Разведчики [антология] [Вадим Михайлович Кожевников] (fb2) читать постранично, страница - 2

рассвета до сумерек смотрел и, верно, моргнуть боялся. У него потом глаза опухшие, красные были. Но своего добился!

Мало сказать, что разведчик должен быть волевой. У такого человека душа должна быть твёрдая и чистая. Ведь не проверишь: как он там смотрит? В разведке — он один и его совесть, и больше никого. Воевать ему нелегко. Он в расположении врага находится. Его каждую секунду немец убить хочет. И всё-таки он должен смотреть не туда, откуда ему смерть грозит, а туда, куда долг приказывает. Не в одной зоркости тут суть. Разведчику нужно ещё что-то в сердце иметь такое, особенное.

Опасная, конечно, работа. Но он не беззащитный. Его напарники охраняют. Потом верное средство — маскировка. Чекарьков зимой, например, себе пост в брюхе лошади вырубил. Лежала она у самой немецкой проволоки. Чекарьков и устроился, даже полочку сделал, чтоб бинокль класть. Недавно вырыл под гнилым пнём яму, а пень внутри выдолбил и дырки наружу сделал. Влез в яму, сунул голову в пень и смотрит в дырки. Приёмов много. Сетку наденет, в петли веток насует и работает под куст. Тоже ничего получается.

Правда, не всегда удаётся уходить незаметно. Бывают такие моменты, когда хочешь-не хочешь, а выдавать себя приходится. Вот, видите, ракета над нами клонится. Это мы молодых тренируем прицельно ракеты посылать. Допустим, обнаружил разведчик ночью скопление немцев на своём секторе. Он обязан оповестить об этом немедленно. И посылает ракету; трассой указывается направление движения.

После сигнала разведчику, понятно, немедля уходить нужно, поскольку он себя выдал, У Чекарькова для таких случаев свой приём: он не назад, к своим, ползет, а туда, к противнику. Немец уверен, что человек в таком случае должен назад бежать, и ищет его позади места сигнала. А Чекарьков, учитывая эту немецкую психологию, поступает как раз наоборот.

Нельзя сказать, что он ничего не боится. У него свой страх есть: например, простуда. Как-то у самого их расположения на него кашель напал. Немцы огонь открыли, еле ноги унёс. Теперь всегда шею шерстяным шарфом кутает, будто тенор из ансамбля.

Риску в нашем деле, конечно, достаточно. Но если каждый шаг и секунда на учёте, тут не риск, а тонкий расчёт. Чекарьков работает сейчас в чистом поле. Место открытое. Но выползает он на свой пост не ночью, а с рассветом. Рискует? Нет. Солнце подымается с востока, с нашей стороны, и светит в глаза немцу. Пока тень с поля не сошла, Чекарьков и доползает. Выспался, голова свежая, видать хорошо, немец весь освещен.

А когда солнце заходит, он больше на землю глядит: какие там тени написаны. Немцы самоходные пушки на выходе из леса замаскировали. Шум моторов они своей авиацией прикрыли. Только Чекарьков их изобличил: рисунок кромки леса оказался не такой, как вчера. Ночью мы уточнили разведку, огоньку дали. На следующий день Чекарьков не только тени, но и самой опушки не нашёл.

Вы не торопитесь? Разрешите ещё заметить. На войне люди характер свой полностью обнаруживают. Немцы — свой, а мы — свой. Мне, командиру, всегда интересно что-нибудь перенять. У немца, конечно, беру; только много не удаётся, а у своего Чекарькова учусь. У немца таких Чекарьковых нет. Так и запишите: капитан Аниканов, который в немецких расположениях больше времени провёл, чем у себя в части, это свидетельствует. Что? Темно очень? А вы положите руку на бумагу, пальцы растопырьте и между ними пишите. Мы всегда так делаем, чтоб строка на строку не заходила.

Вы спрашиваете, кто такой Чекарьков раньше был? — Нет, не лесовик, не охотник. В мирное время в МТС работал, кладовщиком. От роду лет тридцать. Образование недостаточное — семь классов. Холост. Русский.

Вот и всё.

* * *

Недавно мне снова пришлось побывать в этой гвардейской части. Я попал на митинг, устроенный в честь прихода бойцов нового пополнения.

На просеку вышел красноармеец. Белая звезда ордена Отечественной войны второй степени висела у него на груди рядом со значком гвардейца.

Я следил за выражением лица Чекарькова, за его живыми глазами, в углах которых лежали еще усталые, напряжённые светлые морщинки, какие бывают у снайперов и у летчиков. Обращаясь к молодым бойцам, Чекарьков рассказывал, каким должен быть разведчик. Он любил своё дело так, как любят единственное, главное, — воинственно и страстно. И это выражение восторга, которое было на лице Чекарькова, я увидел и на лицах молодых бойцов, слушавших его неотрывно.

Наступали сумерки. Серые тени ложились на землю. Сосны стали похожими на остроконечные башни. Я вспомнил то одинокое дерево, заплаканное длинными смолистыми слезами. Помнит ли его Чекарьков — летящее, гибкое, с разбитыми крылатыми ветвями — прекрасный живой памятник мудрой отваге человека?

И глядя на Чекарькова, я подумал о том, что в этой тяжёлой войне сурово состязается с врагом весь гений нашего великого народа. И сколько удивительных талантов сверкает в этих умельцах, отважных мастерах своей строгой и священной воинской