Кошечка в сапожках (сборник) [Эд Макбейн] (fb2) читать онлайн

Эд Макбейн

Кошечка в сапожках

Посвящается Джорджу Гринфилду

Глава 1

Ей что-то послышалось. Резко оторвав взгляд от монтажного стола, она прислушалась. Но за окнами студии лишь шелестели пальмы на ноябрьском ветру да монотонно вскрикивала ночная птица.

И больше ничего. Она продолжала прислушиваться. Студия была буквально напичкана дорогостоящей фотографической и звукозаписывающей аппаратурой, поэтому следовало опасаться взломщиков. Чтобы вывезти тяжелую технику вроде проектора «Белл энд Хаузлл», совмещенного с магнитофоном, потребовался бы грузовик, но объективы и малогабаритные камеры типа «Никон» или «Хассельблад» и даже проектор «Пэйджент» можно было запихнуть в багажник легковушки, отвезти в Тампу или Сент-Пит и без проблем там загнать.

Она опять прислушалась.

И снова только ветер и шелест пальмовых ветвей.

Зашуршала по асфальту машина. В это время на дороге почти нет движения. Здесь сельскохозяйственный район, точнее — его таким считали раньше. Студия располагалась примерно в трехстах ярдах от шоссе, называемого Рэнчер-роуд. С обеих сторон шоссе находились земельные участки, на которые уже свозилась строительная техника.

Всего десять вечера, а можно подумать, что уже два часа ночи. И почти мертвая тишина.

Она вытряхнула на голубую поверхность монтажного стола сигарету из пачки «Бенсон энд Хеджес». Аппарат «Стеенбек» стоил не меньше двадцати тысяч, но ни один взломщик не смог бы унести его в рюкзаке. Достав зажигалку одного цвета с сигаретной пачкой, закурила. Сделала несколько затяжек и резким движением погасила сигарету. Пора за работу.

За прошедший месяц ей пришлось отснять более девятнадцати тысяч футов пленки. Однако, чтобы смонтировать полуторачасовой фильм, примерно пять шестых отснятого материала было забраковано. Проявленная пленка ежедневно поступала из нью-йоркской лаборатории в восьмисотфутовых бобинах и сразу попадала на монтажный стол. Две такие бобины она принесла в студию сегодня вечером и одну из них уже успела несколько раз пропустить через аппарат, делая пометки, отмечая нужные кадры и фрагменты звукозаписи. Сейчас в аппарате находилась вторая бобина вместе с магнитными записями А и В. Проверив еще раз свои пометки, чтобы убедиться, что фильм и звукозапись идут синхронно, она включила аппарат на просмотр со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Над столом зажегся один из экранов, по обе стороны которого из динамиков послышалось звуковое сопровождение.

Когда промелькнул последний кадр, было уже почти половина одиннадцатого.

Закурив еще одну сигарету, она включила аппарат на обратную перемотку и с улыбкой удовлетворения на губах немного расслабилась, довольная увиденным на экране. Но одновременно она понимала, что до первого числа нужно сделать еще очень многое.

Ей придется взять с собой в Мексику негативы, сценарий и синхронизированную звукозапись, найти там лабораторию и закончить работу. Работы впереди воз и маленькая тележка. При условии, что все пойдет нормально. Если Джейк приедет и привезет то, что ей необходимо. Если Генри не спохватится…

Ладно, не стоит себя заводить. И нечего впадать в панику.

Погасив сигарету, она вынула бобины из аппарата, предварительно убедившись в том, что пленка тщательно намотана. Затем уложила бобины обратно в металлическую коробку, одну на другую, и плотно закрыла крышкой. Всунув четыре магнитофонные кассеты в пластиковые мешки, она сложила их вместе с пленками в алюминиевый контейнер. После чего отнесла контейнер к запасному выходу и, поставив его у двери, вернулась, чтобы погасить все лампы, за исключением той, что горела у выхода.

Подняв контейнер, она немного замешкалась у последнего выключателя. Но все-таки решила вернуться к монтажному столу, чтобы убедиться, что погасила сигарету.

Она снова подошла к двери, оглядела еще раз студию, держа руку на пульте включения охранной сигнализации.

На мгновение поставила контейнер, чтобы найти в сумочке ключи. Снова подняв контейнер, набрала трехзначный код на пульте сигнализации, открыла дверь, выключила свет и вышла.

Было без двадцати одиннадцать.

В тусклом свете зарешеченной лампочки над запасным выходом ее фигура отбрасывала длинную тень на белом гравии автостоянки.

Заперев дверь, она отыскала в сумочке ключи от машины и направилась к ней, но в этот момент заметила на земле вторую тень.

Она обернулась, точнее — начала оборачиваться, когда в спину ей вонзился нож, как раз между лопаток. Она почувствовала резкую боль и вскрикнула. Чья-то рука грубо схватила ее за плечи и повернула навстречу второму удару ножом. Выронив контейнер, она еще раз вскрикнула. Ей продолжали наносить удары. Она уже кричала не переставая, захлебываясь собственной кровью, кричала до тех пор, пока могла. Ее желтая блузка, лицо, шея и руки были залиты кровью. И когда она упала на гравий, он тоже обагрился кровью.

Ее глаза неподвижно уставились в звездное небо Флориды. Ветви пальм все так же шелестели. Кровь, вытекая из ее безжизненного тела, подбиралась к алюминиевому контейнеру с пленками и магнитными записями.

В тот же вечер в половине двенадцатого в баре под названием «Баранья голова», в шестидесяти милях севернее того места, где Пруденс Энн Маркхэм залила своей кровью белый гравий автостоянки, две девушки в костюмах для занятий аэробикой играли в дарт^[1] и пили пиво.

Одна из девушек — блондинка, вторая — рыжеволосая. На блондинке были черные колготки, желтое трико и желтые гетры. На рыжей — голубые колготки, зеленое трико и зеленые гетры. Все тщательно подобрано по цвету. Вместо спортивной обуви — туфли на шпильках. Из черного кожзаменителя — на блондинке, из голубого — на рыжеволосой. Благодаря костюмам в облипочку, гетрам и высоким каблукам они походили на танцовщиц из варьете Боба Фосса. Или на проституток.

Девушки только что вышли из зала для занятий аэробикой, хотя едва ли они занимались в этих туфлях. Продолжая говорить о том, что в зале чересчур тесно и поэтому к зеркалу невозможно подойти, они не переставали метать дротики, иногда попадая в цель. Всякий раз, когда один из дротиков пролетал мимо мишени, они начинали дико хохотать, вертя своими вызывающими обтянутыми попками. Игра доставляла им явное удовольствие, как бывает у новичков.

Тик и Моуз решили, что этот спектакль был разыгран специально для них.

Они познакомились с девушками полчаса назад, когда те, взмыленные, как скаковые лошади, ворвались в бар. В тот момент Тик и Моуз дали промашку: они сказали девушкам правду, что работают в кино. А девицы решили, что это обычный треп. Хотя им было по двадцать с небольшим, в жизни они успели кое-что повидать. Если к вам в Тампе, в баре, похожем на английский паб — кругом красное дерево, медь и окна в свинцовых переплетах, — подкатываются двое типов и начинают заливать, что они из мира кино, можно не сомневаться: вешают лапшу на уши. Значит, первая ошибка Тика и Моуза — правда о роде своих занятий. Лучше бы представились строительными подрядчиками. Вторая их ошибка заключалась в том, что они назвали девушкам свои настоящие имена, которые те сочли вымышленными.

Джордж Тикнор сказал:

— Меня зовут Тик.

Блондинка спросила не без ехидства:

— А вашего друга — Так?

— Моуз, — ответил Моуз. Его полное имя было Моузли Джонс-младший.

Отец его тоже работал в кино в Атланте, где и родился Моуз, но он вел дела отдельно от отца.

— А как девушки называют себя? — спросил Тик.

— Мы называем себя женщинами, — ответила блондинка, наклонившись, чтобы поднять дротик, и демонстрируя при этом свой упругий зад. Тик облизнул губы.

Добрых полчаса они пытались выудить из девушек их имена, а те продолжали весело играть в дарт, не обращая на них внимания.

Тик и Моуз сидели за стойкой, пожирая их глазами и пытаясь их как-то разговорить. Им приходилось напрягать голос, чтобы перекричать телевизор, передававший ночной выпуск новостей.

— Держу пари, что тебя зовут Труди, — обратился Тик к блондинке.

— Ик… «Труди», — передразнила она его, состроив гримасу.

— Но это близко? Джуди?

— Ничего похожего.

— Ставлю десять долларов, что в твоем имени есть звук «у-у-у».

— Моя мамочка запретила мне играть в азартные игры с незнакомыми.

— А кто это здесь незнакомый? — спросил Тик. — Я ведь представился.

— Ах да, Тик, — сказала она с иронией и снова состроила гримасу.

— Послушай, Тик, ты нас уже достал, — сказала рыжая, — шел бы ты, а?

— А тебя зовут Эйлин, — сказал ей Моуз.

— Не угадал.

— Или Коллин. Все рыжие девчонки носят ирландские имена.

— А вот и нет, — возразила рыжеволосая.

— А как же тебя зовут?

— Ревлон,^[2] — ответила она, метнув дротик.

Дротик пролетел далеко от мишени.

— Ревлон? — перепросил Моуз.

— Постарайся угадать, что это означает.

Моуз очень старался, но ничего из этого не вышло.

— Так, значит, вы, ребята, киношники? — спросила блондинка.

— Да, верно, — ответил Тик.

Наконец-то, подумал он. Некоторый интерес.

— Конечно, крупные продюсеры? — спросила рыжая.

— Режиссеры, — поправила блондинка, — они ищут кандидаток в кинозвезды.

— А почему вы без режиссерских кресел?

— Я звукооператор, — сказал Моуз. Теперь он солгал. Он уже вполне владел ситуацией.

Блондинка, подняв бокал с пивом, языком слизнула с него пену. Ее лицо и открытая часть груди блестели от пота. Тик снова облизнул губы.

— А я — мастер, — сказал он. Он тоже лгал. Теперь они оба владели ситуацией.

— Ого! — воскликнула рыжая. — И по какой же части?

— По свету.

— Свет! Камера! Мотор! — воскликнула рыжая, ткнув пальцем в блондинку и подбоченясь. Обе дружно рассмеялись.

— Это делается не так, — сказал Тик.

— Что не так? — спросила рыжая.

— Свет. Камера. Мотор. Режиссер говорит не так.

— Я же говорила тебе, — обратилась блондинка к рыжей, — он режиссер.

— Нет, я мастер по свету, — возразил Тик.

— Ну, ладно, тогда расскажите нам, что говорит режиссер, — попросила рыжая, подмигивая блондинке.

— Сначала скажите, как вас зовут, — ответил Тик.

— Сказать им? — спросила блондинка подругу.

— Я свое имя уже сказала, — ответила рыжая, — ты понял, что это значит?

— Конечно, Ревлон.

— Конечно — что? — переспросила рыжая.

— Ревлон, — повторил Моуз, пожимая плечами.

— Ну а дальше, — спросил Тик, — как можно продолжать знакомство, если мы даже не знаем, как вас зовут?

— А кто сказал, что мы вообще хотим с вами знакомиться? — спросила блондинка.

— Ну знаете, мы сидим и беседуем уже битых два часа, и это все не знакомство? — сказал Тик. — Так как же тебя зовут? Спорю, что там есть звук «у-у-у».

— Нет, меня зовут Рейчел, — ответила блондинка почти застенчиво.

— А подружку?

— Гвен.

— Очень приятно, — сказал Тик, слезая с табурета и подходя к девушкам, стоящим у стены.

— Тебя и в самом деле зовут Тик? — спросила рыжая.

— Это от «Тикнор», — подтвердил он.

— Да, так лучше — Тик, — согласилась она.

— Так что же говорит режиссер? — спросила Гвен.

Тик попытался определить, которая из двоих нравится ему больше. У блондинки грудь была побольше, зато у рыжей ноги такие, что с ума можно сойти. Она напомнила ему Конни. Рыжие волосы, эти обалденные ноги. Но в мире нет второй такой, как Конни.

— Значит, так, — сказал он. — Сперва помреж требует тишины. Он говорит…

— Кто, кто? — переспросила Гвен.

— Помощник режиссера.

— Ясно. Он требует тишины.

— «Пожалуйста, тише», — что-то в этом роде.

— А потом?

— Потом режиссер говорит: «Внимание!»

— Ага.

— Потом: «Пошла камера!»

— Это значит, что оператор запускает камеру, — пояснил Моуз.

— То есть крутит — так они говорят, — сказал Тик.

— Операторы, — подсказал Моуз.

— Затем режиссер говорит: «Пошел звук».

— Это значит, что звукооператор включает свой магнитофон и говорит: «Скорость!» Это я говорю, я — звукооператор, — он снова солгал.

— После этого помреж говорит: «Отметка!» — сказал Тик.

— Это для парня с «хлопушкой».

— И вот тогда режиссер говорит: «Мотор!» — вставил Тик.

— Хоть здесь я оказалась права, — сказала Гвен и посмотрела на них, как показалось Моузу, с уважением.

— Так, значит, вы и взаправду киношники? — спросила она. — Звукооператор и… как там тебя?

— Мастер по свету.

— Чего-чего? — переспросила Рейчел.

— Я же говорил тебе: я отвечаю за освещение.

— Ясно, почти режиссер, верно?

— Я занимаюсь светом, — ответил Тик. Он уже сделал выбор.

— Послушайте, — вставил Моуз, — мы хотим быть с вами честными.

— Туши свет, Рейч! — сказала Гвен.

— Нет, я серьезно, — возразил Моуз.

— Слышь, Рейч? Они серьезно.

— Да, серьезно.

— А до этого — несерьезно?

— Да, но…

— Или честно?

— Он хотел сказать… — начал Тик.

— Ты понял, что означает «Ревлон»? — спросила Гвен у Моуза. Она заигрывает с ним, решил Тик. Вот и хорошо, не будет проблем с выбором.

— Да, конечно, — ответил Моуз.

— Так что же?

— Что?

— Бутылка, — ответила Гвен.

Моуз уставился на нее.

— Он все еще не врубился, — сказала Гвен.

— Я понял, понял, — ответил Моуз.

— Помнишь, ты говорил про рыжих?

— Да, конечно, я понял.

— Так что же это значит?

— Ревлон, — ответил он, пожимая плечами, — Ревлон. Я понял.

— А я-то думала, снова тупой попался, — сказала она, — ну, давай теперь выслушаем твое «честное предложение».

— Как только вы вошли, я сразу же сказал Тику…

— Погоди, дай я угадаю. Ты сказал, что хорошо бы нас снять в кино.

— Нет, я сказал, что вы очаровательны. Обе.

— Да, — сказала Гвен. — И что?

— Именно это я и сказал Тику.

— Ну и что?

— Мне продолжать? — спросил Тик.

— Сейчас снова начнется «свист» про съемочную площадку, — сказала Рейчел.

— Я хотел по-хорошему, — продолжал Тик, — однако если вы настаиваете, чтобы мы ушли, мы уйдем. Но мы все-таки хотели бы с вами познакомиться. Здесь недалеко есть отличное местечко с хорошей стереосистемой и выпивкой. Если бы вы согласились составить нам компанию, мы могли бы неплохо провести время. Если же вы отказываетесь, мы просто поблагодарим вас за внимание и продолжим свой путь в гордом одиночестве. Вот так, — закончил он, улыбаясь как можно невиннее.

— Кто вы такие? — спросила Гвен. — Дураки или как?

— Просто двое симпатичных парней, которые захотели провести время в обществе двух симпатичных девушек.

— Он принимает нас за шлюх, — произнесла Рейчел.

— Да нет же! — возразил Тик оскорбленно, хотя на самом деле не был нисколько оскорблен.

— Вы нас не за тех принимаете, — сказала Гвен.

— Я же сказал, что вы ошибаетесь.

— Я повторяю: мы не такие.

— И что дальше?

— Да, — вздохнула Гвен, — хоть вы и симпатичные, но все равно тупые. — Она повернулась к Рейчел. — Ну, что ты на это скажешь? Ты хочешь послушать стереомузыку с этими симпатичными ребятами, которые хотят провести время с симпатичными девушками?

— Не знаю, — ответила Рейчел, — я немного устала после занятий.

Тик затаил дыхание. Девушки переглянулись. Тик ждал. Казалось, прошла целая вечность.

— Ну ладно, — сказала наконец Гвен, — если ты согласна, то я — тоже.

— Если только ненадолго, — решила Рейчел.

— Хорошо, — мгновенно отозвался Тик, — я только заплачу по счету, и мы…

И в это время он услышал голос телевизионного диктора, который сообщал, что женщина, в которой опознали Пруденс Энн Маркхэм, скончалась от ножевых ранений рядом с киностудией в Калузе, штат Флорида.

Тик посмотрел на Моуза.

Моуз, раскрыв рот, уставился на телеэкран за стойкой бара.

— Так мы едем или нет? — спросила Гвен.

Утром в пятницу 28 ноября, то есть на следующий день после Дня Благодарения, Мэтью Хоуп отправился в тюрьму графства на свидание с Карлтоном Барнэби Маркхэмом. На Маркхэме были темно-синие брюки, голубая хлопчатобумажная рубашка, черные носки и черные ботинки. Этого симпатягу — голубоглазого, высокого и мускулистого блондина — трудно было узнать из-за казенной одежды и тюремной бледности, которую он успел приобрести всего за четыре дня, прошедших после его ареста.

Маркхэму было предъявлено обвинение по статье 782, пункт 4, уголовного кодекса штата Флорида, гласившей: «Незаконное лишение жизни человека, совершенное с заранее обдуманным намерением вызвать смерть пострадавшего… является преступлением первой степени и считается особо тяжким уголовным преступлением, подлежащим наказанию, предусмотренному статьей 775, пункт 4». По законам штата Флорида даже лица, обвиняемые в особо тяжких преступлениях, могут освобождаться под залог до суда. Прокурор штата может воспрепятствовать этому только в случае, если докажет, что собранных улик достаточно для предъявления обвинения. Суду дано право решать, предоставить право освобождения под залог или отказать.

Маркхэму в освобождении под залог было отказано.

По обвинительному заключению большого жюри^[3] он «хладнокровно, расчетливо и обдуманно убил свою жену Пруденс Энн Маркхэм особо жестоким, отвратительным и циничным способом». Это позволяло прокурору штата потребовать для обвиняемого смертного приговора согласно статье 775, пункт 02.

— Вы убили ее? — спросил Мэтью.

— Нет, я ее не убивал, — ответил Маркхэм.

Для Мэтью, решившего специализироваться на уголовном праве, было принципиально важно никогда не браться за защиту тех, в чьей виновности он не сомневался. Начиная с июля — начала его новой карьеры (одной из многих) — у него было только два клиента (почти два). Первым была школьная учительница, арестованная за нарушение статьи 316.193 уголовного кодекса штата Флорида, квалифицирующей «управление транспортным средством в состоянии опьянения алкогольными напитками, химическими или иными веществами или с установленным наличием алкоголя в крови, в дальнейшем именуемого „управлением транспортным средством в состоянии опьянения“». Это являлось наказуемым в судебном порядке деянием и могло повлечь за собой штраф в размере 500 долларов и до шести месяцев тюрьмы на первый раз.

В Калузе было четверо судей, двое из которых выступили с предложением усовершенствовать систему наказания за такие правонарушения. Если на нарушителя заводилось дело, на его автомобиль должна наклеиваться нашлепка, гласившая:

«Управление в состоянии опьянения.

Ограничение водительских прав».

Такое ограничение означало, что водитель мог пользоваться машиной только для деловых поездок или бытовых нужд. Например, покупка продуктов питания или посещение врача. Мэтью безуспешно пытался возражать суду, но все же учительница была оштрафована на 250 долларов, а ее машину целых шесть месяцев украшала нашлепка.

Его вторым клиентом — «почти клиентом» — был человек, нарушивший статью 893.135 о транспортировке наркотиков. Это было преступлением первой степени, наказуемым тремя годами тюремного заключения и штрафом в 25 тысяч долларов. Он честно признался Мэтью, что у него в автофургоне действительно было пятьсот фунтов отличной мексиканской «травки». При этом он был уверен, что хороший адвокат по уголовным делам сможет его «отмазать». Мэтью не считал себя таковым и отказался от ведения дела, когда узнал, что клиент признает свою вину (тот, обозвав Мэтью «фуфлом», ушел из конторы обиженным в лучших чувствах, но это было уже после). Полтора клиента начиная с июля. Назад — к разделам имущества, ликвидации фирм, разводам, спорам о наследстве — до тех пор, пока Карлтон Барнэби Маркхэм не обратился к нему из тюрьмы графства.

— А почему тогда вас арестовали? — спросил Мэтью.

— Они арестовали меня потому, что больше им никто не попался под руку, — ответил Маркхэм.

Обиженно поджатые губы, неожиданный гневный блеск в глазах — словно он подозревает Мэтью в том, что тот расставляет ему ловушки, — говорит с легким южным акцентом, возможно, он родился здесь, во Флориде. Когда думаешь о Флориде, то непременно представляешь пляжи, морской прибой, яхты под безоблачным голубым небом, пальмы и апельсины — короче, курорт. Но курорт этот — лишь часть южной глубинки, где миллионы людей отнюдь не отдыхают, а живут, ни на минуту не забывая о том, что такое этот чертов Юг.

— Даже если предположить, что полиция ошиблась… — сказал Мэтью.

— Да, ошиблась.

— Даже если и так, прокурор никогда не обратится к большому жюри, не имея фактов, которых, по его мнению, достаточно для предания человека суду.

— Думаю, что он был уверен на все сто процентов.

— И большое жюри тоже, когда выносило свое решение, и судья, когда отказал в освобождении под залог. Мистер Маркхэм, почему все эти люди уверены, что вы убили свою жену?

— Почему бы вам не спросить об этом у них?

— Потому что вы просили меня защищать вас.

— Что от меня хотите услышать? Почему все выглядит так, будто это я ее убил?

— Если вам угодно?

— На чьей вы стороне, в конце концов?

— Ни на чьей. Пока.

— Все, что у них есть, так это косвенные улики, — сказал Маркхэм.

— Но это — то, что у них обычно имеется, если только кто-то не пойман на месте преступления или если нет свидетелей. Ведь вас не схватили на месте преступления?

— Конечно нет!

— И, я полагаю, свидетелей убийства нет.

— Кроме самого убийцы.

— Тогда почему вас арестовали? Почему обвиняют вас?

Маркхэм несколько минут молчал.

Затем заговорил:

— Главная причина — кровь.

— Какая кровь?

— На моей одежде.

— Так на вашей одежде была кровь?

— Да.

— Ее кровь? Кровь вашей жены?

— Так они мне сказали. Ее группа крови.

— На вас была одежда со следами крови вашей жены, когда вас арестовали?

— Нет, когда они пришли за мной, я спал. Я был в пижаме.

— Когда это было?

— Через четыре дня после убийства.

— К вам пришли с ордером на арест?

— Да.

— В какое время?

— Вскоре после одиннадцати вечера.

— И вы были в постели, в пижаме?

— Да.

— А потом?

— Я оделся, меня отвезли в полицию и допросили.

— Кто присутствовал при допросе?

— Детектив по фамилии Сиэрс, из управления шерифа, полицейский детектив Морис Блум и еще один — Артур Хэггерти из прокуратуры штата.

— Если они пригласили человека из прокуратуры, значит, были уверены, что попали в точку. Вам показывали эту одежду со следами крови?

— Да. Меня спросили, узнаю ли я ее.

— А вы узнали?

— Да, это была моя одежда. Пиджак, рубашка и брюки. И еще носки с ботинками.

— Все это принадлежало вам?

— Да.

— И там была кровь?

— Да. Засохшая кровь. И много грязи.

— Грязи?

— Земли.

— Они сказани вам, откуда у них эта одежда?

— Они откопали ее на моем заднем дворе. Ко мне пришли с ордером на обыск на следующий день после убийства. Начали копать и нашли одежду и нож.

— Нож? Что вы имеете в виду? Вы не говорили мне о…

— Нож для разделки мяса. Они сказали, что это тот нож, которым я убил Прю.

— Вы видели этот нож раньше?

— Да.

— Где?

— У себя на кухне.

— Это был ваш нож?

— Да, это был наш нож. С нашей кухни. Для разделки мяса. Он висел на кухне.

Мэтью уставился на него.

— Мистер Маркхэм, — сказал он, — вы понимаете, что все это весьма серьезные улики. Даже если у них нет ничего другого…

— Они знают, что одежда была украдена. И нож тоже, — сказал Маркхэм.

— Украдены?

— Кто-то проник в дом и украл их. Кроме того, украли еще много других вещей.

— Когда?

— За десять дней до убийства.

— Вы сообщили об ограблении?

— Да, сообщил.

— В полицию?

— Да, конечно, в полицию.

— Они провели расследование?

— Прислали детектива Блума с напарником, черным полицейским по фамилии Роулз.

— Ограбление произошло за десять дней до убийства?

— Да.

— А где вы находились в это время?

— У приятеля дома. Моя жена работала, она… — Он запнулся. — Она была кинооператором, — продолжил он, делая упор на прошедшем времени, — она делала рекламные фильмы, иногда — документальные.

— Здесь, в Калузе?

— В разных местах. Но здесь арендовала студию. В ночь, когда произошло ограбление, она была на работе на Рэнчер-роуд. И в ночь, когда ее убили, тоже.

— Работала?

— Да, в студии.

— Что она делала?

— Монтировала.

— Фильм?

— Да.

— Что это был за фильм?

— Я не знаю.

— Ну, документальный, рекламный?

— Она мне не говорила. У нее такое иногда бывало.

— Что значит «такое»?

— Когда она молчала про свою работу.

— Так… В ночь ограбления она была в студии?

— Да.

— А вы находились дома у приятеля.

— Да.

— С какого по какое время?

— Всего несколько часов. Мы хотели отправиться на рыбалку. Я приехал к нему около девяти, а уехал в одиннадцать.

— Приехав домой, вы обнаружили, что дом ограблен?

— Да, около половины двенадцатого.

— Ваша жена была уже дома?

— Нет. Она все еще была в студии. Домой она приехала в час — полвторого ночи. Полиция к этому времени уже уехала.

— Что еще было похищено в тот вечер?

— Часы-радиоприемник, фотоаппарат, переносной телевизор.

— Это помимо одежды, которую потом нашли на дворе?

— Еще кое-какая одежда. Кое-что из вещей Прю.

— И нож?

— Да.

— Только один нож?

— Да.

— Вы перечислили все эти вещи в заявлении в полицию?

— Да.

— После вашего ареста кто-нибудь упоминал об ограбления?

— Да, я упоминал. Я сказал им, что одежда и нож были украдены из моего дома.

— А что вам на это ответили?

— Хэггерти заявил: «Это ваше утверждение, мистер Маркхэм».

— Не только, — сказал Мэтью, — имело место ограбление, и вы заявили о нем в полицию. Если одежда и нож были похищены из вашего дома за десять дней до убийства…

— Именно так.

— Тогда что они хотят доказать?

— Что я убил ее, — сказал Маркхэм, — видите ли… у меня нет алиби в ночь, когда произошло убийство.

— А где вы были в ту ночь?

— У моей жены была работа. Из-за этого она поехала в студию. Я один пошел в кино.

— Куда?

— В «Твин-Плаза-1». В Южном Дикси-Молл.

— По пути вы не встретились с кем-нибудь из знакомых?

— Нет.

— А в кино?

— Нет.

— А около него?

— Нет.

— Во сколько начался фильм?

— В восемь.

— А когда закончился?

— Около половины одиннадцатого.

— Вы сразу же поехали домой?

— Нет. Я немного пошатался по торговым рядам, а потом заглянул в «Бар Хэрригэна».

— Во сколько вы туда пришли?

— Примерно без десяти одиннадцать.

— И сколько пробыли там?

— Выпил одну порцию.

— А что вы пили?

— Мартини, сухое. С двумя оливками.

— Сколько времени ушло на то, чтобы его выпить?

— Ну, я еще смотрел там телевизор. В баре есть телевизор.

— Так во сколько вы ушли из бара?

— Примерно… без двадцати двенадцать. Или без четверти.

— И возвратились домой?

— Около полуночи. Полиция приехала минут через двадцать. — Маркхэм глубоко вздохнул. — Я понимаю, как это все выглядит. У меня нет настоящего алиби на время убийства, у полиции есть только мое заявление об ограблении. — Он покачал головой. — Поэтому, если вы откажетесь от защиты, я вас пойму и не буду за это осуждать. Могу только еще раз повторить: я не убивал ее.

— Я вам верю, — сказал Мэтью.

Глава 2

Запрос Мэтью на ознакомление с документами дела включал двенадцать пунктов плюс еще один, допечатанный: «На все полицейские донесения, представленные в связи с этим делом». В заключение сообщалось: «Материалы, перечисленные в запросе, необходимы для осуществления конституционного права обвиняемого на защиту, поэтому защитник рассчитывает, что получит полные ответы на свой запрос».

Запрос был доставлен им лично в прокуратуру первого декабря.

В среду утром третьего декабря Артур Хэггерти, помощник прокурора штата, поддерживающий обвинение, лично отвез ответ в контору Мэтью.

Там было следующее:

В окружной суд

двенадцатого судебного округа

графства Калуза. Штат Флорида.

Штат Флорида против Карлтона Барнэби Маркхэма

Дело № 84–2207-СГ-А-89

ОТВЕТ ШТАТА НА ЗАПРОС ЗАЩИТЫ

1. Имена и адреса лиц, имеющих информацию, относящуюся к обвинению: 3.220(а) (1) I. См. прилагаемый список свидетелей¹.

2. Письменные или устные (записанные на магнитофон) заявления в полиции свидетелей: 3.220 (а) (1) II. См. Приложения¹.

3. Устные, письменные или записанные на магнитофон заявления защитника: 3.220(а) (1) IV. См. Приложения.

4. Устные или письменные заявления помощника защитника: 3.220(а) (1) IV. Не применяется.

5. Допрос обвиняемого большим жюри: 3.220(а) (1) V. См. Приложения.

6. Документальные материалы, полученные от защиты: 3.220(а) (1) VII. Отсутствуют.

7. Имеет ли штат конфиденциального информатора: 3.220(а) (1) VI. Нет.

8. Использовал ли штат электронное наблюдение: 3.220(а) (1) VIII. Нет.

9. Был ли обыск и изъятие улик (с документами, если они имеются): 3.220(а) (1) IX. Да. См. Приложения.

10. Заключения и заявления экспертов: 3.220(а) (1) X. Да. См. Приложения¹.

11. Документальные материалы и предметы, которые будут использованы в суде: 3.220(а) (1) XI. Нож, одежда, фотографии, заключение о вскрытии, схемы места преступления, заявления, кассеты².

12. Сходные фактические материалы. Кодекс о свидетелях штата Флорида. 90.404. (Должны быть представлены не позднее чем за 10 дней до начала судебного процесса.)

13. Полицейские донесения, представленные в связи с этим делом: 3.220(а) (1) XII. См. Приложения.

¹ Защита должна взаимно отреагировать в течение 7 дней.

² Защита должна взаимно отреагировать в течение 15 дней.

Обвинение располагает () не располагает (*) сведениями или документами, ставящими под сомнение вину Вашего подзащитного.

Настоящим удостоверяю, что подлинная копия этого документа лично вручена: Мэтью Хоупу, эсквайру, «Саммервилл и Хоуп», Херон-стрит, 333, Калуза, штат Флорида, сегодня, 3 декабря 1986 года, помощником прокурора штата Артуром Хэггерти.

Мэтью получил то, что запрашивал.

— Должен честно тебе сказать, — заметил Фрэнк Саммервилл, — мне не нравится, что ты взялся за это дело.

— С июня у меня это первое настоящее дело, — сказал Мэтью.

— Таким образом ты хочешь сказать, что все остальные дела были не настоящими?

— Фрэнк, это очень ответственное дело.

— Все дела, которые мы ведем, — ответственные.

— Да, я понимаю, что дело о взыскании просроченных платежей…

— Арендатор прекратил выплату ренты. Исполнительный лист о взыскании платежей очень важен для клиента. А что важно для клиента, то важно и для нас.

Мэтью было известно, что многие считают, будто они с Фрэнком похожи. По его мнению, это были как раз те люди, которые полагают, что многолетние супружеские пары превращаются в близнецов. На самом деле он не видел никакого сходства между собой и Фрэнком, кроме разве что темных волос и карих глаз. Мэтью было тридцать восемь лет, Фрэнку недавно исполнилось сорок. Мэтью имел рост ровно шесть футов и вес сто семьдесят фунтов, его партнер был на два с половиной дюйма ниже и на двадцать фунтов легче. Лицо у Фрэнка было круглое — то, что он называл «свиным рылом», а у Мэтью — вытянутое, «лисья морда», по выражению партнера. Кроме того, Фрэнк родом из Нью-Йорка, а родным городом Мэтью был Чикаго.

— Представь, что ты можешь проиграть его, — произнес Фрэнк.

— Я не собираюсь его проигрывать.

— А если? Что тогда? Дашь объявление в газету: «Мэтью Хоуп, защитник по особо тяжким делам, ищет клиентов, обвиняемых в страшных преступлениях…»

— Нет, я не буду давать объявлений в газету, — сказал Мэтью.

— А почему бы и нет? Ведь дают же объявления зубные врачи неудачники.

— Я не зубной врач. И не неудачник.

— Я знаю. Ты — защитник по уголовным делам. — Ударение было сделано на слове «уголовным», словно Фрэнк считал криминальным само название. — А еще объявления дают безработные актеры. В «Вэрьети».

— И остаются безработными, — сказал Мэтью, — а я не безработный. И давно ты читаешь «Вэрьети»?

— Леона выписывает ее.

Леона — жена Фрэнка. Еще одно различие: Мэтью был разведен.

— Я не собираюсь проигрывать дело, поэтому мне не придется давать объявления. В «Вэрьети» или куда-либо еще.

— Зак Норман дает объявления в «Вэрьети».

— Зак Норман — зубной врач?

— Актер. Дело в том, Мэтью, что если человек ни с того ни с сего, без видимой причины, решает специализироваться на уголовном праве…

— Я решил не без причины, — сказал Мэтью.

— Да, верно. Ты где-то там барахтался…

— Я не барахтался.

— Правильно. Сказать точнее, ты заигрывал, где только можно, с уголовными делами, отвлекаясь от дел о наследстве, разделах имущества и всего прочего, что составляет славу нашей профессии, но что кажется ужасно скучным мистеру Перри Мейсону.

— Перри Мейсон — это актер или зубной врач?

— Мэтью, я пытаюсь втолковать тебе: если ты думаешь, что, начав изучать уголовный кодекс так, словно это Библия…

— Библия…

— …И обедал с каждым защитником по уголовным делам в нашем городе, пытаясь набраться от них ума…

— От него…

— …Но между мной и тобой…

— Между нами…

— Ну, если ты будешь передразнивать меня, вместо того чтобы слушать…

— Слушаю тебя внимательно, Фрэнк. Я знаю, что у меня не было громких успехов.

— Правильно.

— Но это будет большой успех…

— Дело об убийстве? Ты шутишь. Какой успех?

— И если я смогу вытащить Маркхэма…

— Меня больше беспокоит, что будет, если ты его не вытащишь. Как это отразится на репутации фирмы, Мэтью? Не сочтет ли потенциальный клиент, что мы — адвокаты, проигрывающие дела? А такие адвокаты денег не зарабатывают, Мэтью.

— Если бы я стремился заработать деньги, я стал бы зубным врачом, — сказал Мэтью, — и давал бы объявления в газету.

— Значит, деньги для него ничего не значат, — воскликнул Фрэнк, — значит, он не думает ни об уплате алиментов, ни о частной школе для дочери, ни о своем теннисном клубе, ни о…

— Я обо всем этом думаю, Фрэнк, но…

— Значит, тот, кто озабочен тем, как заработать себе на жизнь, — жадный и нехороший человек…

— Это говоришь ты, а не я.

— Мэтью, послушай же меня! Спроси хотя бы у того же Бенни Фрейда. Или у Джина Уиллоуби. Они оба — прекрасные адвокаты по уголовному праву, но я уверен, что они скорее возьмутся защищать какого-нибудь бродягу, который…

— Маркхэм — не бродяга.

— Насколько мне известно, он владелец часовой лавки.

— Часы — очень важная вещь, Фрэнк. Каждый желает знать, который час.

— В Калузе всем наплевать, который час. Калуза — это тебе не Нью-Йорк, Мэтью.

— Да, с Нью-Йорком ничего не может сравниться. Я это знаю, Фрэнк.

— В Нью-Йорке важно знать, который сейчас час. А в Калузе разве кто-нибудь берет часы на пляж? Торговать часами в Калузе — это все равно что торговать ледяными кубиками в Номе, на Аляске.

— Или холодильниками.

— Верно, или холодильниками. Я хочу сказать…

— Я знаю, что ты хочешь сказать.

— Что?

— Что я не должен проиграть это дело.

В Калузе было два правоохранительных органа. Полицейское управление Калузы занималось всеми преступлениями, совершенными в черте города. Управление шерифа графства Калуза занималось преступлениями, совершенными за пределами города, но внутри графства. Служащие полицейского управления назывались полисменами, служащие управления шерифа — помощниками шерифа. Сыщики обоих ведомств назывались детективами.

Карлтон Барнэби Маркхэм жил в городе Калуза, но его жена была убита на Рэнчер-роуд, за городской чертой, поэтому расследование убийства проводило управление шерифа. Среди документов, представленных прокуратурой, было донесение детектива по имени Джонас Крайер из этого управления.

Оперативное донесение

Управление шерифа графства Калуза

Место расследования: графство Калуза штат Флорида

Дата: 20.11.86

Название: Пруденс Энн Маркхэм

Помпано-Уэй, 1143, Калуза, штат Флорида

Классификация: убийство

Файл: 86–51175

СОДЕРЖАНИЕ

20/11/86 в 23.07 дежурному детективу позвонил детектив Сиэрс с сообщением об убийстве на Рэнчер-роуд, 8489, Калуза.

Дежурный выехал на место преступления, где в 23.15 встретился с капитаном Гэнди и детективом Сиэрсом.

Жертва убийства — белая женщина европейского типа, приблизительный возраст 30–35 лет, приблизительный рост 5 футов 7 дюймов, приблизительный вес — 125 фунтов, волосы светлые, глаза голубые. Одета в желтую юбку и блузку, коричневые босоножки. Сумочки нет. Удостоверение личности отсутствует.

Жертва лежала на спине, на автостоянке возле киностудии «Энвил» по указанному адресу, в 15 футах 6 дюймах от входа. Дверь закрыта, охранная сигнализация включена, над дверью дежурное освещение. Следов взлома не обнаружено. Синяя «хонда-сивик» 1985 года заперта и припаркована в 12 футах от тела, параллельно ограждению студии (схема места преступления прилагается).

Медицинский эксперт Дж. Э. Ритциг констатировал наступление смерти в 22.31, вероятная причина — многочисленные ножевые ранения.

Автофургон «форд-эконолайн» с бригадой экспертов-криминалистов прибыл в 23.35.

В 23.40 по радио было установлено, что вышеупомянутая машина «хонда» зарегистрирована отделением автотранспорта на имя Пруденс Энн Маркхэм по адресу Помпано-Уэй, 1143, Калуза.

На телефонный звонок в 23.45 по номеру К. Б. Маркхэма, проживающего на Помпано-Уэй, 1143, указанному в городском справочнике, никто не ответил.

Труп доставлен в Южный медицинский морг в 23.50.

Дежурный с детективом Сиэрсом в 00.20 21/11/86 прибыл по адресу: Помпано-Уэй, 1143, район Санрайз-Шор. Мистер Карлтон Барнэби Маркхэм открыл дверь и согласился поехать с Сиэрсом в морг для опознания трупа.

Опознание, произведенное в 00.50, подтвердило, что труп принадлежит Пруденс Энн Маркхэм, жене мистера Маркхэма, возраст (с его слов) — 28 лет.

Мистер Маркхэм заявил, что его жена работала над фильмом, арендовала монтажную аппаратуру в студии «Энвил». В последний раз он видел ее в живых, когда она пошла на работу в 19.00. Сам он вышел, по его словам, через полчаса, в 19.30 и поехал в кинотеатр «Твин-Плаза-1», где посмотрел фильм, начавшийся в 20.00. Маркхэм заявил, что после окончания фильма в 22.30 он гулял по торговым рядам, зашел в «Бар Хэрригэна» выпить, после чего уехал домой, куда прибыл незадолго до полуночи.

(См. полный текст заявления.)

Затем дежурный прибыл в полицейское управление Калузы, где с детективом Морисом Блумом ими было составлено настоящее донесение.

Детективу Блуму была передана магнитофонная запись вышеупомянутого заявления.

В дальнейших следственных действиях и оперативно-розыскных мероприятиях не участвовал.

Копия: детективу М. Блуму, полицейское управление Калузы.

Донесение составил детектив Дж. Крайер, № 53, помощник шерифа графства Калуза, штат Флорида.

Донесение утвердил Грегори Янгер, шериф графства Калуза, штат Флорида.

В десять часов ясным декабрьским утром трудно было поверить, что всего две недели назад автостоянка у киностудии «Энвил» стала местом жестокого убийства. Дорожка из белого гравия сверкала как снег под солнцем, розовые стены здания были словно залиты румянцем, оттененным кустами гибискуса и бугенвиллем. Кованые металлические буквы «Студия „Энвил“» были укреплены на фасаде поверх изображения наковальни. Мэтью припарковал свою «карлэнн-гайа» на свободное место как раз под наковальней, затем подошел к входной двери, открыл ее.

Приемная была отделана деревянными панелями. На одной стене — книжные полки, на другой — застекленные стеллажи, в одном из которых стояла маленькая наряженная рождественская елочка. За столом сразу у входа сидела девушка, держа возле уха телефонную трубку. На вид ей было не больше семнадцати лет — брюнетка, с круглым личиком и очаровательной фигуркой, блестящими голубыми глазами и короткой стрижкой «каре».

— Да, — сказала она в трубку, — я понимаю.

Она перевела раздраженный взгляд на Мэтью.

— Но мы сделали заказ две недели назад, и если мы не получим пленку, то не сможем выпустить фильм. Вы согласны с этим? Ведь камеру не зарядить обещаниями, — она закатила глазки, — нет, мы не «XX век — Фокс», это верно. Что? «XX век — Фокс» — один из ваших клиентов? Вот ни за что бы не подумала. Мы всего лишь крошечная студия в захудалой Калузе, которая снимает рекламные ролики для мебельных фирм, но вы сами гарантировали поставку, мистер Пейзер, к первому числу, а сегодня уже третье и Рождество не за горами. Так когда же вы поставите свой траханый товар?

Она посмотрела на Мэтью, пожав плечиками, и продолжила разговор по телефону:

— Ах, извините, я не знала, что вы баптистский проповедник. Я привыкла иметь дело с киношниками, которые иногда сдабривают свою речь крепкими словечками, особенно когда их затрахают. Так скажите, когда же вы поставите свой траханый товар?Сообщите мне точный день и время. — Она взяла карандаш и начала записывать. — О’кей, спасибо, мистер Пейзер, и будет хорошо, если мы получим его к этому сроку.

Бросив телефонную трубку, она посмотрела на Мэтью и с ангельской улыбкой спросила:

— Итак, чем я могу вам помочь?

— У меня назначена встреча с мистером Эндрюсом, — ответил он, — меня зовут Мэтью Хоуп.

— Сейчас я позвоню ему, — сказала она, снимая трубку и нажимая кнопку вызова. — Майк? Здесь к тебе пришел мистер Хоуп.

Она некоторое время слушала, потом сказала:

— Хорошо, — и положила трубку, — вы можете пройти. Сразу за этой дверью направо, там будет большая комната, похожая на покойницкую. Он сидит в проекционной будке.

Зазвонил телефон. Девушка опять сняла трубку.

— Студия «Энвил». — Она махнула рукой в сторону двери в дальнем конце приемной.

Помещение, в которое зашел Мэтью, было около сорока футов в ширину и шестидесяти в длину. Он никогда раньше не был в киностудии, но это помещение ни с чем нельзя было спутать. На полках, тянущихся вдоль стены, стояли сотни жестяных коробок с кинопленкой, на каждой была наклейка с названием, указанным печатными буквами. Две большие угловатые конструкции с кнопками, тумблерами и переключателями были расположены возле застекленной кабины, в которой находилась звукозаписывающая аппаратура. На полу везде были разбросаны мотки кабеля. У стен стояли алюминиевые контейнеры. Несколько кинокамер на деревянных треногах торчали из общего развала, как цапли на болоте. В дальнем конце над всем доминировал белый экран. Мэтью преодолел несколько ступенек и, постучав в дверь будки, открыл ее.

Мужчина лет тридцати с небольшим, сидя за проекционным аппаратом, перематывал катушку с пленкой. Конец ленты вдруг выскочил из лентоприемника и, крутясь, зашлепал. Мужчина рукой остановил вращение, снял катушку с проектора, уложил ее в жестянку и только тогда повернулся к Мэтью.

— Мистер Эндрюс? — спросил адвокат.

— Да, — он поднялся, протягивая руку, — рад познакомиться.

У него было широкое скуластое лицо с чересчур массивным носом. Рыжие взъерошенные волосы напоминали парик на огородном пугале. На нем были ядовито-зеленые мятые брюки, белые теннисные туфли с красными полосками, фиолетовая рубашка в желтую полоску, узкий синий галстук на резинке и розовый в черную крапинку пиджак из синтетической ткани.

Если бы он вылез из игрушечного автомобильчика, то вполне мог сойти за клоуна, а если бы он вышел из папуасской лодки, то его можно было бы принять за иммигранта из тропических стран. Но больше всего поражали его глаза — глаза робота, запрограммированного на убийство: бледно-голубые и настолько прозрачные, что казалось, сквозь них можно разглядеть движение мысли под черепной коробкой. Рот был словно пропечатан на бесстрастном лице. Он попытался улыбнуться тонкой ниточкой губ, когда обменивался рукопожатием с Мэтью, но улыбка выглядела заученно-фальшивой.

— Это большая честь для меня — познакомиться с самым выдающимся адвокатом по уголовным делам в Калузе, — сказал он. Фраза могла быть спонтанной, но прозвучала как заранее отрепетированная. Кроме того, Мэтью не был самым выдающимся адвокатом Калузы — ни по уголовным, ни по каким другим делам.

— Я рад, что вы нашли время меня принять, — сказал Мэтью, — ведь вы очень заняты.

— Обычно я здесь с семи утра до десяти вечера, — ответил Эндрюс, тяжело вздыхая, — поверьте, это очень длинный рабочий день, но от работы еще никто не умирал. Иногда я думаю, что мы с моим партнером непроизвольно выбрали самое точное название для нашей студии. В нем как бы символизирован наш тяжкий труд — мы, словно преодолевая молотом сопротивление металла, выковываем качество, заключенное в этих рулонах пленки.

Снова легкая и фальшивая улыбка.

Мэтью не сомневался, что эта фраза произносилась не меньше тысячи раз. Достаточно нажать на пульте управления этим роботом кнопку «Тяжелая работа», и сразу же выскочит метафора с наковальней.

— Вообще-то, — сказал Эндрюс, — это название — аббревиатура из наших фамилий. Моего партнера зовут Питер Вильерс, он французского происхождения. Мы соединили первые две буквы моей фамилии и три первые буквы его, вышло — «Энвил». Нам крупно повезло, что наши фамилии — не Шин и Иткин.

И опять легкая улыбка. И опять похоже, что и эту шутку он изрекал множество раз.

— Мистер Эндрюс, — произнес Мэтью, — у меня имеется доклад шерифа, сделанный в ночь, когда была убита Пруденс Маркхэм.

— Ужасно жаль, — сказал Эндрюс, — чрезвычайно талантливый был человек, такого редко встретишь в здешней Голодрании. Тут, в Калузе, много претензий на «культурность», но даже выговорить это слово правильно никто не может. Прю была чудесным человеком. Мне ее будет не хватать.

— В ту ночь полиция беседовала с вами? — спросил Мэтью. — В деле об этом ничего не говорится.

— Меня здесь не было, — быстро ответил Эндрюс.

— Вы в тот день не работали допоздна, как обычно?

— Как обычно? А… С семи до десяти. Нет. Во время убийства я, видите ли, находился в постели с одной маленькой сучкой из Сарасоты.

Разговор его явно раздражал, хотя ответы он сопровождал все той же человекообразной улыбкой. В облике и поведении Эндрюса сквозило нечто противоречащее образу владельца крошечной студии рекламных роликов в заштатном городке. Таких манер можно было ожидать от крупного продюсера в Лос-Анджелесе, но и там их ему едва ли бы простили. Чудно было встретить такой экземпляр здесь, в Калузе. Да еще такого возраста.

— А после они не звонили вам? — спросил Мэтью. — И не просили заехать?

— Нет, не звонили. Здание было закрыто, охранная сигнализация включена. Убийца не мог спрятаться внутри. Так зачем им было вытаскивать меня из постели? Это элементарно, дорогой Ватсон. — Он снова улыбнулся.

— Вы когда-нибудь прежде работали с миссис Маркхэм? — спросил Мэтью. — Вы сказали, что она была чрезвычайно талантлива…

— Это редкость для Калузы. Чрезвычайно талантлива. Это было ясно. Я тонко чувствую талант и терпеть не могу дилетантизм.

— Значит, вы работали с ней?

— Да, в нескольких фильмах. Один мы сделали, кажется, полгода назад. Сейчас я вспомню… да, где-то в июне… На пляже в Сабал-Кей, учебный фильм для школ, попытка ввести юных говнюков в игнорируемый ими прекрасный мир, окружающий их во Флориде.

Пауза.

Еще одна заученная речь.

Или он же, как компьютер, был запрограммирован на мгновенную выдачу высокопарно-пошлых фраз.

— А вы принимали участие в ее последней работе? В том фильме, который она монтировала в ночь убийства?

— Нет. Иногда Прю ни с того ни с сего окружала свою работу завесой секретности. Мой партнер и я предпочитаем обсуждать творческий процесс, как это делали американские эмигранты в Париже много лет назад. Вам может показаться странным, но я считаю себя эмигрантом, хотя Калуза и находится в пределах Соединенных Штатов. Но у нас каждый, кто серьезно занимается кинематографом, является эмигрантом. Я себя часто ощущаю Самсоном среди Филистимлян.

Или Гераклом в авгиевых конюшнях, подумал Мэтью. Непрестанно роющимся в навозе.

— Как-то раз она сделала фильм о воспитании трудных детей, — сказал Эндрюс, нагнетая обстановку, — прекрасный фильм, как оказалось. Но вы бы видели, какими мерами предосторожности была окружена эта работа — можно было подумать, что она — Вуди Аллен! Артисты, оператор, осветитель, звукооператор, несколько ассистентов — все дали клятву о неразглашении тайны. Монтировала фильм здесь она сама, по ночам, запершись. Никогда не оставляла ни одного обрезка пленки и никому не показывала рабочих материалов. Неизвестно, где она его прятала, — возможно, дома под подушкой. А потом — премьера! Ба-бах! Прямо здесь, в этом зале, на этом самом экране, через этот самый проектор. Прекрасный фильм, я уже сказал. Он даже, кажется, получил потом какой-то небольшой приз. Но зачем был разыгран весь этот спектакль? Я не одобряю претенциозности в искусстве.

— Вам нравилась миссис Маркхэм?

— Да, очень.

— Вам известно, о чем был ее новый фильм?

— Кажется, я уже объяснил…

— Извините, но я обязан…

— …что она часто работала в тайне.

— Да, но…

— Это относится и к ее новой работе. Я понятия не имею, о чем она. Научно-популярный фильм о конских паразитах? Рекламный ролик для одного из ювелирных магазинов Калузы? Она никогда со мной не делилась своими планами.

— А вы спрашивали?

— Я знал, что у Прю лучше ничего не спрашивать, когда на нее находит вдохновение.

— Но она пользовалась вашей монтажной.

— Да, арендовала ее за тысячу баксов в месяц. Мы с моим партнером вынуждены сдавать часть помещений, такова плата за возможность снимать настоящее кино в этой дыре. Питер и я приехали сюда из Питсбурга, мы оба закончили университет Карнеги. Мы решили отказаться от голливудского пути с его автомобильными гонками и спецэффектами. Вместо этого мы решили делать небольшие ленты, сначала завоевать здесь репутацию настоящих мастеров кино и только потом, когда система признает наше превосходство, идти дальше. Но жить ведь на что-то нужно, поэтому сдаем помещения в аренду. У нас хорошая техника, и мы разрешаем простым смертным пользоваться ею.

— Вы считаете миссис Маркхэм простой смертной?

— Я почти всех считаю простыми смертными, — снова улыбка, — но не Прю, нет. Я уже говорил, что она была чрезвычайно талантливой.

— Мистер Эндрюс, эта монтажная, которой она пользовалась…

— Да?

— Могу я на нее взглянуть?

— Зачем?

— В ночь убийства полиция обнаружила только ее тело и ее автомобиль на стоянке возле студии.

— Ужасная трагедия.

— Машина была закрыта. Внутри ничего: ни сумочки, ни удостоверения личности… ни, конечно, фильма.

— Простите, я не понимаю, к чему вы клоните.

— Ну ведь она же монтировала фильм здесь, верно?

— Возможно. Я не знаю, что она здесь делала.

— Ее муж сказал, что она монтировала фильм здесь.

— Ну да. Но ее муж — убийца.

— Я не верю в это, мистер Эндрюс.

— Поэтому, конечно, вы и пришли сюда.

— Да, именно поэтому.

— Но я все равно не понимаю, зачем вам понадобилось увидеть эту монтажную.

— Потому что, если она монтировала фильм, он должен быть там. У вас есть ключ от монтажной?

— Конечно. Но я не люблю, когда нарушаются права человека, арендующего помещение в моей студии.

— Права миссис Маркхэм уже нарушены, — твердо заявил Мэтью, — причем самым худшим образом.

— Пожалуй, вы правы, — сказал Эндрюс, — позвольте мне сходить за ключом.

Монтажная представляла собой комнату размером шесть на двенадцать футов с лампой дневного света под потолком. Большую часть помещения занимал аппарат «Стеенбек», перед которым стояло кресло на колесиках. Позади кресла висел мешок из холста на металлической раме. Эндрюс объяснил, что это мешок для отбракованной пленки. Мешок был пуст. Так же пусты были вешалки над мешком, куда, по словам Эндрюса, монтажер обычно вешает пленку и звукозаписи, которые он планирует использовать. На монтажном столе тоже ничего не было — ни обрезка пленки, ни клочка магнитной ленты.

— Имеются другие ключи от этой комнаты? — спросил Мэтью.

— Только тот, что был у Прю. И тот, которым я только что открыл дверь.

— Тогда где же фильм? Если она занималась монтажом…

— Видите ли, она могла и не заниматься им, — ответил Эндрюс.

— А зачем же она арендовала?..

— Она могла просматривать то, что недавно отсняла, отбирая лучшие кадры, помечая пленку, решая, что позже следует вырезать. Это, конечно, часть монтажа, но не монтаж как таковой.

— В любом случае ей нужна была пленка.

— Да.

— Так где же она?

— А полиция обыскала машину?

— Тщательным образом.

— И в багажнике нет?

— Ничего.

— Это действительно странно, — сказал Эндрюс.

— Здесь, в студии, есть какое-нибудь место, куда она могла бы спрятать пленку перед уходом?

— У нас есть кладовка, — ответил Эндрюс, — но я вчера вечером убирался там и не обнаружил ничего, что могло бы ей принадлежать.

— Откуда вы знаете?

— Катушки с пленкой подписываются, — сказал Эндрюс, — на жестянку наклеивается лента с рабочим названием фильма.

— И все эти названия вам известны?

— Да, все.

— Были там какие-нибудь жестянки без названий?

— Ни одной.

Мэтью некоторое время молчал. Затем произнес:

— Вы не знаете, сколько времени она провела здесь в тот вечер?

— Понятия не имею.

— Вас не было здесь, когда она приехала?

— Нет.

— Во сколько вы покинули студию?

— Около шести. Я уже говорил.

— Да, знакомая из Сарасоты. Здесь кто-нибудь оставался, когда вы уехали?

— Я был последним.

— Вы включили сигнализацию?

— Да, включил.

— И заперли дверь?

— Да.

— Миссис Маркхэм знала код сигнализации?

— Да.

— Значит, у нее был ключ?

— Конечно.

— А этот фильм, над которым она работала, — спросил Мэтью, — вам известно, кто работал вместе с ней?

— Извините, нет.

— С кем она обычно работала?

— Оператор, помощники…

— Что за помощники?

— Помощники — это люди, которые перетаскивают тяжести. Они приходят и уходят, их нетрудно нанять. Но Прю всегда пользовалась услугами одного и того же оператора, осветителя и звукооператора.

— Я хочу знать их имена, — сказал Мэтью.

Глава 3

Генри Карделла считал себя человеком с утонченным вкусом.

— Я хочу, чтобы чувствовался вкус, — сказал он ей.

— Так и будет, — ответила она.

— Поэтому я к вам и приехал, — продолжал он, — в Майами сотни людей могли бы снять этот фильм, и я мог бы обратиться к любому из них. Но я выбрал именно вас.

— Благодарю.

Это было еще в сентябре.

Очень серьезная девушка, подумал он, уже много лет снимает кино, и у нее хорошая репутация. Хочет заработать — а кто не хочет? Выбраться из своего грошового научно-популярного дерьма, чтобы заняться серьезным делом. Он выкладывает сто семьдесят тысяч баксов за то, чтобы сделать этот фильм. Кроме того, она получит десять процентов от общей суммы прибыли, это тоже не пустяк.

Кино — это как коррида: каждый раз один и тот же ритуал. День за днем, кадр за кадром. Потом все это отдается в лабораторию и на следующий день получается в проявленном виде. Ритуал. Рутина.

Он через письменный стол посмотрел на нее.

— Я мог бы сделать этот фильм за сто «штук», даже меньше, — сказал он. Он врал. — Я знаю парней в Майами, которые сварганят его за неделю, — снова ложь, — но тогда я получу дешевку, а мне нужно нечто такое, что не уступало бы первоклассной голливудской продукции, а не то, что можно снять в грязном отеле на Коллинз-авеню, с татуированным матросом и парой шлюх. Здесь, в этом городе, шлюх столько, что не успеваешь застегивать штаны.

Он улыбнулся. Пруденс Энн Маркхэм не улыбнулась в ответ.

Очень серьезная девушка. В серой юбке и белой блузке, в туфлях на низком каблуке, руки сложены на коленях, светлые волосы забраны в пучок — похожа на жену священника. Ему захотелось узнать, какие на ней трусики.

— Мне нужен стиль, — сказал он, — класс. Мне нужен тот же вкус, что чувствовался в фильме о трудных детях. Скрытый, но мощный.

— Спасибо, — сказала она.

— Прошу понять меня правильно, — продолжал он, — я хочу видеть все, что можно увидеть. Мы снимаем не мультяшки про утенка Дональда.

— Я это знаю.

— Есть дешевый способ показывать секс, а есть классный. Мне нужен классный.

— Вы получите класс, — сказала она.

Он подумал, интересно, светлые ли у нее волосы на лобке.

— И стиль.

— И стиль.

— И вкус.

— Конечно.

— Вы видели «За зеленой дверью»?

— Нет, — ответила она.

— Там есть замедленная съемка. Очень классно. Мужчина эякулирует очень медленно, минут пять. Это — как снежная буря на экране. Очень красиво. Это и есть класс, который мне нужен. Вам нужно достать этот фильм и посмотреть.

— Хорошо.

— Еще советую посмотреть «Голубую глотку». Ее показывали открыто, в кинотеатрах, представляете? Это принесло пятьдесят миллионов чистыми. Вы только вообразите: широкий экран, мужья приходят с женами, парни с девушками, словом — солидный кинотеатр, а не какой-то дешевый порнозальчик, — и Линда Лавлэйс заглатывает по самое основание! Вот что мне надо: утонченный фильм вроде этого, с которым мы можем выйти на большой экран. Насчет видеокассет я не беспокоюсь. На видео мы заработаем кучу денег. Вы, когда будете монтировать фильм, сделаете два варианта таким образом, чтобы более «мягкий» вариант мы смогли бы использовать для показа по кабельным сетям. Кабельные сети, — он печально вздохнул, — никогда не показывают настоящее действие. Вы знаете, что они делают, но вы не видите этого вблизи, крупным планом. Мне нужно очень много крупного плана. Ведь в мире нет ничего прекраснее, чем двое людей, занимающихся любовью, вы согласны?

— Да, — ответила она.

— Мы можем заработать на этом фильме кучу денег, если сделаем его как следует, — сказал он, глядя ей в глаза не мигая, — вы уверены, что сможете сделать его как следует?

— Да, конечно, я уверена в этом.

Готова. Унюхала запах денег. Он готов был поспорить, что у нее ляжки вспотели под этой серой юбкой.

— Потому что сто семьдесят пять тысяч, которые я плачу, — это большие деньги.

— Я знаю.

— Когда вы можете начать?

— Я думаю, в конце этого месяца.

— А когда вы сможете выдать конечный результат?

— К Рождеству?

Вопросительная интонация. Она не вполне уверена, что это будет готово к Рождеству.

— Так долго?

— Но ведь мы собираемся сделать это как следует?

— Сколько дней вы планируете отвести непосредственно на съемки?

— Я думаю, тридцать пять.

— Сделайте за двадцать.

— Двадцать?

— Установите норму отбраковки четыре к одному…

— Я думала, десять к одному.

— Делайте шесть к одному.

— Значит, двадцать дней…

— Этого вам хватит.

— Я не знаю…

— О тридцати пяти днях не может быть и речи. Есть люди, которые могут сделать его и за десять — пятнадцать дней.

— Но двадцать дней все же…

— Хорошо, пусть будет двадцать пять, этого хватит.

— Двадцать восемь, — возразила она, — потому что…

— О’кей, пусть будет двадцать восемь, я не собираюсь спорить из-за трех дней. Вы сможете подобрать нужных людей в Калузе?

— Я не собираюсь использовать свой обычный персонал, — ответила она.

Уже стесняется, подумал он.

— Кого вы возьмете? Я не имею в виду актеров, это ваше дело, лишь бы не было проституток.

— У меня на примете есть несколько подходящих.

— И никакой шпаны, привыкшей быстро зашибать деньгу с помощью расстегивания ширинки.

— Нет, нет.

— Мне нужно, чтобы это выглядело по-настоящему. Чтобы этим занимались настоящие люди. Со вкусом, конечно. Так кто у вас на примете?

— Актеры?

— Нет, я же сказал, что это на ваше усмотрение. Я не собираюсь заниматься подбором актеров.

— Спасибо.

— Так кого же вы имели в виду?

— Кое-кого из Тампы.

— Это опытные люди?

— Да, конечно.

— Не берите никого из Майами. Я уже десять лет веду здесь свое дело и не хочу, чтобы пошел слух, будто Генри Карделла финансирует порнуху. Даже если это и не порнуха.

— Я не буду, обещаю вам.

— И не хочу, чтобы ребята пронюхали про это. Вы знаете, кого я имею в виду?

— Нет. Кого вы имеете в виду?

— Тех ребят, — он потрогал кончик своего носа, — которые прострелят вам коленную чашечку, если им покажется, что вы проникли на их территорию. Сохраняйте спокойствие. Сохраняйте благоразумие. Сохраняйте чувство вкуса.

— Хорошо.

Он подумал: стала бы она возражать, если бы он задрал ее серую юбку и обучил тому, что считает хорошим вкусом?

Все это было в сентябре. Теперь, четвертого декабря, он, сидя в своем кабинете «Кондлсайдского ресторана-варьете», размышлял о том, что же случилось с этим чертовым фильмом.

Пруденс Энн Маркхэм мертва и исчезли всякие следы его денег.

Он лично финансировал фильм — сто семьдесят пять «штук». Он рассчитывал на пять человек: оператор, осветитель, звукооператор и двое помощников, — на двадцать восемь дней, 10–12-часовой рабочий день, примерно тридцать пять тысяч. Еще двадцать пять тысяч он выделил на актеров. Аренда аппаратуры обойдется тысяч в семнадцать. Шестнадцатимиллиметровая пленка с обработкой — примерно десять тысяч, с учетом отбраковки пяти шестых, хотя Прю настаивала на девяти десятых. Четвертьдюймовая магнитофонная пленка обойдется в шесть-семь тысяч. Примерно десять долларов в день на человека уйдет на питание съемочной группы и актеров. Почтовые расходы на пересылку отснятой пленки в лабораторию и обратно во Флориду составят тысячи полторы. Вся последующая лабораторная работа: перепись звука, перевод с шестнадцати- на тридцатимиллиметровую пленку, оптика и прочее — еще тысяч сорок-пятьдесят. Всего — сто пятьдесят тысяч, добавить туда-сюда на мелочи и дополнительно лично ей двадцать пять тысяч в качестве премии после сдачи фильма в окончательном варианте.

То, что она мертва, — это ее личное дело. Муж-дурак решил убить свою жену черт знает зачем. Может, она ему изменяла. Бывают такие тихони, строгие с виду, но которые в постели превращаются в дьяволиц. Не в своей, конечно, а в чьей-нибудь. Орут так, что всех соседей перебудят.

Он выписывал чеки на ее компанию — «Прудент Компани» — каждую неделю, пока шли съемки. Первый из них он выписал третьего октября и потом выписывал эти чертовы чеки каждую неделю, вплоть до той самой пятницы, когда ее убили.

Так где же фильм?

Что, черт побери, она сделала с фильмом?

Он подумал, не съездить ли ему в Калузу, чтобы все осмотреть на месте.

Эта мысль ему понравилась. Калуза всегда была скучным местом, кроме случаев, когда бестолковые шлюшки позволяли себя убивать.

Мэтью съездил бы к Отто Самалсону, но Отто умер.

Он съездил бы к Мэй Хеннеси — китаянке, которая помогала Отто в частном детективном агентстве «Самалсон Инвестигейшнз», но семья Отто ликвидировала дело, продав всю мебель и оргтехнику, едва лишь вступило в силу завещание, и последнее, что Мэтью слышал, — это то, что Мэй перебралась в Гонконг.

В Калузе с ее населением свыше пятидесяти тысяч было всего двенадцать частных детективных агентств, так что выбор был ограничен. Частный детектив, чьими услугами он решил воспользоваться, — молодой негр по имени Уоррен Чамберс, которого ему порекомендовал Бенни Фрейд, бесспорно самый лучший адвокат по уголовным делам.

Уоррен был полицейским в своем родном Сент-Луисе, но последние три года жил в Калузе, где работал сначала охранником в различных фирмах, а затем открыл свою собственную сыскную контору. Это был интеллигентный человек лет тридцати с небольшим, которого благодаря мягким манерам и очкам в роговой оправе можно было принять скорее за бухгалтера, чем за частного детектива. Длинный как жердь, бывший игрок баскетбольной команды университета штата Миссури, в котором он проучился два года, прежде чем поступить на службу в полицию Сент-Луиса, Уоррен до сих пор не избавился от походки спортсмена и чувствовал себя не в своей тарелке в деловом костюме, который он надел ради первой встречи с Мэтью. Его глаза, одного цвета с кожей — темные, как чернозем, внимательно наблюдали за Мэтью в течение всего их разговора. Мэтью импонировали люди, умеющие слушать. Уоррен Чамберс был хорошим слушателем. Что, возможно, способствовало его репутации внимательного и скрупулезного сыщика.

— Оператора зовут Вогэн Тэрнер, — сказал Мэтью, — осветителя Лью Смоллет. Звукооператор — Марк Уили. Это основная бригада, которая обычно используется. Вот их адреса, все они живут здесь, в Калузе. — Он протянул через стол лист бумаги. — Я также передаю вам копии списка свидетелей обвинения и заявлений свидетелей; здесь мне понадобится ваша помощь. Их только двое. Оба живут по соседству с Маркхэмом. Вельма Мейсон проживает в доме справа. В ее заявлении говорится, что она якобы видела, как Маркхэм разбил стекло своей собственной кухонной двери в ночь, когда произошло ограбление. Личность подтверждается, живет по соседству с обвиняемым семь лет.

— Какая видимость была в ту ночь? — спросил Уоррен.

— Это один из вопросов, на которые я рассчитываю получить ответ с вашей помощью.

— О’кей. Кто второй свидетель?

— Человек по имени Оскар Рэддисон. Проживает в доме слева. Утверждает, что видел, как Маркхэм закапывал что-то во дворе в ночь убийства. Это послужило основанием для получения ордера на обыск.

— А где наш клиент, говорит, был?

— В кино. «Твин-Плаза-1», в Южном Дикси-Молл. А потом в баре.

— Когда он вернулся домой?

— Около полуночи.

— Это тогда его видел тот парень?

— Нет, он видел кого-то в четверть двенадцатого.

— Закапывающим одежду и нож?

— Нет, просто копающим.

— Он не заметил чего-нибудь похожего на окровавленную одежду? Или на окровавленный нож?

— Нет.

— Нужно узнать, подтверждается ли личность свидетеля. Я сразу же займусь этим. Полиция обнаружила в машине Маркхэма пятна крови?

— В заключении экспертизы об этом ничего не сказано.

— Они вообразили, что он проехал от Рэнчер-роуд до дому и не оставил в машине пятен крови? Я имею в виду, что, если он был одет в окровавленную одежду…

— Я не знаю, что они там вообразили, — сказал Мэтью.

— Им придется потрудиться объяснить, каким это образом машина осталась чистой.

— Самый лучший способ — это доказать, что он ее не убивал.

— Кто-нибудь видел его в кино? — спросил Уоррен. — Или хотя бы в баре? В этой окровавленной одежде? — Легкий сарказм в голосе. Мэтью улыбнулся.

— Он об этом не знает.

— Значит, нам нужно искать алиби.

— Да, кого-нибудь, кто видел его в ночь убийства.

— Это все равно что искать иголку в стоге сена, — сказал Уоррен, — но я сделаю все, что в моих силах. У вас есть его фотография?

— Только эта, — ответил Мэтью и, открыв ящик стола, вытащил черно-белую фотографию размером восемь на десять дюймов, запечатлевшую Маркхэма с женой где-то на пляже, — я увеличил ее с последнего снимка.

— Лучше бы фотографию без жены, — заметил Уоррен, — ее изображение было во всех газетах, это может повлиять на потенциальных свидетелей. Но давайте предположим, что мы нашли кого-то, кто скажет: «Да, я видел, как он покупал билет в „Твин-Плаза-1“», или: «Я видел его, когда он ел сосиску в Южном Дикси-Молл», или выпивающим в баре… Как называется бар?

— «Бар Хэрригэна».

— Что он там пил? Он сказал?

— Сухое мартини, с двумя оливками.

— Одну порцию?

— Только одну.

— Тогда предположим, что кто-то говорит: «Да, я его видел». Я не уверен, что он выдержит допрос в суде. Обвинение вцепится в него, напомнит, что убийство было совершено в ноябре, и может ли он быть уверен, что это действительно тот человек, которого он видел? Абсолютно ли он в этом уверен? «Ведь мы имеем дело с жестоким убийством, сэр, и, я надеюсь, вы понимаете всю тяжесть выдвинутого обвинения!» Все эти судебные фокусы.

Мэтью снова улыбнулся.

— Как бы то ни было, вполне объяснимо, что человек идет в кино один, пока его жена на работе, а потом заходит выпить и не встречает никого из знакомых. Ничего неправдоподобного в этой истории нет. — Уоррен взял заявления свидетелей, внимательно прочитал их, потом снова посмотрел через стол на Мэтью. — Судя по тому, что они вытащили эту дамочку, его собираются обвинить в инсценировке ограбления. Она видела, как он взламывал свой собственный дом, вот что они пытаются доказать. Человек украл свою собственную одежду и нож, потому что собирался использовать их для убийства десять дней спустя. Где он, по его словам, был во время ограбления?

— В гостях у приятеля.

— От каких до каких?

— С девяти до одиннадцати.

— И когда приехал домой?

— Около половины двенадцатого.

— А эта дамочка заявляет, что видела его за взломом в половине одиннадцатого, так?

— Судя по ее заявлению.

— Значит, если мы сможем доказать, что Маркхэм был у приятеля — как его зовут?

— Алан Сандерс, живет в Уиспер-Кей.

— С ним вы уже беседовали?

— По телефону. Он не помнит точно, когда Маркхэм ушел от него.

— Эх…

— Вот именно.

— Ничего, если я еще разок его потормошу?

— Я дам вам адрес, — ответил Мэтью.

— Потому что если мы сможем точно подтвердить это время, то с ограблением мы выиграли. Или же нам придется искать грабителя. Если мы найдем грабителя, то сможем найти и убийцу.

— Мы не обязаны искать убийцу, — произнес Мэтью.

— Но это не помешало бы, — сказал Уоррен, — мне надо покрутиться в городе. У меня есть несколько приятелей в полиции, которым лестно хлопнуть стаканчик с бывшим полицейским из большого города. Может, я смогу выйти на другие нераскрытые ограбления с тем же почерком, кто знает? Дело того стоит. Кто будет беседовать с этими двумя свидетелями? Я или вы?

— Я собирался сегодня попозже потолковать с миссис Мейсон.

— Возможно, я раскопаю что-нибудь, из-за чего она не могла видеть то, о чем говорит. Я узнаю по газетам, какая была погода, луна, все, что влияло на видимость. Я даже могу сегодня ночью отправиться к дому — посмотреть, есть ли там уличный фонарь, или освещение на заднем дворе, или хотя бы лампочка над кухонной дверью. Так мы проверим ее надежность как свидетеля.

— Вы должны еще кое о чем спросить у бригады миссис Маркхэм.

— О чем?

— Над чем они работали. И где она хранила фильм.

— Хорошо, я приступаю, — произнес Уоррен и резко встал во весь рост. — Давайте работать вместе, мистер Хоуп, — сказал он, улыбаясь, — мы с вами сработаемся.

Они обменялись рукопожатием.

— Называй меня Мэтью.

— А ты меня — Уоррен.

Полицейское управление Калузы

Заявление свидетеля

Дело: 84–2207-СГ-А-89

Дата: 11–21–86

Время: 01.20.

Я, Вельма Джудит Мейсон, проживающая по адресу: штат Флорида, Калуза, Помпано-Уэй, № 1141, сделала следующее добровольное заявление детективу Морису Блуму, № 714, который удостоверяет свою личность как детектив полицейского управления Калузы. Я сделала это заявление не за вознаграждение и не за обещание вознаграждения. Никаких угроз, насилия или обещаний не делалось, чтобы вынудить меня сделать это заявление.

В: 21 ноября, 1.20 утра. Назовите, пожалуйста, свое полное имя.

О: Вельма Джудит Мейсон.

В: Миссис Мейсон, знакомы ли вы с людьми, проживающими по адресу: Помпано-Уэй, № 1143? Это дом, соседний с вашим, правильно?

О: Да, правильно.

В: Вы знаете людей, живущих там?

О: Да, это Прю и Карлтон Маркхэм. Я их знаю.

В: Как давно вы их знаете?

О: Я живу здесь уже семь лет. Я познакомилась с ними вскоре после того, как переехала сюда.

В: Значит, семь лет. Вы были знакомы с ними все это время?

О: Да.

В: И вы, конечно, можете опознать их обоих?

О: Да, конечно.

В: Если бы вы встретили их на улице или в ресторане…

О: Да где угодно. Они были моими соседями семь лет.

В: Теперь, миссис Мейсон, не расскажете ли вы мне своими словами о том, что вы видели вечером десятого ноября, в пятницу? Вы были дома в ту ночь?

О: Да, была.

В: Что вы делали около половины одиннадцатого вечера?

О: Я смотрела телевизор.

В: Вы помните, что вы смотрели?

О: Да. Фильм про убийство по кабельному каналу. Я люблю фильмы про убийства.

В: Где находится ваш телевизор, миссис Мейсон?

О: В гостиной.

В: Ваша гостиная находится в той части дома, которая выходит на боковую дверь дома Маркхэмов?

О: Да.

В: Это на южной стороне дома? Выходит на северную часть дома Маркхэмов?

О: Я плохо разбираюсь в сторонах света. Моя гостиная…

В: Хорошо, правильнее будет сказать, что окна вашей гостиной выходят на ту сторону дома Маркхэмов, где расположена боковая дверь? Дверь, ведущая в кухню Маркхэмов?

О: Да, это правильно.

В: Хорошо, пожалуйста, расскажите мне о том, что вы видели и слышали вечером десятого ноября.

О: Первое, что я услышала, — это звон разбитого стекла. Я подумала, что это из телевизора, потому что там было много шума. Но потом я подумала, что это с улицы.

В: С улицы?

О: Да. Звон разбитого стекла.

В: Что вы сделали, когда услышали этот звук?

О: Я подошла к окну и посмотрела.

В: Куда вы посмотрели?

О: В сторону дома Маркхэмов.

В: В сторону боковой двери дома?

О: Да.

В: Есть ли стекло на боковой двери дома Маркхэмов?

О: Да, как и в моем доме. Такие застекленные открывающиеся рамы в верхней части двери.

В: Открывающиеся рамы?

О: Да.

В: Вы отчетливо видели боковую дверь дома Маркхэмов с того места, где находились?

О: Да, это было всего в десяти — пятнадцати футах.

В: И что вы увидели?

О: Я увидела Карлтона Маркхэма, стоящего у боковой двери с молотком в руке.

В: Вы уверены, что это был Карлтон Маркхэм?

О: Да, конечно. Я знакома с ним семь лет.

В: Во что он был одет?

О: Серые брюки и голубой спортивный пиджак. И шляпа. Такая небольшая, соломенная, с загнутыми полями.

В: Какого цвета была шляпа?

О: Такого же, как пиджак, — голубого.

В: Что делал мистер Маркхэм?

О: Просто стоял там. Примерно минуту. Затем он забрался через разбитое стекло…

В: Когда, вы сказали, было разбито стекло?

О: Это должно быть тогда, когда я услышала звон.

В: А вы видели, что стекло было разбито?

О: Да.

В: И вы утверждаете, что мистер Маркхэм забрался туда, где было разбито стекло?

О: Да, он просунул туда руку.

В: На нем были перчатки?

О: Нет, перчаток я не видела.

В: Что было после того, как он просунул руку?

О: Он открыл дверь.

В: А что было потом?

О: Он вошел в дом.

В: Вы видели, что где-нибудь зажегся свет после того, как он вошел?

О: Нет.

В: Вы видели мистера Маркхэма выходящим из дома?

О: Нет, я вернулась к телевизору. Я подумала, что он потерял ключи и был вынужден разбить стекло, чтобы войти.

В: Вы не вызывали полицию?

О: Нет, а зачем? Это же был Карлтон, входящий в свой собственный дом.

В: Но позже приезжали полицейские машины, разве не так?

О: Я не знаю. Я понимаю, что произошло ограбление, но я легла спать сразу же по окончании фильма. Я не видела никаких полицейских машин.

В: Хорошо, спасибо, миссис Мейсон. (Конец записи.)

Подпись: Вельма Мейсон. В присутствии детектива Мориса Блума и детектива Купера Роулза.

Время окончания: 01.45.

Во Флориде Мэтью никогда не ощущал прихода Рождества. Мэйн-стрит украшали ветками сосны и дуба, вывешивали большого Санта-Клауса в санях на трехстороннем перекрестке, который назывался «Коровьим перекрестком», потому что здесь на заре основания города бродили коровы. Но без снега все это было каким-то ненастоящим. Он понимал, что самое первое Рождество в истории человечества состоялось в климате, мало отличающемся от флоридского, но, на его взгляд, Иисус должен был родиться на Северном полюсе. Сегодня было четвертое декабря, и дом Вельмы Мейсон уже был украшен к Рождеству. Гирлянды в окнах, выходящих на улицу, цветные лампочки на норфолкской сосне, растущей прямо на клумбе перед входом, маленькая пластиковая фигурка Красноносого оленя Рудольфа под кустом гибискуса. Миссис Мейсон открыла дверь после третьего звонка.

— Миссис Мейсон? — спросил он.

— Да?

Ей далеко за шестьдесят, подумал он. На ней были цветной домашний халат, очки и тапочки. Она не скрывала своего удивления. Глаза за стеклами очков широко раскрыты — это чтобы лучше тебя видеть! Позади нее виднелась сверкающая огнями рождественская елка. Мэтью услышал звук включенного телевизора. Показывали четырехчасовую телевикторину.

— Меня зовут Мэтью Хоуп, — начал он, — я адвокат, защищающий вашего соседа.

— Да?

Все еще насторожена. Дверь на цепочке. Руки сложены на груди. Подальше от этого нехорошего адвоката!

— Я прочитал ваше заявление полиции…

— Послушайте, — перебила она, — у вас есть какой-нибудь документ?

Мэтью вынул бумажник, открыл его и протянул в приоткрытую дверь свою карточку. Миссис Мейсон, открыв дверь, взяла карточку и долго рассматривала ее. В невидимом внутри дома телевизоре кто-то выиграл вроде бы шесть тысяч долларов.

— Можно войти и задать вам несколько вопросов?

— Ну что ж, — ответила она, сняла цепочку и впустила его, но карточку не вернула.

Он прошел за ней в дом. В нем стоял особый дух флоридской плесени и застоявшегося сигаретного дыма. Рождественская елка стояла у окна и казалась чересчур украшенной. Мебель из ратанга, засаленная обивка. За окном вид на строящийся дом, почти скрытый кустами бугенвиллей. Миссис Мейсон посмотрела на экран телевизора, потом выключила его.

Молчание.

— Ладно, садитесь, — сказала она грубовато.

Он сел.

— Я хочу, чтобы вы сразу поняли, — сказала она, — я думаю, что это Карлтон ее убил. Еще я хочу, чтобы вы поняли, что я сказала полиции чистую правду.

Немного помедлив, она продолжила:

— Я очень любила Прю.

Достав пачку сигарет из кармана халата, она вытряхнула одну и закурила, выпустив клубы дыма. Пальцы ее, как заметил Мэтью, были желтыми от никотина.

— Так что же вы хотите узнать? — спросила она. — Я не собираюсь повторять здесь все, что говорила полиции, если вы за этим пришли. Я никогда не понимала, зачем адвокаты берутся защищать убийц.

— Видите ли, — сказал Мэтью, — каждый имеет право на справедливый суд и защиту. Вот почему мы задаем эти вопросы, хотя на большинство из них вы уже ответили.

— Ясно, только давайте побыстрее, — сказала она, — я не хочу из-за вас пропускать свою любимую передачу.

— Хорошо, мадам. Я буду краток, насколько смогу, — ответил Мэтью и, раскрыв свой атташе-кейс, вынул диктофон. — Я думаю, вам известна эта вещь, — он улыбнулся, включая запись. — Миссис Мейсон, в ночь кражи со взломом в доме Маркхэмов вы…

— Никакой кражи не было, — возразила она.

— Но о взломе было заявлено в полицию, — сказал Мэтью, — разве вы…

— Это была не кража, — повторила она, — я уже говорила.

— В тот вечер вы беседовали с кем-нибудь из полиции?

— Нет!

Это сказано было с вызовом. Слова нацелены прямо в диктофон, подбородок выставлен вперед.

— Разве детектив по имени Морис Блум в тот вечер не беседовал с вами?

— Нет, не беседовал.

— Значит, у вас не было возможности обсудить то, что вы видели, еще длительное время, правильно?

— Вплоть до ночи, когда произошло убийство.

Утвердительный кивок и еще одна затяжка.

— Вы давали показания здесь, в доме?

— Да, в первый раз. Затем я поехала с детективом Блумом в город, и он записал на пленку все, что я ему рассказала здесь.

— Вы сами вызвались дать информацию о том, что видели в ночь ограбления?

— Нет, меня спросил об этом детектив Блум. И это было не ограбление.

— Он знал, что ограбление — или как вам будет угодно это называть — имело место?

— Да.

— И он спросил вас, видели вы что-нибудь или слышали в тот вечер?

— Да.

— До того как мистер Блум спросил вас, вы уже говорили об этом кому-нибудь?

— Нет, я слышала, что потом у соседей был какой-то шум, но решила, что Карлтон уже сам все уладил с полицией, которая к нему приезжала. Я имею в виду, что он им объяснил, как взламывал дверь собственного дома.

— Вы уверены, что это был мистер Маркхэм?

— Абсолютно.

— Вы его хорошо видели?

— Как вас сейчас.

— Он стоял у боковой двери?

— Да.

— С молотком в руке?

— Да.

— Он только что разбил стекло, я правильно вас понял?

— Ну, если вы слышите звук разбитого стекла, а потом выглядываете в окно и видите человека, стоящего у двери с молотком в руке, то вы, естественно, решите, что он разбил стекло, не так ли?

— И именно так вы решили?

— Именно так я и решила.

Еще один кивок. Очень довольна собой: как она ловко управляется с этим адвокатишкой!

— Вы его не окликнули? — спросил Мэтью.

— Что вы имеете в виду?

— Вы не открыли окно и не окликнули его?

— Нет, а зачем? Это был человек, проникающий в свой собственный дом. Я знала, кто это, меня это не касалось.

— Вы не открывали окно?

— Нет.

— Окно было закрыто, правильно?

— Да, вечер был очень холодный. В октябре, ближе к концу месяца, начало холодать. У меня все окна были закрыты.

— Но вы смогли расслышать звон бьющегося стекла? Несмотря на закрытые окна?

— У меня очень хороший слух.

— Значит, когда вы выглянули в окно, то увидели человека, стоящего возле двери спиной к вам?

— Да, я увидела Карлтона, стоящего лицом к двери.

— С молотком в руке?

— Да.

— И на нем были серые брюки, синий пиджак и синяя соломенная шляпа?

— Да.

— Вы видели его в этой одежде раньше?

— Кроме шляпы.

— Вы видели его в серых брюках и синем пиджаке?

— Да, много раз.

— Вы когда-нибудь видели его в синей шляпе?

— Нет.

— Или в любой другой шляпе?

— Не помню. Я не следила за Карлтоном дни и ночи напролет, во что он там одевался.

— Вы заметили цвет его волос?

— Нет, на нем была шляпа. Я же сказалавам.

— Вам известно, что мистер Маркхэм — блондин?

— Конечно. Я живу с ним рядом уже семь лет.

— А тот человек был блондином?

— Я же сказала: он был в шляпе! Но это был Карлтон, без сомнения. Уж я-то знаю Карлтона.

— Почему вы уверены, что это был он?

— Его телосложение, рост, фигура, как он стоял, как он двигался. Это был Карлтон, точно он.

— Вы видели его лицо?

Миссис Мейсон заколебалась. Погасив сигарету, она закурила новую.

— Миссис Мейсон! Вы видели его лицо?

— Да, — ответила она.

— Когда?

— Что значит «когда»? Я видела его стоящим там…

— Да, но вы сказали, что он стоял лицом к двери, разве не так? Он только что разбил стекло и стоял спиной к вам. Я полагаю, что когда он полез открывать дверь, то все еще был…

— Я уверена, что видела его лицо.

— Когда?

— Это был Карлтон.

— Миссис Мейсон, он хоть раз поворачивался в вашу сторону? Он смотрел на вас? Когда вы стояли у окна?

— Я знаю, что это был Карлтон.

— Миссис Мейсон, хотя бы раз вы видели его лицо?

— Я все время отчетливо видела его. Он находился от меня на таком же расстоянии, как эта рождественская елка.

— Я спрашиваю вас: вы видели отчетливо его лицо?

— Если я узнала, что это был Карлтон, то это значит, что я видела его лицо, верно?

— Вы меня спрашиваете, видели ли вы его лицо?

— Я только в общем смысле…

— Вы сказали, что если вы опознали этого человека как мистера Маркхэма, то должны были видеть его лицо. Вы не сказали, что…

— Правильно.

— Вы не сказали, что видели его лицо, и тем не менее смогли опознать его как мистера Маркхэма.

— Разве это не одно и то же?

Это совсем не одно и то же, подумал Мэтью.

— Миссис Мейсон, — сказал он, — вы надеваете очки, когда смотрите телевизор?

— Да, и когда я увидела Карлтона, они были на мне.

— Вы не сняли их, когда подошли к окну?

— Я никогда их не снимаю. Они бифокальные.

— Это новые очки?

— Новые? Я ношу их с двенадцати лет.

— Я имею в виду, недавно заказанные.

— Если вы хотите сказать, что это новые очки, к которым я еще не привыкла, или что-то в этом роде, то вы ошиблись адресом. Вот эти самые очки я ношу уже три года. И я в них хорошо вижу. Можете не сомневаться.

— Миссис Мейсон, вы не помните, в тот вечер, когда было совершено ограбление, горел свет над кухонной дверью Маркхэмов?

— Во-первых, никакого ограбления не было. Это был Карлтон, проникший в свой собственный дом. И, кроме того, они всегда оставляли свет над этой дверью. Они обычно входили через нее. Гаража у них нет, только навес, и они заходили в дом через боковую дверь.

— Именно это и сделал мистер Маркхэм в вечер ограбления?

— Что вы имеете в виду?

— Прошел от навеса к боковой двери?

— Я не знаю, что он сделал. Я видела только, как он стоял возле двери. И это было не ограбление.

— А вы видели его машину? Под навесом?

— Я не смотрела на его машину.

— Но вы бы заметили машину, если бы она была там?

— Я не обратила внимания на машину. Мне она не нужна.

— Ни машины мистера Маркхэма, ни чьей-либо другой?

— Никакой машины я не видела. Услышала звон стекла и выглянула из окна. Я не смотрела в сторону навеса.

— Который находится вблизи от боковой двери?

— Достаточно близко, но я не смотрела туда. Я просто посмотрела, кто там разбил стекло.

— Во сколько вы легли спать в ту ночь, миссис Мейсон?

— Сразу же по окончании фильма.

— Когда это было?

— Я точно не знаю. Это было, когда кончился фильм. Часов в одиннадцать, я думаю.

— В одиннадцать часов вы сразу же легли спать?

— Да, сразу же.

— Вы не слышали звука отъезжающей машины, после того как легли?

— Нет, не слышала. Я крепко сплю. Засыпаю сразу же, едва лягу, и сплю мертвым сном до утра.

— Вы спали в половине двенадцатого?

— Я крепко сплю.

— Значит, вы не слышали, как в это время приехал мистер Маркхэм?

— Он не приехал в это время. Он приехал около половины одиннадцатого. И разбил стекло в боковой двери. И вошел в дом.

— А вы слышали, как потом приезжали полицейские машины?

— Нет.

— Вы слышали, как позже приехала на своей машине миссис Маркхэм?

— Нет.

— Значит, все, что вы слышали и видели, — это звук разбиваемого стекла и какого-то мужчину, забирающегося в…

— Это был не «какой-то мужчина», — твердо заявила она, — это был Карлтон Маркхэм.

Которого она не видела в лицо, подумал Мэтью.

Глава 4

Верным признаком прогресса в городе Калузе, штат Флорида, был новый указатель у здания Управления общественной безопасности. На нем четкими белыми буквами было начертано, что здесь расположено полицейское управление. Оно самим фактом своего существования должно было напоминать законопослушным жителям Калузы, что выбранное ими место жительства так же свободно от греха, как Рай, — до того момента, когда Змей отмочил свой фокус.

Большой новый указатель не стали скрывать, как его предшественника, за густым кустарником у железных ворот. Он стоял на металлическом основании у поворота дороги, перпендикулярно зданию, так что его издалека было видно и днем и ночью (он освещался). «Полицейское управление» — гласил он. Мы здесь, ребята! Если у вас есть трудности — заходите. У Мэтью трудности были. Утвердительно кивнув, он пошел к лифту.

Детектив Морис Блум ожидал его на третьем этаже. Сегодня было восьмое декабря. Они не виделись с конца мая, чересчур большой перерыв между двумя выпивками. Но их улыбки и рукопожатия были искренними. Они расположились в кабинете Блума, увешанном фотографиями, сделанными в те времена, когда он выказывал чудеса храбрости в графстве Нассай, где тогда работал, пока не перебрался южнее, и детектив произнес:

— Я слышал, у тебя была стычка с Роулзом.

Он имел в виду обмен «любезностями» между Мэтью и коллегой Блума Купером Роулзом, еще в июне, когда Блум находился в отпуске.

— Можно и так это назвать, — ответил Мэтью.

— Сожалею об этом, — сказал Блум.

Он и на самом деле выглядел удрученным — как обычно, с печальными карими глазами под густыми темными бровями, оседлавшими нос, не единожды сломанный. Казалось, он вот-вот расплачется. Блум одевался как служащий похоронного бюро из страны с холодным климатом, отдавая предпочтение темным костюмам, висевшим на нем как на вешалке. Он был более шести футов ростом, с широкими плечами и с увесистыми кулаками уличного бойца, и весил двести двадцать фунтов. Мэтью только недавно узнал, что он работал детективом в девятом полицейском участке Нью-Йорка, прежде чем переехал в Нассау, а это — не фунт изюма. Он хорошо мог представить, как Блум вытряхивает торговцев наркотиками в Алфабет-Сити. Блум обучал его всему, что умел делать сам, из своей особой, «мужской» системы самообороны. Мэтью теперь знал, как почти без усилий сломать кому-нибудь руку. Возможно, это было по-мужски. Во всяком случае, он без сомнения вверял свою жизнь Блуму.

— Куп сказал мне, что ты совал свой нос в дело с наркотиками, это правда? — спросил Блум.

— Там убили моего хорошего друга, Мори, и я пытался узнать, за что.

— Ну, я вовсе не собираюсь прекращать дело, Мэтью, но…

— Вот и не прекращай.

— Но расследование убийств — это дело полиции.

— Да, я слышал об этом.

— Ты опять за свое?

— Не надо. Я твой друг. Но и Куп тоже мой друг, и я хочу, чтобы вы ладили.

— После сегодняшнего он будет относиться ко мне еще хуже, — сказал Мэтью, — я снова собираюсь сунуть свой нос. На этот раз официально…

— Дело Маркхэма? Я слышал, что ты взялся за него.

— Да.

— По-моему, напрасно. Он виновен как первородный грешник.

Южное выражение. Детектив Морис Блум натурализуется.

— Мори, у меня к тебе есть несколько вопросов.

— Валяй, — ответил Блум.

— Убийство произошло в графстве Калуза.

— Правильно.

— Детектива из управления шерифа, который составил донесение, зовут Джонас Крайер.

— Хороший полицейский.

— И в нем указано, что он встречался с тобой здесь в ночь убийства, после того как записал заявление Маркхэма.

— Так оно и было.

— И что он дал тебе запись заявления.

— Верно.

— Зачем?

— Потому что мы занимались расследованием кражи со взломом, которая была в доме Маркхэма за десять дней до убийства.

— Откуда он узнал об этом?

— Я же сказал тебе: он хороший полицейский.

— Выкладывай, Мори.

— О’кей. Один из наших полицейских в ночь убийства патрулировал на машине в районе Санрайз-Шор. Увидев машину из управления шерифа возле дома Маркхэма, он остановился, чтобы узнать, в чем дело — на случай, если понадобится помощь. Поговорил с Крайером, упомянул про кражу, что была неделю назад или около того. Крайер запомнил это, позвонил мне, а потом приехал сюда после допроса Маркхэма…

— Он передал тебе расследование убийства?

— Нет.

— Он когда-нибудь передавал тебе дела?

— Нет.

— Мори, ты присутствовал при допросе Маркхэма в ночь убийства…

— Вместе с Хэггерти из прокуратуры и детективом Сиэрсом из управления шерифа.

— Это тот, который принял первый сигнал о происшествии на Рэнчер-роуд?

— Да. Крайер был у него старшим. Когда Сиэрс понял, что речь идет об убийстве, он связался с управлением и попросил Крайера приехать.

— Сиэрс официально занимался расследованием?

— Да.

— Тогда почему ты присутствовал при допросе, Мори?

— Потому что я вел дело о краже со взломом.

— Зачем понадобилось твое присутствие? Моего клиента никто даже не спрашивал о краже.

— Он давал показания добровольно, это верно. Я присутствовал там для того, чтобы задать определенные вопросы, если потребуется.

— Но этого не потребовалось?

— Нет, ни разу. К чему ты клонишь, Мэтью? Техника допроса? Я имел полное право там находиться. Тебе известно, что я веду дело о краже, и я уверен, что Хэггерти послал тебе мое донесение, когда ты обратился с запросом.

— Да, он это сделал. Он также прислал мне заявление свидетельницы миссис Мейсон. Почему тебе поручили взять это заявление?

— Потому что я занимался этим делом.

— Ах, да, я забыл: твоя специальность — кражи!

— Мэтью, никогда не шути с уроженцами Нью-Йорка. Они могут твой язык затолкать тебе в задницу.

— Поскольку ты — спец по кражам, — продолжил Мэтью, проигнорировав совет, — тогда я уверен, что тебе известно: мой клиент заявил, что вещи, откопанные вами на заднем дворе его дома, были у него украдены за десять дней до убийства вместе с орудием преступления. Он заявил об этом на допросе.

— Да, он это сказал. Но, Мэтью, это ему не поможет, поверь мне. Мы застали его врасплох. Эти тряпки, этот нож…

— Они были украдены за десять дней до убийства, Мори…

— Так говорит твой клиент. Но мы нашли их закопанными на его заднем дворе на следующий день после убийства.

— Отпечатки пальцев на ноже есть?

— Я уверен, что ты в своем запросе потребовал все заключения экспертов…

— Да.

— Тогда разве ты не читал заключения лаборатории в Тампе? Нож был чисто протерт — и лезвие и рукоятка. Но это не помешало им обнаружить следы крови: практически невозможно избавиться от следов крови на ноже с деревянной рукояткой. Эти следы совпадают со следами на одежде, Мэтью, — на одежде твоего клиента, и они относятся к группе крови Пруденс Маркхэм, группе Б. Если и было когда-либо…

— Почему вы пошли копаться на заднем дворе?

— Мэтью, ты в какие игры со мной играешь? Разве у тебя нет всех документов, относящихся к аресту и обыску?

— Тебе известно, что есть. Мой клиент сказал мне, что Сиэрс приехал с ордером на обыск.

— Так и было.

— Только на основании того, что соседка якобы что-то видела?

— Этого было достаточно для судьи, чтобы выписать ордер, — ответил Блум, тяжело вздыхая. — Мэтью, это очень жестокое убийство. Медэксперт насчитал четырнадцать колотых и резаных ран. Это зверство, ничем не оправданное зверство, Мэтью. Мне не хотелось бы быть в этом деле с тобой по разные стороны.

— Я не уверен, что это сделал он, Мори.

— А я уверен, что это он, — сказал Блум и снова вздохнул.

В окружной суд графства Калуза штат Флорида

ЗАЯВЛЕНИЕ О ВЫДАЧЕ ОРДЕРА НА ОБЫСК

Ко мне, судье вышеназванного суда, лично прибыл детектив Р. Сиэрс, полицейский из управления шерифа графства Калуза, хорошо мне известный, который, будучи приведен к присяге, сделал заявление, в котором сообщил, что он имеет основания полагать и полагает, что ЗАКОНЫ ШТАТА ФЛОРИДА, а именно:

Уголовный кодекс, ст.782.04 относительно убийства,

были нарушены Карлтоном Барнэби Маркхэмом, по убеждению заявителя, улики и последствия преступления в настоящее время находятся в нижеследующем месте, а именно: Помпано-Уэй, № 1143, в квартале под названием Санрайз-Шор, расположенном в пределах города Калуза, графства Калуза, штат Флорида. Дом № 1143 на Помпано-Уэй расположен приблизительно в 100 футах восточнее Фландерз-авеню и в 200 футах севернее пересечения Фландерз-авеню и 12-й Стрит. Это одноэтажное здание бежевого цвета с более темным, коричневым фундаментом. Его дверь, выходящая на запад, представляет собой алюминиевую конструкцию. Номер 1143 нанесен на стене дома, справа от входа. Здание размещается на участке примерно 60 футов шириной и 100 футов длиной. Справа от участка находится дом № 1141, Помпано-Уэй, принадлежащий Бельме Джудит Мейсон, вдове, проживающей в нем. Слева от участка находится дом № 1145, Помпано-Уэй, принадлежащий мистеру и миссис Оскар Рэддисон, проживающим в нем.

Заявитель просит выдать ордер на обыск, особенно на клумбе размером 4 фута в ширину и 12 в длину, засаженной глоксинией и гарденией и находящейся приблизительно в 20 футах от задней стены здания № 1143, Помпано-Уэй, приблизительно в 6 футах от границы участка, обозначенной рядом воскового мирта.

ОСНОВАНИЯ УБЕЖДЕННОСТИ ЗАЯВИТЕЛЯ СОСТОЯТ В СЛЕДУЮЩЕМ:

1. 20 ноября 1986 г. в 22.45 заявитель получил по радио вызов от помощника шерифа капитана Гэнди и проследовал на Рэнчер-роуд, 8489, где было обнаружено тело пострадавшей, позднее опознанной как Пруденс Энн Маркхэм, лежащее на автостоянке возле киностудии «Энвил».

2. Вместе со старшим детективом Дж. Крайером заявитель проследовал на Помпано-Уэй, 1143, куда прибыл в 00.20 21.11.86. После разговора с жильцом, Карлтоном Барнэби Маркхэмом, заявитель проследовал с ним и детективом Крайером в Южный медицинский госпиталь, где было произведено опознание трупа.

3. Детектив Крайер поехал в полицейское управление Калузы. Заявитель отвез мистера Маркхэма домой, прибыв на Помпано-Уэй, 1143, в 01.15 21.11.86. Затем заявитель опросил соседей, проживающих справа и слева от дома Маркхэма.

4. Оскар Рэддисон, проживающий в доме № 1145, Помпано-Уэй, заявил следующее (см. прилагаемое заявление свидетеля): 20.11.86 в 23.15 он был разбужен звуками, доносящимися с заднего двора дома 1143, Помпано-Уэй. Он подошел к окну, выглянул и увидел Карлтона Барнэби Маркхэма, копающего на клумбе за домом; 20.11.86 в 23.20 он увидел Карлтона Барнэби Маркхэма закапывающего что-то на клумбе за домом, а затем разравнивающего землю.

На основании этого заявитель просит, чтобы ему был выдан ордер на обыск согласно закону, предписывающему всем шерифам и их помощникам, полицейским, действующим в пределах своих полномочий, следователям прокуратуры, действующим в пределах своих округов в штате Флорида, как в дневное, так и в ночное время, оказывать необходимую помощь в обыске ранее описанного места и изъятии в качестве улик: любых вещественных доказательств, которые могут иметь отношение к убийству Пруденс Энн Маркхэм, поскольку эти улики могут быть использованы в деле в соответствии с Уголовным кодексом штата Флорида.

Заявитель: Р. Сиэрс.

Принесена присяга и подписано в моем присутствии 21 ноября 1986 года. Сальваторе Н. Монелло (в качестве должностного лица).

В окружной суд графства Калуза, штат Флорида.

Настоящим удостоверяю, что данная копия полностью и точно соответствует оригиналу, хранящемуся в данном учреждении, что заверяю собственноручной подписью и приложением печати.

21 ноября 1986 года Д. Н. Террилл, секретарь окружного суда.

Мэтью уже собрался выйти из своей конторы после обеда в понедельник, когда зазвонил телефон. Пробормотав себе под нос какое-то ругательство, он положил атташе-кейс на стол и, сняв трубку, сказал: «Алло».

— Мэтью, привет, это я, Сьюзен.

Это была его бывшая жена.

— Я слышала, что ты взялся за крупное дело, — начала она.

— Кто тебе это сказал?

— Элиот Маклауфлин.

Это адвокат, который помогал ей улаживать дело по разводу. Человек, несущий ответственность за ежемесячное откачивание значительной части доходов Мэтью. Мэтью не желал ему зла. Просто мечтал, чтобы в один прекрасный день он попал под автобус.

— Когда я смогу с тобой увидеться? — спросила она.

Прошлой весной, в то время как Мэтью, по выражению Блума, «совал свой нос в дела с наркотиками», они со Сьюзен по непонятным им обоим причинам снова начали встречаться. «Встречаться» — это эвфемизм. На самом деле их совместное времяпрепровождение носило более интимные и страстные формы, чем в то время, когда они были мужем и женой. Поди разберись, почему это происходило. Он не виделся с ней со Дня Благодарения, когда они вместе позвонили по междугородному телефону их дочери Джоанне, обучающейся в интернате в Массачусетсе. Академия Симмса — это название для непослушных девчонок отождествлялось почти с военным училищем. На самом деле там было совсем неплохо, и Джоанне, после почти двухмесячного нытья, там начало нравиться. Это было связано, возможно, с тем, что она познакомилась с семнадцатилетним футболистом Томасом Дэрроу и у них возникло то, что Джоанна называла «дружбой». Джоанне было четырнадцать лет. Мэтью оставалось надеяться, что «дружба» на этот раз не эвфемизм.

У них со Сьюзен тоже началась «дружба».

В провинциальной, любящей сплетни Калузе оставалось мало тех, кто еще не знал, что Мэтью и Сьюзен снова начали встречаться. Кое-кто цинично утверждал, что внезапная вспышка страсти у Мэтью вызвана вовсе не прелестями Сьюзен, а его желанием избавиться от ярма алиментов. Другие искренне желали, чтобы свадебные колокола поскорее зазвонили вновь. Третьи скептически отмеряли новым (или старым) любовникам от силы три месяца. Но Мэтью встречался с бывшей женой уже полгода, и когда он услышал, как она, затаив дыхание, произнесла: «Когда я смогу с тобой увидеться?», у него участилось сердцебиение и он не смог сохранить безразличный тон.

— Сегодня вечером? — спросил он.

— Нам надо серьезно поговорить, — сказала она.

— Во сколько?

— Когда ты заканчиваешь работу?

— Я как раз собирался уходить. Мне нужно съездить в Санрайз-Шор, побеседовать со свидетелем.

— Когда ты собираешься освободиться?

Мэтью посмотрел на часы.

— В четыре часа.

— Приезжай сразу сюда, — сказала Сьюзен.

Оскару Рэддисону было за пятьдесят, но мускулы под его рубашкой выпирали, как у штангиста, красные шорты открывали крепкие, как дубовые столбы, ноги, покрытые бронзовым загаром. Карие глаза смотрели на собеседника умно и внимательно. Он пригласил Мэтью в дом, не обратив никакого внимания на предупреждение о том, что беседа будет записываться на магнитофон. Он даже предложил Мэтью выпить. Это было в половине третьего дня. Мэтью отказался, и Рэддисон подошел к холодильнику, чтобы достать для себя банку пива. Открыв банку, он произнес:

— Я бы хотел закончить все до возвращения Лу. Это моя жена. Мы приглашены на обед.

— Я не отниму у вас много времени, — сказал Мэтью и включил магнитофон. — Мистер Рэддисон, согласно свидетельским показаниям, которые вы дали детективу Сиэрсу из управления шерифа…

— Хороший парень, — заметил Рэддисон.

— Я с ним еще не встречался, — сказал Мэтью.

— И не дурак, — произнес Рэддисон, — когда я сказал ему про клумбу, он сразу понял, что найдет там улики.

— Вы сказали ему об этом, когда он пришел к вам в ночь убийства? Это было около четверти второго?

— Да.

— Примерно в то же время, когда детектив Блум беседовал с миссис Мейсон.

— Я об этом не знаю.

— Ее свидетельское заявление было сделано в двадцать минут второго.

— Мне об этом ничего не известно. Она его видела? Там, в саду?

— А что видели вы? — спросил Мэтью.

— Карлтона. С лопатой в руках. Копающего на клумбе.

— Во сколько это было?

— Я проснулся около четверти двенадцатого.

— Вы проснулись из-за того, что кто-то роет землю?

— Нет, я захотел в сортир. Я всегда два-три раза за ночь встаю в сортир. Побочный эффект.

— От чего?

— У меня повышенный холестерин, доктор прописал мне лекарство. Один из побочных эффектов — мочегонный. Я обычно ложусь спать около девяти, просыпаюсь в одиннадцать — полдвенадцатого, потом в два и еще раз в пять. Потом я сплю до восьми, встаю и седлаю унитаз. Метеоризм — это другой побочный эффект.

— Понятно, — сказал Мэтью.

— Думаю, мне не следовало все это говорить при вашей включенной машине, но все это чистая правда.

— Значит, вы проснулись, чтобы сходить в туалет, в четверть двенадцатого…

— Правильно. И вот тогда-то я и услышал, что кто-то копает по соседству.

— Кто-то. Не мистер Маркхэм.

— Я не знал, что это Карлтон, пока не выглянул.

— Когда это было?

— Как справил нужду.

— Откуда вы выглянули?

— Из окна ванной.

— В ванной горел свет?

— Нет, я никогда его не включаю, чтобы не разбудить Лу. Я нахожу дорогу в темноте: у меня в прихожей горит маленький ночник, так что мне достаточно света.

— Значит, в ванной было темно?

— Да.

— И вы смотрели из окна ванной на задний двор Маркхэма, так?

— Именно это я и сделал.

— Где находится ванная, мистер Рэддисон?

— Через гостиную от спальни.

— В какой части дома?

— Там, — указал Рэддисон.

— Значит, это южная сторона вашего дома, так? Наиболее удаленная от дома Маркхэма.

— Верно, южная. Но не такая уж отдаленная. И у меня хорошее зрение. Если хотите, можете справиться у моего врача. Никогда в жизни не носил очков и сейчас не ношу. Я видел Карлтона ясно, как днем. Он копал на клумбе.

— Чем?

— Конечно же лопатой. Или заступом. Не могу сказать точно.

— Значит, в руках у него была лопата или заступ?

— Да, сэр.

— И что он делал?

— Копал яму на клумбе.

— Какого размера?

— Достаточного, чтобы засунуть туда одежду и нож, так я считаю.

— Вы не видели эту одежду и нож?

— Нет, я только видел, что он роет. Но когда они пришли и раскопали…

— Значит, вы не видели, как мистер Маркхэм закапывал одежду? Или нож?

— Я видел, как он копал яму на клумбе, как потом засунул туда что-то, засыпал землей и сверху заново воткнул цветы. Вот что я видел.

— Но не окровавленную одежду или нож?

— Это то, что они нашли в той яме, так? Значит, Карлтон их и закапывал.

— Вы хоть заметили, что он закапывал?

— Нет, сэр.

— Чего бы он там ни закапывал… Где все это было, пока он рыл яму?

— На земле.

— Вы это видели на земле?

— Нет, сэр, я этого не видел. Он стоял ко мне спиной, все это должно было лежать на земле у его ног.

— Вы не видели, как он входил в дом?

— Нет, конкретно нет.

— Что вы имеете в виду, говоря «конкретно»?

— Я имею в виду, что не видел того момента, когда он входил в дом. Но он направился к парадному входу. Позже, когда закончил.

— Вы сказали, что он стоял к вам спиной, когда копал.

— Да, сэр.

— Значит, вы не видели его лица?

— Нет, пока он копал.

— Что он сделал, когда кончил копать?

— Поднял вещи с земли и опустил их в яму.

— Он стоял все еще спиной к вам? Когда поднял вещи с земли?

— Да, верно.

— А когда опустил их в яму, тоже?

— Да.

— Значит, вы не видели, что он опускал в яму?

— Я уже сказал об этом.

— И лица его вы тоже не видели?

— В тот момент — нет.

— А вы видели его, когда он закапывал яму? Или когда втыкал на место цветы?

— Нет, тогда тоже не видел.

— Когда же вы увидели его лицо, мистер Рэддисон?

— Когда он уходил со двора.

— Вы видели его лицо, когда он шел?

— Да. Он повернулся в мою сторону на минуту, и я увидел его лицо.

— На минуту?

— Да, сэр.

— Именно на одну минуту?

— Ну около того, чуть больше или чуть меньше.

— Как все-таки — больше или меньше?

— Я не засекал.

— Это могло быть меньше минуты?

— Могло, я точно не знаю. Он повернулся спиной к клумбе и направился к углу дома…

— Куда направился?

— Не знаю. Наверное, спать.

— Вы сказали, что он направился к углу дома?

— Да, в промежуток между двумя домами.

— Ведущий на улицу?

— Ну, он мог этой же дорогой попасть на улицу. Но он мог выйти и к парадной двери.

— Лопата была при нем?

— Да.

— Но вам точно не известно, вы не видели — входил он в дом Маркхэма или нет, когда закончил копать?

— Нет, я не видел. Он скрылся из виду, когда оказался между домами.

— В направлении улицы.

— Или переднего входа.

— А вы слышали, как открывалась или закрывалась дверь?

— Нет, я лег спать.

— Вы были в постели, когда к вам пришел детектив Сиэрс?

— Да.

— Спали?

— Да, спал. Я всегда засыпаю после того, как схожу в сортир.

— Вам не показалось это странным? Что мистер Маркхэм копается на клумбе в такое время?

— Да, мне показалось это странным. Но они вообще странные люди. Муж содержит часовой магазин, жена кино снимает, — Рэддисон приподнял брови, — и кроме того, я тогда еще не знал, что ее убили. Я не знал об этом до тех пор, пока не пришел детектив Сиэрс.

— И вы решили рассказать ему о том, что видели на дворе Маркхэма?

— Да, конечно. А разве вы поступили бы иначе? У человека убили жену, а вы видите, как он закапывает нож и одежду. Я хотел сказать, что…

— Но ведь вы не видели, что он закапывал?

— Но именно это они откопали.

— Несколько раньше, мистер Рэддисон, вы сказали, что решили, будто мистер Маркхэм отправился обратно спать, после того, как закончил копать. Я вас правильно понял?

— Он там не зарядку делал, это точно. Он закапывал нож и одежду.

— Но у вас были основания полагать, что он спал, прежде чем начал копать? Он был в пижаме?

— Нет, не в пижаме.

— А в чем он был?

— В темной одежде. Брюки и какая-то ветровка, то ли синяя, то ли черная.

— А шляпа на нем была?

— Нет, сэр, не было.

— Вы видели волосы?

— Да, сэр.

— Какого цвета?

— Желтые, как солома, — сказал Рэддисон, и сердце у Мэтью сжалось.

Он не мог сосредоточиться на том, что говорила Сьюзен.

Они сидели возле бассейна во дворе дома, который он в последнее время все чаще и чаще разделял с ней. Они потягивали мартини, глядя на закат. Она рассказывала ему, что Джоанна должна приехать на каникулы девятнадцатого числа, осталось меньше двух недель, и они должны решить, что ей сказать, потому что Джоанна — смышленая девочка, она мгновенно догадается, что отношения между ними совсем не те, что были в сентябре, когда она уезжала в школу.

А он размышлял о том, что в деле слишком много «белых пятен». Интересно, как прокурор собирается их восполнить?

— Все дело в том, — сказала Сьюзен, — что пока мы сами для себя не решили, какого черта делаем, мы не сможем объяснить это Джоанне. Ты понимаешь, какого черта мы делаем, Мэтью?

— Я знаю только, что хочу этого, — ответил он.

— Это неправильно, — сказала она, внимательно на него посмотрев. Полные, чувственные губы придавали ее красоте несколько порочный вид, темные волосы успели отрасти после неудачного опыта короткой стрижки, карие глаза смотрели внимательно и печально.

— Ты сейчас где-то далеко отсюда, — сказала она, — скажи мне, что случилось?

— Нет, давай сначала решим с Джоанной. Ты сказала, что…

— У нас до ее приезда есть одиннадцать дней. Что с тобой, Мэт?

— Слишком много «белых пятен», — ответил он, покачав головой.

— Ты о деле Маркхэма?

— Да.

— А что за «белые пятна»?

— Ты когда-нибудь выходила из дому без сумочки?

— Да.

— Куда?

— В гимнастический зал. Я кидаю кошелек в «бардачок» машины.

— А еще куда-нибудь?

— На пляж. То же самое.

— А в городе?

— Беру сумочку. А что?

— Почему прокурор не заинтересовался пропавшей сумочкой?

— Почему пропавшей?

— Женщину нашли убитой на открытом месте с четырнадцатью колотыми и резаными ранами. Ее машина припаркована в двенадцати футах от того места, где лежало ее тело. Машина была закрыта, полиции пришлось взломать ее. В машине сумочки не было. В студии — тоже. Так где же она?

— А кошелек в машине был?

— Нет, ничего. И фильма тоже.

— Фильма?

— Она монтировала фильм там, на Рэнчер-роуд. Значит, исчезли и фильм, и сумочка, и ключи от машины. Я могу сделать вывод, что все это взял убийца. Я прав?

— Да, это выглядит правдоподобно.

— Но почему это не кажется правдоподобным Хэггерти?

— Хэггерти?

— Это человек, поддерживающий обвинение.

— Не улавливаю ход твоих мыслей, Мэтью.

— Я хочу сказать, что он должен понимать то, что понимаю я. Что убийца унес эти вещи.

— Да?

— Но он думает, что мой клиент и есть тот самый убийца! Так что же сделал мой клиент со всеми этими вещами? Где они? Если бы они были у Хэггерти, то он перечислил бы их в своем ответе на мой запрос. Значит, у него их нет. Так где же они? И где лопата или заступ, которыми он якобы закопал одежду во дворе? Значит, этого тоже нет.

— Разве? Так как же он может построить дело без…

— О, он уверен, что сможет. Но почему эти вопросы его не волнуют?

— А почему они должны его волновать?

— Они волнуют меня. Потому что именно это заставляет меня думать: а что же у него есть? Не важно, чего у него нет. Что у него есть? Почему он уверен, что может отправить Маркхэма на электрический стул? У него нет пропавшей сумочки, пропавших ключей, пропавшего фильма, пропавшей лопаты. А есть у него двое свидетелей, окровавленная одежда и нож, и он намерен обойтись этим. Почему?

— А почему бы тебе самому не спросить у него об этом?

— Он уже сказал мне, что у него есть. В ответе на мой запрос.

— А ему можно что-нибудь скрывать?

— Нет, нельзя.

— Он обязан сообщить тебе…

— Да, по закону обязан. Он не обязан сообщать мне, как намерен строить обвинение, но…

— Но он обязан сообщить, какие у него имеются улики.

— Да.

— И он сообщил тебе?

— Я обязан ему верить.

Некоторое время они молчали. Солнце уже почти скрылось.

— Мне очень хотелось бы тебе помочь, Мэтью, — ласково сказала она.

— Извини, что морочу тебе голову своими делами.

Они вновь замолчали.

— Что еще тебя беспокоит? — спросила она.

Он глубоко вздохнул.

— Скажи мне.

— Я, кажется, сойду с ума, Сьюзен. Я могу отправить на электрический стул невинного человека, потому что я не знаю, что мне делать.

— Ты должен знать, что тебе следует делать.

— Возможно.

— Он невиновен?

— Я обязан в это верить.

— А ты веришь?

— Да.

— Тогда ты не позволишь им его убить, Мэтью, — сказала она, сжимая его руку.

Позже, уже в постели с ней, он продолжал думать о деле. Блики света, отражаясь от бассейна, плясали на потолке. Ему стаю казаться, что такие же тонкие лучики и серебристые пылинки доказательств парят в воздухе, гонимые ветром. Ее длинные волосы коснулись его лица, их губы слились. Он закрыл глаза, пятна света плясали на их телах. Она опустилась на него.

И он на какое-то время забыл и о сумочке, и о ключах, и о фильме, и о лопате — обо всех этих пропавших вещах. Во всем свете были только они двое: он и эта женщина, которую он любил когда-то и, возможно, полюбил снова.

Но потом он снова вернулся к той же мысли: вещи были у убийцы.

Надпись на деревянном щите гласила:

«ОРКИДЕЙШЕЗ»

Экзотические орхидеи

Ниже был указан адрес: 3755. Грунтовая дорога вела с Тимукуэн-Пойнт-роуд через пальмовые заросли. Эти земли использовались в качестве пастбищ — около тысячи акров были обнесены колючей проволокой.

Грунтовая дорога проходила мимо озера, окруженного дубами. В озере водились крокодилы. Дорога, тянущаяся вдоль берега целых полмили, упиралась в главный дом. Оранжереи находились ярдах в двухстах от главного дома, между ними был сарай, который служил конюшней во времена, когда здесь были еще лошади. Среди хижин затесалось некрашеное блочное строение без окон, в котором размещался генератор. Строение с земляным полом футов пятнадцать в ширину и двадцать в длину. В одной из стен — вентиляционная щель. С середины потолка свисала голая лампочка, выключатель был внутри, за толстой деревянной дверью, закрытой на засов.

Он отодвинул засов и включил свет.

На ней были только красные кожаные сапоги на высоком каблуке. Из мягкой красной кожи, длинные, до самых бедер. У нее были длинные медно-красные волосы, темнее, чем сапоги. Треугольник еще более темных курчавых волос — в том месте, где раздваивались ее ноги. Она сидела на земле в углу за генератором, со связанными руками и ногами. Трехдюймовая липкая лента закрывала рот. Глаза зеленели в тусклом свете лампочки под потолком.

— Добрый вечер. Кошечка, — сказал он.

Закрыв за собой дверь, он поставил принесенную сумку.

— Соскучилась тут без меня?

И подошел к ней, обогнув генератор. Она отпрянула от него, пытаясь как бы вжаться в угол. Посмотрев на нее и прищелкнув языком, он покачал головой.

— Как же ты перемазалась, сидя здесь, в грязи! Как не стыдно! Женщина, которая всегда так за собой следила!

И продолжал смотреть на нее сверху вниз.

— Может, снять эту ленту с твоего рта? Ты ведь не будешь кричать, если я ее сниму? Все равно тебя никто не услышит. Обещаешь не орать, если я сниму ленту?

Она кивнула.

— Честно? Ты не будешь кричать, как в прошлый раз? — Снова кивок. Зеленые глаза еще больше распахнулись.

— Ну, хорошо, давай снимем эту ленту, — сказал он, наклоняясь над ней. С улыбкой повертев ее голову, нашел конец ленты и рывком содрал ее. Она прикусила губу, сдерживая крик.

— Было больно, когда я снимал ленту?

Она молчала, прикусив губу.

— Ты меня слышишь? Тебе больно?

Он кивнул, выпрямился и подошел к двери, где оставил сумку.

— Есть хочешь?

— Да, — ответила она.

Он поднес к ней сумку.

— Держу пари, ты надеешься, что здесь сандвич, да?

Она молчала.

— Я задал тебе вопрос, — произнес он.

— Я не хочу есть.

— Не дерзи!

— Прости, я…

— Ты слышала мой вопрос?

— Да, я… Прости… если тебе показалось…

— Или ты не хочешь, чтобы я тебя накормил?

— Нет, хочу.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты меня накормил.

— Даже объедками?

— Нет, нет…

— Снова дерзишь?

— Нет, нет! Извини. Но…

— Лучше не дерзи мне, Кошечка.

— Я больше не буду, честное слово!

— Я думал, ты готова взять в рот любую гадость. Разве не так? Что ты пошла против воли Божьей и грешишь под каждым зеленым кустом.

Он наклонился и посмотрел на ее рот.

— Все что угодно в этот рот, — сказал он, — а теперь ты отвергаешь хорошую сытную пищу?

— Ты не сказал, что…

— Женщина, которая любит поесть так, как ты… — Его взгляд упал на ее обнаженную грудь. — О, Боже, тебе холодно, Кошечка? Или страшно?

— Холодно, — ответила она.

— Но не страшно?

Она не ответила.

— Вот почему ты скукожилась? — спросил он и неожиданно сжал сосок ее левой груди большим и указательным пальцами. — Потому что тебе холодно? Или страшно? — Он сдавил сосок сильнее. — Тебе больно?

— Да, — ответила она.

— Ах, извини, — сказал он. — Так что же? Холодно или страшно?

— И то и другое. Отпусти меня.

— Ты хочешь сказать, что я должен тебя отпустить? — спросил он, сдавливая сосок сильнее. — Совсем?

— Да, пожалуйста.

— Я отпущу тебя, ты знаешь. Раньше или позже. Когда закончу с тобой.

— Пожалуйста, — повторила она.

— Больно?

— Да, я прошу тебя! Ну, пожалуйста!

Он отпустил ее сосок.

— Ну, а теперь как?

— Спасибо, — сказала она, прерывисто дыша.

— Держу пари, ты хотела бы иметь свитер. Ведь здесь прохладно, верно? Не исключено, что в этой сумке есть отличный теплый свитер. Хорошо было бы, если бы я принес тебе свитер?

— Да, — ответила она.

— Почему?

— Потому что мне холодно.

— А-а-а… А я решил, что ты стесняешься.

— Я хотела сказать не это.

— А что ты хотела сказать? Так ты стесняешься или нет?

— Как тебе угодно.

— Опять дерзость! Отвечай на мой вопрос!

— Я хотела сказать, что, если ты думаешь…

— Да, я думаю, что ты не стесняешься.

— Значит, я тоже так думаю.

— Но ведь на самом деле ты так не думаешь, верно? На твоем челе — знак порока, и ты отринула стыд, — он улыбнулся, — так тебе холодно?

— Очень.

— И страшно?

— Немного.

— Только немного? Ты боишься, что я могу тебя снова побить?

— Да.

— Но только немного. Возможно, я недостаточно тебя побил. Видимо, это так, если ты боишься только чуть-чуть…

— Я очень боюсь, — произнесла она.

— Тебе будет страшно, — сказал он, — тебе будет очень страшно, пока я не закончу с тобой, — он снова улыбнулся, — бедная Кошечка! Совсем голая и дрожащая от холода в своих сексуальных красных сапожках. Устали ножки, и пересохло горлышко. Хочешь пить?

— Да.

— Конечно, хочешь, чтобы я принес тебе попить. Конечно, хочешь, чтобы в сумочке был свитер, но его там нет. Я сжег всю твою одежду вчера вечером.

— Нет!

— Да. Одежда тебе больше не понадобится.

— Что… что ты хочешь сказать?

— Когда я отпущу тебя, одежда тебе не понадобится.

— Когда это будет?

— Когда я буду готов, — ответил он. — Вставай!

Оттолкнувшись от стены, она опустилась на колени. С трудом ей удалось подняться.

— Подойди сюда, ближе к свету!

Она пропрыгала в середину помещения.

— Тебя развязать?

— Да, пожалуйста.

— Нет, я так не думаю. Тебе интересно узнать, что там в сумке? Есть ли там еда?

— Да.

— Ее там нет.

— Но ты говорил…

— Я только сказал, что ты надеешься на сандвич, вот что я сказал.

— Да, ты это сказал.

— Что ты надеешься поесть?

— Да.

— Потому что бедная Кошечка такая голодная, верно?

— Да.

— И хочет пить.

— Да.

— Но в сумке нет ни еды, ни питья, — сказал он, — там только полотенце и ножницы.

Она посмотрела на него. Он снова улыбнулся. Ее начала колотить дрожь.

— Тебе страшно? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Полотенце не пугает тебя?

— Нет.

— А ножницы?

— Меня ничто больше не пугает.

— Тогда отчего ты так трясешься?

— Мне холодно.

— Нет, тебе страшно.

Он залез в сумку и, достав скрученное пляжное полотенце, развернул его как знамя. Накинув ей на плечи, он одернул полотенце на груди.

— Стыдливость, стыдливость! — сказал он. — Одень меня, ибо я нага!

Он снова полез в сумку. Лезвие ножниц блеснуло при свете лампы.

— Ведь ты же не хочешь быть вся усыпана волосами?

— Что?

Он пощелкал ножницами.

— «И он уберет урожай свой своими серпами», — произнес он, и прядь длинных рыжих волос осталась в его левой руке.

Глава 5

Ох уж эти киносъемки! Однажды, когда Уоррен работал еще в Сент-Луисе, ему довелось поработать в том месте, где снимали кино. Сержанту вроде бы приплатили сотню долларов или даже больше за обеспечение порядка на улицах, но рядовым копам ничего не перепало.

Ох уж эти киношники! Он нигде больше не встречал таких людей, купающихся, подобно небожителям, в ореоле славы и неизреченной мудрости того, что творят. Толпы поклонниц с выпученными глазами в ожидании «звезды». «Звездой» обычно становился кто-нибудь из очередного телесериала, кого никто и не вспомнит уже через год. Уоррен не сомневался, что, предложи режиссер какой-нибудь дамочке из толпы поклонниц вынуть своего ребенка из коляски и треснуть его со всего размаху головой об тротуар перед кинокамерой, та сразу же от радости описается кипятком и воскликнет: «О да, сэр! Большое спасибо, сэр! Минуточку, я только поправлю прическу».

То же самое и здесь. Масштаб меньше, но такое же дерьмо.

В мире кино было нечто такое, что давало людям, делающим его, ощущение, будто они заново создают мир.

Большой автофургон возле дома на Сабал-Кей, машины припаркованы вдоль всей улицы и даже на тротуаре. И ни одной полицейской машины поблизости, хотя любой добросовестный полицейский уже навыписывал бы штрафных квитанций на десять тысяч долларов. Киношников это не волновало. Им ничего не стоит припарковаться прямо на фуражке у полицейского. В автофургоне — осветительные приборы, кабели и разное тяжелое оборудование. Уоррен, пройдя мимо него по дорожке, направился прямо к центральному входу в здание.

Никого не спрашивать, ничего не объяснять — таков девиз Уоррена.

Заходи так, словно ты здешний, мистер Хладнокровие, походка уверенная, темные очки тоже делают свое дело.

О Боже, здесь все так же, как было в Сент-Луисе, только здесь действо совершается на заднем дворе здания на Сабал-Кей. Камеры и софиты установлены вокруг плавательного бассейна. Эти люди, воображающие, что создают нечто божественное, на самом деле снимаютзаурядный рекламный ролик, расхваливающий садовую мебель. Но это не имеет значения. Они с таким же успехом могли бы быть в Риме и снимать «Клеопатру».

— Вам что-нибудь нужно? — спросил кто-то.

— Нет, — ответил Уоррен, даже не обернувшись.

— Мы здесь снимаем кино, — сказал тот же голос, и перед ним материализовалось тело, огромное и угрожающее.

Уоррен, сдвинув темные очки на лоб, смерил холодным взглядом человека, стоящего напротив. Огромная горилла в джинсах и синей мокрой от пота футболке. Без сомнения, ассистент. Они называют их ассистентами. Гора мышц, мозги отсутствуют — бурлак киноискусства. Уоррен вытащил из кармана бумажник и показал полицейский значок, который ему подарили при увольнении из сент-луисской полиции. По окружности примерно на дюйм меньше того, что он носил пять лет, но выглядит как настоящий, если его быстро показать.

— Проверка, — сказал он, захлопывая бумажник и поворачиваясь спиной к ассистенту. Уже через плечо спросил: — Где Вогэн Тэрнер?

— Снимает вон там, — ответил ассистент, — у вас какие-нибудь проблемы?

— Нет, — ответил Уоррен и пошел вдоль бассейна, который выглядел довольно непривлекательно в декабрьский день при температуре пятьдесят шесть градусов по Фаренгейту. Солнечная Флорида, подумал он.

Он хорошо знал, что лучше не беспокоить всю эту киношную братию, пока они не закончат снимать кадр. Они очень эмоциональны, эти киношники. Если им сказать, что над Калузой только что взорвалась водородная бомба, они вам ответят: «Отойдите и не мешайте, нужно еще реквизит поправить». Сейчас они поправляли осветительную аппаратуру, пытаясь добиться наилучшего освещения. Он набрался киношного жаргона, пока работал в Сент-Луисе, — если у тебя есть мозги, то ты начинаешь в конце концов понимать их марсианский язык. Они снимали камерой «Аррифлекс» на треноге, которую называли «ходулями» из-за длинных деревянных ног. Человек, глядящий в видоискатель, был Вогэном Тэрнером, одним из тех, с кем нужно было побеседовать Уоррену: он был оператором у Пруденс Энн Маркхэм. Тэрнер посмотрел в видоискатель и, оторвавшись от него, произнес: «Убавьте свет с той стороны».

Он обращался к осветителю Лью Смоллету (это был другой человек из списка Уоррена). Смоллет приладил кусок белой материи к экрану для регулировки освещения и повернулся к Тэрнеру, вновь прильнувшему к видоискателю.

— Подними повыше, — попросил Тэрнер, и Смоллет опять повозился немного с затенителем. Тэрнер кивнул.

— О’кей. Уберите все кабели из кадра!

Двое ассистентов начали перекладывать кабели, змеящиеся по площадке. Девушка в бикини зябко поеживалась возле комплекта шезлонгов, которые были подлинными «звездами» этого «фильма». Смоллет подошел к ней и сунул под нос экспозиметр.

— Ну, что у нас? — спросил Тэрнер, — где Бад?

— Я здесь, — отозвался мужчина.

Наверняка режиссер. Вождь всех этих индейцев. В джинсах и белой спортивной рубашке с длинными рукавами фирмы «Ральф Лорен», с маленькой синей лошадкой и всадником на левом нагрудном кармане. Докурив сигарету, он отбросил окурок. Тэрнер уступил ему место у видоискателя.

— Неплохо, — сказал режиссер, — я готов. Джейн?

— Готова, — сказала девушка в бикини.

— Дэнни?

Мужчина в плавках, стоящий у мостика для ныряния, помахал рукой.

— О’кей, начинаем, — произнес Бад.

— Тишина! — крикнул помощник режиссера.

Человек, сидящий за пультом звукозаписи — это был, должно быть, Марк Уили (третий человек из списка Уоррена), — сняв наушники, спросил:

— Звук даем?

— Нет, — ответил Бад, — внимание!

Внезапно стало очень тихо.

— Камера! — сказал Бад.

— Готова.

— Звук!

— Готов.

— Мотор.

— Отметка, — сказал помощник режиссера.

Человек с «хлопушкой», стоящий перед актрисой в бикини, сказал: «Кадр тринадцатый, дубль шесть» — и щелкнул «хлопушкой», на которой мелом были нацарапаны те же цифры.

— Мотор! — крикнул Бад, и актер в плавках пошел в сторону актрисы в бикини, усевшейся в один из шезлонгов. Приблизившись к ней, актер сказал:

— Привет, дорогая, — он наклонился и поцеловал ее, — ты готова отдохнуть на нашем тропическом…

— Стоп, стоп! — крикнул Уилли из-за пульта и посмотрел вдаль. — Там что, где-то самолет гудит? Или моторка?

— Убери запись, — скомандовал Бад.

— Да, это моторка, — сказал помреж.

Бад вздохнул.

— О’кей, подождем.

Уоррен тоже вздохнул. Они подождали, пока звук моторной лодки стих, и снова началось: «Тишина! Внимание! Камера! Звук! Отметка! Мотор!» Бад еще раз скомандовал: «Стоп!» — и сказал актерам, что их диалог должен начинаться до того, как Джейн сядет в шезлонг. Они начали все сначала, но Бад опять крикнул: «Стоп!», чтобы сказать Смоллету, что ему не нравится освещение и нужно еще раз замерить экспозицию. Смоллет, снова достав экспозиметр, сказал: «Одиннадцать». Они вновь начали и опять прекратили, и так еще раз, и еще. Наконец с двенадцатого захода кадр сняли.

— О’кей, теперь давайте переставим эти игрушки. — И ассистенты начали перетаскивать камеру и софиты на другую сторону площадки. Уоррен подошел к тому месту, где Тэрнер отдавал распоряжения одному из ассистентов.

— Мистер Тэрнер? — спросил он.

Больше всего на свете Тик и Моуз любили деньги. И еще они любили девочек и «травку». Но если у тебя есть деньги, то обязательно будут и девочки, и «травка», это так же верно, как то, что за днем обязательно наступает ночь.

С того момента, когда три недели назад они услышали об убийстве Прю, они, читая газеты и просматривая выпуски теленовостей, с повышенным интересом следили за ходом дела. Все шло к тому, что ее убил муж — владелец часового магазина. Сообщалось также, что он арестован без права освобождения под залог, а защищать его взялся некий адвокат, который, как поняли Тик и Моуз, в своей практике не вел ни одного уголовного дела. Говорилось, что прокурор намерен добиваться смертного приговора и у него довольно велики шансы на успех.

Но не это интересовало Тика и Моуза. Их интересовали деньги. Вот почему их внимание привлекло то, о чем по каким-то причинам не сообщалось в выпусках новостей.

Когда симпатичную блондинку двадцати восьми лет убивают в захолустной Калузе, эту новость выводят в заголовки. Особенно если жертва погибла от ножа. Нож — это ужасно. Лишь немногие знают, что чувствует человек, в которого попала пуля, но буквально каждый хотя бы раз в жизни порезался и знает, как это больно и как вид вытекающей крови заставляет бледнеть от страха. Убийства при помощи ножа всегда сопровождаются крупными заголовками. Газетчики любят заголовки, отпечатанные кровью. Телерепортеры тоже любят говорить о кровавых убийствах: показывать лужи крови, окровавленные ножи под лучами прожекторов, отбрасывающие зловещие блики прямо в гостиную телезрителя. Жестокие убийства рождали лучших репортеров.

Вот почему Тик и Моуз сочли странным, что ни в одной из газет и ни в одном из телерепортажей ни разу не упомянули, что симпатичная двадцативосьмилетняя блондинка снимала порнофильм.

Моузу и Тику казалось, что такая новость должна была стать гвоздем всех заголовков, особенно сейчас, когда Комиссия по порнографии при генеральном прокуроре пришла к заключению, что между непристойностью и насилием существует прямая зависимость. Как могло случиться, что никто даже не знал, что она ставила и снимала «клубничку»? Возможно ли такое? Или полиция с прокуратурой просто играют по-умному? Но ни Тик, ни Моуз ни разу не встречали в правоохранительных органах Флориды ни одного человека, которым показался бы им умным, и все-таки не оставляют ли они про запас эту «клубничную» бомбу, чтобы она взорвалась на суде?

Моуз и Тик сильно в этом сомневались.

Они пришли к выводу, что никто из ищеек ни сном ни духом не знает о фильме, над которым Пруденс Энн Маркхэм работала начиная с двадцать девятого сентября. Это значит, что ни у кого нет ни негативов, ни рабочих материалов. А это, в свою очередь, означало, что очень ценное имущество болтается где-то в Калузе.

Вот что интересовало их больше всего в деле об убийстве Прю.

Вот что привело их в Калузу во второй половине дня девятого декабря.

Разыскать Конни.

Она могла знать, где этот фильм.

Приехав в контору к Мэтью в два часа пополудни во вторник, Уоррен был огорчен и сразу же начал рассказывать о том, что его беспокоило. Их обоих беспокоило слишком многое.

— Начнем с того, — сказал Уоррен, — что она решила не пользоваться услугами тех троих парней из Калузы. Я был у них сегодня утром, они снимают рекламный ролик на Сабал-Кей, арендуют там дом с бассейном. Ты когда-нибудь бывал на съемках? Это какой-то дурдом! Но мне удалось поговорить со всеми троими. Никто из них не работал с ней над новым фильмом, который она делала. Только один из них, оператор, вообще знал, что она снимает какой-то фильм. Мне показалось, что он расстроен из-за того, что она его не пригласила. Но он не знает, о чем фильм, и думает, что она снимает его даже не в Калузе. Двое других были даже удивлены, когда узнали, что она решила обойтись без них. И огорчены тоже. Даже более того. Они буквально до слез расстроились. У меня сложилось впечатление, что это очень дружная компания, которая всегда работала вместе. И им не понравилось, что она набрала других людей. Так что в этом фильме они не были заняты и не знают, кто там был.

— У них есть какие-то предположения? — спросил Мэтью.

— Один из них, Лью Смоллет, осветитель, сказал, что хороших специалистов можно набрать в Тампе, Майами и Джэксонвилле, но не знает, была ли Прю знакома с ними, потому что обычно работала в Калузе.

— Какие-нибудь имена?

— Нет, но я могу узнать. Здесь имеется два профсоюза всех этих технических работников, я могу достать списки их членов, если ты советуешь пойти этим путем.

— Я думаю, что нам необходимо выяснить, с кем она работала.

— Конечно. Но ты ведь не хочешь, чтобы я разыскал всех, кто занимается кино во Флориде.

— Ну…

— Потому что на это уйдет уйма времени. Дата суда уже известна?

— Пока еще нет.

— Когда, по-твоему?

— Календарь плотно забит, так что у нас есть время до февраля.

— Ну, это не так плохо. Я начну с того, что узнаю, к каким профсоюзам могли принадлежать эти ребята. Это — во-первых.

— А во-вторых?

— А во-вторых, преступность в графстве Калуза в этом году выросла на семнадцать процентов, и мои друзья из полиции считают, что большая часть преступлений связана с наркотиками. Есть много нераскрытых краж, совершенных наркоманами. Если в дом к Маркхэму забрался наркоман, который потом зарезал Прю и украл ее записную книжку, нам предстоит копаться и копаться. Я покручусь кое-где, но шансов выйти на грабителя с гулькин нос. Ты меня слушаешь? У меня есть еще плохие новости.

Мэтью вздохнул.

— Я понимаю, что тебе хреново, — сказал Уоррен, кивнув, — но так уж получается. Десятого ноября луна находилась второй день в первой четверти. Это очень яркая луна, Мэтью. И ночь была очень ясная, звездная.

— А как насчет той ночи, когда произошло убийство?

— Это было через четыре дня после полнолуния. Полнолуние было шестнадцатого. Все еще очень большая луна. И снова ясная ночь. Короче…

— Прекрасная видимость той и другой ночью?

— Чудесно, — сказал Мэтью.

— Я знал, что это тебя волнует. Но и это еще не все.

— Говори.

— Я ездил к Алану Сондерсу, приятелю Маркхэма, с которым он собирался на рыбалку. Человек, у которого он якобы был в ночь ограбления. С девяти до одиннадцати, помнишь?

— Да.

— Сондерс теперь уверен, что Маркхэм уехал от него в десять или чуть позже. А это значит, что он приехал домой в пол-одиннадцатого или около того, как раз когда миссис Мейсон, по ее словам, видела его взламывающим дверь в собственную кухню.

— Ужасно, — сказал Мэтью.

— Но и это еще не самое ужасное.

— Что может быть еще хуже?

— Когда ты разговаривал с Маркхэмом, он говорил тебе что-нибудь о своей первой жене?

— Нет. Какая еще первая жена?

— Женщина, на которой он женился десять лет назад, когда только что закончил колледж и жил в Нью-Орлеане.

— А что с ней?

— Ее зарезали, Мэтью.

Прокуратура располагалась в здании бывшего мотеля. Оно находилось через улицу от стадиона, который когда-то использовался в качестве тренировочной базы для команды первой лиги, пока она не перебралась в Сарасоту. Теперь здесь играли команды, чьими спонсорами были пивные компании. Старый мотель позади стадиона служил когда-то зданием суда. На главном здании еще сохранились две белые башенки. Его окружали домики бывшего суда, в которых сейчас размещались служащие прокуратуры. Во дворе росли пальмы, бугенвиллии и гибискус. Был солнечный день, и ваше воображение рисовало сонных любовников, выходящих из здания мотеля на зеленый двор. Но отрезвляла висевшая на стене у входа в главное здание коричневая табличка в надписью:

УПРАВЛЕНИЕ ПРОКУРОРА ШТАТА

Двенадцатый судебный округ

Бульвар Магнолий, 807

СКАЙ БАННИСТЕР

Приемные часы: понедельник — пятница,

8.30–17.00

Было половина четвертого, когда Мэтью открыл дверь и сказал секретарше, что у него назначена встреча с Артуром Хэггерти. Она предложила ему сесть. Он опустился на скамейку старого мотеля. На потолке и стенах остались еще следы от сломанных перегородок. За открытой дверью в дальнем конце комнаты виднелась туалетная с розовыми умывальником, унитазом и ванной.

— Мистер Хоуп?

— Да.

— Мистер Хэггерти ждет вас.

— Благодарю вас, — сказал он.

Она кивнула в сторону закрытой двери. Он подошел и открыл ее. Никаких сломанных перегородок здесь не было. Отдельная комната мотеля, переоборудованная под офис. Большой письменный стол, заваленный документами в синих папках, книжные полки со справочной литературой, стены увешаны дипломами. Типичное юридическое учреждение. Но перед глазами стояла все еще древняя ванна в туалетной.

Сидевший за столом крупный краснолицый мужчина протянул ему руку. Непослушная темная шевелюра и ясный взгляд голубых глаз. Заметный животик выдавал любителя пива. Одет в коричневые брюки и желтую рубашку с расстегнутым воротом, галстук ослаблен, рукава закатаны до локтя. Его рукопожатие было крепким и энергичным.

— Артур Хэггерти, — представился он, — рад с вами познакомиться. Садитесь, пожалуйста.

Мэтью опустился на стул по другую сторону стола.

— Чем могу быть вам полезен? — спросил Хэггерти.

Мэтью решил сразу взять быка за рога.

— Мистер Хэггерти, — начал он, — в своем запросе я специально затребовал все полицейские донесения, представленные в связи с этим делом. Вы…

— Вы имеете в виду, конечно, дело Маркхэма?

— Да, я занимаюсь этим делом.

— У меня сейчас несколько разных дел, — сказал Хэггерти, улыбаясь, — итак, чем я могу вам помочь?

— Я только что виделся со своим клиентом, — продолжал Мэтью, — он подтверждает информацию об убийстве, случившемся в Нью-Орлеане десять лет тому назад, которое широко освещалось в полицейских донесениях, но ни одного из них я не получил в ответ на свой запрос.

— Вы имеете в виду убийство Дженнифер Боулз Маркхэм, бывшей в то время женой Карлтона Барнэби Маркхэма?

— Да.

— В чем заключается ваш вопрос?

— Почему я не получил донесений полиции Нью-Орлеана?

— Вы запросили документы, имеющие отношение к делу. Под термином «дело» вы подразумевали убийство Пруденс Энн Маркхэм. Вы ведь занимаетесь именно этим делом?

— Мистер Хэггерти, не будем устраивать прения сторон, ладно? Мы пока еще не в суде, а вы не выступаете перед присяжными. Мой клиент рассказал мне, что его очень долго расспрашивали об убийстве бывшей жены. Он сказал, что полиция почти неделю подозревала именно его.

— Да, это было.

— Но в конце концов полиция установила, что он не имел отношения к убийству.

— Но дело до сих пор не закрыто, если вы это имеете в виду.

— Вам хорошо известно, что я имею в виду, мистер Хэггерти. Он не был арестован, ему не было предъявлено обвинение. Убийцу так и не нашли.

— М-м-м, — промычал Хэггерти.

Сложив руки, он посмотрел куда-то поверх них. Очень долго молчал. Игра для отсутствующих присяжных продолжалась.

— Вам известно, конечно, — сказал он наконец, — что Маркхэм так и не смог представить убедительного алиби на то время, когда его жену двадцать раз ударили ножом на пустынной глухой улице Французского квартала.

— Полиция Нью-Орлеана…

— Да, конечно, Маркхэм утверждал, что был в кино, мистер Хоуп. Вам это знакомо?

— Он был в кино.

— Так он говорит. И полиция приняла это объяснение. Потому что они не смогли найти улик, достаточных для предъявления обвинения. Ни оружия, ни окровавленных…

— Ничего. Они были молодоженами, прожили только четыре месяца. Для него это был тяжелый удар.

— Конечно, особенно после того, как его жена закрутила роман с другим мужчиной.

— Маркхэм об этом не знал, — сказал Мэтью, — и я не собираюсь оспаривать результаты следствия, которые так и не дали оснований для ареста. Все, что я хочу знать…

— Да, — сказал Хэггерти.

Мэтью посмотрел на него.

— Да, я намерен представить суду эти материалы.

— Тогда почему же вы не послали мне донесение полиции Нью-Орлеана?

— Проблема связи, — произнес Хэггерти, пожимая плечами, — я думал, что вас интересуют только документы из Калузы, имеющие отношение к…

— Я бы хотел получить эти документы сейчас, — перебил Мэтью.

— Конечно, — ответил Хэггерти, — я отправлю их вам с курьером сегодня же. Что-нибудь еще?

— Вы, конечно, знаете…

— Да, я буду ждать. А потом мы предоставим суду право решать, о’кей?

Глава 6

В окружной суд

двенадцатого судебного округа

графство Калуза, штат Флорида

Штат Флорида

против Карлтона Барнэби Маркхэма

Дело № 84–2207-СГ-А-89

ХОДАТАЙСТВО

Обращается обвиняемый через своего нижеподписавшегося защитника и просит Достопочтенный Суд обязать Штат и всех его уполномоченных при слушании дела не упоминать и не ссылаться на следующие факты:

1. Что обвиняемый в любое время, предшествовавшее данному событию, допрашивался полицией Нью-Орлеана относительно убийства его бывшей жены Дженнифер Боулз Маркхэм.

2. Что обвиняемый в любое время, предшествовавшее данному событию, в ответ на вышеуказанное обвинение сообщил полиции Нью-Орлеана, что в ночь убийства Дженнифер Боулз Маркхэм находился в кинотеатре.

3. Что бывшая жена обвиняемого Дженнифер Боулз Маркхэм за время пребывания в браке с обвиняемым имела интимные связи в другими мужчинами.

4. Данная информация неприемлема в судебном процессе, и будет в высшей степени неблагоприятно для защиты, если станет известна присяжным от Штата или от свидетелей обвинения, указанных в списке.

5. Это ходатайство должно быть удовлетворено, потому что никаким другим способом эта проблема не может быть решена, и возможно, попытка использовать указанные факты приведет к судебной ошибке.

Таким образом, вышеупомянутый обвиняемый почтительно просит Достопочтенный Суд обязать Штат и его уполномоченных не ссылаться на вышеуказанные факты и не делать попыток, прямо или косвенно, сообщить ее присяжным, без предварительного разрешения Суда; обязать Штат и его уполномоченных не упоминать о факте подачи данного ходатайства; обязать Штат и его уполномоченных предупредить своих свидетелей строго следовать настоящим инструкциям.

Мэтью ХОУП, адвокат

«Саммервилл и Хоуп»

Херон-стрит, 333 Калуза, штат Флорида.

УВЕДОМЛЕНИЕ

Настоящим уведомляю, что полная и подлинная копня данного ходатайства передана в канцелярию прокурора штата, Бульвар Магнолий, 807, Калуза, Флорида, сегодня, 10 декабря 1986 года.

Мэтью Хоуп, адвокат обвиняемого.

— Отказали? — спросил Фрэнк.

— Сказали, что не видят оснований, почему Хэггерти не может огласить эти сведения.

— Что это за возня вокруг его бывшей жены?

— У нью-орлеанских копов были данные, что она встречалась с каким-то музыкантом. Они пытались заставить Маркхэма признаться, что он якобы знал об этом. Это была попытка установить мотив преступления.

— А он знал об этом?

— По его словам — нет.

— Хэггерти пытается доказать, что его новая жена тоже погуливала?

— У меня есть список свидетелей. Я не вижу там никаких признаков…

— А как насчет старухи Мейсон, живущей по соседству? Как ты думаешь, она может подтвердить что-нибудь подобное?

— Я… нет, это мне в голову не приходило.

— Тогда зачем ты просил исключить эти сведения?

— Потому что не хочу, чтобы присяжные думали о том же, о чем думали нью-орлеанские копы. Будто Маркхэм убил свою блудливую жену, наставлявшую ему рога.

— Они были женаты всего четыре месяца?

— Да.

— А что это за музыкант?

— Какой-то трубач-наркоман.

— Я бы сам тоже ее за это убил.

— Вот почему я и просил исключить эти данные.

— А что это за тип, живущий с другой стороны? Рэддисон, кажется? Ты думаешь, у него есть что-нибудь на Прю? Он проявлял любопытство к тому, что творится у соседей. Возможно, он видел, как к ней захаживал кавалер?

— Я у него об этом не спрашивал. Я сам узнал об этой нью-орлеанской истории только вчера, Фрэнк.

— Да, если эти сведения будут оглашены…

— Мне следовало бы узнать побольше.

Оба некоторое время молчали.

— И это алиби с кино, — сказал Фрэнк.

— Я знаю.

Снова молчание.

— Дело в том… — продолжал Мэтью, но, замолкнув на полуслове, покачал головой.

— Что такое? — спросил Фрэнк.

— Нет, ничего.

— Скажи.

— Тот убийца…

— Что?

— Они его так и не нашли, Фрэнк.

Снова долгое молчание.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Фрэнк.

Мэтью покачал головой.

— Ты думаешь, что у Маркхэма, возможно, вошло в привычку резать своих жен. Именно так подумают присяжные. Сразу же, стоит лишь Хэггерти рассказать им об убийстве в Нью-Орлеане.

— Ты думаешь, какого черта я решил написать это заявление? — спросил Мэтью возбужденно. — Я знаю, что могут подумать присяжные. Что этот сукин сын сумел отвертеться от одного убийства, но не отвертится от второго.

— Черт с ними, с присяжными, — сказал Фрэнк, — а что ты сам думаешь?

Мэтью глубоко вздохнул.

— Я не знаю, — признался он.

В окружной суд

двенадцатого судебного округа

графства Калуза штат Флорида

Штат Флорида

против Карлтона Барнэби Маркхэма

Дело № 84–2207-СГ-А-89

ЗАПРОС О ПОДТВЕРЖДЕНИИ АЛИБИ

Обращается штат Флорида через нижеподписавшегося помощника прокурора штата, согласно ст. 3.200 Уголовно-процессуального кодекса штата Флорида, и требует, чтобы обвиняемый предоставил уведомление о любом намерении настаивать на алиби по вышеуказанному делу, и заявляет о нижеследующем:

1. Вид, дата, время и место преступления:

а) вид: убийство первой степени;

б) дата: 20 ноября 1986 года;

в) время: 22.30–23.30;

г) место: Рэнчер-роуд, 8489, Калуза, штат Флорида.

2. Штат требует, чтобы обвиняемый предоставил точную информацию относительно упомянутого алиби, а именно: место, где обвиняемый, по его словам, находился во время преступления, а также фамилии и адреса свидетелей, известных обвиняемому и его адвокату, способных подтвердить его алиби.

Настоящим уведомляю, что полная и подлинная копия данного запроса передана Мэтью Хоупу, эсквайру, «Саммервилл и Хоуп», Херон-стрит, 333, Калуза, штат Флорида, сегодня, 12 декабря 1986 года.

Скай Баннистер, прокурор штата

Артур Хэггерти, помощник прокурора штата

Бульвар Магнолий, 807 Калуза, Флорида.

Вот так, подумал Уоррен.

Пора кончать заниматься ерундой, надо что-то делать. Потому что полученный утром запрос о подтверждении алиби означал, что они с Мэтью должны иметь на руках хоть что-то обнадеживающее, иначе их клиент будет отправлен на электрический стул на основании улик, достоверности которых можно так же верить, как и тех, что подтверждали наличие мифического возлюбленного тетушки Хэтти, о котором она рассказывала, что он сбежал в Канзас-Сити с девицей по имени Суэлла Симмз. Тетушка Хэтти верила, что ее давнишний возлюбленный на самом деле существует, и в качестве доказательства демонстрировала всей семье письма, якобы написанные, когда он был солдатом в Италии во время второй мировой войны. Письма были подписаны каким-то человеком по имени Эбнер Кросс, который, как позже узнал Уоррен, пал в бою в 1945 году и который уж никак не мог сбежать ни в Канзас-Сити, ни в другое место в 1949 году. Но попробуйте объяснить все это тетушке Хэтти!

И попробуйте объяснить Скаю Баннистеру хотя бы через Артура Хэггерти, что Карлтон Барнэби Маркхэм вечером двадцатого ноября (случайное совпадение со временем зверского убийства его жены) сначала смотрел кино в кинотеатре «Твин-Плаза-1» в районе Южного Дикси, потом гулял в парке и шатался по торговым рядам, а затем зашел в «Бар Хэрригэна», посмотрел телевизор и выпил одну порцию мартини, пока у вас нет никого, кто мог бы однозначно подтвердить, что он (или она) действительно видел (или видела) мистера Маркхэма в это время в этих местах.

И вот в пятницу вечером в половине девятого, за тринадцать дней до Рождества, Уоррен въехал на стоянку у парка в поисках свободного места. Он собирался поискать кого-нибудь, кто смог бы опознать Маркхэма по фотографии. Это была исключительно работа для ног, Уоррен возненавидел ее, еще работая полицейским в Сент-Луисе, и продолжал ненавидеть и сейчас — работа тяжелая, нудная и утомительная. Он наконец нашел место для своей машины рядом с пикапом, в заднем окне которого виднелось ружье. Заперев машину, он направился вдоль торговых рядов. Уоррен знал, что это будет нелегкая работа. Так оно и вышло.

Он решил начать с юной девушки, продававшей билеты в спаренный кинокомплекс «Твин 1» и «Твин 2». Он спросил, работала ли она вечером двадцатого ноября. Девушка жевала резинку. Поток зрителей, покупавших билеты на два фильма, начинающиеся в восемь вечера, иссяк, и она наслаждалась передышкой, надувая пузыри.

Уоррен уже знал, что в будние дни фильмы здесь начинаются в 12.15; 15.00; 17.30; 20.00 и 22.30. Маркхэм сказал Мэтью, что успел на восьмичасовой сеанс в день убийства, в четверг, — значит, подтверждалось хотя бы время начала сеанса. Вышел из кинотеатра около половины одиннадцатого, это тоже подтверждалось расписанием. Побродил немного по торговым рядам, затем зашел выпить в бар под названием «Бар Хэрригэна», недалеко отсюда. Домой приехал около полуночи, этого вполне достаточно, чтобы добраться до Помпано-Уэй. Но это не подтверждается показаниями Оскара Рэддисона, видевшего, как он закапывает на заднем дворе одежду и нож в 23.15. Попасть домой в это время Маркхэм мог только в том случае, если убил свою жену в 22.30 или около того и не делал всего того, о чем рассказывал.

— А зачем вам это нужно? — спросила девушка.

Уоррен показал свой полицейский жетон.

— Обычное расследование, — ответил он.

— Я работаю каждый вечер, кроме понедельника и вторника. А это было в понедельник или во вторник?

— В четверг, — ответил он.

— Значит, я была здесь.

— Вы узнаете этого человека? — спросил Уоррен, вынимая из бумажника фотографию восемь на десять.

— Вы шутите, — ответила девушка, даже не взглянув на фото.

— Взгляните, пожалуйста, — попросил он.

— Когда, вы сказали?

— Вечером в четверг, двадцатого ноября.

— Как давно это было?

— Три недели назад.

Она снова надула пузырь из резинки.

Уоррен начал злиться.

— Только взгляните, пожалуйста, — настаивал он.

Девушка взглянула на фото, где Маркхэм был изображен с женой на пляже, на фоне океана и голубого неба.

— Обоих? — спросила она.

— Нет, только мужчину. А что, вы узнали женщину?

— Я не узнала никого из них. А что он сделал?

— Ничего, взгляните еще раз.

— Сколько раз мне смотреть?

— Вспомните, вы не продавали этому человеку билет в четверг вечером, двадцатого ноября?

— Вам известно, сколько билетов я здесь продаю каждый вечер? У нас здесь два зала. Вы знаете, сколько это билетов?

— Сколько? — спросил он.

— Миллионы! — ответила она. — Все эти люди — я даже лиц их не вижу, они только говорят мне, на какой фильм им нужны билеты и сколько, и суют мне деньги в окошко, вот и все.

— Значит, вы не узнаете его? — спросил Уоррен.

— Сколько раз вам это повторять? — ответила девушка.

— Можно мне войти внутрь — поговорить с продавцами воздушной кукурузы?

— Если вам это нужно, покупайте билет, — произнесла она, — мне без разницы, полицейский вы или кто еще.

Уоррен купил билет. Ни о чем не спрашивая, ничего не объясняя, подумал он, надо было сразу зайти внутрь. Он явно стареет.

Причем ежеминутно, как оказалось.

Он знал, что ему предстоит обойти все лавки и магазины. Так и получилось.

Маркхэм утверждал, что заехал в бар без десяти одиннадцать. Это было в пяти минутах езды от торговых рядов, а это означало, что он болтался после окончания сеанса где-то здесь минут пятнадцать. Шансов, что кто-нибудь видел его здесь, а если и видел, то узнает, было ничтожно мало. Но Уоррен прошел весь этот путь, находя утешение в том, что убивает время до посещения «Бара Хэрригэна». Он хотел войти туда в то же время, когда в него, по его утверждению, вошел Маркхэм.

Он обошел все ряды, переходя из магазина в магазин, из забегаловки в забегаловку, протискиваясь сквозь предпраздничную толпу покупателей в шортах, футболках, джинсах, цветастых рубашках с короткими рукавами, в спортивных трусах, — все это было «От кутюр» декабрьской Флориды. Он всем совал фотографию Маркхэма с женой, задавал вопросы людям, которые чаще всего возмущались тем, что их расспрашивают о событиях, произошедших двадцатого ноября, в то время как уже наступает Рождество — самое напряженное время года. Он что, совсем спятил?

Без четверти одиннадцать, исходя из теории, что завсегдатаи любого бара обычно являются туда в одно и то же время каждый вечер, он направился в «Бар Хэрригэна». В 23.32 ему повезло. Хотя это с какой стороны взглянуть.

«Бар Хэрригэна» лез из кожи вон, чтобы походить на настоящий ирландский бар, что на Третьей Авеню в Нью-Йорке. В результате получился псевдоирландский бар в Калузе, штат Флорида. Неважно, что там были и бронзовые перила, и сиденья из черной кожи, и полированное красное дерево, резные зеркала и официанты в зеленых жокейках и с зелеными манжетами. Но все это — чистая подделка, такая же, как Санта-Клаус, звонящий в колокольчик в торговых рядах Южного Дикси.

Маркхэм сказал Мэтью, что, сидя в баре, смотрел телевизор и выпил всего одну порцию мартини, до того как отправился домой без двадцати или без четверти двенадцать. Уоррен показал фото трем барменшам. Все они были в таких же жокейских кепочках и в рубашках с зелеными манжетами, но вместо черных брюк на них были короткие красные юбочки и красные сапожки на шпильках — вероятно, в честь праздника. Никто из них не запомнил Маркхэма тем ноябрьским или другим вечером. Одна из них заметила, что Маркхэм очень симпатичный, ее вообще тянет в блондинам. Разочарованный, Уоррен начал опрашивать посетителей у стойки. И ему, кажется, наконец-то повезло, когда одна из женщин, взглянув на фото, сказала:

— Да, конечно.

— Вы узнали его? — спросил он, волнуясь.

— Несомненно, — ответила женщина, — он сидел справа от меня. Заказал мартини с двумя оливками.

Карлтон Барнэби Маркхэм говорил Мэтью, что заказал порцию очень сухого мартини с двумя оливками.

Уоррен придвинулся к ней вплотную. Это было нетрудно сделать, так как она весила не менее двухсот фунтов и как бы переполняла место, которое занимала. На ней были синие брюки в обтяжку и синяя футболка с надписью на груди: «Толстый — значит красивый». Ее ноги в шлепанцах сложены крест-накрест; волосы соломенного цвета, свободно свисая на одно ухо, были с другой стороны забраны назад и скреплены за ухом бледно-голубой декоративной заколкой. В этом же ухе болталась большая серьга с фальшивыми бриллиантами. Уоррен решил, что ей далеко за сорок. С толстыми людьми разговаривать иногда бывает довольно затруднительно.

— Это было двадцатого ноября, — сказал он, — вечером в четверг.

— Верно, двадцатого, — подтвердила женщина, — в четверг вечером.

— Между десятью и одиннадцатью.

— Да, именно в это время он и зашел, — кивнула она, взяла свой стакан и, сделав изрядный глоток, поставила на место и икнула.

— Он разговаривал с вами? — спросил Уоррен.

— He-а. Только выпил свое мартини с двумя оливками, посмотрел «ящик», заплатил и ушел.

— Во сколько примерно?

— Что «во сколько»?

— Вышел во сколько?

— У меня часов нету, — сказала женщина, показывая голое запястье.

— А откуда вы знаете, когда он пришел?

— Тогда они у меня были, — ответила женщина, — пришлось заложить их, чтобы сделать рождественские покупки. — В подтверждение своих слов она показала на стоящий у ее ног пакет.

— Вы уверены, что это был тот самый мужчина? — Уоррен еще раз показал ей фотографию.

— Конечно, — ответила она, — но женщины с ним не было. Он был один, как мороженое.

— Как что?

— Как мороженое.

Уоррен вздохнул. В это время одна из женщин в зеленой кепочке, поймав его взгляд, покрутила пальцем у виска, подавая ему международный знак, что у его собеседницы не все дома.

— У него не было пятен на одежде? — спросил Уоррен.

— Пятен?

— Да.

— Каких пятен?

— Это вы мне скажите.

— Не было никаких пятен, — ответила она, — он зашел такой красивый, чистый и аккуратный, заказал себе мартини, очень сухое, с двумя оливками.

Женщина поманила рукой ту барменшу, которая показала Уоррену, что она с приветом.

— Еще стаканчик вот этого, пожалуйста.

— Это уже третий, Ханна, — сказала барменша.

— А хотя бы и четвертый, — ответила Ханна.

Барменша пожала плечами и подала ей наполненный стакан.

— Вы помните его? — спросил Уоррен.

— Кого?

— Того человека, который заказал у вас очень сухое мартини с двумя оливками? — продолжал Уоррен, снова вынимая фотографию.

— Нет, не помню, — ответила она.

— Спросите у своих подруг.

— В чем дело? Вы из полиции?

— Да, — ответил Уоррен.

— Что он сделал?

Они всегда хотят это знать. Даже когда им показываешь фотографию жертвы, они спрашивают, что этот человек сотворил.

— Ничего, — ответил Уоррен.

— Ну, конечно, — скептически продолжала барменша, — станете вы расспрашивать о парне, который, возможно, был здесь в ноябре и который ничего не натворил.

— Он важный свидетель, — ответил Уоррен.

— Вы не помните этого парня, заказывавшего сухое мартини с двумя оливками? — спросила она, поднося фотографию к двум своим коллегам, стоящим возле кассового аппарата.

— Со льдом или чистое? — иронически спросила одна из них, посмотрев на Уоррена.

— Чистое, — сказала Ханна и засмеялась.

Две барменши снова посмотрели на фотографию.

— Так вы помните, — спросил Уоррен у Ханны, — что он заказал сухое мартини?

— Ага.

— Мартини «Танкерей», очень сухое, с двумя оливками?

— Точно, — сказала Ханна, кивая.

— Мадам, — сказал он, — я хотел бы узнать…

— Мисс, — поправила его Ханна.

— Извините, мисс, — сказал Уоррен, — я хотел бы узнать ваше полное имя и адрес.

Барменша вернула Уоррену фотографию.

— Зачем? — спросила она. — Вы что, хотите ее снять?

— Кто-нибудь из них помнит про то мартини? — ответил он вопросом на вопрос.

— Толстым везет, — сказала Ханна и снова глупо рассмеялась.

— Могу я узнать ваше полное имя и адрес? — повторил вопрос Уоррен.

— Толстая Ханна, — ответила за нее барменша.

— Правильно, Толстая Ханна, — подтвердила женщина.

— А дальше как?

— Меррит, — ответила Ханна.

Уоррен записал.

— А ваш адрес?

— Уэверли, триста семьдесят два.

— Это здесь, в Калузе?

— Верно, в Калузе, — согласилась Ханна. — Вам и мой телефон нужен?

— Пожалуйста.

Она дала Уоррену свой номер телефона и подмигнула барменше. Допив остатки из своего стакана, она еще раз икнула, с трудом слезла со стула и сказала:

— Мне пора домой, у меня там, наверное, телефон разрывается.

Дружески похлопав Уоррена по плечу, она еще раз подмигнула барменше и вышла из бара.

— Она провела шесть лет в Айс-Крим,^[4] — сказала барменша, — там, в Талахасси.

«Айс-Крим» было, возможно, переделано из «Ай Скрим», что само по себе уже достаточно красноречиво. И то и другое является производным от подлинного названия «Айскрин», которое затем переиначили. Институт Айскрина в Талахасси — это частная психиатрическая клиника, названная так в честь своего основателя, доктора Теодора Айскрина. Иногда его называли еще «Институт Айспика»^[5] — из-за многочисленных операций фронтальной лоботомии, которые делались здесь в недалеком прошлом.

Проверкой без труда было установлено, что Ханна Исабель Меррит была упрятана в это заведение своим родным дядей и единственным опекуном в 1971 году. Вышла оттуда в 1977 году после того, как консилиум американских психиатров намекнул дядюшке, что ее болезнь лучше всего лечится при помощи лекарств в лоне семьи. Дядюшку звали Роджер Меррит, его телефон был указан в городском справочнике Талахасси. Он сам был болен, что было слышно по телефону, но еще не утратил своеобразного чувства юмора. Он сообщил Мэтью и Уоррену (по параллельному аппарату), что освобождение его племянницы из психушки произошло по причине «экономии средств», потому что он перестал оплачивать больничные счета, после того как в результате автомобильной аварии сам оказался в инвалидном кресле. Сначала он лишился сил, а сейчас под угрозой сама жизнь. Последний раз он видел Ханну, эту «заблудшую душу», в 1983 году, когда она уехала в Калузу, чтобы устроиться на работу нянькой. Он надеялся, что с ней все в порядке.

— Таким образом, у нас есть свидетельница, которая побывала в дурдоме, — заключил Уоррен, когда они положили трубки, — хотя с этим мартини она явно не съезжала с катушек.

— Попросим ее приехать на всякий случай, — сказал Мэтью, — это все, что у нас есть.

Сначала нужно узнать орхидеи, прежде чем их полюбишь. Это самое крупное из всех семейств растений, имеющее самое широкое распространение. Разнится по высоте от менее одного дюйма до восемнадцати футов. Некоторые из них имеют цветки настолько мелкие, что их бывает трудно разглядеть, другие же — до десяти дюймов в поперечнике. Бывают любых цветов, за исключением черного. Всеблагой Господь знал, что сотворить.

Многие виды орхидей цветут именно в это время года. Скоро Рождество — уже двенадцатое число. Множество цветущих орхидей. Эта оранжерея, без сомнения, была прекраснейшим местом в мире.

Его окружала сама красота.

Ты бродишь здесь, по этой оранжерее, среди орхидей-бабочек, которые по-научному называются «Фаланопсис», но ты мог бы быть сейчас и там, где они растут на воле — на Тайване или в Индии, в Новой Гвинее или на Филиппинах. Словом, там, где живет та, другая сучка, у которой миллион пар обуви. Интересно, есть ли у нее сапожки? Красные сапожки?

Твоя орхидея-бабочка являлась в ярко-красном одеянии — как ее сапожки. Она приходила и в оранжевом, и в желтом, и в зеленом, и в розовом. В белом, с губами, красными, как ее сапожки, красивыми, как могут быть лишь ее губы. В белом, с желтыми губами. В пятнистом, в полосатом или однотонном. На его взгляд, она была самой прекрасной из всех орхидей.

Твоя орхидея-бабочка оказалась очень долгоживущей. Интересно, сколько она еще проживет после того, как ты вырвешь ее с корнем?

Вырвешь на Рождество.

Тогда все эти орхидеи все еще будут цвести.

Твоя «Каттлея тенеброза»: золотисто-коричневые лепестки и темно-пурпурные губы.

Твоя гибридная «Каттлея» с большими белыми лепестками и желтыми губами.

Губы.

Широко раскрывающиеся.

Твоя «Каттлейтония» («Розовое сокровище») в корзине с папоротниками, висящая под потолком оранжереи. Нет ничего прекраснее, не считая твоей Бабочки. Трехдюймовые цветки густо-розового цвета, в кистях по восемь-девять штук.

«Пафиопедилум» — растущий возле аппарата «Кул-Сел», в котором всегда циркулирует свежая и прохладная вода. Прозвище его — «Дамский тапочек»: на некоторых экземплярах светло-зеленые листья, на других — в крапинку; большие восковидные цветы кажутся искусственными. Дамский тапочек.

Твоя «Фрагмепедилум» («орхидея-башмачок») — единственная из всех, которая не напоминала о женщине. Она выглядела как старый китаец с длинными усами. Длинные шипы. Сумка вместо губ, по бокам два длинных в виде ленты лепестка. Тоже нуждается в «Кул-Сел». С нежными созданиями нужно обращаться грамотно, иначе они умрут. Прекрасные создания. Нужно знать, как ухаживать за красотой. Красоту нельзя оскорблять.

Он знал, что для нее значит ее красота.

Длинные рыжие волосы — хотя их уже нет. Полные чувственные губы, яркие, как кровь. Глаза такие же зеленые и загадочные, как листья «Фаланопсис шиллериана». Кожа белая, как цветы «Амабилис». Высокая красавица с прекрасной грудью и розовыми сосками, сверкающими ягодицами, длинными ногами, белыми бедрами, точеными икрами и стройными коленями.Ослепительная женщина — вся красная, белая и зеленая: зеленые глаза, рыжие волосы сверху, рыжие волосы внизу, красные губы, розовые губы, мягкая белая кожа, мягкие красные сапожки. Кошечка в сапожках. Вряд ли ей понравится стать уродиной.

Тебя иногда ослепляет твоя собственная красота, ты забыла, что она — от Бога. Он объяснит ей это. Так было и с орхидеями. Иногда нужно было больше уделять внимания тем из них, которые казались тебе некрасивыми, пока ты не узнал их получше. И тогда в них проявляется их подлинная суть. И несмотря на все свое уродство, они действительно становятся занимательны и прекрасны.

Может быть, и она не будет против того, чтобы стать уродливой.

Глава 7

Калуза растет и изменяется, но некоторые вещи остаются неизменными.

Например, среднегодовая температура составляет семьдесят три градуса по Фаренгейту. Это около двадцати трех градусов по Цельсию.

Среднегодовая норма осадков составляет пятьдесят дюймов.

В Калузе почти на тридцать пять миль тянутся белые песчаные пляжи.

Все это постоянные величины.

Все остальное изменялось с такой скоростью, что большинство горожан вспоминали о том, что было десять лет назад, как о «старых добрых временах», внушая себе, будто Калуза, когда они сюда переехали, была «маленькой рыбацкой деревушкой». В основном они приезжали из Иллинойса, Индианы и Огайо. Люди из Нью-Йорка, вроде Фрэнка Саммервилла, встречались редко. Калуза в штате Флорида была кусочком Среднего Запада, перенесенная к Мексиканскому заливу.

Ежегодно в Калузу стало приезжать все больше и больше людей.

Во время всеобщей переписи населения шесть лет назад в Калузе насчитывалось 48 800 человек. Сейчас их было чуть более пятидесяти трех тысяч. Население графства тогда составляло 202 тысячи, а сейчас 222 тысячи человек.

Рост.

Перемены.

Прогресс.

Преступность на подъеме.

В этом году, как сообщил Уоррен, она возросла на семнадцать процентов по сравнению с предыдущим годом.

«Связано с наркотиками», — говорили в полиции.

Пять лет назад достать пакетик героина можно было только по знакомству. Сейчас купить «крэк» можно было прямо не выходя с пляжа Уиспер-Кей.

Десять лет назад желтые страницы телефонного справочника Калузы не включали «эскорт-услуги». Сейчас в нем насчитывалось семь подобных фирм, одна из которых даже предлагала «значительную скидку».

«Падшие женщины хлынули из Майами», — говорили горожане. Пять лет назад в Калузе был только один ночной клуб с «топлес-шоу». Он назывался «Клуб клеверс». В прошлом году их было уже два, второй назывался «Сиськи вверх!». Третье заведение открылось в этом году. Оно получило название «Голая правда».

«Мы их все прикроем», — пообещал Скай Баннистер, прокурор штата.

В субботу вечером 13 декабря в растущем, меняющемся, прогрессирующем городе Калуза, штат Флорида…

…Джордж Тикнор и Моузли Джонс отправились в «Голую правду».

Мэтью и Сьюзен Хоуп пошли на «Бал Снежинок».

А Генри Карделла забрался в дом Маркхэма.

Она никому не открывала своего настоящего имени. Снималась под именем Констанс Реддинг. «Констанс» звучало как-то пуритански, вроде Черити или Фелисити, говорила она, что было довольно странно для актрисы, играющей женщин, которые трахаются как кошки. Вторая часть псевдонима указывала на ее огненно-рыжие волосы. Констанс Реддинг. Одному Богу известно, как ее звали на самом деле.

На съемках ее звали сначала Конни.

Потом ее стали звать Конни-Лингус.

На это она только встряхивала своими рыжими волосами и улыбалась.

После этого снова опускалась на Джейка.

Джейк — чернокожий парень, игравший Тома, сына мельника, который получил в наследство после смерти отца только Кошку. Она играла Кошку. Кошечку в сапожках. Современная версия все той же старой сказки. Его и в жизни звали Джейком, но фамилию придумала Пруденс Энн Маркхэм, «Ля Директрис», как они ее называли, если не называли ее «Отто» — в честь Отто Преминджера. Она выудила это имя со страниц «И восходит солнце» Хемингуэя. Это было похоже на шутку, поскольку Джейк в романе был импотентом, а Джейк в их фильме был ненасытным. В титрах смешно смотрелся бы Джейк Барнз.

После первой недели съемок все они напридумывали себе псевдонимы для титров будущего фильма. Оператор хотел, чтобы его называли Сеймуром Хейром. Помощник режиссера претендовал на имя Ван Хун Ло. Звукооператору хотелось, чтобы его звали «Куча Кокофф 1-й». «Ля Директрис» наложила на все эти клички вето. Она добивается, чтобы здесь были класс и стиль, — это она им так сказала. Сама она выбрала себе псевдоним Мартен Н. Прюдо — исходя из предположения, что мужчины не захотят смотреть порнофильм, поставленный женщиной. К тому же «Прюдо» звучало чисто по-французски, что подразумевало богатый сексуальный опыт и имело отношение к первоисточнику — сказке и ее автору, Шарлю Перро. Не все сказки написаны братьями Гримм.

Тик и Моуз сейчас очень жалели, что не узнали настоящей фамилии Конни и Джейка. Они сообразили, что Пруденс Энн Маркхэм, она же Мартен Н. Прюдо, была единственным человеком, знавшим их подлинные имена, поскольку еженедельно выписывала им чеки со счета «Прудент Компани», но вышло так, что ее уже нет в живых. Они не сомневались, что имя Джейк — подлинное, но как там дальше? А Констанс Реддинг, как всякий мог бы догадаться, — такая же кличка, как Конни-Лингус.

Они подумали, что в обычной жизни она была проституткой.

Если это не так, то где она смогла научиться всем этим штукам? Только увидеть ее в «деле» было то же самое, что провести месяц в китайском борделе. Она не могла не быть проституткой.

Поэтому они решили, что лучшим способом напасть на след рыжеволосой проститутки в славном городе Калузе будет обход местных «топлес-клубов».

Таковы были их соображения, которые привели их в «Голую правду» в 22.30 в ту субботнюю ночь.

В ту субботу в половине одиннадцатого вечера Мэтью и Сьюзен танцевали под оркестр, называющийся «Оливер Лейн и Золотые». «Золотыми» были четырнадцать музыкантов, специализировавшихся на исполнении мелодий сороковых годов, известных как «Золотая старина». Мэтью и Сьюзен танцевали под «Звездную пыль» в аранжировке Арти Шоу, хотя в оркестре Оливера Лейна не было партии скрипки.

Люди, каждый декабрь устраивающие «Бал Снежинок», не догадывались, что за последние десять лет в Калузе собралось множество молодых людей, для которых «Золотой стариной» были мелодии пятидесятых и даже шестидесятых годов. Когда «Оливер Лейн и Золотые» заиграли «Мне кажется, я слышал эту песню прежде», никто из этих юнцов прежде этой песни не слышал.

Жизнерадостные старички, которые организовали это ежегодное мероприятие в пользу Американского общества борьбы с раком, воображали, что все будут просто в экстазе от танцев под «Фалды фрака», «Я кричу тебе», или «Песнь Индии», или уж точно — под «Парад лосей», которые, если по совести сказать, никто из присутствующих, кроме Оливера Лейна и его «Золотых», не знал. Они уже исполнили все эти мелодии сегодня вечером и сейчас играли «Звездную пыль». Мэтью крепко прижал Сьюзен, а она подумала, что здесь собрались очень симпатичные и милые люди.

Все действительно выглядело мило и симпатично. Для этого случая был арендован большой бальный зал «Калуза Хайетт» (с видом на сверкающий Мексиканский залив, как говорилось в рекламе этого отеля в «Нью-Йоркер»), а активистки Садового общества Калузы впечатляюще его украсили. Рождественская елка размерами не меньше той, что вырастает в «Щелкунчике», красовалась во всем своем великолепии у дальней стены зеркального зала, отражаясь в мириадах сверкающих огней, дополненных несколькими зеркальными шарами, вертящимися над головами танцующих и отбрасывающими разноцветные блики на пол и окна, выходящие на Мексиканский залив. Залив не был сверкающим, а скорее темным и зловещим. Небо затянуто облаками, обещая дождь, нечастый в декабре. Но в зале все сияло и сверкало.

На столах, накрытых красными скатертями, среди зеленых салфеток стояли маленькие копии рождественской елки, предназначенные для благотворительного аукциона в пользу Американского общества борьбы с раком. Все мужчины были во фраках — многие из них взяты напрокат, а все женщины — в бальных платьях. Женщины помоложе, отдавая дань моде, были в платьях с длинными, до бедер, разрезами, с оголенными плечами и едва прикрытой грудью. Туалеты дам постарше — тех самых «божьих одуванчиков», что голосовали за оркестр Оливера Лейна, — в этом году поражали обилием декора, бисера, в основном из блесток. Жена Фрэнка — Леона, чья полная упругая грудь вызывала зависть у любого из этих молокососов, взращенных на рок-музыке, на Джанис Джоплин и Джимми Хендриксе, была одета в нечто напоминающее по цвету расплавленное серебро, отчего выглядела более обнаженной, чем была на самом деле. Она танцевала с тем самым судьей, который отказал Мэтью в его ходатайстве в прошлый четверг. Танцевала, кстати, буквально прильнув к старому мерзавцу. Более того, этот старый мерзавец держал свою руку на ее серебряной заднице.

— Не трогать, — произнесла девушка, сидящая в уголке с Тиком и Моузом, — читайте объявление: смотреть можно, трогать нельзя.

Она сказала это, когда Моуз положил руку на ее ляжку.

— Иначе нас уволят, — сказала она.

Ей не меньше двадцати пяти, подумал Тик. Не очень симпатичная блондинка, в наряде, который скорее всего не приветствовался бы на «Балу Снежинок» в другом конце города, потому что состоял исключительно из одного нижнего белья.

Тик пытался вспомнить, откуда пошло мнение, что женщина в белье выглядит более сексуально, чем женщина без белья. Кажется, из Франции. «Ля Директрис» одевала Конни в потрясающее белье. Такого разнообразия Тик никогда не встречал даже на страницах «Пентхауза». Конни выглядела очень сексуально во всем этом белье, но она выглядела бы не менее сексуально и в мешке для картошки. Конни была одной из тех, что в «деле» называются «натуральными».

На блондинке были черный пояс с резинками, черные чулки и черные трусики. Она была без лифчика. Если не считать голых сисек, она не смотрелась очень натуральной в своем белье, да и сексуальной ее нельзя было назвать. Она была чересчур накрашена и слишком легко одета, от нее несло дешевыми духами. Да и выглядела она значительно старше своих лет, более потасканно и изношенно. Словом, выглядела как шлюха.

Тик так и подумал о ней.

— И давно ты этим делом занимаешься? — спросил он.

— А ты что, из социальной службы? — спросила в свою очередь девушка. — Эй, послушай, я же сказала! — Это уже относилось к Моузу, рука которого снова оказалась на ее ляжке. Она сбросила его руку, словно это была грязная тряпка. — Люди прокурора шляются здесь каждый вечер. Скай Баннистер, слыхали такое имя?

— Нет, — ответил Тик.

— Это прокурор штата, — сказала она, — он прикроет нас в два счета, если решит, что здесь чего-нибудь такое происходит, хотя тут этого нет.

— Конечно нет, — согласился Тик, — как тебя зовут?

— Ким, — ответила она.

Тик подумал, что в Америке не меньше восьми миллионов девушек в «топлес-шоу» носят это имя.

— Ким, мы тут ищем одного человека, — сказал вдруг Моуз.

Нашел время. Моуз — болван хренов.

— Мне-то что? — спросила Ким. — А может, я и есть тот самый «один человек»?

— Нет, я хотел сказать…

— Он хотел сказать, — перебил Тик, — что одна из наших знакомых, возможно, работает в Калузе и нам очень хотелось бы ее найти.

— Вы что, легавые? — спросила Ким.

— Разве я похож на легавого? — оскорбился Тик.

Она посмотрела на него.

— Нет, но кто знает? Сейчас, бывает, легавые больше похожи на блатных, чем сами блатные.

— Мы — не легавые, — заверил ее Моуз.

Она посмотрела на Моуза.

— А кто вы?

— Знакомые девушки, которую хотим найти.

— Что за девушка?

— Рыженькая, — ответил Тик.

— Как ее зовут? У нас тут есть рыжие. Одна сейчас как раз танцует.

Они посмотрели на маленькую сцену, окруженную десятком накрытых столиков. На сцене коренастая рыжеволосая девушка сотрясала воздух своими обвисшими сиськами.

— Это не она, — сказал Тик, — та, что мы ищем, потрясающе красивая.

— Мне кажется, и Синди потрясно красива.

И еще восемь миллионов Синди, подумал Тик.

— Никто не собирался обидеть Синди, — сказал он, глядя на сцену, где девица, нагнувшись, почти касалась лысины какого-то парня, пускавшего слюни от восторга, — но та, что мы ищем, на самом деле необычайно красивая. Ты бы сразу со мной согласилась, если бы увидела ее.

— Мне кажется, я тоже необычайно красивая, — сказала Ким, встряхивая своими высветленными волосами.

— Да, конечно, без сомнения, — согласился Моуз, снова кладя руку на ее ляжку.

— Послушай, ты английский язык понимаешь? — сказала Ким, со злостью отшвыривая его руку. — Ну вот что, — обратилась она к Тику, принимая его за старшего, — вам я нужна или вы и дальше намерены вешать мне лапшу на уши про вашу обалденную рыжую девку, которую вы ищете?

— Нам нужно и то и другое, — ответил Тик.

— Чушь, — сказала Ким, — давайте поговорим обо мне. Там, у черного хода, стоит пикап, там на переднем сиденье очень удобно… Если вам нужно…

— Сколько ты берешь? — спросил Тик.

— Двадцать пять, — ответила она.

— Вот тебе двадцать пять, — сказал он, доставая бумажник и кладя на стол две десятки и пятерку, — только за то, чтобы ты просто посидела и поговорила с нами.

— Спасибо, — сказала она, засовывая банкноты за пояс, — но все равно это не значит, что ваш приятель может распускать руки. Я серьезно вам говорю: тут шляются люди прокурора, специально высматривающие что-нибудь этакое. Если вы платите за разговор, что ж, давайте поговорим, только недолго.

— Я понимаю, — сказал Тик.

— А ваш приятель понял?

Моуз же размышлял о том, как бы пойти в пикап первым, а тут сиди и беседуй. Еще он подумал, что Тик спустил двадцать пять баксов в сортир.

— Да, я все понял, — сказал он, — вот мои руки. Они здесь, на столе, о’кей?

— Вот тут их и держите, хорошо?

— Может быть, попозже мы все-таки сходим в пикап? — спросил Моуз с надеждой.

— Обязательно. Еще за четвертак, — ответила Ким, — а сейчас вы купили разговор, — она повернулась к Тику, — ну и говорите.

— Длинные рыжие волосы, — сказал Тик, — зеленые глаза. Ноги от ушей, сиськи вот такие. Не видела ее здесь?

— Прямо кинозвезда какая-то, — произнесла Ким.

— Она отзывалась на имя «Конни», — сказал Тик.

— Ясно, а чем она занимается? Работает?

— Возможно.

— Вы что, не знаете?

— Не точно.

— Зачем она вам понадобилась?

— А ты что, знаешь ее? Кого-нибудь напоминает тебе?

— Не совсем. Зачем она вам?

— Ты давно работаешь по этим клубам?

— Уже два года. Год проработала в «Клеверс», еще полгода в «Сиськах». Здесь лучше всего, доложу я вам. Так зачем она вам понадобилась?

— Встречала ее где-нибудь в таких местах?

— Судя по вашим описаниям, вряд ли она работает в «топлес-шоу». Это скорее всего «скаковая лошадка» — из тех, что работают на пляжах в Майами. Вы не искали ее в Майами?

— Мы достоверно знаем, что она в Калузе, — сказал Тик.

— Вы не обращались в службы «эскорт-услуг», если эта девушка, о которой вы говорите, действительно выглядит так, как вы рассказываете? Но все же зачем она вам?

Тик посмотрел на Моуза.

— Мы не ищейки, — сказал он Ким.

— А никто об этом и не говорит. Но вы ищете эту сногсшибательную рыжую девку. Мне просто интересно — зачем? Вы хотите с ней что-то сделать?

— Нет.

— Потому что если дело в этом, то я с вами прощаюсь.

— Ладно, я скажу тебе всю правду, — сказал Тик, — мы остались должны ей деньги.

— За что?

— Она сделала для нас одно дело.

— Какое?

— Она развлекала кое-каких бизнесменов. В Тампе.

— Что за бизнесмены?

— Мы занимаемся строительством, — сказал Тик, — нам понадобился участок земли, а эти двое парней владели им, и мы хотели заключить с ними сделку. А Конни помогла нам.

— Как она помогла вам? Вы же сказали, что не уверены в том, что она проститутка.

— Она развлекала их. Сходила с ними пообедать. Все, что сверх того, — это тайна только ее и священника.

— А как получилось, что вы задолжали ей денег?

— Она уехала на следующий день. С тех пор мы пытаемся ее разыскать.

— Сказки рассказываете? — спросила Ким. — Она уезжает, не получив гонорар? А вы ищете ее, чтобы заплатить? Бросьте, мистер!

— Говорю тебе истинную правду.

— Естественно. И много вы ей задолжали?

— Пять сотен.

— Час от часу не легче! У вас не завалялись еще какие-нибудь бизнесмены в Тампе? За пять сотен. Я приеду и буду развлекать их так, что они просто охренеют. Вот что, ребятки, — она поднялась из-за столика, — вы самое настоящее дерьмо. Я не знаю никакой шикарной рыжей Конни, а если бы и знала, то ни за что не сказала бы вам, потому что сразу поняла, что вы хотите сделать ей что-то плохое.

— А как насчет здоровенного черного амбала по имени Джейк? — спросил Моуз.

Ким посмотрела на него.

— Здоровенный, как арабский жеребец, — добавил Тик.

Ким повернулась к нему.

— Здоровенный, как арабский жеребец, — повторил Тик.

Тик заметил тень догадки, промелькнувшую в ее глазах.

— Садись, — приказал он.

Она подчинилась.

— Джейк, — сказал Тик.

— Так, значит, вы собирались отдать своей рыжей красотке пять сотен? — переспросила Ким. На ее лице появилось оценивающее выражение. Она почувствовала запах жареного, — это было больше, чем она могла заработать за месяц в своем пикапе. — Вам нужен Джейк? Я могу взять эти пять сотен вместо вашей рыжей.

— Давай за три.

— Нет, пять.

— А если окажется не тот Джейк, которого мы ищем?

— Вот что я вам скажу, — на ее лице появилась легкая усмешка, — он шести футов ростом, с плечами шириной со шкаф и яйцами как бильярдные шары. Похож на Сталлоне, только с черной мордой. У него штуковина, которая у девчонки до горла достает? Если это тот Джейк, что вам нужен, гоните сюда ваши денежки и мы поговорим.

— Четыре, — сказал Тик.

— Пять, — сказала Ким, — и побыстрее, а то я вижу — на том конце клиент заскучал.

Тик колебался.

Ким снова встала.

— До свидания, ребятки, — сказала она.

— Куда ты спешишь? — спросил Тик, снова доставая бумажник.

Скай Баннистер.

Соломенные волосы, небесно-голубые глаза, шесть футов и четыре или пять дюймов росту, тонкий и бледный, в черном вечернем костюме и черных лаковых туфлях, в дорогой рубашке с эмалевыми запонками и при красном галстуке.

Скай Баннистер, прокурор штата, собственной персоной, здесь, на «Балу Снежинок», пахнущий виски и изрядно поддатый.

— Артур сказал, что послал тебе запрос на алиби, — сказал он.

— Я получил его вчера утром, — ответил Мэтью.

Оливер Лейн и его «Золотые» играли «Сонную лагуну» Гарри Джеймса. Сьюзен танцевала с Фрэнком. На ней было красное платье. В ее темных волосах красовалось зеленое перо. Мэтью наблюдал, как это перо плывет над головами танцующих.

— Надеюсь, что у тебя есть что-нибудь, Мэтью, — произнес Баннистер.

Мэтью знал, что он надеется как раз на обратное.

— Потому что ты мне нравишься, честное слово, — добавил прокурор.

Налив себе еще вина из бутылки со стола Мэтью, он поднял стакан, отпил глоток и поставил его на место.

— Тяжелая у меня работа, — проговорил Баннистер.

«О Боже, — подумал Мэтью, — похоже, он решил толкнуть предвыборную речь».

— Она часто ссорит меня с людьми, которые мне нравятся и которых я уважаю. Вроде тебя, Мэтью. Ты мне нравишься, и я тебя уважаю. Хорошо помню время, когда ты и Мори Блум раскрутили того черного парня из Майами, забыл, как его звали…

— Ллойд Дэвис, — подсказал Мэтью.

— Вы тогда очень хитро добились от него признания — так что это совсем не выглядело ловушкой. Очень хитро. Занятное было дельце, очень занятное.

Дело, которое Блум до сих пор называет «Красавица и чудовище», но Мэтью всегда вспоминал о нем как о трагедии Джорджа Харпера. Это было давно. С тех пор много воды утекло. Тогда Баннистер был их союзником. Сейчас он был противником.

— Я тогда спросил тебя, — помнишь, Мэтью? — я спросил тебя: не собираешься ли ты специализироваться на уголовном процессе? Помнишь? А ты ответил — поправь меня, если я что-то путаю, — ты ответил: не особенно.

— Я помню.

— А я сказал, — ты меня поправь, если что, — я сказал: и не надо, у меня и так хватает трудностей с обвинением, — и кажется так, если я правильно запомнил.

— Да, так.

— И вот теперь ты вплотную занялся уголовным процессом, — продолжал Баннистер, отпив еще вина. — Ты защищаешь человека, который обвиняется в тяжком преступлении, Мэтью, в жестоком преступлении, и мой долг — отправить его на электрический стул. А я так тебя уважаю, Мэтью, — он покачал головой, — вот что в моей работе самое тяжелое.

— Не беспокойтесь, — сказал Мэтью, — вам не придется отправлять его на электрический стул.

Баннистер бросил на него не вполне трезвый, недовольный взгляд.

— Я надеюсь, что вам не придется, — повторил Мэтью.

— Эх, Мэтью, — произнес Баннистер, — старина Мэтью, — и положил руку ему на плечо, — я тоже очень на это надеюсь, честное слово. Ничто не сможет доставить мне большего удовлетворения, чем если ты докажешь, что мы совершили роковую ошибку, Мэтью, страшную ошибку. Это твое первое дело, я знаю, как ты должен стараться доказать, что твой клиент невиновен. — Он снова поднял стакан, при этом пролив вино на черный шелковый лацкан своего пиджака. — Но какого черта мы ведем здесь эти ненужные разговоры, Мэтью? Лучше выпьем за праздник, мир на земле и в человецех благоволение. О’кей, Мэтью? Тебе налить? — Он взял свободной рукой бутылку. — Все в порядке, Мэтью?

— Все в порядке.

Держа в одной руке бутылку, в другой стакан, Баннистер залил скатерть вином, прежде чем нашел наконец стакан Мэтью.

— Ну, давай, — сказал он, поставив бутылку на стол и поднимая свой стакан, — за правосудие!

«Болван», — подумал Мэтью.

— За правосудие, — сказал он и выпил.

Для человека, считавшегося опытным бизнесменом, Генри Карделла наделал много ошибок.

— Я не собираюсь заниматься счетами, — сказал он ей.

Это была его первая и самая большая ошибка.

— Мы разработали смету бюджета, — сказал он, — это сто семьдесят пять «кусков», включая вашу премию по завершении работы. Если вам удастся уложиться в меньшую сумму, что ж, купите себе новую машину. Я не желаю видеть счета, я не желаю знать, сколько вы платите вашим актерам или во сколько вам обойдется обработка пленки, — это ваше дело. Мое дело — требовать, чтобы фильм обошелся не дороже, чем я готов за него заплатить, и чтобы он был вовремя готов. Вы сказали, к Рождеству, — мне он и нужен к Рождеству. Если вы выйдете из бюджета или вам не удастся его вовремя закончить — неважно, по какой причине, — вы лишитесь своей премии в двадцать пять тысяч, а я заберу у вас все, что вы успели отснять и отдам кому-нибудь другому, пусть он заканчивает.

Второй его ошибкой было то, что он выписывал чеки на имя «Прудент Компани» еженедельно, на протяжении всей ее работы. Он решил, что это самый разумный и безопасный способ. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь из этих ребят из Майами смог проследить весь путь движения счетов за услуги лаборатории или всех прочих.

К Генри Карделле — если они только пронюхают, что он финансировал съемки порнофильма, — они вполне могут заявиться, чтобы разбить ему очки. «Прудент Компани» могла быть чем угодно, только не кинофирмой. По названию это больше походило на страховую компанию.

Кроме того, действовали законы об изготовлении порнографии, и ему не хотелось, чтобы какой-нибудь не в меру догадливый парень, работающий в лаборатории где-нибудь в Атланте или Нью-Йорке, просматривая эти грязные кадры, сказал себе: «Эге, да ведь все эти чеки пришли из Майами и подписаны они мистером Генри Карделлой, так что мне, может, стоит к нему наведаться и попросить у него какую-нибудь мелочишку, если он не хочет, чтобы весь мир узнал о том, что он нарушает статью 847 УК Флориды, предусматривающую до года тюрьмы и тысячу долларов штрафа». Пусть лучше этот тип разыскивает «Прудент Компани» или Пруденс Энн Маркхэм и наезжает на них. Генри не хотел, чтобы на него наезжали.

Итак, каждую пятницу чек на двадцать с чем-то тысяч долларов отправлялся на имя «Прудент Компани», на почтовый адрес в Калузе.

Если она действительно такая честная, как он о ней думал, — еще бы! ведь она похожа на жену священника, — то она должна была оплачивать съемки и все текущие расходы из денег, получаемых по этим чекам. Через пять недель и три дня эти расходы составили сто пять тысяч баксов. Еще до того, как ее убили, он собирался оплатить лабораторные работы. Это составило бы еще сорок пять тысяч, и хорошо, что он не успел их ей перевести. Всего это было бы сто пятьдесят тысяч — ровно столько, на сколько он и рассчитывал с самого начала. Плюс двадцать пять тысяч в виде премии по сдаче фильма. Оплаченные чеки вернулись к нему в Майами:

«Только для депозита».

«Прудент Компани».

Пруденс Энн Маркхэм.

«Президент».

Плюс штамп банка на обороте каждого чека:

«Калуза Ферст Нейшнл Бэнк».

Калуза, Флорида.

К оплате любому банку.

Значит, чеки были зачислены на депозит.

И — полагаясь на ее честность, что он вынужден был делать, — тогда его еженедельные чеки покрывали чеки, которые она еженедельно выписывала со счета «Прудент Компани» людям, работавшим на нее. Он не знал, кто были эти люди, но, возможно, кто-то из них знал, что Пруденс Энн Маркхэм сделала с этим чертовым фильмом. Может быть, негатив все еще где-нибудь в лаборатории? Но в какой? Хранила ли она рабочие материалы в абонированном банковском сейфе в «Калуза Ферст»? Или в другом банке? Или на дне колодца? Где они, черт побери?

Единственное, в чем он сомневался, так это в том, что они у нее дома.

Иначе их там обнаружила бы полиция, а в газетах или по телевидению непременно упомянули бы о том, что в доме убитой женщины-режиссера обнаружен порнофильм. Нет, фильма в ее доме не было, но он решил забраться туда совсем по другим мотивам.

Он решил забраться в дом из-за ее чеков, чековых книжек, банковских квитанций или других документов, которые могли там быть.

Он не предполагал, что полиция может изъять бумаги, связанные с финансовой деятельностью. Зачем им нужна такая ерунда? У них уже есть ее муж-дубина.

Но если чеки, чековые книжки или банковские квитанции находятся в доме… И если он сможет их отыскать…

Тогда он узнает имена.

Так, в 23.45 в тот субботний вечер, как раз когда на «Балу Снежинок» началась аукционная распродажа елочных украшений, он поехал на Помпано-Уэй, 1143.

Бельма Мейсон смотрела телевизор, когда услышала какой-то звон.

Она смотрела старый фильм, начавшийся в полночь. Бельма любила мистику, а это как раз был фильм ужасов. Или что-то в этом роде, потому что вначале были громы и молнии. Снаружи тоже были гром и молния. Дождь еще не начался, но все шло к этому. Сразу за последним раскатом грома она услышала звук — не то из телевизора, не то с улицы.

У Вельмы был отличный слух.

Поднявшись с кресла, она подошла к застекленной двери в задней части дома. Деревья на улице сотрясались от ветра. Прикрыв руками глаза от света, она вглядывалась в темноту. Потом снова услышала этот звук. Теперь она узнала его: это был звук разбиваемого стекла.

«Нет, только не это», — подумала она. Подойдя к окну, снова прикрывшись от света, она опять посмотрела туда. В доме Маркхэмов было темно. Ни огонька. Она продолжала наблюдать.

Оскар Рэддисон справлял нужду в туалете, когда услышал звук. Он лег спать в девять, и это был его первый визит в туалет. Он знал, что ему предстоит снова отправиться туда в два часа ночи, а затем в пять. По его ночным посещениям туалета можно было сверять часы.

Он выглянул из окна туалета.

Ни зги не видно, темно как в могиле, только деревья шумят на ветру. Сверкнувшая молния осветила задний двор его дома и соседний дом Маркхэмов. Ничего, только раскаты. Затем полил дождь. Оскар вернулся в постель.

Разбивая стекло в южной части дома Маркхэмов, Генри порезал руку. Обмотав ее носовым платком, который сразу же намок от крови, он попробовал разыскать полотенце или что-нибудь в этом духе. Он не хотел пока включать фонарик. Вернее, это был тяжелый спецфонарь, которым он воспользовался, чтобы разбить стекло, но все равно умудрился каким-то образом порезаться.

Он стоял в темноте, низкорослый крепыш в синих брюках, синей футболке, синей ветровке, синих носках и синих же кроссовках. В темноте его глаза поблескивали из-под очков. Было так темно, что он даже не знал, в какой комнате находится.

Со всех сторон что-то тикало, словно он находился внутри мины с часовым механизмом.

Он ожидал, что она сейчас взорвется или произойдет что-то подобное.

В соседнем доме Вельма, стоя у окна, выходящего на северную сторону дома Маркхэмов, наблюдала за происходящим.

Возможно, все же ей показалось.

В эту ночь можно было услышать много разнообразных звуков. Даже тихой ночью еноты производят столько шума, что кажется, будто это ведьмы скачут на помеле. Иногда вы можете услышать животных, которых не видите, издающих в темноте какие-то странные звуки. Еще одна вспышка молнии, совсем близко от дома. Она отпрянула от окна вместе с раскатом грома. На улице хлестал ливень. Она уже не слышала ничего, кроме шума дождя, хлеставшего по земле и пальмовым листьям. Иногда по ночам пальмовые крысы тоже издают странные звуки.

Она снова приблизилась к стеклу.

Снова ничего, кроме кромешной тьмы.

Позади нее с экрана телевизора кто-то произнес: «Мне не нравится, как это выглядит».

Она продолжала наблюдать.

Его глаза начали адаптироваться к темноте. Зрачки расширились. Предметы стали обретать очертания. Стул. Письменный стол. Стены. На стенах часы. Сотни часов. Все разновидности. И все тикают. В стене напротив окна — проем. Должно быть, дверь. Он не включал фонарь. Было и так хорошо видно. Достаточно для того, чтобы разглядеть, что на платке, обернутом вокруг его правой руки, уже не осталось ни одного светлого места. Позади него ветер и дождь хлестали в разбитое стекло, заставляя шторы трепыхаться, словно птицы в силках. Он осторожно пересек комнату и вошел в дверь.

Здесь была гостиная. Это он понял по дивану и креслам. Раздвижные двери, освещаемые вспышками молний, вели на задний двор. Он вздрогнул от удара грома. Очередная вспышка осветила кухню позади гостиной. На кухне должно быть какое-нибудь полотенце. Или хотя бы тряпка. Или бумажные салфетки. Что-нибудь. Он направился было в сторону кухни, но обо что-то споткнулся — какой-то пуфик, черт бы его побрал! Что-то низкое, он ушиб об него колено, чуть не растянувшись и едва удерживая равновесие.

— А, чтоб тебя! — выругался он, поднимая фонарь и потирая левой рукой ушибленную ногу.

— Где уверенность, что ты снова меня не обманешь? — прошептала Сьюзен.

Разговор происходил в спальне Мэтью, в постели. Дождь хлестал по окнам и барабанил по крыше. Она уткнулась в его плечо. Они только что занимались любовью. Постель была теплой, теплым было и его тело — ей всегда нравилось в нем то, что в постели он был горячим, как печка. Когда-то в прошлом, когда они только что поженились, она всегда в холодные ночи прижималась к нему и согревала стынущие ноги, а он никогда не отодвигался от нее, всегда позволяя ей поджариваться на огне своего тела.

— Потому что, если это случится, Мэтью…

Она глубоко вздохнула, теснее прижавшись к этому человеку, которого знала очень давно, или ей так казалось до той самой ночи, когда она обнаружила, что у него есть другая женщина. Узнала ли она его сейчас? Она заметила, что он ей не ответил.

— Ну, что? — еле слышно спросила она. — Снова меня обманешь?

— Нет, — ответил он, — никогда.

Вот подходящий ответ. Нужно быть дураком, чтобы ответить иначе. Некоторое время она молчала, прислушиваясь к шуму дождя. Затем спросила:

— Как ты думаешь, у Леоны кто-то есть?

— Что? — не понял он.

— У Леоны. Я думаю, что у нее кто-то есть.

— Нет.

— Или она ищет себе кого-то.

— Нет, я так не думаю.

— Она одевается как женщина, подающая сигнал.

— Она всегда так одевалась.

— У нее, по-моему, хорошая фигура.

— Да, конечно.

— Ах, ты заметил?

— Заметил.

Сьюзен снова некоторое время молчала. Дождь барабанил по крыше. Гром и молнии прекратились, звуки дождя создавали в спальне атмосферу уюта и безопасности.

— Ты мог бы переспать с Леоной? — спросила она. — Если бы подвернулась такая возможность?

— Конечно нет.

— Я имею в виду, если бы она в один прекрасный вечер пришла к тебе и сказала: «Мэтью, я всегда тебя хочу…»

— Она меня не хочет.

— Я сказала «если бы». Ты бы переспал с ней?

— Нет.

— А почему? Только потому, что Фрэнк — твой партнер?

— Да. И еще потому… В общем, просто — нет.

— Мне кажется, она ищет, с кем бы переспать.

— Только не со мной, — сказал Мэтью.

— Ну, с кем-нибудь.

— Надеюсь, это не так. Это убило бы Фрэнка.

— Меня тоже, — сказала Сьюзен, — если бы ты с ней переспал.

Она с трудом различала его в темноте.

Она сидела съежившись в углу комнаты. Комната была сырой и холодной, пропахшей ее испражнениями. Клоки рыжих волос разной длины торчали во все стороны на ее голове. Он побрил ее и снизу. Она сидела — замерзшая, голая и остриженная, со связанными руками и ногами. Он так и не снял путы. Скомкав тряпку, он засунул ее ей в рот, плотно заклеив липкой лентой. Последний раз он покормил ее два дня назад, с тех пор она ничего не ела. Она подумала, что он собирается уморить ее голодом.

— У тебя есть ответ? — спросил он. — Насчет того, смогу ли я когда-нибудь снова стать в тебе уверен?

Она кивнула.

— Значит, есть?

Она снова кивнула.

— Ты хочешь сказать мне об этом? Потому что мне кажется, у меня есть собственный ответ, но приятней услышать твои соображения.

Он подошел, обогнув генератор, и встал над ней. Она старалась не показывать, что испугана, хотя ей действительно было страшно. Она пыталась не забиваться в угол, но непроизвольно сделала это.

— Я не хочу делать тебе больно, отклеивая ленту, — сказал он, — ведь это больно, правда? — Он улыбнулся и полез в задний карман своих джинсов. Что-то мелькнуло в его правой руке, она уставилась в темноту, пытаясь разглядеть, что это…

Садовые ножницы.

Он подсунул один конец ножниц под ленту. Она почувствовала холод лезвий на затылке. Он щелкнул ножницами. Лента треснула. Он оторвал ее от лица и губ.

— Выплюнь. — Он подставил руку.

Она выплюнула тряпку.

— Хорошая девочка, — сказал он.

Во рту у нее пересохло, в нем стоял вкус тряпки.

— Теперь ты хочешь сказать мне, — спросил он, — как я смогу быть в тебе уверен?

— Ты можешь быть уверен во мне, — ответила она. Во рту появилась наконец слюна. Она облизнула губы.

— Ну, как, Кошечка? Я ведь и раньше думал, что могу быть в тебе уверен, ты же знаешь.

— Да, но теперь все будет по-другому.

— Потому что у тебя больше нет волос, ты хочешь сказать? Потому что мужики теперь больше не будут считать тебя красавицей?

— Но мои волосы…

— Твои волосы снова отрастут, да?

— Если только ты… если не…

— Значит, ты не хочешь остаток жизни проходить без волос, так?

— Нет, но…

— Тогда как я могу доверять тебе, если снова позволю отрастить волосы?

— Ты можешь доверять мне.

— Каким образом, Кошечка?

— Пожалуйста, не называй меня так.

— Ах, тебе не нравится это имя? Я думал, ты любишь, когда тебя так называют. Тебе, кажется, это имя нравилось?

— Нет, никогда.

— А по-моему, нравилось.

— Нет, неправда.

— Да брось ты, я тебе не верю, Кошечка.

— Послушай…

— Да?

— Если ты… если ты только позволишь мне…

— Да?

— Если ты выпустишь меня отсюда…

— Да?

— Я обещаю тебе, что ты об этом никогда не пожалеешь.

— Я все равно не верю тебе, Кошечка.

— Я обещаю.

— Нет, я все равно тебе не верю.

— Пожалуйста, поверь мне. Я никогда…

— Нет, я думаю, что моя идея лучше, Кошечка.

— К-к-какая идея?

— Как сделаться уверенным в том, что ты меня больше не проведешь.

— Я не сделаю этого, обещаю.

— Да, я знаю, что ты этого не сделаешь никогда.

— Честное слово, я не…

— Да?

— Я усвоила урок, честно!

— Да ну? Ты хочешь сказать, что отныне будешь хорошей девочкой?

— Да.

— Скажи это. Скажи, что будешь хорошей девочкой.

— Я буду хорошей девочкой.

— Отныне и во веки веков.

— Отныне и во веки веков. Навсегда, Я обещаю.

— Я знаю, — сказал он, — ты хочешь быть хорошей девочкой навсегда, Кошечка. И я хочу быть в этом уверен.

Он снова улыбнулся и подошел ближе.

— Хочешь, чтобы я разрезал твои веревки?

— Да, — ответила она. Ее сердце громко колотилось. Может быть, может быть…

— Вот этими самыми ножницами?

— Да, пожалуйста, разрежь мои веревки!

— Они достаточно острые, чтобы разрезать веревки, это уж точно.

— Тогда сделай это!

— Не беспокойся, я это сделаю, — сказал он, раскрывая ножницы.

Вельма увидела свет на втором этаже дома Маркхэмов.

Наверху были две спальни. Когда Прю была жива, она использовала меньшую под кабинет. У Карлтона внизу была своя небольшая комнатка, где он возился с часами. Часы были на всех стенах. Он нянчился с ними, оставляя у себя, и только убедившись в том, что они показывают точное время, относил в свой магазин.

У него, должно быть, фонарик, судя по тому, как прыгает лучик света.

Она сначала подумала, что это полиция. Полиция уже давно сюда не заглядывала. Может, им что-то понадобилось? Тогда почему бы им не включить свет? Зачем бродить в потемках?

Лучик света замер.

В той комнате, которую Прю использовала в качестве кабинета.

Снова двинулся. Снова остановился.

Это не мог быть Карлтон, снова забравшийся в свой собственный дом, потому что он находится в тюрьме, где ему и место. Возможно, это полиция. А быть может, она ошиблась в тот вечер, когда решила, что увидела Карлтона, разбивающего стекло в кухонной двери. Вдруг это был кто-то другой, кто явился снова, чтобы найти то, что не нашел в прошлый раз? Дело легче легкого — дом пустой, жена убита, муж в тюрьме…

Нет, она в тот вечер не могла ошибиться. Это точно был Карлтон.

Тогда кто же там сейчас?

Решив немедленно вызвать полицию, она набрала 9–11. Но к этому моменту Генри Карделла уже нашел то, что искал, и спускался по лестнице к парадной двери.

— Потому что… если бы я могла быть абсолютно уверена в тебе, — сказана Сьюзен, — тогда я знала бы, что сказать Джоанне, когда она приедет на следующей неделе.

— Да ничего не нужно ей говорить, — возразил Мэтью, — ей совсем не нужно знать, что мы…

— Но она все равно узнает, — сказала Сьюзен, — я хочу сказать, что она всегда узнает, что вокруг нее что-то изменилось, она знала это еще до того, как уехала в школу.

— Да, она знала это. Но мы не должны объяснять.

— Но она спросит. Ты же знаешь Джоанну. Я до смерти люблю ее, но она самая болтливая девчонка из всех, кого я знаю.

— Да, пожалуй.

— Вот именно. Но дело в том, что… если бы я знала, к чему мы идем, Мэтью?

— Я и сам не знаю.

— И я тоже. Я хочу сказать… мы поженимся снова или что-то другое?

— Я не знаю.

— И я тоже.

Она надолго замолчала. Потом спросила:

— Ты любишь меня, Мэтью?

— Да, — ответил он, — я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, — сказала она и чуть было не добавила: «Но я так боюсь». Потому что ей было доподлинно известно, что самыми дорогими и самыми дешевыми в английском языке всегда были слова: «Я люблю тебя».

Выскочив через парадную дверь, он под дождем побежал к машине, припаркованной немного выше по улице, прижимая к груди коричневую папку. В ней были все ее чеки, все чековые книжки и банковские квитанции — настоящая золотая жила.

Он завел машину и поехал в сторону мотеля. На пересечении с федеральным шоссе № 41 он проехал мимо полицейской машины, двигавшейся навстречу. Красные габаритные огни растаяли в зеркале заднего обзора.

Его рука под кухонным полотенцем, которым он ее обмотал, сильно кровоточила.

Кровь сочилась через коричневый бумажный мешок. Он шел под дождем, таща мешок к озеру.

Надо быть осторожнее возле озера. В прошлом году аллигаторы сожрали здесь двух собак.

Он немного постоял под дождем на берегу.

Подождал.

Увидел, как один из аллигаторов скользнул с берега в воду.

Швырнул мешок как можно дальше.

Увидел, как аллигатор направился туда, где мешок ушел под воду.

Увидел, как аллигатор скрылся под водой.

После этого он вернулся домой, чтобы еще раз посмотреть фильм.

Глава 8

В понедельник 15 декабря во второй половине дня Уоррен и Мэтью обедали в японском ресторане на Мэйн-стрит. Ресторан назывался «Цветы сакуры», хозяина звали Тадаси Имура. Имура был одним из тридцати четырех японцев, проживающих в графстве Калуза. Сыну Имуры было девять лет, и никто не знал его настоящего имени, его звали «Несчастным случаем», потому что считали, будто он утопил в ванне свою шестилетнюю сестренку. Или позволил ей утонуть. Был большой шум, крупное полицейское расследование. Скай Баннистер лез из кожи вон, чтобы повесить на ребенка убийство, хотя и непредумышленное. Дело не выгорело. Несчастный случай. Девять лет. Вонон — носится с беззаботным видом в развевающемся кимоно и синих джинсах.

Уоррен и Мэтью сидели в одних носках за низеньким столиком, колени у подбородка, ели овощную темпуру, запивая ее сакэ, которое, они надеялись, «Несчастный случай» не сумел отравить. Уоррен рассказывал Мэтью о субботнем взломе в доме Маркхэмов. «Несчастный случай» вертелся тут же, словно собираясь получить чаевые за будущую криминальную деятельность.

— Знакомые из полицейского участка, — сказал Уоррен, — говорят, что там все было в крови. Они предполагают, что взломщик порезался, когда лез в дом, и наследил.

— Как он туда проник? — спросил Мэтью.

— Через окно нежилой комнаты на первом этаже. Маркхэм использовал ее как часовую мастерскую.

— Грабитель забрался из-за этого?

— Думаешь, из-за часов? Кто знает. Маркхэм в тюрьме, и никто его ни о чем не спрашивал. Они стараются не поднимать шума, чтобы это новое ограбление не бросило тень на то, старое, которое, как они считают, совершил Маркхэм. Насколько я понял, они не думают, что целью ограбления были часы. Слишком много этих дорогих штуковин осталось висеть на стенах. Никто, конечно, не возьмется утверждать, что наркоман сможет отличить дорогие часы от своей задницы.

— Они думают, что это был наркоман?

— Это основная версия, но парень, с которым я разговаривал, сказал, что это непохоже на обычное для наркоманов ограбление. Например, украшения Прю остались в спальне наверху, и еще много разных безделушек, которые наркоман сразу прихватил бы.

— Тогда зачем он залез?

— Кровавые следы ведут вверх по лестнице во вторую спальню, которую Прю использовала как кабинет. Ящики во всех столах были открыты, папки и бумаги разбросаны по полу.

— Там есть сейф?

— Нет. Во всяком случае, насколько мне известно, а что? О чем ты думаешь?

— Может быть, он искал фильм, над которым она работала.

— О том, есть ли фильм в этом доме, могла знать только сама Прю и, возможно, Маркхэм.

— Мне лучше еще раз поговорить с Маркхэмом, спросить у него, что она там хранила.

— Еще можешь спросить, какой вообще чертовщиной она занималась. И с кем.

— Я уже это сделал. Он знает только, что был какой-то фильм.

— Тебе не кажется это немного странным?

— Нет, если верить парню из студии «Энвил». Он сказал мне то же самое. Очень скрытна в отношении своей работы.

— Может быть, она была шпионкой, — предположил Уоррен, усмехнувшись.

— Может быть, — ответил Мэтью, — если я тебе понадоблюсь, я поехал в тюрьму. А позже заскочу в контору к Хэггерти. Хочу увидеть его физиономию, когда принесу ему ходатайство об ознакомлении с полицейским донесением.

— Да, да, — сказал Уоррен, — потому что, если даже этот парень украл всего лишь рулон туалетной бумаги, то это уже второе ограбление, и, судя по всему, там был тот же тип, что и в первый раз.

— Узнать бы, что ему там понадобилось, — сказал Мэтью.

Чековые книжки.

Банковские квитанции.

И аннулированные чеки.

Разбросанные по столу в комнате Генри в мотеле.

Общий банковский счет Маркхэмов — тут нет ничего такого, что могло бы быть ему полезным: чеки, выписанные ею на электрическую компанию Флориды, телефонную компанию, за уборку мусора, на счета «Виза» и «Мастеркард», на магазины и лавки по всему городу — обычный бумажный «хвост» деловой семьи.

Его интересовала «Прудент Компани».

Квитанции банка по этому счету свидетельствовали, что чеки, которые он ей присылал, поступали на депозит еженедельно, как часы; но он уже знал это по аннулированным чекам, вернувшимся к нему через его банк. Он хотел знать, какие чеки выписывала она, особенно его интересовали чеки, которые могли дать в руки ниточку, ведущую к фильму.

Он нашел множество чеков, выписанных на компанию под названием «Текно-Индастриэл Лэбз» в Нью-Йорке. Резонно было предположить, что это именно та лаборатория, которой пользовалась Прю. Он не думал, что она выбрала такую дальнюю лабораторию из предосторожности. Ее выбор объяснялся высокими требованиями к качеству. На это нельзя рассчитывать в здешних краях. Она знала, конечно, что съемки порнофильма в штате Флорида, как, впрочем, и в любом другом штате, являлись нарушением закона. Лаборатория в Нью-Йорке, обрабатывая ее фильм, нарушала законы своего штата точно так же, как нарушала законы штата Флорида.

Перед тем как решиться на свое предприятие, Генри внимательно изучил все положения статьи 847 Уголовного кодекса Флориды. Она гласила, что лицо считается виновным в судебно наказуемом проступке первой степени, если оно «имеет во владении, на хранении или в распоряжении с намерением продажи, сдачи внаем, показа, представления или рекламирования какие-либо непристойные, возбуждающие, неприличные или садомазохистские книги, журналы, периодические издания, тексты, газеты, комиксы, рассказы, другие рукописные или печатные тексты, рисунки, фотографии, фильмы и т. п.». Проступок первой степени наказывается тюремным заключением на срок до одного года и штрафом в одну тысячу долларов. Все это мелочи, когда светит возможность крупно поживиться. Мелочи, когда вступает в действие специальное положение: обязанность государства доказать, является ли на самом деле рассматриваемый материал непристойным с точки зрения закона.

Пунктом 7 статьи 847 Уголовного кодекса Флориды выдвигались следующие критерии:

«Согласно принятым общественным нормам, материал является непристойным в случае, если:

а) он взывает к низменным интересам, которыми являются постыдный или нездоровый интерес к обнажению, сексу или испражнениям;

б) он грубо попирает общественные нормы ценностей;

в) кроме того, он в значительной степени преступает традиционные границы обнаженности в демонстрации подобных сцен».

Подобное определение можно применить к двум третям обычных фильмов, демонстрирующихся в любом американском кинотеатре.

Вот почему Генри решил сделать ставку на рискованную карьеру продюсера порнографических, но высококлассных фильмов. Пусть сначала попробуют поймать его — а это будет нелегко, так как он хорошо замел все следы. Затем пусть предъявят ему обвинение, если до этого дойдет дело. А уж потом, если совсем не повезет, пусть попробуют доказать, что фильм был порнографическим.

Он набрал 1–212–555–1212 и узнал номер «Текно-Индастриэл Лэбз» в Нью-Йорке. Мысленно порепетировав минуты две, он набрал номер, который ему сообщили в справочной.

— «Текно», — ответил женский голос.

— Алло, это Харолд Гордон, бухгалтер «Прудент Компани» в Калузе, штат Флорида.

— Да, сэр?

— Могу я поговорить с кем-нибудь из ваших служащих?

— Минуточку.

Генри подождал.

— Алло? — сказал мужской голос.

— Это Харолд Гордон, — представился Генри, — бухгалтер «Прудент Компани» в Калузе, штат Флорида. С кем я разговариваю?

— Руди, — ответил мужчина.

— А как ваша фамилия?

— Холлман. Как, вы сказали, вас зовут?

— Харолд Гордон, бухгалтер «Прудент Компани».

— Слушаю вас, мистер Гордон.

— Я закрываю наши книги расходов за год, сейчас как раз занимаюсь чеками, которые Пруденс Энн Маркхэм выписала на вашу фирму.

— И что?

— И я решил, что именно вы сможете помочь мне разобраться с некоторыми из них.

— Каким образом?

— Я пытаюсь разобраться… У вас есть пара минут?

— Да, пожалуй.

— Миссис Маркхэм была немного рассеянна при указании того, за какие услуги выписывала чеки…

— Ну, — произнес Холлман.

— Например, я думаю, что большинство этих чеков были выписаны за обработку пленки и накладные расходы.

— Да, включая наши расходы на пересылку.

— Да, это, должно быть, те чеки, которые она выписывала в октябре и в начале ноября.

— Ага.

— Вы можете сказать мне, мистер Холлман, ей посылали готовые отпечатки?

— Не думаю, — ответил Холлман, — фильм еще не был закончен. Я знаю, что она еще продолжала работать над ним, когда затребовала назад негативы. А что? Она решила связаться с другой лабораторией?

— Извините, а что вы имеете в виду?

— Работу, которая понадобится ей в дальнейшем.

— Я пока не… она не была удовлетворена работой, которую вы…

— Да, когда затребовала назад непроявленные негативы.

— Что-что?

— Негативы.

— Она попросила вернуть их ей?

— Да, сэр.

— Назад во Флориду? И вы ей выслали?

— Негативы? Да, сэр. Я тоже удивился. Я думал, мы хорошо справляемся со своей работой. Я надеялся, что мы доведем этот фильм до конца. А она отвалила. И я спрашиваю себя: в чем дело? Негативы — вещь нежная, даже пылинка может их поцарапать. Я не знаю, почему она решила, что у нее они будут в большей сохранности, чем в лаборатории. У нас — помещение с искусственным климатом. Единственное, что я могу предположить, — это то, что она решила обратиться в другую лабораторию. Как бы то ни было, мы вернули ей негативы. Ничего себе клиентка, да?

— По почте?

— Нет, сэр, со специальным курьером. Мы серьезно относимся к негативам. Я хотел быть уверен, что она получила их в целости и сохранности.

— И сделали это?

— Да, сэр.

— Когда они были доставлены?

— Я могу уточнить, если это вам необходимо, — сказал Холлман.

— Да, пожалуйста.

— Подождите.

Генри ждал. Он слышал бумажный шорох на другом конце провода. Наконец услышал голос Холлмана.

— Они были отправлены со специальным курьером семнадцатого ноября. Мы представили счет за авиабилеты и прочее, у вас должен быть погашенный чек.

— Да, я… да, конечно, есть, — заверил Генри, — на какой адрес вы их отправили?

— Помпано-Уэй, 1143, — ответил Холлман, — Калуза, Флорида.

Это ее дом, подумал Генри.

— Мистер Холлман, — сказал он, — когда вы говорите, что она могла обратиться в другую лабораторию…

— Да, только это мне и могло прийти в голову. Люди обычно предпочитают хранить свои негативы здесь, после того как получат отпечатки. А она внезапно потребовала их вернуть. Я сразу подумал о другой лаборатории, а что еще? Магнитофонные записи тоже. Она их тоже потребовала вернуть.

— Что вы имеете в виду?

— Звукозаписи. Она потребовала, чтобы и их вернули.

— И вы вернули?

— Конечно.

— С курьером?

— Да, в той же упаковке.

— На тот же адрес?

— Да, сэр.

— Тогда у вас ничего не осталось?

— Ни хрена, — ответил Холлман, — все в ее теплых ручках.

— А вы не представляете, что это может быть за лаборатория? В которую она могла обратиться?

— Нет.

— Понятно, — сказал Генри, — понятно.

Он замолчал, не зная, что сказать. Он чувствовал себя так, словно ему нанесли удар под дых.

— Ну… — наконец произнес он, — тогда эти чеки, которые здесь у меня, они полностью оплачены? Больше задолженности нет?

— Все в порядке, — ответил Холлман.

— Ну, хорошо, большое спасибо, сэр, — сказал Генри.

— Когда вы увидите ее, передайте, что, по-моему, она совершила большую ошибку, — сказал Холлман и повесил трубку.

— Мать твою! — выругался Генри и, швырнув трубку, снова стал рыться в чеках.

В тот понедельник Тик и Моуз получили первую настоящую наводку на Джейка Барнза.

Вечером в субботу Ким — девица в черном нижнем белье из «Голой правды» — сказала им, что его настоящее имя Джейк Делани, в чем они сразу же усомнились, потому что «Делани» ирландская фамилия, а «их» Джейк был черным как ночь. Более того, он жил не в Ньютауне, как большинство калузских чернокожих, а на Фэтбэк-Кей, где проживали в основном белые.

Тик начал думать, что спустил пять сотен в сортир.

Ким продолжала объяснять, что тетка Джейка замужем за белым по имени Фред Делани и что они воспитали Джейка, после того как его мамаша кинулась в Нью-Йорк на поиски человека, бросившего ее с пузом. Но не того, что бросил ее с Джейком, а другого человека. Джейку было в то время десять лет, он был симпатичным мальчиком и никогда больше не увидел своей матери. Никогда он также не узнал, кого мать носила в своем чреве, когда сбежала. Тетка со своим белым мужем взяли его к себе и дали свою фамилию — Делани. Ким не могла вспомнить его настоящей фамилии или как его назвали при рождении, потому что люди обычно считают, что только имя, данное при рождении, — подлинное, даже если они сменили его в законном порядке в двенадцать лет, а сейчас им все восемьдесят.

В Америке так просто сменить имя, сказала Ким, явно довольная собой, потому что сама сменила свое имя на Ким Арден два года назад, хотя люди продолжали называть ее Мэри Андроссини, как она была названа при рождении. Но теперь оно не считалось ее подлинным именем, и у нее было решение суда, подтверждающее это. Впрочем, все это сплошная фигня, сказала она.

Тик с еще большей уверенностью подумал, что его пять сотен баксов не принесут ничего, кроме долгого пустого трепа.

Как бы то ни было…

Дело было в том, что…

Джейк жил в доме на Фэтбэк-Кей, потому что служил шофером у богатой пары, наезжающей сюда из Чикаго в период с января по май, а остальное время он присматривал за домом, а заодно и за множеством похотливых белых девочек, которых он раскладывал на королевской постели в спальне на втором этаже с видом на залив, и проделывал с ними такое, о чем они даже и мечтать не могли, потому что он был зверски сексуален, этот Джейк Делани. Он мог заполучить любую девушку на пляже — белую, черную, серо-буро-малиновую, он был чертовски талантливым! Ким, потупив глазки, призналась, что и сама поддалась на чары Джейка, вот почему она так много о нем знает. Джейк был не только великолепным любовником, но и вообще очень общительным и разговорчивым парнем.

Это случилось во время одного из их свиданий где-то на пляже, когда Джейк упомянул, что собирается сняться в главной роли в фильме, который должны снимать прямо здесь, в доме чикагской парочки на Фэтбэк-Кей. Тик и Моуз хорошо знали этот дом, они больше месяца тискали в нем разное дерьмо. Они только не знали, что именно Джейк является смотрителем дома. Они думали, что Прю арендовала его у каких-нибудь своих знакомых. Многие жаждут увидеть свой дом в кино, пусть даже в порно. Это для них все равно что попасть в «Сельскохозяйственный дайджест». Этот самый дом находился довольно далеко и от пляжа, и от основной трассы. Туда можно было привезти всю съемочную группу «Унесенных ветром», и никто бы ничего не заметил. Замечательное место для того, чем они собирались заняться. Они использовали все комнаты в доме. Снимали в основном дневные интерьеры, не считая нескольких сцен, где Конни с Джейком занимались сексом в океане. Значит, Джейк мог быть тем человеком, который договорился с парой из Чикаго, что Прю воспользуется домом во время их отсутствия. Это могло быть хорошим знаком. Если он близок был к Прю, договаривался для нее насчет дома и прочего, тогда она могла ему сказать, где этот фильм, пока ее не убил муж-болван.

Как бы то ни было…

Дело в том, что…

Джейк уже не жил на Фэтбэк-Кей.

Тик потребовал свои пятьсот долларов назад.

— Где, мать твою, он живет? — спросил он.

— Ну, я точно не знаю, — ответила Ким.

— Гони «бабки» обратно, — потребовал Тик, — сию минуту, мать твою.

— Подожди, — сказала Ким, — дело в том, что…

Дело было в том, что…

Еще в ноябре Джейк, заскочив в клуб, сообщил Ким, что они кончили снимать тот фильм, где он участвовал, и теперь он станет миллионером. Ким вначале подумала, что он собирается стать кинозвездой, что вполне вероятно, потому что он смог бы заткнуть за пояс Эдди Мэрфи вместе с Билли Ди Уильямсом вместе взятыми. Ни одна женщина не может пройти с ним больше сотни ярдов, не намочив трусиков. Но он сказал, что уезжает в Мексику.

— В Мексику! — сказал Тик.

— В Мексику, — подтвердила Ким, — чтобы разведать обстановку для режиссера фильма, и после того как он вернется, они уедут туда кое с чем, что дороже золота. Это были его точные слова, «дороже золота». Она подумала, что он имел в виду кокаин, но не стала переспрашивать. Самое главное было то, что…

— Что, мать твою, было самое главное? — прорычал Тик.

…Главное было то, что он взял «линкольн-континенталь», который пара из Чикаго оставила в гараже, и поехал по задворкам Алабамы и Миссисипи, потом через Луизиану и Техас и дальше через границу, а куда — она не знала. И поскольку это было довольно дальнее путешествие, он взял с собой какую-то девицу, чтобы скоротать время (вот если бы это была я, подумала Ким), и они ездили две-три недели…

— Кто она? — нетерпеливо спросил Тик.

— Шлюха по имени Эмбер Уилсон.

— Когда они вернулись? — спросил Моуз.

— Джейк все еще там, — сказала Ким, — но я слышала, что он дал Эмбер пинка. Я думаю, она ему надоела. Там, в Мексике, полно мексиканок.

— Где можно найти эту Эмбер Уилсон? — спросил Тик.

— Здесь есть один фокус, — ответила Ким.

— Что еще за фокус?

— Я слышала, что ее замели за провоз «травки».

— Замели? Где?

— В Техасе.

— В Техасе?

— А может, и не так. Может, это все слухи.

— А если ее не замели?

— Может, и не замели…

— Где она живет здесь, в Калузе?

— В Ньютауне, — сказала Ким.

Карлтону Барнэби Маркхэму явно не по душе была тюремная жизнь. Он был бледнее, чем в прошлый раз, и сделался еще более нервным.

— Я думаю, вам следовало настаивать на освобождении под залог, — сказал он.

— Я не могу добиться этого, — ответил Мэтью.

— А вы пытались?

— Я говорил с судьей Мэнккьюзо. Этот человек отказал сперва в освобождении под залог, а потом в моем ходатайстве. Он думает, что вы — маньяк.

— Ужасно.

— Он думает, что вы убежите, если он предоставит хоть малейшую возможность.

— Обязательно, — сказал Маркхэм.

— Не надо так шутить.

Маркхэм нахмурился.

— Значит, мне сидеть тут до суда?

— Боюсь, что так.

— Здесь что, Россия?

— Нет, Америка, Маркхэм. У меня к вам есть несколько вопросов.

— Ради Бога, называйте меня Карлтоном. Вы всегда чертовски официальны.

— Извините.

— Не извиняйтесь. Ваша задача — вытащить меня отсюда.

— Я уже сказал вам…

— Я веду речь не о том, чтобы меня выпустили под залог, я говорю о том, чтобы я мог жить дальше.

— Именно это я и пытаюсь сделать. Я уже сказал вам, что мы нашли свидетеля…

— Конечно, толстую старую шлюху с поехавшей крышей.

— Но это все, что у нас есть на данный момент.

— Присяжным будет достаточно только взглянуть на нее…

— Вот что, присяжные — это моя забота, о’кей?

— Конечно, вы беспокоитесь о присяжных. А меня беспокоит электрический стул.

— Меня это тоже беспокоит, Карлтон, поверьте мне.

Маркхэм кивнул, но было видно, что это его не убедило.

— Так что там у вас за вопросы? — спросил он.

— В ваш дом вчера вечером снова кто-то забрался, — сообщил Мэтью.

— Что?

— Да, около полуночи. Я еще не знаю, что было похищено, если вообще что-нибудь взяли. Я сделаю запрос, когда уйду от вас. Но я хотел бы узнать, что Прю держала в своем кабинете наверху.

— Бумаги, записи, корреспонденцию, вот и все.

— Там есть сейф?

— Нет. Зачем? Если он залез за деньгами…

— Я думал, что она…

— …тогда он ошибся адресом. Прю и я не купались в деньгах.

— Я думал, что она могла хранить там фильм.

— Фильм? Нет.

— Она работала над фильмом, когда ее убили, и я подумал, что, возможно…

— Я не понимаю, какое отношение имеет фильм к ее убийству.

— Значит, там его нет?

— Чего?

— Фильма.

— Какой-то идиот наркоман убил мою жену из-за нескольких долларов в ее сумочке, меня обвиняют в ее убийстве, а вы заводите речь о каком-то фильме. Какое отношение имеет фильм к…

— Она работала над фильмом, — сказал Мэтью, — а сейчас никакого фильма нет. И я спрашиваю: почему?

— И что вы предполагаете? Что Прю была убита из-за какого-то дурацкого рекламного ролика?

— Она работала именно над этим? Над рекламным роликом?

— Я не знаю, над чем она работала. Реклама, хроника — какая разница?

— Среди документальных фильмов, которые она делала раньше, были скандальные?

— Нет. Что вы имеете в виду?

— Могли это быть какие-то разоблачения? Или журналистские расследования?

— Нет, нет, ничего похожего. Один фильм был про воспитание трудных детей, он получил премию, еще один — про ламантинов, это, вы знаете, исчезающий вид, потом…

— Этот фильм про воспитание трудных детей кого-нибудь лично задевал?

— Его показывали во всех школах штата. Я же сказал, что он получил премию.

— А последний фильм, который она делала…

— Я не знаю, о чем он был.

— Она никогда о нем не говорила?

— Никогда. Иногда у нее такое бывало. Я не знал про фильм о ламантинах, пока она его не закончила.

— Он мог быть скандальным?

— Фильм о ламантинах?

— Нет, тот, что она делала. Она не снимала, например, фильмов про мошенничество на скачках или про продажу наркотиков подросткам?

— Я же уже сказал вам, мне неизвестно, над чем она работала.

— Работать она начала в сентябре, правильно?

— Да, в конце сентября.

— Когда она работала? Днем? По ночам?

— В основном по ночам.

— Где?

— Я не знаю.

— Кто финансировал фильм?

— Что?

— Кто финансировал его? Несколько минут назад вы сказали, что вы и Прю не купались в деньгах. Разве…

— Я не знаю, кто финансировал. Я уже сказал вам, что мне ничего не известно про этот дурацкий фильм!

Мэтью посмотрел на него.

— Значит, вы исключаете всякую возможность того, что ваша жена работала над чем-то таким, в чем кто-нибудь мог бы усмотреть личную угрозу?

— Я сказал вам, — повторил Маркхэм, — что не знаю, над чем она работала. Мне еще раз повторить? Я не знаю, над чем она работала. И не вижу, каким образом вы сможете мне помочь при таком подходе к делу.

Мэтью продолжал смотреть на него.

— Извините, — произнес он наконец, — это просто моя догадка.

Только через два дня Тик и Моуз смогли разыскать Эмбер Уилсон.

Она по цвету соответствовала своему имени.^[6] Это была девушка, которая — или так говорили ее соседи — гордо считала себя «черной», хотя в любой другой стране она сошла бы за белую. То, что называется полукровкой, подумал Моуз, или четвертькровкой, или одной восьмой, или одной десятой, или черт его знает сколько там. То, что его дед в Джорджии назвал бы «загорелой девкой».

Она сидела на подстилке на пляже Сабал-Кей в зеленом купальнике, высоко открывающем ее бедра и низко — ее выдающуюся грудь. Двое белых парней в плавках и майках с эмблемами «Университет Дьюка» перебрасывались диском в десяти футах от нее. Тик и Моуз, одетые по-уличному, направились, увязая в песке, к тому месту, где она сидела, проигнорировав ребят, пытающихся привлечь ее внимание.

— Мисс Уилсон? — спросил Тик.

Она подняла голову. Ее глаза небесного цвета — бледно-голубовато-серые — немного косили на овальном лице с высокими скулами. Моуз пожалел, что это не он ездил с ней в Мексику. Еще он подумал о том, как это Джейк Делани смог отправить ее домой. Вроде бы неглупый парень.

— Спасатель вон там сказал, что вы — Эмбер Уилсон, — сказал Тик, — вы не против, если мы присядем и немного побеседуем?

Тик знал, что она принимает их за полицейских.

— О’кей? — спросил он.

Эмбер пожала плечами.

Они сели на подстилку. Игроки в диск недоумевали: что такого она могла найти в этих двух сопляках, чего не нашла в них? Забрав свою игрушку, они побрели дальше по пляжу.

— Мы разыскиваем вас с понедельника, — многозначительно начал Тик. Пусть она подольше принимает их за полицейских.

— Ого! — произнесла Эмбер. — А как же вы нашли меня сейчас?

— Леди, живущая по соседству с вами, сказала, что вы пошли на пляж.

— Мы слышали, что вы только что вернулись из Мексики, — вставил Моуз, как обычно «вовремя». Иногда Тик думал: какого черта он вообще связался с Моузом?

— Если вы про то, что меня прихватили на границе, то это все фигня, — сказана Эмбер, — вы что, из полиции?

— Мы ищем Джейка Делани, — сообщил Тик, игнорируя вопрос.

— Он в Мексике, и он ничего не сделал.

— Мы знаем, что он ничего не сделал, — сказал Тик, — но нам очень нужно с ним поговорить.

— О чем?

Он раздумывал о том, известно ли ей, что Прю убита.

— Когда вы уехали в Мексику? — спросил он.

— Мы поехали пятнадцатого, — ответила Эмбер.

— Прошлого месяца?

— Раз сегодня семнадцатое, а пятнадцатое было два дня назад, то, значит, это было не в этом месяце, раз я сижу здесь, на пляже, усекаете?

Хитрожопая негритоска, подумал Моуз.

— Вы хотите сказать, что это было в прошлом месяце? — спросил он.

— Точно, — ответила Эмбер.

Трахнуть бы тебя, черножопая, подумал Моуз.

Тик подумал, что если она уехала за пять дней до убийства Прю, то, возможно, не знает о том, что та убита. Он также пытался сообразить, хорошо это для них или плохо. Он решил поиграть еще.

— Зачем Джейк уехал в Мексику? — спросил он.

— По делу, — ответила она.

— «Травка»? — предположил Моуз.

Старый дружище Моуз.

Эмбер просто посмотрела на него. Своим взглядом она могла бы убить таракана на месте.

— Мы — его друзья, — сказал Тик, решив, что пора кончать игру.

— Оно и видно, — усмехнулась Эмбер.

— Мы работали с ним вместе над фильмом в Фэтбэк-Кей.

Она внимательно смотрела на него.

— Это правда.

Она продолжала его изучать.

— Об этом мы и собираемся поговорить с ним.

— Я ничего не знаю ни о каком фильме, — произнесла она.

— Мы знаем, что он поехал в Мексику, чтобы разведать обстановку для режиссера этого фильма, — сказал Тик, глядя ей прямо в глаза.

Она даже не моргнула.

— Мы хотим спросить у него…

— Вы из полиции, да? — снова спросила Эмбер.

— Нет, нет, — ответил Тик.

— Кому вы морочите голову? — спросила Эмбер. — Эту бабу грохнули, а вы мне вешаете лапшу на уши про то, что Джейк разведывает для нее обстановку. Вы — легавые.

Значит, она знает о Прю, подумал Тик.

— Мы — не легавые, — заверил он.

Она снова внимательно посмотрела на него.

— Честно, — сказал он.

— Мы с ним работали, — сказал Моуз.

— Тебе я не поверила бы, даже если бы ты сообщил мне, что на тебе красная рубашка, — сказала Эмбер. На Моузе действительно была рубашка красного цвета.

— Мы не легавые, правда, — сказал Тик, — все, что нам нужно, — это узнать, какую обстановку он там для нее разведывал. Мы бы сами с ним поговорили, но он в Мексике. Он бы нам сразу сказал, если бы был здесь. Мы его друзья. Бог свидетель.

— Ничего противозаконного не было, — сказала она.

— Тогда что же это было?

— Почему бы вам не поехать в Мексику и не спросить у него самого?

— Куда в Мексику? — спросил Тик.

— В Мехико-Сити.

— Что он разведывал?

— Сколько это будет для вас стоить? — спросила Эмбер.

Как всегда, все упирается в деньги. Когда разговариваешь со шлюхой, у нее на уме одни лишь деньги. Во всем мире не осталось ни одной бескорыстной шлюхи. Но он уже получил урок у Ким Арден, она же Мэри Андроссини.

— Все, что я могу дать, — это сто долларов, — сказал он.

— Лучше двести, — поправил Моуз.

У Тика отвалилась челюсть.

— Я хотел сказать, пятьдесят, — произнес Моуз с виноватым видом.

— Нет, нет, двести будет в самый раз, — сказала Эмбер.

— Что я покупаю за две сотни? — спросил Тик.

— Вы ведь хотите узнать, зачем он поехал в Мексику?

— И еще кое-что!

— Что именно?

— Как найти девушку, которая снималась с ним в том фильме.

Эмбер посмотрела на него.

— Ты знаешь, как ее зовут?

— Да, знаю, — ответила Эмбер.

— И адрес тоже?

— Нет.

— Тогда все это стоит сотню.

— Сойдемся на полутора.

— Ладно, — согласился Тик, доставая бумажник. Он отсчитал шесть двадцаток и три десятки.

— Спасибо, — сказала девушка, засовывая деньги в свою пляжную сумку.

— Ну? — сказал он.

— Так что вам нужно?

— Сначала — имя девушки.

— Маргарет.

— Ее фамилия?

— Дилл.

Легко запомнить, подумал Тик. Как маринад с укропом.^[7]

— Она живет здесь, в Калузе? — спросил он.

— Да, но я не знаю где. Я же сказала вам, что не знаю ее адреса.

Трахнуть бы тебя прямо в твой негритянский рот, подумал Моуз.

— Джейк ни разу не говорил о…

— Нет, он просто постоянно вспоминал: «Мэг то, Мэг это…»

— Он называл ее «Мэг»?

— Да.

— Ты сказала «Маргарет».

— Мэг — это ее прозвище. Они были очень близки. Мне кажется, что они занимались этим делом даже и не перед кинокамерой. Ну, вы же знаете Джейка.

— Значит, это — Маргарет Дилл, — сказал Тик.

— Мэг, — сказал Моуз.

— Все равно, — сказала Эмбер, пожимая плечами.

— Ну, хорошо, а теперь о Джейке. Что он делает там, в Мексике?

— То, что вы сказали. Ищет кое-что для той бабы, что была у него режиссером.

— Где? В Мехико-Сити?

— В Мехико-Сити.

— Что он ищет?

— Бабки, — сказала Эмбер, — и место для работы.

— Место для работы? В Мексике?

— Да. Она именно там собиралась заканчивать фильм, в котором снимался Джейк.

— «Кошечка в сапожках»?

— Что это такое?

— Это название фильма, который мы снимали. Джейк говорил, что она собирается заканчивать «Кошечку в сапожках»?

— Он не говорил мне названия фильма. Он лишь сказал, что это фильм, где он был занят в главной роли, и ей понадобилось место, чтобы закончить его.

Тик посмотрел на Моуза и снова повернулся к Эмбер.

— Джейк не взял с собой фильм? — спросил он. — У него не было бобин с пленкой, или магнитофонных кассет, или чего-нибудь вроде этого?

— Нет, нет.

Значит, он все еще здесь, в Калузе, подумал Тик.

— Пока вы были там, — спросил он, — вы слышали, что ее убили?

— Нет, я узнала об этом, только когда вернулась.

— Как ты думаешь, Джейк об этом знает?

— Сомневаюсь. Вы когда-нибудь были в Мексике? Оттуда сто лет в Штаты не дозвониться.

— А он пытался позвонить в Штаты?

— Нет, потому что он не нашел пока то, что искал. Он все еще был занят поисками, когда выгнал меня. Мне пришлось четыре раза поработать, чтобы раздобыть денег на самолет. — Она лучезарно улыбнулась. — Джейка иногда кто-то клюет в задницу.

— Так в чем же заключался план? — спросил Тик.

— План?

— Я имею в виду, что как только Джейк нашел бы место для съемок…

— Она собиралась приехать к нему туда.

— Когда?

— Как только ему повезет.

— Сколько денег ему было нужно?

— Откуда я знаю? Столько, сколько нужно, чтобы закончить фильм.

— Он планирует сюда вернуться? — спросил Тик.

— Нет, я думаю, он планирует переправить машину тем людям, у которых работает, и остаться там. Они собирались вместе заняться бизнесом.

— Кто? Джейк и люди, на которых он работал?

— Нет, Джейк и та баба, которую убили. Они собирались там вместе снимать кино. По крайней мере, он мне так об этом сказал. Он иногда бывает таким дерьмом, этот Джейк.

— Он начинал дело с Прю?

— И с ее мужем, — ответила Эмбер.

Глава 9

Джоанна Хоуп вбежала в багажную зону. Ее длинные светлые волосы развевались, голубые глаза горели, руки широко распростерты.

— Мама! Папа! — воскликнула она, бросаясь к Сьюзен и Мэтью, которые ожидали ее. Она обняла сначала Сьюзен, потом Мэтью.

Потом, снова поцеловав Сьюзен, сказала:

— Ух, и здорово вас снова видеть, вы клево выглядите, что за жуткий полет был! Тетка, сидевшая рядом, облила мне всю блузку кока-колой, от нее остаются пятна, мам?

Она прекрасно выглядела.

Ей было четырнадцать лет. Казалось, после своего отъезда в сентябре она подросла не меньше чем на два дюйма. Синие джинсы с амебообразной нашивкой на кармане, кожаная куртка с овчинным воротником, как у летчиков второй мировой войны («лучше я сразу сниму это, пока не умерла от жары»), коричневая кожаная сумка через плечо, коричневые ботинки. Она выглядела на все семнадцать. Она была похожа на юную леди. Мэтью успел забыть, что она красива. Он снова обнял ее.

— Ты классно выглядишь, дорогая, — сказал он.

— Да, да, врунишка, — улыбнулась она, — у меня прыщик на кончике носа.

— Ты похудела, — отметила Сьюзен.

— Футбол, — сказала она и напрягла мышцы, как культуристка. — Кроме того, эта их дрянная кормежка. Мы сегодня съездим куда-нибудь пообедать? А вот и первая! Давай, быстро! Я мечтаю поплавать, вода в бассейне теплая? Боже, какая прекрасная погода! А там у нас всю неделю валил снег!

Он, подхватив багажную сумку с транспортера, поставил ее на пол. Сьюзен сразу же оттащила ее подальше от толпы. Все как в прежние времена, подумал Мэтью. Хоупы — одна команда.

— Во второй грязное белье, — сообщила Джоанна.

— Когда тебе нужно вернуться? — спросила Сьюзен.

— Вот те раз! Куда вы спешите? — спросила Джоанна и рассмеялась. — Не раньше пятого, здорово, да? Боже, как я мерзла всю прошлую неделю! Как вы думаете, я смогу купить себе электроодеяло, чтобы с собой взять? Вот она, папа, с наклейкой «Симмс». Мы сегодня пойдем есть бифштекс? Томми сказал, что, когда приедет домой, первым делом съест целиком зажаренную свинью, он обожает свинину. Это тот Томми, о котором я говорила, Томас Дэрроу, — сказала она и отвела взгляд, — он живет в Северной Каролине. Давай мне сумку, папочка.

— Нет, нет…

— Сила есть — ума не надо, — сказала она, вскидывая сумку на плечо и направляясь к выходу, красивая и длинноногая.

— Надеюсь, стиральная машина работает? А то у меня тонны грязного белья. Еще, мамочка, если можно, давай съездим за покупками в «Сёркл», потому что Томми пригласил меня на «Глумз» и мне нечего надеть, кроме того, в чем я была на свадьбе мамы Дейзи. Мне надо сделать все рождественские покупки, там у нас ничего приличного не купишь, даже если найдешь лыжные ботинки, чтобы выбраться в город, у нас там снегу выпало на четыре фута, представляете? Томми построил форт, и у нас было ужасно смешное сражение, вы и представить не можете, что вы теряете, живя здесь.

— Да, дорогая, — произнесла Сьюзен, бросив быстрый взгляд на Мэтью.

Он знал, что они оба думают сейчас об одном и том же.

Почему наша любимая дочь до сих пор не заметила, что мы вместе приехали, чтобы встретить ее?

В машине Сьюзен — в новом «мерседесе», который она купила в этом году, купила на средства, полученные ею при разводе, вместе с домом и еще половиной штата Флорида, — это все еще мучило его, когда он вспоминал, как Элиот Маклауфлин, ее сладкоречивый адвокат, обобрал его до нитки как «виновную в разводе сторону», — Мэтью спросил:

— А что такое «Глумз»?

— «Глумз»? Ах, «Глумз»… Это клевая вещь, которую в Прескоттской школе проводят в феврале. Видите ли, «Симмс» — школа для девчонок только по названию, спорю, что вы об этом не догадывались, когда сплавили меня туда, а, мам? На самом деле общежитие Прескотта в соседнем здании, и мы учимся вместе с ребятами из «Прескотта», как будто у нас одна школа. «Академия Симмса — Прескоттская школа», это классно, иначе я бы так и не познакомилась с Томми. «Глумз» — это на самом деле не «Глумз», я хочу сказать, что это называется не так, это «Зимний лунный бал», но Томми придумал это прозвище, оно прижилось, и теперь его называют «Глумз», что является вызовом традиции, потому что он называется «Зимним лунным балом» еще со времен Гарриет Бичер-Стоу, когда она там училась, хотя она там и не училась, вы же знаете, но мы изучаем «Хижину дяди Тома», про которую Томми говорит, что это — фигня. Это новая машина, мам, да? А что ты сделала со старой? А у тебя все еще «гайа», папочка?

— Да, я…

— Она даже пахнет новым, мамочка! Люблю запах новой кожи. Ура, как я рада, что я дома!

Мэтью неожиданно прижал ее к себе.

— Привет, папочка, — сказала она.

Чеки выписаны на следующие имена: Джейк Делани, «Текно-Индастриэл Лэбз», Джордж Тикнор, «Тортини Пицца», Рон Стерлинг, федеральная почта, Моузли Джонс-младший, Терренс Блэйр, Элисон Льюис, «Репро Саунд Системз», «Франклин Мувинг энд Сторедж», Бетси Ноулз, Альфред Базилио, «Палм Дили», Марк Дэвидсон, Филиппа Донелли, студия «Энвил», «Клэйвен Филм Сэплайз», «7-Элевен», «Флорида Пауэр энд Лайт», «Дженерал Телефон», Маргарет Диль и сама Пруденс Энн Маркхэм.

Все они снабжены пометкой «За услуги».

Генри высчитал оператора, осветителя, звукооператора и двоих ассистентов. Остальные должны быть актерами и актрисами, четверо женщин и двое мужчин. Все остальные чеки — за покупки, аренду помещений, транспорт, питание и прочие текущие расходы на эту, в общем, краткосрочную работу. Он подумал, с какой головной болью связана работа в Голливуде.

Но больше всего его интересовал чек, выписанный на имя фирмы «Калуза Трэвел». Из всех чеков, выписанных со счета «Прудент Компани», только этот не имел пометки «За услуги». На нем была пометка «Мексика».

Генри раскрыл телефонный справочник Калузы. Вот она, «Калуза Трэвел». Хотя была суббота, но он надеялся, что они работают. Настроившись на голос «бухгалтера Харолда Гордона», он набрал номер.

— «Калуза Трэвел», доброе утро, — ответил женский голос.

— Доброе утро, — сказал он. — Это Харолд Гордон, бухгалтер «Прудент Компани» в Калузе.

— Слушаю вас, мистер Гордон.

— С кем я разговариваю?

— Джинни Холмз, — ответила женщина.

Генри раздумывал: Джинни это или Дженни? В южной глубинке «Джинни» и «Дженни» произносятся почти одинаково. Если у вас кто-то попросит «пин», то это вовсе не означает, что ей нужно приколоть оторвавшуюся бретельку бюстгальтера, ей просто надо что-то записать.^[8]

— Мисс Холмз, — начал он, — я закрываю…

— Миссис Холмз, — поправила она.

— Извините, миссис Холмз. Я закрываю счета компании за год, и мне надо проверить чек, выписанный Пруденс Энн Маркхэм на вашу фирму. Не могли бы вы сказать мне, за что выписан этот чек?

— Какой ужас то, что с ней случилось, — произнесла Джинни.

— Да, ужасно жаль, — сказал Генри, — поэтому мне тем более важно привести ее счета в порядок. Для адвокатов, занимающихся наследством, вы понимаете.

— Да, конечно, — сказала Джинни, — одну минуту, я возьму папку.

Генри ждал.

— Да, я нашла ее. Что бы вы хотели узнать?

— Чек на относительно большую сумму, я был бы очень признателен, если бы вы сказали мне, за какие услуги…

— Ну ведь у нас — агентство путешествий.

— Да, я знаю.

— Миссис Маркхэм обратилась к нам за авиабилетами и бронированием отеля.

— Так, — сказал Генри, — и куда эти билеты?

— В Мехико-Сити, — ответила Джинни.

— Подождите, я запишу, — попросил Генри, — авиабилеты в Мехико-Сити.

— Да, и бронирование номера в отеле.

— В каком?

— «Камино Реаль».

— И на какое число?

— Они планировали уехать первого.

— Чего?

— Простите?

— Какого месяца?

— Декабря. В понедельник.

— Вы сказали «они». Кого вы имели в виду?

— Миссис Маркхэм и ее мужа.

— Они собирались улететь в Мексику вместе первого декабря?

— Да. Но случилось несчастье.

— Да. Он убил ее.

— Да.

— Так, — сказал Генри, — а номер, который вы забронировали в отеле…

— Был на двоих.

— Понятно. Для мистера и миссис Маркхэм?

— Да.

— Понятно, а когда они собирались вернуться?

— Билеты в один конец.

— Обратных не было?

— Не было.

— С открытой датой, может быть?

— Нет, только туда.

— В Мехико-Сити? На первое декабря?

— Да.

— Понятно, — сказал Генри.

— Да, честно говоря, я рада, что вы позвонили, мистер Гордон, я уже было собралась узнать насчет возврата денег по этим чекам. После того, что случилось…

— Да, это убийство…

— Миссис Маркхэм уже никуда не сможет улететь, простите меня, а мистер Маркхэм в тюрьме. Так что же мне делать? Я в растерянности.

— Да, верните деньги, — сказал Генри.

— Я так и думала, — согласилась Джинни, — я сообщу в авиакомпанию и вышлю вам чек на всю сумму. Выписать его на «Прудент Компани»?

— Да, пожалуйста, сделайте это.

— Куда послать чек?

— В ее банк, пожалуйста. На счет «Прудент Компани».

— Я займусь этим в понедельник, — сказала Джинни, — я бы послала чек сегодня, но я сейчас здесь одна.

— В понедельник будет нормально, — сказал Генри, — большое вам спасибо, миссис Холмз.

— Ужасный случай, — произнесла она и повесила трубку.

И верно, ужасно, подумал Генри. Ужасно, что Пруденс Энн Маркхэм планировала скрыться, скорее всего с фильмом, за который он заплатил, да еще прихватить с собой в придачу своего дурака мужа. Какого черта он ее убил? Может, он сам что-то затевал? Избавиться от бабы, заграбастать фильм, удрать с ним в Мексику и загнать там кому-нибудь из местных бандитов? Жизнь — сложная штука, подумал Генри, и правда чаще всего превосходит любой вымысел. Между тем Маркхэм находится в тюрьме, а вот где фильм — одному Богу известно. А не остался ли он в доме? Не получилось ли так, что он за деревьями леса не заметил? Неужели снова лезть в этот дом, резать себе руки? Наверняка существует более легкий способ.

Солнечный свет через открытые венецианские жалюзи падал на разбросанные по столу чеки. Чертовы жалюзи были грязными, ему следовало поискать мотель получше, но он старался не выделяться.

Он еще раз просмотрел чеки.

Генри был абсолютно уверен, что «Тортини Пицца», «Федерал Экспресс», «Репро Саунд Системз», «Франклин Мувинг энд Сторедж», «Палм Дили», «Клэйвен Филм Сэплайз», «7-Элевен», «Флорида Пауэр энд Лайт» и «Дженерал Телефон» не знают ответа на вопрос, что ее болван муж сделал с фильмом.

Оставались Джейк Делани, Джордж Тикнор, Рон Стерлинг, Моузли Джонс-младший, Терренс Блэйр, Элисон Льюис, Бетси Ноулз, Альфред Базилио, Марк Дэвидсон, Филиппа Донелли, Маргарет Диль и студия «Энвил».

Наиболее вероятной ставкой была студия «Энвил».

Он снова взял телефонный справочник.

Воскресным утром, за четыре дня до Рождества, семья Хоупов завтракала на веранде гостиничного комплекса «Айленд Дрим» на Стоун-Крэб-Кей. Стоял солнечный и ясный день, на воде в заливе совсем не было волн. Буфетная стойка украшена гирляндами и сосновыми ветками. Но Флорида есть Флорида. Рождественская елка за стеклянными дверями, ведущими на веранду, все равно не создавала у Мэтью ощущения приближающегося праздника.

Здесь, во Флориде, месяц назад жестоко убили молодую женщину, выходившую из студии на Рэнчер-роуд. В такой день трудно думать о преступлении. Гораздо проще сосредоточиться на яствах, которые предлагал празднично накрытый стол. Предпочтительней слушать разговоры изящно одетых мужчин и женщин, которые пришли сюда прямиком из церкви, чтобы выпить и закусить на солнечной веранде, расположенной не далее пятидесяти футов от залива, ласкающего белый песок пляжа и погруженную в свои мысли девушку в черном бикини, лениво бредущую по песчаной кромке.

Лучше загрузить свою тарелку яйцами-пашот и сосисками, ростбифом и индейкой, жареной фасолью с жаренной по-домашнему картошкой. Лучше, потягивая свою «Кровавую Мэри», начисто забыть о том, что Пруденс Энн Маркхэм была убита, а в убийстве обвиняют ее мужа. И что этот муж — ваш клиент, и что он держался неестественно, когда вы его снова спросили, над каким фильмом работала его жена. Забыть на время. Сейчас воскресенье, двадцать первое декабря, четыре дня до Рождества, и вы сидите здесь, под лучами солнца со всей семьей (вроде этого, потому что с юридической точки зрения она семьей не является), и ваша дочь снова болтает (она делает это непрерывно начиная с пятницы) про Томаса Дэрроу-младшего, ее Томми, свою первую любовь.

— …Даже больше его, а он — шесть футов и два дюйма. Когда я увидела, как он выходит на Томми, у меня едва сердце не выскочило. Томми был на тридцатиярдовой линии с мячом под мышкой и несся, чтобы забить гол, который спасет «Прескотт». Оставалось полминуты до конца, и «Гоут» выигрывал у наших 7:6. И перед ним — чистое поле, вы меня понимаете? И тут, неизвестно откуда, вырастает этот громила и идет прямо на Томми, и я подумала: «О Боже! Да это же паровой каток, он расплющит Томми в лепешку, его потом по частям собирать придется!» Но Томми заметил его краем глаза и сделал этот свой финт, он был похож на тореадора, клянусь, он был такой грациозный, и этот громила шлепнулся прямо своей мордой! Томми промчался через ворота, подпрыгнул и бросил мяч вниз, и это был полный атас, и «Прескотт» победил 12:7, это было жутко классно!

— Вы извините меня, если я отлучусь на минутку? — сказала Сьюзен.

— Я слишком много болтаю? — спросила Джоанна.

— Нет, нет, дорогая, мне нужно в дамскую комнату.

Она сложила свою салфетку возле тарелки, поцеловала Джоанну в макушку, подмигнула Мэтью и решительно направилась к выходу, так что розовая плиссированная юбка раздувалась вокруг ее ног.

Мэтью остался наедине с дочерью.

— Ты говоришь, он живет в Северной Каролине?

— В Чейпл-Хилл, — ответила Джоанна, — пап, попробуй вот это.

Она протянула ему свою вилку. Мэтью попробовал картофельную оладью.

— А что? — спросил он. — Что-нибудь не так?

— Не знаю, мне кажется, у нее какой-то странный привкус. Может быть, я так привыкла к той дряни, которой нас там кормят, что любая нормальная на вкус еда кажется мне странной. Томми говорит, что нашему школьному повару нужно работать в тюрьме: у него хорошо получается казенная еда.

— А сколько ему лет? — спросил Мэтью.

— Томми или повару? — усмехнулась Джоанна.

— Повару, конечно, — ответил Мэтью.

— Томми семнадцать, но он уже в последнем классе. Он очень умный, папочка, председатель дискуссионного клуба, пишет целые колонки в школьную газету, и это — кроме того, что он лучший полузащитник в футбольной команде Прескотта.

— А чем занимается его отец?

— Преподает философию в Университете Северной Каролины. Томми пока не знает, чем займется, он думает, что, возможно, станет врачом, как его мама. Она психиатр. Томми говорит, что вырос, имея с одной стороны Платона, а с другой — Фрейда.

— Как он выглядит?

— Томми или Фрейд?

— Платон, — ответил Мэтью.

— Подожди, — сказала Джоанна, — у него высокие скулы и красивый рот, темные волосы и великолепные карие глаза и, я, кажется, говорила, рост — шесть футов и два дюйма, весит около ста девяноста фунтов, ходит как танцор, и вообще он — просто чудо, вот как он выглядит.

— Я очень хочу с ним познакомиться, — сказал Мэтью.

— Я надеюсь, что ты и мама… Послушай, я не знаю, что с вами происходит, и я действительно не хочу знать, я даже боюсь спрашивать. Но я думаю, что было бы просто прекрасно, если бы вы оба приехали к нам в марте на День родителей и я бы познакомила вас с Томми и его родителями. Это было бы чудесно.

— Я спрошу твою маму, — сказал Мэтью.

— Ты думаешь, это возможно?

— Думаю, что да.

— Это было бы классно. В Университете Северной Каролины тогда будут каникулы, и отец Томми сможет приехать. Это у его мамы будут проблемы — спланировать свой график так, чтобы никто из ее пациентов не подумал, что ему отказывают в приеме. У нее их полно, много черных, конечно, но и белых тоже хватает.

Мэтью посмотрел на нее.

— Томми черный, — сказала она, — разве я не говорила?

Вернулась Сьюзен.

— Я что-нибудь прослушала? — спросила она, усаживаясь и расправляя салфетку на коленях.

— Сейчас моя очередь, — сказала Джоанна, отодвигая свой стул, — ты уже выбрала десерт, мамочка? Мне кажется, я сегодня объелась.

Она бесшумно исчезла через открытые двери, растворившись в толпе.

— Что случилось? — спросила Сьюзен.

— Попробуй угадать, — сказал Мэтью.

В воскресенье к пяти часам Генри успел поговорить с четырьмя из своего списка. Вчера он споткнулся на студии «Энвил», где ему пришлось разговаривать с каким-то самодовольным говнюком, воображающим, что он — руководитель «Метро Голдвин Майер», и сказавшим ему, что он понятия не имеет, куда Прю девала свой фильм, но что в «Энвиле» его точно нет и ему уже осточертели все интересующиеся фильмом. Генри спросил, кто эти люди, приходившие расспрашивать о фильме, но Майкл Эндрюс проигнорировал его вопрос.

В телефонном справочнике Калузы не было телефонов Джорджа Тикнора, Моузли Джонса-младшего, Терренса Блэйра, Элисон Льюис, Альфреда Базилио, Марка Дэвидсона.

Оставались Джейк Делани, Рон Стерлинг, Бетси Ноулз, Филиппа Донелли и Маргарет Диль.

Он набрал номер, числящийся за Джейком Делани, но не получил ответа. Он записал адрес дома на Фэтбэк-Кей. Затем он набрал номер Рона Стерлинга и услышал автоответчик. Он сказал автоответчику, что позвонит позже, и записал адрес на 12-й Стрит.

Он позвонил Бетси Ноулз, представившись ей как человек, финансировавший съемки фильма, который снимала Пруденс Энн Маркхэм, и назначил встречу на полдень.

Он позвонил также Филиппе Донелли и договорился о встрече в два часа дня.

В телефонном справочнике было указано семь человек по фамилии Диль, и никого из них не звали Маргарет. Он поговорил с шестерыми из них. Никто из них никогда не слыхал о Маргарет Диль. Единственным из всех Дилей, с кем он не смог связаться по телефону, был человек по имени Берджес Диль. Каждый раз, когда он набирал его номер, там было занято. Он записал адрес на Тимукуэн-Пойнт-роуд, а затем снова позвонил Рону Стерлингу. На этот раз Стерлинг ответил сам, и Генри назначил ему встречу на четыре часа.

Бетси Ноулз оказалась аппетитной веснушчатой двадцатитрехлетней девушкой с телом, способным остановить даже атакующего носорога. Она рада была познакомиться с продюсером «Кошечки в сапожках» и сказала, что готова сниматься во всех будущих фильмах, которые он собирается снимать. Она беззаботно скрестила ноги, демонстрируя Генри свои прелести, предложила ему джулеп с мятой из своего сада, сказала, что чудесно провела время, работая с Джейком и Роном, а также с тремя женщинами — Филиппой, Элисон и Конни. Бетси рассказала, что заниматься групповым сексом с незнакомыми людьми очень трудно и утомительно, но Прю была очень терпелива и деликатна со всеми ними, и она не понимает, почему вся съемочная группа называла ее «Ля Директрис» или даже «Отто». Группа, по ее словам, состояла из: Марка Дэвидсона, оператора, живущего в Тампе; Терренса Блэйра, ассистента, тоже из Тампы; Альфреда Базилио, звукооператора, снова из Тампы; а также Джорджа Тикнора и Моузли Джонса, бывших «на подхвате», тоже из Тампы.

— Большинство людей были из Тампы, — сказала Бетси, — Элисон тоже живет в Тампе.

Вот почему Генри не смог найти никого из них в телефонном справочнике Калузы.

— А кто такая Конни? — спросил он. — У меня, кажется, нет ее имени.

— Конни Реддинг, — ответила Бетси, — ну, Констанс.

— Она живет здесь, в Калузе?

— Думаю, да.

— Но вы не уверены?

— Нет. До чего красивая девушка! Она была занята в главной роли, настоящая звезда. Я хочу сказать, что она была занята во всех главных сценах, а мы — массовка. Она единственная выполняла всю трудную работу с Джейком.

— В Джейком Делани? — спросил Генри.

— Нет, с Джейком Барнзом, — ответила Бетси, — это не значит, что я ей завидую. У меня была одна сцена, когда он… ну, я, в общем, чуть не задохнулась, ужас! — Она невинно улыбнулась.

— Я пытался его разыскать, — произнес Генри, — вы случайно не знаете, он все еще живет по своему адресу по Фэтбэк-Кей?

— Я думаю, он в Мексике, — сказала Бетси.

В Мексике, подумал Генри.

— А как насчет Маргарет Диль? — спросил он. — Вы не знаете, где ее можно найти?

— Кого?

— Маргарет Диль.

— Я не знаю никого по имени Маргарет Диль. Она что, тоже снималась в фильме?

— Я не разговаривал с ней, просто подумал…

— Потому что если она так говорит, то это неправда. Многие девушки любят говорить, что снимаются в кино, а на самом деле это неправда.

— Да, — согласился Генри, — собственно говоря, я позвонил вам просто так, из любопытства…

— Ничего, я благодарна вам за это, — улыбнулась Бетси и сменила позу.

— Мне хотелось узнать… вы ведь знаете, что случилось с Прю.

— Да, конечно. Боже мой, я думала, что буду следующей.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, я подумала, что какой-то маньяк, настроенный против порнофильмов или что-то в этом роде… Я успокоилась, только когда узнала, что это был ее муж.

— Да, — сказал Генри, — но я хотел узнать… Вы же работали с ней так близко…

— Да, это очень сближает, — согласилась Бетси, — вы знаете, камера практически внутри вас и все такое.

— Да, — подтвердил Генри.

— И Прю там же, проверяет свет, и экспозицию, и фокус, и все прочее. Это очень сближает.

— Конечно, — сказал Генри, — вот почему я подумал, что, может быть, она говорила вам, где держит фильм.

— Фильм?

— Да. Негативы. Или рабочие материалы. Фильм.

— Нет, извините, — произнесла Бетси, — хотите еще джулеп?

Филиппа Донелли приготовила ему мартини. Она тоже была рада познакомиться с продюсером фильма, в котором снималась. Это была высокая, гибкая двадцатисемилетняя блондинка, с грудью, как у Кэрол Ченнинг, и ртом, как у Долли Партон. Когда она открыла дверь, на ней были кимоно и босоножки на высоком каблуке. Первое, что она ему предложила, было мартини. Он подозревал, что если их свидание затянется, она может предложить ему также солнце, луну и звезды, если только он согласится принять столь щедрые дары в обмен на обещание работы в будущем. Но Генри думал сейчас только о деле.

Она также перечислила всех занятых в фильме, всех этих мерзавцев, за которыми ему придется охотиться в Тампе, если здесь ничего не получится.

Она тоже сказала, что работать с Конни Реддинг было просто счастьем.

— Там были сцены, где я должна была делать это с ней, а это может быть неудобно и даже неприятно, если только ты не лесбиянка, а я, кстати, нет. Но она такая сладкая… Я буквально… все было настоящим удовольствием.

Он спросил, знает ли она кого-нибудь по имени Маргарет Диль.

Она ответила, что не знает.

После второго мартини он спросил, не говорила ли Прю, где она хранит отснятые пленки. Филиппа сидела на кушетке, задрав ногу на подлокотник, покачивая босоножкой, кимоно словно бы невзначай распахнулось, открыв треугольник волос, немного темнее, чем на голове.

— Я думаю, она работала с ними в студии «Энвил», — сказала Филиппа, — это то место, где ее убили, насколько мне известно.

— Да, — согласился Генри, — но фильма там нет.

— А где же он тогда может быть? — спросила Филиппа.

— Не знаю. Я надеялся, что, возможно, вы знаете.

— Нет, я тоже не знаю, — сказала Филиппа, — и надеюсь, что он не потерялся. Как вы думаете, он не мог потеряться? Потому что у нас действительно здорово получилось. Там есть одна сцена, где Джейк меня сзади, а я сверху на Роне…

Рону Стерлингу было двадцать лет.

Он мечтал стать кинозвездой.

Он сказал Генри, что может стать вторым Томом Крузом. Или Шоном Пенном. Или Джаддом Нельсоном. Или Эмилио Эстевесом.

Генри никогда ни о ком из них не слыхал.

Он сказал Генри, что работа в «Кошечке в сапожках» явилась для него приятным и полезным опытом, особенно сцены, где он был занят с Конни Реддинг, хотя большинство ее основных сцен были, конечно, с Джейком. Он высказал пожелание, что если Генри в качестве продюсера будет редактировать фильм, то следует немного увеличить метраж за счет сцен, где он был занят, чтобы показать некоторые из действительно замечательных кадров, в которых он играл с Конни. Потому что он стремится сделать карьеру романтического героя вроде Роба Лоу, о котором Генри, впрочем, тоже никогда не слышал. Кто это все такие?

И Стерлинг не зная, где фильм.

Он думал, что Прю могла хранить его в студии «Энвил», где монтировала фильм.

— Она — законченная стерва, — сказал он, — как долго, она думает, у человека может сохраняться эрекция?

Таким образом, в пять часов вечера после разговора с одним человеком вчера и еще с тремя сегодня Генри влез в «форд», взятый напрокат, нашел телефон-автомат в торговом центре — интересно, какого черта в Калузе так мало телефонов-автоматов, у них что, люди никуда не звонят с улицы? — снова набрал номер Берджеса Диля, и снова он оказался занят.

Пока он ехал по 41-му шоссе в сторону Тимукуэн-Пойнт-роуд, он пришел к выводу, что Констанс Реддинг и Маргарет Диль — одно и то же лицо. Иначе были бы чеки, выписанные на имя Констанс Реддинг. Это скорее всего псевдоним, под которым она снималась в фильме. Но чеки на псевдоним трудно обратить в наличные, поэтому их и выписывали на ее подлинное имя, — Маргарет Диль, не исключено, была связана с Берджесом Дилем (он был указан в телефонном справочнике), чей адрес — Тимукуэн-Пойнт-роуд, 3755.

Или не связана.

В любом случае, подумал Генри, приятная поездка за город не повредит в такой день.

— Ты что, язык проглотила? — спросил он.

Она не ответила. Лежала в своем углу — голая, если не считать сапог.

— Все равно, — сказал он, — что ты сделала со своим языком.

У нее широко раскрылись глаза.

— Никогда не знал, что ты так талантлива, Кошечка.

В сыром холодном помещении тишина.

— Конечно, теперь все это позади, да? Ты никогда ничего подобного не сделаешь, правда?

Молчание.

— Я думал отвезти тебя в Энанберг утром на Рождество и кинуть там на обочине. Думаю, это тебе понравилось бы, Кошечка? Вышвырнуть тебя, как обычную уличную девку, может быть, даже повесить тебе на шею табличку. Как ты думаешь, я так согрешил бы перед Богом? Скажи мне, что ты об этом думаешь?

Молчание.

— В самый раз, ты так думаешь? Выехать туда в полночь, выкинуть тебя рано утром того дня, когда Господь родился и затем умер за твои грехи, Кошечка, за них. Выбросить тебя на обочине, чтобы все видели, в напоминание о том, что ты нарушила заповеди Господни самым гнусным образом, выбросить тебя, Кошечка. Выбросить тебя, голой и опозоренной перед Господом, выбросить на обочине в самом центре города. Смотри, я соберу всех твоих любовников, кого ты любила, и обнажу перед ними наготу твою, и все они увидят ее…

Он посмотрел на нее сверху вниз.

— Посмотри, что я принес, — произнес он, показывая большой нож мясника.

Молчание.

— Ну что ж, о блудница, — продолжал он, — внимая слову Божию. Так говорил Господь. Потому что мерзость разлилась, и нагота открылась через твой блуд с твоими возлюбленными, и со всеми идолами твоей мерзости…

Он провел большим пальцем по лезвию ножа.

— Я буду судить тебя, — сказал он, — как судят женщин, нарушивших узы брака и проливших кровь, и я отдам кровь твою ярости и ревности.

Он кивнул.

— Так усмирю я мою ярость к тебе, и моя ревность покинет меня, и я успокоюсь и не буду больше злым, — он снова кивнул.

На табличке было написано:

«ОРКИДЕЙШЕЗ»

Экзотические орхидеи

Фамилии нет. Никакого Берджеса Диля, как в телефонной книге. Но адрес правильный, на табличке внизу написано: «Тимукуэн-Пойнт-роуд, 3755».

Грунтовая дорога, ведущая в сторону от шоссе. Генри свернул.

Был солнечный день. Мятный джулеп с мартини все еще оказывал свое волшебное действие. Он чувствовал себя настолько счастливым, что едва не запел, проезжая через заросли, похожие на джунгли. Дорога шла вдоль большого озера, извилистая, полная рытвин и ухабов. Генри проехал по ней полмили или около того, пока не подъехал к дому. Наконец-то, подумал он. Оранжерея позади дома, экзотические орхидеи, верно? Небольшое строение из шлакоблоков, похожее на курятник. Он нажал на тормоз, повернул ключ зажигания и вышел из машины.

Он направился к дому, как вдруг дверь строения из шлакоблоков открылась, вышел какой-то человек, похожий на фермера. Высокий, широкоплечий мужчина с мускулистыми руками. Генри подумал, что на вид ему не меньше сорока. Грубое лицо, светлые волосы, рабочий комбинезон надет прямо на голое тело, грязные башмаки. В правой руке он держал окровавленный нож, в левой — окровавленный бумажный мешок. Куровод, подумал Генри, готовит воскресный ужин. Догадка показалась ему забавной, он едва не рассмеялся.

— Мистер Диль? — спросил он.

Человек уставился на него.

Голубые глаза под лохматыми бровями. Загорелое, дубленое лицо.

— Меня зовут Генри Карделла.

Человек никак не прореагировал, лишь продолжал на него смотреть.

— Я пытаюсь разыскать женщину по имени Маргарет Диль. Я звонил целый день и подумал, что лучше приехать самому, — улыбнулся, — вы ее случайно не знаете?

Он все еще находил это довольно смешным. Здоровенный безмозглый куровод стоит перед ним с мясницким ножом в одной руке и с цыплятами на ужин в другой.

— Что вам от нее нужно? — спросил мужчина.

— Вы — мистер Диль, который значится в телефонной книге?

— Что вам от нее надо?

— Если это та женщина, которую я ищу, то я — продюсер фильма, в котором она…

Слова едва успели слететь у него с языка. Глаза мужчины сверкнули. С его губ сорвался крик — смесь боли, ярости и муки. Отбросив окровавленный мешок, он поднял нож.

Черт побери, он идет ко мне! — подумал Генри.

Теперь все это уже не казалось смешным.

— Эй, — сказал он, — послушайте…

Расстояние между ними сокращалось. Человек занес нож над его головой, сверкая глазами.

— Хозяин шлюх! — заорал он. Генри повернулся и бросился бежать.

Он побежал к озеру.

Он внезапно протрезвел.

За спиной он слышал тяжелое дыхание.

И продолжал бежать к озеру.

Увидел что-то, лежащее на берегу, длинное, серое и…

Он замер в смертельном ужасе.

Черт возьми…

Рука опустилась на его плечо. Он почувствовал, что его разворачивают.

— Нет, не надо! — только и успел он крикнуть.

Глава 10

23 марта во вторник в 10 часов утра Синтия Хьюлен зашла сказать Мэтью о том, что она надеется, рождественская вечеринка в их конторе будет на этот раз не такой шумной, как в прошлом году. Синтия — уроженка Флориды, с длинными светлыми волосами и великолепным загаром, который она старалась поддерживать: ни один уик-энд не проходил без того, чтобы она не полежала на пляже или в лодке. Ей двадцать пять лет, работает у них в фирме секретаршей — несомненно, самая красивая во всей конторе. Мэтью и Фрэнк все время советовали ей бросить работу и поступить на юридический факультет. У нее уже был диплом бакалавра искусств Университета Южной Флориды, и как только она сдала бы экзамены, они сразу бы взяли ее в партнеры. Синтия на это только усмехалась и говорила: «Нет, я не хочу больше воевать с учебой».

Она также не хотела больше воевать с шумной вечеринкой. Мэтью в прошлом году рано ушел, поэтому не знал, вылилась ли она в шумную или нет. Но Синтия рассказывала, что в обычное время очень строгие и достойные адвокаты, работавшие здесь (их было четверо, кроме Фрэнка и Мэтью), приняли слишком много, и некоторые из них (двое) забыли, что женаты, и приставали к девушкам. Синтия не возражала против незначительных проявлений нежных чувств, но троим другим девушкам, работавшим здесь, весьма не понравилось, когда за ними гонялись вокруг столов.

— Так что, может быть, вы намекнете им, а то как-то неудобно получается, о’кей?

Вечеринка намечалась на четыре часа дня. Мэтью пообещал намекнуть кому нужно.

Без десяти одиннадцать Синтия позвонила ему, чтобы сообщить, что звонит миссис Холмз из фирмы «Калуза Трэвел».

— Вы собрались путешествовать? — спросила она.

— Она сказала, по какому вопросу?

— Нет.

— Хорошо, — ответил он и, включив свой телефон, снял трубку.

— Алло?

— Мистер Хоуп?

— Да.

— Джинни Холмз, «Калуза Трэвел».

— Слушаю вас, миссис Холмз.

— Извините, что беспокою вас, но я не знаю, куда выслать чек.

— Какой чек? — спросил он.

— Он должен был уйти вчера днем, как я пообещала мистеру Гордону.

— Какому Гордону?

— Бухгалтеру «Прудент Компани».

— «Прудент Компани»?

— Да, фирмы миссис Маркхэм. Мы уже были готовы перевести деньги, но мистер Гордон не сообщил, в какой банк.

— Извините, миссис Холмз, но я вас не понимаю.

— Он просил выписать чек на «Прудент Компани» и перечислить деньги в ее банк. Но он не сообщил названия банка. А я зачислила ее чек на депозит еще в ноябре, поэтому не могу взглянуть на него.

— Ее чек?

— Да, за авиабилеты в Мехико-Сити. И бронирование номера в отеле. Боюсь, не смогу получить деньги обратно со счета «Камино Реаль». Они должны были поступить туда первого, так что сейчас уже поздно опротестовывать чек. Думаю, мне сразу же следовало отправить им телекс, как только я узнала об убийстве миссис Маркхэм и о том, что мистер Маркхэм арестован. Но, как я уже объяснила мистеру Гордону, я и в самом деле не знала, как быть. В любом случае у меня есть чек за авиабилеты, поэтому если вы скажете мне, в какой банк…

— Миссис Холмз, — сказал Мэтью, — я все еще не понимаю…

— Это Мэтью Хоуп? — спросила Джинни.

— Да, а что?

— Я подумала… Я прочитала в газете, что вы представляете интересы мистера Маркхэма, поэтому автоматически решила, что вы также занимаетесь вопросами наследства миссис Маркхэм.

— Нет, я этим не занимаюсь, — произнес Мэтью.

— А кто, вы не знаете? Мистер Гордон мне позвонил и сказал, что приводит в порядок ее дела для адвокатов, занимающихся наследством. Вы не знаете, как мне связаться с ними? Я действительно хотела бы выкинуть этот чек из головы.

— Извините, но я ничем не могу вам помочь, — сказал Мэтью.

— Харолд Гордон? — спросила она. — Бухгалтер?

— Нет, это имя мне ничего не говорит.

— Вы можете спросить у мистера Маркхэма, когда встретитесь с ним, в каком банке у нее счет?

— Да, конечно, я спрошу, — ответил Мэтью и взял карандаш, — вы сказали, что это оплата за путешествие, которые Маркхэмы собирались совершить первого января?

— Нет, первого декабря.

— Расскажите мне о путешествии, которое вы планировали совершить, — попросил Мэтью.

Они сидели в камере Маркхэма. На стене сразу же за зарешеченной дверью находилась фарфоровая раковина с двумя кранами. За ней унитаз без сиденья и укрепленный над ним рулон туалетной бумаги. Один из бывших узников нарисовал на стене календарь и зачеркивал дни, проведенные в камере. Маркхэм был здесь уже почти месяц. Он сидел на грязном поролоновом матрасе, лежащем на прикрепленной к стене койке, напротив раковины и унитаза; трясущиеся руки были сложены между колен.

Вздохнув, он посмотрел на Мэтью и произнес:

— Кто сообщил вам, что мы собирались смыться?

Мэтью прищурился.

— Смыться?

Никто не говорил ему, что Маркхэм и его жена собирались смыться. Это для него было новостью. Он решил пойти по горячим следам.

— Расскажите мне об этом, — сказал он, — вы собирались улететь в Мехико-Сити первого декабря, верно?

— Если вы уже это знаете…

— Вы хотите сесть на электрический стул? — спросил Мэтью.

Молчание.

— Тогда расскажите мне.

Молчание затянулось.

— Ладно, идите вы к черту, — Мэтью подошел к двери камеры. — Выпустите меня отсюда, — позвал он охранника.

— Успокойтесь, — сказал Маркхэм.

— Нет, я не успокоюсь, — ответил Мэтью, — или вы мне все расскажете, или я ухожу.

— Хорошо, хорошо, — согласился Маркхэм, — только успокойтесь.

— Я слушаю вас.

— Это была ее идея, — начал Маркхэм.

— Прю?

— Да. Забрать фильм и сбежать. Закончить его в Мексике, если она найдет там технику, и…

— Почему в Мексике?

— Она подумала, что Карделла не сможет нас там найти.

— Карделла? Кто такой Карделла?

— Генри Карделла. Человек, финансировавший фильм.

— Мне кажется, вы сказали мне…

— Да, да.

— Нет, не говорите «да, да», вы сказали мне, что не знаете, кто финансировал фильм. Вы сказали мне, что вам ничего неизвестно о фильме. А теперь вы…

— Да.

— Опять то же самое.

— Извините, — сказал Маркхэм.

— Если я правильно вас понял, она собиралась сбежать в Мексику с фильмом, который финансировал некто Карделла…

— Правильно.

— Почему?

— Тогда она получила бы сто процентов вместо десяти.

— Это была верхняя ставка? Десять процентов?

— От общей прибыли, — уточнил Маркхэм, — она подсчитала, что прокат фильма может принести восемь-девять миллионов. Плюс еще неизвестно сколько на видеокассетах. Прю выполнила всю работу, и она не могла понять, почему это Карделла должен получить самый жирный кусок пирога.

— Если не считать того, что он вложил деньги…

— Какие-то жалкие сто семьдесят пять тысяч, — сказал Маркхэм.

Мэтью сто семьдесят пять тысяч не казались «жалкими».

— И пока еще он не заплатил всех этих денег. Он выплатил всего-навсего сто пять тысяч к тому моменту, когда ее убили.

Всего-навсего сто пять тысяч, подумал Мэтью.

— Она подумала, что этот фильм можно пустить в прокат как совместный, — продолжал Маркхэм, — когда мы приедем в Мексику. Она сначала покажет то, что у нее есть, чтобы получить кредит на завершение. Потом найти дистрибьютера, отстегнуть ему часть денег, но не столько, сколько дал бы Карделла, если бы она…

— Где я могу найти этого Карделлу? Он здесь, в Калузе?

— В Майами. Зачем он вам нужен?

— Затем, что я вас все еще пытаюсь спасти от электрического стула. Если Карделла узнал, что ваша жена собралась сбежать с этим фильмом…

— Он никак не мог об этом узнать. Никто не знал о Мексике, за исключением нас троих.

— Каких троих? О ком вы еще не сказали?

— Меня, Прю и Джейка.

— Кто такой Джейк?

— Делани. Он снимался в фильме. У него есть связи. Он поехал в Мексику разузнать насчет кредита.

— А почему она не поехала сама? Почему вы не поехали?

— Я же сказал, у Джейка связи.

— Какие связи нужны человеку, чтобы…

— Ну, вы понимаете…

— Нет, не понимаю.

— Он знаком с людьми, которые… понимаете… с людьми, которые не всегда в ладах с законом.

— С преступниками?

— Ну да. Пожалуй, можно сказать и так.

— Почему кредит должен был быть от людей, которые не в ладах с законом?

— Ну, иначе могло не получиться.

— Почему?

— Из-за характера фильма.

Мэтью посмотрел на него.

И неожиданно его осенило.

— Ваша жена снимала порнофильм? — спросил он.

Маркхэм кивнул.

— Кто такой этот Карделла? — резко спросил Мэтью. — Мафия?

— Нет, нет.

— Но он из преступного мира?

— Нет, у него ресторан в Майами. Он законный бизнесмен.

— Который финансирует порнофильм, — сказал Мэтью.

— На порнофильме можно заработать кучу денег, — произнес Маркхэм.

— Почему вы мне сразу об этом не сказали?

— Я думал…

— Ваша жена нарушала закон. Возможно, ее убийство…

— Я так не думаю.

— Где этот Джейк Делани? Он вернулся в Калузу?

— Я не имею о нем известий. Думаю, он все еще там.

— Он знает, что ваша жена убита?

— Не знаю.

— А он не мог ее убить? И после уехать в Мексику?

— Нет, он отправился пятнадцатого.

Мэтью посмотрел ему в глаза.

— Вы ее убили? — спросил он.

Этот же вопрос он задал ему при их первой встрече.

— Нет, — ответил Маркхэм.

Тот же ответ.

— Как мне в это поверить? Вы сказали, что этот фильм может принести восемь-девять миллионов прибыли, а вместе с видеокассетами и того больше. Так как же я…

— Я любил ее. Зачем мне ее убивать? Это было для нас выходом. Этот чертов часовой магазин… — Он покачал головой. — Прю делала грошовые фильмы. Даже тот, что получил премию, — сколько, вы думаете, там осталось после уплаты всех налогов? Десять тысяч? Пятнадцать? Мы посчитали, что если нам удастся… Это будет только начало, понимаете? Она могла и дальше делать такие фильмы, и мы бы заработали целое состояние. Зачем мне было убивать ее?

— Может быть, затем, чтобы получить все.

— Нет, — ответил Маркхэм, — я любил ее.

— Но почему вы мне сразу не рассказали про все это?

— Я не думал, что вам следует знать о фильме.

— Вы не сообразили, что это может оказать какое-нибудь воздействие на дело?

— Я не хотел, чтобы это всплыло.

— А почему?

— Ну, фильм… дорогой, вы же понимаете.

— Да, вы сказали мне. Он стоит восемь или девять миллионов долларов.

— Или больше.

— Поэтому вы решили не говорить об этом своему адвокату?

— Это не имело отношения к убийству.

— Вы об этом не можете знать. Почему вы скрыли такое важное…

— Потому что я… Я подумал… Я подумал, что, если Джейк найдет кредит… тогда… когда вы меня вытащите… Я поеду к нему. И мы сделаем фильм, найдем дистрибьютера…

— Без Прю?

— Да, без нее. Мы найдем людей, которые завершат дело. Смонтируют и все что нужно. У нас остался негатив, так что это не проблема. Прю убедилась, что он вернулся из лаборатории. Так что если меня оправдают…

— Делани захватил фильм с собой в Мексику?

— Нет.

— Вы сказали, что планировали использовать фильм как совместный?

— Как только он найдет нужных людей. Мы собирались показать им фильм. Когда приедем туда.

— Вы планировали взять фильм с собой?

— Да, таков был наш план.

— Тогда вы знаете, где он, — заключил Мэтью.

Маркхэм ничего на это не ответил.

— Вы знаете, где фильм? — снова спросил Мэтью.

Ответа не последовало.

— Вы знаете?

Маркхэм кивнул.

— Где? — спросил Мэтью.

Он припарковал машину на стоянке возле оштукатуренного здания с белоснежным фасадом и дюжиной красных дверей. На стоянке было шесть желто-зеленых фургонов, на каждом из которых было нанесено название компании — «Франклин Мувинг энд Сторедж» и рисунок, изображающий человека в коротких штанах, запускающего воздушного змея. Под башмаками человека была надпись: «Франклин! Быстрее молнии!» В дальнем конце здания из окон доносилась музыка. Мэтью прошел по дорожке к красной двери, открыл ее и попал прямо на вечеринку, которая была, судя по всему, в самом разгаре.

Там находилось не менее двух десятков молодых девушек, одетых менее элегантно, чем дамы на «Балу Снежинок», но все же в вечерних туалетах и туфлях на шпильках. Мужчин в помещении было как минимум вдвое больше, все в разнообразной одежде — от костюмов до джинсов с рубашками, словно они только что вылезли из машины. Наряженная елка сверкала желтым и зеленым — других огней на ней не было, что соответствовало цветам компании. Красные и зеленые гирлянды свисали с потолка, тянулись из угла в угол. На стенах висели изображения Санта-Клауса. На одной из стен красовался тот же уродец, которого обычно изображали на борту грузовика, в коротких штанишках и башмаках. Большинство гостей сгрудились в одном углу вокруг бара, где часто прикладывались к содержимому бутылок.

Когда Мэтью вошел, над дверью прозвенел звонок. Трудно было поверить, что кто-то смог его услышать сквозь шум голосов, но женщина в тесной зеленой юбке и красной маечке, оторвавшись от бара, повернулась к нему и произнесла:

— А вот и подкрепление!

Она подскочила к нему быстрее молнии, стуча — щелк-щелк — каблучками, с улыбкой на лице, краска на губах до ушей, светлые волосы отброшены за ухо. Кожа бледная, щеки горят. Высокая, хорошо сложена, походка легкая, как у танцовщицы. Он заметил и длинные ноги, не оставив без внимания и упругую грудь под красной маечкой. Наверное, лет тридцать. Еще видно, что изрядно выпила.

— Кто бы ты ни был, заходи, — сказала она, — у нас не хватает шикарных мужчин, — она протянула руку. — Марси Франклин, — произнесла она, — я тут главная.

— Мэтью Хоуп, — произнес он, беря ее за руку.

— Ты знакомый Гарри? — сразу же спросила она.

— Да, я играл Гарри Слейда в колледже.

— Во! — сказала она. — Ну ты даешь! А скажи-ка, что ты думаешь о Бергмане?

— Об Ингрид или об Ингмаре?

— Ух ты! Мне кажется, я уже влюбилась, — воскликнула она, — я в Калузе только шесть месяцев, приехала из Нью-Йорка, чтобы заняться делом после смерти отца, и мне до чертиков не хватает собеседника. Я уже созрела, чтобы позвонить в службу милосердия. Ты женат?

— Разведен, — ответил он.

— Отлично, — сказала она, — вот это да! Не иначе тебя Санта-Клаус принес!

Мэтью улыбнулся.

— А скажи-ка мне, — продолжала Марси, — все ребята, с кем я встречаюсь в этом городе, почему-то говорят только о футболе. Я их спрашиваю: «Как вам „Джинджер и Фред“?» — а они отвечают, что не смотрят старинных мюзиклов. Я им: «Феллини, Феллини», а они мне, что терпеть не могут итальянскую жратву, если только это не «Пицца-Хат». Я им: «Что вы думаете про „Поцелуй женщины-паука“?», а они мне говорят, что не знакомы с такой. Я им: «Ладно, как насчет „Пурпурного цвета“?», а они мне: «Мы больше любим красный». Жуть! А ты любишь кино?

— Да.

— Хочешь, сходим в кино сегодня вечером? Подумай и не вздумай потом отказываться. Мне в следующем месяце стукнет тридцать три, я люблю высоких кареглазых брюнетов. Я чувственна и умна, некоторые считают, что я — высший класс. Предпочитаю дорогие рестораны и клевые тачки, Бетховена и…

— Ты напоминаешь мне героев «Деревенского голоса», — произнес Мэтью.

— О, Боже, я точно влюбилась, — сказала она, — он знает даже «Деревенский голос»! Ты тоже из Нью-Йорка?

— Мой партнер оттуда. Он не переставая про него говорит.

— А ты откуда?

— Из Чикаго.

— Жаль, — сказала она, усмехнувшись.

Она не выпускала его руки. Зеленые глаза изучали его лицо.

Его глаза изучали ее лицо.

Взмах ресниц — желтый, еще взмах — зеленый цвет глаз.

Овальное и бледное. Оранжевая помада на губах… Высокие скулы фотомодели.

Взмах ресниц — желтый.

Изучающий взгляд…

Белые, ровные зубы, открытые в улыбке…

Взмах — зеленый.

Эге, подумал он.

Следи за собой.

— Пойдем выпьем, — потребовала Марси и, все так же держа за руку, повела к бару.

— Джимми, — обратилась она к человеку в рубашке с короткими рукавами, — пожалуйста, налей Мэтью Хоупу. Что ты будешь пить, Мэтью?

— Я… немного джина со льдом, — ответил Мэтью.

Что происходит? — подумал он.

— Джин со льдом для Мэтью, — сказала она, выпуская его руку. Она одернула свою маечку, еще больше обнажив грудь.

— Очень рада с тобой познакомиться, Мэтью. — Она улыбнулась. Широкая улыбка. Блестящие губы. — С Рождеством!

— С Рождеством! — произнес Мэтью и взял стакан, который ему протянул Джимми через стойку.

— Спасибо. Твое здоровье! — сказал он Марси.

— Допивай, — сказала она, — и пойдем потанцуем. Люсиль! — крикнула она через комнату, — поставь что-нибудь романтическое! Мэтью хочет со мной танцевать.

Музыка неожиданно оборвалась. Шум голосов стал слышнее. Возникла небольшая пауза — голоса, смех, звон льда в стаканах, — а затем полилась другая мелодия, нежная и медленная. Будь внимателен, подумал он.

— Пойдем, — позвала Марси, обняв его.

Он все еще держал стакан в правой руке.

Она тесно прижалась к нему.

Он едва не разлил содержимое.

Обнимая ее, он вслепую поставил стакан на один из столов. Она снова прижалась к нему. Пространство заполнилось танцующими парами. В комнате стало тесно и душно. Будь внимателен, подумал он, будь внимателен.

— Я просто хотел узнать… — начал он.

— И я тоже, — сказала она. — О, Мэтью, ты меня заинтриговал.

— Мы можем где-нибудь поговорить? Здесь очень шумно.

— О чем ты хочешь поговорить, Мэтью?

— О складе, — ответил он.

— О, черт, о складе, — воскликнула она, — сейчас Рождество, Мэтью, давай не будем говорить о складе. Пропади он пропадом. Давай танцевать, Мэтью!

— Серьезно, не могли бы мы…

— Давай не будем слишком серьезными, Мэтью. Мы только что познакомились.

— Можно где-нибудь…

— Да, тут есть одно местечко, — произнесла она, высвобождаясь из объятий. Снова одернув майку, она повела его к двери рядом с баром. Открыв дверь, впустила его в небольшую комнату. Едва дверь за ними закрылась, она сразу же его поцеловала.

Он вспомнил про обещание Сьюзен.

Что он больше никогда не обманет ее.

Язык Марси был у него во рту.

— Послушай, — начал он, отстраняясь от нее и пытаясь удержать ее на расстоянии, — нам действительно нужно поговорить.

— О чем тебе приспичило поговорить именно сейчас?

Ее руки обвили его шею.

— Я адвокат, — сказал он.

— Да? — произнесла она. — Возбуди против меня судебный иск.

И снова прижалась к нему.

— Я здесь… представляю интересы моего клиента.

— Конечно.

— Который хранил тут кое-что.

— Хранил?

— Фильм.

— Меня это не удивляет, — сказала Марси, вновь потянувшись к его губам.

Он отодвинулся.

— Можем мы вначале поговорить?

Его всего трясло.

— Пожалуйста, — сказал он.

— Только три минуты, — произнесла она, направляясь вместе с ним к топчану в дальнем конце комнаты. Она села, сложив руки на коленях. Он опустился на топчан рядом с ней.

— Ну, говори, — потребовала она.

— Пруденс Энн Маркхэм, — сказал он. — «Прудент Компани».

— А что тебя интересует?

— Ее муж сказал, что она арендовала здесь хранилище.

— Ну? — сказала Марси.

— Да или нет?

— Это та, которую убили?

— Да.

— Да, она арендовала ячейку.

— С кондиционером, как сказал ее муж.

— Они все с кондиционерами, — уточнила Марси.

— Ключ был один, по словам мужа.

— Я всегда даю только один ключ. Я не знаю, что люди хранят здесь, и не интересуюсь этим. Насколько мне известно, половина кокаина в штате Флорида хранится за этими маленькими красными дверями. Я всегда даю только один ключ. Если дать два ключа, то будет уже два человека. Если их двое, то у вас будут неприятности, — она усмехнулась, — как у нас с тобой. Большие неприятности, Мэтью. С первой минуты. С тобой это когда-нибудь случалось раньше? Словно удар молнии? Я из последних сил стараюсь держаться от тебя подальше. С тобой это было раньше?

Он попробовал вспомнить.

Не так ли случилось у него с Эгги, давным-давно, когда он изменил жене впервые в жизни. Такая же неожиданная реакция. Встреча глаз, соприкосновение рук. Он пообещал Сьюзен. А сам сидит с женщиной, с которой познакомился лишь десять минут назад, и думает только о том, как бы сорвать с нее майку. Он подумал, что такова цена всем его обещаниям, которые он давал Сьюзен раньше.

«Ты больше не будешь меня обманывать?» — «Нет, никогда».

Он подумал, что он просто негодяй.

Хотя стоп! Ведь ты же не женат!

Тогда откуда это чувство вины?

У меня неприятности, подумал он. Большие неприятности. Она права.

— Давай заканчивать разговор, — сказал Мэтью.

— А когда закончим, тогда что?

— А есть общий ключ для всех ячеек?

— Да, есть.

— Ты можешь пустить меня в ячейку, которую она арендовала?

— Нет.

— Почему?

— Потому что не ты владелец ключа. Я позволяю только владельцам.

— А если я запрошу ордер?

— Запрашивай.

— Я веду дело об убийстве.

— А я защищаю частную жизнь.

— Так ты тоже адвокат?

— Не болтай лишнего, Мэтью. У тебя осталось две минуты.

— А кто считает?

— Я.

— Марси, в этой ячейке кое-что такое, что…

— Нет, в ней ничего нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Кто-то ее обчистил.

— Откуда ты знаешь?

— Я видела фургон.

— Какой фургон? Когда?

— В ночь, когда ее убили.

Мэтью посмотрел нанее.

— Фургон был здесь в ночь, когда ее убили?

— Да, человек открыл ячейку, забрал все оттуда и положил в фургон.

— Что за фургон?

— Один из таких небольших автофургонов, что развозят товары.

— Ты видела, как он сделал это?

— Да.

— Где ты была?

— Работала здесь, в конторе.

— Во сколько это было?

— Около полуночи. Я много работаю, Мэтью.

— Я тоже.

Их глаза снова встретились.

Она сложила руки на коленях.

Эти губы.

— Как выглядел этот человек?

— Высокий блондин в комбинезоне.

— Блондин?

— Блондин.

— Ты бы узнала его, если бы встретила вновь?

— Конечно. У тебя осталась одна минута, Мэтью.

— Он открыл дверцу ключом?

— Да, ключом.

— Должно быть, это был ключ Прю, — вслух подумал Мэтью.

— Возможно, — пожала плечами Марси.

— Ты же сказана, что даешь только один ключ…

— Я даю не только это. Сорок секунд, Мэтью.

— Значит, это был ее ключ. Почему ты не вызвала полицию?

— Зачем? Кто-то что-то вынул из ячейки. Разве это преступление?

— Да, если кто-то был убит.

— Я не видела убийства, Мэтью. Я видела, как кто-то обчистил камеру. Тридцать секунд.

— И сложил это в фургон?

— В фургон.

— Какой фургон?

— Белого цвета.

— Какой модели?

— Я не знаю. Он, возможно, музыкант или что-то в этом роде.

— Музыкант? Ты же сказала, что он был в комбинезоне?

— Возможно, он играет на танцульках в каком-нибудь сарае. Двадцать секунд.

— Почему ты решила, что он музыкант?

— По надписи на боку фургона. Розового цвета.

— Что там было написано?

— Десять секунд.

— Что было написано?

— Оркестр. Девять…

— Оркестр?

— Восемь. Да, оркестр.

— Ты видела это на фургоне?

— Оркестр. Семь…

— Что-нибудь еще?

— Только это.

— Но это же бессмыслица.

— Шесть.

— Ни названия — ничего?

— Оркестр. Пять…

— Марси…

— Четыре…

— Ты слишком много выпила…

— Нет, три…

— А мне нужно вернуться в свою…

— Два…

— …контору.

— Одна, — сказала она, — а теперь поцелуй меня еще раз, пока я не умерла.

— Марси…

— Ты сказал, что не женат…

— Нет.

— Ты «голубой»?

— Нет.

— Тогда поцелуй меня. Я знаю, что ты тоже этого хочешь.

— Да.

— Тогда сделай это.

Зеленые глаза широко распахнуты.

— Пожалуйста, — сказала она.

О, Боже, эти губы!

— Поцелуй меня, — попросила она.

— Извини, — повторил он.

— Жаль, — сказала она, — знай, что ты разбил мне сердце. Я знакома с тобой каких-то пятнадцать минут, а ты уже разбил мне сердце.

Он смотрел на нее долго и внимательно.

— Марси…

— А, можешь катиться в свою паршивую контору, — сказала она, закрывая лицо ладонями.

Он посмотрел на нее в последний раз, открыл дверь и выскользнул наружу. Дверь сразу же за ним закрылась.

Глава 11

Был сочельник.

Начиная с понедельника Тик и Моуз разыскали из телефонного справочника Калузы всех, кто носил фамилию Дилл, — их было восемь. И все безрезультатно. Они оба выдохлись. Моуз хотел поехать куда-нибудь и напиться. Это было в одиннадцать утра. Тик хотел найти Маргарет Дилл. Он сказал, что им нужно еще раз встретиться с Эмбер Уилсон. Моуз высказал предположение, что Эмбер согласится выпить с ними, и пусть эта Маргарет Дилл катится ко всем чертям. Моуз плохо соображал в делах. Он не догадывался, как Тик, сколько денег они смогут сделать на этом фильме, если только его отыщут.

Но сначала нужно было встретиться с Эмбер Уилсон еще раз.

Они поехали в крошечную квартирку, которую она снимала в Ньютауне, и ее разговорчивая соседка — толстая негритянка сообщила им, что не видела Эмбер со вчерашнего утра. По слухам, она отправилась на яхте с какими-то людьми. Тик понял, что она развлекает рыболовов, и спросил у соседки, как называется яхта. Негритянка сказала, что обычно Эмбер катается на яхте, арендуемой у фирмы «Опус Чартерз» в Хайетте. Тик и Моуз поблагодарили ее и направились на юг, в Хайетт.

«Опус Чартерз» сдавала в аренду все — от рыболовных лодок до яхт. Владелец, которого звали Чарли Оппенгеймер, сказал Тику и Моузу, что Эмбер с двумя другими девушками отправилась вчера на тридцатишестифутовой яхте «Грэнд Бэнкс» в море с кем-то из Клиэруотера. Капитан яхты сообщил Чарли, что они идут в Венис, чтобы провести ночь на воде — на яхте шесть комфортабельных кают с кондиционерами. Чарли ожидал, что они вернутся сегодня после обеда. Он рассказал им все это, так как принял их за потенциальных клиентов. Только потом ему пришла мысль, что они могут быть полицейскими.

В два часа дня Тик и Моуз сидели в баре в Хайетте, глядя на Мексиканский залив. Моуз пил «мимозу». Тик подтрунивал над ним, уверяя, что «мимоза» — напиток исключительно для «голубых». Сам он пил нечто под названием «Банановый динамит», который состоял из восьми сортов рома и бананового ликера. Стоял ясный солнечный день, с легким бризом, на воде совсем не было волн.

— Нам не найти Конни сегодня, — объявил Моуз, — я хочу обратно в Тампу. Не хочу встречать Рождество в этом дерьмовом городишке.

— Я подумал, — сказал Тик, — если мы не найдем ее сегодня, то лучше вернуться и встретиться с теми двумя девушками, с которыми познакомились в прошлом месяце.

— А, Ревлон, — протянул Моуз.

— У меня сохранился телефон блондинки.

— Как ее зовут?

— Рейчел.

— Нет, рыжую. Ревлон?

— Гвен, — ответил Тик.

— Ах да, Гвен, — сказал Моуз и облизнул губы, — это хорошая идея. Надо им позвонить.

— Сочельник. Они, наверное, заняты.

— Стоит попробовать, — произнес Моуз, — можно прямо отсюда.

— Нет, давай сначала разыщем Конни.

— Если бы я был на месте Конни и загребал такие деньги, как она за тот фильм, то сейчас тратил бы их в Нью-Йорке.

— Она не так уж много заработала.

— Откуда ты знаешь?

— Я только высказываю свое предположение. Сотни две в день, не больше.

— А в Нью-Йорке на Рождество так здорово, — сказал Моуз, — Флорида для Рождества — совсем не то.

— Вон, посмотри, — сказал Тик, толкая Моуза.

К пирсу подошла яхта. Двое мужчин в гавайских рубашках спрыгнули на пирс и принялись распутывать канаты. Третий в такой же рубашке отдавал команды.

— Вон Эмбер, — показал Тик.

Она стояла на корме в желтой юбке, развеваемой ветром. Одной рукой она придерживала шляпу, в другой у нее была пляжная сумка.

— Пойдем, — позвал Тик.

Он посмотрел на счет, положил несколько долларов на стойку и встал.

На пирсе мужчины в гавайских рубашках прощались с девушками. Трое девушек. Две из них белые, третья — Эмбер, которая вполне могла бы сойти за белую. Девушки помахали друг дружке рукой и разошлись в разные стороны. Две белые девушки двинулись к бару, где, возможно, надеялись еще подзаработать. Они многозначительно посмотрели на Тика и Моуза, проходивших мимо. Эмбер поднималась по лестнице в отель.

— Привет, — сказал Тик.

— Привет, — ответила Эмбер.

— Никакой Маргарет Дилл в Калузе, — сказал Моуз, — вот так.

— Должна быть, — произнесла Эмбер беззаботно. — Джейк сказал мне, что она там обитает.

— Где там? — спросил Тик. — Мы проверили всех Диллов по телефонной книге.

— Может, ее нет в книге.

— Джейк должен был сказать тебе еще чего-нибудь.

— Ничего подобного. Только ее имя — Маргарет Дилл. Или Мэг. Как вам больше нравится.

Они стояли возле отеля. Моуз подумал, что обломает ей ноги, если только она попытается оставить их с носом.

— Ты уверена, что он сказал «Дилл»? — спросил Тик.

— Дилл, Дилл, — подтвердила Эмбер. Она посмотрела на швейцара, появившегося из отеля. — Как насчет такси?

— Они подходят каждые пять минут, — ответил швейцар.

— Я здесь торчу уже пять минут.

Швейцар пожал плечами.

— Подумай, — настаивал Тик, — может, он говорил еще что-нибудь?

— Ничего, кроме ее имени.

— Маргарет Дилл?

— Сколько можно повторять? — спросила Эмбер. — Маргарет Дилл. Дилл.

Первым дошло до туповатого Моуза — не зря он родом из славного штата Джорджия.

— Ты говоришь, Дилл? — спросил он.

— Дилл, — ответила она, — правильно.

— Или Дил?

— Ну, Дил, какая разница?

Даже сказать правильно и то не может, со злостью подумал Моуз.

В телефонном справочнике Калузы под заголовком «Оркестры и ансамбли» значилось тринадцать наименований. Уоррен вздохнул. Попробуйте разыскать музыканта в канун Рождества.

Они впервые остались одни после того, как Джоанна вернулась домой в прошлую пятницу.

Было три часа дня накануне Рождества. Они украшали дом, который Мэтью когда-то делил с женой и дочерью. Дочь ушла к подругам вручать подарки. Радио было настроено на УКВ. Они слушали рождественские мелодии. Все было прекрасно — как в доброе старое время. Но и все было не так.

Он еще не рассказал про свое вчерашнее грехопадение.

И они еще не говорили о том, что их четырнадцатилетняя дочь по уши влюбилась в темнокожего парня по имени Томас Дэрроу-младший.

Мэтью вообще не был уверен, стоит ли эту тему обсуждать.

Он вспомнил телефонный разговор с дочерью, когда узнал, что Сьюзен собирается отправить ее в Академию Симмса:

— Она говорит, что это будет мне полезно. Она говорит, что «Святой Марк» совсем испортился. Она говорит… тебе это не понравится, папочка.

— Скажи мне.

— Она говорит, что школу заполонили цветные ребята. Она так сказала.

И потом, после паузы:

— Папочка? Мама сказала «ниггеры». Это про двоих темнокожих ребят, принятых в школу.

— Ужасно, — произнес Мэтью. Его бывшая жена из Чикаго, штат Иллинойс, превратилась во флоридскую расистку.

Рождественская гирлянда выпала из его руки. Он поднял ее и посмотрел на часы.

— Тебя что, такси ждет? — спросила Сьюзен.

— Мне должен позвонить Уоррен. Я дал ему этот номер на всякий случай.

— Уоррен? — переспросила она.

— Чамберс, — ответил он, — частный детектив, который помогает мне.

Он помедлил.

Момент настал.

— Он черный, — сказал Мэтью.

— Он хороший?

— Очень, — ответил Мэтью.

Он подумал, стоит ли вообще ей рассказывать, как приятно было вчера целовать Марси Франклин. Он подумал, не рассказать ли ей, что сегодня он подумывал позвонить Марси. Он подумал, действительно ли она употребила слово «ниггеры» в отношении двоих чернокожих ребят, принятых в школу имени Святого Марка. Он подумал, что сам не знает, чего хочет.

— Сьюзен, — произнес он и вздохнул.

— Я не знаю, что я про это думаю.

Моя жена, подумал он. Простите, бывшая жена.

— Мы говорим про Томми, да?

— А о ком еще? Ты-то сам что про это думаешь?

— Ей четырнадцать, — сказал он, — это еще пройдет.

— А если нет?

— Так что?

— Я тебя спрашиваю, Мэтью.

— Очень давно, — произнес он, — это было до того, как я познакомился с тобой, я встречался с темнокожей девушкой по имени Офелия Блэйр. Я тогда был студентом. Она училась в нашей группе. Офелия Блэйр.

— Что, пришел час признания? — спросила Сьюзен.

В голосе резкие нотки. Возможно, она готова к ссоре.

— Умная и красивая девушка. Я встретился с ней только один раз. Много целовал ее, пытался забраться под юбку, говорил ей, что люблю…

— Мэтью, прошу тебя…

— Умолял ее пройти до конца, потому что я никогда не делал этого с темной девушкой.

— Если ты предполагаешь, что Джоанна…

— Я могу закончить?

— Нет, если ты думаешь, что Джоанна и этот парень…

— Это не имеет никакого отношения к Джоанне!

— Тогда зачем ты мне все это рассказываешь? И пожалуйста, называй вещи своими именами. «Забраться под юбку» — что это значит?

— Черт подери! Я был девственником! Я никогда не делал этого и с белой девушкой, ни с кем! Дело в том, что…

— Да, Мэтью, в чем дело?

— Дело в том, что я лишил ее индивидуальности. Для меня она была просто темнокожей девушкой. Для нее самой — Офелией Блэйр. Она больше не встречалась со мной.

— Это конец истории?

— Да, конец.

— Слава Богу. Не смешаешь ли мне мартини?

Он подошел к бару, вытащил бутылку джина «Бифитер» и бутылку вермута, смешал два очень холодных сухих мартини. Она сидела на диване и соображала, куда бы еще повесить украшения.

— Спасибо, — поблагодарила она, принимая стакан. — Веселого Рождества!

— Веселого Рождества, — сказал он, — мы хотим поссориться?

— Я думала, мы уже поссорились, — ответила она, отпивая глоток.

— Я говорю то, что думаю, Сьюзен…

— Я знаю, что ты говоришь. Ты говоришь, что Томас Дэрроу-младший может быть носителем особой индивидуальности.

— Очень особой индивидуальности, судя по рассказам Джоанны.

— Просто замечательно. Особая индивидуальность, которая к тому же оказывается черной.

— А тебя это огорчает?

— Да, огорчает.

— Почему?

— Мэтью, не задавай глупых вопросов. Джоанне четырнадцать лет. Ей не нужны проблемы, которые и взрослым не всегда удается разрешить.

— Некоторые взрослые их разрешают.

— Не сомневаюсь.

— Сьюзен, я должен у тебя кое о чем спросить. Когда ты решила забрать Джоанну из школы Святого Марка… Ты употребила слово «ниггеры» в отношении…

— Я никогда в жизни не употребляла этого слова!

— Даже когда говорила о двоих темнокожих ребятах, принятых…

— Никогда! В чем дело?

— Но Джоанна сказала мне это.

— Она лжет!

— Потом ты сказала, что забираешь Джоанну из школы, потому что она переполнена неполноценными учениками.

— Ну да. Ты посмотри, что происходит! Тебе понравилось бы, если Джоанна…

— Ты имела в виду темнокожих учеников?

— Нет.

— А когда ты мне сказала: «Мы во Флориде». Что ты имела в виду?

— Это что, суд? Тогда я требую адвоката.

— Ты хотела сказать, что во Флориде ученики не считаются полноценными?

— Я не помню этого разговора и не помню, что имела в виду. Если это был наш обычный разговор и мы орали друг на друга…

— Как сейчас, — вставил Мэтью.

— Ты первый начал, — сказала она.

Наступила гнетущая тишина.

— Я собираюсь просить ее перестать встречаться с ним, — продолжала Сьюзен.

— Я не хотел бы, чтобы ты это делала.

— Она не понимает…

— Она счастлива, гораздо счастливее нас…

— А я нет! — выкрикнула Сьюзен. — Сама мысль об этом…

— О чем?

Сьюзен покачала головой.

— Я уверен, что они целовались, — сказал он.

— Замолчи!

Снова тишина.

— Извини, — произнесла она, — но ты говоришь о моей дочери.

— Она и моя дочь.

— Если ты понимаешь, что это меня волнует, то не нужно…

— Мне кажется, ты совершаешь большую ошибку.

— Да прекратишь ты или нет? Как ты можешь вообразить Джоанну с этим…

— Они — дети, Сьюзен! Чем, ты думаешь, они могут заниматься? Обнимаются, трогают друг друга…

— Заткнись! — крикнула она, выплескивая содержимое стакана ему в лицо.

По радио хор запел «Тихую ночь».

Мэтью вынул платок и вытер лицо. Он уставился на нее, словно не понимая, как все это могло случиться. Он уже собрался сообщить ей, как целовался вчера. Эта мысль доставила ему удовольствие.

Но тут зазвонил телефон.

Хор по радио пел о том, как хорошо и спокойно в мире.

Телефон продолжал звонить.

Сьюзен встала и направилась на кухню.

— Это тебя, — сказала она, вернувшись в гостиную. — Уоррен Чамберс. А потом, будь добр, уходи.

Плохо было уже тогда, когда она только целовала его.

Это было в начале.

В начале фильма.

Настоящая волшебная сказка вроде тех, что он читал в детстве, про мельника, который, умирая, оставил мельницу старшему сыну, осла — среднему, а кота — младшему, которого звали Том. Том решил, что лучшее, что он может сделать с котом, — это испечь из него пирог, а шкуру продать. Но кот, заговорив человеческим голосом, сказал, что единственное, что ему нужно, — это пара высоких сапог, красивая шляпа с пером и небольшой мешок. И тогда он сделает Тома богатым. Поэтому Том достал все это, и кот путем цепи вранья сделал Тома маркизом или кем-то вроде того — бароном или графом, он читал эту сказку уже давно, — убедил короля, что Том богат, и в конце концов Том женился на королевской дочери и зажил счастливо.

Так было в сказке.

В фильме же…

Ты принадлежала многим, и на тебе много греха…

В фильме этот ниггер, только что из тюряги, встречает проститутку, наряжает ее в высокие красные сапожки и красивую одежду, и она занимается этим с двумя другими девушками и белым юношей. В конце фильма ниггер разбогател, а проститутка стала кинозвездой. Мэг.

Кинозвезда.

Уже в начале фильма все плохо.

Она его еще только целует. Целует этого ниггера. Рот широко раскрыт, чтобы принять его губы, обещая ему алмазы и золото, только купи мне сапожки, детка. Губы встречаются, на ней красивая шляпа с пером и шелковое белье, она раскрывает перед ним рот, она расстегивает блузку, показывает ему свои груди. И вот, взрастил я благородный виноград, но как он смог превратиться в негодный?

Дальше в фильме…

То, чем она занимается с ниггером, с тремя другими женщинами, с юношей, чем она занимается…

Ниггер раздражал его больше всех.

Потому что, хотя ты и мылась щелоком со многими водами, осталась грязна предо мной.

Сидя в гостиной большого дома, он снова и снова смотрел на мерцающее изображение на экране.

И я привел тебя в плодородный край, чтобы ты ела плоды его и пользовалась всеми благами его, но ты осквернила дар мой.

— Мне кажется, ты неточно расслышал, — сказал Тик, — я думаю, она произнесла все-таки «Дилл».

— Нет, она сказала «Дил», — возразил Моуз, — я знаю, как говорят ниггеры, она сказала именно «Дил».

— Тогда почему мы обзвонили всех Диллов из этой телефонной книги, одиннадцать Диллов, и никто из них никогда не слыхал про Маргарет Дил. Ты ошибся, Моуз.

— Нет, я расслышал верно, — настаивал Моуз.

— Я хочу еще раз проверить всех этих Диллов. Может быть, мы пропустили кого-нибудь.

— Говорю тебе — Дил!

— Где телефонная книга? — спросил Тик.

— Ты только напрасно потеряешь время, обзванивая вновь всех этих Диллов.

— Я уже потерял его, обзванивая Дилов.

— Ты спрашивал Маргарет Дилл. Никто не знает про такую.

— Может, мы кого-нибудь пропустили. Где книга?

Он опять раскрыл справочник на странице, начинающейся Дикманом и заканчивающейся Дайнерз Клабом.

— Проверь по своему списку, — сказал он.

— Я же сказал, что мы проверили всех.

— Все равно проверь, — произнес Тик и начал читать. — Дилл Эбнер.

— Есть.

— Дилл Бернард.

— Есть.

— Дилл Ивен.

— Есть.

— Дилл Роджер.

— Есть.

— Дилл Розали.

— Угу.

— Дилл Сэмюэл.

— Да.

— Дилл Томас.

Моуз вздохнул.

— Есть?

— Есть.

— Дилл Виктор.

— Есть. Это все, — сказал Моуз.

— Да, это все, — сказал Тик.

Он вернулся назад, к фамилии Дил, полагая, что они могли пропустить кого-то из них, но тут его взгляд упал на фамилию Дикманн Фрэнк. Он пробежал взглядом и увидел шесть имен:

Диль Эндрю,

Диль Бертрам,

Диль Берджес,

Диль Кэндейс,

Диль Карл,

Диль Джозеф.

— Так, так, так, — протянул он.

Было почти шесть часов.

В четырех кварталах от конторы Уоррена, на углу Росс и Камерон-стрит, Первая Конгрегационалистская церковь пробила час на три минуты раньше. Уоррен взглянул на часы.

— В списке «Оркестры» значатся тринадцать человек, — сказал он, — мне удалось разыскать только восьмерых.

— Лично или по телефону?

— Троих лично, остальных по телефону. Мне пришлось исполнить танец на канате, Мэтью, ведь не мог же я прийти и сказать: «Эй, это случайно не вы обчистили камеру хранения, абонированную леди, которую убили в ноябре?» Я говорил, что ищу фургон, чтобы перевезти инструменты, а у вас, я слышал, есть такой, нельзя ли им воспользоваться на Новый год? Ни у кого из них фургона нет, из тех, с кем я говорил.

— Тогда с чего мы начнем?

— Подождем до завтра, я сомневаюсь, что нам повезет в Рождество.

— Кого ты проверил?

— Сейчас, надо взглянуть. — Уоррен раскрыл телефонную книгу. Он пропустил «Нянек», «Офисы» и «Оптику», пока не нашел «Оркестры».

— Те, против которых сделаны отметки, я уже проверил.

Последним в списке оркестров значился джаз-рок-ансамбль Билла Уэддела. Вслед за ним шли «Орхидейные питомники»:

«Элит Оркидэ, Инк»,

«Орхидейная ферма Франко»,

«Грэхэм Оркидз»,

«Зеленая Орхидея»,

«Орхидеи Майкла»,

«Оркидейшез».

— Вот оно, — сказал Мэтью.

Тик вел машину.

Моуз волновался:

— Нам следовало позвонить по телефону.

— Конечно. Многого же нам удалось добиться с помощью телефона.

— Те два парня были не очень-то любезны с нами для Рождества.

— Хрен с ними, — сказал Тик, — куда теперь?

— Тридцать семь пятьдесят пять.

— Посмотри на следующий почтовый ящик и скажи мне, что на нем написано.

Когда они подъехали к почтовому ящику, он притормозил.

— «Тридцать шесть сорок три», — прочел Моуз.

— Почти приехали, — сказал Тик, — только говорить на этот раз буду я, ладно?

— Ты и в прошлый раз говорил сам.

— Нет, это ты ляпнул, что мы ищем девушку, которая работала с нами в кино.

— Ну и что? Разве это не правда?

— Они решили, что мы придумали все это.

Небо над ними побагровело.

— Красивый закат, — заметил Тик.

— Лучше бы нам вернуться в Тампу.

— Давай сначала разыщем Конни, — сказал Тик, — или Маргарет. Или как там ее зовут.

Машина ехала по Тимукуэн-Пойнт-роуд на восток.

Вот еще эта сцена…

Ниггер расстегивает брюки.

Мэг на коленях.

Смотрит на него с ангельской улыбкой.

— О-о-о! — говорит она.

Фильм без фонограммы, поэтому он читает по ее губам.

Он знает все наизусть.

— Возьми его, — говорит он.

— Целиком? — спрашивает она.

— Для начала, — говорит он, улыбаясь.

Он сидит в темной гостиной, ружье на полу возле кресла. Если явится еще кто-нибудь искать и вынюхивать, Гнев Господний падет на их головы. Вот бы взять ружье и прямо сейчас выпустить заряд в ниггера на экране…

Она смотрит на него.

— Это как молочный шоколад, — говорит она.

Снова берет…

Поднимает голову.

— С медом, — произносит она.

Опять…

— М-м-м…

Поднимает лицо. Смотрит. Восхищается. Закатывает глаза.

— М-м-м…

Снова берет, ее губы достойны жалости, но язык ее должен быть отрезан. Ее губы шевелятся.

— Подожди, — говорит она.

Она что-то шепчет.

— Вот так, Кошечка!

Она стонет.

— Не останавливайся, Кошечка!

— М-м-м…

— Вот, сейчас…

Все заливается белым.

— О-о-о! — Черные руки сжимают ее рыжую голову.

— М-м-м!

Снова закатывает глаза.

— Тебе понравилось, Кошечка?

— М-м-м-м-м!!!

— Вот оно, — сказал Тик.

— Точно, оно, — согласился Моуз.

Спрятавшись за кустами у окна дома, они видели сцену с Джейком Делани и Конни на экране.

Человек в комнате сидел уставившись в экран.

Здоровенный блондин в комбинезоне.

Глаза уперлись в экран.

Он был словно в трансе.

На экране же…

— Ты думаешь, ты сможешь?..

— Почему бы не попытаться?

Они знают эти слова наизусть.

Обольстительная улыбка.

— Ну, почему бы нам не попытаться?

Они снимали эту сцену на следующий день, но все выглядело так, словно она снята тут же, отчего Джейк выглядел суперменом, который вызывает эрекцию, не моргнув глазом. Конни терзает его языком и губами, закатывает глаза, эти зеленые глаза, помогает руками, а затем взбирается на него сверху. Камера крупным планом фиксирует все… Все выглядит так, словно снято через две минуты, а не на следующий день.

— Что будем делать? — спросил Моуз.

— Как что? Попросим этого типа вернуть нам наш фильм, — ответил Тик.

Он поднял ружье, как только постучали в дверь.

Выключил проектор.

— Кто там? — спросил он.

— Мистер Диль?

Мужской голос.

Все словно сговорились против него.

— Что вам нужно? — спросил он.

— Мистер Диль, мы хотели бы поговорить с вами насчет этого фильма.

Подняв ружье, он направил его в сторону двери.

— Заходите, — глухо произнес он, — не заперто.

Они сделали поворот в сторону «Оркидейшез» и поехали по разбитой проселочной дороге. За рулем был Мэтью, Уоррен сидел рядом, ему было тесно в малолитражке. Небо на западе уже изрядно потемнело, быстро сгущались сумерки. Тихая ночь. Светлая ночь.

До Рождества оставалось пять часов.

Впереди показался дом.

Темный.

Позади дома виднелись два строения.

— Наверное, теплицы, — предположил Уоррен.

Мэтью кивнул.

С одной стороны под углом к теплицам блочное сооружение.

Они услышали звуки со стороны озера.

Звуки ударов.

Впереди, в свете автомобильных фар, отворилась дверь блочного строения.

В проеме двери появился человек, спиной к ним.

Он что-то тащил.

— Стой! — крикнул Уоррен.

Мэтью выключил мотор.

Человек в дверном проеме обернулся. Его руки были чем-то заняты. В свете фар мелькнули светлые волосы. Уоррен вышел из машины со своей стороны. Человек бросил то, что тащил. Мэтью вышел из машины со своей стороны. Человек скрылся в дверях и тут же появился снова. В руках у него было ружье.

— Ложись! — заорал Уоррен, и Мэтью бросился на землю одновременно со вспышкой выстрела, разорвавшего ночь. Уоррен бежал в сторону человека, сжимая в руке пистолет.

— Брось оружие! — крикнул он, но человек выстрелил еще раз.

Уоррен отпрыгнул вправо, чудесным образом увернувшись от верной смерти, и навел на стрелявшего пистолет, держа его обеими руками, как это делают полицейские.

— Ни с места! — приказал он, но человек шагнул в его сторону, держа ружье за ствол, как дубину, и размахивая прикладом.

Уоррен выстрелил.

Первая пуля попала человеку в плечо.

Он продолжал идти.

Уоррен выстрелил еще раз, пониже, и попал в правую ногу.

Человек вскрикнул и упал на землю. Уоррен подошел к нему.

— Ну, как? — спросил он, тяжело дыша. — Хватит?

Человек попытался подняться.

— Мне кажется, вы хотите умереть, — сказал Уоррен.

Человек упал лицом вниз.

— Готов, — сказал Уоррен.

Мэтью направился к блочному строению. Уоррен склонился над бесчувственным человеком, кивнул и спрятал пистолет в кобуру под мышкой.

Мэтью подошел к строению.

Фары машины освещали открытый дверной проем.

Мэтью заглянул внутрь.

— О, Боже! — воскликнул он и отвернулся.

Уоррен бежал к нему.

— Что такое?

— О, Боже! — повторил Мэтью.

Уоррен взглянул на истерзанное тело в красных кожаных сапожках. Вокруг шеи была гирлянда кроваво-красных орхидей. Промелькнувшая в его глазах боль сразу же исчезла. Он снова был полицейским, видевшим подобное и прежде, если не кое-что и похуже.

Мэтью же никогда в жизни не сталкивался с подобным. Адвокат согнулся пополам: его рвало прямо на дорогу.

Глава 12

Допрос проводился в палате Берджеса Диля в Госпитале Добрых Самаритян. Кроме стенографистки и самого Диля, там присутствовали прокурор штата Скай Баннистер, помощник прокурора штата Артур Хэггерти, детектив Морис Блум из полицейского управления Калузы, детектив Ральф Сиэрс из управления шерифа Калузы и адвокат Мэтью Хоуп.

— Начинайте, — сказал Хэггерти стенографистке.

Дата, время, место, присутствующие — Хэггерти продиктовал обязательную информацию. Когда он зачитал Дилю его права, Диль сказал:

— Адвокат мне не нужен.

— Но вы понимаете, что, даже если вы не имеете своего адвоката, вы можете в любой момент прекратить отвечать на вопросы?

— Да.

— И вы также можете прекратить отвечать, пока не поговорите со своим адвокатом, если захотите позже это сделать. Вы понимаете это?

— Да, понимаю.

— Потому что мы — в Америке, — произнес Скай Баннистер.

— Ну, хорошо, — сказал Хэггерти, — мистер Диль, прежде чем я начну задавать вопросы, не хотите ли вы сделать какое-нибудь заявление о случившемся? Если можете, расскажите все своими словами.

И он рассказал им.

«…Я знал о кино, конечно, знал, что она там работает. Я только не знал, что это за кино.

Полтора года назад, кажется, она уже работала с этой женщиной. Эта женщина снимала какой-то учебный фильм, а Мэг работала в детском саду. Всемилостивый Господь не дал нам своих детей, но он дал ей доброе сердце, и она возилась с этими детьми день и ночь. Вот тогда она и познакомилась с той женщиной. Они снимали в детском саду.

Мэг сказала мне, что та женщина собирается снимать еще один учебный фильм и хочет, чтобы она помогла ей с костюмами для него. Мэг хорошо шьет. Она сказала, что это будет с конца сентября до начала ноября. Она сможет хорошо заработать.

И я согласился.

Прежде она никогда не лгала мне и ничего от меня не скрывала.

Потом я нашел чеки.

Четыре чека, каждый на пятнадцать тысяч долларов. Первый выписан третьего октября, последний — двадцать четвертого октября. Она еще не получила по ним деньги: видимо, не знала, как лучше их от меня утаить. Они лежали в верхнем ящике бюро, в глубине, под ее бельем. Не помню, что я там искал.

Откуда у тебя такие деньги, спросил я, как ты заработала столько денег? „За услуги“ — было написано на чеках. Что за услуги? За что эти чеки? Какие такие „услуги“?

А она сказала, что нечего копаться в ее вещах, это ее частные ящики. Я спросил, за что „Прудент Компани“ платит по пятнадцать тысяч долларов в неделю. Она подтвердила то, что мне было известно: она работает на эту женщину, которая делает учебный фильм. Я шила для нее костюмы, сказала она, я же тебе говорила. Вот почему я отсутствовала пять дней в неделю. Я говорю тебе, а ты никогда не слушаешь, вечно занят только своими орхидеями.

Я сказал, что, по-моему, для костюмов это многовато.

Она ответила, что в кино хорошо платят, это вообще дело прибыльное.

Я сказал, что хотел бы посмотреть фильм, который они делают, но она ответила: нет, тебе нельзя, это закрытый фильм. Я не понял, что означает „закрытый“. Она сказала, что режиссер фильма — женщина, которая платит ей за костюмы, — очень темпераментная особа и не любит, когда ей кто-нибудь мешает. Она меня поцеловала тогда и сказала, чтобы я не беспокоился, они заканчивают съемки пятого ноября, это через неделю, а потом она будет дома каждый день и мы вместе истратим эти лишние деньги.

Когда она меня тогда поцеловала, я еще не знал, где побывали ее губы.

В ночь Праздника Всех Святых — это было через четыре дня после того разговора — она сказала мне, что им придется снимать ночью, это будет съемка костюмированной вечеринки, и ей нужно там присутствовать. Я согласился. Но я последовал за ней. Она поехала в „фольксвагене“ на Фэтбэк-Кей, я за ней в фургоне, на безопасном расстоянии. Я хотел посмотреть, за что платят пятнадцать тысяч в неделю.

Я мог убить их всех там же, на месте, после того, что увидел. Но я услышал Глас Всевышнего, сказавшего мне: „Подожди, ибо не тебе судить грехи ее, ибо дошли ее грехи до Господа, и Он покарает ее“. Я мог бы убить их всех. Я стоял там в темноте и видел, что они делают. Господь простил бы меня… И ведали они, что творят… Но… эта женщина. Блондинка, которая давала указания, что им делать. А они боготворили этого дракона в женском обличье. „И поклонились Зверю, говоря: кто подобен Зверю сему, кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть…“^[9]

В ту ночь я следовал за ней до самого дома.

Я еще не знал ее имени.

Я впервые следил за ней.

Как мне и пообещала Мэг, они закончили фильм пятого ноября. Больше не о чем беспокоиться, сказала она. Отныне она будет дома каждый день и больше никакого шитья костюмов. Кошечка будет с тобой.

А я все преследовал Пруденс Энн Маркхэм.

Потому что я подумал…

Этот фильм…

Люди увидят, как Мэг, голая и бесстыдная, проделывает жуткие вещи с этой черной скотиной и другими. Я еще не знал, как поступлю с Мэг, но я знал, что должен забрать фильм, чтобы его не смогли увидеть люди, ибо Господь не желал этого. Я должен был его уничтожить.

Она работала над ним в студии на Рэнчер-роуд. Ездила туда каждый вечер, забирала кассеты с фильмом из камеры хранения, отвозила в студию и отвозила их обратно, когда заканчивала. У нее был ключ от ячейки.

Я решил, что мне нужно заполучить этот ключ.

Чтобы получить фильм. И уничтожить его.

Я следовал за ней каждую ночь, за этим зверем в образе женщины.

Чтобы уничтожить фильм. Уничтожить зверя, виновного в том, что стало с Мэг.

Но я еще не знал, как поступлю с Мэг. Это пришло ко мне позже.

Я не так глуп. Я знал, что мне придется уничтожить эту женщину, чтобы получить фильм, который она каждый вечер таскала в студию. Но как бы я смог послужить Господу, если бы сам был уничтожен? Нет, нет, я не глупец.

Я узнал, что она была замужем, я видел ее мужа возле их дома на Помпано-Уэй. Как мог муж помогать своей жене делать такой фильм? Разве что помогать с распространением его? И мне пришла идея, что я могу одним разом покончить с ними обоими, а после уничтожить и фильм.

Я забрался в их дом десятого ноября, проследив, пока они оба не уйдут, я знал, что дома никого нет. Выкрал нож и одежду и еще кое-что. Эти все вещи еще у меня, поэтому никто не узнал, что мне было нужно. Я украл и кое-что из ее одежды. Это тоже у меня, в комоде Мэг, где она хранила свои вещи, пока я их не сжег. Я до сих пор еще иногда рассматриваю вещи этой женщины, которая могла заниматься такими делами. Смотрю на ее вещи и размышляю. Все еще размышляю. После кражи я немного подождал. Решил, что лучше обождать недельку, чтобы никто ни о чем не догадался. Потом решил, что десять дней будет еще лучше. Проследил за ней до студии. Подождал ее на улице. Она вышла, это было где-то без двадцати одиннадцать, примерно так. Мне хватило меньше минуты, чтобы разделаться с ней. Вся моя одежда — его одежда была пропитана греховной кровью. Я взял жестянки с фильмом и звукозаписью, ее записную книжку и ключи. От Рэнчер-роуд до моего дома минут десять езды, еще десять минут — чтобы принять душ и переодеться, к этому времени я уже запер Мэг в генераторной, хотя еще не знал, как с ней поступлю дальше. Я сложил окровавленную одежду и нож в пластиковый мешок для мусора и около одиннадцати уехал из дому. До Помпано-Уэй доехал минут за пятнадцать и был там примерно в четверть двенадцатого или около того. Я закопал окровавленную одежду и нож на заднем дворе, за домом, на клумбе. Потом поехал в камеру хранения, открыл ячейку и забрал все, что там оставалось. Я был там около полуночи. И взял все, что там находилось.

Я много раз смотрел этот фильм.

И все еще смотрю.

Никогда в жизни я не видел того, что было в этом фильме.

Людям нельзя смотреть этот фильм. Когда-нибудь я сожгу его.

Потому что дьявол должен гореть в огне».

— Мистер Диль, — сказал Хэггерти, — я показываю вам мгновенное фото, снятое управлением шерифа сегодня вечером на Тимукуэн-Пойнт-роуд, 3755. Это ваша жена Маргарет Диль?

— Но сорная трава должна быть выполота с нивы плодоносящей, — произнес Диль. — С корнем.

— Сэр! На фотографии, которую я вам показываю, женщина в красных сапожках… Это ваша жена Маргарет Диль?

— …потому что муж — глава своей жены, подобно тому как Иисус глава Церкви…

— Это — ваша жена?

— Подобно тому как Церковь подвластна Иисусу, жена подвластна мужу своему.

— Мистер Диль, вы можете сказать, что случилось с вашей женой? Эта женщина на фотографии — ваша жена?

— Что?

— Ваша жена? Она была вашей женой?

— Была моей женой…

— Была вашей женой? Вы хотите сказать, что она больше не начнется вашей женой, потому что мертва?

— Мертва? Нет, нет.

— Сэр, эта женщина на фотографии… У нее ампутированы руки…

— Да, знаю.

— Вам известно, кто ампутировал ей руки? И отрезал ей груди?

— Это сделал я.

— Значит, мистер Диль… Вы убили свою жену, Маргарет Диль?

— Нет. Я убил ее? Нет, нет. Я собирался сегодня отпустить ее на улицу. Возле яслей для скота.

— Выбросить на улицу?

— Отпустить ее на улицу, чтобы все видели ее срам, потому что срам — даже говорить о вещах, совершаемых втайне.

— Но ваша жена мертва, сэр. Медицинская экспертиза…

— Нет, сэр.

— Мистер Диль, медицинская экспертиза установила, что она мертва уже достаточно давно…

— Тогда с кем я разговаривал? Когда я говорил с ней, разве она не понимала мудрости слов моих?

— Вы отрезали ей руки, мистер Диль?

— Пальцы.

— Сэр?

— Я начал с пальцев. Чтобы наказать ее за то, что она творила своими руками. Потому на моих руках нет греха, и когда вы протянете руки свои, я отвращу от них свой взор…

— Мистер Диль…

— Да, и когда вы будете молиться мне, я отвращу слух свой. Ваши руки в крови…

— Когда вы говорите, что начали с пальцев…

— Это не так.

— Сэр?

— Я сначала отрезал волосы. Везде. По всему телу. С головы, ниже… Везде.

Тишина.

Хэггерти повернулся к Баннистеру.

— Скай? Ты хочешь что-то спросить? — сказал он.

— Мистер Диль, — произнес Баннистер, — меня зовут Скай Баннистер, я прокурор штата. Я хочу сказать, не можем ли мы быть вам чем-нибудь полезны, чтобы вы пришли в себя. Насколько я понимаю, вы сначала отрезали своей жене пальцы, потом руки…

— Сначала волосы.

— Затем пальцы…

— Нет, язык, я отрезал ей язык. Ее язык никого не слушался. Это был неискупимый грех, полный смертоносного яда. А язык — это огонь, слово — беззаконие. Потому что язык, среди других членов, правит телом и сеет пламя. И это пламя геенны огненной.

— Вы отрезали ей язык…

— …пусть женщина внимает вам в молчании и покорности…

— …а затем пальцы, кисти рук… руки…

— Она своими руками сожгла Заветы Господа нашего, и грешна перед Ним, и жир грудей ее будет искуплением перед Господом… Он увидит ее сегодня ночью, когда я оставлю ее возле яслей. Увидит ее голой, эту шлюху, кроме сапог. Я зашил ей рот, и она уже никогда не раскроет его, чтобы повторить свои мерзости. Я зашил ее греховную щель, чтобы она никогда не воспользовалась ей для греха.

Скай Баннистер вздохнул.

Было половина двенадцатого ночи. Сочельник. На автостоянке перед госпиталем переливалась огнями рождественская елка.

— Мистер Диль, — произнес он, — вы не хотите еще что-нибудь добавить к тому, что рассказали нам?

— Вы найдете кое-что в воде, — сказал Диль.

— Сэр?

— Как бы ни был грешен и смертен человек, какое пьяное беззаконие устоит перед водой?

— Мистер Диль, вы хотите что-нибудь добавить или изменить в своих показаниях?

— Нет, я не хочу ничего изменить в том, что я сделал.

Баннистер посмотрел на часы.

— Время вышло. Двадцать три часа тридцать одна минута, — сказал он в микрофон, затем стенографистке: — Стоп.

Они вышли.

В коридоре Баннистер сказал:

— Люди Миза были правы.

— Что, что? — не понял Мэтью.

— Комиссия по порнографии при генеральном прокуроре. Они были правы. Порнография ведет к насилию.

Мэтью ничего не ответил.

Утром на Рождество он раздумывал, чем бы заняться.

Он уже сообщил Маркхэму, что обвинение против него снято и он свободен. Свободен, чтобы снова погрузиться в эту проклятую жизнь, как он когда-то ее назвал.

— А что с фильмом? — спросил Маркхэм.

— А что с ним? — спросил Мэтью в свою очередь.

— Когда я могу получить назад фильм?

— Я уверен, что он потребуется для суда, чтобы установить мотив преступления.

— А после суда? Я рассчитывал на этот фильм…

— Вы должны обратиться к Баннистеру.

— Баннистеру? Какого черта…

— Он, возможно, захочет его уничтожить, — ответил Мэтью.

И сейчас, около десяти часов утра на Рождество, он размышлял, что ему делать. Он не разговаривал со Сьюзен после их вчерашней ссоры. Он хотел провести Рождество с ней и Джоанной. Вместе распаковывать подарки. Как в доброе старое время. Может, так и сделать, подумал он. Может, стоит вернуться домой еще раз?

Ответила Джоанна.

— Привет, папочка, — сказала она, — с Рождеством!

— С Рождеством, дорогая! — сказал он.

— Мама сказала, что ты сегодня не придешь.

— Да?

— Что у вас случилось?

— Сам не знаю, — ответил он.

— Вы, мальчишки, все такие необязательные, — произнесла Джоанна.

— Это уж точно, — сказал Мэтью и, немного помедлив, продолжал: — Послушай, Джоанна, если кто-нибудь скажет тебе, чтобы ты не встречалась больше с Томасом…

— А кто мне это скажет?

— Ну, кто-нибудь…

— Я и представить себе такого не могу…

— Дорогая, никто не должен подвергать цензуре твои разум и сердце.

— Да?

— Запомни это.

— Хорошо, — сказала она, — позвать маму?

— Да, пожалуйста, — сказал он, — очень надеюсь, что она все поймет как надо.

Когда трубку взяла Сьюзен, это было и впрямь как в старые времена. Интересно, подумал он тогда, с которой Сьюзен он разговаривает: с ведьмой или с феей? Но вместо этого…

— Мэтью, я не думаю, что тебе следует сегодня приходить. Я много размышляла о вчерашнем, и мне кажется, что ты заехал куда-то, к чему мы оба не готовы. Вчерашний разговор напомнил мне самые болезненные моменты в прошлом, а, честноговоря, я уже совсем не та, что прежде. Я знаю, что ты хочешь увидеться с Джоанной, давай после Рождества. Ну, можешь встретиться с ней завтра, обменяетесь подарками, если, конечно, хочешь. Я думаю, что для нас всех будет хуже, если мы проведем этот день вместе, учитывая неблагоприятную обстановку. Ты согласен?

— Конечно, — ответил Мэтью.

— Значит, так, — сказала она.

— Значит, так, — повторил он.

Наступила долгая пауза.

Затем она произнесла:

— Мэтью, ты не…

И замолчала. Потом сказала:

— Мэтью, ты не считаешь, что я права? Я думала, зачем… О, черт, я не знаю.

— И я тоже, — сказал он.

— Давай обождем?

— Конечно.

Опять тишина.

— Я ничего не скажу Джоанне, — сказала Сьюзен.

— О чем?

— О ее приятеле.

— А-а-а…

— Я тоже обожду.

— Это хорошо, — одобрил Мэтью.

— Значит, так.

— Значит, так.

— Веселого Рождества, — сказала она.

— Веселого Рождества, — сказал он.

Послышался щелчок.

Он положил трубку и вышел в гостиную. Смешал себе мартини. Десять утра.

Зазвонил телефон.

Сьюзен, подумал он. Перемена настроения. Или Джоанна, в слезах.

Он прошел на кухню и снял трубку.

— Алло? — спросил он.

— Мэтью?

Женский голос.

— Да?

— Это Марси Франклин.

— О, привет!

— С Рождеством!

— С Рождеством!

— Я хотела извиниться за тот день. Мне кажется, я перебрала, обычно я так не косею.

Тишина.

— Я рада, что оказался правильный телефон, — сказала она, — я нашла его в телефонном справочнике за прошлый год.

Снова тишина.

— Ну, что ж, — произнесла она, — я знала, что ты занят. Рождество как-никак. Я просто хотела…

— Ты не пообедаешь со мной? — спросил он.

— Я была уверена, ты ни за что об этом не спросишь, — ответила она.

Дом, который построил Джек

Посвящается Нэнси и Бо Хэйген

Глава 1

А ВОТ ВАМ И ФЕРМЕР, ЧТО СЕЯЛ ПШЕНИЦУ,

А ВОТ И ПЕТУХ, ЧТО С УТРА ГОНОШИТСЯ…

Мэтью казалось нелепым, что он, адвокат, лежит здесь, на мокром песке, под холодным дождем. Собственно, ради чего? Да и надежды мало.

Мэтью замер. Он слышал сердитый рокот волн, накатывающихся на берег, шелест пальм на ветру. И все.

— Так ничего и не услышал? — прошептал Уоррен.

— Нет, — тихо ответил Мэтью.

Они лежали за деревом неподалеку от дома на холодном сыром песке, с моря дул яростный ветер. Был третий день февраля, а дождь как зарядил, так и не переставал уже пятые сутки.

Мэтью думал о словах Ральфа Пэрриша.

Слова, слова… Их можно услышать, к ним прислушаться, но они ничего не значат, пока не сложатся в картины. У Мэтью слова пока не сложились в образы.

Ральф прикатил во Флориду повидаться с братом. Взял и неделю назад прикатил из своей Индианы, — о чем свидетельствовал номерной знак на его машине. Приехал на сорокалетие братца, а братец Пэрриша был гомиком, и Ральф отлично знал это, но оказалось, совсем не готов был увидеть. Мужчины в доме братца были одеты в женские платья! Танцевали в тесных объятиях, целовались друг с другом!!! И Ральф поспешил подняться наверх, в свою комнату. Оставалось десять минут до полуночи. А около семи утра раздался отчаянный крик брата. Ральф бросился вниз.

Ральф выглядел чуть старше пятидесяти, седые виски, нос луковичкой, тонкие губы. Простой фермер из Индианы, он, должно быть, отлично прижился бы здесь, в Калузе, куда теперь перебралось так много уроженцев Среднего Запада. Но он арестован — будто это он убил младшего брата! Его широким плечам тесна грубая тюремная роба, он растерян, подавлен — он пытается понять.

Слова, слова…

Джонатан, этот самый брат, радушно встречал гостей на своей вечеринке в ту пятницу. Погода была прохладная, а на нем плиссированные парусиновые брючки-слаксы и сшитая на заказ шелковая рубаха, расстегнутая до пояса. На волосатой груди массивная золотая цепочка с распятием, украшенным причудливой резьбой, — подарочек бывшего любовника, — «итальянский эпизод», как он выразился «в своем сучьем стиле». Да, Ральф так и сказал про «сучий стиль» своего братца. «А сам ты часом не педик?» — подумал тогда Мэтью.

Слова, слова…

Но образы, картинки уже возникали, уже складывались. Распятие — это так, пустячок от одного чикагского дантиста, по имени Брюс, которого он оприходовал прямо в сортире, а потом взял в приятели на все лето в Венеции. А Джонатан — весь такой гладенький и стройный, этакий бледный блондинчик с голубыми глазками и золотым распятием от Брюса. Он встречал гостей, а колокола церкви Святого Бенедикта мерно отзванивали: бом-бом-бом, уже семь, поспешите, ребята! В этой маленькой флоридской Калузе не принято опаздывать и терять минуты удовольствия!

— Джонатан, это просто восхитительно! — Голос был мужским, но платье — от Кардена, и бриллианты, и норковый палантин, и духи «Пуазон»… Пожилая местная «королева», одна из пассий Джонатана? Уже здесь, у старого дома на берегу залива, где в воздухе смешивались ароматы «Шамилар» и «Чайной розы» с вольным ветром, летящим с океана, — уже здесь они готовы были забыться в блаженстве. Они охали и ахали, а солнце садилось над заливом, и это был последний ясный закат, перед долгим, серым и дождливым ненастьем.

— Мой братец, знаете ли, эдакий фермер-джентльмен, — сообщает Джонатан.

И некто, затянутый в черную кожу, — велосипедист, представитель «простой» профессии? — интересуется с наивной любознательностью:

— А что они, эти фермеры-джентльмены, глубоко пашут?

Надушенная «королева» в норковом палантине бормочет: «Это гадко, гадко», и похлопывает Джонатана японским веером.

Вот так и складываются эти картинки: из слов, запахов, звуков.

Вот Джонатан включает новый компакт-диск, — чей-то подарок к его нынешнему празднику, кто-то говорит уже о первых звуках, как, мол, они холодны, бодрящи и ослепительно резки, и тут же парочка начинает обниматься в медленном танце, и раньше чем кто-то выдохнул слово «СПИД», все уже танцуют, точно в старые времена, ох уж эти милые, безвозвратные старые времена: рука на талии, другая на шее, пальцы широко расставлены, ласкают и шею и затылок, ну, покружись со мной, мой сладенький!

Ральф Пэрриш смотрит на это гала-представление и чувствует, что желудок у него выворачивается наизнанку. Он сообщает об этом братцу совершенно откровенно, тот удивлен, поражен, возмущен, и Ральф почти бегом отправляется наверх.

И до него все доносится и доносится смех, — это они над ним. И снова музыка. И взрывы смеха. Наконец он впадает в беспокойный сон. Ему снятся залитые солнцем поля пшеницы — его жизнь, и доход, и радость, — но колосья полегли, они истоптаны и смяты, из них поднимаются те, что смеялись там, внизу… И тусклый рассвет за оконной шторой. И стук дождя, барабанящего по стеклам. И уже не смех, а спор о чем-то, все горячее, все злее. И вдруг — пронзительный крик брата.

Слова, слова, много слов, они переполняли его, превращаясь в развернутые картины, и Ральф, еще не совсем проснувшись, выпутался из влажной простыни и рывком сел.

А брат все еще кричал, и Ральф видел этот крик: кроваво-красное пятно на бледно-сером полотне рассвета.

А потом — снова слова:

— У меня их нет! Я даже не знаю, где они!

Это его брат. Еще один вопль. И молчание. И Ральф несется вниз по лестнице. Хлопает дверь, в окно он видит, кто-то мчится по кромке залива, рассекая завесу дождя. Кто-то весь в черном. А на полу его братец — большим красным пятном.

Светлые парусиновые слаксы и шелковая блуза в крови, и весь он красен от крови, которая течет из шести резаных ран. А в груди торчит нож, и Джонатан смотрит на него снизу вверх. В глазах ужас и боль.

Позже он скажет Мэтью:

— Я сразу подумал: скорее вытащить нож — ему станет легче!

Он вытащил нож. И кровь хлынула ему на лицо и на руки.

— Так много кровищи было, — так он скажет потом Мэтью.

Слова, слова… Памятные слова под этим упорным дождем. И кровавые образы.

Ральф твердил, что мужчина в черном либо сам убил его брата, либо видел, как это произошло. Если он убийца, то почти наверняка вернется в дом. Так случается, и нередко. Полицейские Калузы уже закончили свою работу и ушли. А Мэтью и Уоррен так и лежат под дождем, ожидая, не появится ли тот, в черном.

— Ты так ничего и не слышишь? — прошептал Уоррен.

— Нет, — отозвался Мэтью. — А что?

— В доме кто-то есть, это точно.

Уоррен поднялся на ноги. Ему тридцать четыре, высокий, стройный, в прошлом полицейский в Сент-Луисе, а теперь частный детектив здесь, в Калузе. Из кобуры на поясе он достал «смит-и-вессон» 38-го калибра. Уоррен обошел вокруг дерева, за которым они прятались, а Мэтью не к месту представилась вдруг теплая, сухая постель у него дома. Но он двинулся вслед за Уорреном вверх по тропинке, к ступенькам крыльца, скользким от дождя, а мрачные тучи неслись и неслись по темному небу. На стеклянных створчатых дверях черного хода все еще белеет табличка шерифа — «Место преступления. Не открывать».

Уоррен прислушался и утвердительно кивнул, да, кто-то был там, внутри. Теперь и Мэтью слышал эти звуки, довольно громкие и вовсе не осторожные.

Двери были заперты, но Уоррен справился с замком в несколько секунд. В гостиной ни души. В темноте понемногу проступали очертания мебели: несколько легких пальмовых кресел, книжный шкаф, диван, у стены письменный стол, черный дверной проем. И снова шорох, сопенье, какая-то возня, там, за дверью, где была кухня.

Они сделали несколько тихих бесшумных шагов и остановились на пороге. Открыто окно. И занавеска колышется на мокром морском ветру. Глаза уже привыкли к темноте. Холодильник. Раковина. Столик. А на одном из стульев… что-то плотное, притаилось и — дышит, и глаза, блеснувшие точно в прорези маски.

— Стоять! — Уоррен сделал резкий выпад вперед, крепко сжимая пистолет обеими руками.

Мэтью схватил его за плечи, но было уже поздно: хлопок выстрела, и мертвый енот мешком плюхнулся со стула.

Во Флориде еноты совсем не так прелестны и милы, как на севере. Их не хочется приласкать и погладить. Они вовсе не похожи на добродушных и кротких увальней: косматый мех, тощие тела, резкие движения, повадки скорее гиен, чем енотов. Они проникают в мусорные ящики так же легко и проворно, как грабители или полицейские в запертые дома.

— Одним меньше, — сказал довольный Уоррен, — они еще и бешенство переносят, и вообще, нам повезло…

Но Фрэнк Саммервилл не обрадовался, что Мэтью с Уорреном вломились в дом Пэрриша и пристрелили там енота.

— У вас не было никакого права соваться в этот дом, — сказал он.

Они сидели в конторе Фрэнка «Саммервилл и Хоуп» на улице Херон. Название улицы было как-то связано с большой флоридской цаплей: снова картинка, вызванная словом, ослепительное солнце Флориды, и она — эта цапля, чистит перья своим длинным проворным клювом. А дождь продолжал идти. Если бы у Фрэнка спросили, каким ему видится ад, он ответил бы: «Как ливень во Флориде». Он переехал из Нью-Йорка и часто с тоской говорил о Большом Яблоке, так американцы называют Нью-Йорк. А Калузу он звал Маленьким Апельсином. Майами — Большим Тамэле, — это блюдо такое, мясо по-мексикански: старался поддеть этим испаноязычное население. Он вообще ненавидел Флориду. «Ну и ехал бы обратно в свой Нью-Йорк, — думал Мэтью, — раз такое дело». Но все же он надеялся, что Фрэнк привыкнет, останется. Он был хорошим другом, с ним было интересно работать. И смотреть на него было приятно: темные волосы, круглое лицо, карие глаза, сорок лет, сто семьдесят три сантиметра ростом.

Мэтью по глазам видел: Фрэнк не в своей тарелке, и причина — не затяжной дождь и не дохлый енот.

— Что случилось?

— Что случилось! Вы вламываетесь в дом после того, как полиция провела там…

— Пэрриш убежден, что убийца вернется.

— А что бы он мог еще, по-твоему, говорить?

— Фрэнк… он невиновен.

— Ну да, он так и говорит.

— Иначе я никогда бы не взялся вести это дело.

— Твои правила мне известны.

Они помолчали. Мэтью посмотрел ему в глаза.

— Ты хочешь поговорить со мной, а, Фрэнк?

— О твоих правилах? Разумеется.

— Нет, не о моих правилах.

— Ты считаешь, что мир состоит из хороших ребят и из плохих. И что хорошие не убивают.

— Такие, по-твоему, у меня правила, да?

— Получается, что так, — сказал Фрэнк и кивнул.

Они еще помолчали.

— Ну, рассказывай, — сказал Мэтью.

— Тебе и слушать о таком дерьме не захочется.

— Захочется.

Фрэнк посмотрел на него и тяжело вздохнул. Потом отвернулся к окну. По стеклам барабанил дождь.

— Леона, — сказал Фрэнк.

Леона Саммервилл была его женой. На три года моложе, на три сантиметра ниже Фрэнка. Узкое очаровательное лицо, высокие скулы, черные волосы коротко подстрижены на голландский манер. Чуть вздернутый нос, большой рот и ослепительная улыбка. Да еще осиная талия, крутые бедра, длинные ноги и пышная грудь. Каждую неделю ходит на встречи Лиги защиты дикой природы. Может, поэтому Фрэнка так и расстроил этот дохлый енот.

— Что с ней? — спросил Мэтью.

Фрэнк повернулся. Теперь дождевые змейки сползали по стеклу за его спиной.

— Я думаю — блуд, — выдавил он из себя, помолчав.

Слова, слова… Но пока никаких картин. Только, мельком, одна: совершенно голая Леона в объятиях незнакомца с пятном вместо лица. Кадр из эротического видеофильма, вспышка, щелчок, картинка. Но делать стоп-кадр почему-то не хотелось.

А Фрэнка прорвало, и полились слова, слова. Постоянные исчезновения Леоны и такие нелепые объяснения… Я собираюсь в кино с Салли. Мне надо сделать маникюр, ну а маникюрша, понятное дело, принимает дома и по ночам. Я обедаю с девочками в понедельник вечером. В Марина-Лоу. У сестры день рождения, надо купить подарок, а магазины торгуют, сам понимаешь, допоздна. В субботу весь день не жди — благотворительная распродажа всяких пустячков в пользу церкви, надо приделывать ярлычки… И постоянные телефонные звонки. Снимаешь трубку — короткие гудки. Алло, алло? А оттуда, видите ли, гудки! Или звонят разные мужики и просят то Бетти, то Джин, то Алису, то Фрэн, а потом — прости, друг, не тот номер набрали. Да еще нижнее белье, в туалетном столике, в самой глубине ящика. Трусики с вырезом где надо, она никогда их при нем не надевала. Пояса с подвязками, чулочки со швом. Бюстгальтеры с этакими дырочками для сосков. То новая стрижка, то духи, то другой сорт сигарет. А прошлой ночью… Мне следует остановиться? Это уж совсем личное, — Фрэнк замолчал.

— Да ладно, давай уж все, выговорись.

— Ну, она ходила к этим защитникам дикой природы… так, во всяком случае, она сказала. Ушла после обеда, а домой заявилась почти в полночь. И так каждый раз — эти встречи обычно заканчиваются около половины двенадцатого. — В его глазах было страданье. — Мэтью, я не хочу в это верить.

— Я — тоже.

Казалось, Фрэнк вот-вот расплачется.

— Извини, но уж все так все. Она… понимаешь, она… ну, она вставляет в себя такую резиновую хреновину. Когда мы… ну прежде чем заняться любовью, она… она отправляется в ванную и… и запихивает ее туда. — Он снова отвернулся к окну. Дождь так и не прекращался. — А недавно я уже был в постели, когда она явилась домой. Я смотрел, как она раздевается. И я… я, понимаешь ли, хотел с ней побаловаться, она улеглась рядышком, а я начал… ну, понимаешь… целовать ее и… ну, лапать ее… и… У нее уже была там эта хреновина. — Фрэнк замолчал, в тишине неназойливо стучал дождь. — Она уже была в ней, Мэтью, когда она вернулась оттуда.

Снова, снова эти картинки. Они лежат обнаженные в постели. У Фрэнка стоит, как у быка, Леона выгибается под его безумными ласками. Его руки блуждают по ее грудям, по животу, и, наконец, пальцы начинают ощупывать там, внизу, а она резко выворачивается, выскальзывает из постели: «Потерпи, говорит, я сейчас». Но его пальцы уже были там, и он уже все понял, там была эта хреновина.

— Она… она заявила, что она, мол, знала, что мы займемся любовью, чувствовала это. Но это же… это не в ее духе. Она никогда… я хочу сказать… словом, это всегда происходило вдруг.

Мэтью кивнул.

— А ты не узнавал, была ли в самом деле встреча у этих защитников природы, именно тогда?

— Была, была, это я точно знаю, да и не глупа же она!

— И ее там видели?

— Там их человек пятьдесят или шестьдесят, и никто не следит, кто там был, кто ушел пораньше, кто…

— Следишь только ты. Засекаешь время, проверяешь духи, сигареты, белье…

— Да. Именно этим я и занимаюсь.

— А тебе не приходило в голову, что она говорит правду?

— Что она, одна из твоих хороших ребят, да?

— Я всегда так и думал, Фрэнк.

— Я знаю, насчет этой резинки она мне соврала.

— Как ты можешь знать наверняка? Может, она и в самом деле чувствовала…

— Тогда какого же черта она сказала: «Потерпи, я сейчас», если там уже была эта проклятая хреновина?

— Может, ты неверно понял ее. Может…

— Нет.

— Может, она имела в виду…

— Нет!

— Ну, спроси ее, ласково, по-хорошему, поговори с ней! Господи, ведь она твоя жена!

— Значит, ты советуешь так? — Их глаза снова встретились. — А Уоррен сейчас очень занят? — спросил Фрэнк.

— Да, очень. А что?

— Я хочу его к ней приставить.

— По-моему, не надо, не глупи, Фрэнк.

— Я должен все знать. А ты не мог бы… ты не поговоришь с ним? — спросил Фрэнк.

Мэтью вздохнул.

— Ну, если ты решил…

— Да, пожалуйста.

— Но мне придется рассказать ему, ты же понимаешь…

— Ну да, конечно… Да-да. Разумеется.

Мэтью снова вздохнул и сказал:

— Я поставлю его на эту работенку.

— Спасибо.

— Но очень надеюсь, что ты ошибаешься.

— Я — тоже, — сказал Фрэнк.

«Все в жизни идет своим чередом, — думал Уоррен. — Если дама начала блудить, она не остановится ни завтра, ни через неделю. Тут нет необходимости спешить, да и нельзя — дело, что называется, деликатное. А вот тип в черном — это и срочно и важно».

Уоррен сидел за столом над четвертой кружкой с пивом. «Не схватить бы СПИД в таком притоне», — подумал он. Флорида на третьем месте по количеству гомиков после Нью-Йорка и Калифорнии, но в Калузе уже семьдесят пять случаев СПИДа или чего-то похожего на него. Подумать только — семьдесят пять — что-то слишком много! Не хватает только подхватить эту штуку от пивной кружки.

Бармен сказал, что покажет ему Иштара Кабула, как только тот войдет. Иштар Кабул. Имя? Скорее — прозвище? Кабул, известно, — город в Афганистане, а Иштар — по-арабски утенок, есть такой герой в мультфильме — Говард-утенок.

С тех пор как Уоррен начал заниматься этим делом — исключая минувшую ночь, когда он подстрелил этого несчастного енота, — он выискивал свидетелей, которых намеревался вызвать для показаний прокурор штата. Их было двенадцать — гостей на празднике Джонатана, который вон чем обернулся. Столько же, как известно, бывает и присяжных. Вот они и выслушают рассказ свидетелей о том, что Ральф Пэрриш и его братец здорово поссорились в ту злополучную ночь.

Большинство свидетелей Уоррен обнаружил по адресам, которые дал ему прокурор штата, а остальных принялся разыскивать в городских барах, которые обычно посещали педики. В Калузе было три таких бара: «Скандал», что прямо над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз, «Популярность» — напротив аэропорта, на шоссе 41, и «Котелок с омарами» на углу Десятой и Цитрусовой улиц. «Котелок с омарами» был самым старым и грязным. Педики называли его «Котелком с дерьмом». Это ему рассказал Кристофер Саммерс, которого он обнаружил в общественном парке, напротив Марина-Лоу, одного из наиболее известных районов Калузы, где фланировали гомики. Сегодня Саммерс ничуть не походил на потасканную королеву: ни норкового палантина, ни драгоценностей, ни японского веера. Сидит себе на скамеечке под дождем эдакий преуспевающий банкир — возможно, он и был им на самом деле — в светло-коричневом тропическом костюме, под большим сине-белым зонтом с рекламой местного радио. Уоррен присел на скамейку. Через полминуты Саммерс спросил его, не будет ли ему угодно пожаловать к нему домой и чего-нибудь выпить. Уоррен вежливо отказался, пояснив, что рассчитывал потолковать с ним о вечеринке, которая была дома у Джонатана Пэрриша вечером в минувшую пятницу.

— О! — только и сказал Саммерс.

Потом они сидели и разговаривали, точно любовники, притулившись друг к дружке под этим большим сине-белым зонтом, по которому слегка постукивал дождь.

— Да, — сказал Саммерс, — был там один весь в черном, как я припоминаю, в черной коже, Иштар Кабул.

Уоррен спросил, не принадлежит ли этот Кабул к какой-нибудь черной секте, с таким-то названием.

— О, нет-нет, — ответил Саммерс, — он такой же белый, как и мы с вами, ему лет двадцать с небольшим, и он — гомик. — До этой злополучной вечеринки Саммерс видел его только один раз: Кабул выходил из «Котелка с омарами», а Саммерс проходил мимо.

— Вы уверены, — повторил он, — что не хотите пойти ко мне домой и выпить? Я разожгу камин, отдохнем от этого ужасного дождя. Ведь вы не собираетесь идти в ту забегаловку, в тот «Котелок с дерьмом»?

Но Уоррен был «уверен», и как раз «собирался», и сидел вот теперь в этом самом «Котелке» со своими размышлениями и опасениями над четвертой кружкой. Стены бара, точно паутиной, были затянуты непременными рыболовными сетями, и дохлые красные омары высовывали из них свои клешни, как бы пытаясь вырваться на свободу. Столы напоминали крышки каких-то люков, их медь потускнела и стала зеленовато-грязной. Да еще этот тусклый и дымный свет, как в кинофильме «Касабланка». За длинной, исцарапанной стойкой сидели одни мужчины. Из проигрывателя-автомата громко звучал рок-н-ролл.

Иштар Кабул появился без четверти одиннадцать, и бармен чуть заметно кивнул. Он был по-прежнему в черном, и Уоррен подумал, что у этого гомика хорошие нервы. Ведь если он был тем котом, который задрал Джонатана Пэрриша и потом умчался в дождь, можно было предположить, что теперь-то он станет носить исключительно белые или розовые одежды.

Он сложил черный зонт, стряхивая с него воду по всему полу. Черные волосы, черные джинсы, черный свитер с вырезом на шее в форме буквы «U», рукава закатаны до локтей. Черные сапожки. Черный кожаный напульсник на правом запястье, а на левом — часы «Сейко» с маленьким компьютером на черном ремешке. На груди бирюзовое ожерелье, в левом ухе маленькая бирюзовая серьга. Яркие голубые глаза: и взгляд, выискивающий доверчивую добычу.

Уоррен поднял руку.

— Иштар! — крикнул он. — Давай сюда!

Кабул обернулся на голос и прищурился.

— Сюда-сюда! — снова позвал Уоррен и помахал рукой.

Кабул подошел к столику.

— Мы разве знакомы?

— Теперь знакомы, — ответил Уоррен и широко улыбнулся, блеснув отличными белыми зубами, a big wateqnelan wting gun. — Присаживайся, Иш. Поговорим немного.

— Никто не называет меня Ишем, — недовольно сказал Кабул и хотел отойти.

— А как тебя называл Джонатан Пэрриш? — спросил Уоррен ему в спину.

Кабул замер на месте. Черные джинсы плотно обтягивали ляжки, портной знал: товар надо показывать лицом. Он повернулся словно в замедленной съемке.

— Кто-кто? — спросил он.

— Джонатан Пэрриш. Садись давай.

Кабул медлил.

— Присаживайся, дорогой, я тебя не укушу, — сказал Уоррен и снова во весь рот улыбнулся.

Кабул оглядел его с головы до ног, в голубых глазах — настороженность и вопрос. Но он все-таки сел, повесив черный зонт на спинку стула.

— Ну и что? — спросил он, через стол посмотрев на Уоррена.

— Где же ты пропадал? — спросил Уоррен. — Ну, по крайней мере, с прошлой субботы, а?

— А ты кто такой? — спросил Кабул. — Легавый, что ли?

— Наполовину, — ответил Уоррен.

— Как это?

— Я частный детектив.

— Да ты шутишь! Я думал, они бывают только в книжках.

— Ну, вот же я, собственной персоной, — сказал Уоррен, — можешь потрогать.

— Да, век живи — век учись, — сказал Кабул и покачал головой. — Чего только не бывает!

— Итак, Иш, тебе нравится все черное, а?

— Время от времени, — сказал Кабул. — К тебе поедем или ко мне?

— Это гадко, гадко, — повторил Уоррен слова, которые Саммерс говорил Кабулу ночью во время вечеринки. Но глаза Кабула уже блуждали по залу в поисках подходящего партнера, происходящее за этим столиком, казалось, совсем перестало его интересовать.

— На той вечеринке ты тоже был в черном, не так ли? — спросил Уоррен.

— Какой еще вечеринке? — рассеянно спросил Кабул.

— Ладно, давай начистоту, — сказал Уоррен. — Ты был в черном тогда на вечеринке. А утром брат Пэрриша видел, как кто-то в черном бежит из дома, когда Джонатан уже лежал в луже крови и с ножом в груди. Я хочу знать, где ты был в то утро, в семь часов?

— Дома, в своей постели.

— Один?

— Не смеши меня.

— И с кем же?

— С дамой по имени Кристи Хьюз.

— Так уж и с дамой?

— Да, с дамой.

— Ты что же, на оба фронта работаешь, а, Иш?

— Да по мне, хоть бы и с крокодилом, если бы не такие острые зубы!

— А полиции о ней известно?

— Да, они уже говорили с ней и знают, что я был там. А в чем, собственно, дело? Полиция ведь уже нашла убийцу.

— Мы так не считаем, Иш.

— Кто это «мы»?

— Я, — ответил Уоррен. — Значит, насчет этой дамы все точно?

— Все точно, — улыбнулся Кабул. — А как тебя-то звать?

— Уоррен Чамберс.

— Я могу называть тебя Уорр?

— Не можешь.

— Тогда нечего называть меня Ишем!

— А как тебя зовут на самом деле, Иш?

— Ты невозможен, — сказал Кабул и кокетливо закатил глаза.

— Герман? Арчибальд? Родни? Уж если ты выбрал себе имя Иштар, то прежнее имя, наверно, и вовсе замечательное!

— А какое твое настоящее имя? — спросил Кабул. — Лерой?

— Ну, это уже что-то расистское, — сказал Уоррен.

— Нет, расистским было бы имя Эймос.

Все это начинало развлекать Кабула. Ему ничто не угрожало: полиция уже потолковала с ним, так какого же хрена он должен рассказывать что-то этому невзрачному частному детективу? Пора уже было показать небольшое представление и вылить на этого человечка порцию дерьма.

— Позволь мне кое-что объяснить тебе, сапфирчик ты мой, — сказал Уоррен. — У нас есть клиент, которому грозит электрический стул, сечешь? А теперь давай предположим, что мы попросим прокурора штата устроить опознание, и если, скажем, наш клиент признает в тебе того кота, который удирал тогда из дома…

— С какой это стати? Я же был у себя в постели. Это называется лжесвидетельством.

— А если он считает, что лжесвидетельство лучше, чем электрический стул, а? Подумай, правильно ли ты себя ведешь, Иш!

— Не называй меня Ишем.

— Ну, извини меня, Иштар. До тебя, я вижу, начинает доходить?

— Да, — сказал Кабул. — Начинает доходить.

— Так, может, ты прекратишь всю эту бодягу? Или ты хочешь, чтобы я вывалил все это дерьмо перед прокурором штата, или, может, не будем этого делать? — Уоррен откровенно блефовал. У окружного прокурора уже была своя версия, и он не собирался проводить никаких опознаний. — Решай!

— Но я же был в постели, с дамой, ее зовут Кристи Хьюз!

— Значит, у тебя такая версия, да?

— Полиция проверяла, они же…

— Я тоже проверю, — сказал Уоррен.

— Ну и проверяй!

— Проверю-проверю. Только я куда опытнее их! Так что тебе хорошо бы знать наверняка, был ты с ней или нет. В противном случае, когда наш клиент тебя опознает…

— Тебе меня не запугать.

— А я тебя и не запугиваю. Я пойду, — сказал Уоррен и поднялся из-за столика. — Приятно было познакомиться. Обязательно передам Кристи от тебя поклон.

— Подожди-ка минутку, — сказал Кабул, — присядь.

Но Уоррен продолжал стоять.

— Она уже и так напугана, — сказал Кабул. — Оставь ее в покое, ладно?

— А что ее напугало-то?

— Это же дело об убийстве!

— Да ну?

— Твой парень нарасскажет там легавым кучу всякого дерьма о каком-то человеке в черном…

— О тебе, — уточнил Уоррен.

— Нет, черт подери, не обо мне! О ком-то, кого он сам придумал. Чтобы спасти свою задницу.

— До тебя уже доходит, — сказал Уоррен. — И в тот же миг, как только он тебя опознает…

— Оставь Кристи в покое, ладно?

— Почему?

— Я не хочу, чтобы полиция снова приезжала к ней. Она уже подписала протокол. А ты приедешь туда и перепугаешь ее…

— Это я-то?

— Ты заставишь ее изменить свой рассказ…

— Так она лгала, Иштар, а?

— Я не говорю, что она лгала. Но если она изменит свой рассказ… И если твой парень скажет, что я и есть тот самый, кого он видел на побережье…

— Он именно так и скажет, это я тебе обещаю.

— Тогда у нас обоих будут неприятности.

— Но у тебя их будет больше, чем у этой дамы. Так чем же я могу ее запугать, Иштар?

— Ну, например, заставишь сказать, что я с ней не был.

— Но ты же был с ней, не так ли? Ты ведь так и сказал полиции. И Кристи это клятвенно подтвердила.

— Да.

— Тогда о чем же ты волнуешься?

— А я и не волнуюсь.

— Отлично. Тогда я вот прямо сейчас пойду и потолкую с ней.

— Нет, подожди. Я не хочу, чтобы у нее были из-за меня неприятности, — сказал Кабул.

— Ты был с кем-то другим? Наверно, не с Кристи?

Кабул не ответил.

— Так кто же это был, Иштар?

— Человек, с которым я был, женат, — сказал Кабул.

— И как же его зовут?

— Но ты же втянешь его в неприятности.

— Нет, я только осторожненько с ним поговорю. С глазу на глаз.

— Не верю я тебе!

— Тогда я буду следить за тобой, пока не застану вас вместе в постели, а уж тогда-то это дерьмо в самом деле расползется повсюду. Появятся фотографии, Иштар. В красках. Давай говори.

Кабул на этот раз молчал довольно долго.

— Послушай, — сказал он наконец, — я в самом деле люблю этого парня и не хочу доставлять ему неприятности, поверь мне.

— Как его зовут?

Кабул снова замолчал. Кто-то в другом углу пронзительно захохотал. Кабул отвернулся и через плечо, почти шепотом, еле выдавил из себя:

— Чарльз Хэндерсон.

— Спасибо. А теперь скажи адрес, пожалуйста.

— Он живет на Сабал-Кей, — очень неохотно ответил Кабул.

— А где на Сабал?

— Я не знаю адреса. Такие большие частные дома. Ну, башни.

— А номер квартиры?

— Я никогда у него не был.

Он повернулся и просительно посмотрел на Уоррена.

— Послушай… пожалуйста, будь поосторожнее, — сказал он. — Понимаешь, Чарльз очень застенчивый и очень ранимый…

— И женатый, я это все знаю, — сказал Уоррен.

— Да, — вздохнул Кабул.

— Ему вообще не о чем беспокоиться. Да и тебе тоже. Если ты и в самом деле был с ним в то утро.

— Да, был.

— Надеюсь, что так, — сказал Уоррен.

На самом деле он думал, что Кабул лжет ему в глаза. Иначе все было бы просто, но просто никогда не бывает.

Глава 2

А ЭТО ПЕТУХ, ЧТО С УТРА ГОНОШИТСЯ,

ТОРОПИТ СВЯЩЕННИКА СТРИЧЬСЯ И БРИТЬСЯ…

Тело находилось в одном из отделений большого холодильника в морге больницы «Добрый самаритянин». Его привезли на «скорой помощи» с Уиспер-Кей утром тридцатого января и в тот же день произвели вскрытие. Было уже пятое февраля, но взять тело для погребения по-прежнему было некому. Единственный, кто мог бы это сделать, находился в тюрьме, и его-то и обвиняли в убийстве.

— Его умело убили, — сказал Блум. — Точнехонько в сердце — и привет, Чарли. А порезы на ладонях — это при самообороне.

Он, казалось, совсем не замечал той вони, которая шла из трех помещений, где лежали трупы, и еще из одного, забитого химикалиями. Мэтью же просто задыхался, он с трудом подавлял рвотные позывы, ему хотелось зажать нос, но он опасался, что это подорвет его престиж.

— Нож из того комплекта, что лежит там, на кухне, — сказал Блум. — Поварской нож. Длина лезвия двадцать пять сантиметров.

Удобное оружие. Значит, тот не шел в дом, чтобы убить, но случилось что-то, и он нашел в кухне этот нож. Но что случилось? Кто убил и почему?

— На ноже остались отпечатки пальцев обвиняемого, — заметил Блум.

Он сообщал факты совершенно бесстрастно, этот здоровенный мужик со сломанным носом, с лапищами уличного драчуна и нью-йоркскими интонациями. Половину своей жизни он был полицейским. Факты, факты, одни только факты, господа.

— Обвиняемый был весь в крови жертвы, та же группа, никаких сомнений. Положительная реакция на СПИД, тебе это известно?

— Нет, — ответил Мэтью.

— Прокурор штата, отдел шерифа и мы тоже считаем, что утром Ральф Пэрриш все еще злился на брата и на все это нечестивое сборище, вот и заколол его. Ты можешь надеяться только на одно: доказать, что это не было преднамеренным убийством, тогда его квалифицируют как убийство второй степени. А не то — быть твоему клиенту на горячей сковородке.

И никаких эмоций в голосе! Поджарят, мол, твоего клиента, фермера из Индианы, который до этого рокового дня. Бог знает сколько лет, поддерживал своего единственного братца, давал ему возможность жить на широкую ногу здесь, в солнечной Флориде, где сезон дождей умещается в один коротенький месяц февраль. Он же оплатил и этот прекрасный дом на берегу залива в Уиспер-Кей. И мирился с тем, что его братец-гомик, смотрел на это сквозь пальцы до той ночи, когда не смог сдержать отвращения ко всему этому.

— Я любил моего брата, — повторял Ральф Пэрриш, и Мэтью ему верил.

Да, хорошие ребята и плохие ребята.

Детектив Морис Блум был из хороших ребят. Но в этом деле они с Мэтью стояли на противоположных позициях.

— Не за те дела ты берешься, — сказал ему Блум. И он выглядел грустным, ведь Мэтью был его приятелем. — Кроме того, здесь все очевидно.

— Но ты же знаешь о человеке в черном, — сказал Мэтью. — Который сбежал, когда Ральф спускался по лестнице. Он говорил о нем на допросе и…

— Знаю, конечно, и мы уже с ним поговорили, — сказал Блум.

— С Иштаром Кабулом?

— Это его уличная кличка. Он — Мартин Фейн, еврей.

Блум покачал головой, удивляясь, что очаровательный еврейский мальчик стал гомосексуалистом. Там, где рос Блум, таких превращений не было. Некоторые из них могли стать полицейскими, но только рядовыми, — выше уровня капитана полиции в Нью-Йорке поднимались обычно только ирландцы. В последнее время на службу принимались и негры, ну а уж если ты еврей, то лучше пробиваться в раввины, еще вернее — стать каким-нибудь бухгалтером.

— Мэтью, — сказал Блум, — ведь у твоего клиента в руке было оружие убийства и…

— Он вытащил его из раны…

— Тебе не кажется, что это глупо?

— Он думал — брату станет легче от этого.

— Это он сказал, чтобы объяснить, почему он весь в крови.

— Но так и было!

— Нет, Мэтью, не так. Если и можно найти такого глупца, то разве что на Марсе, где ни кино, ни телепередач. На самом деле твой клиент поссорился с братом накануне ночью, у нас есть двенадцать свидетелей, которые готовы поклясться, что уже тогда дело едва не дошло до тумаков. А утром ссора вспыхнула с новой силой.

— И один из этих свидетелей — Иштар Кабул, а остальные…

— Ты считаешь это загадочной историей, — сказал Блум. — Нет тут никакой загадки, Мэтью, и никаких незнакомцев, убегающих по побережью в клубящиеся туманы, никаких…

— Но ведь был же он!

— По словам Пэрриша. Он — единственный, кто видел загадочного человека в черном.

— Но Кабул-то был на вечеринке в черном.

— И одновременно в постели с одной дамой… — оборвал его Блум и добавил: — У него алиби, Мэтью. Это может подтвердить и прокурор штата, спроси у него. Кабул чист, поверь мне. Его дама поклялась всеми святыми, что они были вместе тогда, в семь часов утра.

— Значит, ты говоришь, дама?

— Дама… А ты что, никогда не слышал о бисексуалах?

— И зовут ее Кристи Хьюз?

Блум прищурился.

— Так ты уже знаешь? Тебе рассказал прокурор штата?

— Нет, он мне не рассказывал.

«Я БЫЛ В ПОСТЕЛИ С ДАМОЙ ПО ИМЕНИ КРИСТИ ХЬЮЗ».

Таково было первоначальное алиби, высказанное Кабулом Уоррену накануне вечером. Соврал, выходит, полиции и Уоррену тоже пытался соврать. Единственным отличием было то, что полиция была готова принять эту ложь, поскольку они уже получили своего убийцу. Уоррен же не был готов принимать на веру НИЧЕГО: ведь он-то трудился над тем, чтобы доказать, что Ральф Пэрриш не совершал убийства.

— Я думаю, у вас есть заявление от мисс Хьюз, — сказал Мэтью.

— Да, с клятвенной присягой.

— И получается, что Кабул чист, — сказал Мэтью.

— Разумеется. А здесь лежит педик, который вел роскошную жизнь на денежки брата. Этакий гомик-петушок, отнюдь не паинька. В прошлом сентябре он обвинил одного из своих любовников в организации драки на сборище гомиков, наш дорогой Джонатан Пэрриш.

— Расскажи-ка об этой драке, — попросил Мэтью.

— Нет проблем.

Это было седьмого сентября прошлого года, ночью в уик-энд перед Днем труда. Звонок с жалобой на это сборище раздался без четверти одиннадцать. Управление полиции Калузы отреагировало не спеша, только в одиннадцать двадцать четыре. Дело было в «Скандале», в баре для гомиков, над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз.

Приехавший туда по вызову полицейский в форме — в Калузе носят такой голубой костюмчик — поставил свою машину за углом. Он сразу понял, кто был причиной вызова: высокий блондин удерживал за руку этакую знойного вида бабенку в пурпурном платье и туфлях на высоком каблуке и с ремешками на лодыжках, с пурпурной кожаной сумочкой на плече и в светлом парике с завитками. У блондина текла кровь из пореза над левым глазом, а женщина старалась вырваться от него, но он крепко ее держал. Та ночь выдалась жаркой и влажной. Платье на женщине было в беспорядке. Вокруг подмышек и на груди расплывались большие пятна пота. Офицер полиции записал, что температура была девяносто шесть градусов по Фаренгейту, о чем можно было судить без всякого термометра — по одному виду этой дамы.

Блондин представился Джонатаном Пэрришем и сказал, что это он позвонил в полицию, потому что у него пропал бумажник и стянуть его было некому, кроме этой темпераментной дамы. Он трепался с ней в баре… сказал он, их разговор внезапно перешел на секс. Дама сказала ему, что занимается этим и берет по сотне баксов за сеанс. Он вытащил бумажник и положил его на стойку бара, а потом она извинилась и ушла в сортир, а его бумажник-то тю-тю, исчез! Она скоро вернулась и на его слова о пропавшем бумажнике заявила, что знать о нем ничего не знает. Тогда он и вызвал полицию. И теперь он хотел, чтобы полицейский обыскал женщину и туалет, потому что если бумажник не отыщется в ее сумочке, лифчике или трусах, то тогда он может оказаться и в туалетном бачке.

Полицейский Рэндольф Хэсти не знал, как ему быть. Он не мог обыскивать даму, не имея на то веских причин, а заявление Пэрриша было явно недостаточно весомо. Поэтому был уверен, что окажется по уши в дерьме, если он, мужчина-полицейский, станет искать в трусах и лифчике этой красотки. Он даже не был убежден, что имеет право входить в женский туалет без ордера на обыск. Подумав обо всем этом, он в своем рапорте ограничился такими осторожными словами: «В начальный момент улики на месте происшествия были неясны, согласно 901.151». Это был шифр из флоридского кодекса о задержании и обыске. Но уже в следующие десять минут Хэсти еще больше запутался. Красотка в парике и с большими грудями стала казаться ему неестественной. Слишком много помады было у нее на губах, и косметики вокруг глаз. И голос какой-то сипловатый. Может, это вовсе и не женщина? Но в таком случае он ИМЕЕТ ПРАВО обыскать ее, то есть его. Если, конечно, в самом деле был совершен уголовный проступок.

Тут Пэрриш сказал ему, что эта дама ударила его в глаз своей сумочкой и нанесла кровоточащий порез, что было несомненно уликой оскорбления действием, то есть преступлением первой степени. Если, конечно, Пэрриш говорил правду.

— Так вы обвиняете этого человека в оскорблении действием? — спросил его Хэсти.

— Да, обвиняю, — ответил Пэрриш.

— Мисс, — сказал Хэсти, — вы не мужчина?

Знойная блондинка в пурпурном платье ничего не ответила.

— Если это лицо — мужчина, — сказал Хэсти Пэрришу, — то, полагаю, я могу обыскать его.

— Да, это мужчина, — сказал Пэрриш.

— Как вас зовут, мисс? — спросил Хэсти.

Блондинка по-прежнему молчала.

— Его зовут Марк Делассандро, — сказал Пэрриш.

— Очень хорошо, мисс. — И Хэсти приступил к обыску.

С явным смущением он обнаружил под лифчиком Делассандро парочку грудей из губчатой резины, а в трусах — нашлепки из такого же материала для увеличения ягодиц. Однако бумажника Пэрриша там не было. Как и в женском туалете, куда он вошел, деликатно постучав в дверь и отрывисто рявкнув: «Офицер полиции идет!»

— Я не нашел свидетельств совершения преступления, — сказал он Пэрришу.

— А разве это не преступление, что он ударил меня своей сумочкой?

— Вы готовы это заявить под присягой? — спросил Хэсти.

— Да, готов.

В полицейском участке, который назывался в благопристойной Калузе Управлением общественной безопасности, Блум поговорил с Марком Делассандро и выяснил, что они с Пэрришем живут вместе как любовники с середины июля. В тот вечер они отправились в «Скандал» — причем на Делассандро были платье, парик, туфли и все эти резиновые подкладочки, купленные для него Пэрришем в калузском дамском магазинчике под названием «Разная ерунда», и этот порез над глазом появился в результате скоротечной ссоры, которая началась у них где-то в половине одиннадцатого.

Из слов Делассандро он понял, что ссора произошла из-за того, что Пэрриш принялся флиртовать с каким-то здоровенным двадцатилетним сукиным сыном, в голубойморской тельняшке и драконом-татуировкой на груди. После пары рюмок мартини этот педик стал хвастаться, что он-де единственный во всем Нью-Йорке может напрягать любой орган своего тела посильнее тех, кто выступает в мюзик-холле. Он сидел такой сексуальный и хитрющий и весь этак извивался и хвастал, словно Мистер Америка, а Пэрриш, глядя на него с обожанием, моргал ресничками. Делассандро почувствовал себя не в своей тарелке, ревновал и ощущал нечто похожее на женскую беспомощность. Тогда он взял сумочку, размахнулся и от души врезал ею по голове Пэрриша, рассчитывая выбить ему глаз, но, к сожалению, дело ограничилось лишь небольшим порезом.

Делассандро утверждал, что вся эта история с бумажником выдумана. Пэрриш вообще никогда не носил при себе бумажника, потому что бугор нарушил бы линию его сшитых на заказ брюк да к тому же исказил бы ту естественную выпуклость, которой он любил щеголять. Что касается сексуального приставания к мужчине, то они с Пэрришем часто разыгрывали на публике этакое представление, забавы ради, что-то вроде игры, которая их обоих волновала. Однако он почувствовал, что уязвлен, и ударил Пэрриша сумкой, пытаясь выбить ему глаз.

«Стало быть, наверняка оскорбление действием, — подумал Мэтью. — А вторым обвинением может быть попытка оскорбления действием с отягчающими обстоятельствами».

— В чем же вы его обвинили? — спросил он.

— Да ни в чем, — ответил Блум.

Мэтью удивленно посмотрел на него.

— Я тебе объясню, Мэтью, — сказал Блум. — По моему мнению, это обычная семейная стычка, которую полицейский должен уладить на месте. Но это было не совсем так, поскольку Делассандро признался, что хотел выбить Пэрришу глаз, а это считается причинением серьезного телесного повреждения, влечет за собой постоянную нетрудоспособность и физический недостаток, как определено в нашем уставе под кодом 784.045… Поэтому я вмешался в это дело. Ты следишь за ходом моей мысли?

— Слежу, слежу.

— Так вот, я стал думать. Если я отправлю Делассандро за решетку — а ему всего двадцать четыре года, — то уже через десять минут его возьмут в оборот уголовнички, и ему придется провести годик в тюрьме по обвинению в оскорблении действием, да еще пять лет за отягчающие обстоятельства. Вот я и спросил себя: «Мори, разве ссора между двумя педиками — достаточное основание, чтобы отправить этого мальца в тюрьму, где ему на спине нарисуют сиську и будут трахать круглые сутки?» И знаешь, какой я получил ответ?

— Какой же?

— «Мори, я думаю, тебе лучше всего предупредить его и отпустить восвояси». Ты меня понимаешь?

— Разумеется. У тебя доброе сердце.

— Черт подери, — сказал Блум. — Пэрриш ведь не представил нам заявление, как обещал, а Делассандро отказался подписать свое признание и заявил, что он все это выдумал. Поэтому я спросил себя: «Мори, а собственно, где дело-то?» И знаешь, какой я получил ответ? «Нет у тебя никакого дела, Мори».

— Да-а. Ты и отпустил Делассандро на все четыре стороны.

— Да, отпустил, — сказал Блум. — И у нас с тобой этого разговора не было.

— А ты не видел его после убийства?

— Делассандро-то? Он живет в Сан-Франциско. Он не убивал Пэрриша, если ты это имеешь в виду. Я уже тебе говорил, кто убийца, только ты плохо меня слушаешь.

— Я тебя хорошо слушаю, Морис.

— Мы уже говорили, что этот Джонатан вел роскошную жизнь на денежки своего благородного брата из Канзаса…

— Из Индианы.

— Неважно откуда, главное, что у него лопнуло терпение, особенно когда он увидел всех этих выпендривающихся гомиков…

— Кстати, твоих главных свидетелей, Мори.

— Не думай, что прокурора штата это не беспокоит. Но они слышали и видели эту ссору, Мэтью, и это главное. А братец проснулся еще более взбешенным, чем ночью. Священник, который живет по соседству, слышал, перепалка там была, что надо.

— Какой еще священник? — заинтересовался Мэтью.

— Ты же составил список свидетелей, он там должен быть.

— У меня нет священника в списке.

— Значит, это новый свидетель. Узнай у прокурора штата, он тебе скажет имя. Это священник из церкви Святого Бенедикта. Они разбудили его своими воплями.

— Это было так громко?

— Да.

— А в полицию он не позвонил?

— Нет.

— Значит, слышал, но в полицию не позвонил, — констатировал Мэтью.

«А священники одеты в черное, — думал он, — и, возможно, Иштар Кабул чист, с кем бы он там, черт подери, ни спал утром в день убийства».

— Ты сможешь сам потолковать с ним, — сказал ему Блум. — Поверь мне: здесь все элементарно. Свидетелями этой ссоры были двенадцать человек и еще этот священник, а попробуй-ка опровергнуть свидетельство священника! И твой клиент, на месте преступления, в окровавленной одежде и с орудием убийства в руке. Скажи мне, будь так любезен, ради чего ты взялся за это дело?

Дождь с неослабевающей силой стучал по крыше темно-серого «форда» Уоррена Чамберса. Он купил его четыре года назад, это был идеальный автомобиль для частного детектива: потрепанный, невзрачный, незаметный ночью и мало бросающийся в глаза днем. Для этой профессии не годятся ослепительные «корветы» или «альфа-ромео», нет, только не для этой профессии, ребята, даже если вы и в состоянии себе такое позволить.

Его встреча с Чарльзом Хэндерсоном, с которым, как утверждал Иштар Кабул, он находился в постели в день убийства, была назначена на шесть часов вечера. По телефону, из осторожности, представился ему Гарольдом Лонгом, сказав Хэндерсону, что ему полагается получить пожертвование по страховому полису. На свете не найти человека, который отказался бы от встречи по такому поводу.

До вечера он был свободен, и, позвонив Хэндерсону в одиннадцать утра, Уоррен поехал по адресу, который дал ему Мэтью, чтобы присмотреться к дому Саммервилла, получить представление об этом месте, узнать, сколько там паркуется автомобилей, есть ли садовник, служанка, человек, присматривающий за бассейном, и всякие-прочие — в общем, надо было узнать, кто там на законном основании входит и выходит. Проезжая мимо этого дома во второй раз, Уоррен увидел, что Леона выезжает, пятясь, из гаража на своем зеленом «ягуаре» и отправляется Бог знает куда. Он последовал за ней сначала к салону красоты на Люси-Серкл, где она провела часа полтора и вышла, по-новому причесанная. Существует аксиома: женщина никогда не станет менять прическу просто так, следовательно, есть причина, и причина эта бывает обычно мужского рода.

Потом она подрулила к закусочной на площади, заняла столик у окна и сидела там, похлебывая что-то похожее на йогурт. Рассеянным взглядом смотрела на дождь за окном, глаза ее разок скользнули по серому «форду», заставив Уоррена подумать, не пора ли ему завершать первый день работы.

Было уже половина второго. Несколько мужчин, сидевших в закусочной, проводили ее взглядом, когда она выходила на улицу. Да это и не удивительно, она была красива, к тому же костюм для аэробики эффектно демонстрировал ее зад. Уоррену показалось, что она улыбается. Многие замужние женщины, если у них заводится любовник, полагают, что и для всех они теперь желанны, и начинают вовсю щеголять своими ножками и ходить подпрыгивающей, вихляющей походкой, и сразу видно, что она считает себя сексуальной и соблазнительной, ей кажется, если уж один посторонний мужчина захотел ее трахать, то и всем остальным хочется того же. И это тоже аксиома.

А сейчас было уже три часа дня, и Уоррен сидел за зеркальным стеклом бывшего магазинчика пляжных принадлежностей, а теперь студии для занятия аэробикой. Зеркальное окно было выкрашено в розовый цвет, а слова «Работа над телом» написаны красным. Леона Саммервилл, с черным зонтом и в желтых колготках, в черном трико и туфлях для аэробики, зашла в студию в тринадцать сорок пять, и он не знал, сколько она там намерена скакать. А до этого он внимательно смотрел, как она перебегала площадку перед домом, у которой припарковала зеленый «ягуар», как перепрыгивала через лужи, а черное трико и желтые колготки неплохо демонстрировали ее задницу. Она вошла в студию в тринадцать сорок пять. Уоррен думал о том, что она совсем не та женщина, которой нужна работа над телом, но, может быть, до того, как она стала ходить сюда, она весила сто тридцать килограммов и была лилипуткой? Если толстая же замужняя женщина вдруг начинает худеть, значит, она завела интрижку на стороне. Еще одна аксиома.

Уоррен в этот день был просто набит аксиомами. Их рождала его наблюдательность и прирожденное чувство юмора.

Выйдя из закусочной, Леона бросилась бегом к телефонной будке, даже не открыв зонтик, так и понеслась сквозь дождь, словно думала об этом все время, пока пила йогурт и смотрела в окно.

Когда замужняя женщина начинает звонить из телефонов-автоматов на улице, муженек, — смотри в оба! Аксиома номер…

Уоррен пристально следил за Леоной. Вот она повернулась спиной к потоку машин, опустила монетку в щель автомата, на память набрала номер. Наклонилась к микрофону. Улыбнулась. Что-то быстро говорит. Кивает. Вешает трубку. Выходит под дождь, но уже не улыбается, открывает зонтик и бежит к припаркованному «ягуару». Сложила зонтик, забралась в машину. Завела двигатель. Посмотрела на часы. Снова кивнула и поехала в студию «Работа над телом».

Было уже четверть четвертого, а она все еще торчала там. Сколько же, черт подери, длятся эти сеансы? Наконец дверь открывается. Суматошная стайка женщин в трико, колготках, теплых гетрах. Ух ты, еще идет дождь… Увидимся завтра, Бэтти… Позвони мне, Фрэн…

Леона Саммервилл появилась в дверях в своем черно-желтом одеянии и скорчила гримасу, глядя на дождь. Ее зонтик с щелчком раскрылся, точно парус над яхтой. Она помчалась к своей машине легкими прыжками антилопы, ее желтые ноги мелькали и казались полосками солнечного света. «Интересно бы знать, кому она звонила», — подумал Уоррен, трогая машину с места.

— Она поехала прямо домой, — сообщил он Мэтью по телефону. — Я следил до половины шестого, тогда уже и Фрэнк приехал домой. А она больше из дому не выходила.

— Хорошо, — сказал Мэтью.

— Ты хочешь, чтобы я следил за ней и позже, вечером? Я сейчас еду к Чарли Хэндерсону, по делу убийства Пэрриша. Но если ты узнаешь, что она собирается вечером выходить, я мог бы потом последить за ней.

— Я уточню это у Фрэнка.

— Он хочет, чтобы я ее застукал?

— Он хочет знать все.

— Если парень подсылает к своей жене детектива, он уже знает, что она трахается на стороне. Такова аксиома этого дела.

— Посмотрим.

— Я перезвоню тебе, когда закончу с Хэндерсоном.

— Я буду дома.

— Еще поговорим, — сказал Уоррен и повесил трубку.

Чарльз Хэндерсон, биржевой маклер деловой фирмы «Ллойд, Мэллори, Форбс», расположенной на главной улице Калузы, был один в конторе, когда без десяти минут шесть приехал Уоррен. Хэндерсон сказал, что он обычно уезжает домой в половине шестого, потому что нью-йоркская биржа закрывается в четыре, а коммутатор фирмы отключается в пять, так что нет смысла оставаться здесь дольше.

— Если только, конечно, тебя не выдвигают для получения пожертвования по страховому полису, — сказал он с ухмылкой.

Это был высокий, худощавый мужчина лет сорока с небольшим, как решил Уоррен, ранняя седина, голубые глаза, загорелое лицо. На письменном столе в рамке фотография женщины с двумя девочками, вероятно, его жена и дочки. Одет он был консервативно, словно член британского парламента, ничто в его разговоре и манерах не выдавало в нем гомосексуалиста.

— Так кто же умер? — спросил Хэндерсон.

— Джонатан Пэрриш, — ответил Уоррен и пристально посмотрел ему в глаза.

Но в них ничего не отразилось. Ни интереса, ни волнения.

— Мне незнакомо это имя, — сказал Хэндерсон. — Вы уверены, что нашли верную кандидатуру для пожертвования?

— А имя Иштар Кабул вам знакомо? — спросил Уоррен.

В глазах промелькнула мгновенная вспышка. И тут же исчезла.

— Как вы сказали?

— Иштар Кабул.

— Этого имени я тоже не знаю, — сказал Хэндерсон. — А в чем дело?

— Не в страховке. Но и не в шантаже, если вы об этом подумали.

— Нет, я просто подумал, не позвонить ли мне в полицию.

— Я бы не стал этого делать.

— Кто вы такой?

— Уоррен Чамберс.

— Вы говорили…

— Потому что только так я смог бы побеседовать с вами.

— О чем?

— Я хотел выяснить, где вы находились утром тридцатого января.

— А зачем вам это нужно?

— Значит, нужно.

— Я задал вам вопрос.

— Так и я вам задал.

— Это напоминает Пинтера.^[10]

— Что еще за Пинтер? — спросил Уоррен.

Хэндерсон внимательно посмотрел на него.

— Вы полицейский? И что же вы расследуете?

— Я — частный детектив и работаю на одну юридическую фирму.

— Это не ответ.

— Мой дедушка говорил мне, что если тебе не нравится конкретный вопрос, то надо просто что-нибудь ответить.

— Я был в Саване, в штате Джорджия, — сказал Хэндерсон.

— Тридцатого числа?

— Нет, седьмого. Я следую совету вашего дедушки.

— Вот так? Вам не понравился мой вопрос, мистер Хэндерсон?

— А о чем вы спрашивали?

— Где вы были тридцатого января в субботу в семь часов утра?

— Вы правы: вопрос мне не нравится. И мне не нравится все. Вы приходите сюда под ложным предлогом. Называете имена людей, которых я не знаю…

— Вы не знаете Иштара Кабула?

— Я никогда о нем не слышал.

— Тогда почему вы сразу решили, что это он, а не она? Иштар ведь может быть и женским именем.

— Женщина ли это, мужчина или свинья с тремя глазами — я ничего не знаю о человеке по имени Иштар Кабул.

— И даже никакого плотского знания, а?

Следи, следи за его глазами. Ага, теперь в них настороженность.

— Я женатый мужчина, — сказал Хэндерсон. — Если вы предполагаете, что…

— Я знаю, что вы женаты.

— А откуда вы… Ах да, эта фотография.

— Нет, мне Иштар сказал.

— У меня двое детей…

— Я знаю.

— Тоже Иштар сказал?

— Да нет, вот эта фотография.

— Что разыскивает юридическая фирма, которую вы представляете?

— Убийцу, — ответил Уоррен.

— А что, этот Кабул кого-нибудь убил?

— Наш клиент видел, как человек, одетый в черное, убегал с места преступления.

— Это был Кабул?

— Иштар был одет в черное на той вечеринке, ночью накануне убийства.

— У этого Кабула нет никакой другой одежды?

— Я буду с вами откровенным, мистер Хэндерсон. Я наговорил Иштару кучу всякой ерунды насчет того, что наш клиент опознает его, но он вообще не видел Иштара в лицо. Так что он просто не может его опознать.

— Тогда этому Кабулу не о чем беспокоиться.

— Это не совсем так. Мы можем взять у него показания под присягой. И если он будет придерживаться своего алиби, а вы будете отрицать его, тогда получается — он что-то скрывает. И прокурор штата будет обязан выяснить, что же именно он скрывает.

— А что за алиби, мистер Чамберс?

— А вы не знаете?

— Я полагаю, что этот Кабул сказал, что был со мной.

— А почему же вы так решили?

— Вы упомянули о плотском знании, поэтому я и предположил, что…

— Вы правильно предположили.

— Значит, этот Кабул действительно заявил, что был со мной?

— Да, этот самый Кабул сказал, что вы были с ним в постели утром тридцатого.

— А если я скажу, что я не был?

— Тогда мы притянем его к показанию под присягой.

— Ну, вот и берите это оттуда, мистер Чамберс. Этот самый Кабул не был со мной, а я не был с ним. Этот человек лжет, а я был очень рад с вами познакомиться.

— А вы понимаете, что если он не сможет доказать…

— Это исключительно его проблема.

— Тогда прокурор штата…

— Ну и что?

— Но он вас любит.

— Прокурор штата?

— Мы разыгрываем сценку из Пинтера? — спросил Уоррен.

— А что это за Пинтер?

Они помолчали.

— Ах ты, я забыл сказать вам, что следующий шаг…

— Следующий шаг заключается в том, что вы отсюда уберетесь.

— Следующий шаг такой: если Иштар захочет спасти свою задницу, назовет ваше имя, то нам с вами придется идти к прокурору штата…

— Идите к нему сами.

— Не вынуждайте меня перейти к жесткой игре.

— А это называется как? Мягкой игрой?

— Пока все это только между вами и мной. Ваша жена сидит дома, готовит вам обед, а ваши дорогие маленькие дочурки…

— У нас есть экономка, которая готовит обед.

— Великолепно, тогда дослушайте меня до конца. Мы отправимся с вами к прокурору штата и скажем, что есть показание Иштара, где он клятвенно утверждает, что был с вами утром тридцатого. И он пригласит к себе Иштара, который скажет ему: «Да, это тот самый человек, с которым я был вместе», а прокурор штата выслушает вашу версию, на тот случай, если Иштар лжет. Вам не захочется ведь объяснять вашей жене, почему вдруг прокурор штата захотел поговорить с ее преданным муженьком? Почему это Иштару Кабулу показалось, что он был с вами в постели в то утро? Это может стать очень грязным делом, мистер Хэндерсон.

— А оно могло бы стать менее грязным, если бы я вам сейчас сказал, что мы были вместе в то утро?

— Да. Оно будет не таким грязным, потому что все здесь и закончится.

— Что меня может в этом уверить?

— Вот как я себе все это представляю, мистер Хэндерсон: Кабул попросил Кристи Хьюз сделать ему алиби…

— Ну задница, — сказал Хэндерсон с чувством и закатил глаза.

— Она клятвенно подтвердила, что в то утро Кабул был с ней. Я могу предположить, что Иштар заставил ее солгать по двум причинам: или он совершил это убийство, или он щадит вас. Если верно второе, у нас нет никаких оснований разматывать этот клубок. Мы разыскиваем того, кто сбежал из дома утром тридцатого. И не собираемся преследовать двух взрослых людей, которые по взаимному согласию в уединении занимаются своими делами.

— Откуда вы знаете, что и я не солгу, чтобы защитить его? Так же, как поступила Кристи.

— Потому что вы бы это уже сделали, а не тянули бы всю эту бодягу.

Хэндерсон замолчал, и казалось, что это длилось довольно долго.

— Мы были вместе, — сказал он наконец.

— Отлично. В какое время?

— С двух часов ночи и до полудня. Я дожидался, пока он уйдет с вечеринки. Моя жена думала, что я ездил в Тампу по делам.

— Где вы его ждали?

— В доме у одного друга.

— Его имя и адрес, пожалуйста.

— Ее. Энни Лоуэлл, Прибрежное шоссе, дом 1220.

— Это на Фэтбэк-Кей? Я проверю.

— Судя по вашим словам, я думал, что все здесь и закончится.

— Я вам солгал, — сказал Уоррен.

Глава 3

А ЭТО СВЯЩЕННИК, ПОБРИТЫЙ, ОПРЯТНЫЙ,

КОТОРЫЙ ВЕНЧАЕТ МУЖЧИНУ ПОМЯТОГО…

Уоррен должен был проверить все, что касается Иштара Кабула.

Энни Лоуэлл, женщина восьмидесяти двух лет, жила в роскошном доме на Фэтбэк-Кей. Она не была мерзкой старой каргой, как это обычно предполагается в таком деле. Хэндерсон был ее биржевым маклером, и она сколотила уйму деньжат с помощью его любезных и умелых услуг, так что не видела никаких оснований, почему бы ей не позволить ему время от времени пользоваться ее домиком для гостей, расположенным позади главного дома; какие тут могут быть вопросы?

Она знала, что иногда он принимает в гостевом домике знакомых мужчин, но ее не волновало, что они там делают, если это не пугает лошадей. Энни могла припомнить еще те времена, когда не было телевидения. Она не думала, что занятия Хэндерсона со знакомыми мужчинами в гостевом домике, что бы они там ни делали, могли оказаться еще хуже того, что показывают сейчас по телевизору.

А затем главный вопрос. Да, она знает мужчину, с которым был Хэндерсон в то утро. Его зовут Мартин Фейн. Это и есть Иштар Кабул. По-арабски — Говард-утенок.

Второй обязанностью Уоррена была Леона. Она уехала на зеленом «ягуаре» из своего дома на Пеони-Драйв вчера в восемь вечера, приехала к дому женщины, оказавшейся миссис Шарли Хоровитц — Уоррен узнал это по письмам из ее почтового ящика, которые он внимательно просмотрел этим утром, — и была там часа два с половиной. После этого она отправилась прямо домой и прибыла на Пеони-Драйв без четверти одиннадцать. Если только у Леоны не было лесбийской связи с миссис Хоровитц — а это было маловероятно, поскольку Уоррен позднее узнал, что той семьдесят один год, она жена отставного гинеколога, Марка Хоровитца, мать двоих детей и бабушка троих внуков, да еще и секретарь флоридской Лиги защиты дикой природы, — то Леона Саммервилл была совершенно чиста.

Все это Уоррен и отрапортовал Мэтью в десять минут одиннадцатого холодным, мрачным и мокрым субботним утром.

В декабре прошлого года, когда Мэтью еще регулярно встречался со своей бывшей женой, Сьюзен, она спросила его, не думает ли он, что Леона Саммервилл изменяет мужу.

— Что-что?

— Я думаю, что она крутит с кем-то любовь.

— Нет.

— Или собирается закрутить.

— Уверен — нет.

— Она одевается как женщина, посылающая такие сигналы.

Болтовня в постели. Бывшие муж и жена, обновляющие взаимные обеты в неумирающей любви и обсуждающие проблему супружеской верности Леоны. В ту ночь шел дождь. И сегодня утром тоже идет дождь. Быть может, в Калузе всегда идет дождь. Вода течет под мост, струится по водосточным желобам, а он так и не видел Сьюзен с прошлого Рождества.

Еще один видеофильм. Внезапный. Шокирующий своей отчетливостью. Впрыгнувший незваным гостем в кинопроектор его сознания. Два или три года назад в Калузе состоялся благотворительный бал. Они со Сьюзен собирались ехать туда вместе с Саммервиллами, и те уже выехали на своем «ягуаре», чтобы захватить их с собой… А он в то время встречался с Дейл О’Брайен? Или это была не Дейл? Неважно. А на Леоне было надето обтягивающее зеленое платье, подходящее к цвету ее автомобиля. Фрэнк в смокинге и при черном галстуке сидит за рулем. Щетки «дворников» мелькают по ветровому стеклу, и покрышки шуршат по мокрому асфальту.

Леона сидела сзади рядом с Мэтью и помогала ему получше завязать галстук, а Фрэнк осторожно вел машину по изгибам и поворотам скользкой дороги. Выглядела Леона потрясающе. Зеленое платье облегало ее тело и отсвечивало потускневшей медью. А волосы своей изящной лепкой напоминали черный античный шлем. И в них какое-то зеленое перышко, прямо над ухом. На глазах зеленые тени, а на ресницах темная тушь. Карие глаза посверкивают в мягком освещении «ягуара» и напряженно смотрят на его черный шелковый галстук, а руки с длинными красными ноготками поправляют его.

Свет отбрасывает янтарный отблеск на выпуклые верхушки грудей, которые едва умещаются в глубоком вырезе платья. А пальцы все поправляют галстук. И колени касаются его колен. И над нейлоном идет этакая электрическая эманация.

— Вот так, — говорит она. И колени разом отодвигаются.

И рот как у Карлы Саймон, знаменитой актрисы, и два ряда белоснежных зубов. Губы в движении, она что-то говорит ему, но он не слышит — будто перед ним немое кино.

Щелчок! Часы на приборной доске «гайа» показывали без четверти одиннадцать. Когда Мэтью ехал по подъездной дорожке к церкви Святого Бенедикта на Уиспер-Кей, он вдруг подумал, а не оканчиваются ли, в конечном счете, прелюбодеянием все браки.

Он вышел из автомобиля, негромко поворчал на дождь и побежал под беснующимся ливнем к домику священника, вверх по усыпанной истоптанным гравием дорожке, мимо большого деревянного креста рядом с пригнувшимися под дождем кустами. Церковь, построенная в духе испанской архитектуры, модной в начале века, глядела на Мексиканский залив и возвышалась над клочком земли, за которым были только серое небо и серое море. Дом Пэрриша стоял не более чем в сотне ярдов к северу от церкви, занимал небольшой участок земли и тоже глядел на море. Мэтью был виден дом с того места, где он стоял под проливным дождем, дергая дверное кольцо плотной деревянной двери домика священника. Мэтью приехал на четверть часа раньше назначенного срока, но надеялся, что отец Эмброуз выйдет на стук прежде, чем он успеет растаять под дождем.

Священник выглядел так, словно он забрел сюда прямиком из «Имени Розы».^[11] На нем были сандалии и коричневая накидка до пят, которая могла бы сойти за сутану, небольшое полированное распятие из дерева и серебра висело на его груди на черном шелковом шнуре. Его бритую голову окаймлял венчик коричневатых волос, которые были под стать его карим глазам. Он как раз только что закончил бриться, когда пошел открывать дверь Мэтью, и его лицо было обклеено перепачканными кровью кусочками туалетной бумаги. На вид ему было лет около пятидесяти, но, возможно, сбивала с толку его бритая голова.

Отец Эмброуз предложил Мэтью чашечку кофе, и он пожалел, что согласился: кофе был таким, словно в него подмешали стрихнин. И вот он сидел в аккуратненьком теплом приходском домике, стены которого были заставлены полками с книгами по теологии в пыльных кожаных переплетах, и огонь ярко горел в маленьком камине, и струи дождя скатывались по цветным стеклам окон, а отец Эмброуз рассказывал ему, что произошло утром тридцатого января.

Шум дождя, капли которого стучали по крыше его домика, разбудил его задолго до рассвета. Лежа на узкой кушетке в тесной спаленке он прислушивался к дождю и думал, что если до утра дождь не кончиться, мало кто придет на воскресную службу. Серый рассвет тускло пробивался сквозь небольшое окно из цветного стекла.

И вдруг он услышал крики. Голоса становились все громче и пронзительнее, и он сначала решил, что они доносятся прямо из-за его окна, или с лужайки, или, может быть, с побережья, где подростки куролесили порой, напившись пива. В полумраке он встал с постели, сунул ноги в сандалии, накинул дождевик прямо на трусы — он всегда спит только в коротких боксерских трусах — и вышел в ту комнату, в которой они сейчас сидят, а потом к входной двери и распахнул ее настежь, в этот завывающий шторм.

Он, прищурившись, посмотрел сквозь хлеставший дождь. На лужайке не было ни души. Но ярость голосов все нарастала, и стало ясно, что доносились они из дома Пэрриша.

Отец Эмброуз знал, что там живет гомосексуалист. Полуночные вечеринки у него дома не обходились без шума. Однако теперь это было совсем другое, — не шум веселой попойки, а разразившийся скандал. И отца Эмброуза пробрала дрожь. Что там кричали, он не мог расслышать — слова заглушал ветер. Но и без того он ощущал в их силе надвигающийся взрыв и внезапно перекрестился и прошептал: «Боже, спаси нас». Он с неминуемой и пугающей уверенностью знал, что подобная ярость не может разрешиться только словами.

Слова, снова… Неразличимые на ветру, разносимые обрывками звуков под бешеным дождем, несущие в себе угрозу надвигающегося ужаса…

Потом — резкое, отчетливое, единственное различимое слово, которое ножом прорезалось сквозь ветер и дожди.

— Нет!

И — кошмарный вопль.

Огонь вдруг издан треск и шипение. Загорелось новое полено. Отец Эмброуз покачал головой.

Мэтью внимательно наблюдал за ним.

В гостиной домика священника было тихо, если не считать шипения влажных поленьев в камине и непрестанного стука дождя по кедровой дранке крыши.

— Вы расслышали только один вопль за словом «нет»? — спросил Мэтью.

— Да, всего один вопль.

Ральф Пэрриш рассказывал Мэтью, что он проснулся от шума ссорящихся голосов и вопля брата. А потом он услышал, как его брат…

— А вы не слышали, как кто-то кричал: «У меня нет их, я даже не знаю, где они»?

— Единственное слово, которое я мог разобрать, было «нет». А остальные слова…

Он снова покачал головой.

— Отец Эмброуз… вы сказали, что когда голоса разбудили вас…

— Нет, меня разбудил дождь.

— Но позднее вы услышали ссорящиеся голоса… и пошли к двери вашего домика и выглянули на лужайку… А после этого посмотрели на побережье?

— Да.

— Вам его видно от дверей вашего дома?

— Да, конечно.

— И там не было ни души, ни на лужайке, ни на побережье?

— Нет, никого не было.

— А не было ли кого-то на побережье после того, как вы услышали этот вопль? Не видели ли вы, как кто-то бежит от дома Пэрриша?

— Нет, я больше не смотрел на побережье.

— А что же вы сделали?

— Я закрыл дверь. Шел очень сильный дождь. Я весь вымок.

— Вы закрыли дверь в свой домик. И что потом?

— Я запер ее. Я испугался.

— Вы испугались, но в полицию не позвонили?

— Нет.

— А почему же нет? Вы ведь только что слышали ссору, какой-то вопль, вы испугались… и не позвонили в полицию.

— Я не хотел привлекать внимания к церкви Святого Бенедикта.

— Почему?

— Среди моих прихожан есть гомосексуалисты, мистер Хоуп. Наш хор, весь музыкальный отдел наводнен педиками. Если бы в доме Пэрриша на побережье стряслась беда, то я бы не хотел, чтобы это бросило тень на законопослушных гомосексуалистов из моего прихода.

— Поэтому вы и хранили молчание.

— Да.

— А когда вы пошли в полицию?

— Я не ходил туда.

— Не ходили? А мне вчера сказани, что прокурор штата хочет вызвать вас в качестве свидетеля.

— В четверг ко мне приходил какой-то детектив из управления шерифа. Он проводил опрос в этой местности. И я не мог достаточно убедительно солгать ему в том, что я слышал в то утро.

— А он спрашивал вас подробно о том, что вы тогда слышали?

— Нет, его вопросы были общими. Он хотел знать, не видел ли и не слышан ли я чего-то необычного.

— В утро убийства?

— Да, и в течение предыдущих суток.

— И вы?

— Я рассказан ему о той ссоре и о вопле.

— Я имел в виду — в течение суток перед убийством.

— Нет. Ничего выходящего за рамки обычного.

— А не видели ли вы кого-нибудь в черном поблизости от дома Пэрриша? — спросил Мэтью.

Отец Эмброуз посмотрел на него снизу вверх. Мэтью был знаком этот взгляд. В нем были настороженность и холод.

— Так видели или нет?

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Видели ли вы кого-нибудь в черной…

— Нет, — ответил отец Эмброуз.

Он наблюдал, как автомобиль Мэтью Хоупа съезжает с гравийной дорожки, как он исчезает в завесе дождя. А потом он смотрел только на дождь и размышлял, почему он не рассказал о той парочке, которую обвенчал за день до убийства. «Просто проезжаем мимо», — сказал высокий мужчина. «Такая очаровательная старая церквушка», — сказал рыжий коротышка. «Вполне подходящее местечко, чтобы обвенчаться», — снова подал голос темноволосый мужчина.

Был яркий солнечный день, наверно последний перед сезоном дождей. Они сидели там, на лужайке, позади его домика и болтали о чем-то. Мужчина был с ног до головы одет в черное. Черная куртка и брюки. Темно-синяя тенниска, которую можно принять и за черную. Легкие черные туфли, а носков вообще не было. Рукав куртки был разорван чуть выше правого локтя. Высокий темноволосый мужчина лет сорока с неряшливой трехдневной щетиной на подбородке, он выглядел потрепанным и поизносившимся в пути. И вот он сидел под солнышком и подавал вполне невинные реплики, а позже стал задавать такие же невинные вопросы. Он снял куртку: очень уж жарко было на солнцепеке. А рыжему коротышке, что был с ним, вряд ли было больше двадцати — двадцати одного. Длинные волосы цвета ржавчины, голубые глаза, веснушчатое лицо. На нем выгоревшие голубые джинсы, бледно-голубая тенниска, пояс с серебряными заклепками, сандалии. Оба сильно нервничали.

Но люди ведь всегда нервничают, когда берут на себя обязательство вроде такого, как тут не нервничать! Поэтому они всегда и задают массу вопросов или говорят о погоде или о том, как очаровательна церковь. Так ведь это и в самом деле была красивая церковь, этакая средневековая жемчужина, аккуратненько поставленная на прибрежный песок и глядящая на закаты, в которых она пылает светом, ниспосланным самим Господом. А цветные витражи-стекла в ней в самом деле были средневековыми. Сработанные мастеровыми XVI века, они были перевезены сюда из маленькой деревушки в Италии в качестве дара от одного прихожанина из Уиспер-Кей, который, вернувшись в родные края, сколотил себе состояние на выпуске алюминия. Церковные скамьи из красного дерева были изготовлены прямо здесь, в Калузе, но за годы, прошедшие со дня постройки храма, их закапали воском и истерли до блеска, на них появился налет, которому, казалось, было несколько веков.

Ну, а эти двое нервничали, потому что решили навсегда связать свои жизни перед взором Господним. В глазах Господа. Люди искали Божьего благословения.

Вопросы, которые они задавали, имели мало отношения к церемонии, о которой они просили. Им хотелось знать о погоде в Калузе, этим людям, просто ехавшим мимо, которые приметили эту на удивление красивую, маленькую, вроде бы средневековую жемчужину-церковь, вросшую вот здесь в песок. Всегда ли так жарко? Или чаще идут дожди? Холодно ли здесь? Ветрено ли? Или всегда так вот мило? А еще им хотелось знать, где они могли насладиться вечерком хорошим праздничным ужином, есть ли здесь в городке романтическое местечко с канделябрами и с вином, где они смогли бы всерьез и в уединении поразмышлять о том важном шаге, который они предприняли, да и выпить за свое будущее, — так есть в городке подобное местечко, а? Отец Эмброуз обычно отсылал парочки в зал орхидей в гостинице «Адлер».

Всегда были такие вопросы и комментарии, эта сумбурная болтовня, чтобы скрыть нервозность. Эта парочка совершала важный шаг. Священную церемонию перед взором Господним.

Он обвенчал их в маленькой часовенке рядом со своим домом в четыре часа дня двадцать девятого января, за день до убийства. Они стояли на коленях перед алтарем. Мужчина в черном и этот рыжий коротышка.

— Дорогие братья во Христе, — сказал он им. — Вы готовитесь вступить в священный и серьезный союз, который установлен самим Господом. И поскольку творец этого — сам Господь, то брак по своей природе священный институт, требующий от тех, кто вступает в него, полной и неограниченной самоотдачи. Этот союз еще и потому считается таким серьезным, что он пожизненно связывает вас тесными и интимными отношениями, которые глубоко повлияют на все ваше будущее, а оно — со всеми надеждами и разочарованиями, успехами и неудачами, наслаждениями и страданиями, радостями и огорчениями — скрыто от ваших глаз. Вы знаете, что из этого состоит любая жизнь, и все это вам предстоит испытать и в собственной жизни. Не ведая, что ждет вас, вы берете друг друга для лучшего и для худшего, для богатой жизни и для бедной, в здоровье и болезни, до тех пор пока смерть…

Они были в часовне втроем. И не было никого, кто бы мог возразить против этого союза. Последние лучи солнца струились сквозь окна-витражи. Отец Эмброуз посмотрел сверху вниз на мужчину в черном.

— Берете ли вы, Артур Нельсон Хэрли, этого человека себе в супруги, чтобы жить с ним вместе в священном браке, готовы ли вы любить, уважать его и заботиться о нем в здоровье и болезни, в процветании и в несчастье, забыв обо всем другом, пока продлится жизнь вас обоих?

— Беру, — ответил он.

Отец Эмброуз посмотрел на рыжего коротышку.

— Берете ли вы, Уильям Гарольд Уолкер…

Конечно, для этой парочки ему пришлось изменить церемонию и опустить слова, которые могли бы намекнуть, что этот акт официально к чему-либо обязывал. Он также выбросил все слова, подразумевающие пол, хотя некоторые в подобных случаях настаивали, чтобы одного из них именовали «мужем», а другого — «женой», а не называли бесполым словом «супруги».

Впрочем, за столько лет отец Эмброуз выработал некую церемонию, которая, кажется, устраивала участников. Только не надо думать о Риме! Риму неведомо, что он творит в этом отдаленном уголке Флориды, и отец Эмброуз надеялся, что там никогда и не узнают, уж, во всяком случае, от него. Отец Эмброуз смотрел на это так: если двое мужчин хотят пожениться, то Бог мой, почему не обвенчать их! И если это будут две женщины, два крокодила, две змеи, два кабана, два цыпленка, любые две твари, созданные Господом, если уж им захотелось пожениться, отец Эмброуз предложит им утешение священного таинства и Бог с ним, с этим Римом!

Ему нравилось рассказывать гомосексуалистам, которые приходили в церковь Святого Бенедикта, шутку о католическом священнике, а вы разве ее не знаете? Парочка гомосексуалистов хочет пожениться, и они сначала идут к раввину, который отказывается их венчать, потом к протестантскому священнику, снова отказ, и вот в конце концов они приходят к католическому священнику, и он говорит: «Разумеется, я обвенчаю вас, что все они понимают в настоящей любви?»

Шутка помогала его клиентам расслабиться, а то они очень нервничали, когда приезжали сюда, и, конечно, боялись стать предметом насмешек или презрения. Эта шутка подразумевала, что католический священник и сам был гомосексуалистом. Вероятно, это случается, но в этом отношении отец Эмброуз был кристально чист. Его единственный сексуальный опыт был с одной девушкой. Давно, еще до того, как его мать решила, что у него есть призвание священника. Ему это понравилось, но он был человеком цельным, а его любовь к Господу требовала полной самоотдачи, так что почти никогда он не оглядывался назад со страстным желанием повторить невыразимое блаженство, которое разделил с пятнадцатилетней Молли Пиерсон на крыше чикагского дома много лет назад. Правда, время от времени он думал о том, как сложилась жизнь Молли, вышла ли она замуж.

Не проходило недели, даже когда был не сезон, чтобы кто-то не стучался в дверь приходского домика и не спрашивал отца Эмброуза. Как правило, это была пара мужчин. Женщины бывали редко. Возможно, им вообще не нужно ничьего благословения, они чувствуют себя Божьими избранницами и не видят нужды заботиться о том, чтобы еще и подтвердить это.

Стучат и стучат в дверь его домика. «Мы тут как раз проезжали мимо, приметили эту очаровательную церквушку, вот и подумали, а почему бы не обвенчаться». Конечно, они слышали о нем, об этом бритом наголо священнике, который венчает педиков, его имя было известно среди них в большинстве городов США. Он допускал, что рано или поздно в Риме, не приведи Господи, об этом узнают. А до тех пор…

Это блаженство на их лицах, когда он произносит: «Да благословит Господь ваш союз». Эта радость, которую он и сам испытывает, зная, что доставляет им такое удовольствие, и его палец, увлажненный церковным миро, чертит символ креста на одном лбу, а потом и на другом: «Да благословит Господь ваш союз!»

Но эти двое… они оставили странное ощущение тревоги. Возможно, они вообще не были гомосексуалистами и весь этот ритуал был какой-то насмешкой. Но чего ради, с какой целью?

Он вспоминал вопросы, которые они задавали, сидя на лужайке. Еще до всей этой церемонии. Вопросы были целенаправленными, правда, не с самого начала. Сперва они просто интересовались недвижимой собственностью на побережье здесь, в Калузе. «Теперь, когда мы готовимся сделать этот серьезный шаг, пора подумать о том, чтобы по-настоящему обосноваться где-нибудь. А в этой Калузе вроде бы миленькое общество».

Это говорил тот, в черном. «А как вы думаете, может быть, здесь еще осталась какая-нибудь собственность на побережье?» Это спросил рыжий коротышка, посверкивающий глазками и красный от смущения. А потом они перешли к дому Пэрриша. А как, мол, насчет того дома по соседству? Как вы думаете, его не продают? А кто его владелец? Может быть, он захочет его продать? А вы не знаете, как зовут владельца? Как, вы говорите, пишется его фамилия? А звать его, говорите, Джонатаном, да? Джонатан Пэрриш, так? А живет он один?

Все это спрашивал тот, в черном. Теперь отец Эмброуз пытался припомнить все, что он им рассказывая о Джонатане Пэррише и в какой момент они потеряли интерес к этому и перестали задавать вопросы.

Скорее бы прекратился этот дождь! Эти мысли и этот дождь были странно, болезненно связаны: они пугали.

Двое мужчин, сидевших в баре с Уорреном Чамберсом, были полицейскими. Уоррен понимал, что мысль получать приказы от черномазого отнюдь им не улыбается и это их соблазнила оплата, которая была уж больно хороша. Они могли бы сойти за близнецов, если бы не глаза: голубые у одного и карие у другого. Массивные плечи и грудь, широкие запястья и огромные ручищи, а лица — прямо как у полковника Оливера Норта:^[12] высокомерные, угрюмые, самодовольные… Уоррен предпочел бы работать с парочкой крокодилов, но в этих краях непросто было найти умелую помощь по слежке. Всего-то четверо полицейских на суточных дежурствах, — шестичасовыми сменами. Чарли в это утро работал от шести до полудня. А Ник только что отработал смену от полудня до шести вечера.

Они сидели в баре под названием «Кэрли», рядом с шоссе номер 41, близ автострады, ведущей в южные штаты. Уоррен был единственный негр в этой забегаловке. Это было не так уж необычно для флоридского городка Калузы, однако он думал, что Чарли с Ником чувствуют себя не слишком уютно, сидя и распивая спиртное с черномазым, даже если учесть, что именно он эту выпивку оплачивает.

— Мы думаем, что кто-то наметил этот дом для налета, — сказал Чарли.

— К этому заключению мы пришли по отдельности, — добавил Ник.

Они даже разговаривали, как близнецы.

— А вы побеседовали с остальными двумя? — спросил Уоррен.

— Да, сегодня. Они не заметили ничего подозрительного.

— Эта машина проезжала мимо, в ней сидели двое мужчин.

— Водитель одет во все черное.

— А другой рыжий.

— Когда это было?

— В мою смену, — ответил Чарли, — где-то около десяти.

— Какой марки машина?

— Голубая «хонда-сивик».

— Номера флоридские?

— Да.

— Взята напрокат?

— Нет. Вы все время опережаете меня, Чамберс. Вы хотите слышать то, за что вы платите, или хотите отвечать вместо меня?

«Вышибить бы все твоипроклятые нахальные зубы», — подумал Уоррен. А вслух сказал:

— Хорошо, продолжайте.

— Они проехали мимо этого дома, потом въехали на дорожку к церкви, там развернулись и еще раз прокатились мимо дома. Но на этот раз медленнее, рассматривая там все, приглядываясь.

— Это было в десять десять — десять пятнадцать?

— Да, где-то так.

— Машина не останавливалась?

— Нет. Просто медленно проехала мимо, и оба они смотрели во все глаза.

— А где находились вы?

— Внутри дома.

Чарли заметил недовольное выражение лица Уоррена.

— Что-нибудь не так?

— Да нет, если это вас не беспокоит.

— Примерно тогда и я подключился, — сказал Ник. — В свою смену.

— Замечательно.

— Если бы кто-то нас застукал, мы показали бы свои удостоверения и сказали, что нам дало задание калузское управление полиции.

— У меня никаких претензий нет, — сказал Уоррен.

— Но вас вроде бы это немного беспокоит, — сказан Чарли.

— Нет-нет.

— Я имею в виду вот что: раз вы хотите, чтобы мы увидели, как кто-то войдет в дом, то лучше всего наблюдать изнутри дома, разве не так?

— Да, этот способ лучше всего, — сказал Уоррен и подумал: «Сломать бы твой проклятый деревенский нос местах в шести».

— Итак, — сказал он вслух, — это было примерно в десять, в десять пятнадцать, когда машина проехала там во второй раз.

— Да, так, — ответил Чарли.

— В какой вы были комнате?

— В спальне на втором этаже. Оттуда отлично видно дорогу и побережье тоже, если переходить от окна к окну. Единственное неудобство в том, что там нет кондиционера, а наверху все чертовски прогревается и очень душно.

— Даже при таком проклятом дожде, — добавил Ник.

Уоррен давно заметил, что законопослушные полицейские из простонародья редко откровенно нарушают правила. Они могут пристрелить вас за один неприязненный взгляд, но они всегда осторожны и вежливы в выражениях и почти не допускают бранных слов.

— И когда в следующий раз эта машина проехала мимо? — спросил Уоррен.

— Что-то около одиннадцати двадцати, — ответил Чарли. — Не только проехала мимо, но и припарковалась на другой стороне улицы.

— И сколько они там просидели?

— Почти весь день и еще ночь — до пяти утра, — сказал Ник.

— Так-так, — пробурчал Уоррен.

— Я все время следил и все видел из окна верхнего этажа. Мы же не любители какие-нибудь, — сказал Чарли, глядя в его нахмуренное лицо.

— Надеюсь, что нет. Хотя выглядит это как раз по-любительски: двое стерегут дом, попеременно глазея из окна и маяча перед входными дверями.

— Никто меня не видел в окне, — сказал Чарли.

— А я проехал мимо вроде как по своим делам.

— А они так и продолжали сидеть?

— Да они там весь день просидели, — сказал Чарли. — Я же говорил, — и потом до утра.

— И вы говорите, что они не знали, что вы в доме?

— Да, я говорю, что никто меня не заметил.

— И что же вы сделали, Ник? Разъезжали взад-вперед, пока они наконец не заметили вашу машину?

— Я же вам говорю, что меня никто не видел, — сердито сказал Чарли.

— И меня тоже, — сказал Ник. — Я только один раз проехал мимо дома и припарковался у Пеликанового рифа, прошел вверх по побережью, вошел в дом с черного хода и сменил Чарли, где-то без двадцати час.

— А «хонда» все еще была припаркована там?

— И в котором часу она уехала?

— После пяти утра.

— И они сидели, наблюдая за домом, все это время, так?

— Да, наблюдали, — сказал Ник.

— Рассматривали карты, очень долго и подробно, — сказал Чарли, — но за домом наблюдали.

— А почему же, как вы думаете, они наблюдали за домом такое продолжительное время? — спросил Уоррен.

— Только не потому, что засекли кого-то из нас, — ответил Чарли, — если вы так предполагаете.

— А я думаю, что они заметили там какое-то движение, — сказал Ник. — Пытались увидеть, кто входит в дом и в какое время выходит. А дом выглядел пустым, и они не получили никаких сведений.

— Если только не заметили, как вы входили туда со стороны побережья.

— Нет, они же сидели в машине, когда Ник пришел меня сменить, — сказал Чарли. — Вы начинаете раздражать меня, Чамберс. Если вы полагаете, что мы не способны сделать эту проклятую работу, доступную даже для маменькиных сынков, то наймите себе кого-нибудь другого. Никто из моих знакомых не согласился бы торчать целый день в пустом доме за какие-то дерьмовые десять баксов в час.

— Значит, десять баксов дерьмовые? — спросил Уоррен.

— Я получаю по пятнадцать, когда слежу за посетителями в загородном клубе, — сказал Чарли. — Когда они там танцуют.

— И сколько раз в неделю вы этим занимаетесь?

— Ну…

— Черт подери, вы меня уже достали, — сказал Уоррен. — Вы здесь получаете по шестьдесят баксов в день и работаете каждый день, что означает, по-моему, четыреста двадцать баксов в неделю, а это побольше, чем вы имеете в полиции. Работа по совместительству никогда не оплачивается так высоко, и вы это знаете.

— Может быть, это и верно, — сказал Чарли. — Только это не означает, что мы обязаны выслушивать, что нас, мол, засекли два каких-то засранца хиппи в «хонде». Мы не любители, Чамберс. Если вы полагали, что мы любители, то на хрена было нанимать нас. И гоните наши баксы. Мы ведь работу-то делаем, мужик.

Последовало довольно долгое молчание.

— А может быть, еще пивка? — спросил Чарли.

Уоррен подал знак официантке, темноволосой девушке в очень короткой мини-юбке, чтобы она принесла им еще по порции. Когда спустя пять минут официантка подала пиво и отошла от стола, Чарли сказал:

— Ну, ребята, я вроде попробовал чуть-чуть этого самого, там, у нее под юбочкой.

— А по моей руке скользнула ножкой, — сказан Ник.

— Да, там у нее под юбочкой, — повторил Чарли, словно заезженная граммофонная пластинка.

— Да, там найдется что-то в самом деле сладенькое, под этой юбочкой, — сказал Ник и облизнул губы.

— А почему вы назвали их хиппи? — спросил Уоррен.

— Мы говорим об этой кошечке, а он о хиппи, — сказал Чарли и покачал головой. — Что-то у тебя не в порядке, парень.

Уоррен подумал, что они, должно быть, признали его своим. Деревенские мужики не стали бы обсуждать белую кошечку с негром, если бы не считали его старым добрым другом. Возможно и другое: его отповедь по поводу почасовой оплаты подзавела их. Ведь он же прямо сказал им: я плачу вам хорошие баксы и ожидаю от вас за это работы. И затронул их самолюбие. В конце концов, может быть, они и не любители.

— Так почему же хиппи? — снова спросил он.

— Один был одет во все черное и выглядел так, словно он проспал в этой одежде целый месяц, — сказал Чарли. — В левом ухе у него сережка. Длинные волосы черного цвета. На вид лет сорок, и в общем со всех сторон засранец хиппи.

— Это и в двадцать-то лет слишком поздно, — сказан Ник и покачал головой.

— И другой тоже под стать, — сказал Чарли. — Длинные рыжие волосы, одет в барахло, из какой-то мусорной корзины.

— Настоящая парочка проклятых хиппи-взломщиков, — сказал Ник.

— Вы говорите, что они там засекли движение… Когда же они сделают попытку?

— Эй, он спрашивает у нас совета, — сказал Чарли.

— Черт меня подери, — подыграл ему Ник, — это у любителей-то совета.

Но оба уже улыбались.

— Если они просидели там с половины двенадцатого…

— С одиннадцати сорока, — уточнил Чарли.

— Так, с одиннадцати сорока и до пяти утра…

— Было чуть-чуть больше пяти.

— Есть вероятность, что именно тогда они и планируют совершить налет? Между полуночью и пятью утра?

— Может быть и так, — сказал Чарли.

— Значит, завтра, между полуночью и пятью утра, так? — Уоррен хотел подтверждения.

— Может быть, — ответил Ник.

Он тоже улыбался.

— А что тут забавного-то? — спросил Уоррен.

— Мы ведь прикинули…

— Это было, когда я вошел с заднего хода, чтобы сменить Чарли, и мы оба стали наблюдать за этой «хондой» из верхнего окна…

— И никто при этом нас не засек, Чамберс, потому что мы использовали старый трюк, спрятавшись в тени…

— И тогда мы прикинули, что если эти два засранца хиппи наблюдают за домом с таким интересом…

— Сидя так, словно им принадлежит эта чертова улица…

— Не заботясь о том, что их могут увидеть, что их внимание к этому дому может показаться подозрительным…

— В общем, мы подумали: они настолько чем-то поглощены, что вряд ли заметят, если кто-то подойдет сзади к их машине и проверит номерной знак.

— Поэтому когда я сменил Чарли, он прошел по побережью до Пеликанового рифа, а потом вернулся обратно по улице и засек номерной знак на машине…

— И проверил его через автосправочную, — сказал Ник.

— И узнал имя и адрес человека, которому принадлежит эта машина, — сказал Чарли, ухмыляясь.

— Она зарегистрирована в Сент-Пите, — сказал Ник.

— Что означает, что они не местные и остановились здесь в каком-нибудь мотеле…

— И у нас есть возможность отыскать их, даже если их и не сцапают с поличным в доме Пэрриша…

— Если только они не спят прямо на побережье, что, судя по их виду, весьма вероятно.

— Как его зовут? — спросил Уоррен.

— Артур Нельсон Хэрли, — ответил Чарли. — Только я не могу вам сказать, тот ли это, который весь в черном, или это рыжий. — Его ухмылка стала еще шире. — Это оттого, что я всего лишь плохонький старый любитель, вы же понимаете.

— Давайте-ка снова позовем эту маленькую девчушку и попросим у нее еще немного пивка, — сказал Ник.

Глава 4

А ВОТ И ТОТ САМЫЙ МУЖЧИНА ПОМЯТЫЙ,

ЦЕЛУЕТ ОН ДЕВУШКУ, СТРАХОМ ОБЪЯТУЮ…

В телефонном справочнике Калузы, на его желтых страницах были номера сорока девяти гостиниц и двухсот шестнадцати мотелей. В понедельник утром, восьмого февраля двое мужчин, работавших на юридическую фирму «Саммервилл и Хоуп», поделили между собой гостиницы и мотели и принялись обзванивать их.

Двадцатипятилетний Эндрю Холмс работал со списком мотелей. Он имел докторскую юридическую степень, полученную в Мичиганском университете, а в конце июля собирался сдавать экзамены в адвокатуру. Фирма «Саммервилл и Хоуп» платила ему сорок тысяч долларов в год за работу в качестве помощника юриста. Фирма также обещала немедленное повышение оклада до пятидесяти тысяч в год, когда его примут в адвокатуру. Если бы Эндрю захотел остаться в Нью-Йорке, он смог бы начать с шестидесяти — семидесяти тысяч баксов в год, потому что сдал экзамены с отличием и был редактором «Юридического обозрения». И вот теперь, в этот дождливый понедельник, он сидит здесь, во Флориде, непрерывно набирая номера телефонов и любезно прося позвать Артура Нельсона Хэрли.

В наружном вестибюле Синтия Хьюлен за своим секретарским столиком работала по списку гостиниц, который был значительно короче, и прерывалась только для того, чтобы отвечать на звонки из города. С того места, где она сидела, скрестив свои восхитительные ножки, в большие окна вестибюля ей было отлично видно, что происходит на улице. По тротуарам барабанил дождь, он струился по водостокам, заливал полотно дорог. Она еще никогда в жизни не видела такого сильного дождя. Она родилась и выросла в Калузе, теперь ей было двадцать пять, и никогда еще, ни разу, не было такого настойчивого, обильного, непрерывного, кажущегося вечным, проклятого дождя. А Синтия обожала солнце и старалась не пропустить ни малейшей возможности позагорать на побережье или в лодке. Но загар начинал блекнуть. Она заметила это, когда потянулась к трубке телефона. Посмотрела на свою руку, повернула ее: да, ее загар определенно сходил. Она вздохнула, сверилась со списком гостиниц и стала набирать номер прибрежного клуба «Край полумесяца» в Сабал-Кей, когда на ее пульте вспыхнул огонек — звонили из города. Она нажала кнопку и сказала:

— Доброе утро, фирма «Саммервилл и Хоуп».

— Позовите, пожалуйста, Мэтью Хоупа.

— Алло? — сказал Мэтью. — Кто его спрашивает?

— Мэтью?

— Да, Марси.

— Как ты живешь?

Это была Марси Франклин, которая, — во всяком случае, до середины прошлого месяца — считала Мэтью премилой принадлежностью своей жизни. Ей было тридцать три года, но иногда ее голос звучал как у подростка. Именно он так звучал, когда, пытаясь сладить с прерывистым дыханием, она призналась, что повстречала шестидесятилетнего профессора гуманитарных наук из Нью-колледжа в Сарасоте и безумно влюбилась в него, и вот почему она, хотя и получала огромное наслаждение от недолгих — с двадцать четвертого декабря по тринадцатое января — отношений с Мэтью, теперь чувствует, что им следует покончить с этим, хорошо?

В канун Нового года Марси призналась, что любит его и что он убийственно красив. Он, правда, не поверил ей. Но все равно, это было очень мило с ее стороны.

При росте сто восемьдесят три сантиметра и весе восемьдесят два килограмма, с темными волосами и карими глазами, Мэтью не обольщался относительно своей внешности, считая, что есть гораздо более красивые и эффектные мужчины. Он ходил в бассейн «Наутилус». Три раза в неделю, и большинство спортивных тренажеров, которыми он пользовался, были установлены на мощность в восемьдесят килограммов. Он играл в теннис на уровне второго разряда, с довольно паршивеньким левым ударом и еще худшей подачей. Он имел белую шестиметровую яхту «Кикс», которую он никогда даже и не выводил в залив. Ему было тридцать восемь, так что осторожнее надо, старичок, осторожнее…

Но в присутствии изумрудно-зеленых глаз Марси… Он был быстрее ветра и был способен одним скачком брать самые немыслимые высоты. Теперь это станет воспоминанием, как и этот голос в телефонной трубке.

— Мэтью, — сказала она, — я вот почему звоню: Джейсон ведь не знает о нас с тобой…

— Джейсон?

— Мой жених.

Он уже был ее женихом. Фантастика!

— Он не знает про наши отношения, и я надеюсь, что если ты собираешься присутствовать на балу Посейдона в эту субботу, ты не дашь понять ни словом, ни жестом, что мы с тобой знаем друг друга немного больше просто поверхностного знакомства. Ну, как-то довольно коротко. И знаешь ли, не стоит смотреть на меня так, как будто ты знаком со мной ближе, чем должен считать Джейсон, вот чего я хочу.

— Марси, я никогда не скажу твоему жениху, что мы с тобой друг друга близко знаем.

— Хорошо. И никаких томных взглядов, Мэтью, никаких тайных прикосновений, никаких…

— Да я даже не приглашу тебя танцевать.

— Отлично. Извини меня, но он очень ревнив.

— Я понимаю. Спасибо, что позвонила, Марси.

— И не подсаживайся за наш столик поболтать.

— Зачем мне это делать?

— У него, понимаешь, есть этакие антенки.

— Прости, мне представился таракан. У него тоже есть… Прости.

— Я тебе говорю, он может улавливать даже сигналы.

— Не сидеть, не болтать, не смотреть, не прикасаться, не танцевать, я все усвоил, — сказан Мэтью. — Я тебя никогда не знал, ладно?

— Ну, ты не обязан заходить настолько далеко, хотя…

— Расслабься. Я не буду на этом балу.

— Но ты говорил…

— Нет, Марси. Тебе не о чем беспокоиться. Я весь вечер в эту субботу буду сидеть дома, один-одинешенек…

— Перестань, Мэтью.

— Буду прихлебывать мартини и таращиться на дождь…

— До свидания, Мэтью, мне пора бежать.

— До свидания, Марси, — сказал он и повесил трубку.

Он сидел, хмуро глядя на телефон, вдруг осознав, как ему обидно, что она бросила его с такой небрежностью. Она ведь говорила: «Я люблю тебя, Мэтью Хоуп». Как раз в канун Нового года: «Я люблю тебя, Мэтью Хоуп».

Выбираясь из «ягуара» на автомобильной стоянке братьев Джордж, Леона Саммервилл высоко обнажила ножки, чем привлекла внимание четырех подростков, которые пытались запихнуть упакованную стиральную машину в пикапчик. Один из них крикнул ей:

— Эй, мамаша!

А другой спросил:

— Как тебя зовут, сладенькая?

Леона улыбнулась. Когда она входила во вращающиеся двери универмага, какой-то мужчина шел ей навстречу. Он прокрутился в дверях и снова вошел следом за ней в магазин. Он стоял, качая головой от изумления, и следил взглядом, как она, вихляя бедрами, пробирается в толпе к эскалатору. Когда Уоррен проходил мимо, мужчина повернулся к нему и сказал: «М-да», а потом, все еще качая головой, вышел из универмага. Уоррен быстро прошел по залу, вступил на эскалатор и посмотрел вверх, на Леону, которая еще не сошла с движущейся ленты, и взволнованно отвернулся, поняв, что из-под коротенькой юбки может увидеть ее трусики.

Она сошла с эскалатора на втором этаже, и он последовал за ней в отдел дамского белья — в деловой Калузе, у братьев Джордж это называлось «Интимные одеяния», о чем и гласила надпись, выполненная зеленым шрифтом на розовато-лиловом фоне. Леона прошла мимо женщины-манекена, одетой в черное нижнее белье: бюстгальтер, пояс с подвязками, сетчатые чулки и трусики, оканчивающиеся низко на бедрах.

Интимные одеяния. Многие с трудом могли бы верно написать слово «одеяния». Они бы спутали «е» с «и» или «я» с «е», если бы их попросить произнести это по буквам, не глядя на надпись. Но только не он. Слово «одеяния» часто встречалось ему, когда он печатал донесения для управления полиции в Сент-Луисе, поскольку старшим офицерам почему-то всегда хотелось знать, какого рода это чертово одеяние было надето на том или другом человеке.

На Леоне была бледно-голубая мини-юбка из грубой хлопчатобумажной ткани со слегка расстегнутой медной «молнией» на левом бедре. В этой юбке, в белых сандалиях на высоком каблуке она выглядела высокой голоногой девчонкой, но короткая белая тенниска подчеркивала, что она — женщина: с мощными грудями и напрягшимися сосками, возможно, потому, что она не носила бюстгальтеров.

Уоррен, возможно, ошибался относительно причин изменения веса и фасона прически или звонков из телефонов-автоматов, но был совершенно прав насчет тоненькой тенниски и отсутствия бюстгальтера на даме, столь отлично сложенной, как Леона Саммервилл. Если бы она была его женой, он ни за что не разрешил бы ей выходить из дому в таком одеянии, даже если бы он шел рядом и она была прикована наручниками к его левому запястью.

Уоррен готов был поклясться, что как раз сейчас у нее начинается какая-то интрижка. Она разглядывала красный пояс с подвязками. А он в другом конце магазина стал перебирать какие-то шнурки и ленты. Леона теперь смотрела на красные сетчатые чулки, а он — на нее. «Бог мой, — подумал Уоррен. — Эта дама…»

Вдруг она обернулась, и их глаза встретились. На ее лице появилось слегка лукавое выражение. У него сердце подскочило к горлу, и он отвернулся. Но она уже засекла его. Никогда в его жизни не случалось такого. Никогда! Он ведь следил за машинами в Сент-Луисе, у их владельцев были радары, позволяющие учуять легавых, если они были где-то на расстоянии мили, и — никогда! И вот в этой захолустной крохотной Калузе его засекает какая-то домохозяйка, которая трахается направо и налево!

О, Бог мой!

— Алло?

— Простите, это мотель «Олбемарль»?

— Да.

Лиззи Борден^[13] останавливалась в гостинице «Олбемарль» во время ее визита в Лондон в 1890 году. Эндрю Холмс знал подобные вещи.

— Скажите, у вас не остановился мистер Хэрли?

— Хэрли?

— Да, Артур Нельсон Хэрли.

— Одну секунду, — ответил мужчина на другом конце провода.

Эндрю ждал. Угол Пиккадилли и Олбемарля. Ему хотелось спросить у мужчины, с которым он разговаривал, а не знает ли он, что когда-то и в Лондоне была гостиница «Олбемарль».

— Никто под таким именем у нас не зарегистрирован, — ответили ему.

— А вы не могли бы сказать, не регистрировался ли он у вас в последние несколько дней?

— Нет, — сказал мужчина и повесил трубку.

Все там же. Все в том же сереньком «форде». Высокий негр со сложением баскетболиста, в темных очках, в хлопковых брюках-слаксах, в желтовато-коричневом свитере с рукавами, закатанными до локтей. Он ушел сразу, как только она посмотрела на него там, в отделе дамского белья, и снова ждет ее у магазина.

Дождь тем временем немного ослаб. И, не открывая зонтика, Леона быстро пошла к «ягуару», обходя лужи. Она открыла дверцу со стороны водительского места, забралась внутрь, опустила стекло, бросила зонтик на заднее сиденье и завела двигатель. Сзади, за двумя дорожками и тремя машинами, завелся двигатель «форда». Она, пятясь, вывела «ягуар» с места парковки, все время смотря в зеркало заднего обзора, а потом свернула на дорожку, ведущую к выезду с автомобильной стоянки на главную улицу. И снова посмотрела в зеркало. Серый «форд» как раз выезжал следом за ней.

Она сделала правый поворот на главную улицу. И «форд» сделал правый поворот. «Отлично, — подумала она, — а теперь проверим-ка по-настоящему». И минут десять она крутила этот «форд» через левые и правые повороты по деловой части Калузы, а потом повернула на юг, на Тамайами-Трейл, двигаясь в направлении Манакавы, после чего снова повернула на север, к Калузе. «Форд» ехал сзади.

Леона читала о насильниках, об убийцах, которые целыми днями преследовали свою жертву. Она подумала, не остановить ли ей полицейский автомобиль. Странно, но она не испугалась, а лишь испытывала раздражение. Часы на приборной доске показывали уже без десяти двенадцать, и ей вовсе ни к чему было это осложнение. Она проверила время по своим наручным часам. И не знала, что делать, может быть, стоило позвонить и отложить встречу.

Но все-таки она поехала по бульвару Бэйоу, а «форд», пропустив вперед пять машин, следовал за ней. Она въехала на автомобильную стоянку административного здания Бэйоу и, посмотрев в зеркало заднего обзора, увидела, что «форд» еще не припарковался.

Снова зарядил сильный дождь. Было без пяти двенадцать. Она посмотрелась в зеркало, немного подкрасила губы, а потом стерла. Швырнула косметическую салфетку в небольшой пластиковый контейнер для мусора. Было без трех двенадцать.

«Форд» припарковался и выключил двигатель. Леона закурила сигарету, посидела, смакуя ее и поглядывая на часы. Двери конторы, расположенные на одном уровне с тротуаром, распахнулись. Черный зонтик, а все остальное белое: белая юбка, маленькая шапочка, рейтузы, унылые туфли на резиновой подошве. Выбегает под дождь. И бежит в маленькую красную «тойоту». Юбка мечется, дверцы автомобиля захлопываются. Включается двигатель. Машина уезжает.

Леона загасила сигарету. Часы показывали пять минут первого. Она достала с заднего сиденья зонтик, раскрыла дверцу и зонтик почти одновременно и вышла под дождь. Юбка взлетела высоко к ее бедрам, оголяя длинные ноги.

Когда она стремительно шла к зданию, то ощущала на своей спине взгляд негра.

— Мистер Хоуп?

— Да, Син?

— Звонит… бывшая жена… По шестому каналу.

— Мерси. Есть какие-нибудь успехи по звонкам?

— Пока нет.

— Продолжайте звонить.

— Я дошла до гостиницы «Магнолия».

— Отлично. Спасибо.

Он нажал шестую кнопку.

— Привет, Сьюзен, — сказал он.

— Как живешь, Мэтью?

— Спасибо, отлично. А ты как?

— Просто замечательно. Ты не собираешься на бал Посейдона в субботу вечером?

Ах, эта добрая старушка Сьюзен. Попала прямо в яблочко.

— Почему ты спрашиваешь? Хочешь помочь мне повязать галстук?

— Нет, спасибо, я делала это много лет, — сказала Сьюзен.

— Может, хочешь застегнуть мне запонки?

— И это я делала, — сказала она.

— Так почему же ты хочешь это знать, сладенькая?

— Ты назвал меня «сладенькая»? Мэтью…

Поосторожнее, не болтай чепуху, у нее что-то важное.

— Да, сладенькая, — сказал он, — я назвал тебя сладенькой. Сила привычки, знаешь ли. Извини.

— Только не называй меня «сладенькой» на балу, ладно?

— Подожди, не говори мне ничего, — сказал он. — Ты будешь там с одним старым тараканом, и ты хочешь, чтобы я ни словом, ни жестом не показывал, что мы с тобой когда-то были вместе…

— Тепло, но пока не горячо, — сказала Сьюзен. — Ему двадцать три года, и он…

— Сьюзен, как тебе не стыдно!

— Мэтью, пожалуйста, не позволяй себе…

— Двадцать три?

— Мэтью…

— Извини. Но все-таки двадцать три?!

— Да, и он футболист и играет за «Бакс». А рост у него сто девяносто три, Мэтью… И весит он сто десять килограммов…

— Ну, понятное дело, футболист.

— И он очень ревнив. Вот поэтому-то я и звоню. Я не хочу никаких неприятностей в субботу вечером, Мэтью…

— Так и я тоже не хочу!

— Так что, пожалуйста, не приглашай меня танцевать…

— Обещаю.

— И не болтай со мной…

— Не буду сидеть рядом, не буду смотреть на тебя. Я все понял, Сьюзен.

— Мэтью, это не шутка. Я искренне боюсь за тебя.

— Тогда я останусь дома и на бал не пойду.

— Мэтью…

— Буду прихлебывать мартини и глазеть на дождь за окном. Может, и ты составишь мне компанию. Мы опробуем мой новый надувной матрас.

— Но ты же ведь в самом деле не купил надувной матрас?

— А ты приди и проверь, Сьюзен.

— Не искушай меня, — сказала она и повесила трубку.

— Я тоже люблю тебя, — сказал он молчащему телефону и положил трубку на место.

Он еще не успел убрать руку, как раздался звонок.

— Да?

— Миссис Саммервилл на пятом канале, — сказала Синтия.

— Спрашивает меня?

— Да.

— Хорошо, я возьму трубку.

Он нажал пятую кнопку.

— Привет, Леона.

— Мэтью, извини, что беспокою тебя, ты, должно быть, занят… Нельзя ли встретиться с тобой сегодня вечером?

Он немного помолчал, раздумывая.

— Мэтью?

— Да-да. Что стряслось-то, Леона?

— Я не хочу обсуждать это по телефону, не хочу приезжать к тебе в контору, не хочу, чтобы узнал Фрэнк.

— Так в чем дело, Леона?

Он-то знал, в чем дело. Это не просто звонок женщины, которую ты знаешь многие годы, и она жена твоего партнера и просит о встрече, но только не в конторе, потому что она не хочет, чтобы ее муж узнал, потому что тогда ей грозит развод.

— Ты можешь встретиться со мной в Марина-Лоу, в пять часов? — спросила она.

— Хорошо.

— Вот тогда и поговорим.

— Да, Леона.

— Спасибо, Мэтью.

Он положил трубку. И почувствовал, что ему хочется завопить: телефон зазвонил снова. Он снял трубку.

— Да?

— Мистер Хоуп, это Эндрю.

— Я слушаю вас, Эндрю.

— Мы нашли его, мистер Хоуп.

Проблема оказалась сложной.

С этим нельзя было пойти в полицию. Мэтью не мог позвонить Морису Блуму и сказать, что он нашел мужчину в черном, остановившегося в одном из мотелей Калузы, наблюдавшего за домом Пэрриша в субботу, а утром в день убийства опрометью бежавшего вдоль залива. В чем, собственно, не было преступления, если, конечно, он не совершил убийства, прежде чем сделать пробежку вверх по побережью.

Мэтью сначала позвонил в контору Уоррена, но отозвался автоответчик, и он продиктовал, что они обнаружили Артура Нельсона Хэрли, и попросил, чтобы Уоррен ему срочно перезвонил. Он хотел вместе с ним, умным и опытным офицером полиции, съездить в мотель, чтобы уменьшить риск, который всегда есть при встрече с возможным убийцей. У Уоррена был при себе пистолет, и он умел им пользоваться — пример тому пристреленный енот.

Шел уже третий час, и Мэтью нервничал. Он боялся потерять Хэрли. Было бы совсем хорошо, если бы тот попытался явиться в дом Пэрриша, и тогда бы они схватили его таким вот образом за незаконное проникновение и возможную кражу имущества, что являлось правонарушением второй степени параграф 810.08. Тогда Блум мог бы задать ему много вопросов, включая и тот, где он находился в семь часов утра тридцатого января.

Но если Хэрли не вернется, если он заметил, что дом под наблюдением, то у них есть его адрес в Сент-Питерсберге, который дала автосправочная. Поэтому они могут и там его выследить. Правда, для убийцы он ведет себя несколько странно: почти сутки торчит у дома убитого и не спешит убраться — поскорее и подальше.

Мэтью не хотелось ехать в мотель одному, но пришлось.

Мотель назывался «Прибрежный замок Кале» и находился в двенадцати милях от побережья.

Несмотря на затяжной дождь, на дверях висела табличка «Свободных мест нет».

Любители зимних путешествий обычно не следили за прогнозами погоды во Флориде, а интересовались погодой Мичигана, Индианы, Иллинойса, Огайо или Торонто. Если там шел снег, они знали, что здесь сияет солнце, в мотеле найдется дюжина незанятых комнаток, в окнах окажутся кондиционеры, а перед входом — маленькие деревянные крылечки. Будет там и бассейн с прозрачной водой, в котором плавает одинокий, кем-то позабытый резиновый дракон…

Сегодня все было наоборот: шел дождь, а свободных мест не было.

Это место напомнило Мэтью о сороковых годах. Его родители мечтали купить себе во Флориде маленький мотель, да и зажить там как король с королевой. Но в те времена не разрешалось строить ни гостиниц, ни мотелей на побережьях Калузы — местные постановления о зонах были тогда строги. Мотели — их было десять или двадцать — растянулись вереницей вдоль шоссе номер 41, называемого Тамайами-Трейл. Немногочисленные гости этих мотелей не считали трудным проехать по нему до диких пляжей, которые были пустынны, и можно было поплавать голышом в одиночестве при полной луне. А сам городок был скорее рыбацкой деревушкой, маленькой и сонной. Все это изменилось на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов, когда произошло открытие Калузы и всего западного побережья Флориды. Строители и подрядчики почуяли запах денежек и принялись убеждать политиков, что туризм — хорошая штука. Постановления о зонах изменились, а гостиницы и мотели стали вырастать на белых песках, как грибы. Прощайте страстные мамины-папины мечты о собственном мотеле на Тамайами-Трейл. Исключая разгар сезона, мотели на материке пустовали, а мечту на пустующих комнатах не построишь.

Мэтью выбрался из «карлэнн-гайа», раскрыл зонтик и прошел по грязной подъездной дорожке к конторе. Женщина лет сорока была за стойкой с черной пластиковой табличкой: «Ирен Маккоули, управляющая», а рядом располагался пластиковый штатив с бланками для получения карточек «Американ-экспресс». Ирен Маккоули, если это была она, стояла наклонившись над газетой и читала ее, опершись локтями о стойку. Она подняла глаза на Мэтью, когда тот вошел, и смотрела на него, пока он закрывал зонтик.

— Опять сняли табличку, что свободных мест нет? — спросила она. — Если вы подыскиваете комнату, то у нас все заказано до конца месяца.

— Вы мисс Маккоули? — спросил он.

— Миссис Маккоули.

«Жаль», — подумал он, так как она была весьма привлекательна. Серьезные голубые глаза. Блестящие коричневые волосы почти до плеч, завитушечки на лбу. Черные короткие шорты и черная блузка, обнажающая спину. Тонкий нос, большой рот. Хорошая грудь и ножки тоже ничего, насколько он мог их увидеть. Она почувствовала, что он ее разглядывает. Недовольно приподняла брови. «Ну и что? — говорило выражение ее лица. — Все на своих местах?» И он вдруг испытан волнение.

— Меня ожидает мистер Хэрли, — солгал он. — Вы не могли бы сказать, в какой он комнате?

— В одиннадцатой, предпоследняя справа.

— Спасибо, — сказал он, раскрыл зонтик и шагнул в дождь.

Подход, который он разработал, был довольно простым. Мистер Хэрли? Это вы, да? Я Мэтью Хоуп, адвокат. Из фирмы «Саммервилл и Хоуп». Я представляю интересы Ральфа Пэрриша, которого обвиняют в убийстве собственного брата, Джонатана Пэрриша. Этак вот спокойненько, все дальше и дальше…

А теперь надо изменить ритм. Мистер Хэрли, мой клиент назвал ваше имя как свидетеля событий, которые произошли утром тридцатого января. Прежде чем мы удовлетворим требование прокурора штата об установлении вашего алиби, я хотел бы знать, не могу ли я услышать от вас несколько слов.

Так, хорошо. Здесь возможны две реакции. Да, я тот самый человек, которого ваш клиент видел убегающим, и я в самом деле свидетель убийства, но я боялся сам предлагать свои услуги. Убийство совершил не ваш клиент, его совершил… Кто же? Таков был первый возможный сценарий: доброжелательный свидетель указывает на истинного убийцу. В этом случае неприятности Пэрриша станут достоянием прошлого, а заодно и неприятности Мэтью.

Но вот второй сценарий. Гораздо опаснее. Я не понимаю, о чем, черт вас подери, вы говорите. В таком случае мистер Хэрли, этот предполагаемый мужчина в черном, становился также и предполагаемым убийцей. И что же дальше? Извините, что побеспокоил вас, сэр, и — уматывать отсюда побыстрее, прежде чем Хэрли…

Прежде чем что?

Мэтью хотелось, чтобы Уоррен Чамберс со своим пистолетом был здесь, в «Прибрежном замке Кале»! Низко пригнув голову, держа зонтик наклонно, словно черный щит, отражающий встречный ветер и беснующийся дождь, Мэтью ринулся через внутренний дворик, обегая лужи, перескакивая через ручейки и проделывая довольно неплохо забег по пересеченной местности, пока не провалился по голень в какую-то рытвину, до краев наполненную холодной бурой водой.

— Черт подери! — воскликнул он и услышал позади себя серебристый смех.

Он повернулся и увидел Ирен Маккоули, стоявшую снаружи у дверей конторы. Руки она уперла в бедра, а ноги были длинными и стройными, как он и думал. Тугие черные шорты, свободная черная блузка без спины, ножки в черных сандалиях на высоких каблуках и без задников были слегка расставлены. Он вдруг понял, что она ему напомнила: афишу фильма «Проклятый янки», когда он был еще подростком, и эту картину крутили в Чикаго. Лола, получающая все, что захочет, желанная, с ее раздвинутыми ножками в нижнем белье и на высоких каблучках; стрельни-ка ей прямо в промежность, Гвен.

— Это действительно плохое место, — сказала Ирен. — Здесь многие попадаются. Мне надо было предупредить вас.

— Лучше поздно, чем никогда, — угрюмо буркнул он.

Его туфли, носки да и брюки тоже были в грязи. Он посмотрел на все это, приподнял промокшую брючину, вынул ногу из туфли, а когда опустил, вода так и захлюпала в мокасине.

— Позвольте мне предложить вам полотенце, — сказала Ирен и пошла обратно, в контору.

Мэтью последовал за ней. Он стоял на ступеньке у входа, под зонтиком, и чувствовал себя довольно глупо.

— Давайте уж, заходите, — сказала она. — Здесь нет бесценного персидского ковра.

Если уж на то пошло, там вообще не было ковра, а был зеленый линолеум, протертый до дыр перед стойкой и диваном, стоявшим у противоположной стены. Наружная дверь громко захлопнулась за ним.

Когда он сидел на диване, стягивал с ноги мокасин и носок, когда принимал из рук женщины с серьезными голубыми глазами и блестящими коричневыми волосами чистое белое полотенце, он испытал странное чувство — будто все это уже было когда-то: он сидел в этой маленькой комнате, калорифер исходил сухим теплом, пахло мокрой одеждой, дождь все лил и лил, а эта женщина протягивала ему чистое белое полотенце.

— Спасибо, — сказал он.

Их глаза встретились.

— Мне надо было предупредить вас, — снова сказала она.

Он начал старательно вытирать ногу.

— Позвольте, я отожму ваш носок.

— Нет, ну что вы в самом деле…

— Мне это нетрудно, — сказана она и взяла с пола носок.

Ее рука промелькнула перед ним, на ногтях был ярко-красный маникюр. Ирен открыла наружную дверь и стояла, придерживая ее бедром; она выжимала носок, а дождь так и хлестал.

Да, он уже был здесь раньше и переживал эти мгновения.

— Я люблю дождь, — вдруг сказала она.

Наружная дверь снова захлопнулась.

— Позвольте, я положу его на калорифер.

— Мне действительно нужно повидать мистера Хэрли.

— Да никуда он не денется в такой дождь, — сказала она и отправилась за стойку. Он смотрел, как она расправляет носок на защитной сетке электрического калорифера. — Надо засыпать эту яму, как только закончится сезон. Придет лето, здесь будет мертво, как на кладбище, и у меня будет много времени.

Дождь настойчиво колотил по крыше. От голубого носка поднимался пар.

— Надо последить, чтобы он не сгорел, — сказала она и улыбнулась. — Вы приехали в Калузу? Или живете здесь?

— Я здесь живу.

Их глаза снова встретились.

— Может, вы смогли бы приехать и помогли бы мне засыпать эту яму, — сказала она. — Как-нибудь летом.

Стучал дождь, воздух был душный и влажный. Тишина. И отчетливое сознание, что он уже здесь был. Этот протертый линолеум. Эти окна с жалюзи. И даже этот календарь на стене. И дождь, обволакивающий, поглощающий — молотящий по крыше.

— Думаете, вы сможете это сделать? — спросила она.

— Может быть, ваш муж захочет сам это сделать? — сказал он.

— Маловероятно.

— Ах, нет?

— Если учесть, что он умер года четыре назад…

— Мне очень жаль, — сказал Мэтью.

— А мне не очень.

Мэтью улыбнулся.

— Как поживает мой носок? — спросил он.

— Вы, кажется, очень торопитесь повидаться с Хэрли, — сказала Ирен.

— Я не хочу упустить его.

— А может, вам стоит подумать, не упускаете ли вы что-нибудь еще? — Она подошла к калориферу и дотронулась до носка. — Нет, все еще сырой.

— В любом случае мне придется его надеть, — сказал он.

Она пожала плечами, сняла носок с калорифера и отдала ему.

— Вы долго у него пробудете? — спросила она.

— Я и сам не знаю.

— Я собираюсь часа в четыре что-нибудь выпить. Буду рада, если вы присоединитесь ко мне.

— У меня назначена еще одна встреча на пять часов.

— Ох, — сказала она.

Ирен смотрела на него, пока он надевал носок и мокасин.

— Я не знаю, как вас зовут, — сказала она.

— Мэтью Хоуп.

— Рада познакомиться, Мэтью.

Она протянула ему руку, и он взял ее.

— Позвоните мне как-нибудь.

— Позвоню.

— Когда бы то ни было. Я буду здесь.

— Позвоню, — снова сказал он и высвободил руку.

Он взял зонтик и подошел к дверям.

— Нет ли там других рытвин? — спросил он с улыбкой.

— Есть как раз перед номером десятым, метрах в пяти от парадной двери. Вы просто обогните ее подальше.

— Спасибо.

— Не провалитесь снова, — сказала она.

— Не провалюсь.

Он с щелчком раскрыл зонтик и шагнул в дождь. А она подошла к входной двери и смотрела вслед, пока он пересекал внутренний дворик. Мэтью боролся с искушением пустить ей пыль в глаза, этак ринуться через дворик, наподобие морского пехотинца, штурмующего укрепленную точку с пулеметом, безрассудно прошлепать по грязи. Но он сдержал себя и двигался медленно и осторожно, чтобы не попасть в еще одну воронку с грязной водой. Он старался сейчас думать только о грядущем разговоре с Хэрли.

Он подошел к комнатке-кабине под одиннадцатым номером. Жалюзи на окнах были опущены. Мэтью взошел на низенькое деревянное крылечко, подошел к двери и постучал.

— Кто там? — спросил женский голос.

В компьютерной комнате здания Управления общественной безопасности полицейский Чарльз Маклин рывком выдернул несколько листков бумаги из маленького матричного принтера. Всего три минуты назад он внес в компьютер имя Артура Нельсона Хэрли, а потом добавил буквы ПИ, то есть «поиск информации», и еще буквы АК, что означало «Аль Капо»,^[14] поскольку специалист, придумавший эту программу, был итальянцем. Это подразумевало более широкий поиск информации, чем обычный, ограниченный поиск, не выходящий за пределы предыдущих пяти-семи лет. При следующем вопросе Чарли отпечатал буквы ФЛ, то есть «Флорида», а не ЮС для поиска по всей территории США, поскольку он знал, что поиск по всем штатам должен выйти на картотеку ФБР, и в итоге дело затянется на целые часы.

Хотя Чарли и не сидел в тот момент в доме Пэрриша, он, тем не менее, по совместительству выполнял работу для Уоррена Чамберса, а жалованье получал от управления полиции Калузы. Чарли никак не мог понять, чем ему нравится этот черномазый. Ему хотелось, чтобы Чамберсу везло, чтобы он ни делал. Он сгорал от нетерпения поскорее рассказать Уоррену, что он провел стандартную проверку Хэрли и нашел то, что уже выглядело здоровенной ямищей, полной дерьма.

Даже не отрывая отрезной полоски с края отпечатанного листа, Чарли начал читать его. «Послужной список» Хэрли, занявший целый лист, уходил в прошлое лет на двадцать, к тем временам, когда его впервые арестовали за вооруженное нападение. Самый последний арест был восемь лет назад в Талахасси, и его тогда обвинили в оскорблении действием с отягчающими обстоятельствами и в попытке убийства, поскольку он набросился на одного мужчину с разбитой пивной бутылкой и едва не убил его.

Чарли издал протяжный негромкий свист.

Глава 5

А ЭТО ВОТ ДЕВУШКА, СТРАХОМ ОБЪЯТАЯ,

КОТОРАЯ ДОИТ КОРОВУ РОГАТУЮ…

Девушке, которая открыла дверь в комнату-кабинку номер одиннадцать мотеля «Прибрежный замок Кале», было не больше девятнадцати. На ней были просторные белые шорты и белая блузка типа мужской, надетая навыпуск. Воротник блузки был вышит желто-голубыми цветочками, что гармонировало с цветом ее длинных прямых волос и глубоко посаженных глаз. Она была примерно на седьмом месяце беременности.

— Я ищу мистера Хэрли, — сказал Мэтью. — Артура Нельсона Хэрли.

— Арта сейчас нет, — ответила она.

— Он придет?

— Как вас зовут?

— Мэтью Хоуп.

— Арт вас знает?

— Нет.

— Вам надо было сказать об этом раньше. Я бы не открыла незнакомцу.

— Если бы вы позволили мне войти, — сказал Мэтью, — то мы, возможно, смогли бы…

— Кто там, Хэл? — спросил из глубины комнаты мужской голос.

— Какой-то Мэтью Хоуп, — сказала она через плечо.

За ее спиной внезапно появился мужчина. Мэтью дал ему на вид года двадцать два — двадцатьтри, рыжие волосы, голубые глаза, лицо усыпано веснушками. Он был в выцветших голубых джинсах, еще на нем были тенниска, пояс с серебряными заклепками и сандалии.

— Что вы хотите? — спросил он.

— Я адвокат, — сказал Мэтью. — Мне бы хотелось…

— Вас что, бабушка прислала? — удивленно спросила девушка, и ее глаза расширились. — Почему же вы не сказали? Заходите.

— Спасибо.

Он закрыл зонтик, стряхнул с него воду, все еще стоя в дверном проеме, а потом шагнул в комнату и закрыл за собой дверь. «Так, — подумал он, — бабушка». В комнате две кровати, сдвинутые вместе. Пара чемоданов в углу. Телевизор. Раскрытая дверь, а за ней ванная комната, в которой никого не было. Мэтью подумал, а не стоит ли сказать им, что его и вправду прислала бабушка.

— Вы Артур Хэрли? — спросил он молодого мужчину.

— Я Билли Уолкер.

— Это ваша жена, мистер Уолкер?

— Нет.

— Я Хэлен Эббот, — представилась девушка. — Я знала, что она до нас доберется в конце концов. Билли, разве я тебе не говорила?

— Да, ты так и говорила.

— Но почему она послала вас искать Арта? — спросила она Мэтью. — Арт только разговаривал с ней по телефону.

— Ну… — сказал Мэтью.

— У Арта не было никакого личного контакта с ней. В первый раз с ней поехал повидаться мой отец, перед Рождеством, а потом уж съездила и я, где-то в прошлом месяце.

— Так-так.

— Я знаю, что вы не можете вести переговоры с моим отцом, пока он лежит в больнице. Но почему бы вам не потолковать со мной? Это ведь я ее внучка, а не Арт. Какое, черт подери, отношение имеет он к бабушке?

Мэтью понятия не имел, какое отношение имел Арт к бабушке, а также к Хэлен, если только он и не обрюхатил ее. Он знал только, что Артуру Нельсону Хэрли принадлежит автомобиль, который был припаркован напротив дома Пэрриша днем в субботу. И в нем сидели двое мужчин и вели наблюдение за домом. Одному было лет сорок, и он был одет во все черное, а другой молодой и рыжий. Билли Уолкер был рыжим и молодым. Стало быть, решил Мэтью, тот в черном и есть Артур Нельсон Хэрли.

— Вы не знаете, когда он вернется? — спросил Мэтью.

— Я думаю, это и есть ответ на мой вопрос! — сказала Хэлен. — Она хочет, чтобы вы разговаривали с ним. У меня просто слов нет! Она выписывает этот проклятый чек, но, видите ли, не на мое имя!

Мэтью промолчал.

— Ее что, не устраивает моя цена? — спросила Хэлен.

Мэтью молчал.

— Вы знаете, как выполнять поручение, правда ведь? — сказала Хэлен. — Бабушка сказала вам, что надо поговорить с мужчиной, и вы хотите говорить только с мужчиной.

Снаружи донесся шум подъехавшей машины. Хэлен подошла к двери. Голубая «хонда-сивик» как раз выехала из дождя и затормозила прямо перед кабинкой. Водитель распахнул дверь и выбрался из машины, ему было минимум сорок. Но одет он был не в черное, а в зеленое. Зеленые полистироловые брючки-слаксы и такого же цвета спортивная рубашка с короткими рукавами. В левом ухе была серьга. Длинные черные волосы были распущены. Он выглядел как «проклятый засранец хиппи».

— А вот и Арт, — сказала Хэлен.

Артур Нельсон Хэрли вошел в комнату.

— А это кто? — спросил он, посмотрев на Мэтью.

— Бабушкин адвокат.

— Да?

Хэрли посмотрел на Мэтью внимательнее.

— Он получил указание разговаривать только с тобой, — сказала Хэлен.

— Кого вы представляете? — спросил Хэрли. — Старуху? Или обеих: и ее, и дочь?

— Ну…

— Я вас спрашиваю: знает ли мать Хэлен, что вы здесь?

— Нет, — сказал Мэтью.

— Тогда все, что вы хотите нам сообщить, идет от старухи, верно? Элиза не имеет никакого…

— Ну, нет, так бы я не сказал.

— А как бы вы сказали?

Мэтью заметил на левом предплечье Хэрли татуировку, где большая змея душила какого-то маленького зверька.

— Мистер Хэрли, — сказал он, — как вы знаете, я адвокат…

— Адвокат Софи Брэчтмэнн.

— Нет.

— Так вы не адвокат бабушки? — спросила Хэлен.

— Нет.

— Тогда чей же?

— Я представляю интересы Ральфа Пэрриша, которого обвиняют в…

— Пэрриш!

Это имя прозвучало в комнате так, словно его прошипела змея, вытатуированная на руке Хэрли, но оно вырвалось у Билли таким наэлектризованным шепотом, что испугало даже его самого. Он виновато посмотрел на Хэрли, оба понимали, что, повторив это имя, Билли подтвердил, что знает его.

— Вы знали Джонатана Пэрриша? — сказал Мэтью.

— Что вам здесь нужно? — спросил Хэрли.

— Прокурор штата дал указание провести проверку алиби…

— Да мы даже и ногой не ступили в этот дом! — сказал Билли.

— В день убийства вы не были где-нибудь поблизости? — спросил Мэтью.

— Убийства? — переспросил Билли.

— Какого еще убийства? — спросил Хэрли.

— Все, что мы сделали, это…

— Билли, заткнись! Кого убили?

— Джонатана Пэрриша.

— Ох, черт подери! — воскликнул Билли.

— Когда?

— Тридцатого числа прошлого месяца.

— А где?

— В его доме на Уиспер-Кей.

— О, Господи, Арт! Мы следили за домом, где этого мужика…

— Я сказал тебе, чтобы ты заткнулся!

— Я знал, что эти проклятые картинки доведут нас до беды!

— Ты не слышал, что он велел тебе заткнуться? — спросила Хэлен.

— Теперь этот мужик приходит к нам и толкует что-то о прокуроре штата…

— А что за картинки? — спросил Мэтью.

— Всего хорошего, мистер Хоуп, — сказала Хэлен.

Если белый человек хочет изменить свою внешность, ему не особенно трудно это сделать. Он надевает другую одежду, приклеивает фальшивые усы или поддельный нос, пересаживается в другой автомобиль — вот вам и новый частный детектив. А если негр захочет, чтобы его не узнали, это сделать чертовски трудно. Он может поменять и одежду, и автомобиль, и нос, и даже отпечатки пальцев, но он не в состоянии изменить цвет кожи. И если лицо, за которым он следит, смотрит по сторонам и везде видит этого негра, то уже не имеет значения, как он одет, потому что он черный и его засекли, и ничего уже с этим не поделаешь.

И небо, и залив, и дождь были такими же серыми, как старенький «форд» Уоррена, когда он увидел, что Леона Саммервилл выходит из зеленого «ягуара», и ее встречного беглого взгляда было довольно, чтобы понять — она засекла его снова. От места встречи с врачом в административном здании Бэйо он проследовал за ней до ее дома и ждал на расстоянии в два квартала, на Пеони-Драйв, пока она снова не появилась в половине пятого. Потом он поехал за ней сюда, в Марина-Лоу. Она сидела за рулем, прямая и стройная, и на этот раз не мотала машину туда-сюда: она засекла его и знала, что он едет за ней.

Теперь она передавала ключи служителю стоянки. Она оделась, как полагалось для вечерних приемов, — на ней была бледно-голубая плиссированная юбка, такая же блузка и такие же туфли-лодочки на низком каблуке. Она прекрасно выглядела, вполне подходяще для любовного свидания в уютном местечке. На лице ее блуждала улыбка. Она оглядела автостоянку, зная, что он сидит в машине и наблюдает за ней.

Как он признается Мэтью Хоупу, что он сорвал наблюдение?

Леона Саммервилл уже собиралась войти в здание, но тут Мэтью Хоуп, собственной персоной, подъехал к парадному входу в своей желтовато-коричневой «карлэнн-гайа», вышел и приветливо окликнул ее:

— Леона!

Она обернулась и приветливо улыбнулась ему.

Мэтью отдал служителю ключи. Леона взяла его под руку. Уоррен внимательно наблюдал, как они вместе вошли внутрь. «Хм-хм, — подумал он. — Нет-нет!» Но почему, собственно, нет? Неужели это возможно? Он очень надеялся, что нет. Как же ему были ненавистны все эти интрижки!

Хэлен рыдала, чего Хэрли совершенно не выносил. Ему хотелось ударить ее, сделать что-нибудь такое, чтобы ей пришлось зарыдать по-настоящему, и в то же время ему хотелось обнять ее, приласкать, утешить. Все чувства смешались в нем, никогда в жизни не было ничего подобного. Он бы и сам был не прочь понять, что все-таки в нем происходит. И о ребенке он думал, которого она носила в себе. Интересно, кто родится? Он надеялся, что девочка, — мальчикам труднее сладить с этим миром, слишком много здесь для них припасено дерьма.

— Ну, не плачь, малышка, успокойся, — он обнял ее и поцеловал.

Билли сидел на другой кровати. А Хэлен все сопела и всхлипывала, сморкаясь в маленький носовой платок, обшитый тесьмой.

— Пожалуйста, малышка, я не могу смотреть, как ты страдаешь, — сказал Хэрли и снова поцеловал ее.

— Я, наверно, сорвала все это, — сказала Хэлен, прижимая к глазам мокрый платок. — Я, наверно, рассказала ему слишком много… Но он же представился как бабушкин адвокат…

— Он этого не делал, — сказал Билли. — Он и не говорил, что он адвокат твоей бабушки. Ты сама ни с того ни с сего так решила.

— Так говорил этот мужик, что он адвокат Софи, или нет? — спросил Хэрли.

— Боюсь, что нет, Арт. Мне так обидно, черт меня подери. — Она всхлипнула, и слезы так и полились снова. — Мне бы сообразить, что он здесь что-то вынюхивает!

— Успокойся, дорогая, — сказал Хэрли, обнимая ее и похлопывая по плечу. — Что он спрашивал?

— Да все о тебе расспрашивал. Когда ты вернешься.

— А с чего ты решила, что он что-то вынюхивает?

— Он же спрашивал про тебя…

— Что именно?

— Спрашивал, не знаешь ли ты Джонатана Пэрриша, не жена ли я Билли.

— И ты ему сказала, что нет?

— Да. Билли ведь сказал ему свое имя, и я тоже…

— Потрясающе, теперь он знает наши имена!

— Твое имя он уже знал, Арт, — сказал Билли, вставая и направляясь к телевизору. — Еще до того, как он пришел сюда, он знал твое имя.

— Ладно, довольно, — сказал Хэрли.

— Если мы с тобой женаты, — сказал Билли, улыбаясь, — это вовсе не означает, Арт, что ты можешь мне давать указания.

— А я говорю: довольно, — он снова повернулся к Хэлен. — Что же ты ему рассказала насчет своей бабушки?

— Я сказала, что приезжала повидаться с ней.

— А ты говорила, почему ты приезжала повидаться с ней?

— Извини, Арт. Мне следовало быть более осторожной, но я в самом деле думала, что он бабушкин…

— Ты упоминала о деньгах, Хэлен?

Она посмотрела на него и готова была снова заплакать.

— Так упоминала или нет?

— Я, я… я… возможно, сказала что-то такое насчет… насчет того, устраивает ли ее моя цена.

— Ты сказала и о том, что она выписала чек, — подсказал Билли.

— Нет, я не говорила…

— Ты сказала, что тебе хотелось бы, чтобы чек был выписан на твое имя.

Хэрли нахмурился.

— Извини меня, Арт, — сказала Хэлен.

— Ничего страшного, дорогая.

Он молчал, обдумывая все это. Билли стоял у телевизора, решая, включить его или нет. Хэлен сидела на кровати, скрестив ноги на индийский манер, и смотрела на Хэрли, стараясь понять, очень ли он на нее злится. Раньше он колотил ее. И это уже вошло в привычку, он был горячий мужик. Но с тех пор, как она забеременела, он ни разу не прикоснулся к ней.

— Насколько я понимаю, — сказал Хэрли, — этому адвокату известно, что ты приезжала повидаться со своей бабушкой и хочешь получить от нее чек.

— Да, — сказала Хэлен.

— А он знает, зачем они тебе?

— Не думаю.

— А ты что скажешь, Билли?

— О «зачем» вообще никакой речи не было.

— О сумме упоминали?

— Цифры вообще не назывались.

— Значит, он не знает, что мы рассчитываем на миллион долларов?

— Ну откуда же, Арт? — сказала Хэлен.

— Стало быть… он знает только, что ты приезжала, чтобы поговорить с ней о деньгах. И рассчитываешь на какой-то чек.

— Он также знает, что мы ждем переговоров, — сказал Билли.

— Откуда же, черт вас подери? — спросил Хэрли.

— Потому что Хэлен…

— Потому что я… думала, что она послала его для переговоров с тобой. И я, должно быть, что-то об этом сказала.

— Он также знает их имена, — сказал Билли, — которые ты сообщил ему, дорогой муженек. Хэлен не имеет к этому никакого отношения. Ты, видно, хочешь свалить вину на нее. А ты сам выболтал ему все и назвал имя старухи.

— Так я же думал, что он ее адвокат. Хэлен же говорила, что он…

— Преподнес ему имя на серебряном подносе — Софи Брэчтмэнн. И имя ее дочки тоже назвал — практически раскрыл для него все карты, — уныло сказал Билли.

— Ну, все мы делаем ошибки, — сказал Хэрли, подошел к Хэлен и поцеловал ее в макушку. — Кто из вас первый может бросить в другого камень?

— Я, — сказал Билли. — Я вообще ни хрена ему не говорил.

— А кто сболтнул, что мы наблюдали за домом? — спросил Хэрли. — Кто сболтнул о карточках?

— Может, я и…

— Так что мы все виноваты. Но что сделано, то сделано. Теперь важно просчитать следующий шаг.

— Наш следующий шаг — это убраться отсюда к чертовой матери, — сказал Билли.

— Нет, наш следующий шаг — отыскать фотографии, — возразил Хэрли.

— Он прав, — сказала Хэлен. — Ничто не убедит ее, пока она их не увидит, те, где я снята вместе с матерью.

— Но мы даже не знаем точно, есть ли вообще такие, — сказал Билли.

— Они существуют, это точно, — сказал Хэрли.

— Только потому, что так кажется какой-то черномазой…

— Ей не кажется, она действительно помнит.

— Поговори с ней подольше, так она и Рождество Христово вспомнит.

— Но она же была, когда нас фотографировали, — воскликнула Хэлен.

— Мы должны их найти, — настаивал Хэрли.

— Возвращайся к дому Пэрриша, — сказала Хэлен.

— Это невозможно, — возразил Билли.

— Надо проникнуть в дом и отыскать эти фотографии.

— Да ведь в этом доме совершено убийство! — воскликнул Билли. — Ты что, не слышал, что он сказал?

— Но карточки-то в доме, — сказала Хэлен.

— Да, где-то в доме, — согласился Хэрли.

— Мы покажем ей фотографии, и она увидит бусы, — упрямо настаивала Хэлен.

Дождь прекратился. И радуга волшебной аркой встала над калузским заливом.

— Загадай желание, — сказала Леона.

Они сидели за столиком для двоих у окна, смотревшего на пристань. Парусные шлюпки поскрипывали на ветру, гуляющему по их оснастке. По серому небу изодранными клоками все еще неслись тучи. На западе проступала слабая голубая полоска.

— А разве загадывают желание, глядя на радугу? — спросил Мэтью.

— Я всегда загадываю. Чего тебе хотелось бы больше всего на свете?

— Если скажу, это не сбудется, — сказал он.

— А кто это установил? — спросила Леона.

— Это правило, проверенное временем.

— Правила, тем более, проверенные временем, для того и существуют, чтобы их нарушали, — сказала Леона. — Я скажу тебе свое желание. Ты готов?

— Не искушай судьбу.

— Да черт с ней, с судьбой.

Она порядочно выпила, и это уже становилось заметно. Коктейль, два мартини… Они были здесь около часа, а она так и не сказала, зачем его вызвала.

— Я хотела бы… я хотела бы быть счастливой, — отрывисто сказала она и посмотрела в свою рюмку.

— Я думал, что ты и так…

— Счастлива? Ты в самом деле так думал?

Она взглянула на него. Потом подняла рюмку и в молчаливом тосте протянула ее к радуге. И выпила.

— А теперь ты.

— Но радуги уже почти нет, — пытался отговориться Мэтью.

— Так говори скорей, пока она совсем не исчезла.

— Да я могу загадать желание и на луну. Если я произнесу это вслух, то…

— Поторопись, она же исчезнет!

— Чтобы ты была счастливой, — сказал Мэтью и быстро выпил.

Леона с удивлением посмотрела на него.

— Почему? — спросила она. — Для тебя это действительно важно?

— Просто не хочу, чтобы ты была несчастной, — сказал он и пожал плечами.

— Но я несчастна.

— А ты не хочешь мне рассказать почему?

Она покачала головой.

— Зачем ты меня позвала, Леона?

Она подняла рюмку, осушила ее и сказала:

— Давай еще возьмем!

— Сначала поговорим, — сказал он.

Леона вздохнула. «Вот оно, начинается, — подумал он. — Сейчас скажет: Мэтью, я хочу развестись с Фрэнком».

— Мэтью, — сказала она, — за мной следят.

Первое, что он испытал, было чувство облегчения, а потом — чувство досады: значит, Уоррен сорвал наблюдение.

— Не смеши меня, — сказал он.

— Нет-нет, я в этом уверена.

— Ты что, видела кого-то?

— Видела.

— На кого он похож?

— Это высокий негр, он ездит на старом сером «форде».

«Ах, черт подери», — подумал Мэтью. А вслух сказал:

— А с чего это он стал за тобой следить?

— Может быть, Фрэнк подозревает меня?

«Вот теперь-то точно начинается», — подумал он.

— Мэтью, он прав. У меня в самом деле интрижка.

Мэтью промолчал.

— Может быть, Фрэнк приставил ко мне частного детектива? — спросила она.

Мэтью не ответил.

— Чтобы застукать меня в постели с поличным. Сделать снимки на месте преступления. Теперь ты мне позволишь еще порцию? — И она показала официанту пустую рюмку. Тот кивнул и поспешил к бару.

Она повернулась к Мэтью и снова улыбнулась.

— Фрэнк тебе ничего не говорил? Например, чтобы приставить ко мне детектива?

— Нет, — солгал он и тут же подумал: а собственно, почему? Леона была с ним откровенна, почему бы и ему не выложить карты на стол и открыто не рассказать обо всем. Но было уже поздно, пусть уж она сама…

— Если бы он думал, что у меня какая-то интрижка, он бы тебе сказал?

— Не знаю.

— А ты ему рассказывал, когда у тебя было с Агатой Хеммингз?

— Нет.

— А вообще мужчины рассказывают друг другу о таких вещах?

— Некоторые рассказывают, я — нет.

— Некоторые женщины тоже рассказывают, — сказала она и посмотрела в сторону бара, где для нее готовили коктейль. — Но не я. У меня нет друзей среди женщин. А тебя я считаю другом.

— Спасибо, — кивнул Мэтью.

— А ты меня?

— Да.

— Хорошим другом?

— Очень хорошим.

«Ну, начала, так говори же!» — подумал он.

— Ну и как друг, — спросила она, — ты хотел бы, чтобы кто-то делал мои фотографии, через окно мотеля, голой, с раздвинутыми ногами, во время этого?..

— Леона, я…

— Коктейль «Танкэрей» со льдом, — сказал официант.

Он, видимо, что-то услышал, и вид у него был виноватый. Леона посмотрела на него снизу вверх и ангельски улыбнулась.

— Спасибо, — сказала она.

— Сэр? Еще один, для вас?

— Нет, спасибо, — ответил Мэтью.

Официант поспешил отойти от столика.

— Думаю, я смутила его, — сказала Леона.

— И не только его, — не глядя на нее, буркнул Мэтью.

— Не будь ханжой, — она подняла рюмку. — За радуги и за желания.

Он смотрел на нее, пока она пила.

— Ты расскажешь, почему ты несчастлива?

Леона глубоко вздохнула.

— Может быть, потому что старею.

— Чепуха, — сказал он. — Сколько тебе лет, Леона? Тридцать семь? Тридцать восемь?

— Через месяц будет сорок.

— А выглядишь на двадцать пять.

— Ах ты льстец, — сказала она и через стол дотянулась до его руки. — Дорогой добрый друг, дорогой мой друг, — сказала она и вяло улыбнулась. — Мэтью?

— Да, Леона.

— Нет у меня никакой интрижки.

Она стиснула его пальцы и пристально посмотрела ему в глаза.

— Если Фрэнк тебя спросит, скажи ему, что ничего нет, хорошо?

Отпирая дверь своей квартиры в кооперативном доме, Уоррен Чамберс услышал, что внутри звонит телефон. Он оставил ключ в замке, пробежал через гостиную и схватил трубку.

— Алло!

— Уоррен, это Мэтью.

— Привет, Мэтью.

«Сейчас я должен все рассказать ему, — подумал он, — что меня засекли и что я знаю: ты встречался сегодня днем с нашей подозреваемой. И хотя меня засекли, я готов ознакомить тебя, Мэтью, со сценарием, который у меня успел сложиться. Итак. Твой партнер подозревает, что его жена крутит любовь на стороне, и просит тебя приставить к ней частного детектива. Ты обязан это сделать и назначаешь меня. Но так как долбишь эту дамочку ты сам, ты предупреждаешь ее, что какое-то время, пока частный детектив занят работой, они должны быть очень осторожны. Поэтому вы трахаетесь тихонько, извини уж мне такое выражение, пока частное расследование не засвидетельствует, что она чиста. Ну, а потом, когда Саммервилл успокоится, вы уж тогда наверстаете, возьмете свое, ну не совсем свое, так что чертям станет тошно. Ну, и как? Ты доволен, Мэтью? Не такое уж плохое продвижение вперед за такое короткое время, а?»

— Уоррен, ты слышишь меня? Тебя засекли.

Уоррен прищурился.

— Уоррен, ты меня слышишь? Тебя…

— Да, я знаю. Но откуда узнал ты?

— Мне сказала Леона. Мы сегодня днем с ней выпили немного. Я хочу, чтобы ты приставил к ней кого-нибудь еще, — говорил Мэтью. — Прямо сейчас. Что ты молчишь?

— Радуюсь, что ты говоришь мне это, — сказал Уоррен.

— Что-что?

— Рад узнать, что ты хочешь продолжить наблюдение.

— Я что-то не совсем понимаю, Уоррен. Почему бы мне его не продолжать? И чему тут радоваться?

— Не знаю, Мэтью. Но в мире есть много причин, по которым люди хотят, чтобы началось расследование, а потом еще больше хотят, чтобы его прекратили.

— Ты случайно не пьян?

— Нет, Мэтью. Я начну подыскивать кого-нибудь прямо сейчас. Выбор-то у нас не ахти какой, ты знаешь.

— Я знаю. Сделай, что сможешь.

— Сделаю, Мэтью… Имя Уэйда Ливингстона тебе ни о чем не говорит?

— Говорит. Он — гинеколог. А что такое?

— Леона приезжала к нему сегодня днем.

— Ну и что?

— Ничего, — сказал Уоррен. — Может, она беременна.

— Или ездила на ежегодную проверку.

— Может быть, и так. Я проследил за ней после этого визита, подождал вблизи ее дома до половины пятого, а потом она поехала в Марина-Лоу.

— Стало быть, это была твоя тачка. Уоррен, мне понадобится все, что можно раздобыть, о семье Брэчтмэннов.

— Ладно. Срочно?

— Я отправлюсь туда завтра, если они дадут согласие меня принять.

— Кто это «они»?

— Софи или Элиза, кто-нибудь из них.

— Сейчас возьмусь за эту работенку. Что-нибудь еще?

— Я встретился с Артуром Хэрли, хотел, чтобы мы поехали вместе с тобой, но тебя не было.

— Ты очень рисковал, Мэтью.

— Почему?

— У него «послужной список» длиной с мою руку.

— Откуда ты знаешь?

— Один из моих ребят-полицейских прокрутил его через компьютер. А ты как отыскал его?

— Обзвонил подряд все гостиницы. Он остановился в мотеле «Прибрежный замок Кале», с ним молодая блондинка по имени Хэлен Эббот и Билли Уолкер. Ты можешь еще раз попросить ребят из полиции заложить их в компьютер?

— Попрошу.

— И дай мне знать, кто будет следить за Леоной, ладно?

— Если я найду кого-нибудь.

— Ты поищи, Уоррен.

— Кого-нибудь хорошего, да?

— Это ты сказал, а не я.

— Ты даже не представляешь себе, как я рад, что ты не…

— Что-что?

— Да так, ничего. Еще поговорим, — сказал Уоррен и повесил трубку.

Намыливаясь под душем, скользя руками по животу и грудям, Хэлен Эббот думала, а не морочат ли они себе попусту головы. И имеют ли истина и справедливость хотя бы какое-то отношение к этому миллиону долларов.

Она верила, что отец сказал ей правду, и если все-таки справедливость существует, то семья Брэчтмэннов поймет, что Хэлен заслуживает всего, о чем просит. Но кто сказал, что справедливость должна торжествовать?

Ее отец долгие годы хранил эту тайну, пока вдруг не решил, что хранит ее слишком долго. Тогда и рассказал ей все. И отправился повидаться с ее бабушкой. И вернулся назад ни с чем.

Было это как раз перед Рождеством. Она уже почти полгода была знакома с Артом. Познакомились они в июле, в каком-то баре в Сент-Пите, куда она зашла еще с одной девицей. Там сидели Арт и Билли: Арт выглядел лет на двадцать старше Билли и был скорее похож на его отца, чем на приятеля. Позже она узнала, что они познакомились в федеральной тюрьме, в Рэйфорде, где сидели в одной камере.

Ее возбуждало то, что Арт был заключенным, пускай бывшим. Тогда он рассказал ей, что они с Билли только на этой неделе освободились. А посадили его за то, что он набросился на какого-то мужчину с разбитой пивной бутылкой и чуть не прикончил его. И это ее тоже возбуждало: ощущение силы и опасности. Еще он сказал, что у него давно не было женщины. И не хочет ли она ему помочь в этой невеселой ситуации.

Как потом оказалось, Билли и ее подружка обсуждали ту же самую проблему. Потом они вчетвером пошли к ней домой, покурили там немного травки, выпили вина и легли: они с Артом на большую кровать в спальне, а Билли с Вандой пристроились на диванчике в гостиной.

Потом ее отец попал в переплет, его отдубасили так, что пришлось лежать в больнице. Они с Артом встречались, и она как-то ему рассказала о его поездке к Брэчтмэннам.

— Это пивовары? — спросил он. — Да, я знаю их, ну не их, а их пиво! Клевое такое пивко, я все время его пью. А зачем он к ним ездил?

Она рассказала ему все, и Арт внимательно слушал.

— Из этого можно извлечь уйму бабок, — сказал он.

А потом объяснил ей, что отцу нечего было являться к ним жалким просителем, и неудивительно, что они велели ему уматывать к чертовой матери. Надо сделать вот что: теперь надо Хэлен поехать к ним, только у нее должны быть на руках козырные карты, чтобы можно было играть наверняка: вот, мол, я, можешь меня потрогать, не привидение какое, а живьем, и ты сама знаешь, что это железно и что я стою этого дерьмового миллиона, черт побери!

Она поехала туда в январе. Арт к тому времени разузнал насчет этих карточек, и она считала, что будет вполне достаточно упомянуть о них, не обязательно иметь их при себе. Сказать им, что она знает все про эти карточки и эти бусы.

Она была до смерти перепугана, когда увидела этот дом. Огромный, на берегу Мексиканского залива, вокруг железная ограда, и она представляется охраннику: Хэлен Эббот, приехала, мол, повидаться либо с Софи, либо с Элизой Брэчтмэнн. В тот день дул приятный теплый ветерок, это было месяц назад, он трепал ее длинные светлые волосы, жарко не было, но ее ладони покрылись потом — от страха.

Охранник у ворот нажал на кнопку селектора.

— Да, Карл? — спросил женский голос из микрофона.

— Миссис Брэчтмэнн, какая-то девушка хочет повидаться либо с вами, либо с вашей дочерью, зовут ее Хэлен Эббот.

Молчание. И снова голос:

— Пусть идет.

Глава 6

А ВОТ, ПОГЛЯДИТЕ — КОРОВА РОГАТАЯ,

БОДАЕТ ОНА ТУ СОБАКУ КОСМАТУЮ…

Они пили кофе и закусывали еврейскими булочками в забегаловке на Сабал-Кей под названием «Майамское Дели». Было восемь утра, шел девятый день февраля, и все улыбалось февральскому солнышку, которое после этого чертова затяжного дождя наконец-то сияло вовсю. По прибрежному шоссе проносились мимо них сверкающие в лучах солнца автомобили с опущенным верхом. Флорида снова была похожа на самое себя.

Высокой, стройной блондинке, с вьющимися волосами и темными карими глазами, сидевшей рядом с Уорреном Чамберсом, было двадцать шесть лет, и звали ее Тутс Кайли. На ней была темная тенниска, подрезанные голубые джинсы и сандалии. Она была частным детективом, хотя и выглядела бездельницей с пляжа.

— Где вы обучались этому делу? — спросил ее Уоррен.

— У Отто Самалсона и Мэй Хеннеси.

— Что за Мэй?

— Китаянка, которая на него работала. Она вернулась в Китай, когда Отто убили. Вы его знали?

— Только по хорошим отзывам.

— Он был одним из лучших детективов, — сказала Тутс.

— А вы?

— Я вполне хороша, — сказала она и пожала плечами. — Отто научил меня многому.

— И сколько вы с ним проработали?

— Шесть лет. Я начала работать на него, когда переехала из Иллинойса.

— И когда закончили?

— Два года назад.

— Почему?

— Вы знаете почему, иначе бы не спрашивали.

Над столом повисло молчание. Уоррен взял чашечку и отхлебнул кофе.

— А кто дал вам кличку Тутс? — спросил он.

— Это не кличка. Это мое имя. Мне его дал отец. Он назвал меня в честь Тутса Тилеманса, лучшего игрока на губной гармошке. Мне еще повезло! Он же мог назвать меня Боря.

— Тоже игрок на губной гармошке?

— Вы что, никогда не слышали о Боре Миневиче?

— Нет.

— Не слышали о Боре Миневиче и о «Плутах-гармонистах»?

— Сожалею, но нет.

— Ну вы даете, — сказала Тутс и покачала головой.

— И как вы себя чувствуете под этим названием? «Безделушка» — подумать только!

— Ну это же мое имя! Кроме того, иногда я ощущаю обязанность доказать наше несоответствие — меня и имени.

— Хорошо, что вы не феминистка, — сказал Уоррен.

— А кто вам сказал, что нет?

— Глории Стэйнем,^[15] случись она поблизости, не понравилось бы, если бы в рядах феминисток…

— Ну и хрен с ней, с этой Глорией Стэйнем, мне и ее имя не нравится. Расскажите мне о работе.

— Сначала скажите, все ли теперь с вами в порядке?

— С чего это вы? Я что, выгляжу как-то не так?

— Вы выглядите загорелой и здоровой. Однако это может совмещаться с кокаином.

— Мне нравится это слово. Сов-ме-щаться. Вы его сами придумали?

— А как вам нравится другое слово? Кокаин.

— Раньше очень нравилось. Иногда о нем вспоминаю, но это проходит. Со мной все в порядке, мистер Чамберс.

— И сколько это длилось?

— Почти два года. Теперь все в порядке.

— Вы уверены? Если с вами это все еще случается, я хотел бы об этом знать.

— Не употребляю я кокаин. Или давайте скажем иначе: я больше не употребляю кокаин. Я чиста. Вам что нужно, мистер Чамберс? Письменное показание под присягой? Я же вам сказала. Мне хочется думать, что мое слово все еще чего-то стоит.

— Было время, когда оно ничего не стоило.

— То было тогда, а это — сейчас, — сказала она и тяжело вздохнула. — Мистер Чамберс, вы мне предложите работу или мы будем заниматься все утро этой вот хреновиной?

— Зови меня Уорреном, — сказал он и улыбнулся. — Патент у тебя еще есть?

— По классу «А». В июне заплатила пошлину в сто баксов за его возобновление. Так что за работа?

— Слежка по супружеским делам. Один мужик хочет знать, не гуляет ли его жена на сторону.

— А ты что, сам не мог справиться?

— Меня засекли, — сказал Уоррен.

— Стыдно тебе, — сказала она. — А кто клиент?

— Некий Фрэнк Саммервилл. Мой партнер в юридической фирме, на которую я и работаю.

— А дама?

— Леона Саммервилл.

— И когда мне приступить?

— Тачка у тебя есть?

— Клевая тачка.

— Какого типа?

— Да так, что-то неопределенное.

— Ну, это самое лучшее.

— Отто ездил на выцветшем голубом «бьюике-сэнчюри».

— А я езжу на выгоревшем сером «форде».

— У меня полинялый зеленый «шеви», — сказала Тутс.

Уоррен достал конверт из внутреннего кармана куртки, положил его на стол и, похлопывая по нему рукой, сказал:

— Вот адрес дамы и номер ее телефона. На случай, если тебе это понадобится для каких-нибудь гнусных целей.

Тутс улыбнулась так, словно уже придумала, как воспользоваться телефоном Леоны Саммервилл.

— Там внутри пять ее фотографий, — оказал Уоррен, — одна цветная, а остальные черно-белые. Телефонный номер, по которому ты сможешь разыскать меня, и почтовый ящик, которым ты можешь пользоваться, — все в конверте.

— Почтовый ящик тоже в конверте? — спросила Тутс невозмутимо.

— Нет, моя умница, почтовый ящик на почте, на Люси-Сёркл, а в конверте только ключ. Ты не интересуешься, как оплачивается твоя работа?

— Я думаю, так, как мне платил Отто.

— А сколько это?

— Пятьдесят баксов в час.

— Мечтать никому не возбраняется…

— Но столько мне платил Отто, — сказала Тутс, пожимая плечами.

— Да брось ты, — сказал Уоррен.

— Сколько же платите вы? — спросила она.

— Сто шестьдесят за восьмичасовой рабочий день.

— Мечтать никому…

— Послушай, это двадцать баксов в час.

— Спасибо, делить я еще умею. И за кофе тоже спасибо, — сказала Тутс и встала. — Было очень приятно познакомиться.

— Ну-ка сядь, — сказал Уоррен.

— Чего ради? Чтобы ты смог нанять вылечившуюся наркоманку по цене какого-то рикши? Не выйдет, мистер Чамберс.

— Снова возвращаемся к мистеру Чамберсу? Ну, а как звучит двадцать пять в час? — спросил он.

— Сорок звучит лучше, — сказала она.

— Тутс, мы оба знаем расценки.

— Думаю, что знаем.

— Текущая расценка — это тридцать пять в час.

— Тогда почему же ты предложил мне двадцать?

— Потому что, если бы ты все еще принимала кокаин, ты бы вцепилась и в это.

— Значит, ты все еще проверяешь?

— Нет, когда ты запросила пятьдесят баксов, было похоже, что ты прикидываешь, сколько соломы ты сможешь купить на такие деньги.

— Я сказала «пятьдесят», чтобы ты подумал, что не так уж я безумно нуждаюсь в этой работе.

— А ты безумно нуждаешься в ней?

— Я нуждаюсь в работе, — сказала она. — Ты хочешь платить мне двадцатник, что ж, отлично, я согласна, но это не означает, что я наркоманка.

— Я заплачу тебе тридцать пять, — сказал он. — Плюс накладные расходы. Больше просто не могу.

— Спасибо, — сказала она и кивнула.

— Хочешь еще немного кофе?

— Нет, я хочу взяться за работу, — сказала она, беря конверт.

Охранник у ворот весил не менее ста пятнадцати килограммов. На нем была коричневая униформа, на поясе в кобуре красовался большой пистолет.

— Да? — резковато, почти грубо, бросил он Мэтью.

У него были торчащие уши, маленькие черные усики, такого же цвета аккуратно прилизанные волосы и карие глаза, сидящие слишком близко друг к другу. Он был похож на сильно увеличенную копию Адольфа Гитлера.

— У меня назначена встреча с миссис Брэчтмэнн на одиннадцать часов, — сказал Мэтью.

— Ваше имя?

— Мэтью Хоуп.

Охранник нажал кнопку на селекторе.

— Миссис Брэчтмэнн?

— Да, Карл?

— Мужчина по имени Мэтью Хоуп говорит, что у него назначена встреча на одиннадцать часов.

— Пропустите его.

— Хорошо, мадам.

Он надавил на другую кнопку. Ворота начали медленно раздвигаться.

— Езжайте по дорожке прямо до конца, — сказал он. — Паркуйтесь справа.

Мори Блум как-то говорил Мэтью, что полицейские считают себя хорошими ребятами, так как блюдут закон, а всех правонарушителей — плохими ребятами, поскольку они закон нарушают. Хорошие ребята не любят плохих ребят. Спроси об этом любого полицейского. Недостаток этого принципа состоит в том, что в нем нет места для оттенков: один в неположенном месте паркует свой автомобиль, другой совершает убийство, и оба должны уместиться в категории плохих ребят, так как оба нарушили закон. Если же вы заспорите с полицейским и попытаетесь объяснить ему, что при всем том вы являетесь добропорядочным гражданином, он мигом наденет на вас наручники за сопротивление задержанию, а потом швырнет вас на заднее сиденье своей машины, словно пластиковый мешок с мусором.

Патрульный полицейский на шоссе мог своим поведением за пять минут разрушить образ блюстителя закона как этакого доброго, симпатичного парня. Мори говорил, что полицейским не мешало бы время от времени думать об этом.

Этому же Карлу «Гитлеру» достаточно было полминуты, чтобы волосы на загривке Мэтью ощетинились. А был он всего лишь охранником.

Мэтью холодно кивнул ему, завел свою «гайа» и проехал через открывшиеся ворота вверх по дороге. В зеркало заднего обзора ему было видно, что Карл стоит, уперев руки в бедра, и смотрит ему вслед. Ухоженная дорога плавно вилась между посадками сосен и пальм. Солнечные лучи отражались от полированного желтовато-коричневого капота машины. Слышался приглушенный плеск волн, накатывавшихся на невидимый берег, и аромат морской воды доносился через открытые окна машины. Флорида. Мэтью улыбнулся. И не спеша направил машину по очередному изгибу дороги.

Тут и возник перед глазами дом Брэчтмэннов, во всем своем величественном блеске, метрах в пятнадцати от кромки Мексиканского залива, воды которого в этот ясный солнечный день едва заметно переходили от изумрудно-зеленого цвета на мелководье к кобальтово-голубому на глубине.

Большая часть песка на южной оконечности Фэтбэк-Кей была смыта во время ураганного шторма в сентябре минувшего года, однако побережье на участке Брэчтмэннов сохранилось, и это еще раз подтверждало нехитрую аксиому, что богатым везет. Согласно сообщению Уоррена, этот особняк в испанском стиле был построен где-то в начале века, когда Джекоб Брэчтмэнн, которому тогда было двадцать восемь лет, привез семнадцатилетнюю невесту, Шарлотту, в Калузу, преподнес ей в подарок этот дом и построил новый пивоваренный завод, немного меньше того, который был у него в Бруклине.

С тех пор как он был построен, дом устоял против пятисот ураганов и все еще выглядел вполне впечатляющим памятником удали и прибыльной расчетливости Джекоба Брэчтмэнна.

Мэтью припарковал свою «гайа», выбрался из нее и пошел к парадной двери.

Разбираясь в своих чувствах, Леона думала иной раз, что если она еще что-то и любит в нем, то это его преданность юриспруденции. Именно здесь пребывал тот центр его жизни, без которого существование потеряло бы для Фрэнка всякий смысл. В его домашнем кабинете полки с книгами, хранящими юридические премудрости, занимали сплошь три стены. Письменный стол красного дерева был массивен, на нем чернильный прибор ручной работы, медная лампа с зеленым абажуром. Оконца, расположенные под потолком над рядами книжных полок, создавали эффект церковных хоров, особенно в солнечные дни, когда в косых лучах солнца лениво плавали и светились пылинки. Это не была жилая комната, скорее официальный кабинет адвоката, и Леона чувствовала себя здесь гостьей, к тому же незваной.

Она подошла к книжным полкам и принялась искать флоридские юридические акты за прошлый год. Фрэнк приносил их из конторы домой, когда приходили новые. Они должны ей помочь. Она взяла с полки том с алфавитным указателем и стала перелистывать его, ища нужную страницу, ведя пальцем вдоль слов: парашюты, паровые катера, паспорта, пенициллин, перья, пиво, пики, пилы, пистолеты…

На страницах мелькали: мародерство, мошенничество, насилие, ненормальное поведение, ножи, нравственность. Остроконечные предметы… Ах, это чересчур далеко. Она стала листать в обратном направлении: осеннее правонарушение, осада, оружие и огнестрельное оружие. Отлично! Ей нужна глава семьсот девяносто. Она уселась за письменный стол Фрэнка, включила лампу с зеленым шаром-абажуром и открыла книгу, изящно отделанную кожей.

Сначала она подумала, что у нее возникнут сложности, потому что подраздел 790.05 гласил: «Если кто-либо будет носить с собой или же иметь в своем непосредственном владении пистолет, электрическое оружие или устройство, или винтовку „Винчестер“, или иную магазинную винтовку в любом из округов данного штата, не имея на это разрешения…» — Черт подери, значит, необходимо разрешение! — «…полученного от округов данного штата, то такие лица считаются виновными в правонарушении второй степени».

Черт подери! Да как же это возможно? Да еще в штате Флорида? Она продолжала читать, и в подразделе 790.25, озаглавленном «Законное владение, хранение и использование огнестрельного и прочего оружия», нашла исключения: «положения подразделов 790.05 и 790.06 не применяются в следующих случаях и несмотря на упомянутые разделы, следующие лица могут законно владеть, хранить и на законном основании использовать огнестрельное и прочее оружие, патроны и снаряжение для законных целей…»

Леона задержала дыхание. В конце длинного списка лиц, для которых делались исключения из запретительных разделов, она отыскала следующее: «Лицо, хранящее оружие у себя дома или на месте работы». И это, как она решила, делало законным — едва ли не для каждого в штате Флорида — владение оружием. Да, к тому же этот раздел завершался такими словами: «Истолкование»: «Данный акт можно толковать более свободно с тем, чтобы проводить в жизнь политику в интересах конституционных прав, позволяющих хранить и иметь при себе оружие для законных целей. Данный акт должен служить уточняющим и дополнительным к существующим правам, позволяющим иметь при себе оружие и гарантированным сейчас законами и решениями судов штата Флорида, и из него не вытекает ничего такого, что могло бы умалить либо ограничить какие-либо из этих прав. Данный акт перекрывает любой закон, указ или постановление, вступающее с ним в противоречие».

Лицемерие закона удивило Леону, но и вполне удовлетворило ее, так как она поняла, что может отправиться в оружейный магазин без всякого разрешения и совершенно законно приобрести смертельное оружие.

Софи Брэчтмэнн была толстой дамой со слуховым аппаратом, который не работал. Она извлекла из уха усилитель и потрясла его, потом встряхнула коробочку с батарейками. Засунула усилитель обратно в ухо и стала крутить регулятор силы звука.

— Что-то с ним не в порядке, — объяснила она Мэтью. — Вам придется говорить очень громко.

В молодости она, наверно, была хорошенькой. Вряд ли красивой и стройной, но этакой милашкой, и не такой толстой, а пухленькой, даже кругленькой. Возможно, внутри этой расплывшейся женщины все еще обитала молодая привлекательная девушка, которая более полувека назад завоевала сердце Франца Брэчтмэнна. Но сейчас это было не более чем тенью — неким слабым намеком. Тучное тело в строгом черном платье, обрюзгшие руки и ноги, одутловатое напудренное лицо, жесткая линия рта, седые волосы — все выглядело так, словно всегда было старым. Молодыми остались только голубые глаза, живые и острые.

Мэтью смотрел в них. Они были очень похожи на глаза Хэлен Эббот.

— Итак, в чем заключается ваше дело, мистер Хоуп? — спросила она. — По телефону вы сказали, что у меня может бытьинформация, которая поможет вашему клиенту. Речь идет об убийстве?

— Да, мадам.

Они сидели в омываемой солнцем нише большой гостиной, высокие окна, выходящие на залив, были открыты, день был великолепным. Однако женщина была одета в черное.

— Я хочу сразу сказать вам, — заметила она, — что мне неприятны люди, которые защищают преступников, в особенности убийц.

— Я бы не взялся за это дело, — сказал Мэтью, — если бы считал, что мой клиент виновен.

— Должно быть, так говорят все адвокаты по уголовным делам, — сухо сказала Софи. — Я дам вам пятнадцать минут, чтобы вы рассказали мне все, что считаете нужным.

— Мы пытаемся найти одного человека, которого мой клиент видел утром в день убийства.

— Что-что?

— Человека, которого мой клиент видел…

— Да, и что же?

— Возможно, это и был убийца…

— Если только им не был ваш клиент.

— Нет, мой клиент им не был, — мягко сказал Мэтью. — Но даже если это лицо и не является убийцей…

— Что-что?

— Я говорю, что если этот человек, которого видел мой клиент, не является убийцей… Существует вероятность, что он был свидетелем убийства. Нам бы очень хотелось отыскать…

— Но при чем здесь я? — сказала Софи и посмотрела на часы. — У вас осталось двенадцать минут. И говорите погромче, вы что-то мямлите. Мой слуховой аппарат неисправен, я же вам говорила.

— Я считал, что я кричу… Миссис Брэчтмэнн, — сказал он, — расскажите мне о вашей внучке и ее друзьях.

— Понятно, — сказала Софи и покачала головой. — Эта маленькая сучка снова всплыла на поверхность!

— Мы говорим о…

— Мы говорим о Хэлен Эббот, — сказала Софи. — Какое, черт подери, она имеет отношение к вашему клиенту?

— Миссис Брэчтмэнн, двое из приятелей вашей внучки были…

— У меня нет никакой внучки. Хэлен Эббот — лгунья и авантюристка, — сказала Софи. — Так же как и ее папаша.

— Ее отец в больнице, — сказал Мэтью. — Вы это знаете?

— Нет, но я рада это услышать.

— В любом случае у Хэлен Эббот есть два приятеля… по имени Билли Уолкер и Артур Хэрли…

— Да, я говорила с Хэрли по телефону. Вам известно, о чем был разговор?

— Как я понимаю, речь шла о деньгах. Она что-то говорила про цену, которая вас должна устроить.

— Пусть и не надеется, маленькая сучка!

— …что вы, мол, выписали какой-то чек…

— Да я скорее сгнию в аду! Претензии Хэлен Эббот — ложь от начала и до конца!

— В чем заключаются ее претензии, миссис Брэчтмэнн?

— Она говорит, что она моя внучка. А у меня есть только один ребенок, мистер Хоуп, моя дочь Элиза, которая никогда не была замужем, и у нее не было детей.

— Но тогда почему Хэлен Эббот…

— Мистер Хоуп, я не собираюсь углубляться в дело, которое на протяжении последнего месяца доставляет неудобство мне и моей дочери, — она посмотрела на часы. — У вас еще осталось девять минут. Вы сказали мне, что я могу быть полезна вашему клиенту. Счетчик тикает. Говорите.

— Не знаете ли вы или ваша дочь кого-нибудь по имени Джонатан Пэрриш?

— Пэрриш? Нет.

— У вас нет никакого предположения, зачем Артуру Хэрли и его приятелю понадобилось наблюдать за домом Пэрриша?

— Нет. Мой единственный контакт с Хэрли был по телефону.

— Билли Уолкер говорил о каких-то карточках, картинках. Вы не…

— Каких это еще картинках? Живопись? Фотография?

— Не знаю. Я вас спрашиваю. Он сказал, что они доведут их до беды.

— Эти карточки?

— Да. Вы не знаете, что он имел в виду?

— Нет.

— Миссис Брэчтмэнн…

— У вас осталось семь минут.

— Но кто их считает-то? — сказал Мэтью и улыбнулся.

— Я считаю, — сказала Софи.

— Миссис Брэчтмэнн, я понимаю, что вы не хотите разговаривать о Хэлен Эббот, но… Но мне известно, что ее отец приезжал повидаться с вами где-то в декабре, как раз накануне Рождества…

— Это правда.

— И сама Хэлен приезжала сюда в прошлом месяце. Вы не могли бы рассказать мне что-нибудь об этих визитах…

— Нет.

— …поскольку я защищаю невиновного человека, который, возможно, отправится на электрический стул, если я не смогу доказать…

— Мистер Хоуп, я восхищена вашим упорством, но… я же сказала: нет.

— Миссис Брэчтмэнн, если эти визиты хотя бы отдаленно связаны с делом, которым я занимаюсь…

— Я не понимаю, как они могут быть с ним связаны.

— Пожалуйста, — сказал Мэтью. — Не могли бы вы уделить мне время? — спросил он.

Она посмотрела на него, потом на свои часы.

— Пять минут — это все, что у вас осталось.

Мэтью улыбнулся.

— Я согласен.

— Это было в прошлом году, как раз накануне Рождества, — сказала она.

Он назвался Чарльзом Эбботом и сказал охраннику у ворот, что хочет видеть Софи Брэчтмэнн по важному делу. Софи вспомнила, что этот человек работал шофером лет двадцать назад у ее мужа. Миловидный молодой англичанин. Она смутно припомнила его светлые волосы и голубые глаза и попросила Карла провести его в дом.

Чарльз Эббот вошел в гостиную комнату с видом на море. Был декабрь, сияло солнце, и хотя комната и была принаряжена к Рождеству — огромное дерево в углу, гирлянда, венки из веток вечнозеленых растений в комнате и на перилах лестницы, ведущей в верхние этажи дома, все равно это не Рождество, каким оно бывает в Нью-Йорке, где снег, мороз — здесь человек ощущает сияние солнца и моря. Нет, это не Рождество. Наверно, так же это воспринимал и Эббот — он до восемнадцати лет жил в Англии. Он изменился за прошедшие годы… Так сколько же времени-то прошло? Он напомнил ей, что он оставил свою работу девятнадцать лет назад. Если быть совсем точным, девятнадцать лет и четыре месяца, а она-то разве не помнит? Он улыбнулся, когда говорил это. И вдруг Софи почувствовала себя неуютно.

Ему, как она предположила, было где-то около пятидесяти, и он все еще был привлекательным, хотя немного поношенным и жалким: прошедшие годы не были к нему милосердны. Он отощал и не был таким ослепительным блондином, как в молодости, и глаза выцвели. У него отросли жидкие усики, которые этак по-щегольски двигались, когда он говорил и улыбался. Эта улыбка чем-то беспокоила ее. Почему он так улыбается? Что ему нужно в доме Брэчтмэннов?

И он объяснил ей, что приехал по поводу своей дочери, Хэлен. Софии вежливо улыбнулась:

— Я не знала, что у вас есть дочь, Чарльз.

— Да бросьте вы, — сказал он.

Она посмотрела на него.

— Я что-то вас не понимаю.

— Как поживает Элиза? — спросил он.

Это фамильярное упоминание ее дочери еще больше разволновало Софи.

— Мне нужен миллион долларов, миссис Брэчтмэнн, — сказал он.

Она от изумления заморгала.

— Чтобы я хранил молчание о ребенке вашей маленькой золотоволосой девочки.

— Я не понимаю, о чем вы.

— О ребенке Элизы! — сказал Эббот. — Я говорю о Хэлен, о вашей внучке, миссис Брэчтмэнн. Мне нужен миллион баксов, миссис Брэчтмэнн! Вы хотите сохранить ваш престиж, ваше имя, да, в конце концов, и ваше пиво, миссис Брэчтмэнн? Или хотите, чтобы все пивососы узнали, что ваша золотая девочка забеременела от шофера?

— Это абсурд, — сказала Софи и нажала на кнопку селектора.

— В его претензии не было никакого основания, — рассказывала она. — Это все было высосано из пальца. Когда он начал работать у нас, Элиза была ребенком, и ей было шестнадцать, когда он ушел. Вы теперь можете представить себе его подлость? Сочинить такую историю? И вернуться обратно, спустя все эти годы, с таким наглым шантажом? Я велела Карлу вышвырнуть его вон, как грязную собаку, которой он и был.

— Но на этом история не закончилась, — сказал Мэтью.

— Нет. Его дочь приехала повидаться со мной. Эта маленькая сучка, которая характером вся в папашу. Она пыталась выдоить меня, совсем как ее папаша.

— Вы не могли бы припомнить точную дату ее посещения?

— Это было двадцать восьмого числа прошлого месяца, в четверг.

«За два дня до убийства Пэрриша», — подумал Мэтью.

А Софи Брэчтмэнн, забыв об отпущенных ею на этот рассказ пяти минутах, продолжала. Она впустила ее в дом больше из любопытства, чем по другой причине. Ей хотелось посмотреть, на кого похожа эта бесстыжая. Она была похожа на своего отца. Светлые волосы и голубые глаза. Точь-в-точь ее отец.

— Ох, бабушка, — сказала она, чуть не плача, и упала перед Софи на колени. — Я люблю тебя, бабушка!

Она обхватили черные юбки, играя этакую слезливую мелодраму, причем вполне примитивно, но Софи вовсе не собиралась ей потворствовать.

— Но вы даже не знаете меня! — сказала Софи. — И уже так любите.

— Я хочу узнать вас и мою мамочку. Пожалуйста, позвольте мне узнать…

— У вас здесь нет никакой мамочки.

— Бабушка, пожалуйста…

— И никакой бабушки.

— Меня не волнуют деньги… Не думайте!

— Тогда для чего же вы здесь?

— Деньги были папиной идеей. Все, что я хочу…

— Вы хотите того же самого, что и он, вы, маленькая лгунья.

— Я обещаю вам…

— Вы можете обещать, что никогда впредь не явитесь сюда, потому что в следующий раз я этого вам не позволю, вы меня слышите?

— Я хочу видеть мою мать. Я могу доказать, что она моя мать! В следующий раз, когда я приеду…

— Следующего раза не будет.

— Я предъявлю это доказательство…

— Убирайся вон! Немедленно.

— Мне нужна моя доля! — закричала Хэлен, уже совершенно иным тоном. — Да, черт подери! Я хочу получить свое! Не меньше, чем миллион.

— Вот ты и показала свое истинное лицо, воровка. «Деньги были идеей папы», — передразнила ее Софи.

— Я хочу миллион долларов, ты, старая корова! — завопила Хэлен. — Ты бы лучше достала свою чековую книжку! Потому что в следующий раз, когда я приеду сюда…

— А не вышвырнуть ли мне и тебя прочь, как я вышвырнула твоего…

— Ты еще услышишь обо мне, — сказала Хэлен и выскочила из комнаты.

Миссис Брэчтмэнн замолчала. Мэтью ждал. Молчание затягивалось.

На заливе неожиданно показалась шлюпка с красно-голубыми парусами. Треугольный флажок плескался по ветру. Мэтью захотелось вдруг оказаться там, в этой шлюпке. Чтобы ветер развевал его волосы. Там, снаружи, так чисто и светло. А здесь, в этом доме…

— Затем был телефонный звонок Артура Хэрли: у них есть доказательство, и им нужен миллион долларов. Я повесила трубку. Это шантаж от начала до конца. И они знают это. И знают, что я это знаю.

Софи Брэчтмэнн посмотрела на свои часы.

— Ваше время вышло, — сказала она. — Всего доброго, мистер Хоуп.

Глава 7

А ЭТО СОБАКА, СОБАКА КОСМАТАЯ,

КОТОРАЯ КОШКУ ГОНЯЕТ ЛОХМАТУЮ…

В среду утром Уоррен Чамберс пришел в контору без нескольких минут девять. Мэтью только что заказал кофе и датский сыр из магазина деликатесов на Хероне. Он позвонил Синтии и попросил ее сделать еще один такой же заказ. А Уоррен сразу же стал излагать дело.

— Я нанял одну женщину по имени Тутс Кайли, — сказал он, — которая работала на Отто Самалсона. Она очень хороший работник. Во всяком случае, была такой. Но некоторое время не работала.

— А почему?

— Она употребляла кокаин.

— Это замечательно, — сказал Мэтью.

— Я думаю, что сейчас с ней все в порядке, надеюсь, что так. Мэтью, поверь мне, этот город не наводнен опытными сыщиками. Так что давай рискнем. Если она не справится, я компенсирую потери, идет?

— Ну, это уж мы как-нибудь сообразим вместе. И никаких «но».

— Я надеюсь, что с ней будет все в порядке. Она работала с Отто, когда он сорвал эту мошенническую операцию по уклонению от налогов, которую проворачивали Гэйбл и Уорд, ты помнишь? Четыре года назад. Клиентом Отто был парень по имени Луис Горвич…

— A-а! Что-то связанное со скотом, так?

— Точнее, с нефтяными скважинами.

— Почти угадал. А как ее настоящее имя?

— Так и есть — Тутс. Посмотрим, что будет, ладно? А что касается семьи Брэчтмэннов, — сказал он и потянулся к карману своей куртки как раз в тот момент, когда раздался звонок на письменном столе Мэтью и ему сообщили, что пришел человек из магазина деликатесов.

В упаковке было все заказанное Мэтью, и, отпустив посыльного и продолжая разговаривать, они принялись за завтрак.

— Следовало бы отказаться от сыра, — сказал Уоррен, вгрызаясь в кусочек датского. — В нем много холестерина.

— Что тебе удалось достать по Брэчтмэннам? — спросил Мэтью.

— Немного. Ты не замечал, какая у нас тут, в Калузе, примитивная библиотека? — Он вытер руки бумажной салфеткой и достал из кармана куртки несколько сложенных желтых листков. — Это семейное древо. Для справки. Здесь всего лишь четыре поколения. Причем я следовал той ветви, которая окончилась здесь, в Калузе.

Мэтью откусил сыра, отхлебнул кофе и взял написанную от руки страничку.

Готфрид Брэчтмэнн жен. на Элизе Мехлер

Джекоб Брэчтмэнн жен. на Шарлоте Шэпке

Франц Брэчтмэнн жен. на Софи Уитт

Элиза Брэчтмэнн…

— Готфрид Брэчтмэнн был пивоваром в Мюнхене, — пояснил Уоррен. — Он женился на Элизе Мехлер, дочери тамошнего банкира, и она родила ему двоих детей, Анну и Джекоба. Джекоб — единственный, кто нас интересует. Этот тот самый, который приехал в Америку.

— Когда?

— В начале века, в тысяча девятьсот первом году. Приехал сюда с женой, Шарлоттой. Говорят, это была необыкновенная красавица, роковая женщина. Джекоб начал американскую ветвь Пивоваренной компании Брэчтмэннов.

— Здесь, в Калузе?

— Нет, в Бруклине, близ Нью-Йорка. Это была первая ветвь. Сейчас их девять, включая и здешнюю. Я расскажу об этом позже, Мэтью. А сейчас давай сосредоточимся на семье.

— Ладно.

— В тысяча девятьсот пятом году, зимой, Джекоб и Шарлотта приехали в Калузу. Они влюбились в это место и в следующем году, когда родился их сын Франц, построили здесь дом, на Фэтбэк-Кей.

— Я был там.

— Наверно, красотища?

— Да, там великолепно.

— Мы добрались до тысяча девятьсот шестого года. Брэчтмэнны переезжают в новый дом, и Джекоб начинает строить второй пивоваренный завод в Калузе, а спустя двадцать семь лет здесь уже было четыре пивоваренных завода, и Брэчтмэнны стали двенадцатыми по счету крупнейшими пивоварами в США. На одной шикарной вечеринке в Палм-Бич красавец Франц знакомится с восемнадцатилетней Софи Уитт, она только что приехала из нацистской Германии… Ты меня слушаешь, Мэтью?

— Слушаю, слушаю.

— В тысяча девятьсот тридцать третьем Франц Брэчтмэнн женился на Софи Уитт.

— А когда родилась Элиза?

— В феврале пятьдесят второго. Софи тогда было тридцать семь лет.

— Поздновато, чтобы рожать.

— Это точно. Но тем не менее она родила прекрасную девочку, настолько прекрасную, что счастливый отец — он назвал ее в честь своей бабушки — спустя несколько лет стал выпускать сорт пива с факсимильным изображением его дорогой доченьки. Ей было тогда два года. «Золотая девочка» тебе ни о чем не говорит? А марка «Прекрасное пиво»? Ты же понимаешь, Мэтью! Она-то и продвинула Брэчтмэннов с двенадцатого места, и они стали одной из крупнейших пивоваренных компаний страны. Старик Джейк ко времени, когда родилась внучка, уже умер. Не дожил до такого торжества!

По просьбе Мэтью Уоррен более подробно рассказал всю эту историю.

Компания Брэчтмэннов владела пивоварнями в девяти штатах. Первая пивоварня в Бруклине выпускала в день пять миллионов бутылок и девять миллионов жестяных банок с пивом, а пивоварня в Калузе, самая маленькая из всех пивоварен Брэчтмэннов, отправляла потребителям почти два миллиона баррелей пива в год. Компания выпускала также напитки, владела дрожжевыми и солодовыми фабриками и несколькими сельскохозяйственными предприятиями, где выращивали и обрабатывали зерно и ячмень, необходимые, чтобы варить пиво.

Валовой доход компании за бюджетный год равнялся пяти с половиной миллиардам долларов, что показывало рост на семь и шесть десятых процента в сравнении с предыдущим годом. Чистая прибыль составила триста шестьдесят четыре миллиона долларов, на сорок два миллиона долларов больше, чем в предыдущем году. За последние восемь лет долевые прибыли Брэчтмэннов вырастали в среднем на шестнадцать процентов в год. Компания, основанная Джекобом Брэчтмэнном в тысяча девятьсот первом году, пережила его смерть в тысяча девятьсот сорок пятом и смерть его сына пять лет назад. Теперь она процветала под руководством Софи Брэчтмэнн, которая в возрасте семидесяти трех лет была единственным крупнейшим держателем акций компании. Дела компании вела ее дочь Элиза, которой теперь тридцать шесть лет. Личико прелестной маленькой девочки, какой она была двух лет от роду, все еще украшает этикетку названного в ее честь пива, которое принесло семье Брэчтмэннов целое состояние.

— Ты отлично поработал, — сказал Мэтью.

— Это только начало. Мне надо провести еще кое-какие раскопки.

— И что же ты полагаешь найти?

— Грязь, — ответил Уоррен.

Мэтью возненавидел больницы, когда заболела мать Сьюзен. В пятьдесят шесть лет ее не стало. Она, которая за свою жизнь не выкурила ни одной сигареты, умирала от рака легкого. Врачи сделали биопсию, зашили ее и сказали, что сделать ничего не могут. Брат Сьюзен тогда принял решение скрыть от нее, что она безнадежна. Потому что, видите ли… она, конечно, замечательная женщина, и могла бы вынести такое известие, и, может быть, даже была бы рада возможности умереть с достоинством, но нельзя, понимаете ли, лишать ее возможности бороться, сопротивляться… О Господи! Мэтью и раньше не любил его, а тут просто…

Он помнил, как однажды днем пришел в больницу. Его теща лежала в подушках, ее голова была запрокинута к окну, туда, где сквозь жалюзи лился солнечный свет. Они были очень похожи со Сьюзен, те же черные глаза и каштановые волосы, полный рот с припухлыми губами, у нее уже с возрастными морщинками по краям. Она была красавицей в свое время и все еще выглядела красивой, хотя и измученной болезнью, от которой она быстро умирала. Она плакала, когда Мэтью вошел в палату. Он сел рядом с ее койкой.

— В чем дело, мама? — спросил он. — Что случилось?

Она взяла в свои ладони его руки и сказала:

— Мэтью, пожалуйста, скажи им, что я пытаюсь.

— Кому сказать, мама?

— Врачам.

— Что?

— Что я пытаюсь, я действительно хочу выздороветь. У меня просто нет сил, Мэтью.

— Я поговорю с ними, — сказал он.

В тот же день он нашел в коридоре одного из врачей. И спросил его, что можно рассказать ей. Ничего, согласно решению семьи, — ответил ему врач.

— Я тоже из этой семьи, черт подери, — сказал Мэтью. — Что вы ей сказали?

— Что она выздоровеет, если хорошо постарается…

— Но это же ложь.

— Таково было решение семьи…

— Независимо от усилий она умрет.

— Мистер Хоуп, мне кажется, вам следует обсудить это с вашим шурином. Я пытаюсь укрепить ее дух, это все, что я могу для нее сделать.

Она умерла на следующей неделе, должно быть, не догадываясь, что умирает, не понимая, что делает последний вздох. Было ли это благом, Бог весть. Он очень любил эту женщину, и ему до сих пор ее недоставало. Возможно, из-за нее он и женился на Сьюзен.

Эти больничные запахи с избытком антисептика. Эти звуки и жужжание электронных мониторов. И вызов по селектору срочно требующихся врачей. И голоса сиделок, говорящие с больными как с младенцами.

Чарльз Эббот лежал в отдельной палате на четвертом этаже калузской больницы. Медсестра в коридоре за столиком сказала Мэтью, что Эббот находится здесь с двадцать первого декабря прошлого года, уже пятьдесят два дня, это очень долго, только безнадежные больные лежат столько, а то и дольше, но…

— Он был в коме почти месяц, — сказала она. — Видели бы вы его, когда он попал сюда.

Мэтью не ожидал, что Эбботу так плохо. Он лежал в постели с гипсом на руках и ногах, его лицо было синюшным и бледным, правый глаз полузакрыт.

Больницы, больницы… Он представился Эбботу и сел рядом.

— Меня интересует Джонатан Пэрриш, — сказал Мэтью.

— Никогда не слышал о нем.

— Двое людей, которых вы знаете, вели наблюдение за его домом.

— А кто эти двое?

— Билли Уолкер и Артур Хэрли.

— Их я тоже не знаю, — сказал Эббот.

— А я думаю, что знаете, сэр, — сказал Мэтью. — Они живут в Калузе, вместе с вашей дочерью.

— Хорошо, предположим, что я их знаю. Ну и что?

— Вы не могли бы сказать, почему их интересует дом Пэрриша?

— Не имею представления.

— Какое отношение Джонатан Пэрриш имеет к Софи Брэчтмэнн?

— Так это она послала вас ко мне? — сразу же спросил Эббот.

— Нет. Я представляю интересы человека, которого обвиняют в убийстве. Я пытаюсь…

— Тогда откуда же вы знаете ее имя? Что вам нужно здесь, мистер Хоуп? Или это Элиза послала вас?

— Я никогда не видел Элизы Брэчтмэнн.

— Но с Софи-то вы встречались?

— Да.

— Это она рассказала, как найти меня?

— Нет, рассказала ваша дочь.

— Что-что?

— Она сказала мне, что вы лежите в больнице. А я обзвонил все больницы в…

— А она не говорила вам, как я оказался здесь?

— Нет, сэр.

— На меня напали четверо мужчин с бейсбольными битами.

— И когда это было, мистер Эббот?

— Двадцать первого декабря, через два дня после моей поездки к Софи. Интересное совпадение? Они выследили меня. Я выходил из бара на Палметто, и вдруг они набросились на меня вчетвером.

— Вы никого из них не узнали?

— Нет. Скорее всего наемные головорезы.

— А вы сообщили об этом в полицию?

— Мне не понадобилось сообщать. Полицейские появились одновременно со «скорой помощью».

— Значит, полиция в курсе, что с вами случилось?

— Не надейтесь, что они поймают наемных бандитов. Элиза лучше знает, как использовать местные таланты.

— Элиза?

— Да. Это, конечно, она напустила на меня этих бандитов. Старуха, правда, не одобряет подобную тактику…

— Вы думаете, что Элиза Брэчтмэнн наняла четырех человек, чтобы…

— Именно это я и думаю. Я ездил повидаться с Софи девятнадцатого. Как только я уехал, она наверняка поговорила с Элизой, та забеспокоилась, и на тебе! Двадцать первого я попадаю в больницу с проломленным черепом, сотрясением мозга, восемью сломанными ребрами, переломами рук и ног, со сломанным носом и ключицей и шестью выбитыми зубами — все это подарок маленькой «золотой девочки». Вы говорите, никогда не встречались с ней?

— Никогда.

— Элиза очень красивая женщина, я полагаю, это проклятые арийские гены. Софи толстая старая дама, но, когда я работал у них в имении, она тоже была красива. Тогда ей было за пятьдесят, но она следила за собой, делала по тридцать — сорок заплывов в день и выглядела лет на десять моложе. И волосы у нее все еще были светлыми, они начали седеть в…

— Когда же это было?

— Я начал работать у них в шестьдесят втором. Мне тогда было двадцать два, я приехал во Флориду из Калифорнии, с хорошими рекомендациями. Мистер Брэчтмэнн сразу же нанял меня. Элиза тогда была десятилетней девочкой. Длинные светлые волосы, зеленые глазки… вы же видели этикетку пива «Золотая девочка», не так ли? Это Элиза. Я не видел ее с шестьдесят девятого, когда родилась Хэлен, но в прошлом августовском номере в журнале «Тайм» была напечатана статья об их компании, и там была ее фотография, волосы коротко обрезаны, и глазки все те же — зеленые кошачьи глазки. Хэлен сильно напоминает свою мать, только у Хэлен глаза голубые. Как у меня. Я полагаю, голубое лучше зеленого, вам не кажется? И ходит она так же, как ее мать. Та же кошачья походка. Сейчас она беременна, а беременные женщины ходят вперевалочку, ведь так? Но она и сейчас двигается как большая кошка на охоте, этак крадучись. В точности как Элиза.

— Вы говорите, что Элиза — мать Хэлен. Но Софи Брэчтмэнн так не думает.

— Это она вам сказала? Что за лживая старая карга, — Эббот слабо покачал перевязанной головой. — Она прекрасно знает, что произошло. С чего бы она стала платить мне деньги? Полмиллиона долларов. Столько она заплатила мне.

— А я думал, что она отказалась вообще платить вам. Она сказала мне…

— Это верно, она не дала мне и пяти центов, когда я приезжал повидаться с ней перед Рождеством, она приказала своему человеку вышвырнуть меня с их территории. А я толкую о том, что было тогда. Я говорю о шестьдесят девятом годе, когда Элиза была беременной, и Софи совсем обезумела.

— Расскажите мне об этом, — попросил Мэтью.

— А какая мне от этого польза? — спросил Эббот.

— Но и вреда ведь никакого. Расскажите!

Эббот посмотрел на него, а Мэтью весь обратился в слух.

В январе тысяча девятьсот шестьдесят девятого года губернатор Калифорнии Рональд Рейган просит легислатуру^[16] штата изгнать из университетов преступников-анархистов и современных фашистов. В Лос-Анджелесе начинается суд над убийцей Бобби Кеннеди. В Париже на колокольне собора Парижской Богоматери вывешивают флаг Вьетконга.

В Калузе, штат Флорида, в имении Брэчтмэннов, девушка с длинными светлыми волосами и бледно-зелеными глазами, которой исполнится семнадцать только в следующем месяце, однажды вечером приходит в комнату над гаражом и говорит их шоферу, что она от него беременна. До официального разрешения абортов в США еще четыре года.

На часах одиннадцать. Двадцатидевятилетний Чарльз Эббот смотрит по телевизору новости. Он узнает, что Линдон Бэйнс Джонсон только что продал права на публикацию своих мемуаров за полтора миллиона долларов. И ему мгновенно приходит в голову мысль, во сколько, интересно, Брэчтмэнны будут готовы оценить его, Чарльза Эббота, мемуары. Он может рассказать им — а почему, собственно, только им? — обо всем, что произошло в декабре прошлого года. Обо всем.

Ох, это такие приятные мемуары.

Шестнадцатилетняя Элиза входит в его комнату посреди ночи. Она в слезах, и попадает в его объятия. Ему еще в Лондоне объяснили, что никогда не следует спрашивать прекрасную молодую леди, почему она в слезах и почему она в ваших объятиях. Просто осушите поцелуями слезы, и расстегните блузку, и дайте этим очаровательным грудкам скользнуть в ваши руки, и поцелуйте розовенькие сосочки школьницы, и поднимите юбочку над белыми-белыми бедрами, и спустите невинные хлопковые панталончики, и позвольте своему старому приятелю самому найти непростой путь туда, где ох как тепло и влажно.

В конце января петушки и курочки вернулись домой, в свой курятник, чтобы там спариваться друг с другом, и девушка, вся в слезах, рассказала, что у нее не пришла менструация, а она должна быть примерно в середине месяца, и она уверена, что беременна, и не знает, что ей делать, потому что родители ее убьют.

— Так-так, — рассеянно говорит ей Эббот, поскольку озабочен совсем другим: он прикидывает, как ему лучше потратить деньги, которые он получит от семьи Брэчтмэннов. Он знает, его товар стоит не меньше ста тысяч. Во столько это обойдется любому предприимчивому журналу новостей в США. Он уже представлял себе эти заголовки: «Золотая девочка беременна. Отец — шофер Брэчтмэннов».

Что-что? Золотая девочка беременна? Эта драгоценная маленькая девочка Франца Брэчтмэнна с этикетки Прекрасного Пива? Беременна, как простая шлюшка? И отец шофер, ни больше ни меньше? Ах, ах, ах, ну и ничего себе скандал, ничего себе номер! Вполне достаточно, чтобы перестать пить это пиво!

Нет, он не пойдет сразу разговаривать с семьей, потому что подозревает, что девушка попросту зря запаниковала. Единственная не пришедшая менструация — это еще совсем ни о чем не говорит. Он подождет. В феврале, когда Элиза скажет ему, что у нее не пришла вторая менструация, они пойдут вместе к ее матери, к спокойной, прекрасной, здравомыслящей, стройной Софи.

— Боюсь, что наша красавица попала в интересное положение, — скажет ей Эббот.

И голубые глаза Софи уставятся на живот дочери, только там еще ничего не заметно.

— Это правда? — спросит Софи.

И Элиза кивнет.

— Ну как ты могла оказаться настолько глупа? — скажет ее мать.

Эббот сочувственно поцокает языком. Глаза Софи и его встретятся. И между ними электрической дугой пролетит по воздуху смертельная ненависть. И он вдруг подумает, что не совершил ли ошибку, придя к матери. Возможно, иметь дело с отцом было бы безопаснее. Поскольку они католики, об аборте не может быть и речи. Но если бы они и были готовы пойти на компромисс с верой, то все равно оставалась опасность утечки информации, и первоначальный скандал возрос бы в геометрической профессии, если бы семья Брэчтмэннов вывезла свою беременную золотую девочку делать аборт где-то за пределами США. Нет, аборт — неподходящий выход из положения.

Элиза должна родить. Может быть, удастся организовать подходящую свадьбу с кем-то? Ей только что исполнилось семнадцать. Стоит только объявить о свадьбе — и люди пойдут чесать языками, и снова возникнет опасность еще более крупного скандала, который может уничтожить пиво «Золотая девочка». А если пятно позора ляжет на пиво, то компания понесет громадные убытки. Вот так история!

С Эбботом было не так сложно. Надо расплатиться с ним хорошенько, да и выставить его на все четыре стороны. Если заплатить ему достаточно и, возможно… А почему бы и нет? Заплатить ему, и пусть он даст ребенку свое имя, заберет его с собой и навсегда исчезнет из их жизни.

— Скажите мне, мистер Эббот, вас устроит, если все это будет оценено в полмиллиона долларов?

Полмиллиона долларов — это больше, чем Эббот мог просто себе вообразить. Он даже не стал обсуждать эту сумму — ну и дурак же он был, — побоявшись, что Софи откажется, если он попытается торговаться с ней.

И вот в феврале шестьдесят девятого Софи поставила в известность, что она берет Элизу в Европу на школьные мартовские каникулы, покататься на лыжах в Цюрсе и в Лехте, затем купят себе кое-что в Париже и в Лондоне… Она молила Бога, чтобы мужу не пришла в голову мысль разделить их компанию. Правда, она знала, что в течение следующих месяцев он будет занят строительством еще одного пивоваренного завода, девятого по счету, в Денвере.

Путешествие в Европу затянулось. В апреле Софи послала телеграмму в школу Святого Марка, в Калузе, сообщая им, что Элизе помогает в занятиях какой-то репетитор. В школе все были потрясены. Что это еще за нелепость? Однако Брэчтмэнны были богаты и могущественны, и добрые традиции обязывали сделать реверанс перед их причудами.

В начале мая в разговоре с мужем по телефону Софи сказала ему, что они, возможно, задержатся за границей на всю весну и лето во Флориде, такая дьявольская жара, да и Франц занят новой пивоварней. А когда Франц сказал, что надеется выбраться к ним на недельку в середине месяца, она пришла в восторг. «Ах, дорогой, — сказала она, — это будет просто замечательно!» И испытала неописуемое облегчение, когда он через несколько дней сообщил, что в Денвере возникли проблемы и он не сможет к ним приехать.

Софи много думала, как лучше все устроить. Должен ли ребенок родиться в Европе или в Штатах? Если в Европе, то исчезновение будет абсолютным. Однако Эббот наотрез отказался покидать Америку. Софи подозревала, что существует темное европейское прошлое, от которого он скрылся, и больше эту тему не затрагивала.

В июне Эббот встретился с беременной Элизой в Нью-Йорке и отвез ее к акушеру-гинекологу, которого рекомендовал ему какой-то давний друг из Лондона. Эббот сказал гинекологу, что они только что приехали из Англии и нужно, чтобы кто-то присмотрел за Элизой и принял у нее роды. У него пока нет в Америке медицинской страховки, но он заплатит доктору вперед наличными, если он захочет.

— Нет-нет, не делай глупостей, именной чек вполне подойдет, — сказал ему доктор.

Спустя два месяца в больнице Ленокс-Хилл, на углу Семьдесят седьмой улицы и Парк-авеню, родилась Хэлен Эббот.

— В августе шестьдесят девятого, — сказал Эббот. — Спустя пару дней после краха с акциями по лесу.

— Это было…

— Девятнадцатого.

— Вы были там, когда родилась девочка? — спросил Мэтью.

— Да.

— А Софи Брэчтмэнн?

— Она была в Нью-Йорке, но в больницу ни разу не приезжала. Я зарегистрировал Элизу Брэчтмэнн под именем Элизы Эббот — миссис Чарльз Эббот.

— Стало быть, вы говорите…

— Нет, я не говорю, что Элиза когда-либо была моей женой. У вас есть дети, мистер Хоуп?

— Да.

— Когда ваша жена рожала, вас просили показать свидетельство о браке?

— Гинеколог жены знал, что она…

— Она показывала ЕМУ свидетельство о браке?

— Нет.

— И тот врач, к которому мы приехали в Нью-Йорк, тоже не спрашивал об этом. Мы представились ему как муж и жена, вот и все. Мистер и миссис Чарльз Эббот. А Софи открыла на наше имя текущий счет в Нью-Йорке. Из этого счета мы оплатили гонорары доктору и все расходы по больнице. На чеках были отпечатаны имена Чарльз и Элиза Эббот. А когда родилась моя дочь, то в больничных записях она была зарегистрирована как Хэлен Эббот.

— Значит, на вашем пути не осталось и следа Элизы Брэчтмэнн. Как же вы хотите доказать…

— Тогда-то я и не думал о том, чтобы доказывать что-либо, мистер Хоуп. Я делал то, за что мне заплатили. Присматривать за Элизой во время родов, принять из ее рук ребенка, да и скрыться с глаз долой из ее жизни. Так я и сделал, вернулся обратно в Калифорнию. Вырастил Хэлен, которая стала очаровательной молодой женщиной.

Мэтью промолчал.

— А потом мне пришло в голову, что я обманут. Эта тайна стоила гораздо больше, чем они мне заплатили.

— Поэтому вы и вернулись обратно в Калузу.

— Вы правы. Как раз перед Рождеством появился нежданно-негаданно в доме Софи…

— И попросили у нее миллион баксов.

— И оказался в больнице, потому что Элиза забеспокоилась. Она наверно подумала: о, Бог мой, он явился сюда через столько лет, а с ним снова пришла угроза для компании. Потому-то она и позаботилась обо мне на свой лад — напустив на меня отряд головорезов, чтобы они помогли мне изменить намерения. — Он горестно покивал. — Но я получу свои денежки, мистер Хоуп, попомните мои слова. Арт Хэрли ездил в больницу Ленокс-Хилл, искал там доказательства. И нашел сиделку, которая в то время работала в родильном отделении. И теперь мы знаем, что есть нужные доказательства.

— Что за доказательства?

— Фотографии. Люси была там, когда их делали.

— Люси?

— Ну, эта сиделка. Люси Стронг.

— И что же снято на фотографиях?

— Элиза с ребенком, который лежит у ее груди.

— А Софи Брэчтмэнн видела их?

— Пока что нет.

— А почему вы их не показали?

— Потому что у нас их еще нет.

— А у кого же они?

— У какого-то Джонатана Пэрриша, который их делал, — сказал Эббот.

Леона выбралась из зеленого «ягуара», закрыла дверцу и направилась к двери магазина. На зеркальном стекле окна было выведено: «Оружейная лавка Бобби. Оружие покупается, продается и обменивается. Все принадлежности для стрельбы».

Она глубоко вздохнула, повернула дверную ручку и вошла в магазин. Колокольчик над дверью звякнул. Мужчина, стоявший в дальнем конце магазина, повернулся к ней. Он выглядел совсем не так, как человек, который, по ее понятиям, должен торговать оружием. Это был не мощный, мужественный, загорелый стрелок, а, напротив, круглолицый маленький мужчина в брючках цвета хаки и в спортивной рубашке с короткими рукавами. Он широко улыбнулся во весь рот, увидев Леону.

Повсюду, куда ни посмотри, было оружие. На стенах магазина винтовки и дробовики. В витринах вдоль двух стен лежали пистолеты. Но больше всего их было в центральной витрине.

— Добрый день, мадам, — сказал мужчина, выходя навстречу ей из-за прилавка. — Я Бобби Ньюкс, а это мой магазинчик. Могу я помочь вам выбрать оружие?

Оружие. Это слово будто выстрелило в нее. Да, она пришла сюда купить оружие. Но то, что оно было названо вслух, неоспоримо определяло его смертоносную силу. Оружие. Она была окружена в этом магазине орудиями смерти.

— Да, спасибо, — сказала она и двинулась к прилавку.

— Какой тип оружия вы хотите иметь, мадам? — спросил Ньюкс.

Сказать ему, что она хочет попрактиковаться в стрельбе по мишеням? Или поохотиться в лесу? Она ведь смотрела только постановления за минувший год, а новейшие законы позволяли практически каждому иметь у себя припрятанный пистолет. Не зная этого, она нервно улыбнулась и сказала:

— Я не знаю. У меня никогда не было оружия.

— А не думали ли вы о винтовках? Что-нибудь вроде этого «ремингтона», вон на стене? Или тот «спрингфилд»?

— Нет, я в самом деле…

— А о дробовике вы не думали? Или вам нужно ручное оружие?

— Да-да. Ручное.

— Давайте-ка взглянем на этот прилавок, — сказал Ньюкс, — здесь все виды пистолетов. Есть кольты и «ламы», «раджерсы» и «севиджес», «стейрс» и «дерринджерс»…

— И все это пистолеты?

— Да, мадам, это все названия пистолетов. «Бернаделли», «кросмэнсы», «смит-и-вессоны»…

— А это что за пистолет? — спросила она, постучав пальцем по стеклянной витрине.

— В нижнем ряду? — спросил Ньюкс.

— Нет, над ним. И немного левее. Да-да. Вот этот.

— Это модель Айвера Джонсона Трэйлсмена, из-за формы ствола его называют «курносый». Многие женщины считают его тяжеловатым, он весит семьсот граммов. Здесь много легких пистолетов, возможно, они больше вам подойдут. Вы будете его держать дома, для самообороны? Или носить при себе?

— Держать дома, — сказала Леона и прокашлялась.

— Неплохая идея в наши дни, — сказал Ньюкс. — Вот замечательный легкий пистолет «лама», воздушная модель. Автоматический пистолет, весит всего четыреста семьдесят пять граммов, его магазин вмещает восемь патронов. Замечательный пистолет.

— А что такое магазин? — спросила Леона.

— Магазин? — спросил Ньюкс и прищурился. — Позвольте, я покажу вам.

Он выдвинул заднюю часть витрины, просунул туда руку и вытащил пистолет, о котором только что говорил.

— Вот, видите, здесь, в рукоятке пистолета, его еще называют обоймой… — Он сделал что-то, заставившее этакую штучку, похожую на ящичек, выскользнуть из рукоятки. — …Со всеми этими пулями в ней. Она действует только автоматически, имейте в виду. В других револьверах нет магазинов, их заряжают в таком цилиндре… ну, вы видите этот вот револьвер, в витрине?

— Вот этот?

— Да, это «смит-и-вессон-терьер» тридцать второго калибра, очень маленький револьвер, вам, возможно, захочется его иметь. Вы видите этот цилиндр вон там?

— Вот здесь?

— Да, вы показываете прямо на него. Вот здесь-то и заряжается револьвер. Вы помещаете туда пули одну за другой, а в автоматический вы просто заталкиваете магазин внутрь — и на этом работа закончена. Револьверы или автоматические пистолеты — это фактически одно и то же, две стороны одной и той же монеты. Это вопрос вкуса.

— Мне все же нравится, как выглядит вот этот, — сказала Леона.

— Это Айвер Джонсон. Замечательное оружие, мадам, оно также бывает тридцать второго калибра, а еще есть такая же винтовка двадцать второго калибра, если это…

— Нет, мне не нужна винтовка.

— Нет-нет, мадам, я не говорю о винтовке как таковой, я говорю о калибре пули, это мы называем винтовкой двадцать второго калибра. А в этой модели цилиндр револьвера вмещает восемь пуль.

— А сколько пуль вмещает вот эта модель?

— Это шестьдесят шестая модель, вмещает пять пуль.

— Хм, — сказала Леона.

— Вы, кажется, склоняетесь к револьверу, мадам.

— Вот этот револьвер очень мило выглядит.

— Да, мадам, это замечательный револьвер. Но должен вам сказать, что мне поистине нравится из револьверов, так это здесь, в центральной витрине, мадам, позвольте мне только обойти вокруг прилавка и показать вам.

Он достал из кармана колечко с ключами, отыскал тот, который был ему нужен, отпер витрину и отодвинул часть стеклянной верхушки.

— Вот кольт «кобра», — сказал он, доставая пистолет из витрины. — Это частично алюминиевый вариант специального пистолета для детективов. Различие состоит в том, что «специальный» весит пятьсот девяносто граммов, а «кобра» — всего лишь четыреста двадцать, что делает его удобным для женщин. Он шестизарядный и также выпускается в модели двадцать второго калибра. Если вы когда-нибудь захотите поиграть в охоту, это будет для вас идеальным оружием, потому что его можно специально заказать и с пятидюймовым стволом.

— Он в самом деле выглядит очень мило, — сказала она.

— Да, он мил, мадам. А вы не хотите подержать его?

— А можно?

— Конечно. Он не заряжен, так что вы можете не беспокоиться.

— А вы уверены?

— Ну, взгляните сами, — оказал он и щелкнул цилиндром, выдвигая его наружу. — Ничего в нем нет, мадам. Совершенно безопасно.

Леона взяла револьвер. Рукоятка, отделанная ореховым деревом, хорошо ложилась в ладонь и была холодна. Ствол отразил огни над головой. Леона навела револьвер на входную дверь. Ее палец был внутри ободка со спусковым крючком. Она нажала пальцем на спуск. Послышатся негромкий щелчок.

Теперь она представляла, как пользуются этим револьвером. Как он стреляет и как убивает.

— Я беру его, — сказала она.

Тутс Кайли сгорбившись сидела за рулем потрепанного зеленого «шеви» и видела, как Леона выходит из оружейной лавки с пакетом в руках. Она повернула ключ в зажигании и двинулась с места прежде, чем Леона успела отойти на три шага от входной двери.

Преследуемый обычно не обращает особого внимания на машину, которая отъезжает раньше, чем он заберется в собственный автомобиль. Но если он уже сел и поехал, и внезапно другой автомобиль тоже срывается с места и едет вперед или пристраивается следом, то весьма вероятно, что это привлечет внимание. Тутс сделала так, как обучил ее Отто. Засеки своего подозреваемого,заведи машину, тронься с места, и пускай она думает, что ты просто уезжаешь. Ей и в голову не придет, что ты следишь за ней. А ты ее потом перехватишь в нескольких кварталах дальше по трассе.

Отто знал все, что надо знать о работе по наблюдению. И все, что можно было знать о кокаине. «Возвращайся, когда разделаешься с этим, — сказал он Тутс. — Я не могу тебя использовать в твоем нынешнем состоянии». Она-то покончила с этим, а его убили.

Тутс проехала в другой конец автостоянки, развернулась, по кругу вернулась обратно, к месту своей парковки. Леона Саммервилл заводила автомобиль довольно долго. Тутс сделала еще один круг. Когда она проезжала мимо в третий раз, Леона наконец завела «ягуар». Тутс поехала позади нее, размышляя, для чего это ей понадобилось оружие.

Глава 8

А ВОТ И БЕССТЫЖАЯ РЫЖАЯ КОШКА,

ВОТ КРЫСУ ОНА ПРИДУШИЛА НЕМНОЖКО…

Временами Уоррену Чамберсу казалось, что все в Калузе было ерундой. Взять, например, морг. Не тот морг при калузской больнице «Добрый самаритянин», который Уоррену ни разу не доводилось видеть, а морг при калузской газете «Геральд трибюн»,^[17] где в девять часов вечера в среду он вместе с Тутс Кайли пытался собрать кое-какую информацию о семье Брэчтмэннов.

Обычно, если вы пользуетесь газетным моргом так, как им следует пользоваться, исчерпывающий материал по любой искомой теме находится в главной картотеке, а дубликаты по отдельным историям можно отыскать в картотеках более мелких. Например, возьмите Уоррена Чамберса. В морге «Геральд трибюн» не было никакого дела по Уоррену — ни в главной картотеке, ни где-либо еще. Но если бы там было такое дело, то оно, по всей вероятности, было бы обозначено «Чамберс, Уоррен», и в нем содержалось бы все, что только кому бы то ни было захотелось о нем узнать: где он родился, как звали его родителей, где он жил, его различные занятия за все эти годы, вплоть до настоящего времени. Этакое полное досье на Уоррена Чамберса. Все о нем, что только появлялось в газетах, было бы здесь, в главной картотеке.

Но этот основной источник неизбежно вызывал бы необходимость копий, которые собирались бы в различных других папках. Если бы была какая-то история о том, как Уоррен работал на управление полиции Сент-Луиса, то копия этой истории возникла бы в деле, озаглавленном «Сент-Луис», а также в деле под заглавием «Полиция». Главное досье представляло собой этакую грибницу, которая порождала дополнительные дела. Но вам не приходилось просматривать их, чтобы понять, что представляла собой первоначальная программа. Вы просто возвращались к папке «ЧАМБЕРС, УОРРЕН».

Ну, конечно, в этом ерундовом морге ерундового городка Калуза, не было больших дел на кого-либо из семьи Брэчтмэннов. Ничего по Брэчтмэнну, Джекобу, который открыл в городе первый и единственный пивоваренный завод, а также построил самые роскошные частные дома в Калузе. Ничего по Брэчтмэнн, Шарлотте, ослепительной красавице, которую Джейк привез с собой в Калузу, женившись на ней. Ничего по сыну Брэчтмэнну, Францу, который женился на Софи. Равно как и ничего по самой Брэчтмэнн, Софи, и по Брэчтмэнн, Элизе, которая, если верить Софи Брэчтмэнн, была завершением родовой линии Брэчтмэннов здесь, в Америке, поскольку она все еще была не замужем и не имела детей, но, однако, согласно отцовскому свидетельству Эббота, являлась матерью Хэлен Эббот, которая теперь и была единственной наследницей состояния Брэчтмэннов.

И конечно же, не было никакого дела, озаглавленного «Эббот, Хэлен».

Зато было дело под заглавием «Синатра, Фрэнк», который никогда не жил в городке Калузе, штат Флорида.

Уоррен покачал головой. То же самое сделала и Тутс. Им предстояли долгие поиски.

Мужчина, который пропустил их в этот морг, был репортером, знающим Уоррена. Он сказал, что если кто-нибудь спросит их, что они делают, то они должны сказать, что, мол, исследуют историю для Энди Маркеса. Так звали репортера. И вот сейчас, в девять часов вечера в четверг, при сверкающих вспышках зарниц, то и дело прорезающих небо за высокими окнами, при отдаленном громе — дождь лил где-то над Сарасотой или еще дальше к северу, — Уоррен и Тутс пытались справиться с газетной справочной системой, потому что они знали наверняка: здесь должно быть что-то по одной из самых выдающихся семей в Калузе.

— А что, если мы посмотрим на слово «пивоварня»? — спросила Тутс.

— Попробуем, — сказал Уоррен, и они вместе отправились к делам на букву «П».

— И куда же она таскала тебя сегодня днем? — спросил он.

— В оружейную лавку.

— Что-что?

— Ну да. Наша дама купила себе оружие. Во всяком случае, косвенно, получается, что так. Она провела с полчаса или даже минут сорок пять в «Оружейной лавке Бобби», что на углу Трейл и Вест-Сидэр. А когда вышла, несла с собой какой-то пакет — вот я и предположила, что это было оружие.

— А для чего это ей покупать оружие?

— Возможно, решила пристрелить кого-то.

— Бог мой, надеюсь, что нет, — сказал Уоррен. — Так, в «Пивоварнях» ничего нет. Что же это, черт подери, за газета такая?

— Попробуй-ка посмотреть «Пиво», — сказала Тутс.

— Ладно, — сказал Уоррен. — В котором часу ты с ней рассталась?

— Я ждала неподалеку от ее дома, пока не вернулся муж. Во всяком случае, я полагаю, что это был ее муж. Он открыл дверь своим ключом.

— На чем он приехал?

— На коричневом «мерседесе».

— Да, это он, — сказал Уоррен.

Ничего не оказалось и на слово «пиво».

— О, Господи, — простонал Уоррен.

— Посмотри «Алкогольные напитки», — сказала Тутс.

— Это еще хуже, чем рыться в торгово-промышленном справочнике.

Уоррен отыскал толстую папку, озаглавленную «Алкогольные напитки», и отнес эту папку на длинный стол, расположенный между окнами и картотекой.

Светили две лампы под зелеными абажурами. Полыхнула молния. Потом донесся раскат грома. В комнате было уютно. Они уселись рядышком и принялись перелистывать вырезки в этой папке. Никаким хронологическим порядком там и не пахло.

— Это что-то невозможное, — сказал Уоррен.

— Взбеситься можно, — подтвердила Тутс.

Они отыскали вырезку от десятого июня тысяча девятьсот тридцать пятого года, где была история о создании Общества анонимных алкоголиков в Нью-Йорке. Потом им попалась вырезка от шестнадцатого мая тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, где говорилось, что Советский Союз сократил производство водки, поднял возраст, с которого в магазинах разрешается отпускать спиртное, с восемнадцати лет до двадцати одного года, а также запретил продажу спиртных напитков по рабочим дням раньше двух часов. Они нашли явно по ошибке попавшую сюда историю о кончине Джона Белуши пятого марта тысяча девятьсот восемьдесят второго года от избыточной дозы наркотиков. Они нашли вырезку от седьмого октября тысяча девятьсот тринадцатого года со статьей о смерти пивовара Адольфуса Буша. Потом им попалась вырезка за пятое декабря тысяча девятьсот тридцать третьего года с историей о вызвавшей всеобщее ликование отмене восемнадцатой поправки к конституции США.^[18] Потом — за шестнадцатое января тысяча девятьсот двадцатого года, со статьей, где сообщалось об официальном начале запрета на продажу спиртных напитков по всей стране. И небольшая вырезка от двадцать третьего ноября тысяча девятьсот двадцать первого года, где говорилось о законе, ограничивающем продажу пива, который также провозглашал незаконным то, что доктора прописывали пиво для медицинских целей. И…

— Я не верю своим глазам! — воскликнул Уоррен.

Материал на первой странице, датированный четырнадцатым сентября тысяча девятьсот шестого года. Заголовок гласил: «Пиво Брэчтмэннов. Открытие пивоварни в Калузе». А в подзаголовке значилось: «Джекоб Брэчтмэнн открывает новое производство на Тамайами-Трейл». В этом материале рассказывалось все о новой пивоварне на национальном шоссе номер 41 и объяснялось, что вряд ли она поднимет высоко уровень местной занятости, поскольку в пивоваренном деле интенсивно не используются рабочие руки, а администрация будет руководить процессом из своей конторы в Нью-Йорке. Но тем не менее городок Калуза гордился, что его выбрали местом для строительства первого пивоваренного заведения Брэчтмэннов за пределами Нью-Йорка, что он может приветствовать семейство Брэчтмэннов в качестве соседей. Далее в статье описывалась «очаровательная красавица из Европы Шарлотта Брэчтмэнн» и «изысканное имение в испанском стиле», построенное Брэчтмэннами на Фэтбэк-Кей. В статье осторожно упоминалось, что миссис Брэчтмэнн ожидает своего первого ребенка в ноябре.

И больше в этой папке с «Алкогольными напитками» о Брэчтмэннах ничего не было.

— Ну, где будем искать дальше? — спросил Уоррен.

— Посмотри-ка на «Рождения», — сказала Тутс.

Там оказалось восемь папок, озаглавленных «Объявления о рождениях». И каждая из них была по меньшей мере в десять сантиметров толщиной.

— Пусть они будут в хронологическом порядке! — взмолился Уоррен.

Так и оказалось. Они знали, что рождение Франца Брэчтмэнна ожидалось в ноябре тысяча девятьсот шестого года — это им подсказала папка «Алкогольные напитки». И вот он, Франц Эберхард Брэчтмэнн, ах ты маленькая прелесть, в статье, вырезанной из страницы с общественными новостями калузской «Геральд трибюн» за девятнадцатое ноября тысяча девятьсот шестого года.

— А теперь посмотри-ка «Некрологи», — сказала Тутс.

Вспышка молнии сверкнула совсем близко, сразу за ней последовал оглушительный удар грома, и стало темно.

— Черт подери, — сказал Уоррен.

Они посидели в темноте, пока свет загорелся снова. И тут же снова выключился.

— Черт подери, — повторил Уоррен.

В темноте им было слышно, как дождь стучал по стеклам. Снова вспыхнула молния. И еще сильнее громыхнул гром.

— Ненавижу Флориду, — сказала Тутс.

Они ждали. Свет загорелся снова спустя минуты три. Все еще шел сильный дождь. Зеленые абажуры на лампах, янтарные отблески на поверхности стола придавали комнате вид, защищенный от взбесившейся стихии. Почему-то хотелось говорить шепотом.

Уоррен подошел к ящикам, стоящим наверху, и рывком открыл один из них с буквой «Н». Некрологи, ничего, кроме некрологов. Как и в ящике под ним еще ниже.

— Мы провозимся здесь всю ночь, — сказала Тутс.

— Нет, он ведь умер пять лет назад.

— Откуда ты знаешь?

— Из библиотеки.

Они нашли сообщение о смерти Франца Эберхарда Брэчтмэнна на первой странице «Геральд трибюн» за девятнадцатое апреля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Заголовок материала был напечатан буквами того же размера, что и заголовок основного сюжета о бомбардировке посольства США в Бейруте. Возможно, это было случайным, но, расположенные рядышком, они читались так: «Посольство США подверглось бомбардировке умирает пивной барон».

Словно Франц Эберхард Брэчтмэнн был убит во время нападения. На самом деле он умер в собственной постели, естественной смертью. А если прочитать это по-другому, то эти объединенные заголовки звучали так, как будто Брэчтмэнн был пьян, когда умирал: «Подвергшись бомбардировке, умирает пивной барон».^[19] На самом же деле он был трезв как стеклышко и отошел в мир иной вскоре после легкого обеда.

— Да, это та еще газетка, — сказал Уоррен.

На странице с некрологами давался обзор жизни покойного. Детство он провел в Калузе, учился в Чоате, а потом в Гарварде, часто ездил за границу с очаровательной женой Софи и с дочерью Элизой, которая вдохнула жизнь в самое популярное пиво Брэчтмэннов «Золотая девочка». Фотография с этикеткой этого пива была помещена в центре колонки. Блондинка, малышка лет трех с веселыми глазками, улыбается всем этим пивососам. В материале рассказывалось о многолетней помощи Брэчтмэннов художественному музею в Калузе, — речь шла о ремонте и восстановлении музея. В статье также упоминалось о чрезвычайно щедрых вкладах Брэчтмэнна в разнообразные благотворительные предприятия. Цитировались и слова Джекоба Брэчтмэнна, основателя этой компании, который в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, когда его сын принял от него руководство, сказал: «Я провел компанию в целости и сохранности через времена „сухого закона“, и теперь мой сын может принять ее».

И Франц Брэчтмэнн в самом деле принял компанию. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году, когда ему было двадцать восемь лет, несмотря на браваду его отца, компания едва выжила в условиях акта Уолстеда.^[20] Начиная с того времени и до тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда в возрасте семидесяти пяти лет Франц передал пост управляющего компанией своей в то время двадцатидевятилетней дочери, он построил шесть новых пивоварен и привел компанию к ведущему положению среди крупнейших пивопроизводителей мира. В статье сообщалось, что это было не простой задачей. В тысяча девятьсот сорок первом году, когда США вступили в войну с Германией, по всей стране вспыхнули антигерманские настроения, и все, что даже отдаленно звучало как германское, по сути дела бойкотировалось. Продажа пива компании Брэчтмэннов превратилась в пытку, и тянулось это до самого конца войны. По сути дела, только в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году, когда Франц придумал новый сорт пива «Золотая девочка», дела компании пошли на подъем. С тех пор единственная серьезная угроза ее стабильности возникла пять месяцев назад, вскоре после того как Элиза стала управляющей. Именно тогда внутренние проблемы привели к обвинениям и контробвинениям…

— Вот она, — сказал Уоррен.

— Кто это — она? — спросила Тутс.

— Грязь.

Но это было все, что они там нашли. Этот абзац заканчивался мыслью о том, что все было благополучно улажено, дело до суда не дошло и компания поднялась на еще более значительные высоты в иерархии пивопроизводителей. Материал завершался сообщением о том, что жена покойного, Софи, и его дочь Элиза пережили его и что траурные церемонии в Калузе будут проведены частным образом.

— Ах ты, черт подери, — сказал Уоррен. — И где же мы будем искать теперь?

— А что искать-то? — спросила Тутс.

— Эти внутренние проблемы и обвинения и контробвинения, которые были улажены без суда.

— Дай подумать, — сказала Тутс.

Уоррен внимательно смотрел, как она думает.

— А как насчет «Официальной хроники»? — спросила она.

Мэтью посмотрел на часы, стоявшие на тумбочке у кровати. Без десяти минут полночь. И звонил телефон. Джоанна! Должно быть, что-то с его дочерью, там, в Вермонте.

— Алло? Мэтью? — Голос какой-то женщины.

— Да-да?

— Это Ирен.

— Извините, кто?..

— Вспомните мотель, — сказала она. — Ирен Маккоули.

— О, привет! Извините, что у меня голос такой…

— Нет-нет, все нормально. Вы, вероятно, спали.

— Вообще-то спал.

— И я тоже. Но потом я проснулась и подумала, а нет ли вашего номера в телефонном справочнике. И он там был.

— Да.

— Вот я и звоню.

— Ну, привет.

— Привет. Извините, что я вас разбудила.

— Нет, ничего, все нормально.

— Как живете?

— Отлично. Просто замечательно. А вы?

— Хорошо.

— Я надеялась, что позвоните, — сказала она.

— Да я собирался. Но тут столько накопилось дел, что я…

— Не нужно со мной всех этих церемоний.

— Ладно, понял.

Снова молчание. А потом она спросила:

— Может, мне приехать?

— Что-что? — спросил Мэтью.

— Вы хотите, чтобы я приехала? Я бы пригласила вас сюда, но это место — такая дыра. Ну, вы же сами видели.

— Да.

— В каком смысле «да»? Что вы это видели? Что это дыра? Или приезжайте?

— Во всех трех смыслах.

— Отлично, — сказала Ирен. — Куда мне ехать?

Ночью, около полуночи, лежа рядом с Леоной, Фрэнк раздумывал, что она делала в его кабинете. Там не было ничего, что могло бы пригодиться женщине, которая крутит любовь на стороне. Ни ежедневника с перечислением вечеринок, где она могла бы выяснить, когда и где он будет, ни валяющихся без дела наличных денег, которые она могла бы взять, чтобы купить себе щегольское белье с кружевами, вроде того, которое он нашел в ящике туалетного столика. Ничего, чем она могла бы воспользоваться. Так зачем же она ходила туда?

Он догадался, что она была там сегодня. Кабинет был его коконом, и он знал каждый его сантиметр. Приходя с работы, когда Леоны не было дома, он делал себе коктейль «Серебряная пуля» и усаживался там в большое, обитое кожей кресло. Он потягивал коктейль, прислушивался к шепоту пальмовых ветвей за высокими окнами, а со всех сторон его окружали любимые книги. По четвергам приходила уборщица. Но сегодня был не ее день. Однако кто-то заходил сюда, пока он был в конторе, а поскольку в доме жили всего двое, а он не был там, значит, это была его дорогая женушка. Он не знал, что сегодня она приходила сюда дважды. Первый раз, чтобы просмотреть флоридские юридические акты, а второй — чтобы припрятать кольт «кобра» двадцать второго калибра, который она купила в «Оружейной лавке Бобби».

От долгого сидения в доме Пэрриша у него уже начинало буквально зудеть в заднице. В этой комнате не было ни удобного кресла, ни стула, чтобы сидеть и в то же время смотреть в окна. Кресло, стоящее внизу, было большое и удобное для отдыха, но настолько мягкое и глубокое, что, сидя в нем, нечего было и думать увидеть что-то происходящее за окнами. К тому же оно было слишком тяжелым, чтобы тащить его сюда, на второй этаж.

Полицейский Чарльз Маклин был готов сказать Уоррену Чамберсу, что он бросает работу. Сейчас было за полночь, дождь барабанил по крыше, хлестал по окнам, косыми потоками метался по асфальту площадки перед входом в дом. От дождя ночь становилась невыносимо темной и долгой.

Чарли знал, что в такую погоду «плохие ребята» и носа не высунут. Он знал это по долгому опыту полицейской работы. Никто не любит трудиться под дождем — ни мелкий воришка, ни серьезный преступник. Кому же, черт подери, захочется мокнуть, будь он воришка или нет? Вы выходите из дома с телевизором, который только что украли, и промокаете насквозь, прежде чем успеваете забраться в автомобиль. Или выходите из винной лавки, которую только что ограбили, и можете в любой момент поскользнуться на мокрой мостовой и сломать себе ногу, так и не успев добраться до машины. Вы нападаете на девушку в парке, вы собираетесь изнасиловать ее, но всякая охота отпадает, когда твои члены мокры, хоть выжми, а дорожки покрыты разливанными лужами.

И какого же черта ему сидеть здесь в эту промозглую ночь? Никому и в голову не придет соваться в дом, что бы ни было припрятано где-то там, внутри.

Чарли не знал, что некто уже находился в доме.

— Я была по-настоящему огорчена, что ты не позвонил, — сказала Ирен.

Она свернулась в одном из кресел в гостиной Мэтью, подобрав под себя ноги. Короткая черная юбка, красная блузка с большим вырезом. Черные сандалии на высоких каблуках, вокруг лодыжек узенькие ремешки. Красные модные сережки, инкрустированные настоящим серебром. Блестящие коричневые волосы, завитки, беспорядочно бегущие по лбу. И голубые глаза, внимательно глядящие на него.

— Извини, — сказал он. — Я должен был позвонить, но… Я работаю над одним делом об убийстве, и столько всего вдруг закружилось…

— О, Господи, убийство, — сказала она.

Она отхлебнула из своей рюмки. Джин с миндальной горчинкой.

— И со льдом, пожалуйста, — попросила она.

А дождь лился по раздвижным стеклянным дверям. Мэтью включил огни над бассейном, и было видно, как дождь суматошно клюет голубую поверхность воды. Пальмы раскачивались на ветру, шуршали листьями, тряслись, словно в модном танце.

— Ты полицейский? — спросила она.

— Нет, — ответил он. — Я адвокат и хочу вытащить мужчину, которого несправедливо обвиняют в убийстве.

— Тебе нравятся дела об убийстве? — спросила она.

— Да.

— А почему именно это?

— Может быть, потому, что это трудно, — сказал он. — Заставляет все время быть в напряжении.

— Трудно в каком плане?

— Во всех. Трудно распутать, понять, где правда. Каждый рассказывает свое и по-своему…

— О чем?

— Обо всем, — сказал он. — Да, она моя бабушка, нет, она не ее бабушка. Да, существует доказательство, только мы его еще не достали. Да, есть эти картинки, детские фотографии, но их забрал убитый. Ну и так далее. Находятся ли эти картинки в доме Пэрриша? На самом ли деле их забрал…

— В это как-то и церковь втянута?

— Церковь?

— Ну, ты же говоришь: дом Пэрриша.^[21]

— Джонатана Пэрриша. Убитого. А священник церкви Святого Бенедикта, думаю, солгал мне, о чем-то умолчал.

— О чем?

— О человеке в черном.

— О, Господи, — сказала Ирен. — Пропавшие детские фотографии и лгущий священник, человек в черном. Совсем как у Агаты Кристи.

— Это устарело, — сказал Мэтью и скорчил гримасу.

— У меня есть идея, — сказала Ирен и отставила свою рюмку.

— Что за идея? — живо спросил Мэтью.

— Почему бы нам не выключить все, кроме огней над бассейном…

— Сейчас, — сказал Мэтью и посмотрел на нее.

— У меня нет ни лишаев, ни СПИДа.

— У меня тоже нет, — сказал Мэтью.

— Я не сплю с людьми из групп повышенного риска, — сказала она.

— Я — тоже.

— Но на самом деле все гораздо сложнее, — серьезно сказала она. — Я имею в виду, что мне завтра может позвонить какая-нибудь потаскушка, которую мой покойный муж трахнул в Сан-Франциско лет десять назад, и сказать, что она когда-то спала с одним гомиком, который трахался с девушкой — лесбиянкой, а та жила еще с одной лесбиянкой-наркоманкой, которая только что умерла от СПИДа…

— Понимаю, — сказал Мэтью. — Это что-то вроде стишка «Дом, который построил Джек».

— Вот-вот, — сказала она.

Они оба замолчали. Только перешептывались, переговаривались друг с другом капли дождя.

— Ну, так что же будем делать? — спросила она.

— То же, что мы делали, когда нам было по семнадцать.

— А у тебя не будет каких-нибудь осложнений?

— Не больше, чем в семнадцать, я думаю.

— Тогда поцелуй меня, — сказала она.

Уоррен и Тутс отыскали первые упоминания об этом деле в папке, озаглавленной «Официальная хроника», и жадно проглотили все, что прямо или косвенно касалось их героев. Вплоть до газетной страницы от десятого ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

Словно два подростка, вцепившиеся в один комикс, тесно сдвинув головы, они читали эту историю.

«Энтони Холден, агент по закупке сельскохозяйственного товара при калузском отделении Пивоваренной компании Брэчтмэннов, был спешно уволен Элизой Брэчтмэнн, которая стала главной управляющей компании в июле прошлого года. Наш репортер позвонил на пивоваренную фабрику и спросил у Элизы Брэчтмэнн, почему она уволила человека, который проработал на фабрике в течение двадцати двух лет.

— Он похитил наше имущество, — ответила она. — Энтони Холден — мошенник».

Уоррен поднял брови и посмотрел на Тутс, она ответила ему таким же удивленным взглядом.

Элиза Брэчтмэнн высказала опрометчивое обвинение, в то время как осторожность была совершенно необходима. Дело в том, что в штате Флорида крупное воровство подлежало уголовному наказанию первой степени на максимальный срок в пятнадцать лет. Газета в точности процитировала ее слова, а спустя три дня они были повторены и газетой «Нью-Йорк таймс».

Элизе скорее всего и в голову не приходило, что служащие из отдела преступлении полицейского управления Калузы по завершении расследования придут к выводу, что никаких улик против Энтони Холдена не было и в помине. Это означало, что Энтони Холден не был мошенником, хотя и был им публично объявлен. А это — хорошее и достаточное основание, чтобы предъявить иск по обвинению в клевете.

— Дело начинает идти на лад, — сказал Уоррен.

В другом месте дело тоже начинало идти на лад, когда зазвонил телефон. Мэтью снял трубку. Часы на тумбочке показывали четверть второго.

— Алло?

— Мэтью, это Уоррен. Прости, я понимаю, что сейчас поздно…

— Привет, Уоррен, ничего, все нормально.

Рядом с ним Ирен повернулась, дотягиваясь до пачки с сигаретами. В темноте вспыхнула спичка.

— Но я подумал, что ты, возможно, захочешь раскрутить все это прямо завтра же с утра.

— Что ты раздобыл, Уоррен?

— Я не знаю, какое отношение имеет ко всему этому семья Брэчтмэннов, но ты сегодня днем сказал, что у Пэрриша оказались в руках какие-то фотографии Элизы и ее ребенка…

— Если верить Эбботу… который, возможно, лжет.

— Однако у Брэчтмэннов была масса неприятностей в восемьдесят втором, когда они договорились уладить дело, не прибегая к суду, и вот теперь мне интересно, почему же они просто не заплатили Эбботу пару долларов и не отправили его восвояси.

— Но Эббот просит миллион.

— В восемьдесят втором на их счету было пятьдесят семь миллионов, — сказал Уоррен.

— Введи-ка меня в курс дела, — попросил Мэтью.

Он положил руку на обнаженное бедро Ирен. Она слегка подвинулась и повернулась так, чтобы ему было удобнее, а Уоррен рассказывал ему про то, как Элиза Брэчтмэнн уволила Энтони Холдена в ноябре тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

— Заявила, что он обокрал компанию. Вот точная цитата: «Он похитил наше имущество. Энтони Холден — мошенник».

— Ух ты, — сказал Мэтью.

— Ух ты, — прошептала Ирен, но несколько по иному поводу — его рука все выше забиралась по ее бедру.

— Отлично. А неделю спустя Холден предъявляет иск. Ты знаешь, где мы это отыскали? В папке, озаглавленной «Клевета», представляешь себе? Так или иначе, он запросил семь миллионов долларов в качестве компенсации за понесенный ущерб. Сообщается, что его жалованье у Брэчтмэннов составляло двести тысяч долларов в год плюс премии по биржевым сделкам. Он заявил, что, обозвав его мошенником, Элиза Брэчтмэнн снизила его потенциальные заработки в будущем.

— Что ж, вероятно, снизила, — сказал Мэтью.

— Он также запросил пятьдесят миллионов долларов за понесенный моральный ущерб.

— Это меня не удивляет, — сказал Мэтью. — Моральная компенсация — это что-то вроде гражданского штрафа, который должен отбить у ответчика охоту когда-либо впредь повторить подобное.

— Точно. Холден заявил, что Элиза просто-таки убила его, так как теперь он вряд ли когда-нибудь сможет получить работу в пивоваренной промышленности.

— Это его слова?

— Да, из газетного интервью. Хочешь, я прочту тебе точную цитату?

— Пожалуйста.

— Так, калузская «Геральд трибюн» за восемнадцатое ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Он сказал: «Элиза Брэчтмэнн убила меня. Если в этом бизнесе, как и в любом другом, вы прилепляете к человеку ярлык мошенника, то он мертв».

— Что и было основой его иска, который был улажен вне рамок суда. Не знаешь, за сколько?

— Я не знаю. Как ты думаешь, где нам еще посмотреть? У них тут очень забавная система комплектации материалов.

— А где ты?

— В морге «Геральд трибюн». Мы смотрели на «Взаимные соглашения», но там только куча дерьма про калузских индейцев и первых испанских поселенцах. Мы смотрели на «Претензии» и на «Арбитраж», на «Утрату собственности» и даже на «Выплаты». В папке «Выплаты» оказалась только одна вырезка. Обзор пластинки ансамбля «Роллинг-Стоунз».^[22]

— Да брось ты все это, Уоррен. Вот только раздобудь мне адрес Холдена…

— Я даже не знаю, в Калузе ли он еще. Это ведь было довольно давно.

— А ты попытайся, ладно? Если найдешь что-нибудь, позвони мне утром в контору.

— Хорошо.

— Доброй ночи, Уоррен, — сказал Мэтью.

Он положил трубку и повернулся к Ирен.

— Ты всегда так занят? — спросила она и погасила сигарету.

Леона не спала и в темноте прислушивалась к слабому храпу Фрэнка, лежавшего рядом. Она подумала, а не Мэтью ли нанял того негра, который преследовал ее. Сегодня его что-то не было видно. Интересное совпадение: в понедельник поговорила со своим добрым приятелем Мэтью, а в среду — все, никакого преследователя.

Она вовсе не ожидала, что так будет. Она просила Мэтью встретиться с ней только для того, чтобы он помог Фрэнку успокоиться, если и в самом деле ему было нужно какое-то успокоение. «Что-что, у Леоны интрижка? Не смеши меня, Фрэнк. Голову даю на отсечение, что это бред».

А может, Фрэнк вовсе ничего и не подозревает. Тогда, может, и не стоило приоткрывать свои карты, идти на риск каких-то подозрений и обсуждений? Если уж она решила сделать то, что считает нужным.

Револьвер был спрятан там, где он никогда и не подумает искать его. В книгах или за ними — прятать надежнее всего. Кольт двадцать второго калибра лежит за «Договором» Корбина. Если случится, что Фрэнк его обнаружит, она ему скажет: почувствовала, что нужна защита. Столько ночных краж по соседству, столько наркотиков везут через Флориду с Восточного побережья. Видишь, Фрэнк, и патроны, тоже есть — позади этих томов «Словаря законов о неграх». Он, видимо, спросит, а почему же она не посоветовалась, ну, а она тогда… А! Все это идиотизм! Что-нибудь придумаю.

Никогда ему его не найти. Он и не притрагивается к этим книгам с тех пор, как окончил адвокатское училище. Не найдет он его. А когда дело будет сделано… Если уж оно должно быть сделано, то лучше бы поскорее.

Красивый английский майор Сальвадор Агнотти играл Макбета, а она — леди Макбет в колледже Хантера осенью тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Ей тогда было двадцать, а ему — двадцать один. И она до сих пор помнила… Ах, эти невинные деньки!

— Пьяна была надежда, в которую рядились вы?

И оба расхохотались. Долго они не могли пройти эту строку — «Пьяна была надежда, в которую рядились вы?» Она опробовала с десяток разных вариантов. Пьяна была надежда? Пьяна была надежда? Пьяна была надежда? Зал буквально отпадал, как только она начинала эти пробы. И ее тут же разбирал смех. Они оба беспомощно повизгивали. Толстая профессорша Лидия Эндикотт, преподававшая речь и драматическое искусство, терпеливо ждала.

— Продолжайте, ребята, ну, давайте же?

И в конце концов она все-таки нашла! Какое наслаждение от этого верного тона, от скрытого яда этих слов!

— Пьяна была надежда, в которую рядились вы? Теперь, зеленая и бледная, проснулась, глядит на свой порыв?

Сала даже непроизвольно передергивало, когда она начинала следующую строку. И она находила в этом уже не авторский смысл, а некий намек, который привносил в эти строки красавец Сальватор Агнотти.

— Отныне так же я и любовь твою ценю!

В этом же явлении они спотыкались еще об одно препятствие:

— Давала я сосать…

Тут уже хохотали не только они, но даже сама профессор Эндикотт вторила им.

Но зато потом… На представлении… Сал смотрел на нее с благоговением, когда она произносила эту часть монолога, словно он был по-настоящему испуган грозной женщиной, в которую превратилась эта девочка из колледжа.

«Давала я сосать и знаю — сладко нежить родного сосунка… И все же я, хотя б и улыбался он в лицо мне, сосок бы вырвала из мягких десен и выбила б из черепа мозги… когда б клялась, как вы».

Господи. Она клялась себе все эти двадцать лет, что сделает то, что должна была сделать.

«Рожай одних мне сыновей, — это говорил ей Макбет. — Из твоего бесстрашного металла — одних мужчин ваять!»

Ах, Сал, Агнотти. Со своим милым лицом, пытающийся выглядеть царственным и суровым, в своей фальшивой бороде, милый, голубоглазый Сал, такой молодой и невинный. И однажды… если только ситуация резко не изменится… Скоро… она совершит убийство. Если только она сумеет призвать на помощь свою силу, волю и смелость.

Лишь смелость натяните… «Лишь смелость натяните!» Сал вскрикнул, когда она в первый раз на репетиции произнесла эту строку. А она все никак не могла сладить с этой строкой всерьез. А потом получилось. И слова и смысл — Шекспир получился. И она сказала своему перепуганному королю те ободряющие слова, в которых он нуждался:

«Лишь смелость натяните на колки, и выйдет все!»

Она не могла проиграть. Она будет сидеть с револьвером двадцать второго калибра в руке, и никто не прошепчет ей на ухо слов ободрения, она будет одна — маленькая Леона, одна-одинешенька, со своим револьвером, нацеленным в его голову или в его сердце, маленькая Леона, с надеждой, что придет смелость и она нажмет на спусковой крючок.

Ах, только бы знать, где же эти колки. «Боже, помоги мне, — подумала она, — я собираюсь убить».

Чарли услышал какой-то шум внизу. Он отвернулся от окна, прислушался. Кто-то ходил в темноте. Он вытащил из кобуры свой тридцать восьмой и на цыпочках пошел к дверям. Под ним скрипнула доска. Он замер и снова прислушался: внизу кто-то был.

Он стал спускаться по ступенькам. Из нижней гостиной шел слабый свет, кто-то возился там, подсвечивая себе тусклым фонариком.

Почти не дыша, держа пистолет наготове, Чарли прошел полпути вниз. Оставалось пять ступенек, четыре, три, две… Кухня осталась справа, он вступил в гостиную. На столе у дальней стены светился крошечный фонарик, человек в черном, настороженно согнувшись над стопкой бумаг, торопливо рылся в них, перебирал руками в черных перчатках. Человек почувствовал, что он не один, обернулся, бросил взгляд на Чарли и потянулся к чему-то на крышке стола.

— Стоять! — закричал Чарли, но было поздно.

Сверкнул на миг ствол пистолета в руке, одетой в перчатку, попав в лучик света от крохотного фонарика, а потом вспышка и обжигающая боль в плече. И еще одна вспышка, на этот раз Чарли ощутил, как раскаленный гвоздь впился в его лоб… И больше ничего не было.

Глава 9

А ЭТО ВОТ КРЫСА, ТА САМАЯ КРЫСА,

КОТОРАЯ СОЛОД СГРЫЗЕТ ОЧЕНЬ БЫСТРО…

Ирен вышла из-под душа, и вся в капельках воды стояла перед большим зеркалом, а Мэтью вытирал ей спину мохнатым желтым полотенцем. Их глаза встретились в зеркале. Он улыбнулся и поцеловал ее шею. Было утро четверга, совсем еще раннее утро. В спальне зазвонил телефон, и Мэтью бросился на звонок. Это был Мори Блум.

— Мэтью, — сказал он, — у меня здесь несколько офицеров полиции, которые сказали, что они выполняют работу для Уоррена Чамберса по делу Пэрриша. Я подумал, что это ты разрешил их нанять…

— Да, чтобы они сидели в доме Пэрриша, это верно, Мори.

— Дом Пэрриша — это место преступления, Мэтью.

— Был местом преступления. Этот дом принадлежит моему клиенту.

— Кто это тебе сказал?

— Держатель закладной, первое федеральное бюро в Калузе. Ральф Пэрриш — владелец дома. Он купил его для брата, и Джонатан там жил, но принадлежит-то он ему. И мы находились там с разрешения его владельца.

— Ты и половина управления полиции Калузы.

— Только четыре полицейских, Мори.

— Уже три. Один убит, — сказал Блум.

— Что?!

— Чарли Маклин, застрелен из «смита-и-вессона» тридцать восьмого калибра этой ночью. Тело обнаружено в шесть утра, когда Ник Элстон пришел его сменить.

Мэтью молчал.

— Ты меня слушаешь? — спросил Мори. — Какие-нибудь соображения есть?

— Тебе бы следовало обыскать дом сверху донизу, чтобы…

— Мы уже это сделали, Мэтью. После первого убийства.

— Вы не находили там какие-нибудь детские фотографии?

— Что?

— Фотографии ребенка у груди матери.

— Мы же их не искали.

— Теперь надо поискать, если их не успел унести тот, кто убил Чарльза.

— Давай-ка более понятно, а, Мэтью?

— Поищи в мотеле «Прибрежный замок Кале», кабинка номер… подожди минутку, Мори. — Он прикрыл рукой микрофон. Ирен в коротких трусиках стояла у раковины в ванной, изучая зубные щетки Мэтью. Он спросил у нее:

— Эта компания все еще в кабинке номер одиннадцать? Хэрли и его приятели?

— Прошлым вечером были там.

Он убрал ладонь с микрофона.

— Мы выследили двух человек, которые наблюдали за домом Пэрриша, — сказал он Блуму. — Их зовут Артур Хэрли и Билли Уолкер. Ты мог бы навестить их. Кабинка номер одиннадцать в «Прибрежном замке Кале» на Сорок первом шоссе. На Хэрли есть уголовное досье.

— Спасибо, — сказал Мори. — Почему ты мне это рассказываешь, Мэтью?

— Потому что, если один из них убил Джонатана Пэрриша, мой клиент может отправляться домой, в Индиану.

— Сейчас я разыскиваю того, кто застрелил Чарли Маклина.

— Это, возможно, одно и то же лицо.

— Может быть. Детские фотографии, говоришь? Я пошлю туда несколько человек.

— Дай мне знать, что вы найдете.

— Ладно, — сказал Блум и повесил трубку.

Ирен чистила зубы, склонившись над раковиной. Мэтью подошел к ней, обнял за талию и прижался к ней. Они посмотрели на себя в зеркало.

— А мы с тобой похожи, — сказала Ирен.

— Совсем не похожи.

— Нет, похожи.

— Может быть, попытаемся выяснить это в постели? — спросил Мэтью.

— Подходящая мысль, — сказала она.

И тут же зазвонил телефон. Ирен посмотрела на него.

— Ты что, всегда занят? — спросила она.

Мэтью взял трубку.

— Мэтью, это Уоррен. Я достал адрес Энтони Холдена. У него сейчас заведеньице для ремонта катеров и лодок. Называется «У капитана Хука», только не спрашивай меня почему. Это у южного моста, ведущего на Уиспер. Что тебе еще нужно?

— Проверь по больнице Ленокс-Хилл в Нью-Йорке. Я разыскиваю все, что касается рождения Хэлен Эббот в августе тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Ее родители — Чарльз и Элиза Эббот. Там еще была и сиделка по имени Люси Стронг, которая работала, когда родилась девочка. Если тебе удастся разыскать ее, это нам поможет.

— А где ее разыскивать?

— В Нью-Йорке.

— Это же было девятнадцать лет назад.

— Я знаю. Но попытайся. Тебе придется туда слетать.

— О, Бог мой, Нью-Йорк в феврале. Что-нибудь еще?

— Пожалуйста, не звони мне десять минут, — сказал Мэтью и повесил трубку.

— Хвастунишка, — улыбнулась Ирен.

В то же утро в десять минут девятого дверь гаража в доме на Пеони-Драйв отъехала вверх, и Фрэнк Саммервилл вывел коричневый «мерседес-бенц» на подъездную дорожку. Сидя в своей машине, припаркованной по диагонали на другой стороне улицы, Тутс Кайли видела, как он дотянулся до солнцезащитного щитка над головой. Вот он нажал на дистанционное управление — и дверь гаража снова опустилась. Она завела двигатель и поехала вверх по улице. Спустя пять минут она обогнула квартал и снова припарковалась, на этот раз в другом месте, рядом с недостроенной автостоянкой, домов на пять дальше дома Саммервиллов.

Ровно в половине девятого в начале подъездной дорожки показался зеленый «ягуар» Леоны Саммервилл. Она посмотрела по сторонам, а потом сделала правый поворот на Пеони и тут же свернула влево, на Хибискус-Вэй. Тутс за ней не поехала. Она выбралась из машины и пошла к дому Саммервиллов. На ней был модный коричневый деловой костюмчик и белая блузка. Прогулочные туфли на низком каблуке, серовато-коричневые чулки.

Тутс подошла к входной двери и несколько раз позвонила. А сама тем временем изучила замок. Дверь никто не открывал, да она и знала — открывать некому. Замок был чепуховой штучкой на пружинном запоре. Чтобы с помощью кредитной карточки отпереть замок, ей понадобилось две минуты. Она еще раз позвонила в звонок, а потом, как будто адресуясь к кому-то находящемуся внутри, громко сказала: «Это Марта Холловэй!» — и, повернув дверную ручку, вошла в дом. Заперла дверь изнутри. Постояла. Прислушалась. Ни звука.

«Это называется незаконным проникновением в чужое владение, — подумала она. — Параграф 810.08. Если кто бы то ни было без должных полномочий, без разрешения или приглашения сознательно проникнет в какое-либо строение и останется там… Уголовно наказуемое преступление второй степени. Карается сроком тюремного заключения, не превышающим двух месяцев. Я не хочу, чтобы меня здесь прихватили», — подумала она.

Она немедленно принялась за работу. В доме было три телефона. Тутс всадила по жучку рядом с каждым аппаратом. Один под кухонным шкафом, около настенного телефона. Другой — за ночным столиком, рядышком с телефоном на тумбочке у кровати. Третий — в кабинете, под крышкой письменного стола, почти около телефона. Жучки, которые она воткнула, были не настоящие подслушиватели телефонных разговоров, которые записывают обе стороны этих бесед: Тутс не хотела затевать всю эту возню с угольными микрофонами и заменой их на ее собственные микрофоны. Ее жучки были небольшими передатчиками, и микрофоны включались от звука голоса. Работающие от батареек микрофоны следовало менять каждые двадцать четыре часа. И Тутс завтра утром снова придется рисковать. Но это ей пришлось бы сделать в любом случае: нужно прослушать запись и решить, надо ли записывать и дальше. Если бы на пленке оказалось хоть что-нибудь полезное, Тутс сняла бы свое оборудование и с радостью унесла ноги.

Без пяти минут девять, когда Тутс прятала магнитофон на верхней полке стенного шкафа в спальне, она услышала, что к дому подъехала какая-то машина. Кто-то вернулся! Один из них что-то забыл!

Перед входом в заведение «У капитана Хука» помещался большой рекламный щит, изображавший пирата с черной заплаткой на месте правого глаза и с железным крюком, заменявшим ему правую руку. Еще в детстве бабушка рассказывала Мэтью, что когда она была девочкой и жила в Чикаго, она каждую субботу ходила в кино, и один из немых сериалов назывался «Железная клешня». Перед началом каждой серии тапер бренчал на пианино импровизированный аккомпанемент, а они снова и снова распевали хором: «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, вот Железнаяклешня! Тра-ля-ля, тра-ля-ля, вот Железная клешня!» Мэтью помнил, как бабушка говорила. «О, Мэтью, это было т-а-а-а-к жутко». Его маленькая сестренка Глория считала, что это отвратительно — человек с железной клешней вместо руки. Мэтью же казалось это даже удобным: ведь можно себе что-нибудь поджарить на такой руке. Глория, которая была в своем обычном раздраженном состоянии, сказала на это, что и сам он — тоже отвратителен.

Рекламный щит перед заведением был виден издали, уже на спуске с моста. Этот здоровенный пират с железным крючком. И надпись над его треуголкой — «Все для мореходов! Заведение „У капитана Хука“». Вы съезжали с моста и ехали мимо площадки с магазинчиками и лавочками, построенными наподобие деревеньки на мысе Код.^[23] И придумал же кто-то! А потом вы сворачивали обратно, на грязную дорогу, которая шла мимо площадки, параллельно мосту, с задней стороны рекламного щита, и упирались в само заведение.

Здесь было много моторных катеров — и под навесом с жестяной крышей, и на воде. Обшарпанные пристани, бензиновые насосы. Какое-то ветхое строение с небольшим деревянным щитком, — копией большого рекламного щитка, и наконец главная контора. Серое небо предвещало новый дождь, вода выглядела неспокойно. Мэтью открыл тонкую дверь и шагнул в большую захламленную комнату. Чего тут только не было! Якоря различных размеров и форм. Спасательные пояса и спасательные круги. Жестяные банки с маслом для моторов. Средства для полировки меди. Инструменты. Разные кепочки: одни голубые, другие белые, с надписью «Капитан», или «Первый помощник». Сигнальные ракеты. Морские карты. Туфли для гребли. Письменный стол, заваленный бумагами. Календарь на стене с изображением блондинки в обрезанных джинсах среди снастей какой-то яхты. В дальнем конце комнаты на полу лежал большой мотор системы Эвинруда, а вокруг него были в беспорядке разбросаны детали. Ключи от катеров и лодок висели на листе фанеры, к каждому был прикреплен маленький пластиковый поплавок.

Какой-то молодой человек в перепачканной маслом нижней рубахе и в голубых джинсах сидел на корточках около мотора с отверткой в руках.

— Вам нужна помощь? — спросил он.

— Я ищу Энтони Холдена, — сказал Мэтью.

Молодой человек с подозрением смотрел на него. Мэтью, в льняном костюме, в белой рубашке с голубым галстуком, в черных туфлях с синими носками, выглядел в этом заведении явно неподходяще.

— А по какому поводу? — спросил молодой человек, сильно загорелый, несмотря на дождь, который лил последние несколько недель. Жесткие голубые глаза. Мускулистые руки и грудь, рельефно облепленные нижней рубахой. Во рту зажата зубочистка.

— По поводу судебного иска, — сказал Мэтью. — Где я могу его найти?

— Кто-то возбуждает иск против Тони?

— Нет, это было давно, — сказал Мэтью. Он достал из бумажника визитную карточку. — Передайте ее мистеру Холдену, если вам известно, где он.

Молодой человек взял карточку, внимательно рассмотрел ее, потом перевернул.

— Хоуп? — спросил он.

— Да.

— Мэтью, значит?

— Мэтью Хоуп.

— Вы что, чем-то знамениты? Имя вроде бы знакомо.

— Вряд ли. Обычное имя.

— Я скажу ему, что вы пришли, — сказал молодой человек и отправился к закрытой двери в дальнем конце комнаты.

Его не было минут пять. Вернувшись, он сказал:

— Идите прямо вон туда.

Мэтью вошел в небольшой кабинет. Мужчина, сидевший за письменным столом, весил минимум сто пятнадцать килограммов. У него были длинные светлые волосы, закрывавшие уши, а на лбу завившиеся локонами. На груди висел золотой медальон, пальцы были унизаны кольцами, а ногти выкрашены в ярко-красный цвет. Он был наверняка заядлым педиком.

— Миссис Саммервилл! Это я! Кэти!

На полке над головой Тутс катушки магнитофона начали слегка жужжать, включенные голосом женщины. «Отлично, — подумала Тутс, — все работает».

— Миссис Саммервилл? Вы дома?

Молчание. «Экономка, — подумала Тутс. — Кошмар! Она же весь день будет заниматься уборкой. А как же мне-то прикажете выбраться из стенного шкафа?»

— Мистер Холден? — сказал Мэтью.

Тот поднялся из-за своего стола. На вид ему года сорок два — сорок три, толстый и круглый словно Будда. Он вразвалочку пошел к Мэтью, широкие брюки колыхались, сандалии шлепали по деревянному полу, короткая толстопалая рука тянулась к Мэтью, лицо приветливо улыбалось.

— Мистер Хоуп, — сказал он, — рад вас видеть.

Мэтью пожал его руку. Влажное, вялое рукопожатие.

— Мистер Холден, я представляю интересы одного человека по имени Ральф Пэрриш, которого…

— Да-да, я знаю. Я читал все об этом в газетах. И я в это втянут, да?

Этакий кокетливый, проказливый взгляд, который ухитрился выразить две различных реакции. Я? Втянут в какое-то убийство?! Какая нелепость! Но в то же самое время: я! Втянут в убийство! Ах, как интересно, как волнующе!

— А вы втянуты? — спросил Мэтью.

— Точно не знаю. Но вы здесь, и я должен узнать — почему.

— Мистер Холден, примерно лет шесть тому назад…

— О, Бог мой, это, — сказал Холден и отмахнулся толстой рукой.

— Ваше внезапное увольнение из этой компании…

— Да-да, — нетерпеливо сказал он.

— И ваш последующий иск по поводу клеветы…

— А также попытки опозорить меня, — сказал Холден.

— И это было улажено вне рамок суда.

— Да. За полмиллиона, их было достаточно, чтобы я купил себе вот это маленькое заведение, спасибо. Эта великая красавица,^[24] наверно, не понимала, что окажется в беде, делая такие нелепые заявления прессе. Иначе бы поостереглась. Да я бы превратил эту пивоварню в автомобильную стоянку, если бы она не уладила дело полюбовно.

— Под великой красавицей вы…

— Ну да, это Великое Пиво, как фамильярно величают нашу любимую управляющую. Или еще, если уж начистоту, Элизу зовут Рыжей Сукой.

— А почему она вас уволила?

— Вам нужна истинная причина или пристойная?

— Если вам угодно — обе.

— А почему я вообще должен вам что-либо рассказывать?

— Вы вовсе не должны. Но я всегда могу попросить о…

— Да-да, дать показания под присягой, как мне все это надоело!

— Да, это малоприятная форма общения.

— Мне все это хорошо известно, — сказал Холден и вздохнул. — Я уже давал эти проклятые показания под присягой… — Он снова вздохнул. — Она сказала, что я обокрал компанию. Это было пристойной причиной, чтобы уволить меня.

— Обокрали, как?

— Ну, что крадут люди, мистер Хоуп? Не газетные же вырезки или резиновые бинты? Конечно же, огромные суммы денег.

— То есть?

— Для пивоваренного дела не требуется много народу, вы знаете. Двадцать человек в дневную смену, пятнадцать — в вечернюю и в ночную. Плюс пара контролеров, и еще главный мастер для каждой из смен. Человек сорок, максимум сорок пять, которые вырабатывают два миллиона баррелей пива ежегодно. Так что можно сказать, что это низкие накладные расходы, не правда ли? По крайней мере, в том, что касается рабочей силы.

— Да, я бы тоже сказал так. Но какое это имеет отношение к…

— Управление — это нечто другое. Когда я начал работать на Брэчтмэннов, у них было семь пивоварен по всей стране, причем каждая из них имела местную группу управления. Я был агентом по закупкам. Из-за этого-то и разгорелся весь сыр-бор. Вы любите пиво?

— Благодарю вас, нет.

— А я выпью немного, если вы не возражаете, — сказал Холден и двинулся через всю комнату к холодильнику. Его брюки, широкие, как пижама, развевались на ходу.

— Я пристрастился к нему, работая на Брэчтмэннов. Это приходится кстати, когда имеешь дело с грубой работой. Он достал из холодильника банку, открыл ее, поднес ко рту и выпил. — Обожаю пену, — сказал он. — Вы женаты?

— Разведен.

— Педик?

— Нормальный.

— Жаль, — сказал Холден. — Так о чем мы говорили?

— Вы работали агентом по закупкам на…

— Да. А агент по закупкам при пивоварне отвечает за приобретение ингредиентов, из которых и приготовляется пиво. Это — солод, хмель и либо рис, либо зерно.

— Угу, — сказал Мэтью.

— Вы знаете, что такое солод? А хмель? Тоже нет? Ну что вы! Хоть немного всякий знает. Хмель — это высушенные созревшие цветки хмеля, в них содержится горькое ароматическое масло. Когда я работал на Брэчтмэннов, покупал хмель в Вашингтоне, в Айдахо, в Орегоне, даже в Польше и Чехословакии. Смесь разных сортов хмеля в различных количествах придает сортам пива их отличительный вкусовой букет. Рецепт пива «Золотая девочка» был секретным. Я его знал, поскольку именно я делал закупки.

«Он украл этот секретный рецепт и продал его компаниям Анхузера и Буша или Пабсту или Миллеру… Вот потому-то она его и уволила», — подумал Мэтью.

— Я не крал секрета, если вы об этом подумали, — сказал Холден. — По сути дела, я не крал вообще ничего.

— А Элиза Брэчтмэнн заявила, что вы украли.

— Ну разумеется! — Брови Холдена поднялись. — Что еще можно было ожидать от сучки ее полета?

— Заявила, что вы украли у нее огромные суммы денег, разве не так вы сказали?

— Да.

— Ну, а точнее?

— Солод. В этом-то и суть дела. Она заявила, видите ли, что я пожирал солод их компании.

— Я все-таки не знаю, что такое солод.

— Пивоваренный солод, или ячменный, — это одно и то же. Он важен для пивоваренного процесса и выцеживается из сырого ячменя… не буду входить в детали, потому что, по правде говоря, это слишком скучно. Достаточно сказать, что без ячменного солода, мистер Хоуп, вообще не будет никакого пива. И вот теперь-то мы и добрались до сути обвинения нашей великой красавицы.

— И в чем же эта суть?

— Потерпите, мистер Хоуп. — Холден вздохнул. Потом отхлебнул пива. И посмотрел на жестянку. — Было время, когда я испытывал отвращение к запаху солода. Ах да, — он сделал еще глоток, — когда я работал на Брэчтмэннов, мы владели солодовнями, которые обеспечивали тридцать процентов наших потребностей в солоде. Но тридцать процентов — это все же не сто, и поэтому мне пришлось обратиться к зарубежным солодовникам, чтобы приобрести недостающие семьдесят процентов. Вы должны понять, как много солода мы ИСПОЛЬЗОВАЛИ, мистер Хоуп, и как дорого он обходился нам.

— И сколько же вы использовали?

— Чтобы сварить два миллиона баррелей пива, которое мы поставляли на рынок ежегодно, нам нужно было шестьдесят три миллиона фунтов солода.

— Такая уйма солода, — сказал Мэтью. — И во сколько он вам обходился?

— Цены на бушель меняются все время, но в тысяча девятьсот восемьдесят первом году мы тратили около пяти миллионов долларов ежегодно на солод, который мы получали из внешних источников.

— Пять миллионов, — протянул Мэтью.

— То ли прибыль, то ли убыток, — улыбнулся Холден. — По мнению Элизы, это была по большей части прибыль.

— Как же так? Она ведь заявила, что вы воровали, но как?

— Возвращал обратно часть уплаченных денег, от разных солодовников, с которыми я имел дело.

— И насколько крупные суммы вы возвращали?

— Пятьдесят центов за бушель.

— Разве это много?

— В одном бушеле тридцать четыре фута солода. Подсчитайте-ка, мистер Хоуп.

— Лучше сами подсчитайте.

— Мы использовали шестьдесят три миллиона фунтов солода в год. Разделите это на тридцать четыре фунта в бушеле — и вы получите один миллион восемьсот пятьдесят тысяч бушелей, что-то близкое к этому.

— При возврате пятидесяти центов за бушель.

— Так заявила Элиза.

— Это же масса денег.

— Я был бы рад их иметь, — сказал Холден.

— И какое доказательство у нее было для подобного заявления?

— Да никакого.

— И все-таки она уволила вас и сказала газетчикам…

— Сумасшедшая баба. — Холден покачал головой.

— Так почему же она вас уволила, мистер Холден? Вы говорите, что была пристойная и истинная причина. В чем заключалась истинная причина?

— Вы хотите сказать, что вы не заметили? — спросил Холден и улыбнулся. — Ведь я же педик. Мой любовник оказался ее хорошим приятелем.

— И кто он?

— Джонатан Пэрриш.

— Из всего этого следует, — сказал Блум, — что ты оказался плохим парнем.

Он сидел в кабинете за письменным столом, похлопывая по копии полицейской сводки, где значились преступления Артура Хэрли. Купер Роулз, партнер Блума, сидел на краю стола. У Роулза были широкие плечи, крутая грудь и здоровенные ручищи. Человек, с которым лучше не связываться. Мужчина, на которого Артур Хэрли восемь лет назад бросился с разбитой пивной бутылкой, был негром, Купер Роулз — тоже.

— Так то было тогда, а это — сейчас, — сказал Хэрли.

— А теперь ты, значит, стал паинькой, да? — спросил Роулз.

Хэрли посмотрел на него так, словно это заговорил таракан.

— Ответь-ка мне, Арти, — сказал Роулз, — теперь ты паинька?

— А почему я здесь? — Хэрли посмотрел на Блума. — Вы что, обвиняете меня в чем-то?

— А ты этого хочешь?

— Я хочу знать…

— Куп, — сказал Блум, — ты не посоветуешь мне, в чем бы нам его обвинить?

— Как насчет непристойной брани в адрес офицера полиции, который…

— Он не имел никакого права арестовывать меня.

— А кто говорит-то, что тебя арестовали? — спросил Блум. — Полицейский вежливо попросил тебя проехаться с ним и ответить на его вопросы — только и всего.

— Значит, это был не арест? А как же у вас это называют? Полевыми расследованиями, что ли? Я под арестом, а раз так, то вам бы следовало почитать мне о Миранде^[25] и раздобыть мне адвоката.

— Ты не под арестом, — сказал Блум.

— Прекрасно. — Хэрли встал. — В таком случае я просто пойду в…

— Сядь на место, — сказал Роулз.

— Твой приятель сказал мне, что я не…

— Сядь, сука, на место! — рявкнул Роулз.

Хэрли со злобой посмотрел на него.

— Я думаю, что тебе лучше присесть, — мягко сказал Блум.

— Ну, и что дальше? — спросил Хэрли, садясь. — Я провел слишком много времени в тюрьме за вещи, которых не делал.

— Это уж точно, — откликнулся Роулз. — В тюрьмах вообще одни невиновные.

— Ну, не все.

— Только ты.

— Пару раз я на самом деле был невиновен. Я ничего не делал, но в тюрягу меня упекли.

— Как нехорошо, — сказал Роулз.

— Конечно, и это еще называется правосудием, — проворчал Хэрли. — Да я и сейчас ничего не сделал.

— Никто и не говорит, что ты что-то сделал, — сказал Блум. — Мы просто хотим потолковать с тобой.

— Я полагаю, вы и с Билли тоже хотите потолковать? Вы его тоже приволокли сюда. Куда вы его подевали? В соседнюю комнату? Задаете ему те же вопросы, что и мне, сверяете наши рассказы?

— А разве мы тебе уже задавали вопросы? — спросил Роулз. — Нет? Тогда заткнись, черт тебя подери!

— Почему? Твой партнер только что сказал, что я ничего не сделал. И в этом случае…

— И в этом случае, сука, заткнись, — сказал Роулз.

— Если я ничего не сделал, что же вы имеете в виду под этим?

— То, что ты не убивал офицера полиции, к примеру, — сказал Блум.

— Ух ты, черт подери, — сказал Хэрли, — так вы это пытаетесь на меня навесить? Господи, выпусти меня отсюда!

— Сядь на место, — сказал Роулз.

— Нет, сэр, вы лучше перечислите мне мои права, прямо сию же минуту, черт подери! Раз уж убили какого-то легавого, то лучше знать свои права и иметь адвоката. И Билли тоже надо это сказать. Скажите ему, что ваш легавый сыграл в ящик. Парни, это же серьезное дело. Если так, то это очень серьезно. Не убивал я полицейского, черт подери!

— А кто сказал, что ты убил полицейского? Я сказал, что ты не убивал офицера полиции. — Блум говорил терпеливо и спокойно.

— Разумеется, черт вас подери.

— А для чего вы наблюдали за домом Пэрриша? — спросил Роулз.

— Так вот в чем дело, — вздохнул Хэрли.

— Вы в самом деле наблюдали за домом Пэрриша, верно?

— Верно, и кто-то в доме был, так что я и не собирался туда входить, пока они не выйдут. А в чем дело-то? Там легавый был в доме? И его убили?

— Что-то ты чертовски много знаешь о том, что было там и чего не было, — сказал Блум.

— Я узнаю сыщика, когда его вижу, а это был сыщик. Он украдкой смотрел в окно, не надо быть гением, чтобы понять, что это сыщик. Значит, там, внутри, был полицейский, да? И его там прихлопнули, верно? Ну, уж точно ни я, ни Билли этого не делали.

— Так для чего вы наблюдали за домом? — спросил Роулз.

Преступники умеют уходить от вопросов не хуже, чем кинозвезды. Вы спрашиваете знаменитую актрису: «Правда, что в следующем году вы оставляете династию?»^[26] А она вам отвечает: «Погода в Южной Калифорнии такая замечательная». Вы спрашиваете преступника: «Что ты делал с инструментом для взлома?» А он отвечает: «У моей матери хроническая ангина». И те и другие одинаково ловко и нагло уходят от вопросов, на которые они не хотят отвечать. И все, что может сделать полицейский или газетчик, — это задавать один и тот же вопрос снова и снова.

— Для чего же вы наблюдали за домом?

Если повторять и повторять вопрос, возможно, к Рождеству удастся получить на него ответ.

— Сначала скажи мне, в доме и правда убили полицейского? — спросил Хэрли.

— Да, — ответил Блум.

Роулз посмотрел на него. Блум пожал плечами. Жест, говорящий: «Давай играть в открытую — и посмотрим, что получится». Роулз скорчил гримасу, что означало: «Он же бандит, черт его подери, и мы не получим от него ни одного слова правды, независимо от того, как мы будем играть».

— Итак, я был прав. Полицейского в самом деле пристукнули в доме. Когда это случилось? — спросил Хэрли.

— Вообще-то полицейский — он! — рассердился Роулз. — И это он задает здесь вопросы.

— Это было прошлой ночью, — сказал Блум.

— Меня там прошлой ночью не было, — быстро сказал Хэрли.

— Где же ты был?

— Дома, в постели с подружкой, которая, между прочим, беременна.

— Мы отправляли в тюрьму толпы парней, у которых были беременные подружки, — сказал Роулз. — Ты что, ждал, что мы разрыдаемся?

— Нет, такого я не ожидал, не волнуйтесь.

— Как ее зовут? — спросил Блум.

— Хэлен Эббот. Давайте, позвоните ей сейчас же! Она в мотеле и не знает, почему вы зацапали меня и Билли. Спросите ее, где я был прошлой ночью, спросите. Возьмите телефон и спросите. И она скажет вам, что я был дома, в постели вместе с ней.

— В какое время?

— Всю ночь.

— С какого времени и по какое?

— А когда был убит полицейский?

— Отвечай на вопрос, черт тебя подери! — заорал Роулз.

— Послушай, ты, — сказал Хэрли, — я ведь отвечаю на вопросы добровольно, и ты не имеешь права…

— С какого времени и по какое? — спросил Роулз.

— Ну, мы вернулись с ужина, должно быть, часов в девять. Немного посмотрели телевизор и пошли спать. Билли с нами в той же комнате, на другой кровати. Спросите у него, где мы провели прошлую ночь, — и он вам скажет. Спросите их обоих. Никто из нас не был поблизости от дома Пэрриша прошлой ночью.

— В котором часу вы ходили завтракать сегодня утром? — спросил Блум.

— Около восьми.

— Втроем?

— Да.

— И где завтракали?

— В «Бэргер-Кинг».

— Для чего вы наблюдали за домом Пэрриша?

Вопросы пошли по четвертому кругу.

— Бабушка Хэлен сказала, что она нам не верит, — ответил Хэрли.

— Что, снова о «погоде в Калифорнии» и «ангине моей матери»?

— Но она ведь знает, что мы говорим правду.

— О чем?

— Что Хэлен — ее внучка. Дело в том, что нам необходимо доказательство.

— Чего?

— Того, что она — ее внучка. Поэтому и нужно найти эти детские фотографии, — сказал Хэрли.

— Так-так.

— Мы думаем, что они находятся в доме Пэрриша. Вот поэтому мы и наблюдали за ним, но мы не собирались туда входить, когда поняли, что там уже кто-то есть.

— Что за детские фотографии? — спросил Роулз.

— Фотографии Хэлен, когда она была ребенком, вместе с ее матерью, понимаете? Хэлен и ее мать. Фотографии, на которых они сняты вместе. И тогда бабушка не сможет сказать, что девушка, которая нянчит ребенка, — не ее дочь, потому что это она и есть. Я имею в виду, что это ее лицо. И это подтвердит, что Хэлен говорит правду. О чем бабушка знает и сама. Но нам необходимо это доказательство. Эти картинки. И мы думаем, что они в этом доме, потому и следили за ним.

— Но вы не входили внутрь?

— Никоим образом.

Полицейские посмотрели друг на друга.

— Ну, и что ты думаешь? — спросил Блум.

— Это слишком уж глупо, чтобы быть правдой, — сказал Роулз.

А теперь заработал пылесос. Экономка была в гостиной. Мысли Тутс крутились со страшной скоростью. Ковер в хозяйской спальне тянется прямо в стенной шкаф. Скорее всего она будет пылесосить и внутри тоже. А может быть, и не станет открывать дверцу шкафа. Но если, предположим, она ее откроет? Захочет повесить что-нибудь принесенное, скажем, из химчистки, убрать сюда пару туфель или платье, оставленные на кресле, да мало ли причин, по которым она может заглянуть в стенной шкаф и обнаружить там кудрявую блондинку с мокрыми от страха трусиками. Надо как-то выбираться отсюда. Но как?

И тут зазвонил телефон. На полке, прямо над головой Тутс, раздался едва слышный щелчок. Звонящий телефон привел в движение механизм, катушка магнитофона слегка зажужжала. Пылесос выключили.

— Иду-иду! — закричала экономка.

Тутс в одно мгновение выскользнула из шкафа. Осторожно и аккуратно она двигалась вдоль дверного косяка; змея или какой-нибудь таракан вряд ли бы сделали это более проворно и ловко. А толстая задница экономки, покачиваясь, двигалась по покрытому коврами коридору к телефону, висевшему на стене в кухне. Тутс проскользнула в коридор. А экономка потянулась к телефону. «Только не поворачивайся в эту сторону», — взмолилась Тутс, лихорадочно стараясь сориентироваться. Открытая дверь ведет во вторую спальню на другой стороне прихожей, та сторона дома выходит на улицу. Гараж должен находиться…

— Алло?

Быстрый взгляд в сторону кухни. Экономка облокотилась на стойку, повернувшись большим жирным задом в сторону столовой.

— Да-да, это дом Саммервиллов.

Гараж находится рядом с кухней. Нет никакой возможности попасть в гараж, минуя эту Брунгильду.

— Извините, но миссис Саммервилл сейчас нет. Может быть, что-нибудь передать ей?

Бежать в кабинет по другую сторону прихожей бессмысленно. Тупиковая комната, высокие окна.

— Да, миссис Горовитц, я напомню ей. Да-да, собрание будет сегодня вечером. Не могли бы вы сказать это по буквам? Лига чего?

Промчаться через прихожую в кабинет. Оставаться там, пока Брунгильда не пройдет дальше по коридору и в хозяйскую спальню, а тогда что есть духу к входной двери.

— Лига защиты дикой природы Флориды, да, мадам, я вас поняла. И собрание будет сегодня вечером. В доме миссис Колмэн. Да-да, мадам. В восемь часов. Да, мадам, я записала, я оставлю записку прямо здесь, у телефона, на тот случай, если она не вернется к тому времени, когда я буду уходить. Да, мадам, большое вам спасибо.

Трубка повешена на крючок. Экономка двинулась вверх по коридору и включила пылесос. Она пропылесосила дорожку, прошла мимо кабинета и скрылась в хозяйской спальне.

Там открыла дверцу стенного шкафа и прилежно принялась пылесосить его нутро. А Тутс Кайли была уже в кабинете.

Спустя пару минут она оказалась за входной дверью и быстро пошла к тому месту, где припарковала свой «шеви».

— Ну, и как прикажешь нам возвращаться обратно в мотель? — поинтересовался Билли.

— Сядем на автобус, — предложил Хэрли.

— По-твоему, в этом невзрачном городишке водятся автобусы?

— Да, я видел автобус, — сказал Хэрли.

Идти пешком до Сорок первого национального шоссе слишком долго. Близилась полночь, все вокруг в теплом ночном воздухе казалось туманным и неясным.

— Значит, ни хрена мы не получим, ты это понимаешь? — спросил Билли.

— Да, — сказал Хэрли.

— Мы избежали ответственности за убийство, но мы ведь сказали им об этих картинках… Нам пришлось сказать. Иначе бы получилось, что мы потому и следили, чтобы убить этого проклятого легавого. Вот нам и пришлось рассказать…

— Да что ты зарядил одно и то же! Никто тебя и не обвиняет.

— А кто говорит, что кто-то меня обвиняет? Если бы мы не рассказали им об этих карточках, они бы насели на нас за убитого легавого, потому что знают, что мы следили за домом Пэрриша.

— Да. А ты знаешь, откуда они разузнали об этом? Да от того проклятого адвоката, который приходил в мотель.

— Нам придется забыть об этих карточках. Теперь полиция перевернет все в доме вверх дном, найдет фотографии, а без них старуха будет по-прежнему талдычить, чтобы мы уматывали к черту, вот такие дела. Так что дело лопнуло, Арти, нам нечего больше делать в этом дерьмовом городке.

— Да, — сказал Хэрли.

Но сам-то он думал, что дела у него здесь еще есть. Первое, что он должен был сделать, — это научить впредь маленькую мисс Хэлен Эббот с ее здоровенным животом не раскрывать перед незнакомыми адвокатами как двери дома, так и некоторые тайны. Научить ее держать пасть на замке, если даже придется для этого вышибить ее проклятые зубы.

Следующее, что он должен был сделать, — это отыскать мистера Мэтью Хоупа и растолковать ему, что не надо вставать на пути у Артура Хэрли. Нечего ходить в полицию и болтать там, что, мол, Артур Хэрли наблюдал за домом, где пристукнули какого-то легавого, нечего было, сука, лишать Артура Хэрли миллиона баксов. Только из-за того, что у тебя длинный язык, проклятый адвокатишка.

Глава 10

А ЭТО ВОТ СОЛОД, КОТОРЫЙ ХРАНИТСЯ

В ДОМЕ, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ ДЖЕК…

Ральфу Пэрришу не нравилось, как обошелся с ним округ Калуза. У фермера-хлебороба из Индианы были жалобы по поводу тюремной одежды, в которую его обрядили, баланды, которую он был вынужден хлебать, и того обстоятельства, что ему приходилось день и ночь защищать свою задницу, не то его превратили бы в педика и он уподобился бы своему покойному братцу.

Мэтью явился в окружную тюрьму, чтобы побольше узнать у Пэрриша о его покойном брате и ближайших его приятелях. Пэрриш горько сетовал, что его, законопослушного гражданина, без всяких оснований и улик держат за решеткой и не позволяют выйти под залог. Мэтью пришлось долго и терпеливо объяснять ему, что у прокурора штата достаточно доказательств, чтобы обвинить Пэрриша в совершении не просто убийства, а братоубийства, поэтому об освобождении под залог не может быть и речи. Пэрриш, словно не слыша, продолжал свои жалобы: он ведь привык к открытому воздуху, к солнцу, к работе под открытым небом, а здесь он сидит взаперти и лишен всего этого. Мэтью слушал его терпеливо и сочувственно: так обойтись с фермером было действительно жестоко. Но кто-то ведь убил его брата, и прокурор штата полагает, что это сделал именно он.

— Ненавижу этот городишко, как же мне не повезло, и надо же было такому случиться, — потерянно повторял и повторял Пэрриш.

— Я понимаю, — сказал Мэтью.

— А вам что-нибудь удалось? Есть хоть какая-то надежда?

— Возможно. — И Мэтью рассказал ему о последних событиях.

— Я знал, что он вернется в этот дом! — воскликнул Пэрриш. — Это тот самый человек, Мэтью. Найдите его и…

— Да, но этот человек не слишком-то покладист. Имя Артура Хэрли вам ни о чем не говорит? Этот человек вместе с неким Билли Уолкером — вспомните, вы не слышали это имя? — следил за домом вашего брата… Вы их не знаете?

— Нет.

— А о Брэчтмэннах вы ничего не знаете: об Элизе, о ее дочери Хэлен, о знаменитом пиве Брэчтмэннов «Золотая девочка»?

— Простите меня, мистер Хоуп, но я никогда о них не слышал, ничем не могу вам помочь, а пива я вообще не пью, простите, сэр. — Голос его звучал так, словно он признавался в чем-то постыдном.

— Скажите мне, мистер Пэрриш…

— Зовите меня Ральфом.

— Ральф, почему вы купили этот дом в Калузе?

— У меня было много денег, а у моего брата не было ничего. Вот я и прикинул, что если я могу помочь ему…

— Но почему именно Калуза? Почему не Ки-Уэст, не Майами, не Палм?..

— По правде говоря, мой брат провел некоторое время в Ки-Уэст, но он сказал, что там обстановка слишком неприличная даже для него. Вот он и выбрал Калузу.

— Когда это было?

— Ки-Уэст? Где-то еще в шестидесятые, когда появились эти хиппи в изодранных джинсах, но с тысячами долларов в чеках «Американ-Экспресс».

— И ваш брат был одним из них?

— Да, он присоединился к ним.

— Сколько ему тогда было лет?

— Дайте сообразить. Это было году в шестьдесят восьмом или шестьдесят девятом, стало быть, ему было двадцать или что-то около этого.

— Он тогда много ездил?

— Да, по всей Флориде, и в Калузе тоже был.

— Он тогда уже был педиком?

— Даже раньше, когда он еще жил в Индиане; это проявилось давно — он еще был подростком.

— И сколько же он пробыл в Калузе?

— Дайте подумать. Я знаю, что он уехал из дому где-то в сентябре, это была осень шестьдесят восьмого, и на Рождество его не было, он все еще был во Флориде. Я посылал ему открытку к дню рождения сюда, в Калузу. Ему тогда исполнился двадцать один год. Он арендовал какой-то дом на Фэтбэк-Кей, и открытку я послал ему туда. Я хорошо это помню.

— А когда он уехал из Калузы?

— Точно не знаю. Он был в Вудстоке летом шестьдесят девятого, когда хиппи вели борьбу за всеобщую любовь, за мир… Он прислал мне открытку из Вудстока, а той же осенью уехал в Европу и был там почти год. Франция, Италия, Греция, а потом отправился в Индию…

— И когда он вернулся обратно, в Штаты?

— В семьдесят втором.

— Снова в Индиану?

— Нет. Сначала Сан-Франциско, Лос-Анджелес, потом Сан-Диего, и некоторое время провел в Мексике, — он любил путешествовать. Потом Нью-Йорк, он прожил там довольно долго. А в восемьдесят первом я купил этот дом на Уиспер-Кей, и он переехал сюда.

— Ваш брат когда-либо называл человека по имени Энтони Холден?

— Нет, такого имени я не слышал.

— В восемьдесят втором он работал агентом по закупкам на пивоварне Брэчтмэннов. Энтони Холден. Это было спустя год после того, как вы купили дом.

— Нет. Не припомню. Мы довольно регулярно переписывались с братом, иногда я приезжал сюда, да и Джонатан бывал у меня в Индиане, но, сколько помню, он не упоминал это имя и я не видел такого человека.

— И об Элизе Брэчтмэнн он никогда не говорил, не писал вам?

— Да от него месяцами вообще могло не быть никаких известий, он словно пропадал, проваливался куда-то, а потом вдруг приходила открытка из какой-нибудь глуши в Иране, например. Потом переписка снова налаживалась. Всякое бывало.

— А когда он уже был в Калузе, тоже не упоминал в письмах об Элизе Брэчтмэнн, о знаменитой золотоволосой девушке?

— Нет, мистер Хоуп… Уже в пятнадцать лет мой брат был гомосексуалистом. Вряд ли его и тогда и позже могла интересовать какая-нибудь, даже самая распрекрасная девушка. Он уже тогда совершенно не обращал внимания на представительниц противоположного пола.

— А Энтони Холден считает, что Элиза Брэчтмэнн была одной из приятельниц вашего брата.

Пэрриш отрицательно покачал головой.

— Точнее — очень хорошей приятельницей. Вы в самом деле никогда о ней не слышали?

— Никогда.

Мэтью глубоко вздохнул.

Билли суетливо собирал вещи. Время от времени он посматривал в тот угол, где на полу, около стены лежала Хэлен.

Ему хотелось убраться как можно скорее и как можно дальше от Калузы, от Артура Хэрли, от этой женщины, которая лежала там, вся в крови. Хэрли забрал машину, хотя сначала собирался вызвать по телефону такси, чтобы доехать до аэропорта. Быстренько он смотался отсюда, ну и хрен с ним!

Билли швырнул в саквояж какие-то тряпки и снова посмотрел на Хэлен. Ее рука поднялась, скользя по стене, и вяло сползла вниз. От руки остался кровавый след.

Когда в начале третьего Мэтью вернулся в контору, Синтия вручила ему стопку посланий. Но позвонить он решил только Мори Блуму.

— Привет, Мэтью, — сказал Блум. — Есть две новости. Мы допросили Хэрли и его дружка Уолкера и отпустили их восвояси. У нас нет причин их задерживать, и они, я думаю, говорят правду, что не заходили внутрь дома.

— Ладно.

— И второе: в доме работала целая команда, она осмотрела каждый сантиметр. Они начали после нашего с тобой разговора рано утром и вот только что вернулись оттуда. В спальне на втором этаже они нашли какие-то фотографии в коробке из-под обуви, но ни на одной из них нет никаких детей. Там только Пэрриш и его юные приятели резвятся на побережье. Так что тот, кто побывал в доме, очевидно, нашел их, если они, конечно, вообще там были. Что сейчас их там нет, я тебе головой ручаюсь.

— Хорошо, Мори, спасибо тебе.

— Есть какие-нибудь другие идеи?

— Пока нет, а если возникнут ты мне поможешь, Мори?

— Мы оба боремся за правосудие и истину, — сказал Блум. — Будем держать связь. — И повесил трубку.

И почти немедленно позвонила Синтия.

— Звонит Уоррен, — сказала она. — Он в аэропорту.

— По какому каналу?

— По пятому.

Мэтью нажал на пятую кнопку.

— Да, Уоррен?

— Мэтью, я могу успеть на самолет, который улетает в Нью-Йорк в четырнадцать тринадцать. У меня всего восемь минут. Я нашел женщину по имени Люси Стронг, она негритянка. По голосу похоже, что ей где-то за пятьдесят, она была сиделкой в родильном отделении, когда летом шестьдесят девятого там лежала Элиза Эббот. Она помнит мужчину, который делал фотографии, но она ничего больше не захотела рассказывать по телефону — боится попасть в беду.

— В какую еще беду?

— Это неважно, в какую именно. У меня осталось шесть минут, чтобы добежать до самолета. Негры всегда боятся попасть в беду, так уж нас белые приучили. Так мне лететь?

— Лети, — сказал Мэтью.

— Я тебе позже перезвоню. — И Уоррен повесил трубку.

— Билли, помоги мне, — попросила Хэлен.

Он не ответил, снял с вешалки свой единственный костюм и отнес его к саквояжу, не посмотрев на Хэлен, скорчившуюся у стены. Аккуратно свернул костюм, убрал его, а потом вернулся к туалетному столику, чтобы забрать пару нарядных рубашек, которые лежали там в верхнем ящике.

— Он уехал, Билли? Ты должен мне помочь.

— Я никому ничего не должен.

— Билли, пожалуйста.

Он снова вернулся к туалетному столику. Проверил все ящики, чтобы убедиться, что ничего из его барахла не осталось. Порылся в трусах и лифчиках Хэлен, в ее свитерах и блузках, но не обнаружил там своих вещей.

— Билли! Я истекаю кровью.

— Заткнись. — Он, закрыл чемодан и защелкнул замки.

— Мне надо в больницу.

Зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Алло?

— Мистер Уолкер? Пришло такси, сэр.

— Я сейчас выхожу, попросите его подождать.

Он положил трубку.

— Билли? Помоги мне. Пожалуйста.

«Сейчас, разбежалась, — подумал он. — Поможешь тебе, а потом этот проклятый псих набросится и на меня!»

— Билли?

Но его уже не было.

Для парковки каждой машины на бетонном бордюре мостовой черной краской по трафарету были написаны имена: ФРЭНК САММЕРВИЛЛ, а рядышком — МЭТЬЮ ХОУП. На площадке Саммервилла стоял коричневый «мерседес-бенц», а у Хоупа — желтовато-коричневая «карлэнн-гайа».

На другой стороне улицы припарковалась голубая «хонда». Сидевший за рулем Хэрли внимательно наблюдал за зданием, в котором размещалась юридическая контора «Саммервилл и Хоуп». Улица Херон, 333. В начале третьего Хэрли увидел, что Хоуп вышел и идет к своей машине.

«Отлично, — подумал он. — Теперь поговорим напрямую, мистер Хоуп. Посмотрим, куда вы направляетесь, а мы уж погоняем вас вокруг квартала, дорогой наш, мы вас вырубим».

Он завел двигатель.

Утром, когда Ирен вернулась в мотель, приехала полиция, и этих двоих увезли. В половине первого они оба вернулись на такси. В начале второго тот, что постарше, укатил на «хонде», а теперь и молодой уезжает на такси. Значит, в кабинке осталась только беременная женщина.

Ирен посмотрела в журнал регистрации. Мистер и миссис Артур Хэрли. И мистер Уильям Гарольд Уолкер, который представился братом этой девушки. На этой работе не стоит задавать слишком много вопросов, если вы хотите продолжать зарабатывать себе на жизнь, да и просто жить. Надо сдать им кабинку по существующей оплате для троих и не задаваться вопросом, а не устроят ли они там забаву вдвоем, да еще и с беременной! Один сверху, другой снизу. И хорошо помнить правило: не задавай вопросов — и тебе не солгут. Да, сэр, да, мистер Хэрли, надеюсь, что вам с женой и вашему шурину понравится это помещение, вы можете хорошо позавтракать в столовой, на той стороне Сорок первого шоссе. Пускай уезжают, пускай делают что хотят, Ирен это не касается. Таков уж бизнес. Такова жизнь. Однако…

Ведь Мэтью интересовали эти люди. Сегодня утром, когда она у него была, кто-то позвонил ему, а потом он спросил ее об этой компании в одиннадцатой кабинке, еще он сказал, что Хэрли с Уолкером были выслежены, когда они наблюдали за домом Пэрриша, и что было бы неплохо их пощупать, и что на Хэрли есть уголовное досье.

Еще Мэтью сказал, что один из них, возможно, убил Джонатана Пэрриша или мог знать, кто убийца, и потом, после этого разговора, приезд полиции… Ну, не совсем «потом», потому что еще какое-то время было отдано их с Мэтью любовным радостям. Полиция приехала, когда она уже вернулась в свой мотель, и увезла этих двоих. У нее был какой-то туман в голове — ничего удивительного: в этой карусели вертелось так много — та ночь, возвращение, полицейские, эти возможные преступники, оставленная маленькая женщина с большим животом. Было о чем подумать. Может быть, ей следует позвонить Мэтью и рассказать, что тут происходит? Возможно, Хэрли вернется за своей беременной женой, если она в самом деле его жена. Ирен как-то раз сдала кабинку какой-то беременной женщине с мужем, но выяснилось, что это проститутка со своим сутенером. Эта дама успевала обслуживать клиентов за час, и целую неделю на дороге к мотелю Ирен сновали машины — туда-сюда, дама работала регулярно и четко. Потом эта парочка, наверно, отправилась отдыхать куда-нибудь в Италию, на озеро Комо, — на вполне заслуженный отдых.

Зазвонил телефон. Ирен взглянула на пульт управления. Звонили из кабинки номер одиннадцать.

— Контора, — сказала она, — добрый день.

В трубке послышался какой-то странный звук.

— Алло? — сказала Ирен.

Снова тот же звук и — молчание.

— Миссис Хэрли? Это вы?

Едва слышный голос и единственное слово:

— Пожалуйста, — и гудки, гудки в трубке — как сигнал бедствия.

Мужчина, появившийся из двери, отделанной ореховым деревом, улыбнулся и протянул руку.

— Мистер Хоуп? — сказал он. — Я Генри Кэртис, секретарь мисс Брэчтмэнн.

— Рад с вами познакомиться. — Мэтью пожал ему руку.

Кэртис посмотрел на карточку Мэтью.

— «Саммервилл и Хоуп», адвокат… Кто-то отыскал в нашем пиве еще одну змею? — спросил он, улыбаясь. — Или ржавый гвоздь? Или гнездо скорпионов? Или использованный презерватив? — Он бросил быстрый взгляд на секретарский столик, за которым седовласая женщина решала кроссворд. — У нас целый взвод адвокатов, и им отнюдь не приходится маяться бездельем, зоркость и фантазия наших клиентов просто поразительны! Если они еще чего не находили плавающим в нашем пиве, то разве что пресловутого лохнесского чудовища. — Кэртис снова улыбнулся.

Мэтью понравился этот человек.

— Я знаю, что вам назначена встреча… — сказал Кэртис.

— Да. Я сегодня говорил с мисс Брэчтмэнн по телефону и…

— Только боюсь, ее совещание несколько затягивается. Она просила меня позаботиться о вас, пока вы будете ждать.

— А вы не знаете, это надолго?

— Думаю, не слишком, — сказал Кэртис. — А пока я мог бы показать вам пивоварню… Во всяком случае, это поможет убить время. Если только вы не предпочтете просматривать торговые журналы.

— Нет.

— Я так и думал. Миссис Хоскинс, мы будем внутри. Пошлите кого-нибудь, когда мисс Брэчтмэнн освободится, хорошо?

— Да, мистер Кэртис, — ответила секретарша и снова углубилась в кроссворд.

Ирен открыла дверь запасным ключом и никого не увидела.

— Миссис Хэрли! — позвала она.

Никакого ответа.

— Миссис Хэрли, где… вы?

За диванчиком в глубине комнаты Ирен увидела Хэлен, та лежала на полу в луже крови, она была без сознания. Рядом валялся опрокинутый телефон.

Ирен схватила трубку, исходившую сигналами тревоги.

— О, Господи! — вырвалось у нее.

Вход разрешен только работающим здесь сотрудникам. Хэрли прочитал это объявление и прошел справа от него — через калитку. Вот так и надо обращаться с объявлениями: бегло взглянуть и идти дальше. Тогда всем будет ясно: ты — работающий здесь сотрудник и вход тебе разрешен.

Выньте все предметы из карманов при работе в зоне разгрузки зерна! Красные буквы на белом фоне. Ни шагу без инструкций, что ли? На это объявление и вовсе стоило наплевать, — не собирался он работать ни в этой зоне, ни в любой другой. А что он собирался сделать, так это разыскать мистера Хоупа, и он это сделает, если даже ему придется пересыпать пригоршнями все это проклятое зерно!

Не курить в этой зоне! На этот раз белые буквы на красном фоне. Все больше проклятых объявлений. Он пересек большую площадку, отделенную от автостоянки оградой из невысоких столбиков с цепями и открытыми в нем воротами. На автостоянке тоже были объявления и знаки, но они его не касались. Его касалось только одно — как незамеченным пройти мимо железнодорожных вагонов ипопасть внутрь, где…

О, Господи! Мэтью Хоуп, собственной персоной, шел ему навстречу.

Хэрли быстро присел за ближайшим железнодорожным вагоном.

— Вот сюда и прибывает наше зерно, — рассказывал Кэртис. — А также солод и пшеница. В каждом из вагонов около двухсот тысяч фунтов. По насосным шлангам зерно перекачивается на пятый этаж, где его дробят, а потом переправляют в весовую и взвешивают. Эти вагоны привезли солод.

— Откуда?

— Главным образом со Среднего Запада. Хотите посмотреть на варку?

Мэтью глянул на часы.

— Не беспокойтесь, нам дадут знать, когда она освободится, — сказал Кэртис.

Как только двери за ними закрылись, Хэрли вышел из-за своего укрытия, быстро поднялся по бетонным ступенькам и по световому табло на лифте определил, что Хоуп и его спутник поднялись на четвертый этаж.

На металлической двери лифта, конечно же, тоже было объявление: «Опасно! Мучная пыль. Будьте осторожны! Запрещается курить, зажигать спички, иметь открытый огонь». Он нажал на кнопку, двери открылись. Такое же объявление висело и внутри лифта.

Хэрли нажал на кнопку пятого этажа.

— Здесь, на четвертом этаже, мы храним солод, — сказал Кэртис. — В каждом из этих бункеров содержится по сто тысяч фунтов. Он лежит здесь и ждет своего срока.

— Понятно, — сказал Мэтью.

— А теперь мы снова отправимся вниз, и я покажу вам следующие этапы — приготовление сусла…

— Сусло? Это что-то сладкое, мне кажется, приторно-сладкое?

— Да, вы совершенно правы — это экстракт солода, который должен хорошенько перебродить. Пойдемте, я вам это покажу.

Никогда не сходи на нужном тебе этаже. Ты рискуешь совершенно некстати столкнуться с нежелательным тебе человеком нос к носу. Надо подняться этажом выше, сойти по ступенькам вниз — вот так, как сейчас Хэрли, — осторожно открыть двери, украдкой заглянуть, посмотреть, что за ними. И никаких внезапностей, Хэрли их ненавидел.

Большая арабская цифра «четыре», белая на черном фоне, у дверей лифта. Те же объявления. Он приложил ухо к двери. Ничего не слышно, кроме глухого гула работающих машин. Херли приоткрыл двери и увидел, что они снова входят в лифт! Это еще зачем? Он держал дверь чуть-чуть приоткрытой, пока за ними не закрылись дверцы лифта. Опускаются. Третий, второй… И останавливаются на первом этаже. Хэрли вернулся к лестнице и побежал вниз.

Блестящий резервуар из нержавеющей стали метра три в диаметре, куполообразная медная верхушка. Он напоминал водолазный колокол, который по ошибке вдруг всплыл внутри здания. В медном потолке круглое отверстие, диаметром чуть меньше метра. От наклонной стороны купола на петлях откинута плотная стеклянная крышка, окаймленная сталью. В отверстие резервуара вставлена защитная загородка в форме креста: будто круглый пирог аккуратно разделили на четыре равные части. На самом же деле никаких пирогов, — эта крестовина была просто страховкой, чтобы никто не свалился ненароком в кипящее варево.

— Температура там градусов сто семьдесят по Фаренгейту, — сказал Кэртис.

На нем и Мэтью были желтые шапочки с вплетенными в ее центр красными буквами П и Б — монограммой пивоварен Брэчтмэннов. В этой дурацкой шапочке Мэтью ощущал себя шутом. Однако это было его сугубо личным делом: над их головами висело объявление: «Вниманию служащих: здесь нельзя находиться без головных уборов!» Нельзя — значит, изволь подчиниться, что бы ты там ни ощущал.

Здесь было удушающе жарко. Контрольные панели в дальнем конце зала были все в кнопках, выключателях, красных и зеленых лампочках, вентилях, но, кроме Кэртиса и Мэтью, здесь не было ни одной живой души. Мэтью помнил, что Энтони Холден говорил ему: в вечернюю смену здесь работают только пятнадцать человек — на всех пяти этажах здания…

— Эта защитная загородка поднимается, — сказал Кэртис, — если вам захочется заглянуть внутрь.

Мэтью не хотелось, но Кэртис уже приподнимал тяжелую загородку. Он откинул ее в сторону, быстро глянул в резервуар сам, а потом отступил назад, чтобы дать заглянуть и Мэтью.

— Это «Золотая девочка», — сказал он, — до сих пор наше самое популярное пиво. В нем самый высокий процент отборного ячменного солода двойной перегонки.

— А каковы иные варианты? — спросил Мэтью.

— Ну, шестикратная перегонка, — несколько удивленно сказал Кэртис. — Разница в пене, как минимум, доллар за бушель. «Золотую девочку» мы варим с двойной перегонкой. В других сортах нашего пива есть кое-что двойной перегонки, но в основном там шестикратная. Сам процесс тот же самый. Солод и вода находятся в печи вот в этой стороне, а зерно и вода в печи в той.

Мэтью посмотрел в указанном направлении. Еще один громадный резервуар из нержавеющей стали, только без купола.

— Мы доводим и то и другое до кипения, — разъяснял Кэртис, — а потом перекачиваем зерно и воду в варочный резервуар и смешиваем с солодом. Загляните вот сюда, внутрь.

Мэтью заглянул и увидел пузырящийся, кипящий раствор. Пар ударил ему в лицо. Пахло горячим пивом, неодолимый запах перехватил дыхание. Он вспомнил, как Энтони Холден говорил ему: «Было время, когда я испытывал отвращение к запаху солода». Всякое излишество пресыщает.

Дверь в дальнем конце платформы открылась. Мужчина в такой же желтой шапочке шагнул оттуда на платформу.

— Хэнк? — позвал он. — К телефону.

— Спасибо. — Кэртис повернулся к Мэтью и сказал: — Вернусь через минуту.

Мэтью кивнул. Кэртис вышел следом за мужчиной и закрыл за собой дверь.

Мэтью остался один. Он еще раз быстро заглянул в варочный резервуар.

Вот он Хоуп. Один-одинешенек у здоровенного кипящего котла. Хэрли открыл двери пошире. Теперь надо пройти мимо большого резервуара, справа от двери, а потом пересечь помещение и попасть туда, где металлические ступеньки с желтыми трубчатыми перилами ведут к платформе, на которой стоит Хоуп. Хэрли двигался быстро, но бесшумно. Миновав первый резервуар, подошел к ступенькам, ухватился за желтые перила и начал подниматься, шесть ступенек вели вверх, на платформу, где Хоуп все еще стоял спиной к нему. Хэрли подумал: «А вот и мы, адвокат!»

И обеими руками вцепился в него.

Это было так внезапно, что Мэтью сразу же поднял руки, а повисшая на нем тяжесть тянула его вниз и одновременно туда, к исходящей душным паром дыре, где кипела и булькала коричневая смесь солода, зерна и воды.

Плохая ситуация может стать только еще хуже. Так говорит Морис Блум, которому как-то удавалось выживать среди городской уголовщины, — видеть, слышать, противостоять…

Рука вцепилась в воротник куртки Мэтью. Сильный толчок сзади. Мэтью стукнулся лбом о край отверстия. Дурацкая бумажная шапочка слетела с головы и упала в кипящее варево. А тот, позади него, все силился приподнять его, перекинуть головой вниз туда, вслед за шапочкой.

Не жди. Сделай собственный шаг, и сделай его быстрее. Это снова Блум. Мэтью стиснул правый кулак. И согнутым локтем сделал резкое движение назад — так, мальчишками, они играли в паровоз. Локоть утонул в чем-то мягком: послышалось что-то вроде «у-уф». Мэтью изо всех сил пытался вывернуться из рук, которые все толкали и толкали его к этой гигантской кипящей кастрюле. Ему удаюсь ногой нанести слепой, отчаянный удар — снова во что-то мягкое. Вопль боли, и руки, вцепившиеся в него, ослабили свою бульдожью хватку. Только теперь Мэтью смог обернуться и увидеть противника. Лицо Хэрли не было лицом человека — это была маска — смесь боли, ненависти и ярости.

Борись за преимущество.

Следующий удар был коленом в пах. Хэрли взревел и скорчился от немыслимой боли. И еще раз коленом, теперь уже в челюсть, которая хрустнула. И Хэрли, шатаясь, отступил назад, к краю платформы. Мэтью работал правой рукой, как колотушкой, он размахивался ею по широкой дуге и с силой опускал кулак на лицо Хэрли. Потом, вложив всю силу плеча и руки в обжигающий апперкот, он двинул Хэрли в его сломанную челюсть и отшвырнул его назад, ослепшего и кричащего от боли — тот покатился по ступенькам, по лестнице и его голова со стуком ударялась о них, пока он кувырком катился вниз. Мэтью следил за ним, тяжело дыша и все еще сжимая кулаки. Но Хэрли уже лежал неподвижно на металлическом полу.

Кулаки разжались. И тут дверь между контрольными панелями открылась.

— Мистер Хоуп?

Кэртис поднимался на платформу в своей нелепой желтой шапочке.

— Я очень сожалею, — сказал он на ходу, еще не понимая ситуации. — Мисс Брэчтмэнн уехала и сегодня не вернется.

И тут он увидел, что Мэтью едва держится на ногах, а ниже, на полу лестничной площадки, ничком распростерлось пугающе неподвижное тело.

— Позвоните в полицию, — сказал Мэтью.

В аэропорту Уоррен взял такси. Шофер колесил по всему Бронксу не меньше получаса. Он предупредил Уоррена, что не слишком хорошо знает город. Денег набежало почти на шестьдесят долларов. Поняв, что не получил чаевые, таксист выразительно посмотрел на свою ладонь, потом перевел взгляд на Уоррена.

— Позвольте квитанцию, — сказал Уоррен.

— Хорошо, — ответил таксист и оторвал от ленты счетчика небольшую полоску бумаги. Сердито нахмурившись, передал ее Уоррену.

— Какие-то проблемы? — спросил Уоррен.

— Да, есть проблемка, — ответил таксист. — Ты действуешь мне на нервы.

— А моя проблема в том, что мне придется обратиться в бюро по найму такси. Ваш номер есть на квитанции, а имя на карточке приборной доски — Альберт Ф. Эспозито. Я уверен, что с вами свяжутся по этому поводу, мистер Эспозито.

— Напугал прямо-таки до смерти, — сказал таксист.

— Буква эф означает Фрэнк, мистер Эспозито?

— Эф означает, что ты вонючий фраер.

— Всего вам доброго, — сказал Уоррен и вышел из такси.

Здесь чертовски холодно. Зря он жаловался на флоридскую погоду. Да и темновато. В Калузе в это время были бы еще сумерки. Там закат длится долго: небо над океаном становится сначала красным, потом — багряным, затем изжелта-розовым, закат остывает постепенно, и соответственно краски теплой палитры меняются на более холодные, через лиловые переходя в сумерки. Здесь было уже совсем темно, хотя времени всего-то половина восьмого. Лес небоскребов из красного кирпича, груды грязного снега, из-за которого было еще более знобко. Он не успел заскочить домой за пальто — рейсы были довольно редкими и нужно было спешить. Подрагивая от холода в легкой спортивной куртке, он разыскивал дом Люси Стронг, свой адрес она дала ему по телефону.

Люси Стронг была ошарашена: человек прилетел из Флориды, чтобы поговорить с ней!

Ей было слегка за пятьдесят, но выглядела она значительно моложе, потому что все еще вела активную и добропорядочную жизнь, так она объяснила Уоррену. Она до сих пор работала в больнице Ленокс-Хилл в Манхэттене, в том же родильном отделении, обожала детишек; а разве Уоррен не обожает детишек? И можно ли их вообще не обожать.

Оказывается, можно, но Уоррен не признался в этом Люси Стронг. Он просто кивал и улыбался и думал, а не начнется ли снегопад снова. Он пропустил последний вечерний рейс в Калузу, но еще мог успеть на какой-нибудь из рейсов до Тампы. Если только аэропорт Кеннеди не завалит снегом. Уоррен ненавидел снег, из-за него он и уехал из Сент-Луиса.

— Так в чем же дело-то? — спросила Люси. — Это должно быть очень важно, раз полицейский прилетел из Майами.

— Из Калузы, мадам, — сказал Уоррен. — И я не полицейский.

— Так кто же вы тогда? ФБР?

— Нет, мадам. Я частный детектив. Провожу расследование дела об убийстве для одного адвоката, который…

— Вот потому-то я и подумала, что вы полицейский, — сказала она. — Когда вы сказали мне, что речь о каком-то убийстве. По телефону.

— Вот моя визитная карточка. Я всего лишь частный детектив.

— Понятно. — Она взяла карточку, посмотрела на нее, кивнула и потом вернула обратно.

— Мисс Стронг, — сказал он, — по телефону вы сказали мне, что вы были здесь летом тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, когда женщина по имени Элиза Эббот родила…

— Я не была в тот самый момент, когда она родила, но я работала в родильном отделении, да. Она была одной из моих пациенток.

— Это было в августе шестьдесят девятого, девятнадцатого августа.

— Как я уже сказала, я не была там в самый момент рождения, но хорошо ее помню. Красивая молодая женщина, только очень печальная. Не знаю, в чем уж там было дело. И муж у нее был такой приятный! Он был, как я припоминаю, значительно старше ее, этот англичанин и говорил с таким забавным акцентом. Ну как обычно это бывает у англичан: его звали Роджером, по-моему. Или Найгелом. Ну что-то в этом роде.

— А может, Чарльзом?

— Чарльзом? Может быть, по-британски и так. Ведь их принца зовут Чарльзом.

— Да, — сказал Уоррен. — Чарльз Эббот.

— Верно, верно, — Люси обрадованно кивнула.

— А фотографии, о которых мы говорили по телефону, делал мистер Эббот.

— О нет.

— Вы говорили, что мужчина…

— Да, но не муж. Я подумала, что это был ее брат. Те же светлые волосы и голубые глаза. Иногда женщина выходит замуж за мужчину, который выглядит в точности как ее отец или брат, вы никогда не замечали этого? А я это замечала много раз. Приходит навестить девушку ее отец, а он — точная копия ее мужа. Просто поразительно.

— Значит, мужчина, который делал фотографии… вы говорите, он напоминал Чарльза Эббота?

— Да, оба блондины, оба голубоглазые.

— А сколько ему было лет? Тому, который делал фотографии.

— Молодой. Двадцать. Или двадцать один.

— И когда это было?

— Девочке было несколько дней. Она как раз кормила ее, я помню. Я тогда подумала, что это немного странно, даже если он и был ее братом. Я имею в виду ее обнаженную грудь и все такое. Очень уж она была небрежна. Ребенок лежал на ее груди и сосал. Я как раз туда вошла, когда он делал снимки. Ребенок лежит на груди матери, сосет, такая милая маленькая крошка, ее ручонка покоится на груди, а на ней — маленький браслетик. Я сказала ему, чтобы он сейчас же перестал фотографировать! Я не знаю, сколько снимков он уже успел сделать, но он пользовался вспышкой, и я подумала, не повредило бы это ребенку… Вел он себя очень любезно, такой обаятельный молодой человек. Он убрал фотоаппарат и представился, настоящий джентльмен.

— Не припомните, как его звали?

— Джонатан Пэрриш. Так я и сказала тому парню, который приезжал сюда месяц назад.

— Что еще за парень?

— Его зовут Артур Хэрли. Он был очень удивлен, узнав об этих фотографиях.

— Да уж, я готов побиться об заклад, что это так, — сказал Уоррен. — Но вы говорите, что на ребенке был браслетик. Это что, драгоценность?

— Да, на ручке младенца. Но это никакая не драгоценность. Это просто личный знак с именем ребенка, написанным на бусинках. Чтобы, не приведи Господь, не перепутать детей.

— А что это за бусинки-то?

— Маленькие, белые, с голубыми буквами. В наши дни используют пластиковую полоску и пишут на ней имя. Тогда были бусинки. Да вы у своей мамы спросите. Бьюсь об заклад, она до сих пор хранит ваши детские бусинки.

— Скорее всего хранит, — кивнул Уоррен.

Как ему не терпелось рассказать обо всем этом Мэтью.

С независимым видом Леона вышла из дому в модном льняном костюмчике и желтовато-коричневых туфлях-лодочках на высоком каблуке. Открыв дверцу «ягуара», припаркованного на подъездной дорожке, она внимательно проверила улицу, как делала это обычно. Высматривает Уоррена, его потрепанный старенький «форд», но его не было. А за добрую сотню метров от дома, на противоположной стороне улицы был припаркован потрепанный «шеви», на который Леона не обратила ни малейшего внимания.

Тутс знала, что Леона отправляется на собрание Лиги этой самой дикой природы. Спасибо Брунгильде, ее мощному голосу, способному перекрыть шум пылесоса. Завтра утром Тутс снова должна проникнуть в дом, чтобы проверить магнитофон. Теперь она это сделает позже, уже после ухода Брунгильды. Хватит с нее сегодняшней игры в прятки, только чудом не превратившуюся в игру в кошки-мышки.

Вечером она последует за Леоной Саммервилл к дому миссис Колмэн, где она будет слушать о планах защиты и сохранения редчайшего калузского гуся. Тутс уже начала молиться Богу, чтобы Леона оставила машину незапертой.

Молитва, наверно, дошла по назначению, Леона не заперла свой «ягуар». Большинство людей в солнечной Флориде, паркуя автомобиль на автостоянке у какого-нибудь кинотеатра или у торгового центра либо просто притыкая его к тротуару, близ ресторана или магазина, запирают его. Но редко делают это, когда паркуют около приятеля или родственника. Считая, что здесь парковать его более безопасно. Но если бы они знали, как много автомобилей, припаркованных близ домов их дорогих друзей и обожаемых родственников, угоняют ежедневно, они бы запирали свои машины, да еще бы оставляли сидеть за рулем рычащую гориллу весом этак килограммов на девятьсот.

Тутс умела забраться в закрытую машину и завести ее без ключа. Но на это требовалось время. Ей не очень-то хотелось, чтобы ее сцапали с поличным как автомобильного воришку и отправили в тюрьму. Судьи в штате Флорида не питали к ним снисхождения, потому что много дорогих «кадиллаков» и «мерседесов», «БМВ» и «ягуаров» воровали по заказу, а потом перегоняли на север, где было легче реализовать их. Тутс даже нервно передернулась, когда представила, как легавый из управления шерифа подкатывает сюда и говорит: «Извините, мисс, но почему вы открываете это окно проволочным крючком, а?»

Поэтому она обрадовалась, когда Леона оставила дверцу незапертой. Она даже не удостоила своего верного «ягуара» нежным прощальным взглядом. На почтовом ящике дома значилась фамилия Колмэн. Собрание Лиги защиты дикой природы Флориды должно было начаться здесь в восемь часов. Было без трех восемь.

Тутс подождала до четверти девятого, потом подошла к зеленому «ягуару», посмотрела по сторонам и быстро открыла дверцу со стороны места водителя. Она сразу же полезла под приборный щиток и потянула на себе рычаг, открывающий капот. Потом закрыла дверцу, снова огляделась и подняла капот машины.

У нее ушло три минуты, чтобы присоединить проводки к системе зажигания автомобиля, три минуты, чтобы протащить их назад, к панели за приборным щитком, и подключить к питанию двигателя. Сердце ее колотилось как бешеное. Она осторожно опустила капот и вернулась обратно, внутрь машины. Вытянула из-под приборного щитка концы своих проводков. Присоединила их к крошечному микрофону и плотно закрепила его под самым центром приборного щитка.

В отличие от тех передатчиков с частотной модуляцией, которые она пристроила в доме Саммервиллов, жучок, который только что воткнула, не требовал ежедневной смены батарейки, поскольку был подключен к автомобильному двигателю. В плотном уличном движении, которое бывает порой в Калузе в разгар сезона, передающая эффективность такого жучка не превышала расстояния квартала. А на открытой дороге Тутс могла рассчитывать на четверть мили.

У нее не было возможности проверить свою систему. Часы на приборной доске в машине Тутс показывали двадцать один тридцать семь, когда собрание кончилось. Леона села в «ягуар», и приемное устройство в машине Тутс поймало звук захлопывающейся двери и запуск двигателя. Спустя несколько секунд, когда Леона включила радио, Тутс услышала голос диск-жокея, ведущего коммерческую программу. Звук долетал до Тутс четко и ясно. Она улыбнулась: жучок работал. И еще раз она улыбнулась, когда началась музыка: диск-жокей запустил одну из ее любимых песенок, основную мелодию из кинофильма «Лето сорок второго».

Леона, кажется, куда-то торопилась — очень уж быстро она поехала в соседний жилой район. «Отлично, — подумала Тутс, — давай съездим и туда». Когда «ягуар» выскочил на Сорок первое национальное шоссе, Тутс подъехала к нему сзади совсем близко. Она слегка приотстала, когда Леона въезжала на автостоянку на Саусвэй-Мэлл. По стоянке Леона проехала до самого конца. Здесь, позади универмага, была собственная автостоянка, хуже освещенная, чем главная стоянка перед фасадом здания.

Пять-шесть здоровенных грузовиков, доставлявших товары для магазина, припарковались под углом к его задней стене. Около одного из грузовиков, в его тени, стоял чей-то черный «корвет».

Леона остановила машину. Тутс проехала мимо нее. Она успела лишь взглянуть на мужчину, сидевшего за рулем «корвета». В зеркальце заднего обзора она видела, как Леона бежит к «корвету», как развевается ее юбка. Тутс сделала на «шеви» круг, в сторону универмага, потом завернула обратно и подцепила «корвет», как раз когда тот выезжал из-за торца здания. Тутс не стала приближаться к нему слишком быстро. Она держала дистанцию, но не теряла «корвет» из виду.

А он, весь черный, пробирался сквозь ночь, словно подводная лодка, бесшумно и стремительно, и держал курс в сторону Сарасоты. Всякий раз, когда свет встречных фар освещал ветровое стекло «корвета», Тутс видела два силуэта — мужской и женский. Голова Леоны была повернута в профиль в сторону мужчины. Теперь они набирали скорость — здесь, на окраине, машин почти не было. Часы на приборной доске у Тутс показывали без четверти десять.

Спустя пять минут «корвет» въехал на стоянку придорожного мотеля «Калусара». Мотель стоял на полдороге между Калузой и Сарасотой, поэтому и был назван столь игриво. Тутс проехала еще с полмили, сделала левый поворот у закусочной, снова вырулила на Сорок первое шоссе и приблизилась к мотелю с противоположной стороны. Сделала осторожный левый поворот, въезжая на автостоянку. Черный «корвет» был припаркован у комнаты-кабинки номер двадцать семь. В машине никого не было. На его номерном знаке стояли буквы МУ. Она запомнила номер. Тутс проехала мимо «корвета» к дальнему концу стоянки, развернула машину так, чтобы она смотрела на шоссе. На часах было ровно десять.

В двадцать минут одиннадцатого Леона и ее дружок-доктор — ну а как еще прикажете понять буквы МУ, если не медицинское управление? — вышли из кабинки и быстро пошли к «корвету». Двери хлопнули. Двигатель завелся. Тутс последовала за ними обратно, к автостоянке Э. С. Дэниелса, где Леона села в собственную машину и покатила домой.

А Тутс соображала, почему же Леона — при таком алиби с этим собранием по дикой природе, предусмотрительно приспособленным к ее текущим делам, — столь небрежно расточает вечернее время.

Глава 11

ВОТ ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ ДЖЕК…

Уоррен был потрясен.

— Что ты сделала? — спросил он по телефону.

Тутс снова рассказала ему о жучках, которые она воткнула в доме Саммервиллов и в машине Леоны. Она очень гордилась собой.

— Тебе не следует снова заходить в этот дом, — сказал Уоррен.

— Но я должна вернуться туда. Магнитофон…

— Меня не волнует, если твой магнитофон сгниет или заржавеет на этой полке! Не смей больше заходить в этот дом, ты меня поняла?

Последовало долгое молчание.

— Хрюкни разок, если ты еще здесь, — сказал Уоррен.

Он очень устал. Нет, он никогда не поймет, с какой стати эта чертова метель в Денвере вызывает отсрочку вылета из Нью-Йорка. Он считал это просто бессмыслицей. Если какой-то самолет попал в снегопад в Колорадо, то почему это должно влиять на рейс из Нью-Йорка в Тампу?! Будто у авиакомпании только один или два самолета. Вот тогда и вправду снег, выпавший в Скалистых горах, может вызвать трехчасовые задержки вылетов по всему Восточному побережью страны. Но сколько бы Уоррен ни ворчал и ни злился, до Тампы он добрался только в два часа ночи. И еще полтора часа таксист вез его до Калузы.

Без четверти четыре он позвонил Мэтью и разбудил его, чтобы рассказать, что он узнал от Люси Стронг. Мэтью был рад этому раннему звонку. Потом Уоррен позвонил Тутс, которая была рада, что ее разбудили в четыре утра. Однако, мгновенно проснувшись, она доложила Уоррену о своем вторжении в дом Саммервиллов и об установленных там жучках. Но, получив вместо одобрения чуть ли не взбучку, она обиженно замолчала. А он все ждал, когда же она подаст голос.

— Тутс? — позвал он.

— Да.

— Ты слышала, что я сказал?

— Между прочим, я думала, что ты будешь доволен.

— Нет, я недоволен, — сказал он. — Ты не должна туда возвращаться. Я не хочу, чтобы ты рисковала своей взбалмошной, хотя и очень изобретательной головой.

— Это, конечно, очень мило, но записи могут объяснить нам, что это за доктор.

— Какой еще доктор?

— Она вчера вечером села в черный «корвет» с табличками МУ. Они доехали до мотеля «Калусара» и были там в кабинке полчаса.

— Таблички МУ, говоришь? А ты заметила номер?

— Конечно.

— Скажи его мне. Я попрошу одного из своих дружков-полицейских посмотреть по автосправочной. А ты проверила журнал регистрации в мотеле?

— А как я могла это сделать?

— Я тебя научу. Потому что, возможно, это был доктор Уэйд Ливингстон? Хотя я уверен, он не стал бы регистрироваться там под собственным именем.

— А что это за Ливингстон?

— Акушер-гинеколог с конторами в административном здании Бэйо на бульваре Уэст-Бэйо, 837. Леона навещала его в понедельник.

— Он принимает пациентов в мотелях? — спросила Тутс.

Уоррен засмеялся.

— А сегодня пятница, — сказал он, — двенадцатое февраля, день рождения Линкольна.

— Вообще-то очень рано, хотя и день рождения Линкольна. — Тутс выразительно зевнула.

— В любом случае, — сказал Уоррен, — по пятницам наша дама к двум часам ездит на занятия аэробикой в студию «Работа с телом», это на бульваре Магнолий, в двух кварталах к западу от ресторанчика «Какаду» на Сорок первом шоссе. Пожалуйста, будь там.

— Я планировала быть около ее дома в восемь утра.

— Отлично.

— Но это было до твоего звонка в четыре утра.

Уоррен посмотрел на часы.

— Сейчас только без пяти четыре, — сказал он.

— Тем более, — сказала она и повесила трубку.

В десять часов того же утра Мэтью уже был около дома Брэчтмэннов. Над водой поднимался туман, и дом казался эфемерным, сотканным из тумана.

Охранник Карл «Гитлер» узнал Мэтью. Оттопыренные уши, маленькие черные усики, черные, аккуратно прилизанные волосы, карие, близко посаженные глаза…

— Чем могу вам помочь? — спросил он.

— Не могли бы вы сообщить мисс Брэчтмэнн, что приехал Мэтью Хоуп, чтобы с ней повидаться?

— Отчего же, конечно.

В его тоне ощущался сарказм, не совсем уместный для его должности. Он нажал кнопку селектора.

— Да-да?

Голос старухи, Софи Брэчтмэнн.

— Мисс Брэчтмэнн, тут приехал какой-то Мэтью Хоуп и хочет повидаться с вашей дочерью, мадам.

— Мисс Брэчтмэнн уехала на пивоварню, — сказала Софи.

— Миссис Брэчтмэнн? — сказал Мэтью в селектор.

— Да, мистер Хоуп?

— Миссис Брэчтмэнн, у мене была назначена встреча с вашей дочерью вчера днем, но мы с ней…

— Моя дочь сама решает свои дела, — сказала Софи. — Ее здесь нет, мистер Хоуп. Она уехала на пивоварню в самом начале…

— Я звонил на пивоварню, прежде чем поехать сюда, миссис Бречтмэнн. Они сказали, что вашей дочери сегодня не будет там.

Молчание.

— Миссис Брэчтмэнн?

— Да?

— Мне хотелось бы поговорить с вашей дочерью.

— Всего вам доброго, мистер Хоуп.

И щелчок в микрофоне.

— Вали-ка отсюда, приятель, — сказал охранник.

— Я еще вернусь, — сказал Мэтью.

В то же утро, без двадцати одиннадцать, Леона позвонила по телефону из спальни. Она не подозревала, что под ее ночным столиком работает передатчик частотной модуляции. И хотя батареи передатчика к тому времени порядком сели, их мощности было все-таки достаточно для работы магнитофона, спрятанного в стенном шкафу в другом углу комнаты. Его катушки начали вращаться, как только она заговорила.

— Доктора Ливингстона, пожалуйста, — сказала она. — Это миссис Саммервилл… Уэйд, это я.

Одной этой фразы было бы достаточно, чтобы убедить любого судью, что между этими двумя субъектами существуют интимные отношения.

— Уэйд, не мог бы ты еще немного…

Долгое молчание.

— Извини, Уэйд, но…

Снова молчание.

— Уэйд, я должна тебя увидеть. Я знаю, но… Но я же должна поговорить с тобой. Угу. Уэйд… да-да. Уэйд, я приеду к полудню. Когда твоя медсестра уйдет перекусить. Уэйд, пожалуйста, выслушай меня. В конце концов, на этот раз ты мог бы по крайней мере… нет, Уэйд, пожалуйста, не надо! Если ты повесишь трубку, я все равно перезвоню. Выслушай меня, ладно? Пожалуйста, выслушай меня. Я припаркуюсь около конторы, и все, что тебе придется сделать, — это пройтись до… Я просто хочу поговорить с тобой. Десять минут. Ты можешь уделить мне десять минут? Это все, о чем я прошу тебя, — десять минут! Спасибо, Уэйд. Большое тебе спасибо, дорогой. Увидимся в самом начале первого. Спасибо. И еще, Уэйд…

Молчание.

— Уэйд?

Снова молчание. Леона положила трубку.

В то же утро, ровно в одиннадцать часов, «седан» без опознавательных знаков, принадлежащий управлению полиции, подъехал к внешним воротам поместья Брэчтмэннов. За рулем сидел детектив Морис Блум, а рядом с ним Мэтью Хоуп.

Охранник посмотрел на служебный значок Блума.

— Сообщите Элизе Брэчтмэнн, что приехала полиция, — сказал он.

Карл подошел к селектору. Ответила София Брэчтмэнн.

— Пропустите этих джентльменов, — сказала она.

Мать и дочь ждали в гостиной. Чарльз Эббот описывал Элизу Брэчтмэнн как очаровательную женщину. Его описание было не совсем точным.

Элизе было под сорок. Короткая, почти мужская стрижка придавала еще большую выразительность ее высоким скулам и зеленым, блестящим глазам. Рот с полными губами несколько портила гримаска постоянного недовольства, но в то же время она странно усиливала сексуальность. Что ее действительно портило, так это нос. Он был слегка великоват для ее лица, и крючковатый кончик носа нарушал цельность этой странноватой, уже тускнеющей, своеобразной красоты. Нос был, несомненно, унаследован по прямой линии от дедушки Джекоба — эдакий венский вариант, — портрет которого свирепо взирал на них с высоты стены над камином.

— Сожалею, мистер Хоуп, что мы с вами вчера разминулись, — сказала Элиза, — но, право же, мистер Хоуп, из-за этого не стоит вызывать полицию, — прибавила она с улыбкой.

Ее глаза игриво мерцали. Она так шутила. Однако в сегодняшнем визите Мэтью ничего забавного не было.

— Мисс Брэчтмэнн, — сказал он, — разрешите спросить, не будете ли вы возражать если мы с детективом Блумом зададим вам некоторые вопросы.

— Это имеет отношение к делу Пэрриша? Мама говорила, что вы приезжали сюда в прошлую…

— Да, это имеет отношение к делу Пэрриша, — сказал Мэтью. — Вы знали его?

— Кого? Вашего клиента?

— Нет. Джонатана Пэрриша.

— Не знала.

— Значит, вы не знали его, — сказал Мэтью.

— Нет.

Мэтью посмотрел на Блума.

— Мисс Брэчтмэнн, — сказал Блум, — согласно тому, что рассказал мне мистер Хоуп, есть достаточное основание полагать, что вы все-таки знали Джонатана Пэрриша.

— И что же вам рассказал мистер Хоуп?

— Мисс Брэчтмэнн, — сказал Мэтью, — я разговаривал с одним человеком по имени Энтони Холден… Ведь его-то вы знаете?

— Этого скота я знаю.

— И он утверждает, что причина, по которой вы уволили его…

— Я уволила его, потому что он вор!

— Но у него другая версия.

— Этот человек — вор! Он вымогал обратно у наших солодовников выплаченные им деньги. Он воровал, мистер Хоуп. Потому-то я его и уволила.

— А у вас есть доказательства этого воровства?

— Да.

— Тогда почему же вы не отдали его под суд? Если Холден в самом деле был вором, значит, ваши слова не являлись клеветой.

— Неужели вы думаете, что я этого не понимаю? Но зачем было трепать в суде имя Брэчтмэннов? Мы же производим пиво, мистер Хоуп, а не сенсационные газетные заголовки. Я расплатилась с ним и считаю, что это — меньшее зло.

— Вы сошлись с ним на полумиллионе долларов, это верно?

— Да.

— Столько же вы заплатили и Чарльзу Эбботу.

— О, Бог мой, — сказала Софи, — снова этот паршивый пес.

— Боюсь, что так.

— Молодой человек, ведь вам уже известно, что я отказалась дать мистеру Эбботу хотя бы пенни!

— Да, вы вышвырнули его вон.

— И теперь вы снова являетесь и говорите мне…

— Я говорю о деньгах, которые вы заплатили ему в шестьдесят девятом, — сказал Мэтью. — Полмиллиона долларов.

— Это он вам сказал? — спросила Элиза. — Будто мы дали ему… Он лжец. С какой стати мы бы…

— Чтобы избавиться от него, — сказал Мэтью.

— Не говорите глупостей.

— И чтобы сбыть с рук ребенка.

— Какого еще ребенка?

— Вашу дочь, — сказал Мэтью. — Элен Эббот.

— У меня нет никакой дочери, — сказала Элиза.

— Мисс Брэчтмэнн, — начал Блум, — вот тут у меня есть…

— Выметайтесь отсюда, — сказала Софи. — Оба! Вы не имеете права являться сюда и вторгаться в наши… частные владения.

— Мисс Брэчтмэнн, — снова сказал Блум, — у меня ордер, который дает мне полномочия произвести…

— Что?! — воскликнула Софи.

— Ордер на обыск, мадам. Буду признателен, если ваша дочь прочитает его. Он дает мне полномочия…

— Ничего подобного она делать не будет, — отрезала Софи. — А вам следует немедленно покинуть этот дом.

— Нет, мадам, я не собираюсь этого делать. — Блум и помахал перед ними ордером. — Это подписано должностным лицом окружного суда, и это дает мне право…

— В таком случае, как мне известно, вы не будете возражать, если я позвоню своему адвокату. — Софи потянулась к телефону.

— Вы можете позвонить хоть генеральному прокурору, если пожелаете, но это никак не помешает мне обыскать это помещение.

— Для чего? Что вам нужно здесь, мистер Блум?

— Две вещи, — сказал он и снова протянул ордер Элизе. — Если бы вы прочитали этот…

— Не прикасайся к этой бумажке! — закричала Софи. — Убирайтесь вон из моего дома, мистер Блум! И заберите с собой этого любителя грязных делишек!

— Все нормально, — вдруг сказала Элиза.

Голос ее звучал глухо, глаза смотрели рассеянно.

— Элиза… — сказала мать.

— Позвольте взглянуть на ордер.

— Элиза!

— Дайте мне его, пожалуйста.

Она протянула руку. И Блум отдал ей ордер. Она развернула его и молча принялась читать. Потом подняла глаза.

— Револьвер «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, — произнесла она.

— Да, мисс. Таков калибр и модель револьвера, из которого был убит офицер полиции по имени Чарльз Маклин ночью в среду.

— И вы думаете, что револьвер находится в нашем доме?

— Да, он может оказаться здесь.

— И эти фотографии? Вы считаете, что они тоже могут быть здесь?

— Да, мисс.

— Фотографии младенца и ее матери, как сказано в ордере. — Ее голос дрогнул на слове «матери».

— Да, мисс.

— Мои фотографии и моего ребенка, как сказано в ордере.

— Маленькой девочки по имени Хэлен Эббот, — сказал Блум. — С бусинками на запястье, на которых написано ее имя.

Элиза взглянула на мать и сказала:

— Ты же видишь, они все знают.

В ее глазах были слезы.

Леона отодвинула книгу «Договора» Корбина на полке в кабинете Фрэнка. Там лежал кольт «кобра» двадцать второго калибра. Она взяла его в руку, повертела и положила на письменный стол Фрэнка. Поставила книгу обратно на полку. Потом сняла пару томов словаря «Законов о неграх» и, достав из-за них коробку с патронами, положила ее на письменный стол. Потом поставила тома обратно на полку. Она улыбнулась, села за стол в кресло-вертушку Фрэнка и принялась заряжать револьвер так, как показывал Бобби Ньюкс, маленький человечек в оружейной лавке, который знал все о смертоносном оружии.

Защелкнув цилиндр, она положила револьвер в сумочку. Настенные часы показывали без двадцати двенадцать.

Она глубоко вздохнула и направилась к автомобилю.

Обе женщины наперебой пытались объяснить все Мэтью и Блуму.

— После звонка Хэрли, — говорила Софи, — я поняла, что мы снова попали в беду. Визит Эббота в наш дом был опасен. Вообще-то, после того… после несчастного случая с ним я не думала, что снова увижу его.

— Но потом появилась Хэлен, — сказала Элиза.

— Да. Эта Хэлен.

Женщины посмотрели друг на друга.

— Я должна признать… это сходство. — Софи потом покачала головой и вздохнула.

— Да. — Элиза тоже вздохнула.

— Твои волосы, твои глаза…

— Только голубые.

Обе женщины вздохнули.

— Понимаете ли, джентльмены… — произнесла Софи снова вздохнула. — Отдать вот так… ммм… внучку было… было совсем непросто.

— Отдать дочь, — сказала Элиза.

— Но, видите ли, — продолжала Софи, — я понимала, что если мой муж узнает об этом… если бы нам не удалось скрыть это от Франца, то ведь… он бы убил их обоих. Сначала этого сопливого пса, Чарльза, а потом и Элизу. Я думаю, он убил бы свою собственную дочь. За то, что она обесчестила наш дом.

— Опозорила имя Брэчтмэннов.

— Имя, которое символизировало достоинство и — Дело.

Женщины замолчали. Над океаном все еще поднимался туман, он клубился в высоких окнах, толпой молчаливых призраков из прошлого; призраки глядели на двух несчастных женщин, которые мучительно пытались разобраться в содеянном ими почти двадцать лет назад, пытались оправдать себя, свое решение.

— Мы были вынуждены вычеркнуть их из нашей жизни, — сказала Софи. — И Эббота, и ребенка. Чтобы защитить Элизу… защитить наш дом…

— Дом? — спросил Мэтью.

— Да, и дом тоже, но, наверно, в первую очередь — пивоварни.

Мэтью кивнул. А Софи снова вздохнула.

— И все-таки, когда она вернулась, взрослая женщина, беременная… о, Боже милостивый, беременная, как и она тогда, столько лет назад… и так похожа… будто время повернуло вспять.

— Мама, пожалуйста…

— О, Боже милостивый, и называла меня бабушкой…

Софи закрыла лицо руками.

— Подумайте сами, — сказала Элиза, — если уж защитить этот дом было важно тогда…

— …то теперь это стало еще важнее, — подхватила Софи. — Как мы могли признать ее? И размотать весь клубок, который катился из прошлого?

Софи покачала головой.

— Я попросила ее уйти, сказала, что у нее нет здесь матери и бабушки. И чтобы она никогда больше не приходила сюда. А она сказала, что у нее есть доказательство. Хотя я знала, никакого доказательства не было.

Тикали часы, стоявшие на каминной полке. С портрета неприязненно смотрел Джекоб Брэчтмэнн.

— А потом позвонил этот Хэрли, — сказала Элиза.

— И объявил нам, что знает об этих фотографиях.

— Вот потому-то я и поехала к Джонатану…

Джонатан… Джонатан… Вернемся назад. Еще не наступил рассвет тридцатого января… Элиза еще не знает, как она уладит это противостояние. Шел дождь, и она была соответственно одета: черные брючки-слаксы и черная вязаная кофта, черный дождевик и черная шляпа и припущенными полями, делающая ее похожей на Грету Гарбо. Так как было довольно холодно, надела и перчатки, тоже черные. Припарковав автомобиль у Пеликанового рифа, пошла по побережью к его дому. По дороге она проигрывала предполагаемый разговор. Ей очень не хотелось идти к нему, тем более просить об одолжении. Он столько раз наносил ей обиды, которые не забыть. И столько раз она мечтала о нем и не могла отделаться от мучительной игры: что было бы, если бы… Если бы он не был гомосексуалистом. Но он им был. Если бы он не сказал ей, что у их отношений нет будущего. Но он так сказал. И неизбывная жалость к себе: ах, если бы я его не встретила, если бы не легла с ним в постель… тоже с этим терзающим «если».

Воспоминание пробуждало все: и шепот дождя, и бормочущее шуршание океана — все вызывало в памяти прошлое, складывалось из отдельных картинок в картину — в кинофильм. Время было не властно над этим кинофильмом. Оно превращалось в ничтожный пустяк — раз в ее власти было, щелкнув переключателем или перемотав пленку, снова жить в любом часе, в любом году. Но жить в любом часе было больно, и Элиза лихорадочно щелкала тумблером памяти, перебегая от эпизода к эпизоду. Итак, фильм под названием «Моя жизнь с Джонатаном». Такой дешевенький, короткий фильм в роскошных декорациях — дом-дворец на побережье Флориды. На титре снова: «ноябрь тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года».

Восхитительная, благоухающая ночь. Японские фонарики на террасе, какой-то ор, мелодии Битлзов. А Элизе всего шестнадцать, и она пришла на день рождения к своей подружке, Марсии Натансон, которой сегодня уже исполнилось семнадцать.

Мальчишка, который легкими шагами взбегает на террасу, — это самое восхитительное, что она видела в своей жизни! Длинные светлые волосы и сияющие голубые глаза. Фигура и движения танцора. Босые ноги. Он в голубых джинсах и белом свитере. На других пиджаки и галстуки, а Джонатан словно с другой планеты.

С эгоизмом юности, Элиза тут же подумала о нем как о некоем приложении к себе, такой совершенный партнер, такой идеальный дружок! Оба блондины, стройные, с ясными глазами, вместе они будут вдвойне прекрасны. Она пленит этого великолепного пришельца, приручит этого дикого и роскошного звездного мальчика, сделает его своей собственностью. Уверенная в своей внешности, подстрекаемая своей распускающейся сексуальностью, она не сомневалась в победе над этим двадцатилетним незнакомцем, тем более что оказалось, появился он вовсе не из другой галактики, а из Индианы.

И этим же поздним вечером она уже лежала на побережье в его объятиях. Он ограничивался только поцелуями, это было странно, но она еще ни о чем не догадывалась. А спустя две недели, в доме, который он арендовал на Фэтбэк-Кей, она все-таки настояла и отдала ему свою девственность, все еще ничего не подозревая. Той ночью она шептала: «Я люблю тебя»,не чувствуя его растерянности, почти паники.

«Моя жизнь с Джонатаном». Фильм Элизы Брэчтмэнн. Вторая серия. Действующие лица (в порядке их появления): Элиза Брэчтмэнн. Джонатан Пэрриш. А также Чарльз Эббот в роли Чарльза Эббота.

В первый раз она пришла к Эбботу в конце декабря. Разыскала его в комнатке над гаражом. Пришла в отчаянье и слезах, потому что не прошло и часа, как Джонатан Пэрриш объяснил ей, что он гомосексуалист и ничего с ней делать не намерен. А тот случай был экспериментом, он был обязан это проделать, чтобы доказать себе. Доказать? Что доказать? Ну, что эти девушки… женщины… эти самки не в состоянии удовлетворить его.

Вот потому-то она и оказалась здесь, в комнате над гаражом… На титрах — «декабрь тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года»… чтобы заняться любовью с этим, в отместку Джонатану. В слезах, в гневе и стыде, она пришла сюда для любви?.. Нет-нет! Никогда больше Элиза Брэчтмэнн, звезда этого тоскливого, коротенького, дешевого фильма, не станет любить никакого мужчину. Она здесь просто для того, чтобы ее трахал этот шофер, служащий ее отца. Лакей. Она рыдала на его плече, пока он этим занимался.

И — прокрутка вперед. Перескочим через нудные месяцы ее беременности и этого страха, мучительных родов, пропустим и это проклятое бегство. Она стала взрослой, она привыкла к боли, которая началась еще тогда, когда Джонатан захлопнул дверь в их сон. Сон этот до сих пор просачивается в ее сознание незваным гостем, спит ли она или бодрствует: двое прекрасных людей, идущих вместе по жизни. Это сон, который никогда не сбудется, ведь его никогда не сможет удовлетворить никакая девушка, женщина, самка…

Так что нетрудно понять, как она была удивлена (в этом месте камера приближается к ней, чтобы взять крупным планом ее изумленное лицо), когда спустя несколько дней после того, как она родила, кто бы, вы думали, явился в больницу, как не этот голубой гений. Свеженький после недавних развлечений в Вудстоке, он щеголял своими длинными светлыми волосами и светлой бородкой. Как же затрепетало тогда ее сердце!

Он захотел снять ее вместе с ребенком, и сделал по меньшей мере дюжину кадров, когда вошла сиделка и запретила фотографировать. Он поцеловал Элизу в щеку, когда уходил. Этакий братский поцелуй. Он обещал прислать ей фотографии. И исчез.

И она снова рыдала. Боль, боль… Никаких фотографий он так и не прислал. И она больше не видела его до…

Новый титр — «октябрь тысяча девятьсот восемьдесят первого года». Спустя двенадцать долгих лет, это вам не шуточки! Монтаж кадров. На переднем плане — Джонатан Пэрриш на побережье Уиспер-Кей. А на заднем плане — дом, который купил для него Ральф, его брат. Джонатан Пэрриш снова в городе и берется за свои старые шалости, вступает в растущее сообщество калузских педиков, разумеется, осторожно, но не настолько, чтобы об этом не узнала всевидящая, всезнающая Элиза Брэчтмэнн, сценарист, режиссер и главная звезда жалкого, коротенького, низкоразрядного кинофильма. Элиза все еще лелеет свой сон, видите ли, она все еще живет в стране «Если бы…». Порой ей кажется, что вся ее жизнь — утрата. Утрата Джонатана, ребенка, отца. Утрата и боль, такое дешевенькое кино, ребята. Когда она узнала, что Джонатан крутит шашни с мерзким гомиком Холденом, который работал у Брэчтмэннов агентом по закупкам, она решила немедленно положить этому конец, чтобы защитить Джонатана. Она знала, что это за человек, знала о его омерзительном прошлом, об ордах молодых парней, которых он совратил и использовал. Ей бы следовало давным-давно его уволить, но это противоречило политике компании, введенной в обиход ее собственным отцом: если ты проработал здесь пятнадцать лет, работа тебе гарантирована. Эта гарантия не относилась только к ворам. Поэтому она и сочинила эту историю, будто он обворовывает компанию, и даже зашла настолько далеко, что подделала документы, чтобы показать, что он, мол, вымогает назад уже уплаченные деньги. А как она была испугана и выведена из себя (следует еще один крупный план ее лица: широко открытые зеленые глаза, удивленная мина рта…), когда Холден подал иск за клевету и оскорбление.

Позднее она узнала, что идею такого иска предложил Холдену мистер Догадайтесь Кто. (Крупный план Джонатана Пэрриша, он ухмыляется в камеру и шаловливо указывает пальцем на самого себя, в другой руке у него трость, похожая на мужской член.) Она уладила это дело, не доводя его до суда. И возненавидела Джонатана Пэрриша. Но сейчас придется пообщаться с ним еще разок. В это холодное дождливое утро в конце января… Это было тридцатого января, но здесь нет титров, они не нужны ей, чтобы помнить утро, когда она навсегда прогнала его из своей жизни.

Джонатан… Джонатан… Вот она идет по побережью к его дому на фоне серого неба и дождя, одетая в брючный черный наряд, это черный траур по невинности, любви, ребенку.

Он стоял на кухне у стола, когда она вошла. И выглядел как после бессонной ночи. Он разрезал грейпфрут на две половинки большим поварским ножом. Он объясняет, что у него была ссора с братом… Он чувствует себя отвратительно… Не хочет ли она половинку грейпфрута? Она качает головой, нет. Немножко кофе? Нет. Премного благодарны.

Он делает замечание, что, мол, сейчас немного рановато для светского визита, не так ли?

— Что-то случилось?

— Я пришла за фотографиями.

— Что за фотографии? О чем ты?

— Наши фотографии, которые ты делал в больнице. Мои и ребенка.

— Господи, когда это было!

— Джонатан, они мне нужны. Они здесь!

— Да я и не помню.

— Они у тебя?

— Элиза, ну, в самом деле…

— Постарайся вспомнить.

Он смотрит на нее, она уже и раньше видела этот взгляд и хорошо знает, что он означает.

— А если они у меня, сколько ты за них заплатишь?

— Сукин сын, ублюдок!

— Так сколько же, Элиза?

— Минетчик проклятый, педик!

Она уже выкрикивает эти слова. И тянется к ножу, лежащему на столе.

— Нет! — кричит он.

И визжит, словно баба. Потом кричит:

— Положи его на место!

А она надвигается на него с ножом.

— У меня их нет! — вопит он. — Я даже не знаю, где они!

Она не верит ему, ее больше не интересует, где находятся эти проклятые фотографии, она охвачена яростью. Она понимает только, что это тот самым человек, который причинил ей так много боли, которому не нужна она — женщина, человек, который предал ее уже не один раз и который погубил всю ее жизнь. Ее зеленые глаза сужаются, зубы стиснуты, нож в ее руке становится оружием.

Она бросается и со всей силой вонзает в него нож.

Джонатан вопит, потом умолкает. И умолкает все. Даже дождя не слышно. Она отнимает от ножа руку, и Джонатан оседает на пол.

А она выбегает в дождь.

Тутс видела — Леона вышла из дома без четверти двенадцать. На Леоне были черные трико и колготки. Черные туфли-лодочки на низком каблуке. На плече черная сумка. Спортивные туфли, связанные за шнурки, были переброшены через другое плечо. Она швырнула и туфли и сумку на заднее сиденье «ягуара» и забралась в машину. Тутс была сзади нее, неподалеку.

Она последовала за Леоной вверх по Сорок первому шоссе и повернула на бульвар Бэйо, все время держась за ней, и когда та припарковала автомобиль перед фасадом административного здания Бэйо, на бульваре Уэст-Бэйо, дом восемьсот тридцать семь. Двухэтажное белое здание с несколькими вывесками мрачно высилось впереди. На одной из вывесок значилось «Уэйд Ливингстон, доктор медицины».

Леона закурила сигарету. Короткие нервные клубы дыма вылетали из окна «ягуара» со стороны водительского места. На приборной доске у Тутс часы показывали без трех двенадцать, потом стрелки сошлись на двенадцати.

Одна из дверей конторы открылась. Какая-то сиделка во всем белом и туфлях на плоской подошве вышла из двери и двинулась к маленькой красной «тойоте». Она подняла взгляд на небо, пожала плечами, села в автомобиль, завела его и тронулась с места.

Тутс все ждала. Леона выбросила сигарету в окно. Дверь конторы снова открылась. Высокий темноволосый мужчина в очках, в синем костюме вышел из дверей, присмотрелся к автостоянке, заметил зеленый «ягуар» и пошел к нему. «Доктор Ливингстон, — подумала Тутс. — Полагаю, что так».

Ливингстон, если, конечно, это был он, подошел к «ягуару», открыл дверцу со стороны пассажирского места, быстро сел и захлопнул дверцу.

— Давай уедем куда-нибудь отсюда к черту, — сказал он.

Жучок работал прекрасно. Как легко, когда говорят только два человека. Если пользоваться жучком, когда в комнате четыре — пять человек, то можно просто свихнуться, пытаясь выяснить, кому принадлежит каждый из голосов. Но на этот раз все было просто. Всего два человека, да еще мужчина и женщина. Да здравствует такое различие!

— Хорошо, Ли, почему вдруг такая срочность?

«Этакое ласкательное имя», — подумала Тутс.

— Ненавижу, когда ты зовешь меня Ли.

— О, извини, я забыл…

— Меня зовут Леона.

— Да, Леона, я же сказал: извини.

Молчание.

— Вот мы и встретились, почему такая срочность?

— Я хотела должным образом попрощаться.

— Я думал, что весь прошлый вечер был посвящен должному прощанию. Леона, если ты намерена… затягивать до бесконечности…

— Нет. Я же знаю, что ты хочешь покончить с этим.

— Я уже покончил с этим, Леона.

— Да, я знаю. Но я — не покончила.

— Куда мы едем?

Она делала левый поворот на автостоянку при муниципальном центре Хэйли. Большие рекламные щиты извещали об автомобильной выставке на следующей неделе. Грузовики, легковые автомобили, трактора…

— Поговорим здесь.

— Мы могли бы поговорить и по пути. Я не понимаю, почему…

— Я не люблю разговаривать и одновременно вести машину.

Тутс въехала за ними на стоянку. Там было припарковано несколько автомобилей. «Служащие», — предположила Тутс. Среди них какой-то желтый грузовик-пикапчик. Мужчина в рабочем комбинезоне шел по диагонали через стоянку по направлению к автомобильному бюро, расположенному на противоположной стороне улицы.

Леона остановила машину. Тутс проехала вокруг стоянки, обогнула центр, а потом припарковалась так, чтобы видеть «ягуар», рядах в трех от него. Рискованно, быть может, но ей хотелось записать каждое слово этого разговора на пленку, а если бы она поставила машину слишком близко позади них, то, возможно, привлекла бы еще больше внимания. Машина, припаркованная на виду, не выглядела подозрительной.

— Ну, хорошо, давай поговорим, — снова голос доктора. — Ты говоришь, что хотела поговорить, так давай…

И внезапно молчание. Тутс повернулась к магнитофону, думая, что там что-нибудь не в порядке. Катушки вращались, и ручка громкости стояла в положении «включено».

— Что это такое, Леона?

Голос Уэйда Ливингстона или кто он есть, черт подери. Тутс и раньше слышала такие интонации: человек пытается говорить спокойно, а сам на волосок от паники.

— Ну, и как это выглядит, ничего?

— Убери револьвер, Леона, сию же минуту!

Он старается выглядеть спокойным, но паника бьет ключом.

— Я же тебе сказала, что хочу закончить это должным образом.

«Черт подери, — подумала Тутс, — да ведь она собирается пристрелить его!»

— Ты сказал, что хочешь покончить с этим, Уэйд, ну, вот давай и покончим.

Тутс была уже на полдороге к их машине. Она бежала, а они ее не видели. Доктор, Уэйд Ливингстон, судорожно пытался открыть дверцу со своей стороны, а Леона сжимала револьвер обеими руками, как это делают женщины-полицейские в рекламных телероликах. «О, Господи, не убивай его!» — взмолилась Тутс и, уцепившись за ручку дверцы «ягуара», рывком распахнула ее. И хотя они не были знакомы, она назвала ее по имени: «Леона!» — и завопила: «Не надо!» Она схватила ее за плечо и потянула к себе, надеясь, что револьвер не выстрелит случайно и не проделает этакую здоровую дырку в голове доктора.

— Я Тутс Кайли, — сказала она. — Отдайте мне револьвер.

Она протянула руку. Револьвер в кулаке Леоны дрожал.

— Отдайте его мне, хорошо, Леона?

А Уэйд Ливингстон, вжимаясь спиной в дверцу машины, смотрел на все это словно загипнотизированный.

— Кто вы? — спросила Леона.

— Я же вам сказала, Тутс Кайли. Отдайте мне эту штуку, ну пожалуйста.

Леона колебалась.

— Ну, давайте же, Леона, — сказала Тутс. — Есть более подходящие способы, поверьте мне.

Леона посмотрела ей в глаза.

— Вы офицер полиции? — спросил доктор. — Если так, то я хочу выдвинуть обвинение против…

— Вы полагаете, вашей жене это понравится? — спросила Тутс, действуя исключительно по наитию. И лицо доктора побледнело.

— А вот я так не думаю, — сказала Тутс.

Туман над водой начинал рассеиваться и рваться, и сквозь него уже проглядывал горизонт. Элиза сидела рядом с матерью, обессиленная своей обличительной речью с признанием в убийстве. Она поставила знак равенства между своей любовью к Джонатану Пэрришу и неким фильмом сомнительной направленности, и вот теперь она сидела, втиснув свои руки в руки матери, словно кадры этого фильма все еще мерцали и мерцали на экране ее сознания.

— Мисс Брэчтмэнн, — сказал Блум, — возвращались ли вы в дом Пэрриша в какое бы то ни было время после дня убийства?

Типичный голос полицейского. Ровный, лишенный эмоций.

— Да.

— И с какой же, простите, целью?

— Найти фотографии.

— Был ли кто-нибудь в доме, когда вы туда пришли?

— Вы же знаете, что был.

— Мисс Брэчтмэнн, не мог бы я теперь получить оружие и фотографии, указанные в ордере на обыск?

— Я покажу вам, где они. — Она, высвободила свои руки из рук матери, встала и сказала: — Все в порядке, мама. Правда.

Потом она повернулась к ним, к Мэтью и Блуму. Солнце теперь уже почти пробилось сквозь туман. Высокие стеклянные окна ожили от этого света.

— Никто даже и не подсчитал, — сказала она и улыбнулась.

Она смотрела на Мэтью. Быть может, потому, что Блум был полицейским, от которого, ей казалось, она не могла ожидать никакого сострадания. А может, потому, что включила и свою мать в число тех, кто не подсчитал. Она смотрела на Мэтью с улыбкой на лице.

— Вы понимаете? — спросила она.

— Нет, извините, я не…

— Ребенок-то родился в августе. — Улыбка все еще не сходила с ее лица. — С Эбботом я была вскоре после Рождества. В самом конце декабря. Теперь вы понимаете?

Мать уставилась на нее. Мэтью уже понял и подсчитал.

— Ребенок был доношенным, — сказала Элиза.

— Элиза, что ты…

— Я забеременела в ноябре, и ребенок родился точно в срок.

— Что?

— Это ребенок Джонатана.

Софи Брэчтмэнн поднесла руку ко рту.

— Он этого и не знал — ну разве не смешно? В ту ночь, когда я пришла рассказать ему… ну понимаете, это была та ночь, когда он решил… ну… объяснить мне, что из этого никогда ничего не выйдет, та самая ночь, когда он сказал… когда распрощался со мной. — Элиза пожала плечами. Она все еще улыбалась. — Вот я и пошла к Эбботу, в его жалкую комнатенку. В гневе и в… в…

— Элиза, — простонала ее мать.

— Какой прекрасный ребенок у нас был, — сказала Элиза. — У меня и у Джонатана.

— Элиза, дорогая…

— Какой прекрасной семьей мы могли бы быть.

— Дорогая, дорогая…

— Ох, мама, — сказала она и разрыдалась. — Мне так жаль, мне ужасно жаль, пожалуйста, прости меня.

— Дорогая моя золотая девочка…

Мэтью смотрел на них. «Вот дом, который построил Джек, — подумал он. — А вот и конец дома, который построил Джек».

Было три часа дня. Тутс и Уоррен сидели в конторе Мэтью. Тутс рассказала им, что Леона с доктором находились в интимной связи. Здесь не было сомнений, и теперь с этой связью покончено.

— И что же в итоге мы должны сказать Фрэнку? — спросил Уоррен.

— Я пока что не знаю. Надо подумать.

— Я имею в виду… с этим ведь покончено, Мэтью. Ну… дашь мне знать, какого рода отчет тебе нужен.

— Ладно, — сказал Мэтью. — Вы оба отлично поработали. Надеюсь, мы еще поработаем вместе, мисс Кайли.

— Тутс, — сказала она.

— Не хочешь ли сходить выпить пивка или еще чего-нибудь? — спросил ее Уоррен.

— С радостью, — сказала она.

— Мы еще поговорим, Мэтью, — Уоррен улыбнулся и вышел следом за Тутс.

Зазвонил телефон. Мэтью снял трубку.

— Звонит Ирен Маккоули по пятому каналу, — сказала Синтия.

Он нажал на кнопку.

— Алло?

Было десять минут четвертого. Ирен звонила, чтобы сообщить ему: ночью в больнице умерла Хэлен Эббот.

— Я пыталась до тебя дозвониться рано утром, — сказала она, — но ты уже уехал. Этот сукин сын с ней такое сделал.

— Кто? — спросил Мэтью.

— Хэрли. Она, умирая, назвала его имя. Полиция его разыскивает.

— Полиция уже его получила, — сказал Мэтью. — Я позвоню им и добавлю еще работенки по тому же направлению.

— Мэтью…

— Да.

— Ребенок тоже умер.

— Очень жаль, — сказал он. И подумал, что это уже полный конец дома, который построил Джек.

В пять часов он снова встретился с Леоной в Марина-Лоу. И первым делом она сказала:

— Я ведь говорила тебе, что у меня нет никакой интрижки, не так ли?

— Это технические подробности, — сказал Мэтью.

— Нет, Мэтью, мы ведь уже покончили с этим.

— Он уже покончил с этим.

Она посмотрела на него.

— Откуда такие подробности?

— У нас есть магнитофонные записи. Это жучок спас тебя от многих неприятностей, Леона. Если бы Тутс не услышала разговора…

— Я бы пристрелила его.

— По всей вероятности.

— Почти наверняка.

Она отхлебнула из своей рюмки. Уже второе мартини.

— Ты слишком много пьешь, — сказал он.

— Я знаю. Так это Фрэнк приставил ко мне хвост?

— Да.

— Стало быть, я должна поблагодарить его.

— За что?

— Если бы мисс Кайли не поставила в моей машине жучок, я бы выстрелила в доктора Уэйда Ливингстона и убила его. А мисс Кайли была нанята Фрэнком, следовательно…

— Строго говоря, ее нанял Уоррен Чамберс, которого нанял я, по просьбе Фрэнка.

— Все равно все возвращается обратно к Фрэнку.

— В самом деле?

— Ну, если именно он нанял…

— Ты знаешь, что я имею в виду, Леона. Должно ли все это вернуться к Фрэнку?

— Ох.

— Что мне ему сказать? Чего бы ты хотела?

Леона пожала плечами, подняла рюмку, осушила ее и знаком попросила официанта принести еще одну.

— Нет, Леона, — сказал Мэтью. — Больше ни одной. — Так что мне сказать Фрэнку?

— Позволь мне сказать ему.

— Хорошо, и что же ты ему скажешь?

— Все.

— И что потом?

— Я не знаю. Надо посмотреть.

— Когда началась эта история с Ливингстоном?

— Пару месяцев назад.

— Это не так плохо.

Она надолго замолчала, потом посмотрела прямо в глаза Мэтью и сказала:

— Я все еще люблю его, Мэтью.

— Тогда либо перестань любить, либо разведись, — сказал Мэтью.

— Ладно.

Мэтью тяжело вздохнул.

— Я очень сожалею, — сказала она.

— Ну да, — сказал он и снова вздохнул.

— В самом деле.

— Фрэнк ведь попросит моего совета, ты же понимаешь. Когда ты расскажешь ему, он захочет узнать мое мнение. Мы ведь с ним партнеры, Леона.

— И что же ты ему скажешь?

— Я скажу ему, что он должен сделать все, что в его силах, чтобы удержать тебя. И не думать о другом варианте, который мог бы подойти, когда ты трахалась с каким-то чужаком. Вот это я и скажу ему, Леона.

— Спасибо, — сказала Леона.

И внезапно разрыдалась.

Пэрриш торопился успеть на девятичасовой рейс до Индианаполиса. Он уже упаковал вещи и собирался уходить, когда Мэтью зашел в гостиницу повидаться с ним в этот ранний вечер. Теперь, когда все обвинения с него были сняты, он хотел как можно скорее убраться из этой чертовой Калузы.

Он пожал Мэтью руку.

— Спасибо, — сказал он. И, понимая, что Мэтью спас ему жизнь, не имея ни малейшего представления о том, что же это за человек, Пэрриш произнес: — Если когда-нибудь будете в Индиане, заезжайте. Я буду счастлив вас видеть.

— Я редко выбираюсь в том направлении, — сказал Мэтью и улыбнулся.

Он думал: «Я сделал все, что мог, я наконец-то добился успеха, соединил все концы с концами — а теперь остается только пожать друг другу руки и распрощаться».

— Я полагаю, это означает, что больше я вас никогда не увижу, — сказал Пэрриш.

— Скорее всего именно это и означает, — ответил Мэтью.

Вот дом, который построил Джек.

А это вот солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это вот крыса, та самая крыса, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А вот и бесстыжая рыжая кошка, вот крысу она придушила немножко, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это собака, собака косматая, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А вот, поглядите — корова рогатая, бодает она ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это вот девушка, страхом объятая, которая доит корову рогатую, бодающую собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самым солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А вот и тот самый мужчина помятый, целует он девушку, страхом объятую, которая доит корову рогатую, бодающую ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это священник, побритый, опрятный, который венчает мужчину помятого, целует тот девушку, страхом объятую, которая доит корову рогатую, бодающую ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А это петух, что с утра гоношится, торопит священника стричься и бриться, чтоб стал бы тот чистым, побритым, опрятным и чтоб обвенчал он мужчину помятого, а тот — чмокнул девушку, страхом объятую, которая доит корову рогатую, бодающую ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит косматую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

А вот вам и фермер, что сеял пшеницу, а вот и петух, что с утра гоношится, клюет он пшеницу и вновь гоношится, торопит священника стричься и бриться, чтоб стал бы тот чистый, побритый, опрятный и чтоб обвенчал он мужчину помятого, а тот — чмокнул девушку, страхом объятую, которая доит корову рогатую, бодающую ту собаку косматую, которая кошку гоняет лохматую, которая душит мохнатую крысу, которая солод сгрызет очень быстро, тот самый солод, который хранится в доме, который построил Джек.

Три слепых мышонка

Посвящаю Лу и Элис Уэйс

Глава 1

В августе начинается такая безжалостная жара, что уже с утра столбик термометра поднимается до сорока градусов, а к вечеру опускается до пятидесяти, воздух пропитан влагой.

Во второй половине дня идет дождь. Иногда пять минут, иногда час. С черного хмурого неба низвергаются потоки воды. Над мокрым асфальтом клубится пар. Дождь тоже не приносит спасительной прохлады.

Солнце уходит за горизонт, но влажность, эта постоянная спутница жары, остается. Душно и ночью.

До самого конца лета во Флориде нечем дышать.

Говорят, что кровь не пахнет, но распластанное на полу тяжелое тело явно источает запах смерти. В кронах пальм роятся насекомые. Полнолуние. Циферблат наручных часов высвечивает двадцать минут двенадцатого. В тишине тикают часы. Хо Дао Бат вот-вот должен вернуться домой из «Пагоды». Придется задержаться, чтобы пожелать ему доброй ночи.

Те двое уже покинули этот мир.

Невинная шуточка, прости.

Их даже жалко — они так крепко заснули.

Очередь за Хо Дао Батом.

Он умрет в эту изнуряющую жару августовской ночи. И его будет жалко.

Район «Малая Азия» был густо населен азиатами — отсюда и такое название. В городе не любили цветных, поэтому со временем все китайцы, корейцы и японцы селились только в «Малой Азии», районе между Танго и Лангхорном, западнее Тамайами-Трейл. В начале века на этих двух с половиной акрах земли не было ничего, кроме публичного дома да салуна. Позже здесь, среди пальм, приткнулись десятка четыре деревянных домиков для цветных. Изнуряющими ночами обитатели домишек высыпали на улицу, бессмысленно томясь в ожидании бриза, охваченные воспоминаниями об их родной горной деревушке на другом краю планеты. Спасительного бриза ждать неоткуда.

В руках нож.

Правда, славный ножик?

В лунном свете, проникающем из окна, блеснуло лезвие ножа. В одном из домов в комнате на первом этаже около одной из трех коек распластались два окровавленных крохотных человечка — это от них исходил какой-то желто-красный запах крови. С настенного календаря поверх веера застенчиво улыбалась очаровательная китаянка в кимоно красного цвета, того самого цвета удачи и крови. Придется дождаться Хо Дао Бата. Пока он своего не получит, этот Хо, работа насмарку.

Часы показывают половину двенадцатого.

Хо, мой ножик жаждет встречи с тобой.

Через открытые створки окна в комнату, где навеки успокоились двое мужчин, с улицы доносится смех. Откуда-то издали слышится невнятное бормотание, хихиканье, переговоры мужчин и женщин. Там иная жизнь, там наслаждаются вязкой флоридской ночью, ну а ты, Хо, что же ты не спешишь приложиться к моему ножичку?

Ожидание тянется медленно.

Над кровавым месивом зажужжала муха.

Скоро он появится, Хо Дао Бат, последний из троицы. Главарь. Уже сегодня ночью он последует по пути, проторенному его застывшими в смерти дружками, в царство мертвых. Ну же, Хо, не сторонись компании, твои приятели остались довольны.

Я потешаюсь, прости меня.

Какое-то нашествие мух.

Полчища насекомых проникают через окно в комнату, где за минуту до этого звучали голоса и смех, и устремились к неподвижным искромсанным телам в надежде присосаться к кровоточащим ранам — настоящая мушиная вакханалия! Каково это будет на твой азиатский вкус, а, Хо Дао Бат?

Нож мелькает в воздухе.

Вот тебе, вот!

И тут зашуршал гравий на дорожке, ведущей к дому.

Кто-то подошел к входной двери.

Высокий, седовласый, испещренный морщинами инспектор Морис Блум подставил лицо первым лучам солнца, проскользнувшим в комнату через жалюзи. Сегодня утром он не успел даже побриться, как в семь часов его огорошили новостью о трех трупах. Похоже, речь шла о ритуальном убийстве. Он не стал тратить времени на поиски костюма, возвращенного на днях из химчистки, натянул чистую рубашку и мешковатый летний пиджак, брошенный на спинку стула у туалетного столика, быстро повязал галстук и стал названивать Роулзу, чтобы сообщить ему, куда ехать.

До места добрались быстро. Комната была залита ярким светом. Медэксперт тщетно пытался отогнать назойливых мух от трупов. Роулз отлично выглядел. На нем был светло-коричневый костюм, из-под которого выглядывала янтарного цвета рубашка, галстук отлично сочетался со всем остальным, даже с темно-коричневыми мокасинами. Он смахивал на одного типа из старого полицейского сериала «Пороки Майами», только сейчас трагедия разыгралась в Калузе, по другую сторону залива.

Роулз обошел Блума статью и ростом. При своих 193 сантиметрах он весил почти сто килограммов. Люди, встречая на своем пути этого черного гиганта, молча переходили на другую сторону улицы. Мало нашлось бы и желающих столкнуться в темной аллее с Блумом, эдаким стокилограммовым атлетом, озирающим мир с высоты своих 185 сантиметров. Трудно было назвать привлекательным его сломанный нос и расплющенные костяшки пальцев бывалого драчуна. Вместе они смотрелись довольно внушительно и вполне могли бы работать по привычной схеме: хороший фараон — плохой фараон, если бы не одно обстоятельство. Оба они тянули только на роль «плохого».

Но было у них и отличие. В темных, глубоких глазах Блума, казалось, навеки поселилась невысказанная тоска, а это уже было серьезным недостатком для карьеры полицейского инспектора.

— Потрясающее зрелище, — протянул Роулз.

Обычно он не был подвержен иронии, но сейчас к черному юмору побуждали скорчившиеся на полу трупы. Иначе просто выворачивало. Последний раз его мутило во время романтического круиза на Багамские острова — туда он отправился с красоткой — стенографисткой из суда.

Блум, в отличие от приятеля, уже несколько лет как был женат и не мог себе позволить прохлаждаться на разных там романтических островах. Он тоже помучился в субботу, приобщившись к несвежей рыбе на лодочной станции «Марина Лу». Сегодня утром, во вторник, вспомнив недавние мучения, он ощутил новый приступ тошноты.

Горло жертв было перерезано от уха до уха.

Вырваны глаза.

Отрезаны гениталии и вставлены в рот.

Роулзу приходилось сталкиваться с подобным в джунглях Вьетнама. На таком специализировались сами дети джунглей. Он первым высказал предположение о возможных убийцах — ведь в округе жили одни азиаты, — да и почерк был характерным. Первым сообщение о трупах принял сержант Алекс Макреда из машины, от патрулировавшего район Чарли. Он заявил, что убийство скорее всего связано с наркотиками и совершено кем-нибудь из ямайской общины. Бандиты с Ямайки, сумевшие поселиться в некоторых районах Флориды, отличались особо изощренной техникой убийств. К тому же не было тайной, что у себя на родине они открыто пользовались наркотиками.

По мнению Блума, отвергающего подобную версию, речь не могла идти о наркотиках, несмотря на азиатское происхождение убитых. У Роулза, видимо, были свои причины остановиться на этой версии, но опять-таки не обязательно быть азиатом, чтобы так измываться над своими собратьями.

Он подошел к медэксперту, закончившему свое дело. Тот щелкнул замком саквояжа и приподнялся с колена. Мухи вскинулись вслед за ним, роясь вокруг его головы. Они попробовали их отогнать.

Медэксперт произнес:

— Как вы, очевидно, заметили, им перерезали горло. Потом вырвали глаза и отрезали члены.

— Руку приложил мастер своего дела.

— Вы имеете в виду глаза и прочее?

— Да.

— Не только. Настоящий мясник. Я подобрал все глазные яблоки, кроме одного. Они в банке на подоконнике. Их необходимо будет отослать вместе с телами.

К горлу Блума подкатила тошнота.

К ним подошел Роулз с кожаным мужским бумажником в руках.

— Обратите-ка внимание на это.

Утром во вторник Мэтью Хоуп едва успел выбраться из-под душа, как в его спальне зазвонил телефон. Не успев обтереться, он обвязался полотенцем и поспешил снять трубку, подбадривая себя словами: «Иду, иду!» Автоответчик говорил его голосом:

— Номер 349–3777. Если вы…

— Не вешайте трубку, — вмешался Хоуп. — Я слушаю вас.

— …оставьте мне сообщение… — не унимался автоответчик.

— Я слушаю, я у телефона, — повторил Хоуп.

— …когда услышите сигнал…

«Дрянная техника», — чертыхнулся он.

— …я перезвоню вам при первой возможности. Спасибо, что позвонили.

— Я слушаю вас, — попытался прорваться Хоуп, — слушаю. Пожалуйста, подождите.

Раздался щелчок.

— Алло! — крикнул он.

— Папа?

Хоуп мысленно представил себе дочь на другом конце провода. Высокая, голенастая, моторная, летнее солнце вызолотило и без того светлые волосы, глаза могли сравниться по голубизне с карибской лагуной. Джоанна. Мечтает о карьере нейрохирурга, разрабатывает пальцы, пытаясь завязать узел в спичечном коробке. Доченька, до боли любимая…

— Привет, малышка, — расцвел он в улыбке. — Я буквально сегодня собирался позвонить. Как ты?..

— Ты только обещаешь, — хмыкнула она.

Ехидная девчонка! Всего-то четырнадцать лет, а разговаривает как форменный комик.

— Ты права, — не стал он спорить. — Но после встречи в десять часов с возможным клиентом я собирался позвонить…

— Не дают покоя кровавые истории, а, пап?

Он почти видел ее усмешку.

— Полагаю, ты неплохо проводишь время? — тепло спросил он.

— Я в диком восторге, пап, здесь так замечательно, — затараторила девушка. — Только ни одного мальчика, представляешь?

— Сочувствую, — улыбнулся он.

— Нет, конечно, кое-кто есть. Так, один слюнтяй, а другому только двенадцать лет. Зато я подружилась с отличной девчонкой, Эвери. Миленькое имя, ты не находишь? Она член школьной команды по плаванию. Представляешь, у них там, в Нью-Йорке, есть своя команда в школе. Я даже не знала. Она мне показывает всякие штучки. Я теперь умею плавать в бурной воде. Здесь такая холодная вода, бррр… А она каждый день плавает в океане по часу безо всяких усилий. Вокруг нее волны вздымаются, а она подобно акуле. Эвери Куртис — запомни это имя. Она еще победит на Олимпиаде, вот увидишь. Она родилась пятнадцатого октября под знаком Весы.

«Многие великие родились под этим знаком», — подумал про себя Мэтью, но не стал распространяться.

— Мама передает тебе привет. Она занята оладьями.

— Кланяйся ей от меня.

— Позвать ее?

— Конечно, — отозвался Мэтью, — почему бы и нет?

— Сейчас.

Сьюзен, бывшая жена Хоупа, имела вид дерзкой, избалованной красотки с темными с поволокой глазами, круглой мордашкой, короткой стрижкой и припухлыми губами. Спустя годы после развода они, к своему удивлению и удовольствию, возобновили отношения. То, давнее, происходило совсем в другой стране, и образ любимой девушки погас в его сердце. И пусть та страна располагалась тут же, в старой доброй Калузе, в штате Флорида, но тогда эти земли казались ему радужными, полными тайн девственными местами, манящими надеждой. И та, прежняя, девушка вовсе не умерла, а просто ушла из его жизни. Во всяком случае, в ближайшее время ничего кардинального не предвиделось, а строить далекие планы не в его характере. Особенно в отношении Сьюзен. Даже учитывая вспышку их страсти после стольких лет развода.

— Алло, — прощебетала бывшая женушка.

— Привет, — сказал он. — Печешь оладьи?

— Здорово, правда?

Он представил себе, какую она состроила гримаску. Сьюзен никогда не любила готовить.

— Как отдыхаешь? — спросил он.

— Так себе, мальчиков нет, — съязвила она.

— Сожалею.

— Может, заедешь на уик-энд? Места в доме хватит.

— Не хватало нам подраться при ребенке.

— Ну так что же?

— Даже наверняка шум поднимем.

— Я по тебе скучаю.

— Я тоже.

— Почему мы не можем хотя бы немного пожить мирно?

— Не можем.

— Но в такой жизни есть своя прелесть.

— Конечно.

— Ты так считаешь?

— Да. Тебя что-то беспокоит, Сьюзен?

— Не знаю. Ведь раньше нам бывало хорошо вдвоем. Сейчас мы с Джоанной одни в доме, и я не ощущаю никакой радости от отпуска.

— Ну, знаешь, — замялся он.

— Так что если окажешься вдруг в наших краях, где-нибудь поблизости от мыса Код…

— Вряд ли.

— Тебе бы посчастливилось увидеть меня у плиты.

— Хорошо.

— Я нацепила фартучек и туфли на шпильках.

— Да ты что!

Ее слова попали точно в цель. Воображение Хоупа нарисовало ему образ Сьюзен в светлых кожаных туфлях, в ладненьком белом фартучке, чисто символически прикрывающим ее грудь, с соблазнительными тесемочками на попке. Она орудует лопаточкой.

— Передай трубку Джоанне, — попросил он.

— Гляди-ка, испугался, — констатировала Сьюзен, наверняка расплывшись в улыбке.

Он был тоже доволен разговором.

— Ну что, разобрались? — поинтересовалась Джоанна.

— Не лезь не в свое дело.

— Вас не разберешь.

— Еще как разберешь, — успокоил ее Мэтью. — Вот стукнет тебе под шестьдесят, а мы с мамой к тому времени умрем…

— Прошу тебя, не стоит так шутить, — нахмурилась Джоанна.

— Малышка, мне пора собираться. Я поймаю тебя сегодня днем, ладно?

— Знаешь, мы сегодня с Эвери хотим сбегать на эту нудную вечеринку. Может, хоть там парни будут, а то я уже начинаю думать, что наш двенадцатилетний сосед ничуть не хуже других, представляешь?

— Я отчетливо представляю, что ты у меня не самый плохой ребенок, — отозвался Мэтью.

— Льстец, — подытожила разговор дочь.

Он знал, что Джоанна ухмыляется точно так же, как недавно Сьюзен.

— Пока, малыш, я скоро свяжусь с тобой.

— Я люблю тебя, пап.

— Я тоже тебя люблю. — Он повесил трубку и взглянул на часы, стоящие на туалетном столике.

Времени на размышления не оставалось, и он лихорадочно принялся одеваться.

Мэтью Хоуп еще не встречал человека, который ощущал бы себя свободно в арестантской робе. Что там говорить о Стивене Лидзе! Казенная, не по размеру одежда, в которую был облачен этот ладный блондин под метр девяносто, выглядела на нем, стокилограммовом мужчине, смирительной рубашкой. В связи с особой жестокостью инкриминируемого ему преступления выпустить его под залог не сочли возможным. Его ожидала перспектива какое-то время остаться в этом одеянии.

Прошло двое суток, после того как четырнадцатого августа патрульная машина Чарли выехала по вызову китайского посудомойщика, который по дороге на работу решил заехать на улицу Танго, 1211, и захватить своих троих друзей.

— Это вы их убили? — обратился к нему Мэтью.

— Нет, — замотал головой Лидз.

— А кто грозился на суде их убить?

— Когда это было?! Сразу по оглашении приговора. Я был вне себя. Мало ли чего брякнешь в гневе.

— Но вы так опрометчиво оговорились. Вы ведь сказали, что покончите с ними.

— Если бы вернуть слова обратно!

— Вы утверждаете, что не убивали их?

— Конечно.

— У вас есть хоть какие-нибудь мысли, кто мог на это решиться?

— Нет.

— Можно ли предположить, что вы наняли кого-нибудь для этой цели?

— Вовсе нет.

— А если какой-нибудь ваш приятель, или должник, или не знаю кто решил вам посодействовать?

— Нет. Я не имею к этому делу ни малейшего отношения.

— Вы отдаете отчет своим словам?

— Абсолютно.

— Расскажите, где вы были вечером в понедельник в момент убийства.

— Дома. С женой.

— Вы были одни? Кто-нибудь сможет подтвердить ваше алиби?

— Нет. Разве одного свидетеля не достаточно?

— Она ваша жена, — устало произнес Мэтью.

Мэтью Хоуп всматривался в лицо сидящего напротив человека, пытаясь прочитать в этих голубых глазах хоть какой-то намек на истину. Он не станет его защищать, пока не убедится в невиновности. Только и всего. Отыщется немало других адвокатов, которые не посмотрят на вину. Мэтью не из их числа. Он не защищает убийц и воров.

— Вы осознаете до конца, в каком положении оказались?

— Конечно.

— На месте преступления был обнаружен ваш бумажник…

— Мне трудно объяснить, как он мог туда попасть.

— Нет ли тут какой ошибки, это действительно ваше портмоне?

— Да.

— Там были ваши водительские права…

— Да.

— Так, с этим разобрались. Ваш бумажник найден в комнате, где обнаружены трупы тех, кто недавно обвинялся в изнасиловании вашей жены. Одного этого прокурору достаточно для возбуждения против вас уголовного дела…

— Меня там не было…

— …ведь тогда насильников оправдали…

— На их совести это преступление.

— Суд не согласился с обвинениями.

— Это ошибка. Они ее изнасиловали.

— Дело спорное. В прошлую пятницу был оглашен оправдательный приговор. В тот же самый день вы в присутствии сотен свидетелей клянетесь убить негодяев. В понедельник их находят убитыми. На месте преступления валяется ваш бумажник.

— Да, это так.

— С какой стати я должен вас защищать?

— Я невиновен, — покорно сказал Лидз.

Адвокат прислонился к белой стене камеры, на которой отметились многие предшественники Лидза, и смотрел в ясные, спокойные глаза узника, примостившегося на краешке узкой койки. Виновен или нет? Решать это придется прямо сейчас, иначе потом, если он возьмется за дело, отступать будет некуда.

— Как мог бумажник оказаться на месте преступления?

— Понятия не имею.

— Вам не приходилось терять его в понедельник?

— Нет.

— Когда вы в последний раз держали его в руках?

— Не помню.

— Вспомните, как вы расплачивались в тот день? Может быть, пользовались кредитной карточкой?

— Мне кажется… В тот день я заходил в видеопрокат.

— В котором часу это было?

— По дороге домой, на ферму. Я фермер.

Лидз явно скромничал. Он был внуком Роджера Лидза, одного из самых первых переселенцев штата, сумевшего в свое время скупить за бесценок сотни акров во Флориде. Его отец, умерший шесть лет назад, прикупил три тысячи акров плодородной земли на Тимукуэн-Пойнт-роуд, грузовые стоянки в Тампе и лучшую недвижимость в центре Калузы.

— Я заглянул на Лайм в офис своего агента, — продолжил Лидз.

— Мир тесен, — улыбнулся Мэтью. — У меня тоже агент в тех краях.

— Я бываю там каждый день.

— Я тоже.

— Я пробыл там около часа, — добавил Лидз.

У богатых свои привычки.

Мэтью вернулся к прерванному разговору:

— Когда вы были в понедельник у своего агента?

— Часов около трех. Джесси велела захватить по дороге какой-нибудь фильм.

Джесси Лидз. Это она звонила ему вчера, после того как Лидзу предъявили обвинение и отказались выпустить под залог. Она начала с того, что он лучший в городе адвокат по уголовным делам (слышал бы это Бенни Фрейд!), и просила взять насебя хлопоты по защите ее мужа. Он откликнулся на ее просьбу.

— Зашел я в видеопрокат…

— Какой, не скажете?

— То ли «Город видео», то ли «Мир видео»… Какое-то типичное название. Он расположен на Трейл, около Люйда, не доезжая до поворота на Уиспер-Кей-Бридж.

— И что вы там взяли?

— «Касабланку». Джесси без ума от старых фильмов. Мы его посмотрели после ужина.

— Вы ночью выходили из дому?

— Нет.

— Во сколько вы легли спать?

— Что-то около половины девятого.

— Так рано?

— Мы смотрели кассету.

— Неужели вы спите в одежде?

— В одежде? Что вы! Почему в одежде?

— Прежде чем лечь спать, вы разделись, так?

— Ну да, конечно.

— И куда вы положили бумажник?

— Я… по-моему…

Адвокат отметил, что Лидз смутился.

Вроде бы повседневное действие, да поди знай. Отчего бы Лидзу и не стушеваться, раз вся его жизнь висит на волоске от того, куда он в тот вечер сунул бумажник. Законы Флориды суровы. Убийство с отягчающими обстоятельствами тянет на электрический стул. Мэтью ждал ответа.

— Обычно он лежит у меня на туалетном столике, — задумчиво произнес Лидз. — Вместе с ключами и мелочью. Наверняка в тот вечер я положил его туда же.

— Но полной уверенности у вас нет?

— Ну как сказать… Видите ли… — Он немного помолчал, затем продолжил: — Я мог обронить его в лодке в тот вечер.

— В лодке?

— Да. У меня есть тридцатидевятифутовый «медитерраниен». В тот вечер перед ужином я выходил в море.

— И вы допускаете, что он мог выпасть из кармана?

— Вероятно.

— Припомните, раньше такое случалось?

— Иногда, чтобы он случайно не выпал, я клал его на дно.

— Вы когда-нибудь забывали бумажник в лодке?

— Всего однажды.

— Вы хотите сказать, что вам приходилось забывать бумажник вне дома?

— Да.

— Значит, можно предположить, что в понедельник могло случиться подобное?

— Вполне. И кто-нибудь его прихватил оттуда, иначе как он мог оказаться на месте преступления?

— Когда вы обнаружили пропажу?

— Это было во вторник утром. Полицейские нагрянули к нам домой и предъявили бумажник.

— В котором часу это было?

— Где-то около девяти. Они показали мне бумажник, и когда я подтвердил, что это моя вещь, они велели собираться.

— И вы отправились с ними в город?

— Конечно.

— Надеюсь, сопротивления не оказали?

— Нет.

— Мистер Лидз, знакома ли вам «Малая Азия», так называемый район Калузы?

— Да.

— Вам случалось бывать там?

— Случалось.

— Можете вспомнить, когда?

— В день их ареста.

— Кого вы имеете в виду?

— Тех мерзавцев, которые напали на Джесси.

— Значит, вы знаете этот дом 1211 по Танго-авеню?

— Да.

— Вы отправились туда после ареста той троицы?

— Да.

— Значит, этот адрес вам знаком?

— Да.

— И дом тоже?

— Да.

— Вы заходили внутрь дома?

— Нет. Я просто захотел посмотреть, где живут эти твари, вот и проехал по улице.

— Скажите, вы не были там в ночь убийства?

— Я уже говорил, что нет.

— А в какой-нибудь другой день?

— Нет.

— Сколько вам лет, мистер Лидз?

— Сорок один.

— Вы служили в армии?

— Да.

— Когда?

— Во время Вьетнамской кампании.

— Вы были в действующей армии?

— Да.

— Вам случалось сталкиваться с подобными убийствами?

— Они получили по заслугам.

— Но такие жертвы…

— Я протестую. Эти ублюдки не жертвы! Они потешались над моей женой. Слава тому, кто их прикончил!

Лидза было не узнать: его голубые глаза помутнели, он скрежетал от злобы зубами и потрясал кулаками. Если он окажется в таком состоянии в зале суда, ему обеспечен электрический стул.

— Мистер Лидз, я повторяю: случалось ли вам во время службы во Вьетнаме видеть…

— Да, иногда так уродовали тела наших солдат.

— Им вырывали глаза…

— Да.

— Отрезали члены…

— Эти нелюди для острастки отсекали указательный палец правой руки. Любили вырывать язык. Мы часто подбирали трупы без языков. — И, поколебавшись, он добавил: — Мы проделывали с ними то же самое. Парень из моего батальона частенько надевал на шею ожерелье из отрезанных ушей.

— А вы сами когда-нибудь…

— Нет-нет, никогда.

— Вы уверены?

— Я на такое не способен, и без того по уши в дерьме ходили.

На какое-то время оба замолчали.

Из коридора в камеру донесся разговор двух полицейских, потом послышался смех.

— Мистер Лидз… — Адвокат с трудом подбирал слова.

Он пристально посмотрел в глаза подозреваемому, пытаясь понять, мог ли такой человек отомстить столь жестоким образом за надругательство над женой. Способен ли на самосуд? Или преступление совершено кем-то другим, а бумажник действительно оказался там случайно?

— Мистер Лидз, повторите, пожалуйста, что вы непричастны к этой трагедии.

— Я их не убивал.

— Еще раз, пожалуйста.

— Эти трое не на моей совести.

Летом в Калузе жару переносить затруднительно, по крайней мере дважды в день приходится залезать под душ и менять амуницию. В самое пекло облегчение приносит трехразовый душ: утром после сна, в обеденный перерыв в офисе и на сон грядущий. Мэтью предавался размышлениям, принимая свой ритуальный третий душ.

После обеда зачастил ставший уже привычным дождь, по нему можно было сверять часы.

Ливень хлестал от души. Во Флориде трудно представить себе хоть что-нибудь совершаемое вполсилы. Случись задуть ветру, так непременно ураганной силы; если выглядывало солнце, то лишь с одной целью — спалить всю округу; ну а дождь лил как из ведра.

Адвоката посетила мысль, что в душе не было необходимости. Ведь может такое случиться, что в комнату залетит шаровая молния и сразит его на месте. Вот позабавится Бенни Фрейд, а потом не преминет выразить свои соболезнования.

Прокурор округа Скай Баннистер поспешит перед журналистами назвать его хорошим адвокатом и отличным парнем, достойным оппонентом, заявит об огромной утрате, постигшей общество, потерявшего в лице усопшего примерного гражданина. Его бывшая жена Сьюзен зальется слезами. Облачившись во все черное, набегут его подружки и примутся забрасывать его гроб красными розами, окропленными слезами. «Ах, мой бедный Мэтью, ближе человека у меня не было! Почему именно он покинул меня в расцвете сил!»

Мэтью-Мэтью, бедный Мэтью!

Сегодня у тебя была возможность ошибиться в выборе решения. Тонкой струйкой текла вода. Вместе с грязной пеной он пытался освободиться и от охвативших его сомнений. Этот Лидз бывал там, где позднее произошло убийство, его бумажник обнаружили возле трупов, он опален жестокой Вьетнамской войной, его душит бессильная злоба за бесчестие жены, он громогласно грозит смертью трем насильникам… Все эти факты в руках Ская в один прекрасный день обернутся для штата солидным счетом за электричество.

Потянувшись за полотенцем, он с неудовлетворением посмотрел на себя в зеркало ванной комнаты. Во время последней поездки в Италию он прибавил десять фунтов. Это было заметно. При его росте жировая прослойка могла бы распределиться более равномерно, но все десять лишних фунтов отложились на талии. Почему женщины полнеют иначе? Стоит даме раздобреть, как круглеет задница. Загадка природы. Его лицо не изменилось — такой же лисий овал, темно-карие глаза, темные волосы, прикрывающие лоб. В мире сногсшибательных красавцев Мэтью явно занимал скромное место — с этим уж ничего не поделать. Он подмигнул своему отражению.

В понедельник утром он переступил порог своего офиса с возгласом: «Я вернулся!» Язвительный его партнер Фрэнк тут же поинтересовался: «Неужели отсутствовал?»

Обмен любезностями состоялся в понедельник.

А вчера позвонила Джессика Лидз.

Тебя-то нам и не хватало, дорогой, у нас опять беда…

За окном взвизгнули тормоза, послышался лязг налетевших друг на друга металлических предметов. На ходу набросив на себя белый махровый халат, он поспешил через весь дом на улицу. Как он посмел не заехать в гараж, а припарковать свою новую «акуру-ледасанд» у дома! Ему, видите ли, предстояло выехать в город, и он не стал утруждать себя…

Машина прямо с конвейера.

Тридцать тысяч баксов наличными.

Он оформил доставку прямо перед отъездом в Венецию две недели назад. До этого он Бог знает сколько лет ездил на «карлэнн-гайа». А это долгожданное чудо: приземистая, блестящая, дымчато-голубая, с кожаными креслами в салоне и солнечными батареями, с компьютером, подающим сигнал о наличии бензина в баке. Жмешь педаль — и малышка выдает шестьдесят миль в час за восемь секунд. Ракета да и только.

— Бог мой! — воскликнула женщина, выбираясь из маленького красного «фольксвагена» после удара в левое заднее крыло его дымчато-голубой «акуры», обошедшейся Мэтью ровно в тридцать штук всего дней десять назад.

Разъяренный адвокат был готов задушить виновницу происшествия, оказавшуюся статной, голубоглазой миловидной блондинкой с ногами от шеи. Она потерянно стояла под проливным дождем без зонта, беспомощно разглядывая вмятины на обеих машинах. Тормозной путь явно указывал, что наезд совершил красный «фольксваген». Пелена дождя укутала ее красное шелковое платье, красные туфли на каблучках, гриву светлых волос. Мэтью порадовался, что успел хотя бы набросить халат.

— Мне ужасно жаль, — произнесла она.

— Вам жаль! — воскликнул адвокат.

— Я испугалась, что раздавлю кошку.

— Какую кошку? — растерялся он.

Да какое имеет значение, что за кошка! Кошка против машины! Только он так подумал, как тут же раскаялся. Очень давно под колесами автомобиля погибла его любимая кошка. Господи, но не мог же он в самом деле радоваться, что вместо животного пострадала его машина последней марки, такая аккуратная, сверкающая, голубенькая машина!

— Она неожиданно выскочила на дорогу. — Мэтью понял, что она имеет в виду эту чертову кошку. — Я нажала на тормоза… Простите меня, я искренне раскаиваюсь.

В голове Хоупа крутились другие мысли: «С иголочки была машина, стоила тридцать тысяч…»

— Я адвокат, — наконец перешла к делу девушка.

— Я тоже, — вздохнул Мэтью.

— Это упрощает дело. Покажите мне, пожалуйста, свои права или страховой полис… Может быть, какой-нибудь доку…

— Вы-то сами не пострадали? — Он наконец очнулся от потрясения.

— Спасибо, со мной все в порядке. Я только немного промокла.

— Я приглашаю вас зайти в дом. Мы могли бы…

— Благодарю вас. Меня ждут в гостях.

— Вы же промокнете…

— Мне кажется, я уже пропиталась насквозь.

Тяжелое от дождя платье плотно облегало ее стан. «Прямо сцена из африканской жизни, — промелькнуло в голове у Хоупа. — Роскошная красотка оступается в воду у водопада, сквозь мокрую ткань просвечивают ее великолепные соски…» Он опустил глаза, с трудом оторвавшись от маленьких грудей незнакомки.

— Давайте заберемся в машину? Какой смысл мокнуть под дождем? Не хочется портить документы.

— Да, вы правы, — согласилась девушка. — Я об этом не подумала.

Хоуп обогнул «фольксваген» и подошел к своей машине, собираясь открыть дверцу, но тут понял, что из этого предприятия ничего не выйдет.

— Ключи в доме и бумажник тоже.

«Я обычно оставляю его на туалетном столике рядом с ключами и мелочью».

— Делать нечего, двести долларов выброшены на ветер. — Незнакомка скинула туфельки и, перепрыгивая через лужи, поспешила за ним в дом.

«И у меня была новая», — не сумел подавить вздох адвокат. Он с тоской оглянулся на свою «акуру», сиротливо прильнувшую покореженным боком к «фольксвагену». Мотнув головой, он открыл входную дверь и пропустил даму вперед.

— Прошу вас, заходите, — пригласил он.

Его голос дрожал от недавнего возмущения.

— Я так виновата. — Гостья ощущала неловкость.

Она походила на мокрую мышь. Спутанные пряди волос облепили ее лицо, вокруг глаз расплылась тушь, платье смялось. Мэтью Хоупа охватил внезапный прилив жалости.

— Обычная авария, не переживайте. — Он пытался говорить как можно мягче.

— О, черт, — выругалась незнакомка.

Адвокат удивленно посмотрел на нее.

— Моя сумочка осталась в машине, а там у меня права. Страховые документы в «бардачке».

— Я принесу, — вызвался помочь Хоуп.

— Не стоит. На мне все равно нитки сухой не отыщешь.

— На мне в общем-то тоже… Я быстро. — Хозяин дома вновь оказался под дождем.

Он горестно покачал головой, когда проходил мимо своей машины. Впритык к ней стоял «фольксваген». Что и говорить, хорошая была у него машина. На переднем сиденье он нашел вышитую бисером сумочку, а в отделении для перчаток — папку с документами. Среди бумаг оказалась регистрационная карточка на машину и страховой полис. Он ужасно неловко чувствовал себя в совершенно мокром халате, с волосами, прилипшими к темени.

Открыв дверь, он обнаружил гостью стоящей прямо перед ним, как будто она ощущала некоторую неловкость, вторгшись в его жилище. Они позвонили в полицию и обменялись документами и страховыми карточками. Незнакомку звали Патрисия Демминг, ей было тридцать шесть лет, и жила она адресу, Океан, 407, залив Фэтбэк.

Дождь уже перестал, когда подъехала полицейская машина. Полицейский — так как в Калузе полицейские обычно патрулировали в одиночку — попросил рассказать об аварии, проверил, может ли Патрисия Демминг двигаться дальше на своей машине. Адвокат Хоуп проводил взглядом отъезжающую машину.

«Машина была новая»…

Глава 2

— В Калузе нет других чернокожих с высоким верхом, — похвалился Уоррен Чамберс.

Мэтью подумал, что речь идет об автомобиле, о каком-нибудь «фэде» с высоким верхом или об иномарке особой конструкции. Он ждал звонка от страхового агента, поэтому весь ушел в мысли о машине.

— Потом я сделаю скос, — не унимался Уоррен и провел рукой по волосам.

Только теперь стало ясно, что он говорит о стрижке. Высокий верх. Казалось, будто Уоррену на голову приспособили цветочный горшок, а на затылке волосы тщательно выбрили. Мэтью даже не стал спрашивать, какой он из себя, этот скос. Прическа для мужчины столь же неприкосновенна, как и его дом: в шестьдесят пятом этому уделяли слишком много места. Время баталий прошло.

— Как съездил? — поинтересовался Уоррен.

— Замечательно.

— Не успел появиться, как тебя тут же озадачили? — Уоррен кивнул на газету «Геральд трибюн Калузы».

На первой странице красовалась фотография Стивена Лидза. Со дня его ареста фотография регулярно появлялась в газете. Материал по этому делу назывался: «СВИДЕТЕЛИ ОПОЗНАЛИ ЛИДЗА» и ниже: «Новый допрос жены».

— Это что за свидетели? — нахмурился Уоррен.

— Я попозже заскочу к Баннистеру. Он даже не удосужился прислать мне список.

— Неужели они кого-то откопали?

— Надеюсь, что нет.

— Зачем столько раз допрашивать жену?

— По городу пошли слухи, что они оба замешаны в этом деле. Жена Лидза — шаткое алиби.

— Так-так, — задумался Уоррен, как будто всерьез принялся за эту версию.

Уоррену было лет тридцать пять. Характер он имел деликатный, был сдержан и застенчив, а своими неизменными очками в роговой оправе походил скорее на бухгалтера, чем на частного детектива. До поступления в школу частных детективов в Сент-Луисе он два года проучился в университете штата Миссури, где благодаря своему завидному росту и худобе отличался в местной баскетбольной команде. Уоррен до сих пор виртуозно двигался и обладал спортивной статью. Следователем он был дотошным, при надобности брал мертвой хваткой. В деле его ничто не могло остановить. Его темные, под цвет кожи глаза глядели серьезно и задумчиво.

— Откуда тянется ниточка? — спросил адвокат.

— Вчера «Геральд трибюн» опубликовала письмо какого-то проходимца.

— Фальшивка?

— Без сомнения. Это их почерк.

— На сей раз дело затрудняется тем, что сами газетчики имеют свой интерес.

— И какой же?

— Лет за десять до своей смерти отец Лидза впутался в тяжбу за чужие земли. Южане, хозяева земли, процесс выиграли, но газетчики до сих пор мусолят эту историю.

— А ты откуда это знаешь?

— Сама «Трибюн» и писала, — ухмыльнулся Уоррен.

— Думаешь, можно рассчитывать на открытый процесс?

— Подадим прошение на рассмотрение дела в другом судебном округе, а там посмотрим. А чем Лидз объяснил, что его бумажник нашли на месте преступления?

— Единственное место, по его словам, где он мог обронить бумажник, — это лодка.

— Когда это произошло?

— В день преступления.

Уоррен задумался:

— Трудно себе представить, что истинный убийца в день преступления рыскает в лодке Лидза в надежде найти бумажник.

— Почему именно бумажник? Годилась любая личная вещь Лидза.

— Это одно и то же.

— Он искал хоть что-нибудь, чтобы пустить полицию по ложному следу. Обыскать лодку труда не составляет, не то что залезть в дом, Уоррен.

— Согласен.

— Мы должны раскопать, каким образом бумажник попал в хибару азиатов. И если его выронил сам Лидз…

— О’кей, патрон, — отрапортовал Уоррен.

— Ладно тебе, — хмуро кивнул Хоуп, — отправляйся-ка ты…

— …на лодочный причал?

В городе Калуза здание прокуратуры располагалось в бывшем мотеле. Через дорогу напротив была бейсбольная площадка, где до переезда в Саратосу тренировалась команда Большой Лиги. Теперь сюда съезжались команды, спонсируемые пивными компаниями. Перед старым мотелем высился отель, некогда самый респектабельный в городе. Сейчас это здание было передано в административное распоряжение, белые башенки во внутреннем дворике сохранились. Вокруг основного здания ютились пристройки. В них размещались кабинеты сотрудников прокуратуры.

Пятница. Одиннадцать часов утра. Нещадное солнце вовсю палит во внутреннем дворике, со всех сторон окружавшем офис. Воздух напоен духотой и жарой в этом почти что колодце. Даже малейший ветер не шелестит в посаженных по краям пальмах и бордовых гибискусах. У входа вывеска:

ПРОКУРАТУРА

ДВЕНАДЦАТЫЙ СУДЕБНЫЙ ОКРУГ

Скай Баннистер

Бульвар Магнолий, 807

Часы работы: понедельник — пятница

с 8.30 до 17.00

Мэтью с облегчением отметил, что офис Ская Баннистера оснащен кондиционером. Как правило, чиновники в административных зданиях Калузы халатно относятся к благоустройству своих рабочих мест. Темноволосая молоденькая секретарша Баннистера догадалась, что он заглянул за списком свидетелей и протоколами показаний. Так оно и было. Секретарша улыбнулась — дело передано помощнику прокурора, и господин адвокат может заглянуть в кабинет номер 17.

Хозяйкой кабинета оказалась помощник прокурора Патрисия Демминг.

— Вот так встреча! — воскликнула его недавняя гостья.

Она совсем не была похожа на себя вчерашнюю. Она была одета в прекрасно сшитый костюм, под цвет которого были подобраны голубые туфли-лодочки (Мэтью даже не сомневался насчет цвета ее трусиков), ее белокурые длинные волосы были повязаны цветной лентой. На ее лице совсем не было косметики, только губы были слегка подкрашены. Никаких украшений, кроме серебряных сережек с бирюзой.

Она была спокойна и деловита, внешне очень соответствовала своей должности. Ей просто не удалось скрыть своего изумления по поводу того, что Мэтью будет защищать человека в деле, где она выступает обвинителем. Видимо, Скай Баннистер не видел в этом процессе ничего сложного, раз перепоручил его своему помощнику, решил Хоуп. К тому же Патрисия Демминг только что приступила к своим обязанностям, иначе он обязательно обратил бы на нее внимание при своих каждодневных посещениях прокуратуры.

— Как ваша машина? — спросила она.

— Жду звонка от страхового агента, — ответил Мэтью.

— Я еле добралась домой. Скорее всего полетел двигатель.

— Сочувствую вам. Как вчера провели время в гостях?

— Великолепно. Вы знакомы с Берринджерами?

— Это те, что живут в конце улицы? Да.

— Приятные люди.

— Мне кажется, он врач.

— Дантист, — поправила она, улыбнувшись. — Вам необходим список свидетелей и протокол допроса, я не ошиблась?

— Верно, — сказал он и снял перчатки. — Мисс Демминг, позвольте вас уведомить, что я крайне не люблю узнавать новости из газет.

— Поверьте, в этом нет моей вины…

— Мисс Демминг, меня очень тревожит, что документы следствия передаются прессе…

— Вы утрируете события.

— …прежде чем с ними ознакомится адвокат обвиняемого…

— Прокурор Баннистер просто ответил на вопросы корреспондента…

— Я не могу понять, кто из вас ведет дело — вы или Скай Баннистер.

— Ко мне дело попало сегодня утром. А мистер Баннистер…

— Мистер Баннистер вчера поспешил дать пресс-конференцию, вы это хотели сказать?

— Не совсем так. Репортер поинтересовался, нет ли свидетелей по делу…

— И прокурор, вопреки правилам, не дождавшись, пока адвокат ознакомится с новыми обстоятельствами дела, спешит обнародовать информацию.

— Согласна, он поспешил. Вы хотите скандала, мистер Хоуп?

— Что вы, я просто изыскиваю любую возможность для защиты клиента, — отпарировал Мэтью.

— И тем не менее всего лишь сегодня утром дело легло на мой стол. Я только что узнала из ваших уст, что вы адвокат обвиняемого. Бумаги непременно были бы вам высланы.

— Но раз я уже здесь, можно мне получить документы?

— Моя секретарша сейчас их принесет, — поспешила заверить она.

— Благодарю вас.

Она нажала кнопку и попросила некую Ширли занести в кабинет приготовленные для господина адвоката документы по делу Лидза.

Помолчав, она подняла глаза на Мэтью и тихо произнесла:

— Мне кажется, не стоит заводиться по пустякам.

— Хорошо, — смутился он.

— Думаю, мистер Баннистер позволит мне самой контактировать с прессой.

— Меня это устроит.

— Договорились.

— Ответьте мне на один вопрос, пожалуйста. Почему он передал это дело именно вам?

— А почему бы и нет? Я хороший специалист.

— Даже не сомневаюсь, — улыбнулся Мэтью.

— К тому же исход дела предопределен.

— Тем более мистеру честолюбцу стоило его закончить.

— Возможно, он расставил силки на более крупную дичь, — добавила она и тут же спохватилась: — Простите Бога ради, вырвалось.

— Чем же это дело несерьезное? Столп общества лишает жизни трех вьетнамских иммигрантов!

Она таинственно улыбнулась:

— Читайте газеты.

Постучавшись, в дверях показалась рыжеволосая девушка с ворохом бумаг. Она оставила их на столе и спросила, может ли она пойти пообедать. Улыбнувшись Мэтью, красотка покинула кабинет. Список свидетелей лежал сверху в одной из стопок. В другой канцелярскими скрепками были приколоты свидетельские показания. Свидетелей оказалось двое, оба с азиатскими именами.

— Откуда они родом? — спросил Мэтью.

— Из Вьетнама.

— Они знают английский?

— Нет, им потребуется переводчик. Помимо этого один из них уехал в Орландо навестить сына.

— Когда вернется?

— К сожалению, я не в курсе. Хотите кофе?

— Благодарю, мисс Демминг, но я наметил сегодня ранний обед.

— Можно просто Патрисия, — сказала она.

Он поднял на нее глаза.

— Вне этих стен, конечно. Можно быть оппонентами, не становясь врагами, вы согласны?

— Несомненно, Патрисия, — кивнул он.

— Вот и договорились. А как прикажете величать вас? Мэтью? Мэт?

— Я предпочел бы Мэтью.

— Вам нравится ваше имя?

— В общем, да.

— Вы позволяете мне фамильярничать?

— Пожалуйста, — согласился он.

— Мэтью, — произнесла она, — я приложу все усилия отправить вашего клиента на электрический стул.

Мэтью остановился на обочине дороги у телефона-автомата и набрал номер своего офиса. Трубку взяла его секретарша, Синтия Хьюлен. Он попросил соединить его с Эндрю. Двадцати пятилетний Эндрю Холмс, выпускник юридического колледжа, в прошлом месяце сдал экзамен во Флориде на присвоение ему очередной степени и ждал результатов. Эндрю со своей степенью доктора юридических наук Мичиганского университета пока зарабатывал сорок тысяч долларов в год в качестве юридического помощника компании «Саммервилл и Хоуп». Если он успешно сдаст экзамен, ему поднимут зарплату до пятидесяти тысяч долларов.

— Извините, я был внизу, — справившись с одышкой, произнес он.

— Эндрю, мне нужны любые подробности о Патрисии Демминг, она помощник прокурора, ведет дело Лидза. Мне необходимо знать, какое у нее образование, что делала до Калузы, есть ли в ее послужном списке дела об убийствах, как она выступает в суде, — в общем, любые мелочи.

— Как вы сказали — Демминг?

— Демминг. Два «м», «н-г».

— Сколько ей лет?

— Тридцать шесть.

— Как быстро это нужно раскопать?

— Я буду в офисе к двум.

— Хм… — сказал Эндрю.

— И еще. Найди мне переводчика с вьетнамского — мне необходимо переговорить со свидетелями.

— Понял. Переводчик. Старушка Калуза кишмя кишит одними вьетнамскими переводчиками.

— Иронизируешь, Эндрю?

— Нет-нет. Вьетнамский переводчик. Все понял.

— Переключи меня на Фрэнка, пожалуйста.

— Одну минуту.

В трубке щелкнуло, и голос Синтии произнес:

— Хэлло?

Эндрю попросил соединить шефа с офисом господина Саммервилла. Синтия прощебетала «минутку», и через какое-то время трубка заговорила голосом Фрэнка:

— Мэтью, ты где?

— Я только что из прокуратуры. Баннистер передал дело Патрисии Демминг. Тебе что-нибудь говорит это имя?

— Впервые слышу.

— Я дал задание Эндрю покопаться в ее биографии. Мне пришлось самому выцарапывать списки свидетелей и протоколы…

— Я видел утренний выпуск «Трибюн».

— Два свидетеля, Фрэнк. Оба вьетнамцы.

— Опять придется заводить эту проклятую волынку.

— Почта была?

— Пару часов назад.

— Кто-нибудь ответил на мои запросы?

— Так быстро не бывает, Мэтью.

— Опять узнавать новости из газет?

— Я могу позвонить Скаю.

— Не стоит, я сам.

— А сейчас ты куда направляешься?

— На ферму, — ответил Мэтью.

Коттеджи за чертой города по дороге Тимукуэн-роуд появлялись как грибы. Местность, некогда славившаяся изобилием фруктов и овощей, сейчас была известна своими искусственными озерами, к берегам которых приткнулись дома с бассейнами и теннисными кортами. Их еще пышно называли загородными поместьями. Раньше за три мили до Калузы была совершенная глухомань. Теперь надо одолеть миль двадцать по шоссе в сторону Ананбурга, прежде чем покажутся ранчо, фермы и цитрусовые рощи.

Джессика Лидз пригласила Мэтью на ленч к двенадцати часам.

Он добрался до места за десять минут до назначенного срока — в это время года местные дороги пустовали. Мэтью въехал между двумя столбами главного подъезда во владения Лидз, пристроил взятый в аренду «форд» рядом с красным «масерати». Заказной номер с именем владельца. «Джесси 1». По идее, где-то поблизости должна быть машина «Джесси 2», но таковую обнаружить не удалось. На фоне безмерного голубого неба по полю медленно двигался трактор. Погода стояла безоблачная.

Дом Лидзов походил на несуразный лабиринт из-за того, что каждый год к основному зданию пристраивались комната-другая, соединяющиеся причудливыми переходами.

Из множества дверей на фасаде как входною пользовались всего лишь одной. Мэтью вычислил ее по ярко-красной окраске. Он подошел к двери и нажал кнопку звонка… В доме послышалась переливчатая трель колокольчика. Он изнывал у двери под нещадным полуденным солнцем, с надеждой предвкушая, что за закрытой дверью окажется кондиционер. Он предполагал, что Джессика Лидз предложит ему снять пиджак и слегка ослабить узел галстука… И тут дверь открылась.

Высокая и стройная миссис Лидз была одета очень просто: сандалии, юбка, белая блузка, ниспадающая с загорелых плеч. Он дал бы ей лет тридцать восемь — она явно была моложе мужа на несколько лет.

— Мистер Хоуп? — поприветствовала она его, протянув руку. — Входите, пожалуйста.

Ее золотисто-каштановые коротко подстриженные волосы подчеркивали узкое лицо, зеленые глаза, большой рот и скулы. Они обменялись коротким рукопожатием. Ее ладонь была сухой и твердой. Джессика Лидз провела его в дом. Ее сандалии шлепали по прохладным плиткам лимонно-желтого кафельного пола. Он был уверен, что в этом деревенском доме будет паркет. Но еще больший сюрприз ожидал его в гостиной, уставленной современной мебелью — кожа и нержавеющая сталь, — где над светло-коричневым диваном висела картина, как ему показалось, подлинник Миро.

— Чего-нибудь выпьете? — предложила она.

— Нет, спасибо.

— Лимонада?

— Да, пожалуйста.

— Элли!

Из кухни — так предположил Мэтью — к ним вышла девушка лет двадцати с небольшим в джинсах и белой футболке с глубоким вырезом, украшенной красной вышивкой.

— Принеси, пожалуйста, лимонад.

Девушка, улыбнувшись, произнесла:

— Да, мэм.

— Вы представить себе не можете, как я рада, — сказала Джессика.

— Вот как?

— Да, потому что вы согласились заняться этим делом. Присаживайтесь, пожалуйста. Не желаете снять пиджак?

— Спасибо, — обрадовался Мэтью, снял пиджак и повесил его на спинку мягкого кожаного кресла.

Джессика устроилась по другую от него сторону дивана, поджав под себя длинные ноги. Через раздвижную стеклянную дверь за их спиной открывались взору бесконечные, упирающиеся в горизонт поля. Не было видно даже трактора, который попался на глаза адвокату при въезде на ферму. Ровные ряды посевов орошались дождевальными установками.

Элли принесла из кухни поднос с кувшином и двумя высокими бокалами, в которых тренькал лед. Она опустила поднос на стол и обратилась к Джессике:

— Обед можно подать, когда пожелаете.

Джессика наполнила бокал лимонадом и передала его Мэтью. Он подождал, пока она нальет себе.

— Вкусно, — похвалил он.

— Если хотите, можно добавить сахара…

— Нет-нет, полный порядок.

— Я не догадалась попросить Элли оставить нам лед и ложки.

— Не беспокойтесь.

— Жду от вас знака, когда накрывать на стол, — сказала она. — У нас сегодня деревенский обед: огуречный суп, курица и помидоры.

— Я заранее могу сказать, что это очень вкусно.

— Скажите, когда подавать, — повторила она.

Он вдруг понял, что Джессика ужасно нервничает.

— Мы выращиваем на ферме помидоры, — сообщила она.

— Как интересно…

— Да, — продолжала она. — Главная наша забота — помидоры. Мы поставляем их в город, хотя выращиваем и кабачки с огурцами на своих трех тысячах акров…

— Мне ваш муж об этом говорил.

— У нас много пахотной земли. Для ее обработки мы наняли тридцать шесть человек. В самое хлопотное время сбора урожая мы приглашаем со стороны на временные работы тысячи три-четыре.

— Солидный размах, — согласился Мэтью.

— Да.

Далеко в поле на фоне начинающего темнеть неба, что могло означать скорый дождь, пыхтел трактор.

— У нас двадцать три трактора, — кивнула она в сторону полей, — примерно столько же грузовиков, из них четыре — десятиколесные. Встречаются, конечно, фермы и побольше нашей, но только не на Тимукуэн-Пойнт. К тому же мало кто обзавелся такими теплицами и упаковочными цехами. Думаю, до Ананбурга не встретите подобного. У нас в городе контора по продаже. Мы выращиваем помидоры по своей технологии, защипываем их и подвязываем так, как это делается в Арканзасе, но не даем им дозревать, а срываем зелеными. Возможно, я пристрастна, но помидоры получаются превосходными. Мы выручаем в год шестьдесят миллионов долларов, из них чистая прибыль составляет где-то около тридцати миллионов, так что отборные помидорчики, как вы считаете?

— Надо полагать.

— Мы пришлись не ко двору: богатых людей не особо почитают, тем более если добро досталось по наследству. Вот и в газетах клевещут на нас, — выдала она тираду и замолчала.

Они выпили еще лимонада.

Небо совсем заволокло тучами, гроза надвигалась быстрее, чем ожидал Мэтью.

— Вы читали сегодняшнюю газету? — спросила Джессика.

— Да.

— Они пишут, что отыскались свидетели.

— Я узнал их имена.

— Да? — удивилась она.

— Адвокату обязаны сообщать обо всех предполагаемых свидетелях. Со своей стороны мы должны поступать аналогично, — подтвердил Мэтью.

— Кто они?

— Один из них уверен, что ваш муж заходил в тот злополучный дом, другой видел, как он выходил оттуда.

— Это их версия.

— Несомненно. Наша задача — подвергнуть сомнению их слова, хотя они клянутся, что около одиннадцати вечера ваш муж зашел в дом…

— Это невозможно. В это время мы уже спали.

— Они свидетельствуют, что видели его после полуночи выходящим из дому.

— Стивен провел ночь со мной. После ужина мы смотрели кассету…

— Что за фильм? — поинтересовался Мэтью.

— «Касабланка», — ответила она.

Пока все совпадает.

— Он заснул на половине фильма, по времени это было где-то около десяти или чуть позже.

— В котором часу он брал лодку?

— В пять, — не задумываясь, сказала она.

— И вернулся?..

— В половине седьмого. В семь мы уже были за столом, значит, он пришел раньше.

— Ваш муж утверждает, что лодку он брал для прогулки.

— Почему бы и нет.

— Бумажник, по его предположению, он мог обронить именно в лодке.

— Не исключено, хотя и маловероятно.

— А как бумажник смог оказаться на месте преступления?

— Не знаю, что и ответить. Меня саму эта мысль не покидает: как могло случиться, что Стивен был со мной, а его бумажник обнаружили около…

Она замолчала, не желая продолжать. Но во всем ее облике — сверкнувших ненавистью зеленых глазах, губах — читались невысказанные слова.

— Миссис Лидз, — адвокат старался говорить взвешенно, — обвинение делает ставку на то, что вы, его жена, — единственное алиби Стивена. Теперь же, когда отыскались свидетели…

— Что это за люди? Как их зовут?

— Извините, их труднопроизносимые имена не отложились у меня в памяти. Если хотите, я позвоню вам позже из офиса.

— Нет, я просто подумала, что в Калузе половина вьетнамцев приходятся друг другу родственниками. И если эти двое…

— Здравая мысль.

— Их показания — это ложь. Стивен не мог заходить в тот злополучный дом.

— Они ведь могли и ошибиться.

— Тем более, если они не уверены, пускай лучше молчат! Вы ведь знаете… эти… эти подонки…

Она мелко затрясла головой, не в силах остановиться.

— Извините меня, — она пыталась совладать с нервами. — Ради Бога.

Мэтью дал ей время успокоиться. Склонив голову, она разглядывала свои руки. Небо за окном заволокло тучами. По направлению к дому двигался трактор. Начинался дождь.

— Меня обвиняют в пособничестве? — горестно спросила она.

Не поднимая головы, она нервно ломала свои длинные пальцы с ярко-красными ногтями.

— Кажется, да, — пришлось сказать Мэтью.

— А свидетели, неужели они посмели сказать, что видели нас вдвоем?

— Нет, они обвиняют только Стивена.

— Это снимает с меня подозрения?

— Тот, кто написал в газету…

— Я виновата, — тихо произнесла Джессика. — В своих помыслах я грешна… — Она в упор взглянула на него. — Я не раз мысленно перерезала им глотки, вырывала глаза, отрезала…

Голос ее дрогнул, она отвернулась.

Вспышка молнии пронзила летнее небо. Человек в соломенной шляпе и рабочем комбинезоне бежал от трактора к дому. Послышался раскат грома.

— Давайте обедать, — предложила Джессика.

Дождь плотной стеной отгородил крошечную конторку лодочной станции, где Уоррен терпеливо дожидался Чарли Стаббса, заливавшего на пристани бензин в двадцатипятифутовый «Бостонский китобоец». Уоррену очень подходил стиль жизни Флориды, его напряженность. В Сент-Луисе хватало своих драм, самая существенная из которых — торнадо, но во Флориде дела разворачивались куда изощреннее и разнообразнее и отличались непредсказуемостью. На фоне жгучего солнца может разразиться такой ливень, что сбивает с ног человека. Струи дождя выбивали дробь по дощатому настилу пристани, рвали паруса лодок, гулко били по деревянной крыше, омывали окна, закрытые жалюзи. Это был настоящий лягушачий рай.

Стаббс прикрылся от дождя оранжевой накидкой, которая вряд ли могла служить защитой от настоящего шторма. Ветер трепал концы плаща, как бы пытаясь сорвать его. Стаббс невозмутимо стоял на коленях возле лодки, держа в руках наконечник от шланга и покусывая давно потухшую сигару. Наконечник крепко засел в отверстии заливного бака. Уоррен порадовался, что находится в помещении.

Владелец лодки, в серых шортах, белой футболке и коричневых шлепанцах, промок до нитки. Он без умолку что-то доказывал Стаббсу, пока тот наполнял бак, но слов слышно не было. Стаббс время от времени кивал в ответ собеседнику. Наполнив бак, Стаббс поднялся с колен, аккуратно повесил шланг, завинтил крышку бака, для верности подтянул ее ключом и поспешил к дому. Ветер сердито трепал полы его плаща. За ним семенил вымокший хозяин лодки.

Зайдя под навес, они продолжили разговор. Стаббс произнес:

— На вашем месте я бы обождал минут десять.

— Похоже, тут и дольше проторчишь, — бросил его собеседник. — Вы принимаете «Американ Экспресс»?

— Только «Визу» и «Мастеркард», — ответил Стаббс.

— Придется платить наличными, — сказал владелец лодки и полез за бумажником. Глянув на Уоррена, он спросил: — Сколько с меня?

— Одиннадцать долларов шестьдесят центов, — подытожил Стаббс.

— У вас найдется сдача с двадцати долларов? — спросил мужчина и повернулся к Уоррену: — А ты чего глазеешь?

— Это вы мне? — удивился Уоррен.

— А где ты тут видишь кого-нибудь другого?

— Действительно, — согласился Уоррен.

— Никогда денег не видал, что ли?

— Вот вы о чем, — усмехнулся Уоррен. — Ваша правда, не скрою, я намеревался жахнуть вас по башке и завладеть вашими двадцатью долларами.

Стаббс расхохотался.

— Не вижу ничего смешного, — рассердился мужчина.

— Конечно, нет, — сказал Стаббс, давясь от смеха.

— Стоит здесь, смотрит, как я деньги считаю…

— Да ладно вам, — попробовал примирить их Стаббс.

— А кто знает, что у него на уме?

Он протянул Стаббсу две десятки и, пока тот отсчитывал сдачу, не переставал ворчать. Создавалось впечатление, что он прикидывает, стоит ли ему связываться с Уорреном. Так ничего и не решив, он тщательно пересчитал сдачу и, окинув Уоррена злобным взглядом, вышел под дождь. Его лодка при развороте задела пристань. «Так тебе и надо», — подумал Уоррен.

— Часто такие попадаются? — спросил Стаббс.

— Бывает.

— А я-то думал, таких уже нет.

— Конечно. Только где нет?

— Ну, я считал… Чушь какая-то.

— Ладно, — сказал Уоррен и сменил тему. — Вы говорили, что Лидз приходил на причал…

— Верно.

— Это было днем в понедельник?

— Он подъехал на машине где-то без четверти пять. Минут десять возился с лодкой, отвязывал ее, отчаливал от пирса.

— Он быстро вернулся?

— Мне кажется, около шести.

— Где оставил лодку?

— У него постоянное место на двенадцатом стапеле.

— Во сколько вы ушли в тот вечер со станции?

— Я живу здесь рядом, мой дом за сараем. Я здесь постоянно.

— Вы не заметили, мог кто-нибудь взять лодку мистера Лидза после того, как он побывал здесь днем?

— Вы имеете в виду, что кто-то, кроме него?

— Именно так. После того как он поставил ее на стапель.

— Я понял, но…

— Я говорю о ком-то другом.

— Я понял, но, видите ли, я уже спал и не слышал, как он ставил ее во второй раз.

Уоррен удивленно вскинул бровь.

— Он дважды приходил на причал, — добавил Стаббс.

— То есть?

— Первый раз днем и еще раз где-то к вечеру.

— В котором часу?

— Мне он позвонил около девяти вечера…

— Лидз?

— Ну да, мистер Лидз. Он еще сказал, что хочет полюбоваться луной, и просил не беспокоиться, если немножко пошумит с лодкой.

— И вы слышали его шаги?

— Слышал.

— Во сколько?

— Что-то около десяти или чуть позже, как он и предупреждал.

— Вы видели, как он подъехал на машине?

— Нет, я видел саму машину.

— А как он выходил из нее, не заметили?

— А как же. В свете луны я точно разглядел мистера Лидза: он хлопнул дверцей и направился к своей лодке.

— Во сколько он вернулся?

— Понятия не имею. К полуночи я заснул. Выходит, он вернулся позже. Утром я нашел его лодку на обычном месте.

— На какой машине приехал мистер Лидз?

— На красном «масерати», — ответил Стаббс.

Глава 3

Кристофер Хауэлл, высокий блондин с открытой обаятельной улыбкой и неизменным ровным загаром, в свои сорок лет, казалось, не мог конкурировать на корте с мужчинами из клуба «Бассейн и ракетка», зато пользовался неизменной симпатией у женской части клуба. Мужчин он разделывал под орех на корте — в этом ему среди членов клуба не было равных, однако с замужними тридцатилетними дамами он держался сверхкорректно, понимая, что заигрываний ему не простят. Мужчин он поражал своей знаменитой подачей и неотразимым крученым ударом слева, а женщины благоговели перед его учтивостью и удалью.

Кит — так он представлялся — появился в Калузе около года назад из родного Бостона. Он до сих пор не изжил легкий бостонский акцент, придававший ему привлекательный аристократический шарм. Мэтью благоволил ему, хотя и не ощущал особойраскованности в его присутствии.

В это субботнее утро он и вовсе плелся, как побитый пес.

Члены клуба, по строгим правилам, обязаны были появляться только в белом теннисном костюме. Мэтью проспал и не успел побриться, поэтому чувствовал себя паршиво. Шикарно загорелый Кит в своем белом костюме выглядел превосходно. Он был тщательно выбрит, хотя, будучи блондином, ему не было нужны бриться так часто, как Мэтью. Он олицетворял собою викинга перед сокрушительной схваткой с врагами. Он выглядел несравнимо лучше Мэтью, несмотря на три года разницы в возрасте.

Фрэнк, партнер Мэтью, выработал свою теорию человеческой эволюции. Жизнь мужчины он делил на двадцатилетние циклы. В двадцать лет — юноша, в сорок — пожилой мужчина, в шестьдесят — старик, в восемьдесят — покойник. У женщин свой расклад: их жизнь вмещается в пятнадцатилетние периоды. В пятнадцать лет она молодая, в тридцать — взрослая, в сорок пять — зрелая, в шестьдесят — пожилая, в семьдесят пять — старая, а в девяносто — бодренькая, бегает и везде сует свой нос.

Возможно, Фрэнк и прав.

Мэтью всегда мечтал осчастливить человечество неизменным возрастом: для мужчины это могло быть 38 лет, для женщины — 29. Сам он находился на возрастном пике.

Сегодня Кит взялся обучить его играть с левшой. Сам Кит, будучи от природы правшой, одинаково владел обеими руками. Многие помнили силу его левой подачи. Мэтью не мог дождаться начала игры. Одеваясь в спешке утром, он оторвал внутреннюю пуговицу у шорт и теперь не сомневался, что они, удерживаясь на одной пуговице, непременно спадут при первой же попытке отразить удар Кита. На теннисном корте Кит не знал пощады, шел на игру, словно в бой — смерть пленным. Эффект обучения был потрясающим. С прошлого октября, когда Мэтью стал брать у Кита уроки, он заиграл неизмеримо лучше.

— Когда соперник левша, необходимо постоянно держать в голове массу уловок, — явно рисуясь, пояснял Кит. — Если вы не против, то сегодня мы остановимся на двух главных.

— О’кей, — согласился Мэтью и подумал, что непомерное количество уловок — это перебор. Можно было их все свести к двум.

— Во-первых, нельзя забывать, что противник левша, — начал Кит. — Мне кажется, вы немного прибавили в весе.

— Да, — с огорчением произнес Мэтью, ощутив мгновенный холод под ложечкой.

— К сожалению, заметно, — добавил Кит.

Мэтью совсем пал духом.

— При обычной игре, — приступил к обучению Кит, — вы заранее рассчитываете, куда послать подачу, и ждете вполне определенного ответного удара. В данном же случае вам следует смириться с тем, что перед вами левша, коим он и останется до конца матча.

«Вся эта теория не применима к самому Кристоферу Хауэллу, — мелькнуло в голове Мэтью. — Уж он-то во время поединка может распорядиться руками на свой лад».

— Левша, левша, левша, — повторял с улыбкой Кит. — Стоит вам на миг забыть это обстоятельство, как вы окажетесь на лопатках. С первых минут игры вы должны вдолбить себе: «Он левша, он левша, он левша» и стараться послать мяч так, чтобы ему пришлось отбивать его справа. Это нельзя упускать из виду.

Мэтью с нетерпением ждал, каким будет второй пункт.

— Дальше, — сказал Кит. — Если левша бьет прямо, то мяч описывает над сеткой дугу, как в бейсболе. Если это не учесть, то обязательна постоянная задержка с ответным ударом. Всего-то надо помнить два правила: посылать левше мяч под правую руку и учитывать дугу над сеткой при прямом ударе. Ну что, приступим?

В игре он был беспощаден.

Он подавал мощные мячи Мэтью под левую руку, после которых мяч с силой ударялся о площадку, оставляя за собой легкое облачко серой пыли и отскакивая вверх на недосягаемую для ракетки Мэтью высоту. Только к концу первого сета Мэтью приспособился и отбил несколько подач. Ответные удары оказывались сокрушительными, но почему-то исключительно под левую руку. Мэтью как заведенный повторял магическое заклинание: «Он левша, левша, левша», но чем больше он на этом сосредоточивался и изнурял свой мозг командами, тем большее смятение его охватывало, и он настолько терялся, что забывал обо всем на свете. Он не успевал отреагировать, как мяч, описывая над сеткой низкий полукруг, отскакивал от земли и высоко пролетал над головой, оставляя его в полном недоумении.

Наконец Мэтью догадался, куда надо бить, и вложил в удар всю свою силу. Мяч, казалось, полетел со скоростью не меньше трех тысяч миль в час. Высокий, загорелый, светловолосый Кит в своем идеальном белом костюме спокойно готовился отразить этот достойный Уимблдона удар. Мяч на миг коснулся ракетки и продолжил движение со скоростью поезда, стоять на пути которого у Мэтью желания не возникло, и чтобы уберечь свою голову, он дернулся в сторону в надежде напрямую отразить удар, но мяч успел застигнуть его с ракеткой, прижатой слишком близко к груди. В свободном полете мяч летел в сторону Милуоки, штат Висконсин, где и приземлился точно в миллиметре от аута, подняв победную тучу пыли.

Выдержав час игры, Мэтью почувствовал, что выдохся. Его рубашка насквозь пропиталась потом, волосы облепили череп, лицо покраснело, на теннисных туфлях осел слой пыли. Ему показалось, что он потерял добрую половину из тех десяти фунтов, что набрал в Италии. Подойдя к сетке пожать Киту руку, он боковым зрением увидел у огороженного сеткой корта женщину. Она очень походила на Джессику Лидз. Обернувшись, он понял, что это и есть Джессика, и ощутил себя совсем грязным, потным и небритым. Когда рыжеволосая, длинноногая, в короткой плиссированной юбке и белоснежной тенниске с крохотной эмблемой над левой грудью дама, улыбаясь, подошла к корту, Мэтью охватило страстное желание, чтобы на корт приземлился космический корабль и унес его на Марс.

Он недоумевал, как она могла решиться приехать на корт, когда ее мужа только что арестовали и предъявили ему обвинение в убийстве. Неужели это прилично — играть в теннис, когда муж томится в тюрьме! Он прикинул, что, окажись здесь кто-нибудь из «Геральд трибюн Калузы», уже назавтра в номере появился бы соответствующий материал. Ее появление на корте может изменить ход дела. Она обязана была оговорить подобные вещи с ним, адвокатом. Все эти мысли уместились в те несколько секунд, пока она шла ко входу на корт.

— Здравствуйте, мистер Хоуп, — сказала она, улыбнувшись. — Похоже, Кит здорово погонял вас сегодня.

— Да, — ответил Мэтью.

— Он держался молодцом, — похвалил его Кит.

Надо же, Бог грома и молний снизошел до него, смертного!

— Извините, что опоздала, — мило произнесла Джессика.

— Ничего, — отозвался Кит.

— Рад был повидать вас, миссис Лидз, — обратился Мэтью к Джессике и добавил: — Спасибо, Кит, до следующей недели.

— Буду рад встрече с вами, мистер Хоуп.

Адвокат зачехлил ракетку и, обмотав полотенцем шею, направился к мужской раздевалке. За спиной равномерно запрыгал мяч — Джессика и Кит разминались перед игрой: звонкий удар мяча о ракетку и глухой — о синтетическое покрытие корта. Он еще раз обдумал ситуацию ее неразумного появления на корте, но она была здесь, и с этим ничего не поделаешь.

Он направился в душ.

— Похоже, ты опять напоролся на дело, которое сулит легкую победу, так ведь? — спросил Фрэнк.

Они сидели в офисе фирмы «Саммервилл и Хоуп» в угловом кабинете Фрэнка, что подчеркивало его положение старшего партнера, хотя он был всего двумя годами старше Мэтью. Фрэнк не терпел, когда приходилось работать по субботам. К тому же его насторожил рассказ Уоррена Чамберса. Оказалось, что в ночь убийства некий Чарли Стаббс — владелец лодочной станции «Риверью» на Уиллоуби-Крик — видел, как Стивен Лидз около половины одиннадцатого подъехал на своем красном «масерати».

— Он мог и ошибиться, — произнес Мэтью.

— Неужели кто-то мог бы спутать красную машину Лидза с какой-нибудь другой маркой красного цвета, — воскликнул Фрэнк. Он поднялся из-за стола и подошел к Мэтью, направив на него указательный палец. — И это в ясную лунную ночь! Так что этот твой парень был в половине одиннадцатого на причале, а не спал дома, как утверждает.

— Мой партнер служит в адвокатах у дьявола, — пояснил Мэтью Уоррену.

— Глупость какая-то, — рассердился Фрэнк. — Мой тебе совет: откажись от этого безнадежного дела. Ты что, не видишь, этот парень виновен, как дважды два.

Фрэнк Саммервилл, уроженец Нью-Йорка, часто путал выражения типа «ясно, как дважды два». Он мечтал вернуться домой, в самый стоящий город на свете. Никакие там Лондон, Париж, Рим, Токио и в сравнение не шли с Нью-Йорком. Калуза? Смешно даже упоминать! Тоже мне, культурный город — круглый год дрянная погода, восемь — десять процентов жителей — фермеры, да и те на 99,9 процента — переселенцы со Среднего Запада! Он не любил этот город. Ненавидел его за то, что он творит с людьми — истощает их души и путает мозги.

— Как у него со зрением? — спросил Мэтью.

— Он ходит без очков, если ты об этом, — ответил Уоррен. — Он даже различил то, что было написано на номерном знаке.

— И что же?

— «Джесси 1».

— Хуже некуда, — сказал Фрэнк, покачав головой. — Так зовут его жену. Плохо дело.

Некоторые подмечали схожесть компаньонов. Действительно, оба были кареглазые и темноволосые, но и только…

Мэтью было тридцать восемь лет, Фрэнк только что отметил сорокалетие. При своих шести футах Мэтью весил 187 фунтов, если учесть итальянский «багаж». Его партнер был чуть выше пяти футов и весил 160 фунтов. Лицо Мэтью имел длинное и узкое, по определению Фрэнка, «лисье», свою же физиономию он называл «поросячьей», потому что была она овальной и плоской. К тому же Мэтью угораздило родиться в Чикаго. Фрэнк никак не желал признавать за ним статус второго города Америки. Такого определения быть не могло. Для него существовал всего один город — Нью-Йорк, — а потом шли все остальные города мира.

— С какой стати он отправился на пристань? — задался вопросом Мэтью.

— Чего же тут непонятного? Он задумал убийство, — предложил свою версию Фрэнк.

— Он вышел в море в то самое время, когда разыгралась трагедия. Как он мог оказаться в «Малой Азии»?

— Элементарно. Он мог причалить по пути и убить азиатов, — усиленно жестикулируя, сказал Фрэнк.

— С какой целью? — вмешался Уоррен.

— Они — насильники жены, этого, по-твоему, мало?

— Что его могло заставить? — настаивал Уоррен. — Зачем чесать правое ухо левой ногой?

— Он ведь мог сразу поехать в «Малую Азию», — подхватил его мысль Мэтью. — К чему все эти выкрутасы с лодкой?

— Он спланировал убийство троих, — парировал Фрэнк, — и ты хочешь, чтобы он оставлял следы, доступные разгадке мальчишке бой-скауту?

— Но вовсе не наследить у него не получилось, — не согласился с ним Мэтью. — А красная машина с именем его жены на номерном знаке? Это тебе не след? Еще какой заметный след, Фрэнк.

— Он пытался заручиться алиби, — не унимался Фрэнк. — Ты ведь сам только что, защищая его, подметил, что он не мог отправиться в «Малую Азию», раз он блаженствовал в лодке.

В комнате повисло молчание.

— Не стоит браться за это дело, — сказал Фрэнк и осекся. — Да помню я, помню, что в прошлый раз я ошибся…

— Да что ты?! Оказывается, у тебя и с памятью порядок, — с преувеличенным удивлением Мэтью округлил глаза.

— Конечно, порядок, умник несчастный, — вздохнул Фрэнк, — но на этот раз тебе придется попотеть…

— Ошибаешься, на сей раз все куда благополучнее прошлого раза, — усмехнулся Мэтью. — Разве не так, Уоррен?

— Неужели? — откликнулся Уоррен. — В тот раз отпечатки пальцев клиента нашли на орудии убийства, а здесь всего лишь бумажник на месте преступления.

— Самое время забавляться! — буркнул Фрэнк. — Ха-ха, прекрасно! Но если кто-то собирается возводить это в кредо…

— «Кредо», обрати внимание, Уоррен.

— Да, защищая якобы невиновных…

— Я в них верю, Фрэнк.

— Ну еще бы, — поддел Фрэнк с сарказмом. — Любому дураку ясно, что он невиновен. Всего-то бумажник валяется на полу…

— Он лежал аккуратно.

— Лежал аккуратно рядом с парнями, с глотками, перерезанными от уха до уха…

— Не драматизируй, Фрэнк.

— …по всей комнате глаза валяются…

— Ну, Фрэнк, — сказал Мэтью, — это уж слишком.

— Какой чувствительный! А ведь твой клиент, взбесившись, отрезает у мальчиков гениталии и засовывает им в рот.

— Надеюсь, он хоть рты не перепутал, — сказал Уоррен, и они с Мэтью покатились со смеху.

— Ничего себе шуточки, просто умереть со смеху, — рассердился Фрэнк. — Вот увидите, как прокурор отреагирует на эти гениталии.

— А это уже замечание с сексуальным оттенком. Наше дело ведет очень симпатичная молодая леди.

— Еще лучше. Ну представьте, как эта красивая женщина зачитывает обвинение, в котором фигурируют трое слепцов, сосущие собственные члены!

— Непередаваемо, — согласился Мэтью и расхохотался.

— Ха-ха, давай, паяц, смейся, заливайся, — патетически произнес Фрэнк, — только потом ищи другую жилетку для рыданий.

— Фрэнк, — позвал Мэтью.

— Ну, что тебе?

— Для чего ему понадобилась лодка?

— Что ты имеешь в виду?

— Он же заручился алиби — был с женой всю ночь. Зачем ему лодка?

— Врет он, твой парень, и все тут, — убежденный в своей правоте, закивал головой Фрэнк. — Он и есть убийца, а ты дураком будешь, если возьмешься его защищать.

Загар еще не сошел с его лица — ведь он находился в заточении только со вторника. Через неделю-другую он осунется и побледнеет. И взгляд изменится. В глазах застынет обреченность и безнадежность, его, как и всякого, впервые попавшего за решетку, охватит паника. Пока что Лидз выглядел вполне обычно. Затравленный облик появится позже. Вместе с бледностью.

Бывалый зэк даже гордится этой бледностью и, повторно попадая за решетку, уже никогда не выглядит затравленным. С убийцами дело обстояло по-другому. За решеткой они в основном оказывались впервые. Характерную бледность и этот взгляд они либо теряли навсегда, если суд их оправдывал, либо сохраняли надолго. В штате Флорида осужденный за убийство сохранял их только до казни.

— Расскажите мне со всеми подробностями, где вы были и что делали в прошлый понедельник, — попросил Мэтью. — С того часа, как вы покинули контору вашего агента и отправились домой.

— Зачем?

— Мне это необходимо знать, — сказал Мэтью.

Лидз тяжело вздохнул, как будто не считал важным, но явно обременительным для себя, рассказ о том, как он провел день, который помечен убийством.

— Когда я вышел от Берни, Берни Скотт — мой агент, было где-то около трех часов. Шел проливной дождь… Дождь заливал тротуары и улицы, бурлил в сточных канавах, размывал дороги.

Лидзу было всегда не по себе, когда он был вынужден занимать у жены машину, до того марка выглядела фривольно, что за рулем ее мог смотреться лишь какой-нибудь плейбой, только не фермер, подобный ему. Это был «спайдер». Джесси удалось уломать дилера и купить машину за сорок четыре тысячи пятьсот долларов. На три с половиной тысячи дешевле ее отпускной цены. За шесть секунд машина разгонялась до шестидесяти миль в час. Дизайн «спайдера» соответствовал цене: черный кожаный складной верх, деревянные панели на дверцах, приборном щитке. Сиденья обиты кожей и замшей, пол покрыт ковровой дорожкой. Слишком шикарно.

Ощущение дискомфорта усиливалось из-за проливного дождя, но его собственная машина почти неделю простаивала в мастерской, а у них на двоих с Джесси было только две машины, вот им и приходилось пока довольствоваться поочередной ездой.

Он за рулем своего «кадиллака-севилле» уже десять лет, ему обошлось в две тысячи долларов сменить трансмиссию, но он любит свою старушку, такую красивую, легкую в вождении. Он бы и десять «масерати» отдал за один «кадиллак».

Он затормозил около видеомагазина на Саут-Тамайами-Трейл, что между Ллойдом и Льюисом, теперь он вспомнил название — «Видеовремя». Владелец магазина одноглазый Роджер Карсон. Лидз пулей выскочил из машины, но, добежав до двери магазина, успел промокнуть насквозь. В три с четвертью магазин почти опустел. Женщина с грудным ребенком в рюкзачке за спиной отобрала целую стопку кассет. За прилавком скучал хозяин, изредка мрачно поглядывая на потоки дождя за окном. Лидз еще подумал, как дождь может влиять на видеобизнес.

Он изложил Карсону свою просьбу — он приехал специально за «Касабланкой», Джесси хотела бы посмотреть фильм вечером, и Карсон подвел его к отделу «Классика» или что-то подобное. Он быстро нашел нужную кассету и спросил Лидза, видел ли тот раньше этот фильм. Лидз признался, что действительно смотрел его несколько раз по телевизору. Карсон захотел узнать самую удачную, по мнению Лидза, реплику в этом фильме, и Лидз, не задумываясь, ответил: «Округлим все свои сомнения!» — и оба они захохотали. Завеса дождя прикрывала окно. Женщина с ребенком даже не оглянулась.

Дождь утих к половине четвертого, когда он поехал на юг по Трейл к Тимукуэн-роуд, а потом свернул на восток, к ферме. Небо, сплошь обложенное тучами, начало светлеть, кое-где проглядывало голубое небо. Приземистая красная машина под ровный гул мотора бесшумно скользила по мокрому темному шоссе. Лидз думал, что он когда-нибудь мог бы привыкнуть к этой марке, измени он своему верному «кадиллаку». Ему захотелось выйти в море на лодке. Вот бы подъехать на машине к пристани, вытереть насухо сиденья лодки и прокатиться до мыса Калузы и обратно. Полчаса в каждую сторону. Ну, это при условии, если погода прояснится.

К четырем часам небо окончательно прояснилось. Для Калузы было типичным, что затяжной дождь в один момент сменяется жарой, посвежевшие поля сверкают словно драгоценные изумруды. Он пригласил Джесси покататься на лодке, но она отказалась.

— Ей не слишком нравится море, — признался он Мэтью. — Она даже не пробовала управлять лодкой…

Он снова в машине на пути в Калузу и минут через двадцать подъехал к причалу. Зимой в снегопад и потоке машин он тратил на дорогу до лодочной станции минут тридцать — сорок. Иногда он мечтал о маленьком доме прямо на берегу глубокого канала, чтобы в доке стояла лодка, и при желании он мог бы всегда выходить в море.

В наследство от отца ему досталась ферма, ставшая смыслом его жизни. Она приносила ощутимый доход, и ему пока что не приходилось жалеть о наследстве. Покидать ферму Лидз не собирался. Его сестре досталась в наследство грузовая стоянка в Тампе, а брату — недвижимость в центре Джэксонвилла.

Прежде чем вырулить на Хенли-стрит, к тому спуску, который ведет к пристани, пришлось катить по Трейл на юг, миновав Твин-Три-Эстейтс, свернуть направо. Лодочная станция Чарли Стаббса «Риверью» расположилась в крохотном мелководном заливе, который выходит в Уиллоуби-Крик. При отливе порой не выйти в море, и приходится звонить Чарли, чтобы узнать, нет ли проблем. После сегодняшнего дождя все, конечно, будет в порядке, тем более у его лодки мощная осадка — три фута четыре дюйма, а скорость она развивает до тридцати миль в час, хотя Лидз никогда так сильно не разгонялся.

К своей тридцатидевятифутовой лодке «медитерраниен» Лидз относился почти с такой же любовью, как и к старому «кадиллаку». Лодка для него — предмет роскоши. Еще бы, он выложил за нее почти сто сорок пять тысяч долларов. «Кадиллак», строго говоря, — это удобная старая калоша, а его красавица лодка — усыпанный бриллиантами хрустальный башмачок.

Адвокат мысленно перенесся в один из таких дней. Ему случалось видеть на море подобную красоту, а Лидз так живописно рассказывает: в легкой мягкой дымке бирюзовое небо, вода тихая, матово-зеленая, девственную тишину время от времени нарушает крик птицы, эхо гонит его над водой вдаль. И вновь наступает тишина. Слышно только, как работает мотор.

Мангровые деревья, стеною вставшие по кромке залива, отражаются в воде. Между ними кое-где проглядывают низкорослые пальмы и островки дубов, окаймленных мхом. Лодка плавно скользит по воде. У берега важно перебирает тонкими ногами большая голубая цапля. В самых неожиданных местах из воды торчат деревянные таблички: «Не идти в кильватере», «Малая скорость». Лодка величественно скользит по водной глади.

«Лидз, довольный, стоял у руля. На нем джинсы и футболка, сандалии и нейлоновая желтая кепка с двумя переплетенными буквами П и Б в кружочке — такие раздавали два-три года назад во время рекламной кампании нового пива „Золотая девочка“ фирмы Брэчтмэннов. Лидз всякий раз водружал ее на голову во время морских прогулок. В прохладные дни он сверху одевал ветровку, купленную в универмаге „Сиерз“.

Жаркий и душный августовский день. Вокруг такая красота, что у него сжалось сердце, даже не хотелось думать о возвращении в док.

Лодка медленно проплыла под большим мостом у мыса Калузы, сделала огромную дугу и повернула назад. Море пустынно. Во всем мире были только он и Бог, такой невероятно щедрый к нему в последнее время. Его охватило сладостное ощущение покоя и одиночества.

С прогулки на лодочную станцию он возвратился минут двадцать седьмого, сел в „масерати“ и поехал на ферму. Без пятнадцати семь подъехал к дому. Пит на тракторе только что вернулся с поля и приветствовал его взмахом руки. Лидз ответил ему. Пит Рейган не имел никакого отношения к бывшему президенту, столь ненавистному Лидзу. Он командовал тридцатью шестью постоянными работниками. Он уже шесть лет после смерти старика Осмонда Лидза верховодит на ферме.

В тот вечер Джессика попросила жену Пита Элли, их экономку, приготовить на ужин тушеного омара, кукурузу и салат. Кукуруза и салат тоже растут на их полях, хотя, конечно, доход они приносят не такой, как помидоры. Ужин был накрыт во внутреннем дворике возле бассейна. Воздух был напоен влагой и удушливым зноем, а прохлада воды приносила облегчение. Ледяное пиво в высоких бокалах примиряло с погодой. Джесси была согласна с мужем, что омаров предпочтительнее есть на свежем воздухе, за длинным деревянным столом.

Конец дня не предвещал ничего дурного для Стивена Лидза.

Бог одарил его своей благосклонностью».

— В котором часу вы вернулись на лодочную станцию? — спросил Мэтью.

— Вернулся? Что вы имеете в виду?

— То, что вы вернулись в тот же вечер на пристань.

— Но этого не было.

— Значит, вы на машине вашей жены не подъезжали к «Риверью»?..

— Нет, конечно.

— А ваш звонок Чарли Стаббсу?

— Чарли? Что вы! С какой стати я стал бы ему звонить?

— Вы предупредили, что попозже вернетесь и совершите небольшую прогулку…

— Прогулку?

— Именно так. Во всяком случае, Чарли утверждает, что вы…

— Он ошибается.

— Так вы ему не звонили?

— Я ему не звонил.

— Разве вы не говорили, чтобы он не беспокоился, если услышит, что вы берете лодку?

— Я же вам сказал, что никому не звонил.

— А он говорит о вашем звонке в девять часов.

— В это время я был в постели.

— Он говорит, что вы появились на пристани около половины одиннадцатого…

— Одно из двух: он или ошибается, или лжет. Мы с Джесси выпили после ужина и уже в постели смотрели видео. Я, видимо, заснул на половине, разбудил меня…

«Раздался громкий стук в дверь и настойчивая трель звонка. Лидз пытался прорваться сквозь оковы сна и протирал глаза. Джесси набросила халат. Солнечный лучик проник в окно спальни. Под непрерывный стук и звонки Джесси выбежала из комнаты. Снизу доносились голоса. Элли закричала: „Миссис, это полиция!“

На пороге спальни возникли два исполина — черный и белый.

Это ваш бумажник? Это ваш бумажник? Это ваш бумажник?

Это его бумажник.

Посмотрите-ка, это его бумажник.

Бог отвернул от Лидза свой лик».

Инспектора полиции звали Фрэнк Баннион. Он работал в прокуратуре уже третий год. В его послужном списке было полицейское управление Калузы, а до этого служба простым полицейским, потом сержантом в Детройте. Он прожужжал уши всем офицерам в прокуратуре своим рассказом о расследовании, которое он вел в Детройте для Элмора Леонарда.

А всего-то и дел было, что Леонард, вникая в атмосферу своего очередного романа, заглядывал в их полицейский участок. В один из приходов он задал Банниону несколько вопросов, и теперь Баннион задирал нос, как будто он написал эту чертову книгу в соавторстве со своим закадычным приятелем-голландцем.

Банниону было чем гордиться. Всякому, кто соглашался его слушать, он рассказывал, что мужская половина их семейства — отец, брат, двоюродные братья со стороны отца — к сорока годам лишались волос и зубов. Баннион в свои сорок два года не потерял ни одного зуба и обладал приличной шевелюрой. Он объяснял это тем, что однажды укусил грабителя за задницу. Грабитель пытался улизнуть через окно, но Баннион вовремя укусил его. У него сохранились фотографии отпечатков зубов на заднице грабителя как вещественное доказательство. Адвокат защиты пытался сыграть на том, что Баннион превысил свои полномочия.

Баннион докладывал Патрисии Демминг, что ему удалось узнать на лодочной станции «Риверью». Патрисия решила проверить слова Лидза во время ареста, что бумажник мог потеряться в лодке во время прогулки. Патрисия хотела убедиться, что он действительно был в тот день на причале. Вариант первый: он не брал лодку и, соответственно, не мог забыть в ней бумажник. Вариант второй: он не появлялся в день убийства на лодочной станции, и тогда ложь в одном случае предполагает ложь и в других. Она попробует убедить в этом суд.

Она внимательно слушала отчет инспектора полиции о том, что Лидз дважды в означенный день заглядывал на станцию.

— Это слова Стаббса, — повторял Баннион. — Чарли Стаббс — владелец лодочной станции, шестидесяти двух лет, седой мужик, похожий на Иона в чреве кита.

— Он утверждает, что Лидз брал лодку дважды?

— Да, — сказал Баннион. — Днем, около половины пятого, во время первого прилива, и поздно вечером, около половины одиннадцатого, когда вода опять поднялась, и ему не составило труда вывести лодку в море.

— Стаббс сам видел его оба раза?

— Да, — ответил Баннион. — Днем он перебросился с ним парой фраз.

— Как вы считаете, можно доверять его словам?

— А словам моей матушки можно было доверять?

— Несомненно, — подтвердила Патрисия. — Ну, а что касается Стаббса?

— Он абсолютно надежный свидетель: трезвый, умный, очень хороший свидетель, так я считаю.

— О чем говорили Лидз и Стаббс?

— Собственно говоря, когда именно?

— Мне показалось, вы сказали…

— Нет, вернее сказать, они говорили трижды.

Патрисия удивленно взглянула на него.

— Днем он приехал на пристань, припарковал машину и сообщил Стаббсу, что берет лодку. Их разговор крутился вокруг погоды. Лидз вышел на лодке в море, Стаббс проследил за тем, как она взяла курс на север, к мысу Калузы. По возвращении, часов около шести, он снова встречается со Стаббсом. Лидз говорит ему, как прекрасно было там, в открытом море, наедине с Богом, и все такое.

— А третий раз?

— В тот же вечер в девять часов. Лидз позвонил Стаббсу — тот еще не ушел домой. Он сказал, что в такую замечательную ночь он, возможно, соберется покататься на лодке при луне, и ему не хотелось бы…

— Он так и сказал?

— Да. В ночь убийства было полнолуние.

— О’кей.

— Так вот, он сказал Стаббсу, что не хочет его беспокоить, пусть, мол, Стаббс не волнуется, если услышит на причале шум…

— А Лидз выразился именно так: «беспокоить»?

— Ну да, — удивленно протянул Баннион. — Это так важно?

— Мне необходимо знать точно, кто что сказал, — подчеркнула Патрисия.

— Это слова Лидза — «беспокоить». Во всяком случае, так запомнил Стаббс.

— О’кей.

— По словам Стаббса, Лидз подъехал где-то около половины одиннадцатого. Стаббс в это время был дома — он живет прямо за доком — и видел, как подъезжает машина…

— Какой марки?

— Красная «масерати». Стаббс сказал, что эта машина принадлежит жене Лидза. На номерных знаках ее имя.

— Что именно написано на номерных знаках?

— Ее имя — Джесси. И номер 1.

— Буквами? Или цифрами?

— Я не уточнил.

— Уточните и проверьте эти номера в Отделе регистрации транспортных средств.

— Хорошо. Выйдя из машины, Лидз направляется к лодке…

— Как называется его лодка?

— «Блаженство».

— Дурацкая фантазия, — фыркнула Патрисия.

— Да уж.

— Она стояла на стапеле?

— Когда я там был, стапель пустовал.

— Как же мог Стаббс разглядеть название?

— В тот момент Стаббс как раз был на кухне, доставал бутылку пива. Окна кухни выходят на пристань, но, по всей видимости, разглядеть название он не мог.

— Я хочу знать…

— Понял. Вы хотите знать, садился ли обвиняемый в лодку под названием «Блаженство» или кто-то другой мог в это время воспользоваться лодкой, скажем, «Леди удача» или «Безмятежность».

— Именно.

— Я посещу Стаббса еще раз и все хорошенько разузнаю.

— Обратите внимание на то, что если Стаббс не разговаривал с Лидзом…

— Понятно. Необходимо выяснить, из чего Стаббс сделал вывод, что это был Лидз, а не кто-нибудь другой.

— А какова его версия?

— Он утверждает, что это был Лидз.

— Но почему он столь категоричен?

— Он узнал его кепку и ветровку.

— Что за кепка? Какая ветровка?

— Лидз непременно выходит в море только в этой желтой кепке. Такие кепки раздавала у нас одна пивная компания несколько лет назад.

— А ветровка?

— Желтая такая, с карманами впереди и отворотами. В ночь убийства ее видели на Лидзе.

— Сегодня же возьмите ордер на обыск…

— Придется отложить до понедельника…

— Это надо сделать сегодня. Отыщите судью…

— Судьи нервничают, когда их беспокоят в выходные, мисс Демминг.

— Я тоже нервничаю, когда вещественные доказательства уничтожаются по субботам.

— Понимаю. Возможно, там, откуда вы приехали…

— В суде должен кто-то дежурить…

— Я попытаюсь, но…

— Пытаться не надо, Баннион. Это необходимо сделать.

— Да, мэм.

— Надо успеть, пока жена их не сожгла.

— Патрисия Лоуэлл Демминг, — начал Эндрю. — Тридцати шести лет.

— Выглядит куда моложе, — заметил Мэтью.

— Родилась в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Ее дед, Лоуэлл Тернер Демминг, был судьей. Вы о нем слышали?

— Нет. Это в его честь ее назвали?

— Наверное, — ответил Эндрю. — Хотя ее могли так назвать любящие мама с папой — у этих англосаксов «лоуэлл» означает «возлюбленная».

— Может быть.

— Уже в семь лет определилась с профессией — решила стать юристом после фильма «Убить…» с Грегори Пеком.

— А это откуда ты выкопал?

— В первые дни своей работы в прокуратуре Калузы она дала интервью газете «Геральд трибюн Калузы».

— И когда это было?

Эндрю сдвинул очки на лоб и полистал свои записи. В очках он был похож на ученого, может, даже на председателя суда. А без них — на дотошного репортера. Темные кудрявые волосы, карие глаза, орлиный нос, довольно мужественный рот с тонкой верхней губой и припухлой нижней. Синтия Хьюлен как-то сказала Мэтью, что Эндрю напоминает ей Мика Джаггера. Мэтью еще удивился тогда: ну просто никакого сходства! Не отрываясь от машинки, Синтия добавила, что имеет разительное сексуальное сходство.

— Зачислена в штат прокуратуры незадолго до Рождества, — сказал Эндрю.

— У тебя есть ее послужной список?

— Я прочитаю все в хронологическом порядке, — сказал Эндрю. — Так понятнее…

— Хорошо.

— Она закончила школу в шестнадцать лет…

— Молодец.

— Да. Два года училась в Йельском университете. Весной ее исключили за курение наркотиков в аудитории…

— Вот эта да!

— Совершенно верно. Оттуда она перевелась не куда-нибудь, а в Браун, который закончила с Фи Бета. Там тоже вышло недоразумение…

— Наркотики?

— Нет-нет. Драка. С парнем, футболистом, который назвал ее Пэт.

— А это ты откуда знаешь?

— Из Брауна мне прислали статью из университетской газеты. После этого случая она стала местной знаменитостью. Дело было так. Этот олух, так она его характеризует…

— Хорошее слово — олух.

— Весьма. Так вот, этот олух подошел к ней и поздоровался: «Привет, Пэт, меня зовут…» Не успел он докончить, как она врезала ему промеж глаз. Позже она пояснила репортеру газеты, что «Пэт» — это собачья кличка, в их краях так еще называют пьянчужку, того, что с дружком «Миком» лакает спиртное. Она — Патрисия и не позволит коверкать свое имя. Кстати, Патрисия по-латыни означает «благородная».

— Она сама про латынь вспомнила?

— Нет, это я добавил. Но остальное — да, ее подлинные слова, я цитирую по «Браун дейли геральд». Она добавила, что прозвища ее особенно раздражали.

— Какая чувствительная.

— Очень. Затем она посещала юридический факультет в Нью-Йоркском университете.

— Наверняка была отличницей, — заметил Мэтью, закатывая глаза.

— А вот и нет, хотя и в десятке лучших. Спустя три года сдала на степень в Калифорнии, и тут же ее пригласили работать в фирму «Долман, Радджеро, Питерс и Дерн». Слышали о такой?

— Нет.

— Работала она у них два года, заслужила прозвище «Злыдня с Запада» — видно, в суде себя показала. Затем она переезжает в Нью-Йорк, фирма «Карте, Рифкин…».

— …Либер и Лоэб. Крутые ребята.

— Верно. Здесь она подтвердила свою репутацию.

— Какую именно?

— Безжалостный защитник, никаких сантиментов. Только уголовное право. Она успешно защищала махинаторов из нефтяных компаний, мафиозных боссов, колумбийских наркобаронов, специалистов по уклонению от налогов…

— А дела об убийствах?

— Вела трижды. К примеру, одна женщина обвинялась в том, что задушила своего шестимесячного сына во сне.

— Она нашла смягчающие обстоятельства?

— Нет. Она просто настаивала на оправдании — и добилась его.

Мэтью взглянул на него.

— Серьезная дама, — кивнул Эндрю.

— А какова она во время судебных заседаний?

— Яркая внешность, привлекательна, агрессивна, беспощадна, злопамятна. При малейшем упущении со стороны оппонента — атакует.

— Когда она ушла из фирмы?

— После «Карте, Рифкин…» она перешла в прокуратуру Нью-Йорка, где проработала последние три года до Флориды. Видимо, не достигла желаемого.

— А что у нее на уме?

— Флорида — первая ступенька для прыжка в Вашингтон.

— Шагает по стопам своего босса.

— Да, сэр.

— Он-то и подбросил ей дело в надежде на более крупный улов. А что, в газетах пока ничего не прошло?

— Нет, сэр. А что там должно появиться?

— Сам не знаю. Ты нашел мне переводчика?

— Да, сэр.

— Хорошо. Проверь, сколько времени идет «Касабланка».

— «Касабланка»? Хорошо, сэр.

— И узнай по минутам, когда в день убийства были прилив и отлив.

— Записал, сэр, прилив и отлив.

— Как зовут переводчика?

Май Чим Ли была вывезена из горящего Сайгона на вертолете в апреле 1975 года. Ей тогда только что исполнилось пятнадцать лет. Она помнила, как отец тащил ее в посольство сквозь хаос и погром улиц. Она крепко держалась потной ладонью за руку отца. На летном поле отец поднял ее и передал в руки негру в форме американского сержанта. Вертолет уже был готов подняться в воздух, люди цеплялись за шасси.

Больше она отца не видела. Он работал переводчиком при правительстве США. Вьетконговцы, заняв Сайгон, казнили его. Она ничего не знала о матери. Может быть, ее тоже убили. Три года спустя, в день восемнадцатилетия, пришло письмо от их соседки, тетушки Тэн. Она писала, что ее мать уехала в неизвестном направлении. Май Чим предполагала самое худшее.

Ей запомнилась мать всегда улыбающейся. Наверное, она была счастливой женщиной. Отец Май был очень строгим. Он мог швырнуть чайник об пол, если чай не был готов ко времени. Но именно отец посадил ее в вертолет. Сама Май Чим иногда подрабатывала переводами, хотя основной специальностью ее была бухгалтерия.

Мэтью узнал об этом из ее рассказа по дороге в «Малую Азию». В субботу вечером он взял напрокат автомобиль.

Она рассказала, что вообще-то ее зовут Ле Май Чим. Фамилия Ле — одна из самых распространенных фамилий во Вьетнаме — уходит корнями в пятнадцатый век, имя «Май» переводилось как «завтра», а ее личное имя «Чим» — «птица». Два ее старших брата, Хью и Нхак, служили в Армии Южного Вьетнама, и оба погибли в боях в 1968 году.

В офисе, где работала Май Чим Ли, ее называли Мэри, но ей больше нравилось ее собственное имя. Первые пять лет она просуществовала в Америке за счет всяких благотворительных фондов, в возрасте двадцати лет уехала из Калифорнии, пересекла всю страну на автобусе и поселилась во Флориде — сначала в Джэксонвилле, потом в Тампе и, наконец, в Калузе.

Ей был тридцать один год. Она довольно бегло говорила по-английски, но в ее речи иногда проскальзывал отголосок монотонной напевности, и она, случалось, порой неправильно употребляла идиомы и путалась в диалектах. Этот город был для нее чужим, и она в нем не прижилась. По сути дела, она была одинока в целом мире. По облику она походила на американку и сейчас была одета в льняной костюм пшеничного цвета, оттеняющий ее блестящие смоляные волосы и темные глаза. Но походкой она выделялась — ступала так же осторожно и изящно, как по камням родной деревни. В ее глазах застыла затаенная печаль.

Она снимала квартиру в районе Сабал-Кей.

Май Чим пояснила, что в округе в основном живут недавние иммигранты. Они работают в ресторанах официантами, моют посуду, работают водителями транспорта. Кое-кто пристраивается на неквалифицированную работу на фабрике легкой промышленности за минимальную или даже почти символическую плату. Люди живут неимоверно скученно: в домике на одну семью умещается человек десять-двенадцать. Эти домики стояли заброшенными с двадцатых годов. Их построили в Калузе для негров из штатов Джорджия и Миссисипи. Домишки тусклых цветов, зеленые и красные, стояли на сваях по всему пустырю. Сваи спасали от частых в Калузе наводнений, хотя, казалось, дома располагались вдали от залива. Первой заботой иммигрантов было купить пусть ветхий, как и сами их дома, пусть в складчину, но автомобиль, чтобы можно было добираться до работы. Общественный транспорт сюда ходил, но крайне редко и нерегулярно. Май Чим удивляло, что автомобили приобретались непременно блекло-голубого цвета. Всегда только блеклые. И обязательно голубые. Необъяснимый феномен. В ее устах это слово обретало восточную окраску. Она улыбнулась, когда произносила его. Улыбка оживила ее лицо, в карих глазах вспыхнули искорки. Мэтью представил, что точно так же улыбалась и ее мать в спокойные и счастливые времена.

Тран Сум Линх, один из тех, кто заявил, что видел Стивена Лидза в ночь убийства, жил в одной из таких лачуг вместе с женой, шестилетним сыном, двумя двоюродными братьями и двоюродной сестрой жены. Его родственники недавно приехали из Техаса, из города Хьюстона. Ему было тридцать семь лет. В свое время он служил лейтенантом Армии Северного Вьетнама и вскоре после падения Сайгона бежал на лодке в Манилу. Он узнал, что домой возврата нет — его там немедленно арестуют и расстреляют. Он старался укорениться на этой земле, работал за четыре доллара двадцать пять центов в час в продовольственном отделе универмага «Саут Диски Молл», где подносил и раскладывал фрукты и овощи. Он вовсе не хотел вмешиваться в дело об убийстве трех его соплеменников, но все же посчитал своим долгом рассказать правду. Он знал всего лишь несколько английских слов, поэтому говорил по-вьетнамски, а Май Чим переводила.

Они сидели около дома Трана, он — на первой ступеньке лестницы, ведущей к входной двери, Май Чим и Мэтью пристроились на складных стульях, которые им вынесли из дома. Тран был одет в серые шорты, диснеевскую тенниску с нарисованными на ней минаретами и сандалии. Мэтью изнывал от жары в костюме и галстуке.

— Было одиннадцать часов или самое начало двенадцатого, — начала Май Чим. — Жара не спала даже к ночи…

Она переводила моментально и, видимо, довольно точно, судя по сухим фразам.

— На моей родине во время летних муссонов, сезонов дождей, стоит такая же погода…

…Дожди льют не переставая с июня по ноябрь — это когда со стороны Южно-Китайского моря дуют тайфуны. Но и зимой бывают свои муссоны, поэтому «сухих» периодов почти не бывает. Вьетнам расположен ниже Тропика Рака, оттого там такой жаркий и влажный климат. Среднемесячная температура около восьмидесяти градусов по Фаренгейту и бесконечная хлябь, кроме апреля и мая.

— Вы, наверное, знаете, что Вьетнам — в тропическом поясе? У нас столько же всякой нечисти — комаров, клещей и пиявок, — как и на Малайском полуострове. А наши крокодилы, питоны, кобры, тигры, леопарды и дикие собаки?!

…В дельте Меконга, где вырос Тран и где он позже сражался, земля была очень плодородной и хорошо обработанной. Их род был исконно крестьянским. Они возделывали рис. На узких улочках крошечной деревушки Хи по берегу речки Сонг-Вам-Ко приютились бамбуковые хижины, крытые соломой и обнесенные бамбуковой изгородью. Во время летних наводнений единственным спасением были высокие берега реки и дамбы. Семья выжидала момента в перерывах между дождями, чтобы посидеть в маленьком огороде около дома. Частенько Трану случалось в душные жаркие ночи смотреть на затопленные рисовые поля, на горы за Сайгоном и мечтать о мудрости, что обретет он с годами, и о богатстве за пределами воображения.

Точно в такую же ночь он сидел возле своего домика в Калузе вместе со своими родственниками уже два часа. Его жена — она была старше его на два года, что вполне соответствовало его гороскопу, — уже уложила спать сына и легла сама, так как к восьми утра ей надо было быть на фабрике. Тран с мужчинами курил во дворе. Его родственница, жена старшего из двоюродных братьев, женщина очень домашняя, дремала у порога. Вскоре они с мужем ушли в дом.

Тран тихо переговаривался с братом.

Сигаретный дым поднимался кверху.

На улице US-41, за два квартала от их дома, не умолкало дорожное движение, гудели машины: грузовики ехали на юг по Аллее Аллигаторов, частные машины направлялись в Венис или дальше на юг, в Неаполь или Форт-Мейерс.

Очень тихая, спокойная ночь.

Завтра ему предстоял тяжелый однообразный труд за нищенскую плату, но пока — нежная, тихая ночь.

Поднялся и, позевывая, ушел последний собеседник Трана. Тихо хлопнула дверь. Тран один сидит на ступеньках наедине с этой теплой, душной, тихой ночью, погруженный в свои мысли. Полнолуние. Он вспоминает лунные ночи дома, рисовые поля, убегающие за горизонт, оранжевую луну, плывущую высоко в небе.

Он курит и мечтает.

Как будто в стороне кто-то промелькнул.

Ему почудилось, что некто в блестящем на мгновение появился и исчез. Так иногда кажется, что от луны откалывается кусочек и падает на землю.

Дом, который занимал Тран с семьей, располагался юго-восточнее того жилища, где обитали трое парней, с которых недавно сняли обвинение в изнасиловании фермерской жены. В его родном Вьетнаме до прихода коммунистов убийства и тяжкие телесные повреждения считались наиболее серьезными преступлениями, они карались пятью годами заключения или гильотиной — казнью, заимствованной у французских оккупантов. Насилие над женщиной относилось к подобным преступлениям, и нет оснований полагать, что его вторая родина квалифицирует изнасилование иначе.

Ему было трудно предположить, что коммунисты делают с насильниками, и, конечно же, он не знал, что сексуальное оскорбление — так его называют добропорядочные прихожане Флориды — карается сроком от пятнадцати лет или электрическим стулом, в зависимости от возраста жертвы и причиненного ущерба. Но Тран считал, что негоже обвинять чохом расовые или этнические сообщества в преступных деяниях, совершаемых их отдельными членами. Поэтому он обрадовался, узнав, что его соплеменников оправдали. Он не был с ними близко знаком, но считал их порядочными и трудолюбивыми людьми, хотя, конечно — он подчеркнул это через переводчицу, — это его субъективное мнение.

Опять какое-то яркое пятно мелькнуло в ночи.

Тран был заинтригован.

Без всякого сомнения, в непосредственной близости от него находился какой-то мужчина, высокий, широкоплечий американец. Сам Тран, субтильный и низкорослый, как почти все вьетнамцы, был чуть выше полутора метров и весил от силы пятьдесят пять килограммов. Мужчина, бегущий к дому, где жили трое приятелей, был не ниже ста восьмидесяти сантиметров.

У Мэтью екнуло сердце…

Он довольно крупный, килограммов девяносто…

На нем желтая куртка и желтая кепка…

Сердце у Мэтью замирает.

— …американец, — переводит Май Чим, — зашел в дом, где на следующее утро обнаружили убитыми трех молодых людей, вы слышали об этом?

Мэтью слышал.

Глава 4

В понедельник, двадцатого августа, утро выдалось жарким и влажным, небо было подернуто легкой дымкой. Мэтью поднялся на рассвете и в десять минут восьмого уже блаженствовал в бассейне. Где-то в четверть девятого зазвонил телефон. Он подплыл к бортику и потянулся за трубкой.

— Алло!

— Мистер Хоуп? Это я, Эндрю. Я все разузнал.

— Хорошо, Эндрю, я слушаю.

— Фильм «Касабланка» идет сто три минуты, то есть час сорок три минуты, сэр.

— Так. Хорошо, Эндрю.

Лидз утверждал, что они начали смотреть фильм сразу после ужина. Мэтью не спросил у Джессики, досмотрела ли она фильм до конца или тоже заснула где-нибудь посередине.

— В понедельник прилив был в час тридцать пополудни, — сказал Эндрю. — Отлив — в семь сорок четыре вечера.

Получается, что Лидз взял лодку первый раз во время прилива, а на обратном пути ему пришлось преодолевать течение, и он вернулся где-то около шести или в половине седьмого. Пока уцепиться не за что.

Но Чарли Стаббс свидетельствует…

— Следующий прилив начался в час сорок две в ночь на вторник, — продолжал Эндрю.

Значит, в десять тридцать вечера, между приливом и отливом, когда уровень воды достаточно высок, лодку могли взять. А на обратном пути лодка вновь попадала в прилив. Но невозможно строить защиту на навигационных особенностях Уиллоубийской бухты.

— Спасибо, Эндрю, — сказал он, — ты мне очень помог.

В десять часов утра Мэтью заглянул к себе в офис. На столе его ждал ответ из прокуратуры на дополнительный запрос.

Мэтью интересовался именами и адресами всех, кто располагал хоть какой-то информацией, взятой на вооружение обвинением. К первоначальному списку Патрисия добавила Чарльза Н. Стаббса. С помощью его свидетельских показаний она, конечно же, хотела подчеркнуть, что Лидз брал лодку во второй раз в половине одиннадцатого вечера, в ночь убийства.

На ее месте Мэтью поступил бы аналогично. Пока все события развивались предсказуемо. Мэтью терпеть не мог сюрпризов.

Мэтью также просил ознакомить его с запротоколированными показаниями. Патрисия направила ему свидетельские показания Стаббса. Протокол, подписанный следователем прокуратуры Фрэнком Баннионом, был датирован субботой, 18 августа, то есть позавчерашним днем.

Патрисия предоставила также в ответ на запрос Мэтью подробное описание вещественных доказательств, которые она предполагает передать на рассмотрение суда: желтая нейлоновая кепка из сетчатой материи с монограммой в виде двух переплетенных букв П и Б красного цвета и желтая куртка-ветровка с нейлоновым верхом на подкладке.

Вот это новость!

Мэтью попросил Синтию соединить его с Джессикой Лидз. Через минуту она перезвонила и сказала, что Джессика Лидз на проводе.

— Доброе утро, — поприветствовал свою клиентку Мэтью.

— Доброе утро. Я как раз собиралась вам звонить.

— Когда они у вас были?

— Вы говорите о полицейских?

— Да.

— Вчера вечером.

— Они предъявили ордер на обыск?

— Да.

— А кто приходил? Роулз и Блум?

— Нет. Какой-то следователь из прокуратуры.

— Вы узнали, как его зовут?

— Фрэнк Баннион.

— Он искал именно кепку и куртку?

— В ордере было отмечено: «Доказательства и следы преступления».

— А вы не помните, были там такие слова, как «обыск с целью обнаружения компрометирующих предметов по показаниям свидетеля» или что-то в этом роде?

— Да. В ордере подробно описывались кепка и куртка.

— А там указывалась ферма как место обыска?

— Да. Наш точный адрес.

— А кто расписался за понятых, сам Баннион?

— Возможно.

— Кем был выдан ордер?

— Подписан фамилией Аморес.

— Аморос. Через «о». Мануэль Аморос — судья округа.

— Да, кажется, так.

— Теперь в ее руках кепка и куртка.

— У нее?

— Дело ведет помощник прокурора Патрисия Демминг. Миссис Лидз, скажите мне, пожалуйста, вы уверены, что ваш муж никуда не выходил из дому в ту ночь, когда было совершено убийство?

— Абсолютно уверена.

— А сами вы были дома всю ночь?

— Да, конечно.

— Вы не могли куда-нибудь отлучиться, скажем, выйти погулять, а ваш муж, может быть, воспользовался вашим отсутствием?

— Нет, я была дома. Мы оба никуда не выходили. Стивен заснул во время фильма, а я досмотрела его до конца, потом еще немного поскучала у телевизора и тоже заснула.

— И проспали до утра?

— Да.

— А в девять часов вас разбудила полиция?

— Да.

— Вы не могли бы припомнить, когда видели кепку и куртку в последний раз?

— Стивен вернулся с морской прогулки до ужина, значит, именно тогда я видела его в кепке.

— А куртка? Была ли на нем куртка?

— Нет. В тот день стояла неимоверная жара.

— Куда ваш муж обычно кладет куртку?

— У нас в прихожей платяной шкаф.

— А кепку?

— Туда же, на полку.

— А в тот вечер он не мог изменить своим привычкам?

— Я затрудняюсь вам ответить, помню лишь, что домой он пришел в кепке, а куда он ее дел, не могу сказать. Я ведь не предполагала, что это кого-то заинтересует. А почему столько вопросов?

— Свидетели дали показания, что на убийце в момент преступления были кепка и куртка.

— Стивен никого не убивал. Он всю ночь был дома.

— Вы уверены в этом?

— На этот вопрос я отвечаю уже в который раз…

— Как крепко вы спите, миссис Лидз?

— Довольно крепко.

— Вы просыпались в ту ночь?

— Нет.

— Вы всю ночь крепко спали?

— Да.

— Вы можете с уверенностью утверждать, что ваш муж той ночью никуда не выходил?

— Видите ли…

— Вам придется ответить на этот вопрос прокурору, миссис Лидз.

— С полной уверенностью я, вероятно, сказать не могу…

— Значит, такая возможность у Стивена Лидза имелась?

— Предположительно — да…

— Он мог спуститься вниз, надеть эту желтую кепку, куртку…

— Да, но…

— …мог сесть в «масерати»?

— Нет.

— Почему?

— Я бы услышала шум мотора.

— Но ведь вы крепко спали.

— Ну… да…

— Значит, вы могли и не слышать, как он завел машину.

— Предположительно — да.

— Миссис Лидз, это свидетельствует о том, что вы не можете быть полностью уверены, где был ночью ваш муж?

— Господин адвокат, ваши вопросы наводят меня на мысль, что вы работаете на кого-то другого.

— На вас, миссис Лидз, вернее, на вашего мужа.

— Я начала в этом сомневаться…

— Нет, можете быть уверены. Я задаю вам вопросы, которые наверняка возникнут у прокурора, а вы — единственное алиби своего мужа. Если удастся бросить хоть малейшую тень сомнения на ваши слова…

— Мой муж не убивал их, — неожиданно произнесла Джессика. — Я признаю, что крепко спала и могла не слышать, что происходит в этом дурацком доме, но я уверена — он не выходил из дому и никого не убивал!

— Откуда такая уверенность?

— Я просто знаю.

— Да, но вы же спали!

— Но ведь он…

Она осеклась.

Повисло молчание.

Мэтью дал ей время собраться с духом.

— Вы начали говорить… — попытался он ее разговорить.

— Он…

И смолкла.

— Пожалуйста, продолжайте…

— Он уже отказался от этой мысли.

— От какой мысли?

— Убить их.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он собирался их убить.

«Нет, только не это!»

— Я хотела кого-нибудь нанять, чтобы их убили.

«Нет, не может быть, пожалуйста!»

— Вы с кем-нибудь это обсуждали?

— Разумеется, нет.

— Ваш муж был в курсе ваших планов?

«Скажи „нет“, — мысленно молил он ее, — скажи, что ты ему даже не намекала…»

— Да. Я сказала ему, что собираюсь… кого-нибудь найти… кто мог бы… покарать этих негодяев… убрать их с лица земли. Наверняка есть такие люди, которые за деньги занимаются таким промыслом.

— Такие люди есть, — согласился Мэтью.

— Стивен запретил мне даже думать об этом. Он убедил меня, что и так у насильников до конца дней будет на совести тяжкий груз. Бог их покарает, а что может быть страшнее этого?

«А как убедить в этом присяжных?»

— Миссис Лидз, — сказал он, — на суде ваш муж не был столь благоразумным.

— Он был в бешенстве, раздражен. К тому же я открылась мужу позже.

— Когда?

— Суд вынес решение в пятницу, а наш разговор состоялся в воскресенье.

— За день до убийства.

— Получается, что так.

Они помолчали.

«Боже, не допусти этой информации до Демминг!»

— Мой муж их не убивал, — повторила Джесси. — Поверьте мне, я уверена. Он просто не мог этого сделать.

Ресторан назывался «Скандалисты».

Всего два месяца назад в этом здании был рыбный ресторан «Прибрежная гостиница». Закусочная «У Язона», славящаяся своими бифштексами, располагалась здесь полгода назад, а за три месяца до этого людей влекла сюда дорогая европейская кухня и изящный интерьер, выдержанный в бледно-лиловых и фиолетовых тонах ресторана «Пурпурный морской конек».

Открытие ресторана «Скандалисты» пришлось не на самый удачный в смысле бизнеса месяц июнь, когда основной поток туристов отправлялся домой до Пасхи, а местные жители были не в состоянии обеспечить хорошую выручку. Дабы пережить самые неблагоприятные летние месяцы, приходилось кое-что откладывать с ноября по апрель, либо влачить жалкое существование в ожидании прибыльных клиентов. Открытый в столь невыгодный момент ресторан «Скандалисты», казалось бы, должен был разделить судьбу своих незадачливых предшественников, периодически сменяющих друг друга. Само здание оставалось незыблемым, менялись лишь названия и интерьеры.

Опровергая мрачные прогнозы, ресторан, казалось, процветал. Возможно, этому способствовал тот факт, что любимый публикой Уиспер-Кей разудалый салун «Соленый Пит» сгорел почти дотла к моменту открытия нового ресторана. Почти в открытую виновником пожара в «Соленом Пите» выставляли Майкла Гранди, владельца «Скандалистов», хотя никаких следов поджога пожарные и полиция не обнаружили.

Ресторан располагался в старом дощатом, покрашенном белой краской вместительном здании у самого залива. Почти у входа в ресторан была короткая пристань для двенадцати лодок. Панорама открывалась великолепная — можно было понять бывших владельцев здания: безмерная гладь воды, красивый вид на мост, ведущий к Уиспер-Кей, грациозные лодки. Трудно было даже предположить причину разорения предыдущих владельцев.

Гранди устроил в своем заведении подобие веселого салуна, мудро посчитав тогдашний «Соленый Пит» единственным своим конкурентом среди питейных домов. Он отобрал для работы шесть юных официанток и барменш, четверых поставил за стойку большого бара в основном здании ресторана, а двух — в круговом баре на веранде. Он приодел их в белые декольтированные блузки и черные юбочки оптимальной длины, чтобы радовать глаз мужчин и не оскорблять самолюбия женщин. Для баланса он дал работу нескольким молодым официантам и пианисту с улыбкой Джина Келли. Они обслуживали клиентов, одетые в черные брюки, белые рубашки с открытым воротом, широкими рукавами и красными поясами. Посетители очень скоро убедились, что в его ресторане подают напитки на любой вкус, отменное мясо и свежайшую рыбу, и все это — по весьма доступным ценам. И прежде чем кто-нибудь успел возвестить «Эврика!», он превратил местечко в нечто среднее между салуном и рестораном, где посетителям были рады круглые сутки и обслуживали их даже со стороны залива. Современная история о чистильщике обуви, ставшем миллионером. Редкое явление для наших дней.

Фрэнк Баннион заглянул в заведение Гранди часам к двенадцати в понедельник. Близилось время ленча, и посетители понемногу заполняли ресторан. В основном это были банковские служащие из центра города, что сулило хозяину стабильное будущее. Баннион припарковал свою машину с четкой эмблемой прокуратуры на передних дверцах рядом с серебристым «линкольном», напоминающим выброшенную на берег акулу. Он вошел в зал, где играло пианино. Солнце заливало это уютное, многоголосое, оживленное помещение, которое служит людям уже не первую сотню лет и будет служить, пока в штате Флорида не переведется съестное и спиртное. Хорошая перспектива для такого злачного места.

Баннион остался доволен увиденным и, пройдя через главный зал, вышел на веранду ресторана, где под большими коричневыми зонтиками стояли круглые белые столики. С веранды открывался сказочный вид на залив. Около берега дрейфовала яхта. Находясь на суше, так и тянет выйти в море, но, оказавшись на яхте, теряешь желание идти под парусами. Размышляя нал этим, Баннион подсел к бару, заказал джин с тоником и приступил к цели своего посещения. Он пришел в ресторан, чтобы навести справки о той ночи, когда произошло убийство. Он размышлял, с чего начать. Можно было раскрыть свою принадлежность к прокуратуре или же прикинуться любопытным простачком, сующим нос в чужие дела. В первом случае была опасность, что свидетели, не желая связываться с законом, замыкаются и не идут на разговор. С другой стороны, праздношатающегося нахала могут послать подальше. Этой рыжеволосой барменше, одной из многочисленной обслуги, он решил показать значок следователя.

Это произвело на нее впечатление.

— Ого! — воскликнула она.

На вид ей было года двадцать три — двадцать четыре, она была слишком смуглой, что не свойственно для рыжих. Баннион догадался, что у нее крашеные волосы. На загорелом лице выделялись карие глаза и нос пуговкой. Она представилась: Рози Олдрич.

— Правда, гадкое имя — Рози? — хихикнула она.

Она была родом из Бруклина и прошлой зимой приехала сюда с намерением вернуться через пару недель, но решила задержаться. Она трудилась в две смены — то днем, то ночью — и выкраивала время, чтобы позагорать. Обожала пляж и солнце. К тому же здесь всегда можно встретить кого-нибудь из знаменитостей. Следователя прокуратуры, например, ух ты!

Баннион рассказал ей историю о том, как укусил грабителя за задницу. Из уважения к ее юности он поостерегся более смачных выражений.

В подтверждение своих слов он похвалился фотографией этого типа, снятого со спины. На самом интересном месте были отчетливо видны следы зубов.

Девушка с почтением и восхищением внимала Банниону.

Он спросил ее, кто работал в понедельник, тринадцатого августа.

— А что, что-нибудь случилось? — Она округлила свои карие глаза.

— Обычное расследование, — успокоил ее Баннион. — Так ваша смена работала?

— А какой это был день недели? — спросила она.

— Понедельник, — повторил Баннион.

Ему показалось, что она не слишком умна. В ее карих глазах никак не отражалась работа мысли. А может, притворяется? Сейчас сколько хочешь расплодилось таких малышек — их считаешь придурками, а они тебя за нос водят.

— А какое было число?

На стене за стойкой висел отрывной календарь, на нем выделялись огромные жирные знаки: 2 августа, понедельник.

О каком еще понедельнике, если не о прошлом, идет речь?

— Я спрашиваю о прошлом понедельнике, — повторил он.

— А-а… — протянула девушка.

Он выжидал.

— В какой-какой понедельник? — переспросила она.

— В понедельник на прошлой неделе, — он еле сдерживался. — Тринадцатого. Вечером, в понедельник.

Он подумал, что даже если она что-нибудь и вспомнит, то вряд ли удастся выставить ее свидетелем на суде.

— Так вы работали в тот вечер? — продолжил он свои расспросы.

— Нет, — протянула она. — Вроде бы нет.

— Очень жаль, — вздохнул он с облегчением.

— Ага, — согласилась она.

— А вы не помните, кто работал в тот вечер на веранде?

— А почему на веранде?

— Так не помните? — терпеливо и вежливо настаивал он на своем.

— Пойду спрошу Шерри, — сказала она.

Шерри, темноволосая высокая девушка, ростом около ста семидесяти сантиметров, работала у стойки на другом конце. Юбка девушки из-за длинных ног и высоких каблуков показалась Банниону совсем короткой. Она внимательно выслушала Рози, мельком взглянула на него и, смешав джин с тоником, подошла ближе.

— Как дела? — спросила она.

— Отлично. Я из прокуратуры… — начал он.

— Да, Рози сказала. А что случилось?

Баннион с удовлетворением отметил ее умные темные глаза — он терпеть не мог дураков. Она была хорошенькой: пухлые губы, большой рот. Лет двадцати семи — двадцати восьми. Он прикинул, могла ли она заметить его естественные зубы и волосы?

— Я расследую убийство, — сообщил он.

Это ее поразило.

— Ну и ну! — сказала она.

Девушка поглядела на него с сомнением, пытаясь разгадать его мысли. Наверняка вокруг нее вьется столько парней со всякими бреднями, что она уже не верит словам. Он решил, что разумнее показать ей значок следователя.

— Хорошо, — кивнула она.

— Хорошо? — переспросил он, улыбнувшись.

Он любил демонстрировать свою лучезарную улыбку.

— Что-нибудь не так? — удивилась она, тоже улыбнувшись.

Она очень славно улыбалась.

Баннион потратил все утро, изучая с коллегами навигационную карту. Они решили, что лучшего места, для того чтобы причалить лодку и добраться до «Малой Азии» на машине за четверть часа, не найдешь. Именно здесь, около ресторана, у отметки 63, хорошая пристань и на стоянке для лодок всегда можно отыскать свободное место, даже при скоплении народа. Что говорить о малолюдном вечере понедельника! Стаббс видел, как подозреваемый развернулся за мысом в южном направлении. Мог он, конечно, пристать к берегу и в Кэптена-Уилл, отметка 38, но это было много южнее места преступления, и уложиться во время, рассчитанное медэкспертизой, физически оказалось бы невозможным. Так что, конечно же, Лидз оставил лодку у ресторана.

— Вы находились в ресторане около половины одиннадцатого вечера в понедельник? — задал он вопрос.

— Да, — ответила она.

— Ваше рабочее место за стойкой?

— Да, — подтвердила девушка.

— Отсюда видна вся пристань?

— Да.

— Я хочу спросить вас о лодке, которая могла причалить здесь примерно в это время. Она шла от залива Уиллоуби.

— Это на отметке 72, — кивнула она.

— Вы тоже любите морские прогулки?

— Да, приходилось плавать, — сказала она, слегка приподняв бровь, подобно бывалому моряку, полжизни проведшему на воде. Они встретились глазами. Баннион ощутил внезапное желание переспать с ней. — Я знаю залив Уиллоуби.

— Это белая лодка с черной полосой на борту, отчетливо читается название «Блаженство». Владелец лодки был в желтой куртке и желтой кепке.

— Да, — сказала Шерри. — А кто он такой?

Эмма Хейли, почтенная дама семидесяти лет, работала в отделе статистики окружного суда в Калузе с 1947 года, со времен курортного бума. Она до сих пор пребывала в недоумении, как их город мог стать модным курортом. Зимой погода стояла, мягко говоря, неустойчивая, а летом одолевала страшная духота, сменявшаяся ураганами. Флора не отличалась пышностью, ожидаемой от тропического климата, не было буйства красок Атланты во время цветения магнолий или роскошества азалий Бирмингема, яркости оранжевых, красных и желтых цветов улиц Коннектикута. Даже весеннее цветение деревьев в Калузе мало походило на роскошные пурпурные цветы Калифорнии.

Правда, по весне в городе расцветали голые бегонии и кривые гибискусы, довольно яркие по местным меркам. Местной достопримечательностью считалась небольшая рощица в районе 41-й улицы, оживавшая весной, а также ландшафт лодочной станции «Марина Лу» и моста на Сабал-Кей, но их великолепие было преходящим. Почти круглый год Калуза выглядела пожухлой и выгоревшей на солнце, но это особо, похоже, никого не трогало. Ведь приятнее рыбачить, чем возиться в саду. К чему подрезать кусты в саду, если можно взять лодку и выйти в море? И такая беззаботность чувствовалась во всем. Калуза походила на элегантную даму, у которой из-под платья торчала грязная и рваная нижняя юбка.

Эмма считала это непристойным.

Партнера Мэтью это забавляло.

Сам Мэтью не мог припомнить, чтобы они обсуждали эту проблему.

— Судебный процесс продолжался три недели, — произнесла Эмма. — У нас хранятся 1260 страниц стенограмм. Вы уверены, что хотите прочитать все?

— Надеюсь, это вас не затруднит, — сказал Мэтью.

— Если вы сами будете их таскать, то мне все равно, — ответила она.

Эмма была седовласой статной дамой. Сколько Мэтью ее помнил, она всегда слегка прихрамывала. Он подумал, что это последствия детского полиомиелита — когда-то эта болезнь была настоящим бедствием во всем мире. Он последовал за ней между длинными рядами картотек. В системе обозначений на ящиках могла разобраться только Эмма. Сами старинные ящики были дубовыми, тяжелыми и крепкими. Он с удивлением отметил, что раньше эти вещи были деревянными, а не из металла или пластмассы. Все так быстро меняется в жизни. Где тот мальчик с челкой, который играл в бейсбол на пустырях в Чикаго, штат Иллинойс? Да где теперь сами пустыри?

— Стенограммы должны быть в секции «Частные лица». Вы знаете их имена? Ведь эти трое проходили по одному делу?

— Да, — подтвердил Мэтью.

Наверняка их защитники пытались добиться отдельного слушания для каждого из своих подопечных. Выгоднее было представить их суду поодиночке: смущенный молодой человек в плохо сидящей одежде, с выпученными от ужаса глазами. «Дамы и господа, я обращаюсь к вам: неужели этот невинный, тихий юноша мог совершить насилие?» Скай Баннистер тогда сумел настоять на своем: все трое предстали перед судом вместе. Но процесс завершился в их пользу.

— Нго Лонг Кай, — прочитал Мэтью в своих записках. — Данг…

— Не так быстро, — прервала его Эмма. — Будьте добры, дайте я посмотрю сама.

Он протянул ей листок бумаги. Эмма испуганно уставилась на список, покачивая головой. Затем, прихрамывая, поспешила куда-то в глубь между рядами картотек.

— Попробуем начать с Хо.

Мэтью оставалось только строить догадки, почему именно с него.

Но она действительно довольно быстро нашла стенограмму под кодом «Хо Дао Бат. Частные лица». Там же были указаны номера дел Нго Лонг Кая и Данг Ван Кона.

— Не могу даже вытащить, — сказала она.

Это было явным преувеличением. Стенограмма представляла собой четыре голубых прозрачных папки общим объемом 1200 с небольшим страниц. Он вытаскивал папки из ящика и складывал сверху, затем задвинул ящик и взял все папки.

— Спасибо, Эмма, — поблагодарил он.

— Позвоните мне, когда закончите, хорошо? — попросила Эмма. — Мне нужно будет отметить, что вы их вернули.

Он последовал за ней между рядами шкафов. По пути она выключала свет, старые дубовые шкафы окутали сумерки, погружая их в безмолвное прошлое. Они вошли в ярко освещенную комнату с высокими окнами и потолком и окунулись в атмосферу начала века, к тем временам, когда было построено это здание. Посреди комнаты стоял длинный дубовый стол на тяжелых круглых ножках. В углу прислонился к стене свернутый американский флаг. На стене над ним — портрет Джорджа Вашингтона в тяжелой раме. Солнечный сноп отражался на инкрустированной золотом поверхности стола. Пылинки медленно оседали по наклонному лучу. В комнате абсолютная тишина.

Мэтью вдруг вспомнил, как стал адвокатом.

Оставшись один, он сел за стол и раскрыл первую папку.

До Рождества оставалось всего четыре дня.

Погода в это время в Калузе стоит замечательная. Не помеха даже то, что ртутный столбик, поднимаясь днем почти до пятидесяти градусов, к вечеру не опускался ниже тридцати. Нет нужды в кондиционерах: стоит лишь открыть окно — и ворвется свежий воздух. Солнце щедро расточает свои ласки, многочисленные туристы заполняют белоснежные пески калузских пляжей, в воде, подобно поплавкам, тут и там торчат головы. Местные жители в это время года пляжи не жалуют: все-таки зима, и, по мнению аборигенов, только сумасшедшие могут купаться в декабре.

Центральная часть города, стоянки машин и дома принаряжены к Рождеству, хотя этот праздник более чем неуместен при такой жаре. Как быть Санта-Клаусу на лыжах? Снега в этом климате просто не бывает. На роль рогатых оленей годятся разве что крокодилы. А где взять Снеговика?

Но выходцы из далеких северных штатов, недавно приехавшие во Флориду, еще не утратили ощущения ясного декабрьского дня, наполненного зимними запахами. Многие из родившихся и выросших на этой земле лишь понаслышке знают о волшебном времени под Рождество, когда за дверью гудит пурга и заметает дом снегом, а вся семья собралась за праздничным столом в предвкушении насладиться рождественской индейкой. В камине мирно потрескивает огонь, и тут на пороге возникает долгожданный посланник с огромным мешком за плечами… «Сынок, мы знаем, что ты мечтал об этом! Поздравляем тебя с Рождеством!»

Но предпраздничная лихорадка в южных субтропиках, марафон по магазинам за подарками ничем не отличаются от радостной рождественской суеты в морозном Игл-Лейке, штат Мэн. И разве так уж важно, что вместо снега елки опылят белой краской, а за рождественскими подарками покупатели приходят в шортах и футболках? Минуют четыре дня, и наступит утро Рождества, дарующего мир и благодать всем добрым людям.

Женщинам в их числе.

Так должно быть.

Но только не для Джессики.

Сегодня Джессика Лидз будет изнасилована.

«Галерея закрывалась в десять часов. Я…»

Стенограмма отражает один беспристрастный текст: вопросы следователя — ответы свидетеля, в строках диалога не слышится интонаций и оттенков голосов. Мэтью мог лишь догадываться, какое бешенство удерживает в себе Джессика Лидз, какой с трудом подавляемый гнев.

Она описывала китайский ресторан в непосредственной близости от галереи.

Протокольный текст.

Около десяти часов или чуть позже, когда она подошла к машине, ресторан еще работал. Он был выстроен в виде пагоды, поэтому так и назывался — «Пагода». Машина у нее дорогая, и до Рождества осталось всего четыре дня. На стоянке около галереи припарковано много машин. Она выбирает для своей машины с решеткой на бампере пустую площадку за «Пагодой», около низкого заборчика, за которым начинается пустырь. Когда она возвращается из ресторана, стоянка почти пуста — осталось только несколько машин возле здания Театрального комплекса. Ей запомнилось, что, когда она укладывала в багажник рождественские подарки, было минут десять одиннадцатого. Площадка за рестораном была достаточно освещена, чтобы не бояться туда идти. К тому же ярко светил почти круглый диск луны, после полнолуния миновало лишь несколько дней. И потом, время было не совсем позднее — всего лишь начало одиннадцатого. И места здесь не такие дикие, чтобы женщине страшиться сесть в машину, стоящую на прилично освещенной стоянке в непосредственной близости от сверкающего огнями ресторана, вечером во вторник, при яркой луне, за четыре дня до Рождества. К тому же у черного входа в ресторан курят трое мужчин. Они в рубашках с короткими рукавами и в длинных белых фартуках. Видимо, рабочие кухни. Она последовательно проделывает все привычные движения: открывает машину и усаживается на сиденье, захлопывает дверцу, включает фары, поворачивает ключ зажигания, подает немного назад, к низкому заборчику, и в последний момент понимает, что спущена шина.

Все это она подробно рассказывает прокурору, потом каждому защитнику. Они пытаются отыскать неточности в ее рассказе.

В стенограмме каждый адвокат указывается по имени только в начале протокола. Потом просто чередуются буквы «В» и «О» — вопрос — ответ.

Защитник Трана, мистер Айэлло, адвокат Хо — мистер Сильберклейт, миссис Лидз… Потом идут сокращения: «В и О», «В и О»…

О: Я покинула автомобиль, чтобы сменить шину. Я не предполагала, что меня изнасилуют.

В: Возражаю, ваша честь. Мы собрались для того, чтобы определить…

О: Да, да, протест принят, мистер Айэлло. Суд отклоняет ответ свидетеля.

Второе «О» означает теперь окружного судью, ведущего дело некоего мистера Стерлинга Дули, который заслужил репутацию человека, предпочитающего смертный приговор всем остальным. Восемь адвокатов защиты, сидящие за длинным столом, предпочли бы другого судью. До начала рассмотрения дела они ходатайствовали о переносе слушания в другой округ в связи со слишком большим общественным резонансом, который обычно сопровождает подобные дела, но их протест был отклонен, и теперь они вынуждены внимать судье Дули, который просит клерка повторить вопрос адвоката Айэлло: «Что вы сделали, когда обнаружили, что у вас спущена шина?»

О: Я вышла из машины, чтобы заменить колесо.

В: Предполагали справиться сами?

О: Да. Я ведь была одна.

В: Я имею в виду… Вы ведь могли обратиться в автосервис и попросить об экстренной помощи.

О: Я не стала этого делать.

В: Почему вы не позвонили в гараж?

О: Я сама меняю колеса.

В: Но вы были так одеты…

О: Моя одежда не имеет к этому никакого отношения.

В: Я просто подумал… высокие каблуки… короткая юбка.

О: Протестую, ваша честь.

А это уже сам прокурор, Скай Баннистер. Собственной персоной. Волосы цвета спелой пшеницы, небесно-голубые глаза. Высокий, подтянутый, настоящий красавец. Наверняка он вскочил на ноги.

О: Протест принят. Продолжайте, господин Айэлло.

В: Почему вы не позвонили мужу?

О: Я не хотела его будить.

В: Вы были уверены, что он уже спит?

О: Он приболел. Когда я уходила из дому, он лежал в постели.

В: Так сколько было времени?

О: Четверть одиннадцатого.

В: Понятно, что вы не захотели поднимать его. Было ровно четверть одиннадцатого?

О: Я не могу утверждать столь категорично. Думаю, ушло минут десять, пока я уложила покупки в багажник.

В: Вы утверждаете, что видели около ресторана троих мужчин, которые курили.

О: Да. Это были подзащитные. Трое мужчин, которые сидят…

В: Я не просил вас никого опознавать, миссис Лидз.

О: Но это были они.

В: Ваша честь…

О: Давайте продолжим. Свидетель, прошу вас отвечать только на поставленные вопросы.

В: Вы разговаривали с этими людьми?

О: Нет.

В: Вы когда-нибудь ранее — имеется в виду до четверти одиннадцатого — видели этих людей?

О: Время было приблизительно четверть одиннадцатого. Нет, до этого я их не видела.

В: Вы их увидели тогда в первый раз?

О: Да.

В: Но вы не уверены, что часы показывали ровно пятнадцать минут одиннадцатого?

О: Полной уверенности у меня нет. Вероятнее всего, так оно и было.

В: Возможно, было половина одиннадцатого?

О: Не думаю. Так долго я не могла идти до машины.

В: А может быть, было без двадцати одиннадцать?

О: Нет.

В: Или без десяти одиннадцать? Может быть, без десяти одиннадцать?

О: Нет, я же сказала вам, было…

В: Или четверть…

О: Нет, было…

В: Позвольте мне закончить вопрос.

О: Я думала, вы уже закончили.

В: Может быть, было четверть двенадцатого, а не четверть одиннадцатого?

О: Нет, было четверть одиннадцатого.

В: Миссис Лидз, сколько было времени, когда вы подъехали к галерее?

О: Около восьми.

В: Вы собирались купить подарки?

О: Да.

В: Когда вы туда приехали, было уже темно?

О: Да.

В: И вы поставили машину на площадке за «Пагодой»?

О: Да.

В: Эта площадка была освещена?

О: Да.

В: Вы заметили кого-нибудь на улице возле ресторана?

О: Я никого не видела.

В: Разве вы не видели, что трое мужчин курят у черного входа? Та дверь освещена фонарем.

О: Нет, я никого не видела.

В: Разве это не были те трое мужчин, которые позже…

О: Нет.

В: Ваша честь, вы позволите мне закончить мой вопрос?

О: Миссис Лидз, будьте добры выслушивать вопрос до конца, прежде чем отвечать. Продолжайте, господин Айэлло.

В: Когда вы ставили машину за рестораном в восемь часов вечера, разве там не было троих мужчин, которых вы позже обвинили в…

О: Протестую, ваша честь.

Опять Скай Баннистер.

— Миссис Лидз уже сказала, что никого не видела на площадке около ресторана. Господин Айэлло задает тот же вопрос в иной формулировке. На вопрос уже получен ответ.

О: Господин Айэлло?

В: Ваша честь, предыдущий свидетель утверждал, что между миссис Лидз и подзащитными состоялся разговор сразу после того, как она поставила машину. Сами подзащитные сообщили мне содержание этого разговора. Я пытаюсь вынудить миссис Лидз припомнить этот разговор.

О: Разрешаю задать вопрос.

В: Миссис Лидз, соответствует ли действительности, что, выйдя из машины, вы обернулись и сказали: «Добрый вечер, мальчики»?

О: Нет.

В: Ведь вы их не видели, поэтому и не могли сказать им ничего подобного?

О: Я не стала бы с ними разговаривать в любом случае.

В: Ну, «добрый вечер» — это всего лишь форма приветствия, не так ли? Что в этом предосудительного? Ничего обольстительного. Почему бы вам было не поздороваться: «Добрый вечер, мальчики»?

О: Потому что я не имею привычки вступать в разговор с незнакомыми мужчинами.

В: Особенно с невидимками?

О: Не понимаю вашего вопроса.

В: Вы же говорите, что не заметили их. Это значит, что они были невидимы.

О: Нет, это значит, что их там не было.

В: Они оказались в поле вашего зрения потом?

О: Да.

В: Те же трое?

О: Да. То есть это не совсем точно. Я никого не видела в восемь часов. Я увидела троих мужчин, вернувшись к машине.

В: В четверть одиннадцатого…

О: Да.

В: …или в четверть двенадцатого… Это неважно.

О: Это было в четверть одиннадцатого, я уже сказала.

О: Действительно, господин Айэлло.

В: Извините, ваша честь, но если позволите…

О: Куда вы клоните?

В: Я пытаюсь показать, что свидетель малоубедителен в рассказе о времени событий и о самих событиях. И если существует путаница в основных фактах, то…

О: Я ничего не путаю, я отвечаю за каждое свое слово о происшедшем! А вот вы пытаетесь все запутать!

В: Ваша честь, вы позволите мне продолжить?

О: Давайте послушаем ваши аргументы, господин Айэлло.

В: Благодарю. Миссис Лидз, вы утверждаете, что эти трое мужчин стояли около черного входа ресторана и курили под фонарем?

О: Да.

В: Вы слышали показания обвиняемых? Они утверждают, что в это время были на кухне и мыли посуду.

О: Да, я слышала.

В: Кто-то из вас ошибается, не так ли?

О: Но не я.

В: Они утверждают, что видели вас только единожды — в восемь часов, когда вы ставили машину.

О: Слышала.

В: Значит, они опять ошибаются?

О: Они лгут.

В: Они лгут также, свидетельствуя, что у вас слишком оголились ноги, когда вы покидали машину?..

О: Я выходила из машины в полном одиночестве!

В: А то, что вы бросили им «Добрый вечер, мальчики»? Это тоже ложь? Все трое твердят об этом в один голос.

О: Да, это ложь.

В: А что вы скажете о показаниях шеф-повара, господина Ки Лу? Он утверждает, что четверть одиннадцатого все трое были на кухне и мыли посуду. Как им удалось в то же время курить на улице?

О: Мне нечего сказать.

В: По-видимому, он тоже ошибается? Или лжет? Или то и другое?

О: Если он стоит на своем в том смысле, что никого из этой троицы не было на улице, значит, он лжет.

В: Вы одна говорите правду?

О: В этом случае — да.

В: А в остальных случаях?

О: Я никогда не лгу.

В: Да, ведь вы поклялись в этом. Но вы обвиняете других в лжесвидетельстве.

О: Если они утверждают…

В: Все они лгут, только вы правдивы, не так ли, миссис Лидз? Но может быть, у вас сместилось время и вы путаете события восьми часов и четверти одиннадцатого?

О: Я подверглась нападению не в восемь часов!

В: Пока никто не говорит о насилии. Но скажите… У вас не возникала мысль о нападении, когда вы ставили машину?

О: Нет.

В: Значит, вы не боялись насилия?

О: Нет, я об этом не думала.

В: Видимо, возникни у вас подобная мысль, вы вряд ли бы поставили машину в данном месте, не так ли?

О: Когда я подъехала к галерее, все места на стоянке были заняты. Я поставила машину вдали от других еще и потому, что боялась за ее сохранность. У меня дорогая машина.

В: Вы хотите сказать, что, возникни у вас какие-либо подозрения, вы бы нашли иное место для стоянки?

О: Я поставила машину недалеко от галереи.

В: То есть вас не пугала мысль быть изнасилованной, ибо ваша машина стояла неподалеку от галереи, это так?

О: Да.

В: Вам не пришлось бы долго идти к машине?

О: Да.

В: Правильно ли я вас понял, миссис Лидз, что вы не задумывались над вероятностью применения к вам насилия в том месте, где вы поставили машину?

О: Я вовсе не ожидала, что меня изнасилуют.

В: А когда вы вернулись к машине, вы предполагали такое развитие событий?

О: Нет.

В: Вас не насторожили трое мужчин у ресторана?

О: Я знала, что они там работают.

В: Как вы об этом узнали?

О: Они походили на рабочих с кухни.

В: А если поставить вопрос иначе: вы не боялись быть изнасилованной, потому что тогда вас некому было насиловать?

О: Нет, они там были.

В: В то время, которое вы указываете, их там не было.

О: Протестую!

О: Вы задали вопрос, господин Айэлло?

В: Я сформулирую его по-другому, ваша честь. Который был час, когда, по вашим словам, вы видели этих троих мужчин?

О: Четверть одиннадцатого! Сколько еще я должна…

В: Но в это время они мыли посуду на кухне!

О: Нет, в это время они насиловали меня на капоте этой проклятой…

В: Протестую!

О: Протест принят. Будьте добры, отвечайте на вопрос, миссис Лидз.

О: Я их видела всего один раз. И в одном-единственном месте, когда они меня…

В: У меня больше нет вопросов.

Но вопросы, конечно, были.

Глава 5

Мэтью Хоуп подъехал к дому Лидзов в три часа пополудни. На краю бассейна в зеленом, под цвет глаз, купальнике сидела Джессика. Солнце играло в ее каштановых волосах, лоб был охвачен зеленой повязкой, на груди выступили бисеринки пота. Она предложила ему выпить — лимонада или чего-нибудь покрепче. Перед ней стоял бокал, наполненный джином с тоником. Он не стал отказываться, и она пошла в дом, чтобы приготовить коктейль.

Он присел, отдыхая взглядом на полях и высоком желто-сером небе. Дождь сегодня не успел пролиться — кто-то, видно, забыл завести будильник. Джессика вернулась минут через пять. Она прикрыла грудь коротким прозрачным шарфом. Протянув ему стакан, села напротив. После долгих часов,проведенных за чтением стенограмм в залитой солнцем комнате суда, очень кстати пришелся глоток холодного, шипучего и терпкого напитка.

— Мне страшно неловко, — начал адвокат, — но мне придется задать вам несколько вопросов.

— Понимаю, — согласилась она. — Ведь Стивен в тюрьме…

Она замолкла на полуслове.

— Сегодня утром я изучал стенограммы судебного дела, — сообщил он.

— И какое впечатление?

— Вам известно, почему их оправдали?

— Конечно. Чувство вины.

Он удивленно взглянул на нее.

— Нет, вы не поняли. Не их вины, — добавила Джессика. — Всеобщей вины американцев перед ними. За те ужасы, которые мы принесли Вьетнаму. Это было чем-то вроде компенсации.

— В этом есть доля истины, — согласился Мэтью, — но, я думаю, свою роль сыграла и более прозаическая причина.

— Какая же?

— Время.

— Время?

— Суд обратил внимание на расхождение во времени в ваших показаниях.

— Они все лгали, — убежденно произнесла она. — Лгали все трое. И про время тоже.

— А шеф-повар? Тоже лгал?

— Он их приятель, мог и он соврать.

— А полиция?

— Я вас не понимаю.

— Диспетчер показал на суде, что принял ваш вызов в двенадцать сорок.

— Верно.

— Полицейская машина — судя по протоколу, это была машина Дэвида — подъехала к вам через пять минут.

— Скорее всего так и было.

— Но, миссис Лидз, галерея закрывается в десять часов.

— Ну и что?

— Исходя из ваших слов в суде, можно понять, что вы приступили к замене колеса в четверть одиннадцатого.

— И что же?

— Разве не понятно, что насторожило суд?

— Что?

— Вы обратились в полицию спустя два часа двадцать пять минут после нападения на вас. Получается, что все это время…

— Да, все это время они меня насиловали!

— Суд не поверил, что это могло длиться столь долго!

— Но именно так все и происходило!

— Миссис Лидз, кино закончилось в одиннадцать часов…

— Черт возьми, мне…

— …из кинотеатра выходили люди…

— …наплевать…

— …они могли видеть…

— …на это проклятое кино!

Оба одновременно смолкли.

У Джессики в глазах вспыхнул огонь. Она отпила из своего бокала. Мэтью наблюдал за ней.

— Извините, — произнес он.

— Вам незачем извиняться, — ответила она. — Ведь вы тоже сомневаетесь во мне. Или я ошибаюсь?

— Я просто пытаюсь восстановить события.

— Нет, вам необходимо знать, кто давал ложные показания на суде — я или они. Я утверждаю, что меня насиловали в очередь много раз и продолжалось это более двух часов! — Она сердито мотнула головой и пригубила джин. — Но к чему это ворошить? Их судили и оправдали, и теперь уже не имеет значения, что там было на самом деле.

— Разве кто-нибудь подвергал сомнению тот факт, что вас изнасиловали?

— Нет, все внимание суд сосредоточил на том, причастны ли эти сволочи к насилию. И вынес решение, что они невиновны. Так что кому это теперь интересно?

— Одна дама явно заинтересуется — Патрисия Демминг.

— Что за Патри… а, прокурор!

— Да. Я уверен, она привлечет вас к суду в качестве свидетеля.

— Свидетеля чего?

— Вашего же изнасилования.

— Зачем?

— Ей нужны доказательства, что ваш муж убил этих троих из-за слепой ненависти. И она добьется своего, заставив вас воспроизвести сцену изнасилования.

— Она вправе так поступить?

— Конечно. Чтобы выявить мотив преступления. Более того, она сделает упор на том, что приговор суда был справедливым. Она докажет, что эти трое невинных юношей никак не могли вас изнасиловать в указанное время.

— Но ведь так оно и было!

— Она будет стоять на своем, что вы видели их в восемь часов, когда ставили свою машину около ресторана…

— В это время там никого не было…

— …и что вы поздоровались с ними…

— Нет, нет, нет…

— …и потом по ошибке признали в них тех, кто вас действительно изнасиловал. Поверьте, она выжмет из этого дела все, что ей необходимо. Если она доказательно убедит суд в невиновности этих троих и правильности вынесенного приговора, ей без труда удастся доказать, что преступление, совершенное вашим мужем, вдвойне чудовищно. Мало было ему совершить зверское кровавое злодеяние, так он еще покусился на жизнь безгрешных людей. Вы понимаете, о чем идет речь?

— Да.

— Я прошу вас рассказать все по порядку.

— В стенограмме все отражено…

— Расскажите мне еще раз.

— Мне нечего добавить к сказанному.

— Прошу вас, пожалуйста.

Она отрицательно покачала головой.

— Я вас очень прошу.

Она колебалась.

— Вам придется выступить в суде, миссис Лидз. Она не уступит. Я хочу быть готовым к этому.

Джессика вздохнула.

Он ждал.

Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами.

— Я вышла из галереи в десять часов, — начала она, — и пошла к ресторану. Он еще работал в это время. Было около десяти, когда я подошла к машине.

…Она припарковала ее за рестораном, который очень походил на пагоду, он так и назывался — «Пагода». До Рождества осталось всего четыре дня. Около галереи выстроился ряд машин, но ее машина — особая, с решеткой на бампере. Она выбирает для стоянки эту пустую площадку за «Пагодой», около низкого заборчика, за которым начинается пустырь. Она идет к ресторану, стоянка почти пустая, там остаются лишь машины возле здания Театрального комплекса. Было минут десять одиннадцатого, так ей показалось, когда она принялась укладывать в багажник только что купленные рождественские подарки.

Площадка за китайским рестораном освещена. Не то чтобы очень ярко, но и не настолько темно, чтобы бояться. И потом, ярко светит круглый диск луны, которая только что начала убывать. К тому же и время было не совсем позднее, всего лишь начало одиннадцатого. И места здесь не такие дикие, чтобы женщине страшиться сесть в машину, стоящую на прилично освещенной стоянке, вечером во вторник, за четыре дня до Рождества. К тому же у переднего входа курят трое мужчин. Они в рубашках с короткими рукавами и в длинных белых фартуках. Видимо, рабочие кухни. Она последовательно проделывает все привычные действия: открывает машину и садится, захлопывает дверцу, включает фары, поворачивает ключ зажигания и подает немного назад, к низкому заборчику, и в последний момент понимает, что спущена шина.

— Тут начинается кошмар, — с трудом подбирая слова, продолжает Джессика. — Я вышла из машины. На мне была… впрочем, в стенограмме все отражено, защитники расспрашивали подробно, во что я была одета.

В: Верно ли, что в тот вечер на вас были черные трусы-бикини?

О: Да.

В: Отделанные кружевом?

О: Да.

В: И пояс для чулок?

О: Да.

В: Пояс был черный?

О: Ваша честь, протестую!

Скай Баннистер, не сдержавшись, вскочил со своего места.

О: К чему это вы клоните, господин Сильберклейт?

В: Я скоро поясню, ваша честь.

О: Да, уж будьте добры. Свидетель может отвечать на вопрос, повторите его, пожалуйста.

В: Пояс был черный?

О: Да, черный.

В: На вас были нейлоновые чулки со швом?

О: Да.

В: И тоже черные, не так ли?

О: Да.

В: И короткая черная юбка?

О: Да.

В: Это была узкая юбка, я прав?

О: Нет, не очень узкая.

В: Но ведь это не была юбка в складку?

О: Нет.

В: А тем более не юбка клеш?

О: Нет.

В: Это была скорее прямая юбка, вы согласны?

О: Пожалуй, да.

В: Во всяком случае, она была достаточно короткая и облегающая, чтобы подчеркнуть…

О: Я протестую!

О: Протест принят. Ближе к делу, господин Сильберклейт.

В: На вас были черные кожаные туфли на высоком каблуке?

О: Да.

В: Какого цвета была блузка?

О: Белая.

В: Без рукавов, не правда ли?

О: Да.

В: Шелковая?

О: Да.

В: Был ли надет на вас бюстгальтер под блузкой?

О: Я протестую, ваша честь!

О: Свидетель может отвечать.

В: Был ли на вас бюстгальтер, миссис Лидз?

О: Нет.

В: Скажите, миссис Лидз, вы всегда так одеваетесь, когда отправляетесь за…

О: Протестую!

В: …рождественскими покупками?

О: Ваша честь, я протестую!

О: Можете отвечать, миссис Лидз.

О: Да, именно так я была одета.

В: Благодарю вас, мы знаем, как вы были одеты. Я спрашиваю вас не об этом.

О: А о чем вы спрашивали?

В: Это ваша обычная манера одеваться, когда вы едете в город за рождественскими покупками?

О: Да, я всегда так одеваюсь.

В: Когда едете в галерею, я правильно вас понял?

О: Да.

В: Вы надеваете короткую, узкую черную юбку, черные чулки со швом, черные туфли на высоком каблуке. Кстати, какова высота каблука?

О: Не знаю.

В: Передо мною список одежды, которая была на вас в ту ночь. В описании указано, что высота каблуков семь сантиметров. Как вы считаете, это соответствует действительности?

О: Да.

В: Высота каблуков семь сантиметров?

О: Да.

В: Чтобы ходить по магазинам за покупками?

О: Я люблю обувь на высоких каблуках: мне в ней удобно.

В: Вероятно, не менее комфортно в бикини с кружевной отделкой, в черном поясе и черных чулках со швом?

О: Да, именно так.

В: И вы любите носить белые шелковые блузки без бюстгальтера?

О: Да!

В: Другими словами, вы предпочитаете одежду, которую можно найти на страницах «Пентхауза»?

О: Нет! На страницах «Вог»!

В: Спасибо, что поправили меня, миссис Лидз. Тем не менее эту одежду всякий мужчина волен считать соблазнительной и провоцирующей.

О: Протестую!

О: Протест принят.

В: Миссис Лидз, в тот вечер вы специально отправились в город в поисках…

О: Нет.

В: Позвольте мне закончить вопрос. Разве вы поехали не развлечься?

О: Нет!

В: Как еще можно назвать явное заигрывание с тремя молодыми людьми?

О: Протестую!

В: …а когда они отвергли ваши провокации…

О: Протестую!

В: …вы предъявили им обвинение в насилии!

О: Протестую! Протестую! Протестую!

…Она умеет справляться с мелкими поломками, а уж сколько приходилось менять спущенных шин — не счесть. Она не из тех беспомощных красоток, годных лишь на то, чтобы нежиться в шезлонгах за чтением романов. Она достала из багажника гаечный ключ, взяла запасную шину, положила ее на землю рядом с задним бампером, присела на корточки около правого крыла и принялась отвинчивать болты, которыми колесо крепится к подвеске. Она справилась с первым болтом, положила его в перевернутый колпак от колеса, когда…

С первых же мгновений она не сомневалась в их намерениях.

Чьи-то сильные руки рывком тянут ее на себя. Гаечный ключ падает на землю. Кто-то перехватывает ее шею рукой, она задыхается, крик застревает в горле. Руку резко заводят назад. Боль иглою пронзает мозг. Она знает, что сейчас произойдет. Тот, кто подошел, отступает в сторону, и она, оставшись без опоры, падает на землю, больно ударившись затылком об асфальт. Силой воли она удерживает сознание, не позволяя себе отключиться.

Их трое.

Это те, кто стоял около ресторана.

Двое распластали ее на земле, держа за руки. Третий, вцепившись ей в волосы и зажимая рот, держит ее. Все происходит в считанные мгновения. Сквозь пелену она слышит их голоса, грубые повелительные голоса, ей кажется, что они говорят по-китайски, и это вселяет в нее неосознанную надежду, что все обойдется, что они не посягнут на ее честь, что причина нападения — деньги. Она готова им все отдать, пытается сказать им об этом, но тут один из них, явно главарь, с редкими усиками над верхней губой, сует ей в рот носовой платок, испачканный в земле. Он бьет ее по левой щеке, чтобы она не пыталась выплюнуть кляп, бьет справа, он правша, она фиксирует это. Щека горит от удара, но не распухает.

О: Нет, это неправда.

В: Вот как? Но в медицинском заключении…

О: У меня были синяки…

В: Да?

О: На груди.

В: ?

О: И на бедрах.

В: Понятно. Но ведь у вас не был, к примеру, сломан нос?

О: Нет, но…

В: У вас не было также кровотечения из носа? Или у вас было носовое кровотечение, когда вы обратились в полицию?

О: Нет, но…

В: У вас были выбиты зубы?

О: Нет. Но у меня была шишка на затылке, когда я ударилась головой об…

В: А синяки под глазами?

О: Нет.

В: Кровоподтеки или синяки на других участках тела?

О: Я же сказала. Грудь и бедра были…

В: Вы ведь не утверждаете, что синяки на груди и бедрах появились в результате того, что вас били кулаками?

О: Нет, но…

В: Или пинали ногами?

О: Нет, этого не было.

В: Можно ли говорить о том, что вам нанесли телесные повреждения?

О: Да! Они меня изнасиловали!

В: Миссис Лидз, эти люди, бывшие на кухне ресторана в то время, когда, по вашим словам…

О: Протестую!

О: Вопрос снимается.

В: Вас били те же люди, которые, по вашему заявлению, применили к вам насилие?

О: Нет, они…

В: Да, да. Мы были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы конкретно описали действия подозреваемых, вместо того чтобы повторять, что вас изнасиловали.

О: Они схватили меня.

В: Понятно.

О: Засунули мне в рот кляп.

В: Что из себя представлял кляп?

О: Носовой платок.

В: Ясно. Миссис Лидз, вы часто смотрите кино?

О: Протестую.

О: Протест принят.

В: Каковы были их последующие действия?

О: Они… угрожали мне.

В: Вот как? На каком же языке?

О: Мне трудно сказать, на каком языке. Я просто…

В: Ах, вот как. Значит, вы не особо бегло говорите по-вьетнамски?

О: Их намерения были очевидны.

В: По каким же признакам вы составили свое мнение?

О: Я почувствовала.

Тот, с жидкими усами, в котором она сразу разгадала главаря, отдавал негромким голосом указания. Он, видимо, велел сорвать с нее трусы, потому что его подручные молниеносно проделали эту несложную операцию. Еще несколько резких слов, и ее рывком поднимают с земли и кидают на капот автомобиля. Она пытается обратиться к ним, умолить ее не трогать, она — порядочная замужняя женщина, но ей мешает грязный платок во рту, и главарь, тот, что с усами, сильно бьет ее по щеке и что-то шепчет товарищам.

— Это был Хо. Главным у них был Хо. Я хорошо разглядела его лицо при свете луны…

Они рванули блузку на ее груди, перламутровые пуговицы, поблескивая, рикошетом отскакивали от капота и падали на землю. Парни, прижав ее к капоту, рывком раздвинули ей ноги. Хо, главный, пристроился у нее меж ног, в тишине было слышно, как он рванул «молнию» на брюках. Послышались ободряющие слова, кто-то приглушенно, совсем по-девичьи, захихикал. Один из насильников прильнул к ее груди. В темноте что-то блеснуло, отражая лунный свет, она поняла, что это — стеклянный глаз.

— Это был Нго. У него стеклянный глаз. Потом он меня… он… меня… больнее всех… потом… когда они… они…

Все трое, один за другим, надругались над ней.

Она до конца своих дней будет ненавидеть роскошный автомобиль, ставший для нее ложем пыток, слишком удобным оказался у «масерати» капот. Крик боли беззвучно тонет в грязном кляпе, алчные пальцы впиваются в бедра, двое держат ее за руки и лапают ее груди. Она покажет дежурному врачу эти синяки, особенно заметные вокруг сосков. От черных трусов остался клок, один чулок сполз по ноге вниз.

Когда третий из них удовлетворился…

— Это был Ван Кон, самый молодой. После ареста выяснилось, что ему всего восемнадцать. Он… он был последним, когда я… когда я лежала на спине, а они держали мне ноги… держали ноги. И потом, когда они… они кончили… то… то… они…

Хо отдал приказ.

Подручные бросили ее на капот лицом вниз.

Она закричала: «Нет!»

Но их не остановить, нет, не остановить.

— Больше двух часов… они… они измывались надо мною, — не глядя на Мэтью, продолжала Джессика. — На суде же они пытались доказать, что я сама искала приключений, обвинив их. Они-де были в это время на кухне и уже поэтому не могли потешаться надо мною.

Наконец она посмела повернуться к нему лицом.

В ее глазах стояли слезы.

— Я не могла ошибиться. Меня насиловали именно эти подонки, — страстно произнесла она.

Она тщетно повторяла на суде эти слова: «Они меня насиловали, они меня насиловали, они меня насиловали, они меня насиловали». О края бассейна билась вода, высоко в небе гудел невидимый самолет. Но все остальные звуки заглушались этими: «Они меня насиловали, они меня насиловали, они меня насиловали».

— Меня до сих пор по ночам донимают кошмары, — пожаловалась она. — Я была вынуждена весь месяц принимать по две таблетки снотворного, чтобы забыться, но страшные видения не оставляли меня.

Она отвернулась, устремив взгляд на упирающиеся в горизонт поля. Она была восхитительна: классический нос и подбородок, откинутые со лба каштановые волосы, горящие щеки.

— Не знаю, смогу ли я избавиться от кошмаров, — произнесла она. — Теперь, когда они мертвы, возможно, придет конец моим мучениям?

— Миссис Лидз, — решился прервать ее Мэтью. — Вы принимали снотворное в ночь убийства?

Она обернулась.

— Так как?

— Нет, — ответила она.

— Но в доме есть снотворное?

— Да.

— Вам его прописал врач?

— Да. Мой врач, доктор Вайнбергер. Марвин Вайнбергер.

— Он практикует в Калузе?

— Да.

— Рецепт выписан на вас?

— Да.

— Вы не вспомните, когда в последний раз по этому рецепту брали лекарство?

— Точно не могу сказать.

— Сколько таблеток осталось в пузырьке?

— Не знаю. Какое-то время назад я прекратила пить снотворное.

— Ну, скажем, пузырек наполовину пустой, или там осталось три четверти таблеток?

— Примерно наполовину.

— Вы уверены, что в ту ночь не пили таблеток?

— Вне всякого сомнения.

— Вы уверены, что ваш муж не вставал с постели в ту ночь?

— Ну, я…

— Вас об этом непременно спросит прокурор, миссис Лидз.

— Нет, наверняка сказать не могу.

— Миссис Лидз, муж знал, что в доме было снотворное?

— Вероятно. Почему вы спрашиваете?

— Он сказал мне, что до фильма после ужина вы пили спиртное. Вы помните, что вы пили?

— Я пила коньяк. А что пил Стивен, не знаю.

— После этого вы смотрели фильм?

— Да.

— И он заснул?

— Да.

— А вы заснули позже?

— Да.

— И крепко спали всю ночь?

— Да. Я не слышала, как завелась машина. Мне тогда надо было…

— Но вы же крепко спали.

— Ну… да.

— Стало быть, вы и не могли услышать, как завелась машина.

— Полагаю, что нет.

— И стало быть, вы просто не можете утверждать наверняка, что ваш муж пробыл с вами дома всю ночь.

Мэтью хотел знать, попалась ли на глаза Роулзу и Блуму полупустая баночка со снотворным в то утро, когда они пришли арестовывать Лидза. Еще он был бы не прочь узнать, известно ли Патрисии Демминг о существовании в Калузе доктора Марвина Вайнбергера, прописавшего снотворное Джессике Лидз. Он надеялся, что она об этом не узнает.

В противном случае она может предположить, что измученная кошмарами Джессика Лидз крепко заснула в ту ночь, потому что перед сном выпила коньяк, в который ее муж, Стивен Лидз…

Мэтью гнал от себя подобные мысли.

На востоке Калузы, где-то между основными автострадами, соединяющими центр с пригородами, располагалась уродливая промышленная зона. Этот образец предприимчивости являл собой ряд сборных домиков из гофрированного железа времен второй мировой войны, пристроенных к низким, вытянутым, островерхим зданиям, напоминающим театр военных действий.

Мэтью коробило, что эти лишенные растительности площадки назывались «парками». В каждом из таких убогих домишек усердно трудились, тут обрамляли картины, чинили телевизор, продавали бытовые электроприборы, присматривали за домашними животными, занимались очисткой бассейнов, водопроводными и слесарными работами, кровельными работами и наружной обшивкой домов, борьбой с насекомыми и всякой всячиной. Эти мастерские существовали за счет минимальной арендной платы и мизерных отчислений на ремонт.

В одном из таких домиков расположилась мастерская по ремонту автомобилей «Кросвелл авто», владелец которой, Ларри Кросвелл, давно перебрался в Калузу из Питтсбурга, штат Пенсильвания. Много позже его переезда Фрэнк Макнэлли в альманахе «Города Америки» назвал родной город Ларри лучшим в Штатах, что вовсе не опечалило Кросвелла. Его вполне устраивала Флорида, и в частности Калуза.

Толстяк Кросвелл, с красной от загара лысиной, имел неожиданно голубые ясные глаза, которые не портили остатки седых волос, еле прикрывающих уши, и выцветшая щетина на щеках и подбородке, достойная Пиллсбери Дафбола. Он бывал одет в неизменную серую майку с растянутым воротом, которую он иногда заменял на замызганную белую футболку, в синие шорты, белые носки и высокие грубые ботинки. Сейчас, толкуя Мэтью и его страховому агенту, во что выльется ремонт «акуры», он держал в коротких толстых пальцах банку пива.

Агент Питер Кан, худощавый седовласый человек, осторожно пробирался между разбитыми машинами и походил на птицу, случайно залетевшую в болото. Кросвелл говорил, Кан делал пометки в блокноте.

— Что мы имеем? — рассуждал Кросвелл. — Придется ставить новое крыло и внутри менять все…

— Какое крыло? — не понял Мэтью.

— Да заднее, — пояснил Кан. — В которое врезалась машина.

Мэтью приметил, что в такт словам агент, подобно птице, подергивал головой.

Адвокат недовольно кивнул.

— Во сколько обойдется ремонт? — спросил Кан.

— Хорошо еще, что бак не повредил, — как будто не расслышал Кросвелл.

— Так что же? — повторил Кан.

— Да набежит тысячи три, и то вместе с рамой.

— Может быть, сойдемся на двух тысячах? — закинул удочку Кан.

— Еще корпус надо править, — не унимался Кросвелл.

— Хорошо, Ларри, даю тебе две тысячи двести пятьдесят, и мы в расчете.

— Согласен, пусть будет две с половиной, — порешил Кросвелл.

— Договорились, — кивнул Кан.

— Когда я смогу получить машину? — спросил Мэтью.

— Недели через две, — прикинул Кросвелл.

— Что так долго?

— Придется покопаться. К тому же мы завалены заказами.

— Кто оплатит стоянку? — спросил Мэтью у Кана.

— Компания. Перешлите нам счета.

— Надо проверить, все ли ключи на месте, — сказал Кросвелл и пошел к офису.

— У моей машины только один ключ, — ответил Мэтью. — Вы будете платить мне или ему? — обратился он к Кану.

— Если вы не против, мы заплатим ему.

— Хорошо.

Офис оказался крошечной комнаткой. За столом перед компьютером «ЭЛЛА» сидела миленькая для своих сорока лет секретарша, ее каштановые волосы были взбиты в высокую прическу, из которой торчал карандаш. В правом ухе позвякивала длинная серьга. Она сидела на фоне перекидного календаря с крупными квадратами для чисел. В каждый квадрат помещалась фамилия и в скобках — название машины. Около календаря висела деревянная доска с крючками, помеченными белыми ярлыками. Кросвелл снял с доски ключ, подписанный фамилией «Хоуп», удовлетворенно кивнул и спросил:

— Этот ключ подходит к вашему багажнику?

— Багажник и «бардачок» открываются одним ключом.

— Вот и славно, — обрадовался Кросвелл. — Терпеть не могу возни с ключами. Иногда клиенты оставляют ключи от своей второй машины, приходится им названивать. Случается, что они сами трезвонят, оставили, мол, в связке ключи от дома, и не буду ли я столь любезен обождать, когда они заявятся за ключами. Вы не представляете, какая морока с этими ключами. Так когда я обещал?

— Через две недели, — напомнил Кан. — Мария, пометь, ладно? Хоуп, «акура-ледасанд», через две недели. Какое это будет число?

Мария встала со своего места. Она оказалась миниатюрной дамой с красивой фигурой. Кан не мог оторвать глаз от ее зада. Мэтью тоже. Кросвелл был избалован — он невозмутимо потягивал пиво. Мария ткнула пальчиком в календарь. Понедельник через две недели выпал на третье сентября.

— Это праздник, — объявила она.

— Что? — не понял Кросвелл.

— Это будет День труда, понедельник, — повторила Мария.

— Третье сентября. Это выходной, не так ли?

— Тогда во вторник, — сказал Кросвелл. — Часов в пять, хорошо?

— Точно в пять?

— Да, в пять часов, — уверенно произнес Кросвелл.

— Чья машина стоит у входа? — спросил кто-то за их спиной.

Мэтью обернулся. В дверях стоял человек в запачканном краской комбинезоне, одной рукой он опирался о косяк.

— «Форд»? — уточнил Мэтью.

— Да, — ответил тот. — Может, вы ее отгоните, а то мне не добраться до своей машины.

— Конечно, — кивнул Мэтью. — Мы все закончили? — спросил он у Кана.

— Осталось подписать бумаги, — сказал Кан.

Мэтью бегло просмотрел документ.

В нем оговаривалось, что ремонтные работы будут произведены фирмой «Кросвелл авто», на счет которой поступит оплата. Человек в комбинезоне терпеливо ждал за дверью, пока Мэтью подписывал бумаги, ставил число, обменивался рукопожатием с Каном и заверял Кросвелла, что приедет за машиной четвертого сентября.

— Значит, в пять часов, — повторил Мэтью и пошел за мужчиной на стоянку машины. В непосредственной близости у его машины была припаркована «мазда» с продавленным багажником. Мэтью сел в свой «форд», завел двигатель, подал немного вперед, чтобы удобнее было разворачиваться, и выехал на асфальтированную дорожку на выезде из парка.

Перед светофором на 41-й улице он вспомнил, что пользуется этой машиной дольше, чем предполагал. Это ничем, конечно, не грозило. Но угнетала мысль, что он пользуется арендованной машиной, а не своей дымчато-голубой «акурой-ледасанд» за тридцать тысяч, с кожаными сиденьями, крышей на солнечных батареях и скоростью разгона до шестидесяти миль в час за восемь секунд. Он намеревался уехать из города на выходные перед Днем труда, предположительно на озеро Окичоби. Теперь ему придется отправляться в путь — если он вообще соберется ехать — на арендованном «форде». И, судя по всему, ему предстоит одинокая поездка. Это его расстраивало. Он провел в одиночестве отпуск в Италии и не ощутил от этого особой радости.

Зажегся зеленый свет.

Мэтью повернул налево и поехал к дому.

В одиннадцать часов его поднял из постели телефон. Он сразу узнал голос — единственная вьетнамка, которую он знал, была Май Чим Ли.

— Мистер Хоуп, — сказала она. — Извините, что беспокою вас так поздно.

— Все в порядке, — успокоил ее адвокат.

— Спасибо, — сказала она. — Я знаю, что вы хотите поговорить с Тринхом Манг Дуком, и я…

— Он в городе?

— Да, это и является причиной моего звонка. Одна моя знакомая, которая там живет…

Он догадался, что речь идет о «Малой Азии».

— …только что позвонила мне и сказала, что он вернулся из Орландо. Нет ли смысла договориться с ним о встрече на завтра?

— Я был бы вам признателен, — произнес Мэтью.

— Я так и поступлю. Пожалуйста, еще раз извините за поздний звонок. Надеюсь, я вас не разбудила?

— Нет, что вы.

— Я вам перезвоню, спокойной ночи, — сказала она и повесила трубку.

Глава 6

— Это было вскоре после полуночи, — начал свой рассказ Тринх Манг Дук. — Мне не спалось. Мой сын обещал вернуться за мной и не приехал.

Он говорил так, как говорили все в его родной деревне. Май Чим поначалу с трудом понимала этот диалект, но в конце концов освоилась. Было одиннадцать часов утра, вторник. Тринх паковал свои немудреные пожитки, собираясь в дорогу. Племянник заедет за ним на машине и отвезет в Орландо, где его сын и невестка предполагают открыть вьетнамский ресторанчик не раньше чем через неделю, но старик боится, что его забудут. Он должен быть начеку.

Тринх как будто сошел с экрана телевизора, таких стариков часто показывали во время вьетнамской кампании. Они рыдали, присев на корточки около соломенных хижин, изредка поглядывая на камеру. Только одет он был не традиционно, вместо черных шорт, рубашки и островерхой соломенной шляпы на нем была полосатая тенниска, брюки цвета хаки и сандалии. Но в остальном он ничем не отличался, то же скуластое, испещренное морщинами узкое лицо, смуглая кожа, те же темные глаза, редкая седая бороденка. Он пытался восстановить события той ночи, в которую убили трех его соотечественников, не переставая шаркать ногами от одной коробки к другой, укладывая свою одежду и те немногие милые его сердцу пустячки, которые путешествовали с ним по миру.

Он вспоминал ночь прошлого понедельника.

Тринадцатое августа. Минула целая неделя с того дня, унесшего покой, когда его сын с женою уехали в Орландо в надежде подыскать там жилье и вернуться за ним. От них не было никаких известий, и он уже было решил, что забыли нарочно.

В этот год Тринху исполнилось шестьдесят восемь лет, по традициям его родины подошло то время, когда человек должен жить со своими близкими в мире, прислушиваясь к самому себе, и готовиться к уходу, ему следует встречаться с друзьями, подыскать опытного геоманта, который подскажет, где следует подготовить могилу и какой сделать гроб.

Но он оказался на старости лет далеко в Америке.

До Тринха доходили слухи, что в этой стране со стариками не церемонятся, случается, они умирают в забвении или оказываются в чужом доме, где их нехотя обихаживают посторонние люди. Кто может поручиться, что и его сыну не надоело содержать немощного старика, от которого всего-то толку что легенды и поверия? А что, если их переезд в Орландо был простой уловкой, легким способом избавиться от него? Все эти думы беспокоили старика в ту ночь неделю назад.

Май Чим что-то уточнила у него, он кивнул в знак согласия:

— Да, именно, восемь дней назад. Я был встревожен…

…Столько времени уже прошло с тех пор, как его сын уехал в Орландо. Кое у кого из его соседей по «Малой Азии» был телефон, они бы тут же сообщили ему, что звонил сын, но он затаился, возможно, не смог подыскать нужного помещения, возникли непредвиденные проблемы, но почему не подать весточку отцу? Зачем заставлять старика гадать и волноваться?

Сквозь дрему он услышал крик.

Ему даже показалось, что именно крик его и разбудил. Впрочем, нет, он прилег около десяти часов, но маялся без сна. Он пребывал в тревоге, оттого и прислушивался к ночным звукам. Вдали загудел паровоз. Лаяли собаки. Кто-то вскрикнул.

Он попытался в темноте разглядеть цифры на светящемся диске своих часов, купленных им в Гонолулу в самом начале долгого путешествия в Америку. Он вспомнил долгую дорогу по четырем штатам и семи городам, дорогу, которая еще может закончиться благополучно в Орландо.

Часы показывали десять минут первого.

Его убогое ложе пропиталось влагой этой жаркой ночи и тоской ожидания. Он откинул верхнюю простыню, свесил тощие ноги через край узкой кровати, побрел к двери и выглянул на улицу сквозь решетчатую дверь.

По дороге бежал человек.

— Он наблюдал за ним через решетку? — спросил Мэтью.

Май Чим перевела вопрос. Тринх ответил:

— Да. Через решетку.

«Значит, он мог и ошибиться», — подумал Мэтью.

— Я хорошо разглядел его при лунном свете, — словами старика говорила Май Чим. — На нем была… желтая куртка и желтая кепка.

Крупный высокий человек спешил к обочине дороги, где стояла машина. Человек открыл дверцу машины со стороны водителя…

— Он запомнил лицо этого человека? — спросил Мэтью.

Май Чим перевела вопрос.

— Да, это был белый мужчина.

— Это был Стивен Лидз?

Вопрос был переведен на вьетнамский, и был получен ответ:

— Он узнал Лидза на опознании.

Создавалось впечатление, что переводчица и Мэтью ведут свой диалог, а слова старика являются лишь фоном главной темы разговора, в центре внимания опознание Лидза.

— Сколько человек было на опознании?

— Семь.

— Все белые?

— Трое белых, трое негров, один азиат.

Это нечестно, кроме Лидза было только двое белых.

— Во что он был одет?

— Все были в тюремной одежде.

Значит, очная ставка состоялась где-то сразу после ареста Лидза до отъезда Тринха в Орландо, то есть между вторником четырнадцатого и четвергом шестнадцатого августа. О свидетелях Мэтью узнал из утреннего выпуска «Геральд трибюн» в пятницу.

— Когда проходило опознание? — спросил он.

— Накануне моего отъезда в Орландо.

— В среду, пятнадцатого?

— Да, наверное.

— Вам приходилось раньше видеть в газетах фотографии Лидза? Или по телевизору?

— Нет.

— Вы смотрите телевизор?

— Да. Но я не видел фотографий того белого человека, который убил моих земляков.

— Откуда вам известно, что Лидз их убил?

— Так его в этом обвиняют.

— Кто вам сказал?

— У нас в районе об этом все говорят.

— Говорят, что белый человек по имени Стивен Лидз убил ваших земляков?

— Да.

— А нет ли таких предположений, что человек, которого вы опознали, и убийца — одно и то же лицо?

— Да, говорят и такое.

— Разговоры велись до опознания?

— Я не понял вашего вопроса.

— Я спрашиваю: не случалось ли вам сразу после убийства перемолвиться об этом с кем-нибудь, кто мог видеть его фотографии?

— Я со многими разговаривал.

— Среди них были те, кто мог видеть его фотографии?

— Конечно.

— Вам могли описать его внешность?

— Как будто нет.

— Вы знакомы с человеком по имени Тран Сум Линх?

— Знаком.

— До опознания вы встречались с Тран Сум Линхом?

— Думаю, да.

— Он говорил вам, что видел человека в желтой кепке и куртке, который входил в дом, где потом нашли трупы?

— Нет, не говорил.

— Значит, до опознания вам никто не описывал внешность Стивена Лидза?

— Никто.

— А Тран Сум Линх не упоминал в разговоре, что в ту ночь он видел человека в желтой кепке и желтой куртке?

— Нет, не упоминал.

— Следовательно, вы впервые увидели этого человека в десять минут первого…

— Да.

— Ночью тринад… вернее, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое августа, правильно?

— Да.

— Вы видели, как он бежал к своей машине на обочину?

— Да.

— С какой стороны он бежал?

— От дома, где жили мои земляки. Те самые, которых убили.

— Вы видели, как он выходил из дома?

— Нет. Но он бежал по направлению оттуда.

— Понятно. Он бежал к машине?

— Да.

— Какой марки была машина?

— Я не разбираюсь в американских машинах.

— А в итальянских машинах вы разбираетесь?

— Нет, тоже не разбираюсь.

— Какого она была цвета?

— Темно-синяя. Или зеленая. В темноте было не разглядеть.

— Но ведь была ясная лунная ночь.

— Да, только машина стояла под деревом.

— Значит, это была темно-синяя или темно-зеленая машина?

— Да.

— Но не красная.

— Нет, не красная машина.

— Это была спортивная машина?

— Я не знаю, что такое спортивная машина.

Май Чим перевела ответ старика Мэтью и принялась что-то обстоятельно объяснять тому по-вьетнамски, скорее всего, что такое спортивная машина. Тринх внимательно ее слушал, согласно кивнул и наконец произнес:

— Нет, это была не спортивная машина. Это была обыкновенная машина.

— С двумя дверцами или четырьмя?

— Я не заметил.

— Но лицо подозреваемого вы разглядели?

— Да. Я лучше разбираюсь в лицах, чем в машинах.

— Что-нибудь еще вы заметили? — устало спросил Мэтью.

Тринх кратко ответил по-вьетнамски. Май Чим кивнула. Она была бесстрастным переводчиком.

— Что? — нетерпеливо спросил Мэтью.

— Он запомнил номер машины, — сказала она.

Патрисия Демминг и детектив Фрэнк Баннион обедали на открытой веранде ресторана «Скандалисты» под одним из зеленых зонтиков. Баннион с удовлетворением подметил, что они неплохо смотрятся вдвоем. Интересно, есть ли у нее кто-нибудь? Сам он вчерашнюю ночь провел с Шерри Рейндольс и поэтому ощущал себя чертовски привлекательным. После восхитительной ночи с молоденькой женщиной он всегда находил подтверждение своих потрясающих мужских достоинств.

Шерри под большим секретом шепнула ему вчера, что две недели назад ей исполнилось тридцать. Это она сказала, когда делала минет. Она пыталась доказать, что зрелые женщины смыслят в сексе побольше, чем сопливые девчонки. Баннион ее успокоил, для него тридцатилетняя женщина была молодой. Еще он похвастался, что в свои сорок два года умудрился сохранить волосы и зубы. Ему показалось, что это произвело на нее впечатление.

Сегодня у Шерри был выходной.

Вчера ночью она сказала про выходной, добавив, что весь следующий день и ночь они смогут предаваться любви, ей надо быть на работе в среду утром в половине одиннадцатого. Баннион посетовал, что ему самому надо быть на службе в девять утра. И вот напротив него за столиком любуется заливом очаровательная блондинка с одним существенным недостатком — она его босс, что не мешает ему чувствовать к ней дикое влечение. Липкая жара способствует возникновению желания и легкому его удовлетворению.

— Лодка причалила вот здесь, — показал он.

— В котором часу? — уточнила она.

— Без четверти одиннадцать, — ответил Баннион.

— Вроде совпадает? — с удовлетворением отметила Патрисия.

— Ему пришлось бы отплыть из Уиллоуби в половине одиннадцатого. Сюда ходу — пятнадцать минут.

— Барменша видела, как лодка подходит к пристани?

— Да, она заметила его, когда он причаливал к доку, предыдущая отметка 72 была вне поля ее зрения, она слишком далеко на севере.

— Где она была, когда увидела лодку?

— В баре. Оттуда хорошо просматривается весь канал.

Патрисия посмотрела в том направлении:

— Она запомнила лодку?

— Очень подробно.

— И видела название?

— Нет. Он уже загнал ее в стапель.

— В какой?

— Второй с края. Справа от вас.

Патрисия снова посмотрела в ту сторону.

— Из бара прекрасно видно, — повторил Баннион. — Даже если она не видела названия…

— Надо же так назвать — «Блаженство», — неодобрительно сказала Патрисия.

— Шустрый малый, — произнес Баннион двусмысленно и посмотрел на Патрисию. На ее лице ничего не отразилось. Он посчитал это хорошим признаком. — Она здорово разбирается в лодках и сможет в суде описать любую, и нужную нам тоже. Но мало того, она может описать его.

— Лидза?

— Можно попытаться устроить опознание. Она утверждает, что тот человек был в желтой кепке и куртке.

— Именно он был в лодке?

— Она видела его в лодке, видела, как он заводит ее в док, как идет по ступенькам по направлению к стоянке.

— Сколько было времени?

— Где-то между десятью и одиннадцатью часами.

— Подходит. Когда она потеряла его из виду?

— Когда он сел в машину и уехал.

— Какой марки была машина? — спросила Патрисия, наклоняясь к нему.

— Зеленый «олдсмобиль кутласс сьюприм».

— А номер?

— Так далеко она не сумела рассмотреть.

— Черт, — выругалась Патрисия.

Баннион нашел это не столько возбуждающим, сколь обещающим.

— Что будем заказывать? — расплылся он в своей самой шикарной улыбке.

— На это можно посмотреть иначе, — произнесла Май Чим.

Они сидели с Мэтью в ресторане примерно в семи милях от «Скандалистов». Баннион сумел разузнать марку автомобиля. Тринх описал только цвет — темно-синий или темно-зеленый, зато он запомнил номер. Машина была из Флориды. Мэтью пометил у себя в блокноте — 2АВ 39С. Дело за малым — найти машину и узнать, кто был тот человек в желтой кепке и куртке.

— Что вы имеете в виду? — переспросил он.

Он был удивлен и обрадован, когда она приняла его приглашение пообедать с ним. Он с удовольствием наблюдал, как она ест. Ему хотелось знать, по вкусу ли ей, женщине, проведшей первые пятнадцать лет жизни в Сайгоне, итальянская кухня. Она ела с аппетитом. Сначала одолела лингвине аль престо и теперь усердно поглощала пиккату из телятины.

— Это убийство, — сказала она. — И изнасилование. Так ли уж они связаны между собой?

— А вы как считаете?

— Я предполагаю, что те парни действительно ее изнасиловали, однако это еще не значит…

— Правда?

— Да. Заметьте, местные вьетнамцы обрадовались оправдательному приговору. Они молились, чтобы их земляков признали невиновными. Азиатам не так уж сладко живется в Америке. В Калузе нет даже буддистского храма, вы знаете об этом?

— А вы сами буддистка? — поинтересовался Мэтью.

— Я католичка, — отрицательно покачала она головой. — Но в детстве меня окружали буддисты. А вы какого вероисповедания?

— Никакого.

— А раньше?

— Англиканец.

— Это хорошая религия?

— Я думаю, чтобы чего-то достичь в Америке, следует быть тем, что определяется аббревиатурой БАСП.

— Что это такое?

— Белый, англосаксонского происхождения, протестант.

— А еписко… Вы не могли бы повторить?

— Епископалианец.

— Епископалианец. Это что-то вроде протестанта?

— Да, — сказал Мэтью.

— А белый англиканец — это как?

Мэтью улыбнулся:

— Ну что-то вроде того, о чем мы раньше говорили.

— А! — отозвалась она.

— Белый да еще англиканец — это излишне, — подытожила она.

— В общем-то да, — пришлось ему согласиться.

— Мне нравится это слово. Излишне. Оно так хорошо звучитпо-английски. Сколько вам лет? — неожиданно спросила она.

— Тридцать восемь, — ответил Мэтью.

— Вы женаты?

— Нет. Разведен.

— У вас есть дети?

— Дочка. Она сейчас в Кейп-Код. С матерью.

— Как ее зовут?

— Джоанна.

— Она маленькая?

— Ей четырнадцать.

— Значит, вы рано женились.

— Да.

— А она красивая?

— Да. Все отцы находят своих дочерей привлекательными.

— Мне кажется, что мой отец был нетипичным в этом смысле.

— Но он же посадил вас в тот вертолет.

— Да, это правда, — согласилась она.

— Вы очень красивы, — решился сказать Мэтью.

— Спасибо, — произнесла она и замолчала.

Он задумался, знает ли она о том, что недурна собою. Или горестные военные годы заставили ее забыть о себе? Потом последовали скитания и переезды. Что в этой женщине, бухгалтере Мэри Ли, осталось от той маленькой вьетнамской девчушки? Трудно было сказать.

— А как вы думаете, кто мог их убить? — резко сменила она тему разговора, словно пытаясь отогнать даже намеки на что-то личное. Она старалась не смотреть ему в глаза. Ему очень не хотелось думать, что она приняла его искренний комплимент за неуклюжее приставание.

— Я не ищу убийцу, — сказал он. — Мне необходимо доказать, что мой клиент невиновен.

— А вы считаете, что он не совершал преступления?

Мэтью ответил не сразу.

Спустя минуту они почти в один голос произнесли: «Да».

— Можно сказать, что я ищу доказательства, подкрепляющие мою уверенность.

— А номер машины вам пригодится?

— Возможно.

— Если только Тринх не ошибся.

— Я не думаю, что есть причины в нем сомневаться. Только скажите, у вас такие же цифры, как у нас?

— Да, у нас арабские цифры. И алфавит примерно такой же, кроме нескольких букв, и миллион диакритических знаков.

— А что это такое? — удивился он.

Она посмотрела на него.

— Я не знаю, — принялся он оправдываться.

— Могли бы сделать вид, что знаете, — с улыбкой произнесла она.

— Как бы я тогда узнал, что это такое? Объясните, пожалуйста.

— Это такие маленькие значки, они прибавляются к буквам для передачи фонетических особенностей.

— Ага.

— Понимаете?

— Да. Что-то вроде седилль во французском или умляута в немецком?

— А это что такое?

— Ну, могли бы притвориться, что знаете, — улыбнулся он.

— Ну ладно, растолкуйте!

— Диакритические знаки.

— О’кей, — сказала она.

— Во всяком случае, так я думаю, — усмехнулся он.

Ему понравилось, как она произнесла «о’кей». Она по-своему выговаривала это самое американское из всех слов.

— Вьетнамский язык не так просто освоить, — заметила она. — Его не одолеешь в два счета. В этом и была основная трудность американских солдат. А когда нет взаимопонимания, непременно зарождаются подозрения. И множатся обоюдные ошибки.

Она покачала головой.

— Поэтому было столько радости, когда суд оправдал вьетнамцев. Если они действительно невиновны, все меньше будет подозрительности по отношению к иностранцам.

— А что, такое случается?

— О да, конечно.

— А в чем это проявляется?

— В Америке как-то все очень быстро забыли, что в свое время каждый откуда-нибудь да приехал. Ведь только индейцы могут считать себя аборигенами. Но случись какой размолвке с американцем, так первым делом услышишь: «Убирайтесь, откуда приехали!» Разве не так?

— Да, — пришлось согласиться Мэтью.

«Убирайтесь, откуда приехали».

Эти слова в устах так называемых коренных американцев всегда коробили его.

«Убирайтесь, откуда приехали».

— Как раз это я и имела в виду.

— Вы о чем?

— Я сказала, что на это можно посмотреть иначе.

— И что же?

— Изнасилование и убийство между собой не связаны.

— Мне тоже кажется, что это реальная версия.

— Значит, вы со мной согласны, — сказала она. — Кому-то очень надо дать понять вьетнамцам в Калузе, чтобы они убирались восвояси.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Это же Юг, если вы забыли, — добавила она.

Он продолжал изучать ее.

— Здесь время от времени жгут кресты на лужайках.

Тюремщик подозвал Лидза к телефону минут через десять. В трубке раздался его недовольный и раздраженный голос:

— Я дремал.

Мэтью взглянул на часы. Двадцать минут четвертого. Они с Май Чим расстались в половине третьего, он заехал домой, за магнитофоном «Сони», вот за этим, который стоял перед ним на столе.

— Извините, что разбудил вас, — начал он. — Но я вынужден задать вам несколько вопросов.

— Вы читали газеты? — сердито прервал его Лидз. — Уже успели осудить меня и вынести приговор.

— Это нам на руку.

— Не понимаю, почему?

— Можно попробовать сменить судебный округ.

— Из-за того, что в городе меня считают убийцей?

— Вот именно. Каким образом мы повлияем на присяжных, если все предрешено?

— Хорошо бы, — с сомнением в голосе произнес Лидз.

— Мистер Лидз, мне нужно кое-что уточнить. Если я не ошибаюсь, у вас есть «кадиллак»?

— Правильно, «кадиллак-севилле».

— Какого цвета?

— Черный, по бокам серебристый.

— Можно ли принять этот цвет за темно-синий? Или темно-зеленый?

— Не думаю.

— А, скажем, ночью?

— Даже ночью. Серебристый цвет, он и есть серебристый. При чем здесь синий или зеленый? Спутать невозможно.

— Вы помните номер машины?

— Скорее всего нет. Он может начинаться на «W», «WR»… Не помню. Я всегда смотрю на ярлычок ключей.

— Может быть, у вас номер 2АВ 39С?

— Нет, что вы. Он начинается с «W», это точно. А вторая буква как будто бы «R», «WR» и что-то еще.

— Но не 2АВ?

— Нет.

— …39С?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Один из свидетелей утверждает, что в ту ночь вы садились в машину с этим номером.

— Когда? Где?

— В районе «Малой Азии». Чуть позже полуночи.

— Понятно, — сказал Лидз.

— Мне кажется, это был кто-то другой.

— Черт побери, конечно! Вы понимаете, что за это можно зацепиться?

— Несомненно, — подбодрил его Мэтью.

— Уцепившись за эту деталь, мы узнаем, кто убийца! Господи, первая добрая новость за все время! Мне не терпится рассказать об этом Джесси. Как только мы закончим наш разговор, я ей сразу же позвоню.

— Я сообщу вам, когда будут новости. А пока что я попрошу вас кое-что повторить за мной.

— То есть? — удивился Лидз.

— Я сейчас проговорю текст, а вы, по моему сигналу, воспроизведете его, договорились?

— Хорошо, — промолвил очень озадаченный Лидз.

— Алло. — Адвокат приступил к тексту. — «Говорит Стивен Лидз. Я буду…»

В Калузе не было мороки с получением номерных знаков, стоило лишь обратиться лично или по телефону в Налоговую комиссию, и, заплатив там же, забрать их или дождаться, когда их пришлют по почте. Налоговая комиссия размещалась на втором этаже нового здания суда, примыкающего к зданию управления общественной безопасности и городской тюрьмы. В четыре часа дня во вторник Уоррен Чамберс разговаривал с контролером по налогообложению транспортных средств. Ее звали Фиона Джилл. Он интересовался, как можно найти владельца машины по номеру.

— А на кого вы сейчас работаете? — спросила Фиона. Это была красивая негритянка, с глазами цвета антрацита и кофейного оттенка кожей. Ее ярко-красные губы на фоне тусклого полутемного офиса блестели влажно и призывно. Она была одета в ярко-желтое платье. Уоррен решил, что оно льняное, верхние пуговицы слегка оголяли грудь, уши украшали золотые кольца, на шее висела золотая цепочка. В ложбинке между грудями уютно расположился кулончик в виде буквы «Ф». Уоррен сделал вывод, что она очень хороша. Он предпочел бы знать, не слишком ли он молод для нее. Многие женщины ее возраста, а она тянула года на сорок два, свысока смотрят на таких незрелых, с их точки зрения, мужчин.

— На Саммервилла и Хоупа, — ответил он. — Вы их знаете?

— Нет, — отозвалась она. — А что, так важно это знать?

— Нет, до первых неприятностей не обязательно, — улыбнулся он.

Фиона усмотрела в этом намек, и не ошиблась.

Ей случалось и раньше контактировать с Уорреном Чамберсом, и она обнаружила у него всего лишь один недостаток: возраст. Фионе было сорок шесть лет, по ее расчетам, Уоррену должно быть лет где-то тридцать пять — тридцать восемь. Но если закрыть глаза на его относительную молодость, он казался ей безупречным. Пожалуй, эта новая стрижка немного его молодит. И он явно делает авансы. Что ж, посмотрим.

— Пока что не было надобности обращаться к адвокатам, — произнесла она. — Или к агентам по недвижимости. Чем там вы занимаетесь?

— Вы угадали с первого раза.

— Я общалась с адвокатами последний раз, когда разводилась, — сообщила Фиона.

Уоррен оценил эту добровольную и многообещающую информацию.

— И как давно это было? — спросил он.

— Четырнадцать лет назад, — ответила Фиона.

— Ну уж в новом-то браке вы наверняка счастливы! — решил он прощупать почву.

Фиона оценила его усилия.

— Нет, — улыбнулась она. — Предпочитаю свободный образ жизни. Люблю разнообразие. Хотя вот что, Уоррен, следует отметить…

Это было впервые, когда она назвала его по имени.

— …все достойные мужчины в Калузе либо женаты, либо голубые.

— Ко мне это не относится, — сказал он.

Фиона приподняла бровь.

— У такого симпатичного парня наверняка кто-нибудь есть, — решила она пойти ва-банк. — И мне кажется, эта женщина старше вас.

— Честно вам признаюсь, Фиона, — решился он придать разговору немного интима, — мне мои ровесницы кажутся несколько инфантильными.

— Да что вы!

Их глаза встретились.

— Я предпочитаю женщин более опытных.

— Вот как, — изумилась она.

— Именно так, — решительно произнес он.

Они пришли к взаимопониманию. Где-то в сумерках комнаты застучала машинка. Затем наступила полная тишина. Уоррен предался размышлениям, не слишком ли рано пригласить ее на ужин. Она прикидывала возможность продолжения разговора о преимуществах ее возраста вечерком в баре. Но слова произнесены не были. Ожидание повисло в воздухе, оно парило в пространстве подобно космическому кораблю. Корабль надежды, которым никто так и не воспользовался, уплыл куда-то в Галактику вихрящихся пылинок. Стук машинки нарушил тишину, время было утеряно. Смутившаяся Фиона отвела глаза первой.

— Так какой номер вас интересует?

Уоррен вытащил из нагрудного кармана блокнот, полистал его и отыскал страницу с нужным номером, который продиктовал ему по телефону Мэтью.

— Вот этот, — протянул он Фионе блокнот. Она заглянула в него.

— Такого зверя нет, — разочаровала она Уоррена.

— Как это?

— У нас в штате номера не могут начинаться с цифры.

— Но свидетель запомнил этот номер, — настаивал Уоррен.

— Он ошибся. У флоридских номеров такая комбинация: три буквы, две цифры и еще буква. Компьютер выбирает наугад произвольное сочетание цифр и букв, автоматически избегая тех, что в ходу. Например, может быть номер CDB 34L, или DGP 47N, или AFR 68M и так далее. Такого номера, как у вас, быть не может.

— Вы в этом уверены? — спросил он.

— Уверена ли я, что мой домашний телефон — его, кстати, нет в справочнике — 381–3645? — удивилась Фиона, приподняв бровь.

Глава 7

Спортзал полицейского управления не уступал по размерам хорошему школьному залу, он был неплохо оснащен, вовсю работали кондиционеры, и сейчас, около пяти часов дня, там было малолюдно.

Во всем огромном гулком зале, помимо Мэтью и Блума, тренировались еще двое. Один без устали нанизывал круги на беговой дорожке, другой в темно-синих плавках занимался штангой. Палящее солнце пробивалось сквозь стекла высоких, широких окон, стояла ясная погода. Как, впрочем, и вчера. В городе поговаривали, что это проделки русских. А у них там гласность. Новые идеи с трудом приживались в штате Флорида.

Блум был в серых тренировочных штанах и такой же футболке, с эмблемой полицейского управления Калузы. Мэтью натянул черные спортивные брюки и белую тенниску. Оба были в кроссовках. Блум возвышался над Мэтью сантиметров на десять и был тяжелее его на несколько фунтов. Он предполагал обучить Мэтью таким приемам борьбы, которые сводили на нет это преимущество.

— Ты немного поправился, — покачал он головой.

— На десять фунтов, — ответил Мэтью.

— Многовато, приятель, у тебя даже живот наметился.

— Знаю.

— Походи сюда каждый день, побегай.

— Да, надо бы.

— Столкнись ты с теми двумя ковбоями теперь, они прокатили бы тебя по всей 41-й улице до самого Форт-Мейерса.

Этот кошмар до сих пор преследовал Мэтью. Двое парней из Ананбурга однажды здорово намяли ему бока в баре. Он их догнал и отделал по первое число. Но самое страшное состояло в том, что его охватил страх. Он боялся, что они нападут на его след и ему не поздоровится. Блум постоянно твердил, что успех заключается не в удаче, а в мастерстве. В умении опередить противника и проломить ему башку до того, как он доберется до твоей. Блум втолковывал ему, что поднять руку на человека можно лишь освободившись от страха. Вам никогда не научиться драться по-настоящему, если у вас нет злости на таких ковбоев, которые готовы поиздеваться над вами, прежде чем выпустить вам кишки. Эти парни стали воплощением страха. Для того чтобы их одолеть, придется понатореть в выдавливании глаз и ломке хребтов.

— Если хочешь, давай сначала разомнемся, хорошо? — предложил Блум.

Они подошли к матам. Блум двигался достаточно грациозно для человека его комплекции. Мэтью, с едва намечающимся брюшком, не таким уж пока и солидным, передвигался куда медленнее и был неловок в ближнем бою. Пыхтя и отдуваясь, он крутился около Блума, пока наконец не смог провести стоящий апперкот.

— Порядок, — дернул головой Блум.

Последовал резкий удар в плечо Блума. Борись они по-настоящему, Блуму пришлось бы нелегко.

— Ну что, мы с тобой опять по разные стороны баррикад? — спросил Блум, тяжело дыша, и, сделав ложный маневр, нанес два быстрых коротких удара в челюсть. Было очень больно. Мэтью отступил назад и принялся кругами обхаживать Блума.

— Ты ведешь дело Лидза?

— Да, пришлось взяться.

— Подтверждаешь свою репутацию?

— Какую же?

— Отбираешь самые верные дела. — Блум улыбнулся. Это он так шутил. Три последних дела Мэтью можно было назвать как угодно, только не верными.

— Мы стараемся, ловим преступников и считаем дело сделанным, — говорил Блум. — А тут заявляешься ты и путаешь нам все карты. Скажи, Мэтью, почему бы тебе не сделать мне подарок?

— Что за подарок?

— Стал бы ты прокурором. Мы бы работали в одной связке.

— Да? — удивился Мэтью. — А что, Скай уходит на покой?

В противоположном конце зала штангист занялся боксерской грушей. Ритмичные глухие удары сопровождали их бой. Правда, это нельзя было назвать настоящим боем, они пританцовывали друг против друга, то сближаясь, то расходясь, делая большие круги, и время от времени доставая другого кулаком, пот заливал им лицо, футболки потемнели от влаги.

— Скай метит на Север, в Талахасси, — ответил Блум.

— А что это за крупную дичь он собирается подстрелить, Мори?

— Крупную дичь? — состроил Блум невинные глазки.

— До меня слухи дошли, — сказал Мэтью.

— И кто этот осведомитель?

— Маленькая желтая пташка.

— Что до меня, так я глух, слеп и нем, — сказал Блум.

— Может быть, журналисты чего-нибудь раскопают. Я не теряю надежды.

— Возможно, мы тоже все ждем.

— Чего?

— Спроси у своей пташки. Ну что, на сегодня хватит?

— Вполне, — обрадовался Мэтью.

Они подошли к своим сумкам, вытащили полотенца и принялись вытирать лицо и шею. Оба тяжело дышали.

— Можно тебя кое о чем спросить? — произнес Мэтью.

— Только не об этом деле.

— Нет, про арест Лидза.

— Давай.

— Расскажи мне, как это было.

— Да ничего особенного. Мы пришли к нему утром с бумажником, тем, что обнаружили на месте преступления. Это был явно его бумажник. Он вышел к нам в пижаме и не стал отрицать принадлежность бумажника. По нашей просьбе он пошел с нами. В кабинете капитана мы его допросили, и когда поняли, что ему не отвертеться, подключили Ская.

— Когда это было?

— Ты спрашиваешь, когда появились улики?

— Да.

— Когда позвонил Тран Сум Линх.

— И что он сказал?

— Сказал, что видел человека, который убил его друзей.

— И что дальше?

— Мы устроили очную ставку. Он опознал Лидза и сказал, что уверен, что именно Лидз выходил в ту ночь из дома убитых.

— А когда появился второй свидетель?

— На следующий день. После того как Лидзу было предъявлено обвинение.

— В среду?

— Может быть.

— Пятнадцатого?

— Точно не скажу, но похоже на то, — старался ничего не упустить Блум. — 911-й принял вызов в шесть тридцать утра четырнадцатого августа, во вторник. Звонил их приятель — от этих вьетнамских имен можно сойти с ума, — они всегда ездили вместе на работу, он обнаружил трупы. Ты ведь знаешь, что эти убитые парни днем работали на фабрике, а вечером — в ресторане. В общем, диспетчер направил туда машину Чарли, тот позвонил и подтвердил, что произошло тройное убийство. Капитан сразу же позвонил мне домой, на месте преступления я встретился с Роулзом, было часов восемь утра или чуть позже. Обнаружив бумажник, мы тотчас отправились на ферму Лидза. Я еще не встречал таких богатых фермеров, а ты?

— Бывает и такое.

— Да… — протянул Блум и принялся натягивать оранжевый, с оранжевыми завязками и штампом на спине «Собственность службы охраны побережья США» спасательный жилет. — Короче, в тот же день Тран его опознал, и мы отложили допрос второго свидетеля на другой день. Да, точно, это было в среду, пятнадцатого. Знаешь, зачем я натягиваю этот жилет?

— Вероятно, в спортзале ожидается наводнение, — пошутил Мэтью.

— Очень остроумно, — сказал Блум, но не улыбнулся. — Я собираюсь прикрыть от твоих ударов плечи и шею, понял?

— Скажи, Мори, когда вы приехали на ферму, вы не заметили там следов какого-либо вторжения?

— У нас были иные цели, Мэтью.

— Но вы не заметили следов взлома на дверях или окнах?

— Я же тебе сказал: мы не искали ничего такого.

— Хочу туда кого-нибудь послать, чтобы проверить.

— Конечно, только не забудь доложить Пэт, если обнаружишь что-нибудь.

— Не называй ее так, Мори.

— Но послушай меня, Мэтью. Ты даром теряешь время. Я понимаю, куда ты клонишь. Ты предполагаешь, что кто-нибудь залез к ним и украл эту куртку и кепку, так, да? Но тогда бы ему пришлось вернуться и положить их на место в шкаф. А еще он должен был бы украсть ключи от машины миссис Лидз, подложить ей их снова в сумочку, она лежала на верхней полке шкафа. Конечно, он мог сделать дубликат ключей, которые хранились у Лидза, но тогда кто вернул их на туалетный столик в спальне? Разве не так? Тебе уже известно, что…

— Да, Чарли Стаббс видел…

— Он видел Лидза, подъезжающего к лодочной станции на «масерати» около половины одиннадцатого вечера.

— А если это был не Лидз?

— А кто же?

— Мужчина в желтой куртке и желтой кепке.

— Не забудь, они принадлежали Лидзу.

— Такие кепки в свое время раздавали всем подряд, а куртку он купил в универмаге «Сиерз». Мало ли у кого в городе могли оказаться подобные кепка и куртка.

— По твоей логике, у всех этих гипотетических преступников могли оказаться ключи от «масерати», на которой ехал твой человек в желтой куртке и желтой кепке?

— Да, тут надо подумать…

— А ключи от лодки?

Мэтью вздохнул.

— Да, — твердо сказал Блум, — что касается двух твоих предыдущих дел, я, положим, ошибся. Но на этот раз у тебя не выгорит. Брось ты эту канитель. Мэтью. У Демминг это первое дело в нашем городе, она полностью выложится, чтобы одолеть тебя. Сделай мне одолжение, а? И тебе не придется отмахиваться от неприятностей. Ну, пожалуйста, а?

Мэтью промолчал.

— Ладно, — смирился Блум. — Сейчас я покажу тебе, как меня можно парализовать.

Дома Мэтью на автоответчике ждало два сообщения. Первое было от Уоррена Чамберса о том, что он разузнал номер машины.

— Черт, — не сдержался Мэтью.

И Джессика Лидз просила его перезвонить ей как можно скорее. Он не успел даже переодеться, и самым его страстным желанием сейчас было залезть под душ. И все-таки он отыскал в телефонном справочнике нужный номер и позвонил. На третьем звонке трубку подняла Джессика.

— Миссис Лидз, — сказал он. — Это Мэтью Хоуп.

— А, здравствуйте. Я так рада, что вы позвонили. Сегодня днем я разговаривала со Стивеном, он был так взволнован.

«Да, эти проклятые номера», — вспомнил он.

— Вы знаете, — начал он, — видимо, мы несколько поторопились.

— Что вы имеете в виду?

— Эти номера не зарегистрированы в штате Флорида.

— Не может быть, — воскликнула она.

— Мне очень жаль.

— Это удар для меня.

— Я понимаю.

— Может быть, это машина из другого штата?

— Тринх уверен, что номера флоридские.

— Стивен этого не перенесет.

— Он сказал вам, что это был за номер?

— Да.

— Вам никогда не случалось видеть эту машину?

— Мне?

— Не могла ли она проезжать мимо вашей фермы… или неподалеку… или что-нибудь в этом духе?

— К сожалению, не могу припомнить.

— Представьте себе, если кто-нибудь действительно проник в ваш дом…

— Да, я понимаю, о чем вы говорите. Но мы так уединенно живем, я бы наверняка заметила. Если бы машина проехала мимо дома…

— Да.

— Или повернула бы к нему.

— Да.

— Но нет, ничего подобного не было.

— Кстати, — сказал Мэтью. — Я пришлю к вам своего человека, чтобы он проверил окна и двери. Его зовут Уоррен Чамберс. Я попрошу, чтобы он сначала созвонился с вами.

— Наши окна и двери?

— Да, на предмет следов вторжения.

— Ах да, хорошая мысль.

— Он вам предварительно позвонит.

— Пожалуйста.

Она помолчала некоторое время. Потом произнесла:

— Даже не знаю, как сказать об этом Стивену.

Мэтью тоже не знал, как это сделать.

— Не беспокойтесь, — утешил он ее. — Я попробую позвонить сам.

Фотографическая память Уоррена Чамберса была ему крепкой подмогой на протяжении всей его жизни. Учась в школе, а потом недолгое время в колледже, он отлично справлялся с экзаменами. В то время как его соученики пыхтели над шпаргалками, исписывая манжеты и ладони, он без труда воспроизводил целые страницы книг. Дословно. Казалось, у него перед глазами возникала фотография и он просто считывал текст. Феноменальная память. У него была и абсолютная память на лица. Будучи на службе в департаменте полиции Сент-Луиса ему хватало одного раза взглянуть на фотографию преступника, и она навсегда откладывалась в его памяти. Заметив однажды такого фраера на улице спустя два года, он шел за ним несколько кварталов, пока не выяснил, какую пакость тот замышляет.

Случись Уоррену в ту ночь увидеть номера машины преступника, уж он-то запомнил бы их непременно. Он щелкнул бы своим фотоаппаратом, который устроен у него в мозгу. Оранжевые цифры флоридских номерных знаков отпечатались бы навечно.

Уоррен Чамберс вполне заслужил звание Мистера Память.

Но сегодня с ним случился конфуз.

Он никак не мог вспомнить номер телефона Фионы Джилл.

«Уверена ли я, что мой домашний телефон — его, кстати, нет в справочнике — 381–2645?»

Так она сказала.

Или нет?

Он набрал номер 381–2645 и в ответ услышал рычание, как будто зверя забыли в клетке. Мужской голос бесновался в трубке: почему его разбудили посреди ночи, хотя было половина девятого. Он решил, что произошло неправильное соединение, безупречная память не могла подвести его, и он снова набрал тот же номер. В трубке по-прежнему рычало чудовище, посылая проклятия тем, кто не дает людям спать по ночам…

Уоррен поспешил отключиться.

Он был уверен, что правильно заполнил первые три цифры. Все телефонные номера в Калузе начинались с тройки: 349, 342, 363. Значит, 381. Но как он мог перепутать остальные четыре цифры? Может быть, он запомнил их в неверном порядке? Если так, то сколько существует комбинаций цифр 2, 6, 4 и 5?

Он вспомнил главу по комбинаторике из школьного учебника математики. В памяти всплыла формула 4×З×2×1 = Х, и, применив ее в комбинации 4×3 = 12×2 = 24×1 = 24, он перемножил цифры и получил 24 возможных комбинации с цифрами 2, 6, 4 и 5. Он уже дважды набирал 2645. Значит, оставалось проверить всего 23 варианта.

Он начал с номера 2654, потом набирал поочередно 2564, 2546, 2465 и 2456.

По этим номерам Фионы Джилл не было.

К девяти часам он окончил следующий ряд, поэкспериментировал с шестеркой: 6245, 6254 и так до конца, до 6542, но Фионы Джилл не было и там.

Он подсчитал, что на проверку одного номера он теряет около тридцати секунд, обычно трубку поднимали после четвертого гудка, он спрашивал Фиону Джилл, выслушивал отрицательный ответ и вешал трубку. В каждом ряду было по шесть комбинаций номеров. На них уходило 180 секунд. То есть три минуты или около того, в зависимости от продолжительности разговора.

В пять минут десятого он проверил все номера, начинающиеся с цифры 5. Фионы нигде не было. Он взялся за последний столбик.

381–4265.

— Алло?

— Можно попросить Фиону Джилл?

— Здесь таких нет.

Потом 381–4256.

И 381–4625.

И так до последнего сочетания 381–4562, телефон беспрерывно звонит…

— Алло?

Негритянка.

— Фиона?

— Кто?

— Мне нужна Фиона Джилл.

Ошиблись номером.

Отбой.

Он совершенно упал духом, его хваленая память так его подвела. Он решил, что вкралась ошибка. Она могла также дать неправильный номер. Вполне вероятно, она из-за волнения перепутала собственный номер телефона. Но как же он теперь узнает ее номер, если тот не помечен в справочнике? Он поднял трубку и вызвал оператора. Послышался один гудок, второй.

— Оператор.

— Детектив Уоррен Чамберс, — представился он. — Департамент полиции Сент-Луиса.

— Да, мистер Чамберс.

— Мы расследуем убийство, ищем сестру убитого.

— Убийство, Боже мой, — сказала она.

— Да, ее имя Фиона Джилл, видимо, ее номер…

— Она жертва?

— Нет, сестра. Она живет здесь, в Калузе. Я хотел бы узнать…

— Как у вас там с погодой?

— Замечательно. Просто отличная погода. Прекрасная летняя погода. Фиона Джилл. Д-ж-и-л-л. У меня нет ее адреса.

— Одну минуту, сэр, — сказала она. Через десять секунд она вернулась. — Извините, сэр, этот номер не помечен.

— Да, я знаю.

— Нам не разреша…

— Речь идет об убийстве, — настаивал Уоррен.

Обычно это срабатывало.

— Простите, сэр, мы не имеем права давать эти номера.

— Да, я понимаю. Могу я поговорить с начальником подразделения?

— Да, пожалуйста, сэр, одну минуту.

Уоррен подождал.

— Мисс Кадмен, — произнес женский голос.

— Детектив Уоррен Чамберс, — представился он. — Мы расследуем убийство в Сент-Луисе, мне необходимо узнать телефон женщины по имени Фиона Джилл, она живет в вашем городе. Вы не могли бы попросить вашего секретаря…

— Где произошло убийство?

— В Сент-Луисе.

— Вы, наверное, шутите, — сказала она и повесила трубку.

Уоррен уставился на телефон.

Да, все-таки не всегда это срабатывало.

Он опустил трубку на рычаг, задумался на секунду и полистал свою записную книжку. Для последнего дела, которое вел Мэтью, Уоррен нанимал двух ребят из пригорода, им вменялось следить за одним домом. Одного из них в тот раз убили, а с другим Уоррен до сих пор поддерживал отношения, но негласные, другие невозможны между белым и черным в этом городе. Он отыскал в книжке домашний телефон Ника Олстона, глянул на часы — двадцать минут десятого — и набрал номер.

— Алло, — отозвался кто-то на том конце.

— Ник?

— Ну?

— Уоррен Чамберс.

— Как дела, Чамберс?

Обрадовался звонку старика Уоррена.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Уоррен.

— Ну?

Без сомнения, он в восторге.

— Я разыскиваю телефон, — продолжил Уоррен. — По делу, которым сейчас мы занимаемся.

— Где?

— Здесь, в Калузе.

— Я имею в виду, телефон где.

— В том-то и дело. Его нет в справочнике.

— Ты не шутишь? Когда он тебе нужен?

— Сейчас.

— Ты позвонил мне домой.

— Попроси кого-нибудь разузнать!

— Попробую. Ты где?

— Дома.

— В Ньютауне?

Это был район Калузы, где жили цветные.

— Нет, я живу в Гибикусе.

— Давай номер, — сказал Олстон.

Уоррен назвал.

— Как зовут того человека?

— Фиона Джилл, — ответил Уоррен.

— Она из Налоговой комиссии, да? — спросил Олстон.

— Правильно.

— Транспортные средства, да?

— Именно. Мне срочно требуется по номеру машины узнать владельца.

— Для этого будешь звонить ей домой?

— Придется, — вздохнул Уоррен.

— Ну ладно, черт с тобой, я перезвоню.

Он перезвонил через десять минут.

— Ее номер 381–3645, — сообщил он.

— Ах ты черт, — воскликнул Уоррен.

— Да, — сказал Олстон. — Что-нибудь не так?

— Три, а не два.

— Я тебя сразу раскусил, Чамберс, надеюсь, ты понимаешь, что я не занимаюсь сводничеством.

— Очень тебе благодарен.

— Само собой.

— Я этого не забуду. Большое спасибо, Ник, я очень тебе обязан.

— А ты помнишь моего приятеля? — спросил вдруг Олстон. — Чарли Маклина? Помнишь, мы с ним следили за домом?

— Да, помню, — ответил Уоррен.

— Знаешь, мне так его не хватает, — вздохнул Олстон.

Они помолчали.

— Давай-ка выпьем как-нибудь пива, — предложил Уоррен.

— Давай, — согласился Олстон.

Говорить было не о чем.

— Я тебе перезвоню, — сказал Уоррен. — Спасибо тебе.

— Да ладно, — ответил Олстон и повесил трубку.

Уоррен положил трубку и прикинул, не поздно ли звонить Фионе — было тридцать пять минут десятого. Пока он размышлял, зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Алло!

— Уоррен?

— Да.

— Привет, это Фиона Джилл.

Пляжи Калузы меняются в зависимости от времени года. В мае ослепительно белый песок лежит широкой полосой, а в ноябре узкая лента пляжа покрывается ракушками, водорослями и деревянными обломками. Ураганы наводили страх на жителей не только в силу возможного ущерба городу и окрестностям, но и из-за боязни потерять драгоценное прибрежье Мексиканского залива. В районе Калузы было пять островов, но только три из них тянулись вдоль берега, с севера на юг — Стоун-Крэб, Сабал и Уиспер. Два других — Фламинго и Люси — напоминали внушительную гряду камней, пересекающую залив и упирающуюся одним концом в материк, а другим — в Сабал и Стоун-Крэб. Самый большой урон по осени неистовые штормы наносили Стоун-Крэбу, наиболее уязвимому из них.

Десятилетия разгула воды и ветра разорили и смыли некогда великолепные пляжи Стоун-Крэба. Узкая отмель была стиснута с двух сторон бухтой и Мексиканским заливом, войти в нее можно было лишь на шлюпке. За всю историю побережья Бог оказался милостив только к пляжу Сабал, сохранив его в целостности. С недавнего времени этот пляж был отдан нудистам, в результате чего строгим офицерам полиции Калузы приходилось на многое смотреть сквозь пальцы.

Но вольности дозволялись не всем.

Женщины на пляже Сабал могли загорать и купаться без верхней части купальника. Но стоило хоть кому-нибудь даже на мгновение обнажить гениталии, как словно из-под земли возникала голубая полицейская машина и страж закона в полной амуниции гордо дефилировал по песку, опустив голову ниже плеч, изучая береговую полосу, и хватал нарушителя общественного порядка на основании указа, принятого еще в 1913 году, до обретения Калузой статуса города.

На вечернем шоссе, ведущем к пляжу, старый «бьюик» Уоррена был единственной машиной. До основной стоянки было далековато, там, около большой беседки, тусовалась местная молодежь, совершая свои немыслимые племенные обряды. Где-то в стороне звучала акустическая гитара. Тихая мелодия неспешно лилась по округе. Природа, казалось, оцепенела. Уоррен нервничал.

Подобное волнение он ощутил как-то в Сент-Луисе, когда ему с четырьмя товарищами пришлось выбивать с крыши снайпера, тогда они, облаченные в бронежилеты, снесли пожарную дверь и оказались под шквалом огня. Животный страх охватил Уоррена. Навстречу им поднялся совершенно безумный человек. Волосы его вздыбились на макушке, он походил на разбушевавшегося идиота. Но глаза у него были небесно-голубые, пустые глаза, которые блестели на солнце. Страшнее существа в человеческом облике ему тогда видеть не случалось. С тех пор разные типы встречались на его пути, он осознал, что мир перенаселен безумцами, от одного вида которых кровь стынет в жилах. Но случись ему определять ужас, он сразу вспомнил бы того голубоглазого идиота, который поливал огнем залитую солнцем крышу.

Сейчас он не был напуган, просто нервничал.

Потому что…

Ну, в общем…

Фиона извинилась за поздний звонок, сообщила, что ей приятно было с ним познакомиться, и посетовала на невыносимую духоту.

— Я даже не припомню такой жары.

— Я тоже, — согласился Уоррен.

— За два дня ни капли дождя, — усмехнулась она. — Не иначе как русские нашкодили.

— Наверное.

Он не мог понять, зачем она позвонила.

— Хорошо бы в такую ночь искупаться, у вас случайно нет бассейна? — наконец решилась она.

Уоррен не стал скрывать, что живет в однокомнатной квартире на втором этаже в районе Гибикуса без бассейна. Она посетовала на отсутствие в их жилищах бассейна, как славно было бы в такую чудную ночь выкупаться, правда, уже поздновато…

— Да нет, совсем не поздно, — возразил он, взглянув на часы. — Всего лишь двадцать минут десятого.

— Вот бы поплавать при лунном свете, — мечтательно произнесла она.

— Да, неплохо бы, — согласился он.

— Вы тоже так считаете? — поинтересовалась она.

Они помолчали.

Точно так же сегодня днем в офисе Налоговой комиссии шанс витал в воздухе, но его не использовали…

— У меня есть предложение, — собралась с духом Фиона. Уоррену даже в голову прийти не могло, сколько мужества ей для этого понадобилось. — Я подумала, что, может быть, вы заедете за мной…

— Да, — с ходу согласился он.

— Захватите меня…

— Да, конечно, — сказал он.

— И мы поедем на Сабал.

Сабал, мелькнуло у него в голове.

Сердце заколотилось в груди, и взмокли ладони.

Фиона могла предложить любой другой пляж для купания при лунном свете — благо луны хватало на всех, — но она предложила Сабал. Единственный нудистский пляж на побережье.

На ней были сандалии и спортивный костюм на «молнии». Пока Уоррен закрывал машину, она сняла обувь и держала сандалии в руках за ремешки. Он был в джинсах, хлопчатобумажной спортивной куртке и мокасинах на босу ногу. Он подошел к багажнику, открыл его и вынул оттуда полотенца, одеяло и флягу с охлаждением. Во фляге он поставил на лед бутылку из-под апельсинового сока с мартини и банку с деревенским паштетом, которую успел купить во французском магазине на Гайнез-стрит. Он вынул из багажника еще и коробку печенья, бумажные тарелки, пластмассовые стаканчики и кольт 38-го калибра.

— Помочь тебе? — вызвалась Фиона.

— Возьми, пожалуйста, полотенца, если не трудно.

— Конечно, — сказала она. — Давай я захвачу одеяло.

— Нет, не надо, — возразил он и протянул ей полотенца. Захлопнув багажник, он, казалось, впервые внимательно посмотрел на номер машины: ДТЮ 89Р.

Три буквы, две цифры и еще буква. Так она сказала.

Он на минуту опустил флягу на землю, сбросил мокасины и перекинул одеяло через плечо. Флягу он пристроил на другом плече и пошел вслед за Фионой по пляжу. Было время прилива. Ни ветерка, волны тихо бились о берег и ворча отступали. Метрах в трех от воды они расстелили на сером песке одеяло. Уоррен окинул взором безлюдный пляж.

Фиона расстегивала «молнию» на костюме.

— Я собирался тебе позвонить, — сказал он. — Но ты меня опередила.

— Обманщик, — не поверила она.

— Нет, правда.

Она расстегнула «молнию» и повела плечами, освобождаясь от костюма, он соскользнул к ее ногам, и она переступила через него. Она была в узком купальнике-бикини зеленого цвета.

— Я хотел пригласить тебя на ужин, — добавил он.

Она показалась Уоррену ослепительно красивой.

— Это уже что-то, — расплылась она в белозубой улыбке, потом развернулась и побежала к воде. Он проводил ее взглядом. Какая красивая, еще раз отметил он. Интересно, сколько часов занимается аэробикой? Он расстегнул ремень, скинул джинсы и куртку. Оказавшись в боксерских трусах, ощутил неловкость. Хорошо бы было надеть что-нибудь более сексуальное, скажем, огненно-красные итальянские плавки с черными и голубыми переливами. Но у него таких плавок не было.

Она наблюдала за ним из воды.

Высокий мускулистый атлет.

Просто красавец, подумала она.

Длинными прыжками одолев пляж, он с разбегу врезался в воду.

— Вода еще теплее, чем воздух, — сказал он.

— Да, — согласилась она.

— Просто здорово, — сказал он, думая о ней.

— Еще бы. — Она имела в виду его.

— Я не мог позвонить, потому что перепутал твой телефон, — продолжал Уоррен.

Они стояли в воде друг против друга. Лунный свет дрожал на поверхности воды, вокруг на воде словно поблескивали серебряные монетки.

— Стыдно, — пожурила она.

— У меня хорошая память.

— Скорее всего тебе захотелось его забыть.

— Зачем мне этого хотеть?

— Не знаю. Возможно, ты меня боишься.

— Нет, нет.

— Я ведь старше тебя — поопытнее.

— В этом ты права, — согласился он.

— Несомненно. — Она загадочно улыбнулась.

— Ты очень красивая, — не сдержался он.

— Ты тоже.

Они нежно коснулись друг друга губами. Она удовлетворенно вздохнула.

Он был счастлив.

Они пробыли в воде минут десять, ощущая на губах вкус единственного поцелуя. Ночь томила ожиданием.

— Как бы ты смог мне позвонить, если забыл мой телефон?

— У меня приятель работает в полицейском управлении, он мне помог.

— Сколько хлопот!

— Да.

— Напомни-ка мне его, — попросила Фиона.

— 381–3645, — выпалил он.

— Нет вопросов.

— Теперь-то не забуду, — произнес он, проведя пальцем по лбу.

— Сколько хлопот, — повторила она, притронувшись губами к его щеке.

Они стояли почти у берега. Уоррен обнял ее и привлек к себе. Она обвила его руками за шею. Крепко поцеловала. Его руки скользнули вниз. Она еще крепче прильнула к нему.

— Господи, — выдохнула она.

Держась за руки, они шли по безлюдному пляжу. Ярко светила луна на усыпанном звездами небе. Они были одни, окутанные ночью, одни во всей вселенной.

— Я захватил мартини, — признался он.

— Очень предусмотрительно, — похвалила его Фиона.

Он отвинтила крышку фляги, достал паштет. Она с удовлетворением наблюдала за его жестами. До чего же ему идут боксерские трусы и модная стрижка! Она было потянулась снять верх купальника, все одно они на нудистском пляже, но решила предоставить это мужчине.

Он открыл коробку печенья, достал белый пластмассовый нож и пару пластмассовых стаканчиков.

— Я налью мартини, если ты сделаешь бутерброды, — сказал он и протянул ей белые бумажные тарелки.

Он любовался ее длинными изящными пальцами, лунными бликами, играющими на ее высоких скулах и безупречном носе. Она так старательно размазывала паштет на печенье, склоняясь над тарелкой.

— Красивее тебя женщины я не встречал, — сознался он.

— Ты очень милый, — подняла она на него свои томные глаза.

— Пластмассовые стаканы не очень подходят для мартини, — смутился Уоррен.

— Сойдут, — успокоила его Фиона.

— Я забыл про оливки, — вспомнил он.

— А кому здесь нужны оливки? — спросила она.

Он разлил вино.

— Я очень люблю мартини, — призналась Фиона.

— Я тоже.

Они прикрыли флягу крышкой. Получился маленький столик, на котором стояла тарелка с бутербродами и бутылка с остатками мартини. Лунный свет играл в ее волосах, касался ее груди, чуть прикрытой купальником. Он вдруг ощутил, что умрет, если она снимет купальник. Он мысленно молил, чтобы она не делала этого дешевого жеста. Но Фиона Джилл была не из дешевых женщин.

— Ты смотрел «Отсюда к вечности»? — прервала она молчание.

— Кажется, да. Ты имеешь в виду фильм? Да, смотрел по телевизору.

— Нет, я не имею в виду сериал…

— Нет, нет, фильм. С Бертом Ланкастером и Деборой Карр.

— Какое крепкое, но хорошее вино.

— Спасибо.

— Мне оно напомнило этот фильм.

— Да?

— Вернее, один эпизод из фильма.

— Какой, Фиона?

— Волны накатываются на берег, и они на пляже занимаются любовью, — сказала она.

Его сердце усиленно забилось.

— Волны накатываются на берег, — повторила она и посмотрела в сторону моря. — А ты не обратил внимание, что в кино почти не показывают любовных сцен с неграми. Разве что иногда по телевизору. Ты можешь представить себе Билла Косби в любовной сцене?

— Мне кажется, я видел такие сцены, — сказал Уоррен.

— Да, и в каких же фильмах? — спросила она.

— Вроде бы Грегори Хайнз снимался в таких сценах.

— Я не видела ни одной сцены с целующимся Эдди Мерфи.

— А в том фильме, где он играет вождя африканского племени и отправляется за невестой? Вот с ней-то он и целовался.

— Ты уверен?

— Да.

— А почему бы тебе не поцеловать меня? — спросила Фиона.

Отставив стакан, он опустился на одеяло и страстнопоцеловал ее.

— Мне нравится, когда ты целуешь меня, — прошептала она.

— Я без ума от твоих губ, — тихо произнес он.

Уоррен оттянул купальник и дотронулся до ее обнаженной груди. Соски затвердели. Вероятно, от воды, решил он, хотя вода была теплой.

— Они боятся, — ухмыльнулась она.

— Чего же? — не понял он.

— Показать, как негры занимаются сексом, — сказала она.

— Это точно, — согласился Уоррен.

— Они боятся, что разразится буря, — переливчато рассмеялась она.

Он поцеловал ее в смеющийся рот. И потянулся к купальнику. Ее грудь обнажилась.

Она откинулась назад.

Он поцеловал ее соски.

Ее рука нежно скользнула вниз по его бедру.

— Как ты думаешь, то, что говорят о нефах, правда? — спросила она.

Это могло значить лишь то, что она не знала белого мужчину и не могла сравнить. Он надеялся, что так оно и есть. Ему хотелось верить, что она вышла замуж девственницей и принадлежала одному мужу. Это, конечно, фантазии, но он чуть было не решился спросить ее об этом. Вместо этого он погладил ее по животу и положил руку под узенькие бикини.

— Я думаю, они правы, — сказала она.

— Да, — согласился он.

— Я говорю о темнокожих мужчинах, — уточнила она.

— Да, — повторил он, поглаживая ее пальцами.

— Они трусят показать настоящую любовную сцену, — произнесла она.

— Да, — сказал он, прерывисто дыша.

— Они боятся, что сексуальные негры заполонят улицы и… — В подтверждение своих слов она крепко прижалась к нему, — …насладятся всеми белыми женщинами в этой стране.

— Так оно и будет, — сказал он. От возбуждения у него перехватило дыхание.

— Разве ты не хочешь меня поцеловать? — спросила она.

Он поцеловал ее.

От предвкушения наслаждения у него закружилась голова.

— Эй, поаккуратнее на поворотах, — попросил он ее.

— Нет, — возразила она.

— Что ты делаешь? — воскликнул он.

— Ничего особенного, — отозвалась она.

— Разве так…

— Они показывают только любовные игры белых, — ее рука действовала вполне недвусмысленно, — и черный секс — им не по зубам. Ну вот, малыш, теперь порядок. Показывают невинные поцелуйчики, от них никогда не дождешься настоящего секса, о нет, да-да, вот здесь, о Господи, они не знают, что такое настоящий секс, Боже мой! — вскрикнула она и приподняла бедра. Он снял с нее трусы и бросил их на песок, расслабленная, она откинулась на одеяло, отдавая себя в его власть. Он молниеносно скинул трусы и взял ее.

— Никогда им не видать ничего подобного, — выдохнула она. — Никогда, Господи.

Глава 8

Дорога к побережью тянется вдоль строительной площадки поместья Твин-Три, которое соседствует с заболоченными землями и заливом Уиллоуби, выходит по Хенли-стрит на Саут-Тамайами-Трейл, где за складом фирмы по производству игрушек сливается с грязной проселочной дорогой. Взору открываются ржавеющие железные днища лодок, сложенных под навесом. За лодками виднеется бетонный дом, где живет Чарли Стаббс со своей женой и золотисто-рыжей собакой по кличке Шадрак. Дом стоит прямо у воды, из окна прекрасно видны все двадцать стапелей, которые он сдает в аренду владельцам лодок.

Общепринятая версия такова, что вечером тринадцатого августа Стивен Лидз снял свою лодку «Блаженство» с двенадцатого стапеля и отплыл в ночь, чтобы убить трех человек.

— У нас когда-то было еще два пса, — рассказывал Стаббс Мэтью. — Сучка по кличке Мешак и кобель Абеднего.

Он наклонился и почесал за ухом большого рыжего пса, довольного таким обхождением: он прикрыл глаза и вывалил наружу язык, его огромные львиные лапы упирались в деревянные доски настила. Стаббс и адвокат стояли около лодочной станции. Через открытую дверь Мэтью заметил на доске с деревянными крючками ключи от лодок, поверх крючков небрежно были выведены краской номера стапелей. Мэтью подумал: была открыта эта дверь в ночь убийства?

— Мы тогда жили на севере, может, слышали, есть такой маленький городишко Вест-Довер, в штате Вермонт. Славные места, но зимой лютый мороз. Мы с женой переехали сюда в сорок седьмом, мечтали приобрести мотель, а смогли купить только лодочную станцию, хотя я в лодках ни черта не разбирался. Как-то зимой, еще в Вермонте, пропали у нас две собаки, Мешак и Абеднего, мы тогда решили, что их украл какой-нибудь заезжий лыжник из Нью-Йорка, там в цене породистые собаки. А наши были — глаз не отвести. Моя жена рыдала от горя. Она безумно любит собак, особенно сук. Но вот весной звонит мне наш сосед, смотритель охотничьего домика, и рассказывает, что чистил он пруд от веток и всякой дряни и наткнулся на дне, как ему показалось вначале, на двух оленей, но это были собаки. Он мне и позвонил, когда увидел ошейники. Это были наши собаки. Мы решили, что они просто заигрались и провалились под лед, а выбраться не сообразили. Правда, ужасная смерть?

Мэтью подумал, что вряд ли бывает сладкая смерть.

— Моя жена так их любила, — произнес Стаббс таким грустным голосом, почесывая пса за ухом, что Мэтью догадался: старик любил своих собак не меньше жены.

— Мистер Стаббс, — сказал он. — Извините, что приходится вас беспокоить.

— Какое это беспокойство!

— Но мне хотелось бы вас кое о чем спросить.

— Да, конечно.

— Во-первых, я хотел узнать… Там на доске у вас висят ключи от лодок, верно?

— Да.

— На каждом написан номер стапеля?

— Да, всего их двадцать один.

— Мистер Стаббс, а ночью дверь запирается?

— Конечно.

— А в ту ночь, когда Стивен Лидз брал лодку, она была заперта?

— Я на ночь всегда ее запираю. У владельцев лодок имеются свои ключи, а здесь мы держим запасные, на всякий случай, иногда лодку передвинешь или еще что-нибудь.

— Значит, Стивен Лидз воспользовался своими ключами?

— Конечно, своими. Он запасные не трогал, ведь станция была заперта.

— Мистер Стаббс, вы не возражаете, если я подошлю к вам помощника, чтобы осмотреть окна и двери?

— С какой стати?

— Возможно, мы обнаружим следы взлома.

— Поступайте по своему усмотрению, — пожал плечами Стаббс. — Я бы заметил, если бы кто залез. Что такое, старина? — обратился он к собаке. — Есть хочешь, но ведь мама кормила тебя утром. Ты нас скоро по миру пустишь со своим аппетитом, да ладно, пойдем домой, разве я позволю тебе умереть с голоду?!

Мэтью и собака поплелись вслед за ним. Старик достал с полки внушительную пластмассовую миску чуть ли не с голову собаки.

— Налетай, парень, — сказал он, потрепав пса по морде и радуясь его аппетиту. В этот момент к одному из стапелей пытался причалить пятидесятифутовый «Морской луч». Стаббс насторожился.

— Вы только поглядите, каждый раз одно и то же!

На лице капитана лодки застыло хорошо знакомое Мэтью выражение паники, ему не раз приходилось видеть таких растерянных людей, он и сам частенько попадал в подобную ситуацию, когда кажется, что неуправляемая стихия неумолимо надвигается на неподвижный объект и никто не в силах предотвратить столкновение. Ни один человек. Как ни крути руль, как ни налегай на румпель — мало толку, все равно эта чертова лодка…

— Сейчас врежется, — обреченно сказал Стаббс.

Со страшным скрежетом лодка боком протаранила вход в стапель. Капитан попытался дать задний ход, но повернул руль в противоположную сторону. На палубе пыталась сохранить равновесие блондиночка в черном купальнике-бикини, она в равной степени могла быть капитану и дочкой, и подружкой, здесь, на юге Флориды, с этим всегда путаница. На ее лице застыло крайнее изумление, она, казалось, пыталась сообразить, единственный ли это способ причалить. Приложив фантастические усилия, капитан смог подобраться поближе и надрывно крикнул, чтобы девушка прыгала на берег. Она немного поколебалась, потом легко одолела те два фута, что отделяли лодку от причала. В полете одна грудка выглянула из крохотного купальника. Нисколько не смутившись, девица быстро отправила ее на место и обернулась, чтобы успеть поймать трос, брошенный ей капитаном.

— Пойду-ка лучше помогу им, — сказал Стаббс, — пока этот болван не свалился в воду.

Скорым шагом он направился к причалу. Со словами: «Я займусь этим, мисс», — он перехватил у нее из рук трос и ловко уложил его кольцами.

— Давайте другой, — обратился он к капитану и быстро справился с другим концом троса.

— Будем крепить трал? — спросил капитан.

— Разве вам хочется, чтобы она моталась целый день в разные стороны? — с ухмылкой спросил Стаббс.

Минут через десять лодка была надежно закреплена в стапеле. Все это время девушка внимательно наблюдала за происходящим, пытаясь хоть что-нибудь запомнить. Мэтью прикинул, что ей лет двадцать с небольшим. Моложе Май Чим годков на восемь. И что это Май Чим пришла ему на ум? Может быть, потому, что девушка никак не вписывалась в антураж пристани, и Май Чим была во Флориде пришлой.

Стаббс вернулся в док. Он проводил взглядом парочку до стоянки машин и вернулся в домик.

— Стоило бы поменьше трахаться с этой малышкой, глядишь, и научился бы причаливать, может, стал бы даже классным моряком, — проворчал Стаббс. — Когда приезжаешь сюда с севера, то сразу понимаешь, что во Флориде только два стоящих занятия — трахаться и пить. Этот парень из Мичигана здорово освоил оба.

Стаббс покачал головой.

— Когда придет ваш коллега насчет окон и дверей? — спросил он.

— Я переговорю с ним, когда вернусь на службу, — сказал Мэтью. — Его зовут Уоррен Чамберс, он к вам уже…

— Да, на прошлой неделе, — вспомнил Стаббс. — Славный парень. Хохмач. Если уж кто и может что-то откопать, так это он. Нет, ну что за пес, а? Можно подумать, что его месяцами не кормят. — Он в изумлении уставился на свою собаку. Потом обернулся к Мэтью: — Ну, если вы закончили, то я пойду поработаю.

— Пожалуйста, уделите мне еще минутку, — попросил Мэтью. — Послушайте вот это!

— Послушать?

— Да, сэр, — сказал Мэтью и вынул из кармана портативный магнитофон «Сони», который он вчера брал с собой на работу.

— Что это? — спросил Стаббс.

— Я записал кое-что на пленку.

Он нажал на кнопку, пленка завертелась.

— Послушайте.

«Алло, это Стивен Лидз, — сказал мужской голос. — Я хотел вас предупредить, что собираюсь совершить прогулку на лодке, где-то около десяти — половины одиннадцатого, пожалуйста, не беспокойтесь, когда услышите мои приготовления на пристани».

Стаббс уставился на магнитофон.

Он молчал.

Кассета продолжала вращаться.

— Это голос того человека, который звонил вам вечером в понедельник? — задал вопрос Мэтью.

— Можно еще раз прослушать? — попросил Стаббс.

— Ради Бога.

Мэтью перемотал пленку, снова нажал на кнопку.

«Алло, это Стивен Лидз. Я хотел вас…»

— Чертовски похоже на голос мистера Лидза.

«…предупредить, что собираюсь совершить прогулку на лодке, где-то около десяти — половины одиннадцатого, пожалуйста, не беспокойтесь, когда услышите мои приготовления на пристани».

На этот раз Стаббс кивнул:

— Да, это несомненно мистер Лидз.

— Я не об этом хотел вас спросить, — перебил его Мэтью. — Это голос того же человека, который звонил вам в понедельник вечером?

— Как вам сказать… — сказал Стаббс. — Прокрутите еще раз, ладно?

Мэтью дал ему прослушать запись еще раз.

«Алло, это Стивен Лидз. Я хотел вас предупредить…»

— Нет, — твердо ответил Стаббс.

Мэтью нажал на кнопку «стоп».

— Я уверен, что это голос мистера Лидза, — сказал Стаббс, — но мне звонил другой человек.

Сколько же здесь этих чертовых окон и дверей, никак не меньше, чем в каком-нибудь водевиле на Бродвее. Прямо рай для взломщика. Да шепни какому-нибудь громиле, что на Тимукуэн построили такой домище, где при стольких окнах не подумали об охранной сигнализации, он просто в штаны наделает от радости. Даже матерый взломщик обрадуется таким нежданным каникулам.

Заурядным взломщик начнет с окон. Всех его способностей хватит лишь на то, чтобы разбить окно. Высадил стекло, и все дела. Даже если он мастер взламывать замки на окнах и проникать сквозь двери, а он этого не умеет, он не станет попусту тратить время. Куда как проще разбить окно кирпичом или молотком, залезть внутрь, быстро похватать все, что попадется под руку, и смыться.

Матерый взломщик умеет обращаться с замками и охранной сигнализацией. Для него нет препятствий, он справится с любыми запорами, с какой стати нарываться на неприятности? Звук разбитого стекла знаком каждому. Даже если на расстоянии пяти миль отсюда кто-нибудь мирно похрапывает, то, услышав звон разбитого стекла, непременно вскочит с кровати и в страхе примется названивать по телефону. Проникнув подобным образом в дом, вы объявляете всему свету о намечающейся краже со взломом. Это равнозначно тому, что ходить по округе с парой цимбал. Профи пользуется дверью. Уоррен когда-то читал книгу «Двери» о взломщиках, только не помнил автора.

Проникнуть в дом Лидзов вовсе не составляло труда. Даже двухлетний несмышленыш смог бы спокойно зайти в дом. Запора не было ни на одном окне. Входная дверь и несколько других дверей с внешней стороны дома были защищены детскими замками, которые закрываются при помощи маленькой кнопочки, такие замки ставят в ванных комнатах. Если кому-то необходимо ворваться в дом, такие замки не преграда. Раздвижные двери с фасада дома были оборудованы защелками под ручками, они легко открывались с помощью отвертки. Уоррен искал на дверях и окнах следы насильственного вторжения, которые позволили бы с уверенностью сказать, что дом подвергся взлому, но он понимал, что это бесполезная затея. В этот дом можно проникнуть безо всяких ухищрений. Было бы желание. Да и то не слишком выраженное.

Он проверял дверь, одну из последних дверей…

Конец уже близок.

Он нажал на ручку и совсем не удивился, когда дверь распахнулась без малейшего усилия с его стороны.

— Помочь вам? — услышал он голос за спиной.

Уоррен обернулся.

Перед ним стоял высокий, никак не меньше 190 сантиметров, симпатичный белый парень в рабочем комбинезоне и массивных грубых ботинках. Уоррен прикинул, что ему лет двадцать шесть — двадцать семь. Короткие рукава рубашки еле сдерживали резко очерченные бицепсы. На правом предплечье у него красовалась толстозадая обнаженная русалка. Рыжие волосы падали ему на лоб. Зеленые глаза с хитринкой. Он улыбался не слишком дружелюбно, что вполне оправдано, ведь грабитель пойман на месте преступления. Возможно, он радовался, что застукал на месте преступления «негритоса». Поди разбери, что на уме у этих типов, они все чертовски дружелюбны и вежливы.

— Миссис Лидз знает о том, что я здесь, — поспешил обезопасить себя Уоррен.

— Не сомневаюсь, — ответил парень.

— Меня зовут Уоррен Чамберс, я работаю на адвоката Мэтью Хоупа, который ведет дело мистера Лидза.

С неизменной улыбкой рабочий продолжал изучать Уоррена.

— Спросите у хозяйки, — неуверенно произнес Уоррен.

— Непременно. Пойдем-ка со мной?

Выражение его глаз не оставляло сомнений относительно подтекста произнесенной фразы: а то потом костей не соберешь.

Как два закадычных друга, совершающих утренний моцион, завернули они за угол дома. Всего полчаса назад Уоррен разговаривал на этой террасе с Джессикой Лидз. Она сидела за чашечкой кофе рядом с круглым стеклянным столом лицом к бассейну. Под нейлоновой накидкой сочного зеленого цвета угадывалась ночная рубашка. Она сидела, закинув ногу на ногу. Джессика предложила ему кофе, но он под предлогом срочной работы вежливо отказался. Он-то предполагал отыскать следы взлома, откуда ему было знать, что попасть в дом не составляет труда. Миссис Лидз на террасе не было. Посуда была убрана.

— Я с ней только что разговаривал, — растерянно сказал Уоррен.

— Ага.

— Я частный детектив, — продолжал он убеждать парня. — Позвольте, я покажу вам лицензию.

— Всю жизнь мечтал увидеть, — буркнул тот.

Он внимательно следил, как Уоррен полез в карман пиджака. Он был настроен сурово: попробуй только вытащить нож или еще что-нибудь! Но Уоррен вытащил из бумажника закатанное в пластик удостоверение и протянул его парню в комбинезоне. Удостоверение и лицензия класса «А» на проведение частных расследований в штате Флорида стоили ему сто долларов, их нужно было возобновлять каждый год до полуночи тридцатого июня. Он заплатил в придачу еще пять тысяч долларов за право участвовать в расследовании более широкого круга дел, как частных, так и общественных. Парень в комбинезоне остался невозмутимым.

— Зачем вы собирались войти в дом? — спросил он прежним тоном.

В его глазах читалось: «Негру место в поле. Только домашний негр может войти в дом».

— Я не собирался этого делать, — оправдывался Уоррен. — Я всего лишь осматривал дверь. Не могли бы вы мне вернуть удостоверение?

Парень протянул ему документы.

— С какой стати осматривать дверь, если не собираешься заходить? — задал он вполне резонный вопрос и криво усмехнулся. Уоррен уже прикинул, как он станет защищаться. Когда имеешь дело с таким гигантом, бить надо в самые уязвимые места.

— Я искал следы взлома, — по возможности спокойно сказал он.

— Ага.

— Нам нужно проверить, не мог ли кто-нибудь проникнуть в дом в ночь убийства.

— Ага.

— Послушайте, позовите миссис Лидз, пожалуйста. Она все вам объяснит.

— Да, конечно, объяснит. Только я думаю, стоит позвать полицейских, а?

— Хорошо, зовите. — Уоррен уже выдохся.

— Нэд?

Наконец-то Бог послал спасительницу.

— Что случилось, Нэд?

— Ничего не случилось, — бросил через плечо парень.

Нэд. Самое подходящее имя для такого осла в комбинезоне. «Что там случилось, Нэд! Ничего не случилось. Всего делов переломать ему кости».

— Миссис Лидз? — крикнул Уоррен. — Не могли бы вы подойти к нам?

В ответ тишина.

Она что, забыла, что в доме находится частный детектив?

Может, она решила, что он пришел подрезать пальмовые листья на ее ферме? «Пальмовые листья, госпожа? По десять долларов за дерево? Хорошо, годится, моя цена шесть пятьдесят».

— Минуточку, — наконец отозвалась она.

Нэд усмехался.

Уоррен покорно ждал.

Она появилась по крайней мере через десять минут. На ней были модельные джинсы и изумрудно-зеленая футболка. Прямо под цвет глаз. Уоррен подумал, что зеленый — ее любимый цвет. Она, наверное, переодевалась, решил Уоррен. Но ее ноги были босы и под тонкой простой футболкой ничего не было.

— Вам понадобилась помощь? — спросила она.

Почти тот же вопрос задал десять минут назад юный Нэд.

— Нэд решил, что я взломщик, — ответил Уоррен.

— Да?

Казалось, ее это позабавило.

В зеленых глазах сверкали искорки, губы растянулись в улыбке.

— Я заметил, что он пытается открыть дверь, — пробубнил парень.

— Я знала, что он здесь, Нэд.

— Просто я хотел проверить, вот и все, — пожал он плечами. — Поди знай, кто ломится в дверь.

Он чуть было не сказал: «Какой-то черномазый».

— Это Уоррен Чамберс, — представила его Джессика. — Нэд Уивер.

— Очень рад с вами познакомиться, — сказал Уоррен, но руки не подал. Уивер тоже не пожелал ручкаться.

— Уоррен хочет выяснить, не мог ли кто-нибудь проникнуть в дом, — пояснила Джессика.

— Скажите, миссис Лидз, — поинтересовался Уоррен, — вы когда-нибудь запираете двери?

— Нам здесь некого бояться, — отозвалась она. — Правда, Нэд?

Она сказала это и как-то по-особому взглянула на парня.

Их соединяло нечто неуловимое.

— Кого тут бояться, — ухмыльнулся Уивер и многозначительно посмотрел на хозяйку.

Уоррен сразу решил, что парень крутит шашни с фермерской женой.

Ниточка взаимопонимания, соединяющая Уивера и Джессику, вдруг, подобно тонкому хрусталю, надорвалась. Уивер отбросил со лба прядь волос, освещенная солнцем русалка, казалось, только что появилась на водной глади. Уивер перехватил взгляд детектива.

— Красивая татуировка, — заметил Уоррен.

— Спасибо, — сказал Уивер.

Вновь на мгновение встретились взглядом Джессика и парень.

Копнем глубже, подумал Уоррен.

— Флот? — спросил он.

— Нет, — отмахнулся Уивер.

— Я тоже всегда мечтал о татуировке, — не унимался Уоррен. — Сан-Диего? Здесь, в Калузе, накололи?

— Сан-Диего, — ответил Уивер.

«Значит, не на флоте», — подумал Уоррен.

— Там большая морская база, да? — спросил Уоррен. — В Сан-Диего?

— Понятия не имею, — ответил Уивер. — Я не служил.

Сомнений относительно наколки не оставалось.

— Вы меня, надеюсь, извините, — сказала Джессика и вернулась в дом.

— Я хотел бы проверить оставшиеся двери, — вслед ей сказал Уоррен.

— Мне тоже надо работать, — усмехнулся Уивер.

Растерянный Уоррен остался стоять в одиночестве на солнцепеке.

Вернувшись в офис, Мэтью застал в приемной Патрисию Демминг. Она была одета в темно-голубой летний костюм с белой шелковой блузкой и голубые кожаные лодочки на небольшом каблуке. В руках она держала нечто похожее на телефонный справочник Калузы, хотя это был журнал «Вог» с обзором осенней моды. По стеклу змеились струйки дождя. Вот вам дождь, вот вам и помощник прокурора. Она отложила внушительный журнал.

— Привет, — с улыбкой произнесла она. — Я вас поджидаю.

Мэтью вспомнил, как Эндрю Холмс определил ее стиль выступления в суде: дерзкий, соблазнительный, агрессивный, беспощадный. Он терялся в догадках относительно цели ее визита.

— Проходите, пожалуйста, — пригласил он ее в кабинет.

— Спасибо.

— Кофе? — предложил он. — Напиток?

— Нет, ничего не надо, спасибо.

— Итак? — произнес он.

— Итак, — повторила она.

— Чему обязан?

Патрисия сидела, закинув ногу на ногу. Великолепная женщина. Белокурая, голубоглазая.

— Я решила, что мы могли бы заключить сделку, — начала она.

Удивленный Мэтью посмотрел на нее.

— Я ошиблась?

— Вы ошиблись, — подтвердил он.

— У меня сложилось иное впечатление.

— И на чем же оно основано?

— Я предпочитаю открытые игры, понятно? Морис Блум намекнул мне, что у вас с ним был разговор…

— Ни о какой сделке речи не было.

— Я это знаю. Но разве он не говорил вам, что я готова на сделку?

— Да, что-то припоминаю. Мы с ним друзья.

— Знаю.

— Он предостерег меня, что я могу проиграть это дело.

— Ему, вероятно, не хотелось бы, чтобы Злыдня с Запада уничтожила его друга?

— Он не употреблял таких слов.

— Но меня так называют?

— Да, я слышал ваше прозвище.

— Вы ведь поручили кому-то покопаться в моем досье?

— Да.

— И знаете, что я начинала в Лос-Анджелесе, в фирме «Долман, Радджеро…».

— Да.

— …там-то и окрестили меня Злыдней с Запада.

— Вероятно.

— Я ведь подлая сучка, — усмехнулась Патрисия. — Я тоже времени даром не теряла, могу рассказать о вас, что пожелаете.

— Неужели?

— Диплом юриста вы получили в университете Севера-Запада, женились довольно рано на симпатичной девушке из Чикаго, несколько лет спустя развелись, но потом возобновили свои отношения с ней, сейчас вы друзья. У вас четырнадцатилетняя дочь, красавица и умница, она посещает частную школу в Массачусетсе. Уголовным правом заинтересовались недавно, до этого специализировались по недвижимости, разводах и всему прочему.

— Именно что прочему, — сказал Мэтью.

— Так. По моим сведениям, вам до недавнего времени сопутствовал успех…

Мэтью отметил ее оговорку про «недавнее время».

— …в защите таких убийц, как Стивен Лидз.

— Протестую, — улыбнулся он.

— Протест принят, — улыбнулась она в ответ. — Кстати, кое-кто в городе считает вас лучше Бенни Фрейда.

— Вы мне льстите. Я принимаю это в качестве комплимента.

— Конечно. Но Бенни — настоящая акула. Как и я.

— Я так и понял.

— В таком случае вам повезло, — заметила она.

— В чем же?

— Я сама пришла к вам предложить сделку.

— Мой клиент невиновен.

— Нет, Мэтью, нет.

— Да, да, Патрисия.

— Скажите пожалуйста, он помнит мое имя! Теперь вы послушайте меня, хорошо? Вы знаете, что у меня на руках, вы видели все материалы.

— Да.

— Но я откопала еще кое-что.

— Может быть, поделитесь?

— Непременно. Я нашла свидетеля, который видел, как Лидз причалил лодку к ресторану «Скандалисты»…

— Я могу надеяться, что получу…

— Непременно, имя, показания, размер бюстгальтера, — округлила она свои большие голубые глаза. — Она также видела, как Лидз садился в машину, которую описал один из моих вьетнамских свидетелей. Зеленый «олдсмобиль кутласс сьюприм».

— Он не разбирается в марках машин.

— Но он смог подробно ее описать.

— Какое там, он даже не был уверен в цвете.

— Он сказал: темно-синяя или темно-зеленая. А новый свидетель утверждает, что машина была зеленой.

— А номера вам она сообщила?

Патрисия вскинула на него глаза.

— Вам известно, что во Флориде нет таких номеров? — спросил он.

— Бьюсь об заклад, вы проверили!

— Да, конечно.

— А вы профессиональнее, чем я предполагала.

— Стараюсь, — усмехнулся он.

— Но я припасла достаточно компромата, чтобы упечь его.

— Верю вам.

— Соглашайтесь на мою сделку, Мэтью.

— С какой стати? Вы так уверены в своей победе…

— Мы бы сэкономили деньги штата…

— Прошу вас, — сказал он. — Не порите ерунды.

— Хорошо, — решилась она. — Скаю необходимо побыстрей сбыть это дело с рук.

— Почему?

— А это уже вопрос к нему.

— Я-то лично жду утреннего выпуска газет.

— Мои условия таковы, — подытожила она. — Вы признаете вашего клиента виновным в…

— Я не хочу даже вас слушать.

— Перестаньте, Мэтью, — попыталась она улыбнуться. — Хотя бы выслушайте меня, я ведь по дороге сюда попала под дождь.

— Такое впечатление, что дождь ходит за вами следом.

— Что делать, мне не везет. Так что вы скажете?

Она широко распахнула свои голубые глаза. Сама Мисс Невинность.

— Если я сейчас выслушаю вас, то вынужден буду сообщить о нашем разговоре своему клиенту.

— Вы обязаны будете сообщить ему, что я готова на сделку.

Мэтью взглянул на нее.

— Ну, что ж, послушаем, — решил он.

— Вы признаете его виновным в трех убийствах, а мы добиваемся смягчения приговора.

— А что это дает моему подзащитному?

— Ваш клиент остается в живых и выходит после отсидки через двадцать пять лет.

— Не забудьте помножить на три, — добавил Мэтью.

— Боже мой, — воскликнула она. — Ведь все дела выделили в отдельные разбирательства?

Святая невинность, неужели она только что об этом узнала!

— А что нам стоит сделать оговорку, что срок будет определен по совокупности преступлений, — улыбаясь, произнесла Патрисия.

— Интересно.

— Стивен Лидз освободится через двадцать пять лет, верно? Разве это плохо, Мэтью?

— А с какой стати судья пойдет на смягчение приговора?

— Я, как помощник прокурора, буду ходатайствовать перед судом о смягчении приговора, сошлюсь на смягчающие обстоятельства, на то, что это первая судимость. Сделаю акцент на том, что преступление было совершено под влиянием крайнего душевного и эмоционального расстройства… У меня это получится, адвокат.

— Возможно, — сказал Мэтью.

— Я приложу все усилия, поверьте мне.

— Н-да.

— Я сильная, Мэтью.

— И чрезвычайно скромная.

— Обсудите этот вопрос со своим клиентом, хорошо?

— Относительно вашей силы?

— Нет, то, что я предлагаю ему шанс выйти из тюрьмы.

— Стариком?

— Стариком предпочтительнее, чем мертвецом.

— В том случае, если он виновен, — сухо произнес Мэтью.

Этот вечер Мэтью Хоуп застал Стивена Лидза за ужином. Тюремный ужин приходился на половину шестого. Отбой объявляли в девять.

— Тяжелее всего переносить распорядок дня, — пожаловался Лидз. Он размазывал на тарелке какое-то вязкое блюдо. — Раз уж в тюрьме нечем занять подследственных, то хотя бы разрешали позже ложиться и вставать не так рано. Но нет, они соблюдают режим. В девять отключают свет, а в шесть утра ты должен быть на ногах. У нас на ферме в такую рань поднимаются одни рабочие. Ну, а что вы об этом скажете?

Он приподнял вилку над тарелкой.

На вилке болталось нечто зеленое, можно было предположить, что это шпинат.

— Один заключенный, он всю жизнь провел в тюрьме, — сердито произнес Лидз, — рассказывал, что каждая порция готовится из расчета три доллара шестьдесят пять центов. Это отпускается из городских средств. Что в наше время такие деньги? Полюбуйтесь-ка. — Он опустил вилку, пища расплылась на тарелке подобно медузе.

— Вчера у меня был брокер, — продолжал Лидз. — Раньше я заглядывал к нему ежедневно, теперь он навещает меня. Разница в том, что я доступен лишь в часы посещений, то есть с утра один час до полудня и после обеда с трех до четырех. Чертов режим. У вас, как у адвоката, свободное посещение. Обычно Берни заглядывает до обеда. Обед еще куда ни шло, можно проглотить. Они получают его из Макдональдса, а гамбургеры или жареный картофель надо постараться испортить. Завтрак тоже терпимый. Но определить ужин слов не хватает. — Он в раздражении дернул головой.

Мэтью принялся изучать содержимое тарелки.

Ему показалось, что у Лидза в руках ржавая вилка.

— Да ладно, оставим это. Я о Берни говорил. Мы каждый день обсуждаем с ним разные бумаги и наши дела, — продолжал Лидз. — Но разве эти посещения можно сравнить с тем, когда я заглядывал к нему часа в два или в половине третьего! Он приходит, рассказывает мне о фирме «Моторола», которая поставляет японским производителям машин радиотелефоны, а я прикидываю, выпадет ли мне еще хоть раз позвонить по радиотелефону. Я в своем «кадиллаке» установил такой телефон. Однажды ночью я застрял на шоссе около Ананбурга, спустилась шина, а кругом ни души, гаражи закрыты, телефонных будок и в помине нет. В ту ночь я и решился оснастить машину телефоном. Так вот, Берни рассказывает мне о радиотелефонах, а я думаю, смогу ли позвонить домой, сидя на электрическом стуле.

— Вы избежите электрического стула, — уверенно сказал Мэтью.

Настал подходящий момент, чтобы передать ему предложение Патрисии Демминг, но он не стал прерывать разговорившегося клиента. В такие минуты человек, бывает, вспомнит какую-либо существенную деталь, которая раньше оставалась без внимания, и это может помочь в почти безнадежной ситуации. Мэтью надеялся, что сейчас Лидз вспомнит нечто важное. Мэтью внимательно слушал рассуждения Лидза. Бенни Фрейд учил его этому. Они не всегда были непримиримыми оппонентами.

— Я стал многое забывать, — грустно вздохнул Лидз. — Особенно свою прежнюю жизнь. Реальное течение жизни заменилось режимом: подъем в шесть, перекличка в шесть десять, душ в четверть седьмого, завтрак в семь, прогулка в восемь, и так весь день. В памяти стираются важные вещи, обыденные обстоятельства. Я уже три дня забываю напомнить Джесси, что мой «кадиллак» готов. Его пообещали отремонтировать к утру понедельника, а сейчас уже вечер среды. Надо бы сказать Джесси, чтобы или она сама, или Нэд забрали машину из мастерской. Не хотелось бы, чтобы ее ненароком задели или сняли какие-нибудь детали. Такое в Калузе случается, наркотики заполонили общество, а где наркотики — там и преступления. Кто бы мог предположить, что мы доживем до такой жизни? Где наша добропорядочная Америка? Мне стыдно и хочется плакать.

Он замолчал.

Похоже было, что он и вправду может расплакаться.

«Приложи все усилия, чтобы разговорить их, — советовал Мэтью Бенни Фрейд. — После паузы подкинь новую тему».

— Сегодня утром Стаббс прослушал запись, — предпринял адвокат новую попытку. — Он уверен, что ему в ту ночь звонил другой человек, это повышает наши шансы доказать, что некто посторонний воспользовался в ночь убийства вашей лодкой.

— Разве это спасет меня от электрического стула?! — Лидз был на грани срыва.

Мэтью изо всех сил старался поддержать разговор, ухватиться за призрачную нить, которая позволила бы распутать клубок событий.

— Кому известна стоянка вашей лодки? — спросил он.

— Десяткам людей.

— Расскажите мне о них.

— Все мои друзья знают об этом, — ответил Лидз. — Многие выходили вместе с нами в море. Но они не станут подводить меня под убийство.

— Откуда такая уверенность?

— Если человек не может доверять своим друзьям, значит, это не друзья.

— И тем не менее, будьте добры, прямо сейчас набросайте имена тех, кого вы брали в море, кто был в курсе ваших дел.

— Хорошо, — обреченно произнес Лидз. По всей видимости, его охватило полное отчаяние; вероятно, он считал все усилия адвоката бесполезной затеей.

— Мой помощник сообщил, что проникнуть в ваш дом можно даже с помощью консервного ножа. Собственно, даже нож — лишнее. Вы уверены, что в ночь убийства входные двери были закрыты?

— Не уверен.

Его голос выдавал абсолютную безнадежность. Казалось, что он мысленно ощущал себя привязанным к электрическому стулу, около которого стоял человек в черном облачении и колпаке с прорезями для глаз в ожидании, когда можно будет захлопнуть дверь и включить рубильник.

— Вы обычно запираете двери на ночь? — спросил Мэтью.

— Не всегда, — ответил Лидз. — Мы живем в стороне от города, там не страшно. И потом, Нэд спит во флигеле около дороги, если что, он бы услышал…

— Нэд?

— Брат Джесси. Наш управляющий. Нэд Уивер.

— Ваш управляющий?..

— Да, мой шурин. Девичья фамилия моей жены — Уивер. Джессика Уивер. Нэд работает у нас с…

Он сделал небольшую паузу. Мэтью и внимания бы не обратил на это, но он слишком напряженно слушал Лидза.

— …прошлого лета, — закончил Лидз.

Мэтью внимательно поглядел на него.

Лидз поднял голову.

«Что-то тут не так», — решил Мэтью.

— Значит, вы не закрываете двери, потому что во флигеле живет брат вашей жены? — спросил он.

— Он крепкий парень, — сказал Лидз.

— Где расположен флигель?

— Почти у дороги.

— Это далеко?

— Ярдов двести-триста.

— Следовательно, при желании кто-нибудь мог проникнуть в дом через незапертые двери? Нэд вряд ли бы услышал, верно? И Нэд мог ничего не услышать.

— Вполне вероятно. Но разве такое можно предугадать, я имею в виду вторжение…

— Давайте выразимся точнее: совсем не трудно войти в открытую дверь.

— Да, конечно, но у загородной жизни свои законы.

— Вы правы, мистер Лидз. Скажите, пожалуйста, вы не могли отдать ключи от «кадиллака» ремонтникам?

— Да, я оставлял.

— Вы отдали им всю связку?

— Конечно.

— А ключи от дома могли оказаться в этой связке?

— Скорее всего да.

— Значит, ключи от дома оказались в гараже?

— Ну… да. Я чиню там машину с незапамятных времен, у меня нет причин им не доверять.

— И ключи от дома доверяете?

— Я уверен, что Джимми не держит ключи на видном месте. Я видел у него на стене закрытый сейф.

— Джимми?..

— Джимми Фаррелл. Владелец гаража.

— Как называется гараж?

— «Силверкрест Шелл». Это по шоссе Трейл.

— А не могли в этой связке оказаться какие-либо другие ключи?

— Мне кажется, там были ключи от машины Джесси.

Мэтью вновь внимательно посмотрел на него.

— У меня на брелке тугое кольцо, очень трудно снимаются ключи, — ответил Лидз.

Мэтью продолжал его изучать.

— Это действительно так.

— Что мы имеем, — подытожил Мэтью. — Получается, что кто-то мог позаимствовать ваши ключи из гаража…

— Нет, я уверен, что Джимми запирает ключи в сейф.

— Однако гипотетически ключи могли оказаться в чужих руках и преступник мог свободно отомкнуть дверь…

— Я думаю, что да…

— …он также мог позаимствовать машину вашей жены.

— В принципе, да.

— Кто-нибудь знал о вашем намерении отвести машину в мастерскую?

— Трудно сказать. Вероятно, я говорил об этом…

— Друзьям?

— Да, наверное…

— Мне нужен список ваших друзей, мистер Лидз, тех, кто был в курсе ваших дел.

— На ферме все знали, что «кадиллака» нет в гараже. Но вряд ли кто-нибудь располагал сведениями, в какую мастерскую я его отвез.

— Надеюсь, ключи от лодки были не в другой связке?

— Конечно, конечно.

— Я так и решил. Какие у вас ключи? С нетонущим брелком?

— Да, в форме буйка…

— Он полый внутри?

— Да.

— Внутрь можно упрятать регистрационный номерок?

— Да. Он у меня красно-белый.

— А у меня бело-зеленый. Где вы держите ключ, мистер Лидз?

— У себя в кабинете, на ферме.

— Где расположен кабинет?

— Неподалеку от входной двери, две ступеньки ведут вниз, там мой кабинет.

— И ключи у вас всегда на одном месте?

— Рядом с дверью, ведущей в гараж, я вбил в стену медный крючок, на который мы и вешаем ключи от машин и от лодки.

— У вас был дубликат ключа от лодки?

— Один.

— Где вы его держали?

— На лодочной станции. Мало ли что…

— Других дубликатов не было? Только два ключа, у вас в кабинете и на лодочной станции?

— Да.

— Вы не могли бы припомнить, куда повесили ключ после того, как вернулись с прогулки, на обычное место?

— Да.

— Как вы думаете, он еще там?

— Понятия не имею. Меня арестовали на следующее утро.

— Джессика мне покажет, где искать ключ, если я обращусь к ней?

— Ну конечно. Он на стене.

— Кто еще знает о том крючке?

— Ну вы же понимаете…

— Что именно?

— Мы с друзьями собирались у нас на ферме, прежде чем выйти в море.

— Ну и…

— В самом конце приготовлений я снимал ключ со стены. Многие это видели. Чего тут скрывать? Тоже мне секрет — ключи от лодки. — Лидз подернул плечами. — Разве такое наперед предугадаешь?

— Не предугадаешь, — согласился Мэтью.

Заранее трудно представить, что будешь замешан в деле об убийстве, подумал Мэтью. Лишь впоследствии обретут важность такие детали, как ключи от дома и от красного «масерати». Только когда начинаешь прокручивать события назад, понимаешь, сколько людей могли проникнуть в дом, открытый, как Мексиканский залив. Что чужак вполне мог прихватить ключи от лодки и машины. В принципе, любой мог поехать на лодочную станцию на красном «масерати», который видел на причале Стаббс. Кто угодно. Иными словами, кто угодно — значит, никто.

Мэтью тяжело вздохнул.

— Мистер Лидз, — произнес он. — Ко мне обратилась Патрисия Демминг…

— Кто такая Патрисия Демминг?

— Помощник прокурора.

— Ах да.

— Она предлагает сделку, — продолжал Мэтью. — Я обязан поставить вас в известность.

Лидз молча кивнул.

— Вы возьмете на себя три убийства…

— Я никого не убивал, — спокойно возразил Лидз.

— Вы признаете себя виновным в трех убийствах, вам дают по совокупности один срок, и мы подаем прошение о смягчении приговора.

— Что это такое?

— В случае согласия судья приговорит вас к пожизненному заключению.

— Но я же их не убивал.

— Вы освободитесь через двадцать пять лет.

— Мне будет шестьдесят шесть лет.

— Зато вы останетесь в живых.

— Господи, я не убийца.

— Что мне ей ответить?

— Посоветуйте, чтобы убиралась ко всем чертям.

— Это я и хотел от вас услышать, — сказал Мэтью. — Спасибо.

Мэтью подошел к таксофону возле здания управления общественной безопасности и по памяти набрал номер прокуратуры, попросив к телефону Патрисию Демминг. Она подошла довольно быстро.

— Привет, — произнес приятный голос.

— Алло, Патрисия, — сказал он. — Я только что разговаривал с моим клиентом.

— И что же?

— Он просил вам передать, что никого не убивал. Он отказывается от сделки с вами.

— Жаль, он поступает опрометчиво, — погрустнела она.

Казалось, она искренне опечалена.

— Дело не в том, что он отказался. Он абсолютно уверен в своей невиновности. Он не убивал вьетнамцев.

— У нас сложилось противоположное мнение, — изменила тон Патрисия.

— Суды как раз и существуют для выяснения истины, — не стал выходить из себя Мэтью.

— Ну, что же, это выяснили, — сказала Патрисия неожиданно севшим голосом. — Вам придется доказать это в суде.

— Постойте, вы переворачиваете все с ног на голову. Мне казалось, что ваша обязанность представить доказательства…

— Я постараюсь вам угодить, — съязвила она. — Всего доброго, Мэтью.

В трубке щелкнуло. Мэтью посмотрел на часы. На толстом металлическом шнуре в пластиковой оболочке — даже странно, что в наше время повсеместного и бессмысленного вандализма он сохранился — висел телефонный справочник. Мэтью полистал его и отыскал номер мастерской «Силверкрест Шелл», опустил двадцать пять центов и взял трубку. Молодой голос сообщил ему, что Джимми Фаррелла уже не будет. Мэтью назвался и пообещал позвонить завтра.

Он полистал справочник и полез в карман за другим двадцатипятицентовиком.

Он колебался.

Какого черта, подумал он, и набрал номер.

Старик имел обыкновение прогуливаться после ужина. Он съедал свой рис, овощи, рыбу, а потом брел вдоль насыпи. Он с опаской глядел в сторону гор. Он находился в Калузе, штат Флорида, а ближайшие горы располагались в Северной Каролине. Зато воды было вдоволь. Если отойти от «Малой Азии» на полтора квартала, свернуть налево к улице US-41, пройдя по ней до поворота на Мемориальные Сады, и пройти на север, то оттуда открывался восхитительный вид на Калузскую бухту. Повсюду водная гладь, тут и там островки, у берега в стапелях и в заливе множество лодок и яхт, отблеск угасающего солнца красит небо иоблака в багровый цвет, — от такой красоты щемит сердце.

Старик должен был умереть.

Сегодня вечером.

— Честно говоря, я рада, что вы позвонили, — сказала Май Чим.

— А я рад, что вы уделили мне время, — искренне произнес Мэтью.

— О, я никогда не бываю занята, — улыбнулась она.

Они сидели за столиком на лодочной станции «Марина Лу», в четырех-пяти кварталах от улицы US-41, по которой, заложив руки за спину, шагал Тринх Манг Дук, он мечтательно улыбался, глядя на залив. Перед взором Мэтью и Май Чим открывался тот же пейзаж, которым любовался старик, кусочек городского парка, залив в мягких тонах уходящего солнца и снующие по воде лодки. Солнце минуту назад закатилось за рукотворный остров Фламинго, самый дальний отсюда. Полчаса спустя залив окажется во власти ночи.

Партнер Фрэнк непременно назвал бы хлопчатобумажные брюки и рубашку, которые были в этот день на Мэтью, обносками «третьего мира». Но Мэтью считал, что эта легкая одежда из Гватемалы, Кореи, Малайзии и Тайваня, завезенная в магазинчик неподалеку от арендуемого им дома, как нельзя лучше подходила для жаркой погоды. Тем более что рубашка подобного фасона обладала немаловажным преимуществом: она идеально скрывала те лишние десять фунтов, которые Мэтью набрал, чревоугодничая в Венеции, Риме и Флоренции. Правда, сегодня весы его порадовали: он сбросил два лишних фунта и недели через две надеялся прийти в норму, но чтобы не искушаться, он заказал себе на ужин гриль из рыбы — минимальное содержание холестерина, жира и калорий.

Май Чим занялась бифштексом, размером не уступающим ее родине. Она была одета в бледно-голубую блузку с глубоким вырезом поверх розовой юбки, на ногах у нее были белые сандалии. Ее распущенные длинные иссиня-черные волосы мягко обрамляли лицо. В ушах позвякивали серебряные сережки. Правое ее запястье было перехвачено массивным серебряным браслетом. Она сочетала в себе черты американки и азиатки. И была просто красавицей. Единственное, что не переставало изумлять Мэтью, так это ее здоровый аппетит, более подходящий водителю грузовика, однако при этом ей удавалось счастливо сохранять стройность. Мэтью засомневался в том, что она вообще ест в интервалах между их встречами, его поразила фраза, что она никогда не бывает занятой. Такая красивая женщина?

— Я потратила массу времени, пока не научилась пользоваться ножом и вилкой, — она прервалась на секунду, — теперь же довольно успешно пользуюсь обретенными знаниями, вы не находите?

Она явно имела в виду свой непомерный аппетит. Он вдруг задумался, уж не голодала ли она во Вьетнаме или позже.

— Мне кажется, я похожа на свинью, — весело произнесла она, отправляя в рот очередную порцию бифштекса. Прожевав, добавила: — Я как раз собиралась позвонить вам.

— Да? — удивился Мэтью. — Зачем?

— Чтобы дать вам урок вьетнамского, — загадочно улыбнулась она.

Старик почти подобрался к нему, рано или поздно он вспомнит номер машины, и кто-нибудь может догадаться, что на самом деле видел старик.

В его планы это никак не входило.

Он предполагал незаметно забрать машину от ресторана «Скандалисты», доехать до «Малой Азии», оставить ее под деревом и, облачившись в желтую куртку и нацепив кепку, убить тех троих. Никто не должен был заметить машину. В памяти должна была остаться куртка и кепка. Ему следовало пробраться в дом, перерезать им глотки, спите, мальчики, спокойно, вырвать глаза, отрезать члены. Прямо кровь стынет в жилах от ужаса!

Но старик запомнил номер машины.

Пусть вьетнамец ошибся, напутав с цифрами, но ошибка была не столь велика. Старик сам определил свою участь, его придется убрать. В этом деле не должно быть свидетелей, вдруг возникших номеров машин, определенных следов, по которым можно выйти на него. Старик станет посланником в царство мертвых, кто-то должен передать привет новопреставленным.

Он зашел на лодочную станцию.

Сумерки сгущались.

Остается ждать.

Скоро наступит темнота.

— Помните, я говорила вам о диакритических знаках? — управившись с едой, произнесла Май Чим.

— Да. Седилль и умляут.

— Я заглянула в словарь, это синонимы.

— Конечно.

— Вы мне говорили. Я решила познакомить вас с вьетнамским алфавитом, с некоторыми значками, которые станут понятнее, если их увидишь на бумаге. Я сделала копию алфавита из старого учебника по грамматике, это я и намеревалась сказать по телефону. Может, взглянете? — улыбнулась Май Чим.

Она как-то не очень естественно произнесла последнюю фразу.

Разумеется, он согласился.

Она отложила столовые приборы и потянулась за сумочкой, висевшей на спинке стула. Вынула из сумки сложенный вчетверо листок, развернула его и протянула ему со словами:

— У нас ксерокс на работе.

Буквы чужого языка выглядели очень странно, хотя внешне походили на английские. Может быть, их искажали разные значки и крючочки.

— Это не весь алфавит, — сказала она. — Есть обозначения для тональности. Если хотите, я их воспроизведу, но они слишком напоминают следы куриных лапок. Я не зря упоминала, что вьетнамский язык очень сложен. Одних значков — миллион. Ну, это я преувеличиваю, но достаточно. Можете оставить листок себе.

— Спасибо. — Адвокат положил листок в нагрудный карман.

— Вам пригодится для путешествия в Сайгон, — хитро подмигнула она, давая понять, сколь нескоро он сможет осуществить подобную акцию. Покончив с делом, она вновь обратилась к трапезе, отрезала кусочек мяса и уже было собралась отправить его в рот, как вдруг ее одолел интерес:

— Как вам рыба?

И этот вопрос прозвучал не совсем обычно, как-то чужеродно. Под стать ее экзотической внешности.

— Так себе, — ухмыльнулся Мэтью. — Мой партнер вообще считает, что во всей Флориде не отыщешь хорошей рыбы. За уловом приходится выходить далеко в море, и рыба портится, так утверждает знаток.

— Я прекратила есть рыбу, — сообщила Май Чим. — Во Вьетнаме мы все время ели рыбу, а здесь она некачественная. В этом ваш партнер прав.

— По-моему, тоже. Но не стоит ему об этом говорить.

— Вы довольны своим партнером?

— Да, очень.

— А он женат?

— Да.

— Он счастлив в браке?

— Можно сказать, что они с женой стремятся к этому.

— А вы с женой были счастливы?

— Скорее нет.

— Поэтому вы и развелись?

— Все гораздо сложнее.

— Наверняка тут замешана другая женщина.

— Да.

— А сейчас у вас есть подруга?

— Нет, ничего постоянного.

— Что-нибудь мимолетное?

— Есть женщины, с которыми мне приятно проводить время.

Она покончила с едой и аккуратно положила нож с вилкой на тарелку, вероятно, кто-то подсказал ей, что так принято. Она потягивала пиво и наблюдала, как багровеет небо над заливом. Скоро солнце опустится в море и стемнеет. Ему показалось, что пауза слишком затянулась. Небо совсем почернело.

— Знаете, — она с трудом подбирала слова, непрерывно глядя на синь воды, — я не могу понять, зачем вы мне позвонили.

— Я хотел поближе вас узнать, — сказал он.

Она кивнула.

— Вы хотите сказать, что готовы переспать со мной?

Она спросила серьезно и требовательно, ожидая безусловно честного ответа.

Он решил не лукавить и ответить откровенно.

— Я бы хотел, чтобы это когда-нибудь произошло.

— Когда? — строго спросила она. — Сегодня вечером? Завтра? Через месяц? Через год?

— Мне трудно сказать, — он был в замешательстве, — когда это время может наступить.

— А когда оно может наступить?

— Для этого необходимо обоюдное желание.

— А если я не захочу?

— Тогда ничего не произойдет.

— Получается, что тогда мы никогда не сможем узнать друг друга ближе?

— Я этого не говорил.

— Я азиатка, — сказала она.

— Я знаю.

— Это вас прельщает во мне? Моя азиатская кровь?

— Я вас не тяну в постель, — обиделся он. — Я вас пригласил на ужин. Какое все это имеет отношение к вашему происхождению?!

— Многие мужчины хотят переспать со мной по этой причине. Их привлекает восточный колорит.

Он ощутил себя в джунглях, ведомым прекрасной женщиной, которая в один миг обернулась вьетнамским воином, обвешанным фанатами.

Ему было нечего сказать.

— Я думаю, вы не из таких мужчин, — произнесла она.

Он продолжал молчать.

— Я не знала в жизни ни одного мужчину, — прошептала она, глядя, как тьма сгущается над заливом.

Старик стоял на обочине дороги почти под фонарем и смотрел в сторону лодочной станции. В одной из лодок кто-то играл на укулеле. Тонкий металлический звук, казалось, был послан из другого времени и другого мира, которому принадлежал старик. Многие лодки были освещены. Тени от них плавали в черной воде. Негромкие голоса доносились издали. В мелкий ночной туман изредка прорывался редкий звук укулеле. Старик, склонив голову, завороженно слушал незнакомую мелодию. Наконец он, казалось, очнулся и побрел прочь от пристани.

«Давай, старикан, топай сюда!»

Он снова сцепил руки за спиной, еще ниже склонил голову, маленький, сгорбленный человечек, и засеменил мимо ярко освещенной станции.

«Давай, давай, поспеши!»

Он подходил все ближе и ближе, фонарь остался у него далеко за спиной, впереди его ждала черная стена, он несмело шагнул в кромешную тьму, навстречу своей смерти, где убийца уже занес нож…

«Ах!»

Глава 9

Кабинет инспектора Мориса Блума в здании управления общественной безопасности украшали вставленные в рамку фотографии тех бригад, которыми он руководил, будучи на службе в графстве Нассау на севере. Они висели рядышком с настенными табличками из Главного департамента Полиуш графства Нассау, парой газетных вырезок, упрятанных под стекло из «Нью-Йорк дейли ньюс» и лонг-айлендской газеты «Ньюсдей» с заметкой об отважной операции по захвату двух грабителей банка в Минеоле, бандиты были схвачены полицейским Морисом Л. Блумом. Поблизости висело несколько фотографий его жены. На книжной полке стоял кубок, полученный на соревнованиях по боксу, когда он служил во флоте, и тут же — игрушечный пес Скупи — подарок его девятнадцатилетней дочери. На ошейнике болталась надпись: «Лучшей ищейке в мире. С любовью, Марк».

Блум просматривал свежий номер «Геральд трибюн Калузы». Его внимание привлек заголовок: «КРУПНЕЙШЕЕ ЗА ВСЮ ИСТОРИЮ ФЛОРИДЫ ДЕЛО О НАРКОТИКАХ».

— Я уже решил, что началась третья мировая, — вместо приветствия произнес Мэтью.

— Угу, — ответил Блум.

— Заголовок бросается в глаза.

— Угу.

Статья под броским заголовком начиналась на довольно истерической ноте: утром 21 августа сего года захвачена крупнейшая в юго-западной Флориде партия наркотиков, в так называемом Боливийском районе Калузы арестовано 12 человек. В статье отмечалось, что расследование, которое длилось около четырех месяцев и привело к описываемым событиям, было начато по инициативе прокурора штата Ская Баннистера, явилось совместной акцией прокуратуры и департамента полиции с привлечением штата шерифа, именно это сыграло свою роль в успехе операции по пресечению подпольного бизнеса. В ходе рейда было конфисковано несколько тысяч килограммов кокаина, миллионы долларов наличными и такой арсенал ручного и автоматического оружия, что его хватило бы на оккупацию всей Центральной Америки. В статье приводились жесткие слова Ская Баннистера: «Если вы торгуете наркотиками — мы вас арестуем, посадим и покараем. Долгое время таким людям удавалось избегать наказания. Теперь я лично займусь этим. Мы не потерпим торговлю наркотиками в нашем штате». В конце автор статьи выражал надежду, что эта операция действительно положит конец торговле наркотиками во Флориде.

— Так вот что там готовилось.

— Да, вот это там и готовилось.

— Можно считать, что Скай уже в Талахасси.

— Плакать никто не будет, — скривился Блум.

— Теперь понятно, зачем ему было нужно спихнуть это дело об убийстве.

— Видимо, так.

— Выдвинет обвинения, выслушает приговор и отправится домой к маме.

— Угу.

— Стоит ему проиграть это дело…

— …а проигрыш этот весьма ощутим, Мэтью.

— Да уж.

— Ложный шаг и — прощай, Талахасси.

— Это моя забота, чтобы он проиграл.

— Мне кажется, шансов у тебя негусто, — сказал Блум.

— Ты так думаешь? Неужели реальна ситуация, что мой клиент вчера вечером вырвался из тюрьмы, чтобы побродить по берегу океана?

— Подражательное убийство, Мэтью. Просто и элементарно.

— В тебе берут верх корпоративные интересы, инспектор.

Краткая, в несколько строк, заметка об убийстве появилась на четырнадцатой странице газеты рядом с большим, почти на целую полосу, рекламным объявлением универмага «Куртис Бразерз». В заметке сообщалось, что пять минут третьего ночи полицейским патрулем на магистрали Норт — Тамайами в районе лодочной станции обнаружен труп 68-летнего Тринха Манг Дука, безработного иммигранта из Вьетнама, проживавшего по адресу Танго-стрит, 1224.

Когда Патрисии Демминг указали на очевидную связь данного убийства с недавно совершенным самосудом над тремя соотечественниками убитого, теми, кого обвиняли в изнасиловании, помощник прокурора, еще не успевшая полностью освоиться на новом месте, категорично заявила журналистам, что подобные случаи трудно назвать экстраординарными. «Приходится признать, — отметила она в своем заявлении, — что некоторые убийства совершаются впечатлительными людьми по подобию преступлений, совершенных ранее. В нашем лексиконе такие случаи определяются как подражательные убийства. Смерть господина Тринха — ужасная трагедия. Предположительно, он — случайная жертва, оказавшаяся на пути неуравновешенного человека, алчущего сомнительной славы убийцы, использующего чужой почерк. Я нахожу именно такое объяснение последнему убийству. Нами задержан человек, обвиняемый в первых преступлениях, и мы надеемся, что департамент полиции Калузы приложит все усилия к скорейшему задержанию виновника нового кровавого злодеяния».

— Неплохо у нее язык подвешен, — заметил Блум.

— Чушь собачья, — отозвался Мэтью. — Кто подкинул газетчикам информацию о вчерашнем убийстве?

— Не я, — открестился Блум.

— Знаю.

— Вчера дежурил Паллери, я даже толком не знал, что успели сообщить в газету.

— Труп был изуродован подобно телам тех трех вьетнамцев?

— Один к одному.

— Естественно, чтобы не было сомнений в подражательном убийстве.

— А я уверен, что мы действительно имели дело с подражательным убийством.

— Неужели ты думаешь, что убийца случайно наткнулся на Тринха, свидетеля по делу?

— Нет, это был сознательный выбор.

— По каким соображениям?

— Кто знает. Возможно, Тринх был каким-то образом связан с этим делом. Кто может поручиться, что засело в голове у подобных типов, Мэтью? Они же больны и вряд ли соображают, что делают. Помнится, произошел такой случай. О нем писали все газеты Нью-Йорка. Один парень методично истреблял старушек, потому что за неделю до этого какой-то ублюдок порешил его восьмидесятилетнюю мать. Он убивал исключительно седовласых женщин, похожих мастью на погибшую мать. Кто знает, может, родительница первого убийцы была еще более темноволосой, чем ты, это неважно. Но вот во втором случае все зависело от цвета волос невинных жертв. Черт знает что.

— Ты хочешь сказать, что тут не просматривается мотив убийства?

— В данном случае я соглашусь с Демминг: убийца захотел известности. Ты же знаешь, что такое случается, многие идут на преступления в надежде прославиться, подобно убийцам, имена которых на слуху.

— А если, старина, учесть такой мотивчик — Тринх видел номер машины убийцы?

— Но это же не флоридский номер, — с сомнением покачал головой Блум.

— Знаю. Неужели ты думаешь, что я оставил бы старика в покое, не теребил бы его, пока он не вспомнит того номера?

— Это на тебя похоже, — пожал плечами Блум.

— Разве убийца менее прозорлив?

— Не знаю, чего он там мог понимать, а вообще-то может оказаться, что убийца — дама. Логика преступников отличается от нормальной. Поверь мне, редко можно встретить четкий план убийства. Обычно убивают спонтанно. Агата Кристи — чтение для душегубов. У них с мозгами порядок. Хотя как раз в данном случае классического подражательного убийства преступник был сумасшедшим. Я не исключаю многократного повторения подобных убийств, он будет действовать, пока мы его не остановим. Ему от меня не уйти, Мэтью, клянусь. Я докажу тебе, что был прав. Он у меня будет сидеть рядышком с твоим парнем в ожидании смертного приговора.

— Я обещал, что этого не будет, — произнес Мэтью.

— А не надо было обещать, — усмехнулся Блум.

Они договорились встретиться в маленьком баре «Майами Дели» на Сабал-Кей. День был жаркий, градусов под сорок, а в баре, как сообщила официантка, барахлил кондиционер. Уоррен предложил поискать другой бар, но Ник Олстон отказался — ему жара не помеха. Они заказали кофе и яичницу с беконом. За соседним столиком возле окна сидела упитанная дама в розовых шортах и розовой футболке и обмахивалась меню. За окном по направлению к общественным пляжам Сабала двигалась машина. Олстон с аппетитом поедал яичницу.

— Что тебе на этот раз нужно?

— Компьютер, — сказал Уоррен.

Он придерживался того правила, что если обращаешься к кому-нибудь за услугой — выкладывай просьбу сразу, а не ходи кругами. Это экономит время, а иногда даже вызывает уважение. Он сказал Олстону по телефону, что нуждается в его помощи. Олстон неохотно согласился встретиться, но намекнул, что на сей раз хотел бы получить деньги вперед. Однако теперь Олстон что-то не торопился приступать к делу. Выглядел он неважно.

Его трудно было назвать красивым от природы, но сейчас белки его карих глаз избороздили красные прожилки, грубое лицо было одутловатым и обрюзгшим, грязные соломенные волосы торчали клоками, на щеках пробивалась щетина, и было по всему видно, что с утра он уже прикладывался к бутылке. Было только десять часов, а от него сильно несло алкоголем. Он пробормотал что-то насчет выходного, но Уоррену показалось, что он дружит со спиртным и в рабочие дни.

— Как поживаешь, Ник? — спросил он.

— Тебе что до этого! — огрызнулся Олстон.

— У тебя все в порядке?

— Как видишь, — произнес он, не поднимая головы от тарелки. Он механически повторял одни и те же движения: ребром вилки отделял кусок яичницы и отправлял его в рот. — У Фрэнка в отделе новый парень, — наконец произнес он.

— Как он?

— Вроде ничего.

Он продолжал жевать. Уоррен знаком попросил официантку принести еще кофе. Это была невзрачная блондинка с потрясающими ногами, что подчеркивалось юбкой минимальной длины. Уоррен и Олстон оба обратили внимание на ее ноги, не заметить их было просто невозможно.

— Прикрыть бы ей флагом лицо, — сказал Олстон. — И оттрахать как следует.

Это была старая шутка, но Уоррен улыбнулся.

— Он патрулирует сейчас на второй машине в этом районе, — сказал Олстон. — На той, на которой раньше работал Чарли Маклин. Мы выезжаем по одному, ты же знаешь, но в округе курсируют две машины, чтобы в случае чего можно было получить поддержку. Я пока еще не особо хорошо его знаю, но это не Чарли Маклин, это уж точно.

— Ты долго работал с Чарли?

— О, Господи, да уж который год вместе.

Он говорил о нем как о живом.

— Должно быть, очень тяжело терять партнера, — посочувствовал Уоррен.

— Да уж. Мы с ним очень ладили. Я бы не задумываясь доверил Чарли свою жизнь, да черт побери, о чем это я, сколько раз моя жизнь зависела только от него, не счесть, — кивнул он, поднося ко рту чашку кофе.

Уоррен какое-то время присматривался к нему.

«Настало время воспользоваться моментом», — решил он.

— Ты стал много пить? — спросил он.

— Есть немного, — ответил Олстон.

— Надо тебе бросать, — сказал Уоррен.

— Тебе-то что до этого?

— Да так.

— Ну и отцепись от меня.

— Я подумал, может, я смог бы тебе помочь, — произнес Уоррен.

Олстон поднял на него глаза.

— Да брось ты, — отмахнулся он.

— Я серьезно. Если я могу для тебя что-нибудь сделать…

— Да ладно, мы ведь почти незнакомы. С какой стати ты будешь со мной возиться?

— Не люблю смотреть, как другие попадают в беду.

— У меня все в порядке.

— Ты уже с утра принял, да?

— Ерунда какая, о чем речь! А ты что, проповедник, что ли?

— Просто хочу тебе помочь. Позвони мне, хорошо? Если тебе захочется с кем-нибудь поговорить, просто набери мой номер.

— Ладно, — смутился Олстон.

— Позвони, вместо того чтобы хвататься за бутылку, — повторил Уоррен.

— Да что там, я и правда пристрастился к спиртному, — передернул Олстон плечами и отвернулся. На другом конце зала обладательница пары шикарных ножек наливала кофе упитанной клиентке.

— Ты видел когда-нибудь такие ноги? — спросил Олстон.

— Никогда.

— Хоть сейчас на конкурс красоты.

— Действительно, — улыбнулся Уоррен.

— Откуда такие берутся, — восхищенно покачал головой Олстон.

Какое-то время мужчины молча разглядывали великолепные длинные ноги официантки.

— Иногда задумаешься над тем, что случилось, — начал Олстон, — ведь я даже не предполагал, что стану тосковать по нему, понимаешь? Чарли… Мы ведь всегда завтракали с ним вместе, потом раза два-три за смену встречались где-нибудь за кофе, после дежурства могли распить бутылочку под разговоры о жизни. Болтали обо всем. О женщинах, о работе, о своих планах… Так хорошо, когда есть кому душу открыть. Ведь наша работа муторная, все так надоедает. Сил нет смотреть на все эти безобразия. А тут еще наркотики! Читал сегодняшнюю газету? Фигня это! Прокурор поймал какую-то вшивую банду торговцев наркотиками и думает, что дело в шляпе. Я бы мог его захватить с собою в ночное дежурство, чтобы он увидел, что это дело бесполезное.

— Они хотят вывести из игры наркобаронов, усадив их за решетку, — предположил Уоррен.

— На борьбу с наркотиками отпускаются такие крохи, — посетовал Олстон. — Я пытался объяснить это своей подружке, она работает у нас диспетчером и немного разбирается в нашей работе. Но всего-то она не знает, того, чем мы занимаемся день и ночь. Это поймет лишь партнер.

— Конечно, он испытал все на своей шкуре, — согласился с ним Уоррен.

— Ведь иногда выезжаешь на дежурство с ощущением своей бесполезности, того, что ты не в силах ничего изменить.

— Я это все на себе испытал.

— Где?

— В Сент-Луисе.

— Ну, тогда ты должен понимать.

— Да уж.

— Надо же, ты работал полицейским в Сент-Луисе, — усмехнулся Олстон.

— Ты бывал там?

— Нет, но говорят, что там женщины обвешаны кольцами с бриллиантами, — пошутил Олстон.

— У них есть кое-что еще напоказ.

— Но таких ножек нигде не встретишь, — возразил Олстон. — Я бы прошелся языком от мизинчика до самого паха.

Она подошла к их столику. Высокие каблуки процокали по асфальтовому покрытию пола. Она двигалась раскованно, явно гордясь своими великолепными ногами.

— Кому-нибудь принести кофе? — спросила она.

— У тебя нет сестры для моего друга? — спросил Олстон и подмигнул Уоррену.

Она смущенно улыбнулась. Как себя вести, если один из приятелей негр? Ей не осталось ничего иного, как повторить:

— Так кто-нибудь будет кофе?

— Я бы попросил вас налить погорячей, — вновь подмигнул Олстон Уоррену.

— Мне тоже, — согласился Уоррен.

Девушка долила кофе в обе чашки. Действительно, в ней было примечательного разве что ноги. Наверняка у нее возникали проблемы из-за них. По мнению мужчин, ноги и сексуальность — взаимосвязаны. Этот факт не подвергается сомнению, даже напротив, поддерживается рекламой в журналах и по телевидению. Девушка знала цену своим ногам. Она вскинула голову и, постукивая каблуками, отошла от стола.

Они проводили ее взглядом.

— Н-да, — протянул Олстон.

— Чего уж тут, — согласился Уоррен.

Они сидели и пили кофе. Полная дама поднялась со своего места и направилась к кассе.

— А моя будет получше твоей, — сказал Олстон.

Они фыркнули, словно школяры.

— Не забудь про мои слова, — напомнил Уоррен.

— Хорошо.

— Если задумаешь излить душу — звони, — повторил Уоррен.

— Ладно, запомнил.

— Безо всяких шуток.

— Я понял.

— Хорошо.

— Что ты там говорил о компьютере? — спросил Олстон.

— Скажи, что может значить татуировка?

— Вооруженное ограбление, — не задумываясь, ответил Олстон.

— Вероятнее всего, — кивнул Уоррен.

— Сколько мне ни приходилось сталкиваться с этой публикой, — добавил Олстон, — практически все имели татуировку.

— Меня интересует любая информация о человеке по имени Нэд Уивер. Начать предпочтительней с Сан-Диего.

— Подробности какие-нибудь есть? Компьютер ловит факты.

— Ему лет двадцать восемь — тридцать, здоровенный малый, рост около ста девяноста, похоже, занимался штангой. Волосы рыжие, глаза зеленые, шрамов не заметно. Татуировка на правом предплечье — русалка с пышным бюстом и длинным рыбьим хвостом. Говорит, что в армии не служил, но лучше перепроверить через ФБР.

— Я иду прямо на службу…

— Не забудь потом сказать, сколько ты времени потратишь на меня, хорошо?

— Зачем это?

— Чтобы посчитать, сколько…

— Оставь… — отмахнулся Олстон.

— Но ты же сам намекнул по телефону…

— То тогда, а то сейчас.

Уоррен с удивлением посмотрел на него.

— Понял? — спросил тот.

— Понял, — кивнул Уоррен.

Предварительно созвонившись, в одиннадцать часов утра Мэтью вошел в гараж Джимми Фаррелла. Заметив приближающегося адвоката, тот не спешил оторваться от капота «крайслера». Владелец гаража еще рта не успел раскрыть, но один его вид вызвал отвращение у Мэтью.

Он был лыс, бородат, ростом не выше ста семидесяти семи сантиметров, намного ниже Мэтью, но сбит более крепко. На нем была футболка с желтой эмблемой фирмы «Шелл». Футболка топорщилась на его груди колесом, под короткими рукавами обозначились крепкие бицепсы. Один рукав был закатан вверх, и в складке торчала пачка сигарет. У него были темно-карие глаза и лохматые брови, которые идеально подходили к его внушительной бороде. У него был значительный волосяной покров, несмотря на его обритую лысую голову. Создавалось впечатление, будто основной его пищей были искрящиеся штепсели, а изо рта могли посыпаться пистоны. Он походил на бутафорных борцов, какими их показывали по телевизору. Мэтью готов был держать пари, что он любитель охоты.

— Мэтью Хоуп, — представился он. — Я вам звонил.

Он не решился на рукопожатие, увидев грязные руки Фаррелла.

— Ему сообщили, что его «кадиллак» готов?

— Да. Он собирался переговорить об этом с женой. Или с ее братом.

— А, с этим головорезом, — осклабился Фаррелл, но ограничился одним этим определением. — И когда же они его заберут? У меня здесь не стоянка, и вообще бы не мешало заплатить за работу.

— Он в тюрьме, — не стал вступать в долгие объяснения Мэтью.

— Молодец, — даже не удивился Фаррелл. — Ему бы вести себя поосторожнее — не угодил бы за решетку.

— Мистер Фаррелл, не могли бы вы мне показать, где у вас находятся ключи от машин, которые вы обслуживаете?

— Зачем вам это?

— Это может помочь расследованию дела мистера Лидза.

— Он что, забыл, что давно выбрался из джунглей? — задал вопрос Фаррелл. — Это там можно было вытворять что угодно, но мы живем в цивилизованной стране.

Мэтью пронзила догадка. Фаррелл тоже воевал во Вьетнаме. И возраст подходящий — лет тридцать девять — сорок. В глазах владельца гаража промелькнуло странное выражение, незаметное с первого взгляда. Горькое и циничное недоумение по поводу того, что ему и многим другим пришлось испытать нечто, чего удалось избежать более удачливым гражданам.

— Я верю, что он их не убивал, — сказал Мэтью.

— А если так, то их стоило бы убрать, только без шума. Но я все равно не понял, зачем вам понадобился стенд с ключами.

— Значит, у вас есть такой стенд?

— Вот он, на стене, — сказал Фаррелл, указывая на вытянутый серый металлический ящик, прикрученный болтами к стене прямо у входа. Дверца ящика была полуоткрыта, в замке торчал ключ.

— Он у вас постоянно открыт? — поинтересовался Мэтью.

— Здесь бывают только свои, — ответил Фаррелл.

«И те, кто захочет ненароком заглянуть в гараж», — мысленно подытожил Мэтью.

— Во сколько вы запираете ключи?

— Когда уходим, вечером.

— А днем ключ все время торчит в замке, как сейчас?

— Да, так спокойнее, — ответил Фаррелл. — А то потеряется.

— А куда вы прячете ключ на ночь?

— В сейф.

— Во сколько вы обычно уходите?

— Около шести.

— Все?

— Как правило, да. Иногда кто-нибудь остается подольше. Но в шесть мы прекращаем продажу бензина.

— Да. Жизнь коротка.

— Вы знаете, когда произошло убийство?

— Вроде бы пару недель назад?

— Тринадцатого, ночью, в понедельник.

— А-а.

— Вы не вспомните, во сколько вы ушли в тот вечер?

— Около шести, наверное. Как обычно.

— Когда вы уходили, вы заперли ящик на ключ?

— Да.

— Когда вы его закрывали, ключи мистера Лидза были на месте?

— Думаю, да, зачем бы мне их убирать оттуда?

— Вы знаете, сколько ключей в его связке?

— Да. Я звонил им насчет этих ключей. Напал как раз на этого чокнутого родственничка. Я ему сказал, что не собираюсь отвечать за все ключи на связке, судя по всему, там оказались ключи от дома и еще какие-то. Он пообещал заехать и забрать их. И где же он?

— Мистер Фаррелл, кто еще знает, что в связке есть ключи от дома?

— Вы имеете в виду моих работников?

— Да.

— Если предполагаете, что кто-то мог воспользоваться этими ключами…

— Это не исключено.

— А я так не думаю.

— И все же мне хотелось бы поговорить со всеми, кто имеет доступ к ключам.

— Нас здесь всего трое, — уточнил Фаррелл. — Школьник, работает на бензоколонке, он появляется у нас после школы, часа в три — в половине четвертого. Ему шестнадцать лет, и у него нет надобности заходить в дом.

— Он высокий?

— А что?

— В ночь убийства какой-то высокий тип облачился в куртку и кепку мистера Лидза.

— Денни ростом где-то около ста семидесяти пяти сантиметров, при весе в семьдесят килограммов, — сказал Фаррелл. — Так что он не мог забраться в дом и украсть эти чертовы вещи.

— А кто сказал, что их украли?

— Но вы же сказали, что их видели на чужаке, значит, их украли.

— Кто еще у вас работает? — спросил Мэтью.

— Еще у меня есть механик, ростом под сто девяносто сантиметров, так что вам он как раз подойдет.

— Где он?

— Пошел купить кофе.

— Я подожду, — сказал Мэтью.

Компьютер назывался «Бесси». Странное название. Олстон подумал, почему все компьютеры в мире называются женскими именами. Именами толстых женщин. Девушку из кафе со сногсшибательными конечностями вряд ли могли так назвать. Правда, личико у нее было такое, что приснится — испугаешься, но ее ног не забыть до конца дней. Компьютер не станешь называть именем девушки с такими ногами. Бесси. Хорошо, Бесси, давай посмотрим, что у тебя есть на мистера Уивера.

Он находился в компьютерном зале здания управления общественной безопасности, экран компьютера был у него перед глазами. Его массивные пальцы бегали по клавиатуре, печатал он указательными пальцами. Он походил на человека, играющего на игрушечном пианино.

Экран мигнул вопросом, по каким категориям он хочет проводить поиск.

Он нажал «уг», что означало «уголовный».

Машина заурчала.

На экране появилась надпись: «Выберите одно».

1) город

2) штат

3) страна

4) другое.

Он знал, что стоит нажать цифру «3», то есть поиск в пределах страны, и «Бесси» залезет в файлы ФБР и ему придется торчать тут целый день. Поэтому он нажал «4», что означало поиск за пределами Флориды, потом нажал буквы «КА», то есть Калифорния.

Машина заурчала.

На экране появилось единственное слово: «Год?»

Он нажал кнопку — «неизвестно».

«Промежуток времени?»

Чамберс сказал ему, что парню лет тридцать. Олстон знал, что попадаются детишки, которые впутываются в грязные дела раньше, чем научатся завязывать шнурки, но чем больший промежуток времени он укажет, тем дольше будет идти поиск. Он решил, что десяти лет будет достаточно, значит, тогда Уиверу было лет 17–18, самый подходящий возраст, чтобы вступать в опасные игры с законом, машина даст ему всю информацию за десять лет по настоящее время. Он нажал «1–0» и кнопку «возврат».

«Фамилия?»

Он напечатал: «У-и-в-е-р».

«Имя?»

На экране возникло: «Н-э-д».

«Второе имя?»

Он снова нажал «?».

Компьютер спросил: «Нэд — сокращенное имя? Нажмите „да“ или „нет“».

Он выбрал «нет».

Машина заурчала.

Появилась надпись: «Нет уголовных данных на Нэда Уивера в штате Калифорния», потом снова появился вопрос: «Нэд — сокращенное имя?»

На этот раз он нажал «да».

На экране загорелось: «„Выберите одно“.

1) Нэд — сокращение от Эдмунд.

2) Нэд — сокращение от Эдвард.

3) Нэд — сокращение от Нортон.

4) Все вышеперечисленные».

Он нажал «4».

Около сотни проклятых Эдмундов, Эдвардов и Нортонов Уиверов замелькало на экране.

Олстон был просто создан для своей работы.

Механик Фаррелла действительно оказался рослым малым. Морщинистый и загорелый, он неспешно шагал мимо бензоколонки, по направлению к гаражу, потешно загребая руками. В правой руке держал сверток в оберточной бумаге. К его губе прилипла сигарета. Его маленькую голову венчала бейсбольная шапочка. Он действительно был высоким и походил на пугало, в свои шестьдесят с хвостиком весил где-то около пятидесяти килограммов. Будь у него даже доступ к ключам, невозможно было поверить, что эти мощи оказались способными разделаться при помощи ножа с тремя молодыми парнями.

— Это Эвери Шоалз, — представил его Фаррелл. — Эйв, этот парень хочет задать тебе пару вопросов.

— Ради Бога, — сказал Шоалз. Он положил сверток на прилавок рядом с кассой, затянулся сигаретой, прищурил глаз и сказал:

— Купил только два кофе, не знал, что у нас будут гости.

— Ничего, — улыбнулся Фаррелл. — Я думаю, мистер Хоуп долго не задержится.

Когда Мэтью вернулся в офис, там его уже ждал Уоррен Чамберс. Было около часа дня, и оба проголодались. Они направились на Мэйн-стрит к небольшой галерее в недавно отделанном здании Бернз Билдинг. Галерея была размером с теннисный корт и занимала первый этаж четырехэтажного здания, одного из старейших в центре Калузы, сейчас к нему со всех сторон подступали более современные дома, этакие небоскребы по-калузски. В галерее было несколько ресторанов, где продавали еду навынос. Однако уносить еду было не принято, вы вставали в очередь к одному из прилавков, покупали свой гамбургер или хот дог, стаканчик пива, содовой или молочного коктейля, несли все это к одному из маленьких столиков в открытом дворе, там постоянно звучала негромкая музыка, но было не разобрать, что это за мелодия, скорее всего просто ненавязчивый музыкальный фон.

У Уоррена были хорошие новости.

Первым делом он рассказал Мэтью о татуировке на плече Нэда Уивера и про то, что большинство грабителей делали себе такие татуировки. Это был общеизвестный факт, но Мэтью услышал об этом впервые. Нежелание Уивера распространяться о своей сексапильной русалке возбудило любопытство Уоррена, и он попросил своего приятеля из полицейского управления проверить все, что было в компьютере на Нэда Уивера в период, когда он жил в Сан-Диего, потому что татуировка Уивера была родом оттуда.

Выяснилось, что не только татуировкой он обзавелся в Сан-Диего, но и двадцатью двумя тысячами долларов, не считая мелочи, которые позаимствовал в банке. Они обчистили его с приятелем Салом Джековизом, который участвовал в этом деле как шофер. К слову сказать, это ограбление имело все шансы на успех. Им помешал один из банковских охранников, который умудрился вытащить свой пистолет, «магнум» 44-го калибра, и уставить дуло в лицо Уиверу. Что еще оставалось тому делать, как не выпустить в него всю обойму. Парень был на волоске от смерти, пули легли всего в трех дюймах от сердца, едва не оторвав ему левую руку.

И вновь дело могло выгореть, если бы не уличная пробка. Завязалась перестрелка между убегающими грабителями и полицией Сан-Диего, но на этот раз верх взяли полицейские. Нортон — а это и было полное имя Уивера — и его верный дружок Сальваторе отправились в тюрьму на долгие-долгие годы. Тюрьма называлась Соледад. А прошлым летом…

Вот оно, подумал Мэтью.

А летом прошлого года Уивер был выпущен под залог и приехал во Флориду.

То же самое вчера с небольшими оговорками рассказал ему Лидз.

«Нэд работает у нас… с прошлого лета».

Он хотел, видимо, сказать: «С тех пор, как вышел из тюрьмы».

Эти факты насторожили Мэтью, особенно когда он сопоставил их с рассказом Джессики о том, как она уговаривала мужа нанять убийцу, чтобы отомстить насильникам. Ее брату не привелось добить охранника в банке Сан-Диего, но уж вовсе не потому, что он плохо старался.

— Хотел бы я знать, где был в ночь убийства младший Уивер, а ты?

— Не отказался бы.

— Дело может обрести неожиданный оборот. Согласно эффекту матрешки. Скажем, Уивер мог взбеситься, узнав, что трое насильников его сестры избежали наказания, и стал действовать по своему усмотрению. Он провел в тюрьме девять лет…

— И что из этого следует?

— Он попал за решетку в девятнадцать лет. Девять лет — долгий срок, Мэтью, особенно для такого головореза. И вот он на свободе, а тут три подонка оказались оправданными, и он решает: «Стоп, речь идет о чести моей сестры». Что там охранник, оказавшийся на его пути, эти трое насильников измывались над его сестрой! Так что я подчеркиваю: вполне возможно, он мог решиться на убийство.

— А если сестрица намекнула ему об этом? Она ведь обсуждала такой вариант с мужем.

— Да?

— Да.

— Занятно.

— Это ты верно подметил, — сказал Мэтью.

— Получается, что парень мог быть замешан в этом деле…

— Нет, Уоррен, тут одна неувязочка.

— Какая?

— На месте преступления был найден бумажник Лидза.

Они немного помолчали. Уоррен ел анчилодос, запивая их пивом. Мэтью удовлетворился гамбургерами и диетической кока-колой. За соседним столиком две девицы пытались овладеть китайскими палочками. У них не получалось, все плюхалось обратно на тарелку, что их неизменно забавляло. Каждый вырвавшийся кусок сопровождался довольным смехом.

— В тюрьме овладеваешь основным законом, — начал Уоррен.

Мэтью внимательно посмотрел на него.

— Что лучше туда не попадать.

— К чему это ты?

— К тому, что хорошо бы узнать, как ладит Уивер со своим зятем.

— Здравая мысль.

— Допустим, у них обоюдная неприязнь… почему бы не упечь родственничка за решетку? Всего-то и делов, что кокнуть троих подонков и подвести под подозрение Лидза.

— Вряд ли это осложнило бы жизнь сестре.

— Он отсидел немало, — заметил Уоррен. — В тюрьме, Мэтью, особый кодекс поведения, свои законы. Согласно этому: ты изнасиловал мою сестру — отвечай; я ненавижу мужа сестры — ему от ответа не уйти. Таков тюремный закон, Мэтью, и он не имеет ничего общего с тем законом, который ты защищаешь.

— Я поговорю с Лидзом…

— Я просто предполагаю, — перебил его Уоррен.

— …и спрошу, какие у них были отношения, — докончил свою мысль Мэтью.

— Во всяком случае, он может свободно передвигаться по дому, — проговорил Уоррен. — Ему ничего не стоит взять куртку и кепку Лидза, прихватить ключи от машины сестры, ключи от лодки, вообще все, что ему понадобится, чтобы совершить убийство, и приколоть гвоздику на лацкан Лидза. Но я могу и ошибиться.

— Ты можешь записать его голос на диктофон? — неожиданно спросил Мэтью.

Баннион не находил себе места.

И все из-за номера машины, который запомнил этот старый ублюдок.

2АВ 39С.

Таких номеров не могло быть во Флориде. И все же его убили. Баннион с радостью бы принял версию Патрисии относительно подражательного убийства, однако слишком много совпадений — старик проходил официальным свидетелем по первому делу. Баннион долгие годы проработал в полиции, чтобы не понимать разницу между просто чокнутым и беспросветно больным. Он считал всякого убийцу малохольным. Но тех, кто убивал походя, он принимал за безнадежных.

Убийца Тринха Манг Дука, судя по его действиям, не производил впечатления клинического идиота. Если бы это было просто подражательным убийством, преступник не стал бы рыскать по всей «Малой Азии», чтобы выследить Тринха, а потом прикончить его на лодочной станции. Он бы расправился с первым попавшимся ему азиатом. Но был убит единственный свидетель, запомнивший номер машины. Несуществующий номер.

Любой из этих ублюдков удовлетворил бы убийцу — низкий, высокий, толстый, худой, старый, молодой, — в случае подражательного убийства это не имело бы значения. Схватить его сзади, перерезать горло, выколоть глаза, отрезать гениталии и засунуть их в рот.

Но этот парень специально выглядывал Тринха Манг Дука.

Наверное, он узнал его имя из газет, — это была первая ошибка: никогда нельзя обнародовать имена свидетелей, пока убийца на свободе. А сейчас не факт, что за решетку упрятали истинного убийцу.

Баннион получал деньги вовсе не за то, чтобы ставить палки в колеса собственному начальству. В его задачу входил сбор информации, которая позволила бы прокурору убедительно доказать в суде, чточеловек, обвиняющийся в тройном убийстве, действительно это убийство совершил. Но он также считал себя обязанным подстраховать Патрисию Демминг, чтобы она не попала на суде в совершенно идиотское положение. Может получиться так, что она содержала в камере предварительного заключения не того, кого надо, а настоящий убийца разгуливал на свободе и убил свидетеля, видевшего номер машины…

Но такого номера не существовало в природе…

Или это номер другого штата.

Тринх Манг Дук утверждал, что номера были флоридские.

2АВ 39С.

Он видел эти номера через стеклянную дверь. Ночью, при полной луне. И машина стояла под развесистым деревом. В некотором отдалении от дома.

2АВ 39С.

Одно из двух, либо это был не флоридский номер, либо…

Но это наверняка была местная машина, оранжевые знаки на белом фоне. Тринх мог, конечно, перепутать буквы и цифры. Но зачем же тогда было его убивать? Если он неправильно запомнил номер, его свидетельские показания не стоят и гроша ломаного. Зачем было его убирать? Если только…

Вывод один: он был чертовски близок к правильному номеру. И он бы его вспомнил, если бы его поприжали. В таком случае ниточка привела бы не к тому несчастному, который томился в тюрьме, а совсем к другому человеку, который и перерезал глотки этим ублюдкам. Тогда логично было убрать старика, пока он не поднапряг свою память. Что же, сэр, рады, что заглянули к нам во Флориду, пришло время вашим предкам принять вас с радостью, а потомкам отпустить со скорбью.

2АВ 39С.

Что же увидел старик?

Баннион взял в руки карандаш и в столбик несколько раз записал:

2АВ 39С

2АВ 39С

2АВ 39С

2АВ 39С

2АВ 39С

2АВ 39С

Внезапно он понял, что такое должен был запомнить Тринх Манг Дук и причину его гибели.

Он пододвинул к себе телефонный аппарат и набрал номер.

Глава 10

Стивен Лидз находился в тюрьме десятый день, на его лице проступила бледность и угрюмость. Рутина, на которую он жаловался Мэтью, уже начала угнетать его. Подержи его в тюрьме дольше, и он выдохнется, станет похожим на смертника, приговоренного к электрическому стулу.

Они сидели по обе стороны длинного стола, посреди так называемой комнаты для частных консультаций, сокращенно П. С. Р. Это была сумрачная квадратная комнатка для встречи адвокатов со своими подзащитными. Свет проникал сверху из единственного зарешеченного окна. Было девять часов утра, пятница, за окном моросил нудный дождик, капли дождя шлепали по листьям пальм, высаженных вдоль дорожки за окном. В такую мерзкую погоду, когда дождь непрерывно хлещет за окном, эта крошечная унылая комната кажется почти уютной. Лидз сгорбился за столом, положив перед собой сцепленные в замок руки. Он напряженно слушал Мэтью, который интересовался его отношениями с шурином, братом Джессики, и не вышло ли у них ссоры…

— Он у меня в печенках сидит, — не выдержал Лидз.

— Почему?

— Потому что я честный фермер, а он закоренелый преступник. Этого вполне достаточно, об остальном можно не говорить.

— Зачем же вы его взяли работать на ферму?

— Джессика просила ему помочь.

— С какой стати?

— Она считает, что он может вновь попасть в беду. Это ее слова. Но такие типы рано или поздно все равно во что-нибудь впутаются. Я вам скажу, что ограбление банка — это было не первое его дело. Тогда он просто сумел выпутаться.

— А что он натворил?

— Да он совершил все преступления, какие только возможно.

— Вы преувеличиваете.

— Наркотики, убийство, изнасилование, ограбле…

— Изнасилование?

— Да.

— Когда это было?

— Что именно?

— Расскажите-ка все по порядку.

— Первый раз его арестовали за наркотики, когда ему было лет тринадцать или четырнадцать. Судья расчувствовался, и его осудили условно. Он выглядел таким невинным, чистым ребенком. Этакий простой американский парнишка с соседней улицы, трудно даже заподозрить в нем законченного негодяя.

— Можно поподробнее про нападение и изнасилование?

— Ему было в то время шестнадцать лет. Он напал на старушку в парке, выхватил у нее из рук сумку и скрылся. Джесси утверждает, что старушка на следствии опознала другого человека, может быть. Они перевернули весь дом в поисках сумки, особенно комнату Нэда, но так ничего и не нашли.

— А что за история с изнасилованием?

— Нэду было семнадцать, девчонке — тринадцать. К тому же она была умственно отсталой.

— И опять ему удалось выкрутиться?

— Джесси говорит, что он этого не делал. Суд тоже так решил. Его адвокат выставил на суде пять свидетелей, и они подтвердили, что в указанное время он играл с ними в мяч, и суд им поверил.

Эффект матрешки, как говорил Уоррен.

В семнадцать лет Нэд Уивер обвинялся в изнасиловании, и его оправдали.

Много лет спустя его сестра стала жертвой насилия, и вновь оправдательный приговор.

— Но в следующий раз ему не повезло, — продолжил Лидз. — Он ограбил банк. Джесси опять его оправдывает, говорит, что его завлекли силой в это дело. Нэд задолжал какому-то итальянцу некоторую сумму, и тот заставил его участвовать в ограблении, чтобы рассчитаться, понимаете? Джесси так это преподносит, что все упирается в этот долг. Но почему тогда он чуть не застрелил охранника в банке?

— Действительно.

— Он отъявленный негодяй и уголовник, вот почему он это сделал. А в результате, посмотрите, какой ему выносят приговор — девять лет. Ему всю жизнь везло на добросердечных судей и податливых присяжных.

— Но ваша жена считает иначе.

— Да, ее послушать, он сама невинность. Просто ему не повезло в жизни, вот и весь сказ. Но я уверен, он еще что-нибудь выкинет.

— Все аресты были произведены в Калифорнии? — спросил Мэтью.

Он не мог понять, почему компьютер выдал сведения только об одном аресте и приговоре.

— Нет, впервые его арестовали в Южной Дакоте, — пояснил Лидз. — Он был еще подростком, но совершенно испорченным типом. Трудно поверить, что они с Джесси из одной семьи. Она старше его на семь лет, ей тридцать шесть. Их родители погибли в аварии, и она была ему вместо матери. Я думаю, поэтому она и захотела, чтобы он пожил у нас на ферме. Ему было восемнадцать лет, когда они переехали в Сан-Диего, как раз подоспело время ввязаться в очередную историю. Случай с изнасилованием остался позади. Они оказались в новом городе, вновь безупречная репутация, можно начинать все сначала.

— Вы там с ней и познакомились? В Сан-Диего?

— Нет, нет, мы встретились здесь, во Флориде. Она раньше работала манекенщицей, вы знаете?

— Нет, впервые об этом слышу.

— Да, она выступала в разъездном шоу. Мы разговорились, я назначил ей свидание… с этого все и началось.

— Когда это было?

— Мы женаты уже шесть лет.

По его лицу пробежала тень.

Свадьба. Воспоминания. Счастливое прошлое.

А будущее выглядит беспросветным, как дождь за окном.

— Я не знал, что у нее есть брат, — продолжал он. — Когда мы поженились, он был в тюрьме, и Джесси никогда о нем не говорила. Я впервые узнал о его существовании, когда прошлым летом он объявился на ферме. Я хорошо запомнил тот день — самый жаркий день в году…

…Солнце огненным шаром заполнило небо, испепеляя жаром округу, по дороге из города к ним, поднимая клубы пыли, мчалось такси. Лидз был занят чем-то в сарае, сейчас уже и не вспомнить чем. Может быть, латал порванную подпругу — он с малолетства брался чинить кое-какую мелочь. У него руки горели на всякое дело. Он прикидывал, кто бы это мог заявиться к ним из города, и не смог признать человека, который выходил из машины.

Он отложил в сторону подпругу — да, теперь он вспомнил, что занимался именно ею, — и подошел к дому, где парень расплачивался с водителем такси, тот отсчитывал ему сдачу. Ему показалось, что молодой человек очень похож на его жену — те же зеленые глаза, рыжие волосы, только у Джессики они потемнее, скорее каштанового оттенка. Он отмечает это машинально, ему и в голову тогда не могло прийти, что они окажутся братом и сестрой.

Парень оборачивается и протягивает ему руку.

На нем рубашка с короткими рукавами и открытым воротом, голубые джинсы и ковбойские ботинки.

На правой руке извивается наколотая русалка.

У русалки длинные желтые волосы, голубые глаза и хвост, багряные губы, грудь с красными сосками.

Нэд Уивер, представляется заезжий гость, протягивая ему руку.

Это же девичья фамилия Джессики, Джессика Уэллес, Уэллес — по фамилии матери, получается, что парень — ее двоюродный брат или что-нибудь в этом роде?

Куда там, он вовсе ей не двоюродный брат.

Из дома с радостным возгласом босиком выбегает Джессика в коротких шортах и зеленой футболке, парень роняет на землю сумку, широко распахивает ей навстречу объятия, прижимает к себе, ее длинные волосы (она тогда еще не подстригалась) падают ей на лицо, прикрывая волной руки, пряча русалку с желтыми волосами и красными сосками.

«Ах, Нэд, — кричит она, — Господи, как я счастлива тебя видеть!»

— Она писала ему все время, пока он находился в тюрьме, — продолжал свой рассказ Лидз. — У нее был свой абонентский ящик в городе. Я даже не знал, что она предложила ему работать у нас на ферме. Это выяснилось позже, когда мы уже познакомились, смех и восторги стихли и мы пили за встречу возле бассейна.

Мне и в голову не могло прийти, что он уголовник, пока однажды в постели она не поведала мне его печальную, печальную историю. Она всегда выставляла его невинной жертвой, бедный, несчастный малыш Нэд, чище снега зимой. Нортон Альберт Уивер, он был назван так в честь своего отца, который, к счастью, умер прежде, чем его сын стал отъявленным головорезом. Нортон Альберт Уивер, порочный сукин сын. Это выяснилось после того случая с собакой. Это произошло…

…В прошлом году, в конце октября, под занавес сезона ураганов.

Безоблачное небо высится над обильными полями, легкий ветерок дует с залива. На ферме есть искусственный пруд для разведения форели, около которого всегда колготятся птицы, они вмиг рассыпаются, когда на поверхность всплывает крокодил.

В штате Флорида крокодилы находятся под охраной, их отстрел запрещен.

Время от времени кто-нибудь из фермеров или владельцев цитрусовых плантаций подстреливает крокодила, и тогда на столе появляется изысканный бифштекс, хотя об этом не принято говорить вслух. В штате Флорида происходит немало вещей, о которых предпочитают помалкивать и не обсуждать с соседями. Например, дождливую погоду. Или холодную погоду. Или убийство крокодила.

В течение последних лет на столе у Лидзов уже трижды появлялось жаркое из необычного мяса пришельцев, облюбовавших себе для жилья их пруд с форелью. В один из солнечных октябрьских дней в пруду поселился очередной постоялец.

— Мы все слышали, как визжал Джаспер, — рассказывал Лидз. — Совсем как человек. Мы все кинулись к пруду. Крокодил пожирал бедного пса, его пасть истекала кровью — вы когда-нибудь видели крокодильи зубы? Кто-то привязал Джаспера к старому дубу на берегу пруда. Джаспер кружил вокруг дерева, пытаясь спастись от крокодила, пока не кончилась веревка и он не угодил ему прямо в пасть. — Лидз покачал головой. — Это брат Джессики привязал его к дереву.

— Почему вы так решили?

— Да он сам почти признался в этом.

— Когда?

— Сразу после суда. Мы были вне себя, когда огласили приговор и этих троих выпустили после того, что они сделали с Джесси. Нэд сказал тогда, что, будь его воля, он бы этих негодяев посадил на веревку около дуба, как беднягу Джаспера. У меня тогда и мелькнула мысль, что это он расправился с псом, его выдали глаза.

— Значит, он практически признался, что хотел бы их убить?

— В общем-то да. Но суть не в этом, он возжелал поступить с ними как с Джаспером…

— Да, я понимаю. Он сказал это всерьез?

— Без сомнения, — ответил Лидз. — Мы тогда все хотели их смерти.

— Да, но я хочу понять… По-вашему, это была не пустая угроза? Что он вам сказал?

— Насчет мести?

— Да. Вы считаете, он способен был их убить?

— Ну, я…

— Вы считаете, что это дело его рук?

По всему было видно, что эта мысль не закрадывалась в голову Лидза. Братишка Нэд в роли мстителя? Нэд Уивер — Ночной Линчеватель? Но в таком случае…

— То есть вы хотите сказать…

Он впервые задумался над возможностью причастности Нэда к этому преступлению. Если Нэд их нашел и убил, значит, это он подбросил на место убийства его бумажник, это он его подставил…

— Сукин сын, — процедил он.

— Он на это способен? — задал вопрос Мэтью.

— Подлости ему не занимать, — вздохнул Лидз.

— Вы видели его вечером или в ночь убийства?

— Да, он заглянул к нам сразу после ужина.

— Он всегда так поступал?

— Частенько. Джесси его сестра, вы же знаете, они очень близки.

— Зачем он приходил?

— Пожелать доброй ночи. Было около восьми или чуть меньше, мы только что поужинали и собирались включить телевизор.

— Он долго у вас пробыл?

— Несколько минут. Джесси предложила ему пропустить с нами стаканчик, он отказался под предлогом, что у него дела.

— Какие, он не сказал? — поинтересовался Мэтью.

— Нет.

— Во сколько он от вас ушел?

— Примерно часов в восемь или около того. Мы еще не встали из-за стола.

— Его кто-нибудь проводил до входной двери? — спросил Мэтью.

— Нет, зачем? Он сам знает дорогу, он приходит и уходит, когда хочет, в любое время.

— Значит, до двери он шел один?

— Да.

— Он прошел через дом?

— Да, скорее всего.

— Прошел через дом к входной двери?

— Да.

— А вы с Джесси остались сидеть за столом?

— Да.

— Сколько времени он провел в доме?

— Простите, я не понял.

— Он пожелал вам спокойной ночи и пошел к входной двери…

— Конечно.

В ночь убийства кто-то приехал на «масерати» Джессики Лидз на лодочную станцию и взял их лодку. Этот кто-то был в желтой куртке и кепке Лидза, потом его видели около ресторана «Скандалисты» и в районе «Малой Азии». Куртка с кепкой лежали на полке в шкафу прихожей, прямо у входа. Кабинет оставался слева, две ступеньки вниз. Ключи от «масерати» висели на медном крюке в кабинете, там же были и ключи от лодки.

— Вы слышали, как захлопнулась дверь? — спросил Мэтью.

— Я… не могу точно сказать.

— Значит, вы не знаете, сколько времени он пробыл в вашем доме после того, как попрощался с вами?

— Нет, не знаю, — задумался Лидз.

Мэтью кивнул. Во всяком случае, можно строить догадки.

Лидз помрачнел, его глаза потухли, уголки рта опустились. Он понял ход мысли Мэтью, но это его вовсе не обрадовало. Им овладело отчаяние.

— Мы ведь не обязаны искать настоящего убийцу, вы же понимаете, — попытался расшевелить его Мэтью.

— Да, конечно, — согласился Лидз и хрустнул сцепленными пальцами.

— Наша задача доказать, что вы к этому не причастны.

— Да.

— И теперь у нас появилась такая возможность.

— Разве?

— Да, конечно, — уверил его Мэтью. — У нас есть свидетель, видевший номер машины, который, правда, оказался…

— Ваш свидетель мертв, — мрачно заметил Лидз.

— Свидетельские показания Тринха внесены в протокол, у нас есть его заявление, а его смерть может нам помочь.

— Каким образом?

— Убийца Тринха расправился со всеми остальными.

— В материалах следствия записано, что это подражательное убийство.

— Материалы следствия отражают пожелания прокурора.

— Он ненавидел моего отца, — сказал Лидз. — За то, что тот хотел перекупить их земли.

— Я знаю. Пусть вас не беспокоят материалы следствия. Ведь это еще не вердикт судьи и присяжных заседателей.

— Мне кажется, что это одно и то же.

Он склонил голову к своим сцепленным рукам. Дождь на улице продолжал терзать пальмовые листья. Физически ощущалось мрачное настроение Лидза. Мэтью не знал, чем его утешить.

— Мы взяли в оборот Стаббса, — попробовал он закинуть новый шар.

Лидз никак не отреагировал.

— Он готов показать в суде, что в тот вечер не вы звонили ему по телефону.

Молчание.

— Это хорошие новости. Он был их основным свидетелем.

Лидз погрузился в раздумья. Он сидел, разглядывая свои руки, за его спиной шумел дождь. Наконец он поднял глаза и произнес настолько тихо, что Мэтью еле разобрал слова:

— Пускай бы это оказался Нэд. Но если вспомнить, кого он обычно выбирал своими жертвами… — Он тяжко вздохнул. — Охранник в банке случайно попался ему под руку. А все остальные… — Он дернул головой и уставился на свои руки. — Старушка… умственно отсталая девочка… тихая безобидная собака…

Он посмотрел на Мэтью.

В глазах у него стояли слезы.

— Нет, мистер Хоуп, — произнес он, — думаю, это был не Нэд. У него просто духу не хватило бы.

На автоответчике было оставлено сообщение, что звонила Май Чим. Мэтью посмотрел на часы. Полдень. Надеясь застать ее до обеденного перерыва, он набрал номер, который она ему оставила, и на шестом гудке собрался было уже положить трубку, как ему ответил женский голос:

— «Лонгстрит и Пауэрс», доброе утро. Или добрый день, если хотите.

— Утро, — ответил Мэтью. — Еще целых пять минут, как утро.

— Господи, хоть кто-то знает точное время. У вас есть электричество?

— Да, — ответил он. — Вообще не знаю, минутку. — Он включил настольную лампу.

— Да, есть, — подтвердил он.

— У нас отключилось несколько линий, с десяти утра сидим без электричества, — сказала она. — Но жалобы в сторону. Чем могу быть полезна?

— Могу я поговорить с мисс Ли?

— Мэри? Конечно, одну минуту.

«Мэри», — хмыкнул он и стал ждать.

— Алло?

Мелодичный голос с тихой грустинкой.

— Май Чим? Это Мэтью.

— А, привет, Мэтью, как дела? Я так рада, что ты перезвонил мне.

— У тебя все в порядке?

— Да, все хорошо, спасибо. Ты читал о мистере Тринхе?

— Читал.

— Такой был милый старик, — искренне произнесла она.

— Да.

— Мэтью, мне очень стыдно за вчерашний вечер.

— Почему?

— Я себя так глупо вела.

— Вовсе нет.

— Ужасно глупо.

— Перестань.

— Совсем как ребенок.

— Все в порядке, Май Чим, правда…

— Мэтью, мне скоро тридцать один год…

— Я знаю.

— И я давно уже не ребенок.

— Я знаю.

— Мэтью, ты не смог бы сегодня со мной поужинать?

— С огромным удовольствием.

— С учетом того, что я тебя пригласила.

— Буду иметь в виду.

— Хорошо, договорились. Я знаю одно хорошее местечко. Ты можешь заехать за мной в восемь часов?

— Непременно, я заеду за тобой.

— Может быть, нам удастся поближе познакомиться друг с другом, — скороговоркой произнесла она и прервала разговор.

Мэтью еще долго разглядывал телефонную трубку.

Телефон Уоррена Чамберса был хитро устроен, можно было легко, без ведома собеседника записать разговор. Для этого требовалось просто включить автоответчик, набрать нужный номер и, дождавшись ответа, одновременно нажать две кнопки — «запись» и «старт». И никаких посторонних звуков, которые могли бы насторожить абонента. Операция проходила, что называется, негласно.

Он звонил из своего маленького офиса, некогда принадлежавшего фирме «Расследование Самалсона», пока владелец фирмы Отто Самалсон не отошел от дел. А отошел он по той причине, что его застрелили.

Убийства частных детективов — это скорее удел боевиков и романов, но Отто ухитрился выполнить этот трюк в жизни. Его партнер, китаянка, имени которой Уоррену теперь и не вспомнить, сразу же после трагедии уехала на Гавайи, и до недавнего времени офис пустовал, пока в него не въехал Уоррен. Он арендовал помещение и выкупил мебель у человека, купившего все это вместе у наследников Отто.

Дверь с матовым стеклом вела в приемную «Детективного агентства Чамберса» — загроможденную мебелью комнату размером шесть на восемь футов. Посредине стоял деревянный стол с пишущей машинкой, стул, напротив стола — зачехленное кресло, зеленая металлическая картотека, книжные полки, ксерокс, вешалка, со всех стен на посетителей смотрели с фотографий мать Уоррена, его две сестры с семьями, оставшиеся в Сент-Луисе. Уоррен разработал теорию: если вы обратились к человеку, у которого все стены увешаны фотографиями негров, вам стоит хорошенько присмотреться к хозяину кабинета, и окажется, что сам-то он тоже негр.

Секретаршу Уоррену пока заменял автоответчик. Время от времени ему требовалась посторонняя помощь, но эти люди, как правило, работали не в его приемной. Сам кабинет был просторнее приемной — футов десять на восемь, но на этом отличия и кончались, в нем царил не меньший беспорядок. Правда, он имел одно большое преимущество — окно, вид из которого ограничивался зданием на противоположной стороне улицы, но тем не менее возникало ощущение раздвинутого пространства.

Уоррен, набирая номер, краем глаза наблюдал за бегущим по стеклу дождем. На третьем гудке трубку сняла Джессика Лидз. Уоррен представился, они обменялись несколькими вежливыми фразами о погоде, и он спросил, нельзя ли переговорить с Нэдом Уивером. Он специально избежал фразы: «Могу ли я поговорить с вашим братом?» Ему показалось, что пока не следует раскрывать карты. Она попросила его подождать. Во время вынужденной паузы он нажал обе кнопки: «запись» и «старт». Пока что пленка фиксировала полную тишину, но не стоило рисковать, какой-нибудь предательский щелчок мог насторожить Уивера. Дождевые капли на стекле накатывались одна на другую. За окном было мрачно и уныло. Он терпеливо ждал.

— Алло?

«Это останется на пленке», — подумал он.

— Алло, это мистер Уивер?

— Да.

— Уоррен Чамберс, надеюсь, я вам не слишком помешал?

— Нет.

— Во-первых, я хотел бы извиниться за ту путаницу, что у нас с вами вышла. Я понимаю…

— Да ладно.

Лишнего слова не скажет.

— Я, конечно, мог сойти за грабителя…

— Я сказал — ладно.

Три слова. Уже неплохо. Надо будет поставить вопрос так, чтобы он был вынужден промолвить четвертое.

— Если у вас есть время…

— Да.

— …я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста.

— Мистер Уивер, как часто мистер Лидз отправлялся на морские прогулки при луне?

— В смысле?

— Катался на лодке при луне.

— Частенько.

— Вы понимаете, о чем я говорю, не так ли?

— Да. Совершал прогулки при луне.

Хорошо. Он повторил целиком ту фразу, которую Стаббс слышал по телефону. «Пять слов подряд — это достижение». Если бы Уоррену удалось выжать из него шесть, а не то семь слов, глядишь, посчастливилось бы услышать целое предложение с подлежащим и сказуемым, а там рукой подать до абзаца — возможности открывались поистине безграничные!

— Вы не могли бы мне сказать, в котором часу он обычно уезжал на такие прогулки?

— По-разному.

Ну вот, опять на круги своя.

— В семь тридцать?

— Позже.

— В восемь тридцать?

— Иногда.

— Так во сколько же все-таки?

«Скажи „десять — десять тридцать“», — мысленно внушал ему Уоррен.

— В одиннадцать — одиннадцать тридцать, — сказал Уивер. — Когда появлялась луна, где-то в это время. Если, конечно, она вообще появлялась.

Это мы пошутили. Уголовничек расслабился. Самая длинная тирада за все время разговора. Но Уивер никак не хотел произносить тех слов, которые Стаббс услышал по телефону от мнимого Лидза.

— Вас не беспокоило, что он ночью отправляется на лодке?

— Нет.

— Ведь было уже достаточно темно.

— Ночь была лунная.

Опять шуточки. Верно, был первым шутником в тюрьме, этот весельчак Нэд.

— А если бы он уехал кататься на лодке в безлунную ночь, вас бы это обеспокоило?

— Меня обеспокоило?

Прямо игра в слова.

— Да. Именно вас.

— Нет.

— Как же так? Ваш родственник… Вы понимаете, о чем я говорю?

«Ну, повтори за мной, пожалуйста», — молил Уоррен.

— Да, — ответил Уивер. — Стал бы я беспокоиться.

«Спасибо», — облегченно вздохнул Уоррен.

— Вот именно, — напирал он. — Он уезжает из дому, а вокруг темень.

— Что он, первый раз выходит в море? — Уоррен был уверен, что старина Нэд пожал плечами.

— Ну что же, благодарю вас за информацию, — сказал он. — Нас смущали кое-какие несоответствия.

— Это какие? — спросил Уивер.

— Некоторые сведения, которые мы получили из прокуратуры.

— А-а, — протянул Уивер.

— Я вам очень признателен, вы оказали нам неоценимую услугу.

— Да, — ответил Уивер и повесил трубку.

«Ну-ка, ну-ка, маленькая дрянь, поглядим, может быть, ты звонил кое-куда ночью тринадцатого августа».

В детстве, которое Мэтью провел с семьей в Чикаго на берегу большого озера, он изнурял себя бегом, надеясь попасть со временем в школьную сборную по легкой атлетике. Но ничего у него не вышло. Для футбола он был слишком худым, для легкой атлетики очень медленно бегал, и в конце концов он выбрал хоккей, но в первой же игре сезона сломал ногу, вернее, это сделали соперники. Нога до сих пор побаливала в сырую погоду. Он с трудом бежал по беговой дорожке спортзала полицейского управления, куда его пускали с молчаливого разрешения инспектора Мориса Блума. Нога давала о себе знать. Зато лишние фунты таяли прямо на глазах.

Сегодня, в восемь часов утра, после того как он сделал сто концов в бассейне, он весил 184 фунта. Это было бы равнозначно 84 килограммам в Риме и 13 стоунам в Лондоне, куда он заехал на обратном пути из Италии повидать старого друга, адвоката, который жил большую часть времени и Хоукхерсте, графство Кент. Завтра, если не будет дождя, он отправится на очередной урок тенниса к Киту, который так унизил его прошлый раз. Мэтью предполагал сбросить хотя бы шесть фунтов и укрепить ноги бегом.

Кроссовки, соприкасаясь с синтетическим покрытием беговой дорожки, издавали ритмичный стук, нагонявший на него сон. Его мысли следовали в такт размеренному ритму. Аналогичное воздействие оказывала на него музыка. Трудно было понять, почему физическое усилие подгоняет его мысли не менее успешно, чем гармония музыкальных звуков. Он бежал вслед двум парням: высокому, здоровенному, в черном тренировочном костюме и изящному юноше в сером спортивном костюме и голубой кепке с козырьком, надвинутой на самые уши. Мэтью не стремился обогнать их, да и они как будто не ставили рекордов. Гигант бежал впереди, за ним через тридцать футов пыхтел малыш, замыкал колонну через тридцать футов Мэтью. Они строго держались установленной дистанции, подобно незнакомым бегунам в парке на утренней пробежке. Но они были в помещении спортзала полицейского управления, и за окнами хлестал проливной дождь.

Мысли Мэтью были заняты убийством Тринха.

За все время расследования произошло одно значительное событие: был убит человек, который видел, как убийца садился в машину, стоявшую у обочины дороги в «Малой Азии». Эта информация просочилась в «Геральд трибюн», любимый печатный орган города Калузы: «Тринх Манг Дук, один из основных свидетелей в деле об убийствах, по подозрению в совершении которых задержан Стивен Лидз, как нам сообщили в полиции, запомнил номер машины убийцы». Все. Можно убирать свидетеля. Причина веская, чтобы подать прошение о рассмотрении дела в суде другого округа.

Но убийца не тронул Тран Сум Линха, который в ту ночь отдыхал на пороге своего дома вместе со своей многочисленной родней и видел, как мужчина в желтой куртке и кепке бежал в сторону дома убитых. Ведь он тоже был свидетелем, и куда более важным, ибо видел убийцу до совершения преступления, а не после, как Тринх. Почему же убит один, а не оба? Или Тран был следующим в списке его жертв?

Бегуны впереди прибавили темп.

Мэтью тоже поднажал, стараясь не отставать от человечка в голубой кепке, с которого пот тек градом. Мэтью тоже был мокрый как мышь. Завтра он появится на корте стройный и умелый, как Иван Лэндл. Мяч, отбитый его ловкой рукой, молнией пронесется над сеткой — очередное, четвертое по счету, очко в этом захватывающем сете в копилку Мэтью Хоупа, департамент Держи Карман Шире.

Разгадка последнего злодеяния все-таки в том, что Тринх видел номер машины.

Старик напутал с цифрами, но все же видел номер. Логично было бы убрать всех свидетелей: и Трана, который видел его около двенадцати, и девушку, о которой писали в газете. Сам Мэтью был уже за то благодарен прокуратуре, что она ознакомила его со свидетельскими показаниями прежде, чем сообщила газетчикам. Некая Шерри Рейндольс, барменша ресторана «Скандалисты», в тот вечер видела все того же мужчину в желтой кепке и желтой куртке, копошащегося около пятидесятифутового «медитерраниен», а именно такая лодка была у Лидза. Она сообщила, что в десять тридцать мужчина направился от лодки к автомобилю зеленого цвета марки «олдсмобиль кутласс сьюприм»; его позже видели в «Малой Азии», и бедняга Тринх запомнил несуществующий номер машины.

Но зачем он его убил?

Ведь этот злополучный номер оказался ложным.

Убийца этого знать не мог, Патрисия Демминг была столь любезна, что не сообщила прессе полные сведения.

Соответственно, откуда ему было знать, что показания Тринха насчет номера мало чего стоят.

Он был не в курсе того, что Тринх сообщил полиции, а значит, игра была проиграна.

И все же, к чему было убивать вьетнамца?

Куда проще покинуть Калузу, убраться в Китай, на Северный полюс, только бы подальше от этого города, пока на него не вышли с помощью номера машины.

Что-то здесь не сходится…

Потому что…

Предположим, прокуратура и полиция знают номер машины, следовательно, шансов выпутаться у него нет и ему остается разве что бежать отсюда со всех ног. Или как-то выдать себя. В любом случае не было бы никакой необходимости убирать Тринха, чтобы заставить его замолчать после всего того, что он успел сообщить следствию. Это противоречило логике. Возможно, Блум и Патрисия правы относительно банального подражательного убийства, совершенного как бы «под шумок». А если убийца узнал — откуда? — что Тринх перепутал цифры и назвал несуществующий номер, и поэтому решил избавиться от опасного свидетеля, который сможет вспомнить правильный номер?

Черт возьми, так оно и было…

Убийца наверняка знал…

Столкновение произошло внезапно.

Всего мгновение назад Мэтью бежал по дорожке, погруженный в свои мысли, не реагируя на внешние обстоятельства, как вдруг бегун, чья пропитанная потом спина постоянно маячила у него перед глазами, резко остановился, и Мэтью по инерции налетел на него сзади. Оба упали в нелепых позах, Мэтью — растопырив руки в тщетной попытке сохранить равновесие, а его товарищ по несчастью — вполуоборот к нему, пытаясь разглядеть чудака, который налетел на него. Беговая дорожка вдруг оказалась у них над головами.

— Черт, — выругался придавленный Мэтью мужчина, и он с удивлением понял, что существо в сером спортивном костюме не кто иной, как помощник прокурора Патрисия Демминг. Это стало ясно еще до того, как она перекатилась на бок и села, сорвав с головы кепку и высвободив копну мокрых светлых волос.

— Вы? — округлила она глаза.

— Наши столкновения становятся периодическими, — сказал Мэтью.

Они, тяжело дыша, сидели посередине дорожки, друг напротив друга, почти соприкасаясь носками кроссовок.

— На этот раз ваша оплошность, — усмехнулась она.

— Вы так резко остановились!

— У меня развязался шнурок.

— Хоть бы знак какой-нибудь подали.

— Откуда же мне было знать, что кто-то бежит по моему следу, — поднимаясь, сказала она.

Мэтью тоже встал на ноги. Непревзойденный фаворит, третий участник гонок, уже обежал весь круг и на всех парах приближался к ним. Он отчаянно покраснел и тяжело дышал, внимательно слушая записи в наушниках. Он жестом пловца, делающего последний, отчаянный гребок, показал, чтобы они отошли прочь, пока он в них не врезался. Он, подобно локомотиву, взявшему направление на Албуркверке, Нью-Мехико, просвистел мимо Патрисии и Мэтью, которые, в надежде спасти свою драгоценную жизнь, прижались к перилам.

— Вы весь мокрый, — сказала Патрисия.

— Вы тоже.

— Все в точности повторяется, — добавила она.

Он вспомнил ее в красном шелковом платье, сквозь мокрую ткань которого проглядывали соски. Тогда шел проливной дождь.

— Мне кажется, я понял, почему убили Тринха, — как-то не к месту произнес он.

— Вы когда-нибудь спите? — поинтересовалась она.

— Может, обсудим этот вопрос где-нибудь в баре?

— Позволю себе отказаться, господин адвокат, — сказала она. — Рада была вас вновь увидеть. — Она хлестнула себя кепкой по бедру и легкой походкой направилась к раздевалке. Шестичасовой экспресс на Мехико был на подходе.

Мэтью подался в сторону.

Под дождем все полицейские мира похожи друг на друга. Особенно когда у их ног лежит труп. Вам не удастся увидеть их с зонтиками. Полицейский будет облачен в дождевик или в плащ, но ни один из них никогда не раскроет зонт. Восемь полицейских, кое-кто в штатском, мокли под дождем на краю канализационного канала и вглядывались в глубину, где неподвижно лежал человек.

Была пятница, девять часов вечера, уик-энд пока еще не вступил в свои права. Никто из них не ожидал в этот вечер обнаружить труп. Не так-то часто в Калузе случались убийства. Правда, с распространением крэка людей стали убивать намного чаще, тем более что крэк, позор и бедствие всей страны, быстро осваивал Америку. Множество рук тянулось разжечь огонь в трубках с кокаином, превращая страну в один сияющий миллионами огней город на холме.

Инспектор Блум в синем костюме, белой рубашке, темно-синем галстуке, помеченным горчицей, стоял на краю канала. Дождь перешел в колкую неспешную изморось. Блум стоял под дождем без пальто и шляпы. Над трупом склонился помощник медэксперта. Дно котлована было неровным, убитый лежал на боку, лицом к задней стене, спиной к дороге. Никто не спешил притрагиваться к телу. Череп убитого был проломлен. Кровавая дорожка тянулась от шоссе, блестящего от дождя, к котловану, густо окропленного кровью.

Помощник медэксперта с трудом удерживался на скользкой бугристой поверхности котлована, он несколько раз поскальзывался, пытаясь осмотреть тело. К опознанию пока не приступали, ожидая знака от врача, но тот никак не мог начать осмотр.

Купер Роулз переговорил с офицером, который первым принял сообщение дежурных об убийстве, и присоединился к остальным. Он только что вернулся из бара, в котором собирались гомосексуалисты, и где, по его сведениям, под видом бобового соуса приторговывали крэком. Одет он был соответственно: облегающие слаксы, розовый хлопчатобумажный пуловер на голое тело, на ногах у него были легкие мокасины с кисточками, в правом ухе висела золотая серьга.

— Ты сегодня потрясающе выглядишь, — поддел его Блум.

— Спасибо, — сухо откликнулся Роулз. — Парень, дежуривший в машине Джорджа, говорит, что, когда они подъехали, того автомобиля уже не было.

— Какого автомобиля?

— Владелец которого сообщил о трупе. Он просто назвал место и смылся.

— Ничего удивительного, — произнес Блум. — Это все из-за твоей серьги, сам понимаешь.

— Кстати, серьга мне очень пригодилась, — оставался невозмутимым Роулз.

Сыскное бюро Калузы еще недавно возглавлял капитан Хоппер, которого Блум за глаза называл его величеством Хлопом. На этом посту его сменил Рашвилл Деккер, для близких Раш. Он казался неплохим парнем, пока. Деккер подошел к полицейским, стоящим возле фургона отдела криминалистики.

— Как тут у нас дела? — обратился он к медэксперту.

— Не могли бы вы мне посветить? — попросил тот.

Тьма стояла непроглядная, ее не смогли разогнать даже фары от машин, освещавшие котлован. Люди, сгрудившиеся у края котлована, закрывали свет.

— Давайте посветим доктору, — сказал Деккер, и двое полицейских в форме и оранжевых плащах сверху отделились от стоящих полукругом полицейских машин и направили свет карманных фонариков вниз на дно котлована. Подъехала еще одна машина с эмблемой прокуратуры, из нее вышел незнакомый Блуму человек. Он подошел к Деккеру и представился Домом Сантукки, помощником прокурора. Они пожали друг другу руки, и тот в свою очередь представил его Блуму и Роулзу.

— Грязное дело, — сказал Сантукки.

Блум видел дела и погрязнее.

— Вы что-нибудь можете сказать? — спросил Деккер у медэксперта.

— Удар произведен каким-то тупым предметом, — ответил он, продолжая стоять на коленях около трупа, в гораздо более удобной позе, чем раньше. Двое офицеров в оранжевых накидках продолжали светить ему своими фонариками. Свет падал на глубокие пробоины в черепе, вокруг которых волосы запеклись от крови.

— Что это могло быть? — спросил Деккер. — Молоток?

— Трудно пока сказать, но удар нанесен сокрушительный. Помогите мне кто-нибудь его перевернуть.

Никто особенно не торопился ему на помощь.

— Идите сюда, помогите доктору, — кивнул Деккер двум полицейским. Они положили фонарики на землю и спустились в котлован. Оставленные на краю обрыва фонарики отбрасывали удивительный рассеянный свет. Широко расставив ноги, полицейские прикидывали, как взяться за дело, не выпачкав руки в крови.

— Раз, два, три — взяли! — скомандовал один, и они одним движением перевернули тело.

— Посветите сюда, пожалуйста, — сказал медэксперт.

Полицейские направили фонари на лицо убитого.

Дом Сантукки издал короткий сдавленный крик.

Это был Фрэнк Баннион.

Глава 11

Утро Мэтью Хоуп начал с заплыва на сто метров в бассейне. Встав на весы после разминки, он расстроился: вместо ожидаемых ста восьмидесяти фунтов стрелка показала на два фунта больше. В семь сорок, одев белый теннисный костюм, Мэтью собирался ехать в клуб на тренировку, на этот раз он чувствовал себя в куда лучшей форме, чем в тот день, когда Кит Хауэлл учил его своему беспощадному удару левой.

Он испытывал огромное удовольствие, просыпаясь на рассвете вместе с солнцем и птицами и завтракая в полной тишине. Когда он вышел из дому за машиной, на лужайке еще сверкала роса. На противоположной стороне улицы появилась в длинном розовом халате и мягких шлепанцах миссис Хеджес, она направилась к ящику за корреспонденцией. Они поприветствовали друг друга взмахом руки. Мэтью попытался представить, как выглядит Патрисия Демминг без четверти восемь утра. Она потрясающе смотрелась под проливным дождем, была хороша в спортивном костюме, но какова в начале дня? Вы что, совсем не спите? — съехидничала она. Правда, они виделись до того, как Фрэнку Банниону проломили череп каким-то тупым предметом.

На стоянке возле клуба было тихо. Мэтью подумал, успел ли кто-нибудь из игроков, лениво выползающих спозаранку из собственных автомобилей, проглядеть заголовки утренних газет. Они были знакомы с Фрэнком Баннионом. После вчерашнего дождя утро выдалось солнечным и ярким, пока еще не очень донимала жара, и день обещал быть славным. Кто в такой день отяготит себя думами о мертвом инспекторе? Интересно, Патрисия Демминг принадлежит к их числу? Так ли уж она теперь уверена в версии о подражательных убийствах и в том, что какой-то ненормальный душегуб прохлаждается на свободе, пока Стивен Лидз мается в тюрьме?

Он зашел в туалет мужской раздевалки, чтобы облегчиться перед матчем, вымыл руки, посмотрел на свое отражение в зеркале и дал себе установку: «У тебя все получится, Хоуп. Ты победишь Кита Хауэлла».

Он подмигнул сам себе, вытер насухо руки, взял ракетку и уверенной походкой вышел на учебный корт.

— В вашей игре есть один недостаток, — заметил Кит. — Вы не продумываете план игры. Вам необходимо просчитать хотя бы два-три удара наперед. Иначе вас ожидают одни сюрпризы.

— Да, счет шесть — ноль был для меня большой неожиданностью, это верно, — усмехнулся Мэтью.

Они сидели в маленьком клубном кафетерии, рядом с бассейном. В воде резвилась детвора. Мужчины еще не закончили свои утренние матчи, за столиками и огороженном уголке рядом с бассейном щебетали женщины в ожидании своей очереди на корт. По субботам и воскресеньям с утра корты предоставлялись в распоряжение сильному полу. Исключение делалось для служащих дам, сумевших доказать свою занятость, таких, как Патрисия Демминг. Они могли играть в теннис с девяти до пяти. «Вы что, совсем не спите?»

Мэтью и десятка два его знакомых голосовали против этого правила, но большинством голосов оно было принято. Его бывшая жена, Сьюзен, посчитала «Бассейн и ракетку» дискриминационным клубом и перешла в «Сабал-Кей», хотя теперь ей приходилось тратить на дорогу на пятнадцать минут больше. Но это была самая мягкая форма протеста. В Калузе найдется немало женщин, готовых разорвать вас на куски, если вы попытаетесь пропустить их вперед в помещение.

В детстве мать учила Мэтью правилам вежливости. Она говорила, что перед дамами следует открывать дверь и вести себя как джентльмен. В современном лексиконе само слово «дама» было под запретом. Какой там этикет, если уступить даме дорогу могут лишь свиньи узурпаторы.

Дамы, окружавшие их с Китом, были заняты оживленными разговорами, время от времени прерываемыми взрывами смеха. Он поежился от мысли, что половина молодых мамаш могут спокойно обыграть его на теннисном корте. Не ущемит ли кого-нибудь это его слишком вольное предложение? Но в сторону опасения, и так стало чрезвычайно опасно жить в наши счастливые, но взрывоопасные времена.

— Если предугадывать лишь следующее мгновение, — начал Кит, — то вам…

— А кто сказал, что я во время игры предаюсь размышлениям? — перебил его Мэтью.

— Ну, надо же иметь хоть какие-то ориентиры, — возразил Кит.

— В общем, да.

— Хотя бы за долю секунды до того, как вы ударите по мячу.

— Да, пожалуй.

— Выхотя бы представляете, куда посылаете мяч?

— Да. Хотя он не всегда летит в заданном направлении.

— Это понятно. Но я хочу убедить вас в том, что игра — это поддающийся логике обмен ударами. Если вы намеренно послали мяч, то вашему партнеру остается лишь один шанс, как его можно отбить, ваша задача — оказаться в той точке, где ожидается мяч. Причем вы обязаны знать, куда послать ответный мяч, чтобы соперник не успел отреагировать. Вы следите за моей мыслью?

— Да. Но для меня вся трудность состоит в том, чтобы просто отбить мяч, не говоря уже о последующей цепочке.

— Об этом я и толкую. Вам трудно отбить мой мяч, потому что я, в отличие от вас, имею план. Если моя подача была сюда, — он показал указательным пальцем на столе, как это будет выглядеть на корте, — то вы должны послать мяч в этот угол. У вас нет выбора. Либо вы отобьете мяч единственно возможным в данной ситуации способом, либо вы его пропустите. Я, со своей стороны, отобью мяч в эту точку, — он показал ее на столе, — и ожидаю его только в середине поля, отсюда я посылаю мяч туда, где вам трудно будет его достать. Но, допустим, вы сумели одолеть весь корт и отбить мой мяч, — сказал он, быстро переставляя пальцы по столу. — Единственное место, где может оказаться посланный вами мяч, — это ближняя подача перед сеткой. Но я точно об этом знаю, поэтому отобью мяч на другой конец корта и выиграю подачу.

— Как у вас все легко получается, — растерялся Мэтью.

— В этом нет больших хитростей, имей вы в голове план, — произнес довольный собою Кит. — Это как в шахматах. Выигрывает тот, кто просчитывает игру на большее число ходов вперед. Конечно, теннис предсказуем не в такой степени, трудно окончательно вычислить ответный удар… нет, сравнение с шахматами хромает. Практика в теннисе напоминает бой. Вы же не станете бесцельно палить, если только не желаете оказаться по уши в дерьме, простите за выражение. Планируя маневр, вы учитываете дислокацию частей противника и прикидываете их примерное число, чтобы ваш огонь накрыл максимальное количество целей в этом районе, — продолжил великий стратег, разыгрывая сражение пальцами на столе. — Для этого вы расставляете своих людей в новой позиции. — Пальцы побежали дальше по столу. — Надо просчитать все варианты, которыми может воспользоваться противник, и выработать контрудары, чтобы в нужный момент вступить в бой и разгромить врага. Для победы крайне необходимо реализовать свой замысел, — поставил точку Кит.

— Да? — неопределенно отреагировал Мэтью.

— Я не шучу. К следующему занятию разработайте план, договорились? Можете сделать это на бумаге. Ваш удар, место, где он окажется на моей стороне площадки, мои действия, ответные ваши. Наметьте хотя бы пять-шесть ударов, и мы обсудим их в следующую субботу.

— Хорошо, — неуверенно произнес Мэтью.

— Вот увидите, это сработает, — улыбнулся Кит, посмотрев на часы. — А теперь мне пора. В следующую субботу в восемь, хорошо?

— До встречи, — попрощался Мэтью.

Телефон зазвонил без чего-то десять, он еле расслышал его из-за шума воды. Обернувшись вокруг талии полотенцем, он вышел из-под душа и поспешил в кабинет.

— Алло? — Он снял трубку.

— Мэтью?

— Да?

— Патрисия Демминг, — произнес легкий женский голос.

— Ну естественно, — усмехнулся он. — Я само собой мокрый.

— Извините за ранний звонок, — сказала она. — Вы читали утренние газеты?

— Да.

— Что вы об этом скажете?

Он задумался. Не далее как сегодня утром Кит преподал ему урок обхождения с противником, его теория была применима не только на теннисном корте. Тем более задумаешься, что эта дама, желая упечь его клиента на электрический стул, звонит в десять утра с вопросом, что скажет он по поводу убийства ее следователя.

— А что вы думаете? — уклончиво спросил он.

Ответный удар справа, вспомнил он. Подать ей мяч под левую руку, и когда она отобьет его на ближнюю подачу, послать мяч через весь корт в противоположный от нее угол.

— Мне необходимо с вами переговорить. — Он был крайне удивлен ее настойчивостью. — Вы не могли бы подъехать ко мне в офис где-нибудь через час?

— Договорились.

— Спасибо, Мэтью, — сказала она и повесила трубку.

Интересно, что она задумала?

На бейсбольной площадке рядом со зданием управления общественной безопасности ребята гоняли мяч. Их возбужденные голоса взрывали тишину субботнего утра, они были слышны даже во внутреннем дворике здания бывшего мотеля. Детские голоса перенесли Мэтью в Чикаго. Он как будто перелистал старые пожелтевшие фотографии из семейного альбома: дом, где жила их семья, школа, в который он учился, парк, в котором они с сестрой играли. Он не общался с сестрой уже около месяца. Он ощутил резкую тоску по ней. С площадки доносились радостные детские голоса. Он тяжело вздохнул, предчувствуя неприятный разговор, и направился в то крыло, где был расположен кабинет Патрисии.

Было сравнительно прохладно для этого времени дня, но в кабинете помощника прокурора работал кондиционер. Патрисия была одета небрежно: джинсы, сандалии, белая футболка, длинные светлые волосы забраны сзади в пучок. Был выходной день, и здание управления общественной безопасности пустовало. Странно было, что не тарахтели пишущие машинки, молчали телефоны, из кабинета в кабинет не сновали служащие с синими папками в руках.

— Следовало пригласить вас домой, но у меня ремонт, малярные работы, — извинилась она.

— Океан, 407, Фэтбэк, — произнес он.

— Отличная память, — сказала она.

— Мне сюда добираться ближе, — уклончиво обронил он.

— Действительно, Уиспер-Кей рядышком, — согласилась Патрисия.

— Но зато ваши места лучше.

— Я не уверена.

— Во всяком случае, ближе к природе.

— Пока что да, — не стала спорить она. — В ваших краях больше Флориды.

Здесь так говорят — больше Флориды. В том смысле, что какой-то район загрязнен и напоминает ту Флориду, какой она некогда была. Местные жители часто сетуют на утрату былой славы Флориды. Как будто надеются, что все вернется. Но от той истинной Флориды ничего не осталось. Даже в Эверглейдзе. Скорее всего во всей стране не отыщешь даже кусочка первозданной Америки.

— Мне нужна ваша помощь, — изрекла она.

Он удивленно вскинул бровь.

— Это не уловка, Мэтью.

Он молчал.

— До сих пор мне не приходилось сталкиваться с таким туманным делом. — Она тщательно подбирала слова.

Мэтью решил не спешить с реакцией.

— Если настоящий убийца сидит в тюрьме, то нет проблем, — сказала она. — А что, если он на свободе?

— Сомнений нет, что он на свободе, — уверил ее Мэтью.

— Зачем он продолжает убивать людей? У нас в руках человек, которого мы будем судить за его преступления, логичнее было бы на время затаиться?

— Кто говорит, что убийца должен быть умнее ядерного физика?

— Согласна. Но я хочу сказать…

— Я понял вашу мысль.

— Он на свободе, и ему ничто не грозит.

— У него могут быть иные ощущения.

— К чему рисковать, раз он почти вывернулся?

— Возможно, он нервничает.

— Какие на то основания? Ведь свидетель не смог правильно назвать номер его машины.

— Бедолага Тринх, видимо, слишком близко подобрался к нему, это могло насторожить убийцу.

— Одни предположения.

— Конечно.

— И все же я не допускаю возможности, что убийца на свободе.

— Да это лишь версии.

— И все же я буду выступать против вашего клиента.

— Не сомневался.

— Даже если допустить такую несуразицу, что мы ошиблись и будем судить не того человека…

— Можно допустить.

— И предположить, что вы правы в том, что убийца нервничал из-за Тринха и решил избавиться от нежелательного свидетеля, вы понимаете ход моей мысли?..

— Вполне.

— Это реальный сценарий. Но возникает вопрос. Если он считал, что у нас есть против него доказательства, почему же он не убрался из города, пока его не арестовали? В данном случае бессмысленно было убивать Тринха, вы не считаете?

— Считаю.

— А убийство Банниона? Следователя прокуратуры штата? Это вовсе не поддается объяснению. Вероятнее всего, он сумасшедший.

— Возможно, вы правы.

— Мэтью, где мотивы? Все это похоже… на самоуничтожение. Убийца сидит за решеткой, с какой стати зарождать сомнения в том, что задержанный невиновен? И я вновь задумалась о Лидзе как возможном убийце.

— Лидз в тюрьме, вы сами только что сказали. Он же не может разгуливать по улицам…

— Его жена на свободе, Мэтью. И его родственник, брат жены, тоже. Кстати, вы знаете, что он сидел в тюрьме?

— Да, знаю.

— Славная семейка.

— Они не кровные родственники, если вы к этому клоните.

— Да я не об этом. Я хочу сказать…

— Прошу вас, Патрисия, не стоит.

— Выслушайте меня, это всего лишь версия.

— Хорошо, продолжайте, но не увлекайтесь.

— Допустим, что Лидз действительно совершил все те преступления, в которых он обвиняется.

— Давайте не будем, Патрисия!

— Черт возьми, Мэтью, мы же с вами не в суде!

Он пристально посмотрел ей в глаза.

— Продолжать? — проявила она настойчивость.

— Да, — не стал он сопротивляться.

— Хорошо. Положим, Лидз, несмотря на все ваши старания, потерял надежду выкрутиться…

— Вы очень любезны.

— Он понимает, что мы располагаем достаточными доказательствами, и ощущает, что вскоре может сесть на электрический стул. Так? — кивнула она в такт своим словам и в задумчивости прикусила губу.

Мэтью внимательно наблюдал, как она нащупывает мысль, отбирает факты и при этом почти по-детски хмурит брови. Внезапно он ощутил к ней доверие. Относительное.

— Допустим, его жена до сих пор вне себя от нанесенного ей оскорбления. Кстати, мы провели тщательную проверку ее дела. Вне всякого сомнения, ее изнасиловали те самые парни, на которых она указала. Просто ей и суду не повезло с присяжными, они оказались не слишком добросердечными.

— Я вас внимательно слушаю, — кивнул он.

— Остается брат жены. Уивер. Этот тип не раз был замешан в неприглядных историях. Правда, до убийств пока что дело не доходило, но попытка была. Если уж вы подняли руку на человека, то когда-нибудь пойдете до конца.

— Возможно.

— Поверьте мне.

— Хорошо.

— Итак, в окружении Лидза доведенная до отчаяния жена и бешеный деверь. Он вполне мог…

— Вы хотите сказать?..

— Я хочу сказать, что он мог организовать все эти убийства из тюремной камеры.

— Это абсурдно.

— Откуда вы знаете?

— Знаю.

— Вы задавали ему этот вопрос?

— Нет.

— Значит, вы не можете быть уверены.

— Он вообще невиновен. Зачем же ему…

— Закон считает, что он совершил злодеяние, Мэтью, закон упек его в тюрьму, и закон будет его судить за тройное убийство!

— Это ошибка.

— Конечно, Мэтью, все ошибаются, один вы святой. Вы даже не желаете меня выслушать.

— Нет, почему же, я вас слушаю.

— Разве это, в принципе, недопустимо?

— Нет, черт побери!

— Тогда объясните почему.

— Во-первых, — начал Мэтью, — у Лидза с Нэдом Уивером весьма натянутые отношения. Нелепа сама идея, что тот станет оказывать Лидзу какую-либо услугу. Тем более убивать ради него двоих.

— А как насчет Джессики?

— Сколько она весит? Не более ста двадцати фунтов? Как вы себе представляете, она могла расправиться с Баннионом?

— В этом есть резон, — нехотя согласилась Патрисия.

— Во-вторых, я надеюсь, вы не упустили из виду, что Баннион был убит не ножом.

— Ирония здесь неуместна, адвокат.

— Ваша теория разваливается…

— Я поняла ход ваших мыслей. Собственно говоря, вы правы.

— Спасибо.

— Даже более чем.

Она вновь прикусила губу. Надо будет запомнить эту ее привычку, вдруг дело все же дойдет до суда. Когда она покусывает губу — она ищет аргументы. А когда она их найдет…

— Видимо, Баннион пришел к нему неожиданно, — догадалась она.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— К убийце, — добавила она.

Голубые глаза смотрели в глаза карие.

— Потому что иначе… — начала она.

— Он сделал бы это ножом, — закончил за нее Мэтью.

Уоррен заглянул на гавань незадолго до полудня, Чарли Стаббс возился с мотором от лодки.

— Только что собирался уходить на обед, — сказал он. — Вы опять бы меня не застали.

Стаббс, окруженный деталями от мотора, пристроился на бетонном полу под навесом. Штыри, шайбы, помпы, рычаги, муфты — Уоррен даже представить не мог, как это возможно собрать воедино. Сам он никогда не интересовался головоломками.

— Я вчера был на похоронах в Брандентауне, — сказал Стаббс. — Поэтому вы меня не застали.

— Ваш сын мне сказал.

— Вчера прямо хляби небесные разверзлись, самая подходящая погода для похорон, — грустно усмехнулся Стаббс.

— Как раз в дождь лучше всего провожать в последний путь, — изрек Уоррен.

— Все мои друзья постепенно уходят, — покачал головой Стаббс. — В любую погоду. Самое невинное занятие — устроить себе проводы!

Он вытер руки о тряпку, которая даже не скрывала своего происхождения. Уоррену не посчастливилось видеть жену Стаббса, но судя по этим панталонам…

— Мой приятель, которого я вчера хоронил, переехал во Флориду с севера. Он был очень мнительный человек и тщательно берег свое драгоценное здоровье. А в Кливленде такой паршивый климат, что ничего не стоит простудиться и заработать воспаление легких. Еще он боялся стать на всю жизнь инвалидом, он мог поскользнуться и упасть на спину, повредив позвоночник. Мало ли что тебя подстерегает на севере. Может, какая-нибудь уличная банда укокошит или заденет шальная пуля во время разборок торговцев наркотиками, чего только не бывает. А знаете, от чего он умер?

Уоррен покачал головой.

— Утонул, — сказал Стаббс.

Он сунул промасленные панталоны за бак с бензином и сказал:

— Теперь этот мотор должен еще немного протянуть. — Они с Уорреном направились к докам. — Лодка мистера Лидза «Блаженство» стоит на двенадцатом стапеле. С той ночи к ней никто не прикасался.

— Вы все еще уверены, что это был он, да? — спросил Уоррен.

— Да нет, теперь я совсем в этом не уверен, — задумчиво произнес Стаббс. — Особенно после того, как мистер Хоуп дал мне послушать пленку. Получается, что звонил мне точно не мистер Лидз, значит, и лодку мог взять кто-то другой, очень на него похожий. Трудно разобраться, вот что я вам скажу.

— Может быть, вот это вам поможет. — Уоррен двумя пальцами выудил из кармана крошечную кассету.

— Еще одна, — удивился Стаббс.

— Если вас не затруднит, — сказал Уоррен и вынул из другого кармана миниатюрный магнитофон. Он был одет в свободную спортивную куртку из ирландского льна, легкую, как перышко, розового цвета. Он называл такой стиль «майамским порочным». Куртка была с большими отворотами и глубокими карманами. Вчера вечером ее доставили из Нью-Йорка: Уоррен сделал заказ по каталогу. Он предвкушал удовольствие от мгновения, когда Фиона увидит его в этой куртке. Магнитофон «Риалистик Микро-27» помещался на ладони, он использовал его в своем автоответчике. Он вставил кассету.

— Я хочу, чтобы вы послушали несколько ключевых слов, — произнес он. — «Прогулка при луне», «беспокоиться» и «тридцать». Это те слова, которые сказал вам в ночь убийства человек, представившийся Лидзом, не так ли?

— Вроде да, — ответил Стаббс.

— Он сказал примерно следующее: «Я хотел вам сказать, чтобы вы не беспокоились, когда услышите, что я буду брать лодку. Я подъеду часам к десяти — десяти тридцати, прогуляюсь под луной». Вы это помните?

— Как будто да, — подтвердил Стаббс.

— То, что вы услышите, — это отдельные фразы, — пояснил Уоррен. — Постарайтесь сосредоточиться только на ключевых словах, хорошо? Это будет куда труднее для вас, чем в первый раз, когда мистер Хоуп давал вам прослушать пленку.

— Похоже, что так, — сказал Стаббс и с недоверием посмотрел на магнитофон.

— Если вам понадобится повторить какое-то место, я прокручу пленку назад. Скажите, когда будете готовы, хорошо?

— Да я готов, — отозвался старик.

Уоррен нажал кнопку.

Это был его телефонный разговор с Нэдом Уивером, нудный, как зубная боль, когда он клещами вытягивал из него слова, пытаясь добиться, чтобы тот произнес хотя бы несколько слов из тех, что услышал от убийцы Стаббс. Уоррен делал ставку на слова «беспокоиться» и «прогулка при луне», они звучали достаточно отчетливо, «тридцать» было произнесено невнятно.

Уивер произнес слова «прогулка при луне» через тридцать две секунды после начала разговора.

— Прокрутите, пожалуйста, еще раз, — попросил Стаббс.

Уоррен перемотал пленку и снова дал ему прослушать разговор.

«— Мистер Уивер, как часто мистер Лидз отправляется на морские прогулки при луне?

— В смысле?

— Кататься на лодке при луне.

— Частенько.

— Вы понимаете, о чем я говорю, не так ли?

— Да. Совершал прогулки при луне».

Уоррен нажал кнопку «Стоп».

— Узнаете этот голос? — спросил он.

— Затрудняюсь сказать. Можно еще раз прослушать?

Уоррен перемотал пленку. Через двадцать семь секунд Уивер произнес слово «беспокоиться» и повторил его через шесть секунд.

— Проиграйте мне еще раз эту часть, — попросил Стаббс.

Уоррен снова включил магнитофон.

«— А если бы он уехал кататься на лодке в безлунную ночь, вас бы это обеспокоило?

— Меня обеспокоило?

— Да. Именно вас.

— Нет.

— Как же так? Ваш родственник… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, стал бы я беспокоиться».

Дальше шли слова «один в море», «ночью», «он не первый раз выходит в море».

Уоррен остановил запись.

— Что вы скажете? — спросил он.

— Это был не он, — уверенно произнес Стаббс.

— Точно?

— Совершенно. Тот человек как-то по-особенному произнес «беспокоиться». Я тогда не обратил на это внимания, ведь он представился Стивеном Лидзом, но когда слушаешь пленку… этот парень говорит иначе. Я не могу даже воспроизвести его интонацию.

— Он говорил с акцентом? Вы это хотите оказать?

— Нет, нет.

— Может, это был испанский акцент?

— Да нет.

— Или британский, скажем?

— Да нет, не в этом дело…

— Французский?

— Его слова вовсе не звучали как у иностранца. Жаль, что я не могу повторить. Он произнес очень чудно. «Беспокоиться».

— Этот парень на пленке говорит похоже?

— Нет, совсем не так.

«Замечательно», — подумал Уоррен.

— Где-то я слышал эту интонацию. Так говорит кто-то очень знакомый. Жаль, не могу вспомнить, кто именно.

— Это ваша арендованная машина, сэр? — спросил мальчишка.

— Да, — ответил Мэтью.

Этот парень просто телепат, подумал он. Откуда ему знать, что «форд» арендованный?

— Они точно определяют, у кого машина арендованная, — сказал он Май Чим. — Загадка всех времен.

— Может быть, у вас ключи какие-нибудь особенные, — предположила она.

— Наверное.

Тот мужчина в мастерской, в понедельник, задал аналогичный вопрос.

«Не могли бы вы ее отодвинуть? Чтобы я выехал».

Май Чим была в короткой бежевой юбке и кремовой шелковой блузке с длинными рукавами на пуговицах, две верхние были расстегнуты и приоткрывали жемчужное ожерелье. Туфли на высоких каблуках, длинные ноги без чулок, в такую томительную жару чулки выглядели глупой формальностью. Весь вечер она была разговорчивой и оживленной, может быть, потому, что выпила два бокала фруктового ликера и еще вместе с Мэтью они распили бутылочку «Пино Грижо». Она склонила голову ему на плечо, взяла его под руку и мечтательно смотрела на огоньки лодок, видневшихся в заливе.

Мальчишка подогнал к ним машину, пересел на пассажирское сиденье и открыл дверцу.

— Спасибо, — сказала она и села в машину. Даже не стала натягивать юбку на оголившееся бедро.

Мэтью дал парню доллар и подошел к машине со стороны водителя.

— Спасибо, сэр, — сказал мальчуган и поспешил к седовласому господину, выходившему как раз из ресторана. — У вас «линкольн», сэр? — спросил он, снова демонстрируя свои телепатические способности.

Мэтью захлопнул дверцу и включил фары. Он внимательно осмотрел брелок на своих ключах. Конечно, они были с названием фирмы, у которой он арендовал автомобиль, но все равно непонятно, как об этом узнал человек в мастерской.

«Чья это арендованная машина?»

— Ненавижу загадки, — сказал он, обращаясь к Май Чим.

— А я ненавижу енотов, — сообщила она загадочно.

Ему показалось, что она была немного пьяна.

— Во Вьетнаме енотов не было. Там много разных животных, но только не енотов.

Мэтью медленно обогнул здание ресторана и повел машину к шоссе. Кто-то из служащих стоянки переключил его радио на другую волну. Он терпеть этого не мог. Мэтью представил, что в его отсутствие чужой человек копается в его машине, слушает радио, расходуя его батарейки. Он переключил радио на волну джаза, — единственная станция, которая передавала в Калузе джаз.

— Ты любишь джаз? — спросил он.

— Что такое джаз? — удивилась она.

— То, что ты сейчас слушаешь, — ответил он.

Она послушала.

Джерри Маллиган.

— Да. — Она как-то очень неопределенно кивнула. — У нас во Вьетнаме был только рок, — сказала она. — Повсюду на улицах Сайгона играли рок. Я ненавижу рок. И енотов тоже ненавижу. Они похожи на больших крыс, ты не находишь?

— Это только здесь, — сказал он. — На севере они маленькие и пушистые.

— Может быть, мне переехать на север? — спросила она.

Слово «может быть» прозвучало довольно невнятно.

— На севере много больших городов, — уклончиво произнес Мэтью.

Она вновь кивнула и замолчала, как будто всерьез размышляя над возможностью переехать на север.

— Мой отец ненавидел солдат, — сказала она безо всякой связи с предыдущим. Слово «солдат» опять прозвучало не очень естественно. — Получается, что он ненавидел всех мужчин, — добавила она. — Во Вьетнаме были только солдаты. Наши солдаты, их солдаты, ваши солдаты. — С каждым разом слово «солдаты» звучало все более неразборчиво. — Мой отец не позволял ни одному солдату даже оказаться поблизости от меня. Он как-то подрался с американским капралом, который мне улыбнулся. Он просто улыбнулся мне. Мой отец по-настоящему его ударил. Представляешь? Такой худой, маленький, ударил такого здорового, высокого солдата. А тот засмеялся.

Сколько раз можно повторять это несуразное слово «солдат»…

— Ты не против, если мы заедем ко мне? — спросила она.

Они ехали в молчании. Под звук саксофона Маллигана.

Мэтью подумал: как можно вот так играть на саксофоне?

— Я их боялась, — говорила Май Чим. — Солдат. Мой отец предостерегал меня. Он говорил, что они меня изнасилуют. Они изнасиловали многих вьетнамских девушек. И я боялась того же.

Природа любит равновесие, подумал он.

Американские солдаты насиловали вьетнамских девушек.

Теперь американка была изнасилована тремя вьетнамцами.

— Но тебя я не боюсь, — прошептала она.

— Хорошо, — успокоил ее он.

А про себя подумал, что нет в этом ничего хорошего. Она слишком много, пожалуй, выпила, и если ее признание о девственности было истинным, он не хотел заниматься с ней любовью, во всяком случае сейчас, когда она была пьяна или почти пьяна. Фортепьяно Оскара Паттерсона разорвало наступившую тишину. Внезапно в его памяти всплыло Чикаго, заднее сиденье отцовского автомобиля, где шестнадцатилетняя девчонка Джой Паттерсон лежала на спине с закрытыми глазами, прерывисто дыша, от нее сильно пахло спиртным, она раскинула ноги. Так ли уж она была пьяна, как изображала? Он дрожащими от волнения руками нащупывал резинки, на которых держались ее нейлоновые чулки, дотронулся до ее нежной мягкой кожи, и его словно огнем опалило, когда он коснулся шелковистой подкладки ее трусов. И все же он стянул их, отчетливо осознавая, что если Джой действительно пьяна, это будет изнасилованием.

Если сегодня он переспит с Май Чим, это тоже будет равносильно изнасилованию.

Прошлое не оставляет нас.

Они подъехали к ее дому на Сабал-Кей. Специальное предписание не позволяло здесь строить дома выше пяти этажей. За домами можно было увидеть океан. Он поставил машину на место, обозначенное табличкой «для гостей», выключил зажигание и свет.

— Не хочешь подняться ко мне выпить на посох? — с милой гримаской спросила она.

Это была не хмельная оговорка, просто слабое знание языка. А где нет общего языка, по ее словам, там всегда возникают подозрения. И, как следствие, ошибки. Много ошибок. С обеих сторон. Он подумал: не грозит ли ему сейчас одна из таких ошибок? И тут же вспомнил фразу, произнесенную ею в их последнюю встречу. Тебя тянет ко мне, потому что я азиатка? И он подумал, что не так-то уж она и неправа. Вопрос Май Чим повис в тишине: не хочешь ли подняться ко мне, выпить на посох? И еще он подумал, что не пойдет он сегодня ни на какой посох, особенно когда Май Чим в таком состоянии. Возможно, этого вообще не произойдет, потому что, несомненно, он очень, очень хочет ее, хочет обладать ею, азиаткой, он никогда не спал с азиаткой. Но это не причина, чтобы ложиться с нею в постель, потому что какими глазами он наутро посмотрит на себя в зеркало.

— Мне завтра рано вставать, — отказался он. — Можно взять отсрочку?

На ее лице отразилось удивление. Она не поняла его слов.

— Отсрочку, — повторил он и улыбнулся. — Это значит — в другой раз.

Она по-прежнему смотрела ему прямо в глаза.

— Я провожу тебя наверх, — сказал он мягко.

Он подошел к машине с ее стороны, открыл дверь и предложил ей руку. Она нетвердо стояла на ногах и, казалось, силилась понять, как она так быстро добралась до дому. Он приобнял ее рукою, чтобы поддержать. Она прильнула к нему.

— Спасибо, — прошептала она.

У входной двери она порылась в сумочке, нашла ключ и вставила его в замок, обернулась и посмотрела ему прямо в глаза:

— А будет ли этот другой раз, Мэтью?

— Надеюсь, что да, — ответил он.

Он не был уверен в своей искренности.

Машина Уоррена стояла у обочины дороги. Уоррен спал за рулем. Стекло было приспущено. Мэтью просунул руку и осторожно коснулся его плеча. Уоррен от неожиданности вздрогнул и машинально сунул руку под пиджак. В следующее мгновение в его руках оказался внушительных размеров пистолет.

— Эй! — крикнул Мэтью, предусмотрительно отступая назад.

— Прости, ты меня напугал.

— Это я-то тебя напугал? Кто кого?

Уоррен отправил пистолет обратно в кобуру и вышел из машины. Они направились к дому. Мэтью открыл дверь и зажег свет.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил он.

— Немного виски, безо льда, пожалуйста, — сказал Уоррен. — Можно от тебя позвонить?

— Конечно. Телефон там, на стене.

Мэтью взглянул на часы. Четверть одиннадцатого. Он подумал, не позвонить ли сейчас Май Чим, извиниться или сказать что-нибудь подобающее. К чему? На кухне Уоррен пытался кому-то дозвониться. Мэтью открыл дверцу бара и плеснул немного виски «Блэк Лейбл» в низкий стакан. Ему захотелось выпить мартини. Он пытался обдумать свое сегодняшнее поведение. Уоррен несколько раз произнес имя «Фиона». Фиона, наверное, негритянка, подумал Мэтью. А может, ирландка. Фиона — имя ирландское. Он подумал, что наверняка Уоррен с ней близок. Уж не потому ли Уоррен с ней спит, что она белая? Он не ответил на этот вопрос. Когда-то давным-давно в Чикаго…

В школе, где он учился, была необыкновенно красивая негритянка по имени Офелия Блэйр. Однажды он уговорил ее пойти с ним в кино, угостил содовой и мороженым, после этого посадил ее в отцовский автомобиль, служивший ему для многих целей, и отвез на пустынную дорогу около футбольного поля. Он полез к ней с поцелуями, дал волю рукам, умоляя разрешить ему «сделать это», потому что он никогда не «делал этого» с негритянкой.

Неважно, что к семнадцати годам он не «делал этого» и с белой девушкой. С его точки зрения, этот аргумент был более чем убедительным — он белый, она чернокожая, их ожидает восхитительное удовольствие, стоит ей только уступить ему и раздвинуть свои прелестные ножки. Он ощущал себя чуть ли не современным Стенли — исследователем Африки. Ему даже и в голову не пришло, насколько он ее тогда унизил, возжелав ее только из-за цвета кожи, отринув ее неповторимую индивидуальность, забыв, что она Офелия, а не просто безликая чернокожая девушка, объект его вожделения. Он так и не потрудился узнать ее поближе, предложив ей роль анонимной фигуры. Он так ничего и не понял, когда она одернула юбку, надела бюстгальтер и, накинув блузку, мягко попросила отвезти ее домой. После этого он не раз пытался назначить ей свидание, но она неизменно вежливо отказывалась.

Чикаго.

Как давно это было.

Сегодня вечером он не стал повторять прежних ошибок.

Он разглядел в Май Чим ее индивидуальность.

Поняла ли это она?

— Как только разделаюсь с делами, Фиона, — произнес Уоррен.

Фиона.

Черная? Белая? Вьетнамка?

Негритянка Офелия Блэйр была настоящей красавицей. Он попытался представить, какой она стала, наверняка необыкновенно красивой женщиной. Он решил, что она живет в шикарном доме на Лейк-Шор-Драйв. Блистает на приемах: мужчины во фраках, дамы в длинных вечерних платьях. Офелия Блэйр. Девчонка, которую он некогда жестоко обидел.

Он повернулся спиной к кухонному столу, у которого Уоррен все еще говорил по телефону, и начал смешивать себе мартини. А если он сегодня поступил не менее глупо, обидев Май Чим по диаметрально противоположным причинам?

Возможно, он совершил ужасную ошибку? Он избежал одной ошибки, тут же совершив другую. Он бросил в стакан оливку. И еще одну.

— Уоррен, — позвал он. — Ты там заканчиваешь?

— Сейчас, один момент, — бросил ему Уоррен и, попрощавшись с Фионой, повесил трубку.

— Мне нужно позвонить, — бросил Мэтью и, захватив стакан с мартини, направился в кабинет к параллельному телефону. Он глотнул мартини, подсел к телефону и набрал номер Май Чим. Она взяла трубку после четвертого гудка.

— Алло? — отозвалась она.

— Май Чим?

— Да?

— Это Мэтью.

— А, привет, Мэтью!

— У тебя все в порядке?

— Да, — ответила она, — но я пьяна.

— Разве что чуть-чуть.

— Как это?

— Чуть-чуть пьяна.

Оба рассмеялись.

Смех на другом конце провода резко оборвался, и наступила тишина.

— Спасибо, что не обидел меня, — тихо произнесла она.

Он не был уверен, что она отдает себе отчет в том, что говорит. Что английское слово «обидеть» имеет для них одинаковое значение. Ему-то как раз показалось, что он ее обидел. Глупо и незаслуженно.

А когда нет общего языка, возникают подозрения. И ошибки. Много ошибок. С обеих сторон.

— Мэтью, кто-нибудь заплатил по счету? — тревожно спросила она.

— Да, — ответил он. — Ты и заплатила.

— Слава Богу, а то я никак не могла вспомнить. Я уже ругала себя, что позволила гостю расплатиться.

В ее устах поминание Бога звучит совершенно обворожительно.

— Я слишком много выпила, — сказала она. — Обычно я себе такого не позволяю.

— Пожалуйста, не думай об этом, — попросил он.

— Мне страшно, — помедлив, произнесла она.

Он молчал.

— Знаешь, я решила… что если я немножечко выпью, то не буду так бояться… солдат, — сказала она.

Она произнесла это слово четко и внятно. Потом добавила:

— Мужчин.

Какое-то время они молчали.

— Мы попробуем еще раз, — осторожно произнес он.

— Да, как-нибудь… — нерешительно согласилась она.

— Вот мы узнаем друг друга поближе… — начал он.

— Неужели мы когда-нибудь действительно будем лучше знать друг друга? — перебила его она.

— Надеюсь. — Он говорил искренне. — Я не хочу, чтобы это было просто…

— Да, просто белый и азиатка, — сказала она.

Он подумал, что на самом деле они знают друг друга куда лучше, чем можно предположить.

— Я тебе скоро позвоню, — пообещал он.

— Ты обещал зайти за сорочкой, — напомнила она.

— Отсрочкой, — улыбнулся он.

— Вот именно, отсрочкой, — поправилась она.

Он пожелал ей спокойной ночи.

— Мне до сих пор снятся вертолеты, — грустно сказала она.

Послышался щелчок.

Он взял свой стакан с мартини и вышел на кухню. Уоррен стоял у стола. В правой руке он держал стакан с виски.

— Алфавит решил выучить? — спросил Уоррен.

— Что? — не понял Мэтью.

Уоррен показал на листок бумаги, прикрепленный на стене возле телефона: a ă â b c d đ e ê g h i k l m n o ô ơ p q r s t u ư v x y.

— А, — протянул Мэтью. — Это вьетнамский алфавит.

— Там многих букв не хватает, ты обратил внимание?

— Нет, не обратил.

— Этим я, детектив, и отличаюсь от тебя. Здесь нет букв «F», «J» и «W» и «Z» тоже, кстати, нет. Зато три буквы «А», по две «D» и «Е», три «О», две «U». А как называются эти смешные закорючки?

— Диакритические знаки.

— Наука — дело серьезное? — улыбнулся Уоррен и предложил выпить. — Рискнем, Мэтью. — Он опустошил стакан. — Ах, — выдохнул он. — Вкусно. Это не Уивер звонил на лодочную станцию.

— Будем здоровы! — ворчливо произнес Мэтью и поднял свой стакан. Он выпил одним глотком и безо всякой связи с предыдущим спросил:

— Кто это Фиона?

— Фиона Джилл, — ответил Уоррен. — Дама, которая работает в Налоговой комиссии. Это она сказала, что номер, который запомнил Тринх, не существует в природе.

— Она черная? Белая?

— Черная. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так.

— Ты встречаешься с черной женщиной?

— Нет, нет.

— А то я было подумал.

— Нет.

Попал почти в точку, подумал Мэтью.

Среди героинь американских фильмов встречаются азиатские женщины. Белому герою разрешалось иметь серьезные любовные отношения с азиаткой, только не с чернокожей. Американские продюсеры храбро нарушали табу. Герою дозволялось целовать азиатку, но целая история, если вдруг по ходу сценария приходилось целовать негритянку. Ну, а если по ходу фильма чернокожий герой целовался с белой женщиной, — это было из области фантастики. Мэтью попробовал представить себе вкус губ Май Чим. Может быть, стоит уговорить какого-нибудь смельчака из голливудских продюсеров запечатлеть на пленке их первый поцелуй? Разумеется, в самом благочестивом ракурсе.

— Что тебя так развеселило? — спросил Уоррен. Видимо, Мэтью и сам не заметил, как расплылся в улыбке.

— Я подустал, — ответил Мэтью. — Что еще тебе рассказал Стаббс?

— Он сказал, что звонивший ему в ночь убийства произносил слова, как кто-то из знаменитостей.

— Из знаменитостей?

— Вот именно. Особенно слово «беспокоиться».

— А как знаменитые люди произносят слово «беспокоиться»?

— Тут ты меня поймал, — задумался Уоррен и тяжело вздохнул. — Ну, мне пора, Фиона ждет меня. — Он помедлил, потом сказал: — Ты точно не хотел со мной поговорить?

— Нет, спасибо большое.

— Если передумаешь, вот тебе номер телефона, — сказал Уоррен и написал в блокноте цифры. Он осушил свой стакан, они обменялись рукопожатиями, и Уоррен вышел. Мэтью услышал, как он заводит свой «бьюик». Через какое-то время шум двигателя затих. Из внешних звуков остался только шум работающего кондиционера. Он подошел к столу, присел на табурет и присмотрелся к номеру, который оставил Уоррен:

381–3645

Судя по первым цифрам, Фиона жила на материке. Он вырвал из блокнота страничку и прикнопил ее рядом с листочком, на котором был изображен вьетнамский алфавит, написанный рукой Май Чим. Еще в колледже его друг Натан Файнстайн начал встречаться с китаянкой. Ее звали Мелисса Чонг. Она была дочерью владельца ресторана на Ля-Салль. Остроумный Натан назвал их отношения «на линии Запад — Восток».

Мэтью взял карандаш, прикрепленный к блокноту, и написал:

ЗАПАД — ВОСТОК

Он внимательно вгляделся в каждую букву. Так мог бы называться многомиллионный фильм, главные роли в котором исполнят Ле Май Чим и Мэтью Хоуп — или наоборот. Фильм начнется кадром района «Малой Азии» славного городка Калузы. Под развесистым деревом стоит зеленый «олдсмобиль кутласс сьюприм». На переднем сиденье парочка. Герой и героиня. В фильме их будут звать Лесли Сторм и Цветок Лотоса Вонг. Крупным планом губы, слившиеся в поцелуе, следующий кадр — бело-оранжевые флоридские номера: 2АВ 39С.

Мэтью написал в блокноте:

2АВ 39С.

Он посмотрел на то, что написал. Потом воспроизвел вновь:

2АВ 39С

И так еще несколько раз…

Он написал целый столбик номеров, пока рука машинально не вывела:

ZAB 39С.

Цифра 2 напоминает…

Он вперил взгляд в стену в листок с вьетнамским алфавитом. В нем отсутствовали буквы «F», «J», «W», «Z» нет тоже.

a ă â b c d đ e ê g h i k l m n o ô ơ p q r s t u ư v x y.

Значит, во вьетнамском алфавите нет буквы «Z». Зато есть цифра 2, они пользуются арабскими цифрами. Буква «Z», цифра 2. Если ты ночью смотришь сквозь стекло и видишь букву «Z» и при этом понятия не имеешь, как вообще должна выглядеть эта буква, то ее очень легко принять за цифру 2! Коба и Боба — на одно лицо оба, буква «Z» и цифра 2. Тринх видел номер ZAB 39С, но его глаза и мозг автоматически выхватили привычное, отсюда возникла в номере двойка.

Мэтью схватил трубку телефона и набрал номер, который оставил ему Уоррен. Один гудок, второй…

— Алло?

— Мисс Джилл?

— Да?

— Это Мэтью Хоуп…

— Да, мистер Хоуп.

— Извините, что беспокою вас в такое время…

— Перестаньте извиняться.

— Уоррен уже у вас?

— Еще нет.

— Не попросите ли вы его перезвонить мне… собственно, может быть, вы мне поможете.

— Буду рада.

— Во Флориде есть номера, которые начинаются с буквы «Z»?

— Да, — ответила Фиона. — С букв «Y» и «Z» начинаются номера машин, которые сдаются внаем.

— Внаем?

Черт побери, какой еще машиной мог воспользоваться убийца, если не арендованной?

— Хертц, Авис, Доллар, — пояснила Фиона. — Номера на всех их машинах начинаются либо с «Y», либо с «Z». Можете проверить.

— Я так и сделаю, — произнес он. — Спасибо большое, мисс Джилл, вы мне очень помогли.

— Не за что, — сказала она. — Так передать Уоррену, чтобы он вам позвонил?

— Если захочет, специально не надо.

— Я ему передам. Спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной ночи. — Он положил трубку на рычаг.

Машина внаем, подумал он. Вот откуда тот парень узнал, что у меня арендованная машина, он просто посмотрел на номера. Мэтью потянулся за телефонным справочником, открыл его на желтом блоке и, двигая пальцем вниз по странице, просмотрел все фирмы, которые занимаются арендой автомобилей. В это время зазвонил телефон. Он взял трубку.

— Уоррен? — спросил он.

— Мистер Хоуп? — Это был чужой голос.

— Да, кто говорит?

— Чарли Стаббс. Извините, что беспокою вас дома, но я пытался дозвониться этому парню, вашему помощнику, но его нигде нет. Я вспомнил, что это был за голос. Я тогда сказал, что он похож на голос какого-то известного человека. Парень передал вам?

— Да, да, передал.

— Ну вот, я вспомнил, кто это.

— Кто же, мистер Стаббс?

— Джон Кеннеди, — облегченно выпалил Стаббс.

Глава 12

Он жил в одном из тех домиков на сваях, которые тянулись по побережью на север от Уиспер-Кей-Вилладж. В это время года, и особенно ночью, таинственное молчание окутывало деревянные постройки на пляже. В пик курортного сезона здесь не смолкает музыка, смех и голоса молодых людей, которые не знают, как применить свою силу. Сегодня ночью было тихо. Темные силуэты домиков на сваях напоминали болотных птиц, устремленных в небо. Было около полуночи, но в комнате на втором этаже горел свет. Мэтью поднялся по лестнице и постучал.

— Кто там?

Знакомый голос, этот голос было не забыть. Голос Джона Кеннеди.

— Это я, — ответил он. — Мэтью Хоуп.

— Одну минуту.

В голосе хозяина домика послышалось замешательство, все-таки было около двенадцати ночи.

Дверь открылась.

Он стоял на пороге комнаты босиком, в теннисных шортах и без рубашки. В свои сорок один год он выглядел довольно моложаво, обычно в его возрасте так выглядят спортсмены. Хорошо очерченные мышцы на руках, ногах и груди, мягкие белокурые волосы, добродушная улыбка. Этакий Типичный Американский Парень. С одной оговоркой — он совершил пять убийств за последнее время.

— Привет, Кит, — сказал Мэтью. — Извини, что пришлось заехать так поздно.

— Да ничего, проходи, — пригласил его войти радушный хозяин.

Мэтью прошел в комнату. Просторное помещение с закутком для кухни и туалетом, отделенным от комнаты шторой. Окно с видом на океан, около окна — двуспальная кровать. На стенах — фотографии в рамках. В основном — Кристофер Хауэлл на теннисном корте. На одной из фотографий он, улыбающийся, в военной форме, окруженный солдатами, кое-кто из них в комбатовских шлемах, с патронташами наперевес, у некоторых в руках — оружие. В углу комнаты несколько теннисных ракеток, прислоненных к стене. Посреди комнаты несколько дешевых зачехленных кресел. На тумбочке около кровати — телефон. Там же настольная лампа, свет которой он увидел снаружи. Кондиционера нет, окна раскрыты настежь. Со стороны моря слышен шум прибоя.

— По-моему, наконец-то я составил план игры.

Хауэлл непонимающе заморгал.

— Хотите узнать?

— Ну. В общем…

Часы показывали полночь.

— Конечно, — кивнул он.

— Вам известно, что в штате Флорида у всех взятых внаем машин номера начинаются на «Z» или «Y»?

Хауэлл внимательно посмотрел на него.

— Дачто вы говорите! — воскликнул он.

— Об этом мало кто знает, — улыбнулся Мэтью. — Однако это так.

— Так, — эхом отозвался Хауэлл.

— А знаете ли вы, что фирмы, сдающие машину в аренду, ведут списки своих клиентов? Имя, адрес и так далее.

— Мистер Хоуп, вы уж извините, но время позднее, — напомнил Хауэлл.

— Ваше время действительно вышло, — произнес Мэтью.

За окном огромная волна с шумом разбилась о берег и шипя отступила назад. Снова воцарилась тишина.

— Прежде чем заглянуть к вам, — продолжал Мэтью, — я обзвонил все фирмы, занимающиеся арендой машин. Ну, я немного преувеличил, мне повезло на шестой раз.

— Мистер Хоуп, на самом деле уже поздно.

Широко распахнутые голубые глаза, невинный взгляд, полный удивления. Озадаченное детское выражение на лице.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Я как раз уверен, что ты все отлично понимаешь, Кит.

— Нет, на самом деле я…

— Я говорю о машине, которую ты брал напрокат.

— О машине?

Вот, значит, как он произносит слова. С особой интонацией, растягивая гласные.

— Я имею в виду день тринадцатого августа, — уточнил Мэтью. — «Олдсмобиль кутласс сьюприм», номер ZAB 39…

Не успел Мэтью закончить фразу, как у Хауэлла в правой руке оказалась ракетка. У него были мощные руки и сокрушительная подача, он одинаково хорошо владел обеими руками. Мэтью моментально догадался, каким тупым предметом был убит Баннион.

— Ну, теперь расскажи мне свой план игры, — сказал Хауэлл и замахнулся ракеткой, целясь Мэтью в голову.

Никакого плана, естественно, у Мэтью не было.

Хауэлл точно наметил цель. Он не пытался отбить мяч, не старался принять его в центр ракетки. Он бил ребром ракетки в голову Мэтью. Ракетка в руках Хауэлла превратилась в орудие нападения. Несмотря на свою кажущуюся легкость, алюминиевая ракетка была довольно массивной, и удар оказался настолько убедительным, что от стены отлетел кусок штукатурки. Мэтью сделал единственно возможное в данной ситуации движение: он уклонился в сторону и вжал голову в плечи. Мощный удар пришелся на стену. Хауэлл отступил назад, выбирая позицию для следующего удара.

— Догадайся, какой рукой я буду бить? — оскалившись в улыбке, спросил он и перекинул ракетку в другую руку. Он пританцовывал босыми ногами, настраиваясь на матч Большого кубка.

Мэтью стремился к тому, чтобы ему проломили череп.

«Если противник вооружен, а ты нет…»

Голос Блума. Спортивный зал, прошлый вторник. Он делился с Мэтью секретами своего мастерства, учил планировать игру.

«Не пытайся его разоружить… Ты отдашь концы, прежде чем догадаешься, как это сделать».

Хауэлл, двигаясь толчками, наступал на противника. Он мгновенно перекидывал ракетку из рук в руки. С какой стороны он нанесет удар? Справа, слева?

«Забудь про его оружие».

Хауэлл принял стойку.

В следующий миг он размозжит Мэтью голову.

Он взметнул ракетку для удара. Это был его коронный удар наотмашь с левой руки. Мэтью знал силу этого удара по корту. Череп был бы снесен. Глаза Хауэлла блестят дьявольским огнем, рот сжат в узкую полоску, рука напряжена как пружина и поднята до уровня груди, еще мгновение — и ребро ракетки со свистом опустится…

Мэтью ударил его, когда рука с ракеткой была занесена назад.

Он плечом навалился на Хауэлла, когда основная тяжесть тела приходилась на отставленную ногу. Не ожидавший такой прыти от Мэтью, Хауэлл на секунду замешкался, он тщетно пытался сохранить равновесие, но занесенная в ударе рука и чуть откинутое туловище тянули назад. Он безуспешно порывался преодолеть притяжение, но под тяжестью налегающего Мэтью рухнул на пол. Упал на правый бок и хотел перекатиться, но Мэтью, не раздумывая, ткнул его ногой в пах. Даже не ударил, а немного вдавил каблуком яйца в ковер, как учил его Блум…

Обессиленный борьбой, Мэтью направился к телефону.

Хауэлл с диким ревом катался по полу.

Около половины третьего ночи он подъехал к ферме на Тимукуэн-Пойнт-роуд. Окна дома смотрели темными глазницами. Света не было ни в самом доме, ни во флигеле для гостей, обжитом Нэдом Уивером. Мэтью надавил на кнопку звонка и не отрывал пальца. В противоположном крыле дома зажегся свет. Это была спальня. Он продолжал жать на звонок.

— Кто там?

Голос Джессики. Прямо за дверью.

— Мэтью Хоуп.

— Кто?

— Откройте, пожалуйста.

— Что вам надо?

В голосе недоверие. Два часа ночи.

— Миссис Лидз, отройте, пожалуйста.

Молчание.

— Одну минутку.

Он ждал. Минут через пять она открыла дверь. Ей, видимо, пришлось возвратиться в спальню, чтобы накинуть халат поверх ночной рубашки. Зеленый нейлон поверх белого. Она стояла босиком. Хауэлл тоже встретил его разутым.

— Вы представляете, который теперь час? — спросила она.

— Вполне, — ответил Мэтью. — Разрешите войти?

— А что случилось?

— Полиция только что арестовала Кристофера Хауэлла, он обвиняется в пяти убийствах. Я хочу задать вам несколько вопросов, миссис Лидз.

— Что за вопросы? — спросила она.

— Мы с вами оба хотим, чтобы вашего мужа оправдали, — сказал он. — Я хотел бы быть уверенным, что Хауэлл не сможет свалить все на Стивена.

Он лукавил.

— Хауэлл? — удивилась она. — Вы имеете в виду Кита? Тренера по теннису в клубе?

Она тоже лгала.

— Так вы позволите мне войти? — настаивал он.

— Да, конечно. Извините. Я… я спала… вы так настойчиво звонили… Мне не хочется показаться невежливой. Так вы говорите — Кит? А какое он имеет отношение к этому делу?

Они прошли в гостиную, она включила свет и пригласила его сесть в кожаное кресло. Сама пристроилась напротив на кожаном диване и облокотилась на зеленую подушку. Зеленые глаза, зеленый халат, зеленая подушка. Любимый цвет этой дамы.

— Я только что из полицейского участка, — начал он. — Они пытаются разыскать Ская Баннистера, чтобы провести официальный допрос. Он уехал на выходные в Санибэл, и никто не знает точно куда.

— Скай…?

— Баннистер. Прокурор. Им еще нужно многое выяснить.

— Я все-таки не понимаю…

— Хауэлл признался во всех убийствах.

— Кит?

— Да.

— Поразительно.

— Не правда ли?

— Такой скромный, безобидный парень.

В комнате повисло молчание. Тихо было во всем доме. Она уютно расположилась посередине дивана, сложив руки на коленях. Он внимательно наблюдал за ней.

— И вы считаете, что он может попытаться свалить вину на Стивена? — спросила она.

— Да.

— Ложь. Каким образом?

— Он может заявить, что сделал это по заказу Стивена.

— Он так сказал?

— Нет пока.

— Ну… а что он сказал?

— Я же уже говорил, он признался в убийстве троих мужчин, которые вас изнасиловали…

— Да, я поняла.

— …и старика, который запомнил номер машины…

— Одного из свидетелей?

— Да. А также следователя прокуратуры, который догадался, что за номер видел вьетнамец. Кит уже сделал на этот счет официальное признание.

— Понятно. Извините, но я не понимаю… о каком следователе идет речь?

— Вы читали утренний выпуск?

— Нет, к сожалению.

— Следователь прокуратуры. Его звали Фрэнк Баннион.

— И он знал… Что он знал?

— Он вычислил настоящий номер машины.

— Ясно.

— И ниточка потянулась к Хауэллу.

— Ясно.

— Я шел по пути Банниона.

— Ясно, — повторила она и, поколебавшись, добавила: — Он?..

Она подбирала слова, затрудняясь задать вопрос.

— Кит признался во всех убийствах?

— Да, — ответил Мэтью.

— Но почему? — спросила она.

— Ради вас, — промолвил он.

— Ради меня? — Показалось, это ее даже позабавило. — Ради меня? Да мы почти незнакомы.

— Миссис Лидз…

— Нелепость какая-то, — раздраженно бросила она. — Ради меня? Он что, спятил?

— Миссис Лидз, кроме…

— Это он заявил, что действовал ради меня?

— …работников прокуратуры, причастных к этому делу…

— Просто невозможно поверить…

— …только два человека знали номер машины.

Она умолкла.

— Тот номер, который увидел Тринх.

Она напряглась и неотрывно смотрела на него.

— Это вы и ваш муж, — произнес Мэтью.

— Нет, — резко бросила она.

— Да, — не уступал Мэтью. — Я назвал номер вашему мужу, а он передал вам.

— Я что-то не помню, чтобы мы говорили с ним об этом номере…

— Разберемся с этим позже, миссис Лидз. Вы знаете этот номер и сказали об этом…

— Я не знала!

— …Хауэллу.

— Вы заблуждаетесь. Я его почти не знаю, только…

— Он во всем признался.

Она подняла на него глаза.

— Он сказал, что узнал номер от вас.

Она не отрывала от него взгляда.

— Он сказал, что Тринха он убил из-за этого.

Внезапно она разрыдалась.

Сегодня вечером она была ненасытной.

До Рождества оставались считанные дни, был четверг, двадцать первое декабря. Они встретились в мотеле и никак не могли оторваться друг от друга. На рождественских праздниках они не увидятся, муж увозит ее в Нью-Йорк двадцать шестого, и вернутся они не раньше второго января. Сегодня она предполагала получить столько, чтобы продержаться все это время. Она действовала, как наркоман, отчаянно затягивающийся последней порцией, остающийся в неведении относительно новой.

Она постаралась одеться соблазнительно. Для него она всегда так одевалась. Черные кружевные трусики-бикини. Черный пояс для чулок. Черные нейлоновые чулки со швом. Никакого бюстгальтера. Кожаные черные туфли на высоком каблуке. Он говорил, что она похожа на проститутку из района Комбат. Он пояснил, что есть такой район в Бостоне. Скопище увеселительных заведений. Она поинтересовалась, спал ли он с проститутками. Только во Вьетнаме, ответил он. Он признался, что во Вьетнаме убил семерых. Это возбуждает ее. Мысль о том, что он убивал людей. Ее муж воевал почти в тех же местах. Но когда Кит описывает, как они отрезали гениталии у трупов, она изнывает от желания.

Они встречаются уже около года с тех пор, как он пришел в клуб. Солнечное божество. Он выходит на корт, чуть склонив голову, шапка светлых волос, он поднимает глаза, они вспыхивают голубым огнем. Доброе утро, миссис Лидз, я Кристофер Хауэлл. Все зовут меня просто Кит.

А, привет, Кит.

Какой ты симпатичный, Кит, думает она.

Вы готовы к уроку? — спрашивает он.

О да, думает она, я готова у тебя учиться, Кит.

Уже почти год он занимается с ней на корте, и не только. Она не представляет, как жила без него. Он одного возраста со Стивеном, но муж выглядит куда старше. Этот Стивен со своей лодкой. Когда он возвращается с моря, он весь пропитан солью. Ей ненавистен его поцелуй, так и хочется быстрее прополоскать рот. Стивен — крупный, полнеющий мужчина, они с Китом одногодки, оба были на одной войне, но Кит — стройный, поджарый, страстный, и она никак не может им насытиться.

Они часто мечтают о том, как она уйдет от Стивена. Разведется с ним. Но во Флориде закон о разводе и алиментах не самый либеральный. Большинство судей после развода принуждают мужа платить алименты только на так называемый адаптационный период, а потом выживай как хочешь.

Она пытается придумать какой-нибудь способ, чтобы муж перевел ферму на нее. Она говорит, что если с ним, не дай Бог, что-нибудь случится, налоги разорят ее, в казну уйдет столько денег, что хватит на завоевание Гренады. Она постоянно возвращается к этой теме. Он ненавидит Рейгана, ненавидит за это вторжение в Гренаду, за бомбардировку Ливии, странно, ведь ему самому приходилось убивать. Как исхитриться перевести ферму на ее имя? Ферма — это целое состояние. Надо заставить его передать ей ферму, а потом расстаться с ним и всю жизнь провести с Китом, ходить с ним на пляж, заниматься с ним любовью. Сегодня они тоже это обсуждали. Они всегда об этом говорят. Крепко обняв друг друга, они мечтают о том времени, когда она уйдет от Стивена и станет владелицей фермы.

Их часы лежат рядом на туалетном столике, ее часы крошечные, золотые, его — массивные, стальные, с электронным циферблатом и множеством кнопок.

Их часы отсчитывают секунды.

Минуты.

Они занимаются любовью на кровати посередине комнаты, в страсти взаимного обладания забывают обо всем, смакуя последние минуты перед долгой разлукой, она никак не может насытиться любовью. Она раскинулась на кровати, ее голова прильнула к его голове, его руки ласкают ее груди, они лежат молча, умиротворенные, усталые. За окном взвыла сирена пожарной машины.

Где-то пожар, говорит она.

Угу, отвечает он.

Они слышат, как сирена затихает вдали, вскоре она смолкает совсем, в комнате наступает тишина, мерно тикают часы. Она спрашивает его, который час, встает с постели и, обнаженная, идет через всю комнату и берет часы…

Господи!

Четверть двенадцатого!

Вот когда начинается настоящий кошмар.

Не потом.

Сейчас.

В это мгновенье.

Ей понадобится по крайней мере четверть часа, чтобы сесть в машину. Это будет около половины двенадцатого, на полтора часа позже, чем она рассчитывала. Еще через полчаса она будет на ферме, то есть попадет домой не раньше двенадцати. Коту под хвост все мечтания, он просто вышвырнет ее на улицу. И завтра же с утра подаст на развод! Как могли они так забыться, ведь кто-нибудь должен следить за временем! Все это она говорит Киту, торопливо натягивая пояс, пристегивая к поясу черные чулки. Он убьет меня, говорит она, надевая кружевные бикини, не могу понять, как мы это допустили, и надевает короткую черную юбку, белую шелковую блузку без рукавов, застегивает маленькие жемчужные пуговицы спереди. Что я теперь ему скажу, чем оправдаюсь?

К тому времени, когда они подъехали к стоянке, галерея была закрыта уже полтора часа. Кино тоже закончилось, на ресторане была погашена вывеска, в окнах было темно.

На стоянке пустынно, все окутано темнотой, кругом тишина, лишь одинокий фонарь покачивается у служебного входа и рядом с дверью свет в одном из окон. Кит подъезжает прямо к тому месту, где она оставила машину. Она даже не поцеловала его на прощание, выскользнув из машины. Все ее мысли заняты тем, что она скажет мужу. Она понимает, что полуторачасовое опоздание невозможно оправдать, все кончено, она пропала, он убьет ее. Она быстро открывает дверцу своего «масерати».

Она припарковала машину за рестораном, похожем на пагоду, он так и называется «Пагода». Машина дорогая. До Рождества осталось всего четыре дня. Около парка много машин, и плетеная решетка бампера будет очень выделяться, но не об этом она подумала в первую очередь, когда выбирала для стоянки это пустынное место. Она замужняя женщина, она встречается с любовником, и самый опасный момент — то время, когда она пересаживается из его машины в свою. Потом она поставила ее подальше от того места, где, появись она вовремя, было бы полно машин; поэтому она оставила машину не на стоянке, а за «Пагодой», у низкого заборчика, за которым начинался пустырь. Она садится за руль, хлопает дверцей и включает мотор.

Часы на приборной доске показывают без двадцати двенадцать.

Услышав шум мотора, Кит убеждается, что все в порядке, она на всякий случай мигает ему фарами, он делает то же и разворачивает машину. Она переводит рычаг на задний ход. Лучше всего соблюдать дистанцию, даже у ночи есть глаза. Она подождала, пока в зеркале заднего обзора не увидела, как он выехал со стоянки. Она жмет на газ и начинает разворачиваться… и почти сразу же понимает, что у ее машины спущена шина.

Кошмар нарастает.

Она умеет менять шины, она меняла их множество раз, она не из тех беспомощных неженок, которые только и умеют, что сосать конфеты да читать сентиментальные романы, развалившись в шезлонге.

Она вынимает из багажника отвертку, достает запасную шину, кладет ее плашмя на землю около колеса и начинает откручивать болты, которыми крепится колесо. Она уже высвободила один болт и положила его в перевернутый колпак, как вдруг…

Сначала она услышала, как открывается дверь ресторана.

Послышались голоса.

Незнакомая речь.

Это же китайский ресторан, вспоминает она, наверное, они говорят по-китайски.

Затем со стороны служебного входа ресторана выходят трое, она узнает в них тех парней, которых она видела, когда парковала машину, — они курили у входа, это было в восемь часов, три часа сорок минут назад. Парни стояли на улице около двери и курили. «Добрый вечер, мальчики!» — бросила она им весело, даже игриво. Она ехала на свидание к любовнику, а женщина, у которой есть любовник, считает, что весь мир умирает от желания ее трахнуть. «Добрый вечер, мальчики!» Три часа сорок минут назад. До начала этого кошмара.

Гаснет свет внутри, теперь освещена только площадка перед входом. Один из парней запирает дверь. Щелкает замок. Они переговариваются, стоя к ней спиной, они ее пока не заметили. Кто-то из них негромко смеется. Они отходят от двери, поворачиваются… и… они… они…

— Они пошли в сторону от ресторана, — сказала она. — И тут увидели меня. И они… остановились… и один из них… главный, Хо… улыбнулся мне… и… произнес по-английски, подражая мне… «Добрый вечер, мальчики», он издевался надо мной! А потом они…

Она замолчала.

Взяла салфетку из ящика журнального столика и промокнула глаза и щеки.

Мэтью ждал.

— Остальное вы знаете, — продолжала она. — Я все вам рассказала. Я скрыла только время, все остальное правда.

— И вы рискнули возбудить против них уголовное дело?

— Да.

— …чтобы защитить свою ложь?

— Чтобы защитить свою жизнь!

— Вы позволили насильникам выкрутиться…

— Они были моим единственным оправданием.

— Вашим — чем?

— Стивен поверил мне, а это главное. Он поверил, что я вышла из галереи в десять часов и через пятнадцать минут после этого была изнасилована. Он в это поверил.

— Зато суд не поверил.

— Мне пришлось рискнуть. Иначе я потеряла бы все.

— Вы и так все потеряли.

— Я так не думаю, — возразила она. — Стивен поверит мне.

— В отличие от прокурора. Кит официально признался, что вы действовали сообща.

— Да?

На ее лице заиграла улыбочка. Ему приходилось раньше видеть такую улыбку. Так смотрят люди, которые решились блефовать до конца, им ничего другого не остается, они загнаны в угол. Кит во всем признался — Джессика Лидз будет все отрицать.

— Он присягнул, — сказан Мэтью.

— Он лжет. Какой-то там нищий тренер по теннису.

— Кем бы он ни был, но он подписал…

— Скажите пожалуйста, — протянула Джессика. — По уши влюбленный теннисист по своей воле защищает честь жены фермера… При чем здесь сама порядочная женщина?

— А кто здесь порядочная женщина? — спросил Мэтью и вышел.

Официальное дознание проводилось в шесть двадцать пять утра в воскресенье, двадцать шестого августа, в кабинете капитана Рашвилла Деккера в здании управления общественной безопасности. Присутствовали: сам капитан в отутюженной форме, выглядевший чрезвычайно бодро для такого раннего часа; Кристофер Хауэлл в джинсах и голубой футболке; Скай Баннистер, которого в конце концов отыскали у сестры в Санибэле; высокий, светловолосый, загорелый, он был одет в очень элегантный темно-синий костюм, на нем был красный шелковый галстук; Патрисия Демминг, одетая в серый деловой костюм в тонкую полоску и туфли на низком каблуке, очень красивая, но серьезная; Мэтью Хоуп, не спавший всю ночь, со щетиной на щеках, не успевший даже переодеться, во вчерашней одежде; и, наконец, полицейский-стенографист в форме, он включал магнитофон, потом прослушивал пленку и записывал все в протокол, вид у него был откровенно отсутствующий. Баннистер зачитал Хауэллу его права, убедился, что тот все понял, дважды получил подтверждение, что тот не настаивает на присутствии адвоката, после чего приступил к дознанию:

В: назовите, пожалуйста, свое полное имя.

О: Кристофер Лесли Хауэлл.

В: Где вы живете, мистер Хауэлл?

О: Уиспер-Кей, Оушен-Драйв, 2115.

В: Номер квартиры?

О: 2А.

В: Мистер Хауэлл, сегодня утром вы сделали добровольное признание инспектору полиции Ховарду Сафьеру, это так?

О: Да.

В: Я прошу вас просмотреть протокол и подтвердить, что с ваших слов записано верно.

О: Да.

В: Под заявлением стоит ваша подпись?

О: Да.

В: Дата, проставленная рядом с подписью, соответствует действительности?

О: Да.

В: Мистер Хауэлл, с вашего позволения, я хотел бы уточнить кое-какие детали вашего признания, сделанного инспектору. Я хочу убедиться, что не вкрались ошибки.

О: Разумеется.

В: Вы сказали инспектору Сафьеру, что в ночь на четырнадцатое августа вы на арендованном автомобиле доехали до «Малой Азии», устроили засаду и убили троих вьетнамцев, которых звали… Пэт, будьте добры, дайте мне список.

О: (мисс Демминг). Пожалуйста, мистер Баннистер.

В: Так, сейчас посмотрю… это были… Хо Дао Бат… Нго Лонг Кай… не знаю, может быть, я неправильно произношу… и Данг Ван Кон? Это те, которых вы убили?

О: Только в другом порядке.

В: Простите?

О: Хо был последним.

В: Мистер Хауэлл, наверное, имеет смысл восстановить все события той ночи в хронологическом порядке. Я имею в виду все ту же ночь на четырнадцатое августа, когда произошло убийство.

О: С чего мне начать?

В: Вы сказали инспектору, что позвонили на лодочную станцию…

О: Да.

В: И представились Стивеном Лидзом.

О: Да.

В: Вы разговаривали с человеком по имени Чарльз Стаббс…

О: Да.

В: Было около девяти вечера.

О: Да. Я предупредил его, что возьму лодку.

В: Откуда вы ему звонили?

О: Из дому.

В: Что было потом?

О: Я ждал звонка от Джесси.

В: Вы имеете в виду Джессику Лидз?

О: Да.

В: Зачем она должна была вам позвонить?

О: Она сказала, что можно приезжать.

В: Куда приезжать?

О: На ферму.

В: Вы имеете в виду ферму Лидза?

О: Да.

В: Как вы поступили после ее звонка?

О: Поехал туда.

В: Зачем вы туда поехали?

О: Забрать кое-что.

В: Что именно?

О: Во-первых, машину Джесси, «масерати».

В: Что еще вы там взяли?

О: Кепку и куртку ее мужа.

В: Стивена Лидза?

О: Да.

В: Что еще?

О: Ключ от лодки. И его бумажник.

В: Чей бумажник?

О: Ее мужа.

В: Вы зашли в дом, чтобы забрать все эти вещи?

О: Да, кроме машины, она стояла около дома.

В: Чему вы улыбаетесь, мистер Хауэлл?

О: Ну, машина же не могла быть в доме, правда?

В: Вам это кажется забавным?

О: Да. То, что вы сказали.

В: А остальные предметы? Кепка, куртка, бумажник?

О: Да.

В: Вы зашли в дом, чтобы взять их?

О: Да.

В: Где в это время были миссис и мистер Лидз?

О: Джесси мне помогала. Ее муж спал.

В: Он спал все время, пока вы находились в доме?

О: Он проспал до утра.

В: Мистер Хауэлл, вы сказали инспектору, что знали о том, что мистер Лидз не проснется, потому что жена дала ему снотворное?

О: Две таблетки. Бросила ему в стакан. Они пили после ужина, когда стали смотреть фильм. Она позвонила мне сразу после того, как он заснул.

В: Вы знаете, какое это было снотворное? Как оно называлось?

О: Я знаю только, что ей выписывали это лекарство, вот и все.

В: О каком фильме вы говорите?

О: Они взяли его напрокат и смотрели после ужина.

В: Значит, мистер Лидз спал, когда вы находились в доме.

О: Да.

В: Во сколько это было?

О: Около десяти часов.

В: Он спал, когда вы уходили с фермы?

О: Да.

В: Каким образом вы покинули ферму?

О: На машине Джессики.

В: На «масерати».

О: Да.

В: Где вы оставили свою машину?

О: В гараже.

В: Во сколько вы уехали с фермы?

О: Около десяти минут одиннадцатого.

В: И куда вы поехали?

О: В гавань. Я надел его куртку и кепку.

В: То есть куртку и кепку мистера Лидза?

О: Да. Я рассчитывал, что если кто-то меня увидит, подумает, что это он. Таков был наш план. Чтобы кто-нибудь увидел меня и принял за него. Поэтому я и звонил заранее, понимаете? Мы примерно одинакового телосложения. Он немного крупнее, но в общем почти такой же.

В: Вы сказали: «Это и был наш план». Чей это был план?

О: Мой и Джесси. Наш.

В: По этому плану вас должны были принять за мистера Лидза?

О: Да. В этом был весь смысл. Именно ради этого я и заварил эту кашу — звонил на станцию, предупредил, что возьму лодку, надел его вещи и подбросил бумажник, чтобы он сразу попался на глаза. Так было задумано по плану.

В: Когда вы задумали этот план?

О: Утром в понедельник.

В: Утром в понедельник, в день убийства?

О: Да, понедельник у меня выходной.

В: Почему вы ухмыляетесь, мистер Хауэлл?

О: Я просто подумал, что все было неплохо задумано, хотя и быстро.

В: Итак, вы говорите, что в понедельник утром вы с миссис Лидз…

О: Собственно, мы были в постели.

В: Понятно.

О: Обычно мы встречались по понедельникам.

В: Понятно. И вы разработали…

О: Да. Все целиком, от начала до конца. Чтобы убить сразу двух зайцев.

В: Что вы имеете в виду?

О: Наказать этих подонков, которые ее изнасиловали, и избавиться от ее мужа.

В: И вы поехали на машине миссис Лидз на лодочную станцию…

О: Да, мы это тоже вместе придумали, чтобы кто-нибудь увидел машину.

В: Вы были в куртке и кепке мистера Лидза…

О: Да.

В: И вы взяли лодку…

О: Да. «Блаженство». У меня были ключи.

В: Куда вы на ней отправились? Куда вы повели лодку, мистер Хауэлл?

О: К «Скандалистам». Это к югу от Интеркоастал. Около отметки 63 рядом с южным мостом, Уиллоуби, сразу за отметкой 72, это недалеко, ночью можно быстро добраться. Еще днем мы оставили около «Скандалистов» арендованную машину.

В: Мы?

О: Я и Джесси. Я взял машину напрокат и пригнал ее к «Скандалистам», а Джесси потом отвезла меня домой.

В: Для чего вы оставили арендованную машину около «Скандалистов», вы, кажется, так назвали…

О: Да, «Скандалисты». Чтобы пересесть в нее из лодки. Мы не хотели, чтобы «масерати» видели там, где жили эти ублюдки, в «Малой Азии».

В: И вы поехали туда на машине?

О: Да, в «Малую Азию».

В: И что же дальше?

О: Я разделался с этими ублюдками.

В: Под ублюдками вы подразумеваете тех троих мужчин, которых мы уже упоминали? Пэт, зачитайте, пожалуйста, их имена.

О: (мисс Демминг). Хо Дао Бат, Нго Лонг Кай и Данг Ван Кон.

О: (мистер Хауэлл). Да, эти три ублюдка.

В: Что вы имеете в виду, когда говорите, что разделались с ними?

О: Я их зарезал. Выколол глаза, потом отрезал им члены. Извините, мисс.

В: Затем?

О: Бросил на пол бумажник.

В: Бумажник мистера Лидза?

О: Да.

В: А потом?

О: Поехал назад к «Скандалистам», оставил там на стоянке машину, сел в лодку, вернулся в Уиллоуби. Потом перегнал «масерати» на ферму и поехал домой на своей машине. Вот и все.

В: Почему вы улыбаетесь, мистер Хауэлл?

О: Потому что все так гладко сошло. Если бы не этот старик, который видел меня, когда я садился в «олдсмобиль», у нас все бы выгорело. Он неправильно запомнил номер, но он ошибся самую малость. Я боялся, что рано или поздно он может догадаться, какой был номер, поэтому его тоже пришлось убрать. Собственно, мы обсуждали это вместе с Джессикой и решили, что надо его убрать. Что я и сделал.

В: Создается впечатление, что вы не раскаиваетесь в убийстве этих людей.

О: Ну как… это же ублюдки. Сами понимаете.

В: Говоря «ублюдки», вы имеете в виду вьетнамцев?

О: Да. Они и есть ублюдки.

В: Это выражение вы привезли из Вьетнама?

О: Да, естественно.

В: Со времени войны?

О: Да.

В: Вы воевали во Вьетнаме?

О: Да, я был в армии.

В: Вы участвовали в боевых действиях?

О: Да.

В: Сколько времени вы там провели?

О: Я застал наступление наших войск.

В: Понятно.

О: А что в этом такого?

В: Нет, нет, ничего.

О: Ничего нет плохого в том, что человек служит своей стране.

В: Я просто хотел понять… раскаиваетесь ли вы в убийстве мистера Банниона? Он ведь не был ублюдком, как вы выражаетесь.

О: Это совсем другое дело.

В: И в чем же тут разница?

О: Он сам ко мне пришел! Он заявляется в мой чертов… извините, мисс. Он появляется на пороге моего дома, тычет мне в лицо своим значком и заявляет, что все кончено, что он выяснил, кто брал напрокат эту машину чертову, извините меня. Что мне оставалось делать? Попасться на эту удочку? Все это проглотить? Мы были дома одни. Разве не понятно? Ублюдков уже на свете не было, ее муж был в тюрьме. Ферма была у нее в руках. Все сходилось. Правда это был очень хороший план. Конечно, не без накладок, но дело не в этом. Сам план был отлично придуман. У нас все должно было получиться. Я бы жизнь поставил на то, что план сработает.

В: Вы это и сделали.

О: Что?

В: Мистер Хауэлл, вы хотите что-нибудь добавить к тому, что нам только что рассказали?

О: Нет, ничего.

В: Вы хотите внести какие-либо поправки?

О: Нет.

В: У вас нет никаких дополнений и изменений?

О: Нет.

В: Что же, тогда все. Благодарю вас.

Стенографист выключил магнитофон. Капитан Деккер нажал у себя на столе кнопку, и в комнату вошел полицейский в форме. Деккер кивнул ему. Полицейский подошел к Хауэллу и сказал: «Идите, мистер». Хауэлл встал со своего места и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: «А все-таки план был хороший», — и вышел вместе с полицейским.

— Надо кого-нибудь послать за этой дамой.

— Сейчас сделаем, — отозвался Деккер и пошел к телефону.

Баннистер повернулся к Мэтью, он раскаивался. Из него получится хороший политик.

— Что я могу сказать? — спросил он и развел руками, смешно растопырив пальцы.

— Вы хотите сказать, что с моего клиента сняты все обвинения? — спросил Мэтью.

— Ну разумеется. Мы прямо сейчас все оформим, да, Пэт?

— Да, сэр, — произнесла Патрисия.

— Спасибо, что не поленились прийти в такую рань, — поблагодарил Баннистер, дружески обняв ее. — Мэтью, — сказал он, протягивая ему руку, — вы хороший адвокат и хороший человек. Я всегда это знал.

— Спасибо, — сухо сказал Мэтью и пожал ему руку.

— Дайте мне знать, если возникнут какие-нибудь проблемы, Раш.

— Обязательно.

— Поговорим завтра, Пэт. — С этими словами он вышел из кабинета.

Патрисия посмотрела ему вслед.

— Я провожу вас вниз, — сказала она Мэтью.

Солнце взошло полчаса назад.

На траве блестела утренняя роса.

Стоял сладкий запах чистого, свежего утра.

Все было таким знакомым, таким обычным.

— Хотите со мной позавтракать? — спросила Патрисия.

Он посмотрел на нее.

— Маляры ушли, — продолжила она. — Разопьем бутылочку шампанского, чтобы отпраздновать вашу победу.

Он еще несколько секунд смотрел на нее.

— Спасибо, но я так устал. Как-нибудь в другой раз, хорошо?

— Конечно, — ответила она. — До встречи.

Он проводил ее взглядом до стоянки. Она шла, слегка покачивая бедрами, уверенным шагом, ее светлые волосы блестели на солнце.

А будет ли этот другой раз, Мэтью? Узнаем ли мы друг друга получше?

На углу был телефон-автомат. По памяти он набрал номер Май Чим. Она сняла трубку после пятого звонка.

— Алло? — сказала она.

Певучий голос, немного сонный.

— Хочешь со мной позавтракать? — спросил он.

Примечания

1

Дарт — метание дротиков в мишень. Популярная игра в барах Великобритании и США. 

(обратно)

2

«Ревлон» — название известной английской фирмы парфюмерно-косметических товаров.

(обратно)

3

Большое жюри присяжные, решающие вопрос о подсудности данного дела.

(обратно)

4

Игра слов: Айс-Крим — мороженое, Ай скрим — «я кричу» и фамилия основателя — Айскрин (англ.)

(обратно)

5

Снова игра слов: Айспик — ледоруб (англ.)

(обратно)

6

Эмбер — янтарь (англ.)

(обратно)

7

Дилл — укроп (англ.)

(обратно)

8

Игра слов: пин — булавка, пен — ручка (англ.)

(обратно)

9

Откровение Св. Иоанна Богослова, 12.

(обратно)

10

Пинтер Гарольд (род. 1930) — известный английский драматург, автор популярнейших комических пьес и телепьес.

(обратно)

11

«Имя Розы» — весьма популярный на Западе роман современного итальянского писателя и философа Умберто Экко, где действие происходит в итальянском монастыре во времена инквизиции. Чрезвычайно популярна и экранизация «Имени Розы».

(обратно)

12

Оливер Норт — герой популярного американского «полицейского» телесериала.

(обратно)

13

Лиззи Борден — жена сэра Роберта Бордена (1854–1937), виднейшего канадского политического деятеля, премьер-министра Канады в 1911–1920 годах.

(обратно)

14

Аль Капо — сокращение от Аль Капоне — знаменитого американского гангстера, итальянского происхождения.

(обратно)

15

Глория Стэйнем — феминистка, известный борец за женские права. Тутс в буквальном переводе означает нечто никчемное, безделушку.

(обратно)

16

Легислатура — законодательный орган штата (в США).

(обратно)

17

В английском языке слово «морг», помимо его основного значения, подразумевает еще и отдел справочных материалов при редакции той или иной газеты.

(обратно)

18

18-я поправка по сути дела вводила в США «сухой закон».

(обратно)

19

Непереводимая игра слов: на современном англо-американском жаргоне «подвергнуться бомбардировке» означает «напиться в стельку».

(обратно)

20

Уолстед Эндрю (1860–1947) — американский конгрессмен, инициатор фактического принятия «сухого закона», действовавшего в США в 1920–1933 гг.

(обратно)

21

Непереводимая игра слов: фамилия Пэрриш на слух воспринимается так же, как английское слово «приходской», «церковный».

(обратно)

22

Непереводимая игра слов: название знаменитой песни ансамбля «Роллинг-Стоунз» «Сатисфэкшн» («Удовлетворение») имеет еще несколько значений, в частности — «выплата», «уплата долга».

(обратно)

23

На мысе Код 22 декабря 1620 года с корабля «Мэйфлауэр» высадилась одна из первых групп европейских поселенцев в Северной Америке. Об их первых примитивных и экзотических поселениях здесь и идет речь.

(обратно)

24

Выделенные слова даны в тексте в испанской транскрипции.

(обратно)

25

В связи с рассмотрением дела некоего Миранды в суде штата Аризона Верховный суд США в 1972 году принял знаменательное решение: арестованный имеет право не отвечать ни на какие вопросы, пока ему не предоставят адвоката.

(обратно)

26

«Династией» в мире кино США называют Голливуд и связанные с ним киностудии.

(обратно)

Оглавление

Кошечка в сапожках

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Дом, который построил Джек

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Три слепых мышонка

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

*** Примечания ***