Никогда не оглядывайся [Роальд Даль] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Никогда не оглядывайся

Из коллекции Альфреда Хитчкока

Майкл Гамильтон НИКОГДА НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ

Врач немного подвинул лампу и осветил лицо мужчины, лежащего на низкой кушетке.

— Так лучше, — сказал он, присматриваясь к нему. — Теперь вас здесь ничто не пугает? Отвечайте на мои вопросы, и я уверен, мы быстро разберемся в том, что вас беспокоит.

Это был квадратный, важный мужчина с тяжелым, жестким взглядом, из тех, кто смотрит в лицо опасности и считает, что все в жизни преодолимо, но чья жажда победы иногда бывает невыносимой. Голос его был тихим и приятным.

— Не думаете ли вы, доктор, что все это происходит только в моем сознании? Иллюзия в некотором роде? — Вальтер Гэллоуэй сощурился от света, зрачки стали черными и расширенными.

— Это-то мы и должны узнать, не так ли, мистер Гэллоуэй? — голос Келлера был спокойным и убедительным, но слегка небрежным из-за привычной власти. Он осторожно присел на край стула и положил на колено блокнот, держа в руке тонкий карандаш и приготовившись записывать.

— Теперь начнем с самого начала. Вы говорите, что слышите какой-то шум. Когда это случилось в первый раз?

Гэллоуэй отрешенно поглядел в потолок, потом облизнул губы и сказал:

— Не могу точно ответить, доктор. Мне кажется, что это длится больше года. Я не помню, когда они действительно начались.

— И эти звуки всегда слышны в одно и то же время или в одном и том же месте?

Гэллоуэй кивнул.

— Да, именно, всегда в одном месте — в библиотеке. Чаще всего после наступления темноты.

— Понятно. Продолжайте, — произнес Келлер, не поднимая глаз и быстро пометил что-то в блокноте.

— Сначала я думал, что это мыши — здание такое старое, что превратилось в руины еще полвека назад. Библиотека — самое дурное место в доме. Одному Богу известно, что могло твориться за этими стенами. Поэтому я решил отремонтировать дом как раз около года назад.

— Именно тогда появились эти звуки?

— Да — я полагаю, что так. Хотя не уверен, есть ли здесь какая-то связь.

Келлер сделал еще несколько пометок и быстро закивал, покусывая кончик карандаша. Его квадратное лицо было в тени, оставалось освещенным только лицо пациента.

— Возможно. Есть вероятность, что эти отклонения физического порядка. Если да, то это вне моей компетенции, но я могу связать вас с человеком, который определенно поможет вам. Сначала еще несколько вопросов.

Пауза, затем он медленно произнес:

— Вопросы могут показаться вам сначала странными, даже не связанными с вашей проблемой, но уверяю, они очень важны, и я хочу, чтобы вы ответили на них со всей правдивостью и ясностью, насколько это возможно. Вы поняли?

— Да.

— Хорошо. Итак, начнем, вы готовы? Во-первых, я хочу, чтобы вы описали эти звуки как можно подробнее. Постарайтесь ничего не упустить, как бы незначительно оно ни казалось.

Гэллоуэй попытался сосредоточиться на какой-то точке затемненного потолка, затем стал резко оборачиваться по сторонам, словно почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.

— Звуки похожи на стуки в стену. Я отчаянно пытался установить их происхождение, но когда я поворачивался, они перемещались. Они всегда сзади, как будто дразнят меня. О Боже, доктор, я не могу так больше. Каждый день этот дьявольский стук действует мне на нервы, становясь все громче и настойчивей.

— Я думаю, что составил себе картину, — кивнул Келлер. — Звуковая галлюцинация — достаточно распространенный вид иллюзии. Обычно это связано с прошлым пациента. В вашем случае, видимо, могут быть какие-то сложности, которые потребуют времени для определения. Если вы позволите, я хотел бы предложить небольшой тест. Он очень прост, но позволит мне проникнуть в ваши мозговые процессы.

Гэллоуэй слабо улыбнулся.

— Что за тест, доктор?

— Ничего сложного. Всего лишь ассоциации на слова. Я буду произносить их, а вы должны говорить первое, что придет вам в голову. Покажется вам это бессмысленным или нет, неважно. Вы готовы?

Гэллоуэй медленно кивнул, облизнув губы. Он казался нервным и чересчур напряженным, но Келлер попытался снять его явный страх.

— Хорошо.

Психиатр поудобней устроился на стуле, крепко держа карандаш в руке.

— Стена.

— Смерть.

Пауза в один удар сердца, затем:

— Черное.

— Белое.

Голос Гэллоуэя звучал устало и удрученно.

— Полный.

— Пустой.

— Стук.

— Смерть.

— Достаточно, мистер Гэллоуэй.

Он откинулся на стуле, сделал несколько пометок, затем кивнул.

— Я думаю, что получил то, что мне нужно.

Встав, он прошел через комнату и включил верхний свет. Гэллоуэй все еще спокойно лежал, глядя в потолок, сощурившись. Он слабо улыбался.

— Ну как, доктор, это было не очень хорошо, не так ли?

— Пока не могу сказать. Тест объяснил мне очень многое. Как я говорил, непрофессионалу эти вещи могут показаться бессмысленными. Мы избавим вас от этой путаницы в сознании. Мы сделаем все, чтобы прекратить это.

Гэллоуэй пожал плечами.

— Вам лучше знать, доктор. Я верю вам, но как вы сказали раньше, это может быть вне вашей компетенции. Вы думаете, что сможете помочь мне?

Тот посмотрел озадаченно, но затем снова оживился. Он улыбнулся:

— Если я не смогу вам помочь, то свяжу вас с моим другом, который сделает это. Ваш случай очень странный. Отчасти он, конечно, похож на то, что я исследовал раньше, но есть некие аспекты, которые делают его уникальным. Это не шизофрения, я уверен. Кстати, сейчас вы выглядите немного лучше, чем когда вошли сюда.

— Я похож на призрак, — горько возразил Гэллоуэй. — От меня остались «кожа да кости», я не сплю бог знает с какого времени. Если вы не поможете мне избавиться от этой навязчивой идеи, я почувствую себя мертвецом, и вы знаете это.

Еще усилие, и судорога пробежала по его телу. Лицо стало мертвенно-бледным, глаза расширенными и круглыми. Он приподнялся на локтях, затем с усилием опустил ноги на пол и встал, чувствуя легкое головокружение. Сердце так тяжело билось в груди, что каждое движение давалось с трудом. Испарина выступила на спине и плечах. Он почувствовал дрожь; старый, хорошо знакомый страх вернулся.

— Давайте посмотрим на эти вещи спокойно и объективно, мистер Гэллоуэй. Я здесь для того, чтобы помочь вам. Но для этого вы должны помочь мне. Вы сказали, что слышите эти стуки в библиотеке. Это началось чуть больше года назад, после того, как вы отремонтировали здание. И что беспокоит меня больше всего, эти звуки всегда у вас за спиной. Что-то мешает вам обернуться и посмотреть назад.

— Да, это так. — Гэллоуэй кивнул устало. — Я думаю, мне нечего больше вам сказать.

— Пожалуй, этого достаточно для меня. Сейчас я хочу, чтобы вы взяли этот адрес. Если стуки возобновятся, свяжитесь с мистером Саймоном Мэллори. Я передам ему все подробности вашей ситуации. Он, я уверен, поможет вам больше, чем я.

Гэллоуэй взял визитную карточку, взглянул на нее и сунул в верхний карман.

— Как вы думаете, доктор, со мной что-то не в порядке? Вы что-нибудь можете сказать мне?

— Боюсь, очень мало в данный момент. Вы суеверный человек, мистер Гэллоуэй?

— Не больше, чем другие.

Психиатр посмотрел на него неодобрительно.

— Либо вы суеверны, либо нет. Это же так понятно. Возможно, это имеет отношение к вашему случаю.

— Если вы имеете в виду, иду ли я посредине дороги вместо того, чтобы идти по подземному переходу, то я не делаю этого. Такими дурацкими вещами я не занимаюсь.

Психиатр поджал губы.

— Я понял, вы чувствуете себя сильнее всех этих суеверий. Гм. Я не уверен, но это может быть важно.

Он умолк, опять пометил что-то в блокноте, затем взглянул на пациента.

— Скажите мне, мистер Гэллоуэй, вы верите в призраков, загробную жизнь и всякое такое?

В то же мгновение он заметил страх, исказивший лицо пациента, но это произошло так быстро, что через секунду он уже не был уверен, что видел это.

— Что означает ваш вопрос?

— Только любопытство. А вам это не интересно?

— Да нет. А почему это должно меня интересовать?

— Нет причин, разумеется. Просто попытка заглянуть в неведомое.

В глубине души Келлер был уверен, что Гэллоуэй лжет — по почему?

— Вы боитесь? На самом-то деле вы чем-то до смерти напуганы? Да?

Он внимательно изучал лицо пациента, заметив бурю чувств, промелькнувшую в глазах. Ввалившиеся щеки потемнели, глаза утратили свой блеск, став вдруг безжизненными.

— Конечно, я боюсь. Поэтому я и пришел к вам. Мне нужна помощь, а не лекция, доктор.

— Вы меня не поняли. Мне кажется, что вы не все рассказали. Есть еще что-то, и притом важное, что вы упустили. Теперь вы должны вспомнить все с самого начала. Пока я не узнаю все, не смогу вам ничем помочь. Вы сделаете это, конечно?

— Естественно. Но нет ничего, что вам не было бы уже известно.

— Очень хорошо. Я вам назначу прием на следующей неделе. Но если что-нибудь случится раньше, обратитесь к Саймону Мэллори. Я уверен, он сделает все возможное, чтобы помочь вам.

Он открыл дверь, отошел в сторону и пропустил пациента.

Гэллоуэй на мгновение остановился в нерешительности у выхода и вдруг четко сказал:

— Кстати, специалист по каким болезням этот доктор, ваш друг Саймон Мэллори? Тоже психиатр?

Келлер покачал головой:

— Нет. Он — один из лучших физиков-исследователей в стране.

— Вы думаете, что это физическое явление?

Тот уклончиво пожал плечами.

— Возможно. В данный момент трудно сказать. Но все-таки я думаю, вы должны встретиться с ним, если произойдет что-то необычное.

— Хорошо, если вы думаете, что это может помочь. О Боже, доктор, я в таком положении, что готов на все.

Улица снаружи была длинной, пустой и заброшенной. Лист бумаги, похожий на белый призрак, шуршал вдоль тротуара на противоположной стороне.

Гэллоуэй быстро пошел, торопясь, часто оглядываясь через плечо.

Ему казалось, что за ним следят чьи-то глаза, кто-то, кого он чувствовал, но не видел, шел за ним следом. Он бросил взгляд на светящийся циферблат своих часов. Было почти одиннадцать. Темнота сгущалась, и улицы были неестественно тихими и пустынными. Он на мгновение остановился в конце длинной аллеи и вгляделся в темноту, сдерживая дыхание, чутко вслушиваясь, как будто ожидая услышать крадущиеся шаги за спиной. Когда напряжение достигло высшей точки, он резко повернул голову и полный предчувствия посмотрел назад. Но там ничего не было, только пустая тьма, беззвучно смеявшаяся над ним.

Внезапно он почувствовал еще что-то — невидимое, но легко ощущаемое, от чего охватывал озноб и поднимались короткие волосы на затылке, как на загривке перепуганного пса.

Страх.

Он подкрался из черных теней, окружив, заключив в кольцо, нахлынув черной слепой волной. Гэллоуэй с усилием подавил нервное напряжение, которое охватило тело. Если бы он только мог противостоять темноте, страшным, навязчивым мыслям, таящимся в глубине сознания, прогнать их, забыть совсем.

Но он так долго жил с ними, что они стали частью его самого, и он вынужден был с этим мириться. Так продолжалось до сегодняшнего дня. Но теперь терпению его пришел конец. Он набрался мужества и пошел к психиатру, чтобы попросить его о помощи.

Келлер все равно не смог бы сделать для него больше того, что сделал, — и если бы он рассказал ему о Сибрайте, то это бы только усложнило дело, если не сказать хуже.

Но он должен рассказать о нем кому угодно. И немедленно!

Он снова ощутил волнение, легкая дрожь в ногах вернулась. Позабыв о темноте и призраках, таящихся в тени, он почувствовал бы себя легче. Но как ни старался, он не мог изгнать злых духов из своего сознания. Ужасная судорога свела мышцы живота, скрутив их узлом, заставляя сердце биться в бешеном ритме.

Взяв себя в руки, он глубоко вздохнул и медленно пошел вперед. Вдруг ему показалось, что он слышит жуткий, нечеловеческий смех за спиной. Он еле сдержался, чтобы не оглянуться, потому что знал: именно этого хочет Сибрайт. Посмотреть назад — значит опять увидеть искаженное агонией лицо и насмешку в темных глазах, уже полных смерти.

«Будь ты проклят! — подумал он взбешенно, — Я не оглянусь. Я знаю, ты здесь, Ральф, но сегодня этот номер не пройдет! Ты хорошо заперт там, откуда ты больше не сможешь мне помешать. Я положу конец твоим циничным выходкам. Может быть, раньше это было несчастьем, но сегодня ты не запугаешь меня своими угрозами».

Он осторожно обошел красный почтовый ящик на углу улицы, споткнулся и инстинктивно прыгнул, громко проклиная паршивую уличную кошку, выскочившую из кустов перед домом, перебежавшую дорогу и исчезнувшую в темноте. Он на ходу отругал себя за то, что так распустился, и пошел дальше. Страх вернулся опять, ожив в груди. Если бы он только мог забыть искаженное лицо Сибрайта, который постоянно жил в его сознании, подстерегая в слепой темноте смерти, выжидая удобного случая, готовый протянуть руку и коснуться его плеча. Да еще этот проклятый стук в стену!

Следующие три квартала нужно было пройти в полной темноте. Гэллоуэй вздохнул, почувствовав, как холодный пот ручейками сбегает по телу. Он дышал с трудом, пересекая пустынную улицу; глаза насторожились, нервы были натянуты и возбуждены до предела и, казалось, готовы были лопнуть. В голове раздавался стук, гулом отдававшийся в висках.

Сунув руку в карман, он вытянул пачку сигарет, зажал одну дрожащими губами, зажег ее и благодарно затянулся. Выпустив кольцо дыма в тихий ночной воздух, он широко зашагал.

Как случилось, что дьявол так напугал его? Вполне возможно, что это просто физические отклонения, как сказал врач. Гэллоуэй не верил в призраков и фантомов, так же как и в другие глупые суеверия, о которых его спрашивал Келлер. Эти вещи не могут повредить ему, если он откажется верить в них. Сибрайт умер, прошло больше года. Он не мог вернуться назад, выйти из могилы. Из-под земли — да, но не оттуда, где он сейчас. Гэллоуэй почти рассмеялся над собой, вспомнив, как он шел по пустынной улице.

Сибрайт при жизни был очень злым. В нем было что-то пугающее, какая-то странная власть, которой он, казалось, обладал, и внутренняя, иррациональная вера.

Гэллоуэй стал вспоминать незначительные события, которые, возможно, и стали причиной испытаний, выпавших теперь на его долю.

Однажды, три года назад, у них состоялся очень странный разговор. Было уже далеко за полночь, и они говорили о призраках, загробной жизни и всяких таких вещах. Сибрайт, казалось, верил во все это безоговорочно.

— Я заключу сделку с тобой, Вальтер, — сказал он, медленно потягивая из своего стакана, смакуя вино, как знаток. — Ты не веришь в эти вещи, а я верю. У меня есть достаточно доказательств того, что жизнь после смерти действительно существует и что душа или сознание, называй как хочешь, отделяется и живет после того, как тело умерло.

— Но доказательств этого нет, — упорствовал Гэллоуэй, убежденный, что он прав. — Как будто назло тебе, никто еще не вернулся оттуда и не рассказал нам о загробной жизни.

— Может быть. Но ты такой проклятый реалист, Вальтер, что я вижу, только невероятные события заставят тебя поверить. Ты из тех глупых слепцов, которые верят только в то, что можно увидеть, услышать или потрогать руками. Если они чего-то не могут ощутить своими пятью ограниченными чувствами, то отказываются верить в это.

Гэллоуэй кивнул, плохо понимая, чего добивается Сибрайт. Здесь нужно было поставить точку в разговоре, он это чувствовал, но то, что сказал Сибрайт в следующий момент, поразило его.

— Я знаю, что умру раньше тебя, Вальтер. Не спрашивай, почему я это знаю, все равно ты никогда не поверишь мне, даже если я поклянусь, что это правда. Но после смерти я приду к тебе. Я заставлю тебя поверить мне.

Гэллоуэй медленно кивнул головой в темноте. Может быть, ему нужно было рассказать об этом врачу. Он был уверен, что это имеет прямое отношение к делу. И это не вызвало бы никаких подозрений, а их нужно было избегнуть любой ценой.

Да, чем больше он думал о Сибрайте, тем больше убеждался, что в этом пари и заключается суть дела.

Неосознанно, помимо воли, он стал размышлять над этим полузабытым разговором, выстраивая его у себя в голове так, что тот принял ужасающие размеры и стал откровением для него.

Это нелепое хвастовство Сибрайта прокралось в его сознание и настолько подавило его разум, что заставило «слышать» звуки, которых на самом деле не было. Он вздохнул свободнее. Ему стало легче. Он почувствовал себя дураком, запуганным до смерти. И чем? Каким-то стуком!!! Объяснений которому могло быть миллион. Размышляя обо всей этой истории с Сибрайтом, он просто сделал поспешные выводы, как струсивший идиот.

Он подошел к двери, вставил ключ в замок и быстро повернул его, радуясь резкому металлическому звуку. Осторожно прикрыв дверь за собой, он шагнул в темноту, затем включил свет.

Слава Богу, теперь он знает, что с этим покончено! Сощурившись от яркого света, он прошел узким коридором, снял шляпу и теплое пальто, затем прошел в библиотеку.

Там горел яркий огонь, зажженный в большом камине, и он догадался, что экономка уже ушла. Холодное мясо лежало на подносе, там же стояла бутылка виски. Пройдя вперед, он налил себе виски и выпил его залпом. Спиртное обожгло ему горло, но согрело озябшее тело и сняло напряжение, так, что у него хватило сил сесть на большой стул перед камином и расслабиться. Смешав себе еще питья, он медленно потягивал его, откинувшись на стуле.

Огонь ярко горел, выбрасывая снопы красных искр. Где-го в коридоре старые дедовские часы пробили полночь. Он зажег сигарету и сидел спокойно, размышляя. Почему он позволил страху заиметь над ним власть и довести его до такого состояния? Он превратился в комок нервов, не может спать, едва способен здраво рассуждать. Взяв себя в руки, он сказал:

— Все. Хватит. С моей головой все в порядке. Я не безумный, чтобы думать о Сибрайте здесь, в библиотеке. Прочь, исчезни совсем! Пропади ты пропадом!

Гэллоуэй допил, погасил сигарету и прикрыл глаза, согревшись в тепле у камина. В комнате было тихо-тихо. Никакого движения, только потрескивали дрова в камине.

Он был уверен, что сегодня уже ничего не случится, и был готов подняться наверх, лечь в постель и уснуть, а не ждать в ужасе того момента, когда адский стук из библиотеки разбудит его, колотя в стены, сотрясая весь дом до основания.

Сколько он так просидел, Гэллоуэй не заметил. Огонь начал потухать, пламя стало слабым, тени вокруг сгустились. Он пошевелился наконец, глаза приоткрылись и закрылись вновь, пустой стакан все еще был зажат в руке. В глубине души он чувствовал сильное облегчение. Итак, он оказался прав. Это было его раздраженное воображение и больше ничего. Минуту он раздумывал, налить ли третий стакан или идти спать. Его охватила такая усталость, что он с трудом разлепил глаза. Наконец, он решил не пить и резко поднялся со стула. В комнате было холодно теперь, когда огонь погас, и он почувствовал озноб, ставя стакан на поднос; быстро осмотрелся вокруг и пошел к двери.

На мгновение палец его задержался на выключателе. Странное ощущение поразило его. Кто-то стоял у него за спиной, стоял так близко, что он чувствовал дыхание на затылке. Он застыл, сопротивляясь желанию обернуться.

— Итак, ты все еще здесь, Сибрайт? — хрипло сказал он, выталкивая из себя слова.

Тишина. Никакого движения.

— Я знаю, ты здесь, покажись мне.

Его голос поднялся до крика, дрожь так сотрясала его тело, что рука упала с выключателя. В это мгновение в стену сзади него три раза отчетливо постучали.

— Будь ты проклят, Сибрайт! Почему, черт возьми, ты не оставишь меня в покое?

Стук стал громче. Стучали по дальней стене, книги на полках так сотрясались, что казалось, они сейчас попадают на пол. Он стоял неподвижно, не смея повернуть головы, боясь того, что он там увидит.

Кровь стучала в висках, застилая глаза. Сердце сумасшедше билось, вызывая тошноту. Ноги дрожали. Долго он так простоял, не в силах сдвинуться с места. Страх и ужас были так велики, что парализовали сознание. Они лишили его разума. Он попытался взять себя в руки. Всех этих призраков и фантомов не существует. Смерть есть смерть, и невозможно, чтобы мертвые возвращались на землю живых. Разве он не убедил себя в этом после приема у доктора Келлера? Если он позволит себе сейчас расклеиться, у него не останется никакой надежды. Он сойдет с ума. Тело его согнулось в припадке судороги. Это было бессмысленно и нереально. Нет никакого стука, ему все кажется! Он осторожно оглянулся… и ничего не увидел. Библиотека была пуста, книги на своих местах, ничего не упало. Стук прекратился в тот момент, когда он повернул голову. И вдруг возобновился точно за его спиной. Страх сковал его. Язык прилип к небу. Горло перехватило, так что он не мог дышать. Безумие грозило захлестнуть его.

Так близко! Ему никогда не было так плохо, как сейчас. Он заткнул уши, но звуки все равно проникали в мозг — опять, опять и опять!

Что же делать? Одна мысль поразила его, он не сразу осознал ее. Имя! Имя того физика, про которого говорил д-р Келлер — может быть, он поможет!

Стук прекратился, на минуту в комнате воцарилась тишина. Он жадно вдохнул воздух, прикрыл глаза рукой, подавив новый приступ ужаса. У него нет времени на панику. Это именно то, что нужно Сибрайту. Если он поддастся, все потеряно.

Он стал шарить по карманам в поисках визитной карточки. О Боже, неужели он потерял ее? Наконец он нашел ее в боковом кармане. Она измялась, но он легко все разобрал.

Слава Богу, у физика был телефон! Но удобно ли звонить ему в такое время? Он вышел в холл, снял телефонную трубку, набрал номер. Спустя какое-то время телефон ответил. Гэллоуэй учащенно дышал, опираясь на стену, конвульсивно дрожал, едва держался на ногах, все тело тряслось, зубы стучали. Это все Сибрайт. Он не даст ему покоя.

— Алло, кто это? — голос был сонным, видимо, звонок разбудил его.

— Это Вальтер Гэллоуэй, — сказал он поспешно. — Вы меня не знаете, мистер Мэллори, но доктор Келлер дал мне ваш телефон, сказав, что я могу связаться с вами, если произойдет что-то необычное.

— Гэллоуэй. — Пауза. И голос мгновенно оживился: — Ах да, я вспомнил. Келлер сообщил мне о вас около часа назад. Ему кажется, что вас что-то беспокоит, может быть, вы в опасности.

— Да, так оно и есть.

Гэллоуэй был почти безумен. Опять раздался тихий, но злобный стук за дверью библиотеки.

— У вас там что-то происходит, да?

— Да. Не могли бы вы приехать сюда прямо сейчас? Мне неудобно беспокоить вас так поздно, но боюсь, что это безотлагательно. Здесь происходит что-то странное.

— Дайте мне свой адрес, и я приеду прямо сейчас, мистер Гэллоуэй.

Гэллоуэй поспешно продиктовал адрес и повесил трубку. Руки еще дрожали, но не так сильно, как раньше.

Минут через десять стук возобновился, и он подпрыгнул на месте. Только через несколько секунд он понял, что стук идет от наружной двери, а не из библиотеки, и быстро открыл дверь.

Перед ним стоял высокий, — широкоплечий мужчина в очках без оправы, за которыми светло-голубые глаза рассматривали его спокойно и не моргая.

— Мистер Гэллоуэй?

— Да. Вы, должно быть, Саймон Мэллори.

Мужчина вошел, поставил небольшой чемодан на пол в холле, затем кивнул й быстро осмотрелся вокруг, глаза его ни на чем не остановились. Он как будто принюхивался, сморщив нос, склонив голову набок, чутко вслушиваясь, как бы погрузившись в звуки, недоступные нормальному человеческому слуху.

— Итак, мистер Гэллоуэй, — начал он оживленно, когда снял пальто и шляпу. — Расскажите мне, пожалуйста, что произошло. Мой коллега посвятил меня в некоторые детали, и я сделал вывод, что это совершенно необычный случай. Вы говорите, что слышите стук в какой-то комнате, да?

— Да — в библиотеке.

— Понимаю. Эта комната?

Он прошел вперед и остановился в дверях библиотеки.

— Да. Это здесь. Стук начался недавно и усиливался с каждой минутой.

— Сейчас вы слышите его?

Гэллоуэй медленно покачал головой, сжав зубы. Тихо сказал:

— Нет, сейчас ничего нет. Он прекратился после того, как я позвонил вам.

— Понятно.

Гость быстро обошел комнату, осматривая книжные полки и выстукивая стены в разных местах. Взгляд скользнул по комнате и остановился на Гэллоуэе.

— Да, что-то неладно в этой комнате. Я в этом уверен. Вы бы чувствовали эти вещи так же, как я, если бы занимались этим двадцать лет. Я узнаю этих тварей за милю.

— Тварей? — Несмотря на мрачное предчувствие, охватившее его, Гэллоуэй сумел изобразить удивление.

— Да. Вы стали жертвой того, что мы обычно называем полтергейст. Это дух — шумливый, озорной, по порой опасный. Обычно он образует связь с какой-то личностью или объектом, играющим роль проводников, через которых он проникает в наш мир. Если из этой личности изгнать злого духа или разрушить этот объект, то он покидает среду своего обитания. Он или исчезает полностью, или переходит в другое место. Во всяком случае, в этом доме вы его больше не услышите.

Гэллоуэй изумленно покачал головой. Этого он никогда не предполагал. Он всегда был уверен, что это Сибрайт, выполнивший свое обещание. Новая мысль поразила его. Если это действительно только полтергейст, то почему он появился именно после того, как в комнате произошли изменения, после того, как он…

Мысль его запнулась, как будто он устранил ее из своего сознания. За спиной опять начались тихие стуки. Он повернулся и уставился на. Мэллори.

— Там. Вы слышите их?

Поколебавшись секунду, тот покачал головой.

— Нет. Я ничего не слышу. Что это?

— Опять стук по стене сзади меня.

— В этом месте? — Мэллори подошел вплотную к книжному шкафу, прислушиваясь.

Инстинктивно Гэллоуэи повернулся посмотреть на него, но тот крикнул резко:

— Нет, не оборачивайтесь! Вы слышите мой голос. Оставайтесь на месте.

Гэллоуэй кивнул.

— Да, он идет оттуда. Стук в стену, как будто кто-то хочет войти.

— Или выйти, — сказал Мэллори многозначительно. — Ничего существенного. Я просто пытаюсь составить полную картину этого явления. Должен признаться, что все это меня чрезвычайно заинтриговало. С вашего позволения, я проведу несколько экспериментов.

— Конечно. Начинайте.

Гэллоуэю стоило огромных усилий не замечать громоподобные стуки, которые сотрясали всю комнату. Мэллори прошел в коридор, вернулся с небольшим чемоданом, открыл его на столе, вынул несколько предметов, которые осторожно положил рядом с серебряным подносом.

Гэллоуэй присматривался. Скатав ковер, Мэллори куском мела нарисовал большую пятиконечную звезду на голом полу и по углам звезды расставил пять маленьких металлических чашек. Затем наполнил их прозрачной жидкостью из узкой бутылки, стараясь не пролить ни капли. Наконец он выпрямился, достал высокую бутылку тонкого стекла из чемодана, откупорил ее и поставил точно в центре нарисованной звезды. Он добавил еще несколько кабалистических символов и взглянул на Гэллоуэя.

— Так. Я думаю, это все. Это должно удержать его, если мне удастся заклинание.

Гэллоуэй поджал губы.

— Я надеюсь, вы знаете, что делаете, — сказал он хрипло. — Боюсь, что я ничего не понимаю в этом.

— Это очень просто. Если в комнате присутствует полтергейст, а в данный момент я в этом уверен, то я смогу заставить его проявиться. Когда это произойдет, я с помощью различных магических заклинаний загоню его в эту бутылку. Попав туда, он будет заключен там и запечатан печатью Соломона.

— Я все еще не понимаю, но если вы избавите меня от этих дьявольских стуков, я буду только благодарен. Это опасно?

— Естественно, элемент риска всегда присутствует в делах такого рода. Этих тварей так просто не возьмешь. Хорошо бы, если бы у меня было время сделать более тщательные приготовления, но я думаю, что той системы защиты, которую я здесь устроил, будет достаточно. Обычно она бывает непроницаемой для этих сил.

Гэллоуэй очень беспокоился все это время. Мэллори еще раз все проверил, перешел на другую сторону и встал рядом с ним.

— Я хочу, чтобы вы внимательно выслушали все, что я сейчас скажу. Ни в коем случае вы не должны пересекать границы пятиконечной звезды. Если вы это сделаете, то будете уничтожены. Силы, которые защитят меня, боюсь, не смогут оградить вас. Делать все это меня заставляет слишком большая уверенность в том, что в этой комнате присутствуют силы зла. Я чувствую это во всем вокруг. Что-то страшное произошло здесь однажды, не очень давно. Что это было, я не знаю. Но возможно, сегодня ночью мы сможем выявить это. Тогда начнется битва. Я со своей стороны несу силы света, добра; против меня будут направлены все силы зла в этой комнате. Напряжение может достигнуть кризиса в любой момент. Может случиться, что зло победит. Не позволяйте обмануть себя и перейти границу звезды. Если вы сделаете это, то мы оба будем устранены.

— Убиты? — спросил Гэллоуэй.

Он почувствовал, как в нем опять поднимается страх. Какое-то время он пребывал в уверенности, что стуки прекратились. Они действительно прекратились, как будто сила, их породившая, приостановила свое действие и притаилась в темноте, выигрывая время, выясняя их намерения, готовясь отразить любой удар с их стороны.

«Пришло время, Сибрайт, — подумал он ожесточенно. — Сейчас я доберусь до тебя. Теперь ты не уйдешь! Уже год ты пытаешься свести меня с ума своим стуком. Но теперь с этим будет покончено!»

Его конечности задергались конвульсивно. Вернулась пульсирующая боль в глазах. Странные, искаженные картины мелькали перед его глазами, когда он наблюдал, как Мэллори входит в круг серебряных чашек, садится в угол звезды прямо на пол, выставив вперед руки, как будто в мольбе, и начинает бормотать таинственные фразы.

Гэллоуэй никогда не слышал ничего подобного. Картины появлялись и исчезали из его сознания. Тупое, слюнявое лицо злобно, почти победно ухмылялось, даже тогда, когда жизнь медленно, по капле покидала его. Слова звучали в ушах, обещая возвращение даже из могилы. И почему Сибрайт был так уверен, что умрет первым?

Легкая дрожь била его, глаза остановились на мужчине, сидящем в трех шагах: его губы двигались, глаза были вытаращены, лицо искажено в отвратительной гримасе.

Стуки появились снова с жутким грохотом. Никогда он не слышал их так громко. Они, казалось, шли отовсюду, ударяя в стены с дьявольским весельем.

Гэллоуэй старался не повернуть головы. Все это нереально, говорил он себе неистово, что-то неладно с его рассудком. И только присутствие постороннего делало все это правдоподобным, заставляя его измученное сознание останавливаться на этом.

Через мгновение он почти раскаивался в том, что позвал этого человека. Вдруг боковым зрением он увидел нечто темное и бесформенное, двигавшееся вперед мелкими шагами. Огромные тени, казалось, припали к полу в углах комнаты, другие жались к стенам, и все они повернули головы в сторону человека, сидящего в центре комнаты.

Гэллоуэй заставил свой взгляд сосредоточиться, стараясь сдержать ужас, охвативший его. Жуткое, громоподобное эхо ударов сотрясало комнату, било в стены.

Пятиконечная звезда на полу засветилась голубоватым сиянием, как будто была покрашена люминесцентной краской, но постепенно сияние стало угасать.

Мэллори откинул голову назад, жилы на шее напряглись. Пот градом катился по лицу, заливая глаза, но он, казалось, не замечал этого. Сильные, конвульсивные движения сотрясали его тело, когда он напрягся, чтобы удержаться и не выйти за границы звезды.

Стуки стремительно достигли ярости. Комната сотрясалась с грохотом. Непрерывный стук бил по голове.

Он хотел окликнуть Мэллори и рассказать ему правду об этом месте. Что здесь не обыкновенный полтергейст, с которым он сейчас борется, а что-то гораздо более злобное и могущественное. Он хотел рассказать ему, как он задушил Сибрайта холодным августовским днем год назад, не боясь его и словно вызывая исполнить свое обещание вернуться после смерти; как он замуровал его тело в стену за книжным шкафом во время ремонта дома. Сибрайт только хотел выйти из своей кирпичной могилы, чтобы встретиться со своим другом и убийцей. Вот и все, чего он хотел.

Гэллоуэй открыл рот, чтобы предупредить Мэллори, но в эту секунду дикий грохот сотряс весь дом и раздался страшный, дьявольский смех, так похожий на смех Сибрайта. Через секунду, он не успел повернуть головы, как раздался другой вопль, очень короткий, а затем длинный, продолжительный крик явной агонии.

Когда он повернул голову, Мэллори не было. Никаких следов его пребывания не осталось. Комната была спокойной, неожиданно пустой. Тишина пугала даже больше, чем шум, предшествовавший ей.

В сознании его бушевал хаос, близкий к безумию. Он должен уйти с этого места, пока у него есть еще шанс. Страх и бредовый ужас захлестнули его. Он чувствовал, как стучит кровь в висках.

В безумии он двинулся к двери. Не рассуждая, он заставлял свои ослабевшие, бессильные ноги двигаться. Одна и та же мысль преследовала его — Мэллори был уничтожен каким-то злом, оставшимся в этой комнате. Неведомая- страшная сила увлекла его на самое дно ада.

Его губы отказывались повиноваться, когда он попался закричать. Тишина длилась, но вдруг была резко прервана слабым стуком прямо за его спиной.

— Я знаю, ты здесь, Сибрайт, — крикнул он, слова внезапно сорвались с губ. — Ты хочешь, чтобы я повернулся посмотреть на тебя, но я не сделаю этого. Ты слышишь? Я не сделаю этого!

Он чувствовал, как сознание покидает его, хотел бежать, но ноги не слушались. Рука ухватилась за ручки двери, чтобы повернуть ее. Стук повторился, более интенсивно и громко.

Как будто назло ему, голова его начала поворачиваться своей волей. Он отчаянно пытался остановить ее. До сих пор у него было чувство, что пока он не обернется, с ним ничего не случится. Его пальцы ухватились за ручку двери. Мускулы шеи оцепенели. Сзади раздался громкий смех, повисший в воздухе. Безвольно, безо всяких усилий, голова его повернулась. Стук внезапно прекратился. От стены отделилась тень и направилась к нему. Серые, искаженные черты ее осклабились на него в пяти шагах. В комнате внезапно стало тихо-тихо.

Перевод с английского — Татьяны Грибковой

Роалд Дал СВИНЬИ

1.
Как бы то ни было, но однажды в Нью-Йорке на свет появился прелестный младенец — мальчик, которого счастливые родители нарекли Лексингтоном.

Не успела мать вернуться из родильного дома с ребенком на руках, как тут же сказала своему супругу: «Дорогой, теперь ты должен сводить меня в самый шикарный ресторан, чтобы отпраздновать рождение нашего сына и наследника».

Супруг нежно обнял ее и сказал, что любая женщина, которая способна произвести на свет столь очаровательное существо, как Лексингтон, заслуживает того, чтобы пойти в любое место — куда бы она только ни пожелала. Но достаточно ли она окрепла после родов для путешествия по ночному городу?

Нет, ответила женщина, недостаточно, но на это ей наплевать.

И вот в тот же вечер они как следует принарядились и, оставив маленького Лексингтона на попечение опытной сиделки, которая обходилась им в двадцать долларов в день и была впридачу шотландкой, отправились в самый роскошный и дорогой в городе ресторан. Там они съели громадного омара и распили бутылку шампанского, после чего поехали в ночной клуб, где заказали еще бутылку шампанского, после чего просидели несколько часов, держась за руки, обсуждая, оценивая и восхищаясь каждой черточкой в облике своего новорожденного сына.

Домой, в восточную часть Манхэттена, они вернулись около двух часов ночи, и супруг, расплатившись с таксистом, принялся шарить по карманам в поисках ключей от парадной двери.

Спустя некоторое время он заявил, что, видимо, оставил их в кармане другого костюма, а потому им надо позвонить, чтобы сиделка спустилась и открыла дверь. В конце концов, заметил муж, сиделка, получающая по двадцать долларов в день, не должна исключать возможности, что иной раз ночью ее могут и поднять с постели.

Он нажал кнопку звонка. Они подождали некоторое время, однако безрезультатно. Тогда он снова позвонил — уже громче и дольше. Прошла еще минута. Затем оба спустились на улицу и стали окликать сиделку по имени (Макпоттл) под окнами ее комнаты на третьем этаже, но ответа не следовало. Дом молчал, объятый темнотою. Жена начала нервничать. Ее ребенок оказался запертым в доме, говорила она себе. Один-одинешенек с этой Макпоттл. А кто она вообще такая, эта Макпоттл? Знали они ее не более двух дней, вот и все, и у нее были тонкие губы, осуждающие глазки и накрахмаленная блузка и, как выяснилось, она явно не отказывала себе в удовольствии поспать. Но если она не могла расслышать дверного звонка, как же ей услышать плач младенца? О, Боже, ведь в этот самый момент их несчастное дитя могло давиться собственным язычком или задыхаться от близости подушки.

— Он не спит на подушке, — сказал муж, — тебе нечего беспокоиться. — Твое желание сегодня — закон, и сейчас ты войдешь в дом.

От выпитого шампанского он переживал прилив вдохновения. Наклонившись, он расшнуровал и снял одну из своих черных лакированных туфель, и держа ее за носок, изо всех сил ударил каблуком по оконному стеклу столовой, располагавшейся на нижнем этаже.

— Ну вот и все, — с улыбкой проговорил он. — А стоимость стекла вычтем из жалованья Макпоттл.

Он сделал шаг вперед и, очень осторожно просунув руку внутрь, нащупал шпингалет. Через несколько секунд окно было раскрыто.

— Ну что ж, маленькая мама, я сначала тебя приподниму, — сказал он, обняв жену за талию и отрывая ее от земли. В результате ее ярко накрашенные губы оказались на одном уровне с его ртом и к тому же весьма близко, так что мужчина принялся целовать свою женщину. По опыту он знал, что женщинам очень нравится целоваться в такой вот позе — когда их тело пребывает в крепких объятиях, а ноги приподняты над землей — поэтому он не торопился оторваться от ее губ; женщина же дрыгала ногами, издавая громкие сглатывающие звуки. В конце концов, муж перевернул ее спиной к себе и начал постепенно опускать в прорезь окна столовой. В этот самый момент сзади неслышно подъехала полицейская машина. Она остановилась примерно в тридцати ярдах от них, и из нее проворно выскочили, размахивая револьверами, трое полицейских-ирландцев.

— Руки вверх! — закричали полицейские. — Руки вверх! — Однако муж был не в состоянии выполнить сей приказ, поскольку для этого ему пришлось бы отпустить жену, и тогда она или свалилась бы на землю, или осталась барахтаться в оконной раме — наполовину внутри, наполовину снаружи, что оказалось бы явно неудобно для женщины. Одним словом, муж продолжал галантно приподнимать и одновременно просовывать жену в окно. Полицейские, каждый из которых до этого награждался медалями за истребление грабителей, немедленно открыли огонь, и, несмотря на то, что пальба велась на бегу, а фигура женщины представляла собой весьма миниатюрную цель, они несколькими выстрелами добились прицельного попадания, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы прикончить обоих прямо на месте.

Так, — не достигнув и двенадцати дней от роду, маленький Лексингтон стал сиротой.

2.
Весть об убийстве, за которое все трое полицейских впоследствии получили по благодарности, была стремительно донесена газетчиками до всей родни безвременно скончавшихся супругов, и уже на следующее утро самый близкий круг родственников, а равно и несколько сотрудников похоронного бюро, три адвоката и священник уселись в такси и подкатили к дому с разбитым окном. Все — и мужчины, и женщины — кругом расселись в гостиной на диванах и креслах, покуривая сигареты, попивая шерри и оживленно обсуждая, что же теперь делать с лежавшим наверху младенцем, маленьким сиротой Лексингтоном.

Вскоре стало ясно, что ни один из родственников не испытывал горячего желания взять на себя ответственность за ребенка, в результате чего дискуссии и споры затянулись на целый день. Все заявляли о своем громадном, поистине непреодолимом стремлении присмотреть за ним, и с превеликим удовольствием сделали бы это, не мешай каждому теснота их апартаментов или наличие уже одного ребенка, что затрудняло обзаведение еще одним; не терзай их сомнение на тот счет, что делать с несчастным бедным созданием во время их летних поездок за границу; не будь они слишком престарелыми, что показалось бы крайне несправедливым по отношению к мальчику, когда он подрастет, и так далее и тому подобное. Все они, конечно же, знали, что его отец долгое время не вылезал из долгов, дом заложен и никаких денег им вместе с ребенком, естественно, не перепадет.

Весь этот оголтелый спор продолжался до шести часов вечера, когда в самый разгар его и совершенно неожиданно из Вирджинии примчалась старая тетушка покойного отца (ее фамилия была Глосспэн), которая, не сняв даже пальто и шляпы, ни на минуту не присев, отказавшись от всех предложений выпить мартини, виски или шерри, твердо заявила собравшейся родне, что с этого момента она берет на себя полную ответственность по уходу за младенцем. Более того, сказала тетушка, она возлагает на себя и все бремя финансовых расходов любого рода, включая образование мальчика. Поэтому все присутствующие могут отправляться к себе домой и, наконец, успокоить свою совесть. Сказав это, она рысцой кинулась вверх по лестнице в детскую, подхватила Лексингтона из его колыбели и покинула дом, крепко прижимая мальчика к груди, тогда как родственники продолжали просто сидеть, молча глядеть ей вслед, улыбаться, чувствуя облегчение, а сиделка Макпоттл неподвижно стояла у основания лестницы, осуждающе склонив голову, поджав губы и сложив руки на крахмальной груди.

Так, на тринадцатый день своей жизни маленький Лексингтон покинул Нью-Йорк и отправился в путешествие на юг, чтобы жить со своей двоюродной бабкой Глосспэн в штате Вирджиния.

3.
К моменту начала опеки над Лексингтоном тетушке Глосспэн было под семьдесят, однако, глядя на нее, вы ни на миг не подумали бы об этом. Для женщины своего возраста она была весьма бойкой, с маленьким, морщинистым, но все еще довольно красивым лицом и очаровательными карими глазами, поблескивавшими на вас сильнейшим образом. Она осталась старой девой, хотя и этого никак нельзя было предположить по ее виду, ибо ничего такого стародевичьего в тетушке Глосспэн не было и в помине. Она не ворчала, не хмурилась и не раздражалась; у нее не росли усы; она ни капельки не завидовала и не ревновала к другим людям, что уже само по себе было крайне удивительно для старой девы илидевственницы, хотя никто не мог, естественно, определить наверняка, подпадала ли тетушка Глосспэн под какую-нибудь из этих категорий.

Но она была довольно чудаковатая старушка, в этом не оставалось никаких сомнений. Все последние тридцать лет она вела странную уединенную жизнь в крошечном коттедже высоко на холмах Блю-Ридж Маунтанз, откуда до ближайшей деревушки насчитывалось несколько миль. У нее было пять акров пастбища, огород, где она выращивала овощи, сад с цветами, три коровы, дюжина кур и прелестный петушок.

А теперь у нее ко всему прочему прибавился маленький Лексингтон.

Она придерживалась строго вегетарианского образа жизни и считала потребление животной пищи не только нездоровым и отвратным, но и ужасно жестоким действом. Она жила исключительно на милой и чистой пище — молоко, масло, яйца, сыр, овощи, орехи, коренья и фрукты — и радовалась, что по ее вине не было загублено ни одно живое существо, даже креветки. Однажды, когда ее коричневая курочка сдохла в самом расцвете сил от непроходимости яйцепрохода, тетушка Глосспэн настолько опечалилась, что чуть было не бросила питаться яйцами.

Она не имела ни малейшего представления о том, как надо ухаживать за младенцами, впрочем, это ее нисколько не волновало. На вокзале в Нью-Йорке в ожидании поезда, который должен был отвезти ее и Лексингтона назад в Вирджинию, она купила шесть бутылочек для детского питания, две дюжины пеленок, коробку английских булавок, молока на дорогу и небольшую книжицу в мягкой обложке под названием «Уход за новорожденным». Чего желать большего? Когда поезд тронулся, она дала младенцу немного молока, по-своему перепеленала его и уложила на полку поспать. После этого от корки до корки прочла «Уход за новорожденными».

— Ничего мудреного в этом нет, — проговорила она, вышвыривая книжку в окно. — Абсолютно ничего.

И, как ни странно, так оно и оказалось на самом деле. По возвращении дела у нее пошли как нельзя лучше. Маленький Лексингтон пил свое молоко, срыгивал, кричал и спал в точности так же, как это должен проделывать нормальный ребенок, и тетушка Глосспэн поистине расцветала всякий раз, когда глядела на него, и целыми днями покрывала его тельце поцелуями.

4.
К шести годам молодой Лексингтон превратился в прелестного мальчика с длинными золотистыми волосами и темно-голубыми, васильковыми глазами. Он был веселый, игривый и уже начинал помогать тетушке в разных домашних делах вроде сбора куриных яиц, вращения рукоятки маслобойки, выкапывания картошки в огороде или поиска на гористых склонах диких кореньев. Скоро, думала тетушка Глосспэн, перед ней всерьез встанет проблема его обучения.

Однако она даже мыслить не могла о том, чтобы отправить мальчика в школу. Она настолько сильно уже любила его, что разлука даже на некоторое время попросту свела бы ее в могилу. Внизу в долине, конечно же, была деревенская школа, но в уж очень некрасивом месте располагалась, и она знала: стоит отправить мальчика туда, как в первый же день его начнут заставлять есть мясо.

— Знаешь что, мой дорогой, — проговорила она как-то раз, когда он сидел на кухне, наблюдая, как она делает сыр. — Мне непонятно, почему я сама не могу давать тебе уроки.

Мальчик поднял на нее большие голубые глаза и одарил нежной, доверчивой улыбкой. «Это было бы чудесно», — промолвил он.

— И первым делом я научу тебя готовить еду.

— Думаю, тетушка Глосспэн, мне это понравится.

— Понравится или нет, но некоторое время этому придется поучиться, — сказала она. — У вегетарианцев, вроде нас, выбор продуктов не столь велик, как у остальных людей, а потому нам приходится особенно умело обращаться с ними.

— Тетушка Глосспэн, — спросил мальчик, — а что едят обычные люди из того, чего мы не едим?

— Животных, — ответила она, с видимым отвращением подергивая головой.

— Ты хочешь сказать, живых животных?

— Нет. Мертвых.

Мальчик ненадолго задумался.

— Ты хочешь сказать, когда они умирают, люди не хоронят их, а поедают?

— Они не дожидаются, когда животные умрут, радость моя. Они их убивают.

— А как они их убивают, тетушка Глосспэн?

— Обычно они перерезают им горло ножом.

— А какие это животные?

— Обычно коровы и свиньи, овцы тоже.

— Коровы! — воскликнул мальчик. — Ты хочешь сказать, вроде наших Маргаритки, Снежинки и Лилии?

— Именно, мой дорогой.

— А как они их едят?

— Режут на куски и потом их готовят. Больше всего им нравится, когда мясо красное, кровавое и прилипает к костям. Они любят есть куски говяжьего мяса, из которого сочится кровь.

— И свиней тоже?

— Они обожают свиней.

— Куски окровавленного свиного мяса, — проговорил мальчик. — Представляю себе. А что еще они едят, тетушка Глосспэн?

— Цыплят.

— Цыплят!

— Целыми миллионами.

— Прямо с перьями?

— Нет, дорогой, не с перьями. А теперь сбегай-ка и принеси тетушке Глосспэн пучок лука.

Вскоре после этого они и начали свои уроки, которые включали в себя чтение, правописание, географию, арифметику и кулинарию, причем последний предмет пользовался особой популярностью как у учительницы, так и у ученика. И в самом деле, очень скоро стало ясно, что в данной области молодой Лексингтон обладает поистине незаурядными способностями. Он был прирожденным поваром, работал сообразительно и расторопно. Со сковородами обращался как жонглер и мог нарезать картофелину на двадцать тончайших кусочков быстрее, чем тетушка успела бы ее очистить. У него обнаружился необычайно тонкий вкус: мог взять на пробу крепкий луковый суп и мгновенно определить присутствие в нем крохотного листика шалфея. Тетушка Глосспэн не без некоторого изумления обнаружила все эти таланты в столь юном существе и, по правде говоря, она толком не могла даже решить, как ей следует поступить в этой связи. Тем не менее, однако, она, конечно же, испытывала неподдельную гордость и предрекала мальчику блестящее будущее.

— Это поистине благодать, — говорила она, — что у меня такой чудесный маленький помощник, который присмотрит за мной в старости. — Спустя несколько лет она отошла от кухонных дел, предоставив Лексингтону всю заботу по приготовлению пищи. Мальчику к тому времени исполнялось десять лет, а тетушке Глосспэн уже около восьмидесяти.

5.
Получив кухню в свое полное распоряжение, Лексингтон принялся экспериментировать. Прежние любимые яства уже не интересовали его, и он испытывал острую тягу к созданию чего-то нового. В голове роились сотни свежих идей. «Я начну, — сказал он, — с приготовления суфле из каштанов». В этот же вечер суфле было приготовлено и подано на ужин. Оно превзошло все ожидания. «Ты просто гений! — воскликнула тетушка Глосспэн, вскакивая со своего кресла и целуя его в обе щеки. — Ты войдешь в историю!»

С той поры едва ли проходил день, чтобы Лексингтон не готовил какое-то очередное новшество. Это были суп из бразильских орехов, котлеты из мамалыги, овощное рагу, омлет с одуванчиками, оладьи со сметаной и сыром, сюрприз из фаршированной капусты, тушеная отава, лук-шалот, свекольный мусс «пикант», чернослив по-строгановски, голландские гренки с сыром, турнепс на вертеле, пылающий пирог с еловыми иголками и много-много других восхитительных творений. Тетушка Глосспэн призналась, что ни разу в жизни не пробовала ничего подобного; по утрам, задолго до наступления времени ленча, она выходила на крыльцо, усаживалась в свое кресло-качалку и начинала думать о предстоящей трапезе, облизываясь и вдыхая доносившиеся через кухонное окно соблазнительные ароматы.

— И что же ты, мой мальчик, готовишь сегодня? — спрашивала она.

— А вы угадайте, тетушка Глосспэн.

— По запаху похоже на оладьи из козлобородника, — отвечала она, с силой втягивая в себя воздух.

И потом он выходил — десятилетний мальчик с выражением триумфа на лице, держа в руках большую дымящуюся кастрюлю с самой божественной разновидностью рагу, приготовленного исключительно из пастернака и других трав.

— Знаешь, что тебе надо сделать, — проговорила тетушка, уплетая рагу. — Тебе надо сию же минуту взять бумагу, карандаш и начать писать поваренную книгу.

Он посмотрел на нее поверх стола, медленно пережевывая пастернак.

— А почему бы нет? — воскликнула она. — Я научила тебя писать, научила готовить еду, так что от тебя лишь требуется свести эти оба занятия воедино. Ты напишешь поваренную книгу, мой дорогой, и она прославит тебя на весь мир.

— Хорошо, — ответил он. — Я так и сделаю.

В этот же день Лексингтон начал первую страницу своего монументального труда, которому суждено было стать делом всей его жизни. Он назвал его «Вкусная и здоровая пища».

6.
Семь лет спустя, когда ему исполнилось семнадцать, он записал уже более девяти тысяч различных рецептов, каждый из которых был оригинальным и восхитительным на вкус.

Но именно в это самое время его работа оказалась прерванной трагической смертью тетушки Глосспэн. Ночью с ней случился жестокий удар, и Лексингтон, бросившийся к ней в спальню узнать, откуда весь этот шум, нашел ее лежащей на кровати, — она кричала, бранилась, вся извиваясь, словно стремилась завязать себя в узел. Зрелище было ужасное, и возбужденный молодой человек бегал вокруг нее в пижаме, заламывая руки и теряясь в догадках, что же ему следует сделать. Наконец, желая как-то остудить ее, он принес ведро, полное воды с пастбищного пруда и вылил на голову тетушки Глосспэн, но это лишь усилило приступ, и спустя час старая леди скончалась.

— Вот ведь неприятность-то какая, — проговорил молодой человек, для уверенности несколько раз ущипнув ее. — И как все неожиданно! Так быстро и неожиданно! А ведь всего несколько часов назад она чувствовала себя превосходно. Даже три раза попросила добавки его нового изобретения — булочек с грибами и специями, да еще заметила, какие они сочные.

Несколько минут горько поплакав, ибо он действительно очень любил тетушку, Лексингтон взял себя в руки, вынес тело покойной наружу и закопал его за коровником.

На следующий день, разбирая тетушкины вещи, он наткнулся на конверт, подписанный ее рукой и адресованный ему лично. Внутри лежали две пятидесятидолларовые банкноты и письмо.

«Дорогой мальчик, — писала тетушка. — Я знаю, что за всю свою жизнь ты ни разу не спускался с наших холмов, но когда я умру, тебе надо будет обуться, надеть чистую рубашку, пойти в деревню и найти там доктора. Попроси его дать тебе свидетельство о моей смерти. Потом возьми это свидетельство и отнеси его моему адвокату, Сэмюелу Цукерману, — который живет в Нью-Йорке и у которого хранится копия моего завещания. Деньги в конверте предназначены доктору за выдачу свидетельства о смерти, а также тебе для поездки в Нью-Йорк. Когда ты приедешь туда, мистер Цукерман даст тебе еще больше денег, и я от всего сердца желаю, чтобы ты использовал их для дальнейших изысканий в области кулинарии и создания вегетарианских блюд, а также для продолжения работы над своей великой книгой — вплоть до тех пор, пока ты не почувствуешь, что она во всех смыслах завершена.

Любящая тебя тетушка Глосспэн».
Лексингтон, который привык все делать так, как ему велит тетушка, положил деньги в карман, обулся, надел чистую рубашку и стал спускаться вниз, в деревню, где жил доктор.

— Старушка Глосспэн? — переспросил доктор. — Бог мой, неужели она умерла?

— Ну конечно же, — ответил молодой человек. — Если вы пойдете со мной, я откопаю ее, и вы сами сможете убедиться в этом.

— Ты глубоко ее закопал? — поинтересовался доктор.

— Метра на два, пожалуй.

— И давно?

— Часов восемь назад.

— Ну, тогда она точно умерла, — объявил доктор. — Вот тебе свидетельство.

7.
И вот наш герой отправился в Нью-Йорк на поиски мистера Сэмюела Цукермана. Он шел пешком, спал под кустами, питался ягодами и дикими кореньями и через шестнадцать дней наконец добрался до города.

— Какое потрясающее место! — воскликнул он, стоя на углу Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню и глядя вокруг себя. — Ни коров, ни кур нигде не видно, а женщины совсем не похожи на тетушку Глосспэн.

Что же до мистера Сэмюела Цукермана, то подобного ему вообще не приходилось видеть ни разу в жизни.

Это был маленький пухлый мужчина с синеватым подбородком и массивным пунцовым носом, а когда он улыбался, из многих мест его рта загадочно поблескивали золотые огоньки. Он принял Лексингтона в своем роскошном офисе, тепло пожал ему руку и поздравил с кончиной тетушки.

— Я полагаю, вы осведомлены о том, что ваша дорогая и любимая опекунша была весьма состоятельной женщиной? — спросил он.

— Вы имеете в виду коров и кур?

— Я имею в виду полмиллиона долларов, — сказал он.

— Сколько?

— Полмиллиона долларов, мой мальчик. И она оставила все это тебе, — мистер Цукерман откинулся в кресле и сложил руки на пухлом животе. Одновременно он начал потихоньку почесываться правым указательным пальцем, стараясь проникнуть им под жилет и потом под рубашку, чтобы поскрести кожу вокруг пупка — это было любимое его занятие, доставлявшее особое удовольствие. — Разумеется, я должен вычесть из этого пятьдесят процентов в качестве оплаты моих услуг, — проговорил он, — но у тебя все равно останется двести пятьдесят тысяч.

— Я богат! — воскликнул Лексингтон. — Как это чудесно! И когда я смогу получить эти деньги?

— Ну что ж, — сказал мистер Цукерман, — к твоему счастью, здесь у меня достаточно теплые отношения с налоговыми властями и я уверен, мне удастся убедить их уладить все вопросы, связанные с похоронами и уплатой соответствующих налогов.

— Очень мило с вашей стороны, — пробормотал Лексингтон.

— Разумеется, мне придется уплатить кое-кому небольшой гонорар.

— Как вам будет угодно, мистер Цукерман.

— Думаю, ста тысяч долларов будет достаточно.

— Боже праведный, а это не много?

— Никогда нельзя скупиться на налоговых инспекторов или полицейских, — проговорил мистер Цукерман. — Запомни это.

— Но мне-то сколько от всего этого остается? — покорно спросил молодой человек.

— Сто пятьдесят тысяч. Но тебе надо еще оплатить расходы, связанные с похоронами.

— С похоронами?

— Надо заплатить похоронному бюро. Разве ты этого не знал?

— Но мистер Цукерман, я уже сам похоронил ее. За коровником.

— Не сомневаюсь в этом, — проговорил адвокат. — Ну и что?

— Я никогда не обращался в похоронное бюро.

— Послушай, — терпеливо промолвил мистер Цукерман, — возможно, ты этого не знал, но в этом штате существует закон, который гласит, что ни один наследник не сможет получить на гроша из завещанных ему денег вплоть до тех пор, пока полностью не оплатит расходы, связанные с похоронами.

— Как вы сказали, закон?

— Ну конечно закон, причем очень хороший. Похоронное бюро — это один из великих символов нашей цивилизации, и мы должны любой ценой защищать его.

Мистер Цукерман вместе с некой группой докторов, проникнутых общественным сознанием, контролировали корпорацию, владевшую серией роскошных похоронных бюро, не говоря уже о фабрике но производству гробов в Бруклине и специальной школе бальзамирования па Вашингтонских холмах. Таким образом, связанные со смертью обряды, но мнению мистера Цукермана, представляли собой глубоко религиозную процедуру, да и вообще весь этот бизнес столь глубоко трогал его душу, что это было сопоставимо разве что с эмоциями лавочника при вести о рождении Христа.

— У тебя не было никакого права вот так взять и закопать свою тетушку, — сказал он. — Абсолютно никакого права.

— Я очень сожалею, мистер Цукерман.

— Да это ведь, по своей сути, подрыв самых основ.

— Я сделаю все, что вы мне скажете, мистер Цукерман. Но мне хочется знать, сколько же я получу потом, когда все выплаты будут сделаны?

Возникла пауза. Мистер Цукерман нахмурился, вздохнул, одновременно продолжая тайком пощекотывать пальцем свой пупок.

— Может, договоримся на сумме в пятнадцать тысяч долларов? — предложил он, одаривая гостя широкой золотозубой улыбкой. — А что, неплохая сумма.

— И я смогу получить их уже сегодня?

— А почему бы нет?

С этими словами мистер Цукерман вызвал своего старшего кассира и приказал ему выдать Лексингтону пятнадцать тысяч долларов, списав их по статье мелких расходов, и взять с него расписку. Юноша, который к этому времени был рад бы уже получить хоть что-нибудь, с благодарностью принял деньги и спрятал их в свой рюкзак. Затем он тепло пожал мистеру Цукерману руку, поблагодарил его за оказанную помощь и покинул офис.

— Весь мир раскрыт передо мной! — воскликнул наш герой, выходя на улицу. — Теперь у меня есть пятнадцать тысяч долларов, которых мне вполне хватит вплоть до тех пор, пока мою книгу не напечатают. Ну, а потом я, конечно же, получу намного больше. — Он стоял на тротуаре и раздумывал, куда же идти дальше. Повернув налево, он медленно пошел вдоль улицы, разглядывая окружавший его город.

— Что за омерзительный запах, — проговорил он, втягивая ноздрями воздух. — Невыносимый просто. Его чуткие обонятельные нервы, привыкшие воспринимать только самые изысканные кухонные ароматы, испытывали муку от столкновения с выхлопными газами автобусов.

— Нет, надо поскорее отсюда убираться, пока это окончательно не разрушило мой нос, — сказал он. — Но сначала мне надо перекусить, я основательно проголодался. — За последние две недели бедный парень не ел ничего, кроме ягод и диких кореньев, и сейчас его желудок взывал к более солидной пище. «Я бы с удовольствием съел котлету из мамалыги, — подумал он. — Или несколько сочных оладий из козлобородника».

Он пересек улицу и вошел в небольшой ресторанчик. Внутри было жарко, темно и тихо. В воздухе стоял сильный запах разогретого для жарения жира и вареной капусты. Кроме того и ресторане находился один-единственный посетитель с коричневой шляпой на голове, увлеченно поглощавший пищу и не обративший на Лексингтона никакого внимания.

Наш герой сел за угловой столик и повесил рюкзак на спинку стула. А что, сказал он себе, это может быть даже очень интересно. За свои семнадцать лет я пробовал пищу, приготовленную всего лишь двумя людьми — тетушкой Глосспэн и самим собой, если не считать, конечно, сиделку Макпоттл, которая, верно, несколько раз подогревала мне бутылочку с молоком, когда я был совсем маленьким. А сейчас мне предстоит познакомиться с искусством нового шеф-повара и, возможно, если повезет, я смогу почерпнуть несколько полезных для моей книги идей.

Откуда-то из тени за спиной появился официант и остановился рядом с его столиком.

— Здравствуйте, — сказал Лексингтон. — Мне бы хотелось съесть большую котлету из мамалыги. Обжарьте ее в сметане на хорошо прокаленной сковороде — по двадцать пять секунд с каждой стороны, а потом посыпьте сверху щепоткой ароматизирующих трав — это на тот случай, если ваш повар не знает какой-нибудь свой, более оригинальный метод приготовления, с которым я бы с удовольствием познакомился.

Официант склонил голову набок и внимательно посмотрел на посетителя.

«Будете свиную отбивную с капустой? — спросил он. — Ничего другого у нас нет».

— Отбивную с капустой?

Официант извлек из кармана грязный носовой платок и взмахнул им яростно, как хлыстом, словно намеревается щелкнуть. Затем он смачно высморкался в него.

— Так будете или нет? — спросил он, утирая ноздри.

— У меня нет ни малейшего представления, что это такое, — ответил Лексингтон, — но мне бы хотелось попробовать. Видите ли, я пишу поваренную книгу и…

— Одна отбивная с капустой! — прокричал официант, и где-то в глубине ресторана, далеко в темноте, ему кто-то ответил.

Официант исчез, а Лексингтон потянулся к рюкзаку и извлек из него свои личные нож и вилку. Это был подарок тетушки Глосспэн, сделанный к его шестому дню рождения: приборы были изготовлены из чистого серебра, и с тех пор он пользовался исключительно ими. В ожидании возвращения официанта он любовно протирал их куском мягкого муслина.

Официант вскоре появился и поставил перед Лексингтоном тарелку, на которой лежал толстый серовато-белый кусок чего-то горячего. Лексингтон неуверенно наклонился над тарелкой, чтобы ощутить запах пищи. Ноздри его были широко раскрыты и а предвкушении чуть подрагивали.

— Но это же настоящее чудо! — воскликнул он. — Какой аромат! Великолепно!

Официант сделал шаг назад, внимательно наблюдая за посетителем.

— Никогда в жизни я еще не ощущал столь богатого и чудесного запаха, — повторил наш герой, хватая свои нож и вилку. — Боже мой, да из чего же это сделано?

Человек в коричневой шляпе поднял голову, посмотрел на него, после чего снова уткнулся в свою тарелку. Официант пошел назад, в сторону кухни.

Лексингтон отрезал небольшой кусочек мяса, подцепил его своей серебряной вилкой и поднес к носу, чтобы понюхать еще раз. Затем он положил кусочек в рот и стал медленно разжевывать — глаза его были полуприкрыты, тело замерло в напряжении.

— Фантастично! — воскликнул он. — Совершенно новый вкус! О, Глосспэн, моя любимая тетушка, как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас оказалась рядом и тоже смогла отведать это замечательное блюдо! Официант! Немедленно идите сюда! Мне надо с вами поговорить!

Изумленный официант теперь наблюдал за ним из дальнего угла зала, не выказывая ни малейшего желания приближаться.

— Если вы подойдете и поговорите со мной, я сделаю вам подарок, — проговорил Лексингтон, помахивая сотенной купюрой. — Пожалуйста, подойдите и поговорите со мной.

Официант нерешительно подошел к столу, выхватил деньги, поднес их поближе к глазам, осмотрел со всех сторон. После этого бумажка быстро исчезла в его кармане.

— Чем могу служить, мой друг? — спросил он.

— Послушайте, — сказал Лексингтон. — Если вы скажете мне, из чего приготовлена эта вкусная пища и каким именно образом она приготовлена, я дам вам еще сто долларов.

— Но я же уже сказал вам. Это свинина.

— А что такое свинина?

— Вы никогда раньше не ели свиную отбивную? — спросил официант, изумленно уставившись на него.

— Ради всего святого, дружище, скажите мне, что это такое и перестаньте держать меня в напряжении.

— Это свинья, — ответил официант. — Ее надо сунуть в печь.

— Свинья!

— Ну, целая свинья слишком большая. Вы разве этого не знали?

— Вы хотите сказать, что это — свиное мясо?

— Гарантирую вам это.

— Но… но… это невозможно, — заикаясь проговорил юноша. — Тетушка Глосспэн, которая больше всех на свете понимала в пище, говорила, что любое мясо отвратительно, омерзительно, ужасно, грязно, тошнотворно и грубо. А тот кусок, который лежит у меня на тарелке, вне всякого сомнения, представляет собой самую прекрасную пищу, какую мне доводилось когда-либо пробовать. Как же вы можете объяснить все это? Тетушка Глосспэн, конечно же, сказала бы мне, что это совсем не омерзительно, будь оно так на самом деле.

— Может быть, ваша тетушка просто не знала, как ее готовить, — предположил официант.

— А такое может быть?

— Ну конечно же, черт побери. Особенно когда речь идет о свинине. Свинину надо готовить особенно тщательно, иначе ее невозможно будет есть.

— Эврика! — воскликнул Лексингтон. — Готов поспорить, что именно так оно все и было! Она неправильно ее готовила! — Он протянул официанту еще одну сотенную бумажку. — Проводите меня на кухню, — сказал он. — Представьте меня тому гению, который приготовил это мясо.

Лексингтона немедленно проводили на кухню, где он увидел повара — это был пожилой мужчина, шея которого была покрыта сыпью.

— Это будет стоить вам еще одну сотню, — заметил официант.

Лексингтон с радостью выполнил это условие, однако на сей раз отдал деньги уже повару. «Так, послушайте, — сказал он, — должен признаться, что меня основательно смутили те слова, которые я только что услышал от официанта. Вы абсолютно уверены в том, что та восхитительная еда, которую я только что попробовал, действительно приготовлена из мяса свиньи?».

Повар приподнял свою правую руку и почесал покрытое сыпью место на шее.

— Ну, — проговорил он, глядя на официанта и хитро подмигивая ему, — я могу сказать вам лишь то, что наверное это было мясо свиньи.

— То есть вы не вполне уверены?

— Ни в чем никогда нельзя быть уверенным.

— И что же тогда это может быть?

— Ну, — повар говорил очень медленно и не сводил взгляда с официанта. — Это, конечно, всего лишь вероятность, но не исключено, что это был кусок человеческого мяса.

— Вы имеете в виду мужчину?

— Да.

— Боже праведный!

— Или женщина. Это мог быть кто угодно. По вкусу они не различаются.

— Да… сейчас вы действительно меня удивили, — заявил юноша.

— Век живи — век учись.

— Это уж верно.

— Если на то пошло, совсем недавно мы получили от мясников довольно много такого мяса вместо свинины, — заметил повар.

— В самом деле?

— Вся беда в том, что очень трудно определить, где чье мясо. И то, и другое очень хорошего качества.

— Тот кусок, что я только что попробовал, был просто восхитителен.

— Я рад, что вам понравилось, — сказал повар. — Но, если по правде сказать, я думаю, что это была все же свинина. Более того, я почти уверен в этом.

— Правда?

— Да.

— В таком случае мы должны предположить, что вы правы, — сказал Лексингтон. — А теперь, пожалуйста, скажите, а это еще сто долларов вам за беспокойство… скажите, пожалуйста, как именно вы его готовите?

Убрав деньги в карман, повар пустился в красочное описание того, как готовить отбивную из филейной свинины, тогда как юноша, не желавший упустить ни слова из этого чудесного рецепта, присел за кухонный стол и все подробно записал в свой блокнот.

— Это все? — спросил он, когда повар закончил.

— Все.

— Но ведь здесь обязательно должно быть что-то еще, так ведь?

— Сначала вам надо выбрать хороший кусок мяса, — проговорил повар. — В этом половина успеха. Это должна быть хорошая туша, правильно разрубленная, иначе как бы вы ее ни готовили, ничего толкового не получится.

— А покажите мне, как это делается, — попросил Лексингтон. — Разделайте одну, чтобы я мог сам посмотреть.

— На кухне мы свиней не разделываем, — ответил повар. — Тот кусок, что вы только что попробовали, поступил к нам с консервного завода в Бронксе.

— Тогда дайте мне адрес!

Повар дал ему адрес, после чего наш герой, многократно поблагодарив обоих за проявленную любезность, бросился на улицу, сел в такси и поехал в Бронкс.

8.
Консервный завод представлял собой большое четырехэтажное кирпичное здание; воздух вокруг него казался сладким и каким-то тяжелым, вроде мускуса. На главных въездных воротах было укреплено начертанное большими буквами объявление: «ГОСТЕЙ ПРИНИМАЕМ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ». Лексингтон, приободренный данным обстоятельством, прошел за ворота и оказался на выложенном булыжником дворе, окружавшем все здание. Затем, руководствуясь несколькими другими указателями (типа «ОРГАНИЗОВАННЫМ ГРУППАМ — СЮДА»), он в конце концов подошел к небольшому сараю из гофрированного железа — «КОМНАТА ОЖИДАНИЯ ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ», — стоящему на некотором отдалении от главного здания. Вежливо постучавшись, он пошел внутрь.

Перед ним в комнате оказались еще шесть человек. Это были тучная мамаша с двумя маленькими сыновьями примерно девяти и одиннадцати лет. Веселая парочка молодых людей, очень похожие на молодоженов, проводящих медовый месяц. Бледная женщина с длинными белыми перчатками на руках, которая сидела очень прямо и смотрела вперед, сложив ладони на коленях. Все молчали. Лексингтон подумал, что, возможно, они, как и он, тоже пишут поваренную книгу, однако, когда он спросил их об этом, ему никто не ответил. Взрослые люди лишь загадочно улыбнулись самим себе и покачали головами, а дети уставились на него с таким видом, словно он был лунатик.

Вскоре дверь открылась и мужчина с веселым розовым лицом просунул внутрь голову и проговорил: «Следующий, пожалуйста». Мамаша с детьми встали и вышли.

Примерно десять минут спустя тот же человек снова вернулся. «Следующий, пожалуйста», — вновь позвал он, и теперь уже новобрачные вскочили со своих стульев и последовали за ним.

Вошли двое других посетителей — средних лет мужчина и его жена того же возраста; в руках у нее была плетеная корзина с бакалейными товарами.

— Следующий, пожалуйста, — сказал экскурсовод, после чего женщина в длинных белых перчатках поднялась и вышла.

Вошло еще несколько человек, и все они расселись на стульях.

Когда экскурсовод заглянул в очередной раз, настал черед Лексингтона.

— За мной, пожалуйста, — сказал мужчина, направляясь через двор к основному зданию.

— Как все интересно! — воскликнул Лексингтон, прыгая с одной ноги на другую. — Как бы мне хотелось, чтобы со мной была сейчас моя тетушка Глосспэн и тоже посмотрела то, что мне предстоит увидеть.

— Лично я занимаюсь только подготовительными мероприятиями, — проговорил экскурсовод. — А потом мы передаем вас другим.

— Как вам будет угодно, — возбужденно проговорил юноша.

Сначала они посетили расположенный в дальней части здания большой загон, по которому бродили несколько сотен свиней.

— Вот здесь все начинается, — сказал экскурсовод. — А потом они направляются вот туда.

— Куда?

— Вот туда, — мужчина указал на длинный деревянный сарай, стоявший у наружной стены завода. — Мы называем это место кандальным боксом. Сюда, пожалуйста.

В тот самый момент, когда Лексингтон и провожатый приблизились, трое мужчин в высоких резиновых сапогах загоняли в кандальный бокс примерно дюжину свиней, так что все они вошли вместе.

— А сейчас посмотрите, — сказал экскурсовод, — как на них надевают кандалы.

Изнутри сарай представлял собой обычное деревянное помещение, только без крыши. Вдоль одной из стен медленно двигался стальной трос с крюками — он располагался параллельно земле, примерно в метре от нее. Достигнув конца сарая, трос неожиданно менял направление и поднимался резко вверх, через открытую крышу, в сторону верхнего этажа главного здания.

Двенадцать свиней сбились в кучу у дальнего конца загона и стояли тихо, настороженно поглядывая. Один из мужчин в резиновых сапогах снял со стены металлическую цепь и двинулся в направлении ближайшего животного, стараясь подойти к нему с тыла. Резко наклонившись, он обвил одним концом цепи заднюю ногу животного, а другой ее конец подцепил к свисавшему с троса крюку. Кабель между тем продолжал непрерывно двигаться. Цепь натянулась, нога свиньи дернулась назад и вверх, после чего вся туша двинулась в том же направлении. Однако, свинья не упала — животное оказалось довольно проворным и каким-то образом ухитрялось удерживаться на трех ногах, семеня и сопротивляясь натяжению цепи. Его продолжало тянуть все дальше назад, к тому самому месту, где трос уходил вертикально вверх — в этот момент свинью резко поддернуло и потащило ввысь. Отчаянный визг заполнил помещение.

— Поистине завораживающий процесс, — заметил Лексингтон. — А что это был за странный хрустящий звук, который раздался, когда ее потащило вверх?

— Нога, наверное, — сказал экскурсовод. — Или тазовая кость.

— А это ничего?

— А какое это имеет значение? — спросил мужчина. — Вы же кости-то не едите.

Мужчины в сапогах проворно загоняли одну свинью за другой, и все они по очереди протаскивались к задней части сарая, где взмывали вверх, столь же громко вопя и визжа.

— Да, такой рецептик составить посложнее, чем просто коренья собирать, — промолвил Лексингтон. — Тетушка Глосспэн никогда бы на такое не отважилась.

В тот самый момент, когда Лексингтон глазел на последнюю исчезавшую в вышине свинью, один из мужчин в сапогах неслышно подошел к нему со спины и обхватил концом цепи левую лодыжку юноши, после Чего проворно подцепил другой ее конец к тросу. Уже через секунду, когда наш герой еще не успел толком понять, что же произошло, резкий рывок свалил его с ног, и его тело потащило по цементному полу к дальнему краю загона.

— Стойте! — закричал он. — Остановите все! Меня за ногу зацепило!

Однако его, казалось, никто не слышал, и примерно пять секунд спустя несчастного юношу вздернули над полом и потащили вдоль стены вертикально вверх, через открытую крышу сарая, отчего его тело, подвешенное за одну лодыжку, подпрыгивало вверх-вниз и подергивалось как рыба на крючке.

— Помогите! — кричал он. — Помогите! Произошла чудовищная ошибка! Остановите двигатели! Спустите меня!

Экскурсовод вынул сигару изо рта и невозмутимо посмотрел вверх на быстро поднимающегося юношу, однако ничего при этом не сказал. Другие мужчины в резиновых сапогах приготовились к отправке следующей партии свиней.

— Спасите! — кричал наш герой. — Опустите меня! Пожалуйста, опустите меня! — Но сейчас он уже приближался к верхнему этажу здания, где двигающийся трос, подобно змее, делал изгиб и проскальзывал в большое отверстие в стене, чем-то напоминавшее дверной проем без двери, и там, у самого порога, его поджидал забойщик скотины, одетый в заляпанный темными пятнами желтый резиновый фартук и взиравший на весь мир, как Святой Петр взирал на Врата Господни.

Лексингтон видел его перевернутым вверх ногами, причем лишь какое-то мгновение, однако и этого было достаточно, чтобы заметить выражение безграничной умиротворенности и благожелательности на лице мужчины, веселый, даже озорной блеск его глаз и легкую, задумчивую улыбку, ямочки на щеках. Это вселило в него какую-то надежду.

— Эй, привет, — проговорил забойщик с улыбкой на лице.

— Быстрее! Спасите меня! — закричал наш герой.

— С удовольствием, — сказал забойщик и, нежно взяв Лексингтона левой рукой за ухо, приподнял правую руку и ловким движением ножа вскрыл на шее парня яремную вену.

Трос продолжал двигаться дальше, а вместе с ним и Лексингтон. Все продолжало видеться ему в перевернутом виде, а вытекавшая из горла кровь застилала глаза, однако он все еще сохранял способность что-то различать и смутно понял, что находится в неимоверно длинной комнате. В дальнем конце этого помещения располагался большой чан с кипящей водой, там же находились темные фигуры людей, частично сокрытые клубами пара; они сновали вокруг чана, энергично размахивая и орудуя длинными шестами. Казалось, что лента конвейера зависает прямо над серединой чана, и свиньи одна за другой падали в кипящую воду, а одна из них, как ему показалось, носила на передней лапе длинную белую перчатку.

Неожиданно нашему герою очень захотелось спать, но сон наступил лишь тогда, когда его здоровое и сильное сердце выкачало из тела последнюю каплю крови и он перешел из этого, лучшего из всех возможных миров, в следующий.

Перевод с английского — Натальи Мроет

Оглавление

  • Майкл Гамильтон НИКОГДА НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ
  • Роалд Дал СВИНЬИ