Выше оценки неплохо 3 том не тянет. Читать далее эту книгу стало скучно. Автор ударился в псевдо экономику и т.д. И выглядит она наивно. Бумага на основе магической костной муки? Где взять такое количество и кто позволит? Эта бумага от магии меняет цвет. То есть кто нибудь стал магичеть около такой ксерокопии и весь документ стал черным. Вспомните чеки кассовых аппаратов на термобумаге. Раз есть враги подобного бизнеса, то они довольно
подробнее ...
быстро найдут уязвимую точку этой бумаге. Игра на бирже - это вообще рассказ для лохов. Маклеры играют, что бы грабить своих клиентов, а не зарабатывать им деньги. Свободный рынок был, когда деньгами считалось золото или серебро. После второй мировой войны для спекуляций за фантики создали МВФ. Экономические законы свободного рынка больше не работают. Удачно на таком рынке могут работать только те, кто работает на хозяев МВФ и может сам создавать "инсайдерскую информацию". Фантики МВФ для них вообще не имеют никакого значения. Могут создать любую цифровую сумму, могут стереть. Для них товар - это ресурсы и производства, а не фантики. Ну вод сами подумайте для чего классному специалисту биржи нужны клиенты? Получить от них самые доходные спекуляции, а все менее удачное и особенно провальное оставить им. Основной массе клиентов дают чуть заработать на средних ставках, а несколько в минус. Все риски клиентам, себе только сливки. Вот и весь секрет их успеха. Ну и разумеется данный специалист - лох и основная добыча маклеров хозяев МВФ. Им тоже не дают особо жиреть. Поднакопил жира и вот против вас играет вся система биржи. Вроде всегда "Надежные" инсайдеры сливаю замануху и пипец жирному брокеру. Не надо путать свободный рынок со спекулятивным. И этому сейчас вас нигде не научат, особенно в нашей стране. А у писателя биржа вообще выдаёт кредиты для начала спекуляции на бирже. Смешно. Ну да ведь такому гениальному писателю надо придумать миллионы из нуля. Вот спрашивается зачем ГГ играть на бирже, если ему нужны деньги для расширения производства и он сам должен выкинуть на рынок свои акции для привлечения капитала.
Начал читать. Очень хорошо. Слог, юмор, сюжет вменяемый.
Четыре с плюсом.
Заканчиваю читать. Очень хорошо. И чем-то на Славу Сэ похоже.
Из недочётов - редкие!!! очепятки, и кое-где тся-ться, но некритично абсолютно.
Зачёт.
Начал читать первую книгу и увидел, что данный автор натурально гадит на чужой труд по данной теме Стикс. Если нормальные авторы уважают работу и правила создателей Стикса, то данный автор нет. Если стикс дарит один случайный навык, а следующие только раскачкой жемчугом, то данный урод вставил в наглую вписал правила игр РПГ с прокачкой любых навыков от любых действий и убийств. Качает все сразу.Не люблю паразитов гадящих на чужой
подробнее ...
труд и не умеющих придумать своё. Вообще пишет от 3 лица и художественного слога в нем не пахнет. Боевые сцены описывает в стиле ой мамочки, сейчас усрусь и помру от ужаса, но при этом всё видит, всё понимает но ручки с ножками не двигаются. Тоесть всё вспомнить и расписать у ГГ время есть, а навести арболет и нажать на спуск вот никак. Ах я дома типа утюг не выключил. И это в острые моменты книги. Только за это подобным авторам надо руки отрывать. То есть писать нормально и увлекательно не может, а вот влесть в чужой труд и мир авторов со своей редакцией запросто. Топай лесом Д`Картон!
Книга из серии тупой и ещё тупей. Автор гениален в своей тупости. ГГ у него вместо узнавания прошлого тела, хотя бы что он делает на корабле и его задачи, интересуется биологией места экспедиции. Магию он изучает самым глупым образом. Методам втыка, причем резко прогрессирует без обучения от колебаний воздуха до левитации шлюпки с пассажирами. Выпавшую из рук японца катану он подхватил телекинезом, не снимая с трупа ножен, но они
подробнее ...
благополучно появились потом. Заряжает барабан револьвера капсюлями порохом и приклеивает пули. Причём как вы понимаете заряжает их по порядку, а потом дважды нам пишет на полном серьёзе, что не знает как дозарядить барабан, как будто этого не делал при зарядке. Офицеры у него стреляют по дальним целям из револьверов, спрашивается вообще откуда офицеры на гражданском пароходе? Куда делся боевой корабль сопровождения я так и не понял. Со шлюпкой вообще полная комедия. Вы где видели, что бы шлюпки в походном положении висели на талях за бортом. Они вообще стоят на козлах. У ГГ в руках катана, а он начинает отстреливать "верёвку" - дебилизм в острой форме. Там вообще то подъём и опускание шлюпки производится через блоки, что бы два матроса смогли спокойно поднять и опустить полную шлюпку хоть с палубы, хоть со шлюпки, можно пользоваться и ручной лебёдкой с палубы. Шлюпки стандартно крепятся двумя концами за нос и за корму иначе при спускании шлюпку развернёт волной и потопит о корпус судна. Носовой конец крепя первым и отпускают последним. Из двух барабанов по делу ГГ стрелял только один раз и это при наличии угрозы боевых действий. Капсули на дороге не валяются и не в каждой лавке купишь. Кто будучи голодным и с плохим финансовом положении будет питаться эклерами? Только дебил или детё, но вряд ли взрослый мужчина. Автору книги наверное лет 12, не более.
Ум не первенец, не любимец природы, и потому художественное творчество, корни свои имеющее в глубине природы, в недрах подсознательной стихийности, движется под знаком вдохновения, а не ума. Непосредственной поэзии вредит явное вмешательство ума, даже если он интересен и значителен сам по себе, даже если он отличается большой силой. Что же сказать о тех нередких случаях, когда разсудочность писателя, уже просто как такая, напоминает чашу плоскую и он отмечен печатью невысокой умственной культуры? Ведь тогда произведение не выигрывает в своей интеллектуальной части того, что оно проиграло в части эстетической: не умное и не художественное, не радующее ни здесь, ни там, оно не оправдявает своего существования и не имеет, где приклонить свою скорбную голову…
Об этом думаешь, когда, например, предлагает нам Арцыбашев плоды своего литературнаго дерева. Названному беллетристу вообще обезпечена читательская аудитория, потому что порнографию все бранят, но многие интересуются ею. Правда, ея ждут не от искусства, но творец «Санина» к искусству мало и принадлежит. Он описывает такия подробности, которыя нужны совсем не художеству и которыя Аполлон принимает от своих жрецов лишь тогда, когда оне претворены в живую красоту и физиология сделалась в них психологией. Арцыбашев же терпит крушение всякий раз, когда покидает чисто-физиологическую область; да и в ней даются ему только рефлексы мозга не головного. Приемлемо все, что необходимо; но вот в необходимости своих описаний наш автор далеко не убедил, и не видно, чтобы он сам был в ней убежден. Их можно убавить, прибавить, – все равно перед нами будут одни лишь человеческие организмы, но не художественная органичность.
В жизни тело имеет все права; на искусство же имеет право только душа тела. Между тем, Арцыбашев ограничивается телом тела. И, в связи с этим, он рисует его грубо, цинично, без той игры и остроты, какая пенится и сверкает, и колет, например, у Мопассана. В иглах и искрах шампанскаго вина приобретает свою красоту и эротический алкоголизм; но Арцыбашев, в сущности, – безалкогольный писатель. Сам не пьяный, и других, если и опьяняющий, то во всяком случае хмелем не тонким, он всегда теоретизирует, он умышляет, а не мыслит, и кустарно шьет свои произведения белыми нитками тенденций. Неизменный проповедник, моралист своей аморальности, идеолог своих маленьких идей, он только и делает, что поучает, лишенный духовной свободы, в крепостной зависимости от своих же принципов и предразсудков. Образы и картины ему важны не сами по себе, а как иллюстрации к домыслам; герои и героини своими поступками защищают явную диссертацию автора и ценятся им лишь постольку, поскольку они оказывают ему эту услугу, эту медвежью услугу (потому что лучше бы он своей диссертации не предъявлял). Персонажи его не живут самостоятельной жизнью и вообще только напоминают собою живых людей: на самом деле это – переодетыя мысли, вешалки для сентенций, пустые манекены. В мертвенности уличает их уже то, что обнаруживается у них, большей частью, полная симметрия между их воззрениями и их поведением. Как Санин думает, так он и делает. Его теория вполне соответствует его практике. Он разлиновал свою жизнь, как тетрадь и размеренно шествует по этой неправдоподобной прямолинейности. И в одном из разсказов инженер Высоцкий пространно высказывает сначала свои убеждения, а потом непосредственно применяет их на деле, иота в иоту. Очень подозрительна, в смысле художественности и жизненности, такая согласованность миросозерцания и поступков. Писатели-художники говорят нам, что геометрия жизни – совсем иная, гораздо более сложная. Вот Базаров теоретически отрицал любовь, а практически влюбился; всякий романтизм он признавал чепухой, а умер как романтик, и этот изследователь лягушек, этот нигилист и материалист, к своему смертному орду, точно ангела смерти, позвал Одинцову и попросил ее, чтобы она поцеловада его, дунула на угасающую лампу его жизни… Тургенев думал, что вся эта нежность и поэзия – к лицу Базарова, потому что от живого дыхания рушатся теоретическия построения; герои же Арцыбашева в своих карточных домиках выделывают схемы и рамки для жизни, и жизнь в эти рамки удобно и послушно укладывается. Они, эти сочиненные люди, только сочиненные, а не сотворенные, они, эти неуклюжия марионетки в руках резонера, эти мало одушевленные теоремы, – они в зародыше убивают всякое художественное впечатление. Даже независимо от содержания арцыбашевской проповеди, она эстетически отталкивает от себя уже тем, что это именно – проповедь. Здесь встречает нас как раз то принципиально-незаконное вторжение разсудочности, о котором сказано раньше; здесь вполне отсутствует самопроизвольность действующих лиц, из независимость от навязчиво теоретизирующаго автора. Но и этого мало: вдобавок не умно то «умное», что на разные, хотя и однообразные лады внушается читателю. Известно несложное мировоззрение Арцыбашева, его взгляд на женщину, его взгляд на мужчину. Как неожиданное открытие, как новейшую Америку, как неслыханную ересь, провозглашает писатель мысль о взаимном тяготении полов. В себе он видит Ньютона этого тяготения и доказывает его сценами изнасилования, которых, например, в разсказе «Женщина, стоящая посреди», насчитывается несколько. Признаком умственной смелости считает наш автор и такия разсуждения: «мать… другом, конечно, может быть, но какая же это заслуга – быть другом чьим-бы то ни было, а тем более – своего собственнаго щенка!.. любая свинья – друг своего поросенка»… Когда с отвагою передового гимназиста вам преподносят такого рода откровения, то становится неловко, и вы чувствуете, что всякий ум легко доказал бы здесь свое полное alibi. И все так аляповато, неубедительно и примитивно у Арцыбашева, что помимо других ощущений и привкусов, читатель испытывает впечатление какой-то общей интеллигентности. Ничего тонкаго, ничего духовно-аритсократическаго, серое умственное плебество… Арцыбашев как бы бросает перчатку обычной морали, но прежде всего он должен был бы устроить свои счеты с психологией и эстетикой: он их законы нарушает, своей надуманностью и грубостью, он их элементарным требованиям не удовлетворяет, и это оне, а не нравственность, терпят обиду и урок от того шаблона, который однажды навсегда сочинил себе автор. Арцыбашев покорен арцыбашевщиной, больше ничего не ищет, не работает, и потому он повторяется. На страницах с неуклюжим заглавием «Женщина, стоящая посреди», эта женщина, смутно и неотчетливо написанная, скорее кукла, заведенная механиком-автором, чем живое существо, стоит среди мужчин. «Все одинаково смотрели на нее, все хотели одного и того же, и она уже знала чего. Она шла к ним с каким-то мучительным вопросом, но ответа не было. Ей хотелось сказать так много, высказать то огромное, нежное и преданное, что было на душе, но они не слушали и только жадными, грубыми руками тянулись к ея телу, срывали платье, комкали, терзали, унижали ее». Словно звучит в этих строках заступничество за женщину; но в контексте разсказа оно теряет всякий смысл, потому что героиня Арцыбашева сама, с первых же страниц, оказывается достойной тех мужчин-павианов, среди которых угодно было ее поставить автору. Ромео и Юлия у него всегда друг друга стоят. Но и тот, и другая, к счастью, являются только порождением немудрой публицистики, кое-как наряженной в убогия беллетрестическия одежды, а не реальными образами. Победителей не судят, и надо было бы признать живыми трафареты Арцыбашева, если бы он художнически нас победил и убедил. Но он не победил. За исключением немногих второстепенных штрихов, разсказы его поражают эстетической безпомощностью и пошлостью. Автор не хочет верить, что любовь одухотворяет тело, он не видит ничего: это – его дело, его право; но и мы вправе удостоверить пред самими собою то, что своих читателей он не сумел сделать своими прозелитами, не окрестил их в свою натуралистическую веру и даже не выявил той правды, которая в натурализме есть, – т. е. не показал всей мощи стихийнаго порыва, всей красоты и неторазимости пола. В море духовном Арцыбашев совсем не пловец, а в море материи он плавает мелко.
Последние комментарии
15 часов 32 минут назад
1 день 24 минут назад
1 день 27 минут назад
3 дней 6 часов назад
3 дней 11 часов назад
3 дней 12 часов назад