Голод 1932-1933 годов в СССР: Украина, Казахстан, Северный Кавказ, Поволжье, Центрально-Черноземная область, Западная Сибирь, Урал. [Николай Алексеевич Ивницкий] (fb2) читать постранично

От автора

Книга о голоде 1932-1933 гг. в СССР завершает цикл моих монографий по истории советского крестьянства конца 1920-х — 1930-х годов: «Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса (1929-1932 гг.)» (М., 1972), «Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов)» (М., 1994 и 1996), «Репрессивная политика Советской власти (1928-1933 гг.)» (М., 2000), «Судьба раскулаченных в СССР» (М., 2004).

Мой интерес к этой проблеме объясняется рядом причин, в том числе и тем, что она имеет прямое отношение к моей биографии. Родился я в 1922 г. в семье крестьянина-бедняка и до осени 1945 г. (за исключением 1943-1944 гг.) жил в деревне. На моих глазах проходила «сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса» в начале 1930-х годов, голод 1932-1933 гг., тяжелые предвоенные и военные годы. Но я был не только очевидцем происходивших в то время событий, но в известной мере и жертвой происходивших в деревне катаклизмов.

В 1930 г. мой отец был арестован, тройкой ОГПУ осужден по 58 ст. Уголовного кодекса РСФСР, заключен в лагерь и отправлен па строительство Беломорско-Балтийского канала им. Сталина. Мама осталась одна с двумя малолетними детьми (мне шел восьмой год, а брату было шесть лет) без средств существования.

Тогда же была раскулачена одна из сестер мамы и сослана с маленькими детьми — шести и четырех лет — в Северный край, на Соловки. Правда, через некоторое время семья была возвращена из ссылки, как неправильно раскулаченная, но муж нашей тети уже не вернулся — он умер в ссылке, а возвратившаяся на родину семья не получила ни конфискованного дома, ни имущества.

Мама наша, с трудом устроившись в семеноводческую хату-лабораторию уборщицей и прислугой, кое-как проработала там два года, до лета 1932 г., потеряла работу и вынуждена была из Вейделевского района Центрально-Черноземной области, где был арестован отец, перебраться в Буденновский (Бирючинский) район той же области, где жили сестры. Поначалу родственники помогали нам, но к зиме 1933 г. и у них кончились продукты. Наступил голод. Чтобы не умереть, люди порезали всякую живность, ловили голубей, птиц, а когда сошел снег, стали собирать на колхозных полях прошлогоднюю гнилую картошку. Заливали водой сусликов и ловили их для употребления в пищу. Раскапывали их норы, чтобы собрать остатки заготовленного ими на зиму зерна. Мама из крахмала гнилого картофеля варила темно-коричневый кисель и пекла из лебеды, толченой коры и этого крахмала лепешки, темно-зеленые, похожие на коровьи кизяки. Мы их ели, наполняя суррогатом желудки, но голод не проходил.

Весной вся наша семья — мама, брат и я — опухли. Все тело наливалось какой-то жидкостью, отекло лицо, вздувались животы. Маму положили в районную больницу. Мне было уже 10 лет, брату — 8. К лету, когда стал наливаться колос, ходили в поле, срезали колоски «молочно-восковой спелости» и ели. Многие уже умерли к тому времени. Как мы выжили — не знаю.

Эта страшная трагедия 1933 г. запомнилась мне на всю жизнь.

И еще одно обстоятельство побудило меня заняться историей советского крестьянства 1930-х годов и в том числе историей голода 1932-1933 гг. в Советском Союзе.

В связи с подготовкой многотомной «Истории СССР с древнейших времен до наших дней» (главный редактор — секретарь ЦК КПСС академик Б.Н. Пономарев) мне посчастливилось, как заместителю ответственного редактора IX тома (1933-1941 гг.), попасть в совершенно секретный кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС и в течение четырех месяцев (июль-октябрь 1964 г.) изучать его материалы, в том числе личного архива И.В. Сталина, «особых папок» ЦК ВКП(б) и другие секретные документы.

В результате этого мне удалось скопировать или законспектировать сотни документов, проливающих свет на историю выработки важнейших решений Политбюро ЦК ВКП(б) по аграрному вопросу, механизм их осуществления и роль Сталина и его ближайшего окружения (Молотова, Кагановича, Микояна и др.) в этом деле. Однако было запрещено указывать место хранения и исковые данные этих материалов.

Некоторые факты и документы о культе личности Сталина и его вредных последствиях я попытался использовать в IX томе «Истории СССР...», но по настоянию председателя комиссии по тому академика П.Н. Поспелова они были из текста исключены.

Наступила пора брежневской реанимации сталинизма...

Тем не менее, я попытался использовать фактический материал Архива Политбюро ЦК КПСС в монографии «Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса», за что подвергся зубодробительной критике в журнале «Вопросы истории КПСС» (1975, № 5). И только в конце 1980-х — 1990-х годах эти материалы, в том числе и о голоде 1932-1933 гг. были широко использованы в моих работах, правда, с глухими отсылками — Бывший Архив Политбюро ЦК КПСС. Это делается и в настоящей работе, так как далеко не все документы кремлевского архива переданы в Россйиский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ).

Большое значение в исследовании истории голода 1932-1933 гг. и