Героический корабль [Алексей Силыч Новиков-Прибой] (fb2) читать онлайн

Алексей Новиков-Прибой Героический корабль

Рисунки В. Щеглова

Все миноносцы второй Тихоокеанской эскадры перед Цусимским боем были прикреплены к флагманским кораблям. На их обязанности лежало спасение адмиралов со штабами в опасные моменты сражения. По общему распоряжению начальника эскадры Рожественского, такое же назначение получил и миноносец «Громкий».

Он был прикреплен к крейсеру «Олег», на мачте которого развевался флаг адмирала Энквиста. «Громкий» шел концевым во втором отделении миноносцев. Все люди по боевому расписанию были на своих местах, готовые сцепиться с врагом; но вначале миноносцу просто нечего было делать. Подальше от японских выстрелов — вот какая была его «боевая задача», согласно инструкции.

Качаясь на волнах, он носился по морю, дымя четырьмя трубами, и тогда казалось, что корабль подвешен к небу на черных лохматых канатах. Изредка, когда приближались к нему легкие неприятельские суда, он открывал по ним огонь. Конечно, его пять 47-миллиметровых пушек и одна 75-миллиметровая мало могли причинить вреда японцам. Иногда и около него поднимались столбы воды от разрывов неприятельских снарядов.

На мостике миноносца стояло несколько человек.

За горизонтом следил живой и проворный сигнальщик Скородумов. От его острых серых глаз не могло ускользнуть ни одно движение неприятельских судов. Если он сразу не мог что-либо различить, то порывисто перегибался через поручни, как будто хотел рвануться вперед. Рулевой Плаксин сосредоточенно склонил скуластое лицо над компасом. Мичман Шелашников, облокотившись на штурманский столик, старательно отмечал на карте прокладку курса своего судна. Этот невзрачный и всегда скромный меланхолик «Моня», как его звали офицеры на корабле, грустил и сейчас. Может быть, он и в боевой обстановке не переставал вспоминать свою невесту, которая осталась в Петербурге.

Почти на целую голову возвышался над другими командир, капитан второго ранга Георгий Федорович Керн. Он то и дело приставлял к своим карим глазам бинокль, обозревая поле сражения. Во всей его высокой и тонкой фигуре, немного сутуловатой, со впалой грудью, с резко обозначившимися сквозь китель лопатками, ничто не напоминало бравого офицера. Иногда в частных беседах его смуглое, с тонкими чертами лицо освещалось вдруг такой детски-наивной улыбкой, которая заставляла окружающих забывать, что перед ними военный человек. Ходил он медленно, держа носки наразворот, и всегда казался истощенным, как после тяжелой болезни. Но в тщедушном теле командира скрывалась непоколебимая сила воли. Это хорошо знали его подчиненные, привыкшие к тому, что он, скупой на слова, не любил повторять своих распоряжений.

Поход второй эскадры на Дальний Восток, плохо технически и организационно подготовленной и возглавляемой бездарным царским командованием, ему представлялся безуспешным. Это проскальзывало у него не раз в разговорах со своими офицерами. Однако с его стороны было сделано все, чтобы с честью выполнить долг воина. Ни на одном корабле эскадры команда не прошла такой боевой подготовки, как на миноносце «Громкий». Керна высоко ценили и его ближайшие помощники: старший офицер лейтенант Паскин, артиллерийский офицер мичман Потемкин, штурман Шелашников и судовой инженер-механик Сакс. Каждый из них старался как можно лучше выполнять свои обязанности в полном согласии с командиром. Керн добился от своих подчиненных дружной спайки и высокой дисциплины, никогда и ни при каких обстоятельствах не повышая на них голоса. Всегда он говорил тихо, но с твердой уверенностью и так убедительно, что все его распоряжения выполнялись в точности.

Сигнальщик Скородумов, быстро повернувшись к командиру, доложил:

— Ваше высокоблагородие, в нашу сторону направляются японские крейсера.

Керн направил на них бинокль и тотчас же приказал:

— Поднять сигнал «Олегу»: «Вижу японские крейсера на SW 30 градусов».

В ответ на этот сигнал флагманский корабль со своим отрядом крейсеров повернул в сторону противника и открыл по нему огонь. Транспорты и миноносцы были прикрыты. Люди повеселели.

Но вдруг раздался тревожный возглас:

— Человек за бортом!

Матросы увидели барахтающегося на волнах человека с взлохмаченной бородой. Сразу в нем узнали машинного содержателя Папилова. По приказанию Керна дали ход назад. Пока возились с Папиловым, два крейсера — «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» — почти вплотную сблизились с миноносцем. «Громкий» едва успел ускользнуть от серьезной аварии. Человек был спасен. Миноносец опять занял свое место в строю. Теперь с облегчением все окружили Папилова.

— Если бы не твоя лохматая швабра, быть бы тебе на дне, — пошутил кто-то из матросов.

А он стоял на палубе с открытым ртом, тяжело дыша, и непонимающе таращил глаза на окружающих. С его большой обвисшей бороды и одежды ручьями стекала вода, образуя под ним лужу. На вопрос старшего офицера Паскина, как он очутился за бортом, ни он и никто из команды не мог объяснить. Происшествие с Папиловым так и осталось загадкой для всех, не исключая и его самого.

Из дневного боя «Громкий» вышел целым и невредимым, не было и потери в людях. Вечером на нем было уже известно, что Рожественский, будучи ранен, передал командование эскадрой адмиралу Небогатову.

Вскоре на броненосце «Николай I» был поднят сигнал: «Курс норд-ост 23 градуса». С наступлением темноты «Олег» со своим отрядом, развив большой ход, отделился от эскадры. О нем говорили, что он ушел неизвестно куда. Ночью «Громкий» пристроился к крейсеру «Владимир Мономах». Впереди шел «Дмитрий Донской», но через некоторое время он тоже где-то затерялся в темноте морских просторов.

Оставшись одни, «Владимир Мономах» и «Громкий», выполняя приказ Небогатова, направились во Владивосток.

После дневного боя передышка длилась недолго. Через каких-нибудь полчаса уже начались минные атаки. Поддерживая крейсер артиллерийским и пулеметным огнем, «Громкий» сам бросался на японцев.

Однажды с него заметили, как неприятельский двухтрубный миноносец, приблизившись с левого борта к крейсеру, выпустил в него мину. Катастрофа казалась неизбежной. На мостике все оглянулись на командира Керна, а он быстро нагнулся над переговорной трубкой и скомандовал в машину:

— Полный вперед!

Одновременно он дернул за ручку машинного телеграфа, повторяя то же приказание.

«Владимир Мономах» был подорван миной.

И «Громкий» ринулся наперерез страшному самодвижущемуся снаряду. Очевидно, у командира был такой план: пусть лучше он сам взлетит на воздух вместе со своим судном водоизмещением только в триста пятьдесят тонн и с командой в семьдесят три человека, чем погибнет крейсер водоизмещением в пять тысяч пятьсот девяносто три тонны с командой более шестисот человек.

В темноте геройство Керна осталось незамеченным. На крейсере не знали, что маленькое судно идет на самопожертвование и готово своей грудью отстоять жизнь другого корабля, приняв на себя подводный удар. Зато на «Громком» тотчас разгадали поступок командира, и сердца моряков, ожидая взрыва, отсчитывали последние секунды своей жизни. К счастью, мина, поставленная на большое углубление в расчете на низкую осадку крупного корабля, прошла под килем «Громкого». Она благополучно миновала и «Мономаха».

Дул пятибальный ветер. Шумели волны. Гремели орудийные выстрелы, на мгновение освещая вспененную зыбь моря.

«Владимир Мономах» был подорван другой миной. Изувеченный корабль с креном на правый борт, потеряв надежду достигнуть Владивостока, свернул на запад. Связавший с ним свою судьбу «Громкий» сопровождал его до самого утра. Рассвело. Близко, против носа корабля, неприветливой громадой всплывали чужие берега острова Цусима. А в стороне, далеко, на северном горизонте обозначились дымящие японские вспомогательные крейсеры и миноносцы.

Командир крейсера капитан первого ранга Попов разрешил «Громкому» одному следовать во Владивосток.

Долго командир Керн не отнимал от глаз бинокль. Неприятельские суда приближались. Он уже различил три миноносца, и ему стало ясно намерение японцев: взять русских в кольцо. Опустив бинокль, Керн обратился к мичману Шелашникову:

— Всех господ офицеров — ко мне.

Один за другим они через минуту появились на мостике. Старший офицер лейтенант Паскин, русый крепыш, среднего роста, с короткой шеей, уверенной походкой приблизился и вопросительно поднял на командира строгие брови над усталыми от бессонницы большими глазами. Командир, не дав ему ничего сказать, предупредительно начал сам:

— Подождите, Александр Александрович. Вопрос касается всех.

Лейтенант Паскин, хорошо знавший своего командира, сразу догадался, что предстоит что-то важное.

— Есть, — ответил лейтенант и перевел свой взгляд на приближавшиеся суда.

Но командир продолжал глядеть на профиль его удлиненного бритого лица с прямым красивым носом и короткими шелковистыми бачками, как будто заранее хотел угадать мнение первого своего помощника.

Напевая, по трапу быстро взбежал молодой мичман Потемкин. Этот беззаботный весельчак при всяких обстоятельствах любил напевать про себя. Но сейчас несколько сконфуженный— петь в такую минуту! — он вытянулся перед командиром всем своим массивным корпусом.

Последним медленно вошел, одергивая замасленные полы темносиней куртки, полный, упитанный судовой инженер-механик Сакс, в манерах которого не было заметно и тени военной выправки. Улыбаясь, он имел вид довольного жизнью человека: бой прошел, его кочегары и машинисты, котлы и машины целы и работают в полном порядке. Не зная, в чем дело, он увидел собравшихся около командира офицеров и по обыкновению сострил:

— Наш Папилов-то вчера так промочил свою бороду, что она до сих пор не обсохла.

Произошла минутная неловкость. Лицо командира было серьезно. Он оборвал остряка вопросом:

— Хватит ли нам угля до Владивостока?

— Да, если итти экономическим ходом — не больше двенадцати узлов^[1].

— Против нас три миноносца. Прежде всего я хочу прорвать неприятельское кольцо. Поэтому нужно дать самый полный ход хотя бы на два часа боя, а там уже сбавим. Но драться будем до последней возможности. Высказывайтесь, господа.

Офицеры единодушно согласились.

Недалеко от них, сверкая в лучах солнца, взвились столбы воды. И сейчас же до миноносца донеслись первые раскаты далеких выстрелов. Противник уже открыл огонь. На мостике остались командир и штурман Шелашников. Люди поспешно заняли свои места по боевому расписанию.

Но и в такую грозную минуту обычный распорядок на корабле не нарушался. Судовой колокол отбивал склянки — было ровно восемь часов.

«Громкий» лег на курс норд-ост и, отстреливаясь, сразу развил полный ход до двадцати пяти узлов. Так начался первый бой. Противник не успел завершить окружения. За «Громким» гнались три миноносца. Скоро два из них стали заметно отставать, и бой превратился в дуэль уже только с одним миноносцем на расстоянии двадцати кабельтовых^[2]. Противник стрелял из носовой 75-миллиметровой пушки. Ему отвечала только одна кормовая 47-миллиметровая пушка. То и дело вокруг «Громкого» ложились снаряды.

Командир Керн часто менял курс, мешая противнику пристреляться. Но в то же время он этим давал возможность мичману Потемкину каждый раз вводить в действие носовую 75-миллиметровую и две бортовые 47-миллиметровые пушки. Так продолжалось два часа. На одном из поворотов комендор Петр Капралов выстрелил из носового орудия. Прошло несколько секунд, и сигнальщик Скородумов возбужденно вскрикнул:

— Японец загорелся, ваше высокоблагородие!

— Вижу, — промолвил своим обычным тихим голосом командир Керн, не отнимая бинокля от глаз.

— Японец загорелся! — воскликнул сигнальщик Скородумов.

На верхней палубе послышались отдельные радостные возгласы, перешедшие в общее ликование. Неприятельский миноносец исчез за клубами черного дыма. Стрельба на минуту прекратилась. «Громкий» снова лег на норд-ост 23 градуса. Но вдруг одно кормовое орудие возобновило огонь. Из-за дыма на повороте к берегу вновь показался японский миноносец. И теперь хорошо было видно, что на его носовой части разгорался пожар. Подбитый неприятель направился к острову Цусима, что-то телеграфируя по радио. Телеграфист на «Громком» Таранец мешал ему работой своего аппарата.

Неприятель скрылся. На «Громком» сыграли отбой. План Керна был выполнен блестяще: за два часа не было ни одного попадания в его корабль. Путь во Владивосток был свободен. Команда могла отдохнуть. Командир обходил корабль и благодарил всех за выполнение долга. Многие при его приближении не могли даже встать: по палубе вповалку раскинулись в разных позах машинисты и кочегары, сменившиеся после двадцатичасовой непрерывной боевой вахты у машин и котлов. От жары и переутомления некоторые лежали в обмороке. Их отливали водой.

Передышка длилась полчаса. Вернувшись на мостик, Керн снова заметил позади неприятельский миноносец и приказал пробить боевую тревогу. Может быть, это был тот же корабль, с которым уже сражались. Очевидно, он справился с пожаром и опять бросился в погоню. В это время «Громкий» проходил северную оконечность острова Цусима и входил в Японское море. Около одиннадцати часов впереди справа показался второй миноносец, который намеревался пересечь курс «Громкого». Керн приказал развить самый полный ход. Задний миноносец стал отставать, а тот, что шел справа, сближался и открыл огонь.

Предстоял бой с неравными силами. Нужно было решаться на что-то дерзкое, чтобы выйти из тяжелого положения. И командир Керн на это пошел. Специальность минера подсказала командиру мысль, что настал момент разрядить по неприятелю два уцелевших минных аппарата. Они были расположены на верхней палубе. По его распоряжению обе мины приготовили для стрельбы. «Громкий» сделал крутой поворот и устремился на противника, шедшего позади. Как после узнали, это был истребитель «Сирануи». Керн решил взорвать его, а потом уже вести артиллерийский поединок с другим миноносцем.

Расстояние между «Сирануи» и «Громким» быстро сокращалось. Команда сознавала, что наступил решительный момент. Комендоры усилили огонь. Но в эти минуты главная роль отводилась минерам, которые стояли наготове у своих аппаратов. Вдруг около них, сверкнув короткой молнией, взорвался снаряд. Старшего офицера Паскина оттолкнуло воздухом к кожуху у задней дымовой трубы.

Оправившись, он бросился к месту взрыва. У аппарата лежали мертвыми минеры Абрамов, Телегин и минный кондуктор Безденежных. Лейтенант Паскин поставил к аппаратам минеров Цепелева, Богорядцева и Рядзиевского. Неприятель приближался. Расстояние до него не превышало двух кабельтовых. Командир с мостика приказал выпустить мину из аппарата номер первый. Но, едва выдвинувшись, она задела хвостом за борт и свалилась в воду, как бревно.

— Утонула, подлая! — вскрикнул на мостике зоркий сигнальщик Скородумов и крепко выругался.

Командир, пристально следивший за действиями минеров, сжал кулаки и сквозь зубы процедил:

— Порох плохо воспламенился — отсырел.

Вторая мина, выпущенная вдогонку противнику, пошла правильно к цели. Уже ждали взрыва, но она, дойдя почти до самой кормы, вдруг свернула в сторону, отброшенная бурлящими потоками винтов.

В этой атаке все преимущества были на стороне «Громкого». Противник, очевидно, свои мины за прошлую ночь расстрелял, и его аппараты были закреплены по-походному. Но почему же он не уклонился от сближения и допустил «Громкого» на расстояние минного выстрела? «Сирануи» рисковал в один миг взлететь на воздух. Такое поведение японцев можно объяснить не чем иным, как только растерянностью и тактической оплошностью.

Расчет Керна на взрыв неприятельского миноносца не оправдался: помешала непредвиденная случайность. Все же ему нужны были нечеловеческие усилия и крепость нервов, чтобы не упасть духом и ничем не выдать своего волнения. «Громкий» попал под перекрестный обстрел. С двух сторон несся на него ураган огня и железа, брызг и дыма. Это, однако, не парализовало воли командира. Крепче ухватившись за поручни, он следил, куда ложатся неприятельские снаряды, и, уклоняясь от них, маневрировал миноносцем.

Во время минной атаки при сближении на контркурсах японцы и русские понесли особенно тяжелые потери.

На «Громком» первый снаряд разорвался в машинном кубрике, проломил борт у ватерлинии^[3] и вывел из строя динамомашину номер первый. Она тотчас остановилась. Водяная партия, руководимая лейтенантом Паскиным, поспешно заделывала пробоину пластырем. Едва работа была закончена, как ударом второго снаряда по тому же месту пластырь был вновь сорван. В пробоину хлынула вода. Скоро у «Громкого» образовался диферент^[4] на нос.

Вдруг все почувствовали, что миноносец как будто подпрыгнул и качнулся вправо. Снаряд угодил в левую угольную яму. Навстречу судовому механику Саксу из кормовой кочегарки выползли со стоном ошпаренные кочегары. Среди кочегаров не было Боярова — он остался мертвым у топки. Пока выясняли, что у котла номер четвертый оказались перебитыми трубки, в это время вышел из строя и котел номер третий: у него был пробит паровой коллектор.

Сакс приказал кочегарному квартирмейстеру Притводу:

— Вывести оба котла!

При двух оставшихся котлах носовой кочегарки «Громкий» сразу сбавил ход до семнадцати узлов. Теперь и второй миноносец приближался к нему. Он вынужден был отбиваться на две стороны. С беспримерной храбростью матросы и офицеры вступили в неравную борьбу со стихией огня, воды и раскаленного железа. При уменьшившемся ходе им нельзя было отступать и неоткуда было ждать помощи.

Загорелись каюта командира и шкиперская. Через большую пробоину в кают-компании заливало водой кормовой патронный погреб. С каждой минутой положение корабля ухудшалось. Но люди, здоровые и раненые, не покидали своего поста, и все — от командира до матроса — выполняли свой долг. Они продолжали, выбиваясь из сил, тушить пожары, заделывать пробоины, стрелять из пушек и пулеметов. А бедствиям не было конца. От новых пробоин совсем затопило оба патронных погреба — носовой и кормовой. Для сохранения патронов была пущена турбина от динамомашины номер второй, но она не успевала откачивать воду. Подача патронов к орудиям прекратилась. Комендоры достреливали последний запас их на верхней палубе.

Занятый тушением пожаров, старший офицер Паскин был очень удивлен тем, что стрельба из пушек все еще продолжается. По его расчетам, они должны были замолчать: о затоплении погребов он уже доложил командиру.

— Чем это они стреляют? — спрашивал он встречных матросов, проходя по жилой палубе к носовому патронному погребу.

Но то, что он там увидел, превзошло все его ожидания: люди по очереди спускались в затопленный погреб, как в плавательный бассейн, и выныривали с патронами. Распоряжения такого никто не давал, и вообще это было неслыханное дело, едва ли когда практиковавшееся в истории морских сражений. Подойдя ближе, Паскин с удивлением разглядел показавшуюся из воды голову минноартиллерийского содержателя Антона Федорова, который с начала боя был при подаче боевых припасов. За ним вслед всплыл с патроном матрос Молоков. Приготовился к погружению и третий человек.

Такая отважная подача патронов из воды по инициативе самих матросов продлила огонь артиллерии и препятствовала неприятелю подойти ближе к «Громкому». Японцы так и не осмелились взять миноносец на абордаж^[5] и держались от него в пяти-восьми кабельтовых. Неприятелю он порой казался добитым; но этот умирающий корабль вдруг оживал и больно огрызался. Дорого отдавали свою жизнь за родину мужественные моряки! Было видно, как на «Сирануи» несколько раз русские снаряды сбивали боевой флаг, как сам миноносец загорался, выбрасывая пламя и дым, и как, наконец, он завертелся на месте, очевидно лишившись управления.

В полдень на «Громком» был сбит стопорный клапан котла номер второй. Ошпаренные паром кочегары едва успели выскочить из кочегарки. Их отправили в носовой кубрик на перевязку, но единственный фельдшер был уже тяжело ранен. Раненые сами перевязывали друг друга.

Некоторое время кочегары не могли спуститься в носовую кочегарку, наполненную горячим паром. С опасностью для жизни они все-таки вскоре проникли туда и подняли пар в котле номер первый. Миноносец хотя и малым ходом, но продолжал двигаться вперед.

В начале первого часа на «Громком» остались в действии один котел, один пулемет, одна правая средняя 47-миллиметровая пушка; остальные пять были повреждены и замолчали. Число подводных пробоин увеличилось. Вода все прибывала, затопляя отсеки. Но ничто не устрашало людей, боровшихся за спасение своего корабля. «Громкий» все еще шел. Единственная пушка и пулемет стреляли.

Паскин направился по верхней палубе для осмотра повреждений. Когда он на правом борту поровнялся с радиорубкой, расположенной на машинном кожухе, в ней раздался страшный треск. Тут же выскочил из нее человек, и Паскин увидел перед собой знакомую маленькую фигуру радиста Таранца. Его лицо с маленькими острыми усиками стало неузнаваемым — оно было изуродовано взрывом. Шатаясь и поднимая правую руку к голове, он вытянулся и вскрикнул:

— Ваше благородие… я…

Но, не окончив фразы, Таранец со стоном повалился на кожух.

Один из японских миноносцев стал подходить к «Громкому», очевидно намереваясь им овладеть. Но японцы ошиблись. На мостике стоял непоколебимый Керн, который, как и вся его команда, был полон решимости бороться до конца. Желая причинить больше вреда противнику, он повернул «Громкого» на «Сирануи» с целью его протаранить. Но тот, увидя решительный маневр Керна, отступил, а «Громкому» не хватало хода, чтобы его настигнуть. На этом повороте грот-мачта^[6] вместе с андреевским боевым флагом полетела за борт. Командир приказал:

— Прочно пришить гвоздями стеньговый флаг^[7] на фок-мачте^[8]. Пусть противник не подумает, что мы сдаемся.

Сигнальщик Скородумов, всегда исполнительный и расторопный парень, скрылся внутри корабля и быстро вернулся с молотком и гвоздями. Захватив флаг, он подбежал к фок-мачте и, не задумываясь, начал карабкаться кверху, обхватывая мачту цепкими матросскими руками и ногами. На ожесточенную стрельбу неприятеля он не обращал внимания. С ловкостью акробата он взбирался все выше по стеньге до самого клотика^[9]. С мостика с тревогой смотрели на сигнальщика. Каждую секунду его могли ранить, и, падая с высоты, он разбился бы насмерть. А смельчак, словно в обнимку со смертью, на самой верхней части стеньги все-таки ухитрился выполнить задание. Над доблестным миноносцем снова развевался боевой флаг.

Люди «Громкого» продолжали сражаться.

Лейтенант Паскин знал свою команду как дружную и стойкую. Но и он, следя за действиями матросов, изумлялся их боевыми качествами.

В неравном бою миноносец уже сильно пострадал от неприятельских снарядов. Однако его защитники держались с необыкновенным подъемом, с несокрушимой твердостью духа и преданностью своему кораблю. Казалось, что смерть товарищей не только не устрашала моряков, но еще больше придавала им силы и решимости. Здесь героями были все: минеры, комендоры, кочегары, машинисты, рулевые, сигнальщики, офицеры и сам командир.

Люди «Громкого» продолжали сражаться.

До конца Керн оставался на командирском мостике, являя собою высокий образец командира. Его ничто не устрашало: ни вдвое сильнее враг, ни убыль в людях, ни бедственное положение корабля, с каждой минутой терявшего свою живучесть на воде. Из семнадцати кочегаров уцелел только один. Теперь командир мог совершить лишь один, последний подвиг. Он решил не отдавать в руки врага даже этот разрушенный обломок, что до боя назывался миноносцем «Громким».

Хладнокровно, словно собираясь пообедать, Керн обратился к старшему офицеру Паскину:

— А который теперь час?

— Половина первого, — ответил тот недоумевая.

Этот разговор был так далек от того, что происходило у них на глазах! У него возникло естественное подозрение: в здравом ли уме его начальник? Паскин, впрочем, устыдился своего предположения.

Размеренно, как на ученьи, Керн отчеканил распоряжение:

— Я решил утопить миноносец. Открыть кингстоны^[10]. Заделку пробоин прекратить. Выбросить за борт сигнальные и секретные книги, шифры и денежный ящик. Всем надеть спасательные нагрудники.

Паскин сбежал с мостика. Сигнальщик Скородумов привязывал к книгам крышку от горловины угольной ямы для потопления их. Мичман Потемкин с комендором Жижко и матросом Салейко выбивали обратно пробки из пробоин. Судовой механик Сакс с машинистами открывали кингстоны и клинкеты, перерубали трубы, чтобы вода свободно проникала из одного отсека в другой. Морякам больно было своими руками разрушать собственный корабль, но еще было бы больнее, если бы он достался врагу.

И когда все, что нужно для затопления миноносца, по приказу Керна, было сделано, команда вышла наверх. Здоровые люди из винтовок стреляли в приближающегося противника. Мичман Потемкин командовал действиями единственной пушки. Лейтенант Паскин направился к мостику. Но он не дошел до командира с докладом и упал на палубу, тяжело раненный в правую ногу. К нему подбежал штурман Шелашников и сделал ему перевязку. Но скоро Паскин получил второе ранение, в левый бок, и его перенесли на ют^[11]. Оттуда, лежа, он продолжал давать советы мичману Потемкину и сноситься через него с командиром. А тот, видя, что миноносец осел на два фута и доживает последние минуты, наконец распорядился:

— Команде спасаться!

Спустили вельбот, но он оказался продырявленным осколками. За его борта держались раненые, а здоровые в спасательных нагрудниках бросались в воду.

Командир открыто продолжал стоять на мостике. На его глазах погибал родной корабль и гасли человеческие жизни. Что творилось в этот момент в душе Керна? Об этом никто и никогда не узнает, как нельзя узнать содержания письма в запечатанном конверте. Одно только можно сказать: что даже нависшая над ним смерть не могла смутить воли и разума командира. Верный лучшим боевым традициям великого русского народа, он по-прежнему был спокоен. Теперь у него была лишь одна забота — спасти людей. Рядом с ним на мостике задержались штурман Шелашников и рулевой Нестеровский.

На юте к раненому лейтенанту Паскину подошел мичман Потемкин. Но вдруг он увидел, что мостик опустел, словно там никого и не было. Не понимая, в чем дело, мичман Потемкин взбежал туда по трапу. На мостике лежало трое: убитые наповал рулевой Нестеровский, штурман Шелашников и еле живой командир Керн с вырванным боком. Смуглое лицо его еще больше потемнело. Видно было, как исчезали в нем последние признаки жизни, но он, медленно закрывая глаза, словно от непомерной усталости, успел проговорить:

— Я умираю. Примите командование.

Это были его последние слова.

Комендор Капралов, как бы мстя врагу за командира, выстрелил последним патроном из единственной пушки и прыгнул за борт.

Лишь после того как «Громкий» окончательно замолчал, неприятельские миноносцы осмелились подойти к нему ближе. На них сыграли отбой, и две шлюпки направились к борту «Громкого». Из семидесяти трех человек его команды только двадцать один остались невредимыми. А остальные были убиты или ранены.

Японцы старались скрыть разрушения на своих кораблях и не пустили пленных во внутренние помещения. Но эти разрушения были очень большие. Наши моряки, подплывая к кораблям противника, заметили только у одного «Сирануи» более двадцати пробоин. Вся его верхняя палуба, где разместили пленных, исковерканная и развороченная, была забрызгана кровью. Валялись бесформенные куски железа, зияли дыры и обгорелые обломки, как после пожара. «Сирануи» еле держался на воде. В таком же состоянии находился и другой неприятельский миноносец.

За вельбот держались раненые…

«Громкий», покачиваясь на морской зыби, кренился и продолжал глубже оседать в воду. Русские моряки не спускали глаз с боевого флага. А он вместе с мачтой клонился к морю и, развеваясь, как бы посылал прощальный привет тем, кто так самоотверженно его защищал. Миноносец, перевертываясь на правый борт, накрыл своим избитым корпусом, словно памятником, тела мертвецов. Прошла еще минута, и над исчезнувшим кораблем закружились чужие воды в стремительном водовороте. Японцы жестоко обманулись в своих надеждах взять его живым.

В их памяти надолго останется этот героический корабль, как грозное предупреждение на будущие времена. А потомки русских моряков, любящие свою родину, будут учиться у него непримиримости к врагам и восхищаться незабываемыми образами погибших, но не побежденных героев «Громкого».

Примечания

1

То есть 12 миль в час. Морская миля равна 1,85 километра.

(обратно)

2

Кабельтов — одна десятая часть морской мили; равняется 185,3 метра.

(обратно)

3

Ватерлиния — черта вдоль борта, показывающая нормальную осадку судна в воде.

(обратно)

4

Диферент — разность осадки кормы и носа судна.

(обратно)

5

Абордаж — сцепление двух судов борт о борт для рукопашного боя.

(обратно)

6

Грот-мачта — вторая от носа мачта.

(обратно)

7

Стеньговый флаг — флаг, поднимаемый на стеньге. Стеньга — вертикальный брус, составляющий продолжение мачты.

(обратно)

8

Фок-мачта — передняя мачта.

(обратно)

9

Клотик — верхушка мачты.

(обратно)

10

Кингстоны — клапаны, служащие для доступа забортной воды внутрь корабля.

(обратно)

11

Ют — кормовая часть палубы.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***