Советские космонавты [Михаил Федорович Ребров] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Советские космонавты

Книга повествует о ярких победах советского народа в освоении космического пространства, об увлекательном, полном романтики, подвигов и опасностей труда космонавтов.

По сравнению с первым изданием, выпущенном в 1977 году, книга дополнена материалами и иллюстрациями о новых полетах космонавтов.

Рассчитана на широкий круг читателей.

Михаил Федорович Ребров

2-е изд., доп. — М.: Воениздат, 1983. — 312 с., 20 л. ил.

В пер.: 1 р. 20 к.


Р 3607000000-143 18-83 068(02)-83
Ракета на пути к старту

Звездный городок встречает героев космоса

Рецензент летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации В. А. Шаталов

Космическая эра вызвала к жизни множество прежде не существовавших представлений и понятий, породила новые области знаний, новые профессии. И одна из них — героическая и увлекательная — профессия космонавта. Она требует от человека широких знаний, хорошей технической подготовки, постоянного совершенствования, готовности к новым подвигам.

Л. И. БРЕЖНЕВ

НАЧАЛО ПРОФЕССИИ

Мир ликовал:

— Слышите, слышите? Человек в космосе! Русский! Советский!

В эфире торжественно звучали слова: «Осуществление полета человека в космическое пространство открывает грандиозные перспективы покорения космоса...» В середине XX века Страна Советов поставила невиданный эксперимент. Начался штурм космоса — новая эра в истории человечества.

Время неумолимо стирает в нашей памяти малозначительные события прошлого, но героические свершения людей на многотрудном пути прогресса со временем сверкают все ярче и ярме, они вес больше и больше привлекают к себе внимание. К таким свершениям относятся и полеты в космос. Идеи К. Э. Циолковского, мечтавшего «своими трудами хоть немного продвинуть человечество вперед», успешно воплощаются в жизнь. Эту звездную эстафету мужества и дерзания с честью несут наши герои-космонавты, ученые, конструкторы, рабочие, чьими руками, энергией и отвагой умножается мощь советской космической пауки и техники.

Звездный городок... В центре, где сходятся асфальтированные аллеи, среди белоствольных берез и корабельных сосен, высится огромный щит из мраморных плит. На нем высечены имена летчиков-космонавтов и даты их полетов. Есть и пустые плиты. Резец еще не коснулся полированной поверхности твердого камня, но это время не за горами. Вырвавшись за пределы планеты, люди никогда не свернут с этого пути.

Начинается список отважных с имени Юрия Гагарина и даты — 12 апреля 1961 года.

На пути человека в космос было два барьера. Земное тяготение, которое Циолковский иронически называл устрашающим. Его мы перешагнули. Вехи штурма этого барьера определяются такими датами: 4 октября 1957 года — запуск спутника на орбиту и 2 января 1959-го — старт ракеты к Луне. Второй барьер — создание на корабле нормальной жизненной среды, преодоление влияния перегрузок и невесомости. Конструкторы, медики и биологи справились и с этой задачей. 12 апреля 1961 года человек без тени сомнения сказал: «Поехали!» Так свершилось чудо XX века. Это была яркая демонстрация величия человеческого разума.

Есть профессии, которым по тысяче и более лет, есть такие, что исчисляют свой «стаж» сотнями лет. Космонавты оформились в профессиональную категорию во второй половине двадцатого столетия.

Издавна человек мечтал вырваться за пределы атмосферы Земли, совершить гигантский прыжок в космос, взглянуть на свою планету со стороны. Вспомним К. Э. Циолковского с его идеей «эфирных поселений»: «Вы мчитесь между застроенными эфирными городами. Вы глядите кругом, как мимо вас непрерывной цепью текут всевозможные сооружения и толпы существ в скафандрах и в подвижных домах...» Подобное даже в начале нашего века казалось людям сказкой. Но как бы угадывая их сомнения, Константин Эдуардович говорил: «Сначала неизбежно идут мысль, фантазия, сказка. За ними шествует научный расчет. И уже в конце концов исполнение венчает мысль». Основоположник и горячий энтузиаст космоплавания, Циолковский утверждал, что человек, будучи всем своим существом связан с родной планетой, все же безмерно выиграет («горы хлеба и бездна могущества»), если покорит космическое пространство.

В 1934 году последователь К. Э. Циолковского молодой еще в ту пору инженер С. П. Королев в книге «Ракетный полет в стратосфере» писал: «Мы уверены, что в самом недалеком будущем ракетное летание широко разовьется и займет подобающее место в системе социалистической техники...»

Академик С. П. Королев и первый в мире космонавт Ю. А. Гагарин. 1961 г.

80 лет отделяют старт Юрия Гагарина от первых заметок Циолковского о космосе. Чуть больше двух с половиной десятилетий между выходом в свет книги. Королева и запуском первого в мире искусственного спутника Земли. Мы знаем, что за 108 минутами первого полета человека в космос стояли годы титанической работы ученых, инженеров, конструкторов, врачей, рабочих — людей разных специальностей.

Это был подвиг. Подвиг всего советского народа, под руководством партии Ленина поднявшегося к вершинам науки, создавшего могучую промышленность, способную осуществить самые смелые конструкторские замыслы.

Шаг великий и первый. Первый! Значит, за ним последуют другие. И они были. В звездный океан уходили одноместные и многоместные корабли. Люди Земли создали орбитальные станции, ступили на поверхность Луны, проложили на ней маршруты управляемого с Земли лунохода, запустили автоматические лаборатории к Венере, Марсу и другим планетам. И все же полет Гагарина — событие ни с чем не сравнимое, эпохальное!

Когда-нибудь о покорении космоса напишут многотомные труды. Наши внуки и правнуки, перелистывая их страницы, будут восхищаться смелостью мысли, дерзостью и отвагой сегодняшнего поколения. По-разному и на разных языках расскажут историки о главных этапах штурма Вселенной. Но слова «спутник» и «Гагарин» навсегда сохранят русское звучание. Ведь столбовая дорога космоплавания проложена нашими соотечественниками. И даже в день посадки на Луну «Аполлона-11» американское агентство ЮПИ подчеркивало: «Нельзя забывать о заслугах пионеров освоения космоса, давших сведения, которые сделали возможным это замечательное достижение. Первый искусственный спутник был советским. Первые люди в космосе были русскими. Все основные достижения в космосе сделаны СССР...»

Встречаясь с советскими космонавтами в Звездном городке, командир «Аполлона-8» американец Фрэнк Борман говорил: «Ваш спутник заставил меня задуматься о космосе, зажег искру исканий. Полет Юрия Гагарина, который первым проложил дорогу к звездам, стал непревзойденным событием века... Я хотел бы, чтобы дни моего визита к вам приблизили наше сотрудничество в космических исследованиях. В вашей стране меня потряс огромный размах научно-технических работ в самых различных направлениях...»

Другой американский астронавт — Нейл Армстронг сказал о Гагарине: «Он всех нас позвал в космос».

Сколько раз мир рукоплескал гению нашего народа, мужеству и стойкости его сынов. Советские люди сначала приоткрыли дверь в космос, а затем распахнули ее настежь.

Мы всегда будем помнить исторический день 12 апреля 1961 года и слова Гагарина, сказанные им перед стартом: «Мне хочется посвятить этот первый космический полет людям коммунистического общества, в которое уже вступает наш советский народ и в которое, я уверен, вступят все люди на Земле».

В мемуарах генерал-полковника авиации Н. П. Каманина есть такие строки: «Помню, как в Манчестере к нашей группе с трудом пробился пожилой англичанин и задал вопрос, который, очевидно, его очень интересовал:

— Сэр, у вас все такие? — Он кивнул в сторону Гагарина.

— Какие?

— Как этот. — И добавил: — Красив, умен, обаятелен...

Ответ был утвердительный, но кто-то из наших товарищей не удержался и добавил:

— Он коммунист...

Пожилой англичанин улыбнулся:

— Судя по всему, коммунисты — замечательные люди. Во всяком случае, лучших на этой земле я не встречал. Ваша партия знает, кого она растит. Спасибо, сэр».

В тренажере А. А. Губарев и Г. М. Гречко

Освоение космоса человеком шло поистине с космической скоростью. Один за другим на орбиту выходили советские и американские спутники, научные лаборатории. Летели космические аппараты к Луне, Венере, Марсу. Стартовали пилотируемые космические корабли «Восток», «Восход», «Союз», «Союз Т», орбитальные станции «Салют». Вслед за Юрием Гагариным их вели советские космонавты Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Валентина Терешкова, Владимир Комаров, Константин Феоктистов, Борис Егоров, Павел Беляев, Алексей Леонов, Георгий Береговой, Владимир Шаталов, Борис Вольтов, Алексей Елисеев, Евгений Хрупов, Георгий Шонин, Валерий Кубасов, Анатолий Филинченко, Владислав Волков, Виктор Горбатко, Виталий Севастьянов, Николай Рукавишников, Георгии Добровольский, Виктор Па-цаев, Василий Лазарев, Олег Макаров, Петр Климук, Валентин Лебедев, Юрий Артюхин, Геннадий Сарафанов, Лев Демин, Алексей Губарев, Георгий Гречко, Виталий Жолобов, Владимир Аксенов, Вячеслав Зудов, Валерий Рождественский, Юрий Глазков, Владимир Коваленок, Валерий Рюмин, Юрий Романенко, Владимир Джайнбеков, Александр Иванченков, Владимир Ляхов. Леонид Попов, Юрий Малышев, Леонид Кизим, Геннадий Стрекалов, Виктор Савиных, Анатолий Березовой, Александр Серебров, Светлана Савицкая...

...заполнение документации. В. Ф. Быковский, В. В. Терешкова и спортивный комиссар И. Г. Борисенко

Вместе с советскими коллегами совершили полеты в космос посланцы братских социалистических стран — Владимир Ремек (ЧССР), Мирослав Гермашевский (ПНР), Зигмунд Йен (ГДР), Георгий РТвапоо (НРБ), Фаркаш Берталан (ВНР), Фам Туан (СРВ), Арнальдо Тамайо Мендес (Куба), Жугдэрдэмидийн Гуррагча (МНР), Думитру Прунариу (СРР).

Побывал в космосе и советско-французский экипаж.

Кораблями «Меркурий», «Джемини», «Аполлон», «Колумбия» и станцией «Скайлэб» управляли американские астронавты Шеппард, Гриссом, Гленн, Купер, Карпентер, Ширра, Борман, Ловелл, Ан-дерс, Макдвит, Скотт, Швей карт, Стаффорд, Инг, Серпан, Коллинз, Конрад, Уайт, Гэрриот, Бпн, Лаусма и другие.

Но все это было уже потом. А если вернуться назад, к истокам новой профессии, к тому времени, когда люди впервые познали ее радости и тревоги?..

Парни в военной форме, в фуражках с лазурным околышем и золотистыми крылышками на тулье, в погонах с голубыми просветами и парни в ладно скроенных гражданских костюмах... Я встречал их в Звездном, на космодроме, в Центре управления и научных центрах Академии наук СССР, в районе приземления, на испытаниях и тренировках, на сессиях и симпозиумах, в поездках по делам общественным, служебным и чисто личным. Беседовал с ними, интересовался их планами на будущее...

Момент учебного приводнения

Порой мы думаем, что профессия космонавта получила право гражданства в памятную весну 1961-го. Фактически же она появилась раньше. Ведь занять место в кабине «звездолета» мог лишь тот, кто профессионально уже был подготовлен к встрече с космосом, кто познал большие высоты неба и скорости, рожденные реактивным двигателем. «Для этой цели, — говорил академик С. П. Королев, — более всего пригоден летчик, и прежде всего летчик-истребитель. Это и есть универсальный специалист. Он и пилот, и штурман, и связист, и бортинженер. А будучи кадровым военным, он обладает необходимыми морально-волевыми качествами; его отличает собранность, дисциплинированность и непреклонное стремление к достижению поставленной цели».

В конце 50-х годов Центральный Комитет партии принял решение о создании специального Центра подготовки пилотов космических кораблей.

И вот первые шаги по овладению новой профессией. Трудная, напряженная работа. Аэродром, лаборатории, классы. Самолеты, катапульты, действующие макеты кораблей, сложнейшие тренажеры... Необычное сочетание упражнений, необычные пробы, необычные дисциплины. Каждый день был похож на другой лишь своим обычным началом — подъем, атлетическая гимнастика, завтрак. И сколько таких дней!

Путь был долог: недели, месяцы, годы. Но все они складывались из часов и минут, за которыми стояли смелость и мужество, настойчивость и упорство. Многие сутки, проведенные в одиночестве за стенами сурдокамеры, раздражающий зуд вибростендов, бешеное вращение центрифуги, бьющие по барабанным перепонкам перепады давления при испытаниях в барокамере, изнуряющий зной термокамер, вестибулярные тренировки — и снова тренажеры... Пройдите по учебным корпусам Звездного, загляните в лаборатории и классы, и вы увидите комплекс сложнейших установок (даже когда наблюдаешь за их работой со стороны, начинает кружиться голова), помогающих человеку выработать сноровку, смелость, хладнокровие и быстроту реакции — обязательные качества для космических капитанов.

Алексей Леонов назвал «этажи» отбора и тренировок лестницей в космос. Валерий Быковский добавил: «Лестница не из коротких». И он прав. На ней и впрямь много ступенек, и перескакивать через них нельзя. Таков закон этой профессии.

Герман Титов считает труд испытателей «немирной работой в мирное время». С этим нельзя не согласиться. Как бы тщательно ни готовился сложный и опасный эксперимент, всегда есть риск. Риск, на который сознательно идут первооткрыватели.

«...Дорога в космос трудна и терниста и совсем не так проста, как порой кое-кто думает. На пути человека, готовящегося к штурму космоса, могут вставать серьезные, часто самые неожиданные препятствия. И чтобы преодолеть их, придется затратить не только немало физических и умственных сил, но еще и проявить много терпения, настойчивости, мужества». Это слова Владимира Шаталова.

На любом этапе — при отборе, подготовке, наконец, перед самим стартом — каждый из них мог отказаться от полета. Но ни один этого не сделал.

Они трудились самозабвенно, с большим упорством преодолевали трудные барьеры, понимая, что от них требуется не дерзкое лихачество, а зрелое мужество. Они безраздельно готовы отдать себя идее освоения космоса, одержимы страстным желанием сделать полезное, нужное. Увлеченность новой профессией, делом, которому они посвятили свою жизнь, благородное, возвышенное чувство долга рождали подвиг.

Коммунисту Юрию Гагарину выпало счастье быть первым. Тому, кто открывал космическую навигацию века, предстояло дать ответ на все те вопросы, на которые не могли дать ответы ни электронно-вычислительные машины, ни исследования в лабораториях, ни опыты на животных.

Первые шаги в неведомое выявили и другое. Космонавт — это не только сталь мускулов, воля и смелость. Тем, кого страна посылала на космические задания, требовались разносторонние знания, и не случайные, а твердо усвоенные и осмысленные. Космос подвергал их характер, волю, знания каждодневному строгому экзамену. Ведь испытания и исследования на орбите — это работа, где недопустимо дилетантство, где ничего нельзя делать кое-как, где профессиональная неграмотность смертельно опасна.

Как-то в беседе с Юрием Гагариным зашла речь о профессии космонавта. Он размышлял о ней с позиций не только прошедшего и настоящего, но и будущего. Говорил, что космонавт не может, да и не должен замыкаться в какой-то одной области знаний. История, искусство, радиотехника, астрономия, поэзия, спорт... Все это нужно человеку новой профессии. Если ты летчик, не пугайся математики и физики, если к тому же и летчик-космонавт, не отворачивайся от биологии и медицины, астрономии и аэронавтики, геодезии и вычислительной техники...

Шли годы космической эры. Усложнялась техника. Усложнялись и задания на каждый полет: от нескольких витков вокруг Земли до длительных многосуточных и многомесячных полетов.

Труден путь в космос. Очень труден! На этом пути мы потеряли талантливых испытателей космических кораблей — Юрия Гагарина, Владимира Комарова, Георгия Добровольского, Владислава Волкова, Виктора Пацаева. Они погибли, выполняя задание Отчизны. Они шли на риск не ради славы, не ради житейского благополучия. Они шли непроторенным путем, шли, чтобы осуществить мечту человечества о покорении космоса.

В судьбах людей, посвятивших себя изучению космоса, много общего. Они разные по возрасту, между ними нет внешнего сходства, у каждого свои увлечения, но каждый из них подвержен одной страсти. Все они преданы своему делу и ради него готовы на любые трудности и испытания. Всем им присуще высокое чувство долга и ответственности за порученное дело. Байконур провожал к звездам парней из Калуги и Ленинграда, Бреста и Москвы, Одессы и Донецка, с Алтая и Урала, девушек из Ярославля и Москвы... Но вглядитесь пристальнее в портреты покорителей космоса, и вы увидите открытые лица, какие обычно бывают у мужественных и добрых людей, одинаковую искренность во взгляде, сердечную сдержанную улыбку и простоту.

Мне довелось разговаривать с каждым из космонавтов накануне старта и после полета, и каждого я спрашивал: «Что бы вы хотели делать дальше?» Все отвечали одинаково: «Снова летать!» И это были не только слова. Многие из космонавтов уже дважды, трижды и четырежды совершали полеты и не собираются ставить на этом точку.

Академик С. П. Королев как-то сказал об их профессии: «Космонавт — инженер-испытатель... Не мальчишеская горячность, не романтика ради романтики должны лечь в основу решения. Таких космос не примет. Патриотизм, отвага, скромность, трезвость мгновенного расчета, железная воля, знания, любовь к людям — вот определяющие черты. Без них не может быть космонавта...»

Космонавт... Совсем недавно это слово мы воспринимали как нечто абстрактное. Сегодня оно связано с представлением о конкретной работе. В космосе уже побывало более ста землян. Мы восхищаемся человеком, побывавшим там, за пределами Земли, в суровом звездном безмолвии, где его подстерегает множество опасностей. Мы восхищаемся его самоотверженностью, умением подчинить себя цели, собранностью. Порой он представляется сверхчеловеком. Конечно, это не так: те, кто стартовал со стартовых площадок Байконура, — обычные люди. Они твердо убеждены, что полеты к звездам никогда не будут легкими. Хотя бы потому, что в корабль, каким бы большим он ни был, нельзя взять с собой буйный ветер, шуршащий дождь, звонкоголосых птиц, прохладу реки, разноцветье осеннего леса, шум болельщиков на переполненном стадионе, близких тебе людей...

При каждой встрече я старался найти в них что-нибудь исключительное, неземное. Но не находил. Это простые, хорошие люди, каждому из которых присуще что-то свое. Георгий Береговой -заядлый кинолюбитель. Суровый на вид Феоктистов, профессор, доктор наук, может увлеченно фантазировать, рассказывать смешные истории. Врач Борис Егоров по-мальчишески лихо болеет за московский «Спартак», увлекается альпинизмом и не упустит возможности прокатиться с ветерком на мотоцикле. Быковский коллекционирует магнитофонные записи, Леонов рисует, Шаталов знает толк в подводном спорте, Демин — заядлый филателист, Джанибеков — страстный радиолюбитель, Глазков прекрасно владеет резьбой по дереву, Гречко неравнодушен к авторалли... И все-таки их главная любовь — космос.

Истории и судьбы, о которых пойдет речь, не выдуманы. Свидетелем многих событий был сам автор, о других рассказывали летчики-космонавты и их друзья. В этих историях нет ничего особенного, сенсационного. В них пойдет речь о героях космоса — простых советских людях и об их подвигах и свершениях.

«ЛЮДИ ВСЕГДА БУДУТ ЕГО ЛЮБИТЬ...»

Юрий Алексеевич Гагарин

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, полковник.

Юрий Алексеевич Гагарин. Родился в 1934 году в селе Клушино Смоленской области. Член КПСС. Совершил первый в истории полет в космическое пространство на корабле «Восток» 12 апреля 1961 года.

...Кажется, это было вчера. Но с того памятного дня прошло более двадцати лет. Уже более двадцати! Ставшие историей первые 108 космических минут человечества, звучащее на весь мир русское имя «Га-га-рин!», оранжевый скафандр, белый гермошлем, на нем красные буквы: «СССР» и руки, поднятые в торжественно-прощальном жесте. Могучий грохот двигателей, половодье огня и дыма. Уходящая ввысь ракета... Таким запомнилось весеннее утро 1961-го.

Залит солнцем Внуковский аэропорт столицы. Серый бетон перечеркнула красная полоса ковровой дорожки. По ней под звуки авиационного марша «Все выше и выше...» идет, чеканя шаг, майор советских Военно-Воздушных Сил, бывший смоленский паренек...

Мы помним все, что имеет хотя бы какое-то отношение к жизни и подвигу этого человека, — события тех лет, встречи, мимолетные и долгие разговоры, просто молчание.

В древности родилась мудрость: «В мире так живи, чтобы не кончалась жизнь твоя». И он, Юрий Гагарин, жил так, что и после смерти его жизнь продолжается. Ведь даже сейчас, когда позади космические этапы исключительной сложности, все еще удивительным кажется факт полета человека за пределы своей планеты.

Л. И. Брежнев вручает орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза Ю. А. Гагарину. 1961 г.

Да, был первый спутник, была обитаемая лаборатория с Лайкой, были старты ракет к Луне. Рокот космических стартов все чаще сотрясал Землю, но специалисты не были единодушны в вопросе о возможных сроках полета человека. Говорили о десятилетии, называли и более отдаленное время... и ошибались. Люди мечтали о полете к звездам столетия назад, хотя технических средств для осуществления этой дерзновенной мечты не было. Но вот над планетой появились спутники, а о полете человека все еще говорили с осторожностью. Сознание было не подготовлено к наступлению эры полетов человека в космос. Наверное, потому и восприняли мы первый полет как чудо.

Ну а как отнесся ко всему этому космонавт-1? Вот его слова: — Чуда не было, была реальная действительность. Коммунистическая партия, советский народ создали замечательную космическую технику и доверили мне, рядовому летчику, первый полет в неизведанные дали...

В Звездном есть музей, где бережно хранятся реликвии подвига: теплозащитный голубой костюм из шелковистой ткани, в который был одет Гагарин, приказ Министра обороны СССР о присвоении ему внеочередного воинского звания майора. В этом документе есть такие строки: «Космонавт СССР Юрий Алексеевич Гагарин отправляется на корабле-спутнике в космическое пространство, с тем чтобы первым проложить путь человека в космос...» Наискось резолюция: «Тов. Каманину. Проверьте, объявлен ли этот приказ т. Гагарину». Здесь же партийный билет космонавта № 08909627, пятигранный значок «Летчик-космонавт СССР» с порядковым номером «1» на обратной стороне, удостоверение личности офицера, пропуск в Звездный с грифом «Проход везде». Последние письма, дипломы, подарки, лунный глобус, карта...

Кажется, совсем недавно звучали его слова:

— Прошу партийную организацию принять меня в члены КПСС...

Рекомендация военного летчика коммуниста В. М. Решетова: «На протяжении всей службы Ю. А. Гагарин являлся передовым офицером части...»

Первый космонавт планеты Земля Юрий Гагарин (снимок сделан на Байконуре 12 апреля 1961 года)

«Знаю Ю. А. Гагарина как исполнительного, дисциплинированного офицера... Летает грамотно и уверенно... Является членом комсомольского бюро части...» Это уже рекомендация секретаря парторганизации.

«Принят единогласно». Это запись из протокола собрания коммунистов части.

Смотрю на принадлежавшие ему вещи, перебираю письма и книги на его рабочем столе, читаю записи на листках перекидного календаря, раскрытого в последний раз утром 27 марта 1968 года, и мне слышатся слова, произнесенные им за несколько минут до космического старта:

«Вся моя жизнь мне кажется сейчас одним прекрасным мгновением. Все, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты... Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос... Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне... Это ответственность перед всем советским народом, перед человечеством, перед его настоящим и будущим. И если тем не менее я решаюсь на этот полет, то только потому, что я коммунист, что имею перед собой образцы беспримерного героизма моих соотечественников — советских людей...»

А сколько гордости, сколько радости вызывало у нас сознание того, что знаменательный первый космический полет совершен советским человеком, на советском корабле, сделанном руками советских ученых, инженеров, рабочих.

Эта гордость была во всем: и в торжестве, с которым Москва встречала героя, и в шумном ликовании Красной площади, и в письмах, которые летели со всех концов.

«Я слепой. Но я вижу тебя, твой ярко-оранжевый скафандр и слышу, что ты сделал...

В. Хлопов, защитник Сталинграда».

«Я полз по мерзлой земле от деревни Большая Береза до леса — всего один километр — восемь часов. И за это время я стал седым. Это нужно было для Родины, для Победы! Я склоняю свою седую голову перед тобой, Юрий!..

Майор в отставке В. Дубровин, пенсионер».

«Богат русский язык, но нет слов, чтобы выразить чувство гордости нашей. Ведь за то великое, что вершат наши сыны сейчас, мы шли на штурм Зимнего с трехлинейкой в 1917-м и Берлина в 1945-м.

Бывшие солдаты Семин и Озерков».

«Велика ты, сила советского человека, и нет тебе предела!.. Будь я писателем Джоном Ридом, я бы назвал этот первый старт человека в космос так: «Один день, который потряс весь мир!..»

Ветеран гражданской войны С. Герасимов».

«Черт побери, к этому парню как магнитом тянет», — сказал один из ракетчиков космодрома, человек немногословный, порой даже суровый, повидавший многое на своем веку.

13 апреля 1961 года из одного западногерманского города в столицу ФРГ Бонн приехал бывший гитлеровский офицер эсэсовских войск некий Фридрих Шмидт. Он пытался попасть в здание советского посольства. Его не пустили полицейские. Но небольшой сверток и записку, которую тут же написал Шмидт, все же передали сотрудникам посольства.

Записка адресовалась Юрию Гагарину. В ней бывший обер-лейтенант писал, что передает космонавту-1 красный флаг, взятый им на одной фабрике близ Киева, когда город в конце 1941 года был занят фашистами. Этот флаг он берег как трофей. И вот теперь, когда Советский Союз первым в мире запустил космический корабль с человеком на борту, он, Шмидт, второй раз капитулирует и в знак этого возвращает красный флаг.

И еще. «Браво, Советы! Я не коммунист и не приверженец коммунистических взглядов. Но я верю и знаю, что эта великая победа сотворена во имя мира, во имя человечества... Только слепые могут не видеть ваших успехов в самых различных областях.

Искренне ваша А. Ширинг, США».

Да разве можно пересказать все письма, которые обрушились в тот апрельский день на почтовые отделения планеты! Их были десятки, сотни тысяч. Вот так еще раз рухнул, как карточный домик, буржуазный миф о слабости и отсталости Страны Советов.

Планета ликовала, на всех языках и наречиях славя его, простого советского парня со Смоленщины, члена ленинской партии коммунистов. А он был смущен вниманием. Не так-то легко быть первым.

Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР, кавалер многих высших наград больших и малых государств, он рвался к работе, готовился летать на новых космических кораблях. Не ради славы. Ради дела, которому он посвятил себя. («Есть слава и Слава. И та, которую хочется писать с большой буквы, никогда не была и не будет славой только твоей. Она прежде всего принадлежит тому строю, тому народу, что воспитали и вскормили тебя. Эта слава заставляет быть требовательнее к себе, она трудна, но надежна». Это его слова.) 12 апреля 1961 года было для него только началом.

Молодой, полный энергии, привыкший еще в авиационном полку к высокому ритму жизни, Юрий вдруг оказался в кругу совсем непривычных для него дел. Даже не дел. Их-то как раз и не было. Были торжества, встречи, выступления, поездки, которые отнимали уйму времени.

Как-то он признался:

— До чего же надоело быть Гагариным! Хочется, как все, просто.

Но это было потом. А начало его пути к звездам? Каким было оно? Вот что рассказывал он сам:

— Детство мое прошло в деревне Клушино Смоленской области, затем в небольшом городке Гжатске. Отец и мать, так же как и деды и бабки, — крестьяне. Я от души смеялся, когда узнал, что за границей кто-то распустил слух, будто я происхожу из знатного рода князей Гагариных, которые до революции владели дворцами и крепостными крестьянами...

В 1949 году, когда мне исполнилось 15 лет, я оставил учебу в средней школе, чтобы помогать родителям...

Формовщик литейного цеха. Профессия не из легких. Она требовала не только большой физической силы, но и знаний. Поступил в школу рабочей молодежи. Приходилось жалеть, что в сутках только двадцать четыре часа. Потом вместе с несколькими моими друзьями поступил в индустриальный техникум в Саратове. С Саратовом связано появление у меня «болезни», которой нет названия в медицине, — неудержимой тяги в небо, тяги к полетам...

Пожалуй, именно с доклада о работах Циолковского и началась моя «космическая» биография. В литейщике родился летчик... Помню день первого прыжка с парашютом, первый самостоятельный полет в аэроклубе...

Потом подал заявление в Оренбургское авиационное училище летчиков... Из приуральских степей путь лежал на Север, в край длинных полярных ночей. Я много летал, учился...

Так шла, бокала, летела вперед жизнь. Третья космическая ракета сфотографировала невидимую сторону Луны. «Значит, уже совсем скоро...» — думал я. Через несколько дней подал рапорт с просьбой зачислить меня в группу подготовки космонавтов, если, разумеется, такая группа уже существует...

И тогда, когда ТАСС сообщил миру имя первого космонавта планеты, и потом, когда мы узнали и увидели его, и сейчас, когда старты пилотируемых кораблей стали в какой-то мере привычными, и в будущем, когда люди планеты будут возвращаться в памяти к весеннему дню 1961 года, всех интересовал и всегда будет интересовать вопрос: почему же все-таки на него пал выбор, почему именно он?

— Вопрос закономерный, — рассказывает руководитель первой группы космонавтов Е. А. Карпов. — Были ведь и другие космонавты. Они тоже были хорошо подготовлены и могли успешно выполнить задание — проложить первую космическую борозду. У Гагарина семья, дети... Казалось, разумнее послать в первый полет холостого: мало ли что может случиться... Послали, однако, его, Гагарина. Может быть, он и есть лучший из лучших? Проще всего сказать «да», по это было бы несправедливо. Ведь и другие могли бы... Но для первого полета требовался космонавт, в котором бы сочеталось как можно больше положительных качеств. Точнее, нужен был человек с качествами первооткрывателя, человек, на которого впоследствии стали бы равняться другие. Именно таким человеком и представлялся Государственной комиссии Юрий Гагарин.

Были приняты во внимание его непреклонная вера в успех полета, отличное здоровье, неистощимый оптимизм, аккуратность, трудолюбие, выдержка, простота, скромность, большая человеческая теплота и внимание к людям...

Вот ответ на этот вопрос.

Научно-исследовательское судно Академии наук СССР 'Космонавт Юрий Гагарин'

Возьму на себя смелость утверждать, что мы, в общем-то, мало знали этого человека. Понимали, что он очень занят, старались не отвлекать по мелочам, ореол его славы иногда возводили в какую-то неприступную крепость, чем обижали его. Да что греха таить, в обращении с ним порой теряли простоту и естественность, чем, наверное, раздражали его. А он, увенчанный орденами различных государств, переживший триумфальную пальбу орудий и блеск почетных эскортов, шум ликующей толпы и рукопожатия чопорных монархов, смущенно признавался жене: «Знаешь, Валюта, я даже не предполагал, что будет такая встреча. Ну, слетаю, ну, вернусь... А чтоб так, не думал...»

Его жизнь проста, как тысячи других жизней: школьник, рабочий, летчик, муж, отец... Он был частицей нашей общей судьбы. А слова «гагаринский характер» стали ныне символом воли и бесстрашия, упорства и чистоты.

Вот здесь, над этим районом, включалась тормозная двигательная установка. Главный маршал авиации К. А. Вершинин, Ю. А. Гагарин, Г. С. Титов. 1961 г.

И еще одна страничка из воспоминаний руководителя первой группы космонавтов: «...Государственная комиссия вынесла решение — первым полетит в космос Гагарин... Мне довелось быть свидетелем незабываемой сцены, когда избраннику объявили это решение. Десятки глаз были устремлены на него. Он будто вначале не поверил: неужели в самом деле ему оказана такая честь, такое доверие? Но уже через секунду его лицо озарила счастливая улыбка. На лицах присутствующих тоже появились улыбки, теплые, участливые. Казалось, что вот сейчас кто-то из находившихся здесь седовласых ученых, конструкторов, врачей, инженеров, генералов и офицеров не сдержит чувств, подойдет к Гагарину, обнимет молодого космонавта и по-отечески напутственно скажет: «Лети, сынок. Благословляем...» Сдерживало всех одно: никому не хотелось показаться сентиментальным. Гагарин быстро собрался, принял стопку «смирно» и твердым голосом отчеканил:

— Спасибо за большое доверие. Задание будет выполнено». ...Незадолго до полета с ним беседовал один из руководителей подготовки космонавтов. Он интересовался всем, что связано с полетом, и, конечно же, моральным состоянием космонавта.

— Волнуетесь? Нервничаете? — участливо спросил он Юрия Алексеевича.

— Есть немного, — был ответ.

— А по вашему виду незаметно. Значит, прячете волнение там, — сказал беседующий, дотронувшись рукой до левого борта кителя.

— Держусь. Сумею справиться.

В годы войны они вместе сражались против фашистских захватчиков. В послевоенные годы их свел вместе штурм космоса. Генерал-полковник авиации Н. П. Каманин беседует с Г. Т. Береговым перед стартом 'Союза-3'. 1968 г.

И он действительно справился. Перед стартом Гагарин признался Николаю Петровичу Каманину:

— Я, наверное, не совсем нормальный человек.

— Почему? — удивился генерал.

— Завтра полет, и какой полет, а я совсем не волнуюсь. Разве так можно?

— Это отлично, Юра! — улыбнулся генерал. — Рад за тебя...

Мне довелось читать стенограмму его переговоров с Землей, прослушивать лепты с магнитофонной записью. В те последние предстартовые минуты им овладело чувство полного, почти торжественного спокойствия. Он был сосредоточен. Готовил системы корабля к работе, выполнял команды руководителей старта, докладывал о сделанном.

«Заря» (позывной наземного комплекса). Минутная готовность...

«Кедр» (позывной Гагарина). Вас понял, минутная готовность. Занял исходное положение.

«Заря». Подъем!

«Кедр». Поехали!.. Все происходит нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, все нормально.

«Заря». Машина идет хорошо.

«Кедр». Сброс головного обтекателя... Вижу Землю... Несколько растут перегрузки...

«Заря». Все штатно, все по программе...

«Кедр». Чувствую невесомость. Интересно. Все плавает. Плавает все. Красота! Интересно!.. Полет проходит чудесно... Нахожусь над Америкой...

Он стартовал в 9.07. В 9.52 корабль находился над Америкой. В 10.15 пролетал над Африкой. В 10.25 включилась тормозная двигательная установка.

«Кедр». Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки прижали меня к креслу...

В 10.55 «Восток» и его пилот приземлились в Саратовской области.

Да, тысячу раз был прав академик С. П. Королев, когда сказал, что в решительные минуты жизнь находит наилучшего исполнителя своих замыслов.

...Он любил книги. Они хранились на стеллажах у пего дома, в шкафу его рабочего кабинета. На томике Гайдара надпись: «Моей дорогой Леночке в день рождения. Будь нужной людям, как Аркадий Петрович Гайдар». В томе Тургенева закладка и подчеркнутые строки: «Никто не может сказать про себя, есть ли у него талант и к чему именно, это должно созреть в человеке, как плод на дереве, по всякому, даже лишенному творческого дела, необходимо сосредоточиться и придать себе известное направление, а то непременно рассыплешься и не соберешь себя потом».

Он мыслил широко, по-государственному. В нем был талант. Разглядели его в Звездном. Академик Сергей Павлович Королев видел в Юрии счастливое сочетание природного мужества, аналитического ума, исключительного трудолюбия. «Если он получит надежное образование, — говорил он, — то мы услышим его имя среди самых громких имен ученых!»

Среди любимых книг хранил он и пожелтевшую вырезку из «Комсомолки». Крошечный кусочек газеты, всего несколько строк: «Когда говорят о подвиге, говорят о жизни. Жизнь — это все. Жизнь можно пить жадно, закрывая руками, дрожа над каждой каплей. И можно разом, щедро все отдать людям. Тогда рождается подвиг».

Сейчас начнется комплексная тренировка, в ходе которой будут проигрываться все этапы предстоящего полета... У пульта Ю. А. Гагарин

Помнится и другое. В Центре подготовки шли ночные полеты. Он сидел, запрокинув голову, и молчал. Погода портилась, и Юрий сказал: «Успеть бы еще один вылет сделать...»

«Успеть бы...» Сколько раз я слышал от него эти слова, произносимые с сожалением и обидой. И все-таки он успевал сделать многое. Успевал быть ходатаем по делам людей, искавших у него поддержки, успевал быть полпредом страны за рубежом, и любой дом на планете Земля был открыт для него... Успевал работать, учиться и готовиться ко второй встрече с космосом, участвовать в работе партийных съездов, выполнять свои депутатские обязанности, задания ЦК комсомола. Успевал замечать и открывать радостное в будничном и обычном.

А какой радостью было для него небо!.. «Только там, в полете, понимаешь, что такое небо... Да и земля тоже», — говорил он.

Как-то по радио передавали мелодии Пахмутовой. Среди других прозвучала и песня «На взлет»:

Летчик может не быть

космонавтом.

Космонавту нельзя

не летать!

— Вот в чем смысл нашей профессии, нашей работы, — сказал тогда Юрий. Сказал не ради красного словца. Это была внутренняя потребность человека, отдавшего всего себя любимому делу. Ведь космонавтика стала для него призванием, пусть второй, после авиации, но самой сильной любовью. Всю душу, все физические силы, весь свой темперамент вложил он в эту любовь.

Космос стал для него жизнью — трудной, беспокойной... Но другая ему была не нужна. В апреле 1967 года он вышел на старт первого «Союза» в качестве дублера Владимира Комарова.

В первую годовщину своего полета Юрий мечтательно говорил:

— Я вспоминаю сейчас степь, раскинувшуюся на километры. По ней я ехал стартовать в космос. Серебряная сигара ракеты, вонзившаяся в тревожную голубизну неба, была необыкновенно красива — красивее дворцов и кораблей, красивее мостов и всего, что было сделано ранее человеческими руками.

... Прошло около двух десятилетий с того дня, когда трагический, нелепый случай вырвал его из наших рядов. И вот уже в который раз люди планеты встречают космический праздник весны без него.

Нет! Он с нами, космонавт-1. Всегда с нами! И там, в Копейске, где на шахте бригада горняков, носящая его имя, выдает сверхплановый уголь, и в Военно-воздушной академии имени 10. А. Гагарина, где куются командные летные кадры, и на флагмане экспедиционного научного флота Академии наук СССР «Космонавт Юрий Гагарин», который несет свою исследовательскую вахту в просторах Мирового океана...

Многих, родившихся после 12 апреля 1961 года, назвали в его честь Юрием. В честь его выбиты медали, поставлены монументы, сложены песни и стихи. А когда его товарищи уходят на работу в космос, они берут на борт своих «звездолетов» портрет первопроходца космоса. Такова традиция.

На предприятии «Гант» в Будапеште есть рабочая бригада имени первого космонавта планеты. Его имя с гордостью носят текстильщики фабрики в болгарском городе Силистра, металлурги на Кремиковском комбинате. В военно-воздушных силах Национальной народной армии ГДР есть эскадрилья имени Юрия Гагарина. В далекой солнечной Мексике живет белокурая девушка Юрина. Это имя ей дали в честь советского космонавта.

В 1971 году американское Национальное управление по аэронавтике и исследованию космоса передало Советскому Союзу памятную мемориальную доску в честь первого космонавта мира Юрия Гагарина. На ней подписи тех, кто вслед за ним совершал на кораблях «Меркурий», «Джемини» и «Аполлон» полеты в космос. «Этот человек с удивительной улыбкой стал олицетворением мужества и доблести»,- сказал Алан Шеппард — первый космонавт США.

В Швейцарии на берегу Женевского озера в честь десятилетия старта Гагарина сооружен величественный монумент. Есть город Гагарин, площадь Гагарина в Москве, улицы его имени в Калуге, Праге, Софии, Париже, Каире... На карте Луны вы найдете большой кратер имени Юрия Гагарина.

Американский художник Рокуэлл Кент сказал: «Советские друзья, ваш Юрий — не только ваш, он принадлежит всему человечеству. И ворота в космос, которые он открыл, распахнуты для всех нас...»

Так заканчивалась рукопись статьи Ю. А. Гагарина, которую он написал для газеты 'Красная звезда'

Все это так. Но воспитала и отправила его в полет Страна Советов.

...В Баку в республиканском Доме актера на конференции журналистов выступал летчик-космонавт СССР Виталий Севастьянов. Перед тем как он вышел на трибуну, председательствующий объявил, что гость журналистов удостоен Золотой медали имени Ю. А. Гагарина, учрежденной Международной астронавтической федерацией.

Из зала космонавту подали записку: «Расскажите, пожалуйста, о Гагарине, хотя бы в двух словах».

Виталий прочитал ее и, подумав, сказал:

— О Гагарине в двух словах не расскажешь. Это был такой человек!..

В напряженной тишине зал с огромным вниманием слушал рассказ космонавта о товарище, о счастье трудных дорог, о мужестве и скромности того, кто первым преодолел физические перегрузки космического старта и эмоциональное напряжение, кто первым перешагнул границу земного и внеземного, кто своим подвигом вселил уверенность, что человечество «не останется вечно на Земле» и что мы стоим на пороге межпланетных полетов...

Прост, обаятелен, умен, весел, скромен... Человекбеспредельного самообладания.

То, что ему предстояло сделать, делалось впервые в мире. Впервые в мире... Не всегда встреча с неведомым кончается благополучно для идущих впереди. Как бы тщательно ни готовились люди к сложному делу, всегда остается элемент риска и опасности. Первый шаг по звездному пути сделал советский человек — Юрий Гагарин.

Памятник Ю. А. Гагарину в Москве

Чуть более двух десятилетий прошло со дня первого космического полета. Казалось бы, не так много. А сколько сделано за эти годы! Перечисление лишь одних стартов заняло бы многие страницы.

Люди всегда будут помнить октябрьские дни 1917-го, 9 мая 1945-го. Никогда не изгладится из нашей памяти и дата — 12 апреля 1961 года. Она войдет в летопись «голубой планеты» — так Юрий Гагарин назвал Землю — как начало покорения космоса человеком.

ДОРОГОЙ ГАГАРИНА

Герман Степанович Титов


Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант авиации Герман Степанович Титов. Родился в 1935 году в селе Верхнее Жилино Алтайского края. Член КПСС. Совершил первый многовитковый полет в космос в 1961 году.

Каждый человек ищет свое место в жизни. Он тоже искал. Сызмальства приученный к мысли, что ничто не дается без напряженной работы — ни радость познания, ни обыкновенный кусок хлеба, — Герман привык полагаться на собственные силы и поэтому верил в себя, а не в счастливую случайность. И если удачи его не обходили, то вовсе не потому, что ему везло. Он из тех, кого называют одержимыми.

С чего началась эта одержимость? Перед полетом Юрия Гагарина я спросил его об этом. Он задумался, словно вопрос вдруг заинтересовал и его, долго смотрел куда-то в сторону, выстукивая пальцами неровный, сбивчивый ритм, и наконец сказал:

— Пожалуй, сегодня на этот вопрос не смогу ответить.

Тогда я сам стал думать, как бы мог ответить Герман Титов на мой вопрос. Получилось так.

«Хочется собраться с мыслями, понять, прочувствовать наступающее свершение, но что-то упорно мешает сосредоточиться. Что это? А, это кузнечик... Затаился где-то в кустах горькой, как обида, полыни и звонко на всю казахскую степь строчит и строчит свою извечную песню. Зачем он здесь и почему так упорно трещит? Ведь сейчас произойдет такое!..

Я смотрю вдаль, туда, где высится гигантское тело ракеты. Серебристая, огромная, без поддерживающих монтажных ферм, она так просто вписывается в панораму степи и, почти сливаясь с белесым от безжалостного солнца небом, будто дрожит — то ли от марева утренней дымки, то ли от нетерпения — скорее, скорее оторваться от Земли и умчаться в выси Вселенной!

А там, на самой вершине фантастической сигары, за холодными листами металла, за крепкой тканью скафандра, там человек. Там Юрий.

...Таким я запомнил утро космической эры.

События, свершившиеся в тот день, еще долго продолжали волновать сердца людей, переполняя их счастьем ощущения собственной силы и величия. А у советских космонавтов шла обычная, будничная работа. Теперь надо было делать больше, идти дальше. Вселенная ждала второго землянина. Вторым был назначен я...»

Он был дублером космонавта-1. Дублер... В этом простом слове заложен большой смысл, и понять его не так просто. Для этого надо самому все прочувствовать, пережить. Недаром после полета Юрия Гагарина его дублер был награжден орденом Ленина! В этой награде — высокая оценка труда дублера.

Поэт Валентин Вологдин сказал:

Глухая ночь,

Глубокий сон.

Два сердца

бьются в унисон.

Рассвет невозмутим

и тих.

Горячий завтрак на двоих.

На два плеча

ложится жгут.

Двоим, прощаясь, руку жмут.

Один

переступил

черту.

Другому —

в следующий раз...

Итак, он летчик-космонавт. Когда речь заходит о летчике, то всегда говорят, что небо влекло его с малых лет, а мечта водить в вышине крылатые машины родилась в тот самый момент, когда застрекотал над головой мальчишки первый в его жизни самолет.

Герман Титов в мальчишеские годы не мечтал стать летчиком. Это уже потом он отвоевал у природы кусочек небесной голубизны и спрятал его в своем сердце. Интерес был к другому. Он смотрел на звезды. Подолгу, с увлечением. Мигают в глубокой черной мгле мириады огоньков холодным, призрачным светом. Красиво! А что там, за этой красотой? В школе говорили — планеты, Галактика, Млечный Путь... Слова, в общем-то, для мальчишки малопонятные. Пусть так, но смотреть на звезды все равно интересно.

Он рос в семье учителя. Отец, Степан Павлович, преподавал русский язык и литературу, неплохо рисовал, любил музыку, играл на скрипке. Спокойный и рассудительный, он примером, а не назиданием приучал детей к труду, терпеливо и настойчиво воспитывал уважение к людям, верность товариществу. Любил Степан Павлович повторять одну фразу, которая запомнилась Герману на всю жизнь: «Кто не знает вкуса горького, тот не знает и сладкого».

Многое в его характере, взглядах — от интересных, настоящих людей, встречи с которыми щедро дарила ему жизнь, — это его учителя, сокурсники, однополчане, друзья, родные. И он стремился быть достойным уважения этих людей.

Рассказы деда о первых коммунарах и коммуне «Майское утро», жестоких схватках с кулацкими бандами, о друге местных бедняков Андриане Митрофановиче Топорове...

Проводы отца на фронт. Знакомство со сверстниками, эвакуированными из осажденного Ленинграда. Изнурительная работа в поле. И книги, книги, книги...

В школе увлекся техникой. Самой первой машиной, которая открыла перед Германом свои тайны, был старенький кинопроекционный аппарат. Он казался чудом: в нем стучали колесики разных размеров, хитро переплетались тонкие ременчатые передачи, в лабиринте крутящихся валиков бежала лента... Мальчишка неотступно ходил за киномехаником, приставал до тех пор, пока тот не объяснил устройство аппарата. И скоро Герман сам крутил фильмы в сельском клубе...

Потом его занимал автомобиль, и он не успокоился, пока не научился его водить. Были трактор, радиотехника, долгие бессонные ночи над самодельным приемником, школьный радиоузел и даже маленькая электростанция...

Казалось, только вчера переступил порог школы, а позади уже десять лет. Каким он будет, новый виток жизненной спирали? Из тысячи дорог надо выбрать одну, чтобы потом не начинать жизнь заново. Когда в Барнаульском военкомате его спросили, куда он хочет пойти служить, он без колебаний ответил: «В авиацию, в летное училище».

Первые основы теории и первые полеты, короткие письма домой: «Все нормально. Здоров. Не волнуйтесь...»

Мы все чуть ли не с самых первых самостоятельных шагов в жизни привыкли к словам — «человек — творец, человек — победитель». А вот испытать это чувство во всей его полноте удавалось не каждому. Праздничное ощущение силы, удачи, умения, гордое «Я могу!» приходит только после упорного труда. Он это понял там, в училище. Инструктор капитан Киселев внушал курсантам:

— Я из вас готовлю летчиков-истребителей, которые за все и всегда отвечают сами. И нередко отвечают жизнью. И не только своей, но и жизнью товарища. И если ты растяпа на земле — таким же останешься в воздухе...

Небо... Оно не сразу впустило к себе. К нему надо было карабкаться, цепляться за «выступы» аэродинамики, теории двигателей... Надо было не заучить, а понять, что такое дисциплина полета, что такое умение побеждать.

Через все это он пришел к своему небу. И оно стало родным. Он полюбил его, оранжево-огненное на рассвете, отмытую синь в ясный морозный полдень. Он полюбил прозрачность утра, когда небо над аэродромом словно переливается в едва уловимом мареве и перезвоне жаворонков. Он научился по оттенкам неба предсказывать погоду, упивался сладостью стремительного полета, и не было для него ничего на свете краше глубокой небесной голубизны, огромной высоты, такой высоты, с которой видно на сотни верст окрест, которая отодвигает горизонт.

Большое небо покорялось медленно, с трудом. Оно требовало, чтобы человек отдавал себя всего: с его волей и напряжением, мечтой и упорством. Но именно в этом труде и была «воздушная поэзия», которую, как говорит он сам, «испытывает человек на стремительном реактивном самолете, когда в какие-то доли мгновения в нем воедино сливаются и время, и скорость, и нарастающая мощь двигателя. Что-то необычайно властное и горячее вливается в каждую клеточку тела, в каждый твой нерв, и появляется неудержимое желание послать МиГ вперед еще быстрее, ощутить могучее давление его крыльев на воздух во время крутого виража...»

Так появлялся у него свой летный почерк.

После училища — небо Ленинграда. Небо города-героя, небо, которое хорошо знало и помнило многих бесстрашных асов мирного и военного времени. Он летал в этом небе, он учился защищать его.

Шел 1959 год. Уже появились на орбитах первые советские спутники, все чаще звучало казавшееся еще совсем недавно фантастическим слово «космос», где-то трудились большие научные и производственные коллективы, претворяя в жизнь идеи Циолковского. В ту пору начинался набор в отряд космонавтов...

Разные люди собрались в первом отряде Звездного: разные характеры, несхожие вкусы. Но в главном они были схожи и едины. Их объединяли крепкие духовные связи, единство цели, единство стремлений, единство мечты. Со стороны посмотришь — однообразие: учеба и тренировки, учеба и тренировки... Было и сложно, и трудно, но интересно. Право остаться в отряде и готовиться к старту давали смелость, хладнокровие, быстрота реакции, знание техники, высокое профессиональное летное мастерство, отличное здоровье.

В новую среду входили по-разному: кто легко, кто трудно. Титов быстро сходился с людьми. Товарищи любили его за разносторонность и яркость натуры. Он любил музыку, литературу, читал на память главы из «Евгения Онегина», хорошо декламировал Маяковского и Лермонтова, пел, неплохо рисовал, не имел равных в стремительном танце, на гимнастических снарядах и игровых площадках... Склонный к размышлениям, он удивительно тонко чувствовал собеседника, прислушивался к чужому мнению, но никогда не отступал от своих принципов.

И еще. Во время занятий в конструкторском бюро он внес несколько технических предложений, с которыми согласились ученые. Быть может, учитывая все эти качества Титова, когда готовился второй старт и поначалу проигрывался вариант трехвиткового полета, академик Королев настоял на суточном рейсе.

...поработать над книгой воспоминаний 'Голубая моя планета'. Г. С. Титов. 1962 г.

...Степь Байконура дышала жаром, запахом засохшей полыни, пылью. Уже перед самой посадкой в лифт он обернулся. Чуть в стороне от ракеты стояла группа людей. Среди провожающих он сразу же нашел Королева. Их взгляды встретились. Космонавт увидел в глазах Главного конструктора и отцовскую любовь, и требовательность Командира, и твердую уверенность в успехе. «Наверное, он тоже мечтал о такой минуте в своей жизни, — подумал вдруг Герман. — Мечтал о своем полете к звездам». Он последний раз поднял руку и шагнул в металлическую клеть лифта.

Начался предстартовый отсчет времени — с отметки двухчасовой готовности до нуля. Проверка оборудования, работы систем телеметрии, разные предстартовые дела и ... мысли.

Он думал. О чем? Уже потом, вспоминая все, что было в то августовское утро 1961-го, он скажет:

— Взглянул на часы. Остались считанные минуты... Что же я чувствовал? Страх? Во всей моей сознательной жизни, во время первых прыжков с парашютом, в моменты других так называемых острых ощущений я не испытывал этого чувства, потому что всегда знал, на что иду... И все, что я ни делал до сих пор, приходило само собой, такое было ясное представление о долге и желание подчинить свои интересы интересам дела.

Последние секунды. Самые последние. Вспомнились слова Главного: «Если космонавт чувствует перед полетом в космос, что идет на подвиг, значит, он не готов к полету». Вихрем пролетел в голове порядок операций при старте, взгляд еще раз обежал приборы, надписи на горящих табло. Доложил на пункт управления:

— К полету готов...

Он пробыл в космосе сутки, точнее, 25 часов 18 минут, отсчитав по космическому спидометру 700 тысяч километров. Это была новая веха в развитии космонавтики, важный этап в пауке. О споем полете он докладывал нашим академикам, рассказывал ученым Америки, Югославии и ГДР, студентам Рангуна и Джакарты, докерам Хайфона и рабочим Турина...

Поездки, встречи... Он стал членом редакционной коллегии журнала «Авиация и космонавтика», его избрали президентом Общества советско-вьетнамской дружбы. Было мною дел — трудных и простых, интересных и неинтересных, но, главное, необходимых. И никогда не покидала мысль, что нужно учиться.

Он пошел в Военно-инженерную академию, знаменитую «Жуковку». С жадностью набрасывался на задачи, выбирая посложнее. Курсовые проекты делал не «по образу и подобию», а находя собственное, оригинальное решение. Потом были защита дипломного проекта и новая работа. Правда, кабинетная. Как и прежде, много времени отнимали общественные дела, командировки. Но неба он не забыл. Оно снова и снова звало его к себе.

Как-то, находясь в Звездном, я долго беседовал с ним. Сквозь пелену дождя проглядывали белые стволы берез. Собственно, я слушал — говорил он. О жизни, о счастье, о научных и технических проблемах, которые будут решены космонавтикой уже в XX веке, о стихах Расула Гамзатова и Маяковского и о многом другом.

— Скажи, Герман, а как ты представляешь свою работу дальше? Тебе не хочется стать, скажем, конструктором или ученым?

— Никогда об этом всерьез не задумывался. Впрочем, плох тот солдат... — Потом, подумав, добавил: — Моя жизнь — небо...

— Ну а если станешь первоклассным летчиком-испытателем или испытателем ракетопланов, ты будешь считать, что достиг цели в жизни?

Улыбнувшись, он ответил:

— Кто-то из мудрецов сказал: «Если я достиг цели жизни, то зачем тогда жить дальше?» А у поэта Кайсына Кулиева есть такие строки:

Люди, не можем достичь мы предела,

Лучшее слово и лучшее дело

Все еще впереди, все еще впереди.

Не подводите пока что итога.

Самая лучшая в мире дорога

Все еще впереди, все еще впереди...

После того вечера мы долго не встречались. Он уехал из Москвы. Уехал туда, где в стороне от оживленных воздушных дорог учат летать самолеты. Он летал, поднимая ввысь крылатые машины, — днем и ночью, в непогоду, в штормовое ненастье. Заставлял их «ходить» на предельных режимах, пробовал в критических ситуациях, испытывал в условиях помех, и не было конца упоению скоростью и высотой. Теперь это был другой Герман Титов — не мальчишка, страстно влюбленный в непокорное небо, а летчик-инженер, строгий к себе и к машинам, которые попадали в его руки, скупой на оценки, дотошный.

Трудно ли было? За всю историю авиации (а ей уже под сотню) у летчиков не было легкой работы. Она всегда была по плечу только смелым, тренированным, закаленным. Современные же скоростные и высотные машины требуют мгновенной реакции, умения молниеносно анализировать и делать выводы, не терять голову даже в самых критических ситуациях.

Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР Герман Степанович Титов принадлежит именно к таким людям.

Месяцы складывались в годы. Как и самолеты, на которых он летал, они с неумолимой последовательностью и быстротой один за другим скрывались вдали. Только самолеты уходили в авиационные части, а вот годы... Гуще разбегались морщины на лице, глубже становились суждения. Во всем остальном он остался прежним — энергичным, неугомонным. Скажу только, что Титов получил в ту пору право летать на всех серийных сверхзвуковых самолетах, как обычных, так и с изменяемой в полете геометрией крыла. Вместе с этим он получил и квалификацию летчика-испытателя.

Кто видел юбилейный фильм об авиационных и космических достижениях СССР, наверное, помнит кадры, снятые в небе над Домодедово, — филигранный пилотаж сверхзвуковых машин. Одну из них вел командир «Востока-2».

Он никогда не переоценивал свои силы, возможности. Он убежден, что ошибка в оценке своих сил может стать трагедией в жизни человека. Быть может, поэтому он снова временно оставил небо. Почему? Надо было опять учиться. Командование направило его на учебу в Военную академию Генерального штаба имени К. Е. Ворошилова.

Узнав об этом, я вспомнил тот давний разговор в Звездном, мглистую сетку дождя, размытые стволы берез за оконным стеклом и его улыбающиеся глаза:

Все еще впереди, все еще впереди...

Да, таков он, генерал-лейтенант авиации Г. С. Титов — дублер космонавта, человек, беззаветно влюбленный в небо, отличный знаток теории авиации и космонавтики, новейших проектов, проблем управления, навигации и связи. Он не мыслит прожить дня, чтобы не узнать что-то новое, не сделать шаг вперед. Эти качества Германа Титова высоко ценят его друзья и коллеги.

ТАКОЙ ХАРАКТЕР

Андриян Григорьевич Николаев

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, генерал-майор авиации. Андриян Григорьевич Николаев Родился в 1929 году в деревне Шоршелы Чувашской АССР. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1962 году, второй — в 1970 году.

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации... Первый старт Андрияна Николаева, на Востоке-3», состоялся в августе 1962 года, второй, на «Союзе-9», — в июне 1970-го. Первый раз он пробыл в космосе четверо суток, второй — восемнадцать...

Сначала мы не знали его имени. Знали только, что он дублер Германа Титова. Потом его стали называть космонавтом. Тогда, в 1961 году эта «таинственная» личность неизменно присутствовала в рассказах Юрия Гагарина я Германа Титова. В своей книге «Семнадцать космических зорь» Титов писал:

«Одна из черт, совершенно необходимых космонавту, — хладнокровие и спокойствие в любых возможных ситуациях сложного космического полета. Все ребята старались воспитать в себе это качество но олицетворением этой черты космонавта, мне кажется, является натура моего дублера.

…Он был уже опытным летчиком, когда во время тренировочного" почета совершил вынужденную посадку на реактивном истребителе Как говорят летчики, «сел на пузо» вне аэродрома. Остался жив и невредим. И машину спас. Редкий случаи...

Как тебе удалось? — спрашивали мы, узнав об этом случае из его летной биографии. — Что же тебе помогло? — Прежде всего спокойствие, — ответил он.

«Темнит», -решили мы, но, когда наступили дни экзаменов в отряде убедились, что он не рисуется.

— Что вы будете делать, если в космическом полете откажет вот эта система корабля? — спросил его экзаменатор, показывая на схеме особенно ответственный агрегат,

— Прежде всего спокойствие...

Кто-то из нас даже фыркнул. Экзаменатор, казалось, был озадачен и готов был возмутиться, но тут последовал точный и верный ответ».

Даже в очень трудные минуты он не терял самообладания, анализировал, заставлял себя взвесить все «за» и «против», прежде чем что-то сделать, решить. Это спокойствие помогло ему, когда он, мальчишкой, зимой провалился под лед, когда проходил службу стрелком-радистом... А взять тот полет и посадку!

Память сохранила их навсегда.

...Под крылом «мига» лениво плывет лоскутная земля. С высоты она кажется пестрой, неторопливой. Вроде бы и нет скорости, а турбина поет и поет. Стрелки приборов показывают, что самолет режет небо, каждую секунду оставляя позади сотни метров.

В кабине не новичок. Андриян Николаев не задержался на первой служебной ступеньке. После года пребывания в части стал старшим летчиком, потом адъютантом эскадрильи. И вот полет в зону. Сколько их было, таких полетов! Не сосчитать сразу, хотя каждый расписан в летной книжке, каждый оценен. Были среди них простые. Это в самом начале. Были и сложные. А этот? Вроде бы обычный, но...

Остановился двигатель. Раз попытался пилот вдохнуть в него жизнь, второй. Молчит турбина, оборвав на высокой ноте свою привычную песню. Нет тяги. Самолет стал терять высоту.

Старший лейтенант Николаев доложил о случившемся руководителю полетов. С земли передали указание:

— Попытайтесь еще раз запустить.

— Вас понял...

Андриян говорил спокойно, словно не случилось ничего особенного. Тревожная тишина и обратный бег стрелки высотомера кольнули в сердце. Но он не потерял самообладания.

Сталью напряжены нервы и воля у того, кто в воздухе, у тех, кто на земле, кто знает, что происходит в небе. Самолет падает...

Новая попытка не привела к успеху. Земля с сумасшедшей скоростью неслась навстречу. Андрияп брал ручку управления на себя и выравнивал истребитель. Осматривался, соображал.

Разные мысли проносились в голове. Была и такая: «Катапультироваться?» Есть в наставлениях и инструкциях предписание на этот случай. «А самолет? Превратить его в груду металла, спасая себя?» Нет, без борьбы он на это не пойдет. Но... Прежде всего спокойствие.

«Буду садиться!» — звучит твердый голос в динамике на стартовом командном пункте.

Руководитель полетов сомневается: дотянет ли самолет до аэродрома, до посадочной полосы?

— Иду на вынужденную, в поле...

Высота потеряна. Уже не плывут, а несутся навстречу крылатой машине перелески, овражки, извилистая лента речки... Зоркие, напряженные глаза выискивают ровное место, без деревьев, без холмов...

И вот самолет коснулся земли. Резкие толчки на ухабах, скрежет, лязг и... обрыв впереди. Истребитель остановился почти рядом с ним.

Побелевшие от натуги пальцы отпустили ручку управления. Откинут фонарь. Прохлада, настоянная на луговых травах, ласкает лицо. Из-под шлемофона по лицу бегут струйки пота. И радостная мысль: «Самолет будет летать! Подлечат его добрые руки инженеров и техников, и снова взмоет в голубое небо краснозвездный красавец с посеребренными крыльями...»

— В авиации так: принял решение — действуй, начнешь сомневаться, волноваться — потерпишь поражение. Вот когда закончил полет, выполнил задание — волнуйся сколько хочешь, — объяснял он свое поведение в сложившейся ситуации.

О том полете напоминают и именные часы — подарок командования, первая награда.

О семье, в которой рос, о его детстве и юности мне рассказывала Анна Алексеевна Николаева — мать космонавта.

— Мы с мужем из чувашского села Шоршелы, оба бедняцкого рода. Поженились сорок лет назад, в 1922 году, и всю жизнь прожили в небольшой деревенской избе о двух оконцах. Занимались крестьянским делом — растили хлеб. Когда в нашем селе образовался первый в районе колхоз, муж стал работать конюхом, а я дояркой на молочной ферме. Бывало, вернусь поздно с работы, а наш сынишка Андриян уже и дров наколет, и воды принесет, и печь растопит. Зажжет керосиновую лампу и уроки готовит. Учился он хорошо, старательно, часто рассказывал о том, что прочитал в книгах. Ведь мне-то не пришлось много учиться — я окончила только четыре класса. А читал он больше всего революционное да про героев и путешественников...

Мать смотрит на портрет сына, смотрит и вспоминает. Из отдельных штришков, из поступков встает характер ее сына.

— Во время войны, после смерти мужа, — продолжала она, — жилось трудно. Плохо было и с одеждой, и с хлебом. После окончания семилетки Андриян уехал в Цивильск, где было медицинское училище. Он хотел стать фельдшером. Но что-то там ему не понравилось, и он перебрался в Мариинский Посад к старшему брату Ивану в лесной техникум.

С детства Андриян любил животных, деревья, цветы и травы. Частенько с младшей сестрой Зиной уходил в дальний лес по орехи, по грибы, по ягоды. Он не боялся ни чащобы, ни темноты. Однажды несколько наших ребят заблудились в густых зарослях орешника, и их вывел мой Андриян.

В нашей деревне все сделано из дерева: и избы, и школа, и всякие колхозные постройки. Может, потому мои сыновья, Иван и Андриян, и пошли учиться в лесной техникум. Они стали специалистами по лесному делу. Никогда не думала я, что Андрияна потянет в небо и он выучится на летчика. Ведь в Шоршелах до этого летчиков не было. А тут вдруг письмо с фотографией, на которой наш Андриян снят в летной форме. «Мама, я теперь летаю на самолете». Целую неделю приходили тогда к нам соседи посмотреть на фотографию Андрияна, прочитать его письмо...

Каждая мать хочет, чтобы ее сын или дочь сумели сделать в жизни больше, чем она сама, сумели пойти дальше нее, кем бы они ни были — колхозниками, рабочими, учеными, летчиками. Хотела этого и Анна Алексеевна. Но на душе все время было тревожно: как он там, что с ним? Шутка ли, в летчики подался! Он понимал ее тревоги, и мать получала от сына добрые и спокойные письма:

«Дорогая моя мама!

У меня все хорошо. Служба идет своим чередом. Не беспокойся. Здоровье хорошее. Работа мне не страшна. Боюсь только одного: как бы люди не сказали, что не все делаю, что мог бы сделать. Надо каждый час своей жизни отдавать с пользой для людей. Прочитал сегодня книгу «Говорят погибшие герои» и пришел к выводу, что мы, молодое поколение, еще не расплатились за все сделанное во имя нас в войну. Мы в неоплатном долгу.

Вот и тружусь, мама, с одной мыслью: как можно лучше, полезнее жить на свете, готовить себя к тому, чтобы Родине отдать не только труд, силы, по саму жизнь, если потребуется.

Но ты не пугайся. В моей службе опасного ничего нет. В основном учеба и работа. Хочется не отстать от хороших людей. А люди здесь хорошие. Большой тебе привет от них. Вместе познаем «соль жизни».

Целую. Андрей».

«Не беспокойся... Здоровье хорошее... Работа мне не страшна...» Но разве убаюкаешь материнское сердце словами? Смотрят влажные глаза* на портрет, на знакомый разлет черных густых бровей, на искринки в глазах, на чуть улыбающиеся губы... Кто их, летчиков, знает, что у них за служба? Поди, страшно там, за облаками, не приведи господь упасть с такой высоты...

Когда приезжал сын в отпуск, не хотела отпускать его от себя ни на шаг. А он то на колхозном току помогал, то огород вскапывал, то ребятам из школы про авиацию рассказывал, про то, как учился на воздушного стрелка-радиста, как стал летчиком-истребителем...

На вопросы домашних о делах службы отвечал коротко: «Нормально». «Ты ничего не таишь, сынок?» — ласково спрашивала мать и, сняв очки, смотрела ему прямо в глаза. Не дождавшись ответа, тихо говорила: «Уж ты береги себя, Андрейка...»

Страна славила первых космонавтов — Юрия Гагарина и Германа Титова, а Анна Алексеевна так и не знала, что в этом самом отряде готовится к полету и ее сын. А когда в Чебоксарах демонстрировался фильм «Снова к звездам», кто-то из знакомых узнал в человеке в скафандре, который сидел в автобусе за Германом Титовым, шоршеловского Андрюшку Николаева. Вот переполох-то был)

На старт он вышел в августе 1962 года и первым из землян пробыл четверо суток в космосе. И все эти долгие сутки с орбиты звучал его неторопливый, спокойный голос:

— «Заря», я — «Сокол». Полет проходит нормально.

А мать не отходила от радиоприемника, не смыкала глаз. После ночи она ждала утра, после утра — ночи.

Тот августовский старт положил начало групповым многосуточным космическим полетам. Вслед за «Востоком-3» на орбиту вышел «Восток-4» с Павлом Поповичем на борту.

— Завтра поглядывай, прилечу к тебе. Кто увидит первым, выиграет пари. Согласен? — шутливо предложил Андрияну Павел Попович.

— Согласен, — ответил Андриян.

После приземления Николаев рассказывал:

— Наши корабли будто торопились на встречу друг с другом... Попович первым воскликнул: «Вижу тебя, «Сокол»! Вижу!» Потом и я увидел Павла. Был момент, когда мы сблизились почти на пятикилометровос расстояние.

Это был необычный рейс. Страна высоко оценила подвиг космонавта-3, наградив его орденом Ленина и Золотой Звездой Героя Советского Союза.

Он как-то признался:

— Друзья говорят: «Андриян Николаев никогда не волнуется». Но я думаю, что они шутят. Я такой же, как все, и волнуюсь так же, как все. Просто привык держать себя в руках. Я волновался, когда принимали меня в члены Коммунистической партии. Очень волновался, когда проходил медицинскую комиссию, отбиравшую летчиков для отряда космонавтов, волновался и перед стартом...

За годы, прошедшие после полета «Востока-3», в жизни космонавта произошло немало событий. Он окончил Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского. Был избран депутатом Верховного Совета Российской Федерации. Много поездил по свету, рассказывая людям о космосе, о полетах советских космонавтов, о своей Родине, о советских людях — великих тружениках-созидателях. Он побывал в Болгарии и Венгрии, Югославии и Франции, Монголии и Индии, Индонезии и Бирме, Непале и Цейлоне, Алжире и Японии, Гвинее и Бразилии. Слава и популярность не изменили его. Все такой же спокойный и скромный, добрый и чуткий человек, уверенный в себе, в своих силах, в своих знаниях.

Любопытный случай произошел в Бразилии, куда он вместе с Павлом Поповичем ездил на Международную авиационно-космическую выставку.

В один из мартовских дней 1963 года звездные братья нанесли визит губернатору штата Адемаро де Барросу. На эту встречу космонавты прибыли прямо из рабочего клуба, откуда их долго не отпускали тысячи тружеников города. Встретив гостей в вестибюле резиденции, губернатор с подчеркнутой вежливостью осведомился о причинах задержки. Объяснение, видимо, ему не понравилось. Тогда с легкой ухмылкой де Баррос спросил наших героев, на каком языке сеньоры предпочитают вести беседу: португальском, испанском, английском, немецком или итальянском?

В вопросе сквозила явная недоброжелательность. Губернатор хотел не столько блеснуть своим знанием языков, сколько поставить ребят в затруднительное положение.

Переводчик перевел вопрос Андрияну Николаеву. На лице космонавта не появилось пи тени смущения. Очевидно, и тогда он остался верен своему девизу: «главное — спокойствие». Пауза длилась секунды. Вероятно, из перечисленных языков Андриян мог назвать английский, который он изучал в академии. Но ответ был иным.

— Мы могли бы предложить господину губернатору беседовать на ряде других языков, — с выдержкой и достоинством произнес Николаев, — на русском, украинском, белорусском, чувашском, мордовском...

Когда ответ перевели губернатору, тот лишь кисло улыбнулся.

Зарубежные поездки отнимали много времени, и все же космонавт-3 не оставлял мечты о новом старте в космос.

Он передавал товарищам свой опыт, помогал им готовиться к полетам. И готовился сам. Ведь любой из летавших в космос должен быть всегда в «космической» форме. Он изучал корабль «Союз», проводил долгие часы на тренажере, где имитировались этапы нового полета и отрабатывались действия экипажа.

Тренажерный комплекс 'Союз'

Мне очень хотелось увидеть его за работой, и я приехал в Звездный. Табличка на двери предупреждала: «Идет тренировка. Посторонним вход воспрещен!»

— Опоздал? — спрашиваю.

Дежурный, уловив в моем вопросе нотки огорчения, взглянул на часы:

— Успеете, он еще переодевается...

В зале, в стороне от шкафов-блоков вычислительной машины и пультов операторов, стоял тренажерный комплекс «Союз». Андриян Николаев собирался занять место в кабине. Мы поздоровались.

— Полетать пришел? — спросил он, остановившись на ступеньках лестницы.

— Хотя бы посмотреть...

Тогда торопись. У меня времени мало.

Влезаю в люк, усаживаюсь в кресло рядом с космонавтом, и тут же включается динамик:

— «Сокол», я — «Заря». Объявляется десятиминутная готовность...

Его работоспособности и упорству могут позавидовать многие. Он не уходил с тренажера, пока не чувствовал, что на сегодня он сделал все, что мог, что эта часть программы разобрана и усвоена, что он выложился полностью. Он сразу понял, что в делах космических пет главного и второстепенного. Любое упущение может дорого стоить. Свое пребывание в Звездном он как-то назвал мужской работой.

На вопрос, что он имеет под этим в виду, он ответил:

— Постоянное, неослабевающее преодоление сопротивления. Как в схватке...

Новый полет — новая ступенька в большой космос. Было много всяких «почему» и «как». Например, было известно, что человек довольно быстро приспосабливается (адаптируется) к условиям невесомости. Возникающие вначале «иллюзии положения» и неприятные ощущения при резких движениях скоро пропадают, работа органов кровообращения и газообмен приходят в норму, но в длительном полете может появиться вялость движений, пониженная реакция, могут накапливаться раздражения вестибулярного аппарата, а с ними и симптомы морской болезни. Прояснить картину должен был новый испытательный полет.

«Союз-9» стартовал 1 июня 1970 года. До этого полета максимальная продолжительность пребывания человека в космосе составляла от 5 («Восток», «Союз») до 14 суток («Джемини-7»). Андрияну Николаеву и Виталию Севастьянову предстояло пробыть на орбите 18 суток. И при этом выполнить большую программу работ, которая включала как медико-биологические исследования, так и испытания бортовых систем, отработку ручного управления, проведение научных наблюдений и экспериментов.

Космический корабль 'Союз-9' на стартовой площадке

К этому полету готовились дольше, чем к предыдущим. Времени было достаточно. Андрияну даже казалось, что слишком много. («Мы ведь не железные люди, и нам тоже в какой-то мере присуще нетерпение».) Порой не хватало выдержки, и он спрашивал себя и других: «Когда же полетим?» Врачи проводили бесконечные обследования и специальные работы. Но проверки проверками, а основной экзаменатор — сам космический полет.

Сутки... третьи... пятые... «Союз-9» вел счет виткам на орбите. Позади небольшие перегрузки и вибрации старта. Впереди, кажется, нет ничего, кроме невесомого тела, невесомых предметов, черноты космоса и чрезмерно яркого Солнца.

Когда прошли 14-суточный рубеж, настроение поднялось. Но он не расхолаживал себя, не позволял расслабиться и товарищу. Еще до старта он «зарядил» себя на все 18 суток, на решительное и трудное испытание воли. Самовнушение, как сказал он сам, — это величайший аккумулятор душевного равновесия.

День начинался с физических упражнений. Потом завтрак, уборка помещения, фотографирование атмосферных образований, исследования физических характеристик явлений и процессов в космосе, испытания системы ориентации... И все это в невесомости.

Всему приходит конец. Кончился и 18-суточный полет. Включилось тормозное устройство, и начался спуск.

Земля...

Они успели уже чуть отвыкнуть от нее, от ее тепла, терпких запахов, от ее твердости и яркости красок... От напряжения дрожали руки, кружилась голова, было тяжело дышать. Казалось, все окружающее вдруг замедлило бег. Но часы уже отсчитывали земное время. Задание было выполнено.

«...Полученные в ходе исследований ценные медико-биологические данные о влиянии на организм и работоспособность человека факторов многодневного космического полета, длительная и всесторонняя проверка технических систем корабля и наземных средств обеспечения, осуществление широкой программы научных и народнохозяйственных исследований и наблюдений дают необходимый практический материал, который будет положен в основу будущих космических полетов, приближают время создания постоянно действующих орбитальных станций...»

Это строки из приветствия Центрального Комитета КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР тем, кто участвовал в подготовке и осуществлении рейса «Союза-9».

Родина наградила Андрияна Николаева второй Золотой Звездой. Ему присвоено генеральское звание. Он назначен на новую должность. Ныне Андриян Григорьевич Николаев — заместитель начальника Центра подготовки космонавтов имени Ю. А. Гагарина. А что же изменилось в нем самом? Прибавилось морщинок, да седины стало больше. Но те же вдумчивые, спокойные и на редкость молодые глаза. Чуть сдержаннее, размереннее стали движения. Но та же легкость, та же стремительность в походке.

Как-то, встретившись с ним, я спросил:

— Скажите, только откровенно, вам чего-нибудь не хватает? Чего же вы хотите?

Он посмотрел на меня, чуть помолчал:

— Я хочу многого. Очень многого. Всего не перечислишь. Но если исполнятся все желания, то зачем тогда наступит завтра? Зачем? — Потом, помолчав, закончил: — Хочу летать, хочу написать книгу о космосе, хочу... Мало ли чего я хочу. Не все вот получается. На работу в космос уходят молодые. Смена поколений. И книга — дело не простое... Все равно писать не брошу. И космос не брошу.

Да, он оптимист. Не потому, что оптимизм, как говорят, прямо пропорционален числу удач в жизни человека. Просто он не только хочет, но и умеет быть оптимистом. Такой характер. Ну а книгу он все-таки написал. Хорошую книгу. Назвал ее «Космос — дорога без конца».

И в этом названии тоже его характер.

СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ

Павел Романович Попович

Летчик-космонавт СССР, Дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Павел Романович Попович. Родился в 1930 году в поселке Узин Киевской области. Совершил два полета в космос: первый — в 1962 году, второй — в 1974 году.

Сентябрь 1962 года...

Кажется, еще до сих пор звучит в ушах стартовая команда космодрома. Идет отсчет секунд:

— Десять, девять... шесть... четыре, три, два, один... Пуск!

Плавно трогается ракета, нарастает скорость, появляется чувство1 перегрузки, а затем и невесомости. Во всем теле какая-то легкость. При резких движениях казалось, что корабль начинает раскачиваться...

Старт космической ракеты

За иллюминатором в черноте неба вспыхнули мириады ярких немерцающих звезд. Их было много. Очень много. Гораздо больше, чем видно с Земли.

«Так вот ты какой, космос!»

Но времени для эмоций нет. Земля ждет докладов, и надо начинать работать.

...Осень в тот год подступала робко, словно нехотя. Ласково голубело небо, легкий ветерок едва шевелил кроны могучих яблонь и шелковиц, густые ветки акаций и метелки полыни. Синим отливом сверкали тяжелые мясистые сливы. Носились ласточки. Сквозь сплетение ветвей несмело пробивались острые лучи оранжевого на закате солнца. Листья на деревьях еще только начали желтеть. И все же не хотелось верить, что лето прошло и на дворе осень.

Он сидел, откинувшись назад и заложив за голову сильные руки. Рядом лежала тужурка с подполковничьими погонами. Солнечный зайчик играл в гранях Золотой Звезды и на значке со словами «Летчик-космонавт СССР».

Его лицо казалось спокойным, и только глаза не подчинялись общему спокойствию. В них была и светлая радость, и печаль.

Теперь, когда главное сбылось, память воскрешала события, навсегда оставившие след в его душе.

Вот зеленый украинский поселок Узин. И он, совсем еще мальчишка, сидит на заборе, свесив босые ноги. Солнце идет к закату, но знойно, как в полдень. Накалено все: и камень, и земля, и воздух. Куры зарылись в пыль у плетней, все живое ищет тень. Только чей-то неприкаянный поросенок одиноко повизгивает. Из крайнего двора рыжим клубком выкатился щенок, тявкнул на поросенка раз-другой и отстал. Лаять и гоняться неохота — жара. Побеленные хатки под соломенными крышами, зелень садов, пыльная широкая улица, рабочая смена, возвращающаяся с сахарного завода... «Что, Павло, поделываешь?» — спрашивают его. И доверчивый мальчишеский ответ: «Тата выглядаю...»

По выходным дням собирались все родичи — спивать. И лилась украинская песня, звонкая, с переливами, то задорная, смешливая, то грустная, тягучая. Песня брала за сердце, и хотелось ее слушать, слушать, слушать... Когда чуть подрос, подпевал и сам. Голос у него высокий, чистый.

И вдруг война. Хмурые лица. Тревожные голоса. Скрип обозов по ночам. Грохот канонады. Где-то идут ожесточенные бои. И вот Узин в руках ненавистного врага.

Фашисты лютовали. Их прислужники сгоняли селян на работу. Свистели нагайки. Раздавалась ругань. Оккупанты вводили новые порядки. Закрыли школу. А учиться хотелось. При бледном свете каганца — блюдце с подсолнечным маслом и тряпочкой вместо фитиля — решал мальчишка арифметические задачи, читал до утра полюбившиеся книги.

Однажды, стоя на бугорке земляного погреба, поросшего лебедой, он увидел дымящийся самолет. Машина шла со стороны солнца, заслоняя его черной пеленой. Мотора почти не было слышно, только хриплый металлический зуд. Наш самолет возвращался с боевого задания, но был подбит и едва тянул. С замирающим сердцем следил за ним одиннадцатилетний хлопчик. Но вот самолет резко клюнул вниз и врезался в аллею кленов. К месту падения кинулись люди. Впереди всех — отец. Павел тоже помчался к самолету.

Когда погибшего летчика вытаскивали из кабины, взорвались баки. Пламя обожгло отца, а взрывная волна отбросила его в сторону.

Летчика похоронили ночью, тайно от оккупантов и полицаев. А отец, весь обожженный, страдающий от боли, больше года пролежал в постели. Потом пришла новая беда — сестренку Марию фашисты угнали в Германию. Всем своим детским сердцем ненавидел оккупантов Павлик. Скрежетал от злости зубами, когда видел проходящих фашистов. А те зверели день ото дня. Навидался мальчишка людского горя. И уже не вспыхивал, как прежде, веселый огонек в его смолистых глазах, но появилась отчаянная смелость. Вместе со сверстниками он похищал у гитлеровцев патроны и гранаты. Все это потом забирала знакомая тетка, складывала в кошелку и уносила куда-то. Павел не спрашивал куда, но догадывался: о людях, которые взрывали по ночам немецкие склады, убивали полицаев, пускали под откос поезда, в Узине ходили легенды.

Иногда на утренней заре над поселком появлялся маленький самолет и сбрасывал листовки. И они кружили в небе, словно стан белых голубей. Полицаи носились по поселку, собирая листки и разрывая их на мелкие части. В этих листках была правда о войне.

Освобождение пришло не сразу. Еще долго люди прятались в сырых ямах, вырытых в сараях и покрытых досками или соломой, спасаясь от гитлеровской неволи. Жестокие бои танковых громад под Узином. Небо, исполосованное трассирующими пунктирами. И наконец, конники с красными звездочками на шайках.

Кончилась война. Но воспоминания о ней, о погибшем летчике остались в памяти. Павел часто думал о нем. И пробудилась мечта о небе. Еще не оформившаяся, не осознанная, она неудержимо звала к себе.

«Кто знал, что мне, украинскому хлопчику, который разделил со своими земляками не один год солнечных, а в войну и хмурых дней жизни, выпадет такая великая честь — быть среди советских пионеров — покорителей космоса... Нет, я не был самым сильным или самым ловким в своем округе, не был «чемпионом» и на нашей улице. Мои сверстники и друзья Володя Кривша, Толя Семеновский, Леша Компанией, Гриша Мищенко и другие ребята, с которыми я вырос иучился, гонял вперегонки по нашему городку и работал в поле, были не слабее меня. Мы просто шли каждый к заветной цели своей дорогой... Володя стал офицером Советской Армии, Толя — механизатором, Леша — певцом, Гриша — юристом, а я — летчиком». Это его слова. Сказаны они были, когда авиация стала его профессией, а космос — вторым любимым делом.

Ты знаешь, — он вдруг резко поворачивает голову и смотрит на меня в упор, — там, в Кремле, когда Аидрияну и мне вручали орден Ленина и Золотую Звезду, я многое понял. Понял, что такое космос и почему он так нужен, просто необходим людям.

Летчик... После окончания шестого класса отец обнял его за плечи и с горечью сказал:

— Робить надо идти, сынку. Помогать семье...

И Павел пошел работать. Но школу не бросал. Утром в школу, а в вечернюю смену на завод. И читал все, что доставал: о полководце Суворове и математике Лобачевском, Коцюбинского и Ра-биндраната Тагора, морские рассказы Соболева... Ему стала дорога каждая минута. Он стремился делать только то, что ему казалось полезным и особенно важным.

— Як не догляжу, — вспоминает мать космонавта Феодосья Касьяновна, — лампа горыть. Два часу ночи, а Павло за книгою. Три часы... — Она вздыхает. В глазах и радость, и грусть, и бесконечное чувство материнских забот. И продолжает нараспев: — Спать надо, бо завтра в школу и на завод робыть, а вин читае, читае...

Потом было ремесленное училище, а после него Магнитогорский индустриально-строительный техникум. Первое знакомство с аэроклубом.

Поначалу оно разочаровало немножко. «Видать, не больно сложная эта профессия, не столь мудрено научиться летать». К тому времени он уже успел кое-что в жизни повидать. На больших заводах бывал, видел сложную технику. И старенький, полуразобранный Ут-2 показался смешным.

— Что, не нравится? — спросил инструктор, словно угадывая мысли черноглазого парня с задорно торчащим хохолком. — Шли в большую авиацию, а тут самолетик со снятыми крыльями. Обиженными, вроде обманутыми себя считаете. А я вот завидую вам. Молодости вашей и даже тому, — он улыбнулся, — что еще очень мало знаете вы о жизни и не можете представить, на каких самолетах вам придется летать. Не спешите с выводами. Поучитесь, поработайте, полетайте и убедитесь, что нет большей радости, чем шагать по крутым ступеням в небо. Представляете ли вы себе, например, что такое стратосфера?

Они действительно не представляли. Потом он признается: «Авиация — это такой магнит, против которого нет антимагнитных средств, и не нужно их изобретать».

Павел получил «добро» медиков, на «отлично» сдал экзамен по теории. Он первым в своей группе вылетел с инструктором. Первым отправился в самостоятельный полет. Взлетев один раз, он уже не мог спокойно ходить по земле. Аэроклуб окончил с отличием. Осенью 1951 года Павел уехал поступать в военное училище летчиков.

После окончания училища — служба на Дальнем Востоке, в Сибири, в Карелии. Аэродром стал для него родным домом. Полеты дневные и ночные. Головокружительный пилотаж с каскадом сложнейших фигур.

Летная работа не любит выскочек, не терпит трусов, и главный ее закон — чувство локтя. Может, потому и по сей день вспоминает Павел Попович добрым словом тех, кто помогал ему «стать на крылья», кто стал для него примером: Л. Матюшина, В. Масленникова, П. Кудрявцева, В. Швецова...

Азбуку воздушного боя познавал кропотливым трудом: «Чтобы летать так, как это делали мои учителя, я по десять, двадцать, тридцать раз повторял порой одно и то же упражнение, одну и ту же фигуру». Не просто на несущейся со сверхзвуковой скоростью машине с первого захода точно поразить цель. Тут надобно и великое умение, и особое чутье.

И все-таки он не был доволен собой. Хотя по службе замечаний не было, а успехи его не раз отмечались при подведении итогов, у Павла появилось чувство неудовлетворенности, ожидания чего-то большего. Поэтому, когда по окончании предварительной подготовки к полетам его пригласили зайти к командиру, он почему-то подумал, что это не обычный служебный вызов.

Павел размашисто шагал по серым бетонным плитам рулежной дорожки. Порывистый ветер трепал брезентовые чехлы на фюзеляжах, забирался за воротник. Небо хмурилось, темнело. Так и хотелось засунуть руки в карманы теплой летной куртки, но он держался подтянуто, строго. Он даже весь напружинился, как будто этим можно было повлиять на ход предстоящего разговора.

Командир внимательно посмотрел на ладного, широкоплечего капитана, на его густые, черные как смоль брови, которые слегка приподнялись, и понял, что тот не догадывается, зачем его вызвали.

Вопрос был задан напрямую, без дипломатии:

— Хотите летать в космос?

— Когда нужно собираться?

— Не торопитесь. Подумайте. Еще предстоит медицинская комиссия. Мы вас вызовем. Ждите.

Он ждал. Из головы не выходило сделанное ему предложение. Нет, то не были сомнения в правильности принятого решения. Просто трудно было поверить в реальность самого факта. В дневниках Генриха Гейне он как-то прочитал такую фразу: «Земля — это скала, к которой навеки прикован страдающий Прометей — все человечество».

Много чудес видела планета. Сенсацией были первые пароходы. Первому мужественному летчику, пролетевшему над землей несколько десятков метров, горячо пожимали руки. На одном из первых воздушных шаров, поднявшихся к облакам, было написано: «Так идут к звездам». Этот матерчатый шар, подогреваемый жаровней с углями, поднял человека всего лишь на версту от поверхности. До звезд было далеко, ой как далеко! Но люди дерзали. Первый спутник, полет Лайки, тяжелые спутники-лаборатории, запуски ракет к Луне...

В отряд космонавтов он прибыл первым. Никого и ничего не знал. Задавать вопросы не торопился. Командование поручило ему заниматься устройством прибывающих. Познакомился с комендантом, обзавелся ключами, помогал размещать вновь прибывших: Гагарина, Николаева, Быковского, Титова...

Уже первые занятия но программе показали, что путь в космос легким не будет. К полетам прибавились прыжки с парашютом, теоретические занятия, различные комплексы тренировок... Спортивный зал сменялся лабораторией медиков, учебные классы -аэродромом, изучение технической документации — поездками на заводы и в КБ... Много позднее, мысленно прослеживая все этапы подготовки, он задавал себе вопрос: что же было самым трудным?

Самым трудным была, пожалуй, сурдокамера. «Сурдо»... Слово-то какое-то не наше, не русское, не украинское. Павел нашел его в словаре. В переводе с латинского оно означало «немой», «глухой», «тихий»... Тишина... Она заползла в каждый угол небольшой комнаты и как бы следила за ним долгие дни и ночи испытаний, подкарауливала, ждала.

«...Сутки сменяли другие. На календаре начался новый месяц. Вспышки световых сигналов, казалось, издевательски подмигивают. Сигналы вспыхивают и пропадают, чтобы, неожиданно появившись, снова ослепить. «Черта с два, — подумал я. — Теперь уже недолго тут торчать, остались одни, последние сутки». Запел. Гулко раздается в сурдокамере песня и, даже веселая, звучит вроде из небытия. «Прямо издевательство над звуками», — подумал я тогда и понял, что начинаю чуть-чуть нервничать. А рядом дверь. Стоит снять с рук и груди датчики, повернуть колесо — и ты шагнешь к людям, к шуму, к звукам. Сделав над собой усилие, сосредоточился на одной мысли. Нужно погасить в себе эту нервную бурю. Погасить. Говорят: «Нужно взять себя в руки». Я понимал, что нужно было брать себя в стальные тиски.

Когда напряжение спало и все пришло в норму, вновь потекли часы одиночества. И вновь изредка вспыхивали световые сигналы, но теперь казалось, что я их усмирил, а ведь минуту назад они готовы были торжествовать победу... «Черта с два!» — сказал я громко и погрозил кулаком этим электросигналам...»

Многим в Звездном пришелся по душе этот украинский парень. Умен, наблюдателен, чуток, с веселым задором в искрящихся глазах. В плотно сжатых губах чувствовалась решимость и непреклонная воля.

12 августа 1902 года — это день, когда он должен был отчитаться перед своими друзьями и наставниками, оправдать доверие, которое ему оказали. Перед отлетом на Байконур он написал обязательство — отлично выполнить задание.

Спустя сутки после старта корабля «Восток-3» ракета-носитель вывела на орбиту «Восток-4». Пилотировал его Павел Романович Попович. Опустив хронику этого первого в мире группового многосуточного полета, приведу лишь некоторые записи космонавта-4, сделанные им в бортовом журнале во время полета. За этими строчками — он сам.

«7 часов 45 минут московского времени. Корабль летит над Тихим океаном. За бортом ночь! В правый иллюминатор видна Земля, покрытая несплошной облачностью. Появилась Луна. Вот она, красавица! В отличие от земных условий она имеет объемный вид, чувствуется, что это шар в пустыне...

Корабль летит с огромной скоростью. Картины меняются. Сейчас в правом иллюминаторе звездное небо. Оно черное-черное! Большие яркие звезды видны так же, как и с Земли, но только не мерцают. Малые видны в виде светлых точек.

Сейчас в задний иллюминатор вижу Землю. Луна уже в правом иллюминаторе.

О, минутку! По распорядку — второй завтрак. Меня ждет колбаса, сэндвичи и вишневый сок.

Корабль выходит из тени. Какой вид! Тем, кто находится на Земле, этого не увидеть. Вот это космические зори! Смотрите!

Горизонт у Земли ярко-бордовый, и сразу же темно-синяя полоса без плавного перехода. Затем идет светло-голубая полоса, которая переходит в черное небо. Вот полоска все ширится, растет, раздвигается, и появляется солнышко. Горизонт становится оранжевым, потом голубым, нежным. Красиво!

Солнце вначале красное (у Земли) и довольно быстро светлеет, Светит ярко и жжет сильно. Подставишь руку — и аж обжигает. Смотреть на него почти нельзя, и, если взглянешь, слепнешь на некоторое время.

Все происходит быстрее, чем я пишу. Сколько уже видел я таких зорь, и каждый раз есть что-то новое, какие-то другие оттенки.

8 часов 45 минут. Пролетаю над своей Родиной. Имею отличную связь с Землей.

Антенны центра дальней связи

На светлой стороне Земли горизонт более нежный, голубой. Я уверен, что наша родная Земля издали (с Луны, например) будет казаться голубым шаром.

Эх и спешу я жить! За полтора часа проживаю земные сутки. 9.01. Корабль входит в тень. Земля принимает сначала светло-синий цвет и отличается от неба тем, что нет звезд.

Что я видел на светлой стороне — в другой раз.

«Ишь ты, как в детективе», — сказала бы моя жена.

В полете со мной ее подарок — цветы. Они, засушенные, хранились дома с 1952 года. В космосе они лежат в моем удостоверении космонавта вместе с портретом Ильича на шелке. Я раскрываю книжицу: смотрите, мол, цветы, как красива Земля, на которой вы растете!..

Думаю я, видимо, как и Андрей, сейчас об одном. Под нами — планета. До Родины далеко. Тысячи километров. Но она — рядом. Слышен ее голос. Слышим. Волнуемся. Радуемся. Торжествуем».

Точка. Рука легла на ручку кресла, а карандаш, как бы раздумывая, остался стоять на месте, уткнувшись острием в страницу бортового журнала. Невесомость!

Несколько секунд космонавт сидел неподвижно. Потом потянулся к пульту и щелкнул выключателем. Неслышно заработал маленький вентилятор...

Не стану продолжать рассказ об этом, первом его полете. Ведь был и второй. Более трудный, более интересный...

О нем мы говорили, когда вновь была осень. Сорок четвертая осень в его жизни. И снова он вспоминал каждую минуту перед стартом. Вспоминал, что делалось вокруг него в течение предполетных дней. Кажется, еще до сих пор звучит в ушах стартовая команда космодрома, отсчитывающая секунды:

— Десять, девять... шесть... четыре, три, два, один... Пуск!

...Между его стартами прошло более десяти лет. За это время было многое: учеба в академии имени Н. Е. Жуковского, уйма служебных дел и забот с их трудностями, которые упорно преодолевались, радостями, которые долго помнятся. Были и мечты...

Они сбылись. Он стал командиром «Союза-14», стыковал его с орбитальной научной станцией «Салют-3», работал на этой станции 15 суток. Словом, он остался верен профессии — дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Павел Романович Попович.

КОМСОМОЛЬСКИЙ СТАРТ

Валерий Федорович Быковский

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Валерий Федорович Быковский. Родился в 1934 году в городе Павловский Посад Московской области. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1963 году, второй — в 1976 году, третий — в 1978 году.

Мальчишкой он мечтал стать моряком. После окончания седьмого класса заявил родителям, что пойдет в морское училище. Отец нахмурился:

— Пока не кончишь десятилетку и не получишь аттестат зрелости, о море и не думай. В моряки и раньше брали наиболее подготовленных, а сейчас и подавно.

Говорят, у каждого человека есть призвание, нужно только найти его. И если ты трудолюбив, настойчив, то непременно добьешься своего. Это, конечно, так. И все же твердо определить жизненный путь человеку удается не сразу. Мог ли Валерий предполагать, что сообщение, вскользь оброненное одним из его товарищей, Петровым Женькой, круто изменит его судьбу?

Однажды после уроков Валерий задержался в классе. Он уже собрался идти домой, когда Женька, заглянув в опустевший класс, таинственно вызвал его в коридор:

— Слышь, Валерка. Внизу, в комнате комитета комсомола, сидит один че-ло-век. Понял?!

— Ну и что? — повел плечами Валерий. — Пусть сидит.

— Лучше беги вниз и послушай, о чем он толкует. Торопись! Да постарайся произвести на него впечатление. Тогда тебе повезет, и тебя тоже запишут...

— Куда? Что ты мелешь?

— Научный фактор, старик. Идея прогресса. Газеты надо читать. Торопись!..

— Брось шутить! — начал злиться Валерий. — Толком объяснить можешь?

Толком? Пожалуйста! — продолжал неугомонный Женька. -Помнишь призыв «Комсомолец — на самолет!»? Так вот, комитет комсомола пригласил летчика из аэроклуба. Бежим!

Валерий не успел ответить, как дверь хлопнула, и он снова остался один. Прозвенел звонок, возвещавший начало второй смены. Валерий поспешил вниз. Легко перескакивая с одной ступеньки на другую, сбежал на первый этаж и через приоткрытую дверь комитетской комнаты увидел спины ребят, столпившихся у секретарского стола.

Подошел ближе, напряг слух, чтобы уловить, о чем идет речь, и посмотреть на «че-ло-века», о котором говорил Женька.

Протиснувшись чуть вперед, увидел широкоплечего, мускулистого здоровяка с открытым волевым лицом и спадающей на высокий лоб прядью русых волос. Он рассказывал об авиации.

Валерий стал внимательно слушать. Было интересно. Даже очень интересно. И где-то в глубине души зародилось новое чувство, еще смутное, но уже тревожащее и зовущее. Валерий никогда не думал об аэроклубе и тем более не собирался там учиться. Да и простое сопоставление — он и аэроклуб — казалось ему странным. Однако то, о чем говорил этот симпатичный человек, заинтересовало и Валерия. Когда незнакомец собирался уходить, он спросил:

— А записаться в аэроклуб можно? Человек посмотрел на Валерия испытующе:

— Можно... Но только наше дело любить нужно. Очень любить! — Он сунул руки в карманы реглана и, помолчав, добавил:

—Сегодня я не записывать пришел, а просто рассказать. Кто захочет записаться, сам к нам придет. Ну, коль уж очень хочешь, запишу. Как фамилия?

— Быковский, — быстро выпалил Валерий.

После него стали записываться и другие, наперебой называя свои фамилии и крича: «И меня! И меня!»

В последующие дни только и было разговоров, что об аэроклубе. На переменах да и на уроках слышалось одно и то же: аэроклуб, аэроклуб... Но медицинскую комиссию и отборочный прием прошли только четверо.

Было это зимой. Новичкам показывали аэродром. Подошли к самолету. Инструктор окинул всех быстрым взглядом и, остановившись на Валерии, сказал:

— А ну, давай со мной.

Вместе с инструктором сел в «як» и пристегнул ремни. Рокот мотора, сначала низкий, словно накаляясь, становился высоким и тонким, как у перетянутой струны. Мелкая, зудящая дрожь пронизывала все тело. И какое-то томительно-ликующее ожидание перехватило дыхание. Валерий что-то сказал инструктору, но в шуме мотора не услышал своих слов. Однако Ерофеев понял, обернулся:

— Держись, сейчас полетим.

И точно, самолет рванулся, стремительно промчался по полю. Быстрее, быстрее! Оторвалась и поплыла назад земля. Появилось новое, захватывающее чувство — чувство высоты, власти над природой... В те минуты для Валерия ничего не существовало — только он, да самолет, да бескрайнее небо.

Здорово! Голубая, удивительно прозрачная синь разлилась вокруг, охватила всего трепетом, сжала виски, влилась в жилы, погнала кровь...

Дома об этом Валерий рассказывал сдержанно, односложно, желая представить свое новое увлечение обыденным делом.

Отец выслушал его и произнес:

— Молодец!

Это у него высшая похвала. А мать все вздыхала:

— Ох уж мне этот аэроклуб!..

И действительно, занятия в аэроклубе отнимали много времени и сил. Сдавая экзамены в школе, Валерий получил переэкзаменовку по физике. Долго бродил он в тот день но коридорам, заходил в опустевшие классы, садился за парты. Домой идти не хотелось. Да и что он скажет, когда начнут спрашивать? Решил поехать в аэроклуб. Разыскал инструктора и рассказал ему все: так, мол, и так, Что делать?

Ерофеев покачал головой, потом изучающе посмотрел на Валерия. Казалось, в этом пареньке не было ничего примечательного. Щуплый, невысокого роста. Пройдешь мимо — внимания не обратишь. Но присмотришься и по каким-то едва уловимым движениям, по живым, задорным искоркам в глазах почувствуешь, что парень не из простых.

— Вот что я думаю, Валерий. Бросать аэроклуб не нужно. Да и нельзя: комсомольцы так не поступают. Но и со школой шутки плохи. Придется попотеть, проявить свой характер. Будешь готовиться и летать. Осенью физику надо сдать. На-до! Понял?

...Погода в то лето стояла сухая и солнечная. Днем жарко, безоблачно, ветра почти нет. Вставать приходилось, едва занималась заря. Валерий любил их, эти зори. Ранним утром, когда по небу плыли еще лиловые от ночной мглы облака, далекий горизонт начинал алеть, и вдруг все вокруг окрашивалось розовым светом.

Сперва робко, а потом все смелее, увереннее день вступал в свои права. Первые солнечные лучи курсанты встречали уже на стоянках самолетов. Работы хватало. За день ребята так уставали, что ночью спали как убитые.

Вечер приносил прохладу. Вечерами любили петь песни, ходили в поселок на танцы либо слушали увлекательные истории из жизни авиаторов. Валерий, прослушав рассказы, уходил куда-нибудь в тихий уголок и принимался за физику. Школьный учебник был проштудирован вдоль и поперек. Решены десятки задач, разобраны контрольные вопросы. Появилась уверенность в знаниях.

...В первый самостоятельный полет Валерий отправился накануне своего дня рождения. Он не очень волновался: регулярные тренировки выработали чувство уверенности в себе и машине. Да и задание на первый вылет было несложным: взлет, набор высоты, круг над аэродромом и посадка. Основное — умение посадить самолет на три точки, точно у посадочного знака. Август принес и вторую радость: был успешно сдан экзамен по физике.

Осенью, когда дожди и холод пришли в Подмосковье, Валерий продолжал летать. Предстоял экзамен на получение путевки в небо. Курсанты по-прежнему жили в палатках, мерзли по ночам, а днем весь жар своих молодых сердец отдавали самолетам.

А время шло. Ребята из аэроклуба стали поговаривать о том, кто куда пойдет учиться дальше. Одни мечтали о бомбардировщиках, другие стремились попасть на скоростные истребители, третьи — сесть за штурвал самолетов Аэрофлота.

После окончания аэроклуба Валерий решил пойти в военное училище летчиков-истребителей. Вместе с ним Владимир Луценко, Эдик Геронтьев, Толя Новиков — все комсомольцы. Во время учебы часто приходилось менять аэродромы, летать на разных машинах. Но в аттестационных листах Быковского неизменно повторялись одни и те же записи:

«Перерывы на технику пилотирования не влияют. Ориентируется в полете хорошо».

«Дальнейшее обучение на реактивном самолете целесообразно».

«В полете вынослив и инициативен».

И, наконец, последняя запись:

«Выпускные экзамены по технике пилотирования и боевому применению сдал на «отлично».

В эскадрилье, куда попал Валерий, уже были молодые летчики. У одного из них он спросил:

— Ну как здесь?

— Как на столе у закройщика, — ответил тот, усмехнувшись. — На «спарках» небо утюжим. А когда до дела доходит, летают только «старики».

Валерий было приуныл, но постепенно полетные задания становились все сложнее и сложнее. И вот наступил день, когда на одном из построений зачитали приказ о переводе старшего лейтенанта Быковского в эскадрилью перехватчиков. Теперь ему предстояло «ходить на трудные дела». Услышав о новом назначении, хотел сохранить серьезность и безразличие, но сдержаться не смог — на лице расплылась широкая улыбка. Толкнул плечом стоящего рядом товарища и лукаво подмигнул.

...Пронзительный звук сирены разорвал тишину раннего утра. Тревога! Застегивая на ходу кожаную куртку, Валерий спешил на аэродром. Самолет, на котором он летал, уже расчехлен, и около него хлопочет техник Коньков. Короткое «Все готово, товарищ командир!» звучало в его устах с убежденностью, которая заставляет твердо верить в успех предстоящего дела. Коньков помог Валерию надеть парашют, обежал взглядом все тумблеры на щитках кабины и произнес обычное: «Ну, добро».

Где-то за низкими облаками скрытно пробирался к намеченному объекту самолет «противника». Он шел на большой высоте и с большой скоростью. Но радиолокационные станции уже нащупали его.

В шлемофоне Валерий услышал голос штурмана командного пункта. Ему дали «взлет».

— Вас понял! — И привычным движением включил тумблер запуска двигателя. Надо дорожить каждой секундой — в этом успех перехвата.

Сразу же после взлета Валерий устремил машину ввысь. Самолет вошел в облака. Стало сумрачно. Стрелка высотомера показывала 4000, 5000, 6000 метров, а облачность не уменьшалась. Лишь на высоте 7000 метров посветлело.

— Курс — двести тридцать. Высота набора — девять тысяч пятьсот, — прозвучала команда.

Валерии довернул машину на указанный курс. За ним последовал ведомый.

Приближался рубеж перехвата. Второй паре перехватчиков, которая шла где-то рядом, вдруг дали новый курс. «Значит, машины «противника» разделились», — подумал Валерий. И как бы в подтверждение этого он услышал:

— Ускорьте набор высоты!

Стрелка высотомера быстрее побежала по черному циферблату. Напряженно вглядываясь в темно-синее небо, Валерий искал самолет «противника». Наконец справа мелькнул силуэт самолета.

— Цель вижу! — доложил Быковский. Штурман наведения ответил:

— Атакуйте!

Используя выигрыш в высоте, Валерий с ходу устремился в атаку. Но бомбардировщик еще имел возможность для маневра. В момент, когда ведущий и его ведомый пошли в атаку, «противник» выпустил воздушные тормоза, рассчитывая, что истребители проскочат мимо.

Валерий изменил план атаки. Чтобы не оказаться впереди бомбардировщика, он ринулся вверх и снова занял выгодное положение. Ведомый неотступно следовал за ним. Новая атака. «Противник» уже ничего не мог предпринять. Кадры фотопулемета зафиксировали условный огонь.

А через день — снова полеты...

Помнится одна летная ночь. Темно как в мешке. Только изредка внезапно и стремительно появлялись россыпи огней поселков, городов. Он старался не терять высоты и вел самолет на уровне тысячи метров. Выйти на аэродром можно было только с помощью радиокомпаса, без пего летчик как без глаз. Но что это? Прибор бездействовал.

Убедившись, что радиокомпас не работает, он сначала растерялся. Ночью без компаса! Как он найдет аэродром? Как выдержать Курс, рассчитанный на земле? Напряженный взгляд заскользил по другим приборам. Непроизвольно летчик потянул ручку на себя, и тут же фонарь кабины словно ватой обложило. Валерий перестал ощущать скорость. Показалось, что машина скользит, кренится на крыло. На лбу выступили капельки йота. Он впился глазами в авиагоризонт и высотомер. Радиокомпас по-прежнему «не дышал». Не работал и другой, дублирующий прибор — гиромагнитный компас.

Самообладание, трезвость и ясность ума, что бы ни случилось, — такова заповедь, которую ему внушали с первых дней прихода в авиацию.

Положение было серьезным. Нужно определить свое местоположение. Но ночные ориентиры обманчивы. Решил включить четвертый канал радиоприемника, настроиться на свою радиостанцию и идти по пеленгу.

Вспомнилось одно из последних занятий по штурманской подготовке. На нем объясняли, как при отказе компаса лететь поворотами, реагируя на уменьшение или увеличение пеленга. Валерий так и сделал. В эфире раздался знакомый голос. И хотя в шлемофоне, особенно когда бывают помехи, все голоса приобретают один и тот же металлический тембр, он определил, что полетами руководит Полозов. Офицер говорил спокойно:

— Сто пятнадцатый, я — «Прибой». Как слышите? Быковский доложил, что слышит хорошо, хотел высказать свои соображения о случившемся, но не успел.

— Сто пятнадцатый, ваша высота? — запросили с земли. Валерий ответил.

— Локатор не берет из-за малой высоты. Как будете идти дальше? — продолжал спрашивать Полозов.

«Ну, раз так спрашивают, — подумал Валерий, — значит, доверяют, верят в меня». И он четко доложил:

— Я — сто пятнадцатый. Вас понял. Пойду по пеленгу.

В эфире стало тихо. Летчики, выполняющие задание, прекратили работу на передачу: нельзя мешать товарищу, у которого создалась сложная ситуация.

— Сто пятнадцатый, ваша высота? — опять запросили с земли. Валерий прочитал показание прибора.

— Понял вас, — подтвердил руководитель полетов. — Действуйте так же, как действовали. Все будет нормально...

Дальнюю приводную станцию Валерий прошел в облаках. Его уже вели посадочным локатором, уточняли место, поправляли высоту и курс.

Огни аэродрома показались внезапно. Вот и ближний привод. Теперь Валерий видел и полосу, хотя просматривалась она пока еще плохо. Предстояло самое сложное — не промахнуть мимо.

Наконец последний доклад:

— Все нормально, сруливаю с полосы.

...В тот день полетов не было. Самолеты, затянутые серыми брезентовыми чехлами, походили на озябших, нахохлившихся птиц. Летчики сидели в классах и заполняли документацию. Валерий, отвлекшись, задумчиво смотрел в распахнутое окно.

— Быковского к командиру! — выкрикнул дежурный по части, заглянув в дверь эскадрильской комнаты.

В кабинете полковника Алешкина было много людей. Никого из присутствующих, кроме командира и замполита, Валерий не знал, да и не встречал раньше в расположении гарнизона. Большинство офицеров были в форме военных медиков. До прихода Валерия о чем-то оживленно разговаривали, и чувствовалось, что его появление прервало эту беседу.

Товарищ полковник, старший лейтенант Быковский по вашему приказанию прибыл, — отрапортовал Валерий и покосился на присутствующих.

— Присаживайтесь.

Валерий сел, стараясь сообразить, зачем его вызвали. Может быть, сейчас скажут холодное «нет» на его последний рапорт? Между тем командир продолжал:

— Слышал, что вы рветесь к полетам на новой технике. Так вот, эти товарищи, — полковник кивнул в сторону врачей, — могут вам помочь.

Для Валерия это было неожиданностью. Обычно ответы на его просьбы были столь неопределенными, что он так и не мог понять, реальна его мечта или нет. Время шло, его судьба решалась где-то, а он ждал и постепенно свыкался с мыслью, что будет отказ. И вот ему предлагают перейти на совсем необычную испытательную работу.

Быковский недоверчиво посмотрел в сторону врачей, потом перевел взгляд на полковника Алешкина. Лицо у командира было строгим, даже хмурым, а глаза добрыми, точь-в-точь как у отца, когда он старался быть строгим. Это придало немного бодрости. Валерий молчал, не зная, как ему вести себя. Молчали и собравшиеся. Валерий чувствовал, что его рассматривают, пристально, с любопытством. Один из врачей в форме подполковника достал носовой платок, протер стекла очков и, надевая их, спросил:

— Расскажите нам о себе, товарищ Быковский.

Валерий коротко рассказал свою биографию. Она не содержала ничего необыкновенного и могла бы уместиться на одной тетрадной страничке. Родился 2 августа 1934 года в городе Павловском Посаде. Потом семья переехала в Москву. В 1952 году окончил десять классов. В этом же году вступил в ряды ВЛКСМ. Комсомольский билет № 07406371 (это он знал на память). Окончил аэроклуб. Потом школу первоначального обучения военных летчиков, Качинское училище и, наконец, полк. Вот, собственно, и все.

Его слушали внимательно, не перебивали. А когда он смолк, тот же подполковник спросил:

— Ну а какие перегрузки вам приходилось испытывать? Валерий на минуту задумался. Если сказать правду, то станет ясно, что он порой нарушал инструкции по технике пилотирования. Если соврать... Нет, врать он не привык. Будь что будет!

— Пять, шесть, семь крат, — перечислял он с подчеркнутым безразличием, а сам смотрел то на командира, то на врача. Последнюю цифру произнес медленно, как бы неуверенно. Потом, словно решившись на что-то, выпалил: — Бывало и восемь.

Валерий видел, как улыбнулся полковник Алешкин, смущенно отвел глаза в сторону майор Александров, как переглянулись врачи.

— Можно было бы попробовать и больше, но ведь нам особенно крутиться не разрешают.

Последние слова его уже никто не слышал — в кабинете раздался дружный смех.

Потом шел разговор о больших скоростях, о том, как переносит летчик высокие температуры. В конце разговора один из приезжих спросил, согласен ли он перейти на испытательную работу.

Ответ был кратким:

— Согласен!

Его расспрашивали о здоровье, листали медицинскую книжку, отдельные записи в ней тут же уточняли у командира. В заключение беседы предупредили, что окончательное решение будет принято позднее, а пока Быковский может идти.

Когда чего-то очень ждешь, время, как назло, идет очень медленно. Так, по крайней мере, кажется. Но оно идет, идет неудержимо, отсчитывая часы, дни, недели. Нужно только уметь ждать. Ждал и Валерий. После вызова к командиру вера в то, что он станет испытателем, укрепилась. Он по-прежнему много летал, шлифовал свое воздушное мастерство, перенимал опыт старших товарищей. Появляясь в штабе, старался лишний раз попасться на глаза командованию, наивно полагая, что это может ускорить решение вопроса. Но судьба старшего лейтенанта Валерия Быковского решалась в те дни не на Н-ском аэродроме, а за многие километры от него — в Москве. И как часто бывает в таких случаях, вызов пришел, когда Валерий его не ждал. Как-то после полетов, когда летчики разъезжались на отдых, его вызвали в штаб. Дежурный направил его в кабинет полковника Алешкина. Командир начал сразу с дела:

— Ну вот и свершилось то, о чем вы просили в своих рапортах. Даю вам два дня на сборы — и в путь... В Москву. Там вас ждет серьезная проверка, но уверен, что все будет хорошо. — Командир внимательно посмотрел в глаза Валерию. — Надеюсь, вы отдаете себе полный отчет в том, что вас ожидает, и представляете, какую технику вам предстоит осваивать? Сомнений нет?

— Нет, товарищ полковник.

— Ну, тогда в путь, комсомол! — И Алешкин крепко пожал руку молодому летчику. — Вот вам направление в госпиталь.

— В какой госпиталь? — удивился Валерий. — Я совершенно здоров.

— Потому и посылаем, что здоров, — улыбнулся Алешкин. — Желаю удачи!

...Космодром готовился к старту. Работы было много. Но, несмотря на это, тот, кому предстояло лететь на «Востоке-5», нашел время, чтобы написать письмо друзьям-комсомольцам:

«Эти несколько строк я пишу на космодроме в ожидании старта. Я назначен командиром космического корабля «Восток-5». Каждый был бы счастлив и горд таким высоким доверием народа, партии.

Предстоит большая работа. Но этот полет я хочу разделить с вами, дорогие молодые друзья. Это наш общий полет. Все мы много работали. И вот готова ракета, готов корабль, готовы к старту тысячи умных приборов. Я знаю, как много сил вложил наш народ, сколько молодых рук потрудилось, чтобы все было надежно, чтобы я был спокоен. Спасибо, я буду спокоен. Спасибо, друзья!

В полете со мной будет комсомольский значок. Это значок нашего с вами Союза молодых коммунистов. Я с волнением приколю его на рубашку. Он точно такой же, как на ваших рубашках: наше Знамя с силуэтом Ильича. Нам с вами всегда надо быть достойными этого образа. Будем, друзья, мечтать, дерзать, будем делать добрые дела на земле!

У каждого в жизни бывает так, что надо брать какой-нибудь старт. Мой час настал. Прошу комсомол надеяться на меня как на верного сына. Сделаю все, чтобы умножить славу нашего Союза...

До встречи, друзья!

Комсомолец Валерий Быковский».

Был июнь 1963-го. Поздно ночью, когда «Восток-5» проплывал по небу маленькой яркой звездочкой, Валерий пожелал землякам спокойного сна и уснул сам.

А в это время на Байконуре не спали. Готовился старт «Востока-6». В эфире снова прозвучал знакомый голос:

— Мы видим тебя, Валерка. Ты слышишь нас? Улыбнись, если слышишь... Ты слышишь? Мы готовим тебе цветы.

— А заслужил?

— Еще спрашиваешь!.. Валерий молчал.

— «Ястреб», «Ястреб»! Привет тебе, горячий привет! — говорила с Земли Валентина Терешкова.

А он улыбался и отвечал:

— Жду!

Потом была работа земная. Земная, но с космическим прицелом. В сентябре 1976 года он вторично стартовал на корабле «Союз-22» и вместе с Владимиром Аксеновым выполнял интересную программу, которая получила название «Радуга». В 1978 году Валерий Быковский и космонавт ГДР Зигмунд Йен повели на стыковку с «Салютом-6» космический корабль «Союз-31». Международный экипаж успешно справился с задачей.

Я — «ЧАЙКА»

Валентина Владимировна Терешкова

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Валентина Владимировна Терешкова. Родилась в 1937 году в деревне Масленниково Ярославской области. Член КПСС. Совершила полет в космос в 1963 году.

Недружно в тот год наступала весна. Еще в феврале снег начал быстро сходить, зазвенела с крыш веселая капель, заиграло небо весенней лазурью, да вдруг снова запуржило, лужицы на асфальте подернулись коркой льда. Таким был тот март.

На возвышенности у стрелки, там, где Которосль впадает в Волгу, в предрассветном сумраке можно было разглядеть стройную девичью фигурку.

— Уезжаю, мама...

Даже мысль о близкой разлуке, даже непогода, которой провожал ее седой Ярославль, не могли заглушить растущего чувства радости и... тревоги перед очень серьезным шагом, который предстояло сделать. Ну что ж... Она сама выбрала этот путь, значит, надо идти вперед. Там, впереди, как большая непрочитанная книга, лежит вся жизнь. В ней много хороших людей и много интересных дорог. Но ей нужна была только одна — та, что ведет в небо...

У нее в тот день был тройной праздник: вызов из Москвы, 8 марта и... Рука невольно потянулась к маленькому карманчику на груди и ощутила ее — драгоценную книжечку — билет члена партии Ленина.

Сколько лет минуло с той поры? Много. Но разве забудется та далекая весна, да и другие весны...

— Девчонкой, возвращаясь из школы, я на пороге говорила: «Вот я и дома!» Те же слова произносила и после поездки в соседний город на парашютные соревнования. Их я повторила, и вернувшись из космоса на Землю... — Затем, помолчав, добавила: — Со временем космические корабли полетят не только к планетам, но и к далеким звездам. И в их экипажах обязательно будут женщины.

Ведь мой полет еще раз доказал, что женщины наравне с мужчинами во всем. Кто теперь рискнет утверждать, что мы «слабый пол»?

Ее отвлекает телефонный звонок из Комитета советских женщин, потом приносят почту...

— Мечтаю о новых полетах и я. И не мечтать об этом просто невозможно. Тот, кто хоть раз побывал в космосе, заболевает им на всю жизнь...

Поначалу все складывалось иначе. Когда училась в школе, о космосе и дум не было. Когда пришла в аэроклуб, тоже об этом не мечтала. А вот когда услышала о старте Гагарина, сердце екнуло, на душе стало радостно-радостно, и поманило куда-то, позвало...

Девчонкой мечтала о другом. Мечта не сбылась. Но от нее навсегда осталась неутолимая жажда к перемене мест. Нет, не ради праздного любопытства. Ей очень хотелось посмотреть на мир, побывать в разных краях и городах, вобрать в себя их красоту, познать их прошлое и настоящее, угадать будущее, чтобы потом рассказать другим. Ей хотелось быть машинистом. Очень хотелось! Нравилось, как паровозы с длинным шлейфом дыма, постукивая колесами, проходили через город на Волге в Москву и на Дальний Восток, протяжно гудели. Через зеркальные стекла окон плескались вспышки света. Но поезда уходили без нее...

В детстве она нередко завидовала подругам, которые восторженно говорили: «А мне папа книжку купил. Интересную!» Или: «Я с папой вчера была в кино». Становилось больно. Она старалась незаметно отойти в сторонку или перевести разговор на другую тему. Ее отец ушел в Красную Армию осенью 1939-го и не вернулся.

У матери их осталось на руках трое: накорми, одень, обуй. Валя прибегала из школы и помогала ей по хозяйству, нянчила младшего братишку Вовку. Бывало, готовит домашнее задание, а на коленях держит его, озорного, крикливого. После окончания седьмого класса призналась:

— Мама, поеду-ка я учиться в Ленинградское железнодорожное училище.

Елена Федоровна отговаривала:

— Куда ты такая маленькая? Не примут тебя, только время потеряешь.

Когда мать была на работе, Валя подходила к зеркалу, смотрела на себя, подтягивалась на цыпочках, чтобы казаться выше, и с горечью думала: «Наверное, не примут. Уж очень мала...» В сердце закрадывалась щемящая грусть, обида, но мечта о паровозе продолжала жить.

Получилось так, что, закончив семилетку, пошла она работать на шинный завод. Надо было помогать семье. Продолжать учебу решила в вечерней школе. По фабричному гудку подъем. Плеснув в лицо холодной водой, торопливо натянув рабочую спецовку и на ходу дожевывая бутерброд, шла на завод. А вечером — за партой. На улице темень, ноги гудят, по телу разливается усталость. И до сознания с трудом доходит то, о чем говорит учитель.

В неполных пятнадцать лет нет ничего легче, чем предугадывать свое будущее, давать себе обещания, но трудно, ох как трудно выполнять их. Попробуй учить физику или повторять функции угла после трудного рабочего дня, когда давит усталость, а подружки зовут в кино, в парк или на набережную Волги. Трудно устоять перед соблазнами.

На Ярославском шинном она проработала девять месяцев и перешла на текстильный комбинат «Красный Перекоп». Уговорили мать и сестра: «На комбинате мы все вместе, есть там и текстильный техникум, и заочный факультет института. Не захочешь быть текстильщицей — иди по другой линии. Были бы желание и старание». Не сразу решилась на переход: «Не скажут ли люди, что порхаю с места на место? Не назовут ли «летуньей»?» Долго ходила по высокому мысу у стрелки, смотрела на дымящиеся вдали трубы «Красного Перекопа», слушала ровное дыхание Волги, думала...

Жизнь, казалось, вошла в свое русло: работа на производстве, занятия в заочном техникуме, дела но хозяйству. Но тут подружка по техникуму Галя Шашкова стала звать в аэроклуб, где она занималась парашютным спортом.

— Пойдем, Валюта, не пожалеешь...

Сколько таких разговоров было! Пойдем да пойдем, а она упорствовала. «Зачем? Что я там делать буду? В машинисты не взяли, а в парашютисты тем более не возьмут». И все-таки однажды из любопытства съездила на аэродром посмотреть на прыжки. Все здесь показалось необычным. Парни и девушки перебрасывались словами, смысл которых она не понимала. А вид отделяющихся от самолета крохотных, беспомощных фигурок еще больше утвердил во мнении, что парашютный спорт не для нее.

Однажды в журнале увидела фотографию темноглазой девушки. Все привлекало в ней: и ладно сидящий комбинезон, и открытое улыбчивое лицо, и прядь непослушных волос, и даже само имя — Надежда. А когда Валя прочитала, что эта самая Надя Пряхина прыгнула с самолета ночью и целую минуту и несколько секунд летела в холодной липкой черноте, не раскрывая парашюта, у нее даже дух захватило.

Да, такое не всякий сможет...

Вторая встреча с аэродромом была не похожа на первую. Ребята и девушки в шлемофонах, с парашютными сумками оказались простыми и симпатичными. Когда некоторые из них, сняв «богатырские доспехи» — шлемы, комбинезоны и тяжелые ботинки, — предстали в своем обычном виде, Валя увидела юных и хрупких на вид девушек и парней.

В ту осень (это было в 1958 году) все и началось. Собрал новичков инструктор Виктор Хавронин и стал рассказывать о парашютизме. Видя, что слушают его с большим вниманием, увлеченно, закончил:

— Жду вас завтра. Запомните адрес: улица Свободы, дом девять.

На следующий день Валя вернулась домой позже обычного. — Случилось что-нибудь? Какая-то ты странная, — насторожилась Елена Федоровна.

Признаться, сразу Валя не решилась. Не хотелось тревожить мать, да и не было у нее еще полной уверенности в себе. Она и раньше знала, что некоторые девушки с комбината записывались в аэроклуб, торопились на занятия, но у одних это увлечение быстро проходило, и они навсегда забрасывали тренировки, других отчисляли по состоянию здоровья.

...День 21 мая 1959 года она помнит во всех деталях. На аэродром приехали рано. Утро выдалось сырое. Моросил мелкий, нудный дождь. Порывистый холодный ветер гнал низкие облака, рвал их на части, нанизывал на верхушки деревьев. На летном поле хмуро поблескивали лужи, над которыми стелился туман. Девчонок охватило уныние. Неужели из-за погоды сорвутся прыжки? Первые прыжки! Столько ждали этого дня, готовились, волновались, и вот на тебе — погода испортилась.

Инструктор Володя Кондратьев тоже нервничал, несколько раз бегал за метеосводкой, с тоской оглядывал небо, но давать «отбой» не торопился. «Подождем еще!» И дождались. Постепенно дождь перестал. В разрывах туч обозначились голубые осколки неба, по лужам забегали солнечные зайчики, запахло землей, загалдели воробьи. «Будем прыгать», — успокоил Кондратьев.

Маленький зеленый самолетик побежал но взлетному полю, подпрыгивая на неровностях, и вдруг повис. Земля удалялась. Казалось, что она плывет под крылом. Валя напряженно прислушивалась, боясь из-за звенящего шума мотора пропустить команду «Пошел!». Ее она так и не услышала, а скорее почувствовала, что пора вставать и идти к распахнутой двери. Сердце учащенно забилось. Казалось, что его стук слышат все. Валя заторопилась. Не видя перед собой ничего, шагнула в бездну и тут же почувствовала, что внутри что-то оборвалось. Глаза зажмурились отупругого удара воздуха. Несколько секунд стремительного падения — и вдруг толчок. Он-то и вернул самообладание.

Валя увидела белый купол над головой. Вокруг висели такие же белые хлопья облаков. Внизу широкой лентой блестела Волга. Зеленая полоса леса слилась с горизонтом. Земля надвигалась.

«Первый прыжок! Мой первый прыжок!» Сердце наполнилось радостью. Она попробовала чуть натянуть стропы, и парашют па-чал разворачиваться. Ощутив слегка согнутыми ногами толчок, скользнула по мокрой траве и завалилась на бок. Рядом распластался шелковистый купол. Не успела подняться, как строгий голос спросил:

— Терешкова, почему прыгала без команды? Кто разрешил самовольничать?

— Как без команды?..

Волнуясь и краснея, она пыталась объяснить, почему так получилось, что шум мотора мешал ей слушать, что...

— Учти свою ошибку. — И после паузы: — ...А, начало, в общем-то, неплохое. Собирай парашют.

Была уже глубокая ночь, когда она вернулась домой. Первым встретил брат:

— Где ты пропадаешь? Мама волнуется...

Валя молчала. Как рассказать о пережитом? Где найти такие слова, которые объяснили бы все? Призналась брату: так, мол, и так. Он удивился: «Ну и ну!» Когда мать стала выговаривать за позднее возвращение, Володя заступился, объяснил, где была сестра, что делала. Елена Федоровна так и ахнула:

— Это за что же мне такое? Расшибешься, глупенькая!

Валя с таким жаром защищала свое увлечение, что мать, которая сначала упорно твердила «нет и нет», постепенно успокоилась, а потом и сдалась:

— Ну, ладно, поступай как знаешь. Только осторожно. Меня пожалей. Сомневаюсь, что этот твой зонтик уж очень надежное дело. Ты хотя бы с большой высоты не прыгай. Страх-то какой...

А сколько разговоров о первых прыжках было на «Красном Перекопе»! Счастливые девчонки чувствовали себя на седьмом небе, и работа особенно спорилась.

Небо! Как оно манит, как влечет к себе человека, хотя бы раз ощутившего силу упругих струй воздуха, их приятную свежесть узнавшего счастье свободного полета в пятом океане! Простор, сила, побежденный страх...

Хотелось прыгать ежедневно. Но второй прыжок довелось сделать только через месяц. Задание — имитация ручного раскрытия парашюта. Оценка — «пять». Третий прыжок — раскрытие запасного парашюта. И снова отличная оценка. После нескольких прыжков, когда вчерашние «перворазницы» уже почувствовали уверенность в себе, инструктор собрал их и начал невеселый разговор:

— Плохи дела, девчонки! Многие из вас не поняли главного — сути прыжка. Запомните, что вся красота, вся прелесть и радость прыжка, все искусство, если хотите, — в парении, а не в висении под куполом. Точность полета, техника приземления, виртуозное управление телом и парашютом — вот что главное. Да, да, именно это, а не плавание по ветру, куда понесет...

Тренировки в горах. Так обозначается место приземления космонавтов

Прыгала Валя легко, свободно, а вот приземление в «крест» не всегда получалось. Бывало, после посадки не успевала погасить парашют, и ее волокло по земле. Растерянная и беспомощная, она ехала, словно на салазках, лежа на запасном парашюте. Это злило. Злило, но не отталкивало от парашютизма. Она могла часами сидеть на старте и внимательно наблюдать за прыжками мастеров, изучать их опыт, запоминать приемы и повторять их, повторять до тех пор, пока не чувствовала, что прыжок получился.

Страх? Был ли он, когда она прыгала? И да и нет. Ведь прыгала она сама, никто не принуждал, никто не толкал. И в то же время ощущение, испытываемое в первые секунды прыжка, воспринималось очень своеобразно. Казалось, все ясно. Можно разобрать по полочкам все, что ее ожидает: удар ветра в лицо, от которого зажмуривались глаза, удивительная легкость во всем теле, потом толчок от раскрытия парашюта, потом... Потом легкий скользящий удар о землю. Нет, она не боялась ни первого, ни второго, ни третьего. Она даже научилась не напрягаться в момент, когда ожидала команды «Пошел!». Но все равно жмурилась. Однажды она здорово перепугалась. Все шло как обычно. Прыгнула. Купол наполнился встречным потоком. Но вдруг невесть откуда набежавший ветер стал сносить ее в сторону, на стадо коров. От мысли, что она может попасть прямо на рога, стало жутко. Но первая растерянность быстро прошла.

Всякое случалось. Бывало, являлась домой с ушибами, синяками. Усталая, падала на постель и засыпала глубоким сном. В последний год учебы в техникуме со временем было туговато — ведь она работала и училась, но занятий в аэроклубе не бросала.

Очень рано Валентина поняла, что жизнь — это и радости, и трудности, которых не нужно бояться, что счастье — это найти свое место среди людей.

Среди сверстниц и сверстников ее уважали: за самостоятельность, доброту, открытость. Ребята и девчонки часто спорили о прочитанных книгах, кинокартинах, постановках Ярославского драматического театра, исполнительском искусстве пианиста Вана Клиберна, стихах поэта Евтушенко... Не всегда их точки зрения совпадали, но от этого спор становился только интереснее. Непременным участником такого рода диспутов была Валя. Говорила она увлеченно, искренне, не стесняясь показать свое отношение к тому, что действительно трогает и волнует.

Однажды мечтательно сказала:

— А вы слышали, девчонки, о таком писателе — Борисе Горбатове? Смелый был, гордый! Вот его слова: «Человек без мечты — что птица без крыльев: в полет не годен». Правда, здорово?

В другой раз стала цитировать Лессинга: «Если человек никогда не теряет головы, значит, ему просто нечего терять». И ребята долго спорили, как понимать эту фразу.

Шло время. На комбинате ее собирались назначить помощником мастера. Но неожиданно все получилось совсем иначе: на общем собрании комсомольцев Валю избрали секретарем комитета. В ту ночь она не спала: все думала и думала. Ее увлекала работа с молодежью. Но одно дело — час-другой попредседательствовать на шумном диспуте, поговорить с ребятами, выполнить какое-либо поручение, а другое — быть руководителем и организатором двухтысячного отряда молодежи, быть ответственным за каждого.

Утром первым, кого она встретила на комбинате, была партийный секретарь Валентина Федоровна Усова.

— Ну как, справишься? — спросила она. Валя опустила голову.

— Чего молчишь? Я ведь не вопрошаю, а утверждаю.

И пошло, пошло... Субботники, авралы в общежитии, антирелигиозная пропаганда, тематические вечера, «Клуб девушек», разбор прогульщиков... «Ох, знала бы, что так будет, не согласилась бы!» Но отступать было поздно. Рабочая молодежь пошла за ней. Комсомольцы прислушивались к ее словам.

У ребят свой литературный кружок. Однажды она пришла туда. Разговор шел о горьковском Данко. В тишине звучал голос комсомолки Тани из прядильного цеха. Валя присела на край стула и вместе со всеми слушала. Когда Таня кончила, к ней подошли двое — из тех, кто, по их собственному выражению, уже «потерт жизнью» и «по-честному, без литературных примеров» хочет узнать «правду жизни». Таня растерялась, а двое продолжали допрашивать: «Сама-то ты что думаешь о людском бескорыстии? Что? Молчишь?»

В спор вмешалась Валя. И стала убедительно опровергать формулу, что-де бескорыстны среди людей только гении, да и те в конечном итоге надеются на признание.

— Про Кузнецова читали?

— Какого Кузнецова?

— Партизана-разведчика. О нем в книге Медведева «Сильные духом» написано. И письмо там приводится одно.

— Подумаешь, письмо. Бумажка, и только!

— Бумажка, говоришь? — Валя вспыхнула. Глаза стали гневными. — А ты знаешь, что написал он ее перед уходом на задание, возвратиться с которого не рассчитывал?

В зале замерли. Она достала из кармана листок, бережно развернула его и прочитала: «Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце».

...В день полета Юрия Гагарина в аэроклубе был переполох. Ребята носились как угорелые. Расписание прыжков сорвалось: кто слушал радио, кто спорил, кто доверительно сообщал неведомо откуда добытые «подробности»... Девушки, сбившись в кучку, говорили о том, кто будет первой космонавткой.

Еще не разобравшись в охвативших ее чувствах, Валя ощутила какое-то беспокойство, волнение. Говорили, что Гагарин тоже был курсантом аэроклуба. Думы об этом мешали спокойному течению мыслей. Она отдавала себе отчет в том, что нечто подобное испытывали в те дни миллионы людей и, вероятно, многие юноши и девушки писали заявления с просьбой зачислить их в отряд космонавтов. Конечно же, там много достойных кандидатур. А что она? На ее счету несколько десятков прыжков, она имеет спортивный разряд. И все же решила попытаться.

Об этом не знал никто: ни домашние, ни подруги. Только Валентина Федоровна Усова. Да и она не торопилась с советом. Понимая ее, Валя старалась не попадаться на глаза партийному секретарю, а при встречах скрыть внутреннее напряжение, не выдать его словами. Только добрую, прожившую трудную и светлую жизнь женщину нельзя было обмануть. Она все чувствовала и все понимала.

— Ну что ж, Валюта, — сказала ее старшая наставница, если чувствуешь себя готовой, пиши заявление. Я за тебя поручусь...

Она жила ожиданием. Вечерами отправлялась на песчаный откос Волги, глядела на заречные дали и представляла себя летящей среди звезд. Далеких мерцающих звезд! И тут же задавала себе вопрос: «Справлюсь ли? Ведь я не летчик. Может быть, сначала поступить учиться в летное училище? Но возьмут ли меня, девчонку? Л время уходит, течет, как вода в Волге...»

Бродила по пустынной Карачихе (так называлось место, где был расположен аэроклубовский аэродром), вспоминая сочиненные кем-то из ребят стихи:

Карачиха моя, Карачиха,

Беспокойная в небо дорога,

К незнакомой звезде моей тихой

С твоего я шагаю порога!..

Гасли стожары. Бледнело небо. Она возвращалась домой, чтобы утром снова идти в цеха родного «Красного Перекопа», в горком комсомола, аэроклуб...

В декабре 1961-го ее вызвали в областной комитет ДОСААФ. Трудно сейчас передать в деталях разговор, который тогда состоялся. Слишком нереальным, фантастичным казалось то, что именно на ее долю выпадало счастье, о котором она даже боялась думать. Она поняла лишь одно: ее берут.

Время листало странички календаря. Валя по-прежнему занималась комсомольской работой. В аэроклубе тоже прибавилось дел: она стала инструктором по парашютному спорту. У нее появились свои подопечные, а вместе с ними и ответственность за них, за их подготовку, знания и умение.

Кончилась зима. По ночам еще морозило, но днем небо становилось синим-синим, ярко светило солнце. Под его лучами таял снег. Кричали взъерошенные воробьи. Она улыбалась воробьям и солнцу, синему небу и тонким сосулькам. Ей казалось, что она чайкой парит над Волгой. У нее в кармане лежала телеграмма: «К десяти часам утра прибыть в Москву к генералу Каманину».

А потом все завертелось, закружилось в вихре встреч, знакомств, вопросов, тренировок. Работа, работа и снова работа...

Космодром Байконур с его стартовой площадкой и величественное зрелище старта космической ракеты-гиганта она впервые увидела в дни группового полета Андрияна Николаева и Павла Поповича. Перед глазами открылась потрясающая картина, которую раньше она представляла лишь по рассказам ребят и преподавателей. И пожалуй, уже тогда Валя ощутила близость своего старта.

16 июня 1963 года над планетой прозвучал ее позывной:

— Я — «Чайка»!..

...Спешит человек. Шагает по аллее Звездного, стучит каблучками по улицам Москвы. Идет, улыбается и думает... Снежинки, которые тают на щеках, — лебединая песня зимы, простая и прекрасная, как та, что звучала в гуле самолетных моторов, в порывах ветра, наполняющего купол парашюта, в грохоте ракетного старта... — С праздником тебя, мамулька! — радостно кричит Аленка. — И чуть помолчав, черноглазое существо вдруг настороженно спрашивает: — Мамочка, а ты не уйдешь на работу 8 марта?

...Сейчас она — член Центрального Комитета КПСС, председатель Комитета советских женщин, депутат Верховного Совета СССР, вице-президент Международной демократической федерации женщин... Она часто слышит слова благодарности за свой труд. И все-таки самый низкий поклон ей за другое — за ее дерзновенное мужество, за любовь к труду. Это они привели ее в космос. Это благодаря им она имеет воинское звание полковника ВВС, диплом инженерной академии, ученую степень кандидата наук. Это за них ее и по сей день называют «Чайкой».

ВО ИМЯ БУДУЩЕГО

Владимир Михайлович Комаров

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник-инженер Владимир Михайлович Комаров. Родился в 1927 году в Москве Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый- в 1964, второй — в 1967 году.

Главный конструктор смотрел на крепышей в форме военных летчиков и по-доброму улыбался. Он тоже волновался: как-никак первая встреча с теми, кому начинать...

Наверное, такое же чувство испытывает отец, отправляющий своих сыновей в далекую поездку. Какие они? На что способны? Он имел право знать о них все. Сколько лет он ждал вот этой встречи. И не просто ждал, а отдал ей жизнь, талант, свое сердце. Он работал и ждал. Он торопил время, и вот оно пришло.

— Ну что же, — сказал Королев, выслушав каждого и обращаясь к Владимиру Комарову, — вы несколько старше своих товарищей, у вас за плечами академия, вы летчик-инженер. Видимо, вам придется стать во главе космического экипажа...

Он плечист. Лицо открытое, энергичное, волевое. И внимательные, добрые глаза. Крупные, сильные руки и чуть приметная улыбка губ... Таким запомнился он мне на космодроме за несколько часов до старта корабля «Союз» в ночь на 23 апреля. Он должен был открыть космическую навигацию 1967 года на новом корабле.

...Его собирались исключить из отряда космонавтов, вернее, списать по болезни. Он попал в госпиталь, а когда вышел, в медицинской книжке появилась запись: «После операции шесть месяцев противопоказаны перегрузки, парашютные прыжки...» Это был приговор. На полгода он отстранялся от всех тренировок. От всего того, чем занимается космонавт перед полетом.

Шесть месяцев. Сможет ли он потом наверстать упущенное и шагать в одном строю с остальными? Он знал твердо: сможет. Но оставят ли его в отряде? На совещании, где решалась его судьба, единого мнения так и не сложилось. «Болезнь может прогрессировать. Стоит ли рисковать?» Так ставился вопрос.

С запальчивостью и тревогой отстаивал он свое право на испытательный срок. Нет, он не упрашивал. Он требовал. Требовал дать ему возможность делом доказать, что сможет, так как он знает свой «запас прочности». Оп боялся заключения без испытаний, ибо это было отступлением без борьбы. Этого он не мог допустить. Он действовал. И ему не смогли отказать.

За него стал горой весь отряд. Он пришел в Звездный, уже хорошо разбираясь в летном деле, провел в воздухе не одну сотню часов, знал почем фунт лиха. Охотно помогал всем, когда требовалась его помощь как инженера, и не стеснялся спрашивать о том, чего не знал сам.

...Прошло почти два года. Солнечным осенним днем на космодроме Байконур готовился старт. Оставалось два часа до того, как огромная космическая ракета начнет свой путь к орбите. К головной части скользил лифт. Когда дверцы кабины распахнулись, на площадку, примыкающую к кораблю, ступили три человека в легких голубых костюмах.

— Постоим немного, — сказал один из них.

Во все стороны до самого горизонта распласталась степь, степь родной земли. Трое стояли молча. Каждый думал о своем. Разные мысли приходят в эти последние минуты перед стартом. Тому, кто поднялся первым, вспомнились слова, услышанные в детстве и запомнившиеся на всю жизнь: «Ничто пас в жизни не может вышибить из седла!»

Они заняли свои места в корабле «Восход». Три человека. Комаров, Феоктистов, Егоров. Пилот, ученый, врач.

Экипаж 'Восхода': В. М. Комаров, К. П. Феоктистов, Б. Б. Егоров. 1964 г.

...И снова Байконур. Снова подготовка к старту. Освещенная голубоватыми лучами прожекторов ракета стояла на стартовой площадке в объятиях металлических ферм. Космонавтом-испытателем нового корабля Государственная комиссия утвердила полковника-инженера Владимира Михайловича Комарова.

Медленно двигалась стрелка часов. Минута, еще минута... Ждут старта ракетчики. Ждут станции слежения — после пуска для них начинается самая горячая пора. Ждет космонавт — ему уже не терпится начать работу там, в заоблачной выси. Земля запрашивает борт. Борт отвечает Земле:

— Самочувствие отличное. У меня все в порядке.

Наконец команда: «Ключ на старт». Потом: «Пуск!» Огромная серебристая ракета в клубах огня и дыма зависает над местом старта и плавно отрывается от земли.

Грохот! Казалось, качнулась огромная степь, а космическая ракета, протянув за собой шлейф из огня и дыма, взмыла вверх. Каждый из нас, журналистов, находящихся на наблюдательном пункте, подумал в тот момент: какой же мощностью должны обладать двигатели космического носителя, чтобы поднять эту многотонную громаду и со всевозрастающей скоростью доставить на заданную орбиту! Сколь подготовлен и отважен должен быть человек, которому доверили испытать этот новый сложнейший комплекс!

Прошли сутки. Сутки испытательного полета. За это время Комаров полностью выполнил намеченную программу по проверке бортовых систем нового корабля, провел запланированные научные эксперименты и наблюдения. Утром 24 апреля Земля предложила космонавту прекратить полет и совершить посадку.

После осуществления всех операций, связанных с переходом на режим посадки, «Союз» благополучно прошел наиболее трудный и ответственный участок торможения в плотных слоях атмосферы и полностью погасил первую космическую скорость. И тут случилось непредвиденное: при открытии купола основного парашюта на семикилометровой высоте в результате скручивания строп космический корабль не замедлил движения, а продолжал снижаться с большой скоростью...

Я помню его последний доклад с орбиты. Володя говорил о времени работы ТДУ (тормозной двигательной установки), о том, что на борту все в порядке, что он временно уходит со связи.

Больше его голос не звучал в эфире. Оп погиб. Погиб при исполнении служебных обязанностей, на пороге родной планеты.

Его похоронили у Кремлевской стены. Траурная, печальная Москва нескончаемыми колоннами шла проститься с героем, поклониться праху бесстрашного сына Отчизны.

Имя Владимира Комарова всегда будет символом героизма, мужества и отваги, будет звать на новые подвиги во славу нашей великой социалистической Родины. Испытательный полет, который оп провел, — подвиг. Подвиг во имя будущего. Подвиг во имя всех людей планеты!

...Москва — город его детства, его юности и возмужания. По существу, вся жизнь Владимира Комарова связана с Москвой. Когда приходилось заполнять различные документы, отвечать на вопросы анкет, в графе о дате и месте рождения он привычно выводил: «1927 год, 16 марта, г. Москва...»

Он знал Москву рабочую, трудовую: по гудкам заводов и фабрик, по лесам новостроек, по вышкам первых шахт Метростроя, по ярким кумачам лозунгов на ударных стройках...

Жила семья Комаровых на старой Мещанской улице. Во дворе, за сараем, у Володи было свое укромное место. Там можно было остаться одному и пофантазировать, помечтать. Придет из школы, ляжет на доски. Руки, загорелые, в царапинах, ссадинах, подпирают затылок, ноги раскинуты широко в стороны, под головой — старенький дерматиновый портфель. Большие, не по-детски задумчивые глаза устремлены вверх, в небо, удивительно голубое, чистое и высокое-высокое...

А что там, за этой голубизной, за причудливыми, фигурными облаками, которые из верблюдов превращаются в страшных чудовищ, хмурятся, строят смешные гримасы, собираются в огромные клубящиеся глыбы, то вдруг разрываются на мелкие островки и плывут один за другим, один за другим?..

Второе заветное место — старый шкаф. На его крышке, где в других семьях обычно стояли глиняные, раскрашенные в яркие цвета кошки-копилки, фаянсовые фигурки, изображающие зверюшек, или просто лежала пыль, у него был... аэродром. Там хранились все авиационные «богатства» Володьки: картинки из журналов, фотографии и пропеллер, вырезанный из консервной банки...

Но, пожалуй, самым любимым местом была для него крыша. Да-да, крыша. Сначала вверх по чердачной лестнице, потом в узкую дверь на верхней площадке. Здесь, согнувшись, нужно пройти под низкими шершавыми баллами, обойти старые сундуки и кровати, трухлявые доски, пыльные мешки. За этим хламом слуховое окно. Как здорово смотреть в него! Где-то внизу двор, маленький-маленький. А впереди — город. Он казался полупрозрачным, словно затянутым марлевым покрывалом. Над ним огромным куполом распласталось небо. Его, Володькино, небо с неторопливыми и задумчивыми облаками. Они ползли почти над головой. Небо было так низко, что, казалось, его можно достать рукой.

Вот отсюда он и смотрел на уходящий вдаль горизонт и пролетавшие самолеты. Одни чертили небо вдалеке, другие почти рядом, да так низко, что дребезжала крыша: жу-жу-жу... Он мог по звуку безошибочно определить, какой самолет летит.

В том же доме, на верхнем этаже, жил знаменитый человек. Он носил авиационную форму, всегда был подтянут, строг. Многие почтительно величали его профессором. А звали его Борис Николаевич Юрьев. Академик, изобретатель геликоптера, ученик Жуковского...

Володя познакомился с ним случайно. Было это весной. Погода стояла сырая. Возле поредевшего за зиму штакетника появились черные проталины. Тоненький тополек, росший во дворе, жадно дышал терпким ароматом. Пусто, неуютно выглядел двор. Володька стоял на сухом пятачке и, запрокинув голову, смотрел, как в небе парил самолет. И столько неподдельного восторга было на его лице, что проходивший мимо Борис Николаевич остановился и, глядя на зачарованного паренька, подождал, пока самолет не скроется за крышами домов.

— Нравится? — услышал Володька чей-то незнакомый голос. Повернулся и оторопел: перед ним стоял профессор в авиационной военной форме.

— Очень, — чуть слышно ответил Володька. Борис Николаевич улыбнулся:

— А что, собственно, тебе нравится? Володька смутился:

— Как летит, нравится... И вообще нравится. Ведь самолет же это... Настоящий!..

Профессор покачал головой:

— Вон ты, оказывается, какой! Ну ладно, заходи-ка вечерком, я тебе кое-что покажу. Договорились? — Он протянул на прощание руку: — До встречи. Как звать тебя? Володя? Ну что ж, будем знакомы. Меня зовут Борис Николаевич. Заходи, Володя...

...В 41-м началась война. Москва клеила стекла бумажными крестами. Ночами сирены извещали о налетах вражеской авиации. Небо разрывали вспышки прожекторов, где-то совсем рядом с их домом раздавались дробные очереди зениток. Мальчишки вместе со взрослыми дежурили на крышах домов. Осенью город совсем посуровел: солдатские шинели, следы баррикад на улицах, противотанковые заграждения, рабочее ополчение...

Война... Трудно было. Очень трудно! Отец на фронте. Они с матерью вдвоем. Первая военная зима выдалась холодной. В нетопленой комнате — что на дворе. Не каждый день поешь вдоволь. Да и где взять? Четыреста граммов хлеба, жидкая похлебка, пустой чай... Мать оставляет кусок побольше ему, а он — ей.

— Мам, может, я пойду работать?.. Школу все равно закроют, — спрашивал Володя.

А она все твердила свое:

— Нет-нет, сынок, учись! Проживем как-нибудь, перебьемся... Однажды вечером, когда они сидели в холодной, отсыревшей комнате и пили чуть теплый чай, Володя услышал по радио слова, которые запали в душу, заставили задуматься. Диктор читал стихи Константина Симонова: о войне, о суровых испытаниях, о мужестве советских солдат.

Володя слушал, жадно ловил каждое слово. Слушал историю о майоре и его сыне, простую и волнующую. Историю о людях долга. Он включил радио на полную громкость, ждал, что еще раз прозвучит та самая фраза, которая приковала его внимание: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла!»

Какой-то глубокий и очень важный, как ему казалось, смысл этих слов потом еще не раз бередил душу мальчишки.

Школу все-таки закрыли. Против работы мать по-прежнему возражала: «Куда тебе. Ребенок совсем, твое время еще придет». Она советовала заниматься самостоятельно, книжки читать, решать задачи, говорила, что школу снова откроют и он не отстанет.

Володя не перечил матери. Беречь ее он дал слово отцу. А коль дал, надо держать. Таков его принцип.

И снова школьная парта. И главный вопрос жизни: кем быть? Из книг Володя узнал, что Михаил Фрунзе, например, был всего на три года старше его, когда шел по Дворцовой площади 9 января 1905 года... Аркадий Гайдар командовал полком в шестнадцать лет... Свердлов стал Председателем ВЦИК в тридцать два года... Зоя Космодемьянская погибла, когда ей было...

Он приходил в отчаяние. Выходило, что опоздал родиться, что все героические дела уже совершены или вот-вот совершатся. Фашистов разбили под Москвой, бьют под Сталинградом на Волге... Володьку на войну не берут. Но ведь должен он что-то сделать! Надо торопиться, надо спешить! А тут еще в записках авиационного конструктора Лавочкина прочитал такие строчки: «Очень важно быть настойчивым и упорным. Таким людям все удается лучше, чем слабохарактерным. Человек не может выбирать себе наружность, но зато он имеет возможность выбрать более важное — характер. Мы можем сделать себя такими, какими нам хочется быть. С детства приучайте себя не отступать перед трудностями, доводить дело до конца, это войдет в привычку, и, когда вырастете, у вас будет великолепное качество — настойчивость».

Характер... Что такое — характер? У Гайдара характер, конечно, был, у Фрунзе тоже. А есть ли у него, у Володьки, эти настойчивость и твердость? Говорят, что характер проявляется в каждом человеческом движении, даже в том, как ты вбиваешь гвоздь в стену или укладываешь в портфель учебники. Характер — это отношение к людям и к делу, даже самому маленькому, самому пустяковому.

Наверное, такое случалось с каждым. Немилым вдруг стал родной дом, тихая Мещанская улица, двор, в котором прошло его детство. Сердце рвалось в неведомую даль. Грезились крылатые гиганты с огромными красными звездами на фюзеляже, дальние полеты, воздушные бои. И все это виделось за дверьми 1-й Московской спецшколы ВВС. «Спецуха» — так называли ее мальчишки.

Учителя говорили: стал невнимателен на уроках, занимается посторонними делами и т. п. Он и впрямь норовил пристроиться на задней парте, незаметно раскрыть книгу о летчиках и унестись за тридевять земель от голоса учителя.

«У меня все началось с полета Чкалова», — говорил он потом. Люди по-разному относятся к удивительным событиям своего времени. Кто-то гордится ими, как своими достижениями, иногда вполне законно. У другого они вызывают восторг на день или два. Третий ахнет или бессильно вздохнет: «Есть же люди...» Володя же принял штурм неба и героизм «крылатых» людей как вызов лично ему.

Сначала спецшкола ВВС, потом Сасовская летная школа, военное училище летчиков. По окончании — авиационный полк. Полеты на реактивных самолетах-истребителях, испытательная работа, учеба в инженерной академии, направление в отряд космонавтов...

И вот осечка... Во время одной из тренировок на ленте медицинского электрического прибора, записывающего работу его сердца, появился всплеск кривой. Экстрасистолой называют такое в медицине. Казалось бы, ничего особенного — маленький, едва заметный всплеск, но нет — врачи сказали: «Не годен!»

И долго звучало в ушах сухое, бесстрастное «Не годен». Владимир не согласился с приговором медицины. Доказывал, убеждал, просил повторить обследование. Но врачи были неумолимы: «Объективный показатель — прибор. Экстрасистолы в практике бывают, когда сердце сбивается. В космонавтике с этим шутить нельзя...»

Рушилась мечта. С горькой тоской вспоминал он любимое изречение: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла!» Ничто... А экстрасистола смогла.

Годы и месяцы учебы, тренировок, занятий, мечта о встрече с космосом — все, казалось, пошло прахом в какие-нибудь день-два. Но ничто не поколебало его веры в себя. И он добился своего. Его оставили в отряде. Врачи сказали: «Можно, пожалуй, попробовать, но постепенно. Спешить нельзя».

Сначала Владимира допустили к тренировкам на центрифуге. Пробная прокрутка. Короткая, с небольшой перегрузкой. Включены моторы. Кабина метнулась но кругу. Быстрее, быстрее. Давление, пульс, частота дыхания... Приборы показывают норму.

Потом еще проверки, еще... Пробный прыжок с парашютом. Самолет повис над бесконечной равниной: темные пятна перелесков, блестящие россыпи озер, сбившиеся в кучу маленькие домики... Когда самолет вышел на заданную высоту, все заметно волновались. Правда, больше другие, чем сам Владимир. Прыгнул он уверенно, без всякой робости, словно и не решалась тогда его дальнейшая судьба. Вторим пошел инструктор. В воздухе они сравнялись. Снижались совсем близко друг от друга. Даже разговаривали во время спуска.

— Как дела, Комаров?

— Нормально! — Он отвечал спокойно, глотая упругий прохладный воздух. После короткой паузы спросил вдруг: — А свистеть можно?

— Что-что? — не понял инструктор. — Как это свистеть?

— Обычно! Очень легко, приятно на душе.

— Свисти. Только прежде чуть развернись...

Приземлились. Инструктор отстегнул парашют, подошел к Владимиру, спросил:

— Чего стоишь? Помочь собрать купол?

— Нет, я сам... Может, повторим?

Инструктор не возражал. Повторить так повторить.

— А ты чего это все улыбаешься?

— Так, первую ступеньку вспомнил...

— Какую ступеньку? О чем это ты?

— Вспомнил, как шагнул в авиацию. В небо шагнул...

— А... Сколько же тебе было тогда?

— Шестнадцать или около этого.

Прыгали еще и еще. В общем, за одну поездку выполнили две полные программы. Прыгали и на землю, и на воду, обычно и с затяжкой. Владимир наверстывал упущенное с утроенной энергией. И наверстал. «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла!»

...Бывают люди, как бы не знающие усталости на жизненном пути. Пусть не быстро, по упорно, шаг за шагом идут они к давно поставленной цели. Мелькают дни, педели, месяцы, а человек все с той же настойчивостью преодолевает перевал за перевалом.

Упругий воздух сопротивления ударяет в грудь, рождает второе дыхание, помогающее преодолеть и боль, и усталость. И если ему улыбалась удача, ее нельзя было назвать случайной. Второй его старт тоже не был случайным. Испытание нового доверяют только самым достойным, самым мужественным и смелым людям. Владимир Комаров был именно таким.

Таким он и останется в пашей памяти.

ВЕРНОСТЬ МЕЧТЕ

Константин Петрович Феоктистов

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, профессор, доктор технических наук Константин Петрович Феоктистов. Родился в 1926 году в городе Воронеже. Совершил полет в космос в 1964 году.

Когда «Восход» приземлился, Константина Петровича спросили: Что более всего потрясло вас в космосе? Все и ничто, — ответил он серьезно.

— Ну а звезды, горизонт, невесомость?.. Он пожал плечами:

— Я «видел» это до того, как увидел. И немножко знал, как все это будет.

— О чем вы думали, когда услышали команду «Пуск»? Он улыбнулся и ответил:

Подумал, что уже нет силы, которая могла бы остановить этот полет...

Сказать, что он, доктор наук, профессор, влюблен в свою работу, за успехи в которой не раз награждался орденами, — значит ничего не сказать. Сказать, что с детства тянуло его к технике, — опять слова. Можно сказать о нем: добрый, хотя бывает и злым, любит книги и равнодушен к спорту. Можно сказать о вдохновенной силе, героизме ума, вечном поиске, убежденности...

Я не собираюсь давать ему оценку как конструктору и ученому. Его дела и талант отмечены по достоинству. Вряд ли нужно касаться сугубо специальных работ, которые он выполнял, его печатных трудов, того, чем он занят сейчас. Все это лишь часть его биографии, интересной, достойной. Но не менее интересные события предшествовали всему этому.

Есть у него свои вехи в жизни, поворотные пункты, что ли. И об этом лучше всего расспросить его самого. Правда, он не очень-то щедр на слова и внешне несколько замкнут. При разговоре держит Голову чуть вниз, и в этом наклоне и сутуловатой фигуре чувствуются собранность и упрямство.

Когда я попросил его рассказать, как и когда он пришел в космонавтику, он долго молчал.

— Сложно ответить на этот вопрос, — начал он. — Давно. Очень давно... Когда был мальчишкой, трудно было решить, что в жизни самое интересное. Тянет тебя то туда, то сюда, и каждый раз с одинаковой силой. Удастся прокатиться с шофером в кабине — хочется стать шофером. Плывешь по речке на старенькой плоскодонке — мечтаешь стать капитаном дальнего плавания. Гудит в небе самолет — чувствуешь, что какая-то неведомая сила толкает тебя ввысь и чей-то голос нашептывает: будь летчиком... И все-таки еще в раннем детстве появилась у меня тяга к звездам...

Было это еще до войны. Помню очень хорошо картину детства. Солнечный день. Мы с братом сидим во дворе и смотрим вверх. Небо в облаках. «А дальше что?» — спрашивает один из нас. «Дальше атмосфера».

Пять лет разницы в возрасте не были помехой его дружбе с братом. Обычные детские раздоры никогда не перерастали в продолжительную ссору. Даже увлечения у них были общие — оба каждую свободную минуту отдавали книгам. Да и дружба между ними была не той обычной, которая существует между старшим и младшим. Их связывали общие стремления и неудержимый интерес к проблемам звездных полетов.

Как-то Борис принес домой книгу Перельмана «Межпланетные путешествия». Читали запоем. А когда была перевернута последняя страница, стало грустно. Затем спорили о реальности дерзких проектов переселения на Луну, Марс, Венеру. Тогда все это казалось простым. Смущало другое: почему люди, столь долго и упорно стремясь полететь во Вселенную, до сих пор остаются на Земле? Они недоумевали, задавая себе один и тот же вопрос: «Почему?» Но ответа не находили. А ведь кто-то должен быть первым! Может, им суждено быть первыми среди тех, кто отправится в это путешествие? Может быть, люди настолько заняты земными делами, что им не до космоса?..

Жизнь Звездного городка — это не только работа. После напряженного трудового дня хорошо почитать интересную книгу. К. П. Феоктистов

Косте исполнилось десять лет, когда в голове созрел «четкий и продуманный во всех деталях» план полета на Луну. На листках линованной бумаги были записаны основные данные для этого полета. Было учтено все: время на постройку лунной ракеты и подготовку к дальнему рейсу. Собирался захватить с собой карту Луны, вырезанную из старого журнала, и непременно глобус (последний, вероятно, был нужен для того, чтобы выбрать место посадки при возвращении на Землю), а также паяльник и другие инструменты: мало ли что может случиться в дальней дороге...

Сложнее было со школой. Заканчивал он в ту пору третий класс. Всего третий! «Багаж» не велик для звездного путешествия. Для того чтобы рассчитать время полета, как это делали они с братом, придумать конструкцию корабля и разобраться в формулах Циолковского, нужно было знать физику и алгебру. Эти науки изучали в старших классах. Стало быть, нужно ждать. Ну а потом — институт. Это уж обязательно. Так говорили взрослые. Этого хотел и отец. Как высоко ни взлетала фантазия мальчика, он понимал, что без знаний ему не подняться к звездам.

И все-таки полет в космос Костя безоговорочно возложил на себя. По его подсчетам, аккуратно записанным в специальной тетрадке, получалось так: к Луне оп полетит в 1964 (да-да, именно в 1964-м) году. Причем учитывались «срывы» и «задержки», упрямство родителей («ведь могли просто не пустить») и сроки постройки «лунолета». Но в то, что полет состоится в 1964 году, Костя верил твердо.

В школе его считали чудаком. Ребята только отмахивались, когда он начинал рассказывать о задуманном и уносился к иным мирам на крыльях мечты. Обидное «фантазер» стало чем-то вроде клички. Но он верил всем своим мальчишеским сердцем, что мечта его станет явью.

Говорят, что все проверяется временем. Костю в этом убедило то, что брат вскоре «изменил» космосу. Бориса все больше привлекала романтика военной службы. Он с нескрываемой завистью поглядывал на молодцеватых, подтянутых лейтенантов с красными кубиками на петлицах, бегал на плац, где под дробь барабанов и походные марши духового оркестра маршировали красноармейцы. И однажды объявил, что подал заявление в артиллерийское училище.

Потом Борис уехал в город Сумы. Письма от него приходили нечасто: то экзамены, то лагерные сборы. Последняя открытка была датирована 10 июня 1941 года. Борис сообщал, что он уже лейтенант, получил назначение в Белорусский военный округ, едет в Минск. А через несколько дней началась война.

Когда объявили об этом по радио, не сразу дошла до детского сердца вся серьезность случившегося. Все так же безоблачно было залитое солнцем воронежское небо, но люди как-то сразу стали другими. Тогда еще думалось: война продлится педели две, ну месяц, два от силы. Обернулось все по-иному...

Мария Федоровна плакала, тревожась за старшего сына. Каждую сводку Совинформбюро слушала с замирающим сердцем. Костя старался развеять ее тяжелые думы. Потом вызвали в военкомат отца. Вскоре Петр Павлович ушел на фронт.

Многие мальчишки, мечтавшие о Луне, погибли на этой войне. В сентябре почтальон принес короткое извещение: «Лейтенант Феоктистов Борис Петрович погиб в боях с фашистскими захватчиками...»

Люди не рождаются смельчаками. Тот, кто был на войне, знает, что такое первая бомбежка или первая атака, зияющее дуло пистолета перед глазами и стон умирающего друга.

...Фронт приближался с каждым днем. На город падали фашистские бомбы и снаряды. Небо, набухшее от черного дыма и пороховой копоти, опустилось к самой земле, давило на крыши домов, рваными кусками плыло по глади Дона. Передовая всего в нескольких километрах от города. Если взобраться на чердак большого дома, что рядом со школой, хорошо видно, как вдали, у самого горизонта, поднимаются к небу серые столбы земли и дыма. Это разрывы. От уханья пушек гудела земля. Днем и ночью алел на западе отсвет пожаров.

Все громче гремела канонада но утрам, все яростнее полыхало небо. И все острее вставал перед шестнадцатилетним парнишкой вопрос: «Что же делать? Разве затем он вступал в комсомол, чтобы отсиживаться дома, когда кругом горе такое?» Написал заявление, пришел в военкомат. Просил, чтобы послали на фронт. Отказали. — Мал еще, — бросил военком, добавив, что не детское это дело — воевать.

Костя спорил, доказывал — не помогло. Пошел к другому начальнику. Все твердили одно и то же: «Мал».

«Все равно удеру», — решил он. Дважды тайком от матери убегал на передовую, но его возвращали, твердя все то же: «Мал еще!»

А враг наступал. День и ночь по улицам города шли почерневшие от горя люди — старики, женщины с малыми детьми. У одних — котомка в руках, у других — мешок за плечами. Стон и плач стояли на дороге, а в воздухе не смолкал надсадный вой самолетов с крестами. Фашистские летчики недрогнувшей рукой нажимали на гашетки и сбрасывали на безоружных бомбы. Стонала земля, стонали люди...

Вместе с беженцами шли и солдаты. Усталые, запыленные, многие в окровавленных бинтах. А исхудалые и измученные лошади с трудом тащили военные повозки и пушки, везли тяжелораненых. Армия отступала.

Костя был один. В узкую прорезь чердачного окна был виден школьный двор н кусочек улицы. За уступом полуразрушенного дома трое солдат в разорванных гимнастерках и окровавленных бинтах суетились у пушки.

Пушка вздрагивала, выплевывая узкий язычок огня, а потом вдруг словно осеклась. Наступила тишина. Костя ждал: вот-вот начнут снова стрелять. Но так и не дождался. Видел, как артиллеристы — их уже было двое, третий лежал рядом, широко раскинув руки, — шарили по пустым ящикам, разгребали стреляные гильзы, потом, не найдя ничего, бросили в пушку гранату и ушли, унося с собой товарища. Тогда мальчишка не выдержал и заплакал...

Опустели дома и улицы. Ушли из города и Мария Федоровна с сыном. Ушли, захватив с собой лишь маленький узелок. Шли по пыльной дороге пешком. В деревне Верхняя Хава остановились передохнуть. Зашли в крестьянскую избу. Уставшая мать задремала у печки, а Костя снова сбежал. По той же дороге хотел вернуться ночью в город, но... не дошел. Поутру повстречал группу военных. Сразу определил — свои. Покрутился вокруг них, расспросил, кто старший, и прямо к нему. Тот сразу узнал паренька, которого еще в Воронеже часто видел в военкомате.

Ты как сюда попал? — спросил командир с нарочитой строгостью.

Костя сразу уловил в его голосе доброжелательность и, стараясь держаться как можно тверже, отвечал:

— Воевать пришел... — И тут же: — Прогоните, снова приду.

— Родители есть?

— Есть.

— Где они?

— Отец — на фронте, мать — не знаю...

Командир помолчал, закрыв воспаленные, с красными прожилками глаза: три ночи без сна. Достал папиросу, закурил. Потом тихо сказал:

— Ладно, малец, попробуем тебя в разведке. Сейчас главное — пробраться в город, узнать расположение противника, какие войска, где, сколько. Понял?

Костя кивнул. Только сейчас он по-настоящему понял, что такое война. Он почувствовал, что ему доверяют, доверяют важное дело.

...Его подняли на рассвете. Объяснили, что должен говорить, если поймают фашисты. Потом посадили в машину. Старенькая, видавшая виды «эмка», чуть тарахтя, ползла по ухабистой дороге. Не доехав до города километров семь, она остановилась, и его высадили. Сопровождающий пожал хрупкую мальчишескую руку и чуть подтолкнул: «Иди!»

Он шел, стараясь пи о чем не думать, но мысли рождались сами по себе, обрывались, перескакивали с одного на другое: луна, война... Временами ему казалось, что кто-то следит за ним, крадется сзади, осторожно ступая след в след и тяжело дыша. Проходила минута, другая, он успокаивал себя, стыдил и... снова за спиной — шаги и дыхание.

Пока дошел до линии фронта, день был в самом разгаре. Парило. Он чуть замедлил шаг, чтобы обдумать, что делать дальше. Нужно было пройти полуразрушенный мост на глазах у фашистов. Понимал, что это опасно, но иного выхода не было, и он пошел. Подойдя к мосту, он остановился как вкопанный. Перед ним в самых неестественных позах застыли женщины и дети. Упавшие или прислонившиеся к перилам ребятишки смотрели на него остекленевшими глазами.

Стало страшно.

Он понял, что они бежали по мосту, а фашисты вдоволь поупражнялись в стрельбе по живым мишеням. Озверствах гитлеровцев Костя слышал и раньше, но то, что он увидел сейчас, было чудовищно.

В центре Воронежа наткнулся на столб, на котором висел человек. Ноги стали ватными. Кружилась голова. И все-таки он заставил себя подойти ближе. Разглядел — старик. К груди приколот обрывок грязной картонки: «За помощь партизанам».

Его охватила ненависть. Сжав до боли кулаки, он пошел дальше.

Город казался мертвым. Пустые улицы, пустые дворы. Где же люди? Куда все подевались?

Через день он вернулся к своим и принес первые сведения. А наутро снова отправился в разведку. Линию фронта перешел между Отрожкой и Придачей. Километров пять шел полем. Это была открытая, безлесная дорога. Сказалась неопытность. Что он мог понимать в военной тактике в свои шестнадцать лет! А ведь там, в степи, на каждом шагу его подстерегала смерть.

Переплыл речку. Потом начался подъем в гору. Прошел по знакомым улицам в дальний конец города, покрутился у здания, где толпились гитлеровцы. Видимо, это был штаб. Стал примечать места, где фашисты устанавливали орудия. И вдруг его схватил за рукав часовой.

Костя заплакал:

— Дяденька, отпусти.

Солдат стал кричать на него, грозить автоматом и, видя, как растет испуг в глазах подростка, издевательски хохотал.

В этот раз Косте удалось убежать. Добрался до своих. Командир внимательно выслушал его, что-то записал в блокнот и сделал отметки на карте.

— А ты молодец! Из тебя получится настоящий разведчик. Случалось так, что проскочить в расположение гитлеровцев

было легче, чем вернуться обратно. Путь преграждала река. Днем переплыть ее нельзя: сразу заметят. Приходилось ждать ночи.

Редкие израненные деревья роняли пожелтевшие листья. Ветер подгонял их к ложбинам. Временами листья тихо хрустели, будто жалуясь. Это проходил патруль.

Костя засекал время. Часов не было, поэтому считал про себя: один, два, три, четыре... Порой до трех тысяч и больше, пока патруль не появлялся снова. Так определял, успеет ли проскочить в этот промежуток.

Мешали и ракеты. Они, повисая над рекой, освещали воду и берег. Становилось светло-светло. Как днем. Он прижимался к траве и ждал, когда снова стемнеет.

Однажды пролежал всю ночь. Вот-вот начнет светать, и тогда все сорвется. Ждал. Вот уже небо начало понемногу сереть. И вдруг ветер пригнал огромную косматую тучу. Река сразу стала угрюмой. Ивняк пригнулся к свинцовым водам. На землю упали первые крупные капли. «Грозовая... Да и град, наверное, будет»,- подумал он. И не ошибся. В густой кисее дождя, повисшего над рекой, небольшая фигурка прямо в одежде скользнула в воду и исчезла...

В очередную разведку Константин шел не один. Давал, как говорили, «провозные» Кольке — тоже мальцу, который прибился к отряду. Вышли, как обычно, на рассвете. Обошли стороной места, где слышалась стрельба. Несколько раз ложились, прижимаясь к земле, — опасались шальных пуль.

Стараясь побороть страх, Костя с невозмутимым видом лежал на животе с травинкой в зубах. Колька морщил лоб, тер шею и пытался застегнуть ворот рубахи. Это почему-то ему никак не удавалось.

До города добрались благополучно. Дальше шли порознь: Костя — впереди, Колька — сзади, так, чтобы не терять своего «ведущего» из виду. Костя уже знал маршрут и уверенно шел прямо к тем местам, где побывал раньше. Прошли по улице Плеханова, потом Урицкого... Внимательные глаза все замечали, фиксировали в памяти.

В городе гремела канонада. Гулкие разрывы то раздавались где-то рядом, то сотрясали воздух вдалеке. Когда слышался свист снаряда, ребята жались к стенам домов и, притаясь, ждали: вот сейчас громыхнет. Потом шли дальше. Увлекшись поиском, мальчишки не заметили, как попали в район пустынных улиц. Все реже попадались отдельные прохожие, все чаще они прятались во дворах и подъездах домов, когда наскакивали на патрулей. Казалось, уже все осмотрели и можно возвращаться, как в одном из переулков раздался окрик: «Хальт!» Их поманил к себе долговязый фашист с молниями на петлицах и на рукаве.

«Эсэсовец», — едва успел подумать Костя, как его спутник юркнул в какой-то двор. Двое солдат бросились за ним. Третий, здоровенный рыжий детина, шагнул к Косте и больно ударил по лицу, прокричав что-то по-немецки. Он о чем-то спрашивал, но Костя молча смотрел на его забрызганные сапоги. Подошел второй эсэсовец, с крестом на груди. Он хотя и плохо, но говорил по-русски, коверкая каждое слово. Костя уловил лишь то, которое этот второй злобно повторял: «Шпион... Шпион...»

Потом фашисты долго таскали его по городу, били. Он пробовал вырваться, но цепкие руки крепко держали за воротник. Сколько продолжались эти мытарства, он уже не помнит. Из разговора гитлеровцев Костя понял, а может быть, ему подсказало шестое чувство, что его собираются убить. Сердце защемило. Нет, он не испугался. Страх, который был вначале, уже прошел. Просто стало обидно: вспомнился товарищ по разведке, с которым он ходил так же, как с Колькой. Он умер у него на руках, и Костя поклялся отомстить за друга. А теперь его самого собираются убить. Вспомнилась мать: «Где-то она сейчас?»

Остановились около ямы. Фашист, поиграв перед его лицом черным дулом пистолета, нажал курок. Острая боль обожгла подбородок, глаза заволокла темная пелена, а ноги подкосились под тяжестью тела. Упав, не ощутил боли, но понял, что жив. Тут же подумал: «Шевелиться нельзя». Эсэсовцы не торопились уходить. Закурили. В это время раздались голоса. Кто-то подошел. Поговорили. Потом около его головы, едва не задев ухо, плюхнулся огромный булыжник. Наверху захохотали. Зацокали сапоги, и все стихло...

Было холодно и сыро. Костя открыл глаза. Сколько времени он пролежал в яме, сказать трудно. В памяти все перепуталось. Видимо, временами он терял сознание. Попробовал подняться. Голова болела, шея тоже. Мокрая рубаха липла к телу. Кровь. Рядом, уткнувшись лицом в землю, лежал человек. Костя толкнул его и позвал тихонько: «Дядь, а дядь...» И не узнал своего голоса: таким он был слабым, глухим.

Человек не отозвался. «Мертвый», — подумал Костя, и от этой мысли стало особенно жутко.

Он с трудом выкарабкался наверх. Вокруг ни души. Где-то вдали громыхали взрывы. Этот шум то нарастал, то затихал. Костя старался вспомнить, что же произошло. Но мысли его, разорванные на куски, никак не складывались в последовательную логическую цепочку.

Потом, словно из-под земли, появился Колька. «Жив?» — жарко дохнул в ухо. Испуганный и озябший, он был похож на котенка. Надо было скорее бежать, бежать к своим, и мальчишки кинулись в ночь...

Костю отправили в госпиталь, где его и нашла Мария Федоровна. Как память о прошлом хранится у Константина Петровича Феоктистова медаль «За победу над Германией» — заслуженная награда разведчика, который именно тогда, в шестнадцать мальчишеских лет, понял: нет ничего дороже жизни. И жертвовать ею можно лишь во имя самой высокой цели.

...Кончилось лето, а вместе с ним и военная служба Константина. Мать увезла его в Коканд, подальше от фронта, подальше от страхов и ужасов войны. Там он поступил в десятый класс. Последний класс школы, после которого начинается дорога в самостоятельную жизнь.

Когда ехал в Москву, собирался поступать в МАИ. Но на экзамены опоздал. Посоветовали: «Иди в Вауманский, там еще продолжается набор». И вот начался многолетний штурм науки — день за днем, год за годом...

В заботах и трудах летело время.

Пришла зрелость. Он много работал, и работа требовала напряжения, полной отдачи всех сил. Но давняя мечта не покидала его.

В октябре 1957 года стартовала ракета, которая вывела на орбиту вокруг Земли первый в мире искусственный спутник. Константин Петрович тоже был причастен к этому событию. После него он еще больше поверил в реальность задуманного, которое перестало быть далекой юношеской мечтой. После полета Белки и Стрелки ему стало ясно — теперь скоро. Человек может и должен лететь в космос. Он предложил свою кандидатуру для полета на первом пилотируемом корабле и был настойчив в достижении цели...

12 апреля 1961 года он был на космодроме. То был не обычный день.

Он видел грандиозное зрелище исторического старта, слышал доклад Гагарина, понял, что старт прошел нормально.

Ракета скрылась из глаз. Отпели свою громогласную песню могучие двигатели. Растворился в небесной голубизне яркий язык пламени. Над степью снова воцарилась тишина. Все ждали сообщений с других постов наблюдения. Ждал и он.

Сообщения передавались по телеграфу кодом: 5 — хорошо, 1 — плохо. И вот застучал телеграф, выбивая одни пятерки: 5, 5, 5, 5, 5. И вдруг: 3, 3, 3... Что такое? У всех тревожное недоумение. Потом снова: 5, 5, 5,.. Как выяснилось позднее, произошел какой-то сбой в линии связи.

На пункте управления жадно ловили каждое сообщение из космоса. И ждали. Вот корабль вошел в плотные слои атмосферы. Проходит минута, вторая, третья... Люди на Земле ждали этого дня. Константин стал доказывать академику Королеву необходимость включения в космический экипаж ученого. Именно сейчас, на первом этапе. Доказывал страстно, горячо, убедительно. А в ожидании решения работал. Много, жадно. И готовился. Прошел цикл тренировок. И вот наконец долгожданное: «Вам добро!» Сбылась мечта, которой он был верен и к которой шел почти четверть века.

Он — конструктор, доктор наук, профессор. Когда на Байконуре готовится очередной старт, его можно встретить среди тех, кто ответствен за эту работу. Когда космонавты находятся на орбите, его можно встретить в Центре управления полетом...

При каждом полете, коротком или долгом.

Такая у него работа...

ВРАЧ — КОСМОНАВТ

Борис Борисович Егоров


Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, доктор медицинских наук Борис Борисович Егоров. Родился в 1937 году в Москве. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1964 году.


Помните, У Льва Толстого? «Люди, как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то быстрая, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою».

Действительно, каждый человек неповторим, по-своему сложен, по-своему прост... С Борисом Егоровым меня познакомил Владимир Комаров. Сказал коротко: «Это наш врач» — и отошел, считая почему-то, что он может помешать.

Борис был самым молодым в экипаже «Восхода». На вид казался мальчишкой. Но эта моложавость обманчива: в том году тридцать исполнилось. Что успел в своей жизни? Закончил медицинский институт, провел ряд интереснейших исследований, выступал в научных журналах, попробовал себя в журналистике, и вот теперь он — космонавт... О нем говорили, что он во многом похож на отца. Та же целеустремленность, то же упорство.

Он, как и Феоктистов, немногословен. Если начнет рассказывать, то кратко, но образно. Ценит свое время и время собеседника. Больше говорит о своих друзьях, об учителях и наставниках, которые открыли перед ним жизнь...

...Это было в 1964 году, незадолго до его старта. Электропоезд шел в Москву. Колеса выстукивали на рельсах однообразную бесхитростную мелодию: та-та, ти-та, та-та, ти-та...

За окнами плыло Подмосковье. Освещенные ярким солнцем деревья бросали длинные тени, которые ложились на землю узорчатыми пятнами.

Он в задумчивости сидел напротив меня, опираясь локтем на выступ вагонного окна, и, казалось, не замечал ни мелькающих домиков, утопающих в зелени, ни цветников за оградами, ни пустынных платформ.

Ты о чем? — спросил я его.

— Да так просто... Вроде бы и ни о чем.

— Может быть, о полете?

Он улыбнулся неопределенно, едва заметно, но ничего не сказал. Мне хотелось расшевелить его, и я попросил:

— Расскажи о себе.

— О себе? — Он поднял брови, задумался. — Что же рассказывать?.. Может, в другой раз?

— Лучше сейчас. И не думай, что это для газеты. Просто так, хоть что-нибудь.

...Тогда я узнал, что семья Егоровых медицинская. Отец Бориса — крупнейший нейрохирург мира, действительный член Академии медицинских наук. Мать была врачом-окулистом. Маленькая, очень добрая, веселая и все умеющая. Она лечила людям глаза и очень любила математику. Знала три иностранных языка. Сама выучила. «Потрудишься — научишься» — ее любимая пословица. Хорошо рисовала. Любила петь, играла на пианино. Бывало, сядет на инструмент, задумается и начнет играть. Чистые, будто прозрачные ручьи, звуки наполняли комнату. Сквозь импровизацию угадываются мелодии Чайковского или бетховенская «Аппассионата». Играя, смотрела на Бориса: слушает ли?

Так было почти каждый вечер. Было...

Борису исполнилось четырнадцать, когда в дом вошла беда. Мать угасла в несколько дней. Моложавая, несмотря на раннюю седину в волосах, она вдруг почувствовала себя плохо, потом стало еще хуже. Побледнела, осунулась. И только глаза оставались такими же: хорошими, добрыми, живыми, хоть и промелькнут в них печаль и усталость, когда в задумчивости засмотрится на своего Борьку. Худ, узкоплеч, по-мальчишески нескладен... Но это с годами пройдет.

Многие, кто в те годы работал в Институте нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко, могут припомнить и рассказать о том, как Борис целыми днями пропадал в институте. Его интересовало буквально все: как делается переливание крови, почему скальпель имеет такую форму, а не иную, зачем нужен тот или иной инструмент, для чего хирург надевает резиновые перчатки и еще тысяча «почему» и «зачем».

...Ночью они бродили с отцом по городу, по старым московским переулкам. Дождь брызгал в лицо. Ветер обжигал щеки. Блестел мокрый асфальт. Фонари расплывчато светились в мглистом воздухе. Борис шагал сквозь завесу дождя, глядя перед собой, задумчивый, поникший, сунув руки в карманы. Шел и молчал. Всякая беда — беда. Смерть матери — беда вдвойне.

Отец успокаивал. Односложно, по-мужски. Тогда-то Борис и спросил его:

— Кем мне быть?

— Выбирай сам. Ни учить, ни перечить не стану. Одно посоветую: какую бы дорогу ни выбрал, старайся жизнь прожить без изъяна... — Он недоговорил и, помолчав, начал снова:- Поступай как хочешь, только учись хорошо — и в люди выйдешь. И построже суди себя. Даже за мелочи. Сумеешь ли ты сделать что-либо в отведенное тебе время или прокатишь сквозь жизнь порожняком — вот в чем суть...

Разговоры на тему «кем быть?» возникали и потом. Борис Григорьевич говорил, что ко всем специальностям нужно относиться с уважением, а жизнь сравнивал с рекой: чем дальше от берега — тем глубже. А чтоб поглубже заплыть, нужны смелость и умение плавать. На одной удали далеко не уедешь.

Увлечение матери точными науками передалось и Борису. Когда учился в восьмом классе, потянуло к технике. Он мастерил радиоприемники и различные устройства.

На столе, над кроватью, на двери — везде, где только можно, монтировал кнопки, тумблерчики, чтобы радио и свет можно было включать, не вставая с дивана. Дверь и окно открывали специальные моторчики, даже ящик стола выдвигался и задвигался «по его желанию». Чуть толкнул дверь — и сработало реле, зажглась лампочка, затрещал звонок. Здорово!

Всюду валялись куски железа и фольги, болты, шурупы, гвозди, гайки. На столе — кучи конденсаторов, катушек, радиоламп. Нянька ворчала:

— Дряни натаскал всякой... Изобретатель...

Она не раз порывалась выбросить весь этот «хлам», но тронуть боялась: «Вдруг током ударит!»

Потом пришло новое увлечение. Из обычного старого бинокля делал телескоп для наблюдения за звездами. Не все получалось, как хотелось. Переделывал несколько раз. Времени не хватало, поэтому порой недосыпал, порой пропускал занятия в школе. Отметки стали хуже, что явилось причиной серьезного разговора с отцом. Рассудили по-мужски: учеба прежде всего, остальное потом.

Однажды отец принес домой большую, купленную у букинистов книгу с золоченой надписью на корешке: «Солнце». Читал ее Борис не отрываясь. Но вскоре надоели и телескоп, и «Солнце». Стало скучно. Захандрил, забросил книги, прохлаждался во дворе. Любил бродить по ночным улицам, когда желтые огни фонарей расплываются в мокром асфальте, а в голове всякая чепуха. В такие минуты ни к чему душа не лежала. На отличников из класса смотрел как на «заучившихся психов». Все-то они долдонят, а толку чуть.

Борис становился замкнутым, молчаливым, порою резким и даже грубым... А, в общем-то, был обычным мальчишкой, каких тысячи. Пускал бумажных змеев, пробовал покуривать тайком. Бориса (тогда еще восьмиклассника) потрясла встреча с героями книги Митчела Уилсона «Брат мой, враг мой» Дэви и Кеном Мэллори. Один из них был совсем молодым, когда им удалось изобрести телевизионный приемник. Разве это не счастье? Обыкновенные уроки физики вдруг стали конкретными, а потому и интересными.

И он решил, что сделает телевизор. Не обычный, не стандартный, а по своей собственной, усовершенствованной схеме. Так он решил.

Борис засел за книги но радиотехнике, читал подряд все, что доставал. Добывал схемы, перечерчивал из журналов «Радио» узлы, придумывал различные усовершенствования. Новая идея настолько-захватила, что он забывал о сие, об обеде, уроках... И сделал.

До многих истин Борис в конце концов доходил сам. Отец говорил: «Чем больше за душой у тебя будет хорошего и полезного, тем больше сможешь передать людям».

Бориса влекло к искусству и технике, к медицине и физике. То пришла идея написать киносценарий, и он не отходил от письменного стола. То эта идея с телевизором, который он все-таки собрал. Свой, на восьми лампах. Качество изображения было неважным, слабеньким, зато телевизор получился легким и маленьким. В доме у Егоровых главенствующее положение занимала медицина — говорили об операциях, диагнозах, о гуманности профессии врача. Наверное, это и повлияло на выбор специальности. После школы подал документы в медицинский. Ребята отговаривали:

— Зря ты, Борис, пошел в медики. Это почему же?

— Ну что хорошего с больными возиться? Пенициллин им прописывать, таблетки разные... То ли дело — радиоэлектроника! Кибернетические машины строил бы, роботов разных...

Но он твердо решил, что с техникой покончено. Даже телевизор, детище свое, подарил товарищу.

...За окнами стемнело. Электричка пропела коротким гудком и остановилась. Прокатился раскат грома, встряхнул лохматую тучу, и по стеклам заструились серебристые нити дождя. Он весело запрыгал по платформе фонтанчиками брызг. Громко смеясь и стряхивая с волос капли, вошли три девушки. Сели неподалеку от нас. В руках книжки. Наверное, ехали сдавать экзамены: была пора сессий. На него посмотрели вскользь, просто так. А я подумал, что пройдет несколько дней или недель — и эти девчонки, увидев его портреты в газетах, будут вспоминать, откуда им знакомо это лицо.

На каждый космический Старт планета откликалась многоязыким голосом газет

Подошел встречный поезд. На его стеклах, словно бусинки, поблескивали дождевые капли, играя всеми цветами радуги. Улыбаясь одними глазами, Борис сказал:

— Красиво, правда?

— А что такое красота?

Он посмотрел на меня удивленно, потом пожал плечами:

— Красивое — это все: и березы с серебристой листвой, и птичьи голоса, и люди...

Он лирик, этот Борис, хотя говорить об этом не любит.

— Ну а что было потом?

— Потом? Учился в институте. В пятьдесят седьмом, помню, были мы на картошке, в колхозе. И вот — спутник. Спорол тогда было... Рассказываем бабке-хозяйке, у которой жили, а она: «Все это враки!»

— А как стал космонавтом?

— Я им еще не стал.

— Ну кандидатом?

— Просился.

— А все-таки?

— Серьезно. Много раз просился.

Я знаю, что все было много сложнее. Просились тысячи, даже десятки тысяч, а взяли...

Разговор прервался. Сидели, молчали. Каждый думал о своем. Он, наверное, о предстоящем полете. Я о нем. Что он за человек — врач, будущий космонавт Борис Егоров?..

Когда подъезжали к Москве, он заговорил снова:

— В юности, наверное, мало лишь прилежно учиться. Нужна любознательность. Я люблю мальчишек, для которых радио — это не сверкающий лаком фабричный приемник, а свой, своими руками собранный из медных катушек и старых радиоламп; я люблю людей, которым не терпится заглянуть в микроскоп, посмотреть в бинокль на звезды, которые могут подолгу сидеть около муравейника, разглядывая странную жизнь этого маленького «государства», которые любуются закатом, которые хотят знать больше, чем может им рассказать учебник...

А давно ли была она, его юность? Сколько весей отшумело с тех пор? Он много работал. Работал и учился, стал врачом, поначалу просто рядовым в огромной армии медиков. Тема его исследований — деятельность вестибулярного аппарата — тесно соприкасалась с проблемами космической медицины. Чтобы проверить теорию на практике, стал проситься в космонавты.

Тщательно готовился к полету. Готовился как врач, чтобы оказать необходимую помощь другим членам экипажа, готовился в случае крайней необходимости взять на себя работу товарищей.

Домашние не знали, где он пропадает днями и ночами. На вопросы отвечал коротко: работа, командировки. Отцу признался в последний момент. Борис Григорьевич задумался. Он отчетливо представлял сложность предстоящего полета, но знал и настойчивый характер сына.

— Решай сам, — было его мнение. Борис же решил давно.

...Сутки работы в космосе. А потом годы работы на земле. Борис защитил докторскую диссертацию, трудится в научно-исследовательском институте, опубликовал ряд интересных работ...

ПАРОЛЬ — МУЖЕСТВО

Павел Иванович Беляев


Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Павел Иванович Беляев. Родился в 1925 году в селе Челищево Вологодской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1965 году.

Личное дело офицера... Оно — как и тысячи других. Пролистаешь его и вроде бы все узнаешь о человеке: когда родился, где проходил службу, когда и куда переводился, как характеризуется командованием. Здесь указаны точные даты, номера приказов, подшиты разные документы, выписки, справки...

И все-таки это всего лишь бумаги. В них статистика, хронология. А как заглянуть в глаза и душу того, о ком здесь сказано: «Беляев Павел Иванович, военный летчик второго класса, член КПСС, родился 26 июня 1925 года...»?

Первый разговор с ним никак не клеился. Будто костер из зеленых веток — и гаснуть не гаснет, и гореть не горит. «Вырос в тайге, хотел летать... Учился, работал. Ну вот теперь здесь, в Звездном. Что еще? Жизнь как жизнь...» Это все, что он рассказал о себе.

Зато товарищи говорили о нем много, называя почтительно Павлом Ивановичем — ведь он старше других, жизненного и профессионального опыта у него больше.

...Деревня Миньково, где рос Павел, — таежная. Не потому, что глухомань, а просто окружили ее со всех сторон леса дремучие. Дом, где жили Беляевы, окошками на тайгу. Куда ни глянь — тайга. Уйдешь километра за три от дома, — не ровен час, медведя повстречаешь.

В селе немало заправских охотников. В каждой избе есть ружье, а то и не одно. Поэтому, собственно, и определялось: мальчишка или взрослый. Есть у тебя свое ружье, стало быть, ты уже не мелюзга, а самостоятельный человек.

У Паши своего ружья не было. Но охотничьи тропы он знал хорошо. Не раз мерил их размеренными шагами, уходя с отцом в тайгу на косачей, зайцев, а то и на медведя. Однажды, когда они сидели у шалаша после долгого пути, отец сказал: «Побудь здесь чуток, отдохни, а я пойду подранка поищу. Где-то неподалеку должен быть».

Отец ушел, а ружье оставил. Павлик слышал, как ломались сухие ветки под его тяжелыми яловыми сапогами. Потом все стихло. И вдруг рядом с шалашом сели два огромных косача. Рука сама потянулась к ружью, а когда коснулась холодного металла, отдернулась. Испугался. Ни разу не стрелял! Но удержаться не смог. Какая-то сила толкала к ружью: скорее, скорее. Громыхнул выстрел. И сразу звон ударил по ушам, острой болью завыла рассеченная губа. Во рту стало солоно...

Когда отец вернулся, на земле лежал косач, а Павел, болезненно морщась, осторожно пробовал пальцем распухшую губу. Иван Парменович осмотрел рану и успокоил: «Это пустяк, сыпок, пройдет... А, вот ружьишко тебе, вижу, пора иметь свое».

Весть о том, что Пашка подстрелил косача, быстро распространилась среди деревенской ребятни. А вскоре товарищи пришли подержать новенькое Паш кино ружье. После этого в тайгу ходил один, забредал далеко. Шестиклассник, малец вроде бы, но человек самостоятельный.

В Миньково Беляевы прожили недолго. Седьмой класс Павел начал в школе имени Максима Горького в городе Каменске-Уральском. Там впервые и задал себе вопрос: что делать после семилетки? Отцовская профессия фельдшера не привлекала. Поначалу была мечта стать путешественником или охотником, как Арсеньев и Дерсу Узала, потом стал увлекаться алгеброй и физикой, Точные науки объяснили, как летают самолеты, почему крутятся электромоторы, что такое земное тяготение и как рассчитать время полета к Марсу.

Прослышал про Свердловскую спецшколу ВВС. Размышлял недолго: авиация ведь, что тут гадать! Но ничего не получилось. Иногородних не брали, так как не было мест в общежитии.

А тут война. Из каждой семьи уходили на фронт отцы, старшие братья. Ивана Парменовича Беляева не взяли: инвалид двух войн. «Вы свое отвоевали», — сказали ему. Тогда Павел решил, что на войну пойдет он. Должен же кто-то от их фамилии защищать Родину.

В военкомат пришел с комсомольским билетом. «Пишите добровольцем в отряд лыжников, который формируется из сибиряков и уральцев». В ответ: «Подрасти, малец. Еще навоюешься...»

Обидно было. Сгладил обиду сосед: «Приходи ко мне в цех, Пав-луща. Народ нам — во как нужен! Научу. Да ты и сам, давно за тобой наблюдаю, парень смышленый».

На заводе в ту пору работали сутками. Без умолку пели песню станки, лязгали железные краны, скрипели транспортеры, росли горы колючей стружки... Смена сменяла смену, «Все для фронта, все для победы!»

После работы забегал к военному комиссару, напоминал о себе, говорил, что год, которого ему не хватает, подходит к концу. В военкомате уверяли, что обещание помнят. «Ты, парень, пороги не обивай. В списках числишься. Жди, вызовем». Но вызова не было. К кому только не ходил. Ответ один: «Людей на заводе не хватает. На фронте и без тебя справятся. Парень грамотный, трудись здесь».

Несколько раз атаковал начальника цеха, ходил в райком комсомола, дважды был у директора завода. Упорство Павла, требования и просьбы сделали свое дело. В предписании значилось: «Город Сарапул, 3-я школа морских летчиков». Так начался май 1943 года...

3-я школа считалась «первоначалкой». Здесь в течение года курсантов знакомили с учебными самолетами По-2 и Ут-2, давали основы летного дела, выпускали в первый самостоятельный полет. В Сарапуле Павел получил летную закваску.

Неизгладимый след оставил в его сердце старший лейтенант А. Гарсков, командир их авиационной эскадрильи. Это был настоящий ас! Подвижный, энергичный, влюбленный в небо, мужественный человек.

Для курсантов Гарсков был признанным авторитетом. Слово его — закон. Если комэск цедил: «Плохо», значит, не постиг ты еще чего-то такого, без чего летчиком стать нельзя. Он напоминал Павлу его первую учительницу с ее удивительным умением смотреть и видеть. Смотрят-де все, а видят немногие, говорила она. Гарсков говорил то же самое. Он учил их видеть. В воздухе спрашивал:

— Чувствуешь?

— Ясно, — отвечали ему. А он свое:

— Я о чувстве спрашиваю, а не о ясности. Машину чувствуешь? Ты ей «ногу» даешь, а надо чуть-чуть руля. Ну как теперь?

— Чувствую.

— Что чувствуешь? — допытывался командир. — Объясни...

В провозном полете, бывало, тысячу вводных даст — только успевай отвечать. Но спешки не любил. Если в ответе упущено что-то, переспросит несколько раз, но свое «выжмет». Когда молчит, не перебивает, знай — чушь плетешь. А если то и дело вопросы задает, стало быть, доволен.

Павла Беляева Гарсков выпустил в самостоятельный полет в начале весны. На аэродроме еще лежал снег, утрамбованный, скрипучий. Курсанты грелись в каптерке, но каждый раз выскакивали посмотреть на посадку товарища.

Когда Павел посадил самолет, старший лейтенант лишь хлопнул его по плечу. И уже другому: «Очередной!» Ребята торопились поздравить. Экзамен выдержан.

Через год Павел начал летать в Ейском авиационном училище...

9 мая 1945 года, в День Победы над фашистской Германией, морской летчик младший лейтенант Беляев получил назначение — на восток, к берегам Тихого океана.

Время было суматошное. Вновь прибывших перебрасывали из части в часть, пока не определялось постоянное место службы. Осел в одной из частей и Павел. Молодежи здесь было мало. Летали больше «старики». Они рвались в каждый вылет. Где уж тут пробиться новичкам! Их больше использовали для несения нарядов, патрулирования. Называлось это «вводом в строй».

Когда началась война с Японией и Павел услышал свою фамилию среди тех, кто должен был лететь для сопровождения бомбардировщиков, он не поверил. Группе истребителей поручалось прикрывать «пешки» (Пе-2), которые отправлялись бомбить японские порты. Летчик Беляев входил в состав крылатой девятки.

До полета оставалось около часа. Павел тщательно проверил самолет, вместе с техником снарядил полный боекомплект. Но стрелять не пришлось. «Пешки» отбомбились без помех: с земли по ним стреляли, но сражения в воздухе не состоялось — японцы не очень-то ввязывались в бой с нашими истребителями.

...В Приморье проходили зимы и весны. Годы прибавляли возраст, приносили опыт и зрелость. Павел не в обиде на свою судьбу. Она вела его нелегкими путями, но вела правильно. В полку Беляева считали трудягой. За славой не гнался, летал, как все, даже лучше иных. Техника в те годы менялась быстро, по он поспевал за ней. С «яков» пересел на «лавочкины», потом на «миги». Семь разных типов самолетов в арсенале летчика, не считая учебных, и все семь знал в совершенстве.

Однажды он вел группу самолетов с острова на материк. Шли над морем. Куда пи глянь — всюду однообразная гладь. Павел смотрел на приборы. Только они могли вывести группу в заданный район. Ориентиров в море нет, «привязаться» не к чему.

По расчету времени оставалось пройти километров двести. Но что это? Самолет как-то странно себя ведет, его словно тянет вниз. Что с двигателем? Перебоев нет, но тянет слабовато. Павел прибавил обороты. Явно не хватало топлива. Прибор показывал, что в баках оно есть, а вот в двигатель поступает недостаточно. Истребитель терял высоту. Когда нет тяги, самолет превращается в обычный железный планер.

Если бы внизу была земля! Там можно найти площадку, пойти на вынужденную посадку. А что делать, если под крылом море? Вода впереди и сзади, слева и справа. До боли в глазах вглядывался Павел в серую полосу горизонта, но берега не видел. Попробовал дернуть рукоятку альвеерного насоса. Раз, другой, третий... Вроде бы лучше. Сразу почувствовал возросшую силу тяги. Потом еще и еще. Самолет перестал проседать. Летчик продолжал качать. В левой руке — ручка управления, в правой — рукоятка насоса. Без подкачки двигатель отказывался работать.

Рука быстро устала. Слишком резко качал. Но медленнее нельзя. Подача топлива должна быть непрерывной и достаточной. Со стороны полет выглядел очень странно. Это заметил и ведомый. Самолет Беляева то и дело покачивало.

Сколько так продолжалось? Казалось, вечность. Рука онемела, не хотела слушаться. А он все качал и качал. В этом было спасение.

Павел цепко держал рукоятку насоса, словно прирос к ней, и когда двигатель завывал на высокой ноте, он весь напружинивался, как будто этим можно было увеличить силу машины. II снова качал, качал, качал...

Впереди по-прежнему море. Глаза всматривались в размытую полоску, которая отделяла его от неба. Сколько еще надо качать, чтобы дотянуть?

В наушниках раздался голос ведомого: «Я рядом, командир». Казалось, сквозь легкий шумовой фол слышно было дыхание того, кто летел сзади... Л сердце отстукивает гулко, громко. «Ох и устал!» Павел старался не дум-ять об усталости. От слов ведомого как-то теплее стало на душе.

Вспомнился давний спор на аэродроме: можно ли на земле с помощью одного ручного насоса «гонять» двигатель? Тогда все согласились, что нет. Л сейчас?

Стиснуты зубы. Нервы — как струны. В ушах раздражающий надрывный звон. Но вот и земля. Еще совсем немного. Там, за сопкой, аэродром. Павел выровнял машину. Вроде бы легче стало качать. Это он просто сбавил темп. На посадке скорость растет сама, за счет снижения.

Заходил без кругов. «Коробочку» в таком положении не построишь. Его пропустили вне всякой очереди. Сел. Зарулил на стоянку. А когда вылез из кабины, рука повисла как плеть. Попробовал поднять, не смог, напрягся весь — и снова не смог.

Случаи... Разные они бывают в авиации: простые и сложные, обычные и необычные. Порой приходится пережить тяжелые минуты в воздухе. Казалось бы, такое никогда не забудется. Ведь жизнь висела на волоске. А пройдет время, и унесут годы тревогу того дня. Да разве запомнишь все, что было!.. Сколько таких дней и ночей, когда ревели натужно двигатели, под плоскостями мелькали равнины и сопки, реки и озера.

Бывает и так. Кончился трудный полет, все вроде бы обошлось благополучно, а летчик долго ломает голову: случайно это или так и должно быть?

Был у Павла такой случай. Все началось с обычного полета в зону. Погода не предвещала осложнений, и Павел ушел в сторону моря. Выполняя задание, время от времени прислушивался к голосам в эфире. «Что там, в районе аэродрома?» В наушниках слышались доклады руководителю полетов о происходящем в воздухе, Павел как-то не обратил внимания, что все переговоры касались посадки. Свое задание выполнял неторопливо. «Время есть, зачем спешить».

Погода между тем ухудшилась. Облака прижались к вершинам сопок, появился туман. В воздухе не осталось ни одной машины. Когда провел свой самолет над дальним приводом (так называют аэродромную приводную радиостанцию), земли не увидел. Облака! «Опять шалит погода», — подумал он.

На этом аэродроме были свои, особые условия посадки. По обеим сторонам — сопки, впереди, если заходить с моря, — тоже. При плохой видимости летчики не шли по большому кругу — опасно. Садились с открытой стороны. А как поступить ему?

...Самолет терял высоту. Всего несколько десятков метров отделяло его от земли. Вот и ближний привод, а за стеклом фонаря кабины сплошная серая мгла. Принял решение идти на второй круг. Земля подсказала: «Садитесь с ходу».

Летчик понял это по-своему: «Нельзя медлить». Времени для размышлений не оставалось. Прибавил газу. Потянул ручку на себя и отвернул в сторону, чтобы построить посадочный маневр. Про себя подумал: «Где же сопки? Как бы не зацепить...»

С земли не успели его поправить. На КП ехало тихо. Кто-то удивленно присвистнул. И снова тишина ударила в уши. Все молчали. Обстановка такова, что советами дела не поправишь. Лишние разговоры только мешают летчику. Командир дивизии тяжело вздохнул: «Справится ли Беляев?» Кто-то согласно кивнул, хотя вопрос так и не был задан вслух.

Беляев справился. В какие-то доли секунды он представил себе весь район аэродрома, каждый квадратик, каждую ложбинку. Вспомнил все свои посадки, перевел в единицы времени свои действия. «Скорость такая-то, три секунды лета, потом разворот, потом снова несколько секунд по прямой, потом...» Он не видел земли, не видел сопок, но рисовал все это в своем воображении. Мысль работала четко. «Сейчас иду в лощине, обхожу сопку. Здесь ничто не должно помешать... Только бы не ошибиться в расчетах», — думал он. Глаза впились в стрелку секундомера. Часы стали для него важным пилотажным прибором. «Вот он, последний разворот. Теперь надо спускаться. Ниже, ниже...»

Павел немного сбавил обороты и чуть отдал ручку вперед. Самолет просел, стрелка высотомера покатилась к пулю: 500, 400, 200... Стекло фонаря, будто от волнения, стало влажным, а за ним все такая же серая пелена. Пальцы на скользкой ручке занемели. 180, 150 метров... Земли не видно. И вдруг мутная, серая пелена прорвалась, огоньком ударили красные фонари. Показались земля и торец посадочной полосы. Просматривалась она плохо, еле-еле, но он чувствовал ее приближение. Летчик ждал привычного толчка. Вот он! И самолет уверенно покатился по полосе...

Как только Беляев вылез из кабины, его вызвали на КП. Генерал сидел хмурый, нервно постукивал пальцами по столу и долго не начинал разговора.

«Кого винить в том, что чуть не произошла катастрофа? — думал комдив. — Обрушиться на этого капитана, который неправильно понял приказание и заставил всех пережить такое... Но ведь он и сам знал, что каждый его неверный шаг будет стоить жизни. Знал. Конечно, знал! Знал там, в воздухе. По не струсил, не растерялся. Тютелька в тютельку провел самолет через невидимый коридор и спокойно посадил. Он и сейчас спокоен, хотя знает, что спуску ему не будет».

Генерал с несколькими рядами орденских планок и молодой сухощавый капитан с усталым лицом и слипшимися на лбу волосами. Так стояли они друг против друга и молчали. Наконец генерал резко шагнул вперед и произнес:

— Молодец, Беляев. Отличная посадка. Спасибо тебе. Прошло время, и генерал поздравлял его со вступлением в партию, советовал пойти на учебу в академию. И убедил. Конкурсные экзамены Павел сдал успешно. Осенью прибыл в Москву. За одиннадцать лет небо так «примагнитило» летчика, что в первый же учебный день он не на шутку загрустил. Но переборол себя и учился упорно.

Однажды — это было в конце учебы — его пригласили в партком академии, где бывал и раньше: то партийные поручения, то работа в комиссиях. Мало ли дел у активистов? Но в тот день в парткоме говорили совсем о другом. Да и вопросы задавали необычные. Спросили: хочет ли летать на повой технике? Павел пожал плечами: какой летчик откажется от такого предложения? Весь смысл авиации в росте трех измерений: скорости, дальности, высоты.

— Не торопитесь, Павел Иванович, — перебили его. — Техника необычная и не совсем авиационная. Есть время подумать, можно и отказаться. Дело сугубо добровольное.

Он обвел взглядом присутствующих, подождал, пока они закончат разговор, и твердо повторил:

— Согласен.

Через три месяца его вызвали на комиссию...

Ото случилось в один из августовских дней 1961 года. В Звездном шли тренировки. Беляеву и Леонову планировалось два прыжка с задержкой по 30 секунд. Видавший виды Лн-2 набрал высоту 1600 метров. Вот и район прыжков. Инструктор подал команду: «Пошел!» Когда поднялись в воздух второй раз, ветер усилился. У земли это не особенно ощущалось, а вот в полете давало себя знать.

Прыгали по двое. Павел и Алексей отделились от самолета, сделали все, что положено по инструкции. Тридцатая секунда падения в бездну напомнила о себе сильным рывком. Раскрылся купол. Его ромашка заслонила солнце. Красиво смотрится белое на голубом. Павел поискал глазами Лешу. Ветер сносил его влево. Натянул стропы. Скорость спуска увеличилась. Снос стал меньше. Последние метры. Земля совсем рядом. Сильный удар, рывок в сторону и... острая боль. Купол тащил Павла по траве, словно парус легкую яхту. Боль в ноге была нестерпимой. «Сломал», — мелькнула мысль.

Его продолжало тащить. Кто-то из товарищей, бежавший рядом, ухватился за стропы, но не удержался на ногах. Метров пятьдесят их волокло вместе. Ребята помогли погасить купол. Встать он не смог. Боковой удар о землю был настолько сильным, что оторвало каблук у парашютного ботинка. Все пять стальных шурупов словно ножом срезало. В госпитале врачи констатировали: перелом обеих костей около лодыжки.

«Чем все это кончится? — тревожился Павел. — Оставят ли теперь в отряде космонавтов или спишут как непригодного?» Из разговора врачей уловил, что случай тяжелый, кости в этом месте срастаются плохо, бывают всякого рода искривления, появляются ложные суставы. Видя его настороженность, хирург успокоил:

— Унывать рано. Пока мы лишь оцениваем положение. Многое будет зависеть и от вас.

... Нога болела. Казалось, не будет конца этой ноющей боли. Еще бы, ему просверлили пятку, вставили спицу, долго тянули, гипсовали, потом подвесили груз.

«Теперь терпеть, голубчик, терпеть, — - говорил хирург. — - Лежать спокойно, не нервничать».

Потекли дни ожидания. Они складывались в месяцы — сначала один, потом другой, третий... Тем, кому приходилось долго лежать в больнице, знакома тоска по дому, по работе, острое желание пройтись по знакомой улице, окунуться в обстановку будничной суеты. Как ни внимательны были врачи госпиталя, Павла неудержимо влекло к близким и друзьям, к беспокойной жизни Звездного. Визиты ребят, короткие записки тех, кто не сумел прийти, поднимали настроение. Согревала мысль: «Обо мне помнят».

К концу пятого месяца начальник хирургического отделения сказал, что, видимо, придется делать операцию.

— Есть, правда, и другой выход, — продолжал Василий Тимофеевич. — Нужна нагрузка на ногу. Постоянная и значительная.

На некоторое время его выписали домой. Было решено: он испробует подсказанный метод. Есть какой-то шанс, и отказываться от пего нельзя. В доме появились тяжелые гантели. Килограммов по двадцать каждая. Он брал их в руки и стоял на одной ноге -той, что сломана. Было больно, очень больно. Он терпел. Стоял подолгу... Когда превозмогать боль становилось невозможно, бросал гантели и падал на диван. Закрыв глаза и стиснув зубы, ждал, когда станет чуть полегче. Потом снова вставал, брал в руки груз, упирался на больную ногу. И так каждый день. Двадцать дней подряд.

... В госпитале Василий Тимофеевич сразу заметил тревогу в глазах Павла. Виду не подал:

— Ну вот и приехал, голубчик. Сейчас мы снимочек сделаем. Уверен, что дела продвинулись вперед.

Ох как ждал Павел этого снимка, как надеялся на него! Решалась его судьба: быть ему космонавтом или пет.

Пленку принесли мокрой. Разве можно ждать, пока высохнет! Смотрели внимательно, придирчиво, передавали из рук в руки, молчали. Ждали, что скажет Василий Тимофеевич. Он тоже молчал. Потом подошел к Павлу, положил свою большую и сильную руку на плечо летчику и, стараясь, скрыть волнение, сказал:

— Победил, голубчик. Победил свою ногу...

Год! Целый год не принимал он участия в тренировках. Товарищи ушли далеко вперед, обогнали его. А тут еще случайно услышал разговор двух врачей. Речь шла о возможности преодоления психологической травмы после неудачного прыжка с парашютом. Не появится ли боязнь земли, не будет ли парашютист поджимать «неудачную» ногу? Он понял, что говорили о нем. Горечь наполнила душу, сердце сжалось: неужели не верят в него?

Он пришел к командиру. Стал просить, чтобы его проверили на прыжках. К просьбам его отнеслись осторожно: горячится, мол. Да, он горячился. Не может человек оставаться равнодушным, когда решается его судьба.

Павел все-таки добился, чтобы его допустили к прыжкам. Поехали большой группой.Некоторые присоединились просто так, для моральной поддержки. И вот первый прыжок. Последний был полтора года назад. Все волновались, и больше других, естественно, сам Павел. Когда покинул самолет, волнение вдруг улеглось, ушло куда-то.

Приземлился спокойно. Самортизировал сразу обеими ногами, сделал шаг к погасшему куполу, потом попрыгал, похлопал руками по ногам. Все нормально! А со всех сторон бежали товарищи.

— Молодец, Павел!

Потом второй прыжок, третий, четвертый... Всего семь зачетных, и все на «отлично».

Вот почему говорят, что у космоса есть свой пароль. Имя ему — мужество!

...В буднях учебы и тренировок складывалась дружба Павла Беляева и Алексея Леонова. Командир всегда спокоен, сосредоточен, собран. Его помощник, наоборот, подвижен, порывист, горяч. Они прекрасно дополняли один другого.

По вечерам они встречались у кого-нибудь дома и подолгу о чем-то спорили. За стеной комнаты, где они сидели, детский голосок выводил: «Пусть всегда будет солнце...» Там семья Павла Ивановича — дочки и жена Татьяна Филипповна. Он любил слушать, как девочки играют на пианино. Иногда сам садился за инструмент. Глядя на его пальцы — тонкие, чуткие, даже не верилось, что они тысячу долгих часов сжимали штурвал самолета. Побывал в этих руках и штурвал космического корабля.

Помните? «Заря», я — «Алмаз-1». Человек вышел в космическое пространство! Человек вышел в космическое пространство! Я — «Алмаз-1». Прием». Эти слова прозвучали над планетой 18 марта 1965 года. Передал их с борта корабля «Восход-2» его пилот и командир полковник Павел Беляев.

В этом полете одна из автоматических систем вызвала сомнение. Земля предложила экипажу сажать корабль вручную. Тревожно было в тот день на пункте управления полетом. Сложность положения понимали и те, кто был в космосе. Вот тут и проявились выдержка командира корабля, умение быстро принимать твердое решение.

Они приземлились в районе Перми. Сели в лесу в глубокий снег. Открыли люк. Морозная свежесть обожгла лицо, защекотала в горле. Таежная тишина. Деревья, словно суровая стража, застыли вокруг корабля.,.

Ты знаешь, — сказал он, вспоминая те первые минуты возвращения на Землю, — я как-то явственно ощущаю, что на этом точка не поставлена. Я знаю, что полечу еще.

Его мечта не сбылась. 10 января 1970 года он умер после тяжелой операции.

Сейчас, когда на околоземных орбитах работают его товарищи, космическую вахту в океане песет корабль науки «Космонавт Павел Беляев». Оп всегда на связи с теми, кто трудится на «Союзах» и «Салютах».

НЕ ЗАБЫВАЙ МЕНЯ, СОЛНЦЕ!

Алексей Архипович Леонов

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Алексей Архипович Леонов. Родился в 1934 году в селе Листвянка Кемеровской

области. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1965 году, второй — в 1975 году.

Никто не станет оспаривать, что освоение космического пространства — дело сложное, требующее серьезных усилий науки, промышленности, экономики. И конечно же, в столь большом и сложном деле важны последовательность, логическая обоснованность, целесообразность того или иного шага. Таких шагов много. Но сколь ни велико их количество, развитие космонавтики немыслимо без решения проблем, связанных с выходом человека в открытый космос. Для этого требовалось время, нужны были новые знания, неустанный поиск науки, высокое развитие техники и дерзновенная смелость человека.

В 1964 году газета «Сатердей ивнинг пост» писала: «Когда первый человек выйдет из корабля в космос, мы станем свидетелями самого волнующего события... И если этим человеком не будет американец, это огорчит нас всех. Однако если нам внушат, что он должен быть американцем, что, как мы совершенно уверены, он будет американцем, а он вместо этого окажется русским, то просто страшно подумать, как все мы будем деморализованы...»

Понимая всю значимость шага человека в открытый космос, американцы разрабатывали защитный скафандр, автономную систему жизнеобеспечения космонавта, рекламируя каждый узел, каждую деталь в печати и по радио. А на другом конце планеты спокойно и настойчиво, без шумихи и сенсаций готовился старт «Восхода-2». Именно из этого корабля был сделан первый шаг в открытый космос. Шагнул за борт летящего «звездолета» тридцатилетний подполковник ВВС Алексей Леонов.

Родился он в сибирском селе Листвянка, неподалеку от Кемерово. В эти края был сослан его дед. Сослан царским правительством за участие в революции 1905 года. Дед полюбил суровую красоту сибирской земли, бескрайние просторы, несгибаемых, свободолюбивых мужиков-бунтарей, не желающих терпеть гнет и унижение.

Дед был крестьянином, а отец Алексея начинал трудовую жизнь на шахтах Донбасса. После первой мировой войны тоже перебрался в Сибирь. Организовывал там первые коммуны, участвовал в борьбе с колчаковцами, был председателем местного Совета.

Рос Алексей в большой трудовой семье. Шутка сказать — десять детей. Парнишка рос, как и все его сверстники, ходил в школу, вступил в пионеры, затем в комсомол...

Мальчишки его возраста знали, что стоит за словом «война» — голод и холод, затемненные улицы, суровые лица людей. В дневнике Алексея Леонова я читал такие строки: «Лето в Кемерово часто дарит погожие, ясные дни. В один из таких дней мы, семи-восьмилетние ребята, играли во дворе. Вдруг из всех окоп, как по команде, нас стали звать домой. Вбежав в квартиру, я сразу понял: произошло что-то ужасное. У нас собрались соседи. Мужчины были мрачны. На глазах женщин — слезы. Война...

Я думаю, что именно в этот день, 22 июня 1941 года, началась моя сознательная жизнь. Что такое война, я по-настоящему понял, когда однажды забрел на вокзал. Только что подошел санитарный поезд. На перрон и на площадь перед вокзалом вынесли раненых.

Землистые лица солдат, окровавленные бинты, сдержанные стоны. Каким страшным мне все это ни показалось, я и потом часто бегал на вокзал, когда приходили с фронта санитарные поезда. Не из любопытства. Просто эти составы привозили с собой эхо сражений. Потом видел, как на фронт, к Москве, отправлялись полки сибиряков.

Весну 1945 года мы встречали в строю, на параде в честь Дня Победы. Нам, пионерам, доверили в военкомате настоящие винтовки, и мы маршировали с ними по центральной улице города рядом со взрослыми...

Летчик-космонавт А. А. Леонов вышел из корабля в космическое пространство. 1965 г.

Но мне еще предстояло увидеть следы войны, пережитой народом. Увидеть на местах последних боев, ощупать своими руками осколки снарядов, лазить по броне фашистских «тигров» и «пантер», подбитых нашими бронебойщиками, и находить каски советских солдат, пробитые вражескими пулями.

Много я узнал о войне, когда наша семья переехала жить в город Калининград...»

На этом записи в дневнике не кончаются. Он находил время, чтобы черкнуть строчку-другую, поразмыслить, высказать сомнение. В откровении мыслей и чувств немало страниц, каждая из которых могла бы быть сюжетом отдельного очерка, до предела наполненного людьми, без которых его судьба — летчика и космонавта, — наверное, не состоялась бы. Юрий Вахрушев (инструктор из авиационного училища), Николай Константинович Никитин (известный парашютист-рекордсмен), Юрий Гагарин, Павел Беляев, Евгений Анатольевич Карпов (первый наставник космонавтов)...

Читая дневник, прослеживаешь его путь в космос.

«8 июля 1953 года я уезжал в авиационную школу... Датой моего воздушного крещения стало 7 января 1055 года. Самостоятельно я отправился в полет 10 мая... Когда спрашивают, где я стал летчиком, не без гордости отвечаю: «Я — чугуевец».

Я оказался в первой группе космонавтов и вместе с ними приступил к теоретическим занятиям и тренировкам...

Весь день пробыли в КБ. Раньше как-то не обращал внимания, а сегодня бросилось в глаза: много молодых ребят, все — инженеры. Держатся свободно, спорят, доказывают. Мы слушаем, претензии и замечания будут потом. Л будут ли? Эти ребята и сами понимают что к чему. Есть кому двигать космическую пауку и технику... Ведь в пашей стране инженеров и ученых больше, чем в какой-либо другой.

...собраться в полет за океан. А, А. Леонов, В. И. Кубасов

Вечером ждала приятная новость — письмо от однополчан. Дорогие друзья, спасибо, что не забываете. Как там у вас? Наверное, летная жизнь скучать не дает?..

День ото дня становится жарче и жарче. Лето. Солнце накаляет асфальт, проникает сквозь шторы во все уголки классов и лабораторий. Пора в отпуск, а у нас самая работа...

Последний этап наших тренировок. То, что мы проходим сейчас, мало похоже на все предыдущее. Но ведь и сам полет будет совсем иным.

Скафандр стал моей рабочей одеждой. Сегодня «поднимался» в нем на высоту 36 километров.

Андрюша (А. Г. Николаев. -Л.Я.) наблюдал в иллюминатор. В его глазах — ответственность и тревога. Ответственность за порядок, за пас. Тревога за наши судьбы. Он наш командир.

Тренировки... Л ведь точно так и в космосе. Там человек тоже не бывает один. С ним те, кто создавал корабль, кто на земле готовил его к полету. И те, кто рядом, помогают выполнять программу...

Перечитывая сейчас научно-фантастическую повесть К. Э. Циолковского «Вне Земли», еще и еще раз убеждаешься в гениальности замечательного ученого. Он предугадал многое, с чем столкнутся люди при освоении космоса.

Теперь могу признаться — хоть и хотели мы этого, хоть и ждали, а все-таки было тревожно: как-то будет там, в открытом космосе, как сработают все устройства, сколь надежным окажется скафандр...

Мы были готовы к тому, что придется провести титаническую работу. Сейчас можно сказать, что мы ее выполним. Остался последний шаг!

Словно в неизведанный, таинственный мир открылась крышка выходного люка. Ослепительный поток нестерпимого солнечного света хлынул в тесное пространство шлюзовой камеры. Впечатление такое, будто сквозь синие очки смотришь на кипящую сталь мартена или на дугу электросварки.

Придерживаясь руками за стенки шлюзовой камеры, я приблизился к круглому отверстию люка и чуть ли не наполовину высунулся из него.

Передо мной зияла бездна. Глянул вниз, на Землю. Она казалась плоской, как блин, и только по широкому окоёму ясно обозначалась слегка изогнутая линия, окрашенная в цвета радуги.

— А Земля-то все-таки круглая!.. — весело засмеялся я.

Над головой иссиня-черное небо, усыпанное яркими, немигающими звездами, рассыпанными вокруг раскаленного диска Солнца. А оно совсем по такое, каким кажется с Земли, — без ореола, без короны, без лучей. Далеко-далеко угадывались песчаные берега Ливии, просматривался гигантский сапог Италии и архипелаг греческих островов. Выйдя из люка, можно было увидеть еще больше, и я невольно потянулся вперед, чтобы сделать первый шаг в неведомое.

Последний взгляд со стороны на космический корабль, летящий на фоне сверкающих созвездий. Он выглядел гораздо величественнее и красивее, чем на Земле. Этакая выкристаллизованная в геометрическую фигуру концентрация человеческого ума. Над корпусом корабля возвышаются радиоантенны, а на тебя, повисшего в пустоте, глядят умные объективы телекамер. Глубокая тишина, а в ушах словно слышится таинственная, неземная электронная музыка. Фантастика, да и только! Глядел бы и глядел на это чудо, сотворенное разумом и руками советских людей!..

Но мне пора. Не забывай меня, Солнце!..»

Взволнованно и проникновенно звучали эти слова. Была в них и глубокая, радостная откровенность, и непосредственная восторженность. Был в них и оттенок грусти: ведь они звучали как бы прощанием с космосом...

Пять лет шел он к своему первому старту. Бесконечные тренировки, занятия и редкий отдых. И вот звучащее в эфире над планетой:

— «Заря», я — «Алмаз-один». Человек вышел в космическое пространство! Человек вышел в космическое пространство! Я — «Алмаз-один». Прием...

Потом пришла слава. Торжественные встречи, чествования, поездки за рубеж, выступления на многолюдных митингах... В водовороте событий он держался достойно, вроде бы и легко, но, оставаясь наедине с собой, терзался в сомнениях: а не превратится ли все это в праздность, которая убьет все настоящее в нем, лишит права на самоуважение, закрутит в вихре торжеств?

Космонавты на торжественном собрании. Слева направо: Ю. В. Романенко, В. А. Шаталов, Г. Т. Береговой

Москва славит героев космоса

«Сейчас Алексею Леонову можно поручить гораздо более сложное задание. И я уверен, он справится с ним». Так сказал о нем Юрий Гагарин. И он гордился такой оценкой.

В биографии человека бывают моменты, которые определяют затем всю его дальнейшую жизнь. Для Алексея Леонова таким моментом был приход в Звездный. Потом — полет. Потом — Военно-воздушная инженерная академия. «Восприятие пространства и времени в космосе», «Психологические особенности деятельности космонавтов» — это его труды, выпущенные в издательстве «Наука».

Работа, тренировки, общественные обязанности...

…Это было в Японии во время его поездки на «Экспо-70». Организаторы выставки (кстати, японцы ввели глагол «леонить», означающий — «плавать в космосе») чествовали его. Он сидел в президиуме, слушал выступающих, принимал пухлые адреса и еще липкие от клея телеграммы с приглашениями, шутил, скрывая волнение. А потом поднялся и начал говорить негромким голосом.

Он говорил о Родине, о Советском Союзе, стране, пославшей его в космос. Он вспомнил детство и юность, но это — лишь попутно. Главное, он говорил о людях, воспитанных партией Ленина, смелых и стойких, решительных и мужественных, которые создали космический корабль и ракету и дерзнули на столь необычные эксперименты в космосе.

— Господин Леонов, — спросили его, — зачем вы свою славу делите с другими? Ведь в космос выходили вы один...

Вопрос наивный. Но как ответить на него так, чтобы ни у кого не было и малейшего сомнения в его, Леонова, искренности, в его правде?

— Есть хорошая, мудрая легенда, — начал он неторопливо.

—Не знаю точно, в каком народе она родилась, но смысл ее понятен всем. Самодовольный человек напоминает собой жалкого глупца, которому случилось вскарабкаться на высокую башню. Люди снизу видят его маленьким, и он их воображает себе крошечными карликами. Еще Гельвеции говорил: «Чтобы удивиться, достаточно одной минуты и одного человека; чтобы сделать удивительное, нужны многие годы и много людей»...

Тысячи моих соотечественников трудились над постройкой ракеты и космического корабля, на котором Павлу Беляеву и мне доверили полет. Тысячи людей проектировали, рассчитывали и создавали скафандр, систему жизнеобеспечения... И все, что нами было сделано, — это триумф коллективной мысли, коллективного труда. Это слава всего нашего народа...

Зал аплодировал, зал разрывался криками одобрения, а он стоял на трибуне под взглядом многих и многих глаз счастливый и уверенный в своей правоте.

Со дня нашего первого знакомства прошло много лет. Он стал старше.

Как-то в разговоре он сказал:

— Я часто думаю: все ли сделано за эти годы? Какое-то неуемное желание что-то переделать, что-то исправить. Прошло уже немало лет, не только радостных, но и порой огорчительных. И все же, если бы начать все сначала!..

Он становился сильнее. Жил в работе — общественной и той, что вписывалась в треугольник КБ — Звездный — космодром. О ней всего не расскажешь. Это и разбор сложнейшей технической документации, и знакомство с новой космической техникой, и выработка навыков на тренажере. Это встречи с небом, куда его уносили реактивные крылья, и с землей, когда скорость стремительного падения гасила купол парашюта. Это поездки в США, в Хьюстонский космический центр, для встреч с американскими астронавтами и учеными, совместные тренировки по программе «Союз» — «Аполлон». Это труд, труд и труд...

...На световом табло вспыхивали слова: «Предстартовая подготовка», «Контроль состояния аппаратуры», «Замеры»...

— Экипаж в отсеке. К работе готовы. — Это уже голос в динамике, твердый и спокойный. Его голос из корабля-тренажера.

— Вас поняли, — отвечает Земля. — Приступайте к работе.

По сигналам, выведенным на пульт, инструкторы следили за действиями экипажа, усложняли программу неожиданными вводными, контролировали реакцию человека в корабле.

Тренировки... Сколько их, земных, небесных? Вспоминается один случай. Пусть давний, но очень показательный, на мой взгляд. Было это во время прыжков с парашютом. Все шло хорошо. Космонавты один за другим оставляли самолет. В небе белели ромашки куполов. И вдруг при раскрытии парашюта лямка, зацепившись за металлическую спинку, крепящуюся за ранцем, обмотала ногу космонавта. Он повис вниз головой. Так и спускался.

Сто, двести, триста метров остались позади. Земля приближалась. Внезапно сильный порыв ветра понес его в сторону. Возросла скорость снижения. Земля ближе, ближе. Все решали секунды. Алексей попробовал согнуть спинку. Тщетно. Металл не поддавался. Еще усилие, еще... Двадцать пять метров отделяли его от земли, когда он освободил захлестнувшиеся лямки! Борьба в воздухе продолжалась чуть больше минуты. Но какая это была минута!..

Уже потом, на земле, не две, а четыре тренированные мускулистые руки пытались согнуть металлическую спинку. Просто так, для пробы. Не получилось.

...Столбик термометра ползет к цифре «25». Солнце безжалостно накаляет асфальт. Бежит человек в теплом свитере поверх тренировочного костюма. Километр, второй, третий... Колотится сердце, пот застилает глаза, но бегун успевает заметить и причудливый изгиб ствола березы, и солнечный узор на земле от молодой листвы, и сучок, похожий на рога оленя...

Все это повторится и завтра, и послезавтра... И радость творчества — часы отдыха у мольберта. У Алексея своя страсть. Она открывает ему новый мир мыслей и чувств.

Это рисунки и картины, скупые карандашные наброски, этюды и поражающие сочетанием тонов и дерзостью сюжета полотна о завтрашнем дне космонавтики. Я бывал на выставках Алексея Леонова. Там, в залах художественного салона, мне вспомнились слова Фредерика Жолио-Кюри: «Наука — лестница... Поэзия — взмах крыльев... Художником и ученым управляют те же побуждения и требуют от них тех же свойств, мысли и действия... Художник и ученый, таким образом, встречаются, чтобы создавать в различных формах красоту и счастье, без которых жизнь была бы только рядом унылых движений».

Но главное для него — работа. Работа космическая. Комплекс «Союз» — «Аполлон» сложнее «Восхода», иная и программа этого полета, что потребовало от экипажа особенно упорной и настойчивой подготовки.

Эксперимент интереснейший: первый советско-американский совместный полет. Два космических, корабля стартовали с разных космодромов планеты: с Байконура — «Союз», с мыса Канаверал — «Аполлон». Корабли встретились на орбите, состыковались и образовали пилотируемую космическую систему, которая управлялась и стабилизировалась как единое целое. В ходе совместного полета экипажи «обменялись визитами», провели научные исследования, телерепортажи. Этот первый совместный рейс стал новым этапом на пути человечества к звездам.

Так получилось, что высшую награду Международной астронавтической федерации — большую золотую медаль «Космос», которая присуждается лишь один раз, он получил дважды: в 1965 и 1975 годах. Две французские почетные медали де Ла-Во, медаль «За заслуги перед человечеством», медаль чехословацкой Академии наук — это его международные награды.

На одной из пресс-конференций Леонову задали вопрос: «В чем вершина в вашей профессии?» Сначала он пошутил: можно ли говорить о вершине в бесконечном космосе? Потом ответил серьезно: — В каждой профессии есть своя вершина, цель, к которой человек идет всю жизнь. Для ученого — это крупное открытие. Для писателя — лучшая его книга. Для агронома — высокий урожай. Для летчика-космонавта — это полет.

Он в этом убежден и сейчас.

УГОЛ АТАКИ

Георгий Тимофеевич Береговой


Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Георгий Тимофеевич Береговой. Родился в 1921 году в селе Федоровка Полтавской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1968 году.

В облаках, да еще когда управление заклинило, не много шансов на благополучную посадку. «В рубашке родился»,- говорили потом Георгию. Однако пускаться в подробности этого, да и других подобных происшествий он не любит. За самолет и за жизнь боролся — вот и все. И к небу своего отношения не изменил. Годы, с ним связанные, вспоминаются по-доброму, и грех было бы сказать, что небо к нему оказалось неласковым. И все-таки это «в рубашке родился» он слышал не раз.

Об этом человеке трудно написать коротко — за его плечами шестьдесят с лишним лет... И пожалуй, лучше всего он рассказал о себе сам в книге «Угол атаки». Страницы книги — как исповедь, рассказ о жизни, большой, красивой и трудной.

...Впервые мне довелось встретиться с Георгием Тимофеевичем в 1967 году. Поначалу знал о нем очень мало. Когда познакомился ближе, тоже не очень-то пополнил журналистский блокнот. Внешние детали говорили о нем больше, чем он сам. Золотая Звезда Героя, орденские ленточки в несколько рядов, знак заслуженного летчика-испытателя СССР, ромбик военной академии, полковничьи погоны на плечах...

Мы беседовали много раз. Обо всем. Но очень мало о его личных делах. Так уж получалось, что каждый раз приходилось прерывать рассказчика и «вытягивать» из него подробности именно его жизни, а не его товарищей и сослуживцев. Он же все больше говорил о них, о тех, с кем летал, работал, воевал.

Держался он скромно. Даже застенчиво. И очень сдержанно. Однажды мне вроде бы удалось его расшевелить. Он вспоминал детство, первые шаги в авиации, годы войны... Но все это были краткие сообщения, сухое перечисление событий. И опять приходилось прорывать его, задавать вопросы, которые ему казались очень странными:

— Погодите... А какая в тот день была погода?

— Где?

— Ну там, на аэродроме, куда вы шли на посадку «без двигателя»!

— Погода?.. Да зачем вам погода? — Он пожимал плечами. — Ну облачность была. Сплошная. Низкая. Без окон...

Упаси бог взяться в эту минуту за авторучку: налаживаемая с огромным трудом живая связь с ним могла тут же угаснуть. Из коротких бесед мне удалось собрать историю и предысторию его подвига.

Впрочем, все по порядку.

...Дом, где они жили в Енакиево,- неподалеку от аэроклуба. Взлет первых планеров,- значит, утро. Старший брат Виктор уже давно на аэродроме. Он инструктор по планеризму. Летом Виктор брал с собой и Жорку, показывал, рассказывал. Во время обеденного перерыва ему разрешалось садиться в кабину планера и балансировать элеронами.

Однажды над аэродромом появился самолет.

— Смотри,- Жорка дернул Виктора за рукав,- смотри!

— Вижу...

Самолет накренился, принялся кружить. Круг, второй, третий... После нескольких виражей летчик некоторое время вел машину по прямой против ветра, противодействуя ему. Самолет, казалось, висел неподвижно. Потом заметно увеличил скорость. Еще мгновение — и, сверкнув на солнце, быстро устремился вверх, перевалил на спину, почти тут же перешел в пикирование.

Жорка слышал рев мотора, который, достигнув наивысшего напряжения, вдруг сменился легким свистом. Самолет снова шел вверх, сверкая крыльями.

— Петля! — восторженно произнес Жорка и стал считать: — Раз... Два...

— Не петля, а полупетля,- поправил Виктор. Жорка продолжал считать:

Три... — Он уже приготовился сказать «четыре», но в самой верхней точке петли самолет перевернулся и как ни в чем не бывало полетел по прямой.

Ух ты! — вырвалось у Жорки.

— Не «ух ты», а полупетля! — пояснил Виктор. — А это штопор. Чисто, ничего не скажешь!

Виктор обхватил брата за плечи и, пристально глядя ему в глаза, спросил:

— Хотел бы так? Жорка опешил:

— Конечно, хотел. Да еще Как!

В аэроклуб Жорку не принимали. Довод один: мал еще. А он каждый день ходил и просил. Начальник летно-планерпой школы Василий Алексеевич Зарывалов наконец не выдержал:

— Ладно уж, приходи осенью, запишем тебя в планерную группу. Надоел ты мне во как. — И он провел ладонью по горлу.

Радости было — не передать. Мальчишка уже видел себя бывалым летчиком. Он уже «облетел» на самолете все столицы мира, он «крутиг» в небе сложнейшие фигуры. И пришла ему шальная мысль: бросить школу и учиться только в аэроклубе. Дома скандал. «Ишь, мудрец нашелся,- ворчал отец. — Ты что, без физики и математики летать захотел? Вон дружок твой — Колька фрезеровщиком работает и то на учебу по вечерам ходит. Ему, выходит, без грамоты нельзя, а тебе можно?»

— Не время за партой отсиживаться,- хмурился Жорка. — Ты же сам говоришь, что фашисты душат Испанию. Сейчас нужны военные летчики, и я стану им ...

Сколько радости принес ему первый полет! Воображение потрясло не небо, а земля, которая совсем другая сверху, из кабины. Под крылом плыли квадратиками красные скаты черепичных крыш, черные сопки терриконов, зелено-желтые прямоугольники садов...

«Лечу! — думал Жорка. — Первый раз в жизни...» Никто не знает, как ему было в те минуты хорошо. Какое это удовольствие — подставить встречному, слепящему потоку голову, совсем пьяную от трепетного восторга, и всем, кто там внизу, крикнуть: «Ле-чу-у!»

— Ну, хватит пахать небо и бензин жечь,- говорил инструктор.

— Еще немножко,- умоляюще просил Георгий.

И они снова набирали высоту. Небо, налитое прозрачной прохладой, казалось, переливалось чуть заметной подрагивающей волной. Потом земля качнулась, и самолет пошел вниз. Ниже, ниже... А душа Георгия, наоборот, устремилась вверх. Небо снова и снова звало его в голубую бездну, и не было конца упоению высотой.

Год пролетел незаметно. Учлеты уже вели счет часам самостоятельных полетов. В аэроклубе ждали приезда комиссии, которая должна была отобрать кандидатов для поступления в военное училище летчиков. Георгия в список не включили.

— Возрастом не вышел ты, парень,- разводил руками начальник летной части Фомичев. — Тебе едва семнадцать стукнуло, а надо восемнадцать годков иметь.

Георгий упрашивал, грозился пойти жаловаться самому председателю комиссии. И пошел. Старший политрук Минаев испытующе посмотрел на парня, помолчал, раздумывая о чем-то, потом чуть насмешливо произнес:

— А что, можем и взять, если летать умеешь...

— Умею!.. — И вдруг неожиданно для себя добавил: — Хотите покажу?

Чуть дрогнули брови у старшего политрука, он улыбнулся:

— Покажешь? Посмотрим.

В тот день среди учлетов Енакиевского аэроклуба только и разговору было, что о предстоящей проверке и отборе в училище военных летчиков. Когда Георгий залезал в кабину самолета, кто-то, окидывая критическим взглядом худощавую, щуплелькую фигурку паренька, неопределенно заметил:

— Н-да, трудновато такому в воздухе, силенки у него, видимо, не слишком много...

Георгий почувствовал, как краска ударила в лицо, обожгла румянцем щеки. Он крепче стиснул зубы. Запустил мотор. Самолет набрал высоту, сделал большой круг, потом поменьше. Теперь две простейшие фигуры — и посадка. Но Георгий не собирался идти на посадку. Самолет снова устремился вверх, потом резко пошел навстречу земле. Так и замелькала маленькая молния, четко вырисовываясь в синеве неба.

Старший политрук Минаев недовольно поморщился, но произнес:

— Чисто пилотирует, сорванец... Семнадцать ему, говорите? Возьмем!..

Потом были годы учебы в Луганской школе военных летчиков имени пролетариата Донбасса. Георгий от всей души признателен инструктору Ивану Леонтьевичу Беловолу. Опытнейший летчик умел преподавать «свою азбуку» так, что даже слепой, как он любил говорить, полетит, если «будет чувствовать землю».

Георгий чувствовал. Был он старательным и пытливым. Но старательно учились многие. Отличало его другое: настойчивость, интерес к технике, стремление /убраться до самой сути.

На первых порах у парня проявлялось мальчишеское ухарство. Ему запланируют контрольный полет по кругу, разворот «блинчиком», посадку, а он вираж крутанет и посадит самолет у самого «Т».

— Рискуешь! — говорили ребята.

— Это тоже надо уметь,- отвечал.

Начальство грозило отчислить. Обещал не лихачить.

Когда началась война, ему исполнилось двадцать. Память и по сей день хранит во всех деталях эпизоды огненных лет. Сколько их было!

...Летом 42-го шли ожесточенные бои на калининском направлении. Готовя операцию «Ржевский зуб», фашисты подтягивали в район города живую силу и технику. Переброска шла но железной дороге. Группа штурмовиков — шесть экипажей — получила задание уничтожить эшелоны на перегоне Муравьевка — Оленино. В шестерку входил и командир звена лейтенант Береговой.

Взлетели. Вскоре показалась сверкающая огнями вспышек линия фронта. Где-то слышались разрывы зениток. Пошли зигзагом, обходя опорные пункты противника. Вот излучина маленькой речушки, за ней лес... Самолеты пронеслись над верхушками огромных сосен и по команде ведущего обрушили свой груз на длинную ленту железнодорожных вагонов и платформ. Дрогнула земля. Взметнулись вверх темные шапки разрывов. Побежали, запрыгали оранжево-желтые языки. И все это смешалось с надрывным воем моторов, свистом, стрекотом пулеметов, уханьем пушек, лязгом, скрежетом...

«Илы» делали заход за заходом. На миг, всего на один миг цель словно замирала в цепком перекрестии прицела. Этого было достаточно, чтобы дать по ней залп. И снова заход.

Потом все стихло. Растаял вдали гул моторов, редкими стали взрывы, и только черный дым медленно поднимался в небо. Вечером техник самолета Я. Фетисов сокрушенно заметил:

— А здорово вам досталось, товарищ лейтенант! Одиннадцать иробонн. Едва залатали...

В тот год его приняли в партию, и тогда же на груди летчика появился первый боевой орден — орден Красного Знамени.

...Трижды горел его самолет, трижды летчик был на грани жизни и смерти, и трижды, будучи уже «похороненным», он возвращался в родной полк.

Первый раз такое случилось под Ржевом. Во время поиска напоролись на зенитный заслон, прикрывавший железнодорожную станцию и мост через приток Обша. Георгий зашел на цель, полоснул огнем и хотел снова занять место в строю, как вдруг почувствовал — с самолетом что-то неладно: фонарь кабины забрызгало маслом, мотор задымил. Подбитый штурмовик, теряя скорость, устремился к земле.

Машина упала на деревья. Они-то и смягчили удар. Георгий выбрался из кабины, достал карту. Сориентировался. Сто пятьдесят километров пешком и на перекладных пришлось преодолеть, пока добрался до своих. Пять дней его не было в полку. Считали погибшим. А он пришел и через несколько дней снова повел штурмовик в бой.

Второй раз его сбили в августе 1943 года. «Илы» наносили удар по танкам противника. В пылу атаки Георгий не заметил, как с двух сторон на него зашли два «фоккера». Третий атаковал сзади. Хотел увернуться, но было поздно. Языки пламени лизнули машину. Попробовал сбить пламя резким маневром. Не получилось. Тогда, скрипя зубами от злости, развернул самолет в сторону линии фронта и стал уходить. Дым проникал в кабину, разъедал глаза, душил.

«Еще немного», — лихорадочно думал он. Его мысли оборвал стон воздушного стрелка Ананьева.

— Петр, прыгай! — закричал Георгий. — Сейчас перелетим линию фронта. Прыгай!

— А, ты, командир?

— Прыгай, говорю! Приказываю: прыгай!

У стрелка горели парашютный ранец и сапоги. Огонь подбирался и к летчику. Сквозь дым Георгий едва различал землю, хотя высота была небольшой.

Выравниваю... Прыгай! Я потом...

Приземлились на нейтральной полосе. Еще не успели погасить купола парашютов, как по ним открыли огонь. Враги решили добить их на земле. И тут со стороны наших позиций вдруг вынырнул юркий газик. Он маневрировал между воронками, взрыхлившими широкое ноле, исчезал в лощинах, выскакивал на гребни бугров, словно катер во время шторма. Летчика и стрелка втащили в машину, и газик помчался обратно.

...Весной 1944 года шли бои в районе Винницы. Была пора половодья. Таяли снега, наступил сезон дождей. Земля набухла, превратилась в сплошное месиво. Грязища. Слякоть. Гитлеровцы двигались только по большакам. По другим дорогам обозы и техника пройти не могли. Штурмовики охотились за колоннами. Идут вдоль ленты дороги и выискивают противника. Во время одной из штурмовок зенитный снаряд попал в самолет Берегового, разбив водяную помпу мотора.

До своего аэродрома дотянуть не мог. Винт остановился. Сел кое-как. Осмотрелся. Чуть впереди — скопление вражеских машин, повозок. Брошенные пушки, различное снаряжение. Видно, фашисты спешно бежали, спасаясь от внезапного прорыва наших танковых частей.

Георгий и воздушный стрелок Виктор Харитонов сориентировались, определили место посадки. «До дома далеко. Что делать?» Выбрали грузовую машину итальянской марки, низенькую, тупорылую. Погрузили в нее снятые с самолета пушки и рацию — в путь. ...Кончилась война. 9 мая 1945 года мир узнал о полной капитуляции фашистской Германии. Люди праздновали Победу, а с маленького фронтового аэродрома, что расположился неподалеку от чехословацкого города Брно, все еще уходили на боевые задания краснозвездные штурмовики. И даже 11 мая советские летчика вели бои, уничтожая последнюю группировку врага, отказавшуюся сложить оружие.

Там, в Чехословакии, под Брно, сделал Герой Советского Союза Георгий Береговой свой 185-й боевой вылет. Потом? Потом были мирные дни. Были раздумья о будущем. Был поиск. Свое место в жизни искал жадно, увлеченно, брался за то, что посложнее. И нашел — в научно-исследовательском испытательном институте, куда его направили работать. Испытательный аэродром стал Береговому и домом, и школой. Здесь начинали свою жизнь новые самолеты. И днем и ночью гудели двигатели — уходили в небо крылатые машины. Случалось всякое. Угрожающе мчалась навстречу земля, скрежетал не выдерживающий напряжения металл, разгерметизировались кабины на больших высотах... Требовались максимальное напряжение сил, высокая профессиональная подготовка, мужество и ежедневная, ежечасная готовность к риску. Такой была эта «просто работа, просто служба».

...Предстояло испытать новое радиооборудование. С заснеженного аэродрома взлетел самолет. Сквозь легкий шумовой фон эфира слышно мерное пение турбины. Переговоры с землей — вопросы, I ответы. Стрелка высотомера медленно ползет по шкале, отсчитывая десятую тысячу метров. И вдруг машина вздрогнула, начала проседать. Самолет вроде бы и управляем, но идет со снижением. Что случилось? Почему? Стрелка указателя оборотов двигателя безжизненно стоит на пуле. «Заклинило подшипники?» Рука потянулась к дроссельному крану, перекрыла подачу топлива. В наушниках тишина: нет электропитания, нет связи. Эфир молчит.

«Спокойно, все будет хорошо»,- мысленно повторяет летчик, разворачивая самолет в сторону ближайшего аэродрома.

Скорость падает. Если она станет ниже минимальной, самолет не сможет держаться в воздухе, он превратится в тонны металла, которые рухнут на землю.

Стекло фонаря кабины покрылось инеем. Перед глазами летчика молочная пелена. Нет электропитания, нет обогрева. И снова: «Спокойно! Ручку чуть от себя. Но только чуть-чуть. Высоту надо беречь».

Чем ниже спускался самолет, тем плотнее становилась стена облаков. Видимость — ноль. Летчик тянется лицом к бронестеклу, дышит на него, трет перчаткой, чтобы высветить маленький пятачок. До боли в глазах всматривается в туман. Но вот облака раскололись. Белым пятном стремительно надвигалась земля. Многотонная, потерявшая скорость машина быстро шла вниз. Мысль работала со скоростью приборов — их показания фиксировались пилотом мгновенно: скорость... высота... скорость... высота...

Впереди уже видна узкая серая полоска бетона. Стрелка высотомера перескакивает с деления на деление. «Хватило бы высоты!» Теперь самолет куда труднее удержать от проседания. Выпущенные шасси и щитки бешено сопротивляются встречному воздушному потоку. Ручку управления от себя... Яркий блеск снега, огонек сигнальной ракеты. Пальцы занемели. До земли две-три сотни метров — три секунды! Раз, два, три...

А потом вместе с конструктором он докапывался до причины происшедшего, чтобы исключить его повторение.

Как нет в природе двух абсолютно одинаковых вещей, так и у летчика-испытателя не бывает двух одинаковых полетов. Сегодня он исследует поведение машины на сверхзвуковых скоростях, завтра «карабкается» на максимальную высоту, послезавтра он «занят» штопором... Он знает, что от его заключения зависит судьба самолета. Он не должен, не имеет права ошибаться.

...То была необычная машина. Не самолет, а стрела. Длинный фюзеляж — труба да маленький треугольник — крылья. Серебристой молнией сверкала реактивная птица в зоне испытаний. Задача — опробовать самолет на всех режимах, исследовать его реакцию на рули, изучить тонкости «характера». Разгоны, площадки, снова разгоны... По крутой кривой машина взмывала в поднебесье. Мгновение — и она уже на критической точке, вот-вот ляжет на спину. Потом сложный каскад фигур, когда от перегрузки тяжелеют веки, когда чудовищная сила вдавливает пилота в кресло. Потом тяжесть уходит. Человека бросает вверх, и только привязные ремни удерживают его в кресле.

Испытатель создает для самолета самые строгие режимы: подвергает максимальной перегрузке, доводит до сваливания, узнает предел прочности. Все вроде бы просто. Но за этой простотой подвиг. И чтобы вершить такие подвиги, надобны не только мужество и большое мастерство, но и особое чутье. Это когда пилот каждой своей клеткой чувствует пульс самолета.

Один полет, другой, третий... Земля слушала голос испытателя. Береговой докладывал о выполнении каждого пункта программы. Коротко. Четко. Он уже собирался идти на посадку, как вдруг почувствовал, что ручка стала «мертвой» — заклинило управление.

До земли далеко. И стало быть, еще есть время подумать, как использовать этот запас высоты. Самолет неуправляем. В таких случаях положено покинуть машину. Положено! Но он не может прыгать, считает, что надо садиться во что бы го ни стало... Надо спасать машину: для себя, для конструктора, для других.

Георгий пробует сдвинуть ручку управления. В любую сторону, но только бы сдвинуть, почувствовать, что она двигается. На лбу выступает пот — столь велико напряжение. Еще попытка, еще... Ручка судорожно вздрагивает, смещается на какой-то миллиметр, подчиняясь усилиям человеческих мышц, по по-прежнему «мертва». На высоте 11 километров самолет совсем перестал подчиняться человеку.

С земли ждали докладов. Там поняли: что-то неладно. Но спрашивать, что и как, не стали — не хотели мешать летчику. Ведь у него нет липших секунд для слов — он ведет борьбу за свою жизнь и за жизнь самолета.

Самолет шел к земле. Но без действующих рулей машину не приведешь на аэродром! Стрелка высотомера ползла вниз.

Георгий сбавил обороты. Сектор газа был единственной его надеждой, последним шансом. И он ухватился за него.

Снова попытка заставить самолет изменить направление полета, подчиняясь изменению скорости... Сколько таких попыток! Сколько усилий!

Мелькнула посадочная полоса. Пилот ждет привычного толчка. Вот он! Шасси коснулось бетонки. Здесь уже спасательные средства. Примчались пожарная и санитарная машины. Но они не понадобились.

Долго обсуждали летчик и конструктор происшедшее. Случайность? Да. Причину ее определили сразу же после посадки. Потом решали, как изменить конструкцию, чтобы подобное не повторилось.

Время, проведенное Георгием Береговым в воздухе, составляет внушительную цифру — почти две с половиной тысячи часов, сто долгих суток. Шестьдесят три типа самолетов записаны в летную книжку испытателя.

...После первых стартов пилотируемых космических кораблей он подал рапорт с просьбой зачислить его в отряд космонавтов. Не погоня за славой влекла его на путь «звездолетчиков», не жажда острых ощущений, не праздное любопытство. Он сразу понял, что те, кого называют Икарами XX века, кто садится в кабины «Востоков» и «Восходов», — тоже испытатели. Полагал, что его опыт может быть полезным.

Ему перевалило за сорок. Вроде бы не так уж и много. Но это было намного больше, чем Гагарину пли Титову. Ему напоминали об этом, понимающе сочувствовали, но он не отступал, доказывая свое право на мандат космического испытателя. И доказал.

Ему доверили испытать корабль «Союз». Испытать после того, как погиб Владимир Комаров. Это был трудный шаг. Но он пошел на него без колебаний. Ведь совместный полет пилотируемого и беспилотного кораблей, маневрирование в космосе должны были стать генеральной репетицией перед созданием первой в мире экспериментальной орбитальной станции.

Натуральный макет первой в мире экспериментальной космической станции, созданной на орбите после стыковки кораблей 'Союз-4' и 'Союз-5'

Мужественный человек, не любящий показывать свое внутреннее состояние, он скажет спустя годы:

— Американцы готовят Томаса Стаффорда к совместному эксперименту «Союз» — «Аполлон». А ведь он с двадцать четвертого года...

— Ну и что? — спросил я его.

— Просто так. Я старше его всего лишь на три года... — И добавил: — Каждый летчик всегда мечтает взлететь еще выше. Мне посчастливилось узнать неземные скорости и высоту — побывать в космосе. Это истинное счастье. Однако человек так уж устроен, что мечтает иметь чуточку больше счастья, чем у него уже есть. Я — не исключение. Хочу быть еще полезнее делу, которому служу...

Он верен космосу, как когда-то небу. У него свои критерии, свои суждения о новой профессии:

— К любой работе нужно относиться творчески. Мастер — не просто исполнитель, а настоящий мастер работает как художник. Неважно, чем занимается человек, доит ли коров или пишет книги, летает в космос или шьет платья...

Мастерства достигает тот, кто четко понимает место своей работы в общем деле. Сколько людей, организаций задействовано в том, чтобы сделать космический корабль! И вся эта титаническая работа замыкается на одном человеке или нескольких людях — экипаже космического корабля. Весь свой арсенал знаний космонавту нужно приложить, чтобы выполнить работу на высоком уровне. Иначе можно свести на нет усилия сотен, тысяч людей. — Он смолкает в задумчивости и после паузы добавляет: — Мастерство и талант — понятия неразделимые. Качество же работы прежде всего в добросовестном и творческом отношении к своему труду…

ТРИНАДЦАТЫЙ

Владимир Александрович Шаталов


Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Владимир Александрович Шаталов.Родился в 1927 году в городе Петропавловске Северо-Казахстанской области. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в январе 1969 года, второй — в октябре 1969 года, третий — в 1971 году.

Это уже стало традицией. После полета «Востока» его пилота Юрия Гагарина назвали космонавтом-1, Герман Титов получил титул космонавт-2. Андриян Николаев — космонавт-3...

Помнится разговор с Юрием Гагариным. Размышляя о чем-то, он вдруг с улыбкой произнес:

— Интересно, а как себя будет чувствовать тринадцатый? Кто им будет из наших ребят?

...Мы встретились с ним на космодроме за день до старта космического корабля «Союз-4». Журналисты всегда выискивают «привязки» к событиям. Так было и тогда. Когда ехали в гостиницу, где живут космонавты, возник разговор о том, что сегодня понедельник, 13-е число и беседовать нам предстоит с тем, кого завтра объявят, как космонавта-13. Казалось бы, роковое, несчастливое число, чертова дюжина. Жди сюрпризов, каверз, всевозможных неожиданностей.

На космодроме нет суеверных. Далеки от суеверия и те, кто живет и работает в Звездном. Они шутливо говорили, что 13 — число счастливое, приводя в доказательство весьма убедительные примеры. Мол, в тринадцатом веке были сделаны многие астрономические открытия, вышла в свет знаменитая книга «Сфера Вселенной». Большой астрономический трактат «Альмагест», написанный Клавдием Птолемеем, состоит из 13 томов. В тринадцатый день марта 1781 года была открыта планета Уран. У Венеры в 13 раз больше блеска, чем у Сатурна. Первая советская ракета на жидком топливе, получившая у гирдовцев наименование «ГИВД 09», была запущена в производство под номером 13. Многие спутники серии «Космос» стартовали в тринадцатый день месяца... Космонавтом-13 стал Владимир Шаталов.

«Профессия космонавта определяется не только числом стартов, не только количеством часов и дней, проведенных на орбите,., Она — вся жизнь». Это его слова. Эти слова о нем.

Сейчас трудно вспомнить, с чего началась его приверженность к небу. В годы гражданской войны отец Володи, Александр Борисович, работал механиком в авиационном отряде. Многое повидал, многое испытал. От него и наслышался сын о «фарманах» и «ньюпорах», об удивительных историях, которые случались на земле и в небе, о том, как красные летчики выполняли задания революции и лично Ленина.

На смену «ньюпорам» и «фарманам» пришли самолеты, созданные советскими конструкторами. Появилось и новое поколение летчиков. Володиным кумиром стал Чкалов. Портреты летчика, вырезанные из газет и журналов, хранил как самые дорогие реликвии. Когда услышал по радио весть о трагической гибели прославленного испытателя, заплакал. Молча, пряча слезы, как плачут мужчины. Потом достал лист пергамента и вывел детским почерком. Сегодня погиб великий летчик нашего времени Валерий Павлович Чкалов». Бумагу аккуратно свернул, вложил в стеклянную трубку и, обжигая над огнем пальцы, запаял. Он берег ее многие годы. И только в войну, когда семья уезжала из осажденного Ленинграда ампула пропала...

Авиационная биография Владимира Шаталова началась также, как и у многих его сверстников. Спецшкола ВВС, потом летное училище... Занятия по теории, которые вначале всем кажутся долгими и ненужными, зачеты и экзамены и только после этого — свидание с небом — первое и очень короткое... Потом другие, поначалу не очень частые. Обычный училищный ритм, простой и будничный. Но в этой будничности и складывались характеры тех, кто выбрал дорогу в небо.

...Зима. Искрятся снежинки и, кажется, тают на лету. «Контакт!» «Есть контакт!» — отрывисто звучит на морозном ветру. Оба, кому предстояло лететь, заметно волнуются. Один забыл переключить питание на основные баки, другой не проверил. Молодость!

Взлетели. Сделали круг. Только успел Владимир выполнить команду инструктора и найти внизу пятачок аэродрома, как мотор чихнул раз-другой — и замолк.

Сели поперек полосы. К счастью, без поломок и повреждений. Опустив головы и пряча глаза, выслушали нотацию. Но случай этот пошел впрок. С него, наверное, и начались строгость и непримиримость к мелочам. В небе не может быть главного и второстепенного.

Владимир остался верен этому принципу на всю жизнь. Летал вдумчиво, самолет чувствовал тонко. С высокими показателями окончил училище и стал инструктором. И вот еще памятный случай. То был один из первых его полетов с курсантом. Взлетели 11ошли на первый разворот. Высота небольшая — 150 метров. И, вдруг машина начала коптить, за ней потянулся черный дымный след, Стрелка бензомера заметалась по шкале и, вздрагивая, упала к нулю. С земли по радио передали: «Самолет горит!»

Владимир обернулся: «И правда, горим».

Первое, о чем подумал, — он не один в машине. Стало быть, он в ответе за двоих. Строгий приказ курсанту: «Ничего не делать! Я сам». Сказал и не узнал собственного голоса: хрипловатый, срывающийся. Подумал: «Это плохо, сейчас надо быть особенно хладнокровным и решительным». И как бы исправляя оплошность, твердо добавил: «Прыгать не будем. Сядем. — И после паузы: — Обязательно сядем!»

Внизу, под крылом, сад и длиннющая канава. Совсем некстати трактор попыхивает прямо по курсу. Самолет не держится, тянет вниз. «Только бы не задеть за что-нибудь, только бы заставить его скользнуть в эту узенькую полоску — ни выше, ни ниже, ни вправо, ни влево».

Все обошлось. Не само собой, конечно. Из такой беды случайность не выведет. Просто зажал нервы в кулак, рассчитал каждый метр высоты, каждое движение. Без рывков, плавно и осторожно повел самолет вниз... Испытание показало: этого пилота не сломить ничем.

...Их было трое, закадычных друзей: Владимир Шаталов, Валентин Мухин и Евгений Кукушев. Вместе окончили училище, вместе поработали год инструкторами. Потом — второй. «Провели» до выпуска одну группу курсантов через серию «яков», получили другую. Начинай сначала. Взлет, посадка... Взлет, посадка... Как будто попали в какой-то заколдованный круг. Что же дальше? Размышления об этом нагоняли на Владимира грусть, а сознание будоражила мысль: надо просить о переводе в строевую часть. А тут еще начальник школы летчиков-испытателей приехал. Поговаривали, что он якобы будет отбирать кандидатов в эту самую школу.

Как-то вечером Шаталов и Мухин сидели в своей холостяцкой комнате, слушали радиоприемник и молчали. Владимир не выдержал:

— Пойдем к начальнику школы, побеседуем, расспросим...

— Зачем? — буркнул Валентин. — Подождем! Вызовут, если нужны будем.

— Под лежачий камень вода не течет,- не успокаивался Владимир. — Упустим момент — пожалеем.

— Не верю я в эту затею, Володя.

Шаталов настоял на своем. Начальник встретил их приветливо. Расспросил, записал фамилии, но ничего не обещал. Когда прощались, лейтенанты замялись немного. Стоят, не уходят.

— Еще что-нибудь есть?

— Есть. Трое нас. Запишите, пожалуйста, еще и Кукушева Евгения.

Начальник училища удивленно посмотрел на них, словно что-то припоминая, потом полистал блокнот и вдруг расхохотался:

— Постойте, постойте. Так он уже был у меня, тоже в испытатели просился и вас просил записать. Вот ваши фамилии: Шаталов, Мухин.

— Молодец Женька! — не удержались они и, четко козырнув, вышли.

Через некоторое время всех троих вызвал начальник училища:

— Бежать собрались?

Они молчали, не зная, что ответить.

— Полюбуйтесь — телеграмма пришла.

Трое радостно заулыбались, подталкивая локтями друг друга. Но начальник не спешил с поздравлением:

— Вот ответный текст. Не отпустим.

И снова на их лицах растерянность. Улыбки как ветром сдуло.

Потом двоих все-таки отпустили. А Владимира оставили. Оставили учить летать курсантов, но уже не на поршневых, а на реактивных самолетах.

... В академию поступал в тот год, когда конкурс был на редкость большим: семнадцать претендентов на одно место. Владимир поступил.

И еще пять лет упорного труда. Академию окончил с отличием. Потом были строевые части, ступеньки должностей от замкомэска до заместителя командира полка. После этого назначили инспектором. Вся его жизнь проходила на аэродроме. Знакомая до последней выбоины взлетная полоса, измеренная его шагами сотни и тысячи раз. Всякой видел ее Владимир Шаталов — в пыли, в лужах в пору тягучих осенних дождей, покрытую коркой хрустящего под ногами льда зимой. И небо над ней выглядело по-разному: то раскаленное солнцем до белизны, то багрово-черное, словно клубящееся перед грозой, то чистое и искрящееся звездами. Остановишься на минуту, закинешь голову, прислушаешься — и кажется, слышно, как шепчутся они, фантастически мерцая в бесконечно далекой вышине. Когда-то к ним полетит человек!

И вот полетел. Первый, второй, третий... Рождалась новая профессия. Шаталов тоже подумывал о полете в космос.

Желающих было много, все больше молодые. Узнал, какие требования предъявляются. Оказывается, он укладывался в эти «нормативы». С тех пор совсем потерял покой. Он видел цель и добивался ее осуществления.

И вот настал момент, когда он перешагнул порог Звездного. С тех пор все свои увлечения он подчинил главному в своей жизни. Особенно увлекается подводной охотой. Там, под водой, имитируется невесомость! Владимир даже внешне весь преображается, когда начинает рассказывать об удивительной жизни Черного моря или Белого озера, что под Москвой. «Причудливое сплетение водорослей, прозрачная тишина, стайки рыбешек, больших и малых... Они играют, хитрят, прячутся. Нет, кто такое не видел — не поймет». В его подводном снаряжении чего только нет: ружья, акваланги, маски, ласты, свинцовые пояса, костюм для подводного плавания, который он сам скроил и склеил...

Мы были знакомы всего несколько дней. Он пригласил меня к себе домой. Вещи порой могут рассказать о человеке больше, чем он сам. В квартире во всем чувствовался вкус. И много-много книг. Им было тесно, не хватало места, и это больше всего огорчало хозяев. В этом доме книги любили все: и жена Владимира Муза Андреевна, и дети — Игорь и Лена.

Я знал, что он один из кандидатов на предстоящие полеты, и попросил рассказать, как у него идут дела.

— Мои? — Он поднял брови. — Летаю, тренируюсь... С ним интересно говорить и спорить. Именно спорить. Он не признает готовых «да» и «нет». Он всегда требует доказательств и не очень-то верит, когда с ним сразу же соглашаются.

Речь зашла о поведении и поступках человека в той или иной ситуации. Формулу «такие-де обстоятельства» он не приемлет: «Объяснить многое можно, но не все можно оправдать».

Вопрос: «Как вы относитесь к себе?» — не поставил его в тупик. — Как?.. По-разному. Тому, кто считает, что он во всем окончательно и бесповоротно хорош, идти, в сущности, некуда. Такой человек не просто лишен совести — он мертв. Мертв духовно...

И еще. В порученном деле он стремился к глубокому пониманию всех вопросов, не разделяя их на главные и второстепенные. Все эти годы накапливал знания по астрономии, небесной механике, системам управления, кибернетике, биологии. Специалисты без труда изъясняются с ним на своем языке и к его доводам относятся серьезно и с большим вниманием.

Он может показаться разным: сдержанным и темпераментным, мягким и неприступным, открытым и замкнутым. И в то же время он всегда остается самим собой и не умеет быть или казаться иным — лучше или хуже в зависимости от ситуации. И отсюда уважение к нему всех, кто с ним знаком или связан по работе.

...Его назначили командиром «Союза-4». Предстояло выполнить много сложных заданий. Два пилотируемых корабля должны были впервые встретиться на орбите, состыковаться, образовать единый комплекс... Два космонавта с «Союза-5» должны были перейти через открытый космос на борт его «Союза-4». Это было в январе 1969 года. Тогда-то он и стал космонавтом-13.

«Самое важное, чтобы где-то существовало то, чем бы ты жил». Это сказал писатель и летчик Антуан Экзюпери. Так вот, жизнь тех, кто посвятил себя небу и космосу, складывается из отдельных моментов, когда надо собрать всю волю, все умение, использовать все, что ты узнал и постиг раньше, и из постоянного совершенствования. Владимир Шаталов держал в руках штурвалы разных типов крылатых машин, две тысячи часов провел в воздухе, несколько суток в космосе. Он был пилотом «Союза-4», выполнял роль флагмана в групповом полете трех кораблей, пилотируя «Союз-8». Когда и этот этап остался позади, он страстно мечтал о новом полете, старте, о новой работе. И эта мечта сбылась.

Космонавты у орбитальной станции 'Салют'. Слева направо: О. Г. Макаров, В. В. Лебедев, К. П. Феоктистов, В. В. Аксенов, В. И. Севастьянов, А. С. Елисеев и В. Н. Кубасов

Незадолго до нового старта я встретил Владимира Александровича в Звездном. Он шел с тренировки. На вопрос, легче ли готовиться к третьему полету, ответил: много труднее. И дело не только в том, что усложнились задачи. Это само собой разумеется. Он говорил о долге, о том, что теперь нужно работать еще лучше, еще собраннее. Ведь итог его работы — это итог самоотверженного труда многих и многих людей. Их доверие ко многому обязывает.

«Союз-10» стал третьим его кораблем. Он вел его на стыковку с орбитальной станцией «Салют» для испытания систем поиска, сближения и сцепки. От этого полета зависело выполнение большой и сложной программы космических исследований. Экипаж в составе В. Шаталова, А. Елисеева и Н. Рукавишникова задание выполнил.

...занятие на велоэргометре. А. С. Елисеев

Страна дважды удостаивала его высокого звания Героя Советского Союза, три ордена Ленина украшают грудь космонавта. Международная астронавтическая федерация наградила его почетным дипломом ФАЙ имени Владимира Комарова и Золотой медалью имени Юрия Гагарина...

Сейчас ему доверено большое дело: он отвечает за подготовку советских летчиков-космонавтов. Пост, прямо скажем, высокий. Работа интересная, но очень напряженная. Поздравляя его с новым назначением, я спросил:

— Можно ли журналистский вопрос?

— Почему бы и нет? — ответил Владимир Александрович.

— Тогда скажите, только откровенно: что такое счастье?

— Счастье? Это слишком общее понятие. Жизнь — вереница планов, мечтаний, рабочих и личных. Это может быть и маленькая мечта, и большая, как космический полет, на подготовку к которому уходят годы. Хорошо, когда одни твои мечты сбываются, сменяются другими. Чем больше ты трудишься, чем труднее цель, тем большее получаешь удовлетворение. Для меня было бы самым большим несчастьем, если бы все мечты исполнялись сами собой, без всяких усилий.

— Тогда пусть будет еще труднее! — желаю ему.

— Пусть! — отвечает он твердо.

...Три космических старта — это его личный актив, его вклад в космическую программу страны. А разве полеты других космонавтов, тех, кто выходил на космические орбиты вслед за ним, прошли без его участия?! Он очень работоспособен и очень ответствен. В этом его характер. Генерал-лейтенант авиации, дважды Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета СССР, делегат XXIV, XXV и XXVI партийных съездов, кандидат технических наук, лауреат Государственной премии СССР, президент советско-кубинского общества дружбы. Что еще сказать о нем?

В его рабочем кабинете на книжной полке стоит том в белой глянцевой обложке — «Летчики и космонавты». На титульном листе автор написал:

...полеты на невесомость на борту самолета-лаборатории. В. А. Шаталов

«Шаталову Владимиру Александровичу! Я горжусь, что сдал свою космическую вахту одному из лучших космонавтов. И верю, Володя, что тебе по плечу этот тяжелый, по так нужный человечеству труд...

Н. Каманин. 9.10 1971 г.»

— Пусть! Пусть будет еще труднее...

Наверное, к этим его словам ничего не добавишь. Он готов а к новым испытаниям, и к преодолению новых трудностей. Всегда!

ТОЧКА НЕ ПОСТАВЛЕНА

Борис Валентинович Волынов

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Борис Валентинович Волынов. Родился в 1934 году в городе Иркутске. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1969 году, второй — в 1976 году.

Ему скоро пятьдесят. Женат, двое детей. В Звездный пришел вместе с Юрием Гагариным. Он ладно скроен, высок, красив, сдержан, уравновешен, всегда предельно собран. Я никогда не слышал от него грубого слова, не видел, чтобы он сорвался, вспылил...

Ему выпал нелегкий путь в космонавтике. Хотя внешне, казалось, все обстояло хорошо. Подготовку к встрече с космосом он начал вместе с А. Николаевым и П. Поповичем.

— Борис был моим дублером,- говорит П. Попович,- когда готовился старт «Востока-4». Если бы он полетел тогда — я уверен в этом,- он сделал бы все, что предусматривалось программой. И наверное, лучше, чем я. У него мы многому научились, когда прыгали с парашютом. Он умел внести хороший настрой в наши тренировки... Человек он сильный. Отступать, киснуть — не в его характере...

В июне 1963 года Волынов прибыл на космодром как дублер Валерия Быковского. Когда ракета-носитель умчала на орбиту корабль «Восток-5», он сказал Валентине Терешковой:

— Так проводим и тебя, Валя.

Казалось, что следующим пойдет он, но... Стартовали в космос «Восход», потом «Союз», а он оставался в запасных экипажах. Оставался и ждал. Помните стихи Михаила Светлова:

Горизонт мой! Ты далек? Ну еще, еще, еще рывок!

Горизонт был впереди, и он рвался к нему.

Человеческая память — своеобразный фильтр; она пропускает все обыденное, малозначащее, но задерживает в своих ячейках что-то главное, связанное с различными вехами жизни, поворотными пунктами, что ли. У него они тоже были.

...обсудить олимпийские старты. Б. В. Волынов

Он не мечтал о небе. Наоборот, его тянуло под землю, как и многих других мальчишек, которые жили в городе шахтеров, где на каждом шагу, как гигантские часовые, высятся копры и терриконы, как бы охраняющие его родной Прокопьевск. Они маячили в степи, бросая длинные тени на улицы, степь, дома. По ночам на них загорались яркие огни и красные звезды — символ трудовой славы.

Бабушка говорила, что ночью весь город спит. Не спят только шахты. Они никогда не спят. Там, под землей, люди круглосуточно добывают уголь. Утром по улицам двигался людской поток — конец смены. Торопливо собиралась мать — она работала в горняцкой поликлинике хирургом. «Шахтерский доктор» — называли ее в округе.

Борис каждое утро провожал глазами этот рабочий поток, и его неудержимо тянуло влиться в него, спуститься в шахту. Глубина манила своей таинственностью. И вот первый спуск. Это было в школьные каникулы. Ребятам показали настоящую шахту. Сначала они были просто экскурсантами, потом ходили на субботники: помогали взрослым как могли, гордились первыми трудовыми рублями. На эти деньги Борис покупал книги. Одна из них поведала ему об удивительной судьбе летчика Анатолия Серова. В ней рассказывалось о войне в Испании, об испытаниях самолетов, о смелых и мужественных людях.

Мальчишку взволновала биография летчика, у которого отец был горняк и который вырос в таком же городке, как и Прокопьевск.

Вот ведь как бывает в жизни: ни разу не встречал человека, а он вдруг ворвался ураганом в твое сердце и повел за собой. И уже не земля, а небо звало Бориса, звало настойчиво. Решено: он будет летчиком. Так и объявил об этом дома.

— Летчиком? — удивилась мать. — Почему именно летчиком? Ты не представляешь, что это за профессия. Даже самолета вблизи не видел.

«Мальчишка еще, потому так легко смотрит на жизнь,- думала она. — Позавчера хотел быть шофером, вчера шахтером. Сегодня — в авиацию... Повзрослеет, во всем разберется...»

Но новое увлечение не было мимолетным. Борис увлекся авиамоделированием, строил самолеты с резиновыми моторами, пытался соорудить реактивную вертушку по собственным чертежам. Посмотреть на пробный запуск пришел весь класс.

Потом Борис мастерил реактивный снаряд и ракету. Как признанный авторитет выступал перед кружковцами с лекцией об авиации. Когда его принимали в комсомол, кто-то из работников райкома спросил:

— Книги читаешь, Волынов?

— Читаю.

— Какие?

— Как какие? Про летчиков, про Жуковского, про самолеты... В зале заулыбались. Секретарь определил: «Стойкий однолюб».

И окрестили его Борей-летчиком.

...Авиационная биография Бориса началась со школы первоначального обучения. Ехал туда поездом. Всю дорогу простоял у окна вагона. За пыльным стеклом плыла степь. И только внимательные глаза могли заметить пологие низины, извилистые овраги, одинокие, разросшиеся на свободе ветлы у низких колодцев и белые барашки облаков, бросающие тени причудливой формы... И над всем этим простором парил маленький самолет. «Откуда он взялся здесь? Наверное, почтовый...»

Ехал с тяжелым сердцем. Мысли путались: он находил и оправдание себе, и понимание тревоги матери, и жалость к бабушке... И только не было сомнений в правильности избранного пути. На первой же станции выскочил на перрон, подбежал к окошку вокзальной почты, попросил бумаги, конверт с маркой, торопливо написал:

«Дорогая мама! Ты должна понять, что я уже взрослый человек. Все будет хорошо, верь мне, мамочка. Я не хочу иной профессии. Я буду только летчиком и учиться буду хорошо...»

Сошел на вокзале степного города. Жара, духота. На перроне еще десяток таких, как он,- с чемоданчиками, рюкзачками. Встречающий собрал всех, переписал, посадил в старый грузовик. Машина запрыгала на ухабах, взметая столбы сизой пыли. Ехали долго. Остановились у палаток, раскинутых прямо на песке. Огляделись — пустыня.

— Это и есть школа летчиков? — удивленно спросил белобрысый парень со смешливым открытым лицом.

Это и будет школа,- ответил офицер в летной форме. — Тут будете жить. — И добавил: — Пока тут...

В палатках голые койки. Матрацы набивали соломой. Очень хотелось пить. А вода — привозная, по строгой норме. Каждая кружка на учете. Обещали пробурить скважину, но когда это будет... Зароптали: «Куда попали?»

На другое утро появился начальник школы. Присел на кровать — табуреток еще не было, — обвел всех взглядом:

— Доброе утро. С прибытием.

— Доброе... — нехотя ответили ребята. Лица у всех мрачные, разочарованные. Начальник же словно не замечал их настроения.

— Солнышко пригревает?

— Уж как греет! — вздохнули прибывшие. — Сил нет. Начальник тоже вздохнул:

— Верно. Сам еще не привык. Я ведь сибиряк. Кстати, мы, кажется, земляки? Так вот, земляки, утешать не буду. Поговорим па-чистоту. Согласны?

Борису по душе пришелся тон разговора — прямой и по-мужски серьезный. И больше всего подкупили почему-то слова: «Утешать не буду». Не маленькие, мол, и к тому же сибиряки. Борис уважал откровенность, пусть даже суровую. Ответил за всех:

— Согласны!

— Обстановка такая,- продолжал офицер. — Все начинаем с нуля. На голом месте создаем школу. Сами создаем: и я, и приехавшие летчики-инструкторы... И вы, стало быть. Первый год будет трудно. Даже очень трудно. Второй — легче. Основная трудность в том, что будем совмещать работу с учебой. Обещаю: здесь из вас сделают летчиков. Хороших летчиков. А пока... Запаситесь терпением, мужеством, дисциплиной... А если кто не уверен в себе, может уехать. Есть такие?

В ответ — молчание. Желающих уезжать не оказалось. Начальник школы встал, пожал каждому руку: «Спасибо, товарищи!» — и ушел.

Вытирая пот на лице, Борис проговорил:

— А, все-таки жарковато...

— Перестань со своей жарой,- огрызнулся сосед по койке. — Когда о ней не говорят — легче.

Борису понравился этот паренек. Внешне вроде бы неуклюжий, а на деле — ловкий, движения быстрые, руки сильные. Сергей Панов — так он назвал себя — хорошо бегал стометровку, лучше других играл в волейбол, умел ладить со всеми, не отказываясь от своих принципов. Главным из них он считал честность во всем и никогда не врал. При нем не решался «темнить» и «вилять» никто из ребят.

Перед вращением на центрифуге. Б. В. Волынов

Школа росла на глазах. Появился свой аэродром, свои мастерские, свои самолеты. Приехал и новый инструктор — старший лейтенант Григорий Шилов. При первом знакомстве, как говорили ребята, себя «не показал», старался быть строгим, грозился: «Семь потов сгоню!» А на деле оказался добродушным и мягким. Ругаться не умел. Тряхнет густым непослушным чубом, поведет остреньким носом, подмигнет задорно: «Слетаем?» Казалось, дай ему волю, будет летать и день и ночь без устали. Позавтракает прямо в кабине, пожует бутерброд — и опять в небо.

У инструктора не было любимчиков, ко всем он относился ровно. Бориса приметил в первый же день, подошел, оглядел с головы до ног оценивающим взглядом, потрогал за плечи, похлопал по спине: «Вынослив? Ну, ну! С тебя спросу больше». И спрашивал. А у Бориса, как назло, не получалась посадка: нет-нет да и «даст козла». Самолет прыгает, как на ухабах. При каждом ударе шасси о землю Шилов приговаривал: «Не рви, не рви...» А потом грозно: «Еще раз взлетай!» И тут же снова заставлял идти на посадку: «Смотри, до земли один метр. Смотри и учись». Казалось, машина уже касается колесами полосы, а инструктор в этот момент даст газ, уйдет на второй круг и все повторяет: «До земли один метр. Один! Заруби себе на носу этот рубеж. Зарубил? Теперь делай сам».

Инструктор и впрямь сгонял с него семь потов, зато «козлов» больше не было. Отучил. Через год написал в характеристике курсанта Вольтова: «Летное дело любит. Материальную часть самолета и мотор знает хорошо, эксплуатирует грамотно. Трудолюбив. Пилотаж в зоне освоил. Перегрузки переносит хорошо...»

Пролетела осень, за ней зима. Серые дни с холодными ветрами сменились солнечными, по-весеннему светлыми. Снег почернел, стал ноздреватым, низины досиня набухли водой. День и ночь летели над степью журавли, гуси, утки, и казалось, никогда не кончится этот перелет с радостно возбужденным криком и гомоном.

А в Прокопьевск пришло письмо:

«Вот и мы, мама, как перелетные птицы. Скоро разлетимся по строевым частям, кто куда...»

...В полку новое пополнение встретили приветливо. Дали время устроиться, осмотреться. Подробных расспросов поначалу не вели, но к прибывшим присматривались.

Широкоплечий, мускулистый, с тонким волевым лицом, лейтенант Волынов производил впечатление сильного и мужественного человека. Сказывалась закалка шахтерского детства. В полку все были уверены, что он станет неплохим летчиком. Но командир, подполковник Федорец, не привык судить о людях по первому впечатлению. Каждому из вновь прибывших он устраивал экзамен в воздухе. Наступила очередь и Бориса. Спарка вырулила на старт, раскатисто взревела двигателем и, промелькнув над взлетной полосой, решительно полезла вверх. Федорец сидел, откинувшись к спинке, не спуская взгляда с приборов. Волынов пилотировал уверенно, реагировал на малейшее отклонение заданного режима и вел машину строго по маршруту. За облаками Федорец несколько раз давал молодому летчику сложные вводные, по тот по терялся, действовал спокойно и хладнокровно, старательно демонстрировал свое умение, все, что познал и приобрел в училище. Весь полет командир молчал. Когда самолет зарулил на стоянку, удовлетворенно заметил:

— Неплохо. Учил вас в училище опытный инструктор. Так?

— Верно,- удивился Борис. — Вы знаете Шилова и Решетова?

— Нет. Не знаком с ними. Но почерк их чувствую.

Полеты, полеты, полеты... Учился Борис в небе, учился на земле, Комсомольцы части избрали его своим секретарем. Появились новые хлопоты, новые заботы. Днем — аэродром, занятия в классах, физподготовка. Вечером — университет марксизма-ленинизма, репетиции в клубе... Каждая минута на счету. Всюду успевать нужно. И он успевал.

На полках в холостяцкой комнатке теснились книги. На письменном столе фотография — улыбающееся девичье лицо. С Тамарой Савиной, дочерью шахтера, вместе учились в школе. Тогда и подружились. Потом она приехала к нему, стала его женой. Маленькая комнатка почти под крышей старого купеческого дома преобразилась — заиграла чистотой, согрелась уютом.

Однажды в Прокопьевск пришла телеграмма:

«Мама, Тамара уехала домой, береги ее. Ты скоро будешь бабушкой. Если родится сын, назовите Андреем. Я по-прежнему летаю. Все хорошо».

В тот год Борис Волынов вместе с первой группой будущих космонавтов приехал в Звездный. Начался новый этап и его жизни, жизни необычной, трудной, наполненной особым содержанием.

В дневнике Бориса есть такие строки:

«Почему мы стремимся в космос? В авиацию нас привело неудержимое желание летать, штурмовать скорости и высоты пятого океана. Если ты летчик, то небо и полеты для тебя главное, если хотите, вся жизнь. Небо... Оно бесконечно, как будущее. На него нельзя смотреть как на потолок планетария. Настоящий летчик все воспринимает гораздо глубже и тоньше.

А самолет... Теперь он пронизывает небо, словно артиллерийский снаряд. Крылья? Их нет. Маленький треугольник — вот и все. Огромнейшие высоты и скорости. Летчики знают небо от голубого до фиолетового. И как бы ни была сложна техника, она послушно подчиняется человеку.

Все мы немножко романтики, влюбленные в летное дело и небо, стремящиеся увидеть в труде поэзию жизни, ее смысл. Каждый из нас может припомнить свои промахи и горькие неудачи. Но если ты по-настоящему любил небо, то не отступал перед трудностями, шагал напрямую, а если и падал, то поднимался и снова шагал. А не мог шагать сам, опирался на руку товарищей и всеми силами, всей волей стремился в небо...

Те, кто собрался в нашей группе, пройдя через все преграды многочисленных отборочных комиссий, решили посвятить свою жизнь освоению космоса, стать «человеком, штурмующим черное небо». Нет, не ради простого любопытства. И честное слово, ни у одного из моих друзей — я-то их хорошо знаю — даже в самых отдаленных уголках души не таится жажда легкой жизни, стремление к славе. Таких людей космос к себе не подпускает...

Иногда я мысленно прослеживаю все наши тренировки и задаю себе вопрос: что же было самым трудным? Может быть, бешеное вращение центрифуги, когда на тебя наваливается жуткая тяжесть, глаза заволакивает туманом, а кровь пульсирует в висках? Или изнуряющая жара термокамеры, когда, облизывая языком пересохшие губы, чувствуешь всю соленость своего пота? Или тягостное одиночество первого пребывания в камере тишины? Проигрывание всего полета на корабле-тренажере или сдача государственных экзаменов?

Вспоминая пройденное, я останавливаюсь на том, что самое трудное — ждать возвращения из космоса своих товарищей».

«Союз-5» стартовал с Байконура морозным январским утром 1969 года. На борту космического корабля находились трое: командир, бортинженер и инженер-исследователь. Возглавлял экипаж Борис Волынов. Накануне на околоземную орбиту вышел космический корабль «Союз-4». Космонавты установили между собой прямую радиосвязь. Они управляли кораблями подобно тому, как управляют самолетами. Казалось бы, привычная для авиационных асов задача. Но как непривычны были условия ее выполнения! Невесомость, контраст света и тени, очень своеобразное ощущение скорости...

На 18-м витке «Союзы» сблизились. Штанга активного корабля зашла в приемный конус пассивного. Сработали автоматические устройства, которые самортизировали удар и произвели сцепку и «стягивание» кораблей. То, что произошло на орбите, чем-то напоминало сцепку пассажирских вагонов на железнодорожной сортировочной горке. Однако в космосе все было намного сложнее. Шутка ли, соединить корабли, летящие со скоростью 28 тысяч километров в час? Но стыковка была произведена безукоризненно. Корабли-спутники слились в одно целое, соединили свои штепсельные разъемы, объединив бортовые электрические цепи. Сигналы, вырабатываемые одним кораблем, стали проходить в аппаратуру другого. Два космических объекта превратились в единую систему. На орбите вокруг Земли стала функционировать первая экспериментальная космическая станция. Е. Хрупов и А. Елисеев перешли через; открытый космос из корабля в корабль.

Потом корабли разошлись. Какое-то время каждый шел по своей орбите. У Бориса появились минуты, чтобы присмотреться к космосу. Как гроздья, висели созвездия. Он ощущал бесконечную глубину пространства, понимал, как мала наша планета в этом грандиозном мире.

...По-разному приходит к людям слава, и по-разному складываются их судьбы. Одни останавливаются на достигнутом, другие идут дальше. Их влечет не слава, а новая техника, новые космические программы, новые знания. К таким относится и Борис Во-лынов.

Он продолжал работать, продолжал готовиться...

В июле 1976 года он вновь стартовал в космос. Корабль «Союз-21» доставил экипаж на орбитальную станцию «Салют-5». Борис Волы-пов и Виталий Жолобов провели в длительном сорокадевятисуточном космическом рейсе большую серию исследований, научных наблюдений и технологических экспериментов.

БАУМАНЕЦ

Алексей Станиславович Елисеев

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, доктор технических наук Алексей Станиславович Елисеев. Родился в 1934 году в городе Жиздра Калужской области. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в январе 1969 года, второй — в октябре 1969 года, третий — в 1971 году.

Когда стартовал многоместный корабль «Восход», в вестибюле Московского высшего технического училища имени Н. Э. Баумана был вывешен большой, наскоро написанный транспарант: «Первый бауманец в космосе!» А студенты шутили: «Первый, но не последний».

И точно — не последний!

...Москва проводила их ранним январским утром. На космодроме предстояло выполнить последние приготовления, провести последние тренировки. Там Государственная комиссия должна была принять окончательное решение, кто полетит. Назвали и его фамилию. Тогда ее знали немногие.

Кто он, инженер Алексей Елисеев? Родился в тридцать четвертом в городе Жиздре, недалеко от Калуги, той самой Калуги, которую называют сегодня «Меккой космоса». Войны особенно не помнит, она пришлась на раннее детство. Но и после войны люди жили не очень-то легко. Огород в Немчиновке был подспорьем семье.

В сорок шестом Елисеевы поселились в Москве. После десятого класса Алексей подал документы в Высшее техническое училище имени Баумана.

Почему именно туда? Может быть, потому, что училище тесно связано с историей воздухоплавания. В его стенах работал отец русской авиации Н. Е. Жуковский, знаменитый механик-теоретик В. П. Ветчинкин, среди выпускников училища — крупнейшие советские ученые-авиастроители академики А. Н. Туполев, Б. С. Стечкин, В. Я. Климов...

Так или иначе, но объясняет Алексей свой выбор тем, что поманила его автоматика, «мудрые», «все умеющие» системы. Учился с увлечением. Отметок ниже четверки в его зачетке не было, хотя и нелегко давались премудрости точных наук, инженерных дисциплин. Одно черчение чего стоило! Сколько листов ватмана надо было «изрисовать», сколько снять кроков, сколько сделать сборок и деталировок, прежде чем в графе зачетной книжки появлялась итоговая отметка. А сколько общих тетрадей исписано на лекциях, сколько выполнено лабораторных работ, сколько защищено курсовых проектов!

Были и периоды сверхнапряжения — многие часы, проведенные над домашним заданием, бессонные ночи перед экзаменом, многократные эксперименты... А утром — снова на студенческую скамью. Особенно полюбились физика и математика. Симфония цифр и формул привлекала своей строгостью, четкостью, лаконичностью, глубоким внутренним смыслом. Функции и биномы захватили юношу. Казалось бы, что в них особенного — интегральные закорючки, латинские буквы, значки. А вот нет! У этих значков была своя жизнь, свои строгие законы. Они не терпели вольности. Малейшая неточность — и все шло насмарку.

Решая задачи или разбирая основы теоретических положений, «вгрызаясь» в тома учебников, ему непременно хотелось докопаться до самого существа, и уж если что задумано, то обязательно довести до конца.

Было еще одно дело, которому он отдавал много сил и времени. Это — степная газета. Выпускалась газета не всегда регулярно, но когда вывешивался очередной номер, у стенда толпились ребята: «Кому сегодня досталось, кого разрисовали и пропечатали?»

Уважая за прямоту и принципиальность, комсомольцы выбрали Алексея комсоргом группы. Говорят, каков запевала, таков и хор. Студенческая группа, куда входил Алексей, считалась лучшей. И в этом тоже его заслуга. В награду за успехи вручили ребятам бесплатные путевки в Киев на зимние каникулы. Побывали на знаменитом «Арсенале», вымеряли шагами Крещатик.

Спортзал института стал для него вторым домом. Увлекся фехтованием. Смелость, быстрота реакции, ловкость, упругость, чувство боя — вот качества, без которых фехтовальщиком не станешь. Непросто воспитать их в себе. По у Алексея было другое завидное качество — упорство. Он становится мастером спорта и дважды завоевывает почетный титул чемпиона.

Учеба и спорт. Короткие летние каникулы, лагеря, экскурсии в Третьяковку, выступления в Лужниках, бесконечные споры о будущем науки и, конечно, об астронавтике. Зачитывались Толстым и Хемингуэем. Обсуждали, спорили. Таким было его студенчество.

Окончив МВТУ и защитив диплом инженера, он научился видеть поэзию в науке. Автоматика — это не только провода и датчики, чувствительные элементы и сложные схемы. Автоматика для Елисеева — это целый мир, полный мудрости, счастья и волнений.

Когда стартовал спутник № 1, Алексей уже работал инженером. Как и все, волновался, как и все, торжествовал. «Свершилось! Первый шаг сделан. Жди очередного». 12 апреля 1961 года, когда полетел Юрий Гагарин, он был среди тех, кто так или иначе был причастен к событию.

Тогда он сказал себе: «Буду космонавтом-испытателем». Сказать легко. А как это сделать?

«Лета Елисеев пришел к нам гораздо позже,- рассказывал Юрий Алексеевич Гагарин. — Разрешение тренироваться в отряде космонавтов он получил в 1966 году... К нам много приходит инженеров с предприятий, но никого так ребята не уважают, как Елисеена. Я не думаю, чтобы он специально искал возможности всем понравиться. Просто такой уж человек обаятельный. Очень скромен, тактичен. Долгое время у нас никто не знал, что он мастер спорта по фехтованию... Есть у Елисеева прекрасное качество — умение слушать собеседника. Он не перебьет тебя, даст изложить все аргументы и потом спокойно выскажет свою точку зрения...

Я знаю, что Леша увлекается 'живописью, собирает коллекцию репродукций, старается не пропускать выставок, в числе его любимых писателей Ильф и Петров, Гашек, Чехов. Это понятно: по складу своего характера он веселый, остроумный человек. Умеет иногда с каменным лицом устраивать розыгрыши...»

...Космонавт. Гордо звучит это слово. Подойти к рубежу, когда тебя назовут именно так, нелегко. Путь долгий, тернистый. Сколько испытаний нужно выдержать, сколько тренировок пройти, сколько сдать экзаменов и зачетов по теории и практике космического дела! Он прошел через все это, прошел с честью.

Сегодня Алексей Елисеев не новичок в космосе. За плечами три старта, три трудных полета на кораблях «Согоз-5», «Союз-8», «Союз-10». Добавлю: «Союз-4». Ведь в ходе одного полета ему довелось летать на двух кораблях и «гулять» в открытом космосе. Нет в стране человека, который бы не слышал о нем, дважды Герое Советского Союза, докторе технических паук. ФАЙ наградила его Золотой медалью имени Юрия Гагарина и почетной медалью де Ла-Во. Славы, как говорят, хватит на десятерых. Да и работы тоже. Углубляйся в науку и технику, анализируй, конструируй. Он не дает себе покоя ни днем, ни ночью. Работа в конструкторском бюро, участие LI управлении космическими полетами, как было, скажем, во время рейса «Союза-11» и других, научные конференции, симпозиумы... Дел много, упустить ничего нельзя, отложить на потом — тоже. Но только в этом режиме он признает жизнь. Он может быть строгим, порой даже резким и в то же время предельно внимательным. Эрудит. Человек слова. Обещания не раздаривает, но если скажет, то обязательно сделает.

Перед первым стартом я попросил его дать интервью для «Красной звезды», ответить на несколько вопросов: что такое романтика, подвиг, мужество, товарищество и что он больше всего ценит в людях? Он ответил так: «Романтика — это подвиг. Подвиг — наиболее яркое проявление мужества. Мужество — это воля, целеустремленность, и не в малом и личном, а в большом, общественно нужном деле. Антипод его — трусость. Товарищ есть товарищ. Этим все сказано. В людях больше всего ценю порядочность...»

О штурме звездных высот, о космической профессии он рассуждает увлеченно. Познание космоса, по его словам, началось, но мы только раскрыли глаза. Нам предстоит еще долго смотреть и анализировать, прежде чем мы поймем закономерности космической стихии, поймем механизм ее воздействия на земные явления. Мы уже многое знаем, но неизмеримо больше нам предстоит узнать. И для этого люди будут создавать лунные обсерватории, долговременные орбитальные станции, отправятся к далеким планетам.

Реальность полетов наших дней не застилает ему взгляд в будущее. Для пего оно тоже реально.

— Давайте попытаемся заглянуть вперед на десятилетия, попытаемся представить себе обязанности экипажей кораблей будущего, сроки путешествий которых будут увеличиваться от нескольких недель до нескольких лет. Некоторые тенденции уже прослеживаются сегодня.

Увеличение объема и сложности научных исследований, усложнение управления кораблем, большие длительности полетов, удаление на громадные расстояния от Земли — все это потребует еще более высокой подготовки космонавтов. Так считает Алексей. А еще он считает, что в зависимости от научных задач полета на корабле или орбитальной станции должны находиться еще и астроном, геофизик, метеоролог, механик, биолог и т. д. Каждый из этих ученых-космонавтов должен быть высококвалифицированным специалистом, и не только в своей области. В полете экипажу придется решать весьма сложные задачи, относящиеся к различным отраслям науки и техники.

Первая задача, утверждает Елисеев, — это космическая навигация. Уже современные ракеты-носители выводят корабль очень точно. Даже специалисты называют достигнутую точность фантастической. Однако и при такой точности выведения во время дальних и длительных полетов накапливаются значительные ошибки. При полете, например, к Марсу или Венере промах за счет накопления ошибок может составить десятки тысяч километров. С другой стороны, мы знаем, что для возвращения на Землю, скажем, космических аппаратов типа «Зонд» отклонение от расчетной траектории при входе в атмосферу Земли не должно превышать примерно десяти километров. Это значит, что в полете надо обязательно исправлять траекторию — проводить коррекцию. Отсюда следует, что необходимо прежде всего знать истинную траекторию полета, знать, насколькоона отличается от расчетной. Для этого нужно будет систематически проводить измерения, а результаты наблюдений должны проходить сложную математическую обработку.

В рассуждениях он конкретен:

— В земных условиях штурман (моряк или летчик) определяет траекторию корабля относительно как бы неподвижной Земли и только в двух измерениях: широта и долгота той точки, в которой в данный момент находится морское судно или самолет. Космический штурман должен построить траекторию корабля во всех трех пространственных измерениях, пользуясь для этой цели более сложной системой координат. Штурман должен учесть движение планеты, к которой летит корабль, определить время прибытия, вычислить, как следует направить корректирующий двигатель, когда и на какое время его включить, чтобы обеспечить прилет в заданный район планеты.

Все это, по его убеждению, требует очень глубоких математических знаний, умения работать с оптическими визирами, с бортовой вычислительной машиной, анализировать результаты расчетов, применяя методы прикладной математики и прикладной небесной механики.

Вторая большая задача, стоящая перед экипажем,- управление кораблем. Так ее формулирует Алексей. Космический корабль в сравнительно небольшом объеме заключает целый комплекс сложнейших систем самого различного назначения. Достаточно назвать системы ориентации и стабилизации, терморегулирования, связи, обеспечения жизнедеятельности, контроля работы бортовой аппаратуры, медицинского контроля состояния экипажа.

Экипаж обязан непрерывно следить за работой всех этих систем, предупреждать возможные неисправности. Для этого нужно будет регулярно производить профилактические осмотры приборов, B03j можно, перенастраивать их и регулировать, а при длительных полетах и ремонтировать. Перед наиболее сложными и ответственными космическими экспериментами (как, например, посадка на другую планету или взлет с нее) экипаж должен уметь провести комплексные испытания всех основных систем. А уж если случилась какая неисправность, нужно уметь быстро и точно найти ее причины и с помощью имеющихся под рукой средств устранить.

— По существу, экипаж корабля, находящийся в дальнем полете, волей-неволей должен взять на себя те функции по анализу работы и профилактике бортовых систем, которые, например, в авиации выполняются высококвалифицированным инженерно-техническим персоналом наземных служб. Поэтому членам экипажа необходимы отличные знания в области электроники, электротехники, механики и т. д.

Слушать его интересно. Он логичен и каждое свое положение аргументирует:

— Еще одна из важных задач экипажа в дальнем космическом рейсе — это поддержание в кабине корабля нормальных условий для жизни. Необходимо следить за составом атмосферы в жилых отсеках, уровнем радиации, санитарно-бытовыми условиями. При длительном полете экипажу придется регенерировать питьевую воду, кислород.

Заболевание любого из членов экипажа космического корабля ставит под угрозу выполнение программы полета. Поэтому на борту должно быть хорошее медицинское обслуживание. Нужно, чтобы космонавт всегда, в любой момент мог рассчитывать на квалифицированную врачебную помощь. Таким образом, и к биологической, и к медицинской подготовке космонавтов тоже предъявляются высокие требования.

Совершенно ясно, что все эти задачи не под силу решить одному человеку. Экипажи дальних космических кораблей будут состоять из группы космонавтов, обязанности между которыми будут четко распределены, подобно тому, как, например, сейчас распределяются обязанности между членами экипажей воздушных лайнеров. Понятно, что одновременно космонавты должны обладать и определенным универсализмом для взаимозаменяемости в случае необходимости.

Как видите, у будущих космонавтов обязанностей будет более чем достаточно. И те, кто сегодня спрашивает нас, как стать космонавтами, кто собирается посвятить свою жизнь космосу, должны готовиться к тому, что им придется овладеть целым «спектром» профессий, и, по крайней мере, одной в совершенстве.

...Он уже наступил, этот новый этап в плане исследования и освоения космоса. На орбите действовала научная станция «Салют» (Алексей Елисеев причастен к этому событию), спустя два года эксперимент с орбитальной станцией (ее назвали «Скайлэб») повторили американцы, состоялся совместный полет кораблей «Союз» и «Аполлон». Алексей Елисеев был руководителем этого полета с советской стороны...

То, что происходит на космических орбитах сегодня, подтверждает его мысль, что космос становится не только исследовательской лабораторией, но и рабочим цехом для летчиков-космонавтов, инженеров, биологов, врачей...

СОЛЕНЫЙ ПОТ

Евгений Васильевич Хрунов


Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Евгений Васильевич Хрунов. Родился в 1933 году в деревне Пруды Тульской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1969 году.

Ветер, перемешанный с колючим снегом, ударил в лицо, щекотнул ноздри, присвистнул и умчался. Потом снова коснулся щек, похолодил шею. Было тихо. Небо искрилось снежинками, но казалось серым. А земля — белая. Дышалось легко. В холодном воздухе угадывались запахи земли, снега. Он набрал горсть снега, потер лицо и подумал: «Хорошо!» И еще он подумал, что очень светло. А ведь минуту назад не было этого слепяще-белого снега и небо было черным-черным... Из кабины вертолета виден город, дымящиеся трубы, железная дорога... Караганда! Работа закончилась. Сколько лет он готовился, ждал, и как быстро все завершилось!

...Деревенька Пруды, где родился и рос,- маленькая, глухая. Рядом Куликово поле, то самое, на котором сражалось против иноземных полчищ «железное» войско Дмитрия Донского. Женька любил приходить сюда и, усевшись на каком-нибудь бугорке, рисовал в своем воображении картины былых сражений, блеск кольчуг, скрежет металла. Мчались на гривастых конях всадники-богатыри с пиками в руках, громили врагов, и неслось над огромным полем громогласное, раскатистое «ура!». А может, в те времена не кричали «ура!»?

Женька ложился на траву и прикладывал ухо к земле. Бабушка говорила, что земля поет, нужно только уметь ее слушать. И он слушал. Долго, напряженно. И тогда начинало казаться, что откуда-то издалека приходят низкие, отрывистые звуки. Земля вздыхала под тяжестью конницы Дмитрия Донского. Ближе, ближе... Женька напрягал слух, а потом вдруг оказывалось, что это гонят табун колхозных лошадей. Тогда с досадой ворчал на бабушку и ее сказки.

В сентябре 1941-го Женька должен был пойти в первый класс. А тут война... Зарево боев полыхало где-то далеко. Но ветер с запада доносил и до Прудов гарь пожарищ, тревожные раскаты орудийного грома. Как-то сразу повзрослели вчерашние мальчишки.

Фашисты ворвались в деревню на мотоциклах, в лягушачьего цвета рубашках, с автоматами на груди... И деревня словно вымерла. В узкую прорезь чердачного окна Женька увидел кусочек пыльной улицы и их соседа Одноглазого — так звали в деревне бывшего кулака. Он был единственным, кто вышел встречать оккупантов с хлебом и солью.

Фашисты пришли в конце сентября, а в декабре конница генерала Белова гнала их на запад.

...Учился Женька хорошо. Подперев кулаками щеки, любил слушать рассказы учителя о далеких странах, древних животных, о жизненном пути крестьянского самородка Михаилы Ломоносова, восстании Пугачева, удивительных законах физики и математики, гражданской мужественности Пушкина и Чернышевского... Но больше всего любил историю,

В зимнюю стужу и осеннюю распутицу деловито меряли мальчишечьи ноги длинные километры из одной деревни в другую, от дома к школе, туда и обратно. В первые послевоенные годы жизнь была трудной. А вскоре умер отец. Осталось восемь ребятишек. Восемь! И всех мать должна накормить, одеть, обуть.

Тогда и решил Женя оставить школу и поступить в Каширский сельскохозяйственный техникум.

В техникуме была хорошая библиотека. Длинные полки пестрели разноцветными корешками: Пушкин, Толстой, Горький, Драйзер, Дюма... Пристрастился к книгам. Читал запоем. Попадались книги и о летчиках. В них рассказывалось о необъятном небе, о подвигах в пятом океане.

Когда после окончания техникума его взяли в армию, он попросился в авиацию. Это был его первый шаг к звездам.

В авиационной школе первоначального обучения новобранцев разместили в старых казармах. Пока ребята устраивались, Женя успел осмотреть все окрестности. Прослышал от кого-то, что во времена Отечественной войны 1812 года здесь были коновязи русских драгунских полков. Интересно. Вот и осматривал все углы, засыпал вопросами старожилов: что, где, как?

Евгений учился у тех же инструкторов, что и Владимир Комаров. Первым его командиром был лейтенант Василий Андреевич Баскаков, активный участник Великой Отечественной войны.

— Вы, ребята, рветесь к опасности, к подвигу. А что это такое, донимаете не все,- говорил он. — Мало любить небо. Надо, чтобы небо полюбило тебя. А оно любит людей смелых, знающих, трудолюбивых.

И еще он любил повторять: «Не надо оваций, нужно дело. Везде и во всем».

Слова инструктора запали в Женькину душу. В самом деле, почему одни говорят равнодушно, твердят заученные слова, другие осмысливают каждый шаг и готовы грудью стоять за то, что считают правильным и нужным. Немало таких было в их учебной эскадрилье. Но не все. Некоторые так и не пошли дальше «первоначалки». Их отчислили, списали с летной работы.

Когда его принимали в комсомол, он дал клятву быть верным долгу. Заветная книжечка с силуэтом Владимира Ильича постоянно напоминала об этой клятве, и не было для него выше критерия, чем честность во всем — в большом и малом. С этой меркой он подходил к себе и товарищам.

...Первый самостоятельный вылет. К нему Женька готовился упорно. Ночами снился этот полет. Разбуди, без запинки ответит на все вопросы: как взлетать, как разворачиваться, как заходить на посадку... Все вроде бы знал, все умел, а когда выполнял с инструктором последний «провозной», чуть не оплошал. А произошло это так. Маленький «як» проскользил лыжами по утрамбованному снегу и плавно начал набор высоты: 100, 200, 300 метров. Наконец заданный рубеж — 800 метров. Инструктор — в задней кабине, Евгений — впереди. Первый круг, второй...

Инструктор спрашивает:

— Аэродром видишь?

Глаза ищут справа, слева: нет ничего. Внизу бело, только прогалины черные кое-где. Дорогу нашел, деревушку тоже, а аэродрома нет. Потом отыскал все-таки, убрал газ, пошел на посадку.

Когда вылезли из самолета, инструктор буркнул:

— Ворон ловишь, парень.

Зато после первого самостоятельного полета хлопнул Евгения по плечу и, весело подмигнув, похвалил:

— Молодец! Будешь летать.

И он летал. Летал с упоением. Любил чуть приоткрыть фонарь — тугой ветер бьет, слепит. А внизу — черные перелески, желтые пятна болот, голубая холстина реки и похожие на лоскутное одеяло посевы...

Помнится, предстоял контрольный полет. Поверяющий, бывалый летчик Герой Советского Союза Б. Глинка, бросил на курсанта вопросительный взгляд и коротко резанул:

— Один полет. Только один. Второй не дам. Плохо — еще десять с инструктором...

И все. Взревел мотор, самолет вырулил на старт, разбежался — и вот он уже скользит в небе, ныряет за горизонт. Курсанты стоят на земле, задрав головы, и смотрят вслед: «Как там?» Евгений нарочито спокойно и несколько медленно выполнял все движения и коротко рапортовал. Сели. Поверяющий молчит. Курсант ждет. Бывалый ас поглядел на мальчишеское лицо, чуть расстроенное, виноватое, но упрямое, и, повинуясь неожиданному порыву, вдруг улыбнулся:

— Мешок в заднюю кабину! Хватит тебя катать. Давай самостоятельно!

Это была высшая похвала. И он запомнил ее на всю жизнь. Каждую свободную минуту он проводил с книгой. Устроится под плоскостью на чехлах, и зашелестели страницы. Товарищи называли его «ходячая энциклопедия». Подробности всех событий, даты, имена исторических личностей — все это он знал и помнил.

В 1958 году стал подумывать об академии. Но уйти на учебу значило оставить полеты. Подал рапорт с просьбой зачислить на заочное отделение. Командование обещало содействовать. Но однажды случилось то, что резко повернуло его судьбу. Его вызвали к замполиту. Вошел. Доложил. В кабинете — посторонние. Рассматривают внимательно, откровенно...

Первый вопрос:

— Как летаете, Хрупов?

Он удивился. Зачем это? Начальство знает, как он летает. Нет, тут что-то не то, просто так с предполетной подготовки перед ночными полетами не вызывают.

— Летаю, как и все, когда в плановую таблицу включают,- попытался отшутиться.

— Летать любите?

Пожал плечами: мол, не любил бы, так не был бы в авиации. И вдруг прямой и неожиданный вопрос:

— А на ракетах летать хотели бы?

«Конечно, хочу», — было в его глазах. А вслух, совершенно неожиданно для себя, сказал:

— Хотеть-то хочу, но смогу ли?

Отборочная комиссия, которая многих не пропустила, ему дала «добро». В Звездный он прибыл в составе первой группы. Вместе с Гагариным, Титовым, Николаевым, Поповичем, Леоновым и другими стал знакомиться с новой материальной частью. Начался долгий и сложный путь учебы и тренировок.

Диплом инженера и звание космонавта — это итог многолетнего и упорного труда, награда за соленый пот.

Если бы в апреле 1961-го его спросили, готов ли он первым шагнуть в космос, он без тени сомнения ответил бы: «Готов!» Эту готовность Евгений пронес через все годы. Он вместе с Алексеем Леоновым готовился к старту «Восхода-2», был дублером.

Хрупов сделал свой шаг к звездам, когда на околоземной орбите сошлись и состыковались в единый комплекс два пилотируемых корабля «Союз-4» и «Союз-5». Два космонавта — Евгений Хрунов и Алексей Елисеев — открыли люк и через открытый космос перешли в другой корабль.

В шутку друзья назвали его космическим почтальоном. И вот почему. Корабль «Союз-4» стартовал утром 14 января. А спустя сутки, 15 января, на орбиту вышел «Союз-5». На борту корабля были свежие газеты, в которых публиковались сообщения ТАСС, репортажи с Байконура. Евгений Хрунов захватил с собой эту почту, а также корреспонденцию для Шаталова. Так и стал первым космическим почтальоном.

Но главное не это. Полет двух «Союзов» (четвертого и пятого) имел большое значение для будущего космонавтики. Был сделан еще один практический шаг на пути создания «эфирных поселений» (так их называл К. Э. Циолковский) — орбитальных комплексов рабочих площадок вне Земли.

'Человечество не останется вечно на Земле...' Памятник К. Э. Циолковскому в Калуге

И снова выступал соленый ног, снова бессонные ночи над учебниками, расчеты, консультации с учеными, поиски... И как итог всего этого — диплом Военно-политической академии имени 13. И. Ленина, которую он заочно окончил с золотой медалью, ученая степень кандидата технических наук.

И снова работа.

«АНТЕЙ»

Георгий Степанович Шонин

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза генерал-майор авиации Георгий Степанович Шонин. Родился в 1935 году в городе Роведьки Луганской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1969 году.

Каждому из нас приходилось излагать свою биографию на листе бумаги. Ему тоже. И всякий раз первая строчка была одна и та же: «Я, Шонин Георгий Степанович, родился 3 августа 1935 года в городе Ровеньки Луганской области...»

А дальше задумывался. Надо писать самое главное. А где оно, это главное, где второстепенное? Несколько дат, несколько слов. Вот и все его жизнеописание. О друзьях в автобиографии не пишут, о сокровенном не рассказывают. Там лишь перечень основных дат, этапов. Коротко, сжато.

И все-таки за этими скупыми строчками скрыт человек. Есть семья, где он рос, школа, где делал первые шаги в мир знаний, авиационное училище, полк, где познавал летное искусство. Ведь все, что было видано, пережито, прочувствовано, и сделало его таким, какой он сейчас. Его глаза смотрят на мир весело и чуть изумленно. Он любит украинские песни, любит бродить по лесу, вслушиваться в его тишину...

...Его детство кончилось в 1941-м. Отец ушел на фронт в первые дни войны. Не из дома, а с далекой стройки. В коротком письме попрощался с женой и детьми. И все... Мать плакала по ночам, уткнувшись в подушку. Фашисты пришли в Балту через месяц после начала войны. Нескончаемый поток беженцев застревал на забитых дорогах. Куда податься, куда идти? Всюду огонь пожарищ, всюду стрельба, ухают взрывы. Гитлеровцы на мотоциклах врезались прямо в колонны людей, давили, хохотали, а то водили автоматными стволами, изрыгающими горячий свинец. Стоны и плач повисали над дорогой, заглушая чужую лающую брань и рокот моторов.

Те, кто начинал войну в июне сорок первого где-то у границы, видели, как много среди первых жертв было женщин и детей, и учились ненавидеть врага, который был бесчеловечен.

Дни оккупации тянулись долго: гулять, играть нельзя. В доме — не крикни, не ступи. У бабушки, которая приютила его с матерью и братишкой, поселился эсэсовец. Худющий, злой, с редкими желтыми зубами. Вечерами он приходил пьяный, ругался, угрожал.

Жора называл его гадом. Произносил это слово громко, отчетливо. Бабушка хваталась за голову: «Убьет он тебя, молчи!» — и старалась быстренько увести мальчика в другую комнату, подальше от беды. А он все время думал, как бы насолить гитлерюге. В комнате, где жил эсэсовец, на подоконнике лежали гранаты. Жора ухитрился утащить несколько штук и спрятать. Гранаты попали в надежные руки. По селу ходила молва о некоем Казанчике. Много хлопот он фашистам доставлял. Взорвался склад, горели автомашины, на площади находили убитых полицаев с запиской на груди: «Смерть гадам!» Ночами фашисты устраивали облавы. Лаяли собаки, громыхали глухие выстрелы. Искали того самого Казанчика.

...И снова гремела канонада. По ночам в небе гудели тяжелые самолеты. Гулкие взрывы, стрельба, обозы на дорогах. Это война катилась в обратную сторону, на запад... Дом, где жили Шонины» стоял на пригорке, почти самый крайний. Далеко видно в низкие окошки. Фашисты ушли, набив мешки всяким добром. Хотели спалить дом, но не успели. Стрельба вдруг стихла, и казалось, что все вымерло вокруг. Жорка садился у окна и, прижавшись лбом к холодному, запотевшему стеклу, подолгу смотрел на дорогу. Ждал: вот-вот покажутся бойцы в краснозвездных шапках с винтовками в руках. И с ними его отец. Но отец так и не пришел с фронта.

Еще не кончилась война, а в селе открыли школу. Поначалу отметки были не блестящие, все больше тройки. Мать сокрушенно качала головой: «Разве можно так?» Он давал обещания, а утром забывал о них. Мальчишки доставали где-то порох, делали самопалы и бомбы, в полузасыпанном окопе откопали станковый пулемет. Где уж тут уроки учить...

В седьмом классе Жора, как говорят, взялся за ум. Перестал лазить в чужие сады, участвовать в шумных играх в войну. Тот год, сломав привычный бег времени, стал для него началам нового пути. Мать все чаще видела его за книгами и, хотя трудновато было, деньги на покупку новых книжек давала каждый месяц.

Больше других полюбились ему истории про моряков. И родилась мечта о море. Ах как хотелось увидеть это самое море, бороздить его на красивом корабле, часами стоять на капитанском мостике и смотреть в бинокль на тающие в дымке, уходящие вдаль берега»

И вдруг маленькая заметка в газете о наборе в Одесскую спецшколу ВВС.

...На приемной комиссии женщина-врач осмотрела его, повертела из стороны в сторону и тихо, совсем как мать, сказала:

— Ты бы подкормился годочек...

Он чуть не разревелся. Губы дрогнули, брови сошлись у переносицы. Но смолчал. Другие члены приемной комиссии тоже засомневались:

— Хрупковат мальчик, тяжело ему будет. Тогда Жорка вдруг выпалил:

— Я в футбол играю. Женщина-врач спросила мягко, но серьезно:

— Твердо решил?

Насупленный и хмурый, он только пожал плечами в ответ. В этом жесте чувствовалась горделивая уверенность, что все равно он сюда попадет. Его приняли.

Судьба не обидела Георгия. Свела две его мечты воедино. Он стал морским летчиком. Не сразу, конечно. Это только в автобиографии так коротко записано: «Ейское авиационное училище летчиков...»

Когда летал над морем, душа замирала. Никто, наверное, не знал, как ему в эти минуты было хорошо, какое это счастье — чувствовать, что самолет послушен каждому твоему движению. Тогда-то он, наверное, и понял, что полет — это не только гул мотора, не только голубая безграничная высь и земля, плывущая под крылом. Полет — это целый мир, полный счастья, мудрости и волнения, мир, в котором человек ощущает свою силу.

В училище Георгий стал комсомольским вожаком. ЦК ВЛКСМ наградил его Почетной грамотой.

В двадцать один год вручил партийному секретарю заявление. Не потому, что время пришло или решил не отстать от других. В его решении не было колебаний или сомнений. Просто он должен стать под знамя партии коммунистов.

Прошла зима. Потом опять было лето и опять были полеты над морем. Училище стало для Георгия вторым домом. Когда начались экзамены, в аттестационном листе против каждой дисциплины появлялись пятерки.

— На первый разряд тянешь,- говорили товарищи.

Но выпустили его по второму. Перед экзаменами по физподготовке сорвался с перекладины, растянул связки. Рука болела, кулак сожмешь, а он как ватный. Перетянул потуже бинтом. Ему бы пойти к врачу, а он утром пошел сдавать со всеми. Четыре балла в графе по физкультуре и стали причиной второго разряда.

Он и его друг Алик Разумов в числе других выпускников получили назначение на Балтику. Прибыли, представились, устроились с жильем и сразу — за дело. Летать начали с первых дней. Его самолет — серебристый истребитель с огромной цифрой «52». Боевой самолет — боевая учеба. Сначала полеты парами, потом звеном. Мощные турбины будили небо даже тогда, когда землю и море закрывали липкие серые облака.

На Балтике погода неустойчивая. Взлетаешь — видимость до горизонта, а возвращаешься — начинаешь искать «окошко» в хмурой пелене, чтобы проскочить через него на аэродром. Помнится, и он попал однажды в непредвиденные сложные метеоусловия. Командир приказал набрать высоту. В ответ скупое: «Вас понял». Земля запрашивает: «Как дела?» В ответ одно лишь слово: «Нормально». Волновался? Пожалуй, нет. Смотрел на приборы. Да больше и некуда было смотреть — фонарь словно ватой облеплен. Ня земли не видно, ни неба. Самолет будто висит. И вдруг показалось, что он заваливается набок. Защемило сердце. Не завалить машину на крыло, не дать ей клюнуть носом, выдержать курс.

Потом посветлело. И снова серая мгла. Стрелка подошла к одиннадцати тысячам. С земли снова: «Как дела?» В ответ: «Нормально».

Когда истребитель зарулил на стоянку, Георгий не торопился вылезать из кабины. Стянул мокрый шлемофон, расстегнул ворот куртки, а из-под нее пар валит. Жарковато было на высоте, хотя за бортом и минус пятьдесят.

...Семьи военных часто переезжают. Получил приказ — собирай нехитрые пожитки и шагай через параллели и меридианы. Таков закон службы.

Четверо закадычных друзей — Алик Разумов, Леонид Линник, Виктор Качалов и Георгий Шонин — отправились на Север, в Заполярье, в тот суровый край, в котором в годы войны служил знаменитый летчик дважды Герой Советского Союза Сафонов. Там Георгий узнал много других славных имен. Герои войны, они оставались героями и в мирном небе. О них говорили не только как об асах, не знающих преград, но и как о хороших товарищах, готовых всегда прийти на помощь.

В те годы посчастливилось Георгию служить вместе с Юрием Гагариным. Вспоминая ту пору, Юрий Алексеевич рассказывал:

— Он прибыл в соседнюю часть чуть позже. Летали с ним вместе. Но ближе узнал Жору, когда сюда приехал, в Звездный. Он прибыл в числе первых. В обращении прост. Волевой, прямой, честный. Что думает, в себе не таит. Если не нравится, рубит напрямую. Уважают его у нас. Летал хорошо и в простых и в сложных условиях, а случится — другу тяжело, последнюю рубашку отдаст...

Там, на Севере, была у них своя тайна. Обоих вызывали на беседу, обоим предложили испытательную работу. Но предупредили: до поры до времени об этом молчок. И они стали ждать вызова. Первым уехал в Москву Юрий, а вслед за ним и Георгий.

...Прошло время, провожали в полку и Георгия Шонина. Куда? Зачем? Этого почти никто не знал. Недавно куда-то уезжал, потом вернулся назад, а вот теперь снова отъезд. Наверное, навсегда.

Георгий Шонин из числа тех, о ком говорят, что он гагаринского набора. В 1960 году он пришел в Звездный. Пришел, когда такового, собственно, и не было. Только фундамент закладывался. Но подготовка уже началась. Не имея достаточно четкого представления о космосе, все они торопили время. Академик Королев сдерживал:

— Все будете в космосе. Кто-то пробудет в нем сутки, кто-то неделю, кто-то выйдет из корабля в открытое космическое пространство, кто-то смонтирует космическую станцию, кто-то ринется к планетам Солнечной системы. Космос велик, в нем для всех найдется дело...

Первый отряд тренировался, учился, работал. Первый отряд готовился.

Вместе прыгали с парашютом. Вместе летали в самолетах-лабораториях, привыкая к перегрузкам и невесомости. Вместе ездили на завод, где создавались космические корабли, на космодром — место будущих стартов. Вместе учились в академии. Вместе с Юрием Гагариным, Германом Титовым и Евгением Хруновым Шонин получил диплом с отличием. Товарищи его один за другим уходили в космос, он ждал. И вот наконец...

...Идет по городу человек. Шагает по проспектам и площадям. Идет, улыбается, думает. Вот новые дома — светлые, радостные, деревья, чуть тронутые осенью. Кто-то засмеялся рядом — идет пара обнявшись.

Отчего это так хорошо сегодня на душе? Оттого, что похожи проспекты Москвы на улицы будущего. Простор, свет, мигающие неоновые огни. Эти проспекты — как магистрали его жизни. Он добился всего, чего хотел: он летал и будет летать, он работал — впереди еще большие работы, он постиг сложную технику — техника будет еще сложнее. Он космонавт. Его и Валерия Кубасова включили в экипаж «Союза-6». Завтра отъезд на космодром. Скоро полет, трудный и сложный.

...Бьют куранты на Красной площади. Длинная вереница людей у Мавзолея. Он встанет в ее конец и пройдет к Ильичу вместе со всеми. Это не просто традиция. Это потребность. Потребность души.

«Каждый полет советского человека в космос венчает собой огромный творческий труд ученых, конструкторов, инженеров и рабочих — создателей звездных кораблей. Мы счастливы, что нам выдала высокая честь — осуществить новый полет на корабле «Союз-6».

Заверяем Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и Советское правительство, что возложенные на нас Родиной ответственные задачи мы выполним».

Это его слова перед стартом. А потом над миром звучал его позывной — «Антей». И было что-то символическое в том, что имя древнегреческого героя, черпавшего свои силы от прикосновения к земле, стало его космическим именем.

МИНУТЫ ЖИЗНИ

Валерий Николаевич Кубасов

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, кандидат технических наук Валерий Николаевич Кубасов. Родился в 1935 году в городе Вязники Владимирской области. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1969 году, второй — в 1975 году, третий — в 1980 году.

«Эфирные поселения» — не просто красивый поэтический термин. Да и придумал его не поэт, а ученый. В нем — идея Циолковского, глубокая и обоснованная.

Как строить сооружения вне Земли? Прежде всего надо знать, как будут протекать в космосе различные технологические процессы, в частности сварка. Испытать сварочную установку «Вулкан» в космических условиях поручили инженеру Валерию Кубасову.

Между защитой дипломного проекта в Московском авиационном институте студентом-выпускником Кубасовым и стартом «Союза-6» пролегли долгие одиннадцать лет. И тем не менее, когда по радио объявили фамилию бортинженера корабля «Союз-6», профессор МАЙ А. Абибов воскликнул:

— Постойте! Постойте! Это тот молодой человек, который на защите дипломного проекта блеснул инженерной эрудицией!

Его работа привлекла пристальное внимание специалистов.

...Мы сидим в профилактории Звездного. Он — напротив. Крепкий, коренастый парень в тренировочном костюме, ладно обтягивающем мускулистое тело. Парень как парень. Совсем обычный. Да и все окружающее кажется прозаическим и совсем не космическим» Лишь голубоватая книжка, которая лежит на столе, говорит о предстоящем: «Бортовой журнал «Союза-6».

— Почему именно МАИ? Почему самолетостроительный факультет, а не другой? — спрашиваю.

Валерий только что закончил медицинское обследование. Еще несколько минут назад он лежал на кушетке, облепленный датчиками, опутанный разноцветной сеткой проводов.

За окном профилактория медленно гаснет неяркий сентябрьский закат. Серая пелена затянула стволы сосен и берез Звездного городка. И только невдалеке еще угадывается силуэт длинного низкого здания, где размещаются лаборатории и кабинеты.

— Это был пятьдесят второй год... — вспоминает он неторопливо. — Тогда казалось, что авиация — венец всех достижений науки и техники. В небо уходили все новые и новые реактивные самолеты. Хотелось приблизиться к размашистому ходу времени, соприкоснуться с техникой века...

...Родился он на древней Владимирщине, в Вязниках, на берегу Клязьмы. С высокого бугра открывалась такая даль, что захватывало дух. За старицами синий лес, внизу неторопливо несла свои воды речка, золотились поля... А, оглянешься назад — деревенская улица, пляшут разновысокие дома, белеют колоколенки, дымятся трубы...

Неподалеку от этих мест знаменитая Мстера, которая и по сей день славится умельцами, расписывающими удивительными узорами шкатулки, деревянные вазы, портсигары... Только его влекло другое. С детства он привыкал к технике. Отец его мог отремонтировать любой механизм, разобрать и собрать сложный узел или агрегат. И всегда около отца Валерий.

Отец работал механиком в пароходстве. Случалось, что и Валерия брал с собой в плавание. Размашисто хлопали по воде колеса, тарахтел движок, и над гладью реки неслись пронзительные гудки. Профессия отца зародила в мальчишке тягу к технике.

Десять классов он закончил с серебряной медалью. Это давало право поступить в любой вуз вне конкурса и без экзаменов. Надо было пройти лишь собеседование. Преподаватель Московского авиационного института А. Д. Родионов задал ему несколько каверзных вопросов. Ответил. Решил одну задачу, другую. Начертил третью проекцию сложной фигуры... Валерия приняли.

Годы учебы летели незаметно: семестры, экзамены, спортивные соревнования (он увлекался лыжами, имел первый спортивный разряд)...

Математика всегда была для него волшебным миром. В формулах он видел не нагромождение цифр и знаков, а поэзию творчества: звучную, логичную, приводящую к удивительным открытиям. За теорией видел практику дня, и не только сегодняшнего, а и того, что впереди. И все-таки весть о запуске первого спутника ошеломила его: «Неужто свершилось?» Это казалось невероятным. Вокруг Земли — спутник! В зарубежных журналах его называли красным лунником, русским чудом, открытием нового века.

...поиграть в бильярд. А. Г. Николаев

Валерий мечтал о своем спутнике. После окончания института его направили на работу в организацию, которая была связана с освоением космоса. Как-то вызвал его руководитель отдела. Беседовали о механике космического полета, баллистике, корректирующих импульсах...

— Если любите математику и механику,- говорил ученый,- дело пойдет. Главное — желание и знания, большие знания. Знания, знания, знания...

Валерий работал и учился. Чем глубже вникал в существо разработок отдела, тем больше убеждался, что вузовских знаний не хватает. Ночи просиживал за книгами по математике и механике.

Наука любит упорных, одержимых людей. Формула за формулой, шаг за шагом. Все ближе цель, ближе победа. Необъятно широк мир: от абстрактных уравнений небесной механики до реальных полетов межпланетных станций. Наброски, расчеты он показывал руководителю, который направлял молодого исследователя, учил критически оценивать результаты своей работы.

Говорят, чтобы стать настоящим ученым, нужно иметь призвание к научно-исследовательской работе, уметь обобщать фактический материал, анализировать, делать выводы, заключения. Короче, нужно жить в науке.

— Ведь для нас работа, которой мы заняты,- сказал как-то Валерий,- не просто профессия, но и страсть, и мука, и счастье. Человеческие победы и поражения в вечной битве с неизвестным...

...Ему довелось работать с академиком С. П. Королевым. В беседе с молодыми специалистами Сергей Павлович завел разговор о бортинженере космического корабля, о том времени, когда на околоземных орбитах рядом с летчиками-космонавтами будут работать ученые разных профессий, монтажники, исследователи. Валерий и сейчас помнит слова конструктора о профессии космонавта. Ученый относил ее к одной из самых мужественных.

— Не мальчишеская горячность, не романтика ради романтики, — говорил Сергей Павлович,- а патриотизм, отвага, скромность, трезвость мгновенного расчета, железная воля, знания, любовь к людям — вот определяющие черты космонавта.

Слушая эти слова, Валерий понимал, что Главный конструктор говорит не о каких-то далеких временах, а о сегодняшнем дне космонавтики.

Наверное, с этого все и началось. Инициативная группа инженеров, а среди них и Валерий Кубасов, подала заявление с просьбой о зачислении в космонавты. В ответ им сказали: «Подождите. Время еще не пришло...»

И они ждали. Ждали и работали. Пожалуй, никогда раньше не казался таким медленным бег времени.

Рассказывая о своей работе, Валерий говорит:

— Ничто не привлекает человека так, как тайны пространства и времени... Понять законы, действующие во Вселенной, понять скрытые тайны природы, научиться их использовать, осознать нашу роль во Вселенной — вот смысл и цель нашего дерзания. Большая наука,- он слегка улыбнулся,- идет по многим дорогам. Одни из них ведут в бесконечность: к звездам и галактикам, другие — в глубины материи...

Он испытатель космических систем, инженер, ученый, летчик-космонавт. И мечтатель... А мечтает он, как признается сам, с карандашом в руках, языком формул и математических символов, за которыми раскрывается удивительный мир космоса.

Мне приходилось встречаться со многими учеными, встречал я и людей, похожих на Валерия. В них за внешней молчаливостью и сдержанностью скрывается страсть, чувствуется воля, без которых трудно представить людей науки. Ведь наука, а тем более космическая, любит упорных, одержимых людей. Опыт за опытом, шаг за шагом, через неудачи и срывы, через большой труд.

Труд... В его семье это слово было священным. Еще в детстве он слышал добрые слова чужих людей об отце и матери: «Кубасовы-люди труда, совестливые, работящие. У Николая Ивановича руки золотые, таких мастеровых поискать надо». Трудолюбивым рос и Валерий.

Одни успевают сделать в жизни больше, другие — меньше. Первым завидуешь: как они умудряются столько успеть? К ним относится и Валерий Кубасов. И все это благодаря большому трудолюбию. Отлично учился в школе. Так же в институте. В его выпускной характеристике написано: «Проявил себя отлично успевающим, способным студентом. Преподаваемые дисциплины изучал систематически и глубоко. Курсовые проекты и домашние задания сдавал всегда в срок. Хорошо зарекомендовал себя во время производственной практики на заводе, где вместе с группой товарищей ему удалось доработать сложную конструкцию и пустить ее в ход...»

Пожалуй, именно тогда, когда он увидел предложенное им в действии, он и ощутил себя инженером, хотя впереди еще был дипломный проект и защита. Дипломную работу делал с упоением. Спроектированные им оригинальные обтекатели и крыло привлекли внимание специалистов. В отзыве о его дипломе значилось: «Дипломант справился с решением сложнейших вопросов, проявив при этом полную самостоятельность».

В нем есть что-то общее с Константином Петровичем Феоктистовым, которого Валерий считает своим наставником и учителем. По его стопам пришел он и в Звездный. Пришел не за известностью и славой — такое чуждо людям из «племени Гагарина». Пришел работать.

Надо было многому научиться. И он учился. На его счету многие десятки часов полетов с инструктором на скоростных реактивных самолетах. А сколько часов тренировок в корабле-тренажере, на специальных стендах, в специальных лабораториях, сколько трудоемких занятий с разной аппаратурой — и чисто земной, и космической! Взять тот же «Вулкан» — сварочную установку, которую он испытывал в космосе...

До отъезда на космодром он старался избегать разговоров о своей предстоящей работе. Дома он не говорил, что скоро его старт. Однажды вернулся с работы сияющий и веселый. Скрыть свое настроение не удалось. Глаза выдавали. Обычно спокойные, они стали озорными.

— Люда, я уеду на некоторое время... В командировку!

Жена не расспрашивала, куда и зачем. Прижала к себе трехлетнюю Катю и тихо сказала:

— Хорошо, я соберу что нужно...

Накануне старта он стоял перед ракетой и, запрокинув голову, долго смотрел на самый ее верх. Лицо ею было спокойным. Прошло немало времени с того дня, когда он вот так же, но только впервые рассматривал ракету на старте. Много событий свершилось за это время. И не только радостных. Было и такое: врачи вынесли свой приговор — списать с летно-космической работы по болезни. Он не мог смириться с этим. Не ради одного полета вышел он на звездную дорогу.

Решил бороться. За свои права, за себя, задело, которое он считал превыше всего. Повторные обследования, анализы, закаливание, минуты страшной горечи и вера в победу.

Он победил.

Потом Валерий Кубасов вошел в состав экипажа, который готовился к совместному советско-американскому полету по программе «Союз» — «Аполлон». 15 июля 1975 года он стартовал второй раз, а в мае 1980-го — третий. Вместе с венгерским космонавтом Фарка-шем Берталаном он работал на «Союзе-36» и орбитальной станции «Салют-6».

ТРУДОВАЯ ЗАКАЛКА

Анатолий Васильевич Филипченко

Летчик-космонавт СССР, дважды Герои Советского Союза генерал-майор авиации Анатолий Васильевич Филипченко. Родился в 1928 году в деревне Давыдовка Воронежской области. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1969 году второй — в 1974 году.

Была зима. Морозило. Снег скрипел под ногами. От проходной к административному корпусу Звездного городка шагал офицер. Когда поравнялся с гранитной стеной-обелиском, той самой, на которой золотом высечены даты космических стартов, названия звездных кораблей и имен космонавтов, замедлил шаг, остановился. Тогда в этой своеобразной летописи космоплавания было заполнено только несколько первых страниц. Офицер стоял и читал. Сзади кто-то спросил:

— Гадаете, где напишут ваше имя?

Он обернулся. Хотел промолчать, но, чувствуя, что его чем-то задели, ответил со статью в голосе:

— Интересуюсь, много ли осталось свободного места…

А про себя подумал: «Разве я рвался сюда не для того, чтобы летать?»

Сегодня среди других на одном из мраморных квадратов выбито: «Анатолий Васильевич Филипченко».

В Центр подготовки космонавтов он пришел опытным авиатором: имел звание военного летчика 1-го класса, за плечами свыше полутора тысяч часов налета. Его путь в космос начался примерно в одно время с Владимиром Шаталовым. Их летные судьбы во многом схожи. Они почти одногодки. Оба окончили спецшколы, и оба начали службу в рядах Военно-Воздушных Сил вскоре после Великой Отечественной войны, летали на первых реактивных, потом на сверхзвуковых, всепогодных…

В его руках пребывали штурвалы самолетов многих типов, многих летчиков он научил летать. С годами пришли мастерство и командирская зрелость…

.

..и снова полеты на самолете-лаборатории. А. В. Филипченко, В. В. Горбатко и В. Н. Волков

Если рассказать о нем языком анкеты, то получится все просто. Родился 28 февраля 1928 года в деревне Давыдовка Воронежской области. Как и все его сверстники, пошел в обычную школу. Затем учился в спецшколе ВВС, закончил Чугуевское летное училище. С 1950 года служил в строевых частях. Сначала был просто летчиком, потом старшим летчиком, командиром звена, заместителем командира эскадрильи, инспектором соединения... Заочно окончил Военно-воздушную академию, ту самую, которая носит теперь имя Юрия Гагарина. Имеет диплом летчика-испытателя.

В 1952 году вступил в ряды Коммунистической партии Советского Союза. В 1956 году женился. В семье Филипченко два сына: Саша и Игорь...

Отец Анатолия, Василий Николаевич, с малолетства гнул спину на помещиков. В 1915-м ушел крестьянский паренек на русско-германский фронт. Пробыл в окопах несколько лет. После Великой Октябрьской революции боролся за установление Советской власти в деревне, организовывал комбеды, был секретарем сельского Совета, воевал с кулачеством. В 1918-м вступил в партию большевиков, по ленинскому призыву ушел на борьбу с Деникиным. После разгрома интервентов и белогвардейцев возглавлял волостной комитет ВКП(б). С тех пор — на партийной работе.

В 1942-м комиссаром саперной части ушел Василий Николаевич на фронт. Вернулся с войны с боевыми наградами и снова за мирный труд.

— Отец был строг,- вспоминает Анатолий. — Строг, но справедлив. Трудно ему приходилось в жизни. И когда я думаю о сложной, прошедшей через три войны его судьбе, отчетливо сознаю: он вправе был требовать, чтобы мы были похожи на тех коммунистов и комсомольцев, которые первыми поднимались в атаку. И не только в бою с врагом, но и в битве за человека...

Мать Анатолия, Акулина Михайловна, до революции тоже батрачила. При Советской власти окончила рабфак, учительствовала...

Пятеро ребятишек осталось на руках Акулины Михайловны, когда началась война. Муж и старшая дочь ушли в действующую армию. Одеть, обуть, накормить... А тут фашисты подступают к родным местам, в дом попала вражеская бомба, надо бежать, уходить с обжитых мест...

Много хлебнули горя. Чтобы как-то помочь матери, Анатолий тринадцатилетним мальчишкой поступил учеником на Острогожский механический завод, выучился на токаря. Первая самостоятельно выточенная деталь, первая выполненная норма, первая принесенная домой зарплата... В залатанной рубашке, в ватнике с чужого плеча да разбитых башмаках бегал полуголодным на завод. Там плечом к плечу со взрослыми стоял у станка. Однажды придумал приспособление, которое облегчало работу и позволяло больше сделать за смену. К немуподходили старики, присматривались. «Молодец, здорово сообразил, надо начальство позвать».

— Кто подсказал тебе эту мысль? — спросил его начальник цеха.

— Сам придумал,- опустил он глаза. — Ведь надо...

Труд в семье Филипченко был в большом почете. «Полезное дело всегда впрок», — любил повторять отец. Честное, добросовестное отношение к любому делу он постоянно прививал детям.

В военные годы ребятам его года рождения выпала разная и вместе с тем одна и та же судьба. Юный разведчик Костя Феоктистов в действующей армии, ненавидящий оккупантов паренек из захваченного фашистами украинского села Павел Попович, рабочий тылового города Анатолий Филипченко — все они мужали раньше времени.

Анатолий много читал. Все, что попадало под руку. Но с особым упоением зачитывался Гайдаром и Островским. Библиотечную «Как закалялась сталь» не сдавал, несмотря на контрольные сроки. Прочитал раз, потом второй. Его тревожила и восхищала судьба Павки Корчагина. По нескольку раз перечитывал и рассказы о летчиках.

Случалось, увидит в небе самолет. Остановится. Долго стоит и смотрит. Наверное, тогда и пришла мысль об авиационной спецшколе.

Спустя несколько лет командир авиационного полка в аттестации на лейтенанта Филипченко А. В. писал: «Трудолюбив, по характеру спокоен, летает отлично, материальную часть знает, стрельбы выполняет только с высокими оценками, среди летчиков пользуется уважением и авторитетом. Избран членом партийного бюро части...»

Менялись места службы, менялись наименования и номера частей, в которых довелось служить Анатолию, но неизменным оставался характер летчика. Напористость, неотступность в начатом деле, спокойствие и скромность в самых различных обстоятельствах, стремление к совершенству — вот те черты, которые привели его в отряд космонавтов, которые свойственны ему и сейчас. Есть документы, характеризующие Филипченко, подписанные Юрием Гагариным. И в каждом из них неизменно отмечаются волевые качества летчика, его партийная принципиальность, трудолюбие.

В документах не расписаны подробности службы, отдельные случаи, нет в них настроения человека, его переживаний. Я напомню лишь один эпизод из его жизни.

...Это было еще в ту пору, когда самолеты-перехватчики только появились в частях. Анатолию было поручено облетать эту машину. Он долго знакомился с ее «характером», «обживая» ее на разных режимах. Как-то пришлось лететь ночью за инструктора. Он почувствовал, как машину повело в сторону. Взглянув на приборы, увидел, что не работает правый двигатель. Высотомер показывал тысячу метров.

Их было двое в самолете. Филипченко — старший. Он и принял решение.

— Будем садиться, как обычно! — Предупредил, что берет управление на себя. Ногой удерживал самолет от разворота, соображая, что же произошло. В подобные ситуации он раньше не попадал. Пилотировать самолет с одним работающим двигателем не приходилось даже днем. А тут ночь.

Машину тянуло вправо. Летчик удерживал ее как мог, впившись глазами в приборы. Нет, он не думал об опасности. Он знал одно: самолет нужно привести на аэродром и посадить. Нужно! Только тогда инженеры смогут разобраться в причинах случившегося и предотвратить повторение подобного в будущем.

Филипченко доложил руководителю полетов о сложившейся ситуации. С земли посоветовали:

— Попытайтесь запустить двигатель.

Двигатель не запускался. Летчик пытался найти ответ на вопросы: «Почему это произошло? Как исправить положение? Как сохранить машину?»

— Буду садиться на одном двигателе,- прозвучал голос в динамиках на стартовом командном пункте.

Вслед за этим он услышал, как руководитель полетов приказал всем, кто находился в воздухе, прекратить радиообмен, чтобы не мешать посадке Филипченко.

Медлить нельзя. Но и поспешность тоже может кончиться трагически. Если попытаться резким креном выровнять самолет, он может сорваться в штопор. Поэтому он попробовал запустить двигатель еще раз, потом еще... Одной рукой удерживать ручку было трудно. Самолет то кидало из стороны в сторону, то вдруг начинало трясти как в лихорадке. В глазах мелькали стрелки приборов, россыпь звезд, далекие огоньки земли. От напряжения стучало в висках, дышать было тяжело. Он старался не потерять высоты и шел на дальний привод на уровне тысячи метров, до боли вглядываясь в проплывающие внизу точки огней. Впереди показалась яркая лента посадочной полосы.

«Хорошо идете!» — ободряюще басит руководитель полетов. Филипченко продолжал удерживать машину от разворота и планировать на полосу. Все замерли на старте. «Трудную ты взял на себя задачу, Толя!»

Еще мгновение... Сели.

Побелевшие от натуги пальцы отпустили ручку управления. Откинут фонарь, ночная прохлада ласкает лицо...

В Звездном он встретил человека, который когда-то проверял его в полете. Вспомнился один из ночных перехватов. В кабине двое: Филипченко и инспектор. Взлетели. Набрали высоту. Вышли в район поиска цели. Земля передала команды на борт. Анатолий действовал спокойно, четко, обстоятельно докладывал о своих действиях. Цель маневрировала. Ночные сумерки затрудняли работу перехватчика, но он находил правильные решения. Боевой разворот, стремительная атака...

Когда на земле проводили разбор полета, Филипченко получил высокую оценку. Потом поверяющий улетел в другую часть. Но дела еще не раз сводили их вместе. Однажды поверяющего — им был Владимир Шаталов — попросили назвать летчиков, достойных стать кандидатами в космонавты. Он, не раздумывая, назвал Анатолия Филипченко.

Многое можно рассказать о том, как готовился Анатолий к своему первому старту, как трудился все эти годы, как тщательно отрабатывал на тренажерах каждый элемент предстоящего полета, как помогал товарищам по экипажу. Во всем этом проявилась трудовая закалка, высокая требовательность к себе и другим, выдержка командира «Союза-7».

Как-то мне довелось встретить в Звездном городке группу космонавтов, оживленно обсуждавших какую-то проблему. Их было пятеро: Анатолий Филипченко, Николай Рукавишников и трое американцев — А. Бин, Дж. Лаусма и Р. Эванс. Это два дублирующих экипажа, принимавшие участие в подготовке к совместному полету «Союза» и «Аполлона».

А потом был декабрь 1974 года. Со стартовой площадки Байконура ушел в космический рейс корабль «Союз-16». Пилотировал его Анатолий Филипченко, бортинженером был Николай Рукавишников. Это был испытательный полет модернизированного советского космического корабля, готовившегося к совместному полету с американским «Аполлоном». Шесть суток, 144 часа, продолжались испытания нового стыковочного агрегата в реальных условиях космоса, новой системы жизнеобеспечения, новых радиотехнических устройств... Экипаж корабля во главе с Анатолием Филипченко успешно справился с этим заданием.

Сейчас он генерал-майор авиации, работает в Центре подготовки космонавтов имени Ю. А. Гагарина.

ПОКА БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ

Владислав Николаевич Волков


Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, инженер Владислав Николаевич Волков. Родился в 1935 году в Москве. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1969 году, второй — в 1971 году.

Я хочу рассказать о человеке хотя и трагической, но счастливой судьбы, который умел брать от жизни и отдавать ей только полной мерой. Я хочу рассказать о человеке, для которого космические полеты стали единственно необходимым делом всей его жизни, хотя продолжительность ее насчитывала всего тридцать пять лет.

...Когда речь заходит о Вадиме Волкове (так его чаще называли товарищи из Звездного), мне вспоминаются его слова о профессии космонавта.

Как-то я услышал разговор двух школьников, а дети всегда прямодушнее и доверчивее взрослых,- говорил Вадим. — Один из них сказал другому после встречи с космонавтами: «Подумаешь, слетал в космос! Два дня — и уже герой!» А ведь за этими двумя днями стоит вся жизнь, которую мы прожили! — продолжал Вадим. — Готовимся мы очень долго. Много нелегких шагов приходится отмерить по земле, прежде чем сделать тот, хотя бы один, в небо. Но мы шагаем. Да, бывает сложно. Да, бывает трудно. Порой кажется, невыносимо трудно... Но тысячу раз прав мой коллега и товарищ Алексей Елисеев, когда говорит: «Именно потому, что трудна наша профессия, именно потому, что сложна,- именно поэтому мы ее выбрали. И служим ей».

Так говорил Вадим Волков. И еще мне всегда вспоминается его ответ на вопрос: «Каким вы себе представляете настоящего человека?» Он сказал просто и очень искренне: «По-моему, это человек и физически крепкий, и способный, и целеустремленный, и тактичный... Понимаете, очень много таких компонентов, которые входят в характеристику настоящего, гармонично развитого человека. Своего сына я хочу сделать, во-первых, порядочным человеком. Хочу, чтобы он был культурным, здоровым, любящим людей. Все остальное, я думаю, приложится».

Не могу вспомнить дату первой встречи с ним. Но помню, что было по-летнему тепло. У входа в административный корпус Звездного стояла группа молодых людей. Один из них привлек мое внимание своей внешностью. Широк в плечах, красивую голову держит прямо. В лучистых глазах задорные огоньки. Он появился в Звездном с новым пополнением.

Познакомившись с ним ближе, я понял, что человек он незаурядный. Внешне всегда спокоен, но за этим спокойствием скрывается неукротимая натура. Он любит песню, хорошую шутку и риск. Может часами просиживать за этюдником или терпеливо подбирать понравившуюся ему мелодию. Его рукам послушны теннисная ракетка и хоккейная клюшка, а пальцам — струны гитары. Поначалу он может показаться эдаким озорным храбрецом, любителем острых ощущений. Но это обманчиво.

Началось все со школы, с упрямого «буду» и «добьюсь». На первых порах по мелочам: «Обязательно забью сегодня гол в ворота седьмого «Б»... В этой четверти троек не будет... Научусь играть на гитаре...» Потом с той же горячностью брался за дела посложнее и посерьезнее. Он сформулировал свой главный принцип: «Бесконечно работать, искать полезное во всем, не отступать перед трудностями». Отец и мать Вадима работали в свое время в авиационной промышленности в области самолетостроения. Их увлеченность, видимо, передалась и сыну. Он мечтал стать испытателем. Конечно, самых новых самолетов. Но летчиком стал не сразу. Так посоветовал дядя — брат матери Петр Михайлович Котов. Он был для Вадима авторитетом. Причин этому было много. Войну прошел, на разных самолетах летал, в какие только переделки не попадал! Не случайно вся грудь в орденах и медалях.

— Летать — дело немудреное,- говорил дядя. — Хорошо летать — это посложнее. А вот испытателем стать — совсем не просто. Прежде надо познать науку. И не одну, а разные. Без них станешь воздушным извозчиком, а не летчиком-испытателем...

Все вроде бы правильно, логично, резонно было в рассуждениях дяди. Но попробуй в семнадцать лет отказаться от заветной мечты, отложить ее на неопределенное время. Жили они неподалеку от Тушино, где каждый день взлетали и садились самолеты, плыли по небу разноцветные парашютные купола, где каждый мальчишка грезил о небе. Сосед, работавший и летавший с самим Чкаловым, рассказывал Вадиму интереснейшие истории о людях пятого океана, о работе конструкторов.

Вадим поступил в Московский авиационный институт. Факультет выбрал один из самых трудных. Учеба требовала большого напряжения, и о полетах пришлось забыть. После окончания института его направили на работу в конструкторское бюро. Что это были за годы? Пожалуй, лучше всего на этот вопрос ответят странички из его дневника:

«Если я скажу, что молодежь — самая потенциальная часть человечества, я ничего не открою, хотя, разумеется, буду прав. Если я стану утверждать, что для самоутверждения в этой роли молодым непременно необходимо дерзание,- тоже ничего нового не сообщу, хотя никто меня не упрекнет в натяжке или тем более полуправде. А мужество, для того чтобы дерзать, должно присутствовать в человеке? Непременно. А раскованность мышления? А труд? Порой каторжный, когда в сутках, кажется, не 24, а только 2,5 часа? А риск? Риск, доходящий до дерзости, до самой последней грани, когда вдруг озаряет тебя абсолютная, ненужная, особенно в эту минуту, ясность, что тебе не донести свою ношу? Нет, не потому, что не хватит сил. У тебя не хватит времени. Ты просто не успеешь. Твои звездные часы не перпетуум-мобиле. Они встанут. Когда-то они должны остановиться, черт побери! Часы твоей жизни. Но не время вообще. Ведь будут другие...

Так будет ли тебе достаточно всех этих приобретений — мужества, дерзания, полета мысли, риска — для сознания того, что надо продолжать идти? Будет ли у тебя достаточно уверенности в том, что другие пойдут по твоим стопам? Убеждения, что звездные часы человечества будут работать без тебя и потом?

Только когда все эти «движители» придут на помощь (а заставить их работать — твой удел), человек может быть спокоен, что он состоялся как личность».

Работая инженером, Владислав поступил в подмосковный аэроклуб. Нелегко совмещать серьезную и ответственную работу, постоянные и порой долгие командировки с занятиями в клубе, колесить на всех видах городского и загородного транспорта ради одного-двух учебных полетов. Но он привык доводить начатое дело до конца. Так было и с аэроклубом. Он не пропускал ничего, что могло быть полезно для его будущей работы. Как-то после полета на поршневом «яке», выполнив упражнение «под шторкой», сказал инструктору:

— Буду летать и на реактивных. Буду!

Он многому учился у отца. Николай Григорьевич по призванию и по профессии инженер. Точнее, авиационный инженер. Мальчишкой пешком пришел в Москву из Рязани. Работал и учился, учился и работал. Человек беспокойной души. Конструкторские бюро, заводы, частые командировки, короткие часы дома. И у Вадима не было друга лучше, чем отец.

«Усилием воли можно организовать себя, подавить страх, приучить себя к честности, бескорыстно и с полной отдачей выполнять работу, связанную с определенной опасностью». Так учил отец. Так поступал Вадим.

— Отец,- говорил он, и глаза его теплели,- современный во всем человек. Он хорошо рисует, любит музыку. С ним можно говорить и спорить обо всем: о спутниках и футбольном первенстве, последнем романе Быкова и театре на Таганке... Честное слово, было бы здорово, если бы я и брат обладали хотя бы половиной тех качеств и знаний, которые имеет отец. К тому же он пишет. И мне тоже хочется написать когда-нибудь книгу... О нашем времени, его людях, об отце...

Забегая вперед, скажу, что он написал такую книгу. Называется она «Шагаем в небо». Союз журналистов СССР присудил ее автору премию 1971 года и диплом лауреата. Работу над книгой Вадим считал поручением комсомола. Адресовал ее тем молодым, которым желал высокого неба.

Сложен и труден путь в неизведанное. И на этом пути бывают не только удачи.

Космонавту нужны сила, закалка, крепкое здоровье. И Вадим взялся за спорт. Играл в футбол, хоккей, ручной мяч, занимался легкой атлетикой, боксом... Несмотря на острую нехватку времени, он поступил в школу тренеров. Мечтал вывести свою команду в число лидеров. Вечерами ездил на другой конец города, домой возвращался поздно. И когда жена выговаривала ему за то, что он не думает о доме, о сыне, он сгребал Володьку в охапку и весело говорил:

— Пусть растет как хочет. Только чтобы учился хорошо, в люди выходил...

Свою затею Вадим скрывал. Товарищи по работе не беспокоили его расспросами. Они знали: не такой Волков человек, чтобы надолго замкнуться. Если молчит, хмурится,- значит, сам ищет выход из какого-то положения.

— Дался тебе этот хоккей! — ворчала Людмила, глядя на его обветренное лицо. — Подумать только! Который год, и все хоккей, хоккей!.. Занялся бы чем другим.

— Ну, ладно,- говорил Вадим и перемигивался с отцом. — Обещаю: вытащим ребят в класс «Б» — брошу хоккей.

Но его перевели на более сложную работу, и хоккей пришлось оставить. Времени на все уже не хватало.

Была мечта — испытывать космические корабли. И вот он подает заявление с просьбой зачислить в отряд космонавтов.

Отказали. Но он был настойчив в достижении цели. И добился своего. После первого космического полета Вадим писал товарищам: «Отсчет времени люди ведут по каким-то своим вехам. Эти вехи жизненного пути становятся началом поворота или стремительного подъема. Моя веха — 11 мая 1964 года. День, когда меня вместе с другими, кто изъявил желание лететь в космос, вызвали к С. П. Королеву...»

...Тренировки на специальных стендах и установках, прыжки с парашютом на землю и на воду, изучение космической техники, правил ее эксплуатации, государственные экзамены... Он понимал, что право на участие в космическом полете дает безупречное выполнение всех без исключения пунктов сложной программы подготовки.

В октябре 1969 года в составе экипажа «Союз-7» он участвовал в групповом космическом полете, выполняя обязанности бортинженера.

«Расчетная точка нашей посадки в 155 километрах северо-западнее города Караганды. Наш космический адрес, который совсем недавно звучал примерно так: Вселенная, область — Околоземная, город — Орбита, дом — корабль «Союз-7», теперь называется снова одним словом — Земля.

А надо мной — небо... Смотрю на него. Оно закрыто плотными облаками. Даже не верится: неужели мы были в космосе? Все так быстро кончилось. Как будто и не было нескольких лет напряженной подготовки и не было этих пяти суток космического полета...» Это он писал после возвращения.

Короткий отдых — и снова дела, общественные и производственные. По заданию ЦК комсомола он много ездил по стране, бывал на ударных комсомольских стройках Дальнего Востока, на республиканских съездах и молодежных конференциях, выступал с докладами об исследовании космоса.

— Как ты оцениваешь космическую работу последних лет? — спросили его друзья-журналисты.

— Если коротко, то космические исследования прошедших лет — это непрерывное усложнение самих полетов и проводимых в них экспериментов, это важный процесс рождения принципиально новых научных решений, идей, методов познания. В строго продуманном освоении Вселенной отчетливо виден советский стиль решения крупнейших научно-технических проблем...

19 апреля 1971 года начался новый этап в освоении космоса — состоялся запуск на орбиту спутника Земли орбитальной станции «Салют». Вслед за этим в космос должны были стартовать два пилотируемых корабля: первый — «Союз-10» — для опробования стыковочных узлов и систем, второй — «Союз-11» — доставить на борт станции экипаж исследователей.

Пресс-конференция перед стартом... Экипаж 'Союза-11': В. Н. Волков, Г. Т. Добровольский и В. И. Пацаев. 1971 г.

Когда Государственная комиссия утвердила экипаж «Союза-11», на космодроме шутили: «Везет «Красной звезде», второй раз командирует своего специального корреспондента в космос» (в первый свой полет Владислав Волков уходил с командировочным предписанием и корреспондентским билетом нашей редакции).

Более полутора лет прошло после его первого старта. Много это или мало? Судя по тому, как увлеченно и страстно он говорил о предстоящей работе, ему этот перерыв казался долгим.

Программа полета космического комплекса «Салют» — «Союз», создание первой в мире пилотируемой орбитальной научной станции имели огромное значение для космонавтики: они открывали путь большому будущему, новому направлению в разработке пилотируемых космических аппаратов и в космических исследованиях. Члены экипажа «Салюта» понимали это и работали с особым упоением. И там, на орбите, Владислав Волков вел дневник.

«13.VI. Начались 8-е сутки полета. 887-й виток. Проводил наблюдения звездного неба...»

«19.VI. Приступил к дежурству. Наверное, я буду первым, кому посчастливится увидеть на счетчике витков цифру 1000...»

«23.VI. 17.00. Свободного времени почти нет. Земля опять поменяла наш распорядок дня...»

«26.VI. 1.00. Пошли 21-е сутки полета... Сегодня мне удалось обнаружить скопление нескольких циклонов...»

Более двадцати трех суток провели на орбите Г. Добровольский, В. Волков и В. Пацаев. Их работа восхищала: долгожители первого «звездного дома» трудились самозабвенно. Их подвиг стал символом воли и смелости, мужества и отваги, примером дерзновеннейших деяний советского человека. Они доказали, что в космосе можно жить и работать долгое время.

Завершен почти месячный цикл. Собраны вещи, дневники, записи наблюдений, фото- и кинопленки. Экипаж перешел в транспортный корабль... Потом случилось непредвиденное. Они погибли при возвращении на Землю, выполнив сложное и ответственное задание.

Когда Красная площадь провожала героев в последний путь, когда все радиостанции страны передавали Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Владислава Николаевича Волкова второй Золотой Звездой Героя Советского Союза, у нас, его товарищей, у всех, кто знал его по работе или был просто знаком с ним, было не только чувство глубокой душевной скорби. Было и останется навеки чувство высокой гордости за этого замечательного человека, коммуниста.

ГОРСТЬ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Виктор Васильевич Горбатко


Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Виктор Васильевич Горбатко. Родился в 1934 году в поселке Венцы-Заря Краснодарского края. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1969 году, второй — в 1977 году, третий — в 1980 году.

«Союз-7» плыл над планетой. За иллюминаторами густела чернота космоса и раздражающе ярко горели немигающие неподвижные звезды. Зоркие глаза высматривали в этом нескончаемом хороводе огоньков два, которые должны были перемещаться в левом углу неба.

— Командир, вижу! — Виктор Горбатко еще ближе прильнул к стеклу.

Три корабля сходились в заданном районе космоса...

...Тот, кто на борту «Союза-7» выполнял обязанности инженера-исследователя, родом с Кубани. Кубанским казаком называют его в Звездном. Детство Виктора Горбатко прошло в тех местах, где расположен известный в стране конный завод «Восход». Хорошо помнятся табуны скакунов на зеленых выпасах, дробный стук копыт, звонкое ржание, развевающиеся на ветру гривы, когда гонят коней по бескрайней степи. Помнятся полевые манежи, объездка молодняка, праздничные состязания, вольтижировка, конкур-ип-пики...

В семье ветеринарного фельдшера Василия Павловича и Матрены Александровны Горбатко пятеро детей. Виктор — младший из двух братьев. Рос, как и все его сверстники, чьи отцы и матери работали в колхозе и на конном заводе. Привычный бег времени сломала война. Учиться пришлось по букварю, в котором было чуть больше пяти страниц — остальные не пропустила гитлеровская военная цензура. Слова Родина, Ленин, партия, комсомол вычеркивались злобствующими фашистами.

Помнятся уроки в холодной, нетопленой школе, первые слова, выводимые на клочках оберточной бумаги замерзшими пальцами, и полные оптимизма и веры в победу рассказы учительницы Надежды Ивановны Карауловой. Она рассказывала голодным и озябшим мальчишкам и девчонкам об Ильиче, читала припрятанную книжку «Мальчик из Уржума», учила честности и правдивости.

Вернувшись с фронта инвалидом, отец Виктора опять стал работать на конном заводе. Мать хозяйничала по дому, присматривала за ребятишками. Еще с детства Виктор привык к тяжелой крестьянской работе: пахал, гонял лошадей в ночное, помогал взрослым и поле. За работу на уборке урожая в совхозе крайком комсомола наградил его Почетной грамотой.

Стал заниматься в театральном кружке. Когда ставили «Молодую гвардию», Виктору поручили роль Сергея Тюленина. Играя, он стремился показать, каким смелым и мужественным был комсомолец Тюленин. Роль Любы Шевцовой исполняла Валя Ордынская. Потом она станет его женой.

Учился Виктор старательно. Было интересно узнавать каждый день новое, проникать в тайны законов физики, в структуру химических элементов, узнавать прошлое и настоящее Земли и других планет... Но кем он будет, решить долго не мог. Другие ребята строили планы, мечтали разъехаться в разные концы страны. «Моряков» манили Ленинград и Севастополь, «горняки» настраивались на Донецк, «историки» и «биологи» грезили о МГУ, а «летчики» — о знаменитой Каче...

Когда же поманило его небо? Наверное, с того дня, когда он увидел, как наши краснозвездные ястребки вели трудный воздушный бой с численно превосходящим противником. Виктор, затаив дыхание, следил за стремительными атаками наших бесстрашных летчиков.

Вот задымил и пошел к земле один фашистский самолет, второй, третий... Но подбит и один наш самолет, чертит дымным хвостом небо...

Долго еще звенели в ушах свистящий голос моторов и сухой треск стрельбы. Вспыхивали и гасли огоньки в опрокинувшемся высоком небе. Закрыв глаза, представлял, что он там, в боевом строю краснозвездных истребителей, в кабине самолета. «Стать бы таким смелым и сильным...»

Это запомнилось на всю жизнь. Запомнились и рассказы старшего брата Бориса, военного летчика. У старшей сестры Елены муж тоже был летчиком. Возможно, это и повлияло на выбор профессии Виктором. После окончания десятилетки он поступил в авиационную школу первоначального обучения, потом в Батайское военное училище летчиков...

Первый полет с инструктором вспоминается как сон. Машина, казалось, долго бежала, вздрагивала и вдруг повисла над самым оврагом. «Ну, все! — сжалось сердце. — Сейчас начнем падать».

Но самолет не упал. Уменьшились в размерах дома и деревьяг стала узкой извилистая полоска реки, ветер подбрасывал машину, словно пушинку. Потом были зона, полет с креном, развороты, посадка...

Ночью накануне первого самостоятельного полета Виктор спал плохо. Нет, не от волнения, что не сумеет вести самолет. Оттого, что время текло в эту ночь удивительно медленно. Курсантская кровать вдруг показалась неудобной и скрипучей, а одеяло колючим...

Словом, проснулся раньше других, долго растирал тело мокрым полотенцем, причесывался и с нетерпением ждал сигнала «Подъем».

Взлет, круг, посадка... Взлет, круг, посадка. А потом объятия товарищей, хлопки по плечу, спине, крепкие рукопожатия, радостные возгласы, поздравления...

Виновник торжества старался держаться солидно, о самом полете говорил с некоторой наигранной небрежностью, неторопливо вытаскивал из кармана пачку «Казбека» и угощал всех. В «первоначалке» ребята не курили, а просто баловались, но «вылетная» пачка хороших папирос считалась своего рода традицией.

...Небо заставило повзрослеть. Полгода назад они были мальчишками-школьниками, а сейчас — курсанты-летчики. Как изменил этот небольшой срок людей! Ребята возмужали, узнали цену настоящей дружбе, стали серьезнее.

Через год — училище. Виктор писал домой:

«Мы стали настоящими летчиками и летаем по-настоящему, на реактивных! Вот бы посмотрел Борис... Завтра снова летать. Встаем рано, в 5 утра. А сейчас... Ого! Стрелки пошли на второй круг. Я счастлив, что попал сюда. Инструктор — лейтенант Баскаков — отличный летчик и человек симпатичный. Правда, характер у него особенный: на земле вежливый, слова «черт» не скажет, но только взлетим — сейчас же начинает ворчать. Когда садимся, думаешь, сейчас начнется разнос, а он спокойно разбирает полет...»

— Нет, ничего героического в моей летной практике не было. Никаких необыкновенных случаев, ярких эпизодов, когда пришлось бы рисковать жизнью. Все складывалось гораздо проще, обыденнее, чем мечталось на школьной скамье, и труднее именно своей повседневностью,- так говорит он сам, то ли по скромности, присущей ему, то ли потому, что летчики вообще не любят говорить о себе. Но рассказать он мог бы о многом.

...Шли полеты в сложных погодных условиях. Летчик-истребитель Виктор Горбатко и его ведомый получили задачу пробить облака и собраться за ними. Взлетели. Набирая высоту, оба истребителя в плотной облачности пошли вверх параллельными курсами. Вскоре верхняя кромка осталась позади, и на остеклении кабин весело заиграли солнечные блики. Пара прошла по маршруту, выполнила задание и разошлась.

Погода между тем ухудшилась. Экипажам, которые оставались на земле, полеты отменили. Виктор, усомнившись в правильности показаний радиокомпаса, повел самолет по гиромагнитному компасу. Но и этот прибор не давал четких показаний. Что делать? Попытался восстановить положение самолета относительно курса посадки, но тщетно. Вот-вот должна была загореться сигнальная лампочка аварийного остатка топлива.

Неожиданно в разрывах облаков Виктор увидел город, блеснуло железнодорожное полотно. Этого было достаточно, чтобы определить положение самолета. Понял, что, отклонившись от аэродрома вправо, вышел на точку с обратным посадочным курсом. Бросив взгляд на угрожающий красный сигнал лампочки, летчик запросил посадку с ходу.

— Садитесь,- ответил руководитель полетов.

Виктор учел поправку на ветер, проверил показания указателя скорости и высотомера и плавно убрал обороты двигателя...

Офицеры, которые были на старте в тот день, молча пожали ему руку, покачали головами и только произнесли коротко: «Да-а...»

В Звездный пришел с первым набором. Диплом инженера он защитил в академии Жуковского. Вместе с Хруновым был дублером у Алексея Леонова, потом дублировал инженера-исследователя в экипаже «Союз-5».

Случается, что мы, журналисты, меняем на время свою профессию. Один становится на недельку таксистом, другой — продавцом, третий — пожарником, четвертый — строителем... Потом все возвращаются к своему основному занятию, обогащенные впечатлениями, встречами, знакомствами. Так постигается «изнутри» то, о чем предстоит написать, рассказать читателю. Мне тоже доводилось менять профессию: я тренировался вместе с ребятами из Звездного, просиживая долгие часы на тренажерах, летал на астроориентацию, прыгал с парашютом, участвовал в испытаниях космической техники. Частенько рядом со мной был Виктор Горбатко — сосредоточенный, не знающий усталости, строгий к себе и всегда готовый прийти на помощь другим.

Тогда он готовился к полету на «Союзе-7». Готовился упорно. Он ждал дня своего старта, как спортсмен ждет выстрела, дающего начало бегу. Выстрел этот прозвучал 12 октября 1969 года в 13 часов 45 минут по московскому времени.

Когда корабль вышел на орбиту, он прильнул к иллюминатору. Бело-голубая Земля поразила своей красотой. Отчетливо были видны города, лесные массивы, горы. Хорошо различались озера, реки и вспаханные поля. А где его родные места? Кубань, родной завод? Потом Землю затянули облака, и стало казаться, что смотришь с нее на небо...

Размышления прервал голос командира:

— Включай систему ручной ориентировки. Будем работать по программе...

Когда начался многосуточный рейс «Салюта», Виктор дежурил на пункте управления, вел переговоры с экипажем орбитальной станции, передавал на борт уточнения по программе работ.

— Трудно ребятам без запаха земли,- обронил он однажды задумчиво. — Трудно...

— А, разве земля пахнет?

— Еще как! Когда «Союз-семь» приземлился и открыли люк, я сразу почувствовал этот неповторимый запах... Каких бы вершин ни достиг человек, как бы далеко ни уходили его космические маршруты, он, как и в старину, отправляясь вдаль, всегда захватит с собой горсть родной земли.

— А, ты брал? — спросил я.

— Брал...

Брал он горсть родной земли и на борт корабля «Союз-24», на котором стартовал зимним днем 1977 года. Задание было сложным: состыковать корабль с «Салютом-5», перейти на станцию и среди прочих экспериментов и исследований «сменить атмосферу на орбитальном комплексе». Такое проводилось впервые.

— Признаюсь, мы здорово волновались,- рассказывал Владимир Шаталов,- когда выдали на борт команду о начале эксперимента. Юрий Глазков по сигналу Земли открыл соответствующий клапан, и мы услышали, как вакуум космоса стал с шипением высасывать воздух из станции. Но на другом ее конце уверенно и четко работал Виктор Горбатко. И воздух, выпущенный им из баллонов, невидимой стеной двинулся по отсекам. Он не давал снизиться давлению ниже допустимого уровня...

Более двух недель работали двое на «Салюте-5», и все это время была с ними горсть родной земли.

А потом — третий старт. Виктор был командиром международного экипажа и вместе с вьетнамским космонавтом Фам Туаном пилотировал «Союз-37», выполнял научные исследования на «Салюте-6».

ЛИСТАЯ РАССВЕТЫ...

Виталий Иванович Севастьянов

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, кандидат технических наук Виталий Иванович Севастьянов.Родился в 1935 году в городе Красноуральске Свердловской области. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1970 году, второй — в 1975 году.

«Перед стартом в космос мне запомнились глаза людей. Я проснулся — на меня смотрел врач. Смотрел уже не так, как вчера. И девушка, подававшая ужин, хотя смотрела так же приветливо, как всегда, и все-таки не так. Я заметил волнение и в глазах дублеров. Надевают датчики. Врачи, уже в сотый раз выполняющие эту операцию, временами вдруг останавливаются и смотрят на меня и Андрияна.

В их глазах — волнение. Едем на старт. Рапорт. Прощания. Опять глаза. Глаза Главного конструктора, дублеров, друзей... Необычные глаза. За мужской деловой строгостью чувствую теплоту, острее чувствую характер каждого. Один грубее, чем обычно, похлопывает по плечу и говорит резче. У другого мягче голос, напоминает о встрече на Земле, а встреча еще не скоро. Лифт. И вот тут вспомнил Гагарина, утро 12 апреля 11961 года...

О чем же он думал тогда? Наверное, он видел такие же глаза, тоже чувствовал теплоту провожающих...»

Так рассказал Виталий Севастьянов о своих предстартовых минутах. Рассказал после того, как пробыл на орбите 18 суток, доказав, что более чем двухнедельный полет в космосе, более чем двухнедельная работа в условиях невесомости — не предел для человека.

Виталий Севастьянов — автор и соавтор многих интересных публикаций по проблемам космонавтики. Написанная им совместно с профессором А. Д. Урсулом брошюра «Эра космоса: общество и природа» не только увлекательна по содержанию и мыслям, но и оригинальна по форме рассуждений.

Севастьянова интересно слушать. Рассказывая, он приводит любопытные примеры, тонко подмечает штрихи характеров инженеров КБ, ученых...

И сейчас, перебирая в памяти все беседы с Виталием, досадуют, что так и не пришлось нам толком поговорить о его пути в кабину космического корабля. Говорил он все больше о другом — о дирижерском таланте Евгения Мравинского, о своей маленькой дочери, о романе Бондарева «Горячий снег», оптических явлениях в атмосфере — так называемых мезосферных (серебристых) облаках...

Но в этих рассказах раскрывался он сам: увлекающийся, с широкими интересами, знающий и любящий искусство, философ.

Биография его вроде и без ярких эпизодов, но по-своему интересна. Виталий Севастьянов родился на Урале. Но жил там недолго — вскоре семья переехала на юг, в Сочи. Здесь он учился, здесь начинал работать. Еще мальчишкой в каникулы ходил матросом на прогулочном катере.

Катер не великан, а так — суденышко... На борту выцветшей краской была выведена цифра «10» — вот и все его название. И маршрут у суденышка был незамысловатый: Сочи — Хоста, туда и обратно. И так каждый день... Виталий подавал концы, драил палубу, до блеска начищал медяшки.

Небо не манило его. На пролетающие над побережьем самолеты смотрел с простым любопытством: удастся угадать по звуку мотора и форме крыла, летит ли видавший виды Ли-2 или Ил-14? А вот морские корабли были его страстью. Мастерил модели, пускал, перестраивал, снова пускал...

Десятилетку окончил с золотой медалью. После школы собирался поступать в Ленинградский кораблестроительный институт. Но случилось так, что 1 сентября 1953 года пришел студентом в одну из аудиторий Московского авиационного института. Почему? На этот вопрос он и сам толком ответить не может. Но о случившемся не жалеет.

Учился хорошо. «Был жадный до знаний...» — с улыбкой вспоминает те годы Виталий. А они многое дали для становления характера.

...В безостановочном потоке событий есть наполненные особым смыслом. Их невозможно забыть. Пусть много воды утечет, пусть сотрутся в памяти имена и лица людей, но нет-нет да и вспомнится кусочек прошлого, воскреснут события, дорогие человеку.

В жизни Виталия такое событие связано с первой встречей с космосом. Не с полетом — он был много позже,- с встречей совсем иного рода. Прочитал он книгу К. Э. Циолковского «Грезы о земле и небе». В ней калужский мечтатель высказывал идею о создании искусственного спутника Земли, считая, что это будет первый великий шаг человека на пути в безбрежный океан Вселенной. Он так и писал: «Воображаемый спутник Земли, вроде Луны, но произвольно близкий к нашей планете, лишь вне пределов ее атмосферы, значит, верст за 300 от земной поверхности, представит при очень малой массе пример среды, свободной от тяжести». Затем следовал вопрос: «Но как сообщить земному телу скорость, необходимую для возбуждения центробежной силы, уничтожающей тяжесть Земли, когда эта скорость должна доходить до 8 верст в секунду?»

После лекций он не уходил в общежитие, а забирался в тихий угол и считал, считал, считал... На стол ложились листы, заполненные цифрами и формулами. Все свободное от занятий время (а его у старшекурсников немного) уходило на решение задачи, связанной с запуском спутника. Идея так захватила, что Виталий забывал о сне, перестал ходить в спортзал, забросил еще одну свою страсть — театр...

Спутник будет весить 50 килограммов... Ракета должна быть многоступенчатой. В ту пору эта цифра казалась огромной. Американцы готовились запустить спутник весом около 10 килограммов. Он же замахивался на большее. Но сложность задачи не пугала.

Работа Виталия, представленная на городской студенческий смотр, получила высшую премию. Ее опубликовали в сборнике.

Вглядываясь в ночное небо, Виталий представлял, как там, в черноте мерцающих звезд, появится новая, пусть маленькая, но совсем иная — созданная руками человека — звездочка. А потом... Потом будут «эфирные поселения», о которых писал Циолковский. Будут! Ведь стало же радио тем первым изобретением, которому оказалось тесно на Земле. В эфир полетели быстротечные волны. Не исключено, что какие-то из них вибрируют сейчас где-то в окрестностях далеких планет и звезд. Пусть ослабленные, но они летят. Значит... Он мечтал и фантазировал...

Стояла осень. Ветреная, дождливая. Над Москвой низко, почти цепляясь за крыши домов, плыли облака. Отяжелевшие, серые. Размышления Виталия прервал голос диктора:

«...4 октября 1957 года в СССР произведен успешный запуск первого в мире искусственного спутника Земли. По предварительным данным, ракета-носитель сообщила спутнику необходимую орбитальную скорость около 8000 метров в секунду... Спутник имеет форму шара диаметром 58 см и весом 83,6 кг...»

Сбылось! Фантастика стала реальностью!

Виталий взялся за новые расчеты. Он считал и пересчитывал, проверял и перепроверял... Но не успел закончить эту работу. В ноябре пришла новая ошеломляющая весть: запущен спутник весом более полутонны. В специально оборудованном контейнере второго спутника в космос было поднято живое существо — собака Лайка.

Но первая космическая путешественница — Лайка сгорела вместе со спутником, вошедшим в плотные слои атмосферы Земли. А можно ли вернуть космический корабль из космоса? Можно ли посадить его на Землю?

26 февраля 1958 года в студенческой многотиражке «Пропеллер» появилась любопытная статья. Называлась она «Аппарат возвращения, или космический экипаж держит путь к Земле». В ней автор, а им был Виталий Севастьянов, убежденно доказывал: «Сейчас, когда человечество вступило в эру космических сообщений, эта проблема из области гипотетической переходит в область практическую и становится одной из насущных задач, стоящих перед мировой наукой».

Статья Виталия привлекла внимание не только студентов, но и преподавателей.

— Кто подсказал вам эти мысли и выводы? — спросил его профессор Ю. А. Победоносцев, один из тех, кто создавал знаменитый ГИРД, работал с Ф. А. Цандером и С. П. Королевым. Он вопросительно посмотрел на студента, как бы стремясь еще раз убедиться, что эта толковая статья — плод самостоятельной работы его ученика, только начинающего свой путь в науку.

— Сам, Юрий Александрович, — ответил Виталий. — Правда, много читал Циолковского, Яцунского, Свешникова...

Обогнать время Виталию Севастьянову не удалось. Реальные спутники один за другим стартовали в космос. Но удалось ему другое: глубоко постичь премудрости математики и теории движения тел переменной массы. А главное, он нашел то, что многие ищут всю жизнь и, бывает, так и не находят — свое призвание...

Севастьянов из тех, кого в равной мере можно отнести и к физикам, и к лирикам. С ним можно говорить обо всем. Книг он прочитал великое множество. Очень любит театр. Старается не пропустить ни одной художественной выставки. В космос захватил с собой томик М. Шолохова — юбилейное издание «Молодой гвардии», посвященное 50-летию ВЛКСМ. В книжке размером меньше спичечного коробка более четырехсот пятидесяти страниц с иллюстрациями. «Очень удобная для космической библиотечки», — смеется Виталий.

...Его старт. Он состоялся вечером 1 июня 1970 года. Традиционный голубой байконуровский автобус увозил космонавтов на стартовую площадку и...

Пионер космоса Юрий Гагарин первый рассказал людям об ощущениях человека в космосе. Его рассказ дополнил Герман Титов. Нейл Армстронг первым ощутил необычные условия пребывания человека на другом небесном теле. Но в то время еще не было ответа на вопрос: как будет чувствовать себя человек в длительном космическом рейсе?

Встречая рассветы и закаты, экипаж корабля «Союз-9» находился в орбитальном полете вокруг Земли в течение 424 часов. Экспериментальные исследования, выполненные космонавтами А. Николаевым и В. Севастьяновым, имели важное значение для последующих шагов в безбрежный океан звезд.

После возвращения на Землю мы толковали с Виталием о том, что отличает «звездопроходцев» первых лет космической эры от тех, кто начал второе десятилетие пилотируемых полетов.

— Отличие есть. Главное в том, что наша космонавтика перешла от этапа исследования околоземного космоса к этапу его освоения... Профессия космонавта тоже обрела новые черты — это испытатель техники, исследователь, экспериментатор, наблюдатель, способный обобщать и анализировать. Сегодня жизнь требует обширных знаний в различных областях науки и техники, знания новейших проблем, стоящих перед учеными и инженерами, решению которых может способствовать космический полет... — Он вдруг умолк, внимательно посмотрел на меня; — Аглавное — любить свое дело!

В том, что он любит свое дело, отдает ему всего себя, в том, что с годами это не пройдет, а, наоборот, усилится, я нисколько не сомневаюсь. Подтверждение тому то, что он и сейчас находится в готовности номер один. И если ему скажут: «Пора», он вновь начнет испытывать технику, проводить исследования... Так, как он это делал летом 1975 года на борту «Салюта-4» в течение более чем двух месяцев.

ТОЛЬКО ВПЕРЕД!

Николай Николаевич Рукавишников

Летчик-космонавт СССР дважды Герой Советского Союза, кандидат технических наук Николай Николаевич Рукавишников.Родился в 1932 году в городе Томске. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1971 году, второй — в 1974 году, третий — в 1979 году.

Государственная комиссия заслушивала доклад экипажа «Союза-10» о работе, выполненной в полете, о проведенных испытаниях, о функционировании бортовых систем. Полет был очень ответственный (впрочем, иных и не бывает). Конструкторов интересовали мельчайшие подробности технического эксперимента. Задавали много вопросов, по нескольку раз возвращались к обсуждению одного и того же... Заседание затянулось. Когда члены Государственной комиссии выходили из зала, я обратил внимание, что Николай Рукавишников идет с одним из ведущих специалистов и продолжает что-то рассказывать. «Не хватило времени», — подумал тогда. Но очень скоро убедился, что ошибся. О своей работе на орбите Николай доложил кратко, по очень обстоятельно. Все были вполне удовлетворены. А вот ему показалось, что кто-то усомнился в правильности его доводов. Он должен был доказать. И доказал.

Максим Горький сказал так: «Есть только две формы жизни: гниение и горение. Трусливые и жадные изберут первую, мужественные и щедрые — вторую; каждому, кто любит красоту, ясно, где величественное...»

Ну а он, Николай Рукавишников, как шел к своей космической вершине?

Прочитав его биографию, ответа не получите. Всего две странички: родился, учился, работал. Комсомол, партия. Вот, пожалуй, и все. Скупо! Если же припомнить все, можно исписать много листов. Простой сибирский парень, выросший в трудовой семье, Николай много хорошего унес из детства во взрослую жизнь. А складывалось его детство так. В сознании четко остались лихолетье войны и трудные послевоенные годы. Семья постоянно переезжала с одного места на другое. Много было экспедиционных дорог: Сибирь, Средняя Азия, Дальний Восток.

— Постоянные переезды, наверное, отразились на моем восприятии жизни, — вспоминает он школьные годы. — Может быть, это повлияло и на выбор профессии. Родители любили свое дело, свою специальность. Они жили, как путешественники и первопроходцы. Едва закончив работу в одной экспедиции, с интересом обсуждали новые маршруты, новые поездки. С детства у меня была масса впечатлений. Много интересных встреч. Любимым предметом была география. Математика и физика давались легко. Отец, радиолюбитель, привил любовь к радиоделу, к технике. И то, что годами у нас не было постоянного дома и весь скарб составляли несколько чемоданов, приучило быть неприхотливым к условиям жизни и работы. В общем, то время скитаний вспоминаю как прекрасную пору...

Наверное, в жизни каждого вдруг случается такое, что тебе надо, просто необходимо подняться над сутолокой будней, над ворохом дел, над привычным распорядком событий. Подняться, чтобы вдохнуть полной грудью иного, непривычного, высокогорного воздуха, подняться, чтобы отодвинуть близкую и ставшую привычной черту горизонта и устремиться дальше...

Прочитав книгу о жизни юного французского ученого Эвариста Галуа, думал: «Умереть в двадцать один год и успеть создать теорию решения уравнений, на которую опираются поколения математиков! Разве это не здорово?» И обыкновенные уроки по математике и физике вдруг стали интересными и увлекательными. Он тоже должен что-то сделать для человечества. Ведь до двадцати одного года оставалось неполных семь лет.

Позади десять классов, а он еще не знал, в какой институт пойдет. Знал лишь твердо, что в технический. Читал объявления. Инженерно-строительный, химический, механический (так тогда назывался Московский инженерно-физический институт). Зашел. В проспектах прочитал названия факультетов и специальностей, узнал, что некоторые лекции читают академики, что в МИФИ новейшие лаборатории с уникальными установками. Подал документы. Экзамены сдал и был принят. Начались студенческие будни.

Учился хорошо, много читал, увлекался физикой и математикой, а все свободное время отдавал мотосекции. Группа будущих инженеров-физиков была дружной. Коллективизм у них был возведен в изначальное кредо жизни. А он, комсорг, развивал кипучую деятельность, чтобы это «мы» стало не формой, а потребностью.

1957 год был выпускным. Николай защитился с блеском, его дипломную работу опубликовали в научном журнале. По распределению попал в конструкторское бюро. Шутка ли — со студенческой скамьи прямо в КБ!

Сначала работал просто инженером, потом — старшим. Вскоре был назначен начальником группы, ему доверили испытательную работу.

Его называли многожильным. Участвовал в комиссии ВОИР, читал лекции по путевкам общества «Знание», руководил шефской работой в школе. А ведь на все это нужно время.

Когда хронометры истории начали отсчитывать космическое время, решил, что его судьба должна измениться. И он пришел в Звездный. Началась подготовка к космическому старту. Центрифуги и тренажеры, полеты и парашютные прыжки...

Как-то сынишка спросил его:

— Пап, а ты смог бы стать космонавтом?

— Космонавтом? — Он растерялся от неожиданного вопроса. — Наверное, смог бы. А что?

— Ну так стань! Я им тоже стану, когда вырасту...

Николай не ответил. Жена, Нина Васильевна, и мать, Галина Ивановна, уже знали, что он проходит специальные тренировки в Звездном, но тоже промолчали.

...У медиков есть такое понятие — «психологическая совместимость». С этого начинается подбор кандидатов в будущий космический экипаж. Проблема эта не из простых: людям вместе работать, вместе выполнять сложнейшие исследования в обстановке и условиях, где не исключены критические ситуации. У тех, кто уходит в космический рейс, должно быть общее чувство ответственности, сработанность.

В экипаж, куда включили Николая Рукавишникова, входили те, кто уже дважды переходил «космический рубикон», — опытный летчик и квалифицированный инженер, космонавты-профессионалы. Ему, новичку, предстояло заслужить свое право на полет с ними.

Эмоционально-волевая устойчивость, ясный аналитический ум, прекрасное знание электроники, выносливость, способность мгновенно реагировать на изменения обстановки и многие другие качества, необходимые космонавту, позволили ему стать членом экипажа космического корабля.

Готовясь к выполнению испытаний новых приборов и систем, Николаю часто приходилось общаться с крупными учеными, конструкторами, экспериментаторами. Были среди них люди, намного старше его, опытнее. Они отдавали должное молодому инженеру, его умению логически мыслить, докапываться до тонкостей.

Был такой случай. Ученые разработали прибор, который предстояло испытать в космосе. Идея прибора была весьма интересной, но его конструктивная часть была, по мнению Николая, несовершенной. Он высказал свои соображения. Ему стали доказывать, что он не прав, пробовали «давить» авторитетом. Эрудиция инженера, глубокое знание предмета позволили ему доказать, что данные, полученные прибором, не смогут быть переданы на Землю.

— Если недостатки не будут устранены, я предложу снять эксперимент, — твердо заявил инженер.

Дальнейшая работа с прибором показала, что прав был он.

На последней комплексной тренировке, когда проигрывались различные условия полета, экипажу давались неожиданные вводные: группа управления создавала неисправности в работе оборудования, аварийные ситуаций, усложняла задания. Шаталов и Елисеев посматривали на инженера-испытателя. Тот не терялся и даже после 15 часов непрерывной напряженной работы действовал точно.

Наступил апрель 1971-го — юбилейный в космонавтике месяц. Звездный пробудился рано: провожали космонавтов. Веселый смех, шутки, крепкие объятия, скупые мужские напутствия. Их ждет степь Байконура! И предстоящая встреча с ней волновала, Необыкновенное ощущение широты и вольного простора. Плывут редкие облака. Желтеют дикие тюльпаны. Ветер остро и горько пахнет травами и полынью.

— Мы с друзьями стартовали в космос тоже в апреле, — сказал; Николай Рукавишников, вернувшись из полета. — Для лих это было продолжением работы, для меня — началом. Но по большому счету вся работа в космосе — это начало. Ведь не было ни одного космического полета, в программе которого не было бы слов «проверка», «испытание».

Рассказывая о проведенных испытаниях, он говорил:

— Мы продолжаем идти по пути создания орбитальных научно-исследовательских станций. Наш полет — очередной этап на пути создания таких станций, на пути новых свершений в космосе. Нам было поручено выполнить комплексные испытания модифицированного корабля «Союз-10» совместно с научной орбитальной станцией «Салют», которая была выведена на орбиту за четыре дня до нашего старта. Мы провели испытания корабля, его новых систем и в совместном полете — испытания систем станции, совместного маневрирования со станцией. Одной из важнейших задач была отработка усовершенствованной системы поиска, обнаружения, подхода к беспилотному объекту, новой системы стыковки и совместной работы с ним, расстыковки.

Как бы значительны ни были паши космические победы, мы должны всегда объективно и трезво оценивать их величину и границы. И тогда мы ясно увидим, что сделанное нами составляет лишь небольшую часть того, что предстоит сделать. Каждое начало рождает десятки новых начал...

Конечно, целеустремленность, умение без остатка посвятить себя любимому делу — завидные качества. Но ведь кроме звездного неба, Луны и планет, конструкторского бюро, научных библиотек, того же Звездного городка в жизни есть еще и многое другое. У каждого человека свое представление о счастье. Вот как говорит об этом Николай:

— Не знаю такого состояния, когда можно было бы сказать, что я полностью счастлив. Может быть, только на мгновения. Потом опять стремишься к чему-то еще. Пожалуй, можно сказать, что счастье — это движение вперед. Когда достигнешь задуманного, то невольно снова начинает работать мысль, намечаешь новую цель, снова работаешь.

Девиз этого человека — только вперед! И всех, кто рядом с ним, он стремится увлечь за собой.

2 декабря 1974 года он вновь вышел на старт. Предстояло испытать модернизированный космический корабль, готовившийся к совместному советско-американскому полету «Союз» — «Аполлон». То была генеральная репетиция, провести которую доверили Анатолию Филииченко и Николаю Рукавишникову. Они справились с заданием.

Третий раз он стартовал на «Союзе-33». Вместе с ним на борту корабля был болгарский космонавт Георгий Иванов. В процессе сближения с орбитальной станцией «Салют-6» возникли неполадки в работе двигательной установки корабля. Стыковка с «Салютом-6» была отменена. Экипажу предстоял трудный спуск на Землю. Оба космонавта проявили завидную выдержку, действовали хладнокровно и четко. Сознавая всю опасность ситуации, они спокойно докладывали Центру управления полетом о происходящем на борту, свои решения, реакцию корабля.

Словом, это был очень трудный экзамен, и они его с честью выдержали.

РУЛЕВОЙ «ЗВЕЗДНОГО ЭКСПРЕССА»

Георгий Тимофеевич Добровольский

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза подполковник Георгий Тимофеевич Добровольский. Родился в 1928 году в городе Одессе. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1971 году.

Аллея Космонавтов... Шумит обласканная теплым ветерком листва, и мы вспоминаем слова, сказанные Юрием Гагариным: «Скоро здесь будет целая роща...»

Юрий первым посадил «космическое» деревце. Потом это сделал Герман Титов, а через год — Андриян Николаев и Павел Попович... Есть на Байконуре традиция: каждый стартующий в космос сажает деревце в память о своем полете. Весной 1971 года здесь появились новые саженцы. Деревца уже окрепли, не раз сменили листву. Одно из них посажено Георгием Добровольским. Того, кто его посадил, уже нет в живых. Он погиб.

Летчик, исследователь, космонавт, командир экипажа «Союза-11» и рулевой «звездного экспресса», имя которому «Салют» — «Союз».

«В каждом виде человеческой деятельности, а значит, в каждой профессии и жизни каждого человека бывает высота, которую могут назвать подвигом. Человек, победивший эту высоту, становится героем...» Эти слова принадлежат Юрию Гагарину. Покорив еще одну космическую высоту, погибли трое. Тяжело говорить и писать о них в прошедшем времени.

Июнь 1971-го войдет в историю космонавтики испытательным полетом первой пилотируемой орбитальной научной станции «Салют» и транспортного корабля «Союз-11».

Я перечитываю записи, сделанные Георгием Добровольским в бортжурнале во время полета:

«6 июня 1971 г. Участок выведения прошли нормально. Движение устойчивое. Ощущаются колебания и вибрация. Колебания небольшие. Перед отделением последней ступени нарастают перегрузки. Затем — хлопок, и сразу тишина, светло в кабине.

Сразу после отделения — много пыли. Собирать ее лучше при работающем вентиляторе влажной салфеткой. Сетка вентилятора временами прогибается внутрь, и крыльчатка задевает за сетку... Слышны щелчки коммутатора оперативной телеметрии... Дважды имели связь с Землей. В 11 часов 43 минуты 35 секунд приняли сообщение ТАСС о выведении. На борту все в порядке. Все чувствуют себя нормально. После отделения было такое ощущение, что твою голову как бы кто-то хочет вытянуть из шеи. Чувствуется напряжение мышц под подбородком, утяжеление головы в верхней части и затылочной. При фиксации тела в кресле это явление уменьшается, но не пропадает. В этом случае тяжелеют лобная и затылочная части головы.

7 июня. Проспали до 24.00. Вадим и я спали вниз головой в спальных мешках в орбитальном отсеке. Виктор — в спускаемом аппарате, поперек сидений, тоже в спальном мешке. Спали меньше, чем обычно (с 18.30 до 24.00), но впечатление, что выспались. После перевернутого положения голова снова начала «наливаться».

...В 7 часов 24 минуты началось сближение... Увидели станцию в оптический визир... Со 100 метров включили ручное причаливание.

...Мне показалось, что левой ручки не хватило, и я подключил правую, провел корабль чуть выше и левее. Погасил боковую скорость левой ручкой.

...Касание, механический захват произошли одновременно в 7 часов 49 минут 15 секунд. Объект практически не колеблется. В 7 часов 55 минут 30 секунд — стыковка...»

Потом началась работа: дежурные вахты, смена, отдых и снова дежурство.

Через иллюминатор над головой просматривалось космическое небо. Красивое. Иссиня-черное, сплошь усеянное яркими немигающими звездами. Большими и маленькими.

— Как там небо? — спрашивали с Земли.

— Очень красивое, — отвечал.

«Салют» проходил над Черным морем. Оно почти все было закрыто облаками. Лишь в редкие просветы проглядывались очертания Крымского полуострова. Чуть сзади осталась Одесса.

Он видел Одессу с берега. Видел с моря. Видел с воздуха. «Салют» открыл для него Одессу еще и в «четвертом измерении» — из космоса...

Георгий Добровольский родился в Одессе. В его манере держаться, шутить, мягком говоре и даже в том, как он произносил свое имя, был тот особый колорит, который отличает одесситов от киевлян и минчан, москвичей и ленинградцев, рижан и свердловчан...

Он очень любил свой город и море. Красивые дома, тенистые улицы, оперный театр, Потемкинскую лестницу, портальные краны, которые разгружают белые теплоходы...

Но еще больше Георгий любил небо. В его служебной характеристике есть строки: «Имеет квалификацию военного летчика 1-го класса. Летает грамотно и уверенно, летает с упоением. Имеет большой налет на различных типах самолетов. Выполнил 111 парашютных прыжков различной сложности. Является инструктором и спортсменом-парашютистом 1-го разряда».

Первой его любовью было море. Но оно «не приняло» его. Точнее, не приняли в мореходку. Школьный приятель поступил в авиационную спецшколу. И Георгий потянулся за ним. Вместо бескозырки он надел фуражку с золотыми крыльями.

Трудное было время. Послевоенное. Днем учился, а по вечерам разгружал корабли в порту. Тяжелая это работа — таскать мешки, ящики, катать бочки...

Потом Чугуевское военное училище летчиков, служба в истребительных авиационных частях, «яки», «лавочкипы», «миги» почти всех модификаций. Полеты днем, полеты ночью, стрельба но конусу и по наземным щитам, перехваты, пилотаж в зоне, полеты по маршруту в простых и сложных метеоусловиях...

Сначала был рядовым летчиком, потом старшим летчиком, командиром звена, заместителем командира эскадрильи, заочно окончил Военно-воздушную академию, был политработником и продолжал летать.

Трудно совмещать партийно-политическую работу с полетами, но он находил силы. Помогало небо. В стремительном полете он черпал силы для земных дел. Полет для него — это звенящая песня турбины, это безграничный простор и далекая пестрая земля, плывущая под крылом, это целый мир, полный счастья и волнения, мир простора, в котором человек ощущает свою власть над техникой, над стихией.

Даже когда небо обходилось с ним сурово, он не переставал любить его, любить любовью преданной и беззаветной.

Однажды он сказал:

— Ощущение простора создает не только самолет. Когда прыгаешь с парашютом или взлетаешь вверх, выброшенный упругостью батута, когда, оттолкнувшись от края вышки, распластавшись, летишь в воду — это тоже полет. Не падение, а полет. Когда еду в электричке, — продолжал он, — и смотрю в окно, мне кажется, что я лечу рядом с вагоном. Да, да, лечу! Смешно? Пусть так, но это мой, внутренний, что ли, полет. Понимаешь — полет!

В 1962 году зимой его вызвал командующий. «Зачем? — терялся в догадках. — Вроде бы никаких ЧП не было, в работе полный порядок». Вошел. Доложил. Генерал озадачил вопросом:

— Как здоровье, Георгий Тимофеевич?

— Не жалуюсь, — ответил Георгий. — В космос полететь хотите?

Георгий молчал. Уж очень неожиданно прозвучал этот вопрос. И мысли: «Мне уже тридцать пять. Гагарин стартовал в двадцать семь. А этому еще предшествовали долгая подготовка, тренировки...»

— Что с вами? — удивленно спросил генерал. А он молчал. Командующий перешел на «ты»:

— Ну что с тобой? Согласен или подумать надо? Я не тороплю. Выбирать и решать тебе...

Вот тут Георгий на одном выдохе произнес:

— Согласен! Конечно же, согласен!

— Не торопитесь, подумайте, — сдержал его порыв командующий, снова переходя на «вы».

— Думать не надо. Согласен. Генерал рассмеялся:

— Ну коль так, то идите к врачам. Теперь все будет зависеть от них.

Путь к старту не был гладким. Случались в его жизни моменты, когда различные обстоятельства удлиняли его путь к заветной цели. Нужно было ждать. А он нетерпелив и никогда не мог заставить себя примириться с ожиданием...

Прошли годы. Я снова и снова перечитываю его записи, сделанные в бортжурнале во время полета:

«19 июня. День рождения Виктора Пацаева. Поздравительное письмо от жены Виктора и приписка: «Приезжала мама, чувствует себя хорошо...» Виктор очень тронут...

20 июня. Ночь. Внизу Африка и громадное количество красных огней...

22 июня... С корабля «Сергей Королев» ребята-одесситы прислали очень теплые поздравления в стихах».

29 июня, подготовив станцию к работе в автоматическом режиме, экипаж перешел в транспортный корабль. Все посадочные операции выполнялись строго по программе: включение тормозного двигателя, разделение отсеков корабля, вхождение спускаемого аппарата в плотные слои атмосферы, раскрытие парашюта...

Вертолеты поисково-спасательной группы рядом с кораблем. Люди бегут к «Союзу-11»... Но почему не открывается крышка люка?.. Почему не было связи на последнем участке спуска?.. Поисковики сами открывают люк. Они видят космонавтов на своих местах. Но те не подают никаких признаков жизни...

Нам известны черты, определяющие характер советского космонавта. Это высокая коммунистическая убежденность, любовь к своей профессии, чувство долга, мужество, героизм... Он был именно таким. «Не могу не летать! Полет — это для меня все».

МУЗЫКА СТАРТА

Виктор Иванович Пацаев

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, инженер-испытатель Виктор Иванович Пацаев. Родился в 1933 году в городе Актюбинске. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1971 году.

Музыка старта... Эти слова принадлежат Валентине Терешковой. Но прежде чем над степью Байконура прогремит ракетная симфония, идет отсчет времени, выдаются предпусковые команды. И это тоже музыка старта.

'Ключ — на старт!' — звучит одна из команд предстартового отсчета. Так выглядит этот самый 'ключ'

Ключ на старт!

— Есть ключ на старт!

— Протяжка один!.. Продувка!

— Есть продувка!

— Ключ на дренаж!

— Есть дренаж!

— Зажигание!.. Предварительная!

— Есть предварительная!

— Промежуточная... Главная!.. Подъем! Хронометристы начинают отсчет секунд:

— Одна, две, три...

Ракета поднимается над степью. Выше, выше... Огненная вспышка слепит глаза.

— Сорок секунд! Полет нормальный!

Земля и борт непрерывно обмениваются информацией. Вроде бы обычные разговоры, обычные слова. Но за кажущейся обычностью — сосредоточенность, напряжение, величавость...

— Давление в камерах нормальное!

— Как там «Третий»? «Третий» — это он, Виктор Пацаев.

— У «Третьего» все в норме! — отвечают с борта. .

Небо чертит светлый инверсионный след — длинный, искрящийся, яркий.

— Сто секунд! Двигатели работают нормально! Машина идет устойчиво...

Секунды, секунды, секунды... Гаснет яркая звездочка в небе. Уже произошло разделение ступеней, сброс головного обтекателя... И трое почувствовали вибрацию и перегрузки.

— «Заря»! Я — «Янтарь-3». Перегрузки спадают. Все нормально...

Это позывной инженера-испытателя Виктора Пацаева. Мы знали, что он в тог момент наблюдал раскрытие панелей солнечных батарей, потом увидел хоровод светящихся частиц.

Корабль уходил за пределы радиовидимости с территории Советского Союза, и «Янтарь» прекратил связь. На Байконуре стало тихо. А в ушах еще долго звучала музыка старта.

...Биография Виктора Пацаева похожа на биографию Владислава Волкова. Оба переступили школьный порог в годы войны, в четырнадцать лет вступили в ряды комсомола. Оба учились в технических вузах, оба мечтали о космосе, занимались в одном аэроклубе, летали на одних самолетах...

Родился Виктор в Актюбинске, где жил до 1946 года. Потом были города Нестеров, Пенза...

«Детство мое, наверное, ничем не отличалось от детства моих сверстников. Это — предвоенные годы, которые мы плохо помним. И годы войны, которые помним очень хорошо. Помним! И не хотелось бы, чтобы это повторилось.

Учился средне. Школу закончил в городе Нестерове Калининградской области. Поступил в Пензенский политехнический институт. По окончании института был направлен на работу в Центральную аэрологическую обсерваторию».

Его страсть — чтение. Зачитывался научной фантастикой, любил Джека Лондона, а Лермонтова знал почти наизусть. В студенческие годы приобщился к спорту — лыжи, велосипед, фехтование, стрельба. Из всех предметов предпочтение отдавал физике и математике.

Работая инженером-конструктором, он успешно выполнял технически сложные работы по созданию новых приборов, опубликовал ряд научных статей, которые привлекли внимание специалистов.

И вот сообщение о запуске первого спутника. За сообщениями ТАСС, научными публикациями в газетах и журналах он увидел будущее космонавтики. Потянуло к новой работе, к новым увлечениям.

— Из обсерватории, — рассказывает Виктор, — перешел в конструкторское бюро. Там я встретился с замечательными людьми, страстно увлеченными своей работой. И учился у них.

А потом начались пилотируемые космические полеты. И не стало покоя в его душе.

— Я решил, — говорит Виктор, — что должен приобщиться к этому очень интересному делу. Долго добивался, и вот посчастливилось войти в состав экипажа и продолжить работы, начатые нашими ребятами на «Союзе-10»…

Он тепло говорит о тех, кто помог ему стать космонавтом, вспоминает об участии в его летной судьбе известных летчиков-испытателей Сергея Николаевича Анохина и Леонида Михайловича Кувшинова. Чуть помолчав, добавляет:

— Помню, когда Сергей Павлович Королев узнал, что я хочу летать в космос, спросил: «А зачем? Что вас тянет туда?» Казалось бы, вопрос простой, но ответить было нелегко. Я ответил, что у меня есть опыт конструкторской работы, который хотел бы использовать в космосе. «Опыт?» — переспросил Сергей Павлович и усмехнулся. Наверное, я показался ему очень самоуверенным...

Мне довелось присутствовать на последней тренировке этого экипажа. Трое заняли свои рабочие места в корабле-тренажере. Вспыхнуло световое табло: «Приготовиться. Идет проверка бортовых систем». По громкой связи экипаж докладывал о ходе работ. На пульте инструктора вспыхивали и гасли разноцветные таблички, щелкали переключатели, выдавали показания приборы. Время от времени инструктор давал вводные, усложняющие работу экипажа. Сбоев не было. Трое неторопливо обдумывали ситуацию и принимали решение. Правильное!

Тогда подумалось: а ведь он готов лететь, и не только сейчас, давно. Еще до прихода в Звездный он получил разностороннюю инженерно-техническую подготовку, проявил себя как исследователь. Упорен, трудолюбив, дисциплинирован. Он и тогда, после тренировки, предложил:

— Ребята, давайте еще раз «проиграем» эту штуку. Не лишне будет...

Накануне старта, когда мы собрались во дворе гостиницы «Космонавт», экипаж «Союза-10» стал представлять журналистам тех, кто должен был продолжить работу на «Союзе-11» и «Салюте». О Пацаеве рассказывал Николай Рукавишников. Выслушав его, Виктор улыбнулся и сказал:

— А, я и не знал, что такой хороший...

Он в отряде только три года, по успел многое, главное — заставил поверить в себя. И тех, кто готовил его к полету, и тех, кто должен был с ним лететь.

К «Салюту» он привыкал на Земле. Знакомился с каждым винтиком, каждым болтиком дотошно и придирчиво.

Когда началась орбитальная работа, на него свалилась уйма дел: астрофизические исследования, ремонт вентиляторов, эксперименты со спектрографом, фотографирование облачного покрова, наблюдения за Солнцем.

Он первым из землян вел наблюдения с помощью астрономических телескопов, выведенных за пределы атмосферы. «Наш Галилей» — называли его товарищи по экипажу.

Виктор Иванович Пацаев первым из людей планеты Земля отпраздновал свой день рождения в космосе. 19 июня ему исполнилось 38 лет. Рано утром Земля тепло поздравила инженера-испытателя с его праздником.

— Спасибо, очень тронут, — отвечал Виктор Иванович.

Волков и Добровольский по-хозяйски накрыли на стол. Телятина в бликах, язык, сыр, творог, цукаты, чернослив с орехами... Шампанского, правда, не было. Чего нет, того нет. Его заменяли соки в губах. Но особое удовольствие доставила имениннику обычная луковица, захваченная с Земли специально для этого случая.

— Это на всех, — сказал Виктор и разрезал луковицу на три равные части.

Двадцать четыре дня, которые он прожил в «звездном доме», были его личным вкладом в дело освоения космоса. Он трудился неутомимо и самозабвенно. Вел подробные записи. Зная, что они нужны тем, кто сделает очередной шаг по звездной дороге.

... «На светлой части орбиты звезды почти не видны даже в противосолнечный иллюминатор. Видны только Сириус и Вега.

На горизонте при заходе Солнца звезды не мерцают до самого края Земли.

Заметить:

1. Сделать предохранительный колпачок для тумблера к ручке управления.

2. В мешках для отходов следует усовершенствовать устройство герметизации.

...На противосолнечном иллюминаторе на внутренней поверхности внешнего стекла видна изморозь. Заметить:

1. У сумки с инструментом — длинны ремни (закрывающие ее). Лучше сделать планки.

2. Разъем пылесоса расположен низко — неудобно работать. ... Светящиеся частицы часто сопровождают станцию и летят в разных направлениях. Это пылинки или мелкие крошки.

...Брился. Для бритья нужно установить еще одно зеркало.

...Работали в режиме закрутки на Солнце. Станция иногда вздрагивает — 2 — 3 слабых толчка. Очевидно, это связано с перетеканием жидкостей.

Примечание. Пульты управления научной аппаратурой надо закрыть предохранительными крышками из оргстекла.

При низком Солнце (сразу после восхода или перед заходом) Земля в дымке (пелена над поверхностью, хотя и нет видимой облачности). Очевидно, подсвечиваются со стороны какие-то слои атмосферы.

Иногда попадаются громадные облачные поля мозаичной структуры протяженностью не менее 1000 км (например, в 17.40 над 50° юж. ш. 350° в. д. в океане между Юж. Америкой и Юж. Африкой).

Плывущие облака над водой выглядят как плывущая по воде пена.

Цвет океанов — нежно-голубой. Волны видны почти всегда в противосолнечыый иллюминатор при высоком Солнце. Видна спутная струя от судов.

От самолетов видны инверсионные следы».

«21.VI в 13.20 в Южной Америке пожары, над каждым из них — облако.

Заход Солнца: сумерки приближаются я сгущаются, тени становятся длинными, светло-бело-голубыми. Затем сумерки становятся похожими на туман, который резко уходит вниз, и сразу же видны звезды второй и третьей величины. Это в противосолнечный иллюминатор. Высота Солнца еще около 15°, а здесь уже ночь.

При заходе Солнца элементы конструкции принимают различную цветовую окраску, выглядят раскаленными — рубиновыми или. золотыми (некрашеные поверхности)».

В спускаемом отсеке «Союза-11», который вернулся на Землю,- бортовые журналы, записи о результатах экспериментов, кассеты с фотопленками, дневниками наблюдений... До последнего мгновения трое отважных выполняли свой долг. И все, что можно было сделать, сделали. Сделали, чтобы еще не раз звучала музыка космических стартов.

И не случайно стихи о них Расул Гамзатов назвал коротким, но звонким словом «Доблесть».

Беда предстала мне воочию, И слезы скорби навернулись, Когда они на землю отчую Все трое мертвыми вернулись.

Вошли в пределы вечной повести, И до конца чиста их совесть. И доблесть не скрывает горести, Ко взлетам будущим готовясь.

ТРЕТЬЯ ПРОФЕССИЯ

Василий Григорьевич Лазарев

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Василий Григорьевич Лазарев. Родился в 1928 году в селе Порошино Алтайского края.Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1973 году, второй — в 1975 году.

Космодром. Осень 1973 года. 27 сентября. Четверг. Через пять минут старт.

...На стартовый комплекс мы приехали пораньше. Здесь шла работа: по громкой связи звучали команды, вздыхали машины могучего установщика, лязгали сцепки заправочного поезда. Начинался хлопотливый, многотрудный день старта. Потом наступил кульминационный момент. У подножия ракеты вскипела мускулистая, живая пена из огня и дыма. Она клокотала, ревела, рождала гулкий гром, который бежал во все стороны по степи...

В тот день состоялся еще один испытательный полет. Первый пилотируемый полет после того, как на «Союзе-11» произошла трагедия. Перед экипажем ставилась задача проверить конструкторские решения и технические доработки, внесенные в космический корабль «Союз», а также испытать новые скафандры, которые должны были повысить надежность и безопасность космических полетов.

Испытательный... К испытательному требования более жесткие. Конструкторам надо проверить технику в реальных условиях полета, получить информацию, позволяющую судить, сколь удачен тот или иной вариант решения. От этого полета (здесь, на космодроме, его называют рабочим) ждут глубокого и всестороннего анализа, грамотной и квалифицированной оценки. Короче говоря, надо «прощупать» все и вся.

И сделать это на данном этапе должны не автоматы, а люди. От их заключения во многом будет зависеть судьба новых узлов и систем.

Я не буду перечислять все то, что сделал экипаж «Союза-12» на орбите. Об этом космонавты рассказали сами, когда вернулись из рейса. Я расскажу о тех, кто проводил испытания.

Космонавт-26... На нем летная форма: погоны с голубыми просветами, петлички цвета лазурного неба, золотистый нагрудный знак с распластанными крыльями и маленький ромбик — свидетельство об окончании высшего медицинского учебного заведения. Да, он врач. Врач и летчик.

...Еще в школе, когда среди сверстников шел извечный спор «кем быть?», Василий говорил, что будет летчиком. Покорять пятый океан из всего класса собирались только двое: Василий Лазарев и его друг Толя Павлов.

В Свердловскую спецшколу ВВС он прошел, как говорят, но всем статьям. А Толю Павлова медицинская комиссия не пропустила. Весь вечер просидели молча: словами горю не поможешь. Решили: оба пойдут в Свердловский медицинский институт. На третьем курсе, когда студентов распределяли по профилирующим кафедрам, Василий выбрал хирургию. Все свободное время пропадал в травматологическом отделении институтской клиники. Ассистировал опытным хирургам, принимал участие даже в таких сложных операциях, как трепанация черепа. Ему доверяли.

После ночной работы — снова лекции. Очень хотелось спать. Напряжением воли удерживал словно налитые свинцом веки, но строки расползались, и он засыпал, уронив голову на тетрадь. Дружеский толчок в бок будил его. В такие минуты приходила мысль бросить ночную работу и заняться только учебой. Но в первые послевоенные годы жизнь была трудной: все нормировано по карточкам. Брату — шесть лет, сестре — одиннадцать. Нужно было помогать семье.

В 1951 году ему и еще нескольким студентам предложили перейти на военно-медицинский факультет Саратовского медицинского института. Согласился. Учился старательно. После государственных экзаменов молодые старшие лейтенанты разъезжались к местам своей службы.

И все-таки он стал летчиком. Еще до выпуска в Саратовском медицинском институте была сформирована группа врачей-летчиков. Он пришел в нее первым. В Чугуевском авиационном училище эта группа была на особом положении. Все учлеты — курсанты, а они — офицеры. Даже инструктор Николай Грабов носил тогда на одну звездочку меньше, чем эти молодые врачи. Но это не смущало инструктора и не влияло на его требовательность и строгость.

Что может быть общего в профессии врача и летчика? На первый взгляд — ничего. Но это только на первый взгляд. В воздухе может случиться всякое: и огромные перегрузки, и тряска, и резкие перепады давления... Как реагирует организм летчика на них? На этот вопрос лучше всего ответит врач. Специалиста-медика можно взять на борт многоместного самолета, где он будет наблюдать за работой экипажа. Ну а на самолете-истребителе? Здесь нет места для наблюдателя. Врач и летчик должны быть совмещены в одном лице.

Испытательный центр... Путь к нему по был легким. Хотя внешне все казалось простым: окончил авиационное училище, год работал инструктором, потом стал испытателем... Ему доверяли ответственную работу. Доверяли и учили.

Его учителями были прославленные летчики-испытатели В. Иванов, Л. Кувшинов, В. Коровин, В. Котлов, С. Микоян, М. Тевленев, испытатель парашютов и высотного снаряжения П. Долгов. Он мог бы назвать и других, кто стал для него примером мужества, выдержки и высокого профессионального мастерства.

Василий летал на самолетах многих типов, испытывал кислородное оборудование, противоперсгрузочные костюмы, исследовал психофизиологическое влияние условий полета и возможности человека там, на высоте. Всякое случалось. Приходилось сажать самолет с выключенными двигателями, с сорванным фонарем, отказавшими приборами... Испытания есть испытания.

Участвовал в испытаниях высотного стратостата-лаборатории «Волга», пробыв на пей в воздухе в общей сложности 28 часов J8 минут. Десятки раз прыгал с парашютом на землю и на воду. «Поднимался» в барокамере до 40 тысяч метров. В этих испытаниях имитировались резкие перепады давления, разгерметизация кабины, кислородная недостаточность. И все это он делал ради того, чтобы тысячи других могли уверенно и спокойно чувствовать себя на разных высотах, в разных условиях.

Он принимал участие в составлении методик тренировок в условиях невесомости. Есть его вклад и в разработку исходных данных для имитации перегрузок на пилотажных тренажерах и в экспериментальных полетах. Всему этому он давал четкие и обоснованные медицинские заключения. Ведь он — врач, специалист по авиационной и космической медицине.

И за всеми этими испытаниями — годы, полные опасностей и напряженного труда. В канун первого полета человека к звездам Василий проходил отборочную комиссию. Вместе с Гагариным и Титовым, Николаевым и Поповичем, Быковским и другими, составившими первую группу космонавтов. Но медики «забраковали». Ему казалось, что он знает свой запас прочности. Но строгое заключение медицины обжалованию не подлежит. И Василий ушел с головой в работу. Полеты, испытания, исследования, отработка методик... Через некоторое время он сделал повторный заход. И снова неудача.

Может быть, бросить эту «космическую затею» и заняться своим привычным делом? Остаться летчиком-испытателем — и точка. Работа интереснейшая, чертовски трудная. Все это так. Но ведь он уже начал сживаться с новым, изучать особенности предстоящей работы. Не только в теоретическом плане. Невесомость впервые ощутил на той самой спарке, на которой делали первые ознакомительные полеты ГО. Гагарин и Г. Титов, принимал участие в составлении методик тренировок в условиях невесомости, в разработке исходных данных для имитации перегрузок на пилотажных тренажерах и в экспериментальных полетах...

Все это были шаги к космосу. Повернуть назад он уже не мог.

...Как-то Георгия Берегового спросили: «Что важно для человека, находящегося в космосе?» Он ответил просто: «Прежде всего человек должен чувствовать, что он действительно приносит здесь пользу». Развивая эту мысль, он добавил, что в любом деле важно чувствовать свою нужность. Но можно просто быть хорошим исполнителем важных и полезных дел, а можно еще и постоянно стремиться к совершенствованию своего мастерства, своего умения. В профессии космонавта мало быть исполнителем.

Члены экипажа «Союза-12» — В. Лазарев и О. Макаров — не были лишь исполнителями. 32 рабочих витка космонавты провели с максимальным напряжением. Задание на их полет формулировалось так: «Комплексная проверка и испытание усовершенствованных бортовых систем, дальнейшая отработка процессов ручного и автоматического управления в различных режимах полета, проведение спектрографирования отдельных участков земной поверхности с целью получения данных для решения народнохозяйственных задач».

Эксперименты по автономной навигации и различные орбитальные маневры, в частности поднятие орбиты корабля, ориентация его для научных измерений, — все это имело цель найти наиболее эффективные пути передачи сегодняшних функций наземного комплекса управления космическому кораблю. Не надо быть специалистом, чтобы понять, сколь важно все это для будущих полетов.

Ну а что же все-таки ближе Василию Лазареву: авиация или медицина? Я бы не стал отделять одно от другого. Ведь у него есть и третья профессия — космонавт-испытатель.

Вторая его встреча с космодромом и стартовым комплексом произошла в апреле 1975 года. Тот старт тоже стал испытанием.

Все позади... Выверенное с точностью до секунды время старта. Живая пена огня и дыма вскипала у подножия ракеты, клокотала, ревела, рождала гулкий гром и вибрации...

Все позади... Перегрузки, невесомость, быстрая смена дня и ночи, немигающие звезды за иллюминаторами, бело-голубая Земля, многотрудная, напряженная работа...

Все позади... Часы и минуты испытательного полета, доклад результатов Государственной комиссии, дни работы над отчетом и...

Нет, точка не поставлена. Он уже весь в новых заботах, в заботах не сегодняшнего, а завтрашнего, а может быть, и послезавтрашнего дня. Такой характер.

А что такое характер человека? Из чего он складывается? Как найти в нем то первоначало, которое определяет натуру? Как воссоздать этот самый характер?

Он сидит напротив. Острые, чистые, с лукавинкой глаза смотрят испытующе. То и дело поправляет непослушные рассыпающиеся волосы. В них — седина.

Он молчит. Улыбается одними глазами. В этом молчании и удивительной открытости взгляда то, что спрятано внутри. А внутри — нетерпение. Нетерпение начать то, к чему он шел долгие годы. Снова начать работу в космосе. И в этом тоже характер.

ЗЕМЛЯ НЕ МОЖЕТ НЕ ВРАЩАТЬСЯ

Олег Григорьевич Макаров

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, кандидат технических наук Олег Григорьевич Макаров. Родился в 1933 году в селе Удомля Калининской области. Член КПСС. Совершил четыре полета в космос: первый — в 1973 году, второй — в 1975 году, третий — в 1978 году, четвертый — в 1980 году.


Вдумчивый, серьезный человек, он отвечал на вопросы неторопливо, взвешивая каждое слово.

Знаком я с ним давно, но не близко: кивки при встречах, рукопожатия, короткие обычные фразы... Те же, кто знает Олега хорошо, утверждают, что это очень приятный в общении человек, веселый, с тонким юмором. С ним легко работать. В трудные минуты никогда не падает духом и любую работу, даже черновую, выполняет с увлечением. И чужому успеху он радуется, как своему. Поэтому неудача при нем не кажется такой безнадежной.

— О небе не мечтал, о космосе тем более. В школе вообще не задумывался о космонавтике. Хотел поступить в автодорожный институт. Чтобы строить дороги. Сделал — и видно: вот она, бетонная стрела, пересекла тайгу или пустыню.

Потом узнал, что в МВТУ много конструкторских факультетов. Конструкторских! Уже само это слово таило в себе что-то значительное, сложное...

Поступил в МВТУ. Было интересно, быть может, потому, что трудно. Олег рассказывает о себе:

— Заниматься приходилось много. К тому же нужна стипендия, а ее при тройках не дают. Свободного времени почти не было. Примером для меня всегда был мой отец — самоотверженный труженик, умелый воспитатель. Простой парень из деревни, он учился, уже будучи кадровым военным. Судьба бросала его (да и всю нашу семью) в разные места: Поволжье, Фергана, Калининская область, ГДР, Ровно... Часто приходилось менять школы. Отцу некогда было особеннозаниматься нами, но я и сестра постоянно чувствовали его влияние.

Когда окончил школу, сказал ему: «Еду в Москву учиться дальше». «Езжай,- говорит, — пробуй, я помогу, но старайся сам...»

В МВТУ Олег учился вместе с Елисеевым. Потом работал в КБ, был среди тех, кто составлял технические задания на корабль «Восток». Товарищи гагаринского набора слушали его лекции об устройстве пульта управления, системах корабля. Он принимал участие в обеспечении почти всех пилотируемых полетов.

— Знакомство с космосом началось в ту пору, когда готовился старт первого спутника. Помню, однажды профессор Михаил Клавдиевич Тихонравов задумчиво произнес: «Кто его знает, а может, и упадет». Сказал просто так, размышляя о чем-то своем. Мы оторопели: это он-то, который знал больше нас всех, и вдруг... ,А он улыбнулся и добавил: «Полетит. Обязательно полетит!»

Никогда не забудется, как делали «Восток». Было сложно, ново и интересно. Сколько мыслей, сколько идей... Много спорных. Без них нельзя. Ведь они помогают найти и отобрать самую правильную. И очень жаль отбрасывать пока нереальное, но хорошее... Работали много. Тон задавал Константин Петрович Феоктистов. У него светлая голова. Мне кажется, он уже видел корабль, когда его еще не было. Мы, молодые, учились у него...

— Байконур...

— Глаза у Олега теплеют.

— С ним первый раз встретился в пятьдесят девятом году. Пускали один из пробных кораблей. Работы было много. Уставали. Старт планировался на утро, но всю ночь не спали — ждали пуск.

И вот утро. Нас трое — молодых инженеров. Прошел пуск. Когда ракета ушла, хватились, что нас двое. Где же третий? Проспал. Свалила усталость. Вот уж сокрушался потом!..

— Расскажите о товарищах, — прошу его. Он улыбается:

— О друзьях не говорят. С ними дружат. Выделить кого-то — значит обидеть других. Каждый из нас знает, что, если ему потребуется помощь, товарищи не останутся в стороне...

Я видел Олега на комплексной тренировке экипажа, в скафандре космического инженера-испытателя. Долгие часы работы. Оба вышли усталые. Одежда прилипла к спине, волосы, выбившиеся из-под шапочек, были мокрыми, словно они только что побывали в бане. Через несколько минут, переодевшись, Лазарев и Макаров докладывали о проделанной работе.

— Профессия? — Он задумался. — О ней можно много спорить. В авиации есть летчики-испытатели. Как правило, это инженеры, люди, хорошо разбирающиеся в технических и научных тонкостях. Есть и врачи. Очень важно, чтобы те, кто конструирует узлы, системы и блоки корабля, тоже могли испытать и проверить их в полете...

Полет... Испытывать космическую технику — значит не только проверять правильность и точность конструктивных решений, открывать и исследовать новые явления, но и заражать духом поиска других...

И снова молчание, Снова он думает о чем-то своем.

— Гагарин? Это был великий шаг. В то время я, наверное, не мог понять до конца того, что дал первый космический полет. Но очень хотелось испытать все это самому... Невесомость, да и другое... Об этом, конечно же, говорили, много говорили: и те, кто был в космосе несколько дней, и те, кто вел счет космическим неделям. Но говорили по-разному... Хочу сам «привкус Солнца» ощутить. Для человека главное — настоящая работа, — продолжает Олег. — Она складывается по-разному: бывают неудачи, бывают срывы... Но если ты почувствовал, что сам сделал что-то важное и нужное, то словно крылья вырастают. Нет, не потому, что это твое. Суть в другом. Главное — что это нужно.

— Что вы имеете в виду, когда говорите «настоящая работа»? — спрашиваю его.

— Постоянное, неослабевающее напряжение, борьба. Как в схватке... И движение — только вперед.

Это вечное стремление вперед и привело его в космос.

За плечами Олега Макарова четыре старта. Дважды он садился в пилотские кресла «Союза» вместе с Василием Лазаревым. Еще один раз — с Владимиром Джанибековым на «Союзе-27». Но за эти три полета ему удалось побывать на четырех кораблях. Стартуя в январе 1978 года на «Союзе-27», он вернулся на Землю на «Союзе-26». Пересадка состоялась в космосе через орбитальную станцию «Салют-6».

Потом был еще один рейс на орбитальную станцию в составе экипажа нового корабля «Союз Т-3».

Экипаж космического корабля 'Союз Т-3' (слева направо): Л. Д. Кизим, О. Г. Макаров, Г. М. Стрекалов — в сопровождении летчика-космонавта Б. В. Волынова в монтажно-испытательном корпусе космодрома

СЕДЬМОЕ НЕБО

Петр Ильич Климук

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Петр Ильич Климук. Родился в 1942 году в селе Комаровка Брестской области. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1973 году, второй — в 1975 году, третий — в 1978 году.

— Папа, а в космосе не страшно?

Петр Ильич ожидал от сына любого вопроса, но только не этого. Пятилетний Миша мог спросить: почему уши и нос имеют разную форму, почему небо днем голубое, а ночью черное, почему у самолета есть крылья, а у ракеты нет? И еще тысяча «почему».

Петр Ильич ответил вопросом:

— А что такое страшно? Сын задумался, потом сказал:

— Страшно, когда никого нет дома.

Петр Ильич улыбнулся, потрепал сына за коротенький чубчик и вспомнил своего отца.

Отец... Петр не знал отцовской ласки, никогда не сидел у него на коленях, не слышал его голоса. В доме хранится старая фотография. Сельский фотограф запечатлел отца и мать в день свадьбы. Праздничный наряд, улыбающиеся лица. Глаза у отца спокойные, чуть удивленные, добрые и строгие. Илья Федорович Климук и впрямь был человеком добрым, но несправедливости не терпел. Так говорила мать, так говорили друзья. Не зря же его, тогда еще совсем молодого, выбрали заместителем председателя колхоза «Советский пограничник». Когда грянула война, ушел в партизаны, затем сражался в действующей армии, в 44-м освобождал польскую землю, но домой не вернулся — геройски погиб под городом Радомом.

От села Комаровка, что недалеко от легендарной Брестской крепости, до школы путь не из коротких. Утром чуть свет бегом на занятия. Обратно — не торопясь. Прогретая солнцем земля пахнет жухлой травой, назойливо трещат пичуги в ветвях, и над всей этой осенней красотой низко плывут подсиненные облака. Медленно. Зовуще,

Однажды над селом появился самолет. Летел он как-то странно: то взмывал вверх, то падал. Словно метался в воздухе. Проскочил над крышами, полоснул но верхушкам деревьев, перевалил лесок и упал в болото неподалеку от школы.

Мальчишки кинулись к самолету. Из кабины вылез летчик. Обошел распластавшийся на трясине самолет, похлюпал ногами по мокрой траве, стянул с головы шлемофон и, обращаясь к ним, сказал:

— Ну что, пацаны, посидим, поговорим...

Летчик держался спокойно, чуть насмешливо, словно ничего не произошло. Словно сел он только ради того, чтобы рассказать этим вихрастым мальчишкам об авиации, о реактивных самолетах, о безбрежных просторах пятого океана...

Петр зачарованно смотрел на реактивный самолет. Смотрел как на чудо. Робко потрогал серебристый металл скошенных крыльев, заглянул в кабину. Решил: «После школы пойду в летчики». Учился он тогда в четвертом классе.

Каждый год на каникулы в родное село съезжались парни в курсантской форме: кто в пилотках, кто в бескозырках. Рассказывали об армейской жизни. Петр слушал с интересом споры танкистов и моряков о том, кто «главнее», но своего решения не менял: после окончания десятого класса он идет в авиационное училище.

Первые два года в Черниговском училище пролетели незаметно. Все ново, все интересно. Но вот наступило 12 апреля 1961 года. В этот день шли практические занятия по радиооборудованию. Петр настроился на волну Центрального радиовещания. Диктор читал сообщение о запуске «Востока».

«Л я смог бы?» — мелькнула мысль.

Потом в космос стартовал Герман Титов. А еще через год на звездную орбиту вышли двое — Апдриян Николаев и Павел Попович. Та первая мысль: «А я смог бы?» — не раз возвращалась.

Училище он окончил с отличием. Там же выдержал и свой главный экзамен — его приняли в ряды ленинской партии.

Потом была служба — полеты, учебные воздушные бои, зоны, маршруты... И неотступная мысль: надо писать рапорт с просьбой направить в отряд космонавтов. Раскрыть свое сердце решился лишь другу Василию Куцу. Оказалась, что мечта у них одна.

В ту пору в их части отбирали людей для работы на новой технике. Кого-то вызывали на беседы к начальству, кого-то куда-то посылали. Предложили пройти отборочную комиссию и им. Госпиталь, медицинские обследования. Василий Куц не прошел.

А космические рейсы становились все сложнее: стартовал первый многоместный корабль, вышел в открытый космос А. Леонов, к космонавтам предъявлялись все более строгие требования.

11 вот первая встреча новичков с Юрием Алексеевичем Гагариным. Оп подошел к ним, приветливо поздоровался, поинтересовался, кто где служил, на чем летал, какой имеет налет. Потом провел всю группу по тренажерам, объяснил их назначение, рассказал о предстоящих работах. Это было официальное приобщение новичков к Звездному.

На следующий день вновь прибывших ожидал сюрприз. В плавательном бассейне, куда они пришли для занятий, было многолюдно. Присутствующие чему-то улыбались, перешептывались. Неожиданно появился Нептун, с длинной бородой, увенчанный короной, трезубцем в руках. Его окружали игривые «русалки» с атлетическими тренированными фигурами. Нептун держал торжественную речь, а «русалки» кружились вокруг морского владыки. Новички и не подозревали, что венцом шествия Нептуна будет их «крещение».

— Этого забыть нельзя, — волнуясь, говорил Климук. — Гагарин, изображавший в тот день Нептуна, для меня и моих сверстников — человек из легенды. Он был и останется навсегда примером несгибаемого мужества, воли и упорства, беспредельной преданности нашей Родине, партии. Буду бесконечно счастлив, если сумею в начатое им дело внести свой вклад.

Это был 1973 год. Год его первого старта.

В Звездном я слышал много лестных отзывов о нем. Говорили, что у него особый дар познавать технику, вникать в существо той или иной системы. «Мы многое узнавали, послушав его ответы на госэкзаменах», — шутливо признался один из инженеров-разработчиков.

Находясь в отряде космонавтов и занимаясь непосредственной подготовкой к работе на борту «Союза-13», Петр Климук на «отлично» сдал приемные экзамены в Военно-воздушную академию имени Ю. А. Гагарина.

Когда стартовал «Союз-13», я был на Байконуре. Восемь суток следил за полетом из Центра управления. Слышал переговоры экипажа с «Зарей», беседовал с учеными по ходу выполнения пунктов научной программы этого рейса. Программа была очень насыщенной: астрофизические исследования, спектрографирование подстилающей поверхности Земли, медико-биологические эксперименты. И вдруг вспомнилось признание Петра Климука перед стартом:

П. И. Климук и В. И. Севастьянов готовятся к двухмесячной работе на борту орбитального комплекса 'Салют' — 'Союз'

Космонавтика нравится мне потому, что она дает человеку знания в интереснейших областях науки и техники.

— Ну а вопрос сына? — спросил я его. Он рассмеялся:

— Представляю, о чем он будет расспрашивать, когда я вернусь...

127 полных витков сделал «Союз-13» вокруг планеты.

А на 99-м витке полета на борту был принят новый позывной — «Пресса». На прямую связь с экипажем вышли журналисты. Накануне корреспонденты центральных газет, ТАСС и АПН обсуждали, кому сесть за пульт связи. Сеанс короткий, а нас девять человек. Спор решил жребий.

— «Кавказы», наш позывной — «Пресса». Как слышите?

— Слышим хорошо.

— Журналистам, находящимся в Центре, руководство полетом предоставило возможность поговорить с вами. Привет вам от корреспондентского корпуса и просьба ответить на два вопроса. Как поняли?

— Что вас интересует? Спрашивайте, — отвечает командир корабля Петр Климук.

— Вопрос «Кавказу-1». Видели ли вы что-нибудь особенное на Земле с орбиты? Что вас поразило, запомнилось?

— Мне очень понравилось Карибское море и остров Куба. Погода была отличная. Вижу яркие цвета. Море в этом районе имеет какой-то непередаваемый зеленый оттенок. Очень красиво.

— Вопрос «Кавказу-2». Журналисты просят рассказать немного о вашем быте. Что едите? Кто где спит? Снятся ли вам сны? Были ли в полете какие-нибудь происшествия?

— Быт отличный. Аппетит тоже. Меню самое разнообразное. Сны черно-белые. Однажды, когда работали в орбитальном отсеке, неожиданно загорелось табло: «Вызываем на связь». А мы не в зоне радиовидимости с пашей территории. Посмеялись немного.

— Что хотите передать журналистам?

— Большой привет и пожелание, чтобы кто-нибудь из вас полетел в космос и своими глазами увидел эту красоту.

— Будем стремиться!

— Успехов вам.

— Спасибо. Журналисты благодарят вас и желают успешного продолжения полета. Особая благодарность от «Красной звезды», краснозвездовцев, от читателей за поздравления в канун пятидесятилетнего юбилея газеты.

Закончился сеанс связи. Корабль «Союз-13» пошел на сотый виток. Впереди у космонавтов работа по программе. А я снимаю наушники, микрофон и передаю их дежурному по связи. Волнение постепенно проходит. За стеклянной дверью пультовой комнаты ждут мои товарищи, журналисты. Наверное, они немного завидуют «Красной звезде».

Когда корабль ушел на «глухие витки», а экипаж, закончив трудовую вахту очередного рабочего дня, отдыхал, я спросил Владимира Шаталова, напряженным ли был прошедший космический день для Климука и Лебедева. Космонавт, который трижды встречался с космосом, ответил, что ненапряженных дней на орбите не бывает.

Как бы там ни было, но в течение всего этого, да и не только этого, дня я слышал по громкой связи, как «Заря» передавала на борт: «К вам претензий нет. Все нормально. Молодцы».

После этого вопрос: «Как выполняется программа полета?» — был просто излишним.

Минуло почти полтора года. Жарким майским днем весны 1975-го мы вновь провожали его в космос. На этот раз Петр Климук повел свой корабль к орбитальной станции «Салгот-4». Было сближение, была стыковка, был переход... Были долгие два месяца работы в космосе. Орден Ленина и вторая Золотая Звезда Героя -награда ему за этот подвиг.

Что потом?

Его назначили на должность начальника политотдела Центра подготовки космонавтов имени 10. А. Гагарина. Приняв дела, он продолжал готовиться к полету по программе «Салют» — «Союз». Было нелегко. И он ожидал этого. Но не знал, что все окажется много сложнее. Он понимал, что за годы пребывания в Звездном накопил определенные знания, профессиональный опыт, духовные ценности. А вот как все это отдать новому делу, людям, как заявить о себе?

Начальник политотдела — должность сложная, хлопотливая. Теперь он нес ответственность за всю партийно-политическую работу в коллективе. Но не мог он забыть и наказ академика С. П. Королева: «Прежде всего надо летать! Процесс познания, завоевания, покорения космического пространства требует прежде всего полетов».

27 июня 1078 года стартовал «Сотоз-30». Космический корабль пилотировал международный экипаж: командиром был дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР Петр Климук, а космонавтом-исследователем — гражданин Польской Народной Республики Мирослав Гермашевский.

ОДНАЖДЫ И НАВСЕГДА

Валентин Витальевич Лебедев

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, кандидат технических наук Валентин Витальевич Лебедев. Родился в 1942 году в Москве. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1973 году, второй в 1982 году.

Валентин Лебедев родился в суровое военное время. Еще мальчишкой мечтал стать летчиком.

— Почему? — Он пожимает плечами. — Семья наша «сухопутная», с авиацией никто и никогда связан не был, если не считать пассажирских рейсов по маршрутам Аэрофлота. Отец был танкистом. Любил свою профессию, любил танки, а мне хотелось летать. Не знаю даже почему.

Начало авиационной судьбы Валентина относится к 1959 году. Тогда он, семнадцатилетний паренек, только что получивший аттестат зрелости, приехал в Оренбург, где было летное училище.

Но проучился всего год, так как училище расформировали. Что делать? Куда пойти? Московский авиационный институт привлек факультетом летательных аппаратов. Однако летной группы или специального отделения в МАИ не было. А летать хотелось по-прежнему. И он решил сочетать учебу в вузе с занятиями в аэроклубе.

Студенческая жизнь в какой-то мере стереотипна: за зимним семестром следует весенний, между ними — сессии. Экзамены, зачеты, лекции перемежаются с практическими и лабораторными занятиями, курсовые проекты, чертежи, заводская практика и, наконец, дипломная работа. Конечно, не все так просто. Нужно учитывать профиль вуза, сложность дисциплин, высокие требования. Выручали большая трудоспособность, усидчивость.

Он рвался в небо, рвался неудержимо. Сначала «оседлал» планер, потом освоил Як-18 всех модификаций. Л-29 был первым реактивным, на котором он поднялся к облакам.

Для серьезных полетов требовалось время. Использовал отпуска и каникулы. Его знали на аэродромах Тушино и Серпухова, Коломны и даже в Луганске.

Он был счастлив: он летал! Но, завидев в небе вертолет, чувствовал, как манит его эта машина. Вроде бы и неказист на вид, трескуч, тихоходен, а вот замельтешит вислыми лопастями и рванется вперед, как спринтер с низкого старта.

Разрешение на переучивание не получил. Точнее, не получил с первого захода. Но он не отказался от своего намерения. Доказывал, просил, настаивал. И добился. Вертолет Ми-1 освоил по полной программе.

Забегая вперед, скажу: уже после окончания института, работая в конструкторском бюро академика С. П. Королева, он продолжал летать. Но все чаще появлялось чувство какой-то неудовлетворенности. Хотелось чего-то большего. «Суть не в том, сколько ты пробыл в воздухе, а сколько вынес из полета», — говорил он.

Добился, чтобы его направили в школу летчиков-испытателей. Освоил «миги», стал испытателем.

В. В. Лебедев и П. И. Климук перед подъемом на вершину ракеты, где их ждет 'Союз-13'

Но это было уже потом. Важное, поворотное событие произошло много раньше. Он учился на третьем курсе, когда в МАИ состоялась встреча студентов с известными летчиками и писателями. А. Осипенко рассказывал о боях в небе Испании, А. Науменко — о воздушных сражениях в годы минувшей войны, Г. Семени хин — о летчиках-космонавтах.

Дома Валентин сел писать письмо. «Прошу зачислить меня в группу космонавтов. Готов на любую работу, связанную с полетами в космос. Обещаю выполнить любое задание, отдам все силы...» И так далее. В конце стояла подпись: «Валентин Лебедев, студент МАИ». Адресовал свое послание Юрию Гагарину.

— На письме, которое я получил в ответ на свое заявление, — вспоминает Валентин Витальевич, — стоял шестизначный регистрационный номер. Можете себе представить, каковы были мои шансы стать кандидатом на полет в космос.

Вскоре ему разрешили пройти медицинскую комиссию. Заключение врачей -- годен. Слово «годен» казалось ему тогда самым прекрасным, самым всесильным. Но... для студента оно, увы, не имело силы: семье космонавтов нужен был готовый инженер. И вот годы, годы... Работа в КБ, заочная аспирантура, авторские свидетельства... «Все это очень интересно, — говорит он, — но я не мог не летать». Перешел на методическую работу: стал принимать участие в разработке бортовой документации, которой пользуется экипаж в полете, вместе с другими готовил старты космических кораблей.

В Звездный он пришел в 1972~м уже опытным инженером, хорошо представляющим сложности новой профессии — космонавта.

С командиром корабля П. Климу ком он познакомился во время совместных тренировок, которые превращались для них в своеобразное путешествие по всем системам корабля.

Потом был старт, выход на орбиту, работа в космосе... Руководитель подготовки советских космонавтов генерал-лейтенант авиации В. А. Шаталов так сказал об итогах космического рейса Климука и Лебедева.

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник-инженер Юрий Петрович Артюхин. Родился в 1930 году в деревне Першутино Московской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1974 году.

— Государственная комиссия высоко оценила работу экипажа. Как говорят, «высший балл». Командир корабля Климук и бортинженер Лебедев продемонстрировали исключительную слаженность и взаимопонимание, прочные знания техники и глубокое понимание сущности научной программы, которую они выполняли. Особенность данного полета в том, что экипаж работал во многом самостоятельно. Земля лишь контролировала ход проведения испытаний, экспериментов и исследований и выдавала на борт исходные данные для работы.

П. Климук и В. Лебедев не только укладывались в отведенные для той или иной работы интервалы времени, но и шли с перевыполнением графика. Экипаж полностью справился с заданием, сложность и напряженность которого вряд ли нуждается в комментариях. Там, на орбите, они были и астрономами, и физиками, и медиками, и биологами, и инженерами-испытателями, и экспериментаторами-исследователями...

13 мая 1982 года В. Лебедев вместе с А. Березовым отправился в новый космический полет на корабле «Союз Т-5». Корабль состыковался со станцией «Салют-7», и был создан новый орбитальный комплекс, принявший советско-французский экипаж, а потом и смешанный экипаж, в состав которого входила Светлана Савицкая.

Это была еще одна длительная экспедиция, продолжавшаяся 211 суток.

ТРУДНАЯ ПОБЕДА

Юрий Петрович Артюхин

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник -инженер Юрий Петрович Артюхин. РОдился в 1930 году в деревне Петрушино Московской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1974 году.

Он стоял у маленькой доски, висевшей на двери, и чертил схему сближения и стыковки транспортного корабля с орбитальной станцией «Салют-3». Потом стер все и, стряхивая с пальцев кусочки мела, сказал:

— Вот так все это и будет...

— Когда?

— Наверное, в середине лета.

Повернулся к окну, вдохнул полной грудью весеннюю прохладу и тихо, словно про себя, сказал:

— Нужно научиться ждать...

Трудно этому научиться, очень трудно...

...Его я знаю давно. Еще с тех пор, как мы учились в Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского. Потом были встречи в Звездном, где од вот уже более десяти лет работает и учится, готовится к стартам. В разговорах с ним, с его коллегами, с его командиром Павлом Поповичем он открылся по-новому.

Лицом Юрий похож на отца, хотя отец глядит со старой фотографии несколько хмуро, как, впрочем, и четверо его товарищей. Все пятеро в фуражках с авиационной кокардой. При портупеях, с птичками на рукавах гимнастерок, кубиками на петлицах. У одного — у его отца — орден Красной Звезды на груди за бои на Хал-хин-Голе.

Оглядываясь назад, вспоминая далекие годы детства, Юрий говорит:

— По-взрослому, по-мужски с отцом так ни разу и не поговорили. Сначала я был мал для такого разговора. Потом — его не стало.

Ранним утром 22 июня 1941 года отец ушел на вторую войну. А вскоре пришла похоронка: бомбардировщик ДБ-ЗФ не вернулся с задания... До сих пор в семье Артюхиных хранится фронтовой треугольник со штемпелем полевой почты и датой.

О судьбе отца Юрий узнал только перед самым отъездом на Байконур. В латвийской газете «Красное знамя» было напечатано следующее: «П. П. Артюхин служил в 1941 году командиром второй эскадрильи 200-го полка. Ветераны эскадрильи с гордостью называют себя артюхинцами. Из архивных документов и переписки с бывшими штурманами второй эскадрильи Н. А. Стогипым и С. А. «Невским выяснено, что 11. П. Артюхин начиная с первых дней Великой Отечественной войны не раз водил эскадрилью бомбардировать вражеские колонны в районе Двинска (ныне Даугавпилс).

7 июля 1941 года с одного из аэродромов Ленинградской области взлетела группа самолетов 1-го далыгебомбардировочного корпуса. В ее состав входила эскадрилья во главе со старшим лейтенантом П. П. Артюхиным. Перед ней была поставлена боевая задача — нанести массированный удар по вражеским скоплениям у переправы в городе Острове и на дорогах, чтобы задержать продвижение врага на Псков. Во время операции на паши самолеты напала большая группа «мессеров». Завязался неравный воздушный бой... Самолет Артюхина был подбит... Поиски продолжаются».

Юрий вспоминает Забайкалье и местечко, где базировалась авиационная часть, в которой служил отец; село Кричевицы, под Новгородом, где командир эскадрильи Петр Артюхин переучивал летчиков на новую технику. Отец затемно уходил и затемно приходил. Полеты, полеты, полеты... Но если выпадал у Петра Павловича свободный выходной, то для Юрия наступал праздник: с отцом ходили на лыжах, ездили в Новгород «смотреть старину», рыбачили.

А еще запомнились карандаши. Аккуратно заточенные, с длинными и острыми, как иголка, грифелями, оттого, наверное, особенно красивые, лежали они на столе у отца. Ими он делал пометки на полетной карте, рисовал условные значки, соединял их ровными линиями.

Точить карандаши отец умел и любил. Делал он это не торопясь, расстелив на столе газету и наточив перочинный нож, и чувствовались за его нарочитой медлительностью выдержка и терпение.

Юра в ту пору пошел в первый класс. С тетрадями в косую линейку было туго. И вот отец сам взялся линовать общую тетрадь наклонными тонкими линиями. Ночь не вставал из-за стола, но все сто листов с удивительной аккуратностью были разлинованы «под первоклассника».

— У меня и сейчас эта тетрадь перед глазами, — вспоминает Юрий. — И за этой тетрадью я вижу характер отца.

А потом были глухие разрывы, черный зловещий дым, пляшущие языки пламени и терзающий душу женский плач. Товарный поезд с эвакуированными пробивался на восток, пропуская встречные эшелоны с войсками и техникой.

С тех пор прошло почти сорок лет, но перестук колес, радуга, однажды к вечеру вдруг появившаяся над маленьким разъездом, нет-нет да и всплывут в памяти и напомнят о том тревожном и горьком, не помнить чего он не может.

...Заснеженная равнина, пересеченная оврагами. Лютые морозы военной зимы. Нетопленые классы, мальчишки и девчонки, шмыгающие носами, сквозняки, серые листы без всяких линеек, больше напоминающие промокашку, чем писчую бумагу. Учительница в пальто и платке. Они тоже закутаны. Руки мерзнут. Писать нельзя, и они внимательно слушают. Учебный год начинался на месяц позже и кончался на месяц раньше: весной — посевная, осенью — уборочная, а в деревне Воздвиженская — старики да женщины, одним им со всей работой не управиться. К концу мая, когда после весеннего разлива река возвращалась в свои берега, начиналась колхозная страда. Мальчишки в ватниках с чужого плеча готовили технику, правили лошадьми, сажали рассаду. Летом — сенокос и ферма, полив, ночи у костра возле выпасов табуна...

В девятом классе стал задумываться, что делать дальше. Его долг — идти по стопам отца, решил он. В военкомате, куда пришей, когда ему исполнилось семнадцать, заявил, что хочет поступить в Балашовское училище летчиков-бомбардировщиков.

Через год, сдав последний экзамен на аттестат зрелости, он проходил медицинскую комиссию. Результат был неожиданным: не годен. В военкомате посоветовали поступить в техническое училище. Он попросил, чтобы его направили в 1-е Московское Краснознаменное, ордена Ленина военное авиационное училище связи. Когда прибыл в столицу, оказалось, что училище находится не в Москве, а в Тамбове, йотом еще одна новость: в Серпуховском училище недобор, и группу москвичей переводят туда. Попал в эту группу и Юрий Артюхин.

После выпуска техник-лейтенант Юрий Петрович Артюхин получил назначение в Забайкальский военный округ, туда, где когда-то служил его отец. Первая армейская должность — старший техник авиаэскадрильи, в которой были штурмовики известного конструктора С. В. Ильюшина Ил-10.

Бывало, уходят «илы» на выполнение учебных заданий, а он, впившись глазами в небо, провожает их, пока не растворятся в голубизне черные точки строя. В такие минуты ноющей болью вспоминалась злополучная медицинская комиссия. Самое обидное было то, что через год очередное обследование он прошел без всяких ограничений. Но то было через год...

Однажды не выдержал, подошел к командиру, попросил взять его в полет. Комэск Герой Советского Союза Л. Обелов не отказал. Первый раз Юрий занял место во второй кабине учебного самолета. Набор высоты, голубой шатер над головой, переворот, стремительное падение навстречу слегка колыхающейся земле — и снова вверх... Разве можно забыть такое! В следующий раз он занял место стрелка-радиста на Ил-10. Шли на бреющем. Земля неслась прямо под крылом, казалось, ее можно достать рукой. Юрий услышал голос комэска:

— Ну как! Нравится? Сейчас снизимся еще.

Самолет взмыл вверх, резко наклонился на крыло. Ушла куда-то вниз опрокинутая земля. Курс — на аэродром...

Два полета. Всего два. Но осталась в сердце тяга к прозрачной голубизне, к сладкому холодку секундной невесомости и захватывающей дух скорости. Тяга и пустота. Словно что-то потерял, какую-то привычную среду. В штурмовом авиационном полку одни летали, другие оставались на земле. Он был с теми, кто видел небо только с земли. Был и не мог не быть. Небо могла заменить лишь наука. Тогда-то и появился рапорт с просьбой разрешить сдавать экзамены в инженерную академию.

В «Жуковке» определилась еще одна его привязанность. Любил математику, теорию автоматического регулирования, светотехнику. С головой ушел в научную работу. Все свободное время делил на три части: домашние задания, научно-исследовательская работа и спорт. Как уживались эти три направления, говорят такие факты: в зачетной книжке четверки и пятерки (причем вторых больше), его избрали членом совета военно-научного общества слушателей, включили в сборную академии по лыжам.

Участники 56-й Генеральной конференции ФАИ приветствуют советских покорителей космоса

В его служебных характеристиках и аттестациях все чаще стали появляться такие строки: «Отличник учебы, имеет склонность к научной работе...», «Заслуживает рекомендации для поступления в адъюнктуру...». В 1957 году Юрий Артюхин стал членом Коммунистической партии. После окончания академии его оставили работать на кафедре авиационных приборов и автоматов. По-прежнему не хватало времени. Он был членом партийного бюро, агитатором, участвовал в спортивных соревнованиях, выступал на научных конференциях, «мудрствовал над разными штучками» (так называет он свою изобретательскую работу).

Когда кафедре выделили свою ЭВМ, руководство решило поручить Артюхину шефствовать над ней. Иными словами, Юрий стал «начальником машины». А она, его подопечная, как назло, оказалась с норовом, капризная. Вот и возился с ней, изучал, осваивал. Поначалу боялся трогать — вызывал представителей завода. Потом понял, что так дело не пойдет: надо самому ее «врачевать» и не «классическими методами», указанными в инструкции по эксплуатации. И словно почувствовав, что «начальник» строг и крут, электронный вычислитель заработал...

Я видел у Юрия дома солидную пачку плотных листов. Это его награды: грамоты за активное участие в научно-исследовательской работе, авторские свидетельства за рационализацию и изобретательство (их более десятка), грамоты за спортивные достижения. Среди них и документ, удостоверяющий, что он чемпион Звездного.

А как попал Юрий сюда? Заканчивался 1961 год, когда совершил свой полет Юрий Гагарин, год, который стал началом космической эры. Представитель Центра подготовки космонавтов беседовал с Артюхиным, с пристрастием расспрашивал о работе, о планах на будущее, интересовался здоровьем. Потом задал ему вопрос: «Хотите посвятить себя испытательской работе?» После выжидательной паузы добавил: «Не авиационной, а космической?»

Их было несколько, инженеров из «Жуковки», которые получили право быть кандидатами для поступления в Центр подготовки космонавтов. Через барьеры отборочных комиссий прошли не все. Юрия зачислили в отряд.

Потом была работа: час за часом, день за днем, год за годом. Были тренировки, были долгие месяцы учебы и экзамены. И снова учеба, и снова тренировки. В КБ и на заводах делали новые корабли, составлялись программы экспериментов и исследований, которые требовалось провести. Государственная комиссия назначала экипажи испытателей. И был весь этот период «обыкновенно трудным». А дату его старта предугадать было нельзя. Когда в космосе летали три «Союза» (шестой, седьмой и восьмой), он находился в океане, на борту исследовательского судна «Космонавт Владимир Комаров», на нем же следил за полетом А. Николаева и В. Севастьянова. Когда экспедиция из трех человек отправилась «обживать» орбитальную станцию «Салют», Юрия снова командировали в океан, на этот раз на судно «Академик Сергей Королев».

Южные широты опалили его лицо жарким соленым ветром и солнцем. Океан, эта свободная стихия, лениво сопел, вздыхал, ворочался, временами замирал, словно впадая в глубокий сон, то вдруг темнел, хмурился, вздымал белогривые волны... Шумели над головой тропические ливни, поражали своей красотой рассветы, когда на фиолетовом небе обозначалась полоска зари, горизонт становился огненно-бордовым. Казалось, будто он охвачен пламенем гигантского пожара. А в космосе шла работа.

Сеансы связи, прием информации, передача заданий... На первый взгляд, вся работа на кораблях казалась однообразной и монотонной. Но все, что здесь делали, было важным и ответственным. Юрий понимал это и гнал прочь расхолаживающие мысли.

В свободные от работы часы выходил на палубу: кругом океан. Строгость и печаль — вот чувства, которые рождались тогда, и очень хотелось увидеть белые стволы берез, вдохнуть запах земли, пройти по росистой траве.

Да, время не знает устали. Идет и идет вперед и не может остановиться хоть на самую малость, некогда ему поразмышлять, оглянуться назад... Человек же может. Он тоже устремлен вперед, тоже спешит, ему очень некогда. Но вдруг наступает мгновение, и он останавливается, возникает потребность оглянуться назад, чтобы отчетливо, в подробностях увидеть пройденный путь. Чтобы мысленно сказать спасибо людям, которые все эти годы были рядом: учителям, командирам, товарищам... Вспомнить их мудрые наставления. А Юрий вспоминает еще и слова отца: «Не ищи легкой победы. Победа должна быть трудной, тогда она прочная».

Так у него и было. В тот самый день, когда в Звездный вдруг сразу пришло лето. Как-то разом зацвели сады, защебетали неугомонные воробьи, плескаясь в теплых лужицах, тужурка показалась тяжелой и узкой. А им сказали: «Завтра отлет на космодром». Потом старт «Салюта-3», опробование станции в автоматическом режиме, стыковка с ней «Союза-14» и две недели космической работы на борту «звездного дома»...

Вот, собственно, и все. А может быть, это только начало?

ДВЕ НОЧИ ЖИЗНИ

Геннадий Васильевич Сарафанов

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Геннадий Васильевич Сарафанов. Родился в 1942 году в селе Синенькие Саратовской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1974 году.

Она и сейчас стоит перед глазами, эта августовская ночь Байконура. Ночь его старта. Черное небо. Выхваченная прожекторами из густой темноты, ракета, ослепительно белая, стянутая фермами, слегка парила и, казалось, испытывала то же нетерпение, что и он.

Автобус притормозил и остановился. Шаг вниз и несколько шагов вперед. Скафандр сковывал движения. В нем хорошо работать в космосе, но ходить по земле... И все-таки эти шаги и эту ночь он будет помнить всю жизнь. Доклад председателю Государственной комиссии, знакомые лица конструкторов, последние рукопожатия и еще несколько шагов к лифту. Подъем. Остановка. Открыт посадочный люк. Внизу группа провожающих. Внизу светло, краски кажутся яркими, сочными. Вверху — бархатная чернота. Всего секунды нужны ракете, чтобы проткнуть этот темный купол и вырваться навстречу Солнцу, Секунды...

Старт, выход на орбиту, невесомость, тридцать три рабочих витка — обо всем этом он уже знал, знал по рассказам других, знал по тренировкам. И в то же время все это было совсем новым, совсем не таким... Нет, все это надо было пережить и испытать самому. Все это открылось ему в ту августовскую ночь.

Двое суток полета пролетели быстро. Рабочий график уплотнен до предела. Работа, работа и работа. А потом ночь посадки. Космические корабли в разное время суток возвращались в земную гавань: на рассвете, днем, под вечер. Ночью до него еще никто не садился. На долю их экипажа выпало впервые пройти эту неизведанную тропу.

...Родился Геннадий Сарафанов в суровом 1942-м в волжском селе Синенькие, что неподалеку от Саратова. Семи лет пошел в школу, в четырнадцать вступил в комсомол, в двадцать один год стал коммунистом...

— Если бы не авиация и не космос? — Он на минуточку задумывается и без тени наиграниости отвечает: — Я стал бы инженером или путешественником, а может быть... — Он смолкает и пожимает плечами. — Не знаю. Вопрос сложный. С первого шага, за которым стоял выбор профессии, прошло много лет.

Говорил он вроде бы и спокойно, но не равнодушно, слова находил скупые, но точные:

— Характер — качество не врожденное, а воспитанное. И не кнутом, а добротой. Так говорил мой дед Прокофий Лндрианович, человек мудрый, многое повидавший на своем веку. Дед прав. И пусть не довелось ему постичь всей глубины науки, читать Дарвина, рассуждал он примерно так: коль скоро труд из обезьяны сделал человека, то Человека из человека тем более можно сделать...

Он рассказывал о своем отце, который был военным инженером, о матери, с раннего детства познавшей тяжесть труда в те годы, когда жизнь в стране еще только становилась на твердую основу, и, конечно же, о деде, который преподал ему первые уроки жизни.

Дед учил быть правдивым, не лгать даже в мелочах. Наблюдая за ним, маленький Генка познавал мудрость земных дел: как плести корзины, готовить рыбацкую снасть, вялить рыбу, держать рубанок, красить оконные рамы...

Нередко с дедом выходил на берег Волги, и уж тут рассказам деда не было конца. Генка слушал как зачарованный про богатырей бурлаков, про крестьянские бунты, про первые пароходы, про звонкие и певучие гудки над Волгой, про знаменитых капитанов, про минувшую войну...

Дымился в траве снятый с костра котелок. Рядом тяжело вздыхала терпеливая Волга. И стояла над туманной водой, над далекими огоньками бакенов до самых звезд тишина... Генка ждал, когда же дед начнет новый рассказ. Во всех дедовых историях были люди, сильные характерами, смелые, решительные, делающие добро, восстающие против зла. И когда мальчишка слушал все это, ему хотелось, до боли хотелось быть настоящим человеком. Капитаном? Нет. Бакенщиком? Тоже нет. Летчиком? О небе дед никаких историй не рассказывал. Просто хотелось мальчишке быть сильным, ловким, смелым. А главное — уметь все делать самостоятельно.

О покорении пятого океана он в ту пору не думал. Да и авиационная биография Геннадия Сарафанова началась несколько необычно. У каждого своя страсть, свое увлечение. Одни марки собирают, другие — монеты старинные, третьи — пластинки или книги редких изданий. А вот у него была тяга к радиотехнике. После уроков спешил домой, старательно выполнял задание на завтра и, позабыв о времени, принимался колдовать над радиоустройствами. Ремонтировал приемники, собирал по журнальным схемам различного рода усилители, сделал даже радиостанцию УКВ диапазона.

Казалось, ничто не может соперничать с его увлечением радиотехникой. Но... Когда Геннадий учился в 9-м классе, в школу пришел новый учитель по труду. Спокойный, сдержанный, аккуратный во всем, строгий и удивительно доступный, он вдохнул новую струю жизни в ребячьи будни: кто успевал в учебе и достойно вел себя на уроках, мог стать членом автокружка и научиться управлять автомашиной. Упустить возможность общения с техникой? Таких в классе не нашлось. Одним из первых «автомобилистом» стал и Геннадий Сарафанов.

С приходом нового учителя на школьном дворе появился старенький, видавший виды автобус. Прибыл он не своим ходом, а на буксире, так как был без двигателя и без многих деталей, грязный, битый, скрипучий... А ровно через год мальчишки 16-й Саратовской школы выехали на нем на прогулку.

Бывало, мчит машина по шоссе, шумят, веселятся ребята, и вдруг в небе появится самолет. Сразу смолкают голоса. А учитель долго смотрит вслед растворяющейся в голубизне точке. Для пилота всегда мучительно расставаться с небом. Чтобы не мешать учителю возвращаться в свое прошлое, ребята затихали.

Лучше других понимали состояние Бориса Александровича одноклассники Сарафанова Геннадий Иванов и Володя Понарин. Оба учились в аэроклубе, оба летали на планерах, прыгали с парашютом. Они-то и подали идею: «Давайте махнем всем классом в авиационное! Летать!» Призыв всколыхнул, заставил волноваться, торопить время, мечтать, сомневаться... Посоветовать мог только он, учитель, бывший пилот ГВФ. К нему и пришли мальчишки со своими думами и планами.

— Запомните, ребята: будет трудно, очень трудно, но очень интересно, потому что умение управлять самолетом, умение покорять небо требует упорных знаний...

Разговор был долгим, задушевным. Учитель вспоминал свою молодость, рассказывал о полетах, о тружениках неба. И так же как в детские годы, Геннадия волновали рассказы деда, так и теперь поманили его, повели за собой истории о людях-птицах.

Вскоре появилась в военкомате пачка заявлений учащихся 16-й Саратовской школы с просьбой направить в авиационное училище. Написали их все мальчишки 10 «Б». А прошел через отборочные комиссии только один — любитель радиотехники Геннадий Сарафанов.

Сначала попал в школу первоначального обучения. Потом было Балашовское высшее военное авиационное училище летчиков, государственные экзамены, которые он сдал отлично, диплом летчика-инженера, служба в гвардейском полку и полеты, полеты. Входил он в небо жадно, летать любил, умел найти в каждом полете что-то новое, что не было известно раньше.

Полеты начинались и утром, и ночью, и у каждого своя прелесть. Но особенно он любил взлет на заре. Тяжелая машина набирала высоту неторопливо. Под крылом плыла просыпающаяся земля, напоминающая цветную карту из школьного учебника географии. Равномерно бежали поезда с востока на запад — навстречу солнцу. Белые барашки облаков на секунды закрывали землю, бросая нестройные тени на поля и леса. Земля казалась тихой, застывшей, как быдосыпающей последние часы перед началом нового дня.

Так начинался и тот памятный полет. Мерно гудели моторы. Командир корабля время от времени уточнял у штурмана данные о маршруте.

Внизу петляла Волга — река его детства, пестрели квадраты полей, впереди туманился горизонт.

— Справа, пятнадцать километров, грозовая облачность,- сообщил штурман.

«Далеко»,- подумал Геннадий. Он сидел на правом сиденье и невольно повернул голову в сторону грозы.

— Слева то же самое,- добавил штурман. — Только удаление побольше — километров двадцать.

Груз на борту огнеопасный. Но времени на большие обходы грозового фронта не было. Да и нужно ли сворачивать с маршрута, если гроза далеко?

Вдруг сбоку что-то сверкнуло. Геннадий увидел голубой светящийся шар. Он мчался навстречу самолету. Секунда — и страшный треск наполнил кабину. Машину основательно тряхнуло. И сразу же наступила тишина. Настороженная, тягучая. И только приборы бесстрастно фиксировали параметры полета.

Молчание нарушил командир:

— Можно подумать, что стреляющие пушки везем...

И снова тишина. Снова сосредоточенность на рабочих местах. Ни паники, ни нервозности. Словно ничего и не произошло. На земле, когда самолет зарулил на стоянку, нашли на его борту две отметины: от входа и выхода шаровой молнии.

«Вот ведь как,- промелькнула у многих мысль,- металл не выдержал, а люди хоть бы что. Характеры!»

Да, характеры. Летные характеры. Человек без характера летчиком никогда стать не сможет. Таков закон неба.

В служебных характеристиках Геннадия Сарафанова, где он аттестуется как летчик, сказано:

«В процессе обучения приобрел хорошие навыки в обслуживании самолета в качестве борттехника...», «Принимает активное участие в рационализаторской и изобретательской работе...», «Имеет хорошую теоретическую подготовку и отличную летную практику...», «Летать любит, летает грамотно...», «В воздухе спокоен, вдумчив...».

В его характере — вникать в самое существо дела. Не только уловить смысл, понять принцип — это лишь первый шаг, — но и докопаться до самой глубины, разобраться во всех деталях, во всех тонкостях. Так было и с радиотехникой, и с восстановлением автомобиля, и с созданием усовершенствованного тренажера в училище, и даже в Звездном, где он то и дело что-то придумывает и осуществляет.

«Человек постоянно должен что-то делать» — таково его кредо. Это «что-то», на первый взгляд, звучит абстрактно, но так только кажется. Он мечтает о свободном времени, которого у него почти никогда не бывает, хочет заняться наукой. А еще он любит ходить в лес и читать книги, потому что «в них — человеческий океан, природа, характеры и судьбы».

В Звездный он пришел в 1965 году, хотя «космический взрыв» в его душе произошел много раньше — в тот «неожиданный» день 12 апреля 1961-го. В училище шли занятия. И вдруг дежурный на командном пункте принял переданное по радио сообщение ТАСС: «...в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту».

Окончив училище, лейтенант Геннадий Сарафанов подал по команде рапорт с просьбой направить его в отряд космонавтов. Вот, собственно и вся его биография. Остальное вы знаете. Знаете, что он стал космонавтом-31, что стартовал на «Союзе-15», что, покинув Байконур ночью, он ночью же привел корабль на Землю.

ВЧЕРА, СЕГОДНЯ И ЗАВТРА

Лев Степанович Демин

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник инженер Лев Степанович Демин. Родился в 1926 году в городе Москве. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1974 году.

На космодроме Льву Демину вручали удостоверение. В этом документе говорилось, что Лев Степанович Демин является бортинженером космического корабля «Союз-15». Помню, как дрогнули его скулы, как засветились глаза, как тень волнения мелькнула на лице. Он был счастлив и горд и не мог скрыть своих чувств.

Я невольно сравниваю его путь к старту с тем, который пролетел командир «Союза-15». В биографии бортинженера крутых поворотов больше. В отряде его шутливо называют Дедом. Точнее, космическим Дедом. Не потому, что возрастом обошел многих — как-никак за плечами в тот год было уже сорок восемь. Просто так случилось, что он первым из летчиков-космонавтов обзавелся внуком.

Родился он в Москве. Когда началась война, ему шел шестнадцатый год. Взвесив все «за» и «против», решил поступить в спецшколу ВВС. Поступил. Проучился немного и... бросил. Причин на то было две: первая — школу эвакуировали в Сибирь, а уезжать в тыл, когда шла война, он не мог; вторая — математический расчет. Рассуждал: три года учиться, а когда же на фронт? И решил, что начинать надо с аэроклуба. Но помехой — стал возраст: не добирал почти два года. Пока придумывал, как поступить, аэроклуб тоже эвакуировался.

Осень сорок первого, зима сорок второго... Трудное, очень трудное то было время. Раненный и перераненный в империалистическую и гражданскую войны, отец его, Степан Петрович Демин, в действующую армию не попал. Видя, что переубеждать военного комиссара бесполезно, остался, как говорили тогда, на трудовом фронте. Анна Петровна работала в мастерской, где шили обмундирование для войск. Днями, ночами... Сына почти не видела. Одно слово — война.

Лев остался один. Товарищи, что были постарше, ушли на фронт, другие уехали на восток, где работали или учились. Он вроде бы остался не у дел. Терзался, тосковал…

«Личное всегда надо уметь подчинять общественному». До той суровой поры Лев принимал эту истину на веру, не особенно вдумываясь в ее огромное содержание. Он знал только, что это нелегко, но лишь теперь впервые осознал, что это надо. Надо! Не сидеть же сложа руки в такое время.

На завод буровых машин, где в ту суровую пору делали болванки для снарядов, его приняли учеником токаря. В цехе — одни мальчишки. Учил старичок мастер. Кузьмичом звали. Говорили, что ему восемьдесят лет, свое давно отработал, на пенсию ушел с почетом. Но вот вернулся. Война! Старый, седой. Взгляд с лукавинкой. Ходит тихо, шаркает — ноги больные. Папироску изо рта не выпускает. Руки быстрые, в кисти тонкие. Глаз острый. Необычный дед, а главное — без подвоха. Не кричал Кузьмич на ребят, не суетился. Жалел. Но что сделаешь, когда кругом одни мальчишеские руки, а существуют нормы, нормы военного времени и большая нужда в этих самых артиллерийских болванках, которые мальчишки вдвоем с трудом устанавливали на станок?

Хотелось спать, хотелось есть. Кусок черного хлеба, запитый водой, отцовские ботинки с носами, набитыми газетной бумагой,- и снова на завод, к станку. Под лучами резавших тьму прожекторов, при треске зенитных пулеметов, установленных на крышах домов, по темным и пустынным улицам холодной военной Москвы.

Однажды вернулся со смены и встретил мать. Сидит и плачет: «Товарищ твой, Вовка, из госпиталя вернулся, покореженный, чуть живой». Володя Сотников был на три года старше Левы, на фронт ушел в первый же день, воевал десантником. Разные бывали задания. Однажды группу парашютистов сбросили в глубь обороны противника. В состав группы входил и Сотников, приятель Демина. Когда земля колыхнулась где-то далеко внизу, рядом с ним разорвался зенитный снаряд. Всего его располосовали осколки, казалось, и жизнь убил фашистский металл. Но врачи выходили, спасли.

Рассказывая о страшном лице войны, Володя был спокоен, не уходил от правды, но и не сгущал краски. Говорил он все больше о постороннем — о парашюте, который выручал его, об автомате, который не дал ни одной осечки, о товарищах, с которыми шел в бой. Впрочем, так ли уж о постороннем? Просто, когда настал час, потребовавший от него всего его опыта, всего мужества, напряжения всех его сил, он добровольно вызвался на рискованное задание. Досадовал об одном — рано отвоевался.

Лева каждый день навещал товарища. Отстоит двенадцать часов у станка и вместо сна — на квартиру Сотниковых. Много думал и о своей судьбе. Наконец решил: надо возвращаться в спецшколу, через нее дорога к небу, к фронту.

Тогда-то Степан Петрович как бы впервые увидел сына: раздался в плечах, большие и сильные руки. Взрослый, добрый... Круто поворачивает свою жизнь, и делает это как мужчина.

В действующую армию Лев Демин не попал. Спецшколу окончил в 1945-м, после того как отгремели последние залпы войны. Школа первоначального обучения летчиков, куда он получил направление, вскоре была расформирована. Казалось, что судьба нарочно подстраивает ему эти каверзы. А тут еще «срыв» в Борисоглебском училище летчиков. На медицинской комиссии врач-окулист вдруг спросил его: «У вас в семье кто-нибудь носит очки?» «Отец и сестра»,- последовал ответ. «Все ясно»,- пробурчал врач, а в медицинской книжке появилась запись: «Не годен».

Но он остался в армии. Поначалу окончил школу авиамехаников, потом авиационное училище связи, работал командиром радиотехнического взвода...

В пору его «исканий себя» утверждалась реактивная авиация, и его потянуло в науку. Потянуло с такой силой, что позабыл он и о сне, и об отдыхе, не знал выходных, не знал отпусков. Одолел все преграды: набрал проходной балл на конкурсных экзаменах.

Вспоминая те годы, Лев Демин многое связывает с учебой и работой в Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского. Здесь он познавал инженерные науки, здесь создавал оригинальные устройства, облегчающие проведение экспериментов в учебных лабораториях, здесь стал членом партии коммунистов...

Все шло, как говорится, своим чередом, но вот после завершения учебы, став инженером лаборатории, Демин встретился на одной из кафедр со своим сокурсником по авиационной спецшколе Володей Комаровым. Вспоминали товарищей, разбросанных по всей стране, толковали о делах научных. И конечно, не знали, что пройдет несколько лет и судьба вновь сведет их. На этот раз в Звездном городке.

Два года в академии, два года систематической работы над научными проблемами привели к тому, что командование рекомендовало его для поступления в адъюнктуру. Вступительные экзамены сдал легко. По четырнадцать — шестнадцать часов ежедневно отдавал он своей теме, считал, пересчитывал, обосновывал, находил вдруг ошибку и начинал все сначала. Но какое великое счастье испытывает человек, когда его решение признается тем новым словом в науке, ради которого был затрачен весь этот огромный труд. Он испытал такое счастье.

Утро 12 апреля 1961 года. Оно и решило его судьбу. Он поставил перед собой задачу; искать путь в отряд космонавтов и обязательно найти.

И снова встреча с Владимиром Комаровым. Случайная. Но как помогла она ему тогда! Разговор был коротким. «Ты там?» — «Да». — «Трудно?» — «Трудно». — «Интересно?» — «Очень». — «Как попасть?..» Как оказалось позднее, все сроки набора уже прошли, группа кандидатов завершала этапы отбора, рапорт его где-то «блуждал»...

Вызов пришел, как всегда, неожиданно, а вместе с ним пришли тревога и надежда. Больше всего волновала Льва Демина предстоящая медицинская комиссия. Нет, не в здоровье своем он сомневался. 20G

Армия закалила. В памяти вставал тот нелепый случай с очками. И все-таки настал момент, когда он пришел в Звездный и включился в работу.

Когда говорят, что человек прожил большую жизнь, мысленно представляют себе годы труда, годы радостей, годы неудач, высокий порыв творческого вдохновения, человечность, глубину мыслей. Именно таков кандидат технических наук полковник-инженер Лев Степанович Демин.

Н разговаривал с ним после тренировки, последней перед полетом. Он вдруг обронил такую фразу: «Вчера уже было, сегодня есть, а завтра только еще будет. Будет? Нет, оно уже есть, есть во вчерашнем и сегодняшнем. Мы не могли бы полететь без тех полетов, которые были до нас. Наш полет нужен тем, кто полетит завтра». В этих его словах большой смысл.

Накануне старта мы опять увиделись. Он тщательно вымыл свой голубой «Москвич», загнал его в гараж: «Пусть отдохнет немного». И неожиданно для меня попросил: «Про космического Деда не пиши. Стоит ли?..» И вдруг оживился: «Внука Володей назвали. Владимиров у нас в семье ни в одном поколении не было. А он появился на свет в день 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Вот и решили назвать его в честь вождя».

Я не давал ему обещания молчать, поэтому и рассказал вам эту историю.

«ДЛЯ НАС ЭТО ЗНАЧИТ ЖИТЬ...»

Алексей Александрович Губарев

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Алексей Александрович Губарев. Родился в 1931 году в селе Гвардейцы Куйбышевской области. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1975 году, второй — в 1978 году.

Это было сразу же после испытательного полета «Союза-12», Экипаж корабля прибыл в Звездный и находился на карантине, Первый ужин на земле, в кругу родных и друзей. По-праздничному накрыт стол, только в бокалах не шампанское, а апельсиновый сок. Таков послеполетный режим. Первым поднял тост командир корабля Василий Лазарев. «За наших дублеров! Большое им спасибо!» — сказал он. Олег Макаров, бортинженер «Союза-12», поддержал его: «За наших дублеров! За их полет!»

Тогда я узнал, что во время полета «Союза-12» на связи были Алексей Губарев и Георгий Гречко. За них, за дублеров, и поднял свой первый тост основной экипаж.

Вспомнился этот случай потому, что в словах о дублерах было нечто большее, чем признательность. В них были товарищеская теплота, уважение и то понимание человеческого состояния, которое не нуждается в пояснениях. После этого много дней, сложившихся в месяцы, я ходил по следам этих двух жизней, чтобы понять, что им дало право стать основным экипажем. Бывая в Звездном и на Байконуре, знакомился с их товарищами по работе, листал личные дела, беседовал с ними самими... И каждый факт мог бы стать сюжетом отдельного очерка, потому что открывал какую-то часть их казни, их характера, того, без чего судьба каждого из них — человека и космонавта — не состоялась бы.

1941 год... Ему едва исполнилось десять, когда началась война, В ту пору семья жила в совхозе неподалеку от Зеленограда. Отец, Колхозный бригадир, умер в 1936 году, и они жили впятером: мать, Он и три сестры. В их местах проходил крюковский рубеж, на котором остановили фашистов, рвущихся к столице. Земля гудела от взрывов бомб и снарядов. Рваные воронки, сломанные деревья, красный от крови снег, одинокие печные трубы среди тлеющих развалин, растерзанные тела людей... Все это стоит перед глазами и сейчас, спустя тридцать с лишним лет.

Он помнит лязганье металла, скрежет гусениц громадин, разрисованных черно-белыми крестами, зловещие голоса оккупантов, расстрелы. Помнит виселицы, застывшие трупы с бумажными или фанерными табличками, на которых чужая рука, коверкая русские буквы, писала «коммунист», «партизан»...

Десять дней он жил в этом аду. Десять бесконечно долгих дней, которые сделали удивительно зыбкой, неразличимой грань между жизнью и смертью. Был ли страх? Наверное. Человек, а тем более ребенок, не может не бояться. Но была еще и ненависть в мальчишеском сердце, жгучая ненависть к тем, кто пришел вешать и убивать, жечь дома и угонять людей в неволю.

Но память хранит и другое. Он видел героизм тех, кто дрался за родную землю.

Враг отступил, оставив на месте совхоза дымящееся пепелище. Вернулась из леса Ефимия Ивановна Губарева с четырьмя детьми, а ни дома, ни крова нет.

В 1942-м переехали в Куйбышевскую область, в село Гвардейцы, что под Борском. Время тяжелое, голодное. В поле одни женщины да дети-подростки. А нужно было и пахать, и сеять, и убирать. В поле труд нелегкий. Запряг поутру четырех лошадей, ушел на борозду в степь и только к вечеру назад. Ноет спина, болят руки, ноги как ватные, голова кружится от постоянного недоедания. А завтра — то же самое.

В 1945-м снова вернулись в Подмосковье. Стал дальше учиться. В школе дела шли хорошо. А после десятилетки видел только одну дорогу — в небо. А однажды заколебался. Вернулся в их места демобилизованный моряк. Щеголял формой, флотскими манерами. И Алексей засомневался: «Флот или авиация?» И вдруг в газете объявление: идет набор в училище морских летчиков. Училище, правда, было техническое, но соединяло и небо, и море. Поступать поехали вдвоем: Алексей и его двоюродный брат Валентин. Сдали экзамены, начали учиться. «Валентин,- признался однажды Алексей,- уйду я отсюда. Летчиком хочу стать. Понимаешь: лет-чи-ком!» И надо же, приходит к ним в училище разнарядка — перевести в летную группу несколько человек.

Он перешел в училище морских летчиков. Через год в составе тех, кто особенно успешно осваивал программу и имел высокий балл по всем дисциплинам, его перевели сразу на третий курс. А в 1952 году лейтенант Алексей Губарев был направлен для прохождения дальнейшей службы в одну из частей авиации Тихоокеанского флота.

Дальний Восток. Приморье... Край сопок и туманов, край резкой смены погоды, красивый и суровый. Там он становился летчиком, там познавал всю мудрость неба, учился выбираться из, казалось бы, безнадежных ситуаций.

Полеты над морем... Задания разные: «удары» по кораблям «удары» по береговым объектам, в одиночку и группами. Однажды шли в плотных боевых порядках, крыло в крыло, на большой высоте. С земли поступила команда: заходить на посадку звеном, интервалы минимальные.

Погода тихая, нет ни облачка. Термометр на земле показывает плюс тридцать. Воздух над аэродромом прогрелся так, что казался плывущим, дрожащим, словно все кругом превратилось в сплошную играющую струю, какая обычно тянется за двигателями впереди идущего самолета.

Его «ил» шел плавно, послушно реагировал на рули. Но вдруг самолет резко тряхнуло и бросило с крыла на крыло. Высота 150 метров, земля совсем рядом, а машину бьет и бьет. В голове одна мысль: «Растяпа, угодил-таки в спутную струю!» Руки крепко сжали штурвал. Увеличил обороты. Когда бросило влево, «выхватил» самолет из струи. Выровнять удалось у самой земли. На второй круг уходил с твердой уверенностью, что подобное никогда не повторится.

Летчики знают, что любая ошибка пилота может быть чревата тяжелыми последствиями. Ошибка в момент, когда «пет высоты», особенно опасна.

Память хранит и другой случай. Шли контрольные полеты. Технику пилотирования проверял Герой Советского Союза генерал С. Гуляев. Взлетели. Алексей действовал четко, на вводные реагировал быстро, вдумчиво. На короткое «Возвращаемся» ответил так же коротко «Есть!» и перевел машину на снижение. Вот тут и случилось то, чего не мог предвидеть ни он сам, ни тот, кто сидел во второй кабине. Все вокруг вдруг наполнилось густым едким туманом. Он затруднял дыхание, застилал мутной пеленой остекление, осложнял полет.

— Товарищ генерал, наденьте маску и очки... — Это были первые его слова после того, как он понял, что причина в лопнувшей трубке гидросистемы. И спокойно добавил: — Я все вижу, продолжаю пилотировать.

Губарев верил, что сумеет довести самолет до аэродрома и посадить. Он знал также, что проверяющий ему доверяет. Его спокойное «Действуйте» придало Алексею еще большую уверенность.

На посадке он уже почти ничего не видел. Машинальное движение рукой по стеклу, естественно, не улучшило видимость. Открыл форточку. Лицо вплотную придвинулось к приборам. Шасси... Разворот... Закрылки... Ручку чуть-чуть на себя... И вот оно, легкое касание полосы.

Генерал не спешил давать оценку действиям проверяемого. Он смотрел на усталое лицо летчика, глаза которого еще продолжали слезиться от распыленной жидкости из гидросистемы, потом, обернувшись к собравшимся у самолета офицерам, сказал:

— Ставлю в пример. — И уже только Губареву: — Молодец! У меня нет замечаний...

Позднее, когда Сергею Арсентьевичу Гуляеву докладывали список офицеров, подавших рапорт о поступлении в Военно-воздушную академию, он подчеркнул фамилию Губарева: «Этого особо рекомендую».

Годы учебы — и снова полеты. Теперь уже над Черным морем. Он — командир эскадрильи. И теперь в ответе не только за себя, но и за других. Каждое свидание с небом было радостью. Две тысячи часов налета, значок летчика 1-го класса на груди — таков его актив.

В марте 1962 года, спустя почти год после гагаринского старта, разговор в штабе флота:

— Товарищ Губарев, хотите стать космонавтом?

Вопрос неожиданный и сложный. Сложный потому, что, наверное, нет таких, кто бы не хотел стать покорителем космоса. По возраст? Ему, Алексею Губареву, уже 31 год. «Не стар ли? — так думалось тогда. — Смогу ли?»

— Хотел бы, конечно!

— Подумайте.

В Москве встретил многих друзей. Один из них высказал сомнение: «Медики строги, смотри, если зарубят, не видать тебе ни космоса, ни неба». Но Алексей прошел.

Незадолго до старта я расспрашивал его, как шла подготовка к полету.

— Работали... Без скидок, без упрощений. Девиз суворовский: тяжело в учении — легко в бою. Комплекс сложный. Технику изучали тщательно — и когда были в составе дублирующего экипажа, и потом. Каждый раз находили для себя что-то новое. Наверное, так и должно быть. Мы же испытатели, исследователи.

— Ну а твой напарник, бортинженер?.. Что скажешь о нем? Ведь с ним делить все трудности долгого рейса.

Он не скрытничал, не лукавил:

— Всякое бывало... Бывало, ссорились. Представляешь, он мне говорит однажды: «Леша, сделай, пожалуйста...» Я мужик взрывного характера. Кричу: «Ты что, черт тебя возьми! Какие еще «пожалуйста»?! Ты пока «пожалуйста» выговоришь, мы двести километров пролетим!» Но я люблю этого человека, верю ему. Он скромен, порядочен, для него работать — это значит жить...

Добавлю: бортинженер тоже с большим уважением относится к своему командиру. Это подтвердил и их тридцатисуточный полет на «Салюте-4».

Мартовским днем 1978 года с Байконура взял старт двадцать восьмой космический корабль из серии «Союзов». В сообщении ТАСС об этом говорилось: «Запуском корабля «Союз-28» открывается новый этап исследования и использования космического пространства в мирных целях, проводимых совместно социалистическими странами в соответствии с программой сотрудничества «Интеркосмос», в осуществлении которой принимают участие Народная Республика Болгария, Венгерская Народная Республика, Германская Демократическая Республика, Республика Куба, Монгольская Народная Республика, Польская Народная Республика, Социалистическая Республика Румыния, Союз Советских Социалистических Республик и Чехословацкая Социалистическая Республика». Алексей Губарев был командиром на этом корабле. Вместе с ним, трудился на орбите — на «Союзе-28» и «Салюте-6» — гражданин ЧССР Владимир Ремек.

Восемь суток в космосе. Казалось бы, после 30 суток это не гак уж и много. Однако в космосе еще не было ни одного легкого полета. И, наверное, не скоро будут такие.

ПУТЬ К ОРБИТЕ

Георгий Михайлович Гречко

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, кандидат технических наук Георгий Михайлович Гречко. Родился в 1931 году в городе Ленинграде. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1975 году, второй — в 1977 году.

Нет одинаковых людей, нет одинаковых судеб. И все-таки двое с «Союза-17» очень схожи. И не потому, что ровесники. Много общего в их характерах.

21 июня 1941 года десятилетний Георгий был посажен родителями в поезд прямого сообщения Ленинград — Чернигов и уехал на каникулы к бабушке. А на следующий день началась война. Отец ушел добровольцем на фронт, мать перевели на казарменное положение. Георгий оказался на оккупированной врагом территории.

Страшное это было время. Отцов и матерей фашисты расстреливали на глазах у детей, ребенка убивали на руках у матери. Втайне от всех Георгий прятал в подвале патроны и винтовку. Очень хотелось сбить фашистский самолет. Стрелял много раз. Но винтовка тяжелая, целиться вверх очень трудно, быть может, поэтому и не удавалось попасть в крестоносного стервятника...

В 1943 году, после освобождения Черниговщины, Георгий вернулся в Ленинград, где состоялась волнующая встреча с матерью. Чего только не было в тот день! И слезы, и бурная радость, и страх пережитого...

...В детстве Георгий мечтал стать акробатом, потом снайпером. Записался в кружок, неплохо стрелял. А потом посмотрел фильм про танкистов. Три сеанса подряд не уходил из зала. Пришло новое решение: «Буду танкистом». На выставке трофейного оружия забрался в подбитый фашистский «тигр». Закрыл люк, посидел внутри. Темно. Ничего не видно. «Нет, это не для меня,- подумал про себя. — Пойду в летчики».

А тут новая книжка «Межпланетные путешествия» Я. И. Перельмана. Читал взахлеб. Достал девять выпусков Н. А. Рынина «Межпланетные сообщения». Решил: он станет космонавтом!

Но как? Куда пойти учиться? Объявлений нигде нет. Правда, в книгах Рынина, ракетчика-энциклопедиста, на последней страничке была такая приписка: «Отзывы направлять по адресу: город Ленинград, ул. Жуковского, дом... квартира...»

Поехал. Нашел дом, квартиру. Но постучать не решился. «Стоит ли беспокоить такого человека?» Вернулся домой. Терзался в сомнениях, ругал себя за нерешительность. И снова в путь, на улицу Жуковского.

И снова оробел, когда подошел к заветной двери. Потоптался немного, подавил в себе чувство неловкости. Рука потянулась к звонку.

— Вам кого? — спросил тихий женский голос.

— Профессора Рынина. Хочу поговорить с ним, посоветоваться... За дверью молчание. Томительное, долгое молчание. Потом тот же тихий голос, полный боли и скорби, произнес:

— Профессор Николай Алексеевич Рынин погиб в годы блокады...

После окончания школы Георгий поехал в Москву. В первом же киоске купил справочник «Куда пойти учиться?». Подчеркнул несколько телефонных номеров, стал звонить. В трубке отвечают: «Приемная комиссия». Он вопрос: «Учат ли у вас на космонавтов или ракетчиков?» После паузы — щелчок и короткие гудки. Понял: не тот вопрос.

Не стану пересказывать все его мытарства. Вернувшись в Ленинград, сдал экзамены в механический институт. После его окончания Гречко услышал о работах С. П. Королева. Диплом с отличием давал право выбора места назначения. Попросил направить туда, где занимаются космосом.

И вот минуло более двадцати лет, как он переступил порог конструкторского бюро. Сначала работал техником, потом инженером... Мечтал о группе баллистиков, хотелось рассчитывать траектории спутников, межпланетных станций. Сказали: «Подожди».

Однажды Георгий был командирован на Байконур. Молодой, горячий, настырный, ненасытный. Как говорит он сам, «лез всюду, задавал нелепые вопросы, часто попадал впросак». Но однажды его тревожное замечание, что в расчетах заправки есть ошибка, заставило ведущих инженеров поломать голову. Вскоре он докладывал свои доводы Главному конструктору. Сергей Павлович Королев терпеливо выслушал его, внешне ничем не показывая своего отношения к «идее молодого». А скоро стали применять новый метод заправки, предложенный Георгием.

«Из жизни надо вытравлять пустоту, надо стремиться быть нужным — пусть в самом скромном измерении». Это его взгляд на жизнь, его кредо. Он принимал участие в экспедиции на место падения Тунгусского метеорита, «выбил» для этой цели вертолет. Поступил в аэроклуб, научился летать на планерах и самолетах, прыгать с парашютом. «Все это — проба для человека, проба, которая учит действовать в опасных ситуациях».

Инженер, старший инженер, начальник группы... Он участвовал в расчетах и выборе траекторий полета первых пилотируемых кораблей, в проведении пусков. Он работал и ждал, когда на космический корабль потребуются бортинженеры. Когда это время пришло, принес С. П. Королеву заявление. Первое медицинское обследование проходил в 1964 году, но попал в Центр подготовки космонавтов только через два года.

Звездный стал для него и домом, и школой, местом, где познаются радости и трудности будущей профессии, где крепнет воля. Правда, началось все с больших огорчений: нелепая случайность вдруг поставила под сомнение осуществимость мечты, чуть не перечеркнула все то, что было сделано, чтобы эту мечту приблизить. Во время одной из тренировок, выполняя свой тридцать четвертый прыжок с парашютом, он сломал йогу. Врачи сказали, что перелом сложный, на год о тренировках надо забыть. Пет гарантии, что и после года все сложится благополучно. Словом, его хотели отчислить из отряда.

Отчислить! Знали ли те, кто склонялся к такому решению, что Георгий Гречко еще в школе начал свой путь к орбите, что все эти годы он был верен мечте, не просто ждал «пера жар-птицы», а боролся за право стать космонавтом. Нет, они всего этого не знали. Зато он знал, что не отступит. Смог же Бетховен писать музыку, не слыша ее, Остужев, потеряв слух, остаться великим актером, Репин научился писать левой рукой, Беляев и Комаров стартовали в космос после того, как медицина, казалось бы, по-своему распорядилась их судьбой.

Пока находился в госпитале, читал, занимался своими «лунниками» (им создана новая методика расчета). Лежа поднимал штангу, не вставая на ноги, подтягивался на кольцах, занимался на брусьях, на костылях приходил на тренировки вестибулярного аппарата.

И все-таки свободного времени было много. Взялся за диссертацию. Практическим подтверждением его работы была мягкая посадка «Луны-9» и «Луны-13». После такой «публикации» защищаться было легко.

Потом были тренировки по полной программе. Были старты товарищей. Была работа по управлению полетом. И снова тренировки, и снова ожидание.

— Идти к старту — значит подвергать себя множеству самых различных испытаний. Тренировки мышц и мозга, занятия на тренажере, участие в испытаниях, накопление уймы знаний и твердых навыков, умение сдерживать эмоции и... терпеливо подать. — Он улыбается, щурит глаза. — Каждый из этих трудных моментов, активно необходимый сам по себе, в комплексе с другими и есть путь на орбиту... — Снова пауза. Он выжидает и добавляет серьезно: — Если же не уверовал в мудрость этой истины, не научился терпеливо, день за днем собирать крупицы необходимого «багажа», лучше отказаться от участия в нашей работе...

Когда летала станция «Салют-4», когда все мы с напряжением следили за тем, что происходило на орбите, работа космического экипажа с каждым днем все больше убеждала нас в том, что бортинженер Георгий Гречко не случайно оказался на борту этого сложнейшего космического комплекса.

Он рассказывает о работах, проводимых на борту орбитальной станции, о большом напряжении, о том, как на смену волнению приходила радость, и наоборот. Он говорит о проблемах научных и технических, о перспективах космических исследований, об их практической отдаче и вдруг неожиданно переводит разговор на сугубо личное:

— После возвращения на Землю из первого полета появилось новое восприятие природы и музыки. Раньше не замечал, что наш обычный земной мир столь удивителен. Да и глубину романтически философских строк Уильяма Блейка: «В одном мгновенье видеть вечность, огромный мир — в зерне песка, в единой горсти — бесконечность и небо — в чашечке цветка» — теперь понимаешь в ином измерении. А ведь это счастье — уметь видеть жизнь вокруг себя. Словом, космос нужен, чтобы стартовать в него и возвращаться.

Второй раз он стартовал 10 декабря 1977 года. Возвратился 16 марта 1978 года. 96 суток он пробыл в космосе».

БОРТИНЖЕНЕР

Виталий Михайлович Жолобов

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник-инженер Виталий Михайлович Жолобов. Родился в 1937 году в селе Збурьевка Херсонской

области. Член КПСС. Совершил космический полет в 1976 году.

Готовился к старту космический корабль «Союз-21»... Читатель вправе спросить: а где же корабль с номером «20»? Он вышел на орбиту в конце 1975 года. То был беспилотный корабль, который продолжил работы в автономном автоматическом режиме с орбитальной станцией «Салют-4».

...Тот, кому предстояло выполнять обязанности бортинженера на «Союзе-21», был неуловим. В учебном отделе на мой вопрос: «Где сейчас Виталий Жолобов?» — отвечали односложно: «На" тренировках», «Работает с документацией», «Консультируется с учеными», «Уехал в конструкторское бюро», «На тренажере»... И все-таки предстартовая встреча состоялась. Мы беседовали втроем: командир корабля Борис Вольтов, бортинженер Виталий Жолобов и я. На этой встрече я и обратился к Борису:

— Расскажи о своем товарище, о функциях бортинженера, о его роли на борту корабля.

Космонавт ответил не сразу. Сосредоточенно думал, как бы подбирая нужные слова, потом сказал:

— Бортинженер — это правая рука командира. Так обычно говорят. Это справедливо, но... Но не совсем полно. Экипаж — это единое целое. Именно целое, а не две половинки. У этого целого — одна голова, одни глаза, одни руки, одно задание. Одно на экипаж! И это очень важно: уметь видеть одними глазами, чувствовать одними нервами, думать одной головой...

Вот так он ответил на мой вопрос. Тогда я спросил еще:

— Какая главная черта у Виталия Жолобова? Борис посмотрел на соседа:

— Нет, я так не могу. Он зазнается, и как с ним потом работать? Это, конечно, шутка. Если бы мы не подходили друг другу, если бы были даже малейшие антипатии, мы вряд ли закончили бы успешно программу подготовки, которая требует от экипажа добрых человеческих отношений, взаимопонимания, знания до тонкостей друг друга. Виталий грамотный, хорошо подготовленный инженер, вдумчивый, хваткий... О его личных чертах более подробно расскажу после полета.

В ожидании, пока космонавт выполнит свое обещание, я решил сам рассказать о втором члене экипажа «Союз-21».

...Три двора делили между собой сферу влияния на этой улице Баку: «каспаровский» — в нем жили семьи матросов и капитанов Каспийского пароходства; «военный» — здесь жили военнослужащие; дом «специалистов» — инженерно-технических работников. В каждом были слои заводилы, предводители мальчишеских ватаг, в каждом были свои «законы» и «уставы».

Но это была, как говорит он сам, «пора мальчишества», когда просто не знали, куда себя деть. Потом пришло серьезное увлечение волейболом. Посреди двора появилась площадка: столбы, подобие сетки. Строгий управдом гонял мальчишек, но спортивные страсти не утихали, каждый вечер три двора выясняли, кто же сильнейший в волейболе.

Управдом смирился. Более того, во дворе «каспаровцев» появилась настоящая площадка, расчерченная, ухоженная, но в самом неудобном для игры месте. «Официальную» — так ее называли — площадку упрямые мальчишки не признавали: что-то в ней было не то. Играли на старой. В ту пору Виталий и пристрастился к волейболу. Сначала в качестве зрителя — мальчишек 3 — 4 класса «большие» но принимали, потом — подавальщика улетевших в сторону мячей, потом на равных с «большими».

До четвертого класса он был примером в школе: в табеле пятерки по всем предметам, в конце учебного года похвальные грамоты приносил домой. Потом его словно подменили. Все чаще стал тройки хватать, однажды подрался на уроке математики. Учительница отобрала портфель и велела прийти с родителями. Он не пошел. Потихоньку утащил портфель, а дома ничего не сказал. Другой раз поспорил с учителем физики, да так, что дело дошло до педсовета. Наконец, крупный разговор с отцом.

— Не надолго тебя хватило,- сказал Михаил Гаврилович после тяжелого молчания. — Не думал, что такой позор пережить придется. Не думал...

Виталий стоял, опустив голову. Уши горели. Лучше бы отец ругал его, чем вот так спокойно и с горечью говорил. Словно даже не ему, а себе. Отец продолжал:

— Раз полез в гору, надо добираться доверху, такое мое слово. Еще раз споткнешься, пеняй на себя.

Сам Михаил Гаврилович пришел в порт десятилетним мальчишкой. Начинал поваренком на обшарпанном старом суденышке, плавал матросом, механиком, вышел в капитаны. Виталий провожал отца в море, встречал после возвращения. Л однажды танкер «Профинтерн» встречали в порту с оркестром и транспарантами. Судно первым в пароходстве выполнило плац перевозок. Был митинг.

Было награждение экипажа. После этих праздников отец пообещал мальчишкам, что возьмет их с собой в очередной рейс.

... «Профинтерн» шел курсом на Астрахань. С вечера море было спокойным. Отец стоял на мостике, недовольно поглядывал на темную полосу, которая с запада затягивала небо, о чем-то переговаривался со штурманом. К утру разыгрался шторм. Волны доходили до спардека, танкер, загруженный до предела, бросало, словно шлюпку. Гудел металл, скрипели переборки, гулко ударяла вода. Казалось, что судно не выдержит этих терзаний и переломится пополам.

Волна выбила стекла. В каюте было холодно и темно. По селектору доносились команды отца, слышался топот матросов. На «Профинтерне» сыграли штормовую тревогу...

Думалось, что после всего этого Виталий никогда не будет смотреть в сторону моря. Но все обернулось иначе. Схватка людей со стихией, мужество команды, ловкость и бесстрашие матросов оставили след в сердце мальчишки. Не просто память о пережитом, а неудержимое желание быть похожим на этих людей — сильных, стойких, веселых.

Весной 1954-го перед началом экзаменов на аттестат зрелости Виталий принес в военкомат заявление с просьбой направить его в военно-морское училище. Военный комиссар приподнялся из-за стола, оглядел вошедшего:

— Рост какой?

Виталий оторопел. Он ожидал любой вопрос, но только не этот.

— Сто пятьдесят пять,- ответил нерешительно.

— Н-да,- сказал военком. Сказал как-то так, что Виталий не понял, хорошо это пли плохо. Потом так же неопределенно, не то в форме вопроса, но то утверждения, произнес: — Если не в моряки, то куда еще хотел бы пойти?..

Виталий взял назад свое заявление и молча вышел из кабинета.

В «каспаровском» дворе было непривычно тихо. Пустовала игровая площадка. Ветер трепал провисшую сетку. К одному из столбов привязали бельевую веревку. А в дальнем углу двора вчерашние волейболисты решали, куда идти после десятого класса. Одни выбирали институт по предположительному конкурсу, говорили, туда-де легче поступить. Виталия злили эти разговоры. Он нарочно выбрал институт и факультет, куда желающих поступить было очень много. Экзамены сдавал на одни пятерки, «из принципа».

...Прошли годы. Позади учеба в институте, работа испытателем, приход в Звездный, тренировки и подготовка...

— Когда объявили о старте Гагарина, я не мог осознать и почувствовать, что же произошло. Слушал радио, смотрел телевизор... Факт, как говорится, налицо, а поверить трудно. Сознанием трудно. Ведь за осознанием самого факта стояло все, что с ним связано, стояла сложнейшая научно-техническая проблема. И что странно — накануне еще можно было рассуждать о межпланетных перелетах, создании лабораторий на Луне, говорить о человеке и космосе. Но то была абстракция. А тут смотрю телепередачу из Москвы. Идет человек по ковровой дорожке. В шипели, с майорскими погонами.

Обычно идет, чуть торопится. Обычный, казалось бы, человек. А ведь он побывал в космосе. В кос-мо-се!

Подумать о себе: а я, дескать, смог бы? — таких и мыслей не было.

Тогда не было. А сейчас? — спрашиваю его.

Он молчит. О чем может думать человек перед стартом? Наверное, о многом. А быть может, и нет. И все-таки, если сопоставить прошлое и настоящее?

— Сейчас?.. Теперь все воспринимается иначе. Гагаринская формула «полет — это работа» сама собой стала какой-то нормой в отношениях к космосу. — Он помолчал, потом взглянул на часы: — Ты спрашиваешь, как я отношусь к полету, а у меня в голове программа: «Надо не забыть сделать это, повторить то, этот переключатель справа вверху, а этот слева внизу, надо сделать закладку в бортжурнале, надо...» Словом, подход прагматический.

Он весь в этом, бортинженер «Союза-21».

Жарким июлем 1976 года встретил его Байконур. Суровым холодом встретил Б. Вольтова и В. Жолобова космос. Они стартовали 6-го. Спустя сутки космонавты перешли на борт орбитальной станции «Салют-5». В длительном полете выполнялась обширная научная программа, технологические эксперименты, исследования...

— Время на орбите течет медленно,- сказал он после возвращения. — Еще медленнее оно течет на Земле, когда ждешь своего старта. Но я готов ждать... Главное — не обмануться в ожидании.

Писатель Константин Георгиевич Паустовский, размышляя о космических путешествиях, как-то заметил: «А знаете, больше всего человек все-таки будет интересоваться Землей. Земля для человека- самое главное. Мы о Земле не все знаем... И если, даже далеко и надолго человек полетит, вернувшись на Землю, он будет плакать от счастья». Я часто вспоминаю эти слова в дни возвращения космонавтов из полета. Но я знаю, что, любя свою родную планету, они очень любят и космос. Наверное, это особенность их профессии.

ТОЧКА ОТСЧЕТА

Владимир Викторович Аксенов

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, инженер Владимир Викторович Аксенов, Родился в 1935 году в селе Гиблицы Рязанской области. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1976 году, второй — в 1980 году.

С чего начинается космический полет?

Конечно же, с того волнующего мгновения, когда толкаемая могучими двигателями ракета опирается на огненный хвост, зависает над стартовым сооружением, а потом стремительно уходит вверх...

Это мгновение определят хронометристы, оно войдет в расчеты баллистиков, его занесут в летопись космических стартов, и оно действительно будет началом. Но началом космической работы. А для экипажа, для тех, кто уходит на космическую работу, с чего начинается полет? Где их точка отсчета?

Минуты нужны космической ракете, чтобы проткнуть голубой купол байконурского неба и вырваться в бескрайнюю черноту космоса. Всего минуты! А сколько времени требуется космонавту, чтобы подготовиться к космическому старту: дни, месяцы, годы? Однозначного ответа нет. Каждый из этих сроков в принципе справедлив. Все дело в том, от чего вести отсчет.

...В конструкторском бюро, которое возглавлял академик Сергей Павлович Королев, шел митинг. Чествовали возвратившихся после полета Валерия Быковского и Валентину Терешкову. Владимир Аксенов, инженер КБ, восторженно смотрел на героев космоса, аплодировал вместе со всеми, жадно ловил каждое слово космонавтов и, конечно же, завидовал им. На то были свои причины: человек, познавший прелесть полета, державший в руках штурвал самолета, ощутивший послушность крылатой машины, в какой-то мере уже привыкший к небу, но волею судеб оставшийся на земле, не может не завидовать тем, кто летает.

Сколько мыслей проносилось в голове у Владимира! Сколько чувств рождала эта встреча! Но тогда, в 1963 году, инженер Аксенов даже в мыслях не допускал, что пройдет тринадцать лет — и он в одном экипаже с тем же Валерием Быковским полетит в космос.

О таких, как он, говорят: «Человек нелегкой судьбы». На это есть основания. Рано лишился родителей (отец погиб нафронте за год до Победы, мать умерла, когда ему не было и четырнадцати), воспитывался у дедушки и бабушки, время было нелегким, да и жизнь тоже.

Иван Прокофьевич и Вера Федоровна учительствовали в селе Гиблицы, что на Рязанщине. Там родился Володя, там рос. Село большое, со своей школой. Название, правда, не звучное — Гиблицы. Но это еще от старых времен, когда мещерские леса славились лихим разбойничеством. В ту пору и нарекли село Гиблым местом. Потом стали называть короче — Гиблицы. Время изменило село, изменило и саму жизнь, а вот название осталось. Отсюда, из Гиблиц, батрацкий сын Иван Аксенов подался в город, на учебу. Как удалось такое? Это отдельная история. Скажу лишь, что, усвоив курс наук, вернулся в родное село, чтобы учить грамоте крестьянских детей. Это был дед Владимира.

В первый класс на первый урок шел Владимир как на большой праздник. Учебники, пусть и не новые, аккуратно обернуты в газетную бумагу, карандаши в пенале, тетрадки в картонке, чтоб не помялись... Когда прозвенел звонок на перемену, расстроился: так быстро. Домой не хотел уходить после уроков — бабушка увела.

От деда с бабкой у Владимира любовь к литературе, к истории, к родным местам, природе. Это они научили его понимать красоту пушкинских строк, есенинские раздумья, величие русского языка... Наверное, и стал бы он, как говорят, гуманитарием, да только все обернулось иначе. После окончания седьмого класса школу пришлось оставить. Поступил в Касимовский индустриальный техникум. Причин на то было две: стипендия и возможность скорее войти в самостоятельную жизнь, помогать старикам.

Год учебы в Касимове — и переезд в подмосковные Мытищи. Там его приняли на второй курс машиностроительного техникума. Учился старательно. С ребятами-сверстниками сходился легко. Преподаватели пророчили: «Толковым специалистом будет. Вдумчивый, усердный...» И снова неожиданный поворот в судьбе — поманило небо.

...Шагает по привокзальной улице паренек. В руках небольшой чемоданчик. Щурит глаза от солнца, улыбается про себя. В кармане его пиджака лежит приписное свидетельство, подписанное райвоенкомом, и вкладыш-листок: «Направлен на учебу в летную школу первоначального обучения». Комсомольская путевка, заверенная секретарем горкома: «Мытищинский горком ВЛКСМ рекомендует комсомольца Владимира Аксенова для учебы в военно-воздушном училище».

В. В. Аксенов (слева) и 10. В. Малышев после тренировки

В Кременчугской школе он «обрастал крыльями» и ждал «восходящего потока», чтобы взлететь! «Ждал» — не совсем то слово. Он бредил небом и торопил время, наизусть знал устройство учебного самолета и в числе первых вылетел самостоятельно. Следующим этапом стало Чугуевское училище военных летчиков. Только вот закончить его Владимиру не довелось. Объясняет он это неохотно. Да и что говорить, если попал под реорганизацию.

В конструкторское бюро его приняли как бы условно: «Время покажет, на что способен». Он же понял это иначе: самому надо показывать себя. Вот тогда-то, наверное, и начался отсчет его предстартового времени. Пусть подсознательно, но тогда.

Необычная обстановка. Много молодых людей, толковых, энергичных. Немало и ветеранов, которые начинали еще в первых кружках реактивного движения. Среди них было ответственно и интересно. Он работал и учился. Закончил заочное отделение политехнического института. Когда готовился к запуску первый искусственный спутник Земли, выполнял задания деталировщика. Причастен Владимир и ко всем последующим работам КБ. Путь от рядового инженера до старшего инженера-конструктора — это не только годы, но и «Востоки», «Восходы», «Союзы»...

Л. С. Демин и Г. В. Сарафанов на комплексном тренажере корабля 'Союз'

И снова поворот к небу. Его перевели в летно-испытательную лабораторию. Предстояло не только проводить испытания систем, связанных с работой человека в космическом корабле, по и отрабатывать документацию, составлять инструкции, методики. Начались полеты. Испытания проводились на борту самолета-лаборатории в условиях кратковременной невесомости. Работа нравилась. Было в ней что-то такое, что очень приближало его к космосу. Достаточно сказать, что если суммировать все время его свиданий с невесомостью, то получится солидная цифра, соизмеримая с несколькими витками настоящего орбитального полета. В ходе выполнения испытательных программ он и встретился с Валерием Быковским.

Когда для прохождения тренировок и непосредственной подготовки к космическим полетам в Звездный городок командировали инженеров-разработчиков и ученых, Владимир обратился с просьбой включить в эту группу и его. Академик Королев написал на его заявлении короткое «Одобряю», но в личном разговоре сказал: «Только не сейчас, чуть позже...»

Владимир знал, что Главный конструктор не бросает слов на ветер. Это помогало ждать. В 1973 году он начал заниматься в Центре подготовки. А в январе 1976 года, когда формировались экипажи для полета на «Союзе-22», в списке среди других фамилий значилось: В. Быковский — В. Аксенов.

...работа с приборами. В. Ф. Быковский. 1963 г.

15 сентября 1976 года в 12 часов 48 минут московского времени «Союз-22» взял старт с Байконура.

После полета я спросил его:

— Ну что, Володя, приобрел новую профессию? Он пожал плечами:

— В душе я инженер-механик, по последней должности — испытатель. В космосе лишь объединилось то и другое. Космонавтика теперь — более широкая область; сюда входят и испытания, и инженерный анализ, и исследовательская работа... После одного короткого полета вряд ли можно считать себя космонавтом-профессионалом...

— Об этой профессии говорят, как об одной из самых мужественных и опасных, не так ли? Есть ли риск в наши дни?

Он становится серьезным и не торопится с ответом:

— Пожалуй, да. И это понятно: ведь одна из главных сторон каждого полета — испытания. Каждый космический корабль, даже одной серии,- индивидуален. Сравните, скажем, «Союз-двенадцать», «Союз-тринадцать», «Союз-девятнадцать», наш двадцать второй... Они отличны даже конструктивно. К тому же от полета к полету ставятся все более сложные задачи. Конечно же, есть резервные системы. Но риск остается. Мне думается, что космонавтика переходит сейчас в такую стадию развития, когда трудности все больше сопряжены с решением усложняющихся задач, а не с проблемой надежности техники, как это было на первых порах.

Мы толкуем о полетах сегодняшнего и завтрашнего дня. Он говорит с увлечением, запальчиво, мечтательно. Время от времени смолкает, смотрит, как я реагирую на его слова.

— В чем ты видишь свою основную задачу? — еще один вопрос ему.

— Летать!.. У нас в КБ прекрасно понимают, что для квалифицированных испытаний опытных машин, систем, вообще оборудования нужны бортинженеры, получившие специальное образование, имеющие опыт разработчиков. Ведь в инструкции всего не напишешь... Присутствие в корабле бортинженера позволило конструкторам, с одной стороны, усложнять космическую технику, брать в полет какие-то экспериментальные системы, а с другой — получать подробнейшие результаты экспериментов после полета. Наша основная задача — «доводка» систем, подготовка серийного оборудования, корабля в целом...

Он не преувеличивает своих заслуг, своей роли. Он рассуждает как профессионал в своем деле, но тут же оговаривается:

— Я, собственно, повторяю мысли Королева. Так он ставил вопрос, так он учил нас, молодых.

— Расскажи о Королеве,- прошу его.

— Трудно о нем рассказывать. Королев — это огромный человек в моем понимании. Талантливый инженер, ученый, организатор, психолог... Он умел общаться с людьми — с каждым по-своему. К кому какой нужен подход, он чувствовал очень тонко. Он умел добиваться, чтобы каждый работал с полной отдачей и желанием... Впрочем, так он работал сам.

Вопрос о том, были ли в его космическом рейсе неожиданные ситуации, приходилось ли встречаться с чем-либо невероятным, вызывает у него улыбку:

— Нет, ничего сверхъестественного не было. Интересное было. Собственно, это интересное начинается с первой минуты полета и не прекращается до посадки... Одно скажу: за короткий полет многого понять и прочувствовать не успеваешь. Нет времени! Каждый день расписан по минутам. Вот если бы слетать еще раз...

Его второй полет в космос состоялся летом 1980 года на корабле «Союз Т-2».

ИСПЫТАНИЕ

Вячеслав Дмитриевич Зудов


Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Вячеслав Дмитриевич Зудов. Родился в 1942 году в городе Бор Горьковской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1976 году.

Первая встреча с Вячеславом Зудовым года за два до его старта. Тогда он был дублером. Кареглазый худощавый брюнет с лихим казацким чубом, он чем-то напоминал Григория из «Тихого Дона». Держался сдержанно, был немногословен.

Перед полетом на традиционной встрече с журналистами на Байконуре естественный вопрос: «Чем было заполнено прошедшее с тех пор время?»

— Работа, тренировки, повторение пройденного.

— Результаты?

— За пять лет, которые я готовлюсь по этой программе, можно достичь многого. Если коротко, увереннее стал чувствовать себя на тренажере, а это — тот же корабль. Получил навыки управления полетом: часто бывал на связи с другими экипажами... Разговаривал с Владимиром Комаровым, в октябре шестьдесят восьмого года вместе с Георгием Добровольским вел переговоры с Береговым, а когда летали сразу три «Союза», тоже дежурил.

Так он присматривался и примеривался к космосу. Впрочем, все это было в последние пять лет. А если посмотреть, что было раньше?

... В один из отпусков, после окончания Балашовского военного училища летчиков, с группой товарищей приехал Вячеслав в Москву, на ВДНХ СССР. Очень хотелось побывать в павильоне «Космос», посмотреть вблизи удивительную технику века. Подолгу стояли у первых «лунников», легендарного «Востока», у знаменитого оранжевого скафандра... И вдруг услышали сзади какой-то шум. Оглянулся — идет офицер в авиационной форме, а из толпы говор: «Гагарин, Гагарин»...

Вячеслав не успел осознать происходящее, как открытое, улыбчивое лицо космонавта-] оказалось совсем рядом и знакомый по радиопередачам голос спросил:

— Ну что, ребята? Как служится, как летается?..

Лейтенанты растерялись, молчат, а он, Гагарин, не торопится уходить, смотрит весело, открыто и глазами говорит: «Ну, что вы так оторопели? Разве я не такой, как вы?» Словом, расшевелил ребят. И был потом разговор о небе и космосе, о повой профессии, о ее необычности и трудности. Вот эта случайная встреча и стала для Вячеслава Зудова поворотным пунктом на его жизненном пути. Словом, запало в душу летчика военно-транспортной авиации «зернышко» тревог и надежд, сомнений и поисков. То, что мечта может прийти неожиданно, вдруг, — истина старая, уже доказанная. А вот по силам ли мечта — на этот вопрос ответ у каждого свой.

Война... Суровое ее лихолетье тяжелым эхом отдавалось долгие годы после победного 45-го. В городе Бор, что раскинулся там, где Ока впадает в Волгу, познал мальчишка цену куска хлеба. Жил он в ту пору у прадеда, в большой многодетной семье. Когда взрослые уходили по утрам на работу, домашнее хозяйство ложилось на его плечи: чистил картошку на двенадцать ртов, пас коров, таскал воду, мыл полы, собирал щепу для растопки... Л вечером получал вместе со всеми кусок ржаного хлеба. Каким вкусным казался маленький черствый ломтик!

Потом был город Электросталь и школа № 3, куда пришел сентябрьским утром 1949 года первоклассник Слава Зудов. Со стареньким портфельчиком, со старенькими, потрепанными учебниками.

Клавдия Яковлевна — его первая учительница,- обведя взглядом большеглазых мальчишек и девчонок, подошла к доске и написала мелом: «Будем мечтать, добьемся своей мечты и сделаем к ней первый шаг уже сегодня!» И пусть у тех, кто внимательно следил за рукой учительницы, настоящей мечты тогда еще не было, они учились понимать главное: без трудолюбия, старания, честности, упорства большая мечта не достижима.

Быстро летят школьные годы. Слава учился старательно, с товарищами умел ладить. Был он общительным, компанейским, острым на ум, выдумщиком, непоседой... В четырнадцать лет вступил в комсомол, его избрали комсоргом. И здесь он показал себя: напридумывал много разных интересных дел, устраивал лыжные гонки, кроссы, шахматные турниры, состязания на ловкость... И наконец, излил свою неуемную энергию в пятиборье — спорте универсальном и нелегком. Он умел побеждать даже более сильных, чем он. Залогом этих побед было упорство. Спортсмены знают, что такое «второе дыхание». Оно открывается после того, как человек превозмог усталость, пересилил желание сойти с дистанции. Так вот это «второе дыхание» приходило к нему всегда. Оттого-то и держал он 2-е место в Московской области.

Прошли годы. Вячеслав Зудов занял место в строю курсантов Балашовского летного училища. Через месяц — первый полет и первый прыжок с парашютом. Но если с парашютом он был уже знаком (занятия в классе, укладка, прыжок с вышки), то свидание с небом на борту самолета было первым. До этого дня он ни разу не был даже в числе пассажиров Аэрофлота.

В отличие от большинства летчиком, отобранных в отряд космонавтов, он пришел в Звездный не из истребительного полка, где летают на скоростных и высотных самолетах, а из транспортной авиации; начинал летать на Ли-2, потом учился на Ил-14, а после окончания училища — на Ил-12...

О всех полетах рассказать трудно. Были сложные и попроще, были долгие и непродолжительные. Словом, всякие были. Не было только легких. В каждый надо было взять максимум навыков и знаний, из каждого вынести крупицу опыта и, как любил повторять его первый командир Евгений Коровин, «заставить себя вырасти на сантиметр». Сантиметр — это, конечно, условно. Л вот вырасти — это в прямом смысле.

— Ты, естественно, ждешь каких-нибудь случаев необыкновенных, невероятных, нестандартных? — спрашивает Вячеслав с улыбкой и тут же отвечает: — В моей летной практике приключений не было. Разве только один раз...

«Сегодня твое место на левом сиденье»,- сказал Коровин, а сам занял место правого летчика. Взлетели. Прошли весь маршрут, не отступив ни на градус от курса. Зашли на посадку как положено. Планирование. Выравнивание. Касание... Все отлично выполнено, все по инструкции, осталось нажать на тормоза. И это сделано. Но... Самолет не реагирует на действия пилота. Бежит по бетонным плитам. Полоса короткая. За ней вспаханное поле. Коровин с правого сиденья тянется к управлению, чтобы помочь молодому летчику. Тот отвечает: «Справлюсь, командир». Они вместе поворачивают переднее колесо. Самолет змейкой бежит по полосе, замысловато петляет, каким-то чудом обходит фонари, что вытянулись вдоль взлетной полосы. До конца полосы оставалось всего пятнадцать метров, когда тяжелый «аи», подчиняясь усилиям того, кто был в пилотской кабине за левым штурвалом, затормозил и остановился.

В кабине было тихо. Стрелки всех приборов «легли на нули», и только бортовые часы продолжали «полет». Молчание прервал Коровин:

— Пригни голову, когда будешь шагать в люк. Сегодня ты вырос чуть больше чем на сантиметр.

И снова полеты. Снова долгие маршруты наперекор капризам погоды. Особенно нравились Вячеславу вылеты с десантниками. Эти смелые, мужественные парни привлекали силой, собранностью, умением владеть собой. Попробуй в снаряжении, вес которого порой переваливает за десятки килограммов, не показать усталости, напряжения, а, наоборот, улыбаться и шутить, легко подниматься с места и без всякого страха и колебаний шагать за борт, в упругую и холодящую бездну неба.

Небо... Вячеслав и сегодня вправе сказать, что любовь к нему и верность он пронес через все годы.

В Центр подготовки космонавтов Вячеслав попал неожиданно для него самого. Нескольких летчиков представили заместителю командующего военно-транспортной авиацией, генералу, Герою Советского Союза. Прославленный летчик беседовал с молодежью, интересовался успехами в летной работе, планами, стремлениями... Зудов, как и другие, отвечал на вопросы коротко, но по существу: летает много, летать любит, конечно же, будет стремиться попасть в академию, что же касается мечты, то... О мечте так просто не рассказывают. Она — для себя, и от других ее берегут.

Генерал лукаво сощурил глаза:

— Знаю! Мечтаете стать космонавтом. Мечта дерзкая, но осуществимая. Стремитесь...

Неожиданным был и вызов на медицинскую комиссию. Когда медики дали «добро», была еще одна встреча с заместителем командующего ВТА.

— Придется нам проститься. — Генерал внимательно разглядывал Зудова, молчал, а потом обронил: — Жалко таких отпускать. — И снова молчал, сверля летчика острым взглядом. — Удерживать не имею права, чувствую, что вас ждет большое будущее. В добрый путь.

Потом были годы учебы в Центре подготовки космонавтов, первая встреча с Байконуром... Вытяни в один ряд все тренировки, занятия в классах и на тренажерах, поездки в КБ и на заводы, консультации с учеными, знакомство с невесомостью, парашютные прыжки — получится дорога длиной в одиннадцать лет.

В октябре 1976 года эта дорога закончилась на стартовой площадке космодрома. Впрочем, разве можно старт называть концом? Каждый старт — это только начало.

Добавлю: каждый старт — это и испытание. Испытание готовности к полету, испытание воли, мужества... Словом, проверка по всем параметрам. На долю экипажа «Союза-23» выпало суровое испытание. Об этом расскажем позже, поскольку держали экзамен двое: Вячеслав Зудов и Валерий Рождественский.

Космонавты В. И. Рождественский (слева) и В. Д. Зудов

МОРСКАЯ ДУША

Валерий Ильич Рождественский

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник-инженер Валерий Ильич Рождественский. Родился в 1939 году в городе Ленинграде. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1976 году.

«Союз-23» покидал космодром, когда на Байконуре была ночь. В соответствии с графиком подготовки к старту экипаж в составе Вячеслава Зудова и Валерия Рождественского занял свои места в корабле за 2 часа 40 минут до главной команды «Пуск!». Выполнены все предстартовые проверки на борту. Пункт за пунктом «пройдены» все указания инструкции. Приняты все уточнения, переданные с Земли. По внутренней связи включили музыку — для разрядки...

Космодром Байконур. Стела в честь советской науки

Экипаж ждал старта ракеты.

Космонавты должны были выйти на заданную орбиту и начать работать совместно со станцией «Салют-5». Старт прошел успешно, вывод на орбиту — тоже. Однако из-за работы в нерасчетном режиме системы управления корабля на дистанции дальнего сближения стыковка со станцией была отменена и «Союз-23» вернулся на Землю.

Вот тут-то все и началось. Посадка спускаемого аппарата проводилась глубокой ночью. Условия в районе приземления сложились очень трудные. Разразился сильный снежный буран, температура воздуха достигала минус 20 градусов. Сильные порывы ветра сносили спускаемый аппарат, удерживаемый огромным парашютом. «Союз-23» опустился не на сушу, а на поверхность большого озера Тенгиз, в двух километрах от берега.

Поисково-спасательная группа была готова к любым неожиданностям (по программе подготовки отрабатываются разные варианты спусков). Даже в таких трудных условиях вертолеты подошли к месту предполагаемой посадки своевременно, и поисковики наблюдали за спуском корабля.

— Есть касание! — передали в Центр управления.

В Центре управления полетом

После этого в передаче информации наступил перерыв. Подобраться к спускаемому аппарату оказалось делом весьма и весьма сложным. На пути спасателей, облаченных в специальные костюмы и вооруженных различными плавучими средствами, встали наледи. Толщина льда местами достигала 10-15 сантиметров. Ураганный ветер все время перемещал льдины. Продвижение спасательной группы затруднялось.

Озеро Тенгиз издавна пользуется недоброй славой. Казахи называют его «сором» — трясина. Густое месиво притормозило движение людей, спешащих на помощь космонавтам.

Нелегко было и тем, кто находился в «Союзе-23». Однако, несмотря на всю суровость испытания, экипаж не потерял присутствия духа и чувства юмора. Когда подоспевшие к месту посадки журналисты спросили Зудова и Рождественского, как это они ухитрились в казахстанской степи сесть в озеро, оба дружно рассмеялись и ответили: «А как могло быть иначе, если в составе нашего экипажа есть моряк, единственный из всех космонавтов, к тому же еще и водолаз».

Мой коллега из АПН пошутил:

— Первый, и пока единственный, член Союза художников СССР, побывавший в космосе,- участник исторического совместного полета Алексей Леонов. Первый, и тоже единственный, космический Дед — бортинженер пятнадцатого «Союза» Лев Демин. Совершили орбитальные путешествия первые врачи, инженеры-механики, геологи... И вот — водолаз. Первый!

Когда в семье курсанта Ленинградского военно-морского училища имени М. В. Фрунзе Ильи Александровича Рождественского родился сын, он про себя подумал: «Моряком будет крепыш, не иначе». А через два года началась война. Рождественский-старший ушел на фронт, воевал на Балтике, ходил на боевом лидере «Ленинград» и не знал, что семья его чуть не погибла в суровые годы блокады, что помогли добрые люди, вывезли по Дороге жизни в Казахстан...

Встретились в Ленинграде, в победном 45-м. Через год Рождественский-младший переступил порог школы, а в 1956 году стал курсантом Высшего военно-морского инженерного училища имени Ф. Э. Дзержинского. Так хотелось отцу. Так хотелось и ему самому.

Учился хорошо. Увлекался спортом. Третье место в Союзе среди четверок распашных без рулевого но так-то легко завоевать! Отлично плавал, отменно нырял. Мечта отца сбылась. Его, Валерия, тоже.

Море... Разве можно рассказать о нем словами. Нет таких слов, которые передали бы всю красоту и мощь бескрайней стихии, будь то часы покоя или величавых буйств. Он видел море разным, видел Балтику и южные широты, Атлантику и Средиземное, прошел через штормы и штили, познал глубину. Это уже после того, как закончил курсы подготовки водолазов.

Работа глубоководников нелегкая и опасная. Она требует от человека многого: сильного духа, крепкой воли, физической закалки, железных нервов. Немыслима она и без чувства локтя. Глубоководники обычно работают ларами. Принцип такой: «Тот, кому ты доверяешь, доверяет и тебе». Эту формулу жизни раскрыл перед Валерием старший товарищ В. Солобко — опытнейший водолаз, фронтовик.

Разное случалось. Помнится, поднимали затонувшую еще в первые годы революции императорскую яхту «Полярная звезда». Пусть прошло много лет, но народное добро должно быть возвращено народу. И возвратить его должны были водолазы-глубоководники, среди которых был и Валерий Рождественский.

Долго возились: мешала погода. На подъеме Валерий почувствовал, что трудно дышать. Делал большие глотки, а воздуха не хватало. Сердце билось учащенно, на лбу выступил пот, в горле першило. Глаза заволакивала серая пелена.

Подумал: «Заела пружина золотника. Наверное, придавило чем-то».

Дышать становилось все труднее. «Так можно и сознание потерять, тогда...» Нет, он не струсил, не растерялся, спокойно дал знать другим, и товарищи помогли, выручили из беды.

Потом — новое задание: поднимали потопленный в годы войны немецкий транспорт «Шивбск». Лежал он у входа в испанскую бухту, на самом фарватере. Это усложняло движение в порту, к тому же — это металлолом, который всегда нужен стране. Спустили водолазов. Через какое-то время — доклад наверх: — В трюмах боеприпасы, капсулы с порохом... Как быть? Рванули торпеду — не детонирует. Попробовали еще раз спровоцировать на взрыв — результат прежний. Вот и пришлось водолазам «колдовать» под водой. Сложнейшая это была эпопея. Много долгих часов под водой рядом со взрывоопасной громадой. Одно неверное движение, одна ошибка, неосторожность и... Да только не думали они тогда об этой опасности. Думали о другом, как быстрее и лучше выполнить приказ.

У морской работы неотступные законы: у каждого — свой круг обязанностей, каждый ценит чужой труд, каждый сам идет на помощь товарищу, а не ждет, когда его позовут. В среде моряков Валерий познал и усвоил такую заповедь: ты можешь служить на большом красивом корабле и на маленьком обшарпанном временем спасателе, можешь ходить в море или служить в базе, быть водолазом, сигнальщиком, коком, мотористом, штурманом, командиром боевой части, но для всех есть единственный критерий — порядочность. Что ты делаешь, какую выполняешь работу, на какой должности состоишь, не имеет значения, по порядочным ты обязан быть.

Верность слову и делу, друзьям, своей работе. Целеустремленность... Всему этому учила Валерия Рождественского служба на море.

Наверное, море и осталось бы его первой и последней любовью, если бы не случайно попавшая в руки книга о космонавтах. Даже не сама книга. О космосе он многое знал после стартов Юрия Гагарина и Германа Титова, Андрияна Николаева и Павла Поповича.

А вот абзац о том, что условия работы космонавтов сродни тем, с которыми встречаются подводники, заставил задуматься: «Может быть, стоит попробовать?»

Подумал и вроде бы забыл. Но нет! Мысль эта стала приходить все чаще и чаще. И все дольше оставаться с ним, не просто быть рядом, а тормошить, терзать, рождать дерзкие желания и сомнения, будить страсть к переменам... Словом, вселилось волнение в морскую душу. И задавал Валерий себе зовущий и тревожный вопрос: «Может быть, стоит?»

Шли месяцы, годы. Были другие плавания, другие работы, В 1965 году, когда он находился в море, на корабль пришла телеграмма. Смысл ее в одном коротком, но многозначительном слове: «Отозвать».

— Я поменял море на небо,- признался он как-то. Может быть, найдутся люди, которые осудят меня за это. Но мне кажется, человек всегда должен быть не удовлетворен тем, что он имеет, что делает, иначе нет движения вперед. Я не понимаю людей, равнодушных к космонавтике, как не понимаю и фанатиков, готовых лететь чуть ли не на беспилотном спутнике. Это серьезное дело, и относиться к нему надо серьезно...

Перед стартом «Союза-23» он был собран:

— Волнения нет. За годы подготовки от него отвыкаешь. Привыкаешь к новой работе с ее необычностью и сложностью. Многое становится привычным. Самое же главное то, что мы с Вячеславом Зудовым верим друг в друга. Значит, можно в огонь и в воду. — Он подумал и добавил: — Ну и в космос тоже... В выборе товарища по экипажу у космонавта меньше возможностей, чем в выборе жены, а времени с ним он проводит больше, чем в семье. И «разводов» здесь быть не может. При подготовке к нашему полету только за последние полтора месяца в тренажере мы провели двести девяносто часов — получается около двенадцати суток. То есть мы «совершили» двенадцатисуточный космический полет... На Земле. А если к этому добавить остальные стенды, то получится, что провели около трех месяцев наедине друг с другом и техникой. В таких условиях, конечно, для хорошего экипажа нужны хорошие «семейные» отношения. Нужно понимать состояние друг друга, помочь в невзгодах, разделить радость — нужна чуткость и бережное отношение к товарищу.

Так он сказал о себе и о своем командире. Испытание, через ко« торое они прошли в своем полете, подтвердило правоту этих слов.

НА РАБОТУ

Юрий Николаевич Глазков

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник-инженер Юрий Николаевич Глазков. Родился в 1939 году в Москве. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1977 году.

— Идем на работу... Какой она будет? Об этом поговорим после возвращения...

Вот, собственно, и все, что он сказал перед посадкой в «Союз-24». А когда речь зашла о том, что ему лично более всего хотелось бы увидеть в иллюминаторе и ощутить на орбите, он тоже не мудрил с ответом.

— Я слышал столько восторженных рассказов своих товарищей, что с нетерпением жду момента, когда смогу сравнить их ощущения со своими собственными.

У него свои суждения о профессии: «Космонавт — прежде всего испытатель. Это стержень профессии. Конечно, требуются отменное здоровье, смелость, мужество, но главное, на мой взгляд,- это отличное знание техники. Надо понимать суть процессов, которые могут привести к тому или иному отказу, найти возможность устранения неисправности «подручными средствами»... Человек испытателем не рождается, а становится. И вся система подготовки космонавтов, работа на тренажерах, участие в управлении полетами направлены на то, чтобы помочь ему в этом становлении».

Как складывалось его становление?

Анкетные данные скупы. Анкета — это хроника: родился в Москве в 1939 году. До седьмого класса учился в 623-й школе Пролетарского района столицы, затем — Ставропольское суворовское училище. По окончании — Харьковское высшее авиационное инженерное военное училище (он поступил в него в тот самый год, когда на околоземной орбите появился первый в истории искусственный спутник Земли), потом — работа инженером в авиационных частях...

Что дальше?

А быть может, правильнее спросить; «Что было до?»

Еще в школе он полюбил физику и математику. Тогда впервые и пришло решение стать инженером. Но была и другая страсть, другое желание — пойти по стопам отца, стать военным. Юрий сумел объединить эти два «начала».

12 апреля 196] года — четверг как четверг. Курсанты слушали лекцию. Обычную лекцию, каких в программе курса Харьковского авиационного были сотни. Но тот день можно считать самым волнующим. Старт Гагарина сломал привычный бег времени и заставил говорить и думать только о нем.

Трудно сказать, тогда ли пришло новое решение. Но так или иначе, а через несколько лет, став уже инженером, он подал рапорт с просьбой зачислить его в отряд космонавтов.

С 1965 года начался его путь к орбите. Что было самым трудным на этом пути? На этот вопрос он отвечает так:

— Ожидание полета. Оно затянулось на двенадцать лет. Ведь ждешь не поезда. Все время ладо работать с полной отдачей, держать себя в форме. А когда переходишь на непосредственную подготовку к полету, то начинает давить «пресс ответственности» — на космонавте замыкается труд очень многих людей, и подвести их нельзя...

Он не был летчиком и чувствовал, что этих навыков и знаний ему недостает. Но чувствовал не пассивно, работал.

— Мне каждый день ожидания давал крупицу нового, нужного для встречи с космосом. Прежде всего нас, инженеров, учили летать. Полеты мы совершали на самолете Л-29. Это учебно-тренировочный самолет, выпускаемый в ЧССР, который чрезвычайно удобен для пилотирования. Для нас он еще хорош и тем, что при выполнении фигур высшего пилотажа на нем можно достигать значительных перегрузок. А выработка умения работать при перегрузках — один из важнейших элементов нашей общефизической подготовки.

Осваиваем мы в процессе подготовки и водолазное дело — в воде хорошо имитируются условия невесомости. И конечно же, много времени уходит на теорию, на изучение технических устройств и научных приборов...

В Звездном его называют «упрямым романтиком». Сочетание вроде бы странное, но есть в нем глубокий смысл. Он обожает научную фантастику, много читает, а попросите назвать его любимую книгу — ответ будет неожиданным: «Моби Дик» (или «Белый кит») Германа Мелвилля. Почему вдруг? Юрий считает, что в этом социально-философском романе отлично показаны мужество человека, романтический порыв бунтаря.

— Это одна из самых ярких картин противоборства человека и стихии. Чистая воля. Чистое мужество... Такой книгой нельзя не восхищаться. Раз в год я ее обязательно перечитываю.

Когда он проходил испытания в сурдокамере, в этом мире безмолвия, где человек остается наедине с собой, у него был деревянный чурбан («Взял, чтобы но скучать, попробовать повырезать»). Так вот, не склонный к искусству (если не сказать большее), он превратил «полено» в удивительное панно с тонким рисунком и глубоким сюжетом, объяснив это коротким: «Так, подспудные течения души...»

Его приобщение к космическим полетам началось с участия в работе наземного комплекса. Бывал он и на академическом научно-исследовательском судне «Космонавт Юрий Гагарин». Корабль стоял в Саргассовом море, о котором ходят легенды самого разного толка. Хотелось докопаться и до тайн моря и загадок «Бермудского треугольника», но напряженный рабочий ритм исключал все побочные интересы. Однако было время для сна, часы отдыха после вахты, и тогда он выходил на палубу, чтобы «понаблюдать, посмотреть, приметить что-либо невероятное». Но море уберегло от него свои тайны. Возвратившись из плавания, перечитал все, что было в библиотеке на эту тему. После этого интерес к «бермудским загадкам» пропал.

Есть еще одна любопытная деталь в его биографии: он кандидат технических наук. Но суть не в самом факте, а в том, как он пришел к защите диссертации. Тема ее — «Работа космонавта в безопорном пространстве», то есть профессиональная деятельность человека вне корабля, в открытом космосе. Работал он над этой проблемой в свободное время — по вечерам, в выходные дни, в отпуске. Привыкнув к тому, что Глазков всегда чем-то занят, всегда «при деле», никто из окружающих не обращал внимания на его постоянные задержки в лабораториях Центра после окончания рабочего дня.

Однажды он спросил руководство: «Можно я завтра не выйду на работу?»

Все удивились и даже встревожились:

— У тебя случилось что-нибудь?

И вот тогда он смущенно признался:

— Да нет, все нормально, просто я защищаю диссертацию... Когда формировался экипаж космического корабля «Союз-24», первым назначили командира. Им стал Виктор Горбатко. Ему предоставили право подобрать бортинженера. Вот тут без долгих раздумий и колебаний он назвал Юрия Глазкова.

…занятия с фото- и киноаппаратурой. В. В. Горбатко. 1969 г.

— Во-первых,- объяснял Виктор,- он досконально знает космическую технику, специалист думающий, причем быстро и точно. Во-вторых, способен самостоятельно разобраться в любой сложной ситуации. И здесь я доверяю ему, пожалуй, больше, чем самому себе. И наконец, в-третьих, он очень надежен. Свою вину он никогда не свалит на другого... — Подумав, Горбатко добавил: — Он хороший товарищ, а это так важно в нашей работе.

«Работа» — это не просто слово. Для Глазкова оно полно определенного смысла.

— Эффективность работы космонавтов на станциях «Салют» уже оценивается в десятки миллионов рублей. И с каждым годом эта отдача будет возрастать. Кроме того, только на борту орбитальных станции можно провести исследование по воздействию на человека длительных полетов, а значит, и определить пределы его возможностей пребывания в космическом пространстве. Пребывания и работы...

Юрий стартовал на «Союзе-24». Через сутки после старта экипажа перешел на борт орбитальной станции «Салют-5» и проработал на ней более двух недель. «Весьма плодотворно» — такова оценка ученых. После полета его спросили: как он относится к тому ореолу славы, которым окружена сегодня профессия космонавта? Юрий ответил:

— «Бремя славы» каждый несет по-разному. Космонавты и после полета остаются такими же, какими были до него. Ведь полет это испытание и ума, и знаний, и культуры человека... Он «проявляет» то, что уже было в тебе.

В отряде космонавтов существует хороший обычай: после каждого полета все собираются, а вернувшиеся из космоса рассказывают о том, как они работали. Затем коллективно дается оценка их работе. Экипажу «Союза-24» единогласно поставили «отлично».

О планах на будущее он говорит сдержанно, чуть мечтательно, но с твердой внутренней убежденностью, что должен осуществить задуманное:

— Мои планы? Они и просты, и сложны. После полета, после всего, что предшествовало ему, хочется обратиться к педагогической деятельности. За годы пребывания в Центре подготовки у меня, естественно, сложились определенные представления о системе подготовки экипажей, о ее планировании и целенаправленности. Поэтому я мечтаю «провести» два-три будущих экипажа от начала подготовки до самого космического полета.

Жизнь каждого человека — вереница дел, событий. Но все вместе они должны вести к какому-то большому деянию, ради которого стоит трудиться долгие годы... Я бесконечно счастлив, что для меня наступил такой момент. Это — полет с его многотрудной и интересной работой. Испытать аналогичное чувство — своего рода чувство полета я хочу пожелать каждому, кто сегодня сидит за школьными партами...

ПРОХОДНОЙ БАЛЛ

Владимир Васильевич Коваленок

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Владимир Васильевич Коваленок. Родился в 1942 году в деревне Белое Минской области. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1977 году, второй — в 1978 году, третий — в 1981 году.

Должен ли космонавт иметь железные нервы, быть несгибаемым?

Казалось бы, что за вопрос? Какие могут быть сомнения? Чем могут в трудном испытании помочь неуверенность, волнения, а то и трусость?.. Однако этот вопрос мучал его все последние недели тренировок.

Гагарин не был трусом. Мужества и выдержки этого человека хватило бы на многих. Но то были иные времена. Первые шаги...

Он готовился ко второму старту и уже ехал туда, где и ракета, и корабль ждали его. Точнее — их двоих. Нет, никаких сомнений у него не было: ни в себе, ни в технике, ни в напарнике. Но вот снова эта неожиданная мысль.

Впереди мелькнул дорожный знак — голубой квадрат, белая стрелка и слово «Байконур».

— Меньше часа езды... — Он повернул голову в сторону борт инженера.

Иванченков смотрел через автобусное стекло на застывшую степь, бугристую, коричнево-зеленовато-серую землю, которая чем-то напоминала кожу крокодила, усеянную бородавками. Губы сжаты в легкой улыбке. «Интересно: а он о чем?» Не успел подумать, как Саша сказал:

— На аргентинском футбольном чемпионате сегодня игровой день...

Коваленок хмыкнул про себя: «Сашка молодец! Железный человек». А вслух произнес:

— Не переживай. Я же говорил: космонавтика требует жертв... Каждый, наверное, сравнивает свое дело, свою профессию с еще более трудной и ответственной. «А что может быть труднее космонавтики?» Вопрос ставит его в тупик.

— Пожалуй, сама жизнь. — Владимир отвечает задумчиво и вдруг заключает: — Впрочем, космонавтика — это тоже жизнь...

И тогда мы начинаем говорить о жизни. Вообще и в частности. У каждого человека в его «календаре» есть даты, которые как площадки на лестнице. На одних останавливаешься, чтобы оглянуться назад, в прошлое. А есть и другие. Они — словно крутые порожки, на которые поднимаешься, чтобы взобраться наверх. Каждый год нужно быть на порожек выше, иначе...

Он сжимает пальцы крепких рук, так что они хрустят, и смотрит испытующе. Я уже потом понимаю, почему он так смотрит, и откуда у него налет усталости на лице, и почему такие острые, чистые глаза. Утомление — от перегрузки: подготовка к старту, многочасовая ежедневная работа — в разных местах, по разным программам. Удивительная открытость взгляда — от жизни, от счастливой удачливости: повезло на товарищей, на учителей, на работу, на семью. А может, от драгоценного чувства сопричастности ко всему: к каждому делу, к каждому событию, от умения быть ответственным за все. Но эти черты его характера я узнаю и пойму много позже.

Первая его ступенька, первый прыжок — школа. Обычная, сельская. Родился он в белорусской деревне Белое.

— Маленькая, вдали от больших дорог. До села, где школа, — семь километров через болота и низкорослые перелески. Каждое утро в любую погоду топаешь туда, в полдень — обратно. Когда осень сбросит с деревьев лист и небо станет серым — журавлиное курлыканье под самыми тучами, рвущий душу крик птиц и недоумение: почему им печально в небе? Ведь там такой простор...

И ведет он неторопливый рассказ о своей жизни, о родных местах, о героических людях, о том, как отец и дядя партизанили в годы войны, как мать и бабушка помогали отряду, как лютовали полицаи и мать пряталась в болотах, как расстреливали и вешали тех, на кого указывал «староста-подлец»... Все это он знает понаслышке — родился в марте 1942-го, — но сердце сумело прочувствовать прошлое. Почему-то его негромкие, неторопливые слова оттеняет какая-то внутренняя ясность задумчивого, глубокого взгляда.

В деревне у всех мальчишек были свои прозвища. С чьей-то легкой руки его стали называть «летчиком». А сам он в планах на будущее был сначала моряком, потом геологом. Перечеркнул затаенные мечты о странствиях первый спутник.

До той осени 1957 года путешествия в космос совершали лишь фантасты. И когда школьный учитель Николай Прокофьевич Тихонович, преподававший астрономию, рассчитал время, когда спутник будет пролетать над их местами, весь класс, запрокинув головы, искал в ночном небе «живую звездочку». Искал и Владимир. Долго провожал взглядом. А потом подумал: «Когда-то ведь должен полететь и человек...»

Подумал про себя, а сказал вслух.

— Кто должен полететь? — не понял Николай Прокофьеви

— Че-ло-век, — произнес Владимир по слогам.

— Какой человек? — не унимался учитель.

— Я вам потом скажу, — смутился Володя.

Да, то был 1957 год. Мир еще не знал имени Юрия Гагарина, и очень немногие представляли, когда может состояться первый пилотируемый полет, а Владимир Коваленок в неполные шестнадцать лет собрался в космос.

Это тоже его жизненный порожек.

Серебряная медаль и аттестат с отличием за десятилетку давал преимущества при поступлении в вуз. Выбрал Ленинградскую военно-медицинскую академию, подводный факультет. Считал, что это самый верный путь в космос. Но потом засомневался: «Как связать воду в космос? Одно вверху, другое — внизу».

— Я скорее почувствовал, нежели понял, — объясняет он сейчас,- что надо летать, обязательно летать...

В Балашовское высшее военное авиационное училище летчиков его приняли сразу. Первым из сокурсников вылетел самостоятельно. В его личном деле отражены все этапы учебы. Записи не очень пространны, но и за ними виден характер человека: «...дисциплинирован, трудолюбив, требователен к себе, честен, правдив, продолжительные полеты переносит отлично, приобрел твердые навыки работы борттехника, курсантом принят в ряды КПСС, имеет ряд поощрений от командования».

Небо для Владимира стало родным, удивительно близким. В нем он находил упоение работой. Что у него кроме неба было? Всем в своей жизни был обязан ему.Профессия летчика, признание товарищей, налет — все было добыто там. И мечта его тоже проходила через небо.

У военно-транспортной авиации свои маршруты, свои задачи, свой напряженный ритм. Сегодня — здесь, а завтра — за многие тысячи километров. Под крылом чего только не увидишь: темные массивы тайги, бесчисленные озера, похожие на звезды Млечного Пути, горные вершины и бескрайние просторы равнин. Страна огромная, и небо огромное тоже.

Следующий порожек — должность командира корабля. Это не просто переход с правого сиденья на левое. Это — старший в экипаже, хотя по возрасту и налету ты много уступаешь тем, кто называет тебя «товарищ командир». Так положено по уставу. Но ведь право на уважение и доверие определяется не только этим.

Всякое может случиться в воздухе. Небо — это проба для людей. И проба не только на силу и выносливость, терпеливость и собранность. Это, пожалуй, каждому доступно, нужны лишь тренировки. Проба на то, чтобы стать ответственным и за машину, и за тех, кто на ее борту, чтобы научиться находить единственно правильный выход в сложной ситуации, не терять самообладания, уметь опыт лет спрессовать в минуты действий, чтобы постоянно помнить, что ты, именно ты, а никто иной, в ответе за все.

...Тяжелый «ан» ревел двигателями уже который час. За остеклением кабины — серое зимнее небо. Пора менять высоту и выходить на курс посадки. Но синоптики, которые все время давали «добро», вдруг «закрыли аэродром».

Снова ползет по кругу стрелка высотомера. Разворот на запасный аэродром. Штормовое предупреждение обогнало самолет. Они оказались в мешке. Но выход из него был только один: вниз, к земле. На приборной доске строгим предупреждением горела желтая лампочка — горючее на пределе, лишь бы до посадочной полосы дотянуть.

— Запрещен вход в зону, — передают с аэродрома. — У нас снежный заряд и туман.

«Что будем делать, командир?» — молчаливо вопрошают члены экипажа. А время идет, время торопит с решением. Желтая лампочка не хочет понимать, что полосу занесло снегом, что видимости нет, что остекление обледенело...

Руки сжали штурвал и отдали от себя. «Аи» пошел вниз. Взгляд только на приборы. Только они могут видеть в этой кромешной мгле. Видеть могут, но нет у них того, «шестого», чувства, которое должно быть у пилота. Того необъяснимого чувства, которое в трудную минуту поднимает человека над гранью возможного...

В глаза ударил сноп света. Это прожектор, который успели вытащить на полосу, чтобы хоть как-то обозначить место посадки. Колеса после короткого пробега увязли в снегу. Стало тихо. И только тогда он понял, что двигатели не тянут, что «аи» его уже давно не самолет, а планер...

Приход в Звездный — тоже ступенька и новая страница в его биографии. Страница, которая вместила в себя более десяти лет жизни. Совсем не простой. Ведь чтобы пришел он, день старта, который, как в фокусе, соберет и проявит человека, нужно было каждый день из этих более чем десяти лет прожить с высокой требовательностью к себе.

— Проходной балл в космонавты — это тяжелый труд, — говорит он, оглядываясь на прошлое. И добавляет: — Никто не неволит, ты сам...

Не все и не всегда заканчивается гладко. Так вышло при первом полете Владимира Коваленка на «Союзе-25». Подвела техника: из-за нерасчетного режима причаливания стыковка корабля с орбитальной станцией была отменена и экипаж через двое суток вернулся на Землю.

Понимал: вина не его, но досада и обида все равно отдавались горечью в сердце. Нужно было обладать завидным мужеством и твердой волей, чтобы не опустить руки, не сломаться, как говорят в отряде.

Он выдержал это испытание. Детальный разбор полета с техническим руководством, беседы со специалистами, товарищами поддержали его.

— Я очень обрадовался, когда вскоре после завершения полета «Союза-двадцать пять» мне предложили дублировать работу Романенко и Гречко. Это было доверие. И так хотелось eго оправдать.

Он это доверие оправдал. Его суммарное пребывание на орбите составило 217 дней и ночей. Владимир стыковал с «Салютом-6» космические корабли «Союз-29» и «Союз Т-4».

— Там, на орбите, работаешь до седьмого пота, — сказал он мосле завершения третьего рейса. — Но сегодня мы радуемся встрече с Землей, а завтра нас снова поманит космос.

В. В. Коваленок и В. П. Савиных в первые минуты приземления

НАД ПЛАНЕТОЙ ЛЮДЕЙ

Валерий Викторович Рюмин

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, инженер Валерий Викторович Рюмин. Родился в 1939 году в городе Комсомольске-на-Амуре. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1977 году, второй — в 1979 году, третий — в 1980 году.

Человек никогда не привыкнет к космосу. Земля — его дом, и он будет стремиться в него вернуться. Всегда...

— Когда мы шли на посадку, одно желание объединяло нас — выйти из корабля, лечь на землю, обнять ее руками... Выбрались из люка, кругом глубокий снег. От радости оба свалились в сугроб, обнялись и катались в снегу, как дети...

Так говорили «Тереки». Они пробыли в космосе 18 дней. Только 18.

Орбитальные станции мы называем сегодня долговременными, полеты — длительными. Существуют даже положения, утвержденные Международной авиационной федерацией (ФАЙ) и определяющие рекордную продолжительность полета. С 8 февраля 1974 года и по 4 марта 1978-го таким рекордом владел третий экипаж американской станции «Скайлэб». Астронавты Дж. Карр, Э. Гибсон и У. Поуг находились в космосе в течение 84 суток 1 часа и 16 минут. Затем «долгожителями» космоса стали Юрий Романенко и Георгий Гречко — 96 суток. Их результат перекрыли Владимир Коваленок и Александр Иванченков — 140 суток работы в космосе. Владимир Ляхов и Валерий Рюмин превзошли и это достижение. Их космическая вахта длилась почти полгода, долгие 175 суток. Потом... Однако рекорды — не самоцель, не ради их мы штурмуем космос.

Ю. В. Романенко (слева) и Г. М. Гречко в орбитальной станции 'Салют'

Рассуждая о профессии космонавта, Георгий Шонин как-то обронил такую фразу: «Если вы прочтете где-то о сверхспособных космонавтах — не верьте этому! Среди наших девизов нет лозунга: «Пришел, увидел, победил!» Как и многие другие, профессия космонавта предполагает огромный труд (и на Земле, и в космосе), преданность своему долгу, способность и готовность пойти на риск. На этом пути не только победы...»

Валерий Рюмин разделяет эту точку зрения. О своем пути в космос говорит очень сдержанно, глядя не на собеседника, а как бы в самого себя — медленно, обдумывая каждое слово.

В. В. Рюмин (слева) и Л. И. Попов в зале тренажеров

— Я давно, кажется, еще с детства, сделал для себя выбор. Отчасти, наверное, потому, что отец и мать мои — романтики и непоседы. Они трудились на Дальнем Востоке, строили Комсомольск-на-Амуре... К технике я стал рано привыкать. «Железки» в нашем доме никогда не переводились. Отец работал токарем, потом начальником цеха, в годы войны — главным технологом на заводе... Именно он посеял в сыне то первое чувство, которое стало потом крепкой основой всей жизни...

Говорит он легко, свободно, и невольно ловишь себя на мысли, что мерит он свою жизнь не ступенями личного роста — инженер, старший инженер, заместитель ведущего конструктора, — а этапами развития космической техники: «Востоки», «Восходы», «Союзы», «Салюты»...

Но с этой техникой века он соприкоснулся не сразу. После восьмого класса поступил в техникум, получил специальность, связанную с холодной обработкой металла, начал работать на заводе. Время не успело определить его призвание: пока решал да переиначивал, пришла пора служить в армии.

Хорошо служил, добросовестно. Было трудно. Умение управлять бронированной машиной, водить ее по бездорожью, вести стрельбу на ходу требовало упорных ежедневных тренировок. Звание — старший сержант, должность — командир танка говорят сами за себя.

Там, в Азербайджане, услышал о полете Гагарина. Сам факт, что создан корабль, который позволяет поднять человека в космос и облететь земной шар, не только поразил воображение, но и предопределил его желание стать инженером.

С тех пор прошло немало лет. Валерий закончил институт. Институт сугубо земной, но специальность получил такую, которая давала свободу выбора дальнейшего пути в более широком диапазоне: он окончил факультет электроники и счетно-решающих машин.

После института попал в конструкторское бюро Сергея Павловича Королева. Начинал рядовым инженером, часто бывал на Байконуре- в командировках по делам «фирмы». «Способный парень, дотошный, с чутьем», — говорили о нем опытные разработчики. Он участвовал в проведении испытаний на технической позиции, составлении документации, потом стал руководителем испытаний.

Но техническая позиция — это одно, а летно-космические испытания — совсем другое. Работа эта ответственнейшая. За испытателями — последнее слово. А при полете в космосе уже ошибку не исправишь. Рюмин доказал, что такая работа ему по плечу. Валерию достаточно было выхватить из потока данных несколько главных показателей, и дальше его цепкий ум выводил логику работы той или иной системы, тонко анализировал причину сбоев и быстро находил нужный вариант решения.

Подлинное «открытие» Рюмина состоялось в роли сменного руководителя полетов. Сначала пес трудные вахты у пультов Центра управления на земле, а во время рейса «Союз» — «Аполлон» — на корабле «Академик Сергей Королев».

В каждой профессии есть своя вершина, цель, к которой человек идет всю жизнь. Для инженера-разработчика, испытателя — это полет. Он — высший взлет мечты, профессиональной подготовки.

Рюмин говорит об этом без раздумий, и не просто бросает громкую фразу, а аргументирует свой вывод, свою позицию, начисто отрицая обыкновенное чувство любопытства, жажду острых ощущений. «Это нужно для нашей работы. Это как раз тот случай, когда теория и практика становятся единым сплавом. Это когда сам можешь ощутить, что ты делал так, а что не так».

Стремление полнее понять все научно-технические премудрости астрономического эксперимента, который был включен в программу исследований на орбитальных станциях «Салют», привело его в Крымскую обсерваторию к академику А. Северному. В то время в обсерватории готовилась группа будущих летчиков-космонавтов, среди них был Владимир Коваленок. Тогда-то и состоялось их знакомство.

Случилось так, что уже в первый вечер они допоздна сидели в гостинице и обсуждали дела космические. Кто «заражен» этим, кто не делит рабочий день на «от» и «до», кто дышал воздухом Байконура, Звездного и КБ, тот и других мерит той же мерой — мерой приверженности. Иные мерки среди этих людей не в чести. Эти двое понравились друг другу. Решение госкомиссии о составе экипажа как нельзя лучше совпало с их желанием. Их назначили в один экипаж. Стартовать предстояло на «Союзе-25», продолжить работу на «Салюте-6».

Есть такая хорошая песня — «Надежда». И есть хорошие слова в этой песне: «Надежда — мой компас земной». На Байконуре ее можно услышать всюду: и в гостинице «Космонавт», и в кафе «Луна», и на стартовой позиции, когда Земля передает на борт музыку. Не раз звучала она и в безмерном просторе космоса:

Надо быть спокойным и упрямым...

Спокойным и упрямым... Человек, лишенный этих качеств, вряд ли может стать настоящим космонавтом. И дело не только в том, что еще до полета он успевает во всей полноте ощутить, как там, на орбите, ему будет нелегко, и, делая выбор, не устрашится трудностей. Но и столкнувшись с ними лицом к лицу, упрямо перешагивает через все «сюрпризы космоса».

После того как «Союз-25» был возвращен на Землю, Рюмин не отступил. Он доказывал свое право на повторный полет и добился этого. Его определили бортинженером к Владимиру Ляхову, на «Союз-32». И вот лифт снова унес экипаж на вершину ракеты. Космонавты заняли свои места в корабле. Пусковые хронометры с точностью до долей секунды выверяют расчетное время старта. Земля и борт сверяют свои часы. «Протоны» (таков позывной экипажа) готовы. Они ждут.

Надо только выучиться ждать,

Надо быть спокойным и упрямым...

Слушая их голоса, чуть искаженные динамиком, наблюдая за ними на экране телевизора, я думал о том, что каждый из них прошел свой путь до кабины корабля. Но у обоих есть сходная черта — одержимость. При всей внешней сдержанности у них всегда горят глаза. Они всегда там, где кипение жизни. Они не идут, а несутся. Всегда ли они обедают в один час или что-то на ходу перехватывают в буфете? Спят ли когда-нибудь вдоволь? Регулярно используют отпуска? Забывают ли дома о работе? Не станем утверждать. Так или иначе, а космос стал делом всей их жизни.

Сто семьдесят пять суток пробыл экипаж над планетой людей. За время этого беспримерного полета «Протоны» выполнили широкую программу научно-технических и медико-биологических исследований, испытаний новых приборов и систем космических аппаратов. Космонавты осуществили большой объем ремонтно-профилактических мероприятий по восстановлению отдельных агрегатов станции «Салют-6», выходили в открытый космос...

В апреле 1980 года Валерий ушел еще в один космический рейс. Вместе с Леонидом Поповым они вели свой «Союз-35» к «Салюту-6». 185 суток длилась их вахта в космосе.

Экипаж космического корабля 'Союз-35': Л, И, Попов (слева) и В. В. Рюмин во время предполетных занятий. 1980 г.

Когда они вернулись, я спросил Валерия Рюмина: «Трудно было?» Он ответил неопределенно: «Все уже позади». «А если бы тебе предложили подобрать экипаж для полета на Марс, кого бы взял?» «Нормальных людей, — был ответ. — Нормальные люди ради общей цели всегда могут ужиться. Главный критерий — высокая профессиональная подготовка, спокойный характер, который позволил бы без конфликтов прожить три года, и желание работать».

ВЕРНОСТЬ ПРИНЦИПАМ

Юрий Викторович Романенко

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Юрий Викторович Романенко. Родился в 1944 году в поселке Колтубановский Оренбургской области. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1977 году, второй — в 1980 году.

Мокрый снег так и не перестал идти. Но космические рейсы не откладываются из-за погоды. На Байконуре готовились к очередному пуску космического корабля. Государственная комиссия приняла решение: старт «Союза-26» 10 декабря 1977 года.

На заседании госкомиссии он держался спокойно, на вопросы отвечал уверенно и емко: без лишних слов, без эмоций, по-деловому... Поблагодарил за доверие, заверил, что экипаж задание выполнит.

Когда его бортинженер Георгий Гречко сказал, что чувствует себя как перед атакой, как человек, который уже понюхал пороху, а рядом еще не обстрелянный, но надежный боец, он не смутился. Сказал: «Я разделяю это чувство. Пусть сравнение с атакой не покажется странным. Если в бою за первыми рванувшимися вперед поднимаются и остальные, то за нами стоят тысячи и тысячи людей, которые готовили этот эксперимент. Ответственность перед ними, перед их трудом и надеждами, перед важностью предстоящего рождает собранность...»

Перед посадкой в корабль их шутливо напутствовали: «Станция на высоте триста шестьдесят километров, ищите ее, догоняйте». Они пообещали: «Найдем и догоним».

Через сутки «Салют-6» стал обитаем.

— Здесь полный порядок, — доложил на Землю Юрий Романенко. — Начинаем работу...

Это уже потом, при близком знакомстве, узнаешь, что он за человек и что главное в его характере. А сначала была лишь папка с надписью «Личное дело Ю. В. Романенко» и подшитые в ней бумаги — анкеты, характеристики, служебные справки, копии документов и такие вот отзывы о нем.

«...Летать любит, летает уверенно, смело, в сложной обстановке решение принимает спокойно и грамотно. Техника пилотирования отличная...» (Из аттестации.)

«...В общественной работе активен, к партийным поручениям относится добросовестно. Самокритичен, честен, прям. Много работает над повышением идейно-теоретических знаний...» (Из партийной характеристики.)

«...Перегрузки, большие перепады давления, высотные и длительные полеты переносит хорошо». (Это уже заключение медиков.)

Служебные документы. Они лишены эмоций, выразительных оборотов, лирических отступлений. Даты, события, названия городов, учреждений — вот их строгое и скупое содержание. И только в личных беседах с ним удается как бы изнутри постигнуть то, что скрыто за этими фактами.

— Отец — военный моряк, капитан первого ранга; мать — военврач. Немало поездил с родителями по стране. Люблю рисовать (добавлю: и умеет). Что еще?..

...Кто из нас в детские годы не мечтал стать моряком, конструктором, спортивным чемпионом? Пуская по ручью кораблики, мы уже представляем себя на капитанском мостике; сочинив первое четверостишие, мним себя поэтами, а забив гол в ворота соседской дворовой команды, чувствуем себя никак не меньше чем Гавриловым или Блохиным...

Но вот позади школа, воображение начинает работать заново, и вдруг понимаешь, что мечта-то ненастоящая.

Так было и у него. В школьные годы занимался авиа- и судомоделизмом, ходил в стрелковый кружок. Потом новые увлечения: лыжи, бокс, подводная охота... В море его «звал» отец, хотел, чтобы сын пошел по его стопам, но Юрий предпочел иное.

Когда учился в девятом классе, судьба свела его с летчиком-истребителем Александром Александровичем Малиновским. В годы войны он прикрывал караваны судов в Баренцевом море, смело вступал в воздушные схватки с фашистскими асами, сбил семь «мессеров», несколько в лобовой атаке. Рассказы этого мужественного человека увлекли юношу. Частенько думая о небе, он задавал себе вопрос: «Что чувствует человек в полете, оставшись один на.один с бескрайним простором?»

Апрель 1961-го... Учился он тогда в десятом классе 23-й калининградской школы. Вдруг неожиданно во время уроков заработал школьный радиоузел. По всем классам разнесся голос Левитана: «Советский человек в космосе!» Радости мальчишек не было границ. Но в ту весну Юрий и думать не мог, что станет космонавтом.

Как-то вычитал в одной книжке, что косноязычный Демосфен стал лучшим оратором Греции. Поразил не сам факт, а объяснение, из которого следовало, что афинский политик этого хотел и добился. Уметь хотеть и добиваться — это тоже талант.

Талант... А, что это? Сверхспособность или сверхсмелость, умение переходить границы своих возможностей? Разобрался не сразу. Другие, как-то само собой закончив школу, без особых раздумий поступали в институты, избирая их порой лишь по соображениям низких проходных баллов. У него все было иначе. Имея аттестат с четверками и пятерками, он пошел работать. Сначала — бетонщиком, потом был слесарем. Год испытывал себя, прежде чем твердо решил: хочу в небо.

В 1962 году поступил в Черниговское высшее военное авиационное училище летчиков. В 1966-м окончил его с отличием, получил диплом летчика-инженера. Судьба разбросала сокурсников во все концы, его оставили инструктором. Трудно сказать, как он воспринял это назначение. Сам говорит: «Тогда никак». Он учил летать других, поднимал их в умении быть летчиками, а они, сами того не ведая, поднимали его. Существует такое понятие — обратная связь.

Сложная штука — жизнь. Жить — это значит дышать, думать, действовать. Дышать — просто. Все остальное — нет. Тут-то и опасно ошибиться. Опасно потому, что ошибка в оценке своих сил может стать трагедией даже тогда, когда эта самая трагедия в обычном летном понимании не происходит.

Он часто думал о своей профессии. Кто есть летчик-инструктор? Учитель, воспитатель, наставник? И отвечал себе: все вместе. И только вместе, если хороший летчик-инструктор. Настоящий! Если он — наставник. А не слишком ли это — наставник, когда твои подопечные всего на два-три года моложе тебя?

Вопросов много, вопросы сложные, а ответить на них должен он сам. Сам! Только тогда можно говорить: получился или нет из него летчик-инструктор.

Может, дело в таланте? А если его нет? Секретарь парткома подбодрил: «Так почти не бывает. Какой-то талант в человеке всегда есть. Только ведь талант может лежачим камнем лежать...»

У Паустовского вычитал: «Счастье дается только знающим. Чем больше знает человек, тем резче, тем сильнее он видит поэзию земли там, где ее никогда не найдет человек, обладающий скудными знаниями». Подумал: «Поэзия есть и в труде».

Тринадцати юношам он дал путевку в небо. Летная судьба каждого из них волновала его, он старался уберечь их от ошибок, заблуждений, вовремя помочь добрым советом, критикой. И показом, показом, показом... «Суть не только в накоплении определенных знаний, опыта, навыков. А и в том, как все это отдать своему делу, людям. Человек всегда должен стремиться быть нужным, пусть в самом скромном измерении...» Таков откровенный смысл его подхода к своей профессии, таково его отношение к работе. Это, конечно, и глубокая забота о тех тринадцати, стремление не дать им сорваться в кустарщину, лихое самовыражение, эдакую браваду «бывалого летуна». Скромность и героизм сродни друг другу. Разное случалось в этих, казалось бы, простых провозных полетах. Бывало и так, что только умение собрать нервы в кулак, трезвый расчет и хладнокровная неторопливость спасали положение. В такие минуты не было страха, жалости к себе — сложная ситуация и воздухе будто сливала его с самолетом, и он жадно впитывал показания приборов, каждое движение стрелок, заставляя непослушную машину подчиниться своей воле.

В Звездный он пришел в 70-м. Помню слова о нем, услышанные от одного из методистов: «Он все схватывает и запоминает на лету, держит в умственной копилке тысячи фактов».

Сам он признавался:

— Есть люди, которые даже в наш космический век доживают до старости, так пи разу и не побывав в планетарии, не посмотрев в телескоп на звезды, таинственную планету но имени Марс, оспины на лунном лице. Скучно, мол, неинтересно. Мне немножко жаль их... Но узнать космос по-настоящему можно только в космосе...

Когда готовился первый международный рейс космических кораблей «Союз» и «Аполлон», Юрий Романенко входил в состав резервного экипажа, много и серьезно занимался, овладел английским языком. В ту пору мальчишки-романтики, мечтающие о небе, прислали ему письмо, в котором содержался вопрос: «Кого вы считаете своим идеалом?» Прочитал и задумался: «А в самом деле, кого?» Ответ получился не сразу. Мальчишкам нужны искренность и простота, это он знал по себе. Вот что он написал:

«Прежде всего, что такое идеал? Очевидно, какой-то духовный образ, который рождается у человека под влиянием жизни, литературы, встреч с людьми. Мой идеал лишен конкретности какого-то определенного образа. Он собирателен. В нем много от революционной устремленности Павла Корчагина, героев гражданской и Отечественной войн, наших современников — космонавтов, строителей Братска, Усть-Илима, БАМа... О любимых книгах говорить не буду. Скажу о любимых писателях. Это Горький, Куприн и Бунин, Джек Лондон и Брет Гарт, Шолохов, Паустовский, Симонов и, конечно, Экзюпери, которого любят все пилоты...»

Не стану приводить здесь полный текст его письма. Прочитав его, понимаешь то главное, что стало в его характере сердцевиной: он привык своими руками возводить, как говорят, реальные контуры времени. Мечтать и страстно осуществлять эту мечту — для него понятия неделимые.

Этому принципу, выработанному на Земле, он остался верен и в космосе.

Его второй полет в космос состоялся осенью 1980 года вместе с кубинцем Арнальдо Тамайо Мендесом.

ВЕКТОР В БУДУЩЕЕ

Владимир Александрович Джанибеков

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Владимир Александрович Джанибеков. Родился в 1942 году в поселке Искандер Ташкентской области. Член КПСС. Совершил три полета в космос: первый — в 1978 году, второй — в 1981 году, третий — в 1982 году.

Писатель Юрий Бондарев как-то сказал, что всякая книга начинается гораздо раньше, чем написана первая строка. Космический полет тоже.

Когда Владимир Джанибеков вспоминает о прожитых годах, чаще всего в его рассказе звучит слово «небо». Применительно к его судьбе, его делу. К людям, встреченным им. Владимир Джанибеков из поколения, о котором нынче говорят: «дети военных лет». Родился он в мае 1942-го в поселке Искандар, что в Бостанлыкском районе Ташкентской области. Там и рос.

...Жить без тайны и трудно, и легко. У него была своя тайна — небо. Как и когда она пришла к нему, сейчас вспомнить трудно. Сначала, как и все мальчишки, он обожал Чапаева, Котовского, Щорса. Потом, наслушавшись рассказов о милиции, о современных Шерлоках Холмсах, решил, что нет людей интереснее, чем те, что работают в уголовном розыске. Мальчишки всегда мечтают о серьезном и опасном. Потом он «был» челюскинцем, «воевал» в Испании «плавал» на подводных лодках...

Но первое увлечение быстро прошло. То, что пришло ему на смену, было уже серьезно. Потянуло к книгам о небе, о бескрайнем голубом просторе...

Любимыми героями его стали люди авиации с их смелостью и мужеством, их открытостью сердец, честностью, твердой волей и добротой. И вздыхал: «Есть же такие!»

В одиннадцать лет он поступил в Ташкентское суворовское училище. Оно должно было стать трамплином. Рассуждал так: «Армия закаляет мускулы и волю, воспитывает характер, учит самому разному».

Расчет на то, что после суворовского будет проще поступить в летное училище, не оправдался. Ташкентское суворовское расформировали. Владимир Джанибеков снова стал гражданским человеком.

Окончил обычную школу. В маленький чемоданчик уложены необходимые вещи, любимые книги, почтовые адреса друзей. На самом дне — аттестат со всеми пятерками и золотая медаль, первая его награда за труд, старание и упорство. Подал документы в Ленинградский университет на физический факультет. План был прост: учиться в ЛГУ и одновременно заниматься в аэроклубе, летать.

Размеренной жизни не получилось. Ездить через весь город на аэродром, готовиться к полетам, успевать выполнять все учебные задания, не избегать общественных дел, участвовать в спортивных соревнованиях ~- все это оказалось много труднее и никак не согласовывалось по времени. И вот тут-то было сделано главное открытие: «Взялся за гуж, а не дюж». Может, отступить? Но это была бы измена небу.

Состоялся трудный разговор с деканом: еще бы, кто захочет отпустить одного из лучших студентов? Но еще более трудным был разговор с отцом. Нет, Владимир не спорил, не повышал голос. Он молча выслушивал все доводы и тихо повторял отцу одну и ту же фразу: «Там мое призвание». Там — это значит в небе.

Он ушел с физического факультета университета. Ушел, чтобы стать военным летчиком. Годы учебы в авиационном училище пролетели незаметно. Здесь брали свое начало его свидания с небом. А их было много. Дневные и ночные. И после каждого — нетерпение и жажда новой встречи с голубой бездной.

Летал он, как отмечали инструкторы, профессионально. Высокий балл по всем предметам определил его судьбу после выпуска. В приказе значилось: «Лейтенанта Джанибекова Владимира Александровича оставить в училище инструктором-летчиком».

С одной стороны посмотришь — суетливая должность и сплошное однообразие. Ведь изо дня в день пьеса в одном действии: взлет — посадка, взлет — посадка... Полет по кругу. Показ — контроль, показ — контроль...

Нет, для него это не было скучным. И не было двух похожих полетов. У неба каждый день новые краски, каждый день новые трудности. Совладев с ними, курсант становится летчиком, а летчик становится профессионалом.

Есть у него еще одна страсть — его вторая любовь. Это мастерить, придумывать, собирать. Сначала это были простенькие радиоприемники, потом — устройства посложнее и «похитрее». Родилась эта страсть еще в школьные годы. Задумали как-то ребята сделать телескоп. Все удалось раздобыть, достать, а вот главного — зеркала — не было. Володя взялся отполировать металлический диск. Работенка нудная, однообразная и не такая уж легкая, как может показаться на первый взгляд. Год, долгие, 360 дней, втирал песок в железо. А нужной зеркальности не получилось. Обидно было. Другой бы плюнул на этот злосчастный телескоп и ушел. Оп не отступил.

В училище внес несколько рационализаторских предложений. Каждое из них улучшало подготовку к полетам. Все приняли и внедрили.

Самым знаменательным событием стал для пего выпуск его группы. Когда те, кому он передал свои знания и опыт, свою любовь к небу, блестяще выдержали экзамены, он по-настоящему почувствовал, что может что-то дать и стране, и людям. Что он нужен. Что он не остался должником.

Однажды в училище появился Герман Титов. Разговор с ним носил откровенный характер, хотя слово «космос» ни разу не было упомянуто. Говорили о небе, о новой технике. Космоиавт-2 предложил Джанибекову пройти медкомиссию. Владимир задумался. Когда он поступал в училище, видел, сколь сурово и придирчиво подходят медики к отбору военных летчиков. «Как же тогда они проверяют космонавтов? Сунусь — найдут какую-нибудь зацепку, и не только в космос не попадешь, но и с небом, с авиацией распрощаться придется».

И все-таки он рискнул. В 1970 году начался его путь к орбите.

Каждый, кто решил стать космонавтом, знает, что зачисление в отряд Звездного городка — это еще не путевка в космос. Здесь только начинается настоящая учеба, труднейшая работа. Право на полет надо заслужить и знаниями, и умением «постоянно быть в форме по сотням разных показателей».

Его первым наставником был Борис Вольтов. Собрав новичков, предупредил: «Легкой жизни не ждите. Будет трудно. Уговор — не пищать!» И хотя Владимиру помнилось гагаринское «не боги горшки обжигают», пищать иногда хотелось: космический полет требовал очень многого.

Настоящие испытания начались еще до старта. Летом 1975 года в совместный советско-американский полет ушел «Союз-19» с Леоновым и Кубасовым на борту. Владимир как дублер был в это время в Центре управления полетом. Случилось так, что ему пришлось оставить кресло оператора и «полетать» на макете. Дело в том, что на «Аполлоне» заклинило стыковочный узел, а на нашем корабле отказал один из блоков цветной телекамеры. Прежде чем Леонов и Кубасов устранили неполадку, все операции на земле «проиграл» Джанибеков. Он разобрался в причине отказа и быстро предложил, как с помощью подручных средств можно вернуть телекамере «зрение».

Он стартовал на корабле «Союз-27», а возвращался на Землю на «Союзе-26». Пересадка произошла на орбитальной станции «Салют-6», где в течение недели работало четверо космонавтов: Романенко, Гречко, Джанибеков и Макаров. Потом он был занят подготовкой к рейсу советско-монгольского экипажа, совершил полет вместе с Ж. Гуррагчой, тренировался вместе с французскими космонавтами и летал с Жан-Лу Кретьеном на «Союзе Т-6».

О. Г. Макаров и В. А. Джанибеков в музее Звездного городка. 1981 г.

Когда его спрашивают о самом памятном событии в жизни, он отвечает так:

— Каждый день неповторим. Что-то выделить трудно. Может быть, первый день самостоятельного полета — любой летчик запоминает его на всю жизнь. В такие минуты чувствуешь власть над природой, послушность техники, удовлетворение от проделанной работы... Конечно же, врезался в память и первый день в Звездном. То был май. Июльский полет «Союза» и «Аполлона» — тоже событие. Наш январский старт с Олегом Макаровым и работа с ребятами на орбите... Остальные — впереди. Ведь самое памятное — это не только то, что было вчера. Это и завтра...

Он любит веселых, остроумных людей, эдаких заводил в компании. Сам сдержан и скромен, порой даже кажется замкнутым. На вопрос, какими хотел бы он вырастить своих детей, отвечает:

— Если коротко, то гармонично развитыми. Хочется, чтобы, как говорится, душа и тело у них были всесторонне развиты. С детства приучаю дочерей трудиться — у каждой есть свой круг обязанностей... Хочется, чтобы они выросли скромными, воспитанными, деликатными... Что будут делать, какую выберут профессию, не имеет значения, но честными должны быть.

Он убежден, что профессия космонавта ничем не отличается от других. «Это сейчас, пока не схлынула волна новизны, ей приданы необычность, романтика. Но все это уйдет. Вспомните, когда-то летчики казались чуть ли не богами. Совсем еще недавно — исследователи Северного и Южного полюса. Скоро профессия космонавта станет массовой. Тогда и медики снизят свои жесткие требования к отбору, и ореол исключительности отпадет... Но всегда будут цениться люди, которые хорошо знают свое дело. Ведь знания — это вектор в будущее».

ЗВЕЗДНАЯ АРИФМЕТИКА

Александр Сергеевич Иванченков

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, инженер Александр Сергеевич Иванченков. Родился в 1940 году в городе Ивантеевка Московской области. Член КПСС. Совершил два полета в космос: первый — в 1978 году, второй — в 1982 году.

Не помню, кто первым произнес эти слова — «звездная арифметика». Но это, собственно, не так важно. Главное — какой в них вкладывался смысл. Речь шла о подготовке к старту, о земных буднях космонавта. Эти будни складываются из тысяч часов занятий, сотен тренировок, среди которых есть такие, на которых человек теряет по 2 — 3 килограмма своего веса, из десятков экзаменов и зачетов, строгих медицинских обследований...

Есть еще одно слово, которое определяет содержание будней. Это — «дублерство». К работе в космосе никогда не готовится один экипаж. Обязательно два: основной и дублирующий. Когда готовился старт по программе «Союз» — «Аполлон», кроме основного в тренировках участвовали три резервных экипажа. В состав третьего входил и Александр Иванченков.

Космонавты учатся покидать космический корабль в случае посадки на воду

Дублерской доли он хватил изрядно — не один раз проходил полную подготовку к полету, был готов к старту, провожал свой основной экипаж на Байконуре, а его полетный скафандр и ложементы для пилотского кресла так и оставались в «кладовке» монтажно-испытательного корпуса космодрома.

В Центре управления полетом довелось услышать такую шутку: «Саша Иванченков дублирует даже «Прогрессы». Сам он умел преодолеть себя, не выдать огорчения, говорить о своей работе спокойно и с достоинством.

— Дублерство ничем не отличается от основной работы, разве что только концом. Дублер не должен ни на грамм нигде и ни в чем отставать. Его работа не кончается со стартом основного экипажа. Он вместе с теми, кто ушел на орбиту, отсчитывает виток за витком, выходит с кораблем на связь, анализирует работу космонавтов, наблюдает за их действиями, следит за настроением, проигрывает нештатные ситуации и в то же время продолжает готовиться по программе своего полета, — поделился Саша, когда мы возвращались с Байконура в Москву после очередного старта.

Как-то я спросил его: «Если бы тебе сказали: загадай три желания — все они исполнятся. Что бы ты назвал?» Он ответил сразу: «Я бы отдал три за одно, но только чтобы оно исполнилось... Мне очень часто хочется увидеть отца, но не на портрете, а живого... Ведь я его так и не видел...»

Он не успел тогда рассказать о себе: самолет прибыл в Москву, и мы расстались на аэродроме. Но когда он уже был в космосе, на «Салюте-6», я узнал вот такую историю.

...Август 1942-го. Война. С фронтов приходят тревожные вести. Одно из сообщений Совинформбюро с пометкой «В последний час» в августе 1942 года начиналось словами:

«Наши войска на Западном и Калининском фронтах перешли в наступление и прорвали оборону противника».

Прорвали... Каким хорошим и добрым казалось это слово. Оно означало победу, пусть маленькую, но победу в ожесточенных боях на ржевском и гжатско-вяземском направлениях.

Позже историки восстановили, что 26 августа, утром, фашисты были выбиты из деревень Галахово, Тимофеево, Полунино... Казалось бы, частный эпизод в череде событий войны, но то были бои далеко не местного значения. Враг, как говорят, зубами держался на нашу землю, понимая всю важность этого участка фронта.

Кровавые, ожесточенные бои. Самое незначительное продвижение вперед давалось нашим войскам ценой больших потерь. Но наступление не захлебнулось, Среди тех, кто шел в атаку через «галаховское поле смерти», кто клялся перед боем взять деревню любой ценой, был старший лейтенант Сергей Иванченков.

«Коммунисты, за мной, вперед!» Этим призывом поднимал в атаку бойцов командир взвода мотострелкового батальона 255-й танковой бригады, входившей в состав 30-й армии (это установили красные следопыты).

На гранитной плите братской могилы в центре деревни Полунино выбиты слова: «Здесь похоронены погибшие летом 1942 года солдаты, сержанты и офицеры...» Далее следуют наименования стрелковых дивизий, стрелковых и танковых бригад, саперных подразделений и итог: «Всего более 10 тысяч человек».

В сельсовете хранится книга. В ней погибшие названы поименно. Все десять тысяч.

Иванченков Сергей Петрович геройски погиб в боях за деревню Полунино в августе 42-го. Похоронен с воинскими почестями в братской могиле.

— Было это лет десять назад, — вспоминает депутат сельсовета учительница местной школы Анастасия Михайловна Калошина. — Осень стояла... Сырая. Вышла я из школы, прохожу мимо братской могилы, смотрю — прислонившись к самой дальней березке, стоит молодой человек. Подошла, поинтересовалась, кто у него тут похоронен. Он повернул голову и ничего не сказал... Стала и я. Стою. Вот уже более тридцати лет начинаю у нее сентябрьский урок «священной памяти». Более тридцати лет ежедневно, без каникул и выходных, ребятишки, ученики мои, прибирают да прихорашивают ее...

Так вот, стою я рядом с ним. Оба молчим. Но передается мне его потрясение, его какая-то детская невысказанность, обойденность отцовской лаской, отцовским словом.

— Отец у меня здесь лежит, — сказал, как выдохнул, — увидеть его не довелось.

И не удержался, смахнул слезу.

Узнала я в тот день, что зовут его Сашей, фамилия Иванченков, что он из подмосковного города Ивантеевка, что рос круглым сиротой с семи лет... На следующий год Саша приехал вместе со своей тетей — Клавдией Петровной Плужниковой. И они сразу пришли ко мне в школу. Помню, мы долго сидели втроем, пили чай, вспоминали о Сергее Петровиче, о Сашиной матери, которая умерла вскоре после войны.

Последний раз Саша приехал один. На дворе лето, но холодно было, дождливо, как в том августе сорок второго. Я ему дала пальто своего мужа, отогрелся он у пас. Одним словом, встретили как родного. Я его о работе никогда не расспрашивала, но, уезжая, он сказал мне, что теперь, наверное, долго не сможет приехать. Вскоре он прислал письмо и сделанные им самим фотографии памятника на могиле...

Детство... Каким оно было у Александра Иванченкова?

Много чудес на свете. И одно из них — белый след в небе. Он лучше всего виден в безоблачный день, ранним утром или на закате, когда солнце подсвечивает его снизу. Он появляется вдруг. Короткий, топкий. И тут же какая-то невидимая сила начинает его растягивать...

Следы в небе чертили реактивные самолеты. Саша мог наблюдать за этим чудом часами.

Странное чувство полного, почти торжественного спокойствия охватывало его. Он прислушивался к небу, а белый след напоминал ему звенящий полет стрелы.

Ивантеевка, где он родился и рос, — город текстильщиков, город садов и песен. Девичьи голоса так выводили задорные мелодии, что песня рвалась к самим звездам. Высоко-высоко! Сады благоухали весной, а осенью дразнили мальчишек краснобокими яблоками, искушая на ночные набеги.

В школе у Александра было две страсти: география — это любовь к путешествиям, в которых он открывал для себя новые страны, затерянные в океане острова, познавал быт и правы людей; и авиамоделизм — это когда бамбук, бумага, резина и дерево обретали форму самолета.

В юношеские годы Александр усвоил незыблемую истину: надо трудиться честно, упорно, чтобы добиться признания и сделать все, что задумано. Это не такая уж простая истина для шестнадцатилетнего человека.

Золотая медаль была наградой за то самое упорство, с которым он не заучивал, а познавал мудрость школьных учебников. Московский авиационный институт — выбор по призванию, верность мечте. Шагая в самостоятельную жизнь, Александр вынес еще одно твердое убеждение — в людей нужно верить, как и люди должны верить в тебя.

Школой такого общения с людьми стало конструкторское бюро, куда он получил назначение после защиты дипломного проекта. Здесь его приняли в партию, здесь он научился критически, без подсказки оценивать результаты своей работы, привык аккуратно, точно относиться к любому делу. Работать, как Александр Иванченков, — это надо уметь и желать этого. Не случайно в людях он ценит эрудицию, жесткость в оценках, скромность и не терпит невежества и грубости, ему больше всего претит стремление выдавать желаемое за действительное, односторонняя оценка результатов исследования.

В отряд космонавтов он пришел в 1970-м. Так значится в документах. Если же попытаться найти «фактическое начало», то поиск приведет в «апрель Гагарина». Тот самый апрель, который Александр запомнил на всю жизнь. Он учился тогда в МАИ. Свершившееся казалось настолько фантастическим, что не приходило в голову даже мечтать о космосе. Но так было лишь в самый первый момент. Мысль о возможности подняться к звездам, увидеть Землю со стороны, испытать технику будущего постепенно и властно овладевала им.

И вот тут нашелся человек (назовите это счастливым случаем или как угодно — суть не в этом), который помог ему и о котором он говорит:

— Для меня образцом является Сергей Николаевич Анохин. Это легендарный летчик-испытатель, коммунист, на редкость скромный и отзывчивый человек. Я и по сей день не перестаю удивляться его мужеству и отваге...

Анохин помог ему тем, что открыл еще одну истину: «Пропасть между мечтой и действительностью будет расти, угрожая обвалом, если эта мечта ненастоящая». Подтверждением правоты сказанного была летная биография Сергея Николаевича.

Еще одна история, которую он рассказывает с улыбкой. Она связана с отбором в отряд космонавтов, с медицинской комиссией.

— Я попросил направление на предварительные анализы. Первый же врач, обратив внимание на мою бледность, спросил: «Вам что, путевка в желудочно-кишечный санаторий нужна?» Меня это в первый момент несколько озадачило, а потом взбодрило, что ли. И я наперекор — правда, не знаю кому — решил пройти медицинский тест. Ну и как-то прошел с первого раза.

Сухощавый, роста повыше среднего, Саша только на вид «хрупковат». Здоровьем он крепок,и силенка есть. С детства он дружен со спортом: лыжи — обычные и горные, теннис, баскетбол... Когда готовился советско-американский полет и наши экипажи бывали в Хьюстоне, нередко устраивались баскетбольные состязания. В трудные для нашей команды минуты на площадку выходил Саша Иванченков и был самым результативным игроком. В гуще схваток, под кольцом и в поле, он изматывал противника и помогал вырвать победу.

Звездная арифметика — это не только часы и дни наземных Этапов подготовки, тренировки, прыжки с парашютом, занятия в классах и лабораториях. Сто сорок суток на орбите, десятки выполненных наблюдений, экспериментов, исследований — все это объединено одним понятием — «работа». И выполнял он эту работу самозабвенно и страстно, не щадя себя. Как и его отец-фронтовик, когда он поднимал бойцов в атаку.

ВЫСОТА

Владимир Афанасьевич Ляхов

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Владимир Афанасьевич Ляхов, Родился в 1941 году в городе Антрацит Ворошилов-градской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1979 году.

— Здесь такая красота! Неимоверная красота! Вот за иллюминаторами — прекрасная Земля, восходы, заходы... И чувство высоты... Мы с собой взяли фотоаппараты, кинокамеры, чтобы потом показать всем, как интересно в космосе и как красива наша Земля...

Каждые сутки Центр управления выходил с ним на связь. Каждые сутки по несколько раз! О разном говорили «Заря» (это позывной Земли) и борт. О работе, о самочувствии, о ходе испытаний и исследований, о функционировании систем... Дополнительные задания, дополнительные вопросы, дискуссии, споры (и такое бывало)…

— Первое время, когда взлетели, был большой приток крови голове. Это самое неприятное... Теперь привыкли...

— Нагрузку не ослабляли... Велоэргометр, бегущая дорожка, эспандер... Это помогало...

— Разгружать «Прогресс», таскать вещи в невесомости не так-то просто...

— У нас был жесткий график, четкая и очень насыщенная программа...

— Земля встретила сурово... Навалилась тяжестью на все тело, болели все мышцы. Сидеть было трудно... Желудок отвык от веса пищи...

Выходя на какой-то рубеж в своих делах, человек подводит итог пройденному и прожитому. Так бывает всегда или почти всегда. Оглядываясь в прошлое, он рассматривает работу как главное дело своей жизни. И все, что сделано, что пережито, осмысливает и анализирует. В этом люди всегда пристрастны и никогда не бывают равнодушны. И прежде всего люди, влюбленные в свое дело. Люди с партийными билетами.

Биографию свою Владимир Ляхов делит на две части: школа и небо. А когда начинает рассказывать о том, что вместили в себя его неполные сорок лет, то получается, что школа — это небо, а небо — это школа.

Родился он в шахтерском городе Антрацит; в тот самый год и месяц, когда пожар войны уже вовсю полыхал на огромных просторах страны. Отца знает только по фотографиям. Потомственный рабочий-шахтер, Афанасий Иванович в первые дни ушел на фронт, а в 43-м пришла похоронка: «Погиб смертью храбрых на Курской дуге...»

Мать осталась главой семьи. Она тоже всю жизнь проработала в шахте. Была коноводом, потом перешла на другую работу, но там же, под землей. «Привыкла и не уйду», — отвечала, когда говорили, что трудно, что годы... Скрестив на столе кисти крепких, узловатых рук, она терпеливо выслушивала суждения о ее работе, но была тверда в своем решении.

Твердости она учила и сына. Твердости и доброте. «Доброе дело, добрую молву, память людскую — вот что человек должен оставить после себя». Так говорила мать. Без назидания, без навязчивости она не уставала повторять, что «лона» и доброта никогда не живут вместе», что «отступивший от правды не только трус, но и потерявший себя человек...». Вроде и простая мудрость, да только в ней истинное величие.

Мальчишкой он обожал смотреть фильмы про Чапаева и Котовского. Играл на саксофоне, трубе. Часами гонял в футбол... Мать хотела, чтобы он стал музыкантом. Владимир не возражал. Нет, не потому, что и сам так решил. Не хотел обижать ее.

Для себя же путь в жизни выбрал без колебаний. Сказал себе — буду летчиком. А матери — что едет в Калинин, в музыкальную школу. Но школа эта была совсем иной — первоначального обучения летчиков («первая проба крыльев»), потом Харьковское высшее военное авиационное училище летчиков, реактивные «миги»... Назначение получил на Сахалин.

В космос его позвал Гагарин. Позвал своим полетом. И хотя от курсантской скамьи до большой мечты было далеко, упрямо твердил: «Добьюсь!» Бывало, ночью уходил в небо, самолет набирает высоту, огоньков на земле не видно, только молодой месяц слева висит и звезды лениво перемигиваются друг с другом, говоря на непонятном землянам таинственном языке. И вот тогда казалось, что он летит в космосе.

В 1965 году, когда А. Леонов (тоже выпускник ХВВАУЛ) шагнул за борт «Восхода-2» и там, на огромной высоте, плыл над Землей, Владимир понял, что без этой высоты он жить не сможет.

Ох уж эта высота! Как манила она его, как звала! Через год (сразу было как-то неудобно) подал рапорт командованию: так, мол, и так, прошу направить... Направили. Успешно взял первый барьер — медицинский. И вдруг осечка: пришлось лечь в госпиталь на операцию. После выписки — второй рапорт. Начальство предупредило: «Если будешь разъезжать по комиссиям, отстраним от полетов на новых самолетах». Угроза заставила задуматься. Но задуматься — не значит отступить.

Придя в Звездный, понял: здесь надо работать, и без передышек. Быть замыкающим не хотел, да и не привык. Отсюда и дела его, что стоят за сеткой расписания тренировок и подготовки к космическому полету: прошел курс подготовки летчиков-испытателей, с отличием окончил Военно-воздушную академию имени ГО. А. Гагарина, подготовился к сдаче кандидатского минимума...

Внешность у него неброская: руки тяжелые, широкие в кости, лицо скуластое, и только глаза, выразительные, светлые, говорят о твердой воле, упорстве и уверенности в своих силах. В беседе он обронил фразу: «За все в ответе...» С нее и начался наш разговор о его детстве и семье, о пути в космос и большой мечте (высоте!). За случайной фразой стоял человек, целеустремленный и волевой.

«За все в ответе...» Для пего это непримиримость к злу, презрение к тем, кто пытается проскользнуть стороной, делая вид, что сам-то он не такой...

И схватка у кинотеатра (тогда он закапчивал десятый) тоже была принципом «за все в ответе». Вечерами, едва зажигались первые фонари, на тротуаре главной улицы появлялись стиляги и бездельники. Шаркая подошвами, слонялись они компаниями и в одиночку, скалили зубы, искали ссор, цинично оглядывали девчонок, изъяснялись на блатном «эсперанто»... Комсомольский патруль одернул одного такого гуляку. Дружки-заступники набежали со всех сторон. Двое против семнадцати — счет не равный. Но ведь важнее другое — что отстаиваешь, за что борешься.

Схватка была жестокой. Победила нетерпимость к злу. Вскоре улица стала иной.

У летчиков-испытателей своя работа, свои неписаные законы: они не сами учатся летать, они учат летать самолеты. Владимир успевал и то, и другое. Было нелегко. Ведь что такое испытатель? Это не просто летчик. Это человек, который, пробуя машину в разных ситуациях и на разных режимах, должен оценить в каждый момент испытаний ее летно-технические качества. А окончив пробу в небе, дать полное заключение.

Этот отрезок его биографии скуповат на «события знаменательные». Изо дня в день полеты. Не катапультировался, не боролся с пожаром, не шел на вынужденную. И все-таки в сложные ситуации попадал и выкарабкивался из них.

...Истребитель «лез» в высоту. Именно лез, а не штурмовал ее и не брал в стремительном маневре. Каждый метр давался большим напряжением человека и машины. Одно слово — потолок.

Потом было падение вниз. Стрелка высотомера бешено раскручивалась в обратную сторону. Облака вдруг раскололись, и земля, казавшаяся столь далекой, в круговороте мельканий неслась навстречу... На такие случаи есть инструкция. Владимир сделал все положенное, но машина не реагировала на действия пилота. Было право покинуть самолет. Так поступали. На размышление оставались секунды.

Сознание анализировало. Сознание искало причину. Сознание делало его волю напряженной и острой. Он соображал быстрее, чем это казалось возможным, и не думал о себе. Вся трудность — не сделать ошибки. Просчет — это непрофессионально. Это значит, что среди испытателей ты человек случайный.

Нервы и воля собраны в кулак. Мысль пульсирует молнией. Это — по скорости. По строю — она последовательна и логична. А главное, она никак не может и не хочет примириться с тем, что он не в силах заставить самолет подчиниться себе.

Приземлившись, Владимир долго не вылезал из кабины. Сдвинул фонарь, вытер рукавом мокрое лицо. Машина дышала теплом. Он чувствовал его, хватал воздух большими глотками и не думал о том, что происходило еще минуту назад. Впереди была серая полоса бетона и высокое небо. И не было ему ни конца, ни края. Как жизни.

Он стартовал на «Союзе-32». Вместе с Валерием Рюминым работал на орбитальном комплексе «Салют» — «Союз». Работал долго и хорошо. Говорят, достоинства н недостатки человека — это всего лишь обстоятельства. Пусть так. Владимир Ляхов проявил себя в разных обстоятельствах. Точнее, обстоятельства были разными, а он оставался одним и тем же.

Словом, тот 175-суточный полет тоже штрих к его портрету. И сегодня, на новом «витке» жизненной спирали, он остается прежним — твердым и добрым, неудовлетворенным и мечтающим. Впрочем, это свойственно всем, кто связал свою судьбу с космосом и высотой»

ЛИНИЯ ЖИЗНИ

Леонид Иванович Попов

Летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза полковник Леонид Иванович Попов. Родился в 1945 году в городе Александрия Кировоградской области. Член КПСС, Совершил три полета в космос: первый — в 1980 году, второй — в 1981 году, третий — в 1982 году.

Иногда может показаться, что слишком стремительно совершаются в судьбах людей значительные перемены, и, как правило, к лучшему. Слишком «выпрямлены» их пути-перепутья...

На деле — едва ли. Жизнь Леонида Попова, словно с места в карьер, сорвалась, понеслась стремительно, приноравливаясь не без труда к обстоятельствам пусть формальным, но имеющим юридическую силу. В таких ситуациях как не быть крутым переменам!

А началось все, пожалуй, со школы. Аттестат за десятилетку получил, когда ему было шестнадцать. Мечта о небе, о профессии летчика натолкнулась на преграду, которую не перешагнешь. Военком показал листок с условиями приема в военные училища, где черным по белому написано: «С семнадцати лет». Леонид доказывал, что «наберет» за лето недостающие месяцы, но так и не доказал.

Трудовая биография началась на заводе, в городе Александрия. Почти два года постигал премудрости слесарного дела, получил квалификацию слесаря-электромонтажника и разряд. Казалось бы, дерзай на новом поприще, становись в ряд мастеровых и борись за право стать кадровым рабочим. Он не отказывался от такой линии жизни. Да вот беда: мечта о небе не пригасла. Напротив, она наполнилась ярким светом надежды, уверенности в сугубо своем, заветном. И растревоженный ею, готовый на преодоление новых трудностей, он снова пришел в военкомат. Черниговское ВВАУЛ стало его первой ступенькой в небо.

Совсем немного биографических данных. Отец его — Иван Алексеевич — вступил в партию коммунистов в годы коллективизации. До войны был председателем колхоза в селе Морозовка. Потом — фронт, тяжелое ранение в 43-м. Когда отгремели залпы Великой

Отечественной, возглавлял МТС, колхоз имени XX партсъезда, «вкалывал» от зари до зари в иоле. Время такого требовало, да и не мог он иначе: председатель в ответе за всех и за все.

Мать — Татьяна Евсеевна — тоже потрудилась немало: и в поле, и на ферме... Оба они слыли добрыми людьми, радовались чужим удачам, огорчались при бедах, и будь в них черствость и равнодушие, наверное, они в той или иной степени передались бы ему, Леониду.

Гвардейская авиационная часть встретила молодежь готовностью помочь стать настоящими мастерами летного дела. Свидания с небом стали чаще, задания сложнее. Гвардии полковник В. Кириллов не уставал повторять об умении «слиться с машиной, чувствовать ее, как себя, и думать в воздухе так, чтобы мысль опережала полет». И за этими словами был опыт. Многолетний и трудный. Опыт, которым предстояло овладеть молодым.

Каждое новое поколение усваивает мудрость отцов, но постигает не множество личных правд, а какую-то общую профессиональную истину. Она была в том, что легких и простых полетов у летчика-истребителя не бывает. Жизнь подтверждала эту формулу.

Разные бывают ситуации. И на земле, и в небе, и в космосе. А человек должен оставаться одним и тем же: хладнокровным, уверенным, ответственным. И вот эта самая ответственность, пожалуй, главная черта его характера.

Не помню, кто обронил фразу: «Попов пришел в авиацию волею случая». Но потом, когда я поближе познакомился с Леонидом, узнал его человеческие качества, то увидел здесь уже не случай, а счастливую закономерность.

Был в его летной практике один «нестандартный» полет. С пего, по существу, начинается в биографии Попова становление летчика.

Было это 26 марта 1969 года. День выдался сумрачным, не весенним. Облака плыли низко над землей. Высотомер показывал 600 метров, когда правый двигатель его «мига» вдруг остановился, а левый «потерял» обороты. Это уже потом станет ясно, что в воздухозаборник попала птица, а тогда...

Секунды на размышление. Только секунды. Стрелка прибора отмечала падение высоты: 500, 400, 300... У оказавшегося без тяги, да еще в сложных метеоусловиях — немного шансов на благополучную посадку. «В рубашке родился», — говорили потом. Однако пускаться в подробности этого происшествия Леонид не любит. Делал все, как положено по инструкции. И к небу своих чувств не изменил. Часы, с ним связанные (а их набралось свыше 1500), добром вспоминает, и грех было бы сказать, что небо к нему оказалось неласковым.

Половина его трудовой жизни приходится на Звездный. В отряд пришел в 1970 году. Пришел по набору, который не всем желающим принес одинаковый результат. Поначалу казалось: космос — это сказочно романтично, как гриновские алые паруса.

Да, конечно, романтики здесь хватает, особенно для смотрящих на их работу «через экран телевизора». Для самих же космонавтов это прежде всего труд — обычный, нередко монотонный, изматывающий. Права не то что на «празднодумие» — на мимолетное себе послабление они не имеют, отвечают за работу (точнее, подытоживают) огромных коллективов людей.

В Звездном его приняли в партию. Проходя через все этапы подготовки, заочно окончил Военно-воздушную академию имени К). А. Гагарина, принимал участие в управлении полетами, был дублером, потом вошел в основной экипаж.

Экипаж, в котором он летал, прямо скажем, необычный. Бортинженером с ним работал Валерий Рюмин. Конечно же, мы уже привыкли к тому, что космонавт дважды и трижды участвует в полетах, уходит на работу в космос. Таков смысл профессии. «Космонавту нельзя не летать» — так даже в песне поется.

...Эта неприятная ситуация возникла неожиданно. Уже на самом подходе к станции появились признаки разгерметизации спускаемого аппарата. Леонид знал, что единственно правильное решение — перейти в орбитальный отсек. Но и там «травило». «Неужели придется возвращаться?» — была первая мысль. Но так вот сразу отступить он не мог.

Давление неудержимо падало. Каждую секунду контрольный прибор «сбрасывал» пятнадцать миллиметров.

— Полный наддув скафандров, — скомандовал командир, продолжая выполнять операции, предусмотренные на этот случай инструкцией. — Не надо паники!

Вести переговоры с Землей он поручил напарнику — чтобы не отвлекаться. А сам напряженно искал причину аварии. Времени на раздумывание было мало. Ставший «жестким» скафандр сковывал движения. Белье прилипало к мокрому телу. Несколько секунд поиска обернулись «потерей» еще сотни миллиметров.

Командир действовал спокойно, осмысленно.

— Будем возвращаться, — сказал он с досадой, хотя понимал, что иного выхода нет. Он в ответе за безопасность и своего экипажа, и тех, кто на борту станции...

Такого случая в реальном полете не было. Аварийная ситуация имитировалась на тренажере, во время комплексной тренировки, но и «условные» неполадки стоят космонавтам нервов.

Когда Леонид Попов рассказывал об этом эпизоде из своей космической практики, он старался упростить дело, ссылался на «обычную работу». Ясность внес Алексей Леонов:

— В такой ситуации нужны четкие и грамотные действия. Нужно самообладание. Тренировка зачетная. В наддутом скафандре выполнять посадочную программу не так-то просто. Мокрые, как мышата, вылезли из корабля, по свою «пятерку» получили заслуженно.

185 суток работы на орбите — это тоже этап его биографии. И пусть между той ситуацией, которая сложилась во время тренировки, при подготовке к космическому полету, случаем в воздухе в марте 1969-го и длительной экспедицией на «Салюте-6», казалось бы, нет ничего общего, но ведь прошел через все это (да и многое другoe) один человек — военный летчик, а потом космонавт коммунист Леонид Попов.

В составе единого экипажа с Валерием Рюминым он готовился не столь уж много: у Рюмина был послеполетный отдых, потом отпуск...

— Бортинженер — человек надежный, — говорит Леонид.

Я наблюдал за его работой на «Салюте» из Центра управления, был на многих сеансах связи, читал записи операторов, специалистов... Но главное — полет. Вот здесь я убедился: рядом надежный, грамотный, добрый напарник.

Пусть разговор об экипаже не покажется случайным, начатым лишь ради отмеченной необычности. Ведь 185 суток — пока еще не побитый рекорд. Двое на борту — это не «слагаемые», это — «сумма», единый мозг, единый рабочий организм, единый настрой, дух, единый долг, единая цель. Попробуйте убрать одно из этих «единений» — и экипажа не будет. Рабочего экипажа!

Не скажу, что мы часто встречались последнее время. Он был очень занят. Впрочем, в таком «цейтноте» живут многие в Звездном. Работа! Но встречи и беседы были. Спорили о книгах, которые демонстрировались на последней выставке в городке, кинокартинах, посвященных 20-летию полета Гагарина, постановках театра имени Моссовета, исполнительском мастерстве Святослава Рихтера... Не всегда наши точки зрения совпадали, но от этого спор становился только интереснее.

На засыпающую степь Байконура уже лили свет майские звезды, когда «Днепры» (это был очередной полет по программе «Интеркосмос» с участием космонавта СРР Думитру Прунариу) готовились к отъезду на стартовую площадку.

— Присядем на дорожку, — предложил кто-то из сопровождающих.

— В корабле насидимся, — улыбнулся Леонид. — Времени до пуска будет предостаточно.

И все-таки присели. Традиция есть традиция. Автобус увозил их в ночь, а «Союз-40» понес навстречу Солнцу. Прошел год. И снова старт. Леонид Попов возглавил экипаж, который стартовал на «Союзе Т-7».

ГЛАВНЫЙ УРОК

Юрий Васильевич Малышев

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Юрий Васильевич Малышев. Родился в 1941 году в городе Николаевске Волгоградской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1980 году.

Откровенно говоря, люблю я этого человека, всегда спокойного и подтянутого, молодцеватого и слегка ироничного к себе, изысканно вежливого и внимательного к людям. В его обществе уютно и окрыленно. Впрочем, я не оригинален: и в Звездном, и в конструкторских бюро, и в академических центрах к нему относятся так же. И не случайно, ибо его опыт, его знания, его умение быть «легким в работе» привлекают многих.

— Возможно, через много-много лет, когда люди научатся летать со скоростями, близкими к световой, когда космические корабли обретут совсем иные конструктивные формы, на месте нынешнего Звездного городка будет огромный музей. Какой-нибудь любопытный посетитель спросит: почему здесь, в Подмосковье, остался только музей, а самого городка космонавтов нет, нет классов и тренажеров, нет центрифуги и гидробассейна невесомости, нет летающих лабораторий и замысловатых стендов? Но бывшие обитатели Звездного будут на других планетах, и ответить на этот вопрос никто, кроме экскурсовода, не сможет... — Юрий улыбается и добавляет: — Время быстротечно. И то, что кажется далекой фантастикой, очень быстро становится реальностью. Так произошло и в моей судьбе. Кажется, что это было совсем недавно, а с того памятного дня весны шестьдесят седьмого года прошло уже немало лет.

...Был май. Были яркое солнце и теплая весна. Он, 26-летний старший лейтенант, прибыл в Звездный городок и робко спросил у первого встречного: «Как мне найти полковника Беляева?»

И вот первый разговор с Павлом Ивановичем, летчиком-космонавтом, Героем Советского Союза, человеком, который первым осуществлял ручную посадку корабля, помогал Алексею Леонову во время выхода в открытый космос. Беседа получилась доброжелательной, деловой, откровенной, и все же у Юрия Малышева осталось какое-то странное ощущение, в котором он никак не мог разобраться. Вглядываясь в его лицо, внимательно вслушиваясь в ответы, Беляев, казалось, думал о чем-то своем, хмурился, постукивал карандашом по столу. «Может быть, я что-то не то говорю?» — Юрий терялся в догадках, смущался, делал большие паузы, торопился с ответом на каждый вопрос, но в конце, ощутив крепкое рукопожатие космонавта и его напутственное «Верю, что у вас получится», успокоился.

Объяснение пришло позже. В те дни в Звездном был траур. 24 апреля 1967 года, возвращаясь из космического полета после испытаний корабля «Союз», погиб Владимир Комаров. Боль утраты была еще слишком свежей, и потому Беляев был сдержан и суров.

Верные памяти своего товарища, космонавты дали клятву. Были в ней и такие слова: «Первопроходцам всегда бывает труднее. Они идут по неизведанным дорогам. И эти дороги не прямые, есть на них крутые повороты, неожиданности, опасности... Пока бьется в груди сердце, космонавт всегда будет штурмовать Вселенную... Мы продолжим дело, которому Володя Комаров отдал самое прекрасное — жизнь. Мы не пожалеем сил, чтобы проложить новые пути в безбрежных звездных мирах».

Под клятвой подписались все, кто был в ту пору в отряде. Сейчас под словами, сказанными друг другу и себе, стоит подпись и Юрия Малышева.

Помните, у критика и публициста Д. И. Писарева есть такие рассуждения: если бы человек был совершенно лишен способности мечтать, если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной красоте то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками, — то я решительно не могу себе представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать поиск в области искусства, науки и практической жизни...

Юрий часто задумывался над смыслом этих слов. Они будили веру в свои силы и неукротимое желание преодолеть все трудности и препятствия, которые выпадают на долю человека, выбравшего нелегкую профессию космонавта.

По-разному складывались судьбы тех, кто переступал порог Звездного. Но каждый из них старался «созерцать воображением то самое творение, которое только начинает складываться под его руками». Весь ритм тренировок, подготовка к старту, каждодневная работа, в чем-то изнурительная, в чем-то однообразная, но не терпящая равнодушия. Нужно было уметь мысленно «забегать вперед» и верить. Нужно было уметь ждать.

Тринадцать долгих лет он шел к своему старту. Зимы сменялись веснами, за летом наступала осень... Потом все повторялось. Это был не только поединок со временем, но и с самим собой. И вот здесь проявился его характер. Характер, который складывался и закалялся годами,

— Детство у меня прошло, как у всех волжских мальчишек, с играми, проказами, рыбалкой, — вспоминает Юрий. — За исключением, конечно, военных лет...

У обелиска покорителям космоса. Ю. В. Малышев, В. В. Аксенов

Люди старшего поколения знают, что кроется за этой оговоркой. Память Юрия до сего дня хранит холодящий душу вой пикирующих бомбардировщиков, испуганное лицо матери, мечущейся с ним и с сестренкой на руках по пустому двору, горький вкус каши из лебеды... Отца он, по существу, увидел уже после Победы: призванный в сентябре 1941 года, Василий Иванович Малышев воевал связистом, под Харьковом был ранен, снова вернулся на передовую... Всего двести километров разделяли поселок Николаевский и пылающий Сталинград. Когда Юрий подрос и узнал об этом, слова «защитник Сталинграда» наполнились для него особым, личным смыслом... В авиационном училище, а потом и в полку он узнал, что такое люди, прошедшие фронт, что такое мужество войны.

Его влюбленными глазами видел я небо и работу военного летчика.

— Авиации я обязан всем, — говорит он, возвращаясь памятью в прошлое. — Она дала и знания, и возможность осуществить мечту.

Когда в, казалось бы, размеренную, обыденную жизнь врываются минуты, нарушающие душевное равновесие, до предела насыщенные событиями, переживаниями, человеку вдруг приоткрывается то, что люди называют смыслом жизни. И главное — он узнает цену себе и другим. Настоящую цену.

Небо не единожды устраивало ему проверку: в различных ситуациях, по различным критериям. Он часто повторяет: «Понимаете, да?» Но не потому, что не доверяет уму собеседника, а потому, что сам стремится понимать. «Во всем мне хочется дойти до самой сути» — это будто про него сказано.

И все-таки, что он за человек?

— Обычный, как и все, — говорили некоторые, кто знал Юрия Малышева больше понаслышке. — Просто счастливчик.

Друзья его тоже лаконичны, но по-иному:

— Трудяга, каких мало. Таких называют: с головой и с сердцем. А стал он таким еще в годы юности. Ребята спорили. О разном.

О своей профессии — кому она какой видится, о «критериях жизни», о спортивных рекордах... Кто-то молчал и слушал, кто-то рвал глотку. Получалось, что век нынче какой-то странный. Смешались вроде бы все понятия и все же остались, какими были. Юрий это чувствовал, понимал: не везде нужна поправка на время. Порядочность и долг — это все те же человеческие Долг и Порядочность. Одни на все времена.

Да, память хранит многое. И конечно же, тот далекий день, когда его вызвали к командиру полка и он услышал: «Хотите стать испытателем?» Поначалу растерялся: не ослышался ли? Потом подумал про себя: ну какой же истинный летчик не хочет этого...

Ответил коротко, по твердо:

— Хочу!

Командир уточнил:

— Речь идет не о совсем обычной работе. То, что вам предстоит делать, связано с космосом.

— С космосом? — Юрий не мог скрыть волнения, но тут же, взяв себя в руки, испугавшись, что командир поймет его замешательство неправильно, отчеканил:

— Очень хочу!

Бывалый летчик не одобрил торопливость:

— Подумайте, посоветуйтесь с женой и завтра доложите.

Ну о чем тут думать?.. Если бы командир знал, что после полета Юрия Гагарина курсант, а потом лейтенант Малышев десятки, нет — сотни раз задумывался над этим. Задумывался и... гнал эти мысли, представляя свой рапорт затерявшимся среди многих тысяч других. Тогда он сказал себе: надо стать мастером в своем деле, и если буду настоящим летчиком, если смогу, то...

Словом, эти самые «если» он отчетливо представлял. И делал так, чтобы они не могли стать просто оговорками. Здесь проявился его характер. Он военный летчик 1-го класса и военный летчик-испытатель 3-го класса. Коммунист. Освоил 10 типов самолетов, провел в воздухе около 1600 часов. Заочно окончил командный факультет Военно-воздушной академии имени Ю. А. Гагарина. Упорно трудился и терпеливо ждал. Время приближало его к заветной цели: он участвовал в управлении полетами «Союзов» и «Салютов», был командиром дублирующего экипажа «Союза-22»...

«Все мы — испытатели, каждому предстоит в чем-то быть первым, — говорил Юрий Гагарин. — Новый корабль, новое оборудование, новые приборы, новая программа исследований... Каждый проводит свою «пробу», каждый что-то делает первый раз. Делает не ради славы, не гонимый ветрами романтики. Ради дела...» Испытателем космической техники Юрий Малышев ушел в космос на корабле «Союз Т-2». На корабле, который ему первому предстояло опробовать в пилотируемом космическом полете.

Говорят, что труднее всего человеку преодолеть себя. Но, наверное, еще сложнее оставаться самим собой, не терять лица.

...Когда Малышев собирался поехать к землякам, один из сослуживцев посоветовал:

— Ты бы, Юра, надел все свои регалии. — И очертил в воздухе нечто замысловатое.

— Нет, не могу, — ответил. — Тогда это буду уже не я. Да и к чему все эти метаморфозы напоказ? У нас это не поймут.

И еще штрих к портрету этого человека. Главный урок, который он извлек из прожитого и пережитого, — не будет «последнего боя» в его работе, право на полет надо отстаивать перед каждым стартом. И эти «бои» не прекратятся, пока существует профессия космонавта.

ЭКИПАЖ

Леонид Денисович Кизим

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Леонид Денисович Кизим. Родился в 1941 году в городе Красный Лиман Донецкой области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1980 году.

Космонавты... Каждый год, каждый старт множит их число. А кто они, эти фантазеры и мечтатели? Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Алексей Леонов и другие из космического отряда — люди, о подвигах которых Леонид Кизим не раз слышал по радио, читал в газетах, которых видел на кино-экране. Простые, скромные, посвятившие свою жизнь большому и необычайно трудному делу. Трудному потому, что испытание космической техники, как и создание всего нового, будь то физический закон, химический препарат, урожайный сорт или новая машина, всегда не просто. И только тот, кто носит в себе истинную приверженность делу, совершает подвиг. Подвиг космонавта и испытателя рождается из повседневного труда, в чем-то связанного с риском, но увлекающего человека всего, без остатка.

«А смогу ли я вот так, как они», — думал Леонид.

Быть может, это будет повтором, но начать рассказ о нем хочется утверждением: профессия космонавта определяется не числом стартов, не количеством недель и дней, проведенных на орбите. Это вся жизнь. Вся!

Один из тех, кто пришел в первый космический отряд (его называют Гагаринским), но так и не удержался в нем, оправдывался: «Мы ведь больше зависим от обстоятельств, чем от собственных желаний». Поддержки эта «философия» не нашла. Профессия, которой чуть больше двадцати лет, потребовала от человека величайшей целеустремленности, строжайшей дисциплины, умения подчинять свои желания и прихоти долгу. Человек настроения, не умеющий владеть собственными чувствами, для космической работы не пригоден. Воля и самоотверженность, навыки и знания — вот перечень критериев, хотя и далеко не полный. Нет, я вовсе не хочу сгущать краски, и если начал с общеизвестного, то только потому, что летчики-космонавты, наши современники, проходят теми же путями познания профессии, отношения к ней, понимания своей ответственности, что и все мы.

Как-то Леонида спросили: «Какая у тебя должность?» Он ответил:

— Самая необычная.

В самом деле, должность у него была необычная! Только должность ли это? Военный летчик 1-го класса... Летчик-испытатель 3-го класса... Нет, не должность — призвание. Высокое призванно. Хотя формально, конечно же, должность: оп служил в авиационном полку, летал, охранял небо Отчизны.

Впрочем, «призвание» — понятие более емкое, чем может показаться на первый взгляд. Ведь призвание — это не только твоя личная тяга к любимому делу, умение быть первым среди равных, но и когда дело тянется к тебе, уступая и подчиняясь. Вот пример.

...Леонид Кизим взглянул на часы. До окончания «полета», который проходил не очень спокойно, оставалось чуть больше часа. Экипаж подустал, но виду никто не показывал. Решил отшутиться и Кизим:

— Будем ждать, что они там еще придумают...

Резкий, холодящий душу звук сирены, тревожное мигание светового табло «Авария на борту» не дали закончить мысль. Экипаж принимал меры, экипаж искал то единственно правильное решение задачи, которое давало право на реальный полет.

Когда усталые, взмокшие от напряжения, они вылезли из космического тренажера, Леонид признался:

— Ситуация не из приятных, но лучше пережить се до...

Что еще сказать о нем, о человеке, который привычно чувствует себя в кабинах многих типов самолетов, имеет общий налет 1600 часов, попадал и в острокритические ситуации?..

Летал с упоением. Каждый полет — это открытие, это новое небо и новая работа. Это не просто минуты в воздухе, пусть их даже будет много. Это новое познание себя и самолета, казалось бы такого привычного и знакомого, во всем уже открытого и в чем-то еще загадочного. А потому, наверное, очень остро переживалась разлука с небом. Что у него кроме неба было? Всем в своей жизни был обязан ему. Признание, слава, налет — все было добыто там. «Буду летать, пока глаза видят землю, а в руках есть сила» — на этом он стал летчиком. Сила в руках была, и глаз имел завидную зоркость.

Небо... Сколько себя помнит — мечтал быть летчиком. В детстве о нем говорили: «Ленька, который любит высоту». То с крыши сарая его снимут, то с верхушки дерева, то еще куда-нибудь заберется. И всякий раз ему здорово попадало, а оп свое: «Даль оттуда видна».

Даль... Память свято храпит самые волнующие дни — приемная комиссия в Чернигове, первый самостоятельный вылет и, конечно же, декабрьский день 1967-го, когда впервые переступил порог Звездного.

— Писатель и летчик Экзюпери, человек мудрый и волевой, как-то сказал: «Самое важное, чтобы где-то существовало то, чем ты жил». — Леонид улыбается и добавляет: — Или что-то в этом роде. Наверное, есть только одна мудрость для всех, и не важно, кто ее высказал: «Дело всегда впереди».

Он тоже из мальчишек военного поколения. Пусть не прямо, через других, но война преподала ему свой главный урок — урок лишений. В суровом 41-м отец ушел рядовым на фронт. Леню своего увидел уже после победной весны 1945-го. Слезу уронил: «Свиделись, сыпок! Теперь начнем с тобой пашу мирную жизнь строить».

От отца — рабочего, коммуниста — Леонид унаследовал привычку взвешивать каждое слово, не быть «душевно ленивым». Денис Леонтьевич учил его ценить человеческую гордость, уважать старших, быть честным. А мать подарила ему открытое и доброе сердце.

Стать летчиком, как я уже сказал, Леонид мечтал с малых лет. Его программы были глобальными, они вбирали все известные, малоизвестные и вовсе не известные ему науки. Прямо-таки снежный ком любознательности.

Приемные экзамены называют лотереей. Не верно это. Экзамен — испытание, проверка не столько знаний, сколько твердости выбора, да и самого человека. Видел огорченные лица, полные растерянности, отчаяния, горькой обиды и боли. Но были и эдакие «шустрячки», которым непроходной балл — что легкий пустячок: «Пойду в гражданский институт, в педагогический или пищевой. Туда мальчишек берут льготно».

— Это же надо, — негодовал Леонид.

Не оглядываясь, не изводясь, не сожалея, взять да и сказать: «Ерунда, в другом месте прорвемся!» Какое же это, наверное, скучное дело — позволить себе вот так жить: не заботясь, что скажут люди, не задумываясь о последствиях, не примериваясь к обстоятельствам...

Небо дало ему счастье работы. Именно счастье. Ведь небо (космос прежде всего) накладывает на тех, кого оно приняло, совершенно особую печать, которая остается на всю жизнь. Печать одержимости и мужественности.

— Жизнь — что лестница из крутых ступенек, — говорит Леонид с задумчивой неторопливостью. — Вниз скатиться легко, а шагать вверх... Но мне везло: на каждой ступеньке жизни — и в школе, и в училище, и в нашем гвардейском авиационном полку, и здесь, в Звездном, — оказывались люди, готовые подставить плечо, чтобы помочь ступить на следующую ступеньку.

Человек он пытливый. Общей фразой, «круглым» словом его не удовлетворишь. Прутковское «зри в корень» — его своеобразное кредо, от которого, вероятно, и идут его обширные знания, разносторонность интересов, увлеченность. Да и суждения у него свои — строгие, придирчивые, но в сущности своей добрые.

Сейчас признается, что, когда слушал сообщения о первых стартах, вдруг подумалось, почему же так неравномерно распределяется меж людьми то, что зовется бременем славы? Одним она вроде бы достается легко — стоит только промелькнуть в телевизионной передаче, а другие, те, что изобретали, строили, добывали руду, лечили, готовили, несправедливо остались «за кадром». Потом понял, что и полет — не прогулка, что существует твердая традиция отмечать успехи технической и научной мысли. Каждый знает сегодня имена Главного конструктора и Главного теоретика, ученых, которые трудятся на космическом поприще, инструкторов, врачей.

Человеку свойственно стремление оставить свой след на земле. Расписаться на том, во что вложил он труд и мастерство. Правда, космическая техника эпохи уже сама по себе является памятником монолитности человеческого упорства, устремленности в будущее. Ведь история пишется не только чернилами, но и, по выражению одного из крупнейших советских гидростроителей Г. Графтио, «железом и бетоном».

Нет, такие мысли приходили к Леониду вовсе не потому, что судьба обошла его славою. Так бывает: на переднем ли крае науки, на передовой ли фронта рядом с громким и ярким подвигом существуют иной раз тоже подвиг, тоже героизм, тоже воля, только менее броские, заметные. Жизнь и труд тех многих, кто связан с космосом, можно сравнить, наверное, с биографией иного ученого: вроде и нет каких-то особо ярких страниц, все работа, а вся жизнь, выходит, — подвиг!

Трудно писать портрет человека. Суметь увидеть главное в его характере, понять суть его поступков, разглядеть их первооснову. Еще труднее написать портрет космического экипажа. Найти те черты, что определяют лицо единого, пусть маленького, но коллектива. Леонид Кизим соглашается, по тут же высказывает свой довод:

— Главное в нашей работе — понимание ее важности: каждым и всеми. Промах одного может свести на нет усилия всех. И это не просто преемственность в делах, а постоянно усиливающаяся страсть быть готовым помочь товарищу, попять его с полуслова, не сплоховать в том, за что ты отвечаешь сам. И еще очень важно видеть в товарищах не «механических работников», не производственную единицу, а человека, личность. В этом смысл понятия «экипаж».

Он был командиром космического экипажа, стартовавшего на «Союзе Т-3». Работа, которую выполнили они втроем, характеризуется скупыми словами: испытания и восстановительный ремонт. И то, и другое требовало высокого профессионализма. Впрочем, работа эта началась еще задолго до старта.

— Самое удивительное, — рассказывает Леонид, — что мы во время подготовки забываем про усталость. Она куда-то исчезает, пропадает. Днем мы работаем, как и всегда: тренажер, физкультура, гидробассейн, классы, документация... А ночью ты «летишь» и «проделываешь» все, что требуется там, на «Салюте». Утром — опять подготовка.

Субботы и воскресенья проводили за разбором технической документации, втягивались с трудом, через «не могу». А сколько времени провели в тренажере! Шлифовали навыки, подгоняли себя друг к другу. С двойной, тройной нагрузкой отрабатывали каждый этап полета, каждое задание, которое предстояло выполнить на борту, копили запас прочности. Вот что такое экипаж.

Наверное, у специалистов есть объяснение этому явлению. Может быть, многие из одержимых знакомы с ним. Может быть. Но вот особое состояние души — как объяснить его? Да и нужно ли?..

Всякому свойственно остановить взгляд на красивом раздолье. Но один для этого выйдет на пологий берег реки, а другой поднимется на снежную вершину. Леонид Кизим — за вершины!

КОРОЛЁВСКАЯ ЭСТАФЕТА

Геннадий Михайлович Стрекалов

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, инженер Геннадий Михайлович Стрекалов. Родился в 1940 году в городе Мытищи Московской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1980 году.

Когда слушаешь суждения Геннадия Стрекалова о работе, о его товарищах, о нравственных нормах жизни, вроде бы входишь в обычную жизнь, которая окружает его. Но когда он расставляет «свои акценты», выстраивает свои образные сравнения, откровенно говорит о своих промахах, то она, эта жизнь, приобретает иные грани, иное звучание и бытие. Геннадий старается следовать завету С. П. Королева: «Жить просто — нельзя! Жить надо с увлечением!» А это значит, что «холостых» дней быть не должно. Каждый день должен давать что-то новое. Должен!

Сама по себе биография бортинженера Геннадия Стрекалова не насыщена событиями, которые позволили бы удивляться и восхищенно повторять: «Вот это да!» На вопросы он отвечает односложно: рабочий, студент, инженер, старший инженер, испытатель... «Детали» из него надо вытягивать.

Откровенно говоря, он расположил к себе с первой встречи. Привлекли подтянутость, сдержанность, строгость к себе, изысканная вежливость и внимательность к людям. В конструкторском бюро, где он работает, его характеризуют теми же мерками: грамотный, инициативный инженер, имеет два авторских свидетельства на изобретения, исключительно добросовестен, скромен...

Слова? Бумажная писанина? И да, и нет. Служебная бумага должна быть лаконичной. Но разве то, что о нем сказано, не дает права утверждать: дельный человек!

Он вполне земной, со своими человеческими слабостями, недостатками, как и все, иногда ошибается, порою не сразу находит верное решение. Но он никогда не пойдет на нечестный поступок, не будет лгать, не уступит грубому давлению.

Василий Лазарев — герой космонавт, с которым они долгое время работали в дублирующем экипаже, на вопрос: «Что главное в Стрекалове?» — ответил: «Понять. Вникнуть. Помочь». И добавил: «Упрямый парень. По-хорошему упрямый. Любит точность. Точность в главном и точность в мелочах. В цифрах и словах. Во всем. Как бы это лучше объяснить?..»

...испытание снаряжения на плавучесть. В. Г. Лазарев и О. Г. Макаров

Более близкое знакомство прояснило эту мысль. Мечтать и страстно осуществлять эту мечту — для Геннадия понятия неделимые. И еще открылось, что многое можно узнать о человеке из того, как и что говорит он о других.

Во время одной из бесед он рассказывал о конструкторском бюро, испытаниях, о подготовке к полету. Не о технических моментах — о товарищах, с которыми сводила его судьба. Говорил уважительно, с верой в способности каждого инескрываемо гордясь дружбой с ними. И не было в его рассказе ни малейшей попытки хоть как-то возвыситься над теми, с кем он привык постоянно делить труд и заботы, огорчения и радости, поражения и успехи.

Его участие в разработке проектно-конструкторской документации «Союзов», в стендовых испытаниях, в экспедициях на научно-исследовательских судах Академии наук СССР, с которых ведется управление космическими полетами, — это интерес к делу и стремление к знаниям: «Знать, знать, знать...» Но ведь тяга к знаниям не может возникнуть вдруг, на пустом месте. Наверное, всегда она осознается человеком как потребность разобраться, понять, дойти до сути и то, что узнал, обязательно передать другим. Передать с достаточной точностью. Любовь его к точности не раз еще будут отмечать его коллеги по теперешней работе и бывшие сокурсники и преподаватели... Словом, точность для него потребность. Быть может, еще и потому, что без нее космическая работа просто немыслима.

Математика — его призвание и страсть. Она верная спутница всех инженерных проблем, она учила рассуждать. Рассуждать не только над возникающими задачами, но и переносить затем ту же логику рассуждений в жизнь. Человек, который любит математику, умеет мыслить, как говорят, реальными цифрами, безусловно, более логичен в своих поступках и действиях. Ведь математика — логика нашего технического мира. Она логика и космоса.

Геннадий Стрекалов — из поколения нынешних сорокалетних. Это те, кто родился перед самой войной, краешком детства захватил ее, но взрослел и входил в большую жизнь много позже. И пусть почти сорок лет минуло с той поры, слова извещения: «...смертью храбрых в боях за освобождение польской земли у местечка Белхатув...» — он помнит и сейчас. Это о его отце.

Детство... Далекая пора. Прекрасная и наивная... Что остается в памяти? В памяти Геннадия — школа, красный галстук, повязанный на шею в день рождения Владимира Ильича Ленина, комсомольское собрание, на котором его принимали в ряды ВЛКСМ, первое общественное поручение — организовать вечер на тему: «Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым».

Сейчас, если покопаться в памяти, можно вспомнить что-нибудь этакое. Но нет, к чему лукавить. Рос, как и все: в чем-то покорный и улыбчивый, в чем-то упрямый, и шалил, и нагоняи получал. Только вот уже тогда, в детстве, подмечали не по-детски серьезные глаза паренька и его бесконечные «почему».

Никто ни разу не слышал от него ропота, что дела разрывают на части, сетований по поводу ненасытных хлопот. И суть не только в дисциплинированности, суть в фундаменте его характера.

Бывает, человек выбирает судьбу. А бывает, судьба делает выбор... Когда после окончания института он получил назначение в конструкторское бюро, мечты о полете еще не было. Но работа увлекала. Был простор для творчества, руководство КБ любило выслушивать идеи, оригинальные, конечно, и аргументацию, любило споры и поиски. Вот здесь-то и приметили его.

У каждого есть свой подвиг. Один шагнул навстречу вражескому танку, другой испытал в небе новый самолет, третий нашел месторождение нефти, создал вакцину, спасшую тысячи жизней, четвертый стартовал к звездам — миг, как молния, высвечивает здесь всю жизнь человека. В чем же подвиг инженера Стрекалова? Инженера, повторяю, но космонавта.

Подвиг его в исключительной преданности своему делу. В этой своей приверженности он осваивал великую науку — быть человеком. Человеком современным, полезным, неравнодушным — и к людям, и к государственным интересам. Он много размышляет, работает над самоусовершенствованием. Такова его предстартовая жизнь, такова она, королёвская эстафета.

У Александра Грина есть прекрасные строки:

Мечта разыскивает путь, —

Закрыты все пути;

Мечта разыскивает путь, —

Намечены пути;

Мента разыскивает путь, —

Открыты все пути.

В 1973 году ударник коммунистического труда, секретарь партийной организации одного из отделов КБ Геннадий Стрекалов был командирован в Звездный городок. Замелькали листки календаря. Тренажеры, лаборатории, спорт, провозные полеты. Трудно было. Порою очень трудно. И нынешнего дня еще и предугадать было нельзя. Тем не менее он понимал, что именно это и есть начало его новой судьбы.

И вот пришел 1980-й. Бабье лето закончилось внезапно. Надвинулись тяжелые тучи, по утрам поползли холодные туманы, в несколько дней поблекли золотые краски Подмосковья — опали яркие листья, леса черными скелетами тоскливо встречали первые приближения зимы. Леонид Кизим, Олег Макаров и Геннадий Стрекалов отбыли на Байконур.

Сам он куда скромнее оценивает свой вклад:

— Да, к нам пришли успех, признание. Но еще раньше пришло понимание того, что мы делаем большое и нужное дело. А значит, несем ответственность за него. Каждый. И все вместе. И мне кажется, это — главное. Это залог движения вперед.

Наверное, оно так и есть. Главное для них — движение. Движение вперед. Ведь в этом успех всего космоплавания.

«Теперь нам предстоит сделать следующий шаг — перейти к созданию постоянно действующих орбитальных научных комплексов со сменяемыми экипажами, — говорил товарищ Л. И. Брежнев при Вручении наград космонавтам. — Словом, работы для космонавтов хватит. Работы захватывающей и очень нужной».

О такой работе они и мечтают.

И ТАКОЙ ДЕНЬ ПРИШЕЛ...

Виктор Петрович Савиных

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, инженер Виктор Петрович Савиных. Родился в 1940 году в деревне Березкины Оричевского района Кировской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1981 году.

Подернутое утренней зарей безоблачное небо поминутно меняло оттенки. От сильного ветра трещали деревья, а под ногами скрипел песок — громко, как будто он сердился на людей. А они сердились на погоду. Перед тем как уезжать на стартовую площадку, хотелось немного «приобщиться к земле».

Виктор улыбнулся, словно решив, что теперь-то все трудности позади. Выглядел он совсем юношей. Короткая стрижка, худощавый и длинный, с тонкими обветренными руками. И только глаза, выразительные, светлые, говорили о присутствии воли, упорства и уверенности в своих силах.

Потом он говорит о предстоящем полете, о товарищах из экипажа: «Я люблю широких душой, добрых и мужественных людей. Мужская это работа — вот одно из объяснений тому, что я здесь».

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «мужская работа»? — Спрашиваю.

— Как бы точнее сказать? Постоянное, неослабевающее преодоление сопротивления. Даже когда тяжело. Как в схватке...

Сама по себе биография Виктора Савиных так насыщена событиями, что хватит на целую повесть. Сын фронтовика, строил железную дорогу в тайге, был комбайнером на целине, прошел школу армейской жизни, разрабатывал оптические приборы для «Союзов» и «Салютов», ударник коммунистического труда, секретарь партийного бюро, участвовал в испытаниях уникальной аппаратуры... Что еще? Был судьей на крупных международных соревнованиях по плаванию.

В детстве ему приходилось слышать много рассказов о войне. Отец ушел на фронт в 41-м, а вернулся домой лишь тогда, когда на планете воцарился мир. Все годы пробыл на передовой, рядовым,

Всякое пришлось испытать, не раз с жизнью прощался, и все-таки судьба уберегла его и от шальной пули, и от осколка. Контузила, ломала, жгла, но живым оставила его проклятая война. Ну а то, что лишения и трудности всегда идут по следам войны, Виктор познал уже сам.

Деревня Березкины — как многие в вятских местах: не большая и не малая. Мать и отец работали в колхозе. Было у Петра Кузьмича качество, которое подмечали все: умение понять другого, помочь, принять часть ноши на себя. В праздности Виктор родителей не видел. Отец и мать без дела не сидели. В воскресенья и в праздники тоже находили работу. С семи лет и сам он узнал, что такое крестьянский труд.

Труд, — говорила мать, — он натужит, он и вознаградит.

Отец — человек хотя нрава и крутого, но доброты необычайной. «Читать любил до одури и любовь эту передал нам, детям». Так говорит сам Виктор.

Десятилетку окончил успешно, хотя трое, а то и четверо по одному учебнику занимались. «Парень с головой, надо бы дальше учиться», — говорил родителям директор школы. Те соглашались: «Хотелось бы, очень хотелось, но трудновато нам, пусть решает сам». Вот и решил поступить в техникум, стать мастером по железнодорожному делу.

За этой-то чертой и началось самое трудное в его биографии. «Днем мозги разрабатывал, а ночью хлеб зарабатывал». Эти слова Виктора, но сказаны они весело. «Комсомол грустить не давал. После первого курса махнул на целину. Степь — что море! Водил трактор и комбайн. Целина была домом и школой для целого поколения. Понял цену людского энтузиазма, понял, что такое степная гвардия».

Понял... Тысячи и тысячи людей позвала целина. Не у всех получалось, не все получили право называться целинниками. Он это право заслужил. А когда смотрел по телевидению, как в Кремле прикрепляли к Знамени комсомола орден Ленина за целину, сердце сжалось от радостного чувства, что маленькая частичка этой высокой награды принадлежит и ему, Виктору Савиных.

Да, бывают такие судьбы, что всей плотью и кровью своей, каждым прожитым днем вобрали в себя время — с его масштабами, его драматической напряженностью и предельной, действенной насыщенностью. С его неустанной борьбой. Такие судьбы обычно принадлежат людям, собственными руками возводящим реальные контуры времени. Мечтать и страстно осуществлять эту мечту — для них понятия неделимые, что подтверждено результатом их жизни. Их биография, в сущности, — тот самый микроскоп, в котором отчетливо прослеживаются приметы времени и свершения страны, реальность ее чуда и чудо ее реальности, воплощенные в поступках поколения.

Получил диплом техника и стал руководителем бригады по созданию искусственных сооружений Свердловской железной дороги. Первоначально попал в топографический отряд, а затем стал и строителем сооружений. Как строил ветку в тайге — это особый рассказ.

Строительство в тех местах не из легких. Грунт капризный, с характером: то тверже гранита, то сплошная топь. Да и погода в тот сезон не баловала. Что ни день — то дождь. Он сек лицо, скатывался но одежде в сапоги, размывал дороги. Но неужели это причина для срыва работ? Начальство говорило: «План надо спасать!»

«Спасать» — это категория морали. Броситься на помощь человеку в огонь, в воду, подвергая себя опасности, забыв о себе... Не обойтись и на железнодорожной стройке без этой самоотверженности. Раз за разом приходится забывать себя. Ветка не ждет. Она нужна, она живет, торопится, только успевай. Постоянное полное напряжение сил.

Виктор трудился. Параллельно со строительством ветки и переустройством тайги происходило и внутреннее переустройство его как личности, его становление. Оно было столь же стремительно, как и прокладка стальной колеи. Быстрому духовному росту, возмужанию, профессиональному совершенствованию способствовал сам микроклимат стройки. Та атмосфера, в которой не единственным, но главным мерилом человеческой ценности является умение делать дело.

Палаточные городки, морозы и слякоть, непроходимая чащоба, лицо и руки в комариных укусах... Зато потом, за окном первого пробного поезда, в щемящем раздумье плыла полная романтики жизнь трех минувших лет и вставали образцы прошлого, настоящего и будущего.

Годы учебы в Московском институте инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии — следующий этап его биографии. Когда вышел из зала, где шла защита дипломных проектов, ребята подхватили его на руки и подбросили к потолку: «Летай, Витя!» Он обещал: «Обязательно полечу». А про себя подумал: «Только куда?»

Стояла осень 1957 года. (Он помнит ее, словно это было вчера.) Над крышами домов низко, почти цепляясь за черные трубы, плыли облака. Отяжелевшие, сырые. Сыпалась мелкая морось. Семнадцатилетний паренек, щуплый и угловатый, во все глаза смотрел на небо. Оно вдруг разорвалось огромной полыньей, и он увидел, как пониже луны катилась яркая, «живая» звездочка. Спутник!

Наверное, тот паренек еще не понимал, что это начиналась космическая эпоха. Не понимал, но наверняка всем существом чувствовал, что теперь в космос полетят люди. Обязательно полетят! И в его жизни тоже должно быть теперь по-другому.

Через три с половиной года Виктор Савиных услышал по радио сообщение ТАСС о полете «Востока».

С Юрием Гагариным впервые встретился в 1964 году. Случайно, в гурзуфском молодежном лагере «Спутник». Подумал о нем: «Повезло человеку». Но тут же одернул себя: «Нет, не может такое быть в жизни случайным».

Никто не может понять, объяснить, в чем дело. Что это за смятение чувств, что за неуемный зов сердца? Усталость куда-то пропадала. Днем он работал в конструкторском бюро, занимался своей оптикой, уставал чертовски, а ночью не мог уснуть. Думал! И мечты уносили его в звездные просторы, и ветер солнца наполнял паруса этой дерзкой мечты.

В служебных характеристиках на него писали: «Грамотный, инициативный инженер, способен самостоятельно решать сложные задачи... Проводит большую работу но испытаниям, выполнил интересную научно-исследовательскую работу, учится в заочной аспирантуре»... Все нормально, продолжай в том же духе! А он думал о полете. Наедине с собой. Потом признался Николаю Рукавишникову, который уже побывал в космосе. Словом, этот порыв вверх — вызов человека небу и планете Земля Виктор воспринял и как вызов себе.

И такой день пришел... Виктор шагал по городу... Одна за другой словно надвигались на него своими кварталами московские улицы. Сменялись дома, и все они были не похожи друг на друга, как и люди, что обгоняли его или торопились навстречу. Никто не задерживался на нем взглядом: мало ли прохожих торопится на Красную площадь, особенно таких, как он, — молодых, ничем особенно не примечательных? Разве вот несколько отличали его от других выправка, свойственная военным или бывшим военным, и глаза, полные любопытства.

Говорят, у жизни как бы две части, и у каждой свое содержание: поэзия и проза. Пусть так. Но только и в прозе можно видеть поэзию, а ту же поэзию свести к прозе. Виктор Савиных считает, что в его жизни было много больших событий. вступление в комсомол, прием в партию Ленина, удачи друзей, назначение в конструкторское бюро, созданное С. П. Королевым, завершение испытаний новой системы, зачисление в отряд космонавтов...

— Что самое главное? Вот его, пожалуй, еще не было. Оно впереди...

Итак, в списках космонавтов планеты Земля появился сотый (именно такой порядковый номер получил Виктор Савиных). Это, конечно, событие! Но я о другом: нелегко измерить и объяснить призвание. По логике все очень просто. Упорство, целеустремленность и труд всегда вознаграждаются. Только вот удача здесь не бывает легкой и случайной. Никогда!

ПЕРВЫЙ ШАГ

Анатолий Николаевич Березовой

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Анатолий Николаевич Березовой. Родился в 1942 году в поселке Энем Октябрьского района Адыгейской автономной области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1982 году.

Писать об Анатолии Березовом трудно. Общаться, разговаривать, спорить — это доставляет удовольствие. Он приветлив, наблюдателен, судит по-своему, порой неожиданно, но образно. А главное — остро и оптимистично. Эрудирован, хотя это качество раскрывается как бы невольно, ненавязчиво. Местоимение «я» в его рассуждениях почти отсутствует, И лишь воззвав к отличительному его умению стать на место другого, удалось понять, что есть еще одна страница в его биографии, а точнее — жизни, и пропустить ее — значит многое не узнать об этом человеке...

Что он успел за свои сорок лет? После школы два года работал' токарем на Новочеркасском заводе «Нефтемаш», с отличием окончил знаменитую «Качу», был летчиком-инструктором в учебном полку, служил в боевой части... По образованию — летчик-инженер, квалификация — 1-й класс, освоил восемь типов самолетов, общий налет — около 1500 часов.

Прямая линия, без крутых изломов и сомнений... Пусть так. Однако цепочка событий — уже закономерность. Но только для тех, кто ждет их, ищет, кто подготовлен к ним. Кем? Жизнью? Может быть.

Школу окончил с серебряной медалью. Выбирай любой путь, поступай дальше учиться — тебе привилегия, тебе проще. Сестры советовали: «Иди на инженера». Как легко звучало это «иди». А получится ли из него инженер, настоящий, как говорят, с большой буквы? Вот на этот вопрос ответа у него не было. Школьные товарищи разлетелись кто куда, а Анатолий неожиданно для многих. Поступил учеником токаря на завод. Дядя Коля — мастер-наставник, под началом которого оказался недавний выпускник, — в первый же день сурово предупредил:

— Специальности учить буду, а шалопайничать не дам. Особенно не водись с теми, кто забрел на завод по воле случая, кто первую же получку за рюмку отдает...

Рабочую профессию познавал с охоткой. Старался, радовался, когда чувствовал, что получается, когда видел в глазах дяди Коли добрый огонек. И все-таки, как объяснить, что именно «Нефтемаш» стал для него и домом, и школой мастерства?

— Честное слово, не находил я тогда слов для объяснения, -признается Анатолий и добавляет: — Мечта, призвание... Нет, все гораздо проще. Мне было семнадцать лет, и я себя видел самостоятельным. А на заводе и заработок был, и учиться сравнительно недолго. В общем, торопился жить.

Он рассказывает о себе просто. Но просты ли поступки, за этими словами стоящие?

— Настоящий токарь — это тот, кто думает. И не потому, что жизнь заставляет, а потому, что хочется ему думать. В этом главная линия. Вот отец мой как раз был таким. Он до работы был жадным. Вот история...

Я эту историю знал. Отец его, Николай Михайлович, столярил в совхозе, потом стал учителем по труду. В заработке потерял: в школе по нормам выработки не платят. Но ведь граница между добром и злом проходит не где-то по горам и долам и не между кем-то и кем-то, она проходит в каждом из нас. Так он учил и Анатолия.

Что же касается его самого, то он сознавал: отныне все у него вошло в колею, больше поворотов в личной судьбе не будет, надо отдать себя полностью избранной рабочей профессии. Иногда ему мечталось: получит разряд, потом другой, станет мастером, поступит на заочное отделение института, окончит его, а потом...

Что будет потом он, конечно, не мог предвидеть. Гадай не гадай, а сейчас ничего не изменишь.

Но вопреки уверениям Анатолия изменения все же начались.

Как? Когда? Точного временного водораздела нет. Но факт остается фактом, что его жизнь резким изломом делится надвое — до военного училища летчиков и после него. Делится не только формально: часть первая, часть вторая, но и внутренне, глубинно.

Войны Анатолий не знает (год рождения — 1942-й), а о фронте знает лишь понаслышке, но, смею уверить, знает много — ни один рассказ солдата, побывавшего в военном пекле, уцелевшего и вернувшегося в родные места, не проходил мимо него. А тут — один бывший ас! Это же целая судьба, не менее интересная, чем в книжках об авиации и авиаторах. С детства лелеял мальчишка где-то глубоко в сердце все, что связано с полетами, восхищался героями неба, с завистью смотрел на людей в авиационной форме. Только не верил тогда в свои силы. Да и пример перед глазами был не лучший: дважды ездил поступать в летное училище парнишка из соседнего двора и дважды с треском проваливался.

Когда созрело твердое решение, Анатолий поступил с первого захода.

Его влюбленными глазами я видел небо и работу пилота.

— Конечно же, к высоте можно относиться по-разному. Одни видят унылое однообразие, другие упиваются бесконечной голубизной и фиолетовой чернотой глубины. Впрочем, «скучным» можно быть и на земле. Одни восторженно склоняют голову перед величественным храмом, воздвигнутым трудом и талантом древних, другие спотыкаются о груды камней от него.

Анатолий говорит медленно, словно взвешивает каждое слово. И за этой его манерой чувствуются искренность и восторженность. И вовсе нет в его суждениях, сугубо личных, этаких многозначительности и позы, за которыми обычно скрываются фальшь и пустота.

— Надо любить и понимать небо, чтобы видеть его таким, какое оно есть на самом деле...

А на самом деле оно дарит радость и напряжение труда. Это только в летной книжке записи могут быть похожими: часы налета днем, часы налета ночью, в простых метеоусловиях или в сложных. Для влюбленного в небо каждая встреча с ним имеет «свои запахи и краски».

Но небо и испытывает. Не только на войне, в экстремальных условиях спрессовывается мгновение: жизнь — смерть. Такое случается и в сугубо мирном небе. Главное — не потерять себя, чтобы сущность выражал осознанный поступок, а не что-то иное.

Долгожители космоса А. Н. Березовой и В. В. Лебедев, чей рабочий рейс длился 211 суток, в период подготовки к полету

У него был случай, когда самолет не летел, а падал, и запаса высоты хватало всего на две-три минуты такого падения. Он говорил себе: «Думай! Две минуты — слишком много для решения этой задачи. Не волнуйся, она совсем детская...»

Слово «детская» — это его. Но он не говорит всей правды. Решение требовало предельной собранности, внимания, памяти, а главное — значительно большего времени.

Но вот однажды с высоты летящего истребителя земля показалась ему такой маленькой, а небо таким бездонным, что стало непонятно: как этот мир вмещает в себя столько человеческого. Стрелка высотомера фиксировала «стратосферные километры», но под крылом самолета и над его крыльями простирался космос, который, в свою очередь, родил мечту о космических полетах.

У поэта Р. Бородулина есть строки:

Мы только ходим по земле,

А думы зреют в звездных росах,

И Млечный Путь,

Как вечный посох, —

Наш верный проводник во мгле.

Еще до прихода в отряд космонавтов думы Анатолия «зрели в звездных росах». Но я о другом. Не только в преклонном возрасте, но и много раньше человек задумывается над быстротечностью времени. И главное, что следует извлечь из прожитого и пережитого, — понимание того, что не будет какого-то особого сражения за свою мечту, что ее надо отстаивать в каждом бою, большом и малом.

На Байконуре, перед стартом, я спросил его: «Как ты понимаешь счастье?»

— Счастье?.. Это искать и находить, задумывать и добиваться, любить и быть любимым...

И я подумал, что в этих его словах заключается едва ли не самое точное, на мой взгляд, определение человеческого счастья, ибо чего она стоит, наша жизнь, без борьбы и побед, без поисков и находок, без любви.

Его экипаж стартовал майским днем 1982 года. На календаре было тринадцатое число. Но на Байконуре и в Звездном к таким фактам относятся спокойно: день старта не выбирают, а рассчитывают сообразно программе полета и сложным законам небесной механики. Земля напутствовала «Эльбрусов» (таков позывной экипажа «Союз Т-5»), а они спокойно и сдержанно отвечали: «Будем стараться».

Экипаж космического корабля 'Союз Т-5' проходит тренировку в бассейне, где создаются условия работы, близкие к условиям невесомости

Анатолию Березовому и Валентину Лебедеву предстояло открыть космическую навигацию по маршруту Земля — орбитальная станция «Салют-7». Перед посадкой в корабль Анатолий чуть задержался, и мне показалось, что он что-то вспомнил, подумал о чем-то таком, что очень дорого и важно для него сейчас. О чем?

Нет человека, который бы — независимо от того, как сложилась его судьба, какие повороты встретились на изначальном отрезке его пути, — не вспоминал бы своего детства, далекой юношеской поры. Ибо более безоблачной, более радостной поры нет. Она, бывает, снится нам многие десятилетия и вспоминается в главные моменты жизни. И терпкие запахи травы, и теплота земли, и щемящее ощущение первого полета с инструктором, когда самолет стремительно набирает высоту...

На борту станции он работал 211 суток. Программу экспедиция выполнила полностью. А возвращение на Землю было столь же радостным, как и первый шаг навстречу космосу.

ЭВОЛЬВЕНТА ЕГО БИОГРАФИИ

Александр Александрович Серебров

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, кандидат технических наук Александр Александрович Серебров. Родился в 1944 году в Москве. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1982 году.

Даже у людей, основательно позабывших курс школьной математики, наверняка хотя бы на задворках памяти запало это слово «эвольвента». Вот сухое его определение: «кривая развертки», или «спираль развертки». Речь идет о расширяющихся витках, о раскрывающихся горизонтах в бесконечно познаваемом мире. А какова эвольвента его биографии?

Студент Московского физико-технического института, аспирант, младший научный сотрудник, старший научный сотрудник кафедры «Физическая механика», работник научно-производственного объединения, инженер-испытатель космической техники... Таковы этапы его жизненного пути.

В конструкторском бюро, где он трудится уже много лет, мне охарактеризовали Александра Сереброва словами, уместившимися в одной фразе: «Ищущий и находящий, любящий и ненавидящий». В этих словах заключено едва ли не самое полное, на мой взгляд, определение человеческого счастья, ибо чего она стоит, жизнь, без поисков и находок, без любви к другу и ненависти к врагу.

Еще мальчишкой он любил открывать для себя мир. Необычный камень, подобранный на дороге, старый часовой механизм, найденный в шкафу, интересная книга о путешественниках приводили его в состояние, которое называют «эмоциональной восторженностью». Ну что ему было делать, если везде, как говорит он сам, хотелось получить ответ на все тысячи «почему». Получить сразу, немедленно.

Сколько на свете людей, обгоняющих время! Моцарт в три года играл на фортепьяно. Есть люди, которые за три недели выучивают иностранный язык. Эдисон, еще будучи мальчиком, делал серьезные изобретения. Черняховский в тридцать пять лет стал командующим армией... Каждому ли доступно такое?

Говорят: нужно призвание. А как измерить и объяснить призвание? По логике все очень просто. Скажем, физика — это то, что заложено для всех школьной программой. Это, ко всему прочему, учебный предмет, который обязателен для всех. Но всем ли он одинаково дорог и интересен? Если кто-нибудь из ребят мучился над решением задачи, учитель обычно говорил: «Саша, выручай товарища...» И Серебров выручал. Как он любит говорить: «Раз-два — и ответ готов».

Учился Александр легко, как-то даже весело, ничего не упрощая, но и не усложняя. После школы ему не надо было преодолевать неизвестные барьеры, отправляться в туманные дали. Физика стала той наукой, на которой он решил сосредоточиться всерьез. Физика была ему интересна. Саша, мягко говоря, не испытывал особой тяги к наукам гуманитарным: «Как можно заниматься чем-либо другим, когда есть такая прекрасная наука, как физика?» И все. Тут и решилось: после школы пошел в физтех.

Существует притча о человеке, который узнал, почему у магнита два полюса, отчего небо синее, как рождается радуга и распадается уран, и после этого уже не мог восхищаться необычностью мира и сюрпризами природы, а видел в многообразии окружающего лишь «сухие» законы физики.

Нет, Александр не «сухарь». И таким не был никогда. Напротив, «заводного» пионервожатого хорошо помнят в молодежном лагере «Орленок», страстного популяризатора науки — зрители телепрограммы «Загадки физических явлений», веселого и находчивого парня — студенты московских вузов... Премия Ленинского комсомола, полученная в 1975 году, — награда Сереброву-ученому, откомандирование для подготовки в Звездный характеризует Сереброва как практика. Он был в числе тех, кто готовил экспедиции на «Салют-6», анализировал замечания экипажей, помогал решать инженерные задачи.

Он успевает уделять время и своим увлечениям: Александр любит легкую атлетику, плавание, играет в футбол, мечтает заняться горными лыжами, да все не хватает времени. Он не представляет своей жизни без спорта: «Спорт помогает думать и отдыхать от тех же дум».

После прихода в Звездный Серебров увлекся парашютизмом («Парение под куполом, управление спуском — это прекрасно!»). Ну а право на зачисление в отряд космонавтов он, конечно же, заслужил работой. В конструкторском бюро он был ударником коммунистического труда, победителем социалистического соревнования, принимал участие в работе общества «Знание».

— Способен самостоятельно решать сложные инженерные и научные задачи, — сказал мне о своем товарище летчик-космонавт СССР Олег Макаров. — Саша участвовал в разработке тренажеров, бортовой документации, в заводских испытаниях космических кораблей. Вместе с другими он обеспечивал полет «Салюта-6»... Что еще? Активно участвует в разработке и макетировании перспективных космических аппаратов.

Александр не сетует на свою судьбу. Некоторую напряженность, а порою и досаду вызывает нехватка времени. Дел и замыслов всегда больше, чем времени, которым располагаешь. Этот цейтнот он испытывает постоянно. И вовсе не потому, что не умеет распорядиться своим временем. Всегда хочется сделать больше. В период напряженной работы в КБ он с отличием окончил университет марксизма-ленинизма.

— Работа не должна быть простой, — отвечает Александр на вопрос: «Не ищет ли он усложнений в своих делах?» — Слишком простая и однообразная работа утомляет. Она скучна. Человек всегда должен искать работу, которая требует от него многого, на которой он может выкладываться полностью, чтобы приобретать новые знания и мастерство и чтобы его за эти приобретения ценили...

Он сказал это обыденно, как о само собой разумеющемся. А ведь умение находить в работе удовлетворение и страсть — едва ли не самое главное качество в инженере, конструкторе, ученом, испытателе.

Память хранит день 12 апреля 1961 года. Простуда «загнала» его в постель. Товарищи-десятиклассники ликовали сообща, а он — наедине с телевизором. Видел своих ребят в колонне демонстрантов, встречающих Гагарина на Красной площади. Завидовал и им, и ему, конечно.

Завидовал, но не мечтал о подобном. Все это пришло много позже. Как говорит он сам, его путь к старту соответствовал «методу последовательных приближений» (есть такой термин у математиков). Дипломную работу он делал в лаборатории академика Георгия Ивановича Петрова — известного специалиста по механике и космонавтике. Полет К. П. Феоктистова стал подтверждением того, что инженеры и ученые в «звездном деле» очень нужны. Путь вроде бы был ясен, только вот ни один шаг, ни одна ступенька на этом пути не давалась ему легко, без усилий.

Вообще-то Серебров не из тех, кого называют везучими. Вроде бы все складывается удачно, идет по расписанию, а в самый последний момент навязчивая случайность возьмет и перечеркнет задуманное. В школе его подметил один кинорежиссер, пригласил сыграть главную роль в фильме «Приключения Кроша». Но «пустяковая простуда» помешала Саше стать актером. Сообщения ТАСС о запуске спутников и лунных станций рождали в его воображении новые типы самолетов, на которых люди полетят в космос. Потом оказалось, что это можно осуществить лишь на ракете. Да и первая его попытка стать космонавтом окончилась неудачей, подвело здоровье. Медкомиссия Звездного дала отбой. Другой бы отступил. Он — нет.

Строгое медицинское заключение было самым тщательным образом изучено и осмыслено. Понял: все дело только в нем самом.

Тогда-то и занялся Александр собой. Регулярное «физическое воздействие на все мышцы», и вот оно, так важное для него: «Годен».

— Как инженер, — продолжает Александр, — прекрасно представляю, каких усилий стоит подготовить каждый полет, сколько в это вкладывается средств, труда множества людей. И считаю, что освоение космоса — подвиг коллективный. На долю космонавта выпадает просто наиболее зримый этап этого общего труда, который начинается задолго до полета и продолжается еще и после приземления экипажа...

Кажется, еще Гёте сказал: человек определяется не только прирожденными качествами, но и приобретенными. Слушая Сашу, его суждения, его оценку людей и поступков, невольно думаешь об этой мысли. Сквозь услышанное просвечиваются черты его характера.

— Человек живет среди людей. Эти люди — и в жизни, и в книгах, и в кинофильмах. Сильным, смелым, целеустремленным всегда хочется подражать. Ну а подражание начинается с того, что стремишься изменить в себе те качества, которые в твоем понимании имеют знак минус. В детстве приучал себя к усидчивости, тренировал память на запоминании стихотворений и обычных текстов... Понял, что для человека очень важен самоконтроль, самоанализ. Без этого нет движения вперед...

Говорит он неторопливо, задумчиво. Кажется, весь он поглощен предстоящим и «моделирует» себя в космическом рейсе, в который он так долго собирался, которым станет теперь наполнена вся жизнь. Жизнь и работа космонавта-испытателя.

...Приближался час старта. Над степью плыли облака. Заходящее солнце радужно высвечивало их, а земля Байконура постепенно обретала свои неповторимые краски: радующую глаз сиреневую просторность застывших холмов, голубой отблеск маленьких озерец, белизну величественной ракеты...

Втроем они готовились к этому полету, втроем шагали через все испытания, и мне захотелось узнать, что же думают о Саше его товарищи.

Командир экипажа Леонид Попов так сказал о Сереброве: «Перед трудной работой важно поверить в то, что все мы чувствуем друг друга, готовы к взаимной помощи, взаимной подстраховке. Саша умеет внести разрядку в напряжение, может мгновенно оценить обстановку и предугадать ход событий... Он добр к другим и очень требователен к себе».

А вот слова Светланы Савицкой: «С Сашей мы, может, пуд соли и не съели, но знакомы давно. Он, как говорится, инженер до мозга костей. Всегда стремится понять, что происходит в системе при каждом действии экипажа, какая физика стоит за каждой нашей операцией, умеет анализировать события. Это очень ценно, особенно в нештатных ситуациях. В жизненном плане Саша — веселый, интересный собеседник. Больше всего мне нравится надежность в его работе. На него можно положиться...»

19 августа 1982 года Александр Серебров ушел в свой первый испытательный рейс. Ушел с мыслью о том, что ему, инженеру, участвующему в разработке пилотируемой космической техники' необходим собственный опыт реального космического полета. Необходим для того, чтобы его использовать в дальнейшей своей работе. Как физику-теоретику нужно экспериментальное подтверждение его положениям, так практику-экспериментатору нужно самому окунуться в мир невесомости, чтобы почувствовать ее возможности, понять, какие коррективы она вносит в проведение определенных экспериментов.

Восемь дней проработали «Днепры» на орбите. Неделю они трудились вместе с А. Березовым и В. Лебедевым, с которыми встретились на борту «Салюта-7». Когда экипаж возвратился на Землю, Саша сказал:

— Я обязательно должен побывать гам еще раз. — И добавил после короткой паузы;-Хотя бы раз. Космос — это настоящее чудо.

ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА

Светлана Евгеньевна Савицкая

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза Светлана Евгеньевна Савицкая. Родилась в 1948 году в Москве. Член КПСС. Совершила полет в космос в 1982 году.

Бывает же такое: каждую ночь снится небо. Будто парит она в голубой вышине птицей, внизу — белые-белые облака, тихо поет ветер, жаркое солнышко греет лицо. Чем выше, тем дальше горизонт, от которого спешит к тебе бодрая прохлада. И вдруг — звенящий рокот реактивных турбин. Это летит отец...

Светлана просыпается и глядит в окно. За стеклом черное небо, усыпанное мигающими огоньками звезд. Тихо. Все спят. «И все-таки небо прекрасно», — думает она.

...Детство Светланы иначе как обычным не назовешь: школа, пионерский отряд, комсомол. Кроме уроков, что значились в школьном расписании на каждый день, по настоянию родителей занималась музыкой, английским языком, плаванием.

Первое свидание с небом состоялось, когда она училась в девятом классе. Сердце сжалось в комочек, когда шагнула в распахнутый люк. Упругая струя воздуха ударила в лицо, обожгла холодом, заставила зажмуриться. Потом открылся удивительный простор, впереди — излучина реки с песчаными отмелями. А там дальше — город, и ее дом, и ее школа...

После десятилетки сомнений не было. Она уже давно «прислушалась» к себе и решила поступать в Московский авиационный институт. И еще решила стать летчиком-испытателем.

Почему вдруг летчиком, да еще испытателем? Ведь у нее и так с небом большая дружба.

Признаюсь: сначала думал, что это прихоть, желание непременно перещеголять мужчин. Но ведь были и другие женщины, ставшие профессиональными испытателями самолетов: Ольга Ямщикова, Нина Русакова, Марина Попович... Стремясь к нелегкому делу, она мечтала стать настоящим, грамотным летчиком.

Путь от мечты к ее осуществлению и долог, и труден. Помню беседу с одним известным летчиком. Он говорил:

— Я знаю немало молодых людей, для которых первые шаги в профессию оказались, увы, последними. Происходило так потому, что они были знакомы лишь с парадной, престижной, так сказать лицевой, стороной дела. Разочаровавшись раз-другой, умный человек в конце концов поймет, что трудовые будни — это все-таки будни, а не каждодневный праздник. И любое движение вперед требует усилия, исполнения долга и, может быть, не всегда понятных обязанностей...

Именно в такой черновой повседневной работе Светлана проявляла завидное упорство. Известно, что некоторые летчики и парашютисты не очень-то любят тренажеры. Им подавай настоящий полет, настоящий прыжок. Светлана же могла часами крутиться на подвеске, терпеливо анализировать последствия каждого своего движения.

Прыгать с парашютом она любила. Для нее но было двух одинаковых свиданий с небом. Каждый раз узнавалось и приобреталось что-то новое. Иногда 3 — 4 раза в день поднималась она в дребезжащем «Антоне», чтобы возвратиться на землю под упругим куполом и после каждого прыжка снова самой укладывать парашют. Такое дело и для мужчин утомительно, но Светлана не отступала. В этом, наверное, и есть секрет человека, увлеченного своим делом.

Когда она проходила первоначальную аэроклубовскую программу, ее и еще нескольких увлеченных заприметил тогдашний тренер сборной парашютной команды Москвы А. С. Киселев. Двое — Ирина Мухина и Светлана Савицкая — особо понравились тренеру: «Работают грамотно, старательно, а главное — в радость. У этих дело пойдет...»

В 1965 году в московском клубе «Полет» готовили группу для рекордных стратосферных прыжков. Команда складывалась не сразу: были поиски, были замены. Киселев порекомендовал Иру и Свету. Попробовали в тренировочных прыжках и взяли.

Прыгали ночью. Специальный самолет, сделанный на базе Ту-104, пошел в набор высоты. Девчата, веселые на земле, притихли, сосредоточились. Стрелка высотомера приближалась к 14000 метров, когда они покидали неосвещенный салон. Представьте, из темноты — да в темноту! Холодную, липкую... Тогда был рекорд. Контрольные приборы показали 13 901 метр.

Потом был групповой ночной прыжок с еще большей высоты. В семнадцать лет Светлана пошла еще на один рекорд: покинув самолет на высоте 14 252 метра, она устремилась вниз в свободном падении. Позади тысяча метров, три тысячи, пять, десять, тринадцать... 13716 метров — и только тогда над падающей «точкой» вспыхнул белым облачком парашют...

Парашютный спорт давался ей легко, и все-таки она хотела летать.

А у нее была своя логика: «Жаль их, только прыгающих. Они не ведают взлетов. Но ведь есть те, в чьей судьбе существуют высоты. Высота — это звездный час человеческой жизни, который всегда требует большой затраты духовных сил и часто нравственного подвига человека. Тогда жизнь, оторвавшись от привычной и скучной плоскости, приобретает объемный характер, становится полнокровной».

В летную группу ее не приняли по возрасту. Формально вроде бы все против нее, но ведь она — мировая рекордсменка, за плечами почти полтысячи парашютных прыжков. А тут еще настойчивость такая, что попробуй устоять.

Теоретический курс прошла успешно. С инструктором отлетала тоже нормально. Первый самостоятельный ждала, как ждут чего-то самого желанного. Дома ничего не сказала. Отец узнал об этом накануне от посторонних людей. Не выдержал, приехал в Тушино. Як-18 уже бежал по полю. Потом ровно оторвался и пошел на круг. Машиной управляла твердая расчетливая рука. Самолет пошел на посадку. Приземлился нормально. Евгений Яковлевич хотел поздравить дочь, но, зная ее характер, решил ретироваться — не любит Светлана, чтобы родители вмешивались в ее летные дела.

Когда она вылезла из кабины, кто-то из ребят шепнул: «Отец приезжал. Вон там стоял и смотрел. Смотрел и курил».

Вечером дома состоялся такой разговор:

— Папа, кто тебя просил приезжать?

— Посмотреть. Мне же интересно узнать, умеет ли летать моя дочь.

— Ну и как?

— Так, удовлетворительно.

Светлана бросилась на шею к отцу. Ведь это его скупое «удовлетворительно» означало, что он поверил в нее.

О становлении Светланы Савицкой как летчицы рассказывать можно было бы много. И о том, как обычные аэродромные будни, эти крохотные ступеньки, изо дня в день складывались в лестницу, ведущую все выше в небо. Как в каждом полете училась мыслить, а вернувшись домой, думала лишь об одном — как будет летать завтра. В этом повествовании было бы не только много побед, но и предшествующих им огорчений, чертовского напряжения, неимоверной усталости... Те, кто летал на поршневых «яках», знают, что самый тяжелый труд у пилотажников. Самая большая усталость после тренировочных полетов на них.

В 1970 году дебютантка советской сборной пилотажников Светлана Савицкая, имевшая к тому времени налет всего 300 часов, превзошла в состязаниях всех своих соперниц на VI чемпионате мира по высшему пилотажу, который проходил в Англии (в Халлавингтоне).

Незаметно подкралась зима. Учеба в институте требовала все больше времени, и Светлана расставалась с небом. Но в мыслях оно продолжало оставаться с ней и на зачетных сессиях, и в дни работы над курсовыми проектами. О становлении Светланы Савицкой как инженера тоже можно было бы рассказать многое. О том, как засиживалась до ночи, читая литературу, — теперь надо было знать еще больше; как ломала своп характер, понимая, что свойственная ей прямолинейность мешает контактам с людьми; как постоянно думала, искала свое место в авиации...

Снег, добрый снег падал на застывшую землю, укутывал ее пушистой, ласковой пеленой, обещая весной дружные всходы, новую молодуюжизнь и новые заботы. Защита дипломного проекта и возвращение в свое небо — вот что волновало Светлану больше всего.

Новый мировой чемпионат пилотажников проходил на аэродроме «Салон де Прованс» близ Марселя. Лучшие спортивные асы мира прибыли сюда, чтобы помериться силами и показать, чего они достигли за полтора года упорнейших тренировок. Упорнейших... Могла ли Савицкая сказать такое о себе? Ведь последний год в МАМ был таким тяжелым. Четвертое место на седьмом чемпионате — результат тоже высокого класса. Но мечта об участии в полетах испытательных не ослабевала от успехов спортивных. Каждая встреча, каждый разговор с отцом, каждый оживающий в памяти эпизод прошлого становились для Светланы одновременно ступеньками познания и собственного «я».

Она видела жизнь отца (дважды Герой Советского Союза маршал авиации Евгений Яковлевич Савицкий, чей позывной «Дракон» повергал в страх фашистских асов в каждом из 360 совершенных им в годы войны боевых вылетов, оставил кабину сверхзвукового истребителя-перехватчика после того, как разменял седьмой десяток лет) не изведанной и ровной, а в чем-то таинственной и суровой, наполненной борьбой, летными страстями, а может быть, и страданиями, которых она не знала, но которые усиливали ее стремление к новому, рождали упорство.

Диплом инженера, свидетельство об окончании Центральной объединенной летно-технической школы ДОСААФ, работа летчиком-инструктором в Центральном аэроклубе... И вот зачисление в школу летчиков-испытателей (женщин сюда, между прочим, не берут). Сюда не лезут всеми правдами и неправдами, звонками пап и мам, репетиторами. Право на «вход» давало иное.

Помнится разговор с трижды Героем Советского Союза маршалом авиации Александром Ивановичем Покрышкиным. Он слушал ее внимательно, но вовсе не торопился поддержать.

— А что ты знаешь об этой работе? Что ты можешь в нее внести? — Вопросы маршала уже в своей постановке таили отказ. — Летчик-испытатель — это величайший педант. Он каждой клеточкой мозга, каждым нервным окончанием понимает, что мелочей в его деле нет, любое упущение может обернуться сложной ситуацией и даже крупной неприятностью для большого коллектива. Повторяю: не для него одного, для коллектива. Испытания — это не слова, а занудство, состоящее из тысяч и тысяч «мелочей». Их проверяют и перепроверяют. Умеешь ли ты правильно оценивать себя? Можешь ли со всей строгостью и публично признать, что получилось, а что не получилось? И в чем не доработала ты сама?

Разговор был долгим. В чем-то даже недобрым. Но очень для нее нужным. Много позже в разговоре с журналистом о своей профессии она скажет: «Эмоции? Трудно о них говорить. Некоторые считают, что я вообще человек без эмоций. Это не так. Просто, когда дело касается летной работы, я считаю их лишними. И сознательно приучила себя к выключению эмоций в прыжках, в полетах, воспитала в себе пунктуальность, педантичность, умение все разложить «но полочкам» и не упускать из виду никаких мелочей».

Путь в реактивную авиацию начался с МиГ-15. Потом цепочка выстроилась так: МиГ-17, МиГ-19 и, наконец, МиГ-21. Все это в ранге летчика-инструктора Центрального аэроклуба. Ну а школа летчиков-испытателей?

Герой Советского Союза заслуженный летчик-испытатель СССР Ф. И. Бурцев рассказывал:

— Да, есть такое правило: женщин не брать. Профессиональные успехи Савицкой были впечатляющими, но... Вот поэтому и отношение к ее зачислению в школу было различным. Начались проверки. Возможно, мы были излишне строги. Возможно, приглядывались с каким-то предубеждением. Это естественно в нашей работе. И вот тут оказалось, что иные мужчины послабее летают. Выпустили Светлану на двухмоторном Ан-24, потом — на четырехмоторном Ил-18... Инструкторы говорят в один голос: упорна, трудолюбива, машину чувствует тонко. Дальше — больше: летала она на истребителях, на транспортных...

Сначала Светлану Савицкую просто прикомандировали к школе летчиков-испытателей. А через восемь месяцев занятий и проверок зачислили слушателем. В одной из ее характеристик я читал: «Грамотный, инициативный, трудолюбивый летчик-испытатель». И далее: «Отличное знание техники... Тщательная всесторонняя подготовка к каждому полету. Может выполнять сложные испытательные программы с высоким качеством».

Что стоит за этими словами? Отвечу. Она освоила более 20 типов самолетов. Это почти все семейство современных «яков», сверхзвуковые «миги» и «су», «ильюшины», «Туполевы», «антоновы».

— Неужели вы никогда не разочаровывались, не мучились неуверенностью в удаче, в собственных силах? — спросил ее.

— В небе не разочаровываются,- ответила Светлана. — А удача приходит к тем, кто готовит ее. Каждый день. И не изменяет этой привычке.

Привычка... Привычка не быть равнодушной, не пасовать перед трудностями, не допускать дней-пустоцветов. Это она помогла Светлане установить сразу четыре мировых рекорда на сверхзвуковом Е-33. Это она помогла освоить новый самолет и перекрыть все эти рекорды. Это она помогла штурмовать высоты и скорости. На Е-133 Савицкая показала на базе 15 — 25 километров скорость почти 2700 километров в час. Такого результата не знала еще ни одна летчица в мире.

— У меня были и есть отличные учителя, — говорит Светлана. — Это их заслуга. О, как мне везло на таких людей!..

Свыше полутора тысяч часов провела она в кабинах самолетов, выполнила более 500 парашютных прыжков. Ей принадлежат 18 парашютных и самолетных мировых рекордов (одиннадцать из них держатся до сих пор). Время и работа принесли ей признание, славу, почет, но не принесли успокоения.

Она знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. Трудом. Без громких слов о романтике, без жажды похвалы, без эдакой горделивости. И это вовсе не высокомерие зазнавшейся «звезды», а уверенность профессионала, знающего, что его работа нужна и всегда ее можно выполнить немножко лучше.

И еще хочу сказать о Светлане Савицкой. Не будем забывать, что она женщина, жена, ей, как и другим, приходится хозяйничать по дому, шить, варить, убирать. Какая семейная женщина может этого избежать! Все это есть и у нее.

— Небо начинается с земли, — говорит она мечтательно. — В небе начинается космос...

Так вот оно что. Небо ведь действительно начинается с земли, прямо от бетонных плит взлетной полосы, откуда начинается воздух. Потом воздух кончится. Но не кончится небо. Оно перейдет в космос.

Минуло девятнадцать лет после прекрасного полета «Чайки» — Валентины Терешковой. И вот на борту космического корабля «Союз Т-7» и орбитальной станции «Салют-7» снова работала женщина. В мужском экипаже ее обязанности определялись двумя словами — «космонавт-исследователь». Слова вроде бы простые. Л вот содержание труда штурмующих звездные просторы таким не назовешь.

Вторая сестра звездных братьев... Но если полет Валентины Терешковой должен был дать ответ на самый главный тогда вопрос: «Может ли женский организм перенести условия космического рейса?» — а сам пилот «Востока-6» был в какой-то мере испытуемым объектом, то новый старт преследовал иные цели. Светлана Савицкая была испытателем и экспериментатором. «И не случайно, что именно женщине, вся жизнь которой есть не что иное, как преодоление множества барьеров, стоящих на ее пути к космической кабине, в новом полете было поручено проведение цикла медико-биологических исследований» -так сказал о ней Георгий Тимофеевич Береговой.

Полет «Союза Т-7»показал и другое. Светлана Савицкая — пятьдесят третий советский космонавт — не собирается ставить точку. Она шагнула на следующую ступень своего крутого пути, но ые сошла со взлетной полосы.

СЕКРЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЧАСТЬЯ

Человек вырвался в космос. Переступил порог неприступного. Облетел свою планету. Взглянул на нее со стороны, ступил на Луну, дотянулся «рукой» автоматических межпланетных станций до Венеры и Марса... Пройдут годы, а то и десятилетия, прежде чем люди Земли полностью осознают величие этого шага и поймут, к каким последствиям он приведет в будущем. Но сколь далеко ни уходили бы от «голубой планеты» паши космические пути, как ни долги будут полеты в бескрайнем океане звезд, все это не умалит значения первого 108-минутного рейса «Востока», а подвиг его капитана — Юрия Гагарина навсегда останется ярчайшим событием в истории цивилизации.

Прошло более двадцати лет со дня первого старта. Но мы прекрасно помним и то, что предшествовало ему, начиная с запуска первого искусственного спутника Земли, и то, что было потом. И если те, кто родился после 12 апреля 1961-го, воспринимают запуски космических летательных аппаратов как нечто само собой разумеющееся, если для них старт гигантской ракеты, доставка на орбитальную станцию научного персонала — всего лишь одно из очередных достижений человечества, если происходящее там, в далеком и суровом безмолвии, ныне уже называют привычным и прозаическим словом «работа», то столь стремителен научно-технический прогресс в наш XX век.

Однако люди постарше навсегда сохранят в памяти это волнующее событие эпохи и будут увлеченно, с чувством большой гордости рассказывать внукам: «Я видел этот полет по телевидению. Я слышал голос первого космонавта планеты, донесенный радиоволнами с огромной высоты его полета».

Старты «Востоков», «Восходов», «Союзов», «Салютов» — итог большой и напряженной работы многочисленного коллектива ученых и конструкторов, инженеров, техников и рабочих промышленных предприятий. Это осязаемый результат труда тысяч и тысяч советских людей: профессоров и преподавателей, врачей и медицинских сестер, инструкторов и методистов, химиков и кулинаров, многих других специалистов, которые отдавали и отдают штурму космоса весь свой опыт и знания, воспитывают и обучают космонавтов, проявляют о них всестороннюю заботу в период подготовки к старту и в ходе всего полета. Это труд всех тех, кто добывает руду и уголь, плавит и обрабатывает металл, растит хлеб и возводит электростанции, строит и собирает космические корабли и ракеты, кто круглосуточно дежурит у пультов наземных пунктов слежения...

Размышляя о первых космических рейсах, мы всегда будем возвращаться в мыслях к тем, кто первым шагал в неизведанное, смело смотрел в глаза опасностям и побеждал их. Мы всегда будем возвращаться в мыслях к людям героической профессии — космонавт.

Они первооткрыватели. Л миссия первооткрывателей сложна. Они призваны расширять горизонты человеческих познаний, приоткрывать завесу над будущим. Трудна и чревата опасностями их дорога.

Перед глазами еще и еще раз проходят образы тех, кто без колебаний, уверенно и осознанно шел на штурм космических высот. На подвиг. Сегодня нет нужды повторять, что космический полет — это не романтическое путешествие. Для исследователя он порой сопряжен с риском, как, впрочем, и всякое проникновение в тайны природы, будь то недра земли, глубины океана или просторы неба.

«Ничто не дается людям даром, — говорил Юрий Гагарин. — Ни одна победа над природой не была бескровной. Мы начали узнавать околоземной мир. А разве земные наши открытия не оплачены жизнями замечательных людей, героев разных стран, отважных сынов человечества? Норвежец Амундсен и англичанин Скотт, американец Де-Лонг и француз Лаперуз, наш ледовый герой Георгий Седов и неутомимый путешественник Алексей Федченко — как длинен этот драматический список открывателей нашей планеты! Люди погибали, но новые корабли уходили со стапелей, новые самолеты выруливали на взлетную полосу, новые отряды уходили в леса и пустыни. Но разве это судьба только путешественников? Разве не отдавали свою жизнь во имя знаний физики? Разве не жертвовали собой ради других врачи? А летчики-испытатели?.. Романтики в профессии космонавта с избытком. Но теперь все уже знают, что дорога в космос не усыпана розами. И те, кто прошел по этой дороге, — не фанатики, не роботы, не винтики и колесики космического механизма, это упорные, смелые люди. В каждом из них есть что-то свое, неповторимое».

Размышляя над судьбами наших космонавтов, невольно убеждаешься, что героическая борьба старших поколений советских людей — строителей и защитников социализма стала для них примером мужества и отваги, а работа в Звездном — взыскательной и строгой школой жизни.

— Я хорошо помню идеалы своей юности, — вспоминает Георгий Береговой, — людей, дела и судьбы которых воплощали тогда для нас героику, пафос и торжество строительства первого в мире социалистического государства. Папаниицы, челюскинцы, первые Герои Советского Союза — Ляпидевский и Каманин; Чкалов, совершивший перелет через Северный полюс, покорители просторов пятого океана — Громов, Коккипаки. А рядом с ними имена героев труда — Стаханова и Бусыгина, сестер Виноградовых, Демченко и Ангелиной, строителей Турксиба, Магнитогорска, Комсомольска-на-Амуре... Их было много тогда в авангарде знаменательных событий и свершений тех лет, но всех их объединяло одно общее — неотделимость личных замыслов и целей от замыслов и целей всего народа. Никто из них не искал славы и почестей лишь для себя; их мужество, их воля к победе ни в коей мере не напоминали дерзость и отвагу действующих на свой страх и риск одиночек — они шли со всеми, хотя и впереди всех. Они боролись не во имя личной судьбы, не ради карьеры, а за общее, важное и дорогое всем дело...

Мысль о том, что они являются продолжателями великого дела, начатого их отцами и дедами, я слышал от многих космонавтов. Владимир Шаталов как-то заметил:

— Нельзя сказать, что, только став космонавтом, я впервые подумал о себе как о частице Советской страны. Ведь об этом не может не думать летчик, которому доверяют сложные задания. А я был таким летчиком. Не может не думать человек, который пережил войну. А я пережил ее... Однако дело не только в этом. Чувство гражданина, гражданского долга приходит вместе с первыми зрелыми мыслями — с самосознанием человека. Потом это крепнет вместе с чувством ответственности...

И все-таки в чем то главное, что объединяет этих людей? Они рождены нашим советским временем, воспитаны школой и комсомолом, взращены народом и партией. С детских лет они знают, что такое труд. Среди них нет белоручек, нет равнодушных. Они — одержимые. Да, одержимые. У них безудержное желание летать на самолетах и космических кораблях. У них ненасытная жажда знаний: почти все, кто пришел в Звездный после окончания авиационных училищ, закончили Военно-воздушную инженерную академию, многие заочно учатся в адъюнктуре, защитили диссертации. Одержимость — это прекрасное качество.

«Иногда пас спрашивают: зачем нужна такая напряженная работа? Зачем мы работаем так, зная, что, в общем-то, работаем на износ? Но разве люди, перед которыми поставлена важная задача, большая цель, разве они будут думать о себе, о том, насколько подорвется их здоровье, сколько именно можно вложить сил, энергии, старания, чтобы их здоровье не подорвалось! Настоящий человек, настоящий патриот, комсомолец и коммунист никогда об этом не подумает. Главное — выполнить задание». Это слова Юрия Гагарина. Так же думают и другие. Когда издающийся в США журнал «Совьет лайф» обратился к Алексею Елисееву с вопросом: «Что вам дороже всего на земле?», он ответил:

— Моя работа. Работа не кустаря-одиночки, а работа в коллективе моих друзей-единомышленников и ученых. Это главное. Нет, мне ничто человеческое не чуждо. И лучше всего работается, когда сознаешь, что за порогом твоей лаборатории и солнце, и небо, и реки — жизнь, что где-то в этой жизни и твой очаг, и твоя любовь... Но прежде всего — работа.

И это не красивые слова. Их профессия требует постоянного напряжения, постоянного совершенствования, постоянной работы. О сложности технической подготовки космического полета говорят хотя бы такие цифры. Перед стартом Юрия Гагарина было проведено около 1000 испытаний различных систем и агрегатов корабля «Восток». А прежде чем в космос ушел «Восход-2», во время полета которого Алексей Леонов выходил в открытый космос, число аналогичных испытаний выросло до 4000. Когда на орбитах появились такие сложные комплексы, как «Салют», количество испытаний еще более увеличилось. В равной мере это относится и к подготовке людей — экипажей новых космических кораблей и долговременных научных орбитальных станций.

Калининград встречает экипаж 'Восхода-2' — П. И. Беляева и А. А. Леонова. 1965 г.

Небо издавна было загадкой, дразнило непокорностью. Многие смельчаки хотели поговорить с ним на «ты», но... В наступление на пятый океан пошли люди нового склада. Эпопеи одна героичнее другой удивляли мир. Молодые бредили небом, как сейчас космосом. Они шли в авиацию, в небо.

Космонавты... В мире их насчитывается немногим более ста человек, которые поднимались в космос, проводили там эксперименты и исследования, наблюдали со стороны Землю. Не все летавшие в космос после полета продолжали заниматься космическими делами. Американец Джон Гленн, например, занялся сначала коммерческой, а затем политической деятельностью. Уволен из отряда астронавтов за намерение подзаработать на продаже «уникальных» почтовых конвертов, доставленных без разрешения на Луну и обратно, Дэвид Скотт. Подал в отставку полковник Джеймс Ирвин. Делали попытку нажить себе капитал на пропагандистских выступлениях сомнительного толка и некоторые военные руководители Национального управления по аэронавтике и космическим исследованиям США.

Разумеется, мы не ставим под сомнение мужество американских исследователей космоса. Мы убеждены, что результаты космических полетов, какая бы страна их ни осуществляла, должны пойти на пользу человечеству и миру. Так рассуждают и многие из тех, кто стартовал с космодрома, расположенного на мысе Канаверал.

Мне довелось побывать в американском Центре пилотируемых полетов в городе Хьюстоне, встречаться там с ветераном американской космонавтики бригадным генералом ВВС Томасом Стаффордом, наблюдать за подготовкой к полету на станции «Скайлэб» астронавтов Алана Бина и Джека Лаусмы, беседовать с участниками совместного советско-американского эксперимента по программе «Союз» — «Аполлон» Дональдом Слейтоном, Рональдом Эвансом, Венсом Брандом и другими астронавтами, приезжавшими в Звездный городок. Все они искренне стремились к тесному сотрудничеству с советскими коллегами.

Но мы знаем также, что с освоением космоса могут быть связаны и другие планы. Припоминается реакция Юрия Гагарина на рассуждения американского летчика Фрэнка Эвереста о покорении космоса. «Я твердо убежден, что тот, кто первым покорит космос, будет господствовать над Землей... — писал Эверест. — Эта страна, имея в своих руках космический корабль и ядерное оружие, может совершить нападение на противника из космоса, не подвергаясь в то же время ответному удару».

— Мрачная и несостоятельная философия, — говорил Гагарин. — Как только я прочел эту главу, меня охватило чувство неприязни и гадливости.

Все более оживленными становятся окрестности Земли — десятки и даже сотни спутников летают по различным орбитам. Все чаще стартуют в космос люди. Советский Союз не раз выступал инициатором заключения международных соглашений в области исследования и использования космического пространства в мирных целях. Широким фронтом ведут зондирование космоса ученые и космонавты Советского Союза я других социалистических стран по программе «Интеркосмос». С 1966 года успешно развивается советско-французское сотрудничество в космических исследованиях, проведены совместные советско-индийские научные эксперименты. Деловые контакты существуют между учеными СССР и Швеции...

«Каждый старт в космос — это праздник», — сказал Анатолий Филипченко. И это так. Наше время стало эпохой торжества научной мысли. С высот абстрактных построений космонавтика спустилась в возделываемые человеком долины, становясь практически нужной людям. Исследования космоса уже сейчас приносят свои реальные плоды. Наблюдения с орбиты стали эффективным средством в предсказаниях погоды. Спутники позволили создать устойчивую систему связи и телевидения между самыми отдаленными точками не только нашей страны, но и планеты в целом, стали инструментом познания в арсенале самых различных научных областей. Геодезические спутники уточняют карты, геофизические — позволяют изучать недра и облегчают прогнозы землетрясений... Орбитальные станции и спутники способны решать проблемы навигации и океанологии, помогают наблюдать за состоянием посевов в глобальном масштабе, своевременно обнаруживать лесные пожары, предупреждать о паводках и наводнениях... Космическая среда создает идеальные условия для целого ряда технологических процессов...

А. В. Филипченко и Н. Н. Рукавишников у пульта управления тренажером

Мы не говорим уже о том поистине революционном толчке, который дают космические исследования нашей земной науке и технике.

Устремленность в будущее живет в каждом из тех, кто принадлежит к племени Гагарина. И в этой устремленности — секрет человеческого счастья.

«Возможно, паша работа более опасна, более трудна и ответственна, чем какая-нибудь другая, — сказал как-то Петр Климук, — но это работа. Она начинается на Земле и продолжается в космосе — в холодной и черной бездне, в плену невесомости, там, где человек будто разрывает привычные связи со своей извечной колыбелью — Землей, становящейся одновременно и близкой, и далекой. Однако и там наша работа направлена на пользу родной матери — Земле, ради того, чтобы на ней — солнечной и зеленой, безгранично дорогой и сказочно красивой — вечно торжествовали мир, счастье и прогресс».

Многое сделано нами в космосе. Это — заслуга всего советского народа, нашей родной Коммунистической партии Советского Союза. Товарищ Л. И, Брежнев так сказал о делах космических: «Практическое значение полетов наших космических кораблей, а также запуска в космос автоматических станций выходит далеко за пределы исследований космического пространства в собственном смысле этого слова. Уже сегодня плодами космических исследований пользуются, по существу, все пароды земного шара. Достаточно назвать такие области науки и техники, как космовидение, сверхдальняя телефонная и телеграфная связь, участие космических аппаратов в составлении прогнозов погоды, космическая навигация морских кораблей.

Таким образом, расширяя нашу деятельность по изучению космоса, мы не только закладываем основы для будущих гигантских завоеваний человечества, плодами которых воспользуются грядущие поколения, но и извлекаем непосредственную практическую пользу сегодня для населения Земли, для наших пародов, для дела нашего коммунистического строительства».

Фронт экспериментов в космосе с каждым годом расширяется. Шаг за шагом, реализуя широкий план вторжения во Вселенную, идем мы по звездному пути. Интенсивное освоение космоса содействует развитию производительных сил на Земле, ведет к решению новыми средствами кардинальных проблем развития народного хозяйства страны, становится одним из рычагов научно-технического прогресса. Космическая техника полноправно участвует в создании материально-технической базы коммунизма. Вот почему наши пятилетние планы предусматривают дальнейшее интенсивное изучение, освоение и использование космического пространства.

В принятых XXVI съездом КПСС «Основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1981 — 1985 годы и на период до 1990 года» сказано, что предстоит «дальнейшее изучение и освоение космического пространства в интересах развития науки, техники и народного хозяйства».

Советским человеком был сделан первый шаг в космос. Ныне он продолжает штурм космоса. Его стремление благородно — это стремление к познанию пока еще не познанного. И тем прекраснее будут дары неба, которые, несомненно, откроют перед нами такие богатства, о которых мы ие можем сейчас и предполагать. В космос, к далеким мирам полетят десятки, сотни, тысячи новых и новых посланцев Земли. Они откроют для человечества многие тайны Вселенной.

* * *

...Звездный городок. В центре, где сходятся асфальтированные аллеи, на фоне белоснежных берез и корабельных сосен, высится огромный, собранный из мраморных плит щит. На темно-серых квадратах высечены имена летчиков-космонавтов СССР и даты их полетов. Есть плиты, на которых еще нет имен. Но они будут. Время новых космических стартов не заставит себя ждать.

ХРОНИКА КОСМИЧЕСКИХ СТАРТОВ

Дата полета Космический корабль, орбитальная станция, комплекс, продолжительность полета Экипаж и его позывной
12 апреля 1961 г. "Восток" 1 час 48 минут Гагарин Ю. А. "Кедр"
6-7 августа 1961 г. "Восток-2" 1 сутки 1 час 18 минут Титов Г. С. "Орел"
11-15 августа 1962 г. "Восток-3" 3 суток 22 часа 22 минуты Николаев А. Г. "Сокол"
12-15 августа 1962 г. "Восток-4" 2 суток 22 часс 57 минут Попович П. Р. "Беркут"
14-19 июня 1963 г. "Восток-5" 4 суток 23 часа 6 минут Быковский В. Ф. "Ястреб"
16-19 июня 1963 г. "Восток-6" 2 суток 22 часс 50 минут Терешкова В. В. "Чайка"
12-13 октября 1964 г. "Восход" 1 сутки 0 часов 17 минут Комаров В. М., Феоктистов К. П., Егоров Б. Б. "Рубин"
18-19 марта 1965 г. "Восход-2" 1 сутки 2 часа 02 минуты Беляев П. И., Леонов А. А., "Алмаз"
23-24 апреля 1967 г. "Союз-2" около 3 суток Комаров В. М. "Рубин"
25-28 октября 1968 г. "Союз-2" около 3 суток Автоматический беспилотный
26-30 октября 1968 г. "Союз-3" 3 суток 22 часа 51 минута Береговой Г. Т. "Аргон"
14-17 января 1969 г. "Союз-4" около 3 суток Шаталов В. А. "Амур"
15-18 января 1969 г. "Союз-5" 3 суток Волынов Б. В., Елисеев А. С., Хрунов Е. В. "Байкал"
11-16 октября 1969 г. "Союз-6" около 5 суток Шонин Г. С., Кубасов В. Н., "Антей"
12-17 октября 1969 г. "Союз-7" около 5 суток Филипченко А. В., Волков В. Н., Горбатко В. В., "Буран"
13-18 октября 1969 г. "Союз-8" около 5 суток Шаталов В. А., Елисеев А. С., "Гранит"
1-19 июня 1970 г. "Союз-9" около 18 суток Николаев А. Г., Севастьянов В. И., "Сокол"
19 апреля-11 октября 1971 г. "Салют" около полугода Орбитальная станция
23-25 апреля 1071 г. "Союз-10" — "Салют" около 2 суток Шаталов В. А., Елисеев А. С., Рукавишников Н. Н. "Гранит"
6-30 июня 1971 г. "Союз-11" — "Салют" более 23 суток Добровольский Г. Т., Волков В. Н., Пацаев В. И., "Янтарь"
3-28 апреля 1973 г. "Салют-2" 25 суток Орбитальная станция
27-29 сентября 1973 г. "Союз-12" около 2 суток Лазарев В. Г., Макаров О. Г. "Урал"
18-26 декабря 1973 г. "Союз-13" около 8 суток Климук П. И., Лебедев В. В. "Кавказ"
25 июня 1974 г. — 24 января 1975 г. "Салют-3" 7 месяцев Орбитальная станция
3-19 июля 1974 г. "Союз-14" — "Салют-3" более 15 суток Попович П. Р., Артюхин Ю. П. "Беркут"
26-28 августа 1974 г. "Союз-15" 2 суток Сарафанов Г. В., Демин Л. С., "Дунай"
2-8 декабря 1974 г. "Союз-16" около 16 суток Филипченко А. В., Рукавишников Н. Н. "Буран"
26 декабря 1974 г. — 1 февраля 1977 г. "Салют-4" более 2 лет Орбитальная станция
11 января-9 февраля 1975 г. "Союз-17" — "Салют-4" около 30 суток Губарев А. А., Гречко Г. М., "Зенит"
5 апреля 1975 г. "Союз" Лазарев В. Г., Макаров О. Г. "Урал"
24 мая — 26 июля 1975 г. "Союз-18" — "Салют-4" 63 суток Климук П. И., Севастьянов В. И. "Кавказ"
15 — 21 июля 1975 г. "Союз-19" — "Аполлон" (США) около 6 суток Леонов А. А., Кубасов В. Н. "Союз"
17 ноября 1975 г. — 16 февраля 1976 г. "Салют-20" — "Салют-4" 92 суток Автоматический беспилотный
22 июня 1976 г. "Салют-5" около 1,5 лет Орбитальная станция
6 июля — 24 августа 1976 г. "Союз-21" — "Салют-5" 49 суток Волынов Б. В., Жолобов В. М., "Байкал"
15-23 сентября 1976 г. "Союз-22" около 8 суток Быковский В. Ф., Аксенов В. В. "Ястреб"
14-16 октября 1976 г. "Союз-22" 2 суток Зудов В. Д., Рождественский В. И. "Родон"
7 -25 февраля 1977 г. "Союз-24" — "Салют-5" около 18 суток Горбатко В. В., Глазков Ю. Н., "Терек"
29 сентября 1977 г. — 29 июля 1928 г. "Салют-6" более 4 лет Орбитальная станция
9 — 11 октября 1977 г. "Союз-25" более 2 суток Коваленок В. В., Рюмин В. В., "Фотон"
10 декабря 1977 г. — 16 марта 1978 г. "Союз-26" "Салют-6" 96 суток Романенко Ю. В., Гречко Г. М., "Таймыр"
10 — 16 января 1978 г. "Союз-27" — "Салют-6" — "Союз-26" более 5 суток Джанибеков В. А., Макаров О. Г., "Памир"
20 января — 8 февраля 1978 г. "Прогресс-1" 20 суток Полет в составе комплекса "Салют-6" — "Союз-27"
2 — 10 марта 1978 г. "Союз-28" — "Салют-6" — "Союз-27" 8 суток Губарев А. А., Ремек В. (ЧССР) "Зенит"
15 июня — 2 ноября 1978 г. "Союз-29" — "Салют-6" — "Союз-31" 140 суток Коваленок В. В., Иванченков А. С. "Фотон"
27 июня — 5 июля 1978 г. "Союз-30" — "Салют-6" — "Союз-29" 8 суток Климук П. И., Гермашевский М (ПНР) "Кавказ"
7 июня — 4 августа 1978 г. "Прогресс-2" 29 суток Полет в составе комплекса "САлют-6" — "Союз-29"
18 — 24 августа 1978 г. "Прогресс-3" 17 суток Полет в составе комплекса "Салют-6" — "Союз-29"
26 августа — 3 сентября 1978 г. "Союз-31" — "Салют-6" — "Союз-29" 8 суток Быковский В. Ф., Йен З. (ГДР) "Ястреб"
4 — 26 октября 1978 г. "Прогресс-4" 22 суток Полет в составе комплекса "САлют-6" — "Союз-31"
25 февраля — 19 августа 1979 г. "Союз-32" — "Салют-6" — "Союз-34" 175 суток Ляхов В. А., Рюмин В. В., "Протон"
12 марта — 5 апреля 1979 г. "Прогресс-5" 25 суток Полет в составе комплекса "Салют-6" — "Союз-32"
10 — 12 апреля 1979 г. "Союз-33" 2 суток Рукавишников Н. Н., Иванов Г. (НРБ) "Сатурн"
13 мая — 9 июня 1979 г. "Прогресс-6" 28 суток Полет в составе комплекса "Салют-6" — "Союз-32"
6 июня — 19 августа 1979 г. "Союз-34" — "Салют-6" 73 суток "Союз-34" беспилотнопилотируемый
28 июня — 20 июля 1979 г. "Прогресс-7" 23 суток Полет в составе комплекса "Салют-6" — "Союз-34"
16 декабря 1979 г. — 26 марта 1980 г. "Союз-Т" — "Союз-6" 100 суток "Союз-Т" Автоматический беспилотный
27 марта — 26 апреля 1980 г. "Прогресс-8" 31 сутки Полетв составе комплекса "Салют-6"
9 апреля — 11 октября 1980 г. "Союз-35" — "Салют-6" — "Прогресс-8" 185 суток Попов Л. И., Рюмин В. В., "Днепр"
27 апреля — 22 мая 1980 г. "Прогресс-9" 26 суток Полет в составе комплекса "Салют-6" — "Союз-35"
26 мая — 3 июня 1980 г. "Союз-36" — "Салют-6" — "Союз-35" в8 суток Кубасов В. Н., Фаркаш Б. (ВНР) "Орион"
5 — 9 июня 1980 г. "Союз Т-2" — "Салют-6" — "Союз-35" около 4 суток Малышев Ю. В., Аксенов В. В., "Юпитер"
29 июня — 19 июля 1980 г. "Прогресс-10" 21 сутки Полет в составе комплекса "Салют-6" — "Союз-35"
23 — 31 июля 1980 г. "Союз-37" — "Салют-6" — "Союз-35" 8 суток Горбатко В. В., Таун Ф., (СРВ) "Терек"
18 — 26 сентября 1980 г. "Союз-38" — "Салют-6" — "Союз-34" 8 суток Романенко Ю. В., Мендес А. Т. (Куба) "Таймыр"
28 сентября — 11 декабря 1980 г. "Прогресс-11" 75 суток Полет в составе комплекса "Салют-6" — "Союз-37"
27 ноября — 10 декабря 1980 г. "Союз Т-3" — "Салют-6" — "Союз-37" 13 суток Кизим Л. Д., Макаров О. Г., Стрекалов Г. М. "Маяк"
24 января — 21 марта 1981 г. "Прогресс-12" 57 суток Полет в составе комплекса "Салют-6"
12 марта — 26 мая 1981 г. "Союз Т-4" — "Салют-6" — "Прогресс-12" 75 суток Коваленок В. В., Савиных В. П., "Фотон"
22-30 марта 1981 г. "Союз-39" — "Салют-6" — "Союз Т-4" 8 суток Джанибеков В. А., Ж. Гуррагча (МНР) "Памир"
14 — 22 мая 1981 г. "Союз-40" — "Салют-6" — "Союз Т-4" 8 суток Попов Л. И., Прунариу Д. (СРР) "Днепр"
19 апреля 1982 г. "Салют-7" Полет продолжается Орбитальная станция
13 мая — 10 декабря 1982 г. "Союз Т-5" — "Салют-7" 211 суток Березовой А. Н., Лебедев В. В., "Эльбрус"
23 мая — 4 июня 1982 г. "Прогресс-13" 13 суток Полет в составе комплекса "САлют-7" — "Союз Т-5"
24 июня — 2 июля 1982 г. "Союз Т-6" — "Салют-7" — "Союз Т-5" 8 суток Джанибеков В. А., Иванченков А. С., Кретьен Ж. -Л. (Франция) "Памир"
10 июля — 11 августа 1982 г. "Прогресс-14" 32 суток Полет в составе комплекса "САлют-7" — "Союз Т-5"
19 — 27 августа 1982 г. "Союз Т-7" — "Салют-7" — "Союз Т-5" 8 суток Попов Л. И., Серебров А. А., Савицкая С. Е., "Днепр"
18 сентября — 14 октября 1982 г. "Прогресс-15" 27 суток Полет в составе комплекса "Салют-7" — "Союз Т-7"
31 октября — 14 декабря 1982 г. "Прогресс-16" 44 суток Полет в составе комплекса "САлют-7" — "СОюз Т-7"


Оглавление

  • НАЧАЛО ПРОФЕССИИ
  • «ЛЮДИ ВСЕГДА БУДУТ ЕГО ЛЮБИТЬ...»
  • ДОРОГОЙ ГАГАРИНА
  • ТАКОЙ ХАРАКТЕР
  • СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ
  • КОМСОМОЛЬСКИЙ СТАРТ
  • Я — «ЧАЙКА»
  • ВО ИМЯ БУДУЩЕГО
  • ВЕРНОСТЬ МЕЧТЕ
  • ВРАЧ — КОСМОНАВТ
  • ПАРОЛЬ — МУЖЕСТВО
  • НЕ ЗАБЫВАЙ МЕНЯ, СОЛНЦЕ!
  • УГОЛ АТАКИ
  • ТРИНАДЦАТЫЙ
  • ТОЧКА НЕ ПОСТАВЛЕНА
  • БАУМАНЕЦ
  • СОЛЕНЫЙ ПОТ
  • «АНТЕЙ»
  • МИНУТЫ ЖИЗНИ
  • ТРУДОВАЯ ЗАКАЛКА
  • ПОКА БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ
  • ГОРСТЬ РОДНОЙ ЗЕМЛИ
  • ЛИСТАЯ РАССВЕТЫ...
  • ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
  • РУЛЕВОЙ «ЗВЕЗДНОГО ЭКСПРЕССА»
  • МУЗЫКА СТАРТА
  • ТРЕТЬЯ ПРОФЕССИЯ
  • ЗЕМЛЯ НЕ МОЖЕТ НЕ ВРАЩАТЬСЯ
  • СЕДЬМОЕ НЕБО
  • ОДНАЖДЫ И НАВСЕГДА
  • ТРУДНАЯ ПОБЕДА
  • ДВЕ НОЧИ ЖИЗНИ
  • ВЧЕРА, СЕГОДНЯ И ЗАВТРА
  • «ДЛЯ НАС ЭТО ЗНАЧИТ ЖИТЬ...»
  • ПУТЬ К ОРБИТЕ
  • БОРТИНЖЕНЕР
  • ТОЧКА ОТСЧЕТА
  • ИСПЫТАНИЕ
  • МОРСКАЯ ДУША
  • НА РАБОТУ
  • ПРОХОДНОЙ БАЛЛ
  • НАД ПЛАНЕТОЙ ЛЮДЕЙ
  • ВЕРНОСТЬ ПРИНЦИПАМ
  • ВЕКТОР В БУДУЩЕЕ
  • ЗВЕЗДНАЯ АРИФМЕТИКА
  • ВЫСОТА
  • ЛИНИЯ ЖИЗНИ
  • ГЛАВНЫЙ УРОК
  • ЭКИПАЖ
  • КОРОЛЁВСКАЯ ЭСТАФЕТА
  • И ТАКОЙ ДЕНЬ ПРИШЕЛ...
  • ПЕРВЫЙ ШАГ
  • ЭВОЛЬВЕНТА ЕГО БИОГРАФИИ
  • ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА
  • СЕКРЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЧАСТЬЯ
  • ХРОНИКА КОСМИЧЕСКИХ СТАРТОВ