь их не было! — выдохнул Скиф. — Это ведь точно сказки! Пал Нилыч говорил…

Брови Джамаля пренебрежительно приподнялись.

— Что он знает, твой Нилыч, со всеми своими начальниками! Было, не было… Ты думаешь, один Телг рассылает Наблюдателей?

Еще одна мысль, над которой Скиф размышлял минут пять — обдумывал, пробовал на вкус, запах и цвет, а потом упрятал в некий памятный сундучок, — конечно, чтоб доложить Сарагосе. Только поверит ли Нилыч? — промелькнуло у Джамаля в голове. Хотя, с другой стороны, Сарагоса занимался столь же странными вещами, отчего ж ему не поверить?

Вспомнив о своем побеге с больничной койки, звездный странник усмехнулся. Теперь он мог считать, что завоевал полное доверие Сарагосы, ибо там, на Земле, осталось нечто свидетельствующее об истинном положении дел: радужный кокон, прикрывавший его постель в изоляторе фирмы «Спасение». Теперь Пал Нилыч, упрямый, как имеретинский мул, и подозрительный, словно бездомная кошка, поверит любым его словам!

Он взглянул на Скифа. Компаньон, потирая висок, явно мучился очередным вопросом.

— Ну хорошо, будем считать, что со страшными сказками ты меня убедил. Только вот…

— Что? — спросил Джамаль.

— Не «что», а зачем. Зачем все это надо? Ты говорил, что обучен всяким фокусам… ну, гипновнушению, ментальной защите и бог знает чему… Значит, такие штуки для вас не новость? Там, дома, — он вскинул глаза вверх, — атаракты с тобой не справились. Кое-что ты умеешь, джинн! Зачем же шарить по всем галактикам в поисках ведьм-телепаток? Я понимаю, ради Таммы… Красивая девушка, черт побери!

— Красивая, вах! — подтвердил Джамаль, стараясь пригасить блеск зрачков. — Однако насчет штучек и фокусов ты меня переоценил, дорогой. Кое-что я умею… да, умею… могу внушить, могу подтолкнуть, могу кретином прикинуться — так, как вышло с тем атарактом, хиссапом мутноглазым… Но если взяться за меня по-настоящему!.. — Он почувствовал холодок, прокатившийся по спине, и вздрогнул. — Понимаешь, дорогой, есть сила и есть Сила… Вот — моя, — выдернув волос из гривы вороного, Джамаль пустил его по ветру. — А вот — та, которую я ищу! — Его рука легла на меч.

Компаньон понимающе кивнул; затем глаза его уставились на Джамаля с каким-то непонятным ожиданием и надеждой.

— Но все-таки что-то ты умеешь? Умеешь внушать, умеешь подчинять… Тебя специально натаскивали или ты уродился таким? Вот объяснил бы ты мне, как получается… — Пальцы Скифа щепотью коснулись виска и замерли.

«О чем это он?» — удивился Джамаль; потом, решив не обращать внимания на странный жест, произнес:

— Видишь ли, дорогой, отправляясь за золотом, надо иметь в кармане хоть немного серебра. Меня натаскивали не затем, чтоб я внушал и подчинял. Я должен обладать хоть крохотным даром, чтобы научиться тому, что ищу.

— Научиться у них? — с разочарованным вздохом Скиф вытянул руку на юго-восток, к пока незримому многобашенному городу.

— Быть может, у них, если я не ошибся адресом… но думаю, что не ошибся. Ведь я торговец, дорогой, — тут он подмигнул компаньону, — а хороший торговец всегда найдет, чему поучиться в далеких странах. Взять хотя бы Доктора…

— Кстати, о Докторе, — вскинулся Скиф. — О нем мы еще не толковали… Так что же Доктор?

Джамаль пожал плечами.

— Как говорит твой Нилыч, Доктор рядом с богом ходит… А я… ну, я могу пойти вослед, и только! Его фокусы мне не по плечу и научиться им нельзя. Понимаешь, дорогой, одно дело на гитаре бренчать, и другое — коснуться арфы или органа… Тут не просто дар нужен — великий талант!

— Дьявол с ними, с арфами да органами! Ты мне про фокусы расскажи! Как он это делает? Раз, и оттуда — сюда! — Скиф ткнул рукой сначала вверх, потом — в землю. — Из яви — в сон! С Земли — в Амм Хаммат, в Ронтар или к черту на рога! Куда закажешь!

— Что и как он делает, я не знаю — как он сам тоже, дорогой. Помнишь, я говорил тебе про границу между мирами? Один — сжимается, другой — расширяется, а между ними — ничего?

— Темпоральный вакуум, да?

— Он самый. Безвременье… Сможешь нырнуть туда, сможешь уйти — и сможешь попасть куда угодно. В единый миг! Доктор это умеет… умеет делать с нами, без всякой машинерии и штучек-дрючек. Умеет, и все! А как… — Джамаль снова пожал плечами.

— Без всяких штучек-дрючек… — протянул Скиф. — Без машин, значит… Возможно ли такое, князь? Усмехнувшись, Джамаль похлопал себя по лбу.

— Не построили еще машин, чтоб сравнились вот с этим! Ни на Телге, ни на Земле! Вах! И никогда не построят! Вспомни, дорогой, сколько на Земле народу… Миллиарды! А в Галактике, сам понимаешь, куда больше. Всякие есть… люди, нелюди… Среди такой прорвы всегда можно отыскать что-то стоящее… что-то удивительное… Скажем, Доктора или наших амазонок, не видящих снов…

Услышав про сны, Скиф вдруг встрепенулся и обвел взглядом степь, будто видел ее впервые. Потом покрутил головой, разглядывая ехавшего следом Сайри, лошадей, которых синдорец вел в поводу, шустрых прыгучих хиршей, небо и невысокие холмы.

— Значит, все это — не сон? Не сон, да? — Лицо его вдруг сделалось каким-то восторженным и детским. — И она… она тоже не сон?

«Это он о Сийе, — понял Джамаль. — Ну, Сийю с пепельными кудрями и златовласую Тамму тоже вполне можно было бы считать сном. Прекрасным сном, который длится целую вечность!» Впрочем, это из области лирики, а компаньону требовался определенный ответ. И Джамаль, привстав в стременах, обвел широким жестом равнину, а потом сказал:

— Это не сон, генацвале. Это мир, такой же, как наш — в чем-то такой же, в чем-то другой, но он реален, как Кура под Тбилиси. Помнишь, я рассказывал о своей прогулке у реки? Когда мне было пятнадцать? — Скиф молча кивнул. Джамаль, откинувшись в седле, зажмурился, подставил лицо солнечным лучам, глубоко вдохнул теплый степной воздух и пробормотал: — Вах, хорошо! Хоть далеко от нас, а похоже!

— Как далеко? — спросил Скиф, оглядываясь вокруг в некотором ошеломлении.

— Не измерить и не узнать, дорогой. Может, у третьей звезды, считая от Солнца, может, рядом с Телгом, а может, на краю Вселенной… Ну, так что с того? Ты — здесь, я — здесь, и всё, что нам надо, тоже здесь. Едем мы в нужную сторону, и вскоре…

За спинами их вдруг раздался вопль Сайри:

— Стой, господин! И ты, друг господина, блистательный князь, тоже стой! Во имя Вихря, остановитесь! Опасность!

— Что, опять полосатые тха? Или хиссапы? — Скиф, зыркнув глазами по сторонам, потянулся к лучемету.

— Не тха, господин, не хиссапы! Пирг! Пирг, меньший брат твой, Белый Родич! — Сайри, вцепившись в поводья левой рукой, тянул правую к вершине недалекого холма. Там, распушив вокруг шеи шерстистое жабо и задрав хвост, стоял огромный белый хищник — длинноногий, словно гепард, но раза в полтора больше уссурийского тигра. Заметив, что за ним наблюдают, зверь подпрыгнул вверх, одним стремительным гибким движением извернулся в воздухе и исчез.

— Вах! Я же говорил, что едем мы в нужную сторону! — довольно произнес Джамаль.


* * *
Амазонок они встретили на пятый день, считая от битвы с шинкасами. Вероятно, это были патрульные, охранявшие некую незримую границу, за которой лежала земля Города Двадцати Башен: четыре женщины в доспехах и плащах и восемь белых зверей. Воительниц, ехавших цепочкой навстречу странникам, Джамаль заметил сразу, но пиргов обнаружил лишь тогда, когда по сторонам их маленькой колонны из травы поднялись огромные головы с разинутыми пастями. Кони, беспокоившиеся уже добрый час, в панике заржали — этим шинкасским скакунам вид Белых Родичей был непривычен и страшен. Но хищники не собирались нападать; окружив отряд чужаков, но держась поодаль, пирги неторопливо теснили их к всадницам.

— Лучше, если мы остановимся и сойдем с лошадей, — пробормотал Скиф сквозь зубы. Джамаль согласно кивнул. Компания их выглядела весьма подозрительно: светловолосый воин в зеленой пятнистой одежде непривычного вида, полуголый синдорец с расцарапанным боком, и он сам — шинкас шинкасом, если не считать физиономии. И все — на конях, вооруженные до зубов!

Успокоив нервничавших лошадей, они спешились. Всадницы тоже натянули поводья и замерли, не доезжая метров десяти, негромко переговариваясь и разглядывая странную компанию. Две девушки были смуглыми и темноволосыми, одна — зеленоглазой и рыжекудрой; все трое — с луками в руках. Последняя амазонка, выглядевшая постарше, не прикасалась к оружию. Очевидно, предводительница, решил Джамаль; на ее щите скалил зубы отчеканенный из серебра Белый Родич, а лицо пересекал шрам.

Скиф медленно расстегнул пояс и бросил на землю вместе с мечами. Катана в лакированном футляре казалась вытянувшейся в траве черной змеей, гранаты на рукояти длинного клинка поблескивали каплями крови. Джамаль тоже расстался с оружием, потом кивнул Сайри; тот, со страхом поглядывая на амазонок, снял перевязь с топориком и шинкасским ножом.

— Во имя Безмолвных! — произнес Скиф, делая шаг вперед. — Мы пришли с миром!

— Пусть слова твои не станут прахом, — ответила старшая из амазонок; голос у нее был сильным и звучным, глаза — серыми и глядели грозно. Она походила на дикую кошку, готовую выпустить когти в любой момент. — Ну, чужаки, кто вы и откуда?

— Мы двое, — Скиф кивнул на Джамаля, — из западных стран, что лежат за Узким морем. А этот юноша — синдорец с Петляющей реки, попавший в плен к степнякам. Они и нас изловили, когда мы скитались на берегу после крушения своего таргада. Изловили, да удержать не смогли, — он усмехнулся, отбросив со лба прядь светлых волос.

— Значит, вас выбросило на Проклятый Берег? После гибели таргада? Распадись и соединись! — Амазонка в удивлении изогнула густую бровь. — Что-то много кораблей разбиваются у побережья в последние дни! Слышала я, что во время трех лун… — Тут она подозрительно уставилась на странников и велела: — Ну-ка назовите ваши имена!

Решив, что пора брать переговоры в свои руки, Джамаль выступил вперед.

— Джаммала, сын Гер'гия, князь, — произнес он, гордо выпрямившись, потом коснулся плеча компаньона. — Скиф, мой родич, сын брата моего. Еще с нами спаслись моряки с джараймского таргада — трое матросов и их хозяин, Зуу'Арборн. Ты слышала о них?

— Слышала! Двадцать дней, как Сийя ап'Хенан привезла их в город, и восемь дней минуло с той поры, как недомерки из Джарайма ушли на юг, в Мауль! А еще слышала я от Сийи странную историю о двух мужчинах с таргада, что бились вместе с ней против степных хиссапов. Днем бились, а ночью пропали! Исчезли, как дуновение небесного Вихря!

— Это мы и есть, — с достоинством произнес Джамаль. — А что до внезапной нашей пропажи…

Он собирался изложить самую хитроумную из заготовленных версий, но Скиф перебил его.

— Сийя! — вдруг выкрикнул он. — Сийя! Сийя сейчас в городе? Или тут, в степи?

— В городе, — кивнула амазонка со шрамом, сурово уставившись на Скифа. — Ну и что? Какое дело тебе до Сийи, незнакомец?

— Она — моя женщина!

Две девушки с луками фыркнули, а третья засмеялась в голос. На хмуром лице предводительницы тоже промелькнула улыбка.

— Ты не так сказал, пришедший из-за моря, — произнесла она. — Не Сийя твоя женщина, а ты — ее мужчина! Клянусь хвостом пирга, это будет верней!

— Пусть так! — буркнул Скиф. — Я хочу ее видеть!

— А ты чего хочешь, чужак в одежде степных хиссапов? И чего хочет он? — властный взор амазонки скользнул по лицу звездного странника и остановился на Сайри.

— Я хотел бы попасть в город, отважная. Вах, очень хотел бы! Много слышал о нем. Много слышал о владычице вашей и мудрых женщинах из Башни Видящих Суть. Говорят, им подвластны заклятья, охраняющие от демонов? — Джамаль с широкой улыбкой бросил взгляд на старшую всадницу, но ответа не последовало; выглядела она по-прежнему недоверчивой и хмурой. Тогда он хлопнул по плечу стоявшего рядом синдорца и сказал: — У этого юноши тоже есть желания. Он хочет стать воином — таким воином, чтоб шинкасы дрожали, завидев блеск его клинка. Верно, Сайри?

Юный синдорец повалился на колени в траву, протянул руки к сурово взиравшей на него амазонке.

— О, дочь Паир-Са! Господин мой князь правду сказал: хочу я знать и уметь все, что вам ведомо! Хочу скакать на коне, как вы, хочу рубить мечом, колоть копьем, стрелять из лука! Хочу…

— Хватит! — амазонка повела рукой, и Сайри смолк. — Слишком много желаний для мужчины! Дерзких желаний, клянусь Безмолвными! Ну, увидим… увидим, сможешь ли ты, синдорец, удержать меч и копье… Удержишь, тогда и поговорим! А сейчас — встань!

— Я дрался с шинкасами! — гордо заявил Сайри, поднимаясь с колен. — Вот раны от их ножей, моя владычица! — он провел ладонью по исцарапанному боку.

— Лучше бы ты показал мне их головы, синдорец, а не свои раны, — мрачно промолвила амазонка, потом махнула рукой. — Подберите свое оружие, чужаки! Я отвезу вас в город. Мудрая Гайра ар'Такаб из Башни Видящих Суть и Дона ок'Манур, владычица наша, желают посмотреть на вас. Очень желают — после рассказов Сийи и ее девушек! Им еще не попадались мужчины, исчезающие ночью трех лун из женских объятий… Может, вы тени, а не люди? Людей бы Тамма и Сийя сумели удержать… Клянусь Безмолвными, хватка у них крепкая!

Скиф побагровел, молодые воительницы фыркнули, а Джамаль расхохотался. На миг он почувствовал себя двадцатипятилетним; думы о его Миссии и ответственном предназначении улетучились куда-то, испарились, изгнанные пленительным миражом: Тамма, распустив золотые волосы, улыбается ему, что-то шепчет, манит к себе… Встряхнув головой, он прогнал грешные мысли и шагнул к лошади.

Они продолжили путь на юго-восток, окруженные огромными белыми зверями. Четыре амазонки ехали впереди; одна из смуглянок напевала:

У меня нет сердца — Лед горных вершин в груди, У меня нет глаз — Проблеск молнии мои глаза, У меня нет жизни — Память потомков моя жизнь, У меня нет смерти — Вихрь Небесный унес мою смерть О, Безмолвные, одарите меня мужеством!

«Боевая песня-заклинание», — припомнил Джамаль, вслушиваясь в чистый и звонкий голос девушки. Он охотно подъехал бы и потолковал с ней и ее подругами, но воительницы все еще держались настороженно; хоть и не глядели на гостей, доверяя охрану зверям, но стрел с тетивы не снимали.

Прошла пара часов, и Джамалю показалось, что степь начинает изменяться. Холмы и курганы исчезли совсем, зато здесь и там засинели маленькие озерца с прозрачной, прогретой солнцем водой; их соединяли ручьи, такие мелкие, что кони проскакивали их, едва омочив копыта. Берега этих медленных и довольно широких потоков были галечными и песчаными, и цветная галька лежала на дне, посверкивая темно-багровым и зеленым отблеском гранатов — вероятно, камень этот встречался здесь в изобилии. Травы вроде бы стали ниже, но сочней, и все чаще попадались огромные участки, покрытые напоминавшим земной клевер растением; его аромат был похож на медвяный запах падда, но дурных снов не навевал. Ни ксихов, ни кафалов не было видно; на равнине паслись стада покрытых лохматой шерстью быков и крупных антилоп, коих Джамаль насчитал пять или шесть разновидностей. Были они не меньше северного оленя и отличались формой рогов, цветом шкур и очертаниями тела.

Горы, скрывавшие южный горизонт, будто бы не приближались. Они по-прежнему как бы парили над степью, подобно гигантской зубчатой розово-серой стене, скрытой занавесом теплого воздуха и расстоянием; вершины их виделись более четко, но подножия скрывала белесая мгла. Теперь Джамаль знал, что там, за этими исполинскими каменными пиками, лежит страна Мауль, одна из великих империй Амм Хаммата, а еще дальше к югу — земли чернокожих; где-то на востоке извивалась Петляющая река, на западе же, в нескольких днях пути, синело Узкое море, отороченное лентой изумрудного кедровника с вкраплениями золотых рощ.

Вспомнив о них, звездный странник повернулся к компаньону. Тот, похоже, пребывал в прострации: и про задание свое забыл, и про грозного шефа, и про двеллеров, и про все амм-хамматские чудеса, кроме одного-единственного, темноглазого, с пепельными локонами до плеч. «Совсем замечтался парень», — подумал Джамаль и кашлянул.

— Прошлый день ты меня все выспрашивал, генацвале, теперь я хочу спросить. После той ночи, как мы от разбойников избавились, ты на камни залезал, на рощу смотрел, так? Ну и что увидел?

Скиф моргнул, с трудом выплывая из мира грез.

— Рощу и видел! Еще — Тха, жирную жабу! Ну и остальные плиты, что там понатыканы… Вроде десять их было.

— А купол? Купол разглядел?

— Нет. Деревья закрывали, а высокого места вблизи не нашлось. Валун, на котором я стоял, всего метра три… и то из самых больших. — Скиф помолчал, покосился на Джамаля и буркнул: — Думаешь, есть там купол?

— Думаю, есть. Гиена-то нас не зря к этой роще гнал, к удобному месту… Ручей рядом, большие камни, спрятаться можно от чужих глаз… и еще эти плиты, которых мы у других рощ не видали. Ты ведь проверил — плиты лежат так, чтоб пленника можно было привязать и самому не задохнуться… Рубеж обозначен, верно?

— Верно.

Помолчав, Скиф добавил:

— В сомнениях я, князь. С одной стороны, вроде бы все хорошо: встретили мы амазонок, столковались без крови и драк, и теперь нас везут в город. Но с другой, едем мы на юго-восток, тогда как падда растут на западе. А мне Пал Нилычем велено образцы взять. Ну, листья там, ветки… И до куполов этих добраться бы не худо.

— Насколько я помню, тебе еще велено разобраться в ситуации, — сказал Джамаль. — Что за демоны тут обретаются, как можно от них защититься икто такие сену?

— С последним вопросом мы, считай, разобрались, — вымолвил Скиф с мрачной гримасой — видно, вспомнил крики и вопли привязанного к металлической плите Тха.

— И с остальными разберемся. Ты не спеши, дорогой, не спеши. Я так думаю, что сперва нужно в город доехать да с местной властью потолковать. Может, объясниться начистоту… кто мы и откуда и зачем сюда прибыли. Так что город — наша первая цель.

— Почему?

— Да потому, что в нем мы можем кое-чему научиться. И без этой науки, без надежной защиты, я бы в рощи да купола не полез. И вспомни еще, что говорила твоя Сийя: дескать, только Видящим Суть дозволено касаться дерева падда. Раз касаются, значит, откуда-то берут, так? Из рощ, само собой, каким образом? Умеют защищаться и от демонов, и от запаха, а?

— Не думаю, что у них тут есть противогазы, — пробормотал Скиф.

— Приедем — узнаем, генацвале. Встретимся с нашими красавицами… — Джамаль, скрывая улыбку, отвернулся. — Жаль только, что Зурабчик мой ушел… поспешил, а зря! Хотелось бы мне с ним потолковать о тех странах, что за Узким морем.

— Это ты про Зуу'Арборна? — Скиф бросил взгляд на далекие горы. — Ну, он уже на пути в Мауль. Может, и до порта добрался да к себе на родину поплыл.

— Если добрался, — со значением сказал Джамаль. — Дороги-то здесь опасные… непростые дороги…

Они вновь помолчали, а затем Джамаль принялся расспрашивать компаньона о событиях, что случились недавно у Приозерского шоссе. Скиф уже рассказывал о них — о рейде Сарагосы, схватке с двенадцатью апостолами, таинственном графе Калиостро и гибели Сингапура с двумя агентами. Звездный странник, однако, желал знать обо всем в подробностях: эта информация являлась новой и крайне ценной, ибо ни один из телгских Наблюдателей никогда не бывал в логове Бесформенных.

Скиф, припоминая слышанное от Сарагосы и Сентября, говорил о бревенчатом домике, врезанном в косогор задней стеной, о зеленой щели, рассекающей стену от пола до потолка, о сферическом углублении, ванне с сизым туманом, пожирающем трупы, о гравитационных метателях, превратившихся в горстку праха. Джамаль слушал, задавал вопросы; особенно его заинтересовало, почему дядя Коля, «механик»-экстрасенс, назвал сферическую нишу «сосалкой», а щель — окном, ведущим черт знает куда Вероятно, это были какие-то технические устройства, и тут интуиция дяди Коли могла оказаться важней, чем самые доскональные научные исследования. Он владел своеобразным даром, изредка встречавшимся на Телге и в других мирах; он чувствовал душу любого механизма — так, как опытный врач ощущает состояние больного по ударам пульса, дыханию, оттенку кожи и дрожанию век. «Механик» — еще один, не считая Доктора, удивительный земной феномен; оба не всегда могли разобраться в деталях незнакомых устройств, но их назначение определяли без труда. И если дядя Коля утверждал, что ниша — это «сосалка», а зеленая щель — окно, то так скорей всего и было.

Когда речь зашла о дяде Коле и его талантах, Скиф вдруг ударил себя по лбу, торопливо расстегнул нарукавный карман и принялся шарить в нем Затем он извлек на свет божий небольшую металлическую коробочку и протянул Джамалю. Была она круглой, довольно тяжелой, с гравированным на обоих торцах изображением костра Поленьев либо иного горючего материала не замечалось — только языки пламени с плясавшей в них саламандрой, вырезанной скупыми четкими штрихами.

— Вот, дядя Коля дал, — произнес Скиф. — На всякий случай… Дал и прибавил: мол, пригодится, бляха-муха.

— Что же это такое? — Джамаль повертел коробочку в руках, попробовал открыть, но она не поддавалась. — Что там внутри, дорогой? Снаружи костер нарисован, выходит, внутри зажигалка? Только очень маленькая… с ноготь величиной…

— Не думаю, что зажигалка. Дядя Коля такой мелочевкой не балуется. Если уж он делает вещь, так это вещь.

— Бомба? — Джамаль насмешливо прищурился. Его компаньон пожал плечами.

— Скорее, защитное устройство. Талисман, от бомбы и от огня. Но как им пользоваться, я не знаю. Сказано было: придет время, догадаешься.

— Значит, время еще не пришло. — Джамаль вернул коробочку и, оглянувшись, поймал взгляд синдорца Сайри. Сделать это было нелегко, потому что глаза юноши метались по сторонам, как два юрких прыгуна-хирша. На Белых Родичей и амазонок он поглядывал с нескрываемым страхом, степь осматривал с любопытством, а на грозного Паир-Са, своего господина, и на его приятеля, князя Джаммалу, взирал с надеждой и благоговением. Джамаль подмигнул Сайри и усмехнулся; тот выдавил робкую улыбку в ответ.

Они миновали очередной ручей; хрустальные брызги из-под лошадиных копыт взмыли вверх, окропив сапоги и колени звездного странника. Полузакрыв глаза, он мерно раскачивался в седле, отдаваясь наслаждению быстрой скачки, чувствуя, как солнечные лучи ласкают правую щеку, а налетевший с равнины ветерок гладит левую. Но вскоре перед его внутренним взором возникло лицо суровой амазонки, нынешней их водительницы, и Джамаль начал мысленную беседу с ней — о том, что люди они со Скифом хорошие и никому не желают зла, что ару-интаны и шинкасы, мерзкие прихвостни демонов, их враги, а значит, сами они для женщин — союзники и друзья. Эта беседа, происходившая в его воображении, была своеобразным гипнотическим приемом, позволявшим расположить к себе, внушить доверие, растворить всякий след подозрительности и неприязни. Удавалось такое не всегда и не со всеми, но сейчас Джамаль был почему-то уверен, что все получится. Быть может, потому, что еще он думал о златовласой Тамме, царице Тамар на белоснежном жеребце, и мысли эти окрашивались теплым чувством приязни и предвкушения встречи.

Когда Джамаль открыл глаза, три девушки-лучницы вложили свое оружие в чехлы, а женщина со шрамом, натянув повод, отстала от молодых воительниц и поравнялась с ним. Бросив проницательный взгляд на погруженного в сладкие думы Скифа, она, вероятно, решила, что говорить с ним не стоит, и повернулась к князю.

— Твое имя я уже слышала, чужак. Мое — Рирда aп'Xeнан, из Башни Стерегущих Рубежи. Я — Сестра Меча и начальствую над двумя сотнями всадниц.

— Большая честь, что ты сама провожаешь нас в город, — сказал Джамаль, лихорадочно соображая, какие слова почтения нужно добавить. С юными девушками было проще: он мог назвать их черноокими, златовласыми, желанными и прекрасными, но эта суровая женщина красавицей не была. Разве что в прошлом, когда ее щеку не безобразил длинный рубец, протянувшийся от подбородка к правому уху. Ледяные серые глаза придавали ее лицу сосредоточенно-мрачное выражение.

Решив не испытывать больше на сей валькирии свои чары, Джамаль лишь склонил голову и сказал:

— Сийя и Тамма тоже называли клан ап'Хенан. Ты — их сестра, отважная Рирда?

— В пятом или шестом колене. Все женщины из Башни Стерегущих Рубежи носят это имя.

— И много ли их?

Рирда бросила на него подозрительный взгляд и отрезала:

— Достаточно, чтоб земля содрогнулась под копытами наших скакунов! Но еще не бывало так, чтобы все Стерегущие разом выезжали из города. Для охраны рубежа хватает трех турмов всадниц и Белых Родичей.

— Турмов? — Джамаль приподнял бровь.

— Две сотни всадниц — боевой турм, — пояснила Рирда. — И, клянусь Безмолвными, тысяча жалких хиссапов, прячущих лица под масками, не выдержит его удара!

— Нисколько в том не сомневаюсь, отважная. Я видел, как бьются девушки Сийи… Твои, наверно, не хуже! Рирда смягчилась.

— Не хуже, — подтвердила она, вытянув руку в бронзовом блестящем налокотнике. Запястья у нее были широкими, словно у мужчины, однако изящными; под золотистой кожей проступали крепкие жилы. — Скоро привал у большого озера… После него — еще два заката, и мы окажемся в городе. Там, чужак, ты сможешь поклониться Доне ок'Манур, хедайре, и мудрой Гайре, пророчице. Надеюсь, она не узрит в тебе плохого. Иначе мне придется поглядеть, какого цвета твоя печень!

— Я тоже надеюсь, — ответил Джамаль, дипломатично пропуская мимо ушей намек о печени. — И еще надеюсь, что ты, отважная, будешь нам заступницей.

Рубец на щеке Рирды дернулся, налился кровью; она мрачно усмехнулась.

— Похоже, у вас, у тебя и твоего родича, уже есть заступницы, Тамма и Сийя. Особенно Сийя! Но ее слово так же, как мое, не много значит, ибо суть людская скрыта от наших глаз. Гайра ар'Такаб — иное дело… Мы — пылинки, пляшущие в луче света по воле Безмолвных Богов; она — приникший к земле камень, неподвластный дуновению ветра. Мы, пылинки, глухи и слепы, хоть думаем о себе иначе; камень же, недвижный, словно земля, видит и слышит больше нас.

— Почему? — Джамаль, огладив бородку, посмотрел в холодные серые глаза.

Амазонка повела плечом.

— Лишь прорицающие волю богов воистину зрячи. Они увидят, кого мы нашли — трех пиргов или трех хиссапов. Они — разум и мысль, остальные — плоть. Руки, чтоб держать клинок, чрево, чтоб рождать детей… Но лишь Видящие Суть знают, зачем это нужно.

— И что разум говорит плоти? Что камень повелевает вам, пылинкам?

— Сражаться и охранять! Раньше, до того, как пришли ару-интаны, смысл жизни был в самой жизни. Теперь… — полузакрыв глаза, она вдруг запела:

Встаньте, воины в доспехах, Враг пришел на ваши земли, Враг незримый и коварный, Демон пропастей глубоких.

Встаньте, воины в доспехах, Защитите тело сталью, Душу — стенами заклятий, Что подвластны только мудрым.

Встаньте, воины в доспехах, Позабудьте о покое, Вам сраженье будет пиром, Вам наградой станет смерть.

При первых звуках песни Скиф очнулся, во все глаза уставившись на Рирду ап'Хенан. Когда же ее негромкий хрипловатый голос смолк, он спросил:

— А нас, меня и моего родича, князя Джаммалу, тоже можно защитить стенами заклятий? Так, чтобы ару-интаны не имели власти над нашими душами?

— Распадись и соединись! Ты многого хочешь, назвавший Сийю своей женщиной! Заклятие Защиты и Силы редко поют для чужаков… на моей памяти не пели никогда! Защита даруется тем, чьи сердца чисты, тем, кто готов сражаться и охранять и не ищет иной награды за свой труд, кроме смерти.

— Сражаться мы готовы, — сказал Джамаль, — но вот насчет смерти… Вах, отважная моя! Жизнь прекрасна, и лишь неразумный ищет смерти! Так что пусть она лучше будет наградой нашим врагам.


* * *
Ближе к вечеру, когда они, как предупреждала Рирда ап'Хенан, стали лагерем у одного из бесчисленных озер, Джамаль решил пройтись, размять ноги после долгого дня, проведенного в седле. Стараясь не терять из вида суетившихся у лошадей девушек, Сайри и Скифа, который обтирал пучками травы своего каракового жеребца, он зашагал вдоль берега по тропинке, выбитой копытами быков и антилоп. Вероятно, это была дорога к водопою, решил он, разглядев следы в мягкой влажной почве. Один из Белых Родичей увязался за ним; зверь не спускал с человека пристального взгляда — то ли сторожил, то ли охранял.

В лучах алеющего предзакатного светила, низко висевшего над степью, вода казалась серебряным зеркалом, прикрытым прозрачной розовой вуалью. Было тепло, но не жарко; в воздухе уже ощущалась вечерняя прохлада, но ни одно дуновение ветерка не рябило озерную гладь. Добравшись до небольшой косы, которая уходила на тридцать-сорок шагов к востоку и круто обрывалась к воде, Джамаль остановился, не обращая внимания на своего пушистого стража, и заглянул вниз. Там, в полутора метрах от запыленных сапог, плавало его неясное отражение.

Рослый черноволосый человек в меховой безрукавке и кожаных штанах, еще довольно стройный и моложавый для своего возраста… Ри Варрат, Джамаль Саакадзе, князь Джаммала, сын Гер'гия… Лицо почти без морщин; темная густая бородка, темные яркие глаза, полноватые сочные губы жизнелюбца, красиво очерченный нос — не то чтобы орлиный, но намекающий на орла… Грузинские черты, как на фресках древних святых; лицо картлийца, говаривал отец, чистая тбилисская кровь. Сам Джамаль куда хуже разбирался в сложной кавказской этнографии и не сумел бы объяснить, чем его облик отличается от кахетинца, аджарца или имеретинца. Но отец утверждал: мы — картлийцы…

Иногда звездный странник едва ли не восторгался удачей, что выпала ему в варварском мире Земли, разделенном на сотни стран и тысячи племен, каждое — со своим наречием, традициями, верованиями, своим особым темпераментом и жизненным укладом. Невесомый световой луч, покорно доставивший на Землю его разум, мог пасть в любое место, на любую часть суши, коснуться любой из сотен миллионов молодых женщин… Дело случая, игра вероятности! Он мог бы родиться эскимосом или китайцем, скандинавом или индусом, итальянцем или египтянином, американцем или эфиопом… Но случай, Великий Случай и судьба сделали его грузином, в чем он усматривал несомненное везенье.

И не потому, что за тридцать лет, начиная с момента, когда он впервые осознал себя в теле перепуганного подростка, Джамаль привык к своему роду-племени, к гортанному говору родичей и приятелей отца, нередко гостивших в их петербургской квартире, к резкой четкости грузинских лиц, к огненным зрачкам, так непохожим на блеклые глаза северян. Нет, привычка тут была ни при чем! Он просто любил свой народ и, достигнув немалого богатства, повидав и изучив назначенный ему мир (как то подобало Наблюдателю), полюбил еще больше.

Грузины были гостеприимны и щедры, горды и экспансивны; порой шумные, порой слишком воинственные, они обладали редкостным чувством достоинства и честью, еще более драгоценным даром, который уже стал забываться на перенаселенной Земле, вступившей в эру технологического развития. Возможно, они являлись в большей степени варварами, чем иные слишком рафинированные народы, но именно это и пленяло в них Джамаля. Это черноволосое темпераментное племя так отличалось от спокойных, сдержанных и предусмотрительных обитателей Телга! Не потому ли они так нравились звездному страннику? Разумеется, сам он был и оставался телгани, но необычным телгани — Наблюдателем и разведчиком, избранным из избранных; и необычное в нем с удивительной легкостью слилось с сутью и сущностью потомка воинственных картлийцев.

Не значило ли это, что и он сам был в душе таким же свободолюбивым и необузданным варваром? Рыцарем гор, улетевшим к звездам, чтобы найти волшебный меч и поразить злобного дракона?

Усмехнувшись, Джамаль покачал головой и медленно побрел к лагерю. Нет, не меч он искал, а латы — или, вернее, магическое заклятье, способное отпугнуть демонов зла. Предусмотрительный Телг не нападал, лишь оборонялся, и панцирь для телгани был привычней клинка.

Грузины решили бы эту проблему иначе, подумал он и тихо прошептал:

— Встаньте, воины в доспехах, позабудьте о покое, вам сраженье будет пиром, вам наградой станет смерть…

Если не считать смерти, все остальное вполне подходило для грузин.


* * *
Прошла ночь, промелькнули день и другая ночь. За страной озер и речек открылись иные земли, тоже равнинные, но граничившие на юге с холмистой местностью, переходившей в предгорья. Отрог самого величественного из пиков вытягивался далеко в степь, истончался, превращаясь в монолитную каменную стену, и взмывал вверх гигантской башней розово-серого гранита. Эта огромная скала царила над степью, но разглядеть вершину, словно бы изрезанную крепостными зубцами, еще не удавалось; до подножия ее было километров тридцать, полдня пути.

Постепенно дикая степь начала уступать место обработанным участкам и лугам, где паслись кони всех мыслимых мастей, а также стада дойных антилоп и коз. Однако поля — в земном смысле этого слова — не попадались; лишь фруктовые рощи и плантации различных кустарников, иногда похожих на виноградную лозу, иногда — на разросшиеся до гигантских размеров колючие кусты крыжовника. На них, впрочем, висели не грозди ягод, а длинные белые початки, напоминавшие маис, — но тоже огромной величины, не меньше полуметра.

Однако ни Джамаль, ни его компаньон не слишком приглядывались к этим сельскохозяйственным чудесам. Быть может, в другое время и при иных обстоятельствах путники оценили бы виды и запахи этого земного рая — и прямые каналы, отходившие от рек и озер, и аккуратные поселки с длинными, сложенными из камня домами под черепичными крышами, и сторожевые башни пятнадцатиметровой высоты, с обязательными конюшнями внизу и ухоженными двориками, и рыбные пруды, и давильни, в которых жали масло и приготовляли вино, и ровную, мощенную камнем дорогу, по которой взад и вперед сновали повозки и всадницы в легких туниках или блестящих доспехах. Да, при других обстоятельствах все это вызвало бы удивление, восторг и даже ностальгию — ибо, если не считать равнинной местности, открывшаяся перед Джамалем цветущая страна напоминала грузинские пейзажи.

Но главным являлась вовсе не разница между амм-хамматской равниной и склонами Кавказских гор; главным были люди. Или нелюди — как посмотреть. Люди, впрочем, тоже встречались — повозками правили крепкие женщины-возницы, а иногда и немногочисленные мужчины; женщины суетились у рыбных садков и давилен; женщины в развевающихся плащах и блестящих шлемах мчались по дороге и несли караул у башен; женщины, пешие и на конях, виднелись у каждой плантации и рощи, присматривая за работниками. Вот с работниками был непорядок.

Выехав вперед и буркнув Рирде ап'Хенан: «Хочу посмотреть!» — Джамаль натянул поводья и остановился у ровных шеренг какого-то неведомого кустарника, покрытого желтыми ягодами величиной со сливу. Вероятно, то было масличное растение; ягоды собирали не в корзины, а в бронзовые котлы, где они лопались и растекались под собственной тяжестью, извергая мутный тягучий сок. Нагие люди — в основном мужчины — медленно и тщательно обирали каждый куст; за ними двигались другие, уже не с котлами, а с мотыгами, и окапывали растения — столь же медленно, тщательно, неторопливо. У обочины стояла повозка — там под присмотром пожилой женщины в синем просторном хитоне пять темнокожих парней грузили запечатанные глиняные амфоры. Сосуды эти показались Джамалю огромными, в рост человека, но голыши справлялись с ними без труда, хоть никто из них и не выглядел силачом.

И грузчики, и сборщики работали словно автоматы; мерно сгибались руки, босые ноги месили влажную землю, полураскрытые губы втягивали и выдыхали воздух, спины склонялись и выпрямлялись, пальцы сжимали рукояти мотыг или ручки амфор и котлов. Выглядели эти труженики по-разному, но независимо от цвета кожи волос или глаз, имелось в них нечто общее — и подмеченный Джамалем неторопливый ритм движений, и остановившиеся, застывшие, будто во сне наяву, зрачки, и струйки слюны, стекавшей из раззявленных ртов.

Он оглянулся. Амазонки взирали на эту картину с равнодушием, Скиф — со смесью отвращения и любопытства, Сайри — с неприкрытым ужасом. Что касается белых зверей, то те расселись неподалеку и, вывалив шершавые языки, негромко порыкивали, словно ведя беседу. Сборщики желтых плодов явно не вызывали у них интереса.

— Сену, — пробормотал Скиф, — сену… Вот они какие! Похожи на ублюдков, о которых Пал Нилыч говорил. Только у тех были не плошки да кетмени, а разрядники.

— Похожи, — согласился Джамаль. — Знаешь, дорогой, пока я лежал в вашем изоляторе, нагляделся на сопалатников. Лица такие же, да… Но те пальцем не шевелили и отходили к праотцам, а эти… Эти, гляди-ка, работают!

— Разные стадии поражения, и результат разный, — мрачно заметил Скиф. — Видел я одного, из Пал Нилычевых приятелей, так тот и говорить мог… Но потом все равно попал в койку. Рядом с тобой лежал… Темноволосый такой, кудрявый, и глаза черные… Не помнишь?

— Все они были на одно лицо, — пробормотал Джамаль. Ему не хотелось вспоминать о своих соседях в медицинском боксе фирмы «Спасение». Выглядели они сущими покойниками, да и сам он в те часы был не лучше; лежал труп трупом, заблокировав сознание и двигательные рефлексы, и тоже пускал слюну.

Рирда ап'Хенан нетерпеливо повела плечом, зазвенела уздой в бронзовых бляшках.

— Ты удивлен, чужак в одежде хиссапов? — Она обращалась к Джамалю, видимо, решив, что он ближе к ней возрастом, а значит, является старшим. — Разве в ваших краях нет сену?

— Встречаются, отважная, встречаются… но редко! А тут… — Джамаль страдальчески сморщился. — Сколько их!

— Шинкасы, — коротко пояснила амазонка. — Вонючие хиссапы! Те, чью одежду ты напялил на себя. Чтоб Вихрь Небесный поразил их! Крадут людей повсюду — у Петляющей, и в маульских предгорьях, и у Внутреннего моря. А сами хуже сену! У тех просто нет душ, а шинкасские души черны, как их проклятые боги, Хадар и Шаммах!

Ожесточенно сплюнув, она потерла пересекавший щеку шрам, явное напоминание о шинкасском ноже или стреле. Вероятно, подумал Джамаль, тот, кто нанес эту рану, пребывает сейчас на спине Великого Одноглазого, выискивая вшей среди гигантских перьев. Со степняками, судя по всему, у Сестры Меча был разговор короткий.

Скиф, хмуро поглядывая то на старшую амазонку, то на мерно сгибавшиеся спины живых роботов, буркнул:

— Шинкасы крадут людей, меняют их души на сладкую траву, а тела, выходит, продают вам? И вы покупаете! Покупаете, чтоб было кому копаться в земле и носить тяжести!

Шрам на щеке Рирды набух кровью, глаза сердито сверкнули — словно у рыси, оскалившей клыки.

— Ты дерзок, молодой чужак! Дерзок и глуп, клянусь когтями пирга! Но я отвечу тебе… отвечу, глупый кафал! — Втянув воздух сквозь стиснутые зубы, она продолжила: — Все покупают сену, чужак, а мы — больше, чем остальные. Больше, чем маульцы или сероглазый народ с берегов Внутреннего моря; больше, чем карлики из Джарайма и люди других стран Запада. Так, во имя милосердия, заповедали нам Безмолвные Боги! Ибо, если не следить за сену, они умрут. От голода, от жажды или просто позабыв дышать… И мы выкупаем их, платим отродьям Хадара золотом, тканями и вином, чтобы лишенные душ закончили дни свои в покое. Они не люди, но были людьми! Кто знает, не вернут ли им Безмолвные на небесах утерянное на земле?

— Но вы заставляете их работать! Амазонка с хмурым видом пожала плечами.

— Они недолго живут, но много едят. А боги, повелев заботиться о них, не сказали, что надо кормить бездельников!

Конь Рирды двинулся вперед, звонко цокая копытами по камням; молодые воительницы и три путника ехали следом.

Скиф, наклонившись к Джамалю, негромко произнес:

— Слыхал, князь? Боги повелели заботиться о несчастных, но не запретили на них пахать… Весьма прагматичная точка зрения!

— На несчастных всегда пашут, дорогой. Были бы несчастные… А где их нет? Видел ты такое место?

— Видел. Фрир Шардис к примеру.

И Скиф, стараясь не глядеть в пустые глаза и на согбенные спины лишенных душ, принялся рассказывать о сияющих огнями громадах Куу-Каппы, прекрасного города в теплых морях, об игре в Девять Сфер и всемогущем Твале, повелителе судеб, о лунах, что восходят над океаном беззвездной ночью, о пьянящем бьортерри с Островов Теплого Течения, о серадди Чакаре, ловце удачи.

Джамаль слушал и думал о своем.

Думал про Телг, где тоже, подобно Шардису, не было несчастных, но были обеспокоенные — и с их тревог, с их забот о грядущем, коего не мог предвидеть никто, началась его Миссия. Думал о Земле, новой своей родине, о многих и многих жизнях, что тратились там впустую, — о тех, кто не знал ни весны, ни лета, но рождался и жил вечной осенью, унылой и промозглой. Волею судеб, обстоятельств или собственного неразумия… Мелкие мысли, мелкие заботы, мелкие души… То, что нужно Бесформенным! Серый безликий фон, на котором они, столь же безликие, могут действовать незаметно и без помех…

Еще он размышлял о словах Рирды ап'Хенан насчет защиты — могучих заклятьях, что ведомы Видящим Суть. Вероятно, амм-хамматские чародейки умели ставить мысленный блок, воздвигать в сознании некий барьер, гораздо более прочный, чем тот, которым обладал он сам. Когда он научится этому. Если научится! — поправил себя Джамаль, ощущая неуверенность и беспокойство.

Телг и Земля предстали внезапно перед ним в образе единой равнины, плодородной и зеленой, простирающейся вдаль, цветущей, звенящей ручьями, шелестящей древесными кронами, овеянной теплым ветром, что разносит запахи трав и цветов, ароматы вина и свежего хлеба. Земля и Телг наложились, слились в нерасторжимом и чарующем сочетании, равно великолепные, щедрые, благоухающие, полные жизни и надежд — два мира, два радужных клубка, в которых смешались цвета изумруда и аметиста, рубина и золотистого янтаря, нежной бирюзы, нефрита, обсидиана, пестрой яшмы… И только одно нарушало эту прекрасную картину — тысячи, миллионы, миллиарды пустых глаз да согбенные фигуры, что двигались по зеленой равнине, исчезая за горизонтом, в серой туманной мгле.

Он услышал громкий голос Скифа, и видение распалось. Компаньон, привстав в стременах, тянул руку вверх и вперед; на лице его было написано изумление.

— Ты только погляди, князь! Погляди! Ну и дела! Сильно же тут кого-то опасаются!

Джамаль вскинул голову. Перед ним, на вершине гигантского утеса, парил город; камни его сливались со скалами, башни, словно зубцы титанического парапета, вонзались в облака, а стены подпирали небо.

 Глава 5 ДОКТОР

Он не задумывался о сущности своего дара. Дар был для него реальностью — такой же, как солнечный свет, как воздух и пища, как напитки и транквилизаторы, заглушавшие на несколько часов паранормальное восприятие. Когда-то он пил, а затем, попав в лечебницу, был вынужден принимать лекарства; предполагалось, что эти снадобья сделают его нормальным человеком. Его врачи, однако, сами не ведали критериев нормальности; для них он являлся всего лишь алкоголиком со странными фантазиями, забавным пациентом, объявившим себя Владыкой Мира Снов.

Безусловно, он не был нормален, хотя и не считал себя сумасшедшим параноиком; просто он был иным, непохожим на других — жирафом, затесавшимся в овечье стадо. Мир представал перед ним как бы в двух разительно отличавшихся обличьях. Одним из них являлось повседневное: город, где он жил, комната, в которой провел долгие годы, одежда, мешком висевшая на его длинном костлявом теле, люди, что окружали его. Пребывая на тусклой грани повседневного, он оставался бессилен; ни события, ни судьбы людей не подчинялись ему.

Но стоило прикрыть глаза, сосредоточиться, включиться, как крохотный повседневный мирок расширялся до размеров Вселенной — огромной, яркой, необозримой, сверкающей вечным и нерушимым великолепием. Этот мир представал перед ним не в сиянии бесчисленных звезд, не в спиральном пламени галактик, не в тусклом свечении лохматых газовых облаков, не в блеске мерцавших отраженным светом планет, не в красочных переливах кометных хвостов. Он видел арфу — гигантскую арфу на фоне сероватого туманного занавеса, как будто оттенявшего нейтральным цветом яркое и пестрое переплетение струн.

В юности, еще до того, как проснулся дар, его учили играть на арфе. По мнению наставников, он обладал абсолютным слухом, превосходной музыкальной памятью и необычайно длинными гибкими пальцами; он мог извлечь из своего инструмента невероятные аккорды, а любую услышанную мелодию запоминал навсегда.

Быть может, его музыкальный талант предшествовал тому, истинному дару, позволявшему играть на струнах Вселенской Арфы? Быть может, усвоенные в детстве навыки определили для него и ментальное восприятие мира? Как иначе объяснить то, что он представлял Вселенную в виде арфы, а не органа, не скрипки, не целого оркестра?

Впрочем, он никогда не копался в своих воспоминаниях; то, что случилось до пробуждения дара, не вызывало у него интереса. Гораздо важнее, что дар принадлежал не только ему; пребывая в своем одиночестве, он мог лишь обозревать великолепную арфу и предчувствовать те мелодии, которые удалось бы сыграть на ней. Но, чтобы коснуться струн, он нуждался в партнере — в живом и трепетном огоньке, который скользил бы по радужным нитям, направляемый к цели его разумом, его мыслью, его желанием. Только тогда арфа могла зазвучать!

Он чувствовал это, он был в этом убежден, но он не являлся богом и полновластным владыкой — даже в Мире Снов. Чтобы попасть туда, он нуждался в согласии и доверии будущего странника; не в том согласии, что скреплено подписью и печатью либо выражено словами, но во внутреннем, инстинктивном и подсознательном намерении, позволяющем вступить в ментальный резонанс.

О, если бы он нашел таких людей двадцать, десять, пять лет назад! Сколько чудес он мог бы показать им в Мире Снов, какие восхитительные ноты извлечь из своей арфы, какие открытия свершить! Возможно, он разобрался бы с тайной Того Места, исследовал мыслью это серое ледяное безвременье, этот загадочный фон, на котором сияли струны его арфы… Иногда ему казалось, что он мог бы проникнуть туда — не косвенно, не прикасаясь к нитям инструмента, но прямо; нырнуть в серую мглу, ощутить ее вязкость, ее холод, ее загадочную сущность. Возможно, и там он услышал бы какие-то звуки?..

Но подобные эксперименты требовали времени и осторожности. Теперь он мог не торопиться; пусть не двадцать, не десять, не пять лет назад, но все же он нашел людей, открытых для сотрудничества. Или они нашли его.

Так или иначе, теперь он мог изучать и пестовать свой дар, наслаждаться им, не тревожась о повседневном. Люди-самоцветы, живые огоньки, скользили к многоцветным клубкам миров, подчиняясь собственному желанию и его воле; он, словно обладатель несметных сокровищ, швырял на струны арфы холодные синие сапфиры и голубые капли аквамаринов, искристые изумруды и бериллы, кровавые, алые, розовые рубины, морионы, аметисты, золотые цитрины, сиявшие ярким светом алмазы, огненные, белые и черные опалы, коричневатые топазы… Бесконечным сверкающим ожерельем они плыли друг за другом в Мир Снов, в теплый уют островов Фрир Шардиса, в заброшенные древние города Пирама, в Шшан, населенный разумными крылатыми тварями, в неприветливые скалистые горы Ронтара, в фэнтриэлы охотничьих Сафари…

Нередко он спрашивал себя: существуют ли эти миры в реальности или являются лишь плодами людского воображения? Обсидиан, защитник и покровитель, тоже жаждал получить ответ на этот вопрос — ответ однозначный и недвусмысленный, желательно — подтвержденный фактами, какой-либо правдоподобной теорией и неоспоримыми экспериментами. Обсидиану нравилась четкость; смутные домыслы и туманные гипотезы раздражали его, как красная тряпка, вывешенная перед мордой быка.

Пока что тряпка оставалась на месте, ибо необходимый ответ не существовал. Во всяком случае, для него; он не знал и не ведал, как соотносится реальное Мироздание с гигантской многоцветной Арфой. Быть может, ее струны были лучами звезд, а пестрые клубки и переплетения нитей — самими звездами? Или галактиками? Или планетами?

Говоря по правде, он не слишком этим интересовался. Он называл реальностью повседневный мир — тот, в котором протекало его физическое существование; что же касается Шардиса, Альбы, Амм Хаммата, Ронтара и десятков прочих фэнтриэлов, то ему казалось удобнее числить их по разряду снов. Или, если угодно, овеществленных фантазий.

Обсидиан был недоволен; ему хотелось большей определенности. Он называл его, Повелителя Мира Снов, телекинетиком, не осознавшим до конца свой дар. Но разве осознание являлось столь необходимым? Разве все Как и Почему требовали ответов? Для него важнее было Зачем, и на этот вопрос он отвечал себе самому с полной откровенностью: для наслаждения. Ибо, как всякий человек, обладавший каким-нибудь уникальным талантом, он испытывал наслаждение, используя и тренируя свой дар, и был несчастен, когда такой возможности не представлялось.

Телекинетик, говорил обсидиан, хмуря густые брови. Пусть так, хотя сам он считал себя скорее музыкантом… В реальном мире он не мог передвинуть даже спичку или клочок бумаги, что расходилось с его представлениями о телепортации, о полтергейсте и тому подобных предметах. Если он и являлся телекинетиком, то весьма своеобразным: его дар требовал взаимодействия с иной осознающей себя сущностью, искренне жаждущей погрузиться в мир фантазий. И не важно, как называлось это бытие, Реальностью или Сновидением; его всегда можно было отыскать среди скопища разноцветных паутинок, прикоснуться к нему, ощутить на запах и вкус, прислушаться к его мелодии… А потом отправить туда путников.

В реальность? В сон?

Для него это значения не имело.

Глава 6 СКИФ

«Да, здесь кого-то сильно опасались! Не ублюдков ли с гравитационными метателями, убивших Сингапура?» — размышлял Скиф, озирая высившуюся на скале крепость.

Этот розово-серый гранитный утес с обрывистыми склонами достигал полукилометра; башни на его вершине казались каменной короной, оседлавшей исполинский затылок неведомого божества. Скиф разглядел, что они идут вроде бы в три ряда: внешние были массивные, приземистые, цилиндрические; за ними виднелись четыре квадратных, соединенных стенами и возносившихся над внешним кольцом. В периметре квадратных башен были заключены еще две, похожие на сужавшиеся с высотой пилоны; эти, самые огромные, парой бивней вонзались в небеса.

На отвесных скалистых склонах — ни дороги, ни вырубленных ступеней, ни следа подъемных механизмов… Дьявольщина, подумал Скиф, не на воздушных же шарах они туда взлетают! Шаров, впрочем, тоже не было видно. Неприступная цитадель на неприступном каменном столпе высилась над ним, словно бросая вызов сообразительности: попробуй догадайся, как подняться! Отбросив мысли о вертолетах, дирижаблях и мгновенной телепортации, Скиф переключился на птиц. Почему бы и нет? Зубастые пирги. Белые Родичи, охраняли границу и сражались рядом с воительницами; они почти умели говорить! Во всяком случае, как-то общаться с людьми… Значит, среди амм-хамматских чудес могли быть и прирученные птицы — гигантской величины, размером с легендарную птицу Рух, способную унести слона! Правда, те крылатые создания, что обитали в прибрежных лесах и в степи, не слишком отличались от земных пород — одни были размером с воробья, другие — с гуся. Самой крупной из виденных Скифом птиц являлся степной кондор-стервятник, послуживший, вероятно, прототипом шинкасского Шаммаха. Эта внушительная тварь с голой шеей, загнутым клювом и двухметровым размахом крыльев могла бы унести кафала или хирша, но не человека в броне, с тяжелым оружием.

Перестав наконец ломать голову, Скиф заметил, что рощи, зеленые плантации и каналы отступили вдаль, травы и деревья исчезли, и по обе стороны дороги простирается теперь пустынная и суровая местность — голый камень, естественный гранитный монолит, служивший основанием скалы. Копыта скакунов грохотали уже не по каменной брусчатке; под ними была сплошная розово-серая полоса, ведущая прямиком к утесу. Казалось, дорога упирается в отвесные склоны, но, когда путники приблизились к скале, Скиф увидел темный провал входа. Сомнения его разрешились: в эту цитадель попадали не снаружи, на птицах или воздушных шарах, а изнутри.

От входа в глубь горы вел тоннель, достаточно высокий и широкий, чтобы три всадника могли проехать в ряд. Кавалькада втянулась в него: Рирда ап'Хенан — впереди, за ней — девушки, Скиф с Джамалем и юный синдорец, испуганно озиравшийся по сторонам. Белые звери шли за ними в полном молчании; лишь сверкали их глаза да огромные клыки. Скифов Талег забеспокоился, запрядал ушами. К хищникам он уже привык, но громада нависшего сверху камня и теснота коридора, видимо, беспокоили жеребца; ничто тут не напоминало знакомого простора зеленой степи.

Скиф похлопал коня по шее и с любопытством огляделся. Тоннель был прямой как стрела, со стенами, заросшими мхом. Лишайник этот светился — чем дальше от входа, тем сильней; в его слабом флюоресцентном сиянии различался уходивший вдаль коридор и большие квадратные отверстия в потолке, темневшие через каждые восемь-десять метров. Скиф, коснувшись локтя ехавшего рядом Джамаля, показал взглядом вверх.

— Дела с обороной тут неплохо налажены. Видишь эти дырки? Значит, над нами еще один коридор. Чтоб меня Вихрь Небесный унес, если не так!

— Коридор? — Джамаль вскинул глаза. — Ну и что, дорогой?

— А то, что из верхнего коридора через эти проемы можно залить нижний кипящим маслом, смолой или расплавленным свинцом. Держу пари, что там, — он ткнул пальцем вверх, — что-то этакое приготовлено. Не масло, так смола, не свинец, так камни… На случай, если противник рискнет забраться в эту ловушку.

— О! — с уважением вымолвил Джамаль. — Ты великий знаток стратегии! Настоящий эксперт!

Был эх-перт, а стал эксперт, промелькнуло в голове Скифа. Его компаньон уже не ломал язык и не пытался казаться пресыщенным искателем приключений; торговый князь и финансист превратился в коллегу, в соратника, на которого можно было положиться. Эта магическая метаморфоза радовала Скифа. Он уже предвкушал, как представит шефу по возвращении нового агента — Странника, пришедшего издалека, Ри Варрата, посланца со звезд, телгcкого Наблюдателя. Интересно, подозревал ли Пал Нилыч, кем на самом деле является его капризный клиент?

Тоннель уперся в глухую скалу, и всадники остановились. Скиф не заметил ни условного жеста, ни иного сигнала, но каменный блок, перегородивший дорогу, внезапно пополз вверх, открывая просторное прямоугольное помещение. Стены его тоже были одеты светящимся ковром мха, в дальнем конце и по бокам зияли отверстия новых проходов, а поперек стояли два десятка амазонок в полном вооружении, в панцирях и шлемах, с мечами у бедра и луками в руках. Охрана, понял Скиф, с уважением оглядывая затворную плиту-ее толщина была не меньше трех метров. Значит, весила она побольше сотни тонн! Кому же под силу поднять такую тяжесть?

Женщина, стоявшая в середине шеренги, выступила вперед. На ее панцире, как и на щите и доспехе Рирды, скалил пасть серебряный чеканный пирг, свидетельство высокого ранга. Голос ее был властным и громким.

— Да будет с тобой милость Безмолвных, Сестра Меча! Ты покинула свой турм, несущий стражу? Есть тревожные вести?

— Тревожных — нет. — Рирда спрыгнула с коня и знаком приказала спутникам спешиться. — Со мной чужаки — те самые, коих повелела привезти хедайра. Белые Родичи отыскали их в степи.

Взгляд амазонки, командовавшей стражей, обратился к Скифу и Джамалю, потом — к молодому синдорцу.

— Слышала я, что их всего двое… Кто третий? Он похож на лесовика с Петляющей, сестра. И слишком молод, чтобы в ночь трех лун взойти на ложе одной из наших девушек.

— Молод, да, — губы Рирды искривились в усмешке. — Но он говорит, что уже дрался с шинкасами, и он хочет стать воином. Когда станет, тогда поговорим и о девушках.

Она шагнула вперед, к раздавшемуся строю. Скиф перебросил через плечо рюкзак, снятый с седла Талега, погладил длинную атласную морду жеребца.

— Эй, почтенная! Наши кони! С ними-то что будет?

— О лошадях позаботятся, — не оборачиваясь, бросила Рирда.

Они углубились в новый проход — уже всемером, оставив скакунов и Белых Родичей с охраной. Этот коридор оказался столь же широк, с многочисленными, наглухо перекрытыми нишами — там, вероятно, находились подземные камеры, и одни Безмолвные ведали, что в них хранится. Тоннель в отличие от первого, прямого, шел по спирали вверх, и в потолке его не было отверстий, зато через каждые сто шагов над головой нависали гладкие края затворных плит. Толщина их показалась Скифу чудовищной; ускорив шаги, он нагнал Рирду и, минуя очередной массивный блок, поинтересовался:

— Эти камни тоже можно опустить — как тот, при входе? Сестра Меча окинула его подозрительным взглядом.

— Ты не только дерзок, но и любопытен, чужак… Разумеется, затворы можно и поднять, и опустить. Попасть в наш город нелегко… а выбраться — еще трудней, клянусь челюстью пирга!

— Нелегко с земли, — согласился Скиф. — Но если демоны или слуги их взлетят в воздух?

Он с любопытством ждал ответа. Быть может, в этом примитивном мире двеллеры — или Бесформенные, как называл их Джамаль, — не скрывались с такой тщательностью, как на Земле? Быть может, они носились в небесах, Подобно коршунам, высматривающим добычу? Тогда их могли заметить — не их самих, так летательные аппараты…

Но амазонка лишь покачала головой в гребнистом шлеме.

— Распадись и соединись! Никогда не слышала, чтобы хоть один из вонючих степных хиссапов обзавелся крыльями! Но если даже они ринутся на город с небес, вместе с проклятыми демонами, сынами мрака, то встретят их башни, бойницы и наши копья. Тут, внизу, — она повела рукой, — камень, созданный богами. И сверху тоже камень, стены и башни, созданные нами по их повелению.

— А этот проход? И камеры по сторонам?

— Их вырубили сену, любопытный кафал. В давние времена, когда пращуры наши переправились через Петляющую и ушли в степь, искали они надежное место, недоступное ару-интанам — такое, чтоб воздвигнуть крепость и защитить новые свои земли. Эта гора подошла. Снаружи — камень, внутри — много пещер… Их расширили и соединили, потом выстроили башни. Двадцать башен, по числу наших родов.

— Камень тверд, — заметил Скиф, бросая взгляд на внимательно слушавшего Джамаля. — Сколько же лет сену рубили его?

— Камень тверд, — согласилась Рирда, — но Видящие умеют делать его мягким.

— Как?

Амазонка пожала плечами.

— Силой своей… силой, что даровали им Безмолвные.

— И эта же сила поднимает затворные плиты?

— Нет, чужак. Ни богов, ни Видящих нельзя тревожить по пустякам! Да и незачем… В недрах горы есть водный поток, яростный, как стадо необъезженных лошадей. Сила воды поднимает камни… А опустить их куда легче — стоит только дернуть за рукоять!

Скиф, удовлетворенный, кивнул и переглянулся с компаньоном. Слова Рирды явно впечатлили князя Джаммалу; возможно, он не был специалистом по древним культурам, но, чтобы оценить масштабы этого сооружения, частично — рукотворного, частично — созданного природой, не требовался диплом историка. Полукилометровая гора, вся источенная пещерами и ходами, а над ней — неприступная крепость… Судя по лицу Джамаля, Телг ничем подобным похвастать не мог. Как, впрочем, и великие земные империи римлян, персов, китайцев или древних инков. «С другой стороны, — подумалось Скифу, — ни один из этих народов не владел искусством размягчения камней. Интересно, как это делают Видящие? Взглядом? Или магическими заклятьями?» Коридор кончился; перед нимизияла глубокая ниша с кованной из железных полос клетью и бронзовым диском, свисавшим с крюка. Клеть казалась довольно большой, рассчитанной на тридцать-сорок человек, с деревянным полом и массивным кольцом вверху; от кольца в непроницаемый мрак вертикальной шахты убегала толстая цепь.

— Сюда! — старшая амазонка шагнула на деревянный настил, ударила налокотником в диск. Тишина подземелья распалась; долгий протяжный звук поплыл в воздухе, отражаясь от каменных стен. Скрипнула цепь, пол дрогнул, и железная клетка медленно поплыла вверх.

— Небесный Вихрь, защити! — прошептал синдорец и принялся бормотать молитвы. Скиф нашарил в темноте его плечо, стиснул, да так и не отпускал до самого конца подъема. Ему тоже было не по себе: этот древний лифт двигался какими-то рывками, и каждый из них мог оказаться последним.

Поднималась клеть неторопливо, на десяток метров в минуту. Снизу, со дна шахты, поддувал теплый ветерок, но иногда ощущались и другие, горизонтальные токи воздуха, более свежего, прохладного и сырого, словно подъемник двигался вдоль обширных гротов и камер, уходивших куда-то в сторону, в глубь горы. Тьма стояла кромешная, но пару раз Скиф различил отдаленный грохот водопада, услышал удары молота о сталь, унюхал дым подземных кузниц или гончарных печей. Примерно посередине пути перед ним открылось обширное пространство, скупо освещенное искорками далеких факелов; меж огней усердно сгибались крохотные фигурки, слышался скрежет металла и гул падающих вниз гранитных глыб.

— Вот тебе и каменоломня, — пробормотал Скиф, вглядываясь в сумрак огромной пещеры. — Обитель погибших душ…

— Не душ, а тел, — откликнулся Джамаль. — Души в другом месте, дорогой.

Он собирался добавить еще что-то, но тут воздух словно бы всколыхнулся и с силой надавил на барабанные перепонки; нечто неслышимое и невидимое раскаленным острием впилось в череп, закружилось, проникло в мозг и начало расправляться с ним с безжалостной методичностью сверлильного станка. Сайри вскрикнул, застонал, забился под рукой Скифа; тот, помянув святого Харану, крепче стиснул плечо синдорца.

— Сейчас все кончится, — буркнула Рирда. — Не пугайтесь и не дрожите, как кафалы перед пиргом! Видящие размягчают камень.

Раскаленный стержень прекратил вращение, замер, мгновенно остыл, исчез… Скиф, массируя ладонью виски, хрипло выдохнул:

— Джамаль! Ты в порядке? Что это было? Что за дьявольские фокусы?

— Не фокусы, дорогой, — раздался спокойный баритон звездного странника. — Ультразвук, я полагаю.

— Глас Безмолвных, — заметила Сестра Меча. — Не слишком громкий, иначе мы вряд ли остались бы в живых. Скиф хмыкнул.

— Коли они безмолвные, так пусть лучше молчат. Всегда молчат!

— Не тебе указывать богам, чужак! — в голосе Рирды слышалось раздражение. — Они молчат, беседуя лишь с посвященными без слов и звуков. Но иногда Видящие просят их подать голос… Ты его слышал, верно? И понял, сколь велика их власть?

— Слышал и понял, — пробормотал Скиф.

Плечо Сайри под его рукой расслабилось; вероятно, юный синдорец начал отходить от пережитого ужаса. Ткнувшись губами в ухо Скифа, он зашептал:

— Ты, господин мой Паир-Са, столь же могуч… Ты, Владыка Ярости, повелеваешь огненными молниями… Ты защитишь слугу своего от гнева Безмолвных и злого колдовства!

Скиф тряхнул синдорца.

— Замолчи, парень! Не путай мудрость с колдовством! Над их головами возникло тусклое пятно, расплылось радужным ореолом, начало светлеть, приближаться, расти. Вынырнув из шахты, железная клетка остановилась, чуть раскачиваясь. Обширный зал, открывшийся перед путниками, был сумрачен и пуст; скупые солнечные лучи падали сквозь квадратный проем в стене, освещая подъемник и цепь, переброшенную через железный цилиндр двухметрового диаметра. Конец цепи уходил в отверстие в полу, и откуда-то снизу, из-под самых ног, доносился рев неистового водного потока.

Три молодые амазонки, покинув клеть, выстроились у стены; Рирда ап'Хенан последовала за ними.

— Вы в Башне Стерегущих Рубежи, — сказала она, и Скиф вздрогнул.

Он-в жилище Сийи! Быть может, в сотне шагов от нее!

В последние часы, очарованный новизной впечатлений, он почти не вспоминал о девушке. Он размышлял о лишенных душ, о стране, что раскинулась у подножия огромного утеса, о крепости на его вершине, о лабиринте, таившемся за гранитными стенами, о птицах и воздушных шарах, о загадочных ару-интанах — о чем угодно, только не о Сийе. Возможно, он запрещал себе думать о ней, чувствуя, что не сможет скрыть сжигавшее его нетерпение; но оно все копилось и копилось где-то внутри, и сейчас Скиф ощутил, что готов издать ликующий вопль. Голова его кружилась, кровь прилила к щекам, ноги неудержимо стремились вперед.

Куда? Камера, в которую их доставил подъемник, имела лишь один выход — широкий квадратный проем три на три метра, облицованный с боков и сверху Гладкими плитами. Скиф устремился к нему.

— Эй, не спеши! — резкий окрик Рирды догнал его. — Куда торопишься, кафал?

— Сийя, — прохрипел Скиф, — Сийя!

Амазонка со шрамом обогнула его, встала в проеме, загораживая выход, окинула Скифа с ног до головы пристальным взглядом.

— Запомни, чужак: всякий мужчина, попавший сюда, идет вначале к хедайре. Она решает, оставить ли его тут, послать ли вниз, на равнину, или выкинуть за пределы наших границ. И правило это касается даже столь необычных людей, как ты и твой родич. Бери пример с него! Видишь, он спокоен — стоит и ждет моего слова. — Она кивнула на Джамаля, который и в самом деле вроде бы никуда не спешил, а с любопытством озирался по сторонам, разглядывая сумрачное помещение, колесо огромного блока рядом с клетью и мощные стояки, что поддерживали его. За спиной князя жался Сайри.

— Когда я увижу Сийю? — спросил Скиф, делая шаг вперед. Губы плохо повиновались ему; он прилагал титанические усилия, чтобы сохранить спокойствие.

Рирда ап'Хенан усмехнулась.

— Увидишь, когда владычица дозволит. Или не дозволит; вдруг тебе предназначена другая девушка? Хотя бы одна из этих? — Она кивнула на троицу амазонок у стены.

— Другая мне не нужна, — буркнул Скиф, стараясь не глядеть на смуглянок и рыжекудрую. Те взирали на него без всякого смущения, с заметным интересом, переглядывались и перешептывались.

— Не беспокойся, тебя не станут неволить, — холодно промолвила старшая амазонка. — Власть Доны ок'Манур велика, но женщин и мужчин соединяют не люди, а боги. И никто, клянусь клыками пирга, не в силах противиться их воле!

С этими словами Рирда перешагнула порог. Скиф с Джамалем и оробевший Сайри последовали за ней; три девушки замыкали процессию. Они пересекли двор — безлюдный и широкий, в две сотни шагов, уходивший направо и налево; этот мощенный камнем прямоугольник огибал четыре квадратные башни, соединенные циклопическими стенами. В одной из них зиял проход с распахнутой железной решеткой и крутая лестница за ним; здесь стояли стражи — как в подземной камере, тоже в полном вооружении. Вероятно, амазонка со шрамом была им знакома; они лишь подняли копья в знак приветствия и посторонились.

Ступени вели вверх, лестница, проложенная внутри стены, шла зигзагом. Они поднялись на гребень, огороженный с обеих сторон парапетами с треугольными зубцами, искусно выложенными из шлифованного гранита. Скиф мрачно молчал; Джамаль, не скрывая любопытства, вертел головой, разглядывая гигантскую каменную крепость. Наконец он остановился, сделав знак Рирде, и скрестил руки на груди.

Отсюда, с вершины внутренней стены, открывался вид на зеленые рощи и пастбища, уже покрытые вуалью вечерней дымки; на блестящие зеркала озер и прямые ленты каналов; на поселки, разбросанные вдоль дорог; над длинными домами вился дым, и ветер, налетавший с равнины, доносил отдаленные удары гонгов. Но крепость, лежавшая у ног путников, была тиха и безмолвна. Периметр внешних стен будто вырастал из самой скалы; над ним возносились четырнадцать круглых башен, очень высоких, но казавшихся приземистыми, ибо диаметр их раза в полтора превосходил высоту Меж этим наружным кольцом обороны и внутренней цитаделью, у парапета которой стояли сейчас странники, лежал просторный двор, куда открывались выходы из каждой башни. С другой стороны, тоже замкнутая в квадрат стен и охраняемая четырьмя угловыми башнями, находилась площадь. Посреди нее тянулись вверх два пилонообразных сооружения, походивших на пирамиды со срезанными плоскими вершинами. Больше тут не было ничего — ни домов, ни дворцов, ни храмов, ни зелени, ни колодцев. Город Двадцати Башен полностью соответствовал своему названию; суровый, безлюдный и гордый, он, казалось, изготовился к отражению внезапной атаки.

— Скажи, почтенная, кто живет там и здесь? — описав рукой полукруг, Джамаль показал на внешние и внутренние башни.

Сестра Меча усмехнулась.

— Ты тоже любопытен, как твой родич? Ну так слушай! В тех, круглых, обитает мой род, Стерегущие Рубежи, и сестры, Хранящие Город. Но большая часть занята Надзирающими — они приглядывают за сену, за каналами, домами и всем, что растет на земле. Город для них — охрана и защита, но трудятся они внизу, на равнине, так же как Дочери Паир-Са.

— Паир-Са? — Скиф, очнувшись, посмотрел на амазонку. — Паир-Са — бог воинов; значит, его дочери — тоже воины, как Хранящие и Стерегущие?

— Мы все воины, когда придет время, — буркнула Рирда. — Но у Дочерей свое предназначение, ибо Паир-Са покровительствует не только людям-воинам, но и всякой твари, умеющей сражаться. Пирги и кони — его любимые детища; вот с ними и имеют дело те, кто посвятил себя служению владыке багровой луны.

— Они разводят Белых Родичей и учат их говорить? — спросил Джамаль.

— Учат? Я бы так не сказала. Скорей, учатся у них. И понимают их лучше, чем я и мои девушки. Ну а здесь, — Рирда повернулась к внутреннему двору цитадели, — живут шесть родов, одаренных особой мудростью. В центральных башнях — Правящие Людьми и Видящие Суть; в четырех угловых — Искусные В Письменах, Танцующие У Престолов, Наставницы и Сестры Огня. Ты удовлетворил свое любопытство, чужак в одежде шинкасов?

— Нет! — Джамаль ответил улыбкой на хмурый взгляд Рирды. — Разве пара камней, брошенных в реку, перегородит поток? И разве насытится голодный горстью хлебных крошек? Ты ведь ничего не рассказала мне, отважная! Чем, к примеру, занимаются Сестры Огня?

— Вот этим! — Рирда грохнула кулаком о панцирь. — Как ты думаешь, откуда мы берем оружие? Чтобы сделать его, нужны молоты, наковальни, черный камень, бурый камень и огонь! А больше я ничего не знаю, ибо мое дело — рубить, а не ковать!

Она повернулась и пошла к лестнице, ведущей во внутренний двор. Скиф дернул князя за полу куртки; хоть вид на крепость и окружающий пейзаж был великолепен, всякая задержка раздражала его, отдаляя встречу с Сийей. У ступенек он обернулся, бросив взгляд на башню Стерегущих Рубежи, но она высилась мрачной безмолвной громадой, и никто не махал ему платком из окна. Окон, впрочем, не было вовсе.

Площадь тоже казалась пустынной; если за ней и наблюдали стражи, то заметить их Скифу не удалось. Ободок вечернего солнца висел над западным парапетом, и бирюзовые амм-хамматские небеса уже начали синеть; длинные тени пролегли от башен и стен, накрыв мощенный гранитными плитами двор. Бронзовая оковка дверей в левой башне, куда направлялась Рирда, колола зрачок огненными стрелами, заставляла жмуриться и отводить взгляд. Быть может, поэтому Скиф не сразу заметил узкие бойницы на десятиметровой высоте, в которых мелькал огонь.

Двери бесшумно растворились. Снова лестница — полутемная, озаренная лишь парой масляных ламп; блики света играют на панцирях и остриях копий, дробятся в начищенных щитах, гаснут в пышных султанах и складках плащей… Стражницы стояли вдоль ступеней в два ряда, но Скиф не видел их лиц под глухими забралами; только блеск зрачков да пряди волос, спадающие на оплечья плащей. Стражниц было много, не меньше десятка, и каждая из этих девушек не уступала ростом Джамалю. Скиф, правда, был повыше.

Миновав сотню ступенек, они поднялись в обширный сумрачный покой. Тут тоже стояла охрана и горели лампы; вдоль западной стены, под рядом бойниц, тянулись широкие скамьи с ножками в форме лап пиргов, накрытые коврами из оленьих и антилопьих шкур. Пол был выложен плашками из древесины густого вишневого цвета, сводчатый потолок покрыт росписью: шеренги всадниц с копьями наперевес, атакующие звероподобных существ в масках, с огромными секирами в когтистых лапах. В этих тварях без особого труда узнавались шинкасы.

В комнате были две двери: одна, с резным изображением яростно оскалившегося пирга — напротив лавок и бойниц; другая, обитая бронзой — рядом с выходившим на лестничную площадку проемом. По краям ее темнели жаровни из литого чугуна.

Рирда, пошептавшись с охранницами, повелительно махнула в сторону лавок:

— Ждите там! И оставьте оружие. Все оружие! Мечи, кинжалы, ножи!

Под ее бдительным оком Скиф снял пояс, затем, поколебавшись, отцепил наплечную кобуру с лазером, вытащил из кармана перочинный нож. Теперь у него оставался лишь обрезок проволоки, которым он прикончил Когтя, но вряд ли эту игрушку стоило считать оружием. Разве что в его собственных умелых руках.

Тем временем их провожатая исчезла за дверью — той, на которой скалил клыки пирг. Скиф, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, то изучал выпуклое резное изображение взметнувшегося на дыбы зверя, то рассматривал роспись на потолке, то косился на Джамаля. Звездный странник выглядел умиротворенным; похоже, был рад и счастлив, добравшись до мест, о коих гуляли мифы по всей Галактике. «Кто их только распространяет? — подумал Скиф. — И сколько нужно времени, чтоб слово, сказанное в Амм Хаммате, достигло Телга?» Впрочем, такие мысли сейчас не вызывали у него интереса. Во-первых, хоть миры Доктора и стали вдруг из снов реальностью, он не знал, где находятся Телг и Амм Хаммат; быть может, почти рядом, считая по галактическим меркам, быть может, на разных концах Млечного Пути. Ну а во-вторых…

Дверь с изображением Белого Родича приоткрылась, пропустив Рирду — уже без шлема, щита и плаща. Она сухо кивнула, и Скиф, сдерживая нетерпение, шагнул вслед за Джамалем, как положено младшему за старшим. Самый юный, Сайри, пребывал в нерешительности и явно не спешил попасть пред светлые очи хедайры; Скиф, обернувшись, грозно глянул на него и, поторапливая, махнул рукой.

Надежда, что за дверью с пиргом его ожидает Сийя, не сбылась.

Комната была такой же просторной и скудно обставленной, как предназначенная для стражниц. Пол вишневого дерева; потолок, расписанный под ночное небо, с тремя лунами, Миа, Ко и Зилуром, торившими путь среди звезд; светильники на стенах, литые массивные жаровни, накрытые шкурами лавки у бойниц… Перед скамьями, лицом к Скифу, стояли двое: рослая женщина лет сорока в белой тунике и шлеме, похожем на корону, и закутанная в серебристый плащ старуха. Вначале он смотрел только на первую; шлем ее, украшенный бирюзой, венчало изображение прыгающего пирга, а широковатый подбородок, сурово сжатые губы и острый взгляд темных зрачков свидетельствовали о привычке к власти.

Потом он покосился на старуху, да так и не сумел отвести глаз.

Время безжалостно к людям, а к женщинам — вдвойне; морщины и поблекшая кожа стирают следы былой красоты, распухшие суставы уродуют тело, стройный некогда стан и живость лесной лани сменяются сгорбленной спиной, неверным шаркающим шагом, дрожанием рук… Меркнут глаза, редеют и теряют свой шелковистый блеск волосы, проваливаются губы, пальцы становятся узловатыми корешками… Да, время не щадит прекраснейших из женщин!

Но эта, в серебристой накидке, с вышитым у ворота изображением трезубца, казалась неподвластной времени. Она была очень стара, но бег десятилетий (а может быть, столетий?) не изуродовал ее; кожу цвета слоновой кости не оскорбляли морщины, глаза — невероятно огромные, вытянутые к вискам — глядели ясно, корона седых волос обрамляла узкое вытянутое лицо, стан был прям, тонкие руки — гибки и подвижны. Она выглядела очень худой, но это, подумал Скиф, меньшая из бед, какую может ниспослать старость. В своем серебряном плаще, невысокая, спокойная, белокожая, она походила на фарфоровую статуэтку, изящное и хрупкое изделие французских мастеров.

Скиф залюбовался ею. Казалось, она это поняла, улыбнулась — не так, как улыбается старость юности, но так, как могла бы улыбнуться ему Сийя. Сверкнули огромные синие глаза, потом засияли, заискрились; чуть дрогнули брови, легкая морщинка прорезала высокий чистый лоб, и Скиф понял, что этой женщине не нужны слова; она и в самом деле умела говорить без них — подобно тому, как волна говорит с ветром, лунный свет — с засыпающей степью, цветы и травы — с восходящим солнцем.

Однако она заговорила вслух, и голос ее оказался на удивление сильным и молодым.

— Дочь моя, этот юноша — твой, — тонкая рука протянулась к Сайри. — Он хочет стать воином, но боится… боится не крови и ран, не врагов и смерти, а нас и нашего колдовства. Пусть Сестра Меча отведет его в Башню Наставниц, и пусть они будут добры к нему; он сейчас — испуганный кафал в пасти тха. Но так будет не всегда. Если боги дозволят, пришедший кафалом уйдет от нас пиргом.

— Да не обратятся в прах твои слова, мудрая, — промолвила женщина в шлеме, и Скиф понял, что слышит голос Доны ок'Манур, хедайры, Правящей Людьми. Вторая, с огромными глазами, что по-прежнему улыбались ему, была, конечно, Гайрой ар'Такаб, жрицей и пророчицей Безмолвных. И ни одна из женщин, виденных Скифом на Земле и в иных мирах, не подходила лучше к этой роли.

Сделав шаг вперед, Гайра коснулась его виска. Пальцы ее были прохладными и сухими; они чуть давили на кожу, и Скиф, изрядно уставший за долгий и жаркий день, вдруг ощутил прилив бодрости. Потом мир будто бы разорвался перед ним и соединился вновь; но теперь он видел не освещенную масляными лампами комнату, а широкую реку, мосты, переброшенные через серые стальные воды, многоэтажные дома — обычные бетонные коробки и дворцы с колоннами и лепными украшениями. Мелькнул и уплыл куда-то шпиль Петропавловки, раскрылась улица, полная машин, в туманное небо взмыл лайнер… Перекрывая эту картину, замелькало другое: вилюйская вековая тайга, пламя, пожирающее плантации опийного мака, мечущиеся в огне фигурки с автоматами, бурая пустыня Намибии и небеса над ней, расцвеченные парашютами десанта. Мгновение, и этот пейзаж сменился другим: сияющая разноцветная громада Куу-Каппы, похожая на перевернутую виноградную гроздь, сине-зеленое море, обтекаемые сигары прогулочных субмарин, яхты под треугольными парусами… Следом поплыли лица — отца, матери, Доктора, Самурая, Сентября… Они текли, летели, словно несомые ветром воздушные шарики, без какого-либо порядка или смысла; хмурую физиономию Сарагосы сменяло узкоглазое скуластое лицо Кван Чона, Скифова наставника из Сингапура, потом начинали маячить черты майора Звягина, за ними наплывали жабья рожа Тха, Полосатой Гиены, страдальческие глаза Марка Догала, улыбка серадди Чакары, красноглазые морды альбийских храпарников… Внезапно эта нескончаемая карусель остановилась: на Скифа глядели темные зрачки, пепельные локоны струились по плечам, на полураскрытых губах будто бы замер отзвук смеха.

Сийя!

Он вздрогнул и очнулся.

Он снова стоял в зале со сводчатым потолком, расписанным лунами и звездами; две женщины — Рирда в блестящем панцире и рослая хедайра, увенчанная шлемом-короной, пристально глядели на него. Третья, тонкая и хрупкая, в серебристом плаще, стояла рядом с Джамалем, касаясь прозрачной ладонью его виска.

Она вздохнула и опустила руку.

— Я не ошиблась, дочери мои: эти двое пришли к нам за мудростью и защитой. Пришли издалека… я даже не могу понять, откуда, ибо увиденное мной не существует в нашем мире. Быть может, их, как Великих Безмолвных, принес Небесный Вихрь? — Узкие брови над огромными синими глазами приподнялись в недоумении. — Но этого боги мне не открыли… И я знаю лишь одно: они пришли к Видящим!

— Как все ищущие мудрости. — Дона ок'Манур склонила голову. — Однако не скажешь ли ты, премудрая мать, те ли это люди, которых встретила сестра наша Сийя из Башни Стерегущих? И правдиво ли поведанное ими другой нашей сестре, Рирде?

— Почти правдиво, почти… не считая того, что нет меж ними родственной крови и пришли они не из страны за Узким морем. Этот, светловолосый, — воин, сын огня и железа, с тревожной душой; как молодой зверь, мечется он в поисках свободы и простора… Второй, с темными глазами, искатель; душа его сейчас в радости, ибо он достиг желаемого. Но, хоть не вся правда была сказана ими, сердца у обоих чисты. И потому я беру их под свое покровительство.

— Они чужаки, — вдруг прозвучал хриплый голос Сестры Меча. — Безродные чужаки, премудрая! Ты говоришь, что сердца их чисты, но тверд ли их дух? И какова их цель? Достойна ли твоей милости?

— Достойна, — коротко бросила жрица. Рирда ап'Хенан и Дона ок'Манур склонили головы.

— Нечасто мы поем заклятье Защиты и Силы для чужих, — после паузы вымолвила хедайра, — но тебе видней, премудрая. И будет так, как сказано тобой! Ты хочешь сама подготовить их? Или пошлешь к Искусным В Письменах? Или к Танцующим?

Опустив веки, Гайра задумалась. Прошло минут пять или шесть, и в груди Скифа снова шевельнулось нетерпение. Эта странная женщина ни о чем не спрашивала, словно их с Джамалем судьбы уже были исчислены ею, взвешены и определены наперед. Она явно не желала им зла, но он не привык подчиняться чужой воле и чужим решениям. Разумеется, если не считать приказов; но приказы отдавались теми, у кого было такое право.

Скиф откашлялся и рискнул нарушить тишину:

— Нужна ли нам защита, премудрая? Мы можем защититься клинком и копьем и огненными стрелами, которые я принес с собой. Мы лишь хотим просить…

Гайра прервала его, вскинув тонкую руку.

— Хирш, несмышленыш! Разве мы говорим о защите, что дают панцирь и меч? Или огненные стрелы, придуманные твоими сородичами? Вот — защита! — Ее фарфоровая невесомая ладонь коснулась лба, огромные зрачки вспыхнули, и Скиф внезапно ощутил выросшую меж ними стену. Стена эта была прозрачной и невидимой, но почему-то он чувствовал, что ни пуля, ни луч лазера, ни злобная мысль не проникнут сквозь незримый барьер; он казался надежней кольчуги, прочнее танковой брони. Джамаль, судя по всему, тоже это понял; до Скифа долетел восхищенный вздох и шепот:

— Умеют! Они умеют!.. Вот видишь, дорогой, не всякая сказка — пыль, поднятая ветром…

Глаза жрицы погасли, рука опустилась.

— Вот — защита! — повторила она. — И если Небесный Вихрь позволит, я научу вас — научу и не стану отправлять для подготовки в Башни Искусных или Танцующих. Вы оба взысканы богами… совсем по-разному, но взысканы! Тебе, — Гайра повернулась к Джамалю, — боги повелели говорить; тебе, светловолосый, предвидеть… Редкостный дар, клянусь Безмолвными!

«Великий Харана! — промелькнуло у Скифа в голове. — И это она заметила!» Повелительный голос Доны ок'Манур, Правящей Людьми, прозвучал ударом набата. Она обращалась к Рирде:

— Да исполнится слово мудрой! Отправь юношу к Наставницам, Сестра Меча. А тех двоих, искателя и воина, пусть примут девушки твоей Башни. Напомни им, однако, об осторожности. Ночи трех лун еще не наступили!


* * *
«Не наступили, — думал Скиф следующим вечером, стоя на плоской кровле Башни Стерегущих Рубежи. — Не наступили!» Но разве только плотское в любви может радовать человека? Его рука лежала на талии Сийи ап'Хенан, его плечо прижималось к ее плечу, дыхание девушки обдавало щеку теплом, тонкие пальцы нежились в его ладони. Мир был прекрасен! Мир был чарующе тих и безлюден; казалось, скала с огромным замком несет их вперед и вперед, подобно сказочному кораблю, сквозь сонные амм-хамматские степи, сквозь теплый мрак звездного ночного неба, сквозь серый туман безвременья. Куда они плыли? На Землю или в иную Вселенную — ту, сжимающуюся, о которой рассказывал Джамаль?

— Ты вернулся, — сказала девушка, сжимая ладонь Скифа.

— Вернулся, — повторил он. Пепельные локоны Сийи щекотали его шею. Она вздохнула.

— Ночи трех лун кончились, мой светловолосый. Нам придется подождать.

Скиф взглянул на темное небо, усыпанное звездами. Багровая Миа, обитель Паир-Са, уже взошла, и следом за ней из облаков поднимался серебряный Зилур, на котором обитали Безмолвные. Но Ко, последняя и самая меньшая из лун, напоминал о себе лишь неясным светлым заревом над южными горами. Пройдет десять или двенадцать дней, и Ко всплывет над горизонтом, но тогда исчезнет Зилур. И лишь через два месяца по земному счету все три луны поднимутся вместе в амм-хамматских небесах. Наступит время любви; ночи, когда женщине позволено обнять мужчину, соединиться с ним, слиться, положив начало новой жизни.

Два месяца! Скиф знал, что не пробудет здесь так долго. Мысль о кратковременности его амм-хамматского сна была мучительной; он снова размышлял о том, не остаться ли здесь с Сийей — или, быть может, забрать ее с собой. Но какое бы решение он ни принял, не многое зависело от него. Был Доктор и был Сарагоса; их властью и волей он очутился в Амм Хаммате, их властью и волей перенесется на Землю в урочный час. И была Сийя; Сийя, нерасторжимо связанная со своим девственным и диким миром, с этой темной ночной степью и замком, что высился над ней, подобно кораблю в беспредельном морском просторе. Вряд ли она смогла бы ужиться на Земле; ее дом был тут, тут была ее судьба, и другой она, похоже, не желала.

— Смотри! — Сийя протянула тонкую сильную руку к блестящему диску Зилура, по которому скользили тени облаков. — Безмолвные глядят на нас оттуда и ждут… ждут, чтобы мы повторили сказанное… те слова, что ты говорил мне в степи, в высокой траве…

— Ты — моя женщина. — Скиф прижался щекой к ее горячей щеке. — И если боги твои слышат нас и владеют искусством письма, пусть запишут: ты — моя женщина.

— Боги мудры и слышат все, Скиф ап'Хенан, — строго сказала Сийя. — И все им ведомо и подвластно. Они следят за нами, они даруют силу, они повелевают горем и радостью, ибо в их власти соединить или разъединить людей.

— Если бы так, моя ласточка, если бы так…

Они помолчали, затем Скиф сказал:

— Ваши боги в самом деле мудры. Только мудрым известен рецепт счастья, только они умеют чередовать горе с радостью, грусть с весельем, тоску ожидания с мигом свершившихся надежд. Но мне отказано в такой мудрости. Я нетерпелив и хотел бы радоваться всегда, не дожидаясь разрешения богов.

На губах Сийи промелькнула улыбка.

— Тоска ожидания и миг свершившихся надежд… — повторила она. — Ты говоришь о ночи трех лун и других ночах, когда пути Миа, Зилура и Ко лежат по разные стороны небес? Ты хочешь знать, почему время любви сменяется временем разлуки?

— Да. Свет трех лун не сделает мою любовь сильнее, милая. Даже если Безмолвные заговорят и скажут, что мои слова — неправда!

Теперь она рассмеялась.

— Я тебе верю, Скиф ап'Хенан, верю больше, чем Безмолвным. Но всякий запрет имеет смысл, и боги устами Видящих подсказывают нам скрытое и тайное — то, что недоступно нашим глазам и слуху.

— Что же? — спросил Скиф.

Сийя повернулась к нему, и в ее бездонных темных зрачках замерцали искорки света — серебристые, как всходивший в небесах Зилур. Ночи Амм Хаммата были светлее земных, и Скиф отчетливо видел ее лицо — задумчивое и словно бы печальное, с полураскрытыми губами и тенью, скользившей по щеке. Потом серебряная луна всплыла над облаками, и тень исчезла.

Пальцы Сийи легким движением коснулись его виска.

— Все просто, мой светловолосый, все просто… Любовь приносит свои плоды, и они различны, как деревья в лесу и травы на равнине. Мы встречаемся с мужчинами в ночи трех лун, и от этих встреч рождаются девочки… всегда девочки, только девочки… Они вырастают под присмотром Наставниц, приходят в наши Башни, спускаются вниз, садятся на коней, учатся владеть оружием и говорить с Белыми Родичами… Нам, племени Башен, не нужны сыновья — только мужчины, чтобы продлить свой род. Миа, Зилур и Ко появляются в небе на пятнадцать дней; этот срок они странствуют вместе, отмеряя время посева. И всходы его не должны быть такими, как ты, Скиф. Наши женщины рожают только дочерей.

— И так было всегда? — Скиф, ошеломленный, пытался скрыть изумление. Потом он напомнил себе, что Амм Хаммат — не Земля, и люди тут, вполне вероятно, отличаются от его сородичей. Не внешним обликом, но жизненным циклом, иным, чем у земных женщин, более сложным и подчиненным условиям этого мира. В конце концов здесь было целых три луны и впятеро больше звезд, чем на земном небе!

— Так было всегда? — повторил он, всматриваясь в лицо Сийи. — И в те годы, когда вы жили в синдорских лесах? За Петляющей рекой?

— Нет. В то время запрету подчинялись лишь мудрые женщины, владычицы племен, говорившие с богами. Но случился раздор, власть их кончилась, и предки наши ушли из лесов на равнину, не желая платить дань демонам. Прежние владычицы наши разделились на два рода, Правящих и Видящих; потом появились сену, был воздвигнут город на скале, прорыты каналы, возделаны поля — и мир стал таким, каков он есть. С тех пор мы сражаемся с шинкасами, храним свои земли и свои души и рожаем дочерей… Все просто, Скиф! Каждый должен следовать своему предназначению и не спорить с богами.

— А если б одна из вас родила сына? Сийя пожала плечами.

— Ее изгнали бы… изгнали навсегда. А может, она бросилась бы на меч… Я не знаю! Такого еще не бывало. Никто и никогда не преступил волю Безмолвных.

— Но Безмолвные молчат, — сказал Скиф. — Кому известна их воля?

— Видящим, — с непоколебимой уверенностью ответила девушка. — Тем, кто слышит шепот богов.

«Точно же их тут назвали, как припечатали, — подумалось Скифу. — Безмолвные! Очень правильно, ибо всякий бог безмолвен; а волю безмолвного божества толкуют избранные люди. Излагают ее так, как хотят или как понимают, в меру собственного разума и представлений о добром и злом, плохом и хорошем; иногда говорят правду, однако чаще лгут, покорные искусу властолюбия и выгоды…» Но, вспомнив Гайру ар'Такаб, ее сияющие глаза и лицо, будто бы вырезанное из слоновой кости, он решил, что эта женщина не способна лгать. Кто бы ни даровал ей силу, природа или боги, она не нуждалась в подпорках лжи; сила ее была явной, истинной и неоспоримой.

Эти размышления на минуту отвлекли его; очнувшись, он понял, что Сийя что-то рассказывает — похоже, некое древнее предание о тех временах, когда власть в мире принадлежала женщинам, хранительницам жизни, когда в амм-хамматских просторах царил золотой век и никто не слышал о злобных демонах, похитителях человеческих душ. В ту давнюю эпоху, говорила Сийя, бирюзовый свод над землей раскрылся и к людям снизошел Небесный Вихрь, великий отец Безмолвных Богов; он пронес их сквозь ледяные бездны и мрак, мимо солнца и звезд, мимо багровой Миа, мимо серебристого Зилура и маленького быстрого Ко. Боги, дети Вихря, были невидимы и неощутимы; ни один человек не мог разглядеть их лиц, услышать их речи, вдохнуть их запах — и потому все, что они пытались сказать, оставалось таким же загадочным и неясным, как смутный шелест трав под налетевшим с моря ветром.

Но боги не в пример людям умеют творить чудеса; и вскоре слова их сделались понятными — если не всем, то избранным хранительницам жизни, получившим дар слышать неслышимое и видеть незримое. И повелели Безмолвные, чтобы дар сей передавался от матери к дочери, ибо лишь так он мог сохраниться с течением времен; и не было иного способа восстановить связь между людьми и богами, когда те вновь спустятся на землю. Сделав же это, Безмолвные покинули Амм Хаммат — то ли отправились в новое странствие, то ли возвратились в свои божественные чертоги, где пребывают и по сей день, столь же далекие и недоступные, как сами звезды. Но трое из них, по велению Небесного Вихря не ушли, не исчезли в холоде и мраке; они вознеслись на серебряный Зилур, чтобы следить за порядком в мире и помогать людям.

— Как? — спросил Скиф, выслушав эту историю.

— Советами, повелениями и тайным знанием. Когда появились ару-интаны, Безмолвные научили нас, как защититься от зла и от дурных снов… от тех, которые превращают человека в сену…

Девушка вздрогнула и крепче прижалась к нему. Скиф заметил, что на правой ее руке, протянутой к западу, к далекому морю и золотым прибрежным рощам, два пальца поджаты, а три растопырены, будто острия трезубца. То был куум, священный знак, завещанный людям амм-хамматскими богами, отвращающий всякое зло; он видел этот жест уже не впервые и знал, что пальцы обозначают разящие молнии или стрелы. Вероятно, этот символ являлся гербом Видящих Суть, ибо на бронзовой двери их башни тоже были отчеканены три молнии, расходившиеся из одного центра.

Вспомнив об этом, он подумал, что наутро им с Джамалем предстоит свидание с Гайрой ар'Такаб и подготовка к магическому обряду, который спутник его называл то защитным ментальным кодированием, то установкой телепатического блока, предохраняющего разум и подсознание. Безусловно, он разбирался в таких вещах лучше, чем Скиф, и лучше, чем любой специалист Системы, как, впрочем, и положено телгскому Наблюдателю. Скиф, хоть и любопытствовал насчет предстоявшего действа, ждал большего от беседы с Гайрой. Временами вопросы теснились в его голове, словно пчелы в улье; и где-то за их жужжащим роем маячила хмурая бровастая физиономия Пал Нилыча, словно напоминая о том, что агент эс-ноль-пятый отправлен в Амм Хаммат не на прогулку.

Скиф моргнул, пытаясь избавиться от наваждения. Сийя, теплая живая Сийя, была рядом, и эта ночь принадлежала им, и только им. Он не хотел думать о задании, о Сарагосе, о завтрашнем дне; он уже не сожалел о том, что в небесах плывут лишь две луны, ибо тоска ожидания оставила его вместе с греховными помыслами. Святой Харана, заступник и спаситель! Он вовсе не желал, чтоб Сийя нарушила свои обеты, а потом бросилась на меч! Или была изгнана из этого города, как смердящий хиссап… Пусть подарит ему дочь, а не сына — он согласен!

Покрепче обняв девушку, он заглянул в ее лицо и принялся нашептывать что-то бессвязное и нежное — слова, которые тысячи лет шептали и под лунами Амм Хаммата, и под единственной земной луной.


* * *
— Вы ощутите запах падда, но не бойтесь — он слишком слаб, чтобы погрузить человека в дурной сон, — сказала жрица. — Слабый запах коры безвреден и позволяет бодрствовать много дней. Но листья и плоды, свежие или высушенные, действуют сильней; если бросить их на жаровню и вдохнуть дым, душа воспарит в чертоги богов. И так она будет воспарять снова и снова, пока не останется там навсегда! И в тот же миг боги обернутся демонами.

— Эти листья и есть сладкая трава шинкасов? — спросил Скиф.

Огромные, вытянутые к вискам глаза Гайры ар'Такаб сверкнули.

— Нет! Нет, сын огня и железа. Если б ару-интаны давали им листья, это разбойничье племя давно отправилось бы в паутину к Хадару! Но демоны осторожны и берегут своих слуг. Им — кора и сушеный лист, очень немного… Такая смесь не убивает годами, не лишает сил, и привыкший к ней способен давать потомство.

Выходит, у Догала зелье было покрепче, решил Скиф, вспоминая Пал-Нилычева приятеля. Откуда ж его доставляли? И как? Через ту зеленую щель, которую дядя Коля назвал окошком?

Он переглянулся с Джамалем, сидевшим скрестив ноги на плетеной соломенной циновке, и поднял глаза к сводчатому потолку. Здесь, в Башне Видящих Суть, не было ни ярких росписей и устланных шкурами широких скамеек, ни изящных светильников и литых жаровен, ни полов из вишневого дерева, ни стражниц в броне. Не было почти ничего; один голый камень монолитных стен чудовищной толщины, узкие бойницы и священные трезубцы над ними, полумрак, тишина, покой… Полы были устланы соломенными матами; на такие же маты садились, чтобы вкусить пищу, поразмыслить или предаться медитации. Башня была огромной, и Гайра ар'Такаб провела гостей по всем этажам, пока они не добрались до ее кельи — столь же скудно обставленной, как сотня других, лепившихся, подобно сотам, вдоль спиральной лестницы. Изредка навстречу им попадались большеглазые женщины в длинных серебристых одеждах — старые, зрелых лет и совсем молодые; иногда Скиф видел обитательниц башни застывшими в потоке света, что струился из узких окон; временами они сидели друг против друга, будто бы беседуя — но он не слышал ни слова. И нигде не видел мягких постелей, на которых они с Джамалем почивали в Башне Стерегущих. Кажется, эти женщины с глазами в половину лица в самом деле не нуждались ни в ложе, ни в сне.

Другие Башни выглядели иначе. Город на скале был, конечно, крепостью, но внешний его вид, суровый и неприступный, не исключал определенных удобств: внутренние стены, полы и потолки были обшиты деревом, мебель, хоть и непривычная для земного взгляда, казалась вполне удобной, посуда и бронзовые лампы — красивыми и изящными. Везде лежало множество шкур, отлично выделанных меховых ковров, подушек и покрывал; разглядывая их, Скиф узнавал то пятнистую оленью шерсть, то серые и рыжие шкурки прыгунов хиршей, хошавов и антилоп с большими рогами, изогнутыми, как сабли, или подобными костяным лирам.

Вода тут встречалась в изобилии. Подземные ключи не только вращали лебедки подъемников и поднимали затворные плиты; они струились по трубам из обожженной глины, наполняя ванны и небольшие круглые бассейны, били фонтанчиками в кухнях, текли в чугунные котлы, окутывали влажным теплым паром бани. В этих банях Скиф с Джамалем провели немалое время, смывая пыль и пот, а заодно разглядывая яркие мозаики, весьма откровенно изображавшие сцены любви; рядом, в просторных комнатах, стояли ложа с грудами мягких шкур и тканых покрывал, так что оставалось лишь сожалеть, что в амм-хамматских небесах сияют сейчас только две луны.

Вся эта роскошь — бассейны и бани с теплой водой, мебель с резными ножками, ковры и покрывала, светильники и жаровни, огромные кувшины с вином и клети с сушеными фруктами, просторные комнаты для общих трапез и уютные спальни — находилась по большей части не в башнях, а под ними. Город на скале на три четверти — или на девять десятых — был подземным; и грохот, долетавший иногда из недр горы, свидетельствовал о том, что он усердно и непрестанно расширяется. Осмотреть его за пару дней, несмотря на все старания Таммы и Сийи, не представлялось возможным, да Скиф и не стремился к этому. Он видел немало чудесного и на Земле, и во Фрир Шардисе, и главным амм-хамматским чудом — из разряда добрых чудес — была для него Сийя. О злых он старался не вспоминать — по крайней мере до этой встречи с главой Видящих Суть.

Веки Гайры ар'Такаб опустились, скрывая блеск огромных синих зрачков, тонкие руки легли на колени. Сейчас, в своей серебристой мантии, застывшая в позе лотоса, она еще больше напоминала Скифу изящную фарфоровую статуэтку. Ему вновь почудилось, что время не властно над ней; годы трепетали у ее ресниц, десятилетия нимбом кружились у хрупких плеч, туманные тени веков прятались в складках плаща. Она заговорила; вновь принялась рассказывать про обряд защиты, про то, как Видящие соберутся в круг у трех божественных Престолов, как длинной чередой вступят в зал Танцующие, как Дона ок'Манур, правительница, скажет первые слова заклятия, как Искусные В Письменах подхватят речь хедайры…

Она говорила, и прервать ее казалось святотатством — но Скиф все-таки совершил его. Над мудрой Гайрой витали тени столетий, над ним — грозная тень Сарагосы; и даже тут, на другом краю Галактики, она выглядела достаточно вещественной, чтобы напомнить о долге.

А посему Скиф откашлялся и произнес:

— Прости, премудрая, но лучше один раз узреть, чем три раза услышать. И мы узрим все, о чем ты сказала: и Престолы богов в вашем подземном храме, и танцы, и Видящих, твоих сестер… тех, что, подобно тебе, умеют говорить без слов… Но как? Вот об этом мне хотелось бы расспросить. И о том, как вы обходитесь без сна, и как глас Безмолвных помогает вам дробить камни… — он набрал воздуха, покосился на усмехавшегося Джамаля и продолжил список: — Еще хотел бы я узнать о деревьях падда и их свойствах, об ару-интанах и сену, лишенных душ, и о Проклятом Береге, куда не рискуют приставать корабли.

Глаза Гайры раскрылись, и в них промелькнула насмешливая искорка.

— Так много вопросов! И скачут они, как стадо хиршей, за которыми гонится злобный хиссап! Верно шепнула мне Рирда — ты любопытен! Но я полагаю, что пришедший издалека имеет право задавать вопросы, хоть не на все из них у меня есть ответ. Вот только будут ли мои речи интересны твоему другу?

— Будут, почтенная, будут, — произнес Джамаль, ерзая на жесткой циновке. — Я тоже любопытен и тоже пришел издалека. Из таких мест, где любят послушать старых мудрых людей. Особенно женщин! Ибо что в мире превыше их? Женщина в юные годы радует глаз, в зрелые становится сосудом наслаждения, а в старости — кладезем премудрости. И я…

Судя по всему, он собирался развить эту тему поподробней, приложив все свои таланты, но Гайра остановила его. Пальцы ее непроизвольно сложились в куум, священный знак, потом она словно опомнилась, всплеснула ладонями и откинулась назад, пристально взирая на Джамаля.

— Не испытывай на мне своих чар, чужеземец! Тебе, я вижу, не надо объяснять, как мы говорим без слов? — Секунду они мерились взглядами, потом Джамаль смущенно кивнул и опустил глаза.

— Ты понимаешь… — медленно протянула Гайра, — ты понимаешь… не так отчетливо, как мы, но дар сей редок у мужчин… А раз понимаешь, то объяснишь ему! — резко дернув головой, она метнула взгляд на Скифа. — Клянусь Безмолвными, я разделалась со множеством твоих вопросов, воин! Но, чувствую, не со всеми… О чем еще ты хотел спросить?

«Больше ни звука о телепатии и разговорах без слов, — сказал он себе. — Либо эта тема была запретной, либо Гайра ар'Такаб не могла объяснить необъяснимое — так, как зрячий не способен поведать слепцу о радуге». Джамаль, однако, понял старую жрицу; если не вся радуга сияла для звездного странника, он мог уловить хотя бы слабый ее отблеск. «Быть может, — подумал Скиф, — это сумели бы сделать и слухачи, о коих толковал Сарагоса, или дядя Коля, колдун и чародей, пророк механических душ…» Он в замешательстве нахмурился, потер висок. Глаза Гайры жгли его, как два раскаленных лазерных луча.

— Ну? Спрашивай! —велела жрица. — Или ты хочешь, чтоб я сама наведалась в твой разум и твою душу? Как тогда, в Башне Правящих?

«Не лучший вариант», — мелькнуло в голове у Скифа. Собравшись с мыслями, он пробормотал:

— Нет, премудрая, оставь мою душу в покое. Лучше я спрошу сам… спрошу, откуда у вас кора с дерева дурных снов? Выходит, вы можете приблизиться к нему, так? Можете подойти к роще и увидеть то, что прячется за листьями и стволами?

Легкое тело Гайры внезапно содрогнулось, глаза померкли.

— Ты говоришь про обитель демонов, сверкающую над золотыми кронами падда? Нет, сын железа и огня, никто не может ни приблизиться к ней, ни подойти, ни увидеть ее… Когда нам нужны кора и листья, мы посылаем к деревьям сену; они, потерявшие все, что может потерять человек, какое-то время не поддаются снам. Они успевают срезать ветвь и возвратиться обратно, ускользнуть от незримого зла и дурных снов… да, успевают, если их поторопить… Но даже им не приблизиться, не подойти, не увидеть! Они просто заснут и умрут; солнце опалит их тела, ветер развеет прах, а кости останутся под деревьями, ибо плоть людская ару-интанам не нужна… — голос жрицы стих, губы беззвучно зашевелились, творя молитву.

— Что же им нужно? — спросил Джамаль.

— То, что мы носим тут и тут… — ладонь Гайры поочередно коснулась груди и лба. — Они жаждут того, что даровали нам боги… нам, и только нам! Горе и счастье, ненависть и страх, гордость, мужество, вероломство, жестокость и доброта, способность смеяться и любить — вот их добыча! Все плохое и все хорошее, что есть у нас и чего лишены они — всемогущие, но неспособные ощутить радость жизни! — Сотворив куум, жрица прикрыла узкой ладонью глаза и прошептала: — Нет, они не нуждаются в нашей плоти… Для них мы — дойное стадо, всего лишь стадо… Какой же хозяин режет животных, если можно получить иную дань?

Звездный странник приподнял брови.

— Раз демоны не собираются никого уничтожать, зачем вам эта крепость? Эти стены и башни на неприступной скале? Вы, почтенная, сильны и так… Сильны своим воинским искусством, оружием и мудростью. Я видел, как Стерегущие бились с шинкасами… я даже сражался рядом с ними! Я и мой друг! — Он кивнул в сторону Скифа. — Вах! Девушки подняли их на копья, словно ушастых кафалов! А ранили лишь одну… Две-три такие битвы, и слуги демонов отстанут от вас, поищут легкой добычи — у Внутреннего моря, в горах Мауль либо за Петляющей рекой. Разве не так? Я верно сказал?

— Нет, пришедший издалека, нет… — огромные глаза Гайры раскрылись. — Сейчас мысли твои, искатель, мечутся и скользят, не проникая в суть вещей… Я говорила о плохом и хорошем, дарованном нам богами, о душах людских, добыче демонов — ты понял меня? А если понял, то должен понять и другое: люди различны, и различна ценность их душ и разумов. Чем богаче, тем дороже… Много ли стоит покорный и трусливый, слабый духом, прозябающий в невежестве? Таких большинство — и у Внутреннего моря, и в горах Мауль, и в лесах за Петляющей рекой… Потому мы и расстались с теми землями и с тем народом! Дух наш силен, сердца тверды, разум ясен — и это хорошо. Но сильные, храбрые и мудрые — лакомая добыча, и это плохо. Отборные звери в стаде! Лучшие! — она сделала паузу и, покачав головой, добавила: — Нет, демоны не оставят нас в покое… И мы будем вечно сражаться, защитив души свои магическим словом, а тела — доспехами и стенами! Поверь, я прожила долгую жизнь и знаю, о чем говорю. Раз в поколение среди шинкасов рождается вождь, убивающий прочих вождей, — тот, кому покоряются все племена. И куда он ведет толпы своих воинов? Не в горы, не к морю и не к реке — а к нам, под стены города! Не покорить, так уничтожить!

«Наверное, Тха, моча хиссапа, мечтал заделаться таким вождем», — промелькнуло у Скифа в голове. Хриплый голос шинкасского князька вдруг зазвучал в его ушах: «Мой — главный! Мой! Клык — вождь левого стремени, Ходд — правого, Копыто, Дырявый и Ноздря — с тысячей воинов позади! Хорошо? Мой бить в барабан, все пускать стрелы, рубить топором, хватать падаль, делать сену! Идти к горам, жечь город с ведьмами! Идти в лес, брать трусливых ксихов, тащить к арунтан! Идти к Петляющей реке, брать поганых зюл, тоже тащить к арунтан! Много воинов — много добычи!» К счастью, труп Полосатой Гиены гнил сейчас на побережье, рядом с обителью хозяев несостоявшегося вождя. Как сказала Гайра — солнце опалит и высушит его, ветер развеет прах, а кости останутся под деревьями, ибо плоть людская ару-интанам ни к чему…

Сочный баритон Джамаля прервал его мысли. Наблюдатель расспрашивал жрицу о том, как демоны появились в Амм Хаммате — не спустились ли они с небес в стальных башнях, извергающих пламя и дым, не приплыли ли из-за моря в кораблях без парусов и весел — или, быть может, прилетели на огромных птицах, подобных шинкасскому Шаммаху. Но этого Гайра не знала; демоны пришли тайком, будто призраки, возникшие из ночных туманов; и вскоре на морском берегу поднялись рощи падда и недоступные сверкающие купола.

Купола!

Упрямо насупившись, Скиф ударил кулаком по колену и пробормотал:

— Я попаду туда… попаду!

Сказано это было тихо, но старая жрица вдруг замерла, потом повернула голову и уставилась на него. На бледном лице Гайры было написано недоумение.

— Что ты сказал, сын огня и железа? Что ты сказал? — Ее точеные пальцы потянулись к виску Скифа, коснулись его, и перед ним на секунду промелькнул знакомый пейзаж — блеск золота над плотными древесными кронами, оранжевый шар солнца в вышине и, словно фон этой картины, бирюзовое небо, сомкнувшееся вдали с сине-зеленой морской гладью.

Джамаль открыл было рот, но тонкая рука жрицы повелительно взметнулась, призывая к молчанию. Потом на ее губах заиграла улыбка.

— Так вот зачем вам нужна защита! Тебе и твоему другу, искателю! В первый раз я не заглядывала так глубоко… Вот с какой целью вы появились здесь, вот зачем пришли из странных своих земель, где люди мчатся в небесах и мечут огненные молнии! Вы хотите узнать… хотите приблизиться, подойти и увидеть… увидеть то, что охраняют падда, обитель зла, куда не в силах проникнуть даже Безмолвные!

— Это плохо? — спросил Скиф. Гайра отвела руку, и золотое сияние перед его глазами померкло.

— Плохое и хорошее скрыто в людских намерениях, воин. Ты храбр и силен, как о том говорила мне Сийя из Башни Стерегущих Рубежи… Правду говорила! И ты упрям, ты хочешь сражаться! Но как? Я могу защитить твою душу, но я не в силах дать иного оружия против ару-интанов… Ты приблизишься и подойдешь, вдохнешь запах падда и вручишь душу не демонам, но Безмолвным Богам — так, как это происходит с нами, народом Башен. Вот и вся разница!

— Я могу расчистить себе путь. Я взял с собой огненные молнии. Я сожгу ими проклятые деревья!

— Ты думаешь, мы не пытались этого сделать? Они — словно камень: тонут в воде и не горят в пламени. Сийя говорила, что ты сделал лук из ветви падда… Долго ли ты обстругивал ее ножом?

— Долго, — признался Скиф, погладив рукоять торчавшей за поясом катаны. — Однако нож — всегда нож, премудрая, а пламя бывает разным. Жаркое пламя справляется даже с камнем, о чем знают ваши Сестры Огня. Стрелы, которые я принес с собой, жарче солнца.

— Что ж, попробуй… Я буду рада, если твои стрелы уничтожат демонов… — Она, размышляя, прикрыла глаза и чуть заметно усмехнулась. — Минует день, воин, придет ночь, и я наложу охранное заклятие. А потом… Потом — иди и сражайся! Во имя Безмолвных, во имя своей и нашей земли!

Гайра ар'Такаб легким движением поднялась на ноги. Вероятно, визит был закончен, и гости, догадавшись об этом, тоже встали.

— Когда мы поедем к Проклятому Берегу, не захотят ли Стерегущие сопровождать нас? Десять или двадцать всадниц? — спросил Скиф. Расставаться с Сийей ему не хотелось.

Старая жрица пожала плечами.

— Хоть целый турм! Но об этом надо говорить с Доной ок'Манур. Она повелевает людьми, я же защищаю их души.

Скиф и Джамаль шагнули к высокой арке, выходившей в коридор, но на пороге звездный странник остановился.

— Еще один вопрос, премудрая… Недавно девушки ваши привезли в город людей с погибшего таргада — купца Зуу'Арборна из Джарайма и трех его матросов. Я слышал от Рирды, что они отправились в Мауль?

— Да. Взяв у нас лошадей и запас продовольствия.

— И больше ничего? Ты не удостоила Зуу'Арборна своей защиты? Не наложила заклятие, оберегающее от ару-интанов?

— Нет.

— Могу я узнать, почему?

— Милость Безмолвных не беспредельна. К тому же в Джарайме уже не верят в них; там — новые боги.


* * *
Когда они, покинув Башню Видящих Суть, поднялись на стену цитадели, Джамаль произнес:

— Чувствуешь, дорогой, — нас удостоили особого благоволения. Зурабчик-то получил только лошадок да мешки с лепешками… И скитается сейчас где-то в степях и горах, без защиты, среди зверья и разбойников… — он вздохнул, устремив взгляд к закату солнца.

Зурабом звездный странник звал Зуу'Арборна, джараймского купца, чей тримаран — или по-местному таргад — разбился у побережья. Скиф о его судьбе тревог не испытывал, ибо купец сей показался ему человеком бывалым и изворотливым. Пожав плечами, он сказал:

— По делам и честь. Мы пришли издалека, а Зурабчик твой только и сделал, что переплыл Узкое море.

— Конечно, конечно… — Джамаль усмехнулся, блеснув зубами, пощипал отрастающую бородку. — Мы оба важные персоны, генацвале. Ты — Паир-Са, Владыка Ярости, мечущий пламенные стрелы, а еще — сын огня и железа… Я — искатель… И оба мы взысканы богами, как сказала престарелая мать мудрости. А кто такой Зураб? Всего лишь купец… Маленький человек, который тут покупает, там продает…

— Ты жалеешь его, потому что сам купец, — сказал Скиф. Он облокотился о парапет, упер подбородок в кулаки и оглядел оба двора, внешний и внутренний. Как всегда, они были безлюдны — амазонки предпочитали не выходить наружу без дела.

— Купец, — согласно кивнул Джамаль. — Я, Ри Варрат, телгани, продал душу свою в трех мирах, чтобы купить достойный товар. А нашел его здесь, в четвертом. Забавно получается, правда?

— Будет еще забавней, если эти охранные заклятия и танцы перед Престолами окажутся пустышкой, — пробормотал Скиф. — Видишь, от запахов-то они не защищают… Тогда от чего же?

— Запах — яд, дорогой, все равно что пуля или клинок. Ударило тебя под сердце — ты гибнешь; вдохнул яд — засыпаешь и тоже гибнешь. Физиология, всего лишь физиология! Ментальная защита — иное дело, она хранит твой разум и память, но не спасет ни от пули, ни от яда, ни от истощения, если ты уснул и не можешь проснуться.

— Тогда от чего же? — упрямо повторил Скиф.

— Скажем, от разрядника, которым меня угостили, и от других таких же штук… Ты ведь сам это понял, да? Там, вчера! — Джамаль протянул руку к Башне Правящих. На лицо его набежала внезапная тень, пальцы стиснули резной камень парапета. — Если б я знал, как она это сделала… — прошептал он. — Если б знал!..

— Тогда Миссия была бы закончена, и ты смог бы вернуться?

— Нет… еще нет… Защита — часть проблемы, понимаешь? Но надо знать, от кого защищаться.

— А разве непонятно? — Скиф дернул щекой. — От Бесформенных, от двеллеров, от демонов, что бродят в сером тумане… Так говорил Пал Нилыч.

— Это только слова, дорогой, только слова… Что они обозначают, скажи? Ночные страхи, бред, кошмар — и всё!

Компаньон был прав, и Скифу оставалось лишь признать это. Нигде, ни на Земле, ни в Амм Хаммате, ни в иных мирах, известных Телгу и звездным его соседям, не видели Бесформенных и не имели представления об их целях, о том, откуда приходят они и куда уходят. Зачем — это было уже ясно, но следствие не подменяло причины. Что же могло быть причиной? Поиск душ, божественного дара, которого они были лишены? Так считала Гайра ар'Такаб, но это могло оказаться лишь поэтической метафорой.

Скиф выпрямился и неожиданно для себя протянул руку с тремя растопыренными пальцами, направив ее на запад, в сторону побережья, которое в этом мире называли проклятым.

— Там, князь! Там мы найдем ответ!

— Возможно, — Джамаль кивнул, — возможно… Если доберемся до куполов, дорогой. Эти дурные деревья — хорошая защита! Тебя свалит с ног За полминуты, меня… Ну я, в силу особых талантов, продержусь чуть дольше. Но ненамного, клянусь могилой матери!

Челюсти Скифа сжались; он гневно уставился на свои стиснутые кулаки, затем пробормотал:

— Сожгу! Спалю, как… — Голос изменил ему; он смолк, припоминая едкую вонь напалма и пламенные столбы, бушевавшие над опийными плантациями. Напалма, правда, у него не имелось, зато был лазер и целая коробка с батареями. Скиф очень рассчитывал на него.

Джамаль вздохнул.

— Ты эксперт, тебе виднее… А если не получится?

— Не выйдет, так вернемся домой! Скажу пароль, и вернемся! Возьму контейнеры с напалмом, возьму взрывчатку, слезогонку и дымарь… Пал Нилыч говорил, такого о н и не любят.

— Понимаешь, я не хочу возвращаться, — сказал Джамаль. — Другой раз Нилыч меня сюда не пустит. Он же упрямей всех тбилисских ишаков, твой Нилыч…

— Пустит! Он ведь не знал, кто ты и откуда!

— Вот теперь узнает. И сдаст вашей Системе для изучения… Вах, сдаст! Не посмотрит, что ты меня в агенты произвел и пароль предоставил!

Говоря по правде, такого поворота событий Скиф исключить не мог, ибо Пал Нилыч, несмотря на все его достоинства, был мужиком крутым и самовольства не поощрял. С другой стороны, шеф мог давно отдать приказ Доктору, и тот бы выдернул Джамаля из амм-хамматских кущей, как морковку с грядки, — будь он хоть трижды телгским Наблюдателем! Но этого не случилось; значит, шеф решил подождать и последить за развитием событий. Конечно, ему наверняка хотелось разобраться с тем, как беспомощный дебил, пускавший слюни на больничной койке, вдруг обрел и память, и соображение, да еще очутился в Амм Хаммате; но были, судя по всему, и другие поводы для любопытства. Например, чем займется беглец? В том самом Амм Хаммате, куда он так стремился?

Здесь, подумал Скиф, Пал Нилыча ждет сюрприз! Большой сюрприз!

Он усмехнулся, отвел взгляд от лица Джамаля и принялся рассматривать башни. Окинул взглядом круглые, где обитали кланы Стерегущих Рубежи и Хранящих Город конных и пеших воительниц в блестящих доспехах; и другие, тоже круглые — жилища Дочерей Паир-Са и Надзирающих, тех, кто, по словам Рирды ап'Хенан, заботился о многотысячной армии лишенных душ, приглядывал за каналами, домами и всем, что растет на земле. Потом оглядел квадратные, высившиеся по углам внутренней цитадели; в одной из них, в Башне Наставниц, исходил сейчас потом и кровью Сайри, юный синдорец, пожелавший стать воином. Скиф не видел его с тех пор, как расстался с ним у двери с чеканным бронзовым пиргом, но насчет пота и крови нимало не сомневался: так всегда и везде вколачивали воинскую науку. Кого сержант бьет сильней, тот бегает живей, говаривал майор Звягин. Вряд ли Наставницы придерживались иных принципов.

Башни Искусных В Письменах и Сестер Огня стояли тихие и молчаливые, но по разным причинам: одни, ведущие летопись народа Башен, и впрямь занимались тихим делом, выводя ровные строчки на пергаментах; другие пребывали в своих кузницах и оружейных мастерских на равнине, у печей и мехов, которые качали дюжие сену, и у наковален, где те же сену стучали тяжелыми молотами. Вспоминать о лишенных души было неприятно, и Скиф перевел глаза на Башню Танцующих У Престолов, откуда доносился слабый рокот барабанов и свист флейт.

— Готовятся, — он покосился на Джамаля, задумчиво изучавшего трещины в каменной стене. Тот кивнул.

— Готовятся! Дорогой товар готовят для пришедших издалека… для взысканных богами…

— Они ведь даже не полюбопытствовали насчет нашего исчезновения — в тот, первый раз, когда я случайно назвал пароль, — промолвил Скиф. — Только Рирда расщедрилась на пару слов… Но Сийя меня не пытала. Я вернулся — и она счастлива, вот и все! А Тамма? Тамма спрашивала тебя?

— Нет, дорогой. Я тоже думал, как объясняться. Думал, придумал хитростей целый воз, а дело-то оказалось простым, вах! Поглядели на нас и сказали: вот светловолосый — воин, сын огня и железа, с тревожной душой; вот искатель, и душа его в радости, ибо он достиг желаемого. И, хоть они сказали не всю правду, сердца у обоих чисты… Надежная проверка, а? Доктор так не умеет!

— Не умеет, — согласился Скиф. — Зато ему дано другое.


* * *
Перед обрядом нельзя было ни пить, ни есть, но жажда и голод не мучили Скифа. Всю вторую половину дня и весь вечер, пока над горизонтом не запылало зарево всходившей багровой луны, он провел с Сийей; можно ли было представить пиршество роскошней этого? Они спустились вниз, в лабиринт под городскими башнями, и долго бродили по огромным залам и извилистым переходам, иногда перебираясь с яруса на ярус, минуя узкие и широкие лестницы, шагая по наклонным пандусам, напомнившим Скифу повисшие в необозримом пространстве разноцветные улицы Куу-Каппы.

Он больше не был родичем князя Джаммалы, сына Гер'гия, приплывшего на джараймском трехкорпусном таргаде из-за Узкого моря; он был и оставался самим собой, Кириллом Карчевым, или Скифом ап'Хенан, человеком, пришедшим издалека и принятым здесь без боязни, без подозрительности или удивления. Это было очень важно — оставаться самим собой! Теперь он мог поведать Сийе множество всяких чудес; мог рассказать о таиландских джунглях, пустынях Намибии, гнилых болотах Заира и вилюйской тайге, где он чуть не расстался с жизнью; мог рассказать о городах — о настоящих городах, так непохожих на ее суровый многобашенный замок, полных шума и суеты, движения и огней, людских толп, что растекаются по улицам изо дня в день, подобно приливу и отливу; мог рассказать об ином городе, неземном, взметнувшемся гроздью цветных пузырей над простором шардисского океана; мог рассказать про охоту на серых бесхвостых тигров в зарослях у безымянной реки, о ледяных горах Ронтара, о мирах Сафари, в которых он, правда, не бывал, но наслушался о них предостаточно — от Самурая, Сентября и покойного Сержа Сингапура. Он рассказывал Сийе о них и о других своих приятелях и знакомцах — о Сарагосе и кудеснике Докторе, о своем сингапурском наставнике Кван Чоне, о майоре Звягине, незабвенном комбате, о старом «механике» дяде Коле и любопытном серадди Чакаре. Лишь о родителях он не говорил и не поминал ни словом, ибо у народа башен не имелось представления о семье; все они были одной огромной семьей, связанной кровью и общей целью, делившейся на кланы лишь по роду занятий. Смысл материнства, тем более — отцовства, был им чужд, и Скиф, уяснив это, такие темы не затрагивал — тем более что представлялись они весьма болезненными. Если бы он решил остаться здесь с Сийей, остаться сейчас или потом, по завершении амм-хамматской операции, то увидел бы своих родителей не скоро; быть может, никогда.

Он показал ей свои шрамы, на руке и на бедре, и принялся рассказывать, где и как получил их. Впрочем, это вызвало у девушки гораздо меньший интерес, чем истории о повозках, движущихся без лошадей, и металлических птицах, парящих в небесах. Боевых отметин у нее хватало своих: тонкий рубец пересекал левую ключицу, под коленом темнел звездчатый шрам от шинкасской стрелы, чудом не задевшей кость, а на предплечье — там, где давил ремень щита, — кожа сделалась шероховатой и плотной. В глазах Скифа это лишь придавало ей прелести; шрамы, свидетельство отваги, не уродовали, но украшали его возлюбленную.

Они долго бродили в гигантском подземелье, осматривая жилые кельи с удобными ложами, трапезные с длинными низкими столами, просторные залы для тренировок в боевом искусстве, оружейные кладовые, где панцири и щиты громоздились до потолка, связки копий, стрел и мечей стояли и лежали ровными рядами, словно выстроившиеся для битвы воины, гребнистые шлемы зияли с полок дырами глазниц в опущенных забралах. В других хранилищах Скиф видел седла и сбрую, части разобранных катапульт и мотки упругих канатов, огромные кувшины с маслом и вином, лари, заполненные розоватыми плодами, которые затем перетирали в муку, корзины в человеческий рост, где хранились сушеные фрукты и ягоды тридцати сортов, бочки с соленым мясом и тушки хиршей и коз, развешанные на крюках. Ярусом ниже располагалось помещение невероятных размеров с потолком, подпертым колоннами, и широкими отверстиями в полу; все оно было завалено кипами плотно спрессованного сена. Под ним, как объяснила Сийя, лежала естественная пещера еще большей величины, куда во время осады загоняли лошадей. Но в эту конюшню она его не повела; не показала и храм Безмолвных — тот самый зал, в котором они с Джамалем дожидались сейчас начала магического обряда.

Зал сей был круглым, с высоким потолком, возносившимся на добрых пятнадцать метров, с гладкими каменными стенами без росписей и украшений, если не считать священных бронзовых трезубцев-куумов и полусотни светильников, едва разгонявших темноту. Скиф не очень хорошо ориентировался в подземном городском лабиринте, но ему казалось, что храм лежал прямо под Башней Видящих — вполне естественная мысль, ибо они руководили всеми обрядами и нуждались в самом коротком пути в святилище и к сердцам богов. Тут имелся лишь один вход, широкая арка, выходившая в кольцевой коридор под стенами внутренней цитадели; прямо напротив входа, у противоположной стены, темнели три большие гранитные глыбы с выдолбленными в них сиденьями — Престолы Безмолвных. Изображений самих богов в храме не было, так как они являлись не только безмолвными, но и невидимыми; они обитали на серебряном Зилуре, и лишь их божественный дух, призываемый мудрыми женщинами, витал у Престолов. Впрочем, не исключалось, что когда-нибудь Небесный Вихрь вернется в Амм Хаммат, доставив сюда богов, и тогда они, по-прежнему незримые, займут места на своих тронах. Но до этого времени было еще далеко.

В самом центре святилища, на двухметровом возвышении со ступеньками, в круге массивных жаровен из кованого чугуна, были поставлены два простых деревянных ложа. Скиф и Джамаль, полностью обнаженные, вытянулись на этих жестких топчанах и лежали так, как приказала Гайра: на спине, вытянув руки вдоль тела, расслабившись и слегка откинув голову назад. Но поворачивать ее Гайра не запретила, и Скиф, прижимаясь к гладкому дереву то левой, то правой щекой, с любопытством разглядывал все, что мог различить в полумраке.

Храм постепенно наполнялся; вдоль стен его плотным кольцом уже стояли Стерегущие Рубежи и Хранящие Город, тускло мерцая шлемами и доспехами. Были они при мечах и копьях, но без щитов, и явно находились здесь не для охраны, а для придания торжественности обряду. Скиф насчитал две сотни воительниц и сбился, решив, что их тут вдвое или втрое больше. Где-то в их слитной шеренге находилась Сийя; стояла рядом с сестрами, опираясь на копье, и глядела на своего мужчину, дарованного ей Безмолвными Богами. Скиф не видел ее, но знал, что она там, и это наполняло его радостной уверенностью и предчувствием чего-то чудесного, необычайного.

Сразу за чугунными жаровнями собрались в круг Видящие — около сотни женщин в серебристых накидках, с вышитым у ворота знаком куума. Они стояли неподвижно, обнимая друг друга за плечи; их длинные одеяния ниспадали изящными складками до самого пола, бледные лица казались сосредоточенными и суровыми. Во втором круге находились Правящие, женщины рода хедайры — в шлемах с фигуркой пирга, в белых туниках до колен; все, как на подбор, рослые, с властной осанкой. Был еще и третий круг, пурпурный и лазоревый, к которому подходили все новые и новые женщины — Искусные В Письменах, облаченные в пурпур, и Танцующие У Престолов в лазоревых накидках. Но эти девушки, вероятно, не танцевали, а лишь аккомпанировали танцу; у одних, как заметил Скиф, висели у пояса гонги и небольшие барабаны, другие вооружились инструментами, походившими на земную флейту или свирель.

Между тремя кольцами, серебристым, белым и пурпурно-лазоревым, и замершими у стен воительницами оставалось широкое пространство в два десятка шагов. Огни масляных ламп тускло отсвечивали в полированных плитках пола, мерцали в бронзе шлемов и панцирей; когда круг пурпурных и лазоревых сомкнулся, в храме воцарилась мертвая тишина, хоть собралось тут не меньше тысячи человек — если не считать божественного духа, витавшего где-то над гранитными глыбами Престолов. Но Скиф его не замечал и некоторое время предавался размышлениям о том, являлись ли все это многолюдство, великолепие и торжественность необходимой стороной обряда или всего лишь данью традиции и почтения богам. Затем, разглядев все, что было можно, он перестал вертеть головой и сосредоточился на своих внутренних ощущениях. Казалось, все в порядке; он чувствовал себя отлично, и Харана, бог с жалом змеи, не подавал никаких тревожных сигналов. Значит, опасности не было.

Седовласая жрица и Дона ок'Манур, хедайра, стояли на самом краю возвышения, сбоку от Скифа, лицом к темневшим у дальней стены Престолам. Как все остальные, они замерли в неподвижности: две статуи, отлитая из серебристого металла и высеченная из белого мрамора. Веки Гайры были опущены, словно она вслушивалась в тишину или творила молитву; хедайра сосредоточенно глядела перед собой.

Скиф покосился направо, на соседний топчан и Джамаля. Казалось, его компаньон спит с раскрытыми глазами; он тоже не двигался, не смотрел по сторонам, но слушал — слушал, как Гайра, тишину или же пытался уловить то невидимое и неощутимое, что витало сейчас под сводами храма. Он не был уже Джамалем, сыном Георгия Саакадзе, человеком Земли; Ри Варрат, звездный странник, четырежды рожденный, готовился принять и запомнить то, за чем улетел с далекого Телга.

Мантия Гайры всколыхнулась; она подняла руку с пальцами, сложенными в куум.

— Во имя Безмолвных и Небесного Вихря, породившего их! Начнем!

Ее звонкий голос эхом раскатился под сводами зала, и тут же в ответ ударили гонги — слитно, мощно, будто призывая не к священному обряду, но к битве. Вслед за жрицей хедайра сделала повелительный жест и тоже провозгласила:

— Во имя Безмолвных и Небесного Вихря, породившего их! Пусть войдут Танцующие! Пусть боги, прозревая сквозь каменный свод, глядят на них в ликовании — ибо сильны наши тела и несокрушим дух! И пусть, увидев это и возрадовавшись, они защитят тех, кто пришел к нам издалека, — так, как защитили нас!

Гонги вновь откликнулись протяжным звоном, потом враз загрохотали барабаны, тонко и пронзительно свистнули флейты. Они и повели мелодию — резкую, мощную, суровую, непохожую на хвалебный гимн или сладкозвучное песнопение в честь богов. «Боевой пеан», — промелькнуло у Скифа в голове. Так могли бы играть флейтисты спартанцев, когда три сотни воинов Леонида бились с персидскими ордами у Фермопил; эти звуки напоминали о кровопролитных сражениях, о грохоте оружия и свисте стремительных стрел, об атакующих фалангах великого Македонца, о мерной поступи римских легионов, с воинственным кличем «барра!» теснивших врага, о грохоте копыт закованной в сталь рыцарской конницы.

Под эту грозную мелодию, под эти звуки, отражавшиеся от стен и потолка и, казалось, наплывавшие со всех сторон, в зал вступили Танцующие. Каждая несла в правой руке факел.

Они были полностью обнажены, и Скиф едва не задохнулся, ослепленный блеском светлых и темных волос, яркими бликами, игравшими на умащенной коже плясуний, стремительным и слитным мельканием огней, то возносившихся вверх, то чертивших быстрые круги, то вдруг перелетавших от одной девушки к другой, подобно птицам с багровыми сверкающими крылами. Гибкие руки секли воздух, стройные сильные ноги отбивали воинственный ритм, пряди длинных волос вились, как боевые вымпелы; изгибались станы, подрагивали ягодицы, колыхались крепкие груди, раскачивались бедра. Но в неистовой этой пляске не было ничего эротического; она возбуждала — но так, как возбуждает воина перед битвой рев трубы или клич сомкнувшихся в боевом строю соратников.

Танцующие обошли полный круг, и Дона ок'Манур, хедайра, вскинула голову. Раздался грохот: перекрывая дробь барабанов, звон гонгов и посвист флейт, Стерегущие и Хранящие ударили о панцири рукоятями мечей. Плясуньи на миг замерли, воздев факелы к потолку, откинувшись назад, с поднятой вверх и согнутой в локте левой рукой; казалось, они метнут сейчас невидимые копья или рассекут воздух быстрым ударом клинка.

Новый повелительный кивок хедайры, грохот металла о металл — и незримые копья и клинки опустились. Колонна Танцующих двинулась вперед, словно гигантский огненный змей с блестящей кожей — и сразу факелы, очертив резкий зигзаг, заставили дракона распасться на сотни пламенных жарких саламандр, стремительно метавшихся в полумраке. Опять блеснул шлем хедайры, мощно грохнула бронза, и саламандры замерли; Дона ок'Манур управляла шеренгами Танцующих, словно полководец на поле битвы, то кивком посылая их в атаку, то сдерживая, как покорного скакуна. Глядя на правительницу и гибких нагих плясуний, Скиф припомнил другой танец: воинов в масках, с клинками и топорами, кружившихся у костра, и подгонявшие их резкие барабанные удары. Оба зрелища были похожи и непохожи; оба славили силу, призывали милость воинственных богов, грозили врагам зримым или незримым оружием. Но пляска шинкасов казалась жалкой пародией на грозный и стремительный танец амазонок.

Скиф не успел додумать эту мысль до конца, как мелодия оборвалась и факелы разом погасли. Зато повелительный жест Гайры заставил вспыхнуть огонь в жаровнях — синеватое неяркое пламя, призрачное, но ровное, как язычок газовой зажигалки в недвижном воздухе. В ноздрях у Скифа защекотало; он вдохнул знакомый сладковатый аромат, дернулся, потом вспомнил, что говорила утром Гайра: «Вы ощутите запах падда, но не бойтесь — он слишком слаб, чтобы погрузить человека в дурной сон…» И правда, ему совсем не хотелось спать; танец захватил его, разбередил, унес бурным потоком все лишнее, не соответствующее моменту — и мысли о Джамале, звездном страннике, о Пал Нилыче и порученном задании, и думы о двеллерах, обитателях тумана, и планы штурма и натиска на их проклятые рощи. Реальность была фантастичной, но он как бы выпал из нее в другое, еще более невероятное измерение; выпал — и был готов к новым чудесам.

Слабый запах коры падда действовал на него, безусловно действовал! В голове воцарилась звенящая ясность, зрение вдруг обрело небывалую остроту: теперь он мог разглядеть со своего возвышения лица Хранящих и Стерегущих, раньше тонувшие в полумраке огромного храма. Он принялся искать меж ними Сийю, но резкий голос правительницы отвлек внимание Скифа; он перестал крутить головой и уставился в потолок.

Дона ок'Манур нараспев читала заклятие Силы и Защиты, а Искусные В Письменах подхватывали каждую строфу.

Вихрь Небесный, услышь нас!

Подхвати, пронеси над пропастью зла, Одари мощью своей, укрой крылами, Укрепи, Отец Богов!

— Укрепи, Отец Богов! — согласным хором отозвались Искусные. — Укрепи, одари и укрой!

Безмолвные Боги, внемлите!

Вы, глядящие на нас с Зилура, Вы, могучие, одолевшие бездну и мрак, Поделитесь частицей Силы!

— Поделитесь частицей Силы, — слитно пророкотал хор, заставив дрогнуть пламя в светильниках. — Вы, могучие, поделитесь!

Дона ок'Манур простерла руки к трем каменным Престолам.

Дайте нам Силу, Безмолвные!

Силу против наших врагов, Силу, что воздвигает незримые стены, Силу, что хранит наши души, Силу, чтобы защитить, Силу, чтобы оберечь!

Дайте нам Силу, Безмолвные!

Укройте наш разум доспехами рук своих, Укройте сердца наши от темного зла, Воздвигните щит, отлейте броню, Несокрушимую, как горы Мауля!

— Несокрушимую, как горы Мауля! — грянули Искусные В Письменах, и следом рукояти мечей ударили о панцири. — Воздвигните! Отлейте! Укройте!

Они смолкли, и тут же раздался негромкий голос Гайры ар'Такаб:

— Довершим заклятие, сестры мои! Довершим в тишине, как делают это Видящие Суть, говорящие с богами, умеющие читать их волю!

— Довершим! — откликнулись женщины в серебристых плащах. — Довершим!

Скиф не заметил, как старая жрица очутилась у изголовьев их лож, будто сам Небесный Вихрь перенес ее туда. Он вдохнул медвяный аромат, которым тянуло от жаровен, и запрокинул голову, пытаясь увидеть лицо Гайры, но сухие прохладные пальцы легли ему на лоб, прикрыли веки. Он еще успел разглядеть, как другая ладонь премудрой скользит к виску Джамаля, как Видящие сужают свой круг и теснятся к возвышению, как сходит вниз хедайра, оставляя магическое кольцо синих призрачных огней…

Затем мир перестал существовать.

Это совсем не походило на телепортацию, осуществляемую Доктором. Там Скифа преследовало чувство бесконечного падения в пропасть, в некую ало-багровую бездну, которая могла с тем же успехом оказаться недрами гигантской звезды, облаком светящегося газа или самой преисподней. Правда, в своем полете он не ощущал ни палящего жара, ни холода, ни боли — вообще ничего, кроме томительной пустоты в голове и желудке, которые ассоциировались с невесомостью и падением с большой высоты. Чувство это было привычным, так как Скифу не раз доводилось десантироваться с небес на землю — и при помощи парашюта, и другими способами, предусматривающими длительный свободный полет. Так что «штучки» Доктора его не слишком раздражали; если бы не угрожающее видение багряных облаков да огненные бесплотные протуберанцы, бушевавшие со всех сторон, Скиф вообще не имел бы к нему претензий.

Правда, Джамаль утверждал, что все эти пламенные пропасти и алые тучи, да и само чувство полета, являются чисто субъективным ощущением. Сам он будто бы не падал в огонь, а висел неподвижно в слоистом и влажном тумане, наблюдая за игрой призрачных теней, скользивших где-то под ним, в белесовато-серой мгле. Эти эффекты, по словам звездного странника, были связаны с мгновенным проколом переходной зоны между двумя Вселенными, с которой оперировал Доктор, области, где отсутствовали понятия времени и пространства.

«Темпоральный вакуум», — припомнил Скиф и удивился, что еще способен что-то помнить. Сейчас он не испытывал чувства падения и не видел ни огненных бездн, ни серого тумана; он вообще не мог видеть, слышать или ощущать, ибо не обладал какой-либо плотью — даже такой, как у Ри Варрата во время странствий его в облике светового луча. Скиф был уверен, что не превратился в поток фотонов или в частицу раскаленной плазмы; каким-то образом он понимал, что разум его отключен от всех внешних воздействий, от миллионов и миллионов сигналов, что слали каждый миг миллионы и миллионы нервных окончаний, рецепторов и датчиков, поставлявших пищу мозгу. Эта мысль не была приятной или пугающей, она не порождала страха или тревоги, но лишь подсказывала, что нужно ждать. И он ждал — ждал терпеливо и безразлично, будто и в самом деле очутился сейчас в темпоральном вакууме, где понятие времени перестало существовать.

Затем что-то случилось. Он не мог сказать, что именно; ощущение было таким, словно тысячи крохотных паучков на тонких лапках разом прикоснулись к нему. К нему? К его телу и коже? Или к обнаженным мышцам? Или к глазам, к сердцу, к мозгу? Или к венам, нервам, костям? Он не знал, и это его странным образом не беспокоило и не интересовало. Он продолжал ждать.

Крохотные паучки не дремали, бегали туда-сюда, вытягивая по дороге невесомые прочные нити, ткали затейливую паутину, скрепляли одно с другим, старались не оставить ни щелки, ни дырочки, ни самой малой прорехи. Трудолюбивые малыши! В какой-то момент он понял, что плетут они не сетку, а сплошной покров, многослойную вуаль, где каждая нить переплеталась с мириадами других нитей; эта работа, конечно, была титанической, но паучки выполняли ее с терпением и усердием. Он тоже был терпелив; он ждал. Ждал, не ощущая ничего, кроме тонких лапок, скользивших по некой поверхности.

По коже? По нагой плоти? Какое это имело значение!

Паучки исчезли; мир потоком обрушился на него — красками, звуками, запахами. На самом деле вокруг царила полутьма, витали едва заметные медвяные ароматы, а слышать он мог лишь негромкое дыхание застывшей у изголовья женщины. Однако переход был резким, и Скиф, чертыхнувшись, сел и прикрыл ладонью глаза.

Это движение далось ему с трудом, словно вдруг восстановившаяся реальность навалила ему на плечи тяжкий груз — видеть, слышать, ощущать.

— Распадись и соединись! — пробормотал Скиф. — Дьявольщина! Распадись и соединись!

Теперь он понимал, что означает это присловье амазонок.


* * *
Той же ночью, после плотного ужина, они с Джамалем сидели в своей келье под Башней Стерегущих Рубежи. Во время трапезы звездный странник был непривычно молчалив, не шутил с девушками, не хвалил душистое вино, не поднимал тостов, не бросал откровенных и жадных взглядов на круглые коленки и упругую грудь златовласой Таммы. Ему явно хотелось поскорей закончить с едой и питьем и поразмыслить в покое, но Тамма и Сийя были безжалостны, заставив съесть все, что находилось на столе. Обряд отнимал силы, и восстановить их можно было лишь одним способом — есть и пить.

Когда трапеза закончилась и компаньоны вернулись в свою опочивальню, Джамаль опустился на ложе, упер локти в колени и закрыл ладонями лицо. В такой позе пребывал он довольно долго, и Скиф начал уже беспокоиться, ибо угрюмая молчаливость и отсутствие аппетита были Джамалю несвойственны. Как, впрочем, и Ри Варрату, телгскому Наблюдателю.

Но тут он заметил, что звездный странник, растопырив пальцы, с улыбкой поглядывает на него, и приободрился. Затем Джамаль вытянул губы, произнес «пху!», причмокнул и уставился на стеклянный кувшин с вином, который Скиф прихватил с собой. Вино было цвета старого янтаря, терпкое, чуть горьковатое, напоминающее вкусом херес, но вряд ли здесь его гнали из винограда. Впрочем, на качестве это не отражалось.

— Налей, дорогой, — произнес Джамаль. — Выпьем за щит и доспех, несокрушимый, как горы Мауля, за погибель ару-интанов и премудрую мать нашу Гайру! Чтоб Небесный Вихрь баюкал ее в эту ночь и в другие ночи, пока Безмолвные не шепнут ей на ушко, что пора подниматься к ним, на серебряный Зилур!

Дважды упрашивать Скифа не пришлось; он налил, и компаньоны выпили за все сказанное. Потом Джамаль уселся поплотнее, привалился спиной к стене и начал:

— Помнишь ли, драгоценный мой Паир-Са, нетерпеливый Владыка Ярости, как стояли мы на холме, прибыв сюда в первый раз, и глядели на дурную рощу, куда ты за веткой ходил, да котелок из золота, что торчал над деревьями?

Скиф кивнул.

— А помнишь, как хотел ты тут же бежать к нему? И тогда, и в этот раз я едва выволок тебя на свежий воздух?

— Ну? — буркнул Скиф, не понимая, куда клонит компаньон.

— А что я тебе говорил? — Джамаль многозначительно поднял палец. — Я говорил: не спеши, дорогой! Пойдем в степь, пойдем в горы, встретим людей, познакомимся, выпьем, потолкуем! Вах! Люди нам все скажут! — Он так забавно сымитировал свой собственный грузинский акцент, что Скиф невольно расхохотался. Джамаль погрозил ему пальцем. — Вот! Теперь смеешься! А вышло все по-моему! Пошли, встретили хороших людей, выпили да потолковали, расспросили обо всем, да еще и подарка удостоились! Вах, какого подарка! — Он закатил свои черные, как маслины, глаза.

— Положим, людей мы встретили всяких, — сказал Скиф. — С одними и вправду выпили да поговорили, а из других пришлось выпустить кишки. К тому же не собирался я сломя голову в ту поганую рощу бежать ни тогда, ни теперь. Ибо сказано: не дергай затвор, коль магазин пуст! Сейчас — другое дело… — Скиф уставился на Джамаля, взиравшего на него с усмешкой. — А ты что-то весел, как я погляжу… Разобрался с секретами премудрой? Сможешь повторить ее фокус?

— Смогу. Если не повторить, так показать, как это делается. Главное — показать, дорогой!

Тут звездный странник пустился в долгие рассуждения о ментальном кодировании, защитной телепатической блокировке и тонких операциях на коре головного мозга, способных предохранить разум, эмоции и подсознание от насильственного отторжения от тела, коему все эти блага дарованы от природы. Скиф, в силу своего гуманитарного образования, мало что понимал в таких делах, однако усвоил, что Джамалю во время обряда удалось запомнить некий алгоритм перестройки нейронных связей, который можно воспроизвести в техническом устройстве. А что касается всяких устройств, то в этом телгани являлись великими искусниками, ибо цивилизация их была на десять или двадцать тысячелетий постарше земной. Словом, у звездного странника был повод пить и веселиться, ибо Миссию свою, по крайней мере в части обороны, он исполнил. «Броня крепка, и танки наши быстры!» — как говаривал майор Звягин. И добавлял: «А коли так, то можно пострелять не только холостыми».

Послушав речи Джамаля, Скиф спросил про пляски. Танец амазонок произвел на него большое впечатление, Да и не один лишь танец, а вся торжественная атмосфера, царившая в подземном святилище, — музыка и заклятия, что читала Дона ок'Манур, грохот мечей о панцири, многолюдство собравшихся и явная их уверенность в том, что Незримые и Безмолвные Боги готовы одарить некой Силой, защищающей от демонов.

В ответ Джамаль заметил, что все великолепие колдовской процедуры создает лишь необходимый психологический фон, раскрепощает и проясняет подсознание — как, впрочем, и сладкие запахи падда в строго дозированной и очень малой концентрации. По его мнению, человек, обладающий ментальной подготовкой, с дисциплинированным и восприимчивым умом, вполне обошелся бы без лишней помпезности, музыки и плясок. Главное заключалось не в этом, а в телепатической операции, производимой премудрой матерью. Джамаль не мог сказать, прибегала ли она к помощи богов, но сестры ее — те, кто носил серебристые плащи, — являлись активными участницами магического действа. Они накапливали и отдавали энергию; они были скальпелем и иглой, премудрая Гайра — хирургом.

Под конец, осушив еще одну чашу с вином, Джамаль с улыбкой произнес:

— Женщины — суетные существа, дорогой, и не любят простоты. Если дело можно сделать многими способами, они выберут самый сложный, подумают и сделают его еще сложнее. Таковы они повсюду — и на Телге, и на Земле, и здесь. Тщеславны, мнительны, склонны к таинственности, к пышности и ненужным излишествам…

— Помнится, в келье у премудрой ты говорил о них иное, — прервал компаньона Скиф.

— А что я говорил?

Память у Скифа была хорошей. Кивнув, он процитировал:

— Что в мирепревыше женщин? Женщина в юные годы радует глаз, в зрелые становится сосудом наслаждения, а в старости — кладезем премудрости… Так?

— Так, — согласился Джамаль и со вздохом добавил: — Ты слишком молод, генацвале, слишком молод, дорогой мой… Ты еще не понимаешь, что все сказанное — правда. Все, до последнего слова! Таковы женщины! Тщеславны, но радуют глаз; капризны, но дарят нам счастье; обожают роскошь, но в горе и бедности — мудры…

Он пригубил золотистого вина и с наслаждением причмокнул.

Скиф, ухмыльнувшись, осмотрел компаньона с головы до ног. Вид у Джамаля был довольный, и выглядел он в своем одеянии из тонкой оленьей кожи, сменившем дикий шинкасский наряд, весьма представительно. Так, как полагается ценителю крепких вин и слабого пола!

— Жаль, пижама твоя пропала, — пробормотал Скиф и в свой черед потянулся к кувшину.

— Это отчего же? — приподняв бровь, поинтересовался Джамаль.

— Роскошная была вещь, как раз из тех, что по нраву женщинам. И был ты в ней неотразим, как мартовский павлин.

— Нет таких павлинов, дорогой, — сказал Джамаль, — есть мартовские коты. И еще — глупые эх-перты. Глядят они с тоской на небо и ждут ночи трех лун… Вах! Был бы я на твоем месте, генацвале!

— Ты и на своем хорош, — буркнул Скиф. — У тебя есть Тамма. И что она думает насчет развлечений в неположенное время? Ты хоть знаешь, чем это им грозит?

— Знаю. Но знаю и другое: Тамма — не моя женщина. Я здесь не останусь и с собой ее на Телг не возьму… не смог бы взять, даже если б захотел. А у тебя дела серьезные, дорогой! Так что ж заботиться, кого тебе девушка родит — сына или дочь? Все — твое, и она — твоя! А если с девушкой сложности… — Джамаль с задумчивым видом пригладил бородку. — Ну, тогда поступай как у нас на Кавказе!

— И как же? — спросил Скиф.

— А вот так! Сунь девушку в мешок — и за спину! Глядишь, Доктор вас обоих и перевезет… — Звездный странник усмехнулся. — Доставит прямиком из сна в реальность!

Скиф с сомнением покачал головой. Кавказский метод был хорош, но вряд ли подходил для Сийи — она и сама не затруднилась бы сунуть кого угодно в мешок, да и на Земле не стала бы изображать кавказскую пленницу. Пару минут он с безнадежностью размышлял о том, чем могла бы заниматься в Питере его возлюбленная амазонка, но вариантов имелось до ужаса мало. Ловить местных шинкасов, всяких киллеров, гангстеров да мафиози? Опасное занятие! Не для Сийи, разумеется, для пойманных; по ее представлениям, всякому шинкасу надо было перерезать глотку, не сходя с места.

Затем мысли Скифа повернулись к другому. Он попытался обнаружить в себе какие-либо изменения, вновь почувствовать ту непроницаемую и незримую стену, разделившую его с Гайрой при первой их встрече. Однако, кроме легкого опьянения, он не ощутил ничего; лишь хмель да беспокойство, что манипуляции премудрой могли сказаться на его талантах дайнджера. Но Харана, бог с жалом змеи, молчал — как всегда в спокойные моменты, и Скифу оставалось только ждать. Ждать, пока в него не нацелят нечто смертоносное и неприятное или пока он снова не окажется в Шардисе, чтобы попытать удачу в Большой Игре. Джамаль допил вино и сказал:

— Пожалуй, завтра можем ехать, дорогой. Тут наши дела закончены.

— Можем, — согласился Скиф. — Попробую я потолковать с местной первой леди насчет охраны… хоть десяток всадниц… И хорошо бы взять с собой одну из Видящих… Как ты полагаешь?

— На это не рассчитывай, Видящие не покидают город, как сказала Тамма. А вот девушку свою постарайся забрать. И про мешок не забывай! — Джамаль уставился на опустевший кувшин и глубокомысленно закончил: — Кавказский способ, генацвале, самый верный! Нет надежнее! Разве что самому залезть к девушке в мешок. 

 Глава 7 ДОКТОР

Что-то изменилось. Что именно, он не знал, и это тревожило его: впервые он мог констатировать лишь следствие, но не причину. Это казалось странным, ибо до сих пор он, Повелитель Сновидений, умел чувствовать любое движение путников, бродивших в тех мирах, что порождались их фантазией и его искусством. Он ощущал это как колебание струн Вселенской Арфы, как плавное скольжение огоньков, как некую мелодию из двух, трех или большего числа нот — смотря по тому, сколько сновидцев было отправлено в путешествие. Мелодия всегда оставалась постоянной, но струны подрагивали, то упруго натягиваясь, то ослабевая, и огоньки, обозначавшие людей, перемещались в пестром клубке предначертанного им мира. Но их блеск, цвет и сияние были столь же постоянными, как звуки, которые он улавливал днем и ночью, во время бодрствования и в период сна. Лишь два фактора могли повлиять на эти световые маяки, мерцавшие в его подсознании. Первым был знак тревоги, пароль, кодовое слово, названное инструктором; тогда один из огоньков вспыхивал, разгорался, сигнализируя об опасности, а струны арфы напрягались, готовые подчиниться его воле. Он успевал всегда; достаточно было потянуть за нужные нити, как странники, со всем их снаряжением, переносились из Мира Снов в Реальность. Вероятно, этот процесс совсем не занимал времени; он прикасался к струнам — разумеется, мысленно, — чувствовал всплеск серой мглы, которым отзывалось на его усилие То Место, и в следующее мгновение сновидцы оказывались под силовым коконом, в надежном мире Земли, в креслах, откуда они начали свой путь.

Была еще одна причина, способная влиять на яркость огоньков и натяжение струн. Они могли погаснуть, а нити — оборваться, что означало катастрофу, которую он не успел предотвратить. Подобного эффекта он не наблюдал ни разу, но догадывался, что погасшие огни и смолкнувшая мелодия означали бы гибель путников. Собственно говоря, он был в этом уверен, хотя восприятие случившегося являлось чисто субъективным и настолько личным, что он не сумел бы описать его словами. Впрочем, все, что он чувствовал и видел, было субъективным: и представление о Вселенной как о гигантской арфе с разноцветными струнами, и пестрые клубки миров, которые он находил, повинуясь фантазиям путников, и огоньки, мелодии, запахи и звуки, десятки других ощущений, непередаваемых и странных, но позволявших ему безошибочно ориентироваться в сложном вселенском лабиринте-в той картине Мироздания, которую сам он временами считал сном, фантомом, калейдоскопом ярких миражей, не имевших отношения к реальности.

Однако в реальности или во сне он должен был объяснить случившееся — если не встревоженному обсидиану, так себе самому. Он искал объяснение странной аномалии и не находил его; вновь и вновь он прикасался мыслью к двум огонькам, мерцавшим в радужном клубке Амм Хаммата, исследовал натяжение соединявших с ними струн, прислушивался к их слитной мелодии — мерным ударам колокола на фоне долгой протяжной ноты, подобной звуку горна, отпевающего вечернюю зарю. Звуки и тактильные ощущения, связанные с двумя путниками, чувство теплой шероховатости и прохладной стеклянистой гладкости оставались прежними, но их огоньки потускнели.

Или это ему только казалось?

Он обратился к другому пестрому клубку, к Фрир Шардису — с известным напряжением, которого требовало сканирование двух миров сразу. Огонек, мерцавший там, был неизменен; темно-оранжевый, он ассоциировался с неприятным цветом ржавчины или плохо обожженной глины, чему не приходилось удивляться: женщина, гостившая в Шардисе, была рыжей и не вызывала у него ни малейших симпатий. Вернее, интереса; симпатий он не испытывал ни к кому, за исключением обсидиана и двух-трех его помощников.

Впрочем, рыжая шардисская клиентка могла принести сейчас пользу — разумеется, не сама по себе, а в качестве контрольного образца. Он выделил ее ноту, тонкий писк скрипичной струны; потом ощутил маслянистую скользкость, внутренний жар, сладковатый запах тления, вкус переспелой дыни. Наконец, сравнил блеск огоньков.

Темно-оранжевый горел, как полагалось, ровным и ярким светом, свидетельствуя, что у рыжей все в порядке. Но стоило ли ожидать иного? Фрир Шардис был миром безопасности и спокойствия, где путнику-клиенту ничто не угрожало, кроме скуки — да и в том лишь случае, если он оказывался без денег. Но сей вопрос его не интересовал; деньги, как, впрочем, и претензии клиентов, оставались на совести обсидиана.

Он присмотрелся к амм-хамматским огонькам, сравнивая их яркость и блеск с горевшей в клубке Фрир Шардиса темно-оранжевой искрой. Нет, он не ошибся, не пал жертвой иллюзии! Огни странников, пребывавших сейчас в Амм Хаммате, потускнели: фиолетовый аметист казался почти черным, цвет алого рубина стал багрово-красным, словно камень разглядывали сквозь матовое стекло.

Последняя ассоциация заставила его вздрогнуть.

Матовое стекло! Или экран, ослабивший его восприятие — по крайней мере отчасти в том, что касалось цветовых оттенков, яркости и блеска.

Конечно, это тоже было субъективным ощущением, однако мысль об экране не оставляла его. Он вновь и вновь возвращался к этой идее, пытаясь прощупать незримый барьер, понять его природу и причину.

Какой-нибудь прибор или препарат? Случалось, в Мире Снов находили и то, и другое — не только находили, но и забирали с собой, превращая в реальность в земном измерении. Ему приходилось слышать о странном аппарате связи, Решетке, доставленной из Эгонды; о фрир-шардисских Стражах, миниатюрных идентификаторах личности; о зайримских серебряных кольцах и звенящих угольно-черных кристаллах Ронтара, коим специалисты Системы пока что не нашли применения. С одной из таких находок он был хорошо знаком — бетламин, обнаруженный в Шшане, мире крылатых гипнофедингов, позволял снимать усталость и две-три ночи обходиться без сна. Он пользовался бетламином уже несколько месяцев без всяких неприятных последствий, хотя случалось, что у других сей препарат вызывал кошмарные видения.

Предположим, размышлял он, амм-хамматские странники нашли некое устройство… Нет, не устройство; вряд ли аборигены столь архаичного и дикого мира, нелепого сна об амазонках и городах с каменными башнями, способны создать нечто сложное, подобное Стражу или Решетке. Значит, препарат, какое-то снадобье, воздействующее на психику… Предположим, они нашли его и оказались столь легкомысленными, что рискнули провести испытание на себе… И вот — результаты! Матовый экран, ментальный барьер, тускнеющие огни! Счастье, что он все же способен их различить; в противном случае оба путника застряли бы навсегда в пестром клубке Амм Хаммата!

Но вскоре он отбросил идею о снадобье или неведомом лекарстве. Она казалась слишком нереальной по двум причинам: во-первых, аметист был опытен и осторожен и вдобавок наделен врожденным даром дайнджера, позволявшим предвидеть опасности; ну а во-вторых… Во-вторых, гипотеза о неведомом препарате выглядела, по его мнению, слишком легковесно; он чувствовал, что истинная причина должна быть куда более серьезной и весомой. Во всяком случае, дело заключалось не в нем, ибо гостью Фрир Шардиса он видел с прежней отчетливостью, хотя следить за двумя мирами сразу было непросто.

Итак, он уяснил, что амм-хамматские странники подверглись какому-то воздействию — непонятному и, быть может, угрожающему либо безвредному; оба эти предположения имели право на жизнь. Значило ли это, что он должен вернуть их к реальности? Пробудить от сна, перенести в земной мир, разрушить защитные коконы, выяснить причину странной аномалии, взвесить ее последствия?

Такой властью он не обладал, поскольку пароль не был назван; а значит, решение о том, вернуть ли путников или оставить в Амм Хаммате, возлагалось на обсидиана.

Он доложил ему; поведал все, не скрывая ни своих затруднений, ни возникших гипотез, ни возможных альтернатив. Обсидиан, вытащив из кармана трубку, долго набивал ее табаком, еще дольше раскуривал, что-то бурчал под нос — о демонах и золотых рощах, о запахах, способных свести с ума, об агенте Скифе, романтике-чечако, о торговом князе, притворщике и авантюристе. Наконец он выпустил к потолку клуб сизого дыма, насупил брови и сказал: подождем!

 Глава 8 CTPАHHИK

Покачиваясь в седле, Ри Варрат, телгский Наблюдатель, озирал длинную каменистую морену, протянувшуюся с юга на север. Крупные валуны, заросшие кустарником и мхами, походили на стадо мамонтов, прилегших отдохнуть; мелкие торчали из мягкой степной почвы подобно клыкам затаившихся под землей драконов. Место, разумеется, было тем самым — гряда гранитных глыб, за ней — ручеек и следы шинкасских кострищ, а у одного — куча изрубленных трупов, над которыми уже наверняка потрудились хищники. Но об этом неприятном зрелище звездный странник сейчас не вспоминал; у него имелись другие причины для размышлений. И потому он держался в стороне, на время оставив Скифа; раздумья требовали покоя, одиночества и тишины.

Ри Варрат покрутил головой, окидывая взглядом всадниц, ехавших походным строем в сотне метров от него, и одобрительно кивнул. Не десяток, не два, как рассчитывал Скиф, — целый турм! Маленькая армия под началом суровой и предусмотрительной Рирды, Сестры Меча! Правда, были тут лишь люди и кони, без Белых Родичей; звери запаха падда не выносили и не приближались к побережью. Зато скакунов хватало — и под седлами, и под вьюками, и запасных, и запряженных в повозки с припасами, катапультами и прочим боевым снаряжением. Дона ок'Манур, первая леди народа Башен, проявила щедрость, снарядив их не в пример лучше Зуу'Арборна, джараймского купца. С другой стороны, Зуу'Арборн не собирался штурмовать обитель демонов, и двести воительниц, связки стрел и горшки с горючим маслом были ему ни к чему.

Во все дни и ночи странствия к Проклятому Побережью Джамаль испытывал непривычное чувство покоя и удовлетворения. Он обладал натурой страстной и непоседливой — как на Телге, истинной своей родине, так и во всех последующих воплощениях. Особенно в этом, последнем, когда ему так повезло — родиться картлийцем! Страстность и непоседливость не исключали терпения, взвешенной осторожности и разумного оптимизма; и те, и другие качества были совершенно необходимы любому из Наблюдателей, отправляющемуся в поиск, который мог занять несколько столетий. Солидное время даже для телгани, чей век был долог, словно у библейских пророков!

Но сейчас Джамаль был доволен и спокоен. Счастье дважды улыбнулось ему: он нашел легендарное место Силы, планету, о которой ходили слухи по всей Галактике; и он сумел воспользоваться своей удачей. Путь сюда оказался неблизким, и самой важной остановкой на нем была Земля — а если говорить определенней, кудесник Доктор; ну так что с того? Все-таки он сюда добрался… Добрался! И теперь в памяти его, надежно запечатанный и защищенный незримой броней — той самой, что крепче гор Мауля! — хранился алгоритм перестройки нейронных связей, метод ментального кодирования, способ естественной защиты мозга от посягательства чужих и алчных сил.

Было полезно призадуматься над тем, как подобные вещи стали известны в Амм Хаммате, мире хоть и легендарном, однако не могущем похвастать развитой культурой. Опираясь на свой опыт телгского Наблюдателя, Джамаль мог предложить целых две гипотезы, вполне логически стройные и непротиворечивые. В антропологии и этнографии Телга существовало понятие о Древе Рас — гуманоидных рас, ибо другие, в силу сложности взаимопонимания и контактов, были изучены не столь тщательно. Уже первые телгские экспедиции, обыскавшие сотню-другую самых близких звездных систем, нашли разумных; и, к изумлению звездоплавателей, они оказались в семи случаях из десяти гуманоидами. Существа эти, находившиеся на самых различных стадиях развития, обитали в мирах, похожих на Телг, Землю или Амм Хаммат, вращавшихся у желтых и красных звезд; подобные светила, классов G и К в земной терминологии, были достаточно стабильны и горячи, чтоб породить жизнь, и насчитывались в Галактике миллионами.

В дальнейшем, расширяя сферу своей экспансии, телгани убедились, что первоначальный вывод верен. Всюду, где были подходящие условия, возникал разум; и во многих случаях его телесная оболочка выглядела вполне привычной: две руки, две ноги, одна голова, бинокулярное зрение, дыхательный аппарат с парой легких, кровеносная система и традиционный способ размножения. Сей отрадный факт доказывал, что Телг не является досадным исключением из правил, но вписывается в некую общую последовательность галактической жизни, столь же закономерную и определенную, как классификация звездных объектов.

Тогда-то, пять или шесть тысячелетий назад, и возникла гипотеза о Древе, до сих пор не подтвержденная, но и не отвергнутая. Предполагалось, что гуманоидная жизнь во Вселенной — либо, во всяком случае, в Галактике — имеет общее происхождение или единые корни и ствол. Правда, насчет корней и ствола мнения ученых-телгани расходились; ортодоксы считали таковыми общность физико-химических условий на планетах желтых и красных звезд, тогда как их более смелые коллеги кивали на Древние Расы, приписывая им божественный акт творения двуногих — да и всех прочих тварей, начиная от амеб и трилобитов и кончая мамонтами, обезьянами и крокодилами.

Все, однако, сходились на том, что ствол в определенное время начал ветвиться, ибо вариации все тех же физико-химических условий приводили к весьма тонким генетическим изменениям, к различию в психологии, морали, восприятии мира и целей, ради которых человек свершал свой путь из утра надежд в ночь небытия. В результате одни народы, подобные жителям Телга и Земли, выбирали дорогу экспансии, овладевая сначала ресурсами собственной планеты, а затем отправляясь к звездам; другие предпочитали не столь активный образ жизни, без роботов и звездных кораблей, зато в единении с природой; третьи прозябали в варварстве. Были и гедонистические цивилизации; достигнув определенного прогресса (обычно — наладив вечное и безотказное автоматическое производство), они резко ограничивали рождаемость и снижали численность населения, увеличивая тем самым долю гарантированных каждому благ. Имелись, наконец, и агрессоры — не столь таинственные и страшные, как Бесформенные, ибо цели их были ясней ясного.

Таким образом, всякая ветвь на Древе и всякая раса имели свои особенности и причуды, свои достоинства и недостатки, не препятствующие, впрочем, контактам и конфликтам, а также межвидовому скрещиванию, торговому обмену, туризму, дипломатии и тайной разведке. Что же касается паранормальных свойств, то они были распределены статистически равномерно среди всех гуманоидных рас, и ни одна из них не могла похвастать сколь-нибудь значительным числом субъектов, обладавших подобными талантами. Эмпаты, наделенные особой чувствительностью, еще встречались, но предсказатели-прекогнисты, телекинетики, подобные Доктору, или личности с могучим и явным ментальным даром рождались крайне редко, однажды в поколение, и являлись повсюду не правилом, а исключением из правила. Редкостной и не всегда желанной аномалией подобно двухголовому монстру или уродцу с ушами на месте глаз.

Но были же всякие особенности и причуды! И почему бы в Амм Хаммате одной из них не проявиться самым любопытным, самым многообещающим образом? В силу тех же естественных причин, по которым одни расы стремились к звездам, другие предпочитали покой и затворничество, а третьи находили патологическое удовольствие в создании и применении смертоносного оружия, сокрушавшего, в конце концов, их самих?

Такова была первая гипотеза Ри Варрата, исключавшая иные влияния, кроме природных сил и обусловленных ими генетических мутаций. Но была и вторая; предположение, вытекавшее из мифов о пришествии Небесного Вихря и детей его, Безмолвных Богов. Эту легенду поведал Джамалю компаньон, и она заставляла призадуматься. Ни ару-интаны, ни Безмолвные не ассоциировались у народа Башен с ревом и грохотом космических кораблей, с пламенными языками в небесах, с летательными аппаратами любой формы и конструкции. И демоны, и боги явились по-тихому, без молний и грома, без огненных зарниц, туч пыли и прочих спецэффектов. Что касается демонов — или предположительно Бесформенных, — то они, согласно распространяемым в Галактике слухам, проникали в чужие миры сквозь зону темпорального вакуума. Но если амм-хамматские боги являлись не мифом, а реальностью, то их пришествие было таким же таинственным, беззвучным и неощутимым, как демоническая атака. Да, таким же! Выслушав от Скифа пересказ сей истории, звездный странник обратился к ее первоисточнику — к Сийе, а затем — к Тамме, к Рирде и самой премудрой. Они утверждали, что Небесный Вихрь был столь же незрим, как Безмолвные Боги; понятие о вихре являлось скорее аллегорией, чем реальным образом.

Но кто мог в старину, в золотой век Амм Хаммата, явиться сюда из серой мглы Безвременья? Кто мог научить избранных общаться без слов и внимать беззвучному божественному гласу? Кто был способен сделать так, чтобы талант сей, закрепленный в генах, передавался из поколения в поколение, от матери к дочери? Кто даровал Видящим интуитивное искусство тонких ментальных операций, способность воздвигать в подсознании телепатический барьер — стену, непроницаемую для демонов?

Древние? Но почему?

Древние не вмешивались в дела младших рас. Но, быть может, их преследовало чувство вины? Быть может, Бесформенные являлись их порождением, некой страшной ошибкой, которую они желали искупить? Искупить, подсказав будущим жертвам дорогу к спасению?

И эти легенды о Бесформенных и о планете, населенной женщинами-телепатками, слухи, что расходились от звезды к звезде, из мира в мир, подобно волнам от брошенного в пруд камня… Слухи оказались реальностью, но что было их первопричиной? Источником, где они родились и откуда ушли в свое долгое странствие? Во всяком случае, то был не Амм Хаммат, где ничего не ведали об инозвездных пришельцах, космических перелетах и системе галактической связи. Значит, источник являлся внешним; и, судя по скорости распространения информации, таких источников было несколько. Быть может, тысячи — некие автоматические устройства или разумные существа, способные поймать луч связи в полете и добавить то, чего не посылалось… Слух, намек, подсказку…

Ри Варрат, звездный странник, вытер внезапно вспотевший лоб и превратился в Джамаля, в человека, довольного тем, что он уже имеет. Не все загадки решаются сразу, подумал он, не все тайны падают ниц при первом же натиске разума, и лучше часть секретов завещать будущим поколениям, дабы они не потеряли интереса к жизни. К их числу относились, например, контакты с негуманоидами, многие из которых тщательно оберегали свои тайны, и в первую очередь все, что было связано с их физиологией и способами размножения. И недаром! Воспроизводство потомства являлось ахиллесовой пятой всякой расы, и враг, проведавший этот секрет, мог доставить массу неприятностей. Впрочем, телгских Наблюдателей чужие интимные тайны не интересовали. Их целью являлся поиск защиты, и теперь, когда она найдена одним из них, можно было поискать что-то другое. Скажем, того, кто распускал слухи в Галактике, кто подсказал насчет Бесформенных и защиты от них, выяснить, когда подсказал, зачем подсказал.

Он прищелкнул пальцами, будто ставя точку в своих раздумьях, и помчался в голову колонны, к Скифу и суровой Рирде ап'Хенан. Судя по всему, компаньон в его отсутствие не скучал, ибо рядом с ним ехала Сийя. Златовласая Тамма не пожелала отправиться в эту рискованную экспедицию — к сожалению или к счастью. Джамаль вспоминал о ней не без радости, но перед ним были сейчас две сотни красивых девушек, с которыми он желал бы свести близкое знакомство, и это утешало. К счастью! А сожалел он не столько о Тамме, сколько о недостаточном числе лун в амм-хамматских ночных небесах.


* * *
Рирда ап'Хенан велела разбить лагерь к востоку от каменистой гряды, не пересекая ее и не приближаясь к побережью. Здесь тоже журчал и звенел ручей и рос смолистый кустарник, подходящий для костров, но не было растерзанных зверьем шинкасских тел и трупа Тха, Полосатой Гиены, что разлагался сейчас под жаркими солнечными лучами. А главное, морена заслоняла проклятую рощу, металлические плиты на ее опушке и обитель демонов — жуткий вид, внушавший амазонкам если не боязнь, то нескрываемое отвращение.

Джамаль, Скиф и Сийя, оставив лошадей на попечение девушек, протиснулись меж валунов, продрались сквозь кустарник и, выбрав глыбу поосновательней, забрались наверх. Роща раскинулась прямо перед ними, метрах в трехстах; левее, у самых камней, темнели следы шинкасских кострищ, груда брошенного оружия и останки степняков. Над ними трудились огромные кондоры с голыми шеями и клювами-крючьями, а в стороне, опасливо озираясь на птиц, глодали кости три бурых зверька, напоминавшие шакалов. Зрелище было неприятным, и Джамаль, сплюнув, отвел взгляд.

У Сийи нервы были покрепче. Прищурившись, она осмотрела поле недавней битвы, что-то прикидывая в уме, затем повернулась к Скифу:

— Сколько их было, этих смрадных хиссапов? Пятнадцать? Двадцать?

— Немногим больше двадцати.

Глаза девушки загорелись восхищением.

— И ты убил всех, мой светловолосый?

— Двое ушли. Самые трусливые и осторожные, — ответил Скиф. — Но я сражался не один. Со мной был друг, — он стиснул плечо Джамаля крепкими пальцами, — и пленники-синдорцы. Они все погибли, кроме Сайри.

Но восхищения в глазах Сийи не убавилось. Прижавшись щекой к плечу Скифа, она шепнула:

— Все равно ты — великий воин… Сын железа и огня, как сказала премудрая мать…

Джамаль деликатно отвернулся, успев заметить пламенные взгляды, которыми Скиф одарил свою возлюбленную. Он смотрел на нее так, будто собирался не откладывая в долгий ящик последовать дружескому совету — сунуть ее в мешок и дать деру. Вздохнув, Джамаль обратил взоры к роще. Но купола он рассмотреть не смог — солнце, висевшее в западной части небосклона, било в глаза. За его спиной шептались Скиф и Сийя — девушка расспрашивала о побоище во всех подробностях.

— …Их вождь от тебя не ушел?

— Нет, моя ласточка. Но сражаться ему не захотелось. Я его связал.

— А потом?

— Наутро я отволок его к тем плитам… к плитам, куда он собирался положить синдорцев… И там оставил.

— Клянусь Безмолвными! Ты поступил справедливо… Как его звали, эту степную крысу?

— Тха. Толстый, похожий не на крысу, а на жабу… Молчание; видно, Сийя о чем-то размышляла. Потом ее чистый высокий голос раздался вновь:

— Слышала о таком. Хорошо, что больше не услышу. Джамаль повернулся к компаньону, обнимавшему девушку за плечи, кивнул в сторону деревьев.

— Посмотри-ка, дорогой, — может, что разберешь. Я не вижу купола. Солнце слепит…

Бережно отстранив Сийю, Скиф приложил ладонь ко лбу. С минуту он глядел на сверкающие бледным золотом кроны и цепочку металлических плит, торчавших в траве метрах в пятидесяти от опушки, потом покачал головой.

— Я тоже не вижу, князь. Место низкое, и солнце светит в лицо. Посмотрим утром… Но думаю, что где-то за деревьями — купол. Куда он денется!

— Там, где растет падда, обитают демоны… — тихо промолвила Сийя. — Там, где витают дурные сны, душа человека расстается с телом. И мест таких — семнадцать… от гор Мауля до пролива меж Узким и Внутренним морями…

Правильно, семнадцать, отметил звездный странник. Он видел их все собственными глазами, и Скиф видел тоже — на огромной карте в Башне Правящих. Женщина в белой тунике из рода ок'Манур отвела их к ней по приказу хедайры. Карта, занимавшая середину большого зала на одном из верхних этажей, была рельефной, изготовленной из металла, камешков и цветной мозаики. Хребет Мауль изображался гранитными глыбами, искусно обтесанными в форме горных пиков — так, что можно было узнать каждый из них; степь была выстлана плитками травянисто-зеленого минерала, походившего на амазонит, среди которых тоже торчали обломки базальта и гранита — морены, скалы и скалистые холмы. Узкое море и пролив к северу от него обозначались полукруглыми шлифованными бирюзинками, расположенными так, чтобы создать впечатление бегущих к берегу волн. Озера и реки сверкали серебристой смальтой; леса — кедровник на Проклятом Берегу и синдорские джунгли за Петляющей — были обозначены зелеными плоскими камешками, но не травянистого цвета, как степь, а с узорчатыми малахитовыми разводами. Петляющая вилась между лесом и степью, словно серебряная лента, уходившая плавной синусоидой на север; к востоку от нее, тут и там среди малахитовой зелени, темнели башенки, отлитые из чугуна, — крепости синдорцев. Был тут и город амазонок — все двадцать башен, отчеканенных из бронзы, на бронзовой подставке, украшенной багровыми гранатами. Несомненно, эта карта являлась настоящим произведением искусства, созданным с великим тщанием и старательностью. И рощи падда тоже были отмечены на ней, но не золотом, а черными как ночь пластинками базальта. В Амм Хаммате, как на Телге и на Земле, людей радовали яркие цвета, а тьма и мрак означали зло.

Черных пластин, вкрапленных в малахит, было семнадцать, и они цепочкой зловещих пятнышек протянулись вдоль всего западного побережья, от гор до пролива — словно мрачные стражи, отрезавшие степь от моря. Женщина, сопровождавшая Скифа и Джамаля, являлась, видимо, знатоком местной географии, живым приложением к карте. Расспросив Скифа о разных подробностях — куда текут реки и ручьи, где растет высокая трава, где — низкая, как выглядит каменная гряда, у которой была уничтожена банда Гиены, — она уверенно показала на одну из черных пластинок — восьмую, считая с севера. Затем в зал призвали Рирду; ей хватило одного взгляда, чтоб определиться по карте. Она стерегла рубежи четверть века и знала каждый овраг, каждый холм и скалу на сотни километров окрест. Знала и привела свой отряд туда, куда требовалось.

Мысли эти промелькнули в голове звездного странника и исчезли; теперь перед ним была не карта, сиявшая зеленью и голубизной под сводами сумрачного зала, а широкая луговина, уходившая к опушке рощи. Он прикинул расстояние от деревьев до металлических плит и покосился на Скифа.

— Откуда будешь стрелять, дорогой?

— Стрелять?

— Ну да. Ты ведь хотел устроить маленький пожар? Так с какого расстояния? Я думаю, ближе чем на семьдесят-восемьдесят шагов подходить нельзя.

— На сто, если дует ветер с равнины, — промолвила Сийя. — Четверть полета стрелы, три броска копья… Когда мы посылаем сену за корой, то стоим там, где запах незаметен. Но если ветры дуют с моря, то не приблизишься и на сотню шагов.

— Сто шагов… — брови Скифа сошлись на переносице. — Сто шагов… — пробормотал он, вытягивая свой лазер из наплечной кобуры. — Далековато, черт побери!

Его рука вытянулась вперед и вниз, потом Джамаль увидел фиолетовую вспышку, и в трех метрах от его сапог над валуном взметнулось облачко раскаленной пыли. Дыра в камне получилась приличной — мизинец можно просунуть.

— О! — с уважением сказала Сийя. — О! Пламенная стрела! Ударит — конец ару-интанам!

На лице девушки был написан восторг, но Скиф, казалось, не разделял ее энтузиазма. Хмыкнув, он уставился на дымящееся отверстие и пробормотал:

— Оружие ближнего боя, князь… Не «шершень», не «файрлорд»… Но дерево, надеюсь, спилим и со ста шагов.

— Там не одно дерево, генацвале, целый лес! И надо не спилить, а сжечь. Спиленное, оно не скоро перестанет пахнуть.

— И сожжем! — заявил Скиф, но без былой уверенности в голосе. — Забросаем горшками с маслом, пустим стрелы и сожжем! А надо будет, я еще огонька добавлю! — погрозив в сторону рощи лучеметом, он сунул его в кобуру.

— Падда стерегут обитель демонов… — шепнула Сийя, вытягивая руку с тремя растопыренными пальцами. — И деревья зла прочны, будто камни с гор Мауль, и не берет их огонь, не валит ураган… Мы пытались сжечь их — не теперь, в прежние времена… — Она сморщила лоб, припоминая, видимо, рассказы старших. — В дни, когда премудрая Гайра была молодой, и до нее тоже… Масло горит, а деревья лишь покрываются копотью… Но твои молнии, Скиф ап'Хенан, конечно, справятся с ними! Ведь они сильнее камня!

Скиф ап'Хенан, отметил звездный странник. Сийя часто называла так его компаньона, словно подчеркивая, что он принадлежит ей, а она — полностью и безраздельно! — принадлежит ему. «Хорошая девушка, красивая, — промелькнуло у Джамаля в голове. — И вполне созрела для мешка!» Они спустились с валуна, бывшего, если судить по величине, вожаком стада каменных мамонтов; затем, неторопливо беседуя, направились к лагерю. Там уже пылали костры и вился вкусный парок над котлами. Сотня девушек, скинув доспехи, трудилась у повозок, складывая по отдельности вязанки стрел, пузатые горшки с горючим маслом, детали катапульт и корзины с припасами. Еще полсотни, тоже без брони и шлемов, в одних коротеньких замшевых туниках, таскали хворост и присматривали за ужином. Десяток занимался лошадьми; остальные, разделившись на несколько групп, отправились стеречь равнину. На камнях — тех, что повыше, — тоже стояли часовые. Джамаль видел, как в лучах заходящего солнца блестят наконечники их копий, как вьются плащи и ветер треплет пышные султаны шлемов. Ветер дул от степи к морю, и значит, завтра удастся подойти к роще поближе… Но достаточно ли близко, чтоб Скиф мог пустить в ход свое оружие?

Сийя, видимо, не сомневалась в этом. Окруженная стайкой девушек, она толковала об огненных стрелах, пробивающих камень, и о двух десятках шинкасов, сраженных ее избранником. Слушали ее почтительно; невзирая на молодость, Сийя ап'Хенан была Сестрой Копья, водительницей полусотни всадниц, четверти турма. Но сейчас ее амазонки, включая и златовласую Тамму, были в городе, отдыхали и набирались сил перед очередным патрулированием. Каждый турм Стерегущих объезжал свой участок степной границы сорок дней и вдвое большее время проводил в городе и на равнине под его стенами; отдых сменяли тренировки, метание стрел и копий, скачки да боевые игрища с пиргами. Так и шла здесь жизнь — от выезда в степь до возвращения в город, от одной схватки до другой, от легкой раны до тяжелой… Или до смерти от шинкасского топора; среди Стерегущих редко встречались женщины в возрасте Рирды.

Кружок, сгрудившийся около Сийи, распался — видно, повесть о Скифовых подвигах была завершена. Отделившись от толпы, к Джамалю и Скифу направилась рослая женщина-в доспехах, в шлеме, в боевом поясе, с которого свисали меч и кинжал. На ее нагруднике скалил серебряные клыки пирг.

— Распадись и соединись! — холодные серые зрачки Рирды сверкнули насмешкой. — Я вижу, ты, молодой чужак, околдовал мою сестру… Вот только не знаю чем — блеском своих молний или глазами цвета неба… А может, чем другим9 — она многозначительно прищурилась.

— Глаза мои ты видишь и так, а на молнии можешь полюбоваться, — угрюмо буркнул Скиф, потянувшись за лучеметом. Но Рирда властным жестом остановила его.

— Не стоит. Посмотрю завтра! Если твои молнии и в самом деле спалят обитель демонов, ты сможешь вернуть нам долг!

— Какой долг, Сестра Меча?

— Тебе даровали защиту. Тебе, чужаку! И твоему другу тоже! Волей премудрой матери и властью хедайры! Это и есть ваш долг, клянусь клыками пирга!

— А я клянусь его хвостом, что о долгах не было речи! Не говорила премудрая мать о долгах! Она сказала: иди и сражайся!

Компаньон, похоже, начал заводиться, и Джамаль легонько похлопал его по плечу.

Рирда ап'Хенан втянула воздух сквозь стиснутые зубы, сжала кулаки, сделавшись вдруг похожей на разъяренную рысь, потом махнула рукой.

— Ладно! Безмолвные видят, кому и что ты должен. А я увижу завтра! Я прикажу установить метательные машины там и там — на камнях, что повыше. Но не слишком надейся на них, сын огня и железа! Падда не горят. Даже от молний хвастливых кафалов.

Она резко повернулась и пошла к кострам.

— Вах, какая женщина! — Джамаль смущенно поцокал, провожая ее взглядом. — Говорит, как клинком сечет! Генеральша!

— На Нилыча похожа, — пробурчал Скиф не то в качестве комплимента, не то с осуждением. — Ну, будет мне на орехи, коль я эту проклятую рощу дотла не спалю!

— А если спалишь дотла, откуда взять образцы? Листья, кору, ветки — что там еще тебе Нилыч заказывал?

— Дьявол с ними, с образцами! Кому они нужны, если мы до самого гадючника доберемся? Может, я Пал Нилычу вместо травки да листьев живого двеллера приволоку!

— Ну, тогда пали, — сказал Джамаль. — Пали, дорогой! …Ночью он проснулся, когда взошедшие в зенит Зилур и Миа, смешав серебряный луч с багровым, озарили алым сияньем его лицо. Звездный странник перевернулся на живот, потом, заметив сидевшего у костра Скифа, приподнял голову. Его компаньон что-то разглядывал в неверном свете двух лун и рдеющих углей, то перебрасывая некий предмет из ладони в ладонь, то поднося его к самым глазам.

— Не спится, генацвале?

— Думаю, князь, думаю… Видишь эту «штучку»? — Скиф повертел в пальцах маленький блестящий диск. — И зачем мне дядя Коля ее дал? На крышке огонь, и тут огонь… — Он задумчиво уставился в костер. — И саламандра… Глядит, будто просит чего…

— Огня и просит… живого огня… — пробормотал Джамаль, погружаясь в дремоту. — Саламандрам… нравится… живой огонь…

Он снова заснул.


* * *
С рассветом сотня лучниц, покинув лагерь, перебралась на другую сторону морены. Джамаль шел в их настороженной толпе, без лука, которым он не умел пользоваться, но с двумя увесистыми связками стрел на плечах; еще у него был клинок — тот самый, отнятый у шинкасов. Скиф, шагавший рядом, не нес ничего, кроме оружия и изрядно отощавшего рюкзака.

Обогнув шинкасские кострища да растерзанные зверьем трупы, амазонки по команде Рирды растянулись в цепь метрах в ста пятидесяти от деревьев. Луки у них были огромны, в человеческий рост — не те, из которых бьют с коня, а предназначенные для стрельбы с крепостных стен, на дальнее расстояние. И пользовались они ими с превеликим мастерством — выпущенные на пробу стрелы пали в самую середину рощи, исчезнув в переплетенье золотистых ветвей. Рирда, повернувшись к камням, где были уже установлены катапульты, подняла копье. Ей помахали в ответ, затем в воздухе просвистел пузатый горшок и разбился о дерево.

— Мы готовы. — Рирда огладила шрам на щеке и повернулась к Скифу. — Ну, во имя Безмолвных… Доставай свои огненные стрелы, чужак!

— Мне надо подойти поближе.

— Так подойди!

Скиф, не говоря ни слова, зашагал вперед; Джамаль и Сийя двинулись следом.

— Эй, сестра! — окликнула девушку Рирда ап'Хенан. — Останься! Пусть идут одни. Ты ничем им не поможешь. Едва повернув голову, Сийя сказала как отрезала:

— Это мой мужчина. Мой мужчина и его друг! Кто за ними присмотрит, если не я?

«Вах! — восхитился Джамаль. — Что за девушка!» На миг острое чувство сожаления кольнуло его; он вспомнил ту юную телгани, похожую на златовласку Тамму, до которой пролегли сейчас сотни лет, тысячи парсеков и бездны горьких сожалений. Жива ли она? На Телге долго не старятся и долго не умирают, но всему рано или поздно приходит конец: и красоте, и жизни, и воспоминаниям. Когда же он покинул родину, впервые обратившись невесомым световым лучом? Три столетия назад, никак не меньше… У той, телгской златовласки за это время сменился не один возлюбленный… Двух или трех самых близких она одарила потомством… Жаль, что не его! С другой стороны, он тоже не дремал — ни в земном обличье, ни в остальных своих ипостасях. Выходит, квиты!

Задумавшись, Джамаль едва не ткнулся в спину Скифа. Компаньон притормозил, ибо Сийя дернула его за рукав и приказала:

— Стой! Дурные сны уже витают неподалеку! Звездный странник принюхался, расширив ноздри. Как всегда, слабый медвяный аромат скорей бодрил, чем вгонял в сон, однако запах различался уже отчетливо, перебивая смолистый душок, которым тянуло от кедров, высившихся по обе стороны рощицы. Сейчас они находились вдвое дальше от нее, чем шеренга металлических плит, приготовленных для сену. На одной плите что-то темнело — напрягая глаза, Джамаль различил запрокинутую голову с раздувшимися щеками, пряди темных волос, вспухший перевернутым котлом живот. Тха еще не обратился в мумию; солнце вовсю трудилось над ним, изгоняя влагу из гниющей плоти.

Скиф вытащил свой лучемет, посмотрел, оценивая дистанцию, на опушку и повернулся к Сийе.

— Что будет, если подойду ближе? К тем блестящим плитам, где загорает этот вонючий хиссап?

Девушка нахмурилась.

— Долго ты там не выдержишь, мой светловолосый. Уснешь!

— А потом?

— Потом я тебя вытащу… или вытащат нас обоих. Искусство Гайры ар'Такаб и Безмолвные Боги защищают нас, и демонам не удастся причинить нам Зло. Мы проснемся через день или два, и здесь, — она погладила Скифа по затылку, — будут бить барабаны. Потом это пройдет.

— Получается, я не рискую ничем, кроме долгого сна и головной боли? — Скиф вознамерился сделать шаг, но Сийя не пустила. «Молодец девушка, — подумал Джамаль, — сейчас снимет с него рюкзак и засунет неразумного внутрь».

Он похлопал компаньона по плечу.

— Стреляй отсюда, дорогой, там ты продержишься пять минут. Что можно сделать за такое время?

Скиф насупился, бросил взгляд на Сийю, но ближе к роще не пошел. Правая рука его поднялась, раздался щелчок предохранителя, и воздух прорезал фиолетовый луч. Вначале, первые тридцать-сорок метров, он казался тонким, как игла, и сиял почти нестерпимым светом; потом блеск его мерк, игла превращалась в карандашный грифель и, наконец, в карандаш. Там, где луч коснулся древесного ствола, он был почти не виден — если не считать круглого светлого пятнышка, выглядевшего совсем безобидно.

Ствол, однако, задымился.

— Распадись и соединись! — выкрикнула Сийя, вскидывая вверх руку со стиснутым кулаком.

— Вихрь Небесный! — громовым хором откликнулись лучницы. Две-три стрелы, выпущенные, должно быть, в азарте, промелькнули над головой Джамаля, но тут раздался голос Рирды ап'Хенан, и стрельба прекратилась.

Ствол падда дымился, но не горел. На нем темнели черные шрамы и появлялись новые — то выше, то ниже; более серьезного ущерба Джамаль не замечал. Так продолжалось минут семь или восемь, потом луч мигнул и погас. Ликующие крики амазонок смолкли.

Чертыхнувшись, Скиф поменял батарею и буркнул:

— Ничего не выйдет! Я не могу на таком расстоянии держать луч в точке или водить им по одному месту! Нужен упор… что-нибудь вроде треноги…

— Не нужен, — сказал Джамаль. — Уже ясно, чтопушкой твоей издалека дров не напилишь. Да и не пилить ты хотел, почтенный Владыка Ярости, а жечь! Верно?

— Верно, — согласился Скиф, поглядывая на приунывшую Сийю в некотором смущении. — Эх, напалма бы сюда! Десяток бочек!

«А еще лучше — стационарный излучатель антиматерии», — подумал Джамаль. Или то была мысль Ри Варрата?

Такими излучателями оборудовали телгские боевые корабли, и с их помощью не составляло труда распылить горный хребет или вскипятить море. Впрочем, на Земле тоже кое-что имелось — не столь эффективное и гораздо более варварское, но вполне подходящее, чтоб от любой рощи — или любого города — остался дымящийся кратер глубиной в полкилометра.

«Вот почему, — продолжал рассуждать Джамаль, — падда выращивают здесь, а не на Земле. Тут, в Амм Хаммате, где еще не изобрели напалм, пушки, ракеты, ядерные бомбы и лучевое оружие. На Земле, гораздо более цивилизованной по этой части, падда не могли служить защитой для баз Бесформенных, и потому для Земли предназначалось нечто иное — не живые деревья, источавшие наркотический аромат, а пачки „голда“, о которых рассказывал ему Скиф».

К ним, осторожно втягивая воздух, подошла Рирда. В это утро она единственная облачилась в доспехи: в панцирь, шлем с султаном и белый плащ, защищавший от солнечных лучей. Остальные воительницы были в туниках из мягкой оленьей замши; такое одеяние не стесняло движений при стрельбе.

Амазонка со шрамом бросила взгляд на опушку, на ствол падда, перечеркнутый полосами истлевшей коры, и недовольно скривилась.

— Твои огненные стрелы, чужак, не подожгут даже сухой травы! На что они годятся? Удивлять мою сестру? — Рирда искоса поглядела на молодую амазонку. Та нахмурилась; насмешки над ее мужчиной явно пришлись Сийе ап'Хенан не по вкусу.

Компаньон прекратил бормотать про напалм, огнеметы и зажигательные фугасы, пошарил в нарукавном кармане и вытащил маленькую круглую коробочку — тот самый дяди Колин подарок, который Джамаль видел уже не в первый раз. Как прошлой ночью, Скиф подбросил блестящий кругляшок на ладони, поглядывая на него с сомнением и надеждой, затем повернулся к Рирде:

— Сделаем так, Сестра Меча: пусть твои девушки бросят сотню горшков с маслом — на опушку и подальше, в середину рощи. Потом прикажи пускать стрелы. А я попытаюсь еще раз… тем или другим способом… — Он перевел взгляд с круглой коробочки на свой лазер и со вздохом добавил: — Святой Харана! Если б я мог подойти ближе!

— Не советую, чужак! Не советую! — со свистом втянув воздух, Рирда подняла копье и дважды взмахнула им.

На камнях, у катапульт, зашевелились. Вскоре два первых снаряда — вместительные горшки, похожие на огромную, раздутую посередине дыню, — просвистели над головой Джамаля и исчезли среди сияющих бледным золотом крон. Затем последовал второй залп, третий, четвертый… Обслуга катапульт трудилась с завидной сноровкой, да и метательные машины были, судя по всему, хороши; Джамаль прикинул, что на их перезарядку уходило полторы минуты.

Обстрел, однако, длился больше часа. На древесных стволах появились жирные маслянистые потеки, кроны, политые тягучей бесцветной жидкостью, засверкали ярче, к медвяным ароматам примешался едкий неприятный запах. Демоны, предположительно засевшие в роще, никак не реагировали. Либо их купол был пуст, либо все старания амм-хамматских воительниц не вызывали у них тревоги. Да и немудрено: масло для светильников — не напалм, а катапульты, разумеется, не могли сравниться ни с земными огнеметами, ни с телгскими излучателями.

Все это время Рирда простояла неподвижно, широко расставив ноги и хмуро разглядывая атакуемый объект. Скиф то перешептывался с Сийей, то с сосредоточенным видом изучал свою коробочку, что-то бормоча под нос. Прислушавшись, звездный странник разобрал:

— Придет нужда, открой… открой, погляди да подумай… а думать-то о чем?.. чего нарисовано, о том и думай… чего нарисовано… думай…

Джамаль тоже думал; вспоминал некие слова Гайры ap'Taкаб, сказанные в тот день, когда премудрая мать готовила их к обряду. «Люди различны, — говорила она, — и различна ценность их разумов и душ. Чем богаче, тем дороже… Много ли стоит покорный и трусливый, слабый духом, прозябающий в невежестве?» — "Не много, — согласился звездный странник, поглядывая на Рирду и девушек-лучниц, стоявших шагах в пятидесяти, ближе к морене. — Вот это — дорогой товар, — решил он, — соблазнительная дичь для охотника! Как там сказала премудрая? Отборные и лучшие в этом мире! Потому что дух их силен, сердца тверды и разум ясен!

Но сила духа и отвага не единственные людские достоинства, — продолжал рассуждать Джамаль. — Человек может быть миролюбив и даже слаб, зато интересен в других отношениях — своими знаниями, талантами, эмоциональным богатством, уровнем интеллекта, наконец… Уровень сей был, разумеется, выше в тех мирах, что уже миновали стадию варварства — откровенного варварства, процветавшего в Амм Хаммате, или такого, как на Земле, где развитие технологии приносило пока что не меньше вреда, чем пользы. Телг и многие из его звездных соседей уже прошли этот этап; на Телге высокий интеллект и технологические достижения сочетались с разумной осторожностью, умением не обострять конфликты и заботой о будущем. Сама Миссия Наблюдателей была тому примером!

Но что же тогда получалось? Выходило, что Телг и подобные ему миры — самая лакомая добыча для Бесформенных! Даже Земля была им ценнее Амм Хаммата — и своим многолюдством, и более высоким интеллектом обитателей, поскольку их души и разумы, хотели они того или нет, являлись продуктом трехтысячелетней цивилизации. И средний человек Земли знал и умел неизмеримо больше, чем любой из аборигенов Амм Хаммата…

Не считая Видящих, — напомнил себе Джамаль. — О них — отдельный разговор; они были аномалией, редкостным исключением для любой из звездных рас. Как и некоторые земляне — к примеру, тот же Доктор…" Бомбардировка окончилась, и Джамаль очнулся — Скиф тряс его за плечо.

— Задремал, князь?

— Нет, дорогой, думаю. — Звездный странник огладил бородку, отросшую уже на два пальца. — Думаю, что делать, если ты не подпалишь эти кустики. Может, у тебя в мешке еще что-то найдется? Бомба, скажем?

— Найдется, только не в мешке. — Скиф показал глазами на свою ладонь. Там лежала круглая коробочка, уже разъятая на две части. Одна половинка оказалась крышкой; в другой был смонтирован миниатюрный механизм, выглядевший раз в десять сложнее часового, с крохотным черным кристалликом в центре и мигающим под ним огоньком. В такт миганиям раздавалось едва различимое тиканье.

— Вот, — довольно произнес Скиф, вновь соединяя обе части устройства, — пока ты думал да мечтал, я разобрался с этой штукой. Ее надо было сдавить, тогда крышка отходит… А потом я представил огонь, и огонь загорелся — та маленькая лампочка или не знаю что… Словом, начало тикать!

Джамаль с интересом уставился на ладонь компаньона.

— А зачем ты ее открывал, дорогой?

— Согласно выданной инструкции, — ухмыльнулся Скиф. — Дядя Коля что сказал? Придет нужда, открой, погляди да подумай о том, что нарисовано… Нарисованы же языки огня и саламандра… А саламандра огонь любит, живой огонь!

— Это мной сказано, а не твоим дядей Колей, — уточнил Джамаль, разглядывая коробочку. Определить ее назначение он не мог, и казалась она слишком маленькой и безобидной, чтобы как-то помочь намечаемым на сегодня делам. Но эта мысль принадлежала, разумеется, землянину Джамалю; звездный странник Ри Варрат знал, что величина технического устройства отнюдь не определяет его мощности и ценности.

«Детонатор? — подумал он. — Нечто вроде запала с каталитическим действием?» Взгляд его вновь обратился к Скифу.

— Что такое, как думаешь, дорогой?

— Тикает, а не часы… Значит, бомба! — Компаньон снова усмехнулся и перебросил блестящий диск Сийе. — Это амулет, моя ласточка! Примотай покрепче к стреле… Пустишь, когда я дам сигнал. — Затем он поглядел на Рирду и жестом, уже привычным для Джамаля, потер висок. — Ну, отважная, пора! Раз моими молниями не поджечь даже сухой травы, поглядим, на что годятся ваши стрелы. Помаши-ка девушкам!

Шрам на щеке амазонки побагровел, ноздри раздулись, в глазах сверкнуло бешенство; она снова стала похожа на разъяренную дикую кошку. Скиф, явно цитируя кого-то, с усмешкой произнес:

— Гнев подобен огню — не выплеснешь, сгоришь сам. Не сверли меня взглядами, отважная, лучше берись за лук и тоже постреляй.

Голос его, как показалось Джамалю, звучал куда уверенней, чем прежде; видать, он крепко полагался на дяди Колин подарок. С этим умельцем Джамаль был неплохо знаком, ибо Сарагоса, шеф фирмы «Спасение» и резидент Системы, не препятствовал дяде Коле подхалтуривать на стороне — при том непременном условии, что клиенты не будут спаивать его сотрудника. К спиртному у дяди Коли была слабость, и хоть никто не видел его пьяным, но и в трезвости старый «механик» пребывал считанные часы.

Что, впрочем делу не мешало. Сотворил ли дядя Коля свою «штучку» трезвым или в обычном подпитии, Джамаль не сомневался, что она сработает; вот только как? Если догадка компаньона была верной, они могли рассчитывать на успех; если нет…

Рирда ап'Хенан, все еще хмуро поглядывая на Скифа, взмахнула копьем. Полетели стрелы, и звездный странник застыл на мгновение, будто сраженный великолепным зрелищем. Над головой его струился стремительный огненный поток; ярко пылали пучки промасленной пакли, прикрученной к остриям, металось раздуваемое в полете рыжее пламя, сотни дымных следов пестрили воздух, слитный свист летящих снарядов напоминал басовитое гудение органных труб. Амазонки не торопились, однако каждую минуту в небеса взмывали три сотни стрел, а в запасе у каждой лучницы их было не меньше сорока. «Половину Тбилиси можно спалить», — подумал Джамаль, наблюдая, как огненный град рухнул на рощу.

Над золотыми кронами и у самой опушки, в траве, вспыхнуло пламя. Сначала казалось, что и деревья занялись; алые языки встали в два человеческих роста, метнулись вверх по стволам, лизнули листву и грозди огромных ягод, перевернутыми плотными пирамидками свисавших с ветвей. В нос ударил запах гари, совсем заглушивший слабый медвяный аромат; золотистые листья начали скручиваться, опадать, и степной ветер, подхватив их, понес к морю. Дым и пепел поднялись над деревьями темным столбом, расплылись тучей; и в это мрачное черное облако все летели и летели стрелы.

— Горит? — неуверенно произнес Скиф, покосившись на Джамаля.

Тот пригляделся.

— Масло горит, генацвале. Трава горит… еще — листья, но немного… Ну, ты видишь сам!

— Вижу! — Компаньон взвесил на ладони лучемет, будто соображая, подбавить огонька или не стоит. Рядом с ним в напряженном ожидании, с луком в руках, застыла Сийя.

Ягоды — большие, величиной с кулак, полные сока — начали лопаться. Вязкая жидкость обволокла ветви и листву, сбивая пламя, устремилась вниз, к стволам; чудилось, что некто невидимый включил автоматическую систему, рассчитанную на случай пожара. Но впечатление это было скорее всего ложным. Падда и в самом деле не поддавались огню — прочные, как камень, они обладали естественными средствами защиты. Сок продолжал течь, в воздухе кружилось все меньше обгорелых листьев, дым сделался реже, огонь замирал. Амазонки прекратили стрелять — видно, запас снарядов был израсходован.

— Чего ты ждешь? — прорычала Рирда, дергая Скифа за рукав. Шрам ее вновь набух кровью, серебряный пирг на панцире ярился больше обычного. — Чего ты ждешь, чужак? Выпускай свои молнии, пока не выгорело все масло! Клянусь Безмолвными, травы у опушки уже нет, ни сухой, ни свежей — теперь посмотрим, что ты сумеешь поджечь, кафал!

Скиф рывком сбросил ее руку.

— Поглядишь на молнии в другой раз, Сестра Меча. А теперь… — Он повернулся к Сийе, и Джамаль заметил, как его напряженное и злое лицо сразу смягчилось. — Стреляй, ласточка! Стреляй! Целься туда, где огонь еще не погас.

Девушка откинулась назад, растянула лук. Руки у нее были тонкие, изящной лепки, но под смугловатой кожей перекатывались упругие мускулы, а хватка пальцев на тетиве была уверенной и твердой. Джамаль залюбовался ею. Сейчас эта лучница с пепельными кудрями сама напоминала лук — живую древесную ветвь, напряженную в страстном усилии.

Тенькнула тетива; стрела, очертив пологую арку, скрылась в редеющем дымном облаке.

— Так хорошо? — спросила Сийя, подняв на Скифа большие темные глаза. На Рирду она старалась не смотреть.

— Хорошо. Теперь подождем. Надеюсь, дяди Колина «штучка»…

Он не успел договорить, как над рощей полыхнуло. Джамаль, ожидавший чего-то подобного, успел прикрыть ладонью глаза, но обе женщины вскрикнули, а компаньон чертыхнулся, поминая какого-то Харану, бездельника и лоботряса. Вероятно, лучницы-амазонки тоже были ослеплены — Джамаль, прижимавший руки к лицу, слышал, как девушки кричат, призывая Небесный Вихрь и троицу Безмолвных.

Звездный странник раздвинул пальцы, осторожно приподнял веки. Дым над рощей рассеялся; палящий воздух мгновенно унес остатки темного облака, развеял его без следа. Теперь над золотыми кронами ревел, ярился и бушевал огонь, метался диким зверем, выбрасывая в стороны и вверх багровые факелы, длинные тонкие искры, пламенные шары и рыжие завитки, подобные вздутым ветром парусам. Пожар начался в самой середине рощи, и хотя деревья на границе ее казались по-прежнему несокрушимыми, Джамаль понял, что на сей раз горит не масло. И не стрелы, выпущенные девушками Рирды! Стрелы, вероятно, обратились в пепел за первые пять секунд.

«Ай да дядя Коля! — подумал он. — Ай да мастер-пиротехник! Сначала ломает голову, как разделаться с пожаром, потом — как его раздуть! Раздуть так, чтоб все горело — и камни, и воздух, и вода!» Раздвинув пальцы пошире, Джамаль — или, вернее, Ри Варрат — принялся размышлять о противоречивом и варварском характере землян. У них на всякое разумное и полезное изобретение приходилось десять неразумных и смертельно опасных; так, придумав компьютеры, они первым делом рассчитали траектории для баллистических ракет, а освоив ближний космос, развесили там сотни спутников-шпионов. Дядя Коля тоже не составлял исключения: наладив в особняке Джамаля уникальную систему противопожарной безопасности, он, судя по всему, тут же принялся размышлять, как справиться с ней.

Эта гипотеза насчет подаренной Скифу «штучки» показалась звездному страннику весьма похожей на правду. Оставалось лишь надеяться, что дяди Колин детонатор — или что он там изобрел — не спалит весь Амм Хаммат, ограничившись хотя бы Проклятым Побережьем.

Джамаль отвел ладони и осмотрелся. Компаньон, похоже, протер глаза и в упоении взирал на ярившийся огонь. Сийя бросала на Рирду ап'Хенан торжествующие взгляды, Сестра Меча в смущении то потирала рубец на щеке, то принималась щипать себя за ухо; ее девушки — тоже, видимо, прозревшие — разразились оглушительным боевым кличем.

— Клянусь когтями пирга! — пробормотала Рирда. — Ты вызвал огненных демонов, чужак? И они сейчас бьются с ару-интанами?

— Не демонов, духов огня! Саламандр!

— Саламандр? Что это?

— О том не ведают даже Безмолвные Боги, — с важностью произнес Скиф и подмигнул Джамалю. — Но саламандры любят огонь… живой огонь. Ты погляди, как полыхает!

— Это сделал мой мужчина! — гордо заявила Сийя. — Скиф ап'Хенан, мой избранник, пришедший издалека! — Щеки девушки раскраснелись, глаза восторженно сияли; одной рукой она сжимала лук, другую опустила на эфес меча, украшенный бирюзой.

«Сейчас помчится рубить ару-интанов», — подумал Джамаль и сказал:

— Прикройте лица. Огонь скоро будет на опушке. Он уже был там. Полыхнуло жарким воздухом, Сийя закашлялась, Скиф обнял ее, прижал головку девушки к груди. Рирда с лязгом опустила забрало шлема.

Деревья пылали, обращались в рдеющие головешки, в пепел, в прах, в клубы дыма, улетавшие к небесам. Середина рощи уже выгорела, но разглядеть там ничего не удавалось — ветер, дувший с востока, усилился, подняв в воздух не только дым, но и тучи мелкой черной пыли. Восточный ветер гнал огонь к прибрежным скалам, и это было хорошо; в противном случае могла загореться степь. По краям от черной проплешины пламя еще полыхало, хоть и не так свирепо, как раньше, и кое-где подбиралось к кедрам; правда, ни один из них не занялся по-настоящему.

— Думаю, скоро погаснет, — произнес Джамаль, прищурившись и выставив перед лицом ладонь. Вывод сей следовал из общих соображений насчет дяди Колиного детонатора: его воздействие, как действие всякого прибора, было ограничено во времени и пространстве. Скиф, тоже догадавшись об этом, кивнул, но Рирда вдруг погрозила гибнущей роще кулаком и хрипло забормотала:

— Пусть горит, пусть… Во имя Великих Безмолвных! Пусть горит на юге и севере, пусть огненные саламандры чужаков сожрут Проклятый Берег! Да распадется он без следа вместе с ару-интанами! Да станут они прахом и пылью, и ветер пусть унесет ту пыль вверх, к серебристой луне Зилур! И пусть Безмолвные соберут ее в сосуды до последней крупинки и бросят в бездну… в самую темную из бездн, мимо которых проносил их Небесный Вихрь… И пусть запечатают ту бездну страшным заклятием, нерушимым и вечным, как горы Мауль!

Но огонь вдруг начал угасать, так и не добравшись до кедровника; последние падда, с обгоревшими листьями и обугленной корой, защитили его. В воздухе теперь не чувствовалось и следа сладких медвяных ароматов — тянуло лишь вонючей гарью да смолистым запахом кедров. Черная пыль, поднятая ветром, поредела, рассеялась, и сквозь нее стала просвечивать какая-то конструкция — уже не золотистая и сверкающая, но покрытая пятнами сажи и опаленная огнем. Очертания ее были смутными, но, как показалось Джамалю, она походила на половинку яйца, поставленного торчком.

— Вот и купол, — сказал Скиф, с деловитым видом проверяя, легко ли выходят из ножен меч и катана. Он снова вытащил свой лучемет, щелкнул предохранителем и обернулся к звездному страннику: — Пойдем поглядим?

— Не обождать ли? Там, дорогой, сейчас жарковато.

— А чего ждать? Пиво пьют холодным, чай — горячим, а врага берут тепленьким.

Отпустив это замечание, компаньон Джамаля решительно зашагал к обители демонов. Сийя, не обращая внимания на протестующий жест Рирды, бросила в траву лук и колчан, обнажила меч и тронулась следом. Спина ее была прямой и напряженной; ветер трепал пепельные локоны, на длинной стальной полосе клинка играли отблески солнечных лучей. «Не позавидуешь демонам, что посягнут на ее мужчину», — решил Джамаль и повернулся к Рирде.

— Вот что, почтенная… В самом деле, надо сходить поглядеть. Ты и девушки твои держитесь подальше. Лучше отойдите к камням… А если нас долго не будет, уходите. Уходите и передайте премудрой Гайре мою благодарность. — Он вытянул руку, коснулся чеканного пирга, грозно скалившего клыки, и сказал: — Прощай. Пусть твои боги пошлют тебе удачу.

— Я не хочу прощаться, пришедший издалека, — голос Рирды ап'Хенан глухо звучал из-под забрала. — Я надеюсь, что вы вернетесь, моя сестра, ты и твой друг, сын огня и железа.

«Надо же, — подумал Джамаль, широко шагая вслед за Скифом и Сийей, — в первый разона не назвала нас чужаками».


* * *
Трава шелестела под сапогами Джамаля. Пожар, раздуваемый ветром, откатился к морскому берегу, и сюда огонь не достал; стебли были по-прежнему зелеными, живыми, и лишь кончики их сморщились и поникли. Впереди, в сотне метров, темнела выжженная земля, курились дымки, витали клубы черной пыли, огибая стены высокого купола. Слева и справа от него, на границе с кедровником, еще сохранилось несколько дурманных деревьев. Они торчали там зловещими обугленными скелетами — кора, листва, гроздья ягод и мелкие ветки сгорели, и от стволов, наполовину обратившихся в угли, не пахло ничем подозрительным.

Скиф, чуть ли не бежавший впереди, внезапно остановился и поднял руку. Когда Джамаль подошел, Сийя была уже рядом с ним; оба разглядывали металлическую плиту, торчавшую из мягкой почвы сантиметров на пятьдесят, до колена. Металлическая поверхность, чистая и не тронутая ржавчиной, сверкала; в углах этого зловещего алтаря поблескивали кольца — несомненно, для веревок, коими прикручивали руки и ноги жертв. Плита была вытянутой, четыре шага в длину и два — в ширину; как раз, чтобы уложить человека. Полированные грани ее казались изогнутыми, словно их вылепили из пластилина — ни выступающих ребер, ни краев, ни единого плоского места хотя бы размером с ладонь. На взгляд Джамаля, она напоминала округлую перевернутую мыльницу из алюминия, по которой небрежно прошлись молотком.

— Смотри! — Скиф вытянул из ножен клинок, показал на одну из вмятин. — Сильно я торопился, когда ту гадюку жирную привязывал, ничего рассмотреть не успел. Но про кольца помню и про эту впадинку… Для головы она, понимаешь?

Джамаль кивнул. Вмятина была правильной сферической формы, размером побольше волейбольного мяча — точь-в-точь для головы. Если запястья и щиколотки привязать к кольцам, никуда не денешься, ни вверх, ни вниз, ни вбок… Как раз ляжешь затылком сюда — словно бильярдный шар в лунку…

Скиф, видимо, думал о том же. Покосившись на Сийю, хмуро взиравшую на жертвенник, компаньон прошептал:

— Помнишь, о чем мне дядя Коля толковал? Про нишу-"сосалку" да щель-окошко? Так вот, это она и есть! «Сосалка»! Клянусь Хараной-заступником! — Он поднес кулак с зажатой в нем катаной к виску, точно отдавал честь.

— А щель, думаешь, там? — Джамаль показал на торчавший впереди обгорелый купол.

— Наверно. — Скиф пожал плечами и, придвинувшись ближе к Джамалю, снова зашептал: — Ты не беспокойся, князь, ничего плохого с нами не случится… я бы знал… а узнавши, Сийю бы с собой не потащил… связал бы по рукам и ногам и Рирду приставил — стеречь… Только там, — он кивнул в сторону купола, — смерть и раны мне не грозят. Я чувствую, понимаешь? Чувствую! А буду жив-здоров, смогу и вас оборонить.

«Вы оба взысканы богами, — прозвучал в ушах Джамаля сильный голос Гайры. — Совсем по-разному, но взысканы! Одному боги повелели говорить; другому — предвидеть… Редкостный дар!» Он усмехнулся и потрепал компаньона по плечу.

— Пойдем, дорогой, а то девушка твоя беспокоится. Я тебе верю!

Скиф сунул катану в ножны и, не говоря ни слова, зашагал к черной дымящейся проплешине. Сийя шла за ним, чуть в стороне и сзади, как положено — прикрывала спину. Длинный клинок поблескивал в ее руках, украшенный бирюзой эфес светился небесной голубизной. Стройные ноги, едва прикрытые краем туники, ступали уверенно и твердо; тонкую талию охватывал боевой пояс, у бедра раскачивался кинжал. Не боится, подумал Джамаль, провожая ее глазами; ничего не боится — ни демонов, ни дьяволов, ни своих богов! Впрочем, Безмолвные в отличие от Саваофа и Аллаха не грозили, а защищали, и защита их была крепкой — в этом звездный странник был уверен.

Он на минуту задержался у металлической плиты. Теперь, когда деревья не закрывали обзора, было видно, что жертвенники или алтари, расположенные широкой дугой, ориентированы в точности на купол. Казалось, под землей сокрыта гигантская ладонь — не то с десятком, не то с дюжиной пальцев; кончики их выступали на поверхность, а на запястье высился обгорелый бугор в форме половинки яйца.

«Датчики и пункт контроля? — промелькнуло у Джамаля в голове. — Похоже, весьма похоже…» Он отвернулся от плиты и начал нагонять Скифа с девушкой.

Сейчас он был в большей степени телгани Ри Варратом, чем землянином Джамалем. И, пребывая в своей привычной ипостаси разведчика и Наблюдателя, пытался предугадать, что ждет его там, в куполе. Возможно, гибель — несмотря на уверения компаньона. Но смерти он не боялся, ибо не был ей подвластен — во всяком случае, духовно. В миг физического уничтожения тело его станет аккумулятором энергии; тепло и солнечный свет, слабая радиация почвы, порывы ветра, планетарное магнитное поле — все, все годилось ему, чтобы, обратившись в невесомый пучок фотонов, начать долгое странствие среди звезд. Механизм преобразования, так же как траектория обратного пути, был встроен в его разум; и переход, и выбор курса свершались автоматически. Собственно говоря, он мог в любой момент вернуться домой — достаточно было пустить себе пулю в висок или спрыгнуть со скалы, настроившись перед этим на команду возвращения. Рано или поздно так поступали все Наблюдатели, уставшие от бесцельных скитаний, но его поиски увенчались успехом. И потому с пулей или скалой можно было повременить! Он уже многое узнал, но хотел узнать больше.

Очевидно, думал Ри Варрат, сейчас он является самым компетентным специалистом по Бесформенным во всей Галактике. Ему не довелось посетить вместе с Сарагосой их базу под Питером, однако Скиф описал ее весьма подробно, со ссылками на очевидцев. И теперь он получит возможность исследовать другую базу — здесь, в Амм Хаммате. Что удастся ему узнать? Что еще, кроме уже известного?

За последний месяц — земной месяц, разумеется, — он узнал о Бесформенных неизмеримо больше, чем за три века скитаний. Казалось, разум его столетиями подтачивал некую стену, плотину неведения — и вот она рухнула! Дело случая, улыбка судьбы, подарок удачи! Или закономерность? Но кому ведомо, что такое удача?.. Пожалуй, сами Древние знают о ней не больше последнего дикаря в Галактике… Быть может, его удача — это Скиф, шагающий сейчас впереди? Его магический талисман, его счастливый случай… Почему бы и нет? Стоило ему появиться, как легенда обернулась явью — миф об амазонках, повелительницах степи, о мудрых женщинах, которые не спят и могут говорить без слов, о многобашенном городе на скале стал реальностью… И реальность эта обрела имя — Амм Хаммат! Да, появился Скиф, и Амм Хаммат удалось разыскать — после четырех или пяти неудачных попыток, предпринятых Доктором… Попыток, которым предшествовал год других поисков, когда он, Ри Варрат, пытался нащупать связи с Системой, с фирмой «Спасение», с недоверчивым Сарагосой…

Джамаль вскинул голову. Перед ним маячили две спины: широкая, в пятнистом десантном комбинезоне, и поуже, обтянутая туникой из коричневой оленьей замши. Спины покачивались в дружном согласии, и на секунду в голове звездного странника промелькнула дикая мысль: что, если все случившее надо толковать наоборот? Скиф — вовсе не талисман, приведший его к желанной цели; просто Скифу была назначена судьбой эта девушка с пепельными волосами, вот он и пришел к ней. И притащил сюда его, Ри Варрата, вместе с Миссией Защиты, в качестве бесплатного приложения! Строго говоря, в этой идее не было ничего абсурдного, так как никто не мог сказать, какая цель величественнее и выше: встреча двух любящих существ или поиск защиты от Бесформенных. Неясным оставался и вопрос об удаче — то ли она улыбнулась Скифу, то ли самому Джамалю.

Пожалуй, решил звездный странник, премудрая мать Гайра отдала бы предпочтение его компаньону. Сам он, по ее утверждению, мог «говорить» — то есть передавать и принимать эмоции, но не мысль, отлитую в слово; его дар являлся низшей формой телепатического контакта, и Джамаль не переоценивал своих талантов. Что касается компаньона, то он не был ни эмпатом, ни телепатом, ни телекинетиком, однако мог «предвидеть». Значило ли это, что дар предвидения отвращал от него опасности и неким непостижимым образом направлял к цели? А целью являлся вовсе не поиск затаившихся в тумане двеллеров, а соединение с Сийей ап'Хенан, молодой воительницей из Башни Стерегущих Рубежи?

Парадокс был неразрешим, и Джамаль, усмехнувшись, ускорил шаги. Под его подошвами хрустели не успевшие остыть уголья, кое-где виднелся огонь, плясавший на грудах ветвей, но было их на удивление немного — пламя, порожденное дяди Колиной «штучкой», обратило деревья в пепел, в золу, в прах. А прах, как известно, легок и подвластен ветрам… В результате от рощи не осталось почти ничего, ни обгорелых пней, ни обугленных стволов — если не считать догорающие головни да черные скелеты, маячившие слева и справа на фоне изумрудного кедровника. Почва была покрыта тонкой пылью, которую приминали сапоги Джамаля, но ветер трепал и ворошил ее, сдувая к прибрежным скалам. Земля под слоем пыли походила на плотно спекшийся уголь.

Неподалеку от купола Сийя вдруг замерла, потом огляделась, явно прикидывая расстояние до кедровника и до каменистой гряды, на которой маячили фигурки лучниц. Она сделала шаг, другой, опустила меч и принялась разгребать кончиком лезвия пепел. Взмахи клинка были быстрыми, уверенными, как будто она в точности знала, что должна обнаружить здесь.

Джамаль недоуменно приподнял бровь, Скиф остановился и посмотрел на девушку.

— Что ты ищешь, милая?

— Вот! — Она склонилась грациозным стремительным движением, выхватила что-то из пыльного покрова, выпрямилась, протянула Скифу. — Твой талисман! С огненными са-ла-ман-драми!

— Как ты нашла его, девочка? — Глаза у компаньона Джамаля раскрылись шире рта, да и сам звездный странник был удивлен: казалось, легче отыскать иголку в стоге сена.

Но Сийя лишь небрежно повела плечом.

— Там — лес, там — скалы, а там стояли мы, — она вытянула изящную смуглую руку. — Я помню, куда бросала стрелу! Скиф захлопнул рот.

— Помнишь? А если бы стрел было двадцать?

— Ну и что? Я бы запомнила… — На ее губах вдруг мелькнула дразнящая улыбка. — А о чем помнишь ты, Скиф ап'Хенан?

— О той ночи, когда ты учила меня стрелять, — пробормотал компаньон, прикладывая к уху коробочку. — Больше не тикает, — сообщил он Джамалю.

Тот кивнул, думая, что не ошибся насчет дяди Колиной «штучки»; все же старый «механик» не собирался спалить весь мир. Либо его детонатор был устройством одноразового пользования, либо мог применяться многократно, отключаясь спустя несколько минут; в последнем случае эту опасную игрушку стоило приберечь. Скиф так и сделал — сунул блестящий диск в карман и застегнул «молнию».

Купол уже высился перед ними. Округлая, немного вытянутая к вершине сфера достигала двенадцатиметровой высоты; поверхность ее в отличие от жертвенных плит была ровной, округлой, без всяких выпуклостей и вмятин. Слой сажи покрывал ее сверху донизу, и, когда Джамаль приблизил к стене ладонь, от нее потянуло теплом. Он вытащил нож, соскреб копоть; под ней бледным золотом сверкнул металл.

— Жарковато тут было, — сказал Скиф. Зрачки у него из голубых вдруг сделались серыми; чем-то неуловимым он напоминал сейчас Рирду ап'Хенан, огромную сердитую кошку.

— Жарковато, — согласился Джамаль. — Твои саламандры плясали в пяти шагах отсюда.

Он поглядел на разворошенную пыль — в том месте, где Сийя вела поиски, — затем снова уставился на купол. Эта конструкция не выглядела капитальной — не крепость, не броневой колпак, а скорее легкое укрытие, предназначенное для работы в мире с вполне приличным климатом. Лезвие ножа оставило следы на поверхности металла; значит, он был довольно мягким, подобным алюминию — разумеется, не горючим, но с приличной теплопроводностью. Что же сотворилось внутри, когда над рощей вспыхнул огненный столб? «Пожалуй, — мелькнула мысль, — там и вправду стало жарковато… Мгновенное повышение температуры, адская духота, раскаленный воздух… Любой человек потерял бы сознание!» Но те, кого он выслеживал, не были людьми, и Джамаль ничего не знал ни об их возможностях, ни о физиологии, ни о внешнем обличье. Термин «Бесформенные», возникший неведомо где и неведомо как, мог подсказать лишь одно: к Древу Гуманоидных Рас эти твари не относились. Но вывод сей был очевиден и подтверждения не требовал.

Звездный странник бросил взгляд на Скифа. Тот, обойдя купол и осмотрев его со всех сторон, стоял теперь молча, настороженный и готовый к действию, но проявлять инициативу вроде бы не собирался. Похоже, он ждал решения соратника, признавая в этот миг его главенство, что являлось вполне разумным и справедливым; в конце концов телгская Миссия была на тысячу лет старше земной Системы.

«На тысячу бесплодных лет», — подумал Джамаль, остро ощущая свое бессилие. Многое было ему известно; он уже знал, за чем охотились Бесформенные и как вербовали себе помощников — открыто в Амм Хаммате и тайно на Земле; он мог предполагать, что приходят они и уходят сквозь мглу темпорального вакуума, раскрывая в нем окна-щели; он догадывался, что разрядники атарактов, плиты-алтари и сферические ниши вроде описанной Скифом суть устройства одного предназначения, но различной мощности; он даже угадал — скорей интуитивно, чем в результате логических рассуждений, — смысл и цель обработки будущих жертв наркотическим дурманом. Он знал многое, но не ведал одного: что ожидает их за этой стеной из золотистого металла, покрытой копотью.

Пустота? Орды Бесформенных? Автоматические защитные устройства? Окно, прорезанное в сером тумане Безвременья? Сладкие запахи падда? Лучи гравитационных метателей? Или хранилище похищенных душ? Любая гипотеза могла оказаться истинной — так же как все вместе.

Скиф поднял свое оружие.

— Металл мягкий. Резать, князь?

— Погоди, дорогой, поищем вход. Я думаю, они, — Джамаль подчеркнул это «они», пристукнув черенком ножа, — не просачиваются сквозь стену. Должна быть дверь или люк…

— Может, они вообще наружу не выходили, — предположил Скиф.

— Может. Но давай все же поищем.

Джамаль решительно двинулся вокруг купола, соскребая копоть ножом. Вход обнаружился с южной стороны — две тонкие полоски, незаметные прежде под слоем сажи и тянувшиеся сверху вниз на расстоянии полутора метров друг от друга. Он начал расчищать левый паз; Сийя молча достала кинжал и принялась за правый. Скиф сторожил; глаза его перебегали с закопченной поверхности купола на обгоревшие стволы падда, торчавшие перед кедровником, словно он ожидал, что оттуда нагрянет какая-то неведомая опасность. Иногда он поворачивался к скалам — там, не опуская луков, стояли амазонки, а на самом высоком валуне, рядом с катапультой, поблескивал панцирь Рирды.

Скрежетали лезвия ножа и кинжала, копоть легкой черной пылью осыпалась вниз, ветер подхватывал ее, уносил к морю. Из купола не слышалось ни звука. Он казался мертвым, как расстилавшаяся вокруг земля.

— Затаились, — сквозь зубы пробормотала Сийя, — ждут… Джамаль на секунду перестал скрести ножом.

— Почему ты так думаешь, милая?

— Слишком тихо, Джаммала… враг рядом, а мы не слышим его. Значит, ждет, сидит в засаде. — Она отбросила со лба прядь пепельных волос.

«Возможно, — подумал Джамаль, — возможно». Он покосился на лучемет Скифа, потом на клинок, летавший в умелых руках Сийи, приподнял бровь и спросил:

— Скажи, красавица, как они выглядят? Не говорила ль о том премудрая мать? Или ваша хедайра? Или кто-то из девушек?

— Сказано — никто их не видел, — амазонка пожала плечами. — А разговоры о невидимом — прах! Зачем вести их, Джаммала?

Но звездный странник был настойчив.

— Вах! Всякий, кто связался с демонами, должен сперва полюбопытствовать, как выглядят эти твари. Разве нет, красавица? Что, если там, — он стукнул в стенку купола, — ждут нас красноглазые клыкастые чудища, хвостатые, ядовитые и вонючие, как хиссапы? Только величиной с повозку? И что мы будем делать?

— Рубить! — отрезала Сийя. — Рубить, клянусь Безмолвными! Хотя бы клыков у них оказалось втрое больше, чем у пирга!

«Радикальное решение проблемы, — подумал Джамаль. — Пожалуй, — продолжал размышлять он, орудуя ножом, — надо бы приглядеть за девушкой — во-первых, чтоб не лезла вперед, а во-вторых, чтоб не размахивала своими железками. Прежде чем рубить, надо поговорить… Вот только с кем?» В красноглазых чудищ он не верил и помянул их, желая выпытать, как же все-таки местное население представляет ару-интанов. Но ответ был прежний — никак! Видимо, амазонки на сей счет гипотез не измышляли, тем более что демоны являлись для них скорей абстрактным злом; шинкасы, их ненавистные слуги, были куда ближе и понятней.

На округлой поверхности обрисовался контур двери, ограниченный пазами шириной в спичку. Сийя отступила назад, сунула кинжал в ножны и прищурилась.

— Повозка сюда не пройдет, Джаммала… Зря ты меня пугал! Демоны ростом невелики. Не больше, чем мы с тобой.

— Меньше, — заметил Скиф. — Дверь квадратная, полтора на полтора… Попробуем открыть?

Джамаль молча кивнул, вогнал в паз лезвие ножа, надавил. Раздался звонкий щелчок; золотистая плита ушла на сантиметр внутрь, потом сдвинулась в сторону. «Как к себе домой идем, — промелькнуло у Джамаля в голове, — ни замков, ни запоров… С другой стороны, к чему запоры? Это сооружение из легкого золотистого металла охраняли деревья; кто в Амм Хаммате сумел бы приблизиться к нему? Кто рискнул бы?» Из открывшегося проема пахнуло жарким воздухом — таким жарким, словно Джамаль стоял перед топкой огромной печи. Вероятно, он не ошибся в своих предположениях: тепловой удар был силен, и атмосфера внутри купола нагрелась за считанные секунды. «Градусов на пятьдесят, — подумал он, используя привычные земные мерки. — В замкнутом помещении такого не выдержит никто — гуманоид, негуманоид, безразлично… ни одна форма жизни на углеродной основе, ни одно создание из плоти и крови…» Воодушевленный этой мыслью, звездный странник шагнул вперед, прямо в раскаленное горнило. Впрочем, жара уже начала спадать, и ветер, овевавший его затылок, доносил струйки свежего воздуха, спасая от удушья.

— Эй, — раздалось у него за спиной, — не спеши! В два прыжка компаньон подскочил к двери, наклонился и нырнул внутрь; похоже, он решил взять инициативу в свои руки. Спорить с ним не приходилось — сейчас все преимущества были на его стороне. Опыт, сила, реакция, оружие — и то чувство предвидения, о котором он давеча говорил…

Мысли эти промелькнули у Джамаля за десятую долю секунды; не мешкая и дрожа от нетерпения, он двинулся следом. В затылок ему дышала Сийя.

Высокая комната с округлыми золотистыми стенами, плавно переходящими в потолок… Ровный пол — из того же золотистого металла… Большой дискообразный светильник, будто бы повисший в воздухе у самой вершины купола… Жара, духота, пустота…

Но первое впечатление обманывало. Слева громоздился какой-то сложный агрегат, справа на стене мерцал зеленый круг огромного, с дверь величиной, экрана, а посередине валялся человек. Лежал ничком, уткнувшись в пол и разбросав руки.

Компаньон склонился над ним, ухватил за плечо, перевернул…

Джамаль, раскрыв рот, уставился на лежащего. На мгновение звездному страннику показалось, что он сходит с ума; судорожно сглотнув, он забрал бородку в кулак, дернул изо всех сил и пробормотал:

— Зураб… Зурабчик, клянусь могилой матери, клыками пирга и Безмолвными Богами! Как же ты сюда попал, генацвале?


* * *
Кажется, Скиф и Сийя были поражены не меньше его. Компаньон, спрятав лучемет в кобуру и опустившись на корточки, разглядывал смуглую физиономию джараймского купца, амазонка, уперев клинок в пол, недоуменно озиралась вокруг. Ни красноглазых клыкастых чудищ, ни демонов иного обличья, ни даже шинкасов, мерзких слуг зла… Некого рубить, некого жечь огненными стрелами! За исключением Зуу'Арборна, валявшегося без сознания посреди обители ару-интанов. А может, двеллеров или Бесформенных — но купец-джарайм, несомненно, имел форму. И форму, и облик, и одежду — все как положено у людей!

Пытаясь успокоиться, звездный странник сделал глубокий вдох, выпустил бороду из кулака и только сейчас заметил, что все еще сжимает в правой руке нож. Дернув щекой, он сунул его в ножны и шагнул поближе к распростертому на полу телу. Не приходилось сомневаться, что перед ним Зуу'Арборн, хозяин таргада, разбившегося у Проклятого Берега с месяц назад. С месяц по земному счету; в Амм Хаммате, очевидно, время двигалось побыстрей. Но темпоральные парадоксы были тут ни при чем, ибо Зуу'Арборн не странствовал во Вселенной с помощью какого-нибудь чудодея вроде Доктора; он оставался здесь, в амм-хамматских пределах, и дней пятнадцать или двадцать назад выступил из Города Двадцати Башен, намереваясь добраться до маульских портов. Ушел — вместе с тремя своими матросами и лошадьми, пожалованными хедайрой амазонок!

Под куполом еще царила духота. Склонив голову к плечу и поминутно вытирая заливавший глаза пот, Джамаль внимательно осмотрел лежащего. Невысокий, полный, осанистый, с черной густой бородой, в хламиде из серого сукна… Зуу'Арборн, джарайм! Он, четырежды рожденный, мог поклясться в том могилами всех своих матерей и прочих родственников — как на Телге, так и в иных мирах. Он был уверен, что глаза его не обманывают.

Первой нарушила молчание Сийя.

— Это карлик с запада, — уверенно заявила она. — Я привезла его в город, и он просил милости хедайры. Просил лошадей, припасы и конвой до рубежей Мауля. Сулился отплатить золотом… — девушка презрительно поджала нижнюю губу. — Но наши мечи не продаются! И Дона ок'Манур, Правящая Людьми, сказала, чтоб он оставил золото себе. Ему дали лошадей и припасы и дозволили ехать с одним из сторожевых отрядов, что охраняет границу в западных предгорьях… это не так далеко отсюда… — Сийя свела тонкие брови, припоминая. — Сестры говорили мне, что расстались с ним в двух днях пути от побережья — дальше наши патрули не заходят.

— Получается, этот Зуу'Арборн был демоном? — Скиф вывернул шею, поглядывая снизу вверх на девушку. Виски его блестели проступившей испариной, комбинезон на спине потемнел от пота. «Градусов сорок тут, не меньше», — подумал Джамаль, слизывая с губ соленую влагу.

Амазонка покачала головой.

— Нет, мой светловолосый, он купец, а не демон. Купец, коротышка из Джарайма, что лежит за Узким морем, из тех мест, где мужчины правят, а женщины покорствуют им… — Сийя усмехнулась, будто удивленная таким странным распорядком вещей, и закончила: — Он не прикидывался человеком из Джарайма, и он тот, за кого выдавал себя. Одна из Видящих сестер говорила с ним… без слов — так, как Гайра говорила с вами… Скажи, Скиф ап'Хенан, могли он солгать ей?

— Но тогда… — начал Скиф.

Звездный странник так и не узнал, что собирался сказать его компаньон, какие доводы привести, какую гипотезу высказать. Сквозь заливавшие глаза струйки пота он увидел, как веки джарайма приподнялись, но взгляд, родившийся в этих узких темных щелочках не был взглядом Зуу'Арборна. Будто бы черная холодная пропасть, раскинувшаяся от Амм Хаммата до Земли и дальше, до Телга,вдруг уставилась на Джамаля; и взор ее был ледяным, безжалостным, мрачным.

Он застыл, не в силах пошевелиться, разомкнуть сведенные судорогой губы; эмоциональный поток, хлынувший от этого существа, был подобен парализующему удару. Словно сторонний и беспомощный наблюдатель он глядел на Скифа, сидевшего на корточках, с головой, развернутой к плечу; на Сийю, смотревшую ему в лицо; на пальцы девушки, уверенной хваткой обнимавшие бирюзовый эфес; на руку Зуу'Арборна, шарившую под хламидой на груди. Он вытащил какой-то предмет — карандаш, как показалось Джамалю; но этот карандаш вдруг начал расти, удлиняться, превращаясь в гибкий, отсвечивающий синеватым блеском хлыст.

Звездный странник дернулся, заклокотал горлом, неимоверным усилием стиснул пальцы в кулак, согнул руку. Наваждение прошло; мышцы опять повиновались ему, вернулся голос, и только глаза, разъеденные соленым потом, не желали раскрываться пошире. Он прохрипел:

— Скиф… Скиф, генацвале…

Но было поздно. Хлыст в руках лежавшего метнулся к шее компаньона, точно в ямку под черепом, и Скиф замер с полузакрытыми глазами; казалось, он то ли оглушен невидимым ударом разрядника, то ли изумлен — изумлен чем-то происходившим сейчас в его сознании, какими-то странными и непривычными ощущениями, столь же поразительными, как трансформация, случившаяся с джараймским купцом. Так продолжалось секунд пять или шесть, показавшихся Джамалю вечностью; наконец веки Скифа приподнялись, и звездный странник, ожидавший встретить бессмысленный взгляд лишенного души, с облегчением вздохнул. В синих зрачках его компаньона светилось торжество — торжество и насмешка.

Он резко повернулся и выбил хлыст из рук оборотня, затем его пальцы сомкнулись на горле лежащего, нащупывая болевую точку.

— Ну, хиссап недорезанный, — яростно пробормотал он, — ну, атаракт-катаракт, ловкач хренов… Душу мою хотел взять? Сейчас я из тебя душу повытрясу!

Джарайм захрипел, приподнялся на локте, в глазах его мелькнул ужас — клинок Сийи уже колол его грудь, точно меж пятым и шестым ребром. «Убьет», — подумал Джамаль, рванувшись к девушке, но Скиф уже осторожно отводил ее меч в сторону.

— Не торопись, ласточка, сначала потолкуем. Видишь, шипит, гадюка, сказать чего-то хочет.

— Горло ему отпусти, — посоветовал Джамаль, — здесь и так жарко, совсем придушишь. И будь повнимательней, генацвале, — это не атаракт. Точно не атаракт! Глаза не похожи.

Скиф резко вздернул голову.

— Ну? Ты уверен? Из хозяев, значит? Сам граф Калиостро? — Он вытащил оружие, и только после этого пальцы его разомкнулись. — Если так, встань, милая, сюда… За спину ему встань… И если дернется — руби!

В два стремительных шага девушка обогнула джарайма; тот уже сидел, растирая горло, но взгляд у него после Скифовой хватки был не мрачным и давящим, как минутами раньше, а едва ли не бессмысленным. То ли не пришел в себя, подумал Джамаль, то ли не может сообразить, кто свалился ему на голову. Во всяком случае, он ощущал сейчас нечто странное — исходившее от джарайма чувство недоумения и словно бы обиды.

Сийя встала за спиной пленника с клинком на плече. Губы ее чуть заметно шевелились, и Джамаль, напрягая слух, разобрал:

Небесный Вихрь, защити нас!

Первая луна, стань преградой, Вторая луна, стань вратами, Третья луна, стань башней, Солнце, дозволь узреть истину!

Обрати замысел злого пылью, Смой его водами, сожги огнем!

Она шептала заклятие против зла, но ни страха, ни сомнения не было в ясных ее глазах, и меч ее не дрожал; блестящая полоса стали будто прикипела к плечу, готовая обрушиться на джарайма.

Тот, похоже, очухался. Теперь он не так походил на Зуу'Арборна; физиономия дородного джараймского купца была мясистой, с отвислыми щеками и полными губами, а черты этого оборотня казались более сухими, резкими, словно прежнее лицо Зуу'Арборна подвергли пластической операции — лишнее срезали, а кожу подтянули. Он заговорил, и резкий лающий голос тоже отличался от памятного Джамалю, однако слова были понятны. Правда, звездный странник ничего не мог сказать о звуках — то ли он слышал речь на одном из земных языков, то ли на языке Амм Хаммата. Но смысл был ясен; каждое слово эхом отдавалось в голове, порождая привычные ассоциации.

— Вы Каратели? Сегани? — спрашивал оборотень. И снова: — Вы Каратели?

— Верно он нас вычислил, — усмехнулся Скиф. — Каратели и есть!

Что-то будто бы толкнулось под черепом Джамаля; какие-то шторки в сознании начали приподниматься, раскрывались потаенные двери, отдергивались темные завесы, расплывался и редел туман. Словно по наитию, он потянулся к мерцающему на стене экрану и произнес:

— Ты думаешь, мы пришли оттуда?

Теперь он видел, что экран вовсе не был экраном; всего лишь зеленый круг с едва заметно подрагивающими краями. Странно, но за его светящейся ровной поверхностью мнилась пустота — то ли беспредельный океан космической тьмы, то ли серая пропасть Безвременья. «Врата? — подумал Джамаль. — Окно? То самое, о котором говорил компаньону старый „механик“? Только не закрытое, не стянутое в зеленую щель, а распахнутое настежь?» Оборотень кивнул. Жест был привычный, совсем человеческий.

— Почтение Воплотившимся вашей высокой касты! Мой извлекающий стержень не подействовал, но мне полагалось проверить… да, проверить… Теперь я знаю: вы — сархи. Сархи, сегани! Вы Каратели, присланные оринхо, Теми, Кто Решает, и вы пришли за мной… — Его взгляд метнулся к мерцающей зеленой поверхности. — Но в чем моя вина? Я ведь не аркарб с шестью ногами и пустотой в голове… Я все сделал правильно и недостоин погрузиться во Мглу Разложения! К тому же я обрел себя так недавно… и я трудился во имя Великого Плана, не жалея сил…

Скиф вдруг поднял голову, отвернулся от пленника и подмигнул. Что-то у компаньона на уме, догадался Джамаль. Хочет выпытать побольше, пока оборотень не сообразил, кто есть кто.

— Деревья сгорели. — Скиф встряхнул мнимого Зуу'Арборна. — Ты виноват! Тебе полагалось охранять их.

— Охранять? Но им не нужна охрана! А я — я всего лишь Посредник-тавал… одушевленная часть гихара… — Теперь он глядел на непонятный агрегат у стены, напротив зеленого круга. — Я должен включать его, когда двуногие черви пригоняют Дающих… Включить, взять нужное, отдать Перворожденным… таким же, каким был я одну десятую Оборота назад… Вот и все! Таков закон моей касты!

— Но деревья сгорели! — повторил Скиф. — Ты должен был сообщить.

— Почтение тебе, сегани! Я хотел, поверь мне! Я уже раскрыл двери в тайо… Но в этой оболочке я уязвим… мы все уязвимы, однако носим ее… все носим, даже ты и другие Каратели… и садра, и оринхо, Те, Кто Решает… Я раскрыл дверь и собирался уйти, предупредить, но не успел. Все случилось внезапно, слишком быстро! Воздух накалился, стал жгуч, как Туман Разложения, и через три вздоха дар Творца покинул меня… Я не успел! Но я не виноват! Нет, не виноват! Кто мог представить, что черви, прах земной, способны на такое?

Внезапным жестом он вытянул руку к входному отверстию, за которым лежала обугленная земля. Меч на плече Сийи дрогнул.

— Не дергайся, Посредник! — сказал Скиф. — Сейчас мы, Каратели, поразмыслим и определим, где тебе место — в Тумане, на колу или в брюхе хиссапа… — Он потер висок, поднял глаза на Джамаля и прищурился: — Кажется, нам здорово повезло, князь. Как думаешь?

Повезло, молча согласился звездный странник, кивая. Это создание, принявшее облик Зуу' Арборна, считало их подобными себе — Воплотившимися, представителями своей расы, сегани, пришедшими наказывать и карать. Вероятно, оборотень не знал о ментальной защите либо не помнил о ней и целиком полагался на всемогущество хлыста-разрядника. Раз хлыст не сработал, значит, явились свои… Да, повезло! Отличный момент для откровенной беседы с этим Посредником-тавалом!

Тут в голове Джамаля завертелся десяток вопросов сразу-о Воплотившихся, Перворожденных и Дающих, о Карателях, Посредниках и оринхо, Тех, Кто Решает, о Великом Плане и Мгле Разложения, о сархах, гихаре и тайо. Впрочем, многое было ему ясно или почти ясно; он провидел судьбу Зуу'Арборна, джараймского купца, наверняка попавшего в лапы шинкасов, а затем — на жертвенную плиту; он догадывался, кто такие Воплотившиеся и Дающие, и он не имел сомнений в том, что тайо — зона Безвременья, темпоральный вакуум, сквозь который Бесформенные могли проникнуть в любой из миров. Ну а что касается двери в тайо… Эта дверь, или окно, или врата, сияла прямо перед ним!

Еще он полагал, что сложное устройство у стены, названное пленником гихаром, как-то связано с плитами-датчиками и позволяет экстрагировать разум приведенных шинкасами жертв. Но только ли разум? Премудрая Гайра — да и все остальные амазонки — толковала о душе; и, несмотря на расплывчатость и научную несостоятельность сего понятия, оно представлялось звездному страннику более высоким и всеобъемлющим, чем разум. Разум подобен процессору, компьютерному блоку для логических операций; но, кроме умения рассуждать, человек обладает подсознанием, инстинктами, чувствами, эмоциями… Наконец, памятью!

Он подумал о памяти и нахмурился. Если это существо, этот Посредник, впитало разум и овладело душой Зуу'Арборна, если оно ухитрилось принять обличье джараймского купца, то ему доступны и воспоминания несчастного! Все, что потерял Зуу'Арборн, обратившись в сену, в живого мертвеца, теперь принадлежало этой твари: надежды и мечты, радости и тревоги, любовь и ненависть — вся горечь жизни и вся ее сладость. Самая ценная дань, какую одно разумное существо могло взыскать с другого.

Но помнит ли он? Помнит ли князя Джаммалу и его светловолосого племянника, помнит ли девушку, чей клинок сейчас нависал над ним? Помнит ли город на скале и хедайру, его владычицу? Помнит ли о разбившемся таргаде и своих матросах — ставших, без сомнения, тоже добычей шинкасов?

Это полагалось выяснить, и немедленно. Владеют ли Бесформенные памятью своих жертв? И если владеют, то насколько? Что им известно о прошлом Дающих? Или оно их не интересует?

Джамаль шагнул поближе к пленнику, опустился на колени за спиной Скифа и пристально поглядел в знакомое лицо. В лицо Зуу'Арборна, джараймского купца, но не на него самого. Настоящий Зуу'Арборн был сейчас лишенным души, и гнали его, возможно, на галеры, возможно, в каменоломни — или туда, где женщины из города на скале, повинуясь заветам Безмолвных, выменивали сену на золото, ткани и вино.

— Дай спросить, дорогой. — Джамаль потянул компаньона за рукав. Тот молча отодвинулся и встал рядом с Сийей, сжимая свой лучемет; зрачки его казались двумя застывшими ледяными шариками. Звездный странник повернулся к оборотню.

— Ты знаешь, кто такой Зуу'Арборн?

Минутная заминка. Скиф пнул сидящего пониже спины, прошипел:

— Отвечай, гнида! Отвечай Карателю!

Но оборотень только покачал головой:

— Чего ты хочешь, Воплотившийся? Я не понимаю. Я не хочу в Туман! Я…

— О туманах мы поговорим потом, сначала — о Зуу'Арборне. Этот Зуу'Арборн — твой Дающий, понимаешь? У тебя его лицо.

— Почтение тебе, Каратель! Но при чем тут мое лицо? Я не понимаю… Это же самая простая трансформация, если не считать первичной формы!

Формы, отметил Джамаль. Какова же эта форма, если она, согласно легендам, не отличается от бесформия? Но об этом — после; сейчас ему хотелось выяснить более важные вещи.

— Зуу'Арборн — твой Дающий, — терпеливо повторил он. — Ты помнишь о нем? Знаешь? И если знаешь, то что? Пленник пожал плечами.

— Все, что захочу, сегани! Но зачем? Разум его скуден и не представляет ценности. Тебе, я думаю, досталось кое-что получше во время Второго Рождения… не партнер-варвар с забытой Творцом планеты и не ущербный разум, какие положены касте Аркарба, а личность Дающего из мира Каар-Те или Ригола… И потому ты — Каратель, а я всего лишь тавал, Посредник при механизмах! Ты обрел полноценную индивидуальность, а я — жалкую кучу предрассудков, дикарских страхов и бесполезных воспоминаний!

— Вот и покопайся в них, в этих воспоминаниях, дорогой, — сказал Джамаль.

— Может, и отыщется что-то полезное.

Он — вернее, Ри Варрат, телгский Наблюдатель — был доволен, ибо в этот миг совершил великое открытие, столь же важное, как обретенная им защита.

Индивидуальность! Пусть это не являлось синонимом души, зато определяло цель Бесформенных в привычных ему рамках, в категориях не теологии, но психологии. Разумеется, телгской психологии, гораздо более развитой, чем земная. Индивидуальность была одним из стержневых ее понятий, включающим комплекс сознательного и подсознательного, рационального и иррационального — всего, что позволяло разумному существу осознавать себя личностью. И соплеменники Ри Варрата давно знали, что это качество нельзя отождествлять с разумом. У них имелись мыслящие машины, вполне разумные по всем человеческим меркам, но лишенные индивидуальности; и эта армия покорных слуг молчаливо свидетельствовала о том, что разум и самосознание — различные вещи.

Несомненно, Бесформенные, так же как мыслящие роботы Телга, были лишены индивидуальности, но жаждали ее обрести. А заполучив это сокровище — путем самого беззастенчивого грабежа! — не слишком интересовались прошлым ограбленных.

И зря!

Джамаль следил, как меняется лицо пленника, блуждавшего сейчас среди воспоминаний Зуу' Арборна, джараймского купца. Среди бесполезных воспоминаний, дикарских страхов и жалких предрассудков…

Он поднял палец, призывая Скифа к осторожности, и тот протянул руку над плечом оборотня.

Вовремя!

Глаза Посредника вдруг вспыхнули, он дернулся и попытался привстать, но Скиф рявкнул: «Сиди!» — и придавил его к полу. Теперь мнимый Зуу'Арборн глядел на Джамаля снизу вверх, оскалившись, словно угодивший в капкан хорек; щеки его внезапно отвисли и побледнели, черты смазались и начали расплываться.

— Ты не Каратель, не сегани! — прохрипел он, извиваясь в могучих руках Скифа. — Теперь мне ясно, отчего у тебя нет плаща сегани, нет круглого шлема и жезла власти! Я вспомнил, все вспомнил! Ты — двуногий червь, Джаммала, варварский князек! Со своим ничтожным отродьем! Вы не сархи, не Воплотившиеся, не Каратели, вы оба — прах земной! Жалкая мразь из стада Дающих! Но как… как же… — взгляд оборотня метнулся к хлысту, потом — на лицо Сийи, на ее сверкающий меч. — Так вот в чем дело… — пробормотал он. — Самки… самки из пещер на востоке… проклятые твари… те, что бесполезней праха…

— Тут ты немного ошибся, дорогой, — сказал Джамаль, пощипывая бородку. — Ну, раз ты меня припомнил, отчего бы нам не потолковать? Как двум старым знакомцам? — Он выдержал паузу и покосился на мерцающий зеленый круг. — Скажи-ка мне первым делом…


* * *
Спустя полтора часа допрос был завершен.

Это существо с обличьем Зуу'Арборна боялось страданий и уничтожения, и ужас заставлял его говорить. По его словам, Перворожденные Сархата, отделившиеся от плоти Творца, не испытывали страха смерти, но те, кто получал индивидуальность, приобретали вместе с ней и все присущее человеку — или иному существу, выступавшему в роли Дающего. Это касалось даже самой низшей касты, рабочих-аркарба, которым были предназначены ущербные личности, извлекаемые из Дающих хлыстом-разрядником.

Итак, оборотень страшился и говорил; правда, не всему сказанному стоило верить. Джамаль — или скорее Ри Варрат, — временами подключая свое восприятие эмпата, ощущал, как всплески страха, презрения и ненависти сменялись злорадством. В такие моменты взор его обращался к Сийе, и над головой пленника свистел клинок; обычно это помогало.

Гихар, загадочный аппарат у стены, как, впрочем, и предполагалось, оказался ментальным сканером замедленного действия, связанным с плитами-алтарями. Сеанс разрядки и полноценного переноса индивидуальности Дающего в разум сарха был весьма долог, сложен и требовал неукоснительного соблюдения ряда процедур. Прежде всего Дающему полагалось пребывать в счастливом неведении, в состоянии полной прострации и расслабленности, и тут падда — или приготовленные из золотистых листьев снадобья — были незаменимы; они погружали в эйфорический сон, туманили разум блистательными миражами, ломали волю к сопротивлению. Этот наркотик использовался и самими сархами, и Воплотившимися, и Перворожденными; но с какой целью и как, Джамаль понять не сумел и прекратил расспросы.

Практиковалось и несколько способов частичного извлечения душ — при помощи того же гихара, настроенного на быстрое сканирование, либо хлыста-разрядника. Дающие в этом случае превращались либо в покорных и нечувствительных к боли атарактов, либо в полных дебилов, подобных амм-хамматским сену. К таким же или более фатальным результатам приводило и потребление больших доз наркотика, особым образом приготовленного и постепенно разрушавшего нейронные связи в мозгу; процесс этот был необратим, скор и, как правило, заканчивался смертью.

Однако ментальный образ личности, сраженной ударом хлыста, не рассматривался сархами как полноценная индивидуальность. То был всего лишь грубый суррогат, не сравнимый даже с душой и разумом несчастного Зуу'Арборна, варвара и дикаря, представителя примитивной архаической культуры. Только медленное и тщательное сканирование позволяло уловить все нюансы, извлечь все детали, перенести в разум Перворожденного весь спектр эмоций Дающего, одарить его полным, драгоценным и пленительным ощущением собственного "я". Не всем сархам выпадало такое счастье; были касты с ущербными душами, простые шестиногие работники-аркарба, чью участь от Второго Рождения до смерти определял и предписывал Великий План Сархата.

Об этом Плане допрашиваемый не ведал почти ничего — толковал о каком-то Куполе Истины, о миге откровения, о жарком огне, что пылает множество тысячелетий внутри Священной Сферы. Ничего не знал он и о способах перемещения в тайо, зону Безвременья, ни о самой зоне или о Древних Расах и их причастности к Сархату. Он воплотился лишь несколькими днями раньше, и небогатый интеллект джараймского купца определял его место в иерархии Плана — место подчиненного, место живого придатка гихора или иного механизма, который поручат ему Те, Кто Решает — Воплотившиеся из касты Оринхо. План был для него великой абстракцией, божеством, подобным Творцу, порождающему новых сархов; но об этом Творце он знал ровно столько же, сколько о самом Плане.

Однако это существо, этот Посредник между Дающими и Перворожденными, этот Харон, перевозивший души людские через Стикс, с залитого солнцем амм-хамматского берега в преисподнюю Сархата, обладал потрясающим высокомерием! Ему не хотелось умирать, и страх физического уничтожения сделал его разговорчивым; однако его переполняли презрение и ненависть. Тут он не пытался ни хитрить, ни лгать, и слова его были синхронны с потоком эмоций: все звездные расы, уже разысканные Сархатом или подлежащие утилизации в будущем, являлись для него червями, ничтожным прахом, пылью, не достойной ни сожаления, ни упоминания. Если о чем и стоило сожалеть, так о несправедливости природы, одарившей ничтожных тем, в чем она отказала высшим.

Оставив оборотня под присмотром Сийи, Джамаль и Скиф отошли посовещаться — к той стене, на которой мерцал зеленый круг. Его края ритмично подрагивали, и казалось, что за этой изумрудной переливчатой завесой дышит огромное существо — великан, дракон или иная сказочная тварь, распластавшаяся в пустоте и тьме Безвременья. Возможно, этот трепет порождали две противоборствующие Вселенные — та, которая сжималась, скользя в гравитационных тисках к своей последней вечерней заре, и та, которая расширялась, в победоносном сиянии шествуя к солнечному полудню. И Джамаль, содрогнувшись, подумал: возможно, двуногие черви, пыль и прах земной, никогда не увидят этот полдень, время расцвета, эпоху могущества и силы.

— Ну? — сказал Скиф и повел рукой вдоль трепетного зеленого занавеса, словно собирался его погладить.

И слово, и жест были весьма многозначительными; Джамаль не сомневался, что понял их правильно. Он показал глазами в сторону Сийи:

— А с ней что делать, дорогой?

Компаньон насупился; видно, эта мысль тоже не давала ему покоя.

— Сийя — девушка я вольная, — буркнул он, вытирая со лба испарину. — Захочет, с нами пойдет, захочет — вернется к своим.

«Была вольная, — подумал звездный странник, — а теперь вы оба сидите в мешках друг у друга». Он не сомневался, что амазонка Скифа не оставит; кто ж еще мог приглядеть за ее мужчиной?

— Не в Сийе дело, — снова нарушил молчание Скиф. — Ясно, что надо бы нам влезть в это окошко и поразведать наедет Великого Плана и прочих дел в их гадючнике, — он кивнул на Посредника, неподвижно лежавшего на полу. — Только окажемся мы, князь, у черта на рогах, и одним Безмолвным ведомо, сможет ли Доктор вытянуть нас оттуда. Посылал-то он меня в Амм Хаммат!

— О Докторе ты не беспокойся, дорогой, он нас всюду найдет. Тут другая проблема… — Джамаль, хмурясь, огладил бородку. — Это окно… или дверь… Сказано было, что ведет она к Сархату… Да, сказано так, а мысли были другие. Коварные мысли, нехорошие!

— Врал он, что ли? — Скиф снова покосился на пленника. — А о чем думал, когда врал, ты знаешь? Джамаль пожал плечами.

— Я ведь не премудрая Гайра, дорогой, в головах читать не умею. Но думал наш приятель о чем-то странном и нехорошем. О чем-то огромном, безлюдном и пустом…

— Может, это Сархат и есть. Огромный, безлюдный и пустой!

— Помилуй бог, генацвале! Что же нам делать в таком месте?

— Да то же, что раньше — искать! Не проверим, не узнаем! — Скиф ткнул пальцем в ритмично мерцающий круг экрана.

«Конечно, он прав, — решил звездный странник, — не проверим — не узнаем». О себе он не тревожился, ибо грозили ему в самом фатальном случае лишь разлука с плотью и обликом Джамаля, сына Георгия, и превращение в световой луч. Но компаньон являлся существом более материальным, и увечье для него было увечьем, а смерть — смертью, бесповоротной и неотвратимой. А тут еще девушка… Шагнут они все трое за изумрудный полог и окажутся в пустоте… в космосе, в безвоздушном пространстве… И что тогда?

Осторожные мысли эти пронеслись стремительной чередой, но потом Джамаль подумал, что вряд ли дверь ведет прямиком в космическую пустоту — ведь и Бесформенным нужен воздух. Тут припомнилось ему кое-что еще — кое-что важное, о чем не следовало забывать.

Он положил руку компаньону на плечо, вперил взгляд в его потемневшие зрачки и негромко произнес:

— Положим, мы решили уйти… твердо решили… Что ты чувствуешь, дорогой? Опасность? Беду? Неприятности? Рука Скифа потянулась к виску.

— Тут опасно везде, — пробормотал он, — опасность я предсказывать не умею. Неприятности — другое дело… крупные неприятности… вот такие… — компаньон полоснул по горлу ребром ладони. — Но их в ближайшем будущем не предвидится.

От него исходило ощущение спокойной уверенности, и Джамаль довольно кивнул, решив, что может не опасаться за свой живой талисман.

— Понимаешь… — начал Скиф, но резкий окрик девушки прервал его.

— Вихрь Небесный! Демон… демон!

Ее меч свистнул в воздухе, но компаньон, совершив гигантский прыжок, успел перехватить тонкое запястье. «Ну и реакция у него», — подумал звездный странник.

— Что с ним, милая? — не выпуская руки Сийи, Скиф склонился над пленником.

— Распадись и соединись! — пальцы Сийи сложились в священный трезубец куума. — Он… он… меняется!

Джамаль подошел ближе, заглянул девушке в лицо; пожалуй, впервые он увидел в ее глазах отблеск ужаса. Потом он посмотрел себе под ноги, на оборотня, и вздрогнул.

Знакомые черты Зуу'Арборна расплылись, уши и нос почти исчезли, и теперь на гладкой шарообразной физиономии лишь поблескивали глаза да беззвучно шевелились губы. Шея тоже пропала, словно бы ушла в плечи; руки и ноги начали укорачиваться, одновременно превращаясь в толстые пухлые обрубки, пальцы соединялись вместе, срастались, все больше напоминая кончик отвратительного щупальца. Что творилось с телом оборотня, Джамаль представить не мог, ибо его скрывала одежда; но и под ней чувствовалось какое-то лихорадочное движение, судорожный трепет, заставлявший подрагивать просторную серую хламиду. Чувствовалось, что эта трансформация забирает у пленника изрядные силы; по лицу оборотня струился пот, и Джамаль почти физически ощущал исходившее от него напряжение.

— Метаморф… — пробормотал он, — метаморф… Возвращается в первичную форму…

Он попытался представить себе истинный облик этого существа, но преобразование еще не завершилось; вероятно, сей процесс был долгим, трудным и мучительным. Впрочем, он был уже уверен, что легенды не лгут и в результате транформации получится нечто мерзкое, бесформенное, жуткое — тварь неопределенных очертаний, безголовый и лишенный конечностей монстр.

Джамаль наклонился к пленнику и произнес:

— Ты слышишь меня? Ты можешь говорить?

Отвислые губы шевельнулись:

— Ничтожный червь… прах… грязь… не достанешь меня… не достанешь… — разобрал звездный странник и выпрямился.

— Наш приятель решил надеть свой прежний мундир, — пояснил он компаньону.

Тот поглядел на содрогавшееся внизу тело и сплюнул.

— Небыстро у него это получается! Ну, от меня он в любом мундире не уйдет!

— Зачем он нам нужен, дорогой? Вот если б мы встретились с оринхо… с Тем, Кто Решает…

— Это верно, — Скиф хмыкнул и бросил задумчивый взгляд на девушку. Она стояла в позе воина, готового к бою: левая нога чуть впереди, плечи развернуты, мышцы напряжены, клинок сверкает над копной пепельных волос, глаза горят.

— Вот что, ласточка, — сказал компаньон, налюбовавшись этим зрелищем, — опусти-ка меч. Я другое придумал. Клинок Сийи скользнул в ножны.

— Разве мы не прикончим демона? — спросила она. — Клянусь Безмолвными, эта тварь опасней, чем думают Видящие сестры! Сейчас он прикинулся карликом из Джарайма, а завтра станет таким, как ты или я!

— Не думаю, что это так просто, милая. Он поглотил душу Зуу'Арборна и потому принял его облик, но стать похожим на тебя… — Скиф окинул свою амазонку восхищенным взглядом. — Нет, не думаю, что такое возможно! А если возможно, я разберусь с любой подделкой!

— Мы собираемся уйти, красавица, — сказал Джамаль, махнув в сторону зеленых круглых врат. — Там, за этой завесой, мир демонов, и твоему клинку найдется работа. Но сможем ли мы вернуться сюда, в амм-хамматские степи, к Городу Башен?.. Не знаю и не стану тебе лгать. Пойдешь с нами?

Она кивнула, и Джамаль услышал, как стоявший рядом компаньон шумно перевел дух.

— Пойдешь, даже если никогда не свидишься с сестрами? На алых губах Сийи ап'Хенан промелькнула улыбка.

— А в том мире, где обитают демоны, тоже три луны?

— Не думаю, ласточка, — медленно протянул Скиф. — Может, там вообще нет лун… ни лун, не солнца, ни ночи, ни дня.

— Ну, Скиф ап'Хенан, тогда нам не о чем беспокоиться. Есть ты, есть я, а лун нет… — Она снова улыбнулась, состроив лукавую гримаску. Она уже не глядела на демона; в ее головке явно бродили в сей момент совсем другие мысли.

Компаньон, ухмыляясь во весь рот, подскочил, будто подброшенный пружиной.

— Я сейчас!

Он сунул лазер за поясной ремень и метнулся к порогу; а возвратившись, вывалил рядом с гихором тлеющие головни. Потом достал из нарукавного кармана блестящий диск, слегка сдавил его, снял и вновь надел крышку.

— Тикает! И огонек светится!

Когда диск был осторожно опущен в середину будущего костра, а лучемет вновь очутился в руке Скифа, Джамаль понял, что затевает компаньон, и отступил к вратам, бросив взгляд на оборотня. Казалось, монстр встревожился; колыхания серой хламиды стали быстрей, конечности-обрубки начали втягиваться в тело. «Спешит закончить трансформацию, — решил звездный странник. — Значило ли это, что в своем истинном обличье Бесформенный неуязвим?» Скиф подтолкнул девушку к мерцающей завесе врат. Теперь они стояли там все трое, тесно прижимаясь друг к другу и взявшись за руки, ибо дверь была неширока; пульсирующее сзади сияние бросало на их лица изумрудные отблески.

— Ну, гадюка воплощенная, — произнес Скиф, — тебе ведь туман не нравился? Так будет тебе туман! И туман, и дым, и фейерверк на прощанье!

Он поднял лазер.

Вероятно, корчившийся на полу Бесформенный понял, что сейчас произойдет. Голова его уже врастала в плечи, остатки носа и ушей исчезли, но рот и глаза еще удавалось различить.

Губы его дрогнули, но никто из троих не услышал ни звука. Лишь под черепом Джамаля раздался безмолвный вопль:

— Нет! Не-ет! Не-е-ет!

Луч лазера сверкнул фиолетовой иглой, прорезал жаркий воздух, ударил в обгорелые сучья… Сжимая руку Сийи, звездный странник сделал шаг назад.


* * *
Над обителью демонов, похожей на перевернутый и покрытый копотью котел, взвился огненный столб.

Он был таким же ярким и огромным, таким же сокрушительно яростным, как тот, первый, что выпустил на волю страшных саламандр и зажег над проклятой рощей пламя пожара. Ослепительная колонна тянулась кверху, раздавалась вширь, будто сам Небесный Вихрь, невидимый, но грозный, раздувал рыжие языки огня; пепел и черная пыль взметнулись с опаленной земли, взлетели в потоках теплого воздуха, закружились, несомые ветром. Жилища ару-интанов не было видно за багровой жаркой завесой, слепившей глаза. И ни крика, ни стона не донеслось оттуда — только рев пламени да странный скрежет и треск. Быть может, это хохотали демоны? Или, напротив, оплакивали свою погибель?

Рирда ап'Хенан, Сестра Меча и предводительница пятого турма, не имела о том ни малейшего представления. Огонь быстро пошел на убыль, а затем опал, обратившись в струйки черного дыма; тогда, чтобы лучше видеть, она стащила свой гребнистый шлем и поднялась на лафет метательной машины.

Впрочем, ничего интересного ей разглядеть не удалось. На месте логова ару-интанов в земле темнела большая дыра с раскаленными краями, на десять прыжков скакуна от нее почва была выворочена и перепахана, словно там протащили древесный ствол с необрубленными ветвями, дальше все выглядело по-прежнему — черная гарь, догорающие головни и травянистая луговина, тянувшаяся до самых скал. Укрыться тут было негде, и Рирда, обладавшая острым зрением, не сомневалась, что заметила бы и мертвое тело, и раненого шевелящегося человека. А если б не заметила она, рассмотрели бы младшие сестры, коих на камнях собралось сотни полторы — все, кто не охранял лагерь.

Однако и луг, и простиравшаяся за ним гарь были пустынны. Ни сына огня и железа, светловолосого воина, ни его друга-искателя с темной бородой, ни Сийи, опрометчивой Сестры Копья из восьмого турма… Души их оставались неподвластными демонам, но, разъяренные гибелью рощи, ару-интаны могли пожрать их плоть или утащить с собой — в те самые мрачные бездны, откуда явились они в Амм Хаммат. Возможно, светловолосый успел прикончить нескольких демонов своими молниями, ибо был он настоящим воином и драки не чурался; да и Сийя с чернобородым не уступали ему. Но никаких останков, ни демонов, ни людских, Рирде разглядеть не удавалось.

Значит, погибли… Все погибли! И молодой, с голубыми глазами, любопытный кафал, и старший, что назвался Джаммалой, и Сийя, сестра… Увязалась за своим мужчиной, хотя все должно быть наоборот: мужчине положено идти вслед за избравшей его подругой. Видно, запал ей в душу этот светловолосый! «Ну, — со вздохом подумала Рирда, — кого соединили боги, тех людям не разлучить… Выходит, такая у Сийи судьба! Ей же, Сестре Меча, надо заботиться не о мужчинах, а о своих всадницах; и еще надо поскорей вернуться в город и рассказать премудрой матери и хедайре о небывалом: как чужаки спалили неподатливые деревья падда и исчезли в огненном вихре, сокрушившем обитель демонов. Впрочем, какие они чужаки, коль пропето над ними заклятие Защиты и Силы? И коль вернули они свой долг народу Башен? Сестрами их, конечно, не назовешь, а вот братья — будет в самый раз», — решила Рирда.

Вздохнув, она спустилась с камней и приказала сворачивать лагерь.

 Глава 9 ДОКТОР

Он так и не успел выяснить, что случилось со странниками в Амм Хаммате, почему потускнели их огоньки, словно скрытые полупрозрачной завесой. Разумеется, это казалось удивительным и необычным, возможно — опасным (как было доложено обсидиану) и наверняка требовавшим времени для наблюдений, раздумий и выводов; но время-то и сыграло с ним дурную шутку. Он, Повелитель Снов, полагал, что времени хватит на все, как бывало в других случаях, но амм-хамматские странники вели, по-видимому, свой отсчет дням и часам. И наступил момент, когда малая загадка сменилась большой: они исчезли! Оба! И аметист, и рубин!

Это погрузило его в растерянность — впервые за все последние месяцы, когда он мог спокойно и без помех наслаждаться своим даром, следить за струнами Вселенской Арфы, прислушиваться к их звучанию, ловить их блеск, касаться мыслью их сверкающих потоков, передвигать огоньки, перебрасывая их то из Реальности в Сон, то из Сна в Реальность. Это было так увлекательно! И Арфа была так послушна!

Но огоньки исчезли, и игра кончилась.

Исчезли!

Он был уверен, что исчезли, а не погасли, ибо тянувшиеся к ним струны оставались упругими, гибкими, живыми. Кроме того, он продолжал слышать две знакомые ноты: удары медного колокола, ассоциировавшиеся с фиолетовым блеском аметиста, и протяжный стон трубы, коим рубин провожал вечернюю зарю. Звуки были ясными и отчетливыми, как, впрочем, и тактильные ощущения — твердость, шершавость и теплота аметиста, прохладная стеклянистость рубина. Путники были живы; значит, ему оставалось только найти их.

Непростая проблема! Почти столь же непростая, как поиск клубка, переплетения струн Вселенской Арфы, когда попадался неопытный клиент-дирижер, не умевший четко конкретизировать свои фантазии. Их расплывчатость была чревата ошибкой; в некоторых случаях приходилось выбирать из сотни миров-сновидений, в равной степени похожих и непохожих на заказанный. Впрочем, сейчас задачу облегчало то, что струны рубина и аметиста оставались у него в руках, а значит, он мог проследить их — от земной реальности до Амм Хаммата и дальше, куда бы они ни вели, какие потоки, водовороты и клубки не пересекали б.

Он занялся этой работой и был потрясен, когда струны двух путников потянули его в То Место. В серую зыбкую мглу, на фоне которой сияла, светилась и звенела его Арфа! В жуткое и загадочное Ничто, к коему он не желал прикасаться, испытывая если не отвращение и страх, то самую острую неприязнь!

Но сейчас ему пришлось превозмочь свои чувства и нырнуть туда, ибо иного способа добраться до двух потерянных огоньков он не знал.

Ощущения были странными. Казалось, он очутился в мире призраков, где, описывая нескончаемые спирали, вращались смутные серые облака, фантомы еще не рожденных или уже погибших звезд, кружившихся в бесконечном хороводе. Разум его будто бы стал едва мерцающим огоньком, гаснущим в этом трепещущем мареве; он не ощущал ни времени, ни пространства, ни тепла и холода, ни света и тьмы, он не слышал звуков, не обонял запахов. Смутная мысль промелькнула у него в голове: если Арфа — мир, тогда То Место — отрицание мира. Рай и преисподняя? Эдем и чистилище? Вряд ли… Пусть в аду отсутствует время, но там, несомненно, есть пространство — как же иначе разместить бесчисленные толпы грешников?

Однако в Том Месте не было ничего, кроме кружения неясных клочков тумана. Собственно говоря, То Место уже стало Этим, поскольку он сейчас в нем пребывал; значит, стоило воспользоваться ситуацией и разглядеть его повнимательней. Сосредоточившись, он замер на один неощутимый и безмерно малый миг, пытаясь объять ментальным чувством окружающее Ничто, разглядеть в нем трепет прораставших корней времени и пространства, уловить тепло или холод, отблеск света или бархатистое мерцание тьмы, разгадать смысл вращавшихся теней. Бесполезно! Он лишь чувствовал, что, с одной стороны, в безмерных далях маячит его огромная сияющая Вселенская Арфа, а с другой — ее отражение, не столь великолепное и большое и словно бы представшее перед ним в вогнутом зеркале.

Вторая Арфа? Он не успел удивиться, как струны, прослеживаемые им, дрогнули, натянулись и повлекли его дальше. Они были такими же смутными, серыми и расплывчатыми, как весь этот странный мир, это Великое Ничто, гигантский занавес, служивший фоном живой и теплой Вселенной; однако он чувствовал их и мысленно скользил следом — Тезей, ведомый нитью Ариадны, бесплотный странник, блуждающий в кошмарном лабиринте нескончаемого сна.

Он достиг выхода и с облегчением вынырнул из серой мглы. Вокруг привычно мерцали световые потоки, то сворачиваясь округлыми клубками миров, то низвергаясь вдаль сияющими водопадами; звуки, прежде едва слышные, кружили его в своем водовороте. Но сквозь обрывки мелодий и всплески вселенской музыки победным грохотом звучал колокол, а труба, будто поторапливая, протяжно подпевала ему. Аметист и рубин были близко!

Повелитель Снов устремился к ним.

Оба огня горели по-прежнему неярко, что уже не вызывало у него тревоги; главное, он их нашел! Нашел в гигантском мире-клубке, столь огромном, какие не встречались ему до сих пор. Клубок этот являлся как бы слоистым, состоявшим из кожуры и сердцевины; его многоцветные блестящие оболочки тут и там были разорваны провалами, сквозь которые проглядывало ядро — еще один мир, внутренний, не такой яркий и пестрый, но казавшийся Владыке Снов смутно знакомым. Впрочем, он не стал уделять ему внимания, ибо аметистовый и рубиновый огоньки светились в одном из слоев внешней сферы, около серповидного разрыва, рассекавшего ее от полюса до полюса.

Итак, он нашел их! Но с прибавлением, что в очередной раз изумило его: рядом с двумя знакомыми огнями горела еще одна искорка, тоже будто бы прикрытая полупрозрачной дымкой. Цвет ее, алофиолетовый, гармонировал с оттенком аметиста, и мелодия казалась подобной — тоже звук колокола, однако не гулкого медного, а скорее серебряного, звучащего с большей нежностью, сопрано, а не баритоном.

Гранат, решил он. А если конкретнее — альмандин! Не кроваво-красный пироп, не оранжевый спессартин и, разумеется, не зеленые демантоид или гроссуляр и не желтый топазолит. Он представлял себе цвет каждой из десятков разновидностей гранатов, и альмандин среди них был самым любимым; быть может, потому новый странник вызвал у него симпатию. Вернее, интерес; он ни к кому не испытывал симпатии, если не считать обсидиана.

Обсидиан воспринял новости спокойно — лишь брови его приподнялись да в карих глазах промелькнул охотничий блеск. Похоже, он не собирался возвращать путников — ни тех, что принадлежали земной реальности, ни присоединившегося к ним в Амм Хаммате альмандина. Он лишь спросил, достижим ли для Повелителя Снов тот мир, в котором находились сейчас все трое, — и, выслушав утвердительный ответ, довольно хмыкнул.

Разумеется, с тем миром, с многослойным огромным клубком, где пребывал в настоящий момент аметист, агент эс-ноль-пятый, не предвиделось никаких трудностей. Разысканный единожды, любой из них занимал свое место в незримой партитуре, которую Владыка Снов помнил наизусть; найденный мир становился для него привычным аккордом, повторить который было столь же легко, как вернуть в земную реальность странников. Слоистая сфера и тот, внутренний мир, показавшийся ему знакомым, не составляли исключения; он мог дотянуться мыслью до любой точки внешнего клубка или до его сердцевины и ощутить все три живые искры — включая альмандин, ибо любой из крохотных огоньков, вспыхнувших на струнах арфы, был ему подвластен. Другой вопрос, как вспыхнул этот гранатовый отблеск и почему?

Есть, однако, вопросы, на которые не стоит искать ответов, и Повелитель Снов решил не мучиться с новой загадкой. Хватит с него рубина! А этот алофиолетовый гранат, возникший словно бы из ничего, пусть себе светится и сияет, пусть звенит серебром, пусть искрится в клубке перепутанных струн… В нужный час он сумеет извлечь его и перенести на Землю вместе с аметистом и рубином. Тогда, быть может, и наступит время для вопросов и ответов.

Обсидиан явно собирался в дорогу. Он побывал внизу, в камере связи, и пришел оттуда с довольной улыбкой на губах; просидел часа два в своем кабинете, пуская дымные кольца и что-то прикидывая, затем велел готовить снаряжение. Видимо, ему хотелось самому разобраться в ситуации, и Владыка Снов уже предчувствовал, что вскоре к огромному слоистому клубку заскользит новый огонек.

Была тут, правда, некая проблема — рыжая шардисская клиентка. Четыре странника в одном месте и еще один — в другом; четыре искры в большом многослойном клубке и еще одна, темно-оранжевая, цвета ржавчины или обожженной глины, гостившая во Фрир Шардисе. Он мог бы контролировать их всех, но с напряжением, ненужным и даже опасным, ибо в создавшейся ситуации ему не хотелось распылять свою силу.

Когда он сказал об этом обсидиану, тот лишь нахмурился и махнул рукой. Потом пробормотал:

— Черт с ней, с этой рыжей стервой! Сухой лист, и лететь ему по ветру прямиком в серые туманы… Ну и пусть летит… пусть… Верни ее. Верни ее, Доктор, и передай, чтоб убиралась к дьяволу!

Часть II ДЕМОНЫ CАPXАТА 

Глава 10 САРАГОСА

Над Сарагосой безоблачное небо…

Павел Нилович Ивахнов, пятидесяти лет от роду, бывший российский разведчик, а ныне — сотрудник Системы, куратор звена С, ее Петербургского филиала, выбрал этот пароль, руководствуясь детскими воспоминаниями. Когда он родился, одни войны в Европе уже отгремели — и финская, и испанская, и вторая мировая, а другие, балканская и кавказская, еще не успели начаться; но году эдак в семидесятом шустрое ухо Пашки Ивахнова поймало где-то и как-то звонкую фразу времен испанской войны, и застряла она в его памяти надолго. Застряла, а потом вспомнилась и обрела новый смысл. Теперь Сарагосой был он сам, а не город в Испании, и, значит, называя пароль, он всякий раз желал безоблачного неба себе самому — и в прямом, и в переносном смысле.

Над Сарагосой безоблачное небо…

Но сейчас над головой Пал Нилыча Ивахнова неба не было вовсе. Ни облаков, ни солнца, ни яркой синевы или темного ночного занавеса, расшитого блестками звезд. Вместо всего этого привычного великолепия над куратором звена Снависал серый металлический потолок; справа находилась такая же серая стена, а слева — прозрачная перегородка, совершенно глухая, тянувшаяся от пола до потолочного свода. Можно было бы сказать, что он стоит в коридоре — если бывают коридоры шириной метров сто, начинающиеся в бесконечности и уходящие туда же.

Он не знал, где очутился, ибо на сей раз Доктору не удалось выведать название этого мира — или сна, в который он отправился из маленькой комнатки на третьем этаже, отведенной красноглазому экстрасенсу. Предположительно где-то неподалеку должен был находиться Скиф, агент эс-ноль-пятый, но понятие «неподалеку» в этом пугающе огромном пространстве являлось весьма относительным. Вдобавок в последние секунды, в самом начале Погружения, перед мысленным взором Сарагосы вдруг всплыло лицо Догала, его компаньона и соратника по агентству «Пентаграмма». Марк Догал скончался на больничной койке пару дней назад, как все остальные штатные и нештатные сотрудники фирмы «Спасение», получившие удар разрядником. Из нескольких десятков лишившихся разума не выжил никто — разумеется, если не считать торгового князя, непостижимым образом ускользнувшего в Амм Хаммат. Не первый намек, говоривший о том, что князь — человек непростой!

Но в момент Погружения куратор думал не о нем и не о Скифе, а о Догале. Собственно, не думал, а лишь представил физиономию покойного — бледную, с бессмысленно распахнутым ртом и закатившимися глазами…

Это было плохо! Это могло повлиять на тонкую настройку, производимую Доктором, и в результате точка финиша оказалась бы весьма далекой от Скифа. Насколько далекой, куратор не знал — как, впрочем, не знал и сам Доктор. Может быть, Скиф со своими спутниками находится сейчас на расстоянии сотни метров, может быть — сотни километров.

«Второе вероятнее», — мрачно подумал Сарагоса, озирая огромный пустой коридор.

Но пуст он был только с его стороны. За прозрачной непроницаемой перегородкой, тянувшейся по всей длине коридора, двигалась странная процессия. Начиналось это шествие у противоположной стены, до которой от перегородки насчитывалось метров семьдесят; там, прямо на серой металлической поверхности, мерцало квадратное световое пятно, казавшееся издалека шлифованной изумрудной гранью, и из этого окна — или двери?.. или врат?.. — появлялись гротескные чудовищные фигуры. Затем они непрерывной чередой двигались вдоль перегородки, так что куратор мог хорошо рассмотреть их; на него ни один из странных монстров не обращал внимания — то ли потому, что перегородка была прозрачна лишь с одной стороны, то ли вид человека был тут привычен и не вызывал удивления.

Вполне возможно, так как среди монстров попадались и люди, женщины и мужчины в разноцветных облегающих комбинезонах тусклых оттенков, не слишком отличавшихся от того, в который был облачен сам куратор. Собственно, монстры тоже были людьми — до пояса. Со своей позиции у перегородки он мог с отчетливостью разглядеть их физиономии — тупые, лишенные мимики, со сглаженными чертами; обнаженные торсы, шеи, плечи и пятипалые руки тоже казались вполне человеческими. Однако на уровне поясницы и нижней части живота тела монстров вдруг расплывались, заполняя плотью металлическую полусферу, обращенную вершиной вниз; из нее исходили шесть гибких стержней, служивших нижними конечностями. Если б лица этих тварей не отличались таким сонным равнодушием и невозмутимостью, они походили бы на грешников, усаженных в передвижные котлы и транспортируемых к ближайшему адскому костру, где их, несомненно, начнут варить или жарить, поливая при этом смолой и серой.

Однако никаких ароматов преисподней куратор не ощущал — во всяком случае, по свою сторону перегородки. Воздух был неподвижен, однако свеж и в меру прохладен; если что и удивляло в нем, так это полное отсутствие запахов. И еще он отметил тишину — глухую вязкую тишину, ибо не слышал ни шороха шагов, ни лязга стержней или щупальцев, поддерживавших полусферы, ни гула людских голосов, ни бормотания, ни криков — ничего. Чудовищное шествие свершалось в мертвом молчании.

Сарагоса все еще стоял у перегородки, на том самом месте, где появился две или три минуты назад, возникнув в безымянном мире серых стен и потолков. Реакция у него была отличной; определив с первого взгляда искусственный характер сооружения и заметив жуткое шествие, он тут же выхватил лучемет — ибо спрятаться в этом коридоре и избежать стычки казалось невозможным. Но теперь он сунул оружие в кобуру и передернул широкими плечами, поправляя увесистый мешок; похоже, шестиногие твари, полулюди, полумеханизмы, не собирались на него нападать — шли по своим делам и шли, вылезая из зеленого пятна в стене и направляясь куда-то в своих котлах, быть может, прямиком на местную кухню. Теперь куратор разобрал, что на спинах монстров торчат металлические ранцы-горбы, а руки будто бы перевиты гибкой спиралью из проволоки; у запястья она оканчивалась пятью длинными отростками, скрывавшими пальцы наподобие перчаток.

Однако не все в этом шествии выглядели столь пугающе и неприятно. Попадались тут и люди — один на сотню, как прикинул Сарагоса. Физиономии их тоже казались застывшими, но черты были вполне отчетливы и не расплывались дебильными масками; куратор мог без напряжения отличить смуглого пожилого индуса от типичного англосакса, или крепкого парня, по виду итальянца, от человека с широким славянским лицом. Сон, виденный месяц назад, вдруг всплыл в его памяти — сон о безглазом чудовище с мириадами щупальцев, скользивших над неисчислимой людской толпой. Видит ли он тех, кого коснулась эта тварь? Или его сновидение было всего лишь ночным кошмаром, вызванным дозой бетламина?

Он вгляделся в бесшумную процессию и удивленно приподнял брови. Один из ее участников — человек, не монстр в котле! — имел довольно странный вид: ярко-оранжевые прямые пряди, огромные ушные мочки, свисавшие чуть ли не до плеч, бледное лицо с синеватым отливом, клювообразные челюсти под плоским и широким носом. Человек, разумеется, но не обитатель Земли! Сарагоса, побывавший в разных фэнтриэлах и повидавший всякого, был в этом уверен так же твердо, как в цвете собственной шевелюры и кожи.

Но за этим длинноухим двигалось нечто более удивительное. Ужасное, по правде говоря! А если уж быть совсем откровенным, невероятное, чудовищное, отвратительное!

— Вот тебе и лист опавший, затерянный в осеннем лесу… — пробормотал куратор в ошеломлении. — Дьявольщина! О чем мечталось, то и повстречалось!

В котле о шести ногах, тащившемся вслед за длинноухим, восседал Марк Догал. Во всяком случае, застывшая маска этого существа напоминала лицо Догала — губастое, с темными глазами, обрамленное ореолом черных вьющихся волос. Правда, губы были лишены привычной яркости, а глаза казались безразличными и потухшими, но каким-то шестым чувством куратор понял, что не ошибается. Он видел Догала — или то, что от него осталось.

Пожалуй, сожалеть о нем не стоило. По всем меркам, и божеским, и людским, Марк Догал являлся ренегатом, предателем и отступником, обменявшим свою человеческую душу на сладкий дурман чужаков. И продал он не только себя; продал и компаньона, Петра Ильича Синельникова, подставив его со всей командой под метатели атарактов. «И не его заслуга, что Петр Ильич жив-здоров», — размышлял куратор, постепенно успокаиваясь. Петр Ильич жив, а Сингапур и еще двое мертвы; и мертвы десятки других, пораженных смертоносными хлыстами. Он был далек от того, чтобы винить Догала во всех этих бедах, но Сингапура прощать ему не собирался.

Словно завороженный, Сарагоса двинулся направо вдоль прозрачной стены, не спуская глаз с жуткого зрелища. Колонна шестиногих шагала с ритмичной неторопливостью, и вскоре он, кривясь и хмурясь, обогнал длинноухого с оранжевыми патлами и монстра, ковылявшего следом. Однако тяжкие мысли о Догале и прочих погубленных и убиенных не оставляли его; он не мог сейчас думать ни о Скифе и странных его спутниках, ни о том, в какую преисподнюю заслал его Доктор, ни даже об инструкциях, полученных от Винтера, шефа и командора Восточно-Европейской цепи Системы. Впрочем, эти инструкции, полученные вслед за разрешением на нынешний опасный вояж, были, как всегда, краткими: соблюдать осторожность и на рожон не лезть. Точь-в-точь то же самое, что Сарагоса говорил своим агентам, посылая их в Мир Снов!

Но этот сон — если считать его таковым — оборачивался кошмаром. Теперь куратор пристально вглядывался в лица людей и нелюдей, шагавших в бесконечной колонне; временами ему казалось, что он видит нечто знакомое, напоминавшее черты сраженных атарактами или самих атарактов — тех, с коими ему доводилось встречаться. Впрочем, это могло быть лишь обманом зрения или игрой разгулявшейся фантазии, ибо коридор, по обе стороны перегородки, освещался неярко. Откуда приходил этот свет, с потолка или от стен, куратор так и не смог уловить; временами ему мнилось, что серое и смутное сияние зарождается в самом воздухе.

Отшагав изрядное расстояние, он ощутил, что приходит в себя, и устыдился: получалось, что он вроде бы бежит от монстра с Догаловым лицом. Неприятное зрелище, что и говорить, не для слабонервных, но дела могли обернуться и хуже; по крайней мере его половина коридора была свободна и никто не пытался ему воспрепятствовать либо загнать в ловушку. Теперь Сарагосу, притерпевшегося к виду тварей за прозрачной стеной, беспокоили лишь две вещи: первая — удаляется ли он от Скифа или приближается к нему?.. и вторая — как узнать, что Скиф — это Скиф?..

Конечно, если агент С-05 и оба его приятеля будут передвигаться в котле на металлических ногах, то трудностей не возникнет, возникнут лишь печали; и, возвратившись на Землю, он поставит три свечи — за Скифа, за князя и за пока неведомого их спутника, за альмандина, которого они подцепили в Амм Хаммате. Но в колонне монстров встречались и двуногие создания вроде того итальянца и пожилого индуса; этих по внешнему виду никто не сумел бы отличить от людей. Впрочем, поразмыслив, куратор сообразил, что с опознанием он разберется. Проблема сия, если говорить о Скифе, решалась с полной определенностью, ну а князь… о князе он пока и думать не хотел; с князем разговор будет особый.

В правой, непрозрачной стене появилась шестиугольная арка входа, за которой лежал новый коридор, не столь широкий, но и не маленький — автомобиль проехал бы в него без труда. Сарагоса замедлил было шаги, потом, увидев, что слева тоже намечается нечто любопытное, заторопился; ему хотелось узнать, куда же шествуют эти шестиногие твари с людскими торсами и лицами дебилов. Вскоре за перегородкой раскрылось огромное пространство, зал столь впечатляющих объемов, что он не разобрал ни формы его, ни где тут стены и потолок — то и другое было отодвинуто в неизмеримую даль и словно бы скрыто светящимся туманом. С опасением оглядевшись налево и направо, куратор сбросил с плеч мешок, расстегнул на всякий случай кобуру и прилип к перегородке.

Шествие направлялось сюда. Более того, с другой стороны к чудовищному проему неопределенных очертаний тянулась такая же цепочка шестиногов с горбами-ранцами, в перчатках, напоминавших скрюченные когтистые лапы. Попав в гигантский зал, оба потока разбивались на группы; одни исчезали в тумане, другие копошились неподалеку у входа, третьи плотными кучками двигались дальше, к какой-то непонятной конструкции, похожей на раскрытый решетчатый веер. Куратору показалось, что в каждой толпе, включавшей десятки или сотни монстров, были люди — где один, где несколько. Держались они впереди, напоминая не то надсмотрщиков, не то предводителей отрядов, но вроде бы никаких приказов не отдавали. Тем не менее ощущалось в них что-то начальственное, привычное для Сарагосы — первый эмоциональный отблеск, подмеченный им среди этого неисчислимого равнодушного воинства.

Хмыкнув, куратор полез в мешок, достал бинокль. Да, он не ошибся; среди тысячных толп, сгрудившихся около веера, распоряжались люди — вернее, человекообразные — в тусклых разноцветных комбинезонах. При каждом была своя команда, суетившаяся с поразительной резвостью: монстры что-то таскали, передвигали некие предметы, возникавшие словно из пустоты, громоздили их друг на друга, подталкивали ближе к непонятной конструкции, где груз исчезал, проваливаясь в люки или отверстия в основании гигантского веера. Человекообразные, казалось, придавали всей этой суете разумный смысл — либо расхаживали среди своей группы, молчаливо наблюдая за работой, либо стояли у люков, провожая взглядами каждый сброшенный туда предмет, либо водили над полом руками — и в этом месте вдруг вспыхивало зеленое зарево, а следом появлялись блестящие округлые тела, механизмы или контейнеры, которые также переносили к вееру.

Строительство? Монтаж какой-то установки? Профилактика агрегата, смена отработавших частей, заправка горючим, погрузка оборудования, сброс мусора и отходов? Обучение? Тренировка шестиногих перед другой, более ответственной операцией? Наказание? Или производственная деятельность, имеющая некую цель?

Понаблюдав с четверть часа за гротескными фигурами, мельтешившими подобно растревоженным муравьям, куратор так и не пришел ни к какому выводу. Взгляд его вместе с биноклем переместился повыше, к раскрытым плоским пластинам веера, расположенным чуть наклонно; концы их тонули во мгле, что застилала потолок, нижние части упирались в цилиндрическое основание — то самое, с люками или отверстиями, куда шестиногие валили все новый и новый груз. Сама же веерообразная конструкция, торчавшая, по отсчету бинокля, в тысяче семистах метрах, была огромной; она вытягивалась вверх и в стороны на такое же расстояние, в каком находилась от Сарагосы. Он разглядел что-то наподобие сети, туго натянутой меж пластин, усеянной не то блестящими дисками, не то шарами; увидел темные щели в самих пластинах — в любую из них мог провалиться океанский лайнер; заметил, что над дисками — или шарами? — в воздухе что-то дрожит, колеблется, посверкивает, будто каждый диск окружен короной призрачных молний.

Потом он различил некое шевеление, более ясное и определенное, чем дрожащий над дисками воздух. Он пригляделся, хмурясь и чертыхаясь сквозь зубы: это огромное пространство было освещено столь же скудно, как коридор, и ему приходилось напрягать глаза.

Сначала он подумал, что в сети и вдоль пластин веера ползают огромные многоногие пауки. Затем, разглядев этих тварей более ясно, решил, что на пауков они все-таки не похожи — скорее на морские звезды, вздутые посередине горбом, с множеством щупальцев-ножек. Ножки метались в лихорадочном темпе, так что куратор не мог уловить отдельных движений; ему казалось, что многоногие твари что-то очищают или заменяют — может быть, те самые диски, над которыми посверкивали молнии. Более всего они напоминали бригаду ремонтников, занятых проверкой или монтажом какого-то сложного оборудования, и если это соответствовало истине, то оставалось лишь восхищаться их умением и сноровкой. Ни один человек не сумел бы работать с подобной скоростью и на такой высоте; впрочем, у человека лишь две руки и две ноги, а у звезд конечностей было раз в пять побольше.

Наконец Сарагоса опустил бинокль и задумался.

Отправляясь в этот неведомый фэнтриэл, куда Скиф перебрался столь таинственным и непонятным для Доктора образом, он хотел на месте прояснить ряд вопросов, заранее обдуманных и выстроенных в определенную систему. Самым важным из них являлся, разумеется, вопрос о природе загадочного фэнтриэла, но теперь он был разрешен; после встречи с монстром, носившим личину Догала, куратор не сомневался, что попал прямо по назначению, в мир двеллеров или на одну из их баз. Значит, Скифу удалось-таки добраться сюда! Сквозь зеленую щель-окно или каким-то иным способом он сумел проникнуть в этот гадючник, проложить тропинку для Доктора — что было само собой невероятным успехом!

Но оставались и другие вопросы — к примеру, об Амм Хаммате, о деревьях и куполах, о возможности защиты от атарактов, о целях, с коими их владыки и повелители проникли на Землю. Наконец, о князе, столь неожиданно исцелившемся после удара разрядника… Да и был ли этот удар? Или хитроумный клиент симулировал беспамятство? Но если и так, размышлял куратор, проблему исчезновения с больничной койки сие не решает. Не мог же князь подкупить Доктора! Доктор в отличие от дяди Коли частных заказов не брал и на сторону не работал.

Вспомнив о старом «механике», Сарагоса потянулся к карману, где рядом с кисетом и трубкой лежал прощальный дяди Колин дар — дискообразная плоская коробка величиной с половину ладони. Он вытащил ее, покосился на гравированную саламандру, плясавшую на крышке среди пламенных языков, отправил обратно, поглядел на гигантский веер и суетившихся у его подножия шестиногов и с сожалением покачал головой. Он не мог уловить ни смысла их лихорадочной деятельности, ни назначения огромного агрегата; вот тут, пожалуй, пригодился бы дядя Коля, властитель механических душ!

Но был он сейчас далек и недостижим, как созвездие Ориона, а потому куратор, покончив с мечтами о пустом, сунул бинокль в мешок, а мешок взвалил на спину. Коридор, в котором он сейчас стоял, проглядывался на километры и километры в обе стороны и в смысле поисков Скифа казался совершенно бесперспективным. Оставалось лишь исследовать новый проход, лежавший за шестиугольной аркой; к нему куратор и направился, поглядывая на браслет с компасом, таймером и хронометром. Компас явно не работал, на таймере горела цифра «один», что соответствовало первому дню пребывания в фэнтриэле двеллеров, а хронометр утверждал, что находится он тут пару часов с минутами. Время вроде бы и небольшое, однако…

Куратор хмыкнул и ускорил шаги.

Ему хотелось курить; он машинально потянулся к карману, где лежали трубка и кисет, потом, нахмурившись, стиснул пальцы в кулак. Курить тут, пожалуй, не стоило. Марка Догала, пристрастившегося к сладкому зелью, выворачивало от табачного дыма; быть может, и двеллерам он не по нраву? Быть может, в стенах коридора натыканы датчики, способные уловить незнакомый запах? Как в камере связи, откуда он говорил с Винтером?

Сарагоса подозрительно осмотрелся, но пол, потолок и непрозрачная стена коридора были серыми, гладкими, ровными как стол; нигде ничего не торчало и не поблескивало. Скосив глаз в сторону шествия монстров, нескончаемой чередой тянувшегося справа, он злобно плюнул и свернул под шестиугольную арку.

Но этот проход через две сотни шагов закончился тупиком. Правда, был намек, что путешествие можно продолжить: на серой стене перед куратором мерцало изумрудными переливами световое пятно. Поколебавшись и вытащив из кобуры лазер, он коснулся ладонью зеленоватой завесы, однако не ощутил ничего — ни холода, ни жара, ни материальной поверхности; казалось, перед ним пустота, столь же неосязаемая для пальцев, как воздух.

— Окно, — пробормотал куратор, — дверь…

Стиснув зубы, он шагнул в изумрудное марево, готовый стрелять или спасаться бегством — смотря по тому, кто и что ожидало с другой стороны этих неощутимых врат.

Но там простирался лишь коридор, такой же прямой, бесконечный и широкий, как прежний, в котором шествовали монстры. Этот, правда, был совершенно пустым и без прозрачной перегородки; одни только серые стены, серые пол и потолок, неяркий свет, прохлада, тишина… За спиной Сарагосы мерцали квадратные врата, словно большой насмешливый глаз подмигивал заблудившемуся путнику; зеленоватые отблески скользили по рукавам его комбинезона, по груди, по стволу лазера, окрашивая излучающий кристалл зловещим багровым цветом.

Он прислушался. Ничего! Даже шестиногих нет… Он мог уловить лишь звуки собственного дыхания и слабый шорох, когда рюкзак терся о поясной ремень. Тишина казалась ему угрожающей; здесь, в безлюдном лабиринте, созданном неведомой и враждебной расой, воспоминания о снах вновь явились ему, тревожа сердце, — о том, первом кошмаре, где флот завоевателей подкрадывался к Земле, и о втором, с безликим чудищем, скользившим над людскими толпами.

Флот, космические крейсера, чудовище… Пожалуй, творцы этих необозримых коридоров, владыки шестиногой мерзости, могли создать и крейсера, и любых чудищ — или сами обратиться в нечто чудовищное, смертельно опасное, жуткое… Тут Сарагоса невольно посмотрел на лазер, зажатый в его кулаке, и насупился. Игрушка! С ней не вступишь в битву с космическим флотом… разве что шестинога удастся располосовать… или кого-нибудь из тех, в разноцветных комбинезонах.

Запретив себе думать о снах, он зашагал по коридору. Направление было выбрано наугад; в том, первом проходе с монстрами и прозрачной перегородкой он двинулся направо и сейчас решил идти туда же. Вероятно, интуиция его не подвела, ибо минут через десять в серой стене открылся проем титанических размеров, за которым тянулось вширь, вверх и вдаль такое же необозримое пространство, как виденное им раньше. Здесь, однако, не наблюдалось никакой суеты, гигантский зал был безлюден и пуст — если не считать наклонного сооружения вроде орудийного ствола, торчавшего из цилиндрической подставки в полутора километрах от Сарагосы. Присмотревшись, он узнал веер, только сложенный таким образом, что отдельных пластин и сети между ними не было видно.

Пожалуй, на эту штуку надо взглянуть поближе, решил он, собираясь перебраться из коридора в зал. Но тут за стеной раздался шорох, послышались голоса, и куратор замер, стискивая ребристую рукоять лучемета. С полминуты он прислушивался, пытаясь разобрать хотя бы слово, но голоса сливались в невнятное бормотание, и ничего осмысленного уловить не удавалось. Тогда Сарагоса бесшумной тенью проскользнул в проем, приник к стене и выглянул — ровно настолько, чтоб обозреть ближайшие окрестности.

Шагах в двадцати от него стояли трое в искрящихся серебристых облачениях и касках, закрывавших шеи, уши и щеки; казалось, три зеркальных шара приставлены к широким плечам, с которых спадала вниз блестящая ткань накидок. Кое-где материя топорщилась, будто под ней было скрыто оружие или какая-то ноша, а у одного из незнакомцев плащ на спине вздувался горбом.

Наконец-то есть с кем потолковать, мелькнуло у куратора в голове; потолковать или помериться силой. Он был готов к обоим вариантам. Он не сомневался, что поймет этих существ, а они поймут его, так как Доктор, сознательно или инстинктивно, наделял странствующих по иным мирам знанием чужого языка. Ну а если потолковать не удастся…

Он хмыкнул, выскользнул из-под прикрытия стены, вскинул лучемет и негромко произнес:

— Не двигаться!

Один из закутанных в плащи незнакомцев резко обернулся.


 Глава 11 СКИФ

Его охватило ощущение прохлады. Оно казалось пронзительно острым после духоты и жары, царивших в куполе, и Скиф с невольным злорадством подумал, что сейчас там еще жарче. Сейчас там наступил конец света: дяди Колина саламандра раздувала огонь, плясала, гудела, скалила багровые клыки, грызла золотистый металл, гихар и плоть Посредника-тавала, так и не успевшего вернуться к истинному своему обличью.

Но здесь, по другую сторону зеленой завесы, было прохладно и тихо. Еще не успев окинуть взглядом помещение, в котором они очутились, Скиф заметил, что изумрудное пятно двери, ведущей сюда из Амм Хаммата сквозь сумрак тайо, начало бледнеть и, внезапно мигнув, исчезло совсем. Теперь на месте неощутимого полога серела ровная глухая стена.

— Захлопнулось окошко, и пути обратно нет, — сказал Джамаль и, покосившись на Сийю, добавил: — Не страшно, красавица?

Амазонка лишь повела плечом, осматриваясь. Скиф тоже оглядел окрестности. Огромное, безлюдное и пустое пространство, как его и предупреждал Джамаль, эмпат и звездный странник… Они явно находились в искусственном сооружении, величину которого он представить не мог — тут не было иных источников света, кроме округлых пятен и световых точек, скользивших по стенам или замерших в неподвижности где-то высоко над головой. Пятна походили на луны, большие и маленькие в зависимости от расстояния, а точки — на звезды; но, вероятно, они тоже являлись пятнами, только очень далекими. Все они отсвечивали зеленым, и не оставалось сомнений, что каждое пятно и каждая точка — врата, ведущие в какой-то мир либо в другую часть Сархата — если только они очутились на Сархате. Возможно, среди этих изумрудных дверей были и такие, что открывались на Земле или под куполами в золотых амм-хамматских рощах, но искать их, пожалуй, не стоило — Скиф уже видел, что световых кругов тут не меньше, чем звезд на небе в ясную ночь. Кроме них, имелись и щели, узкие зеленые полоски, тянувшиеся тут и там на различной высоте, — вероятно, закрытые окна, которых было раза в три или в четыре больше, чем действующих.

Внизу, вдоль стен, насколько хватало взгляда, выстроились странные штуковины вроде перевернутых полусфер на шести членистых блестящих ножках. До ближайшей Скиф мог дотянуться рукой — что и сделал, ощутив холодную металлическую поверхность. Верхний срез полусферы приходился ему по грудь, металл на ощупь казался гладким, словно зеркало, ноги были длиной с метр и заканчивались небольшими дисками из какого-то мягкого материала. Транспортный механизм, решил он, отдергивая руку.

Сийя подняла глаза вверх; по лицу ее скользили изумрудные отблески, пепельные волосы казались в полумраке темней воронова крыла.

— Это — небо? — ее рука взметнулась в плавном жесте. — Небо с зелеными звездами и лунами? Такими, как Миа, Ко и Зилур?

— Нет, ласточка, — ответил Скиф. — Мы в куполе, только очень большом. А эти зеленые пятна — не луны, а врата, такие же врата, как те, в которые мы шагнули. Только они закрылись. — Он постучал по стене рукоятью лазера.

— В куполе… — медленно протянула девушка. — Клянусь Безмолвными, он очень велик! Здесь поместился бы весь наш город… и Башни Стерегущих, и Башни Надзирающих, Башни Видящих и Правящих, Дочерей Паир-Са и Сестер Огня… — Она закинула голову, обозревая далекий свод, потом сказала твердым звенящим голосом: — Безмерна власть демонов, сотворивших такое! Но Вихрь Небесный сильней! И Сила его с нами!

— Конечно, милая. — Скиф приобнял ее за плечи, вдохнул знакомый горьковатый и свежий аромат — запах степных трав, нагретых солнцем. «Стоило ли брать ее с собой?» — мелькнула мысль. Впрочем, она согласилась сама… И она не испытывала страха, очутившись в обители демонов! Ни малейшего страха! Она вступила в этот враждебный мир так, как подобает воину: с мечом в руках и без боязни в сердце.

Но про врагов не стоило забывать, и Скиф, подумав об этом, повернулся к звездному страннику.

— Надо бы сматывать отсюда, князь. Окно погасло, — он ткнул кулаком в серую стену, — значит, в Амм Хаммате пробки перегорели… вместе со всем остальным… Это называется авария. А где авария, там и аварийная бригада. Согласен, нет?

— Согласен. Но тут, дорогой, пока что тихо… тихо и интересно. Пусть твоя девушка стережет, а мы попробуем сообразить, куда попали… Вах! Ты только взгляни! Взгляни, дорогой!

В возбуждении он ухватил компаньона за рукав. Вдруг, словно подчиняясь беззвучной команде, несколько пятен заскользили по стене к шестиногим механизмам, и в зеленоватых отблесках Скиф разглядел, что под каждым — то ли само по себе, то ли уцепившись за какую-то невидимую опору — корчится и трепещет чье-то тело. Эти темные силуэты выглядели бесформенными, но, достигнув полусфер и утвердившись в них, начали обретать некие очертания, сначала смутные и неясные, но с каждой секундой становившиеся все более четкими. Казалось, невидимые пальцы месят плоть, податливую, как мягкая глина, стремясь преобразовать нечто аморфное, расплывчатое, текучее в определенный контур — с конечностями или крыльями, с торсом, плечами, шеей и головой, со всем, что полагается живой твари, пусть даже самого странного обличья и вида Ног или лап Скифу, однако, разглядеть не удалось; вероятно, в них не было нужды, так как их заменяли подставки полусферического механизма.

Трансформация заняла около десяти минут, и за все это время никто из путников не проронил ни слова. Наконец метаморфоза завершилась; шестиногие механизмы ожили, засеменили к одному из зеленых окон, один за другим скрываясь в изумрудном сиянии. Скифу показалось, что врата эти, расположенные у самого пола, были не круглыми, а прямоугольными; впрочем, из-за дальности расстояния он не смог их разглядеть более подробно, так же как наездников в полусферах; в царившем вокруг полумраке они казались какими-то таинственными монстрами. Некоторые вроде бы походили на людей, другие — на пауков или каракатиц со множеством гибких конечностей, третьи простирали в стороны большие кожистые крылья. Не успели они исчезнуть, как вдали по стенам заскользили новые пятна, подобные созвездиям падавших с небес светил.

Джамаль шумно перевел дух.

— Аркарбы, — пробормотал он, — работники… Носители ущербных личностей… шестиноги… Помнишь, что сказано о них тавалом?

— Шесть ног и пустота в голове, — отозвался Скиф. — Ноги я разглядел, а вот головы… Видел ты головы, князь?

Но компаньон лишь скривился в ответ и махнул рукой; похоже, и он не разобрал, какие головы были у воплотившихся тварей. Зеленые пятна продолжали скользить по стенам, то падая вниз, то взмывая кверху, и Скифу казалось, что попал он в гигантский планетарий, где показывают фильм о метеоритах; правда, настоящие метеоры сыпались с небес на землю и никогда не возвращались обратно.

Впрочем, у звездного странника эта картина не вызывала ассоциаций с планетарием, да и вообще со звездными небесами; он дергал бородку, морщился и, разглядывая нависавшие над головою своды, что-то бормотал себе под нос. Прислушавшись, Скиф разобрал:

— Родильный дом… клянусь могилой матери, родильный дом… зеленые пятна — колыбели… и сколько же их, сколько!.. тысячи врат, тысячи душ… или миллионы?.. пятна… и каждое, каждое…

Голос его вдруг заглушили иные звуки, такое же неясное бормотание — Сийя молилась Безмолвным. Но меч в ее руках не дрожал.

«А ведь верно, родильный дом, — подумал Скиф. — Каждое из этих пятен, этих окошек, что ведут сквозь тайо в иные миры, связано с гихаром или нишей-»сосалкой", про которую толковал дядя Коля; и сейчас тысячи Перворожденных приникли к ним и сосут, сосут, сосут… И, возродившись вторично, похитив у других то, в чем отказала им самим природа, спускаются вниз, словно падающие звезды… Упала звезда-и погиб человек… или нечеловек — какая разница? Губительный звездопад не делал различий меж ними; всякий, кто обладал душой, разумом, памятью и чувством, подвергался грабежу. Из стен этого родильного дома уходили Воплотившиеся сархи — а там, по другую сторону реки Безвременья, в сотнях или в тысячах миров, нарождались новые атаракты и сену, безумцы с оловянным взглядом, дебилы, идиоты, опавшие листья в саду человеческом… И кто разберет, почему они стали такими? То ли наследственность подкачала, то ли экология подвела, то ли страсть к коварному зелью лишила разума, то ли похитили душу пришельцы с другого края Галактики… Всякий овощ или сгниет, или в суп попадет, как говаривал майор Звягин, незабвенный комбат…" Так размышлял Скиф, и мысли эти, быть может, имели бы продолжение, но вдруг в висках у него грохнули колокола, затылок резануло болью — и, не успев даже вспомнить, кто и зачем посылает ему зловещий сигнал, он сшиб Сийю с ног, крикнул «ложись!» и откатился вместе с девушкой к стене, к шестиногим механизмам, покорно ожидавшим седоков. Через секунду Джамаль был рядом, затаившийся в тени, застывший с кинжалом в руке, но Сийя все порывалась встать и ринуться в бой с демонами, скользившими вниз в своих зеленых колыбелях. Скиф, пытаясь совладать с гулом в висках, придавил ее к полу и сказал, на сей раз совсем тихо:

— Не светись, солнышко, и не бросайся на эти шестиногие котелки. Туда гляди… вон туда…

Метрах в двенадцати от них узкая изумрудная щель раскрывалась, образуя квадратные врата. Они были большими, гораздо выше и шире, чем в куполе Посредника-тавала, и в какой-то момент Скиф решил, что сейчас из них выберется монстр размером с бронтозавра или возникнет нечто бронированное, о пяти стволах, изрыгающих потоки плазмы. Но появились лишь четыре фигуры, вполне человеческих пропорций и габаритов: трое в серебристо-зеркальных шлемах и балахонах, и еще один — в переливчатом зеленом одеянии, мерцавшем теми же оттенками изумрудного, что и завеса тайо. На фоне врат он был почти незаметен, и Скиф не сразу разглядел его; а разглядев, тут же перевел глаза на серебристых.

Харана, несомненно, беспокоился на их счет. От широкоплечих коренастых фигур незнакомцев веяло угрозой; глухие шлемы не позволяли разглядеть их лиц, только зрачки, сверкавшие в узких прорезях, да челюсти, слишком массивные и выступающие сильней, чем у обитателей Земли и Амм Хаммата. Они казались невооруженными, но Скиф помнил о гравитационных метателях, про которые толковали и дядя Коля, и Сарагоса; эти устройства величиной с карандаш помещались в кулаке. У серебристых наверняка было что-то подобное или еще похуже.

Вот и аварийная бригада, подумал Скиф. Затем он выстрелил дважды, целясь в узкие щели под яйцеобразными шлемами. Фиолетовые молнии с едва слышным шипением пронизали воздух, и один из серебристых упал. Второй сложился пополам, прижимая ладони к лицу, словно пытаясь защититься от жгучего разряда, но, вероятно, лучевой удар был смертелен; колени его подогнулись, руки упали, и он повалился ничком, словно набитый ватой мешок.

«Двое», — отсчитал Скиф, удивляясь, что колокола Хараны все еще не умолкают. Впрочем, звон в висках и давящая боль в затылке не сказывались на его боеспособности, и третий разряд угодил прямо в грудь серебристому, еще остававшемуся на ногах.

Но тот, против ожиданий, не рухнул на пол. Его зеркальная накидка вспыхнула и тут же погасла, не то поглотив, не то отразив энергетический удар; затем он вскинул руку, и шестиногий полусферический механизм, под которым прятался Скиф, внезапно разбрызгался по стене ровным кругом блестящего металла. Путаясь в его стержнях-ногах, Скиф лихорадочно пытался поймать в прицел темную прорезь в шлеме, но рука серебристого, вытянутая, с пальцами, сжатыми в кулак, глядела прямо на него.

«Конец! — мелькнуло в голове Скифа. — Ошибка! Я сделал ошибку, стреляя в плащ, и об этом предупреждал Харана — ибо удары тревожного колокола не умолкали. Но, с другой стороны, Харана был нем, когда Джамаль интересовался будущими неприятностями — еще там, в куполе тавала… Возможно, все обойдется?.. Если брать по крупному счету?..» Над головой Скифа свистнули кинжалы. Один, брошенный, видимо, неопытной рукой, грохнул о шлем серебристого, на миг ослепив его; второй улетел неведомо куда — Скиф, во всяком случае, попадания не отметил. Но дело было сделано; кулак серебристого качнулся вверх, незримый удар вспорол стену над головой Скифа, а в следующий момент сверкнул фиолетовый проблеск разряда, дотянулся до темной прорези, и фигура в блестящем плаще осела на пол. Набат, гудевший у Скифа в висках, смолк.

Правда, оставался еще четвертый — тот, в зеленом одеянии, — но его Скиф никак не мог разглядеть. Он встал, отшвырнув перебитые стержни шестиногого механизма, и скользнул вдоль стены к изумрудным вратам, высматривая зеленого, последнюю из своих жертв. Но тот уже не шевелился; лежал на спине у самых врат с кинжалом, торчавшим под челюстью. Сийя поспела, машинально отметил Скиф, бросая взгляд на инкрустированную бирюзой рукоятку.

Джамаль и девушка уже стояли за его спиной. Он присел над телом серебристого, первого из сраженных, и, повозившись с застежкой, содрал с его головы шлем. Открылось лицо — широкоскулое, бледное, с огромным ртом и глазами, расставленными на полторы ладони. По виду — человек, однако не землянин, решил Скиф; по сути — оборотень. Такой же, как все остальные в этом сархатском гадючнике!

Во лбу покойника зияло черное отверстие от лазерного луча, в затылке, под короткими бесцветными волосами, обнаружилось второе. Смерть этого существа была мгновенной; даже оборотень гибнет, когда мозги пробиты и выжжены лучевым разрядом. Но шлем, яйцевидная глухая каска с прорезями для глаз и рта, оказался цел — в затылочной части не было ни дырочки, ни потеков оплавленного металла.

Скиф поднялся и с угрюмой усмешкой продемонстрировал каску Джамалю.

— Добротная штука, князь! Моим лазером не прошибешь!

— Это смотря куда целиться, дорогой. Все-таки ты их убил!

— Убил, — согласился Скиф, разглядывая простертые на полу тела. — И что дальше?

Минуты три они простояли в молчании. Сийя, брезгливо сморщившись, выдернула свой кинжал, обтерла его о зеленый комбинезон убитого и спрятала в ножны. Глаза ее сверкали, как у тигрицы, почуявшей кровь.

Наконец звездный странник задумчиво протянул:

— Плащи и шлемы, шлемы и плащи… Вах! Не о них ли говорил тот… ну… под куполом?.. — Он сделал паузу, и Скиф догадался, что князю не хочется произносить имя Зуу'Арборна. — Тот, под куполом, называл их Карателями… Верно, дорогой?

— Карателями из касты Сегани, — уточнил Скиф. — А зеленый, может, оринхо? Из Тех, Кто Решает?

Коли так, промелькнуло у него в голове, то Сийя поторопилась со своим кинжалом. Оринхо было бы желательно взять живьем… Если он столь же боялся смерти, как Посредник-тавал, ограбивший Зуу'Арборна, то мог бы порассказать немало интересного.

Но Джамаль с сомнением хмыкнул.

— Видишь, генацвале, окошко зеленое, и этот в зеленом… Техник, я полагаю, пришел чинить. А с ним — охрана.

Пожалуй, верно, решил Скиф; с чего бы Тем, Кто Решает, беспокоиться из-за каждой аварии? Он склонился над убитым, изучая его лицо, хмурое, со смугловатой кожей и тонкими чертами, совсем иное, чем широкие физиономии Карателей. Сийя дышала ему в затылок.

— Злой, — вдруг произнесла она. — Злой, отмеченный злом, как эти… — ее взгляд скользнул по фигурам в серебристых плащах. — Но не человек власти, нет… Джаммала прав — скорее тот, кто служит… А жаль! — Девушка выпрямилась, положив обе руки на украшенный бирюзой эфес. — Жаль! Хотела бы я пронзить горло самому владыке демонов! Всех демонов! Ведь есть же у них владыка? Как ты думаешь, Скиф ап'Хенан?

— Наверно, есть, ласточка. У вас — Правящие, а в этом мире — Те, Кто Решает.

— А в твоем?

— И в моем тоже есть повелители, большие и поменьше… Словом, всякие! — Скиф вздохнул, представив себе бровастую физиономию шефа. — Как же без них, без тех, кто решает и правит… Видишь, даже у Бесформенных своя власть и свои солдаты… — Он поглядел на трупы, нахмурился и добавил: — Хотя не слишком-то они похожи на Бесформенных! И руки есть, и ноги, и голова…

— Эти — Воплотившиеся, а Бесформенные — там! — сказал Джамаль, махнув в сторону скользивших вверх и вниз пятен. — Получат свое, сядут в шестиногие котелки и отправятся на работу. Мы им неинтересны, и они нам тоже. А вот Каратели… Помнишь, что про них Посредник говорил? В плащах они, в шлемах и с жезлами… Плащи и шлемы вижу, а вот жезлы надо бы найти! Пригодятся!

— Все пригодится, — сказал Скиф, надевая серебристую каску. — Плащи тоже возьмем. Будет и маскировка, и защита, — добавил он и кивнул на труп зеленого. — Обыщи-ка его, князь, а я погляжу насчет этих жезлов. Пригодятся они, пригодятся… очень подходящие «штучки»… и стенку пробить, и кишки выпустить… — Скиф чертыхнулся, разжимая костенеющую ладонь Карателя.

Как ожидалось, в пальцах сегана был стиснут небольшой цилиндрик, непохожий, однако, на карандаш. Диаметром сантиметра три и длиной восемь-девять, он казался теплым и таким же зеркально блестящим, как шлемы и плащи; в одном из торцов цилиндра зияло маленькое отверстие. Скиф направил его вдоль стены и слегка сдавил; пяток шестиногих полусфер смело и вмазало в пол, будто ударом огромной кувалды. Одобрительно вздернув бровь, он подобрал остальные метатели, снял с мертвецов каски и балахоны; один набросил на себя, прямо на пятнистый десантный комбинезон. Верхняя часть этой накидки была изготовлена из более плотного материала и топорщилась над плечами, расширяя их на длину ладони; книзу ткань спадала мягкими невесомыми складками, и с трудом верилось, что это легкое одеяние может отразить смертоносный лазерный луч.

Скиф поднял шлем и плащ и протянул Сийе. Девушка, отшатнувшись, брезгливо поджала губы; на лице ее промелькнула тревога.

— Доспехи демонов… Я не хочу их касаться, светловолосый! Безмолвные не простят нам…

— Безмолвные далеко, а смерть ходит рядом, — возразил Скиф и напялил на нее шлем. Она гневно сверкнула глазами, но позволила ему набросить зеркальную накидку; похоже, Сийя ап'Хенан больше доверяла своему мужчине, чем своим богам.

Подобрав последний комплект серебристого облачения, Скиф направился к Джамалю. Звездный странник стоял около врат, делая странные жесты — то водил руками слева направо, то сверху вниз. Внезапно он хлопнул себя по лбу, пробормотал что-то нелестное по-грузински и свел ладони, будто собирался задернуть занавес, состоявший из двух частей. Изумрудный квадрат исчез, обратившись в яркую полоску, но тут же появился вновь, стоило только Джамалю развести руки.

— Колдуешь, князь? И как, успешно? — Скиф набросил на плечи компаньона серебристый балахон.

— Тут не магия, дорогой, кое-что иное… Вот, смотри! — Он вновь сделал жест, будто задергивая невидимые шторы, и ведущая в тайо дверь захлопнулась. Теперь Скиф видел, что на запястьях звездного странника сверкают широкие браслеты, то ли из зеленого металла, то ли отливавшие зеленым в неярком сумеречном свете.

— У него взял! — Заметив взгляд Скифа, Джамаль покосился на мертвеца с перерезанной глоткой. — Думаю, ключ. Видишь, открывает и закрывает двери… Вах, совсем просто! Так — закрывает, а так — открывает… — Он продемонстрировал это еще раз и с довольным выражением огладил бородку. — Ну, теперь можем гулять, где захочется, генацвале! Пойдем туда? — Джамаль кивнул на изумрудный квадрат, сиявший перед ними на стене.

— Пойдем, и поскорее, — сказал Скиф, делая Сийе призывные знаки. Ему хотелось убраться из этого гигантского помещения, где скользили по куполу зеленые звезды и с каждым падавшим огоньком кончалась чья-то жизнь. Кроме того, он заметил, что трупы сраженных сархов начали изменяться самым неприятным образом: конечности их укорачивались, головы врастали в плечи, животы раздувались — точьв-точь как уПосредника-тавала. Только тот был живым, а эти — мертвыми, и потому их трансформация выглядела особенно жуткой и необъяснимой.

Но звездный странник, казалось, не испытывал удивления. Оглядев убитых, напоминавших сейчас гротескные человеческие фигуры, он покачал головой и подмигнул Скифу.

— Душа вон, а тело без души что бурдюк без вина, так? Это и для нас верно, дорогой, а для них — вдвойне. Мы — люди, они — метаморфы… А с гибелью личности Дающего метаморфы должны развоплощаться. Вполне естественное дело!

— Ты, я вижу, сделался большим специалистом по мета-морфам, — пробормотал Скиф, обнимая гибкий стан Сийи. Ему не хотелось выпускать ее из рук во время неощутимого полета через тайо; он не боялся, что девушка исчезнет, но ощущение ее теплого тела под ладонью придавало ему уверенности.

Джамаль кивнул.

— Да, я теперь ба-альшой специалист! Эксперт! Такого больше не найдешь во всей Галактике… — Он снова свел и развел руки, всматриваясь в раскрывшееся окно. — Гляди-ка, дорогой, квадратное! А все остальные здесь круглые…

— То, куда уходили шестиноги, тоже было квадратным, — сказал Скиф, легонько подталкивая звездного странника к вратам. — Ну, двинемся?

Крепко взяв его за руку, Джамаль шагнул вперед.


* * *
Следующие четыре часа запомнились Скифу чередой сменявшихся картин, бесконечным мельканием гигантских коридоров, залов и шахт, тянувшихся в бесконечность серых стен, потолков, взмывающих на чудовищную высоту, колыханием изумрудных световых завес — в основном квадратных, ибо круглые, как в «родильном доме», им больше не попадались. Перед ним будто бы вращался невероятных размеров калейдоскоп; иногда представленные им картины выглядели похожими, иногда — различными, но все они были окрашены в монотонный серый цвет, если не считать дверей в тайо и одежд сархов. Вероятно, цветных стеклышек в их калейдоскопе имелось совсем небольшое число, да и те по большей части отливали зеленью.

Покинув купол со световыми пятнами, скользившими по стенам, путники очутились в просторном коридоре или сильно вытянутом в длину помещении. Тут было великое множество квадратных врат; все — раскрытые и действующие, довольно большие, подобные тому, сквозь которое Скиф со своей командой покинул «родильный дом». В торцах помещения тоже были врата, по два в каждом — шестиугольные и охраняемые сегани.

По-видимому, этот коридор с зелеными окнами служил чем-то вроде пересадочной станции, ибо в нем толпилась масса народу — люди, не всегда похожие на землян, в блеклых комбинезонах сотни разных оттенков. Иногда попадались и серебряные Каратели, выполнявшие, как решил Скиф, функции стражей и солдат; они шествовали важно, группами по трое-четверо, и сархи в блеклых одеждах старались не попадаться им на пути.

Занималась эта публика одним и тем же: выскакивала из одних квадратных врат и ныряла в другие. К шестиугольным никто не приближался, словно на них было наложено какое-то странное табу; охранявшие их серебряные стояли навытяжку, словно в почетном карауле. Вид у всех, кроме сегани, чьи физиономии скрывали глухие каски, был сосредоточенный и деловой, будто бы каждый спешил на свой пост, к неотложной работе, или торопился с каким-то поручением. Спецов в зеленом и монстров-шестиногов Скиф здесь не углядел; впрочем, путники задержались в коридоре ненадолго, полагая, что подобное многолюдство грозит им неприятностями.

Они проскочили в ближайшее окно, потом во второе, в третье, словно спасаясь от незримой погони; перед ними мелькали серые стены да изумрудные пологи дверей, ведущих сквозь зону Безвременья из одной части этого невообразимого лабиринта в другую. Очевидно, если не считать полусфер-шестиножников, эти окна были единственным транспортным средством в мире Сархата, однако ни одно из них не вело собственно в мир — в тот мир, где светит солнце, плывут по небу облака, гуляет ветер, зеленеют деревья и травы. Или багровеют, синеют, наливаются чернотой или белизной — но, во всяком случае, живут. Живого среди этих серых стен встречалось до ужаса немного — только оборотни-Воплотившиеся, похожие на людей, но, безусловно, не люди.

Воздух, однако, повсюду был свеж и прохладен, хоть и недвижим; откуда-то падал свет, то яркий, то тусклый и скуповатый; тяготение было нормальным, и со временем Скифу начало казаться, что они странствуют в некоем искусственном подземелье, подобном тому, что располагалось под Городом Двадцати Башен, только в сто или тысячу раз более обширном и запутанном. Быть может, то было не подземелье, а гигантское поселение, выстроенное на поверхности планеты? Город, захвативший целый материк? Или дно океана? Или все материки и океаны, сколько их было на Сархате?

Вскоре Скиф был вынужден признать, что любое из этих предположений является ложным.

Преодолев около десятка врат, они очутились под куполом стометровой высоты, прозрачным, как хрустальное стекло, и прилепившимся к боку какой-то конструкции, напоминавшей цилиндр, сращенный одним торцом с необозримой дискообразной поверхностью. Купол оказался пуст, и здесь можно было передохнуть — тем более что гравитация почти отсутствовала; как показалось Скифу, весил он тут не больше пары килограммов. Едва они покинули окно, Сийя в тревоге вскрикнула и крепче уцепилась за его накидку, но тут же замерла, подняв голову вверх, а через минуту скинула шлем. Скиф и Джамаль последовали ее примеру, ибо зрелище, представшее их глазам, потрясало.

Над ними сияли звезды!

Настоящие звезды, не жалкие их подобия, скользившие по стенам «родильного дома». Эти радовали взор своим многоцветьем и теплым живым блеском; были среди них и яркие, и тусклые, и алые, и голубые, и золотистые, и сапфирово-синие, и зеленые, как переливчатая завеса тайо. Они казались россыпью самоцветов, брошенных щедрой рукой на темный бархат небес; и по тому, что ни одна из них не мерцала, но горела недвижным светом, Скиф понял, что за хрустальным куполом нет воздуха.

Словно зачарованный он оттолкнулся от пола и, не выпуская руки Сийи, вместе с ней воспарил вверх. Это было совсем нетрудно — он будто бы подпрыгнул на метр, но поднялся на целых пятьдесят. Затем они начали опускаться — медленно, как летают во сне; потрясенная девушка молчала, но Джамаль, паривший рядом, заговорил.

— Гляди не вверх, а туда, генацвале! — Он показал на боковую стенку купола. — Там интереснее!

Скиф опустил глаза, потом оглянулся, обозревая цилиндрическую поверхность, на которой их купол, совсем не маленький, выглядел ничтожным и незначительным наростом. Цилиндр под ними тянулся вперед и назад, во все стороны, и размером он был километров десять — а может, и все сто; сравнить его с чем-нибудь подходящим случаю Скиф не мог. Поверхность цилиндра слабо светилась, и вдалеке, бог ведает на каком расстоянии, Скиф разглядел другие такие же цилиндры, вытянутые и слегка расширявшиеся на конце, похожие на ручной фонарик. Они стояли на огромном выпуклом диске, словно стайка присосавшихся к нему пиявок, и было их штук семьдесят или восемьдесят. Сам диск покрывали темные пятна, расположенные в строгом порядке, и Скиф сразу заметил, что своими широкими концами цилиндры примыкают прямо к ним — будто корабли, подошедшие к огромным стыковочным люкам.

Сила тяжести, хоть и слабая, была направлена к боковине цилиндра, и там для Скифа был низ; выпуклая дискообразная конструкция маячила прямо перед ним, подобно щиту великана, установленному ребром, с торчавшими из него стрелами. С некоторым напряжением он видел верхнюю часть этого щита, словно бы размытую и туманную; за ней простиралось нечто вроде паутины или сети с ячейками, форму которых он уловить не мог, но почему-то был уверен в их регулярности и правильном геометрическом чередовании.

Эта сеть… Он не представлял, что это такое. Цилиндры казались ему огромными, но диск был больше во много раз; однако по сравнению с этой паутиной он выглядел мошкой на стене небоскреба. Выглядел?.. Нет, зрение не позволяло ощутить титанические масштабы этих конструкций; лишь интуитивное, подсознательное чувство подсказывало, сколь они огромны, а разум, осмыслив эти намеки, приводил к выводу, что привычные меры расстояний тут не годились. Не километры, а тысячи километров; быть может, сотни тысяч или миллионы.

Они медленно опустились на пол.

Самой спокойной оставалась Сийя; яркие разноцветные звезды интересовали ее больше загадочных сооружений демонов, да и вряд ли она понимала их смысл, назначение и цель. Но Скиф и Джамаль были потрясены; в первую очередь — звездный странник, телгский Наблюдатель, способный, хотя бы смутно, осмыслить и оценить увиденное. Что касается Скифа, он имел лишь одно объяснение, которым и не замедлил поделиться с компаньоном:

— Космическая станция, князь? Мы на космической станции, так?

Но Джамаль с сомнением покачал головой.

— Не слышал я о таких станциях… и никто не слышал — на тысячу лет от Телга… — Он вытянул губы трубочкой, словно собирался засвистеть, да раздумал; потом в задумчивости произнес: — Собственно, любая планета — тоже космическая станция… только очень большая…

— На планету не похоже. — Скиф, с запрокинутым кверху лицом, пытался разглядеть нависавший над ними край диска. — Вот если бы ее сплюснули и поставили на ребро… Нет, хоть и большая штука, а на планету не тянет! Другое дело сеть, что за этим крабом…

— Крабом?

— Ну да! Диск-то выпуклый, как панцирь краба!

— Хмм… — пробормотал Джамаль, — краб и сеть… Краб ползет по сети и…

Пол под их ногами ощутимо дрогнул. Он был какого-то неопределенного бурого цвета, и Скифу вдруг почудилось, что это бурое и неопределенное стало двигаться, поползло вперед, к диску, заструилось мутными потоками, завихрилось и потекло, словно грязевой сель или снежная лавина, присыпанная слоем ржавчины. За первым содроганием последовало второе, потом третье; наконец, они слились в непрерывную вибрацию, от которой заныло в зубах. Движение бурой массы под ногами словно бы сделалось быстрей.

— О! — сказал Джамаль, цокнул языком и принялся что-то бормотать по-грузински. Сийя, прижавшись к Скифу, зашептала молитву Безмолвным.

Он бережно отстранил девушку и присел. Бурые струи под ним теперь текли со стремительностью цунами, и вскоре пол начал светлеть; внизу открывалась пропасть, огромное пространство, провал, в котором клубились пылевые тучи, черные и рыжие, словно дымная шапка над извергавшимся вулканом. Прошло две или три минуты, и Скиф догадался, что под под его ногами прозрачен, и не пол это вовсе, а круглый стометровый иллюминатор, сквозь который можно разглядеть, что творится внутри. Там, внизу, на другой стороне пропасти, зияли такие же иллюминаторы, уже различимые сквозь бурую метель, а дальше, в пространстве, куда текли и струились облака, Скиф смутно увидел некие сооружения, подобные распахнутым веерам, торчавшим над внутренними стенками цилиндра. Их пластины трепетали, и в такт с этим неторопливым и размеренным подрагиванием последние бурые тучи скользили прочь, словно гонимые порывами ветра.

Скиф откинул голову. Над краем огромного щита, застилая смутное видение ячеистой паутины, клубился вихрь. Цвета облаков он разобрать не мог, но не сомневался, что там бушует ураган из того же бурого вещества, что недавно текло и струилось под его ногами, заполняя километровую пропасть. Причина и следствие казались ему очевидными и неоспоримыми: цилиндр, к которому они сейчас прилепились тремя крохотными мошками, доставил некий груз и выбросил его; затем распределительное устройство направило поток бурой массы к нужному месту. Там это вещество и осело, окутав непроницаемым слоем несколько ячеек сети… Или какого-то огромного каркаса?

Строительство… это строительство… Подобная идея казалась бы ему понятной, если б не смущали масштабы; Скиф не мог представить, кому и зачем может понадобиться эта бурая пыль в количестве нескольких десятков кубических километров. А ведь к диску пристыкована почти сотня транспортов! Пожалуй, их содержимым можно завалить все города Земли… ну, не все, так половину…

Поднявшись на ноги, он прислушался к шепоту компаньона. Тот бормотал что-то о крабе, который ползает по сети, вплетая в нее нить за нитью, так что ячеистая основа превращается в непроницаемую ткань, в прочный материал, из коего можно вылепить равнины и горные хребты, холмы и овраги, речные русла и ложа океанов. Глаза Джамаля горели, отросшая на два пальца бородка возбужденно подрагивала; сейчас он напоминал Мефистофеля, следившего, как Саваоф творит твердь земную и морские воды. Но в отличие от дьявола зависти он не испытывал — лишь восхищение, изумление и восторг.

Скиф потряс его за плечо.

— Разобрался, князь? Все-таки космическая станция, а? Тот высоко вскинул брови.

— Мир, дорогой, целый мир! Не знаю только, каким он будет… Плоским? Круглым? Похожим на Землю, Амм Хаммат и Телг или…

Он замолчал, но Скиф принялся нетерпеливо дергать его накидку.

— А мы куда попали? Этот крабий панцирь и цилиндры — что такое? Часть мира? Внешняя станция? Космодром с транспортами?

— Нет, — Джамаль помотал головой. — Если не ошибаюсь, генацвале, это рабочий модуль, один из многих, что ползут и строят, строят и ползут… А с транспортами ты не ошибся, это и есть транспорт. — Он постучал по полу носком сапога. — Подвозит строительный материал… кирпичи да бетон, если хочешь…

— Не видел я ни кирпичей, ни бетона, — возразил Скиф, — одну только бурую дрянь. Зато в изрядном количестве.

— Из нее тут, похоже, и строят. Я думаю, размельченная горная порода… скалы и камни, что летают в пространстве… или газ… газ, превращенный в камень, металл, лед… во что хочешь… Ты слышал, что большие планеты вроде вашего Юпитера состоят из газа?

— Слышал, — буркнул Скиф, — школу кончал! И университет тоже!

— Ну, так из газа можно сделать все, дорогой. Я на Земле в университетах не обучался, не знаю, говорили ли вам про такую машину… конвертер называется… преобразователь вещества…

— Не мой профиль, — сознался Скиф. — Я не физик, а специалист по древним культурам… ну, еще эксперт по выживанию, — добавил он с кривой усмешкой, подумав, что историка из него так и не получилось. Однако он определенно знал, что на Земле таких конвертеров еще не придумали и метан да аммиак с Юпитера на кирпичи и колбасу не переводили.

— Полезная штука, — начал Джамаль. — На Телге… Сийя вдруг вскрикнула, и Скиф тут же почувствовал, как начал тяжелеть. Внизу похожие на веера механизмы уже не вибрировали, не дрожали, но раскрылись широко, озарившись неясным свечением; оно пульсировало, посверкивало, будто над веерами скапливались грозовые разряды.

— Вот они, местные конвертеры, — с удовлетворением сказал звездный странник. — Или машины для управления гравитацией… Или и то, и другое вместе… На Телге такие есть.

— Чего только нет на Телге, — пробормотал Скиф, соображая, что надо бы поскорей отсюда уматывать; транспорт разгрузился и мог в любой момент двинуться в путь.

— Этого нет. — Джамаль показал взглядом на изумрудный полог тайо, сиявший в тридцати шагах на прозрачной стене купола. — Этого нет, дорогой, и этого мы не умеем. А жаль! Хотелось бы научиться…

Они покинули прозрачный пузырь, вновь очутившись среди надоевших серых стен — быть может, в одной из камер чудовищного выпуклого краба, которого звездный странник назвал рабочим модулем, или где-то в иной части огромного лабиринта. Калейдоскоп продолжал вращаться, и с каждым его поворотом, с каждым шагом из одних врат в другие перед Скифом открывалось новое зрелище, новая картина, временами непонятная, иногда же ясная сразу либо после некоторых раздумий и наблюдений.

Они побывали в кольцевой галерее, тянувшейся на изрядной высоте вокруг шахты трехсотметрового диаметра; на дне ее светились шестиугольные врата, и в них всплывали бесформенные, похожие на раздутые мешки предметы. Скифу показалось, что они слегка шевелятся, подергиваются, точно живые, но определенного мнения он на сей счет не составил, а своим Джамаль делиться не захотел; только глядел, хмыкал да оглаживал бородку. Вокруг окна, оттаскивая мешки к другим вратам, квадратной формы, суетились шестиногие монстры, а те, что имели человеческое обличье, как бы присматривали за ними; и тут Скифу снова пришли на ум слова Посредника-тавала — дескать, у аркарбов шесть ног и пустота в голове. По-видимому, так оно и было, и всякая работа, которую выполняли аркарбы, велась под присмотром существ более высокой касты. «Как там, у амазонок», — подумал Скиф, представляя пустые глаза сену и сестер из Башни Надзирающих. Быть может, аркарбы и являлись в этом мире покорными сену, а те, в разноцветных блеклых комбинезонах, — надсмотрщиками и всяким мелким начальством, но обе эти категории местного социума Скифа не интересовали. Он нуждался в информации, а получить ее можно было лишь от существа более высокого ранга, принадлежащего к правящим и решающим либо хотя бы к техническому персоналу.

«Поторопилась ласточка со своим кинжалом», — снова подумал он, вспоминая про спеца в зеленом, у которого Джамаль позаимствовал браслеты-ключи. Этот тип, безусловно, имел отношение к вратам и был персоной немаловажной; недаром же его сопровождали трое Карателей! Пусть не человек власти, как сказала Сийя, зато специалист, знавший, без сомнения, о многом; с таким бы и потолковать насчет Великого Плана и прочих дел!

Но оборотень этот валялся сейчас мертвым рядом с троицей сегани, и Скиф выбросил пустые мысли из головы.

Сделав несколько пересадок, они очутились в другой цилиндрической шахте, тоже окруженной галереей; но на дне ее не было врат, а плескалось нечто серое, вязкое, мглистое — какая-то субстанция, которую Скиф принял сперва за воду. Но вряд ли эта жидкость — или газ? — имела отношение к воде; хоть воздух был недвижен, она бурлила и кипела, то выбрасывая вверх туманные протуберанцы, то оседая вниз фонтанами серых брызг.

Ниже галереи, на которой стоял Скиф со своими спутниками, тянулся довольно широкий мост, ничем не огражденная полоса металла, висевшая над дном шахты; она шла от одного отверстия в стене до другого, точно такого же. Слева на мост вступали шестиногие механизмы с аркарбами, восседавшими в котлах-полусферах, но эти монстры не имели уже сходства с людьми. Их торсы покрывала короткая блестящая шерсть кремового и кофейного оттенков, передние конечности были необычно длинными, с двумя суставами, лица походили на звериные — с вытянутыми челюстями, безносые, узкие, как наконечник стрелы. За спинами их топорщились кожистые крылья — вернее, рудиментарные остатки крыльев; они были сморщенными, высохшими и бессильно свисали до верхнего края полусфер.

Достигнув середины моста, шестиножники на миг приостанавливались, резко наклонялись, вытянув ноги-подпорки с одной стороны и укоротив с другой; затем тело седока сбрасывалось вниз, прямо в клубящийся на дне шахты туман. Навстречу ему взмывал очередной протуберанец, с нетерпеливой жадностью охватывал крылатого, тащил в серую мглу, где контуры мохнатой фигуры тотчас начинали размываться, пока не исчезали совсем. Шестиногий механизм, освободившись от груза, спешил по мосту дальше, торопливо перебирая стержнями-ходулями, и пропадал в отверстии, зиявшем в противоположной стене.

Путники провели на галерее около получаса, наблюдая за этой мрачной процедурой. Шествие крылатых казалось бесконечным и напомнило Скифу похоронный кортеж; вероятно, оно и являлось таковым, а сизая мгла, клубившаяся внизу, играла роль могильника, последнего пристанища аркарбов, чье время жизни близилось к концу. Может быть, не только аркарбов? И не только тех, кто обессилел и одряхлел?

«Туман Разложения, — подумал Скиф, — сизая мгла, которой так страшился тавал-Посредник… И недаром!» Привычным жестом он потянулся к виску, но пальцы ощутили лишь холодный металл шлема. Разговаривать и дышать каска не мешала, ибо внизу в ней имелся вырез, оставлявший свободными челюсти; однако поле зрения было ограниченным. Со вторым недостатком — с тем, что Скиф не видел лиц спутников, — смириться оказалось тяжелей. Он мог бы обойтись без созерцания физиономии Джамаля, но на Сийю ему хотелось глядеть каждую минуту; желательно еще чаще.

Под ними крылатые продолжали бесконечной чередой лететь вниз, будто мусор, сжигаемый в печи гигантского крематория. Провожая их взглядом, Джамаль внезапно буркнул:

— Шшады… точно, шшады… выходит, они и туда пробрались… А я-то не докопался!

Скиф кивнул. Действительно похожи на шшадов, только с усохшими крыльями… Сам он в Шшане, в тридцать четвертом фэнтриэле, не бывал, но видел фотографии — отличные снимки многобашенных городов, стоявших на отвесных скалах, и крылатых созданий, обитавших в них. Снимки сделал Самурай; они с Джамалем были первооткрывателями Шшана и провели в нем около двух недель, не подвергаясь никакой опасности, ибо шшады оказались народом мирным, незлобивым и вполне цивилизованным. Было у них любопытное свойство — они так же, как Видящие Суть, не спали и, следовательно, по разработанной специалистами Системе классификации паранормальных явлений относились к разряду гипнофедингов. Сей дар являлся отчасти врожденным, отчасти культивируемым искусственно, с помощью бетламина — средства, позволяющего обходиться без сна. Самурай прихватил это снадобье на Землю, где его удалось синтезировать и испытать; однако результаты испытаний оказались довольно странными. Бетламин все же предназначался не для людей, и потому у одних он вызывал лишь кошмарные видения либо эйфорию, тогда как другие — например, Доктор и некоторые пророки-"слухачи" — переносили его без неприятных последствий. Эта селективность была как-то связана с паранормальными способностями, присущими некоторым обитателям Земли; препарат как бы подстегивал и усиливал сверхчувственное восприятие, но при отсутствии подобных талантов действовал точно сильнейший наркотик, с абсолютно непредсказуемыми последствиями.

Все это промелькнуло у Скифа в голове, пока он, повернувшись к Джамалю, глядел на него — вернее, на безликую и блестящую поверхность шлема с узкой прорезью для глаз.

— Я ведь был в Шшаде, дорогой, — задумчиво промолвил звездный странник, — был… И проглядел! Хуже, чем проглядел — и не пытался узнать что-то о Бесформенных, никого не расспрашивал, ничего не слушал… Вах, дурная голова! Я, видишь ли, сразу решил, что Шшад — это ошибка!

— Ошибка? Почему?

— Я ведь искал их мир, — Джамаль покосился на Сийю, со стиснутыми губами взиравшую на похоронное шествие. — Их мир Амм Хаммат, понимаешь? А признаки были таковы — город с башнями на скале, существа, которые не спят и умеют говорить без слов, женщины… Ну, ты знаешь; я ведь рассказывал тебе эти легенды… И это же я говорил Доктору, говорил раз за разом, а он отыскивал что-нибудь подходящее… что-нибудь такое, где были если не женщины, так башни с бессонными… Вот я в Шшад и попал! А как увидел летучих мышей над башнями, уверился, что ничего полезного там не найду. Ведь они, — звездный странник кивнул на бесконечную процессию, пересекавшую мост, — они иного корня, не нашего! И на Древе Рас им нет места!

— Наверно, у них свое Древо, негуманоидное, — заметил Скиф.

— Наверно. Но я-то искал людей, генацвале! Женщин, умеющих говорить без слов! — Джамаль опять бросил взгляд на Сийю из-под прорези шлема и добавил: — А летучие мыши были мне ни к чему.

— Пал Нилыч, однако, остался доволен. Рассказывал, что из Шшана вы с Самураем привезли бетламин. Получается, небесполезный был поход, а?

Джамаль передернул плечами под серебристым плащом.

— Самурай привез, не я. Мне это снадобье… Что собирался сказать компаньон, осталось неизвестным, поскольку Скиф, сраженный внезапной мыслью, прервал его:

— Погоди-ка, князь… Гляди, что получается… Значит, двеллеры пришли к нам на Землю и в Амм Хаммат и до Шшада добрались бог ведает когда и каким образом… А дальше что? В Амм Хаммате — дурманные рощи да сладкая трава для шинкасов, у нас — тоже сладкая травка, только упакована она поприличней, а в Шшаде — бетламин… Откуда они его берут, твои летучие мыши?

Звездный странник внезапно потянулся к шлему, снял его и уставился на Скифа с явным удивлением. Потом, вцепившись в бородку, пробормотал:

— Откуда берут и как готовят, я, дорогой, не знаю, не спрашивал. Кажется, и Самурай ваш не очень-то этим интересовался… А идея твоя любопытна! Думаешь, есть связь?

— Отчего ж не быть, — сказал Скиф. — И Посредник, и премудрая мать Гайра толковали, что из падда можно всяких зелий наготовить. Одни прочищают мозги, другие туманят, а третьи изгоняют сон… Так почему бы не…

На плечо ему опустилась тяжелая рука, и Скиф, прервавшись на полуслове, резко обернулся. Перед ним стоял Каратель, рослый сегани в такой же, как на нем, серебристой накидке, распахнутой на груди. Каска, однако, была иной, с вытянутым вперед забралом; плащ топорщился на спине, тело покрывал плотный коричневый мех, а длинные тощие руки с двумя суставами свисали чуть ли не до колен. Разумеется, этот оборотень позаимствовал личность у какого-то шшада, и была она вполне кондиционной, а не ущербной, словно у монстров-аркарбов. Глаза его в прорези шлема смотрели пронзительно и остро, безгубые челюсти были плотно сжаты, а поза намекала на то, что он сознает свою силу, и власть, и право находиться здесь, в этой шахте-могильнике.

— Почтение собратьям, — глухо прохрипел сегани.

— Почтение тебе, собрат, — отозвался Скиф, соображая, как бы незаметней дотянуться до лазера. Еще он прикидывал, откуда возник оборотень, да еще столь внезапно; похоже, просочился через врата, коих на галерее насчитывалось пять или шесть.

Каратель оглядел их, всех троих, и издал странный скрежет — видимо, этот звук свидетельствовал об удивлении.

— Бескрылые! Аххр-ррр… Бескрылые и с голой кожей! — он уставился на лицо Джамаля. — Вам тут нечего делать. Это не ваш сектор.

— Поручение оринхо, — с важностью возразил Скиф, нащупывая под плащом ребристую рукоять лучемета.

— Какое поручение? Оринхо слишком высоки, чтобы давать поручения сегани!

— Мы проверяем врата в вашем секторе. Инспекция, приятель, внезапная инспекция! Чтоб служба медом не казалась! — Пальцы Скифа уже сомкнулись на рукояти. Теперь только распахнуть плащ, и…

— Если вы проверяете врата, то где же иркоз-Открывающий? Где регуляторы, где проникатели, где щупы тайо? И где, во имя Тумана Разложения… Аххр-ррр!

Он внезапно смолк и захрипел; под челюстью у него торчала рукоять кинжала Сийи.

«Ну, малышка! Не любит лишней болтовни!» — промелькнуло у Скифа в голове. Оставив в покое лучемет, он подхватил оборотня, прислонил к перилам, сорвал с него каску и плащ.

— Пора делать ноги, князь. Ласточка, забери свой ножик… — Скиф засунул добычу в мешок, потом перевалил через перила неожиданно легкий труп. Они же летают, подумал он, не успев удивиться; настоящие шшады летают, а значит, кости у них полые и лишнего жира нет.

— Зачем тебе его балахон? — спросил Джамаль, напяливая каску. — Вроде такого добра у нас хватает.

Скиф усмехнулся и подтолкнул его к мерцающей завесе тайо. Как говаривал майор Звягин, лучше ночевать под двумя плащ-палатками, чем под одной. Но для Джамаля он мог сформулировать эту армейскую мудрость короче и понятней:

— Запас спину не ломит, князь…

Из шахты-могильника они перенеслись в обширный зал с низким потолком и многочисленными металлическими колоннами. Тут было всего три или четыре изумрудных окна, зато обычных входов чуть ли не полсотни, и в них непрерывным потоком вливались аркарбы. Они двигались мимо колонн цепочками, след в след, и каждый протягивал руку и что-то брал из ниши, которая на мгновение раскрывалась перед ним. Брал и совал в рот, из чего Скиф заключил, что здесь раздают пищу.

Но пища эта при ближайшем рассмотрении показалась ему неаппетитной: какие-то брикеты белесоватого вещества, похожего на неочищенный хлопок. Надсмотрщики в разноцветных комбинезонах, следившие за шестиногими, ватных брикетов не потребляли, а значит, им полагалось иное довольствие, поприличней и поприглядней видом. Скиф отметил сей факт, надеясь, что рано или поздно они попадут в столовую для высших чинов и разживутся чем-нибудь съедобным. Пока же он мог рассчитывать лишь на последние три банки консервов и флягу с водой, хранившиеся в его рюкзаке.

Калейдоскоп, в котором кружились галереи и шахты, проходы и тоннели, залы и спиральные спуски, серые стены и потолки, сделал еще несколько оборотов. Наконец серое сменилось черным — почти непроницаемой тьмой, разгоняемой лишь мерцанием сотен изумрудных врат, светившихся по периметру круглого зала. Только эти зеленые окна подсказывали, сколь громадным было это помещение — по-видимому, с километр или больше диаметром. У Скифа оно вначале вызвало ассоциацию с крытым стадионом, но потом он заметил, что у стен и дальше, к тонувшему во мраке центру зала, тянутся бесконечные ряды аркарбов. Можно сказать, они сидели — стержни их шестиножников укоротились, так что вершины полусфер-носителей касались пола.

Глаза монстров были закрыты, торсы слегка наклонены вперед; кисти полусогнутых рук свешивались по краям полусфер. На лицах их, как показалось Скифу, застыло выражение идиотской безмятежности и полного покоя.

— Спальня? — тихо произнес он, приблизив свой шлем к шлему Джамаля.

— Нет, — голова звездного странника отрицательно качнулась. — Они не спят, я чувствую… ждут чего-то… чего-то важного… Непонятно… — Он застыл, точно прислушиваясь к неощутимым флюидам, парившим под сводами огромного зала, снова покачал головой и тихо шепнул: — Ты, дорогой, ничего не ощущаешь? Никаких неприятностей, а?

— Никаких, — произнес Скиф. Харана, бог с жалом змеи, безмолвствовал, и, значит, близкая опасность им не грозила; но на всякий случай он вытащил лучемет из кобуры и ощупал в кармане два стержня-метателя, отнятых у сегани. Третий был у Джамаля.

— Ну, тогда хорошо, — компаньон с заметным облегчением перевел дух. — Бог знает, чего они ждут… вроде бы спокойны, но готовятся к чему-то важному… к такому, что важней жизни и смерти…

— Может, убраться отсюда? — Скиф придвинулся поближе к Сийе, взял ее за руку. Пальцы девушки, успокаивая, сжали его ладонь, но он чувствовал, как другая ее рука шарит у пояса, где висели меч и кинжал.

— Подождем, — сказал Джамаль. — Интересно!

Долго ждать им не пришлось.

Где-то под самым куполом вдруг вспыхнул свет; его неяркий дрожащий конус расплылся в темноте, не пробившись к середине зала, но аркарбы словно по команде раскрыли глаза, и Скиф услышал долгий протяжный стон: ахх-хха! И снова: ахх-хха!.. ахх-хха!

Свет сгустился; теперь над головами многотысячной толпы висел не конус, а шар. Огромная полупрозрачная сияющая сфера, в центре которой пылал яростный алый огонь. Сфера была окрашена в два цвета: чуть меньше половины светилось зеленым, остальная поверхность была белесой и призрачной, словно окутанной туманом. В этом молочном мареве проглядывало нечто знакомое — темные нити паутины или ячеистой сети, которую Скиф видел над краем рабочего модуля. Вскоре он разглядел и сам модуль — вернее, множество подобных механизмов: они обозначались яркими дисками, пронзенными стрелками транспортных кораблей и располагавшимися на границе меж зеленым и белесым.

Ахх-хха!.. ахх-хха!.. — раздавалось под сводами гигантского зала. Лица аркарбов, озаренные мерцающим блеском сотен врат, были подняты кверху и сияли блаженством; воздух дрожал и колебался от их слитного мощного стона. Но сами они не двигались; пятипалые кисти все так же расслабленно лежали на краях полусфер, плечи были опущены, нагие торсы наклонены вперед. Лишь губы шевелились, выдыхая в едином ритме: ахх-хха!.. ахх-хха!..

Висевший под куполом шар засиял ярче, и сразу же диски-модули поползли в белесый туман, потянули за собой изумрудный полог; постепенно он вытеснял белое, заливая зеленью одну ячейку сети за другой. Скиф, сдерживая дыхание, прикидывал: вот половина сферы позеленела… вот три четверти… вот уже девять десятых… Остался небольшой клочок белесой мглы, окруженный светящимися дисками; края их плотно примыкали друг к другу, и казалось, что под огромным шаром повисло сверкающее бриллиантовое ожерелье.

Воздух трепетал, Ахх-хха!.. ахх-хха!.. — громовыми раскатами катилось от стены к стене, и звуки эти словно бы заставляли вспыхивать огненную алую точку в центре сферы. Теперь Скиф заметил еще одну деталь: внутри зеленого шара, раз за разом обвивая центральный огонь, кружилось еще что-то — что-то крохотное, темное, стремительное. Почему-то движения этого тела напомнили ему мерный шаг маятника; оно словно бы отсчитывало годы, столетия, тысячи лет, которые должны были пройти, но еще не прошли, еще не канули в вечность, еще не позволили завершить то, что начато.

Ожерелье сомкнулось плотней, слилось в яркий круг, дрогнуло и исчезло; через мгновение вся огромная сфера сияла чистым оттенком изумруда. Центральный огонь испускал потоки света, заставлявшие ее светиться все сильней и сильней; в их блеске темная точка, безостановочно кружившая внутри, сделалась совсем незаметной. Затем стенки сферы уплотнились, потеряли прозрачность, скрывая алый огонь; наконец он пропал вместе с темной точкой, и теперь лишь яркий зеленый шар светился в воздухе.

«Ахх-хха!.. ахх-хха!..» — выпевали аркарбы; похоже, это зрелище приводило их в священный восторг.

— Что это? — прошептал Скиф, дергая компаньона за накидку.

— Великий План Сархата, я полагаю, — тоже шепотом ответил звездный странник, и Скифу показалось, что голос его дрожит от волнения. — Вах, дорогой, ты понял, что мы видели? Звезду, их центральное светило, и каркас вокруг — ту конструкцию, похожую на сеть… Половина уже заполнена веществом, другую надо заполнить… и нам показали, как это произойдет…

— Нам? — переспросил Скиф, припоминая, что слышал о подобном проекте. На Земле он назывался сферой Дайсона, и до реального осуществления этой идеи было в лучшем случае десять тысяч лет. Или сто тысяч — в худшем.

Джамаль помотал головой.

— Ну, не нам, аркарбам… Не все ли равно? Мы увидели и поняли, а эти безмозглые… они, думаю, просто развлекаются.

— Скорей похоже на богослужение. Посредник о Куполе Истины говорил… Не в него ли мы угодили?

— Возможно. Я…

Зеленый шар внезапно исчез, растворился в воздухе, и громкий ропот аркарбов заглушил слова Джамаля. Пора уносить ноги, решил Скиф; если эти тысячные толпы хлынут к вратам, дело без синяков не обойдется. Еще затопчут при случае… не разберут, что перед ними сегани!

Подхватив Сийю и компаньона под руки, он ринулся к ближайшему окну.

Истекал четвертый час их странствий, и утомление давало себя знать. Сийя совеем приумолкла; быть может, ее одолевали не усталость и голод, к которым она была привычна, но зрелище всех недобрых чудес, представших ей в логове демонов. Слишком огромным — невероятно огромным! — оказался мир ару-интанов, и это угнетало девушку; быть может, она уже сомневалась в том, что Безмолвные Боги и Небесный Вихрь способны ее защитить.

Посовещавшись на ходу с компаньоном, Скиф решил остановиться в каком-нибудь тихом закутке, где не мотались бы взад-вперед двуногие и шестиногие оборотни и где можно было бы поесть и передохнуть. Вскоре перед ними открылся широкий безлюдный коридор, а потом и боковой вход чудовищных размеров, с Останкинскую телебашню высотой. За ним лежало необозримое пространство, уходившее вдаль на километры и километры, а прямо перед путниками торчал гигантский веер — конвертер-преобразователь либо гравитационная установка, по предположению Джамаля. Но сейчас эта машина находилась явно в нерабочем состоянии: пластины веерной конструкции были сомкнуты, воздух над ними не светился и не дрожал, и все сооружение пребывало в неподвижности, нацелившись куда-то вдаль, словно ствол огромной гаубицы.

Разглядев сложенный веер, Скиф догадался, что перед ними трюм цилиндрического транспорта, точно такого, как тот, в котором они побывали тремя часами раньше. Но в первый раз их занесло на внешнюю поверхность цилиндра, под купол, предназначенный для наблюдения, управления или каких-то иных целей; теперь же они очутились внутри гигантского корабля. Несомненно, он был разгружен и дожидался либо отправки, либо предстартового осмотра, но сейчас внутри этого левиафана не замечалось никого. Скиф решил остановиться тут, хотя огромные размеры трюма вызывали гнетущее чувство неуютности и незащищенности. Прозрачный купол под звездным небом был бы более приятным местом для отдыха, но ни он, ни Джамаль не знали, как туда попасть.

Перекусив, путники собрались в кружок, чтобы посовещаться. Скиф принялся расспрашивать компаньона о зрелище, представшем им в Куполе Истины; ему хотелось знать, что обозначала темная точка, стремительно вращавшаяся вокруг центрального огня. Как полагал Джамаль, этот объект являлся планетой — вероятно, Сархатом, прародиной двеллеров и колыбелью их расы, первым звеном Великого Плана. Быть может, мир этот давно покинули, ибо гигантская сфера, сооружаемая Бесформенными и уже наполовину готовая, превосходила площадью Сархат в миллионы раз; быть может, материнская планета использовалась с какой-то целью или являлась объектом религиозного поклонения. Как бы то ни было, они попали не на Сархат; круглая дверь в куполе Посредника вела в искусственный мир, на поверхность сферы, окружавшей центральную звезду и строившейся за планетарной орбитой.

Джамаль как раз пустился в долгие рассуждения по этому поводу, когда Скиф внезапно уловил какой-то шорох. Вроде бы звук крадущихся шагов, промелькнуло у него в голове; он нащупал рукоять лучемета и уже потянул его из кобуры, как за спиной раздался знакомый негромкий голос:

— Не двигаться!

Скиф резко обернулся. На него глядел кристалл лазера, а над ним двумя холодными дульными срезами мерцали глаза Сарагосы.


* * *
«Вот это да!» — подумал Скиф, снимая каску. Впрочем, он не был удивлен; шеф собирался отправиться с ним в Амм Хаммат, а слова у него не расходились с делом. В том, что Пал Нилыч задержался на Земле, Скиф усматривал перст судьбы; ведь Амм Хаммат по тем или иным причинам мнился ему эдемскими кущами, а теперь он попал в преисподнюю. В аду же куда интереснее, чем в раю. И стоило ли удивляться, что Сарагоса появился именно здесь и сейчас, в мире двеллеров-сархов, которых он выслеживал не один год? Кроме того, его присутствие подтверждало, что Доктор смог дотянуться и сюда, а значит, действовали обычные правила: назвав пароль. Скиф очутился бы на Земле в мгновение ока. Вместе с Джамалем и — главное! — с Сийей. Эта мысль придавала ему уверенности.

Он шагнул было к Сарагосе, но шеф, выставив левую руку ладонью вперед и не опуская лучемета, приказал:

— Стой, где стоишь, парень! И пусть те двое снимут свои кастрюльки! Ясно, нет?

Сийя и Джамаль стащили шлемы. Сарагоса оглядел их, хмыкнул, потом распорядился:

— Балахоны тоже снять! И поживее! «Что это с ним?» — мелькнула мысль. Затем Скиф живо сбросил плащ и поинтересовался:

— Как насчет штанов, Пал Нилыч? Или руки за голову — и к стене?

— К стене не надо, — медленно произнес Сарагоса, — и штаны не тронь, нечего мне на твою задницу любоваться. А хочу я увидеть другое… сам догадайся, что! — Он мрачно сдвинул брови и пояснил: — Я тут на всякое понагляделся… Откуда я знаю, что ты — Скиф? Может, одна видимость Скифа, а? И князь — не князь, а граф Калиостро, о котором знакомец мой Догал вещал… — тут Сарагоса скосил глаз на Джамаля, ответившего ему приветливой улыбкой.

«Это же он про Воплотившихся говорит, — догадался Скиф. — Видел их, а может, и кого знакомого углядел… Теперь опасается…» Он расстегнул «молнию» на комбинезоне, вытащил Стража из-под рубашки и прижал пальцы к теплой металлической пластинке. Метнулся неяркий световой всполох, и брови Сарагосы разошлись — точь-в-точь как два темных облака, так и не успевших разразиться молниями и дождем. Он сунул лучемет в кобуру, потом, словно зеркальное отражение, не спеша повторил все проделанное Скифом: достал Стража, надавил в нужном месте, дождался вспышки и спрятал пластинку под комбинезон.

— Вах, Нилыч, какой ты осторожный! — Джамаль уже улыбался во весь рот. — Мы это, мы, не сомневайся!

— Сомнение — мать истины, — пробормотал Сарагоса, окидывая путников пронзительным оком. — Вот, скажем, посылал я одного, а вижу троих… — взгляд его задержался на Сийе. — Вижу и думаю: а ты, князь, как тут очутился? И эта красавица, что целит в меня ножиком?

Скиф в тревоге повернул голову — и правда, в руке Сийи уже посверкивал кинжал. «Прикончит шефа!» — в панике подумал он и перехватил тонкое запястье.

— Не надо, ласточка. Он не демон… ну, разве чуть-чуть… Но, когда дело касалось всяких подозрительных незнакомцев, Сийя ап'Хенан шуток не понимала. Пальцы ее лишь крепче сжали рукоять, а темные глаза требовательно уставились в лицо Сарагосы.

— Ты кто?

— А ты кто, девушка? Она гордо выпрямилась.

— Сийя ап'Хенан из Башни Стерегущих Рубежи! Если ты друг, пусть пребудет с тобой милость Безмолвных! Если враг… — свободной левой рукой Сийя потянулась к мечу.

— Она из Амм Хаммата, — поспешно произнес Скиф. — Моя девушка. Вернее, я… гмм… ее мужчина. Так у них положено, Пал Нилыч.

— Альмандин… она, выходит, альмандин… — буркнул шеф нечто непонятное и оглядел Сийю от мягких сапожек на ногах до копны пепельных волос. — Зови меня Сарагосой, красавица. И оставь в покое свои железки! Мы с твоим мужчиной приятели… я ему, можно сказать, почти отец родной.

— Ты его родич?

— Я ему ближе, чем родич, — сказал Сарагоса, не обращая внимания на ехидную улыбку Джамаля. — Я его начальник.

— Брат Копья или Меча? Или князь, как Джаммала? С минуту Сарагоса соображал, словно раздумывая, что выбрать, наконец лицо его расслабилось и на полных губах мелькнула усмешка.

— Не князь и не брат, а воевода. И братцев с мечами да племянников с копьями у меня целый полк! — Он резко повернулся к Скифу. — Ну, хватит шутки шутить! Пошептаться надо, сержант. Без посторонних.

«Где ж тут посторонние?» — удивился Скиф, но спорить не стал. Споры с начальством всегда кончаются чисткой гальюнов как говаривал майор Звягин, и эта нехитрая мудрость запомнилась ему хорошо.

Но у Джамаля, который на Телге и в прочих местах,где ему довелось побывать, в армии не служил, было свое мнение на сей счет.

— А со мной ты пошептаться не хочешь, Нилыч? Вах, генацвале, какие между нами секреты! Секреты и тайны — здесь! — звездный странник взмахнул руками, описав в воздухе большую сферу, но этот красноречивый жест остался для Сарагосы непонятным. Он лишь вскинул брови и процедил сквозь зубы:

— Дойдет и до тебя очередь, князь! А сейчас я хочу потолковать со своим агентом.

— Вах, дорогой, теперь я тоже агент! Твой агент! — Джамаль хлопнул себя ладонями по животу. — Был клиент, стал агент, клянусь могилой матери! Чтоб мне больше вина не пить! И теперь, Нилыч, не я тебе плачу за приключения и сны, а ты мне! Сколько ж мне с тебя спросить? Зарплата, само собой, транспортные расходы, суточные, представительские да еще надбавка за вредность и секретность… Пойдет, а?

Комедию ломает, подумал Скиф; или обиделся, что не доверяют, или просто насмешничает над шефом. Увидев, как нахмурился Сарагоса, он деликатно взял звездного странника под локоток и предложил:

— Давай-ка сделаем вот что, князь: вы с Сийей — на боковую, а мы с Пал Нилычем — на стражу. Заодно введу я его в курс наших дел, расскажу про клиентов да агентов и насчет надбавки потолкую… за вредность, понимаешь? Вот только транспортные расходы нам тебе не оплатить… никак не оплатить! Путь от Телга далекий, боюсь, на всей Земле денег не хватит.

Джамаль весело подмигнул — мол, бог с ними, с транспортными расходами! — и отошел к стене, расстегивая пояс; затем опустился на пол, вытянулся, уткнулся лбом в скрещенные руки. Сийя, поколебавшись и бросив взгляд-другой на суровое лицо Сарагосы, устроилась рядом; похоже, решила, что воевода все-таки не демон, а человек, хоть и очень грозный с виду. Скиф оттянул рукав комбинезона и поглядел на часы. Время было позднее, в Амм Хаммате солнце уже садилось, и багровая Миа, первая из лун, вставала ему на смену, заливая степь потоками алых лучей. Там, на равнине, шелестели под ветром высокие травы, в воздухе ощущалась вечерняя прохлада, и вдоль оврагов да холмов скользили темные тени тха; там сестры из Города Башен сидели сейчас у походных костров, прислушиваясь к фырканью лошадей, а Белые Родичи, окружив их лагерь чутким живым кольцом, несли караул…

Здесь, в огромном и пустом пространстве, не было ни ветра, ни запаха трав, ни шорохов, ни птичьих вскриков, ни ночи, ни дня — ничего. Ничего, кроме тишины и неяркого света, серого пола и серых стен, серого потолка… Собственно, ни пола, ни стен, ни потолка не было вовсе; в этом гигантском цилиндре полом казалось то, что под ногами, потолком — то, что над головой; остальное — стены.

Пейзаж этот, похоже, раздражал шефа; он сбросил с плеч мешок, уселся на него и начал постукивать кулаком по колену, хмуро поглядывая то на Скифа, то на Сийю и Джамаля. Звездный странник уже похрапывал, а девушка, привалившись спиной к стене, вроде бы дремала, но иногда ресницы ее чуть вздрагивали, и Скиф видел настороженный блеск темных зрачков. Если она и спала, то вполглаза, как положено воину в стане врага.

Сарагоса, уставившись на свои ботинки, негромко сказал:

— С Догалом я встретился, сержант… ну, не с самим Догалом, с тем, что от него осталось… Неприятное зрелище! Ходит наш Догал теперь на шести ногах, глаза — как плошки, на спине железный горб, а вместо пальцев — когти… вот такие… — он показал, какие.

— Аркарб, — пояснил Скиф, — носитель неполноценной личности. Местный атаракт, проще говоря.

— Ну? — брови у Сарагосы приподнялись. — А в чем неполноценность? Догал хоть и мерзавцем был, но соображал-то не хуже нас с тобой, парень.

— Это непростая история, Пал Нилыч, и лучше б мне доложить по порядку. Ясней будет!

Сарагоса вздохнул и поерзал на своем мешке.

— По порядку так по порядку. Давай с самого начала и начнем. Ты образцы раздобыл?

— Какие образцы? — Скиф воззрился на шефа в искреннем недоумении.

— Листья! — рыкнул тот. — Кору! Ветки! Что я тебе заказывал, сержант? Забыл, нет? Голова Скифа поникла.

— Спалил я образцы, — покаянно признался он. — И листья, и кору, и ветки, и то, на чем они держались. Спалил, Пал Нилыч, а пепел ветром унесло! Была у меня одна «штучка»… дяди Колин презент, с огоньком да саламандрой… вот этим огоньком и спалил…

— Такая, что ли? — Сарагоса покопался в кармане и вытащил круглую металлическую коробку. Скиф, уставившись на нее, выдавил: «Ого!» — и смолк. Похоже, дядя Коля презенты раздавал по чинам, ибо коробка у Пал Нилыча была в половину ладони, раз в десять больше, чем пожалованная Скифу. На крышке ее тоже изгибались языки пламени, а в них танцевала саламандра, подмигивала лукавым глазком, ждала, когда сунут ее в живой огонь.

Скиф вздрогнул; страшно представить, что тогда будет, пронеслось у него в голове. Пожалуй, этот детонатор и впрямь мог спалить все рощи и леса на Проклятом Побережье, а заодно и степь, до самой Петляющей реки!

Сарагоса упрятал коробку в карман, застегнул его и похлопал своего агента по плечу:

— Эй, парень, очнись! И скажи-ка мне, какого дьявола тебя к пожарам потянуло? Погреться, что ли, решил?

— В Амм Хаммате и так тепло, отличный климат, — буркнул Скиф. — А если б я рощу не сжег, то и до купола бы не добрался.

— Ну добрался, а дальше что?

— Дальше — как положено. Взял «языка», допросил и отправился сюда. Вместе с напарником и… гмм… девушкой.

Сарагоса, казалось, не обратил внимания на его заминку. Он задумчиво поиграл бровями, вытащил кисет с табаком, потянулся за трубкой, потом хмыкнул и сунул кисет обратно.

— Значит, отправился… — медленно произнес он. — И куда?

— Сюда, — Скиф окинул взглядом гигантское пустое пространство и серые стены, терявшиеся вдали. — Это, Пал Нилыч, самый гадючник и есть.

— Только гадюки тут на шести ногах, — сказал Сарагоса, тоже вперив взгляд в пустоту. — Впрочем, и двуногие попадаются… — Он дернул себя за левую бровь, потом за правую и поинтересовался: — А что с куполом?

— Взорвал.

— Вместе с «языком»? — Дождавшись утвердительного кивка, шеф снова хмыкнул и протянул: — Ну, ты молодец, скифеныш! Все, что мог, спалил и взорвал, а вместо образцов притащил с собой девицу! Да еще этого… торгового князя… И как он ухитрился из койки удрать, напарничек-то твой!

Претензии были явно несправедливы, но Скиф возражать не собирался, еще раз напомнив себе, что с начальством не спорят. Начальство убеждают; и в данном случае убедительных доводов было целых два: Сархат, вселенский гадючник, и Джамаль, Наблюдатель с Телга. Оба, что называется, перед глазами.

Еще раз проверив это и убедившись, что Сийя тоже не растаяла как дым, Скиф произнес:

— Это верно, что рощу я спалил и купол взорвал, только роща и купол были в тех краях не последними. А вот попасть из тех краев в эти… — Он снова покосился на зиявшую перед ними пустоту и многозначительно смолк.

Сарагоса ощупал карман с трубкой и вздохнул.

— Ну, докладывай дальше, парень. И про те края, и про эти Да про князя нашего не забудь… С каких это пор он агентом и твоим напарником заделался, э?

По порядку, так по порядку, решил Скиф, приступая к докладу. Он начал говорить, с удовольствием отмечая, как щеки у шефа багровеют, как брови то взмывают вверх, то изгибаются подобно двум мохнатым гусеницам, а карие зрачки наливаются охотничьим блеском. Когда было сказано о зеленых вратах, об оринхо, сегани и аркарбах, о гихаре и тайо, о Воплотившихся и Великом Плане Сархата, Пал Нилыч крякнул в первый раз; потом крякнул во второй, услышав про Защиту, ментальное кодирование и телгского Наблюдателя. Плюнув на предосторожности, он раскурил трубку и, с наслаждением затянувшись, кивнул на спящего Джамаля:

— Получается, только он может повторить этот фокус? Ну, с блокировкой и защитой?

— Почему же? Премудрая мать Гайра… — начал Скиф, однако Пал Нилыч прервал его, махнув рукой.

— На Земле — семь миллиардов народу, парень! Это ж сколько нам премудрых понадобится? У нас ведь не Амм Хаммат, у нас демократия, и главный принцип таков: или всем, или никому! А у девушек твоих — штучное производство… с плясками да песнями! — тут он бросил взгляд на Сийю, которая, уже не притворяясь спящей, слушала, распахнув огромные глаза. — Нет, так дело не пойдет, — задумчиво протянул Сарагоса, покачивая головой. — Если нам и помогут премудрые, так не из Амм Хаммата, а с этого Телга, когда разберутся, что к чему! А в ином случае…

— В ином случае?.. — переспросил Скиф, когда пауза затянулась.

— В ином случае надо выжечь этот гадючник дотла! — кулак Сарагосы грохнул о колено.

— Слова воина, — негромко, но с одобрением пробормотала Сийя. Веки ее снова опустились, и длинные пушистые ресницы легли на матово-смуглые подглазья.

— Гадючник-то не маленький, Пал Нилыч, — произнес Скиф — Сфера их наполовину готова, дяди Колиной «штучкой» ее никак не спалишь, а с пирокинетиками у нас напряженка. Нету пирокинетиков! Есть «механики» да «слухачи», и еще Доктор. Доктор, правда, сны с реальностью путает, зато по мишеням не мажет… — Скиф встрепенулся, озаренный новой идеей, и вскинул глаза на шефа: — А не пробовал ли он что-нибудь распылить или поджечь? Скажем, на другом краю Галактики или в туманности Андромеды?

— Доктор пусть своим делом занимается, — буркнул Сарагоса. — Коли мы сюда добрались, так распылим и сожжем без него… в этом мы ба-альшие мастера… может, самые лучшие во всей Галактике и туманности Андромеды… — Он пожевал губами и добавил: — Распылять — не строить, сержант. Вопрос лишь в том, что распылять, где и когда.

Он поднялся, решительно подошел к Джамалю и хлопнул его по спине; затем, когда звездный странник раскрыл глаза, сказал, протягивая руку:

— Похоже, князь, знакомиться нам нужно по новой? Как разведчикам двух союзных держав? Значит, ты — Ри Варрат, Наблюдатель с Телга, а я — полковник Ивахнов, куратор звена С, с Земли… Оба мы — гуманоиды, оба с того самого Древа, о котором ты Скифу толковал; делить нам нечего, спорить незачем, и враг у нас общий. А коль есть общий враг, нам выгодно быть друзьями и прежнего не поминать. Ты надо мной шутил, я на тебя сердился… И бог с этим! Прости меня, если не все ладно у нас с тобой получалось… Ну, Ри Варрат?

Джамаль, ошеломленно хлопая глазами, стиснул могучую длань Сарагосы, привстал и вдруг расхохотался.

— Ну, Нилыч!.. Ну, даешь! Диплома-ат! Прежде ты меня за торговца помидорами держал, теперь в галактические разведчики производишь! Вах, спасибо, дорогой! — Улыбка его растаяла, как предутренний туман под солнцем, и Скиф увидел, что глаза звездного странника полны печали. — Но запомни, Нилыч: я не только Ри Варрат, гость с Телга, я — Джамаль, сын Георгия Саакадзе, — тихо произнес он. — Сын Земли, как вы со Скифом, рожденный женщиной Земли и вскормленный ею… неважно, что случилось это со мной не в первый раз… важно, что случилось… И я, Джамаль Саакадзе, друзей себе ищу не по выгоде, а по сердцу. Вот, Нилыч, согласен на такое условие? И на такой союз?

— Это кто ж все-таки предлагает — гость с Телга или сын Земли? — спросил Сарагоса с самым серьезным видом, не выпуская руки Джамаля.

— Оба, дорогой, оба!

Они устроились на серебристом плаще сегани и начали толковать о разных разностях: о метаморфах-Бесформенных и их Великом Плане, о вратах, ведущих сквозь темпоральный вакуум из мира в мир, о тайо и странных видениях Сарагосы, вызванных бетламином, о земной Системе и телгской Миссии, о Докторе и о том, что фэнтриэлы — не сны, а самая настоящая реальность. Разговор протекал в мирном русле, и Скиф, усевшись рядом с Сийей, вначале прислушивался к нему. Но вдруг в голове его всплыли слова Сарагосы о том, что распылять — не строить, и стали гудеть и звенеть под черепом, словно набатный грохот двух перекликающихся в тревоге колоколов.

Распы-лять — не стро-ить… распы-лять — не стро-ить… распы-лять — не стро-ить…

«Верно, — подумал он, — распылять — не строить». Кто-то когда-то создал двеллеров — Древние, как полагает Джамаль, или каприз природы, но и в том, и в другом случае эта странная раса возникла не в один день; как, впрочем, и земное человечество, она развивалась сотни тысяч лет, быть может — миллионы. И свою огромную сферу, символ могущества и торжества разума, сархи создавали тысячелетиями, научившись за это время и другим вещам — таким, как путешествия сквозь тайо и операции над сознанием своих жертв. Вероятно, они овладели тайнами тяготения, научились создавать конвертеры-преобразователи, о которых говорил Джамаль, а с их помощью — или каким-то иным способом — получали материалы с удивительными свойствами; например, то вещество неимоверной прочности, из которого был собран каркас гигантской сферы, или серебристую ткань, непроницаемую для лазерного луча. Все это было достойно восхищения, ибо доказывало, что эта раса, пусть не принадлежащая к Древу Гуманоидов, стремится жить и творить, а значит, цели ее понятны, объяснимы и близки любому из звездных народов, в том числе и земному человечеству.

Да, все это было бы достойно восхищения, если б сархи нашли иные способы, позволявшие обрести индивидуальность… Не вселенский грабеж, а что-то другое, более изощренное и к тому же безопасное для остальных галактических рас… Но путь грабежа являлся самым легким и простым, и Бесформенные избрали его — а потому их следовало уничтожить. Распылить! И Скиф был совершенно уверен, что для выполнения этой задачи не потребуется ни тысячелетий, ни даже сотен лет. Распылять — не строить! Вопрос лишь в том, что распылять, где и когда…

Но если б сейчас в руках его было какое-то фантастическое оружие, неимоверной мощности излучатель, способный одним импульсом уничтожить всю эту расу грабителей-метаморфов, и их Великий План, и их рукотворную сферу вместе с алым солнцем и материнской планетой — если б все это было в его власти, он не сумел бы сказать, удалось бы ему коснуться спуска. С одной стороны, распыляющий импульс был справедливым возмездием, заслуженной карой; с другой — деянием необратимым, означавшим гибель миллиардов разумных существ, уничтожение их тысячелетнего труда и, следовательно, торжество энтропии.

А также в любом случае этот выход оказался бы самым простым — столь же простым, как путь насилия и грабежа, избранный сархами для обретения индивидуальностей…

— Ложись и спи, светловолосый, — сказала Сийя, погладив теплой ладошкой его щеку. — Ложись и спи. Пусть Джаммала и Cap'Arocca тоже спят. Много разговоров, много тревог… Надо отдохнуть. Я посторожу…

Она не отняла ладони, и Скиф, погружаясь в сон, продолжал чувствовать ее тепло, твердые валики мозолей у пальцев и горьковатый аромат степных трав. Потом темные глаза Сийи распахнулись над ним ночными небесами Амм Хаммата, и он увидел, как над равниной встают три луны — багровая Миа, серебристый Зилур и крошечный юркий Ко.

«Три луны… — уплывая в дремоту, подумал он. — Значит, пришло время любви… любовь сильнее ненависти… любовь творит новую жизнь… а жизнь должна торжествовать всегда…» Он спал.

 Глава 12 СИЙЯ АП'ХЕНАН

Она сидела на холодном полу, привычно скрестив ноги и положив на колени обнаженный клинок. Трое мужчин спали у стены — ее светловолосый и два его родича или друга, князь Джаммала и второй, которого звали то Сар'Агоссой, то Панилычем. Она глядела на них.

Распадись и соединись! В этом мире следовало поглядывать не только на мужчин, но и по сторонам! Опасность здесь грозила отовсюду; в любой миг из зеленого пятна могли вынырнуть демоны, похожие или непохожие на людей, но одинаково омерзительные и опасные; в любой миг они могли призвать всесокрушающий вихрь — не тот, Небесный, который принес Безмолвных Богов, а смертоносный ураган, сокрушающий плоть и кости; в любой миг тело могло сделаться легким, словно сухая травинка, и взмыть к потолку от самого слабого движения. Но Сийя ап'Хенан не боялась; Сестре Копья не пристало бояться.

Разумеется, место это, лежавшее за магической зеленой дверью, казалось ей угрожающим и странным. Тут не было деревьев и трав, гор, скал и равнины; тут не журчали ручьи, не струились реки, не плескались морские волны; кроме чудовищ-оборотней, тут нельзя было встретить ни единой живой души — ни клыкастых Белых Родичей, ни бурых и серых быков, ни длинношеих хошавов, ни прыгунов-хиршей, ни даже отвратительных тха, вонючих хиссапов и хищных птиц, что питаются падалью. Но главное — и самое поразительное! — в этом мире не было неба! Лишь один раз, за прозрачной стеной, она увидела звезды и тьму, напоминавшие ночные небеса Амм Хаммата, но не являлось ли это наваждением, иллюзией, сотворенной силами зла? Ведь звезды не мерцали, их сочетания казались незнакомыми, а луны, багровая Миа, серебристый Зилур и крохотный Ко, вовсе исчезли! Конечно, она понимала, что в этих далеких краях, лежавших, быть может, за безднами, преодоленными Небесным Вихрем по пути в Амм Хаммат, небо должно быть иным — иные звезды, иные луны, иные формы и цвета сиявших ночью облаков. Однако где же эта ночь? И где день?

Но здесь не было ночи и не было дня — а значит, не было солнца и голубого неба. Вместо неба простирались в вышине серые своды, свет падал неведомо откуда, дыхание ветра не колыхало воздух, и не было в нем никаких запахов, ни степных ароматов, ни смолистого духа кедровых лесов, ни даже сладких убийственных испарений падда, погружавших в дурные сны. И потому воздух, хотя и был он прохладен и свеж, казался Сийе мертвым.

Впрочем, чего еще ожидать в земле демонов? Было бы странно, если б она походила на настоящую землю, землю людей… Ни Гайра ар'Такаб, ни другие мудрые женщины, Видящие Суть, Правящие или Искусные В Письменах, ничего не знали о мире ару-интанов и не могли поведать о нем Сийе, Стерегущим или девушкам из других Башен. Ну так что же? Пусть она не знала, как выглядит этот мир, но догадывалась, что будет он не похож на все виденное прежде, ибо демонам, разумеется, не нужна земля и все, что растет и живет на ней. Ведь они питаются людскими душами, и теперь Сийя воочию убедилась, что это — истина.

Да, они пожирали души и, словно в насмешку, принимали облик погубленных ими людей! Об этом она догадалась еще на побережье, в куполе, когда Скиф и Джаммала допрашивали тварь, пожравшую душу Зуу'Арборна, карлика из западных краев. А здесь, среди серых стен, огромных колодцев и гигантских пещер, перед которыми подземелья ее родного города казались крохотными и ничтожными, она за малое время встретила столько демонов в людском обличье, что трупами их — если б Безмолвные покарали нечисть единым ударом! — можно было бы выложить дорогу от Маульских гор до Внутреннего моря.

Но Безмолвные никого не карали. Паир-Са, бог воинов, Владыка Ярости, обитающий на багровой луне, — другое дело; он мог облачиться в броню и спуститься на землю, мог повести в бой отряды конных и пеших, мог обрушить на демонов свой сверкающий меч, свой гнев, а также твердь земную и воды морские. Мог, но почему-то не делал этого; либо обижался, что народ Башен больше почитает Безмолвных, либо и меч его, и гнев, и твердь с водами были бессильны против демонов.

Безмолвные же, как говорила премудрая Гайра, не воевали. Они могли посоветовать, могли защитить и одарить Силой, могли помочь в мирных занятиях — в таких, как обучение Белых Родичей, строительство башен и стен, присмотр за плодородными угодьями, работа с металлом, глиной и камнем или с прозрачным стеклом, какое умели выплавлять Сестры Огня. Конечно, Безмолвные обладали великой мощью: глас их, неслышимый для людского уха, дробил прочные камни, мысль облекала человеческую душу несокрушимой броней, храня ее от посягательств демонов. Но все же они были богами созидания, не разрушения; и священный куум, трезубец из молний, предназначался не для уничтожения врагов, а лишь для защиты от них.

Это казалось Сийе странным. Разве Безмолвные не желали сокрушить демонов? Стереть их с лица земли, развеять прахом и в том, и в этом мире — и в любом из миров, где они осмелились появиться? Или сокрушить для Безмолвных не означало уничтожить? Но всякой войне, в ее понимании, надлежало кончаться смертью; не покорением противника, не мирным договором, а гибелью одной из сторон, то есть все-таки уничтожением. Ибо какой же мир возможен между людьми и демонами, похищающими души? Конечно, никакой — и об этом толковал Сар'Агосса, старший родич ее возлюбленного. И он, разумеется, был прав!

Взгляд ее снова обратился к мужчинам. Все они были разными, непохожими друг на друга, и спали по-разному. Джаммала — ничком, уткнувшись черноволосой головой в скрещенные руки; он тихо посапывал, иногда вздрагивал во сне и перебирал ногами, будто собирался куда-то бежать. Меч его и кинжал валялись вместе с боевым поясом около бедра, и это было неправильным — оружие у воина должно быть всегда под рукой.

Вот Скиф, ее светловолосый, все сделал как надо, как старшие сестры из Башни Стерегущих учили и ее саму. Он лежал на спине, согнув колени, и ладонь его покоилась у пояса — там, куда он сунул свой странный маленький лук, испускавший фиолетовые молнии. Он мог вскочить в любое мгновение и вступить в бой, и дыхания его не было слышно — даже во сне ни звук, ни неловкое движение его не выдавали. «Наверно, — подумала Сийя, — его тоже учили старшие сестры или братья — и учили хорошо! Ибо он был всегда настороже, как положено воину».

Сар'Агосса тоже когда-то был воином. Устроился он правильно, на спине, и свой метатель молний не выпустил из рук, однако храпел. Не так чтобы сильно, но шагов с двадцати его бы расслышал всякий, даже юная девчонка, впервые выехавшая в степной дозор стеречь рубежи от шинкасов. Тут, конечно, ни степи, ни шинкасов не было, но недостатка врагов не замечалось; тут каждый встреченный был врагом, и потому Сар'Агоссе стоило бы спать не так шумно.

Взгляд Сийи скользнул по его хмурому лицу с густыми насупленными бровями и плотно сжатым ртом. Даже во сне можно было угадать в Панилыче человека власти — пусть не такой высокой, какой располагали Дона ар'Такаб, хедайра, и премудрая мать Гайра, но уж никак не меньшей, чем у Рирды ап'Хенан, Сестры Меча, или Каризы, предводительницы восьмого турма… Интересно, почему он назвал ее, Сийю, альмандином? И что это значит — альмандин? Слово ей понравилось; оно было красивым, протяжным, и слышался в нем то ли отзвук стучавших о наковальню молотов, то ли перезвон колокольцев, какими украшали конскую сбрую во время праздников.

«Алль-манн-динн», — медленно повторила она про себя и перевела глаза на Скифа.

Тут мысли о мире демонов, о Безмолвных Богах, о Джаммале и Сар'Агосса разом выскочили у нее из головы. Разумеется, подумалось Сийе, она все сделала верно: пошла взглянуть на этот мир, на обитель ару-интанов, ибо воин не должен упускать случая поближе познакомиться с врагом. Если Безмолвные дозволят вернуться, ей будет что рассказать! И премудрой матери Гайре, и хедайре, и Нире од'Ваар, и Зелимме oc'Ta, возглавлявшим Башни Искусных В Письменах и Танцующих Перед Престолами! Но не в одних рассказах дело; меч и кинжал при ней, и она еще успеет отправить в бездну не одного демона! Как тех двоих, в плащах и шлемах, сраженных ее клинком!

На миг это знание — то, что демонов можно убить, — показалось ей самым важным; ведь если Скиф объяснит, как сделать талисманы с огненными духами-саламандрами, сестры из Башни Стерегущих выжгут все проклятые рощи на морском берегу, перебьют демонов, а потом отправятся в Мауль и к Петляющей реке, нагрянут к Внутреннему морю, переплывут пролив, разольются конным воинством по Джарайму и другим странам Запада — Хоту, знаменитому прозрачными тканями, богатой шерстью Кампаре, Сизаму, где добывают жемчуг, плодородному Арталу… И везде огонь и клинки сестер покарают демонов! Настигнут и их самих, и гнусных слуг, коих завели они себе в Амм Хаммате! И шинкасов, хиссапью кровь, и ордо, морских разбойников, и киндари'пак, что бесчинствуют на востоке, за синдорскими лесами, и миатов, что, по слухам, торгуют чернокожими сену из южных стран!

Миражи пылающих рощ, демоны с отрубленными головами и слуги их, предатели, пронзенные стрелами и копьями, растерзанные Белыми Родичами, промелькнули перед Сийей ап'Хенан и погасли. «Стоит ли обманываться? — сказала она себе. — Ты пошла не за знанием и тайнами ару-интанов, не ради мести демонам и даже не затем, чтобы очистить от них Амм Хаммат, весь Амм Хаммат, от Океана Восхода до Морей Заката… Ты пошла потому, что он позвал!» Мысль эта была для нее странной и непривычной. И кому пришло бы в голову, что ей, Сестре Копья, придется стеречь сны трех мужчин, один из которых — ее избранник!

Мужчин она знала и до него — маульца, с кудрями цвета меда, и кариза, сухощавого и гибкого, из племени, что живет у Пролива. Она не помнила их имен; в памяти так и осталось — маулец и кариз. Маульца привели ей сестры — давно, шесть весен назад, когда ей впервые позволили выезжать в дозоры. Таков был обычай; всякое незавершенное должно завершиться, девушка должна стать женщиной, познать любовь, родить дочерей, ибо бесплодное дерево полезно лишь своей тенью, а плодоносящее дороже во сто крат.

Маулец ей нравился, и она провела с ним все время трех лун, однако плода не понесла. И старшие сестры увезли маульца вместе с другими юношами обратно в горы. С каризом случилось иначе; его отбили у степняков, возвращавшихся из набега к Проливу, он был изранен и измучен, но держался гордо, как подобает воину. Потом она узнала, что шинкасы сожгли и перебили весь его род, ибо каризы в отличие от синдорцев и карликов-джараймов были не из тех людей, что пугаются свиста стрел; среди сену каризов почти не встречалось, ибо они предпочитали смерть в бою позору пленения. Ей захотелось подбодрить и утешить этого человека, потерявшего все, кроме жизни и души. Она провела с ним две ночи, а потом кариз стал просить ее отправиться с ним к Проливу, основать новый род на пепелище и жить, как говорил он, в любви и согласии. Он даже готов был остаться под городом на скале, как поступали некоторые мужчины, лишь бы видеть ее, Сийю, — хотя бы в ночи, разрешенные для любви. Но ей не нужна была его любовь, и кариз вернулся к себе в одиночестве.

Вот все о маульце и каризе, и пусть воспоминания о них покроются прахом, думала Сийя. Ни один из них не стал ее избранником; ни того, ни другого не назвала она своим мужчиной перед Безмолвными Богами, глядящими вниз на людей с серебристого Зилура. Да и знала ли она любовь после их объятий? Девушки постарше говорили, что с избранником все не так — и поцелуи жарче, и объятия крепче… Не так! Теперь она их понимала…

Не многие из обитательниц Башен имели избранников — может быть, одна из десяти. Избранники жили под городом на скале и трудились вместе с сену; в дозволенные же ночи встречались со своими возлюбленными. Были среди них и хорошие кузнецы, и мастера, собиравшие катапульты, и умельцы, что делали большие луки, из которых бьют стоя, и малые, пригодные для стрельбы с коня. Были и воины; но ни одному хедайра не дозволяла сесть в седло и выехать в дозор. Сестры не нуждались в братьях — ибо, как говорили мудрые женщины, братья всегда норовят встать впереди сестер. Так некогда и случилось — за Петляющей рекой, в синдорских лесах, на древней прародине. Но больше случиться не должно! Ибо Безмолвные одарили Силой и мудростью женщин, а не мужчин.

И воины-избранники уходили; рано или поздно уходили, если только им не нравилось другое ремесло — скажем, не махать секирами да клинками, а ковать их.

При этой мысли взгляд Сийи потемнел; ее избранник, конечно, не согласится стать кузнецом… Или выдувать стеклянные сосуды, вить канаты из стеблей гибкого самисса, плести циновки, выделывать шкуры, лепить горшки, ткать или прясть… Нет, не согласится! Разве это занятие для воина, владеющего огненными стрелами? Для бойца, которому нет равных в сражении на мечах? Правда, из лука он стреляет неважно… И будет ли время научиться? Или он тоже уйдет, вернется в свою землю, столь же далекую от города на скале, как мир ару-интанов, лежащий за темными безднами?

Это было бы ужасно! И это означало бы смерть! Девушкам, расставшимся с избранниками, боги долгой жизни не сулили; почему-то они гибли первыми во всех стычках или умирали от ран, казалось бы, вовсе не смертельных и даже не лишавших их красоты. Однако умирали…

Смерти Сийя не боялась; боялась потерять светловолосого. Конечно, ее избранник — не обыкновенный человек; сама премудрая мать Гайра назвала его сыном огня и железа, чистым душой, воителем, готовым сразиться с демонами… с самими демонами, а не только с их слугами… И она, Гайра ар'Такаб, попросила Безмолвных даровать светловолосому защиту… Великая честь и великий дар! Быть может, такому воину позволят остаться в городе и ездить в дозоры? Ведь позволила же ему хедайра — ему и другу его Джаммале — отправиться в поход с турмом Рирды ап'Хенан! И не ошиблась властительная: падда сгорели, и в первый раз взглядам сестер Стерегущих явилась обитель демонов… А ей, Сийе, повезло еще больше: узрела лики ару-интанов и омочила свой меч в их крови!

И если она вернется в город на скале со своим мужчиной… если Безмолвные будут милостивы к ним… если Небесный Вихрь унесет их обратно в Амм Хаммат… или откроется магическая зеленая дверь, и они вновь окажутся в мире, где положено жить людям, — неужели тогда ее избранник, ее возлюбленный, ее светловолосый, расстанется с ней? Уйдет со своими родичами, с Джаммалой и Сар'Агоссой?

Конечно, кровная связь — великая сила; родич есть родич, и о нем не забудешь, как забывают о затерявшейся в травах стреле… Однако соединение женщины и мужчины освящено Безмолвными! Только они даруют девушке избранника, и никто не в силах расторгнуть этот союз — никто, кроме их самих! К тому же она могла бы стать кровным родичем своего избранника — по обряду, каким Дочери Паир-Са связывают людей и пиргов…

Вспомнив об этом таинстве, Сийя приободрилась и начала напевать про себя, не спуская глаз с возлюбленного:

Белый Родич, защитник и друг, Владыка трав, повелитель гнева, Вспомни о крови, соединившей нас, Вспомни и говори со мной!

Белый Родич с блестящими клыками, Пирг с алой пастью и гибким хвостом, Вспомни о крови, соединившей нас, И не оставь в беде!

Белый Родич, взгляд твой — огонь, Дыханье — ветер, шерсть — пена, Зубы — кинжалы, когти — мечи…

Белый родич, не покинь меня!

Вспомни о крови, соединившей нас, Встань между мной и смертью!

Допев до конца — разумеется, не вслух, так как от одного Панилыча хватало шума, она призадумалась; Сийя размышляла о здещнем небе, в котором не было лун, ни багровой Миа, ни серебристого Зилура, ни маленького Ко, а звезды отгораживала прозрачная стена. Как же узнать без лун, что время любви уже наступило? Может, здесь, в этом мире демонов, нельзя любить вовсе? Или, наоборот, раз нет лун, то небеса не властны над сроками любви?

Вторая мысль понравилась ей больше, и Сийя решила обсудить ее со Скифом.

 Глава 13 СКИФ

В пустом трюме они провели около десяти часов; всем надо было выспаться, и после Сийи на стражу встал Джамаль, а потом — Сарагоса. Последняя вахта досталась Скифу, и он, прохаживаясь вдоль серой стены, приседая и наклоняясь, чтобы размять затекшие мышцы, размышлял о том, что предпримет в ближайшее время Пал Нилыч.

Разведка их, в сущности, была закончена. Они многое узнали; вполне достаточно, чтоб задать работу всем агентам и аналитикам Системы. Первые могли бы поискать базы двеллеров на Земле; вторые — подумать над тем, как расправиться с ними и предотвратить вторжение. Скиф, однако, полагал, что Сарагоса не захочет вернуться. Пал Нилыча отличала крепкая хватка, и если уж он вцепился в лакомый кусок, то, без сомнения, доест его до конца. «Каким только будет этот конец?» — думал Скиф.

Голова у него была ясной, Харана молчал, а значит, никакие неприятности в ближайшем будущем не угрожали. Этот вывод можно было сделать и логическим путем, не прибегая к помощи индейского божества; тут, в мире сархов, укрытые плащами и шлемами сегани, они находились в большей безопасности, чем в амм-хамматской степи. Тут их принимали за своих, ибо Воплотившиеся высших каст, владыки и повелители Сархата, оставались, видимо, в приятном заблуждении, что в их серое царство не проникнет никто глухой — никто и никогда.

Разумеется, имелись и нюансы. Предположим, думал Скиф, что Каратель-шшад, заколотый Сийей, безвозвратно канул в Туман Разложения. Но оставались еще трупы в «родильном доме», а также искореженные шестиножники, закрывшаяся зеленая дверь, что раньше вела в Амм Хаммат, сожженная роща и взорванный купол. Как оринхо — Те, Кто Решает, — могли объяснить эти события? И если купол, рощу и дверь удалось бы списать на счет свирепых амм-хамматских амазонок, всяких там Сестер Меча и Копья, то четыре покойника без шлемов, накидок, жезлов и ключей-браслетов, позаимствованных Джамалем, могли навести на размышления. Если только Тех, Кто Решает, интересуют подобные мелочи.

С другой стороны, что они могли сделать? Серый лабиринт, лежавший в толще сферы, был таким огромным, а число зеленых дверей в тайо, позволявших в мгновение ока перемещаться из одной его части в другую, исчислялось, видимо, миллионами…

Об этих дверях и зашла речь, когда все путники проснулись и расправились с консервами, извлеченными из мешка Сарагосы.

Джамаль утверждал, что врата круглой формы не попадались им нигде, кроме «родильного дома» и купола Посредника-тавала. Вероятно, они вели в иные миры, либо уже находившиеся под тайной властью сархов, либо колонизируемые подобно Земле; и звездный странник не имел никаких гипотез насчет того, как их открывали и каким образом Бесформенные находили обитаемые планеты. Что же касается квадратных врат, то они служили в качестве местного транспорта, соединяя самые отдаленные части гигантской сферы, рабочие модули, транспортные корабли и бог ведает, что еще. Во всяком случае, миновав в своих недавних странствиях две или три сотни таких дверей, путники всегда оказывались в серых залах и коридорах, лежавших или в толще сферы, или в дискообразных рабочих модулях; лишь однажды врата перенесли их под прозрачный купол-пузырь на внешней поверхности транспортного цилиндра. Оставалось непонятным, как выяснить, в какое место лабиринта ведут те или иные двери, ибо Джамаль не заметил ни надписей, ни знаков, ни устройств, определявших точку финиша.

Но с главными его выводами Скиф был согласен: круглые врата, очевидно, служили для дальних перемещений, квадратные — для путешествий в пределах сферы. Но были еще и двери шестиугольной формы! Такие встретились всего дважды — на пересадочной станции и в шахте, где всплывали шевелящиеся живые мешки.

Куда можно было попасть с их помощью?

Джамаль считал, что эти двери ведут в какое-то иное место, не в надоевший серый лабиринт и не к охотничьим угодьям сархов, разбросанным неведомо где в галактических просторах. Разумеется, насчет иного места существовали лишь две логичные гипотезы: либо то была материнская планета, темная точка, кружившаяся вокруг алого светила, либо поверхность сферы. Конечно, внутренняя, ибо с внешней царили холод и мрак космического пространства.

Сарагоса счел эти предположения вполне разумными и вознамерился проверить их. Но не сразу; перед тем, как отправиться на поиски шестиугольных врат, он устроил нечто вроде военного совета. Сам шеф сидел на мешке, как в первый раз, спиной к пустому трюму; Скиф, Сийя и Джамаль расположились перед ним на полу, поджав ноги и набросив серебристые плащи сегани. Сарагоса тоже облачился в плащ, принадлежавший Карателю-шшану; у ног его валялась каска с вытянутым вперед забралом, и Скиф, усмехаясь про себя, воображал, как будет выглядеть Пал Нилыч в этом чайнике. Челюсть у него была основательной, но все же не столь звероподобной, как челюсти крылатых обитателей Шшада.

Сарагоса раскурил трубку, похожую на дельфина, изогнувшегося в прыжке, выпустил несколько густых дымных колец, словно хотел заполнить зиявшую сзади пустоту; потом, оглядев свое воинство, усмехнулся чему-то и произнес:

— Рубин, аметист, альмандин… Все на месте! И всем, надеюсь, есть что сказать… Ну а я готов послушать.

Редкий случай, отметил Скиф, посматривая на шефа. Тот, в свою очередь, глядел на Сийю, будто предлагая ей высказаться первой — то ли в знак особого благоволения, то ли по каким-то иным причинам, оставшимся Скифу неясными.

Сийя высказалась: до половины обнажила лежавший на коленях клинок и с лязгом задвинула его в ножны.

— Весьма решительно, — буркнул Сарагоса, переводя взгляд на Скифа. — Ну а ты что скажешь, сержант? Только давай без жестов и демонстрации холодного оружия… По существу вопроса! Ясно, нет?

Опрашивает, как в армии, догадался Скиф, — сначала младших, затем старших. Получалось, что самым старшим в их троице был признан Джамаль — вернее, телгский Наблюдатель Ри Варрат, выступавший теперь в качестве межзвездного союзника и сердечного друга. Этот факт лишь порадовал Скифа; в конце концов он самолично завербовал пришельца из космоса в агенты Системы. Вот только кого — Джамаля Саакадзе или Ри Варрата?

Прочистив горло, он поинтересовался:

— А в чем суть вопроса, Пал Нилыч? Если вам надобны шестиугольные дверки, так я могу отправиться поискать… Правда, их охраняют, но разобраться с охраной дело недолгое. Или обманем, или с собой прихватим, или на месте пришибем… Как скажете!

— Скажу, что стратег из тебя никудышный, парень. — Словно в подтверждение трубка Сарагосы извергла сизый дымный клуб. — И дверку мы найдем, и с охраной разберемся, а что дальше? Какая наша стратегическая цель, э?

— Шкуры свои сохранить, — сказал Скиф. — Осторожность, осторожность и еще раз осторожность… В полном соответствии с вашими инструкциями.

— Во-первых, это не мои инструкции, а… — Сарагоса вскинул глаза вверх, явно намекая на вышестоящее начальство. — Во-вторых, мы тут не клиента на курорте пасем и не в охотничьем фэнтриэле развлекаемся… Тут — особые обстоятельства! И думать надо о стратегической задаче, а не о собственных шкурах! Верно, князь? — Он повернулся к звездному страннику, сидевшему справа от Скифа.

— Ты, Нилыч, про уязвимое место говоришь? Так? — Джамаль прихлопнул ладонями по коленям и вскинул голову. — Чего ж ходить вокруг да около? Ты — опытный человек, на большом посту в этой вашей Системе, все отчеты да рекомендации экспертов наверняка прочитал…

— Прочитал, — согласился Сарагоса. — Исходя из наших теорий, друг мой и союзник, уязвимое место любой расы — способ воспроизводства, процесс размножения, иначе говоря. А что об этом думают на Телге?

Джамаль развел руками.

— А что, может быть иное мнение? — сделав паузу, он подмигнул Скифу, скосил темный глаз на Сийю и объяснил: — Видишь ли, дорогой, кроме самого приятного и привычного нам, есть и другие способы размножения. Мы, люди, тут почти неуязвимы — для нас это дело интимное, личное, а до каждой личности, если их миллиарды и миллиарды, со стерилизатором не доберешься. Все равно что каждого облучить, или там отравить, или застрелить, либо заразить. В любом случае нужна… — он наморщил лоб, выбирая слово, и Сарагоса подсказал:

— Глобальная санация планеты. Наши эксперты называют это так, князь.

— Ну, им виднее… Глобальная санация, тотальная кастрация или что-то в этом роде. А теперь представь: после второго рождения попал я в… — Тут он опять бросил взгляд на Сийю, запнулся и после секундной паузы продолжил: — Словом, представь океан, в нем плавают… гмм… рыбы… большие такие, вроде дельфинов, но со щупальцами… И раз в жизни собирается все взрослое население в десятке мест, у самого берега, в скалах, и самки мечут там икру, а самцы топорщат щупальца да поливают ее чем положено… Вах! Никакого удовольствия, разумеется, зато быстро, без нервотрепки и…

— Весьма эффективно, — снова подсказал Сарагоса, пуская колечки в безмерно далекий потолок.

— Вот-вот! Эффективно! Пока не спустится со скал какой-нибудь злодей и не польет в свою очередь икринки синильной кислотой. Эффективный способ воспроизводства, но уязвимый! Очень, я бы сказал, рискованный! Наш…

— Можешь не продолжать, — перебил его Скиф, — я все понял.

— А раз понял, будем считать, что стратегическая задача тебе известна. — Пал Нилыч, выколотив трубку, сунул ее в карман. — Ну и что скажешь, сержант?

Скиф хмыкнул и призадумался, потом неуверенно произнес:

— Среди сархов и мужчины попадаются, и женщины… не все бегают на шести ногах… К примеру, на той же пересадочной станции…

— Не мужчины и не женщины, дорогой, а одна видимость. Видимость! Им, как сказал Посредник, обличье Дающего поддерживать легче всего… Вот и получаются мужчины да женщины, шшады с крыльями и прочие, кто со щупальцем, кто с клешней… Но я думаю, что они бесполы. Как муравьи!

— Тогда должна быть матка… — начал Скиф и вдруг хлопнул себя по лбу. — Не матка — Творец! Помнишь, оборотень-то в куполе жаловался — дух Творца его покинул! И еще — Перворожденные отделяются от плоти Творца… Мне казалось, это метафора. Однако…

— Ну, вот ты и припомнил кое-что стоящее, — Сарагоса наклонился вперед, ткань его комбинезона натянулась, и Скиф увидел очертания круглой коробки в набедренном кармане. — О чем еще речь шла? — Пал Нилыч резко повернулся к Джамалю. — Не говорил ваш Посредник, где этого Творца искать?

— Нет, генацвале, не говорил. Но вычислить можно! Те шестиугольные врата в шахте, где всплывали сгустки… бесформенные такие… будто миг назад родились…

Откинувшись, Сарагоса довольно хлопнул по колену; в глазах его вспыхнул охотничий блеск, губы оттопырились, будто он собирался просвистеть первые такты победного марша. Но вместо этого шеф произнес:

— Вычислять да проверять — долгое дело, лучше узнать. Получается, нужен нам кто-нибудь… кто-то информированный… из этих, из оринхо… Не попадались, а?

— Не попадались, — признался Скиф. — Только шестиноги, да надсмотрщики, да сегани… ну и один спец по вратам. — Он бросил взгляд на изумрудные браслеты, охватывающие запястья Джамаля, и добавил: — Генералы в метро не ездят, Пал Нилыч. У них персональный транспорт.

— Верная мысль, — Сарагоса с одобрением кивнул. — Ну, будем считать шестиугольные окошки таким транспортом… Или нет?

Он уставился на Скифа пронзительным взглядом, но вопрос был явно риторическим, и тот лишь пожал плечами.

— Вот это можно было б и проверить, Пал Нилыч. Вдруг князь прав и шестиугольные двери переносят на Сархат… Если генерала непоймаем, так хоть на солнышке погреемся…

— Тоже дело, — сказал Сарагоса и поднялся.


* * *
Слова Скифа оказались пророческими: хоть генерала из высокой касты Оринхо им изловить не удалось, зато на солнце погрелись от души.

В общем же этот второй рейд по серому лабиринту складывался вполне успешно: они обнаружили шестиугольные врата, причем в месте уединенном и тихом, в конце довольно длинного коридора, в который попали после двадцати или тридцати пересадок. Обычных дверей в нем насчитывалось шесть, и Джамаль на всякий случай запечатал их своими браслетами; главные же врата, располагавшиеся в торце, охраняло некое тщедушное существо в серебристом плаще сегани и с такой длинной шеей, что каска торчала над плечами на добрый локоть. Не человек, решил Скиф, приглядываясь к стражу. Или все-таки человек? Шлем у него оказался глухим, без нижнего выреза, так что и челюсть не разглядишь — а может, ее и не было?

Страж, однако, не напомнил им, что они забрели в чужой сектор, и пропустил в ворота без возражений. В отличие от всех прочих эти были окаймлены каким-то подобием орнамента, что показалось Скифу хорошим знаком, — вроде полированных дверных створок, ведущих в кабинет большого начальства. Он пропустил вперед Сарагосу, Сийю и Джамаля и, когда они исчезли за изумрудной завесой, повернулся к тщедушному охраннику.

— Почтение собрату по касте! Да пребудет с тобой дух Творца!

— Дух Творца всегда со мной, уже тринадцать Оборотов, — глухо послышалось из-под шлема, и Скифу показалось, что в голосе стража звучит удивление. Видимо, он ляпнул что-то не то; впрочем, охранник никаких резких движений не совершал и за оружием не полез. Можно потолковать, решил Скиф.

— Творец велик! — вымолвил он.

— Для сегани ты слишком часто поминаешь Творца, — отозвался страж. — Если тебя услышат оринхо, садры или иркозы, твоя плоть и твои кости растают во Мгле Разложения. Или ты собираешься отправить туда меня?

«Нехорошо, за провокатора принял», — мелькнуло у Скифа в голове. Он придвинулся к охраннику поближе.

— Творец велик! Разве я сказал нечто непозволительное? Любовь к Творцу живет в моей душе… живет уже много Оборотов, с момента Второго Рождения… И она так велика, что я готов уйти в Туман, лишь бы повидать его воочию.

Страж отшатнулся.

— Когда ты успел вкусить запах воспоминаний? Ты ведь отправляешься в токад, а не идешь обратно! — Он махнул тощей конечностью в сторону шестиугольных врат. — Однако речи твои кажутся странными — такими странными, будто ты просидел в токаде все Обороты после Воплощения… Иди, наслаждайся, — он снова вытянул руку к вратам, — и не поминай то, что не положено поминать!

— Там ждет меня Творец? — Скиф в свою очередь показал на зеленую завесу.

Похоже, это замечание добило длинношеего охранника. В левой руке его словно по волшебству очутился жезл, правая цепко ухватила Скифа за плечо.

— Там ждет тебя Туман! — глухо прорычал страж. — Сейчас я…

Закончить он не успел; дернув плечом, Скиф стиснул его шею в крепком захвате, что-то хрустнуло, и тщедушный разом обмяк. Не выпуская его, Скиф нырнул в зеленые врата.

— Задержался, парень? — услышал он голос Сарагосы. — Срочные дела, э?

— Да вот, поговорили… — рука его разжалась, и тело с глухим стуком рухнуло вниз. Вывернутая шея стража торчала под неестественным углом, но каска с головы не свалилась. Впрочем, Скиф не жаждал заглянуть ему в физиономию.

— Опять тебе с «языком» не повезло, — отметил Сарагоса и кивнул Джамалю. — Ну, раз с той стороны никого нет, закрывай дверку, князь. Спокойней будет.

Руки звездного странника распростерлись, словно птичьи крылья, потом сошлись; изумрудный шестиугольник послушно обратился в узкую полоску. Сразу стало темно; теперь Скиф видел лишь мерцающую зеленую щель да смутные очертания трех фигур — массивные контуры плеч Сарагосы и подальше Сийю с Джамалем.

— Пошли, — молвил Пал Нилыч, — поглядим, что к чему. Зашелестела дверь — видимо, она откатывалась вбок, как в амм-хамматском убежище Посредника-тавала. Стараясь ступать неслышно, все четверо миновали неширокий дверной проем, еще один темный коридор или камеру, еще одну дверь. Только лишь Джамаль растворил ее, как яркие солнечные лучи брызнули прямо в глаза, заставив их зажмуриться; потом Скиф услыхал радостное восклицание Сийи и приподнял веки.

Они стояли на крытой террасе с колоннами, довольно широкой, вымощенной на первый взгляд полированным нефритом и тянувшейся в обе стороны метров на пятьсот. Колоннада плавно заворачивала, словно огромное здание, которому она служила фасадом, выстроили в форме круга или кольца; сами колонны тоже были круглыми, массивными, цвета бледно-зеленого нефрита, и вздымались вверх на высоту десяти-двенадцати человеческих ростов. Эта конструкция напомнила Скифу большую кольцевую галерею, обнимавшую основание Куу-Каппы, шардисского города в океане, где он побывал три недели назад; казалось, с тех пор минула уже целая вечность.

Но за колоннами Куу-Каппы текли и струились сине-зеленые океанские воды, а здесь все было желтым — не золотым, не песочным, а ярко-желтым, цвета яичного желтка. Эта желтая равнина уходила вдаль на десятки или сотни километров, но там, где глаз привычно искал линию горизонта, вдруг принималась ползти вверх — сначала плавно, затем все круче и круче, уподобляясь склону некой гигантской горы, взметнувшейся вверх на те же десятки или сотни километров. Однако ни вершины этого хребта, ни даже горизонта Скиф не видел; пространство вдали тонуло в смутном мареве, окрашенном солнечными лучами в розоватый цвет.

Картина эта была потрясающей и непривычной, но запахи оказались знакомыми. В жарком недвижном воздухе царили ароматы нагретой солнцем земли и сухих трав; Скифу чудилось, что он различает горьковатый дух полыни, нежный тонкий запах клевера или каких-то цветов, благоухание ландышей. Все это, разумеется, было чистым наваждением; сделав четыре шага и очутившись на краю террасы, он увидел, что почву покрывает трава, совсем не похожая на земную — желтая, очень короткая и густая, с резными широкими стеблями, напоминавшими пилу. Скиф сел, прочно поставил ноги на землю и, склонившись, осторожно коснулся ярко-желтого покрова. Трава была мягкой, как птичий пух.

— Степь, — с недоумением пробормотал Сарагоса, — степь… Обычная равнина, только желтая…

— Обычная? Посмотри туда, дорогой! — Джамаль стащил каску и вытянул обе руки вдаль, где полагалось быть горизонту. Скиф и Сарагоса с Сийей тоже освободились от шлемов — зрелище стоило того, чтоб приглядеться к нему повнимательней.

— Там — гора, — произнес Сарагоса, наморщив лоб. — Странная гора… Похожа на кольцевой вал, но без вершины… Ах, дьявол! — брови его в изумлении полезли вверх, а рука потянулась за трубкой. — Мы же внутрь попали! Конечно, все так и должно выглядеть! Нет горизонта, а воздух на расстоянии теряет прозрачность… Отсюда эта дымка… Сколько же до нее? Километров сто?

— Тут расстояния не километрами измеряются, — наставительно произнес Джамаль. — Диаметр сферы сопоставим с орбитой Земли. Может, чуть поменьше или побольше, но на поезде ее не объедешь и на самолете не облетишь. Простор, вах! — Он раскинул руки и блаженно потянулся, подставив лицо солнечным лучам. Светило здесь оказалось не желтым, как на Земле, и не оранжевым, как в Амм Хаммате, но алым; его яркий свет был непривычен после блужданий в сером лабиринте, однако зловещих ассоциаций не вызывал.

Кругом царило безлюдье — ни насекомых, ни птиц, ни живых созданий о двух, четырех или шести ногах, никакого движения и никаких объектов, напоминающих воздушные или наземные экипажи. Сарагоса, не выпуская трубки, вытащил бинокль, оглядел алые небеса и желтые травы, хмыкнул и сошел с низкого поребрика террасы на землю.

— Отойдем немного, оглядимся, — пробормотал он. Они двинулись в степь. Сийя шла рядом со Скифом; ее локоны рассыпались по плечам, в глазах застыло странное выражение, смесь восторга и настороженности, розово-смуглые щеки чуть побледнели. Скиф не сводил с нее глаз. Она улыбнулась ему, сказала:

— И у демонов есть солнце, светловолосый. Хорошее, теплое… Много солнца, много земли… Я уже думала, что Безмолвные покарали ару-интанов, заточив навсегда в серых подземельях! Или этот мир им не принадлежит? — Она оглянулась, тряхнув пепельными кудрями. — Здесь никого нет… и ничего… только травы и эта зеленая крепость с колоннами… И солнце…

Скиф не ответил на ее вопрос. Прищурившись, он посмотрел на солнечный диск, пылавший в зените символом вечного дня, — почти такой же, как земное светило, — и обнял гибкий стан Сийи.

— Солнце есть, моя ласточка, а вот ночи не будет. Ни ночи, ни звезд, ни лун… Что станем делать?

— Всякий мир устроен так, что день сменяется ночью, — рассудительно заметила Сийя, прижимаясь к нему плечом. — Наступит ночь, и мы увидим, Скиф ап'Хенан, сколько лун появится в небесах.

— Этот мир устроен иначе, милая, — сказал Скиф со вздохом. — Здесь очень долгий день… такой долгий, что наши с тобой правнуки не дождались бы его конца.

По губам Сийи скользнула лукавая усмешка.

— Тогда не станем ждать темноты и лун… Иначе откуда у нас появятся правнуки?

Разумная мысль, с энтузиазмом отметил Скиф, но все же поинтересовался:

— А как с заветами Безмолвных? Я не хочу, чтоб ты их нарушила и понесла наказание.

— Безмолвные добры. И они соединили нас не затем, чтоб мы держались за руки, ожидая ночи, которая никогда не наступит.

— Но если ты… если у тебя родится мальчик? — продолжал настаивать Скиф.

Губы Сийи сурово сжались; похоже, она не впервые размышляла над этой проблемой, и решение ее было нелегким. Но вот пальцы девушки переплелись с пальцами Скифа, и она прошептала:

— Тогда мы останемся здесь, светловолосый, или уйдем в твой мир. Какой он? Ты говорил мне о нем, но все сказанное было похоже на странную песню о магии и чудесах… Я так и не поняла, плох он или хорош. У вас строят великие города и ровные дороги для волшебных колесниц… летают в небе словно птицы и плывут из одной земли в другую на огромных таргадах… Раз плывут, значит, есть моря. А деревья и травы? Степь и лес?

— Мир мой не слишком хорош, но и не слишком плох, — ответил Скиф. — Во всяком случае, есть там леса и горы, есть степи и моря, есть солнце и есть луна… И все ночи там будут нашими, ласточка.

Сийя вздохнула, ресницы ее опустились словно два крохотных пушистых веера, на щеках заиграл румянец. «Бедная ты моя, милая, — подумал Скиф. — Степь-то у нас есть, да не поскачешь в нее на быстром коне, с мечом у пояса и с луком за плечами… А коль поскачешь, так тут же и слезешь, с самыми неприятными разговорами насчет потоптанной кукурузы или там картошки…» Он тоже вздохнул и, не выпуская тонкого стана Сийи, принялся размышлять о другом. К примеру, о загадочных установках, что скрывались где-то внизу, под желтыми травами, слоем почвы и скальным основанием равнины. Установки тут были наверняка, ибо тяготение казалось нормальным, а воздух никуда не улетучивался; значит, трудились в толще сархатской сферы какие-то гравитационные компенсаторы, регуляторы или предохранители — тем более что сфера была еще не замкнутой, и трудно представить, какой ад творится на границе, где продолжалась эта тысячелетняя стройка. Но и здесь, на желтой равнине, работа была не закончена; степь эта походила на нежилое здание, куда ни мебели не внесли, ни занавесок на окнах еще не повесили. Единственной мебелью — правда, крупногабаритной — являлась та самая колоннада, что маячила за их спинами.

— Хватит, — сказал Сарагоса и развернулся. Теперь странники могли оглядеть нефритовую постройку с расстояния тысячи шагов, и показалась она Скифу весьма похожей на стадион. Круглый стадион солидных размеров, с колоннами толщиной с башню и вдобавок крытый — его купол, прозрачный и приплюснутый, поблескивал на солнце. Других сооружений — в радиусе ста или двухсот, а может, тысячи километров — не замечалось.

У Пал Нилыча, вероятно, также возникли спортивные ассоциации.

— Цирк, — пробормотал он, — арена… А для чего? Гимнастикой заниматься? Как думаешь, князь? Может, они здесь олимпиады проводят?

— Конечно, генацвале, — подхватил Джамаль. — А кто выиграл — тому полноценную личность дают, титул оринхо, медаль и бочку цинандали. Чтоб пил хорошее вино и правил по справедливости.

Сарагоса окинул звездного странника сумрачным взглядом.

— Ты вот что, Наблюдатель… Есть что сказать, говори, а нет, так помолчи. Не время для шуточек, дорогой! Я ведь тебя серьезно спрашиваю.

— Во-первых, Нилыч, для шуток всегда время. А во-вторых, что я могу сказать? Не больше, чем ты. На космический корабль этот зеленый бублик с колоннами не похож, на Казанский собор или Пентагон тоже. Боюсь, ни Творцов, ни генералов нам тут не сыскать.

— Отчего же? — Сарагоса насупил брови. — Большое здание, стоит отдельно, при куполе и колоннах… Очень даже напоминает собор! Или какой-то центр, особое место — скажем, святилище или музей… Ну ладно, — решил он, — возвращаемся! Осмотрим его, поищем другие двери да поразмыслим, где здесь Пентагоны с генералами и храмы с Творцами.

Они вернулись и часа Три осматривали огромное кольцо, выстроенное из похожего на нефрит материала. Но то был, конечно, не камень; стены и потолок во внутренних помещениях, стоило лишь приложить к ним ладонь, начинали светиться, и каких-либо швов или стыков отдельных деталей не замечалось. Сперва они обогнули всю террасу с колоннами, считая шаги, и выяснили, что окружность кольца составляет два километра с половиной; затем прошли внутрь и принялись исследовать анфиладу больших и малых полостей, соединенных извилистыми переходами и уходившими в стены дверьми.

Вид этих камер, ничем не напоминавших коридоры и залы серого лабиринта, не вызывал и аналогий с земным жилищем либо иным сооружением. Их нельзя было назвать комнатами или залами, так как ровным здесь был только пол, а форма их не поддавалась определению — не круглые и не прямоугольные, но прихотливо-извилистые, словно кляксы или пятна теста Роршаха, они тянулись одно за другим, и стены их, плавно переходившие в потолки, покрытые бороздками, горбами и вмятинами, напоминали поверхность каштана. Не комнаты — полости, выточенные в сердцевине нефрита гигантским червем, заодно отполировавшим похожий на камень материал до зеркального блеска. Стены на ощупь казались гладкими и теплыми, их бледно-зеленоватое сияние было приятным для глаз, однако каким-то неравномерным: казалось, впадины светятся не так ярко, и свет их имеет молочный матовый оттенок, тогда как выпуклые области испускали больше зеленого.

В камерах имелась мебель, но сказать, что она стояла там, было бы неверно. Округлые куски мягкой ткани или какого-то пластика парили над полом на высоте полуметра; эти упругие ложа легко выдерживали вес Сийи и лишь слегка прогибались под грузным телом Пал Нилыча. Их можно было передвинуть, но не опустить и не приподнять; любое усилие, направленное по вертикали, делало легкий на вид материал неподъемным грузом. Скиф для интереса прострелил пару этих странных лежаков — или сидений? — из лазера, не добившись никакой реакции — в них появились дырки размером в палец, и больше ничего.

Были в камерах еще бассейны и шестиугольные окна, такие же, как запечатанное Джамалем. Врат обнаружилось немного, три десятка, а вот бассейнов с чистой и теплой водой Скиф насчитал около сотни. Они располагались в самых обширных полостях и выглядели неглубокими, всего метр-полтора; их бортики имели такую же неопределенную и прихотливую форму, как сами камеры.

Шагая вслед за Сарагосой, то хмурившимся, то в недоумении качавшим головой, Скиф размышлял о цели и смысле этой огромной нефритовой конструкции, заброшенной в необозримую и пустую степь. Необозримость и пустота казались ему понятными; сфера сархов, пусть еще не завершенная, была столь велика, что здесь разместились бы миллиарды поселений и миллиарды миллиардов живых существ. Очевидно, пустых и неосвоенных пространств тут имелось больше, чем застроенных и заселенных, и они просто угодили в одно из таких белых — или, если угодно, желтых — пятен. Но каково назначение этого кольца, окруженного колоннадой, прикрытого сверху прозрачным, блестящим на солнце куполом?

Бассейны и ложа наводили на мысль об отдыхе, однако эта мысль вызывала у Скифа некое внутреннее сопротивление. Такая аналогия казалась ему слишком поверхностной; к тому же страж-сегани, называвший это сооружение токадом, говорил о запахе воспоминаний и наслаждении. Каких воспоминаний? Какое наслаждение?

Скиф полагал, что это никак не связано с отдыхом. В конце концов ведь сархи-метаморфы были так не похожи на людей! Они меняли свое обличье, они трансформировали свои тела, будто данная им при рождении плоть состояла из текучей и покорной их воле субстанции, способной преобразовываться в любые формы, человеческие или отличные от человеческих; вероятно, они могли принять очертания зверя или птицы, древесного обрубка или камня, облака или морской волны. И они — по крайней мере до Второго Рождения — не осознавали собственное "я"! Да, отличия были слишком велики, чтоб всерьез думать об этой нефритовой конструкции как о стадионе, цирке или санатории! «Скорей всего, — размышлял Скиф, — сархам вообще не нужен отдых. Ведь мышечная усталость сродни отраве, а существа, чья плоть столь текуча и покорна, наверняка умеют либо полностью утилизировать яды и продукты метаболизма, либо избавляться от них с потрясающей и недостижимой для человека эффективностью. Да, сархи слишком не похожи на людей! Однако, если верить щуплому стражу, не лишены способности наслаждаться… И каковы же их понятия о наслаждении?» Сомнения Скифа разрешились, когда путники, осмотрев множество камер, бассейнов и парящих в воздухе сидений, попали во внутреннюю галерею — широкий кольцевой проход с такими же массивными колоннами, подпиравшими своды на высоте семиэтажного дома. Простенки между колоннами были забраны попеременно нефритовой субстанцией и прозрачным материалом, имевшим вид гигантских хрустальных пластин; эти окна, тянувшиеся на сорок шагов, придавали кольцевому коридору вид аквариума.

Или скорей его преддверия, так как настоящий аквариум располагался в самой середине, под куполом, едва заметным в алых солнечных лучах. Там, в непрозрачных перегородках, сияли шестиугольные врата, а за огромными хрустальными окнами возносились вверх пышные кроны деревьев. Кора их была гладкой, как девичья кожа, гроздья сочных ягод свешивались с ветвей, а широкие листья отливали бледным золотом.


* * *
— Падда! — выкрикнула Сийя, отшатнувшись. — Падда, дерево дурных снов!

Скиф бросил взгляд на побледневшее лицо своей возлюбленной Вероятно, в сердце ее теплилась надежда, что этот мир, с щедрым алым солнцем и беспредельной равниной, заросшей душистыми желтыми травами, не принадлежит ару-интанам; или, быть может, он столь велик, что демоны обитают где-то далеко, на краю света, либо прячутся в своих серых подземельях. Но теперь она убедилась в их неотвратимом и близком присутствии, ибо там, где росли падда, были и демоны. Двеллеры, метаморфы, сархи, Бесформенные! Их присутствие вдруг сделалось почти физически ощутимым, и Скиф невольно нащупал рукоять лазера.

Впрочем, за хрустальными окнами царили тишина и покой. Древесные кроны застыли в полной неподвижности; среди желтых трав, покрывавших землю, не замечалось ни малейшего шевеления; шестиугольные врата, ведущие сквозь тайо, мерцали призрачным изумрудным светом. Кроме них, в прозрачных перегородках имелись и обычные двери, которые надо было откатывать в сторону; подойдя к одной из них, Скиф коснулся гладкой створки, поглядел на шефа и сказал:

— Зря вы беспокоились насчет образцов, Пал Нилыч. Вот, полна лавочка товара! Все есть, и листья, и ветки, и кора — и все бесплатно! Иди и бери! Так как, пойдете? Ножик вам одолжить? — Он наполовину вытянул блестящий клинок катаны.

Сийя тревожно вскрикнула, когда он сделал вид, что отворяет двери, но Сарагоса лишь махнул рукой да пробурчал:

— Шутник, чечако! Сам откроешь, сам туда и пойдешь. Кто у нас специалист по выживанию, э? И кого премудрая мать обласкала? Не меня, а вас с князем! Ну, князь — человек ценный, союзник и гость, так что придется идти тебе, парень. Уснешь, так за ноги вытащим В три прыжка Сийя оказалась у двери и оттолкнула Скифа в сторону.

— Распадись и соединись! — Она вытянула руку в священном кууме. — Клянусь Безмолвными, мой мужчина туда не пойдет!

— Во-первых, — произнес Сарагоса, раскуривая трубку, — я говорил не всерьез. Не одному же князю шутки шутить… — тут Пал Нилыч покосился на Джамаля, прилипшего к прозрачной стене. — А во-вторых, девонька, ты слышала о дисциплине? Скиф не твой мужчина, а мой, потому как я его начальник и воевода! Прикажу — на уши встанет и на ушах за этими падда пойдет!

Сийя упрямо выпятила подбородок, и Скиф подумал, что в гневе она чудо как хороша.

— Будь ты хоть трижды его воеводой, Сар'Агосса, он принадлежит мне! Мне и только мне!

— А почему? — спросил Сарагоса, явно забавляясь.

— Потому что мужчину и женщину соединяют боги, а твоя власть — власть военачальника — от людей! Клянусь Небесным Вихрем, ты уже немолод, а не понимаешь такие простые вещи! Воистину боги не даровали мудрости мужчинам, наделив ею одних женщин. Ты такой же, как наши предки-синдорцы с восточного берега Петляющей реки! Не видишь очевидного, споришь о пустом! Несмышленый кафал!

Последнее оскорбление заставило Сарагосу подавиться дымом; он откашлялся и раскрыл рот. Что-то будет! — подумал Скиф, с интересом наблюдая, как Любовь тягается с Властью из-за его персоны. Пал Нилыч родился в двадцатом веке, в середине пятидесятых годов, и был, несомненно, подвержен всем ошибкам и заблуждениям светлого прошлого. Таким образом, Скиф следил сейчас за противоборством двух идеологий: времен матриархата и эпохи развитого социализма. Впрочем, и западная демократия, бывшая изобретением мужчин, ставила во главу угла Власть и Долг, но не Любовь.

Начавшийся спор прервал звездный странник. Постучав по перегородке рукоятью ножа (хрустальный материал отозвался протяжным звоном), Джамаль произнес:

— Нам повезло, мои дорогие. Сильно повезло! Наше зеленое окошко открылось тут, — он махнул клинком за спиной, обозначив полости и камеры наружного кольца, — а могло привести нас туда, внутрь! Глядите, в каждой непрозрачной стене — шесть, семь или восемь врат, значит, всего их сотни. А снаружи мы насчитали только три десятка.

— Ну и что сие значит? — спросил Пал Нилыч, отворачиваясь от Сийи и ожесточенно пыхтя трубкой. Девушка, с видом победительницы в споре, взяла Скифа за руку и оттолкнула подальше от двери.

Джамаль в задумчивости окинул взглядом всех троих.

— Получается, Нилыч, что кто-то приходит снаружи, а кто-то — изнутри… И тех, кто попадает прямо в рощу, больше. Им не нужны ни комнаты, ни бассейны, ни матрасы, что висят в воздухе, — ничего! Только это, — он опять постучал по стеклу черенком ножа.

— Хмм… Забавная мысль… А дальше что?

— А дальше я предложил бы понаблюдать. Вдруг кто заявится! То ли снаружи, то ли изнутри… Но глядеть лучше сверху, — Джамаль показал взглядом на купол. — Тут роща культурная, не дикая, как в Амм Хаммате; деревья растут негусто, и с крыши мы рассмотрим, что под ними творится. Нас четверо, будем наблюдать со всех четырех сторон… вдруг и поймаем генерала! — он подмигнул Скифу.

— Да, наверх стоило бы подняться, — согласился Сарагоса. — Пойдем на террасу, может, там лестницы есть…

Лестниц они не нашли, но обнаружили люки, ведущие внутрь колонн. Эти массивные подпорки трехметрового диаметра оказались внутри полыми и, видимо, выполняли роль подъемных и спускных устройств; тяготение в них отсутствовало начисто, но в каждой ощущался слабый ток воздуха, направленный вверх или вниз. Джамаль с Сийей тут же забрались на крышу, и Скиф уже двинулся следом за ними, но Пал Нилыч придержал его.

— Пойдем-ка, парень, посмотрим, что сталось с недотепой, которому ты шею свернул. По твоим да Князевым рассказам выходит, что они, — Сарагоса ткнул пальцем вниз, разумея обитателей серого лабиринта, — после смерти как-то меняются. Хочу увидеть, как.

Зрелище оказалось неприятным. Тело Карателя уже закончило свою посмертную метаморфозу, превратившись в засохший и словно бы обугленный сгусток, покрытый то ли кожей, то ли корой. Он был небольшим, овальным, полуметровой длины и напомнил Скифу старый древесный пень или огромную картофелину, которую передержали в огне. Он вытащил клинок, пошевелил им в середине сгустка: полетели черная пыль и труха.

Сарагоса с задумчивым видом уставился на бренные останки щуплого сегани.

— Пепел, — пробормотал он, — пепел… Тени, призраки и чудища бродили во мгле, но вот туман рассеялся, и они осыпались пеплом… И не осталось ничего, кроме пепла… Прах! Пустота!

— Все мы прах и пепел, когда умрем, — заметил Скиф. — Прах, пепел и пустота! Но там, — он воткнул клинок в землю, словно желая дотянуться до потолка серого лабиринта, — там, Пал Нилыч, еще чертова пропасть живых! Пусть туман рассеялся, и мы заглянули им в глаза… и даже увидели знакомые лица… Но они ведь не стали менее опасны, да? И что вы собираетесь делать с ними, Пал Нилыч?

— Не знаю, — сказал Сарагоса, — не знаю, скифеныш… Просто сейчас я разделался с одним из своих кошмаров.

Он глядел, как Скиф, опустившись на колени, быстро и ловко взрезает катаной дерн, как отваливает его в сторону, как выбрасывает горсти коричневатой земли. Затем обугленные останки вместе с каской были завернуты в плащ, а сверток опущен в неглубокую ямку; когда Скиф закидал ее землей и привалил сверху дерном, получился холмик в ладонь высотой — могила не могила, но все же какая-то отметина. Лучше, чем разложение в жадном сизом тумане на дне погребальной шахты.

Отряхнув руки, Скиф поднялся. Было жарко, и ему хотелось сбросить плащ, комбинезон и окунуться в какой-нибудь из сотни расположенных поблизости бассейнов. Но Сийя ждала наверху, а Сарагоса уже с нетерпением манил его рукой, так что Скиф был вынужден повиноваться этому двойному призыву Власти и Любви. Вступив следом за шефом внутрь колонны-подъемника, он неторопливо всплыл вверх и очутился на крыше токада.

К счастью, тут тоже были бассейны. Плоская кровля обнимала кольцом слегка приплюснутый купол, возносившийся в самой высокой точке метров на сто пятьдесят; кровлю эту тоже засадили желтой травой, но кое-где поблескивали нежной зеленью обширные нефритовые площадки с прихотливо изрезанными зеркалами серебристых вод. Имелись тут и ложа, висевшие в воздухе словно ковры-самолеты, терпеливо поджидающие седоков; одни были размером с сиденье стула, другие — с половину цирковой арены. Картинка, по мнению Скифа, походила на пляж, в самом центре которого взметнулась вверх да так и застыла огромная круглая волна; алое солнце заставляло ее розоветь и поблескивать, и казалось, что из мерцающих ее глубин всплывет сейчас и ринется на берег неведомое таинственное чудище.

— Разойдемся, — сказал Сарагоса. — Князь дело предложил: нас четверо, и каждый будет следить за своим сектором. Да и на равнину поглядывать не забывайте — вдруг кто оттуда припожалует!

— Мы потеряем друг друга из вида, — Скиф покосился на купол, скрывавший противоположную сторону желтого кольца. — Надо бы уговориться о сигналах, Пал Нилыч.

— Ну, чего тут уговариваться, — Сарагоса пожал плечами. — Мы с тобой будем стрелять, а князь и красавица наша пусть кричат. Распределимся так: ты и я, — он хлопнул Скифа по груди, — напротив друг друга, а они — посередине.

Значит, Сийя будет рядом, отметил Скиф. Это его вполне устраивало, и, сделав налево кругом, он двинулся на свой пост.

Там он выбрал площадку попросторнее, сбросил на один из ковров-самолетов шлем, плащ и свой отощавший мешок с припасами, расстегнул пояс, стянул комбинезон и сапоги и плюхнулся в бассейн. Вода доходила ему до середины бедер: плавать нельзя, но окунуться можно. Этим он и занимался минут десять, смывая пот, грязь и сажу, налипшую еще во время амм-хамматского пожарища. Потом прополоскал комбинезон, бросил его сушиться, надел на запястье браслет с таймером, компасом и хронометром, повесил через плечо кобуру лучемета и двинулся в обход.

Небо над ним было высоким, нежно-розовым, с легкой просинью, в теплом воздухе витали ароматы трав, вполне безопасные в отличие от медвяного запаха падда, солнце приятно грело плечи и спину, и Скиф разнежился. Сперва он посматривал вниз, где застыли под куполом дурманные деревья, но там ничего интересного не происходило, и он начал все чаще глядеть в степь. Там тоже не замечалось никакого подозрительного шевеления, но вид равнины, плавно вздымавшейся к небесам, чаровал Скифа; в какой-то миг ему показалось, что стоит он, крохотная и ничтожная мошка, на самом дне исполинской чаши, края которой простираются вкруг него и тянутся вверх, вверх, вверх, замыкая собой и это странное розовое небо, и алый солнечный диск, и, быть может, все звезды, сколько их есть на свете.

Он тряхнул головой и усмехнулся; миг сей был поистине мигом истины — разумеется, если не считать звезд.

Так продолжалось часа два. Почти при каждом обходе Скиф видел в левом конце своего маршрута Джамаля, а в правом — Сийю; они сперва крепились, поглядывая на него с завистью, но потом звездный странник не выдержал и разоблачился до плавок. Сийя осталась в плаще, стянув его боевым поясом с клинками, но Скиф углядел, что ноги ее босы, а волосы мокры: значит, тоже купалась.

Налюбовавшись равниной и небом, он принялся думать о Сийе. Тут все вроде бы складывалось хорошо; во всяком случае, кавказский способ с мешком, про который толковал Джамаль, исключался. Сийя сама сказала: уйдем в твой мир… Сама сказала! Слова ее грели Скифу душу.

После первого странствия в Амм Хаммат и своей шардисской экспедиции он был при деньгах, а значит, считай, с квартирой; хватит на трехкомнатную или побольше, с балконами да лоджиями. В одной комнате будет у них спальня, в другой — детская, а в третьей придется держать для Сийи коня… Какая ж амазонка без лошади? Ну а в лоджии свалим сено, ячмень да овес…

Он почесал в затылке, соображая, что все три комнаты питерской квартиры, вместе с кухней, ванной и прихожей, вдвое меньше того покоя в городе на скале, что отвели им с Джамалем. Там были не комнаты, не клетушки, а залы… пусть без телевизора и газовой плиты, зато простор, обширное пространство, не унижающее человека скудостью и теснотой. Может, дом купить? — промелькнуло у него в голове. Пригородный дом с участком наверняка понравится Сийе больше городской квартиры… Опять же и коня можно держать не в комнате, а на конюшне… Двух коней! Сядут они в седла и поедут в гости к отцу с матерью… не на слидере, не на электричке, а на лошадях… Приедут, и Сийя скажет:

— Да хранят вас Безмолвные, родичи! Вот мы прибыли — я и мой мужчина!

Скиф представил себе лицо матери при этих словах, и его перекосило, как от зубной боли. Да, нелегко стать мужем амазонки, подумал он, а быть им — еще тяжелее!

Он попытался избавиться от мыслей о быте и квартире, о кухне и лоджии, забитой сеном под потолок, и о том, что сделает Сийя, Сестра Копья, если ее толкнут на улице или заденут грубым словом. Здесь, в чужом и опасном мире, не хотелось думать о ничтожном, о мелком; здесь, соответствуя моменту, полагалось мечтать о любви, крепкой, как клинок меча, жаркой, как вспышка бластера, и огромной, как эта беспредельная желтая равнина, где сама планета Земля показалась бы крохотным шариком от детского бильярда. И Скиф, предаваясь этим пленительным мечтам, на мгновение ощутил жалость — щемящую жалость к двеллерам-сархам, у которых все было краденое: и воспоминания, и беды, и счастье, и даже собственное "я". Ну а любовь… любви, настоящей любви, если верить словам Джамаля, они и вовсе не знали.

Воздух над куполом прорезала фиолетовая молния, и Скиф, опомнившись, рванул со всех ног. Что-то там у Пал Нилыча случилось… Что-то опасное или интересное; в любом случае стоило поспешить.

Он спешил так, что почти нагнал Джамаля, хоть князь, с учетом возраста, оказался неплохим бегуном. Сийя торопилась с другой стороны, летела, словно лань над степными травами; пепельные волосы шлейфом струились за ней, мелькали быстрые смуглые ноги, раздувался серебристый плащ, и было видно, что, кроме этого плаща да оружейного пояса, на ней нет ничего. Ну, на самом Скифе было и того меньше.

Сарагоса хмуро оглядел свою босоногую команду, буркнул: «Расслабились, обалдуи!», потом склонился над прозрачной поверхностью купола. Внизу, на двадцатиметровой глубине, из зеленых врат один за другим появлялись голенастые шестиногие механизмы; они неторопливо шествовали к деревьям, втягивали опоры, опускались в желтую траву, окружая стволы плотным многорядным кольцом. Их седоков Скиф вначале принял за мертвый и неподвижный груз. Эти создания не походили на людей, на шшадов или существ иного обличья; они казались просто сгустками протоплазмы, заполнявшими транспортные полусферы.

— Перворожденные, — пробормотал Джамаль, — такие же, каких мы видели в шахте… Тот, похожий на Зураба, что-то говорил о них… о них и запахе… Помнишь? — Он подтолкнул Скифа локтем.

— А что помнить? — откликнулся тот. — Речи его были смутными, князь.

— И все же он говорил… говорил о запахе, о Перворожденных и Воплотившихся… даже из высших каст…

— Он много чего говорил. Но ведь тебе показалось, что не все…

— Тише! — произнес Сарагоса. — Поглядим на них, может, чего и поймем. Не зря же эти кастрюльки сюда заявились.

Скиф смолк, вперив взгляд в прозрачную поверхность и кольцо окружавших деревья сархов. И механизмы, и их седоки были неподвижны, и сперва ему показалось, что там, внизу, ничего любопытного не происходит; затем он уловил легкое трепетание, словно заполнявшие полусферы сгустки протоплазмы готовились вскипеть, ринуться вверх и в стороны, испуская полные пара пузыри. Однако изменения выглядели плавными; чудилось, некто невидимый принялся медленно помешивать ложкой густую и вязкую плоть этих существ, заставляя ее подниматься и опускаться в неспешном ритме. Через четверть часа эта дрожь стала быстрей, и волнообразные колебания сгустков превратились теперь в непрерывный и хаотический трепет. Тела их уже не вздувались упругой волной и не опадали разом; каждый словно бы выплясывал в своей полусфере некий отдельный и непохожий на другие танец.

И Скиф, всматриваясь в эту жутковатую пляску, вдруг начал замечать, что тела Перворожденных обращаются в подобия гротескных лиц, звериных морд и человеческих физиономий, искаженных невероятными гримасами — страха, восторга, гнева, насмешки, вожделения. Иные казались ему знакомыми или почти знакомыми; другие, страшные, как дьявольские маски, вызывали только омерзение и ужас. Вероятно, то была лишь игра фантазии, но он не мог избавиться от мысли, что видит иногда огромные и размытые подобия лиц шинкасов — жабью рожу Тха, Полосатой Гиены, хищный оскал Когтя, физиономию Дырявого с рассеченной щекой, мрачные безжалостные глаза Ходда-Коршуна. Временами же в корчах протоплазменных тварей проглядывали иные черты — синдорцев, погибших во время сражения у рощи, земных знакомых Скифа, амазонок из города на скале и даже любопытного серадди Чакары, ловца удачи. Все это казалось совершенно невероятным, так как шинкасы, за исключением Тха, обитали сейчас на спине Шаммаха, Кондора Войны, а синдорцы — если не считать юного Сайри — нежились в чертогах Безмолвных на серебристой луне Зилур. Что касается всех прочих, то Скиф надеялся, что они живы, здоровы и пребывают в добром здравии; вряд ли кто-то из них достался демонам.

Он протер кулаками глаза, и наваждение исчезло; теперь перед ним были только округлые бурые тела, дрожащие, как в лихорадке. Но трепет их затихал. Постепенно беспорядочные движения снова сменились размеренными колебаниями вверх-вниз, затем протоплазменные сгустки замерли, но зашевелились механизмы, вытягивая ноги-ходули, выравнивая их и сгибая словно бы в нетерпении. Наконец твари в шестиножниках в строгом порядке потянулись к вратам: сначала занимавшие внешнюю часть колец, потом — внутреннюю, ближнюю к деревьям. Исход их занял минут семь-восемь, и вскоре под золотистыми кронами падда желтела лишь скрывавшая почву трава.

— Представление окончено, — заметил Сарагоса и, поглядев на Скифа, а потом на Джамаля, спросил: — Ну и что значит сей цирк?

Звездный странник в задумчивости коснулся бородки.

— Подготовка к Воплощению, дорогой, священные пляски в честь Творца, спортивная разминка, пикник на природе… Выбирай!

— Может быть, запах доставляет им удовольствие, — сказал Скиф, припоминая речи щуплого сегани. — Тот, длинношеий, говорил, что в токаде наслаждаются ароматом воспоминаний.

— Какие воспоминания у этой погани в котелках? — Брови Сарагосы взлетели вверх, глаза недоуменно округлились. — О чем они помнят? Как дьявол лепил их из дерьма в местном аду?

— Кроме Перворожденных, могут появиться и другие, Пал Нилыч. Они пришли из внутренних врат целой ордой, как предупреждал князь. — Скиф стукнул согнутым пальцем о поверхность купола. — Теперь стоило бы подождать тех, кто заявится снаружи… тех, кого немного… генералов!

— Ну-ну, — проронил Сарагоса, морща лоб и посматривая на часы, — Ладно, подождем! Время позднее, так что разрешаю вздремнуть и перекусить, только каждый пусть сидит на своем посту… И спит вот так! Понятно, нет? — Он прижмурил один глаз и широко раскрыл другой, потом начал копаться в мешке.

— А сейчас разбирайте паек и отправляйтесь!

— Мне не надо, — сказал Скиф. — У меня еще остались пара банок и сухари.

— Не надо так не надо… — Сарагоса выудил из кармана трубку и буркнул: — Ну, идите! Да оденьтесь как положено! За генералами голышом не бегают.


* * *
Одеваться Скиф не стал; положился на то, что купол скрывает его от зоркого начальственного ока. Расправившись с банкой концентрата, он еще раз окунулся, чтобы разогнать сон, и около часа побродил среди трав, бассейнов и висящих в воздухе полотнищ, то поглядывая на небо с недвижным солнечным диском и на ярко-желтую чашу равнины, то всматриваясь в хрустальный купол и золотистые древесные кроны. Наконец дремота сморила его; он выбрал один из ковров-самолетов, не самый маленький и не самый большой, размером с нормальную кровать, и расположился на нем, прикрыв ладонью глаза.

Солнце грело ноги и живот, но, кроме прикосновения теплых его лучей, Скиф не ощущал ничего. Над гигантским рукотворным миром сархов распростерлась тишина; не слышалось птичьих вскриков и стрекота насекомых, не шелестела под ветром трава, не журчали ручьи, не раздавалась осторожная поступь зверя. Харана, бог с жалом змеи, тоже молчал, будто намекая, что в тишине нет ни опасности, ни ожидания беды; все спокойно, можно спать.

И Скиф уснул.

То ли после недавних танцев Перворожденных, то ли по какой-то иной причине, но привиделся ему поединок с Когтем. Однако во сне Коготь был громадным, вдвое выше его, с чудовищной секирой, напоминавшей мясницкий нож на двухметровом бревне топорища, а у самого Скифа, кроме быстрых ног и ловких рук, никакого оружия не случилось. Даже проволоки-заточки, вшитой в лямку комбинезона! И комбинезона тоже не было, а значит, не мог он использовать другое подручное средство — леску или кусок веревки, ремень или перочинный нож.

Коготь-исполин гонял нагого Скифа вкруг костра, с молодецким уханьем размахивал секирой, рубил воздух, вспахивал землю. Скиф уворачивался, подпрыгивал, сек великана ребром ладони, доставал пяткой горло и висок, с размаху колотил ступнями по ребрам, старался угодить пальцами в глаза. По идее, любому из этих ударов полагалось бы вышибить из Когтя душу вместе со всеми печенками и селезенками, но шинкас только ухмылялся да все шустрей орудовал своим топором. И Скиф с ужасом начал понимать, что круги, коими гоняет его великан, все суживаются и суживаются и вскоре приведут его прямиком в костер. А в костре том плясала в рыжих огненных языках дяди Колина саламандра, скалила алые зубки, ухмылялась, обещая гибель скорую и неминучую.

«Не годится бегать», — решил Скиф, пристраиваясь ближе к пламени и поглядывая на жуткое лицо Когтя и на его огромный топор. Гигант надвинулся на него несокрушимой горой, вскинул полыхнувшее алым блеском лезвие, раскрыл необъятную пасть — и тут Скиф наклонился, сунул руки в огонь, ухватил насмешницу-саламандру под жабры и швырнул Когтю прямо в лицо. Против ожиданий, огненный зверь оказался не твердым и жарким, а мягким и приятно-теплым; пальцев он Скифу не обжег, а что сотворил с Когтем, того было не разглядеть за клубами дыма да снопами багровых искр.

Странно! Саламандра вроде бы терзала врага, и в то же время Скиф ощущал, что она попрежнему в его руках. Она была все такой же мягкой и теплой, и пахла не угольями и золой, а горьковатым и нежным запахом степных трав — не тех, что росли на желтой равнине, но амм-хамматских, знакомых, почти родных. И были у саламандры волосы, как шелк, и кожа, как лепесток тюльпана, и губы — сладкие, как майский ветер, играющий в кронах цветущих яблонь…

Сийя!

Он очнулся, сжимая ее в объятиях. Пепельный локон щекотал шею, а губ ее он разглядеть не мог — губы были слишком близко.

— Воин! — насмешливо и ласково шепнула она. — Ты даже не слышал, как я подкралась!

— Поступь врага тяжела, шаг любимой легок, — пробормотал Скиф, целуя ее в краешек рта. Потом он поймал ее губы; майский ветер дохнул в лицо, зашелестели ветви невидимых яблонь и незримые фонтаны обрызгали его медом и вином. Маленькие упругие груди Сийи затрепетали под его ладонью.

Скиф привстал, бросил взгляд над розово-смуглым плечом девушки: алое солнце попрежнему торчало в зените, и купол токада переливался алыми отблесками на фоне глубоких небес. Бездонных, как зрачки Сийи…

— Что ты там ищешь, Скиф ап'Хенан?

— Хотя бы одну луну, моя ласточка.

— Они здесь, все три, — она показала на свои губы и глаза.

— Это Миа, — сказал Скиф, целуя ее, — это Зилур, это Ко… — его губы коснулись ресниц Сийи, и она закрыла глаза. Невесомое полотнище под ними дрогнуло, вспорхнуло крылом бабочки и понеслось вверх, к самому солнцу, кружа и покачивая их, грея илаская, окутывая радужной дымкой, где сквозь приглушенные цвета зелени и желтизны победным отблеском сиял фиолетовый свет аметиста и искрились алые альмандиновые пламена. Их ковер-самолет парил в этом ослепительном ореоле, а где-то под ним, вертясь и свиваясь в огненный клубок, играла, хохотала саламандра, весело скалила зубки, стреляла искрами — и каждая искорка тоже смеялась. И улыбок их было ровно столько, сколько раз Скиф целовал Сийю, а Сийя — Скифа.

Быть может, то улыбались не искры из пламенного оперенья саламандры, а сами Безмолвные Боги? И не полотнище сархов кружило их в вышине, а сам Небесный Вихрь?

Усталые, они заснули, прижавшись друг к другу, и на сей раз видения схватки с шинкасом не тревожили Скифа. Руки Сийи хранили его; нежные и сильные, они обнимали его шею, а дыхание девушки и запах ее кожи и волос навевали приятные сны: будто несутся они вдвоем на быстрых скакунах по питерским улицам, обгоняя шестиколесные слидеры, и тормозят прямо под окнами родительской квартирки; окно распахивается, и мама с отцом, высунувшись по пояс, машут им руками и зовут к себе. Скиф спрыгивает на землю, снимает Сийю с седла, и она, подняв к окну сияющее лицо, говорит: «Да будут милостивы к вам Безмолвные Боги! Вот мы прибыли, я и мой мужчина!» А мама, вытирая слезы, отвечает так: «Распадись и соединись! Клянусь челюстью пирга, наконец-то мой Кирюша стал чьим-то мужчиной!» И отец усмехается: «Хвала Безмолвным! Давеча шепнули они мне, что пора ожидать прибавления семейства…» Кто-то осторожно потряс Скифа за плечо, и он очнулся. Улыбка отца еще плавала перед глазами, но через секунду он сообразил, что видит лукавую физиономию Джамаля; звездный странник, одетый и с оружием у пояса, склонялся над ним. Сийи уже и след простыл.

— Что? — Скиф откашлялся и сел, спустив ноги в траву. — Что случилось, князь?

— Понимаешь, дорогой, видел я твоего генерала… Может, оринхо, может, кто еще… Весь в алом и блестящем, по виду — человек, но не с Земли, ростом не вышел, а голова великовата, еле на шее держится. Пришел со стороны галереи, посидел под деревьями, потом вернулся, лег на такой же летающий матрас, полежал — и в окно. В те врата, что снаружи, в одной из этих комнат с бассейнами.

Скиф ошеломленно уставился на компаньона.

— Когда это было?

— Да часа три назад. Или четыре.

— Что же ты меня не позвал? Или Пал Нилыча? Губы звездного странника дрогнули, но улыбка его была не насмешливой, не язвительной, а скорее печальной и доброй.

— Понимаешь, генацвале, не хотел вас беспокоить. Что этот, в красном? Один ушел, другой придет… А у тебя важное дело было. Нет важней! И если б все Бесформенные на свете принялись тягаться из-за моей души, я и тогда бы тебя не потревожил и Нилычу не дал. Вах, не дал!

— Душу твою им не взять, — сказал Скиф, — она теперь под защитой. Закодирована и запечатана самым ментальным образом.

— Верно, — согласился Джамаль.

С минуту они молча глядели друг на друга и улыбались, потом звездный странник хлопнул Скифа по голому колену и вымолвил:

— Ну, одевайся! И девушку свою зови. Пойдем к Нилычу на доклад.

Скиф пронзительно свистнул и принялся натягивать комбинезон, а заодно, не теряя времени, расспрашивать Джамаля:

— Ты что же, вниз спускался? Как генерала-то разглядел? Ну, куда он пошел и где полежать изволил?

— Спускался, — подтвердил компаньон. — Может, я его бы и скрутить сумел, вид-то у него не богатырский, да решил лучше высмотреть, куда он уйдет. Теперь эту дверь не потеряем, я рядом нож положил.

— А на глаза ты ему не попался? — спросил Скиф, затягивая пояс.

Джамаль покачал головой.

— Это вопрос! Серьезный вопрос! Странный!

— Чего же в нем странного?

— Видишь ли, когда этот, в алом, под деревья садился, вид у него был сильно деловой. Человек власти, как твоя девушка говорит! Вернее, нечеловек… человеческого в нем — руки-ноги да голова, но не лицо… Все вроде на месте, и нос, и уши, и глаза, а выражение не то, понимаешь? — Скиф кивнул, хотя услышанное показалось ему не очень ясным. — Так вот, — продолжил компаньон, — посидел он недолго и начал расслабляться да отмякать. Во взгляде что-то нормальное появилось и в то же время странное… вроде он был ошеломлен…

— Ты это почувствовал? Ну, я имею в виду…

— Да, да, почувствовал! Я уже спустился вниз, во внутренний коридор, и встал у окна, в десяти шагах. Он меня будто бы не замечает, сидит и сидит… ну, отсидел свое и отправился полежать. И вид у него был этакий… — пальцы Джамаля неопределенно шевельнулись, — очумевший, я бы сказал. А минут через сорок все пришло в норму. Вах, неприятно было глядеть! Лицо, знаешь ли, окаменело, глаза выкатились, рот — в ниточку… Человек власти, словом! Тут он встал, и в окно!

Примчалась Сийя, уже в полном облачении, в плаще и с каской под мышкой. Щеки у нее разгорелись, как маков цвет.

— Джаммала большого начальника выследил, — сообщил ей Скиф. — Не иначе как Брат Катапульты или местный потомок огня и железа. Одет в красное. Приходил деревья нюхать.

Сийя выгнула бровь, но промолчала; кажется, мысли ее блуждали сейчас в иных сферах, не слишком близких к демоническим начальникам. «Что ей снилось? — подумал Скиф. — Как мчимся мы на быстрых скакунах к Городу Башен, и хедайра, властительная Дона ок'Манур, награждает меня по заслугам? Скажем, жалует под начало целый турм и половину Башни Стерегущих, чтоб было где разместиться с таким девичником?» Он усмехнулся и зашагал к посту Сарагосы.

К счастью, Пал Нилыча они застали дремлющим на ковре-самолете, и хитроумный Скифов компаньон доложил, что одетый в красное сарх скрылся всего лишь десять минут назад. Это избавило Скифа от неприятных объяснений, а Сийю — от необходимости прирезать Сар'Агоссу на месте — ибо смерти достоин тот, кто пытается разлучить соединенных богами! Но Джамаль не вел иных речей, кроме дозволенных.

— Мы торчим тут сутки, а воз и ныне там, — сказал Сарагоса, дослушав звездного странника. — Может, кого изловим, а может, и нет… Я бы прогулялся в те врата, куда красный удрал. Вдруг попадем в такое место, где их — словно пчел — хватай любого и тряси! И все информированные надлежащим образом, и насчет Творца, и насчет Великого Плана. Что скажете, соратнички?

— Место и здесь неплохое, тихое да скрытное, — возразил Скиф. — А прогуляться, Пал Нилыч, лучше мне одному. Какая дверь к генералам ведет, мы теперь знаем; ну так я пойду и приволоку вам одного. Или двух, для объективности показаний.

Он чувствовал себя виноватым; не прояви Джамаль деликатности, был бы уже у шефа нужный собеседник, и тряс бы он его в полное свое удовольствие. А место для всяческих вытрясаний и выбиваний в самом деле было хорошее: кричи не кричи, на миллион километров никто не услышит.

— Дельная мысль, — отозвался Сарагоса, поигрывая бровями. — В конце концов ты у нас специалист в таких делах… эксперт, можно сказать! Рейнджерс! Ну, давай иди, если твоя женщина отпустит, — он метнул насмешливый взгляд на Сийю, но она молчала. — Иди, — произнес он уже более уверенным тоном, — и притащи что-нибудь подходящее. Хоть красного черта, хоть зеленого, лишь бы разговорчивого!

— Необязательно красных или зеленых, — добавил Джамаль и пустился в долгие объяснения о том, что всякая раса, даже самая необычная, имеет определенную иерархическую структуру и соответствующую символику. Среди Бесформенных — или двеллеров, как угодно звать их Пал Нилычу, — он, Джамаль, обнаружил уже три больших класса, куда может входить множество каст. Во-первых, низшие, которые передвигаются на шестиножниках и заняты на всякой подсобной работе; во-вторых, тавалы, охранники-сегани и надсмотрщики в блеклых комбинезонах, коим положено надзирать за аркарбами; ну а в-третьих, те, у кого одежды попригляднее. Специалисты и администраторы, которым достались личности с высокоразвитых планет, не исключая и Землю. Вероятно, все они носят яркие облачения, и каждый может оказаться ценным пленником.

Сарагоса спорить не стал, только буркнул, что статистика мала — в блестящих одеждах видели только двоих, зеленого да красного, и одного по глупости ухлопали, а второго упустили. Но Скиф свою задачу понял: о Творце не расспрашивать, ибо такие разговоры тут запрещены, а взять потихому феникса, павлина либо райскую птицу. «Взять-то возьму, — подумал он, — а что дальше-то делать? Не из того теста местные птички слеплены; начнут изменяться и выскользнут из рук. Разве что в мешок посадить? Кавказским способом?» Однако сомнения эти Скиф оставил при себе и вслед за компаньоном отправился к двери, за которой скрылся сарх в алых одеждах. Пал Нилыч хлопнул его по плечу; Сийя, оберегая от всяческого зла, вытянула руку в кууме; Джамаль улыбнулся и пожелал удачи.

Надвинув на голову шлем, Скиф шагнул в мерцающую изумрудную завесу.


* * *
Каска ограничивала поле зрения, и он не сразу заметил двух стражей, замерших по обеим сторонам шестиугольных врат. Высокие, крепкие, с мощными челюстями, они казались похожими на тех существ, которых Скиф впервые узрел в «родильном доме»; шлемы их были такими же, в длинных руках тускло поблескивали жезлы власти.

Он уже собирался схватиться за оружие, но сегани, стоявший слева, произнес!

— Почтение собрату по касте! Насладился ли ты запахом воспоминаний?

— Наслаждаться мне было некогда, — ответил Скиф. — Я работал.

— Работал? В токаде? — второй Каратель придвинулся к нему; в гулком голосе стража звучало удивление.

— Готовил теплое местечко для оринхо. Теперь иду доложить.

«Меньше слов, меньше вопросов», — пронеслось у Скифа в голове. Ладонь его уже лежала на рукояти лазера.

Кажется, сегани поверили ему — или в функции их не входило снимать допрос. Заметив, что собрат колеблется, будто не знает, в какую сторону шагнуть, один из них сказал:

— Первый раз в…? — Страж вымолвил протяжное длинное слово, которое Скифу не удалось бы воспроизвести; он понял лишь, что так называется это место, и кивнул.

— Тебе в ту сторону, собрат, — второй охранник махнул рукой с жезлом. — Вначале будет проход к спиралям Иркоза, затем — Садра; третий ведет к всесильным Оринхо.

Названия высших каст, отметил Скиф, кивая. Он приложил руку к каске в знак благодарности, буркнул: «Мое почтение, собратья!» — и отправился куда показали.

Место, в которое он попал, напоминало кратер вулкана. Слегка наклонные стены уходили вверх на полкилометра, внизу была округлая площадка примерно такой же величины, залитая алыми лучами, — солнце стояло в зените, и стены почти не отбрасывали теней. Площадка казалась пустой и безлюдной, если не считать серебристых фигурок сегани, маячивших вдалеке у нескольких шестиугольных врат; здесь и там от нее отходили проходы, обрамленные причудливыми арками. Еще один проход, открытый и напоминавший галерею, шел по спирали вверх вдоль стен вулканического жерла; от пропасти его отделяли нагромождения скал, и в разрывах меж ними Скиф разглядел изумрудное мерцание. Там находились врата, множество врат, десятки, если не сотни; они сияли в стенах кратера, поднимаясь все выше и выше, к самому небу. Пересадочная станция, отметил Скиф, такая же, как в сером лабиринте, но для избранных Действительно, народ на галерее не толпился. Там не было ни шестиногих аркарбов, ни надсмотрщиков в тусклых одеяниях; не было никого, кроме сегани в глухих шлемах и плащах. Похоже, они не столько охраняли, сколько находились здесь для порядка — может, приглядывали, чтоб какой-нибудь шестиногий с пустой головой не забрел случайно в эту обитель власти.

В том, что он очутился именно в ней, Скиф не сомневался. Этот огромный кратер был искусственным сооружением, хотя и копировавшим природные формы; его стены, утесы, камни и скалы казались отшлифованными, сглаженными и округлыми, а призрачный и неясный блеск вверху намекал, что жерло перекрыто куполом — таким же, как в токаде. Но эти признаки рукотворности полукилометровой горы не являлись главными, Скиф и без них догадался бы, что находится в здании, в городе — или в том, что сархи понимали под зданием или городом. Ибо сооружен он был из того же подобного нефриту материала, что и окружавшая рощу кольцеобразная конструкция.

Но все здесь выглядело величественнее и внушительнее. Арки, обрамлявшие жерла проходов, были украшены золотистыми прожилками, будто бы вплавленными в полупрозрачный зеленоватый камень; их затейливое переплетение напомнило Скифу кружева или ажурную паутину, но не плоскую, а трехмерную, с ячейками неопределенной формы, подсвеченную алыми солнечными лучами. Утесы, обрамлявшие спиральную галерею, при ближайшем рассмотрении тоже показались ему декоративным убранством — быть может, исполинскими статуями, воздвигнутыми для того, чтобы подчеркнуть торжественность места, где обитали Сила, Власть и Могущество. В плавных и изменчивых контурах этих скал ему чудились то фигуры закутанных в плащи сегани, то адские лики застывших в пляске Перворожденных, то шестиножники с полусферами, возносившими на недосягаемую высоту странные тела седоков, то очертания иных созданий, подобных шшадам, людям или каким-то монстрам, паукам, насекомым, осьминогам или рыбообразным существам с пучками щупальцев и акульими плавниками. Но, быть может, все эти камни и скалы не означали чего-то определенного и не являлись произведениями искусства; ведь человек в стремлении сделать непонятное понятным склонен к аналогиям, которые оправдываются далеко не всегда.

Но впечатление торжественности и величественности не оставляло Скифа. Возможно, Джамаль, эмпат и телгский Наблюдатель, ощутил бы его в большей мере и скорей разобрался бы в предназначении этого места, но чувства подсказывали Скифу, что на сей раз ошибки не произошло: он находился в средоточии власти или в преддверии ее, у тех самых кабинетов, где заседают президенты, генералы, короли, владыки жизней и судеб.

В сорока шагах от врат, сквозь которые он проник в эту обитель правящих и решающих, ответвлялся широкий тоннель под нефритовой аркой; в ее глубине золотистые прожилки сплетались кольцами, квадратами и шестиугольниками — так, во всяком случае, чудилось Скифу. Он остановился, кивнул головой, пробормотал «Иркоза…» и двинулся дальше. Тоннель был широк, и стены его, тоже покрытые вязью непонятных узоров, казались сотканными из золотисто-зеленоватой парчи; кем бы ни были эти иркоза, устроились они неплохо, с великолепием и пышностью, достойной королей. Впрочем, подумал Скиф, он может и ошибаться, принимая за украшения некие символы или знаки, служившие для вполне утилитарных целей; не исключалось, что вплавленные в нефрит кружева были каким-то техническим устройством, гигантским компьютером, накопителем энергии, средством связи, конвертером или бог ведает чем.

Еще через сорок шагов он миновал проход к спиралям Садра — тоже под аркой с трехмерным переплетением золотистой паутины. Тут он не стал останавливаться, лишь оглянулся, отметив, что стражи не смотрят ему вслед, а замерли по краям шестиугольной двери в тайо, словно две серебристые статуи, увенчанные шарами шлемов. Других изумрудных ворот поблизости не было, что показалось Скифу весьма удачным; когда он будет возвращаться с пленником, лишь эта пара сегани может составить проблему. Ну, поглядим, посмотрим, подумал он; сейчас главное — добраться до генералов. До спиралей Оринхо, как сказал страж… Интересно, на что похожи эти спирали?

Арка над третьим тоннелем заставила его подзадержаться на пару секунд: было что-то знакомое в ветвящихся золотых узорах, совсем иных, чем над проходами к Садра и Иркоза. Здесь снова и снова повторялся один и тот же мотив — зигзагообразная линия распадалась на три, будто ветвящаяся молния, затем каждый из отростков тоже делился на три — и так до бесконечности. Словно запечатленная в камне гроза, подумалось Скифу; привычным жестом он хотел потереть висок, но пальцы наткнулись на гладкий металл шлема.

В стенах коридора тоже ветвились молнии и бушевала застывшая гроза. Впрочем, проход оказался коротким и завершился шестиугольными вратами, чье изумрудное яркое сияние подчеркивало и оттеняло нежную прозелень нефрита. У этой двери не стояли сегани в серебристых плащах, и Скиф миновал ее без задержек, оказавшись точно в таком же тоннеле, как тот, что привел его сюда. Оставалось лишь гадать, где он расположен — то ли совсем рядом с нефритовым кратером, то ли за тридевять земель, в ином месте гигантской сферы. Коридор был пуст, но через минуту слева открылся проем, а за ним — площадка, обрамленная рукотворными зеленоватыми скалами. Скиф наблюдал дальний ее конец и ярусы слегка наклонных галерей, расположенных друг над другом и уходивших все выше и выше; в стенах за ними зияли отверстия проходов и кое-где светились зеленые завесы врат.

Он остановился, пытаясь осмыслить увиденное, потом кивнул головой и усмехнулся. Кратер! Еще один нефритовый кратер со спиральной дорогой, что вилась и уходила вверх вдоль внутренних стен! Вероятно, мелькнула мысль, эти сооружения служат сархам домами — такими же, как разноцветные пузыри, цилиндры и сферы городов Фрир Шардиса. И на сей раз эти дома — или чем бы они ни являлись — были не пусты; Скиф разглядел на галерее крохотные фигурки в облегающих одеждах: красных, синих, зеленых и голубых. Но большинство — в красном; вернее — в алом и блестящем, цвета местного солнца. Фигурки двигались неторопливо и без суеты, то возникали в сиянии изумрудных врат, то вновь исчезали, скрываясь за мерцающим пологом тайо. Скифу почудилось, что у некоторых из них многовато рук и ног, а очертания тел совсем не похожи на людские; впрочем, это могло явиться лишь обманом зрения. Надо было взять у Сарагосы бинокль, подумал он и перевел взгляд на площадку.

Она в отличие от первого кратера оказалась не пустой. По периметру ее торчали некие сооружения, принятые Скифом за экраны; во всяком случае, он ясно видел, как в блеклых голубых овалах мерцают и бегут изображения или символы, столь же загадочные, как письменность туземцев острова Пасхи. Пожалуй, еще более таинственные, ибо он не мог выделить строчки или колонки, обычные для любых земных систем письма; знаки на экранах двигались и рассыпались в полном беспорядке, напоминая муравьев, суетившихся среди крошек сахара. Около четверти экранов было выключено, и Скиф разглядел, что изготовлены они не из стекла или подобного стеклу материала; эти конструкции скорей напоминали рамы с натянутой на них серебристой проволочной паутиной. Размер у всех был одинаков — метров десять в длину и три-четыре в высоту.

Эта площадка, окруженная экранами, показалась Скифу каким-то функциональным центром; быть может, отсюда вели наблюдение, или управляли механизмами, или занимались расчетами — тем более что в середине ее стояла группа существ в алых одеждах, явно следивших за россыпью символов, мелькающих в блеклой голубизне. Было их десять или двенадцать, и не все походили на людей.

Вот и генералы, подумал Скиф; целый генеральный штаб, иди и бери любого. Только шума не оберешься! Слишком оживленное место, а потому надо поискать закуток потише или выманить кого-нибудь из красных в коридор.

Поразмыслив, он все же избрал первый вариант, легкой тенью проскользнул мимо проема и через минуту наткнулся на тоннель, ответвлявшийся вправо. Этот проход был узким, в нем царил благословенный полумрак и не замечалось никакой суеты, и Скиф без колебаний повернул в него. Харана безмолвствовал, дурные предчувствия Скифа не томили, и это придавало ему уверенности; а воспоминания о Сийе, ее губах и душистом облаке волос, вливались в душу живительным бальзамом. Он приостановился и потряс головой, ибо на какое-то мгновение в полутьме коридора явились ему амм-хамматские небеса с тремя лунами, багряной Миа, серебряным Зилуром и крохотным Ко; и были те луны вовсе не ночными светилами, а губами и глазами Сийи.

Коридор повернул, и Скиф вместе с ним. Открылась арка — нефритовый полукруг с узкой щелью входа, испещренный застывшими молниями; они слабо мерцали, напоминая золотистые нити, просвечивающие сквозь поверхность ледяной глыбы. Пол начал ощутимо опускаться, а в стенах появились ниши, сначала неглубокие, с собачью конуру, затем побольше, с выступающим над входом козырьком. В нишах царила уже полная темнота, но в ней чудились Скифу какое-то неясное шевеление и потрескивание; заглянув в одну из них, он различил смутные контуры шаровидной конструкции, словно бы прилепившейся к стене и мерно подрагивавшей вверх-вниз; эти колебания, видимо, и служили источником треска.

Потом ему стали попадаться освещенные нищи. И не только освещенные; теперь в них располагались существа, лежавшие прямо на полу или на подвешенных в воздухе полотнищах. Одни из них походили на людей, другие — нет, но при каждом имелось блестящее алое одеяние, соответствующее фигуре, числу конечностей и общим габаритам. Шаровидный механизм оказался шлемом из двух частей, напоминавшим полусомкнутые ладони с многочисленными длинными и крючковатыми пальцами, плотно прижатыми к затылкам и вискам тех созданий, что обретались в нишах. Головы были у всех и глаза вроде бы тоже, но их Скифу разглядеть не удавалось: пальцы-крючки плотно охватывали верхнюю половину лиц, будто руки врача, желавшего пощупать лоб больного.

Эта аналогия промелькнула у него не случайно, так как создания в нишах подвергались, видимо, какой-то процедуре, то ли медицинской, то ли иного характера; все они были неподвижны и, как решил Скиф, пребывали во сне или в трансе. Лучших объектов для предстоящей операции желать не приходилось, и он приступил к более внимательному осмотру, желая выбрать нечто человекоподобное, хотя бы с двумя руками и двумя ногами. Вряд ли Сарагоса останется доволен, если он притащит какую-нибудь страхолюдную тварь с хоботом на физиономии и ушами, свисающими ниже плеч… А такие монстры в нишах тоже попадались, хоть и не часто; в основном же Скиф был склонен признать их людьми, плодами с того самого гуманоидного Древа, о котором рассказывал Джамаль.

Выбор был широк, ибо ниш насчитывалось несколько сотен. Наконец он остановился на одном существе весьма привычных пропорций, темноволосом, худощавом, с нормальными ушами и подбородком, напомнившим ему упрямую челюсть Сарагосы. Рот этого пациента был раскрыт, зубы — тоже вполне человеческие — слабо поблескивали, скулы и щеки покрывала испарина, словно спящему мнилось, что он таскает камни или ворочает в шахте кайлом. Видимо, сны у него были неприятные, тяжелые.

«Ну, ничего, — подумал Скиф, — пробуждение будет еще неприятней».

Он уже вознамерился содрать с темноволосого шлем, как сзади послышались шорох и шелест, и чей-то скрипучий голос произнес:

— Каратель! Чтоб мне гнить в Тумане Разложения! Каратель! Что тебе нужно в Тихих Коридорах, воплотившийся по ошибке? Ты должен стоять на посту, у врат Центральной Спирали!

Скиф резко обернулся. Невысокое и щуплое создание, почти карлик, явно относилось к той же расе, что и сегани, которому он сломал позвонки — такая же длинная шея и голова, торчащая словно набалдашник трости. Лицо было вполне человеческим, но крохотным, величиной с ладонь, и на этом пространстве помещалось все самое интересное — близко посаженные глазки, острый выступающий нос с едва заметными ноздрями, безгубый маленький рот, впалые щеки и срезанный крысиный подбородок. Все остальное — лоб и лысый череп, раздутый в затылочной части, — показалось Скифу столь же неприятным и чуждым, как физиономия этого хорька с жирафьей шеей. Облачен он был в синее и блестящее.

Признак высшей касты, если верить князю, промелькнуло у Скифа в голове. Может, этого прихватить? Но привычка к дисциплине взяла свое: шеф желал генерала в красном мундире и должен получить то, что заказано. А потому Скиф отодвинулся от темноволосого, погруженного в свои мрачные кошмары, и сказал:

— Слушай, недомерок, мне нужен оринхо. Самый мудрый оринхо в твоих Тихих Коридорах, тот, который решает больше других. Не поискать ли нам такого вместе?

Лицо синего не изменилось, сохраняя холодное спокойствие с оттенком то ли пренебрежения, то ли брезгливости, однако он шагнул вперед, вытянул руку, положил тощую пятипалую кисть на грудь Скифу и пристально уставился в прорезь каски.

— Запомни, ничтожный: все властительные оринхо одинаково мудры, все иркоза одинаково искусны, а мы, садра, одинаково предусмотрительны. Еще раз спрашиваю: что ты делаешь здесь, у камер обучающего сна?

Обучающего, отметил Скиф; значит, всех пациентов в шлемах накачивают сейчас информацией, а эти Тихие Коридоры — нечто вроде местного университета. Что ж, обученный оринхо стоит больше необученного!

Он поглядел на костлявую руку садра, вцепившуюся в плащ.

— Я же сказал, предусмотрительная крыса, ищу оринхо! Но могу и тебя прихватить!

— Ищет оринхо! Сегани ищет оринхо! — Садра откинул безволосую голову. — Так не бывает. Сегани ждут, когда они понадобятся оринхо, или иркоза, или нам, садра… Ты забыл об этом, Каратель! Тебя плохо обучили, хоть я и не понимаю, как это могло произойти… Придется исправить.

Его крохотные глазки вдруг стали пронзительными, и Скиф почувствовал, что парализован. Затем ему показалось, что два острых буравчика впились в виски, мгновенно вскрыли черепную коробку и проникли в мозг. Он пошатнулся; это было больно и неприятно, и он почти физически ощутил, как невидимые сверла вращаются под черепом, продвигаясь все дальше и дальше, все глубже и глубже, с неумолимым упорством стремясь навстречу друг другу. И почему-то Скиф знал, был уверен: когда сверла встретятся, ему наступит конец.

Нельзя! Такого нельзя допустить!

Он лишь подумал об этом, как невидимая материя или ментальное поле, в которое вгрызались сверла, внезапно обрело упругость; затем края разрывов в сознании как бы начали сходиться, выталкивая буравчики прочь — сначала неуверенно, рывками, потом более мощным и сознательным усилием. Вращение сверл замедлилось; теперь они были двумя занозами, сидевшими у него под черепом. И что-то выбрасывало и тащило их прочь, будто клещами дантиста; какая-то стена, почти неподвластная и не контролируемая разумом, окружала Скифа, делаясь с каждой секундой все крепче и неодолимей.

«Безмолвные Боги! — мелькнула мысль. — Премудрая мать Гайра! Защитила-таки, искусница!» Словно сквозь отлетающую дрему он услышал натужный хрип садра:

— Что… что такое? Кто ты? Ты… ты… кондиционирован… Ты… не… Каратель…

— Однако, каратель, — произнес Скиф, чувствуя, что мышцы вновь послушны ему. Правой рукой он нанес удар под челюсть садра, левой подхватил откачнувшееся тело и пробормотал: — Вот и все, гипнотизер! Сеанс окончен!

Коридор оставался по-прежнему пустынным и тихим, и Скиф, оглядевшись, рывком затащил в нишу труп в синем облачении. Потом он принялся за темноволосого: стащил с него шлем, похожий на две когтистые дьявольские лапы, поднял на руки, прикинул, что без труда дотащит добычу к вратам, и положил тело на пол. Веки у темноволосого были плотно сомкнуты, но теперь, когда шлем не закрывал его лица, Скиф убедился, что перед ним человек. Возможно, человек Земли; в мягких очертаниях лба и подбородка, слегка выступающих скулах и разлете широких бровей угадывалось нечто знакомое, если не сказать родное. Славянские черты, решил Скиф, собрав свои познания в антропологии.

Его пленник застонал, зашевелился и открыл глаза; зрачки у него были серыми, а взгляд — словно бы затуманенным, бессмысленным. «Нелегкое, видно, ученье», — промелькнуло у Скифа в голове. Он подхватил темноволосого под мышки, поставил на ноги и прислонил к стене. Похоже, тот мог держаться на ногах, и это было большой удачей. Согласно первоначальному плану, Скиф собирался оглушить пленника, оставить его в коридоре оринхо, перед самым входом в центральный кратер, а затем разделаться со стражами у врат. Ликвидировать их удалось бы без проблем, после чего он вернулся бы за добычей и перетащил ее к двери, ведущей в токад. Вся операция заняла бы минут пять, и вряд ли остальные сегани заметили бы его; ну а если б заметили, он все равно добрался бы до окна первым. Так или иначе, Скиф был уверен, что они не откроют пальбу; ведь те, явившиеся в «родильный дом», тоже не стали стрелять первыми. Вероятно, каждый воплотившийся сарх искренне полагал, что в их мире не может быть чужаков, а своих, похоже, отстреливать не полагалось — их либо отправляли в сизый Туман Разложения, либо «исправляли» — так, как попробовал сделать щуплый садра.

Но разработанный план можно было изменить — в том случае, если пленник, еще пребывавший в полусне, сумеет двигаться. Скиф окинул его испытующим взором: темноволосый явно не пришел в себя, но в вертикальном положении вроде бы держался, хоть и не очень уверенно. Впрочем, требовалось от него немногое — перебирать ногами и молчать.

Скиф взвалил тело садра на застывший в воздухе лежак, защелкнул на безволосой голове когтистые лапы шлема, буркнул:

— Приятных снов, гипнотизер!

Затем, подхватив темноволосого на плечо, он выглянул из ниши, посмотрел налево и направо, и помчался по коридору. Ноша почти не мешала ему; пришлось только наклониться, когда он пролезал под аркой с тускло светившимися золотыми нитями. В главном тоннеле тоже не было никого. Скиф, не останавливаясь, в три прыжка миновал проем, ведущий к площадке с экранами, достиг зеленой двери в конце прохода, нырнул в нее и отер пот со лба. Кажется, никто его не заметил и не собирался преследовать… Харана тоже молчал; верный признак, что все обойдется по-тихому.

Он быстро двинулся по коридору; впереди разгоралось яркое сияние, и Скиф представил себе на миг залитый солнечными лучами кратер, блеск нефритовых стен и мерцающие изумрудные завесы дверей тайо. Многовато света для тайных операций, подумалось ему. Ускорив шаги, он добрался до конца тоннеля и прикинул диспозицию: площадка перед ним была по-прежнему пустынной, слева, вдалеке, начиналась спиральная галерея, тянувшаяся вдоль стен, а справа, в сотне шагов, переливались яркими сполохами вожделенные врата, ведущие в токад.

Скиф стряхнул темноволосого с плеча, поставил на ноги. Тот все еще казался сонным — глаза затуманены, рот приоткрыт, челюсть слегка отвисла, темные пряди падают на потный лоб. Взглянув на часы, Скиф убедился, что дорога из Тихих Коридоров к Центральной Спирали заняла шесть минут с секундами, и скорей всего пленник в ближайшее время не очнется.

Он похлопал его по щекам и сочувственно заметил:

— Вид у тебя неважный, парень. Отдохнуть бы надо, прийти в себя… А лучшее место для отдыха — в токаде, правильно? У бассейна, на солнышке… Полежишь, искупаешься, а Пал Нилыч тебе массаж сделает. Договорились? Отвести тебя в токад?

— В токад… — пробормотал темноволосый, — в токад… Голос у него был еще хриплым, но приятного тембра.

— В токад, в токад, — повторил Скиф, крепко обхватывая его за талию. — Так и говори: в токад! А теперь идем. Шевели ногами, оборотень ты мой!

Против ожидания, темноволосый шагал довольно резво, и путь к вратам они одолели за пару минут. Оба охранника, разумеется, находились там: стояли и глядели на Скифа и его добычу.

— Почтение собратьям по касте! — Скиф расправил плечи, одной рукой придерживая темноволосого, а другой шаря у кобуры. — Властительный оринхо желает насладиться запахом воспоминаний.

— Что с ним? — почтительно произнес один из стражей. — Он выглядит странно… Неужели дух Творца покинул властительного?

— Не поминай Творца всуе, не то загремишь в Туман Разложения! — рыкнул Скиф. — Властительный прямо из Тихих Коридоров, а потому нуждается в отдыхе и заботе! Велел отвести себя в токад… в токад, говорю!

Он стиснул ребра пленника, и тот покорно откликнулся:

— В токад…

Оба сегани склонили головы в блестящих касках, разом прошелестев:

— Воля властительного…

— Властительный не хочет, чтоб его беспокоили, — сказал Скиф. — Когда мы уйдем, пусть врата будут закрыты.

— Мы не оринхо, не иркозы и не тавалы, собрат. Как мы можем затворить двери в тайо?

«Осечка, — подумал Скиф, твердой рукой направляя темноволосого к мерцающему изумрудному пологу. — Не болтай лишнего, — напомнил он себе, — меньше слов, меньше вопросов». Однако в двух шагах от врат он обернулся и произнес:

— Конечно. Я имел в виду, что властительный сам закроет дверь с другой стороны. А вы, собратья, бдите! И чтоб мышь не проскользнула!

Зеленая завеса разорвалась и вновь сомкнулась за ним. Со вздохом облегчения Скиф свалил добычу на ближайший ковер-самолет и обернулся: Сарагоса, Джамаль и Сийя глядели на него во все глаза. Каждый приветствовал его по-своему: Сийя нежно улыбнулась, Джамаль, разглядев одежду пленника, одобрительно кивнул, а Пал Нилыч, хмуря брови, поинтересовался:

— Что ж ублюдок этот на ногах не стоит, э? Опять горло перебито или шея сломана? Тебя, парень, только за медведями посылать!

— «Язык» доставлен в целости и сохранности, — отрапортовал Скиф. — А на ногах не стоит после сеанса обучения. Взят прямо в Тихих Коридорах!

— Где? В клинике для малокровных, что ли? — Сарагоса, все еще хмурясь, уставился в бледное лицо пленника. — Ты у нас, сержант, любишь порядок, вот и докладывай все по порядку. С самого начала!

Скиф доложил — о Центральной Спирали и узорчатых коридорах, что вели к обителям иркоза, садра и оринхо, о галереях в стенах кратеров, об изваяниях — или все-таки скалах? — напоминавших десятки обличий Воплотившихся, о золотой паутине, сверкавшей в глубине нефритовых арок, о Тихих Коридорах и нишах со шлемами, о существах, что лежали там, мучительно впитывая мудрость Сархата. Когда он описывал экраны и странные символы, возникавшие в их блеклой голубизне, Сарагоса сделал знак остановиться и принялся выспрашивать подробности; потом чертыхнулся и пробормотал: «Решетка! Дьявол, неужели Решетка?» Вид у него при этом был озадаченный.

Рассказ Скифа еще не успел закончиться, когда Джамаль, пристально следивший за пленником, махнул рукой.

— Нилыч, генацвале, хватит парня терзать. Гость наш в себя приходит.

— С чего ты взял? — Сарагоса резко повернулся к темноволосому. — На мой взгляд, он еще не отошел. Смотри — бледен, лоб в испарине и язык не ворочается… Что я у такого могу выспросить?

— Говорю тебе, упрямый ишак, он скоро очнется! — повторил Джамаль. — Я чувствую… чувствую, понимаешь? — Звездный странник коснулся виска и, посмотрев на Скифа, покачал головой. — И еще я чувствую, что хлопот мы с ним не оберемся. Это не тавал-Посредник, обокравший бедного Зурабчика! Это зверь посерьезнее! Взгляни, как лицо каменеет! И глаза, глаза!..

Скиф передернул плечами.

— А ты что думал? Генерал он и есть генерал! Лицо каменное, взгляд орлиный!

— Последить за ним? — спросила Сийя, до половины вытягивая меч. — Или связать?

— Вязать, я думаю, не стоит, а последить — последи, — распорядился Сарагоса. — Только, девонька, рубить да колоть не надо, ублюдок этот — дорогой товар… Ежели что, бей плашмя! — Пал Нилыч, грозно насупив брови и стиснув кулаки, уставился на пленника. — Ну, сейчас я с ним разберусь, — будто бы про себя пробормотал он, — разберусь… не погляжу, что морда каменная и взор орлиный…

— Погоди, дорогой, — Джамаль, взяв Сарагосу под руку, попытался оттащить его от темноволосого. — Погоди, есть у меня мысль получше. Тот, в красном, которого я видел, на деревья любовался… Пусть и этот полюбуется! Посадим его туда, — он махнул в сторону внутренней галереи и хрустальных окон, — и поглядим, что будет.

— А что будет? — с кривой усмешкой переспросил Сарагоса. — Я тебе скажу, князь! Отдышится эта погань да нырнет в ближайшее окошко — только его и видели!

— Не думаю, — звездный странник неторопливо огладил бородку. — Не думаю, дорогой! Что-то с ними там происходит… там, поддеревьями… что-то странное… Перворожденные в пляски пускаются, а эти, Воплотившиеся, вроде бы… хмм… — он забрал бороду в кулак, дернул ее, словно собираясь вырвать с корнем, и произнес: — Вах, давай-ка рискнем, Нилыч! Если он удерет, так за другим я пойду.

Возможно, последний довод убедил Сарагосу; разгладив брови, он покосился на Скифа и Сийю, застывшую с обнаженным клинком, и кивнул.

— Ладно! Ты, князь, с Телга прилетел, человек опытный, тебе виднее… Попробуем сделать, как ты сказал. Пусть Скиф затащит ублюдка под дерево, заодно и листик сорвет, ну а мы…

Сийя дернулась, а Джамаль торопливо произнес:

— Я сам затащу, Нилыч, мне эти запахи не так опасны. А вы постойте здесь. Вот только дверь…

— К двери я его доставлю, — сказал Скиф и подхватил пленника на руки. Тот было напрягся, но Скиф держал крепко, памятуя, что оборотень в секунду от него не ускользнет — для преобразований метаморфам требовалось время. Но темноволосый трансформироваться вроде бы не собирался, а глядел на своего пленителя уже почти с осмысленным выражением, и взгляд сей Скифу не нравился. Так смотрит волк, выбирая, вцепиться ли жертве в глотку или запустить клыки в пах. Губы у темноволосого были плотно сомкнуты, подбородок выпячен, а зрачки казались уже не серыми, а угольно-черными и колючими, как пара игл — не тех, которыми шьют, а тех, что под ногти запускают.

Скиф, как было обещано, дотащил его до хрустальной перегородки и, затаив дыхание, подождал, пока Джамаль откатит дверь; затем швырнул худощавого пленника в желтую траву, не заботясь особо, врежется ли он в землю головой или плечом. Джамаль, прикрыв за собой створку, с черноволосым тоже не церемонился — схватил за ворот и за рукав, оттащил к деревьям и выскочил наружу. Каждый раз дверь была открытой секунды три, и медвяные запахи падда растворились в теплом и свежем воздухе галереи, как дым от Пал Нилычевой трубки. Потянув носом, Скиф убедился, что ничем подозрительным не пахнет, и хотел было окликнуть Сарагосу и Сийю, но звать их не пришлось — и шеф, и ласточка уже стояли рядом.

Выстроившись шеренгой, они уставились на лежавшего под деревом оборотня. Сарагоса сопел и дымил трубкой, звездный странник, вцепившись в бороду, не спускал глаз с лица темноволосого, Сийя замерла, и только ее теплое и прерывистое дыхание, касавшееся щеки Скифа, показывало, в каком она напряжении. «Никуда красный не уйдет, — мелькнуло у Скифа в голове, — шевельнется не так, ласточка сама дверь откатит и приколет кинжалом». Подумав об этом, он придвинулся к Сийе поближе и обнял ее за талию — на всякий случай.

Прошло минут десять.

— Ну? — вымолвил Сарагоса.

— Рано еще, — произнес Джамаль. — Тот, первый, дольше под деревом сидел.

— Ты, собственно, чего ждешь? — Теперь Пал Нилыч, оттопырив губу, поглядывал одним глазом на пленника, а другим — на своего нового агента. — Ну, показалось тебе что-то… сам не знаешь что…

— Не показалось, дорогой. Ты вспомни, я не только глазами смотрю. Я…

Они было заспорили, но тут пленник, лежавший неподвижно, зашевелился и сел. Сейчас Скиф мог лучше рассмотреть его лицо, но каких-то особых перемен в нем не замечал; оставалось оно по-прежнему каменным, оледеневшим, каким человеческая физиономия бывает в жизни только раз — в тот момент, когда жизнь кончилась. Потом щеки у оборотня вроде бы начали розоветь, а губы — подергиваться, и Скиф принял это за признаки гнева; вероятно, темноволосый оринхо пришел в себя и догадался, какое насилие учинили над его властительной персоной.

Но то был не гнев, отчаяние. И в гневе кусают губы и раздувают ноздри, и в гневе щеки то наливаются кровью, то бледнеют, однако изгиб бровей и прищур глаз и даже морщинки на лбу — иные; гнев заостряет всякую черточку, отчаяние же размывает ее, обезличивает, и потому в гневе и радости люди разные, а в отчаянии — похожие, словно у горя одна маска для всех.

И сейчас эта маска была на лице пленника.

Внезапно он запрокинул голову назад, со всхлипом втянул воздух и весь затрясся: плечи его ходили ходуном, руки дрожали, словно у древнего старца, а грудь под алой тканью одеяния то вздымалась порывисто, то опадала, словно он дышал и не мог надышаться медвяными ароматами дурных снов. Глаза же у него были такими, будто сны эти посетили властительного оринхо прямо наяву.

— Как его разбирает… — пробормотал Сарагоса. — С чего бы, а?

«Разбирает, верно», — подумал Скиф. Непохоже, чтоб он наслаждался запахом воспоминаний! Или память была слишком свежей и горькой?

Темноволосый встал, закрыл лицо руками и, пошатываясь, точно с похмелья, неверным шагом направился к двери. Джамаль приоткрыл ее чуть-чуть, а Скиф, вытянув руку, втащил пленника за спасительную перегородку. Сладкий аромат ударил в ноздри, Сийя брезгливо сморщилась, Сарагоса с яростью выдохнул клуб дыма; запахи табака и меда смешались в воздухе, растаяли, исчезли. Оринхо опустился на колени у самой стены, и Скиф заметил, что косточки пальцев у него побелели — пленник вцепился в лицо с такой силой, будто хотел содрать его напрочь.

Присев рядом, Скиф обхватил запястья темноволосого, с усилием развел руки, заглянул в зрачки. Они снова были серыми.

— Кто ты? — раздался над плечом Скифа голос Сарагосы. — Ты понимаешь меня? Можешь говорить?

— Кто ты? — хрипло откликнулся пленник. — Ты, одевший плащ сегани, Карателя?

— А я и есть каратель, — проворчал Сарагоса, пряча трубку в кулаке. — Только не отсюда. Слышал про Землю? Ну, так запомни: кара вам пришла с Земли.

— Земля, — шепнул темноволосый, — Земля… — внезапно голос его окреп. — Это невозможно! Невозможно! Есть лишь одна дорога сюда! Одна-единственная! Дверь в тайо и потом — путь над черной бездной отчаяния… — он что-то забормотал, задергался и вдруг, уставившись в хмурое лицо Сарагосы, спросил: — Как вас зовут? Если вы с Земли, у вас должно быть имя!

— Разумеется. На Земле у каждого есть имя и есть место, где человек родился и живет. — Сарагоса сделал паузу, затем, приподняв брови, буркнул: — Ивахнов Павел Нилович. Я… хмм… в общем, неважно, чем я занимаюсь. Я здесь не случайно. А ты…

— Врач. Врач! Сергей Хорчанский из Томска. Был врачом… Был Сергеем Хорчанским…

И темноволосый оринхо в алых одеждах вновь закрыл руками лицо.


* * *
Эти слова — был врачом, был Сергеем Хорчанским — он повторил не раз, но из бессвязных его речей Скиф догадался, что Хорчанский, нарколог по специальности, имел дело с «голдом». И не только имел, но и доложил куда следует, а в результате очутился здесь. Вернее, сюда отправилась его душа, присвоенная неким безымянным сархом, а тело, которое нашли на даче, скорей всего уже кремировали илизакопали. Он не помнил подробностей, не ведал, кому и как удалось его подловить; знал только, что находится здесь лишь несколько дней.

По-видимому, он обладал крепкими нервами: быстро пришел в себя и заговорил размеренно и спокойно, отвечая на вопросы Пал Нилыча. Разумеется, с Хорчанским его связывала лишь зыбкая нить воспоминаний; он был Воплотившимся сархом, оринхо, проходившим подготовку в Тихих Коридорах, и только аромат падда вызвал Хорчанского из небытия — точней, подавил на время разум двеллера, завладевшего его личностью. Время это исчислялось тридцатью-сорока минутами, и потому Хорчанский (сейчас, пожалуй, Скиф не мог называть его иначе) торопился; хотел рассказать все, что знал, и сделать все, что хотел.

Как он утверждал, многие сархи в момент Второго Рождения испытывали сильнейший шок — тем сокрушительней, чем выше был интеллект имплантируемой в их сознание личности. Причиной шока являлось не одно лишь возникающее ощущение собственного "я", способное потрясти Перворожденного; вместе с этим чувством, пленительным и драгоценным, приходило все, что связано с самосознанием, все опасения и ужасы, таившиеся в глубине души Дающего, мутный и жутковатый поток инстинктов, неясных воспоминаний, интуитивных страхов. И главным из них был страх смерти, внезапное и резкое ощущение своей конечности, временности собственного бытия. Ведь человек привыкает к этой мысли постепенно; проходят годы, пока дитя, вырастая и мужая, смиряется с неизбежным концом — вернее, как бы забывает о грядущем закате, ибо постоянные размышления на эту тему могут свести с ума. Век сархов, чья текучая плоть отличалась долговечностью, был длинней людского, но и над ними властвовало Время; и в миг Воплощения они осознавали его власть. Это было подобно удару!

Аркарбы, неполноценные, переносили его легче. Однако те, кому волей случая доставался высокий интеллект, кто пополнял высшие касты Оринхо, Иркоза и Садра, не сразу могли воспринять и примириться с идеей конечности бытия. В той или иной степени это касалось всех Воплощенных — и тавалов, Посредников при механизмах, и Карателей-сегани, и хидарта, присматривавших за шестиногими, и хону, которым поручались Перворожденные, едва отделившиеся от плоти Творца. Но оринхо страдали дольше и сильней прочих; им, получившим богатый клад эмоций и чувств — а вместе с ним и власть, — приходилось расплачиваться за похищенные сокровища.

Потом страх смерти пригасал, превращаясь в стремление самоутвердиться, в чувство всемогущества, в презрение к праху и червям, к дойному стаду Дающих и к своим собратьям из низших каст. Сархи не могли продлить себя в потомстве, но имелся другой способ приобщиться к Вечности — через власть и силу, через сотворенное властью и силой, через достижение великой цели. И План Сархата был такой целью, достаточно величественной и протяженной во времени и пространстве, чтоб породить ощущение сопричастности к вечному, вселенскому, грандиозному.

Но, кроме великих планов и даруемых ими ощущений, имелись и другие удовольствия, способные разнообразить бытие. Мысль о его неотвратимом завершении, вначале угнетающая, с течением лет становилась привычной, и тогда ужас перед смертью, а также прочие страхи, затаившиеся в подсознании, можно было подстегнуть. Как? Разумеется, воскресив на краткий миг личность Дающего, чтобы лотом испытать острое наслаждение возврата собственного "я", шок ужаса, казавшийся уже не угнетающим, но приятным и желанным. Это бодрило, это являлось одной из радостей жизни, дарованных Воплотившимся: превратиться на время в червя, в прах земной, а затем вновь стать существом всемогущим, тайным владыкой Галактики. И запах падда помогал вновь и вновь пережить сладость этой метаморфозы.

На Перворожденных он действовал иначе, даруя им смутное ощущение личности — или многих личностей, одна из которых некогда сольется с разумом Бесформенного, превратив его в иркоза, сегани, тавала или хотя бы аркарба. Но это иное воздействие, по сути, не являлось чем-то новым и исключительным. Вероятно, все разумные существа, даже не обладающие самосознанием, способны мечтать — или, во всяком случае, представлять желаемое. Запах усиливал эту способность, и стоило ли удивляться, что каждый, вдыхая медвяный аромат, мечтал о своем: люди — о рае, Перворожденные — о грядущей личности, а Воплотившиеся — о счастье потерять ее и обрести вновь.

Слушая тихий хрипловатый голос Хорчанского, Скиф не мог избавиться от странного чувства то ли неуверенности, то ли жалости, что охватывало его временами, заставляя скорбно сводить брови. Эти сархи, разумеется, были жуткой расой, воистину детьми мрака, как считали в Амм Хаммате; их вожделения становились горем для сотен миров, их власть означала всеобщее рабство, и гигантская сфера, будущая обитель неисчислимых легионов Бесформенных, являлась рукотворным адом, где дьяволы владели душами и грешников, и праведников. Но дьяволы эти и сами были несчастны; одаренные многим, они были лишены главного. И они страшились смерти, и страх, который даже не принадлежал им, пытались обратить в наслаждение — ибо иного им не было дано.

«Лучше б не являться им на свет божий, — подумал Скиф, — тогда не пришлось бы их уничтожать. Распылять, как хотелось Пал Нилычу!» Сам он вовсе не был уверен, что желает этого; сидевший перед ним оборотень в человеческом образе был достоин скорее жалости, чем ненависти.

Вероятно, такие же сомнения мучили Джамаля, так как его лицо, обычно веселое и открытое, казалось мрачнее тучи. Внезапно он протянул руку и коснулся плеча Хорчанского. Тот вздрогнул и замер на полуслове.

— Скажи, ты знаешь о Телге? Система Телгатаим, желтая звезда, похожая на Солнце? И планета с людьми, такими же, как на Земле… Там есть врата? И есть ли среди Воплотившихся телгани?

Оринхо пожал плечами. Совсем человеческий жест, отметил Скиф; впрочем, сейчас это создание можно было считать человеком.

— Не знаю, — хрипло произнес пленник, — не знаю. Я запомнил все, что вбила мне в голову обучающая машина, но процесс не был закончен. Он, — Хорчанский покосился на Скифа, — забрал меня… И я не знаю о Телге ничего. Это важно?

— Нет, — сказал Джамаль. — Во всяком случае, сейчас это не стоит обсуждать. Я бы послушал о вратах… о том, как открывают новые врата в тайо… Можешь рассказать?

— Этим занимаются иркоза. Мы, оринхо — администраторы, иркоза, — технические специалисты. У меня есть ключ, — он вытянул руки с изумрудными браслетами на запястьях, — и я могу открыть или закрыть врата или перенастроить их. Однако новые двери в тайо открывают лишь иркоза. Мне неизвестны детали этой процедуры, и я усвоил лишь то, что есть приборы, позволяющие найти обитаемый мир и проникнуть в него. Но поиск долог и труден… — Хорчанский слабо усмехнулся. — Впрочем, кто мешает вам захватить иркоза? В плащах Карателей вы — песчинки на песчаном пляже… Разве могут представить Воплотившиеся, что в сферу проникли чужаки? Я сам почти не верю в это… не знаю, как вы сюда добрались, и не хочу знать! А что касается врат… Поищите иркоза или подождите, пока один из них появится здесь, в токаде. Они носят зеленые одеяния… Они умеют смотреть сквозь тайо, и они нашли Землю… нашли Землю… — голос его стих до шепота.

— Говори громче, — велел Сарагоса, поглядывая на часы. — Времени у нас не так много, и не хотелось бы снова накачивать тебя дурманом.

— И мне не хотелось бы, — по губам Хорчанского опять скользнула слабая улыбка. — Я предпочел бы переселиться отсюда прямиком на небеса.

— Не надо о небесах! Мы говорили о Земле и о том, что иркоза нашли ее. Так что же? Разве Земля — особенный мир?

— Конечно, — прошептал оборотень, — конечно…

— Но почему?

— Потому что вы с Земли, и я — с Земли… это, быть может, самое главное… Но есть и другая причина.

— Какая?

— Не догадываетесь? Странно… странно и смешно… Впрочем, как заметил Скиф, сам Хорчанский не испытывал желания смеяться; тень улыбки на его губах погасла, и лицо исказилось в болезненной и неприятной гримасе.

— Земляне сильны, — сказал он. — А еще — несговорчивы и упрямы, бесцеремонны и наглы, воинственны и жестоки; они любят власть и не упускают случая поживиться за чужой счет. Должен ли я продолжать? Или вы уже поняли, почему души землян представляют для нас, сархов, особую ценность?

Для нас, сархов… Он подчеркнул эти слова с горьким сарказмом и уставился на Сарагосу, будто вызывая его на спор. Потом быстрым движением коснулся серебристого плаща Скифа.

— Вот ваш человек, живое доказательство моих слов. Бесцеремонный и жестокий, воинственный и сильный… Пришел, куда захотел, взял, что захотел, убил, кого захотел… Будущий сарх! И не жалкий сегани — оринхо!

— Ты лжешь! — Сийя, угрожающе выставив меч, шагнула к оборотню. — Ты лжешь, проклятый, клянусь Небесным Вихрем! Ты хиссап, скулящий во тьме! Кал ксиха! Падаль, недостойная Хадара! Ты…

Взгляд пленника метнулся, замер, но глаза его были прикованы не к блестящему клинку, а к левой руке девушки, к ее растопыренным пальцам, к трезубцу куума, коим она грозила порождению зла. На лице Хорчанского застыло безмерное удивление.

— Откуда вам известен этот знак? — пробормотал он. — Их знак? Символ оринхо, завещанный Ими? Я помню…

— Некогда предаваться воспоминаниям! — Сарагоса навис над пленником, заслонив его широкой спиной от Сийи. — Некогда! Ты должен рассказать мне о Творце! О процессе воспроизводства! И о том, как попасть на вашу дьявольскую кухню!

— Вах, Нилыч, погоди! Не будь несговорчивым и упрямым, как ишак с тбилисского майдана, — с усмешкой произнес Джамаль. — Тут что-то важное… — Он присел рядом с Хорчанским, заглядывая ему в лицо, и вытянул руку в кууме. — Символ оринхо, ты сказал? Не только оринхо, дорогой! В одном из миров боги оставили его людям.

— К сархам Они проявили большую щедрость, — с горькой усмешкой произнес оборотень. — Людям оставили знак, а Перворожденным — ментальную технику, аппараты, что открывают двери в тайо, и вот это! — Он коснулся перегородки, за которой раскинулись золотые древесные кроны. — И кое-что еще — там, на Сархате! — Прищурившись, оринхо поднял глаза вверх, к куполу и сияющему над ним алому светилу, и медленно произнес: — Сархат не виден в лучах солнца и давно необитаем, но без него жизнь в сфере исчезла бы через две-три сотни Оборотов. Там — Творец! Творец, которого тоже оставили Они!

— Древние? — помолчав, спросил Джамаль. Пленник кивнул.

— Об этом знают лишь оринхо… знают и не любят вспоминать… Но символ, Их символ, сохранился…

Хорчанский поднял над головой ладонь с тремя вытянутыми пальцами, и Сийя побледнела, тихо ахнула, отшатнувшись. «Бедняжка, — подумал Скиф, — демон, проклятый ару-интан сотворил на ее глазах священный знак Безмолвных!» Поймав руку девушки, он приложил ее к щеке. Ладошка Сийи была холодна как лед.

— Выходит, печка, где вас выпекают, — на планете, да и пекарь там же, — удовлетворенно произнес Сарагоса. — Ну и как туда попасть? Где нужная дверь и где к ней ключик? У этих ваших иркоза?

— Нет. На Сархате — односторонние врата, одни-единственные на всю планету. Сквозь них Перворожденные, отделившись от плоти Творца, попадают в шахту хону… Но обратной дороги нет! И никто из иркоза не проложит туда путь через тайо. Не знаю почему, но это невозможно. Впрочем…

— Впрочем? — с вопросительной интонацией повторил Сарагоса, поглядывая на часы.

Пленник угрюмо усмехнулся, и Скифу вдруг показалось, что глаза его начали темнеть, а щеки запали.

— Что, мое время истекает? Истекает, знаю… Но то, что осталось от Сергея Хорчанского, не достанется сарху… нет, не достанется… Сейчас я — человек и хочу уйти отсюда так, как положено человеку. Достойным образом!

— Каким же? — впервые нарушил молчание Скиф, уже предчувствуя ответ.

— Каким? Самым простым, разумеется! Ты пристрелишь меня, и это станет платой за мой последний совет. Платой и воздаянием за неосторожность.

Он потянулся к Джамалю и обхватил пальцами браслеты на его запястьях. Что-то щелкнуло, замелькали световые блики, вытягиваясь зеленой дугой меж сомкнутых рук оринхо и звездного странника; потом раздался негромкий мелодичный звон, и отблески света погасли.

Хорчанский откинулся к прозрачной стене и прикрыл глаза.

— Я перенастроил ключ, — негромко произнес он. — Закройте любые врата и снова откройте их… откройте и идите…

— Куда?

— На свалку. Здесь есть свалка… старые механизмы, старые корабли… Тысячи Оборотов назад, когда монтировались рабочие станции, на Сархате было много кораблей… суда с гравитационными толкателями, практически вечные… они еще помнят обратную дорогу… и будут помнить ее всегда, если их не сожгут или не переплавят… — Веки оринхо приподнялись; теперь он смотрел только на Джамаля, пристально и испытующе. — Ты знаешь о Древних, и ты спрашивал меня о Телге, не о Земле… Значит, ты не с Земли! Знаешь много… разберешься… Корабль, как шар… совместить линии… линия Сархата — белая…

Скиф заметил, что щеки пленника побледнели и запали еще больше, глаза начали стекленеть, а плечи затряслись, будто внутри его с неодолимой силой разворачивалась стальная пружина — некая гибкая спираль, которую он тщетно пытался сдержать. Это было жуткое зрелище, более страшное, чем трансформация Посредника в сгоревшей роще и метаморфозы мертвых сархов, так как внешне оринхо сохранял человеческий облик — и в то же время превращался в нечеловека. Вдруг его плотно сжатые губы дрогнули, и он, повернувшись к Скифу, с усилием прохрипел:

— Ты… ты уж прости… прости, если я не так сказал… обидел… Стреляй!

Сарагоса, нахмурившись, заглянул в лицо Хорчанского, потом взял Сийю под локоть. Щеки девушки были такими же бледными, как физиономия оборотня, а взгляд не отрывался от его правой руки — той, которой он сотворил куум. Пал Нилыч, подтолкнув Сийю вперед, махнул рукой Джамалю.

— Идем! Идем, девушка! Скиф все сделает. Оплатит счет! Так, сержант9 Ведь счета надо оплачивать, верно?

Разумеется, подумал Скиф. Не заплатить по этому счету казалось ему столь же безнравственным, как ограбить нищего или обидеть ребенка. Посмотрев на Сийю, которая медленно пятилась, не спуская с пленника округлившихся глаз, он отвернулся, присел на корточки и произнес:

— Скажи свой адрес. Где ты жил в Томске? У тебя есть жена? Дети? Друзья?

Жуткая гримаса перекосила лицо оринхо, черты на мгновение расплылись, затем снова обрели четкость.

— Ничего… ничего не надо… передавать… Хорчанского нет! Нет! В Томске… в Томске его уже сожгли… или закопали… Стреляй! Стреляй и оставь меня… оставь здесь…

Он что-то забормотал, дергаясь всем телом, извиваясь и корчась, словно некая незримая сила пыталась вывернуть его наизнанку. Он сражался; и в этой последней битве ему была необходима помощь.

Скиф поднялся и отступил на три шага. Сверкнул луч лазера, и бормочущий голос смолк.

Глава 14 CTPАHHИK

«Сильны, несговорчивы и упрямы, бесцеремонны и наглы, воинственны и жестоки, — думал Ри Варрат, — любят власть и не упускают случая поживиться за чужой счет. К этому списку можно добавить кое-что еще: жадность, лицемерие, эгоизм, равнодушие, тщеславие и расчлененность на множество народов и племен, каждое из которых искренне полагает себя самым лучшим, богоизбранным, одаренным мудростью и талантами свыше всех остальных. И потому большие племена считают, что должны править миром, а малые, чувствуя свою ущемленность, сопротивляются, словно стая диких зверей. Но и грызутся между собой, как звери!» Ри Варрат, телгский Наблюдатель, размышлял о том, что хоть Земля и не принадлежала к числу самых высокоразвитых миров — а если уж говорить по правде, едва начала выбираться из трясины дикости и варварства, — однако личности землян весьма подходили для Бесформенных, назначенных в высшие касты. Даже не весьма, а самым превосходным образом — если учесть все сказанное выше!

Он висел в центре небольшого прозрачного шара, закутанный с ног до самой шеи в упругое полотнище — точно такое же, какие он видел в токаде. Рядом покоились еще три кокона, застывшие в невесомости и едва заметные в слабом сиянии, что разливалось перед ними в воздухе. Звездный странник мог, однако, различить, что Скиф и Сарагоса спят, а глаза Сийи широко открыты; она глядела в темные небеса, на яркие звезды и гигантский круг с рваными краями, недостроенную сферу сархов. Глядела, но вряд ли видела их; блестящие зрачки девушки не двигались, а губы были плотно сжаты. Джамаль чувствовал, что ее томят сомнения.

Впрочем, сейчас он размышлял о людях Земли, не Амм Хаммата.

При всех недостатках и варварской дикости землян можно было усмотреть в них и нечто положительное. Да, несговорчивы и упрямы, бесцеремонны и наглы, воинственны и жестоки… Это правда, но разве это все о них? Истина никогда не бывает однозначной, тем более когда дело касается людских пороков и достоинств… А у обитателей Земли имелись и достоинства! Способность к самопожертвованию, потенция стремительного прогресса, настойчивость, отвага и чувство чести… «Особенно у грузин», — подумал с усмешкой звездный странник, не пытаясь определить, кому принадлежит эта мысль — Ри Варрату, телгскому Наблюдателю, или Джамалю Саакадзе.

«Люди слишком различны, — продолжал он свои размышления, — различны в гораздо большей степени, чем обитатели Телга, коих цивилизация смягчила и нивелировала. А значит, есть среди землян и смрадные хиссапы, и благородные пирги, и кровожадные тха, и робкие кафалы. Одни не колеблясь продадут душу дьяволу, другие попробуют выпустить из оного дьявола кишки, третьи будут глядеть на драку и аплодировать победителю, четвертые спрячутся, забьются в свои норы, затворятся на десять засовов… На Телге иначе; реакция его обитателей более предсказуема, и то, что мог поведать теперь о Бесформенных Ри Варрат, вызвало бы у них отвращение. Отвращение и желание защититься, но не нападать!» В этом была разница между Телгом и Землей; среди землян еще хватало пиргов, подобных Скифу и Сарагосе, готовых перегрызть глотку Сатане. Да и Хорчанский, как мнилось Ри Варрату, был из той же породы; пусть не агрессивный, как Пал Нилыч, не воинственный, как Скиф, но твердый и жесткий, будто кремень. Боги космоса! Любой телгани ужаснулся бы, попав в шкуру сарха — ужаснулся и сошел с ума! А этот врач из Томска сохранил рассудок… да, сохранил, и назначил цену своим словам, достойную человека… Ушел, скрылся, но не в туман безумия, а в тьму смерти…

"Безусловно, — решил звездный странник, — Земля заслужила помощь, поддержку и союз. Хотя бы ради таких, как этот Хорчанский! И, что самое парадоксальное, ради самих Бесформенных.

Вряд ли на Земле отыщется гений, способный перенять тайны премудрой матери Гайры, — думал Ри Варрат. — Земная квота на гениев исчерпана; там уже был Доктор, но его таланты относились к другой области, а гении не являются в мир слишком часто. Но если б и нашелся прирожденный телепат и если б Гайра ар'Такаб согласилась обучить его, скольких он сумел бы взять под свою защиту? Сотни, тысячи… А на Земле — миллиарды! Без технических средств не обойтись, а средства эти, аппаратура для ментального кодирования, могли быть созданы лишь на Телге…" Отсюда вытекало нечто такое, о чем Ри Варрат догадывался, час за часом наблюдая за Сарагосой, слушая его слова, оценивая действия. Впрочем, чтоб сообразить, к какому решению придет куратор звена С, не требовалось особой прозорливости; путешествие в этом прозрачном шаре, в этом брошенном на древней свалке межпланетном корабле, ясно подсказывало, что за мысли бродят у Пал Нилыча. Если нельзя защититься от врага, нужно его уничтожить! Найти слабое место и нанести удар! Вполне разумная стратегия, прозрачная, как стекло!

Ри Варрат не считал, что эта идея была подсказана им и что он хоть в малейшей степени несет за нее ответственность. У куратора своего ума хватало — и ума, и упрямства, так что спорить с ним было занятием бесполезным. Тем более что телгский Наблюдатель позицию свою до сих пор не определил, а значит, проиграл бы в споре.

Что же касается позиции, to здесь приходилось выбирать из двух крайних альтернатив — сокрушительной атаки и сверхнадежной обороны. По словам Хорчанского, Великий План Сархата заключался в подготовке жизненного пространства для Бесформенных, практически неограниченного и неподвластного стихийным катаклизмам. Таков был первый этап; второй предусматривал создание резерваций Дающих. Их предполагалось разыскать, переселить на сферу более обширную, чем миллион планет, и обложить данью, а миры их уничтожить.

Слишком страшная перспектива для любой из галактических рас! И потому — либо атака и уничтожение, либо надежная оборона… Или передавить волков прямо в логове, или сделать так, чтоб овцы остались целы, и волки не голодны… Первая точка зрения казалась очевидной, однако звездный странник не был уверен в ее правильности.

Временами он думал об этом странном народе метаморфов как о явлении редкостном и уникальном и в силу этого достойном изучения — а ведь уничтоженное нельзя было познать и изучить. Уничтожение было необратимым действием, детищем силы, но не разума, и мудрость Телга советовала избегать таких крайних мер. Все на свете течет, все меняется, и то, что сегодня — зловещая тайна, жуткое намерение, завтра может стать понятным, ясным и, не исключено, полезным. Мудрые женщины Амм Хаммата умели воздвигать ментальный барьер, но кто знает, не удастся ли им добиться большего? Скажем, чтобы имплантируемая личность возобладала над разумом Бесформенного… так, как это происходит под действием запаха падда… Почему бы и нет?

Звездный странник вздохнул, потянулся в своем коконе и оглядел внутренность шара. Таких аппаратов на свалке — верней, в большом заброшенном ангаре, куда привели их врата, — насчитывались тысячи и тысячи. Семиметровые полупрозрачные шары висели над полом бесконечными рядами, а выше тускло сверкали или просвечивали корпуса иных устройств, более крупных, временами — громадного размера, но все же не таких чудовищных, как транспорты, подвозившие к сфере строительный материал. Одни из этих механизмов тоже имели сферическую форму и походили на пауков, ибо поверхность их усеивали многочисленные манипуляторы; другие напомнили Ри Варрату огромные чечевицы, диски или цилиндры; третьи являли собой пустотелое переплетение решетчатых конструкций, металлических или хрустальных форм и причудливо изогнутых стержней. Вероятно, вся эта техника применялась многие тысячелетия назад для доставки с планеты грузов и оборудования и при монтаже каркаса гигантской сферы; теперь эти механизмы и корабли выглядели, словно армия призраков из стекла и металла, собранных и запечатанных навеки в одном из подземелий серого лабиринта.

Но подземелье это оказалось просторным и чистым, а призраки — вполне вещественными и, как предупреждал Хорчанский, не лишенными памяти. Как только путники расположились в одном из шаров, как только упругие полотнища охватили их тела и был задраен люк, в воздухе вспыхнуло нечто мерцающее, испещренное линиями и знаками — пульт пилота или компьютерная панель, неощутимая, но повинующаяся движениям пальцев. Символы на ней были, разумеется, неведомы Ри Варрату, но сам принцип знаком; телгские транспортные средства снабжались голографическими интерфейсами для ручного управления, заменявшими кнопки, клавиши, рули и рычаги.

Здесь, однако, ничем не требовалось управлять. Линии на бесплотном экране выстроились друг под другом в два ряда, и одна из них, изумрудная, расположенная слева, ярко вспыхнула и замерцала. Остальные разноцветные черточки были тусклыми, но стоило повести рукой над левым рядом, как изумрудный штрих двинулся в путь и линии в правой колонке, мимо которых он скользил, подчиняясь Ри Варрату, на миг загорались и гасли. Их насчитывалось около двадцати, а значит, из этого ангара, отмеченного на голограмме изумрудной чертой, можно было попасть в два десятка мест.

Но звездный странник интересовался лишь одним из них: под настороженными взглядами спутников он совместил зеленую черточку с белой и отвел руку. Вероятно, этого было достаточно. Они не ощутили тяжести и не успели заметить, где — сверху, снизу или сбоку — открылся выпускной шлюз, но окружавшие их механизмы и сам ангар вдруг исчезли, словно по мановению магической палочки, и корпус их крошечного судна обрел полную прозрачность. Слева огромным многоцветным пятном сияла и переливалась поверхность сферы, справа и впереди пламенел солнечный диск, а за ним, в темноте и мраке, стыли звезды.

Какой из этих ярких огоньков был не звездой, но планетой? К какому из них устремился прозрачный шар, маленький кораблик, брошенный в черную пропасть бездна и границ? И сколько ему предстояло лететь? Дорога могла оказаться неблизкой — от десяти до пятисот миллионов километров, смотря по тому, в какой точке своей орбиты сейчас находился Сархат.

Звездному страннику, однако, мнилось, что путь будет недолгим. Телгские корабли с гравитационными компенсаторами совершали перелеты в системе Телгатаима за считанные часы, а это древнее суденышко им не уступало — в скорости, разумеется, не в комфорте. Но какое-то время можно провести и так, на манер люля-кебаба, завернутого в лаваш, решил Ри Варрат и поделился этой мыслью с остальными. Сарагоса буркнул в ответ что-то неразборчивое, Скиф кивнул, а Сийя улыбнулась, хотя вряд ли представляла, что такое люля-кебаб и с чем его едят. Во всяком случае, они успокоились, чего Ри Варрат и добивался.

Теперь мужчины спали, Сийя размышляла, а крохотный кораблик падал и падал в темную холодную бездну, и пока ни одна из звезд, украшавших небесный полог, не становилась ни ярче, ни крупней. Быть может, Сархат и не удалось бы разглядеть в звездном небе? Быть может, он был незаметен на фоне огромной сферы или тонул в лучах алого светила?

«Интересно, — промелькнула мысль у Ри Варрата, — сумеет ли Доктор дотянуться к нам? Не для того, чтобы забрать, но просто увидеть… И какими мы ему представляемся?.. Нилыч что-то толковал о камнях… о драгоценных камнях, струнах и нитях…» Он подумал о скором времени, когда сам превратится в струну или в нить — в безмерно тонкий лучик света, в поток квантов, в световую искорку, ничтожную и незаметную среди облаков космического газа и пылающих звездных сфер. Миссия его заканчивалась, и механизм трансформации, еще не запущенный на полную мощность, уже напоминал о себе негромким трубным зовом — будто невидимый горнист прощался с вечерней зарей.

Скоро… скоро…

Трижды ему довелось это испытать: яростный вал энергии, даруемой солнцем, магнитным полем планеты, любым источником — ветром, взрывом, пожаром, приливом… Яростный сокрушительный вал, жаркая вспышка, мгновенная боль и — беспамятство… Был человек, телгани или землянин, и нет его… Только луч, рубиновый луч, пронзающий космическую тьму… Кто может его разглядеть? Доктор? Хотелось бы надеяться на это… Приятно сознавать, что и в миг забвения и мертвой тишины за тобой следят чьи-то глаза… Пусть даже Доктора, хотя женский взгляд доставил бы больше радости…

Ри Варрат повернулся к Сийе, но она, по-прежнему задумчивая и молчаливая, неподвижно замерла в своем коконе. Губы ее чуть заметно шевелились, творя заклинание или молитву, а пальцы были сложены знаком куума — и это вновь обратило мысли звездного странника к Бесформенным, к Сархату, к Древним.

К Древним, то ли породившим эту странную расу мета-морфов, то ли разыскавших ее где-то в галактических просторах или в том мире, к которому сейчас летел маленький кораблик… Во всяком случае, Древние не только породили или нашли ее, но и щедро одарили, словно желая компенсировать недостаток и несчастье Бесформенных, еще более великое, чем преподнесенные им дары. Но с несчастьем сархи справились сами — и, кто знает, не ужаснул ли избранный ими путь Древних Творцов? Ужаснувшись же, они явились в Амм Хаммат, дабы во искупление своего греха уравновесить Весы Судеб…

И подсказать решение проблемы, отметил Ри Варрат. Он испытывал несокрушимую уверенность в том, что Древние, владея исполинской мощью, никого не убивали и не карали, ни добрых, ни злых, ни ангелов, ни дьяволов, и потому оставленный в Амм Хаммате дар служил защите, не нападению. Только защите! Вот еще один довод в пользу обвиняемых!

Внезапно Сийя зашевелилась, повернула к нему лицо, вытянула руку — с тремя пальцами, по-прежнему сложенными в куум.

— Джаммала! Мы движемся или висим неподвижно между днем и ночью, солнцем и звездами?

Ри Варрат чувствовал, что она хочет спросить о другом; от нее исходило ощущение тревоги и беспокойства. Но не страха! Сийя ап'Хенан, Сестра Копья, не боялась ничего — ни демонов, ни их колдовства, ни дьявольского шара, падавшего в черную бездну или навсегда повисшего над ней.

Он улыбнулся девушке и сказал:

— Звезды далеки, как солнце, потому и выглядят неподвижными. Но мы летим, красавица! Летим из мира в мир!

— Туда, где рождаются ару-интаны?

— Я думаю, так.

— Чтобы найти талисман, который их убивает? Могучий талисман, подобный саламандре, испускающей огонь? Такой, что сожжет демонов, как сожжет рощу падда на Проклятом Берегу?

Ри Варрат кивнул, еще не понимая, чего она добивается.

— И мой светловолосый уничтожит демонов магией талисмана? А вы с Панилычем поможете ему?

— А ты?

Девушка колебалась, и тень исходившей от нее тревоги окутала Ри Варрата темным плащом. Наконец Сийя молвила:

— Я… я не знаю, Джаммала… Тот, в красном, говорил плохие слова о моем избраннике, но он был не демоном, а человеком… — Она резко тряхнула головой. — Распадись и соединись! Я не так сказала! Не совсем человеком и не совсем демоном… И он сотворил священный знак! Выходит, есть разные демоны? И есть такие, что, обладая человеческой душой, почитают Небесный Вихрь и Безмолвных Богов?

— Отчего ж нет? — произнес звездный странник, удивляясь тому, что слова Сийи были созвучны с его мыслями. — Отчего ж нет? Ты, должно быть, уже поняла, что демоны воруют души людские не с радости, а с горя. И как же мы с ними поступим?

— Я ведь сказала, что не знаю! — сердито откликнулась девушка. — И я прошу у тебя совета, Джаммала! Он улыбнулся и опустил веки.

— Рирда ап'Хенан, Сестра Меча, глядя на пылающую рощу — там, на Проклятом Берегу, — говорила о демонах так: пусть станут они прахом и пылью, и пусть ветер унесет ту пыль вверх, к серебристой луне Зилур! И пусть Безмолвные соберут ее в сосуды до последней крупинки и бросят в темную бездну! И пусть запечатают ту бездну страшным заклятием, нерушимым и вечным, как горы Мауль! — Глаза звездного странника приоткрылись. — Вах, девушка! Такого ли совета ты ждешь от меня?

Сийя, сжав губы, молчала, зато ответил пробудившийся Сарагоса:

— Эта Сестра Меча — мудрая женщина, князь! Хорошо сказано! Именно так мы и поступим: обратим дьяволов в прах, прах запечатаем в горшки и забросим куда подальше… — Он заворочался в своем коконе, откинул край и начал хлопать себя по карманам — видно, искал трубку. До Ри Варрата донеслось его бормотание: — Обратим в прах… и забросим… куда подальше… Добраться б только до этой чертовой кухни… до этого проклятого Творца…

Джамаль, сын Георгия Саакадзе, слушал его и усмехался. Разные мысли кружились сейчас у него в голове, но определяющей и главной была одна: «Чтобы ты ни решил, Нилыч, последнее слово останется за мной». 

 Глава 15 СКИФ

Скиф проснулся. Прямо перед ним, заставляя жмурить глаза, горело алое солнце, казавшееся чуть больше, чем на поверхности сферы; вокруг него, в отдалении, пылали звезды, а внизу круглился огромный шар, желтый, оранжевый и бурый, покрытый полосами и пятнами, испещренный черными провалами теней, которые отбрасывали горы. Над ним не было ни туч, ни облаков, атмосфера казалась прозрачной и чистой, так что можно было разглядеть кое-какие подробности ландшафта; но зеленых и голубых оттенков на лике планеты Скиф не узрел. Вероятно, здесь отсутствовали моря и океаны, да и леса тоже — во всяком случае, зеленые леса, такие, как на Земле и в Амм Хаммате.

Он огляделся. Джамаль, компаньон, что-то вполголоса толковал Сарагосе; тот хмурился, но слушал внимательно, оттопырив нижнюю губу и поглаживая небритые щеки. Сийя, ласточка, лежала неподвижно в самом центре сферической кабины, закутанная до плеч в упругое полотнище; веки ее были прикрыты, но она не спала, размышляла или предавалась мечтам — о будущем или о прошлом. «Скорей о будущем», — подумал Скиф, замечая в лице ее некую тревогу; прошлое его возлюбленной было ясным и не могло вызвать беспокойства.

Потом он заметил, что бесплотное сияние контрольной панели изменилось. Теперь она светила ярче, но знаки и разноцветные линии исчезли, будто смытые мокрой тряпкой, и сейчас пилотский пульт напоминал большую, полуметрового диаметра, линзу, почти прозрачную и розоватую, словно кристалл горного хрусталя. Зрелище это было весьма впечатляющим, и Скиф с минуту любовался огромным самоцветом, висевшим перед ним на расстоянии протянутой руки. Вскоре он обнаружил, что если склонить голову к плечу, то линза окажется как раз между ним и солнцем, и яркие лучи, окрашивая ее в алые тона, заставят голограмму искриться и сверкать — так, словно она и в самом деле была огромным драгоценным камнем, но выточенным уже не из почти бесцветного кварца, а из благородного рубина. Некоторое время Скиф развлекался этой игрой, щуря глаза и наблюдая за радужными кольцами, окружавшими пульт, но Джамаль заметил его манипуляции и, повернув голову к компаньону, пожелал доброго утра.

— А может быть, дня, вечера или ночи, — ответил Скиф. — Зависит от того, где мы приземлимся. И от того, будет ли приземление удачным.

— Подождем, посмотрим, дорогой, — согласился Джамаль. — Но пока мы не опустились, пока мы тут, наверху, у нас утро. — Он пощипал бородку и добавил: — А спустимся мы, полагаю, без неприятностей. Этот шарик не затем строили, чтоб он делал из пассажиров шашлык под красным соусом.

— Меня не этот шарик беспокоит, а тот, — вмешался Сарагоса, поглядывая на круглившийся внизу желто-бурый мир. — Большой шарик, — неодобрительно проворчал он, — большой… Где сядем, черт знает… Тот, в красном, ничего не говорил?

— Нет. Сказал, что доберемся до Сархата, вот мы и добрались.

— Добраться-то добрались, а где эту проклятую кухню искать? Планета велика… не меньше Земли будет… И везде — суша! Тут сотню Творцов можно припрятать, с полным штатом чертей и архангелов!

И верно, подумал Скиф; придется попотеть, чтоб найти этого Творца. С другой стороны, лесов и океанов нет, и коль шарик не откажется летать, розыски будут быстрыми… Если, само собой, удастся разобраться с управлением… Он бросил взгляд на бесплотную линзу, но та ответила ему лишь загадочным розовым мерцанием.

— Не думаю, чтобы тут что-то прятали, — произнес Джамаль. — Зачем, дорогой? Не вижу смысла. Скорее кухня твоя стоит в каком-нибудь заметном месте да еще дым из трубы пускает.

— Не моя это кухня, не я ее строил, но, даст Бог, пущу на ветер своими руками! — рявкнул Пал Нилыч и, внезапно успокоившись, сказал: — А какие такие места ты считаешь заметными? Полюса? Точно, полюса! — Он потер руки, явно довольный своей сообразительностью. — Полюса мы осмотрим прежде всего!

— Если удастся поднять шар, после приземления, — заметил Скиф.

— А почему не удастся? Тот, в красном, говорил, что механика у них почти вечная… и еще добавил, что князь-де наш много знает. — Сарагоса насмешливо прищурился. — Ну а кто много знает, тому и карты в руки. Верно, союзничек? Или ты у нас не мудрец?

— Во многой мудрости многие печали, — проронил звездный странник, и глаза его в самом деле сделались грустными. — Но я попробую разобраться с нашим шариком. Если ты желаешь, Нилыч.

— Не в моих желаниях дело. Что нам еще остается? Топать пешком от полюса до полюса?

Они замолчали.

Видимо, шар мчался уже в верхних слоях атмосферы, но путники не слышали ни грохота, ни рева рассекаемого воздуха и не ощущали жары; прозрачный корпус служил надежной защитой. Они падали вниз в своем крохотном пузыре, словно четыре горошины, заключенные в сферический стручок; казалось, их несет ветер или воздушная река, бережно принявшая аппарат в свое незримое течение. Или мчит сам Небесный Вихрь, прилетевший сюда то ли на помощь, то ли с целью понаблюдать и предостеречь — дабы не сотворили эти плоды с гуманоидного Древа чего-нибудь страшного и непозволительного.

Поверхность планеты была еще километрах в пятидесяти, так что ничего, кроме буро-желтых пятен, полос и теней, разглядеть не удавалось. Но шар опускался, снижая скорость, и спустя четверть часа бурое превратилось в горы, а желтое — в равнину, совершенно плоскую и на первый взгляд лишенную рельефа. Всматриваясь вниз, Скиф не видел ни холмов, ни ложбин и оврагов, ни речных русел; все было выглажено, точно катком, и напоминало степь с травами цвета яичного желтка. Вскоре желтое начало мешаться с ржаво-красным, расположенным то рваными клочьями, то широкими лентами, так что казалось, что на поверхности планеты переплетают бесчисленные пальцы две великанские руки; затем ржавчина окончательно победила желтизну, оттеснила ее за горизонт.

Уголком глаза Скиф заметил, как что-то вспыхнуло — не под ногами, где разворачивался пустынный и мрачный ландшафт, но в кабине, почти рядом. Он повернул голову, услышав одновременно возглас Сарагосы: над розоватой линзой, перед самым его лицом, вращался шар, окрашенный в тусклые цвета — точь-в-точь как планета, какой она виделась час назад. Но с одной добавкой: на поверхности шара искрилась яркая точка, подмигивала и резво ползла вправо и вниз — туда, где на земных картах располагалось южное полушарие. Здесь, однако, низ и верх являлись понятиями относительными, так как ось вращения была почти параллельна поверхности линзы. Сархат кружился по своей орбите лежа на боку.

— Глобус, — с довольной усмешкой отметил Сарагоса.

— Не только, — возразил Джамаль. — Указатель курса или устройство наведения на цель. Видишь это пятнышко? Вот, — его рука протянулась к бесплотному шару. — Двигается, скользит… Это мы, Нилыч.

— И куда нас несет?

— Куда — увидим; главное, что быстро.

Сийя начала проявлять признаки интереса: откинула края полотнища и села — вернее, приняла сидячую позу. Скифу хотелось придвинуться к ней поближе, но все коконы — а их было девять — покидать свое место, строго определенное в кабине, никак не желали. Он вздохнул и покосился на бледное лицо возлюбленной.

— Такие красные пески лежат за горами Мауль. — Сийя отбросила со лба прядь пепельных волос. — А за ними — страна людей с черной кожей… Мне рассказывали о тех землях.

— Кто, ласточка?

— Один… один человек… из Мауля… Он попал к нам много лет назад. Потом ушел.

— Почему ты думаешь, что это песок? Сийя повела плечами.

— Над ним дует ветер, и все видится как в дымке. Ветер взметает песок… сильный ветер… Такого в нашей степи не бывает.

Она замолчала.

Аппарат сильно снизился и мчался сейчас над пустыней на высоте двух, трех или четырех километров — Скиф, несмотря на свой опыт парашютиста-десантника, не мог определить точнее. На Земле во время прыжка он видел под собой дороги и ползущие по ним автомобили, дома и заводские корпуса, реки и мосты — или на худой конец деревья. Это помогало прикинуть расстояние, но здесь, в ржаво-красной пустыне, глаз не мог зацепиться за что-нибудь знакомое, способное послужить масштабной отметкой. Кроме песчаных туч, о которых говорила Сийя, Скиф видел теперь барханы, крутые с одной стороны и пологие с другой, но высота их оставалась ему неизвестной; может быть, десять метров, а может, все пятьдесят.

Он поднял глаза вверх. Небо уже стало небом — не черной пустотой с яркими искрами звезд, а настоящим небом, розово-фиолетовым, высоким и безоблачным. Солнце казалось здесь иным, чем на поверхности сферы, — чуть больше и не таким ослепительно ярким, скорее оранжевого, чем алого оттенка. Оно сияло у Скифа за спиной, и, оглянувшись, он удивился, что оранжевый диск заметно опускается; потом сообразил, что аппарат летит к ночной стороне планеты.

Песчаные дюны внизу расступились, открыв нечто темное, прямое как стрела; потом возникли черные пятна, бесформенные, с рваными краями, одни большие, другие — поменьше, третьи — совсем крошечные. Пятна увеличивались в размерах, сливались друг с другом и внезапно обрели форму и объем; теперь это были не просто кляксы темноты, а торчавшие вверх или рассыпавшиеся пологими холмами остатки каких-то сооружений. Кое-где Скиф различил блеск металла, увидел четкие линии дорог и занесенные песком столбы, тоже, очевидно, отмечавшие дорогу, — они тянулись по прямой, исчезая среди барханов.

Пал Нилыч возбужденно засопел, вытащил из мешка бинокль и уставился вниз.

— Что там, дорогой? — Звездный странник, перевернувшись в своем коконе на живот, потянулся к Сарагосе. — Город? Дай взглянуть, генацвале!

Но шеф бинокля не отдал и, как показалось Скифу, даже не услышал просьбы Джамаля. Он глядел вниз, а брови его, похожие на двух мохнатых гусениц, ползли вверх; и ладно бы только брови! Щеки Пал Нилыча вдруг начали багроветь, лоб пошел складками, а нижняя губа отвисла, будто бы в изумлении. «Что он там углядел? — мелькнуло у Скифа в голове. — Флаг Объединенных Наций? Или живого мамонта?» Темные пятна исчезли в красных песках, и Сарагоса опустил бинокль.

— Две тысячи сто тридцать метров, — пробормотал он, постучав ногтем по нашлепке дальномера. — Не город, руины… развалины, хмм…

Глаза у него были застывшие и какие-то растерянные, что поразило Скифа намного больше, чем все города, которые могли обнаружиться на Сархате. Найти развалины города на древней планете — дело вполне естественное, а вот растерянность шефа относилась уже к явлениям запредельного порядка. Впрочем, Сарагоса быстро пришел в себя; кровь отлила от тугих мясистых щек, брови опустились на привычное место, нижняя губа захлопнулась, а взгляд посуровел.

Джамаль с Сийей тоже заметили эти странные перемены. Девушка вопросительно уставилась на Сар'Агоссу, а звездный странник, дернув его за рукав, поинтересовался:

— Ты что там увидел, Нилыч? Привидение? Или настоящий город?

— Грмм… — шеф внушительно прочистил горло. — Говорю тебе, не город, руины! Камни,стены, башни, шпили из металла — покривились, но блестят как новенькие… Еще — деревья, колонны, дорога и мох на дороге! Мох с цветочками! Розовыми, чтоб меня черти унесли!

— Так ты, дорогой, от цветочков в прострацию впал?

— Какую еще прострацию?! — рявкнул Сарагоса. — Видел я эти развалины, видел, понимаешь? Раньше видел! Эти самые или похожие, дьявол их разберет!

Скиф, пораженный, моргнул, а Джамаль еще крепче уцепился за рукав Пал Нилыча.

— Видел? Где ты их мог видеть, дорогой?

— Где видел, там видел. А теперь, князь, давай-ка сделаем так: ты помолчишь, а я подумаю.

«И я тоже», — решил Скиф. Конечно, временами его шефу снились вещие сны, но город этот он, похоже, видел наяву. И, разумеется, не в телевизионном клубе путешествий. Где? Ответ напрашивался сам собой.

Яркая точка ползла по бесплотному глобусу, шар мчался на юго-восток, оранжевое солнце опускалось за линию красных песков, а на смену ему вставал над горизонтом край гигантской сферы. Ее поверхность блестела не ярче земной Луны, однако этот космический феномен нельзя было назвать диском или точкой в небе; он сам являлся небом и, поднимаясь все выше и выше, словно сдвигал розово-фиолетовый занавес, сменяя его серебристым. Здесь нет ночи, подумал Скиф, любуясь этой картиной. И сумрака нет; есть только солнечный день и день пасмурный.

Их аппарат пересек границу света и тени — линию терминатора, и серебристое сияние победно воцарилось в небесах. Теперь ржаво-красная пустыня выглядела багровой, как засохшая кровь, а лица путников — белыми, словно кровь эту" выцедили из их собственных жил и окрасили ею пески Сархата. Блеск огромной чаши, опрокинутой над пустыней, был ровным и лишенным мерцания, что свидетельствовало о прозрачности атмосферы, но Скиф не мог различить каких-либо четких деталей в этом серебряном зеркале. Одни его области светились будто бы поярче, другие как бы скрывали тени — множество размытых теней, которые могли оказаться чем угодно. Например, океаном, по которому Земля могла бы катиться от берега до берега точно бильярдный шар.

— Мы были там? — Сийя коснулась руки Скифа и подняла глаза вверх.

— Да, моя ласточка.

— Страна вечного дня… — Сийя задумчиво сощурилась. — И потому даже из этого мира она прогоняет ночь…

«Нам было неплохо и при солнечном свете», — подумал Скиф, сжимая ее тонкие пальцы. Вероятно, она вспомнила о том же; взглянула на него, улыбнулась, потом нахмурилась.

— Я пела песни Безмолвным, но они не подали знака… Я спросила совета у Джаммалы, но он сказал жестокие слова… не свои слова, однако полные гнева, как рычание разъяренных пиргов… И теперь разум мой в смятении, светловолосый… Там, — она снова подняла взгляд к серебряной небесной чаше, — я видела чудо в красных одеждах… не демона, не человека, не сену… непонятно что… Но он верил в' Безмолвных и сотворил их знак!

— Он был человеком, ожившим на время в плоти демона, — сказал Скиф. — Он сражался с демоном и умер как человек. Что тебя тревожит, милая? Помощь, которую я ему оказал?

Сийя помотала головой, разбросав по плечам пепельные пряди.

— Нет! Этим я горжусь! Но, во имя Безмолвных, выходит, что с демонами можно сражаться не только оружием? Не только мечом и копьем, но и силой души, как сражался тот, в красном? — Она вскинула глаза на Скифа, и он заметил, что щеки девушки порозовели. — И тогда, если сила души велика, быть может, удалось бы отобрать похищенное? Снова сделать сену людьми? Или сделать людьми ару-интанов?

— Быть может, — согласился Скиф, все еще не понимая причины ее беспокойства.

— Но если ты, Сар'Агосса и Джаммала найдете здесь огненный талисман, который уничтожит всех демонов разом, то украденные души погибнут вместе с ними! И ни сену, ни ару-интаны никогда не превратятся в людей!

«Милая моя, — подумал Скиф, — вот и стало ясно, что в тебе от воина, а что — от женщины… Твердость, да… и сила, и отвага, и ненависть к врагу… Но под ними, как под стальной кольчугой, — сострадание! Ибо женщина, даже взявшая в руки меч и копье, природы своей изменить не может…» Тут он вспомнил, что дионна Ксарин, рыжая гадюка из шардисского сна, тоже относится к слабому полу, и сделал уточнение: настоящая женщина, а не стерва!

Его женщина была настоящей. И она ждала ответа.

— Мы ищем не талисман, милая, — сказал Скиф, — а то, что порождает новых демонов. Огненный талисман у Cap'Aгоссы уже есть… могущественный талисман, сильнее того, что был у меня… Но даже он не может сжечь всех демонов разом. Погибнут лишь рожденные недавно и не успевшие обзавестись душой.

— А что будет с остальными?

Однако!.. Скиф в растерянности потер висок. Его возлюбленная желала знать все, и с полной определенностью. В этом она не отличалась от прочих женщин, и настоящих, и стервозных.

— Ну, ласточка… Остальные, я думаю, состарятся и сдохнут, вот и все!

— И те, кому ведом священный знак, умрут тоже?

— Ни один знак не защищает от старости и смерти, — начал Скиф, но тут над ухом его раздался голос звездного странника:

— Кажется, добрались, генацвале!

Он бросил взгляд вниз, затем повернулся к глобусу, тускло мерцавшему бурыми и желтыми цветами. Шар снижался; под ним, в сотне метров, тянулось что-то серое, иссеченное трещинами, а точка на указателе курса дрожала в районе южного полюса. Перелет, можно считать, закончился, но тяготение по-прежнему оставалось нулевым; видимо, работали некие механизмы, изолировавшие кабину от гравитационного поля планеты. Воздух внутри шара оставался прохладным и свежим, хотя Скиф не замечал ни малейшего дуновения; кондиционеры, как все остальное в этом космическом аппарате, трудились бесшумно и с потрясающей эффективностью.

Серая трещиноватая поверхность вдруг ринулась к нему, качнулась раз-другой и застыла. Стенки шара слегка затуманились, теряя полную прозрачность, внизу, под ногами, сдвинулась створка люка, и ноздрей Скифа коснулись запахи нагретых камней, песка, пыли. Но веса своего он не чувствовал, и указатель курса все так же мерцал над розовой линзой пульта. Значит, их аппарат был готов к старту.

Сарагоса, очнувшись от глубокой задумчивости, буркнул: «Прибыли!» — затем раскрыл кокон, оттолкнулся и ногами вперед проскочил в люк. Скиф последовал за ним; подошвы его сапог ударились о бугристый, изъеденный временем камень, взметнув облачко серой пыли, и вес вернулся. Как ему показалось, меньший, чем на Земле, однако вполне ощутимый.

Шар неподвижно висел над головой, отблескивая серебром в серебристом небесном свете. Из люка выскользнула Сийя, за ней — Джамаль; его плаза горели от возбуждения. Но любоваться тут было нечем: серая каменистая равнина лежала от горизонта до горизонта, мрачная, безлюдная и безжизненная, словно лунный ландшафт. Слабый ветер вздымал фонтанчики пыли, то выцарапывая ее из многочисленных трещин, то засыпая их вновь серым мертвым прахом; кое-где каменное покрытие вздыбилось, рваные плиты встали на ребро, а ветры намели у их подножий невысокие могильные холмики.

«Кладбище, — подумал Скиф, — огромное кладбище, где нет даже призраков и истлевших костей. Лишь затхлая пыль былого, забытые камни да безнадежное, бесконечное ожидание…» Он представил, как выглядит эта равнина в солнечном свете, но веселей она от этого не стала.

— Похоже на бетон, — сказал Сарагоса, ковыряя камни носком башмака. — Во всяком случае, искусственное покрытие. В кегли они тут играли, э?

— В кегли, — согласился Джамаль. — Во-от такими шарами! — Он кивнул в сторону их полупрозрачного аппарата. — Космодром это, Нилыч. Везли сюда всякое добро и запускали в небеса. Может, десять тысяч лет назад, а может, и миллион.

Унылое место, решил Скиф; на старый город было бы поглядеть интереснее. Эти руины промелькнули под шаром за пять минут, и с высоты он не рассмотрел их как следует, однако теперь, раздумывая над реакцией шефа, он припоминал некую знакомую картину, уже виденную однажды. Она выглядела смутной и как бы нерезкой в первом плане, где полагалось находиться самим развалинам, но фон был четким: фиолетовое небо и красные пески. Конечно, этот пейзаж являлся не чем иным, как сном, навеянным стараниями Доктора, но Скиф точно помнил, что в подобных краях ему побывать не доводилось. Он посетил Альбу, мир красноглазых храпарников, холодные горы Ронтара и фэнтриэл, называвшийся Заросли; там, у излучины широкого потока, водились бесхвостые тигры, которых они с Пал Нилычем отстреливали раза два или три. Ну и еще, разумеется, он совершал Погружения в Амм Хаммат и Фрир Шардис; всего пять миров, и нигде не было красной пустыни, фиолетовых небес и древних руин. Однако ландшафт сей казался знакомым, будто Скифу доводилось видеть его в недавнем времени, но лишь мельком и вскользь.

Он посмотрел на своих спутников. У Сийи каменистая равнина не вызвала интереса, и она, запрокинув голову, разглядывала серебристый небесный свод, сиявший ярче сотни Зилуров. Джамаль, пощипывая бородку, озирал окрестности с явным разочарованием, но Сарагоса, против ожиданий, казался довольным. Он несколько раз притопнул башмаками, будто заколачивая в почву гвозди, выудил из кармана трубку и с наслаждением закурил.

— Ну, один факт мы установили, — раздался его звучный бас. — Здесь, на южном полюсе, космодром или что-то в этом роде. А что на северном, э?

— Кухня твоя, Нилыч, — откликнулся Джамаль.

— Вот именно! — На сей раз Сарагоса вроде бы не возражал, что кухню приписали ему. Выпустив в небо пару дымных стрел, он усмехнулся и опять пробормотал: — Вот именно! Осталось только погрузиться в шарик да поглядеть, что творится на севере. Часа за три-четыре доберемся, верно, князь?

— Если не быстрее. Лошадка у нас резвая… Найти бы только поводья да стремена…

«Быстрей вылетим, быстрей долетим», — промелькнуло в голове Скифа. Ему казалось, что здесь, на унылом сером кладбище, разглядывать абсолютно нечего, и Пал Нилыч, похоже, придерживался такого же мнения. Докурив, он выколотил трубку об один из древних камней и твердым шагом направился к люку, бросив по пути:

— Ну, князь, не пора ль поискать эти самые поводья и стремена? Я так думаю, что ты не хуже дяди Коли разберешься… — Вспомнив о дяде Коле, он вдруг остановился, вытащил из кармана плоский блестящий диск, поглядел на него, хмыкнул и спрятал обратно. Затем сказал: — Полетим на северо-запад, с остановкой. Хочу я на эти развалины посмотреть.

— Может, скажешь, где ты их видел раньше? — забрав бородку в кулак, Джамаль уставился на Сарагосу.

— Скажу, как не сказать… Доберемся до места, поглядим, что к чему, и скажу… От друга и союзника у нас секретов нет!

Он подошел к люку, ухватился сильными пальцами о закраины и одним рывком подбросил тело вверх. Звездный странник нырнул следом; сквозь полупрозрачные стенки Скиф видел, как две фигуры всплыли к развернутым полотнищам коконов. Он тронул Сийю за руку.

— Пойдем, ласточка. Пора отправляться.

— Твой мир не похож на этот? — спросила Сийя, шагая рядом с ним. Взгляд ее скользнул по каменной серой равнине, за краем которой, невидимые сейчас, лежали пески.

— Нет, милая. Полюс — вершина мира, и на наших вершинах лежат снега и льды.

— Снега и льды… — повторила она. — Как в горах Мауль… Никогда не видела льдов и снегов, только старшие сестры рассказывали…

— Еще насмотришься.

Обхватив ее тонкую талию обеими руками, Скиф подтолкнул девушку вверх, затем подпрыгнул сам и очутился в шаре. Кокон, оживший при первом же прикосновении, вкрадчиво обвился вокруг него, узы тяготения опали; он снова парил в невесомости. Сарагоса, до половины завернутый в гибкую ткань, с головой, склоненной к плечу, сопел у Скифа над ухом, кося глазами то на зияющее отверстие под ногами, то на звездного странника, висевшего перед мерцающей чечевицей пульта. Вдруг Джамаль, словно набравшись решимости, погрузил обе руки в это розоватое сияние, и люк закрылся. В следующую секунду аппарат дрогнул, пошел вверх, и стенки его сразу стали прозрачными — будто хрустальное стекло, протертое влажной тряпкой от слоя пыли.

— Вах, летим! — с гордостью произнес Джамаль. — Летим! Выходит, я не ошибся!

— Раз не ошибся, правь на северо-запад, — напомнил Сарагоса.

— Зачем, дорогой? Там сейчас ночь или поздний вечер. Лучше двинуться к востоку, навстречу заре!

— Я же сказал, что хочу осмотреть город!

— Здесь не один город, Нилыч. Погляди на глобусе: красное — пустыня, а в ней — темные точки. И точки у полюсов!

Сарагоса поглядел, убедился, что точки существуют в самом деле и что светлая искорка, отмечавшая позицию шара, ползет к одной из них. Затем спросил:

— А что, раньше их не было?

— Нет. Появились, когда мы стали подниматься. — Джамаль шевельнул пальцами, немного выправляя курс, и, скрестив руки на груди, усмехнулся. — Вах, вот и все, дорогой! Летим к городу, где сейчас утро! И будем там минут через сорок.

— Можно мне? — Скиф кивнул на розовую линзу. Всяким транспортом ему доводилось управлять, и слидером, и БМП, и танком на воздушной подушке, и даже десантными вертолетами классов «Скат» и «Гром», так что в своих способностях он был уверен; если Джамаль смог, то и у него получится. Но Сарагоса, покачав головой, буркнул:

— Потом порезвишься, сержант. А сейчас летим туда, куда летим.

«Потом так потом», — решил Скиф и принялся рассматривать неторопливо вращавшийся глобус. Его экваториальная часть была окрашена в желтый цвет и казалась широким, небрежно намотанным кушаком, перехватившим чрево планеты. Красные области располагались в более высоких широтах; начиная с сороковой параллели, тянулись к северу и югу, захватывая полюса — в точности как две шапки, нахлобученные по обе стороны от желтой ленты. Кроме желтого и красного, имелось еще бурое, и Скиф, приглядевшись, уяснил, что видит крохотное трехмерное изображение гор. И не просто видит: стоило сосредоточить взгляд на каком-нибудь участке, как тот начинал приближаться, увеличиваться в размерах, расти, позволяя разглядеть местность во всех подробностях и деталях. Скифу захотелось повторить этот эксперимент на черных точках-городах, которых насчитывалось довольно много, примерно сорок или пятьдесят, но тут утреннее солнце брызнуло ему в глаза и шар пошел на снижение. Он уставился вниз, отметив, что новые развалины ничем особенным не отличаются от прежних, оставшихся на ночной стороне: такие же полуразрушенные стены, покосившиеся столбы, прямые полоски дорог, кое-где блеск металла или стекла.

— Держи к окраине, князь, — раздался у него за спиной голос шефа. — Вон к тем колоннам со шляпками… где ветер дорогу песком замел.

«Дались ему эти колонны», — подумал Скиф, прикидывая, что в городе имеются объекты поинтереснее. Взять хотя бы ту башню, похожую на Пизанскую, наклонившуюся градусов на семьдесят, однако нерухнувшую и почти целую… Башня стремительно промелькнула и откатилась назад, однако Скиф успел сообразить, что она повыше Пизанской раз в десять. Рядом лежала еще одна, полуразвалившаяся, похожая на обломки гигантской каменной цистерны. Вряд ли каменной, поправился Скиф; по виду материал похож, но камень не выдержал бы таких чудовищных нагрузок и испытания временем.

Так же, как и на древнем космодроме, аппарат замер в двух метрах от земли, корпус его потускнел, а люк раскрылся, приглашая к выходу. Скиф вылез последним, погрузившись до щиколоток в мелкий ржавый песок; ветер насвистывал ему погребальный реквием, кружил у коленей красноватую пыль, осыпал комбинезон прахом минувших веков.

Он огляделся.

Метрах в семидесяти изломанным горным хребтом высились остатки стен с треугольными и звездчатыми отверстиями, занесенные валами и холмиками песка; кое-где виднелись перекошенные ребристые шпили из блестящего металла, какие-то решетчатые конструкции и спиральные пандусы, треснувшие и осевшие на землю; меж ними серой лентой просвечивала выложенная плитами дорога, тянувшаяся от руин к самым ногам Скифа, и он видел, что по периметру каждой плиты бугрятся тугие валики мха с крохотными розовыми цветочками. Вдоль этого тракта, по обе его стороны, торчали невысокие колонны, не исчезавшие и там, где мостовая скрывалась под слоем ржавого песка. Колонны будто маршировали ровной шеренгой в пустыню; каждая была Скифу по грудь и каждую сверху прикрывала выпуклая крышка, превращая ее в некое подобие гриба.

От этого города веяло неизмеримой древностью. Какое-то чувство подсказывало Скифу, что тут речь идет не о веках, не о тысячелетиях, а об иных сроках, сравнимых с жизненным циклом звезд или самой Галактики; чудилось, что ветры времен миллионы лет играют и звенят среди этих руин, то засыпая их песком, то нежно сдувая красноватую пыль с камня и металла. Древний город тем не менее не производил, подобно заброшенному космодрому, впечатления могильника — быть может, потому, что над ним сияло фиолетовое небо и среди развалин тут и там высились деревья с плоскими, похожими на продавленные зонты, кронами.

На мгновение Скифу почудилось, что загадочный город встает перед ним в былом своем великолепии, тянется к фиолетовым небесам сверкающими остриями шпилей, уходит вверх громадами километровых башен, теснит пустыню стенами домов, камнями улиц и площадей. Город властно ширился и рос, закрывая горизонт, но вдруг перед Скифом промелькнула иная картина: кабинет Сарагосы и фотография в его руках, а на ней — покойный Сингапур, Серж Никитин, рядом с колонной-грибом. Крышка на колонне откинута, а Сингапур стоит, горделиво подбоченившись, на губах у него — чуть насмешливая улыбка, у пояса — нож и пистолет, над плечом торчит вороненый ствол «шершня»…

Затем Скиф будто в полусне услышал собственный голос: «Что это, Пал Нилыч?» — и ответ Сарагосы: «Фэнтриэл Эгонда… Некое место, с которым пожелал ознакомиться один наш клиент… человек с изрядной фантазией… Там нашлись любопытные штучки — не на поверхности, а внизу, в подземных камерах, — и Сингапур притащил что смог. И ты, парень, не зевай! Интересные находки оплачиваются особо».

«Святой Харана! — прогудело у Скифа в висках. — Святой Харана, спаси и помилуй! Это же двадцать седьмой фэнтриэл, Эгонда, а вовсе не Сархат!» Впрочем, он тут же напомнил себе, что никакого противоречия тут не наблюдается: во-первых, Эгонда являлась забавным сном, навеянным искусством Доктора, а Сархат — суровой реальностью; а во-вторых, в данный момент, когда реальность и сон слились воедино, Сархат вполне мог оказаться Эгондой, а Эгонда — Сархатом. Почему бы и нет? Если здесь и возникало некое сомнение, то в части клиента, о котором упоминал шеф. Кто он и откуда взялся? Как сумел вообразить это фиолетовое небо, и красные пески, и древний город, спавший среди них тысячи или миллионы лет?

Глаза Скифа обратились к Сарагосе.

Пал Нилыч, шагнув к одной из колонн, поднатужился и по-хозяйски откинул крышку; затем бросил взгляд внутрь, оглядел покосившиеся шпили и башни и пробормотал:

— Несомненно! Дьявольщина… Невероятно, однако несомненно!

Джамаль подошел к нему и тоже заглянул в открывшийся люк.

— Темнота… И воздух движется… Тянет вверх…

— Это, — Сарагоса сделал широкий жест, как бы пересчитывая колонны, — система вентиляции и одновременно спускные и подъемные шахты. Гравитационный лифт, такой же, как в токаде. И ведет он в подземелья — тут, под нами! — Для большей убедительности он притопнул. — Огромные подземелья, где можно блуждать целый год! Колодцы, переходы, камеры, полные всяких интересных штучек!

— Ты здесь бывал? — зрачки звездного странника сверкнули антрацитовым блеском. — Бывал, Нилыч? С помощью Доктора?

— Бывал здесь не я, а Серж Сингапур, светлая ему память… С год назад, в самом начале экспериментов, еще до той президентской охоты в фэнтриэле Сафари, когда ты, князь, нарисовался, — Сарагоса упер толстый палец в ключицу Джамаля. — Был он тут недолго, в дневное время, ибо клиент его задерживаться не пожелал. Отснял пару пленок, слазил вниз, хватанул, что ближе лежало, и вернулся в целости и сохранности. Вот так! Еще название придумал, звучное такое…

— Эгонда, — подсказал Скиф, и Пал Нилыч тут же с подозрением уставился на него.

— А ты откуда знаешь?

— От вас. Вы мне фотографии показывали. — Скиф потер висок, припоминая. — В конце июля, если не ошибаюсь, недели через две, как взяли на работу.

— Э? Что-то я тогда разоткровенничался с тобой, парень… Ну ладно. — Пал Нилыч снова ткнул звездного странника под ключицу. — Так вот, князь: место мне это знакомо и числится в моем компьютере под двадцать седьмым номером. Я и названия его менять не стану, пусть будет Эгонда, как Сергей придумал…

— А чем он тут разжился? — спросил Скиф, придвигаясь ближе к шефу, но не спуская глаз с Сийи. Она, склонившись над плитами мостовой, гладила крохотные цветы, прятавшиеся в зарослях мха. Мох был пепельным и блестящим, как волосы девушки, а цветы — розовыми, как ее губы.

— Решетку принес, прибор связи… Такой же, какой ты видел в этих… в Спиралях Оринхо… Выходит, Хорчанский-то нам не соврал! Все здесь добыто… здесь… и нами, и ими, — Сарагоса стукнул кулаком по пустотелой колонне, и она отозвалась гулким грохотом.

— Добыто нами, а ими придумано, Пал Нилыч.

— Что-то придумано, а что-то — нет, — возразил Джамаль. — Понимаешь, дорогой, это ведь не их город.

— А чей же? Привидений, которых ты называешь Древними?

— Вах, привидения! — звездный странник возмущенно вскинул руки кверху. — Привидения! Спроси у своей девушки, какие они привидения! Безмолвные боги, дорогой, что живут на луне Зилур, приглядывая за Амм Хамматом! А если ты и ей не поверишь, так погляди на это!

Он наклонился, сорвал розовевший во мху цветок и поднес к самому носу Скифа.

Цветок, собственно, не был цветком, ибо ни лепестков, ни сердцевины, вокруг которой им положено располагаться, Скиф не узрел. Нежно-розовая веточка или ажурный лист, будто бы собранный из множества зигзагообразных звеньев; основное распадалось на три подобно ветвящейся молнии, затем каждый из отростков растраивался опять — и так до самых нежных и крошечных трезубцев, обрамлявших плоскую кисть цветка. «Словно застывший проблеск грозового разряда», — подумалось Скифу; покачав головой, он прошептал:

— Куум…

— Куум, — откликнулся сзади чистый звонкий голос. Сийя подошла к нему, прижалась щекой; в ее пепельных локонах тоже розовела крохотная молния.

— Дай-ка посмотреть. — Пал Нилыч потянулся к Джамалю, его толстые пальцы осторожно приняли цветок, брови поднялись кверху, потом опустились; хмыкнув, он украсил волосы Сийи второй розовой кисточкой.

— Благодарю, Сар'Агосса, — с достоинством произнесла она. — Так и быть, я, Сийя ап'Хенан, Сестра Копья, разрешу моему мужчине сражаться под твоим знаменем и прикрывать в бою твое правое плечо. Но знай, это большая честь для тебя, ибо мой избранник Скиф ап'Хенан удостоился милостей премудрой Гайры и самих Безмолвных Богов.

С минуту Скифов шеф взирал на Скифову возлюбленную с раскрытым ртом и выпученными глазами, потом в горле у него что-то булькнуло, захрипело, а щеки начали раздуваться в два упругих тугих шара. Но все же он превозмог себя; набрал в грудь воздуху, резко выдохнул, фыркнул пару раз и прорычал:

— Вот что, девонька, у меня есть предложение получше! Поступай и ты под мою команду, э? Будешь прикрывать мое левое плечо в чине Племянницы Топора. И топор я сам тебе подберу, потяжелей и поострей.

— Еще раз благодарю, Cap'Aгocca, — промолвила Сийя, — но топорами и секирами сражаются презренные шинкасы, а звания племянницы в наших турмах нет. Клянусь Небесным Вихрем, я даже не знаю, что это такое!

— Узнаешь, — к изумлению Скифа, Пал Нилыч вдруг подмигнул девушке. — Узнаешь, красавица! У меня чертова пропасть племянников, а теперь будет еще и племянница. Отличная мысль! — Он потрепал Сийю по плечу и ухмыльнулся: — Все, кончены разговоры! Ты принята на службу, и вот мой первый приказ: пусть твой мужчина берет тебя на руки и сделает так, чтобы ты молчала!

«Мудрое решение», — подумал Скиф, целуя алые губы Сийи; мудрое и своевременное, ибо жажда давно томила его. Джамаль и Сарагоса, не обращая на них внимания, толковали о своем: звездный странник расспрашивал о клиенте, коего Сингапур сопровождал в Эгонду, а Пал Нилыч, мучительно морща лоб" клялся, что сейчас припомнит его, поскольку все подопечные Доктора известны-де ему наперечет. В лицо, по фамилиям, с именами-отчествами и местожительством! И этого, который вообразил Эгонду, он никак позабыть не мог.

— Не вспомнить тебе, Нилыч, — сказал наконец Джамаль. — Думаю, непростой тебе клиент попался… вроде меня… Так что скажи Доктору, что слава о нем уже летит среди звезд со скоростью света или еще быстрей.

— Ты серьезно? — Сарагоса выгнул густую бровь. — И чего же хотел этот клиент Сингапура? Почему направил нас в Сархат?

— Хотел помочь или подсказать… или науськать вас на общего врага… Кто знает! Телгани — предусмотрительный народ, но есть и другие, осторожные, неглупые и верящие в легенды о Бесформенных. Галактика велика, Нилыч! И тайн в ней не счесть, так что твой клиент, знавший о Сархате, возможно, был…

Но тут губы Джамаля плотно сжались, ноздри раздулись, а веки прикрыли вдруг заблестевшие зрачки. Сарагоса не стал его пытать; с грохотом задвинул крышку — как рачительный хозяин, не желающий, чтоб добро его промокло под дождем, — бросил последний взгляд на загадочные руины и направился к шару. Скиф и звездный странник шли за ним, взметая сапогами маленькие песчаные вихри, а Сийя… Что ж, Сийя оставалась там, где повелел Cap'Aгocca. Ее волосы украшали два розовых цветка, два крохотных живых куума, а по губам блуждала нежная улыбка; видно, никто до сих пор не носил Сестру Копья на руках.


* * *
Управляться с прозрачным шаром оказалось куда проще, чем с вертолетом или слидером. Бесплотный голографический пульт позволял делать это любому существу, с любой формой конечностей — точно так же, как полотнища, заменявшие кресла, были рассчитаны на любые телесные очертания, какими могли бы обладать пилоты. Погрузив руки в розоватую мерцающую линзу, Скиф ощутил вначале слабое покалывание в кончиках пальцев, словно к ним прикасалась тысяча острых холодных игл. Для эксперимента он опустил ладони, и покалывание сразу стало сильней; казалось, он пытается гладить растопырившего колючки ежа. Несомненно, то был сигнал — сигнал о том, что двигаться вниз нельзя, ибо аппарат уже и так находится на предельно близкой дистанции к почве.

Когда руки Скифа слегка приподнялись, покалывание холодных иголок исчезло, сменившись ощущением приятного тепла. Шар послушно взмыл вверх, в фиолетовое утреннее небо, и с той же покорностью развернулся, стоило лишь Скифу сделать инстинктивное движение невидимым рулем. Скорость, вероятно, регулировалась усилием мышц; расслабив пальцы или сжав их в кулаки, он мог заставить аппарат лететь медленнее или быстрее. Некоторое время он развлекался, то поднимая шар на высоту трех-четырех километров, то стремительно снижаясь, поворачивая и выделывая в небе акробатические курбеты, потом направил машину на север, резко увеличил скорость и откинулся в своем коконе, положив руки на колени. Если не считать одного раза, до посадки он больше не касался пульта, лишь время от времени поглядывая на яркую искорку, что неуклонно ползла вдоль меридиана. Через полчаса этот светящийся жучок миновал границу между красной и желтой зонами, и Скиф опустил аппарат как можно ниже, чтобы разглядеть поверхность экваториальной равнины. Ее покрывала яично-желтая трава — точно такая же, что росла вокруг токада. Вероятно, на гигантской сфере сархов наблюдались и другие пейзажи, но тут, в мире, кружившем меж серебряной небесной чашей и алым солнцем, были только желтые степи да красные пески — ну и, конечно, развалины древних городов.

Сийя, ласточка, пристыла в своем коконе, но выглядела уже не задумчивой и грустной, а словно бы просветленной; казалось, она пришла к какому-то важному решению, подсказанному здравым разумом или самими Безмолвными. Скиф подозревал, что она посчитала божественным откровением крохотные куумы, розовевшие во мху, у руин заброшенного города, но вот к каким выводам привел ее сей знак? Этого он сказать не мог, но чувствовал, что тревоги и смятение оставили душу его возлюбленной. Она глядела в фиолетовое небо и улыбалась; пальцы ее временами Трогали розовые кисточки, вколотые в пепельный локон у виска.

Что касается Скифовых шефа и компаньона, то они оживленно беседовали, не обращая внимания ни на желтую степь внизу, ни на аметистовые небеса сверху. Сначала, как понял Скиф, у них затеялся спор на самую горячую тему: что же делать с Творцом, когда он будет обнаружен, — жечь или не жечь, распылять или не распылять? Спор был жарким, но кончился ничем, ибо переубедить друг друга спорщики не смогли. Но аргументы Пал Нилыча выглядели, конечно, более вескими, так как он мог доказать свое не одними словами, но и смертоносной дяди Колиной «штучкой».

Наконец спор угас, и звездный странник принялся перетолковывать Сарагосе то немногое, что было поведано Хорчанским о физиологическом строении Бесформенных. Безусловно, им повезло — все-таки Хорчанский являлся врачом и успел рассказать хоть что-то, давая пояснения в привычных терминах. Он не касался внутриклеточной природы метаморфов, но утверждал, что в естественном состоянии они напрочь лишены каких-либо специализированных органов; каждая их частица была почти автономной, заключающей в себе все основные жизненные функции — мышления, питания, деструкции отходов жизнедеятельности, обмена с внешней средой и с другими подобными частицами, слагавшими целостный организм В таком состоянии сархи, как Перворожденные, так и Воплотившиеся, были практически неуязвимы и обладали потрясающей способностью к регенерации; чтобы уничтожить их, надо было сжечь или растворить в кислоте каждую частичку текучей плоти метаморфов.

Эта текучесть и изменчивость позволяли им формировать любые мышечные ткани, любые органы, любую генетическую структуру и гормональный обмен. Овладевая личностью Дающего, к примеру человека, они имитировали человеческую анатомию в мельчайших деталях, вплоть до эндокринной системы и нервных связей в мозгу; у них были легкие, был желудок, было сердце и исправно функционирующий половой аппарат. Правда, ни в одном из похищенных обличий и в своей естественной форме они не обладали способностью к продлению рода и в этом отношении, как предсказывал Джамаль, являлись бесполыми и бесплодными рабочими муравьями. Но эта проблема сархов не волновала, ибо Творец — то ли некий механизм, то ли живое существо — порождал миллионы, десятки и сотни миллионов новых организмов, так что оставалось лишь превратить их в киборгов-аркарбов или в полноценные индивидуальности, подыскав нужное число Дающих Воплотившись и приняв телесный облик человека, шшада или иного создания, они становились уязвимыми. Отказ важного органа, в первую очередь мозга и сердца, парализовал их и, если нарушение являлось серьезным, приводил к гибели. Но раны, не вызывавшие мгновенного паралича, могли быть излечены быстро и эффективно; для этого сарх трансформировался в свое естественное состояние, что автоматически запускало механизм регенерации. Процесс этот, однако, требовал времени, определенных усилий и энергетических затрат.

Скиф заметил, что Сарагоса слушает пояснения Джамаля не слишком внимательно; достав дяди Колину «штучку», он баюкал и покачивал ее в широкой ладони с таким видом, словно вопрос с сархами-двеллерами был уже решен и останки их расы, обращенной в пыль и пепел, находились в сосудах, опечатанных самими Безмолвными. Конечно, в подобном случае все любопытные подробности сархатской физиологии становились фактом прошлого, достоянием истории, биологическим курьезом, который в будущем придется изучать со слов немногих очевидцев, но никак не в натуре. Тем не менее Сарагоса терпеливо дождался, пока звездный странник не закончит излагать все свои гипотезы и домыслы, а потом проворчал:

— Забавно, но не актуально. Не актуально! Вот ты мне другое скажи, князь, насчет Решетки… Мы полагали, что наши сообщения нельзя перехватить, однако Скиф видел здесь такие же устройства — такие же или, не исключено, более мощные. Значит, вся эта шушера, иркоза да оринхо, снимали информацию прямиком с наших Решеток? И тайны Системы — не тайны, а голая задница, выставленная в окно напоказ?

— Не думаю. Нет, не думаю, Нилыч! А думаю я, что связь между Решетками происходит через тайо, значит, в момент контакта оба устройства в каком-то смысле являются одним. Одним целым, понимаешь?

— Хмм… — Сарагоса сосредоточенно насупился. — Нет, не понимаю! Объясни.

— Представь две точки в пространстве, дорогой. Если их соединили каналом в тайо, они сливаются, так? Ты шагаешь в зеленые врата из первой точки и попадаешь во вторую, шагаешь обратно и попадаешь в первую… Но не в какую-нибудь третью или четвертую! Обе точки слились, и разъять их или разветвить канал в тайо нельзя. Таков, я полагаю, принцип врат, и твоя Решетка действует так же, передавая лишь символы, а не что-то более материальное… Словом, не волнуйся, задница ваша прикрыта!

Пал Нилыч машинально ощупал означенную часть тела и рыкнул — невразумительно, но довольно. Затем, сунув дяди Колину «штучку» в карман, признался:

— Промашку мы дали с этой Эгондой. Давно полагалось бы отправить сюда пару надежных ребят, того же Сингапура-покойника с Сентябрем, чтоб обшарили местные подвалы. Глядишь, нашлось бы еще что-нибудь интересное…

— В самом деле, — согласился Джамаль. — Ну и почему ж ты никого не отправил?

— Предчувствие было… Не сказать, чтоб неприятное, однако странное… Глядел я Сингапуров отчет, не единожды глядел, не дважды, и все мне казалось, что хоть Эгонда эта — место безлюдное и безопасное, но соваться сюда не след… Вернее, рано!

— А теперь как? Не рано?

— Теперь — в самый раз! — ответил Сарагоса, хлопнув по карману с дяди Колиной «штучкой».

Все спалит, подумал Скиф. При случае он расспросил шефа насчет коробочки с саламандрой на крышке и убедился, что дядя Коля веников не вяжет. «Штучка» его была не детонатором, а скорее аккумулятором; стоило инициировать ее надлежащей порцией тепла, как начинался стремительный процесс захвата и высвобождения энергии, источник которой мог быть любым — солнечный свет, космические лучи, магнитное поле планеты. В некотором смысле творение старого «механика» походило на тот фокус, который собирался учинить Джамаль, ибо он в определенных обстоятельствах тоже мог аккумулировать энергию. Но при этом телгский Наблюдатель превращался в световой луч и тихо-мирно отбывал в галактические просторы, тогда как дяди Колина бомба никуда улетать не собиралась. Не для того ее делали, эту «штучку»! Она разрушала и жгла, плавила и обращала в прах и пепел, оставаясь сама в полной сохранности, так что пользоваться ею можно было не один раз. По словам Сарагосы, дядя Коля сотворил ее из чистого любопытства, дорвавшись до каких-то инопланетных кристаллов, раздобытых Самураем в фэнтриэле Ронтара с полгода назад. Такой камешек, угольно-черный и блестящий, Скиф видел и в своей коробочке, и в устройстве Пал Нилыча, но у шефа кристалл оказался куда больше. И это внушало Скифу самые черные опасения.

Желтые экваториальные степи давно откатились назад, и под аппаратом лежала красная песчаная равнина, кое-где вздымавшаяся вверх валами горных хребтов. Горы были невысокими и сглаженными; видно, время, ветер и песчаные бури как следует поработали над ними, истирая и шлифуя скалы век за веком, тысячелетие за тысячелетием. Пейзаж этот нагонял уныние и тоску, но скоро все должно было перемениться: светлая искорка на сфере указателя курса подрагивала уже у самого полюса. Джамаль с Пал Нилычем прекратили свои разговоры и, как по команде, уставились вниз. Минут через пять Сарагоса кивнул Скифу и распорядился:

— Сбавь-ка скорость и подними шарик километра на три. Поглядим, не торчит ли где труба.

— Труба? — Скиф, погружая руки в розовое сияние, оглянулся на шефа.

— И на кухне дьявола должна быть труба, — произнес Сарагоса и полез в мешок за биноклем.

Трубы, однако, не оказалось.

Повинуясь Скифу, аппарат описывал в воздухе медленные круги, а под ним, окруженное ржавыми песками пустыни, раскинулось нечто округлое, мерцающее, отсвечивающее то радужными алмазными бликами, то темным и загадочным блеском обсидиана. Объект этот был достаточно велик, и Скиф с легкостью разглядел его без бинокля, решив поначалу, что видит озеро. Но берега этого странного водоема казались идеально ровными, что говорило о его искусственном происхождении, а изменчивый блеск намекал скорее на твердую и прозрачную поверхность, чем на зеркало недвижных вод.

Скиф убедился в этом, опускаясь по спирали вниз и наблюдая, как растет мерцающее круглое пятно, обрамленное широким серым бортиком. С километровой высоты оно напоминало глаз — огромный стеклянный глаз Сархата, пристально смотревший в фиолетовое небо. Вскоре в глазу появился зрачок, тоже округлый и отливавший знакомым изумрудным цветом; он горел в самой середине, но, как почудилось Скифу, не на поверхности, а где-то глубже, под защитным кристаллическим кожухом, заключенным в серую оправу.

Линза, подумал Скиф; линза из такого же прозрачного материала, как купол над токадом и перегородки в сером лабиринте. Диаметром это чудо было в добрую сотню метров, и на блестящем его покрытии, так же как на широком кольце оправы, не замечалось и следов песка, будто некий невидимый барьер противостоял ярости ветров и гневу бурь. Кроме зеленого зрачка по хрустальной поверхности медленно полз яркий оранжевый блик — отражение солнца, стоявшего сейчас в зените.

Сарагоса опустил бинокль.

— Садимся! Правь-ка, сержант, на край, так, чтоб приземлиться между этой штукой и песками… Видишь, там бортик есть?

— Вижу, — отозвался Скиф, плавно опуская руки. Сийя, освободившись из объятий кокона, подплыла к нему и обхватила за плечи; он почувствовал на щеке теплое дыхание девушки и вдохнул аромат ее кожи, свежий и чуть горьковатый, как запах амм-хамматских трав.

— Здесь рождаются демоны? — тихо прошептала она.

— Скорей всего, ласточка. Спустимся, увидим.

— Вы уже решили, как с ними поступить?

«Непростой вопрос», — подумал Скиф. Возможно, звездный странник, его компаньон, и Сарагоса, его шеф, пришли к какому-то мнению, но сам он еще колебался. С одной стороны, была сфера, величественный проект, были грандиозные механизмы, космические корабли и врата, ведущие в тайо; с другой — сотворившие все это сархи являлись, без сомнения, существами мерзкими, опасными и недостойными пощады. «Странная ситуация, — промелькнуло у него в голове. — Пощады они не заслуживают, но означает ли это, что их следует уничтожить? Иди и сражайся, повелела премудрая Гайра, ни словом не намекнув, что же делать, если сражение превратится в бойню…» Сийя вздохнула у него над ухом, но вопрос свой повторять не стала.

— Что бы ни решили вы с Джаммалой, это будет правильным, — шепнула она. — Я вам верю. Верю, клянусь Безмолвными! Ведь мать Гайра сказала, что души у вас чисты… да я и сама это знаю! Вот Cap'Aгocca — дело другое. Хоть он и большой воевода, но богами не взыскан.

— Почему? — спросил Скиф.

— Взысканный богами и повелевающий людьми должен иметь к ним жалость.

— К людям — да! А к демонам?

Сийя долго молчала, а Скиф, плавно опуская аппарат к мерцающему оку Сархата, чуть откинул голову и прижался щекой к ее щеке. Наконец девушка негромко промолвила:

— Люди, демоны… Вихрь Небесный! Так ли велика разница между ними? Я поняла, что и те, и другие хотят жить. Но иногда предпочитают жалкую жизнь достойной смерти…


* * *
— Скоро мне уходить, — произнес звездный странник, поднимая лицо к застывшему в зените светилу. — Был Джамаль, и не будет Джамаля… Вах, не будет! Прощай, Джами!

Они, все четверо, стояли в самом центре большого прозрачного круга, схваченного серой оправой с висевшим над ней летательным шаром. Круг этот являлся крышкой, наглухо закупорившей цилиндрическую шахту, очень похожую на те, которые Скифу довелось повидать в недрах серого лабиринта. Колодец сей заполняла сизая упругая масса, напомнившая ему Туман Разложения, однако она не поглощала, а извергала живую плоть. Словно в такт с ходом невидимого маятника, от нее отрывались бесформенные сизо-бурые комки, всплывали вверх, к зеленому окну тайо, сиявшему прямо в пустоте, и исчезали. Процесс этот, видимо, был непрерывным и не замирал ни на секунду.

— Не будет Джамаля, будет Ри Варрат, — отозвался Сарагоса, мрачно поглядывая на цепочку Перворожденных, бесконечной чередой тянувшуюся к изумрудным вратам. Крышка дьявольского котла, на которой они стояли, вблизи была прозрачна, как хрусталь, и позволяла разглядеть все, что творилось под ногами.

— Ри Варрат… Конечно, будет Ри Варрат, забравший с собой память Джамаля… Но вот это, — звездный странник похлопал себя по груди, — придется бросить! А жаль!

— Ну и бросишь. Сейчас нам Ри Варрат нужнее Джамаля, — буркнул Сарагоса.

«Печально, но факт», — мелькнуло у Скифа в голове. Он покосился на компаньона, подумав, что выглядит тот куда солидней, чем в первый миг своего появления в Амм Хаммате. Не цветастая шелковая пижама была на нем, но облегающее одеяние из оленьей замши и высокие сапоги; с плеч спадал серебристый плащ, с широкого пояса свисали меч и нож, а смуглое лицо казалось суровым, значительным и печальным. Воистину звездный странник, пришедший издалека! Компаньон, миссионер, соратник, друг… И предчувствие близкой разлуки наполнило сердце Скифа горечью. Такой горечью, будто Ри Варрат уносил с собой в галактические просторы не одну лишь память о Джамале Саакадзе, сыне Георгия, а частицу души Кирилла Карчева.

Но пока он был еще здесь; глядел, прищурившись, на солнце, словно размышляя о том мгновении, когда превратится в рубиновый луч, бесплотный и быстрый, скользящий в космической тьме, неощутимый, но живой, ожидающий конца долгого странствия, чтобы возродиться в новом теле и в новом обличье. «На кого же он будет похож? — подумал Скиф. — Впрочем, неважно; сделавшись телгани, он останется человеком и жителем Земли и когда-нибудь возвратится на свою вторую родину, вернется с Миссией Защиты, принесет надежду и спасение… Вот только когда?» Сарагоса, пошевеливая бровями, глядел на часы,что-то прикидывал, хмурился и мрачнел. Внизу, в глубине шахты, с безукоризненной ритмичностью отлаженного механизма, продолжали всплывать сизо-бурые трепещущие сгустки, исчезая в зеленом сиянии врат. Бесчисленные, словно амебы, и столь же неуязвимые; но в отличие от амеб эти монстры питались людскими душами, коих, судя по темпу производства, требовалось немалое число.

— Ну, что скажешь, князь? — закончив свои вычисления, Пал Нилыч посмотрел на Джамаля. Тот пожал плечами.

— А что тут говорить? Творец, как положено, творит, выпекает свои пироги… Вот ты и добрался до дьявольской кухни, Нилыч! Теперь доволен?

— Большая кухня, — пробормотал Сарагоса, — и Сатана там правит бал. Только кто он такой, Сатана? Или что?

— Возможно, природный феномен, но мне кажется, механизм. Квазиживой механизм, запущенный в древности, когда Небесные Вихри носились в Галактике и Безмолвные Боги искали знания в тысяче миров — или, быть может, озаряли их своей мудростью… — Джамаль бросил взгляд на Сийю и улыбнулся. — Наша красавица верит в это, и я тоже. Почему бы и нет?

— Не слишком-то они были мудры, если выпустили на свет божий такую пакость, — возразил Сарагоса, пристально всматриваясь вниз.

— Мудрость не в том, чтоб не ошибаться, а в том, чтоб вовремя исправлять свои ошибки, дорогой.

Пал Нилыч полез в карман, вытащил блестящий диск с пляшущей в языках пламени саламандрой и подбросил его на ладони.

— Думаешь, это их исправит?

— Не уверен, — сказал Джамаль. — Убить — легче всего, Нилыч; понять и договориться — куда труднее. Зато интереснее! Разве не так?

«Опять начинают прежний спор, — мелькнуло у Скифа в голове. — Но вряд ли в этом споре родится истина! Ее, по сути дела, не было вовсе; как сказал однажды звездный странник, у истины множество обличий, а значит, каждый мог выбрать то, которое считал единственно правильным и верным. Он, Скиф, видел свою истину, Джамаль — свою, и у шефа был, разумеется, собственный вариант…» — Не хочу я их понимать и не хочу договариваться, — сквозь зубы процедил Сарагоса. — Вот, погляди! — Его нога в тяжелом башмаке с грохотом опустилась на блестящее покрытие. — Погляди на них! Я тут кое-что подсчитал… Нарождаются на свет с каждой секундой! Еще быстрее! Восемьдесят тысяч тварей в сутки! Почти тридцать миллионов за год! А сколько живет на твоем Телге? Пять миллиардов? Десять? Звездный странник покачал головой.

— Телг — не Земля, Нилыч. Его население стабильно и долгие века не превышает пятисот миллионов.

— Значит, когда они, — Сарагоса снова притопнул, — доберутся до твоего Телга, то высосут его быстрей, чем успеешь глазом моргнуть. Ясно, нет? Да и с Землей расправятся за пару столетий!

— Ну, если на Земле дела пойдут прежним темпом, то через век там будет вдвое больше народу.

— Или никого!

— Или никого, — эхом откликнулся Джамаль. — Но ваше собственное неразумие прикончит вас быстрей сархов. Не так ли, дорогой?

— Вот и не будем усугублять сей процесс. Что бы нас ни прикончило — экология, озоновые дыры или перенаселение, — мы примем погибель от собственной руки. Не от тварей, что бродят в тумане, не от вампиров, похитителей душ! — Присев на корточки, Сарагоса обрушил кулак на прозрачную хрустальную поверхность. — Толстая, дьявол! Метр, если не больше! Ну, ничего, прожжем!

Мрачно сдвинув брови, он приподнял крышку с гравированной маленькой саламандрой, и Скиф заметил, как над угольно-черным кристаллом зажегся огонек. Одновременно с этой красной искоркой раздалось мерное тиканье, будто включился невидимый метроном, торопивший события и словно бы заставлявший само время уже не шагать с медлительной важностью, но нестись вскачь.

Итак, предохранитель был взведен; духи огня уже скалили зубы, уже готовились сокрушить прозрачную преграду, ринуться вниз и — жечь, палить, обращать в прах и пепел! Над колодцем, где Творец сархов в слепом неведении метал и метал свою икру, сгущались тучи, и пролиться им было суждено пламенным дождем Апокалипсиса. Древние Безмолвные Боги не подавали знака, зато бог Земли, безжалостный Саваоф, потрясал кулаком и грозил обрушить на дьявольское семя губительный огонь — такой же, каким спалил он некогда Содом и Гоморру. У Саваофа были густые брови, небритые щеки и сурово сжатый рот; зрачки его казались двумя застывшими шариками из обсидиана.

— Все! — Сарагоса поднялся, пошевелил блестящий диск носком башмака и вытащил лазер. — Надеюсь, я накрою эту штуку лучом с пятидесяти метров…

— Он повернулся к серому бортику, прикидывая расстояние.

— Ты не хочешь рассмотреть иные возможности? — вкрадчиво произнес Джамаль. — Я буду очень торопиться, Нилыч, и я вернусь… вернусь на Землю и принесу защиту и спасение. А ты… если ты сейчас выстрелишь, то превратишься в убийцу целой расы. Пусть злой расы, жестокой и бесчувственной, но тоже имеющей право на жизнь. И тогда ты станешь таким же, как эти двеллеры… Подумай об этом, дорогой! Подумай и не бери греха на душу!

— Это — раса дьяволов! А за дьяволами я не признаю никаких прав! — рыкнул Пал Нилыч, решительно направляясь к серому кольцу оправы. Джамаль, взяв его под руку, шел рядом; Скиф с Сийей шагали позади. Лицо девушки побледнело.

— Все течет, все меняется, — произнес звездный странник. — Представь, Нилыч, что душа твоя могущественна, сильна и способна превозмочь разум и силу сарха. Вах, почему бы и нет? Он крадет твою душу, а ты становишься хозяином над ним и его плотью… Тебе бы это понравилось, а?

— Нет. Плоть у меня своя, и я пока что с ней расставаться не собираюсь.

— Но ведь придется, дорогой, придется! Нагрянет старость, посетят тебя немощи и боль, а за ними — смерть… Почему бы не пожить еще пару веков в плоти сарха? Соединив свою душу с его телом в тот миг, когда душе твоей — грош цена?

— Еще один дьявол нашелся… дьявол-искуситель, — с хмурым видом проворчал Сарагоса. — Все это мечты, князь! А реальность — вот она! — Он ткнул стволом лазера себе под ноги, где продолжали всплывать к зеленому пятну врат сизо-бурые сгустки. — Восемьдесят тысяч в день, тридцать миллионов за год! Без сна, без отдыха, без остановки!

«Не переспорить его Джамалю», — с тоской подумал Скиф. Пал Нилыч, вне всяких сомнений, обладал многими достоинствами, но сговорчивость к их числу не относилась. Он свою истину уже узрел! Он мог бы внять доводам рассудка, поверить проверенным фактам и отступить, но звездный странник предлагал не факты, а лишь гипотезы и мечты; журавля в небе, когда в ладони шефа уже трепыхалась синица, и стоило лишь покрепче сжать пальцы, чтобы жалобный ее писк замолк навсегда. И хотя Джамалю волею судеб был дарован великий талант убеждения, сейчас дар его был столь же бесполезен и бессилен, как в шинкасском пленении. Упрямством Пал Нилыч Ивахнов, куратор звена С, не уступал князьку Тха, предводителю банды степных разбойников.

Они достигли бортика, и Сарагоса повернулся, держа лазер в согнутой руке. В семидесяти шагах, в центре хрустального круга, под солнечными лучами переливалась металлическим блеском крошечная точечка — золотое зерно, упавшее на грань огромного алмаза. Скоро оно прорастет огненным стеблем, полыхнет жаром, пустит корни в прозрачную крышку, расплавит неподатливый кристалл… Скоро!

Джамаль, однако, казался спокойным.

— Послушай, Нилыч, — произнес он, кивая в сторону Скифа и Сийи, — а их мнения ты узнать не хочешь? Ты — большой человек, начальник, а компаньон мой — лицо подчиненное, значит, его голос вроде бы голос масс. Ну а наша красавица должна сказать за Амм Хаммат. Как ни крути, а демоны бесчинствуют там еще сильней, чем на Земле.

Сарагоса хмыкнул и кивнул Сийе, но она лишь молча покачала головой. Лицо ее было печальным, руки сложены на груди и не касались ни меча, ни кинжала. Пал Нилыч снова хмыкнул, на сей раз с удивлением, и Повернулся к Скифу.

— Ну а ты что скажешь, парень? Я — начальник, ты — солдат, а солдату надлежит говорить и действовать без колебаний. Кроме того, тебе есть с кем посоветоваться!

«Насчет посоветоваться он вовремя вспомнил, пронеслось у Скифа в голове. — Только советоваться не с кем; Харана, бог с жалом змеи, молчал, уподобившись троице Безмолвных. Возможно, его молчание являлось добрым знаком, намекавшим, что всё закончится хорошо, без локальных или тотальных бедствий и катастроф, в которых Скифу предстояло бы распроститься с жизнью; но, возможно, бог не желал вмешиваться в распри двеллеров и людей — ни подсказывать, ни предупреждать, ни предостерегать. В конце концов Харана был персональным божеством, опекавшим лично Скифа, и более масштабные проблемы вроде жизни или смерти целой расы могли оказаться ему не по зубам…» Так что помощи от Хараны ждать не приходилось, и Скиф, памятуя, что солдату надлежит говорить и действовать без колебаний, промолвил:

— Сержант полковнику советов не дает, Пал Нилыч. Но вы можете мне приказать, чтоб я принял решение и действовал — так, как сочту необходимым. Вот к этому я готов! И если вы согласитесь с моим решением, то буду действовать!

Вытащив свой лучемет, он прижал его к груди. Теперь существовали лишь два варианта: спрятать оружие в кобуру или, прицелившись в крохотную блестящую точечку, нажать на спуск. И то, и другое было действием, актом милосердия или мести, пощадой или воздаянием за грехи; и Скиф уже видел свою истину и знал, какой из вариантов будет им выбран. Если ему дадут выбрать!

Но на это, разумеется, рассчитывать не приходилось.

— В одном ты прав, сержант, — согласился Сарагоса, — каждый из нас должен решить за себя, чтоб остаться в ладах с собственной совестью. Я тоже не хотел бы мучиться до конца дней своих — ни воспоминаниями о свершенном, ни сожалением об упущенной возможности. И я не хотел бы, чтоб мучились вы — князь, ты или твоя девушка. Но нельзя сделать так, чтобы каждое из решений, дурное или хорошее, стало реальностью. Это невозможно! И невозможно, чтоб всем в мире было хорошо… Кто-то должен умереть, чтоб жил другой, и кто-то должен принять решение… Мое решение — вот!

Он вскинул руку, и фиолетовая молния разорвала воздух. Конечно, он не промахнулся; луч накрыл блестящую точку, омыв ее жаркой струёй огня, окутав раскаленным дыханием плазмы, впившись пламенной тонкой иглой, пронизав безжалостным разрядом. И саламандра взревела! Но не от боли, не в смертной муке, а торжествующе, с яростным и хищным ликованием, как дикий зверь, почуявший свободу. Огненный смерч взвился в небо, обжигающий ветер ударил Скифу в лицо, но он, не пытаясь защититься, все смотрел и смотрел на багровую колонну, взметнувшуюся перед ним. Багровый смерч вытягивал вверх и в стороны пламенные языки, разбрасывал искры и, дрожа и приплясывая, вращался посреди алмазной грани. Материал ее был, видно, прочен и поддавался с трудом, но саламандра грызла, терзала и плавила его с бешеным упорством, рыча и завывая, как целый сонм демонов.

«Все, — подумал Скиф, — все! Пять минут, десять или пятнадцать — без разницы; плазменный вихрь одолеет, пробьет дыру в хрустальной крышке и ринется вниз… Падет смертоносной кометой с багряным хвостом… И всё будет кончено! Останутся, как сказал Сарагоса, лишь воспоминания о свершенном… Или сожаления?» Он посмотрел на Сийю и Джамаля. Щеки его возлюбленной помертвели, но звездный странник взирал на огненный столб с нерушимым спокойствием — так, будто его уговоры привели к нужному результату и милосердие восторжествовало над местью и желанием воздать за грехи, предоставив несчастных демонов Сархата собственной их судьбе. В зрачках Джамаля плясали алые искорки, губы, всегда сочные и яркие, плотно сомкнулись, а морщины на лбу и складки в уголках рта отметили лицо выражением непривычной суровости. Он словно бы готовился к чему-то — к чему-то важному и сложному, что должно было свершиться с минуты на минуту.

«Скоро уйдет», — решил Скиф и потянулся к компаньону. Джамаль — или уже Ри Варрат? — сбросил плащ, снял с запястий изумрудные браслеты, сунув их Пал Нилычу, потом расстегнул пояс и вложил его в руки Скифа вместе с кинжалом и мечом. В глазах его застыла грусть, но объятия были крепкими, а сильный и звучный голос перекрывал рев огня:

— Пора, генацвале, пора! Пора возвращаться домой! И мне, и тебе, мой талисман… Не все сделано, как хотелось бы, но не законченное Джамалем завершит Ри Варрат. И уйдет! Вернется на Телг, а ты вернешься на Землю… вернешься не один, и это хорошо. Ибо демоны тоски и одиночества страшнее демонов Сархата, обитающих в сером тумане… А ты уже не одинок! — Он наклонился к Сийе и поцеловал ее. — Да хранят тебя Безмолвные Боги, красавица! Счастья вам! Тебе и твоему мужчине.

— Пусть будет твой путь быстрым и прямым, Джаммала. А память пусть будет долгой. — Сийя улыбнулась, склонила голову, стараясь не глядеть на ревущий огненный столб, и коснулась ладонью бороды Джамаля. Скиф заметил, что пальцы девушки сложены знаком куума.

«Всякий путь быстр и прям для светового луча, — подумал он. — А вот о памяти ласточка верно сказала: пусть память будет долгой. Такой же, как путь от Телга до Земли, и от Земли до Амм Хаммата и до этого мира красных пустынь и древних развалин. Ибо, когда человек свершил предначертанное, что остается с ним, кроме памяти?» Скиф покосился на Пал Нилыча, стиснувшего в кулаке браслеты и с мрачной решимостью взиравшего на танец огненного смерча. Джамаль стоял теперь перед ним, однако в глазах звездного странника не было ни гнева, ни осуждения; лишь печаль и смутная тень надежды.

— Уходишь? — Сарагоса натянул браслеты на широкие запястья и отвел взгляд. Казалось, он пребывает в нерешительности, раздумывая, кем же считать теперь Джамаля — другом, союзником или обвинителем. Князь, однако, шагнул к нему, протягивая руки.

— Ухожу! Ухожу, дорогой! И мне надо поторопиться. Ты свое решение принял, а мое — мое еще впереди!

— И каким оно будет?

Но звездный странник не ответил; лишь усмехнулся, стиснул плечо Сарагосы и отпустил. А потом, не спеша и как бы нехотя, направился к центру алмазной грани — туда, где саламандра с ревом грызла и плавила неподатливый кристалл. На фоне огненного столба его фигура казалась черным и зыбким силуэтом, плывшим все вперед и вперед, к пламенной купели, что была для него такими же вратами в звездный мир, как переливчатая изумрудная завеса тайо. Под ним, в глубине колодца, словно отсчитывая секунды, бесконечной чередой всплывали сизо-бурые бесформенные тела, а впереди ярился и выл плазменный вихрь, бросал палящие искры в грудь Джамаля, окутывал жарким воздухом, слепил багровым огнем. В какой-то момент Скифу показалось, что волосы звездного странника охвачены пламенем, а куртка начинает тлеть. Но шаг его был по-прежнему нетороплив и тверд, а голова запрокинута к солнцу и небу. Ри Варрат, телгский Наблюдатель, шел к четвертой своей смерти и пятому рождению.

Сарагоса, в остолбенении взиравший на эту картину, внезапно рванулся следом, выкрикивая:

— Ты куда, князь? Куда, недоумок? Ты…

«Туда, куда для нас нет пути», — подумал Скиф, успевший вцепиться мертвой хваткой в воротник Пал Нилыча. В том, что свершалось сейчас, их помощь была не нужна; Джамаль, сын Георгия Саакадзе, являлся уже воспоминанием, а Ри Варрат, звездный странник, хотел завершить свою Миссию Защиты и уйти с миром. В конце концов он был телгани, а значит, был мудрее и предусмотрительнее обитателей Земли. Он лучше знал, кого защищать, как и когда.

Побагровев, Сарагоса рвался из рук Скифа, но тот не отпускал, все туже и туже закручивая воротник шефа. Они боролись, стоя на границе меж серым кольцом оправы и хрустальной линзой; один старался удержать, другой с бешеным упорством стремился освободиться. Наконец Скиф, стараясь заглушить рычание пламенного вихря, крикнул:

— Энергия! Ему нужна энергия, Пал Нилыч! Не мешайте!

Сарагоса обмяк, и Скиф с облегчением расслабил мышцы. Его собственная энергия была почти что на исходе, но всякой прочей вокруг имелось предостаточно. Сияло солнце, дул ветер, в недрах планеты бурлила и текла огненными реками раскаленная магма, от нагретого песка струилось тепло, под ногами клокотал дьявольский котел сархов, излучения далеких звезд пронизывали атмосферу, мчались невидимые глазу частицы, трепетали поля… Бездна энергии, океан! Ри Варрат мог зачерпнуть из любого источника, но Скиф знал, каким окажется его выбор.

До огненного смерча оставалось два или три шага, когда фигура в тлеющих одеждах исчезла. Не скрылась в языках пламени, не осыпалась прахом и пеплом, не рухнула на прозрачную плиту комком обгоревшей плоти, не взлетела вверх, подброшенная жарким ураганом, не умчалась в фиолетовые небеса… Просто исчезла, растаяла, растворилась! Скиф не уловил этого мгновения и не увидел сверкнувший в воздухе луч; слишком стремительным был его полет, неощутимый и незаметный для человеческого взгляда. И лишь последний гулкий стон огненного вихря, осевшего и растаявшего в воздухе вместе с темной фигурой, намекал, что звездный странник не исчез в небытии, не сгинул в жаркой пламенной купели, но отправился в свое звездное странствие. В дальнюю дорогу, в путь быстрый и прямой, сквозь черные небеса, мимо алых, синих, золотых и зеленых светил.

Пальцы Скифа разжались. Пал Нилыч покрутил головой, помассировал шею, затем, нашаривая в кармане трубку и не говоря ни слова, зашагал по следам Джамаля — туда, где потемневшая хрустальная поверхность расплылась и вздыбилась кольцевым валиком, напоминавшим миниатюрный кратер вулкана. Он долго стоял там, а Скиф с Сийей, обнявшись, смотрели на него, наблюдая, как физиономия Сарагосы постепенно принимает естественные цвета, как разглаживаются насупленные брови, а в глазах появляется прежний охотничий блеск. Минут через десять он вернулся, спрятал подбородок в широкую ладонь и пробормотал — уже совсем спокойно и вроде бы не без сожаления:

— Ушел… Помчался так, что Доктор не догонит… И ни пепла, ни праха, ничего… Хмм… — голова Пал Нилыча качнулась в недоумении. — Странное дело, — произнес он. — Да, странное… Я решил по-своему, он — по-своему, и оба решения стали реальностью. Кто б мог подумать, э?

— Последнее слово осталось за ним, — напомнил Скиф.

— За ним? Нет, за нами! — Сарагоса оглядел красные пески, хрустальный диск с изумрудным зрачком врат, алое солнце и фиолетовые небеса. — Последнее слово за нами, сержант, потому как мы сюда еще вернемся!

— С новым огненным талисманом? — промолвила Сийя, и Скиф почувствовал, как напряглись под его рукой плечи девушки.

Пал Нилыч хмыкнул, отвел глаза и долго чиркал зажигалкой. Скиф с Сийей ждали ответа, глядя, как крохотные юркие саламандры, совсем ручные и непохожие на недавнюю огненную бестию, ныряют в золотистый табак, заставляя его скручиваться и покрываться рдеющей алой корочкой. Наконец сизый дым кольцами всплыл вверх, будто торопясь догнать улетевшего к звездам странника, и тогда Сарагоса проворчал:

— Не знаю! Не знаю, красавица! Может, Безмолвные Боги решат за меня? Или твой парень?

Но, видно, решение Скифа и Безмолвных Богов не оставалось для Пал Нилыча тайной, и понимал он, что в этой компании оказался в меньшинстве. Вытащив свой лучемет, он поглядел на него, хмыкнул, затем сунул в кобуру, запрокинул голову вверх и сощурился.

— Улетел! Улетел, фокусник! Сделал по-своему и улетел! Ну, вернется, тогда и поговорим… тогда и решим, если будет что решать… — Метнув взгляд на маленький кратер посреди хрустального диска, Сарагоса в задумчивости огладил свой плащ, провел пальцем по изумрудному браслету и покосился на девушку и Скифа: — Ну, ты с добычей, сержант, и я тоже. Пора и нам трогаться в путь! Ты здесь ничего не позабыл?

— Теперь — ничего, — ответил Скиф, подхватывая на руки Сийю, свой драгоценный приз.

Она доверчиво прижалась к нему. Над ними, в фиолетовых небесах, сияло солнце и дул ветер, заметая пылью руины древних городов; внизу, под ногами, клокотал бурый туман, творя жизнь — столь же никчемную и безрадостную, как расстилавшиеся вокруг лески красной пустыни. А где-то вдали, сквозь вечную галактическую ночь, сквозь черные небеса, мимо алых, синих, золотых и зеленых светил, мчался и мчался к далекому Телгу рубиновый лучик, живой и теплый, как руки Сийи, обнимавшие шею Скифа.

Он ждал. Ждал, когда будет назван пароль.

Эпилог ДОКТОР

Вселенная была гигантской арфой с туго натянутыми струнами. Мириады и мириады нитей паутинной толщины тянулись из Ничто в Никуда, из Реальности в Мир Снов, изгибаясь, перекручиваясь, пересекаясь, образуя запутанные клубки или уходя в безмерную даль извилистым потоком, в котором каждая струйка имела свой цвет. Меж струнами титанического инструмента серело нечто мглистое, неопределенное, туманное — будто темный фон, на котором была подвешена Вселенская Арфа. Он не знал природы этой серой ледяной субстанции, называя ее по-прежнему Тем Местом — местом, где не было струн. Не знал, но был теперь уверен, что эта туманная область, где не было ни времени, ни пространства, столь же необходима в мировом распорядке, как яркие цветные нити, потоки света, сияющие радужные водопады и пестрые клубки-водовороты бесчисленных миров.

В одном из них мерцали три огонька: два будто бы прикрытых матовыми стеклами и еще один, привычно яркий и не потерявший знакомого блеска. Он мысленно дотянулся до них, пересчитал: аметист, альмандин, обсидиан… Фиолетовый аметист казался сейчас темным, почти черным из-за скрывавшего его экрана, но звучание его по-прежнему напоминало грохот медного колокола, и был он горячим, твердым и шершавым, словно не скатанный морскими водами камешек. Цвет альмандина, ало-фиолетового и тоже как бы прикрытого полупрозрачной вуалью, гармонировал с оттенком аметиста, и мелодия его казалась подобной — тоже звук колокола, однако не гулкого медного, а скорее серебряного, звучавшего с большей нежностью, сопрано, а не баритоном.

Что же касается обсидиана, то здесь Повелитель Снов испытывал привычные ощущения. Ни вуали, ни матового стекла, ни загадочного экрана… Обсидиан, несомненно, оставался обсидианом — твердой глыбой, что могла обратиться в лезвие боевого топора, в острие копья или наконечник стрелы. Этот минерал не годился для украшений; он нес в себе иные формы, более воинственные и грозные, свидетельства каменно-жесткого нрава и привычки к власти. Как положено обсидиану, он выглядел темным — но в то же время с примесью некой прозрачности и чистоты, готовой вспыхнуть алмазным блеском. С ним у Владыки Снов ассоциировались запах табака, жар тлеющих углей и тревожный рокот барабана, резкий и частый, как пулеметная очередь.

Три огня горели в сердцевине гигантского мира-клубка, столь огромного, какие не встречались ему до сих пор. Клубок этот являлся как бы слоистым, состоявшим из кожуры и сердцевины; его многоцветные блестящие оболочки тут и там были разорваны провалами, сквозь которые проглядывало ядро — еще один мир, внутренний, уже знакомый Повелителю Снов; там, в том мире, в Эгонде, находились сейчас три огонька, три путника, но срок их странствия истекал. Пароль еще не был назван, но ему казалось, что нужные слова вот-вот прозвучат, достигнут его сознания, и три нити, три струны Вселенской Арфы покорно дрогнут в ответ.

И потому он ждал. Ждал, смежив веки и склонив голову к плечу; смотрел и слушал — не с помощью жалких человеческих чувств, но внутренним зрением, которое было даровано лишь ему. Ему, Владыке Снов, единственному во всей Галактике, кто мог касаться мыслью струн Вселенской Арфы.

Лишь на краткий миг он отвлекся от этого занятия. Отвлекся, чтобы проводить взглядом рубиновый огонь, мерцавший по одной из нитей, скользивший сам по себе, без его вызова, помощи и защиты. Рубин сей тоже был ему знаком; он оставлял впечатление гладкости, холодноватой стеклянистости и тянул долгую протяжную ноту, похожую на стон горна, отпевавшего вечернюю зарю. Но двигался он медленно, безумно медленно! Всего лишь со скоростью света, а не мысли, для которой нет ни расстояний, ни преград.

Это неторопливое скольжение раздражало Повелителя Снов, казалось нелепым и смешным. Если уж рубин пожелал от него сбежать, то мог бы мчаться побыстрее!

И, словно демонстрируя свою власть над Вселенской Арфой, он дотянулся до рубинового огонька, а затем подтолкнул его вперед.


Оглавление

  • СКИФЫ ПИРУЮТ НА ЗАКАТЕ  Роман
  •   Часть I НА ЗЕМЛЕ И В ИНЫХ МИРАХ
  •     Глава 1  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ И ДРУГИЕ МЕСТА,ВЕСНА 2005 ГОДА
  •      Глава 2  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 2 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •     Глава 3  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 9 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •      Глава 4  ВНЕ ЗЕМЛИ, БАР ПАПАШИ ДЕЙК, МЕСТНАЯ ДАТА НЕИЗВЕСТНА
  •      Глава 5  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 9 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •      Глава 6  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, НОЧЬ С 22 НА 23 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •      Глава 7 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 23 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •      Глава 8  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 25 И 26 ИЮЛЯ 2095 ГОДА
  •      Глава 9  ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР АММ ХАММАТ, ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
  •      Глава 10  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ И ДРУГИЕ МЕСТА, 26 ИЮЛЯ 2905 ГОДА
  •      Глава 11  ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 27 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •      Глава 12  ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР АММ ХАММАТ, ДНИ ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ
  •      Глава 13 ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР АММ ХАММАТ, ДНИ С ТРЕТЬЕГО ПО ШЕСТОЙ
  •      Глава 14 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 29 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •      Глава 15  ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР АММ ХАММАТ, ДНИ С ШЕСТОГО ПО ДЕВЯТЫЙ
  •    Часть II ПРЕИМУЩЕСТВЕННО НА ЗЕМЛЕ  
  •     Глава 16 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ И ДРУГИЕ МЕСТА, 30 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •     Глава 17 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 29 И 30 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •      Глава 18 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 31 ИЮЛЯ 2005 ГОДА
  •      Глава 19 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, 2 АВГУСТА 2005 ГОДА
  •      Глава 20 ЗЕМЛЯ, РАЗНЫЕ МЕСТА, НАЧАЛО АВГУСТА 2005 ГОДА
  •      Глава 21 ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР ФРИР ШАРДИС, ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
  •      Глава 22 ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР ФРИР ШАРДИС, ДЕНЬ ВТОРОЙ
  •      Глава 23 ЗЕМЛЯ, ПРИОЗЕРСКОЕ ШОССЕ, 6 АВГУСТА 2005 ГОДА
  •      Глава 24 ВНЕ ЗЕМЛИ, МИР ФРИР ШАРДИС, НОЧЬ СО ВТОРОГО НА ТРЕТИЙ ДЕНЬ
  •      Глава 25 ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ, НОЧЬ С Б НА 7 АВГУСТА 2005 ГОДА
  •  СТРАННИК, ПРИШЕДШИЙ ИЗДАЛЕКА 
  •    Часть I РУБИН И АМЕТИСТ 
  •      Глава 1 ДОКТОР
  •     Глава 2 СКИФ
  •      Глава 3 ДОКТОР
  •      Глава 4 СТРАННИК
  •      Глава 5 ДОКТОР
  •     Глава 6 СКИФ
  •      Глава 7 ДОКТОР
  •      Глава 8 CTPАHHИK
  •      Глава 9 ДОКТОР
  •   Часть II ДЕМОНЫ CАPXАТА 
  •     Глава 10 САРАГОСА
  •      Глава 11 СКИФ
  •      Глава 12 СИЙЯ АП'ХЕНАН
  •      Глава 13 СКИФ
  •     Глава 14 CTPАHHИK
  •      Глава 15 СКИФ
  •   Эпилог ДОКТОР