Знаменитые красавицы [Игорь Анатольевич Муромов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Знаменитые красавицы
Ирина Ильинична Семашко НЕФЕРТИТИ (конец XV—начало XIV века до н.э.)
Древнеегипетская царица, жена фараона Аменхотепа IV, известного в истории под именем Эхнатона. В 1912 году в Амарне были найдены поэтичные, тонкие скульптурные портреты Нефертити, созданные мастером Тутмесом. Хранятся в музеях Каира и Берлина. Остается только удивляться необычности исторической судьбы царицы Нефертити. Тридцать три века ее имя было в забвении, а когда гениальный французский ученый Ф. Шампольон в начале прошлого столетия расшифровал древнеегипетские письмена, то о ней упоминали довольно редко и лишь в специальных академических работах. XX век, словно демонстрируя причудливость человеческой памяти, вознес Нефертити на вершину славы. Накануне Первой мировой войны немецкая экспедиция, закончив раскопки в Египте, по обыкновению представила находки для проверки инспекторам «Службы древностей». («Служба древностей» — ведомство, основанное в 1858 году для контроля археологических экспедиций и охраны памятников прошлого.) Среди предметов, выделенных для немецких музеев, находился ничем не примечательный оштукатуренный каменный блок. Когда его привезли в Берлин, он превратился в голову Нефертити. Рассказывают, будто археологи, не желавшие расстаться с замечательным произведением искусства, обернули бюст серебряной бумагой, а затем покрыли гипсом, правильно рассчитав, что незаметная архитектурная деталь не привлечет внимания. Когда это обнаружилось, разразился скандал. Его затушила только начавшаяся война, после окончания которой немецких египтологов лишили на некоторое время права проводить раскопки в Египте. Однако бесценное художественное достоинство бюста стоило даже этих жертв. Звезда Нефертити восходила столь стремительно, будто женщина эта была не древней египетской царицей, а современной кинозвездой. Словно много веков красота ее ждала признания, и наконец, пришли времена, эстетический вкус которых возвел Нефертити на вершину успеха. Это ее очаровательной головке, длинной стройной шее, прямому нежно очерченному носу мы обязаны стремительно возросшему интересу к египетскому искусству, к тому далекому мистическому прошлому с его культом жрецов и таинственными эзотерическими знаниями. А может, наоборот, наш иррациональный век, чувствуя какую-то бессознательную близость к египетской грандиозной культуре, выделил Нефертити как символ подлинной женской красоты? Кем же в действительности была знаменитая Нефертити? По общественному статусу своего времени — всего лишь одной из жен многочисленного царского гарема. Египетские женщины владели секретами необычных косметических рецептов, которые втайне передавались от матери к дочери, искусны они были и в делах любви, особенно если учесть, что учиться они начинали в совсем еще юном — шести-семилетнем — возрасте. Словом, недостатка в красивых женщинах в Египте не было, наоборот, весь древний истеблишмент знал — достойную жену следует искать на берегах Нила. Однажды вавилонский правитель, посватавшийся к дочери фараона, получил отказ. Раздосадованный, он написал несостоявшемуся тестю обиженное письмо: «Почему ты так со мной поступаешь? В Египте есть достаточно прекрасных дочерей. Найди мне красавицу по твоему вкусу. Здесь (имелась в виду Вавилония. — Авт.) никто не заметит, что она не царской крови». Среди такого количества достойных претенденток восхождение Нефертити кажется невероятным, почти сказочным. Она, конечно, происходила из знатного рода, являлась близкой родственницей кормилицы своего мужа, а ранг кормилицы в египетской иерархии был достаточно высок. Супруг кормилицы Эхнатона числился первым вельможей государства, был начальником колесничего войска, а после смерти фараона даже короткое время занимал пост правителя Египта. Однако в царском дворце в гаремы предпочитали брать самых ближайших родственниц — племянниц, сестер и даже собственных дочерей, чтобы сохранить «чистоту крови». Нефертити же стала женой фараона вопреки сложившимся традициям, да и все ее царствование складывалось отнюдь не по канонам, освященным древними культами. Видимо, где-то здесь и таится ответ на вопрос: почему в столь короткий срок рядовая наложница безраздельно завладела сердцем всесильного фараона. Надо сказать, что и супруг Нефертити выделялся из длинного ряда царской династии. Правление Аменхотепа IV вошло в историю Египта, как время «религиозных реформ». Этот незаурядный человек не побоялся сразиться с самой мощной силой своего государства — жреческой кастой, которая посредством своих мистических, таинственных знаний держала в страхе и элиту, и народ Египта. Жрецы, используя сложные культовые обряды многочисленных богов, постепенно захватывали лидирующее положение в стране. Но Аменхотеп IV оказался вовсе не из тех правителей, которые отдают свою власть. И он объявил войну касте жрецов. Единоличным приказом он, ни много ни мало, отменил прежнего бога Амона и назначил нового — Атона, а заодно перенес столицу Египта из Фив на новое место, построил новые храмы, увенчав их скульптурными колоссами Атона-Ра, и переименовал себя в Эхнатона, что означало «угодный Атону». Можно только предполагать, какие огромные усилия потребовались новому фараону, чтобы переломить сознание целой страны, чтобы выиграть эту опасную войну со служителями культа. И, конечно, как в любой битве, Эхнатону был необходим надежный союзник. Видимо, такого союзника — верного ему, умного, сильного — он и нашел в лице своей жены — Нефертити. История не оставила нам прямых свидетельств помощи Нефертити мужу, но мы рискнем опереться на знание психологии человека. После женитьбы на Нефертити царь забыл свой гарем, он ни на шаг не отпускал свою юную жену. Вопреки всяким правилам приличия женщина впервые стала посещать дипломатические приемы, Эхнатон не стеснялся прилюдно советоваться с Нефертити. Даже выезжая проверять заставы вокруг города, фараон брал с собой жену, и караул теперь отчитывался не только перед владыкой, но и перед его супругой. Поклонение Нефертити превзошло все пределы. Ее огромные, величественные изваяния украшали каждый египетский город. Вряд ли только искусством любви и неотразимой красотой можно объяснить безмерное влияние Нефертити на фараона. Можно, конечно, предположить колдовство... Но мы предпочтем более реалистическое объяснение успеха египетской царицы — ее поистине царская мудрость и фанатическая преданность мужу, при этом отметим, что по нашим понятиям всесильная Нефертити была по возрасту совсем юна, а проще сказать — совсем девочка. Были, понятно, и интриги, и зависть, и козни тех, кто никак не мог взять в толк: отчего женщина управляет государством и заменяет фараону сановных советников. Однако большинство вельмож, как и во всякие времена, предпочитало не ссориться с женой властителя, и на Нефертити как из рога изобилия посыпались дары и подношения просителей. Но и тут прекрасная женщина, проявила мудрость и достоинство. Она хлопотала лишь за тех, кто, по ее мнению, мог принести пользу любимому мужу, кто мог оправдать доверие фараона. Казалось, счастье Нефертити безмерно, но судьба не благоволит бесконечно даже к редким избранникам. Беда пришла с той стороны, откуда ее не ждали. Древнеегипетская женщина рожала, присев на двух кирпичах. Акушерки придерживали ее за спину. Считалось, что родильные кирпичи помогут облегчить роды и принести счастье. На каждом из них высекалась голова богини Мешенит, которая помогала младенцу появиться на свет. Всякий раз, присаживаясь на кирпичики, Нефертити молила Атона даровать им наследника. Но в таком деле, к сожалению, ни горячая любовь к мужу, ни мудрость, ни всесильные боги помочь не могли. Шесть дочерей родила Нефертити, а долгожданного сына все не было. Тут-то и подняли голову завистники и враги несчастной царицы. Человеческий век в Древнем Египте был короток — 28–30 лет. Смерть могла унести фараона в любой миг, и государство тогда оставалось без прямого наследника власти. Нашлись доброхоты, познакомившие Эхнатона с красивой наложницей — Киа. Казалось, власти Нефертити пришел конец. Но не так просто забыть свою прежнюю любовь, даже если хочется чего-то новенького, более острых ощущений. Эхнатон мечется от одной женщины к другой: то и дело он из покоев Киа направляется к бывшей любимой — и каждый раз его ожидает радушный теплый прием. Но Нефертити, видимо, будучи волевой самолюбивой женщиной, не смогла простить предательства. Внешняя любезность не могла обмануть фараона, он-то знал, на что способна истинная любовь. И он снова возвращался к Киа. Так продолжалось недолго. Болтовня новой наложницы вывела наконец Эхнатона из себя — ему было с кем сравнивать соперницу. Киа была возвращена в гарем. Она пыталась сопротивляться, призывала мужа вернуться, впадала, видимо, в обычные женские истерики. Только после того как евнух сурово наказал ее плетьми, она успокоилась, поняв, что царским милостям пришел конец. Они уже больше никогда не будут в прежних отношениях — Нефертити и Эхнатон. Прошлую любовь склеить не удалось, но и в этой ситуации Нефертити придумала выход, продемонстрировав поистине государственный ум. Нам поступок Нефертити покажется, конечно, диким, но не забывайте, что речь идет о Древнем Египте. Нефертити предложила в жены Эхнатону их третью дочь — юную Анхесенамон — и сама обучила ее искусству любви, той любви, которая всегда так зажигала фараона. История, конечно, грустная, но обстоятельства оказываются сильнее человека. Через три года Анхесенамон овдовела. Ей шел одиннадцатый год, и ее снова выдали замуж за великого Тутанхамона. Столица вновь была возвращена в Фивы, страна опять стала поклоняться богу Амону-Ра. И только Нефертити, верная прежним пристрастиям, осталась в Ахенатоне, из которого медленно и постепенно уходила жизнь. Царица умерла, город опустел окончательно, а похоронили ее, как она и просила, в гробнице с Эхнатоном. И через тридцать веков ее образ словно восстал из пепла, тревожа наше воображение и заставляя еще и еще раз задумываться о тайне красоты: что это — «сосуд, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?»Ирина Ильинична Семашко КЛЕОПАТРА (69 г. до н.э.—30 г. до н.э.)
Последняя царица Египта из династии Птолемеев. Умная и образованная Клеопатра была любовницей Юлия Цезаря, после 41 года до н.э. — его женой. После поражения в войне с Римом и вступления в Египет римской армии Октавиана (Августа) покончила жизнь самоубийством. Образ Клеопатры получил отражение в литературе (У. Шекспир, Б. Шоу) и искусстве (Дж. Тьеполо, П. П. Рубенс и др.). Клеопатра, возможно, самая легендарная женщина мира, о которой известно многое и... неизвестно ничего. Еще старик Шекспир пытался разгадать загадку «славной по отцу» — так переводится имя Клеопатры с греческого. Александр Сергеевич Пушкин также не остался равнодушен к прелестям египетской царицы и дал свою версию ее неотразимости. Да разве перечислишь всех художников, чье воображение волновал образ Клеопатры? Но вот ответить с ходу на вопрос: что же такое выдающееся совершила эта дама в истории, почему не дает она о себе забыть уже добрую тысячу лет — совсем непросто. Рискнем предположить, что ее необыкновенный талант заключался в умении прожить блестящую, полную авантюр, опасностей и утонченных удовольствий жизнь. Одни люди наделены способностями к поэтическим упражнениям, другие без труда открывают законы природы, третьи отличились великими злодействами. Но трудно найти в истории личность, каждый день которой мог бы стать темой не одного занимательного романа. Она, что называется, умела сделать жизнь интересней, чем она есть. Клеопатра происходила из замечательного греческого рода Птолемеев. Ближайший сподвижник Александра Македонского, друг его детских лет Птолемей I Сотер (Спаситель), очарованный красотами Египта, попросил себе в качестве воинской награды эту страну. Когда его великий властелин умер, то Птолемей забальзамировал труп Александра, отбыл в свое царство и обосновался в Александрии, названной так в честь Македонского. Здесь Птолемей основал знаменитую Александрийскую библиотеку, которая на долгие годы стала центром мировой учености и благодаря которой многие труды ученых древности, а также бесценные факты жизни эллинского мира дошли до нас. Не преминем отметить, что наша героиня, несмотря на прославленную в веках чувственность, также воспитывалась на пергаментах этой сокровищницы знаний и, как видно, сумела сполна воспользоваться мудростью веков, став образованнейшей женщиной своего времени. Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» попытался исследовать причины ее воздействия на окружающих: «Красота этой женщины была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимой прелестью, и потому ее облик, сочетавшийся с редкой убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу. Самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух, а язык был точно многострунный инструмент, легко настраивающийся на любой лад — на любое наречие, так что лишь с очень немногими варварами она говорила через переводчика, а чаще всего сама беседовала с чужеземцами — эфиопами, троглодитами, евреями, арабами, сирийцами, мидийцами, парфянами...» Портрет вполне четко написан — обладая глубокими знаниями, тонким умом, сильной волей и будучи несокрушимо уверенной в себе, Клеопатра овладела редчайшим искусством очаровывать людей, а так как сила была все-таки в руках у мужчин, то египтянка с успехом использовала свои таланты на поприще любви. Клеопатра получила власть в еще совсем юном возрасте. В шестнадцать лет она вышла замуж за своего брата, едва достигшего тринадцати, мальчика слабого умом и здоровьем. Клеопатра, несмотря на свою кажущуюся неопытность, хорошо понимала, что власть — это опасно для жизни, на таком поприще каждая ошибка чревата смертью. Еще не остыла кровь казненной по приказу Птолемея XII ее сестры Береники. После брака с малолетним Птолемеем XIII, казалось, власть сама пришла к Клеопатре, однако судьба уготовила ей нелепый казус. Воспитатель мужа Потин, умный проницательный царедворец, оказался не менее честолюбивым, чем царица, и мечтал править от лица своего недалекого ученика. Незадача же заключалась в том, что Потин был евнухом, а значит, против него оружие Клеопатры не работало. Тогда Клеопатра точно рассчитала, что ее союзником в борьбе за власть может быть только всесильный сосед — Рим. С того времени все свои усилия она направляет на обольщение высокопоставленных римлян. Первым в ее сети попадается сын тогдашнего правителя империи Помпея — Гней. Любовник пришел в восторг, проведя несколько ночей с египетской царицей, однако политика — дело неблагодарное. Пока Клеопатра очаровывала Помпея-младшего, в Риме случился переворот и власть перешла к Гаю Юлию Цезарю. Невольной промашкой Клеопатры не замедлил воспользоваться коварный Потин, распустив слухи среди жителей Александрии, будто царица предала египтян и скоро в город вторгнутся римляне. Клеопатра вынуждена была бежать в Сирию. Положение ее становилось день ото дня все более незавидным. Ее защитник Помпеи окончательно проиграл. Фарсальская битва (48 год до н.э.), призванная решить Вопросы власти в Риме, прочно утвердила главенство Цезаря, а сам Помпей опрометчиво бежал в Египет, тщетно ища спасения, и угодил в лапы Потина. Тот с любезной улыбочкой преподнес голову Помпея вступившему в Александрию Цезарю. Надо сказать, сама благоволившая к Клеопатре судьба послала римского правителя в Египет. Формальным поводом для визита был денежный долг Египта Риму. Цезарь предполагал вернуть его, чтобы заплатить верным своим воинам. Кроме того, используя право сильного, он хотел вмешаться в распрю жены и мужа. Он приказал и Птолемею, и Клеопатре распустить свои войска и явиться в Александрию. Но хитрый Потин не передал царице приглашение, и только необыкновенная интуиция и самоуверенность Клеопатры привели ее к решению отправиться к победителю. Переодевшись простолюдинкой, она, несмотря на козни Потина, проникла в город и... Произошло то, чего, вероятно, так боялся умный Потин: Цезарь не смог устоять против любовных чар Клеопатры. Наутро римлянин объявил Птолемею, что он должен немедленно помириться с сестрой и разделить с нею власть. Тут неожиданно слабоумный мальчик проявил характер. С криками «Измена! К оружию! Измена!» он побежал по дворцу. Только редкое хладнокровие спасло практически безоружного Цезаря от рук придворной челяди. Римлянин смог убедить толпу, что Египту лучше не ссориться с сильным соседом. Клеопатра снова приобрела власть, освободившись от своего врага Потина. Последний пал, став участником очередного неудачного заговора против Цезаря. Погиб и несчастный Птолемей XIII. Новый брак со следующим братом — Птолемеем XIV — ничего не изменил в жизни Клеопатры и был необходим для решения политических целей. Египет лежал у ее ног. Спустя несколько месяцев после отъезда Цезаря Клеопатра родила сына и назвала его Птолемеем-Цезарионом. Притязания Клеопатры необыкновенно расширились: теперь, имея такого влиятельного любовника и прочное положение при нем, скрепленное рождением законного наследника, она могла требовать большего. В Риме, куда Клеопатра прибыла, ей был устроен настоящий триумф. Среди пленниц, которые следовали за колесницей, Клеопатра увидела свою сестру Арсиною — ее именем недовольные египтяне пытались отстранить от власти Клеопатру. Арсиноя бросила умоляющий взгляд на старшую сестру, но та отлично знала главный принцип земного властителя: «Горе побежденным!» — а от своих принципов Клеопатра никогда не отступала. Хорошо знала египетская царица и другое правило — нет ничего более зыбкого, чем власть, однако и она растерялась, когда 15 марта 44 года до н.э. Цезарь был убит в сенате. Снова ей пришлось бежать, снова высчитывать будущие ходы в политической партии. Война в Риме длилась два года. Все это время Клеопатра металась между двумя враждующими партиями. И сторонники, и противники Цезаря требовали от нее военной помощи. Египтянка удачно лавировала между Сциллой и Харибдой военного успеха, хотя с каждым днем ей становилось все труднее. Тем временем умер очередной законный малолетний муж Клеопатры. Поговаривали, что она отравила его, однако это было не совсем так. Замученный унижениями, Птолемей XIV сам принял яд. Теперь все честолюбивые надежды царицы устремились к маленькому Цезариону, теперь она уже вела игру не только ради себя. Война закончилась победой цезарианцев, и правителем азиатских провинций Рима стал Марк Антоний. По крайней мере, с установлением мира Клеопатра вновь обрела уверенность в себе и решила, что делать дальше. Птичка вновь прилетела в сети сама — Антоний, как и Цезарь, хотел получить деньги от египетской царицы. В результате... Клеопатра получила от покоренного ею мужчины все — безраздельную власть в Египте, признание Цезариона наследником Римской империи, роскошную жизнь, полную удовольствий. О любовных утехах Клеопатры и Марка Антония рассказано бессчетное количество раз, поэтому отсылаем читателя к другим источникам. Скажем только, что в истории эти два имени навечно связаны друг с другом. Любовников погубила излишняя самоуверенность и потеря бдительности. Привыкшие жить в свое удовольствие, ни в чем не знавшие отказа, они достаточно вяло прореагировали на угрозу, исходившую из Рима. Октавиан же, приемный сын Цезаря, готовился к войне основательно. Ему было что терять — Клеопатра никогда бы не смирилась с его лидерством в империи. Армия Антония и Клеопатры имела огромное численное превосходство. Наверное, как ни странно, это тоже сыграло свою отрицательную роль. Они слишком понадеялись на это и проиграли битву еще до начала, проиграли психологически. Антоний в 50 лет выглядел стариком, оргии сделали свое дело, его руки не слишком крепко держали меч. А Клеопатра, привыкшая к тому, что все доставалось ей легко, решила, что полководческий талант чем-то сродни победам в любви, она приняла на себя командование частью морского флота. Увы!.. В решающей морской битве при Акциуме 2 сентября 31 года до н.э. именно Клеопатра подвела Антония. Нервы у нее не выдержали, и в разгар сражения она со своими кораблями бросилась наутек. За нею помчался Антоний, обезумев от любви, а Марк Випсаний Агриппа, лучший полководец Октавиана, наголову разгромил лишившийся командования флот. Финал этой истории подлинно трагичен. Клеопатра еще пытается быть на коне. Вначале она собирает нечто вроде «народного ополчения», записывает в него даже юного Цезариона. Одновременно она хочет подготовить пути к бегству. Наконец, она втайне надеется на последнее свое оружие — обольщение врага. Но не первый, не второй и не третий план спасения не удается. Антоний полностью деморализован, из североафриканского города Кирена на Александрию идет войско в помощь Октавиану, арабы сожгли все ее корабли, которые она приказала перевести в Красное море на случай бегства. Ну а Октавиан, этот мрачный бесчувственный солдафон, не желает видеть стареющую царицу, имя которой за столько лет стало в Риме одиозным. Отчаявшись, Клеопатра пытается купить себе жизнь ценой предательства Антония. Но и этого уже не нужно Октавиану. Он уже захватил самое ценное — детей Клеопатры, теперь египетская развратница вместе со всеми несметными сокровищами была целиком в его руках. На переговорах с египетскими посланниками Октавиан обмолвился о своих планах — заковать Клеопатру в золотые цепи и провести по улицам Рима — «Горе побежденному!». Выхода не было. Она не знала жалости к проигравшим, не было у нее жалости и к себе — потерявший все должен достойно уйти. Клеопатра велела принести ей лучшие одежды, затем взяла корзинку, где на дне, среди плодов сладких фиг, спала змея. Уколом иголки царица разбудила аспида. Мгновенно последовал безболезненный укус. Две верные служанки предпочли смерть у ног умирающей госпожи. Клеопатру похоронили с почестями, рядом с Антонием. Завоеватель приказал убрать из Александрии статуи Антония, не тронув при этом мраморные изваяния Клеопатры. Цезарион, сын Клеопатры и Гая Юлия Цезаря, был казнен, как вероятный претендент на власть. Земной путь прекрасной египтянки завершился, а легенда только начала свой путь в бессмертие, в прекрасные произведения искусства:(А. С. Пушкин. «Египетские ночи»)
Вера Леонидовна Кошелева РОГНЕДА РОГВОЛОДОВНА (ок. 960–1000) И ПРЕДСЛАВА ВЛАДИМИРОВНА (ок. 985—?)
Женщина — великое слово. В ней чистота девушки, в ней самоотверженность подруги, в ней подвиг матери.Ни одной женской судьбе не посвятили древнерусские летописцы столько сочувственных страниц, как полоцкой княжне-красавице Рогнеде. Знатное происхождение, могущественное положение и богатства отца, яркая внешность, неистребимое жизнелюбие и страстность великолепной Рогнеды — все, казалось, сулило ей любовь, преклонение, обожание, счастье. Но эти упования рухнули в одночасье. Вовлеченная в поток бурных событий, прекрасная и гордая Рогнеда стала жертвой непримиримого политического столкновения и мужского соперничества двух родных братьев — Ярополка и Владимира Святославичей. В последней трети X века Рогволод, отец Рогнеды, был одним из самых влиятельных князей Древней Руси, о котором летописи сообщают, что он «...держащю и владеющю и княжащю Полотьскую землю». Некоторые ученые поспешили объявить Рогволода норманном, а корни его имени, как и имени его дочери Рогнеды, искали в скандинавских языках. Однако современные исследователи установили, что имя «Рогволод» — чисто славянское, двусложное, наподобие славянского имени «Володимер». И означает оно «владелец рога», то есть мыса. Древний Полоцк действительно возник в крутой излучине старицы Полоты, недалеко от места впадения ее в Западную Двину. Древнее городище Полоцка по форме своей напоминало рог: излучина широкой дугой своих крутых откосов прикрывала его с трех сторон. Вот на этом мысе-роге и родилась дочь князя, «имяше свою волость в Полотьске» — Рогнеда. Полоцкая земля, которой вполне законно, по наследству, владел Рогволод, находилась в середине между Киевским и Новгородским княжествами — владениями Ярополка и Владимира. По Полоцкой земле проходил «великий путь из варяг в греки» — торговая артерия, жизненно необходимая как для северо-западных, так и для южных областей Древней Руси. Стремясь отнять друг у друга престол, братья-князья Святославичи искали союза с Рогволодом. Но не только политические и экономические соображения были тому причиной. Оба юных соперника желали взять в жены дочь полоцкого князя, прекрасную Рогнеду. Первым к Рогволоду отправил своих послов сватать его дочь Рогнеду Ярополк. Ярополк был старшим сыном великого князя Святослава Игоревича. Перед своим последним дунайским походом Святослав дал ему стол в Киеве, среднему сыну Олегу выделил древлянскую землю со стольным городом Овручем, а младшего его сына Владимира, по совету Добрыни, выпросили себе новгородцы. Через несколько лет после смерти отца между старшими братьями Святославичами началась борьба, в результате которой Олег погиб во время взятия киевлянами города Овруча. Когда весть об этом пришла в Новгород, Добрыня, чтобы спасти своего юного племянника, четырнадцатилетнего княжича Владимира, бежал с ним за море. Но уже через два года возмужавший Владимир вернулся в Новгород с варяжской дружиной, прогнал из города посадников Ярополка, объявив, что будет вести борьбу за великое княжение. Тогда же, прослышав о необычайной красоте дочери полоцкого князя Рогнеде, он решил отбить у Ярополка невесту. Тем более что по принятому в то время обычаю многоженства Ярополк был уже женат на привезенной ему Святославом прекрасной гречанке, расстриженной православной монахине. Послы из Новгорода от Владимира пришли к Рогволоду вслед за киевскими послами Ярополка. Оба юные соперника-князя просили у полоцкого князя Рогволода руки его дочери Рогнеды. Оба стремились на союзе семейном основать союз политический, полезный для предстоящей борьбы. Рогволод, не зная, кому отдать дочь, спросил ее, за кого она сама согласна выйти замуж. По рассказу летописца, гордая Рогнеда, не пожелавшая выйти замуж за князя Владимира, ответила: «Не хочу разути робичича, хочу за Ярополка». Владимир был незаконнорожденным сыном Святослава. Его матерью была пленная «ключница» княгини Ольги — Малуша. А по бытовавшему в те времена древнерусскому свадебному обряду новобрачная должна была разуть своего мужа в знак преданности и покорности. Как истинная славянка, Рогнеда знала об этом не понаслышке. Глубоко оскорбился таким ответом молодой князь Владимир, а еще больше его дядя и наставник Добрыня, родной брат той самой Малуши, которую Рогнеда назвала «рабыней». Кроме того, Добрыня рассудил, что этот ответ был произнесен не без влияния отца. А значит, в предстоящей борьбе Рогволод поддержит своего будущего зятя Ярополка. Быть может, если бы речь шла о мести за личное оскорбление, события не развивались так стремительно. Но не допустить военного союза Ярополка и Рогволода было делом первейшей важности. Как только был получен отказ Рогнеды, Владимир и взбешенный Добрыня двинули новгородскую дружину на Полоцкие земли, собрав почти все силы Северной Руси. А Рогнеду в то время уже собирались вести в Киев, за Ярополка. Рогволод вышел навстречу Владимиру, но потерпел поражение и укрылся в Полоцке. После непродолжительной осады город был взят, вся княжеская семья захвачена в плен. Рогволод с двумя сыновьями были лишены жизни. А Рогнеду Владимир взял в жены. Так против своей воли Рогнеда сочеталась с Владимиром и отправилась с ним и с полоцкими войсками, которые усилили его новгородскую дружину, к Киеву. Одолев Ярополка, Владимир в 978 году стал единовластным князем всей русской земли. А Рогнеда, его первая «водимая», то есть «законная», жена получила титул великой киевской княгини. Полоцкие земли, прежде принадлежавшие отцу Рогнеды, князю Рогволоду, Владимир присоединил к своим землям. Чудесный край и весь путь «из варяг в греки» теперь принадлежал ему. Богатое приданое! А что же Рогнеда? Через девять месяцев после столь печально начавшегося супружества с Владимиром она родила сына-первенца Изяслава. Владимир, проливший столько крови ради брачного союза с Рогнедой, очень скоро разлюбил ее, забыв и о несчастной супруге, и о маленьком сыне. Осиротевшая, униженная дочь Рогволода жила уединенно в тереме на реке Лыбеди, недалеко от Киева. С ней находился маленький сын Изяслав, отныне единственная ее родная душа и отрада. О страданиях Рогнеды, о нежных, сердечных отношениях матери и сына проникновенно поведал в своей поэме «Рогнеда» К. Рылеев:Н. А. Некрасов
Вера Леонидовна Кошелева АННА (между 1026–1028 — не ранее 1075), ЕЛИЗАВЕТА (1024—?) И АНАСТАСИЯ (1047–1066) ЯРОСЛАВНЫ
Природа сказала женщине: будь прекрасной, если можешь, мудрой, если хочешь, но благоразумной ты должна быть непременно.Русские княжны, дочери Ярослава Мудрого, портреты которых запечатлены нафресках киевского Софийского собора, вдохновляли своей красотой не только соотечественников. Слава об их очаровании, добродетелях и образованности облетела всю Европу. Иностранные принцы и короли, восхищенные совершенствами «русских принцесс», стремились к брачному союзу с дочерьми великого князя Ярослава Мудрого, созидателя самого могущественного, просвещенного и самобытного государства в Восточной Европе, каким несомненно была Древняя Русь до монголо-татарского нашествия. Три сестры Ярославны стали королевами: Елизавета — королевой Норвегии, Анна — королевой Франции, Анастасия — королевой Венгрии. О младшей сестре Анастасии, выданной замуж за венгерского короля Андрея I (1047–1060), сохранилось не очень много сведений. Имеются вполне достоверные данные о культурно-религиозной деятельности королевы Венгрии Анастасии Ярославны, с именем которой связывают основание двух православных монастырей — у Вышеграда и в Тормове. Историю романтической рыцарской любви принца, а затем короля Норвегии Гаральда III к старшей сестре Елизавете донесли до нас древнескандинавские саги: «Сага о Харальде, сыне Сигурда» и «Пряди о Хеминге, сыне Аслака». Что касается королевы Франции Анны Ярославны, то о ее судьбе после брака с французским королем Генрихом I известно больше подробностей, а память о прекрасном облике замечательной славянки, оставившей глубокий след в истории и культуре Франции, жива до сих пор. Вот уже более девяти веков она будоражит воображение писателей, художников, историков. О второй дочери князя Ярослава Мудрого, Анне, написаны романы, пьесы, монографические очерки, сняты кинофильмы. Историки скрупулезно изучают переписку французской королевы Анны, сохранившиеся свидетельства старофранцузских хроник о ее частной жизни и государственной деятельности. В национальной библиотеке в Париже бережно хранится грамота, данная аббатству Сен-Криспин ле гранд в Суассоне. Грамота написана на официальном языке того времени — латыни — в 1063 году, а подпись Анны Ярославны сделана славянскими буквами, кириллицей — «анаръина», что и по-латыни и по-французски означает «Анна королева». Автограф Анны Ярославны — ценнейший исторический памятник: по своему языку и графике он современен старославянскому кириллическому письму Остромирома евангелия 1056–1057 годов. Этот автограф — загадка Анны, оставленная потомкам и не разгаданная до сих пор. Анна Ярославна, поразившая в свое время французов своей несравненной красотой, тонким умом и милосердием, навсегда осталась для них воплощением идеала русской женщины. Не случайно надпись на постаменте скульптуры, установленной у входа в монастырь Святого Викентия в Санлисе близ Парижа, гласит: «Анна Русская, королева Франции, основала этот собор в 1060 году». Скульптура изображает статную красавицу с двумя длинными пышными косами и короной, с нежным задумчивым лицом. Вторая дочь Ярослава Мудрого, княжна Анна, могла стать французской королевой уже в 1044 году. Именно тогда французский король Генрих I послал первый раз посольство во главе с епископом Роже в далекий Киев «к королю руссов» с просьбой отдать ему в жены дочь свою Анну. Первая супруга Генриха I, Матильда, умерла, не оставив ему мужского потомства. «Французскому королю предстояло жениться вновь. Несколько лет Генрих I пребывал в бесплодных поисках невесты. И вот, как свидетельствуют французские историки, дошла до него слава о прелестях принцессы, достойной обладать сердцем великого монарха, именно Анны, дочери Георгия, или Ярослава Мудрого, короля России, ныне Московии, и он был очарован рассказом о ее совершенствах». Дело в том, что в конце I тысячелетия от Рождества Христова папа, пользовавшийся большой властью и почти неограниченным влияниям на все политические дела сильных мира сего, запретил им вступать в браки с родственниками до седьмого колена как по мужской, так и по женской линии. В силу этого запрета французскому королю не нашлось невесты ни в одном из близлежащих государств Западной Европы. Где оставалось ему искать невесту? Русская красавица-княжна, отец которой правил на другом конце Европы, в соседстве с Византийской империей, откуда Русь приняла христианство, уж никак не могла оказаться с ним в родстве. Брак с Анной во всех отношениях представлялся желательным французскому королю. Молодая, красивая женщина, полная жизненных сил и энергии, свойственных юной славянской нации, могла подарить здорового сына, наследника французской королевской династии Капетингов. И вместе с тем этот брак позволял поддерживать необходимый мир с Римом. То обстоятельство, что Анна была «греческой веры», в то время не было препятствием к браку, раскол христианской церкви на римско-католическую и греко-православную произошел несколькими годами позже. Генрих I не хотел, чтобы его постигла та же участь, которая выпала на долю его родного отца, французского короля Роберта I. Он хорошо помнил, каким преследованиям и гонениям со стороны папы римского подвергся его отец Роберт I за брак со своей четвероюродной сестрой — дочерью немецкого императора Бертой. В конце концов Роберт I был даже отлучен от церкви, что значительно ослабило королевскую власть во Франции. Брак с дочерью прославленного киевского князя, которого называли «русским Карлом Великим», способствовал бы укреплению власти и международного авторитета Генриха I, обеспечивая надежные союзнические связи и поддержку сильного и влиятельного государства. Французский король с нетерпением ждал возвращения посольской миссии и был чрезвычайно огорчен, когда она вернулась без русской княжны. Почему Ярослав Мудрый не сразу дал согласие на брак? Возможно, он не хотел так рано отпускать юную среднюю дочь, да еще так далеко, на другой конец Европы — во Францию. Тем более что и старшая дочь, Елизавета, не была выдана замуж, а в дружной семье Ярослава Мудрого родители и дети, братья и сестры — все были очень привязаны друг к другу. Кроме всего прочего, именно в это время, как свидетельствует немецкий хронист Альберт Ашафенбургский, велись переговоры о заключении династического союза с Германией и браке Анны с немецким королем. Так или иначе, но в 1044 году средняя дочь Ярослава Мудрого осталась в родном Киеве, предаваясь своим любимым занятиям: изучению языков и истории, чтению книг и переписыванию редких манускриптов в библиотеке, основанной ее отцом при Софийском соборе, о чем свидетельствуют ее сохранившиеся автографы, написанные безупречно правильным, энергичным, четким почерком. Отвлечь ее от этих занятий могла только церковная служба, музыка и охота, страсть к которой она также унаследовала от отца. Прошло еще четыре года. И вот весной 1048 года Генрих I вновь послал к берегам далекого Днепра за прекрасной русской невестой Анной почетное посольство. На этот раз его возглавлял ученый епископ Готье Савейр, в состав входили граф Госселен де Шалиньяк и другие знатные лица. К этому времени Ярослав Мудрый выдал замуж не только старшую дочь Елизавету, но и младшую Анастасию. Обе стали королевами и последовали за своими мужьями: одна — в Норвегию, другая — в Венгрию. Не состоялся только брак Анны с немецким королем. Преданность французского короля Генриха I своей заочной избраннице, красноречие епископа Готье Савейра, с которым Ярослав Мудрый объяснялся без переводчиков и который рассказал великому киевскому князю, как много хорошего слышал он о его красавице дочери и с каким нетерпением он ждет ее приезда, — все это не могло не убедить отца Анны Ярославны. На этот раз Ярослав Мудрый дал послам короля Франции официальное согласие на брак Анны с Генрихом I. Так решилась будущая судьба русской красавицы-княжны, которой предстояло более тридцати лет провести вдали от любимого Отечества. В княжеском дворце стали собирать невесту в нелегкую и дальнюю дорогу. Чинили карету, искали лучших коней, доставали из больших сундуков припасенное богатое наследство: золото, серебро, камни-самоцветы, дорогие ткани — парчу, бархат, византийское сукно, пушистые шубы из меха соболя и горностая. В это время Анна Ярославна также готовилась к серьезным переменам в своей жизни. Беседовала с отцом, подбирала вместе с ним книги, чтобы взять их с собой на новую родину. Только благодаря библиотеке Анны Ярославны, которую она привезла с собой во Францию, до нас дошла уникальная книга — так называемое Реймсское евангелие — старославянский рукописный памятник, созданный на Руси в первой половине XI века в киевской библиотеке Ярослава Мудрого. В день отъезда провожали Анну с княжеского двора всем народом, понимая, что расстаются, быть может, навсегда. Отец, обняв ее, тихо сказал: «Помни, дочка, про честь Руси и нашего родного Киева!» Потом, перекрестив, посадил в карету, и пышная процессия, сопровождаемая огромной толпой, двинулась со двора. Князь приказал большому отряду воинов сопровождать посольство с Анной до самых западных рубежей Руси. Когда выехали подальше от города, Анна попросила остановиться, вышла из кареты, поднялась на высокий холм и долго любовалась видом Киева, окруженного желтеющим лесом и блиставшего золотом церковных куполов. Многие видели кинофильм «Ярославна — королева Франции», поставленный по мотивам романа А. Ладинского. Но не многие знают мнение историков, которые считают, что здесь средневековая жизнь и быт Древней Руси изображаются в неправдоподобно мрачном и даже неприглядном виде. Это вовсе не соответствует научным представлениям об этой эпохе. Сохранившиеся архитектурные памятники, сообщения древнерусских летописей и археологические раскопки свидетельствуют о том, что Древняя Русь времен Ярослава Мудрого была одним из самых культурных, богатых и экономически развитых государств мира, а его столица Киев — один из самых красивых городов Европы. Именно в этом убедилась во время своего путешествия во Францию Анна Ярославна. Путь посольства с Анной пролегал через города Польши, Чехии, Германии: Краков, Прагу, Регенсбург... Путешествие длилось несколько месяцев. Ехали только днем, в больших городах останавливались на несколько дней, чтобы дать отдохнуть невесте, запастись провизией, подковать коней. Поздней осенью посольство с Анной прибыло в Париж. Генрих I был весьма доволен, представляя свою будущую супругу королевскому двору и самым знатным феодалам Франции. Французов настолько поразила необычайная красота русской невесты, что они отметили это в своих летописях. Несколько месяцев Анна привыкала к новой обстановке, готовилась к исполнению высочайших обязанностей, совершенствовала знание французского языка. 14 мая 1049 года, в день Св. Троицы, в древней французской столице городе Реймсе, в присутствии богатейших феодалов, которые съехались с разных уголков Франции, и при огромном скоплении народа король Генрих I торжественно обвенчался с Анной Ярославной. Величественная церемония бракосочетания происходила в Реймсском кафедральном соборе, руки молодых соединил архиепископ Реймсский — Ги де Шатильон. Раскол христианской церкви на католическую и православную произошел пятью годами позже, в 1054 году, поэтому, вступая в брак с Генрихом I, Анна не изменила своего вероисповедания. Более того, в час, когда русская княжна Анна Ярославна стала французской королевой, она подарила собору Евангелие, которое привезла из Киева и которое впоследствии получило название «Реймсское». На этом Евангелии, переписанном кириллицей в киевском Софийском соборе в 40-х годах XI века, короли Франции на протяжении многих веков приносили присягу в час коронации в Реймсском соборе и при вступлении на престол Франции. Науке Реймсское евангелие стало известно только в XVIII столетии. Его показывали Петру I во время путешествия царя по Европе в знак того, что память об «Анне Русской» по-прежнему жива во Франции. Потом оно долго считалось потерянным. Случайно его обнаружил в Реймсской библиотеке славист О. И. Тургенев в 1885 году. В 1975 году Реймсское евангелие экспонировалось в Москве. Так рукописная книга, которую держали в руках Ярослав Мудрый и его дочь Анна, через девять столетий вновь совершила путешествие через всю Европу, но теперь не во Францию, а в Россию. Первые годы жизни Анны в Париже были трудными и не очень радостными. Анна тосковала по родине. Известный историк и писатель М. Дрюон цитирует такие строки из письма Анны отцу в Киев: «В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны, нравы ужасны». Но Анна была достойной внучкой своего великого деда князя Владимира Святославича, прозванного русским народом Красное Солнышко, и истинной дочерью своего отца Ярослава Владимировича, не зря прозванного Мудрым. Став королевой Франции, Анна Ярославна сумела преодолеть уныние благотворительной деятельностью и отдалась вся исполнению своего долга перед народом, перед новым отечеством. Королева Анна перенесла во Францию исконную русскую черту — милосердие, старинный русский обычай гостеприимства, учение о милостыне как святом долге каждого. Раздавая щедрую милостыню бедным, заботясь об участи вдов и сирот, устремляя внимание на нужды и бедствия народа, делая богатые пожертвования монастырям и основывая новые церкви, «Анна Русская» быстро заслужила народную любовь и широкую популярность как «добрая королева». Сохранилось письмо Папы Римского Николая II к «славной королеве», в котором он восхваляет благочестие, щедрость и добрые дела Анны: «Слух о ваших добродетелях, восхитительная дева, дошёл до наших ушей, и с великой радостью слышим мы, что вы выполняете свои королевские обязанности с похвальным рвением и замечательным умом». Об уважении и полном доверии Генриха I к жене, а также о большом авторитете Анны во французском обществе говорит и тот факт, что ей было предоставлено право ставить свою подпись на документах государственной важности рядом с подписью короля Франции еще при его жизни. Эта привилегия Анны была уникальным явлением не только для французского королевского двора того времени, но и для всего XI века. Четкие, сделанные уверенной рукой подписи Анны Ярославны стоят рядом с крестами неграмотных королевских чиновников, придворных феодальной знати и самого монарха — Генриха I и неоспоримо доказывают, что коронованная славянка знала официальный язык средневековой Западной Европы. До XIII века государственные документы во Франции писались писцами на латинском языке, и Анна, кроме одного-единственного исключения, ставила свои подписи собственной рукой и также латинскими буквами. По-латыни было написано и письмо Папы Римского к Анне. Естественно, что от молодой и энергичной королевы стали ждать так давно желанного наследника французского престола. Однако проходило время, а у Анны не было детей, что тревожило все королевское окружение. Можно себе представить горе Генриха и Анны, когда этот наследник несколько лет медлил с появлением. И тогда Анна, вспомнив обычай родной страны, обратилась с молитвами к святому Викентию — заступнику французов — и дала обет: если он осчастливит ее рождением сына, то она воздвигнет в честь этого святого монастырь. В 1053 году Анна родила сына, долгожданного наследника французского престола, которому дала греческое имя Филипп. С тех пор имя «Филипп», которое не употреблялось во Франции, стало одним из самых популярных. Потом Анна родила еще двоих сыновей: Роберта и Гуго. Роберт умер в детстве. А Гуго, названный впоследствии Великим, стал родоначальником королевской линии Вермандуа, участвовал в первых крестовых походах и героически погиб в Палестине, покрыв себя неувядаемой славой. Став матерью трех сыновей, Анна Ярославна целиком посвятила себя новым заботам, новому долгу — воспитанию детей и будущего короля Франции Филиппа I. Король Генрих I много времени проводил в военных походах: то боролся с междоусобицами своих вассалов, то защищал страну от внешних врагов. Бывало, что он целыми днями не сходил с коня, и, конечно, очень часто ему просто не хватало времени для исполнения родительских обязанностей. К тому же королевский двор постоянно переезжал с одного места на другое: из Санлиса в Суассон, потом в Париж, Леон, Карби и, наконец, в Орлеан. Анна с первых дней сама занималась воспитанием и образованием своих малолетних сыновей. В этом Анне весьма пригодились ее всесторонние и глубокие познания, ее высочайшая культура. Прежде чем придворные наставники стали обучать Филиппа и Гуго военному искусству, геральдике, средневековому этикету и танцам, королева Анна научила своих сыновей грамоте, языкам, арифметике, истории, наставляя их не только в знаниях, но в добродетелях, благочестии и милосердии. Старания королевы-педагога не прошли даром. В отличие от отца Генриха I его сын, будущий король Франции Филипп I, умел читать и писать уже в шестилетнем возрасте, а подписанные им впоследствии грамоты и хартии изобличают в нем образованнейшего монарха, хорошо знавшего историю и прекрасно владевшего слогом. Этим, безусловно, не могла не гордиться его мать Анна Ярославна — коронованная киевлянка, достойная дочь великого составителя «Русской Правды». В свою очередь, Филипп I и Гуго Великий вопреки превратностям судьбы, на протяжении всей жизни сохраняли глубокое уважение, нежную и почтительную любовь к своей замечательной матери — французской королеве «Анне Русской». Несомненно, что благодаря воспитанию Анны ее сыновья знали о своих русских корнях, чтили своих русских родственников. Известно, например, что, будучи двоюродным братом великого князя Святополка Изяславича и зная об этом, Гуго Великий и его соратники во время Первого крестового похода радушно встретили русского игумена Даниила. В 1059 году, после тридцатилетнего пребывания на королевском троне, Генрих I решил передать его своему старшему сыну Филиппу. 23 мая 1059 года на седьмом году своей жизни Филипп был коронован в присутствии своих родителей и знатных людей Франции в том же Реймсском кафедральном соборе, где десять лет назад состоялось бракосочетание Генриха I и Анны. Сохранился текст клятвы, которую юный Филипп сам прочитал в тот день: «Я — Филипп, будущий король Франции...» Теперь Анна могла быть более спокойна за судьбу своего старшего сына: Филипп был посвящен в короли еще при жизни ее заботливого и предусмотрительного супруга. В неспокойной Франции, раздираемой междоусобицами феодалов-вассалов, это было немаловажно. Надо сказать, что предчувствие не обмануло Генриха I.4 сентября 1060 года он, находясь со своей семьей в замке Витри-о-Лож близ Орлеана, скоропостижно скончался от сердечного приступа. По завещанию короля, его похоронили в Сен-Дени, где по сей день сохранились могила и надгробие с эпитафией. На престол взошел семилетний Филипп I. Королева-мать Анна Ярославна стала опекуншей юного короля. После смерти Генриха I Анна вместе с сыновьями почти сразу же удалилась в Санлис и безвыездно провела там несколько лет. Почему она выбрала и обосновалась именно в этой королевской резиденции? Для этого у нее было несколько причин. После смерти Генриха I Анна осталась молодой вдовой: ей не было еще 35 лет. Хотя она была королевой Франции, но в условиях неустойчивости власти в королевстве она не могла чувствовать себя с детьми в полной безопасности. Умная и проницательная, Анна не могла не понимать, что власти юного Филиппа в любой момент могут воспротивиться могущественные и своенравные феодалы. Замок Санлис Анна избрала прежде всего ввиду надежного и спокойного месторасположения. Находящийся недалеко от Парижа в старинном, неизменно преданном монархам городе, окруженном чудесными густыми лесами, Санлис, безусловно, представлял собой наиболее безопасное и благодатное место для детей и матери-опекунши. Но была и еще причина, заставившая Анну избрать именно эту резиденцию. Согласно одной старинной французской летописи, «королева Анна очень любила Санлис по царствующему там благорастворенному воздуху и по прекрасной охоте, к которой она питала большое расположение», чем вызывала во Франции немалое удивление. 11 лет замужества, жизнь французского двора с ее пышностью, многолюдностью, строго регламентированным этикетом нисколько не изменили ее. Зеленые леса Санлиса напоминали Анне привольные просторы ее любимой родины, где она принимала участие в «звериных ловах» вместе с отцом и братьями. И оказавшись здесь, коронованная славянка вновь со страстью предалась охоте и верховой езде. Наконец, именно в Санлисе Анна приступила также к выполнению данного ею обета о строительстве монастыря. Близ Санлиса, в местечке Витель, стояла полуразрушенная часовенка Св. Викентия, вокруг которой расстилался широкий луг, названный «Полем Короля». На этом месте задумала Анна заложить монастырь. «Хартия королевы Анны, выданная в 1060 г. на основание монастыря Сен-Венсан в Санлисе и пожертвования оному», была подтверждена ее сыном Филиппом I, королем Франции, и скреплена его печатью повторно в 1071 году. Текст хартии написан, по всей вероятности, самой Анной и свидетельствует о большой начитанности и высоком духовном настрое ее автора. Строительство храма и обители было для Анны Ярославны таким же делом жизни, как для ее отца Ярослава Мудрого возведение Софийского собора в Киеве. 29 октября 1065 года строительство храма в Санлисе было завершено. Он имел форму креста и высокую колокольню и был освещен во имя Святой Троицы, Пречистой Богородицы Марии, Иоанна Предтечи и Святого мученика Викентия. Со всех сторон к храму прилегали монастырские здания с Многочисленными кельями. Монастырь этот существовал вплоть до Великой французской революции 1789 года и до последнего времени живо было в нем воспоминание о королеве Анне. Ежегодно память о ней чтилась торжественным богослужением и трапезой для бедных вдов, которую устраивал настоятель монастыря, чтобы народ не забывал о «доброй королеве». И сегодня скульптурное изображение королевы «Анны Русской» с королевским скипетром в одной руке и маленьким храмом в другой стоит у входа в храм в Санлисе, основанного ею еще в 1060 году. В Санлисе об активной государственной и культурно-религиозной деятельности Анны Ярославны в этот период говорят ее подписи под хартиями и жалованными грамотами, которые неизменно стоят рядом с именем ее сына, короля Франции Филиппа I. С резиденцией Санлис связана история любви и второго замужества Анны, история столь же рыцарско-романтическая, сколь и драматически-загадочная. Утверждают, что печать графа Рауля де Крепи и де Валуа стала появляться на дарственных грамотах с 1062 года. Наверное, именно в это время он впервые и появился в резиденции молодого короля и вдовствующей королевы. Граф Рауль III, потомок Карла Великого, считался самым знатным, богатым и независимым феодалом Франции. Несколькими годами старше вдовствующей королевы, он был уже дважды женат. Первая жена Рауля Адель, дочь графа Ночера, умерла в 1053 году, оставив ему двух сыновей и двух дочерей. Со второй женой он расстался, не сумев простить ей супружескую неверность. Увидев однажды Анну в облике русской амазонки, охотившейся в санлисских лесах, Рауль не мог уже забыть ее никогда. Эти два незаурядных человека встретили друг в друге искреннее и горячее чувство, но путь их к счастью был нелегким. Полюбив Рауля, Анна, как истая славянка, отдалась этому чувству всей душой. Лицемерие, тайные отношения с Раулем ради сохранения королевского титула и почестей для нее были неприемлемы. Ради любви она готова была отказаться от власти, короны, почета, но не пожертвовать своим достоинством и будущим сыновей. Анна была любящей матерью, опекуншей юного французского короля Филиппа I. Поэтому решение вступить во второй брак с графом Раулем де Крепи и де Валуа далось ей не без внутренней борьбы. Драматизм ситуации усугублялся тем, что граф Рауль, как единодушно отмечают старофранцузские хроники и современные историки, был «самым могущественным и властным феодалом Франции», «не боявшимся ни армии короля, ни папских энциклик», игнорировавшим волю короля и даже оспаривавшим право на престол королевской династии Капетингов, к коей принадлежали Генрих I и его наследник Филипп I, сын Анны. Вступая во второй брак с графом Раулем де Крепи, Анна утрачивала титул королевы, но превращала противника королевского престола в надежного защитника своего юного сына-короля Филиппа I. Не сомневаясь в искренности и преданности полюбившего ее Рауля и убедившись в его готовности быть верной опорой Филиппу, Анна уехала с возлюбленным в его владения, где в церкви замка Крепи их обвенчал местный священник. Некоторые французские источники утверждают даже, что граф Рауль де Крепи и де Валуа «похитил королеву Франции, когда та прогуливалась в Санлисском лесу, и увез в свой замок как простую смертную». Трудно себе представить, чтобы гордую и решительную Анну можно было бы увезти, а тем более удерживать против ее воли. Именно так пытались хоть как-то объяснить себе события современники, не веря, что ради любви можно добровольно пожертвовать титулом и властью королевы Франции. Добровольный брак Анны, по каким бы мотивам и с кем бы он ни был заключен, мог оцениваться только как «ошибка королевы Франции». Незаурядные люди, Анна и Рауль никого не посвящали в тайну своих отношений. Решив соединить свои судьбы, они приняли единственно возможное в сложившихся обстоятельствах решение. Анна уехала из Санлиса и обвенчалась с Раулем действительно внезапно и неожиданно для всех. Но могло ли быть иначе? Объяви они о своем намерении вступить в брак, он никогда бы не состоялся. Прекрасно осознавая это, Анна и Рауль объявили о своем бракосочетании лишь тогда, когда оно стало свершившимся фактом. Это вызвало настоящую бурю. Но счастливую чету ничто не устрашило: ни смятение при дворе, ни родство Рауля с королем Генрихом, делавшим, по тогдашним понятиям, их брак невозможным, ни жалоба второй жены Рауля Алиеноры папе римскому. Дело в том, что развод Рауля с неверной Алиенорой не был подтвержден разрешением папы, что в XI веке было обязательным условием признания его действительности. Этим и воспользовалась бывшая супруга графа. Не любя Рауля, она тем не менее вовсе не желала утрачивать тех привилегий и богатств, которые ей давало сохранение официального статуса супруги графа де Крепи и де Валуа. Обуреваемая местью, злобой и завистью, Алиенора отправилась в Рим, где подала жалобу папе Александру II, в которой обвиняла покинувшего ее Рауля в супружеской неверности. Александр II, поверив жалобе лицемерной Алиеноры, приказал графу Раулю расторгнуть брак с Анной и взять обратно Алиенору. А когда тот не захотел повиноваться, то был отлучен от Церкви и его брак с королевой Анной был объявлен недействительным. Но это не помогло. Рауль был счастлив со своей третьей женой и не расставался с Анной до последнего дня своей жизни. Мало-помалу все привыкли к этому новому положению Анны. Любовь сыновей к Анне Ярославне была очень велика, и она сумела сохранить самые теплые и дружественные отношения со своими детьми. Более того, вместе с новым мужем графом Раулем де Крепи и де Валуа и его двумя сыновьями от первого брака Анна неизменно сопровождала юного короля Филиппа I в его нелегких и небезопасных поездках по Франции вплоть до его совершеннолетия. Только теперь она перестала подписывать вместе с сыном-королем государственные документы, как делала это до своего второго замужества. Зато сохранилось несколько жалованных грамот, выданных королем Филиппом I и подписанных одновременно с ним графом Раулем и его двумя сыновьями. Например, в 1065 году, сопровождая Филиппа I в Корбеи, они подписали вместе с ним грамоту Анонскому аббатству. Почти одиннадцать лет прожила Анна с Раулем. Граф умер в городе Мондидье 6 сентября 1074 года. Наверное, это были самые счастливые годы, проведенные Анной вдали от родины. Общаясь с любимым человеком, русская красавица вновь чувствовала себя сама собою — «Анной Русской». Любовь с новой силой воскресила в ее душе самые сокровенные, самые драгоценные воспоминания. Она не могла не рассказывать Раулю о своей жизни в родном Киеве, вспоминала чудный Днепр, великолепный Софийский собор, замечательную библиотеку отца, близких людей, родной язык... Именно это душевное состояние Анны позволяет понять, почему в 1063 году, накануне своего второго замужества с графом Раулем де Крепи и де Валуа, Анна сделала свою единственную славянскую подпись на дарственной грамоте аббатству Сен-Криспин ле гранд в Суассоне. Это была последняя подпись Анны как королевы Франции, и, поставив ее не по-латыни, как было принято, а славянскими кириллическими буквами, Анна Ярославна хотела тем самым подчеркнуть, что и вдали от Родины она оставалась русская душой и всеми своими помыслами. Так замечательная русская красавица подарила своим потомкам драгоценный автограф — ценнейший памятник древнеславянской письменности. Овдовев второй раз, Анна вернулась к сыну-королю и вновь погрузилась в государственные дела. Сохранились грамоты этого периода, в которых она теперь подписывалась «Анна, мать короля Филиппа», так как после второго брака утратила титул королевы. Однако при дворе сына-короля Анна Ярославна оставалась недолго. Полная воспоминаний о былом счастье, она, женщина далеко еще не старая, полная обаяния и неугасшей красоты, — о чем свидетельствуют старинные гравюры тех лет, — тяготилась шумной жизнью двора. Вот уже несколько лет, как ее сын Филипп достиг совершеннолетия, принял всю полноту государственной власти и уже не нуждался в ее опеке. Недавно он вступил в брак с Бертой Голландской. Вместе с молодой королевой Филипп I подтвердил хартию Анны, выданную ее детищу — монастырю Святого Викентия в Санлисе, о чем говорит приписка в конце этого документа. Последняя подпись Анны на французских государственных документах относится к 1075 году. Это грамота короля Филиппа I, подтверждающая основание и привилегии монастыря Девы Марии в Пон-ле-вуа. С 1075 года всякие сведения об Анне Ярославне прекращаются. Некоторые исследователи истории Франции XI века утверждают, что в конце своей жизни Анна Ярославна «возвратилась на землю своих предков и, прожив на Руси несколько лет, умерла там». Осуществилось ли это последнее желание Анны или ему помешали какие-либо обстоятельства? Неизвестно. Важно то, что Анна, горячо любившая свою Родину, не сменившая ни своего имени, ни своего вероисповедания, хотела последние свои дни провести на Родине и умереть на Русской земле. Очевидно, она неоднократно высказывала это желание, что и запечатлели надписи на старинных гравюрах. Год и обстоятельства смерти Анны неизвестны. Во Франции место погребения Анны не найдено, хотя попытки такие предпринимались неоднократно. Так загадочная русская красавица сделала все, чтобы ее соотечественники не сомневались: Анна, дочь Ярослава Мудрого, возвратилась на любимую Родину. Не менее романтична судьба старшей сестры Анны — Елизаветы, которую в древнескандинавских сагах называли Эллисив. Красота Елизаветы покорила сердце норвежского принца Гаральда. Он встретился с русской княжной, когда после неудачной попытки своего сводного брата Олафа вернуть норвежский престол, гонимый его противниками, вместе со своими товарищами нашел прибежище и поддержку на Руси. Поступив на службу к великому киевскому князю Ярославу Владимировичу Мудрому, Гаральд попросил руки его дочери Елизаветы. Однако первая его попытка получить в жены прекрасную Елизавету не увенчалась успехам: Ярослав отказал Гаральду, так как принц не имел ни престола, ни богатства. Удрученный отказом викинг отправился искать по белу свету славы и богатства, чтобы стать достойным руки и сердца прекрасной русской княжны. Гаральд вместе со своей варяжской дружиной совершал дальние походы в Малую Азию, Северную Африку, Палестину, Грецию, Сицилию, успешно сражался с врагами Византии — сарацинами, на суше и на море. Эти многочисленные подвиги принесли ему огромную славу и прозвище «Смелый», или «Суровый». Приобретенные в походах несметные богатства Гаральд неизменно пересылал ко двору князя Ярослава, доказывая тем самым, что он достоин быть его зятем. Норвежский принц Гаральд оказался не только славным героем-викингом, но и талантливым поэтом-скальдом. Среди всех своих бесконечных и опасных приключений Гаральд не забыл прекрасной Елизаветы и в духе рыцарской поэзии сочинил стансы в честь своей прекрасной возлюбленной — 16 строф песни, восхваляющей гордость и красоту русской княжны и оканчивающейся грустным припевом: «Только русская девушка в сияющей короне пренебрегает мною». Можно не сомневаться, что, возвратившись в Киев из походов, Гаральд часто исполнял свои песни при дворе Ярослава в присутствии не только Елизаветы, но и ее сестер — Анны и Анастасии. Одна из этих песен чудом сохранилась. Впервые ее текст был обнаружен в рукописи о жизни норвежских королей исландского ученого XIII века Снорри Стурлусона «Круг земной». Через несколько столетий эта песня Гаральда завоевала необычайную популярность во Франции, где она не раз была переложена поэтами с латинского языка на французский. Затем, завершив поэтический круг, песня Гаральда в честь Елизаветы вернулась обратно на Русь. В XVIII веке песню Гаральда перевели в России поэты И. Ф. Богданович и Н. А. Львов, а в XIX веке — К. Н. Батюшков. О стансах северного скальда и о его взаимоотношениях с дочерью Ярослава Мудрого писал в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзин: «Елизавета не презирала его: он следовал единственно обыкновению тогдашних нежных рыцарей, которые всегда жаловались на мнимую жестокость своих любовниц». Карамзин был прав, Елизавета не презирала Гаральда, а, напротив, горячо любила его. Она давно оценила достоинства, таланты и преданность Гаральда и очень тревожилась за его судьбу. А причины для тревоги были. В мужественного, овеянного славой викинга страстно влюбилась византийская императрица Зоя. Настойчивые просьбы Гаральда отпустить его домой привели преданного рыцаря в темницу. Только благодаря находчивости и храбрости товарищей Гаральда ему удалось добраться до корабля, покинуть Константинополь и приплыть в Киев с большими богатствами. На сей раз Гаральда ждали в Киеве, его тепло встретила Елизавета, радушно принял Ярослав. В 1045 году Ярослав Мудрый выдал замуж свою старшую дочь Елизавету за Гаральда Смелого. А в 1047 году он стал норвежским королем Гаральдом III Сигурдсоном, а Елизавета Ярославна — королевой Норвегии. У Гаральда и Елизаветы подрастали две прелестные дочери — Мария и Ингигерд, когда их отец, король Норвегии, окончил свою жизнь так же геройски, как и провел её. Гаральд III Сигурдсон погиб в 1066 году в Англии, в знаменитом Гастингском сражении. Оставшись вдовой, Елизавета Ярославна через несколько лет вышла замуж за датского короля Свена II Естридсена. В 1075 году она овдовела второй раз. С этого времени все известия о ней, как и о ее сестре Анне Ярославне, кончаются. При киевском дворе встретил свою избранницу и будущий король Венгрии Андрей I. Его выбор пал на младшую дочь Ярослава Мудрого — Анастасию. Прелестная киевская княжна чем-то напоминала ему мать. Отец Андрея, герцог Ласло Сар, двоюродный брат венгерского короля Иштвана I Святого, был женат на русской княжне Премиславе Владимировне. Рано потеряв родителей, будущий король вместе с братом Левенте вынужден был укрываться от своих политических противников сначала в Польше, а затем искать прибежища на Волыни. Однако волынский князь Игорь Ярославич не решился их принять, опасаясь союзного Германии венгерского короля Петра, захватившего в 1038 году венгерский престол после короля Иштвана I Святого, родного дяди гонимых юных королевичей. Андрей и Левенте ушли к половцам, где провели насколько лет в трудных военных походах. После многочисленных мытарств венгерские изгнанники нашли наконец пристанище на Руси, при гостеприимном киевском дворе великого князя Ярослава Владимировича Мудрого. Полюбив Анастасию, Андрей не осмеливался просить ее руки, находя свое положение изгнанника недостойным совершенств и доброты прекрасной девушки. Лишь будучи приглашенным в 1046 году венгерской знатью на трон, Андрей открыл свои чувства киевской княжне и обратился к ее отцу с просьбой осчастливить его согласием на бракосочетание с младшей дочерью. Окрыленный взаимным чувством Анастасии, давно питавшей нежную привязанность к молодому венгерскому герцогу, а также согласием и поддержкой великого киевского князя Ярослава Мудрого, Андрей возвратился на родину и в 1047 году был коронован. Он занял венгерский престол вопреки козням и планам германского императора Генриха III, который даже задумывал в том же 1047 году первый военный поход против него. Последовавшая за мужем Анастасия Ярославна стала королевой Венгрии. Память о жене Андрея I, прекрасной русской княжне Анастасии, более известной в Венгрии под именем Агмунда, сохранилась в этой стране до наших дней. Воспитанная в такой культурной среде, где образованность, чтение и переписывание книг, открытие школ и библиотек, строительство церквей и соборов считалось почетным делом, Анастасия, как и ее сестра, французская королева Анна, не только делала щедрые пожертвования существовавшим монастырям, но и воздвигала новые храмы. С именем благодеятельной королевы Анастасии-Агмунды в Венгрии связывают основание двух православных монастырей — у Вышеграда и в Тормове. В монастыре близ Тормово нашли впоследствии убежище монахи чешского Сазавского монастыря, изгнанные в 1055 году за принадлежность к православию. С Анастасией Ярославной из Киева в Венгрию прибыли не только русские православные священники, но и многочисленная русская дружина. Великий князь киевский Ярослав Мудрый дорожил венгерским союзом в общеевропейском доме, а Андрей I, в свою очередь, чрезвычайно ценил поддержку своего могущественного русского тестя. Андрей I поселил русских в районе Тихань и Зебеген. По свидетельству хроник, самым многочисленным было русское село Оросвар, находящееся близ королевского замка Вышеграда. Жители этого русского села обязались ежегодно выставлять венгерскому королю две стражи к воротам. Венгерский король и его русская жена абсолютно доверяли такой страже. К помощи русской рати Андрей I прибегал и в войнах с внешними врагами. Андрей I умер в 1061 году от ран, полученных в сражениях. Анастасия Ярославна вынуждена была бежать вместе с тринадцатилетним сыном Шаламоном в Германию. Она опасалась преследований захватившего венгерский престол Бела I и посылала послов к своему родному брату, в то время великому князю киевскому Изяславу Ярославичу с просьбой не оказывать политическим противникам ее сына-королевича никакой поддержки. Как отнеслись на Руси к политике Бела I, неизвестно, но против Шаламона она не выступила. В 1063 году Шаламон отстоял венгерский престол. Немалую роль в этом сыграли нравственная поддержка и дипломатические усилия его умной и проницательной матери. Вернувшись после трехлетнего изгнания в Венгрию, Анастасия Ярославна последующие одиннадцать лет провела при дворе своего сына, венгерского короля Шаламона I. Дальнейшая судьба ее неизвестна. До наших дней на озере Балатон, в районе Тихань, сохранилась королевская усыпальница. Полагают, что Анастасия Ярославна была похоронена здесь, в одной могиле со своим любимым мужем, венгерским королем Андреем I.П. Бомарше
Ирина Ильинична Семашко ЭЛЕОНОРА АКВИТАНСКАЯ (1122–1204)
Королева Франции, жена Людовика VII. Затем королева Англии. Прекрасно, когда женщина становится королевой, но уж, кажется, и пожелать лучшего нельзя, если это происходит с ней дважды. Но, как показывает история, никакие богатства, никакие троны не приносят с собой обычного женского счастья. И расскажи мы перипетии судьбы Элеоноры Аквитанской, не упоминая ее регалий и примет времени, читатель и не догадался бы, что это происходило не в наше время, а почти десять веков назад. Элеонора была единственной дочерью герцога Вильгельма Аквитанского, и если любящий отец когда-нибудь и сокрушался, что Бог не послал ему сына, то весьма недолго. Элеонору с детства всерьез интересовали политические и военные вопросы. Грациозная и изящная, она слыла прекрасной наездницей и отлично стреляла из лука. Будучи еще совсем юной, она стала наследницей влиятельнейшего герцогства Франции, и жители Аквитании охотно приняли правление Элеоноры. До нас дошла красивая легенда, связанная с именем герцогини. Будто любила она, пятнадцатилетняя, мужественного рыцаря Ричарда, против брака с которым выступили влиятельные родственники девушки, так как считали слишком неравным этот союз. Однажды на глазах обезумевшей от горя Элеоноры рыцарь был убит, и ее выдали замуж за другого. Завидной невесте — герцогине Аквитанской — и жених назначался «что надо» — французский король Людовик VII. Прибыв в Париж, Элеонора была поражена скукой и пуританскими нравами, царившими при королевском дворе. Муж оказался очень набожным, замкнутым и даже холодным. Страной управляли два влиятельных церковника — Одо и Бернард. Королева попыталась переломить косность и чопорность парижской знати, чем, конечно, нажила себе серьезных врагов. Она окружила себя поэтами-обожателями и музыкантами и развлекалась как могла. Людовик, несмотря на разницу взглядов, вынужден был мириться с женой, так как полюбил строптивицу с первого взгляда. Королева была незаурядной, высоко образованной женщиной. В Париже она посещала лекции знаменитых философов, теологов, правоведов и очень огорчалась от того, что ей не разрешалось принимать участие в диспутах слушателей. Наконец, в 1147 году судьба послала королеве приключение. Людовик VII, поддавшись уговорам советников, решил организовать крестовый поход в Палестину. Элеонора упросила мужа взять ее с собой. И хотя ее всегдашние враги Бернард и Одо были против участия женщины в походе, она смогла победить, в чем ей немало помогли аквитанские рыцари, не слишком охотно шедшие на службу в королевское войско. Только личное участие любимой правительницы в предприятии подвигло многих поступить на службу к Людовику. Правда, Элеонора скоро поняла сомнительность подобного рода приключений. По ночам ей приходилось дрожать от холода в грязных палатках, да и пища готовилась не столь изысканно, как в мирное время. Конечно, женщины XII века не были избалованы ванными или маникюрами, но и им тяжеловато приходилось в многодневном походе, тем более что «королевские смотрители» позаботились удалить Людовика от жены.Встретились они лишь в Антиохии, где властвовал обаятельный дядя Элеоноры Раймунд Тулузский. Он хорошо принял королеву и ее свиту, снабдил их новой одеждой. После трудного похода королева охотно принимала ухаживания дяди, чем вывела из себя мужа. Людовик приказал немедленно выступать в поход на Иерусалим. Напрасно его советники отговаривали короля, предостерегая Людовика, что армия находится не в боевом порядке. Муж проявил твердость и приказал королеве следовать за ним. Элеонора неожиданно стала сопротивляться, тогда ревнивец силой потащил жену в Иерусалим. Попытка взять город приступом закончилась неудачей, а Людовик навсегда потерял расположение любимой. Она возвратилась-таки в Париж, теперь ее задерживать было нельзя: королева забеременела. У супружеской четы уже росла девочка Мария, и нынче, конечно, ждали наследника, но и во второй раз Элеоноре не повезло. После рождения второй дочери Элеонора и Людовик совсем отдалились друг от друга. Королеве опостылел мрачный французский двор, а набожность мужа внушала ей бесконечное отвращение. Она выступила с инициативой развода и получила его в 1152 году. С радостью вернулась Элеонора в родную Аквитанию, словно желая взять реванш над унылыми годами, она устраивала грандиозные празднества в роскошном дворце. Женщина не очень расстроилась, потеряв высокий титул, зато она приобрела свободу. Элеонора всячески поощряла рыцарские традиции, культивировавшие возвышенное отношение к даме и поклонение ей, оказывала покровительство поэтам, музыкантам, художникам. Вскоре ее двор стал самым великолепным двором тогдашней Европы. Не заставили себя ждать и поклонники. Один из них — веселый, словоохотливый, страстный, словом, полная противоположность прежнему мужу Элеоноры — Генрих Плантагенет — зажег в герцогине Аквитанской ответное чувство. Единственное, что смущало прекрасную даму, — молодость претендента, все-таки ему было 19 лет. Однако Генрих соблазнил Элеонору троном Англии, который должен был перейти к нему после смерти его дяди, короля Стефана. Через полгода после свадьбы Элеонора родила первенца, названного в честь деда Вильгельмом. Это событие словно специально совпало по времени со смертью английского короля, и 19 декабря 1154 года Элеонора получила второй высочайший титул. Правление супружеская чета начала с большим энтузиазмом. Генрих тратил уйму времени на исправление законодательства в стране и вошел в историю под именем Генриха Законодателя. Он много ездил по графствам Англии, занимался подавлением восстаний на границе с Уэльсом, редко бывал дома. Элеонора же занималась воспитанием детей, которых у нее уже было семеро. Король и королева с годами заметно охладели друг к другу. Элеонора больше всего полюбила своего третьего сына Ричарда. Вильгельм умер в младенчестве, и королева-мать нередко думала, какая несправедливость, что наследник престола не Ричард, а его старший брат Генрих, личность куда более бледная. Когда дети повзрослели, король наделил их графствами и титулами. Ричарду достался по настоянию матери самый лакомый кусочек — Аквитания. Элеонора с радостью сопровождала своего любимца на родину, а когда она вернулась в Англию, то с ужасом узнала, что Генрих, ее муж, завел себе любовницу. По преданию, Элеонора пожелала встретиться с пассией Генриха — Розамундой Клиффорд, но якобы девушка была столь красива, что королева приказала ее тотчас же отравить. Доказательств этого преступления не существует. Достоверно известно лишь то, что Элеонора, узнав о неверности мужа, уехала от него в другой город. А в один прекрасный день Генрих заключил Элеонору в замок, чтобы она не могла вмешиваться в его личную жизнь. Элеонора не простила мужу неверности и настроила всех своих сыновей против отца. Семейная ненависть дошла до того, что Ричард, молодой Генрих и Джеффри заключили с бывшим мужем Элеоноры Людовиком против отца союз. Остаток жизни бедный Генрих II провел в постоянной борьбе с непокорными сыновьями, расплачиваясь за свою супружескую неверность. Умер он совершеннейшей развалиной в 1189 году. Поскольку молодой Генрих тоже уже покинул эту землю, на престол взошел, как и хотелось этого Элеоноре, Ричард. Не зря мать так восхищалась сыном. Новый король был исключительно храбрым и талантливым воином. В память о многочисленных победах, одержанных им над турками, он получил прозвище Ричарда Львиное Сердце. По окончании Третьего крестового похода его постигла неудача: Ричард попал в плен к австрийскому императору, который потребовал за него огромный выкуп. Мать немедленно заплатила требуемую сумму. Пять лет спустя, в 1199 году, Ричард был убит в Нормандии. Официальным королем Англии стал последний сын Элеоноры — Иоанн. Это был жестокий, неумный человек, которого королева не любила, и тот платил ей тем же. Но несмотря на старость и потерю близких, королева не теряла интереса к жизни. Ей было уже далеко за шестьдесят, но трубадуры по-прежнему славили в песнях ее красоту, да и в делах европейской политики она оставалась значительной фигурой до самых последних своих дней. Скончалась Элеонора Аквитанская в возрасте 82-х лет, что по тем временам составляло немыслимую продолжительность жизни.Вера Леонидовна Кошелева КСЕНИЯ БОРИСОВНА ГОДУНОВА (1581–1622)
Любовь — это отчизна души, прекрасное стремление к минувшему.На долю одной из самых пленительных и талантливых русских красавиц, какой в описаниях современников предстает Ксения Годунова, выпала трагическая судьба. Родилась она еще при жизни Ивана IV Грозного, а пора ее юности совпала с эпохой самых блестящих надежд для ее родителей. В 1598 воду отец Ксении, Борис Годунов, был выбран царем Земским собором, включавшим представителей дворянства, духовенства и посадского населения, а 3 сентября того же года коронован в Успенском соборе в Кремле. Неслыханное восхождение сироты из обычной дворянской семьи, начавшего свою службу в качестве стряпчего при дворе Ивана Грозного, до поста правителя государства при царе Федоре Ивановиче и, наконец, властителя огромной Российской державы, обещало всему роду Годуновых блистательное будущее. Даже недруги отдавали должное Годунову, что он мог заслужить славу одного из лучших правителей мира и совершить много великих дел, если бы не помешали ему грандиозные стихийные бедствия и трагические события. А историки В. О. Ключевский и С. Ф. Платонов отмели как клевету никем не доказанные обвинения Бориса Годунова в многочисленных кровавых преступлениях. В лучших словесных портретах непредвзятых современников говорится о красоте лица, величественных манерах, неизменной приветливости и мягкости в обращении, звучном голосе и красноречии Бориса Годунова, который «цвел благолепием» и «образом своим множество людей превзошел». Среди добродетелей царя русские летописцы и бытописатели особенно отмечали постоянство в семейной жизни и привязанность к детям. Очевидно, красоту, тонкую душевную организацию и талант Ксения унаследовала от отца, так как о жене Бориса Годунова, о честолюбивой дочери опричника Малюты Скуратова Марии Григорьевне, таких лестных отзывов не встречается. Напротив, именно ей чаще всего приписывали неблаготворное влияние на мужа. Чадолюбивый отец, Борис Годунов в детские годы окружил дочь Ксению и сына Федора добром и лаской, а в отроческие годы дал своим детям самое лучшее по тому времени образование. Не будучи царевной с колыбели, Ксения получила воспитание, в высшей степени соответствующее этому титулу. В семнадцать лет единственная дочь царя Бориса Годунова стала первой девицей на Руси не только по знатности, но и по красоте и образованности. Трогательно-нежный и поэтический образ Ксении запечатлен в народных песнях и произведениях литературы XVII века. Судя по сохранившимся описаниям внешности юной царевны, она представляла собою идеальный тип русской красной девицы, каким он создан в народном поэтическом творчестве. Вот какое яркое описание облика красавицы царевны оставил писатель XVII века И. М. Катырев-Ростовский: «Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица сущи, отроковица чюдного домышления, зелною красотою лепа, бела вельми и лицом румяна, червлена губами, очи имея черны велики, светлостию блистаяся, бровми союзна, телом изобильна, млечною белостию облиянна, возрастом ни высока, ни ниска, власы имея черны велики, аки трубы, по плечам лежаху». Однако Ксения Годунова слыла не только писаной красавицей, она была еще «во истину во всех делах чредима», «во всех женах благочиннийша и писанию книжному навычна». Известно, что одним из памятников незаурядной образованности детей Бориса Годунова осталась карта России, начертанная царевичем Федором и изданная в Германии в 1614 году, уже после его гибели. Сына Федора Борис Годунов готовил быть просвещенным царем, а дочь Ксению хотел выдать замуж за иностранного принца, который бы согласился принять православие и жить в выделенном ему удельном владении в пределах Российского государства. Посредством такого брака отец-царь хотел не только устроить счастье любимой дочери-красавицы, но и устранить многочисленные препятствия, которые власти европейских государств, опасавшиеся усиления могущества России, чинили ученым, специалистам и мастерам, желавшим работать в России и пытавшимся пробраться в Москву. По свидетельству современников, Борис Годунов лелеял планы учредить в Москве и других городах университеты и школы, в которых бы науки и художества преподавали зарубежные ученые, готовые способствовать развитию просвещения в России и «облагодетельствовать ее своими познаниями». Как говорит летописец-современник, Ксения «поучению книжному со усердием прилежаще» и «зело научена премудрости и всякого философского естественнословия». По печатным и рукописным книгам изучала Ксения хронографы, где излагалась древняя история, переходившая к деяниям византийских царей, а затем к русской истории и космографии, в которых сообщалось о различных странах света, о государствах и народах, в них обитающих. Терпеливо и основательно постигала Ксения смысл «семи мудростей»: грамматики, диалектики, риторики, арифметики, или числительницы, геометрии, астрономии, или звездозакония, а также музыки, под которой понималось и собственно пение. Старинные летописцы особенно отмечают музыкальность и хороший голос Ксении: «Гласы воспеваемыя любляше и песни духовныя любезне желаше». Ксения Годунова не только любила петь и слушать церковное пение, она сочиняла песни сама. Народная память сохранила поэтические строки песен Ксении Годуновой, написанных ею в самый трагический период ее жизни. В 1619 году переводчик английского, священник Ричард Джеймс, опоздавший на последний корабль, отплывавший из Архангельска в Англию, остался зимовать в Холмогорах. Здесь-то в его записную книжку какой-то русский человек и вписал две песни Ксении Годуновой, которую можно считать первой известной на Руси поэтессой. Ксения, дочь царя Бориса Годунова, была столь же талантливой поэтессой, сколь и одаренной художницей-вышивальщицей. В круг старинного воспитания девочек на Руси обязательно входило рукодельное искусство, в том числе вышивание. В своей песенной поэзии Ксения не случайно вспоминает о расшитых ею золотом вещах. В пору обучения царевны художественное лицевое шитье обрело особую популярность и совершенство исполнения. Девушки из знатных семей, боярыни и даже царицы золотыми и серебряными нитями, разноцветными шелками, жемчугом и драгоценными камнями вышивали по бархату и плотному шелку многофигурные сюжетные картины. Нередко вышитые на пяльцах многофигурные красочные композиции русских рукодельниц воспроизводили сюжеты живописных фресок и икон. Хорошо известны изумительные работы тетки Ивана Грозного Евфросинии Андреевны Старицкой — основательницы самобытной школы лицевого шитья в русском искусстве. Одной из самых замечательных продолжательниц традиций лицевого шитья, приближающегося по сложности к ювелирному искусству, была Ксения Годунова. Вот уже почти 400 лет в Троице-Сергиевой лавре хранятся две работы, авторство которых монастырское предание приписывает Ксении Годуновой. Работы талантливой царевны-вышивальщицы относят к 1601–1602 годам. Именно в это время царевну Ксению сватали за герцога Иоанна, брата датского короля Христиана IV. Первая работа Ксении — покровец для изголовья гробницы Сергия Радонежского, на котором царевна-мастерица вышила рублевскую «Троицу». По малиновому атласу мелким жемчугом искусно вышиты фигуры, венцы у ангелов, одежды, стол, палаты, очертания гор и кроны дерева. На полях, среди растительного орнамента, выполненного крупным жемчугом и самоцветными камнями, размещены серебряные и позолоченные пластины-дробницы с изображениями Богоматери, Иоанна Предтечи, Сергия Радонежского и святых, соименных членам царской семьи Годуновых: Бориса, Марии, Федора, Ксении. Вторая работа Ксении Годуновой из собрания Троице-Сергиевой лавры — многофигурная красочная композиция, вышитая на бархате, предназначенном покрывать «жертвенник»: сидящий на троне Христос, рядом с ним расположились Богоматерь и Иоанн Предтеча, у ног их склонились Сергий и Никон Радонежские. Выполненная умелым комбинированием 15 различных узоров и швов картина Ксении Годуновой отличается особой выразительностью лиц, объемностью фигур, изяществом и тонким вкусом в подборе цветов драгоценных камней, в сочетании жемчужного и золотого шитья. Эти два чудом сохранившиеся прекрасных произведения Ксении Годуновой напоминают нам о ней, о ее печальной судьбе и о том, сколько радости и красоты могла эта талантливая художница-вышивальщица подарить своим современникам и потомкам, если бы не обрушились на ее род и страну неисчислимые бедствия Смутного времени. В мечтах о счастье и о своем женихе, датском герцоге Иоанне, склонялась царевна над девичьим шитьем. Но судьба сулила ей горести и утраты. Принц датский, герцог Иоанн, брат короля Христиана IV, был вторым женихам дочери царя Бориса Годунова, Ксении. Желая непременно выдать свою дочь за иноземного герцога или принца, Борис Годунов искал жениха во всех отношениях достойного руки царевны. В это время сын низложенного шведского короля Эрика XIV герцог Густав скитался по Европе. Юный принц Густав бежал из своего отечества, где его намеревались погубить родственники, захватившие его наследственное право. Наконец он отдал себя под покровительство Польши, поселившись в городе Гданьске. Однако дела Густава в Польше оставляли желать лучшего, и он тайно отправил письмо московскому царю. Переписка шведского принца с Борисом Годуновым началась почти сразу же, как он вступил на русский престол. Вскоре Густава пригласили приехать в Москву. В августе 1599 года принц-скиталец бежал из Польши и, несмотря на посланную за ним погоню, благополучно добрался до Московии. Навстречу Густаву в назначенное время и место на границе с Польшей было послано несколько придворных с немецкими переводчиками, а также повозки, лошади и все необходимое для дороги. 19 августа Густав торжественно въехал в Москву, его встречали с такой пышностью и почетом, что большего не могли бы оказать и королю. На приеме царь Борис и царевич Федор, приветствуя принца, выразили сожаление о его несчастиях и в присутствии всех бояр обещали ему покровительство Московского государства. Прослышав о том, как принц Густав благоденствует в Москве, немало молодых дворян прибыло к нему на службу. Но неожиданно все переменилось. Тщеславный и самонадеянный Густав, возомнив, что при столь милостивом отношении ему все теперь дозволено, вызвал из Польши жену своего бывшего хозяина Христиана Катера, некую Катерину, с которой он во время своего пребывания в Гданьске вступил в любовную связь и прижил несколько детей. В Москве он велел возить ее в карете, запряженной четверней белых лошадей и в сопровождении многих слуг, как ездят царицы. Недовольные из свиты принца говорили, что эта женщина оказывала на него дурное влияние, и под этим влиянием он стал надменным в отношениях со своими дворянами и вспыльчивым по отношению к слугам, которых часто бил. Постепенно все придворные принца и иноземные дворяне отошли от него, многие поступили на службу к русскому царю, который благосклонно принял их, назначив хорошее жалованье и дав отличные поместья. Узнав подлинный характер принца Густава, Борис Бодунов почел невозможным отдать за него свою дочь Ксению. Царь Борис повелел объявить принцу, что его поведение не достойно звания королевского сына. Хотя увещевания удерживать себя от неприличных поступков и сумасбродств не возымели действия и Борис решил, что такой принц не может стать его зятем, однако не прогнал его и не обрек на нищенское существование. Борис Годунов пожаловал Густаву город Углич с уездом, с которого принц мог получать ежегодный доход. Но управлять этим уделом должен был назначенный от царя дворянин, а принцу на его содержание доставлять доходы. В 1601 году шведского принца Густава разлучили с его сожительницей Катериной и отвезли в Углич. Там его содержали по-княжески до самой его смерти в 1607 году. На смертном одре шведский принц, много скитавшийся по западным странам и живший там в большой нужде, очень сожалел, что следовал больше советам своей сожительницы, чем благоволению русского царя Бориса Федоровича Годунова. Густав был погребен в Кашине в монастыре Димитрия Солунского 22 февраля 1607 года. Он умер при Василии Шуйском, через два года после того, как русский престол путем обмана и мистификаций захватил авантюрист-самозванец Лжедмитрий I. Кто знает, если бы он стал в свое время мужем дочери Бориса Годунова, то мог бы спасти не только Ксению, но и ее брата, молодого царя Федора, и всю династию Годуновых. Не эти ли терзания совести свели принца Густава в могилу раньше срока? Через год после неудавшейся попытки выдать дочь за шведского принца Борис Годунов через послов получил согласие датского короля Христиана IV на брак своего брата Иоанна с царевной Ксенией. Датский принц герцог Иоанн должен был навсегда поселиться в России в уделе, который пожалует ему тесть. Иоанну было обещано Тверское княжество. 6 августа 1602 года датский принц на нескольких кораблях в окружении многочисленной свиты, доходившей числом до четырехсот человек, прибыл в Ивангород. Отсюда его путешествие до Москвы было настоящим праздничным шествием. На каждой остановке по русскому обычаю хлебосольно и предупредительно угощали его и всю его свиту. При въезде в города принца Иоанна встречали пушечными выстрелами, отдавая почести высокому гостю и торжественно приветствуя от имени царя. Принц Иоанн ехал через Новгород, Торжок, Старицу, его сопровождали боярин Михаил Салтыков и дьяк Афанасий Власьев, хорошо знакомые с иноземными обычаями. Ехали медленно, делая не более тридцати верст в день, Иоанн беседовал с сопровождавшими его боярином и дьяком, узнавал от них о гражданском и церковном устройстве в Московском государстве. 19 сентября 1602 года принц Иоанн прибыл в Москву. Утром, перед въездом в стольный град его встретил посол Михаил Татищев, который привел ему в подарок от царя Бориса Годунова прекрасную серую лошадь со сплошной серебряной сбруей и с позолоченным, украшенным драгоценными камнями оплечьем на шее. На этом царском аргамаке принц Иоанн подъехал к Москве, где его встречало с большой торжественностью множество народа и десять тысяч русских всадников, одетых так нарядно, что, по впечатлению очевидцев, казалось, будто поле за Москвой превратилось в «золотую гору, покрытую различными цветами», а прибывшие иноземцы «с великим удивлением взирали на пышность и великолепие московитов». Когда принц Иоанн и его свита въехали в город через Тверские ворота, зазвонили сразу все московские колокола и на улицы высыпали празднично разодетые люди. Принца со свитой проводили в Китай-город и поместили в лучшем доме, заранее для него приготовленном. Царь Борис и сын его Федор видели свиту датского принца с кремлевской стены, откуда наблюдали за торжественным въездом герцога Иоанна в Москву. А 28 сентября 1602 года, когда гости устроились и отдохнули после дальней дороги, принца Иоанна со всей свитой пригласили на обед в Грановитую палату. Царь Борис и царевич Федор обняли представшего перед ним принца Иоанна как родного. Во время обеда царь во всем величии восседал на золотом троне, за столом рядом с ним были его сын, царевич Федор, и принц Иоанн как будущий зять. Кроме членов царской семьи, никто не мог сидеть рядом с государем. Они втроем сидели за одним столом, а кругом стояли столы, где каждый занимал место по своему чину. Пир длился от полудня до ночи. Борис Годунов долго беседовал с датским принцем о его брате-короле и других государях и трижды пил за здоровье герцога Иоанна. По окончании пира царь и царевич сняли с себя золотые цепи и возложили на датского принца. В тот же день было решено совершить бракосочетание в начале зимы. Царевны Ксении здесь не было, так как по известному русскому обычаю того времени она, как невеста, не могла до свадьбы видеть своего суженого лицом к лицу. Но она видела его из тайной «смотрильной палатки», специально устроенной в Грановитой палате для царских особ женского пола. По единодушному мнению современников, принц Иоанн был красивый, статный юноша. Умный, скромный, обходительный, он понравился Борису Годунову. Приятное впечатление произвел принц Иоанн и на царевну Ксению. Вскоре после представления принца Иоанна русскому царю семья Годуновых поехала в Троице-Сергиевскую обитель помолиться о счастье Ксении. Датский принц герцог Иоанн остался в Москве. Он решил употребить время отсутствия царя с семейством на изучение русского языка, за который он принялся ревностно, и даже говорил, что желает принять православную веру. Невеста Ксения, бывшая с родителями на богомолье, прислала в дар жениху, по русскому обычаю, богато убранную постель и белье, расшитое серебром и золотом. Ежедневно слали гонцов из Москвы к царю Борису и обратно из Троицы — к принцу Иоанну. 16 октября, находясь в Братошине на пути из Троицы, Борис Годунов узнал о внезапной болезни принца. Приехав в Москву, царь стал умолять врачей и своих, и прибывших с принцем из Дании спасти дорогого будущего зятя и сулил за его выздоровление великие милости. Борис Годунов дал обет: если принц останется жив, то он отпустит на свободу четыре тысячи узников, а также велел раздавать нищим богатую милостыню. Поначалу врачи уверяли царя, что болезнь герцога Иоанна не опасна и излечима. Но ему становилось с каждым днем хуже. 27 октября Борис Годунов посетил больного принца Иоанна. И когда нашел его очень слабым, то стал горько плакать и жаловаться у его постели. Один из членов датской свиты услышал и записал в дневник слова русского царя: «Заплакала бы и трещина в камне, что умирает такой человек, от которого я ожидал себе величайшего утешения, — восклицал Борис Годунов. — В груди моей от скорби разрывается сердце». Царь приехал к нареченному зятю и на следующий день. Принц Иоанн был без сознания и бредил. Царь сильно предавался горю и не отходил от его постели. К вечеру жар усилился, и 29 октября в два часа ночи, не приходя в сознание, принц скончался. Ксения, услышав о смерти своего жениха, сильно убивалась по нему, а Борис Годунов сказал ей: «Погибло, дочь, твое счастье и мое утешение». В трагедии А. С. Пушкина безутешная Ксения Годунова, целуя портрет умершего жениха, произносит:Н. В. Гоголь
Марина Валерьевна Ганичева ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА (1709–1761)
Вся она является таким цельным и милым нам, ныне уже выродившимся, славным типом русского характера, что все, кому дороги национальные заветы, не могут не любить ее и не восхищаться ею.Авторы всех мемуаров и документальных свидетельств сходились на том, что Елизавета была необыкновенно привлекательна. Вот свидетельства отнюдь не доброжелателей. Испанский посланник герцог де Лириа в 1728 году писал о 18-летней цесаревне: «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива». А вот свидетельство женщины, причем весьма пристрастной и наблюдательной. Елизавете уже 34 года. Ее впервые увидела будущая Екатерина II: «Поистине нельзя было тогда видеть в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива... Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся». Однако нрав ее не был столь совершенен, сколь совершенной для своей эпохи была ее внешность. Всем была известна ее безумная страсть к нарядам и развлечениям. Именно она немало поспособствовала тому, что эта страсть развилась в дворянской среде и среди придворных. Екатерина писала о дворе Елизаветы (ей, с ее прирожденной немецкой скромностью и умеренностью, трудно было понять и принять этот русский бессмысленный и расточительный порядок): «Дамы тогда были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что меняли туалеты по крайней мере два раза в день; императрица сама чрезвычайно любила наряды и почти никогда не надевала два раза одного и того же платья, но меняла их несколько раз в день; вот с этим примером все и сообразовывались: игра и туалет наполняли день». Во время пожара в Москве в 1753 году во дворце сгорело 4 тысячи платьев Елизаветы, а после смерти ее Петр III обнаружил в Летнем дворце Елизаветы гардероб с 15 тысячами платьев, «частью один раз надеванных, частью совсем не ношенных, 2 сундука шелковых чулок», несколько тысяч пар обуви и более сотни неразрезанных кусков «богатых французских материй». Никто не смел соперничать с императрицей, в особенности это касалось дам. Они не имели права первыми выбирать себе наряды и украшения. Все в империи должно было существовать для красоты наипрекраснейшей из женщин. Ни один купец, прибывший из заморских стран, а особливо из Франции, не имел права продавать товар, пока сама императрица не отобрала для себя нужные ткани и наряды. Она устраивала форменные разборки с теми, кто посмел ослушаться ее приказа. В одном из писем к подданному ее кабинета она пишет: «Уведомилась я, что корабль французский пришел с разными уборами дамскими, и шляпы шитые мужские и для дам мушки, золотые тафты разных сортов и галантереи всякие золотыя и серебряныя, то вели с купцом сюда прислать немедленно...» Но купец, видимо, продал часть отобранного императрицей. Потому как она была общеизвестно скупа и вряд ли обещала дать много, и тогда разгневанная Елизавета пишет другое письмо: «Призови купца к себе, для чего он так обманывает, что сказал, что все тут лацканы и крагены, что я отобрала; а их не токмо все, но и единого нет, которые я видела, именно алые. Их было больше двадцати, и притом такие ж и на платье, которые я все отобрала, и теперь их требую, то прикажи ему сыскать и никому в угодность не утаивать... А ежели, ему скажи, утаит, моим словом, то он несчастлив будет, и кто не отдает. А я на ком увижу, то те равную часть с ним примут». Она даже точно знает, кто мог купить галантерею: «А я повелеваю всеконечно сыскать все и прислать ко мне немедленно, кроме саксонской посланницы, а прочие все должны возвратить. А именно у щеголих, надеюсь, они куплены, у Семена Кирилловича жены и сестры ее, у обеих Румянцевых: то вы сперва купцу скажите, чтоб он сыскал, а ежели ему не отдадут, то вы сами послать можете и указом взять моим». Современники отмечали необыкновенный вкус императрицы и элегантность ее нарядов, сочетавшихся с великолепными головными уборами и украшениями. Но с годами красота Елизаветы увядала, и она целые часы проводила у зеркала, гримируясь и меняя наряды и украшения. Французский дипломат Ж.-Л. Фавье, наблюдавший императрицу в последние годы, писал, что стареющая императрица «все еще сохраняет страсть к нарядам и с каждым днем становится в отношении их все требовательнее и прихотливей. Никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты. Нередко, потратив много времени на туалет, она начинает сердиться на зеркало, приказывает снова снять с себя головной и другие уборы, отменяет предстоящие зрелища или ужин и запирается у себя, где отказывается кого бы то ни было видеть». Он же описывает выход императрицы: «В обществе она является не иначе как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными развевающимися концами. Она, вероятно, придает этому головному убору значение диадемы, потому что присваивает себе исключительное право его носить. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться так, как она». И действительно, наблюдения француза точны, потому что в камер-фурьерских журналах разных лет определяются регламент и внешние особенности костюма для всех придворных. В 1748 году было приказано, чтобы дамы, собираясь на бал, волос «задних от затылка не подгибали вверх, а ежели когда надлежит быть в робах, тогда дамы имеют задние от затылка волосы подгибать кверху». Елизавета не допускала вольностей и в костюме для придворных дам и кавалеров. В императорском указе 1752 года надлежало «...дамам кафтаны белые тафтяные, обшлага, опушки и юбки гарнитуровые зеленые, по борту тонкий позумент, на головах иметь обыкновенный папельон, а ленты зеленые, волосы вверх гладко убраны; кавалерам кафтаны белые, камзолы, да у кафтанов обшлага маленькие, разрезные и воротники зеленые... с выкладкой позумента около петель, и притом у тех петель, чтобы были кисточки серебряные ж, небольшие». Закупками различных материй и галантерейных изысков занимались все без исключения иностранные посланники русского двора, и конечно, особенное старание должны были проявлять в этом послы во Франции. Императрица в подробностях расспрашивала французского посланника при дворе обо всех новинках в Париже, обо всех новых магазинах и лавках, и затем ее канцлер поручал послу в Париже М. П. Бестужеву-Рюмину нанять «надежную персону», которая могла бы подбирать вещи «по приличности мод и хорошего вкуса» и посылать все это в Петербург. Расходы на это шли немыслимые — 12 тысяч рублей. Но сверх того многие агенты еще оставались должны, так как императрица не всегда вовремя расплачивалась. По воспоминаниям ее невестки Екатерины, императрица «не очень-то любила, чтобы на этих балах появлялись в слишком нарядных туалетах», она могла заставить великую княгиню переодеть слишком удачный наряд или запретить надевать его еще раз. Однажды на балу Елизавета подозвала Н. Ф. Нарышкину и у всех на глазах срезала украшение из лент, очень шедшее к прическе женщины, в другой раз она сама остригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин под предлогом того, что не любит такого фасона прически, а сами фрейлины потом уверяли, что ее величество вместе с волосами содрала немного и кожи. Ее фантазии могли поразить любого заезжего иностранца. Екатерина рассказывала, как «в один прекрасный день императрице нашла фантазия велеть всем дамам обрить головы. Все ее дамы с плачем повиновались; императрица послала им черные плохо расчесанные парики, которые они были принуждены носить, пока не отросли волосы». Вскоре последовал указ о бритье волос у всех городских дам высшего света. Каково было всему Петербургу смотреть на эту прискорбную картину? А между тем причина этого была вполне тривиальна — сама Елизавета неудачно покрасила свои волосы и была вынуждена остричься. Ее страстью были карнавалы, маскарады и балы, о коих тоже следовали специальные высочайшие указы, и приходить на них были обязаны все приглашенные. На маскарадах присутствовали только дворяне, часто до полутора тысяч человек, при входе в зал их осматривали гвардейцы, снимая маски и проверяя лица. Часто устраивались маскарады с переодеваниями, где женщинам предписывалось быть в мужских костюмах, а мужчинам — в женских, но «нет ничего безобразнее и в то же время забавнее, как множество мужчин, столь нескладно наряженных, и ничего более жалкого, как фигуры женщин, одетых мужчинами». При этом не благосклонная к ней невестка замечала, что «вполне хороша была только сама императрица, к которой мужское платье отлично шло...». Это знали все, знала и сама императрица, со времен переворота любившая щеголять в мундире. Понятно, что правы были те, кто считал, что у Елизаветы было «много тщеславия, она вообще хотела блистать во всем и служить предметом удивления». Мы не касаемся здесь истории жизни этой удивительной женщины и ее политических и государственных успехов и поражений, все было в ее судьбе... Но несомненно то, что рожденная в день, когда русская армия торжественно входила под звуки музыки и с развернутыми знаменами в Москву после победы в Полтавской битве, она была счастливейшей из женщин империи. Ее отцом был Великий Петр, очень любивший своих дочерей, называвший ее «Лизеткой» и «четвертой лапушкой». Она, согласно представлениям отца, получила хорошее воспитание, знала множество языков и предназначалась Петром, как и все царевны, для укрепления династических связей с европейскими дворами. Петр хотел выдать дочь-красавицу за французского короля Людовика XV или за кого-нибудь из дома Бурбонов, но чопорный Версаль смутило происхождение матери-простолюдинки. До самого вступления на престол Елизаветы ее имя мелькало во многих европейских брачных комбинациях, среди ее женихов числились Карл Август, князь-епископ Любский, принц Георг Английский, Карл Бранденбург-Байрейтский, инфант дон Мануэль Португальский, граф Маврикий Саксонский, инфант Дон-Карлос Испанский, герцог Фердинанд Курляндский, герцог Эрнст Людвиг Брауншвейгский и еще многие, и даже персидский шах Надир. В ожидании женихов императрица веселилась, предавалась любовным утехам и ждала своего часа. При Анне Иоанновне у нее был свой двор, слишком отличавшийся и по возрасту — все были молодые люди, Елизавете 21 год, Шуваловым по 20 лет, Разумовскому 21 год, Воронцову 16 лет — и по энергичности празднеств, маскарадов, охот и увеселений. Она увлекалась пением и театром. Елизавете симпатизировали гвардейцы, с которыми она водила тесную компанию, ее считали наследницей Петра, истинно русской принцессой. Взойдя на престол с помощью этих гвардейцев, лично приняв участие в перевороте, она правила Россией двадцать лет. Это было знаменательное двадцатилетие, будто бы дуновение петровских времен, по крайней мере так казалось сначала. Елизавета была счастлива своими фаворитами, не только видными мужчинами, но и умелыми правителями, при ней шло крупнейшее строительство самых знаменитых наших дворцов, при ней творил свои чудесные произведения архитектор Растрелли, она поощряла театр и музыку, ее фаворит Шувалов основал Российскую академию художеств и Российский университет, при ней, наконец, раскрылся гений Михайлы Васильевича Ломоносова, пииты Сумароков, Тредиаковский и Херасков слагали первые российские стихи, многое было при ней. Для нас же важно сказать, что это была российская императрица, женщина необычайной, истинно русской красоты, сумевшая сохранить ее на многие годы. Ценитель искусств барон Н. Н. Врангель, автор блестящего эссе о «дщери Петровой», описал ее так: ««Всепресветлейшая Елисафет», Всемилостивейшая Государыня, «Венера», женщина с глазами, полными воробьиного соку», богомольная затейница и веселая баловница, ленивая и беспечная, русская во всем Императрица отражает, как зеркало, пряничную красоту пышной середины XVIII века». Но при этом барон и весьма точно определял ее «слабость» в этом «галантном» европейском веке: «Императрица Елисавета была последней русской Царицей еще в «дореформенном» значении этого слова и, как запоздалый дикий цветок, расцвела среди привозных оранжерейных растений. Вся она является таким цельным и милым нам, ныне уже выродившимся, славным типом русского характера, что все, кому дороги национальные заветы, не могут не любить ее и не восхищаться ею».Н. Врангель
Марина Валерьевна Ганичева НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА ДОЛГОРУКАЯ (1714–1771)
«Он один в сердце моем был...»Наташа Шереметева, девочка резвая и веселая, была утешением отца и матери и надеждою их в старости. Графу Борису в год ее рождения исполнилось уже 62 года. С 1671 года и до самой смерти своей был он «государевым человеком», состоял всегда на царской службе. Начинал царским стольником, в тридцать лет был пожалован в бояре, в 1686 году ездил с посольством в Речь Посполитую, Австрию, где проявил себя незаурядным и хитрым дипломатом. Потом участвовал в Крымском и Азовском походах. Повидал граф и мир, и всякое иностранное диво. В 1697 году отправил его царь Петр в дальние страны в путешествие — «ради видения мореходных противу неприятелей Креста Святого военных поведений, которые обретаются в Италии, даже до Рима и до Мальтийского ордена». Московского вельможу принимали в Италии с почестями, он побывал в Венеции, его обласкали в Ватикане и принял папа римский. Потом проехал он через Сицилию и Неаполь и попал на Мальту, где ему торжественно вручили уникальную награду — алмазный Мальтийский командорский крест. Исполненный военными талантами, он на протяжении десятка лет при Петре командовал русской армией, был фельдмаршалом, героем Северной войны, героем Полтавы. Его боярское происхождение не позволяло ему пользоваться царской любовью, и он не был обласкан Петром, не входил в круг его приближенных. Однако Петр ценил Бориса Петровича за его умение добиваться победы, граф благодаря своей осторожности и обстоятельности никогда не спешил и стремился добиться удачного окончания баталии, только используя большой перевес в силах. Вся жизнь фельдмаршала была подчинена царской воле, Петр мало считался с его болезнями и желаниями. Шереметев очень любил Москву, но приходилось много времени проводить в новой столице, он умер в Москве и просил по завещанию похоронить свои останки в Киево-Печерской лавре. Но и последнее его желание не было исполнено. Петр исходя из своих соображений приказал похоронить фельдмаршала в некрополе Александро-Невской лавры. Борис Петрович Шереметев был женат на Анне Петровне Нарышкиной, урожденной Салтыковой. И для него, и для нее это был второй брак. Каждый год жена приносила фельдмаршалу по ребенку. Первенцем был Петр, впоследствии владелец усадьбы Кусково, самый богатый помещик в России. Второй стала Наташа — дочка-красавица. Погодками родились любимый Наташин брат Сергей, сестры Вера и Екатерина. Семья была дружная, веселая, оттого и характер маленькой Наташи был мягким и уступчивым. В промежутках между баталиями фельдмаршал сумел составить большое состояние, немало способствовали этому его рачительность и прижимистость. Но в 1719 году он умер, оставив безутешную вдову с малыми детьми на руках. Наташе было тогда два года. В том же 1719 году, в апреле, Петербург хоронил последнего сына Петра, наследника престола четырехлетнего Петра Петровича. Царь был безутешен. А между тем другой царственный мальчик, тоже Петр, веселый и здоровый, подрастал, внушая опасения самому императору. Это был внук Евдокии Лопухиной, сын царевича Алексея Петровича и вольфенбюттельской кронпринцессы Софии-Шарлотты. Мальчик тоже рано лишился родителей. Мать умерла при его родах, а отец был умерщвлен летом 1718 года при невыясненных обстоятельствах по приговору суда в Петропавловской крепости в Трубецком бастионе. Петр Алексеевич подрастал, окруженный случайными учителями и лишенный внимания деда. Лишь после смерти своего наследника царь Петр стал обращать внимание на своего внука, не проявляя, однако, особой заботы о нем. Ни при каких обстоятельствах не собирался великий преобразователь оставить свой трон этому мальчику, за которым стояла вся старая знать, а значит, та Россия, которую он яростно выжигал и ненавидел. События в Зимнем дворце 29 января 1725 года перевернули жизнь всех царедворцев, да и всей России. Умер великий властелин, северный колосс. Умер, так и не оставив после себя наследников и не подписав своей воли. «Птенцы гнезда Петрова», новая знать была еще в силе, а потому ей удалось возвести на престол жену Петра Екатерину I. Но и тогда среди сановников уже раздавались голоса в поддержку законных прав прямого наследования, о бесспорном приоритете десятилетнего Петра Алексеевича занять престол деда. Однако силы были пока неравны. Меншиков зорко следил за всем, что происходило во дворце и вокруг него. Жизнь шла своим чередом, маленький цесаревич подрастал, и ему требовались наперсники в играх из хороших семей. Тут-то и произошло знаменательное событие — ко двору цесаревича был послан камер-юнкером семнадцатилетний Иван Долгорукий, юноша не по годам развитый, вельми красивый, уже многое повидавший, так как долгое время жил в варшавском доме своего деда, знаменитого петровского дипломата Г. Ф. Долгорукова. Здесь он насмотрелся на жизнь двора польского короля Августа II, любителя роскоши и всяческих развлечений. Несомненно, Иван приобрел там и весьма галантные манеры, и умение обращаться с дамами, и научился обхождению с разными людьми. Его отец, Алексей Григорьевич, человек весьма недалекий, но с большими амбициями, был вряд ли доволен таким назначением сына. Но все же Иван был приставлен к особе царского рода, да к тому же еще со всеми законными правами на престол, и батюшка втайне надеялся на будущую фортуну, способную поднять семейство родовитых Долгоруких на небывалую высоту. Похоже, что дружба цесаревича Петра и Ивана Долгорукова, хоть и поощряемая отцом, при этом была искренней. Петр, десятилетний мальчишка, конечно, с восторгом взирал на многоопытного Ивана, который играл с ним, был хорошим рассказчиком, приучал его к охоте, был неистощим на выдумку в развлечениях и забавах. Меншиков заметил это сближение и поспешил удалить князя Ивана от царевича, отправив поручиком в армейский полк. К весне 1727 года здоровье покровительницы Александра Даниловича, царицы Екатерины, значительно ухудшилось, и светлейшему приходилось тщательно выстраивать комбинации, дабы сохранить свое влияние при дворе. Он уговорил больную Екатерину подписать завещание, согласно которому она передавала престол Петру Алексеевичу, и при этом она дала согласие на брак своего наследника с дочерью Меншикова Марией. Светлейший, как всегда, рассудил здраво и хитро: теперь можно было не бояться, что Петр не простит ему подписи под смертным приговором его отцу, царевичу Алексею. Кто же будет преследовать собственного тестя? Меншиков сам хотел развлекать юного наследника, в чем и преуспел, не жалея на это средств. Екатерина умерла, а на престол взошел юный Петр II. С первых же дней царствования придворная камарилья старалась удалить юношу от дел. Меншиков занимал Петра охотой и придворными празднествами, выписал для него из разных губерний лошадей, из Риги седло, от князя Ромодановского вытребовал в Петербург псовую охоту, кречетов, ястребов, окрестным петербургским крестьянам «публиковал», чтобы ловили живых зайцев, лисиц и приносили бы их в дом его величества, где им будут платить хорошие деньги. Император забавлялся, а Меншиков царствовал. Но дни его уже были сочтены. И хотя в начале царствования светлейшему пожаловали звание генералиссимуса и состоялось обручение Петра с Марией, однако настойчивым просьбам императора о возвращении к нему Ивана Долгорукого, давнего сердечного друга, пришлось все же уступить, а с возвращением долгоруковского клана ко двору и по многим другим причинам звезда князя Меншикова стала постепенно угасать. Именно князь Иван и вся долгоруковская партия сыграли главную роль в низвержении «прегордого Голиафа» — князя Меншикова. Как будто ничего не понимавший в серьезных делах юный император на самом деле проявил удивительную твердость в удалении и ссылке Меншикова. 10 сентября 1727 года Меншиков был сослан в Раненбург, лишен чинов, орденов и княжеского достоинства. Весть об этом разнеслась быстро — тысячи экземпляров указов о ссылке князя были разосланы по всей России. Затем Меншикова со всей семьей, в том числе и царской невестой Марией, препроводили в Березов, знаменитый своими узниками глухой угол России. Конечно, за столь решительными действиями императора стояла воля могущественных Долгоруких. Иван Алексеевич Долгорукий сразу после удаления Меншикова стал майором гвардии, обер-камергером и кавалером орденов Александра Невского и Андрея Первозванного. Многие знатные семейства возлагали надежды на то, что Петр приедет в Москву венчаться на царство и во второй столице оживится жизнь. 9 января 1728 года император после обедни при пушечной пальбе выехал из Петергофа и 17 января прибыл в подмосковное имение князя И. Ф. Ромодановского, где всячески развлекался «на натуре», затем переехал развлекаться в село Всесвятское и только 4 февраля торжественно въехал в Москву. Император свиделся со своей бабушкой, Евдокией Лопухиной. При ней был учрежден особый придворный штат, и ей было назначено значительное содержание, однако ее не допускали оказывать влияние на государя. Долгорукие и другие фамилии всячески отгораживали царя от государственных занятий. Иван Долгорукий был неразлучен с царем, а у их клана возникла идея сосватать царю новую невесту, сестру Ивана, дочь Алексея Григорьевича, княжну Екатерину. Отец фаворита был человеком ума недалекого, заносчивым и тщеславным, оттого даже к своему сыну порой ревновал царя, стараясь всецело завладеть его вниманием и расположением. Общество наблюдало это неприкрытое желание утвердиться при дворе любым способом с неодобрением. Долгорукие заняли многие высшие государственные посты, заседали в Верховном тайном совете, получившем в это время огромные полномочия. Один из иностранных дипломатов писал, что в «Москве все ропщут на образ жизни царя, виня в этом окружающих его. Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную деревню с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером, и остается там целый день, забавляясь, как ребенок, и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю». По Москве из уст в уста ходили слухи о похождениях царя вместе с Иваном, которого вряд ли можно было назвать образцом добродетели. Знаменитый князь М. М. Щербатов, историк и обличитель нравов своего времени, писал: «Окружающие однородны и другие младые люди, самим распутством дружбу его приобретшие, примеру его подражали, и можно сказать, что честь женская не менее тогда была в безопасности в России, как от турок во взятом граде». Вряд ли Москва привыкла к такому, но верно и то, что с петровских времен уже произошли серьезные перемены в нравах, и женщины уже более не чуждались совместного с мужчинами веселия и времяпрепровождения. Отец Ивана между тем желал для себя большего влияния на царя, а потому все-таки добился исполнения своего тайного решения. Испанский посланник дюк де Лирия в ноябре 1729 года сообщал в Мадрид о важной новости: «...вчера царь в присутствии великого канцлера графа Головкина, вице-канцлера барона Остермана и других министров и магнатов этого двора (которые имели предварительное приказание быть в доме князя Алексея Долгорукова) дал слово вступить в брак с княжной Екатериной, старшей дочерью сказанного Алексея. И так как в ближайший вторник именины сказанной принцессы, то уверяют, что в этот день будет совершено обручение с обычной торжественностью. Эта новость весьма поразила многих, даже тех, которые живут в круговороте министерства и двора, потому что хотя и предполагали, что это может случиться, но не думали, чтобы это могло состояться так скоро... Весьма недовольны все русские магнаты, которые не могут скрывать своего неудовольствия, что дом Долгоруких делается таким сильным». Отец Ивана все-таки добился своего, обручив четырнадцатилетнего императора со своей восемнадцатилетней дочерью, но Москва роптала, и во время обручения к дворцу были стянуты войска, а гвардейцы, которыми командовал Иван Долгорукий, стояли даже в помещении. Свадьба была назначена на 19 января 1730 года. Желая остепениться вместе со своим душевным другом, присматривал себе невесту и Иван Долгорукий. Много всяких особ женского полу было бы счастливо отдать сердце и руку этому красавцу, еще более родителей готовы были отдать своих дочерей за всесильного фаворита царя. Однако за обручением царя последовала новость о том, что и Иван сделал предложение одной знатной девушке. Ею была наша героиня — Наталья Борисовна Шереметева. Она едва оправилась от недавнего горя: любимая матушка, столь лелеявшая ее, умерла летом 1728 года, и Наташа осталась круглой сиротой. Она себя чувствовала одиноко среди своих родственников, мечтавших поскорее выдать ее замуж, чтобы оставить заботы о ней. Единственной родственной душой для нее оставалась мадам, заботам которой вверила ее умирающая матушка. И действительно, мадам настолько была предана Наташе, что когда ту отправили в ссылку, то не оставила ее в несчастии и самоотверженно заботилась о ней, а затем, при расставании, когда уже ей, как иностранке, нельзя было следовать за госпожой, горько страдала. И вот Наталья Борисовна осталась одинокой сиротой четырнадцати лет и «всех компаний лишилась», по ее собственному выражению. Но будучи от природы девицей рассудительной, она сама себе составила правила своей жизни. Предоставленная сама себе, она могла по-разному вести себя, никому до нее дела не было, а тогда в ходу были разные тайные встречи и увеселения. Но Наташа рассудила здраво: «Пришло на меня высокоумие, вздумала себя сохранять от излишнева гуляния, чтоб мне чево не понести, какова поноснова слова — тогда очень наблюдали честь... Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в разсуждении о том, что еще будет время к моему удовольствию, заранее приучала себя к скуке. И так я жила после матери своей два года. Дни мои проходили без утешки». Как и всякая чувствительная барышня, она мечтала о сказочном принце, которому можно было отдать себя для защиты и покровительства. Она прекрасно осознавала свою миловидность, девичью красоту и свежесть, к тому же знала о том, что она едва ли не самая богатая невеста в России. «Я очень была щаслива женихами», — напишет она в своих «Записках». Воспитанная в семье старорусской, она отличалась добротой и задушевностью нрава, чем пленяла, кроме красоты своей, всех окружающих. Но держала себя она строго, о чем не могли не знать московские свахи. «Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого, в нонешний век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна». И девичий сон сбылся. «Вся сфера небесная для меня переменилась», — вспоминала она об этих днях через много лет. К пятнадцатилетней Наташе посватался Иван Долгорукий, вероятно, наслышанный о ее красоте и богатстве. Она не знакома была с ним до сватовства, но вряд ли не знала о его похождениях в Москве. Но ни словом не обмолвится она об этом горьком знании о женихе, да и видно по словам ее, что влюблена она в него была с первого взгляда. Иван был хорош собой, весел, к тому ж умел нравиться. Чего же еще было желать юной Наташе. «Думала, я — первая щастливица в свете, потому что первая персона в нашем государстве был мой жених, при всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии. Я признаюсь вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонна; напротив тово, и я ему ответствовала, любила ево очень, хотя я никакова знакомства прежде не имела... но истинная и чистосердечная ево любовь ко мне на то склонила». Многие историки подвергали сомнению искренность чувств Долгорукого к Наталье Борисовне, мол, знал он и о ее богатстве, был и охоч до женского пола. Но уж очень искренни слова и наблюдения Натальи Борисовны, и, кроме того, бывает так в Жизни, что даже ловеласы многогрешные, встретив искреннюю чистоту и любовь, нрав свой укрощают и проникаются душевным теплом к столь незапятнанной любви. К тому же, несмотря на дурные склонности князя Ивана, многие отмечали в нем простоту, душевность и отсутствие коварства. Тот самый дюк де Лирия, строгий в характеристиках к русским придворным, так отзывался о князе Иване, водившем с ним дружбу: «Государь любил его так нежно, что делал для него все, и он любил государя так же. Ума в нем было мало, а проницательности никакой, но зато много спеси и высокомерия, мало твердости духа и никакого расположения к трудолюбию, любил женщин и вино, но в нем не было коварства. Он хотел управлять государством, но не знал с чего начать, мог воспламеняться жестокой ненавистью, не имел воспитания и образования, словом, был очень прост». Конечно, де Лирия, как всякий иностранец, не способен был понять особенности русской души, конечно, в этой характеристике есть и доля правды, но и сам посланник отмечает отсутствие коварства и широту души, которую он называет простотою. Удивительно кстати сказать, что иностранцы всегда упрекают нас в простоте и отсутствии трудолюбия, и если второе нередко справедливо, то первое — тот самый из наших недостатков, которые часто переходят в достоинства. Так и юная Наталья рассмотрела в Иване более, чем смог рассмотреть иностранец, как всякая русская женщина, почувствовала сердцем, а не умом суженного. «Казалось, ни в чем нет недостатку. Милой человек в глазах, в разсуждении том, что этот союз любви будет до смерти неразрывной, а притом природные черты, богатство; от всех людей почтение, всякой ищет милости, рекомендуютца под мою протекцию». Природные черты — это, конечно, хорош собой, да к тому же еще богат, а еще велеречив и сумел рассказать о любви до самой смерти, рассказать искренне, без коварства. Но еще очень важно, что и к Наташе отношение всех окружающих изменилось, раньше никто и не замечал, теперь же все добивались протекции, заглядывали в глаза. «Все кричали: «Ох, как она щаслива!» Моим ушам не противно было это эхо слышить». Дочке фельдмаршала, юной графине, конечно, весьма лестно было прельстить такого жениха. Предложение князя Ивана было с радостью встречено и родственниками графини, которые стремились породнить Шереметевых с могущественным и приближенным к царю кланом Долгоруких. Они скоро обсудили все брачные статьи будущего брака, и накануне Рождества состоялся торжественный обряд обручения, по-русски сговор, Ивана и Натальи в присутствии царя, всей императорской фамилии, невесты императора Екатерины, иностранных министров, придворных и многочисленных родственников с обеих сторон. Обручение проводили один архиерей и два архимандрита, все комнаты были заполнены гостями. Обручальные кольца стоили по тем временам неимоверных денег, перстень Натальи — шесть тысяч, а перстень Ивана — двенадцать тысяч рублей. Кроме того, одарили их несметными подарками, богатыми дарами, бриллиантовыми серьгами и украшениями, «часами, табакерками и готовальнями и всякою галантерею», а еще подарили «шесть пуд серебра, старинные великие кубки и фляши золоченые», столько всего, что Наталья едва могла это принимать, и ей помогали ее родственники. Все, что можно было придумать для увеселения гостей, было сделано. На улице собрался народ, закрыв выход для всех карет, и радостно приветствовал дочь фельдмаршала. Но счастие не может длиться долго — для Натальи сроку ему было 24 дня. 6 января 1730 года на берегу Москвы-реки собрались толпы народу — смотрели, как рубят прорубь в день водосвятия, как бросались в прорубь смельчаки, пар поднимался над водой от их дыхания. Радостно возбужденный наблюдал эту картину с запяток саней своей невесты император. День был ясный, морозный, но не уберегся юноша, простыл, переохладился, слег к вечеру, а через несколько дней все увидали следы явных признаков оспы на его теле. В день, когда должны были состояться две свадьбы, императора с Екатериной Долгорукой и Ивана с Натальей, случилось несчастье — Петр II умер. Семейство Долгоруких, не найдя ничего лучшего и понимая всю бедственность своего положения, на семейном совете решилось на страшное по тем временам государственное преступление — составление подложного завещания императора, в котором тот передавал престол своей невесте Екатерине Долгорукой. Затея была Алексея Григорьевича, но довести до конца ее должен был Иван, неотлучно находившийся у постели больного. Он должен был дать Петру завещание на подпись, как только император придет в сознание, и заставить его подписать. Одновременно был изготовлен второй экземпляр духовной, в которой Иван подделал подпись Петра II, что, как оказалось, он не раз уже делал по разрешению царя. Но Петр умер, не приходя в сознание, а авантюра была настолько шита белыми нитками, что рассыпалась, как только на заседании Верховного тайного совета Долгорукие предъявили это подложное завещание. Их просто не стали слушать, осыпали насмешками и по предложению князя Д. Голицына решили пригласить на российский царский престол курляндскую герцогиню Анну Иоанновну — дочь царя Иоанна Алексеевича, старшего брата Петра Великого. «Сделалась коронная перемена», — пишет Наталья Борисовна. Прямая мужская ветвь наследования Романовых оборвалась, и верховники надеялись ограничить власть Анны специальными «кондициями», чтобы закрепить свою власть. Но «затейка верховников» не удалась. Приехавшая в начале февраля Анна, воспользовавшись поддержкой многочисленного неродовитого дворянства, собравшегося в столицу на свадьбу императора, разорвала «кондиции». Тем самым она решила участь верховников, да и к тому же — и Долгоруких. В тревоге и слезах наблюдала Наташа развитие событий. «Я довольно знала обыкновение своего государства, что все фавориты после своих государей пропадают, чево было и мне ожидать», — пишет она. Все родственники съехались к ней в дом, жалея об ее участи и уговаривая ее не губить свою молодость и отказать своему жениху. Уже был подготовлен и новый жених, который, как утверждали, «не хуже ево достоинством», разве только не в тех чинах. Наверное, это было бы самое разумное решение, коль скоро всем известна была тяжелая участь тех, кто впадал в немилость царскую. Но сердце доброй девушки уже было отдано навсегда: «Войдите в рассуждение, какое это мне утешение и честная ли эта совесть, когда он был велик, так я с радостию за нево шла, а когда он стал нещаслив, отказать ему. Я такому безсовестному совету согласитца не могла, а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участие в моей любви. Я не имела такой привычки, чтобы севодни любить одново, а завтре — другова... я доказала свету, что я в любви верна: во всех злополучиях я была своему мужу товарищ. Я теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чево я за нево пошла, не дала в том безумия Бога; Он тому свидетель, все, любя ево, сносила, сколько можно мне было, еще и ево подкрепляла». Наталья Борисовна нисколько не колебалась, решившись на тяжкую участь. После смерти Петра князь Иван кинулся к своей невесте и нашел в ней такое участие, что был растроган душевно, «жалуясь на свое нещастие». «И так говоря, плакали оба и присягали друг другу, что нас ништо не разлучит, кроме смерти». Душевные силы Натальи Борисовны были настолько развиты и сильны, что со всей страстью молодого верного сердца она произнесла священную клятву многих поколений русских женщин: «Я готовая была с ним хотя все земные пропасти пройтить». Читая эти строки через два столетия после их написания, не на секунду не сомневаешься, что клятву эту сердечную юная пятнадцатилетняя девушка выполнит всенепременно. Даже если это будет стоить ей жизни. Но что гораздо сложнее, так это не пойти ради любимого на смерть, а пройти с ним рядом «все земные пропасти», не опуская рук и не впадая в отчаяние. Каждый день приезжал к ней князь Иван, но вряд ли можно было предположить, что то ездит жених к невесте. «Только и отраду мне было, когда ево вижу; поплачем вместе, и так домой поедет». Тяжелые эти дни сблизили их. «Куда какое это злое время было! Мне кажетца, при антихристе не тошнее того будет. Кажетца, в те дни и солнце не светило». В апреле 1730 года в подмосковном имении Долгоруких Горенки, где так часто бывал император и где все было приготовлено, казалось, для увеселения, — и палаты каменные, и пруды великие, и оранжереи богатые, — состоялась грустная свадьба. Невесту сопровождали лишь две старушки из свойственников, старший брат болел оспою, младший, любимый, жил в другом доме, бабушка умерла, ближние родственники все отступились, а дальние и раньше того отказались. Какова была разница с обручением — «там все кричали: «Ах, как она щаслива!», а тут все провожают и все плачут». Приехала Наташа в дом свекра вся заплаканная, света не видела перед собой. Там встречала ее вся великая семья Долгоруких. После венчания в церкви всего три дня было покоя, а на третий день приехал в Горенки сенатский секретарь и объявил указ императрицы ехать в дальние пензенские деревни и там ждать дальнейших указов. Отец и сын пришли в растерянность, а молодая княжна Наталья Борисовна собрала все свои силы и вместо новых слез даже давала им советы, уговаривала: «Поезжайте сами к государыне, оправдайтесь». Свекор был удивлен ее смелостью и решительностью, но отнес это к юношескому малодумию. И хотя все уже было решено, она отправилась с визитами, чтобы разузнать суть дела. То были ей «свадебные конфекты» от императрицы. Вернувшись с визитов, она застала всех спешно собирающимися, так как вышел новый указ в три дня выехать в ссылку. Тяжко пришлось Наталье Борисовне, слишком молода была для таких испытаний, только вошла в незнакомую семью и принуждена была ехать с ними в ссылку. Не было у нее и практического опыта, не взяла с собой ничего дорогого, все подарки, шубы, драгоценности отослала брату на сохранение. Никто не научил ее, как собраться. Золовки прятали золото, украшения, она же только ходила за мужем, «чтобы из глаз моих никуда не ушел». Брат прислал ей тысячу рублей на дорогу, она же взяла себе только четыреста, остальные отослала назад, приготовив еще мужу тулуп, себе шубу и одно черное платье. После поняла она свою глупость, да было поздно. Взяла еще с собою царскую табакерку, на память о государевой милости. Дорогою узнала княжна, что едет на своем коште, а не на общем. Из ее родных никто не приехал проститься с ней. Так что на долгие-долгие годы родной ей стала, такая не похожая на ее родную, семья Долгоруких. По дороге к пензенским деревням случилось много всякого: ночевали в болоте, муж ее чуть не погиб... Но это было только начало горестей. Не прожили они и трех недель в деревнях, как вдруг прибыли офицер гвардии и солдаты. Не успели опомниться, объявлено было о новой ссылке, в дальний город. Но куда — не сказали. После этого известия и когда выяснилось, что везут их в Березов, который отстоит от столицы в 4 тысячах верст и больше, Наталья Борисовна ослабела и лишилась чувств. Князь Иван испугался, что она умрет, и всячески ухаживал за ней. Но Наталья Борисовна собрала все силы свои. Любовь спасла ее от отчаяния. «Истинная ево ко мне любовь принудила дух свой стеснить и утаивать эту тоску и перестать плакать, и должна была и ево еще подкреплять, чтоб он себя не сокрушил: он всево свету дороже был. Вот любовь до чево довела: все оставила, и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним и скитаюсь. Этому причина все непорочная любовь, которою я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моем был. Мне казалось, что он для меня родился и я для нево, и нам друг без друга жить нельзя». Такое объяснение в любви к мужу, которого уже давно не было в живых, Наталья Борисовна написала через много лет, в глубокой старости. «Я по сей час в одном разсуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моево, что Он мне дал знать такова человека, который тово стоил, чтоб мне за любовь жизнию своею заплатить, целый век странствовать и всякие беды сносить. Могу сказать — безпримерные беды...» Да, то действительно были «безпримерные беды». Вся семья Долгоруких была лишена званий, орденов и имуществ и отправлена в ссылки. На долю князя Алексея Григорьевича с женой Прасковьей Юрьевной, сына Ивана с женой Натальей Борисовной, сыновей Николая (18 лет), Алексея (14 лет), Александра (12 лет) и дочерей Екатерины (18 лет, царской невесты), Елены (15 лет) и Анны (13 лет) выпала ссылка в Березов, суровый северный городок в 1066 верстах от Тобольска, недалеко от современного Сургута, окруженный дремучей тайгой и пустынными тундрами, стоящий на крутом берегу реки Сосьвы близ впадения ее в Обь. Здесь зима длилась восемь месяцев в году, погода отличалась непостоянством, воздух был сырой и туманный, свирепствовали жестокие бураны, аот мороза лопались стекла в домах. По недостатку помещений в остроге, в котором сидел до них светлейший князь Меншиков, князю Ивану с женой выделили дровяной сарай, наскоро перегороженный и снабженный двумя печками. Именным приказом императрицы Долгоруким было строжайше запрещено общаться с местными жителями, иметь бумагу и чернила и выходить куда-либо из острога, кроме церкви, да и то под надзором солдат. Надзор над пленниками был поручен специальной команде солдат сибирского гарнизона из Тобольска под началом майора Петрова. Содержание узников было самое скромное, по одному рублю на каждого ежедневно, а продукты в Березове были очень дороги. Для примера, пуд сахара стоил 9 руб. 50 коп., что было по тем временам ценой непомерной. Долгоруковы терпели большую нужду, ели деревянными ложками, пили из оловянных стаканов. Женщины занимались рукоделием, мужчины забавлялись утками, гусями и лебедями, которых разводили на острожном дворе. Семья Долгоруких была не дружна, часто они ссорились и пререкались друг с другом, говорили много бранных слов. Об этом доносили даже императрице, которая в 1731 году издала специальный указ: «Сказать Долгоруковым, чтоб они впредь от ссор и непристойных слов конечно воздержались и жили смирно, под опасением наистрожайшего содержания». Вскорости по приезде умерла княгиня Прасковья Юрьевна, а в 1734 году скончался князь Алексей Григорьевич. Главой семьи сделался князь Иван Алексеевич, и все семейные дела и распри легли на плечи его жены, этой хрупкой молодой женщины. Нраву она была тихого, доброго и смогла расположить к себе охрану, которая стала снисходительней к ним. Им разрешили выходить из острога в город, бывать в гостях и принимать у себя. Воевода Березова и его семья сошлись с ними, приглашали к себе и часто проводили время вместе. Жена воеводы присылала Долгоруким «разную харчу», меха. Из оставшихся у них дорогих вещей князь Иван и княжна Наталья делали подарки своим благодетелям. Общительный и веселый от природы князь Иван завел дружбу и знакомство с офицерами гарнизона, с местным духовенством и городскими обывателями. Всем интересно было послушать рассказы о житье при царском дворе столь именитого в прошлом вельможи. Особенно он сошелся с флотским поручиком Овцыным, через которого и принял свою погибель. Они часто вместе кутили, и вино развязывало язык князя. Он проговаривался о многом, неосторожно и резко отзывался об императрице, о цесаревне Елизавете Петровне, о придворных. Последовали доносы и строжайшее предписание не выходить из острога. Но все по-прежнему навещали их, и в числе прочих был приехавший таможенный подьячий Тишин, которому приглянулась «разрушенная» царская невеста княжна Екатерина. Однажды напившись, Тишин высказал ей свои желания, а оскорбленная княжна пожаловалась Овцыну. Тот со своими знакомцами наказал обидчика, жестоко избив. Тишин поклялся отомстить и отправил донос сибирскому губернатору, в котором обвинял Долгоруких и майора Петрова с березовским губернатором в послаблении узникам. Тогда отправили в Березов в 1738 году капитана сибирского гарнизона Ушакова с тайным предписанием под видом лица, присланного по повелению императрицы для улучшения положения Долгоруких, разузнать все об их жизни. Он сумел войти ко многим в доверие, узнал все, что ему было нужно, а по его отъезде был получен строжайший приказ из Тобольска — отделить князя Ивана от сестер, братьев и жены и заключить его в тесную сырую землянку. Там ему давали грубой пищи лишь столько, чтобы он не умер с голоду. Наталья Борисовна выплакала у караульных солдат дозволение тайно по ночам видеться с мужем через оконце, едва пропускавшее свет, и носила ему ужин. Но новые испытания ждали ее. Темной ночью августа 1738 года к Березову подплыло судно с вооруженной командой. На него в полной тишине препроводили князя Ивана Алексеевича, двух его братьев, воеводу, майора Петрова, Овцына, трех священников, слуг Долгоруких и березовских обывателей, всего более 60 человек. Никто не знал, куда их везут. Их привезли в Тобольск к капитану Ушакову, который учинил над ними следствие, по тогдашнему обычаю «с пристрастием и розыском», то есть с пыткою. Девятнадцать человек были признаны виновными в послаблениях Долгоруким и потерпели жестокую кару: майора Петрова обезглавили, других били кнутом и записали в рядовые в сибирские полки. Князь Иван подвергся особым пыткам, во время следствия содержался в тобольском остроге в ручных и ножных кандалах, прикованным к стене, истощился нравственно и физически и был близок к умопомешательству. Он бредил наяву и рассказал неожиданно даже то, о чем его не спрашивали — об истории сочинения подложного духовного завещания Петра II. Это дало новый ход делу, были взяты дяди князя Ивана, князья Сергей и Иван Григорьевичи и Василий Лукич Долгорукий. Всех их привезли в Шлиссельбург, а затем в Новгород, подвергли пыткам и затем казнили. Страшной казни подвергли князя Ивана — его колесовали 8 ноября 1739 года на Скудельничьем поле близ Новгорода. Теперь здесь стоит церковь во имя Св. Николая Чудотворца, построенная в царство Екатерины II родственниками казненных. Слава Богу, что в то время княжна Наталья Борисовна не имела никаких вестей от мужа. Братья Ивана князья Николай и Александр были биты кнутом и после урезания языков сосланы на каторжные работы, князь Алексей отправлен матросом на Камчатку, а сестры — княжны Екатерина, Елена и Анна заключены в разные монастыри. Княгиня Наталья Борисовна оставалась в Березове до восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны, затем она получила свободу и поселилась в Петербурге с двумя сыновьями в доме старшего своего брата Петра Борисовича Шереметева, унаследовавшего от отца более восьмидесяти тысяч крестьян и слывшего богатейшим помещиком России. Однако сестре своей он уделил только пятьсот душ. Наталья Борисовна принялась хлопотать о возвращении ее детям шестнадцати тысяч душ крестьян, конфискованных у князя Ивана Алексеевича. В ее просьбе обещал содействие и участие всемогущий тогда лейб-медик императрицы Лесток, но попросил за это в случае успеха вознаграждение за хлопоты — часы с курантами, купленные графом Петром Борисовичем в Лондоне за семь тысяч рублей. Но брат отказал сестре в этой безделице, сильно обидев ее. Правительство же возвратило ей всего лишь две тысячи душ. Окончив воспитание старшего сына Михаила, она с младшим, душевнобольным сыном уехала в Киев и после его смерти удалилась там в монастырь, во Фроловскую обитель, где постриглась под именем Нектарии. Когда сын ее старший Михаил (1731–1794) и его жена посетили Наталью Борисовну в монастыре, то просили ее написать о своей жизни для потомков, и она написала свою повесть любви. «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой» до сих пор остаются памятником высочайшей литературы той эпохи. Язык и тонкость в изображении чувств и ее горьких приключений, живость воспоминаний и точные характеристики людей показали ее талант и свежесть восприятия, которые не притупились у нее с годами. Великого ума и душевной красоты была княжна. Заканчивая свою грустную повесть, она еще раз перечисляет достоинства человека, которого любила. «Я сама себя тем утешаю, когда спомню все его благородные поступки, и щасливу себя щитаю, что я ево ради себя потеряла, без принуждение, из свои доброй воли. Я все в нем имела: и милостиваго мужа и отца, и учителя и старателя о спасении моем; он меня учил Богу молитца, учил меня к бедным милостивою быть, принуждал милостыню давать, всегда книги читал Святое писание, чтоб я знала Слово Божие, всегда твердил о незлобие, чтоб никому зла не помнила. Он фундатор всему моему благополучию теперешнему; то есть мое благополучие, что я во всем согласуюсь с волей Божию и все текущие беды несу с благодарением. Он положил мне в сердца за вся благодарить Бога. Он рожден был в натуре ко всякой добродетели склонной, хотя в роскошах и жил, яко человек, только никому зла не сделал и никово ничем не обидел, разве што нечаянно». Наш рассказ свидетельствует о другом образе князя Ивана. Но любовь и вера княжны Натальи оставили для потомков ласково и тонко написанный портрет истинного мужа, исполненного всевозможных добродетелей. Это говорит лишь о том, что муж в глазах жены выглядит настолько достойно, сколько любви к нему ей отпущено Богом. Скончалась Наталья Борисовна Долгорукая в 1771 году, намного пережив своего любимого единственного мужа. Так закончился этот самый трагический роман XVIII века, обещавший быть столь счастливым. Наталья Борисовна Долгорукая явила собой подвиг безграничной и самоотверженной любви русской женщины, который еще потом не единожды будет повторен ее соотечественницами.
Марина Валерьевна Ганичева ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ ФЕДОРОВНА (1759–1828)
«Из всех коронованных особ в Европе одна она предо мною была непреклонна».Это опять была немецкая принцесса... Впрочем, сколько их было на русском троне и около него — Дармштадтских, Вюртембергских, Анхальт-Цербстских... Все эти немецкие княжества с завидным постоянством поставляли к европейским дворам своих неизбалованных богатством принцесс, готовых всецело отдать себя новой родине и государю. Они, если желали того, становились вполне русскими, и в языке, и в любви к новой родине, и в вере прежде всего, и, конечно, в красоте своей наружной. Павел I, будучи еще великим князем, овдовел (как говорят, его первую жену извела Екатерина II, побоявшаяся ее желания встать во главе заговорщиков против нее), он был безутешен и потому, что любил свою первую жену с пылом первой юношеской любви, и потому, что подозревал вокруг заговор и интриги матери. История была грязная. Чтобы опорочить цесаревну, было состряпано множество доказательств ее связи с другим... Но наследнику престола негоже быть не женатому, и Павел, по настоянию матери, спустя год поехал в Берлин на смотрины новой невесты Софии Доротеи, принцессы Вюртембергской. Несмотря на безутешное свое состояние, Павел влюбился сразу — что-то было в этой немецкой принцессе, покорившее его. И, конечно, она была красива. Он пишет матери: «Мой выбор сделан. Препоручаю невесту свою в милость Вашу и прошу о сохранении ее ко мне. Что касается до наружности, то могу сказать, что я выбором своим не остыжу Вас; мне о сем дурно теперь говорить, ибо, может быть, я пристрастен, но сие глас общий. Что же касается до сердца ее, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен между роднёю и ею. Ум солидный ее приметил и король... Весьма проста в обращении, любит быть дома и упражняться чтением или музыкою, жадничает учиться по-русски, зная, сколь сие нужно». Юная невеста, внучатая племянница Фридриха II, была мила, вполне красива для немецких принцесс, округла, с мягкими чертами лица, восторженна и воспитана в духе Руссо. Принцесса была сентиментальна, она влюбилась в Павла и изливала свои чувства со свойственной ее времени экзальтацией в письмах к жениху, к родным, к подругам. Из письма Павлу: «Я не могу лечь, мой дорогой и обожаемый князь, не сказавши Вам еще раз, что я до безумия люблю Вас; моя дружба к Вам, моя любовь, моя привязанность к Вам еще более возросла после разговора, который был у нас сегодня вечером. Богу известно, каким счастьем представляется для меня вскоре принадлежать Вам; вся моя жизнь будет служить лишь для того, чтобы явить Вам доказательства той нежной привязанности и любви, которые мое сердце будет постоянно питать к Вам. Покойной ночи, обожаемый и дорогой князь, спите хорошо, не беспокойтесь призраками, но вспоминайте немного о той, которая обожает Вас». Именно чувствительное сердце принцессы стало для Павла отдушиной в его нелегкой придворной жизни великого князя. Зная свой непростой характер, он приготовил для невесты письменное «наставление», в котором есть предупреждение о том, что его душа наполнена призраками, внушающими ему ужас, и ей «придется прежде всего вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпиливость». Но принцесса была готова на все, они обручились, и на второй день обручения она написала ему: «Клянусь этой бумагой всю мою жизнь любить, обожать Вас и постоянно быть нежно привязанной к Вам; ничто в мире не заставит меня измениться по отношению к Вам. Таковы чувства Вашего навеки нежного и вернейшего друга и невесты». Так ей хотелось жить, и она в искреннем порыве молодости считала, что сможет так жить. Ведь и цесаревич с радостью откликался на ее порывистую искренность и открытость, которой он был свидетелем: «Всякое проявление твоей дружбы, мой милый друг, крайне драгоценно для меня, и клянусь тебе, что с каждым днем все более люблю тебя. Да благословит Бог наш союз так же, как Он создал его». 30 сентября 1776 года великий князь Павел Петрович женился на принцессе Софии Доротее, принявшей в православии имя Марии Федоровны, и поселился в усадьбе Павловское, подаренной им императрицей. Здесь Мария Федоровна познала счастье семейной жизни, здесь родились ее дети, здесь она была вполне счастлива своим браком, здесь же была и горько несчастна. Посол Франции Сегюр, посетивший Павловск, вынес оттуда лучшие впечатления об этом союзе: «Никогда ни одно частное семейство не встречало так непринужденно, любезно и просто гостей: на обедах, балах, спектаклях, празднествах, — на всем лежал отпечаток приличия и благородства, лучшего тона и самого изысканного вкуса». Став после смерти Екатерины II императрицей, Мария Федоровна пыталась все более влиять на своего мужа. Она никогда не была овечкой и вполне желала для себя власти. День ото дня росло влияние партии императрицы при дворе. При этом она не гнушалась ради этого влияния использовать и фаворитку Павла фрейлину Нелидову. Ростопчин, преданный Павлу, писал другому придворному: «Жаль, что на Императора действуют внушения Императрицы, которая вмешивается во все дела, окружает себя немцами и позволяет обманывать себя нищим (т.е. эмигрантам)... Мы, три или четыре человека, отверженные люди для этих дам, потому что мы служим одному только Императору, а этого не любят и не хотят». Странно это было — Мария Федоровна объединилась с фавориткой своего мужа, желая влиять на Павла. Каждая женщина тяжело переживает соперничество, и поначалу импульсивная и эмоциональная Мария Федоровна не могла смириться с фавориткой, «в горести сердца своего жаловалась императрице Екатерине II», тогда еще живой. Та вместо ответа подвела ее к зеркалу, сказав: «Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя petit monstre, перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях». Постепенно Мария Федоровна поняла, что в первую очередь ее муж ценил в Нелидовой — это было «только очарование умом Екатерины Ивановны, в самом деле очень замечательным». И она нашла в себе мудрость и мужество объединиться с всесильной фавориткой и даже подружиться с ней, по свидетельству ее фрейлины. Но чтобы остановить это двойное женское «влияние», Федор Ростопчин дальновидно заменил Нелидову новой фавориткой — А. П. Лопухиной. После смерти Павла так называемый малый двор императрицы Марии Федоровны сохранил вполне то влияние на императора, на которое она всегда рассчитывала. Сын ездил к матери, она его искренне любила, чего нельзя сказать о невестке. Она особенно заботилась о его императорском престиже, всех расспрашивала об отношении ко всему, что он делал, собирала информацию, как сказали бы сейчас. «Император Александр был главным предметом ее любви в жизни», — писала одна из ее фрейлин. В ее розовом павильоне частыми гостями были поэты и писатели, на столике лежал альбом, в котором было немало их автографов. После взятия Парижа русскими войсками в 1814 году Жуковский написал громадное и восторженное «Послание Императору Александру I» (около 500 стихов), а к годовщине освобождения России от нашествия французов сочинил стихотворение «Певец в Кремле».Наполеон
Игорь Анатольевич Муромов СОФЬЯ ПОТОЦКАЯ (1765–1812)
До нас дошло лишь имя прекрасной гречанки, по воле судьбы ставшей вначале госпожой Витт, супругой коменданта Каменец-Подольска, а затем супругой виднейшего польского аристократа Станислава Потоцкого. Пользовалась расположением графа Потемкина. История, трактуя события и факты исторические, редко обращает свой строгий взор на истории любви, даже если герои их оказались едва ли не главными действующими лицами в театре, где вершились судьбы государств и народов. В каком учебнике прочитаем мы, что ценой присоединения Польши к великой русской империи Екатерины II стала красавица гречанка Софья Витт. Свидетельствует польский биограф: «У нас в руках почти доказательство того, что м-м Витт выступила здесь в роли политического агента, кокетством склоняя колеблющегося Потоцкого принять предложение «северной союзницы». На человека с небольшим умом слишком много было расставлено здесь сетей... а тут еще самая красивая женщина, ангел или сатана во плоти, вешается ему на шею, нашептывая сладкие слова любви, и со свойственной восточным наукам образностью рисует ему будущее счастье его отечества, а его самого в этом отечестве — первым гражданином, может быть, королем, которого благословят подданные». Маршал Конфедерации вельможный пан Станислав Феликс Потоцкий подписал акт Конфедерации, решив судьбу Польши, что означало полный передел ее границ и ввод русских войск под предлогом поддержания порядка. Польша теряла свою независимость. На церемонии подписания присутствовала главная виновница сего исторического события и главная награда пана — его возлюбленная и будущая супруга Софья. Эту женщину необыкновенной красоты продавали и покупали в ее жизни не один раз. И она всегда шла на это, впрочем, участвуя в этих сделках не безгласной и беззащитной жертвой. Она совершала эти сделки по собственному разумению, на своих собственных условиях, всегда выговаривая себе — взамен на красоту свою и любовь — свободу, власть и богатство. И в 30 лет она стала законной женой вельможного пана, Софьей Потоцкой. Она стала легендой, загадочной и роскошной, похожей на сказку из «1000 и одной ночи»! Кто знает, какие сказки умела рассказывать не по летам мудрая Софья. Но неизменно солдаты и вельможи внимали ей со страстью. Доводы разума, чувства долга, чести, жизнь отступали, их побеждала Софья и любовь. Первую свою победу 13-летняя Софья одержала, сама не зная и не желая того. Их с сестрой выгрузили на берег вместе с другим имуществом королевского посла в Каменец-Подольской пограничной крепости. И гречанку-жемчужинку в грязном изорванном платье с буйными спутанными локонами увидел сын коменданта крепости майор Иосиф Витт. Крошка предназначалась гарему любвеобильного и не слишком разборчивого Станислава Августа, короля польского. Посол купил сестричек-гречанок в Турции у их собственной матери, расхваливавшей свой товар, за сущие гроши. Теперь комендантский сын заплатил ему за них кучу золота. Посол был рад — ему меньше хлопот и верные деньги. Старшая из красавиц быстро стала любовницей майора, а от второй — Софьи — майор за свои собственные денежки получил лишь решительный отказ и предложение взять ее в законные супруги. Предложение беспрецедентное, поскольку майор услышал его от рабы, от маленькой шлюшки, крепостной, без рода, без имени, без прав. Зато с красотой Прекрасной Елены. Это и была первая сделка Софьи. Она диктовала свою волю, она ставила условия. И майор обвенчался с ней 17 июня 1779 года. Перед чарами, мольбами и мудрой речью юной жены не устоял и старый комендант, не дававший вначале согласия на этот брак. На матушку майора чары не подействовали — она попросту скончалась. Старшую сестру красавицы Софьи не забыли, она была благополучно и весьма выгодно выдана замуж за турецкого пашу. Сестры встретились еще не раз и не где-нибудь, а на полях великих сражений, в минуты, когда вершились судьбы государств. И не раз их красота влияла на важнейшие политические решения. Неудивительно, ведь эти решения принимались мужчинами... Но это позже, а пока юная жена в свой медовый месяц брала уроки житейской мудрости и любви в блистательном Париже у парижских прелестниц. Париж — с его балами, беседками любви, страстным шепотом, бесконечными признаниями и откровенными предложениями — обольщал ее, манил, разрешал ей все и, главное, обещал успех. Он, по сути, дарил ей все ее будущие победы, потому что здесь она окончательно поняла силу и власть своей неземной красоты. Об этом говорили ей восхищенные взоры, они были обращены не к богатым нарядам, их у нее еще не было, они были обращены лишь к ее чертам. Роскошь Парижа не заслонила, не обесценила их, а подчеркнула их красоту, огранив ее, как драгоценный камень. Но главное то, что красавица, осознав свою власть над миром мужчин, поняла, что теперь больше всего ей нужна свобода. Вернувшись в постылую, жалкую каменец-подольскую крепость, родив сына Ивана и похоронив тестя, сделавшись комендантшей, госпожа Витт решилась завоевать российскую столицу. Но юная завоевательница была поразительно прозорлива. Она понимала, что не может предстать перед матушкой-императрицей с пустыми руками. Прекрасная путешественница отправилась в Вену, посетила и Стамбул, где пораженный ее красотой, совершенно очарованный, с ней мило беседовал французский посол. Он и не подозревал, что его собеседница, почти дитя, внимала с невинным видом каждому его слову, и каждое его слово запоминала... Теперь прелестнице было что подарить своей государыне-императрице — информацию! Ее шаги на новом весьма привлекательном поприще оценили — ей были дарованы угодия. Но гораздо более ценным приобретением было то, что ее, Софью, увидели! Теперь ее стали видеть часто в Стамбуле, во Львове, при дворе Станислава Августа. Сам король отдал приказ возмущенному мужу, отчаявшемуся вернуть домой блудную жену. И приказ этот звучал не просто как комплимент женским прелестям мадам Витт. «И не думай оставлять крепость из-за своей жены, твоя жена сама должна возвратиться, доверься ее уму». Прелестница оказывалась при командующем русским войском Салтыкове, под Хотином, и пушки молчали лишних три дня, приводя в негодование Потемкина. Сестры встретились. Подруга Салтыкова Софья Витт и супруга турецкого паши приостановили сражение, задержали «викторию» русских. И даже Потемкин унял свой гнев, когда от Салтыкова прибыл к нему в лагерь прекрасный посол... С того дня господину Витт за его супругу исправно платил Потемкин, разумеется, в интересах отечества. Муж, предоставленный сам себе, еще не раз убеждался, что очень выгодно вложил те тысячу червонцев, которые он заплатил когда-то за крошку-гречаночку. А мадам Витт теперь уже послом от самого Потемкина отправилась в Варшаву — разузнать о настроениях вечно непокорной польской шляхты. Верная себе, обворожительная Софья прежде всего была послом любви. Ее предназначение — завоевывать сердца. Задание Потемкина было выполнено блистательно. В Варшаве в нее без памяти влюбился Потоцкий... О такой добыче русские политики могли только мечтать. Крупнейший помещик, представитель древнего польского рода, яростный защитник интересов независимой Польши. Во второй раз, когда они встретились в лагере Потемкина под Очаковым, — где под разрывы пушек гремела музыка, устраивались празднества и фейерверки и правила красота мадам Витт, — все решилось. Решилась судьба вельможного пана, судьба Польши, а мадам прекрасная гречанка заключила еще одну сделку, став еще более свободной, богатой и прекрасной. Счет Потоцкому предъявила Польша — он не мог вернуться в Варшаву, там бы его встретили как вероломного изменника. Второй счет пришел от Витта, пришел и третий... Этих счетов супруга, понявшего свою прямую выгоду, было много. Их оплатила Россия. Граф Потоцкий со своей возлюбленной был обречен испытать горечь презрения и изгнания. От пана отвернулись друзья. В роскошном особняке в Тульчине, затем в Гамбурге они переживали почти что ссылку, почти что заточение. Супруга Потоцкого Юзефина, урожденная Мнишек, обратилась к Екатерине с жалобой на презренную развратницу. Императрица якобы угрожала Софье монастырем, но помнила услуги мадам... От угроз Екатерины Потоцкие благополучно укрылись в роскошном гамбургском дворце. Но и там их настигли новые и новые угрозы, уже реальные. Пану грозило разорение — имения были оставлены без присмотра. Пан отправился к русскому двору. Велика цена за ясные глаза коханой! Но столь же велико было желание сделать ее ясновельможной пани Потоцкой. Но Юзефина не давала развод, и граф Витт был упрям. Пан торговался с графом. Шел великий торг. И в очередной раз выиграла Софья и любовь! За польские червонцы Потоцкий купил ей свободу! Через два года смерть взяла к себе непреклонную Юзефину и освободила пана. Для его коханой, для нового брака и нового горя. Они обвенчались. В маленькой бедной церкви, почти без свидетелей и без свадебного пиршества, без гостей и церемоний. Мадам Витт стала Софьей Потоцкой — одной из самых богатых женщин, одной из самых любимых женщин, одной из самых роковых женщин. Софье Потоцкой ее возлюбленный, ее пан, ее законный супруг, подарил тот знаменитый сад среди камней возле маленькой речки, сделавший ее имя легендой. Из Крыма, из Италии, из теплых стран — дальних земель привозили сюда прямо с заморской землей дивные растения. Зеркальные озера, водопады, чистые ручьи несли свою влагу, питая корни бесконечных цветников. В этом сказочном саду Софья Потоцкая могла почувствовать себя повелительницей маленького Версаля, Китая, Древней Эллады или султаншей, сказочной Шахерезадой. Здесь в свой день рождения, в 1800 году, неувядаемо ослепительная 35-летняя Софья Потоцкая вышла к гостям греческой богиней, Венерой. За 50 стихов гимна, воспевающего красоту пани, Потоцкий заплатил поэту 2000 золотых червонцев, в два раза больше, чем майор Витт французскому послу за крошку-гречаночку. Граф Потоцкий платил за свою любовь, не считая, неистово и страстно. Он был готов платить и дальше. Но от него потребовалось нечто большее, чем золотые червонцы. Да и чем можно было заплатить за такую любовь, кроме собственной жизни. Граф заплатил и эту цену, последнюю. Эта «сделка» чуть не стоила Софье всего, чего она достигла. И случилось это, или могло случиться... только потому, что ясновельможная пани полюбила. Впервые в жизни она играла не в открытую, не по правилам... Она забыла обо всем, она ни о чем не думала! Она изменяла своему пану в его доме, с его сыном. Софье было 35, Юрию Потоцкому — 22. Она ставила на карту все. Он привык рисковать, он был игрок — в кутежах, скандалах, картах и в любви, за это и был выдворен по указу нового царя Павла. В Уманском дворце, под крылом заботливого и снисходительного отца, Юрий поставил на кон... отцовскую любовь. Победила Софья. Желала ли она этой победы или была не вольна в силе красоты своей, в ее власти. Желала ли она того, что случилось... 28 марта 1805 года Софья Потоцкая стала вдовой. Что творилось в этой женской душе, одержимой страстями, но благородной и много страдавшей. О чем ей думалось, видно, нелегки были эти думы. В Уманском дворце день и ночь стоял угар лихого кутежа. Играли в «фараона», проигрывались имения, драгоценности, надежды, сила, любовь. Страшнее всего, что Софья как-то не по-женски мудро и трезво поняла и призналась себе, что любовь Юрия она вскоре «проиграет». Ей не удержать его, а вместе с ним «фараон» заберет и ее саму, графиню Потоцкую. Проиграв все, что оставил ей возлюбленный и несчастный супруг — имя, червонцы, землю, она снова станет нищей гречаночкой у ворот того самого турецкого гарема. И Софья — эта не по-женски мудрая головка, эта не по-женски сильная воля, приняла решение. Решение небывалое со времен Прекрасной Елены. Она порвала любовь, как расписку. Она поставила любимому условие: отдам долг, спасу от бесчестия, если уедешь... Юрий растратил наследство братьев. Он должен был уехать, и он уехал. Он умер через год, мучимый своими пороками в Париже. А Софья долгие годы выплачивала долг. И не только червонцами, разумным управлением заводами и поместьями старого пана... Все чаще прекрасная пани Потоцкая помогала беднякам и нищим, крепостные считали ее уже не колдуньей и лиходейкой, погубившей их пана, а благодетельницей и дарительницей. Чем жила Софья Потоцкая, с какими мыслями принимала сообщения врачей о скорой своей кончине?.. Больше не было в ее жизни сделок, никто ее не продавал и не покупал. Она покорилась, смирилась, она просто жила. Смерть пришла за ней, за этой бывшей Прекрасной Еленой, Шахерезадой, и в последний путь провожает ее сказка: вдоль всей дороги до самой Умани жгли ее люди высокие костры, освещая дорогу своей госпоже. Костры пылали страстно, жарко. Жизнь Софьи Потоцкой, женщины невиданной, почти невозможной красоты, была подобна огню. Она горела, обогревала и обжигала, она манила, завораживала, вдохновляла, покоряла и оставляла пепел от сердец, посмевших прикоснуться к ней своей любовью. Со знаменитого портрета, написанного итальянским художником Сальватором Тончи, смотрит на нас из дали трех столетий нежное, почти детское лицо, обрамленное волшебными непослушными волосами. Глаза полны чистоты и какой-то неуловимой прелести. И улыбка чуть-чуть трогает губы, беспомощно и маняще.Марина Валерьевна Ганичева ЗИНАИДА АЛЕКСАНДРОВНА ВОЛКОНСКАЯ (1792–1862)
Когда же в час смерти буду Прощаться с тем, что здесь люблю, Тебя в прощанье не забуду.Обольстительная Италия на многие годы стала для русских путешественников пристанищем и художественной Меккой, а для многих из них и местом успокоения, покоя, творческого наслаждения и душевного тепла, второй Родиной. …Май 1839-го на вилле Зинаиды Волконской. Николай Гоголь на даче княжны «ложился спиной на аркаду тогатых, как называл древних римлян, и по полусуткам смотрел в голубое небо, на мертвую и великолепную римскую Кампанью». Княгиня ревностно оберегала его покой, чем заслужила его благосклонность. «Гоголь вообще любил те отношения между людьми, где нет никаких связующих прав и обязательств, где от него ничего не требовали». Княгиня умела ценить эту внутреннюю свободу. «Общим центром для литераторов и вообще для любителей всякого рода искусств, музыки, пения, живописи служил тогда блестящий дом княгини Зинаиды Волконской», — вспоминал А. Н. Муравьев. А когда-то таким блестящим домом был салон княгини Зизи в Москве. В объявленный день без специального приглашения сходилась избранная публика, чтобы побеседовать, обсудить и обольстить друг друга словами, музыкой, электричеством особенных отношений. Ни карт, ни застолья, ни танцев такие собрания не предусматривали. «В Москве дом княгини Зинаиды Волконской был изящным сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного общества. Тут соединялись представители большого света, сановники и красавицы, молодежь и возраст зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты, поэты, художники. Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли. Бывали в нем чтения, концерты... Посреди артистов и во главе их стояла сама хозяйка дома. Слышавшим ее нельзя забыть впечатления, которое производила она своим полным и звучным контральто и одушевленною игрою... Она в присутствии Пушкина в первый день знакомства с ним пропела элегию его, положенную на музыку Геништою:Д. Веневитинов
Ирина Ильинична Семашко МАРИЯ ТАЛЬОНИ (1804–1884)
Балерина. С 1828 года ведущая солистка Парижской оперы. В 1837–1842 годы выступала в Петербурге. Гастролировала во многих городах Европы. В историю театра вошла как выдающаяся романтическая балерина, впервые использовавшая в танце пуанты. Едва ли кому еще из артисток балета XIX века выпала на долю такая слава, такое единодушное поклонение, как Марии Тальони. Имя ее гремело по всей Европе. У актеров той эпохи в строгом смысле родины не существовало, они по самой своей сути являлись космополитами, гражданами «всего мира» и свободно кочевали, преодолевая границы и страны. Семья Тальони не представляла собой исключения, с незапамятных времен ее родственники обручились с Терпсихорой и верно служили этой музе. Филиппо Тальони актерская судьба забросила в Стокгольм, где он влюбился в красавицу дочку знаменитого шведского певца Карстена и немедленно женился. Балет, в том виде, каком мы знаем его сегодня, многим обязан Филиппо. Именно Тальони реформировал устаревшие приемы. До него балет по большей части состоял из пантомимы, Тальони же главным выразительным средством сделал танец. Филиппо первым вознес танец на небывалую высоту и показал, что муза Терпсихоры легко может справиться со сложнейшими задачами настоящего искусства: сделать зримыми тончайшие движения души, передать нюансы самого интимного чувства. Так получилось, что слава отца потонула в громком успехе его дочери, да и могло ли быть иначе — Мария стала зримым и совершенным воплощением романтического идеала своей эпохи, она все-таки была артисткой, кумиром публики, всегда была на виду, а труд ее отца могли понять лишь немногие посвященные. Вскоре после женитьбы Филиппо с молодой супругой отправились в Германию, где и родилась первая их дочка Мария. Воспитанием и образованием будущей знаменитости занимался, по-видимому, отец. Вероятно, Филиппо рано разглядел в своем чаде «искру Божью» и решил, что не стоит упускать такого подарка судьбы. Он оберегал дочку от любой напасти, но пуще всего заботился Филиппо о ее реноме, ибо понимал, что для артистки в глазах поклонников подчас главным становится полное слияние с воплощаемым образом. Романтические, полумистические героини балерины требовали репутации непорочной девственницы, и отец усердно следил «за чистотой» сего мифа. Уже в первом спектакле Мария поразила зрителя своим необычным костюмом, который, кстати, впоследствии никогда не изменялся. Она надела платье, прикрывавшее колени. Австрийский принц однажды спросил ее, отчего она не носит коротких юбок. «Разве бы Вы позволили, — возразила Мария, — вашей супруге или дочери показаться в таком платье?» Принц не нашелся с ответом. Ну а какой бы настоящий мужчина нашелся?.. Филиппо лично взялся учить дочь искусству танца. В 1822 году надежда семьи, Мария, дебютировала на сцене венской оперы в балете, сочиненном специально для этого случая отцом, «Прием молодой нимфы ко двору Терпсихоры». Юное дарование, как видно, пришлось ко двору привередливой музы. С первых шагов артистка поразила даже искушенных зрителей своей непосредственностью, виртуозной техникой, исключительной грацией, а самое главное — новшествами в хореографии. По преданию, Мария, выйдя на сцену, от волнения забыла все то, что ей положено было исполнить и, под влиянием минутного вдохновения, стала импровизировать, да так удачно, что буквально на глазах породила новый балет. Но все эти измышления из области театральных легенд — ничего больше. В действительности же Мария всю жизнь была гениальной исполнительницей гениальных замыслов своего отца. Для современников их имена сливались в одно понятие. Однажды на престижном парижском приеме к Тальони обратился один высокопоставленный, но неловкий гость: «Вы должны гордиться тем, что подарили свету такой талант; что же касается до жизни, то ею ваша дочь обязана самой себе». Стоявшая неподалеку мать танцовщицы, оскорбленная, что ее не замечают, несмотря на привлекательную внешность, вмешалась: «А меня-то, милостивый государь, считаете за ничто при создании этого шедевра!» Слава Тальони распространялась по всей Европе так стремительно, что даже серьезные критики не в состоянии были трезво оценивать искусство знаменитой балерины. В отличие от других великих Марии практически не пришлось проливать слезы над газетами, сетуя на несправедливость журналистов. Общий тон высказываний по поводу Тальони чаще всего был восторженным. Композиторы посвящали балерине свои произведения, сохранилось множество рисунков, изображающих «живую Терпсихору», ну а поэты, конечно, старались пуще всех — десятки мадригалов, од, куплетов сложено в честь Марии. Автор, избравший себе псевдоним М. Поднебесный, издал в 1838 году брошюру в четыре листочка с одним-единственным стихотворением, называвшимся: «Тальони — Грация».Марина Валерьевна Ганичева АМАЛИЯ КРЮДЕНЕР (1808–1881) или (1810–1887)
И то же в вас очарованье, И та ж в душе моей любовь!..Юный Теодор влюбился в пятнадцатилетнюю «младую фею» Амалию, происходившую из старинного и очень богатого рода. «Младая фея» была к тому же и пленительно красива. Ее отец — граф Максимилиан Лерхенфельд, будущий посланник в Петербурге, а мать — принцесса Турн-унд-Таксис, сестра прусской королевы Луизы, матери будущей русской императрицы Александры Федоровны, жены Николая I. Теодор, милый смешной «русский», и как смешно он улыбается, как смущенно теребит перчатки... Говорят, он поэт. Именно Амалии, по свидетельству исследователей, посвятил Феденька Тютчев свое первое стихотворение о любви. Амалия, юная и беззаботная, уже вполне познала свою власть над мужчинами, ей было легко с этим юношей. Он был любезен, предупредителен и пылок, он смущался при встрече с нею, и его бледные щеки окрашивались таким забавным свежим румянцем. Добрейший дядька поэта, Николай Афанасьевич Хлопов, ходивший за дитятей с четырехлетнего возраста и приехавший за ним в «неметчину» для присмотру, отписывал маменьке Екатерине Львовне, что ее Феденька изволил обменяться со своей подругой часовыми шейными цепочками и «вместо своей золотой получил в обмен только шелковую»... Экая немецкая бережливость! Они много гуляли по Мюнхену и окрестностям, древние предместья романтически настраивали и без того излишне пылкого «юного Вертера» и «младую фею». Ездили они и в дальние путешествия к прекрасному голубому Дунаю, сказочному и окутанному легендами, несущему свои воды через таинственный и древний Шварцвальд.Ф. Тютчев
Будто не было многих лет ушедшего. И снова — признание в стихах:
Марина Валерьевна Ганичева НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА (1812–1863)
Чистейшей прелести чистейший образец.От кого Наталья Николаевна Пушкина, первая красавица своего времени, унаследовала необычайную и грустную, немного холодную свою красоту? Семейное предание гласит, что замечательно хороша была ее бабка Ульрика Поссе, женщина, имевшая поразительную внешность и поразительную судьбу... В 1849 году Наталья Николаевна пишет своему второму мужу: «...B своем письме ты говоришь о некоем Любхарде и не подозревая, что это мой дядя. Его отец должен был быть братом моей бабки — баронессы Поссе, урожденной Любхард. Если встретишь где-либо по дороге фамилию Левис, напиши мне об этом, потому, что это отпрыски сестры моей матери. В общем ты и шагу не можешь сделать в Лифляндии, не встретив моих благородных родичей, которые не хотят нас признавать из-за бесчестья, какое им принесла моя бедная бабушка». Что же это за загадочная история о бесчестье красавицы Ульрики? Она была матерью Натальи Ивановны, бабушкой Натальи Николаевны Гончаровой. История с ней случилась в духе восемнадцатого века.Дочь богатого помещика, русского ротмистра Карла Липхарта и Маргарет фон Фитингофф, живших в Лифляндии. В 1778 году она вышла замуж за барона Мориса фон Поссе, шведского происхождения, и от этого брака родилась дочь («сестра моей матери тетушка Жаннет»). Но затем супруги развелись, и Ульрика уехала в Россию с первым любимцем князя Потемкина, Иваном Александровичем Загряжским, дедушкой Таши Гончаровой. Но в России у Ивана Александровича была своя семья. И вот он привозит из Дерпта в Ярополец к своей жене, сыну и двум дочерям красавицу Ульрику и представляет «обманутую жену законной супруге». Каково?! Нетрудно представить последовавшую душераздирающую сцену, после которой Иван Александрович, в духе своего века, тут же приказал перепрячь лошадей и уехал в Москву. Видимо, не желая подвергать себя неудобствам душевных разладов, он решает насовсем обосноваться в Москве, где, по отзывам современников, «живет на холостую ногу и, кажется, не упускает случая повеселиться». А прекрасную Ульрику законная супруга в конце концов оставила в своем доме, обогрела ее, приняла вскоре родившуюся у той дочь Наталью в свою семью. Ульрика между тем чахла в чужой обстановке и вскоре «зачахла как цветок» — умерла в 30 лет, оставив законной супруге на попечение маленькую дочь, которую та полюбила и воспитывала как родную, и с помощью своей влиятельной родни «приложила все старания, чтобы узаконить рождение Натальи, оградив все ее наследственные права». Все, кто видели Ульрику, говорили, что она была безумно красива. В воспоминаниях рассказывают, что у тетки Загряжской был ее портрет. И однажды, когда в Зимнем дворце, где она служила фрейлиной, случился пожар, вбежавший в ее комнату офицер счел самой ценной вещью оправленную в скромную раму миниатюру с изображением неслыханной красавицы. Когда все выразили удивление, почему офицер спас этот «маленький ничтожный предмет», то он отвечал: «Да вглядитесь хорошенько, и вы поймете, что я не мог оставить изображение такой редкой красавицы в добычу огню!» Унаследовала ее красоту и дочь — мать Натальи Николаевны. Когда дочь подросла, Загряжские переехали в Петербург, чтобы вывозить девочку и ее сестер. В Петербурге у них была покровительница — тетка Наталья Кирилловна Загряжская, урожденная графиня Разумовская, кавалерственная дама, пользовавшаяся значительным весом в придворных кругах «благодаря своему уму, сильному характеру и живости своего нрава, отзывчивого на все явления жизни». Наталья Ивановна, мать Таши, как и ее сестры, была принята во фрейлины к императрице Елизавете Алексеевне, жене Александра I. С ранней юности она отличалась красотой, но те, кто помнил Ульрику, говорили, что хоть Наталья Ивановна и хороша собой, но сравниться с ней не может. При дворе в нее влюбился кавалергард А. Я. Охотников (опять эти кавалергарды!), фаворит императрицы, от которого у императрицы была дочь. Но через год он был убит, когда выходил из театра, якобы человеком великого князя. И тогда — возможно, чтобы замять эту историю, — Наталью Ивановну спешно выдали замуж за Николая Афанасьевича Гончарова, сына владельца Полотняных заводов, прекрасно образованного и красавца собою. На венчании присутствовала вся императорская фамилия: император Александр I, императрица, вдовствующая императрица-мать, великие князья и княжны. Что-то было не то в этой свадьбе — посаженными родителями были высочайшие вельможи. Такова родословная линия красоты Натальи Николаевны. Молчаливость и сдержанность Пушкиной в обществе можно объяснить и свойствами ее натуры, и северным ее происхождением. Но вот что сама Наталья Николаевна писала через много лет после гибели Пушкина о своей сдержанности: «...Несмотря на то что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве... Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность и в ней меня упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца». Мне кажется, это письмо должны прежде всего помнить те пушкинисты и непушкинисты, кто пишут о Наталье Николаевне и уже многие лета анафемствуют ее красоте и поведению. Вопреки самому поэту, поразительно сумевшему оценить и раскрыть это необыкновенное сердце, Наталья Николаевна не оставила нам своих писем к Пушкину (хотя письма ко второму мужу и к родственникам сохранились), не оставила, будто знала, что ключ от ее сердца будут искать все. Она не хотела, чтобы ее чувства читали, справедливо называя это профанацией, не желала, чтобы вмешивались в столь оберегаемый ею мир первого брака с первым поэтом России. А с внешней ее красоты читали все, ее невозможно было спрятать. Все признавали ее первой красавицей Петербурга, а мне всегда казалось, что в ее портретах, кроме неизменной аристократической красоты, есть и доля какой-то уходящей в себя грусти, будто бы и нет ей толку в этой красоте, будто и вовсе она ее не касается. Еще больше грусти и печали в портретах времен ее второго замужества, хотя красоты не меньше. Ланской гордился и восхищался красотой своей жены, как гордился и восхищался ею Пушкин. Ланской, по выражению самой Натальи Николаевны, «окружал себя ее портретами», но интересно, что сама Наталья Николаевна думала по поводу своей внешности: «Упрекая меня в притворном смирении, ты мне делаешь комплименты, которые я вынуждена принять и тебя за них благодарить, рискуя вызвать упрек в тщеславии. Что бы ты ни говорил, этот недостаток мне всегда был чужд. Свидетель — моя горничная, которая всегда, когда я уезжала на бал, видела, как мало я довольна собою. И здесь ты захочешь увидеть мое чрезмерное самолюбие, и ты опять ошибешься. Какая женщина равнодушна к успеху, который она может иметь, но клянусь тебе, я никогда не понимала тех, кто создавал мне некую славу. Но довольно об этом, ты не захочешь мне поверить, и мне не удастся тебя убедить» (1849). Видимо, с горечью она говорит о том, что ей не удавалось никогда убедить окружающих, что она мало видит проку в своей красоте и не считает себя совершенной красавицей. И ранее, судя по всему, ее охватывали сомнения в своей привлекательной неотразимости. Вспомним Пушкина: «Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего нельзя сравнить на свете». Наверное, и Пушкину приходилось убеждать ее, что она редкостно красива. А Наталья Николаевна всегда с сомнением принимала комплименты всех окружающих, нередко лишь удивляясь им. Обратим же внимание на то, как Наталья Николаевна сама понимала свою красоту, и вообще женскую красоту, уже много позже Пушкина.А. С. Пушкин
1849 год. К генералу Ланскому: «...Сегодня или завтра ты получишь мой портрет. Отчасти я сдержала слово: так как я не могу сама приехать в Ригу, моя копия тебе меня заменит, и все же я тебе послала очень хорошенькую женщину — все, кто видел портрет, подтверждают сходство, это мне очень льстит и заставляет предполагать, что мои притязания иметь успех у тебя (клянусь тебе, я не стремлюсь ни к какому другому) не покажутся смешными — я любовалась собой; увы, чуточку тщеславия все же проскользнуло, и я тебе в этом смиренно признаюсь».
«Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суета сует, все только суета, кроме любви к Богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты — мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут».
На вечере у Лавалей, где встретилась с Воронцовой (1849): «Я была в белом муслиновом платье с короткими рукавами и кружевным лифом, лента и пояс пунцовые, кружевная наколка с белыми маками и зелеными листьями, как носили этой зимой, и кружевная мантилья. В момент отъезда Александрина дала мне свой именинный подарок — очаровательную лорнетку; она отдала мне ее вчера. Потому что моя была далеко не элегантна. <...> До того как начался вечер, был обед, и дипломатический корпус был в полном составе. Твоя старая жена как новое лицо привлекла их внимание, и все непрерывно подходили и смотрели на меня в упор. <...> В карете она (княгиня. — Авт.) мне заявила, что я произвела очень большое впечатление, что все подходили к ней с комплиментами по поводу моей красоты. Одним словом, она была очень горда, что именно она привезла меня туда. Прости, милый Пьер, если я тебе говорю о себе с такой нескромностью, но я тебе рассказываю все, как было, и если речь идет о моей внешности, — преимущество, которым я не вправе гордиться, потому что это Бог пожелал мне его даровать, — то это только в силу привычки описывать все мельчайшие подробности...»
1851 год. «Признаюсь тебе, что комплименты Маше мне доставляют в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне». «Мои так называемые успехи нисколько мне не льстят. Я выслушала, как всегда, множество комплиментов. Никто не хотел верить, что Маша дочь моя, послушать их, так я могла бы претендовать на то, что мне столько же лет, сколько и ей».
«...К несчастью, я такого мнения, что красота необходима женщине. Какими бы она ни была наделена достоинствами, мужчина их не заметит, если внешность им не соответствует. Это подтверждает мою мысль о том, что чувственность играет большую роль в любви мужчин. Но почему женщина никогда не обратит внимания на внешность мужчины? Потому что ее чувства более чисты. Однако я пускаюсь в обсуждение вопроса, в котором мы с тобой никогда не были согласны...»
1851 год. За границей, куда отправились для лечения Маши, а на самом деле Натальи Николаевны: «Соседи по столу сочли меня серьезно больной... Никто не может подумать, что мы за границей для нее (для Маши. — Авт.), ибо у меня иные дни лицо весьма некрасиво. Вот только два дня стала немного поправляться, и лицо не мертвое».
1856 год. В Москве: «Каждый день я здесь обнаруживаю каких-нибудь подруг, знакомых или родственников, кончится тем, что я буду знать всю Москву... Здесь помнят обо мне как участнице живых картин тому 26 лет назад и по этому поводу всюду мне расточают комплименты». В этот свой приезд в Москву Наталья Николаевна по настоянию Ланского заказала известному художнику Лашу свой портрет: «Ты взвалил на меня тяжелую обязанность, но, увы, что делать, раз тебе доставляет такое удовольствие видеть мое старое лицо, воспроизведенное на полотне». «Вчера я провела все утро у Лаша, который задержал меня от часа до трех. Он сделал пока только рисунок, который кажется правильным в смысле сходства; завтра начнутся краски. Когда Маша была у него накануне вместе с Лизой, чтобы назначить час для следующего дня, и сказала, что она моя дочь, он, вероятно, вообразил, что ему придется принести на полотно лицо доброй, толстой старой маменьки, и когда зашла речь о том, в каком мне быть туалете, он посоветовал надеть закрытое платье. — Я думаю, добавил он, так будет лучше. Но увидев меня, он сделал мне комплимент, говоря, что я слишком молода, чтобы иметь таких взрослых детей, и долго изучал мое бедное лицо, прежде чем решить, какую позу выбрать для меня. Наконец, левый профиль, кажется, удовлетворил его, а также и чистота моего благородного лба, и ты будешь иметь счастье видеть меня изображенной в 3/4».
Мне кажется, из этих писем видно, что даже в том возрасте, когда принято как-то страдать по поводу уходящей красоты у женщин и при этом постоянно напоминать о ней всем окружающим (или о своем былом успехе), у Натальи Николаевны так и не появилось тщеславие, она совсем мало об этом говорит, хотя признает, что красота — это необходимость для женщины. Признает с сожалением, потому что для мужчин она не является тем, что определяет их жизнь. Но более всего она ценит покой и душевную простоту, так же, наверное, как ценил ее в ней Пушкин.
Марина Валерьевна Ганичева ВАРВАРА АЛЕКСАНДРОВНА ЛОПУХИНА (1815–1851)
«Она была прекрасна, как мечтанье...»Михаил Лермонтов провел всю свою короткую жизнь в поисках идеала и родной души, и если идеал ему удалось изобразить в своей бессмертной поэзии, то одиночество души вряд ли удалось преодолеть. «Он не был создан для людей» — так в минуту грусти и печали написал он себе в эпитафии.М. Лермонтов
Марина Валерьевна Ганичева АЛЕКСАНДРА КИРИЛЛОВНА ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА (1817–1856)
Понять невозможно ее, Зато не любить невозможно.Февраль 1841 года... Масленица. Что за прелесть балы на Масляной в Петербурге. Граф Иван Илларионович Воронцов-Дашков дает бал замечательный особо: словно диамант сверкает посреди него красавица жена, первая «светская львица» столицы... Вот и воспоминания того, кто посетил этот бал: «Сегодня — масленичное воскресенье — folie journee (сумасшедший день. — Фр.) празднуется в первый раз у гр. Воронцова. 200 человек званы в час; позавтракав, они тотчас примутся плясать и потом будут обедать, а вечером в 8 часов в подкрепление к ним званы еще 400 человек, которых ожидают, впрочем, только танцы, карты и десерт, ужина не будет, как и в других домах прежде в этот день его не бывало». А потом еще дополнение: «На вчерашнем вечернем балу Воронцова был большой сюрприз и для публики и для самих хозяев, — именно появление Императрицы, которая во всю нынешнюю зиму не была ни на одном частном бале. Она приехала в 9 часов, и, уезжая в 11, я оставил ее еще там. Впрочем, она была только зрительницею, а не участницею танцев. Государь приехал вместе с нею. Оба Великие Князья были и вечером, и утром». Неожиданно августейшие особы увидели в вихре танца Лермонтова. Бал стал для него роковым... Августейшие особы были решительно недовольны, кто-то из них делал неоднократные попытки подойти к нему, но тот явно ускользал в вихре музыки и танца с хозяйкой дома. Граф Соллогуб, увидев это, поймал Лермонтова и на ухо шепнул, чтобы он незаметно покинул бал, опасаясь, что того арестуют. Хозяин проходил мимо, бросил: «Не арестуют у меня!» И все же Александра Кирилловна была вынуждена вывести его через внутренние покои, а поэт дурачился и никак не отпускал красавицу... А ведь «считалось в высшей степени дерзким и неприличным, что офицер опальный, отбывающий наказание, смел явиться на бал, на котором были члены императорской фамилии. К тому же, кажется, только накануне приехавший поэт не успел явиться «по начальству» всем, кому следовало...». К Александре Кирилловне поэт питал слабость. Еще в 1840 году он напечатал в «Отечественных записках» свое стихотворение о ней — «К портрету»:М. Ю. Лермонтов
Марина Валерьевна Ганичева ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ЮСУПОВА-ЭЛЬСТОН (1861–1939)
«Славная княгиня, в ней есть что-то тонкое, хорошее».Единственной наследнице богатейшего аристократического русского рода Юсуповых княжне Зинаиде Николаевне не приходилось испытывать недостатка в женихах: ее руки искали молодые люди знатнейших семейств всей Европы, в том числе и монархических. Испанская инфанта Элалия в своих мемуарах писала о ней: «Княгиня была очень красивой женщиной, она обладала такой замечательной красотой, которая остается символом эпохи». Папенька склонялся к тому, чтобы его зятем стал наследный болгарский принц Баттенберг. Но судьба распорядилась по-другому. Баттенберга сопровождал молодой офицер связи граф Феликс Сумароков-Эльстон. И княжна с первого взгляда влюбилась в статного красавца. Зинаида Николаевна, необыкновенная красавица, блиставшая на балах, без усилий отказалась ради семьи от светской жизни, всегда сопровождала мужа туда, куда требовала его служба, терпела ради него неинтересных ей знакомых и была снисходительна к мужниным чудачествам, резкости и солдатской прямоте. Ею не перестают восхищаться. Один иностранный посланник, увидевший ее на великосветском балу, был поражен ее красотой. Той самой красотой, которая остается символом эпохи. На этом балу Зинаида Николаевна ослепила всех роскошными фамильными драгоценностями: туалет расшит бриллиантами и чистейшим восточным жемчугом, в убранном драгоценностями кокошнике, жемчужном колье, в золотых браслетах с византийскими мотивами, в подвесках с жемчугом и бирюзой. Пластичная, высокая, изящная — княжна Юсупова была украшением любого придворного приема. Но она была довольно равнодушна к пышности и роскоши. Скорее она более уютно чувствовала себя на выставках, в концерте, играла в благотворительных спектаклях и была не лишена комедийного дара. Станиславский, однажды увидевший такое представление, уговаривал ее идти на сцену. Подружилась она и с Серовым, писавшим ее портрет. Художник не очень-то жаловал аристократию, но для княгини сделал исключение. Портрет удался. Сам Серов был доволен, ему удалось передать прелесть удивительного смеха княгини, ее добрый нрав и внутреннюю загадочность. «Славная княгиня, ее все хвалят очень, да и правда, в ней есть что-то тонкое, загадочное», — писал после сеансов художник. Ею всегда увлекались, но она давала мало поводов для этого, слишком уж верной женой была. Однажды в их роскошный особняк прямо в покои влетел всадник на арабском скакуне и на глазах у всех бросил к ногам княгини роскошный букет роз. Это был велекосветский повеса и блестящий кавалер всех гостиных князь Витгенштейн, мечта многих дам, с юности влюбленный в Зинаиду Николаевну. Муж запретил ему появляться у них дома, и тогда князь таким экстравагантным способом доказал ей свою любовь. А княгиня занималась домом, вела все дела имения, к которым муж был равнодушен, воспитывала обожаемых сыновей, к которым она была излишне терпелива и мягка. Сыновья на протяжении всей жизни считали ее своим другом и почитали ее лучшей из всех женщин на свете. Но никого не минет чаша страданий. Выпали они и на долю Зинаиды Николаевны. Над родом Юсуповых тяготел рок: поверье гласило, что все, кроме одного, наследники не проживут больше 26 лет. Своеобразная кара за то, что их предки изменили магометанству, перейдя в православие. Ее старший сын Николенька, так похожий на нее, был влюбчив. За 6 месяцев до своего 26-летия он погиб на дуэли, убитый мужем своей возлюбленной. Княгиня так и не смогла оправиться от этого страшного удара. Второй ее сын Феликс теперь навсегда самый близкий для нее человек. У них было удивительное родство душ. Феликс восхищался матерью не только как самым родным человеком, но и как необыкновенной красавицей: «Моя мать была очаровательна. Со стройной талией, тонкая, грациозная, с очень темными волосами, смуглым цветом лица и голубыми глазами, блестящими как звезды. Она была не только умна, образованна, артистична, но исполнена самой обаятельной, сердечной доброты. Ничто не могло сопротивляться ее очарованию». Перед революцией Феликс организовал убийство Распутина, и именно мать первой оправдала его: «Ты убил чудовище, терзавшее твою страну. Ты прав. Я горжусь тобой...» Сразу после революции Феликс перевез фамильные сокровища из Питера в Москву и спрятал их в тайнике своего особняка. Через 8 лет большевики нашли их совершенно случайно. Зинаида Николаевна и ее муж еще задолго до революции, в 1900 году составили завещание за себя и за своих несовершеннолетних сыновей, Николая и Феликса, в котором говорилось, что в случае пресечения рода все художественные ценности завещают государству с целью сохранения их в пределах Российской империи. В 1900 году целиком на средства их семьи был создан греко-римский зал нового Музея изящных искусств в Москве. Здесь нашли свое место уникальные художественные произведения из собственного собрания Юсуповых, которые несколько столетий занимались коллекционированием художественных шедевров со всего мира. Но сама княгиня многие годы, начиная с юности, занималась благотворительностью, в восемнадцать лет она стала попечительницей приюта для солдатских вдов, затем только в Петербурге под ее покровительством находилось несколько десятков приютов, больниц, гимназий, делала крупные пожертвования в церковь и на культурные начинания, во время войны содержала на свои средства санитарные поезда и лазареты, в своих дворцах и имениях организовывала санатории и больницы для раненых. После революции княгиня с мужем, сыном, невесткой и внучкой сначала перебрались в Крым, а затем навсегда покинули Россию в 1919 году на борту английского военного корабля. Ее сын писал в своих мемуарах, изданных в Париже в 1952 году: «Покидая родину 13 апреля 1919 года, мы знали, что изгнание будет не меньшим из испытаний, но кто из нас мог предвидеть, что спустя тридцать два года ему все еще не будет видно конца». От былой роскоши не осталось и следа. Ее правнучка, княгиня Ксения Юсупова-Шереметева-Сфири, рассказывает, что русская аристократия, и в том числе ее семья, мужественно переживала лишения. Сын Зинаиды Николаевны, Феликс Юсупов, дедушка Ксении, вел себя и за границей как русский барин, «он не умел считать деньги, хотя за границу он приехал не с пустыми руками. Но очень скоро все потратил. У него, например, никогда не было бумажника. Деньги лежали повсюду в конвертах, которые он раздавал не считая. Его верный слуга Гриша, зная этот недостаток барина, прятал его деньги и хранил, чтобы тот все не потратил. Кончилось все тем, что Феликс Феликсович под старость стал жить на сбережения своего верного Гриши». Зинаида Николаевна похоронила мужа, жила ради сына, невестки и внучки. По-прежнему с сыном Феликсом у нее были добрые, близкие отношения. В своих мемуарах он писал о матери: «В ее семьдесят пять лет цвет лица у нее был, как у барышни. Матушка никогда не румянилась и не пудрилась, и только всю жизнь горничная ее Полина готовила ей один и тот же лосьон... причем рецепт проще простого: лимонный сок, яичный белок и водка». (Этот волшебный секрет когда-то открыла прабабке княгини, племяннице Потемкина, Екатерина Великая. Вот только не сказано у Феликса в мемуарах о соотношении ингредиентов чудодейственного лосьона.) Да и с невесткой, молодой княжной императорской крови Ириной Александровной, той самой красавицей, внучкой императора Александра III и племянницей Николая II, на которую «заглядывался» Распутин, у свекрови были добрые, хорошие отношения. Потихоньку таяли фамильные богатства. Феликс, однажды вовсе обезденежев, принес знаменитому парижскому ювелиру Картье фамильную жемчужину. Ту самую «Перегрину», которая была звездой в сокровищах Юсуповых и которая будто бы сыграла роковую роль в их судьбе. «Сколько вы можете мне за нее дать, мсье?» — скромно спросил князь. Увидев драгоценность, даже видавший виды ювелир лишился дара речи, столь необыкновенна была эта жемчужина. Наверное, единственная в мире, подобная своей хозяйке, княгине Зинаиде. Теперь неизвестно, в чьих руках находится это фамильное сокровище. Тяжкая эмиграция длилась двадцать лет, княгиня нашла упокоение после смерти там, где и многие ее соотечественники, — на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем. В той же могиле похоронили и ее сына, невестку и внучку. Но все возвращается к своему началу. Правнучка княгини, Ксения, которая родилась в Париже в 1942 году весной 1991 года впервые перешагнула порог дворца Юсуповых на Мойке, дом, в котором прошла жизнь многих поколений Юсуповых, а в 1994 году она, стоя на парадной лестнице дворца, на правах хозяйки встречала гостей «Петербургских сезонов», которые открывались большим рождественским балом. В этом же году осенью в полуразрушенном фамильном храме Спаса Нерукотворного Образа в Подмосковье она присутствовала на литии — православном церковном обряде очищения от скверны, которой были подвергнуты храм и могилы предков. В северном пределе этой усадебной церкви сохранилось пять семейных захоронений. В своем интервью она говорила те слова, которые, наверное, могла бы сказать и Зинаида Николаевна: «Я безумно люблю Россию, мой родной Петербург, который считаю самым красивым городом на земле, чувствую себя частичкой своей родины. Мои родители никогда не отказывались от русского гражданства и не хотели принимать иностранное. Они так и умерли. А я получила греческое подданство, лишь когда вышла замуж за грека. Именно поэтому я и решила стать теперь гражданкой России, обратилась в посольство с просьбой выдать мне российский паспорт. В посольстве мне неожиданно сказали, что со мной хочет встретиться новый президент Владимир Путин. Что ж, я бы с удовольствием с ним познакомилась...»В. Серов
Марина Валерьевна Ганичева ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ ЕЛИЗАВЕТА ФЕДОРОВНА (1864–1918)
«И всякий, увидав тебя, прославит Бога, Создавшего такую красоту!»О ней все говорили, как об ослепительной красавице, а в Европе считали, что есть только две красавицы на Европейском Олимпе, и та и другая — Елизаветы. Елизавета Австрийская, супруга императора Франца Иосифа, и Елизавета Федоровна. Елизавета Федоровна, старшая сестра Александры Федоровны, будущей русской императрицы, была вторым ребенком в семье герцога Гессен-Дармштадтского Людовига IV и принцессы Алисы, дочери королевы английской Виктории. Еще одна дочь этой четы — Алиса — стала впоследствии императрицей российской Александрой Федоровной. Дети воспитывались в традициях старой Англии, их жизнь проходила по строгому распорядку. Одежда и еда были самыми простыми. Старшие дочери сами выполняли домашнюю работу: убирали комнаты, постели, топили камин. Много позже Елизавета Федоровна скажет: «В доме меня научили всему». Великий князь Константин Константинович Романов, тот самый КР, посвятил Елизавете Федоровне в 1884 году такие строки:К.Р.
В ночь с 17 на 18 июля 1918 года к зданию Напольной школы в Алапаевске подъехала конная группа рабочих и, усадив пленников в экипажи (великого князя Сергея Михайловича, сыновей Константина Константиновича Романова, князей Иоанна, Игоря и Константина, сына великого князя Павла Александровича князя Владимира Палея, Елизавету Федоровну и послушницу Варвару), вывезла их в лес к старой шахте. Сергей Михайлович сопротивлялся, и его расстреляли. Остальных живыми бросили в шахту. Когда сталкивали в шахту великую княгиню, она повторяла вслух молитву Спасителя: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят». Елизавета Федоровна упала не на дно шахты, а на выступ на глубине 15 метров. Рядом с ней оказался Иоанн Константинович с перевязанными ранами. Великая княгиня и здесь не перестала милосердствовать и облегчать страдания других, хотя сама была с многочисленными переломами и сильнейшими ушибами головы. Убийцы возвращались несколько раз, чтобы добить свои жертвы, они бросали бревна, гранаты, горящую серу. Один из крестьян, бывший случайным свидетелем этой казни, вспоминал, что из глубины шахты слышались звуки херувимской, которую пели страдальцы, и особенно выделялся голос великой княгини. Спустя три месяца белые эксгумировали останки погибших. Пальцы великой княгини и инокини Варвары были сложены для крестного знамения. Они умерли от ран, жажды и голода в страшных мучениях. Останки их были перевезены в Пекин. По рассказам свидетеля, тела убитых пролежали в шахте, а потом некий монах сумел извлечь их оттуда, уложил в наскоро сколоченные гробы и через всю Сибирь, охваченную Гражданской войной, раскаленную страшной жарой, три недели вез в Харбин. По прибытии в Харбин тела совершенно разложились, и только тело великой княгини оказалось нетленным. Из рассказа князя Н. А. Кудашева, увидевшего ее в Харбине: «Великая Княгиня лежала, как живая, и совсем не изменилась с того дня, как я, перед отъездом в Пекин, прощался с нею в Москве, только на одной стороне лица был большой кровоподтек от удара при падении в шахту. Я заказал для них настоящие гробы и присутствовал на похоронах. Зная, что княжна всегда выражала желание быть погребенной в Гефсимании в Иерусалиме, я решил исполнить ее волю и послал прах ее и ее верной послушницы в Святую Землю, попросив монаха проводить их до места последнего успокоения». Тот самый монах, который потом вез нетленное тело Елизаветы Федоровны, удивительным образом был знаком с великой княгиней до революции, а во время революции был в Москве, встречался с ней и уговаривал ее поехать с ним в Алапаевск, где, как он говорил, у него были «хорошие люди в старообрядческих скитах, которые сумеют сохранить Ваше Высочество». Но великая княгиня отказалась скрываться, добавив: «Если меня убьют, то прошу вас, похороните меня по-христиански». Было несколько попыток спасти великую княгиню. Весной 1917 года к ней приехал шведский министр по поручению кайзера Вильгельма с предложением содействия в выезде из России. Елизавета Федоровна отказалась, сказав, что она решила разделить судьбу своей страны, своей родины, а кроме того, не может бросить сестер обители в это трудное время. После подписания Брест-Литовского мира германское правительство добилось от Советов разрешения на выезд великой княгини Елизаветы Федоровны в Германию, и посол Германии в России граф Мирбах дважды пытался с ней увидеться, но она отказала ему и передала категорический отказ уехать из России со словами: «Я никому ничего дурного не сделала. Буди воля Господня!» В одном из писем она написала: «Я испытывала такую глубокую жалость к России и ее детям, которые в настоящее время не ведают, что творят. Разве это не больной ребенок, которого мы любим во сто крат больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, помочь ему. Вот что я чувствую каждый день. Святая Россия не может погибнуть. Но великой России, увы, больше нет. Но Бог в Библии показывает, как он прощал свой раскаявшийся народ и снова даровал ему благословенную силу. Будем надеяться, что молитвы, усиливающиеся с каждым днем, и увеличивающееся раскаяние умилостивят Приснодеву, и она будет молить за нас своего Божественного Сына, и что Господь нас простит». В святом городе Иерусалиме, в так называемой Русской Гефсимании, в склепе, находящемся под церковью Святой Равноапостольской Марии Магдалины, стоят два гроба. В одном покоится великая княгиня Елизавета Федоровна, в другом — ее послушница Варвара, отказавшаяся покинуть свою игуменью и этим спасти себе жизнь. День поминовения преподобномученицы великой княгини Елисаветы Феодоровны Алапаевской — 5 июля, ее поминают и в день поминовения всех усопших, пострадавших в годину гонений за веру Христову в соборе новомучеников и исповедников Российских в воскресенье после 25 января. В 1990 году на территории Марфо-Мариинской обители патриарх Алексий II открыл памятник великой княгине Елизавете Федоровне, созданный скульптором Вячеславом Клыковым.
Ирина Ильинична Семашко КОКО ШАНЕЛЬ (1883–1971)
Французский модельер. Создала силуэт женщины XX века. Придумала знаменитые духи «Шанель № 5». Единственной из модельеров Шанель удалось создать не моду, а свой неповторимый стиль. Она произвела революцию в облике женщины XX века. Сняв с нее корсет, освободив тело, она раскрепостила душу и сознание. Явив в своем лице свободную, независимую женщину, Шанель подарила слабому полу ощущение собственной значимости, красоту свободы и независимости. Она всегда плыла против течения, жила, поступала, добивалась триумфов вопреки, разрушая традиции, прокладывая новые пути. Эта Великая Мадемуазель стала подлинным новатором, гением моды. Сиротство и бедность стали для Шанель первыми «университетами» ее жизни, но от своих предков, крестьян-горцев из Южной Франции, она унаследовала непреклонность и стойкость перед трудностями, веру в лучшее и стремление к совершенству. У нее был великий дар самоучки, так как семье бабушки, куда отдал маленькую Коко отец после смерти ее матери, едва удавалось сводить концы с концами. Так что здесь мало задумывались об эстетических категориях красоты. Но вскоре и этот уютный уголок девочке пришлось покинуть и переехать в приют при монастыре. Всю последующую жизнь Шанель стремилась забыть о своем горестном детстве, сочиняла легенды, придумывала несуществующих теток, в доме которых она якобы выросла. Она боролась с прошлым, с тем унизительным существованием, когда в отчаянии кричала воспитанницам приюта: «Я не сирота!» Уже тогда за убогим столом она поклялась побороть собственную бедность и обездоленность. Пятнадцатилетняя Коко в Мулене знакомится с богатым офицером Бальсаном и, не долго думая, уезжает с ним в Париж. Любовник поселяет Шанель в своем замке, где ей долгие годы суждено исполнять роль жалкой содержанки: богатый хозяин не слишком считается с облагодетельствованной им девушкой. В замке на правах хозяйки царит «законная» любовница Бальсана — знаменитая в то время в Париже кокотка Эмильенн д'Алансон. Гордой, непокорной Шанель приходится выносить насмешки и пренебрежение счастливой соперницы, но она знает: ей идти некуда, она мучительно ищет выход, ищет хоть какое-нибудь достойное дело. Но Бальсан не торопится помочь забавной подружке, да и чего может добиться эта непоседливая бродяжка. Однако Шанель, закаленная в каждодневной борьбе за существование, не собирается сдаваться. Она находит второго любовника — англичанина Боя Кейпела. На этот раз судьба улыбнулась ей. Шанель смогла разбудить ревность Бальсана, и в этом соперничестве она выиграла себе средства, чтобы открыть модную шляпную лавку. Ее торговля шляпами очень быстро стала процветать. С Боем Кейпелом она приобретает известность в свете, появляются собственные деньги, наконец, парижские актрисы обращаются к Шанель, желая приобрести экстравагантный головной убор. Однако для неугомонной Коко этот бизнес слишком узок, ее деятельная натура требует грандиозных свершений. Шанель уже тогда начинает понимать, что женский костюм связан с самоощущением ее обладательницы, что одежда имеет свою логику, отвечающую потребностям времени. Ее первое знаменитое платье было сшито из джерси, материала, который никогда женщинами не использовался до Шанель. Разрушая устоявшиеся каноны, Коко создает стиль, в котором мельчайший парадокс был связан с функциональностью, в котором роскошь отделки уступила главенство линии, изящество покроя облагородило недорогие материалы, сделав элегантность и изысканность костюма доступными большинству женщин. Парижанки решительно устремились по пути, указанному Шанель. Ее звезда восходитв годы Первой мировой войны. «Мне помогла война. При катаклизмах человек проявляет себя. В 1919 году я проснулась знаменитой». Как приходит человек к гениальному озарению? Это практически невозможно проследить. Сама Коко вспоминала: «Однажды я надела мужской свитер, просто так, потому что мне стало холодно... Подвязала его платком (на талии). В тот день я была с англичанами. Никто из них не заметил, что на мне свитер...» Однажды племянник Коко приехал из британского колледжа на каникулы в темно-синем блейзере. Шанель ощупала материал. Эврика! Осталось только выкроить и сшить. Форма, вкус — все это было в ней самой. Ее великая идея заключалась в том, чтобы трансформировать английскую мужскую моду в женскую. Причем это она уже проделывала со своими шляпками и с таким вкусом, который исключал малейший намек на двусмысленность. Она преображала все, к чему прикасалась. Жакеты, блузки с галстуками, запонки — все, что она заимствовала у мужчин, благодаря ей превращалось в ультраженское. Платья кокоток начала века, не позволявшие девушкам работать, превращали их, живых людей, в дорогие безделушки, которыми играли богатые Бальсаны. Сняв с них их туалеты, Шанель спровоцировала вымирание социального типа, хотя, правды ради, следует сказать, что Коко, возможно, просто благодаря своей интуиции угадала запросы нового времени. Она была великим «философом моды». Шанель никогда не рисовала свои модели, она творила их с помощью ножниц и булавок, прямо на манекенщицах. Этой кудеснице «достаточно было пары ножниц и нескольких точных движений рук, чтобы из груды бесформенной материи возникла сама роскошь». За очень редким исключением, она не любила своих манекенщиц. «Манекенщицы подобны часам, — говорила Коко. — Часы показывают время. Манекенщица должна показать платье, которое на нее надевают. Они красивы, поэтому и могут заниматься этим ремеслом; но если бы они были умны, то уже не занимались бы им». Шанель не понимала, как женщина может так неразумно распоряжаться богатством, подаренным ей природой. Счастье не в том, чтобы идти рука об руку с состоятельным мужчиной, оно не связано с минутным экстазом горячей страсти, оно — в деньгах и в независимости, в возможности помочь окружающим, в даре общения с искусством. Как же сформировалась Коко — маленькая сиротка, сбежавшая из приюта? Как любовница Бальсана стала императрицей вкуса, законодательницей моды? Благодаря своему богатству и общительному характеру Шанель входит в круг художественной и артистической богемы Парижа. Она становится добрым гением Русского балета, не только бескорыстно одевая исполнителей, но и постоянно помогая труппе средствами. Однажды в отель, где жила подруга Шанель — Мися Серт, — ворвался перепуганный Дягилев. Мися для него была «единственной женщиной, какую он мог бы полюбить», и теперь он на коленях у нее просил совета. Дягилев сбежал из Лондона, разоренный постановкой «Спящей красавицы», не мог заплатить долгов, сходил с ума, не зная, что предпринять. Взволнованный, он не заметил сидящую в глубине комнаты Шанель. Когда Мися вышла, привлеченная телефонным звонком, то Коко стремительно встала навстречу мечущемуся Дягилеву. «Приходите ко мне. Не говорите ничего Мисе. Приходите сразу же, как уйдете отсюда. Я буду вас ждать». Шанель подарила Дягилеву чек на необходимую сумму, и с этой поры отель «Риц», где жила Коко, стал для русских танцовщиков кассой помощи. Как только у Шанель появились деньги, она захотела платить за всех и за все. Но не потому, что когда-то платили за нее, а затем, чтобы забыть, что за нее платили. Говорят, Дягилев боялся Шанель — он никогда не встречал человека, отдающего деньги и ничего не требующего взамен. И когда он собирался к благодетельнице со своими протеже, то непременно заклинал их быть скромными, чистыми и хорошо одетыми. В течение десятилетий дочь ярмарочного торговца Коко Шанель окружала художественная элита Парижа. Кокто и Пикассо, Дягилев и Стравинский, Бакст и Лифарь, Реверди и Жуве стали ее друзьями. Она была возлюбленной великого князя Дмитрия Романова, однако самым дорогим ее сердцу мужчиной стал герцог Вестминстерский. Он принадлежал к английской королевской семье и был одним из самых богатых людей Великобритании. «Моя настоящая жизнь началась, когда я встретилась с Вестминстером. Наконец я нашла плечо, на которое могла опереться, дерево, к которому могла прислониться». С Вестминстером Коко вела себя, как маленькая девочка, робкая и послушная. Она повсюду следовала за ним. Есть немало историй, когда принц влюбляется в пастушку или проститутку, однако в данном случае речь шла вовсе не о том, чтобы поднять женщину до себя. Это был, наверное, первый союз свободной женщины Нового времени и одного из последних могикан происхождения. Герцог Вестминстерский хотел жениться на Шанель, но брак этот не состоялся. Рассказывают, что однажды она сказала возлюбленному: «Зачем мне выходить замуж за тебя, ведь Коко Шанель единственная на свете, в то время как есть уже три герцогини Вестминстерские». (Герцог был разведен и у него было две дочери.) В этой фразе весь характер Шанель, она выбрала независимость и одиночество. Она не захотела оставить Дом Шанель. Всемирную известность Коко принесли ее прославленные духи «Шанель № 5». Они стали, как и все, к чему прикасался творческий дар Коко, вехой в истории парфюмерии. Отказавшись от традиционных, легко узнаваемых цветочных запахов — гардении, жасмина или розы, — она создала состав, в который входило 80 ингредиентов. Он нес в себе свежесть целого сада, но в нем нельзя было разгадать запаха ни одного цветка. В этой неуловимости чарующая прелесть ее духов. Во время войны возле ее магазинов стояла неизменная очередь сначала из немецких солдат и офицеров, а потом из американских. Каждый хотел преподнести своей жене или подруге необычный флакон духов знаменитой Шанель из Парижа. Она первая, создавая украшения, смешала драгоценные камни с фальшивыми, заставляя и те, и другие сверкать в лучах света, играть с ними, подобно тому как она это делала со своей жизнью, мешая реальное и воображаемое. Шанель считала, что подлинные драгоценности женщина не может приобретать сама, их ей должны дарить. Настоящие камни нужно надевать для удовольствия только дома, так же как наедине наслаждаются хорошей музыкой или книгой. А на людях стоит носить фальшивые драгоценности. Создательница уникального стиля, Коко никогда не жаловалась на плагиат. Напротив, она испытывала удовольствие, когда ее копировали. Среди ее клиенток были миллиардерши и актрисы, жены президентов, но главной своей победой Коко считала то, что стиль ее вышел на улицы городов. Она создала колоссальное состояние, но умерла в одиночестве, мучительно страдая от того, что ей некому передать накопленное. До конца своих дней она трудилась над новыми коллекциями, но однажды у нее вырвалось: «Даже не знаю, была ли я счастлива...» Счастье, конечно, каждый понимает по-своему, и каждый хочет обрести то, чего ему не дано. Но что бы ни говорила о своей жизни Коко, истиной остается то, что по прошествии уже более двадцати лет стиль Шанель остается незыблемым, а ее имя продолжает быть символом элегантности и безупречного вкуса.Марина Валерьевна Ганичева ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА ЧЕХОВА (1896–1980)
Госпоже Ольге Чеховой в знак искреннего восхищения и уважения.Ольга Константиновна Чехова родилась в дворянской семье. Ее отец, инженер-путеец — родной брат прославленной актрисы Художественного театра Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой. Оленьку отправили под присмотр к родной тетке в Москву, и тут случилось то, что часто случается с молодыми — она влюбилась в актера Михаила Чехова и, несмотря на свою молодость — всего-то 17 лет, — тайно с ним повенчалась 3 сентября 1914 года. Михаил потом уже в своих воспоминаниях рассказывал в присущем ему ироническом тоне об этом событии: «Если ты действительно ставишь жизнь ни во что, — сказал я себе, — соверши сознательно неразумный поступок, который отразился бы на всей твоей жизни». Я стал думать. Неплохо было бы жениться: и неразумно и обременительно. Мысль эта понравилась мне. Но на ком жениться? У О. Л. Книппер-Чеховой гостили две ее племянницы, и я решил жениться на одной из них. Не надеясь получить согласие ее родителей на брак, я задумал похищение и однажды ранним утром в далекой загородной церкви, подкупив священника, обвенчался без документов и формальностей. Свою молодую красавицу жену я скоро горячо полюбил и привязался к ней. Со свойственным ей чутьем она угадывала, в какой душевной неправде я жил, старалась помочь мне, но все же тоска и одиночество не оставляли меня. В моем письменном столе лежал заряженный браунинг, и я с трудом боролся с соблазнительным желанием». На самом деле, Михаил был влюблен серьезно и гордился женитьбой на красавице, и свидетельство тому не воспоминания, а письма периода женитьбы: «Да-с! Я действительно женат. <...> Жена моя красавица! Ведь везет же таким субъектам, как я! Матери моей, конечно, кажется, что я сделал подходящую партию, но тебе, Вава, скажу по секрету, что жена моя — не по носу табак (извини за грубость). Да, я думаю, нелегко тебе представить меня рядом с красавицей женой, семнадцатилетней изумительной женкой. Дуракам счастье». Ну а родня Оленьки была сначала шокирована, женитьба эта «вызвала бурю негодования» у всех ее родственников: «Положение Ольги Леонардовны действительно выглядело очень неловким: родители доверили ей дочь, а она не усмотрела. <...> Кроме того, отец Оли занимал довольно важный пост в Петрограде, а Миша тогда был всего лишь маленьким актером «на выходах»». Тетка предпринимала отчаянные и по-актерски бесполезные шаги. Молодые же были, как всегда, полны радужных и необоснованных надежд, что все как-то разрешится — а все закружилось в водовороте взаимных оскорблений и волнений: «...я, Маша, женился на Оле, никому предварительно не сказав. Когда мы с Олей шли на это, то были готовы к разного рода неприятным последствиям, но того, что произошло, мы все-таки не ждали. Всех подробностей дела не опишешь, и я ограничусь пока главными событиями. <...> Итак, женились. В вечер свадьбы, узнав о происшедшем, приехала ко мне Ольга Леонардовна и с истерикой и обмороками на лестнице, перед дверью моей квартиры, требовала, чтобы Оля сейчас же вернулась к ней. Затем приезжал от нее Сулер с просьбой отпустить Олю к Ольге Леонардовне на короткий срок поговорить. Взяв с Сулера слово, что он привезет мне Олю назад, я отпустил. Спустя час Оля вернулась, и Сулер стал настаивать, чтобы я отпустил Олю до приезда Луизы Юльевны (Олиной матери. — Авт.) жить к Ольге Леонардовне. Оля отказалась исполнить это. Ольга Леонардовна звонила по телефону, и наконец в 4 часа ночи приезжает Владимир Леонардович и просит ради Ольги Леонардовны вернуться Олю домой. Я предоставил решить это самой Оле, и та, наконец, решила поехать к тетке, чтобы успокоить ее. <...> Теперь я решил отпустить Олю с ее матерью в Петербург, чтобы там приготовить отца и объявить ему о случившемся. Вот в общих чертах главнейшие моменты истории». Действительно, «пиеса». И разыграна аккуратно по системе Станиславского. Ольга Леонардовна, актриса темпераментная, описывала эту сцену еще более театрально: «Бродила с Сулером по улицам, чтоб успокоиться, дошла до двери Чехова, он сам выскочил и хотел что-то сказать, но тут я мало помню, что произошло. Знаю, что чуть не ударила его и сказала, что это поступок испорченного человека. Сулер меня вытащил, так как мне сделалось дурно...», потом приехала мать, «вызвала Мишу и, не щадя его, говорила с ним, покойно и сдержанно, и сказал ему, что Олю берет в Петербург». Но в конце концов все трагедии недолги — Михаил Чехов был принят родными Оли вполне хорошо. Уже через полгода он написал: «Твой гениальный племянник приветствует тебя и желает сказать, что принят он здесь у Олиных родных чудесно, только осталось сшить колпак, о котором ты говорила, и все будет в порядке», «...если бы мне не было так хорошо у Олиных, то я давно погиб бы от тоски». Установился семейный покой и порядок, юная жена была вполне довольна — у нее талантливый муж, и родители с ним поладили. Оленька пишет: «Вот уже целую неделю, как мы в Петербурге. Миша играл уже раза три. Успехи у него небывалые. Впрочем, ты, вероятно, сама знаешь из газет. Живем мы у моих родителей. Папа к Мише очень и очень хорошо относится. Мир полный». С гениальным актером, а Михаил Чехов был актером от Бога, жить, конечно, непросто, тем более юной и неопытной красавице. Михаил был театральным, богемным человеком, весьма экспрессивным, пьющим и еще со многими житейскими недостатками, которые помогают таланту, но мешают женам. К тому же был «маменькиным сыночком», привязанным к матери «болезненно-крепкой» духовной «пуповиной». Все это предполагала сестра Ада, знавшая слишком хорошо и экзальтированный характер своей младшей сестры: «Я от Оли всегда ожидала такой поступок, не с Мишей, так с другим — все равно. <...> Ну что ж, дай Бог счастья. Миша мне не кажется плохим человеком, и, по-видимому, он ее любит. <...> Потом, мне кажется, что любит она не его, а в нем человека талантливого, любящего и понимающего искусство, музыку. <...> Ведь ей 17 лет только, и беда ему, если она прозреет, в чем я и не сомневаюсь». Всем, кроме Михаила, красота и молодость Ольги были несколько подозрительны. Даже старая няня, по воспоминаниям своего воспитанника, сомневалась: «Когда я женился, она сразу же взяла на подозрение мою красавицу жену и, многозначительно кивая матери головой, шепотом говорила: — Уж больно красива! Не обошла бы нашего-то. Ну да я дознаюсь!» Так и случилось. Но сначала у них родилась дочка Оленька. Ольга — любимое имя в семье Книппер. В августе 1916 года Ольга Леонардовна, чувствовавшая себя как будто крестной матерью этой семьи, с гордостью писала: «Наконец-то наши дети разродились. Ах, как мучительно было ждать и так близко ощущать, как Оля страдала. Часов 15 она кричала, выбилась из сил, сердце ослабело — тогда наложили щипцы и вытянули 10-фунтовую здоровую девочку. <...> Мы уже решили, что губы Олины, нос Мишин, а раскрывающийся левый глазок в меня. Миша с любопытством рассматривает незнакомку и говорит, что пока никакого чувства не рождается — конечно, пока». Молодой отец тут же требует к себе внимания: «У Миши аппендицит — надо делать операцию. Гланды тоже...» Капризничает и не привык... Ревнует, хочет, чтобы жена занималась им. Не редкая история, которую просто нужно пережить. Дочку отдают няньке: «Нянчит ее m-me Аулу, куда отдали ребенка, так как Оля очень слаба, кормить не может, раздражена, да и Миша, по-моему, так ревновал Олю к девочке, что лучше, что она там <...>». Они развелись в декабре 1917-го. «Миша Чехов разошелся со своей женой, это не так неожиданно, конечно, как может показаться на первый взгляд, но тем не менее удивительно. Дело в том, что Миша очень любил Ольгу Константиновну и она его. Вероятно, и тут сыграла некрасивую роль Мишкина мать — эгоистичная, присосавшаяся со своей деспотической любовью к сыну, Наталья Александровна. Бедный Миша, вся жизнь его последних лет протекала в каком-то кошмаре. Накуренные, не проветренные комнаты, сиденье до двух-трех часов ночи (а то и до 9 часов утра) за картами. Какая-то сумасшедшая нежность старухи и молодого человека, ставшего стариком и пессимистом». Сам Михаил страдал, но по-актерски воспринял эту трагедию: «Два обстоятельства ухудшили мое положение за этот год. После четырехлетнего замужества жена моя Ольга ушла от меня с человеком, о котором я хочу сказать несколько слов. Это был авантюрист того типа, о котором мне так много и занимательно рассказывал мой отец. Изящный, красивый, обаятельный и талантливый человек этот обладал большой внутренней силой, неотразимо влиявшей на людей. Он безошибочно достигал всех своих целей, но цели эти всегда были темны и аморальны. Он выдавал себя за писателя и часто увлекательно излагал нам темы своих будущих рассказов. Одна из первых же тем, рассказанная им, была мне давно известна. Он рассказал мне, что силы своей над людьми он достигает путем ненависти, которую он может вызвать в себе по желанию. Однажды я просил его продемонстрировать мне свою силу. Под его влиянием я должен был выполнить определенное действие. С полминуты он сидел неподвижно, опустив глаза. Я видел, как лицо, шея и уши его краснели, наливаясь кровью. Наконец, он взглянул на меня. Выражение его глаз было отвратительно! Под его взглядом, полном ненависти, я выполнил то, что он хотел. Эксперимент этот доставил мне мало удовольствия — я предпочел бы не видеть его искаженного злобой лица. Прошло еще полминуты, и его лицо приняло обычное веселое выражение и стало обаятельным, как всегда. Когда на улицах Москвы еще шли бои, когда через несколько домов от нас артиллерия расстреливала здание, в котором засели юнкера, когда свист пуль слышался не переставая днем и ночью и стекла в окнах были выбиты и заложены изнутри подушками — авантюрист, о котором я говорю, свободно ходил по улицам, ежедневно посещая нас, был весел и очарователен, как всегда. Смеясь, он говорил, что его не могут убить. — Если ты умеешь презирать жизнь до конца, — говорил он, — она вне опасности. Под его влиянием Ольга ушла от меня. Помню, как, уходя, уже одетая, она, видя, как тяжело я переживаю разлуку, приласкала меня и сказала: — Какой ты некрасивый. Ну, прощай. Скоро забудешь. — И, поцеловав меня дружески, ушла». Но действительно, и сама Ольга была характера тоже авантюрного и решительного. В 1921 году Ольга вновь выходит замуж и уезжает в Германию. Начинается новый этап жизни — странный и увлекательный. Берлин в это время — средоточие всего нового в искусстве, множество театров, выставок, кинематограф завоевывает свое место под солнцем. Все молодое и талантливое стремится в Берлин. В маленьких театрах Ольга начинает карьеру актрисы. Здесь ее скоро заметили и пригласили сняться в кино. Выразительное, надменное лицо, яркая внешность и решительность жеста — все это хорошо подходило для немого кино. Она играла героинь и авантюристок, режиссеры уговаривали ее сняться. С 1923 года она была занята в шести-семи картинах в год. Наибольший успех имели фильмы с ее участием — «Маскарад», «Крест на болоте», «Город соблазнов» и «Мулен Руж». К 1930-м годам она снялась и на фабрике грез в Голливуде, и у кудесника ужасов Альфреда Хичкока в фильме «Мэри». Она стала одной из самых знаменитых и почитаемых актрис в Германии, а когда к власти пришли нацисты — еще и одной из любимейших актрис «наци», потому что Гитлер боготворил фильмы с ее участием и был без ума от «Пылающей границы». Потом, в своих мемуарах, она напишет о немецкой элите со свойственным ей аристократическим высокомерием: «Гитлер робкий и неловкий, хотя с дамами держится с австрийской любезностью. Ничего демонического или завораживающего. Поразительно его превращение из разглагольствующего зануды в фанатичного оратора, когда он оказывается перед толпой». Гитлер же обожал «русскую Олли» и на дни рождения, Рождество и праздники посылал ей сладости, а также свои портреты с надписью: «Госпоже Ольге Чеховой в знак искреннего восхищения и уважения, Адольф Гитлер». Гиммлер, который поедал ее глазами на каждой театральной премьере, знал все ее театральные работы и говорил пошлости, думая, что заслуживает тем самым репутацию покровителя искусств. Он оставил в ее памяти нелестный презрительный след: «Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер производит впечатление чего-то незначительного. Похожий на землемера на пенсии, с круглым обывательским лицом, он топчется и чувствует себя явно не в своей тарелке, когда же видит меня в глубоком декольте, каменеет от изумления». Для нее «Геринг тщеславен, напыщен и склонен к шарлатанству», а при этом «Муссолини оказывается образованным и начитанным собеседником». Она же предмет их восхищения и восторга. И только Геббельс платил ей той же монетой и недолюбливал «Олли». Конечно, ведь однажды он у нее в гостях споткнулся на лестнице и, ухватившись за деревянную скульптуру мадонны, скатился под хохот всех гостей вниз. А она напишет о Геббельсе: «Пытается избавиться от комплексов, вызванных косолапостью и маленькой, абсолютно не германской фигурой, тем, что, используя пост министра, норовит переспать со всеми рослыми и смазливыми актрисами». Дрянное закулисье. Началась война. Ольга продолжает сниматься, ездит на фронт с концертами, ее любят солдаты и офицеры, она «поднимает дух германской армии», ее фотографии у летчиков люфтваффе и в солдатских окопах. В командира эскадрильи истребителей капитана Йепа она влюбляется романтически. Но он погибает над Англией. А в жизни Ольги происходит невероятное. После взятия Берлина Чехову отправляют в Москву, здесь она беседует в Кремле с Абакумовым и Берией, а затем ее с комфортом возвращают в Берлин. Более того, советские оккупационные власти снабдили ее продуктами и помогли восстановить дом. Когда же она решила переправиться в Западную зону Берлина, ей не препятствовали и дали свободно уехать. В книге «Разведка и Кремль» генерал П. Судоплатов утверждал, что Ольга Чехова работала на советскую разведку и даже существовал сверхсекретный план покушения на Гитлера с ее участием. Генерал рассказывал, что после уничтожения в 1942 году «Красной капеллы» в Берлине в Германии «уцелел ряд важных источников информации и агентов влияния». Перечисляя тех, кто уцелел, Судоплатов говорит, что «не были скомпрометированы Ольга Чехова и польский князь Януш Радзивилл. Однако отсутствовали надежные связники с ними». Кроме того, он говорил и о том, что и ее близкие были вовлечены в агентурные планы: «Мы создали еще одну автономную группу, которая должна была уничтожить Гитлера и его окружение, если бы они появились в Москве после ее взятия. Эта операция была поручена композитору Книпперу, брату Ольги Чеховой, и его жене Марине Гариковне». Ольга Чехова никогда этого не подтверждала. Но и не отрицала.Адольф Гитлер
Последние комментарии
2 часов 22 минут назад
2 часов 25 минут назад
2 часов 37 минут назад
2 часов 39 минут назад
2 часов 53 минут назад
3 часов 10 минут назад