Семь грехов куртизанки [Селеста Брэдли] (fb2) читать онлайн

Сьюзан Донован Селеста Брэдли Семь грехов куртизанки

Что будет, если какая-нибудь женщина расскажет правду о своей жизни? Мир перевернется.

Мюриэль Ракейсер

Благодарности

Авторы благодарят Вики Л. Бун за информацию о работе музеев и Фрэнка Мэнджина за информацию об обеспечении безопасности аэропортов. Мы также очень признательны Дарби Джиллу и Джою Стефану за их вклад при написании романа.

Нашему агенту Ирене Гудман искренняя благодарность за неизменную поддержку.

Часть первая

Глава первая

Бостон, наши дни

— Все, больше никаких отговорок, на сегодня достаточно, — решила Пайпер Чейз-Пьерпонт. — Последняя страничка — и домой.

Большая мужская рука поднялась по моему обнаженному бедру.

— Я научил тебя всему, что умею, — прошептал он на ухо, обжигая его горячим дыханием. — Завтра ты выберешь своего первого любовника. Ты уверена, что хочешь этого? Став куртизанкой, ты уже никогда не вернешься к прежней жизни.

Я забросила локоть ему на шею и поцеловала его со всем умением и уверенностью, которые он дал мне, наставляя в семи грехах куртизанки.

— Я знаю, чего хочу, — ответила я, нежась на шелковых простынях и ощущая себя женщиной, а не девочкой, которая пришла в эту спальню неделю назад. — Только куртизанкой я смогу обрести подлинную свободу и стать хозяйкой своей судьбы.

Тут мой учитель поцеловал меня так нежно, как никогда не делал за все время моего посвящения в «Семь грехов куртизанки».

Пайпер ткнула пальцем в белой перчатке и отодвинула покрытый пятнами плесени дневник к дальнему концу письменного стола в рабочей комнате музея. Ей хотелось хотя бы такой дистанцией отгородиться от умопомрачительно эротических откровений давно умершей женщины и подумать. Нужно было определиться, как быть со столь неожиданным поворотом, с этой невероятной правдой жизни.

Первым потрясением стало само существование дневников. А история, рассказанная в них, была э-э… честно говоря… самым разнузданным, ничем не сдерживаемым чтивом, какое когда-либо попадалось ей на глаза.

У Пайпер гудело в голове. Ей грезился большой стакан чего-то спиртного, хотя она на дух не переносила алкоголя. Хотелось слопать батончик «Три мушкетера», не думая о том, что тот подорвет ее эндокринную систему свободными радикалами, консервантами и кукурузной патокой с высоким содержанием фруктозы. Ей нужен был глоток свежего воздуха. И вода. Ледяной душ. Ее трясло. Она пыталась успокоиться. Не получалось.

О боже! Что мне с этим делать?!

Сквозь треснувшие линзы очков Пайпер взглянула на часы, висевшие на стене подвального помещения. Начало второго ночи. Это значит, что она больше пяти часов не отрывалась от документов, сидела в тесном офисном кресле, почти не шевелясь и тяжело дыша. Пайпер лишь бегло просмотрела три дневника — в неправильном порядке, как она теперь поняла, — но этого хватило, чтобы сообразить, что она извлекла на свет шокирующую тайну, которая способна потрясти современную историческую науку, поставить под угрозу репутацию музея и, возможно даже, дать шефу отличный повод ее саму сократить.

«Будем смотреть правде в глаза, — думала Пайпер. — Если я обнародую эти сведения, меня тут все возненавидят. Какому городу захочется узнать, что его горячо любимая, праведная народная героиня в молодости была проституткой высшего разряда да еще и обвинялась в умышленном убийстве?! Уж точно не Бостон, штат Массачусетс».

Может, сделать вид, что она не находила никаких записей? Просто взять дневники и сбежать. Но как с этим жить? Она — старший смотритель Бостонского музея культуры и общества. Ее работа — толковать историю, а не совать ее в обувную коробку и не прятать под кроватью.

О, это даже не самое худшее! История, которую только что прочла девушка, не просто шокировала ее — она не находила себе места. Ее бросало в жар. Казалось, будто слова двухсотлетней давности написаны специально для нее, Пайпер Чейз-Пьерпонт, кандидата наук, изголодавшейся по сексу, скованной условностями, перегруженной работой и обделенной зарплатой женщины, которая в грустном одиночестве заглядывала в пропасть своего тридцатого дня рождения.

Да простит ее Господь, но она не готова ни с кем делиться этим секретом. Пока нет. Пока не осознает всего исторического, и личного тоже, значения того, на что наткнулась. В буквальном смысле.

Взгляд Пайпер скользнул к центру подвала, где все это началось. Было семь часов вечера. Пятница в разгар лета, а значит, остальной персонал давно разошелся по домам. Она сидела по-турецки, обложившись заметками и набросками к готовящейся экспозиции по Офелии Харрингтон. Пол и стеллажи были заставлены почти четырьмя сотнями описанных в каталогах и одолженных музею фамильных вещей. Пайпер впитывала все это, отчаянно надеясь, что в мыслях выкристаллизуется тема выставки. До торжественного открытия осенней экспозиции оставалось всего три месяца, и она нервничала.

Девушка принялась жевать кончик авторучки. Безусловно, ужасная привычка (мать ее не переносила), но именно это еще со средней школы делала Пайпер, когда напряженно думала.

Вдруг ручка треснула. Мерзкие на вкус чернила потекли в рот. Пайпер мотнула головой, очки слетели на пол. Она вскочила на ноги и метнулась к туалету, попутно наступив на них. Полуслепая, споткнулась о 187-летний дорожный сундук Офелии Харрингтон из кедра, с кожаными вставками, а когда возвращалась после водных процедур у раковины, заметила, что ларь повалился на бок, обнажив тайник. И дневники…

Пайпер усмехнулась комизму ситуации. К этому джек-поту ее привели не годы опыта и не добытая в Гарварде научная степень, а банальная удача. Удача и собственная неуклюжесть.

И вот вам, пожалуйста, три небольшие, приличные с виду тетради, переплетенные потрескавшейся коричневой кожей: снаружи потертые от времени тонкие отливные кромки, а внутри — исторический динамит.

Пайпер обдумывала возможные варианты. Можно последовать стандартной процедуре и скопировать записи в музейном центре обработки документов. Но поскольку центр закрыт на выходные, придется ждать до понедельника, и тогда кто-нибудь обязательно начнет заглядывать ей через плечо. Весело будет, верно? Глазам любопытствующих предстанут фразы вроде «порозовевшие соски» или «темные завитки волос моего лобка выглядывали из-под его пальцев»…

Нет уж, спасибо. Пайпер едва хватило духу прочесть эти слова в одиночку. Она ни за что на свете не станет делиться ими с коллегами на планерке в девять утра. При мысли об этом ее бросило в дрожь.

Пайпер решила, что лучше она найдет фирму, которая к субботе доставит ей на дом копировальную машину. Она заплатит за нее из своего кармана. Потом потихоньку скопирует дневники и не спеша их изучит. Она ни слова не проронит о них, пока не будет к этому готова, то есть не раньше, чем убедится в достоверности описанных событий и поместит это возмутительное откровение в рамки нормального исторического контекста. Кроме того, дома она сможет при необходимости принимать холодный душ…

Пайпер нахмурилась, осознав, как ужасающе непрофессионален ход ее мыслей. Как ей вообще могло прийти в голову такое? Что, если ее поймают? Она всегда была ближе к серой мышке, чем к белой вороне. Эти дневники определенно не стоят того, чтобы терять из-за них работу или портить репутацию, верно?

Девушка склонила голову набок и задумалась.

Так стоят? Или нет?

Отдаленное «пиу!» в шахте лифта вернуло Пайпер к реальности. Идет дежурный охранник! О боже! Нет.

Эх, была не была!

И она приняла решение.

Пайпер вскочила на затекшие ноги, но едва не упала и затопала по полу, чтобы возобновить кровообращение; одновременно она стала вращать руками в локтях и запястьях и поворачивать голову из стороны в сторону. Соберись, быстро. Хватай дневники и вон отсюда.

В коридоре послышались шаги. Уже ближе. Дежурный шел к ней.

Двигаясь настолько быстро, насколько позволяли казавшиеся чугунными ноги, Пайпер начала собирать все, что ей было нужно: пинцет для артефактов, пару упаковок безворсовых белых перчаток, бескислотную бумагу, чехлы из майлара и свою любимую мягкую щеточку из конского волоса. Как-нибудь потом она проследит, чтобы документы прошли процедуру нейтрализации кислоты. А пока их просто надо забрать домой и скопировать.

Подумать только! Несколько часов назад самой большой проблемой было выбрать тему для выставки, посвященной Офелии Харрингтон, найти способ гармонично объединить частную и общественную жизнь одной из самых любимых горожанами «икон» девятнадцатого столетия.

Пайпер продолжала двигаться. Собираться. Думать.

Ха! Благодаря шокирующей червоточине в истории, которую она только что обнаружила, ей предстояло раскрыть тайну за семью печатями: как успешнейшая лондонская куртизанка эпохи Регентства, известная под именем «Ласточка», оказалась в рядах пламенных борцов против рабства и вошла в американскую историю как самая яркая их представительница?

Пайпер обернула все три тетради одним большим листом бескислотной бумаги и сунула сверток в свою коричневую «почтальонскую» сумку. У нее сердце кровью обливалось, оттого что приходится так обращаться с дневниками, но на деликатность времени не было.

Шатаясь, она подошла к дорожному сундуку, который все еще лежал опрокинутым, и вернула его в нормальное положение. Потом плюхнулась на пол посреди своих записей и набросков и сделала вид, что погружена в задумчивость, только на этот раз без ручки.

— Мисс Пайпер?

— Да? — Она с улыбкой повернула голову к открывшейся двери кабинета.

Ночной дежурный Мелвин Тостел заглянул внутрь и нахмурился:

— Вы до сих пор здесь?

— Что?

Пайпер силилась поправить перекосившиеся очки. Жаль, что не нашлось парочки лишних минут заклеить их скотчем. Видок у нее, наверное, еще тот. При лучшем раскладе она похожа на занудного смотрителя-трудоголика, каким, собственно, и была всегда, только еще… зануднее, что ли.

— У вас тут все в порядке? — Мелвин еще больше насупился. — Открытие выставки на носу или что-то в этом роде? Я не видел вас здесь так поздно с…

Он не договорил. Даже охранники в БМКО знали, что последняя выставка Пайпер — одна из самых дорогих в истории современных музеев — «не оправдала ожиданий». Так говорил об этом фиаско отец Пайпер. Все остальные называли вещи своими именами: провал. Катастрофа. Позор.

Ни для кого не было секретом, что выставка, посвященная Офелии Харрингтон, — это последний шанс Пайпер. Попечители музея уже сократили несколько ключевых должностей и ясно дали понять, что один из двух оставшихся смотрителей — либо Пайпер, либо подхалим и проныра Линк Норткат — будет следующим.

Она была достаточно сообразительной, чтобы понимать, почему попечители одобрили ее идею с экспозицией Харрингтон. Во-первых, это обойдется им в сущие гроши, поскольку Пайпер уже уговорила раздражительную главу семейства, Клаудию Харрингтон-Хауэлл, безвозмездно одолжить музею все личные вещи прародительницы. Во-вторых, предметы экспозиции никого не оскорбят. А кроме того, попечители уже давно надеялись привлечь Клаудию, с ее толстым кошельком, к работе музея.

Пайпер подозревала, что, поведав миру о похождениях любимой родственницы Клаудии, она не поможет попечителям в достижении этой цели.

Охранник прочистил горло.

— Тогда что вы тут затеваете? Уже глухая ночь.

Мелвин стал оглядывать комнату. С подозрением, заметила Пайпер.

Неужели он ее раскусил? Но как? Прошло каких-то пару минут с тех пор, как она решилась нарушить все этические нормы своей профессии и вынести предметы старины за пределы музея. Без разрешения. Она никогда ничего не делала без разрешения.

— Ничего! — громче, чем нужно, заявила Пайпер. Она с трудом поднялась, все еще пошатываясь на затекших ногах. — Наверное, просто потеряла счет времени. Вы же меня знаете. Что ж, пожалуй, пора домой.

Пайпер заковыляла к столу за своей кожаной сумкой. Потом выключила настольные лампы и, все еще прихрамывая, направилась к двери.

— Вы знаете, что у вас синие губы, мисс Пайпер?

— Ах да. — Она пожала плечами. — Чернильная ручка. Такая досада.

Пайпер потащилась к лифту.

— У вас что-то случилось с ногами?

— Нет! Они просто заснули. Если долго сидеть в одном положении, могут пережиматься артерии, что препятствует прохождению питательных веществ и кислорода к нервным клеткам.

— Хм… — Мелвин склонил голову набок и с загадочной улыбкой придержал дверь лифта. — Я доведу вас до машины. На парковке половина фонарей не горит — урезания бюджета и все такое.

— О, в этом нет необходимости, — проговорила девушка, стараясь вести себя как можно непринужденнее и думая о содержимом своей сумки и еще о том, что она не из тех женщин, которые обычно проводят время в тюрьме, если не считать шести лет в Уэллсли^[1]. — Я справлюсь.

— На дворе ночь, мисс Чейз-Пьерпонт, — сказал Мелвин. — Давайте помогу…

— Нет!

Охранник посмотрел на нее как на сумасшедшую. Возможно, так оно и было. Наверное, именно это случается с одинокими, незамужними, крадущими порнографию женщинами, которым вот-вот стукнет тридцать.

В неловком молчании Мелвин и Пайпер поднялись на лифте и пошли по стоянке. Тишину нарушало только гулкое эхо их шагов.

— Добрались! — объявила Пайпер, показывая на свою ржавенькую «хонду цивик». — Она распахнула дверцу пассажирского сиденья и забросила сумку в салон. — Еще раз спасибо, Мелвин! — сказала она, обходя машину с другой стороны. — Спокойной ночи!

Ни с того ни с сего Мелвин с размаху шлепнул по крыше «хонды». Пайпер так испугалась, что чуть не соскочила с тротуара. Задыхаясь, она прижала к груди ключи от машины.

Перед глазами вдруг возникла картина судебного разбирательства: мать в первом ряду рыдает, дребезжа тощими лопатками, отец неодобрительно качает головой (если вообще заставит себя присутствовать при публичном позоре своего единственного чада), а присяжные? Наверное, эта скамья будет забита членами попечительского совета музея. Слуховые аппараты, и все такое…

Нет, ну разве это будет не комедия? Пайпер Чейз-Пьерпонт впервые за тридцать лет играет не по правилам и попадает за решетку.

— Лак для волос и детское масло! — провозгласил Мелвин, сияя.

Пайпер заморгала:

— Э-э…

— Никак не мог вспомнить, чем жена свела с пальцев чернила от картриджа несколько лет назад. Так вот, лаком для волос и детским маслом.

— А-а. — Пайпер снова задышала нормально и навалилась на дверцу машины. — Отличная мысль. Попробую, как только доберусь до дому. Доброй ночи!

Она так резко стартовала с парковки, что завоняло горелой резиной. Еще одно «впервые» в целой череде такого этой ночью.

Я крепче обвила его шею руками и вскрикнула, когда он вошел в меня, но мой стон болезненного удовлетворения утонул в горячих недрах его рта.

Неудивительно, что Пайпер целую вечность копировала эти дневники. Каждый раз, когда она находила эффективный ритм, позволявший выдерживать строгие правила работы со старинными документами, на глаза попадалось слово, предложение или абзац, от которого замирала как вкопанная.

Он сказал: «Я запущу руки тебе в волосы и поглубже введу член, а потом вытащу его, влажный и скользкий, из твоих губ, но только для того, чтобы сделать это снова».

Кроме шуток. Ей надо сосредоточиться на копировании каждой страницы, а не читать ради своего удовольствия. Худшего окружения, чем жара и влажность ее послевоенной удешевленной коробки-квартиры, для этих документов и придумать было нельзя, а вентилятор, который она поместила в окне над кухонной сушкой для кастрюль, только и делал, что гонял по кругу липкий жар. Каждая секунда промедления подвергала хрупкую бумагу, кожу и чернила все большей опасности.

Пайпер вдруг почувствовала, что спину ей буравит недобрый кошачий взгляд.

— Я же сказала, что сожалею, — огрызнулась она на Мисс Мид, отирая лоб рукавом и при этом оберегая затянутые в перчатки пальцы от загрязнения. — Пойми, нельзя включать кондиционер и этого монстра одновременно, иначе опять вылетят пробки.

В ответ царственная Мисс Мид подняла полосатую заднюю лапку и принялась изящно вылизывать свое кошачье чрево, не отводя от Пайпер осуждающего взгляда.

Вернемся к делу. В понедельник оригиналы дневников нужно вернуть в музейное хранилище документов, где для них созданы должные условия. Копию Пайпер будет постоянно носить с собой, чтобы читать, перечитывать, изучать, делать пометки и кропотливо сравнивать с известными историческими свидетельствами.

Отвлекаться тут явно некогда. Если задерживаться над каждой провокационной фразой или дразнящим эротическим словом, которыми пестрели изящные строчки Офелии, она простоит у ксерокса до конца своих дней.

Пайпер бережно подняла со стеклянной поверхности второй том и заставила себя сосредоточиться. Несмотря на то, что она следовала протоколу обращения с документами, который позволял минимизировать потери, каждое переворачивание страницы приводило к дополнительным повреждениям, бумага слегка надрывалась на прошитых вручную корешках тетрадей. Это было неизбежно: страницы заскорузли от времени, насекомые оставили на них отметины, плесень и грибок разъели бумагу. Однако Пайпер знала, что могло быть гораздо хуже. Для своего возраста дневники находились в удивительно хорошем состоянии, и большая часть их текста осталась разборчивой благодаря тому, как их упаковали и сохранили.

Офелия Харрингтон знала, что делала, когда складывала их в потайное дно своего сундука, что произошло не ранее 26 апреля 1825 года — этим числом датировалась газета «Лондон экземинер», в которую она их завернула. Каждый том защищало почти шесть слоев газетной бумаги.

Вдобавок сам сундук хорошо защищал журналы от влажности и света. Кто бы ни изготовил этот дорожный ларь, он был мастером своего дела. Швы были настолько приглажены, что потайное отделение и пружинный механизм, с помощью которого оно открывалось, оставались невидимыми даже при внимательном изучении. За три месяца, что Пайпер возилась с сундуком и со всеми остальными вещами Офелии Харрингтон, она даже не заподозрила о существовании второго дна. И не споткнись о сундук, его тайна — а вместе с ней и дневники — так бы и осталась нераскрытой.

Пайпер осторожно перевернула страницу, подняла тетрадь, поднесла ее к стеклу и перевернула для копирования. Тут ей на глаза попалась фраза «мой любовник в маске», и ее пульс опять резко ускорился.

Эта штука вызывает привыкание! Эротический глушитель мозга! Историческая и сексуальная С-4^[2]! Пайпер осознавала, что если даст себе волю и начнет читать дневники как женщина, а не как ученый, беды не миновать. Она уже достаточно увидела, чтобы понять, что Офелия Харрингтон вела гораздо более насыщенную жизнь, чем она, Пайпер. Более того, Офелия отважилась на это в эпоху ограниченных женских прав и строго социального конструкта и выбрала такой путь, когда ей не исполнилось и двадцати пяти лет!

Пайпер же родилась в обществе, позволявшем ей быть кем угодно и заниматься чем угодно. И на что она употребила тридцать лет свободы?

Она училась. Работала. Читала классику. Путешествовала, когда выпадала такая возможность. Пыталась угодить родителям. Встречалась с мужчинами, которые ей не совсем подходили, и то от случая к случаю.

Знакомство с дневниками поставило Пайпер перед фактом, что, по сравнению с Офелией Харрингтон, она вот-вот превратится в выцветшую, неудовлетворенную, обозленную и скучную женщину.

В памяти снова — как это часто бывало в минуты обострения жалости к себе — ожило воспоминание о самом болезненном событии в жизни Пайпер, и перед глазами возникла прямая и сильная спина Магнуса «Мика» Мэллоя, уходившего от нее.

Господи, при мысли о Мике Мэллое Пайпер до сих пор съеживалась от стыда. Она, конечно, следила за его звездной карьерой. В их профессиональной среде этого трудно избежать. Мик Мэллой стал неофициальным «лицом» журналов «Смотритель», «Археология сегодня» и «Наука». До Пайпер даже доходили слухи, будто у Мика Мэллоя скоро будет свое реалити-шоу. А почему нет? Он создан для телевидения. Сексуальный. С бронзовым загаром. Настоящий Индиана Джонс, обладающий блестящим умом, смекалкой и убийственно красивый…

Забудь. Это уже неважно.

Пайпер вздохнула. Подробности, которые она хотела узнать о Мике, все равно нельзя было найти в журналах или увидеть и услышать в телешоу, а подойти и спросить кого-нибудь ей бы никогда не хватило смелости.

Счастлив ли он? Был ли он женат? Нашлась ли женщина, сумевшая завладеть его умом и сердцем так же прочно, как археология? Если да, то кто она? И в скольких отношениях представляет собой полную противоположность ее, Пайпер?

Я туда не сунусь.

Пайпер расправила плечи и аккуратно выполнила следующий этап копирования, напомнив себе, что в этих записях речь не о ней с Миком и не о том, как она упустила свой шанс десять лет назад. Дневники не мерило для ее собственных похождений или отсутствия таковых. Это бесценные в историческом смысле документы, и последствия, к которым приведет их обнародование, пока остаются неясными.

Собственноручно описанная жизнь Офелии в бытность ее лондонской куртизанкой не только сделает роль этой женщины в истории гораздо более интересной и сложной, но и поможет лучше понять подпольную экономику Лондона в начале девятнадцатого века, нравы того периода и слабости, которым потворствовали богатые и власть имущие. Это серьезный научный вопрос, а не тест в «Космо».

— Мур-р-мяу!

Пайпер повернулась и встретила желтый демонический взгляд Мисс Мид, которая театрально развалилась на стуле в стиле королевы Анны и поводила из стороны в сторону хвостом, как будто обмахивалась им.

— Думаешь, мне это нравится? — спросила Пайпер у кошки. — У меня нет сил. На улице тридцать пять градусов. Мою жизнь можно с таким же успехом назвать праздником, как и мамины с папой званые ужины. А эта мадам — эта куртизанка, которая расхаживала по гостиным, называя себя «Ласточкой», и так наклонялась подкуривать мужчинам сигары, что из платья вываливались молочные железы… — Пайпер махнула в сторону дневника, который держала на копире. — Боже мой! Какой же она была потаскухой!

Мисс Мид заморгала и отвернулась, как будто ее оскорбила эта вспышка хозяйки.

Пайпер не пришлось продолжать безумный разговор с кошкой, ибо зазвонил телефон. Она убрала дневник в самодельный лоток из органической ваты, покрытой бескислотной тканью, и посмотрела, кто звонит. Внезапно диалог с кошкой показался Пайпер вполне разумным времяпрепровождением. Она позволила звонку перейти в режим голосовой почты, но динамик включила.

— Это твоя мать, — донесся из телефона резкий голос. — Если не услышу обратного, буду считать, что завтра ты не приходишь к нам на обед. Ты меня беспокоишь. Мы тебя месяц не видели. На мои звонки не отвечаешь. Отец думает, что ты опять начала употреблять молочное и у тебя симптомы метеоризма и (или) депрессии. Ты вернулась к молочным продуктам? У тебя депрессия? Тебя пучит?

Перезвони, пожалуйста.

Щелк.

Пайпер решила, что не видит противопоказаний сделать перерыв, и пошла на кухню за мороженым. И не за каким-нибудь, а за настоящим «Ванилла Бин» фирмы «Хаген-Даз». Пятьсот восемьдесят килокалорий и тридцать шесть граммов жира в одном стаканчике.

Открыв морозилку и сунув туда голову, чтобы чуть передохнуть от жары, Пайпер подумала о том, как бы ей хотелось ответить матери. Если бы хватило духу. Она бы сказала: «Да, блин, я опять ем молочное, мамочка! И кстати, ты, кажется, забыла, что твоему единственному ребенку скоро исполнится долбаных тридцать лет!»

Дрожь, внезапно пробежавшая по телу, не имела никакого отношения к открытой морозилке.

Пайпер обнаружила, что такой разговор с матерью — пусть даже мысленный, — приносит ей огромное удовлетворение, особенно ругательства.

Пайпер улыбнулась. О, если бы только мать знала…

Не далее как вчера Пайпер наслаждалась польской колбаской, картошкой фри и гигантским стаканом молочного коктейля. А за три дня до этого совсем отбилась от рук и съела огромный кусок нью-йоркского чизкейка — мраморного, с шоколадными горошинами.

Пайпер понимала, что ее молочный пир — это классический пример бунта, который у нормальных людей бывает в семнадцать. Но в семнадцать ей на это не хватило духу. И в восемнадцать тоже. На самом деле отстойно было расти единственным ребенком в семье, которая основала в Гарварде Лабораторию долгожительства и ограничения калорий. Родители Пайпер были в числе наиболее авторитетных ученых-биомедиков и самых взвинченных и подавленных людей, когда-либо населявших землю.

Дни рождения в их семье не отмечались. Родители говорили, что праздники — это просто предлог для излишеств. В свой день рождения Пайпер могла рассчитывать на поцелуй в щечку и новую книгу, но только не на торт, мороженое или красиво упакованный подарок.

— Будешь ванильное? — спросила Пайпер у Мисс Мид, которая терлась о ее ногу и мурчала, что было верным признаком ее поднимающегося настроения.

Пайпер зачерпнула два шарика божественной субстанции и вдруг осознала, как это жалко. В двадцать первом веке ее представлением о кутеже был стаканчик ванильного мороженого. Офелия Харрингтон посвятила часть 1813 года изучению эротического искусства под руководством мужчины в маске, которого знала только под именем «Сударь» и который в течение семи дней и семи ночей исполнял для нее роль профессора ненасытной развращенности.

Что-то в этой сказке не так…

Глава вторая

Ободренная, я вернулась к свидетельской трибуне, намереваясь разгромить лицемеров — всех до одного.

— Меня обвиняют в убийстве, которого я не совершала. И кто обвинители?

Я обвела взглядом зал суда и указала на преступников:

— Прокурор больше десяти лет безуспешно меня добивался, ползал на коленях у моего порога и рыдал, когда я отсылала его прочь. А истец?

Я с большим удовольствием посмотрела в глаза угрюмому, злопамятному моту, удивляясь, что когда-то находила его неотразимым.

— Этот мерзавец несколько лет назад пытался продать меня в сексуальное рабство, а когда я вырвалась из-под его контроля, жестоко избил.

По залу суда прокатились вздохи и ропот. Но я еще не закончила. Я стояла на свидетельской трибуне и ясным, громким голосом продолжала:

— Этот суд — не что иное, как злой каприз обозленных и невоспитанных мальчиков, которых давно пора хорошенько отшлепать!

Будильник давно отзвенел, но Пайпер не могла оторвать голову от подушек, пребывая в том же одурманенном состоянии, что и все выходные. Двух мнений быть не могло: Офелия Харрингтон была не робкого десятка. Она не прогибалась ни под кого: ни под опекунов, ни под блюстителей этикета, ни под мужчин, которые искали ее общества, а потом искали способ ею управлять.

Этой девице хватало смелости брать от жизни все как в будуаре, так и за его пределами.

Все это очень вдохновляло. И истощало силы.

Проведя сорок восемь часов в экзотическом мире Офелии, сотканном из похоти, излишеств, соблазнения, интриг и предательства, Пайпер чувствовала себя раздавленной. Записи в равной степени возбуждали ее и распаляли в ней любопытство, но она привыкла подавлять свои чувства, а не разжигать их, поэтому утро понедельника встретила в состоянии выжатого лимона. У нее раскалывалась голова, и она опаздывала на работу.

Солнце пробивалось из-под полосок жалюзи. Кондиционер в окне гудел и дребезжал. Мисс Мид лежала, свернувшись калачиком, в ногах двуспальной кровати. Нужно было встать, одеться, собрать себе что-нибудь на обед и отправляться в музей. В 9 утра у нее планерка, после обеда ежемесячное бюджетное заседание. Но как она все это осилит? Как притащит туда себя, озабоченную сексом, и будет делать вид, что она та же девушка, которая была на работе в пятницу?

Она изменилась. И наверное, никогда уже не станет прежней. Пайпер вытерла слезы, внезапно побежавшие по щекам, и усмехнулась этой нелепой мысли. Что-то она совсем расклеилась.

Прошлой ночью, впервые за долгие годы, Пайпер прикоснулась к себе.

Прошлой ночью, впервые в жизни, она сумела довести себя до оргазма. И не какого-нибудь обычного оргазма. Вдохновленная дневниками, Пайпер с головой окунулась в жгучие, пробирающие насквозь, опустошающие глубины, в которых никогда не бывала прежде. И погружалась она туда не раз. Она сделала это четыре раза. И самое шокирующее заключалось в том, что Мик Мэллой каким-то образом воскрес из прошлого и вклинился в ее сладкие фантазии, то исчезая, то вновь появляясь в беспорядочном историческом секс-рагу, которое временно завладело ее мозгом.

Поэтому теперь, когда Пайпер полулежала на подушках, у нее было чувство, будто в душе у нее прорвало плотину. Словно жар сексуальных отношений Офелии и Сударя каким-то образом преодолел двухсотлетнюю преграду и растопил стены, которые Пайпер возвела внутри себя.

Мысли девушки в эту минуту можно было выразить одним словом: «Черт!» Потому что она хотела еще. И хотела по-настоящему. Как Офелия. Она хотела всего: накала страстей, преданности, всех перипетий этой романтической истории на века! К сожалению, для подобной цели требовался реальный мужчина.

Я туда не сунусь.

Пайпер снова рассмеялась, да так громко, что всполошила Мисс Мид. Кошка подняла голову и приоткрыла один глаз ровно настолько, чтобы можно было выразить свое «фе», и опять заснула.

«Нужно взять себя в руки». Пайпер закрыла глаза, глубоко вдохнула и сосредоточилась на том, чтобы выйти из чувственного мира Офелии. Она заставила себя вернуться в собственный рассудок, в свое тело, в свое время и место.

Вскоре до сознания дошло, что простыни, в которых запутались ее ноги, сшиты из практичного хлопка, а не тончайшего атласа. Одета она в дырявую футболку с логотипом «Ред Сокс»^[3], а не какую-нибудь сшитую вручную комбинацию от Лементье. Ее грязные каштановые волосы стянуты в хвостик, а не струятся по плечам и голой спине сияющим, черным как смоль водопадом.

Наконец Пайпер заметила, что ее руки и ноги дрожат не то от изнурения, не то от перевозбуждения — она не могла понять. Зато она точно знала, отчего ей так сдавливает грудь: из-за ноши, которая теперь легла на нее. Пайпер оказалась единоличной обладательницей тайного наследия Офелии Харрингтон до последней его шокирующей, сладострастной капли. Меньше чем через три месяца она должна будет открыть экспозицию, посвященную Офелии Харрингтон, на ежегодной Осенней гала-выставке в БМКО. Ей придется предстать перед советом попечителей, перед своенравной Клаудией Харрингтон-Хауэлл и целым залом спонсоров-толстосумов и бостонских шишек и показать им плоды своих трудов.

Дилемма заключалась в следующем: пойти намеченным ранее путем и предложить вниманию публики технически точный и подчеркнуто безобидный взгляд на домашнюю жизнь Офелии и ее борьбу за отмену рабства или же дерзнуть и рассказать всю историю, как ее теперь понимала Пайпер?

Хватит ли ей духу совершить профессиональный суицид, подготовив экспозицию, раскрывающую правду об Офелии Харрингтон, — то есть то, что благочестивая американская матрона, требовавшая положить конец рабству, когда-то была лондонской девочкой по вызову, которая с радостью позволяла арендовать себя для кутежа?

Пайпер бросила скопированные страницы третьего тома на покрывало и застонала от досады. Кого она пытается обмануть? Даже будь у нее яйца размером с грейпфрут, при ее копеечном бюджете она не сумеет воздать должное декадентскому миру Офелии. Разве можно воссоздать будуар, гостиную и гардероб куртизанки, не говоря уже о быте, характерном для лондонской публики эпохи регентства, не потратив на это целое состояние?

Она не Бренна. Она не умеет хлопать ресницами и приоткрывать бюст, как это делает ее лучшая подруга, надеясь, что ее повысят до первого класса или хотя бы дадут столик у окна.

Пайпер опустила ноги с кровати и, шатаясь, побрела в ванную. Ум заходил за разум от новых фактов, которые она узнала об Офелии Харрингтон, и от каждого недостающего кусочка пазла, над которым теперь ломала голову. Для себя. Выставка не в счет. Пайпер чувствовала, что непременно должна понять Офелию и ее поступки просто для себя.

Каким чудом эта женщина набралась смелости жить по своим правилам? Что в ней было такого, чего нет у нее?

Девушка потянулась, сбросила футболку и встала под струю воды. На молниеносный душ у нее еще хватало времени, а волосы… О них она даже не стала беспокоиться: все равно никому не интересно, как она выглядит. Она ученый с дипломом магистра по антропологии, полученным в Уэллсли, и кандидатской степенью по истории, которую защитила в Гарварде. Ее уже шесть месяцев не приглашали на свидание. Она существовала в мире, где имел значение только ее ум, — это все, что ей было необходимо. Тот факт, что она женщина, у которой есть волосы, лицо и тело, был несущественным.

Пайпер наспех вытерлась и схватила зубную щетку. Увидев свое отражение в зеркале, она ахнула. Ужасно бледная, с покрасневшими глазами, губы до сих пор были синими от чернил. От жары и влаги ее волнистые волосы скрутились в тугие кольца и сопротивлялись резинке, которая их стягивала. Девушка потянулась за разбитыми очками и расхохоталась.

Боже мой! Неудивительно, что в последнее время ее никуда не звали. Ее женственность не просто сделалась несущественной — ее стало совершенно невозможно распознать!

Неудивительно, что Мик Мэллой ушел от нее.

Пайпер покопалась в шкафу в поисках какой-нибудь легкой и свободной одежды и удобных сандалий. Она сложила оригиналы дневников в портфель, рядом сунула рабочие копии. Пайпер влилась в общий утренний поток, направлявшийся к центру Бостона, — о том, чтобы поехать на такси, имея при себе дневники, не могло быть и речи — и прибыла в музей за полчаса до планерки. Времени как раз хватит, чтобы надежно спрятать тетради, и, когда это будет сделано, к ней вернется способность спокойно дышать.

Пайпер нырнула на первое свободное место, которое увидела на парковке. Она трусцой побежала к черному входу в музей и, уже вспотев, предъявила служебную карточку, чтобы попасть внутрь. Несясь по коридору к служебному лифту, она завернула за угол…

И приземлилась на пятую точку, пав жертвой лобового столкновения с человеком, приближения которого не заметила.

Девушка с ужасом увидела, как дневники выпали из сумки и рассыпались по линолеуму, беззащитные перед посторонними взглядами в своих майларовых чехлах. Не теряя ни секунды, Пайпер встала на четвереньки и бросилась собирать их, по одному засовывая в портфель и вопреки всему надеясь, что никто ничего не увидел.

Справившись, она вскочила на ноги, тяжело дыша, подняла взгляд на придурка, который ее сбил, и замерла как вкопанная.

— Пайпер? Это ты? — Голубые глаза мужчины расширились, и сверкнула его ослепительная белозубая улыбка. — Вот это да! Я надеялся, что мы пересечемся с тобой в мой первый день в музее, но только не так! — Он рассмеялся. — Ты в порядке?

О нет. Пожалуйста. О боже. Только не это. Только не сегодня.

Магнус «Мик» Мэллой положил руку на плечо Пайпер и придвинулся ближе. Он окинул взглядом ее разбитые очки и синие губы.

— Выходные не задались? — сочувственно спросил он.

Несколько мгновений спустя Пайпер сидела напротив Мика в музейном кафе, изящно попивая кофе из одноразового стаканчика и пытаясь казаться веселой, хотя на самом деле ее терзала тревога. Мик только что сказал ей, что хочет наверстать упущенное.

Но что было упущено?

Она не видела его десять лет. Последний раз, когда она говорила с ним о чем-то, кроме своей работы, ее нижнее белье болталось на лодыжках, CD-плеер на съемной квартире играл Let's Cet it On^[4], а Мик уходил, забирая с собой остатки храбрости, которые она наскребла специально для этого случая. Мик Мэллой разбил ей сердце. Он растоптал ее уверенность в себе. Гораздо позднее он стал преследовать ее во время оргазмов. Но суть заключалась в том, что Мик был ей чужим.

«Ну вот, — так и подмывало сказать Пайпер, — мы наверстали упущенное, топай в душ».

Свободной рукой Пайпер прижимала к себе портфель, боясь новой катастрофы.

— Очень приятно снова тебя видеть, — проговорил Мик с такой улыбкой, будто ему и впрямь было приятно.

Он непринужденно расположился в кресле по другую сторону столика. Вокруг них гудела утренней активностью кофейня музея. Он был в джинсах, его длинные ноги были небрежно скрещены в коленях, а локоть заброшен на спинку кресла. Лицо Мика было расслабленным и красивым, и Пайпер пришлось признать, что сейчас он выглядит еще более сногсшибательно, чем когда работал младшим преподавателем в Уэллсли. Тогда он обладал каким-то детским обаянием. Теперь его лицо стало острее и жестче, а в привлекательности появилась резкая нотка… Нет, не высокомерие. Скорее, просто избыток уверенности в себе.

Черные брови Мика все так же ярко контрастировали с голубыми глазами. Прежними остались и его темные густые кудрявые волосы. Он до сих пор носил их чуть длиннее, чем того требовала мода. Ирландский брюнет с сексуальным ирландским акцентом. Но вот тело… Пайпер хватило одного взгляда, чтобы понять, как сильно оно изменилось. Мик стал сильнее и мощнее, чем был в Уэллсли. Вероятно, потому, что последние десять лет занимался полевыми исследованиями, а не учил других, как это делать. Пайпер разглядела под футболкой, которая восхитительно обтягивала плоский живот и конусом спускалась к ремню, точеные бицепсы и накачанную грудь. Жалко, что Мик сидит, подумала про себя девушка. Его лучшие формы оставались вне поля зрения.

Пайпер удивлялась: она редко позволяла себе подобные мысли в отношении коллег. Похоже, чтение дневников по-новому переплело ее нейроны.

О, кого она пытается обмануть? Мик никогда не был просто коллегой. Он был для нее первым и единственным объектом горячей, как лава, похоти. Он был единственным мужчиной, о котором она фантазировала, единственным, кто вдохновлял ее прикасаться к себе.

Какой молодой и глупой она была в колледже! Возлагала наивные надежды и ожидания на Мика — мужчину, до которого ей было, как до неба.

Пайпер поморщилась, вспомнив, как в свое время они с Бренной пускали на Мика слюни. Они разбивали лагерь в первом ряду аудитории, где Мик проводил свой семинар по этноархеологии, завороженные его баритоном с ирландским акцентом и одурманенные его внешностью. Каждый раз, когда он поворачивался и поднимал руку, чтобы написать что-то на доске, они хватались друг за друга и переставали дышать, ожидая мгновения, когда его пиджак «в елочку» подскочит над ремнем выцветших «левис», приоткрыв округлость того, что тогда было и по сей день осталось — по меньшей мере по состоянию на момент, когда они с Бренной последний раз обсуждали эту тему — однозначно лучшей мужской задницей, какую они когда-либо видели.

Понятно, почему Пайпер до сих пор придерживалась такого мнения: в жизни, которую она вела с тех пор, мужские ягодицы редко становились объектом ее исследования. Но держаться так долго во главе списка Бренны Нильсен… Теперь это кое-чего стоило, поскольку лучшая подруга Пайпер не только стала сексологом по профессии, но и посвящала большую часть досуга изучению мужских форм, мужской психики и вообще мужского пола во всей его красе. Девушке не терпелось рассказать Бренне, что Мик приехал в Бостон.

Она беспокойно заерзала в кресле. Судя по тому, как ее разглядывал Мэллой, он явно ждал, что она поддержит разговор.

— Я тоже рада тебя видеть, — сказала Пайпер, избегая смотреть ему в глаза из страха, что он прочтет по ее лицу, как ей стыдно.

Почему встреча с Миком Мэллоем должна была произойти в самый страшный день за последние десять лет ее жизни? Чем она провинилась, что заслужила такую кару? Это нечестно! Конечно, она не модница, но в другие рабочие дни она хотя бы прикладывала какие-то усилия, чтобы выглядеть пристойно. Только не сегодня.

Сегодня она не вымыла голову и не намазалась тональным увлажняющим кремом. Ее губы оставались синими. На ней были сандалии «Биркеншток» и довольно бесформенное льняное платье дымчато-розового цвета, который подчеркивал красноту глаз в обрамлении очков с изолентой. Под стать растрепанной внешности мысли Пайпер тоже находились в полном беспорядке. Их нормальное течение то и дело нарушали вспыхивающие образы обнаженной плоти, скользящей по атласным простыням, шелковых шнурков, привязанных к столбикам кровати, ароматной ванны для двоих у камина и досадных рядов пуговиц на ширинках брюк английских джентльменов…

Я хотела этого. Хотела все испытать, все прочувствовать, жить полной жизнью без сожалений, пить до дна каждый миг свободы.

Я хотела касаться и чувствовать прикосновения, любить и быть любимой, трахать и отдаваться.

По другую сторону столика Мик повел бровью.

— Ау-у?

Пайпер заставила себя дышать. Черт побери, она перестает контролировать свои воспоминания!

— Да. Точно. Прошло так много времени, — добавила она и встала, не переставая прижимать к груди портфель. — Прости, но мне пора. Планерка вот-вот начнется.

— Я в курсе, — сказал Мик, поднимаясь вместе с ней и расплываясь в улыбке, которая на сей раз была определенно дьявольской. — Знаешь, ты даже не спросила меня, что я делаю в БМКО.

Мик прав. Она не спросила. Последние пятнадцать минут она вполуха слушала, как он описывает свою полную приключений жизнь, будучи занятой борьбой со стыдом и постыдными эротическими мыслями, и без конца поглядывала на часы, понимая, что не успеет спрятать дневники. Что, если из-за стресса у нее начнется тик? Это будет шикарно: синие губы, заклеенные изолентой очки дергающийся глаз… От мужчин придется отбиваться дубинкой.

Они зашагали к выходу из кафе.

— Тебе ни капельки не интересно? — спросил Мик, повернувшись к ней.

Пайпер закатила глаза.

— Хорошо. Мне интересно. Что ты здесь делаешь?

— Меня сдали в аренду вашему музею, — ответил он тем мелодичным баритоном, которыйдесять лет не давал девушке покоя. Ближайшие шесть месяцев я буду работать консультантом совета попечителей.

Пайпер остановилась как вкопанная.

— Что ты сказал?

— Наш университет подписал договор по обмену персоналом.

Пайпер почувствовала, что ее синие губы обмякли.

— Я смотрю, ты не в восторге, — проговорил Мик.

Она замотала головой, силясь переварить новость.

— Ух ты! Здорово. Правда. — Еще пару секунд, и у нее по щекам потекут слезы. — Мне надо идти.

За столом в зале переговоров Мик озадаченно наблюдал за Пайпер.

В последний раз, когда они виделись, та была девушкой с каштановой французской косичкой, огромными зелеными глазами и подбородком в форме сердечка. Мысленно он представлял, как она, одетая в мешковатые «левис», водолазку и побитый молью свитер скандинавской вязки, топает по университетскому городку в своих истертых сабо обычно читая, иногда натыкаясь на людей. Она всегда ходила в «ботанских» очках. Ни сережек. Ни браслетов. Ни помады Ничего.

Тогда двадцатилетнюю Пайпер Чейз-Пьерпонт все знали как лучшую подругу Бренны Нильсен, нордической красавицы из хорошей миннесотской семьи, длинноногой, белокурой и знающей себе цену мисс. Мику всегда казалось забавным, что две эти девушки, хихикавшие на первом ряду и глазевшие на его зад, настолько привязаны друг к другу.

Но он с самого начала понял, что Пайпер не просто девочка на побегушках у королевы красоты. Она была умной, симпатичной и застенчивой, но за ее сдержанностью время от времени проглядывали тонкая ирония и удивительная проницательность, интриговавшие Мика.

Все эти годы, когда он вспоминал о Пайпер Чейз-Пьерпонт, ему представлялось, что она переросла стиль заучки и признала в самой себе интересную женщину.

Мик говорил себе, что если им с Пайпер выпадет увидеться вновь, она будет холеной, сексуальной, уверенной в своей сногсшибательности.

Очевидно, он ошибся.

Во время планерки, которая своей нудной бесконечностью напоминала Мику, почему он так долго сторонился контор и кабинетов, Пайпер сидела прямо напротив. Ей отлично удавалось не встречаться с ним взглядом и вообще делать вид, что она его не замечает. Если верить одному из смотрителей — тщедушному и недалекому подхалиму по имени Линк Норткат, — на выходных во рту у Пайпер лопнула чернильная ручка. Это объясняло синие губы. Но не объясняло всего остального, что он видел.

Пайпер выглядела осунувшейся и измотанной, но на щеках у нее постоянно играл румянец. Она так прижимала к животу этот свой портфель, что можно было подумать, будто она носит с собой оригиналы Кумранских рукописей^[5]. На ней были стоптанные сандалии «Биркеншток» и нечто халатоподобное, купленное, вероятно, в модном фритредерском бутике, где под предлогом борьбы за экологию умным, в общем-то, женщинам за бешеные деньги «втюхивают» балахоны из мешковины.

Пайпер заслуживала лучшего.

Девушка посмотрела на него. Мик встрепенулся, но она тут же отвела взгляд. По ее горлу к груди разлилось красное пятно смущения.

Мик услышал, что его назвали по имени, и переключил внимание с Пайпер на исполнительного директора музея Луи Лапалью который, по всей видимости, представлял Мика персоналу.

— И нет, — добавил Лапалья с кривой усмешкой на круглолице, — его зарплата не идет из нашего текущего бюджета: деньги выделяются в рамках программы по обмену университетским преподавателями и научными работниками, и эта сумма покрывает все его шестимесячное пребывание здесь.

Мик заметил, как с нескольких лиц испарилась гримаса подозрительности. Он не винил этих людей в том, что они чувствую себя под угрозой: за последние три года фонды музея истощились почти на шесть миллионов, а выручка от продажи входных билетов на выставки за тот же период упала на сорок два процента. Сократили семь человек, ожидались новые увольнения; такая же картина наблюдалась по всей стране в неприбыльной сфере: в музеях филармониях, зоопарках, библиотеках, театральных труппах. Каждый за этим столом понимал, что, если от их услуг откажутся здесь им придется работать внештатными преподавателями или официантами.

Мик пришел, чтобы помочь БМКО переломить эту тенденцию. Он согласился участвовать в запуске новой кампании по сбору средств с условием, что часть вырученной суммы будет направлена на дальнейшие археологические исследования первых городски поселений на территории Бостона — один из особенно дорогих проектов.

Существовали и другие причины заехать в Бостон. Мик хотел помочь своему брату Каллену реанимировать семейный бизнес — паб. А еще нужно было обсудить с каналом «Компас» условия его нового реалити-проекта.

Мик позволил себе снова взглянуть на Пайпер. Внезапно и ее воспаленные глаза остановились на нем — это было самым смелы из того, на что она решилась за весь день. Их взгляды встретились всего на миг, но его оказалось достаточно, чтобы породить вспышку острого желания. И еще более острого гнева.

Но этого не может быть! Она злится на него? Ведь это она отшила его десять лет назад. Не отвечала на звонки. Отказывалась говорить с ним о чем-либо, кроме своей долбаной дипломной работы, как будто той катастрофы на ее квартире не было и в помине. Отказывала каждый раз, когда он просил уделить ему пару минут.

Бог свидетель, эта девочка была упрямой. А по окончании того семестра Мик отправился на остров Уайт^[6] и забросил воспоминания о вечере в самый пыльный угол памяти.

Но, глядя на Пайпер теперь, он не мог не вспоминать. Милая, невинная девчушка исчезла — она откровенно напилась на фуршете на кафедре, после чего попросила его проводить ее до дому. На пороге квартиры Пайпер втащила его внутрь за лацканы пиджака, одержимая идеей добраться с ним до постели. Царица небесная! Как будто он не хотел того, что она предлагала. Но Мик никогда бы не воспользовался женщиной в таком беззащитном состоянии и не стал бы начинать отношения с блестящей студенткой, которая, как он подозревал, была еще девственницей. Это было не в его стиле. Тем более, что через несколько недель он собирался покинуть Уэллсли и заняться полевыми исследованиями.

Мик на мгновение закрыл глаза, пытаясь отгородиться от подробностей, которые всплывали в памяти. Не вышло. Он вспомнил, как Пайпер, шатаясь, подошла к CD-плееру и поставила какой-то диск Марвина Гэя, а потом устроила мучительно неуклюжий стриптиз, благодаря которому Мик уже через несколько секунд понял, что Пайпер Чейз-Пьерпонт обладает умом будущей аспирантки и телом профессиональной клубной танцовщицы.

На глазах у Мика симпатичная, застенчивая школьница превратилась в безмерно соблазнительную пьяную девицу, которая буквально умоляла, чтобы ее трахнули. Мик оцепенел. Его глаза стали огромными, как блюдца. Пальцы дрожали. Молния на джинсах грозила лопнуть.

Он не мог этого сделать.

Мик поднял с пола водолазку Пайпер, прикрыл ее идеальную голую грудь и поцеловал девушку в лоб. Он сказал ей, что позвонит на следующий день, и вышел за дверь.

С тех пор Мик через общих знакомых следил за карьерой Пайпер. Он слышал, что у нее были проблемы с последней выставкой, посвященной, кажется, связисткам Новой Англии в первой половине двадцатого века. Судя по всему, на подготовку и рекламу экспозиции порядком потратились, но посетителей она не привлекла. До Мика даже дошли слухи, что Пайпер следующая в очереди на сокращение. Поэтому, принимая предложение поработать какое-то время в БМКО и желая побыть дома, в Бостоне, он думал, что Пайпер приятно будет увидеть знакомое лицо, — лицо мужчины, который всегда желал ей только лучшего.

— Доктор Мэллой?

Лапалья предложил Мику что-нибудь сказать аудитории, поднялся и коротко изложил свои идеи, иногда делая паузы, чтобы встретиться взглядом с каждым, кто сидел за столом.

Кроме Пайпер, конечно, глаза которой были опущены в блокнот. Пальцы ее левой руки крепко сжимали ручку, исполнявшую пируэты на бумаге. Коллекция каракуль включала стрелы, летящие во всех направлениях, и ракеты, стартовавшие в космос. Мик не относил к фанатам Фрейда, но не мог не заметить, что наброски Пайпер…

В общем, они были самыми что ни на есть фаллическими.

Глава третья

Пайпер проигнорировала стук в дверь и прижала к уху диванную подушку, надеясь, что посетитель, кем бы он ни был, уберется к чертям. Она наконец наслаждалась покоем, надежно и умышленно спрятав дневники в музейном хранилище по неправильным номером каталога. Но тут послышался недовольный голос Бренны:

— Я видела твою машину на обочине. Я знаю, что ты дома, Пайпер. Открывай или я звоню твоей матери.

Уф-ф. Пайпер поплелась к двери и слегка приоткрыла ее.

У Бренны глаза на лоб полезли. Она быстро окинула подругу взглядом с головы до ног, потом заглянула вглубь комнаты и увидела огромный цифровой ксерокс «Коника», занявший половину гостиной.

Она прищурила один глаз.

— Не знаю, что ты задумала, но советую впустить меня по-хорошему.

Пайпер вздохнула, жестом пригласив Бренну переступить порог и пройти в тесную прихожую. Мисс Мид лениво подошла поздороваться с гостьей, и та, взяв кошку на руки, принялась ласково трепать ее за ушами, при этом сердито поглядывая на Пайпер.

— Сегодня понедельник. Мы собирались отметить вечером твой день рождения. Ты не отвечала на мои звонки и сообщения. Выглядишь, как Линдсей Лохан^[7] после попойки. А губы! Ты наконец перекусила ручку пополам? Не зря столько лет тренировалась.

Пайпер потерла лицо, пытаясь проснуться. Она уснула на диване, начисто забыв об их с Бренной еженедельном девичнике, а сегодня еще и о грандиозной пирушке по поводу своего дня рождения.

Когда рука Бренны мягко легла на плечо Пайпер, та подняла голову. От сочувствия, которое было в лице подруги, у нее моментально навернулись на глаза слезы. Но плакать больше не хотелось. С того времени, как она приехала с работы домой, и до момента, когда уснула, она только и делала, что плакала, читала и снова плакала.

— Боже, что случилось? В чем дело?

Бренна сбросила Мисс Мид на пол (бесцеремонное прощание, которое не пришлось кошке по вкусу) и повела Пайпер к дивану. Она расчистила место, чтобы они могли присесть рядом, собрав скопированные страницы дневников и свалив их в одну кучу на кофейном столике. В процессе она заметила заклеенные скотчем очки, подняла их, быстро осмотрела и бросила обратно на стол.

— Ты попала в аварию? Когда это случилось? Медики тебя смотрели? — Красивое лицо Бренны исказила тревога. — Пайпер, почему ты мне не сказала? Честное слово, иногда я тебя не понимаю! Вбила себе в голову, будто можешь все проблемы решать в одиночку. Почему ты не позволила мне помочь? Я вся извелась!

Девушка покачала головой.

— Не было никакой аварии. Я в порядке. Просто произошла пара событий, которые немного выбили меня из колеи.

Бренна медленно выдохнула и принялась растирать Пайпер спину.

— Не вешай мне лапшу. Ты в таком же порядке, как и твои очки. Что происходит?

— Это длинная история…

— И зачем тебе понадобился этот гигантский ксерокс?

Пока Пайпер думала, что ответить, взгляд Бренны упал на бумаги, которые она только что убрала с дивана. Она схватила верхнюю стопку, скрепленную огромным зажимом и усеянную пометками от руки. Пайпер придвинулась ближе, чтобы рассмотреть дату, и пришла к выводу, что Бренна изучает абзац из середины второго тома, как раз перед тем, как Офелия пустилась во все тяжкие. В ту пору она очутилась между «покровителями» и гуляла напропалую, притом с шиком, ибо среди лондонских джентльменов считалась самым завидным уловом. Офелия прожигала жизнь, разгуливая по операм, театрам, элитным званым ужинам и вечеринкам. А еще в тот период она регулярно собирала у себя дома джентльменов на закрытые «салоны» — возмутительнейшее занятие для приличной леди в ту эпоху, но только не для куртизанки, известной под именем «Ласточка».

Пайпер с улыбкой наблюдала, как взгляд подруги лихорадочно бегает по строчкам. Она еще по дороге домой решила поделиться своим открытием с Бренной. И к лучшему: теперь ей уже ничего не удалось бы скрыть. Кроме того, она всегда все рассказывала Бренне. Та знала, что Пайпер снова начала есть молочное. Знала, что она в муках ищет тему для экспозиции, посвященной Офелии Харрингтон, и, конечно же, поймет, насколько ценны эти дневники.

О Мике Мэллое подруга тоже все знала.

В этот момент у Бренны глаза почти выскочили из орбит. Она зашуршала страницами, недоуменно ахая и цокая языком. Пайпер наблюдала, как подруга мечется в поисках титульной страницы, изящно исписанной уверенной рукой.

Том II

Жизнь Офелии Харрингтон, куртизанки

Бренна только и смогла, что заморгать и бросить на Пайпер косой взгляд.

— Ради всего святого, что это? — прошептала она.

Пайпер пожала плечами.

— Не находишь, что объяснения тут излишни? У тебя в руках второй из трех дневников. У меня он проходит под кодовым названием «Годы Бритни Спирс».

— Но…

Бренна умолкла на полуслове, села ровнее и склонила голову набок. Пайпер уже давно не видела, чтобы ее разговорчивая подруга лишалась дара речи.

— Если вкратце, — продолжала Пайпер, — первый том — это «Расцвет», а третий том — он самый короткий и содержит все детали обвинения в убийстве и суда, не говоря уже о потрясающем зигзаге в развитии событий, который оказался для меня полной неожиданностью, — я бы окрестила «Наутро после…»

Бренна в замешательстве нахмурила брови.

— Но ведь это не может… — Она взяла паузу, чтобы по-другому сформулировать мысль. — Ты уверена, что это та самая Офелия Харрингтон?

Пайпер кивнула.

— На все сто.

— Женщина, боровшаяся за отмену рабства?! Та, чей портрет висит в каждой начальной школе Массачусетса?!

Пайпер снова кивнула.

— Это Клаудия с тобой поделилась? — Бренна растерянно замотала головой. — Ее три месяца умасливали, чтобы она одолжила музею фамильные подсвечники! С какой бы радости она отдала тебе нечто настолько… настолько… провокационное?

Пайпер усмехнулась.

— Ну, тут целая история…

Бренна оборвала подругу, замахав руками:

— Подожди!

Пайпер понимала, что происходит: мысли подруги на всех парах несутся по прямой колее расспросов, и ее невозможно ни замедлить, ни остановить, пока неистовое любопытство не будет удовлетворено. Благодаря этому Бренна была выдающимся ученым и зачастую докучливым собеседником. (Если не верите, спросите любого из ее бывших парней.)

Бренна нахмурилась.

— Ты как-то говорила, что куртизанка, которую судили в Лондоне в 1825 году, не может быть твоей Офелией Харрингтон, что это нелепость. Ты сказала, что это пустые, бездоказательные домыслы.

— Да, говорила.

— А еще ты говорила, что звучали инсинуации, будто бы в прошлом Офелии Харрингтон имеются таинственные темные пятна, но обосновать ничего не удалось.

— Так и было, — ответила Пайпер, — до прошлой пятницы, Примерно до семи вечера, когда я раскусила ручку пополам, разбила очки, споткнулась о дорожный сундук Офелии Харрингтон и оттуда выпали дневники, которые последние сто восемьдесят семь лет были спрятаны в двойном дне.

Бренна ахнула. С чрезвычайной осторожностью она протянула руку и вернула документы на кофейный столик, словно боясь, что страницы рассыплются у нее на ладонях.

— Где оригиналы? — прошептала она.

— Под замком в специальном хранилище БМКО с системой климат-контроля, погребены в кипах домашних счетов Офелии.

Бренна скривилась.

— Домашние счета? То есть дневники лежат вместе с записями вроде списков продуктов?

Пайпер улыбнулась.

— Именно. «Зайти к мяснику». «Навестить зеленщика». «Отыметь лорда Веллингтона по полной программе после чая».

Бренна мягко улыбнулась и закивала, обдумывая ситуацию.

— Ты ведь понимаешь, что напала на главную жилу?

Пайпер улыбнулась в ответ.

— Да, от меня это не ускользнуло.

— Кому ты еще рассказала?

— Ни единой живой душе.

— Наверное, это разумный ход.

Бренна, вне всяких сомнений, была женщиной с незаурядным умом. Ибо только женщины с таким умом к тридцати четырем годам становились профессорами с докторской степенью на гарвардском отделении социологии. Поэтому, когда взгляд Бренны метнулся к копировальной машине и, ничего не пропустив, вернулся к Пайпер, стало ясно, что она обо всем догадалась.

— Ты брала дневники домой, не так ли? И скопировала их здесь, втайне, вместо того чтобы сделать это в музее.

Пайпер кивнула, ожидая упреков.

Но Бренна рассмеялась. И не просто рассмеялась, а стиснула перепачканные чернилами ладони Пайпер и завопила, как ребенок.

— Ты нарушила правила! — взвизгнула она. — Ежики зеленые! Пайпер Чейз-Пьерпонт вышла за рамки!

Пайпер рассмеялась вместе с подругой, но быстро сбилась на зевоту. Изнурение невозможно было подавить.

Лицо Бренны опять стало встревоженным.

— Ты, наверное, и не спала с пятницы.

— Да, почти не спала.

Бренна отпустила руки Пайпер, схватила с кофейного столика первый том и начала листать страницы, то и дело останавливаясь, чтобы прочесть какой-нибудь попавшийся на глаза абзац. Она постучала пальцем по заметкам на полях:

— Ты проделала месячную работу за три дня.

— А то! Хочешь чаю со льдом или чего-то такого?

Вдруг Бренна с размаху хлопнула Пайпер по плечу и впилась пальцами в кожу подруги, как делала в первом ряду аудитории, где Мик Мэллой читал свой курс этноархеологии.

— Порно Бэтмен^[8], — пробормотала она, не отрывая взгляда от страницы. — Вот это чтиво! Руководство двухсотлетней давности по освобождению своей внутренней шлюхи!

Бренна вскочила с дивана и принялась расхаживать взад-вперед по комнате. Мисс Мид следила за ней со своей командной высоты на спинке кресла, помахивая хвостом. Пайпер тоже наблюдала, как подруга просматривает документ, то и дело ахая. Та прищурилась и бросила взгляд на девушку.

— Семь грехов куртизанки? — спросила она, вновь принимаясь листать страницы. — Похоть, чревоугодие, праздность, алчность и все такое? — Она в недоумении посмотрела на Пайпер. — И она проделывает все это с кадром, который никогда не снимает маску и хочет, чтобы она называла его «Сударь»?

Пайпер хихикнула.

У Бренны на мгновение отвисла челюсть. Потом захлопнулась. Когда она наконец заговорила, это уже был голос профессионального сексолога.

— У тебя здесь блестящий пример изврата, характерного для Западной Европы девятнадцатого столетия.

Пайпер кивнула.

— Ага. Это немного… чересчур.

— Это история Офелии!

Пайпер улыбнулась.

— Пожалуй.

— Все равно как узнать, что Сьюзен Б. Энтони^[9] с Джими Хендриксом^[10] забрасывали друг друга кислотой в Вудстоке^[11].

Пайпер громко расхохоталась.

— Но мне по-прежнему непонятно имя, — сказала Бренна, нахмурившись. Пайпер поняла, что умственный двигатель подруги уже разогнался с нуля до девяноста. — Как она могла быть незамужней Офелией Харрингтон на суде в Англии и замужней матроной Офелией Харрингтон в Бостоне? Оставила девичью фамилию? Тогда это было неслыханно! Невозможно!

— Тут запутанная история, — проговорила Пайпер.

— А настоящее имя своего наставника она в конце концов узнала? — Бренна уперлась рукой с записями в бок и гневно уставилась на них. — Сударь сбросил маску?

Пайпер хорошо знала свою подругу. Она помнила, что та терпеть не может людей, которые рассказывают окончание книги или фильма, лишая ее возможности узнать все самой. Был даже случай, когда Бренна разорвала чудесные двухлетние отношения с мужчиной из-за того, что он проговорился о смерти Дамблдора в конце шестой части «Гарри Поттера».

— Давай сделаем так, — сказала Пайпер, поднимаясь с дивана. — Ты от корки до корки прочтешь первый том, а потом скажешь, устроит ли тебя краткое изложение сути двух остальных в моем исполнении или тебе интереснее до конца пройти этот путь самой.

Бренна украдкой взглянула на кофейный столик.

— Кстати, путь этот весьма увлекателен, — добавила Пайпер.

— Ладно. Не рассказывай мне, чем закончится. — Бренна опять смерила подругу пристальным взглядом. — Но какое второе событие? Ты говорила, что произошло два события, одно за другим, которые выбили тебя из колеи. Я так понимаю, что дневники — это одно событие, какое же тогда второе?

— Ох, — проговорила Пайпер, с тоской посмотрев на дверь в спальню и поняв, что пройдет еще не один час, прежде чем она найдет пристанище на своих прохладных простынях. Девушка постаралась, чтобы ее голос прозвучал живее, чем она себя чувствовала. — Сегодня на работе я столкнулась кое с кем интересным, вот и все. Пойду сварю кофе. Будешь?

Пайпер вышла на кухню. Бренна отправилась следом.

— В самом деле? С кем же?

Пайпер повернулась к подруге, вспомнив, какой незаменимой оказалась Бренна в ту ночь много лет назад после ее неудачной попытки соблазнения. Бренна держала ее за руку, когда она плакала. Даже придерживала ей голову над стульчаком, когда ее рвало остатками семи бокалов дешевого шардоне.

Стало быть, Бренна заслуживала знать, что мужчина, целиком и полностью ответственный за десятилетний вакуум в ее, Пайпер, личной жизни, нежданно-негаданно и совершенно катастрофически вернулся в нее.

Пайпер отмахнулась от Бренны и пошла в кухню.

— Я наткнулась на Мика Мэллоя, о’кей? Он занимается кампанией по сбору денег для музея. И пробудет в городе шесть месяцев.

Пайпер оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как у Бренны отвисла челюсть. Она ничего не сказала.

— Можешь не утруждать себя лекциями, — сказала Пайпер, доставая с полочки кофе.

Бренна по-прежнему молчала.

— Перестань делать из мухи слона! — Пайпер с силой захлопнула шкафчик. — Мик для меня пройденный этап. Давным-давно пройденный этап! Да, он до основания разрушил тогда мою самооценку, но это в прошлом.

Бренна заморгала.

— Честно говоря, я даже не сразу узнала его сегодня. Скажем так, с годами он изменился не в лучшую сторону.

Пайпер налила воды в кофеварку.

— И потом, слава наверняка ударила ему в голову. Еще один заурядный мужской интеллект, спрятанный за раздутым эго. Отлично! Как раз то, что нужно нашему городу.

Бренна по-прежнему хранила молчание.

— И ответом на твой вопрос будет «нет», его задница больше не стоит первого места в твоем рейтинге.

Пайпер услышала, что Бренна резко вдохнула. Она быстро обернулась и увидела, что подруга кусает стиснутые губы.

— Что? — сердито спросила Пайпер. — Говори уже.

Бренна открыла рот, но сама себя оборвала.

— Не надо было вообще тебе об этом рассказывать, — огрызнулась Пайпер. — Ты раздуваешь из этого непонятно что.

Пайпер выхватила из холодильника смесь молока и сливок.

— Пайпер… — шепнула Бренна.

— Знаю! Знаю! — Пайпер выставила перед собой руки, мне делать? Посмотри на меня! Я озабочена на всю голову!

Мик плюхнулся на табурет у барной стойки и стал наблюдать, как Каллен наполняет карман для льда. Он отметил, что волос на голове у брата осталось так же мало, как и посетителей в его пабе в этот вечер понедельника. Мик выкрикнул, что желает пинту «Мерфис»^[12], и рассмеялся, когда Каллен поднял глаза, готовясь повеселить народ одной из своих бранных отповедей.

— Сам налей, хамлюга подзаборная, — сказал Каллен.

Мик снова расхохотался и, поднырнув под откидную перегородку, очутился по другую сторону стойки. Он схватил с полки пивную кружку и со знанием дела повернул краник на бочонке с «Мерфис», залюбовавшись потоком жидкого золота, увенчанным слоем пены. Сколько тысяч раз он наблюдал, как отец исполнял тот же самый ритуал в Керри^[13], а потом здесь, в Бостоне?

Мик сделал большой глоток холодного мягкого ирландского лагера, поглядывая на брата поверх кружки.

— Как жизнь, Магнус? — спросил его Каллен, перебрасывая через плечо барное полотенце. — Как прошел первый день в музее богатых бостонских покойников-протестантов?

Мик чуть не поперхнулся пивом.

— Настолько хорошо, да? — просиял брат. — Поешь чего-нибудь, парень?

Мик покачал головой.

— Нет. Спасибо. Просто хотел заглянуть и узнать, не нужна ли тебе сегодня моя помощь.

Каллен загоготал и широко повел рукой, указывая на сумрачный зал паба «Мэллойс». Толпа — все три человека — нервно проследила за жестом, опасаясь, что хозяин заведения спятил и сейчас выкинет их на улицу.

— Думаю, с сегодняшним наплывом я управлюсь в одиночку, — ответил он, нарочно усиливая акцент.

Мик допил пиво и поставил пустую кружку в раковину с мыльным раствором. Несмотря на шутки Каллена, он понимал, что в падении дневных выручек бара нет ничего смешного. Каллен перезаложил паб, чтобы оплатить медицинские счета после смерти отца два года назад, но дела шли так вяло, что ему едва хватало денег на текущие платежи, не говоря уже о том, чтобы учить троих детей в приходской католической школе и поддерживать на плаву скромное домашнее хозяйство.

Мик планировал облегчить ношу брата, но пока что не мог сказать об этом Каллену. Он не хотел напрасно обнадеживать брата, пока реалити-шоу не стало делом решенным.

Версия договора обещала Мику 25 тысяч за эпизод при первых шестнадцати гарантированных эпизодах на канале «Компас». Агент, которая курировала интересы Мика, советовала требовать больше, но Мик был готов согласиться. Нет, «Охота на правду с Миком Мэллоем» не сделает его миллиардером, но даст больше денег, чем любой из Мэллоев по обе стороны Атлантического океана видел за всю свою жизнь.

И Мик понимал, что если на его долю выпадет богатство и слава, заслуга Каллена в этом будет не меньшей, чем его собственная. За все пять лет болезни отца Каллен ни разу не пожаловался, что ему приходится за ним ухаживать. Брат ни разу не упрекнул Мика, что тот витает в облаках и разыскивает сокровища прошлого, тогда как он, Каллен, твердо стоит на грешной земле, занимается баром и решает проблемы настоящего, в том числе заботится о требовательном старике, который медленно умирает от рака.

Всякий раз, когда Мик пытался оказать финансовую поддержку, Каллен говорил, чтобы он убрал свои деньги. Всякий раз, когда Мик пробовал признаться, что чувствует себя виноватым, Каллен отказывался слушать.

— Хватит молоть ерунду, — всегда говорил он. — Ты единственный Мэллой, у кого перед фамилией пишут кучу букв, и я сделаю все, чтобы ты ими воспользовался как следует.

Загвоздка будет в том, чтобы не задеть гордость брата. Надо исхитриться и представить дело не как подачку, а как желание сотрудничать. Мик отметил про себя, что, когда придет время, неплохо бы заручиться поддержкой Эмили, жены Каллена.

— Ну? Ты видел ее? — спросил Каллен. — Свою девчушку? Ту фифочку из колледжа, которая строила тебе глазки? Ты говорил, что она работает в музее.

Мик в смущении вернулся на табурет по другую сторону барной стойки. Он всего раз упомянул о Пайпер при брате. Да уж, Каллен умеет раздуть историю из самой незначительной, небрежно брошенной реплики.

Старший брат уперся локтями в полированное красное дерево барной стойки и заглянул Мику в глаза.

— Итак?

Мик кивнул.

— Да, я видел ее.

— И?

Каллен потянулся за чистой пивной кружкой и уже собирался наполнить ее для Мика, но тот остановил его.

— Нет. Мне хватит. Я пошел.

— Ба! — рявкнул Каллен. — Бежишь на свидание?

— Ты с ума сошел, — заявил ему Мик. — Перевернул все с ног на голову. Она была другом. Моей студенткой. Все. Между нами никогда ничего не было.

— Жаль, — сказал Каллен и покачал головой. — Она оказалась тебе не по зубам, да?

Мик пропустил это замечание мимо ушей. Брат был неистово предан жене и детям, посещал мессу каждое воскресенье и работал как проклятый. Но в том, что касалось прекрасного пола, его нельзя было назвать человеком передовых взглядов. Еще когда Мик учился в начальной школе, а Каллен готовился сдавать единый экзамен^[14], старший брат посвятил младшего в свою философскую доктрину касательно женщин. По мнению Каллена, они делились на два типа: святые и потаскухи, и третьего тут фактически было не дано.

— Она блестящий ученый и хороший человек, — ответил Мик, намереваясь отстоять свою правду и не вступить при этом в пререкания.

Каллен сочувственно кивнул.

— Значит, лицо у нее такое, что можно крыс из сарая гонять?

— Выслушай меня, — сказала Бренна, умоляюще глядя на подругу. Она поставила чашку на кофейный столик и наклонилась ближе.

— Это смешно, — сказала Пайпер, мотая головой.

— Нет, это судьба, вот что это такое, — возразила Бренна. — Задумайся хоть на минутку. Ты буквально споткнулась о дневники, которых двести лет никто не видел, обнаружила то, что фактически является практическим пособием для чертовок, и потом бам! Как гром среди ясного неба, в твою жизнь внезапно возвращается Мик Мэллой — единственный мужчина, которого ты по-настоящему хотела, мужчина, которого ты никогда не могла забыть.

— Мужчина, который унизил меня, — с пародийным энтузиазмом подхватила Пайпер. — Мужчина, который один раз увидел меня голой и сбежал, как будто в дом пустили газы.

— Но…

— Мик не имеет никакого отношения к дневникам. Два эти события даже отдаленно не связаны. — Пайпер встала с дивана и потянулась за чашкой Бренны. — Хочешь еще…

— Хватит кофе! Хватит делать вид, будто ты не понимаешь, о чем я говорю! — Бренна сжала запястье Пайпер. — Пожалуйста, — уже мягче проговорила она. — Прости за назойливость, но я думаю, что вселенная пытается тебе что-то сказать. Тебе стоит прислушаться.

Пайпер замерла. Она всмотрелась в искреннее лицо подруги. Возможно, открытие дневников и новая встреча с Миком спустя десять лет как-то и связаны, но то, что предлагала Бренна, было безумием.

Записи Офелии Харрингтон не самоучитель. Это ценное, полученное из первых рук жизнеописание женщины из другой эпохи, — женщины, у которой с Пайпер не было ничего общего.

Офелия была блистательной куртизанкой. Пайпер — унылым смотрителем музея. Двух настолько разных женщин еще поискать!

— Сядь. Просто сядь и послушай.

Бренна потянула Пайпер за руку.

Та протестующе застонала, но плюхнулась на диванные подушки.

— Итак. Посмотрим на дело объективно. — Бренна снова полистала первый том и остановила на Пайпер пристальный взгляд. — Офелия оказалась в незавидной ситуации. Она должна была выйти за мужчину, которого не любила. Должна была одеваться определенным образом, а также думать, говорить и вести себя в пределах строго очерченных рамок. Она чувствовала себя загнанной в угол. Она хотела для себя чего-то большего и лучшего.

Пайпер подняла бровь.

— Намекаешь, что я похожа на Офелию?

— Не совсем, — сказала Бренна, внезапно посерьезнев. — На Офелию ограничения накладывало общество. Они происходили извне. А ты…

— А что я?

— Конечно, без родителей не обошлось, но по большей части ты сама себя ограничиваешь, Пайпер. Ты всегда сама себя сдерживаешь.

Пайпер почувствовала, что у нее отвисает челюсть. Бренна никогда раньше с ней так не разговаривала. Конечно, за долгие годы их дружбы она намекала на что-то в этом духе, но всегда казалось, что она с уважением относится к решениям, которые Пайпер принимает в жизни. А иначе было бы просто нечестно. Бренна — шикарная женщина. Мужчины штабелями падают к ее ногам. Пайпер же… обычная. Мужчины не знают, что она существует.

— Это жестоко, — сказала Пайпер, скрещивая на груди руки в защитной позе.

— Милая, это только половина. — Голос Бренны стал мягче. Она протянула руку и погладила Пайпер по плечу. — Я давно тебя знаю, и вот что самое печальное: ты понятия не имеешь, что тебя ждет и, что ты упускаешь, потому что тебе слишком страшно попробовать и узнать.

Пайпер почувствовала, что у нее вспыхнули щеки.

— Прошу прощения?

— Ты прячешься, Пайпер. Ты не хочешь, чтобы мужчина видел, какая ты милая. Ты не предпринимаешь усилий, чтобы выставить свою красоту напоказ.

Это рассмешило Пайпер.

— Напоказ? Я что, древняя перуанская свадебная ваза? «Кадиллак Севиль»?

Бренна с очень серьезным видом покачала головой.

— Ты прячешься за своим невероятно большим мозгом, Пайпер. И всегда пряталась. Твой интеллект — это твоя броня. А твой стиль в одежде и обуви, откровенно говоря, убивает последние шансы. С таким же успехом можно надеть рубашку-штендер со словами:

«ПРОХОДИТЕ МИМО — ТУТ НЕ НА ЧТО СМОТРЕТЬ».

Пайпер насупилась.

— У меня нормальная обувь. Она поддерживает свод стопы в естественном положении.

Бренна не поддалась на провокацию. Вместо этого она обвела Пайпер взглядом с головы до ног.

— А платье, что сейчас на тебе? На грудь так и просится надпись: «ЮКОНСКОЕ ЗОЛОТО»^[15].

— Неужели? — Пайпер еще крепче обхватила себя руками. — Что ж, по крайней мере я могу спокойно спать по ночам, зная, что ее не сшила за нищенскую зарплату в каком-нибудь потогонном бангладешском цеху умирающая с голоду бабушка.

Бренна смерила Пайпер сердитым взглядом.

— Можно быть сознательным гражданином и при этом хорошо одеваться.

Пайпер не ответила. Этот спор был бесполезным.

Бренна вздохнула.

— Так вот, Пайпер. Судя по тому, что я почерпнула из первого тома, у Офелии был наставник — женщина, на помощь которой она полагалась в достижении желаемого.

— Лебедь.

— Да. Она была успешной куртизанкой и жила в мире, куда стремилась Офелия. Лебедь была элегантной, независимой, красивой и, насколько я могу судить, чертовски умной. — Бренна похлопала по скопированным страницам у себя на коленях.

— К чему ты клонишь?

Подруга приподняла подбородок и мягко улыбнулась.

— Не хочу быть грубой.

— Слишком поздно, — огрызнулась Пайпер.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, милая, — сказала Бренна. — А ты таковой не являешься.

Все. С нее достаточно.

— Уходи, — сказала Пайпер, вскакивая с дивана.

Она бросилась в спальню и с грохотом захлопнула за собой дверь.

Глава четвертая

Пайпер повалилась ничком на покрывало и гневно застонала. Кем себя возомнила Бренна? И она еще считала ее своей подругой! Но разве друзья умышленно причиняют такую боль? Бренна не имела права заставлять ее смотреть в лицо правде о своей жизни. Это ее жизнь! Она вольна тратить ее, на что пожелает: на отрицание, страх, игру в прятки или на… картофельные мешки!

Или вообще ни на что.

Раздался стук в дверь.

— Уходи! — простонала Пайпер, не поднимаясь.

— Я просто хочу кое-что тебе почитать.

— Нет. — Пайпер подняла голову. — Оставь меня в покое! Я не хочу быть подопытным кроликом!

— Цитата из второго тома, — сказала Бренна.

— Что бы это ни было, я уже миллион раз читала. А теперь уйди!

— Но прислушалась ли ты к этому? Понимаешь ли, что тебе говорит Офелия?

— Она ничего мне не говорит! — завопила Пайпер. — Она умерла!

— Ладно. Но когда эта девушка была живой, она была живой. Пайпер схватила с ночного столика платок и высморкалась. Похоже, Бренна приняла этот акт личной гигиены за сигнал, ибо в следующую минуту она начала читать:

Я дерзко ступала в своей новой плоти, рожденной порочными уроками Сударя, и каждое мое движение пленило мужчин вокруг меня. Я ощущала свою чувственную обнаженность в открытом платье, а сила воздействия моего смеха, моей улыбки, того, как изящно я проводила пальцами по шее, опьяняла меня!

Пайпер зажмурилась.

— О, ради всего святого, — пробормотала она.

Бренна продолжала:

Я стала хозяйкой каждого дюйма своей плоти, овладела всем своим телом, умом и душой. Теперь мне была замечательно знакома каждая клеточка моей кожи. Стены, окружавшие мои самые потаенные мысли, пали под натиском бури; я познала свою темную сторону и не стыдилась ее. Я не была в ответе ни перед кем и ни перед чем, кроме собственных грез, желаний и безумных фантазий.

Пайпер встала. Шмыгнула носом. Сделала несколько шагов к закрытой двери спальни.

Я почти не помнила девушку, которая в страхе пряталась ото всех и от всего. Теперь я была зодчим собственной судьбы, и здание, которое я возведу, будет ослепительно красивым. У Ласточки появились крылья. Бедной, наивной, беспомощной Офелии Харрингтон больше не существовало.

Я по ней не скучала.

Пайпер распахнула дверь. Заговорив, она услышала, что ее голос дрожит от гнева:

— Хочешь, чтобы я поступила в Школу шлюх Офелии Харрингтон, где ты будешь Лебедем, а я Ласточкой? А что же Мик? Он выступит в роли Сударя?

Бренна поджала губы.

— Мудрость этих дневников неподвластна времени, Пайпер. Человеческий дух — не говоря уже о сексуальных реакциях — мало изменился за две сотни лет. То, что сработало для Офелии в 1813 году, сработает и для тебя сегодня.

— Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю, чтобы ты использовала этот том в качестве руководства по самопознанию. И если по ходу дела тебе удастся узнать что-нибудь на тему «Как соблазнить Мика Мэллоя», — отлично. Хотя я понятия не имею, где в этом городе можно раздобыть павлинье перо.

Бренна улыбнулась.

Пайпер шутки не оценила.

— Применим двухсторонний подход, — сказала Бренна, хватая ее за руку и волоча обратно к дивану. Она похлопала по подушке, и девушки присели. — «Семь грехов куртизанки» станут пособием по изучению твоей внутренней сексуальности. Преображением твоего внешнего облика займусь я. Ты увидишь, как одно содействует другому.

Пайпер с горечью усмехнулась.

— Будешь муштровать меня внеплановыми контрольными по утрам и давать напрокат свои облегающие платья по вечерам? А еще туфли на высоченных каблуках, которые только и делают, что перекрывают доступ крови к пальцам.

Бренна без тени улыбки покачала головой.

— Твои ноги слишком маленькие для моих туфель, а от твоего бюста мои платья разойдутся по швам.

Пайпер удивленно заморгала. Ее ноги изящнее, чем у Бренны? А фигура пышней? Но как это возможно?

— Я помогу тебе, если позволишь. Прическа, макияж, мода — отношение! — Бренна улыбнулась. — Господи, Пайпер! У меня уже десять лет руки чешутся этим заняться, но удачный момент никак не подворачивался, да и ты казалась совершенно закрытой для таких идей. До этой самой минуты.

Пайпер замерла на диване. В груди пекло, руки и ноги подрагивали от переизбытка энергии. Все, о чем говорила Бренна, было правдой. Пайпер пряталась. Она боялась того, что может найти, боялась увидеть, что она глубоко внутри — существо, нуждающееся в сексе, женщина, которой очень, очень нужен мужчина. Но не просто какой-нибудь мужчина. Она хотела Мика Мэллоя. Всегда хотела.

А теперь ей исполнялось тридцать.

Ладно. Ладно. Ладно! Она открыта для таких идей. Она признавала это. Дневники Офелии Харрингтон выбили дверь, за которой скрывалась эта часть ее существа, и когда дверь слетела с петель, на пороге стал Мик. Бренна просто предлагала затащить ее внутрь.

— Не будем спешить, — с улыбкой сказала лучшая подруга. — Если почувствуешь себя неловко, план откорректируем.

Пайпер прищурилась.

— У тебя уже есть план? Еще и часа не прошло!

Бренна рассмеялась.

— У меня был план с первого дня, как мы познакомились.

— Я чувствую себя дешевкой.

Подруги расхохотались, уперлись друг в друга лбами и улыбнулись.

— Начнем завтра.

— Завтра мне надо работать.

— А что, если у тебя жуткий случай заражения сальмонеллой?

— Или ботулизмом.

— Нет! Отравление чернилами. Даже врать не придется.

Они рассмеялись еще громче, потом Пайпер почувствовала, что падает в объятия Бренны и начинает всхлипывать.

— Все будет хорошо, Пайпс, — прошептала Бренна.

Пайпер закивала сквозь икоту и слезы.

— Но есть одно «но». — Бренна мягко отстранила Пайпер и заглянула ей в глаза. — Узнав однажды, что для тебя возможно, ты больше не сможешь прятаться. Поэтому ты должна быть уверена.

Пайпер выпрямила спину. Точно такие же слова Сударь говорил Ласточке, перед тем как шлепнуть ее по попе и отправить в свободный полет.

Пайпер сделала глубокий вдох и высоко задрала подбородок. Потом еще разок икнула. Удивительно, но казалось, будто сама Офелия нашептывает ей на ухо нужные слова.

— Я знаю, чего хочу, — сказала Пайпер. — Я хочу начать жить.

Понадобилась еще пара часов, чтобы выпроводить Бренну из квартиры, но за это время подруги многое успели. Во-первых, Пайпер отписалась по электронной почте, что берет больничный на неделю. Потом Бренна принялась обзванивать мужчин, которые, кроме того, что обожали ее, были специалистами в разных областях: парикмахеры, дерматологи, консультанты по покупкам, дантисты и офтальмологи. Пайпер не успела и глазом моргнуть, как вся ее неделя «окукливания» уже была расписана. Если верить Бренне, на следующей неделе она вылетит из кокона… не ласточкой, но бабочкой.

Наконец Пайпер очутилась под простынями, а Мисс Мид свернулась клубочком у нее в ногах. Девушка была смертельно уставшей, хотела спать, но что-то не давало ей покоя. Это было воспоминание о том, что написала Офелия. Пайпер поняла, что должна еще раз перечесть те строки.

Она не стала себя обманывать. Это не имело ни малейшего отношения к науке, зато было тесно связано с тем, что ожидало ее впереди.

Пайпер нашла абзац почти сразу.

Я почувствовала, что путы моей жизни спали. Мое тело сделалось легким, пульс ускорился. Я дышала так, будто никогда прежде не дышала вообще.

Передо мной простерлась головокружительная ширь неограниченного будущего. Возможности, подводные камни, радости и опасности. «Я не смогу, — думала я. — Мне страшно. Я слабая. Я не сумею порхать на кончиках пальцев посреди бури».

Вдруг я поняла: да, в этой дикой скачке ветра перемен могут меня погубить, но под защитой своей клетки я зачахну гораздо скорее и вернее.

И даже не повеселюсь как следует.

Глава пятая

Лондон, 1813 год

В мерзко обставленной столовой моих мерзких родственников.

Я Офелия Харрингтон, не отличаюсь импульсивностью. Более того, я горжусь своей логикой и предусмотрительностью.

В свете вышесказанногоочень трудно понять, почему я вдруг запустила тарелкой с говядиной в стену столовой.

Все присутствующие, как сидевшие за столом, так и прислуживавшие им, замерли, шокированные моими действиями. Все взгляды устремились к коричневым маслянистым потекам сока, стекавшим по узорчатым обоям. Последний ломтик говядины, более упрямый чем остальные, наконец тоже сдался. Он сполз по стене и присоединился к собратьям, сгрудившимся на полу посреди осколков фарфора с голубой росписью.

Останется пятно.

Я закусила нижнюю губу, пытаясь удержать истерический смех там, где ему и положено было остаться. Потом, пара за парой, все глаза обратились на меня. Головокружительная вспышка абсурдности потухла, не оставив мне ничего, кроме ярости и крошечного тошнотворного сожаления.

Я задрала подбородок и встретила взгляды тети и дяди. Мясистое лицо дяди Уэбстера с каждой минутой становилось все краснее. Он раздраженно швырнул салфетку на стол.

— Неблагодарная девчонка! — Дядя встал и обратил испепеляющий взгляд на жену. — За нее отвечаешь ты, тебе и унимать ее. А я поеду в клуб, где еда остается на тарелке, а не на чертовой стене.

Сердито крякнув напоследок над одинокой горкой не прожаренной говядины на ковре, дядя Уэбстер прошествовал вон из комнаты.

Тетя Берил остановила на мне мрачный взгляд.

— Несносное дитя!

Я сложила перед собой дрожащие руки и попыталась сдержать краску стыда, которая начала быстро разливаться по моей светлой коже. Разумеется, это было бесполезно, и я перестала обращать внимание на свои пылающие щеки.

— Тетя, я не ребенок. Мне восемнадцать, и закон позволяет мне самой выбирать мужа.

Или вообще его не выбирать, но вслух этого лучше не говорить. Вареный картофель без говядины вряд ли сойдет за сносный ужин, зато из него могут выйти удобные метательные снаряды, а я никогда не видела тетю такой разъяренной.

Ее холодные глаза сузились.

— Мы — твои опекуны. Ты сделаешь, как велено, и выйдешь замуж за лорда Малкольма Эшфорда.

— Но я его не знаю!

Тетя только отмахнулась в ответ.

— Его все знают. Он именит и богат, и к концу лета его активы разительно улучшат деловые перспективы твоего дяди.

Правда выплыла наружу. Мне стало дурно от этих прагматичных рассуждений. Когда затрагивались деловые интересы дяди Уэбстера, взывать к лучшим чувствам опекунов было бесполезно. Дяде приятно было мнить себя джентльменом, но все свои средства он вкладывал в торговлю, надеясь еще и разбогатеть. Тетя Берил держала красивый и солидный дом (по крайней мере на взгляд стороннего наблюдателя), но располагала при этом весьма скромным бюджетом. Ее неутомимость была бы достойна восхищения, если бы не тот факт, что вся энергия без остатка тратилась на поддержание собственного статуса в обществе. Более того, тетя с дядей были жестокими и взыскательными хозяевами, которые постоянно задерживали слугам жалованье, а то и вовсе его не платили.

Пожалуй, мне повезло, что к моему небольшому наследству не мог прикасаться никто, кроме меня.

Если только я не выйду замуж. В противном случае оно, разумеется, перейдет в собственность моего мужа.

Но если этот жених такой богач, что ему проку от моих скромных шести сотен фунтов? Хороший дом за такую сумму и года не продержишь.

— Тетя, вам не кажется, что мне следует хотя бы увидеть его для начала? В конце концов, я англичанка, а не какая-нибудь дочь Индии! У нас никто не выходит замуж не глядя.

Тетя Берил, которая не сумела бы найти Индию на карте, помрачнела, словно туча. Она не любила, когда ей указывали на ее невежество.

Я забеспокоилась. Моих родственников нельзя было назвать образованными людьми, на мой взгляд, во всяком случае. Они не знали о мире ничего, кроме своих общественных чаяний и погони за богатством. В этих стенах не говорили о философии, здесь вообще не звучали никакие интеллектуальные беседы. Одобрялись только сплетни и разговоры о торговле, а меня нисколько не интересовало ни первое, ни второе.

И как таким людям было понять, что я хочу от жизни гораздо большего?!

Позднее тем вечером, запершись у себя в комнате, я достала из тайника припасенные с ужина конфеты. Впрочем, я почти не притронулась к ним из-за кома в горле.

Я металась по комнате в гневе, и во мне начинал зарождаться страх. Неужели я настолько беспомощна? Я никогда себе такой не казалась, но в этом новом мире, окружившем меня после смерти родителей два года назад, я была никем. У меня было миловидное личико и чуть более пышная фигура, чем диктовала тогдашняя мода. При определении моей ценности острый ум в расчет не шел.

Вот, значит, кто я для них. Не более чем орудие в их руках, подношение на алтарь их социальной алчности.

Я тосковала по родителям, по их любви и поддержке, по уважению, с которым они ко мне относились.

Их не было рядом. И уже никогда не будет. Я одна на всем белом свете…

— Если обязательство дано, его нельзя нарушать, сэр!

Сердитый голос, донесшийся с лужайки под домом, привлек мое внимание, и я подошла к окну. Упершись ладонями в подоконник, я высунулась как можно дальше. Внизу, на дорожке, ведущей к парадным ступеням, я увидела мужчину, большого и грозного, который навис над моим невысоким, коренастым дядей.

Незнакомец продолжал едким, язвительным тоном. И хотя поля шляпы скрывали лицо, я возненавидела его за один только голос.

— Не понимаю, в чем ваши трудности, Харрингтон. Я провел тщательный отбор, основываясь на внешности и связях. Я объяснил вам, чего хочу. Вы обещали, что она будет моей, с радостью и по доброй воле. Я уже переговорил с епископом. Я был готов расклеить объявления через пару недель!

У меня перехватило дух. Пару недель?

— Вы должны дать нам больше времени, — настаивал дядя Уэбстер. — Девчонка скоро присмиреет. Уж я об этом позабочусь.

И снова этот голос, отрывистый и презрительный:

— Вы что, не хозяин в собственном доме, сэр? Меня поражает ваша неспособность довести до конца такую простую сделку.

Я закрыла глаза от боли. Сделка.

Если у меня и теплилась романтическая надежда, что парень влюблен в меня заочно, то последняя фраза решительно развеяла это маленькое заблуждение. Я была приобретением. Лошадью, которую он хотел забрать к себе на конюшню, картиной, которая должна была дополнить его коллекцию. Я была вещью, которую продают и покупают.

Мужчины продолжали обмениваться репликами, но, поскольку их голоса понизились до более мирных тонов, я уже ничего не могла расслышать, как бы ни крутилась в раме окна. Возможно, они договаривались о цене? Или просили конюха проверить мне зубы? Может, меня взвесят, измерят и поставят на весы рядом с грудой золота?

Беспомощный гнев овладел мною. Я не должна находиться в такой ситуации! Родители пришли бы в ужас, будь они живы. Конечно, будь они живы, я бы не томилась в этом доме с этими людьми, которые считают, что я должна вести себя как обычная девушка.

Я понимала, чего от меня хотят родственники, но меня не воспитывали покорным и бездумным ребенком. Моя мать, неисправимая в своей тяге к наукам женщина, вышла замуж довольно поздно и за достаточно образованного мужчину, философа и ученого, который находил ее нешаблонные мысли интересными и вдохновляющими. Меня воспитывали в обстановке свободы мысли и эмоциональных дебатов. Если я хотела отказаться от ужина и съесть только пирожное, я могла сделать это, при условии, что мои доводы рассмешат родителей или даже спровоцируют между ними настолько увлекательный спор, что никто не заметит сахарной пудры на моих пальцах.

Не мудрено, что родственники смотрели на меня, как на белую ворону. Теперь же, оставшись одна в комнате и одна в сердце, я дрогнула. Я была чужой этому миру. Мне было невдомек, почему надо прятаться за веером. Я не понимала, зачем держать рот и мысли на замке.

Возможно, это со мной что-то не так, а не с ними. Казалось, я одна не желаю играть по этим правилам…

Или нет?

Ведь были в этом мире и другие женщины, прекрасные, изящные создания, скользившие меж строго разделенных слоев общества, точно облаченные в шелка духи. У них не было ни мужей, ни отцов, ни нахрапистых дядей, которые только и ждут, чтобы закрутить их жизнь в тугой узел.

Впервые я увидела Лебедь на музыкальном вечере миссис X. То было довольно пестрое собрание, дерзновенно включавшее тех, кто принадлежал к приличному обществу, и тех, кто немного не вписывался в его рамки. Позвать к себе в дом известную куртизанку считалось в высшей степени эксцентричным.

Могу поспорить, что каждая вторая дама на той вечеринке втайне сокрушалась, что не додумалась до этого первой.

Остальные же страшно оскорбились. Миссис X. покровительствует искусствам и довольно влиятельна в определенных кругах, поэтому тетя Берил не рискнула во всеуслышание поносить ее гостью. Свидетелем саркастических излияний тетушки пришлось быть мне одной.

«Грязная падаль» было самым умеренным из оскорблений. А эпитеты вроде «независимой до разнузданности» и «неуправляемой распутницы» только разожгли тогда мое любопытство.

Так я укрепилась во мнении, что тетя Берил — узколобая особа, ибо мне было совершенно очевидно, что Лебедь воплощает в себе все сказанное и элегантное. Она вплыла в комнату, высокая, златокудрая и с такой приятной улыбкой на губах, что я не могла не улыбнуться в ответ, хотя ее лучистый шарм адресовался одновременно всем и никому.

По залу, словно шелест крыльев стаи саранчи, пробежал шепот, но Лебедь улыбнулась, будто ничего не заметила, и протянула затянутую в перчатку руку певице, которая услаждала наш слух своим сопрано.

Разумеется, черты Лебеди были прекрасными, но всеобщее внимание приковывали не только правильные линии и золото волос. Она двигалась по залу с уверенностью герцогини, зная наверняка, что вызывает в мужчинах восхищение и желание, а у их жен тоже восхищение, но тайное, и презрение.

И зависть.

Впрочем, завидовать могла я одна.

Просто жизнь Лебеди виделась мне в розовом цвете. Ее нежили, баловали и лелеяли, как и любую обожаемую невесту, но если чувства остывали или мужчина делался несносным, — а я начала прозревать, что со временем такими становятся все мужчины, — ведь была вольна выплыть за дверь с тем же достоинством, с каким в нее вплывала.

Лебедь была женщиной с вариантами.

Вот бы мне так!

Я закуталась в шаль и села у открытого окна, устремив невидящий взгляд в сгущающуюся тьму. Было поздно, но холод не давал мне уснуть. В голове крутилась мысль, мне хотелось поймать ее и задержать для внимательного изучения.

Несмотря на все пререкания и мольбы, я понимала, что не смогу противостоять воле родственников. Их корыстные интересы с лихвой перевешивали чувство ответственности за мою судьбу. Впрочем, они вполне могли думать, что прокладывают мне верный путь в будущее.

Просто сбежать было бы бессмысленно. У меня не было другого пристанища, кроме этого дома. Я не сомневалась, что меня быстро найдут и с позором вернут обратно, а потом сошлют в монастырь или в закрытый пансион, как часто поступали с девушками, не желавшими повиноваться. Мать часто возмущалась такой практикой, и представление подобного будущего меня удручало.

Значит, мой мятеж должен быть радикальным. Разрубить все узы. Выкинуть что-то настолько скандальное, настолько неприемлемое, чтобы тетя с дядей скорее предпочли хватать раскаленные угли, чем связываться со мной.

Я подняла глаза к небу, но за прокопченными лондонскими облаками не было видно звезд.

— Если уж меня продают и покупают, — шепнула я небу, — то я хочу получить выгоду от этой сделки. Я буду продавцом и банкиром, а не только живым товаром.

Я никогда не любила откладывать дела в долгий ящик, поэтому на следующий же день начала приводить свой план в действие.

В свете все знали, что Лебедь носит только самые красивые платья. Поскольку большинство сходилось во мнении, что их шьют в мастерской знаменитой Лементье, я знала, что смогу найти хозяйку таких нарядов, посетив ее портниху.

Лементье держала эксклюзивный магазин на улице Странд^[16], обозначенный скромной вывеской, состоящей из размашистой прописной буквы «Л». Но одна эта буква привлекала больше внимания, чем военный духовой оркестр, ибо не было в Лондоне женщины, которая бы не вздыхала, проходя мимо двери этой законодательницы элитного стиля во всей Англии.

В тот день я не спеша прогуливалась перед магазином, на противоположной стороне улицы, вместе с теткиной горничной Силлой.

Меня выпустили из дому благодаря правдоподобному тону искренних и прочувствованных извинений, которые я принесла родственникам. Как только я объяснила, что разнервничалась, ибо по юности лет сочла себя недостойной такой неслыханной чести, и сердечно поблагодарила тетю с дядей за то, что они денно и нощно пекутся о моем благе, мне вернули свободу. Более того, мне позволили, хотя и в сопровождении прислуги, пройтись по Странд и присмотреться к витринам. В конце концов, пора было привыкать к дорогим нарядам, которые вскоре должны были стать частью моей новой, блистательной жизни в качестве леди Эшфорд.

Осмелюсь предположить, что тетя с дядей держали меня за сумасшедшую, но были слишком заинтересованы в собственной выгоде, чтобы усомниться в причинах, заставивших меня передумать. Они просто продолжили планировать свадьбу, которую, кстати, никто и не отменял.

Я в свою очередь ссылалась на застенчивость и девичью нервность, надеясь ни разу не встретиться с Малкольмом Эшфор.

Впрочем, это не мешало ему осыпать меня дорогими подарка. В первый день он прислал длинную бархатную накидку до самого пола, но она была такой тонкой, что отлично подходила для летнего вечера.

Я отдала ее Силле.

Тетя Берил узнала о моем поступке и заставила бедняжку Силлу вернуть подарок. Как потом накидка очутилась в угольной печи, история умалчивает.

Силла была чуть старше меня, и с помощью взятки в виде лимонного мороженого и розовой шляпки я убедила ее не рассказы о моих проделках тете Берил.

Горничная, не питавшая привязанности к моей взыскательной тетушке, с радостью приняла взятку и присела на крыльце одного из домов, чтобы съесть мороженое.

Я опасалась, что потребуются дни, а то и недели, чтобы высмотреть нашу дичь, но не прошло и часа, как перед входом в бутик остановился весьма характерный экипаж. Кому, как не Лебеди, разъезжать по городу в белой лакированной карете с эмблемой в виде грациозного золотого лебедя на дверцах? Меня поразило, что она вовсе не пытается скрываться. Лебедь была мне по душе.

Я пошла за ней прямо в магазин, как ищейка по следу. Изысканно одетый парень, который придерживал дверь, посмотрел на меня с любопытством, но я гордо подняла подбородок и шагнула в бутик, словно имела полное право там находиться. Лебедь удивленно оглянулась через плечо и демонстративно отвела от меня взгляд.

В элегантной приемной находились еще две леди. Они посмотрели на Лебедь с царственным презрением, но все-таки признали ее холодными кивками. Лебедь ответила изящным, но торопливым реверансом. Я по чистому наитию повторила ее движения, и прищуренные глаза дам обратились ко мне. Лебедь поторопилась пройти к главной витрине, оставив меня одну. Игнорируя пристальные взгляды дам, я поспешила за куртизанкой.

— Сударыня, мне нужно с вами поговорить, — прошептала я. — Дело чрезвычайно важное и неотложное.

Она повернулась ко мне боком и сделала вид, что изучает ткани. Не желая признавать поражение, я дерзнула протянуть руку и дернуть Лебедь за рукав. Когда из приемной донеслось шиканье, а потом изумленный смех элегантной парочки, я увидела, что Лебедь передернуло от досады.

Потом я заметила, как по красивым скулам куртизанки начали расползаться два одинаковых красных пятна, и поняла, что наношу ущерб ее грациозному достоинству. Я крепко сцепила руки за спиной, но не отошла от Лебеди ни на шаг.

Красивый мальчик вернулся и пригласил дам из приемной в их расфуфыренный экипаж. Проводив леди, он направился к нам. Я отпугнула его взглядом, в который вложила все свое отчаяние. При желании я могу принимать довольно устрашающий вид, хотя рост мой ниже ста семидесяти сантиметров. Глаза у парня округлились и забегали от меня к Лебеди. Я насупилась для пущей убедительности. Мальчик прищурился и посмотрел на нас уже с явным подозрением, но все же повернулся и вышел в другой зал.

Как только он ушел. Лебедь обратила ко мне горящие гневом голубые глаза. Разумеется, прекрасным гневом.

— Что это значит? — прошипела она. — Кто вы?

Для этого момента я заготовила пылкую, поэтическую речь. Но от волнения она совершенно вылетела у меня из головы.

— Я хочу быть куртизанкой! — выпалила я.

Лебедь в изумлении отстранилась. Даже в такой отчаянной ситуации часть моего сознания нашла время восхититься идеальной симметрией черт куртизанки, нарушить которую не смог даже шок. Восхищение восхищением, но я никогда не упускала случая вставить слово, если собеседник умолкал.

— Меня насильно выдают за мерзкого типа, — продолжала я забрасывать Лебедь репликами, точно пулями. — У меня нет иного выхода, кроме как погубить свою репутацию.

Лебедь сузила глаза.

— Тогда ступайте и губите ее с каким-нибудь конюхом, а меня оставьте в покое.

Она начала отворачиваться.

Я в отчаянии схватила ее за руку.

— Родственники скроют это и все равно меня продадут! Вы не представляете всей мощи их тщеславия!

Лебедь заколебалась.

— Продадут вас?

Я шумно сглотнула.

— Для них это всего лишь сделка, — с горечью проговорила я.

У меня были заготовлены и другие драматические эффекты, но они не понадобились. Мой голос сорвался, горло сдавило. Жгучие слезы грозили вот-вот побежать по щекам, вдобавок подкатывала тошнота.

До этой минуты я скрывала свое истинное горе даже от самой себя.

Лебедь мягко убрала руку из моих ладоней, но на сей раз не отвернулась.

— Этот мерзкий тип… кто он?

Я обхватила живот руками. Только так можно было унять дрожь и снова заговорить.

— Меня выдают за лорда Малкольма Эшфорда.

— Ах, Малкольм… — Она повела бровями и надула губки. — Да уж, мерзкий тип.

Ее ирония не ускользнула от меня даже в таком моем растерянном состоянии.

Я упрямо задрала подбородок.

— Я знаю, что его считают завидным женихом, но он не любит меня. Он меня даже не знает. Ему нравится мое лицо и родословная…

Лебедь обвела меня взглядом.

— Смею заметить, ему нравится не только это, — пробормотала она.

Я тряхнула головой, отвергая эту реплику.

— Я не хочу, чтобы меня против моей воли делали игрушкой какого-то лорда, пусть даже в качестве его законной супруги. Я хочу жить по своему разумению, селиться, где посчитаю нужным, есть, пить и спать, где мне нравится.

Я услышала, как перед магазином остановился еще один экипаж. Лебедь расправила плечи. Ее лицо вновь стало холодным и отстраненным.

— Я сочувствую вашему положению, но помочь ничем не могу. Я не должна даже разговаривать с такими девушками, как вы.

Я замотала головой и воскликнула:

— Мне нет дела до своей репутации!

Лебедь украдкой бросила взгляд на дверь.

— Однако мне есть дело до своей. Не хватало, чтобы светские мамаши заподозрили, будто я совращаю их дочерей с пути истинного.

Я отвернулась, готовая разрыдаться.

— У меня нет мамы, — проговорила я. — У меня есть только хранители ключей от моей тюрьмы.

Молодой человек, очевидно ждавший появления экипажа, прошел через комнату к двери. Лебедь хотела отвернуться от меня, пока на пороге не появилась новая покупательница. Я снова вцепилась в ее руку, ибо мне поистине нечего было терять. Грубое нарушение приличий казалось мельчайшим из проступков.

— Пожалуйста! Вы должны мне помочь! Мне больше некуда идти!

— Пустите!

Она выдернула руку и с тревогой посмотрела на дверь.

— Нет! Пусть видят! — Не зря меня мама столько лет воспитывала. — Что они подумают, когда я повалюсь к вашим ногам и стану умолять, цепляясь за подол вашего платья?

Она побледнела.

— Вы не станете!

Я чуть присела, готовая взвыть.

— Ладно! — Лебедь резко отстранилась. — Можете прийти ко мне завтра рано утром. До того, как визиты начнет наносить остальной свет.

Она достала из ридикюля визитную карточку и протянула ее мне.

— Спасибо! Ах, спасибо вам, Лебедь!

Хотелось обнять ее, но я побоялась, что окончательно настрою куртизанку против себя. Я довольствовалась тем, что улыбнулась и, сознаюсь, немножко попрыгала на месте.

Лебедь прищурилась.

— Это не согласие. Это просто позволение начать дискуссию. — Она поджала губы. — Впрочем, я подозреваю, что пожалею даже об этой малой уступке.

Я воодушевленно закивала.

— Да, да. Спасибо!

На этом я позволила ей ускользнуть и разрешила красивому молодому человеку выпроводить меня из магазина, Я уходила с высоко поднятой головой, моя душа пела.

Я выиграла первый раунд. А все знают, что первый раунд самый важный.

Кроме последнего, конечно.

Глава шестая

Семь услад куртизанки:

Свобода танцевать и музицировать

Сочинять стихи

Рисовать

Изучать литературу

Вести беседы

Играть на сцене

Услаждать себя собственным умом и душой

Если бы не осмотрительность Силлы и ее невиданный доселе талант к обману, я бы ни за что не добралась до дома Лебеди в квартале Мэйфер без вмешательства тети. Тетя Берил решила, что мне пора заняться подготовкой своей триумфальной свадьбы. Я протестовала, но тетя не желала ничего слушать. Тогда, по моей подсказке, Силла взмолилась, чтобы меня отпустили вместе с ней в дом к баронессе Г., у которой среди множества прочих горничных служила кузина Силлы.

Тетя Берил сразу же смекнула, какую тут можно извлечь пользу. Она настояла, чтобы я надела свое лучшее дневное платье, взяла для нашей прогулки экипаж и оставила в гостях свою визитную карточку (хотя мы навещали всего лишь простую служанку), а самое главное, обмолвилась о предстоящей свадьбе в присутствии дворецкого баронессы.

Я пробормотала, что согласна, и ускользнула из комнаты, пока тетя не надавала мне новых советов. Трясясь в нарядном, но с плохими рессорами экипаже, мы с Силлой хихикали, опьяненные коротким глотком нашей свободы.

Пройдет немного времени, надеялась я, и эта свобода осядет постоянным привкусом на моем языке.

Когда угрюмый дядюшкин возница остановил экипаж у дома баронессы, мы соскочили на мостовую, не дожидаясь, пока он откроет нам дверцу, и махнули, чтобы он уезжал.

— Мы пробудем тут не один час, — беззаботно прощебетала я. — На обратном пути наймем коляску — деньги у меня есть.

Возница равнодушно кивнул и уехал. Обернувшись, мы увидели, что двери в дом открыты и с верхней ступени лестницы на нас подозрительно поглядывает сухопарый, надменный тип в ливрее. Я схватила Силлу за руку, и мы убежали, хохоча, как нашалившие дети. Придется баронессе обойтись без моего визита. Я не боялась разоблачения, ибо тетя Берил никогда бы не посмела ее расспрашивать.

Лебедь жила в каких-то паре кварталов от баронессы, но на общественной лестнице их разделяли миллионы ступеней. Даже я знала, что за пределами площадей и улиц элиты начинались укромные уголки полусвета. Дом куртизанки нисколько не уступал в роскоши особняку баронессы, а по обстановке, думала я, наверняка смотрелся гораздо изысканнее.

Экономка Лебеди провела нас в очень милую гостиную, в интерьере которой доминировали оттенки слоновой кости и нежнейшего барвинка. Я решила про себя, что если у меня когда-нибудь появится собственный дом, я хочу, чтобы он был в точности как у Лебеди. Только чтобы подушек чуть больше и поярче, конечно.

Лебедь вышла к нам почти сразу. После вежливого, но холодного приветствия она отослала экономку готовить чай, а Силле предложила подождать меня на кухне.

Та украдкой посмотрела на меня, и я кивнула. Когда служанка ушла, Лебедь села напротив и обвела меня циничным взглядом.

— Не ожидала, что вы придете.

Я почувствовала, что прошла какое-то испытание.

— Я слов на ветер не бросаю, мадам… э, мисс…

— Мне больше нравится «ваша светлость», — сухо сказала Лебедь.

Я подняла бровь.

— Отчего так скромно? Почему не «ваше высочество»?

Губы куртизанки изогнулись, нарушив маску холодной отстраненности. В тот миг я поняла, что сидящая напротив меня безжалостно элегантная женщина обладает самым ценным из достоинств — чувством юмора.

Лебедь с кошачьей грацией откинулась на спинку дивана.

— Я пустила вас сюда, чтобы вы могли высказаться, — напомнила она. — Итак, я слушаю. Убедите меня.

Глубоко вдохнув, я начала перечислять все посылы, приведшие меня к ее порогу, стараясь доказать их логичность. Я желала независимости, свободы, жизненного пути по собственному выбору.

Наконец Лебедь подняла руку.

— Вы кое о чем забываете, — сказала она.

Я мысленно перечислила каждый довод и аргумент, который подготовила для этого момента. Да, я озвучила их все.

Лебедь улыбнулась моей растерянности.

— Моя милая девочка, а как же любовь?

Стыдно признаться, но у меня буквально отвисла челюсть.

— Любовь?..

Тут Лебедь открыто расхохоталась, и иллюзия утонченности рассеялась. В тот момент я поняла, что она всего лишь на несколько лет старше меня.

— Возможно, вы кое-чего не понимаете — сущего пустяка, — проговорила «ее светлость», все еще посмеиваясь. — Или я ошибаюсь? Ведь вы хотите стать куртизанкой?

Я нахмурилась и удивленно заморгала.

— Но мужчины платят вам за сексуальные услуги. Какое отношение к холодному контракту имеет любовь?

Лебедь подмигнула мне.

— При правильном подходе в этом нет ничего холодного. Напротив, любовник находит меня довольно теплой.

— Но вы прости…

Ее рука взмыла вверх быстро, как для пощечины, но остановилась у меня перед лицом.

— Это слово ко мне не относится. Куртизанка не товар, она художница любви.

Я вызывающе задрала подбородок.

— Я не верю в любовь.

Вернувшись к прежней расслабленно-ленивой позе, Лебедь благосклонно улыбнулась мне.

— О, но любовь верит в тебя, малышка.

— Я не ребенок, — возмутилась я. — Мне восемнадцать лет!

— Да уж, практически старая дева. Может, стоит поймать этого мерзкого джентльмена на слове и выйти за него, пока совсем не одряхлела?

Насмешки Лебеди не задевали, ибо ничто не могло отвлечь меня от цели.

— Я понимаю, что мне нужно будет завести любовника, и я это сделаю, — сообщила я. — Просто я хочу, чтобы это было ясное деловое соглашение.

Тут Лебедь наклонилась ко мне и совершенно серьезным тоном сказала:

— Ты — невежественный осколок невежественного мира, поэтому я не вышвырну тебя из своего дома. Но если ты еще раз назовешь меня проституткой, я задушу тебя лентами твоей собственной жеманной шляпки. Я понятно выражаюсь?

Ее светлый и холодный как лед взгляд обжег меня. Я поставила чашку на стол и посмотрела ей в глаза.

— Вы пересмотрели свое решение помочь мне?

Лебедь не улыбнулась и не отвела взгляда. Мне стало немного не по себе.

Я думала, что у меня выработалась устойчивость к ее грозной красоте, но теперь, сидя перед ней в молчании, чувствовала, будто предстала перед судом фей. И все же упрямство, которое в свете считают пороком, всегда служило мне верой и правдой. Я приосанилась, расправила плечи, встретила сверлящий взгляд куртизанки… И застыла в ожидании.

Я ощутила короткую вспышку ликования, когда Лебедь первой отвела взгляд и с серебряным звоном помешала ложкой чай. Я понятия не имела, что у нее отвоевала. Быть может, толику уважения? Во всяком случае, когда она снова подняла на меня глаза, на губах у нее играла улыбка. Прежнее царственное снисхождение испарилось, и теперь она смотрела скорее как застенчивое юное создание, которое надеется, что нашло друга.

— Вы очень необычная девушка, мисс Харрингтон.

Я набралась наглости и кокетливо улыбнулась.

— Вы ненамного меня старше, милая Лебедь. Года на три, не больше.

Ее улыбка сделалась шире.

— Да, я прилагаю немало сил, чтобы все так думали. — Тут она склонила голову набок и пристально посмотрела на меня. — Зачем вы это делаете? Я знаю, вы хотите независимости, но зачем? Вы могли бы позволить жизни течь своим чередом, и весь мир завидовал бы вашему счастью.

Я знала, что этот вопрос возникнет, но сейчас ощутила беспомощность под напором эмоций.

— Я не могу этого объяснить. Такое чувство… будто моему духу слишком тесно в моем теле. Будто я взорвусь, если не буду свободной. Или, того хуже, стану усыхать с каждым днем, пока не исчезну вовсе. Оба варианта пугают меня сильнее дурной репутации или скандала.

Лебедь повела бровью.

— Быть может, это оттого, что вы никогда не знали подобных вещей. Вы не представляете, каково это, когда тебя отвергают.

Я коротко усмехнулась.

— Я не представляю, каково это, когда тебя принимают. Меня всегда считали чудачкой, белой вороной. Я ношу в волосах красную розу, тогда как все остальные девушки предпочитают желтую. Я слишком много думаю, слишком мало говорю… Но только не сейчас. С вами мне легко говорить о том, что меня волнует.

— А с другими?

Я пожала плечами.

— Когда я заговариваю об этом с другими, начинается хаос.

Лебедь тихонько улыбнулась чему-то своему.

— Хм-м. Хаос… Одна из моих любимых приправ.

— В самом деле? — пробормотала я. — Мне больше нравится слово «катавасия».

Ее губы изогнулись.

— Еще бы. — Женщина перевела задумчивый взгляд выше, в какую-то точку над моим плечом. Чуть погодя она слабо улыбнулась и покачала головой. — У меня нет ни малейшего сомнения, что однажды я пожалею об этом, но… пора начать наш первый урок.

Мое сердце сжалось от страха, но в то же время я ликовала. Мои мольбы услышаны!

Я стану куртизанкой.

Лебедь поднялась и грациозно прошествовала к двери.

— Пройдемте?

Она привела меня в комнату с книгами и запахом табака — некая атмосфера мужского комфорта. Насыщенно-синий цвет обоев и мягкое отсвечивание темной лакированной мебели превращали красоту Лебеди в нечто неземное. Она становилась мерцающей жемчужиной в глубоком синем море комнаты. Мужчина, сидящий в вольтеровском кресле, был вынужден отвлечься от своей книги и трубки и обратить все внимание на нее.

— В этой комнате он не может не следить за каждым вашим движением.

Лебедь повернулась ко мне и повела изящной бровью.

— Очень хорошо. Большинство людей не уловили бы нарочитого характера интерьера. Наблюдательность у тебя на твердую пятерку, птичка.

Я склонила голову в знак благодарности, но жест получился немного шутовским.

— Благодарю, о мудрейшая.

Она фыркнула. Да-да, Лебедь в самом деле фыркнула. Улыбка, засиявшая на моем лице, была шире Темзы. Как здорово обнаружить под маской мечтательного совершенства такого же веселого непоседу, как ты сам!

Повинуясь импульсу, я взяла Лебедь за руку.

— Спасибо.

Она долго на меня смотрела.

— Не знаю, будешь ли ты по-прежнему благодарна мне через пять лет.

Потом она как будто отмахнулась от этой странной меланхолии и повела меня к приставному столику, на котором стоял графин с коньяком.

— Во-первых, ты должна разобраться, какой алкоголь предпочитает мужчина…

Чувствовать на себе руки мужчины, его влажный и нежный рот на своей коже, наслаждаться его тяжестью и жаром, услаждая при этом его самого… Нет ничего прекраснее искусной, изысканной любви.

Когда я появлялась по утрам в доме Лебеди, в часы, пока свет еще отсыпался после ночных возлияний, она встречала меня с нежным смирением.

Я порядком донимала Лебедь расспросами о ее жизни и мире, и чем больше я узнавала об искусстве любви, тем больше мне хотелось поупражняться в нем самой. Она описывала его откровенно и в то же время лирично. До сих пор мои мысли о мужчинах ограничивались тем, что я глазела на парней, которые выгуливали в парке своих чистокровных верховых. Но каждая новая подробность, которую я узнавала о мужских телах и потребностях, еще больше разжигали мой интерес.

А рассказы о физическом наслаждении, которое я могу однажды испытать! Мое воображение (а также некоторые области тела) распалялось не на шутку. Такое острое осознание собственного потенциала будоражило меня и делало восприимчивой к любому ощущению, Даже скольжение теплой воды по моей коже в ванне казалось новым и сладостным.

Все, что рассказывала Лебедь, буквально впечатывалось в мою память. Я всегда была примерной ученицей!

Этим утром, прозанимавшись с Лебедью неделю, я сообщила родственникам, что портниха срочно вызывает меня на примерку, и те отпустили меня в сопровождении одной только Силлы. Убегая, мы с ней хихикали, как школьницы.

Служанка положила глаз на молодого лакея Лебеди, Джессепа, поэтому ее нетрудно было выпроводить из гостиной, когда мы с куртизанкой сели пить чай.

Вначале Лебедь говорила о свободе своей жизни, о своем положении в обществе и обязанностях, о том, что нужно быть законодательницей моды, а не ее рабой, и что богатство следует направлять на благотворительные цели и покровительствовать искусствам.

— Я хотела бы помогать писателям, — сказала я. — Но боюсь, что вся хорошая литература уже написана!

Лебедь рассмеялась.

— Думаю, так говорит каждое поколение. — Потом ее взгляд посерьезнел. — Офелия, малышка, я должна в который раз спросить тебя об этом. Уверена ли ты в пути, который выбрала? У тебя безопасная жизнь, — жизнь, которая вполне может сложиться гораздо счастливее, чем тебе кажется.

Я покачала головой.

— Поверьте, я никогда не познаю счастья, если моя судьба не будет в моих руках. До тех пор, пока мною помыкают, я обречена на увядание и смерть. — Тут я сверкнула озорной улыбкой: — И потом, как иначе продегустировать полное и разнообразное мен-ю^[17] жизни?

Лебедь печально улыбнулась мне.

— Действительно, как иначе?

Она подалась вперед, чтобы поставить чашку на стол, и я не могла не заметить, что даже такое обыденное движение у нее полно изящества. Я попыталась повторить эту легкость, опуская свою чашку, и с удовольствием отметила, что у меня недурно получается.

— Сегодня мы подыщем тебе дом. Он должен быть не слишком большим, иначе его чересчур дорого будет содержать, но и не слишком маленьким, ибо куртизанку не должны даже подозревать в том, что она экономит. Каждый миг должен ощущаться как потакание желаниям и капризам. Каждая подушка, каждый ковер, каждая серебряная ложка должны демонстрировать изобилие и комфорт, потому что именно за этим к нам приходят мужчины.

— Я думала, они приходят за сексуальными услугами.

Лебедь рассмеялась.

— Господи, нет. Я гораздо больше времени провожу, выслушивая мужчин, чем лаская их. Иногда мне кажется, что их любимый женский орган — это ухо!

К вечеру мы подобрали для меня дом. Он был маленьким, но с приятными пропорциями. Для друзей там имелась гостиная, для любовника — великолепная спальня.

И главное — для меня самой — там была библиотека!

Семь обязанностей куртизанки:

Знать и понимать его

Быть его отрадой и огнем

Быть частью его круга

Поддерживать его в его устремлениях

Вести остроумные беседы и дарить нежные прикосновения

Утешать тех, кто в этом нуждается

Давать силу тем, кто слаб

— Не думаю, что мне понравится мужчина значительно старше меня, — сказала я Лебеди однажды утром, когда мы сидели за чаем, составляя список возможных клиентов.

Мой милый домик на чудесной площади был выкуплен и обставлен, на что, однако, ушла весомая часть моего личного наследства. Мы весело провели время, подбирая декор. Я остановилась на цветах драгоценных камней. Насыщенным оттенкам сапфира и роскошным рубиновым тонам предстояло оттенять мою кожу и намекать благодарным любовникам на предпочтительные цвета их подарков.

И не будем забывать о комфорте. Пока тетушка Берил в блаженном неведении планировала свадьбу, нисколько при этом не ограничивая себя вкусами невесты, я покупала толстые ковры, глубокие мягкие кресла и одну великолепную кровать. К счастью, Лебедь знала всех добросовестных продавцов подержанной мебели в городе.

Я задумчиво пожевала лимонное печенье и продолжила:

— Если он будет намного старше меня, то может возомнить себя кем-то вроде моего дяди и решить, что имеет право мною командовать.

Лебедь задумчиво кивнула.

— Да, лучше начать с кого-нибудь, с кем ты легко справишься. — Она расплылась в улыбке. — Хотя я сомневаюсь, что сам принц-регент устоит перед твоей необыкновенной грудью.

Я закатила глаза.

— Но ведь не все мужчины одержимы грудью?

Лебедь рассмеялась.

— Хвала небу, нет, иначе я очутилась бы в работном доме.

Мы сидели в ее чудесной гостиной, непринужденная элегантность которой быстро стала для меня необходимостью. Каждый день я с ужасом думала, что мне придется оставить этот красивый дом и вернуться к тяжелой, громоздкой мебели и темным, удушливым комнатам тети Берил. Поэтому я регулярно испытывала на прочность рамки дозволенной мне свободы. Силле слишком нравились наши прогулки, чтобы она хоть словом обмолвилась о них моим родственникам. Кроме того, я усыпляла тетину бдительность рассказами о мифической дружбе, которая якобы завязалась у меня с компаньонкой баронессы — пожилой женщиной, которую я в глаза не видела, но которая, как мне представлялось, ужасно скучала от размеренного образа жизни баронессы.

Каждый день я возвращалась домой, вооруженная сочными, но безобидными светскими сплетнями, которые поставляла мне Лебедь, и это делало мою ложь весьма убедительной. Я не обманщица по натуре, но, в моем представлении, мне была объявлена война и я считала себя вправе прибегнуть к отчаянным мерам, чтобы выиграть свою свободу.

Скоро я буду независимой женщиной и жить в собственном доме! Ободренная этой перспективой, я принялась выбирать себе первого покровителя.

Собеседование потенциальных ухажеров получилось у нас гораздо комичнее, чем следовало бы. Лебедь составила список джентльменов, исходя из моих пожеланий и собственного знания света. Все они были довольно молодыми, неимоверно богатыми и холостыми.

Я знала, что в представлении большинства светский брак — по сути деловое соглашение, объединение родословных и собственности. Но я по-прежнему не могла расстаться с наивными грезами об истинном браке. Точно так же, как дети отказываются верить, что на свете нет никаких волшебных единорогов. Как бы это глупо ни звучало, я не хотела оказаться в роли человека, который может нанести вред этому мифическому существу.

Когда мы перешли к самой процедуре отбора, я очутилась в крошечной темной комнатушке за гостиной. Передо мной была маленькая светлая точка, которая превращалась в смотровой глазок, стоило прильнуть к ней лицом. Отсюда довольно хорошо просматривалась гостиная, включая диван, камин и великолепную арфу Лебеди.

Я достаточно многому научилась у Лебеди, чтобы сообразить, каким эротическим целям могла служить подобная комната. У меня всегда было буйное воображение. От таких мыслей по коже побежали сладострастные мурашки.

Когда мистера У. провели в комнату и попросили подождать Лебедь, я с первого взгляда прониклась к нему симпатией. Разумеется, я и раньше видела его, но издалека. Его круг был несколько выше общества моих родственников. Он был высоким мужчиной лет тридцати с небольшим, довольно хорошо сложенным. Волосы у него были темными, а кожа светлой. Любители римских профилей нашли бы его лицо безукоризненным. Лебедь предупреждала, чтобы я не судила по одной только внешности, но пока я не находила причин вычеркивать мистера У. из списка. Он был богат, влиятелен и, предположительно, неглуп. Я с нетерпением ждала его ответов на вопросы Лебеди. Она должна была вот-вот к нему присоединиться…

Но тут, к моему ужасу, элегантный и уточенный мистер У. сунул палец в нос и извлек оттуда нечто настолько отвратительное, что мне пришлось закрыть глаза. Я лихорадочно задергала висевший рядом шнурок звонка. До моих ушей не донеслось ни звука, но я знала, что внизу, на кухне, Силла начеку.

Спустя считаные минуты в комнату вошла Лебедь.

— Мистер У., я вынуждена принести вам свои извинения. Произошло событие, требующее моего неотложного внимания, и мне придется немедленно уехать.

В ее тоне не было ни колебаний, ни желания успокоить. Лебедь была вежливой, дружелюбной и неумолимой. Мистер У. не успел и глазом моргнуть, как очутился на крыльце.

Потом дверь в мою комнатушку отворилась.

— Господи, что стряслось? — хмуро спросила Лебедь. — Я считала его довольно перспективным.

Ни слова не говоря, я схватила ее за руку и потащила в некогда идеально чистую гостиную. Кончиками двух пальцев я перевернула шелковую подушку, которая лежала на диване. Визг Лебеди, вероятно, пробил бы барабанные перепонки отвратительного неряхи, бежавшего с места преступления.

Слуги Лебеди почти два дня отмывали комнату. Диван отправили на свалку и заменили еще более изысканным образцом мебельного искусства.

— Я отослала счет мистеру У., — сообщила довольная Лебедь. — Он заплатил, не пикнув.

— Еще бы!

Следующий джентльмен был гораздо благовоспитаннее. Молодой лорд Т. являл собой прекрасный худощавый образец британского близкородственного скрещивания. Его кожа была бледной, как молоко, а волосы светлыми, точно кукурузные рыльца. Я решила, что при моей черноте из нас получится видная пара.

На сей раз дело решил плевок в камин. И то был не просто результат скромной прочистки горла. Лебедь распорядилась, чтобы очаг оттерли песком, и заменила ковры, на случай если на них попали капли. И снова джентльмен заплатил без единого возражения.

— Может, стоит чаще такое проделывать, — сказала я Лебеди, смеясь. — Обновишь интерьер всего дома.

Она вздрогнула.

— Иногда избыточные знания опасны. Я уже никогда не смогу посмотреть в глаза этим двоим, никогда в жизни!

— Они все такие мерзкие?

Лебедь задумчиво посмотрела на меня.

— Раньше я так не думала.

Что до меня, то я начала отчаиваться встретить мужчину, который не извлекает из себя нечто тошнотворное, стоит женщине отвернуться. Однако следующий претендент, появившийся на пороге гостиной, вселил в меня надежду.

Он был высокими стройным, молодым и довольно красивым. Я поймала себя на том, что заворожена его тонкими правильными чертами и тем, как солнце блестит в его светлых волосах. Он ожидал хозяйку стоя и за те несколько минут, что она отсутствовала, раз пять нервно поправил галстук. Его волнение показалось мне обворожительным. Он был достаточно богатым и уверенным в себе и всерьез мог рассчитывать на благосклонность Лебеди, но не настолько чванливым, чтобы считать исход собеседования делом решенным.

Лебедь вошла в комнату и улыбнулась. Он поклонился и дважды прочистил горло, прежде чем поздороваться с ней. Восхитительно! Более того, когда он кланялся, с моего наблюдательного поста открылся преинтереснейший вид. Мне всегда претили худосочные тылы. Но у этого парня были ягодицы наездника. Интересно, руки у него тоже загрубелые? Я прильнула к глазку и с большим интересом стала слушать беседу.

После того как они расселись и обменялись общими фразами, Лебедь задержала на госте серьезный взгляд.

— Мистер П.

Он улыбнулся.

— Пожалуйста, зовите меня Роберт. Когда я слышу «мистер П.», мне вспоминается старший брат.

Хм-м. Младший сын. С точки зрения общественного положения, это не обязательно было недостатком, ибо Роберт принадлежал к П. — старинному роду такого богатства и влияния, что даже я о них знала. К знати они не относились, но заключили столько браков с аристократами, что свет принимал их без всяких «но» и «может быть».

Роберт производил впечатление весьма завидного жениха.

Лебедь была явно очарована не меньше меня, ибо оставила свою грозную элегантность и одарила молодого человека искренней улыбкой.

— Спасибо, Роберт. Это честь для меня.

Она бросила взгляд в сторону моего смотрового глазка.

Как же мне хотелось дать ей сигнал! Да, да, он мне нравится!

Лебедь позволила дразнящему огоньку вспыхнуть во взгляде, потом, пока Роберт возился с галстуком, облизала губы и повела бровями. Да, она, безусловно, находила его очень даже съедобным. Когда тот поднял голову, перед ним снова сидела невозмутимая куртизанка и в ее прекрасных глазах не было и намека на озорство.

Он снова прочистил горло, а пальцы опять потянулись к галстуку. Первым делом найду ему нормального камердинера, который позаботится, чтобы узел его галстука мог пережить даже тропический ураган.

— Я весьма польщен, что вы согласились встретиться со мной, — сказал Роберт. — Я обнаружил, что в моей жизни недостает такого человека, как вы. Я слишком молод, чтобы жениться, но при этом слишком зрел, чтобы довольствоваться одними мечтами о любовнице. Кроме того, у меня есть политические амбиции, — серьезно говорил он. — Такая изящная и сведущая хозяйка, как вы, окажет мне огромную помощь. Однако я не смею думать, что женщина вашего ранга найдет интересным такого, как я.

Скромный, в придачу. Я хотела слизнуть его с ложки!

Лебедь грациозно склонила голову.

— Я заинтересована в том, чтобы заводить ценных друзей, — сказала она, — но сегодня пригласила вас, чтобы понять, подходите ли вы… другой особе.

Роберт нахмурился, его лицо разочарованно вытянулось.

— Другой особе?

Лебедь улыбнулась.

— Да. Близкая подруга недавно вернулась из Бельгии, где ухаживала за увядающим любовником. Ей нравилась спокойная бельгийская жизнь, но теперь она готова вновь осесть в Англии. Разумеется, она чрезвычайно миловидна, а кроме того, умна и образованна. В Брюсселе она пользовалась неслыханной популярностью. Его высоч…

Лебедь выдержала паузу, чтобы Роберт успел осмыслить ее оговорку, и продолжала как ни в чем не бывало:

— Джентльмены буквально умоляли ее остаться, но ей хотелось вернуться домой. Однако она пробыла за границей достаточно долго, чтобы выпасть из жизни английского света. Сейчас она в некотором роде… на распутье.

При этих словах она понизила голос до бархатного полутона, намекая, на что способна распутная женщина, которая оказывается на распутье. Роберт сделал стойку, как сеттер, унюхавший дичь.

Фантастика. Надо взять на вооружение.

— Она… я бы мог…

Лебедь вежливо переждала очередной приступ прочищения горла, во время которого Роберт пытался справиться с явной вспышкой возбуждения.

— Будет ли ей интересно со мной увидеться?

Увидеться с ним? Я хотела, чтобы его завернули в упаковочную бумагу и доставили к моему новому порогу сегодня же после обеда, но Лебедь предостерегала, чтобы я не позволяла своим низменным желаниям принимать решения вместо себя. Впрочем, во всех остальных отношениях Роберт тоже казался идеальным.

История о бельгийском любовнике удивила меня, но я тут же вообразила зрелого аристократа — человека благородного и обладающего изысканным вкусом, не говоря уже о неком весьма возбуждающем акценте, — который печально увядал от чего-то не слишком болезненного и отвратительного, раз я отважно поддерживала его дух своим обаянием и красотой. Штефан, назвала я его. Штефан фон Долкен, из брюссельского рода фон Долкенов, конечно. На миг я даже почувствовала грусть от расставания с ним. Какой чудесный был человек… Сколько замечательных минут провели мы вместе, Штефан, я… и король, разумеется.

Я ждала, не позовет ли меня Лебедь сразу, но та не стала этого делать. Она сказала Роберту, что поговорит со мной о нем, и следующие десять минут они пили чай, обсуждая предстоящий бал у леди Монтроз и вспоминая прошлогодние события, самым ярким из которых, видимо, оказалось неудавшееся выступление поющего осла. Возможно, осел все-таки спел, но не слишком удачно. Трудно было разобрать из моей охотничьей засады. Как только Роберт ушел, я выскочила из укрытия и закружилась по гостиной, как ребенок рождественским утром.

— Я хочу его!

Лебедь улыбнулась.

— Еще бы! Будь он на несколько лет старше, я бы сама за него поборолась.

Я прищурилась и шутливо пригрозила:

— Руки прочь!

Потом оставила свою свирепую позу и завертелась по комнате.

— Он совершенство! Я его обожаю!

— Знаешь… — Лебедь нашла что-то занимательное на ободке своей чашки. — Вероятно, ты смогла бы убедить его ухаживать за тобой официально. Рано или поздно он женится, а ты можешь быть подходящей парой, если некая светская дама окажет тебе посильное содействие.

Я перестала вертеться и сморщила нос.

— Брак? Фу!

Набаловавшись, я упала в кресло, которое только что освободил Роберт. Оно было большим, а я маленькой, поэтому мои ноги немного не доставали до пола. Я закинула их на подлокотник.

— Мне нравится Роберт, я нахожу его привлекательным, но если бы я стремилась к браку с богатым красивым мужчиной, то с таким же успехом могла бы просто выйти за лорда Эшфорда.

— Хм-м.

Лебедь была непроницаема.

Ненавижу непроницаемость.

Я села ровно, чтобы она восприняла меня серьезнее.

— Я хочу свободы. Для человека, с которым я официально не знакома, Роберт мне очень понравился, но зачем вместо любовницы становиться ему невестой?

— О, могу привести несколько тысяч причин, — задумчиво проговорила Лебедь. — Тысячи тысяч.

Я положила руки на подлокотники кресла и откинулась на спинку, точно королева на троне.

— Разумеется, я намереваюсь освободить его от нескольких тысяч. А потом пусть женится на каком-нибудь милом невинном создании, которое только и мечтает, чтобы вести его хозяйство и рожать ему детей.

— А о чем мечтаешь ты, Офелия? — Лебедь поставила чашку на поднос. — Будь у тебя богатство и свобода, на что бы ты их употребила?

Я посмотрела на фреску с нагими херувимами, украшавшую потолок гостиной.

— Мой отец был ученым, а мать бунтаркой. Я — ни то и ни другое. Мне нравится только одно: я люблю читать. На мой взгляд, нет ничего прекраснее, чем всю жизнь быть свободным читать, когда вздумается.

Лебедь рассмеялась.

— Не думаю, что это тянет на дело всей жизни.

Она налила чаю мне и вторую порцию себе, улыбнулась и высоко подняла свою чашку.

— Тем не менее выпьем за тебя и за то, чтобы ты стала очень начитанной женщиной.

Мы шутливо чокнулись и выпили за мое светлое будущее. У меня был дом, и я выбрала любовника. Я была готова.

Однако когда я сказала об этом Лебеди, та покачала головой.

— О нет, милая Офелия. Ты еще совершенно не готова справляться с мужчиной в одиночку. — Ее лицо стало очень серьезным. — Прежде чем завести любовника и предстать перед ним опытной куртизанкой, недавно приехавшей из Бельгии, ты должна кое-чему научиться.

Тон Лебеди тревожил. Чувствуя, что у меня перехватывает дух, я наклонилась ближе и завороженно, почти шепотом, спросила:

— Чему? Чему я должна научиться?

Лебедь отставила чашку и сложила руки перед собой.

— Прежде чем занять место в постели любовника, ты должна изучить…

Я ждала, не в силах вздохнуть.

— …семь грехов куртизанки.

Глава седьмая

Я бежала под дождем от дверцы наемного экипажа к порогу Лебеди, пряча лицо под капюшоном одолженного плаща. Было почти одиннадцать ночи, и родственники думали, что я мирно сплю в своей постели и вижу сны о свадьбе, до которой оставалось меньше двух недель. На самом деле я украдкой выбралась из дому в платье и плаще Силлы, которая тем временем свернулась калачиком в моей постели, стараясь выглядеть достаточно фигуристой на случай, если кто-то решит ко мне зайти.

Лебедь встретила меня у двери, быстро обняла и протянула горячую чашку пряного вина. Потом опустилась передо мной на колени и сняла с меня промокшие туфли. За руку она отвела меня к себе в комнату и помогла освободиться от платья и нижнего белья. Я осталась нагой и, дрожа от волнения, принялась большими глотками пить горячее вино. Лебедь вернулась минуту спустя, и теперь на ее тонкой руке висела какая-то ткань. Она взяла бокал из моих окоченевших ладоней.

— То, что нужно, — с довольным видом сказала куртизанка. — Подними руки.

Я повиновалась без возражений, ибо ночь уже обрела оттенок нереальности. Когда прохладное шелковое одеяние заскользило по коже, которая и без того стояла дыбом от нервозности, все мое тело конвульсивно вздрогнуло.

Ласковые руки распустили и расчесали мои волосы. Нежные пальцы завязали узел платья сзади на шее.

— Вот. — Лебедь повернула меня к высокому зеркалу. — Ты потрясающе выглядишь.

Я выглядела более чем обнаженной.

Как человек может выглядеть обнаженнее голого — большая загадка. И все же тонкость шелка и то, как мои соски проглядывали сквозь ткань розовыми бутонами, а тень моего лобка манила темным приглашением…

— Я выгляжу как грех, который ждет свершения.

Лебедь рассмеялась.

— В самом деле.

Я попыталась глотнуть, но в горле пересохло. Я думала об этой ночи, планировала и ждала ее, и все же, когда я потянулась за чашей с вином, мои руки дрожали. Не успела я сделать и глотка, как ее у меня отобрали.

— Офелия, если ты не хочешь чувствовать, то возвращайся в свой маленький мирок и выходи за своего жениха.

Лебедь подняла бровь и смерила меня взглядом.

Я хотела чувствовать.

Я закрыла глаза и глубоко вдохнула.

— Хочу чувствовать все — хорошее и дурное.

Лебедь улыбнулась и поставила вино на туалетный столик.

— Сегодня будет только хорошее, можешь мне поверить. Наш джентльмен весьма искусен.

— Но кто он? Как его зовут? Откуда он?

— Он друг, человек, которого я знаю много лет. Он умелый и внимательный любовник. — Лебедь в шутку погрозила мне пальцем. И я уже говорила, не забывай правила. Имя мужчины и его общественное положение ничего не значат. Ты больше не охотишься за женихами. С этой минуты ты будешь выбирать любовников, как подсказывает сердце и разум, а не диктат общества.

Человек из мира Лебеди. Умелый любовник. Я не задумывалась об этом, но если состоятельные мужчины нуждались в куртизанках, то, быть может, у богатых женщин были такие же потребности… Мне еще многому предстояло научиться.

— Значит, это нечто вроде проверки? Я должна пустить этого мужчину к себе в постель, независимо от того, понравится он мне или нет?

— Это не проверка, — покачала головой Лебедь. — Мы отдаемся по любви, ради дружбы или слепой страсти, но всегда, всегда по своей воле.

Она ласковым жестом убрала волосы с моего лба и продолжила:

— Подарки, драгоценности, дома и слуги — это не плата. Это необходимые условия, чтобы мы могли целиком посвящать себя счастью избранника, не отвлекаясь на проблемы и тревоги.

Ее мягкий мелодичный голос успокаивал мои возбужденные нервы. Я закрыла глаза и сосредоточилась на руках, которые ласково поглаживали мне лоб.

— Мама делала так, когда я не могла уснуть, — пробормотала я.

Лебедь шутливо дернула меня за волосы.

— Я похожа на чью-нибудь мать? — Она обхватила мои щеки ладонями и посмотрела мне в глаза. — Ты полностью оправилась от визита к акушерке на прошлой неделе?

Я кивнула и тут же покраснела, вспомнив тот день, когда мне вскрыли девственную плеву. Лебедь называла это «расцветом», уверяла, что почти не будет больно, и больно не было… почти.

— Если предоставим это любовнику, будет гораздо больнее, — сказала она тогда. — Можешь мне поверить.

Теперь, отступив на шаг, она постукивала пальцем по подбородку, осматривая меня с головы до ног.

— Да, неплохо.

Я повернулась к зеркалу и попробовала оценить себя беспристрастно. В полупрозрачном платье, наброшенном на тело наподобие римской тоги, с распущенными по голым плечам волосами, я и сама выглядела распущенной, бесстыжей и в чем-то даже… аппетитной.

Раньше я частенько вздыхала по такой грациозной стройности и элегантному росту, как у Лебеди, но теперь я впервые осознала, что у невысоких, пышных и фигуристых есть свои преимущества. Мои полные груди и округлые ягодицы мерцали сквозь ткань подобно обильной плоти языческих богинь.

— Я выгляжу…

— Ты выглядишь воплощением грез любого мужчины, — без зависти проговорила Лебедь. — Мне бы такие груди!

Она прильнула к моему плечу и улыбнулась мне в зеркало.

— Джентльмен ждет, малышка.

Лебедь взяла меня за руку и повела по коридору. В конце была дверь. Медная задвижка поблескивала в пламени свечи, которую несла Лебедь. Я гипнотизировала ее, пока мерцающий металл не смазался и не поплыл перед моими воспаленными глазами.

Там мужчина. Незнакомец, который хочет сделать со мной что-то бесстыдное.

Я нервничала и боялась, но это не мешало предательскому жару разгораться между моими бедрами. В конце концов, я была здоровым, молодым животным. Настало время, чтобы во мне проснулось желание.

Тот факт, что мужчина был незнакомцем, будоражил меня сильнее, чем я смела себе признаться. Осознание этого ютилось в самых темных уголках моих мыслей. Отдаться так означало нарушить все правила приличия, которым меня учили. Это было порочное, распутное действо, вульгарный и бесстыдный акт.

Неоспоримый акт свободной воли.

— Входи, — шепнула Лебедь. — Он ждет тебя.

Рука, словно чужая, потянулась к мерцающему пятну дверной защелки. Мои пальцы оцепенели от страха так, что металл не показался прохладным на ощупь. Я услышала щелчок замка.

Нет. Подожди. Я не готова…

Дверь передо мной распахнулась.

В комнате мягко мерцали свечи. Я смутно отметила, что спальня обставлена так же изысканно, как и весь роскошный дом Лебеди, но эта мысль лишь слабой тенью скользнула по моему сознанию.

Я видела только его.

Он стоял в центре комнаты. Он повернулся, и на миг мне показалось, что его черты скрыла тень. Потом я с тревогой поняла, что верхнюю часть его лица закрывает маска. Лишь темные глаза горели в прорезях черного шелка. Это делало его не просто незнакомцем. Это делало его таинственным, волнующим видением. Призраком.

Никем.

Я судорожно сглотнула, и мое тело захлестнуло приливом горячей крови. Он не был мужчиной. Он был всеми мужчинами сразу. Я поняла, что мне это и нужно. Мне нужна анонимность. Эта ночь, этот урок не будет супружеством, не будет даже любовной связью. Это будет секрет между незнакомцами — двумя людьми, которые останутся друг другу чужими. Сегодня будет просто наслаждение, — наслаждение без последствий и значимости за пределами момента.

О, как же я порочна, если хочу этого! А я хотела. Меня одолевало желание протянуть руку и коснуться этого видения, этого высокого, хорошо сложенного незнакомца в маске, который научит меня всему, что я хочу знать. Я медленно пошла к нему.

С каждым моим шагом он как бы вырастал. Наконец я оказалась достаточно близко, чтобы коснуться его. Когда я подняла глаза к скрытому маской лицу, он опустил голову, чтобы встретить мой взгляд, и я разглядела его густые темные волосы и массивную челюсть.

А еще рот. Этот рот приковал мое внимание. Губы были идеальными: не слишком полными и не слишком тонкими. Теперь, когда ничего другого не было видно, рот приобрел значимость, о которой я не подозревала. Я поняла, что у мужчины обязан быть красивый рот.

Я неосознанно провела кончиком языка по собственным губам. Уголки его красивого рта приподнялись.

— Привет, — сказал он.

Его голос прозвучал тихо и хрипло, почти как шепот, но достаточно проникновенно, чтобы дрожь пробежала по тем частям тела, о которых я не привыкла даже думать. Я хотела заговорить, но язык не слушался. В горле пересохло. Я была напугана.

И возбуждена. Я чувствовала, как пульсирует мое лоно, даже сквозь оглушительный стук сердца. При желании я могла повернуться и уйти, пока мы даже не поздоровались друг с другом.

Я осталась.

Дело было не в необходимости научиться быть самой блистательной куртизанкой на свете — я всегда была предприимчивой, а в том, что Лебедь уже заключила от моего имени соглашение с Робертом. Мне не нужно было никому доказывать свои способности.

— Ты очень тихая.

Мужчина подошел ближе.

Я выдавила из себя нечто идиотское:

— Да, сударь.

Он остановился передо мной так близко, что пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо.

Господи, дай мне сил. Маска будоражила меня все больше. Я хотела чего-то анонимного, чего-то распутного и восхитительно грешного. И очень боялась, что нашла это.

— Так вот, моя молчаливая леди, должен сказать, что я этого не одобряю. Я хочу, чтобы ты говорила.

Говорила что? В мыслях царил хаос.

— Да, сударь.

Боже, я так и сыплю остротами.

Он приподнял мой подбородок большим и указательным пальцами. Я слегка дернулась, когда он прикоснулся ко мне, ибо его теплая кожа обожгла меня, словно огнем. Он надолго задержал на мне взгляд.

— Скажи «член».

Попроси он меня об этом две недели назад, я бы ответила без тени смущения, потому что для меня это слово означало руку или ногу или просто часть чего-нибудь. Но теперь нет. Лебедь объяснила мне, что мужчины называют так свое мужское достоинство.

Его прикосновение сделалось чуть грубее, и он аккуратно, предостерегающе встряхнул меня за плечи.

— Мы не одолеем за ночь первого греха, если ты не сможешь произнести такое простое слово.

Я судорожно сглотнула.

— Ч-член.

— Попробуй еще раз.

Я уняла дрожь в животе.

— Член.

Мне понравилось, как уверенно это прозвучало.

— Кунка.

Я лишь удивленно заморгала в ответ. Я никогда не слышала этого слова. Он улыбнулся. Его губы были идеальными. Я не могла отвести от них глаз.

— У меня член. У тебя кунка. Скажи «кунка».

Ах! Это название моих гениталий. Весьма неприличное слово, я поняла это без объяснений. Изгиб его рта подсказал мне: он хотел услышать от меня грязные слова.

Наконец вспышка привычной дерзости согрела мои трясущиеся руки. Я встретила его взгляд, облизала губы и, вспомнив об уловке Лебеди, понизила тон.

— Кунка, — произнесла я.

У меня получился почти стон.

Теперь пришла его очередь глазеть на мой рот. Я была этим весьма довольна, пока он не повысил ставки.

— Скажи «трахаться».

О боже. Теперь он по-настоящему непристоен. Я решительно вдохнула.

— Тр… — Еще глоток воздуха. — Тра…

Он насмешливо фыркнул:

— Не пройдет и ночи, как ты скажешь: «Трахни мою кунку своим членом». Ты будешь повторять это снова и снова. Ты даже будешь кричать это.

Черт! Признаюсь, у меня немного подогнулись колени, но я выровняла их силой воли и встретила его взгляд.

— В таком случае вам лучше не растрачивать ночь впустую, сударь, ибо на это может потребоваться немало времени.

В ответ он скользнул рукой мне под затылок и потянул за узел на шее. Я ахнула, когда шифоновая ночная сорочка сбежала с меня, как вода с обрыва. Я оказалась полностью обнаженной, мерцающей и бледной перед его одетой темнотой. Я быстро перебросила волосы вперед, чтобы они прикрыли груди, и сцепила руки перед гениталиями. Перед кункой…

Он долго молчал, не двигаясь, только смотрел на меня сквозь прорези в маске. Непроницаемый.

Ненавижу непроницаемость.

Абсолютная уязвимость больно ударила по моей уверенности и нервам, начисто отбив охоту дерзить. Я поджала хвост. Выяснилось, что я вовсе не такая храбрая и отчаянная, как мне казалось, когда я затевала это возмутительное мероприятие. Я была девушкой, практически девственницей, слишком испуганной, чтобы противиться бесцеремонному незнакомцу в маске, пожиравшему меня глазами.

Сцена тянулась целую вечность. Напряжение сделалось для меня невыносимым. Я не умею терпеть. Я беспокойно переминалась с ноги на ногу. Перебирала пальцами. Суетилась.

Он наблюдал за мной, скрестив на груди руки.

Наконец я не выдержала:

— Что вы разглядываете?

— Когда ты суетишься, у тебя соблазнительно подрагивают груди. Я просто наслаждался представлением.

Я опустила взгляд и с ужасом поняла, что из-за моей неспособности стоять спокойно занавески из моих темных локонов приоткрылись, довольно откровенно обнажив груди.

— Особенно мне нравится, как бесстыдно выглядывают твои соски. — Его голос изменился, превратившись из бархатного шепота в мужское рычание. — Такие розовые. Они немного покраснеют, когда я буду их сосать.

О, я уже хотела, чтобы он их сосал, и посильнее. Я хотела, чтобы он брал их в рот и тянул к себе, пока я не закричу его имя.

Я не знала его имени.

— Пока что зови меня Сударь, — сказал он, когда я спросила. — Лебедь говорила, что тебя зовут Офелия.

— Да.

Не думай о сосках. Я не могу не думать. Нет. Впрочем, было уже поздно. Я почувствовала, что у меня между бедер стало влажно. Я прокашлялась.

— Сударь…

— Да, Офелия?

Он подошел достаточно близко, чтобы убрать мои волосы с плеч за спину, но при этом не отводил глаз от моих затвердевших сосков.

Его руки задержались над моими грудями, и я почувствовала, как тепло его ладоней согревает мою холодную кожу. До сих пор он касался только моего подбородка.

Я хотела его.

— Сударь, а вы… вы не будете снимать одежду?

Он посмотрел мне в глаза.

— Готова умолять о моем члене, Офелия?

Его глаза были темными, как ночь. Глаза из оникса, как у египетского бога.

Или демона.

Мне было абсолютно все равно, какой вариант вернее. Возможно, демон лучше подходил в спутники тому, кто шагает по дороге греха.

Тут его горячие руки мягко легли на мои обнаженные плечи, и я охнула. Он двигался медленно, обходя меня по часовой стрелке, ни на секунду не отрывая рук от моей кожи, скользя по моим плечам, шее и груди. Вниз по внешней стороне руки, вверх по внутренней. Вокруг талии и по бедрам. За его горячими ладонями по моей коже тянулись огненные следы, пылающие воспоминанием об ощущениях. Я почти ждала, что они будут светиться в полумраке.

Никто и никогда не прикасался ко мне так. У меня не было ни гувернанток, ни нянь. Мать дожидалась моей независимости с младых ногтей, поэтому с тех пор, как мне исполнилось десять, никто даже не видел меня голой в ванной. Я мылась, одевалась и ухаживала за собой сама, так что моя кожа была такой же девственной, как и все остальное.

Он грабил мою кожу. Он опустошал ее безжалостно, как орды викингов. Он касался меня всюду, скользя ладонями и пальцами по животу, кружа по сферам ягодиц, поднимая и собирая в ладони мои упругие, пылающие груди, обхватывая мою невинную плоть жаркими, ласковыми руками. Он все двигался и двигался по кругу, дразня, касаясь, лаская… Тело, лицо, он пробегал пальцами даже по моим волосам. Моя кожа пробуждалась — никогда прежде такого не было.

И пробуждалась она голодной. Подобно животному, которого слишком долго не кормили, она хотела еще и еще.

Я была всего лишь пленницей внутри возбужденного сосуда. Я дрожала, запутавшись в сетях дразнящего и манящего наслаждения. Его руки скользнули между моих бедер, но не коснулись влажного лона.

Кунки. Моей увлажнившейся кунки.

Теперь я понимала, что слова имеют значение. Рано или поздно я буду его умолять и мой воспаленный ум должен будет найти верные слова, чтобы насытить мою изголодавшуюся плоть.

Когда его горячие руки скользнули в незащищенную ложбинку между ягодицами, я закрыла глаза. Да. Наконец-то.

Он стал дразнить губы моей кунки. Его пальцы порхали вверх и вниз по скользким створкам, но не входили внутрь, хотя, признаюсь, я пыталась прижаться ближе. Он нашел маленькую чувствительную область сразу за ними, о существовании которой я даже не подозревала. Кончик его указательного пальца, скользкий от путешествий по моей кунке, быстро погрузился в анус, заставив меня ахнуть и задрожать от неожиданного удовольствия, и двинулся дальше, снова вверх по мне.

Не было ничего святого. Ни один дюйм моей кожи не остался нетронутым. Его прикосновение вторгалось. И приглашало. Оно провоцировало, оскорбляло и возбуждало. Я была одурманена и пьяна им, потрясена и взбудоражена. Оно срывало покровы с и так уже нагого тела.

Потом оно стало менее нежным. Не жестоким, но более грубым, более требовательным. Он толкал, сжимал, щипал, дергал. Мои соски затвердели и заострились под его дразнящими прикосновениями, ягодицы порозовели, по коже головы, где его пальцы хозяйничали в моих волосах, пробегали мурашки. Он запрокинул мою голову и всунул скользкие пальцы мне в рот, заставляя почувствовать себя на вкус.

Соль. Сметана.

Я хотела, чтобы он точно так же вставил пальцы мне в кунку. Я сочилась желанием. Он словно прочел мои мысли и спустился горячей бесцеремонной рукой по животу, крепко обхватив кунку. Я вздрогнула и закрыла глаза.

— Да, — шепнула я пересохшими губами, — пожалуйста.

Внезапно он схватил меня за предплечье свободной рукой и повернул так, чтобы я прижалась спиной к его животу. Возбужденной коже пришлись по вкусу твердые пуговицы жилета, скребнувшие по спине. Распаленные ягодицы восприняли гигантскую выпуклость на его брюках как принадлежащую мне и уверенно на ней устроились.

— Чего ты хочешь, милая Офелия?

Я извивалась и хватала воздух губами. Его рука грубо терла мою кунку, но не входила во влажные ворота.

— Скажи слова, Офелия.

Я стонала и ерзала на нем туда-сюда, но он не знал пощады.

— Скажи их.

— Коснись меня, — взмолилась я. — Пожалуйста, коснись меня.

— Я касаюсь, — прохрипел он, обжигая дыханием мое ухо.

Я захныкала от нетерпения.

— Нет! Коснись меня внутри!

— Мы называем это по-другому, верно?

— Трахни меня! — взвыла наконец я. — Трахни мою кунку пальцами!

Когда его длинные, чуть огрубелые пальцы проникли внутрь скользких складок моей кунки, я чуть не закричала от облегчения. Я билась и дергалась на нем, пока он накрепко не прижал мое тело к своему, обхватив меня свободной рукой за талию. Несмотря на предыдущую жесткость, он проник в меня медленно, почти благоговейно. Я не смогла даже пошевельнуться. Я лишь уронила голову ему на плечо и часто дышала, пока он вводил глубоко в меня свой длинный палец до самой последней костяшки. Долгий животный стон вырвался из моего горла.

— Это «первый грех», моя восхитительная Офелия… — Его дыхание было жарким и влажным у моего уха, а голос хриплым и низким. — Первый грех — это похоть.

Глава восьмая

Все мое тело было словно в огне. Я никогда не испытывала ничего подобного этому порочному пробуждению. Я превратилась в обезумевшее создание, умолявшее незнакомца в маске сделать со мной то, о чем несколько недель назад не могла даже подумать.

Он стоял позади меня, по-прежнему полностью одетый на фоне моей наготы, не сделав ничего особенного, только коснувшись меня руками. Как простое прикосновение могло разжечь во мне такую неистовую страсть?

Его длинный палец погружался в меня и возвращался на поверхность снова и снова, а я дрожала и всхлипывала в тисках мужчины. Колени едва держали меня. Если я упаду на ковер, упадет ли он вместе со мной? Накроет ли своим тяжелым, теплым телом? Возьмет ли меня на полу, слушая, как я умоляю не останавливаться?

Подобные опасные мысли были всего лишь обрывками сознания среди хаоса в моей голове. По большей части мое сознание состояло из ненасытного, болезненного, пульсирующего желания. Огрубелые, как у наездников, руки Сударя, воспламеняли. Его скользкий палец вонзался в меня снова и снова, плавно катаясь по чувствительной плоти того сокровенного маленького бугорка, для которого у меня не было названия. Все мое существо сжалось до размера этого бугорочка, а быть может, это он стал мной, ибо в мире перестало существовать что-либо, кроме мозолистого пальца, порхающего надо мной, пронзающего меня, бросающего меня в дрожь. Меня тянуло к чему-то, чего я никогда не знала прежде. Я хотела чего-то… чего-то большего.

Палец замедлился, потом остановился. Я охнула и протестующе застонала, когда он начал выходить из моего тела дюйм за дюймом. Я чувствовала себя беззащитной, пустой и неудовлетворенной. Что это за безумие?

— Еще нет, милая блудница, — шепнул глухой голос мне в ухо.

Когда его рука перестала меня держать, я пошатнулась — трясущиеся колени не выдерживали моего веса. Он осторожно прислонил меня к столбику кровати, голой спиной к прохладному резному дереву. Я убрала руки за спину, чтобы держаться за столбик, и уронила голову на грудь, прячась под водопадом волос и пытаясь ухватиться за это ощущение его. Куда я пыталась дойти? Я не знала, но понимала, что не найду туда дорогу сама. Мое тело становилось охладелым и одиноким без его прикосновений, без его сильного присутствия, без его горячего дыхания возле моего уха.

Я нуждалась в этом незнакомце, в этом «Сударе».

Это откровение должно было встревожить и даже напугать меня. Я, которая так отчаянно боролась за свою свободу, охотно отдавалась во власть этого неизвестного мужчины. И все-таки я не боялась. В этом открытии была сила. В том, как мое тело отзывалось на его огромные, бесстыдные руки, была свобода. Каким-то внутренним чутьем я знала, что если продержусь эту ночь, то научусь летать.

Я почувствовала, что его большие руки гладят мне волосы. Он обхватил мои скулы ладонями и приподнял мое лицо. Я посмотрела на него, дрожа и задыхаясь, позабыв о своей наготе.

— Скажи «трахаться».

Я втянула в легкие воздух.

— Трахаться.

Порочное слово легко слетело с моих губ — ведь кто, как не я, только что кричала его во весь голос? Этот послушный лепет не шел ни в какое сравнение с моими недавними воплями.

— Нагая и нечестивая. — Его красивые губы изогнулись. — И в то же время такая утонченная. Мои аплодисменты.

Нелепо было гордиться собой, как школьнице, получившей хорошую отметку, но я гордилась. Впрочем, разве это не одно из препятствий, преодолеть которые мне нужно на пути к своей цели? Я должна гордиться.

Я, кажется, уже упоминала, что исключительно быстро учусь.

Он продолжал смотреть на меня из-под густой тени маски. Что он видел? Я была так увлечена собственными переживаниями, что не задумывалась о его нуждах.

Хорошие куртизанки вряд ли такое допускают.

Я подняла руки и несмело провела ладонями по его груди, скользнула по жилету, вверх под накидку и вниз по плоскому, твердому животу. Его тело было таким сильным под богатой одеждой. Я никогда раньше не прикасалась к мужчинам, но ожидала чего-то более мягкого от джентльмена. У Сударя было тело рабочего, руки конюха, а одежда и манеры лорда.

Возможно, такие требования и предъявлялись к наемным любовникам. Лебедь подчеркивала, что хорошая спортивная форма и грация чрезвычайно важны для куртизанки. В наемном любовнике должны цениться сила и выносливость, не так ли?

Мне вдруг ужасно захотелось испытать эту силу и выносливость на себе.

— Не желаете теперь снять одежду, Сударь?

Он замер под моими несмелыми руками. Я положила ладонь ему на грудь и почувствовала стук его сердца, подобный галопу лошади по твердой дороге. Он хочет меня.

Я полнее ощутила свою власть. Шагнув ближе, я скользнула к застежке его жилета и потеребила верхнюю пуговицу кончиками пальцев.

— Я дождусь, пока меня попросят, — сообщила я.

— Я не стану просить, — ответил он резким шепотом.

Он не злился. Он пылал. Мне стоило лишь бросить взгляд на ширинку его брюк, чтобы понять это. Невинность невинностью — хотя возможно, я была уже не так чиста, — но все видели, как спариваются животные. В общем и целом я понимала, что произойдет. Лебедь пыталась объяснить более подробно, но я так волновалась, что почти не слушала. Как бы там ни было, мое невежество меня не удручало. У меня было огромное желание учиться.

Поэтому я стала без спросу раздевать своего замаскированного любовника. Первым делом я медленно расстегнула пуговицы жилета, обнаружив под ним льняную сорочку. Когда темная парчовая безрукавка распахнулась, я сбросила ее с плеч вместе с накидкой. Чуть колючая шерстяная ткань сползла на пол, и я погладила ее напоследок, ибо знала, что буду скучать по ощущениям, которые она подарила моей возбужденной плоти.

Скорее на ощупь, чем на глаз, я принялась развязывать галстук. Первые несколько мгновений ничего не выходило. Потом я раскусила секрет узла и вскоре сорвала его с шеи Сударя и триумфально обвязала им свою.

— Сувенир, — пробормотала я.

— Да, позднее он может нам пригодиться.

Его шепот был почти рыком.

Мои колени подогнулись от мыслей, которые он спровоцировал, но я преодолела слабость. Рубашка оказалась уже наполовину расстегнутой, и я поймала себя на том, что заворожена треугольником оголенного мужского тела у меня перед глазами. Грудь Сударя была такой же смуглой, как лицо и руки, — опять же, как у батрака, который работает в поле по пояс голым. Может быть, утром он уйдет от меня засевать ниву? А может — при этой мысли мне стало трудно удерживаться на ногах, — он регулярно занимается любовью на улице? Перед мысленным взором вспыхнула картинка: голый и мокрый от пота Сударь возвышается над женской фигуркой в густой траве. Разумеется, у этой женской фигурки были темные волосы и пышная грудь.

Потом я вспомнила, что не нужно фантазировать, если передо мной мои грезы во плоти. Я выдернула рубашку из брюк и стащила ее через голову. Точнее, попыталась, но, явно не дотягивая до своего любовника по части роста, сумела лишь порвать пару ниток и заставить его слегка пошатнуться.

— Позволь, — учтиво шепнул он и наклонился вперед, помогая мне.

Я не смутилась промахом, ибо полуобнаженное тело Сударя было слишком красивым, чтобы думать о чем-то другом. Льняная ткань выскользнула у меня из пальцев, когда я увидела его великолепную грудь и плечи. И живот! Я понятия не имела, что мужское тело бывает таким рельефным! Ширина его плеч еще больше потрясала теперь, когда я по-настоящему видела мощные мускулы, которые вились по ним толстыми канатами, опускались к сильным рукам, обхватывали ребра и обшивали живот, словно железом. Я протянула руку и вновь коснулась его, следуя прежним маршрутом. Он стоял неподвижно, а я двигалась вокруг него, почти так же, как до этого кружил он. Только я не дразнила, а поклонялась. Я пробежала кончиками пальцев по позвонкам, потом широко раскрыла ладони на лопатках, точно крылья на его спине. Такой высокий… такой плечистый…

Такой совершенный.

Неудивительно, что он пользуется большим успехом у светских дам! Я бы нанимала его, чтобы просто посмотреть.

Ну, может быть, не только посмотреть.

Лишь после того, как я разгладила ладонями весь его торс (процесс, от которого у нас обоих перехватило дух), у меня хватило смелости преступить границу мужских брюк. Я легко провела кончиками пальцев по толстому гребню, выпиравшему в них.

Из горла Сударя вырвался звук — нечто среднее между рыком и стоном. Я чувствовала, как заточенная сила этого зверя пульсировала от моих прикосновений.

О боже.

Трусость победила, и я встала перед ним на колени, чтобы снять с него туфли. Он возвышался надо мной, темный и сильный, а я, нагая, жалась к его ступням. Я задрожала от внезапного, подобного электрическому, разряда желания. Основной удар этой молнии приняли на себя черные туфли Сударя, ибо я буквально сорвала их с ног вместе с носками.

Я облизала губы и смерила взглядом препятствие, нависавшее перед моими глазами. Оставались только брюки. Сударь молча ждал, но воздух словно искрился от похоти, единственным выражением которой были пульсирующая жилка на его шее и мелкие капли пота на мускулистой груди. Его черные глаза обжигали меня горячими точками огня, блуждающими по моей незащищенной коже.

Пуговицы. Ты можешь расстегнуть пуговицы. Ты каждый день это делаешь.

И все же, когда я принялась расстегивать два ряда пуговиц, протянувшихся чуть не до тазовых костей, мои руки тряслись. Жар голой кожи дразнил мои пальцы, пока я возилась с ширинкой. Когда я нечаянно задела мощный рубец, выросший под натянутой тканью, Сударь сделал вдох, от которого с его мускулистым рифленым животом стали твориться чудеса.

Я дотронулась до него снова, просто чтобы посмотреть.

Его торс напрягся, а руки, опущенные вдоль тела по бокам, сжались в кулаки.

— Не дразни зверя, запертого в клетке, милая Офелия.

Я насупилась, недовольная своими неуклюжими пальцами.

— Я пытаюсь освободить этого окаянного зверя, Сударь.

Большие быстрые руки взялись за дело. Я отступила и завороженно наблюдала, как он снимает брюки и выпускает узника на свободу. Нижнего белья на нем не оказалось. Нетерпеливый парень.

Освободившись, его налитый орган — его член — рванулся вперед. Я, которая прежде стеснялась света, теперь обрадовалась ему. Его член был прекрасен. Когда я протянула руку и взяла его, он показался дубинкой в моем кулачке. На миг я испугалась, что такой гигант окажется у меня внутри, но Лебедь уверяла, что он искусен и внимателен, поэтому я решила пока верить в грядущее наслаждение. Страху не было места в этой ночи сладкого пробуждения.

Сударь прерывисто вдохнул, когда я начала медленно и нежно сжимать пальцы, подумывая притянуть его ближе к себе. Член тут же еще больше набух в моей руке, превратившись из просто упругой плоти в железо. И еще я заметила, что его шелковистая кожа потемнела. Округлая головка раздувалась у меня на глазах, и я увидела, как в щели на кончике появилась крошечная мерцающая капелька.

«Он тоже увлажняется», — подумала я, и моя кунка ответила на это открытие новым приливом жара.

— Встань.

Я охотно повиновалась этой резкой хриплой команде.

Меня ждали увлекательные события, и я не собиралась медлить. Моя пустая ладонь продолжала сжимать воспоминание о бархатисто-железном члене, не желая расставаться с этим ощущением. Мне не стоило волноваться.

Сударь стоял передо мной обнаженным, не считая маски. Я стояла перед ним голой, не считая волос. Я чувствовала, как его тепло согревает мою пробудившуюся кожу. Я хотела, чтобы он опять коснулся меня, приблизил к своему жару, своей твердости. Мои колени дрожали от желания. По блеску в затененных глазах Сударя я видела что он об этом знает.

Я подняла подбородок.

— Я не стану просить.

Красивые губы насмешливо изогнулись. Сударь шагнул ближе, вжимаясь в меня, как будто всегда только так и жил. Его торчащий член на миг врезался мне в живот, потом сильная рука скользнула к нему, уложила между нами, так что он теперь указывал на мою грудь, словно заявляя права на то, что было под ним, внутри меня.

Потом его мускулистый торс вдавился в мои мягкие груди, а точеные бедра оказались вровень с моими округлыми. Я слегка запрокинула голову назад, чтобы встретить его ониксовый взгляд. Дыхание сделалось таким частым, что закружилась голова, и мои руки легли на теплую сталь его бицепсов. Похоть, такая новая для меня и такая болезненно сладкая, дурманила до такой степени, что я с трудом помнила, как меня зовут.

— Проси.

Я пыталась, но пересохшее горло не повиновалось.

Он опустил огромные горячие руки мне на талию и привлек меня ближе, подмяв мою податливую плоть под каждый бугорок и впадину своей твердой.

— Проси.

Посмотрев на него, в его горящие глаза за маской, на великолепный рот под ней, я поняла, что он хочет от меня услышать. Трахни мою кунку своим членом.

Я облизала сухие губы и шепнула:

— Поцелуй меня.

Его глаза удивленно расширились, но потом что-то вспыхнуло в его взгляде, — что-то, похожее на изумление или благоговение. Но в следующий миг я забыла об этом, потому что его чудесный рот завладел моим в самом первом для меня поцелуе. Подозреваю, что он задумывался как нечто нежное и теплое, но от прикосновения губ Сударя к моим тлеющие угли моей похоти вмиг воспламенились. Тихо вскрикнув, я поднялась на цыпочки, обвила руками его шею и притянула к себе. Мои раскрытые губы слились с его губами, и я изо всех сил прижалась к нему. В ответ его руки обхватили меня. Одна большая ладонь легла мне на спину, вторая утонула в моих волосах, поддерживая голову. Он застонал в мои губы, и я почувствовала, как его член запульсировал на моем животе.

Затем он поднял меня над полом и, пронеся пару шагов, упал вместе со мной на роскошную кровать. Прохлада шелка под горячей кожей заставила меня всхлипнуть; теплая масса моего любовника накрыла меня, он убрал с моего лица растрепанные волосы и принялся осыпать меня поцелуями.

— Офелия…

Я не знала его имени.

— Сударь…

Он оторвался от моих губ и на мгновение уперся лбом в мою ключицу. Тяжело дыша, я чувствовала на груди его горячее и такое же рваное дыхание. Темные глаза остановились на мне, и я судорожно сглотнула под этим пристальным взглядом.

Он взял мою руку и положил на подушки над моей головой, потом проделал то же самое со второй рукой. Я пассивно и податливо ждала, когда он снова меня покроет и проникнет в меня своим налитым членом, чтобы показать, каково это, когда тебя трахаютпо-настоящему.

Он ничего этого не сделал. Он просто лег рядом, опустил на меня большую мозолистую руку и заскользил ею от моего горла к ложбинке между болезненно набухших грудей, по дрожащему животу и, наконец, обхватил горячей ладонью мою кунку. Я закрыла глаза и вздрогнула, ожидая, что он погрузит в меня палец, но почувствовала, как мозолистая подушечка нашла и начала медленно ласкать мою самую чувствительную точку. Потом его рот завладел моей грудью, губы зажали сосок и стали тянуть из него соки, язык дразнил.

Горячие разряды наслаждения стали вспыхивать между двумя точками — соском и кункой, освещая путь к моей похоти.

Я снова начала извиваться, приподнимать бедра над постелью, стремясь приблизить его прикосновения. Его рот переключился на второй сосок, а свободная рука принялась играть с уже возбужденным. Мое сознание сузилось до этих трех точек изысканного наслаждения. Я была глиной в больших руках Сударя, его стонущим, задыхающимся творением. Он распалял меня пальцами, губами и зубами до тех пор, пока я криком не взмолилась о большем — об… удовлетворении.

Его руки замерли. Его губы оставили мой сосок. Прохлада комнаты заострила чувствительный кончик болезненно налитой груди. Противясь, я открыла глаза, попыталась заговорить, простерла к нему руки.

— Нет…

Он взял мои руки и снова вдавил их в подушки над моей головой. Когда он перекатился на меня и лег между моими мокрыми дрожащими бедрами, я чуть не разрыдалась от благодарности.

Я смотрела на него, нависшего надо мной, и одурманенно восхищалась тем, как пламя свечей играет на его идеальных, поблескивающих от пота груди и плечах. Я была более чем готова принять его. Вздохнув, я подалась бедрами вверх в поисках ощущения, которое должен был дать мне его член.

— Пожалуйста, — шепнула я. — Пожалуйста, трахни мою кунку своим членом.

Он впился в меня взглядом. Приоткрыв губы, я глубоко задышала в ожидании. Он приподнял бедра, чтобы отяжелевший член попал в скользкую расселину между моими раздвинутыми бедрами. Затаив дыхание, я ждала. Крошечная вспышка страха, должно быть, отразилась на моем лице, потому что Сударь тут же прищурился. Я изголодалась по нему, как никогда. Я хотела этого. Хотела все испытать, все прочувствовать, жить полной жизнью без сожалений, пить до дна каждый миг свободы. Я хотела касаться и чувствовать прикосновения, любить и быть любимой, трахать и отдаваться.

Я лишь на мгновение забеспокоилась, что он может оказаться слишком большим, но это мгновение дорого мне обошлось.

Он стиснул челюсти и начал двигаться. Но вместо того чтобы войти в меня, его член заскользил вверх по моей щели, раздвигая влажные губы и медленно поглаживая распухший, чувствительный бутон. От удовольствия я замотала головой. Потом он двинулся назад, и медленный, тягучий экстаз усилился, когда его затвердевшая головка зацепила и потянула меня за собой.

Он пригвоздил меня к постели, как бабочку. Мои руки лежали за головой, а бедра были широко раздвинуты его весом и моим желанием. Единственным касанием, единственной лаской было это долгое, мучительное, распутное скольжение его члена по мне.

Я сходила с ума. Я кричала, умоляла, брыкалась и дергалась под ним, всхлипывала от досады и возбуждения. Я отрекалась от этого сладкого, нескончаемого болезненного удовольствия, которое удерживало меня в шаге от еще неизвестного мне мгновения, но в котором я уже так нуждалась.

— Пожалуйста! — взвыла я. — Пожалуйста, трахни мою кунку своим членом.

В этот миг он отпустил мои ладони и навалился на меня. Его сильные руки обхватили мое тело, и, поймав мои губы своими, он наконец позволил огромной, закругленной головке налитого члена упереться в меня.

Я была не совсем девственницей, к тому же влажной и до предела возбужденной, но, когда Сударь вошел в меня, я невольно вцепилась в него из последних сил. Он был осторожен, однако неумолим. Его полнота растягивала меня до боли. Я тряслась, охваченная этим болезненным наслаждением, и даже всхлипывала в губы Сударю, но он не замедлял и не ускорял своего безжалостного темпа. Он желал пронзить меня, и теперь ничто не могло его остановить. Я запустила руки в темные волосы и сжала их в кулаки, полностью отдаваясь его власти, тая в его объятиях, открываясь навстречу его порочному вторжению.

Когда он глубоко погрузился в меня, я обвила его руками, спрятала лицо в изгибе его шеи и задрожала от сладкого, немного болезненного ощущения, ибо я была почти невыносимо раскрыта.

Я почувствовала, что по его большому телу тоже прошла дрожь. Оказывается, Сударь не так уж хорошо себя контролировал. В тот миг я поняла, что он желает меня ничуть не меньше, чем я его.

Он еще немного побыл глубоко внутри, пока мое тело расслаблялось вокруг него. Потом плавно вышел, оставив после себя горячий шлейф наслаждения. В экстазе я медленно выпустила воздух из легких, разжала пальцы в волосах Сударя и принялась гладить его мощную спину. Мускулы под моими ладонями напряглись, и он снова двинулся в меня. Я почувствовала, как моя кунка вновь увлажнилась, приглашая Сударя наполнить ее еще раз, и чуть не рассмеялась над страхами, которые тревожили меня всего несколько мгновений назад.

Потом наслаждение снова захватило меня, на этот раз целиком, разливаясь по всему телу от кунки до пальцев на ногах, до корней волос. О ангелы небесные…

Я обвила его руками. Я обвила его ногами. Я долго, крепко и глубоко целовала его, пока он трахал меня. Я стонала ему в губы, жарко дышала в шею и умоляла, о! как я умоляла о финальном моменте, об этой туманной вершине, на которую он меня не пускал. Я использовала все слова, которым он меня научил. Я скользнула горячими, ищущими руками вниз, обхватила его ягодицы и впилась в них алчными пальцами.

Мне нечего было бояться. Сударь ответил на мой поцелуй и глубоко вонзил в меня член, отбросив наконец всякую сдержанность.

Мы стали подниматься вместе: два задыхающихся, охающих партнера по творчеству, воздвигающих нечто, в чем на тот момент нуждались больше воздуха.

И тут я нашла его. Взобралась наконец на вершину горы и на миг ощутила бесконечный восторг, о котором никогда раньше не подозревала. Во вселенной не существовало ничего, кроме Сударя, его великолепного члена и этого ослепительного, золотого мига чистого блаженства. Ритмичная детонация невыпущенного наслаждения сотрясала мое тело волнами. Я вцепилась в Сударя и захныкала от силы своей кульминации.

В этот миг он сильнее сжал меня в объятиях и погрузился глубже. Стиснутая крепкими руками, я слышала в его груди раскаты подавляемого рева. Мощный член пульсировал внутри меня, а большое сердце стучалось в мою грудь. Меня трясло в унисон с его извержениями, накрывало маленькими ударными волнами удовольствия.

Мы долго лежали так. Беспомощные перед лицом ошеломительного наслаждения, мы могли только дышать. Потом Сударь поднял голову. Его глаза под маской немного затуманились, как, наверное, и мои собственные.

Он жадно втянул в легкие воздух.

— Ты… больше, чем я ожидал, Офелия.

Я удивленно заморгала.

— Со всей ответственностью заявляю, что это чувство взаимно, Сударь.

Тут он улыбнулся, сверкнул белыми зубами и тут же погасил вспышку. Это почти смущенное выражение в сочетании с темной загадкой маски пронеслось по моему телу новой жаркой волной.

Я решила, что хочу еще.

Утро застало меня на огромной кровати восхитительно голой и… одинокой. Я не рассчитывала, что Сударь останется, но все-таки надеялась на это.

На серебряном подносе лежала записка. Она была от Лебеди. «Добро пожаловать, любимая сестра!»

Я лежала, разглядывая балдахин, размышляя о сложной красоте мужского тела и о своем свежеобесчещенном статусе, пока горничная Лебеди не пришла меня поднимать. До рассвета оставался час, и мне пора было лететь в свою унылую клетку.

Возвращаться с небес на землю.

В тот день, после ванны и короткого сна, я с честью выдержала скучную, напыщенную светскую беседу за чаем с гостями тетушки Берил. Мне казалось, что прошедшая ночь будет гореть на моем лице выжженным клеймом, но никто как будто не замечал моей неловкой отстраненности.

Я до сих пор лучилась удовольствием каждый раз, когда ерзала на твердом, слишком туго набитом диване. Мое тело трепетало от воспоминаний и совсем чуть-чуть от набухшей чувственности — результате бурной ночи. Я все норовила зардеться от непроизвольно вспыхивающих мыслей о его губах, руках, о сильном, мускулистом теле.

Его члене.

Никому не было дела до моих пылающих щек.

Разумеется. Кто думает о чувствах запряженной в коляску лошади, пока она не начинает хромать? Для опекунов я была не более чем средством к достижению цели.

Уголки моих губ дрогнули в потаенной улыбке. Меня подмывало вскочить с дивана и объявить всем присутствующим о своем падении. О своем чудесном, восхитительном падении! Похоже, дядя Уэбстер был не на высоте, иначе, знай тетя Берил хоть что-нибудь о таких бесстыдных наслаждениях, она бы никогда не выходила из спальни.

Смутное ощущение отчужденности вскоре развеялось, и я начала наслаждаться своей тайной. Поглядывая на посетителей, чинно рассевшихся в гостиной, я думала, что сказал бы пастор, узнай он, какие изысканные удовольствия мне довелось испытать в умелых руках Сударя. Что стало бы с лицом старой миссис Симпкинс, если бы я повторила сладострастные крики и стоны прошлой ночи в целях повышения образованности собравшихся?

Я блудница.

Это слово так же чувственно скользило по моим мыслям, как пальцы Сударя по моей влажной щели. Другие восхитительные слова тоже ласкали мне слух — такие как «порочный» и «разнузданный», а еще (мое самое любимое) «охотно».

Охота. Воля. Моя воля. Мой выбор. Мое решение.

Мое будущее.

Мое.

Глава девятая

Поздно ночью, когда я, нагая, лежала на груди Сударя и полусонно размышляла о том, какое он великолепное животное, в душу на миг закрался страх, что никакой другой мужчина не выдержит сравнения с ним. Я склонила голову, чтобы поклониться его телу.

Мой рот наполнился его вкусом, солью кожи вперемешку с медом, которым я опрыскала его грудь. Я услышала судорожный вздох, когда позволила зубам легонько прикусить его сосок, но это было честно. Ведь мои соски посыпали сахаром и сосали до тех пор, пока они не становились раскаленными и твердыми, как алмаз, выступая вперед, словно в мольбе о продолжении.

Потом он повалил меня на постель и наполнил мою кунку малиной, которую затем по одной вынимал своим ловким языком. Я поцеловала его, просто чтобы еще раз ощутить вкус ягод на его губах.

Потом мы обмазались медом, так что даже расцепить склеенные пальцы стало непосильной задачей. Смех победил похоть, и мы отправились к ванне, которая стояла у камина.

Вода в ней остыла, но на углях стояли ведра, и над ними струился парок.

Пока Сударь разбавлял холодную воду горячей, я взяла бутылочку с жидким мылом, но его запах был явно не женским. Перебрав другие флаконы, я остановилась на цитрусовом аромате, так как это было в духе наших гастрономических изысканий. Вернувшись к лохани, я обнаружила, что Сударь уже нежится внутри. Он сидел, раскинув мускулистые руки по краю борта ванны, и в чистой воде проглядывал его мощный эрегированный член.

Он по-прежнему был в маске. Я насупилась.

— В ванне? Ты серьезно?

Его губы изогнулись.

— Высохнет.

— Почему ты не показываешь мне свое лицо? Ты же знаешь, что я сохраню твою тайну.

— Сохранишь от кого?

Хм. Казалось неуместным и бестактным обсуждать наши… положения в обществе, намыливая друг друга в ванне. Мой взгляд опустился к углям в камине.

— Я не расскажу твоим покровительницам. Я правильно подобрала слово?

— Моим покровительницам…

Он сказал это ровным тоном.

Я смущенно повела плечом.

— Ну, женщины, которые… тебя опекают. Боже, как коряво звучит. — Я нахмурилась, встретив его взгляд. — Есть более удачный термин?

Он помолчал.

— Лебедь рассказала тебе о моих… любовницах?

Да, сболтнула лишнее. Хотя я и была новичком в этом деле, но уже понимала, что деликатность — это все.

— Она всего лишь обмолвилась, что ты не хочешь, чтобы тебя знали в лицо. Большего я от нее не добилась, но поняла, что ты был частью ее мира — этого мира — много лет.

Его молчание начинало меня тревожить. Я затарахтела дальше:

— Совершенно естественно, что дамы могут желать тайного альянса с… изобретательным, талантливым любовником. Я дала бы тебе самые восторженные рекомендации.

Сударь фыркнул. Похоже, он был уже не в силах сдерживать смех. Запрокинув голову за край лохани, он расхохотался так, что вода грозила расплескаться по всей комнате. Вначале я обрадовалась, что не расстроила его своей болтовней, но через некоторое время скрестила руки на голой груди и нетерпеливо забарабанила пальцами.

— Навеселились уже?

До конца не успокоившись, он сверкнул своей белозубой улыбкой, от которой у меня подгибались колени.

— Милая Офелия, я с радостью обращусь к тебе за рекомендациями, если в том возникнет необходимость. А пока мне бы очень хотелось насадить тебя на член и смыть с твоих восхитительных грудей всю эту липкую сладость. И я предпочитаю не обсуждать других любовниц, когда мы вместе. На мой взгляд, это охлаждает пыл.

Его пыл вовсе не казался мне охлажденным, но вместо того чтобы спорить, я поспешила забраться к нему в лохань.

Он не «насадил» меня сразу, несмотря на высказанное пожелание. Сначала он заботливо намылил мне кожу, начиная с пальцев на ногах и заканчивая головой, и смыл весь мед, ягоды и… я не забыла упомянуть шоколад? Когда настал черед головы, он усадил меня между своими широко разведенными бедрами и, запрокинув ее назад, стал поливать теплой водой. Похоже, ему нравилось, как мои волосы струились по спине. А мне нравилось, как его большие руки нежно гладили их, массируя и расчесывая пальцами, но не дергая.

Чувствуя себя обожаемой и холеной, я взяла мыло и проделала то же самое с ним. Я касалась его всюду, и разглаживание пены по каждому дюйму его тела подогрело во мне нечто большее, чем страсть. Мне понравилось заботиться о нем. Понравилось ощущение, что я имею на это право, пусть даже лишь на время.

Когда вода остыла, он без лишних слов добавил горячей. Я поняла. Я спокойно лежала на его широкой груди, наши ноги переплелись, он расслабленно обнимал меня. Нежиться в тепле ванны, ласкать друг друга, впитывать кожей жар углей — это было так неприлично и в то же время мило и невинно…

Но это пока его руки не сползли по моим бедрам и не обхватили ягодицы. Ни слова не говоря, он подтянул меня повыше, и его губы оказались рядом с моими. Поцелуй начался мягко, но вскоре я уже запуталась пальцами в его мокрых волосах, всем телом прижимаясь к нему. Наши языки сражались, а сердца стучали все глуше и быстрее. Когда он широко развел мои колени, усаживая меня на себя, я охотно открылась, давно уже готовая принять в себя его член. Обхватив своими большими руками мои бедра, он пытался умерить мой пыл. Словно не слыша протестующих всхлипываний, он заставлял меня двигаться медленно, проникая внутрь дюйм за изысканно мучительным дюймом. Увлекая меня вниз, сам он подавался вперед, вынуждая меня чувствовать, ждать, принимать его дальше и дальше — как никогда глубоко.

Меня била дрожь, я стонала, но он был беспощаден, полностью меня контролируя и позволяя мне ровно столько движения, сколько ему было угодно. Когда он в очередной раз подбросил меня вверх, я запрокинула голову назад и взвыла, когда он медленно вышел, но только чтобы мучительно въехать в меня снова. То было роскошное, порочное испытание терпения, безусловно, призванное окончательно свести меня, беспомощно бьющуюся в его руках, с ума.

Боюсь, я совсем одичала: я орала и впивалась ему в плечи. Он не унимался, пока мое тело полностью не обмякло в его руках, а моя кунка не увлажнилась чем-то, кроме мыльной воды.

Тогда его руки скользнули вверх и обхватили мои груди.

— А теперь попрыгай на мне, милая. Попрыгай как следует.

Свободная наконец, я схватилась за его мощные бицепсы и стала подниматься над ним и обрушиваться на его член с исступлением сорвавшейся с цепи похоти. Я вбивала его твердый конец так глубоко, что у меня вырывались болезненные вздохи наслаждения, и я не могла остановиться. Не замечая остывающей воды, не слыша, как она расплескивается по полу, я отрешилась от всего мира, кроме массивного, твердого как скала члена, на котором скакала во весь опор.

Оргазм ошарашил меня, как лобовое столкновение с невесть откуда взявшейся встречной телегой. Он выбил из меня рассудок. Я падала. Я летала. Я носилась по небу, как воздушный змей, подхваченный грозой. Я билась на Сударе всем телом и лишь смутно слышала его гортанный рев. Кончая, он вошел в меня резко и глубоко.

Я издала одинокий финальный писк и без сил рухнула на его вздымающуюся грудь.

Изнуренная, в полуобморочном состоянии, я плохо помнила, как Сударь поднял меня из лохани, завернул в целую охапку полотенец и уложил в кровать, до которой мы той ночью так и не добрались. Кажется, я потянулась к нему, желая снова очутиться в его объятиях, но моя рука нашла лишь холодный воздух спальни: Сударь ушел и закрыл за собой дверь.

Эта ночь, которую мы посвятили «удовлетворению аппетитов», оставила меня в предвкушении чего-то большего.

В тот день я старалась не слишком явно зевать перед бесконечными визитерами тетушки Берил, когда от лорда Малкольма Эшфорда принесли новые подарки.

— Если бы он искренне хотел быть со мной щедрым, то подарил бы мне свободу, — пожаловалась я Сударю той ночью, когда мы лежали, переводя дух после обстоятельного изучения «греха праздности».

Придя в наше логово греха, я обнаружила, что Сударь приготовился познакомить меня с чувственностью роскоши. Дорогие запахи, элитные вина, шелковые простыни, великолепное эротичное белье, которое теперь болталось на люстре. Мы играли со всем, чем должна окружить себя блудница высокого класса и чем она должна пленить мысли и чувства мужчины. Я прежде понятия не имела, что павлиньи перья можно использовать не только для украшения шляп.

Я сладко потянулась под крылышком у Сударя и зашагала пальцами по тропинке темных волос на его животе, которая так манила меня. Тело саднило от напряженного удовольствия, которое он мне доставил. Я все еще чувствовала, как прохладный шелк скользит под моей воспаленной кожей, и вздрагивала от накатывающих волн вожделения.

— Возможно, он и есть щедрый, — без особого интереса буркнул Сударь.

Я нахмурилась и прошлась пальцами вверх по его телу.

— Он преподносит мне золото и бриллианты, но это пустые дары, потому что все это будет принадлежать ему, как только мы поженимся. Он хочет упрятать меня в один из своих бархатных футляров, чтобы потом, когда будет охота, вынимать и красоваться.

Я поднялась на локте и сердито взглянула на Сударя. Он открыл один глаз под маской.

— К подарку прилагалась записка, — возмущенно продолжала я. — В ней говорилось: «С нетерпением жду, когда мир увидит вас в моих бриллиантах». Ты можешь себе это представить?! Он собирается сделать из меня витрину своего богатства!

— Ты бы отлично справилась с этой задачей — с такой-то грудью. — Он игриво ущипнул меня за сосок. — А что? Ты можешь выставлять напоказ все, что угодно: драгоценности, шарфы…

— Колокольчики для коров, — рассмеялась я. — Хомуты для быков…

Сударь ответил мне полуулыбкой, перед которой я всегда оказывалась бессильной.

— Ты могла бы получить все, о чем мечтаешь.

Я пожала плечами.

— Да, за это можно продать душу. Или же оставить ее при себе, сделаться куртизанкой и все равно это получить.

Покачав головой, Сударь убрал мне за ухо выбившуюся прядь.

— Ты умеешь меня удивить, милая Офелия. — Его хриплый шепот всегда вызывал во мне сладкую дрожь. — Большинство женщин жить не могут без драгоценностей.

— О, я люблю драгоценности, — сказала я, устраиваясь поудобнее на его плече. — И надеюсь, что у меня их будут горы. А вот чего не люблю, так это напыщенных подарков, которые вовсе не подарки, а приманка с крючком внутри от мужчины, который меня не знает и даже не пытается узнать. Как насчет искренней лести, основанной на искреннем понимании?

— Хм. Отошлешь ему камни обратно?

Я усмехнулась.

— Конечно нет. Я их отдала. Приют Челси отлично проживет годик, а то и все три благодаря щедрости лорда Малкольма. Когда я уходила, они уже подумывали повесить его портрет в парадном зале.

Сударь долго молчал. Потом глубоко в его груди родился не то рык, не то смех.

— Да здравствует лорд Малкольм!

Улыбнувшись, я обвила руками его шею и закрыла глаза в надежде, что он будет рядом, когда я проснусь.

Но он ушел.

Следующая ночь была вихрем не менее порочных и изысканных наслаждений. Под умелым руководством Сударя я изучала «грех лени», который на поверку оказался искусством эротического массажа и медленного, неторопливого совокупления. Ощущения наши растягивались во времени, и мы проваливались в иной, сказочный мир неспешных удовольствий. Я была ошарашена, когда эта чудесная, легкая сладость внезапно подхватила меня к вершинам интенсивного и длительного оргазма.

Подозреваю, что Сударь удивился не меньше меня, ибо его мощное извержение не заставило себя долго ждать, и он еще некоторое время дрожал в моих объятиях.

Результатом сеанса для меня были трясущиеся коленки и склонность к хихиканью.

Сударю почему-то это не показалось смешным.

Когда я приехала на следующую ночь, Лебедь встретила меня у двери.

— Его нет, — сказала она.

Лицо у меня наверняка было в тот момент похоже на лицо ребенка, которому сказали, что Рождество отменили.

— Где он?

Лебедь повела золотистой бровью.

— Я не держу его на поводке, Офелия.

«А мне бы этого хотелось», — подумала я.

Досадуя на свою детскую реакцию, я тут же подобралась и высокомерно кивнула Лебеди.

— Разумеется. Будь добра, передай ему, что я буду ждать от него послания касательно продолжения наших уроков.

Лебедь усмехнулась.

— Неплохо. Очень царственно. Но тебе не стоит волноваться. Он желает видеть тебя завтра вечером. А сегодня советует хорошо выспаться. — Она сложила руки на груди и смерила меня мудрым взглядом. — Тебе понадобятся силы.

Не желая показывать, как поднялось мое настроение, оттого что Сударь хочет вскоре увидеться, я пожелала куртизанке доброй ночи и украдкой вернулась в дом родственников. Забравшись в согретую Силлой постель, я вынуждена была признать, что благодарна за возможность поспать нормально, а не урывками.

Кроме того, Лебедь оказалась абсолютно права. Следующая ночь потребовала от меня всех накопленных сил.

Вместо того чтобы, как положено, ласкать мою кожу, руки Сударя были сцеплены за спиной. Он был одет в темный халат и брюки, а я так и осталась в черном платье горничной, в котором сбежала из дому.

Я шумно сглотнула.

— Не понимаю. Ты хочешь, чтобы я занималась любовью… сама с собой?

Он почему-то сегодня казался выше и как-то крупнее. А еще холоднее — почти как в первую ночь, которую мы провели вместе. Я привыкла к веселому и смелому любовнику и почти забыла о прежнем мрачном и порочном надзирателе.

В ответ он освободил одну руку и повел ею в сторону кровати.

— Пятый «грех» — это алчность. Искусство порождать желание без единого прикосновения.

А я тем временем уже задавалась вопросом, как куртизанка может обратить себе на пользу «грех зависти».

— Ты не будешь ко мне прикасаться?

Он вернул руку за спину.

— Не буду. Я разложил на постели кое-какие вещи. Ты воспользуешься ими, чтобы заменить меня, чтобы заставить меня, тебя захотеть.

Я облизала губы и бросила взгляд на кровать. Там меня ждал старый друг — павлинье перо. Тут все было понятно. Рядом лежал закупоренный пузырек из венецианского стекла, наполненный золотистой жидкостью. Дальше шел короткий и толстый резной стержень из слоновой кости, форма которого была мне весьма знакома…

Перо. Масло. Я провела пальцем по резному стержню и вопросительно посмотрела на Сударя.

От его темного взгляда у меня мороз пошел по коже.

— Это олисбос, — хриплым шепотом сказал он.

Я прекрасно знала античную литературу.

— От греческого глагола «скользить», — прошептала я.

Что ж, это кое-что объясняло.

Я опять посмотрела на Сударя. Он ждал. Его глаза под маской поблескивали сардоническим огоньком, губы были поджаты. Так, значит, это испытание. Неужели он думает, что мне недостает воображения или инициативности? Господи, как же он ошибается!

Я повернулась и прошла к камину, у которого стояло вольтеровское кресло. Ни слова не говоря, я принялась толкать эту громадину к кровати. Сударь мог бы легко его поднять, но вместо этого просто стоял и наблюдал за мной. Поскрипев по полу и покряхтев как заправский грузчик, я установила кресло футах в пяти от кровати, направив его открытый край к краю кровати.

— Садись, — скомандовала я Сударю.

Смерив меня долгим взглядом, тот сел с достоинством короля, опускающегося на трон. В этот момент я решила разжечь его похоть так, чтобы он подскочил с этого кресла.

Никогда не думала, что костюм горничной может быть эротическим стимулом, но, когда я встала перед Сударем и сбросила плащ, в его черных глазах словно вспыхнул огонь. Я отметила про себя, что его будоражит образ горничной, равно как и я фантазирую на тему конюха.

Это был последний раз, когда я встретила его взгляд. Мне казалось, что нужно вести себя так, будто я одна. Поэтому я подняла ладони к малюсеньким пуговкам платья и начала медленно их расстегивать. Когда я высвободила руки из рукавов и позволила платью, соскользнув с бедер, лечь на полу у моих ног, послышался скрип, оттого что Сударь слегка заерзал в кресле.

Ободренная, стоя в одной нижней сорочке и подъюбнике, я мысленно объявила войну сдержанности Сударя. Подражая Лебеди, я изящно вынула из прически шпильки, позволив волосам рассыпаться по плечам. Перебросив их на одну сторону, чтобы Сударь хорошо видел мое лицо, я подняла ногу и поставила ее на кровать. Наклонившись, я сняла кожаную, почти детского размера туфельку и уронила ее на пол. Потом прошлась обеими ладонями от щиколотки к колену, увлекая вверх нижнюю юбку, которая собралась в складки на бедре и, как я надеялась, открыла немного голой плоти.

Послышался треск. Не глядя на Сударя, я поняла, что его пальцы крепче впились в подлокотники кресла. Ничем не выдавая своего удовлетворения, я распустила узел подвязки, удерживающей чулок над коленом. Очень медленно я стала опускать чулок вниз по голени, неспешно обнажая ее дюйм за дюймом. Стянув чулок полностью, я отбросила его в сторону.

Он приземлился на Сударя, дерзко повиснув у него на бедре. Ой! Оказывается, от сексуального до смешного один шаг. Я оторвала взгляд от полоски белого шелка на черном и повторила эту процедуру со вторым чулком.

Руки самовольно проделали второй небрежный бросок. Краем глаза я заметила, что Сударь аккуратно снял чулок с плеча и медленно сжал его в кулаке. Я дерзко задрала подбородок, но на Сударя не посмотрела.

Пришел черед нижней юбки. Бант на талии сзади не доставил мне хлопот, и мгновение спустя воздушный муслин упал к моим ногам. Оставшись в одной тонкой батистовой сорочке, которая принадлежала мне, а не Силле, я подняла руки к маленькому узелку между грудей, который стягивал ворот сорочки. Я стала медленно тянуть за ленточку, пока вырез не начал опасно оседать. Тут я сделала паузу, закинула руки за голову и немного покрутилась в талии. В конце концов, я была горничной, которая готовится ко сну после тяжелого трудового дня. А кроме того, благодаря этим движениям моя грудь призывно подпрыгивала под сорочкой.

Сударь опять заерзал. Я представила, как в его брюках набухает член. Отлично!

Я наклонилась к подолу сорочки и стащила ее через голову, готовая к следующему шагу плана.

Масло.

Был момент, когда я уже отчаялась вывести Сударя из равновесия. В конце концов, я соблазнительно разделась, намазала себя маслом от щиколоток до бровей, раздразнила собственную плоть пером и, наконец, довела себя до скромного, но приятного оргазма резным олисбосом.

Подозреваю, что ручки кресла уже никогда не станут прежними, но Сударь так и не встал с него, пока я не вытащила стержень последним судорожным движением и не упала, задыхаясь, на подушки.

И в следующий миг он набросился на меня. Его огромные руки обхватили мои запястья, он легко стащил меня с кровати и поставил прямо перед собой. У меня задрожали колени, и я прильнула к нему.

Сударь запустил руку в мои спутанные волосы и оттянул голову назад для горячего, жадного поцелуя, который лишил мои ноги последних сил. Пока его язык хозяйничал у меня во рту, он ласкал свободной рукой ягодицы, а я чувствовала, как его зажатый в брюках огромный член вдавливается в мой голый живот. Я вцепилась в отвороты его халата и ответила на поцелуй, благодарная за то, что его горячие руки снова на мне.

Но после этого единственного, переворачивающего разум поцелуя Сударь отстранил меня, придержав за плечи, пока я не смогла твердо стать на ноги.

Потом, опустив руки и шагнув назад, он прочистил горло.

— Полагаю, у тебя прирожденный талант в этом направлении.

Растерянная и возбужденная, я только и могла, что смотреть на него, изумленно хлопая глазами. Он повернулся и пересек спальню. Вынув какие-то предметы из сундука в дальнем углу комнаты, он вернулся и остановился передо мной. Из его рук свисали кроваво-красные шелковые шнуры толщиной с веревку.

— «Шестой грех» — это гнев.

Глава десятая

До сих пор я с радостью и нетерпением бегала на уроки к Сударю, но должна признать, что, когда он начал связывать мне за спиной запястья, по мне мелкой дрожью прокатилось предчувствие дурного. Он делал это медленно, укладывая мягкий кожаный ремешок в виде цифры «восемь», сначала вокруг одного запястья, потом другого. Я подергала руками — завязки не поддавались, но и не впивались в кожу до боли или онемения.

В этой позе моя грудь торчала вперед. Чувствительные соски тут же сморщились. Глаза Сударя под сенью маски загорелись удовольствием.

— Твои соски просят моих губ, — шепнул он мне на ухо.

Я задрожала от жара его дыхания на шее.

Когда я открыла рот, чтобы ответить, он быстро вставил туда гладкий твердый шарик. Не успела я заметить, что с обеих сторон от шарика тянутся шнурки, как Сударь уже затянул их у меня на затылке. Я не могла ни закрыть рот, ни произнести что-либо разборчивое. Заглушенная игрушкой Сударя, я подняла на него изумленный взгляд.

— Сегодня я буду играть с тобой так, как захочу, — прорычал он мне в волосы. — Поскольку я не нуждаюсь в разрешении, твоему рту нечего будет делать, пока не понадобится обслужить мой член. Впрочем, стонать от восторга ты сможешь. — Он довольно жестко толкнул меня на столбик кровати и вдавил свой разбухший член в мой трепещущий живот. — …И от боли, — прошептал он. — Сладкой, мучительной боли, которая наполнит твою кунку желанием. Вот так…

Он взял меня за плечи, опустил свою голову к соскам и принялся яростно сосать их, заставляя приподниматься к себе навстречу. Потом стал по очереди катать их между острыми зубами, пока я не запищала от боли. В ответ на мой протест Сударь убрал одну сдерживающую меня руку и начал с силой крутить сосок пальцами. Боль не была нестерпимой, но я привыкла к более нежному обращению. Я изворачивалась и корчилась, но не могла ни освободиться от пут, ни выплюнуть кляп. Сударь легко держал меня у холодного, твердого столба одной рукой, продолжая мучить мои чувствительные соски. Он был намного сильнее меня.

Я была совершенно беспомощной.

Теперь я полностью принадлежала ему, как он и говорил. Была его игрушкой. Его власть надо мной была абсолютной. Я не могла ни возразить, ни скрыться от его грешного горячего рта, острых дразнящих зубов. И вдруг меня охватило новое чувство: вспышка уязвимого женского желания. Сильный самец зацепил струну самки внутри меня, которая была настолько глубоко погребена под слоями цивилизованности, что я даже не подозревала о ее существовании.

Да. Я задрожала от силы своего непротивления. Моя кунка внезапно и обильно засочилась, как и обещал Сударь.

Он сразу это заметил. Рука, пригвоздившая мое плечо к столбу, скользнула вниз и вошла между бедер, собирая росу моей похоти и скользя по губам кунки дразнящими кругами. Его пальцы легко окунались в нее, словно в каком-то танце, но не проникали так глубоко, как мне того хотелось. Застонав, я попробовала прижаться к нему, но он не позволил.

Он оторвал губы от моего соска.

— Ты еще не полностью покорилась, моя милая ученица.

Сударь на мгновение накрыл мой лобок ладонью и отступил.

Я разочарованно вздохнула, но беспокойство оказалось напрасным. Вскоре он вернулся, и на сей раз в его ладони поблескивали два предмета. Я с тревогой наблюдала, как он поднес один из них к моему правому соску. Это было колечко из золотой проволоки, только не целое, а с небольшим разрезом, на оба конца которого были посажены золотые шарики размером с жемчужину. Вся эта золотая диковинка по размеру была не больше шиллинга. Сударь осторожно развел его пальцами и втиснул мой затвердевший сосок в пространство между шариками. Когда он отпустил проволоку, края опять сошлись, крепко зажав сосок.

Давление было сильным, и я тихо вскрикнула. Кольцо ощущалось, как зубы Сударя, как долгий, неумолимый укус, который не кончался. Потом я почувствовала, как второе кольцо сомкнулось вокруг левого соска, и не смогла больше этого выносить. Я рванулась и тут же поняла, что в какой-то момент Сударь ухитрился привязать меня к столбу.

Тогда я совершенно взбесилась, стала дергаться, биться в своих путах, издавая скорее животные, чем человеческие, звуки. Я почувствовала, как огромные горячие руки Сударя снова опустились мне на плечи, удерживая меня на месте.

— Я не причиню тебе вреда, — пробормотал он. — Когда я сниму кольца, ты останешься такой же, как была. Видишь?

Он отпустил меня на короткий миг, чтобы разжать золотое кольцо и позволить моему соску выскочить из тисков. Тот раскраснелся, затвердел и сильно пощипывал, но с ним действительно ничего не случилось. Мне не причинили вреда.

Тогда я успокоилась, перестала биться и сосредоточилась на том, чтобы выровнять дыхание.

Когда Сударь повесил кольцо обратно, я все-таки закрыла глаза и вздрогнула от силы ощущения, но больше не протестовала.

К сожалению, я слишком поздно пришла к этой покорности.

— Теперь я должен наказать тебя за непослушание.

Его голос был глухим и мрачным, полным угрозы и греховного обещания. Меня опять затрясло. Я хотела сказать Сударю, что больше не стану ему противиться, что буду прилежной ученицей и склонюсь перед его силой, но кляп, который заглушал мои возражения, лишил меня и возможности извиниться.

Сударь лишь покачал головой, насмешливо изображая сожаление.

— Ты волевая натура, — сказал он. — Но сегодня существует только моя воля.

Склонившись надо мной, Сударь отвязал меня от столбика, но мои руки оставил стянутыми за спиной. Он развернул меня, и я оказалась лицом к постели. Потом я почувствовала, что он освобождает мне руки. He успела я порадоваться этой свободе, как он сжал своими большими ладонями мои запястья и высоко поднял их. Я не замечала, что к кронштейну над кроватью подвешены кожаные петли, пока не оказалась пристегнутой к ним. Мои руки до предела вытянулись над головой, но не настолько, чтобы мне нужно было становиться на носочки, и их опять стянули ремни.

Сударь подошел ко мне со спины, и я поняла, что теперь он тоже обнаженный. Его горячие, сильные ладони буквально налетели на мою грудь. Он играл кольцами, болтавшимися на моих пульсирующих сосках. Боль усилилась, но совсем чуть-чуть — ровно настолько, чтобы только напомнить.

Я его игрушка. Я в его власти.

Я — его.

Моя кунка опять стала мокрой. Что это за странная реакция? Как могла я, отчаянно боровшаяся за независимость, так возбуждаться с мужчиной, который низвел меня до подобного состояния покорности?

Да, это был Сударь. Я доверилась ему, чтобы он показал мне похоть, аппетит и праздность. Он ублажал меня и облекал властью, раз за разом открывая что-то новое и удивительное во мне самой. И я решила пройти этот неслыханный, возмутительный путь до конца.

Сударь легонько крутил кольца и пощипывал сами кончики дико чувствительных сосков. Меня пронзали ощущения, подобные иглам мучительного восторга.

Я начала понимать, что на самом деле возбуждала не эта боль-наслаждение. Эротический туман разливался по моему телу не потому, что Сударь проделывал со мной эти вещи, а потому что он мог их делать. Я была беспомощна перед его властью.

Это пришло ко мне ослепительной вспышкой. Я беспомощна. Я не отвечаю за свои реакции. Когда Сударь опустил руку, скользнул пальцами между моих сочащихся нижних губ и стал дразнить мой разбухший клитор, я невольно ахнула, задрожала и прижалась к его руке. Освобожденная его господством, выпущенная на волю его властью, я не чувствовала ни стыда, ни вины, у меня не было мыслей о скромности или позоре.

В эту минуту я провалилась в мир, которого не знала прежде. Превращенная подавляющей силой Сударя в создание без воли и ответственности, я камнем пошла на дно разума и утонула в доверии, которое питала к своему любовнику.

Когда он начал шлепать меня по ягодицам раскрытой ладонью, продолжая скользить пальцами другой руки вверх и вниз по моей мокрой, набухшей щели, я приняла это горячее, сладкое наказание вместе со скользким дразнящим удовольствием. Два этих ощущения носились вихрями вокруг и внутри меня. Резкий, обжигающий шлепок его раскрытой ладони по моей краснеющей плоти. Короткое погружение и дразнящее порхание его пальцев, трущих чувствительный набухший комочек моего клитора. Я хныкала от боли. Я стонала в экстазе. Я не могла различить, эти звуки.

Сударь погладил мои саднящие ягодицы.

— Теперь ты чувствуешь это, моя милая бунтарка? Сегодня ты принадлежишь мне. Я твой господин. Я твой воздух, твоя вода, твоя пища. Если ты хочешь кончить от моих рук, это случится, но когда я и только я решу.

Я покорно вздохнула. В моем замутненном сознании мелькнула мысль, что, если я сдамся слишком скоро, урок может закончиться; однако мне не стоило об этом волноваться. Ладонь Сударя снова опустилась на мои растревоженные ягодицы сильнее, чем прежде. Потом еще сильнее. Меня проверяли. Я оставалась расслабленной и покорной, принимая карающую порку без возражений и попыток уклониться.

Тогда Сударь начал доводить меня до оргазма, шлепая все жестче и жестче, и я охотно пошла у него на поводу. Я задыхалась, стонала и, наконец, закричала сквозь кляп на пике наслаждения, хотя при этом по щекам у меня катились слезы боли.

Моя покорность почему-то не удовлетворяла Сударя. Когда я со стоном обвисла в петлях, обессиленная оргазмом, он прорычал что-то резкое и сорвал путы с моих запястий. Я повалилась ничком на матрас, согнувшись в талии, по-прежнему держа руки над головой, как будто они все еще были там привязаны.

Сударь жестко вошел в меня сзади, вонзив член в мою исходящую соком, скользкую кунку одним сильным движением. Это резкое проникновение совпало с одним из кругов сладкой дрожи, которая до сих пор расходилась по моему телу, и я вскрикнула от изысканного наслаждения. Он задвигался жестко и быстро, и мои ноющие соски вместе с кольцами стали ерзать по покрывалу. Он трахал меня, и я вскрикивала снова и снова, но звуки моего наслаждения как будто освобождали в нем какую-то темную силу. Он сжал мои бедра стальными ладонями и стал врываться в меня еще резче, еще глубже. Стало больно. Его необузданность и моя боль уносили меня все выше.

Это было восхитительно. Это было грубо, безжалостно и очень по-животному. Я снова кончила, но мои крики вырвались изо рта, только чтобы утонуть в покрывале. Я сжала шелк в кулаках и услышала, как от силы моей хватки рвутся нитки.

Сударь с ревом достиг оргазма. Он до боли сильно вцепился в мои бедра и резко вошел в меня еще раз, другой, третий… Его мощный член пульсировал внутри меня, и я упивалась и своей беззащитностью, и своей властью.

Я почувствовала его вес рядом на матрасе, когда он рухнул, увлекая с собой мои бедра, но оставаясь глубоко внутри меня. Я легко перекатилась на бок, податливая, как спящая кошка, не желая, чтобы он меня покидал.

Мы пыхтели, как лошади после быстрого галопа, выдыхая в одном рваном ритме. Спустя некоторое время Сударь обнял меня и осторожно снял золотые кольца, которые истязали мои ноющие соски. Я ахнула, когда боль ушла, оставив после себя легкое жжение. Только тут я поняла, что могла сама снять их в любое время, после того как мне развязали руки. Но на тот момент его власть надо мной была настолько велика, что это даже не пришло мне в голову. Мои руки лежали послушными плетьми, оставляя кляп нетронутым. Не мне было его вынимать. Сегодня, охваченная «грехом гнева», я принадлежала Сударю.

* * *

После короткого забытья в объятиях Сударя, по-прежнему с шариком во рту, я проснулась с одной эротической мыслью.

Твой рот обслужит мой член.

Я выскользнула из его сонных объятий. Он удивленно забормотал и сел на постели, а я тем временем стала на колени на ковре перед ней, как перед алтарем. Я хочу поклоняться твоему члену.

Сударь расправил плечи и долго на меня смотрел. Я опустила глаза и скромно села на пятки, повернув расслабленно лежащие на коленях руки ладонями вверх.

— Хочешь, чтобы я вынул у тебя изо рта шарик?

Я молча кивнула.

Он встал и прошел разделявшие нас полшага. Не успел он протянуть руки к моей склоненной голове, чтобы развязать шнурки кляпа, как я сложила ладони в виде чаши и ласково приняла в них вес его яичек. Послышался резкий удивленный вдох. Я и не знала, что они такие чувствительные. Интересно…

Шнурки ослабли, и я позволила шарику выскользнуть изо рта и упасть на ковер. Довольно. Теперь у моих губ иное предназначение.

У меня на глазах член Сударя начал подниматься. Я никогда не видела этого раньше, не видела, как наливается кровью и темнеет его головка, как он пульсирует и толстеет. Я встала перед ним на колени, наблюдая за силой, которую порождало мое простейшее прикосновение. Я мягко массировала мошонку, ласково, как если быпоглаживала два спелых фрукта, и пульсирующий член твердел у меня на глазах.

Он гладил меня по волосам, но его взгляд под маской оставался непроницаемым.

— Открой рот, Офелия. Возьми мой член.

Я наклонилась и поцеловала шелковистую головку. Я почувствовала свой собственный солоноватый крем, но вместе с ним и другой, резкий и острый, вкус. Это была его сперма — та молочная жидкость, которая стекала по моим бедрам сейчас и каждую ночь до этого почти всю неделю. Мне нравился ее вкус. Я начала лизать набухшую головку, собирать языком каждую капельку. Когда я обхватила член губами, Сударь вздрогнул. Большая рука опустилась и собрала в кулак мои волосы, прижимая голову ближе. Я открыла рот и позволила члену войти.

Пока он, дюйм за дюймом, скользил между моих губ, я ласкала его языком, облизывая со всех сторон, собирая с затвердевшей плоти весь ее таинственно-восхитительный вкус. Наслаждаясь пиршеством, я не сразу поняла, что его тело дрожит в ответ на мои ласки.

Неужели это доставляет ему столько удовольствия?

Похоже, да, потому что он крепче вцепился мне в волосы и вошел в мой рот настолько глубоко, что толстая головка его члена погрузилась далеко в горло. Я не сразу приспособилась к этому плотному вторжению, но когда поняла, что к чему, смогла принимать его в свой горячий рот целиком.

Когда член медленно выходил, я начинала сосать сильнее, кружа языком по пульсирующей вене под его стволом. Звуки, которые издавал Сударь — нечто среднее между рыком и беспомощным стоном, — подсказали мне, что в его игре мы поменялись местами.

Даже голая и на коленях, я контролировала его, а не он меня.

Вспомнив, как он держал мои бедра, когда трахал меня, я подняла руки к его ягодицам, чтобы вдавить его еще глубже в горло. Он намеревался господствовать надо мной, но это была минута моего триумфа.

Я быстро наращивала темп, впиваясь пальцами и ногтями в его ягодицы, чтобы контролировать скорость. Он хотел двигаться быстрее, я чувствовала это, но моя новая власть интриговала меня. Он хотел научить меня господству и контролю. Что ж, я готова учиться как следует.

Я отклонилась от него, несмотря на руку, давившую мне на затылок. Облизав распухшие от работы губы, я подняла голову и встретила темный взгляд Сударя. Выражения лица не было видно из-за маски, но по дрожи в теле моего любовника и по пульсирующей твердости его члена я поняла, что теперь он целиком в моей власти.

— Не прикасайся ко мне, — скомандовала я. — Хватайся за кронштейн над головой и не отпускай его.

Он стиснул челюсти. Я видела, что в нем зреет протест. Мои ногти чуть сильнее впились в его ягодицы, а горячий язык властно прошелся по гладкой округлой головке члена. Его руки взлетели к кронштейну, глаза закрылись, и он откинул голову назад, преисполненный удовольствия до такой степени, что на спор сил уже не было.

Я не могла оставить такое послушание без награды. В качестве поощрения я опять взяла член в рот и одним глубоким, влажным рывком погрузила его до предела.

Если бы я своими ушами не слышала, как этот животный вой сорвался с губ Сударя, я бы ни за что не поверила, что его издал человек.

Теперь, когда я получила предмет изучения в свое полное распоряжение, мой мир сузился до двух составляющих: его члена и моего рта. Пока он выгибался и корчился надо мной, я истязала и ублажала его столько, сколько мне было угодно. Я не раз чувствовала, как пульсация его толстой вены учащается. В такие моменты я переставала сосать и облизывать и до половины выпускала его из губ. Крик, который он при этом испускал, с каждым разом становился все отчаяннее.

Это было жестоко. И меня это радовало. Я по собственному опыту знала, что, когда я наконец позволю оргазму захлестнуть его, ощущение будет в десять раз ярче, поэтому без зазрения совести продолжала свою беспощадную игру. На этой неделе он заставил меня пережить много болезненно-томительных минут, и сейчас я была не склонна облегчить его участь.

Только когда мои собственные челюсти и рот, не привыкшие к такого рода деятельности, начали протестовать, я решила наконец загнать этого изможденного жеребца в стойло. Удвоив ласку, которой я окружала мошонку и твердое пульсирующее место сразу за ней, я впустила член глубоко в горло. Наращивая темп, я даже позволила Сударю двигать бедрами мне навстречу, помогая всаживать и вынимать, пока я сосала и облизывала его снизу.

В какой-то момент я подняла глаза и посмотрела на него, большого и сильного, но абсолютно беспомощного в своей похоти. Его нагое мускулистое тело переливалось рябью напряжения в пламени единственной свечи, поблескивало потом долгой муки, туго натянутое и колеблющееся между моим сосущим ртом и его собственными пальцами, добела вцепившимися в кронштейн. Голова Сударя была запрокинута назад, из губ вырывались беззвучные мольбы и стоны, настолько полные гортанной, хриплой просьбы, что я поняла: пора позволить ему взорваться.

Его яички в моих руках стали твердыми, как камень, и я инстинктивно заглотила член поглубже. Он распух до таких невероятных размеров, что я испугалась, как бы у меня не лопнули челюсти. Сударь испустил глубокий, беспомощный рев, и его член неистово забился у меня во рту.

Я была чересчур полна им, чтобы дышать. Я держалась на одной только силе воле, позволяя сперме стекать в горло, хотя у меня уже начинало темнеть в глазах. Когда стоны Сударя утихли до беспомощных прерывистых вздохов, я наконец отодвинулась от него, позволив все еще возбужденному члену выскользнуть из моих распухших губ. Покидая меня, он оставил на моем языке тот самый резкий восхитительный вкус.

Сударь отпустил перекладину над головой и рухнул на колени рядом со мной. Так мы и стояли на ковре, привалившись друг к другу. Сударь нежно обхватил ладонью мою ноющую челюсть и уронил влажный лоб мне на плечо. Несколько мгновений мы просто наслаждались тем, что снова можем нормально дышать.

Потом он поднял голову и обеими руками смахнул мои растрепанные волосы с лица, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Что на тебя нашло?

Его голос был хриплым от недавних утробных криков.

Я облизала набухшие губы.

— Ты заслужил.

Он тихо усмехнулся.

— Заслужил муку или наслаждение? — Его большой палец скользнул по моим губам, заглушая мой ответ. — Забудь. Не думаю, что хочу это знать.

Я устало улыбнулась.

Вот именно, мой милый Сударь.

Глава одиннадцатая

На седьмой урок я приехала в дом Лебеди засветло, нисколько не заботясь о том, что меня хватятся в доме тетушки Берил. Это уже не имело значения. С меня было довольно родственников, я намеревалась уведомить их о своем победном грехопадении на следующий день. Мой домик был уже полностью обставлен, и Роберт согласился на все условия, которые озвучила от моего имени Лебедь. Свет уже гудел сплетнями о новой куртизанке.

Все было готово, но я соскучилась по Лебеди. За неделю мы виделись всего однажды, когда она сообщила мне, что Сударь не пришел. Каждый раз, когда я приезжала к ней в дом или просыпалась в нем, она либо была в городе, либо занята.

Сегодня вышло иначе. Лакей Лебеди без колебаний провел меня в гостиную, но хозяйки там не оказалось.

Не зная, куда себя девать, я побрела в «свою» комнату и стала слоняться по ней.

Кожаные ремешки исчезли с рамы балдахина. Комната выглядела так, что ее мог занять любой уважаемый гость. В стенах, занавесях и коврах не было и намека на грешные наслаждения и распутство, свидетелями коих они недавно были.

Только моя память сохранила их следы.

Я села на кровать, в которой провела столько удивительных, невероятных часов, и погладила ладонью атласное покрывало. Потом я опустилась на подушки и представила, как мой будущий новый любовник Роберт выгибается надо мной и ловит губами воздух.

Получилась довольно приятная картинка, особенно когда я надела на Роберта маску.

К моим губам прильнули чьи-то теплые губы. Я открыла глаза и увидела, что в комнате темно и горит только одна свечка на камине.

Сударь сидел рядом со мной на постели с тихой улыбкой на губах. Он выглядел задумчивым и чуть-чуть… печальным. Как будто под одной маской спала другая.

Впрочем, передо мной был мужчина, который умел быть именно таким, каким его хотела видеть женщина. Он играл свои роли так же искусно, как Лебедь и как, надеюсь, я сама.

Если женщина хотела видеть в его глазах любовь, она могла убедить себя, что она там есть. Если она ждала от него грусти при расставании, я нисколько не сомневалась, что та поблескивала в его темных очах.

Поэтому я пресекла попытку наивно-романтичного уголька надежды разгореться в моем сердце и непринужденно улыбнулась Сударю.

— Начнем урок?

Он поднял мою голову за подбородок, и оптический обман рассеялся. Встав, он помог мне выбраться из постели и, не отпуская мою руку, повел через комнату к высокому зеркалу.

Расположив меня лицом к стеклу, Сударь остался позади, так что наши взгляды встречались в отражении.

— Седьмой грех, — проговорил он мне на ухо своим бархатным шепотом, — это гордыня.

Потом он раздел меня, снимая все от булавок в волосах до чулок. Он не разрешал мне участвовать, обихаживая меня, как слуга, — слуга, чьи прикосновения были до неприличия долгими. Я наслаждалась чувственностью его ласки. Когда я осталась абсолютно голой, с небрежно рассыпавшимися по плечам волосами и сморщенными от прохлады сосками. Сударь опять встал у меня за спиной.

Опустив согревающие ладони мне на плечи, он вновь повернул меня лицом к зеркалу.

— Ты великолепна, — сказал он. — Твоя красота неоспорима, но ты гораздо больше, чем молочная кожа и горящие глаза. За те короткие дни, что мы провели вместе, ты показала мне мудрость, радость и непринужденную отвагу, которые живут внутри тебя.

Его ладони скользнули вниз по моим рукам. Я расслабилась в его теплых, надежных объятиях. Он погладил меня по животу и обнял за талию.

— Ты наделена огромной мощью, Офелия, ты пышешь силой и храбростью.

Он склонил темноволосую голову, чтобы поцеловать меня в шею. Я подняла руку и утопила пальцы в его густой шевелюре.

— Молю, — пробормотал он в мою кожу, — не позволяй никому из людей выкорчевывать эту неукротимую волю из твоего щедрого сердца.

Тут я повернулась к нему в поисках поцелуя. Я каждую секунду жаждала любого аромата и любого прикосновения, которые Сударь мог дать мне этой ночью, ибо знала, что, когда наше время истечет он вернется к своей покровительнице, а у меня появится Роберт.

Наш последний урок.

Я гордилась. Я сумела достичь того, что считала невозможным. Я стала блудницей, художницей наслаждения, бунтаркой. Мятежником, который мечом прокладывает себе дорогу.

Я стала куртизанкой.

Глубокой ночью, когда угли превратились в пепел, а пламя свечи захлебнулось в лужице талого воска, я глубоко и удовлетворенно вздохнула.

Большая мужская рука поднялась по моему обнаженному бедру.

— Я научил тебя всему, что умею, — прошептал он на ухо, обжигая его горячим дыханием. — Завтра ты выберешь своего первого любовника. — Он поцеловал меня так нежно, как ни разу не целовал за все семь ночей наших изысканных наслаждений. — Ты уверена, что хочешь этого? Став куртизанкой, ты уже никогда не вернешься к прежней жизни.

Я забросила локоть ему на шею и поцеловала его со всем умением и уверенностью, которые он дал мне, наставляя в семи грехах куртизанки.

— Я знаю, чего хочу. Только будучи куртизанкой, я смогу обрести подлинную свободу и стать хозяйкой своей судьбы.

Он кивнул. По-моему, немного печально.

— Да будет так. Я оставляю тебя, милая ласточка.

Я вернулась в гнездо из шелковых простыней уже не той женщиной, которой впервые на них легла. Я с улыбкой смотрела вслед Сударю, хотя мое сердце если и не разбилось, то немного надкололось. Он столькому меня научил, а я даже не узнала его настоящего имени.

Наутро я нашла на подушке сияющее черное перо.

Пришло время начать новую жизнь.

Ласточка встала на крыло.

Часть вторая

Глава двенадцатая

Бостон, наши дни

«Это всего только шаг, — сказала я себе, — один шаг вперед или один шаг назад. И мне решать, каким он будет».

Моя ладонь застыла над ручкой. Сердце неровно забилось. Разве я не ждала этой минуты? Разве не мечтала о свободе и праве самой вершить свою судьбу? Разумеется, да. Только в своих детских мечтаниях я не учла, что у свободы есть цена и разменной монетой в этом торге служит риск.

Да будет так. Я открыла дверь и переступила порог, не зная, в какой мир вхожу. Станет ли этот шаг началом новой, полнокровной жизни или обернется сознательной и роковой ошибкой?

Пайпер положила список Бренны на край кровати рядом с чудовищно непрактичным розовым комплектом «лифчик плюс трусы», цена которого могла покрыть целый день в Кейпе^[18] вместе с парковкой, хот-догами и карамельным мороженым фирмы «Четыре моря».

Белье стало последним штрихом потребительской оргии, которая длилась целую неделю и которую Бренна окрестила «перерождением» Пайпер. Нарциссическая вакханалия включала в себя отбеливание зубов, покупку новых дизайнерских очков и первых в ее жизни контактных линз, а также радикальную стрижку и покраску волос, чистку и отшелушивающий массаж лица, выщипывание бровей и восковую эпиляцию зоны бикини; был приобретен мешок дорогой косметики, дополненной инструкциями, каким чудом воспользоваться щипцами для подкручивания ресниц, не оцарапав при этом роговицу. Потом началось обновление гардероба: приталенные блузки, сшитые на заказ юбки, брюки и даже несколько облегающих платьев, повлекшее за собой покупку пяти пар непрактичных туфель, набора модных сумок (никогда не называй их «дамскими сумочками», объяснила Бренна) и таких аксессуаров, как серьги, браслеты и шарфы.

Теперь Пайпер понимала, что погоня за красотой была самой настоящей работой. Удивительно, как Бренна выкроила время, чтобы защитить докторскую диссертацию. А еще это было дорогостоящим хобби. Для своего преображения Пайпер пришлось выкачать из фонда бабушки Пьерпонт шестизначную сумму, что было безрассудным решением, ибо эти деньги служили ей последним буфером от нищеты в случае потери работы. И каков результат всех ее усилий и затрат? Взгляд девушки метнулся к новому высокому зеркалу, привинченному к стене ее спальни. Она загляделась на собственное нагое отражение.

Она по-прежнему себя не узнавала. Да, она уже не ахала при виде существа, которое смотрело на нее из зеркала, но по-прежнему настороженно относилась к женщине с убийственно зелеными глазами, сияющей кожей и блестящими упругими завитками темно-каштановых волос. Ей стало интересно, давно ли у женщины в зеркале такие гладкие плечи и изящные ключицы. Она недоумевала, как эта женщина умудрялась последние десять лет бегать по Бостону, втискивая свой бюст размера 8 °C в спортивные лифчики размера 75В. Она не могла вспомнить, почему эта женщина раньше была категорически настроена против контактных линз, помады и туши для ресниц.

А все, что ниже «косточек»? Она сама себе незнакома, честное слово. Бренна утверждала, что Пайпер никогда не хотела нежиться в лучах собственного великолепия. Подруга могла бы подобрать менее напыщенные слова, но пришлось признать, что по сути она права. Пайпер никогда не крутилась перед зеркалом нагишом, разглядывая округлости своих ягодиц или изгиб бедер. Она не любила, чтобы ее умащивали, прихорашивали, причесывали и вообще подталкивали к ощущению себя единым целым со всеми частями своего тела.

Но если Офелия Харрингтон научилась это любить, то и она, Пайпер, научится. Верно?

Девушка вздохнула. Только бы сработало. Когда я завтра появлюсь в музее, Мик Мэллой должен поскользнуться в луже собственной слюны. В конце концов, все это затеяно ради него. Она вышла на тропу соблазнения. И ей предстоит сделать главный в жизни поворот.

Пайпер уже собиралась потянуться за плавками, когда заметила в зеркале собственную коварную улыбку. В памяти всплыли слова Сударя, сказанные Офелии:

«Ты живая. Твое сердце бьется. Твоя кожа горячая и податливая, она отзывается на каждое мое прикосновение. Все радости жизни придут к тебе через это великолепное тело, Офелия. Не бойся владеть таким сокровищем».

Пайпер вздрогнула, и по ее голой коже пробежали мурашки. Черт возьми, однако Сударь был изумительно сексуальным мужчиной. Впрочем, даже после внимательнейшего изучения дневников очень многое в нем оставалось для Пайпер загадкой. Ей хотелось услышать его мысли, заглянуть в тайны его сердца. Жаль, что у него не было привычки вести дневники. Хотя его слова ожили через Офелию.

Все еще улыбаясь, Пайпер повертелась, словно проверяя собственные сокровища: соблазнительную округлость ягодиц и плавную линию бедра. Недурно, признала она. Совсем недурно.

Надев комплект белья, она мысленно пробежалась по повестке дня. Сегодня ей предстоял пробный запуск. Она выпьет кофе с Бренной в «Ароме», а затем навестит родителей. Кофейня была идеей Пайпер, а посещение родителей предложила Бренна. Как бесстрашно отметила подруга, дом родителей был в числе мест, где на преображение Пайпер наверняка отреагируют негативно, возможно, и с откровенным презрением. Если она сначала предстанет перед матерью и отцом, рассуждала Бренна, то в понедельник смешки и косые взгляды, которыми ее могут встретить коллеги, покажутся сущими пустяками.

Пожалуй, Бренна, как обычно, была права.

Надев легкую юбку и хлопковую блузку стретч, тщательно накрасив лицо и подправив прическу, Пайпер вышла из квартиры и стала ждать лифт. И тут выяснилось, что изменения не ограничиваются зеркалом в ее спальне. Похоже, в ее мире произошел катастрофический сдвиг.

Когда открылись двери лифта, ее встретили трое мужчин. Двоих она знала: иллюстратора медицинских книг на пенсии, живущего на шестом этаже, и сомнамбулического вида студента-медика с десятого этажа. Когда Пайпер сказала «привет», две пары глаз расширились и две челюсти отвисли. Мужчины выглядели слишком ошарашенными, чтобы ответить.

Третьим был качок лет тридцати с небольшим, который ни слова не сказал Пайпер за те три года, что они прожили в одном доме, даже когда им пришлось столкнуться в тесной прачечной в подвале в одно и то же время. Но сегодня он ожил, как будто его подключили к генератору, улыбнулся и повел бровями.

— Здрасьте, — сказал он, бесцеремонно оглядывая ее с головы до ног и обратно. — Вниз?

Пайпер повернулась лицом к дверям лифта, чувствуя, как тонкие иголочки волнения впиваются ей в кожу. Качок выглядел угрожающе голодным. Такой вид мог быть у кого-нибудь из постоянно худеющих друзей ее родителей, если бы перед ними положили шикарный бургер с картошкой фри от «Мистера Бартли».

Она смотрела прямо перед собой, глубоко дышала и пыталась успокоиться. В конце концов, зачем соблазнительно выглядеть, если ты бросаешься наутек, точно запуганная мышка? Пайпер заставила себя расслабить плечи, смягчила позу и вспомнила указания Бренны: «Позволь женской энергии литься через тебя. Почувствуй свою силу. Расслабь бедра и покачивай ими».

После неловкой интерлюдии в лифте сдвиги реальности продолжились. В транспорте какой-то паренек встал и уступил ей место. Старик за прилавком фруктового ларька на Ньюбери-стрит улыбнулся, пожелал ей доброго утра и протянул апельсин. Мужчина, выходивший из «Аромы», придержал ей двери, хотя для этого ему пришлось жонглировать пакетом с напитками и выпечкой.

Пайпер застенчиво улыбнулась ему и нырнула в кондиционированную прохладу кофейни, где ее тут же наградили вниманием все присутствующие мужчины. Она невольно ахнула и стиснула перед собой свою дамскую сумочку — то есть свою сумку. Заметив Бренну, она зашагала к ней настолько быстро, насколько позволяли восьмисантиметровые каблуки.

Добравшись до кресла, Пайпер упала в него и навалилась на столик.

— Бог мой, Бренна! И ты всегда так живешь? Как ты это делаешь? Как тебе удается?

Та подвинула к ней чашечку с горячим пенистым кофе с молоком и мягко улыбнулась.

— Ты просто принимаешь это. Ценишь это. И продолжаешь заниматься своими делами.

Пайпер покачала головой.

— У меня такое чувство, будто я на витрине. Будто я рекламирую себя.

— Еще бы, — улыбка подруги стала шире. — Женщины испокон веков этим занимались, от куртизанок до смотрителей и всех, кто между ними. Когда ты подаешь себя в лучшем виде, ты говоришь миру, что осознаешь свою красоту и ценность, что ты заслуживаешь лучшего. Именно тогда лучшее начинает к тебе приходить.

— Но… — Пайпер обвела зал быстрым, вороватым взглядом, чтобы удостовериться, что мужчины перестали на нее глазеть. — Зачем мне мужчина, которому интересен только мой внешний вид?

— Мы уже тысячу раз это обсуждали, — с усмешкой сказала Бренна. — Мик Мэллой един во многих лицах — ученый, искатель приключений, обладатель классной задницы, но в первую и главную очередь он мужчина. Мужчины любят глазами. Сначала они замечают фантик, упаковку. От этого и надо отталкиваться. Ты хочешь Мика Мэллоя или нет?

Вопрос осадил Пайпер. Конечно, она хотела Мика. И всегда хотела, независимо от того, признавалась себе в этом или нет. Дневники Офелии дали ей смелость посмотреть в лицо собственным желаниям. А еще они ясно дали понять, что ее желания начинаются и заканчиваются Миком Мэллоем. И теперь, впервые в жизни, она поверила, что может попытаться его заполучить.

— Да, — ответила она.

— Хорошо. Тогда хочешь — сиди и сетуй на природу, а хочешь — оберни ее себе на пользу. Выбирай.

Пайпер закатила глаза.

— Я это понимаю.

— Да ну? — Бренна придвинулась ближе. — В самом деле?

Пайпер набрала в легкие воздуха, готовясь процитировать один из законов соблазнения, выведенный коллегией учителей из двух столетий: Сударем, Лебедью, Офелией и профессором Бренной Нильсен.

— В самом деле, — с улыбкой сказала она. — Когда я завладею вниманием Мика, я смогу раскрыть ему ту невероятную женщину, какой до сих пор была только внутри. Но делать это нужно не спеша и осторожно, никогда не забывая о том, что моя цель — наращивать его нетерпение и сохранять интригу.

— Браво! — воскликнула Бренна, тихо хлопая в ладоши. — Итак, чувствуешь ли ты себя сегодня по-другому?

По телу Пайпер побежала мелкая дрожь.

— Да, — ответила она. — Я чувствую себя женственной. Сексуальной.

Бренна расплылась в широкой улыбке, и Пайпер не могла не заметить, что она гордится. Но улыбка быстро померкла, и у подруги сделался такой вид, будто она вот-вот заплачет.

— Все нормально, — сказала Бренна, поднимая руку, прежде чем Пайпер успела заговорить. — Просто… — она покачала головой. — Пайпер, это невероятно. Я впервые вижу, чтобы твоя внешность и внутренняя красота были в такой гармонии.

Пайпер накрыла ладонью руку подруги.

— Спасибо, что помогла мне в этом.

— Всегда пожалуйста.

Они какое-то время посидели молча. Потом Бренна посмотрела подруге прямо в глаза.

— Ты готова к завтрашнему дню?

Пайпер отдернула руку. Она прикусила нижнюю губу, стараясь не выдать, как она волнуется перед встречей с Миком. Разумеется, ее будоражили перспективы новой жизни, но переход от теории к практике пугал.

— Хватит сомнений, — сказала Бренна. — Серьезно. Ты такая соблазнительная, что Мику покажется, будто его сбил автобус похоти.

Пайпер хихикнула.

— О’кей.

— Итак… — Бренна округлила глаза. — Ты собиралась рассказать мне о завтрашнем дне.

— Да-да, — отозвалась Пайпер. — Если Мик спросит меня о переменах во внешности, я отвечу правдиво, но как можно более расплывчато. Если он пригласит меня на ланч или что-то вроде того…

— Когда он тебя пригласит.

— Когда он пригласит меня на ланч или кофе, я вежливо откажусь, сославшись на работу, но скажу, что другое время может оказаться более подходящим. Формально это не отказ — такой ответ бросает вызов, накаляет атмосферу ожидания и повышает уровень таинственности до стратосферы.

Одна из бледных бровей Бренны изогнулась над голубым глазом.

— Что? спросила Пайпер. — Ты же знаешь, у меня отличная память.

Бренна перевела взгляд на что-то за ее плечом.

— Хорошо, потому что у тебя на очереди экспресс-проверка.

— Прошу прощения, мисс, — раздался за спиной Пайпер низкий голос.

Она резко обернулась в кресле и с удивлением увидела перед собой привлекательного студента, который держал в руках ее дамскую сумочку — сумку, сумку, черт бы ее побрал.

— Она упала со спинки кресла, и я… э, знаете… Я не хотел, чтобы ее украли или что-то в этом роде.

— О! — Пайпер с улыбкой приняла сумочку. — Благодарю!

— Без проблем, — сказал парнишка. — А… знаете, можно взять у вас номер телефона?

Пайпер бросила на подругу вопрошающий взгляд. Подсказки не последовало. Бренна просто приклеила к лицу вежливую улыбку, откинулась на спинку кресла и жестом показала, что дает ей карты в руки.

Пайпер повернулась к студенту.

— Мой номер тридцать, — отрезала она.

Парнишка нахмурился.

— То есть мне тридцать лет.

Пайпер умолкла, ожидая, что молодой человек поспешит убраться туда, откуда пришел.

Вместо этого губы парнишки изогнулись в улыбке и его взгляд нахально заскользил по телу Пайпер.

— Это заводит не по-детски, — выдал он наконец.

— Да что ж такое! — фыркнула Пайпер. — Ладно, перефразирую. Ответ «нет». Мне неинтересно. Хорошего дня.

Она повернулась к Бренне и ничего не говорила, пока не почувствовала, что молодой человек попятился за свой столик.

— Ну и как я? — спросила она и отпила глоток кофе.

Бренна тихо усмехнулась:

— В том, чтобы сказать мужчине, что он тебе неинтересен, определенно нет ничего плохого, особенно если это правдивое утверждение.

— Я тысячу раз видела, как ты сама это делаешь.

— Да, но тебе стоит поработать над изяществом исполнения.

— Неужели? — Пайпер скрестила руки на столе. — И как бы ты действовала на моем месте?

Бренна задумчиво склонила голову.

— Пожалуй, я сказала бы: «Спасибо. Я польщена». Потом отметила бы, что давать номер телефона не в моих правилах. И наконец, добавила бы: «Пожалуйста, отнеситесь к этому с уважением».

Пайпер села ровнее, пораженная тем, как легко слова слетели с языка Бренны.

— Мило.

— Уверена, в ближайшем будущем тебе представится уйма возможностей попрактиковаться.

Пайпер покачала головой.

— Не согласна? — спросила Бренна.

— Нет. То есть да. Дело не в этом.

— А в чем?

Девушка нервно рассмеялась.

— Просто подумала, как здорово было бы сочинить какую-нибудь волшебную фразу для родителей, — знаешь, впорхнуть к ним в дом и сказать: «Мама и папа, пожалуйста, перестаньте пытаться меня контролировать. Я хочу жить своей жизнью. Пожалуйста, отнеситесь к этому с уважением».

Бренна рассмеялась.

— По-моему, идеально.

— Да, знаешь ли, я уже начинаю сомневаться, стоит ли им видеть меня такой. — Пайпер показала на себя. — Может, подождать немного и подвести их к этому постепенно?

— Конечно, — подхватила Бренна, энергично закивав. — Почему бы не подождать еще лет тридцать? Так тебе будет шестьдесят, когда ты созреешь попросить родителей не вмешиваться в твою жизнь.

А им будет по девяносто, но они справятся, ведь они будут по-прежнему работать, заниматься марафонским бегом и все такое, да?

Пайпер поджала губы. Интересно, как это Бренна в ходе кампании по ее перерождению вдруг решилась говорить то, что думает?

— Намек понят, — отозвалась она. — Но я не слишком жажду этой встречи.

— Разумеется. — Бренна погладила подругу по сцеплен: пальцам. — Ну подумай, что самое худшее может случиться?

Пайпер тщательно обдумывала этот вопрос, пока ехала на метро в Кембридж и шла девять кварталов пешком от станции «Гарвард-сквер» к дому родителей на Таубридж-стрит. К тому времени как Пайпер ступила на дорожку перед домом, где прошло ее детство, ответ созрел.

Самым страшным будет, если ничего не случится. Не исключено, что она явится в совершенно новом образе, с радикально измененной прической и стилем одежды, а родители ничего не заметят. Они вполне могут перейти к обычным темам — правильно ли она питается, как финансируются их исследования, возможно, даже спросят о ее работе и не заметят в дочери ни единой перемены.

Пайпер глубоко вздохнула и окинула дом настороженным взглядом. Трехэтажное здание 20-х годов имело мощный, построенный северянами каркас и было обшито внакрой чем-то серым с белой окантовкой и черными ставнями. Единственным украшением фасада был ряд торчащих стриженых кустов самшита под перилами крыльца. В ящиках для цветов не было герани. На двери не висело венков. Плетеные кресла-качалки с подушками не встречали гостей на крыльце.

Пайпер знала, что обстановка здесь не всегда была такой аскетичной. Когда бабушка Пьерпонт была жива, она заботилась о том, чтобы дом был уютным. Летом подоконники всегда утопали в цветах, а на крыльце стояла плетеная мебель с яркими подушками.

Пайпер уже давно не находила ответа на вопрос, как ее отцу удалось не унаследовать ни капли веселого жизнелюбия, которым отличалась его мать. Лишь недавно ей пришло в голову, что, возможно, она неправильно ставит вопрос. Не исключено, что отец начинал довольно весело, но после пары десятилетий жизни с матерью Пайпер эта радость просто иссякла.

— Чего порог оббиваешь? — Отец высунул голову из-за двери. — Ждешь, пока погода переменится?

Угловатая, похожая на пажа с сильной проседью, мать Пайпер выглянула из-под руки мужа. Она натянуто улыбнулась, застыла на миг, потом нахмурилась.

— Бог ты мой! — Мать поднесла ладонь ко рту и кинула взгляд по сторонам, словно боялась, что ее дочка напугает соседей. — Что ты с собой сделала? Это какая-то шутка?

Она лихорадочно замахала, чтобы Пайпер поскорее заходила в дом.

Девушка оглядела себя, просто чтобы освежить в памяти, что она решила надеть в этот воскресный июньский день. Простая светло-серая юбка по колено со встречной складкой сбоку. Бледно-розовая приталенная блузка с рукавом три четверти и воротником, две верхние пуговицы которого были расстегнуты. Широкий черный кожаный ремень. Изящные серебряные колечки в ушах. Простые черные босоножки, в вырезе которых были видны ее ухоженные, покрытые розовым лаком ногти. Розовый с серебром браслет. Мягкая сумка из серой кожи с большой серебряной пряжкой. Волосы были распущены. Изюминкой легкого макияжа была черная подводка глаз, которая, по словам Бренны, подчеркивала чувственную сторону Пайпер.

Она сделала все, что нужно. И вот какую реакцию получила.

Наверное, дело в подводке.

— Пайпер! Не стой там!

Девушка подняла взгляд на хмурое лицо матери и стала взбираться по ступенькам крыльца, утешаясь тем фактом, что родители, по крайней мере, заметили перемену.

Допрос начался, как только она зашла в прихожую.

— Что случилось с моей милой, нормальной Пайпер?

Мать пощупала манжету новой блузки и поджала губы.

— Решила сменить имидж.

— У тебя дамская сумочка? С каких пор ты носишь дамские сумочки?

Отец буравил взглядом модный аксессуар.

— Это просто сумка, папа.

Он рассмеялся и кивнул:

— Ну конечно. Будь по-твоему. Но скажи на милость, кого ты и твоя сумка из себя строите?

Пайпер остановилась. Кожа на голове запекла. Грудь сдавило.

— Себя, — ответила она.

В конечном итоге родители провели ее в столовую, где мать накрыла воскресный обед по версии Чейз-Пьерпонт. Меню состояло из пассерованной в имбирном соусе капусты, огуречного салата с мятой и сырого тофу^[19]. Мать отмерила по полчашки каждого блюда и разложила порции по тарелкам. Потом огласила энергетическую ценность пиршества.

— Всего пять граммов жира на порцию, — сказала она, раскладывая на коленях льняную салфетку. — Менее ста тридцати килокалорий и десять граммов белков. Плюс высокое содержание клетчатки, фолиевой кислоты, витамина С, марганца и кальция. — Мать широко улыбнулась. — Приятного аппетита!

Принявшись ковырять тофу, Пайпер сказала себе, что, если переживет этот семейный обед, на обратном пути зайдет в «Ол стар» за бутербродом из говядины с расплавленным швейцарским сыром и кольцами лука и на ходу проглотит всю эту жирную, нездоровую вкуснятину.

Разговор вошел в привычную колею, и вскоре Пайпер уже слушала свежие новости о грантах, которые предлагают лаборатории, сводку о том, кто из друзей родителей рано умер из-за нездорового образа жизни, и подробности тренировочного режима отца, который он разработал для осеннего сезона соревнований старшего отделения.

— Я на восемь процентов уменьшил содержание жира в организме, — поведал он Пайпер.

— Вот это да, — выдавила из себя та.

— Сегодня утром я весил шестьдесят девять целых семь десятых килограмма, мой ИМТ^[20] колеблется в районе двадцати одного целого и шести десятых, что наблюдается всего у десяти процентов населения.

Пайпер молча кивнула, сосредоточенно пережевывая ложку тягучих опилок.

Отец прочистил горло.

— Мать говорит, что ты опять ешь молочное. Должен сказать, что ты в самом деле выглядишь несколько полноватой. Ты захватила свой дневник по питанию?

Подняв голову, Пайпер успела заметить, как во взгляде отца мелькнуло презрение. Он быстро спрятал его под натянутой улыбкой.

— Это правда? Ты вернулась к молочному?

Пайпер отложила вилку. Ее мутило, хотя она не знала, от волнения это или от еды.

— Вы не спрашиваете меня о работе, — тихо проговорила девушка. Внизу, под прикрытием скатерти, она начала неистово крутить в руках полотняную салфетку. — Но я все равно расскажу. На работе у меня все хорошо. Экспозиция по теме Офелии Харрингтон меня все больше увлекает, и я даже подумываю о том, чтобы почти эксклюзивно посвятить выставку ее личной жизни.

— Это замечательно, — сказала мать. — Что-нибудь слышно о возможных сокращениях в музее?

— Нет.

— Твоя должность по-прежнему в зоне риска? — спросил отец, вытирая уголки рта салфеткой. — И ты действительно думаешь, что сейчас подходящее время для того, чтобы чем-то «увлекаться»! Не лучше ли запрячься как следует в работу и держаться тише воды ниже травы?

Пайпер казалось, что ее голова вот-вот лопнет. Что с вами не так, люди? Боже мой! Неудивительно, что я такая забитая.

Мать поджала губы.

— Мне недавно попались на глаза данные, что в США почти три четверти музеев испытывают умеренные и серьезные бюджетные затруднения. Я знаю, что ты любишь свою работу, но, возможно, тебе стоит готовиться к худшему.

— В самом деле, — подтвердил отец, тяжело вздыхая. — Хорошо, что ты не трогала сбережений бабушки Пьерпонт.

— Итак, — сказала мать, — расскажи нам, что это за преображение такое.

Пайпер открыла рот, чтобы ответить, но ее перебил отец.

— Сомневаюсь, что краска на лице поможет тебе сохранить рабочее место, — заметил он. — Попечители меньше всего заинтересованы в том, чтобы их выставки планировала уличная девка.

У Пайпер глаза полезли на лоб. Она прикусила губу. Ее руки задрожали.

— Это Бренна тебя надоумила? — спросила мать. — Может, у нее и получается расхаживать по городу в нарядах на грани фола, но такой девочке, как ты, это не к лицу.

— Вообще-то я тридцатилетняя женщина.

— Да, и как раз об этом я тебе толкую. В научном сообществе женщину не воспринимают всерьез, если она провокационно одевается.

В этот момент Пайпер окончательно уверилась, что родители даже не вспомнили, что у нее был день рождения. Эта парочка была так погружена в себя, так бездушна, что они не обратили внимания на тот факт, что их единственный ребенок только что официально перешагнул отметку среднего возраста.

Пайпер продолжала крутить на коленях фамильную салфетку, пока не почувствовала, что старая ткань рвется.

— Послушай, что мать говорит, — посоветовал отец.

— Эй, у меня идея! — выкрикнула Пайпер. — Что, если вы с мамой для разнообразия послушаете меня?

Воздух начал с шумом втягиваться в ноздри Пайпер и со свистом вылетать из них. Эти звуки были единственными в столовой.

— Так вот народ… Мне только что исполнилось тридцать, верно? Я не получила от вас открытки. Или подарка. Ничего. Наверное это вылетело из ваших изголодавшихся по углеводам голов.

А провокационного в этой одежде только то, что она не скрывает факта, что я женщина и у меня есть женские части тела с двузначными показателями содержания жира. Знаете, там, бедра, ягодицы, грудь — вся эта чепуха на грани фола!

Отец фыркнул. Мать уронила вилку на тарелку, и кусок пассерованной в имбире капусты приземлился на скатерть.

О господи! Мать честная! Пайпер не собиралась говорить этого вслух. И отметила про себя: «Слову народ не место в моем лексиконе».

Она вскочила со стула. Бросила несчастную салфетку на стол, схватила сумку и расправила плечи.

Выражение недоумения по-прежнему не сходило с лиц родителей. Может, стоило подождать, пока ей не исполнится шестьдесят?

— Послушайте, я сожалею, что говорила с вами в таком тоне. — Пайпер едва сдерживала слезы. Ее плечи ссутулились. В груди было пусто. — Я пойду.

Прежде чем выйти за дверь, Пайпер услышала, как отец попытался одним словом объяснить нехарактерную для дочери вспышку.

— Молочное, — сказал он.

Позднее, вечером, Пайпер без особой радости готовилась к выходу на работу. Она выбрала наряд, собрала сумку, которая к нему подходила, и разложила косметику на столешнице в ванной, но все ее мысли были лишь о том, какую она потерпела неудачу.

Конечно, она кричала на родителей. Очень по-взрослому. Но потом она извинилась. Как будто это она виновата, что ее родители эмоциональные сухари!

Пайпер уперлась ладонями в край столешницы и подняла глаза к зеркалу. Новая женщина встретила ее взгляд — и какой же она была сердитой!

Ты взорвешься, если не найдешь смелости постоять за себя. Без извинений. Как Офелия. И к черту последствия.

Изучая гнев и горе в собственных глазах, Пайпер вдруг осознала иронию всего этого.

Ей недостает храбрости рассказать правду о жизни другой женщины, не говоря уже о собственной.

Глава тринадцатая

В ту секунду, когда Мик увидел Пайпер, у него подогнулись колени. Перед глазами потемнело. В ушах как будто зазвонили колокола собора Святого Креста^[21]. Его тело рухнуло в дно из кресел конференц-зала. Стало трудно дышать.

Пайпер Чейз-Пьерпонт буквально сразила его наповал.

У нескольких человек в конференц-зале отвисла челюсть. Один парень уронил пластиковый стаканчик с горячим кофе. Парочка других бросилась вытирать пятна бумажными полотенцами. Один кадр даже сфотографировал Пайпер на свой смартфон.

Но Линк Норткат, подхалим, которого назначили Мику в помощники и который всю последнюю неделю изрядно действовал ему на нервы, стал первым, кто сумел хоть что-нибудь сказать.

— Пайпер? — Голос Линка прозвучал немного пискляво, в повышенном диапазоне. — Ты ли это?

Мик неотрывно следовал взглядом за Пайпер, которая ступала по конференц-залу с кошачьей грацией, сияющая, блестящая и уверенная — одним словом, сорокаградусный секс, налитый в пару каблуков.

Каблуки. На ней были чертовы каблуки. И настоящее платье.

У Мика начали потеть ладони. Это видение не может быть настоящим. Он поморгал, но Пайпер по-прежнему была в зале и по-прежнему двигалась, как горячий нож сквозь тающее масло. Мик решил как можно сильнее ущипнуть себя за внутреннюю сторону левого бедра, чтобы убедиться, что это не сон. Боль была сильная, на глаза навернулись слезы.

Матерь Божья, а ведь Пайпер Чейз-Пьерпонт настоящая красотка!

К тому времени как взмыленный Луи Лапалья вошел в конференц-зал, жонглируя пачкой бумаг, ноутбуком и чашкой кофе, там уже царил хаос. Он начал говорить, не успев привести себя в порядок или хотя бы усадить свою задницу в кресло.

— Ну что, народ? За дело. У меня в десять тридцать будут журналисты с общественного телевидения. О, с возвращением, Пайпер, — сказал он, открывая ноутбук и нажимая кнопку «Пуск». Он усмехнулся и наконец обвел взглядом собравшихся. — Как твое отравление чер…

В комнате повисла тишина. Пайпер стояла за спинкой своего кресла и вежливо улыбалась. Тут Мик заметил, что она выбрала место как можно дальше от него. Еще немного дальше — и она бы уже не попадала на одно с ним собрание.

— Гораздо лучше, спасибо, — сказала она.

— Ни хрена себе.

Лапалья зажал рот рукой и выпучил глаза от смущения. Все, кроме Мика и Пайпер, взвыли от смеха. Мик подозревал, что в крошечном мозгу Лапальи сейчас крутятся всего три слова: Сексуальное. Домогательство. Жалоба.

— Э-э-э… а… — Лапалья помотал головой. Краска сбежала с его лица. — Хватит, народ. Боже мой. Черт. Пайпер, я очень извиняюсь. Э… это шок. Просто ты выглядишь так…

Мик мысленно заполнил пробел: Здорово. Сексуально. Собранно. Восхитительно.

— …мило, — продолжил исполнительный директор музея. — А теперь, э-э, давайте начнем, хорошо?

Пока все остальные веселились, Мик продолжал изучать Пайпер. В самом деле, она являла собой пиршество для зрительной части коры головного мозга. На ней было облегающее платье-халат цвета слоновой кости в коричневую крапинку, и хотя по стилю эта одежда однозначно относилась к деловой, она нисколько не умаляла таившегося под ней греховного потенциала.

Пайпер подобрала к платью босоножки нейтрального цвета, с открытым носком и на высоком каблуке. Ее лицо было приветливым и выглядело здоровым. Ее улыбка ослепляла. Волосы были темными и блестящими, и Мик поймал себя на том, что не помнит, какая прическа была у Пайпер на прошлой неделе и что сегодня она кажется очень естественной. А глаза…

Мик невольно ахнул. Контактные линзы. Пайпер вставила контактные линзы. И ее великолепные зеленые глаза стали больше и ярче и смотрели прямо… на… него.

Его локоть соскользнул со стола.

Девушка приятно улыбнулась.

Трахни меня.

Пайпер грациозно опустилась в кресло, сложила руки на столе перед собой и продолжила благосклонно улыбаться. Ее не трогали взгляды, вздохи и пролитый кофе. Ее не смутила даже нелепая оговорка Лапальи. Все это не имело значения, потому что Мик Мэллой обмяк в кресле, раскатанный стальнымидисками автобуса похоти, — в точности как обещала Бренна.

Пайпер была не единственной, кто это заметил. Линк искоса глянул на Мика и разразился чем-то между кашлем и гоготом, заставившим его потянуться за своим кофе.

— Прошу прощения, — обратился он к группе, похлопывая себя по груди.

— Поехали дальше, народ, — нетерпеливо сказал Лапалья.

Босс Пайпер, как ошпаренный, протараторил повестку дня. Пайпер чувствовала, что Мик буравит ее взглядом.

Буравит насквозь, подумала она.

— Что у нас нового по теме Офелии Харрингтон, Пайпер?

— Да-да. — Она встала, глубоко вздохнула и пустилась в заученные назубок объяснения. — Выставка обещает стать волнующим событием для наших посетителей, как визуально, так и орально… то есть аудиально.

Пайпер хотелось умереть со стыда. Линк ухмылялся. Она ненавидела этого проныру. Девушка ринулась дальше.

— Я заключила договор с британской актрисой дубляжа, которая будет читать выдержки из речей и личной переписки Офелии Харрингтон. Думаю, это создаст некий эффект присутствия.

Лапалья нахмурился.

— Не припоминаю такой статьи в вашем бюджете.

Шеф задал простой вопрос, и Пайпер знала, что ответить. Но по какой-то причине замерла на месте, и в ее ушах зазвенел голос британки, хриплый и тягучий от желания: «Он подводил меня к оргазму, шлепая все жестче и жестче. Я охотно шла у него на поводу. Я задыхалась, стонала и кричала на пике наслаждения».

Шепот, который слышала Пайпер, не принадлежал актрисе дубляжа, и чувства, которые он передавал, ни за что и никогда не станут частью выставки. Пайпер помотала головой, силясь отогнать наваждение. Она теряла нить разговора.

— Она там была.

— Продолжай.

Но мысли разбегались от нее в разные стороны. В чем дело? Она тысячу раз повторяла эту речь дома, но стоило вспомнить о «Семи грехах куртизанки», как лобная доля ее мозга отказалась работать.

— Э-э, над освещением ведется активная работа.

Лапалья склонил голову набок и уставился на Пайпер.

— И?

Голос вернулся. На сей раз он был пронизан благородной яростью. «Почему мне не дали слова? — гневно вопрошал голос. — Не кажется ли вам, что эти достойные граждане вправе меня выслушать?»

Нет, нет, нет, подумала Пайпер. Офелия говорила эти слова в зале суда в 1825 году, когда ее судили за убийство. Они не имеют никакого отношения к ней, к этой планерке, к выставке и Бостонскому музею культуры и общества. Пайпер категорически отказывалась лишаться рассудка. Только не теперь.

Какой смысл выглядеть сексапильной, если она окончательно съедет с катушек?

— Ты в порядке, Пайпер?

— Да, да.

Она посмотрела на Мика. Тот едва заметно кивнул, как будто говоря, что у нее все получится.

Для нее это много значило. Приятно в кои-то веки встретить поддержку.

Пайпер улыбнулась и расправила плечи.

— Моя базовая планировка предполагает полукруг из шести частично закрытых отделений, расходящихся веером из центральной фокусной точки. Каждое отделение будет рассказывать об одной из составляющих жизни Офелии Харрингтон, на удивление… э…

Лапалья замахал руками.

— Что может быть удивительного в Офелии Харрингтон? Каждый пятиклассник знает ее историю.

О нет, ничего они не знают…

— Каждое отделение будет иллюстрировать один из аспектов жизни Офелии Харрингтон, на удивление разноплановой, — продолжала гнуть свою линию Пайпер. — Центром отделений будет интегрированное мультимедийное представление слов и мыслей Офелии, дополненное сообразными контексту артефактами из коллекции: одеждой, предметами быта, мебелью, личными вещицами, которыми она дорожила.

Лапалья встревоженно повел бровями.

— Для этого понадобятся наушники? Я не видел наушников в бюджете.

— Я с самого начала планировала пять стационарных блоков на отделение.

— А центральный вводный элемент? Фокусная точка?

— Я экспериментирую с несколькими вариантами дизайна, но еще не пришла к той единственной совершенной концепции, которая бы символизировала сущность истории Офелии Харрингтон.

Пайпер выдержала паузу. Ее последняя реплика была преуменьшением. На самом деле ее ум пока не мог объять двойственность, присущую Офелии. Представит ли она ее посетителям БМКО входящей в собрание квакеров матроной в скромной шляпке или пригласит покровителей на выставку куртизанки в шелковых чулках на подвязках, в корсете и с растрепанными после ночных подвигов волосами…

«Мое единственное преступление в том, что я — женщина, которая думает своей головой», — шепнул голос.

— Мне это кажется странным, — сказал Линк.

Пайпер сверкнула глазами.

— Прошу прощения?

— Центральная композиция задает тон и является общим контекстом всей выставки, — сказал Линк, обращаясь к Лапалье и пропуская мимо ушей вопрос Пайпер. — Это краеугольная часть любого проекта. Как Пайпер может продвигаться дальше без нее?

В конференц-зале стало тихо. Девушка сглотнула. Она посмотрела на Лапалью.

— Я посчитала, что на этом этапе разработки проекта разумнее будет избежать обсуждения частностей.

— Ну, в общем-то, да, если только ты не опоздаешь с пробной презентацией для совета попечителей.

— Без проблем, — с уверенной улыбкой сказала Пайпер. — Попечители увидят макет через три недели, как запланировано.

Лапалья кивнул.

— Хорошо. Молодец.

Тут он метнул взгляд на Мика.

— Доктор Мэллой? Хотите чем-нибудь поделиться с нами сегодня?

Обрадованная, что центр внимания сместился на другого, Пайпер откинулась на спинку кресла и стала слушать, как Мик рассказывает о плане объединения кампании по сбору средств с открытием осеннего сезона — традиционно самым значительным событием для музея в году — и просит всех высказать свое мнение. Вскоре после этого планерка закончилась.

Пока сотрудники один за другим покидали конференц-зал, Пайпер продолжала сидеть. Мик вежливо кивнул в ее сторону, коротко улыбнулся и вышел из комнаты.

В итоге Пайпер осталась одна, хорошо осознавая, что дело не доведено до конца.

Она покачала головой.

— Видишь, в чем проблема, Офелия, — прошептала Пайпер, собирая бумаги. — Боюсь, в твоей лиге не так много женщин. Почему ты думаешь, что я одна из них?

Линк постучал в ее дверь.

— Есть минутка?

Он видел, как Пайпер отрывает взгляд от компьютера и щурится в его сторону. Она явно не любит случайных посетителей.

— Я могу для тебя что-нибудь сделать, Линк?

Пайпер поднялась с кресла. Она начала поспешно собирать бумаги и сунула в ящик пачку документов. Потом обошла письменный стол и встала перед ним, упершись в столешницу широко расставленными ладонями, как будто что-то скрывая.

Ой, ради бога. Как будто у тебя есть что-то, что я хотел бы увидеть.

— Я пришел извиниться, — сказал Линк, продвигаясь глубже в огромное полуподвальное хранилище, которое Пайпер выбила под свою выставку.

Склад был набит всем тем хламом, которым их осчастливила Клаудия Харрингтон-Хауэлл: кушетками, канделябрами, коробками со старыми письмами и фотографиями, фортепиано, дорожными сундуками. Линк, хоть убей, не понимал, что Пайпер намерена со всем этим делать, а после сегодняшней планерки стало очевидно, что она и сама без понятия.

Выставка по Харрингтон обещала быть нуднейшим мероприятием. Линк надеялся, что Пайпер погорит на этом задании, и пока что она не обманывала его ожиданий. По всей видимости, после недавнего провала она боялась предлагать что-либо оригинальное.

Бедная, несчастная Пайпер и ее телефонистки! Серьезно, с кого она рассчитывала получить деньги за просмотр двадцати пяти черно-белых увеличенных фотографий операторов бостонских коммутаторов и горстки заплесневелого, допотопного оборудования, пусть даже со звуковым сопровождением? О выставке растрезвонили, как о некой женской армии и ее вкладе в дело сражений на передовой американских телекоммуникаций. Она вышла настолько плохой, что Линку пришлось бежать в туалет, где можно было поржать до упаду.

Сразу после открытия Линк подслушал, что попечители засомневались в решении повысить Пайпер по службе. Но все это уже не имело значения. Принцесса Синий Чулок скоро наглядно продемонстрирует, что без нее вполне можно обойтись. Как мило с ее стороны!

— Я просто хотел помочь, — убедительно продолжал он. Кажется, получилось не очень хорошо, и я искренне извиняюсь.

Линк сгорбился в нескольких футах от Пайпер и застенчиво улыбнулся, ни на минуту не переставая вникать в детали ее внезапного перевоплощения. Кто бы ни помогал ей в этой затее — вероятно, та ее подруга блондинка, секс-профессор, — эти люди знали, что делают. Последние четыре года Пайпер забавляла Линка своими варварскими издевательствами над модой, и тут — бах. Она вдруг является на работу в таком виде, будто только что сошла со страниц журнала «Е11е».

Да неужто?

Линк не дурак. Здесь речь идет о большем, чем просто смена имиджа. Он видел, как Пайпер улыбалась красавчику Мэллою и как бедняга Мэллой реагировал: ни дать ни взять собачка Павлова. Очевидно, Пайпер сделала это, чтобы привлечь его внимание.

— Странный способ помочь, — проговорила девушка, отрывая ладони от стола и скрещивая перед собой руки.

Линку показалось, что за последнюю неделю у нее выросла грудь. Она что, сделала операцию, чтобы произвести впечатление на мистера Затерянный ковчег? Если так, она вырастет в его глазах из жалкой фигуры в откровенно трагическую.

— Позволь мне загладить вину, — сказал Линк, вытягивая ладони в искренней на вид пантомиме раскаяния. — Я наверняка смогу чем-нибудь помочь с проектом по Офелии Харрингтон.

— Не думаю.

Линк пожал плечами.

— Как знаешь, Пайпер. Похоже, тебе нравится усложнять себе жизнь.

Она улыбнулась:

— Извини, если для меня оказалось сложновато переварить твой внезапный порыв доброй воли.

— Дело твое. — Молодой человек покачал головой. — В любом случае ты потрясающе выглядишь. Правда. Отличное платье. И краска для волос оттеняет глаза. Если только эти контактные линзы не цветные.

— Нет, они не цветные.

— Но почему сейчас? — продолжал Линк. — Мне просто любопытно. Что-нибудь, о чем нам стоит услышать? Думаешь сменить работу? Недавно стукнула круглая дата и ты решила измениться? Или тебя заинтересовало последнее сногсшибательное пополнение команды БМКО?

Пайпер медленно выпрямила руки. Она встала в полный рост и двинулась на Линка. Только тут он заметил, что на каблуках она существенно выше его.

Девушка подошла к нему.

— Плохо прячешь клыки, коротышка, — шепнула она.

— Забавно, — отозвался Линк, не пытаясь скрыть того факта, что ему понравился ее укол.

Пайпер продолжала испепелять его взглядом. Оказавшись так близко, Линк хорошо рассмотрел темную подводку на ее верхнем веке. Она была идеально выполнена.

— Знаешь что, Линк?

Он шумно сглотнул. Внезапная перемена в Пайпер произошла не только на уровне кожи.

Ее энергетика стала мощнее. Как будто вместе с эффектной сумкой «Марк Джейкобс», которую Пайпер выставляла напоказ на планерке, она купила себе новый хребет.

— Да?

— Ты мне не угрожай, — сказала она, и ее тщательно накрашенные губы слегка изогнулись в странной улыбке. — Мы оба знаем, что один из нас, вероятно, скоро останется без работы. Таковы экономические реалии. Но если ты думаешь, что совет в своем решении будет исходить из твоих непревзойденных качеств куратора, то ты сильно ошибаешься.

Линк шмыгнул носом.

— В самом деле?

Пайпер улыбнулась, и в ее глазах сверкнул огонек. Линку стало немного не по себе.

— В самом деле. Так что знай: ты выбрал крайне неподходящее время, чтобы парить мозг Пайпер Чейз-Пьерпонт.

Ла-а-адно. Похоже, после тридцатого дня рождения Ее Чокнутое Высочество совсем съехала с катушек.

Уходя, Линк заметил в коридоре Мэллоя. Он уважительно кивнул, проследил, как Мик входит в открытую дверь Пайпер, а потом прокрался назад и всем телом прилип к стене, чтобы подслушать, о чем говорят внутри.

— Пайпер, — послышался голос Мика. — Нам нужно поговорить.

Глава четырнадцатая

Сказать «нет» Мику Мэллою оказалось гораздо труднее, чем Пайпер могла себе представить.

Слава богу, что она заучила совет Лебеди, который та давала Офелии: «Оставайся любящей, но неуловимой, теплой и открытой, но непостижимой. Мужчине никогда не должно казаться, что он добился полного успеха. Доступность убивает Загадку».

Но, черт возьми, он был великолепен! Он ворвался в ее студию, как к себе домой, усадил свой восхитительный зад на ее рабочий стол и сложил руки на коленях.

— Надо было позаботиться об этом десять лет назад, — сказал он.

Пайпер благодарила случай за то, что успела сесть и ее ног не было видно за серым, как стволы старых пушек, письменным столом, потому что ее колени дрожали.

— Я сейчас немного занята.

— Ты так и не дала мне тогда объясниться.

Пайпер приложила усилие, чтобы изобразить мягкую, полную таинственности улыбку.

— Объяснения были излишни.

Когда Мик нахмурился, его густые темные брови изогнулись, придав лицу сексуально-задумчивое выражение. Пайпер ничего не могла с собой поделать. Она представила, как Мик лежит под ней в ирландском вереске с распахнутыми жилетом и рубашкой и расстегнутыми нанковыми брюками, а складки ее муслиновых юбок с ажурной вышивкой прикрывают их пылкое соитие.

Держи себя в руках, Пайпер.

— Пообедай со мной.

— Мик, я бы с удовольствием, правда. — Пайпер постаралась исполнить самоуничижительный смешок. — Но как ты, наверное, заметил по моей сегодняшней презентации, я пока не опережаю график.

Мик повернул красивую голову на обласканной солнцем шее и принялся изучать каталоги артефактов, растянувшиеся от пола и до самого потолка. Когда он согнулся в поясе, Пайпер заметила, каким тугим конусом сходится его тело под рубашкой. Внезапно Мик подскочил и зашагал в дальний угол, где возвышалась передняя спинка кровати каштанового дерева — страж брачного ложа Офелии и ее мужа.

Пайпер наблюдала, как Мик медленно водит пальцами по резным узорам на древесине.

Потом он резко обернулся и задумчиво посмотрел на нее.

— Тогда кофе. — Мик опустил руку и вернулся к столу. — Хотелось бы подробнее узнать о твоих планах по поводу выставки. Она была незаурядной личностью, правда? Мир не знал таких, как она, да?

Девушка встревоженно выпрямилась в кресле. Она не сразу поняла, что Мик имеет в виду речи, с которыми Офелия обращалась к людям, ее публичные выступления, которые в то время считались крайне неприличными для женщины. Разумеется, он не подозревал, что Офелия была куртизанкой. Он ничего не знал об истоках ее пресловутых дерзновений. Никто не знал. Ни одна из маленьких пятиклассниц Массачусетса понятия не имела, чем рисковала Офелия Харрингтон, стараясь жить, как считала нужным.

И они никогда не узнают, если я им не расскажу.

На том Пайпер и поставила точку в своих терзаниях. Хватит жаловаться на проблемы: у выставки слишком маленький бюджет, попечители недальновидны, ситуация на рынке труда тяжелая… Если она хочет, чтобы что-то изменилось, она должна сама это сделать.

У нее нет иного выбора, кроме как рассказать правду о жизни Офелии Харрингтон. Так будет правильно. Пайпер куратор. Она за это ответственна. И к черту последствия.

Мик остановился перед ее столом. Он нахмурился и окинул девушку внимательным взглядом.

— Ты в порядке, Пайпер?

— Что?

— Ты ни с того ни с сего жутко побледнела. С тобой все хорошо?

— Ах! Конечно, — ответила она, делая глубокий вдох и отгоняя от себя непомерную важность принятого решения. — Просто я задумалась о том, что ты сказал. И ты прав: Офелия Харрингтон была другой.

Мик улыбнулся ей.

— Ты любишь свою работу, да?

— Точно.

Пайпер вежливо улыбнулась в ответ, подумав: «Я в самом деле потеряю из-за этого работу». Она изо всех сил старалась скрыть желание разрыдаться.

— Боюсь, что на этой оптимистической ноте мне придется выставить тебя за дверь.

Он кивнул.

— Значит, завтра идем пить кофе.

Это не был вопрос.

Пайпер прикусила губу. В мыслях она стонала: «Да! Да! Возьми меня сейчас!»

— Завтра не получится. — Это было сказано вслух.

— А когда?

Пайпер наблюдала, как поднимается и опускается грудь Мика, угадывала темные завитки под воротом его рубашки. Теперь он выглядел гораздо роскошнее, чем десять лет назад. А может, она сейчас была гораздо больше озабочена сексом, чем тогда. Девушка почувствовала легкое головокружение.

— Ладно. — Мик потянулся за стулом с прямой спинкой и придвинул его к столу. — Хочешь надо мной поизмываться? Без проблем.

Он сел, закинул ногу на ногу и сцепил руки на затылке, как будто устраивался поудобнее перед началом долгой беседы.

Пайпер покачала головой.

— Это не…

— Я хотел тебя той ночью, Пайпер. Ужасно.

Мик выдержал долгую паузу, после чего позволил рукам соскользнуть с затылка и наклонился вперед, расслабив плечи и потупив глаза в пол.

Пайпер захотелось вцепиться в его густые черные волосы, рывком поднять его голову и впиться губами в его губы.

— Но я не мог. — Он посмотрел на нее с печалью в голубых глазах. Пайпер, ты была пьяна, говорила чепуху и рвала на себе одежду. Я даже не был уверен, четко ли ты понимаешь, кого тащишь в постель. И какой мужчина воспользуется девушкой, к тому же собственной студенткой, когда она не в себе, а он планирует уехать из страны по окончании семестра?

Пайпер не знала, что сказать.

— Да, наверное, я ушел чересчур поспешно, потому что боялся, что еще немного и я потеряю над собой контроль. — Мик нервно провел рукой по волосам, и у нее от этого жеста пересохло в горле. — Мне нужно было убраться поскорее, пока инстинкты не взяли верх над здравым смыслом.

Девушка невольно усмехнулась.

— А после ты меня к себе уже не подпускала. Не брала трубку, не отвечала на письма и не подходила к двери, чтобы поговорить со мной. — Он пожал плечами. — Я тебе цветы посылал, знаешь ли.

Пайпер коротко ахнула. Перед глазами вспыхнула та картина: дюжина роз на длинных стеблях, разбросанных по грязному снегу. Она вышвырнула их из окна третьего этажа, закрыла раму, задернула занавески и быстро забыла о них. Так было меньше боли.

— Ты была со мной холодна — холоднее, чем Кэмбридж в феврале, и не успели мы оглянуться, как весенний семестр стал историей, мой срок на должности помощника преподавателя подошел к концу и я уехал из страны.

Пайпер попыталась изобразить еще одну таинственную улыбку, но щекам было больно. Все, что говорил Мик, было правдой. Она не желала ничего обсуждать, ибо не хотела признавать, что все так и было.

— И вот я здесь. Вместе со своими объяснениями.

Девушка смотрела на Мика, изумленно моргая. Ее обожгла внезапная мысль, что, быть может, не ее одну обидел тот эпизод. Ей вдруг захотелось распахнуть объятия и прижать Мика к своему новому приобретению размера 8 °C.

Пайпер снова призвала на помощь мудрость Лебеди: «Мужчины — охотники. Их занимает сам процесс погони. Как только они чувствуют, что победили, тут же обращаются к новой цели».

— Ты абсолютно прав, — проговорила она. — Тогда многое осталось недосказанным, но сейчас правда не лучший момент.

Она протянула руку и положила ладонь на локоть Мика. От этого безобидного прикосновения жар заструился по животу и направился к бизнес-сектору в ее дорогих плавках. Пайпер отдернула руку.

— Может, встретимся позднее, на неделе?

Мик рассмеялся и покачал головой, разглядывая место, где только что лежала рука Пайпер.

— Ладно, — сказал он, поднимая глаза. — Оставлю вас с Офелией вашим тайным планам. Но только если ты ответишь мне на один маленький вопрос.

Пайпер издала нечто среднее между вздохом и смешком, надеясь показать, что немного раздосадована, но при этом польщена. В танце обольщения было столько колен и поворотов, что у нее начинала кружиться голова.

— Конечно, Мик.

— Что у тебя сегодня за смена имиджа?

— Ты об одежде?

— Да, и еще о прическе, туфлях и Мик умолк. — Пожалуйста, не пойми меня неправильно. Ты великолепно выглядишь. Но почему сейчас? Почему так резко?

— Ах… — Пайпер сложила руки на столе перед собой. — Помнишь прошлый понедельник, когда ты наткнулся на меня? Такого неудачного дня у меня давно не выпадало. Неудачная прическа, губы…

— Но изолента тебе очень шла.

Они оба рассмеялись, и это напомнило ей, какими были их отношения много лет назад. Мик смешил ее при каждом разговоре. Даже в ту пресловутую ночь — где-то между тем, как отвести ее домой и уйти из ее дома, — он заставил ее смеяться. Странно, что она успела об этом забыть.

— На прошлой неделе мне исполнилось тридцать, — сказала Пайпер, зная, что этого объяснения будет достаточно. — Я решила кое-что изменить. Сделать себе подарок.

Мик улыбнулся ей, заставив на миг позабыть обо всем, кроме его белых зубов, полных губ и ямочек на щеках.

— С днем рождения, — сказал он бархатным шепотом.

Пайпер пришлось зажмуриться и в который раз призвать на помощь Лебедь, ибо она почувствовала, что вот-вот прыгнет на Мика и стиснет бедрами его шею. «Искусство обольщения на добрую половину состоит в умении создавать Тайну…»

Девушка молча встала.

— К сожалению, мне нужно работать.

— Хорошо, хорошо, — отозвался Мик, поднимаясь со стула. — Тогда договоримся на неделе.

— Отлично.

Пайпер сосредоточилась на его темных кудрях, на том, как они скользят по вороту рубашки, когда смотрела, как он выходит за дверь. Потом позволила себе пробежаться взглядом по остальным частям его тела. Если Мик не поторопится с уходом, она закричит, чтобы он остался. Похоже, им обоим приходится бороться с инстинктами.

Она не просила ничьего вмешательства, но Лебедь все равно заговорила у нее в голове: «Мужчине никогда не должно казаться, что его охота увенчалась полным успехом».

— Заткнись, — прошипела Пайпер.

— Ты что-то сказала?

Мик так резко обернулся, что девушка едва успела отвести жадный взгляд.

— Что? Нет. — Она неловко ему помахала. — Увидимся.

— Знаешь… — Мик только теперь обвел ее пристальным, изучающим взглядом, потом почесал подбородок, как будто хотел потянуть время. Пайпер это показалось очаровательным. — Когда я сказал, что ты великолепно выглядишь, я был не до конца откровенен.

Пайпер резко втянула воздух в легкие.

— Ты выглядишь сильной, Пайпер. Сексуальной, как дьявол. — Мик улыбнулся ей, и от этой улыбки она почувствовала себя точно в свободном падении. — Я всегда считал тебя симпатичной, но должен сказать, что нет ничего соблазнительнее женщины, которая не стыдится своей красоты и своей силы. Я рад, что ты нашла и то, и другое.

Он вышел за дверь.

Как ни досадно было отпускать Мика, Пайпер радовалась, что первая попытка обольщения завершилась.

Ее в самом деле ждали горы работы.

На этой неделе Линк при любом удобном случае старался за ними наблюдать. Динамика поражала. Мик потерял голову от маленькой мисс Новое лицо, а та умудрилась настолько поднатореть в искусстве флирта, что крутила им с апломбом. Может, записалась на какие-нибудь онлайн-курсы?

Да, быть при Мике мальчиком на побегушках было отстойно, но зато так он наблюдал за спектаклем с первых рядов. Несколько раз Линк видел, как Пайпер подманивала к себе Мика, чтобы потом мягко оттолкнуть. А Мэллой, несмотря на всю его разрекламированную опытность, послушно плясал под ее дудку.

Это было настолько же забавно, насколько тошнотворно.

Операция «Обольщение на рабочем месте» приняла неожиданный поворот в пятницу, когда Мик обмолвился, что в воскресенье они с Пайпер идут пить кофе.

Дело в шляпе, понял Линк. После открытия осеннего сезона он останется единственным старшим куратором в музее, потому что Пайпер никак не сможет крутить полновесный роман и при этом добиться хоть какого-то успеха с выставкой по Харрингтон.

Скоро Линк опять побежит в туалет хохотать до упаду.

Глава пятнадцатая

Увидев его, Пайпер улыбнулась и помахала рукой, и сердце Мика забилось быстрее. Она сидела за маленьким столиком в кофейной секции книжного магазина «Бинтаун букс». Издали Мик разглядел, что на ней сегодня джинсы и серебристый топ без рукавов, складки которого прикрывают ее пышные округлости. При ближайшем рассмотрении он заметил, что в вырезе осторожно проглядывает ложбинка между грудей — невероятно сексуально и одновременно благородно.

Пайпер поднялась ему навстречу, и только тогда он увидел кожаный ремень, низко сидящий на бедрах, новую пару сексуальных туфель на каблуках и серебряные кольца сережек, выглянувшие из-под ее сияющих волос. Она казалась настолько горячей, что на ней можно было жарить гренки.

— Привет, Мик.

Он схватил ее за руку и наклонился, чтобы поцеловать в щеку, впервые за десять лет прикоснувшись губами к ее телу, и вдохнуть ее аромат. Пайпер Чейз-Пьерпонт пахла так же сладко и шелковисто, какой была на ощупь. Кусочек плоти под его губами показался ему неким экзотическим десертом. Ему ужасно не хотелось обрывать контакт, но это нужно было сделать.

Больше всего Мик опасался отпугнуть Пайпер. Это воскресное, вроде как не совсем свидание стоило ему таких адских трудов, что теперь он боялся все испортить.

Они сели друг напротив друга. Мик слушал рассказ о том, что этот книжный магазинчик — ее любимое место для посиделок в Бостоне.

Затем началась хорошая долгая беседа о книгах, которая плавно перетекла к музыке, фильмам и работе. К этому времени он уже изнывал от жажды.

С помощью любезного молодого человека, ответственного за кассовый аппарат кафе, он раздобыл чайничек крепкого цейлонского чая в пакетиках, конечно, но что поделать? — и принялся читать Пайпер небольшую лекцию о тонких различиях между ирландским и американским чаепитием.

Треть обеих чашек он наполнил цельным молоком.

— Ты знала, что ирландцы самые крупные потребители чая в расчете на душу населения? — спросил он Пайпер.

Та покачала головой.

— Понятия не имела.

Мик налил чай.

— По-гэльски этот деликатес называется cupan tае. — Он поднял взгляд на Пайпер и обнаружил, что она изучает его, и ее огромные зеленые глаза светятся удовольствием. — Так о нем всегда говорили у нас в семье, даже после того, как мы переехали в Штаты.

Пайпер повторила фразу, медленно и точно.

— Так ты говоришь по-гэльски? — просиял Мик.

Девушке явно нравилось его подтрунивание. Ей так шло смеяться. Воспоминания пронеслись перед ним: какой милой она была десять лет назад, как ему нравилось ее чувство юмора, ее страстная тяга к знаниям, ее доброта. И как ужасно это кончилось…

Мик принялся накладывать сахар.

— Нам бы сейчас пару хороших кусочков ирландского фруктового торта. Пробовала когда-нибудь?

— Нет, — сказала Пайпер. — Но звучит заманчиво.

— О, это форменное чревоугодие! — Мик повел бровью, принимаясь размешивать сахар. — Это тающее на языке сливочное масло…

Он украдкой бросил взгляд на Пайпер и заметил, что она ловит каждое его слово.

— Или щедрую порцию шоколадно-картофельной запеканки… Никогда не ела?

Пайпер покачала головой.

— Как-нибудь испеку для тебя. — Мик протянул Пайпер ее чашку с блюдцем. — Ты заваривала чай таким способом?

— Нет.

Она сделала маленький глоток.

— Ты знаешь, я никогда тебя не забывал, Пайпер.

Ее чашка звякнула о блюдце.

— Ты знаешь, что последние десять лет я всем сердцем сожалел о той ночи?

Ее глаза поползли на лоб.

— Я должен был провести тебя домой как джентльмен, уложить в постель одетую и позвонить утром, чтобы объяснить свои намерения.

Пайпер судорожно сглотнула.

— Какие намерения?

— Что мне интересно познакомиться с тобой ближе, но только не когда я твой преподаватель, который после окончания семестра уезжает за тридевять земель на раскопки. Можешь считать меня старомодным, но секс на скорую руку никогда меня не привлекал и никогда привлекать не будет.

Мик откинулся на спинку кресла, забросил ногу на ногу и, попивая чай, стал наблюдать за лицом Пайпер, на котором одна эмоция сменяла другую. Казалось, она была искренне удивлена.

Мик не торопился. Он рассказал о женщинах, которых встречал в последние десять лет, и об отношениях, ведущих в никуда: о британской лаборантке, тренере по йоге из Южной Африки и поэтессе из Квебека. Рассказал о смерти отца, о том, как брат один ухаживал за ним последние годы, и теперь он, Мик, почувствовал необходимость вернуться домой и наверстать упущенное. Рассказал о реалити-шоу и о том, что удачная сделка может спасти семейное предприятие — паб. Он признался, что именно эти обстоятельства звали его домой, но шанс увидеть ее снова тоже был частью приманки.

— Ты хоть иногда вспоминала обо мне, Пайпер?

Она наклонила голову и запустила пальцы в сияющие насыщенно-каштановые волосы. Мику отчаянно захотелось испытать это самому: густые, мягкие пряди, скользящие между его пальцев и ниспадающие на ее голые плечи…

— Конечно, — сказала она с кривой улыбкой на губах. — Как правило, в минуты одиночества и обостренной жалости к себе, когда я оглядывалась вокруг и удивлялась, как другие люди ухитряются найти любовь и дружбу, в то время как я медленно превращаюсь в стервозную старую каргу.

Мик чуть не поперхнулся чаем.

— В кого, в кого?!

Пайпер махнула рукой и рассмеялась.

— Неважно, — сказала она, пожав плечами. — Я начинаю понимать, что обвиняя тебя, я просто пряталась от ответственности за свои решения и свои страхи.

Мик был ошарашен. Это не укладывалось в голове.

— Хочешь сказать, что прожила десять лет в одиночестве? Что все это время была одна?

Он внимательно посмотрел на Пайпер. Скорбь в ее глазах говорила, что она не шутит.

— Я особенно не рекламировала, что доступна или хоть сколько-нибудь заинтересована, — ответила Пайпер. — Оглядываясь назад, я понимаю, что мужчины, которые все-таки пытались со мной сблизиться, были не робкого десятка, но никто из них мне по-настоящему не подходил.

У Мика по спине пробежала дрожь.

— И это я с тобой сделал? Я загнал тебя в подполье?

— Нет. Я это сделала сама. — Пайпер села ровнее в кресле. — Просто было легче винить тебя.

Следующие сорок пять минут Мик провел в напряженном внимании, слушая, как Пайпер рассказывает о своей жизни: о родителях, которые стремились контролировать каждый ее шаг, о ее кошке и квартирке в Кембридже, о провале предыдущей выставки, о молодчине Бренне и тех полных раздолбаях, с которыми она встречалась. Все это помогло ему лучше понять Пайпер, но оставило в душе горький осадок.

Он протянул руку над столом, и девушка быстро вложила в его раскрытую ладонь свою.

— Прости, что мои действия причинили тебе боль, — сказах Мик.

Пайпер склонила голову набок и задумчиво улыбнулась ему.

— А ты прости, что отталкивала тебя, когда ты пытался что-то объяснить. Я наломала дров.

— Мы оба их наломали.

Они еще пару часов побродили по магазину и задержались в отделе поэзии, устроившись рядышком в тихом углу. Пайпер сладчайшим шепотом читала Мику выдержки из Шелли, смеша его своим чистейшим бостонским акцентом.

Потом Мик потянулся за томиком Йейтса и, нежно зажав Пайпер между собой и книжными полками, приблизил губы к ее уху. Он начал читать вслух:

Мик вернул сборник на полку и мягко обхватил ладонями ее лицо. Он прикоснулся губами к ее лбу, потом к кончику ее восхитительного носика и только после этого стал по-настоящему ее целовать.

То было долгое, горячее, томное сплетение губ, жарких дыханий и языков, которому не было дела ни до людской толчеи в магазине, ни до вращения земли, ни до течения времени.

То был поцелуй, способный возместить утерянные возможно и залечить раны сожалений.

То был поцелуй на века.

Бренна ходила вокруг постели, хмурясь. Реакция подруги удивила Пайпер, поскольку она искренне полагала, что отлично поработала и превратила свою квартиру в настоящий дворец Шехерезады. По плану до начала прегрешений оставалось всего пять дней, поэтому, если нужно было еще что-то докупить, Бренне стоило сказать об этом сейчас.

— Почему ты хмуришься? Я чего-то не учла? — Пайпер опять пробежала глазами свои записи. — Все по списку: корсеты, чулки, павлинье перо, бархатные шнурки, повязка для глаз, сапожки на высоком каблуке и на шнуровке, густые сливки…

Бренна положила руку ей на плечо. Пайпер умолкла и посмотрела на подругу.

— От всего этого будет мало толку, если ты станешь нервничать и суетиться. В суетливости нет ни капли сексуального.

Пайпер прищурилась.

— В каком томе это было?

— В моем томе! — рассмеялась Бренна, обнимая подругу. — Ты отлично поработала над квартирой. Расслабься! Это место, где получают удовольствие.

Слушая добрые слова, Пайпер все-таки продолжала метаться по комнате ищущим взглядом, так как опасалась, что может что-то упустить.

Ей меньше всего хотелось, чтобы, к примеру, посреди «греха номер четыре» под рукой не оказалось массажного масла.

— Вдохни глубоко, — сказала Бренна.

Пайпер сделала, как было сказано, с гордостью поглядывая на плоды своих трудов. Вдохновленная картинками восточных гаремов, она связала дюжину белых полупрозрачных шарфов в пышную розетку и приладила ее к потолку над постелью. Шарфы были свободно привязаны в каждом углу, оставляя достаточно места для других приспособлений, тоже прикрепленных к столбикам кровати. Они пойдут в ход пятой ночью, если события будут развиваться по плану.

Пайпер застелила кровать шелковыми простынями цвета слоновой кости и надела такие же наволочки на декоративные подушки. По спальне и ванной расставила ароматические свечи. На ночном столике появилась книга с эротической поэзией и несколько дисков, возбуждающий эффект которых, по словам Бренны, был подтвержден клиническими исследованиями. Впрочем, если судить по поцелую в книжном магазине, Пайпер сомневалась, что они понадобятся. Кроме того, она положила на постель мягкое атласное одеяло, купила белый пушистый коврик флокати^[23], который был мягким, как мех норки, под ее босыми ступнями. В ванной красовались новые банные полотенца и салфетки для рук. Пайпер вдруг запаниковала: а не перестаралась ли она? Не превысила ли критическую точку пушистости?

— Какое у нас меню на пятницу? — спросила Бренна.

Пайпер замотала головой в попытке сосредоточиться. Она вышла вслед за Бренной в гостиную, которую тоже принарядила с помощью ярких шарфов, диванных подушек, имитирующих драгоценные камни, а также двух новых ламп и камина с четырьмя рядами свечами-таблетками для создания романтического мерцания в сердце тепловой волны.

— Шампанское, конечно, — сказала Пайпер. — Мы начнем с салата из авокадо, помидоров и базилика, потом перейдем к линг-вини^[24] с морскими гребешками, а на десерт сочные ломтики папайи и манго и мусс из темного шоколада со взбитыми сливками.

Бренна повела бровью.

— Звучит шикарно, — сказала она. — Какое расписание до главной ночи?

Пайпер украдкой посмотрела в смартфон.

— Завтра, после планерки, мы пьем чай. Во вторник и в среду обедаем. В четверг я отпросилась, так как завал на работе. А дальше — пятница и «первый грех»… Разумеется, Мик знает лишь то, что позволил мне: я распоряжаюсь семь вечеров подряд но ему, скорее всего, представляются походы в кино, по ресторанам и паркам.

Бренна издала тихое «хм».

— Жаль, что ты не можешь на недельку отпроситься с работы, — ну, знаешь, чтобы восстанавливаться после ночных оргий.

Пайпер со смехом плюхнулась в кресло.

— На работе в самом деле завал! — Она посмотрела на Бренну, немного оробев. — Кажется, я влипла в историю.

Подруга взяла на руки мурлычущую Мисс Мид и стала чесать ее между ушей, удивленно поглядывая на Пайпер.

— В какую такую историю?

Та бросила смартфон и записную книжку на кофейный столик.

— Я решилась, Бренна. Я расскажу об Офелии. Всю правду. Я не имею права молчать из страха потерять работу или подвести попечителей.

Бренна округлила глаза.

— Я не прощу себе выставки, которая чинно и благородно обойдет мое открытие стороной. Факты есть факты. — Пайпер вздохнула. — Кроме того, я перед ней в долгу.

Бренна пошатнулась и рухнула на диван, что не пришлось по вкусу Мисс Мид. Кошка вывернулась из рук, соскочила на пол и убежала.

— Как? — выдохнула Бренна. — Они на это не пойдут.

— Знаю, но через десять дней у них в руках должен быть мой макет.

— И как же…

Я подготовлю для них модель, правильную по дизайну и интерактивным элементам, но начинку настоящей выставки сделаю совершенно другой.

Бренна раскрыла рот.

— Знаю, это слишком радикально для попечителей, а Лапалью хватит удар при одном только упоминании о подобной идее.

— Поэтому мне не остается ничего другого, кроме как провернуть это у них за спинами.

— Ну ты даешь, Пайпер.

— Да, отозвалась та и кивнула. — Я с каждым днем все больше себе удивляюсь.

Глава шестнадцатая

— Входи, — выдохнула она.

Мик переступил порог квартиры. Пайпер, великолепная в коротком черном облегающем платье на бретельках, взяла его за руку. Она притянула мужчину ближе, запустила пальцы ему в волосы и нежно поцеловала.

Боже правый… Он чуть не уронил шоколадно-картофельную запеканку на пол.

— Давай… Поставлю ее на стол.

Когда девушка взяла у Мика симпатичную, украшенную салфеточками тарелку с запеканкой, тот оценил помощь Эмили, которая навязалась ему в помощницы на кухне. Жена Каллена пришла в ужас, когда услышала, что Мик планирует испечь для девушки пирог и вручить его ей прямо в квадратном металлическом противне.

— Она такая аппетитная, — сказала Пайпер, унося запеканку на кухню.

Мик облизнулся, разглядывая ее спину (по большей части голую), туго обтянутые платьем широкие бедра и длинные точеные ноги. Он сглотнул слюну, но ароматы домашней выпечки тут были ни при чем.

— Очень предусмотрительно с твоей стороны, — донесся голос Пайпер из кухни.

Мик собирался было ответить, но тут почувствовал на себе чей-то буравящий взгляд. Он обернулся и увидел упитанную пятнистую кошку, устроившуюся на спинке кресла и помахивающую хвостом.

— Ах, это Мисс Мид, — сказала Пайпер, возвращаясь в гостиную. — Не обращай на нее внимания. Она та еще дьяволица.

Мик повел бровью, вдруг осознав природу западни, в которую только что попался. Это было логово настоящей хищницы, если он хоть что-то смыслил в таких делах, — шелковое, яркое, освещенное свечами. В отдалении мерцал сервированный на двоих столик, дверь в спальню была приоткрыта, и виднелась кровать, достойная наложницы султана.

Любопытный взгляд Мика перешел на Пайпер, на ее блестящие губы, соблазнительную ложбинку между грудей и округлые бедра. Поймав взгляд девушки, он понял, что та отлично знает, что делает.

Она была кудесницей, и Мик поддался чарам. С радостью. И рвением. Единственным, что тревожило его, было то, как разительно отличалась сегодняшняя Пайпер от девушки в заклеенных изолентой очках и фиолетовыми от чернил губами, которую он встретил всего пару недель назад. Куда подевалась прежняя Пайпер?

— Хочешь чего-нибудь выпить?

Она жестом пригласила его к дивану с множеством подушек, рядом был кофейный столик, на котором стояли бокалы для шампанского, ведро со льдом и бутылкой, обещавшей весьма недурное содержимое.

— Вы пытаетесь меня соблазнить, Пайпер Чейз-Пьерпонт?

Она рассмеялась, запрокинув голову. Ее блестящие волосы каскадом рассыпались по практически голой спине, глаза загорелись, и она провела кончиками пальцев по собственной шее.

Трахни меня.

Для всего, кроме этого безмолвного призыва, сознание Мика померкло.

Она скормила Мику еще один кусочек манго, опустив пальцы чуть дальше губ в его горячий рот. Сок стекал по ее рукам, а она наблюдала, как Мик жует, жадно посверкивая голубыми глазами.

Тут он схватил ее за запястье и облизал внутреннюю часть ее руки от сгиба локтя до ладони.

Пайпер поняла, что время пришло. Желудок Мика был полон. Голова кружилась от шампанского. Он прикасался к ней при каждом удобном случае. События развивались в идеальном темпе.

Пайпер подалась к нему, чувствуя, что ее груди вот-вот выскочат из декольте. Я стала такой развратницей!

— Ты хочешь меня, Мик? — прошептала она.

Его губы дрогнули, но он ничего не ответил, и Пайпер пронзила острая игла паники. Ей и в голову не приходило, что он может сказать «нет». Что тогда делать со всеми этими взбитыми сливками?

— Я хочу тебя уже очень, очень давно, — ответил наконец Мик, и ее захлестнула волна облегчения.

— Хорошо. — Пайпер встала, позволив Мику полюбоваться своим животиком, красиво обтянутым черным трикотажем. — Почему бы тебе не выбрать для нас какую-нибудь музыку? Я скоро вернусь.

Не оглядываясь, девушка зацокала каблуками в сторону спальни, зная, что взгляд Мика прикован к ее ягодицам, и закрыла за собой дверь. Как только Пайпер очутилась внутри, у нее подогнулись колени и она начала сползать по двери на пол.

Это не фантазия. Она действительно это делает. Спустя считаные минуты руки и губы Мика будут повсюду на ее теле, и она ответит на его жар еще большей страстью. Она наконец получит то, чего так долго была лишена. И как тут, скажите на милость, не потерять голову?

«Сосредоточься», — сказала Пайпер себе. Она будет задавать ритм и направлять страсть. До конца недели правила устанавливает она.

Глубоко вздохнув, Пайпер поднялась и прошла в туалет. Когда она снимала платье и надевала костюм, выбранный для сегодняшнего вечера, у нее дрожали руки. Что там Лебедь говорила Офелии? Ах да…

«Не думай об этом как о нервах. Думай об этом как о горячем запале, которым поджигают фейерверки, как об искре для пороха».

Свечи были зажжены. Лампы приглушены. Постель расправлена. Голос Марвина Гэя (о боже, нет!) доносился изгостиной.

Какие там нервы — она была напугана до смерти!

Похоть, напомнила она себе. «Первый грех куртизанки» — это похоть, поэтому темой вечера будет именно она. Цели просты: свести Мика с ума желанием, сломать все барьеры визуальным заигрыванием, непристойными разговорами и грязными приемами, дразнить его, пока он не взмолится о пощаде, и, наконец, позволить ему подняться на вершину.

Пайпер сунула в прикроватную тумбочку шпаргалку — так, на всякий случай.

Взглянув напоследок в новое зеркало, она убедилась, что хитроумный наряд зашнурован достаточно туго, чтобы подчеркнуть талию, но достаточно свободно, чтобы она могла дышать. Если она потеряет сознание, то желательно, чтобы причиной был избыток оргазмов, а не недостаток кислорода.

Пайпер провела ладонями по бедрам и всмотрелась в отражение. На ней была одна из семи комбинаций, которые помогла ей выбрать Бренна, — по одной на каждую ночь. Подруга посоветовала начать с чего-нибудь нежного и женственного, чтобы оставить место для маневра, когда она подойдет к более поздним — и разнузданным — «грехам». Пайпер пришлось признать, что в подобных делах глаз у Бренны наметан.

Сегодняшний розовый жаккардовый корсет с белой атласной окантовкой был выбран за изысканность и миловидность. Хотя поясу и цеплявшимся к нему белым полупрозрачным чулкам, а также общему дизайну ансамбля, глубоко открывавшему грудь и соблазнительно подчеркивавшему все изгибы ее тела, подошли бы какие угодно эпитеты, кроме этих. Пайпер повернула голову, наблюдая, как поблескивают длинные золотые серьги филигранной работы. Она поправила распущенные волосы и обулась в белые комнатные туфельки на восьмисантиметровом каблуке, украшенные сверху маленькими комочками снежно-белого пуха.

Пайпер поползла по кровати и устроилась в центре этого полупрозрачного рая. Согнула одно колено. Разметала волосы по подушкам. Забросила руку за голову.

— Мик? — позвала она, надеясь, что он услышит ее тщательно спланированные призывы сквозь закрытую дверь и знакомые причитания мистера Гэйя о том, что он горячий, как духовка. — Не мог бы ты подойти помочь мне кое в чем?

Она ждала. Одна секунда. Две. Три…

Где он ходит?

И тогда дверь отворилась.

Глава семнадцатая

Лондон, 1818 год

Мой любимый домик, гостиная в тонах драгоценных камней

Мой милый Роберт покинул Англию, отбыв на свою новую дипломатическую работу в Копенгаген. После пяти лет, проведенных вместе, я пролила немало слез при расставании, но это не пошатнуло моего решения остаться в Лондоне.

Бедный Роберт. Он так трогательно умолял выйти за него замуж. Он был таким чудесным молодым человеком, милым, нежным и умным. Он далеко пойдет и, несомненно, многого добьется. Он мечтал о высоком ранге и придворной славе, и я верю, что он более чем способен их достичь.

И все же как бы приятно мне ни было строить его карьеру и исполнять роль хозяйки дома, принимая самых влиятельных политиков Англии, то были мечты Роберта, но не мои. Не за тем же я отвоевала такое чудесное место под солнцем в этом удивительно свободном мире, чтобы в конце концов связать себя узами брака!

Посему, искренне помахав платочком вслед кораблю Роберта, а позднее высушив им слезы, я вернулась к себе домой и отправила Лебеди послание.

Та быстро ко мне присоединилась, элегантно прошествовав в мою уютную гостиную в сопровождении горничной Элизы, которая несла корзину.

— Я привезла кларет и шоколад, — с игривой торжественностью объявила Лебедь, — чтобы помочь тебе в сей тяжкий час.

Мы самым беззастенчивым образом услаждали себя вином, сладостями и признаниями.

Этот ритуал завершения исчерпавшего себя романа порой бывал моей самой любимой его частью.

Лебедь смерила меня оценивающим взглядом.

— Ты не выглядишь убитой горем.

— А должна?

Она изящно пожала плечами.

— Я думала, что ты им серьезно увлечена. Твоя верность оставалась непоколебимой, несмотря на все заманчивые предложения.

Я улыбнулась.

— Роберта я обожала. Однако наши дни — и восхитительные ночи! — с самого начала были сочтены. И мы оба это знали.

Я не рассказывала Лебеди всего. Она не догадывалась, что наш последний год был омрачен уязвленными чувствами Роберта. Я тогда отвергла его предложение выйти замуж и попросила не заговаривать об этом впредь. Роберт пыжился казаться прожженным и многоопытным, но рана, нанесенная его романтическому сердцу, так до конца и не затянулась. Последовали моменты гнетущего молчания, а иногда и резкие слова.

На мой взгляд, наши отношения стали чересчур напоминать супружеские. Он негодовал на мой отказ, а я — на склонность чувствовать себя виноватой, ведь повела себя в точности так, как следовало того ждать от куртизанки.

Мы расстались со слезами и признаниями в глубоких чувствах, но подозреваю, что в глубине души оба испытали облегчение. Мне не нужна была такая нервотрепка. Я стремилась жить, как хочу, и любить тогда и того, кого хочу.

Одна только мысль о том, что кто-то будет иметь надо мной власть, вызывала у меня аллергию.

Потом Лебедь объявила, что настало время оценить драгоценности. Я по несколько извилистой траектории сходила за шкатулкой и высыпала ее сокровища на колени подруги. Допив залпом остатки вина, Лебедь выловила из глубин корсета ювелирную лупу и поднесла ее к глазу.

— Хм-м…

Я откинулась на подушки и стала наслаждаться представлением. Меткие замечания Лебеди забавляли лучше всякой театральной постановки.

— Ну, разве ты не милашка? — ворковала та, обращаясь к изумрудному кольцу. — Оставь его себе. — Она продолжила раскопки. — О боже, какой ужас! — Это об ожерелье из черного янтаря. — Он что, снял это с горла своей умершей бабки? Запрещаю носить его, пока тебе не стукнет хотя бы восемьдесят. А вообще, лучше немедленно его продай. Ага, сапфировый браслет! — Лебедь пьяно помахала им у моего носа. — Тебе голубые камни идут гораздо меньше, чем мне. Давай я поменяю его на рубин? Он такой розовый, будет отлично смотреться рядом с твоими сосками. Да? Чудесно! Боже правый, а это что такое?

Она подняла на вытянутой руке последний подарок Роберта. Это было ожерелье, усыпанное бриллиантами. Подозреваю, что с помощью этого дара Роберт надеялся заставить меня передумать, а потом, когда желаемого эффекта достигнуть не удалось, не решился попросить ожерелье обратно.

Я вздохнула.

— Разве оно не вульгарно? Куда мне его надевать?

Лебедь долго не сводила с меня ошарашенного взгляда, но потом поняла, что мой равнодушный тон — чистейшей воды театральный жест. Тогда она в отместку столкнула меня с подушки.

— Ах, вы только полюбуйтесь! Как ты могла держать такое до последнего? Оно великолепно! В буквальном смысле королевское украшение!

Я хлопнула в ладоши.

— Знаю! Мне будут завидовать все женщины в Лондоне! Я буду ходить в нем куда только можно! На балы, суаре, на прогулки по Гайд-парку! — Я взяла у Лебеди ожерелье и приложила к шее. — Как думаешь, оно не слишком формальное, чтобы в нем спать?

Лебедь похихикала над моим дурачеством, и мы налили себе еще вина. Потом углубились было в дискуссию, не послать ли за следующей бутылкой из моих погребов, как вдруг она села прямо и зажала рот рукой.

— Ой, чуть не забыла! У меня кое-что есть для тебя!

Я выпрямилась и вперила затуманенный алкоголем взор в подругу, которая пыталась нащупать среди диванных подушек свой ридикюль.

— Я обнаружила это сегодня утром, когда проснулась. — С этими словами она практически нырнула в свою маленькую сумочку, грозно хмурясь в попытке что-то в ней найти. — Ах! Наконец-то!

Лебедь с победоносным видом вынула руку из сумочки и высоко подняла над головой конверт.

Толстый и дорогой, он тяжело лег мне в руку, хотя никаких гербов и опознавательных знаков на нем не было. Я вскрыла его. В мою подставленную ладонь что-то выпало.

Это было темное, с отливом, маховое перо ласточки…

Сердце забилось при виде его, а потом замедлилось до распутного, чувственного ритма, который резонировал со всем моим естеством.

Сегодня ночью ко мне в постель придет Сударь.

Я весело улыбнулась мужчине, поднесшему мне очередной бокал шампанского, после чего запрокинула голову и залпом осушила его содержимое под одобрительные возгласы джентльменов, обступивших меня. Несколько из них уже соревновались за почетное право принести мне следующий.

Ласточка официально освободилась, и борьба за нее разгоралась все жарче. Это было третье мероприятие, которое я посетила за вечер, и в третий раз разыгрывалась та же сцена. Я веселилась от души, ибо мне не нужно было ублажать никого, кроме себя.

Той ночью я не собиралась пускаться в круговорот балов и суаре, так как для меня каждая из вечеринок начинала быстро себя исчерпывать. Поздоровавшись с хозяевами, потанцевав кое с кем из самых перспективных холостяков и утолив жажду шампанским, я чувствовала, что пресытилась этим обществом и хочу новых приключений.

Я пока не нуждалась в любовнике. Чем дольше томить мужчин ожиданием, тем живее будет их интерес. Почему бы не насладиться собственной популярностью?

Поэтому я откровенно дразнила, подтрунивала, но никому не отдавала предпочтения. И все это время в глубине души лелеяла мысль о предстоящей ночи с Сударем.

Мой маленький домик встретил меня теплом и уютом. Когда я сбросила накидку, Силла привычным жестом встряхнула бархатную ткань и перекинула ее через руку.

— Встретили кого-нибудь приятного, мисс?

Я стянула перчатки.

— Конечно. Все мужчины, Силла, приятнее некуда, когда хотят тебя.

— Ну, тогда вы, наверное, купались в их внимании, мисс, — со знанием дела заключила Силла, — потому что мужчина должен быть сумасшедшим, чтобы не хотеть вас.

Я порывисто обняла ее, мою верную Силлу, которая без колебаний последовала за мной в мир греха.

— Глупости какие, — сказала девушка, с улыбкой отстраняясь. — Пора спать, мисс.

Я бросила взгляд в сторону гостиной, но в открытом дверном проеме было темно. Меня захлестнуло разочарование. Он не пришел.

Спальня была наверху. Я знала, что Силла уже разожгла камин и расстелила постель к моему приходу, поэтому пожелала ей спокойной ночи. Раздеться я вполне могла и сама.

Входя к себе в спальню, искусно превращенную в обитель соблазнения, обтянутую малиновым бархатом и шелком цвета слоновой кости, я вздохнула от огорчения, что сегодня она останется невостребованной.

— Ты прекрасна как никогда.

Его хриплый шепот раздался у меня за спиной. Я не обернулась. Вместо этого закрыла глаза, позволяя сладкому чувству его присутствия разливаться по коже, подобно солнечному свету.

Сударь.

Когда я ощутила жар его большого тела совсем близко за спиной, а его теплые ладони скользнули по моим голым рукам, я откинулась головой ему на плечо.

Он обнял нашими руками с переплетенными пальцами мою талию обволакивая меня своим теплом. Он прижался щекой к моим волосам, и я почувствовала его дыхание на шее.

Мы долго стояли так, просто впитывая друг друга. Мое тело таяло в его объятиях, как воск. Я чувствовала, как внутри меня что-то набухает и распускается, — это частичка моего сердца, которая пять лет пробыла в зимней спячке.

Мой друг. Мой учитель. Мой Сударь.

С каждым вдохом я заново открывала его для себя, знакомого и в то же время нового. Сегодня он пришел не для того, чтобы быть учителем, — сегодня он мой любовник.

Приятное тепло начало переходить в жар. Его руки крепче сжали мои, и я со вздохом прижалась к нему спиной. Его член мгновенно разбух и вдавился в мои ягодицы. Я ощутила глухой раскат в его груди, подобный далекому грому. Его мощная похоть надвигалась как буря. Я чувствовала, как у меня над головой сгущается мгла. Скоро она поглотит меня, раздавит и уничтожит.

Я улыбнулась и подставила лицо дождю.

Когда я проснулась, Сударя, как всегда, уже не было рядом.

Впрочем, долго раздумывать над этим не пришлось, ибо на следующий день с Лебедью случилось несчастье.

Ее любовник, богатый, но ветреный мистер Д., предал ее глубочайшее доверие, а когда поползли слухи, публично порвал с ней. Он никогда мне не нравился, но Лебедь считала, что может изменить его к лучшему, и шла к этой цели со спокойной уверенностью.

Сплетницы, конечно, как с цепи сорвались.

Столь быстрый разрыв Лебеди с ее любовником только подлил масла в огонь. Если вчера ею повсюду любовались и восхищались, то сегодня она вдруг стала всем противна и ненавистна. Одним словом, Лебедь превратилась в ходячий анекдот, причем злопыхательский.

Она не рассказала мне этого сама, дуреха. Я узнала о драме, которая тогда была уже в самом разгаре, за утренним тостом с заварным кремом. Развернув газету, я замерла в ужасе и стала читать, задержав дыхание в груди, а тост на полпути ко рту. Я прочла статью от начала до конца — не буду повторять безжалостные злорадные уколы в адрес «Гусыни», — потом вызвала Силлу и начала действовать.

Первой мыслью было накинуть какой-нибудь старый наряд и доехать до дома Лебеди в наемной коляске, вместо того чтобы ждать, пока подадут мой экипаж. Потом пришло в голову, что в глазах публики все имеет значение. Я решила устроить настоящую процессию. Если все взгляды обращены на нас, пусть видят, что я поддерживаю подругу.

Велев Силле собрать всех тех лакеев, которых я держала для больших вечеринок, я приказала им надеть именные ливреи Ласточки. Конюх получил распоряжение позаботиться, чтобы лошади были безукоризненно, до блеска вычесанными, а в последний момент я даже решила надеть на них сбрую с украшениями в виде черных перьев на головах, которую обычно приберегала для самых торжественных выездов.

— И чтобы все бубенчики и колокольчики были на месте, — строго добавила я.

Теперь что до меня самой. Мне нужно было эффектно выйти из экипажа на глазах всего общества или по меньшей мере той его части, которая окажется поблизости после полудня в этот вторник. Для начала проедем через Гайд-парк. Потом вернемся через Мэйфер, чтобы появиться на пороге Лебеди во всем блеске.

А что потом? Что я могу для нее сделать?

Честно говоря, я понятия не имела. До сих пор она во всем была мне наставницей. Возможно, теперь она позволит мне ей помочь.

Если говорить коротко, Лебедь представляла собой форменную размазню. Красные глаза, натертый, распухший нос и такая бледная кожа, что она до тошноты напоминала труп. Я только теперь поняла, какой искусницей была Лебедь по части косметики, ибо стало видно, что своих бровей у нее практически нет. Ее золотистые локоны спутались и потускнели, а щеки запали из-за плохого питания.

Я стянула перчатки и бросила их поверх ридикюля на столик.

— Тебе нужен завтрак, — строго сказала я. — И ванна.

— Уходи, — промямлила она в подушку. — Можешь злорадствовать у себя в будуаре.

Я уперлась кулаками в бедра.

— Замолчи, дурочка. Итак, с чего начнем, с мыла или копченой селедки?

Я быстро составила план, хотя Лебедь мало в него верила.

— Сударь должен появиться с тобой на людях! — провозгласила я, сидя напротив Лебеди, которая только что выкупалась и вяло пережевывала гренку. Я откинулась на спинку изящного, с позолотой, стула и скрестила руки. — В маске.

Она медленно дожевала и проглотила.

— Он не станет принимать участия.

— Станет, — заявила я, хотя на самом деле не была уверена. — В конце концов, вы дружите много лет.

Лебедь склонила голову набок.

— Да, но мне кажется, что ему нравишься ты. Не удивлюсь, если ты уговоришь его сделать что-то, чего бы я от него никогда не добилась.

Я взяла гренку и откусила кусочек, размышляя.

— Хотя опять же, покровительницы могут узнать его.

Лебедь удивленно на меня посмотрела.

— Ах. Ну, даже если они его узнают, то уж точно не подадут виду.

— В самом деле! — Я ликующе воздела руку к потолку. — Тогда так и сделаем. Hauf ton^[25] загудит как пчелиный рой, гадая, кто твой любовник в маске! Пожалуй, я даже пущу слух, что он королевская особа из другой страны, спасающаяся от наемных убийц.

Лебедь закатила глаза, но я заметила, как она без уговоров потянулась за чем-то из фруктов.

К сожалению, Сударь, из которого получился бы идеальный таинственный незнакомец, отказался. Лебедь меня предупреждала, но я все равно не могла в это поверить.

Я изумленно смотрела на него с порога спальни, где он ждал моего возвращения от Лебеди.

— Но почему нет? Ей нужна твоя помощь!

Он ловкими движениями завязывал галстук. Я скрестила руки и наблюдала за ним сквозь прищуренные веки. Так ему и надо, самонадеянному грубияну, за то, что уже было наполовину разделся!

— Я не обязан ничего объяснять. — Он говорил обычным спокойным тоном, но в его голосе появились резкие нотки, которых я не слышала раньше. — Довольно того, что я сказал «нет».

— Довольно будет, когда меня удовлетворят твои объяснения, — возразила я. — Объяснения, которые ты, по всей видимости, не собираешься озвучивать. — Я всплеснула руками. — Зачем ты пришел ко мне, если отказываешься со мной делиться? Я думала, мы друзья. Или я все-таки не более чем грелка для постели?

Сударь убрал руки от галстука и смерил меня испепеляющим взглядом. Я видела, как он раздосадован, даже через маску.

— Ты…

Я ждала, прищурившись.

— Кто я?

— Несносная. — Он приблизился на шаг. — Изумительная. — Его губы расслабились, а глаза начали разгораться. — Совершенно неотразимая.

Я закусила губы, но не смогла не улыбнуться.

— Тебя, Сударь, все перечисленное тоже касается.

Когда он подошел достаточно близко, чтобы заключить меня в объятия, я уперлась ладонями ему в грудь и заглянула в глаза.

— Ты уверен, что не можешь ей помочь?

Его глаза всматривались в мои.

— Уверен. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Я встала на цыпочки и провела кончиком пальца по его нижней губе.

— Не знаю, — пробормотала я. — Я не из тех, кто легко прощает.

Это была правда. Я всегда говорила Сударю правду.

Он кивнул, быстро поцеловал меня в лоб на прощание, и я осталась одна, сожалея о том, что он не питает ко мне такого же доверия.

Сударь прекрасно подошел бы в спутники Лебеди. Тем не менее план оставался хорошим. А кроме того, если и существовали на свете две женщины, которым не требовалось разрешение мужчины, то это были мы с Лебедью!

В ночь своего воскрешения Лебедь блистала в темно-синих шелках. После недавнего потрясения она потеряла в весе, но с возвращением холености и шика худоба только подчеркивала ее непревзойденную фигуру и элегантность. Она выглядела словно обитательница иного мира, — сказочное существо, которое снисходило до земли лишь благодаря какой-то лунной магии.

На короткий миг я показалась себе излишне темной, полноватой и чуть-чуть… простоватой. Но потом я отогнала зависть, чтобы та не мешала мне радоваться чудесному возрождению подруги из пепла, взяла ее за обе руки и закружила. Она улыбалась моей дурашливости, но я видела, что тревога по-прежнему ее снедает.

— Перестань, — приказала я. — У нас получится. Ты снова будешь первой куртизанкой в Лондоне, объектом воздыхания для многих, предметом зависти для всех.

Она покачала головой, удивляясь моей жесткости.

— Что ты за человек, крошка Офелия? Любая другая женщина на твоем месте с радостью наблюдала бы за тем, как я сгораю дотла, чтобы потом оказаться в центре внимания вместо меня. А ты, наоборот, из кожи вон лезешь, чтобы вернуть мне былой статус. — Ее идеальные брови сдвинулись к переносице. — Боюсь, что ты ненормальная.

Я склонила голову набок.

— Тебе понадобилось пять лет, чтобы к этому прийти? Боже правый, большинство понимает это за первые десять секунд знакомства.

Лебедь застенчиво улыбнулась.

— Я поняла за пять. Просто не знала, как много будет значить для меня со временем эта сумасшедшая девчонка в магазине у портнихи.

Я игриво улыбнулась и обняла ее. Потом отступила на шаг.

— Постой! Ты же не видела костюм, в котором я буду на сегодняшнем рауте! — Я театральным жестом сбросила накидку из черного шелка и присела в коленях, отвешивая шутовской поклон. — Миледи, позвольте сопровождать вас этим вечером.

Как я и надеялась, удивление Лебеди не знало границ. Я расхохоталась, увидев оторопь на ее красивом лице, и быстро исполнила пируэт.

— Что скажешь? По-моему, из меня вышел чудесный парень.

Лебедь заскользила взглядом по моему телу, удивляясь тому, как чулки подчеркивают форму ног до колен, а зауженные книзу бриджи продолжают прорисовывать каждый дюйм бедер. Возможно, они несколько неприлично облегали ягодицы, но назвался груздем — полезай в кузов. И потом, я сомневалась, что кто-либо, отметивший факт, что под моим жилетом с глубоким вырезом нет ничего, кроме тончайшей нижней сорочки, уделит излишнее внимание плотности моих брюк. Я теребила галстук, ибо тот был повязан на голую шею, подчеркивая отсутствие рубашки и привлекая внимание к обнаженной ложбинке между грудей. Плащ из алого шелка сочтут щегольской выходкой на вечере, куда истинные джентльмены одеваются исключительно в черное, но я обожала этот цвет. В конце концов, я буду выделяться в толпе вне зависимости от цвета фрака.

Лебедь наконец выдохнула. Потом по ее неземным чертам медленно поползла озорная улыбка.

— Ты повергнешь в хаос все на своем пути. Великолепно!

Я снова поклонилась.

— О, благодарю, миледи. Позвольте вернуть комплимент. Хотя я думаю, что вы вполне могли бы распустить волосы по плечам. Тогда образ феи, явившейся из некоего магического края, был бы абсолютным.

Лебедь подняла руку к своему роскошному шиньону.

— Правда? Просто распустить?

Я изобразила плотоядную улыбку.

— Как будто ты только что встала с постели.

— С твоей постели? — Она закусила губу. — О, они умрут.

Не давая себе времени опомниться. Лебедь выдернула шпильки из волос и убрала их в сторону. Запрокинув голову, она освободила бурлящую реку золота.

Я взяла две тонкие пряди с каждого виска и быстро собрала их на затылке в косу, переплетенную голубой ленточкой. Бутон белой розы, вытащенный из букета на столике и воткнутый в узел волос, дополнил иллюзию.

— Вот так, — проговорила я, весьма довольная плодом своих трудов. — Ты выглядишь словно дар богов. — Я прищурилась. — Или, быть может, подношение богам.

Лебедь состроила гримасу.

— Жертва на алтаре безумия Офелии.

Я ущипнула подругу.

— Молчи. Нервничать запрещено. У нас получится.

Она кивнула, потом сверкнула бесшабашной улыбкой.

— А если не получится, то, по крайней мере, мы до скончания века обеспечим лондонских сплетниц темой для разговоров.

— Именно. Все или ничего. — Я сняла свой плащ с зеркала, на котором тот болтался, и подала Лебеди ее шелковую накидку с горностаем. — Прошу вас.

Однако когда мы достигли подножия парадной лестницы, перед нами возник черный экипаж. Мы не разглядели на роскошных эбеновых дверцах ни инициалов, ни эмблемы, но то была не наемная коляска. Мы изумленно рассматривали карету, как вдруг дверца распахнулась, повинуясь движению чьей-то затянутой в перчатку руки.

— Леди, могу я предложить к вашим услугам экипаж?

Я взглянула в знакомое лицо под маской и почувствовала, как мое собственное расплывается в широкой улыбке.

Сударь.

Глава восемнадцатая

Возвращение Лебеди стало неслыханным триумфом. Даже я не могла предвидеть, насколько успешно темная лошадка Сударь завладеет воображением всех — и сливок общества, и представителей полусвета. Мне же, ходившей за ними хвостом третьим лишним, досталась роль клоуна. Я флиртовала со всеми женщинами в зале, даже с напыщенными старыми вдовами. Я умоляла их потанцевать со мной — никто не осмеливался. Но я достаточно тщеславна, чтобы полагать, что некоторым очень хотелось.

Джентльмены тоже отказывались танцевать, хотя я низко кланялась и грудным голосом просила дать мне руку. Я откровенно потешалась над ними. Тем не менее вечер доставил мне огромное удовольствие. Я кружила по залу, выдумывая новые шалости и не переставая следить взглядом за Сударем и Лебедью. Они и впрямь были отличной парой — она, такая высокая и грациозная, рядом с ним, таким рослым и сильным. Я поймала себя на том, что мне завидно, так хорошо они подходили друг другу.

Пожалуй, это было нечто большее, чем простая зависть созерцателя красоты. Чем дольше я наблюдала за Лебедью и Сударем, тем больше тускнела моя радость от успеха подруги. Они не просто хорошо смотрелись вместе.

Между мужчиной и женщиной, едва знакомыми друг с другом, чувствуется некоторая дистанция. Она небольшая, но я всегда ее вижу. Теплые отношения никогда не устанавливаются в один миг. Паре нужно часто и регулярно бывать на людях, чтобы преодолеть бесчисленные социальные барьеры, а также различия между мужским и женским восприятием.

Между Лебедью и Сударем такой дистанции не было.

Я не могла не замечать, как рука Сударя ложилась на талию Лебеди, когда они вальсировали, как и не могла закрыть глаза на тот вопиющий факт, что этот жест пронизан уверенностью, какую мужчина может вынести только из спальни.

До сих пор мне и в голову не приходило, что они могли когда-то быть любовниками.

Или по-прежнему ими являться?

Растревоженная этой мыслью и совершенно сбитая с толку своей реакцией на нее, я все внимание сосредоточила на том, чтобы создать в себе собственный отвлекающий хаос. Жало ревности невозможно было выносить, поэтому я отказывалась испытывать подобное дурацкое чувство. Сударь был любовником многих женщин. Он исполнял эту роль, равно как и я исполняла роль Ласточки. Лебедь, безусловно, была неотразимой красавицей. Они дружили задолго до того, как я появилась в их жизни.

Я отказывалась думать об этом.

Вообще.

Темноволосый мужчина на другом конце зала привлек мое внимание. Я стояла за его спиной и наблюдала, как он запрокидывает голову и смеется над чьей-то шуткой. Он был высок и хорошо сложен. На вид ему было около тридцати. Мне нравились его широкие плечи и то, как его шикарный фрак облегал тонкую талию. Его длинные черные волосы были мятежно кудрявыми.

Когда он обернулся, я узнала его. Лорд Б. Нас не представляли друг другу, но он был частым гостем на мероприятиях, куда приглашали и меня. По общему мнению, его репутация была очень дурной.

Любопытно.

Он был автором какой-то недавней заметки, получившей широкий резонанс, и пользовался своими связями и скандальной славой на полную катушку. Мне нравились его напор и пренебрежение к обществу, в котором он вращался. Все положенные здесь формы и фразы лорд Б. без зазрения совести перекручивал, сообразно своему мрачному чувству юмора.

Прожив нескольких лет с прямодушным и серьезным Робертом, я затосковала по мужчине, который бы сумел меня рассмешить.

В этот миг лорд обернулся и поймал мой взгляд. На его губах заиграла порочная, приглашающая улыбка. Я задрала подбородок и позволила себе цинично и неторопливо окинуть его взглядом с головы до ног. Вспышка белозубого оскала и гортанный смех стали ответом на мою безмолвную дерзость. Лорд Б. развел руки в стороны и медленно повернулся, как бы позволяя рассмотреть себя со всех сторон.

Должна сказать, что фигура у него была отменная.

Я сквозь прищуренные веки наблюдала, как он приближается ко мне, и кровь моя играла от удовольствия. Он явно был на крючке.

Лорд Б. с горящим взглядом протянул мне бокал шампанского.

— Вы, безусловно, самая соблазнительная из всех женщин в этом зале, — проговорил он без предисловий, даже не пытаясь соблюсти формальный ритуал знакомства. — Зачем вы потратили столько времени на этого напыщенного осла П.?

Я хитро улыбнулась.

— Возможно, причина в невероятных размерах его… мозга.

Лорд Б. расхохотался.

Потом поклонился мне и протянул руку. Я ухмыльнулась, отставила шампанское и поклонилась в ответ, как джентльмен. Он громко рассмеялся и выпрямился. Взяв за руку и заключив в объятия, он повлек меня на паркет. Танцуя, лорд обнимал меня слишком крепко и шагал слишком широко. Мы буквально катались по толпе, как кегли, захлебываясь от хохота, выставляя себя напоказ. Чтобы повеселить его еще больше, я попыталась вести в танце. В ответ он просто оторвал меня от земли и волчком закружил по залу. Когда мои туго стянутые косы вырвались из пут и рассыпались по плечам, я уже смеялась, не сдерживаясь.

В конце танца лорд Б. поставил меня на ноги, и мы посмотрели друг на друга, как два непослушных школьника.

Мне было приятно, что он так отреагировал. В обществе его знали как циника и сухаря. Когда он сменил скучающую мину на теплую улыбку, я почувствовала себя особенной. А когда он склонился ко мне и зашептал на ухо, его обаяние захватило меня целиком. Он в один миг уничтожил всякую дистанцию между нами, как будто мы были одни в этом огромном, полном гостей зале.

— В этом наряде ты выглядишь как фантазия желторотого школьника во плоти. Полагаю, ты будешь неотразимо смотреться при свечах голой и потной, насаженной на мой огромный… мозг.

Его дыхание на моей шее было влажным и горячим, и я не стала перебарывать побежавшую по мне дрожь возбуждения. Как чудесно, когда тебя соблазняют! Я ощущала его опасность: у него репутация обманщика и повесы, но это еще больше меня раззадоривало.

Я была не такой, как другие женщины. Я не искала мужа. Мне не нужен был хороший кормилец и рассудительный господин. На тот момент я даже не нуждалась в покровителе. Щедрость Роберта позволила мне выбирать мужчину просто потому, что я его хочу.

Я могла себе позволить неслыханную легкомысленность.

Как сладко было это осознавать!

Тем не менее, хотя я и не думала скрывать свой интерес, нельзя было допускать, чтобы лорд Б. возомнил, будто дело в шляпе. Лебедь была хорошей наставницей.

Я отстранилась и улыбнулась ему.

— Вы совершенно правы. Я действительно неотразимо смотрюсь голой и потной при свечах.

С этими словами я небрежно пожала затянутым в алое плечиком, отвернулась и легкой походкой зашагала прочь от лорда Б.

Я чувствовала, как он провожает взглядом мой зад в облегающих бриджах. Я качнула бедрами чуть сильнее, чтобы у него наверняка пересохло в горле. Улыбаясь этому своему триумфу, я не замечала Сударя, пока его широкая грудь не выросла передо мной, преградив мне путь.

Склонив голову набок, я усмехнулась.

— Ты превзошел себя, Сударь. Теперь, когда весь свет умирает от любопытства, пытаясь выведать, кто ты такой. Лебедь будет популярна как никогда.

Он молчал, продолжая буравить меня взглядом. Я же была чересчур увлечена собой и лестным вниманием лорда Б., чтобы заметить это. Я просто закатила глаза и стала проталкиваться мимо Сударя.

Его огромная ладонь сомкнулась на моей руке. От его прикосновений по мне всегда бежала дрожь, и этот раз не составил исключения. Только теперь это скорее раздражало меня, чем радовало. Я повернула голову, желая огрызнуться.

Он заговорил первым:

— Не играй с этим мужчиной.

Я удивленно заморгала.

— С лордом Б.?

— Да, с лордом Б. Ты ему не по карману.

Он говорил правду, но я не любила, когда мне указывали, что делать. Я подняла подбородок.

— Я не играю с ним. Я просто нахожу его общество весьма интересным.

Сударь смотрел на меня сверху вниз. Только тут я заметила, что глаза у него вовсе не темно-карие, а насыщенного цвета лесного ореха; они напоминали лесную чащу, причем настолько густую, что в нее никогда не проникает солнечный свет. Я с удивлением подумала, что впервые вижу Сударя за пределами нашего любовного логова, тускло освещенного свечами. Мы никогда не выходили из той комнаты.

Мы никогда не вальсировали.

Я почувствовала, как меня переполняет желание танцевать в его объятиях, и отвела взгляд.

— Не желаете… — Я вдруг ощутила нелепое смущение. — Не желаете потанцевать со мной, Сударь?

Он не ответил. Я снова подняла взгляд к его глазам, но он смотрел мимо меня. Я оглянулась через плечо и увидела Лебедь, вновь, как и в былые времена, окруженную толпой поклонников.

— Я не могу дурачиться с тобой, как Б., — скорее прорычал, чем проговорил Сударь. — Неужели тебе не жалко победы, на которую ты положила столько сил?

Внутри у меня все похолодело, и я прокляла свой костюм. Впервые за вечер я почувствовала себя нелепой, а вовсе не соблазнительной и яркой. Я высвободила локоть из рук Сударя и отвернулась от него. Больше всего мне хотелось убежать из зала и стянуть с себя эту дурацкую одежду. Однако я не могла уйти, поскольку явилась на бал в его обществе.

Чувство жгучего унижения подбивало меня пойти домой пешком, вместо того чтобы поехать вместе с Лебедью и Сударем. Но лондонские улицы были небезопасны даже для одинокого мужчины. А я в любом случае нисколько не походила на мужчину. Я выглядела проституткой, натянувшей мужское платье, облепившее меня, как сосиску кожура, которая вот-вот лопнет.

Я шла прочь, и на глаза у меня наворачивались слезы. Но я не плакала, ибо не могла позволить себе подобного на людях. Вместо этого я продиралась сквозь толпу, огрызаясь на мужчин, которым хватало глупости надо мной подшучивать. Когда я добралась до парадного входа в дом леди Монтроз, у меня уже созрело решение.

Мерцающий черный экипаж Сударя ждал вместе с остальными колясками, выстроившимися в ряд на другой стороне улицы. Лошади скучали, кучера клевали носом на козлах или играли в кости. Я хлопнула по сверкающей эбеновой дверце, чтобы разбудить возницу Сударя.

— Эй!

Он резко сел и сердито глянул на меня сверху вниз.

— Чего надо? — Потом: — Ах, это вы, мисс.

— Немедленно отвезите меня домой.

Кучер неуверенно заморгал.

— Э… хозяин готов ехать?

— Хозяин занят собой. А у меня раскалывается голова и нет ни малейшего желания наблюдать за тошнотворным окончанием вечера. Либо вы отвезете меня домой, любо я пойду туда пешком. Как думаете, вашему хозяину понравится, если я сегодня ночью буду разгуливать по улицам одна?

Расправив плечи, кучер соскочил с козел и открыл мне дверцу.

— Если вы уверены, мисс…

Я оскалилась.

— Как никогда.

Рухнув на заднее сиденье коляски, я придавила глаза подушечками пальцев. Я понимала нелепость своего поведения, но не в силах была контролировать себя в тот момент. Слишком много шампанского и слишком мало Сударя.

Нет, я не буду такой дурехой. Я — Ласточка, обольстительница экстра-класса! Откинувшись на спинку сиденья, я от черствости Сударя обратилась к лестным восторгам лорда Б. Его голубые глаза вспыхнули в моей памяти. Его интерес был очевиден, его желание чувствовалось в жаре ладоней на моей талии, когда он кружил меня.

Он был очень сильным. У меня сложилось стойкое ощущение, что он любит использовать силу в постели. Я представила, как лежу под ним и он резко входит в меня, прижимая огромными ладонями мои запястья, берет меня снова и снова. Моя кунка мгновенно увлажнилась.

Да, такого мужчину можно пустить к себе в постель просто ради удовольствия. Я никогда не делала такого раньше, но почему бы нет? Моя репутация не пострадает, если я нарушу собственный порядок. В конце концов, Таинственность — это наше все.

Наутро Силла принесла мне скудный завтрак, состоявший из сухих гренок и горячего чая, чтобы промыть горло после вчерашних возлияний. Глаза по-прежнему резало — не знаю почему. Я совершенно выбросила из головы Сударя и Лебедь и сосредоточила все мысли на своем последнем увлечении.

Я нисколько не удивилась, увидев письмо от лорда Б. Я оценила его как человека, который времени зря не теряет, и оказалась права. Его записка была смелой и оскорбительно эротичной. У меня от нее перехватило дух.

Куда ты исчезла прошлой ночью? Я забрал бы тебя в своем экипаже и раздел донага, не успей мы проехать и квартала. Я хотел связать тебя твоим же галстуком и поиграть с тобой в свое удовольствие. Думал о тебе всю дорогу домой и представлял, как стою на коленях перед твоей пышной красой, зарываюсь лицом между твоих бедер, а ты бьешься надо мной, твоя кожа матово сияет в темноте, твои крики заглушают грохот колес, а твой горячий солоноватый нектар струится по моему языку…

О да. На этого мужчину можно потратить несколько порочных часов.

Или дней. А может, и недель.

Письмо заканчивалось пассажем: «Ты знаешь, что тоже меня хочешь. Я почуял твое желание, как борзая чует лису. И точно так же, как этот охотничий зверь, я не сойду со следа. Сдавайся и не ломай понапрасну голову над предлогами, по которым ты якобы не хочешь меня видеть».

Его шутка заставила меня улыбнуться, потом в голове мелькнула мысль, что я слишком плохо его знаю и не могу быть уверена, что это не розыгрыш.

Не играй с этим мужчиной.

Я рывком подняла подбородок и вознамерилась ответить на приглашение лорда Б., как только приму ванну и оденусь.

Потом я открыла следующий конверт на подносе. Внутри не было ничего, кроме пера ласточки.

Он хочет видеть меня.

Меня.

Я закрыла воспаленные глаза и провела прохладным пером по пылающим щекам. Возможно… Возможно, ответ лорду Б. подождет до завтра.

Тем вечером программа Лебеди состояла из банального посещения оперы. Сударь ухитрился раздобыть лучшую ложу в театре через свои загадочные связи. Лебедь надела богатое пышное платье из серебристой парчи с элементами стиля Возрождения. Ее сияющие пряди опять свободно ниспадали по спине, на сей раз увенчанные кольцом из крошечных белых цветочков. Она была одета наряднее актеров и определенно привлекала большее внимание публики.

На мне было открытое платье из насыщенно-розового шелка, которое неумолимо притягивало все взгляды к моей груди. Мои крутые изгибы оттенялись стройностью Лебеди. Мы являли собой пиршество для глаз, вне зависимости от предпочтений наблюдателя. Сударь сидел между нами мрачно задумчивый, и его надменная привлекательность усиливалась явным равнодушием к заурядной постановке. В самом деле, ничто так не будоражило воображение дам, как мужчина с квадратной челюстью, скрывающийся за таинственной маской. Сомневаюсь, что кто-либо из присутствующих сумел бы припомнить хоть одну полную минуту представления.

Миссия выполнена. Слава богу, моя роль была исключительно декоративной, ибо в мыслях моих царила неразбериха. Больше всего мне хотелось остаться с Сударем наедине. Но для чего? Поговорить с ним или раздеть его догола и заставить заплатить за все? Я хотела услышать его извинения. Я жаждала его прикосновения. Мне необходимо было почувствовать его рядом с собой, над собой, внутри себя. Я должна была услышать от него, что он сожалеет.

Домой возвращались долго, ибо улицы были запружены экипажами, которые увозили лондонцев из многочисленных увеселительных заведений. Сударь сидел напротив нас с Лебедью, спиной к кучеру, как и подобало джентльмену, поэтому поговорить с ним с глазу на глаз не было никакой возможности. Лебедь выглядела расслабленной и утомленной. Как видно, она не подозревала, что ее возвращение в haut ton имело для меня какие-то личные последствия. Она отпускала случайные замечания по поводу зрителей, которых мы видели в переполненном зале, и я умудрялась отвечать ей в тон; потом она задремала с довольной улыбкой на красивом лице.

Моя ревность была мне отвратительна. Как я позволила такой гадости встать между мной и моей лучшей подругой? Как я позволила Сударю сделать такое с моими эмоциями?

Дело не в Сударе, а в тебе самой.

Я понимала, что веду себя эгоистично и абсолютно нелепо. У меня были любовники. Они были у каждого из нас троих. Наша дружба возводила наш па-де-труа в нечто большее, чем просто секс. Я не позволю своей непонятной жадности разорвать этот магический круг.

Я хочу его.

Честно говоря, временами я сама себе кажусь безнадежной.

Глава девятнадцатая

Хотя из экипажа меня высадили первой, я не боялась оказаться заброшенной. Я знала, что он придет, как только проводит Лебедь до дому, а мне же была дорога каждая минута подготовки. Я бросила в ванну охапку красных роз и стала втирать их в свою разогретую кожу. Я массировала себя маслом сладкого миндаля, пока мое тело не засияло, точно атлас. Я зачесала свои длинные кудри за спину, потом пустила пряди по груди, потом собрала их в узел высоко на затылке. В конце концов, устав от собственных сомнений, просто распустила их, позволяя им упасть, как заблагорассудится. Надеть что-нибудь интересное или ждать его нагой и возбужденной? Я перерыла арсенал непристойных нарядов, но все казалось чересчур избитым, чересчур профессиональным. В конечном итоге я облачилась в нательную сорочку, которая липла к уже возбужденным соскам и подчеркивала ягодицы.

Естественная и неприкрытая, Сударя ждала не Ласточка, а я, Офелия.

Зная, что Силла впустит его в дом без объявлений, я легла поперек кровати на живот и попыталась занять себя раскладыванием по покрывалу оставшихся розовых лепестков. Тиканье часов, отсчитывающих долгие минуты, казалось болезненно медленным биением сердца. При таких запруженных улицах Сударю мог потребоваться еще целый час, чтобы добраться ко мне.

Или он никак не мог расстаться с ней.

Я уронила лицо на ладони.

— Да перестань, перестань же этим заниматься.

— Перестать заниматься чем?

Тихо вскрикнув, я обернулась и увидела темный силуэт Сударя на пороге спальни. То, что должно было казаться зловещим, так меня обрадовало, что на глаза самым нелепым образом навернулись слезы. Я замаскировала свою реакцию шаловливой улыбкой и встала на постели на колени.

— Ты до сих пор в одежде, — заметила я.

Я увидела, что его губы дрогнули.

— Это поправимо. — Он смерил меня долгим взглядом. — Ты восхитительна. Пожалуй, такой ты мне нравишься больше всего. Без бальных платьев и, конечно, без брюк.

Его откровенное, неприукрашенное восхищение тронуло меня гораздо глубже, чем непристойный флирт лорда Б. Я искренне улыбнулась, вскочила и побежала к нему. Он поймал меня в объятия и утопил пальцы в моих волосах.

— Ты пахнешь, как сад.

— Я купалась в розах.

Я обвила руками его шею и притянула к себе для долгого поцелуя. Вкус его губ утихомирил мое беспокойное воображение. Жар его большого, сильного тела напомнил о тех часах, что он провел со мной. Что бы ни связывало их с Лебедью в прошлом, что бы ни ждало нас с ним в будущем, сейчас он был здесь, и я быларада его видеть.

Пока мы целовались, я чувствовала, как твердел его член. Ни на секунду не оставляя его губ, я скользнула ладонями по мускулистой груди и подтянутому животу к ширинке брюк. Когда я выпустила его набухший орган себе в ладони, он застонал мне в рот с таким чувством, что волна докатилась до моего живота и кунки.

Наш поцелуй вдруг сделался свирепым и горячим. Я отпустила член и вцепилась ему в плечи, а он обхватил меня большими руками за талию и оторвал от земли. Повернувшись, он прижал меня спиной к закрытой двери. Я крепко обхватила его ногами за бедра, не позволяя оторваться от моих губ. Он вошел в меня легко и быстро, ибо я так долго ждала его, что моя плоть уже пульсировала готовностью. Я крепче обвила его руками за шею и вскрикнула, когда он вошел, но мой стон болезненного наслаждения потонул в его горячем поцелуе. Он взял меня без предисловий, одной рукой придерживая за талию, а второй упираясь в дверь. Моя сорочка задралась выше бедер, его брюки сползли до колен.

Чем глубже он врывался в меня, тем теснее я прижималась к нему, запутавшись пальцами в его густых волосах, скрестив ноги у него за спиной. Твердый дуб двери врезался мне в спину. Наше соитие было свирепым, безжалостным и диким, без намека на соблазнение или контроль. Я растворялась в его жестком ритме, не чувствуя ничего, кроме горячего, влажного скольжения его налитой плоти в моей и его стонов, расходящихся глубокими теплыми раскатами по моему горлу. Когда я дошла до оргазма, он стал наращивать темп до совершенно диких пределов. Я уже не могла дышать. Я запрокинула голову и взвыла, а его член продолжал долбить меня снова и снова. Я думала, что он тоже кончит, но, когда я потеряла способность держаться за него, он крепко обнял меня и повалился на колени, увлекая меня на пол и при этом не теряя ни дюйма проникновения. Он поднялся надо мной на руках, а я задыхалась на полу, почти не чувствуя в ногах силы удерживать его бедра коленями.

Он врывался безжалостно, глядя мне прямо в глаза, гипнотизируя своим загадочным взглядом сквозь маску. Я протестующе запрокинула голову, не веря, что мое тело откликается вновь. Как он делает это со мной? Как я могу хотеть его опять так скоро? Тем не менее, мое тело снова размякло и нагрелось для его члена при одном только виде его надо мной, по-прежнему одетого в вечерний костюм и трахающего меня на полу.

Я вытянула руки над головой, со вздохом впуская его и поднимаясь на гребень нового оргазма. Завтра у меня будет саднить так глубоко, что никакие примочки не помогут. Упиваясь этой мыслью, я вдавила пятки в его напряженные ягодицы, принимая член еще глубже.

Мой голос прорвался сквозь загнанную бессловесную мольбу, и я забилась в экстазе. На этот раз Сударь кончил тоже, войдя в меня с финальным стоном такой силы, что тот больше походил на рев зверя. Он рухнул на меня, и я приняла его в объятия, изумленная силой кульминации.

Кажется, я задремала, несмотря на твердость пола. Тяжесть моего любовника согревала и успокаивала, его сердце гулко билось рядом с моим. Когда он скатился с меня, я очнулась. Моя кожа быстро остывала, потому что камин уже давным-давно потух. Я задрожала и сонно запротестовала. Сударь взял меня на руки и уложил в постель. Я скрутилась калачиком под одеялом, смутно осознавая, что он быстро снимает с себя одежду. Когда он скользнул под одеяло, я просто развела руки и бедра. Он притянул меня ближе и уложил мою ногу себе на бедро. Я уронила голову на его широкую грудь и провалилась в какое-то теплое и безопасное место, которого никогда не находила с Робертом, несмотря на его искреннюю нежность. Сударь давал мне защиту и свободу от суждений, чего никакой другой мужчина не мог понять.

Рано утром мы лежали в объятиях друг друга и разговаривали.

— Я тут подумала…

— М-м. Мне уже страшно.

Я мстительно дернула его за волосок на груди.

— Послушай. Роберт очень хорошо меня обеспечил. По крайней мере на некоторое время. Я думаю, что мне пока не обязательно искать нового покровителя. Я могла бы пожить какое-то время для себя и…

Я умолкла на полуслове. Как попросить о том, о чем я собиралась попросить? Может ли он вообще позволить себе посвятить некоторое время мне одной? Захочу ли я делить Сударя с его покровительницами?

Исключительность. Любовь, которую дарят бесплатно… Это опасные мысли для куртизанки. Я могу навсегда утратить популярность, если скроюсь из виду теперь.

Может, мне и не захочется ее возвращать.

— И?

— Я подумывала о том, чтобы… завести любовника… без вознаграждения.

Сударь напрягся всем телом.

— Держись подальше от Б., — отрывисто приказал он.

Я изумленно захлопала ресницами.

— Что?

Протянув руку через меня, он сбросил одеяло и опустил ноги на пол. Я села на постели, голая и озябшая, наблюдая, как он идет по комнате к одежде, которую накануне бросил на полу.

— По… подожди. — Я пыталась найти свою сорочку среди одеял. — Я говорила о…

— Ты говорила о том, чтобы поступить вопреки моему совету и закрутить роман с этим транжирой, — отрезал Сударь скрипучим голосом.

Он был уже наполовину одет. Когда он повернулся ко мне, его губы были стиснуты, а глаза под маской горели гневом.

— Черт побери, Офелия, ты можешь хотя бы раз в жизни просто сделать, как тебе говорят?

Внутри у меня все похолодело от ярости, которую я почувствовала в Сударе, но спина сама собой вытянулась гордой струной в ответ на его грубость.

— Никто из мужчин не смеет мне указывать.

Мой ли это голос, низкий, ровный и сочащийся негодованием?

Он натянул через голову рубашку и широко раскинул руки.

— Никто из мужчин и никто из женщин! Ты даже сама себя удержать в узде не можешь. Хочешь делать глупости — черт с тобой, тебе ведь все равно плевать на всех, кроме Офелии!

Мое сердце сжималось и протестовало. Как ужасно все обернулось! Но голова, как обычно, упрямилась. Пускай меня поймут абсолютно неправильно, но я не уступлю. Никогда! Я скрестила руки на груди и холодно наблюдала, как Сударь одевается.

— Не забудь галстук, — напомнила ему я. — Мне он не нужен, у меня есть свой.

Он перебросил полоску ткани через плечо и смерил меня долгим взглядом.

— Значит, все?

Я сделала вид, что не понимаю.

Его плечи слегка округлились.

— Вот так мы с тобой и расстанемся? Из-за ублюдка вроде Б.?

Расстанемся? Сердце затрепыхалось в панике, забегав по груди кругами. Но разум не дрогнул, даже ради желания, чтобы Сударь остался рядом. Если я поддамся на его требования, что будет дальше? Он станет выбирать мне друзей, гардероб, длину волос? Я распрощалась с надеждой на нормальную жизнь, чтобы вдыхать свободу полной грудью. Если я подрежу крылья теперь, это будет означать, что я ошибалась с самого начала.

Я ничем не выдала себя, ничего не сказала. В ледяном молчании я позволила Сударю покинуть мой дом. Я осталась одинокой и по-прежнему свободной.

Только теперь этот сладкий воздух стал гораздо холоднее, чем раньше.

Следующим утром я рассеянно ковыряла завтрак, разламывая сухие гренки на мелкие квадратики, пока в чашке остывал чай. Краем глаза я видела толстую, как всегда, пачку приглашений. Сверху лежал характерный голубой конверт. Очередное послание от лорда Б.

Почему я колеблюсь? Разве я не порвала драгоценную дружбу, чтобы заполучить этого мужчину?

Ну, не совсем ради него, но конечный результат получился именно таким. Если теперь я не завяжу с ним отношений, не будет ли это признанием самой себе, что я ошиблась?

Упаси бог. Я не имела права ошибаться. Если я ошиблась в этом, то ошиблась и во всем остальном.

Кроме того, лорд Б. интересен и хорош собой. По уши в долгах, конечно, но какое отношение это имеет ко мне? У меня достаточно денег, чтобы развлекать нас обоих месяцами. И даже если я исчерпаю запасы, найдется дюжина мужчин, которые отпишут свое состояние за одну только ночь со мной. Могу поймать одного такого воздыхателя на слове, как поступают порой другие куртизанки.

Голос Лебеди зазвенел у меня в голове. «Мы не проститутки, мы художницы любви».

Лебедь не всезнающая. Роман может длиться месяцы и годы.

Так почему не часы, если мне так угодно?

Бунтарство — хмельное зелье, и я упивалась им до беспамятства. Я со злостью оттолкнула от себя поднос с завтраком и перевернулась на другую сторону кровати. Письменный стол находился в гостевой части спальни. Усевшись в кресло в одной сорочке, я взяла бумагу и чернила. Я долго не могла заточить перо, потому что слишком свирепо орудовала ножом. Наконец я окунула перо в чернила и начала:

Мой дорогой лорд Б.!

Я обдумала ваше предложение о прогулке в экипаже и нашла, что сегодня вечером мне ничто не мешает его принять. Быть может, подобное развлечение мне подойдет. Приезжайте за мной на закате.

Я отправила письмо немедленно. Оно было грубым и неромантичным до крайности. Я знала, что лорд Б. не обратит на это внимания, потому что сегодня ночью он получит то, чего хочет: я буду биться над ним в его карете. Моя кунка стала мокрой от возбуждения, хотя при этом я гадала, не пожалею ли о своей поспешности. Теперь уже было поздно сомневаться. Письмо шло к адресату, и наш роман начался.

Встав с кресла, я почувствовала некоторый дискомфорт после вчерашнего эпизода возле двери. Мои мысли обратились к Сударю, но я не позволила им задержаться на нем. Пока я не буду позволять лорду Б. меня трахать. Пусть заслужит то, чего не может купить.

Странно, но хотя я и отдавалась бесплатно, чувствовала себя продажной, как никогда.

Глава двадцатая

Бостон

Открытия всегда манили Мика. Они были его наградой. Когда древний саркофаг из осадочных пород и булыжника являл наконец искомый объект, время и пространство отступали и оставалось только изумление.

Жизнь на раскопках зачастую была изнурительной, грязной и монотонной. Спина и ноги болели. Работа продвигалась до противного медленно, если вообще продвигалась. Когда раскопки велись в пустыне, его кожа начинала походить на вяленую говядину. В горах на больших высотах он порой обмораживался. В тропиках ходил мокрый и искусанный насекомыми. Вне зависимости от места, дни досадных неудач складывались в гору сомнения.

Однако все это мгновенно забывалось, как только перед глазами представала находка. Мельчайший фрагмент кости. Монета. Примитивное оружие, которое когда-то держала рука другого человека. В любом случае задачей Мика было разгадать самые глубокие тайны артефакта. Он жил этими моментами и борьбой за них.

Но это? С этим ничто не могло сравниться.

Пайпер была шокирующе красивой. Неожиданной. Она походила на облачко сахарной ваты. Влажное видение в пушистых тапочках на убийственно сексуальном каблуке. При виде ее бесстыдно оголенной плоти у Мика случился почти фатальный столбняк, не успел он даже переступить порога комнаты.

Горло ему точно опилками засыпали.

— Пайпер, — прохрипел он. — Что ты делаешь?

О да, за всю историю рода человеческого ни один мужчина не произносил ничего глупее. Но, учитывая обстоятельства, это было лучшее, что мог выдавить из себя Мик, ведь вся кровь у него отлила от головы к члену.

Пайпер лукаво улыбнулась ему и повиляла восхитительными бедрами на простынях, по виду атласных. Мик взирал на нее с благоговейным трепетом, ожидая, пока мозг переварит всю эту визуальную информацию.

— Я соблазняю вас, доктор Мэллой, — проговорила она голосом, который стал еще более хриплым, чем был весь вечер. — Разве женщины никогда не выставляли себя напоказ перед вами?

Сверчки. Мозг Мика наполнился треском сверчков. В следующий миг он уже не помнил, о чем его спрашивала Пайпер, но был уверен, что ответить надо «нет». Он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме изящной «V» трусиков танга, проглядывавшей между ее сочными бедрами.

— Мик?

— Я здесь, — прохрипел он.

Пайпер рассмеялась. Ему нравилось, что происходило при этом с ее грудью: чудесные мягкие округлости женской плоти начали вздыматься и опускаться, выплескиваясь через верх…

Мика вдруг заклинило, как называется та штука, которая сейчас на Пайпер. Боди? Нет. Карако? Нет. О, святые угодники, да какая к черту разница, что это?!

Тут его осенило. Это для меня. Вся эта одежда и все, что спрятано под ней, для меня. Пайпер делает это для меня!

— Почему бы тебе не подойти сюда и не устроиться поудобнее? — похлопала Пайпер по постели рядом с собой.

Мик действовал быстро. Если он замешкается, она может передумать.

Девушка убрала руку из-за головы и потянулась к нему. Он нырнул прямиком в ее объятия. И тут же был сражен теплом ее кожи, хмельным запахом девичьей плоти и волос.

— Расслабься, — шепнула она. — Я принесу шампанское. А потом у меня для тебя будет небольшой сюрприз.

Мик чуть не поперхнулся.

— То есть это еще не сюрприз?

Она хихикнула, соскользнула с постели и вышла в своих тапочках-убийцах за дверь. Ладно. Задница у нее была совершенно голая. Ничего, кроме двух великолепных розовых сфер совершенства, подчеркнутых чулками и поясом с подвязками. Как будто их нужно подчеркивать! Как будто он не заметил бы ее задницы, не привлеки она к ней внимания.

— Черт, — выдохнул Мик, заваливаясь на атласные подушки и поднимая глаза к гирляндам из шелкового газа.

Значит, Пайпер хочет завлечь его в свою западню? Вскружить ему голову? Ткнуть его носом в тот факт, что она лучшее воплощение женственности из всех, кого ему посчастливилось знать в прошлом, настоящем и будущем?

У нее получается.

— Готов?

Мик рывком сел на постели. Пайпер вернулась с новенькой, запотевшей от холода бутылкой шипучки и бокалами. Он смотрел, как она ставит все на комод, потом поворачивается к нему спиной, широко расставляет ноги, выпрямляет колени и, мотнув головой, улыбается через плечо.

Затем под музыку Марвина Гэя, который любезно предоставил саундтрек к его второму шансу, Пайпер начала раздеваться.

Мик судорожно сглотнул. Он схватил первую атласную подушку, которая попалась ему под руку — по иронии судьбы она оказалась формы гигантской сосиски, — и прижал ее к паху.

Волосы Пайпер гуляли по голой спине. Она медленно поворачивалась, распуская тонкими пальчиками шнуровку на той штуке, что была на ней надета, все время соблазнительно покачивая и вращая бедрами. Если только у него не начались галлюцинации, края наряда разошлись достаточно широко, чтобы между ними несмело показался розовый сосок, мгновенно затвердевший на воздухе.

Вдруг девушка остановилась.

— Может быть, хочешь, чтобы я осталась в чулках? — спросила она.

А Пайпер та еще штучка… Мик рассмеялся. Если он скажет: «Нет, снимай их к чертовой матери, я хочу вылизать твои лодыжки», — она решит, что он животное. А если ответит: «Конечно, останься в них!» — она может подумать, что он извращенец.

— Пока решай сама, — проговорил Мик, пристально глядя в глаза Пайпер. — Если я захочу что-нибудь снять, оно будет снято. Поверь.

Она сочла это забавным, да? Пайпер запрокинула голову и расхохоталась, при этом ее соски получили полный доступ к воздуху. Потом она выпрямилась, подошла к торцу кровати и, упершись в него руками, наклонилась вперед. Мику открылся чарующий вид на перед ее… как она там называется… а также на подтянутый и плоский низ живота, на крошечный треугольник танга, тонкую полоску пояса для чулок и пышные бедра.

Он крепче прижал сосиску к коленям.

— У меня есть к тебе предложение, — сказала Пайпер, сверкая зелеными глазами сквозь густые черные ресницы.

— Я вижу, — сказал Мик.

Уголок ее рта дрогнул.

— Состоит оно в том, чтобы ты отдал инициативу мне. Я хочу кое с чем поэкспериментировать и думаю, буду чувствовать себя менее скованно, если сама буду задавать ритм.

— Менее скованно? Как это будет выглядеть?

Ее улыбка стала шире.

— Оставайтесь с нами, доктор Мэллой.

Она снова выпрямилась и продолжила расшнуровывать свою…

— Пайпер, — со вздохом проговорил Мик. — Что эта за чертова штука на тебе?

Она изменилась в лице.

— Тебе не нравится?

— О, пресвятая дева, нравится! Я от нее в восторге! Просто не могу вспомнить, как она называется, — у меня совсем память отшибло из-за того, как сексуально ты выглядишь.

Пайпер хихикнула.

— Это корсет.

— А! Точно!

Мик повалился обратно на подушки, не меняя стратегической диспозиции сосиски. Все-таки не стоит пугать даму.

— Так, э-э, ты чувствуешь себя достаточно раскованной, чтобы снять корсет?

— Пожалуй, да, — ответила Пайпер и начала исполнять мучительно чувственный стриптиз.

Мик уже понял, что этот танец пройдет по его жизни главным водоразделом, отсекающим все, что было до, от всего, что случится после.

Она подвергла его страшным мукам и чувствовала себя немного виноватой. Уже несколько часов она ласкала его языком и руками, крепко обнимала и целовала, пока он не начинал задыхаться.

Теперь она смотрела на бедного Мика, в который раз оказавшегося на грани оргазма, и ясно понимала изначальную несправедливость своего предложения: она кончила четыре раза, а он ноль. Почти уверившись, что выполнила все требования «греха номер один», она решила, что пора двигаться дальше.

Пайпер оторвала влажные губы от члена, который так долго держался горячим и разбухшим, и села на корточки на постели. От резкого движения одна из подвязок отстегнулась. Пайпер заметила, что на левой ноге по чулку пошла стрелка. Груди были разукрашены засосами.

Пайпер повернулась за презервативом. Звук рвущейся фольги заставил Мика открыть один глаз.

— Только не еще один способ меня подразнить, пожалуйста. Не уверен, что у меня осталось много сил.

— Дразнить больше не буду, — сказала Пайпер, вручая Мику презерватив и наблюдая, как он поднимается на постели на мускулистых руках, как беспорядочно рассыпаются его черные кудри и как его голубые глаза затягиваются дымкой.

Он был так хорош собой! Пайпер уже несколько часов любовалась им, но у нее по-прежнему захватывало дух от его красоты. Черты его лица смягчились от возбуждения, контрастируя с жесткими контурами плоти, костей и сухожилий, с мужественным конусом его торса и россыпью черных кудрей на великолепных мужских плечах.

— Вообще-то, — прошептала Пайпер, — я думаю, что пришло время трахаться.

У него глаза полезли из орбит.

— Хочешь трахнуть меня, Мик?

По всей видимости, он хотел, потому что Пайпер повалили на кровать, и в считаные секунды Мик уже был сверху, сплетая ее пальцы со своими, широко разводя ее ноги своими бедрами, впиваясь губами в ее губы и все это время без умолку бормоча: «Да, да, да».

Пайпер нисколько не возражала. Головка члена вдавилась в нее. Поскольку язык и пальцы Мика разогревали ее тело в течение того, что казалось уже днями прелюдии, она вся изошла соками. Он проскользнул в нее со вздохом облегчения.

Но Мик ли стонал или она сама?

Это не имело значения. Для Пайпер ничто не имело значения. Ничто, кроме ощущения твердого члена Мика, его губ и трепета, который снова начал нарастать, на этот раз глубже в ее теле, захлестывая ее, стирая все мысли, всякое чувство порядка, нормальности, границ, поднимая ее все выше…

Пайпер вздрогнула от острого наслаждения, прорезавшего все ее естество.

— Да, Пайпер, — подбадривал Мик, скользя губами по ее горлу и ключицам, когда она выгнулась ему навстречу. — Выжимай меня. Забирай меня всего. Ори, если хочешь.

Она так и сделала. И почувствовала, что Мик переключается на сверхскорость, хватая ее за ягодицы и сосредоточивая всю энергию тела на то, чтобы входить в нее глубже, быстрее, жестче. Она ощутила, как большое тело Мика задрожало, сжалось в тугую пружину и потом, когда он выкрикнул ее имя, стало медленно разжиматься.

Много мгновений спустя Мик усмехнулся ей в ухо.

— В этой квартире есть только одна дьяволица, и это ты, — сказал он.

Даже в постсексовом ступоре Пайпер нашла силы улыбнуться.

Мик притащился на работу в понедельник утром, опоздав на добрых полчаса. Он пребывал в нирване сексуального удовлетворения, его кости как будто расплавились, плоть немного саднила, а мозг заклинило на одной мысли: «Что же чертовка Пайпер запланировала на вечер?»

Мик не жаловался. Наоборот, у него в жизни не случалось такого безудержного трехдневного фейерверка чувств, и он уже подписался на четыре новых взрыва. Он лишь благодарил Бога, что молод, здоров и находится в расцвете физической формы, иначе уже был бы покойником.

Все началось в пятницу с умопомрачительного соблазнения, которое обернулось всенощной секс-феерией. К рассвету Мик понял, что Пайпер — это женщина с доселе неизученным сексуальным ландшафтом, полным сюрпризов. Неделя обещала быть интересной.

Суббота принесла съедобную оргию: сливки, мед и клубника в шоколаде — боже правый, какие только сладкие соки не лились отовсюду! Пайпер объясняла, что просто хотела дать ему возможность урвать от жизни большой кусок, но как раз в этот момент Мик впился зубами в ее задницу и они с хохотом свалились с кровати. В тот день голодным он не ушел, это точно. К счастью, под рукой оказалось множество полотенец.

А вчера, в воскресенье, Пайпер устроила ему, как она выразилась, день праздности. Она приготовила ему ванну с пеной, терла ему спину и мыла голову. Потом укутала в красивый шелковый халат, который купила специально для него, и настояла на том, чтобы сделать ему педикюр, пока он будет смотреть игру «Соке» по телевизору. Он, конечно, сказал нет. Педикюру, естественно, а не игре. Любой нормальный мужчина поступил бы так же. Но когда Пайпер надулась и села ему на колени, он уступил и вскоре уже стонал от удовольствия, а сильные пальцы Пайпер мяли ему подошвы ног. Выяснилось, что существует прямая неврологическая связь между ступнями и пахом. Кто бы мог подумать!

А теперь настало утро понедельника, и, хотя вот-вот должна была начаться планерка, Мику хотелось сложить на столе руки и упереться в них лбом.

В его открытую дверь быстро постучали, и на пороге возник Линк Норткат, вооруженный дымящейся чашкой кофе и с противной ухмылкой на лице.

— Опять засиделись допоздна, планируя кампанию по сбору средств? — спросил он, без приглашения усаживаясь в кресло напротив.

— Ага, — ответил Мик. — Бен Аффлек согласился участвовать в записи рекламного ролика нашей осенней экспозиции.

Линк фыркнул.

— Ну да.

Мику нравился их разговор. Линк был скучным парнем — печальное положение дел для человека, которому едва исполнилось тридцать, — и Мик считал чуть ли не своим долгом немного встряхнуть его.

— Кстати. — Он сделал вид, что роется в бумагах на столе, хотя то что ему было нужно, лежало как раз под рукой. — Сделай доброе дело, позвони секретарю Аффлека и скажи ей, что нам пришлось изменить время записи на студии. Ладно? — Он протянул Линку компьютерную распечатку. — Ее номер и вся информация здесь.

Линк прищурился и медленно протянул руку за листом, словно тот мог его укусить. Мик наблюдал, как у его помощника загораются глаза и начинают трястись пальцы. Потом глаза Линка стали круглыми, как блюдца.

— Конечно! — сказал он. — Без проблем. Займусь этим прямо сейчас.

Когда молодой человек выбегал из офиса, Мик напомнил ему, чтобы тот закрыл за собой дверь.

Через десять минут Линк вернулся, растолкал впавшего в глубокий сон Мика и поинтересовался, собирается ли тот идти на планерку. Мик встал. Пошел в конференц-зал. Сел. Но не прошло и пяти минут совещания, как он бросил взгляд на Пайпер и увидел, что та смотрит невидящим взглядом с загадочной полуулыбкой на лице, а на шее у нее красуется порядочных размеров засос. Мик послал ей сообщение. Она сразу поправила воротничок и улыбнулась ему.

Позднее Мику пришло в голову, как забавно, что на работе они с Пайпер уже вошли в некую колею. Каждый день около половины четвертого он заходил в ее рабочую комнату узнать, не желает ли она выпить чашечку чая в музейном кафе. Этот понедельник не составил исключения. Мик спустился на лифте в подвал и постучал в дверь. Нет ответа. Он приоткрыл дверь.

— Пайпер?

Тишина.

И тут он вспомнил. Пайпер говорила, что у нее встреча за пределами музея и вернется она не раньше шести вечера. Что-то, связанное с дополнительными артефактами для выставки по Офелии Харрингтон. Хотя, глядя на переполненную комнату, Мик ума не мог приложить, что еще ей могло понадобиться.

Он решил оставить Пайпер записку. Что-нибудь милое и капельку провокационное, чтобы она улыбнулась и вспомнила о нем.

Мик сел за ее стол. Потянулся за ручкой. Его взгляд за что-то зацепился. Пачка бумаги торчала из среднего ящика стола, и к верхней странице был приклеен кислотно-желтый листок для заметок.

На нем было нацарапано: «Мику нравится стоя?»

— Что за…

Мик полностью выдвинул ящик и достал из него увесистую пачку чего-то, что походило на ксерокопии исторических документов.

Потребовалось несколько секунд, чтобы настроиться на мелкий, изобилующий украшениями почерк. Но когда глаза привыкли, первыми словами, которые он прочел, были: «Чем глубже он врывался в меня, тем теснее я жалась к нему, запутавшись пальцами в его густых волосах, скрестив ноги у него за спиной. Твердый дуб двери врезался мне в спину».

Все тело Мика загудело. Он принялся лихорадочно перелистывать страницы, пытаясь переварить, понять, придумать какое-то альтернативное объяснение тому, что видит. Но его не было.

Дневники? С описаниями постельных сцен? Дневники Офелии Харрингтон с описаниями постельных сцен? Офелия была…

Мик резко выпрямился.

Быть такого не может.

Он стал читать дальше. И еще дальше.

Его бросило в пот. Мик перевел взгляд на часы в рабочей комнате. Четыре. Он просидел здесь уже полчаса. До возвращения Пайпер оставалось немного времени, но до шести тянуть нельзя. Нужно вернуть все в ее ящик до пяти. Копировать документы в музее, очевидно, нельзя. По какой-то причине никто не знал об их существовании, и Мик не намерен что-то менять.

Он прижал бумаги к груди. Пока ждал лифт, в мыслях начало проясняться. Офелия Харрингтон была куртизанкой, и в дневниках содержатся подробности ее эротического пробуждения, которые Пайпер, по всей видимости, использовала, чтобы соблазнить его.

Мик поднялся на лифте в холл, думая, что в этом нет ничего страшного. Ничего особенно страшного. С технической точки зрения. Ну и что, что Пайпер черпала вдохновение из порнографических дневников двухсотлетней давности? Она явно думала, что привлечь его внимание можно только с помощью каких-то ухищрений.

О Пайпер. Детка.

Мик добрался до места назначения в двух кварталах от музея. Бросил кредитную карточку на стойку «Сэр Спиди»^[26], снял с листов зажимы и выбрал на ксероксе с самообслуживанием режим автоматической подачи бумаги. Когда копировальная машина загудела в ритме сердцебиения, Мик потер лицо ладонями. Помотал головой.

Пайпер использовала похождения другой женщины, чтобы создать собственные. Она сделалась бесстрашной обольстительницей, потому что считала это необходимым, чтобы привлечь его внимание. И это сработало. Эта мысль чуть не разбила ему сердце.

Внезапно Мик похолодел. Волосы на руках встали дыбом. Он резко обернулся, но люди вокруг не обращали на него ни малейшего внимания. Копир остановился. И запищал: застряла бумага.

— Прошу прощения, — обратился он к мальчишке за стойкой. — Мне нужна помощь.

Примерно через пять минут приятный молодой человек починил копир, выбросил смятую страницу в мусорное ведро и снова запустил машину.

— Спасибо, — сказал Мик, протягивая ему пару долларов.

Наблюдая, как страницы собираются в пачку, Мик подумал, что эти дневники представляют собой нечто большее, чем руководство по вдохновенному сексу. Пайпер готовила выставку, посвященную этой женщине, но «соль» ее истории прятала у себя в столе. Что она затевала? О чем она думала?

Когда Мик выходил из копировального центра, его кольнуло недоброе предчувствие, и он настороженно огляделся по сторонам. Глупости, сказал он себе.

В четыре пятьдесят дневники снова лежали в столе у Пайпер. Мик рано ушел с работы, прихватив свою контрабанду. Вечером он будет ждать от Пайпер звонка, а пока зайдет в паб опрокинуть пинту-другую пива и немножко почитать.

Как только Мик растворился в потоке прохожих, Линк Норткат выскочил из своего укрытия и проскользнул в «Сэр Спиди». Он делал вид, что изучает настенную витрину, пока все сотрудники не оказались занятыми. Тогда он непринужденно наклонился — как будто потягивался — и выхватил из мусорной корзины помятый лист.

Насколько это было возможно, Линк разгладил бумагу, досадуя, что часть текста осталась безнадежно исковерканной. Он пробежал взглядом по старомодному письму и сразу понял, что это страница какого-то исторического документа, возможно, даже дневника.

Несколько слов из первого предложения — и глаза у Линка полезли на лоб.

Моего милого Роберта не интересовали восхитительно порочные практики, которые открыли мне ночи с Сударем, и я намеревалась найти нового любовника, который был бы гораздо смелее и предприимчивее.

Линк остановился. Он оглянулся через плечо, чтобы удостовериться, что рядом никого нет. Чем бы ни была эта чертова бумажка, тут явно какой-то секрет, иначе Мэллой не приходил бы сюда копировать ее. Он продолжил читать.

В конце концов я с распростертыми объятиями приняла распутность куртизанки Ласточки и уже не жила в мире Офелии Харрингтон. Это имя и связанная с ним предсказуемая жизнь умерли для меня. Я ни во что не ставила так называемую добродетель пристойности.

Линк сложил бумажку вчетверо, сунул ее в карман брюк и посмеивался про себя всю обратную дорогу в музей.

Глава двадцать первая

Мик забыл о городской жаре, как только нырнул в паб «Мэллойс». Как всегда, тесное заведение было погружено в прохладный полумрак, нарушаемый лишь сверкающей медью кранов, отполированным красным деревом стойки и начищенным до блеска зеркалом за ней.

Мик вдохнул, и ему показалось, что вместе с воздухом он втягивает в себя историю своей семьи. Вдруг он остановился. Что-то было не так.

Никто не встречал его.

Оглянувшись по сторонам, он увидел пару за крошечным столиком у витрины. Те не замечали никого, кроме друг друга, и пиво в их пинтах было почти нетронутым. Одинокий старичок, которого Мик никогда не видел раньше, сидел, сгорбившись, на табурете. Его одежда явно знавала лучшие времена.

А за барной стойкой никого не было.

Мик бросил свою пачку от «Сэр Спиди» на один из столиков и нырнул под крышку стойки. Он как раз надевал фартук, когда из вращающейся кухонной двери выскочила Эмили.

— Привет, Эм. Где…

— Я послала его в баню, — ответила Эмили, протягивая тарелку с яичницей и чипсами потрепанному посетителю. — Приятного аппетита, — пожелала она ему.

Старик набросился на угощение, как будто не ел неделю. Мику пришло в голову, что так оно, наверное, и есть.

Эмили повернулась к Мику, уперла руки в боки, поджала губы и спросила:

— Налить тебе пинту?

— Нет. Спасибо, ничего не надо, — ответил он, заметив про себя, что она так и не объяснила, куда подевался его брат.

Конечно, все знали, что Эмили кормит бездомных и подбирает бродячих котов, но к этому моменту Мику очень хотелось удостовериться, что его брата не порубили на куски и не засунули в морозилку.

— Он в переулке, — со вздохом сказала Эмили. — Я закрыла у него перед носом служебный вход, так что если он вернется, то только через парадный.

— Что случилось?

Лицо Эмили погрустнело, и Мик решил, что она вот-вот заплачет, что для нее было неслыханно.

— А ну его. — Она повернулась на коротких, крепких ногах, махнула рукой и, схватив тряпку, принялась вытирать стойку такими резкими движениями, что могла содрать с дерева полировку. — Ничего, разберемся как-нибудь. Наверное.

Эм и Каллен могли порой повздорить, но сегодня невестка Мика выглядела не на шутку расстроенной, что было не в ее стиле. Он медленно подошел к ней и положил руку на ее дергающееся плечо.

— Эмили? Что происходит?

Она обернулась и с зажатой в руке тряпкой принялась жестикулировать.

— Этот дуралей выставил паб на продажу! Он звонил маклеру!

Мик почувствовал, что у него отваливается челюсть.

— Что… Когда он это сделал?

— Сегодня. Я застала его, когда он говорил по офисному телефону. — Эм воздела руки над головой, подняв тряпку, как белый флаг. — Мы даже не приняли окончательного решения на этот счет, а он за моей спиной…

Парадная дверь распахнулась, и на пороге появился Каллен. Его грудь тяжело вздымалась, а все, что выше воротника, побагровело от ярости. Ни слова не говоря, он нырнул под крышку стойки и надел чистый фартук. Эм смерила мужа таким испепеляющим взглядом, точно перед ней стоял сам Сатана, и пошла обратно на кухню.

К этому моменту Мик понял, что его планы на вечер отменяются.

Положа руку на сердце, Пайпер не расстроилась, что Мик застрял в семейном пабе. Она была до такой степени измучена, что еле держалась на ногах, не говоря уже о том, чтобы готовиться к предстоящей ночи греха, хотя ее темой должны были стать расслабление и неспешный секс. Условия слишком благоприятствовали тому, чтобы захрапеть в самый неподходящий момент.

Никогда в жизни у нее не было столько секса. В буквальном смысле, за выходные Пайпер занималась любовью больше, чем за все свои тридцать лет, вместе взятых. А качество секса?

Несравнимое. Небо и земля. Она думала, что такое бывает только в романах с полуголыми мужчинами на обложках. Все это было шоком для ее организма.

Поэтому в понедельник вечером Пайпер повалялась в горячей ванне, надела старую, поношенную ночную рубашку и забралась под обветшалые хлопковые простыни.

Почти сразу запиликал телефон. Звонила Бренна.

— Алло.

— Почему ты берешь трубку? — спросила она. — Сейчас тебе самое время вскрывать баночку с массажным маслом.

Пайпер усмехнулась, слишком усталая, чтобы как следует посмеяться.

— На сегодня пришлось устроить перерыв. У брата Мика проблемы в пабе. Продолжим завтра с того места, на котором остановились.

— Хм. Но все идет хорошо?

— О да.

— Никакой неловкости по утрам на работе?

Мисс Мид начала тереться о руку Пайпер, требуя к себе внимания. Та почесала ее за ушком и вдруг почувствовала себя виноватой: последнее время внимание здесь уделяли только одной киске и не той, что с четырьмя лапами.

— Ничего такого, если не считать, что я явилась на планерку с гигантским засосом на шее.

Бренна с шумом втянула воздух.

— Косметический карандаш отлично его закрасил.

— А как прошла встреча с Базом? Он сможет тебе помочь?

— Ах, Бренна, он был великолепен! Думаю, он меня спасет.

Басил Тейт в свое время был аспирантом Бренны, а теперь работах доцентом в Амхерсте^[27]. Он специализировался на историческом контексте промискуитета и имел десятки связей, которые, по его словам, могли помочь раздобыть артефакты для выставки, посвященной британской куртизанке, жившей в начале девятнадцатого века. Большинство его знакомых, к сожалению, жили в Лондоне и Париже, но Баз назвал ей имя частного коллекционера в Филадельфии и одного своего друга, который работал в Нью-Йоркском Музее секса.

— Когда я думаю, сколько работы мне надо сделать, я начинаю задыхаться.

Бренна рассмеялась.

— Ты все успеешь. Тысячу раз говорила, что у тебя есть я.

Пайпер улыбнулась, понимая, что никогда не отвечала Бренне так, как собиралась сделать это сейчас.

— Ловлю на слове, — сказала она, и это была не пустая фраза.

Повесив трубку, девушка потянулась за копиями дневников Офелии, за которыми забежала в офис, прежде чем ехать домой. Первым делом предстояло выбрать дюжину цитат, чтобы потом увеличить и выставить их копии в рамочках на всеобщее обозрение. Пайпер просматривала уже знакомые слова и мысли, как вдруг заметила, что несколько страниц лежат не на своем месте. Это показалось ей странным, потому что она вроде бы не снимала зажимы и не перекладывала листы.

Впрочем, последнее время Пайпер пребывала в таком состоянии, что с трудом могла припомнить, какой на дворе век.

«Мэллойс» захлестнул неожиданный наплыв посетителей, и Мик помогал Каллену за стойкой часов до восьми, пока Эмили жонглировала закусками и основными блюдами. Когда Каллен стал без проблем справляться сам, Мик нашел себе тихий уголок и набросился на пирог с говядиной и картофельное пюре со шпинатом, заполировав все это великолепие от Эмили двумя пинтами «Мерфис». Только после этого, когда желудок заполнился и он удостоверился, что брат с невесткой будут обсуждать свои проблемы как взрослые люди, он включил на баре лампу и взялся за дневники Офелии Харрингтон.

Какое занимательное чтиво! Офелия была совсем еще девочкой, когда послала тетю с дядей куда подальше и начала жить своей жизнью. Лебедь была выше всяких похвал. А как вам этот Сударь? Мик смеялся от души. Это же надо, разгуливать в маске и лишать девушек невинности, настаивая при этом, чтобы они называли его «Сударем»!

Вскоре смех Мика начал стихать. Пришлось признать, что этот парень в маске что-то понимал. Кроме того, Мик вычислил, что, если они с Пайпер проходили грехи куртизанки по порядку, а так оно и выглядело, сегодня им предстояла медленная и чувственная любовь.

Он отложил документы в сторону и вздохнул. Как иронично, что его первым порывом было поделиться с Пайпер. Он скучал по своей любовнице. Даже подумывал позвонить ей, просто чтобы услышать голос.

С новым приливом любопытства он пробежал глазами первый том, чтобы узнать, какие грехи его ждали. Выяснилось, что это гнев, алчность и гордыня. Не надо быть гением, чтобы догадаться, как эти прелести могли преобразиться в двадцать первом столетии. Мика бросило в жар.

Он резко выпрямился на стуле, шокированный внезапным озарением. Как бы ни захватывали его все эти приключения в постели, они были всего лишь красивой упаковкой того, что он переживал с Пайпер. Он тосковал не по упущенному греху дня, — он тосковал по ней. Ему недоставало смеха Пайпер, ее нежности и той смеси невинности и разнузданности, которая кружила ему голову.

Мика кольнула игла тревоги. Какого черта он делает? Влюбляется в женщину, при этом надеясь, даже планируя, колесить по миру и снимать телешоу.

Внезапно над ним возник Каллен.

— Что читаешь?

Он склонился над книгой и сунул нос, куда не просили.

Мик захлопнул страницы.

Каллен взревел от смеха.

— Расслабь батоны, Магнус! У тебя там что, голые бабы, что ли?

Мик сунул дневники в пакет «Сэр Спиди», понимая, что ни за какие коврижки не станет делиться английским порно двухсотлетней давности со своим братом, — тот потом прожужжит ему все уши. Кроме того, это была чужая тайна, и не ему было ее раскрывать. Он вообще не должен был знать о существовании дневников.

— Просто документы, — сказал Мик.

— Да? Ну, мы сворачиваемся. Ты вроде поговорить хотел.

Мик кивнул и вышел вслед за Калленом, прихватив грязные тарелки. Они втроем собрались на кухне. Мик и Каллен сидели на стульях, а Эмили навалилась на дверной косяк, одним глазом поглядывая на бар, а другим на монитор видеонаблюдения, нацеленный на парадный вход и обеденный зал.

— Говорят, ты хочешь продать заведение.

Мик решил не ходить вокруг да около.

— Кто говорит? — Каллен бросил взгляд на Эмили. — Это был предварительный телефонный звонок для сбора информации и все такое.

Эмили уронила подбородок на грудь и смерила мужа взглядом, который не нуждался в объяснениях.

— Не делай этого. — Мик налег на стол. — Позволь мне вложить деньги в паб. Я помогу тебе выкарабкаться из временных неурядиц, и дальше будем работать вместе. Я… — Мик сделал паузу, понимая, что если он заикнется о реалити-шоу, то должен будет кровь из носу получить этот контракт. — Возможно, мои дела примут такой оборот, что вам больше не придется беспокоиться о деньгах.

Каллен и Эмили ошарашенно переглянулись.

— Ты выиграл в «Мега Миллионе»?^[28]

Мик покачал головой.

Каллен сложил руки на груди.

— Не глупи, Магнус. Ты и так совладелец. Папа оставил паб нам двоим. Он такой же твой, как и мой.

— Тогда какого черта ты пытаешься продать его у меня за спиной?

Каллен выпучил глаза.

— Ха! Я тут вкалываю как проклятый каждый день, чтобы не помереть с голоду в кризис!

Мик улыбнулся.

— Вот именно, старина, — сказал он, похлопывая брата по плечу. — Не пора ли мне внести свою лепту?

Пока братья спорили, Эм поглядывала на них, нервно теребя свой хвостик.

— Хватит, — сказала она таким тихим голосом, что оба мужчины в тревоге умолкли. Эмили посмотрела на мужа. — Будь любезен, объясни, какие именно у нас неурядицы? Я прекрасно вижу, что мы здесь не загребаем деньги лопатой, и знаю, что наши платежи на несколько недель просрочены. Но, может быть, ты мне чего-то недоговариваешь?

Каллен шумно сглотнул.

— Мы… э-э… месяца на три просрочили выплату по закладной, — сказал он.

Эмили заморгала.

— Закладной по дому или по пабу?

— По обеим.

— Что?!

— А, черт, — Каллен провел ладонью по лицу. — Я надеялся все уладить, прежде чем ты узнаешь. Не хотел тебя волновать. Но выручки с каждым днем становилось все меньше и меньше… — Он попытался улыбнуться. — Хотя сегодняшний вечер может оказаться знаком, что времена меняются к лучшему.

— Ох, ради бога, Мэллой, — сказала Эм, недоуменно качая головой. — Ты все это скрыл от меня? Зачем? Я имею право знать, даже если нас понесет в пекло на хромой козе. И вообще, я думала, что мы команда.

Каллен пристыженно понурил голову.

— Я просто не хотел… этого, — сказал он. — Не хотел, чтобы ты узнала, что я подвел тебя, подвел детей.

— Послушайте, — обратился Мик к обоим, — вам со многим надо разобраться, но мое предложение по-прежнему в силе. Я скопил около пятнадцати тысяч, и они ваши. Оплатите закладные и счета.

Каллен покачал головой.

— Мы не можем этого сделать. Оставить тебя без копейки…

— Не оставите. — Мик усмехнулся про себя, прежде чем пускаться в объяснения, зная, что брат вполне может принять их за шутку. — Скоро у меня будет свое реалити-шоу.

Два раза сердце Мика стукнуло в тишине, а на третий Каллен разразился громовым:

— Ба-а-а!

Эмили шлепнулаего по макушке.

— Ты чего? — Взгляд Каллена забегал между Эмили и Миком. — Он нас разыгрывает, Эм. — Каллен помолчал. — Так ведь?

Мик покачал головой.

— Шоу будет на канале «Компас». Я не планировал рассказывать вам о нем, пока дело не сделано и у меня на руках нет контракта на блок серий, но когда всплыла эта история с продажей паба…

Эмили и Каллен молча глазели на Мика.

— Я просто хочу сказать, не переживайте по поводу денег. Не продавайте паб.

Каллен вскочил со стула и чуть не сбил Эмили, торопясь к бару.

— Выпивка за мой счет! — закричал он всем, кто еще оставался в зале. — Мой братишка телезвезда!

Глава двадцать вторая

Следующим вечером Пайпер повернула на аллею, ведущую к кирпичному особняку в георгианском стиле с ионическими колоннами и крутой парадной лестницей, по-прежнему толком не понимая, зачем она здесь.

Сегодня после обеда Мик сунул под дверь ее рабочей комнаты таинственную записку, в которой просил встретиться с ним вечером в историческом гостевом доме Таун-Гейт, что в получасе езды на юг от Бостона.

Будучи послушной — и постоянно возбужденной — девочкой, Пайпер заехала домой покормить Мисс Мид, прихватила пару вещей для ночевки и сделала, как ее просили.

Она постучала в глянцевую черную дверь, с интересом заметив низкое веерообразное окно над входом, украшенное типичным для того периода каплевидным узором.

— Здравствуйте, здравствуйте!

Приятная пожилая женщина открыла дверь гостиницы, приглашая Пайпер в волшебный мир. Та широко распахнула глаза при виде исторически достоверного великолепия фойе с насыщенно-бордовыми полосатыми обоями в стиле эпохи Регентства, консольной железной лестницей, которая грациозным изгибом поднималась вверх, и разукрашенным в индокитайском стиле светильником над головой.

— Да, доктор Мэллой говорил, что вас заинтересует история дома, — с улыбкой проговорила женщина. Она протянула руку.

Нанетт Бенсон, хозяйка гостиницы.

— Пайпер Чейз-Пьерпонт.

Нанетт весело улыбнулась.

— Прошу, входите.

Когда хозяйка повела Пайпер на обзорную экскурсию по первому этажу, той приходилось бороться с желанием охать и ахать. Она ничего не могла с собой поделать — перед ней была классическая палладианская отделка. Девушка любовалась высокими узкими окнами и мраморным камином с колоннами. Потом увидела у стен шератоновские гостиные кресла из красного дерева с красными бархатными подушками и ножками в виде сабель — все это на фоне желтых лощеных ситцевых драпировок. Имелись даже такие тонкие декоративные штрихи интерьера, как стеклянный павлин на каминной полке, цветочные картины в рамках и серебряный поднос… Пайпер почти видела перед собой Ласточку, как та скользит по коридору и как за ней тянется треугольник подола ее юбок.

— Подозреваю, вы не хотите весь вечер разглядывать безделушки, — сказала Нанетт, поведя бровью. — Вот, возьмите мою карточку. — Она протянула Пайпер элегантную белую визитку и ключи. — Первая дверь слева на верхнем этаже. Этим вечером вы у меня единственные гости — будний день и все такое, так что не стесняйтесь гулять по дому. — Дама похлопала Пайпер по руке. — Приятного пребывания.

Немного смущенная и все еще изумленная красотой обстановки, которая ничем не уступала музейной, Пайпер спрятала карточку в карман, зажала ключ в руке и стала подниматься по лестнице. Она отперла замок, повернула медную ручку и распахнула дверь в… будуар Ласточки?

Сумка с вещами упала на пол. Пайпер услышала стук собственного сердца. Что Мик затеял?

Она вошла в небольшую гостиную, насыщенно-желтые стены которой мерцали в пламени свечей. Взгляд сразу же упал на роскошную кушетку в центре комнаты с изогнутыми ручками из позолоченного дерева и голубой в золотистую полоску шелковой обивкой. Рядом был внушительных размеров круглый стол красного дерева, украшенный цветами и подносом с фруктами, сырами и ломтями хлеба. Картину дополняла бутылка красного вина, уже откупоренного и выдыхающего свой аромат в комнату. Пайпер заметила два бокала для вина. Две тарелки.

У нее закружилась голова.

И одного мужчину.

Она чуть не упала в обморок при виде его. Похоть и тревога в равной мере захлестнули ее.

Он стоял, навалившись на косяк, в дверях примыкающей к комнате спальни. Темные кудри обрамляли его лицо, на губах играла лукавая улыбка. Книзу от пояса он был одет в облегающие нанковые брюки и черные ботфорты. Сверху его наряд состоял из расстегнутого жилета, белой льняной рубашки свободного покроя, открытой до рельефного живота, и болтающегося на шее галстука.

Но больше всего девушку потрясла черная атласная маска, закрывавшая его лицо от ноздрей до лба.

Сударь?

Мужчина в маске сделал три шага ей навстречу. Пайпер видела, как при каждом движении сильные мускулы его бедер сжимаются и разжимаются, волнуя края живота. Она была заворожена его мужской красотой, но сбита с толку.

Цепляясь за тот факт, что она не рехнулась и этот шикарный мужчина не кто иной, как Мик Мэллой, Пайпер задавалась единственным вопросом: как он узнал? Не потому ли страницы лежали в другом порядке? Стоит ли злиться на Мика за то, что он шарил у нее в кабинете?

О боже, нет! Он видел все мои пометки!

Сгорая от стыда, девушка попятилась к выходу.

— Нет-нет.

Ее схватили за руку. Пайпер уставилась в кобальтово-синие глаза, сверкавшие под маской.

— Сегодня ты моя.

Она горько усмехнулась и попыталась вырваться. В ответ ее прижали к груди.

— Не сердись, — проговорил он тихим, хриплым голосом, проводя губами по ее щеке, от скулы к шее. — Все это для тебя, Пайпер. Если тебе не понравится, мы прекратим. Но сегодня все для твоего наслаждения, для твоих фантазий.

Пайпер отклонилась назад и заглянула в глаза Мику. Она не увидела насмешки, хотя следовало признать, что не так просто читать выражение лица, если оно в маске. И потом, ее немилосердно отвлекал рот Мика, такой восхитительный и эротичный — единственная черта, не скрытая под черным атласом.

— Я… — Пайпер осеклась, внезапно раздавленная чувствами. — Мне стыдно.

— Нет! Не надо! — Мик обхватил ее подбородок ладонью и приподнял его, заставив посмотреть на себя. — Вчера я сел за твой стол, чтобы оставить записку, и увидел свое имя на листочке, помечавшем пачку бумаг. Мне стало любопытно. Я не должен был смотреть. Это не мое дело. Прости. Но, начав читать, я оказался на крючке… почти под гипнозом. Ее история поразила меня как ученого, но, сознаюсь, в первую очередь она просто завела меня с пол-оборота.

— Кто-нибудь видел, как ты читал дневники?

— Пайпер, — сказал Мик, беря ее за плечи, — я понял, что у тебя были веские причины не говорить о дневниках как о части своей выставки, и я сохранил твой секрет. Я сходил в копи-центр и через двадцать минут вернул твой экземпляр на место. К моему экземпляру никто, кроме меня, не прикасался. Сегодня он тоже со мной. Я подумал, что мы могли бы повеселиться с ним. Или сжечь его к чертовой матери, если захочешь.

Пайпер залюбовалась живым воплощением женских фантазий. Удивительно, что Мик пошел ради нее на такие подвиги, ибо и обычный Мик Мэллой был для нее невыносимо привлекательным. А Мик Мэллой в образе Сударя? Когда знакомый бархатный акцент преобразился в будуарный шепот? Когда эти глаза так замерцали? А мужской набор упакован в такие узкие брюки для верховой езды?

Это наверняка противозаконно.

— Все будет хорошо, Пайпер. — Мик притянул ее к себе и крепко обнял. Его большие руки задвигались по ее спине, и она почувствовала, что тает. — Я просто хочу сделать для тебя что-нибудь особенное этой ночью, — прошептал он. — Хочу кормить тебя, играть с тобой и смотреть в твои глаза, когда начнется воплощение твоих самых диких фантазий.

Пайпер подавила улыбку.

— Берегись, девочка, ибо я планирую заставить тебя произносить слово «кунка» и наблюдать, как ты превращаешься в дикую, развратную блудницу.

Пайпер закрыла глаза и утопила смех в пушке его мускулистой груди. От него исходило тепло и пахло мужчиной. Ей захотелось вонзить в него зубы.

— А потом продолжим изучать грехи, как написано. Может быть, даже придумаем парочку своих по дороге. Звучит реально?

— Пожалуй.

Он должен был почувствовать, что ее улыбка на его груди стала шире.

— Вот и ладненько. — Мик слегка отодвинул ее и ласково похлопал по попе. — Тогда будь хорошей девочкой, иди в спальню. Освежись, если хочешь. Я приготовил для тебя кое-что надеть.

Пайпер повела бровью.

— Я думала, сегодня ночь моих фантазий.

Мик запрокинул голову и расхохотался, будоража ее своим бархатным, хриплым смехом.

— Так и есть. А теперь делай, что сказано, — надевай штучку, которую я для тебя приготовил, и поскорее забирай отсюда свою симпатичную попочку.

Пайпер послушалась и вышла в спальню, улыбаясь и размышляя. Она быстро приняла горячий душ, убеждая себя, что не сердится на Мика за дневники. Она все равно собиралась ему рассказать, потому что нуждалась в его помощи для организации выставки. Пайпер расчесала волосы, заново подвела глаза и взяла с кровати «штучку», в которую Мик пожелал ее сегодня одеть.

Она с первого взгляда поняла, что вдохновило Мика на этот выбор. В первую ночь, когда Лебедь отослала девственную Офелию в объятия Сударя, на той было надето нечто подобное — полупрозрачная тога, свободно завязанная на шее и не скрывающая ни единого контура, ни единой округлости тела.

В самом деле, это больше, чем нагота.

Пайпер прошлепала босыми ногами к порогу гостиной, но остановилась, как только переступила его. Ей необходимо было перевести дух. Мик сидел, вальяжно развалившись на кушетке. Маска по-прежнему скрывала его лицо, пламя свечей золотило кожу, его длинные ноги были широко расставлены, рубашка расстегнута, а на губах играла полуулыбка. Он похлопал себя по бедру, давая понять, куда она должна сесть. Пайпер повиновалась и пошла к нему. Легкая ткань развевалась у нее за спиной, и все ее прелести были открыты взгляду Мика.

Он кормил и дразнил ее, сначала опуская клубнику ей в рот, а потом вынимая ее зубами. При этом его руки беспрестанно ласкали ее тело. Он поил ее вином, но ровно столько, чтобы она расслабилась, говорил он, а не до той степени, когда чувства начинают притупляться.

Кончики его пальцев ласкали внутреннюю сторону ее бедра, покручивали соски. В какой-то момент Мик обмакнул пальцы в вино и приспустил платье, чтобы наблюдать, как оно капает на затвердевший сосок. Потом он слизал вино.

— Ты так прекрасна сегодня. — Мик водил носом по ее щеке и шее, посылая электрические разряды по всему телу. — Ужасно говорить тебе об этом, но твои соски твердые, как морская галька.

Пайпер рассмеялась.

— Не могу сказать, что шокирована.

— Они у тебя очень чувствительные. Кто-нибудь говорил тебе об этом?

— Только ты.

— Встань, Пайпер.

Голос Мика стал ниже. Резче. Пайпер встала.

Мик тоже поднялся и остановил на ней взгляд загадочных, наполовину скрытых голубых глаз.

— Мик?

— Да?

— Ты собираешься снимать маску?

Он рассмеялся, и в его смехе Пайпер послышалась фальшивая нотка. Потом он обхватил ее за плечи и притянул к себе.

— Она тебе не нравится?

Девушка хихикнула, и ладони Мика крепче стиснули ее руки.

— Нравится.

— Хорошо, потому что я пока не собираюсь ее снимать. Знаешь почему?

Пайпер покачала головой, ощущая, как в глубине живота сгущаются жар и томление. Она поняла, что ей нравится, когда Мик берет инициативу на себя, дразнит ее, играет с ней — устраивает такие сюрпризы.

— Почему? — спросила она.

— Потому что в этой маске я затрахаю тебя до беспамятства. Никогда не задумывалась, каково это, когда тебя насилует мужчина в маске?

— Как в «Одиноком рейнджере»?

— Маленькая бестия.

Мик подхватил Пайпер на руки, придерживая под спиной и коленками, и понес в будуар. Там он осторожно опустил ее на кровать с роскошным остроконечным балдахином и навис над ней, таинственный незнакомец, мужчина с идеальным ртом (и непревзойденным чувством юмора) — любовник ее мечтаний во плоти.

Потом он поцеловал ее. Его губы и язык осаждали ее, и не успела она опомниться, как уже выгибалась навстречу ему, поднимая бедра к затвердевшей ширинке его английских брюк.

— Сними это, — приказал Мик, дергая за ткань, которая и так еле держалась на теле, пока не освободил руки Пайпер. Он отшвырнул тогу на пол. — Я хочу, чтобы ты была абсолютно голой подо мной, — объяснил он, захватывая горячими руками ее груди, ребра, живот.

Обхватив ладонями ягодицы, он еще крепче прижал девушку к своей ширинке.

— Чувствуешь? Это для тебя, Пайпер. Мой член, моя страсть и эта ночь — все для тебя. — Его рот, горячий, сладкий и такой влажный, опять налетел на ее губы. — Но у меня есть условие.

— Что угодно, — отозвалась Пайпер, смутно осознавая, как он играет с ней, и удивляясь отчаянию в собственном голосе.

Мик опять зашелся демоническим смехом.

— Сегодня я хочу смешивать и сравнивать грехи. Я планирую заняться с тобой любовью перед зеркалом, вон там, чтобы ты смотрела, как я наслаждаюсь тобой. Я задействую пару игрушек и заставлю тебя умолять о том, что тебе нужнее всего. И еще я хочу связать тебя. Это вопрос доверия. Ты мне доверяешь?

У Пайпер кружилась голова. Она тонула в пламени свечей и ощущении прижатой к ней набухшей мужской плоти. Доверяет ли она ему? Разумеется, да. Ведь она с ним, нагая и беззащитная, не так ли? Он знает все ее тайны.

— Доверяю, — проговорила Пайпер, глядя на Мика, такого большого, мужественного и красивого.

Он взял ее за руки, поднял их над головой и широко развел в стороны. В следующее мгновение она почувствовала, как на ее запястья ложатся шелковые шнуры.

— О… — выдохнула она.

Он раскрыл ладонь и нежно надавил ей на живот. Пайпер почувствовала под спиной прохладу шелковых простыней. Потом руки Мика двинулись к ее бедрам. Он широко раздвинул их и уперся в каждое основаниями ладоней, заставив Пайпер задрожать от удовольствия и пустив по ней волну тепла, которое, пройдя по всему телу, собралось между ее ног.

Тогда он стал связывать ей лодыжки.

— Ничего себе, — ахнула она.

Мик усмехнулся, заскользил вниз по ее телу, и вот уже его горячее дыхание коснулось ее щели. Пайпер чувствовала, как становится шелковой от желания. Мик целовал ее нежную плоть, чуть не доходя до набухших губ, легонько дергал завитки ее волос, покусывал ее холмик, все время избегая того, чего ей больше всего хотелось — ощущения его губ, языка и зубов на ее клиторе и внутри половых губ.

Она взвыла от досады.

— Хочешь большего?

— Господи, да.

Он смилостивился, и его пальцы заскользили по ее щели, собирая сок и растирая его по всей поверхности.

— Нравится, любимая?

Кивнув, Пайпер почувствовала, что пальцы Мика осторожно открывают ее. Она ощущала себя полностью в его власти, в буквальном смысле связанной по рукам и ногам, прижатой к простыням.

— Я буду лакомиться тобой, раскрывать тебя, а потом распоряжаться тобой, беззащитной в моих руках, делать с тобой, что пожелаю.

Пайпер застонала. Ее лихорадило от сознания, что она выглядит как шлюха, предлагающая себя без доли стеснения, бесстыдно раздвигающая ноги. Никогда прежде она так остро не чувствовала, что отдается, что ею владеют. Казалось, они играют на грани чего-то опасного и темного, но именно это их заводило и пьянило.

Мик опустил губы на ее клитор и одновременно скользнул пальцем внутрь, пока не уперся в самую чувствительную, живую часть ее женственности, и она почти сразу почувствовала приближение оргазма.

— О нет, не смей!

Он вынул палец и еще раз лизнул клитор, заставив Пайпер выгнуть спину в сладкой муке.

— Ты не кончишь, пока я тебе не разрешу. — Он улыбнулся, и девушка увидела, как вспыхнули под маской его глаза. — Сегодня ночью ты вся моя. Разве я забыл предупредить?

Распятая на постели, изнемогающая от желания, Пайпер рассмеялась. Она понимала, что такой поворот вполне справедлив, поскольку в первую ночь она делала с Миком практически то же самое, только без веревок.

— Скажи, что ты моя, — велел Мик без тени веселья в голосе.

— Я твоя, Мик, — без колебаний ответила Пайпер.

— Хорошо. Тогда я должен потребовать, чтобы ты сделала для меня кое-что.

Пайпер посмотрела на него из-под тяжелых век.

— Все, что угодно.

Его губы изогнулись в лукавой улыбке.

— Сегодня зови меня Сударем.

Он потерял счет времени. Пламя свечей растекалось по их телам, покрывая кожу золотом. Поцелуи сливались в экстазе, а экстаз длился часами. Он овладевал ею столько раз, что нельзя было сосчитать, поворачивая и так и эдак, связывая и освобождая, распаляя павлиньими перьями и позволяя сходить в душ, только чтобы на обратном пути наброситься, прижать к стене и отыметь, как делали викинги во время своих яростных налетов.

Переведя дух, он шепнул в ее запотевшее ухо:

— Кстати, ответ «да»: Мику нравится стоя.

Много часов спустя они допили вино и доели сыр, не оставив ни крошки.

В какой-то момент, когда они лежали без сил, изнуренные и мокрые, Мик стянул маску на лоб и отшвырнул в сторону. Они молча смотрели друг на друга, а потом расхохотались. Но ни с того ни с сего глаза Пайпер наполнились слезами и ее смех превратился во всхлипывания.

— Что такое?

Мик принялся гладить ее лицо.

— Это чудо, — проговорила она, вытирая слезы. — Я никогда не думала, что нам с тобой выпадет второй шанс. Но ты здесь, со мной, и даришь мне столько радости, что иногда трудно поверить, что это не сон.

Мик покачал головой, чувствуя, как у самого на глаза наворачиваются слезы. Господи, он же влюбляется в нее!

— Это ты чудо, моя милая Пайпер, мое прекрасное, талантливое и похотливое создание, которое только начало расправлять крылья. — Он прижался губами к ее лбу. — И я счастливец, потому что мне выпало любоваться твоим полетом.

Пайпер села на постели. Между грудей скопился пот, сердце билось в ушах. Глотнув столько воздуха, сколько было возможно, Пайпер протянула руку и включила ночник.

Она чуть не завизжала. Они находились в незнакомой спальне, обставленной красивой мебелью в георгианском стиле, свечи были в медных подсвечниках. Она лежала в огромной кровати и над головой у нее изящно изгибалась арка балдахина из белого кружева.

— Ой!

Она посмотрела на голого мужчину, лежавшего рядом, и на черную атласную маску на подушке у его щеки. Нет, это не часть ее сна. Этот красивый темноволосый мужчина был настоящим. И он щурился и хлопал ресницами.

— В чем дело? — пробормотал Мик.

— Невидимые оковы, — проговорила Пайпер и закрутила головой, удивляясь собственным словам. Откуда они взялись?

— Что-что?

Пайпер сбросила атласную простыню с нагого тела и побрела в ванную. Сон и явь смешивались и кружились вихрем в ее голове до тех пор, пока она не перестала их различать.

Они с Миком в гостинице к югу от Бостона, где Мик устроил для нее ночь страсти и фантазий. Ладно. Трудно поверить, но эта часть реальна: ночь, полная нежности, сильных ощущений и открытий. И Мик все знает о дневниках Офелии. Он поможет ей с выставкой. Все по-настоящему.

Она уснула в его объятиях, удовлетворенная, согретая, любимая и такая счастливая, какой не была никогда в жизни.

Потом ей приснился сон.

Пайпер включила лампу над зеркалом, чтобы рассмотреть свои запястья. Во сне нежная кожа была истерта до крови. Горло болело от криков. Цепи, веревки — нет! То, что ее связывало, было невидимым, и это еще больше разъяряло.

Во сне она кричала: «Как такое возможно?» Она была голой перед толпой зевак, и грязные пальцы незнакомого, омерзительного вида мужчины трогали ее везде. Его противный смех звенел у нее в ушах. От насмешливых выкриков мужчин — франтов из компании лорда Б., что ли? — она едва не теряла сознания.

Потом обстановка изменилась. Теперь Пайпер была частью толпы, сборища мужчин на рынке рабов в Чарльстоне. Озверевшая толпа наседала, крики становились громче, в зловонном воздухе явно ощущался запах страха.

Но кем в этой сцене была она? Юной Офелией, выставленной на аукцион в загородном поместье на потеху английским садистам? Или той Офелией, что тридцать лет спустя стояла посреди жары и духоты Чарльстонского рынка рабов, доведенная до дурноты нечеловеческим ужасом, который видела перед собой, а потом возмутилась до такой степени, что побежала за конюшни в кабинет хозяина рынка, поднимая юбки и увязая в грязи?

А может, все проще.

Пайпер открыла кран и плеснула в лицо холодной воды. Она повисла над раковиной, переводя дух, позволяя воде стекать со лба и щек.

Что, если сон был о ней, Пайпер Чейз-Пьерпонт, — женщине, которую удерживали невидимые цепи, созданные ею самой?

Она закрыла глаза. Вздохнула. Почувствовала, как вода стекает с лица на голую грудь. И она поклялась себе: никогда в жизни больше не буду преуменьшать то, чем являюсь на самом деле.

Пайпер вздрогнула от прикосновения теплой мужской руки, мозолистой ладони к ее обнаженному плечу.

Из зеркала на нее смотрел Мик. Его губы были сжаты, во взгляде сквозила тревога.

— С тобой все в порядке?

Пайпер смущенно улыбнулась. Она взяла полотенце для рук и вытерла лицо.

— До меня наконец дошло, Мик, — сказала она.

Он покачал головой, ожидая подробностей, к примеру, о чем, черт побери! она говорит.

— Прости. Выставка. Центральный образ для истории Офелии.

Пайпер повернулась лицом к Мику. Она обвила руками его шею, а он обхватил ее ягодицы, приподнял и усадил на край раковины. Как будто ничего естественнее и придумать было нельзя, Пайпер раздвинула бедра и привлекла его ближе, скрестив лодыжки на его накачанном заде.

— Мне приснился сон. Такой похожий на явь, — сказала она. — И теперь я знаю, что делать с выставкой по Офелии. Я понимаю, что у меня заканчивается время и по сути нет бюджета, но, думаю, и выбора у меня нет…

— Подожди. Не успеваю за мыслью.

— Мне нужно в Чарльстон, Мик. В Южную Калифорнию. Я должна увидеть это собственными глазами.

Мик смахнул с ее лба прядь мокрых волос и нежно улыбнулся ей.

— Я по-прежнему не понимаю, любимая.

Она кивнула.

— Сюжетная линия в дневниках Офелии Харрингтон, ее борьба против порабощения людей в любом виде. Она не позволила продать себя как рабыню человеку, которого не любила, верно?

На лице Мика появилась кривая усмешка.

— И этот отказ привел ее к стезе куртизанки.

— Да, и к аукциону секс-рабов. Думаю, это навсегда изменило ее. — Пайпер быстро чмокнула Мика. — Но только в 1856 году Офелия начала свой крестовый поход против рабства. С первой публичной речью она выступила после возвращения с рынка рабов в Чарльстоне. Теперь там музей. Мне нужно увидеть его.

— Тогда поедем.

Пайпер удивленно рассмеялась.

Мик навалился на нее, и она почувствовала, как его возбужденный член нащупывает вход в ее тело.

— Позволь преподнести тебе эту поездку в качестве подарка на день рождения, ведь он был совсем недавно.

Первым побуждением Пайпер было сказать «нет», но она сдержалась. Ей нравилось, когда мужчина был с ней щедрым. Это заставляло ее чувствовать себя особенной.

— Ты бы правда поехал со мной?

— Конечно. Устроим себе прогулку на выходных, развеемся. — Он озадаченно улыбнулся ей. — Я планирую пройти с тобой каждый шаг этого пути, Пайпер.

Слова Мика прозвучали так искренне и нежно, что у той потеплело на сердце. Он будет со мной. Он обещал.

Пайпер остановила на Мике испытующий взгляд. Ее губы раскрылись. Она была на грани того, чтобы задать ему самый главный вопрос: Почему? Почему ты ввязываешься в эту чехарду? Ты влюбляешься в меня?

Но промолчала. Она не Офелия. Она Пайпер. Новая, улучшенная версия, конечно, но все равно Пайпер.

Девушка улыбнулась Мику.

— Спасибо. Ты меня очень порадовал.

— Хорошо. Мне нравится тебя радовать.

С лукавой улыбкой Мик скользнул внутрь ее тела, завладевая ее губами и заглушая крик удивления и удовольствия. Не успела Пайпер понять, что происходит, как он подхватил ее на руки, по-прежнему оставаясь внутри нее, и понес на их растерзанную кровать.

Глава двадцать третья

Капитан только что объявил, что они совершили посадку в Чарльстоне, а Пайпер все не могла оторваться от ноутбука. Она работала почти всю дорогу, даже во время пересадки в Вашингтоне. Насколько мог судить Мик, она делала для себя пометки, составляла списки и по сто раз правила чертежи зала.

Мик дал ей такую возможность и сам использовал время, чтобы подогнать собственные дела, но замечал, что с каждым днем она все больше сосредотачивается на выставке и все меньше обращает внимание на него. Он понимал, что это обратная сторона медали. Он большой мальчик. Переживет.

Однако он стал частенько задумываться о старом добром мистере Харрингтоне, ангелоподобном муже Офелии. Как рассказывала Пайпер, этот парень всегда поддерживал жену в ее борьбе против рабства и за женские права, даже когда она стала объектом насмешек, его бизнес оказался в опасности, его мужественность под вопросом, а его семья под угрозой смерти. По словам Пайпер, Офелия как-то написала в письме подруге, что зашла к мужу и предложила остановиться, если хочет. В ответ он поцеловал ее и сказал, что с таким же успехом мог бы попросить ее перестать дышать.

Да, нужно отдать должное парню: тот намного опередил свое время. И установил очень высокую планку для любого мужчины, которого судьба свела с женщиной, одержимой идеей.

Мик поцеловал Пайпер в щеку. Сначала ее глаза вспыхнули, потом она вздохнула, закрыла компьютер и откинула голову на спинку кресла.

— Расскажи, — попросил Мик.

— Знаешь, меня уволят. Вероятно, сразу же, на месте. — Голос ее звучал ровно. — И после у меня будут не особенно радужные перспективы. В наши дни в музеях не слишком жалуют кураторов-феминисток, которые превышают бюджет и действуют за спиной начальства.

Мик обхватил ее рукой за плечи.

— Но миру всегда нужны женщины, которым хватает смелости бороться против системы.

Пайпер искоса глянула на него, и ее губы дрогнули в слабой улыбке.

— Кроме того, я надеюсь, что ты рассмотришь вариант поработать со мной в реалити-шоу.

Пайпер села ровнее и высвободилась из объятий Мика. Ее лицо стало серьезным.

— Есть новости?

Мик покачал головой и вздохнул.

— Если бы…

Как он уже объяснял Пайпер, в переговорах его агента с продюсерами наступило затишье. Телевизионщики говорили, что это вызвано временными сбоями в графике и задержками с утверждением бюджета, но Мика с каждым часом дергало все сильнее.

— Нам до сих пор не дали зеленого света. Это сводит меня с ума.

— В любом случае я не думаю, что смогу работать на тебя, — сказала Пайпер.

Мик рассмеялся.

— Я не предлагал работать на меня, Пайпер, я предлагал работать со мной.

Она пожала плечами.

— Я музейный смотритель, Мик. Это единственное дело, которым всегда хотела заниматься. Это то, что я люблю. Не уверена, что работать на тебя в археологическом реалити-шоу будет лучшим применением моего образования и навыков.

— Со мной.

— Хорошо. — Девушка вздохнула. — Как бы там ни было, спасибо за предложение, но я сама разберусь со своей карьерой.

Мик ничего не ответил сразу. Он должен был убедиться, что его следующий ход будет правильным.

— Между твоей профессией и этим реалити-шоу много общего, — проговорил он наконец, беря ее за руку. — Подумай об этом. Какова цель музейной выставки?

Пайпер усмехнулась примитивности вопроса.

— Это, разумеется, зависит от кураторской направленности музея.

— Хорошо. Конкретно БМКО.

Пайпер поджала губы.

— Инсталляции в Бостонском музее культуры и общества должны учить, развлекать и возбуждать интерес к истории города, к тому, как она связана с его настоящим и будущим.

— Ага, — с улыбкой сказал Мик.

— Ага?

— То же самое верно для «Охоты на правду с Миком Мэллоем».

— Мы хотим учить, развлекать и возбуждать интерес к прошлому.

Пайпер опять пожала плечами и выглянула в окно.

— Уверена, ты прекрасно справишься с этой задачей, не тягая меня за собой.

Мик не стал развивать тему. Но он четко и ясно услышал то, чего Пайпер не сказала: она не хотела, чтобы он уезжал из Бостона, но и бегать за ним не собиралась.

Мику доводилось и прежде выживать в условиях немилосердной жары — первым на ум приходило лето, которое он провел на северо-востоке Таиланда на раскопках поселения бронзового века, но за шестиквартальную прогулку от их гостиницы в центре города до пресловутого рынка рабов с него сошло семь потов.

Они с Пайпер шагали по лоснящемуся тротуару вдоль мощенной булыжником Чалмерс-стрит — одной из узких улочек знаменитого исторического квартала Чарльстона. Симпатичные городские особняки из кирпича, камня и досок тянулись ровными рядами, радуя глаз цветочными клумбами с их южной утонченностью.

— Красота декораций не уступает омерзительности сюжета, — сказала Пайпер.

Мик думал о том же.

Они остановились у кирпичного фасада того, что раньше было частью Рынка Райана, где 1 июля 1856 года, незадолго до того как Офелия приехала сюда из Бостона, начали продавать рабов. Торговая площадка, заключающая в себе четыре здания, не случайно открылась именно в тот день, когда в Чарльстоне запретили публичную торговлю рабами. Уличные аукционы как магнитом притягивали аболиционистов, и горожане беспокоились, что постоянные волнения подорвут их репутацию аристократичного города.

С первой секунды, как Пайпер и Мик вошли внутрь, они были поражены искусственной прохладой музея и гнетущей печалью самого здания.

Мик быстро понял, что бродить по музею с куратором совсем не то, что одному. Пайпер не упускала ничего. Она комментировала нюансы дизайна и способы подачи информации. Она прослушивала все аудио-сегменты, в том числе сделанные в эпоху Великой депрессии записи, на которых бывшие рабы описывали аукционный помост.

Она останавливалась, чтобы осмыслить и проанализировать все, что видит. Она делала пометки и зарисовки.

Не раз и не два Пайпер тихонько присаживалась на ближайший стул или скамейку и поднимала глаза к потолку зала, который раньше называли «выставочным». Здесь рабам приказывали дефилировать, танцевать и прыгать на одной ноге, здесь им проверяли глаза и зубы, а потом опытный аукционист накручивал за их плоть как можно большую цену.

Девушка разглядывала дверь, ведущую в «загон» — тюрьму, в которой содержали рабов, измученных дорогой. Там с них снимали цепи, чтобы дать ранам зажить, там их осматривали врачи, одевали и откармливали, позволяли упражняться, чтобы восстановить тонус мышц. Там юным девушкам намащивали волосы, а старикам красили бороды.

Рассматривая аукционный помост, Пайпер склонила голову набок, как будто он что-то говорил ей, а она внимательно слушала. Тут Мик заметил слезы в ее глазах и поджатые губы. Он подошел, не заговаривая, не касаясь. Просто хотел напомнить Пайпер, что он рядом.

Она несколько раз возвращалась к стенду-рассказу британского журналиста о молодой женщине, которую один плантатор продавал другому. Потенциальный покупатель был известен своим зверским обращением с рабами. Девушка вышла на помост, посмотрела новому хозяину прямо в глаза и сказала: «Я лучше перережу себе горло от уха до уха, чем стану вашей».

Хотя музей был небольшим — всего два этажа площадью раз в пять меньше Бостонского музея культуры и общества, они провели в его стенах три часа, а потом еще минут тридцать общались с исполнительным директором.

Вернувшись в жару улиц, Пайпер некоторое время шла молча. Когда через несколько кварталов они добрались до ухоженного городского оазиса — Вашингтон-парка, она рухнула на скамейку из кованого железа в тени высоченных дубов, поросших испанским лишайником.

Мик сел рядом.

Наконец Пайпер заговорила.

— Ты знал, что Офелия с боем прорвалась в это жуткое место? Ведь женщин туда не пускали. Она хотела, чтобы муж увидел все своими глазами и прекратил всякие деловые операции, хотя бы отдаленно связанные с трудом рабов: продажа риса, хлопка, табака.

Брови Мика поползли вверх.

— И ручаюсь, он так и сделал.

— Как только они вернулись в Бостон, — подтвердила Пайпер. — И это стоило ему половины состояния.

Она посмотрела на причудливый балдахин листвы у них над головами, и, когда ее чудесные зеленые глаза опять встретили взгляд Мика, он заметил в них свирепый блеск.

— О чем ты думаешь?

Пайпер усмехнулась.

— Честно? — застенчиво спросила она.

— Рассказывай. Я справлюсь.

Она кивнула.

— Наша выставка задаст жару, Мик.

— Непременно.

Пайпер стояла в центре южной галереи музея, опираясь на импровизированный фанерный столик, и вместе со старшим плотником выставки просматривала чертежи. Ей приходилось кричать, чтобы заглушить жужжание пил и стук пневматических молотков.

— Проголодалась?

Пайпер подняла голову и просияла. В слепящем свете прожекторов стояли Мик, Бренна, Басил Тейт и хозяйка гостиницы Нанетт Бенсон. Пайпер ждала их только к вечеру.

Мик помахал двумя огромными пакетами с логотипом любимой индийской кулинарии Пайпер. Та жестами показала, чтобы они подождали ее в музейном кафе.

— Будьте там. Я пока отмоюсь!

Бренна отделилась от остальных и нырнула вслед за Пайпер в дамскую комнату.

— Как вы ухитрились так быстро сюда добраться? — спросила Пайпер, смывая мыло с рук.

— У миссис Бенсон оказалась целая команда грузчиков, так что не прошло и получаса, как все уже перенесли в машину. А у База все было упаковано в ящики и готово к отправке. Немаловажно и то, что Мик за рулем шпарит, как Стиви Уандер под кайфом.

Пайпер чересчур нервничала, чтобы тоже пошутить. Она вытерла руки и выбросила бумажное полотенце в корзину.

— Но как же…

— Все под контролем, — сказала Бренна. — Все, что нужно для выставки «А», сейчас выгружают на транспортную платформу музея. Все, что нужно для выставки «Б», надежно спрятано на частном складе. Кстати, вот ключи. — Она сунула их в руку Пайпер. — И я лично перепроверила и наклеила бирки на каждый предмет, Пайпс. Ошибки исключены. Не волнуйся.

Пайпер вздохнула.

— Просто не хочется, чтобы Лапалья схватился за фаллоимитатор двухсотлетней давности вместо подставки для трубок мистера Харрингтона.

Бренна рассмеялась.

— Он не заметит разницы. Тут все идет по плану?

Пайпер кивнула, потом запустила пальцы в волосы. Она пыталась удержать нараставшую панику. Вплоть до этой минуты девушка думала, что хорошо справляется.

— Кстати, о Лапалье. Как думаешь, он что-то подозревает?

— Господи, нет, — сказала Пайпер. — Он слишком озабочен тем, какой шрифт и какое сочетание цветов я использую на плакатах, чтобы заметить, что я лживый и хитрый двойной агент.

— Сейчас не время сомневаться в себе, — мягко проговорила Бренна.

— Ха! Самое смешное, что до открытия осталось четыре недели, и даже если бы я занималась одной выставкой, мне была бы крышка. Но нет — мне хватило ума затеять одновременно две инсталляции, причем одну из них в тайне!

— Ш-ш, — утихомирила ее Бренна. — Тайное станет явным, если будешь так кричать. Ты дозвонилась до Клаудии Харринггон-Хауэлл?

— Нет, — ответила Пайпер. — Она до сих пор в ашраме^[29] в Индии и не хочет, чтобы ее беспокоили. Ее помощница сказала, что она верит в мои способности и что мне не следует менять своих планов.

Бренна рассмеялась и придержала для Пайпер дверь туалета.

— Что ж, теперь она не сможет пожаловаться, будто бы с ней не посоветовались!

Женщины зашагали по центральному коридору музея.

— Что планируешь надеть на открытие?

Пайпер застыла на ходу и уставилась на подругу.

— О боже, у меня нет вечернего платья! Со всеми этими хлопотами я о нем напрочь забыла. Придется, наверное, надеть какой-нибудь симпатичный костюм.

Бренна схватила Пайпер за руку.

— Нет, — сказала она.

— Ладно. Посмотрю в интернете и…

— Доверь это мне, — перебила ее Бренна. — У тебя нет времени, а я почту за честь. Единственное, что от тебя требуется, это выкроить часок на примерку, чтобы мы смогли при необходимости подогнать платье.

— Примерка? — фыркнула Пайпер. — Не смеши, у меня же не свадьба.

Бренна расплылась в улыбке.

— Нет, но в каком-то смысле это будет твой первый выход.

— Вылет с работы, ты хотела сказать.

Тут из-за спины Бренны выскочил Линк Норткат. Он кивнул Пайпер и тут же повернул в сторону, но Пайпер могла поклясться, что он трясет головой так, будто знает, что она затевает.

Вот гаденыш.

Девушки пришли в кафе. Мик уже разложил на большом столе пакеты с едой и одноразовые тарелки. Пайпер еще с порога почувствовала насыщенный пряный запах.

Мик нежно поцеловал Пайпер и выдвинул для нее стул. Они больше не пытались держать свой роман в тайне — их отношения и так были написаны у них на лбу со времени той ночи в гостинице.

Все угощались цыпленком тандури^[30] и тикка-масалой^[31], и, поскольку было около двух часов дня, кафе было в их полном распоряжении. Пайпер завороженно слушала, как Баз и Бренна обсуждают сексуальные игрушки древней Месопотамии, хотя Нанетт Бенсон от их разговора бросало в краску. Окидывая взглядом стол, Пайпер ловила себя на мысли, что выставка была бы невозможна без поддержки и помощи этих людей.

Благодаря связям База Тейта в ее распоряжении оказалось множество артефактов: нижнее белье, туфли, украшения, гребешки для волос и даже образчики английской порнографии эпохи Регентства. Нанетт проявила необычайную щедрость, одолжив антикварную мебель и декор, подобные тем, которые могли существовать в роскошном мире Офелии.

Когда Пайпер задумывалась над этим, она поражалась, чего можно добиться, если просить и принимать помощь других людей.

— Я вижу, работа кипит, — сказал Баз с улыбкой в карих глазах.

— Идем точно по графику, — отозвалась Пайпер, вытирая рот салфеткой. — Крепления для секций подвезут завтра, и тогда можно будет заняться покрытием для стен и пола, освещением, указателями и акриловыми щитами и футлярами.

— Образцы обоев пригодились? — спросила Нанетт.

— О да! Очень. Мне удалось получить уменьшенные копии того, что будет гостиной и будуаром. Получится очень мило.

— А что насчет актрисы дубляжа? Как успехи? — спросила Бренна.

Пайпер кивнула.

— Великолепно, — сказала она и шепотом добавила: — Она сбросила мне цену на дополнительные декламации дневников, потому что я плачу за них из своего кармана.

— Черт, Пайпер, — прошипела Бренна. — Сколько денег бабушки Пьерпонт ты на это спускаешь?

Та пожала плечами, немного смущенная:

— Почти четыре тысячи долларов. Большая часть пойдет художнику, которого я наняла для сооружения главной визуальной инсталляции. Если он сумеет воплотить мою идею, она всем вынесет мозг.

Мик окинул взглядом столовую, проверяя, нет ли поблизости посторонних.

— Тебе удалось переговорить с Мелвином? — спросил он у Пайпер.

Та покачала головой. Тут был скользкий момент. Вечером, накануне открытия экспозиции, в музее всегда проводили техническое собрание для персонала и попечителей. Только после того как оно закончится и все разойдутся по домам, Пайпер и ее сообщники смогут подменить выставку. Процесс займет всю ночь, и необходимо, чтобы Мелвин в это время считал ворон.

— Подойду к нему на днях, — сказала Пайпер. Заметив тревогу в лице Мика, она добавила: — Мелвин хороший парень. Он не доставит нам неприятностей.

Глава двадцать четвертая

Лондон

Лорд Б. заехал ко мне в своем экипаже спустя считаные мгновения после заката. Я не приглашала его в дом, но встретила на пороге, одетая в длинный бархатный плащ оливкового цвета. Вечер был туманным и промозглым, но куталась я не по этой причине. Усевшись напротив лорда Б. и дождавшись, когда экипаж тронется с места, я молча посмотрела на него и отстегнула крючок на плече. Плащ соскользнул на пол, обнаружив, что на мне нет ничего, кроме чулок и туфель на высоком каблуке.

Забавно было наблюдать, как у лорда Б. округляются глаза и отваливается челюсть. Красивым и самоуверенным мужчинам очень идет быть огорошенным. Я скользнула ладонями по голым бедрам к коленям и медленно развела их в стороны.

Его большие руки налетели на мои, отодвинули их и раздвинули мои колени еще шире. Я откинулась на подушки и пробежалась кончиками пальцев по своему телу, задержавшись на сосках, которые и без того затвердели от прохлады. Взгляд лорда Б. потемнел, на скулах заиграли желваки. Я помедлила еще чуть-чуть, просто чтобы понаблюдать, как он смотрит на меня, а потом вытянула руки высоко над головой. Выглядело это так, будто меня привязали, как и фантазировал лорд Б.

— Итак? — выдохнула я. — Вы не станете выполнять свою часть сделки?

В следующую секунду он уже стоял передо мной на коленях. Его большое тело раздвинуло меня шире — так, что мои ступни почти коснулись противоположных стен экипажа. Я нащупала высоко над головой крюк для узлов и вцепилась в него, а лорд Б. тем временем склонился над моей кункой в поцелуе. Его теплые пальцы мягко погладили мои бедра.

— Ты — порочный мед и блудная соль, — пробормотал он, обжигая горячим дыханием мои разверстые губы. — Я хочу лакомиться тобой часами.

Он принялся вылизывать меня, скользя языком вверх и вниз, внутрь и наружу, окружая клитор. Я закрыла глаза и отдалась похоти, простой и ничем не разбавленной. Как и обещал лорд Б., мои крики тонули в грохоте колес по мостовой. Я не пыталась быть тихой, но стонала, ругалась и выкрикивала непристойности, пока он наконец не вонзил в меня два пальца, повергая в пучину горячего и бесстыдного оргазма.

Потом я кричала, громко и долго, зная, что мы едем через Ковент-Гарден^[32] и толпы людей, которыми кишит в это время площадь, наверняка меня слышат. Я упивалась своей бесстыжестью и стонала все громче и разнузданнее.

Когда свет уличного фонаря на мгновение вырвал из тьмы лицо лорда Б., я увидела в его глазах такое же веселье. Он хотел, чтобы мир слышал нас и завидовал нам.

Роберт пришел бы в ужас от одной мысли о подобном акте. Даже Сударь не одобрил бы.

Наконец-то я нашла партнера, которогоничто не могло шокировать. Я знала, что, как бы низко я ни решила пасть, лорд Б. упадет еще ниже и не осудит меня. Более того, я поймала себя на мысли, что мне нет дела до его осуждения или одобрения. Меня влекли опасность, темнота и порочность, волнение поднималось во мне. Это звериное чувство было прекрасным, оно вырвало меня из клетки прочь от проклятого Сударя и даже проклятой Лебеди с ее семью обязательствами.

Никто не властен надо мной.

Никто.

* * *

Лорд Б. хотел, чтобы на следующей неделе мы поехали на вечеринку за город. Он добился моего согласия, хотя и не без уговоров. Ему еще не позволялось проникать в меня, хотя я и знала, что он хочет наконец это сделать. Я сама толком не понимала причину этого ограничения, так как обычно я была весьма щедрой в постели. Просто изучаю, как поддразнивание и напряженное ожидание усиливают возбуждение, говорила я себе. Лорду Б. как будто тоже нравилась эта игра. В конце концов, я всегда удовлетворяла его, пусть и другими способами. На самом деле он очень любил фелляцию. Последние десять дней мы пожирали друг друга, как звери, и я начинала чувствовать себя немного вздернутой и нервной из-за всего этого. «Хороший трах все поправит», — уговаривала я себя.

Когда я дала нетвердое согласие на поездку, лорд Б. с улыбкой сообщил, что вечеринка будет особенной.

— Это будет вакханалия, — томно проговорил он, играя с моими сосками.

Мы лежали в обнимку в моей большой медной ванне, и я только что быстро довела его до оргазма скользкими от мыла руками. Мое же тело по-прежнему трепетало от неудовлетворенного возбуждения, и пальцы лорда Б. на моих сосках только усугубляли положение.

И тут он проник в меня, пускай только словами. Я подняла голову от его мокрой груди и посмотрела в мерцающие голубые глаза. Порой трудно бывало оценить, насколько он серьезен. Или искренен. Он был скользким парнем, будь то в ванне или в одежде.

— Оргия?

Я никогда прежде не посещала оргий. Такие развлечения были не в стиле Роберта. Я представила горы потных, лоснящихся тел мужчин и женщин, которые целуют, касаются друг друга, сосут и трахаются в одной большой вязкой массе похоти и порока. Мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, наблюдатели и предметы наблюдения…

Мне хотелось быть плохой. Это обещало быть по-настоящему дурно.

— Тебе это нравится, да, шлюшка?

Пальцы лорда Б. грубо сжали мои соски. Я приняла боль, корчась на своем любовнике и обуздывая страх, который всколыхнулся во мне от его внезапной жестокости. Она одновременно возбуждала и тревожила меня, наводняя тело острыми ощущениями, но при этом вызывая непрошеные мысли о потерянных друзьях и нарушенных обещаниях.

— Да, — выдохнула я. — Нравится.

— Что тебе нравится? — спросил он погрубевшим, низким голосом. — Расскажи.

Этому я научилась у него. Сударь показал, что все слова можно произносить, не стыдясь. А Лорд Б. продемонстрировал, как из этих слов рождается возбуждение. Произнося и слушая их, мы добавляли в наше удовольствие темную изюминку, которой я никогда не знала прежде. Я набрала в легкие воздух, но не успела ничего сказать, как ощутила скользкие от мыла пальцы лорда Б. между своими ягодицами. Когда он надавил кончиками двух пальцев на мой анус, я вздрогнула. Лорду Б. больше всего хотелось взять меня именно так. Когда я сосала его член, он часто говорил, что однажды намылит его, раздвинет мои ягодицы и позволит моему тугому анусу снять с него сливки.

Сначала эта идея казалась мне отвратительной, но когда он стал медленно водить скользкими пальцами вокруг ануса, я почувствовала, что возбуждаюсь. Он вдавил один палец чуть глубже.

— Рассказывай, — велел он, покрутив пальцем.

Я схватила губами воздух и начала.

— Я хочу смотреть, — призналась я. — Хочу, чтобы на меня смотрели.

Он рассмеялся, и я всей кожей прочувствовала этот глубокий рокот.

— Тебе нравится развлекать публику, это точно. Трахнуть тебя в центре бального зала, взять на полу, как суку во время течки, чтобы все смотрели, как ты хнычешь и вопишь в экстазе?

От этой картинки меня бросило в дрожь.

— Это будет на самом деле? Мы поедем на такую вечеринку?

Он вошел в меня глубже, и, используя палец как маленький член, задвигал им взад-вперед.

— Это ты мне скажи, бесстыжая Офелия. Расскажи, как это будет.

Я закрыла глаза и спрятала пылающее лицо у него на груди. Я не могла шокировать этого мужчину. Не могла внушить ему отвращение. Я открыла самый темный уголок моей довольно бурной фантазии.

— Ты свяжешь меня, — прошептала я. — Ты скрутишь мне руки и поведешь меня к центру переполненного зала.

Другой рукой лорд Б. продолжал терзать мои соски. Эти ощущения с двух сторон все глубже затягивали меня в мои фантазии.

— Ты сорвешь с меня одежду и выставишь на всеобщее обозрение.

Я почувствовала, что член лорда Б. опять встает и прижимается к моему животу, хотя я совсем недавно осушила его до капли. Ему нравился образ, который я рисовала, и, поняв это, я еще больше расхрабрилась.

— У всех на глазах ты поставишь меня на колени и вынешь из брюк затвердевший член.

Лорд Б. качнул тазом, прижимаясь ко мне членом, скользя им по моей мыльной коже.

— Ты откроешь рот на виду у всех и возьмешь мой член глубоко в горло.

Его ладонь оставила мои соски и двинулась ниже.

Я обхватила его руками за шею и стала подниматься по его телу, пока пытливые пальцы лорда не нашли мою кунку. Все это время его скользкое проникновение в мой анус неумолимо продолжалось. Теперь его палец погружался уже до второй костяшки, трахая меня медленно и безжалостно. Когда другая рука начала тот же процесс в моей кунке, я ахнула и задрожала, еще теснее прижимаясь к его телу.

— Ты будешь моей маленькой наложницей, — продолжал он, задыхаясь. — Ты будешь ублажать меня на глазах у всей толпы. Я запущу пальцы тебе в волосы и воткну член глубоко, а потом выну его, влажный и скользкий, из твоих губ, только чтобы проделать это снова. Руки будут связаны у тебя за спиной, а твои восхитительные груди будут подпрыгивать от силы моих толчков.

Я видела все это в точности как он описывал.

— Ты будешь огромным у меня во рту. Таким большим, что я не смогу взять полностью.

Его пальцы ускорились. Два трахали кунку и еще один скользил туда-сюда в анусе. Лорд Б. хотел проникнуть в меня через эту дырку и говорил, что хочет потренировать мой анус, чтобы однажды он принял член. Я знала, что он делает.

И не противилась.

Вместо этого я с головой ушла в описание своих фантазий.

— Меня нужно отыметь, — стонала я. — На глазах у толпы. Достань свой мокрый, скользкий член из моего рта и повали меня на пол.

— Лицом или спиной? — выдохнул он, все быстрее и быстрее скользя членом по моему мыльному животу.

Я задрожала.

— Лицом вниз, — шепнула я. — Лицом вниз, чтобы мои голые груди распластались по холодному мрамору, а ягодицы задрались высоко вверх, вместе со связанными за спиной руками.

— Да, — вырвалось у лорда Б., — твои волосы распущены, спутаны и скрывают лицо. Все взгляды прикованы к твоему великолепному заду, голому и манящему. Я хочу отшлепать этот зад, оставить на твоей молочной коже жгучий розовый отпечаток своей ладони.

— Да! — задыхалась я. — О да!

Меня уже натягивали по полной программе: двумя пальцами глубоко впереди и двумя глубоко сзади. Я никогда не чувствовала такого прежде. Теперь он вонзал их в унисон, все быстрее и резче, пока от силы рывков я не заскользила вверх-вниз по его телу, одновременно ублажая набухший член давлением своего тела.

— Я отымею тебя прямо там, моя горячая сучка, перед всеми! Я буду трахать тебя сильно и быстро, пока ты не кончишь, дрожа и умоляя о пощаде. Мир увидит, как ты кончаешь на мне!

Я кончила на нем тут же. Моя кунка туго сжалась вокруг его бесцеремонных пальцев, губы раскрылись ему в шею, и тут же его член стал горячо извергаться мне на живот. Я прижалась к нему, дрожа от силы тех темных и волнующих слов, которые принесли мне такое удовольствие.

Они и руки лорда Б. — его неумолимые руки, дерзкие пальцы и бесстыдная тактика внедрения. Боже правый, как я отзывалась на умелые порочные руки!

Я боялась, что после рук не переживу интимной встречи с его членом.

Когда мы задышали ровнее, я осталась где была, пряча лицо в изгибе его шеи. Хотя вода быстро остывала, мне не хотелось открывать глаза. Я лежала, не шевелясь, пока лорд Б. медленно вынимал свои пальцы из кунки, а потом, еще медленнее, из ануса.

— Полагаю, — задумчиво проговорил он, — что нам понадобится еще раз принять ванну.

О боже! Горячий стыд залил мне лицо. Мое признание и моя реакция шокировали меня саму, не говоря уже о лорде.

— Офелия, моя маленькая наложница, что ж ты липнешь ко мне, как банный лист?

Я зажмурилась, но ослабила мертвую хватку, которой вцепилась в шею лорда Б… Мое тело соскользнуло обратно в воду, и я вздрогнула.

— Хочешь сказать, что тебя смутило твое прелестное сочинение? — расхохотался он. — Так и есть! Черт, а я и не знал, что ты такая милая!

Он сказал об этом, как о нелепой слабости.

Я ущипнула его повыше пупка.

— Я не милая, — буркнула я.

— Ерунда! Милая маленькая Офелия до сих пор девственница, по крайней мере местами.

Я отвернулась, но он заключил меня в теплые объятия.

— Не стыдись пары грязных слов, детка. Когда дело сделано, слова уходят с мыльной водой и остальными результатами.

Он был прав. Это были всего лишь слова.

— Признаться, я нуждалась в этом, — проговорила я. — Твой язык не знает равных, но меня нужно было трахнуть, хоть немного.

Он повернул к себе мое лицо и поймал мой взгляд.

— Я трахну тебя на оргии, — пообещал, а может, пригрозил, он. С ним трудно было различать. — Я так тебя отымею, что ты будешь морщиться, садясь в кресло.

Я дерзко встретила его взгляд.

— В долгу не останусь, милорд. Вам тоже придется поморщиться.

Заключив эту сделку, я стала с большим нетерпением ждать оргии.

* * *

Наш путь лежал за город, в поместье С. в Суррее. Поездка могла бы показаться утомительной, если бы не богатое воображение лорда Б. Я прибыла на место задыхающейся и обессиленной, мои панталоны бесследно исчезли, хотя я обыскала весь экипаж. Впрочем, одного только ожидания хватило бы, чтобы держать меня в наполовину возбужденном состоянии. Умелые руки лорда Б. превратили ожидание в мучительное томление.

Я наслаждалась каждой секундой.

Интерьер дома меня не особо занимал, но в конечном итоге роскошь обстановки пробилась даже через мой чувственный туман. Роскошное фойе, роскошная лестница, роскошный зал для гостей. Хозяин вечера, лорд С., однажды предлагал целое состояние всего лишь за неделю моего времени, но от пронзительного, холодного взгляда этого человека хотелось проверить, все ли в порядке с моими близкими. При мысли, что его цепкие руки окажутся на моем теле, по мне бежала дрожь, и не из приятных.

Но я пришла не для того, чтобы спать в постели лорда С. У меня был свой любовник, а у него была я. Мы пришли смотреть на других и показывать себя. Если среди дюжин прочих взглядов будут мерцать крокодильи глаза лорда С., какое мне дело? Пусть видит, чего лишился.

Мы зашли в нашу комнату, чтобы освежиться. Я передумала искать в багаже другие панталоны, поскольку их отсутствие заставляло глаза лорда Б. темнеть всякий раз, когда я об этом упоминала. Прежде чем выйти из комнаты, он притянул меня к себе.

— За ужином сядь на мою руку, — потребовал он. — Я буду потчевать тебя, пока последняя салфетка не упадет на стол.

Я лизнула его в ухо.

— А я буду гладить тебя под скатертью, пока твой затвердевший пенис не наклонит стол. Все будут удивляться, почему с него скатываются яблоки.

Мы взялись за руки и побежали по коридору, спеша навстречу нашему разнузданному, дикому приключению.

Глава двадцать пятая

После веселого пиршества, состоявшего из блюд в форме различных частей человеческого тела, сдобренного щедрым количеством весьма недурного вина и выступлением до невозможности похабного менестреля, который на месте придумывал грязные песенки про гостей, наша группа перешла в зал для главного действа.

Бальный зал был украшен черными фестонами. Не очень уютные уголки, созданные этими драпировками, занимали мягкие кушетки и канапе. По всей комнате, на некотором расстоянии друг от друга, на лакированных пьедесталах стояли странные, экзотические объекты. Кое-какие я узнавала. Например, олисбосы, некоторые чудовищных размеров. Я видела фигуры из мрамора, форма которых напоминала удлиненные яйца. Лорд Б. обещал показать мне их поближе, при этом все время властно поглаживая меня по ягодицам. Там были черные шелковые шнуры, кляпы с шариками, кнуты для верховой езды и даже серебряные шпоры.

В тот вечер я была одета в обманчиво скромное платье из нежно-голубого шелка. Лиф обнажал довольно много бледной плоти, и стоило чуть потянуть его вниз, как взгляду открывались две розовые полусферы. Кроме того, при правильном освещении юбки платья, она становилась почти прозрачной, обнаруживая, что под ней у меня ничего нет.

Коренастый лакей объявил о начале следующего развлечения. Танцовщица из далекой страны, сказал он, недавнее приобретение хозяина дома. Менестрель отложил лютню и начал выбивать ритм на небольшом, обтянутом кожей барабане.

Пока все наблюдали за представлением, лорд Б. встал за мной и обнял меня за талию. Я прислонилась к нему спиной. Девушка перед нами была темной, неземной красоты. Подобно мне, она была невысокой. Но в отличие от меня она отличалась стройностью и изяществом. Черты лица у нее были резкими, почти мальчишескими. Ее тело тоже напоминало мальчишеское, очень подтянутое, даже немного мускулистое. Я подумала о балерине, хрупкой, но сильной.

Когда она задвигалась под бои барабана, я поняла, откуда у нее такая гибкость. Она прыгала высоко, как кошка, а потом кружилась, как дервиш^[33], пока юбки не взмывали, открывая лодыжки и икры. Мышцы на ее голом животе ходили волнами. Ее поднятые руки манили даже тогда, когда она отворачивалась. Она соблазняла нас эротическими движениями тела, а потом бросала нам вызов мрачным, гневным взглядом. Такого я никогда не видела.

Попробуй укротить меня, говорила она толпе. Меня не посадишь в клетку.

Мое сердце трепетало при виде ее белозубой непокорности. Она была свободным и диким созданием, которое привезли сюда против воли, заточили как зверя, показывали как вещь. Ее черные глаза обещали возмездие, и все-таки она танцевала по команде.

Выживание, подумалось мне. Она просто ждет своего часа. Мужчина, который сочтет ее покоренной, может однажды утром проснуться мертвым.

Тем лучше для нее.

Должно быть, она уловила сочувствие в моем взгляде, ибо зашлась в диком танце, неотрывно глядя мне в глаза и подбираясь все ближе. Даже когда она кружилась, ее голова, поворачиваясь, пригвождала меня тяжелым взглядом.

С ее приближением я дышала все чаще, ибо она была прекрасна в своем неистовстве. Я восхищалась красотой Лебеди и замечала аппетитные тела других куртизанок на вакханалиях, но ни одна женщина меня никогда не возбуждала.

До сих пор. Я хотела, чтобы она подошла ближе. Хотелось протянуть руку и погладить ее мерцающую золотистую кожу. Ощутить под ладонями пульсирующую силу ее танцующих бедер. Прижаться розовыми губами к ее ланитам цвета какао, попробовать на вкус ее безудержность, ее неповиновение.

Что это за странное волнение? Как я могла желать женщину, если всегда только и думала, что о мужчинах?

Тут у меня закружилась голова. Сердце заколотилось в груди. Должно быть, я слегка осела в объятиях лорда Б., потому что его руки крепче сжали меня.

— Все в порядке, — пробормотал он мне на ухо. — Это всего лишь испанская мушка.

Я ахнула. Нельзя было пять лет прожить в полусвете и не знать об испанской мушке. Этот порошок получали из растертых жуков-нарывников и использовали в качестве афродизиака. Однако я никогда не экспериментировала с ним, поскольку при неправильном использовании он был опасным ядом.

Видимо, лорд Б. угадал мой страх, потому что ободряюще усмехнулся мне в ухо:

— Не бойся, моя блудница. Лорд С. знает, что делает. В еде было столько порошка, что он не повредит гостям, а только раззадорит их. Тебе понравится то, что он с тобой сделает. Во всяком случае, если не понравится тебе, понравится мне.

Он снова рассмеялся, и в моем одурманенном состоянии этот смех показался мне глухим и холодным. Я не поняла шутки.

Тем не менее я не могла отрицать нараставшего во мне жара. Комната немного покачивалась перед глазами, а пламя свечей слегка двоилось. Я моргнула несколько раз, чтобы избавиться от наваждения, но тут танцовщица остановилась прямо передо мной. Она стояла, гордо расправив плечи, выставив в разрезе юбки мерцающее бедро. Ее грудь вздымалась и опускалась, на ключицах и груди поблескивали капли пота.

Такая неистовая. Такая экзотичная. У меня пересохло во рту. Я облизала губы.

— Ты ей нравишься, — пробормотал лорд Б. — Она тебе тоже?

Я не знала. Я испытывала любопытство, смешанное с туманным желанием попробовать ее кожу на вкус. Какие из этих чувств порождал наркотик, а какие сама девушка?

Очевидно, устав ждать, танцовщица смело протянула руку и развязала бант на моей шее. Один поворот запястья — и я осталась обнаженной почти до сосков. Тонкий шелк натянулся на моих твердых кончиках, и я ошарашенно уставилась на девушку. Та оскалила зубы, скорее бросая вызов, чем улыбаясь.

Я всегда принимала вызов. Быстро протянув руку, я дернула за ближайший воздушный шарф, прикрепленный к поясу на ее талии. Тот остался у меня в руке, обнажив округлость золотистого бедра и чуть больше завораживающую ногу. Лорд Б. тихо рассмеялся.

Танцовщица склонилась, чтобы взять шарф из моих трепещущих пальцев. Потом выпрямилась и подошла еще ближе. Потом еще и еще, пока я не почувствовала тепло ее кожи. Я затаила дыхание, не зная, чего хочу дальше.

Темнокожая красавица сделала еще один шаг навстречу и потянулась губами к моим губам. Удивленная, я приоткрыла рот. Но в последний момент она не поцеловала меня, а склонилась к моей щеке, той, что была дальше от лорда Б. Я не могла откровенно сказать, облегчение почувствовала или разочарование.

— Беги, — хрипло и с акцентом проговорила она, опалив щеку сладким, горячим дыханием.

Потом она снова закружилась, двигаясь в такт барабану и размахивая шарфом высоко над головой.

Мое сердце гулко стучало, пока я наблюдала, как она развлекает всех мельканием ног в пламенной непокорности. Заметил ли кто-нибудь, кроме меня, ее гнев? Их глаза были затуманены собственной важностью. Нет, они видели лишь полунагую женщину, извивающуюся перед ними. Только я поняла ее.

«Беги». От чего? От нее? Из этого дома? От лорда Б.?

Оказалось, что она имела в виду все вышеперечисленное.

Когда танцы закончились, гости начали разбиваться по парам или делиться на группы по три и даже четыре человека. Мы наблюдали. Лорд Б. водил меня из комнаты в комнату, наслаждаясь представлением, с беззаботной улыбкой на губах. Я чувствовала себя странно.

Я была пьяна от всего, что видела вокруг, и взбудоражена наркотическим пламенем, разливавшимся по моим жилам. Когда лорд Б. погладил меня по плечам, а потом обхватил ладонями мои почти голые груди, я вздрогнула. Казалось, будто каждый дюйм моей кожи охвачен огнем. Прикосновение лорда Б. было невыносимым. Я нуждалась в нем. Только кульминация снимет это нестерпимое напряжение.

— Я собираюсь выполнить то, о чем ты говорила, — пробормотал он.

Я почти не слушала. Лорд С. держал смуглую танцовщицу верхом на себе на кушетке. Она неслась на нем во весь опор, а он крутил ее маленькие коричневые соски. Понимал ли он, что иностранные слова, которые она выкрикивала в экстазе, были оскорблениями? В моих ушах они отражались черным эхо ненависти.

Лорд Б. скользнул по моим рукам и взял мои ладони в свои. Я позволила ему, ошарашенная видом мужчины, сосавшего огромные груди куртизанки, в то время как другая женщина била его тросточкой по голому заду. Его одутловатые ягодицы с жесткими черными волосами были испещрены красными полосами. Меня мутило. Я была заворожена.

Когда мне потянули руки за спину, я замешкалась на долю секунды и уже не смогла вырваться. В считаные мгновения лорд Б. обвил мои запястья толстым шнуром и крепко затянул, надежно связывая меня.

— Что?

Я попыталась высвободиться, но он притянул меня к себе.

— Разве не так ты мне описывала?

Его горячие ладони снова обхватили мои груди и сдавили. Я ахнула и забилась в его руках, но он принялся катать мои соски между большими и средними пальцами.

— Я должен был связать тебя и раздеть, — прорычал он мне в ухо. — Потом вывести в центр зала и отыметь у всех на глазах. Моя грязная сучка.

О да. Мое тело как будто перестало мне принадлежать. Я едва не теряла сознания от лихорадки в крови и жгучей пытки его пальцами моих раздраженных сосков. Сердце глухо колотилось. Кунка пульсировала и мокрела. Ягодицы стали сами собой прижиматься к лорду Б., выискивая утес его восставшего члена. Они нашли его.

Только сердце не разделяло этой похоти. Мой разум был одурманен и заторможен, но дух рвался прочь. Часть меня хотела сбросить путы и бежать из этой комнаты, от этой парующей навозной кучи, пропитанной властью и подчинением, от пьяной безудержной погони за наслаждением.

Кто они, эти пыхтящие чудовища, эти быки со стеклянными глазами, эти визжащие, трясущиеся коровы? Что это за бездушное место?

Мозг пытался упорядочить все это. Я в загородном доме лорда С. Я здесь, потому что хотела прийти сюда. Я здесь, потому что лорд Б. хотел, чтобы я пришла. Он хочет взять меня, как берут этих женщин… как животное, как тупую скотину…

Мне было жарко. Мне было плохо. Я испытывала похоть, которая не имела ничего общего с тем, чего хочу я. Ее подмешали мне в кровь, пустили яду мне в жилы. Во рту так пересохло, что я не могла озвучить свой протест. Ноги казались безнадежно далеко, чтобы подчиняться разуму. Они заплетались, когда лорд Б. вел меня к центру комнаты. Канделябры ослепляли меня, словно были сделаны из кусков солнца, а не из простых свечей. В ушах шумело.

Мне плохо. Помогите. Позаботьтесь обо мне.

Заберите меня отсюда.

Не знаю, удалось мне прошептать эти слова или нет. Но знаю, что лорд Б. не слушал, даже если они долетели до его слуха. Меня вели к помосту, с которого танцовщица начала свой первый прыжок. Меня подняли. Комната изменилась и еще сильнее поплыла перед глазами.

Потом я ощутила первый резкий рывок. Мой лиф порвался, обнажая правую грудь. Я пошатнулась, но меня удержали на ногах, продолжая новыми рывками превращать мое платье в клочья, которые свисали с бедер, открывая меня почти до жестких черных волос. Влажный воздух зала ложился на кожу, как слизь улитки. Нагая, или почти нагая. Связанная.

Беспомощная.

— Я не хочу этого.

Да, на этот раз я сказала вслух. Я ясно слышала свой голос. Ободренная, я подергала путы. Нужно только попросить, и меня отпустят. Лорд Б. позаботится обо мне. Он поможет, если поймет меня.

— Развяжи меня, милый. Я передумала.

Он вышел у меня из-за спины и встал, скрестив руки на груди. На его красивом лице играла ухмылка.

— Прости, милая, но ты сама постелила себе эту озорную постельку. Пора в нее ложиться.

Лорд Б. вспрыгнул на помост, стал рядом со мной и обратился к жадной толпе:

— В круг, ротозеи, и выкладывайте денежки на бочку!

Он говорил, почти как торговцы на рынке животных. Ужас сдавил мне горло, и я поняла, что на аукцион выставляют меня.

— У меня до черта долгов, поэтому я хочу, чтобы вы, извращенцы, делали ставки повыше и подольше.

Подобно уличному зазывале, он улыбался, он очаровывал, он и умасливал, и развлекал. А ставки тем временем росли.

Вскоре стало ясно, что один из покупателей настроен серьезнее остальных. Злобные ледяные глаза пожирали меня, и я поняла, что лорд С. подстроил все это заранее.

Страх захлестнул меня. Затошнило. Воспаленный мозг метнулся к другой ночи, когда я была нагой, связанной и беспомощной. Меня переполняло безудержное возбуждение в ту ночь, — ту горячую, темную, прекрасную ночь с Сударем.

Откуда мне было знать, что меня возбуждал не сам акт? Как могла я, неопытная, догадаться, что дело было не в путах, а в мужчине, который меня связывал? Что я упивалась не беспомощностью, а доверием?

— Продано!

Толстяк хлопнул мясистой ладонью по импровизированной кафедре аукциониста — трясущимся ягодицам своей спутницы.

— Лорду С. за две тысячи фунтов!

Последние капли фальшивого жара испарились из моей крови, когда я встретила тусклый, леденящий душу взгляд лорда С. В его серых глазах не было эмоций, но я заметила, как он стиснул кулаки, ликуя. Или готовясь.

Зал разразился смехом и рукоплесканиями. Здесь меня не любили. Здесь я была предметом зависти и презрения.

Самые восторженные поклонники радуются моему крушению больше всех.

Лебедь понимала это. Я же в своем счастливом сознательном невежестве предпочитала этому не верить. Когда я окинула взглядом злорадные гримасы и ухмылки, последняя слабая надежда на спасение умерла в моей душе, оставив после себя черную зияющую дыру. Сия чаша меня не минует…

Когда я посмотрела в остекленевшие глаза мужчины, который назвал меня своей, я даже засомневалась, переживу ли эту ночь.

Когда лорд С. победоносно поволок меня к себе в спальню, все участники оргии устроили глумливую серенаду^[34], провожая меня на погибель.

Танцовщица, черная, дерзкая и свирепая, вышла из толпы, которая нас обступила. Она обратилась ко мне и занесла руку. Я решила, что она собирается ударить. Странно, но от этой мысли мне стало больнее, чем от злорадного ликования толпы. Однако ее рука замедлилась, чуть не дойдя до моего лица. Кончики ее пальцев пробежали по моему виску и щеке, легко скользнули по горлу и ключицам. Ее ладонь, горячая и мозолистая, легла на мою беззащитную грудь.

— Смазливая шлюха.

Ее чужеземный голос был хриплым, черные глаза непроницаемы.

Взгляд лорда С. забегал между нами. Зрители плотоядно ухмылялись.

— Кири, ты ее хочешь?

Кири не удостоила его ответом. Она наклонила голову и проследила взглядом за своей другой рукой, которая убрала с моего лица прядь волос, растрепавшихся во время борьбы. Ее пальцы задержались в моих волосах, медленно расчесывая их сверху вниз. Потом она шагнула ближе. Я чувствовала, как жадные наблюдатели затаили дух. Мне же было все равно. Безобидное любопытство этого создания было сущим пустяком по сравнению с тем, что меня ожидало в руках лорда С.

Ее поцелуй был сухим и коротким, отнюдь не детским. Губы у нее были полные и мягкие. Я стояла, не шевелясь, и просто ждала, когда она закончит. Я представляла, какой резкий спад переживали в этот момент умственные способности всех мужчин в комнате, пока воображение накачивало им члены и опустошало мозги.

Когда танцовщица отстранилась, я заметила, что лорд С. задумчиво сузил веки. Он потянул за мои путы и поволок меня в спальню. Кири пошла следом, хотя я не заметила, чтобы хозяин ее приглашал. За нами тремя захлопнулись двери, но я все еще ощущала на себе сверлящие взгляды гостей. Внутри не осталось ничего, кроме леденящего ужаса и острой необходимости бежать.

Мой покупатель грубо толкнул меня, и я повалилась на кровать, не в силах придержать себя стянутыми за спиной руками. В считаные секунды сверху очутилась Кири. Она полулежала на мне, прижимаясь своей грудью к моей груди. Ее маленькие быстрые руки порхали по мне, словно крылья птички. Она спрятала лицо в изгибе моей шеи и застонала от желания.

Мой интерес к танцовщице поутих после такого пустяка, как продажа меня с молотка садисту. Поэтому, боюсь, моя реакция ее несколько разочаровала. Я не чувствовала ничего, кроме ледяного взгляда лорда С., который медленно приближался к постели.

Кири шепнула мне на ухо иностранное слово, у которого был явный оттенок восклицания: «Идиотка!» Для закрепления эффекта она исхитрилась и хорошенько дала мне коленом по бедру. Смысл сказанного прояснился мгновением позже, когда я почувствовала ее блуждающие руки на моих связанных запястьях. Ее похоть оказалась фальшивкой, предназначенной для отвлечения хозяина от выполнения его садистского плана.

Я не самая умная женщина в мире, но и не дура — по крайней мере не всегда. Я тут же начала извиваться и охать под Кири.

— О да… о-о-о… м-м, а-а…

Я обычно была искренней в любви, поэтому момент показался мне в высшей степени странным: две женщины, нелепо ласкающие друг друга и переплетающиеся друг с другом с одной целью — сбежать.

В каком-то уголке сознания я смеялась, хотя при этом беззвучно кричала от страха.

Мои запястья разошлись, веревка между ними провисла. Я продолжала лежать на руках, а Кири обернулась и поманила лорда С.:

— Сорви платье.

Очевидно, перспектива посмотреть, как танцовщица распластается на моем совершенно голом теле, оказалась для лорда С. слишком сильным искушением, ибо он мгновенно повиновался. Когда он наклонился, чтобы обеими руками схватить обрывки моего платья, Кири посторонилась. Я не видела ее за спиной лорда С., но краем глаза заметила, как что-то быстро опускается ему на череп. Он рухнул на меня со свистящим стоном.

Девушка стояла над нами с эбонитовой подпоркой для книг в руке и с маниакальным, диким ликованием в глазах.

Сумасшедшая, подумала я. Потом, когда лорд С. зашевелился на мне, начиная приходить в сознание, я поняла, что и сама немного помешалась. Сдернув с себя путы, я обвила шелковыми шнурами его шею, не успев даже осознать, что делаю. Он стал хватать ртом воздух и попытался вцепиться в меня, но орудие Кири опустилось вновь.

Лорд С. неподвижно замер на мне. Я оставалась лежать, туго натянув шнуры, опасаясь, что это его уловка. Но он не шевелился. Руки Кири пытались вырвать шнур из моих онемевших пальцев.

— Стой. Мертвый плохо.

Да. Конечно, мертвый плохо. Я заморгала, выходя из ступора. Мертвый — это очень плохо, особенно когда речь идет об аристократе, найденном в одной комнате с двумя затасканными по оргиям проститутками.

Я уперлась в обмякшее тело лорда С. и выкарабкалась из-под него, откашливаясь и нервно усмехаясь. Мы с танцовщицей встали у кровати, взирая на дело своих рук со смешанным чувством страха и облегчения. Я осторожно наклонилась к лорду С… Голова у него была окровавлена, но он дышал.

Прикрываясь обрывками платья в попытке хоть что-то наладить в этом ужасно неправильном дне, я выпрямилась и посмотрела на свою подругу по несчастью.

— Нужно выбираться из этого дома, — твердо сказала я.

Мы в едином порыве шагнули к двери. Я собиралась было распахнуть ее и выбежать в коридор, но Кири остановила меня, накрыв ладонью мою руку. Она прижалась ухом к дереву и нахмурилась. В тревоге я опустилась на колени и заглянула в замочную скважину.

Тени в коридоре. Голоса.

— Как думаешь, какую он отымеет первой?

— Заграничную подстилку он уже раз десять натягивал. Теперь возьмет Ласточку.

— Только сначала расквитается с ней по полной!

Смех, пьяный и похабный.

— Принеси мне выпить. Не хочу пропустить ни единого крика.

Я отодвинулась от скважины и хмуро посмотрела на Кири. Та невозмутимо встретила мой взгляд. Я поднялась, потирая запястья.

— Ладно, — прошептала я. — Ты свою задачу выполнила на отлично. Об остальном позабочусь я.

Я развернулась и зашагала к кровати. Грубым рывком, достойным самого лорда С., я спустила ему брюки до колен. Потом обратилась к настенной панели в поисках орудия. Рука задержалась над кошкой-девятихвосткой^[35], но потом двинулась к более мягкому кнуту для верховой езды. Кири проявила большую твердость. Ее золотистая рука уверенно схватила увесистый кнут.

С жутким свистом она обрушила кнут на девственные ягодицы лорда С… Его бесчувственное тело подпрыгнуло на постели. Уверена, Кири жалела только о том, что он без сознания и не чувствует ударов. Неважно. Память ему останется надолго.

Я испустила дикий крик боли. За дверью послышался глухой удар и сдавленный гогот.

Хлысь!

— О, прошу вас, милорд! О, пощадите!

Щелк!

— Нет, перестаньте, молю!

Хлысь!

— Помогите кто-нибудь, пожалуйста!

Щелк!

— О, милорд, умоляю, простите!

У меня устала рука. В конце концов, день выдался очень длинным. Я села на пол и еще немного понаблюдала, как Кири вымещает на ягодицах лорда С. свою ярость, прежде чем остановить ее. Она пробыла в его руках дольше меня, и я знала, что ее гнев был черным и бездонным. Тем временем остряки за дверью заскучали и начали разбредаться. Настало время уходить.

Когда я приоткрыла дверь и выглянула наружу, в коридоре никого не оказалось. Мы с Кири прикрыли наготу обрывками простыней и стали крадучись пробираться к выходу. Со стороны мы, наверное, походили на бедуинов. Обойдя стороной бальный зал, мы сумели выбраться из дома, не попавшись на глаза никому, кроме усталой, равнодушной горничной.

Оказавшись снаружи, я с ужасом поняла, что у нас нет транспорта и за подмогой придется идти пешком в таком вот странном, подозрительном виде. Нам ни за что не вырваться из лап омерзительных сотоварищей лорда С. до утра!

Грохот колес по гравию вынудил нас быстро нырнуть в кусты. Мы с Кири притаились за кустом самшита, и вскоре буквально у нас перед носом остановился знакомый экипаж. Лорд Б., по всей видимости, достиг своей цели, обогатившись за мой счет, и теперь был готов уехать в Лондон. Кучер, кряхтя, соскочил с козел и побрел к дому, чтобы сообщить хозяину, что коляска подана.

Я улыбнулась Кири в темноте:

— Вот и наш экипаж, маленькая танцовщица.

Прыснув со смеху, мы бросились к коляске.

Несколько часов спустя, добравшись наконец до дому, я захлопнула за собой дверь и навалилась на нее в полном изнеможении. Сколько я не спала? Казалось, много недель подряд. Силла вышла в прихожую в ночной рубашке, одной рукой держа свечу, а другой протирая глаза. Я взяла свечу, а девушку отправила спать. Мне ничего так не хотелось, как забраться под свои одеяла и отоспаться.

Экипажем правила Кири, поскольку я к этому делу была совершенно не приспособлена. Дорога в город заняла немного времени — Кири гнала лошадей, как слепой пьяница. Добравшись до Лондона, мы первым делом отправились к Лебеди, потому что ее дом был ближе. Я оставила Кири спать на бархатной кушетке. Она так устала, что произнесла лишь пару коротких слов и отключилась. Лебедь, разумеется, хотела услышать всю историю, и я, помня несправедливый холодок, с которым относилась к ней в последнее время, чувствовала, что она имеет на это полное право.

Наконец, когда слова уже едва скатывались с моего усталого языка, Лебедь разбудила кучера, чтобы тот отвез меня домой. Она умоляла остаться, но мне больше всего на свете хотелось к себе, в свою кровать.

Уже так близко. Никогда еще лестница не казалась мне такой крутой, а коридор таким длинным. Когда наконец на горизонте показалась моя подушка, я чуть не всхлипнула от радости. Кошмар закончился. Я повалилась на постель и больше ничего не помнила.

Где-то под утро я проснулась, оттого что мне на плечо легла тяжелая рука.

— Просыпайся, хитрая потаскуха.

Страх был еще настолько свеж в моем сознании, что я не успела распахнуть глаза, как уже поняла, что мне грозит опасность. Я изо всех сил рванулась в сторону и поползла по постели. Ноги запутались в одеялах, и я упала с кровати, с глухим стуком приземлившись на ковер. Я с трудом высвободилась из простыней, но яростный удар в бок сбил меня с ног. Боль вспыхнула во мне слепящим заревом. Со свистом выдыхая, я цеплялась за ковер и отползала прочь. Бросив короткий взгляд через плечо и увидев перекошенное от ярости лицо лорда Б., я прокляла себя за беспечность.

Нужно было остаться у Лебеди. Нужно было предвидеть, что он не оставит меня в покое.

Бедная, сонная Силла была слишком далеко в своей комнатке под крышей, чтобы услышать что-нибудь. Остальные слуги жили за пределами дома, ибо я ревностно оберегала свою частную жизнь от любопытных глаз. Помогать мне было некому.

Лорд Б. наклонился надо мной и грубо дернул за руку, заставляя подняться. Я вскрикнула, но следующий удар в лицо заглушил мой голос. Перед глазами вспыхнули красные и зеленые огни, а голова запрокинулась назад от силы столкновения с кулаком лорда Б. Он рывком поставил меня на ноги и встряхнул, безжалостно впиваясь в плечи большими руками.

— Ты кем себя возомнила? Мне пришлось вымаливать у лорда С. коляску. Из-за тебя он удвоил мой долг! — Еще один удар по лицу. Его руки казались выточенными из камня. — Никто не смеет выставлять меня дураком!

Ошарашенная, я обмякла в его руках и не сопротивлялась. В моей голове не находилось никаких возражений, не было мысли бежать или звать на помощь. Я превратилась в безмозглую тряпку, мне было слишком больно, чтобы думать. Лицо вспыхивало адской болью с каждым ударом сердца. Ребра хрустели при каждом вдохе, грудь вздымалась в жгучей агонии. Сквозь опухшие веки я увидела, что лорд Б. снова занес кулак. Что-то маленькое и острое блеснуло в предрассветном зареве. Нож, которым я точила перо…

— Была смазливая шлюха, да вся вышла, — процедил он сквозь стиснутые зубы. Меня затрясло от садистского блеска в его глазах. — Никто тебя не захочет, после того как я закончу с твоим лицом.

Это была кульминация ночи кошмаров. Я упрямо закрывала глаза на истинную натуру лорда Б., а ведь он был стократ хуже извращенца лорда С… Теперь я до конца дней буду носить шрамы своей глупости.

Впрочем, у меня не осталось сил даже дышать, не то чтобы сокрушаться.

Своим затуманенным взором я уловила большую тень за спиной моего мучителя. Внезапно лорд Б. отлетел от меня и с тошнотворным стуком ударился о противоположную стену. Эта стена кирпичная, мелькнуло у меня в голове. Лорд Б. сполз по ней на колени и замотал головой. Тень скользнула между нами. Она была большой, широкой и сильной.

Во мне не осталось страха. Я повалилась на ковер, не имея сил даже поднять пульсирующую болью голову. Со своей наблюдательной точки внизу я увидела, как тень протянула огромную грозную руку к лорду Б… Прежде чем потерять сознание, я с огромным удовольствием заметила, что глаза лорда Б. расширились от страха. Он вскочил на ноги и метнулся вон из комнаты. Тень замерла в нерешительности. Потом повернулась в мою сторону. И тут меня поглотила тьма.

Глава двадцать шестая

Мои сны были сплошной черной пустотой. Когда я выкарабкалась из ужаса в явь, боль в лице и теле навела меня на мысль, что кошмар продолжается. Из груди вырвался стон — бессмысленный звук отчаяния. Что-то задвигалось рядом со мной. Я отпрянула, запутавшись в лабиринтах сна и реальности.

Как и во сне, я ничего не видела. Однако до меня доносился аромат сандалового дерева, бренди и тончайший намек на лошадиный запах.

Вскрикнув без звука, я раскрыла объятия. Он подошел ко мне и нежно обнял. Я прижалась к нему, дрожа, и только тогда, впервые за долгие недели, почувствовала себя в безопасности. Нескоро, но я все-таки ослабила объятия и осела на подушки.

Я всхлипнула.

— Я ничего не вижу.

Мой голос прозвучал приглушенно. Смятение лихорадило мой истерзанный мозг.

Я почувствовала тепло его короткой усмешки на моей щеке.

— Ты ничего не видишь, потому что у тебя перевязано лицо.

— Лицо?

Мои руки взмыли к щекам, но наткнулись на слои муслиновых полосок. Они покрывали мое лицо от верхней губы до макушки и еще несколько раз проходили под подбородком, удерживая мою челюсть закрытой. Горестный писк, сорвавшийся с моих губ, не передал всего того ужаса, который сдавил мне горло.

— Нож!

Большие теплые руки ласково обхватили мои и отвели от бинтов.

— Он не порезал тебя. Однако у тебя разбит нос, вывихнута челюсть, и по твоей коже можно изучать всевозможные оттенки синего и черного. Кроме того, у тебя перелом нескольких ребер. Врач сказал, что со временем ты поправишься. Нос может несколько изменить форму, но он всегда торчал немного высоковато. Предвижу греческую горбинку. В высшей степени благородно.

Ребра болезненно заскрипели от моей короткой усмешки.

— Не надо. Больно.

Я опять откинулась на подушки, чересчур усталая, чтобы волноваться о чем-либо, кроме настоящего уродства. Нуждаясь в утешении, я провела ладонью по руке Сударя, поднялась к плечу и погладила его по лицу.

Он был в маске.

— Нечестно!

Однако мой протест получился слабым. Я почувствовала, что сон опять увлекает меня, и с благодарностью отдалась на его милость. В темноте мне не нужно было переживать свои ужасные ошибки.

Несколько дней я не «видела» никого, кроме Сударя. Раз или два я слышала голос Силлы, и однажды за дверью моей спальни заговорила Лебедь, но Сударь никого ко мне не впустил. Я ела только из его рук. Каждый глоток бульона, который попадал мне в рот, был из чаши, которую подносил к моим губам он. Он купал мое истерзанное тело в теплой воде и касался меня так нежно, что я чуть не плакала. Никогда в жизни обо мне так не заботились.

Когда я поблагодарила Сударя за доброту, его голос сделался резким:

— Не выказывай мне благодарности. Я мог предотвратить все это, не будь слишком гордым, чтобы говорить открыто.

Я покачала головой, жалея, что не вижу его лица, не могу читать в его темных глазах, но могу определить меру его смятения по тому, как он стискивает челюсти.

— Я сама виновата в своей глупости, Сударь.

Я почувствовала, что он обхватил мою руку ладонями. Разгоряченная кожа прижалась к моим костяшкам. Он уперся лбом в наши переплетенные пальцы.

— Если бы я тебя потерял…

Внутри меня разлилось тепло. Непривычное смущение лишило меня дара речи. Я крепче сжала его пальцы и услышала, как у него перехватило дыхание. Мой милый защитник. Моя совесть и здравый смысл. Если бы он меня потерял, я бы в самом деле была потеряна.

Под покровом своей личной темноты я позволила слезам упасть с ресниц. Как близко я подошла к тому, чтобы отбросить все детские приступы бунтарства и уязвленного самолюбия. Как глупо было сознательно обрекать себя на поражение, не осознав даже, что могу победить!

В ту ночь я уложила Сударя к себе в постель, желая уснуть у него на руках. Он протестовал, но я ничего не хотела слушать. Боль уже была не настолько сильной,чтобы он не мог меня обнять. Обложившись со всех сторон подушками, мы проспали всю ночь вместе, чего не делали никогда прежде. Пробуждение в его теплых, сильных объятиях было самым большим удовольствием, которое он мне когда-либо доставлял.

В тишине раннего утра мы жались друг к другу.

— Скоро я должен буду уйти, — сказал Сударь.

Я переплела наши пальцы.

— Почему? — почти неслышно выдохнула я.

Он глубоко вдохнул.

— Я не тот, кто тебе нужен, золотце. Я слишком многого от тебя хочу.

Внутри у меня все похолодело.

— Я мешаю твоей работе? Ты не можешь быть с другими женщинами?

Он тихо, утробно и горько рассмеялся.

— Я даже не могу подумать о том, чтобы быть с другими женщинами.

— Ты мог бы остаться со мной, — несмело предложила я. — У меня есть небольшие сбережения. В ближайшее время мне не придется искать нового покровителя.

Он долго молчал.

— Тебе нужен новый покровитель?

Я ответила не сразу. Этот вопрос терзал меня уже не первую неделю. Я попробовала бунтовать и не хотела больше к этому возвращаться. Но отдать свою жизнь полностью? Навсегда оставить Ласточку не у дел? Я любила Ласточку. Она была такой храброй, свободной.

— Я должна быть свободной, — медленно проговорила я.

Сударь вздохнул.

— Я не хочу, чтобы ты была свободной. Я хочу, чтобы ты была моей.

Грусть охватила меня, и я подняла руку, чтобы погладить красивое, свободное от маски лицо, которого никогда не видела.

— Но я не могу быть твоей, потому что должна принадлежать себе самой.

Он долго молчал, обнимая меня. В тот день мы больше не говорили об этом. Нежное, безмолвное «прощай» тянулось вместе с дневными часами, наполняя каждую улыбку и каждое случайное прикосновение особым смыслом.

Когда я открыла глаза следующим утром, повязки, закрывавшие мое лицо в течение семи дней, исчезли.

И я была одна.

Несколько дней спустя Лебедь, которая переняла от него обязанности сиделки, зашла ко мне в спальню, когда я завтракала за маленьким столиком у окна. Я сидела в халате, мои волосы были заплетены в косу за спиной, а глаза мечтательно устремлены в сад за окном. Я наконец-то встала на ноги и, хотя лицо было по-прежнему опухшим, а нос до сих пор побаливал, видела, что с каждым днем выгляжу все лучше и лучше.

Я подняла голову и увидела, что Лебедь смущенно поглядывает на газету у себя в руках.

— Кто шокирует публику сегодня? — с улыбкой спросила я. — Мы с тобой притихли. Боюсь, что Лондону скучно без нас.

Лебедь посмотрела мне в глаза.

— Лорд Б.

Я осторожно взяла газету, словно та могла меня укусить. В самом деле, передовица повествовала о том, как на пресловутого повесу напал загадочный человек в маске. Гуляку основательно отделали, притом на людях. И хотя любопытных наблюдателей было немало, когда вызвали караульных, свидетелей найти не удалось.

Я положила газету рядом с тарелкой. Очень долго я только смотрела на свои руки и ничего не говорила. Лебедь подошла ближе и ласково опустила руку мне на плечо.

— Офелия, с тобой все хорошо?

Я повернулась к ней с такой широкой улыбкой, что мое заживающее лицо заболело.

— Надеюсь, он заставил его умолять о пощаде!

Лебедь закусила губу, но улыбка все равно прорвалась.

— Нехорошо было со стороны Сударя так на него нападать.

— О да. Весьма предосудительно.

— Как думаешь, он сильно пострадал?

— Думаю, он пострадал ровно настолько, насколько это положено, — проговорила я, не скрывая удовольствия. — Тут говорится, что у него разбит нос, вывихнута челюсть и сломано несколько ребер.

Лебедь погладила меня по волосам.

— Ну, тогда это приемлемо.

Я посмотрела на подругу.

— Знаю, что разочаровала тебя.

Она покрутила мне ухо кончиками пальцев.

— Замолчи, дуреха. Мы все время от времени оступаемся. Просто, когда это случилось с тобой, поблизости оказался буйный сумасшедший.

Я вздохнула.

— И впрямь я везучая, да?

Я поправлялась все быстрее и быстрее и наконец смогла принимать посетителей. Одним из первых был джентльмен, который за последние несколько недель не раз оставлял у меня свою карточку. Мистер Эймон Уэйнрайт оказался элегантным мужчиной лет пятидесяти. Он весьма эффектно выглядел в хорошем костюме. Его лицо было худым и напоминало ястреба, а виски отмечала седина. Он понравился мне с первого взгляда.

Я села медленно, поскольку мои раны еще время от времени давали о себе знать. Гость последовал моему примеру, не спуская с меня внимательных глаз.

Я улыбнулась.

— Что я могу для вас сделать, мистер Уэйнрайт?

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Понимаете, я надеялся, что смогу сделать что-нибудь для вас, мисс… Ласточка.

Я удивленно захлопала ресницами.

Он продолжал:

— Моей дочери Элис всего шестнадцать, но недавно она твердо решила выйти замуж за некоего молодого человека. Я презирал его, но Элис ничего не желала слушать. Я боялся, что он уговорит ее бежать. Пытаясь перехитрить охотника за приданым, я сказал, что отдам за него дочь, только если он рассчитается со всеми своими долгами.

Я отпрянула.

— Ах… Лорд Б.

Мистер Уэйнрайт посмотрел на свои большие, умелые с виду руки.

— …И запустил цепь событий, которая закончилась для вас этим… неприятным инцидентом.

Я нахмурилась.

— Этот «неприятный инцидент» едва не стоил мне жизни.

Мистер Уэйнрайт шумно глотнул. Я видела стыд и сожаление в его глазах.

— Я понятия не имел, до чего он может дойти, — медленно проговорил он. — Признаться, меня это даже не интересовало.

Во мне вспыхнула жалость.

— Мистер Уэйнрайт, вы ответственны за злодеяния этого человека ничуть не больше, чем его кредиторы. Он мог добыть эти деньги разными путями, а еще лучше вообще не проигрывать их в карты. Он поднял на меня руку, а не вы.

— То, что он поднял руку, уже преступление, — угрюмо сказал мистер Уэйнрайт. — Не знаю, почему вы не подаете в суд, но уверен, что у вас есть на то причины. А он уже поплатился тем, что окончательно лишился руки моей дочери. Хотя Элис по-прежнему отказывается верить в его жестокость, она не выйдет за него, пока я жив. — Мистер Уэйнрайт выпрямился в кресле и улыбнулся мне. — Как бы то ни было, я пришел предложить вам любую помощь, оказать которую в моих силах. Я пользуюсь некоторым влиянием и располагаю средствами. Быть может, я сумею в чем-нибудь вам посодействовать?

Я наклонила голову набок и улыбнулась ему.

— Вы хороший человек, мистер Уэйнрайт, потому что превыше всего ставите благополучие дочери. Многие продали бы своего ребенка за такие полезные связи. Я знаю это, потому что мои родственники пытались.

— Боюсь, я испортил ее, — пожал он плечами. — Моей дорогой жены не стало три года назад. Плохо, если девушка теряет мать как раз тогда, когда становится женщиной.

Я посмотрела на свои стиснутые ладони.

— Это верно.

Потом я задрала подбородок и подарила гостю улыбку, которая, как я надеялась, согрела его своим теплом и украсила мои пострадавшие черты.

— Однако я уверена, что ваша жена была очень счастливой женщиной.

Он покраснел. На самом деле. Восхитительно!

— Думаю, это было взаимным.

Я поняла, что этот мужчина — такой богатый, красивый и добрый мужчина, который любил свою дочь, невыносимо терзался одиночеством.

Сударь ушел. Я знала, что он не вернется. Мы оба нарушили собственные правила. Наша дружба переродилась в нечто, способное погубить нас обоих, если мы дадим этому волю.

В то же время я понимала, что, с одной стороны, не готова была окончательно распрощаться с Ласточкой, а с другой — я не хотела возвращаться к былым вершинам популярности и скандальной славы. С меня было довольно скандалов и опасности.

Теперь передо мной сидел мистер Эймон Уэйнрайт, внезапно стушевавшийся, как мальчишка, который не решается пригласить девочку на танец.

Такой мужчина не разожжет во мне пламени. Не станет кружить меня в диком танце, чтобы шокировать толпу. Он не перекрутит занятия любовью во что-то наркотическое и опасное.

Он не причинит мне боли. Никогда.

Я подалась вперед и тепло улыбнулась.

— Дорогой мистер Уэйнрайт, я думаю, вам стоит остаться на ужин.

Он остался на завтрак.

Часть третья

Глава двадцать седьмая

Бостон

Пайпер медленно открыла глаза. Первые слабые лучи солнца танцевали в складках балдахина над кроватью. У левого бедра скрутилась калачиком Мисс Мид, а к правому прижался Мик. Более того, по мере пробуждения Пайпер осознала, что он также прижимается к ее правой руке, груди, боку, ноге и лодыжке. Его рука щитом прикрывала ее тело. Его глубокое, ровное дыхание согревало ей шею.

Пайпер улыбнулась. Должно быть, такую же высшую степень комфорта и безопасности испытала Офелия, когда впервые проснулась в обнимку с Сударем. Хотя Пайпер просыпалась вместе с Миком уже не первую неделю, каждое утро казалось ей приятным сюрпризом. Счастливым зигзагом судьбы. Как будто она ела десерт перед завтраком.

Скоро им нужно будет вставать и уходить, но Пайпер не спешила, позволяя мыслям свободно течь, а телу нежиться в надежном тепле Мика.

До открытия осеннего сезона оставалось три недели. Пайпер шла по пути, который с каждым днем становился все труднее. Но она теперь была не одна, и в этом состояла вся разница.

И еще она была влюблена. Вот так просто и внезапно. Разумеется, она не говорила этого Мику. Она немного смущалась того, как ее любовь к нему ворвалась в их жизнь, но Мик, похоже, ничего не имел против. Более того, случались минуты, когда Пайпер была почти уверена, что он тоже ее любит. Но много ли она знала? Пусть она и защитила научную степень по эротическим искусствам благодаря Офелии, но в любви по-прежнему оставалась новичком. Она никогда не знала этого чувства прежде и до недавних пор сомневалась, что оно когда-нибудь озарит ее жизнь.

— Доброе утро, любимая.

Пайпер затрепетала от удовольствия, не только слыша, но и чувствуя приветствие Мика. Его бархатный шепот волной прокатился по ее шее. Его налившийся член уперся ей в бедро.

Мисс Мид как-то почувствовала, что ей следует оставить хозяйку, потому что соскочила с постели и удалилась в гостиную.

Пайпер ощутила, как горячая и сильная ладонь Мика гладит ей живот.

— М-м. Как хорошо просыпаться с тобой.

Он закинул ногу поверх простыни, укрывавшей бедра Пайпер.

— Нам сегодня обязательно идти на работу?

— Боюсь, что да, — проговорила Пайпер, запуская пальцы в густые кудри Мика и направляя его голову к своей груди.

Будучи человеком, известным своими способностями откапывать из прошлого затерянные тайны, Мик без труда нашел ее сосок под простыней. Он осторожно зажал его в зубах, скользнул рукой по ее животу, сдернул простыню и устроился между ее ног. Его пальцы скользнули по мокрой границе ее киски.

— Похоже, нас ждет очередной жаркий и влажный день, — сказал Мик, сбрасывая простыню на пол.

Он лег на Пайпер, одной рукой удерживая вес своего тела, а другой продолжая двигаться в ее щели.

Пайпер вздохнула, сраженная красотой его тела и мышц торса, перекатывающимися в утреннем свете. Когда палец Мика задел клитор, она дернулась от пронзившего ее удовольствия.

— Нам не стоит этого делать, — сказал Мик, раздвигая коленом ее бедра.

— У меня сегодня столько работы, — отозвалась Пайпер, поднимая таз в жадном нетерпении заполнить его пустоту и почти теряя рассудок от горячей кожи своего любовника и голубого сияния его глаз.

— Да у меня самого завал, — проговорил Мик, вдавливая в нее округлую головку пениса и медленно продвигаясь в заданном направлении.

— Примешь душ первым? — спросила Пайпер, запрокидывая голову в экстазе.

— Дамы вперед, — простонал Мик.

— Я сейчас кончу.

— Говорю же, дамы вперед.

Пайпер рассмеялась, чувствуя, как внутри рождается волна оргазма. Она протянула руки, обхватила Мика за шею и поцеловала его со всей нежностью, на которую только была способна. В следующий миг она кончила — ослепительно, забившись под ним и чувствуя, как пальцы рук и ног немеют на вершине сильнейшей кульминации. Она кричала в экстазе в губы Мика, удивляясь, как быстро и мощно достигла наслаждения.

Мик стал врываться в нее с силой и напором, не прерывая поцелуя, обхватив ее руками за спину и окружив нежностью, при этом немилосердно пронзая. Он напрягся. Его оргазм сопровождался утробным рыком. Судя по звуку, Мик был удивлен не меньше Пайпер.

Они медленно расслаблялись, продлевая поцелуй ленивыми касаниями губ и языка. Потом лежали друг у друга в объятиях, тяжело дыша и улыбаясь, подставив тела яркому утреннему солнцу.

— Ничего себе, — прошептал Мик некоторое время спустя. — Ты напала на меня, женщина. Теперь я опоздаю на работу.

— Я напишу тебе записку, — отозвалась Пайпер.

— «Уважаемый мистер Лапалья… — Мику пришлось унять приступ хохота и только потом продолжить: — Пожалуйста, извините доктора Мэллоя за опоздание. Он ставил градусник вашему старшему куратору».

Они лениво посмеялись, прижимаясь друг к другу. Когда веселье прошло, Мик притянул к груди голову Пайпер и погладил ее по волосам.

— О чем-то задумалась, любимая? — спросил он.

— О, не знаю. Наверное, сразу о многом.

Сама того не желая, Пайпер завершила ответ тяжелым вздохом.

— Хочешь рассказать?

Она приподнялась на локте и заглянула Мику в лицо. Он выглядел растрепанным и счастливым. Как удовлетворенный мужчина.

— Это по поводу выставки, — призналась Пайпер.

— Ничего удивительного.

Разглядывая, как ее пальцы играют в волосках на груди Мика, она продолжила:

— Знаешь, последнее время мне хочется, чтобы ее история была полнее. Офелия оставила богатейшее собрание писем, речей и очерков, относящихся ко времени, когда жила в Бостоне. Но дневников об этом периоде нет — по крайней мере нам о них не известно, — а я… — Пайпер посмотрела Мику в глаза. — Мне хочется узнать, что она переживала, после того как вышла замуж, родила детей и начала работать. Хочу прочесть о самых интимных моментах ее жизни в те годы. Увы, но это невозможно.

Мик погладил ее по щеке.

— Леди имеет право на маленькие тайны, тебе не кажется? — сказал он.

Пайпер улыбнулась.

— Пожалуй. Я не сую нос в чужие дела, просто хочется убедиться, что у них с мужем все сложилось хорошо. Что их любовь не остыла. Что она была настоящей.

— Тебе нужен гарантированный счастливый конец, — кивая, подытожил Мик. — Ты безнадежный романтик.

Пайпер фыркнула.

— Я?!

— О, вне всяких сомнений.

— Ха! — Пайпер минутку подумала, потом улыбнулась. — Если и так, то это Офелия во всем виновата.

Мик тихо усмехнулся.

— Брось, Пайпер, — сказал он. — Ты всегда была собой, даже в Уэллсли, даже до того, как нашла дневники и решила поймать меня в нежную западню соблазнения.

Она хихикнула.

— Да, наверное. — Она снова вздохнула. — Кроме того, мы с Офелией вообще не похожи. Она была обычной девушкой, которая старалась выглядеть сногсшибательно, а я просто заучка, которая пытается быть нормальной.

Мик приподнялся на постели и ласково положил ладони на плечи.

— С какой радости тебе понадобилось быть нормальной? — вдруг посерьезнев, спросил он. — Ты необычная, Пайпер. Ты не такая, как все женщины. Ты умнее большинства, а еще красивее, находчивее, энергичнее и храбрее. Не трать больше ни секунды на то, чтобы сравнивать себя с кем-то или пытаться быть на кого-то похожей… — Он оборвал себя. — Пожалуйста.

Пайпер ошеломила страсть в его голосе.

— Знаешь… — Мик провел кончиками пальцев по ее щеке. — Ведь все это время я влюблялся не в Ласточку. Я влюблялся в свою Пайпер.

Когда они подошли к парадной двери, Мик еще раз крепко сжал руку Пайпер.

— Ты отлично справишься, — сказал он, наклоняясь и целуя ее в щеку. — И я все время буду рядом.

Пайпер кивнула, собираясь с духом.

— Я никогда не приводила мужчин на ужин к родителям.

Мик усмехнулся.

— Почту за честь послужить лабораторной крысой. В меню будут маленькие зеленые катыши?

Пайпер даже не улыбнулась.

— Вполне вероятно.

— Мать моя женщина… — пробормотал Мик.

Пайпер бросила на него взгляд и улыбнулась. Шутливые манеры Мика всегда уравновешивали ее беспокойство. Иногда она не могла вспомнить, как раньше справлялась без него.

Тяжелая дубовая дверь распахнулась, застав их врасплох.

— А! — просияла мать Пайпер. — Я как будто слышала голоса. Входите, входите! Мы вас ждали!

Чувствуя внизу спины сильную руку Мика, Пайпер переступила порог родительского дома. Не считая череды оставшихся без ответа голосовых сообщений и звонка Пайпер, которым та подтверждала, что в воскресенье они с Миком придут на ужин, это был первый контакт с родителями после вечера, когда она под влиянием молочных продуктов накричала на них и выбежала за дверь.

Мать сдержанно обняла дочь, пожала руку Мику и повела их в гостиную. Тут внутри у Пайпер все оборвалось.

— Ты, конечно, знакома с Уоллесом Форсайтом и его женой Полетт.

— О! — Ярость вскипела в Пайпер так быстро, что перед глазами у нее поплыли пятна. — Разумеется! Мистер и миссис Форсайт. Какого… Э-э, какая неожиданность!

«Слава богу, что Мик всегда душа компании», — подумала Пайпер, ибо сама она находилась на грани срыва. Рука, которую она только что протянула председателю попечительского совета музея, была скользкой от пота, и приветствие еще больше смутило ее.

Пока Мик развлекал байками Форсайтов и отца Пайпер, она искоса поглядывала на мать, которая, похоже, увлеклась ролью хозяйки дома. Пайпер попыталась взять себя в руки — мать понятия не имела, что она обманывает попечителей музея. Вероятно, она пригласила старика Форсайта, чтобы сгладить острые социальные углы для них с Миком. Безусловно, она хотела как лучше.

— Пайпер? Ты не поможешь мне на кухне?

Видя, что Мик заправски разливает сельтерскую воду с лаймом, Пайпер извинилась и пошла за матерью. Как только за ними закрылась кухонная дверь, та улыбнулась и хихикнула.

— Я подумала, что тебе будет полезно пообщаться с председателем в неформальной обстановке, — объяснила она, открывая холодильник и вынимая оттуда тарелку с одной из своих стандартных закусок: тонко нарезанные огурцы, намазанные почти прозрачным слоем хумуса и присыпанные каперсами. (В детстве Пайпер называла это творение «огурцами с детским гаоре и дохлыми мухами».) Бам!

Мать положила на тарелку веточки петрушки и мяты и добавила немного нарезанных виноградных томатов^[36].

— Чтобы выглядело повеселее, — пояснила она. — И потом, мы с отцом решили, что Уоллесу будет сложнее тебя уволить, если в ближайшем будущем ему придется принимать такое решение, учитывая, что он недавно ужинал с твоей семьей.

Пайпер чуть не прыснула со смеху. Ближайшее будущее? Какое там! До открытия осеннего сезона оставалась неделя, и вполне возможно, что уже через неделю она лишится работы.

— Очень мило с твоей стороны, мама, — сказала Пайпер.

Они вернулись в гостиную и, пережив еще полчаса светской беседы, всей группой направились в столовую. За столом Мик положил руку на колено Пайпер, и по всему ее телу разлилось тепло. Его ладонь была большой, горячей и очень настоящей — такой неуместной, казалось, в этом доме и с этими людьми.

Пайпер подняла на него глаза и попыталась улыбнуться.

Большую часть ужина все шло относительно гладко. Гости наперебой хвалили хозяйку за изысканное угощение: соус из свежей клюквы и апельсинов, спаржевый сок, пассерованные темпе^[37] и стручковая фасоль, посыпанная семечками кунжута. Пайпер поморщилась, когда мать отмерила Форсайтам ровно по полмиски еды и выложила порции им на тарелки.

— Разумеется, вы можете брать сколько захотите, — объяснила она. — Мы всегда замеряем порции для точного сбора данных.

Уоллес Форсайт посмотрел в свою тарелку, потом перевел ошарашенный взгляд на отца Пайпер.

Девушка услышала, как Мик давится смехом. Она пнула его под столом: если он захохочет, им обоим конец.

Разговор зашел об успехе Мика, сумевшего договориться с Беном Аффлеком о записи рекламных объявлений. Форсайт похвалил Мика за то, что тот привлек новые корпоративные и частные счета.

— Чувствую, что в этом году открытие будет особенным, — сказал он, поднимая бокал со спаржевым соком.

— Выпью за это, — поддержала Пайпер.

На этот раз Мик пнул ее под столом.

Продолжая в том же духе, Форсайт попросил Пайпер подробнее рассказать о предстоящей экспозиции Офелии Харрингтон.

— Мы надеемся, что в ней будет изюминка. Какая-нибудь сенсация, которая непременно привлечет внимание прессы и меценатов.

Пайпер повела бровью, подумав о том, что уж чего-чего, а внимания прессы Форсайту хватит сполна.

Отец прочистил горло.

— Полагаю, Уоллес, вы надеетесь, что эта выставка будет более интересной… Скажем так, более захватывающей, чем прошлогодние телефонистки.

Пайпер заморгала. Нет, подумала она. Отец только что не поднимал этой темы… Зачем бы он стал делать это, если не хочет ее осадить?

Мать расплылась в любезной улыбке.

— Просто мы надеемся, что ты не истратила всю энергию на свое преображение и оставила немного для выставки.

В комнате стало так тихо, что Пайпер показалось, будто все слышат, как у нее бьется сердце.

— Вы шикарно выглядите, — сказала Полетт. — Ваши волосы восхитительны. — Она понизила голос до шепота: — Я без ума от вашей сумки.

Пайпер осторожно положила вилку на тарелку. Мик начал что-то ей говорить, но она легко коснулась его руки.

— Я все поняла, — сказала она, вставая.

— О нет, не будь такой обидчивой, — сказал отец и смущенно улыбнулся. — Мы просто подтруниваем над тобой.

Пайпер покачала головой.

— Нет. Вы не подтруниваете. Дело не в юморе, а в том, что вы меня боитесь.

Мать откинулась на спинку стула так резко, как будто ее снесло шквальным порывом ветра.

— Вам претит, что я начинаю жить собственной жизнью, верно?

Пайпер выдержала паузу, отмечая выражение шока на лицах всех присутствующих, — всех, кроме Мика. Тот пытался сдержать улыбку.

— Вы боитесь моей внешности. Она буквально кричит о страсти, не так ли? О страсти к еде, к сексу, к тому, чтобы дышать полной грудью.

Полетт ахнула.

— Не волнуйтесь, миссис Форсайт, — сказала Пайпер. — Я не собираюсь переходить на грубости. Мне просто нужно было донести мысль.

Отец встал.

— Довольно…

— Я еще даже не начинала, отец.

Пайпер жестом показала, чтобы он сел на место, и при этом нечаянно задела тумблер^[38] со спаржевым соком. Зеленое пятно растеклось по белой скатерти, и Пайпер вдруг вспомнила о куске ростбифа, сползавшем по обоям лондонской столовой много лет назад. Она рассмеялась.

Спасибо, что показала, как это делается. Офелия.

— Мама и папа, я не являюсь вашим продолжением, — сказала она уже гораздо мягче. — Я ценю все, что вы сделали для меня как родители: дали мне дом и блестящее образование, познакомили с музыкой, привили определенные культурные навыки. Но я не обязана вам своей душой. Вы это понимаете?

Форсайт прочистил горло.

— Наверное, нам пора.

— Не беспокойтесь. Мы сейчас уйдем, — сказала Пайпер.

При этих словах Мик встал рядом с ней и взял ее за руку.

— Пожалуйста, прислушайтесь к тому, что я вам говорю.

Она перевела взгляд с побелевшего лица матери на злую гримасу отца.

— Наконец-то в возрасте тридцати лет я становлюсь самостоятельным человеком. Самостоятельной женщиной. Я преуспеваю на всех уровнях — профессиональном, эмоциональном и сексуальном. Я познаю все, чем являюсь и чем мне суждено быть.

— Какая муха тебя укусила?

Этот тихий жалобный писк донесся со стороны матери.

Пайпер усмехнулась.

— Кажется, у меня выросли яйца размером с грейпфруты, — сказала она. — Смелость, мама. Вот что меня укусило. Мне наконец хватило смелости жить собственной жизнью и писать собственную историю. И знаете что? Она совсем не похожа на вашу. Она наполнена пылкими поцелуями, взбитыми сливками, шелковыми шарфами и…

Стул Форсайта громко скрипнул по деревянному полу, когда тот подскочил со своего места. Полетт быстро последовала примеру мужа.

— Нет. Правда, останьтесь. Наслаждайтесь вечером. Мы уходим.

С этими словами Пайпер схватила сумку и направилась к выходу из столовой, крепко сжимая надежную и теплую руку Мика. Но вдруг остановилась.

— Мама и папа, перестаньте пытаться контролировать меня. Это больше не работает. Пожалуйста, отнеситесь к этому с уважением.

Пайпер не помнила, как миновала прихожую и парадный вход. В какой-то момент, когда она уже была на центральной дорожке, Мик сгреб ее в охапку и закружил.

— Я так тобой горжусь, — сказал он ей на ухо; его дыхание было горячим, а голос нежным. — Ты не такая, как все.

Он поставил ее на дорожку.

— Почему бы нам не раздобыть настоящей еды?

Она ступила в прохладный полумрак паба и услышала, как хор голосов приветствует ее. Пайпер сразу поняла, что мужчина за барной стойкой — это Каллен, потому что тот был старше и лысее, а также гораздо более громкой версией Мика. Невысокая женщина рядом с ним, вероятно, Эмили, его жена.

Мик представил Пайпер, и та почувствовала себя давно потерянным и наконец отыскавшимся родственником — так рьяно все бросились обнимать ее и целовать. Казалось, будто за пределами отцовского дома на Таубридж-стрит она упала в кроличью нору и приземлилась в совершенно другом мире. Двое детей Каллена и Эмили, Уилл и Мэви, выбежали из кабинета, где делали уроки, чтобы посмотреть на новую девушку дяди.

Они с Миком вскарабкались на барные стулья, и тут ее забросали вопросами о напитках: «Стаут или лагер? Может, рюмочку «Джеймсона»? «Пауэрс»^[39]? Микс?»

— Могу сделать «космо»^[40], если тебе такое больше по вкусу, — заверил Каллен.

Пайпер чувствовала себя, как в осаде, и Мик это сразу заметил.

— Не против, если я закажу для тебя? — спросил он.

— Пожалуйста, — отозвалась девушка.

Вскоре Пайпер уже допивала второй стакан «Мерфиса» и за обе щеки уплетала вкуснейшую рыбу с жареной картошкой — угощение от Эмили. Она приправила все солодовым уксусом, подсолила и как раз дожевывала солидный кусок рыбы, пускавшей сок по рукам, когда Каллен оперся о барную стойку и захохотал.

— Бедняжка пухнет с голоду, Магнус! Когда ты в последний раз кормил ее нормальным обедом?

Пайпер перестала жевать, ее глаза округлились от смущения, но Мик наклонился и положил руку на ее плечо.

— Пайпер терпела лишения, — сказал он, крепко обнимая девушку. — Ей нужно кое-что наверстать.

Сытая, счастливая и довольная тем, что познакомилась с родственниками Мика, Пайпер вышла с ним из паба спустя полчаса. Когда они шли к остановке, у Мика зазвонил телефон.

— Да? — сказал он.

На глазах у Пайпер его лицо окаменело. Мик мимолетно глянул на нее и закивал, поднимая вверх палец, чтобы показать, что ему нужно остановиться и поговорить.

Пайпер ждала. Из трубки доносился женский голос.

— Но почему сейчас? — спросил он. — Они несколько месяцев морочили мне голову, а теперь им срочно надо? — Он снова умолк. — Лос-Анджелес? Зачем аж туда? Я думал, они базируются в Нью-Йорке. А нельзя эту первую беседу провести по телефону? Что-то типа конференц-связи?

Он еще пару раз кивнул и сказал:

— Я понял. Хорошо. Дай мне знать, когда они выберут дату. Мик попрощался и сунул телефон в карман брюк.

— Мой агент, — пробормотал он, хотя Пайпер уже догадалась. — Люди с канала «Компас» хотят встретиться со мной на днях. По всей видимости, шоу дали зеленый свет.

Пайпер вдруг пожалела о том, что ела рыбу с жареной картошкой.

Глава двадцать восьмая

Лондон

Оглядываясь на семь лет назад, я прихожу к выводу, что главной чудесной переменой для меня стали покой и умиротворение. Я не вздыхаю о былой популярности, хотя Лебедь до сих пор не сдала своих позиций. Подозреваю, что она будет править полусветом, даже когда ее золотые кудри станут серебряными, ибо ее элегантность неподвластна времени, а ее живость неисчерпаема. Я же наслаждаюсь тихими вечерами в обнимку с Эймоном и долгожданной возможностью читать в свое удовольствие. Большинство нашло бы нас скучными.

А мне кажется, что мы восхитительны.

Эймон мой любовник и лучший друг, но я никогда не забывала прекрасного Сударя. Я ношу тоску по нему в самом сокровенном уголке сердца. Хотя я не видела его с того утра, как проснулась одна, чувствую его рядом с собой каждую ночь, когда лежу в темноте и вспоминаю.

В ту ночь я открыла глаза, проснувшись внезапно и в испуге. Сердце колотилось в груди, хотя я не знала почему. В комнате стояла абсолютная тишина без всяких признаков опасности, будь то видимых или слышимых. Дурной сон? В памяти не нашлось следов кошмаров. Я подняла голову с подушки и слегка привстала на локтях, прислушиваясь.

В комнате было тихо.

И тут я поняла, чего не хватает, что было со мной каждую ночь последние семь лет. Я не слышала тихого посапывания Эймона.

Он лежал спиной ко мне, его голова на подушке находилась всего в нескольких дюймах от моей. С леденящим предчувствием дурного я протянула руку, чтобы погладить его плечо. Бесконечный миг она висела в воздухе, не решаясь преодолеть последний дюйм.

Пока я не завершила движение, в моем сердце еще несколько секунд теплилась надежда.

Проснись.

Повернись ко мне с сонной улыбкой.

Обними меня и согрей мои замерзшие ступни.

Пожалуйста, мой милый спутник.

Проснись.

Но Эймон больше никогда не проснулся. Его большое сердце — это щедрое и преданное сердце, остановилось в ту ночь. Никогда уже мне не припасть к его груди и не услышать ровного стука. Страшно было осознавать, что я опять осталась одна, но еще страшнее была мысль, что Эймона больше не существует. Как столько теплоты и нежности мог вычеркнуть из мира простой сбой в работе одного органа?

Следующие несколько дней прошли как в тумане. Печаль превращала минуты в часы, а иногда часы в минуты. Сама земля как будто покосилась без силы и порядочности Эймона, которые держали ее прямо. Со времен смерти родителей судьба не наносила мне такого удара. В каком-то смысле я переживала кончину Эймона даже сильнее, потому что теперь была опытной, искушенной женщиной. Я знала, что никакие мольбы не повернут время вспять, не объявят все это чудовищной ошибкой, не возвратят его смеха, заставлявшего меня покачивать головой и улыбаться.

Потом, когда я только начала привыкать к тишине, меня вдруг вызвали к юристу Эймона. Похоже, речь идет о завещании. Я должна принарядиться и выйти на публику.

Одеваться в черное, как будто я член семьи, было дерзко, но я не в силах была надеть ничего ярче голубовато-серого. Войдя в кабинет юриста, я с удивлением увидела там молодую и симпатичную Элис Уэйнрайт.

Я не хотела оскорблять траур любимой дочери Эймона, являясь на похороны собственной дискредитированной персоной, но сюда меня вызвали по делу. Остаться или уйти? Я попятилась, собираясь выскользнуть за дверь. В этот миг Элис подняла голову и увидела меня. Ее зеленые глаза покраснели от слез, а рыжевато-белокурые волосы были стянуты в тугой узел на затылке. Одетая в самый траурный из черных цветов, она выглядела такой бледной и уязвимой, что у меня сжалось сердце. Я тут же прониклась к ней симпатией, но мой душевный порыв на корню сожгла вспышка чистейшей ненависти, которая внезапно оживила ее печальные глаза.

Да. Конечно. Реакция Элис была вполне естественной.

Пока я стояла в дверях, раздумывая, как избежать конфронтации, между нами возникла высокая фигура в черном.

Я отшатнулась, встретив ехидный взгляд голубых глаз лорда Б. Меня пробила дрожь. Я не видела его с тех пор, как он избил меня чуть не до смерти. Сердце заколотилось. Бежать.

— Шлюхи не должны нарушать покой уважаемых женщин.

Он говорил надменно, и в тоне его звучал праведный гнев, но я не могла не заметить, что его глаза беспардонно блуждают по моему телу. Повернувшись спиной к Элис, он облизал губы и улыбнулся, как мог бы улыбнуться волк, показывая все зубы.

Я попятилась на шаг.

— Я…

Пора уходить.

Дверь напротив меня отворилась, и невысокий опрятный мужчина в очках оглядел нас, удивленно хлопая ресницами.

— Вы уже здесь? Боже мой! Надо завести часы.

Элис вскочила с кресла и поспешила к нему в кабинет. Лорд Б. отправился следом — ведь в конечном итоге ремешки кошелька вели к ее рукам. Я облегченно вздохнула и повернулась, чтобы уйти. Я уже опустила ладонь на ручку двери, как вдруг меня остановили:

— Нет, мисс Ласточка. Ваше присутствие необходимо при оглашении завещания.

Я повернулась и удивленно посмотрела на нотариуса. Зачем? Я предполагала, что Эймон оставил мне какую-нибудь вещицу на память: серебряную шкатулку для драгоценностей или любимую картину. Я покачала головой:

— Простите. Я зайду в другой раз.

Юрист посмотрел на меня с пониманием, но без жалости.

— Нет, мисс Ласточка. Ваше присутствие необходимо. Я имею право зачитать последнюю волю Эймона Уэйнрайта только в том случае, если вы и мисс Уэйнрайт будете находиться в комнате.

Он сдержанно поклонился и сделал приглашающий жест рукой. Я медленно прошла в его кабинет. Ах, Эймон, что ты со мной сделал?

Когда мы с Элис расположились в креслах, юрист сел за стол, после чего поднял недоуменный взгляд на лорда Б.

— Милорд, могу я поинтересоваться, в каком качестве вы присутствуете на этом чтении?

Лорд Б., нависавший над креслом Элис, как тюремный охранник, скрестил руки на груди.

— В качестве жениха мисс Уэйнрайт.

— Ах, Элис, — выдохнула я. — Не может быть.

Девушка бросила на меня виноватый и одновременно дерзкий взгляд. Потом демонстративно повернулась в кресле так, чтобы сидеть ко мне спиной. Взгляд юриста забегал между нами тремя, и я поняла, что Эймон держал этого джентльмена в курсе всех событии.

Мне нечего было скрывать. Люди могли клеймить меня за что угодно, но только не за лживость. У Элис наверняка не было секретов, которые стоило бы хранить, ведь ей было всего двадцать три года. Я с дрожью подумала о том, что к тому моменту, как мне исполнилось двадцать три, я уже пять лет была куртизанкой. Я присмотрелась к Элис повнимательнее. Хм-м… Не стоит недооценивать дочь Эймона Уэйнрайта.

Лорда Б., напротив, можно было клеймить как угодно и не охватить всей глубины его порочности.

— Хорошо.

Юрист отыскал на столе нужную бумагу и начал читать:

«Последняя воля и завещание Эймона Уэйнрайта из Беннерфилд-холла. Я, Эймон Уэйнрайт, находясь в здравом уме и твердой памяти…»

Юрист монотонно бубнил, а я все пыталась представить, какой могла быть жизнь Элис в руках лорда Б., и поэтому лишь вполуха слушала следующие несколько абзацев, посвященных передаче имения (Элис, конечно, потому что оно не было родовым) и породистых лошадей, которых с такой любовью разводила его жена (брату жены, который разделял ее страсть к этим животным), а также личного имущества, которое, самой собой, также отойдет Элис…

— «…если только моей дочери Элис не хватит глупости выйти за лорда Б., этого злобного прохвоста. В противном случае половина моего имущества, около пятнадцати тысяч фунтов, немедленно перейдет в руки моей преданной Ласточки, мисс Офелии Харрингтон…»

— Что?! — лорд Б. испустил гневный рык, за которым никто не услышал, как ахнула шокированная Элис.

Я сидела как громом пораженная. Ах, Эймон, как ты мог втянуть меня в это, зная все? И тут ослепительной вспышкой пришло осознание, что Эймон раскрыл мое настоящее имя. А ведь я даже не догадывалась, что оно ему известно. Интересно, насколько обстоятельно изучил мое прошлое этот искусный адвокат, чтобы докопаться до Офелии? Тот бросил на меня быстрый, многозначительный взгляд. О, вполне обстоятельно, решила я.

Лорд Б. кричал, вымещая гнев на гонце, принесшем дурную весть. Юрист же спокойно сидел в кресле и внимал ему без всякого страха. Должно быть, в этом кабинете люди выходили из себя довольно часто.

Потом Элис встала и положила дрожащую ладонь на плечо лорду Б… Он собирался было сказать что-то резкое, но промолчал и притих.

— Забери меня домой, — дрожащим голосом сказала Элис. — Бог с ними, с деньгами. Лишь бы не видеть ее.

Все взгляды остановились на мне — причине всех бед. Ах, если бы я могла что-то изменить! К сожалению, поскольку лорд Б. уже проговорился о помолвке, теперь это невозможно было скрыть. Если они с Элис поженятся, та потеряет половину своего весомого состояния.

Оставалось надеяться, что последняя попытка Эймона образумить дочь сработает. Меня же деньги не интересовали. Эймон многому научил меня по части инвестиций. Я была если и не богата, то обеспечена. Мне даже не обязательно было искать себе нового покровителя, если я того не хотела. Хотя, забрось я жизнь куртизанки, какая жизнь мне останется?

Когда лорд Б. с Элис ушли, я повернулась к юристу.

— Эймону не надо было этого делать.

Тот развел руками.

— И все-таки он это сделал. Человек волен распоряжаться своим состоянием, как ему угодно.

Я с тревогой посмотрела вослед Элис.

— Надеюсь, она откроет глаза. Если у нее есть хоть какое-то чувство опасности…

— …вы не получите ничего. — Адвокат смерил меня взглядом.

Ах, Эймон. Я опустила глаза в пол.

— То, что мне было нужно, я потеряла десять дней назад.

Сцепив ладони за спиной, маленький человек качнулся на каблуках.

— Мистер Уэйнрайт много говорил о вас. Вы сделали его счастливым, хотя, по правде говоря, я считал, что он в плену глупости среднего возраста. Очень рад видеть, что кардинально ошибался.

Я смело встретила его взгляд.

— Я рада, что он был мною доволен. Он заслуживал всего того счастья, дать которое было в моих силах. — Я подумала о бедной обманутой Элис. — Жаль только, что я не могу убедить его дочь свое счастье искать с кем-нибудь другим.

Глава двадцать девятая

Бостон

— Огромнейшее вам спасибо, — сказал Мелвину Тостелю Линк. — Я всего на пару минут.

Охранник пристегнул кольцо с ключами к поясу и окинул смотрителя взглядом с ног до головы, как будто не доверяя ему.

Линк нарисовал в воздухе прямоугольник.

— Это ежедневник, примерно шесть на девять, черный кожаный переплет. Похоже, я забыл его здесь днем и теперь без него как без рук, даже заснуть не смог!

Мелвин прищурился.

— Я впущу вас, мистер Норткат. И поднимусь на пост охраны, чтобы сделать отметку о вашем уходе. Скором.

Линк закивал, делая вид, будто не услышал, что Тостел требует поторопиться. Он принялся лихорадочно разыскивать то, что уже было спрятано у него за пазухой, аккуратно прикрытое рубашкой на пуговицах и темно-синим блейзером, в котором было жарко, как в аду.

— Я мигом! — бросил он вслед охраннику, который исчез в дверном проеме.

Линк дождался, пока лифт звякнул и его двери закрылись. Тишина. Нужно действовать быстро. Нельзя вызывать у Мелвина настолько сильные подозрения, чтобы он рассказал Пайпер об этом полуночном визите.

В рабочей комнате царил хаос. Линк вертелся по сторонам, лихорадочно соображая. Нужно что-то, что прольет свет на загадку «Мистера Спиди». Подтверждение, что слова на той странице означают именно то, о чем он думает, и что они обязательно найдут отражение в выставке.

При мысли об этом он каждый раз вздрагивал от удовольствия.

Но что задумала Пайпер? Его сводило с ума, что он не может разгадать ее планов. Экспозиция, которая уже начинала принимать очертания там, наверху, была в точности такой, как ее описывали попечителям. Тем не менее эротические строки, которые обнаружил Линк, были написаны рукой Офелии Харрингтон! Пайпер и Мик знали это! Они раскопали какой-то жирный скандал и ни при каких обстоятельствах не станут скрывать правду и сохранять тем самым общественное спокойствие. Они слишком благородны для этого.

Линк шарил по ящикам письменного стола, не находя, однако, ничего достойного внимания. Он пробежал быстрым, но внимательным взглядом полки и ящики рядом с рабочим столом. Ничего. Он пролистал наброски по дизайну выставки и тут наткнулся на что-то непонятное.

Физические размеры на этих чертежах были почти идентичны тому проекту выставки, который Пайпер подала в попечительский совет. Но на этом сходство заканчивалось.

Смотритель пододвинул стул, сел, закинул ногу на ногу и стал быстро листать страницы. Проект инсталляции, который он держал в руках, назывался «Харрингтон-2», и центральным экспонатом был… э…

У Линка глаза выскочили из орбит. Не может быть.

Чем больше он вникал в планы индивидуальных выставочных отделений и пронумерованный список экспонатов, тем сильнее тряслись его плечи от беззвучного смеха. Такого он не воображал даже в самых радужных мечтах: Пайпер планировала выставку, которая полностью отличалась от заявленной!

Вот это удача, подумал он. Пайпер вообразила себя куратором-пионером, воинствующей предводительницей феминисток. Тогда как на самом деле тот, кто раскачивает лодку своей карьеры в подобное время, должен быть непроходимым тупицей.

У нее в кабинете окно побольше, так ведь? Пожалуй, со следующей недели можно перебираться.

Линк поспешил собрать чертежи и вернул их туда, где нашел. По пути к лифту пришлось заставить себя не хихикать. Теперь первым делом следовало проследить, чтобы все, кого знает Пайпер, получили приглашение на открытие.

Линк выдернул ежедневник из-под рубашки за миг до того, как двери лифта открылись на первом этаже.

Он вприпрыжку побежал к Мелвину, сидевшему на охранном посту.

— Нашел! — радостно сообщил он, помахав записной книжкой, прежде чем сделать отметку об уходе. — Хорошего дежурства!

Глава тридцатая

Лондон

Мой завтрак снова нарушила Лебедь со своей утренней газетой, только на этот раз подруга вбежала ко мне в комнату с выражением страха на белом как мел лице.

— Офелия! Тебе нужно бежать из Лондона!

Я остановила руку с гренкой на полпути ко рту.

— До или после того, как допью чай?

— Я серьезно! — Она бросила мне газету. — Прочти!

Передовица громко вопрошала: «Ласточкаили Черная вдова?», и ниже более мелким шрифтом: «Лондонской ночной бабочке предъявят обвинение в убийстве!»

Гренка упала на тарелку. Я схватила газету и быстро прочла:

«Скандально известной женщине легкого поведения по прозвищу Ласточка будет предъявлено официальное обвинение в жестоком убийстве мистера Эймона Уэйнрайта, который умер две недели назад при подозрительных обстоятельствах. Мистера Уэйнрайта нашли в постели Офелии Харрингтон без каких-либо признаков насилия. Городской следователь подозревает отравление».

Я посмотрела на Лебедь.

— На дознании сказали, что была остановка сердца. Как это возможно?

— Подкуп, — с горечью процедила Лебедь. — Или предубеждение. Для таких, как мы, в Лондоне не существует закона.

Я опять посмотрела на газету в своих дрожащих руках.

«Оплакиваемый безутешной дочерью, мисс Элис Уэйнрайт, и ее преданным женихом, лордом Б., мистер Эймон Уэйнрайт был уважаемым жителем Лондона. Лорд Б., выдвигающий обвинения от имени мисс Уэйнрайт, утверждает, что Офелия Харрингтон соблазнила ни о чем не подозревающего мистера Уэйнрайта и уговорила оставить половину законного наследства мисс Уэйнрайт женщине, которую тот знал только как Ласточку. «Это коварнейшая потаскуха, — говорит лорд Б. — Любой может угодить к ней в когти»».

— «От имени мисс Уэйнрайт», — пробормотала я. — Ах, Элис. — Я закусила губу. — Она овечка в пасти волка.

— Она бестолочь, — резко возразила Лебедь. — Не маленькая уже. Ее глупости нет оправдания.

Я провела пальцем по изображению Ласточки — образу черноглазой обольстительницы с длинными, похожими на когти ногтями.

— Когда-то я была такой же бестолковой.

Лебедь фыркнула.

— Да, несколько дней. Элис упорствует в своей глупости годами.

— Здесь говорится, что суд будет через две недели.

— Поэтому ты должна немедленно собрать вещи и уехать. Я слышала, что в Барселоне очень интересно. — Она схватила меня за руку и заставила подняться с кресла. — Счастье, что газета пришла к тебе раньше людей из магистрата.

Мое счастье длилось недолго. Не успела я одеться и бросить в чемодан пару вещей, как в двери дома громко постучали.

— Скорее! — поторопила Лебедь. — Беги через сад.

Однако когда она потащила меня к черному входу, мы увидели, что снаружи поджидает рослый детина. Я попятилась от окна.

— Я не позволю, чтобы меня за волосы вытаскивали из собственного дома!

Я прошла к парадной двери и распахнула ее.

— Джентльмены, я вас ждала, — с достоинством проговорила я.

Выражение лиц у трех караульных было непередаваемым. Сомневаюсь, чтобы они когда-нибудь видели такую красавицу, как Лебедь, стоявшую у меня за спиной. Да и я сама не многим ей уступала. Не прошло и секунды, как они уже сжимали в руках свои шапки и шаркали ногами по моему крыльцу, как нашкодившие мальчишки. Я вручила одному мой чемодан, а второго взяла под руку.

— Будьте любезны, покажите даме дорогу к Ньюгетской тюрьме.

— Офелия! — шепнула Лебедь.

Я повернулась к дорогой подруге и задрала вверх подбородок.

— Не могла бы ты связаться с Сударем от моего имени?

Я никогда прежде не просила ее об этом.

Лебедь закусила губу.

— Постараюсь.

Я одарила своих тюремщиков ослепительной улыбкой.

— Пойдемте?

Покидая свой дом с достоинством, я боялась, что больше никогда его не увижу.

Ласточка наконец угодила в клетку. Я опустилась на скамью в камере, отведенной в Ньюгетской тюрьме для уголовниц. Низкий сводчатый потолок из камня наводил меня на мысль, что я в туннеле канализации, только сухом. Несколько маленьких окон высоко над головой выходили во внутренний двор женской части. Через них попадало достаточно света, чтобы я могла разглядеть своих сокамерниц. Повсюду вокруг меня женщины сидели или лежали на тюфяках, по виду набитых соломой. Некоторые держались группами, некоторые поодиночке. Кое-кто был с детьми — боязливыми созданиями со впалыми глазами. Что было хуже: оставаться с матерями, оказываться выброшенными на улицу или батрачить в переполненных приютах? Честно говоря, я не могла ответить на этот вопрос.

Ко мне подошла женщина. Она была высокой и угловатой, но ее широкое лицо когда-то было миловидным. Теперь, когда она цинично усмехнулась, я увидела, что у нее осталось всего два зуба.

— Благородная леди, — проскрипела она и хохотнула. — Что ты сделала, чтобы попасть сюда? Утопила своих щенков, как наша старушка Берта?

Она указала на женщину, которая сгорбилась в углу и, глядя в пустоту, чесала седые, спутанные волосы.

Я без страха посмотрела на женщину.

— Я Офелия, — сказала я. — Как тебя зовут?

Та немного стушевалась.

— Меня?

Я улыбнулась.

— Тебя.

— Я Хетти.

Я протянула руку.

— Приятно познакомиться, Хетти.

Вынужденная либо ответить на приветствие, либо оставить меня с протянутой рукой, Хетти торопливо стиснула мою ладонь и боязливо попятилась.

Я продолжала улыбаться.

— Отвечаю на твой вопрос, Хетти: я здесь, потому что досадила одному мужчине настолько, что он решил со мной разделаться.

Хетти крякнула.

— Это нетрудно.

— В самом деле, — с горечью согласилась я.

Женщина задрала подбородок.

— Не желаешь узнать, что сделала я?

Я склонила голову набок.

— Только если ты хочешь мне рассказать.

— Я убила своего мужа. Ножом мясника. Перерезала ему горло.

Я восприняла эту жуткую новость спокойно.

— Я мало что знаю о мужьях, — проговорила я. — Никогда не состояла в браке. Но я слышала, что порой они и впрямь могут довести до белого каления.

Хетти долго на меня смотрела. Потом из ее груди вырвался резкий, лающий смех.

— Это точно, миледи! — Она отвернулась, хихикая. — До белого каления! Ха!

Когда Хетти ушла, я заметила, что с соседнего тюфяка на меня настороженно поглядывает другая женщина. Я дружелюбно улыбнулась ей. Она придвинулась ближе.

— Первый раз слышу, чтобы Хетти смеялась, — удивленно проговорила узница. — И она тебя не избила.

Я сложила руки на коленях.

— Я нахожу, что мисс Хетти весьма выразительная собеседница.

Женщина нахмурилась.

— Кому ты насыпала соли на хвост, что тебя закрыли?

Я перевела для себя ее слова. Кого ты так разозлила, что тебя посадили в тюрьму? Мне всегда хорошо давались языки.

Я вздохнула.

— Его называют лордом Б… Когда-то мы были друзьями, но он предал мое доверие. Теперь он решил уничтожить меня, чтобы завладеть большим богатством.

Собеседница смотрела без особого понимания, но я продолжала:

— Меня обвиняют в том, что я якобы убила своего любовника. Если меня повесят, я не унаследую денег, которые он мне завещал. Лорд Б. сможет жениться на дочери моего любовника и прибрать все богатство к рукам.

Женщина захлопала ресницами.

— Похоже, ты вляпалась не на шутку.

— Да, это точно. — Я помассировала разболевшуюся голову. — Ирония в том, что недавно я начала понимать, как пуста жизнь, которую я себе выбрала. Я стала задумываться о том, как ее изменить. Праздное существование, построенное на блуде, деньгах и славе, слишком тонкий лед, чтобы по нему кататься. Все, что происходит со мной теперь, уходит корнями в прошлое. Понимаешь, я сама принимала решения. И это привело к тому, что у меня нет влиятельных друзей, на которых я могла бы опереться. У меня нет железной репутации, за которой я могла бы укрыться. Та самая свобода, которой я всегда дорожила, делает меня теперь уязвимой.

Я посмотрела сквозь грязные окна в тускнеющее небо.

— Боюсь, для меня пришло время пожинать то, что посеяно. — Я вздохнула и обратилась к более насущным проблемам. — Судя по небу за окном, наступает ночь. Где получают тюфяки?

Женщина нахмурилась.

— Их берут.

— О! — Я окинула камеру взглядом, но все тюфяки были заняты. — А свободные есть?

Женщина покачала головой.

— Можешь выдернуть из-под Берты. Она сумасшедшая и все равно не заметит. — Она задумчиво почесала грязную шею. — Хотя утром может убить тебя за это.

Я резко вдохнула.

— Пожалуй, я просто лягу на лавку. У меня чемодан вместо подушки.

Женщина забарабанила пальцами.

— Что у тебя там?

Я улыбнулась.

— Это мои вещи. Они принадлежат мне. Берта не единственная, кто может незаметно подкрасться к человеку ранним утром.

Моя улыбка сделалась немного зловещей.

Женщина отпрянула.

— Это верно.

Она спешно вернулась к своему тюфяку и села на него, поглядывая на меня с удивлением и уважением. И правильно сделала. На вершину полусвета не выбиваются те, кто не может выдержать конкуренции. Пусть я в тюрьме, но все равно могу подняться на вершину.

На вершину навозной кучи.

Мне нужна была моя кровать. Мне нужна была моя свобода.

Мне нужно было, чтобы Сударь пришел и сказал, что все будет хорошо.

Но он не приходил.

Глава тридцать первая

Бостон

Стук был таким тихим, что Пайпер едва расслышала его.

— Что? — рявкнула она, прыгая по комнате на правой ноге, воюя с пряжкой на левой туфле и одновременно озабоченно поглядывая на часы.

У нее было ровно пять минут, чтобы подняться наверх и встретить членов совета директоров. Ее темно-синий пиджак испачкался в шерсти. Она не могла найти своих сережек.

Стук раздался снова.

— Входите! Господи!

Дверь приоткрылась, и в проеме показалась голова Мика. Раздражение Пайпер внезапно улетучилось.

— Я не вовремя? — Он несмело улыбнулся.

— Извини, что кричала. Я так рада тебя видеть! Скорее. Закрой дверь.

Пайпер опять нырнула в свою большую сумку, почти уверенная, что утром бросала туда сережки — вместе с туфлями, упаковкой экседрина^[41] и бутылкой «Пино Гри»^[42]. Сережек она не нашла, зато раскопала маленький подарок, который планировала вручить Мику вечером. Почему бы не сделать это сейчас?

— Держи, — сказала она, протягивая коробочку одной рукой, а второй продолжая перерывать сумку в поисках сережек.

Может, стоит забыть о них? Сегодня у нее просто показ экспозиции сотрудникам и членам совета. Кому какое дело, в серьгах она или нет?

— Хочу, чтобы это было у тебя.

Пайпер посмотрела на Мика и улыбнулась.

Тот вошел в комнату и обогнул стол.

— О, спасибо! — сказал он. — Открывать сейчас?

— Может быть, позже. Я хочу видеть твое лицо, когда ты откроешь, но сейчас я ужасно опаздываю.

Мик рассмеялся.

— Без проблем.

Он сунул коробочку размером с колоду карт в карман брюк.

Пайпер отпила из бутылки.

— Хочешь вина?

— Может быть, позже.

Мик зашел за спину Пайпер, убрал ей волосы на одну сторону и нежно помял в пальцах мочку ее уха. Потом она почувствовала на затылке его теплое дыхание, и он продел золотой штырек в проколотую дырочку.

— Полагаю, ты это искала?

Она хихикнула и выпрямилась, машинально прислоняясь к Мику и закрывая глаза. Хотелось лишнюю секунду насладиться ощущением его надежного тела.

— Где ты их нашел, Мик?

— Здесь, на твоем письменном столе, — ответил он, убирая волосы с другой стороны и продевая вторую сережку в другое ухо.

— Спасибо огромное. Я такая растеряша.

Пайпер повернулась к нему лицом и, хотя на губах у молодого человека играла приятная улыбка и он сногсшибательно выглядел в парадно-выходной рубашке с открытым воротом и в широких вечерних брюках, почувствовала что-то неладное. Красивые голубые глаза Мика были затуманены.

— Мик?

— Я знаю, что ты опаздываешь. Просто хотел пожелать удачи.

Он скользнул ладонями по округлостям ее бедер, но она не купилась на это.

— Что такое?

— А, черт, — сказал он, потирая подбородок и отводя глаза. — Я сегодня опять говорил с людьми из «Компаса», любимая.

Пайпер ахнула.

— Тебе не дали шоу?

— Присядь на минутку.

Мик устроился в кресле за письменным столом, усадил Пайпер к себе на колени, откинулся назад и заглянул ей в лицо. Он выглядел изможденным. Пайпер знала: это потому что последние две недели она заставляла беднягу работать на износ. В этот момент девушка решила, что обязательно компенсирует Мику его затраты. Побалует его чуть-чуть. Или не чуть-чуть. Ведь у нее будет уйма свободного времени, после того как ее уволят.

— Мне нужно немедленно лететь в Лос-Анджелес.

Казалось, мозг Пайпер отказался воспринять то, что она услышала.

— То есть через несколько дней? На следующей неделе?

Мик покачал головой.

— Завтра после обеда.

Пайпер хотела встать, но он держал ее крепко.

— Я пытался уговорить их подождать, но они уперлись: или завтра, или никогда. Мой агент…

— Мне надо идти.

Пайпер собрала все силы и вскочила с его колен. Ей вдруг показалось, что ее голова весит тонну. Что она вот-вот лопнет. Она пошла к двери, понимая, что что-то забыла, но уже не обращала на это внимания.

— Пайпер, пожалуйста, позволь объяснить.

Она резко развернулась. Она понятия не имела, откуда в ней столько драматизма. Наверное, из-за стресса. Или вина. Но ей вдруг захотелось визжать и топать ногами, оттого что Мик сообщил ей, что не придет завтра на открытие выставки.

Как он может?! Предпочесть ее какому-то реалити-шоу! Он ей нужен. Завтра, когда настанет минута великого разоблачения, он должен быть рядом с ней.

Он обещал.

Пайпер почувствовала, что внутри у нее все сжалось от тоски. «Ну вот, опять», — подумала она. Мик снова бросит меня. Разобьет мне сердце.

— Пайпер, послушай. — Мик медленно пошел к ней, выставив перед собой руки, словно приближался к пугливому дикому животному. — Я буду здесь весь сегодняшний вечер и завтрашнее утро. Я сделаю все, что нужно, чтобы подготовить экспозицию, как и обещал. У меня рейс в десять утра с пересадкой в Чикаго, но назад я нашел вечерний самолет прямым сообщением до Бостона. Мне даже не придется там ночевать.

— Ничего страшного, — сами собой проговорили ее губы. Пайпер подняла подбородок и смахнула с пиджака шерсть. — Я понимаю. Мне пора наверх.

Мик попытался прикоснуться к ней, но она отпрянула.

— Послушай, я расстроена. Я знаю, что это неправильно. У тебя свое, Мик. А у меня свое. Вот и должен каждый заниматься своим. Не нужно было вешать на тебя этот дурдом. Это нечестно.

— Пайпер, это не…

— Поговорим потом. Мне нужно идти.

Она оставила Мика в рабочей комнате. Ее голова уже была занята кучей мелких деталей, необходимых, чтобы успешно пережить предстоящую ночь, теперь же на нее еще накатывали сокрушающие волны эмоций, а на это у нее времени не было.

Черт бы тебя побрал, Мик Мэллой, думала она, ударяя по кнопке лифта.

Очутившись внутри, Пайпер прижалась лбом к прохладной металлической стенке кабины. В ушах зазвенели слова Офелии, которые та написала подруге вскоре после того, как ее сын, Уильям, погиб в сражении при Энтитеме^[43]. В том письме Офелия обращалась к читателю из бездны полного отчаяния.

Бывают времена, когда от нас требуется выносить невыносимое, погружаться в себя и находить твердую сердцевину силы, о существовании которой мы даже не подозревали. В конечном итоге отвага — это борьба, которую душа ведет в одиночку. Другой человек никогда не сможет быть храбрым вместо нас.

Пайпер расправила плечи. Если Офелия нашла в себе силы жить дальше после смерти сына, то и она, Пайпер, конечно, не рассыплется завтра перед толпой на открытии осеннего сезона.

Двери лифта открылись. Пайпер зашагала к южной галерее, направляясь к стайке сотрудников музея и попечителей, собравшихся у закрытых двойных дверей. Среди них был и Уоллес Форсайт, но он не осмелился встретиться с Пайпер взглядом. А его жена Полетт отделалась слабой улыбкой.

— Спасибо всем, кто зашел на огонек, — обратилась Пайпер к собравшимся. — Надеюсь, что выставка вам понравится.

Пайпер открыла двери. Все захмыкали и одобрительно зашептались, сбиваясь в кольцо вокруг демонстрационного пьедестала, ширина которого была около пяти футов. Они разглядывали холст, подвешенный цепями к потолку, и Пайпер видела, что многие начинают хмуриться. На холсте проектор изображал сцены из жизни процветающего Бостона середины девятнадцатого века, которые сменялись картинами рабов на полях, аукционных помостов и развешанных по деревьям трупов людей, погибших от рук линчевателей.

Когда в толпе ошарашенно зашептались, Пайпер завела руку за спину, нажала на стене выключатель, и холст исчез под потолком, открыв зрителям вращающийся манекен. Тот начал медленно поворачиваться, и зрители восхищенно заохали. Некоторые даже засмеялись от неожиданности. Это были две человеческие фигуры, стоявшие спиной друг к другу: одна — рабыня в цепях, а другая — почтенная матрона Офелия Харрингтон, сжавшая кулаки и открывшая рот, как будто ее прервали на полуслове. Звуковая дорожка включилась вовремя, и сильный женский голос провозгласил: «Владеть человеком значит уничтожать человеческую жизнь».

Пайпер повернула другой выключатель, и освещенная дорожка направила персонал и членов совета к новым экспонатам. Лапалья чуть отстал.

— Отлично сказано, Пайпер, — сказал он и подергал себя за галстук. — Э… должен признаться, что получилось несколько сложнее, чем я ожидал. И гораздо сильнее в плане политической начинки.

Пайпер улыбнулась, подумав: «Ты понятия не имеешь, насколько все будет сложно и какая тебя ждет начинка».

— Я не потратила ни копейки музейных денег свыше тех, что значатся в бюджете.

— Хорошо, хорошо. Пойду рассмотрю экспозицию, потом поговорим. — Он похлопал ее по руке. — И кстати, отличный шрифт.

Как только Лапалья удалился, к Пайпер подскочил Линк. Он глянул на нее искоса.

— С нетерпением ждешь завтрашнего вечера? — спросил он.

Она склонила голову набок и посмотрела на него.

— Разумеется.

— Я так точно жду.

Пайпер показала на экспозицию.

— Почему бы тебе не побродить внутри?

— Нет, спасибо, — ответил он, сцепляя руки за спиной и раскачиваясь на каблуках. — Пожалуй, подожду до завтра, чтобы удивиться вместе со всеми остальными. Удачи тебе.

Глядя вслед Линку, Пайпер отбросила последние сомнения: он знает о ее плане. Судя по всему, он пронюхал что-то об этом, хотя она понятия не имела, откуда он раздобыл информацию и как собирается ее использовать.

Самое смешное, что это не имело значения. Любая попытка Линка подорвать ее репутацию померкнет в сравнении с тем, что она уже делает собственными руками. И что с того, если ее место в итоге достанется Линку? Когда ее уволят из музея, это перестанет ее касаться.

Спустя два часа Пайпер нашла слабое утешение в отзывах о выставке. Все сказали, что ее ждет ошеломительный успех. Даже Уоллес Форсайт подошел пожать ей руку и похвалил за творческий подход к документам и внимание к деталям.

— Эта Офелия была многогранной дамой — я бы сказал, переросшей свое время. Она объединила борьбу за женские права с борьбой за отмену рабства. — Он немного понизил голос: — Если это не расположит Клаудию Харрингтон-Хауэлл — и ее деньги! — к попечительскому совету, то я не знаю, чем еще ее можно расшевелить.

— О, спасибо, — сказала Пайпер. — Значит, мы увидимся с вами обоими завтра вечером?

— Ни за что не пропущу такое событие, — сказала Полетт.

Наконец Пайпер проводила всех посетителей и начала выключать свет и звук. Было десять вечера. Оставалось девять часов, чтобы переделать выставку и запереть зал, до того как новые охранники заступят на утреннюю смену. Пайпер на миг задержалась у черно-белой фотографии гостиной Харрингтонов на Боудин-стрит. Она окинула взглядом пианино, письменный стол вишневого дерева, за которым Офелия писала многие свои речи, ее любимое перо, фотографии троих ее детей на стенах в рамочках.

Пайпер хотелось кусать локти. Она желала всего того, что было у Офелии: настоящей любви, семьи, истории, которую ее потомки смогли бы рассказывать с восхищением и гордостью. Но она связывала эту мечту с Миком Мэллоем — мужчиной ее фантазий. Не ошиблась ли она?

Пайпер заморгала, сдерживая слезы. Плакать бессмысленно. Жалеть себя — понапрасну тратить время. Сейчас не 1825 год. Теперь можно построить отличную жизнь, не выходя замуж. На своих условиях. Собственными силами.

Мик для этого не нужен. И завтра вечером она без него прекрасно обойдется. В конце концов, чем он ей поможет, когда разразится скандал? Разве что за руку подержит.

Хотя, конечно, нет ничего лучше, чем чувствовать, как ладонь обхватывает его…

— Мисс Пайпер?

Мелвин Тостел выглядывал из проема входной двери.

— Я подумал, что еще найду вас здесь. Мистер Лапалья ушел. Ваши друзья здесь. Я только что дал отмашку разгружать машину.

Пайпер кивнула.

— Спасибо, Мелвин. Спасибо вам за все.

— Вы точно знаете, что делаете, мисс Пайпер?

Этот вопрос почему-то показался Пайпер до безумного смешным. Она смеялась всю дорогу в свою подвальную рабочую комнату. Там она переоделась и приступила к работе.

Пайпер держалась подчеркнуто вежливо. Мик был уверен, что в глазах остальных она просто сосредоточилась на неотложной работе, и если между ними не чувствовалось обычной теплоты, это легко объяснялось.

Но он-то понимал, что все не так просто.

Когда Мик навалился на перегородку, наблюдая, как Пайпер разговаривает с Базом и Бренной, его грудь показалась ему тяжелой.

— Честно говоря, не знал, что англичане такие сексуально озабоченные, — сказал Каллен, отирая пот со лба. — Говорю тебе, этому вашему «будувару» не хватает только трапеции и гимнастического коня.

Мик рассмеялся и похлопал брата по спине.

— Ты здорово помог сегодня. Мы почти закончили. Можешь ехать домой, если надо.

— Хочешь меня спровадить?

Мик покачал головой:

— Конечно, нет. Я просто подумал, что…

— Пожалуйста, только не говори, что наломал дров со своей девушкой.

— Потише, ладно? — Мик искоса глянул на брата. — Она сейчас немного дуется на меня, но…

— Только не это, Магнус! Нет! Ты не решил ехать в Лос-Анджелес, вместо того чтобы остаться тут, с Пайпер. Это же такой момент для нее!

Внезапно Мик жутко разозлился на Каллена. Он дернул брата за рукав и потащил в фойе южной галереи, подальше от всех. Он тяжело дышал, оттого что приходилось удерживать голос и нервы на вежливом уровне.

— Я не шутки шутить туда еду, Каллен. Мне нужно подписать контракт с телевизионщиками, если я хочу помочь вам с пабом. Я вам обещал…

Брат просто стоял перед ним, скрестив руки на круглой груди, и медленно, упрямо качал головой.

— Что? — прошипел Мик.

— Магнус, — проговорил Каллен, тихо усмехнувшись. — Ты стоишь посреди реки и умираешь от жажды.

— Какого черта это должно означать?

— Это означает, что ты не видишь того, что действительно важно.

— Я дал слово тебе и Эм. Я потеряю контракт, если не покажусь там завтра днем — черт, это уже сегодня! — и тем самым нарушу обещание, данное твоей семье… моей семье! По-моему, это, блин, действительно важно.

Каллен кивнул.

— Ты идиот, Магнус. Ты не понимаешь женщин.

Как тут было не рассмеяться? Похоже, дело и впрямь пахнет керосином, если он выслушивает любовные советы от Каллена.

— Пайпер ты, наверное, тоже обещал, — продолжал Каллен. — И даже если не говорил этого прямым текстом, то ведь знаешь, она ожидала, что ты будешь рядом. Так у женщин мозги устроены. Поэтому, если ты будешь в Лос-Анджелесе, а не с ней на этой чертовой выставке, или как она там называется, она подумает, что ты ее не любишь.

— Но я люблю ее!

Каллен выждал секунду и расплылся в улыбке.

— Я так и знал!

Он закинул руку брату на плечо и повел его по коридору.

— Так вот, слушай, — сказал он, явно наслаждаясь ролью советчика. — Знаешь, почему ты вообще можешь предложить свою помощь мне, Эм и детям?

Мик нахмурился.

— Потому что у тебя есть я, Эм и наши дети.

Мик остановился.

— Хорошо, признаюсь, — рассмеялся Каллен. — Иногда я бываю упертой занозой в заднице. Но я всегда ставлю Эмили на первое место, а детей сразу следом за ней. Так должно быть, Магнус, потому что с моей любви к Эмили все начинается и ею же все заканчивается. Все остальное — деньги, болезни, паб и что бы на нас ни свалилось — должно уступить место моей девочке.

Мик не знал, что сказать. Никогда в жизни брат не раскрывал перед ним душу вот так, нараспашку.

— А, черт, — сказал Каллен, вытирая глаза. — Не хватало еще разрыдаться. Мне пора домой. Просто помни, что я тебе сказал. — Он повернулся было к выходу, но потом вернулся и обнял Мика. — Я люблю тебя, дурачок. Ты хороший человек.

К 06.30 они закончили. Бренна и остальные разъехались. Пайпер последний раз прошлась по экспозиции со своим вездесущим списком, проверяя, не упустила ли она чего-нибудь. А Мик ходил с пылесосом, собирая грязь и арахисовую шелуху, которая осталась на полу после переезда.

Десять минут спустя они с Пайпер вышли на парковку. Мик проводил ее до машины и удостоверился, что она благополучно села за руль. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и опешил, когда она обхватила его за затылок и наградила сочным поцелуем в губы.

Девушка отпустила его и тут же повернула ключ зажигания.

— Спасибо за все, Мик.

Она улыбнулась, но Мик видел, что ее внешняя оболочка вот-вот лопнет.

— Пайпер…

Она дала задний ход.

— Удачи завтра с телевизионщиками! Хорошо добраться. Буду держать за тебя кулачки.

Глядя, как ее маленькая ржавая «хонда» заворачивает за угол парковки, Мик понял, что никогда в жизни не чувствовал себя таким потерянным.

Глава тридцать вторая

Лондон

Наутро после моей первой ночи в Ньюгетской тюрьме ко мне пришла Лебедь.

— Пришлось подкупить надзирателя, — сказала она, озадаченно хмурясь. — Он хотел посмотреть на мои босые ступни.

Я повела бровью.

— Бог ты мой, какая развратница! Ступай прочь. Мы с такими не знаемся.

Лебедь наморщила носик.

— Трудно его винить. У меня в самом деле красивые ступни.

Однако моего веселья хватило ненадолго. Я была измучена ночью на твердой скамье.

— Не знаю, продержусь ли я тут две недели, — прошептала я.

Лебедь протянула руку, чтобы убрать у меня со лба прядь волос.

— Нельзя падать духом, милая. Я заходила к адвокату, который занимался завещанием Эймона. Он пытается устроить для тебя отдельную камеру. Говорит, что может подкупить охранников, чтобы те приносили тебе лучшую еду и питье.

Я захлопала ресницами.

— Как мило с его стороны. Теперь мне жутко стыдно, что я даже не могу вспомнить его имени.

Лебедь улыбнулась.

— Он добр, но он тоже мужчина. Сегодня вечером он заедет ко мне на ужин.

У меня отпала челюсть.

— Ночь с Лебедью? У меня будет камера из золота и серебра.

Лебедь пожала плечами.

— Я ничего не имею против него. К тому же он лестно о тебе отзывался. Думаю, он завидовал счастью Эймона. Я попросила его найти лучшего адвоката, который мог бы защищать тебя в суде. Похоже, он думает, что трудно будет убедить кого-то взяться за это дело.

Я немного сникла.

— Для таких, как мы, в Лондоне нет закона. — Я вздохнула. — А что газеты? Подозреваю, меня раскупают, как мороженое летом. Они наживаются на моем несчастье.

Лебедь поджала губы.

— Я принесла тебе одну статью, потому как считаю, что тебе нужно морально подготовиться.

Она достала из ридикюля сложенную газету и вручила мне.

Я молча прочла и отдала ее обратно.

— Значит, в глазах публики моя вина уже доказана.

— Лорд Б. трудится не покладая рук, — процедила Лебедь.

Я отвела глаза и долго молчала.

— От Сударя что-нибудь слышно?

Лебедь замялась. Я посмотрела в ее голубые глаза. Она отвела взгляд. Самая близкая подруга на свете собиралась мне солгать.

— В чем дело?

У нее сделался совершенно несчастный вид.

— Офелия, ты должна понимать, что он не может сюда прийти. — Она махнула рукой. — Только представь, как надзиратели отреагируют на мужчину в маске.

Я стиснула зубы.

— Ты говорила с ним. Он не хочет сюда приходить.

— Тут в тюрьме повсюду сплетники. Ему не пройти незамеченным.

— Ради тебя он выходил на публику.

Лебедь буквально корчилась от дискомфорта. Я заставляла ее выбирать между двумя друзьями. Во мне не осталось жалости. Я схватила ее за руку и заставила посмотреть на себя.

— Значит, он покинул меня навсегда.

Лебедь подняла на меня несчастные голубые глаза.

— Он не может.

— Точнее, не хочет.

Она покачала головой.

— Не могу объяснить тебе подробнее.

Я смягчилась и отпустила ее.

— По крайней мере на моей стороне ты. И этот маленький, как бишь его…

Лебедь положила свой подбородок мне на макушку.

— Вот видишь? Твое дело уже практически выиграно.

— Конечно.

Я позволила ей утешить себя, но сама начинала сомневаться в успехе.

Первый день суда выдался ясным и солнечным. Только я бы предпочла дождь. Или хоть какой-нибудь знак, что мир не безразличен к этому акту несправедливости.

Надзиратели препроводили меня из Ньюгета в Олд-Бейли^[44], где должно было проходить заседание. Под стенами Бейли собрались толпы зевак. У зазывалы нарасхват шли фиги. Другой торговец предлагал пирожки со свининой из дымящейся тележки.

— Как мило, — пробормотала я. — Отличный день для прогулки.

Однако внутри Олд-Бейли царила напряженная тишина. Зал суда занимал огромное помещение — почти как театр. Меня определили на возвышающуюся скамью, обращенную к свидетельской трибуне. За трибуной тянулись два ряда судейских мест и сидений для адвокатов. Те, кто был причастен к делу, располагались на скамьях ниже. Я решила, что они отведены для стороны обвиняемого и стороны обвинителя. Мое предположение подтвердилось присутствием мисс Уэйнрайт и лорда Б. в одной половине.

Во второй половине сидела Лебедь и ее маленький юрист с неизвестным именем. Высокого, темноволосого мужчины с ними, разумеется, не было. Меня провели на некое подобие сцены, чтобы я стояла на виду. Сцена или клетка — все сводилось к одному.

По совету юриста я заняла позицию порядочной женщины, которой предъявили несправедливое обвинение. Лебедь раздобыла убогое коричневое платье, которое подходило для этого образа. Я не накрасилась, и мои знаменитые волосы были туго стянуты в узел, который пришелся бы по вкусу многим бабушкам. Я не поднимала глаз и лишь изредка позволяла себе окинуть любопытным взглядом зал. Ко мне невозможно было придраться. Я не была куртизанкой. Я была женщиной благородного происхождения, которой незаслуженно пятнали репутацию. По крайней мере так я себе твердила.

Первые часы суда были упражнением в терпении. Сначала первый, потом второй адвокат поднимались и оспаривали перед судьей мельчайшие юридические нюансы. Потребовался час, чтобы установить, что я на самом деле Офелия Харрингтон, известная также как Ласточка. Я старалась больше походить на Голубку. Ужасное платье вносило свою лепту.

Еще один час ушел, чтобы установить, что покойный действительно являлся мистером Эймоном Уэйнрайтом из Беннерфилд-холла, а не каким-нибудь другим беднягой, найденным мертвым в постели шлюхи.

Мой адвокат возразил против последнего термина, и юристы опять сцепились. Тем временем мои ноги уже дрожали от усталости. Несмотря на то, что маленькому юристу удалось-таки выхлопотать мне отдельную камеру, я еще не постигла науку спать шумными ночами в Ньюгете.

Но ведь слегка сгорбленная поза только сделает правдоподобнее мою маскировку под Голубку. Я позволила себе устало опереться на перила загородки.

Пристав подошел ко мне и ударил полицейской дубинкой по перилам, чуть не угодив мне по пальцам. Я отдернула руки и выпрямилась.

В тот день мои дела шли не особенно хорошо. На каждое упоминание о моей «профессии» галерка отзывалась противными смешками. Во всем зале не осталось сухих глаз, когда адвокат Элис трогательно описывал, как тяжело та переживает смерть любимого отца. Я плакала вместе с остальными.

Лорд Б. тоже ухитрился пробиться на трибуну. Он уделил много времени, чтобы окончательно убедить публику, будто я жадная до чужих денег злодейка высшего разряда. Подозреваю, что этот портрет он писал с себя самого. Он во всеуслышание признался, что когда-то мы были в связи, точнее, как он выразился, что когда-то он попал под действие злых чар Черной Птицы (похоже, слова можно было перекручивать как угодно) и лишь чудом спасся, не запятнав своей чести.

Какой молодец!

Долгий день подходил к концу, а мне так и не дали возможности сказать в свое оправдание хотя бы слово. Судья стукнул молотком и объявил, что заседание продолжится завтра и тогда же будут заслушаны новые свидетели.

Я представить не могла кто. Лебедь? У нее был такой же озадаченный вид, как у меня самой. Юрист? Что ж, он мне симпатизирует, так что его отзыв мог бы помочь.

Потом я заметила мужчину, который сидел в ближайшей ко мне галерее. Он расположился на несколько рядов выше, где зал наполовину скрывала тень, поэтому я не могла его хорошо разглядеть. Наверняка я могла сказать лишь то, что он был высоким, широкоплечим и темноволосым.

Неужели Сударь наконец?

Прежде чем вести меня обратно в Ньюгет, мне дали несколько минут переговорить с юристом и его спутницей. Лебедь сразу же заключила меня в дрожащие объятия. Юрист был черным как туча. Тогда я поняла, что мои скверные впечатления о ходе процесса недалеки от истины. Я высвободилась из объятий Лебеди и бросила взгляд на верхние ряды. Мужчина ушел.

— Ты видела его? — спросила я у Лебеди. — Высокого темноволосого мужчину вон там?

Лебедь нахмурилась и удивленно заморгала.

— Я видела такого мужчину, как ты описываешь, но я думала, что ты презираешь лорда Малкольма Эшфорда.

О! Я сникла.

— Я думала…

Лебедь повела бровью.

— Ты думала, что видела Сударя, — догадалась она.

— Я чувствую себя глупо. — Потом я нахмурилась. — А что здесь понадобилось Эшфорду?

Лебедь пожала плечами.

— Любопытство? В конце концов, ты от него сбежала.

Я фыркнула.

— Скорее радость, что беда обошла его стороной.

Я устало прикрыла глаза. Комната как будто пошатнулась.

Подошел надзиратель.

— Пора идти, мисс.

Мне хотелось бежать, нестись по коридорам Олд-Бейли, как помешанной, царапаться, кусаться и пускать пену изо рта — все, что угодно, лишь бы не возвращаться в холодный каменный мешок. За железные прутья.

На обратном пути мы проходили мимо виселиц. Утром мы шли той же дорогой, но тогда я верила, что сила простой невиновности склонит чашу весов в мою пользу. Теперь я поняла, что меня в самом деле могут повесить.

Затянуть на шее петлю, пока не наступит смерть… смерть… смерть.

Деревянные виселицы поскрипывали на ветру. На секунду я представила, как в петле болтается тело, — пышное тело с темноволосой головой и восхитительной грудью.

Я не хочу умирать.

Тем не менее становилось абсолютно ясно, что меня вполне могут признать виновной в убийстве Эймона и я стану очередной достопримечательностью города, наподобие Воксхолл-Гарденз^[45] или лебедей в Гайд-Парке.

Оглушенная жестокостью своей вероятной доли, я позволила втолкнуть себя в тускло освещенную камеру. Я рухнула на тюфяк, слишком испуганная, чтобы плакать. Жалела ли я, что брала от жизни лучшее? Жалела ли, что ослушалась родственников и не вышла за ненавистного Эшфорда по их указке?

Месяц назад я бы рассмеялась при одном упоминании об этом.

Теперь мне было не до смеха.

Глава тридцать третья

Бостон

Рев «Боинга-737» убаюкивал и вводил в транс. Мик не обращал ни малейшего внимания на остальных пассажиров юго-западного рейса, которые были заняты своими ноутбуками и гаджетами с видом успешных и важных людей, со всей серьезностью направляющихся туда, куда и положено успешным и важным людям. Глядя в голубое небо на высоте тридцати двух тысяч футов, Мик не мог отделаться от ощущения, что летит не туда.

Самолет держал курс на Чикаго, но голова и сердце Мика оглядывались через плечо на Бостон.

Не имея возможности пользоваться мобильным на борту, он буквально сходил с ума, потому что никак не мог проверить, ответила ли Пайпер на его сообщения и звонки. Чтобы немного успокоиться, он опустил руку в карман брюк, намереваясь достать телефон, но вместо него вытащил коробочку, которую Пайпер подарила ему накануне вечером.

Мик грустно улыбнулся. Он совсем забыл о подарке в безумной спешке подготовить выставку. О, кого он пытается обмануть? Он забыл обо всем прошлой ночью, в том числе и о подарке, и вовсе не потому что был занят. А потому что пронзительный ветер, дувший от холодного плеча Пайпер, превратил его в ледышку. Прошлой ночью он думал только о том, как из рабочей комнаты Пайпер испарился весь кислород, когда она поджала губы и спокойно сказала: «Мне нужно идти».

В один миг открытая, сладострастная, энергичная Пайпер, которую он полюбил, исчезла. Вернулась в свою пещеру. И все из-за него.

Пальцы Мика дрожали, когда он срывал упаковочную бумагу с подарка. Под оберткой была простая белая коробочка, какую дают в торговом центре, когда покупаешь булавку для галстука.

Он открыл крышку.

И почувствовал, что его желудок кувырком пролетел все тридцать две тысячи футов.

Пайпер подарила ему ключи от своей квартиры.

Мик судорожно глотнул и посмотрел в окно, раздавленный печалью и грузом собственной тупости.

Пайпер только набралась мужества предложить ему все, а он швырнул ей это предложение в лицо. Он знал Пайпер. Он понимал, что ей этот эпизод представился в знакомом свете десятилетней давности.

Только на этот раз она обнажила перед ним больше, чем свои идеальные груди, — она открыла ему свое идеальное сердце.

Мик развернулся на сто восемьдесят градусов и похлопал по плечу занятого мужчину в соседнем кресле. Тот оторвался от компьютера и вынул из уха наушник.

— Да?

— Где мы? — спросил Мик.

Парень тут же насторожился.

— Э-э. В самолете.

Мик рассмеялся, как человек, который трогается рассудком.

— В смысле, далеко ли еще до Чикаго?

Сосед пожал плечами и вставил наушник обратно. Мик стал нетерпеливо тыкать в кнопку вызова стюардессы.

Та сразу же появилась.

— Какие-то проблемы, сэр? — с некоторой тревогой спросила она.

— Когда мы приземлимся?

Стюардесса посмотрела на часы.

— Примерно через час. Вам нужна срочная помощь медицинского характера?

Мик запустил пальцы в волосы и закрыл глаза. Он застонал от досады, потом усмехнулся.

— Нет. Я только что совершил самую страшную ошибку в своей проклятой жизни, вот и все. Спасибо, что поинтересовались.

Стюардесса повернулась на каблуках и зашагала обратно по проходу.

— Забыл принять дозу! — весело прокомментировала она.

Мик начал мысленно составлять список дел, которые ему нужно сделать, когда они коснутся земли: он поменяет билет, скажет агенту, чтобы та позвонила людям из «Компаса» и предложила им катиться ко всем чертям, если они не могут подождать несчастных пару дней, и попросит Каллена привезти в Логан^[46] смокинг и забрать его, Мика, в город.

Мик возвращался домой.

Пайпер не верила тому, что видела в зеркале. В отражении стояла скандально известная англичанка из первой половины девятнадцатого века, а вовсе не девица из двадцать первого, которая скоро останется без работы.

Она вздохнула и разгладила алый атлас на лифе, который повторял контуры ее тела чуть более отчетливо, чем было принято в приличном обществе.

— Я бесконечно благодарна тебе за это платье, Бренна. Оно идеально. Его сшили по примеру того, в котором Офелия выступала на суде, да?

— Совершенно верно. Я решила, что сегодня идеальный вечер, чтобы появиться в нем на публике.

Бренна встала у нее за спиной и расплылась в гордой улыбке.

— Все будут у твоих ног, Пайпс. Ты ошеломительно прекрасна.

Пайпер встала к зеркалу боком, чтобы проверить прическу, спину с театральным воротником и неистово глубокий вырез.

В ответ на похвалу подруги она лишь хмыкнула.

— Я хотела бы, чтобы у моих ног оказался Мик.

Бренна наклонилась к ее уху.

— Он уже сражен, милая. Знаю, ты расстроена, что его сегодня не будет. Это правда отстойно.

Пайпер кивнула, и ее лицо сморщилось от эмоций.

— Сколько его звонков ты проигнорировала сегодня? — поинтересовалась Бренна с явным неодобрением в голосе.

— Несколько. Мне сейчас не до него. Пожалуйста, давай я переживу сегодняшний вечер, а потом уже буду разбираться со своими демонами. Ладно?

Бренна пожала плечами.

— Я просто говорю, что…

— Я испорчу макияж, если опять расплачусь.

Подруга похлопала ее по плечу.

— Для плача нет причин. Он нормальный парень, который пытается поступать правильно. В конечном итоге поймет, что облажался.

— Знаю, знаю. Умом я это понимаю, но — клянусь тебе, Бренна! — я только и вижу, что его спину, когда он уходил из моей квартиры.

Бренна взяла ее за плечи и повернула к себе лицом.

— О какой квартире идет речь?

— О квартире, которую я снимала во время учебы.

— Когда это было?

— Что? О чем ты? Говорю же, это было, когда я училась в магистратуре.

— Ах-ха! Сколько лет прошло с тех пор?

Пайпер рассмеялась.

— Ладно. Я поняла, к чему ты клонишь. Это случилось десять лет назад, а не сегодня. И то, что Мика сейчас нет рядом, это не одно и то же.

— Видишь? — Бренна поцеловала ее в щеку и тут же вытерла следы помады. — Я свое дело сделала.

— Да, но я все равно на него злюсь. — Пайпер схватила с постели ридикюль на шнурке и выключила свет в спальне. — Пойдем, не хочу опоздать на собственную казнь.

Только через долгих четыре часа после посадки в О’Хара^[47] офицеры транспортной безопасности и агенты ФБР дали Мику зеленый свет возвращаться в Бостон. По всей видимости, любая неожиданная смена маршрута, означавшая отказ от второй части оплаченного перелета, обращала на себя внимание охраны. Плюс «необычная» беседа Мика со стюардессой обеспечила ему эскорт, как только он покинул борт самолета.

Первым, что он сделал, после того как его отпустили, это набрал номер Каллена. Он объяснил брату, что передумал, рассказал о стычке со службой безопасности аэропорта и пояснил, где и когда Каллен должен его встретить.

— Не забудь мои запонки, —сказал он.

— Ради бога, Магнус! Ты что, собираешься переодеваться в смокинг, пока я буду шпарить по туннелю Теда Вильямса?

— Такой был план.

Потом Мик позвонил своему агенту. Она пришла в замешательство, но согласилась связаться с «Компасом» и передать послание Мика дословно.

— По-моему, ты только что выстрелил себе в ногу, — сказала она.

Глава тридцать четвертая

Лондон

Второй день моего разбирательства начался так же, как и первый, с промозглого и серого рассвета, под стать обстановке в моей камере. Каждое мое движение отдавалось эхом в тесной комнатушке. Я чувствовала себя отрезанной от мира, отгороженной от него милями камня. С чем-то, похожим на ностальгию, я гадала, что сейчас делают Хетти и Берта.

Я с благодарностью вымылась. Маленький юрист позаботился, чтобы у меня не было недостатка в мыле, воде и относительно чистых полотенцах. Я оделась в то же жуткое платье, что и раньше, хотя моя вера в его силу поугасла. Оно не защищало меня. Наоборот, я чувствовала себя как никогда обнаженной и беззащитной. Куртизанка, у которой прикрыта грудь, — печальное зрелище!

Похоже, я слишком рано поднялась со своего комковатого тюфяка. Я просидела в камере несколько часов — просто вдох и выдох, — чтобы отвлечься от мыслей. Потом в коридоре послышались шаги и лязг ключей. Я встала, чувствуя, как в животе у меня все сжимается.

Где будут мои ноги, когда закончится этот день: на земле или в воздухе под петлей?

Дверь открылась и, согнувшись под низкой притолокой, в камеру вошел мужчина. Он не был из числа надзирателей. Мое сердце затрепетало при виде черноволосой головы, но когда он выпрямился, я поняла, что это всего лишь мужчина из зала суда, мой бывший жених, лорд Малкольм Эшфорд.

— Доброе утро, мисс Харрингтон.

Я повернулась к нему спиной.

— Уходите, — приказала я через плечо. К чему теперь хорошие манеры? — Можете позлорадствовать над моим трупом, если вам так хочется, но я не потрачу ни минуты своей жизни на ваш чудесный триумф.

— Не могу представить трупа чудесней, — парировал лорд. Его голос был проникновенным, но тон отрывистым и презрительным. — Однако живой вариант предпочтительнее, даже для меня.

Тут мне пришлось к нему повернуться.

— Даже теперь?

Он кивнул.

— Я не желаю вам зла, мисс Харрингтон. Напротив, я пришел сегодня, чтобы предложить вам отпущение грехов, которые вы совершили по отношению ко мне двенадцать лет назад.

— Как странно.

Я приложила руку ко лбу, переваривая заявление, которое могло оказаться самым напыщенным из всех, что я слышала в жизни. Неужели это мое последнее помазание? Я чувствовала, как во мне поднимается волна безумного смеха.

— Пожалуй, все-таки стоило выйти за вас замуж. Какой бы заманчивой теперь показалась мне виселица!

Он прочистил горло и продолжил:

— Вы в смертельно опасном положении, мисс Харрингтон.

— Изволите напоминать мне о смерти? — выдохнула я. — Ну вот, вы опять ведете себя несносно. — Я сложила на груди руки и смерила лорда Эшфорда взглядом, полным покорности перед неизбежностью. — Вы, очевидно, пришли мне что-то сказать. Я, естественно, не могу с визгом выбежать из этой комнаты. — Я безнадежно махнула рукой. — Так что валяйте.

— Я вовсе не такой несносный кретин, каким вы меня считаете, мисс Харрингтон.

Я посмотрела на него, даже не пытаясь скрыть сомнений. Он задрал подбородок. Пришлось признать, что мужчина был хорош собой. Я плохо видела его глаза в полумраке, но, похоже, с внешностью у него было все в порядке.

— Когда вы согласились выйти за меня замуж…

— Вы хотите сказать, когда меня принудили согласиться.

Он помолчал.

— Это было нехорошо с моей стороны, признаю. Я прошу прощения.

Я удивленно отпрянула. Невозможность мысленно поместить этого человека в маленькую коробочку почему-то очень меня встревожила. Даже его голос не казался мне таким противным теперь, спустя столько лет.

— Ваше извинение принято.

— Однако вы солгали мне.

Я попыталась возразить. Он поднял руку.

— Прошу, позвольте закончить предложение.

Одним из моих немногочисленных недостатков является склонность перебивать. Я скрестила руки и кивнула. Лорд Малкольм продолжал:

— Поскольку вас знают как женщину открытую и правдивую, я беспокоился, что этот давний обман по сей день омрачает ваш покой.

Я открыла рот, чтобы уверить его, будто не испытываю ни малейших угрызений совести, но вдруг поняла, что это не так. Жизнь научила меня, что даже хорошие люди порой производят плохое первое впечатление. Я судила этого человека и признала его виновным на основании одного-единственного подслушанного разговора, пусть даже компрометирующего. Кроме того, я ввела в заблуждение нескольких ни в чем не повинных людей, объявив им, что скоро состоится свадьба.

— Пожалуй, с цветочницей получилось нехорошо.

Его губы изогнулись.

— Цветочнице щедро заплатили за ее труды.

Уж точно не мои родственники.

— Вы?

Он развел руками. Я нахмурилась.

— Хорошо. Тогда «несносный кретин» отменяется.

Прижав руки к груди, лорд Малкольм слегка поклонился в знак благодарности.

— Но это не объясняет, почему вы здесь, милорд. С минуты на минуту появится надзиратель и поведет меня в Бейли. — Не исключено, что этот разговор по душам с мужчиной, которого я отвергла, окажется последним в моей жизни. — Мое существование с каждой минутой становится все вычурнее, — пробормотала я себе под нос.

Лорд Малкольм расправил плечи.

— Да. Время не ждет.

Он простучал по двери некое подобие сигнала. Дверь открылась, и ему что-то протянули. Лорд Малкольм Эшфорд повернулся ко мне и вручил большой сверток в коричневой бумаге.

Я уставилась на него.

— Я должна сказать: «Ах, не стоило!»?

Его лицо было мрачным.

— Разверните, мисс Харрингтон.

Я явно ошиблась, когда употребила слово «вычурный». Сев на тюфяк, я развязала веревки, которые стягивали сверток. Бумага разошлась, и под ней показался шелк насыщенного рубиново-красного цвета. Я захлопала ресницами.

— Что это?

Я подняла голову и увидела, что лорд Малкольм снова укрылся в тени.

— Это то, — проговорил он, — что вам нужно было надеть вчера.

Я позволила пальцам скользнуть по платью, поглаживая тонкий шелк, словно старого друга, по которому ужасно соскучилась. Я встала и приложила платье к себе. Оно было беззастенчиво дерзким и восхитительно модным. Тут на моих губах заиграла прежняя, лукавая и безудержная улыбка.

Ласточка вернулась.

Глава тридцать пятая

Бостон

Что ж, долго ждать не пришлось.

Холст поднялся к потолку. Молодая, почти обнаженная Офелия Харрингтон предстала перед публикой. Ее волосы были спутаны, жилы на шее туго натянулись. Она пыталась освободиться от шелковых веревок, которыми была привязана к аукционному помосту. Пошла звуковая дорожка, и голос англичанки во всем великолепии объемного звука возвестил: «Я должна бороться, чтобы помнить о том, что я человек, когда все остальные видят во мне нечто меньшее!»

Впереди, по центру, в умопомрачительном освещении появилось новое название выставки:

КУРТИЗАНКА-КРЕСТОНОСЕЦ.

ЖИЗНЬ, СОБЛАЗНЫ И ОСВОБОЖДЕНИЕ

ОФЕЛИИ ХАРРИНГТОН

Послышался звон бьющегося стекла, и Пайпер догадалась, что кто-то уронил свой фужер. Лицо Клаудии Харрингтон-Хауэлл сделалось цвета невысохшего цемента. Лапалья вскрикнул, как мученик, которого рвут на куски на дыбе.

Пайпер повернула выключатель, который осветил шесть отделений выставки, и сделала приглашающий жест. Никто не шелохнулся. Все затаили дыхание.

Девушка вздохнула и сложила руки на груди, наблюдая, как Клаудия выбегает из выставочного зала, сначала прижимая ладонь ко лбу, будто не находя слов для увиденного, потом раздвигая толпу широко разведенными руками.

Глава тридцать шестая

Лондон

Я вышла на помост в дерзком темно-красном платье. Мои волосы свободно струились по спине, провозглашая мой статус очевиднее пиратского флага. Я облизывала губы и улыбалась каждому присутствующему мужчине — пусть попробуют сказать, что не хотят меня! Я даже помахала в знак приветствия нескольким ребятам в галерее. У тех отвисали челюсти, а друзья похлопывали их по плечам, поздравляя с удачей.

Судья покраснел под своим напудренным париком. Лорд Б. испепелял меня взглядом. Рядом с ним я с удивлением увидела человека, который ближе всех подошел к тому, чтобы посадить Ласточку в клетку. Лорда С. A-а. Это многое объясняло. А я-то ломала голову, как моту вроде лорда Б. удалось найти подход к судьям. Лорд С. был достаточно влиятелен и богат, чтобы позволить себе этот акт возмездия. Он злобно поглядывал на меня.

Теперь я пожалела, что он не был в сознании, когда Кири устроила ему порку. Я вспомнила о его покрасневших ягодицах и многозначительно улыбнулась ему. Ухмылка лорда С. несколько поблекла, он отвел глаза.

По ходу слушаний показания вышел давать городской следователь. Я наблюдала за ним, хлопая ресницами и неприлично покусывая кончик пальца. С трудом оторвав взгляд от моей груди, он кое-как поведал суду о подозрениях в отравлении, но при этом залился такой багровой краской, что его ложь получилась совершенно неправдоподобной.

Мой адвокат, обрадовавшись первой прорехе в броне обвинения, вскочил на ноги и принялся разрывать в клочья остальные показания. К сожалению, не успел он превратить «преступные действия» в «невыясненные обстоятельства», как судья заставил его умолкнуть испепеляющим взглядом и ударом молотка.

Дальше я с улыбкой выслушала заявления нескольких джентльменов, которым якобы становилось дурно после ужина в моем присутствии.

Поскольку каждый из них был отпетым обжорой, публику не особенно впечатлили их рассказы, тем более после того как теория об отравлении была поставлена под сомнение.

Обвинение быстро сообразило, что эта тактика не работает, и решило упирать на то, что в результате предполагаемого убийства я унаследую горы золота. Я сделала все возможное, чтобы выглядеть как женщина, которая не нуждается в деньгах, но это стоило мне сочувствия значительной части толпы. Простой люд не жаловал ни охотниц за деньгами, ни богатых женщин.

Я пыталась не выходить из образа элегантной и безмятежной Ласточки, но день клонился к вечеру, и ярость во мне нарастала. Мне надоело изображать кокетку. Я не хотела волновать и манипулировать. Я хотела, чтобы мне верили. Но как меня могли услышать, если мне не давали говорить?

В качестве заключительного слова обвинитель выдал новую порцию чепухи о том, как я соблазнила состоятельного мужчину, манипулировала им и отравила его ради наживы. Мой адвокат пошуршал бумагами и бросил на меня беспомощный взгляд.

Я поняла, что это последняя капля. Даже мой защитник считал, что игра не стоит свеч. И в этот миг я подумала, что игра всегда стоит свеч. Я смерила адвоката гневным взглядом.

— Вы уволены. — Я встала. — Я сама буду говорить в свою защиту.

Судья бросил нервный взгляд в сторону лорда С. и ударил молотком.

— Вас не просили давать показания, мисс Харрингтон!

Я скрестила руки, чем невольно подчеркнула красоту своей груди, и смерила его взглядом.

— Почему же, милорд? Почему мне не дали слова? Не кажется ли вам, что эти достойные граждане, — я грациозно повела рукой, указывая на людей в зале, — вправе меня выслушать?

Над нами поднялся ропот. Судья посмотрел на лорда С. и снова поднял молоток. Потом его взгляд перехватил не кто иной, как лорд Малкольм Эшфорд, который теперь сидел в зоне, отведенной для моих друзей. Я заметила, что лорд Малкольм едва заметно покачал головой. Судья медленно опустил молоток.

— Мисс Харрингтон будет позволено говорить, — нехотя процедил он.

Я склонила голову набок.

— Спасибо, милорд.

Даже от задремавшего пристава не ускользнула ирония в моем тоне.

— Как приятно видеть, что вы нашли в себе силы оставить прошлое в прошлом. Припоминаю первый раз, когда я отвергла ваши ухаживания, потом второй, а потом и третий…

В галерее и даже на скамье для судей захихикали. Судья вспыхнул и смерил каждого из протоколистов уничтожающим взглядом.

— Это к делу не относится, мисс Харрингтон!

Я широко улыбнулась.

— Неужели? Если отмести всю ложь, разве не в этом суть сегодняшнего разбирательства? Вы сулили мне все свое состояние за одну ночь у меня между ног. Если память меня не подводит, вы даже предлагали упечь собственную жену в сумасшедший дом, чтобы я могла переехать в служебную резиденцию Главного судьи. Как ваши колени, милорд? Помнится, вы провели на них много часов, умоляя.

У судьи задергалась верхняя губа. Он сжал молоток так, что побелели костяшки пальцев. Но, бросив яростный взгляд на лорда Малкольма, он устало откинулся на спинку кресла.

Ободренная, я расправила плечи, намереваясь крушить лицемеров, всех до единого.

— Мое единственное преступление в том, что я женщина, которая думает своей головой. Из-за этого меня обвиняют в убийстве, которого я не совершала. И кто обвинители?

Я прошлась взглядом по набитому зрителями залу суда и указала на обвинителей:

— Судья больше десяти лет безуспешно меня добивался, ползал на коленях у моего порога и рыдал, когда я отсылала его прочь. А люди, которые выдвигают против меня иск…

Я указала на двух мужчин, сидевших на стороне обвинения.

— Здесь перед нами опять-таки двое мужчин, которым я отказала. Лорд С. заплатил лорду Б., чтобы тот доставил меня, связанную, к нему в постель, — настолько отчаянно он был мною одержим. Но даже предательство, шелковые шнуры и охрана под дверью не заставили меня подпустить его к себе!

Толпе это понравилось. Я уперлась ладонями в поручень и наклонилась вперед, вызвав у половины зала незамедлительную эрекцию.

— Как вам понравилась порка, С.? Наверное, пришлось потом целый месяц сидеть на подушке!

Лорд С. побледнел, услышав рев толпы, и по его лицу пошли волны бессильной ярости. Я перевела взгляд на лорда Б.

— Этот мерзавец несколько лет назад пытался продать меня в сексуальное рабство, а когда я вырвалась из-под его контроля, жестоко меня избил.

По толпе пробежал ропот. Но я еще не закончила. Я выпрямилась и громким, ясным голосом продолжила:

— Просветите нас, лорд Б., как вы объяснили любимой невесте свое отсутствие, когда отвозили меня на оргию к лорду С., чтобы продать там подороже? — О, мне так осточертело хранить все их маленькие грязные секреты! — И в ту ночь, шестнадцатого мая, семь лет назад, когда забили меня чуть не до смерти? Чем вы оправдали синяки и ссадины, которые утром выступили у вас на костяшках пальцев?

Элис широко распахнула глаза и с тревогой посмотрела на лорда Б… Тот погладил ее по руке, не прекращая буравить меня злобным взглядом.

Я усмехнулась в сторону прокурора и судей.

— Этот суд не что иное, как жестокий каприз обозленных и невоспитанных мальчиков, которых давно пора хорошенько отшлепать!

Я ухмыльнулась лорду С.

— Или в вашем случае, милорд, еще раз отшлепать!

Галерея взорвалась ликованием. Я чувствовала на себе ненавидяще сверлящие взгляды некоторых вышеупомянутых джентльменов, но больше всего злобы было в голубых глазах лорда Б… Он пережидал смешки и гогот, не спуская с меня взгляда. Поднявшись, он вкрадчиво поклонился судье.

— Милорд, — взмолился он самым почтительным тоном. — Я прошу позволения ответить на эти явно лживые обвинения.

Судья махнул рукой.

— Конечно, мой мальчик. Вы имеете полное право защищать себя.

Странно. Где было это право для меня последние два дня?

Лорд Б. благодарно кивнул.

— Я могу доказать, что все это не более чем последняя отчаянная попытка убийцы перед лицом неминуемого осуждения. Семнадцатого мая семь лет назад я провел весь день с женщиной, с которой теперь помолвлен.

Все глаза устремились к Элис, бледное лицо и беспомощная красота которой настроила всех мужчин в зале на ее защиту. Элис оглядывалась по сторонам, в ужасе оттого, что ее сделали частью спектакля. Лорд Б. заботливо наклонился к ней.

— Разве не припоминаешь, любимая? В тот день я как раз вызволил котенка из куста боярышника. Ты потом перевязала мне руку.

Элис заморгала и кивнула.

— Конечно, я помню котенка. Эта кошка до сих пор живет у меня.

Ее заявление, произнесенное высоким детским голосом, вызвало у толпы одобрительный смех. Мне хотелось закатить глаза. Что они все находят в этих бесхребетных женщинах? Мне этого никогда не понять.

Лорд Б. с улыбкой выпрямился.

— Она перевязывала мне руку, милорд, а значит, не могла бы оставить без внимания такие синяки, как их описывала мисс Харрингтон. Все это ложь.

Судья поспешил ухватиться за эту мысль.

— Что ж, довольно с меня лживого бреда этой женщины! — Он поднял молоток. — Я приговариваю ее…

— Остановитесь!

Наступила тишина, и все головы повернулись в одном направлении. Перед судейской скамьей встал лорд Малкольм Эшфорд.

Глава тридцать седьмая

Бостон

Ник едва не сбил с ног Клаудию Харрингтон-Хауэлл. Та бежала прочь из главного зала музея, а он спешил попасть в него. Стиснутые челюсти дамы и звенящая тишина в выставочном зале сказали Мику все, что ему нужно было знать.

Он не успел к Пайпер вовремя. Его сердце было готово вырваться из груди. Он любил Пайпер. Он принял неверное решение. Он надеялся, что она простит его.

Каллен был прав. Для образованного человека он слишком медленно усваивал истины, связанные с сердечными делами.

Мик пробирался сквозь толпу замерших, потерявших дар речи гостей. Большинство из них стояли с открытыми ртами, некоторые задержали коктейли на полпути к губам. Оцепенение было настолько полным, что Мику казалось, будто он блуждает по лабиринту из манекенов. Наконец он добрался до Пайпер.

Она едва заметно кивнула ему, но не встретила его взгляд.

— Я люблю тебя, Пайпер, — прошептал Мик прямо ей в ухо. — Я долетел до Чикаго и повернул назад, потому что люблю тебя. Я отменил встречу в Лос-Анджелесе. Я не должен был туда ехать.

Пайпер слегка изменила позу, подставив ему тыльную сторону элегантной шеи и великолепные голые плечи. Возможно, это был не самый подходящий момент, чтобы отвлекаться, но Мик не мог не обратить внимания на платье Пайпер. У него был низкий квадратный вырез, высокая талия и короткие облегающие рукава. Метры мерцающего красного атласа, кое-где украшенного черным кружевом, подчеркивали каждую линию ее груди и свободным каскадом ниспадали к полу. Мик не был историком моды, но ему показалось, что нечто подобное могла носить Офелия Харрингтон в бытность свою куртизанкой.

Мику отчаянно захотелось погладить Пайпер между лопатками. Ее кожа выглядела мягкой и сочной, как бледный летний персик. Ее темные волосы были чуть-чуть присобраны и падали на шею мягкими блестящими локонами.

Она была такой красивой! Мик почувствовал себя полной сволочью.

Он заметил, что толпа стала приходить в себя. Поднялся ропот, потом смешки, затем прокатилась волна шепота. И тут началось. Луи Лапалья испустил булькающий стон ярости и стал проталкиваться вперед, крича кому-то, чтобы выключили освещение экспозиции. Линк Норткат откликнулся так быстро и с таким злорадством, что Мик заволновался, как бы тот не намочил штаны от переизбытка эмоций.

— Пайпер, — прошептал ей на ухо Мик.

— Сама справлюсь, — бросила девушка через плечо.

— Я знаю, нет ничего, с чем бы ты не справилась сама. — Мик вздохнул. — Но в этом нет необходимости, Пайпер. Ни сегодня, ни когда-либо впредь.

Он протянул руку и коснулся пальцами ее холодной ладони.

Она резко обернулась. Выразительные зеленые глаза горели, щеки раскраснелись. Мик мог бы сказать наверняка, что за всю свою жизнь не видел такой неистово красивой и такой взбешенной женщины.

— Леди и джентльмены! Пожалуйста! — Лапалья стоял у теперь уже темного входа в экспозицию и пытался перекричать толпу, размахивая руками. — Я прошу прощения за неудобства, но пожалуйста!

Он потянул себя за ворот смокинга, и его лицо в красных пятнах исказилось. Гости зашумели еще громче.

— Уважаемые! — завопил он. — Я вынужден просить всех выйти в вестибюль! — Лапалья жестикулировал обеими руками. — Сюда! Будем признательны за сотрудничество.

Кое-кто из гостей, в том числе родители Пайпер, повернулись и пошли к выходу. Внезапно шум прорезал женский голос:

— Никто никуда не уходит!

Это была Клаудия Харрингтон-Хауэлл. Толпа расступилась перед ней. Она так энергично зашагала обратно в выставочный зал, что ее шифоновая юбка взвилась за ней шлейфом.

У Лапальи глаза полезли из орбит.

— Э-э… а… Клаудия…

— Какой идиот выключил свет?

— Я приношу искренние извинения вашей семье и…

— О, просто закройте рот, и давайте смотреть шоу.

Надев очки в проволочной оправе, Клаудия добилась того, что было не под силу Лапалье, — толпа умолкла.

Клаудия обвела взглядом присутствующих и помахала рукой.

— Что с вами, люди? Я сбегала в лимузин за очками — ни черта без них не вижу.

Она принялась всматриваться в лица гостей, пока не обнаружила Пайпер в сторонке у стены.

— Идите сюда, мисс Чейз-Пьерпонт, и кто-нибудь, ради бога, включите этот чертов свет!

Испустив едва слышный писк, Пайпер вышла вперед и встала рядом с Клаудией. Мик наблюдал, как женщины приняли боевые стойки: элегантная Пайпер на высоких каблуках почти не уступала в росте величавой седовласой Клаудии. Их взгляды застыли друг на друге.

— Я осмотрю экспозицию, — сказала Клаудия, в упор глядя на Пайпер. — Но сначала вы объясните, на каком основании осмелились заявить такое о моей прапрабабке.

Лапалья не выдержал:

— Госпожа Харринггон-Хауэлл, от имени попечителей музея, сотрудников и меценатов я хочу выразить вам, как глубоко сожалею о…

— До-во-о-льно!

Клаудия резко повернула голову к директору. Мик испугался за судьбу бедняги — судя по виду госпожи Харрингтон-Хауэлл, она одной левой могла отправить его к праотцам так, между прочим.

Должно быть, Лапалья пришел к тому же заключению.

— Конечно, — пробормотал он и стал пятиться, пока не наткнулся на кого-то из гостей.

— Итак? — обратилась Клаудия к Пайпер.

— Э-э, — прохрипела та, но потом прочистила горло и начала сначала: — Я нашла дневники Офелии Харрингтон, в которых та описывала годы, проведенные в Лондоне в качестве куртизанки, — спокойно сообщила она. — Они были спрятаны в двойном дне сундука.

Гости хором ахнули.

Как ни странно, Клаудия не выглядела шокированной. Мик заметил, что ее губы подрагивают в зарождающейся улыбке.

— Где дневники сейчас?

Пайпер указала на вход в выставочный зал.

— Под плексигласом среди других экспонатов. Для вас я тоже сделала копию.

— О чем она говорит? — Лапалья даже не счел нужным понизить голос. — Какие дневники?

Клаудия отрывисто кивнула.

— О чем говорится в дневниках? Расскажите. Краткое резюме подойдет.

Пайпер нервно усмехнулась. Мик решил, что она подумала о том же, что и он сам: втиснуть историю Офелии в «краткое резюме» было практически невозможно. Хватит того, что Пайпер ухитрилась раскрыть ее в одной музейной выставке.

Мик видел, что девушка ищет глазами родителей. Она нашла их у выхода из зала. Те держались друг за друга, бледные как смерть.

— Дневники рассказывают о молодой женщине, которая не желала подавлять свой дух, интеллект и сексуальность, просто потому что от нее этого ждали.

Закончив предложение, Пайпер грустно улыбнулась родителям и продолжила:

— Сделавшись невероятно популярной куртизанкой, Офелия жила вне социальных норм своего времени, и, хотя то была жизнь удовольствий и приключений, в конце концов она себя исчерпала. Офелия стремилась к тому, к чему стремятся многие из нас: интересной, значимой работе, к семье и партнерству, основанному на любви и взаимоуважении.

Зрители затаили дух.

— А это? — Клаудия махнула на рисунок, в полный рост изображавший Офелию в цепях. Брови пожилой женщины взлетели к корням волос. — Объясните это.

Пайпер кивнула.

— Для меня, как, вероятно, и для вас, главным вопросом было, как лондонская куртизанка стала бостонской противницей рабства. Ответ неоднозначный.

Пайпер взяла Клаудию под локоть и слегка развернула ее, чтобы она и остальные гости могли увидеть центральный образ во всем его великолепии.

Глядя на Клаудию, она сказала:

— Вашей прапрабабке хватило смелости бороться с американским рабством, потому что жизнь куртизанки дала ей почувствовать, что такое личная свобода. Офелия пришла к мысли, что свобода — это Богом данное право, которое должно быть доступно всем, включая женщин и рабов.

Пайпер сделала паузу, заметив, как некоторые из присутствующих согласно закивали.

— Но это не единственная причина, — сказала она. — В судьбе Офелии был один переломный момент, и этот момент был настолько ужасен, что изменил ее навсегда. В ее душу попало зерно негодования, которое позволило ей трансформироваться из куртизанки в крестоносца.

Взгляд Клаудии метнулся к образу Офелии.

— Что с ней произошло?

Пайпер кивнула, и Мику показалось, что она собирается с духом перед решающим боем.

— Этот случай дал Офелии Харрингтон лишь смутное представление о человеческой неволе, но она сама побывала на аукционном помосте. С ней обращались как с животным или того хуже — с вещью, и продали тому, кто предложил самую высокую цену. Это произошло, когда ее отвезли на оргию и продали как секс-рабыню.

Мать Пайпер лишилась чувств. Какая-то женщина вскрикнула. Ропот перерос в возгласы шока и крики недоумения.

Пайпер вывернула шею, чтобы убедиться, что ее мать снова на ногах.

— У кого-нибудь есть батончик «Три мушкетера»? — обратилась она к толпе. — «Сникерс»?

— У меня есть «Баттерфингер»^[48], но только мини. Смотреть не на что!

Мужчина из задних рядов помахал над головой желтой упаковкой.

— Спасибо, — сказала Пайпер. — Как раз то, что нужно. А посмотреть у нас будет на что.

Глава тридцать восьмая

Лондон

Мой взгляд остановился на лорде Малкольме, и в тот же миг остановилось мое сердце. Не сводя с меня глаз, он сказал:

— Лорд Б. обвинял мисс Харрингтон в том, что не смог расплатиться с долгами суммой, которую должен был выручить с ее продажи. Я видел, как он вошел в дом мисс Харрингтон далеко за полночь. Я… я не шел следом за ним, пока не услышал ее криков. Тогда я проник в дом и увидел лорда Б., который стоял над мисс Харрингтон с ножом в руке. Она лежала на полу, без сознания от жестоких побоев.

— Не без сознания, — поправила я. — Еще нет.

Его глаза потемнели.

— Все случилось так быстро, — тихо проговорил он.

— Вы не могли знать, — сказала я и повернулась к судье. — Лорд Б. готовился исполосовать мне лицо, милорд. Я не видела, кто оттащил его от меня. — Я остановила взгляд на лорде Б. — Но я определенно помню, что лорд Б. выбежал из комнаты, как грязный трус, коим он и является. Его храбрости хватает лишь на то, чтобы издеваться над теми, кто слабее его.

В галерее поднялся негодующий ропот — верный знак, что общественное мнение вот-вот отвернется от лорда Б. навсегда.

Со своего помоста я видела, как расширились зеленые глаза мисс Элис Уэйнрайт, когда она услышала обвинения против своего жениха. Не будь дурой. Элис!

Увидев, что ее смятение превратилось в упрямое отрицание, я вынуждена была заговорить:

— Милорды, независимо от того, оправдают меня или нет, я должна это сделать.

Я повернулась к Элис.

— Бегите от этого человека. Спасайте свою жизнь.

Та отпрянула от силы моих слов. Я вцепилась в поручень так, что у меня побелели костяшки пальцев.

— Неужели вы не понимаете, что свободны? Независимо от того, все наследство вам достанется или только половина, вы богатая женщина в своем праве.

Элис закусила губу. Я смягчила тон.

— Я знаю, что вы напуганы. Я знаю, что одной быть страшно. Но прошу, поверьте, любое одиночество лучше такого спутника. Уходите от этого человека. Берите состояние отца. И бегите.

Я не была уверена, что она прислушается ко мне, но больше никак не могла ее убедить. Я повернулась обратно к судье.

— Теперь выносите свой приговор.

Он сузил глаза.

— О, благодарю, мисс Харрингтон.

Все замерли в ожидании. У меня перехватило дыхание. Судья поднял молоток.

— Стойте!

(обратно)

Глава тридцать девятая

Бостон

Хотя Лапалья казался опасно близким к нервному срыву, ожидая, пока Пайпер и Клаудия завершат свою частную экскурсию, Мик заметил, что ни один из гостей не покинул музея, даже родители Пайпер. Люди оживленно беседовали, опустошали бар и доедали слойки с сыром и креветки в беконе.

Эта пауза дала Мику возможность передохнуть и собраться с мыслями. Он сидел на кирпичном бордюре, огораживавшем садик во внутреннем дворе музея, смотрел, как луна затягивается ночными облаками, и думал о Пайпер, о том, как прекрасно она выглядела этим вечером и как он напортачил.

— Не против, если я присяду?

Мик поднял голову и увидел Бренну, такую холодную и неземную в серебристом коктейльном платье, с прической, полностью открывавшей лицо.

— Конечно, — ответил Мик. — Хватай кирпич.

Бренна так и сделала, со вздохом опускаясь рядом.

— Молодец, что пришел.

Мик фыркнул.

— Да, я был круглым идиотом, что поехал в Лос-Анджелес. Я это понимаю.

Девушка вежливо улыбнулась ему и сложила руки на коленях. Она была такой же ледышкой, как всегда, но горячо преданной подругой Пайпер, и за это Мик был ей благодарен.

— Ты любишь ее?

Мик чуть не поперхнулся от такой прямолинейности. Впрочем, решил он, вопрос вполне законный, учитывая его действия.

— Да. Я люблю эту женщину.

— Хорошо, потому что она не должна соглашаться на меньшее. Она долго тебя ждала.

Мик вздохнул, обдумывая услышанное. Потом усмехнулся.

— Что смешного? — спросила Бренна, поглядывая на него искоса.

— Знаешь, с той минуты, как я сел в этот проклятый самолет, я думал только о том, как боюсь ее потерять. Я уже не представляю своей жизни без Пайпер. Не уверен даже, нужно ли мне это дурацкое шоу, если ее не будет рядом, чтобы разделить мой успех.

Бренна кивнула.

— Я хочу жениться на ней, — сказал вдруг Мик.

Он даже не удивился, когда эти слова сорвались с языка. Они начали складываться у него в голове еще после утреннего разговора с Калленом.

— Я хочу всего того, о чем говорила Пайпер, — любви и взаимоуважения, семьи, интересной, значимой работы, — и сердцем чувствую, что смогу найти все это только с ней.

Бренна подняла бровь.

— Хорошо сказано, но слушатель не тот.

Мик кивнул. Бренна была права.

— Как думаешь, она ответит «да»?

Девушка пожала плечами.

— Я подумываю ворваться в зал и спросить ее на глазах у всех.

— Хм-м. — Бренна окинула его взглядом с головы до ног. — Не уверена, что у тебя для этого есть все, что нужно.

Мик удивленно рассмеялся.

— То есть ты сомневаешься, что у меня есть яйца, да?

— Нет, — возразила она. — Я сомневаюсь, что у тебя есть кольцо.

Мик не знал, что на это сказать.

— Вот. Если ты серьезно, могу ради такого случая одолжить тебе это.

Бренна потянула себя за правую руку и уронила Мику на ладонь изящное золотое кольцо с бриллиантами. Мик ошарашенно на нее посмотрел.

— Ты уверена? — спросил он.

Она рассмеялась.

— Я уверена, что могу одолжить тебе это кольцо на время, но уверен ли ты, что хочешь этого?

Мик встал. Опустив кольцо в карман, он подал Бренне руку.

— Уверен, — сказал он. — Пойдем?

(обратно)

Глава сороковая

Лондон

— О, ради бога… — пробормотала я, когда судью опять отвлекли.

Все повернулись на голос очередного спасителя.

Мисс Элис Уэйнрайт медленно встала. Со своего места я видела, что ее трясет от волнения.

Лорд Б. насторожился.

— Любимая…

Элис сделала один решительный шаг влево, прочь от него, и задрала подбородок.

— Я отзываю все обвинения! — Она бросила на лорда Б. ненавидящий взгляд. — Я только что вспомнила, что котенка мне подарили в марте, а не в мае, — гневно проговорила она. — В мае ты сказал, что повредил руку, когда тебя сбросила лошадь. — Она прищурилась. — Одна из лошадей моей матери, послушнее которых нет во всей Англии!

Тут она отвернулась от лорда Б. и обратилась к судье дрожащим голосом, который, однако, креп с каждый словом:

— Мой отец был добрым и мудрым человеком. Он считал мисс Харрингтон достойной доверия. Я намерена прислушаться к его мнению и отозвать все обвинения, которые, честно говоря, не особенно хотела выдвигать. А без моих обвинений дело исчерпано. — Еще один испепеляющий взгляд в сторону лорда Б. — И если отец был прав по поводу мисс Харрингтон, из этого следует, что он был прав и по поводу лорда Б. Я официально разрываю помолвку, милорд.

Я облегченно улыбнулась. С Элис все будет хорошо. Я посмотрела на своего обидчика.

— Похоже, придется искать новую девушку, которая поверит вашим россказням, милорд.

Лорд Малкольм Эшфорд сложил на груди руки.

— Боюсь, это будет сложно сделать в тюрьме для должников.

Глаза лорда Б. широко распахнулись.

— Но я…

Губы лорда Малкольма улыбались, но его взгляд этой улыбкой согрет не был.

— Похоже, человек, который выкупил все ваши долги, потребует немедленной оплаты. Если у вас на данный момент нет в кармане трех тысяч двухсот восьмидесяти фунтов, боюсь, что эти любезные приставы сопроводят вас в Ньюгет.

Лорд Б. попятился от приближающихся приставов.

— Кто…

— Кто ваш кредитор? — Малкольм непринужденно поправил манжеты. — С шести часов сегодняшнего утра им являюсь я.

Когда лорда Б. выводили из Бейли, я крикнула ему вслед:

— Просто хватайте первый тюфяк, который попадется вам на глаза. Никто не будет возражать.

Судья, довольный, что в конечном итоге поставил на нужную лошадь, благодушно улыбнулся и в последний раз опустил молоток.

— Дело закрыто!

(обратно)

Глава сорок первая

Бостон

К концу частной экскурсии для Клаудии у Пайпер кружилась голова. Госпожа Харрингтон-Хауэлл засыпала ее вопросами, а потом призналась, что втайне пришла в восторг оттого, что слухи о бурном прошлом Офелии, которые передавались в их семье из поколения в поколение, в конечном итоге оказались правдой.

— Если бы не она, боюсь, что Харрингтоны остались бы в истории кучкой невыносимых зануд, — сказала Клаудия, подмигнув Пайпер.

Прежде чем вернуться к началу экспозиции и толпе гостей, она отвела ее в сторону.

— Как вам удалось? — спросила женщина с неподдельным изумлением во взгляде. — Я знаю, что старые пердуны в вашем совете ни за что бы не позволили такое провернуть. А Лапалья на открытии выглядел так, будто его сбил автобус. Как же вам удалось?

Пайпер задумалась над вопросом.

— Друзья… и удача, — сказала она. — Но по большей части все-таки помощь и поддержка друзей.

Клаудия улыбнулась.

— Могу поспорить, что ваш темноволосый ирландец служил шикарным источником вдохновения. Не думаю, что когда-либо видела мужчину, который бы настолько хорошо смотрелся в смокинге. А уж поверьте, за свои семьдесят восемь лет я немало их повидала.

Пайпер хихикнула и по привычке стала высматривать Мика в толпе. Тот шел по фойе вместе с Бренной, решительно направляющейся к экспозиции. Мик поймал ее взгляд, но она тут же отвела глаза.

— Знаете, он чуть не сбил меня с ног по пути сюда. Похоже, он очень переживал, что опоздает.

Пайпер прикусила губу. Странно, но она нисколько не волновалась последние часы перед открытием. Вероятно, потому, что была очень занята. Но теперь, когда главное свершилось, ей было тревожно — наверное, потому, что теперь у нее появилось время переживать по поводу Мика.

На входе опять начала собираться толпа, и Клаудия попросила минутку внимания.

— Должна сказать, эта выставка стала для меня сюрпризом. — Клаудия сделала паузу, чтобы вытереть глаза. — Но я считаю, что всем нам в жизни нужны сюрпризы. Они делают нас молодыми.

Пайпер изо всех сил старалась сосредоточиться на спонтанных комментариях Клаудии, но чувствовала на себе взгляд Мика, жгучий и пристальный. Она позволила себе украдкой посмотреть на него.

О боже, он вернулся ко мне! Он снялся с рейса. Он все бросил, чтобы быть здесь. Я не могу на него злиться. И зачем мне вообще на него злиться? Я люблю его. И почему это Бренна так загадочно мне улыбается?

Пайпер вернулась к речи Клаудии, как раз когда та подходила к основной мысли.

— …лишнее доказательство, что женщины редко представляют собой бумажных кукол, как их рисуют в исторических книгах. Офелия Харрингтон была благородной и умной женщиной, которая всем сердцем любила жизнь. Ее пример должен вдохновлять всех нас. Лично я безмерно горда тем, что являюсь ее потомком. И хотела бы выразить особую благодарность Пайпер Чейз-Пьерпонт, которой хватило смелости правдиво рассказать миру всю историю Офелии.

Грянули аплодисменты. Кое-кто даже свистнул. Пайпер была шокирована и не сразу поняла, чего от нее ждут.

— Ну же, скажите что-нибудь. — Клаудия подтолкнула ее вперед. — Это такой же ваш вечер, как и вечер Офелии.

(обратно)

Глава сорок вторая

Лондон

Я сошла с помоста для обвиняемых и медленно пересекла зал суда. Вокруг шептались, а кое-кто даже улыбался и поздравлял меня, но мой взгляд был прикован к высокой темной фигуре, по-прежнему стоявшей у судейской скамьи.

Лорд Малкольм Эшфорд, мужчина, от которого я сбежала двенадцать лет назад, ждал меня… с улыбкой Сударя на восхитительных губах.

Я остановилась перед ним и склонила голову набок. Образы двух мужчин — заносчивого незнакомца и нежного любовника — мелькали передо мной, пока не слились в единое непостижимое целое.

Весь воздух покинул мои легкие в одном долгом выдохе.

— Я убью Лебедь.

Лорд Малкольм ослепил меня белозубой улыбкой.

— Она просто делала то, о чем я просил. Понимаешь, у меня не было выбора. С той минуты, как я окинул взглядом бальный зал и увидел черноволосую красавицу с алой розой в волосах, я принадлежу ей. Просто я не сразу понял, что она никогда не будет принадлежать мне.

Меня охватило сожаление.

— Я строго вас судила.

Он покачал головой.

— Ты судила очень правильно. Я был ослом. Я убедил себя, что мое томление по тебе — это не более чем погоня за новым приобретением. С помощью Лебеди я все устроил в надежде, что приключение с Сударем удовлетворит твое любопытство и ты все-таки выйдешь за меня замуж.

Нахмурившись, я пыталась разгладить эти новые складки в прошлом.

— Мое обучение было ложью.

Он фыркнул.

— Ты была Ласточкой больше десяти лет. Я бы сказал, что твое обучение прошло на самом что ни на есть высоком уровне.

Я захлопала ресницами.

— Но семь грехов?

Он отвел взгляд, и его губы изогнулись в сконфуженной улыбке.

— Ах, это… Кое-что я вычитал в книгах. Остальное придумал по ходу.

Негодование вспыхнуло во мне, но очень быстро потухло. Что бы мы ни делали, мы просто пытались найти дорогу к этому моменту. Я была уже не той безрассудной девушкой, что двенадцать лет назад. А он не тем высокомерным хамом.

Я протянула ему руку.

— Здравствуйте, лорд Малкольм. Я Офелия.

Он взял мою руку в свою большую и теплую ладонь и улыбнулся.

— Здравствуй, Офелия. Я в тебя влюблен.

Глубоко в душе я всегда знала это, но когда он произнес вслух… У меня на глаза навернулись слезы.

— Ваше чувство взаимно, милорд.

При этих словах его глаза — такого насыщенного цвета лесного ореха, что их можно было принять за черные, — вспыхнули.

— Тогда я хочу кое о чем спросить.

Он опустил руку в кармашек жилета. Не выпуская моей руки, он положил на мою ладонь предмет — теплый, твердый и круглый.

Это было кольцо с рубином. Огромный овальный камень был красным, как поцелуй, а мерцающие бриллианты, которые его окружали, напоминали лепестки цветка.

— Вы принесли это кольцо на слушание об убийстве?

Вспышка боли исказила его лицо.

— Последние двенадцать лет я ни на миг не расставался с этим кольцом. Я купил его на следующий день после того, как увидел тебя на балу. Рубин напомнил мне розу, мерцавшую в твоих черных волосах.

Мое сердце затрепетало, комната перед глазами поплыла, но к горлу подступил какой-то извращенный смех.

— Боже правый! Я заставила вас хорошенько поплатиться за слова о сделке, не так ли?

Он слегка поклонился.

— Не больше, чем я заслуживал.

Он говорил, что у него ко мне вопрос.

Глядя на кольцо в ладони, я почувствовала, что меня мутит от того, что я должна сделать. Я взяла руку лорда Малкольма и положила в нее кольцо. Его пальцы сомкнулись вокруг моих, не давая мне отстраниться.

— Офелия. — Его голос упал до хриплого шепота Сударя. — Я люблю тебя. Я влюблен в тебя уже двенадцать лет. В конце концов, я дошел с тобой до этого дня, верно?

Я с сожалением отвела глаза.

— Я тоже любила вас все эти годы, но я не могу вернуть прошлого. На суде я чуть не задохнулась, изображая из себя кого-то, кем на самом деле не являюсь. — Я сделала один мучительный шаг назад. — Я не могу стать вашей леди Эшфорд.

Он шагнул вперед, преодолевая расстояние между нами.

— А могла бы ты стать миссис Харрингтон?

Я захлопала ресницами.

— Но кем тогда будете вы?

Малкольм стиснул мои руки в ладонях.

— При двух старших братьях, у которых уже родились сыновья, я вряд ли унаследую титул отца. — Он пожал плечами. — Я буду мистером Харрингтоном. — Он лукаво улыбнулся: — Но ты можешь звать меня Сударем.

(обратно)

Глава сорок третья

Бостон

Пайпер отыскала сияющее лицо Бренны, потом нежную улыбку Мика. Она увидела ошарашенные лица родителей. Не ускользнул от ее взгляда и Линк Норткат, который околачивался у порога с выражением отвращения на лице. Пайпер стало смешно.

— Самый большой сюрприз преподнесли сегодня мне, — сказала она. — Я понимала, что должнарассказать правду об Офелии, но была убеждена, что правде здесь не обрадуются. Я готовила выставку за спиной госпожи Клаудии Харринггон-Хауэлл и попечительского совета БМКО, за что приношу свои извинения. Искренне надеюсь, что она вам понравится.

Пайпер начала потихоньку отступать, как вдруг сквозь шум толпы прорезался зычный голос Мика:

— Еще один сюрприз, если позволите!

Пайпер с отвисшей челюстью смотрела, как Мик пробивается к ней. Он остановился рядом и обратился к окончательно растерявшимся гостям:

— Еще минутка, и я отпущу вас осматривать экспозицию, но сначала я должен сделать кое-что важное.

Мик опустился на колено и взял Пайпер за руку. У нее закружилась голова. Этого не могло быть. Никоим образом…

Толпу всколыхнуло волнение, но несколько резких «тс-с» положили конец гомону, и в комнате воцарилась тишина. Пайпер бросила мимолетный взгляд на Бренну. Та плакала. Пайпер ни разу не видела свою лучшую подругу в слезах.

Вдруг некий пожилой джентльмен выкрикнул:

— Это лучшее открытие выставки, на котором я когда-либо присутствовал!

Пока смех не утих, Мик продолжал держать Пайпер за руку, поглаживая большим пальцем ее кожу и глядя ей в глаза.

— О боже, — выдохнула девушка.

Мик улыбнулся ей, и она поняла, что, если хочет устоять на ногах, нужно сосредоточиться на его красивом лице, проникновенных голубых глазах и совершенной формы улыбающихся губах.

— Пайпер Чейз-Пьерпонт, я люблю тебя. Ты самая невероятная женщина, какую я когда-либо знал.

Когда Мик достал из кармана брюк изысканное золотое кольцо, Пайпер поняла, что теряет сознание, что кислород не доходит до ее мозга. Она велела себе завязывать с этим — не хватало еще отключиться в самый романтический момент своей жизни.

— Пожалуйста, выйди за меня, Пайпер. Будь моей женой. Окажи мне эту честь.

Пайпер открыла рот, чтобы заговорить. Из горла не вырвалось ни звука. Мик терпеливо ждал, не переставая улыбаться.

— Да, — прошептала она наконец. — Да, да, да!

(обратно)

Глава сорок четвертая

Бостон

Мик взялся за дверной молоток — увесистое медное кольцо в пасти льва, поблескивающее в утреннем свете.

— Какое милое гнездышко.

Пайпер усмехнулась. Гигантский особняк Клаудии в Бикон-Хилле^[49] был домом, который она делила со своим любимым мужем Тероном Хауэллом — владельцем сети лесопильных заводов в Новой Англии. Хотя самого Терона давно не было в живых, его деньги и Клаудия продолжали обитать здесь. Пайпер улыбнулась Мику, вспоминая, как сама была ошарашена, когда впервые увидела особняк.

— По-прежнему нет мыслей, зачем нас призвали в сей чертог? — спросил Мик.

— Не-а, — ответила Пайпер.

Внушительная дверь отворилась, и на пороге, во всем своем седовласом великолепии, появилась Клаудия.

— Восхитительно! — сказала она, приглашая их в дом. — Давайте устроим наши маленькие посиделки в гостиной, ладно?

Клаудия указала на ансамбль позолоченных двойных дверей. Пайпер почувствовала, что Мик напрягся, лишь только они перешагнули порог комнаты.

— Чувствуйте себя как дома. Я сейчас вернусь.

Женщина выскользнула в галерею.

Мик окинул взглядом тяжелые парчовые драпировки, фамильные ковры, группки небольших стульев с прямыми спинками и покачал головой.

— Где именно нам надо чувствовать себя как дома? — прошептал он.

Пайпер поддела его локтем.

— Зачем бы нас сюда ни позвали, уверена, это не займет много времени.

Мик смерил оценивающим взглядом роскошную бархатную кушетку и уселся на нее. Пайпер устроилась рядом и сцепила руки на коленях.

Клаудия вернулась с серебряным чайным подносом в руках.

Мик попытался встать.

— Позвольте помочь вам с…

— О, что за глупости. Вы мои гости. Сидите. Сидите.

В считаные секунды хозяйка расставила чайные принадлежности и разложила сладости на маленьком столике возле кушетки.

— Угощайтесь.

Она непринужденно присела на стул и закинула руку на спинку. Шелковые брюки легли на ее длинные ноги мягкими складками.

— Ну что, как у вас дела? Рады, что все волнения позади?

Пайпер украдкой бросила взгляд на Мика и невольно хихикнула.

Предположение Клаудии было как нельзя далеким от истины: их жизнь в эти дни представляла собой водоворот объединения домов, планирования свадьбы и работы над первым сезоном телевизионного шоу Мика. Продюсеры восприняли грубый ультиматум доктора Мэллоя и его возвращение в Бостон как часть переговоров и удвоили сумму его гонорара. Пайпер с Миком собирались встретиться с руководством канала на следующей неделе в Нью-Йорке. Однако Пайпер не стала поправлять даму.

Клаудия налила себе в чашку чай и бросила два кусочка сахара.

— Я хотела обсудить с вами ситуацию в попечительском совете. Вам следует знать, что после открытия выставки Форсайт не слезает с меня ни днем, ни ночью.

Пайпер села ровнее.

— Э-э, Клаудия, я не имею ничего общего с…

— На кой мне сдался этот совет? Я планирую продолжать путешествовать и определенно не хочу быть привязанной к нудным совещаниям, которые нужны исключительно для того, чтобы богатые старики могли козырять громкими именами и млеть от звука собственного голоса.

— Вообще-то…

Клаудия замахала руками, останавливая Пайпер.

— О, я знаю, что вы ушли с работы. Правильно сделали, хотя я уверена, что им вас будет не хватать. Я хотела попросить, чтобы вы отдали им этот чек.

Клаудия достала из-под тарелки с выпечкой конверт и вручила его Пайпер.

— Я все равно им не нужна. Им нужны мои деньги. На эту сумму можно шикануть: пристроить новое крыло, нанять пару-тройку новых кураторов — откровенно говоря, мне все равно, на что ее потратят, лишь бы экспозицию Офелии Харрингтон сделали постоянной. О! И я хочу, чтобы они восстановили ту прошлогоднюю выставку про телефонисток, — по мне, классная штука!

Пайпер посмотрела на конверт, потом на Клаудию, на Мика и снова на конверт. Она не знала, что забавней, — то, что Линк Норткат будет отвечать за экспозицию по Офелии Харрингтон, и не как-нибудь, а на постоянной основе, или что Лапалье придется заново поставить телефонисток.

Девушка не сдержала улыбку.

— Очень мило с вашей стороны, Клаудия. Уверена, мистер Форсайт немедленно вам позвонит.

Клаудия театрально вздохнула.

— Хорошо, детишки. А теперь можно перейти к тому, что действительно важно. — Она встала с кресла. — Никуда не уходите!

После того как хозяйка опять выскочила из комнаты, Мик пробормотал:

— Сколько там?

Пайпер заглянула в конверт и вверх ногами прочла сумму на чеке. Она ахнула:

— Шестнадцать миллионов!

— Долларов?!

Мик сощурил один глаз.

Тут вернулась Клаудия. В одной руке у нее была книжка в кожаном переплете, а в другой маленькая бархатная коробочка. Пайпер понятия не имела, что она затевает.

Клаудия опять удобно устроилась на стуле и протянула Пайпер старинную на вид книгу. Тоненькие волоски на руке Пайпер встали дыбом, как будто по ним пустили электрический ток.

— Я подумала, что вам нужно это увидеть, — сказала Клаудия.

Пайпер взяла книгу. Она была чуть больше, чем дневники Офелии, с мужской широкой полоской позолоты по краю. До Пайпер начало медленно доходить. Но неужели это возможно?

— Прежде чем вы прочтете, что здесь написано, я должна рассказать вам историю.

Клаудия откашлялась и подняла лицо вверх.

— В детстве я была склонна часами сидеть в одиночестве, играя с куклами, выдумывая себе друзей и похождения. Не скажу, что я росла заброшенным ребенком, но я была частенько предоставлена самой себе. — Она остановилась и указала на Мика: — Доктор Мэллой, вы так и не налили себе чаю.

Мик тут же взял чайник и наполнил чашку.

— Так вот, одним из моих любимых тайников был чердак в доме бабушки на Боудин-стрит, где, как вам известно, когда-то жили Малкольм и Офелия. Однажды, вскоре после войны, я нашла этот журнал в сундуке. Если не ошибаюсь, это был тот самый сундук, который я давала вам, Пайпер. С двойным дном, которое вы обнаружили.

Клаудия сделала паузу.

— Кто-нибудь хочет пирожное?

Пайпер и Мик быстро замотали головами. Пайпер казалось, что кожаная книжка, которая теперь лежала у нее на коленях, вот-вот прожжет у нее в ноге дыру.

— Я начала читать дневник и должна сказать, что он изменил мою жизнь. Понимаете, в детстве я была очень восприимчива к сказочным историям и счастливым их завершениям, поэтому любовь длиною в жизнь, о которой в нем говорилось, очаровала меня.

Когда Пайпер осторожно, кончиком пальца приподняла обложку, на обратной стороне появилась рукописная строчка: «Малкольм Харрингтон». У Пайпер до боли пересохло во рту.

— Это… в самом деле его дневник? — прохрипела она.

Клаудия добродушно улыбнулась.

— Не бойтесь, открывайте, дорогая.

— У меня нет перчаток!

Клаудия усмехнулась.

— Милая моя, я уже семьдесят лет повсюду таскаю с собой эту книгу и ни разу не надевала перчаток. Да, она старая, и я надеюсь, что с этого дня о ней будут лучше заботиться. Но прошу, не надо слишком переживать об этом сейчас.

Пайпер кивнула. Мик придвинулся ближе, помог Пайпер придержать переплет, и та открыла первую страницу.

— Вы увидите, что дневник пуст, кроме нескольких страниц вначале, — сказала Клаудия.

Пайпер приняла к сведению и перевернула первую страницу.

Почерк был нетвердым, но размашистым и явно мужским. Он отличался от знакомой руки Офелии. Ни титульной страницы, ни предисловия не было, и Пайпер заметила, что первая запись сделана всего на несколько дней позже официальной даты смерти Офелии.

Девушка замерла. Эмоции переполняли ее. В ее руках были написанные Малкольмом слова, которые ей так хотелось увидеть. Это были мысли и сердечные тайны человека, который за одну жизнь успел побыть напыщенным лордом Эшфордом, Сударем и мистером Харрингтоном.

И теперь наконец она познакомится с ним.

Мик воспользовался свободной рукой, чтобы погладить Пайпер по колену.

— Прочитать вслух? — спросил он.

Она кивнула. Мик начал, и его ирландский говор мягко зажурчал в гостиной.

Я стар и утомлен, но благодарен судьбе за каждый прожитый день. Офелия оставила меня. Она всегда спешила быть первой. Каким пустым кажется мир без нее. Ее любовь никогда не угасала, а ее веселый смех никогда не утихал. Я слышу его даже теперь.

Не каждому мужчине выпадает счастье быть любимым так, как любили меня. Даже в самые безумные дни я дорожил каждым мигом рядом с ней.

Я до сих пор поражаюсь, что чуть не разрушил наше будущее из-за своего высокомерия. Однажды вечером я увидел на балу восхитительное создание и понял, что должен обладать им. Когда купить ее руку в законном браке не удалось, я попытался завоевать ее тайно.

В итоге завоевали меня. Всего за семь ночей эта едва оперившаяся богиня не только обнаружила, что у меня есть сердце, но и похитила его навсегда, положив к себе на ладошку.

— Салфетку? — предложила Клаудия, протягивая Пайпер коробку.

Та даже не заметила, что плачет.

— Спасибо, — сказала Пайпер, хватая сразу несколько.

— Вам нечего стыдиться, милая. Я читаю это с восьмилетнего возраста, и меня каждый раз пронимает. — Клаудия вздохнула. — Знаете, этот дневник меня испортил. Как только я доросла до того возраста, когда начинают искать мужа, я представляла себе Малкольма Харрингтона. Ха! Это определенно сужало круг потенциальных женихов. Слава богу, что я встретила своего Терри.

Тут Клаудия умолкла и посмотрела на Пайпер и Мика так, будто это они прервали рассказ.

— Ну же, продолжайте, — сказала она, снова облокачиваясь на спинку стула.

Мик прочистил горло.

Офелия приняла свою новую жизнь и двинулась дальше. Двенадцать лет я ждал, пока она будет готова открыть мне свое сердце, не понимая, что это я не знал, как любить и не быть собственником, как обожать и не властвовать, как поддерживать и не ждать ничего взамен.

У меня до сих пор холодеет сердце при воспоминании о ночи, когда увидел, как лорд Б. входит в дом Офелии. Я так терзался ревностью, что решил было уходить. Но вернулся. Я пошел к ней, потому что она нуждалась во мне. Оглядываясь назад, я понимаю, что именно в тот момент я перестал жить как безрассудный, самовлюбленный дурак и начал жить как мужчина.

Жизнь так хрупка, а счастье так мимолетно. Мне несказанно повезло получить столько первого и второго на двух континентах.

С моей Офелией.

Мы переехали в Америку и с любовью растили детей. Мы пережили смерть нашего храброго Уильяма. При нас началась эмансипация. Времена изменились и продолжают меняться. Подозреваю, что борьба за свободу будет продолжаться еще много лет. Я искренне верю, что это главная борьба нашей эпохи.

Я никогда не забывал призывов Офелии к оружию. Я видел, как она в первый раз вышла к толпе и произнесла речь о правах человека, которая потом стала ее визитной карточкой. Ее пламенные слова опаляли сердца. Ее интеллект крушил правила и громил суждения.

Она была женщиной, которая осмеливалась в одиночку перед публикой высказывать свое мнение. Будучи ее мужем, я не обращал внимания на то, как остальные относятся к моему решению пропускать ее вперед, а самому оставаться на заднем плане. Это не было жертвой. Это было честью. В тот вечер я посмотрел на нее другими глазами. Я заново в нее влюбился. В тот вечер она научила мир, что человеком владеть невозможно.

Конечно, свою версию этого урока я усвоил давным-давно. Если бы я владел ею, я бы ее уничтожил.

Пайпер высморкалась, заглушив следующие слова Мика.

— Прости, — сказала она, делая глоток чая.

Мик повторил предложение.

Нетрудно понять, почему Офелия так упорно добивалась свободы для всех людей. Свобода всегда лежала в основе того, к чему она стремилась. Она бы улыбнулась на это и добавила: «И к черту последствия».

Хотя Офелия никогда не жалела о своей лондонской жизни, она опасалась, что ее прошлое отвлечет внимание от дела ее жизни, поэтому ее историю замалчивали. Надеюсь, она откроется когда-нибудь, когда мир будет готов встретить женщину, которая думает своей головой.

Голос Мика оборвался. Он пролистал книгу на несколько страниц вперед. Пайпер услышала, что он шмыгнул носом.

— Все? — жалобно спросил он и посмотрел на Клаудию широко распахнутыми глазами. — Больше нет? Вот так и заканчивается?

Клаудия приложила салфетку к носу и кивнула.

— Он умер в ту же ночь, — тихо проговорила Пайпер. — Должно быть, закончил писать в своем новом дневнике, лег в постель и соединился со своей Офелией навсегда.

— Так и было, — подтвердила Клаудия.

Какое-то время все трое сидели молча. Мик не мог оторвать взгляд от книги у себя на руках.

— Можно? — Клаудия протянула руку, и Мик отдал ей дневник. Она положила его на столик рядом с собой. — Так вот, я знаю, что у вас есть дела поинтереснее, чем сидеть весь день со вздорной старушкой, но есть еще кое-что, что вы могли бы для меня сделать.

Пайпер очнулась от своих грустных мыслей и благоговения перед тем, что только что услышала, и положила сладости себе на тарелку.

— Конечно, — сказала она.

Клаудия взяла в руки бархатную коробочку.

— Как вам известно, я последний прямой потомок Офелии и Малкольма Харрингтонов. Нам с мужем так и не посчастливилось иметь детей.

Мик и Пайпер озадаченно переглянулись.

— Насколько я понимаю, кольцо, которое вы на днях подарили Пайпер, было позаимствовано в довольно спонтанном порыве. — Клаудия сверкнула улыбкой. — Мой вопрос в том, выбрали ли вы постоянный вариант?

Мик и Пайпер опять переглянулись, на сей раз в полном недоумении.

— Э-э… — выдохнула Пайпер.

Мик рассмеялся.

— У нас не было времени, Клаудия. Мы даже не успели толком это обсудить.

— Вот и здорово, — сказала дама. — Тогда, если вы не против, я хотела бы предложить вам это.

Она отдала коробочку Мику.

Бархатный футляр забалансировал в центре его ладони, а он не мог пошевелиться, не мог произнести ни звука. Пайпер затаила дыхание.

— Среди прочих захватывающих откровений, которые я почерпнула из дневников Офелии, я узнала, Пайпер, что это то самое кольцо, которое Малкольм двенадцать лет повсюду носил в кармане. Подозреваю, что гравировку он сделал позднее, возможно, даже после того, как они переехали в Бостон, поскольку слова отражают природу их любви друг к другу, доставшейся им так нелегко.

Мик и Пайпер молчали. Они только смотрели на коробку.

— Да открывайте же, ради бога!

Мик посмотрел на Пайпер, и та пожала плечами — она правда не знала, как поступить в этой ситуации. Мик взялся за крышечку и осторожно открыл футляр, бархатный верх и атласная подкладка которого потрескались от времени.

Пайпер шумно втянула в легкие воздух. Мик заерзал на кушетке. Внутри коробочки лежал великолепный овальный рубин в окружении более дюжины маленьких, но ослепительно чистых алмазов, посаженных на внушительную полоску розового золота. Это должно было стоить целое состояние.

— Клаудия, это невероятно предусмотрительно с вашей стороны, но речь идет о фамильной драгоценности и…

— Что? Оставить его на бархатной подушке за музейным стеклом, чтобы оно никогда уже не сверкало на пальце влюбленной женщины? Прежде чем отказываться, вспомните, что мне некому его передать. Пайпер, вы пролили свет на историю Малкольма и Офелии, и я прекрасно понимаю, что для этого потребовалась немалая отвага. Я не знаю другой женщины, достойной носить это кольцо, и, по правде говоря, мне кажется, что Офелия хотела бы, чтобы оно досталось вам.

У Пайпер низко отвисла челюсть, потом резко захлопнулась.

— Это чересчур, — сказала она. — Я польщена, что вы хотите отдать его мне, но…

— Я куплю его, — просто сказал Мик. — Назовите цену, и я заплачу.

— Мик…

— Нет, любимая. Клаудия права. Это кольцо должно быть у тебя.

— Но…

— Решено, — сказала Клаудия, поднимаясь, словно обсуждать уже было нечего. — Моя цена — доллар. У вас есть при себе такая сумма?

Мик рассмеялся.

— Эх, Клаудия, гулять так гулять, — сказал он.

Женщина запрокинула голову и расхохоталась.

— Вот и ладненько. — Она сделала пару шагов к дверям гостиной. — Вы, ребята, сидите здесь, сколько душе угодно. Мне нужно ответить на пару телефонных звонков.

Пайпер и Мик поднялись.

— Спасибо, Клаудия…

Пайпер даже не дали возможности закончить предложение. Клаудия уже была в коридоре. Мик с Пайпер несколько секунд молча смотрели на пустой порог.

Наконец Мик присвистнул и сказал:

— Мать моя женщина…

— …и отец мой мужчина, — добавила Пайпер.

Они ошалело посмотрели друг на друга.

— Что будем делать? — спросила Пайпер.

— У меня блестящая идея, — сказал Мик, протягивая руку к бархатной коробочке.

Он надел сверкающее золото с бриллиантами на самый кончик безымянного пальца Пайпер.

— Подожди! — воскликнула та.

— Ага, вывели тебя на чистую воду! — сказал Мик. — Что ты передумала: принимать кольцо или выходить за меня замуж?

Пайпер рассмеялась.

— Я просто хочу посмотреть, что выгравировано внутри.

— Точно.

Мик наклонился к лицу Пайпер и повернул кольцо внутренней стороной к свету.

— Латынь, — сказал Мик.

— Una in sublime ferimur, — прочла Пайпер.

Их глаза встретились. В этом взгляде Пайпер увидела все, за что любила Мика: его ум, чувство юмора, глубину понимания. Она знала, что на ее губах играет такая же широкая улыбка, как у него.

Когда Мик полностью надел кольцо на палец Пайпер, они хором произнесли английский перевод:

— Вместе мы парим.

(обратно) (обратно)

Эпилог

В пабе «Мэллойс» бурлила жизнь. Команда телеканала «Компас» втиснулась в крошечный полукруг обеденного зала вместе со всеми своими штативами, камерами и бесконечными петлями проводов. Хотя Мику с трудом в это верилось, они начинали снимать стартовый эпизод уже пятого, юбилейного, сезона шоу «Охота на правду с Пайпер и Миком Мэллой».

Устроившись на привычных табуретах спиной к бару, Мик и Пайпер ждали, пока закончатся последние приготовления. Пайпер улыбнулась Мику, показывая, что пытается терпеливо сидеть и не мешать стилисту напудривать ей щеки, а гуру причесок носиться с ее длинным хвостом, перекладывая его то на одно плечо, то на другое. Потом ею занялся костюмер, который стал колдовать с булавками и липкой лентой в попытке закрепить ворот ее сорочки, который так и норовил оттопыриться.

Пайпер вздохнула.

— Не переживайте так, ребята, — сказала она стилистам. — Мои пышные телеса будет видно только по плечи.

— Таких пышных, восхитительных, сильно беременных женщин я еще в жизни не видел, — уверил Мик, опуская ладонь на ее круглый животик. — Вы чудесно выглядите, миссис Мэллой.

Пайпер рассмеялась.

— Расслабь булки, Магнус. Это семейное шоу.

Вдруг из-за бара выскочил Каллен. Он плюхнулся животом на стойку и втиснул голову между братом и невесткой. Потом поцеловал Пайпер в щеку.

— К нам очередь на полквартала, — сообщил он, сияя. — Сегодня будет рекордная выручка!

Брат Мика вернулся на свое место за стойкой — на центральную сцену, как он ее называл, — и принялся любезничать со всеми, кто попадал в поле его зрения. Как и в предыдущие годы, во время съемок Каллен упирал на свой ирландский акцент. Он утверждал, что его говор создает в пабе определенную атмосферу и что именно это помогло сделать «Мэллойс» туристической достопримечательностью Бостона. Впрочем, он великодушно признавал, что четыре сезона на кабельном телевидении тоже не были лишними.

Режиссер попросил всех приготовиться, и через считаные секунды камеры зажужжали.

— Спасибо, что смотрите новый сезон «Охоты на правду», — прочел Мик с телесуфлера. — Как обычно, мы с Пайпер отмечаем свое возвращение на родную землю короткой остановкой в пабе «Мэллойс» на Броад-стрит в Бостоне.

Это было знаком для Каллена войти в кадр, перебросить через плечо барное полотенце и поприветствовать зрителей с пинтой-другой в руках.

Потом пришел черед Пайпер.

— Для нас этот невероятный год был полон приключений, открытий и сюрпризов: Перу, Стамбул, заснеженные Швейцарские Альпы, Новый Орлеан, Макино^[50], Мичиган — в этом сезоне мы исколесили много миль, и теперь нам не терпится показать вам, что мы затеваем.

Мик улыбнулся.

— Как мы повторяем каждый год, у нас лучшая в мире работа!

Пайпер кивнула и расплылась в добродушной улыбке.

— А еще в этом году мы привезли домой самое большое сокровище.

Камеры отъехали назад, чтобы захватить картинку пошире, и Пайпер показала на свой животик.

Мик наклонился и быстро его чмокнул.

— Наша дочурка бывалая путешественница, но мы почти уверены, что прошлой осенью уже встречались втроем в старом добром Бостоне.

— Вперед, Сокс! — взревел Каллен из-за стойки, чем привел посетителей бара в полный восторг.

Как всегда, импровизированные реплики Каллена делали их домашние стартовые серии самыми популярными в сезоне.

На съемки ушло почти два часа, и под конец Пайпер чувствовала себя измученной, хотя изо всех сил старалась улыбаться. Мик помог ей спуститься с табурета и помассировал ей низ спины. Хотя их дочка должна была явить себя миру через несколько недель, последние пару дней Пайпер испытывала странные потягивающие ощущения и колики, наводившие на мысль, что Офелия Мэллой, как и ее тезка, решила поступить по-своему.

— Подгоню машину, — шепнул Мик на ухо Пайпер.

— Давай пройдемся. Мне будет полезно.

Они стали пробираться сквозь толпу посетителей, останавливаясь, чтобы обнять Каллена и Эм, их детей и всех, кто хотел их поздравить. Оказавшись снаружи, пара повернула подальше от скопления людей и медленно пошла к машине, припаркованной в четырех кварталах от бара. Неожиданно для самих себя они очутились у ярко освещенных окон «Бинтаун букс» — места их первого свидания. Их первого поцелуя. Первого, несмелого взгляда.

Мик и Пайпер тихо стояли, освещенные теплыми огнями магазина, и обнимали друг друга. Прямо перед ними, на уровне глаз, располагался рекламный щит в три фута высотой, на котором было написано:

МЕМУАРЫ КУРТИЗАНКИ

ПАЙПЕР МЭЛЛОЙ И ОФЕЛИЯ ХАРРИНГТОН

Мик посмотрел на жену и заметил, как покраснели от удовольствия ее круглые щечки. Бестселлер в твердом переплете уже месяц не сходил с полок магазинов, и Мик, как и всему в их совместной жизни, по-прежнему радовался успехам Пайпер так, словно они обрушились на них только вчера.

— Какая ирония, да? — проговорил Мик, крепко обнимая Пайпер. — Офелия однажды сказала, что вся хорошая литература уже написана, но прошло двести лет, и ее труды снискали такой успех!

В этот момент внутри магазина мимо витринного стекла прошла молодая женщина в очках. Она остановилась, убрала за ухо выбившийся локон и взяла книгу.

Мик улыбнулся невинному любопытству в глазах девушки, вспомнив, что прежде уже видел такое выражение лица.

— Это неправильно, но мне очень хочется, чтобы она ушла из магазина с моей книгой, — прошептала Пайпер.

— Она чем-то напоминает мне тебя, — сказал Мик, целуя ее в макушку. — В те времена, когда ты брала курс этноархеологии, просто чтобы поглазеть на мою задницу.

— Ну конечно! — отозвалась Пайпер.

Молодая женщина хмурилась, внимательно изучая обложку, потом перевернула ее и стала читать то, что написано с обратной стороны. Она была очень серьезна и сосредоточена. Спустя пару секунд ее глаза начали медленно расширяться, а губы изогнулись в лукавой улыбке. Она быстро огляделась по сторонам, словно желая убедиться, что ее никто не видит, прижала книгу локтем и зашагала к кассе.

— Видишь, что ты наделала? — прошептал Мик, бережно ведя Пайпер по мощеному тротуару. — Бедняжка никогда уже не будет прежней.

В приятном молчании они прошли еще несколько шагов, и тут Мик почувствовал, что Пайпер тесно к нему прижимается.

— Как думаешь, о нас напишут через двести лет? — спросила она.

— Конечно, — ответил Мик. — Никто не может устоять перед красивой историей любви.

Романтика вечна…

(обратно)

1

Колледж Уэллсли — женский колледж свободных искусств, открыт в 1875 году. Расположен в городе Уэллсли, в 12 милях к западу от Бостона, штат Массачусетс. Обучение в колледже длится 4 года, по его окончании выдается диплом бакалавра. (Здесь и далее примеч. пер, если не указано иное.)

(обратно)

2

Пластид С-4 — разновидность взрывчатых веществ военного назначения в США.

(обратно)

3

«Бостон Ред Сокс» — профессиональная бейсбольная команда Бостона, штат Массачусетс.

(обратно)

4

Альбом и сингл альбома американского певца Марвина Гэя (1939–1984); критики называли диск сексуальной революцией в ритм-энд-блюзе.

(обратно)

5

Кумранские рукописи, или свитки Мертвого моря, — название манускриптов, обнаруженных в 1947 году в пещерах Кумрана, а позднее и в ряде других пещер Иудейской пустыни.

(обратно)

6

Территория Великобритании в проливе Ла-Манш.

(обратно)

7

Линдсей Ди Лохан — американская киноактриса, певица, автор многих песен, модель и дизайнер одежды, известная нарко- и алкозависимостью.

(обратно)

8

«Бэтмен XXX» — снятый в 2010 г. режиссером Акселем Брауном порнографический фильм — пародия на популярный в 60-е годы XX века телесериал «Бэтмен».

(обратно)

9

Сьюзен Браунелл Энтони (1820–1906) — американская феминистка и борец за гражданские права женщин, сыгравшая в XIX веке одну из ключевых ролей в суфражистском движении в США.

(обратно)

10

Джими Хендрикс (1942–1970) — американский рок-музыкант и певец.

(обратно)

11

Вудстокская ярмарка музыки и искусств — один из знаменитейших рок-фестивалей, проходил в штате Нью-Йорк в 1969 году.

(обратно)

12

Стаут «Мерфис» — разливное ирландское темное пиво, которое варят в графстве Корк с 1856 года по оригинальному рецепту пивоварни «Мерфис».

(обратно)

13

Керри — графство на юго-западе Ирландии.

(обратно)

14

В Ирландии по окончании последнего класса все школьники сдают единый экзамен.

(обратно)

15

Сорт канадского картофеля.

(обратно)

16

Одна из главных улиц в центральной части Лондона.

(обратно)

17

Офелия выделяет в слове «меню» часть «мен» — мужчина.

(обратно)

18

Кейп-Код — полуостров на северо-востоке США, популярное место отдыха.

(обратно)

19

Белковый продукт, соевый творог.

(обратно)

20

Индекс массы тела — величина, позволяющая оценить степень соответствия веса человека его росту.

(обратно)

21

Кафедральный собор в Бостоне, центр католической Бостонской архиепархии.

(обратно)

22

Перевод с англ. Анны Блейз.

(обратно)

23

Греческий шерстяной ковер с длинным густым ворсом.

(обратно)

24

Длинные и плоские макаронные изделия.

(обратно)

25

Здесь: высшее общество (фр.). (Примеч. ред.).

(обратно)

26

Компания, предоставляющая услуги копирования.

(обратно)

27

Амхерстский колледж — мастный гуманитарный университет в Амхерсте, штат Массачусетс.

(обратно)

28

Государственная американская лотерея с самым крупным джекпотом в мире.

(обратно)

29

Ашрам — священная обитель, монастырь или аскетическая хижина отшельников.

(обратно)

30

Цыплята тандури — индийское блюдо, представляющее собой запеченных цыплят, промаринованных в йогурте с добавлением специй. Название происходит от глиняной печи — тандури, в которой традиционно готовится это блюдо.

(обратно)

31

Тикка-масала — блюдо из карри и кусков жареной курицы (тикка), которое подается в сочном соусе красного или оранжевого цвета.

(обратно)

32

Ковент-Гарден — район в центре Лондона, а также название Королевского оперного театра.

(обратно)

33

Дервиш — мусульманский нищенствующий монах.

(обратно)

34

Старинный французский свадебный обычай, когда невесту и жениха «услаждали» лязгом сковородок и кастрюль или чем придется. В XV веке такими «концертами» сопровождались нежелательные свадьбы. Иногда это устраивали, чтобы прервать брачную церемонию.

(обратно)

35

Плеть из девяти ремней.

(обратно)

36

Карликовый сорт томатов, известный еще как черри. (Примеч. ред.).

(обратно)

37

Темпе — индонезийская лепешка из ферментированных соевых бобов.

(обратно)

38

Термостакан. (Примеч. Ред.).

(обратно)

39

«Джеймсон», «Пауэрс» — бренды традиционного ирландского виски.

(обратно)

40

«Космо» — коктейль ярко-розового цвета из водки, апельсинового ликера, свежевыжатых клюквенного и лимонного соков.

(обратно)

41

Лекарственный препарат, анальгетик.

(обратно)

42

Название группы белых вин из одноименного сорта винограда.

(обратно)

43

Сражение Мэрнлендской кампании в ходе Гражданской войны в США между федеральной армией и армией Конфедерации; самое кровопролитное однодневное сражение в американской истории: с обеих сторон погибло около 3600 человек. Произошло оно 17 сентября 1862 года у реки Энтитем-Крик.

(обратно)

44

Традиционное название центрального уголовного суда Лондона.

(обратно)

45

Воксхолл-Гарденз был развлекательным садом в Лондоне, одним из главных мест общественного отдыха с середины XVII до середины XIX века.

(обратно)

46

Аэропорт в Бостоне.

(обратно)

47

Международный аэропорт О’Хара — крупнейший аэропорт, расположенный в северо-западной части Чикаго.

(обратно)

48

Сладкий батончик, выпускаемый компанией «Нестле».

(обратно)

49

Один из самых дорогих и престижных пригородов Бостона.

(обратно)

50

Остров в проливе, соединяющем озера Гурон и Мичиган.

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Часть первая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Часть вторая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

Часть третья

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

  Глава сорок четвертая

Эпилог

*** Примечания ***