Крест. Иван II Красный. Том 1 [Борис Васильевич Дедюхин] (fb2) читать постранично

Крест. Иван II Красный. Том 1

Из энциклопедии «Отечественная история»

М., Большая Российская Энциклопедия,

1996, т. 2

ВАН II КРАСНЫЙ, Кроткий (30. 03. 1326 — 13. 11. 1359) — великий князь московский и владимирский (с 1354). Сын князя Ивана I Калиты. В 1340 г., по духовной своего отца, получил город Звенигород и часть доходов с Московского княжества. В 1341 г. женился на Феодосии, дочери князя брянского Дмитрия. После её смерти (1342) женился вторично на Александре, предположительно на дочери московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова. От этого брака были рождены старший сын — Дмитрий Донской и дочь Анна, бывшая замужем за князем Д. М. Боброком-Волынским. После смерти от чумы (1353) братьев — великого князя московского Семёна Гордого и князя Андрея — получил в Орде ярлык на Владимирское великое княжение. Желая сохранить мир в русских землях, не выступил против великого князя рязанского Олега Ивановича, захватившего часть Московских земель и пленившего московских наместников. В 1357 г. возглавил судебное разбирательство между тверскими князьями. В том же году получил в Орде подтверждение хана Бердибека на великое княжение. По возвращении в Москву улаживал конфликт придворных боярских группировок в связи с убийством тысяцкого А. П. Хвоста и отъездом части бояр в Рязань. В 1358 г. не допустил хана Мамат-Ходжу размежевать границы Московского и Рязанского княжеств. При нём началось утверждение на Руси авторитета митрополита Киевского и всея Руси Алексея. Избегал военных конфликтов, выступал третейским судьёй среди русских князей, за что, видимо, получил прозвище Кроткий, другое прозвище — Красный (красивый).

850-ЛЕТИЮ МОСКВЫ ПОСВЯЩАЕТСЯ

Тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок:

откуда же у Тебя вода жива?

Евангелие от Иоанна, гл. IV, ст. 10

Книга первая

ПРОЛОГ

сходя слезами, глядела княгиня Олена на дитя, лежащее у её груди: щёлки глаз сомкнуты, словно их вовсе нету, нос едва проклюнулся, на голове редкие рыжие волоски, личико недовольное, жёлто-коричневое. Откуда такой получился? Будто сам не рад, что его на свет пустили. Сёмка, первенец, родился, уже орлом глядел! А этого как отцу предъявить? Скажет: вылитый Чингисхан...

Дитя сосредоточенно сосало, погруженное в трудную тайну начинающейся жизни; нечаянно чмокнув, пугалось, начинало плакать, страдальчески морща безбровый лобик. Олена дышала на него теплом, баюкала.

   — Не убивайся, матушка, — успокаивала княгиню старая повитуха Доброгнева, расторопная мясистая баба: груди караваями лежали на обширном чреве. — Ещё какой хороший будет! Ему неделя, а крупный, как трёхмесячный. Головка круглая, не дынькой — тоже знак благоприятный.

   — Только бы жил!

Младенец вдруг открыл гневный мутно-синий глаз и выпростал из укутки тощую птичью лапку.

   — Гляди-ко, какой сердитый! — воскликнула повитуха. — Испужал меня. Нравный ты у нас, Иван Иванович, миленький! Ишь, перстами шевелит, слободиться хочет, озорник.

Олена рассмеялась сквозь слёзы:

   — Что уж он какой непригожий-то?

   — Переменится, израстёт! — обещала Доброгнева, туже перепелёнывая новорождённого. — В добрый день он к нам пришёл. На Ивана Лествичника^[1] колдуны замирают, нашего родимушку никто не сглазит.

   — Зато домовой бесится! — возразила княгиня.

   — А я ему молочка в сенцах поставлю: полакай, батюшко! Он и успокоится.

   — Вот ты какая ловкая! — одобрила Олена.

   — Всю жизнь при этом деле состою. Сколько младенцев приняла, не упомнить. Всё надо предусмотреть, обо всём печься. Ну, задремал, кажись, наш голубок. Отдыхай и ты, княгинюшка.

Доброгнева неслышно поплыла из покоя. По-весеннему мягкие, засинели сумерки за окнами. Иногда слышен был хруст льдинок под ногами челяди во дворе — к вечеру ещё подмораживало. Превозмогая слабость и боль в низу живота, Олена поднялась, подошла, переваливаясь, к окну. Как хорошо-то на воле! Будто давным-давно ничего этого не видала: островерхие крыши теремов, и истончившийся месяц над Воробьёвыми горами, и как липы выросли с прошлого года, достают уже до верхних горниц, ветками о переплёты оконные постукивают. Сдвинуть бы волоковые тяжёлые рамы, глотнуть воздуху апрельского, да страшно грудь застудить. Устала княгиня. Седьмой раз родила. Чувствовала, как раздались её чресла и чрево стало словно разрытая яма. Не чаяла доносить — столько бед свалилось в последнее время. Младенец так бился, так вспухал, то в одном боку, то в другом коленками лягался, будто негодовал, что мать в больших печалях,