В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война [Андрей Владимирович Окулов] (fb2) читать постранично

В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война  А.В. Окулов

ЭКСТЕРРИТОРИАЛЬНОСТЬ

Здесь нет ничего придуманного. Но любые выводы могут оказаться неверными. Я понял, в чем ваша беда, — вы слишком серьезны. Умное лицо — это еще не признак ума, господа. Все тупости на земле делаются именно с этим выражением лица.

Из фильма «Тот самый Мюнхгаузен». «Мосфильм», 1979 г.

Этот магазин «Игрушки» всегда выглядел для меня загадочно. То есть не всегда, а с тех нор, как мы переселились в четырехэтажный дом по улице Орджоникидзе. Длинный проспект одинаковых строений, полутемная аллея одинаковых тополей, что вела к пустырю, за которым — снова серые новостройки, а в конце аллеи — светящаяся надпись «Игрушки». Других магазинов вокруг не было, дома жилые.

Часто, когда бабушка или дед вели меня за руку по проспекту, я подолгу смотрел на горящие семь букв, пока угол дома не скрывал надпись.

Одного меня тогда далеко не отпускали, а бабушка, вероятно, была очень усталой по дороге с работы, а дорога шла тем самым проспектом… Так я до магазина и не добрался.

Когда подрос, делать там было уже нечего. Лишь один раз, во втором классе, забежал — купил пять жестяных пистолетов, чтобы вооружить дворовую банду для какой-то сногсшибательной затеи, — пистоны расстреляли, пистолеты сломали во время колки орехов рукоятками, магазин былого чарующего впечатления не произвел.

Дом на пустыре был интереснее, потому что в нем я так и не побывал. Он стоял неподалеку от магазинчика, на углу огромной изрытой проплешины, обрамленной не то улицами, не то дорогами. Дом шестиэтажный, старый, колодцем, как в центре. Вокруг был совсем не центр — новостройки в стиле тупой геометрии запоздалого соцреализма. А дом — с наружными лестницами, бельем на балконах, только людей я в нем не помню.

Можно подумать, что остался он от другого города, который снесли или разбомбили. Вторую версию подтверждали два бетонных ДОТа на пустыре. На медной раме амбразур — впечатанные контуры ударивших боком пуль, внутри — обломки лыж и разная дрянь периода талого снега.

* * *

Окоп на краю вязкого картофельного поля. Моросил дождик, грязь липла к рукам и к магазину автомата. Солдаты в бурой форме перебежками приближались к нам с опушки серого леса. Сколько нас было, я увидеть не мог — моя позиция находилась в конце окопа, в двух метрах от меня кто-то из наших быстро выбрасывал вперед руку с пистолетом через бруствер — хлопок, и он снова нырял на дно. Форма на нас другая, неопределенного цвета и покроя, но без звездочек, как на касках нападавших.

Сначала они прятались за кочками, потом им надоело валяться в грязи, и цепочка вразвалку пошла на нас в полный рост. Я выпустил полмагазина в краснозвездного детину, а тот только рассмеялся в ответ.

Напарник скрючился на земле, отбросив пистолет в сторону.

— Почему они не падают? И не стреляют…

— Потому что у нас патроны холостые, а у них — настоящие. Если ты не проснешься, нам — хана!

И я проснулся.

* * *

Любое государство со всеми своими законами, конституциями, армиями и правительствами есть вещь придуманная. Просто люди договорились, по каким правилам им легче играть, чтобы не вымереть и не перестрелять друг друга без надобности.

Наше государство было придумано с похмелья. Как написал один советский школьник в своем сочинении: «Партия нас наставляет и озадачивает».

Ладно бы просто придумали — они миллионы играть заставили.

Надоело тебе в прятки или казаки-разбойники, сказал «я больше не играю» и пошел домой. Попробуй, скажи: «Не хочу играть в социализм!» — домой уже не скоро попадешь.

Не помнят, кто игру начал, а выйти из нее — или через границу, или на кладбище.

Но самое главное — принимать игру всерьез. Можешь даже притворяться. Переминайся с ноги на ногу, подкрикивай что-то в такт, подсвистывай, валяй дурака. Но делай вид, что играешь как все. Полстраны так делает, а тебе что — больше всех надо?

У тех, кто водит и следит за соблюдением правил, глаза пустые, но серьезные и усталые. Одно время почти все поголовно ходили в серых пиджаках, но без галстуков.

* * *

Был август, я готовился идти в первый класс деревенской школы, что стояла на берегу квадратного пруда, и старательно расспрашивал взрослых — что там нужно делать и чего — не стоит. Позднее я выяснил все, что надо, и лет девять делал и то и другое.

Лето стояло жаркое, но не душное. Мы купались в песчаном карьере и рисовали расплавленной на солнце смолой нехитрые картинки на перегороженной ржавым шлагбаумом военной дороге. Смолу извлекали щепкой из щелей между бетонными плитами.

Мы знали, что год был — шестьдесят восьмой. Больше мы не знали почти ничего.

Ночью я проснулся от шума в соседней комнате — радио говорило по-русски, но с другими интонациями и с легким акцентом. Встревоженные