Лэйси из Ливерпуля [Маурин Ли] (fb2) читать онлайн

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Маурин ЛиЛэйси из Ливерпуля

Дорогие читатели!

Позвольте пригласить вас в Англию середины XX века. Вы станете гостями семьи Лэйси, которая живет в пригороде Ливерпуля. С Элис и Джоном, Корой и Билли вы разделите радости и горести, любовь и ненависть. И к концу этого путешествия длиною в четыреста шестьдесят страниц вы поймете, что стали любить своих близких еще сильнее. Настоящая семейная сага о трех поколениях повествует об истинных жизненных ценностях — семье, детях, любви. Но при этом в книге нет даже намека на нравоучения или осуждение.

Главная героиня — Элис Лэйси — покоряет сочетанием силы и слабости, поразительным самообладанием. Нельзя не сравнить ее со Скарлетт О'Хара из «Унесенных ветром» или с Мэгги Клири из «Поющих в терновнике». Но несмотря на множество общих с ними черт, Элис остается самой собой — Лэйси из Ливерпуля. «…Она была такой, какой была. Элис Лэйси, у которой было четверо детей, которая жила на Эмбер-стрит, в Бутле, и владела парикмахерским салоном».

Элис — обычная женщина, но однажды судьба подарила ей шанс, и Элис его не упустила. Ей доступно искусство жить — как ни странно это звучит, недоступное многим. Она остается сильной, когда уходит любовь; грустит, с улыбкой отпуская детей во взрослую жизнь; даже потеряв мужа, она обретает нечто более ценное — уверенность в своих силах.

Наверное, из умения показать сочетание силы и слабости героя складывается писательское мастерство, которое присуще Маурин Ли. Ее произведения пользуются широкой популярностью не только в Великобритании, но и за рубежом. Роман «Танцующие в темноте» вскоре после выхода в свет получил престижную премию «Романтический роман года». Он покорил читателей, как, впрочем, и другие книги автора.

Место действия книги «Лэйси из Ливерпуля» автор выбрала не случайно. Она сама родилась и выросла в Бутле, пригороде Ливерпуля, и теперь делится миром своего детства с вами. Поверьте, это бесценный подарок, наверное, лучший из тех, которые автор может сделать своему читателю. Эта книга пронизана любовью и светом, хотя в ней есть и горе, и зависть, и потери. Однако она оставляет светлое чувство в душе и кисло-сладкое послевкусие. Ее герои не похожи на злодеев или ангелов, это почти реальные люди, которые жили и живут не только в Ливерпуле, но и, возможно, на соседней улице. В ком-то из героев вы узнаете своих знакомых, а может быть, и себя. После прочтения книги хочется обнять своих родных и сказать им, что они — самое дорогое в нашей жизни. Пожалуй, такой порыв — это еще один подарок Маурин Ли для вас.

Итак, семья Лэйси из Ливерпуля готова распахнуть перед вами двери своего дома. Приятного вам чтения!

Пол, пусть сила всегда пребудет с тобой!

ПРОЛОГ

Рождество 1940 года

Женщина лежала и слушала, как в окна больницы стучит дождь. Они с Элис выбрали неудачную ночь, чтобы рожать. Как обычно в последние месяцы, начался воздушный налет, массированный и долгий, и их перевели в подвал. Мальчишка у Элис родился в четверть двенадцатого, всего через несколько минут после отбоя воздушной тревоги. Ее собственный сын появился на свет почти на три часа позже, так что дни рождения их дети будут праздновать не в один день. К концу дня возникла непредвиденная ситуация: поступил экстренный вызов — какую-то женщину обнаружили под обломками дома, и у нее едва не случился выкидыш. Но сейчас в больнице все успокоилось.

В кровати напротив мертвым сном спала ее невестка, не обращая никакого внимания на звуки окружающего мира, как и остальные шестеро женщин в палате. «Почему я не могу спать вот так?» — с раздражением подумала женщина. В голове у нее роилось слишком много планов на будущее, чтобы уснуть: как достать то, как сделать это. Как растянуть двадцать пять шиллингов на всю неделю, да еще заплатить из них за квартиру. Боже, как бы ей хотелось приобрести новые занавески для гостиной! Но мечтать о новых занавесках, да и вообще о чем-то новом, было пустой тратой времени.

Разве только она украдет что-нибудь, отнесет в ломбард, а на вырученные деньги купит занавески. Она уже воровала раньше, и у нее тогда дико колотилось сердце, а под мышками было мокро от пота. В первый раз это были дешевые бусы, которые выглядели как жемчуг. На ярлычке значилась цена — одна гинея. Ростовщик предложил ей флорин, который она с благодарностью приняла, и на рынке Пэдди купила на него четыре чашки с блюдечками.

Как-то раз она пешком отправилась в город и «приобрела» хрустальную вазу в магазинчике Джорджа Генри Ли, которую потом поставила на каминную полку, хотя, кроме нее, никто не знал, что ваза хрустальная. Билли считал, что это дешевое старье. За серебряный подсвечник, украденный у Гендерсона, удалось купить чудесный коврик перед камином в гостиной. Кое-что она оставляла у себя, а что-то относила в ломбард. Она стала большой умелицей в мелком воровстве. Главное — сохранять спокойствие, не убегать сломя голову, а улыбаться, медленно направляясь к двери. Самым опасным был первый шаг к выходу, потому что если бы ее засекли, то сцапали бы именно в этот момент. Но пока что ей все сходило с рук.

Ей было все равно, как она выглядит, лишь бы иметь мало-мальски приличный вид; не обращала она внимания и на то, что ест, зато ей нравились красивые вещи для дома: занавески, посуда, мебель. От мебели она просто сходила с ума. За обитый вельветом новый диван с креслами, темно-зеленый или темно-синий, она продала бы душу дьяволу. Она облизнула губы и представила себе парчовые подушки с бахромой, по одной с двух сторон дивана и на каждом кресле.

Больше всего ей хотелось иметь новый просторный дом, который она могла бы наполнить красивыми вещами. Ей до смерти опротивел ее дом на О'Коннел-стрит, с его двумя квартирами на втором этаже и двумя — на первом. Но если даже новые занавески представлялись несбыточной мечтой, то о большом доме тем более не стоило и думать. Когда ты замужем за таким неудачником, как Билли Лэйси, то с равным успехом можешь мечтать о полете на Луну.

Она с трудом села на кровати. Красная лампа под потолком бросала зловещий отсвет на палату, на простертые тела, прикрытые вылинявшими стегаными покрывалами. «Выглядит точь-в-точь как морг, — подумала она. В комнате висели бумажные гирлянды, и она вспомнила, что сегодня — канун Рождества. — Все, кроме меня, словно умерли, а эта толстая сука в углу храпит так, что можно сойти с ума».

Часы над дверью показывали четверть пятого. Скоро будут разносить чай. Элис, у которой уже было трое детей, все девочки, и которая разбиралась в больничных порядках, говорила, что тележка с чаем приезжает рано, около пяти. Крайне неподходящее время для побудки. А пока можно прогуляться. Если она будет валяться в постели до скончания века, то наверняка не сможет заснуть.

Дождь лил как из ведра, и стекла дребезжали в рамах. Он барабанил по крыше, и она подумала, что, возможно, Билли наконец-то починит оторванные листы шифера над туалетом. Она миллион раз просила его, но, вероятно, все кончится тем, что ей придется самой заняться этим. Она почти все чинила в доме сама. При мысли о Билли губы ее искривились в горькой усмешке. Его брат, Джон, оставался с Элис почти до того момента, когда родился их сын. Да и потом он ушел только потому, что за девочками присматривала соседка, которая до смерти боялась налетов. А Билли бросил ее на ступеньках больницы, когда у нее должен был родиться их первенец. Торопился в пивную, по своему обыкновению. Он даже не знал, кто у нее родился, мальчик или девочка.

В застекленной каморке в конце палаты, где над дверью висела ветка омелы, сидела медсестра. Она что-то писала, наклонив голову. Молодым матерям полагалось оставаться в кроватях в течение семи дней, им не разрешалось даже выходить в туалет, но женщина выскользнула из-под одеяла и тихо прокралась мимо, приоткрыв половинку вращающихся дверей ровно настолько, чтобы протиснуться в щель. Медсестра не подняла головы.

В тускло освещенном коридоре было пусто и тихо. Ее босые ноги беззвучно ступали по холодному полу. Она на цыпочках завернула за угол, проскользнув в дверь туалета, когда услышала звук шагов, направлявшихся к ней. Шаги прошли мимо, затихли вдали, и, перед тем как выходить, она посмотрела по сторонам, опасаясь, что этот кто-то войдет в палату и заметит ее пустую кровать, хотя это было маловероятно. В больнице не хватало персонала. Одни сестры поступили на службу в армию, другие нашли себе более высокооплачиваемую работу. Много было временных работников и пожилых медсестер, которые ушли на пенсию, а теперь вернулись, чтобы подработать.

Она наконец достигла того места, которое с самого начала было ее целью, — детской. Детишки лежали в пять рядов, туго запеленутые, и походили на маленьких мумий в своих деревянных кроватках. Большинство спало, некоторые хныкали, кое-кто лежал с широко открытыми глазами — не мог заснуть, подобно ей.

Из-за срочной операции ребенка так быстро забрали у нее, что она не успела толком рассмотреть его. Теперь у нее было время, и она увидела бледное крошечное создание. Она подумала, что у ребенка болезненный вид. Глядя на спящего сына, она не испытала никаких чувств. Ей исполнилось двадцать семь, она была старше Элис и замужем была дольше. А вот ребенка не хотела. Пропитанный уксусом тампон, который она вводила каждую ночь по секрету от Билли, ей так и не помог.

Ребенок просто не мог выбрать более неподходящее время, чтобы родиться. Она месяц за месяцем изводила Билли, пока он наконец не согласился с тем, что если жена найдет себе работу, то это не будет оскорблением его мужской гордости. Особенно если учесть, что шла война и все женщины страны занимались тем, чего никогда не делали раньше. Подумать только, женщины служили в армии, водили трамваи, доставляли почту, работали на фабриках, заменяя мужчин.

Работа, которая приглянулась женщине, была на заводе по производству боеприпасов. В неделю там можно было заработать четыре соверена, в три раза больше, чем зарабатывал Билли. Тогда она сказала ему: «Тебя в любую минуту могут призвать. И что тогда прикажешь мне делать? Сидеть дома, бить баклуши и жить на пособие, которое я получу от армии?»

Он побледнел. Он был трусом, совсем не таким, как его брат Джон, который вызвался добровольцем в армию, когда началась война, но его не взяли из-за брони. Джон был опытным токарем, а Билли — простым работягой. В его холуйской работе не было ничего выдающегося. Джон, который горел желанием внести свой вклад в оборону, стал пожарным. Билли же продолжал заниматься прежним делом, как будто ничего не случилось, и отирался по барам, пока не получил повестку в армию, которую бросили на коврик перед входной дверью. Однако до сих пор он умудрялся не покидать берегов Британских островов.

Она работала на заводе всего две недели — упаковывала патроны. Это была тяжелая работа, но она ей нравилась. Когда она уставала, то начинала думать о чеке, который получит в пятницу, о вещах, которые купит, и усталость отступала. А потом она обнаружила, что беременна, и оказалась такой дурой, что рассказала об этом женщине, которая работала рядом с ней, и не успела оглянуться, как об этом узнали все вокруг, включая мастера, и ее тут же уволили.

«Это не та работа, которая подходит для семейной женщины», — заявил мастер.

Женщина со злобой глядела через стекло на своего ребенка. Она еще не придумала ему имени. Ей это было неинтересно. Билли хотелось назвать ребенка Морисом, если бы у них родился мальчик, но она не имела представления, было ли это имя именем святого. Считалось, что католики должны называть своих детей в честь святых. Девочки Элис носили смешные ирландские имена, и она тоже ничего не знала о святых с такими именами. Своего сына они решили назвать Кормаком. «С буквой «к» на конце», — улыбаясь, сказал Джон. Он всегда старался развеселить свою глупую, сонную жену.

Где же лежал Кормак? К изножью каждой кроватки были пришпилены карточки. На карточке кроватки, что стояла прямо перед ней, было написано «Лэйси 1». Ее собственный ребенок значился как «Лэйси 2». Элис еще не видела своего маленького сына. Роды протекали у нее очень трудно, и она невероятно страдала. Джон едва не плакал, когда ему пришлось-таки отправиться домой. После того как все закончилось, заработав семь швов и почти ослепнув от боли, Элис наконец уснула, получив какое-то лекарство.

Ее собственные роды прошли абсолютно безболезненно — да она и не согласилась бы на все эти глупости, если бы думала, что будет иначе. Обошлось без единого шва. Живот у нее все еще оставался немного вздутым, да слегка побаливало между ног — вот и все.

Хотя ей было наплевать на всех детей, вместе взятых, она все-таки была вынуждена признать, что Кормак славный мальчуган. У него отцовские темные вьющиеся волосики, и он совсем не красный и сморщенный, как другие новорожденные. Его большие карие глаза были широко распахнуты, и она готова была поклясться, что он смотрит прямо на нее. Она прижала ладони к стеклу, и у нее появилось какое-то смутное ощущение, похожее на зарождающееся чувство гнева. Это было несправедливо: сначала Элис достался лучший из всех Лэйси, а теперь и лучший сын.

Откуда-то из самой глубины больницы до нее донесся стук тарелок. Это готовили чай и накрывали тележку. В любую минуту мог кто-нибудь появиться.

Женщина открыла дверь и вошла в детскую.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Рождество 1945 года

Элис Лэйси негромко напевала, сметая ворох волос Флорри Пайпер в угол салона-парикмахерской:

— Баю-баюшки, бай-бай… — Она замела веником волосы на совок и вышла во двор, чтобы выбросить их в мусорную корзину.

— Говорят, если продать такие волосы в Вест-Энде в Лондоне, за них можно получить целое состояние, — выкрикнула из-под сушилки миссис Пайпер, когда Элис вернулась.

— Кому продать?

— Тем, кто делает парики. Они всегда высматривают приличную копну волос.

— Неужели? — с сомнением произнесла Элис. Волосы, которые она только что выбросила, годились разве что для птичьего гнезда: сухие, как прошлогодняя пыль, от перманентной завивки, посеченные на концах и по цвету напоминающие сажу.

— Причеши миссис Пайпер, Элис, — невнятным голосом сказала Миртл, у которой уже заплетался язык.

— Давно пора, — отреагировала Флорри Пайпер, поджав губы. — Эти бигуди для меня — настоящее мучение.

— Просто поражаюсь, как вам удается вытерпеть. — Элис выключила сушилку, и миссис Пайпер, с трудом вытащив свое грузное тело из кресла, направилась к зеркалу.

— Не всем даны от природы такие вьющиеся волосы, как у тебя, Элис Лэйси. — Флорри Пайпер с вызовом громко втянула носом воздух. — Не следует работать в парикмахерской, если тебе не нравится то, что в ней делают с клиентами.

Элис сняла сеточку и вздрогнула, коснувшись пальцами раскаленных докрасна металлических бигуди. Да это же настоящая пытка — высидеть полчаса, пока тебе в кожу впиваются эти кусочки обжигающего металла.

— Я сниму их через минутку, — пробормотала она. — Не хотите ли пока сладкого пирожка?

— Ну, я не могу сказать «нет», — любезно согласилась миссис Пайпер. Она уже съела целых три. Обычно в салоне-парикмахерской Миртл не предлагали угощения, но завтра Рождество. На стенах были развешаны какие-то жалкие украшения, а в окне висела скрученная из мишуры звезда. С утра у них было и шерри, но к обеду хозяйка успела прикончить его полностью. Миртл была пьяна в стельку и щипцами для завивки устроила на голове у миссис Фаулер жуткий беспорядок. Локоны были разной величины. К счастью, зрение у миссис Фаулер было неважное, хотя она и наотрез отказывалась носить очки. Оставалось надеяться, что она ничего не заметит.

К миссис Пайпер вернулось хорошее расположение духа.

— Что ты будешь делать на Рождество, дорогая? — спросила она, когда Элис принялась снимать бигуди. Уши у нее приобрели ужасающий темно-красный оттенок.

— Ничего особенного. — Элис сморщила носик. — На обед приходят мама Джона и его брат Билли с женой. У них маленький сын, Морис, ровесник нашего Кормака. Обычно приходит и мой отец, но сегодня вечером он отплывает в Ирландию, чтобы встретить Рождество со своей сестрой. Она немного приболела.

— Если не ошибаюсь, твой Кормак скоро пойдет в школу?

— В январе. Ему исполнилось пять только вчера.

— А как поживают твои девочки? Знаешь, я никак не могу запомнить их имена.

— Фионнуала, Орла и Маив, — наверное, в тысячный раз ответила Элис. — Сейчас они на торжественном концерте в церкви Святого Джеймса. Его организовала воскресная школа. Я испекла им торт, чтобы они взяли его с собой. Мне удалось даже найти им провожатых.

Миссис Пайпер разглядывала оставшиеся сладкие пирожки.

— Хотите еще? — спросила Элис.

— Не могу отказаться, — повторила миссис Пайпер. — Нельзя допустить, чтобы они пропали. Вы ведь сегодня закрываетесь рано, правильно? Должно быть, я одна из последних клиенток.

— Нам осталось подстричь кое-кого, и все. А вот и одна из них. — Звонок на входной двери надтреснуто и приглушенно звякнул — наверное, пора было его смазать, — и вошла Бернадетта Мойнихэн. Это была живая молодая женщина с необычайно роскошной для ее маленького роста фигурой. Элис тепло улыбнулась своей лучшей подруге. — Угощайся пирожками, Берни.

— А я-то надеялась, что мы выпьем шерри, и все такое, — воскликнула Бернадетта. — Я ждала этого целый день.

— Боюсь, оно закончилось. — Элис бросила взгляд на Миртл, которая, похоже, окончательно забросила работу и пьяно щурилась на свое отражение в зеркале.

Бернадетта ухмыльнулась.

— Она выглядит как вурдалак, — прошептала она.

Миртл была немного старовата для такого обилия косметики — губной помады, теней для век, туши для ресниц и румян. Сейчас она смазалась, и Миртл напоминала старого грустного клоуна. У корней ее вьющихся рыжих волос была заметна седина, а концы были обесцвечены перекисью. Хозяйка служила плохой рекламой для своего салона-парикмахерской.

— Не слишком их расчесывайте, дорогуша, — заметила миссис Пайпер, когда бигуди были сняты. — Мне нравится, когда они тугие. Так завивка дольше держится.

Элис слегка распрямила волосы пальцами, и миссис Пайпер спросила:

— Сколько с меня, дорогуша?

— Полкроны.

— И оно стоит того! — Она ушла, оставив Элис трехпенсовик на чай. Голова ее очень напоминала начинку эклера.

Дверь закрылась, и Элис в раздумье перевела взгляд с Бернадетты на Миртл, которая медленно засыпала.

— Мне не разрешается делать стрижку, во всяком случае официально. — Обычно, чтобы подстричься, она отправлялась к Бернадетте, а та приходила к ней.

— Ну, если ты не подстрижешь меня, похоже, этого больше никто не сделает. — Бернадетта схватила накидку и завязала ее вокруг шеи. — Сделай их чуточку короче, и все дела. Знаешь, Эл, у тебя определенно есть талант. Ты не могла бы стричь лучше, даже если бы получила профессиональное образование. Я и пришла-то только потому, что завтра Рождество и я рассчитывала на сладкий пирожок и рюмочку шерри. И вот такая незадача, — она повысила голос, чтобы Миртл услышала, — в том, что касается шерри.

Элис засмеялась:

— Садись, дорогая. Чуточку короче, ты сказала?

— Ровно на дюйм. На миллиметр длиннее или короче, и я пожалуюсь дирекции.

— Может быть, тебе повезет. — Элис атаковала ножницами гладкие волосы Бернадетты, зачесанные на один глаз, как у Вероники Лейк. — С нетерпением ждешь сегодняшнего вечера?

Бернадетта широко улыбнулась:

— Еще как. Мне всегда нравился Рой Мак-Брайд. Он работает в бухгалтерии. Я едва не запрыгала от радости, как девчонка, когда он пригласил меня на свидание — представляешь, в ресторан, в канун Рождества!

— Надеюсь, ты замечательно проведешь время. — Она положила руки на плечи подруги, и они посмотрели друг на друга в зеркало. — Только не слишком расстраивайся, если он окажется таким же, как все остальные, хорошо, дорогая?

— Как большинство остальных, ты хочешь сказать. Все, что мне нужно, это компания, все, что нужно им , это… в общем, я не могу подобрать для этого приличного слова. Такое ощущение, будто мужчины считают, что молодая вдова готова на все. — Ее обычно жизнерадостное личико посерьезнело. — Ох, Эл, до чего мне жаль, что Боба убили. Я чувствую себя такой виноватой, встречаясь с другими мужчинами. Мне очень одиноко, но все-таки не настолько, чтобы я прыгала в постель к первому встречному мужчине. Если бы у нас были дети! По крайней мере, это заставило бы меня почувствовать себя нужной.

— Я знаю, дорогая, — с нежностью сказала Элис.

— Мы все откладывали и откладывали детей, пока у нас не будет своего дома. Не хотели обзаводиться семейством, снимая квартиру. А потом началась война, Боба убили, и с тех пор все просто ужасно. А я по-прежнему живу в тех же меблированных комнатах.

Элис сжала ее плечи:

— Не забывай, мы будем рады видеть тебя завтра, если ты сможешь вытерпеть пустую болтовню. Не замыкайся в себе, ведь это Рождество.

— Я иду к маме, Эл, но все равно, спасибо. — Бернадетта коснулась руки Элис. — Прости меня, дорогая, что я так расхныкалась. У тебя сейчас хватает своих проблем, особенно после того, что случилось с Джоном. Просто все дело в том, что ты — единственный человек, с которым я могу поговорить.

— Не смейте извиняться, Бернадетта Мойнихэн. Ты тоже единственная, кому я рассказала о Джоне. Сегодня была твоя очередь поплакаться. В следующий раз это буду я.

Прибыла последняя клиентка, миссис О'Лири с десятилетней дочерью Дэйзи, одноклассницей Маив; длинные золотистые кудряшки Дэйзи определенно нуждались в стрижке. К этому моменту Миртл уже давно спала, похрапывая во сне.

— Хотите, чтобы я обслужила вас? — предложила растерянная Элис. — Мне осталось совсем немного с Берни.

— У меня ведь нет выбора, правда? — рассмеялась миссис О'Лири. — По крайней мере, я надеюсь, что вы подстрижете меня ровно с обеих сторон. Миртл это обычно не удавалось. Иногда я задаю себе вопрос, почему мы ходим сюда. Полагаю, оттого, что это удобно — прямо в конце улицы, но, думаю, мне стоит все-таки попробовать сходить в парикмахерскую на Марш-лейн. Миртл работает все хуже и хуже. И дело не только в том, что она пьет. От нее никакого толку, даже когда она трезвая. Если бы не вы, Элис, это заведение давным-давно бы закрылось.

— Слушай, слушай, — воскликнула Бернадетта. — Все держится только на Эл!

Элис залилась румянцем, но в душу ей закрался страх. Что она будет делать, если Миртл закроется? Элис начала работать здесь четыре года назад, сначала простой помощницей: там подмести, здесь протереть, усадить женщин под сушилки, вытащить их оттуда, вымыть клиенткам волосы, принести полотенца, завязать накидки. В последнее время, когда Миртл буквально пошла вразнос, ей приходилось взваливать на себя все новые и новые обязанности. Трудно проработать в парикмахерской так долго и не научиться тому, что здесь делают. Элис вполне могла управиться с шампунем и укладкой, с завивкой «Марсель» или «Эжени» и даже с перманентной завивкой (это оказалось значительно проще, чем накручивать каждую прядь волос на бигуди), и у нее, похоже, обнаружился талант в обращении с ножницами. Вся хитрость заключалась в том, чтобы правильно держать их.

Да и жила она на соседней улице. Так здорово заскочить домой, когда в парикмахерской дела идут ни шатко ни валко, и приготовить своим девочкам чай, присмотреть за ними во время каникул. Обычно она приносила Кормака с собой. Ангельский ребенок, он спокойно лежал в детской колясочке на кухне, играл на тротуаре, когда подрос, или рисовал в уголке, если на улице шел дождь. Но дело было не только в удобстве или в лишних деньгах, хотя и в этом, конечно, тоже. Сейчас работа в парикмахерской помогала ей отвлечься от того ужаса, в какой превратилась ее жизнь с прошлого мая. Для большинства людей окончание самой страшной войны, которую когда-либо знал мир, означало праздник, радостное событие. Для Лэйси оно стало кошмаром.

В салоне Миртл царила совершенно иная атмосфера: яркий, уютный, полный жизни маленький мирок за плотными кружевными шторами на окнах, совершенно изолированный от внешнего мира. Здесь всегда было над чем посмеяться, послушать последние сплетни. Женщины обсуждали ход войны — она, наверное, закончилась бы быстрее, прислушайся Уинстон Черчилль к советам клиенток Миртл Риммер.

Большинство женщин охотно, даже с нетерпением, открывали душу своему парикмахеру. В Бутле было несколько очень респектабельных мужчин, которых хватил бы удар, узнай они о том, что о них рассказывали женщины. Но Элис никогда ничего и никому не передавала, даже Берни.

Бернадетта подождала, пока Элис подстригла кудряшки Дэйзи О'Лири ровно с обеих сторон и миссис О'Лири заявила, что удовлетворена. Она пожелала им счастливого Рождества и ушла домой.

Элис заперла дверь, перевернула табличку с надписью «Открыто», так что теперь она гласила: «Закрыто». Женщины волоком втащили хозяйку в ее квартиру на втором этаже и уложили на кровать.

— Господи, — выдохнула Бернадетта. — Ну и вонища здесь. Да она не может даже навести порядок у себя, Эл, не говоря уже о том, чтобы управлять парикмахерской.

Постель была не убрана, занавески задернуты. Элис укрыла Миртл несколькими грязными одеялами и с беспокойством оглядела ее.

— Я, наверное, загляну сюда после обеда. Посмотрю, как она тут. Она говорила что-то о том, что собирается к подруге на чай.

— У нее есть родственники? — спросила Бернадетта.

— Есть дочь где-то. В Саутгемптоне, по-моему. Муж Миртл умер много лет назад. — Элис услышала, как кто-то постучал в дверь парикмахерской, но не обратила на это внимания. Там висело объявление о том, что Они закрываются в четыре часа.

Когда Бернадетта ушла, Элис подмела пол, прошлась по нему влажной тряпкой, вытерла пыль, отполировала зеркала, расставила стулья, установила все три сушилки под одинаковым углом и связала грязные полотенца в узел, чтобы отнести их в прачечную, когда салон вновь откроется после Рождества. Она огляделась кругом, проверяя, не упустила ли чего. Н-да, кружевные занавески нуждались в штопке, не говоря уже о стирке, стены срочно требовали покраски, да и линолеум нужно было заменить, пока какая-нибудь клиентка не провалилась каблуком в одну из многочисленных прожженных дыр и не свернула себе шею. А в остальном все было в порядке. Она могла идти домой.

Вместо этого Элис выключила свет и села под сушилку. «Идти домой — для чего?» — спросила она себя. Девочки не вернутся раньше пяти. Ее отец пошел с Кормаком посмотреть грот на Стэнли-роуд. Джон заканчивал работу в три часа. Сейчас он Должен уже быть дома. Элис вздрогнула. Она не хотела оставаться наедине со своим мужем.

* * *

Джон Лэйси рассматривал в зеркале над каминной полкой то, что осталось от его лица. Когда-то это было привлекательное лицо. Он не был тщеславен, но всегда знал, что он и его братец Билли были не последними в очереди, когда Господь раздавал приятную внешность. Оба высокие, выше шести футов. У Джона темно-каштановые вьющиеся волосы, у Билли — светлые прямые. У обоих были одинаковые темно-карие глаза, прямой нос, широкий лоб. Но мать всегда безапелляционно утверждала, что из двух братьев Джон — красивее. Очертания рта у него были тверже, и подбородок выпячивался как-то увереннее, что ли. У Билли подбородок был слабым.

Теперь мать уже не говорила так, с тех пор как ее старший сын превратился в монстра. Джон провел пальцами по обожженной коже на правой щеке, дотронулся до уголка искривленного под неестественным углом глаза. Если бы только он не полез спасать того матроса, застрявшего в отсеке, когда на торговом судне взорвался паровой котел! Отсек превратился в раскаленную печь, человек дико кричал, одежда на нем горела. Он появился из пламени, пылающий, как факел, волосы на нем вспыхнули, и он молил о помощи.

Ирония в том, что Джон так и не сумел спасти бедолагу. Тот умер через несколько минут, корчась от боли на палубе, и все были так напуганы, что не могли даже прикоснуться к нему. Все, кроме этого идиота Джона Лэйси, который вытащил его, сжег собственные руки, сжег собственное лицо. Руки зажили, а вот лицо…

Еще большая ирония состояла в том, что война почти закончилась и тот случай не имел к ней никакого отношения. Когда взорвался паровой котел, пожарные несли вахту в доках Гладстона, как делали это каждую ночь в течение последних пяти лет. Вся его семья, семья его брата, его мать и тесть вышли из войны невредимыми, не получив ни царапины. Да и сама Эмбер-стрит не пострадала, ни единого разбитого окна, тогда как многие другие улицы в Бутле превратились в груды щебня. И вот в самую последнюю неделю войны Джон лишился половины лица.

Он с ненавистью уставился на безобразное отражение в зеркале. «Дурак!» — выплюнул он сквозь искривившиеся губы.

Где его дети — три его девочки, его маленький сынишка? И самое главное, где его жена? Он вспомнил, что девочки ушли на праздник. Кормак с тестем. Но это не объясняло, почему Элис нет дома.

«Ты ей больше не нравишься, — сказал он своему отражению. — У нее есть другой парень. Вот сейчас он трахает ее, засовывая ей в то самое место, которое раньше было твоим».

Джон застонал и отвернулся от зеркала. Он никогда раньше не выражался так, так грубо и похабно. Заниматься любовью с Элис было наивысшим наслаждением на земле, но теперь он не мог заставить себя прикоснуться к ней, представляя, как она вся сжимается внутри, ненавидя его.

Задняя дверь отворилась, и вошла его жена. До прошлого мая, за несколько дней до конца войны, до того несчастного случая, он поднял бы ее на руки, поцеловал бы в румяное лицо, глядя в голубые глаза с поволокой, сказал бы, как он по ней соскучился, как любит ее. Они могли бы воспользоваться тем, что детей нет дома, подняться наверх и провести благословенные полчаса в постели. Вместо этого Джон нахмурился и мрачно произнес:

— По пути домой я постучал в двери Миртл, но там оказалось заперто. Это было больше чем полчаса назад. И где же ты была, а? Со своим любовничком?

Она с упреком посмотрела на него:

— У меня нет любовника, Джон.

Боже, как она была красива! Ей исполнился тридцать один год, но выглядела она намного моложе: высокая, неловкая и застенчивая, как школьница, может, излишне худощавая. Он всегда говорил ей, что у нее слишком много локтей, она вечно все опрокидывала. Лицо у нее было продолговатым, кожа безупречной, глаза очень большими и очень-очень голубыми. Это были невинные и бесхитростные глаза. В глубине души он знал, что она не может быть ему неверна, но новый Джон, новый Джон Лэйси, который теперь обитал в его теле, не мог поверить в то, что такая красивая женщина, женщина, рожденная, чтобы быть любимой, не нашла себе никого с тех пор, как ее муж превратился в урода.

— И все-таки, чем ты занималась последние полчаса? — язвительно процедил он.

— Прибиралась. Я помню, что кто-то пытался открыть дверь, когда я и Бернадетта были наверху с Миртл. Она выпила все шерри и вырубилась. — Она вздохнула. — Я приготовлю чай.

Когда она повернулась, чтобы уйти, он схватил ее за плечо:

— Я тебе не верю.

— Ничем не могу помочь. — Она уже собиралась стряхнуть его руку, но вместо этого прижалась к ней щекой, и он почувствовал, как ее темно-каштановые волосы щекочут его пальцы. Этот жест тронул его до глубины души.

— Мне не нужен любовник, милый, — негромко сказала она. — У меня есть ты. Почему бы нам не подняться наверх на пять минут? Я мигом переоденусь, если ты запрешь дверь.

Элис не могла выразить, как ей не хватало его любви, близости с ним. Ей было все равно, какое у него лицо. Ради него самого она, конечно, предпочла бы, чтобы этого не случилось. Но это произошло , и она любила его все так же, а может, еще сильнее. К несчастью, убедить Джона в этом было невозможно. Да и лицо его пострадало не так сильно, как он воображал. Правая сторона была покрыта струпьями, и все. Ожог слегка задел глаз и уголок рта, но он совсем не походил на монстра, каким себя называл. Она протянула руку и погладила сморщенную кожу:

— Я люблю тебя.

Если бы только он мог ей поверить! Ему так этого хотелось. Но он знал, был уверен, что она заставляет себя прикасаться к нему. Она была хорошей, доброй женщиной, жалела его, а внутри, наверное, ее выворачивало наизнанку. Нежное, любящее выражение лица жены было всего лишь маской. Он схватил ее запястье и оттолкнул руку.

— Мне не нужно твое сочувствие, — грубо сказал он.

Джон вовсе не собирался быть таким грубым. Он заметил, как, входя на кухню, Элис поморщилась и потерла запястье. Она включила воду, зажгла газ, и тут до Джона Лэйси дошло, что он только что причинил боль человеку, которого любил больше всего на свете. Он посмотрел на себя в зеркало. Иногда ему приходило в голову, что, наверное, для всех было бы лучше, если бы он тогда погиб.

За два с половиной года своего замужества за Джоном Лэйси Элис родила троих дочерей. Фионнуале было всего два месяца, когда Элис забеременела Орлой, а Маив появилась на свет, когда она еще кормила Орлу грудью.

Ее муж понял, что надо что-то делать. Элис едва исполнился двадцать один год. Если продолжать такими темпами, то к тому времени, когда ей исполнится сорок, они обзаведутся парой дюжин ребятишек. И, хотя это было строго запрещено католической церковью, в течение следующих пяти лет с одобрения Элис он предохранялся. Потом началась война, и они решили попробовать произвести на свет сына. Девять месяцев спустя родился Кормак. Четырех детей было вполне достаточно, и Джон снова начал предохраняться. Теперь это было легче делать, потому что презервативы продавались в каждой аптеке.

Они были исключительно счастливой семьей. Девочки как две капли воды походили на свою мать, с такими же каштановыми волосами и голубыми глазами. Кормак был славным мальчуганом, правда, маловатого роста, немного бледненький и тихий в сравнении со своими сестрами. У него тоже были голубые материнские глаза, разве что чуть светлее. Если не считать этого, никто не мог сказать, в кого он пошел, со своими прямыми светлыми волосами и мелкими правильными чертами лица.

Джон не возражал, когда его жена стала работать в парикмахерской на Опал-стрит. Он зарабатывал достаточно, чтобы прокормить семью и ни в чем себе не отказывать, но девочки были очень требовательными в одежде, и казалось несправедливым, что только старшая носила все новое. Орла была уже маленькой изящной дамой, она устроила бы истерику при одном предположении, что ей всегда будут доставаться обноски старшей сестры. Элис работала, чтобы одевать своих девочек, и она была счастлива у Миртл. А раз была счастлива Элис, то был счастлив и Джон.

Во всяком случае, так было раньше. И вот сейчас наступило первое за шесть лет Рождество без войны. Оно должно было стать лучшим за все времена для семейства Лэйси, но стало самым худшим.

* * *

— Орла воображала, как могла, на празднике в воскресной школе, — заявила Фионнуала. — Она спела «Земляничную ярмарку» и «Гринсливз», хотя никто ее не просил. Я просто не знала, куда деваться, если хотите знать.

— Мисс Джерардти спросила, кто хочет выступить, — заносчиво ответила Орла. — Я подняла руку, вот и все.

— Вероятно, наша Фионнуала просто не услышала, что сказала мисс Джерардти, — примирительно сказала Маив.

На Рождество, после обеда, когда все находились в гостиной, Орла снова вызвалась спеть.

— Это будет чудесно, дорогая, — быстро согласилась Элис, надеясь, что несколько песенок разрядят атмосферу. Обед не удался, и, хотя она не призналась бы в этом даже самой себе, всему виной был Джон. Он сердито обозревал всех, сидя во главе стола, делал резкие замечания детям, был груб с женой. Даже Билли, его брат, обычно душа подобных встреч, вел себя тихо и подавленно. К тому времени, когда подали пудинг, беседа за столом полностью замолкла.

Как только угощение было съедено, Билли улизнул в пивной бар. Джон не увлекался пивом, но иногда не прочь был пропустить пинту, особенно на Рождество. На этот раз он грубо отказался. Он редко выходил из дому, если не считать работы, где он носил мягкую фетровую шляпу, низко надвинув ее на глаза, чтобы не показывать своего лица. В церкви во время мессы он сидел в задних рядах.

Кора следила за происходящим с высокомерной и презрительной улыбкой, как будто ей доставляло удовольствие наблюдать за тем, как распадается на части семейство Лэйси. Элис никогда не могла найти общий язык со своей невесткой. Кора всегда была холодна и сдержанна. С самого начала она дала понять, что не горит желанием подружиться. Правда, она несколько смягчилась после рождения Мориса, но единственным, кто извлек какую-то выгоду из этого незначительного потепления, был сам Морис. Тем не менее она была строга с мальчиком, даже слишком. Элис видела розгу, висевшую на стене уютного домика невестки рядом с Мертон-роуд, но она замечала также и то, каким мягким внутренним светом освещались странные карие, с зеленоватым оттенком глаза Коры, когда она смотрела на своего красавца сына.

Морис был вылитым Лэйси. Бабушка любила его до безумия. Мэг Лэйси носила в сумочке фотографию Джона и Билли, когда они были еще маленькими, и каждый из них мог быть Морисом, настолько они были похожи.

Мэг усадила Мориса к себе на колени, поглаживая его полные ножки — она ясно дала понять, что у нее нет времени для Кормака. «А кто мой самый любимый малыш на свете?» — ворковала она.

Кора отнюдь не выглядела довольной. Ее маленькое жесткое личико искривилось в недовольной гримасе. Элис подумала: как бы она выглядела, если бы распустила волосы, вместо того чтобы собирать их на затылке в такой тугой узел, что от него натягивалась кожа на лбу? Если не считать необычного оттенка глаз, лицо ее было совершенно бесцветным. Кора презирала макияж и красивую одежду. Вот и сегодня на ней было простое коричневое платье с поясом, которое, сколько помнила себя Элис, считалось у невестки выходным.

Орла спела красивым, сильным голосом «Гринсливз». Будь у них деньги, Элис отправила бы ее брать уроки пения — Дэйзи, дочь миссис О'Лири, посещала танцкласс, — но тогда и Фионнуала потребовала бы для себя каких-нибудь уроков, было бы несправедливо оставлять в стороне и Маив, хотя ее спокойная и тихая младшая дочь вряд ли стала бы жаловаться.

— Какие будут пожелания? — дерзко и задиристо поинтересовалась Орла, завершив свой репертуар.

— Заткнуться, — резко бросила Фионнуала.

Это было сказано с такой яростью, что Элис пришла в смятение. Девочки всегда так хорошо дружили друг с другом. Вероятно, потому, что дом их был переполнен любовью, им не было нужды соперничать. В последнее время, однако, Фиона, которая, как вынуждена была признать Элис, временами вызывала исключительное раздражение, начала относиться к Орле с какой-то враждебностью, отпуская неуместные язвительные замечания, такие, как сейчас. Не улучшило их отношений и то, что у Орлы в одиннадцать лет начались менструации, тогда как у старшей Фионы их еще не было и в помине. Элис задумалась над тем, не стала ли всему причиной изменившаяся обстановка в семье. Может быть, когда-то их дом действительно полнился любовью, но теперь о ней не могло быть и речи.

О боже! Рождество получилось просто ужасным . Как правило, она не позволяла себе расстраиваться из-за Коры, как и из-за того, что мать Джона так суетилась вокруг Мориса и совершенно не обращала внимания на своего второго внука. Хотя Элис любила Мориса, прийти в дурное расположение духа было нетрудно. Обычно они с Джоном только посмеивались над этим. В прежние праздники Рождества Джон устраивал игру в слова. Иногда даже пел приятным баритоном, главным образом рождественские песни. Он следил за тем, чтобы ни у кого не пустела рюмка с шерри, и рассказывал смешные истории о своей работе. Джону удавалось рассмешить даже Кору. А сейчас Элис уже не знала, чего ей хочется больше: расплакаться или пронзительно завизжать, когда она смотрела, как две ее дочери ссорятся, Маив выглядит утомленно-скучной, Кора хмурится, свекровь воркует, а лицо Джона напоминает грозовую тучу. Только Кормак оставался самим собой, тихонько играя на полу с грузовиком, который он получил в подарок на Рождество. Если бы ее отец был здесь! Он бы нашел во всем смешную сторону, и они могли бы подмигивать друг другу и обмениваться понимающими взглядами.

Внезапно Джон схватил за шиворот Фиону и Орлу и вытолкал их из комнаты.

— Если вы собираетесь драться, то деритесь где-нибудь в другом месте, — прорычал он.

Элис поднялась и вышла, не сказав ни слова. Девочки стояли в коридоре, держась за руки (она отметила это с одобрением), и выглядели потрясенными.

— Я ненавижу папу, — с ожесточением вырвалось у Орлы.

— Я тоже, — эхом подхватила Фионнуала.

— Мы вовсе не собирались драться.

— Мы просто спорили.

— В последнее время ваш отец легко выходит из себя. — Элис обняла обеих девочек, ростом они почти не уступали ей. — Вам нужно развеселить его.

Орла фыркнула.

— Могу я зайти домой к Бетти Махон, мама? На Рождество она получила «Монополию» [1] .

— Если хочешь, любовь моя.

— А можно и мне? — с нетерпением спросила сестру Фионнуала.

Орла заколебалась. Почему бы Фионе не завести собственных подружек? Сестра превращалась не только в страшную толстуху, но и в жуткую прилипалу. Но она вспомнила, как отец несправедливо обошелся с ними, и согласилась.

Элис с облегчением вздохнула, когда девочки ушли: о двоих ей больше не нужно беспокоиться. Она отворила дверь в гостиную:

— Маив, ты не могла бы помочь мне приготовить чай, дорогая?

— Я ненавижу Рождество, — заявила Маив в кухне. — Раньше оно было отличным, а теперь просто ужасное. Папа когда-нибудь будет снова в хорошем настроении?

— Конечно, любовь моя. Он все еще не оправился от несчастного случая.

— Но, мама, мы же не виноваты в том, что с ним произошло. Так почему он отыгрывается на нас?

Элис не знала, что ответить. Маив унаследовала от нее спокойный и беззаботный характер. Жаловаться было совсем не в ее духе. Постепенно Джон восстановил против себя всех членов семьи. Только Кормак, пожалуй, ничего не подозревал о тех переменах, которые произошли с его отцом.

Она приготовила чай и бутерброды со свиным колбасным фаршем, наложила тарелку печенья, ответила Маив, что да, она может остаться в задней комнате и почитать новую книгу Энид Блайтон, а потом, извинившись, покинула всех, сказав, что ей необходимо заглянуть к Миртл и убедиться, что с той все в порядке.

* * *

Едкий серый туман, который окутывал Бутль с самого утра, снова начинал сгущаться. Над протекающей рядом рекой Мерси жутковато и зловеще разносились гудки пароходных противотуманных сирен.Тротуары блестели влагой, на них пятнами отсвечивали желтые фонари. Было так здорово снова видеть свет на улицах после пяти лет строжайшего затемнения.

На Амбер-стрит в этот вечер почти никто не задергивал штор в гостиных. Элис миновала один дом за другим — везде вечеринки были в самом разгаре. Она родилась всего в нескольких кварталах отсюда, на Гарнет-стрит, в таком же крошечном домике ленточной застройки, двери которого выходили прямо на тротуар, и потому была знакома с большинством жителей всю свою жизнь. Они были членами ее семьи. Фаулеры шумно отплясывали что-то невообразимое под мелодию «Хоки-Коки». Двое их сыновей вернулись целыми и невредимыми после нескольких лет службы в военно-морском флоте. Эмми Норрис собрала всю семью, включая двенадцать правнуков. Мартенсы играли в карты, все с бумажными шляпами на головах, смеясь от души.

Куда бы ни поглядела Элис, везде люди развлекались на всю катушку. Из дома Мэрфи доносились такты мелодии «Благослови их всех», у Смитов звучала «Мы снова встретимся».

У Лэйси почти никогда не пели. Они взрывали хлопушки и петарды, но в бумажные шляпы и колпаки не наряжался никто, даже дети. Почему-то им это казалось неправильным. Впервые в жизни Элис почувствовала себя чужой на улице, которую знала как свои пять пальцев, словно она больше не принадлежала этому миру, как будто жизнь ее больше не текла по тому же самому руслу, что у ее подруг и соседей.

Она вздохнула, проходя под аркой на Опал-стрит. У Миртл было темно, и вверху, и на первом этаже. Она вспомнила, что в школе училась с девочкой, которая жила здесь в то время, когда это еще был обычный дом. С тех пор как в него переехала Миртл и он стал парикмахерским салоном, прошло уже больше двадцати лет. Стену между гостиной и спальней снесли, и получилась одна большая комната. Мама водила ее сюда стричься. Миртл уже тогда казалась ей старой, ей вот-вот должно было исполниться шестьдесят. Она утверждала, что работала в одной шикарной лондонской парикмахерской, обслуживая богатых клиенток. «Дебютантки, — хвасталась она, — титулованные особы, которые впервые выходят в свет». Ей никто не верил.

Элис отперла дверь. «Миртл», — позвала она. Никто не ответил. Она поднялась в спальню и обнаружила пустую кровать, по-прежнему неприбранную. Должно быть, Миртл ушла на чай к подруге, что было весьма кстати.

Спустившись вниз, она присела под той же сушилкой, что и прошлым вечером, средней в ряду. Сейчас она чувствовала себя еще более жалкой, чем раньше. Что будет с ней, с Джоном, с их детьми? Как убедить Джона, что она любит его? Будет ли она по-прежнему любить мужа, если он останется озлобленным, подозрительным, нисколько не похожим на того, каким был раньше? И вообще, можно ли любить человека, который заставляет ваших детей чувствовать себя несчастными? Любил ли он ее? То, что случилось, было, конечно, ужасно, но, как справедливо заметила Маив, он не имел никакого права винить в этом свою семью.

Неподалеку пели «Белое Рождество». «Как раз такое, какое бывало у нас раньше… Но теперь все по-другому, и у нас его нет», — с горечью подумала Элис. Это Рождество совсем не похоже на те, что были у них прежде. То, первое после смерти мамы, было невеселым. Отец страдал, но сделал все, что мог, чтобы развеселить дочь. Он купил ей новое платье, а на святки повел на пантомиму. Ей было восемь лет, и она была единственным ребенком в семье.

Элис знала, что не отличается особым умом, и не могла обнаружить у себя ни одного маломальского таланта. Она часто терялась, с трудом находила нужные слова, медленно соображала. В своей жизни она совершила всего пять поступков: вышла замуж за Джона Лэйси, по которому сходили с ума все девчонки на красильной фабрике Джонсона, и родила ему четверых красивых детей.

Но если она собиралась прожить оставшиеся годы и не лишиться рассудка, ей надо было сделать кое-что еще. Время бежит так быстро. Скоро подойдет пора девочкам выходить замуж. Тогда с ней останется один Кормак; что, если Джон будет продолжать вести себя по-прежнему? Обстановка в доме и так была невыносимой, а когда девочки покинут его, она станет еще хуже.

Да, она должна сделать что-то. Но что? В данный момент даже ее работа находилась под вопросом, а найти другую будет не так-то просто, не сейчас, когда солдаты возвращаются домой и занимают свои старые места на заводах и фабриках, а женщин увольняют отовсюду — женщин, которые привыкли зарабатывать и не захотят вернуться к роли домохозяек. Бернадетта говорила, что, когда Управление по делам нефтепродуктов, где она работала, объявило вакансию кассира для выдачи заработной платы, они получили сорок две заявки. Большинство из них было от женщин, служивших в армии, но работу получил мужчина. Впрочем, Элис не чувствовала в себе склонности к конторской работе, она и складывать-то толком не умела.

* * *

— На следующее Рождество к нашему Джону будет не подступиться, если ничего не изменится, — заметил Коре Билли Лэйси, когда они в тумане возвращались домой. — Как хорошо, что ты сказала, будто мы ожидаем кое-кого к чаю, дорогая, даже если тебе пришлось солгать. Я не мог больше ни минуты оставаться в этом доме.

— Это не было ложью, — холодно ответила Кора. — На чай к нам придет мистер Флинн.

— Мистер Флинн, домовладелец?

— Он самый.

Билли скривился при мысли, что придется снова сидеть за столом и поддерживать натянутую беседу. Они шли по О'Коннел-стрит — здесь они жили раньше, и Билли предпочитал ее той, где они обитали сейчас.

— Знаешь, мне лучше заглянуть сейчас к Фокси Джонсу. Я не видел его с той поры, как он вернулся из армии. К чаю я вернусь домой, дорогая.

— Как же, можно подумать, — пробормотала Кора, глядя, как муж, сунув руки в карманы и фальшиво насвистывая, двинулся вниз по улице. Она увидит его не раньше, чем закроются все пивные бары. Впрочем, она ничего не имела против. Чем меньше она видела Билли, тем лучше.

— Папа! — жалобно окликнул отца Морис, но тот не обратил на сына никакого внимания.

Кора дернула мальчика за руку, раздосадованная тем, что ему понадобился отец, в то время как рядом была она:

— Мне придется серьезно поговорить с тобой.

Мальчик воспринял ее слова буквально:

— Серьезно?

— Сколько раз я говорила тебе, что нельзя сидеть на коленях у бабушки Лэйси? Не могу видеть, как она с тобой заигрывает.

Мальчуган чувствовал себя не в своей тарелке. Бабушка сама усадила его к себе на колени. У него просто не было выбора.

— Прости меня, мам. — Он извинялся перед матерью по сто раз на дню. Он всегда делал все неправильно, хотя частенько даже не представлял себе, что значит — «правильно».

— Ты об этом пожалеешь, когда мы придем домой.

Внутри у него похолодело. Он знал, что означают эти слова, и по тому, как шагала мать, — очень быстро, развернув плечи и поджав губы, он понял, что его будут пороть. Остаток пути до дому он изо всех сил старался не расплакаться, но стоило входной двери закрыться, как он начал кричать во все горло:

— Не бей меня, мамочка, пожалуйста, не бей меня!

Его мать не обратила внимания на крики.

— Сюда, — повелительно скомандовала она, открывая дверь в гостиную. — Быстро! — Она нетерпеливо топнула ногой.

Морис медленно поплелся в гостиную. Что он сделал не так? Он никогда не знал, что именно сделал неправильно. Мальчик дрожал от страха, когда мать приказала ему нагнуться над стулом, и розга трижды прошлась ему пониже спины. Было очень больно. Малыш беспомощно всхлипывал, зная, что теперь попа будет болеть очень долго. Он мог понять, если бы его наказали за разбитое окно, если бы он действительно сделал что-нибудь плохое. Хотя он всегда очень старался вести себя хорошо, как-то так получалось, что он вечно сердил свою мать.

— Теперь можешь идти спать.

Было еще слишком рано. Он даже не пил чай. По-прежнему плача, мальчик потащился наверх. Мать, сидя в гостиной, прислушивалась к затихающим шагам. В том, как он поднимался по лестнице, ступая на каждую ступеньку обеими ногами, было что-то очень трогательное. Сердце у нее оборвалось, когда она представила себе, как маленькая крепкая фигурка цепляется за перила. Она услышала, как он поднялся наверх, вошел в свою комнату, и бросилась следом. Сын сидел на кровати, прижав кулачки к глазам.

— Морис! — Она упала на колени, прижав его к своей груди. — Не плачь. О, только не плачь, хороший мой. Твоя мамочка любит тебя. Она любит тебя больше всех в целом свете.

Он был горячим, его маленькое тельце сотрясалось у нее в руках, а сердечко громко билось в такт ее собственному. Две маленькие ручонки обхватили ее за шею. Кора прижала его к себе, и ее захлестнули материнские чувства. На земле не было ничего, совершенно ничего, что могло бы сравниться с любовью, которую она испытывала к ребенку, всхлипывающему у нее на груди, прижимающемуся к ней, и оттого, что он тоже любил ее, не рассуждая, любил всем сердцем, просто потому, что она была его матерью, чувства ее становились еще сильнее.

— Ты любишь свою мамочку, сынок?

— Да, да.

— Может, спустимся вниз и выпьем чаю?

Морис икнул.

— Да, пожалуйста, мам.

— Хочешь кусочек рождественского пирога?

Он кивнул:

— Да.

— Давай мамочка понесет тебя. — Она подняла его на руки, рассмеялась и сказала: — Боже, а ты тяжелый! Очень скоро тебе придется носить меня.

Она отнесла его вниз, как маленького. Морис, смущенный больше обычного, раздумывал над тем, что же он наконец сделал правильно.

Прошло три года с той поры, как Кора вместе с семьей переехала с О'Коннел-стрит на Гарибальди-роуд. Новый дом был намного лучше старого: у него была только одна общая стена с соседями, три хорошие спальни, большая гостиная, маленькие садики перед домом и позади него. Наверху ванная комната и отдельные туалеты. Даже Билли, который возражал против переезда, оценил преимущества туалета под крышей.

— Но мы никогда не сможем оплачивать квартиру в таком шикарном месте, — протестовал Билли. Он пришел домой в увольнительную — в армии, похоже, у него была масса свободного времени.

— Это всего лишь двенадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю, на полкроны больше, чем мы платим сейчас. — Кора больше не собиралась терпеть, что муж указывает ей, как поступить. Если Билли хочется, то пусть сам и остается на О'Коннел-стрит.

— Всего двенадцать шиллингов и шесть пенсов за дом на Гарибальди-роуд?

— По словам домовладельца, да.

Лицо Билли все еще выражало сомнение.

— Я не хочу, чтобы мы переехали, а потом этот чудак Флинн взял да и поднял цену.

— Он не сделает этого, — заверила его Кора. — Я работаю на него, разве не так? Компания называется «Владения Флинна». Я веду ее учетные книги.

Она уже много лет донимала Горация Флинна просьбами о лучшем доме для своей семьи. Они не могли его себе позволить, но она будет стирать на дому, сделает все, что угодно, только чтобы выбраться с О'Коннел-стрит. Да и потом, сначала Флинну принадлежало тридцать домов. Теперь уже сорок. Каждые несколько месяцев он покупал себе по дому!

— Мы ведь хорошие жильцы, не так ли? — приводила она ему разные доводы. — Мы никогда не опаздываем с оплатой квартиры.

— Да, но я не знаю, как вы справитесь, учитывая, что ваш муж в армии. Мне пришлось разослать уведомления о выселении полудюжине моих съемщиков, после того как их мужей призвали в армию. Что вы там получаете: шиллинг в день и пособие в двадцать пять шиллингов в неделю?

— Я умею обращаться с деньгами.

Мистер Флинн оглядел аккуратную гостиную на О'Коннел-стрит. Он был невысокого роста, похожий на шар, с необычайно короткими ручками и ножками. Лысину, испещренную коричневыми пятнами, этакими веснушками-переростками, пересекала прядь седеющих волос. Насколько она могла судить, он не был женат.

— Я должен заметить, вы содержите квартиру в прекрасном порядке. — Мистер Флинн покачал головой. — Но нет, миссис Лэйси. Я не готов предоставлять своим нанимателям лучшее жилье, пока не буду уверен, что они в состоянии вносить возросшую плату. — Он усмехнулся. — Может, когда-нибудь потом, когда война закончится и ваш муж получит хорошо оплачиваемую работу…

Если она будет ждать, пока Билли получит хорошо оплачиваемую работу, то останется на О'Коннел-стрит до самой смерти. Кора прикусила верхнюю губу. Она по-прежнему занималась мелким воровством в магазинах. С малышом в коляске, а потом и на детском складном стуле на колесиках это было легче. Как и раньше, кое-что она оставляла себе, остальное несла скупщикам. Как-то зимой она унесла меховую шубку из магазина мод «Си-энд-Ай», недорогую, но стильную, за которую ей дали целых пять фунтов. Но этого рассказать мистеру Флинну она не могла.

Морису исполнилось два года, она уже купила розгу, повесила ее на стену и даже использовала несколько раз по назначению, когда она снова заговорила с Горацием Флинном о новом доме. На Гарибальди-роуд как раз освободился чудесный домик, и она знала, что он принадлежит ему, потому что видела, как он собирал квартирную плату. Раньше там жили две пожилые пятидесятилетние женщины, которые уехали в Америку. Она снова пригласила его в гостиную, чтобы напомнить, как хорошо она содержит квартиру.

— Я получила работу, — солгала она ему, — продавщицей в магазине.

— В каком магазине?

Кора быстро соображала:

— В газетном киоске Мерсера на Марш-лейн.

— Я бы хотел увидеть какие-нибудь доказательства: расчетный листок, письмо от менеджера, если не возражаете. Я должен знать, что вы можете позволить себе платить за новый дом.

— Я попрошу письмо у менеджера. Я не получаю расчетных листков. — Она не хотела признаваться, что солгала. На следующей неделе она просто заплатит ему, чтобы он заткнулся. А если он заговорит о Мерсере, она скажет, что ушла оттуда.

Воцарилась тишина. Мистер Флинн не сводил взгляда с розги на стене:

— А это для чего?

— Для моего маленького мальчика. Я твердая сторонница дисциплины.

Он облизнул губы:

— Я тоже.

Кора заметила, что на лысине у него выступили капельки пота, а в круглых влажных глазах загорелось вожделение. И она кое-что поняла: как ей получить дом на Гарибальди-роуд. Таким же образом она собиралась заполучить и чудесную мебель, которой можно будет его обставить. И это же помогло ей на много лет оставить воровство в магазинах.

Она пригладила волосы, неодобрительно поджала губы и строго спросила:

— Вы были непослушным ребенком, мистер Флинн?

Он усиленно закивал головой. Из уголка его рта сочилась слюна.

— Очень непослушным, миссис Лэйси.

— Тогда нам придется кое-что предпринять по этому поводу. — Она сняла розгу со стены.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Больше месяца Элис управлялась с парикмахерским салоном Миртл, по сути, одна. По субботам и после школы к ней по очереди забегали девочки, чтобы помочь. Орла громко жаловалась, что это жуткая скучища, а от запахов, особенно нашатырного спирта, ее просто тошнило, но шесть пенсов в неделю — не то, от чего можно отказаться за здорово живешь. А Фионнуале нравилось. Она выполняла бы всю работу даром, поскольку чувствовала себя важной и нужной. Маив же было все равно, чем заниматься, лишь бы ее оставили в покое.

Миртл появлялась лишь изредка. Она выглядела ужасно, в своих уродливых домашних тапочках, с серым, покрытым пятнами лицом. Как-то раз она сошла вниз в халате — клетчатой грязной хламиде без пояса. Элис быстро отправила ее наверх.

— Она сошла с ума, — заявила при виде Миртл одна из посетительниц. — Думаю, все из-за того, что война закончилась. Война заставляла ее держаться. Помните, как нам пришлось принести свои собственные полотенца?

Элис улыбнулась:

— А шампунь мы сделали, натерев мыло на терке и вскипятив его в воде. Однажды мне не осталось ничего другого, как мыть клиентке волосы мыльными хлопьями «Люкс».

— Я помню, как вы укладывали мне волосы сахарной водой, когда у вас закончилась жидкость для укладки. Миртл обычно открывала заведение или очень рано, или совсем поздно, даже по воскресеньям, чтобы облегчить жизнь женщинам, работающим на фабриках, иначе у них не нашлось бы времени привести свои волосы в порядок. И она никогда не брала лишнего. — Женщина вздохнула. — Мы все держались вместе. Я не хочу, чтобы снова началась война, ни за что на свете, но тогда кругом была такая приятная дружеская атмосфера. Люди выкладывались полностью, как Миртл. — Она мотнула головой в сторону лестницы. — За ней кто-нибудь присматривает?

— Обычно я готовлю ей что-нибудь перекусить на завтрак и обед, и ее подруга, миссис Глэйстер, заходит каждый день, чтобы сделать ей чай и уложить в постель. Она написала дочери Миртл в Саутгемптон, что ее мать нуждается в постоянном уходе.

— Получается, вы скоро останетесь без работы, так?

— Похоже на то.

Оливия Казенс, дочь Миртл, не торопилась с приездом. Она появилась только четыре недели спустя, в начале февраля: остролицая женщина лет пятидесяти, с чрезмерным количеством розовой пудры на лице и в овчинной шубе, от которой пахло молью. Но даже приехав, она не сразу поднялась к матери. Элис, которая как раз начала заниматься перманентной завивкой, пришлось слушать, как Оливия объясняла на убийственно правильном английском, иногда, впрочем, сбиваясь на нормальную речь, что Рождество выдалось очень суматошным, что она буквально валилась с ног и ей понадобилось время, чтобы прийти в себя. Ее сын приехал домой из университета, ее дочь недавно вышла замуж за врача, и его пациенты тоже приехали вместе с ним — она подчеркнула слова «университет» и «врач», явно рассчитывая произвести впечатление. Так оно и получилось, но Элис решила не показывать этого. Она невзлюбила Оливию Казенс с первого взгляда.

— Где мать? — строго спросила Оливия, оглядывая салон так, как будто ожидая, что ее мать возьмет и выскочит откуда-нибудь из-за угла.

— Наверху, в постели, — коротко ответила Элис.

— Ну что, мне не понравилось, как она выглядит, — заявила будущая обладательница перманентной завивки, когда высокие каблуки Оливии Казенс затопали по ступеням.

Она оставалась три дня, столовалась и спала в пансионе на Марш-лейн — никто не мог винить ее за это, учитывая, что творилось наверху у Миртл. На второй день она вошла в салон и объявила, что на следующее утро забирает мать с собой в Саутгемптон.

— Очень мило с вашей стороны, — заметила Элис, переменившая вдруг свое мнение об этой женщине. Но оказалось, что Миртл поместят в дом для престарелых — в незнакомой ей части страны, где никто из ее соседей и знакомых не сможет навестить ее. Однако так было удобнее для ее дочери.

— Она никак не может жить с нами, у нас нет свободной комнаты, и я не могу ездить через полстраны каждый раз, когда с ней что-то случится.

— Вы ведь оставите нам адрес, не так ли? Дома для престарелых я имею в виду, чтобы мы могли написать ей.

— Разумеется. Ей будет приятно получать письма, но я сомневаюсь, что она сможет их читать, — оживленно ответила Оливия, как будто они обсуждали погоду, а не здоровье ее матери. — Так, теперь о салоне. Сначала я собиралась продать его, чтобы избавиться от забот, но, — губы ее искривились, — поскольку никто не дает за такой сарай и ломаного гроша, я написала в компанию, которой принадлежит здание. С сегодняшнего дня салон закрывается.

— Сегодня! — Элис онемела. Она наверняка выглядела ужасно глупо. Дело в том, что книга предварительной записи была заполнена на несколько недель вперед, а многие клиенты записывались и за месяцы, для всяких знаменательных событий: бракосочетания и тому подобного. Под ложечкой у нее засосало. Ей придется вывесить уведомление на двери.

— Сегодня, — твердо повторила Оливия Казенс. — Я не сомневаюсь, что вы предпочли бы, чтобы вас известили заблаговременно, но вы должны были ожидать этого уже давно.

— Полагаю, должна была.

— Разумеется, вы можете приобрести салон и сами, если предположить, что вы в состоянии вносить арендную плату.

— Что такое аренда? — Элис почувствовала себя еще глупее.

— Это как квартирная плата, только более долгосрочная, — резко бросила Оливия, считая, что раз человек не знает, что такое аренда, то маловероятно, чтобы он был способен платить за нее. — Мать подписала арендный договор сроком на семь лет только в прошлом году, так что он будет действовать еще шесть лет. Наверху я нашла письмо от владельца — он требует арендную плату за этот год и указывает на плохое состояние дома. Моя мама, то есть моя мать, недостаточно заботилась о том, чтобы содержать его в приличном виде. — Оливия презрительно фыркнула. — Она позволила, чтобы он пришел в запустение и разрушался.

— Она не совсем хорошо себя чувствовала, — сказала Элис. — А какова арендная плата?

— Сто семьдесят пять фунтов за семь лет. Это очень дешево. Мой муж занимается таким бизнесом, поэтому я знаю. Мама, мать, выплачивала двадцать пять фунтов в год.

Двадцать пять фунтов! Элис никогда даже не видела двадцати пяти фунтов. Она обвела взглядом обшарпанную комнату и представила себе, что стены выкрашены свежей краской — розовато-лиловый будет в самый раз, — на окнах висят новые занавески, на полу лежит новый линолеум. На стульях тоже следовало бы сменить обивку, но пока ее можно просто подлатать, сушилки выглядели так, словно пережили вселенский потоп, но, если их хорошенько почистить и отполировать, они будут как новенькие. Она не знала, что на нее нашло, когда спросила у Оливии Казенс:

— Вы уже отправили уведомление собственнику компании?

— Оно здесь, со мной, лежит в моей сумочке, и я отправлю его, как только выйду отсюда.

— Не могли бы вы подождать до завтрашнего утра? Если меня не будет к девяти часам, тогда отправляйте.

* * *

В гостиной дома номер восемь по Гарнет-стрит было включено радио. Джеральдо и его оркестр исполняли избранные произведения Кола Портера.

— День и ночь, — мурлыкал Дэнни Митчелл, отглаживая свою любимую рубашку: голубую в белую полоску, с жемчужными пуговицами. Он улыбнулся, воображая себе предстоящий вечер. Через час он зайдет за Филлис Гендерсон, сорокалетней вдовой. Они отправятся в пивной бар, немного выпьют, Филлис будет строить из себя недотрогу, но все кончится тем, что она пригласит его к себе домой на чашку какао, а потом — в постель.

У Дэнни была заслуженная репутация сердцееда. В течение десяти лет, пока он был женат на своей возлюбленной Рене, и следующих десяти лет после ее смерти, когда ему пришлось воспитывать дочь, Дэнни не посмотрел ни на одну женщину, но потом Элис вышла замуж, и Дэнни начал развлекаться, пусть даже немного поздно.

Ему исполнился пятьдесят один год, он работал электриком в порту и был стройным и сильным, как мужчины вдвое моложе его; на голове его курчавились волосы такого же цвета, как у дочери. В лице Дэнни не было ничего особенно привлекательного, но он обладал летящей, необычной улыбкой, которая нравилась окружающим, а от взгляда его голубых глаз женщины начинали чувствовать слабость в коленках. В Бутле было полно вдов и незамужних женщин, которые не задумываясь отдали бы правую руку за возможность связать свою жизнь с Дэнни Митчеллом.

Композиция «День и ночь» закончилась. «Ты еще никогда не была такой прекрасной», — запел Дэнни себе под нос. Он все еще думал о Филлис в ее черной шелковой ночной рубашке, когда открылась задняя дверь и вошла Элис. Все мысли о Филлис и предстоящем вечере вмиг вылетели у него из головы, и он встревоженно посмотрел на Элис. С облегчением он заметил, что глаза его дочери светятся ярким светом, чего давненько уже не случалось. Вероятно, отношения с Джоном у нее начали наконец-то налаживаться.

— Я принесла тебе сладких пирожков, пап. У нас осталась после Рождества начинка из миндаля с изюмом. — Она положила на стол бумажный пакет. — Они еще теплые.

— Спасибо, моя хорошая. Я попробую их через минутку. В чайнике есть чай, если тебе хочется чашечку. Налей и мне, если не возражаешь. Мне нужно выгладить только манжеты. — Он отвернул манжеты, в которые осталось продеть запонки, и повесил рубашку за дверь. После этого сложил прожженное одеяло, на котором гладил свои вещи, вынес утюг во двор и поставил его на ступеньки охлаждаться. Элис разлила чай по чашкам. Они уселись друг против друга за столом, дочь заняла место, которое раньше принадлежало ее матери.

— Как дела в школе у Кормака? — задал Дэнни вопрос, с которым неизменно обращался к дочери с тех пор, как внук пошел в школу; ему нравилось слышать ответ.

— Я тебе уже говорила, пап, он любит читать так, как утка любит плавать. Учительница очень им довольна. Когда я уходила, он сидел на кровати и читал книжку.

— Хорошо. — Он удовлетворенно причмокнул губами. Его внук все время оставался в тени своего двоюродного брата Мориса, и так приятно было узнать, что Кормак в чем-то превосходит его. Насколько ему было известно, Морис в школе не блистал особыми успехами.

— Наша Орла хочет увидеться с тобой, чтобы поговорить о Большой войне. Кажется, они сейчас проходят ее в школе.

— Скажи ей, пусть приходит в субботу. Я куплю пирожных. — Он никогда не признался бы в этом ни одной живой душе, но Орла, с ее темпераментом и живостью, была его любимицей. Дэнни уже с нетерпением ждал субботы.

— Ты не сделаешь ничего подобного, — возразила Элис. — Если тебе нужны пирожные, я испеку их сама. Орла принесет их с собой.

При упоминании о пирожных Дэнни вспомнил о сладких пирожках. Он вынул один из пакета, с аппетитом съел его и быстро расправился с остальными.

Элис с подозрением посмотрела на отца:

— Ты ел что-нибудь с тех пор, как вернулся домой после работы?

— Ну конечно, моя хорошая, — заверил он ее. Хотя все, на что он был способен, это приготовить себе бутерброд с острой приправой.

— Я хотела бы, чтобы ты приходил к нам обедать.

— У тебя и без того хватает забот, дорогая, чтобы кормить еще один лишний рот. И я всегда обедаю у вас по воскресеньям, разве не так?

Она протянула к нему через стол руку. Глаза, которые показались ему такими яркими, когда она вошла, потускнели.

— Я предпочла бы, чтобы ты был с нами все время. — Голос дочери прозвучал надрывно. У Джона хватало ума придерживать язык в присутствии своего тестя, и было так хорошо иметь кого-то на своей стороне, кого-то, кто никогда не пойдет против нее, что бы ни случилось.

— Ничего хорошего из этого бы не получилось, Элис, — недовольно произнес Дэнни. Он знал, зачем нужен дочери — чтобы служить буфером между ней и мужем, но главные действующие лица на Эмбер-стрит должны сами разобраться в ситуации. В последнее время, однако, он испытывал все большее желание вправить Джону Лэйси мозги. Это несправедливо, что он заставляет страдать людей, которые любили его больше всех, особенно если учесть, что речь идет о его любимой дочери и внучках.

За какие-то месяцы на глазах у Дэнни Элис превратилась из счастливой и жизнерадостной молодой женщины в печальное и унылое создание, на губах ее крайне редко расцветала улыбка. Одному Богу известно, как она будет чувствовать себя, если потеряет эту свою работу в парикмахерской, что могло произойти в любой момент. По крайней мере, она отвлекала ее от домашних проблем. Если бы только он мог сделать что-нибудь, чтобы поправить положение!

Элис отпустила его руку.

— Оставим это, пап. Я пришла просить помощи.

— Тебе стоит только сказать, дорогая. Все, что мое, — твое, и тебе это прекрасно известно. — Он отдал бы жизнь за нее и ее детей.

— Мне нужны деньги.

Дэнни ничем не выдал своего удивления, хотя и знал, что Джон зарабатывал достаточно и они никогда не нуждались. Он сунул руку в карман:

— Сколько?

— Мне нужно больше, чем ты носишь с собой в кармане, пап.

— Мой бумажник наверху. — Он встал. — Пойду принесу его.

К его ужасу, она закрыла лицо руками и расплакалась.

— Я, должно быть, сошла с ума, — всхлипывала она. — Мне надо показаться врачу. Я сказала той женщине, чтобы она не отправляла своего письма до завтра, но мне не собрать двадцати пяти фунтов и за целый месяц, не говоря уже о нескольких часах.

Он почувствовал, что бледнеет.

— Двадцать пять фунтов, милая? Мне понадобится уйма времени, чтобы наскрести пятерку, да и то придется ждать завтрашнего дня, пока мне заплатят. За каким чертом тебе нужно так много?

— Чтобы заплатить за парикмахерскую Миртл. Салон закрывается, вообще-то он уже закрыт, но я могу взять на себя его аренду, если захочу. Она стоит двадцать пять фунтов. Ох, папа! — Она повернулась и, обхватив отца руками, прижалась лицом к его грубой рабочей рубашке. — Я отдала бы все, что угодно, если бы салон Миртл принадлежал мне. Все говорят, что у меня хорошо получается. Мне в любом случае не хотелось бы уходить, а теперь, когда дома такое…

— Я знаю, моя хорошая, — нежно сказал Дэнни. Он быстро подсчитывал в уме стоимость принадлежащих ему вещей. Что он может заложить? Ничего, что имело бы хоть какую-то ценность. У него были только мебель, постельное белье, кое-какая посуда и столовые принадлежности, несколько безделушек и книги. Он почувствовал себя виноватым за то, что у него так много рубашек, что он не отложил нескольких фунтов на черный день. Но он был любитель хорошо провести время и всегда свободно обращался с деньгами. Когда дело доходило до того, чтобы заплатить за выпивку для всех, он не скупился. Ему нравилось покупать подарки своим внукам. Ему нравилось женское общество, может быть даже слишком, и многочисленные подружки, которыми он обзавелся за эти годы, обходились ему недешево. В бумажнике Дэнни лежала банкнота в десять шиллингов. В настоящую минуту его состояние исчерпывалось двенадцатью шиллингами и шестью пенсами.

— Ночью мне так страшно, пап. — Элис крепче обхватила его. — Девочки уходят из дому, и я не могу винить их в этом. Я даже сама советую им так поступать. Я укладываю Кормака спать как можно раньше, он не возражает, если я не выключаю свет. Так что внизу остаемся только я и Джон. Сейчас он перестал включать даже радио. Такое ощущение, что Джон не выносит ничего радостного. Я задерживаюсь на кухне как можно дольше, но ведь есть предел всему — сколько можно мыть посуду или готовить выпечку на завтра, поэтому я пристрастилась к шитью. Читать бесполезно. Я не могу сосредоточиться, зная, что Джон сердито смотрит на меня. Ох, папа! — Она расплакалась. — Он обвиняет меня в том, что я завела любовников. Вбил себе в голову, что я встречаюсь с другими мужчинами. Если бы! Он единственный, кого я когда-либо желала. А теперь и Миртл закрылась, — со стоном вырвалось у нее. — По крайней мере, это было что-то, чего я ждала с нетерпением. Мне нравилось там. Это было похоже на страну чудес, все такое яркое и сверкающее.

— Ну, ну, успокойся, дорогая. — Дэн погладил ее по голове. Ему определенно придется перемолвиться словечком с Джоном Лэйси. Он никогда не видел свою дочь в таком состоянии, похоже, она дошла до ручки. Дэн лихорадочно пытался придумать способ найти эти двадцать пять фунтов. Ему даже пришло в голову, не ограбить ли банк, но он не был уверен, что это сойдет ему с рук. Он подумал о возможном решении и недовольно скривился. — А как насчет Коры, этой женщины? — спросил он. Дэнни терпеть не мог Кору Лэйси.

— Кора! — Элис перестала плакать и уставилась на него. — Мне это и в голову не пришло. Нас трудно назвать подругами.

— По-моему, она ни с кем особенно не дружит, — коротко бросил Дэнни. — Но, кажется, деньги у нее водятся, хотя одному Господу известно, откуда. Билли зарабатывает жалкие гроши на расчистке завалов после бомбежки. Уж он-то никак не может позволить себе платить за дом на Гарибальди-роуд.

— Она работает на домовладельца, Горация Флинна, — объяснила Элис. — Ведет его книги или что-то в этом роде. Я полагаю, он по-дружески уступил ей домик. — Гораций Флинн был печально известен в Бутле тем, что вышвыривал людей на улицу, не моргнув глазом.

— Думаю, дело не ограничивается ведением его книг.

— О, пап! — Она выглядела шокированной. — У тебя грязные мысли. Я еще не видела большей пуританки, чем Кора. — Она задумчиво подперла рукой подбородок. — Наверное, мне стоит зайти к ней. Во всяком случае, вреда от этого не будет. Все, что она может сделать, это сказать «нет».

— Но она может сказать и «да». Хочешь, чтобы я пошел с тобой? — Дэнни совершенно забыл о Филлис Гендерсон.

— Нет, не стоит, пап. Лучше, если я пойду одна.

— Тогда тебе следует поторопиться. Уже половина восьмого. Джон знает, где ты?

— Я сказала, что зайду к тебе, чтобы угостить сладкими пирожками. — Она горько усмехнулась. — Он, наверное, думает, что они для одного из моих тайных обожателей. Мне придется выдержать настоящий допрос, когда я вернусь, особенно если вернусь поздно.

— Он знает об этих двадцати пяти фунтах?

Она покачала головой:

— Нет, он мог не разрешить мне прийти, если бы знал. Джону не нравится, что я работаю. Он хочет, чтобы я сидела дома, потому что там я не могу изменить ему.

Дэнни Митчелл едва удержал готовый сорваться с языка нелестный эпитет. Он и не представлял себе, что дела так плохи.

— Он не обрадуется, если Кора даст тебе денег и ты займешься своим парикмахерским салоном, — осторожно сказал он, обеспокоенный тем, что Элис окажется в ситуации, которая только ухудшит ее положение.

— А мне наплевать, пап. — Ее лицо приняло ожесточенное выражение, которого он никогда не видел у нее раньше. — Я имею право получить от жизни хоть что-нибудь из того, чего не получаю сейчас. От всего сердца мне хотелось бы, чтобы с Джоном не произошел тот несчастный случай. Я люблю его и всегда буду любить, но я устала доказывать ему это. С ним невозможно жить, так что мне нужно заняться собственной жизнью за стенами нашего дома.

Дэнни никогда не думал, что его обычно тихая и спокойная дочь способна на такую решимость. Он одобрительно кивнул головой:

— Вот и правильно, дорогая.

* * *

— Входи, — с удивлением произнесла Кора, открыв дверь и обнаружив на ступеньках свою невестку.

Элис редко бывала на Гарибальди-роуд, главным образом, потому, что ее редко туда приглашали, а Кора была не тем человеком, которому можно сваливаться как снег на голову, просто чтобы поболтать.

— Что я могу для тебя сделать? — спросила Кора, когда они уселись в чудесно меблированной гостиной. Она понимала, что это не обычный визит вежливости и что Элис пришла по какой-то особой причине, которая требовала объяснения.

— Где Билли? — Элис не хотела, чтобы брат Джона своим неожиданным появлением помешал им.

— В пивной, где же еще? — презрительно скривилась Кора.

Элис удовлетворенно кивнула.

— Хорошо. Я хочу занять у тебя денег, — напрямик сказала она. Элис не собиралась ходить вокруг да около и переливать из пустого в порожнее, чтобы убить время, а потом тактично перейти к вопросу о займе.

— Вот как! — Кора рассмеялась. Должно быть, речь идет о чем-то очень важном. При обычных обстоятельствах Элис не поинтересовалась бы у нее, который час, не говоря уже о деньгах. — Зачем?

Элис холодно обрисовала ей ситуацию.

— Я верну тебе эти двадцать пять фунтов, как только смогу, и добавлю еще, вроде как за то, что ты мне их одолжила.

— Ты имеешь в виду проценты?

— Это так называется? — смущенно спросила Элис.

— Проценты — это плата за то, что тебе дали взаймы деньги.

— Тогда я заплачу проценты.

— По какой ставке? — поинтересовалась Кора, явно желая смутить невестку.

Но Элис разгадала намерения Коры.

— По какой скажешь, — ответила она, снова обретя хладнокровие.

Ее собеседница неприятно улыбнулась:

— Чего ради я должна давать тебе хотя бы пенни?

— Потому что на этом ты заработаешь другое пенни.

Кора снова улыбнулась. Потом голос ее стал жестким:

— Мы должны заключить деловое соглашение.

— Я не возражаю, — безразлично ответила Элис. Она отчаянно старалась быть начеку. Она не доверяла Коре Лэйси, ведь та могла запросто обмануть ее, и жалела, что отказалась от предложения отца сопровождать ее. Господи, что такое «деловое соглашение»?

— Я одолжу тебе двадцать пять фунтов, но составлю соглашение, и мы обе распишемся в том, что будем делить доходы до тех пор, пока ты не выплатишь мне долг.

— Разделим доходы! — воскликнула Элис. Больше всего на свете ей хотелось получить салон Миртл, но разделение доходов казалось совершенно неприемлемым. — Ты имеешь в виду — поровну? Вряд ли это можно назвать справедливым. Ведь всю работу буду делать я.

— Отлично, ты получаешь две трети, а я одну треть. — Кора знала Элис достаточно хорошо, чтобы понимать, что та ни за что не согласится на половину. С самого начала ее вполне устраивала одна треть. Это был самый легкий способ делать деньги из тех, что ей были известны. — Я сейчас быстро составлю соглашение.

Элис ждала, сидя на краешке стула. Получилось! Завтра утром парикмахерская Миртл будет принадлежать ей, хотя очень хотелось бы обойтись без Коры Лэйси. У нее остался неприятный осадок. Одна треть доходов! Здесь было холодно. Чтобы согреться, она протянула руки к небольшому огню в камине, разведенному из брикетов кокса. Она поежилась. Огонь почти не давал тепла. Кора окружила себя красивыми вещами, но не придавала никакого значения земным благам, уюту. Ничего удивительного, что Билли предпочитал проводить все вечера в пивных барах.

О своей невестке она не знала ничего, за исключением того, что ее девичья фамилия была Барклай, что мать Коры умерла при родах и ее воспитали две тетки, старые девы, которые давно умерли. Об отце никто и никогда ничего не слышал.

Не переставало вызывать удивление и то, что они с Билли нашли друг в друге. Билли почти никогда не бывал дома, Кора редко выходила за его пределы, а когда они были вместе, то совершенно игнорировали друг друга. Казалось, что Билли чувствует себя не в своей тарелке в присутствии холодной и расчетливой супруги, Кора же демонстрировала презрение к добродушному и по-детски наивному мужу.

Ноги у Элис закоченели от холода. Она встала и начала ходить по комнате, чтобы вернуть им ощущение тепла. Она сняла вазу, стоявшую на каминной полке. В тусклом свете ваза заискрилась, как бриллиант, когда Элис повертела ее в руках. Она щелкнула по ней ногтем, и та издала резкий, звонкий звук, как колокольчик. Хрусталь! Господи, как Кора смогла позволить себе такую вещь? И, если на то пошло, откуда у нее двадцать пять фунтов? От Горация Флинна?

«Я полагаю, что она не только ведет его книги», — кажется, примерно так выразился отец. Элис содрогнулась, представив себе, как толстый и жирный Гораций Флинн подходит к ней вплотную, а уж о том, чтобы вести его книги или проделывать какие-то интимные вещи (если папа прав), и говорить нечего.

На столе лежала детская книжка — картонная азбука-раскраска, где рядом с каждой буквой нарисована какая-нибудь зверушка: «А» — антилопа. Она открыла последнюю страницу: «3» — зебра. Из книжки выпал листок бумаги, на котором были написаны простые примеры на сложение: 1 + 1, 2 + 2, 2 + 1. Ответы были вписаны неуклюжей детской рукой. Должно быть, Кора составляла примеры, а Морис писал ответы. Вероятно, она занимается с ним дома.

Элис зачем-то посмотрела на стену, где раньше висела розга. Теперь ее там не было. Она заметила, что розга стоит, прислоненная к облицованному зеленой плиткой камину. Желудок у нее подступил к горлу. Неужели Кора избивает своего малыша, чтобы заставить его учиться?

Внезапно Элис охватило горячее желание побыстрее убраться из этой красивой холодной комнаты, с ее дорогими украшениями и вернуться в свой собственный, теплый и уютный дом, в котором ни одна безделушка не стоила дороже шести пенсов, но который был ей гораздо милее. К черту Миртл с ее салоном! Кора может оставить себе свои деньги и свое деловое соглашение.

Она направилась к двери — и представила Джона, который сидит в кресле возле окна, поджидает ее, сердясь и раздражаясь, желая знать, где она была и скольким мужчинам позволила дотронуться до себя. Обвинения становились все более и более дикими и оскорбительными. Она не могла заставить себя пересказать отцу хоть что-то из того, что говорил Джон. Скольких мужчин она обслужила? Сколько она заработала? Ужасные обвинения из уст человека, который, как она думала, будет любить ее всегда! Элис подавила всхлип, и как раз в этот момент в комнату вошла Кора, держа в руках вырванный из блокнота листок бумаги.

— Извини, что я так задержалась, но все надо было изложить предельно точно. Просто подпиши вот здесь, где я проставила пунктирную линию. Я захватила с собой чернила и ручку.

— Сначала я хотела бы прочесть это.

— Конечно, — легко согласилась Кора. — Никогда ничего нельзя подписывать, не прочитав сначала.

— «Я, Элис Лэйси, — принялась читать вслух Элис, — удостоверяю получение суммы в двадцать пять фунтов от Коры Лэйси, что дает право упомянутой Коре Лэйси на владение in perpetuity [2] одной третью делового предприятия, известного в настоящее время как «Салон-парикмахерская Миртл». — Она нахмурилась. — Что значит «in perpetuity»?

— До тех пор, пока ты не вернешь мне деньги назад.

— Тогда все в порядке. — Ей не часто приходилось ставить свою подпись. Она села и аккуратно написала над пунктирной линией: «Элис М. Лэйси».

— Что значит «М»? — поинтересовалась Кора.

— Мэворин. Так звали мою маму. Мой отец называл ее Рене.

Кора кивнула:

— Ну, вот твои деньги. — Она протянула небольшой клочок бумаги.

Элис непонимающе уставилась на него:

— Что это?

— Это чек на двадцать пять фунтов.

— Но мне нужны деньги, а не чек! — Она краем уха слышала что-то о чеках, но еще никогда не видела их в глаза.

— Чек — то же самое, что и деньги, — снисходительно улыбнулась Кора. — Просто отдай его дочери Миртл. Она знает, что с ним делать.

Элис хотела было возразить, но это только лишний раз продемонстрировало бы ее невежество. Она взяла чек, поблагодарила Кору и сказала, что пойдет домой.

На улице она остановилась. Ей было не по себе. Как может клочок бумаги иметь такую же ценность, что и двадцать пять фунтов? Ах, если бы только она могла спросить Джона! Ему, похоже, было известно все на свете. Элис вздохнула. Давно миновали дни, когда они могли что-нибудь обсуждать — например, стоит ли провести воскресенье в Нью-Брайтоне, если погода будет хорошей? Или лучше поехать в Саутпорт, куда легче было добраться на электричке, отходившей от вокзала на Марш-лейн? Поставить ли еще одну кровать в спальню к девочкам, которые стали старше? Орла постоянно жаловалась на то, что они спят втроем в одной кровати.

Эта история с чеком не давала ей покоя. Она вернулась бы к отцу, но он, наверное, уже ушел на свидание с Филлис Гендерсон, своей последней по счету пассией. О чеке должна знать Бернадетта. В отличие от Элис, она была умницей. Они вместе ходили в начальную школу Святого Джеймса, но в одиннадцать лет Бернадетта получила стипендию и перешла в монастырскую школу Сифилда. Она жила совсем рядом, на Ирлэм-роуд. Надо надеяться, Бернадетта успокоит ее. Конечно, придется задержаться, но она и так опаздывала, и сейчас Джон, наверное, уже сходил с ума от злости. «Какого черта! Пропадать, так с музыкой!»

— Конечно, с чеком все в порядке, глупышка, — рассмеялась Бернадетта. Она была уже в халате, собираясь лечь в постель, хотя была всегополовина девятого. С самого Рождества Берни ходила подавленная. Рой Мак-Брайд оказался таким же, как все остальные мужчины, которых она знала, за исключением Боба, и в такси, когда они возвращались домой после танцев в канун Рождества, попытался сунуть руку ей под юбку. Она решила совершенно отказаться от общества мужчин, заменив его книгами.

— Мы в Управлении нефтепродуктов получаем массу чеков. А за что выписан этот, кстати говоря?

В третий раз за сегодняшний вечер Элис объяснила ситуацию с салоном Миртл, а потом рассказала о своей встрече с Корой.

— Она заставила подписать какое-то соглашение и хочет одну треть доходов, но это ерунда. Начиная с завтрашнего дня парикмахерская Миртл будет принадлежать мне, и только это имеет значение.

— Ох, Элис! — Бернадетта выглядела испуганной и недовольной. — Лучше бы ты спросила меня для начала. Я бы одолжила тебе денег, и тебе не пришлось бы ничего подписывать. Я не потребовала бы доли в доходах. Только чтобы ты вернула мне деньги, когда сможешь, вот и все.

Элис потрясенно уставилась на подругу:

— Мне и в голову не приходило, что ты состоятельная дама, Берни.

Бернадетта пожала плечами:

— Именно поэтому у нас с Бобом никогда не было детей, разве нет? Я задерживалась на работе, чтобы поднакопить на мебель для нашего дома. А когда его убили, я не смогла заставить себя истратить хоть пенни. Мне это казалось неправильным — покупать одежду и все такое, так что деньги так и лежат в Министерстве почт. Теперь там должно быть фунтов сорок. Ты могла бы взять их у меня, выкупить салон Миртл, а на остаток отремонтировать его немного. Он явно в этом нуждается.

— Ох, Берни! Если бы я знала!

— Верни Коре ее чек, а я устрою так, чтобы завтра получить деньги.

— Я не могу, правда! Я же сказала тебе, что подписала соглашение.

Бернадетта с сомнением посмотрела на нее:

— О чем там говорится?

— Не могу вспомнить.

— Тебе известно, что ты слишком доверчива, Элис Лэйси? Ладно, как насчет чашечки чая? А еще лучше, рюмки шерри, чтобы отпраздновать твое новое деловое предприятие?

— В твоих устах это звучит очень впечатляюще. — Элис улыбнулась.

— А оно и есть очень впечатляющее. Я чертовски горжусь тем, что ты — моя подруга. Подожди, сейчас я принесу рюмки из кухни.

Пока ее не было, Элис оглядела большую мрачноватую комнату. В ней было тепло — в массивном камине пылал яркий огонь. Книга, которую читала Бернадетта, лежала обложкой вверх рядом с чашкой, где оставалось немного какао. Ни за что на свете она не хотела бы оказаться на месте Берни, ни на одно мгновение, но в тот момент она почувствовала зависть к подруге: та могла поступать, как ей вздумается — лечь спать, если хотела, или бодрствовать, и никто не дышал ей в затылок, чтобы проследить за каждым движением. Элис виновато поежилась, представив себе, насколько ее жизнь была бы лучше без Джона.

О господи! Элис стало плохо. Часы на буфете показывали без десяти девять. Но если Джон беспокоился, то в этом была его вина, рассудила она. Элис больше не могла довериться ему, рассказать о салоне Миртл. Даже когда она вернется, то сможет сказать лишь, где она была, а не почему . Он вполне мог разорвать чек, заявить, что не хочет, чтобы она работала. Лучше промолчать и поговорить обо всем, когда парикмахерская Миртл действительно будет принадлежать ей .

— Эй! Я тут подумала кое о чем. — Бернадетта вернулась с рюмками. — Откуда Кора знала, на чье имя выписывать чек?

— Понятия не имею. — Элис достала чек из сумочки и впервые внимательно прочла его. — Тут сказано: «К оплате для компании «Флинн Пропертиз». — Она вновь прочитала чек и нахмурилась. — Флинн Пропертиз?

Бернадетта взвизгнула:

— Сука! Салон Миртл принадлежит Горацию Флинну. Он собственник компании, о которой толковала эта доченька. Ох, Эл! Держу пари, Кора Лэйси сейчас покатывается со смеху.

* * *

Миртл вышла в салон, одетая в слегка поношенное каракулевое пальто с коричневым меховым воротником, в черной, покрытой пылью шляпке, по форме напоминающей тюрбан, и в коротких ботиночках с начесом. Шнурки на одном ботинке были развязаны. Элис усадила ее под сушилку и завязала их.

— Чтобы вы не наступили на них, на всякий случай. — Она погладила ее морщинистое растерянное лицо. — Берегите себя, Миртл, дорогая. Вы ведь будете заботиться о себе, правда? Мы будем очень скучать по вас.

— Точно, точно, — эхом отозвалась Флорри Пайпер, которая явилась, как обычно, раз в неделю вымыть голову шампунем и уложить волосы.

Перед домом остановилось такси, и вниз спустилась Оливия Казенс, волоча большой потертый чемодан.

— Нам пора идти, мама, — резко бросила она, порозовев. — Нам и вправду нужно спешить, мама. — Она обернулась к Элис. — Удачи вам с салоном. Надеюсь, вы управитесь с парикмахерской лучше, чем это получалось у мамы. Должна признаться, вы меня совершенно ошеломили, появившись нынче утром с чеком.

Вошла миссис Глэйстер, подруга Миртл.

— Ты забыла свою сумочку, дорогая, — ласково сказала она. — Я положила в нее чистый носовой платок и немножко мятных конфет, твоих любимых.

— Спасибо. — Миртл робко улыбнулась всем. — Могу я выпить чашечку чая?

— Нет, не можешь, мама. Такси ждет. Скажи «до свидания» своим друзьям. — Оливия грубо подняла старую женщину на ноги. Она презрительно оглядела комнату. — Мое сердце не разорвется, если я больше никогда не увижу этого места.

Дверь закрылась, и Миртл Риммер навсегда покинула Опал-стрит. Миссис Глэйстер расплакалась:

— Мое сердце не разорвется, если я тоже больше никогда не увижу ее . Она ожидала, что Миртл накопила несколько тысяч фунтов, а оказалось — всего несколько сотен. И знаете, она забрала все, до последнего пенни.

— Неплохо выпить по чашечке чая, Элис, — сказала Флорри Пайпер. — Забудь на минутку обо мне и моих волосах.

Элис поспешила в грязную кухню в задней части дома, чтобы поставить на огонь чайник, и вспомнила, что прошлым вечером Оливия выгребла всю кассу, даже не подумав заплатить ей. Четыре дня Элис работала даром. Но не стоит расстраиваться, теперь она будет платить себе сама. Грусть, которую она чувствовала после отъезда Миртл, смешивалась с ликованием. Ей все Равно, какими скрытыми мотивами руководствовалась Кора, выписывая чек; не имело значения и то, что здание принадлежит Горацию Флинну. Она , Элис Лэйси, отныне была владелицей парикмахерского салона. Если не считать свадьбы и рождения детей, сегодня был самый счастливый день в ее жизни.

— Какой ужасный синяк у тебя на щеке, дорогая, — заметила Флорри Пайпер, когда Элис вернулась.

Элис потрогала синяк так, словно забыла о нем.

— Я наткнулась на дверь, — объяснила она.

— Тебе следует быть осторожнее. — Будь это кто-либо другой, Флорри сочла бы само собой разумеющимся, что синяк поставил ухажер, но всем было известно, что Джон Лэйси никогда не тронул жену и пальцем.

* * *

Он не собирался бить ее. Он никогда не хотел причинять ей боль, ни словом, ни делом. Но ее не было дома так долго, что, когда она наконец пришла, он был уже в бешенстве.

Одна за другой возвращались девочки. Сегодня он почти не видел их. Похоже, они проводят массу времени у других людей. Как только они выяснили, что матери еще нет, то сразу же отправились в постель. Он слышал, как они болтают наверху, смеются и хихикают, и чувствовал себя лишним, зная, что дочери избегают его, что именно из-за него их так часто и подолгу не бывает дома и они больше не приводят домой подружек, как раньше. Именно по этой самой причине Элис так рано укладывала Кормака спать — чтобы мальчуган не слышал, как его отец разговаривает с матерью.

Джон подошел к лестнице и стал слушать, как дочери спорят о том, кому спать посередине. Он заранее знал, что уступит Маив, которая ни с кем не хотела ссориться. Им крайне была нужна еще одна кровать. Один знакомый на работе посоветовал ему обзавестись двухъярусной кроватью, и Джон размышлял над тем, сможет ли он соорудить пару, или комплект, или как там еще она называлась. Ему нравилось работать с деревом — гораздо больше, чем с металлом. Будут споры о том, кому спать наверху, куда нужно залезать по маленькой лестнице, но он установит очередность. Он поговорит об этом с Элис.

Нет, не поговорит! Подавив всхлип, Джон Лэйси сел на нижнюю ступеньку лестницы и закрыл руками изуродованное лицо. Он забыл, что они с Элис больше не разговаривают, и в этом была его вина, а не ее. Джон чувствовал себя так, словно потерял власть над своим рассудком. Тот заставлял его говорить и делать то, о чем настоящий Джон и помыслить не мог, и не позволял совершать хорошие поступки.

Часы на буфете пробили восемь, и это означало, что Элис отсутствовала уже час. Но ведь она сказала, что всего лишь завернет на Гарнет-стрит повидать отца! Губы Джона искривились, в груди закипала слепая ярость. Он готов был держать пари, что его жена стоит, прижавшись спиной к стене, в каком-нибудь тупичке с одним из своих приятелей. Собственно говоря, он может сам пойти на Гарнет-стрит и убедиться, что был прав в своих подозрениях.

— Я выйду на минутку, — крикнул он детям наверх.

Только Маив соблаговолила откликнуться.

— Хорошо, папа, — крикнула она в ответ.

Джон схватил пальто и поспешил на залитую светом газовых фонарей улицу. Ему потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться до Гарнет-стрит, и еще меньше, чтобы удостовериться в том, что в доме Дэнни Митчелла нет ни души. Чтобы окончательно убедиться в этом, он вошел в дом через заднюю дверь, но там тоже было темно и пусто.

Впоследствии Джон не мог понять, что случилось с его головой. Его охватило ликование, сердце забилось быстрее, по коже пробежал холодок от сознания того, что он оказался прав. Теперь у него появились все основания ненавидеть ее.

Он вернулся домой, сел в кресло у окна и, постукивая пальцами по деревянному подлокотнику, принялся ждать Элис, свою жену-шлюху.

Она появилась только в половине десятого, и он уже начал было думать, что она бросила его, хотя здравый смысл подсказывал ему, что она никогда не оставит детей — во всяком случае с ним.

Ему редко доводилось видеть ее такой красивой и желанной. Любого мужчину замучили бы подозрения, если бы его жена вернулась с блестящими глазами и розовыми щечками, словно она выиграла несколько сотен фунтов. Так она выглядела раньше, когда они занимались любовью. Что-то должно было случиться, чтобы ее глаза так засветились. Но что бы это ни было, оно не имело отношения к нему.

— Прости меня, дорогой, — зачастила она, — но после того как я заглянула к отцу, я решила заскочить к Бернадетте: она чувствует себя страшно подавленной с самого Рождества. Мы выпили по капельке шерри, и я, кажется, совсем потеряла чувство времени.

— Тебя не было два с половиной часа, — ледяным тоном изрек Джон.

— Я знаю, дорогой. Прости меня, пожалуйста.

— Ты была с парнем, я вижу это по твоему лицу. — Почему, ну почему ему так хотелось, чтобы это оказалось правдой? Он словно упивался своим страданием, стараясь сделать себе еще больнее.

Она вздохнула:

— Ох, не говори глупостей, Джон. Пойди и спроси у Бернадетты, если не веришь мне.

— Ты считаешь, я такой дурак и не догадываюсь, что вы договорились между собой?

— Думай, что хочешь, — устало проговорила она и прошла в кухню поставить чайник на огонь. — Девочки пили чай, после того как вернулись? Я слышу, они все еще разговаривают наверху. Может, им захочется выпить какао.

Если бы он остался тем разумным человеком, каким был когда-то, то сейчас самое время было упомянуть о двухъярусной кровати. Вместо этого тот другой человек, каким он стал, последовал за женой в кухню и схватил ее за руку.

— Я хочу знать, где ты была. Я хочу знать, почему у тебя такое выражение лица! Сколько ты заработала? Сколько у тебя в кошельке? — Он отпустил ее руку. На ручке кухонной двери висела ее сумочка — из тех, что стали популярными во время войны, их носили через плечо. Он расстегнул молнию и вытряхнул содержимое. На выложенный плиткой пол вывалились покрытая золоченой эмалью пудреница, кошелек, маленькая расческа, два тщательно выглаженных носовых платка, огрызок карандаша, пара трамвайных билетов и клочок бумаги.

— Джон! Отец подарил мне эту пудреницу в мой двадцать первый день рождения. Ох, смотри, зеркальце разбилось. — Она едва не плакала, опустившись на колени и подбирая осколки стекла. — Теперь семь лет не будет нам удачи.

— Я склею его. — Господи! Он был похож на монстра — и вел себя соответственно. Став на колени рядом с ней, он начал складывать вещи обратно в сумочку. Плечи их соприкоснулись, и его охватило страстное желание обнять ее, осушить ее слезы. Черт возьми, он так и сделает . Сейчас или никогда. Так больше продолжаться не может. Даже если придется рискнуть и увидеть отвращение на ее лице. Он робко произнес:

— Не знаю, что на меня находит ино… А это что?

— Это чек, — произнесла Элис напряженным голосом. Она выхватила чек у него из рук, прежде чем он успел заметить, от кого он был. Подозрения вернулись к нему с такой силой, что он больше не мог сдерживаться.

— Ага, значит, с тобой расплачиваются чеками? Должно быть, это какой-то богатенький Буратино — тот, с кем ты шляешься? Давай-ка посмотрим.

— Нет! — Она упрямо отвела руку с чеком за спину. — Это тебя не касается.

— Вот как, моя жена спит с кем попало, а меня это не касается! — Он хрипло рассмеялся. — Покажи мне этот гребаный чек.

Элис вздрогнула. Он никогда раньше не ругался в доме, максимум, что он себе позволял, это словечки вроде «проклятый». Внезапно ей стало плохо, она поняла, что нет смысла и дальше прятать от него чек. Джон был сильнее и легко мог отнять его.

— Это от Коры Лэйси, — сказала она. — Она одолжила мне двадцать пять фунтов на салон Миртл. С завтрашнего дня он будет принадлежать мне.

Год назад Джон пришел бы в восторг. Год назад он сам бы занял для нее денег. Один его приятель взял ссуду в банке, чтобы открыть собственную небольшую инженерную компанию. Но сейчас, год спустя, Джон ощутил лишь слепую ярость, за которой пришел оглушительный страх. Он не хотел, чтобы она стала независимой, обзавелась собственным делом, не полагалась на него в денежном отношении. В последнее время он стал с пренебрежением относиться к тем жалким шиллингам, которые она зарабатывала в салоне Миртл. Джон хотел, чтобы она сидела дома. Если бы он мог, то запретил бы ей ходить по магазинам. Он поднял руку и ударил Элис по лицу, ударил так сильно, что она пошатнулась и чуть не упала. Она вскрикнула, потом сразу же умолкла, прижав руку ко рту, боясь, что дети могут услышать. Чек упал на пол, и он схватил его.

— С тобой все в порядке, мам? — крикнула Орла.

— Все нормально, дорогая. Я просто ударилась об угол кухонного шкафа. — Она посмотрела на мужа. — Если ты порвешь его, я попрошу Кору выписать мне новый. Ты мне не сторож. А с сегодняшнего вечера ты мне и не муж. Давай, ударь меня еще раз, — насмешливо проговорила Элис, когда Джон снова занес кулак. — Можешь избивать меня всю ночь, но ты все равно не помешаешь мне приобрести салон Миртл.

Впервые она осмелилась возразить ему, и, глядя на ее сердитое, раскрасневшееся лицо, Джон Лэйси понял, что потерял ее. Со стоном, который, казалось, шел из самых глубин его души, он второй раз за вечер закрыл лицо руками.

— Я не знаю, что на меня нашло, Элис, — прошептал он.

Если бы щека у Элис не болела так сильно, она могла бы пожалеть его, но вот уже десять месяцев она шагала, как по минному полю, пытаясь достучаться до него, пробиться к нему, мирилась с его яростью, с его плохим настроением и, хуже всего, с его оскорблениями, и все потому, что любила его. Может, она все еще любила его, она не знала, но на этот раз он зашел слишком далеко. То, что он ее ударил, стало последней каплей. Он так запугал девочек, что они почти не бывали дома. Только Кормак был избавлен от его гнева. Она взяла чек и вышла из комнаты.

Через несколько секунд Элис вернулась. Она чувствовала в себе необычайную силу, как будто это она, а не он, была главной.

— Теперь я буду спать одна, — коротко бросила она. — Я лягу в гостиной. А ты можешь спать на кровати.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В воскресенье, после утренней мессы, Элис с детьми переоделись в старую одежду. Вооружившись кистями, большой жестяной банкой с розовато-лиловой краской, маленькой баночкой белил, серебристой лаковой полировкой и всевозможными чистящими средствами, они дружно зашагали к салону Миртл.

Даже Орла, которая всегда неохотно соглашалась помочь, искрилась энтузиазмом.

— Девочки в школе умрут от зависти, когда я скажу им, что нам принадлежит парикмахерская, — хвастливо заявила она.

— Она не совсем принадлежит нам, дорогая. Я просто арендую ее, — поправила ее Элис.

— Ох, мам, это одно и то же.

Бернадетта Мойнихэн появилась как раз в тот момент, когда Элис отпирала двери. На ней были старые брюки, а волосы убраны под жоржетовый шарф. Она широко улыбнулась:

— Как раз вовремя.

Элис улыбнулась в ответ:

— Спасибо за помощь, Берни.

— Я ни за что на свете не согласилась бы пропустить такое событие. Что мне делать?

— Можно мне начать красить стены, мам? — умоляющим голосом спросила Фионнуала.

— Пока нет, дорогая. Сначала нужно все кругом вымыть и вычистить, включая кухню. Грязь тут копилась годами, а на туалет во дворе вообще страшно смотреть. Мне всегда было стыдно, когда клиенты спрашивали, могут ли они им воспользоваться. Если мне самой хотелось туда, я бежала домой и пользовалась нашим.

Бернадетта вызвалась вымыть туалет.

— Ты же не можешь поручить это девочкам, а тебе самой нужно быть здесь, чтобы присматривать за всем, — объяснила она.

— Хорошо, Берни. Ты прелесть. Где-то тут есть отбеливатель. — Элис распределила задания. — Фиона и Орла, вы моете стены, Маив, вычисти раковины, моя хорошая. Кормак… — Она попыталась придумать занятие для пятилетнего малыша. Кормак в ожидании глядел на нее, широко распахнув голубые глаза и наморщив от напряжения свой маленький лоб. Он был таким восхитительным мальчуганом! Не в силах устоять, она подхватила его на руки и крепко прижала к себе. — А ты будешь вытирать для своей мамочки кожаные кресла. — Кресла были не кожаными, а из кожзаменителя, и она собиралась заменить на них обивку.

Во время работы все радостно напевали, в основном старые военные песни: «Беги, кролик, беги», «Мы снова встретимся», «Мы собираемся повесить белье на линии Зигфрида»…

В половине двенадцатого они сделали перерыв, чтобы перекусить бутербродами с колбасным фаршем и лимонадом. К часу дня Маив, которая вообще быстро уставала, совсем пала духом, а Орла пожаловалась, что по горло сыта уборкой. Кормак с ногами взобрался на кресло и играл с большой старомодной кассой, которую Элис считала когда-то совершенно лишней в парикмахерской. Фиона отскребала кухню, горя нетерпением добраться до кистей и краски. Закончив мыть туалет, Бернадетта подметала двор. Элис отполировала сушилки до зеркального блеска, хотя с облупившейся по краям краской она ничего не могла поделать.

— Когда мы будем обедать? — поинтересовалась Орла.

— В четыре часа. Я ведь говорила тебе, что сегодня обед будет поздно. Иди домой, если хочешь. Ты тоже, Маив. С минуты на минуту должен прийти дедушка, чтобы покрасить потолок.

— Ой, мам! — раздался из соседней комнаты крик Фионы. — Я хотела покрасить потолок сама.

— Ты можешь красить стены, моя дорогая. Для потолка требуется опытная рука. Однажды я красила потолок в кухне, и все закончилось тем, что я только перемазалась краской и стала похожа на пугало.

Маив отправилась домой почитать книгу, но Орла решила остаться, как только узнала, что придет дедушка. Они снова сделали перерыв, прикончив последние бутерброды, и Элис приготовила чай на фантастически чистой кухне.

— Ты просто замечательно управилась с плитой, — похвалила она Фиону. — Она выглядит как новая.

— Можно я теперь начну красить стены?

— Нет пока, милая, — терпеливо ответила Элис. — Но вот что ты можешь сделать: поднимись наверх и поищи какие-нибудь старые простыни, которые можно было бы расстелить внизу, пока дедушка будет красить потолок. Мы ведь не хотим забрызгать краской все кругом.

— А что ты собираешься делать со вторым этажом, Элли? — поинтересовалась Бернадетта.

— Что ты имеешь в виду? — непонимающе уставилась на нее Элис.

— Только то, что это квартира, моя золотая. Ты можешь сдавать ее, чтобы заработать несколько лишних шиллингов в неделю. Если ее прибрать, то там будет очень мило и уютно. Это может… — Она запнулась.

— Может что?

Берни искоса взглянула на Фиону и подождала, пока девочка выйдет из комнаты.

— Это может стать квартирой для того, кто наградил тебя вот этим ! — Она показала на синяк на щеке своей подруги, который из фиолетового постепенно превращался в желтый.

— Берни! — задохнулась Элис.

— Я любила Боба до безумия, но он бы вылетел в дверь как пуля, если бы посмел тронуть меня хоть пальцем. — Бернадетта скрестила руки на груди и окинула Элис суровым взглядом. — Скажи, он часто бьет тебя или кого-нибудь из детей?

— Он никогда не бил детей!

— Могла бы ты себе представить всего год назад, что он поднимет на тебя руку?

— Ну, нет, — потерянным голосом проговорила Элис.

— Это неправильно, Элис. Ни одна женщина не должна мириться с подобным насилием.

Элис не успела ничего ответить — на двери надтреснуто звякнул колокольчик и вошел ее отец. Он влез в грязный комбинезон и принялся красить засаленный потолок в ослепительно-белый цвет.

Элис с изумлением заметила, что Бернадетта порозовела и словно лишилась дара речи — ее подруга с восьми лет была влюблена в Дэнни Митчелла.

Наконец Фиона добралась до кисти и начала красить стены. Элис принялась срывать грязный, отслуживший свой век линолеум, ей помогали Кормак и Орла — завтра в восемь утра должен был прийти мастер, чтобы настелить новый линолеум, купленный в кредит на Стэнли-роуд: черного цвета с кремово-мраморным отливом. Она ни за что не пожелала бы видеть такой у себя дома, но для парикмахерской он подходил прекрасно.

Она купила еще отрез кружевной ткани на занавески и два абажура, которые собиралась повесить после того, как краска высохнет. Элис почувствовала, как ее охватывает радостное возбуждение. Когда все будет закончено, парикмахерский салон будет выглядеть просто потрясающе.

Бернадетта и Дэнни вместе со всеми вернулись на Эмбер-стрит пообедать. На этот раз мрачная физиономия Джона не могла испортить им настроение за обеденным столом: все были слишком полны впечатлений о парикмахерской и о том, что они с ней сделали.

— Как ты ее назовешь, мам? — поинтересовалась Маив.

— Ну как, «Салон Миртл», дорогая. Я не думала о том, чтобы сменить название.

— Мне кажется, ты должна это сделать, — заметила Бернадетта.

Дэнни кивнул:

— И мне тоже.

— Почему бы тебе не назвать его «У Элис»? — предложила Орла.

Элис подумала, что это название звучит как-то нескладно. Ну как можно быть такой глупой — даже не подумать о новом названии и о том, что в аренду входит и квартира наверху! «Ты глупа как пробка, Элис Лэйси», — сказала она себе.

— Ты можешь назвать его «Парикмахерский салон Лэйси», — сказала Фиона.

— В этом что-то есть, — одобрила идею Бернадетта.

Дэнни согласился, что такое название звучит классно, Маив нашла его великолепным, Кормак отметил, что оно подходит по стилю к кружевным занавескам [3] . Элис выглядела довольной, Джон попросту нахмурился, а Орла скривилась, недовольная тем, что приняли предложение Фионы, а не ее.

Фиона же сияла. В сущности, она окрестила парикмахерскую и очень гордилась собой.

После того как со стола все убрали и перемыли посуду, Бернадетта объявила, что идет домой. Дэнни вызвался проводить ее до Ирлэм-роуд.

— В этом нет необходимости. — Бернадетта снова порозовела. Она никогда не умела вести себя с Дэнни Митчеллом.

— Собственно, я кое о чем хотел спросить вас, — сказал Дэнни, когда они вышли на улицу. — Откуда взялся этот синяк на лице у Элис? Она утверждает, что наткнулась на дверь, но я не очень-то верю ей.

— Это Джон поставил ей его. — Бернадетта не испытывала ни малейшего желания оберегать Джона Лэйси от гнева его тестя. Она была слегка разочарована тем, что Дэнни вызвался проводить ее домой только потому, что хотел поговорить об Элис. — Это случилось в четверг вечером, когда Элис вернулась домой с чеком.

Дэнни негромко выругался:

— Я скажу ему пару слов при первой же возможности. Может быть, даже сегодня вечером. Элис говорила, что пойдет в салон повесить занавески, так что Джон скорее всего будет один.

Полагая, что делает доброе дело, Бернадетта рассказала ему о квартире над парикмахерским салоном.

— Я сказала, что она могла бы подойти Джону, но Элис и слышать об этом не хочет.

— И правильно. — Кажется, он больше дочери был поражен этим предложением. — Нельзя выгонять мужчину из его собственного дома, что бы он ни сделал, — возмущенно возразил он.

— Вот как! Даже если он уложит Элис в больницу или сотворит что-нибудь с детьми? — Она забыла о своем страхе перед ним и вышла из себя. Мужчины! Насколько бы мир был лучше без них! Был только один достойный их представитель, и тот погиб на войне.

— Так дела не делаются, — раздраженно ответил Дэнни. Он уже начал жалеть о том, что вызвался проводить Берни домой. Он всегда считал ее уравновешенной женщиной. Не привык он к тому, чтобы женщины возражали ему. Обычно они соглашались с каждым его словом.

— По-моему, самое время начать делать. Вы что, хотите сказать, что женщины рождаются для того, чтобы играть роль боксерской груши?

Он пришел в замешательство. Что можно ответить на это?

— Я не хотел сказать ничего подобного.

— Еще как хотели. Вы говорите, что женщину можно избить до полусмерти, и тут ничего нельзя поделать.

— Она всегда может уйти. — Он пожалел о своих словах, еще не успев вымолвить их, потому что эта маленькая особа разразилась саркастическим смехом.

— В таком случае, если Джон снова ударит вашу Элис, я предлагаю ей забрать детей и прийти жить к вам.

Оба кипели от негодования и прошагали остаток пути до Ирлэм-роуд в полном молчании.

* * *

Элис закончила развешивать белые кружевные занавески и представила себе, как будут реагировать клиентки, когда увидят завтра перемены в парикмахерском салоне Миртл. Она поправила себя: в салоне Лэйси . Ей придется обратиться к художнику, чтобы сменить вывеску над окном; она постаралась отогнать от себя мысль о том, что было время, когда эту работу с удовольствием выполнил бы Джон.

Ей предстояло сделать еще массу вещей — например, купить новые полотенца, розовато-лилового цвета, если такие найдутся. И еще нужны часы, хотя бы маленькие, дешевые — и как только Миртл удавалось все эти годы обходиться без них? Кроме того, она собиралась напечатать расценки на маленьких карточках, наподобие свадебных приглашений.

В радостном предвкушении она потерла руки. Ей придется нанять помощницу, чтобы та делала то, чем она сама занималась раньше. Идеальным вариантом было бы найти женщину, у которой дети уже ходили бы в школу, потому что Фионнуала изъявила горячее желание приходить работать к матери после занятий и по воскресеньям.

Все картинки с изображением потрясающе красивых причесок, которые Миртл ни за что на свете не смогла бы сделать, убрали, когда красили стены. Теперь Элис начала прикреплять их канцелярскими кнопками, вместе с рекламой шампуней, лосьонов для укладки и прочего. Руки и тело у нее ныли. И дело не только в том, что сегодня ей досталось работы; с четверга она спала на короткой и очень жесткой кушетке в гостиной, а это было чертовски неудобно.

Так долго продолжаться не могло, но Элис снова запретила себе думать об этом. Она уселась под сушилку и принялась удовлетворенно разглядывать салон Миртл — Лэйси . Завтра он будет выглядеть еще лучше, когда положат новый линолеум.

* * *

На противоположной стороне улицы, подальше от света фонаря, маячила темная фигура человека, наблюдавшего за работающей женщиной. Он видел, как она присела под средней из трех сушилок, видел, какой радостью осветилось ее лицо, когда она обвела взглядом салон, который, как вынужден был он признать, чрезвычайно изменился к лучшему.

У Джона Лэйси кружилась голова от любви к этой женщине — его жене, и в то же время он испытывал приступы гнева и ревности, которые в эти дни так легко одолевали его. Проклятый салон занял его место в сердце Элис, но винить в этом он мог только самого себя.

Впервые в жизни он почувствовал желание напиться, напиться до потери сознания и забыть обо всем. Такое случилось с ним лишь однажды — на свадьбе приятеля, когда ему было восемнадцать. Ощущение было не из приятных, но именно сейчас мысль о том, чтобы забыться, казалась чертовски привлекательной.

Куда же пойти, чтобы достичь соответствующего состояния? Только не в пивной бар, где его знали, и не в какое-нибудь тихое респектабельное место, где могли увидеть его лицо. Лучше всего отправиться в одну из этих дешевых и шумных пивнушек на Док-роуд. Обычно в них не протолкнуться от иностранных моряков и проституток. Там на него никто не обратит внимания.

Джон бросил последний взгляд на Элис, поднял воротник пальто, надвинул глубже шляпу, чтобы скрыть свое изуродованное лицо, и поспешил к докам.

* * *

Дэнни Митчелл направлялся к своему зятю, чтобы перемолвиться с ним парой нелицеприятных слов. Он все еще негодовал, вспоминая свой разговор с Бернадеттой. Будь она старше, то непременно стала бы одной из этих тупоголовых суфражисток, которые приковывали себя цепями или наручниками к перилам, добиваясь избирательного права для женщин.

Но тут в его упрямой голове зашевелился червячок сомнения. Все-таки не совсем справедливо, что женщины лишены права голоса. В конце концов, что бы ни придумали эти идиоты-политиканы, оно одинаково касалось и женщин, и мужчин. А за труд женщин во время войны им вообще следовало ставить памятники при жизни. И если мужчина решил поднять руку на женщину, неужели она должна безропотно сносить это?

Дэнни беспокойно поежился. Его раздражало, что эта маленькая особа, которая, сколько он себя помнил, была лучшей подругой его дочери, заставляет его размышлять над такими неприятными вещами. Он чувствовал себя предателем мужской половины рода человеческого и попытался сосредоточиться на предстоящей встрече с Филлис Гендерсон. Филлис непременно умаслит его и вернет ему доброе расположение духа.

К его удивлению, когда он вошел в дом дочери, там везде горел свет, хотя никого не было видно.

— Есть кто-нибудь дома? — окликнул он.

— Только я, дедушка, — донесся сверху голос Кормака.

— Неужели тебя оставили одного? — воскликнул Дэнни, поднимаясь в чулан, где спал его внук.

— Папа сказал, что скоро вернутся мама или девочки. — Кормак сидел на кровати, слегка великоватая ему полушерстяная пижама была аккуратно застегнута на все пуговицы. Когда в комнатку вошел дед, мальчик отложил книгу, которую читал.

— Твоя мама будет очень недовольна, если застанет тебя одного. Я останусь с тобой, пока кто-нибудь не придет. — Дэнни присел на край узкой кровати. — Что ты читаешь, сынок?

— Я не совсем читаю , дедушка, — серьезно объяснил Кормак. — Я пытаюсь решать примеры.

У Дэнни отвисла челюсть. Пятилетний мальчик на самом деле штудировал учебник по арифметике . Сердце его исполнилось гордости. Подождите, он расскажет об этом Филлис и приятелям в пивном баре!

— Нужна помощь, сынок? — поинтересовался он, хотя, если речь заходила о чем-то более сложном, чем таблица умножения, помощь требовалась ему самому.

— Что это за слово? — Кормак перевернул страницу и указал на заглавие.

— Умножение. Это значит…

— Я знаю, что это означает, дедушка. Это значит «во сколько раз». Я просто не знал, как оно называется. На следующей странице тоже что-то… не знаю, как оно называется.

— Это деление на бумаге, с выписыванием всех промежуточных шагов. — Он начал думать, что его внук — гений. — Ты можешь делать все эти штуки — деление и умножение?

— Только с маленькими цифрами, — с грустью признался Кормак.

— А еще кто-нибудь в классе умеет это? — спросил Дэнни.

Кормак покачал своей светловолосой головкой.

— Вообще-то, дедушка, мне в школе немножко скучно. Я бы хотел, чтобы все было не так легко и просто.

«Его надо перевести в старший класс», — раздраженно подумал Дэнни. Он поговорит об этом с Элис, когда та вернется.

* * *

Неподалеку, на Ирлэм-роуд, Бернадетта Мойнихэн кипела от возмущения. Подумать только, все эти годы она сохла по такому ярому женоненавистнику! Даже когда она вышла замуж за своего любимого Боба, присутствие Дэнни Митчелла всегда смущало ее.

Все началось тогда, когда умерла его жена и Дэнни как будто потерял опору под ногами. Берни было восемь лет, столько же, сколько и Элис, и она решила выйти за Дэнни Митчелла замуж и заботиться о нем, когда вырастет. Ему было всего двадцать девять. Бернадетта взрослела — ей исполнялось двенадцать, шестнадцать, двадцать, но в ее глазах Дэнни оставался все тем же двадцатидевятилетним. Она мечтала о том, что однажды сравняется с ним, он заметит ее и попросит ее руки. Немало счастливых часов провела она, представляя, каково это — быть женой Дэнни Митчелла. Это была мечта, которой она не смела поделиться с Элис, ведь той могла не понравиться мысль о том, что лучшая подруга станет ее мачехой.

Потом Бернадетта встретила Боба Мойнихэна, и все мысли о Дэнни Митчелле вылетели у нее из головы, если не считать тех случаев, когда она сталкивалась с ним вплотную — тогда ее коленки начинали дрожать, а щеки покрывала предательская краска. Она молилась, чтобы Боб ничего не заметил, и он ничего не замечал.

Но теперь! Она окончательно разлюбила его. «Нельзя выгонять мужчину из его собственного дома, что бы он ни сделал», — вот как он выразился. Черт возьми! Берни поколотила бы Джона Лэйси сковородкой, окажись она на месте Элис, а потом вышвырнула бы его на улицу и сменила замки, чтобы он не смог вернуться.

Она ненавидела мужчин, ненавидела их всех до единого, и сильнее всего — Дэнни Митчелла.

* * *

За соседним столиком чернокожий мужчина притянул к себе на колени девушку и потрогал ее груди, прикрытые зеленым джемпером. Девушка засмеялась и отодвинулась. От пудры ее лицо приобрело оранжевый оттенок, а рот казался ярко-красным пятном. В ушах у девушки покачивались зеленые сережки размером с добрый булыжник.

— Эй, приятель. Обычно я не позволяю мужчинам делать это за просто так.

Мужчина оскалился, демонстрируя большие, очень белые зубы:

— Сколько ты берешь?

— Пять шиллингов, и я твоя на целых полчаса.

— Куда мы пойдем?

— На улицу, я покажу куда, но сначала дай-ка мне пять шиллингов.

Парочка ушла, и Джон Лэйси почувствовал жжение внизу живота. После десяти месяцев воздержания и полудюжины кружек пива ему отчаянно нужна была женщина. Раньше сама мысль о том, чтобы воспользоваться услугами проститутки, показалась бы ему отвратительной, но сейчас, вероятно благодаря выпитому, эта идея выглядела уже не такой отталкивающей.

Господи Боже! Неужели он и в самом деле намеревался пасть так низко? А почему бы и нет, собственно говоря? Войти в этот притон — поступок мужчины, которого не заботит, низко ли он пал. Здесь уже была драка — двое мужчин обнажили ножи и набросились друг на друга. Их вышвырнули вон, но после них осталась изрядная лужа крови. Драка произошла из-за женщины, костлявой молодой девицы с впалыми щеками и пустыми глазами, которая последовала за ними на улицу.

Местечко именовалось «Аркадия», и, когда он переступил порог большой квадратной комнаты с изъеденными червями балками и низким потолком, почерневшим от копоти и старости, оно напомнило ему сцену ада. Деревянный пол был посыпан опилками, вдоль стен стояли длинные столы со скамейками, покрытые пятнами и прожженные сигаретами. Как он и ожидал, зал был набит битком. В уши ему ударила волна шума. Мужчины и женщины надсадно орали во весь голос, стараясь перекрыть шум и гам, особенно выделялись пронзительные женские голоса. Прямо перед ним мужчина с черной повязкой на глазу взмахнул рукой над столом, и с десяток пустых стаканов полетели на пол. В воздухе стоял резкий запах грязных, немытых тел и дешевых духов. Под потолком висел тяжелый и сладкий дым — не только от табака.

Его первым побуждением было повернуться и уйти, но он вспомнил, что искал место, где его никто не знает. Какая разница, где напиться? Два часа спустя он понял, что его первый порыв был правильным. Он не был окончательно пьян, ничего не забыл и от выпитого пива совсем пал духом. Беда в том, что теперь жизнь казалась ему еще более жалкой, запутанной, более невыносимой, чем раньше. Здесь ему с трудом верилось в то, что он женат на прекрасной женщине и у него четверо замечательных детей.

Когда он входил сюда, секс был последним делом, что его заботило, но сейчас он не мог больше ни о чем думать. Как ни пытался, Джон не мог отвести глаз от вульгарно размалеванных женщин в облегающих платьях и коротких юбках. Он воображал, как проделывает с ними вещи, на которые никогда не осмеливался с Элис. Он представил себе, что делает с девушкой в зеленом джемпере чернокожий мужчина, и почувствовал, как напрягся у него член.

На скамью напротив скользнула женщина. «Нужна компания, дорогой?» — спросила она грубым, хриплым голосом. Женщина была вдвое старше его, ее волосы были выкрашены в неестественно рыжий цвет с каким-то лиловым оттенком, лицо ярко и безвкусно накрашено. Джон не мог оторвать глаз от ее грудей, которые почти вываливались из низкого выреза черной блузки, сквозь тонкий материал которой просвечивали соски. Под блузкой у нее ничего не было.

Он отрицательно покачал головой, хотя сердце у него стучало, как бешеное, и он сгорал от желания протянуть руку и коснуться этих выпирающих грудей.

— Нет, спасибо.

— Зашел поглазеть, что ли? — злобно ответила она и ушла, бормоча: — Педрила вонючий.

От него требовалось лишь немного мужества. Мужчины и женщины исчезали и вновь появлялись спустя полчаса, час, еще позже. Все, что нужно было сделать, это просто подойти к женщине — ничего не говоря показать деньги и кивнуть в сторону двери. Но он страшно боялся того, что даже эти падшие женщины оттолкнут его, увидев лицо. Хуже того, они могут взять деньги с тем же выражением отвращения на лице, которое, как ему казалось, он подмечал у Элис, хотя она категорически отрицала это.

Он пожалел, что отослал женщину, которая набивалась составить ему компанию — совершенно очевидно, что лицо Джона ее не беспокоило. Он подумал о том, чтобы найти ее и сказать, что передумал. Глаза его обшаривали переполненную комнату в поисках рыжеволосой, но ее нигде не было видно.

И тут Джон заметил девушку. Она сидела через два столика от него, скромно сложив руки на коленях и наклонив голову, как будто рассматривая что-то на столе. Волосы у нее были длинные и прямые, такие светлые, что казались почти белыми. Даже на таком расстоянии Джон разглядел ее большие серые глаза в обрамлении длинных светлых ресниц. Девушка подняла голову, словно почувствовав его взгляд, и их глаза встретились — глаза мужчины с обожженным лицом и девушки, которая казалась бы хорошенькой, если бы не уродливая заячья губа.

Уже после того, как они занялись любовью, он узнал, что ее зовут Клэр. Ей пришлось написать свое имя, потому что он не мог разобрать странные гортанные звуки, слетавшие с ее губ. У нее было расщепленное нёбо и губы, не прикрывавшие рта. Она отчаянно жестикулировала, показывая то на себя, то на него, черты лица при этом искажались от усилий. Когда он спросил, сколько ей лет, она начертила пальцем в воздухе: «двадцать».

Девушка понравилась Джону. Ему пришлось по душе то, что она никогда не улыбалась, потому что ему и самому долгое время было не до смеха. Он чувствовал, что ей так же, как и ему, жизнь кажется непосильной ношей. Он восхищался тем, что она не размалевала свое лицо и не напялила на себя вызывающую одежду — на ней были простое черное платье и черные туфли без каблука и совсем не было украшений. Она была очень чистой, а ее комнатка на верхнем этаже трехэтажного дома, стоящего сразу за углом от «Аркадии», опрятной и уютной.

Он не сотворил с ней тех отвратительных вещей, о которых мечтал, когда думал о других женщинах. Джон занимался с ней любовью так, как делал бы это со своей женой — нежно, даже с некоторой страстью, вполне удовлетворенный. Она не реагировала никак, только обхватила его ногами, но у него создалось впечатление, что ей не было противно.

Когда они закончили, ему показалось, что с плеч свалилась неимоверная тяжесть. В первый раз с тех пор, как он стал работать пожарным на вышке и увидел, как загорелся тот чертов корабль, Джон смог расслабиться. Он лежал рядом с ней на кровати, глядя, как в маленькое окошко заглядывает холодная луна. В темном небе мерцали звезды.

— Хочешь вернуться обратно в «Аркадию»? — спросил он, когда они спокойно лежали на кровати. Наверное, он мешал ей зарабатывать на жизнь.

Она отрицательно покачала головой и показала на дверь, словно хотела сказать, что он может уйти, если хочет.

— Не возражаешь, если я останусь? Я чертовски устал.

Закрыв глаза, она тихонько вздохнула, и он воспринял это как знак того, что она тоже устала.

Джон протянул руку и дотронулся до ее искривленных губ:

— Ты очень красивая.

Она повернулась к нему — в ее умных серых глазах светилось удивление. Казалось, она колеблется, но потом подняла руку и погладила его по обожженной щеке. Он решил, что может быстро привыкнуть к ее невнятному произношению, когда она неловко прошептала:

— А ты очень привлекателен.

* * *

Элис здорово разозлилась, когда, вернувшись домой, обнаружила, что Джон куда-то ушел. Она не возражала против этого, но он не должен был оставлять Кормака одного.

Ее отец считал, что Джон почти наверняка отправился куда-нибудь выпить:

— Это ему не повредит, если хочешь знать.

— Да, но он мог бы предупредить .

Дэнни ушел, надо сказать довольно поздно, на свидание со своей подружкой. Девочки вернулись домой. Элис приготовила какао с гренками, и они уселись у огня, безостановочно хихикая и рассказывая друг другу глупые шутки. Они так шумели, что Кормак сошел вниз посмотреть, что происходит, и выдал самую несмешную шутку:

— Почему цыпленок перешел через дорогу?

— Чтобы попасть на другую сторону! — хором закричали все.

— Ох, — выдохнула Маив, согнувшись пополам от смеха. — Как жаль, что папа редко уходит. Без него так весело. — Она покраснела, и все умолкли, сознавая, что она права.

— Ну, — сказала наконец Элис, — я думаю, нам пора ложиться спать. Я совсем вымоталась, а завтра мне рано вставать, чтобы встретить мастера, который будет стелить линолеум в салоне Миртл. — Ждать Джона не было смысла. С прошлого четверга они не перемолвились и парой слов.

— В салоне Лэйси, — напомнила ейФионнуала.

— О да, Лэйси.

Элис мгновенно уснула на неудобной кушетке, и ее разбудило звяканье бутылок. Пришел молочник. Она вошла в гостиную в ночной рубашке и снова почувствовала прилив раздражения оттого, что Джон не развел огня, как он делал это обычно, прежде чем уйти на работу, — когда он будил ее с чашечкой чая в руках, но те времена давно миновали.

Она сама разожгла огонь, приготовила чай, разбудила Кормака, а потом и дочерей.

— Через минуту мне нужно уходить, — сказала она, обращаясь к трем девочкам с заспанными лицами. — Поручаю вам проследить, чтобы ваш брат съел свои кукурузные хлопья и прилично оделся для школы. Он имеет привычку забывать о жилетке, так что присмотрите за ним.

— Хорошо, мам, — хором откликнулись они, и она подумала, какие у нее замечательные дети и как хорошо и весело им было прошлым вечером без гнетущего присутствия их отца. «Может, он станет уходить почаще, чтобы пропустить стаканчик», — с надеждой подумала она.

Линолеум был очень дешевым, поэтому мастер порезал его в мгновение ока.

— Он долго не продержится, — предупредил он, — особенно в парикмахерской, где так много ходят.

— Это только временно, — заверила его Элис, — просто для того, чтобы придать салону приличный вид, пока я не приобрету что-нибудь стоящее.

Он пожелал ей удачи, пообещал порекомендовать парикмахерскую Лэйси своей супруге, и Элис дала ему шесть пенсов на чай.

— Вы сотворили настоящее чудо, Элис, — изумленно воскликнула первая клиентка, придя в назначенные ей девять часов утра на стрижку. — Розовато-лиловый, белый и черный прекрасно сочетаются.

В течение всего дня клиентки не уставали восхищаться переменами в салоне Миртл. «Теперь он называется «Парикмахерский салон Лэйси»», — сообщила им Элис. Она нисколько не смутилась, когда кто-то попросил разрешения воспользоваться туалетом. Сейчас в нем, по крайней мере, чисто, и, как только ей позволят средства, она покрасит там стены.

Вскоре после обеда в дверь просунула голову миссис О'Лири и поинтересовалась, нельзя ли будет выкроить время, чтобы подстричь Дэйзи. Она с удивлением оглядела салон:

— Он выглядит таким очаровательным и светлым, совсем как грот. После Рождества я дала себе клятву, что ноги моей больше здесь не будет, но теперь я рада, что в парикмахерской Глории на Марш-лейн были слишком заняты, чтобы принять нас. Завтра вечером у нашей Дэйзи концерт, и ей срочно нужна стрижка.

Дэйзи отбросила со лба золотистые кудри.

— Я играю эльфа, — объявила она.

— Боюсь, вам придется подождать немного. — Элис как раз заканчивала перманентную завивку, а под сушилкой сидела другая клиентка, которой надо будет уложить волосы. Она работала за двоих и чувствовала себя совершенно измотанной.

— Я вижу, вы совсем сбились с ног, — заметила, усаживаясь, миссис О'Лири. — Вам нужна помощница.

— Знаю. Я все собираюсь повесить объявление в окне, но за весь день не смогла выкроить времени, чтобы написать его.

— Я бы предложила себя, но нашему Кевину всего пять — он пошел в школу вместе с вашим Кормаком, — и мне не хотелось бы оставлять его и Дэйзи одних, чтобы они шатались по улицам, пока вы не закроетесь, да еще и по субботам. Сейчас Кевин с моей соседкой, но я ведь не могу просить ее каждый день. — Она скорчила гримаску. — Лишние деньги мне бы не помешали. Плата за танцевальный класс Дэйзи возросла, а ее костюмы вообще влетают нам в копеечку. Муж утверждает, что мы не можем позволить себе этого, и грозится прекратить занятия. Но учитель танцев говорит, что у девочки талант. — Она погладила Дэйзи по щеке. — Ты хочешь выступать на сцене, когда вырастешь, правда, дорогая?

— О да , мам, — согласилась Дэйзи.

— М-м, — задумчиво пробормотала Элис. Миссис О'Лири всегда была тщательно и опрятно одетой, у нее теплая улыбка и располагающие манеры. Она действовала на нервы Миртл, без нужды похваляясь Дэйзи и ее успехами в танцах, но Элис была согласна мириться и с худшей помощницей. И она сказала: — Собственно говоря, работать придется, только пока в школе идут занятия. В остальное время мне будет помогать Фиона. Вообще-то она должна прийти с минуты на минуту. А вот и она.

В салон влетела Фиона, горя нетерпением начать работать настоящим парикмахером. Она недовольно надула губы, когда Элис попросила ее подмести пол:

— О мам !

— Сделай, как я тебя прошу, дорогая. Пожалуйста. Ты еще не готова делать перманентную завивку. — Она повернулась к миссис О'Лири: — Ну, что вы скажете насчет работы?

— С удовольствием, — с готовностью согласилась женщина. — Когда я могу приступать?

— Завтра будет в самый раз.

— Договорились. Кстати, меня зовут Пэтси. Нельзя же, чтобы вы называли меня миссис О'Лири, а я вас — Элис.

* * *

«Я, кажется, стал невидимкой», — с горечью подумал Джон Лэйси, вернувшись домой после работы и обнаружив, что никого не обеспокоило его отсутствие прошлой ночью. Для его семьи он попросту не существовал.

Он провел ночь с Клэр, терзаясь чувством вины, но в то же время надеясь, что Элис сойдет с ума от беспокойства — сам он достаточно понервничал из-за нее. Он даже выдумал оправдание: дескать, встретил приятеля, слишком много выпил, отправился к нему домой и заснул. Но его история не понадобилась. Элис безостановочно тараторила о парикмахерской и о том, какой у нее был чудесный день. Можно было подумать, что Фионнуала вымыла шампунем и уложила волосы самой королеве Елизавете, хотя все, что она сделала, это вымыла голову какой-то женщине.

— Я ухожу, — угрюмо буркнул он, покончив с чаем.

— Желаю тебе хорошо провести время, дорогой, — тепло напутствовала его Элис.

Джон заметил, как Орла радостно подмигнула сестрам, когда он выходил из комнаты. Ему так захотелось вернуться, сказать им, как сильно он их любит и что все у них снова будет хорошо! Но было уже поздно. Они ненавидели его. Он перешел грань, после которой возврата не было.

Кормак вышел за ним в коридор, и Джон остановился. Должно быть, в его душу вселился дьявол, если он мог подумать, что его маленький сынишка способен ненавидеть кого-нибудь, в особенности своего отца.

— Сегодня я получил десять из десяти за сложение, пап. Я принес книжку домой, чтобы показать тебе.

К его глазам подступили слезы. Он опустился на ступеньку лестницы и посадил Кормака к себе на колени.

— Давай-ка посмотрим, сынок.

— Это примеры на сложение и вычитание.

— Понятно. Смотри-ка, у тебя очень красивый почерк.

— Учительница говорит, что я пишу лучше всех в классе.

Он погладил нежную щеку Кормака.

— Еще бы ей так не говорить, сынок.

Элис просунула голову в дверь.

— Я не знала, ушел ли ты. Я не слышала, как хлопнула дверь.

Джон опустил Кормака и потянулся за своим пальто.

— Я ухожу. Кстати, — угрюмо бросил он, — теперь можешь спать на кровати. Кушетка пусть останется мне.

* * *

В доках всегда царило оживление. Конторы торговых агентов, импортеров и экспортеров, были закрыты, и движение было не таким интенсивным, как днем. Но в семь часов вечера улицы вновь были полны рыбаков и моряков всех национальностей. Из-за высоких стен, огораживающих доки, доносился шум — крики и глухие удары, сопровождающие погрузку и разгрузку судов, пришедших со всего мира, залитых ярким светом прожекторов.

Резкий ветер, налетавший с реки Мерси, разносил снежную крупу, которая беспорядочно металась в воздухе и под ногами. Джон слышал, как тяжело ударяются волны в стены доков. Он потуже затянул шарф вокруг шеи.

Он подошел к «Аркадии», на ее ступеньках сидели маленькие мальчик и девочка, прижавшись друг к другу и дрожа от холода в легкой одежонке. Он дал им по монетке.

— Спасибо, мистер, — на удивление бодро произнес мальчик.

Клэр сидела за тем же столом, что и вчера, повернувшись к нему спиной. Сердце у Джона взволнованно забилось, и он начал протискиваться сквозь толпу. Он ждал этого момента весь день — день, когда впервые за долгое время он был в ладу с самим собой. Он опустился на скамью рядом с ней.

— Привет, красавица.

Девушка нахмурилась. Сначала он было подумал, что она недовольна его приходом, но потом догадался, что она просто не верит своим глазам. Щеки у нее порозовели, и Джон увидел, что она рада и польщена тем, что он вернулся.

Клэр усиленно закивала головой.

— Привет. — Она заколебалась, совсем как прошлой ночью, а потом взяла его за руку. — Рада, — прошептала она, — я рада, что ты здесь. — Она улыбнулась, и улыбка сделала ее лицо почти красивым.

Джон улыбнулся в ответ и подумал о том, что это просто чудо, что он встретил женщину, которая страдала от своей физической неполноценности так же, как и он, и что они могут заставить друг друга улыбаться.

* * *

Кора Лэйси вошла в парикмахерскую в конце первой рабочей недели. Элис уже собиралась закрывать салон. Фионнуала мыла раковины, а Кормак стоял на коленях в кресле у кассы перед большим денежным ящиком, и забавлялся тем, что пробивал чеки.

— Неделя была трудной? — поинтересовалась Кора.

— Совершенно сбилась с ног, если хочешь знать. — Элис обессиленно рухнула в кресло под одной из сушилок. — Слава Богу, сегодня суббота. Я только что послала Орлу и Маив за рыбой и жареной картошкой. У меня нет сил приготовить чай.

— Хорошо, — удовлетворенно заметила Кора. Значит, выручка будет приличной. — Подвинься, малыш. — Она легонько подтолкнула Кормака бедром, и тот неохотно сполз с кресла. — Это все, что есть? — Она с подозрением уставилась на свою невестку. — Ни одной банкноты?

— Они у меня дома, — объяснила Элис. — Я выбираю кассу каждый день. И у меня почти не бывает банкнот, если не считать оплаты за перманентную завивку. А сегодня я не сделала ни одной.

— Тогда я пойду с тобой домой, чтобы забрать свою долю.

Фионнуала бросила работать и прислушалась. Она зло уставилась на свою тетку, которую всегда недолюбливала:

— О чем она толкует, мам?

— Это тебя абсолютно не касается, дорогая.

— Почему она берет деньги из кассы? Это наш салон.

— Твоя тетя Кора вложила деньги в дело, — терпеливо объяснила Элис. Старшая дочь иногда доводила ее до белого каления. — Она имеет право на часть доходов.

— Но доходы появятся еще очень и очень не скоро, мам, — воскликнула Фиона. — Ты же сама так говорила, учитывая стоимость покраски и остального.

— Да, но… — Элис умолкла. Фиона была права. Ей не следовало одной нести все расходы по переделке помещения, нужно было разделить их с Корой. И зарплата — она подумала, имеет ли она право сама установить себе зарплату? О боже! Должно быть, она самая тупая женщина в мире, если проглядела очевидное.

Элис с трудом проглотила комок в горле — Кора всегда заставляла ее нервничать — и произнесла твердым голосом:

— Боюсь, что ты не можешь просто так прийти и взять, сколько тебе захочется. Сначала мне нужно самой во всем разобраться, каков приход, каков расход и все такое прочее.

— А какие еще были расходы, кроме нескольких банок краски? — удивилась Кора. Она рассчитывала унести домой в кармане несколько фунтов и теперь разозлилась, узнав, что ее надеждам не суждено сбыться.

Элис уже собралась было перечислить все, что она купила и собирается купить, когда вдруг вмешалась Фионнуала, заявив с вызовом:

— Она сказала, что все запишет, разве не так? Это наша парикмахерская. Мы не должны отчитываться перед вами в каждой своей покупке.

— Успокойся, дорогая. — Элис стиснула ладонь дочери.

Открылась дверь, и вошли Орла с Маив. У каждой в руках были рыба с жареной картошкой, завернутые в промасленные газеты.

— Может, нам отнести это домой и положить в духовку, мам? — спросила Орла.

— Пожалуйста, дорогая. Мы придем через минуту.

Взгляд блестящих и любопытных глаз Орлы скользнул от матери к тетке и остановился на раскрасневшемся, сердитом лице сестры.

— Что тут происходит?

— Ничего не происходит, дорогая. Лучше отнеси рыбу и картошку домой, пока они совсем не остыли.

— Мы подождем тебя. — Орла и Маив вошли в салон и стали по обеим сторонам от матери. Кормак прижался к материнскому бедру, и Элис рассеянно принялась перебирать его мягкие светлые кудри.

Увидев устремленные на нее враждебные взоры девочек, Кора вдруг поняла, что их бестолковая мать вовсе не будет для нее такой легкой добычей, как она себе представляла. Смущало и то, что против нее выступили единым фронтом, тогда как ей некого было привлечь на свою сторону. Она пожалела, что не взяла с собой Мориса, чтобы можно было гладить его по голове так, как это делала сейчас Элис с Кормаком, тогда она хотя бы не чувствовала себя такой одинокой.

— Я приду в понедельник за отчетом, — пробормотала она.

— Он может быть не готов, — ухмыльнулась Фионнуала. Она наслаждалась тем, что защищает мать от этой ужасной Коры. Ведь именно она напомнила маме, что парикмахерская еще не скоро начнет приносить доход, и это она придумала название салона. Она почувствовала раздражение и недовольство, когда мама снова потянула ее за рукав и сказала: «Ш-ш».

— Отчет будет готов у меня к понедельнику, — пообещала Элис.

* * *

Клэр сообщила ему, что появилась на свет, когда ее матери исполнилось сорок семь. К тому времени троим ее братьям было уже к тридцати; все они были женаты и жили в разных концах страны. Они редко приезжали домой. Брак ее родителей распался много лет назад. Джон поразился, узнав, что ее отец был, да и сейчас, наверное, остается клерком в адвокатской конторе.

«Мать говорила, что забеременела мной после того, как он изнасиловал ее. Она ненавидела меня с самого начала. — Девушка рассказала это с помощью жестов, оживленной мимики и блокнота. Полностью ее имя звучало как Клэр Фрэнсис Карлсон. — Они стыдились того, что люди знают, что я — их дочь».

Ее отправили в специальную школу-интернат, и домой она вернулась в возрасте четырнадцати лет, завершив свое образование. Через несколько месяцев она сбежала — они жили в Уиднесе, — но не смогла найти себе никакую другую работу, кроме уборки. «Людям не нравится это. — Она показала на свой рот, а потом приписала: «Они думают, что я недоразвитая».

— Вовсе нет. — Джон взял ее руки в свои. Она была очень умной женщиной — а вот он не смог бы написать слово «недоразвитая» без ошибок. В серванте стояли книги, а на стенах висели карандашные наброски — он с удивлением узнал, что Клэр нарисовала их сама. На них присутствовала главным образом Док-роуд, улица, которую было видно из окна: оживленное движение, полные народу тротуары, трубы кораблей, торчащие из-за стен доков. Несколько картинок изображали внутреннюю обстановку «Аркадии», которую она воспроизвела по памяти.

Историю своей недолгой жизни Клэр поведала без малейшей жалости к себе. Ее никто не принуждал к проституции. Она просто слышала, что такое занятие существует, и ей показалось, что это неплохой способ заработать на жизнь. Ей это не нравилось, но нельзя сказать, чтобы она ненавидела такое занятие.

— Ты могла бы найти себе другую работу, — заметил Джон, отчетливо сознавая, что в его голосе звучат укоряющие нотки.

— Интересно, что бы ты делал на моем месте, если бы родился с таким лицом? — Она сделала ударение на слове «родился».

По какой-то причине он схватился за карандаш. «Постарался бы укрыться от мира», — написал он. «Что я по-своему и делаю», — написала она в ответ. «Ты заслуживаешь большего», — в свою очередь ответил он. Он никогда не был скупым. Несколько лишних шиллингов в неделю совсем не помешали бы ему, хотя, как опытный токарь, он зарабатывал намного больше «среднестатистического» мужчины. Его денег всегда хватало на то, чтобы семья ни в чем не нуждалась, а те крохи, которые Элис получала в парикмахерской, можно было не считать вовсе. Но ему очень хотелось забрать Клэр из этого дома-развалюхи, где жили одни проститутки, найти ей приличное жилье, содержать так, чтобы она смогла выйти из игры и принадлежала ему одному.

Однако без денег все это представлялось нереальным. Его грызла ревность, ведь до его прихода или после его ухода она сидит в «Аркадии» в ожидании клиентов, тем не менее у него не было никакого права просить ее больше не заниматься этим. Он не мог приходить к ней чаще одного-двух раз в неделю, поскольку она отказалась от денег после их первой ночи.

«Ты — совсем другое дело. Мы — друзья», — написала она, не захотев взять пять шиллингов, которые он ей предложил. В ней странным образом сочетались жесткость и наивность.

Он подумал, что слово «друзья» прекрасно подходит для их отношений. Они стали друзьями благодаря своим несчастьям и одиночеству. В глубине души он сознавал, что еще год назад ему и в страшном сне не могло бы присниться, что он будет посещать «Аркадию» или спать с проституткой. Он сказал Клэр о том, что женат, и беспокоился, что использует ее. Пробившись сквозь ее внешнюю жесткость, он обнаружил мягкую, щедрую душу. Джон боялся, что может причинить ей боль, подвести ее, что она привыкнет слишком полагаться на него. Например, если его отношения с Элис когда-нибудь улучшатся… Но, со вздохом сказал он себе, этого не случится никогда, особенно теперь, когда она так серьезно увлеклась этим своим чертовым салоном.

Ночные посещения пивного бара пошли Джону на пользу. Элис жалела, что он не начал ходить туда раньше. Он стал ласковее с девочками, а после чая усаживал Кормака к себе на колени и обсуждал с ним школьные дела. Он даже снизошел до того, что вежливо заговорил с женой и вызвался сделать двухъярусные кровати для дочерей.

— Девочки уже слишком выросли, чтобы спать втроем в одной кровати, — объяснил он и даже улыбнулся.

Элис уже открыла было рот, чтобы сказать, что Маив спит с ней с тех пор, как он оставил ей двуспальную кровать, но тут же опомнилась.

— Двухъярусные кровати — это как раз то, что нужно, дорогой, — ответила она. — Девочки будут очень рады.

— Тогда в эти выходные я привезу доски.

— Джон! — Она положила ладонь на его руку и была разочарована, когда он быстро отстранился, словно ее прикосновение было ему неприятно. Она грустно смотрела на него, думая о том, как сильно любила его когда-то, и ей стало еще больнее оттого, что она поняла, что не любит его больше. Он слишком часто попирал ее достоинство. Он сам оттолкнул ее.

— Что?

Элис вздохнула:

— Ничего.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Рождество 1951 года

— Кому еще сладкого пирожка? — воскликнула Элис.

— Мне!

— Только не тебе, Фионнуала Лэйси. Мне казалось, ты собиралась сбросить несколько фунтов. Этак тебе скоро понадобится комбинезон большего размера.

Комбинезон — униформа, был пошит из лилового нейлона: Элис решила, что «лиловый» звучит гораздо приятнее, чем «розовато-лиловый», как говорится, более стильно.

— Ох, мам !

Элис буквально протанцевала мимо трех женщин, сидевших под сушилками, и сунула каждой под нос тарелку с пирожками. Никто из них не отказался от угощения.

— У вас счастливый вид, дорогая, — заметила миссис Кур-ран. — Вы сами испекли их?

— Я до полуночи занималась выпечкой, — радостно откликнулась Элис. — Начинка тоже собственного приготовления. Мне удалось купить фунт изюма в магазине Костигана. Просто возмутительно: война закончилась пять лет назад, а вся страна до сих пор живет по карточкам. Хотите капельку шерри с пирожком?

— Большое спасибо, дорогая, но не надо. Спиртное вредно для моей печени. А вот от чашечки чая я бы не отказалась.

— Фиона, сделай миссис Курран чашечку чая, пожалуйста.

— Это было в театре «Империя», — рассказывала Пэтси О'Лири миссис Глэйстер, расчесывая ей влажные волосы, чтобы Элис могла приступить к укладке. — В концерте принимали участие все танцевальные школы Ливерпуля, но наша Дэйзи была настоящей звездой. Правда, Элис?

— О да, — покорно солгала Элис.

Фионнуала посмотрела на мать и подмигнула. Элис отвечала на этот вопрос, наверное, в тысячный раз с тех пор, как на прошлой неделе состоялся этот незабываемый концерт. Дэйзи была хороша, но некоторые девочки и двое мальчиков танцевали лучше.

— Бедная Миртл, она не узнала бы своего салона, если бы увидела его сейчас, — с грустью произнесла миссис Глэйстер.

— Вы не получали от нее никаких известий, дорогая?

— Нет. Я всегда посылаю ей поздравительную открытку на Рождество, но вот уже много лет не получаю никакого ответа. Я все еще скучаю по ней, хотя прошло уже столько времени. Миртл была хорошей подругой. — Глаза миссис Глэйстер наполнились слезами. — Полагаю, она умерла. — Она перекрестилась.

— Это случится со всеми нами, — отозвалась Пэтси О'Лири.

— Фиона, — позвала Элис, — набрось халат на миссис Эванс. Я скоро займусь ею.

— Давайте, миссис Эванс, дорогая, — сказала Фиона сладким бархатным голосом и принялась помогать пятидесятилетней, полной сил женщине подняться на ноги и продеть руки в рукава лилового халата, как будто та уже и пальцем не могла пошевелить самостоятельно.

— Спасибо, я сама справлюсь, — резко бросила миссис Эванс.

Теперь пришел черед Элис подмигнуть Пэтси. Фионнуала упорно обращалась со всеми, кому было больше сорока, так, будто они уже одной ногой стояли в могиле. Она провожала женщин до туалета во дворе, ждала их и помогала вернуться обратно. Даже когда одна из клиенток (надо сказать, довольно преклонного возраста), которой не понравилось, как Фиона суетится вокруг нее, язвительно поинтересовалась, не желает ли та подтереть ей задницу, это не разубедило Фиону в том, что большинство клиенток ее матери — беспомощные инвалиды. «И все-таки, — подумала Элис, — она добрая и хорошая девочка».

Элис подошла к креслу перед зеркалом и положила руки на плечи миссис Эванс.

— Так что вы предпочитаете, дорогая? Расскажите-ка мне еще раз, пожалуйста.

— Мелирование. Я хочу, чтобы вы обесцветили мне кончики волос. Я полагаю, вы слышали о мелировании, миссис Лэйси, — высокомерно заявила женщина, — ведь вы как будто парикмахер.

— Разумеется, я слышала о мелировании. Я регулярно получаю «Вог», чтобы быть в курсе последних веяний моды и парфюмерных новинок, разве вы не знаете? Просто я не была уверена, что вам известно, что это такое. — Осветленные кончики волос не шли таким темноволосым женщинам, как миссис Эванс. Но, в конце концов, клиент всегда прав, и если ей хотелось выглядеть по-дурацки, то это были ее проблемы.

— Я бы не просила вас сделать мелирование, если бы не знала, что это такое.

— Я хотела убедиться, дорогая, — невозмутимо ответила Элис. С некоторыми клиентами было очень трудно найти общий язык.

— Вы, очевидно, слишком заняты, — с завистью заметила Эдна Эванс.

— Мне приходится отказывать некоторым клиентам. У нас все расписано на несколько недель вперед, но сочельник всегда бывает таким суматошным! Пэтси делает мне одолжение, помогая сегодня.

Раздалась мелодичная трель колокольчика, и вошла Бернадетта Мойнихэн.

— О, у вас здесь настоящий рай, — пропела она. — На улице так тоскливо и сумрачно. Подсветка в окне выглядит просто фантастически, Эл. Красивая и яркая.

— Между прочим, огоньки складываются в слова «Салон Лэйси». Ты бы знала, скольких трудов мне это стоило! Пэтси, — позвала она, — причешите, пожалуйста, миссис Курран, а потом наденьте халат на Берни и смочите ей волосы.

— Я хочу, чтобы ты сделала мне стрижку «Питер Пэн», Эл. Для этого не нужно смачивать волосы.

— Я недавно прочитала, что прическа выходит лучше, если волосы влажные. Я подумала, что могу поэкспериментировать на тебе.

— Вот спасибо! Дружба тоже имеет свои пределы, Элис Лэйси. Если ты испортишь мне волосы, я с тобой больше не разговариваю.

Сушилки постепенно опустели. Эдна Эванс ушла, и выглядела она при этом так, будто ее посыпали сахарной глазурью. Она вручила Элис шесть пенсов на чай — надо полагать, она осталась довольна своей прической. Миссис Глэйстер явно не хотелось покидать уютный, залитый светом салон, с его серебристыми украшениями и цветными огоньками. Элис почувствовала жалость к пожилой женщине, так как знала, что спустя шесть лет она все еще скучает по Миртл, и поэтому предложила ей задержаться и выпить еще рюмочку шерри. Салон закрывался через полчаса.

— У нас осталось еще несколько сладких пирожков, дорогая. Угощайтесь. Фиона, будь добра, начни мыть раковины. Пэтси, вы можете идти, если хотите. Спасибо за помощь.

Пэтси О'Лири пожелала всем счастливого Рождества и ушла. Миссис Глэйстер поняла, что ее время истекло, когда Элис перевернула табличку «Открыто». Фионнуала отправилась приводить в порядок кухню, а Бернадетта внимательно разглядывала в зеркале свою прическу в стиле «Питер Пэн». Это был решительный шаг — сделать короткую стрижку, за несколько минут лишившись длинных волос.

— У меня мерзнет шея, — пожаловалась она, и Элис протянула ей полотенце, чтобы Берни могла согреться.

На лестнице послышались шаги, и в салон спустилась коренастая молодая женщина с ярким, улыбающимся лицом. На ней были теплое твидовое пальто и вязаный мохеровый шотландский берет.

— Я ухожу, миссис Лэйси.

— Мисс Кэддик! — Элис поцеловала женщину в щеку. — Желаю вам весело встретить Рождество и надеюсь, что венчание пройдет прекрасно. Удачи вам на будущее.

— И вам того же, миссис Лэйси. Я не могла бы и желать лучшей домовладелицы. Я убрала все наверху, так что комната готова принять нового жильца.

— Спасибо, дорогая. Жаль, что вы венчаетесь не в Бутле. Я бы обязательно пришла в церковь посмотреть на вас.

— Если бы бракосочетание состоялось в Бутле, я непременно пригласила бы вас, миссис Лэйси, но Дурхэм слишком далеко, чтобы просить кого-либо приехать. — Она крикнула в кухню: — До свидания, Фионнуала, — и, одарив Бернадетту белозубой улыбкой, ушла.

— Итак, тебе придется поискать нового жильца, — сказала Берни.

— А я уже нашла. Учительница, которая принимает класс мисс Кэддик, согласилась снять и ее квартиру. Ее зовут Нелл Грини, с «и» на конце. Я полагаю, что она «мисс». Она приезжает из Лондона.

— Ну, и как она?

— Не знаю, я ее еще не видела. Мы договорились обо всем в письме.

Бернадетта с беспокойством рассматривала свою прическу:

— Я не слишком похожа на мальчишку? И мне не нравится, как выглядят мои уши.

— Питер Пэн был мальчишкой, поэтому и прическа такая. Что касается твоих ушей, то я могу укоротить их, если пожелаешь.

— Ты очень любезна. У Альберта будет сердечный приступ, когда он увидит меня вечером. Мы идем к Рису потанцевать.

— У Альберта Эйли не хватит сил для настоящего приступа. И я очень удивлена, что он умеет танцевать, если хочешь знать.

Бернадетта попыталась рассердиться, но сдалась и лишь тяжело вздохнула:

— Он, вероятно, даже не заметит ни моей новой прически, ни моего нового платья. Хотя танцор он хороший. Он брал уроки где-то на Спеллоу-лейн.

— Уроки чечетки? Как Дэйзи О'Лири?

— Нет, конечно, глупая. — Она рассмеялась. — Бальные танцы. Он ходил туда со своей матушкой.

— Не понимаю, что ты в нем нашла, — без обиняков сказала Элис. Альберт Эйли, сорокалетний холостяк, жил на Байрон-стрит вместе со своей матерью и был самым неинтересным мужчиной, которого она когда-либо встречала.

Берни пожала плечами:

— Он душка. По крайней мере, он не позволяет себе ничего такого.

— Наверное, потому, что не знает, как это делается. Серьезно, Берни. Тебе всего тридцать семь, и ты по-прежнему чертовски красива. Да вокруг сотни мужчин, которым Альберт Эйли и в подметки не годится.

— Пока я не встретила Альберта, мне не попадался ни один мужчина, который не захотел бы забраться ко мне в постель через пять минут знакомства. С ним легко, он вежлив, не жаден до денег. Единственное, что меня угнетает, так это то, что он все время толкует о своей мамаше. Мама то и мама это, так что мне хочется взвыть от тоски. В конце концов, тебе тоже только тридцать семь, и ты тоже по-прежнему чертовски красива. Вокруг много мужчин получше Джона Лэйси.

— Ш-ш! — Элис приложила палец к губам и кивнула в сторону кухни, где ее дочь мыла посуду. — Мы с Джоном сейчас прекрасно ладим.

— Не так уж прекрасно, — хриплым шепотом проговорила Берни. — Он все еще спит в гостиной. Дети уже должны были догадаться, что здесь что-то не так.

— Они думают, все дело в его спине: он потянул ее, и поэтому ему приходится спать одному.

— Замечательная выдумка!

— Так оно и есть, Берни, и пока дети верят в это, остальное не имеет значения. В конце концов, меня это не беспокоит, во всяком случае не слишком. Я привыкла. — Она легонько толкнула подругу в плечо. — Не пытайся заставить меня выглядеть несчастной. Мне нравится иметь свой собственный салон. Я очень счастлива, даже если дома не все в порядке. А теперь проваливай и наводи красоту для своего Альберта. Да, кстати, когда придешь завтра к нам на рождественский обед, постарайся не сердить моего отца. А то вы двое вечно спорите.

Бернадетта открыла дверь.

— Скажи ему, чтобы он не злил меня, — нахально заявила она, прежде чем уйти.

— Фу! — Элис заперла дверь и рухнула в кресло. — Сегодняшний день нужно считать за два. Ты уже закончила, Фиона? — крикнула она. — Нам с тобой пора идти домой.

— Мне осталось только вытереть тарелки, мам.

— Оставь их в сушке, они сами высохнут.

Кто-то покрутил ручку двери.

— Мы закрыты, — крикнула Элис, но человек забарабанил по стеклу. — О господи, — простонала она. — Это опять твоя тетя Кора.

— Скажи ей, пусть убирается, мам.

— Не говори глупостей, дорогая.

— Я зашла пожелать вам веселого Рождества и обсудить условия аренды, — сказала Кора, когда Элис неохотно впустила ее. Светлая кожа невестки была землистого оттенка, бесцветные волосы собраны в обычный тугой узел на затылке. На ней было невзрачное пальто.

— Веселого Рождества, Кора, — холодно ответила Элис. — Что там насчет аренды?

Срок семилетней аренды истекал в конце месяца, и ее следовало продлить. Вне всякого сомнения, Кора пожаловала от имени Горация Флинна, чтобы назвать новую плату.

— Плата повысилась, — объявила Кора.

— Я так и думала. — В конце концов, это было справедливо.

— Новая арендная плата за семь лет составит четырнадцать сотен фунтов. — Маленькие глазки невестки лучились от удовольствия. Она явно наслаждалась тем, что принесла такие дурные известия.

— Четырнадцать сотен! — охнула Элис. — Я не могу платить столько, Кора! В начале года налоги возросли, а от последнего счета за электричество у меня глаза на лоб полезли.

— Тебе придется сократить расходы, — невозмутимо сказала Кора. — Например, уволить помощницу.

— Только не нашу Фиону!

— Нет, другую. Эту Пэтси. Она тебе больше не нужна, с тех пор как Фиона стала работать полный день.

— Я не могу этого сделать. Ей нужны деньги. Муж у нее страшно скуп, а она очень хочет, чтобы ее Дэйзи выступала на сцене.

— В бизнесе нет места сантиментам, Элис.

— В моем — есть, — воскликнула Элис. — Я ни за что не избавлюсь от Пэтси. Да и потом, нам часто нужны три пары рук.

Кора пожала узкими плечами:

— Соглашайся или отказывайся — от аренды, я имею в виду.

— Спасибо, но мы отказываемся, — произнес чей-то голос.

Из кухни вышла Фионнуала. Кора сжалась. Она не пришла бы, если бы знала, что девчонка здесь. Ей удавалось обвести вокруг пальца робкую и бестолковую мамашу, но Фионнуала заставляла ее нервничать, поскольку каким-то образом всегда брала верх. Именно Фионнуала несколько лет назад потребовала себе копию соглашения, которое подписала ее недалекая мать, и указала, что Кора имеет право только на одну треть делового предприятия, известного в настоящее время как «Салон-парикмахерская Лэйси», так что от квартиры наверху ей не причиталось и пенни. Именно Фионнуала всегда настаивала на том, чтобы Кора несла причитающуюся часть расходов парикмахерской Лэйси, вплоть до таких мелочей, как туалетная бумага, заколки для волос и даже чай, который пили клиентки. Фионнуала рассмеялась Коре в лицо, когда та попыталась было утверждать, что чаевые являются частью доходов.

Однако даже Фионнуала не могла отрицать, что in perpetuity значит «навечно». На все времена. Навсегда.

— Но ведь я спрашивала тебя тогда, и ты сказала, что это значит «до тех пор, пока не будут выплачены деньги», — заявила пораженная Элис много лет назад, когда посчитала, что сполна и с процентами вернула взятые в долг двадцать пять фунтов.

— Ничего подобного. — Кора изобразила на лице благородное негодование. — Я полагала, что любой человек в здравом уме знает, что такое in perpetuity . Я не просто дала тебе деньги в долг. Я вложила их в дело. И теперь одна треть принадлежит мне. Это записано в соглашении.

— Какая же ты дура, мамочка, — простонала Фионнуала, и Кора не могла не согласиться с ней.

Сейчас Фионнуала презрительно взглянула на свою тетку и перевела взгляд на мать.

— Мам, кто-то говорил на днях, что салон Глории на Марш-лейн закрывается. В соглашении, которое ты подписала, речь идет о салоне Миртл. Если мы переедем куда-нибудь в другое место, оно потеряет законную силу.

Потеряет законную силу! Элис стало интересно, откуда ее дочь почерпнула такую изумительную, громкую фразу.

— Это правильно, — сказала она Коре.

Кора поджала губы. Фионнуала, оказывается, вовсе не такая умная, какой себя воображает.

— Интересно, — ответила она. — Мистеру Флинну принадлежит фригольд [4] на салон Глории, и он ни словом не обмолвился о том, что тот закрывается.

Фионнуала растерялась всего лишь на мгновение. Глаза ее сверкнули:

— Тогда, наверное, мне сказали неправду, но мы все равно можем переехать куда-нибудь еще.

— Что, и потерять при этом всех своих клиенток? — злобно сказала Кора. — Не забывайте, если вы решитесь на переезд, салон можно будет сдать другому парикмахеру. Ему вовсе не обязательно закрываться.

— О нет! — Элис обхватила руками сушилку. — Мне невыносима даже мысль о том, что салон Лэйси будет принадлежать кому-нибудь другому.

— Ну, тогда оставайся. — Кора облизнула губы. — Как я уже говорила, все, что надо сделать, это сократить расходы. Например, здесь слишком тепло, тебе не нужно столько света, ведь салон уже закрылся. Избавься от этой женщины, Пэтси, и поменьше угощай посетителей чаем. — Она уставилась на последний сладкий пирожок и остатки шерри. — Держу пари, что даже в «Мэйфэйр» женщины не получают бесплатно такого угощения.

Фионнуала буквально взорвалась от ярости:

— Не смейте указывать нам, как вести наше собственное дело!

— Тише, дорогая. Спокойной ночи, Кора, — выдавила Элис с вымученной улыбкой. — После Рождества я скажу тебе, соглашусь я на новые условия аренды или нет. Нам надо все тщательно обдумать.

— Честное слово, мам, — простонала Фиона после того, как ее тетка ушла. — Ты сделала большую глупость, подписав то чертово соглашение.

— Гораций Флинн все равно мог поднять арендную плату, подписала бы я его или нет.

— Да, но тогда мы могли бы позволить себе платить ее, ведь нам не пришлось бы отдавать Коре такую большую часть того, что мы зарабатываем.

— М-м, — задумчиво протянула Элис. Ее отец по-прежнему считал, что Кора не только ведет для домовладельца его книги. Элис не подошла бы к нему и на пушечный выстрел, но существовало много способов, как обмануть такого человека, как Гораций Флинн.

На следующий день все Лэйси вместе с Бернадеттой Мойнихэн и Дэнни Митчеллом собрались на рождественский обед в гостиной дома на Эмбер-стрит. Все были настроены празднично, временами раздавались взрывы веселого смеха. Бернадетта и Дэнни были подчеркнуто вежливы друг с другом, они даже обменялись подарками — ярким клетчатым шарфом и отделанным оборками передником.

Сидя во главе стола, Джон Лэйси с гордостью обозревал свое семейство. Девочки, когда-то похожие, как две капли воды, взрослея, обретали каждая свою особую индивидуальность. Орла была потрясающе красива, точная копия матери. Она с легкостью разбивала мужские сердца и уже обзавелась постоянным приятелем, который не нравился Джону. Она нашла себе работу в газете «Кросби стар». Сначала Орла была девочкой на побегушках, попутно изучая стенографию и машинопись. Теперь она получала входящую корреспонденцию, и у нее уже был собственный стол с печатной машинкой. Когда-нибудь она станет журналистом, хвастливо заявляла Орла: «В крупной лондонской газете».

Маив же как будто перестала расти, достигнув двенадцати лет. Небольшого роста, утонченная, сдержанно-самоуверенная, она работала в клинической больнице Бутля на Дерби-роуд, выполняя работу санитарки, но с твердым намерением стать дипломированной медсестрой.

Некоторое беспокойство вызывала у него старшая дочь Фионнуала: в восемнадцать лет она очень располнела, и у нее, кажется, в целом мире не было ни одной подруги. Она была неуклюжей, бестактной девушкой — вечно говорила невпопад — и чрезмерно экспансивной без особой на то нужды. Вероятно, ей все-таки не следовало работать вместе с матерью, где приходилось иметь дело с женщинами вдвое, втрое, а то и вчетверо старше ее и где днем с огнем было не сыскать ни одного юноши.

И Кормак! Джон с законной гордостью взирал на своего сына: позавчера ему исполнилось одиннадцать, и он наверняка получит в следующем году стипендию и перейдет учиться в среднюю школу Святой Мэри. Джон всегда беспокоился о том, чтобы его сынишка, такой тихий и прилежный, с головой ушедший в книги, не стал в школе мальчиком для битья, особенно когда его перевели в следующий класс и он оказался в компании детей постарше. Но Кормак, с его милой улыбкой и нежным лицом, никогда не показывал своего превосходства, никогда не хвастался своими успехами. И в играх он оказывался не последним: не слишком крепкого сложения, он, тем не менее, бегал быстрее всех. Если в школе организуют команду регбистов, его сын станет в ней звездой.

— Джон, у Берни закончилось вино, — улыбнулась Элис. — Ты слишком погрузился в свои мысли.

— Извини, Берни. — Джон наполнил ее бокал. — Элис права. Я был далеко-далеко отсюда.

Элис! Его жена за прошедшие годы стала зрелой женщиной. Пропала застенчивость, в движениях теперь сквозила спокойная грация. И день ото дня она обретала уверенность в себе. Он гордился ею. Джон не думал, что у Элис хватит способностей вести собственное дело. Но, вероятно, это он вынудил ее к этому. У нее был выбор — управлять салоном Миртл или оставаться дома, и, как всякий разумный человек, она выбрала парикмахерскую. Он наблюдал за ней, раскрасневшейся и очаровательной: ее голубые глаза оживленно блестели, когда она обсуждала с Бернадеттой последние прически. Волосы самой Элис были уложены во «французскую ракушку», так, кажется, это называлось, но эта прическа ему не нравилась — жена выглядела слишком многоопытной и жесткой.

— Полегче, милая. — Элис положила руку на плечо Фионнуале, которая уже в третий раз намеревалась угоститься рождественским пудингом.

Любил ли Джон ее по-прежнему? Наверное, так же сильно, как и раньше. Но теперь он чувствовал, что они принадлежали двум разным мирам — миру ущербных и миру безупречных. Он улыбнулся про себя: никогда этим двум мирам не встретиться!

Покончив с едой, они убрали со стола и теперь играли в карты — и Кормаку не было равных в покере.

В четыре часа дня Джон объявил, что ему пора уходить:

— Я иду в мастерскую. Мне придется там подкрасить кое-что, чтобы краска высохла к завтрашнему дню. Я получил срочный заказ, понимаете.

— Но сегодня Рождество, дорогой, — удивилась Элис. — Ты ведь не собираешься работать и завтра, в день подарков?

— Я не могу подвести этих людей, Элис. Я впервые получил заказ от большого магазина.

— Но ведь уже темно, Джон. Тебе следовало бы сделать эту работу с утра, если она так важна для тебя. На улице настоящее светопреставление.

— Мне не хотелось бы пропустить тот момент, когда дети будут разворачивать свои подарки. Вероятно, попозже я пойду пропустить стаканчик, так что вернусь не рано.

Она суетилась вокруг него, обматывая шею шарфом, застегивая пуговицы на пальто, и он попытался не показать своего нетерпения. С противоположного конца комнаты на него с подозрением смотрел тесть. Он привык к собственным тайным любовным свиданиям, поэтому подозревал, что и Джон отправляется к женщине.

Элис проводила мужа до двери, не переставая сокрушаться по поводу того, что ему придется идти в самый Сифорт.

— Удивляюсь, как это ты не смог найти более подходящее место, поблизости от дома, в Бутле.

— Я пытался, — ответил Джон и закрыл дверь.

Когда Элис вернулась в гостиную, Берни и Дэнни уже вовсю ссорились. Берни хотела знать, почему это он купил ей передник? Он что, сделал это намеренно, чтобы подчеркнуть, что женщине самое место на кухне?

Дэнни подмигнул:

— Может быть.

— Ну, так это было напрасно. Я ни за что не надену его.

— А я не буду носить этот безвкусный шарф. Не знаю, с чего вы решили, что у меня такой ужасный вкус.

— Вы, — яростно выпалила Берни, — самый невозможный мужчина на свете.

— А вы — самая противная женщина.

Берни высокомерно наморщила носик:

— Это действительно омерзительно.

Дэнни продолжил, издав короткий смешок:

— Особенно с такой прической — с ней вы похожи на заключенную.

Девочки и Кормак с интересом прислушивались к привычной ссоре между дедушкой и маминой лучшей подругой, наслаждаясь от души.

— Почему вы двое не любите друг друга? — наивно спросила Маив.

— Это долгая история, милая. — Дэнни покорно покачал головой.

— Они только делают вид , что не любят друг друга, — рассудил Кормак. — На самом деле они нравятся друг другу.

— Не смеши меня, малыш. — Берни покраснела до корней волос. Дэнни вдруг начал рассматривать свою ладонь, обнаружив на ней что-то весьма интересное. Элис с изумлением переводила взгляд с отца на подругу.

— Время пить чай, мам, — напомнила ей Фионнуала.

— Ах да, — Элис спустилась на землю. — Развлекай всех, пока я накрою на стол. — К ним пришли гости — дружок Орлы, Микки Лэвин, и две девушки из больницы, приятельницы Маив.

Готовя бутерброды, Элис размышляла о том, что она будет делать, если Кормак, этот умненький малыш, окажется прав. Хотя Берни никогда не говорила ей об этом, она всегда знала, что подруга неравнодушна к ее отцу. Однако ей и в голову не могло прийти, что это чувство окажется взаимным. Дэнни был на двадцать один год старше Берни, но сохранил свою живость и привлекательность и немного походил на Кларка Гейбла, правда, не был таким высоким и широкоплечим. Во всяком случае, был гораздо интереснее тусклого Альберта Эйли. Она ничего не имела против нескончаемых подружек отца в прошлом, поскольку знала, что они не претендуют на что-то серьезное. Но Берни, ее ровесница! Неужели она займет ее собственное место в сердце отца?

Ах, да какое это имеет значение? Элис от души рассмеялась. Она любила их больше всего на свете, и будет так здорово увидеть, как они счастливы вместе! Она начала строить планы, что ей надеть на свадьбу.

* * *

Сила ветра достигала, должно быть, десяти баллов. Джон с трудом прокладывал себе путь по улицам, ведущим в Сифорт.

Теперь Элис была не единственной из Лэйси, кто обзавелся собственным делом. Пять лет назад Джон соорудил для своих девочек двухъярусные кровати, которые вызвали большой интерес. В районе, где преобладали небольшие домишки с многодетнымисемействами, лишнее пространство всегда ценилось на вес золота. Мэрфи, которые жили дальше по улице, первыми обратились к Джону с просьбой: не сможет ли он найти время, чтобы сделать и для них двухъярусную кровать или того лучше — сразу две кровати?

Джон согласился, и Мэрфи заплатили ему не только за доски, но и за работу. Прошло немного времени, и заказы на кровати оказались расписанными вперед на многие месяцы. Потом он соорудил специальную кровать для себя, которую поставил в гостиной, поскольку спать на старой кушетке было настоящим мучением. Конструкция кровати была очень простой: кушетка с выдвигающимся передним сиденьем и раскладывающейся задней спинкой, что превращало ее в двуспальную кровать.

Во многих домах, где гостиные приспосабливали для проживания подрастающих детей, стареющих дедушек и бабушек, оставшихся старыми девами тетушек и одиноких дядюшек, даже женатых сыновей и замужних дочерей, складные кровати Джона Лэйси быстро стали пользоваться таким же спросом, что и двухъярусные кровати.

Вскоре он оказался завален заказами, на выполнение которых ушли бы уже не месяцы, а годы. И он принял разумное решение оставить свою постоянную работу и заняться производством мебели.

Джон арендовал помещение старой маслобойни в Сифорте. Причин, почему он выбрал это место, расположенное так далеко от Бутля, было несколько, и дело тут было не только в том, что он не желал, чтобы соседи и члены его семьи забегали к нему на огонек поболтать, мешая работать.

На узких улочках Сифорта дуновение ветра ощущалось уже не так сильно. Мастерская располагалась на углу Бентон-стрит и Крозиер-террас, причем последняя заканчивалась тупиком. Рядом с мастерской находился магазин-молочная, где раньше торговали молоком и яйцами. Он пустовал уже много лет.

Джон отпер висячий замок на двойных воротах. Вывески с названием компании на них еще не было, но в верхней части книги для заказов и на счетах-фактурах он напечатал аббревиатуру «К.Р.О.В.А.Т.И.». Это было предложение Фионы, и он решил, что заглавные буквы с точками придают названию определенную солидность — оно смотрелось намного лучше, чем просто «Кровати».

На дверях двухэтажного дома, который стоял во дворе, служившего ему мастерской, висел еще один замок. Верхний этаж Джон переоборудовал под контору, а внизу хранил готовую мебель. Он взобрался по лестнице, включил свет и вытащил из-под стола, который использовал как конторку, бумажный пакет. После этого он запер двери и поспешил прочь. У него не было ни малейшего желания работать в Рождество.

Держа пакет в руках, Джон быстро зашагал по Крозиер-террас, не сводя глаз с домика в конце улицы, в котором сквозь расписные занавески пробивался свет. Дома здесь были даже меньше, чем на Эмбер-стрит, в них было всего по две спальни и полностью отсутствовал коридор — из гостиной дверь открывалась прямо на улицу.

Приготовив ключ заранее, Джон отпер замок и вошел внутрь. Его встретили аромат жареной курицы и музыка, которую он расслышал еще на улице, — что-то классическое и очень приятное.

Из кресла, стоящего перед жарко пылающим камином, сразу же поднялась Клэр. Второе кресло оставалось пустым — оно ждало его. На руках Клэр держала крошечного малыша. Второй ребенок, примерно двух лет от роду, светловолосый, как и его мать, играл с кубиками на полу. Он вскочил на ноги.

— Папа! — Малыш обхватил ручонками ноги Джона.

Улыбающиеся глаза Джона встретились с серыми глазами Клэр, ласково глядящей на него с противоположного конца комнаты.

— Счастливого Рождества, миссис Лэйси. — Он протянул ей пакет. — Ваши подарки.

* * *

Мэг Лэйси пожаловала на рождественский обед. Билли испарился в ту же минуту, как только с едой было покончено, и Кора приложила все старания, чтобы свекровь последовала его примеру: миссис Лэйси по-прежнему любила тискать Мориса, а у Коры от этого тошнота подкатывала к горлу.

— Я думаю, мне нужно заглянуть к своей подруге Эне, — сказала Мэг. — Ее муж умер недавно, в прошлом июле, так что это первое Рождество, которое она встречает одна. Ты ведь не возражаешь, дорогая? — Казалось, она так же горит нетерпением уйти, как Кора — желанием избавиться от нее. — Я бы зашла к нашему Джону, но там будет этот Дэнни Митчелл. Я его терпеть не могу, вечно он пялит на меня глаза.

«Да, тебе определенно повезло бы», — с насмешкой подумала Кора. Дэнни Митчелл любил, когда его женщины выглядели эффектно, и он под страхом смерти не согласился бы, чтобы его увидели с толстой седовласой шестидесятилетней старухой — такой, как Мэг Лэйси. Кора полагала, что для женщин, которые интересовались мужчинами, Дэнни Митчелл был чертовски привлекателен.

Кору интересовал единственный мужчина, и это был не Дэнни Митчелл. Это был и не ее муж. Вскоре после рождения Мориса она начала отказывать Билли под разными предлогами: делала вид, что спит, что у нее болит голова, не ложилась в постель, пока он не засыпал и не начинал храпеть, как паровоз. У нее всегда были проблемы со сном, обычно она вставала с первыми лучами солнца, и как раз в это время у Билли появлялись «всякие мысли». Она могла только предполагать, что он платил за секс, когда тот ему требовался, или что у него была подружка. Как бы то ни было, ей было все равно, лишь бы муж оставил ее в покое.

Его брат, Джон, однако, был слеплен из другого теста. Она всегда считала его лучшим из братьев Лэйси, и в любом случае предпочла бы его Билли, но после того несчастного случая ее особенно сильно тянуло к человеку с обожженным лицом. Она представляла себе, как касается сморщенной кожи, как ее целуют искривленные губы Джона, — и это она, та, что всегда находила поцелуи отвратительными, а все, что совершается в постели, — вообще выходящим за всякие рамки. Но сейчас, когда она воображала, что занимается «этим» с Джоном Лэйси, внизу живота у нее возникало горячее жжение, которого она никогда не испытывала раньше.

Она редко виделась с ним в эти дни, только когда он приходил навестить Билли. Джон коротко кивал ей, не произнося при этом ни слова. Кора стала нежеланным гостем на Эмбер-стрит и не бывала там уже многие годы, даже на Рождество.

«Это несправедливо, — подумала она. — Элис крайне нужны были те двадцать пять фунтов. Если бы не я, она бы никогда не заполучила эту парикмахерскую. Почему я должна быть виновата в том, что она оказалась слишком тупа, чтобы понять, о чем недвусмысленно говорится в деловом соглашении?»

Обычно Кора не нуждалась в компании. Ей нравилось быть одной, размышлять и планировать, думать о вещах, которые она хотела бы купить для своего дома. Но сегодня было Рождество, Билли ушел, ушла и Мэг, Морис оставался в своей спальне, куда его отослали, чтобы он не попал в руки к бабушке, и дом казался мертвым. Было что-то неправильное в том, что в нем царила оглушительная тишина, во всяком случае, не в Рождество. Гораций Флинн должен был прийти на чай, и она вспомнила о том, что неизбежно случится после того, как Морис отправится спать, и непроизвольно вздрогнула, хотя обычно не позволяла подобным мыслям овладеть ею.

На Эмбер-стрит они, наверное, уже играют в карты или в эти салонные игры, которые она всегда находила глупыми. Тем не менее Кора была не против оказаться там сейчас и окунуться в праздничную атмосферу шума и суеты.

Было кое-что, что она могла сделать, чтобы стать своей на этом торжестве. Она могла пойти на Эмбер-стрит с бумагой, которую подписала Элис, и разорвать ее, швырнуть в огонь на глазах у всех, даже у Фионнуалы, чья ненависть к своей тетке была почти осязаемой, и искупить этим свою вину.

Кора испытала неожиданный и странный болезненный укол при мысли о том, как Элис тепло улыбается, приветствуя ее возвращение в семейный круг. Она вынула соглашение из элегантного бюро в гостиной. Слова in perpetuity , казалось, выделялись среди всех остальных. Она-таки солгала Элис, обманула ее. Но Элис была слишком доверчивой. Любой, у кого есть хоть немного мозгов, проверил бы и перепроверил соглашение, прежде чем ставить под ним свою подпись.

«Почему я должна разорвать его? — спросила она себя. — Почему я должна отказываться от регулярного дохода только потому, что в доме слишком тихо? Завтра все будет в порядке. К черту Лэйси, мне наплевать, нравлюсь я им или нет». Робкий голос внутри настаивал, что ей это вовсе не все равно, но Кора постаралась заглушить его.

Она подошла к лестнице и окликнула Мориса.

— Не хочешь пойти прогуляться? — спросила она, когда он появился наверху лестницы, — такой привлекательный и стройный.

— Хорошо, — тускло ответил он и начал медленно спускаться к матери.

— Как ты управляешься с конструктором, который тебе подарили на Рождество?

— Я все еще не знаю, как мне его собрать. — Морис никак не мог понять инструкцию. Он не имел представления, куда следовало вставлять болты и прочее. Он предпочел бы отнести конструктор к своему двоюродному брату Кормаку, чтобы тот помог. Вне всякого сомнения, Кормак моментально собрал бы подъемный кран или грузовик. Но Морису не хотелось подвергать свою жизнь опасности, спрашивая у матери разрешения пойти в Рождество на Эмбер-стрит.

— Когда вернемся, займемся сложением, пока не придет время пить чай, — сказала Кора.

— Да, мам. — Морис вздохнул. Ему и подумать было страшно, что произойдет, если он не получит стипендию вместе с Кормаком. Он достиг коридора, заглянул в открытую дверь гостиной, увидел висящую на стене розгу и решил, что если не получит стипендию, то убежит из дома. — Может быть, мы пойдем к докам? — с надеждой спросил он.

Кора уже собралась ответить отказом — она предпочла бы Мертон-роуд, с ее большими богатыми домами. Но сегодня было Рождество, а Морис выглядел каким-то потерянным.

— Хорошо, — снисходительно ответила она. — Пойдем к докам.

* * *

В половине восьмого Дэнни Митчелл отправился в бар «Кингз Армз» на встречу со своей последней пассией Вернон Логан, бросив на прощание озадаченный взгляд на Бернадетту. Орла удрала в гостиную с Микки Лэвином, напутствуемая строгими наставлениями матери «оставить дверь открытой».

Маив с подругами поднялись в спальню, чтобы обсудить ее будущую карьеру медсестры, а Кормак с головой ушел в чтение энциклопедии, которую ему подарили на Рождество. Время от времени он отрывался от нее, чтобы огласить какой-нибудь потрясающий факт. Сани, оказывается, назывались еще «тобогган», соль правильно следовало именовать хлоридом натрия, и Гай Фокс существовал на самом деле.

— Это все знают, — язвительно заметила Фионнуала в ответ на последнее сообщение.

— Я не знала, — возразила дочери Элис.

Берни покачала головой:

— Я тоже.

Фионнуала раздосадованно подумала: почему все, что вылетает у нее изо рта, всегда оказывается неправильным, будь то сами слова или то, как она их произносит? Она могла сказать: «Да это всем известно», — и рассмеяться, и тогда все вышло бы по-другому. Вместо этого получилось так, словно она хотела унизить Кормака, чего у нее и в мыслях не было. Она не могла общаться так, как все нормальные люди, печально размышляла она. Вот почему никто не любил ее, вот почему люди предпочитали Орлу или Маив — Орлу в особенности, она была всеобщей любимицей, включая папу и дедушку. Сестра обладала даром изрекать бесстыдные и отвратительные вещи, а все ее обожали. Когда Орла приходила в парикмахерскую, у посетительниц загорались глаза, и они были до глубины души польщены, если оказывалось, что она помнила, как их зовут. А Фионнуала, которая из кожи вон лезла, не могла отделаться от ощущения, что действует им на нервы.

— Вот и славно, — заметила Элис, наливая пятую или шестую рюмку шерри. — Хочешь еще, Берни?

— Нет, спасибо. Если я буду продолжать такими темпами, то мне никогда не найти дорогу домой.

— Я сейчас же приготовлю чай с бутербродами.

Берни промолчала. Она пристально глядела на огонь. «Они только делают вид , что не любят друг друга, — сказал Кормак. — На самом деле они нравятся друг другу».

Неужели это правда, и она до сих пор испытывает влечение к Дэнни Митчеллу — после того как он оказался настоящим женоненавистником? Неужели Кормак прав и Дэнни тоже тянуло к ней ?

Ну, ему придется крепко призадуматься, если он рассчитывает, что она захочет связаться с мужчиной, который подарил женщине на Рождество передник, намекая на то, что ей самое место на кухне. О боже! Наверное, она выпила слишком много, потому что вдруг представила себя в кухне у Дэнни: на ней был этот дурацкий передник и она готовила для него чай. Господи! На ней не было ничего, кроме передника , а Дэнни гладил ее пониже спины и говорил ей, какая она красивая. Бернадетта застонала от восторга.

— С тобой все в порядке, дорогая? — воскликнула обеспокоенная Элис. — Надеюсь, тебя не тошнит.

— Со мной все в порядке, — ответила Берни сдавленным голосом.

В гостиной Микки Лэвин пытался запустить руку под джемпер Орлы.

— Нет, — твердо ответила Орла. Он мог трогать ее грудь через свитер, но не под ним .

— Да ладно тебе, — продолжал уговаривать ее Микки. Ему было девятнадцать, и он был очень красив — с черными как вороново крыло, вьющимися кудрями, озорными глазами и сексуальным ртом. Если бы дверь была закрыта, Орла легко поддалась бы ему.

Микки перенес руку ей на колено и начал забираться под юбку.

— Прекрати. — Она ударила его по руке и отбросила ее. — Почему ты не можешь просто поцеловать меня, как нормальный мужчина?

— Нормальный! — Микки засмеялся. У него были красивые зубы, большие и очень белые. — Ты не знаешь, что такое нормальный.

— Я не уверена, что мне хочется узнать, если это означает такую глупую возню.

— Глупую! — Он снова засмеялся.

— Если ты собираешься повторять за мной каждое слово, тогда тебе лучше пойти домой, — резко бросила Орла, зная, что он не уйдет.

— Ну, хорошо, хорошо. Я просто поцелую тебя.

От прикосновения его губ у Орлы закружилась голова, и она не нашла в себе сил остановить Микки, когда его рука вернулась к ее груди под джемпером, потому что это было невероятно приятно.

— Давай поженимся, — хрипло выдохнул Микки, когда они оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. — Я знаю, что тебе всего семнадцать, но ведь твой отец разрешит, правда?

— Этого тебе никогда не узнать, Микки Лэвин, потому что у меня нет ни малейшего желания спрашивать отца об этом. Я не хочу выходить замуж — пока еще нет. Сделай мне предложение снова, лет через десять. — Он делал ей предложение уже не первый раз. Ее повторяющиеся отказы не смущали его, и он снова просил ее руки через несколько недель. Может быть, он пытался взять ее измором — этого было совсем несложно добиться, пока он целовал ее и гладил грудь. Орла оттолкнула его и вскочила на ноги. — По-моему, я слышу, как мама готовит чай.

У нее было ужасное чувство, что она влюбилась в Микки Лэвина, с его озорными глазами и сексуальным ртом. Если так, она твердо намеревалась не сдаваться. Только вчера на работе редактор Берти Крейг сказал, что у нее талант, что ей хорошо удаются небольшие пикантные новости и заголовки. Он сделал Орле комплимент по поводу ее успехов в стенографии и пообещал вскоре отправить освещать заседания городского совета.

Орла безумно хотела стать репортером, таким, как Розалинда Рассел из журнала «Хиз Герл Фрайди». Она рвалась из душного мирка Эмбер-стрит, из Бутля, в Лондон. Там она будет жить в маленькой уютной квартирке в каком-нибудь престижном районе, писать заметки о крупных уголовных процессах, даже убийствах, или брать интервью у членов королевской семьи и звезд кино.

Микки Лэвин, работавший учеником чего-то там в литейном цехе на Хоуторн-роуд, никак не вписывался в планы Орлы о таком восхитительном и блестящем будущем.

На следующий день после Рождества, в день вручения подарков, Элис надела платье василькового цвета, купленное специально к празднику. У него был белый шелковый воротничок и длинная, прямая юбка. Она туго затянула широкий белый пояс. Вчерашняя буря утихла, но на улице по-прежнему было очень холодно. Несмотря на это, Элис решила надеть куртку прямого покроя цвета морской волны, а не зимнее пальто, и туфли на высоких каблуках вместо сапожек. Она тщательно накрасилась и уложила волосы «французской ракушкой».

— Куда это ты собралась, такая вся из себя хорошенькая? — поинтересовалась Фионнуала, когда Элис спустилась вниз.

— Тебя это не касается.

— Можно мне пойти с тобой?

— Извини меня, дорогая, но это кое-что такое, что я должна сделать сама. Ладно, а что ты тут делаешь? Ты должна была пойти на представление для детей вместе с дедушкой и Кормаком.

— Места ведь были заказаны заранее, разве не так? — Дедушка еще несколько недель назад спрашивал ее, пойдет ли она на представление, но Фионнуала решила, что восемнадцатилетней девушке не к лицу заниматься такими глупостями в рождественские дни. Она надеялась, что ей подвернется что-нибудь поинтереснее. Однако ничего такого не случилось, и теперь ей вообще придется остаться в одиночестве. Маив вместе с подружками ушла в кино посмотреть на Джоан Фонтейн в фильме «Начиная с сегодняшнего дня», отец работал, а Орла пропадала где-то с Микки Лэвином. Последнее причиняло Фионнуале нешуточную сердечную боль. Она всегда завидовала Орле — ее стройной фигуре и уверенным манерам, но это не шло ни в какое сравнение с той черной завистью, какую она испытывала оттого, что ее дружком был Микки Лэвин. Фионнуале отчаянно хотелось обзавестись приятелем, каким угодно, но иметь рядом такого красивого парня, как Микки Лэвин, казалось ей поистине райским наслаждением.

* * *

В дверях появилась шарообразная фигура Горация Флинна. Домовладелец был в мятой рубашке без воротничка и в мешковатых брюках, которые поддерживались потрепанными подтяжками. Выглядел он неважно, лицо его было болезненного серого оттенка и покрыто капельками пота. Маленькие глазки Флинна рассматривали посетительницу пронзительным, враждебным взглядом.

— Доброе утро, — сладким голоском произнесла Элис и изобразила самую очаровательную улыбку. — Мне нужно с вами кое о чем поговорить. Я — Элис Лэйси из парикмахерского салона на Опал-стрит. — Домовладелец непонимающе уставился на нее, и неудивительно, ведь до этого они никогда не встречались и были знакомы лишь заочно. Он отошел от двери и кивнул головой в сторону коридора. Она расценила это как приглашение войти, хотя у нее осталось ощущение, что, если бы на улице не было так холодно, он предложил бы ей высказаться, стоя на ступеньках.

Большой дом на Стэнли-роуд был обставлен более комфортабельно, чем можно было ожидать от жилища холостяка. Он провел ее в комнату в задней части дома, которая выходила на крохотный дворик. В камине, прикрытом черной кованой решеткой, жарко горел огонь, перед ним стояли два кресла с плюшевой обивкой. Буфет черного дерева был полон декоративных деревянных тарелочек, раскрашенных вручную, всевозможной латунной посуды, китайских ваз и красивых статуэток. Радио было включено, и Нельсон Эдди негромко напевал «Сентябрьскую песенку».

— Не возражаете, если я присяду? — Когда ей кивком указали на кресло, Элис спросила себя, уж не лишился ли он голоса. Он опустил свое дородное тело в кресло напротив.

— Поскольку у нас Рождество, я подумала, что могу принести вам всяких вкусностей, ведь вы живете совсем один. — Она положила на стол два бумажных пакета. — Там несколько сладких пирожков и кусочек рождественского пирога, бифштекс и пудинг из почек, надо только немножко разогреть. Я сама их приготовила. — Голос у нее прервался: лицо мужчины выражало неприкрытую враждебность. Да, похоже, ей придется потруднее, чем она рассчитывала. Говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, и, поскольку желудок у Горация Флинна занимал немалую часть его тела, она надеялась, что ей удаётся смягчить домовладельца угощением.

Наконец он открыл рот.

— Что вам нужно? — буркнул он.

Люди приходили к Горацию Флинну только тогда, когда им было что-нибудь нужно. И хотя Элис этого не могла знать, он был гурманом и ценителем хорошей еды. Чего только не предлагали ему вместо квартплаты: женское тело, дорогие вещи — большая часть безделушек в буфете была подарена ему неплатежеспособными жильцами, — но еще никто не додумался угостить его вкусной едой.

И эта женщина совсем не походила на те несчастные, угодливые создания, с которыми он привык иметь дело. Она была очень привлекательна, хорошо одета, и у нее было свое процветающее предприятие. Он очень хорошо знал, насколько улучшилось состояние его собственности на Опал-стрит с тех пор, как она стала арендовать салон.

— Здесь жарко. Вы не возражаете, если я сниму куртку?

Он покачал головой, украдкой пожирая глазами ее тонкую талию и то, как задралась ее юбка, когда она скрестила свои стройные ножки.

— Я пришла по поводу арендной платы за парикмахерскую, — начала она. — Говоря откровенно, я не могу себе позволить платить так много. Естественно, я ожидала, что она возрастет, но не со ста же двадцати пяти фунтов до четырнадцати сотен. Салон этого не выдержит. Я хочу сказать, что нет смысла выжимать последние соки, потому что может случиться так, что вам попросту будет не из чего их выжимать. — Элис поморщилась. Последние слова показались ей глупыми и напыщенными.

Гораций удивленно заморгал. Он был жадным человеком, жестоким и бессердечным, но отнюдь не дураком. Это плохой бизнес — требовать больше того, что мог предложить рынок. И в отличие от дома, который можно было сдать за пару часов, пустой салон мог ждать своего арендатора долгие месяцы, а то и годы. Он велел Коре — которая, как он вспомнил, приходилась этой женщине невесткой — поднять аренду до семисот фунтов. Что это она себе выдумала, эта маленькая шлюха, назначая в обход домовладельцу вдвое большую плату? Он понял, что речь идет о семейных распрях. Получается, Кора пыталась отнять у нее ее дело?

Очевидно, нет, иначе, желая досадить невестке, она причинила бы вред себе, потому что женщина сказала своим сладким, мелодичным голоском: «Может быть, только может быть, я могла бы платить такие деньги, если бы моя невестка не забирала себе такую большую часть моих доходов. — Она закатила глаза и звонко рассмеялась. — Какая глупость с моей стороны! В то время я была ужасно невежественной. Я подписала соглашение, смысла которого не понимала, и теперь я — должница Коры».

У Горация возникло тревожное ощущение, что его обвели вокруг пальца. Ему нужна была Кора, но он не доверял ей. Она никогда не упоминала о том, что у нее есть доля в парикмахерском салоне Лэйси, и он задал себе вопрос: а увидел бы он те лишние деньги, какие она запросила у этой довольно милой женщины, так усердно работавшей в своем салоне, — женщины, которая подумала о том, чтобы принести ему угощение? Ее улыбающееся лицо и сверкающие глаза — словно глоток свежего воздуха в этот рождественский день, который иначе оказался бы серым и тоскливым.

Дули Уилсон запел по радио «Время летит».

— Мне так нравится эта песня, — воскликнула Элис. — Вы видели этот фильм, «Касабланка»? Я ходила смотреть его вместе с мужем. Это была последняя… — Она умолкла. Это была последняя картина, которую они с Джоном смотрели вместе, перед тем как с ним произошел несчастный случай. Она вспомнила, как они шли домой, взявшись за руки. «Ты должна запомнить это», — напевал Джон. Теперь она редко думала о Джоне. Она привыкла к тому, что любовь ушла из их отношений. То, что они остались друзьями, ее вполне устраивало, но песня всколыхнула старые, нежные чувства, и глаза ее наполнились слезами.

— О боже, вы, должно быть, считаете меня дурой. — Она вскочила на ноги и принялась судорожно натягивать куртку. — Извините меня, мистер Флинн, за то, что я навязала вам свое общество в разгар рождественских праздников. Это было грубо и невежливо с моей стороны. Я ухожу домой и оставляю вас с миром. Забудьте об арендной плате. Как-нибудь я заплачу ее, даже если это будет означать, что мне придется уволить кого-нибудь из своих сотрудников. Спасибо, что уделили мне время.

Она уже выскочила в коридор, когда он окликнул ее:

— Миссис Лэйси! — Она вернулась. Он по-прежнему сидел в кресле, повернувшись к ней спиной. — Ста фунтов в год будет достаточно?

— Что?

— Сто фунтов в год на семь лет. Я сам занесу вам необходимые бумаги в новом году.

Она замерла от удивления и восторга.

— Огромное вам спасибо, мистер Флинн. Я очень ценю ваше отношение. Когда вы придете, я приготовлю вам чашечку чая.

Оказавшись на улице, Элис расстегнула пояс, который безжалостно сдавливал ее, и глубоко вздохнула. У нее получилось! Он снизил стоимость аренды! Она чувствовала себя бесстыжей девкой, вспоминая, как закатывала глаза, заставляя ресницы трепетать, даже демонстрировала свои ножки. Она порылась в сумочке в поисках носового платка и вытерла мокрые щеки. Слезы были настоящими.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дверь салона распахнулась, и мужской голос с акцентом бодро воскликнул:

— Всем привет!

Мужчины редко заглядывали в парикмахерскую Лэйси. Лишь изредка кто-нибудь из них заходил, чтобы договориться о времени для своей жены, но обычно они быстренько сматывались, узрев множество странно выглядевших женщин, так похожих на героинь научно-фантастических фильмов Бака Роджерса.

— Доброе утро. — Элис взяла в руки книгу заказов.

— Вы миссис Лэйси?

— Да. — Она подумала: какая несправедливость, что такие красивые волосы достались мужчине — его роскошные кудри отливали золотом. У вошедшего были теплые карие глаза, прямой нос классической формы и розовые губы, которые нельзя было назвать иначе как красивыми. На нем были вельветовые брюки и толстый джемпер ручной вязки, шея небрежно обмотана ярким полосатым шарфом. На вид ему было около двадцати пяти. Фионнуала не сводила с него глаз, открыв рот, и, казалось, была готова вот-вот пустить слюни. — Что я могу для вас сделать? — спросила Элис.

— Меня зовут Нейл Грини. С сегодняшнего вечера, надеюсь, я буду жить в вашей квартире наверху.

— Нейл! — взволнованно воскликнула Элис. — Я думала, что ваше имя — Нелл. Я ожидала увидеть женщину.

— Извините, всему виной мой ужасный почерк. Боюсь, что вы заполучили мужчину. Надеюсь, вы не станете возражать. Моя машина на улице, она набита моими вещами под завязку. Ничего, если я начну потихоньку переносить их? — Он лучезарно улыбнулся клиенткам, которые разглядывали его во все глаза. — Добрый день, леди!

Смущенные и растерянные женщины под сушилками принялись похлопывать по накрытым сеточкой бигуди, как будто надеясь, что они станут незаметнее. Миссис Слэттери, сидевшая перед раковиной, с волосами, намазанными голубой пастой, попыталась сползти пониже в кресло, чтобы ее не было видно.

— Конечно, вы можете перенести свои вещи, — сказала Элис, все еще в некотором замешательстве.

Фионнуала рванулась вперед.

— Вам нужна помощь?

— Это ужасно любезно с вашей стороны. — Он улыбнулся ангельской улыбкой, разматывая шарф и обнажая тонкую белую шею. — Только если вы свободны.

— Я ведь свободна, мам, правда? — взмолилась Фионнуала.

— Да, милая, только ненадолго.

— Да он просто очаровашка! — заметила одна из женщин, когда дверь закрылась.

— А мне он показался настоящим гомосексуалистом, — заявила другая, миссис Наттинг, которую Элис всегда недолюбливала.

— Хотела бы я, чтобы мои волосы были такого же оттенка, — вздохнула миссис Слэттери. — А как он говорит! Просто шикарно.

— Да, словно у него во рту горячая каша, — бросила зло миссис Наттинг.

— Я думала, что это будет женщина, — вздохнула Элис.

— Он очень похож на нее.

— Что он будет здесь делать, Элис?

— Он будет преподавать в младших классах, в школе Святого Джеймса.

Вернулась Фионнуала, держа в руках коробку с пластинками, сзади вышагивал Нейл Грини с двумя большими чемоданами.

— Мы купим себе радиолу, мам?

— Может быть, когда-нибудь попозже.

— Не пора ли смывать краску, Элис? — спросила миссис Слэттери.

— Ах да. Извините, дорогая. Я в некоторой растерянности, если хотите знать. В письме его имя выглядело как Нелл.

— Интересно, он случайно не родственник этой кинозвезды, Ричарда Грини? Тот тоже очень привлекателен, хотя волосы у него темные, а не светлые. Вы его когда-нибудь видели, Элис?

— Нет. Мы с Джоном редко ходили в кино, пока дети были маленькими. А теперь работаем с утра до вечера. — Она вынуждена была делать вид, что у них все нормально и что они непременно пошли бы в кино, будь у них свободное время.

— Полагаю, что не за горами тот день, когда вы решите, что Эмбер-стрит уже недостаточно хороша для вас, и переедете в более фешенебельный район. Думаю, вы легко можете себе это позволить, учитывая, какие деньги вы зарабатываете.

— Я об этом даже не мечтаю, миссис Наттинг, — сухо ответила Элис. — Благодарю вас, для меня Эмбер-стрит достаточно фешенебельна. Я живу там и умру там же. Мы переделываем комнату для стирки в ванную, так что скоро нам не придется ходить в туалет во дворе. Мне этого достаточно.

— Как приятно сознавать, что мои деньги за мытье волос шампунем и укладку пойдут на устройство внутреннего туалета для Лэйси. Сегодня ночью я усну спокойно.

«Неужели эта ужасная женщина вообще может спать и грязные мысли не заставляют ее бодрствовать ночи напролет?» — подумала Элис. Но она оставила эти мысли при себе, хотя иногда, когда она имела дело с такими неприятными клиентками, это было нелегко.

* * *

— Он такой красивый, — мечтательно произнесла Фионнуала за чаем. — Немножко похож на архангела Гавриила. С ним не сравнится ни одна кинозвезда. И вы ни за что не угадаете, что он сделал, когда я помогла ему занести вещи. Он поцеловал мне руку !

— Вот это да! — На Маив это, похоже, произвело впечатление, но Орла, для которой и предназначались слова Фионы, была далеко-далеко отсюда.

— У него есть радиола, — продолжала Фионнуала, желая привлечь внимание своей сестры, — куча пластинок и миллион книжек.

Теперь пришла очередь Кормака удивляться:

— Каких книжек?

— О, всяких разных. Их так много, что не запомнить. Правда, он сказал, что я могу взять почитать любую, если мне захочется.

— А он позволит мне взять у него какую-нибудь?

— Я спрошу, если хочешь. — Фионнуала улыбнулась с чувством превосходства. — Мы уже подружились. Правда, мам?

— Ну, конечно, милая. Полагаю, так оно и есть. — Новый жилец наверху, похоже, намеревался подружиться со всеми.

— Он спросил, может ли называть меня «Фиона», и я ответила «да», а когда я назвала его «мистер Грини», он сказал, чтобы я звала его «Нейл», даже несмотря на то, что он учитель.

Орла возродилась к жизни.

— Он ведь не твой учитель, так что вы равны, — раздраженно заметила она. — С чего бы ему ожидать, что кто-то твоего возраста будет называть его «мистером»? Ты ведь не ребенок.

— Мистера Флинна я называю мистером Флинном, — запинаясь, возразила Фионнуала.

— Да, но ведь мистер Флинн — старик. Сколько лет этому Нейлу?

— Двадцать семь, он сказал.

— Ну вот, — удовлетворенно заметила Орла, словно нашла подтверждение своей точке зрения. — И мне не нравится имя Нейл.

Фионнуала покраснела.

— А мне не нравится имя Микки.

— Мне наплевать.

— Мне тоже.

— Девочки! — устало вырвалось у Элис. — Пожалуйста, не могли бы мы спокойно выпить чаю?

— Тогда скажи Орле, чтобы она оставила меня в покое, — угрюмо бросила Фионнуала.

— Орла, побереги свой сарказм для кого-нибудь другого, а не для своей сестры.

— Что я такого сказала? — Орла с невинным видом оглядела сидящих за столом, но ей никто не ответил.

Как только с едой было покончено и со стола убрали посуду, Кормак занялся своим домашним заданием. Казалось, ему совсем не мешают разговоры и царившая вокруг суматоха. Фиона мыла тарелки, Маив вытирала их, Элис начала готовить тесто и начинку для сладких пирожков и лукового пирога на завтра.

За Орлой зашел Микки Лэвин, они собирались на прогулку. Элис сочла это верхом идиотизма в такую холодную погоду, но и они с Джоном делали подобные глупости, когда он ухаживал за ней. Влюбленные всегда хотят остаться одни. Погода, какой бы ужасной она ни была, значения не имеет.

Элис раскатала тесто; она надеялась, что у Орлы с Микки не было ничего серьезного. Он был неплохим парнем, учитывая его происхождение: средний сын в семье, где девять детей, отец почти никогда не утруждал себя работой, а мать была страшной неряхой — вечно ходила в переднике, даже отправляясь по магазинам. Старший сын сейчас сидел в тюрьме за воровство. Несмотря на такое происхождение, Микки сумел не опуститься и даже как-то умудрился стать учеником сварщика.

Однако Элис хотела все-таки чего-то лучшего для своих дочерей — для всех своих дочерей, если на то пошло. Она задумалась над тем, может ли получиться что-нибудь у Фионы с Нейлом, но потом решила, что вряд ли. Как только о его приезде станет известно, ему начнут строить глазки все молодые одинокие женщины в Бутле, не исключая и кое-кого из замужних дам.

Она положила начинку на холод, чтобы сохранить ее. В твидовом пальто и с шарфом на голове появилась Фиона, объявив, что идет на исповедь.

— Но ты исповедовалась в прошлую пятницу. Какие страшные грехи ты совершила, что тебе снова понадобилось каяться, да еще так скоро?

— Никакие, мам. Просто мне хочется сходить в церковь.

— Не задерживайся, милая. На улице очень холодно. — Было что-то трогательное и вместе с тем жалкое в том, что девушке в возрасте Фионы не оставалось ничего другого, кроме как пойти в церковь.

Маив, у которой было утреннее дежурство в больнице и которой нужно было вставать с первыми лучами солнца, отправилась пораньше в постель с книгой. Элис предложила принести ей чашку какао. Кормак сделал свое домашнее задание и тоже улегся в кровать, взяв с собой энциклопедию.

Наконец-то Элис осталась одна. Она включила радио — вскоре должны были передавать пьесу. Джон появится очень поздно. Когда он приходил домой, она обычно уже спала. Эта ужасная миссис Наттинг несла чушь, рассуждая о тех больших деньгах, которые они зарабатывали. После всех накладных расходов у Элис оставалось немногим больше того, что она получала, когда работала на фабрике, а заработки Джона вообще казались смехотворными, если учесть, сколько времени он проводил в мастерской. Тем не менее он делился заработанным, о чем свидетельствовала будущая ванная комната.

Иногда Элис охватывало чувство вины за то, что она сидит в теплом доме, положив ноги на скамеечку, слушая радио или читая, в то время как Джон работает не покладая рук. Если бы только он нашел себе помещение поближе, она бы забегала к нему вечерами с термосом чая и вкусным теплым пирогом. Сейчас они виделись очень редко. Лицо ее погрустнело. Их брак стал пародией, неудачной шуткой. Они обращались друг к другу с холодной вежливостью.

Началась пьеса, и она прибавила громкость. Лучше ей не думать о Джоне и об их отношениях.

* * *

— Я люблю тебя, Орла, — прошептал Микки. — Когда я работаю, то не могу думать ни о чем, кроме тебя. Ты не идешь у меня из головы. Это сводит меня с ума.

«И я тоже люблю тебя, — хотелось ответить Орле. — Я испытываю точно такие же чувства. Я не могу дождаться, пока ты поцелуешь меня. Я все время думаю о тебе».

Однако вслух Орла не сказала ничего подобного. Она не хотела, чтобы он знал, какие чувства она к нему питает. Вместо этого она произнесла:

— Мне не нравится здесь, Микки. Тут темно и грязно, и пахнет мочой.

— Куда еще мы можем пойти? — беспомощно сказал Микки.

— Почему бы нам просто не погулять?

— Я устал от прогулок. Мне ужасно хочется целовать тебя. Как ты думаешь, твоя мать разрешит нам воспользоваться гостиной?

— Для чего? — язвительно поинтересовалась Орла.

— Ты знаешь, для чего.

— Я неуютно себя чувствую в нашей гостиной, зная, что за стенкой находится мама.

— Мы можем заниматься невинными вещами, например целоваться.

— Надеюсь, ты не предлагаешь заняться не столь невинными вещами где-нибудь в другом месте?

Неожиданно Микки повернулся и пошел прочь.

— Я даже не мечтаю об этом, — холодно бросил он.

Она смотрела, как его мальчишеская, не очень высокая фигура исчезает в просвете арки. Отблески света из окон домов, стоящих по обеим сторонам улицы, падали на его блестящие черные волосы и широкие плечи. Даже со спины он выглядел необыкновенно привлекательным. Она знала, что причинила ему боль, отказавшись воспринимать его всерьез. Что-то кольнуло ее в сердце, и она вдруг почувствовала, что вся дрожит, испытывая какие-то незнакомые ей и странные ощущения.

— Микки! — окликнула она, когда он уже собирался свернуть за угол. — Ох, Микки!

— Орла!

Они бросились навстречу друг другу. Микки подхватил ее на руки, поцеловал, закружил на месте, снова поцеловал и, расстегнув пальто, обнял за талию. Он просунул руки ей под джемпер, и она почувствовала, как он сжимает ее ребра сквозь тонкую ткань нижнего белья.

— Микки, — восторженно выдохнула она, когда он провел большими пальцами по ее соскам. Как-то так получилось, что бретельки соскользнули, лифчик расстегнулся, и Орла застонала от удовольствия, когда ее обнаженной груди жадно коснулись руки Микки.

О боже, она кончает! А Микки задирал ей юбку, гладил ее обнаженные бедра и уже запустил руку ей в трусики.

Впоследствии Орла не могла вспомнить в точности, что же именно произошло дальше; в памяти остались только совершенно восхитительные и необычные ощущения. Потом они шли обратно на Эмбер-стрит, Микки обнимал ее рукой за плечи, а она обхватила его за талию. Орла все еще дрожала и чувствовала себя как-то странно, словно она оказалась в другом мире, не таком, в котором жила раньше. Она ушла из дома девушкой, а возвращалась женщиной.

У дверей Микки хрипло произнес:

— Мы созданы друг для друга, Орла. Теперь мы должны пожениться.

— Хорошо погуляла, милая? — спросила Элис, когда дочь вошла в комнату.

— Нормально, — ровным, усталым голосом ответила Орла. — Я, наверное, сделаю себе какао и возьму чашку в постель. Завтра у меня трудный день. — Ее посылали на первое ответственное задание: кто-то, о ком она никогда не слышала, приезжал в Ватерлоо, чтобы открыть магазин.

— Пожалуйста, не разбуди Маив. Ей тоже предстоит нелегкий день.

— Я постараюсь, мам. — Ожидая, пока закипит чайник, Орла приняла решение, что после сегодняшнего вечера больше не будет встречаться с Микки Лэвином. Это было слишком опасно.

* * *

Сегодня у Коры был день рождения, о чем, впрочем, никто не знал и никого это не беспокоило. Билли забыл, по своему обыкновению. Раньше Элис присылала ей красивую поздравительную открытку, на ней всегда было написано: «От Джона и Элис, девочек и Кормака». Коре не хватало этих открыток, но они перестали приходить пять лет назад, так же как и приглашения на рождественский обед или на другие праздники, например на дни рождения.

С самого Рождества у Коры было ужасное настроение. Прежде всего она была сыта по горло своим домом — существовал предел того, каким красивым и милым его можно было сделать, и она чувствовала, что достигла этого предела. Больше всего на свете ей хотелось все начать сначала, в новом доме, намного большем, на этот раз отдельном, который стоял бы на широкой улице, обсаженной деревьями. Она не возражала переехать куда-нибудь за город, в Ватерлоо или в Кросби. Несколько месяцев назад Гораций Флинн приобрел чудесный дом на самом берегу Бланделлсэндз. Пожилой вдовец, у которого он купил его, сидел без гроша и отдал дом чуть ли не даром. Гораций затеял в нем ремонт, прежде чем сдавать.

Кора намеревалась потребовать его для себя в обмен на свои услуги и наверняка добилась бы своего, если бы не ее невестка. Из-за нее, из-за того, что она за ее спиной рассказывала всякие небылицы, Кора потеряла доверие Флинна — этого толстого, жирного неряхи. Когда она думала об этом, у нее закипала кровь. Пальцы у нее скрючились, как будто ей хотелось обхватить шею своей невестки и сдавить ее. Кора всего лишь раз видела Горация после Рождества, и тогда он накричал на нее.

— Как ты смела исказить мое распоряжение? — заорал он. Она еще никогда не видела его в такой ярости. — Ты, наверное, собиралась оставить лишние деньги себе?

— Нет, конечно, — попыталась успокоить его Кора, хотя такая мысль приходила ей в голову, и она размышляла, удастся ли ей это. Все зависело от того, как заплатила бы Элис, чеком или наличными.

— Ты уже делала так раньше? — Его маленькие круглые глазки зло сверкали.

— Только один раз, — смиренно призналась она. — И то только потому, что это было личное дело.

— Ах да, хорошо, что вспомнил. Почему ты не сказала мне, что парикмахерская частично принадлежит тебе?

— Я не думала, что это имеет какое-то значение.

— Разумеется, это имеет значение, — нетерпеливо прервал он ее. — Совершенно очевидно, что ты намеревалась навредить своей невестке. Ты сделала ошибку, позволив чувствам затмить твой разум. — После этого он ушел, сказав, что собирается тщательно проверить все книги, чтобы убедиться, что она его не обманывала. К сожалению, он ей больше не доверял.

С тех пор Флинн не поручал ей никакой работы, не заскакивал для приятного времяпрепровождения, после которого обычно вручал ей пять шиллингов. Хуже того, однажды она увидела, как он выходит из парикмахерской Лэйси. Она установила за ним слежку и два раза видела его там же.

Как славно, что Кора имела доход от парикмахерской, потому что внезапно она обнаружила, что ей приходится полностью оплачивать дом на Гарибальди-роуд, чего она никогда не могла бы себе позволить на те жалкие гроши, которые зарабатывал Билли.

Ей крайне важно было вернуть доверие Горация Флинна. Он был не особенно стар, ему только-только перевалило за пятьдесят, но он был болен — об этом красноречиво говорил цвет его лица. У него пошаливало сердце. Оно билось неритмично, и она совсем не удивилась бы, если бы Флинн вдруг упал замертво. По правде говоря, она частенько надеялась, что так и случится. Кора знала, что во всем мире у него не было близких, только какие-то дальние родственники в Ирландии. Как-то раз они даже заговорили об этом.

— Мне не нравится сама мысль о том, что после моей смерти кому-то достанется все мое добро, нажитое тяжким трудом, — сказал он ей.

— Наверняка у тебя есть кто-то близкий, которому ты можешь оставить все, — невинно ответила Кора, зная, что у него есть только она.

— М-м. — Он задумчиво разглядывал ее. — В таком случае мне придется составить завещание.

С того времени, стоило ей оказаться у него дома, как она украдкой пыталась отыскать завещание, но если Флинн и составил его, то, должно быть, оно находилось у его поверенного, потому что найти завещание ей не удалось.

* * *

— Мне очень жаль, дорогой, но она ушла в кино, — сказала Элис отчаявшемуся парню на ступеньках.

— Опять! — вскричал Микки Лэвин. Он с такой силой запустил пальцы в свои черные кудри, как будто намеревался вырвать их с корнем. — Она ходила в кино вчера. Я ждал ее у «Паласа» на Марш-лейн, пока фильм не закончился, но незаметил, чтобы она выходила.

— Вчера она была не в «Паласе», а в «Рио» на Фазаскерли вместе с подругой по работе. Я не знаю, куда она отправилась сегодня, — добавила она на тот случай, если Микки вздумает снова ожидать Орлу у кинотеатра.

— Могу я войти и подождать ее? — Нижняя губа у него задрожала, как у ребенка.

— Я как раз собиралась лечь спать, дорогой, — солгала Элис. — Это не очень удобно.

— Тогда я посижу на ступеньках, пока она не вернется.

— Я не знаю, с какой стороны она придет.

— Я постараюсь не спускать глаз с дома.

Элис чувствовала себя ужасно, закрывая дверь перед носом несчастного парня. Она подошла к лестнице и окликнула дочь.

— Да, мам? — отозвалась Орла.

— Это был последний раз, когда я солгала Микки Лэвину по твоей милости. Он хороший парень и просто сходит по тебе с ума. Если ты больше не хочешь видеть его, скажи ему об этом прямо. Ты слышишь меня, Орла?

— Да, мам. — В спальне Орла зарылась лицом в подушку, чтобы никто не услышал, как она плачет. Слушать страдальческий голос Микки для нее было настоящей мукой. Она пыталась не думать о том, как он плетется вниз по Эмбер-стрит, жалкий и несчастный — такой же несчастный, какой и она чувствовала себя, если уж говорить откровенно. Это было все, что она могла сделать, чтобы не выскочить из дома вслед за ним и не окликнуть его. Ведь что получилось, когда она окликнула его тем вечером! Боже! Это было какое-то неземное ощущение, совершенно восхитительное. Она страстно желала, чтобы оно повторилось.

Но, напомнила себе Орла, она не из тех девушек, которые занимаются любовью в проходном дворе. Она намеревалась в один прекрасный день стать кем-то, кем-то очень важным. Господи, только вчера Берти Крэйг предложил ей поупражняться, чтобы она научилась стенографировать еще быстрее и могла стать репортером-интервьюером.

— Когда вы, скажем, берете интервью у политика, очень полезно записывать каждое его слово. Если он впоследствии начнет отрицать кое-какие свои высказывания, вы просто покажете ему свои записи, и дело сделано.

Политик! Когда-нибудь Орла действительно могла взять интервью у политика, и рядом с этим перспектива стать женой Микки Лэвина выглядела довольно жалкой.

Ах, если бы только ей удалось не думать о нем!

* * *

— До вчерашнего дня я не представлял себе, что вы — мать гения, — сказал Элис Нейл Грини.

— Да? — Была суббота, и салон только что закрылся. Элис складывала в сумочку заработанные деньги, чтобы позже подсчитать доходы.

Нейл, судя по всему, ходил по магазинам. В руках он нес несколько пакетов с фирменными наклейками универмагов Льюиса и Оуэна Оуэна.

— Кормак Лэйси, он ведь ваш сын, правильно?

Сердце Элис наполнилось гордостью. Она кивнула:

— Да, это так.

— Он должен получить стипендию без малейших проблем, насколько я понимаю. В учительской только и разговоров, что о нем. Я знал, что ваш сын учится в школе Святого Джеймса, но думал, это другой Лэйси, Морис. Он очень похож на Фиону.

— Морис — мой племянник. Мы не знаем, в кого пошел Кормак.

Из задней комнаты появилась Фиона, которой надоело мыть чашки и захотелось погреться в лучах славы своего брата. Элис почувствовала легкое раздражение, заметив выражение ее лица: так маленький щенок ждет, когда на него обратит внимание господин и повелитель. Фиона оказывалась совершенно бесполезной по субботам, она все время ожидала появления Нейла.

— А, Фиона! — На его улыбку стоило посмотреть. Клиентки утверждали, что при виде ее у них замирало сердце. — Я купил тебе подарок. — Он порылся в одном из пакетов и вытащил маленькую красную коробочку.

Фиона от радости едва не лишилась чувств, не успев еще развернуть подарок.

— Ой, спасибо, — выдохнула она. Открыв коробочку, она вынула оттуда большую серебряную брошь в форме буквы «ф». — Какая прелесть, — пролепетала она. — Боже, тут даже есть маленький бриллиант. — Фиона прижала брошь к груди. — Я буду беречь ее как зеницу ока, — дрожащим голосом произнесла она.

— Боюсь, что это не настоящий бриллиант. Камень называется цирконий. — Нейл снова лучезарно улыбнулся, протягивая Элис зеленую коробочку. — А это вам. Буква «Э».

— Большое спасибо. — Элис старалась не смотреть на лицо дочери, зная, что на нем написано отчаяние, оттого что Нейл купил подарок не ей одной.

— Это, в некотором роде, извинение, — сказал Нейл.

— Извинение за что?

— За то, что не указывал в своих письмах, что я — «мистер», за то, что невольно позволил вам полагать, что я — женщина. Ваша квартира располагается над парикмахерской, и вы, наверное, предпочли бы сдавать ее женщине. Вы проявили поразительную выдержку, узнав правду. — Он широко улыбнулся. — Кто-нибудь другой мог попросту указать мне на дверь. Я все-таки надеюсь, что причиняю клиенткам не слишком большое беспокойство, когда прихожу и ухожу.

Элис заверила его, что никакого беспокойства он не доставляет, и Нейл отправился к себе наверх.

— Как мило с его стороны, правда? — тепло обратилась она к Фионе. — Должно быть, он высокого о тебе мнения, раз купил такую же брошь, как и мне. Я хочу сказать, что если это было, по его словам, извинение, то оно вовсе не обязательно должно было касаться и тебя, так ведь?

Лицо Фионнуалы просветлело — угодить ей было очень легко, с грустью подумала Элис.

— Ты права, мам. — Фиона сгорала от нетерпения показать брошь Орле, у которой в данный момент не было приятеля: она, должно быть, совершенно спятила, если порвала с таким красивым парнем, как Микки Лэвин.

Орле все-таки пришлось сказать об этом Микки в лицо. Она завела его в гостиную, потому что не хотела, чтобы их разговор состоялся в другом месте, где он мог вновь заключить ее в объятия. Все закончилось бы тем, что они опять повторили бы эту замечательную, потрясающую сцену, и она бы пропала.

Боже, какое у него было выражение лица, когда она сказала ему! Орла никогда его не забудет — он был потрясен, не верил своим ушам, готов был расплакаться. В его черных глазах светилось отчаяние.

— Но ведь я люблю тебя, — сказал он, как будто это имело решающее значение.

— А я тебя не люблю, — с жаром заявила Орла.

— Любишь! Конечно любишь. И ты сама знаешь это. Я ведь вижу. То, чем мы занимались вместе, было волшебством. Разве не так, Орла? — Он схватил ее за руку. — Разве не так?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Нет, — ответила она. — Это было приятно, но и только. Мне понравилось.

— Ты лжешь. Ты тоже подумала, что это волшебство, как и я.

Орла пожала плечами. Ей страстно захотелось, чтобы он навсегда ушел, ушел из ее дома и из ее жизни. Она скрестила руки на груди и пожелала ему спокойной ночи.

— Значит, все?

— Все.

— Все кончено?

— Кончено, Микки.

— Ты разбила мне сердце, — произнес он дрогнувшим голосом.

— Оно скоро заживет, — беззаботно ответила она.

Входная дверь с грохотом захлопнулась. По-прежнему прижав руки к груди, Орла принялась раскачиваться взад и вперед на кушетке. Слезы капали ей на колени, на юбку, оставляли мокрые пятна на ее туфлях и на полу вокруг.

В таком виде ее и нашел Кормак — раскачивающейся, как сумасшедшая, на кушетке, и заливающей гостиную потоками слез. «Зачем ты сказала Микки, чтобы он уходил, если ты хочешь, чтобы он остался?» — спросил он, и от этого Орла заплакала еще сильнее. Вошла встревоженная Элис, постаралась, как могла, утешить дочь и отправила ее в постель, дав чашку какао и пару таблеток успокоительного.

Это случилось много недель назад, но Орла по-прежнему не могла забыть лицо Микки, хотя теперь она ненавидела его. Она ненавидела все связанное с Микки Лэвином.

Сейчас его лицо вновь возникло перед ней, оно глядело на нее с листа бумаги, заправленного в печатную машинку. Орла старалась подавить желание вырвать этот листок и разорвать на мелкие кусочки, потому что лицо все равно появится снова, как только она вставит чистый лист в машинку.

В небольшой конторе вместе с ней работала еще одна женщина, Эдди Джонс, секретарша Берти Крейга. Орла не ладила с ней. Эдди недолюбливала свою молодую напарницу за то, что та стала любимицей босса.

— Что с тобой происходит? — поинтересовалась она, когда Орла, скривившись, словно от зубной боли, уселась за печатную машинку.

— Ничего со мной не происходит, — резко бросила Орла.

— Тогда почему у тебя такой вид, будто ты потеряла фунт стерлингов, а нашла только шестипенсовик?

— Может, так оно и случилось, вот почему.

Эдди пожала плечами:

— Я просто спросила.

Орла подумала, как Эдди отреагирует, если она закричит: «Мне кажется, что я беременна, вот в чем дело . Черт бы тебя побрал, я думаю, что беременна. А я не хочу быть беременной. Я не хочу этого ни за что на свете. Я ненавижу Микки Лэвина. Мужчины должны предохраняться, надевать эти штуки. Но Микки не сделал этого, и теперь я беременна».

— Ты уверена, что с тобой все в порядке, Орла? — обеспокоенно спросила Эдди. — Теперь у тебя такой вид, словно ты вот-вот расплачешься.

— А вы бы не заплакали, потеряв целый фунт и найдя взамен шесть пенсов?

— Я только стараюсь помочь, дорогая.

Вероятно, именно слово «дорогая» прорвало плотину, и Орла принялась плакать.

— Простите меня за мою грубость, — рыдала она. — Кое-что действительно произошло, но я не могу рассказать вам об этом.

— Почему бы тебе не пойти домой? Я скажу Берти, что ты почувствовала себя плохо. Он поймет.

— Пожалуй, я так и сделаю. Спасибо, Эдди.

Орла медленно пошла по Ливерпуль-роуд по направлению к Бутлю. У нее уже неделю не было менструации, такого раньше никогда не случалось. Орла действительно залетела, как грубо выражались некоторые. Приближаясь к Сифорту, она прошла мимо приемной врача и на минуту задумалась, не зайти ли внутрь, чтобы ее осмотрели. Но она выглядела такой молоденькой, и у нее не было обручального кольца. Что скажет врач?

Орлу никогда особенно не беспокоило, что думают люди, но родить ребенка без мужа — считалось едва ли не самым тяжким проступком для девушки. На Опал-стрит была одна, которая решилась на это. Случилось это десять лет назад, и девушка давно стала взрослой женщиной, но о ее поступке судачили до сих пор, как будто это произошло только вчера. Ребенка отправили в сиротский приют.

«Моего не отправят», — Орла обеими руками схватилась за живот. Обращаться к доктору смысла не было, потому что в глубине души она твердо знала, что там, внутри нее, клубочком свернулось крошечное существо, ожидая появления на свет. Она также знала, что должна оставить его, что отдать его будет неправильно. И если она не хочет, чтобы на ее ребенке было клеймо родившегося без отца и его всю жизнь называли «ублюдком», то ей придется стать женой Микки Лэвина. Кроме того, ей было всего семнадцать, то есть, чтобы выйти замуж, ей требовалось разрешение родителей, так что придется рассказать обо всем отцу с матерью.

Навстречу ей шла молодая женщина, толкая перед собой большую старую коляску. Ребенок в ней пронзительно кричал, как будто его жгли каленым железом. «Ох, ради бога, заткнись, урод», — с безысходной тоской произнесла женщина, проходя мимо.

Орла обернулась и смотрела, как она удаляется, сгорбленная и измученная. «Через год и я буду такой, — с ужасом подумала она. — Скоро я буду такая же».

Она бросила взгляд на противоположную сторону улицы, где, взявшись за руки и оживленно болтая, шли две девушки, немногим старше ее. На них были красивые твидовые костюмы и маленькие фетровые шляпки. Одна несла большую серую сумку из крокодиловой кожи, о которой мечтала Орла. Девушки были воплощением всего, чего Орла хотела когда-нибудь добиться.

* * *

Гораций Флинн взял за обыкновение заходить в парикмахерскую, по крайней мере, раз в неделю. «Просто хочу взглянуть, как идут дела, миссис Лэйси», — говорил он. «Дела идут хорошо, мистер Флинн. Спасибо за беспокойство».

— Он в тебя втрескался, — объявила как-то Фионнуала. — Господи, что ты сотворила на второй день Рождества, когда пошла к нему поговорить насчет аренды?

— Я просто состроила ему глазки, — смущенно призналась Элис.

— Если бы ты сумела подольститься к нему, может, нам вообще не пришлось бы ничего платить за аренду.

— Ох, Фиона, прекрати! — Элис явно чувствовала себя неловко. — Как бы то ни было, это твоя вина, что он приходит так часто. Вовсе нет необходимости так суетиться вокруг него, вести его в кухню и потчевать чаем.

— Мне его жалко. У него кожа такого нездорового цвета. Наверное, он приходит сюда потому, что мы единственные люди на всем белом свете, которые хорошо к нему относятся. Все остальные попросту ненавидят его.

— У них есть на то веские причины, милая. Он ужасный человек.

— Ужасный или нет, но я предпочитаю иметь его на нашей стороне.

— Не стоит говорить о сторонах, Фиона. Войны же нет.

— Нет, есть, и еще какая, — возразила Фиона. — Мы на одной стороне, Кора — на другой. Но мы все равно победим.

* * *

В последнее время окружающий мир представлялся Джону Лэйси довольно приятным местом. Он редко думал о своем лице. Что случилось, то случилось, и обратной дороги не было. Он не терзался чувством вины из-за того, что у него две семьи. Речь шла о жизни и смерти, и благодаря Клэр он научился жить в ладу с самим собой.

В шесть часов он запер мастерскую и зашагал по Крозиер-террас к последнему домику. Из комнаты к нему бегом бросился Робби и потребовал, чтобы его взяли на руки. Джон усадил его к себе на плечи.

— Я гулял сегодня в парке, пап, — зажурчал малыш. — Лиза весь день плакала. У нее растут зубы. А я тоже плакал, когда у меня росли зубы?

— Все время, — заверил его Джон. — Привет, любимая.

Из кухни вышла Клэр в полосатом переднике, надетом поверх простого коричневого платья. Она выглядела очень усталой. Ее длинные светлые волосы были сколоты на затылке гребешком. Она предупреждающе показала глазами на верхнюю площадку лестницы, издав при этом гортанный звук. Джон понял: его дочь Лиза была наверху — она наконец-то заснула.

— Нелегко тебе приходится, любимая?

Она скорчила гримаску и энергично закивала головой, но потом улыбнулась, обняв и его, и сына своими тонкими руками.

— Но я счастлива, — сказала она. — Очень счастлива. Чай готов.

Он уже научился разбираться в ее мимике и переводить странные звуки, которые слетали с ее губ, на нормальный английский язык.

— Хорошо. — Он причмокнул. — Умираю с голоду, и мне кажется, что я слышу запах печенки с луком.

Она снова кивнула, и он последовал за ней в кухню, где уже был накрыт стол на троих. Пока они ели, Джон пытался припомнить, был ли он так же беспредельно счастлив в первые годы жизни с Элис, и вспомнил, что да, был. Воспоминание причинило боль. Он совершил страшный поступок, предал свою жену и четырех детей ради женщины, которая раньше была проституткой.

Клэр легонько провела пальцем по тыльной стороне его ладони: «С тобой все в порядке?» — «Да».

Похоже, она так же легко понимала, о чем он думает, как он разбирался в звуках ее затрудненной речи и выражении лица. На странице блокнота, который она всегда держала под рукой, Клэр написала: «Совесть?» Некоторые слова она даже и не пыталась произнести.

— Боюсь, что так.

«Отправляйся домой пораньше, — написала она. — Побудь со своей семьей. — Она покачала головой. — Я не возражаю».

— Ты — ангел.

Глаза ее сверкнули: «Это не обо мне».

— Посмотрим, как я буду себя чувствовать. — Он знал, что не пойдет пораньше домой, где теперь чувствовал себя чужим. Джон с неприязнью подумал, что Элис очень легко свыклась с отсутствием мужа. Она никогда не упрекала его в том, что он мало бывает дома. Девочки ничем не давали понять, что скучают по нему. Пожалуй, только Кормаку не нравилось частое отсутствие отца, и это причиняло Джону сердечную боль.

И все-таки ничего нельзя было поделать. В тысячный раз он напомнил себе, что это был вопрос жизни и смерти. Он обвел глазами стол, Клэр, своего второго светловолосого сына. Сверху донесся негромкий плач, и они с Клэр улыбнулись друг другу. Она поднялась в спальню, чтобы принести Лизу. Через шесть месяцев у нее родится еще один ребенок.

Теперь это была его семья. Эти люди приняли его таким, какой он есть, каким он стал. Когда-нибудь он навсегда оставит свою первую семью — как только девочки выйдут замуж, а Кормак достаточно подрастет, чтобы все понять. С Элис все будет в порядке. Ей будет чем занять себя в парикмахерской.

Была уже полночь, когда Джон поднялся с постели, которую он делил с Клэр, оделся и вернулся на Эмбер-стрит. К его удивлению, в коридор вышла Элис, чтобы встретить его. Раньше он никогда не замечал, чтобы она так долго не ложилась спать.

— Кое-что произошло, — сообщила она.

Он обратил внимание, что глаза у нее покраснели от слез.

— С детьми все в порядке? — встревоженно спросил он.

— Вроде бы. Мы можем поговорить?

— Конечно.

Она пошла впереди него в гостиную. На столе стояли чайник, накрытый стеганым чехлом, две чашки с блюдцами, сахарница, молоко. Он почувствовал легкий укол совести. Должно быть, она долго ждала его возвращения.

— Что случилось? — Сердце его судорожно билось в груди.

— Это наша Орла, она попала в интересное положение. — Элис налила чай и протянула ему чашку.

— Беременна? — Чашка дернулась у него в руке, и чай пролился на блюдце.

— Беременна, — подтвердила Элис.

— Маленькая сучка! Я задушу ее своими руками… — Он встал, чтобы подняться наверх и вытащить дочь из постели, намереваясь встряхнуть ее так, чтобы у нее лязгнули зубы.

— Джон! Оставь ее. Ты только разбудишь Фиону и Маив, а они пока ничего не знают. Орла и мне рассказала все только сегодня вечером.

Теперь он понял, что значит увидеть красные круги перед глазами, когда ты в бешенстве.

— Это тот бездельник Микки?

— Да, и это было всего один раз. Она не виделась с ним уже несколько недель.

— И одного раза достаточно, — сплюнул Джон. — Тебе следовало получше присматривать за ней.

— Ах, так теперь я виновата! — не веря своим ушам, рассмеялась Элис. — Тебя почти не бывает дома, но в том, что нашей дочери сделали ребенка, виновата я. Что мне следовало делать, ходить по пятам за ней и Микки?

Он понимал, что она права, но не хотел признать это.

— Она что, не знает, откуда берутся дети?

— Знает, если на то пошло. Я рассказывала им об этом всем троим. Я надеюсь, что ты побеседуешь на эту тему с Кормаком. Если, конечно, у тебя найдется время. Послушай, — рассудительно сказала она, — почему мы не можем поговорить об этом, как цивилизованные люди? Я хочу сказать: нам ведь придется что-то делать.

— Например?

— Нам нужно будет пойти к родителям Микки, всем троим — тебе, мне и Орле, и обговорить все с ними. Орла ничего не сказала Микки, но она убеждена, что он женится на ней. Весь вопрос в том, что ему всего девятнадцать и он ученик сварщика. Зарабатывает гроши. На что они будут жить?

— Ему следовало подумать об этом раньше, до того как он обрюхатил мою дочь.

Элис поморщилась, услышав такие грубые слова из его уст.

— Нашу дочь, — твердо поправила она. — А сейчас нам надо думать о настоящем, а не о прошлом. Орла полагает, что Микки найдет себе приличную работу, он хороший парень, Джон, что бы ты ни думал о нем. Им нужна будет поддержка в течение следующей пары лет, пока Микки получит специальность. Я тут подумала, может, мы сможем поселить их в нашей гостиной? — Если оставить в стороне достаточно неприятные обстоятельства, Элис пришлась по душе мысль о том, что в доме появится маленький ребенок.

— Где?! — От удивления он лишился дара речи.

— В нашей гостиной, Джон.

— А как же я?

— Ты можешь спать наверху. Я лягу с девочками. Одна кровать будет свободной.

— Я не сделаю ничего подобного, — в ярости выкрикнул он. — Почему мы должны терпеть такие неудобства из-за того, что Орла вела себя как грязная шлюха?

— Джон! — Она широко раскрыла глаза, шокированная. — Пожалуйста, не произноси вслух таких страшных слов.

— Она совершила ужасный поступок. — Он не мог смириться с тем, что самая красивая из его девочек, его любимица, позволила мужчине сделать над собой такое. Это было отвратительно. — Где это случилось? — спросил он, едва найдя в себе силы выдавить эти слова.

— Откуда мне знать? Я не спрашивала. Но что бы она ни сделала, Джон, она по-прежнему наша . Мы должны поддержать ее. А теперь насчет гостиной…

— Она не поселится в нашей гостиной, — отрезал он. — Даже если бы в этом доме было в два раза больше комнат, я не пущу ни ее, ни этого Микки под свою крышу. Что посеешь, то и пожнешь. Вот пусть и пожинает.

— Понимаю. — Голос Элис был холоден как лед. — Знаешь, Джон, тот пожар обжег не только твое лицо. Глупо, конечно, говорить так, но, кажется, он сжег твое сердце. В тебе не осталось ни капли благородства. Ты стал жестоким. Это несправедливо. Ты не имеешь никакого права вести себя так со своей семьей.

Похоже, что его жена и дочери тоже пострадали в той катастрофе. Когда его лицо было обезображено, что-то случилось с любовью, которую он испытывал к людям в этом доме, даже к Кормаку. Она стала какой-то извращенной, отравленной подозрениями. Из доктора Джекила он превратился в мистера Хайда.

Он хотел избавиться от них. Они больше не заботили его, казались досадной помехой его нынешнему счастью. Джон чувствовал, что готов встать и покинуть Эмбер-стрит навсегда. Ему страстно хотелось оказаться на Крозиер-террас, рядом с Клэр и своей второй семьей — с ними ему было так легко!

Внезапно он встал.

— Я иду спать.

— Ты пойдешь с нами к Лэвинам завтра вечером?

— Нет! Я подпишу необходимые бумаги, чтобы Орла могла выйти замуж и слезть с моей шеи, но она может гореть в аду, мне все равно. — Джон сам не мог поверить, что произнес такие слова, и остановился у двери, чтобы сказать Элис, что не имел в виду ничего подобного. Он растерялся. Он всегда чувствовал себя растерянным и виноватым на Эмбер-стрит. Но Элис собрала чашки и понесла их в кухню, и он не нашел в себе сил окликнуть ее.

На следующий вечер Орла одна отправилась в дом на Чосер-стрит, чтобы сообщить Микки о том, что скоро он станет отцом. Часом позже, волнуясь и нервничая, за ней последовала Элис. Она беспокоилась, что Лэвины отреагируют так же плохо, как и Джон, и вновь повторится неприятная сцена, но с удивлением узнала, что Микки уже все рассказал отцу с матерью и те с воодушевлением восприняли новость.

Ее провели в обшарпанную гостиную, где, судя по всему, совсем недавно сделали наспех уборку, потому что на буфете остались следы пыли. В камине догорала разломанная коробка из-под апельсинов. Еще больше ее удивило наличие в гостиной новомодного телевизионного приемника, который, как она узнала позже, просто свалился с грузовика — и кто-то из Лэвинов случайно оказался рядом.

— Они обвенчаются с нашего благословения, — напыщенно произнесла миссис Лэвин. — Правда, Тед? А потом мы можем отпраздновать это дело в «Чосер-армз» — наша Кэтлин работает там барменшей.

— Сомневаюсь, чтобы Орла захотела устраивать торжество. Как, милая?

— Нет, мам, не захочу. — Орла сидела далеко от Микки, насколько позволяла крохотная гостиная. Она выглядела бледной и подавленной, словно планировались похороны, а не ее свадьба. Микки встревоженно наблюдал за ней. Он безумно любит ее, поняла Элис, и у нее комок подступил к горлу. Неужели этот брак разрушит две жизни? Три, если считать нерожденного ребенка. Вчера ночью она предложила Орле забыть о Микки и уехать из города, чтобы родить ребенка.

— И что с ним будет потом? — тихим голосом спросила Орла.

— Его усыновят.

Орла покачала головой:

— Нет, мам. Это будет безнравственный и безответственный поступок. Я буду терзаться чувством вины до конца своих дней.

— И я тоже, если хочешь знать. Я не могу подумать о том, что моего первого внука будут воспитывать чужие люди.

Кого-то из младших Лэвинов послали за бутылочкой шерри, чтобы выпить за здоровье будущих молодоженов. Миссис Лэвин принялась вслух размышлять о том, не поздно ли будет пойти сегодня в церковь Святого Джеймса и разослать приглашения.

Элис почувствовала, что стала значительно теплее относиться к этой добродушной краснолицей женщине, такой великодушной и доброй, и к ее столь же добросердечному мужу. Она была глубоко тронута, когда речь зашла о том, где будут жить молодые, и мистер Лэвин мгновенно ответил:

— Они могут спать в гостиной. Мы не хотим, чтобы наш Микки бросил ученичество, и мы не возьмем с него ни пенни, правда, дорогая? Особенно теперь, когда у него жена и вот-вот будет ребенок.

Пухлое, морщинистое лицо миссис Лэвин расплылось в широкой улыбке.

— Благословен будь наш Господь, он всегда посылает достаточно пищи на стол. По крайней мере, нам.

Это было так непохоже на реакцию Джона прошлым вечером.

— Джон и я, мы будем помогать, конечно, — сказала Элис, чувствуя себя обязанной упомянуть и мужа.

— Они не пропадут, — безмятежно заключила миссис Лэвин.

Орла сдавленно вскрикнула и выскочила из комнаты.

Орла Лэйси и Микки Лэвин поженились в первый понедельник марта. Церемония венчания состоялась в десять часов. Хотя объявления о венчании были разосланы три недели назад, в такой ранний час в церкви собралось совсем немного зрителей. Не было свадебных экипажей, чтобы привлечь внимание, не было букетов и бутоньерок, не было подружек жениха и невесты.

Вместо отца невесты, который несколько дней назад слег с тяжелой пневмонией — так объяснила Элис отсутствие Джона проявившим необычайное понимание Лэвинам, — стоял Дэнни Митчелл, который и выдал замуж свою внучку. Парикмахерский салон Лэйси в этот день был закрыт. Маив работала в больнице во вторую смену, так что ей не пришлось отпрашиваться. Кормак, которого случившееся повергло в серьезное замешательство, не пошел в школу. Он считал, что люди женятся потому, что хотят сделать друг друга счастливыми, но Орла только и делала, что резко обрывала всех желающих высказаться и поздравить молодых, в особенности Микки.

Бернадетта Мойнихэн отпросилась с утра, чтобы побыть со своей подругой в такой ответственный день.

— А я-то воображала, что у нас будет настоящий праздник, когда девочки выйдут замуж, — со слезами на глазах призналась Элис. — Ну, ты понимаешь, выбор в ателье костюма для жениха и платья для невесты, заказ цветов и торта, организация свадебного стола и угощения. Но все получилось ужасно, а оттого, что Джона нет, будет еще хуже.

— А что будет с работой Орлы? — спросила Берни.

— Она подала заявление об увольнении. У нее ведь нет выбора, правда? Вскоре все заметят, что она беременна.

Орла была как смерть — в своем простом бледно-голубом костюме, который купила ей мать, с белым молитвенником в руках, затянутых в белые перчатки. Во время церемонии Микки не сводил обеспокоенного взгляда с ее каменного лица.

«Она сделает его жизнь адом». Сердце у Элис упало. Бракосочетание превратилось в кошмар.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Сегодня утром пришло письмо с уведомлением о том, что Кормак сдал экзамены, это значит, что в сентябре он будет учиться в средней школе Святой Мэри. Видели бы вы список того, что мы должны будем купить! — Элис рассмеялась. — Он был несколько ошарашен тем, что ему придется носить шапочку, собирается прятать ее в кармане пиджака, пока не дойдет до школы. — Пиджак! Она и мечтать не смела, что ее сын будет носить пиджак.

— Полагаю, так приятно иногда получать хорошие известия для разнообразия, — заметила миссис Уайт, которая приходила раз в месяц, чтобы вымыть голову шампунем и уложить волосы. — То, что Кормак получил стипендию, послужит вам хотя бы небольшим утешением после Орлы.

— Что вы хотите сказать? — ледяным тоном произнесла Элис.

— Ну… — Миссис Уайт, должно быть, несколько обескуражил тон Элис. — Да ничего, в общем.

— Мы все очень рады за Орлу, если хотите знать. Микки Лэвин — хороший парень, из него получится прекрасный муж. И нам очень приятно, что у них будет ребенок.

— Да, но…

— Но что?

— Она слишком молода для матери, — сбивчиво закончила миссис Уайт.

— Ей семнадцать. Я была всего на год старше, когда у меня родилась наша Фионнуала.

— Вы накручиваете бигуди слишком туго, миссис Лэйси. Не могли бы вы снять последние два и накрутить их посвободнее?

Элис фыркнула:

— Извините.

— Насколько я понимаю, вы собираетесь расширяться. — Миссис Уайт дипломатично решила сменить тему. Элис Лэйси была великолепной парикмахершей, лучшей в Бутле, и не стоило напрасно злить ее. Она с облегчением приняла улыбку, которой одарила ее Элис.

— Да, я беру на работу опытную помощницу, если это можно назвать расширением, Дорин Моррисон, на полставки. Она работала в том роскошном салоне в городе, пока не вышла на пенсию.

— Так она уже в возрасте?

— Ей всего пятьдесят. Она вышла на пенсию из-за проблем с сердцем, но полагает, что сможет приходить четыре раза в неделю на полдня, а также по субботам. Да и живет она на Коупер-стрит, так что далеко ей ходить не придется.

В салоне становилось все оживленнее. Женщины приходили к ней из самых отдаленных районов, и книга заказов была расписана на несколько недель вперед. Нужна была не только опытная помощница, она чувствовала, что пришло время установить телефон.

Элис надела сеточку на бигуди миссис Уайт, подложив под нее два больших ватных тампона, чтобы прикрыть уши, усадила ее под сушилку, а сама отправилась в кухню, чтобы приготовить чашечку чая. Вместо себя она оставила Фиону, правда ненадолго — через пару минут ей нужно будет сделать стрижку, потом подкрасить волосы клиентке и еще причесать миссис Наттинг.

Стоял чудесный жаркий августовский день. Занятия в школе закончились две недели назад, и Кормак отправился на пляж в Си-форте со строгим наказом не заплывать далеко от берега. Элис вышла на задний дворик, чтобы спокойно выпить чаю, радуясь возможности хоть на несколько минут вырваться из суеты парикмахерской и заодно насладиться замечательной погодой.

Самая большая проблема Бутля, который она очень любила, заключалась в том, что здесь ничего нельзя было утаить от соседей. Ей до смерти надоело выслушивать досужие замечания клиенток об Орле, которая была замужем всего пять месяцев, но уже носила огромный живот. Ребенок должен был появиться на свет в конце следующего месяца, и она мрачно думала о том, что люди будут говорить тогда .

Ее злило, что миссис Уайт каким-то образом удалось принизить успехи Кормака — она непременно должна зайти к Орле и рассказать ей об этом, как только салон закроется. Возможно, это немного развеселит ее.

Всего лишь — возможно! Элис вздохнула. Орла вела себя так, будто жизнь для нее кончилась, и безжалостно третировала бедного Микки. Его мать, чье терпение казалось поистине беспредельным, тем не менее была полна симпатии к молодой невестке. «Я тоже была не в себе, когда рожала своих. Когда появится ребенок, с ней все будет в порядке», — говорила она.

Почему-то Элис сомневалась в этом. Оттого, что Орла окажется запертой в тесной и шумной гостиной Лэвинов, да еще с ребенком на руках, она, скорее всего, станет еще более невыносимой. Как там говорила эта звезда экрана, Джимми Дюрант? «Подождите, вы еще не то увидите!»

Если бы только она могла позволить себе снять для них маленький домик! Надо надеяться, что, когда к работе приступит Дорин Моррисон, доходы возрастут и она спросит Горация Флинна, нет ли у него чего-нибудь подходящего.

Слишком много было этих «если». Если бы Джон зарабатывал больше! Но он давал ей на расходы даже меньше, чем когда работал токарем. Он всегда изъяснялся как-то туманно, вручая ей деньги, бормотал что-то о необходимости приобрести новые инструменты, о непомерных накладных расходах и прочем. Если бы не парикмахерская, Элис не потянула бы все расходы сама. Однако она твердо намеревалась настоять на том, чтобы Джон принял участие в покупке формы и всего прочего для Кормака — она вспомнила, что в списке упоминалась и теннисная ракетка.

— Когда я увижу папу, чтобы рассказать ему об этом? — спросил Кормак в то утро, когда пришло письмо.

Элис поджала губы, страшно недовольная тем, что Джона вечно не оказывалось рядом, когда случалось что-то важное — хорошее или плохое, как, например, эта история с Орлой.

— Не знаю, дорогой. Наверное, не раньше субботы. — И даже тогда это было маловероятно. Они видели его все реже и реже, даже по выходным. — Я непременно дождусь его и передам ему новости, — пообещала она.

— Я могу спуститься, если еще не буду спать?

— Конечно, мой хороший.

Вот и еще одно «если». Если бы только она не оказалась такой глупой и не подписала то соглашение с Корой! Ее мучила мысль о том, что на деньги, которые ее невестка забирала каждую неделю, можно было бы снять не один, а целых три или даже четыре небольших домика.

— Мам! — крикнула Фиона. — Джеральдина О'Брайен пришла стричься.

— Иду, милая.

* * *

Морис Лэйси сидел без пищи и воды уже целый день. Его заперли в комнате после того, как пришло письмо с уведомлением о том, что он провалил экзамены на стипендию. Сейчас, должно быть, наступило время чаепития — он умирал с голоду и очень хотел пить.

«Ты проклятый тупица, — визжала его мать. — Убирайся в свою комнату, я накажу тебя потом. Сейчас я не буду этого делать, я убила бы тебя собственными руками, так я на тебя зла! Я-то думала, что ты будешь таким же умницей, как твой отец».

Это было очень странное замечание, поскольку обычно мать утверждала, что его отец глуп как пробка. Он подумал о том, сдал ли экзамены Кормак; впрочем, он был готов держать пари, что тот сдал и получил стипендию. Он также был твердо уверен, что тетя Элис не стала бы устраивать сцен, если бы даже ее сын и провалился. Морис завидовал Кормаку — тому, что у него была такая мать, как тетя Элис. Она не душила его в объятиях и не зацеловывала до смерти, но зато и не наказывала — на Эмбер-стрит никогда не было розог.

В первый раз за его одиннадцать лет Морису пришло в голову, что жизнь — несправедливая штука. В классе было почти сорок детей, но всего лишь несколько из них ожидали стипендии. Неужели всех тех остальных, кто провалился на экзаменах, тоже наказали — заперли в темной комнате и грозили выпороть? Скорее всего, они играли в футбол на улице или в парке, а может, пошли на пляж. Почему с ним всегда обращались не так, как со всеми другими?

«Это нечестно!» — В его пересохшем горле комком застряла жалость к самому себе, и он никак не мог проглотить этот ком. Ему отчаянно хотелось заплакать — таким несчастным он себя чувствовал.

Входная дверь с грохотом захлопнулась. Значит, мать ушла. Морис попробовал открыть свою дверь, но она оказалась заперта снаружи. Он выглянул из окна на улицу, залитую таким ярким солнцем, что больно было смотреть, и ему страшно захотелось глотнуть свежего воздуха и присоединиться к компании одноклассников. Морису редко позволяли одному выходить из дома.

Из сада за домом до него донеслись крики играющих детей, а за деревьями он рассмотрел качели. Подумать только, у них были собственные качели!

С бешено бьющимся сердцем Морис открыл окно, вылез через него на крышу кухни, а потом соскользнул по водосточной трубе на землю.

Он свободен! Ему достанется по первое число, если мать вернется и обнаружит, что его нет, но сейчас Морису было наплевать на это. Он всегда изо всех сил старался вести себя хорошо. Он никогда не капризничал, никогда не попадал в неприятные истории, никогда не огрызался. Он старался, как только мог, сдать экзамены и получить стипендию. Не его вина, что вопросы оказались слишком трудными. Как бы то ни было, мозги его отказались работать. Он просто не мог думать.

Морис побежал куда глаза глядят. Если он доберется до Норт-парка, то там наверняка будет с кем поиграть. Однако вместо этого десять минут спустя он оказался перед парикмахерской тети Элис. Ему захотелось увидеть, как ее милое, доброе лицо озарится радостным удивлением. Он точно знал, что она любит его. Он был в парикмахерской всего несколько раз, но ему там очень нравилось. В салоне было весело и все казались такими счастливыми.

Он отворил дверь — раздался мелодичный звон колокольчика. Его двоюродная сестра Фиона подметала пол, а другая леди мыла голову еще одной леди. Тети Элис нигде не было видно.

— Привет, малыш! — воскликнула Фиона. — Твоя мать с тобой?

Морис отрицательно покачал головой. Ему нравилась Фиона, которая всегда суетилась вокруг него, но сейчас ему нужна была ее мать.

— Ты вспотел. Хочешь стакан вишневого лимонада? — спросила Фиона. — Он у нас в кухне.

— Да, пожалуйста !

— Я принесу его тебе через минутку, как только закончу подметать пол. Мама вышла во двор передохнуть. У нас сегодня настоящая турецкая баня. К счастью, мы скоро закрываемся. Почему бы тебе не пойти к ней и не поздороваться?

Морис прошагал через салон, вышел в кухню и оттуда во двор, где в кресле сидела тетя Элис. У нее было грустное лицо, подумал он, но когда она увидела его, оно осветилось улыбкой.

— Привет, Морис, дорогой. — Она просияла. — Ты один? Это что-то новое.

Он не знал, что на него нашло, потому что вдруг кинулся к тетке, она посадила его к себе на колени, и он заплакал навзрыд, а она гладила его по голове и приговаривала: «Ну, успокойся, успокойся, хороший мой. Расскажи своей тете Элис, что случилось».

— Я провалил экзамены на стипендию, — выкрикнул он сквозь слезы. — Мама заперла меня в моей комнате, и сегодня вечером она убьет меня.

— Вот значит как! — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, произнесла Элис.

— Я не нарочно провалился. Я старался изо всех сил, честное слово.

— Я уверена в этом, милый.

— Я просто ужасно тупой. — Он всхлипнул.

— Если бы все, кто проваливается на экзаменах, были тупыми, мир прекратил бы свое существование, — рассудительно заметила его тетя. — Экзамены не сдали ни наши девочки, ни я, ни дядя Джон. Да и твоя мать тоже, если на то пошло. Зато ты силен в других занятиях — в футболе, например. Ты играешь намного лучше, чем наш Кормак.

— Да, я думаю, это так, — икнув, согласился Морис.

— И ты очень красив. — Она провела рукой по его темным кудрям. — Держу пари, ты разобьешь не одно сердце, когда вырастешь, и к тому времени ты поймешь, что прекрасно справляешься с массой вещей. Я вот считала себя ужасно глупой и ни на что не годной, пока вдруг не обнаружила, что хорошо делаю прически другим женщинам. — Она крепко прижала его к себе. — Так что больше не смей называть себя тупым, слышишь?

Дверной колокольчик снова звякнул, и Элис сказала:

— Наверное, это моя последняя клиентка. Ее нужно только подстричь. Ты можешь составить мне компанию в салоне, а потом я отведу тебя домой.

— Я не хочу домой! — Он крепче прижался к ней.

— Боюсь, тебе придется пойти туда, мой хороший, иначе твоя мама вызовет полицейских и меня обвинят в похищении детей.

— Я не хочу, тетя.

— Тогда я напою тебя чаем, а потом отведу домой.

* * *

— Это неправильно, Кора, — сказала Элис. — Лишать одиннадцатилетнего мальчугана еды и питья на целый день из-за того, что он не сдал дурацкий экзамен… в общем, это неправильно.

— Тебя это не касается, — оборвала ее Кора. — Это мое дело, как я обращаюсь со своим сыном.

— Когда меня втягивают в это, оно становится и моим делом, — с жаром возразила Элис. — Бедный малыш вынужден был прийти ко мне, чтобы его накормили. Он выпил целую бутылку лимонада и не знаю сколько стаканов воды. У него, должно быть, в горле пересохло, как в пустыне.

Кора пыталась найти подходящий ответ, но ничего не могла придумать. Пока Кора ходила по магазинам, она со смешанным чувством думала о Морисе. Ей было немного не по себе оттого, что она на весь день оставила его голодным, но, с другой стороны, у нее закипала кровь при мысли о том, что он подвел ее и не получил стипендии. Если Кормак успешно сдал экзамены — а он, конечно же, сдал, — то, получается, Элис снова одержала над ней верх. Она задаст Морису хорошенькую взбучку, когда вернется домой, проучит его. Кора задрожала от радостного предвкушения того, что произойдет потом, после того, как она простит его. Он обнимет ее за шею, скажет, как сильно любит, и она крепко-крепко прижмет его к себе. А потом они сядут пить чай.

Она вошла в лавку зеленщика и купила фунт молодой картошки и фунт горошка, потом заглянула к Костигану за четырьмя фунтами парной телятины, но вспомнила, что у нее есть муж, и увеличила заказ до шести фунтов. Наконец, у Блэкледжа она приобрела огромный кремовый торт с малиновым сиропом, который так любит Морис.

Она разбирала дома покупки, не подозревая, что Мориса нет в его комнате, как вдруг раздался стук в дверь и на пороге возникла очень рассерженная Элис Лэйси, держа за руку мрачного, испуганного Мориса. Кора всегда считала, что ее невестка — необычайно уравновешенная и тихая особа, и даже не подозревала, что та способна так разбушеваться.

Она стояла в гостиной, сердито размахивая руками. «Это неправильно, — повторяла она. — Это просто жестоко».

Прошло добрых полчаса, прежде чем непривычно молчаливой Коре удалось избавиться от нее. Она с грохотом захлопнула дверь и прижалась к ней спиной, тяжело дыша. С каждым вздохом в ней нарастал гнев — гнев, который было бесполезно направлять на Элис. Как бы то ни было, именно Морис стал причиной ее позора.

Она вошла в гостиную, куда его отправили, чтобы он не слышал перебранку между двумя женщинами, и обнаружила его стоящим у окна. В соседнем доме играли дети, и их крики звонко разносились в вечернем воздухе, только подчеркивая унылую тишину их собственного дома.

— Не смей больше даже близко подходить к этой проклятой парикмахерской, — металлическим голосом произнесла Кора. — И если я запираю тебя в твоей комнате, значит, ты должен оставаться там. Ты слышишь меня?

— Да, — безразлично ответил Морис.

— Да — что?

— Да, мама.

— Ты меня опозорил перед Элис тем, что пошел к ней и сказал, что ты голоден. Что, черт возьми, она теперь обо мне подумает?

Морис пожал плечами:

— Не знаю, мама.

Раньше она никогда не замечала, чтобы он так равнодушно воспринимал ее слова, и от этого ее гнев только усилился. В голове стучало, к горлу от бешенства подступала тошнота. Разве он не понимает, что он наделал ? Разве он не понимает, что она должна чувствовать себя лучше всех? Она должна . Еще ребенком, грязным, неухоженным, вечно голодным, терпя жестокое обращение двух своих старых теток, она поклялась, что когда-нибудь станет кем-то . Она редко посещала школу, потому что остальные дети смеялись над ее ветхой одежонкой, над тем, что у нее не было обуви, что в волосах завелись вши и от нее воняло, и она не могла ответить ни на один вопрос на уроке.

«Так не будет продолжаться вечно, — говорила она себе, укладываясь спать в спальне, где не было ничего, кроме матраса и нескольких кишащих блохами одеял. — Когда я вырасту, то стану жить во дворце».

В конце концов она пережила своих теток, но потом настали трудные времена. Какое-то время она спала на улицах, потому что никто не хотел брать на работу девушку, которая не умеет ни читать, ни считать, не умеет даже вести себя.

Наконец она нашла себе работу уборщицей у женщины, которой принадлежала добрая дюжина доходных домов.

«Неужели тебя не научилипользоваться ножом и вилкой?» — спросила та в первый же вечер, увидев, что Кора берет еду руками.

Она научилась пользоваться столовыми приборами, узнала, когда надо говорить «спасибо» и «пожалуйста», научилась подтираться после посещения туалета и менять одежду до того, как та пропахнет потом. Еще она научилась читать, производить сложение и умножение. Ей помогала женщина, на которую она работала. Она говорила, что Кора быстро все схватывает и просто стыд, что девушка не научилась таким простым вещам раньше — в школе Кора могла бы стать примерной ученицей.

В двадцать лет она встретила Билла Лэйси — он был хорошо сложен и намного красивее тех мужчин, которые до сих пор проявляли к ней интерес. К тому моменту, когда Билл сделал ей предложение, Кора уже поняла, что он неудачник. Она с гораздо большим предпочтением относилась к его старшему брату Джону, который был его прямой противоположностью. К сожалению, оставаясь вежливым, он не проявлял ни малейшего интереса к невесте своего брата. Кора рассудила, что, если она выйдет за Билли Лэйси, у нее все-таки будет свой дом. Пока не имело особого значения, что он находился на О'Коннел-стрит.

Прошло совсем немного времени, и на сцене появилась невыразительная, блеклая Элис Митчелл. Она, как пиявка, вцепилась в Джона Лэйси. Кора никогда не думала, что будет кого-то так остро ненавидеть, не считая своих теток, как она возненавидела Элис в тот день, когда та вышла замуж за Джона и сменила фамилию Митчелл на Лэйси.

Стремление стать кем-то , иметь красивые вещи, оставалось таким же сильным, но еще сильнее было желание взять верх над Элис Лэйси. Коре казалось, что она добилась этого, заполучив красивого — украденного — сына, дом на Гарибальди-роуд, обманным путем завладев одной третью парикмахерской, но каким-то образом Элис все время оставалась на шаг впереди.

Кора злобно уставилась на сына, который так подвел ее. Она потянулась за розгой и принялась вертеть ее в руках. Кивнув на стул, она коротко приказала:

— Наклонись.

К ее неописуемому удивлению, Морис проигнорировал ее.

— Наклонись, — повторила Кора, в голосе ее зазвучали истеричные нотки.

— Нет. — Он сунул руки в карманы своих серых шортов и с вызовом уставился на нее.

— В таком случае… — Она подняла розгу и с размаху опустила на его плечи. Должно быть, тонкая ткань рубашки послужила ему плохой защитой, но Морис не подал и вида, что ему очень больно. Кора снова подняла розгу и опешила, когда он схватил хлыст одной рукой. Несколько ужасных секунд они боролись за обладание орудием наказания, но в свои одиннадцать лет он был крепким, сильным парнишкой, сильнее матери, и с легкостью вырвал его у нее из рук.

Какое-то невыносимое мгновение Кора ждала, что хлыст вот-вот обратится против нее. Она попятилась к стене, выставив перед собой руки для защиты, но Морис попросту переломил его пополам. Он швырнул обломки на стол и долго смотрел на них, как будто спрашивая себя, почему он не сделал этого раньше.

— Фу! — пробормотал он и вышел из комнаты. Она решила, что он, обиженный, поднимается в свою комнату, чтобы остаться одному. Однако через несколько секунд она услышала, как хлопнула входная дверь. Кора опрометью кинулась в коридор.

— Куда ты идешь? — дрожащим голосом крикнула она.

— В парк, поиграть с ребятами.

Она потеряла его! Тело ее словно оцепенело. Сын был единственным человеком в мире, которого она когда-либо любила, единственным человеком, который любил ее. Кора хотела, чтобы он вернулся, она сделала бы все что угодно для этого, но у нее возникло страшное предчувствие, что уже слишком поздно.

И, как обычно, во всем была виновата Элис Лэйси.

* * *

Орла чувствовала себя так, словно была беременной всю жизнь. Ей было трудно ходить, таким большим стал ее живот. Может, она ожидала сразу пятерых близнецов, как та женщина в Канаде. Каждый раз, когда она поворачивалась на другой бок, кровать страшно скрипела, а Орла вертелась всю ночь, не давая заснуть Микки, который по утрам вставал с красными от усталости и недосыпания глазами.

Но Орле было все равно. Ей было наплевать, пусть даже у него вылезут глаза или отвалится голова. Все, что ее волновало, это она сама и то затруднительное положение, в котором она оказалась.

Она ненавидела Микки за то, что он стал причиной всех ее бед, ненавидела отца за то, что тот не позволил им жить в доме на Эмбер-стрит, где ей было бы намного приятнее. Она ненавидела своих сестер: Фиону, которая смотрела на нее с таким превосходством, словно хотела сказать: «Я никогда не вляпаюсь в подобное дерьмо», — что, вероятно, было сущей правдой, потому что во всем Бутле не найдется парня, который рискнет подойти к ней ближе, чем на пушечный выстрел, — она ненавидела Маив, которая постоянно навязывалась со своими советами, так что можно было подумать, будто она произвела на свет добрую сотню ребятишек, да и в больнице Бутля, где работала Маив, не было родильного отделения.

Больше всего она ненавидела Лэвинов за… в общем, по многим причинам. Они вечно ссорились, и изо всех комнат доносились пронзительно орущие голоса. Она ненавидела их за то, что они спускались в гостиную посмотреть этот чертов телевизор в то время, когда Орла хотела отдохнуть, и ей приходилось терпеть вопли Гилберта Хардинга, или Барбары Келли, или этой вонючей леди Барнетт. Она ненавидела миссис Лэвин за то, что та каждое утро посылала кого-нибудь из своих детей унести бутылку молока с чужого крыльца для будущей матери, а потом усаживалась рядом и следила, чтобы эта самая будущая мать выпивала всю бутылку до последней капли; при этом она услаждала слух Орлы чудовищными подробностями того, как она рожала своих девятерых выродков.

Было ужасно противно браться за чудесный ростбиф, или бараньи котлеты, или курицу и слышать, как миссис Лэвин говорит, подмигивая: «Нипочем не догадаешься, откуда это взялось!»

Орла догадалась давным-давно, да и кто бы не догадался на ее месте! Еда была краденой, она «упала через задний борт грузовика». Она представила себе мистера Лэвина бегущим за набирающим скорость грузовиком, в кильватере которого оставались рассыпанные куски мяса. Миссис Лэвин покупала только овощи. Недавно на столе оказался пропитанный вином и залитый сбитыми сливками бисквит в большой гофрированной картонной коробке.

— Нипочем не догадаешься, откуда это взялось! — подмигнул мистер Лэвин.

Как, черт возьми, он умудрился стащить бисквит?

Орла застонала. Если бы она по-прежнему работала в «Кросби стар», то сейчас могла бы брать интервью у политика или писать репортаж о каком-нибудь убийстве.

Часы на каминной полке, издающие замечательный мелодичный звон и, без сомнения, попавшие сюда таким же путем, каким в этом доме появлялось практически все, пробили пять. Скоро на Эмбер-стрит вернется мама, и она отправится проведать ее. Это было единственное место, где она могла отдохнуть, а мама — единственным человеком в целом мире, к которому она не испытывала ненависти. Да, и еще Кормак.

В одно дождливое сентябрьское утро Элис только-только отперла двери парикмахерской, как рядом на ржавом велосипеде затормозил Микки Лэвин.

— Орла, — выдохнул он. — Она пошла в больницу. Примерно час назад у нее начались боли.

— О боже! — Это означало, что ребенок родится на две недели раньше или даже на два с половиной месяца раньше, чем ожидали добропорядочные соседи, готовые поверить в то, что Орла сохраняла целомудрие до своей брачной ночи. Но они никогда не поверят! Она молилась, чтобы ребенок оказался маленьким и она смогла бы сказать, что он родился недоношенным.

Было ужасно думать так в то время, когда ее дочь готовилась стать матерью. Элис постаралась прогнать эти мысли и встревоженно обратилась к Микки:

— С ней все в порядке?

Микки закатил глаза:

— Да разве с Орлой что-нибудь когда-нибудь бывает в порядке? Она орала как сумасшедшая, когда я поехал за вами.

— Я пригляжу за салоном, мам, — предложила Фиона. — Скоро придет Пэтси, а после обеда появится Дорин. Мы справимся, не беспокойся.

— Спасибо, милая. — Временами Фиона оказывалась просто незаменимой. — Я постараюсь дозвониться к вам из родильного дома и рассказать, как обстоят дела. — Микки она сказала: — Возвращайся домой, дорогой. Я приеду на трамвае. Скоро буду.

Когда Элис приехала, взволнованная и со страхом ожидающая, какими окажутся следующие несколько часов, Орла была в больничной палате и по-прежнему вопила как сумасшедшая.

— Мне больно! — выкрикнула она. — Ох, мам, мне очень, очень больно.

У Элис упало сердце, когда она увидела миссис Лэвин, сидящую на стуле рядом с кроватью. Она держала Орлу за руку и по какой-то неведомой причине напевала колыбельную: «Качаю моего маленького в кроватке, спи, малыш…»

Неудивительно, что Орла так бесновалась.

— Почему бы тебе не пойти домой, мама, и не побеспокоиться о завтраке? — сказал Микки, словно почувствовав, что присутствие его матери сейчас нежелательно.

— «…и когда с дерева упадет лист, малыш перестанет кричать», — вполголоса напевала миссис Лэвин. — Приветствую вас, миссис Лэйси. Ей сейчас трудновато, как было и мне, когда я рожала своих деток. Наш Микки, однако, выскочил, просто как горошина из стручка.

— Мама ! — завизжала Орла.

— Давайте я вас сменю, миссис Лэвин. Вам еще надо присматривать за вашими маленькими детьми, не то что мне.

— Ну… — Похоже, миссис Лэвин не горела желанием ни отпустить руку Орлы, ни уступить свое место возле кровати.

— Мне кажется, они пускают только двух посетителей, мам, — осторожно сказал Микки.

— Хорошо, тогда я ухожу. — Миссис Лэвин удалилась, взяв с Микки обещание, что он немедленно придет домой сразу же после рождения ребенка. — Я принесу цветы и виноград, — великодушно заявила она.

— Только если она сумеет найти грузовик, с которого они упадут, — произнесла Орла сквозь зубы, когда дверь закрылась. — Вероятнее всего, я получу кусок ростбифа или куриную ножку, которую они припасли заранее.

— Тебе не нужно разговаривать, любимая. — Микки погладил молодую жену по голове. — Побереги дыхание для приступов. Они называются схватки, — пояснил он Элис, как будто та сама этого не знала. — Они становятся все сильнее и сильнее по мере того, как близится рождение ребенка. Я читал об этом в книге, которую взял в библиотеке, — с гордостью добавил он.

Орле достался один парень из тысячи. Понадобится, конечно, еще много времени, чтобы она поняла это, ему всего двадцать, но если она наберется терпения, то ей будет хорошо с Микки Лэвином.

— Заткнись, Микки, — резко оборвала его Орла. — О, снова накатывает боль! Ой, мама!

День готовился сменить утро, и Элис начала понемногу терять терпение, потому что ее дочь не прекращала вопить и ругаться. В палате были еще две женщины, которые тоже должны были вот-вот родить, но они вели себя куда тише и спокойнее. Элис подозревала, что крики предназначались для Микки, чтобы он проникся жалостью и почувствовал свою вину.

Схватки продолжались пять с половиной часов, и, как только акушерка увидела, что вот-вот начнутся роды, Орлу повезли в родильную палату.

Элис и Микки сидели в коридоре и ждали, что крики возобновятся. К их удивлению, прошло совсем немного времени, дверь палаты открылась, и появилась акушерка.

— Девочка, — торжественно объявила она. — Потрясающе красивый ребенок, весит целых семь фунтов и две унции. Мне еще не доводилось иметь дело с такими быстрыми и безболезненными родами. Поздравляю! Папаша! Не хотите ли зайти внутрь и посмотреть на свою дочь?

Микки обратил к Элис полный тоски взор.

— Теперь, когда все кончилось, будет ли она чувствовать себя счастливой? Как вы думаете, перестанет ли она обвинять меня? Я люблю ее, миссис Лэйси. Я люблю ее больше всего на свете! — с жаром воскликнул он.

— Я знаю, дорогой. — Элис поцеловала его, но не нашла в себе сил внушить ему хоть малейшую надежду на счастливое будущее. Вне всякого сомнения, ее своевольная и целеустремленная дочь считала, что этот молодой человек навеки разрушил ее жизнь.

— Сейчас я пойду к ней. — Микки отсутствовал всего минуту. — Она требует вас, — сказал он, выходя из палаты. Глаза его блестели от слез.

— Почему бы тебе не пойти домой и не рассказать обо всем твоей матери? — предложила Элис.

— Я так и сделаю. — Похоже, он испытал облегчение, найдя себе занятие.

Акушерка оказалась права. Новорожденная и в самом деле была красива — восхитительная маленькая девочка, ничуть не красная и не сморщенная, какими иногда рождаются дети. У нее на головке уже были темные вьющиеся волосики. Глаза были широко открыты, маленькое тельце, туго завернутое в одеяло, нетерпеливо ерзало.

— Изрядная непоседа вырастет, — прошептала ее бабушка. — Я думаю, мне можно взять ее на руки.

Баюкая свою первую внучку, Элис всем сердцем хотела, чтобы рядом оказался Джон, но не теперешний, а тот, за которого она когда-то выходила замуж. Это были неповторимые мгновения, которые женщина должна разделить со своим мужем. Она вздохнула. Похоже, ее мужа семья больше не интересовала.

— Вы уже решили, какое имя выбрать? — спросила она Орлу. Выбор имени для будущего ребенка было единственным, что хоть как-то интересовало ее дочь в последнее время.

— Аулу, — безжизненным голосом ответила Орла.

Элис никогда не слышала о подобном имени. Оно показалось ей ужасным, как у девицы из мюзик-холла или звезды немого кино. Однако она сочла разумным промолчать.

— Привет, мисс Аулу Лэвин, — прошептала она. Малышка завозилась у нее на руках и тоненько запищала. — Я думаю, ее пора покормить. Ты готова, милая?

— Я не уверена. Я чувствую себя так, будто меня пропустили через мясорубку, — слабым голосом ответила Орла.

— Акушерка говорит, что еще не видела таких быстрых и легких родов.

— Откуда она знает? — сказала Орла требовательным голосом, который вдруг перестал быть слабым.

Элис пожала плечами:

— Опыт, я полагаю. Что ты сказала Микки, что он так быстро выскочил отсюда?

— Я сказала ему, что не хочу его видеть и чтобы он попросил зайти тебя. Откровенно говоря, я не стану расстраиваться, если больше никогда не увижу его или всех Лэвинов.

— Тогда почему ты вышла замуж за бедного парня?

Орла сделала недовольную мину:

— У меня не было особого выбора, правда?

— Тебе не из чего было выбирать, — согласилась Элис, — но ты вовсе не обязана была выходить за него замуж. И, позволю тебе напомнить, он тоже не обязан был жениться на тебе . Другой на его месте мог попросту сбежать или заявить, что ребенок не его. Но Микки поступил достойно, а ты с тех пор превратила его жизнь в ад. — Боже, как тяжело ей было разговаривать со своей красавицей дочерью, которая была измучена родами и, вероятно, ожидала от матери сочувствия, а не нравоучений. — Я полагаю… в то время, когда ты зачала ребенка, он ведь не изнасиловал тебя и ты… по своей воле участвовала… в процессе?

Орла покраснела и ничего не ответила.

Элис намеревалась продолжить свою лекцию, но тут вошли две медсестры, чтобы перевести молодую мамашу в палату и отнести ребенка в детскую. Поэтому она простилась и пошла искать телефон. Она позвонила Фионе и сообщила ей, что та только что стала теткой.

— Сбегай домой, как только у тебя выдастся свободная минутка, и расскажи обо всем нашей Маив. Она уже должна вернуться с дежурства. Маив сможет поговорить с Кормаком, когда тот придет из школы. Сегодня вечером мы все навестим Орлу и малышку.

Маив сморщила свой вздернутый маленький носик:

— Как это прикольно иметь сестру, которая уже стала матерью!

— Я знаю. — Фиона усиленно закивала головой. — Очень даже прикольно.

— А ты когда-нибудь делала, ну, то, что Микки сделал с Орлой, чтобы она заберенемела?

— Господи, нет, конечно ! — выдохнула Фиона. — А ты?

— Что? И кончить тем, что жить в гостиной у Лэвинов, где люди сидят на твоей кровати и смотрят телевизор, когда ты пытаешься заснуть? Нет, благодарю покорно, это не для меня. Нужно быть сумасшедшей, чтобы сделать это.

— Может, наша Орла и есть сумасшедшая!

— Может быть. Хотя я ничего не имею против того, чтобы поцеловаться с Микки Лэвином, — задумчиво проговорила Маив. — Он душка.

— Что такое «душка»? — поинтересовалась Фиона, которая тоже не возражала бы против того, чтобы поцеловать Микки Лэвина.

— Тот, кто выглядит потрясающе. Монтгомери Клифт — душка, и Фрэнк Синатра тоже.

— Нейл Грини выглядит лучше их обоих, — заявила Фиона. Поцеловать Нейла ей хотелось даже сильнее, чем Микки Лэвина.

После полудня в родильный дом пожаловали мистер и миссис Лэвин, нагруженные фруктами и цветами, в сопровождении четырех своих детей. Время посещений уже заканчивалось. Чтобы медсестра не пожаловалась, что у кровати собралось слишком много посетителей, Элис ушла, пообещав вернуться вечером.

Моросивший с утра дождь сменился ливнем, и она пожалела, что не взяла с собой зонтика. Она стояла под дождем и размышляла, пойти ли ей домой или вернуться в салон. Ни та, ни другая перспектива ее не вдохновляла. После разговора с Орлой нервы у нее были напряжены. Ее беспокоило, что дочь откажется внять голосу разума и Микки бросит ее. В конце концов, есть предел любому терпению. Пока что Микки вел себя достойно. Но ведь он не святой.

Если бы только Элис могла поговорить с кем-нибудь — с отцом или с Берни, но они оба были на работе.

Она могла бы поговорить с Джоном. Он может и не согласиться с ней, но ведь это в такой же степени была и его проблема. Во всяком случае, Джон имел право узнать, что стал дедушкой, несмотря на то, как он повел себя с Орлой. И она не будет ждать до позднего вечера. Она сделает это прямо сейчас — пойдет к нему в мастерскую. Заранее ни в чем нельзя быть уверенным, но отношение Джона может измениться, если удастся уговорить его посмотреть на Лулу, — малышка, без сомнения, была одним из самых красивых младенцев, которые когда-либо рождались на свет. Какая жалость, что бедняжке досталось такое дурацкое имя!

Элис имела туманное представление о том, где находилась мастерская: где-то в Сифорте, неподалеку от полей для игры в гольф. В голове всплыло название улицы — Бентон-стрит. Почему-то Джон не хотел, чтобы они приходили к нему на работу. Она села в трамвай на конечной остановке на Примроуз-роуд, прошла под железнодорожным мостом и очутилась в Сифорте.

Первые трое прохожих, которых она остановила, ничего не слышали ни о Бентон-стрит, ни о компании под названием «К.Р.О.В.А.Т.И.». Четвертой была женщина, она вспомнила, что Бентон-стрит где-то неподалеку от полей для игры в гольф.

— Да, так оно и есть, — обрадовалась Элис.

Указания были запутанными. Повернуть направо, потом налево, затем у большого пивного бара, названия которого женщина не помнила, снова повернуть направо. Пройти полмили по Сэнди-роуд, повернуть налево у лавки зеленщика, затем второй, а может, третий поворот направо — и будет Бентон-стрит.

Элис весьма неуютно чувствовала себя, разбираясь под дождем в хитросплетениях улиц и поворотов. Она уже подумывала о том, чтобы отказаться от своей затеи, но решила, что надо довести дело до конца.

Когда Элис свернула наконец на Бентон-стрит, она промокла до нитки и надеялась, что у Джона найдется полотенце, чтобы она могла вытереться насухо. Деревянная табличка с надписью «К.Р.О.В.А.Т.И.» была прикреплена над высокими железными воротами, сразу же за углом на улице под названием Крозиер-террас — в тупичке, где теснилось не больше десятка крошечных домишек.

У нее упало сердце, когда она попробовала открыть ворота и обнаружила, что они заперты. Джон ведь не стал бы закрываться изнутри! На верхнем этаже двухэтажного дома за воротами горел свет. Контора, вероятно, находилась именно там. Элис принялась дергать за створки ворот в надежде привлечь внимание мужа, но все было напрасно.

Разочарованная, она повернулась, чтобы уйти. И это после того, как она проделала такой путь! Ей стало интересно, где бы Джон мог быть. Может, он отправился на лесопилку за досками? Элис нахмурилась. Если так, то что тогда делает там красивый зеленый фургон, припаркованный внутри, за воротами? Он принадлежит Джону? Фургон выглядел совсем новым, но Джон никогда не упоминал о том, что обзавелся фургоном. Она заметила провод, протянувшийся через улицу и исчезавший на крыше здания конторы. Он никогда не говорил и о том, что у него есть телефон.

— Вы найдете его дома, дорогуша.

— Прошу прощения?

Из крошечного домика на Крозиер-террас вышла женщина в синтетическом плаще с капюшоном от дождя.

— Мистер Лэйси пошел домой проведать свою супругу. Я видела, как он прошел мимо моего окна минут десять назад.

— Этого не может быть! — Джон никогда не возвращался домой в середине дня. Во всяком случае, ему пришлось бы идти другой дорогой, вниз по Бентон-стрит, а не мимо окон этой женщины. Из Крозиер-террас просто не было другого выхода.

— Вам виднее, дорогуша. — Женщина пожала плечами. — Но до сих пор мои глаза не подводили меня. Вы найдете мистера Лэйси в последнем доме, номер двадцать.

Должно быть, она сошла с ума. Элис посмотрела вслед удалявшейся женщине, потом еще раз подергала ворота. Никто не вышел. Она уже собиралась отправиться в обратный путь, но, движимая любопытством, решила взглянуть на дом номер двадцать поближе. Подойдя к домику, она отступила на шаг и оглядела его. Это был совершенно обычный дом, ничем не отличающийся от своих соседей, с красивыми цветастыми кретоновыми занавесками на окнах. На подоконнике стояла ваза с засушенными цветами. Входная дверь и наличники были выкрашены в густой красно-коричневый цвет.

Женщина говорила ерунду. Она просто не могла оказаться права. С другой стороны, как это могло быть? Она упомянула «мистера Лэйси». Она жила в двух шагах от мастерской, так что просто обязана была знать Джона. Было еще кое-что, от чего сердце Элис болезненно сжалось в груди: Джон всегда отдавал предпочтение красно-коричневой краске, когда красил их дом на Эмбер-стрит. Сама бы она выбрала бутылочно-зеленый цвет.

«Его супруга, — сказала женщина. — Он отправился к своей супруге».

«Но ведь это я», — вслух произнесла Элис. Она подумала, а не пойти ли ей домой, не побежать ли ей домой, забыть об этом домишке, о том, что сказала женщина, дождаться вечером Джона и рассказать ему об Орле. Она даже не станет упоминать о том, что заходила к нему в мастерскую. Наверное, ей лучше не знать, какие тайны скрываются за этой дверью.

Но она должна узнать. Она не успокоится, пока не выяснит все до конца. Еще оставалась надежда на то, что та женщина ошиблась, что это был какой-то другой мужчина, похожий на Джона, который прошел мимо ее дома. Если не считать того, что она назвала его мистером Лэйси.

Может быть, существовал еще какой-то мистер Лэйси, и они были похожи друг на друга!

Элис сделала глубокий вдох и постучала в дверь.

Через несколько секунд на пороге появилась молодая женщина на последнем месяце беременности, с чудесными мягкими светлыми волосами. В открытую дверь Элис увидела простую, но уютную гостиную с коричневым ковром на весь пол. Ей всегда хотелось иметь такой у себя. В лице молодой женщины было что-то неправильное. «У нее заячья губа», — сообразила Элис. Если бы не это, ее можно было бы назвать потрясающе красивой. Маленькая девочка, едва вышедшая из грудного возраста, прижималась к ее ноге. Элис почувствовала, как у нее похолодело в груди. Малышка как две капли воды походила на Орлу в ее возрасте. Молодая женщина улыбнулась, но ничего не сказала.

— Джон Лэйси, — выдавила Элис надтреснутым голосом. — Я пришла к Джону Лэйси.

— Он наверху. — В дверях появился маленький мальчик. У него были светлые материнские волосы.

— Не мог бы ты позвать его, малыш? — Элис отчаянно цеплялась за остатки надежды на то, что наверху совсем другой мужчина.

— Папа! — послушно позвал мальчуган.

— Кто там, сынок? — послышался голос Джона.

— Какая-то леди.

Послышались шаги, и к двери подошел Джон. Перед Элис, которая с трудом удерживалась на ногах, предстала идиллическая картина семейного счастья: маленькая девочка, так похожая на Орлу, светловолосый мальчуган и ее муж Джон, бережно обнимающий беременную женщину за плечи.

Когда он увидел Элис, лицо его застыло и она уловила враждебность в его карих глазах. Он подтолкнул свое семейство в гостиную, вышел наружу и закрыл за собой дверь.

К этому времени Элис уже достигла конца Крозиер-террас — она летела, бежала со всех ног отсюда. Она мчалась домой, не останавливаясь, пока не оказалась на Эмбер-стрит.

Элис свернулась калачиком в кресле, подтянув колени к груди. Было что-то страшное в ее пустых невидящих глазах и в лице без единой кровинки. Она походила на призрак. Время от времени по телу Элис пробегала судорога, словно в припадке, а с побледневших губ срывались приглушенные всхлипывания.

Перепуганный Кормак начал плакать, чего с ним не случалось уже очень и очень давно. Маив трясло крупной дрожью.

Только Фионнуала, на которую всегда можно было положиться в трудную минуту, сохраняла спокойствие.

— Что случилось, мам? — Она снова и снова трясла мать за плечи. — Мама, что случилось? — Но Элис, казалось, не понимала, чего от нее хотят, не говоря уже о том, чтобы ответить.

— Может, ребенок нашей Орлы умер? — предположила Маив.

— Или сама Орла? — У Кормака задрожали губы.

— Нет, — ответила Фиона, — она бы сказала нам. Нет, это что-то другое. Она испытала ужасное потрясение.

Кормаку удалось взобраться на колени к матери, что он проделывал время от времени, несмотря на то что ему уже исполнилось одиннадцать и он учился в средней школе.

— Мама! — Он нежно погладил ее по лицу. — Ох, мама!

— Маив, — скомандовала Фиона, — приготовь чай. Может, это приведет ее в чувство.

Маив поспешила в кухню, чтобы поставить чайник на огонь.

— Может быть, нам позвать кого-нибудь? — спросила она, вернувшись.

— Кого? — ответила Фиона. — Я думаю, не стоит никого звать, У нее есть мы. Знаешь, что, по-моему, нам нужно сделать?

— Что?

— Брызнуть ей в лицо холодной водой. Она в шоке. Я как-то видела нечто подобное в кино. Или вода, или пощечина, но не знаю, как ты, а я не смогу заставить себя ударить нашу маму. Я предпочитаю воду. Она уже и так промокла под дождем, так что хуже ей не будет.

— Принести ведро?

— Чашки будет достаточно. Кто из нас собирается стать медсестрой, Маив Лэйси? Ты-то должна разбираться в подобных вещах. Кормак, отойди, пожалуйста, в сторонку, мы хотим брызнуть на маму водой. — Фиона силой стащила брата с коленей матери — он, похоже, не услышал, что к нему обращаются.

— Давай ты. — Маив протянула Фионе чашку.

— В качестве медсестры ты безнадежна. — Фиона сделала глубокий вдох и плеснула матери водой в лицо.

Элис вскрикнула и ожесточенно затрясла головой.

— О боже! — снова вырвалось у нее, когда она увидела обступивших ее троих детей, на лицах которых читалось напряженное ожидание. — Что я говорила?

— Ничего, мам. Ты вроде как плакала, и все. — И хотя она с облегчением увидела, что с мамой снова все в порядке, у Фионы зародилось подозрение, что от нее опять что-то утаивают. Почему мама так беспокоилась, не сказала ли она чего-нибудь лишнего? — К тебе снова приставала тетя Кора? — спросила она.

— Нет, милая. — Элис протянула руки, и дети бросились в ее объятия. Когда-нибудь они узнают, что сделал их отец, но только не от нее. Она крепко-крепко прижала их к себе. — Я люблю вас. Я до боли люблю вас. А теперь, если кто-нибудь сейчас же не сделает мне чашечку чая, я умру.

— Чайник уже закипает, мама, — хором ответили Фиона и Маив и исчезли в кухне. Кормак, заполучив мать в свое полное распоряжение, спрятал лицо у нее на груди.

Элис почувствовала, что сгорает со стыда. Она смутно вспоминала, как сидела в кресле, потеряв всякое представление о действительности. Так бывает, когда просыпаешься от кошмара и не можешь понять, приснился ли он тебе или все было наяву. Впервые в жизни страшный сон оказался явью. Вероятно, ее разум и тело сопротивлялись правде, стремясь сделать так, чтобы сон оказался тем, чем и был, — просто страшным сном.

Джон! До конца дней своих она не забудет выражения его лица, словно он увидел в ней угрозу своему счастью. Лучше бы он просто ушел с Эмбер-стрит, оставил их. Но завести себе другой дом, другую женщину, других детей!

Вошли Фиона и Маив, держа в руках поднос с чаем и тарелкой пирожных.

— С Орлой все в порядке? — требовательно спросила Фиона.

— С ней все хорошо, а ребенок просто чудесный. — Элис поняла, что ей придется объяснить причины случившейся с ней истерики. Похоже, пришло время сказать детям, что их отец не вернется домой. — Я зашла в мастерскую рассказать вашему отцу об Орле, и мы с ним крупно повздорили. Он больше не вернется.

— А как же мы? — жалобно протянул Кормак. Фиона и Маив не выглядели особенно расстроенными.

— Мы не успели поговорить об этом, родной мой. Я думаю, — пришла ей в голову мысль, — ты можешь позвонить ему из салона и договориться о встрече где-нибудь. — Она надеялась, что Джон будет приветлив с сыном, которого он так любил когда-то, и не увидит в нем досадную помеху, как в своей жене. Она вспомнила другого мальчугана и подумала: как его, интересно, зовут? «Сынок, — окликнул его Джон. — Кто там, сынок?» «Какая-то леди», — ответил ребенок.

Ей так хотелось снова заплакать, но не сейчас, не при детях. Она уже и так напугала их до полусмерти. Кормак по-прежнему сидел у нее на коленях. Она крепко прижала его к себе. Он обожал своего отца и будет скучать по нему больше, чем кто-либо другой из членов семьи. То есть этой семьи, сухо напомнила она себе. С сегодняшнего дня Джон поступает в полное распоряжение своей второй семьи.

* * *

«Она выглядела такой красивой и милой, — быстро написала Клэр своим аккуратным, разборчивым почерком. Она начала всхлипывать. — Я чувствую себя ужасно. И ты, должно быть, тоже», — добавила она, подчеркнув слово «ты».

— Так и есть, — искренне ответил Джон. Он и в самом деле чувствовал себя ужасно, но в то же время был настроен решительно. Он не мог прогнать от себя воспоминания о побелевшем от потрясения лице Элис, но никоим образом не мог допустить, чтобы она испортила его отношения с Клэр.

Клэр снова что-то написала. «Нам надо было поселиться подальше отсюда. Здесь всегда было опасно».

— Мы переедем, как только сможем. — Он не желал, чтобы сюда явился Дэнни Митчелл или кто-нибудь из девочек и устроил здесь сцену. На него они могли орать, как им заблагорассудится, но он не хотел, чтобы оскорбляли Клэр или его детей, хотя у него и было предчувствие, что Элис никому ничего не расскажет. Ей будет стыдно признаться в этом даже отцу или Бернадетте.

Он принялся вслух размышлять о том, зачем ей понадобилось приходить к нему в мастерскую, и Клэр написала: «Может быть, у твоей дочери родился ребенок?»

Джон улыбнулся и погладил ее по вздувшемуся животу. Если все дело было в этом, тогда он в течение одной недели может стать отцом и дедом одновременно.

— Ты должен пойти проведать ребенка. — Клэр сопроводила свою запинающуюся речь движениями рук, словно старалась выгнать его из дома.

— Сейчас не могу. — Он покачал головой. — Там может оказаться Элис. Да мне и не особенно интересно.

— Ты должен. — Она яростно встряхнула головой. — Должен. Это неправильно.

— Я сам решу, что правильно, а что нет.

* * *

— Я думаю, нам следует подождать несколько дней, прежде чем мы расскажем Орле о вашем отце, — сказала Элис, когда дети собрались навестить свою сестру. — Говорят, что нет худа без добра, и то, что вашего отца не будет с нами, означает, что Орла и Микки могут переселиться в нашу гостиную. Это будет здорово, правда?

Маив и Кормак согласились, что это хорошая мысль, но Фиона отнюдь не была в этом уверена.

— А ребенок будет сильно кричать? — поинтересовалась она.

— Поживем — увидим, милая. Вы и вправду считаете, что мне можно не ходить с вами? У меня просто ноги отваливаются. Скажите Орле, что я немного устала, но завтра утром буду у нее непременно.

— Ты уверена, что с тобой будет все в порядке, если ты останешься одна? — спросила Фиона.

Элис не могла дождаться, пока они уйдут, чтобы остаться одной и подумать.

— Со мной все будет хорошо, — успокоила она их. — Когда я отдохну, мне станет лучше. Вы не забыли взять деньги для проезда в трамвае? Маив, поаккуратнее неси цветы, чтобы они не поломались. Кормак, надень другие ботинки. На улице идет дождь.

Она проводила их в коридор — ноги у нее словно налились свинцом, — помахала им рукой со ступенек, вернулась в дом, захлопнула дверь и разрыдалась в голос.

«Ты проклятый лицемер, Джон Лэйси! — выкрикнула она. — Ты превратил мою жизнь в ад, обвинял меня в том, что я изменяю тебе, а сам все это время… — Она пнула диван-кровать и ушибла ногу. — Ты оскорбительно отозвался даже о нашей Орле». Как же он назвал ее? Маленькой шлюхой. Кто же тогда та женщина, с которой он жил?

Если только Джон не женат на ней! В таком случае он стал многоженцем, и Элис могла бы заявить на него в полицию. Но это будет означать, что она больше не сможет гордо нести голову, живя в Бутле.

Неудивительно, что Джон давал ей такие жалкие гроши на хозяйство, — он покупал ковры для своего второго дома, покупал фургоны, установил в конторе телефон. А ей так хотелось иметь ковер на весь пол у себя в гостиной! И как было бы здорово, если бы они всей семьей могли выезжать на выходные куда-нибудь за город в фургоне. Когда Кормак сдал экзамены и получил стипендию, она могла позвонить Джону по телефону из салона, а не ждать до полуночи, чтобы рассказать об этом. Собственно говоря, если бы она знала о телефоне, то никогда бы не догадалась о его двойной жизни — она просто позвонила бы, чтобы рассказать об Орле.

Элис вышла в гостиную и опять пнула кровать, на которой он спал, потом, плача, повалилась на нее. О господи! Здесь был его запах . Весь дом пропах им: не только кровать, но и кресла, даже воздух. Ей надо было вырваться отсюда, и у нее было единственное место, куда она могла пойти и поразмышлять в тишине, — место, где ничто не напоминало ей о Джоне.

Она уселась на свое излюбленное место под средней сушилкой. Ночь быстро вступала в свои права, было уже почти совсем темно. Впрочем, и день сегодня был каким-то серым и тусклым. «Сегодня был самый плохой день в моей жизни», — прошептала Элис.

Гнев, как это ни странно, сменился чувством вины. Вины оттого, что ее муж был вынужден найти себе другую женщину, потому что не нашел понимания у жены. Она пыталась понять его, но, очевидно, в чем-то не оправдала его надежд. Вероятно, она проявила эгоизм, занявшись своим парикмахерским салоном, тогда как муж хотел, чтобы она оставалась дома. Но Элис считала и считает сейчас, что поступила разумно.

У молодой женщины, которая открыла дверь, была заячья губа. Вероятно, он чувствовал себя более комфортно с человеком, у которого, как и у него, были физические недостатки. Но это все равно не извиняло его — он предал свою жену, детей, поступив трусливо.

Элис подпрыгнула от неожиданности, услышав скрежет ключа в замке. Ключ повернулся несколько раз, дверь парикмахерской открылась, и вошел Нейл Грини. Она услышала: «Не заперто. Должно быть, Элис забыла замкнуть дверь».

Он пришел не один, с ним была женщина, которая безостановочно хихикала. Элис подумала: сможет ли она сама когда-нибудь улыбаться вновь? Она молилась, чтобы они не стали включать свет: она будет выглядеть полной идиоткой, если они увидят ее сидящей в темноте.

— Ничего не вижу, — смеясь, пролепетала женщина.

— Одну секунду, — сказал Нейл, — здесь где-то должен быть выключатель.

Комната озарилась светом. Нейл ошеломленно попятился назад, а его спутница сдавленно вскрикнула, когда они увидели Элис: с покрасневшим и опухшим лицом, с воспаленными глазами и спутанными волосами — она вдруг вспомнила, что не расчесывала их с самого утра и они намокли под дождем, как и одежда, которую она не удосужилась сменить. Должно быть, она напоминала бродягу, который вломился в салон в надежде обрести кров на ночь.

— Элис! — На лице Нейла была написана тревога. — С вами все в порядке?

— Со мной все хорошо. У нашей Орлы родился ребенок, и я не смогла выбраться сюда раньше. Я подумала, что мне нужно немного прибраться здесь.

— В темноте? — Спутница Нейла была окончательно сбита с толку. Она была в красивом сером фланелевом костюме, желтой блузке и шляпке. Волосы ее были уложены жесткими, искусственными волнами. Элис никогда не позволила бы, чтобы волосы ее клиенток выглядели так неестественно.

— Должно быть, я задремала. — Элис резко вскочила на ноги, покачнулась, едва не упав, и была вынуждена снова сесть.

— Джин, я думаю, лучше, если ты пойдешь домой. Я загляну в банк завтра в перерыв, — сказал Нейл.

Джин недовольно скривила губы:

— Но, дорогой…

— Завтра, Джин. — Нейл взял ее за плечи и повернул к выходу. — Спокойной ночи. — Дверь закрылась, и он обратился к Элис: — Ради всего святого, что случилось? Вы дерьмово выглядите.

— Не ругайтесь, — автоматически сделала ему замечание Элис, потом вспомнила, что он не один из ее детей. — Извините.

— Вы совершенно правы. Учителя не должны ругаться. — Он внимательно разглядывал ее. — Элис, пожалуйста, расскажите мне, что случилось. — Нейл выключил свет. — С ребенком Орлы все нормально? А с самой Орлой?

— Орла чувствует себя хорошо, а ребенок просто прелесть.

— Девочка или мальчик?

— Девочка. Она хочет назвать ее Лулу.

— Красивое имя. Лулу Лэвин, звучит, как название цветка. — Он подошел и сел рядом с ней. — А теперь, когда темно, вы расскажете мне, в чем дело? — Голос его звучал совсем рядом, всего в нескольких дюймах от ее уха.

— Я не могу, Нейл, — ответила она убитым голосом. — Вы очень добры, но я не могу никому рассказать это, даже своему отцу и лучшей подруге. Это нечто совершенно ужасное.

— Поделись бедой с другом, и она уменьшится вдвое, как говорят.

— Я сама говорила так не один раз, но теперь не уверена в этом.

— Если все так ужасно, вам непременно нужно рассказать это кому-то, Элис. И необязательно мне. Не держите в себе.

Элис криво улыбнулась:

— Вы говорите так, словно разбираетесь в подобных вещах, но я сомневаюсь, чтобы с вами когда-либо могло случиться что-то похожее.

Он всегда находился в приподнятом настроении, сохраняя исключительное добродушие, словно считал, что окружающий мир — замечательное место для жизни. Она знала, что он очень хороший учитель: в школе Святого Джеймса все его любили, правда, оставалось загадкой, что он там делает, ведь Нейл вполне мог преподавать в привилегированном частном учебном заведении или вообще подыскать себе другую работу. Он учился в университете — у него был диплом специалиста по античной филологии, хотя она не знала толком, что это значит. Нейл Грини приехал откуда-то из Суррея, и у него водились деньги — одна из ее клиенток, которая разбиралась в подобных вещах, сказала, что костюмы и туфли ее жильца сшиты на заказ. У него также был спортивный автомобиль «МГ».

Мать и отца он называл «мамуля» и «папуля», и еще у него были старший брат по имени Адриан и сестра, которую звали Миранда и которой в августе исполнился двадцать один год. Вместо того чтобы устроить вечеринку по этому случаю, Миранда отправилась на танцы, где играл какой-то очень известный оркестр: Теда Хита, или Амбруаза, или Джеральдо, Элис не помнила точно. Не то чтобы Нейл был душа нараспашку, просто иногда он рассказывал о своей личной жизни.

Казалось бы, иметь такого жильца в квартирке наверху не совсем удобно, но Нейл никогда не зазнавался. Элис всегда чувствовала себя с ним совершенно свободно. И он был неизменно вежлив и тактичен с Фионнуалой, которая влюбилась в него без памяти, что было видно невооруженным глазом.

— Что вы делаете завтра? — спросил Нейл Элис.

— Как что, приду в парикмахерскую, как обычно, — удивилась она его вопросу.

— Будете вести себя, словно ничего страшного не произошло, будете улыбаться и смеяться, как всегда?

— Ну да, конечно.

— Мы все так поступаем, Элис, — сухо рассмеялся он. — Мы все устраиваем шоу, и неважно, что мы при этом чувствуем в душе. Почему вы думаете, что я другой?

— Извините. — Поддавшись минутному порыву, Элис накрыла его руку своей. — Я проявила черствость. Но вы кажетесь таким беззаботным.

— Так было не всегда. Семь лет назад я хотел покончить с собой. — Он, в свою очередь, положил свою руку на ее ладонь. — Если я расскажу вам об этом, то, может быть, и вы поделитесь со мной, почему выглядите такой несчастной. Я испугался до смерти, когда включил свет. Подумал, что в парикмахерской поселились привидения.

— Извините меня, — подавленно повторила Элис. — К тому же вам пришлось прогнать бедную Джин.

— Бедная Джин уже забыла об этом. — Он поднял ее на ноги. — Если мы собираемся поверить друг другу страшные тайны, лучше поднимемся наверх, где немного уютнее, и мы сможем выпить по чашечке кофе или, еще лучше, по глотку бренди. Вам явно нужно выпить.

— Дайте мне минутку, чтобы причесаться.

В квартире все еще оставались кое-какие вещи, принадлежавшие раньше Миртл: буфет, застекленный шкафчик, кровать в спальне, правда, Элис купила новый матрас. Два кресла, маленький столик со стульями и буфет в кухне были хорошего качества, хотя и не новые.

Она была пару раз наверху, с тех пор как там поселился Нейл. Он привез с собой некоторые собственные вещи — несколько экзотических ковриков, не иначе как из самой Персии, много ярких картин, две настольные лампы, розовый отсвет которых оживлял, в общем-то, мрачноватую комнату. Застекленный шкафчик был полон книг, а наверху стояла фигурка слона, сделанная, по словам Нейла, из нефрита. На каминной полке красовалось еще несколько нефритовых фигурок.

— У вас здесь мило и уютно, — заметила она, когда он включил лампы.

— Это входило в мои намерения. Вы будете кофе или бренди? Я предлагаю последнее.

— Было бы неплохо, только не слишком много, а не то оно ударит мне в голову.

Он широко улыбнулся:

— Это не самое плохое, что может случиться. А теперь усаживайтесь, я принесу напитки, а потом поведаю вам историю своей жизни.

Вместо того чтобы сесть в кресло, Нейл опустился на пол, прислонившись к креслу спиной и вытянув на коврике свои длинные ноги. Он включил электрический камин, но не сам нагревательный элемент, а красную лампочку, которая имитировала горящие угли. В комнате стало еще уютнее.

— Вы ведь знаете, что я служил в армии? — начал он.

Элис кивнула:

— Вы вступили в нее добровольцем в 1942 году, когда вам исполнилось восемнадцать. — Она также знала, что он не обязан был идти служить. Его приняли в Кембриджский университет, и он мог оставаться там до окончания учебы, а к тому времени война наверняка бы закончилась.

— Чего вы не знаете, Элис, так это того, что я женился, когда мне исполнилось двадцать.

— Женились! — воскликнула она, пораженная. Из всех мужчин, которых она знала, он представлялся ей наименее подходящим для супружеской жизни.

Нейл погрозил ей пальцем:

— Не перебивайте. Я хочу покончить с этим как можно быстрее. Я женился на своей подругедетства Барбаре. Все звали ее Бабс. Она была, да и сейчас, без сомнения, остается вызывающе красивой. Наши родители знали друг друга много лет, еще до нашего рождения. Даже сегодня, — задумчиво произнес он, — я не уверен, что это было: любили мы друг друга или сделали то, чего от нас ожидали. Это казалось любовью, это было похоже на нее, мы радовались, что оправдали надежды родителей, и при этом были чрезвычайно счастливы, должен сказать.

Он уставился на огонь, как будто позабыв о присутствии Элис:

— Мы поженились за год до окончания войны. В это время мой полк находился в Кенте. Я получил увольнительную, и нам удалось провести уик-энд в «Кларидже» — это стало нашим медовым месяцем. «Кларидж» — это отель в Лондоне, — пояснил он на тот случай, если она не знала о нем. Элис действительно никогда не слышала о таком отеле. — Бабс работала на правительственное управление, что-то связанное с продуктовыми пайками. У нее был маленький коттедж в Найтсбридже. С того времени я всегда проводил там свой отпуск, хотя она утверждала, что чувствует себя одинокой, когда меня нет рядом. — Он презрительно скривился. — Став замужней женщиной, она уже не вела столь активную общественную жизнь, как раньше. Поэтому я всегда говорил своим приятелям-офицерам, когда они отправлялись в Лондон: «Загляните к моей Бабс. Она сделает так, что на несколько часов вы почувствуете себя дома». И они заглядывали. Хотите еще бренди, Элис?

— Пока нет. Может, попозже.

— А я налью себе еще.

Он поднялся на ноги — высокий, очень красивый и, видимо, немало переживший, хотя для Элис конец его истории оставался пока неясным.

— Через девять месяцев после свадьбы, — продолжал он, заняв прежнее место на полу, — нас отправили во Францию. К тому времени британцы уже освободили ее. Вскоре мы оказались в Германии, пробиваясь к Берлину. Мы вошли в Берлин в тот замечательный день, когда было объявлено об окончании войны. Помню, мы устроили грандиозную пирушку. Все перепились, включая меня. А потом один парень, которого я едва знал и с которым не перемолвился и парой слов, упомянул об этой «маленькой шлюшке», как он назвал ее, с которой спал в Лондоне. Он намеревался позвонить ей сразу же по возвращении. Ее звали Барбара Грини, и ее рекомендовали ему как «хорошую подстилку» — это американское выражение, насколько мне известно. Парень сказал, что ему жаль ее беднягу мужа. Потом вмешался еще один малый, который тоже знал Барбару Грини — по его словам, она научила его нескольким штучкам, которые доселе были ему неизвестны. — Нейл горько рассмеялся. — Вскоре мне стало казаться, что весь полк переспал с Бабс.

— Ох, дорогой! — выдохнула Элис. — Это ужасно. И что же вы сделали?

— Я напился до полусмерти. Вероятно, во всем мире я был единственным англичанином, который хотел покончить с собой в такую историческую ночь.

— И что вы сделали — после той ночи?

Нейл пожал плечами:

— Дослужил до конца, демобилизовался, отправился к своей дорогой жене и сказал ей, что между нами все кончено. Она не особенно расстроилась. С тех пор дороги наши разошлись. Несколько лет назад она попросила у меня развод, но я отказал ей. Понимаете, мы оба католики. Не думаю, что разведенного учителя приняли бы в католической школе.

— Получается, вы все еще женаты?

— Да. Но какое это имеет значение, если я не собираюсь еще раз жениться? — Он снова пожал плечами. — Ну, а теперь не хотите ли выпить еще капельку? Я, например, точно хочу.

— Не возражаю, только совсем немного. Вы же не желаете напиться сегодня вечером, а? — с беспокойством спросила Элис.

— Нет. — Он потянулся, заложил руки за голову и улыбнулся. Внезапно он снова стал похож на себя самого, прежнего. Элис почувствовала облегчение. — Я больше не напиваюсь до потери сознания. И я больше не люблю Бабс, если хотите знать правду. Но я никогда не смогу простить предательство. Как она могла сделать такое ? Время от времени я все еще задаю себе этот вопрос.

— Что заставило вас стать учителем?

— Затрудняюсь ответить. — Он задумался над вопросом. — После окончания Кембриджа я почувствовал, что мне надо исчезнуть из того мира, который я всегда знал, заняться чем-то совершенно другим. Я стал преподавать, к ужасу моих родных. Они полагали, что подобное занятие приличествует, скорее, человеку среднего класса. Понимаете, себя они считают принадлежащими к высшему обществу. — Он взглянул на Элис, и в глазах его сверкнуло веселье. — Я никогда не говорил вам этого, но моего отца зовут сэр Арчибальд Нельсон Миддлтон-Грини.

Элис расхохоталась:

— Язык сломаешь. Предполагается, что я должна была слышать о нем?

— Нет. Я рад, что вы находите это веселым, а не впечатляющим.

— О, это произвело на меня большое впечатление, можете не сомневаться.

— Вы чувствуете себя лучше?

— Намного лучше.

— Я тоже. Я еще никому и никогда не рассказывал об этом. — Он наполнил ее стакан в третий раз. — Теперь ваша очередь излить душу.

— Сейчас это уже не кажется мне таким ужасным. То есть я хочу сказать, это отвратительно, но мне все равно легче. — Она поведала ему свою историю с самого начала, рассказав о том, как они с Джоном были счастливы со своими четырьмя детьми и как потом Джон обжег лицо и все изменилось. Она не утаила от него и того, как муж обзывал ее. — Потом он внезапно снова переменился, почти не бывал дома и дети практически не видели его. А сегодня я пошла в мастерскую, чтобы рассказать ему об Орле. Он всегда отговаривал нас от посещения его конторы. Вы не поверите, что я обнаружила. — Она описала, как постучала в дверь и как молодая светловолосая женщина на последнем месяце беременности открыла ее, а к ноге этой женщины прижималась девочка, едва начавшая ходить. — Она так мило улыбнулась мне. Потом появился маленький мальчик и позвал своего отца, находившегося наверху. К тому времени я уже понимала, что это должен быть Джон, но все равно меня как обухом по голове ударили, когда он появился. А его глаза! Они были просто ужасны! Я вдруг почувствовала себя вот такой маленькой. — Элис чуть-чуть раздвинула большой и указательный пальцы. — Но знаете, что меня бесит больше всего?

— Что, Элис?

— Звучит глупо, конечно, но у нее был ковер на весь пол. Джон знал, что я всегда хотела такой для нашей гостиной. И это заставило меня понять, насколько важнее для него новая семья. Словно мы для него больше не существуем. — Она шмыгнула носом. — О боже, Нейл. Кажется, я сейчас снова заплачу, а у меня нет носового платка.

— Сейчас принесу. — Нейл вскочил на ноги и вернулся с чистым, хотя и неглаженым носовым платком. К ее изумлению, он опустился рядом с ней на колени и принялся вытирать ей слезы, что показалось ей не совсем уместным. Она чувствовала, как ее ресниц касаются его губы. Прошло много лет с тех пор, как Джон прикасался к ней, и она испытала неловкость, хотя нельзя было отрицать и того, что ей было очень приятно.

— Вы не должны делать этого, вы же знаете, — пробормотала она.

— Я делаю это, потому что мне хочется, а не потому, что должен. — Нейл обнял ее за талию. — Я испытываю к вам желание, миссис Лэйси, с того самого дня, когда впервые перешагнул порог вашего салона.

— Но мне тридцать восемь, — растерянно пробормотала Элис.

— А мне все равно, что вам тридцать восемь, я просто обожаю вас. — Он притянул ее к себе и крепко обнял.

— Нейл… — Она попыталась освободиться из его объятий. — Вы слишком много выпили.

— Нет, это вы выпили слишком мало. Стойте спокойно, Элис, я не буду касаться вас там, где нельзя.

Элис замерла на месте, сознавая, что должна уйти, и одновременно испытывая странное нежелание хотя бы пошевельнуться, а Нейл провел пальцем по ее бровям, потом по ушам, щекам, по носу. Вокруг стояла мертвая тишина… если не считать тиканья часов, не было слышно ни единого звука. Твердый палец Нейла скользнул по ее подбородку, и она уловила исходящий от него запах душистого мыла. Джон всегда был нежным в любви, но он никогда не делал ничего подобного. Палец переместился к ее губам, и Элис почувствовала, что тает. Потом Нейл подался вперед, нежно поцеловал ее в лоб — и больше она не могла этого выдержать. Она обхватила его руками за шею, ощущая себя падшей женщиной, но, странное дело, это ее уже не заботило.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1956 год

Помолвка Маив Лэйси состоялась в тот день, когда ей исполнился двадцать один год. Ее жених, Мартин Адамс — бесцветный, суетливый молодой человек, работал рентгенологом в больнице Бутля. Они встречались два года, но собирались пожениться не раньше, чем Маив получит диплом медсестры и они накопят достаточно денег, чтобы купить дом.

Элис была рада тому, что все у них было разумно и продуманно, особенно если сравнивать со скоропалительным замужеством Орлы. Она сказала об этом Бернадетте, которая помогала ей готовить угощение для вечеринки.

— Мы с Бобом были разумными, и посмотри, к чему это привело, — невесело заметила Бернадетта. — Совершенно ни к чему, черт бы меня побрал.

— Да, но теперь-то с тобой все в порядке. — Элис хихикнула. — Мамаша!

— Ох, заткнись, пожалуйста. — Бернадетта толкнула подругу в бок. — Перестань веселиться, не то получишь по заднице.

Три года назад, когда Элис устраивала такую же вечеринку по случаю шестидесятилетия своего отца Дэнни, Бернадетта собрала все свое мужество и сделала ему предложение.

«Мы не становимся моложе, — заявила она ошеломленному новорожденному. — Я терпеть вас не могу, Дэнни Митчелл. Если хотите знать правду, вы меня просто выводите из себя, но я все-таки думаю, нам будет хорошо вместе. Я считаю вас безнравственным человеком и знаю, что вы обо мне такого же мнения, так что перестаньте делать вид, будто вы возмущены».

В ответ Дэнни пробормотал что-то совершенно невразумительное.

«Если вы согласны, — продолжала Бернадетта, — то, думаю, нам нужно обвенчаться как можно скорее, пока в нас теплится хоть какая-то жизнь. И, прежде чем вы согласитесь, я должна сказать вам, что очень сильно хочу ребенка. Мне тридцать девять, и если мы постараемся, у нас еще останется время, чтобы я забеременела».

Дэнни снова промычал что-то нечленораздельное.

«Подумайте об этом, — добродушно закончила Бернадетта, потрепав его по руке. — Не спешите, но постарайтесь дать мне знать о своем решении до окончания вечеринки, чтобы мы объявили об этом, пока все собрались вместе».

Четыре недели спустя Бернадетта стала миссис Митчелл и мачехой своей лучшей подруги. Через год у Элис появился брат, Иан, а еще через год — сестра Руфь.

Теперь Дэнни редко видели в пивном баре, разве что по воскресеньям после мессы. Он вполне довольствовался тем, что сидел дома вместе с красавицей женой и двумя маленькими детьми, а по вечерам смотрел телевизор, к большому разочарованию многочисленных представительниц женского пола, которым он продолжал нравиться.

— Ты сделала моего отца очень счастливым, — сказала Элис, закатывая колбасный фарш в слоеное тесто. — И он считает, что маленьким Иану и Руфи очень повезло. Я никогда не думала, что наступит такой день, когда я увижу его прогуливающимся в Норт-парке с двумя маленькими детьми на детских стульчиках на колесиках.

— Ну, у него просто не было другого выхода, разве не правда? — фыркнула Бернадетта. — Я обещала помочь тебе. — Она вынула противень из духовки. — Сколько тартинок с джемом ты собираешься делать? Здесь дюжина, и еще дюжина вот-вот будет готова.

— В гостях у нас будет человек тридцать, — задумчиво протянула Элис, — но, я полагаю, не всем захочется тартинок. По-моему, этого хватит.

— Что мне теперь делать?

— Выдави немножко крема на эти кусочки желе, а потом сбрызни их сиропом. Кстати, не могла бы ты захватить с собой чайные ложки, когда придешь к нам сегодня вечером? У меня их не хватит на всех. И рюмки, если они у тебя есть.

— Конечно, у нас есть рюмки. Из чего, по-твоему, мы пьем шерри на Рождество — из глиняных кружек?

Две женщины некоторое время трудились в согласном молчании, занятые своими мыслями, а доносившиеся из кухни ароматы становились все более соблазнительными. На стену, ограждающую задний дворик, наслаждаясь неярким ноябрьским солнцем, уселись два кота в надежде поживиться остатками мясного пирога.

— Кто сегодня присматривает за салоном? — поинтересовалась Бернадетта. — Ведь суббота у тебя — самый тяжелый день.

— Наша Фиона. Я говорила тебе, что она будет руководить новым филиалом на Марш-лейн, когда он откроется после Рождества?

— Да. — Бернадетта закатила глаза. — Новый филиал! Ну, ты даешь, Элис Лэйси!

— Подумать только, я смотрела на тебя снизу вверх, когда у тебя была замечательная работа в Управлении по делам нефтепродуктов. — Элис наморщила нос и с чувством превосходства посмотрела на подругу. — А теперь ты обычная домохозяйка, а у меня скоро будет своя сеть парикмахерских.

— Две — это еще не сеть.

— Это маленькая сеть. — Она радостно рассмеялась. — Было бы непростительной ошибкой не взять в аренду салон Глории, когда я услышала, что он закрывается: у нас стало слишком много сотрудников, когда Фиона получила свой сертификат, не могла же я уволить Дорин, чтобы дать место дочери. Дорин переходит на Марш-лейн вместе с Фионой, а я нанимаю себе еще одну квалифицированную помощницу. Ну и, естественно, Пэтси останется со мной.

— Их Дэйзи так и не попала на сцену, или я ошибаюсь?

— Нет. Теперь она замужем, у нее двое детей. Можешь себе представить, ее муж — трубочист!

— Ну, я полагаю, трубочистам так же нужны жены, как и остальным мужчинам.

* * *

— Мне кажется, — сказал Нейл, — что я стану горячим поклонником Элвиса Пресли.

— Он отличный певец, — согласилась Элис. — Наша Фиона от него без ума. У нее есть все его пластинки. Но я предпочитаю Фрэнки Лэйна.

— Вечеринка просто великолепная. — Нейл положил руки ей на бедра и притянул ее к себе.

— Прекрати! — в ужасе воскликнула Элис. — Кто-нибудь может войти. — Они стояли в кухне дома на Эмбер-стрит, и вечеринка была в полном разгаре. Элвис Пресли пел что-то о голубых замшевых туфлях. — Отойди, Нейл, дай мне приготовить чай.

— Тебе не кажется, что люди давно догадались о наших отношениях? Все-таки прошло уже пять лет.

— Не вижу причины, почему они должны о чем-то догадаться, — чопорно ответила Элис, — и я не намереваюсь давать им для этого повод. Я должна заботиться о своей репутации, а ты — о своей работе. Тебя выгонят в ту же минуту, как только обнаружат, что ты затеял интрижку с замужней женщиной. — Как и она, Нейл проявлял разумную осторожность в их отношениях, и сейчас она подумала, не выпил ли он лишнего. — Кроме того, моей дочери сегодня исполняется двадцать один год и у меня много хлопот, — отрывисто бросила она. — У Маив помолвка, не забывай. О, привет, Кормак, хороший мой. Что я могу для тебя сделать?

— Есть еще тартинки с джемом, мам?

— Извини, славный мой. Я думала, двух дюжин будет достаточно. Но у нас много фруктового желе, заварных пирожных с глазурью и масса шоколадного печенья. Они в буфете в гостиной.

— Спасибо, мам. — Кормак испарился.

— Он вырастет не очень высоким, — заметила Элис. — Не таким, как его отец.

— Ему всего шестнадцать, еще успеет подрасти, — успокоил ее Нейл.

Вошла Маив с сияющим от счастья лицом.

— У нас есть чистые рюмки, мам?

— Будут, если ты принесешь мне грязные и я их вымою.

— Хорошо, сейчас принесу. О, кстати, Нейл. Спасибо за духи. Они замечательные.

— Я не знал, покупать тебе подарок ко дню рождения или в честь помолвки. Может, стоило купить отдельно для каждого случая.

— Духи великолепные. Я еще не начала собирать ящик в комоде со своим приданым.

— Она кажется такой самоуверенной, — сказала Элис, когда дочь ушла. — Ей и в голову не приходит, что все может измениться, причем не в лучшую сторону. Хотя в ее возрасте я была такой же.

— Как и я. — Нейл вздохнул. — Но ведь это хорошо, когда мы рассчитываем, что наша жизнь будет течь спокойно и гладко. А вот если бы мы ждали, что все вокруг будет идти вкривь и вкось, как случилось у нас с тобой, то давно бы сошли с ума.

Элис уже открыла было рот, чтобы ответить, но тут незнакомая ей девушка попросила разрешения воспользоваться туалетом, Маив принесла грязные рюмки, кто-то спросил, не осталось ли еще тартинок с джемом, а какой-то парень выскочил во двор, где его стошнило. Элис показалось, что это был Морис Лэйси, а ведь ему еще рано было пить спиртное.

Перед тем как исчезнуть, Нейл послал ей воздушный поцелуй, который она предпочла не заметить на случай, если кто-нибудь наблюдал за ними. Она налила себе рюмку шерри и решила заглянуть в гостиную, чтобы убедиться, что гости развлекаются и никто не скучает.

В комнате Фиона беседовала с Горацием Флинном, который попал в число приглашенных по ее настоянию. Это явно входило в план военных действий, которые Фиона вела против Коры. Элис предпочла бы, чтобы ее дочь была в гостиной, среди танцующих. Она уже потеряла всякую надежду на то, что Фиона когда-нибудь найдет себе подругу, не говоря уже о друге, — если не считать их противного домовладельца. Кормак показывал карточные фокусы благодарной аудитории.

Элис нашла отца сидящим на ступеньках с Орлой. «Старики и беременные женщины отдыхают в тишине и покое», — съязвил Дэнни.

Орла снова была беременна, четвертым по счету ребенком. Девочка определенно нуждалась в добром совете насчет того, как предохраняться, но она не стала даже слушать мать, когда та попыталась заговорить на эту тему. Микки закончил свое ученичество, зарабатывал приличные деньги, и теперь у их семьи был хороший небольшой домик на Перл-стрит.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — тепло спросила Элис. Она понимала, какое раздражение должна испытывать двадцатидвухлетняя беременная женщина в окружении своих сверстниц — незамужних, не имеющих детей и развлекающихся от души.

— Как ты думаешь, как я должна себя чувствовать? — огрызнулась Орла. Иногда ей казалось, что, для того чтобы зачать, ей всего-то и нужно оказаться в одной комнате с Микки. Она слышала, что если делать это стоя, беременности можно избежать. Черт, они занимались этим стоя, и девять месяцев спустя на свет появилась Лулу. Новые способы принесли им новых детей — сначала Мэйзи, потом Гэри. После рождения Гэри Микки начал пользоваться презервативами, но вот она снова забеременела и похожа теперь на слониху. Должно быть, Микки попался единственный во всей партии дырявый презерватив. Каждый раз после рождения очередного ребенка они вынуждены были умерить свой пыл, в противном случае дети рождались бы по два раза в год. По истечении шести месяцев они набрасывались друг на друга так, как умирающий от жажды в пустыне бросается к стакану воды, опустошает его и требует добавки. Это было ужасно несправедливо, и ей до смерти надоело выслушивать глупые шуточки мистера Лэвина о том, что Микки нужно завязать узел на одном месте.

В будущем им попросту придется воздерживаться, подобно монахам. Проблема была в том, что она безумно любила Микки, хотя ни за что не призналась бы ему в этом. Лежать рядом в одной постели и не притрагиваться друг к другу было для них настоящей пыткой. И дети у них получались красивые на загляденье. Но все равно, это было несправедливо.

Фионнуале тоже все казалось несправедливым. Вокруг веселились, а она застряла с Горацием Флинном на целый вечер, потому что во всем доме не нашлось бы человека, который пожелал бы заговорить с ним. Разумеется, она сама виновата, что пригласила его, но он казался польщенным и благодарным — Фиона подозревала, что только она в Бутле обращалась с ним как с человеком. Определенно она была единственной женщиной, которая позволяла ему ущипнуть себя за мягкое место, и он неизменно проделывал это, наведываясь в парикмахерскую, что случалось не так уж редко. Фиона только стискивала зубы и выдавливала улыбку. «О-о, мистер Флинн, не проказничайте!» — обычно говорила она и убиралась с его пути.

Мама, похоже, не отдавала себе отчета в том, на какие жертвы приходится идти дочери, чтобы удержать Горация Флинна на своей стороне, — теперь он совершенно перестал бывать на Гарибальди-роуд. Через год аренда будет возобновлена, и Фиона надеялась, что они получат ее даром, если она и дальше будет позволять щипать себя за мягкое место. Она молилась, чтобы он только не начал оглаживать ее.

Было крайне неприятно думать, что сейчас в передней комнате проигрывают ее пластинки. «Люби меня нежно, люби меня, пожалуйста», — негромко напевал Элвис Пресли. Никому из парней не пришло в голову пригласить ее на танец. Они не понимают, что она стала профессиональной парикмахершей, которая после Рождества будет управлять собственным салоном!

Ох, если бы только она не чувствовала себя такой старой ! Старой и толстой, несчастной и одинокой. Юность ее мчалась мимо, фактически уже прошла. Ей исполнилось двадцать три года, но ее еще ни разу не целовал юноша, в то время как одна из сестер уже четвертый раз беременна, а вторая только что обручилась. И уж совсем неприятно было вспоминать, что обе они моложе ее.

Она с облегчением восприняла слова мистера Флинна о том, что он идет домой, потому что здесь становилось слишком жарко. Он церемонно пожал ей руку и выкатился из дома на своих толстеньких коротких ножках. Через несколько секунд вошел Нейл Грини и уселся рядом с ней. Фиона внезапно поняла, что не знает, куда девать руки. Он был очень красив, совершенно лишен самодовольства и необычайно добр. После разговоров с Нейлом у нее всегда становилось тепло на душе. Фиона часто задавала себе вопрос, уж не влюблен ли он в нее, но стеснялась спросить его об этом прямо. Она отчаянно строила ему глазки, но он ограничивался разговорами на самые общие темы: о погоде, о том, что вечеринка получилась замечательная и он готов держать пари, что она с нетерпением ждет момента, когда возглавит новый салон Лэйси на Марш-лейн.

Случайно проходя мимо, Элис с острой душевной болью отметила, какой взволнованной выглядит Фиона. Бедная девочка решит, что ее предали, если когда-нибудь узнает о ее отношениях с Нейлом.

Она и подумать не могла, что когда-нибудь заведет интрижку, но Нейл застиг ее врасплох в самый уязвимый момент, и все оказалось просто замечательно. Она уже забыла, каково это — чувствовать себя любимой и желанной, ощущать себя женщиной. И это так восхитительно: делать вид, что работаешь допоздна, а вместо этого подниматься к Нейлу наверх. Или вдруг вспомнить вечером, что она забыла сделать кое-что. «Я заскочу на секунду в парикмахерскую», — говорила она, придумывая какую-нибудь причину, и Нейл уже ждал ее, иногда прямо в постели, поскольку Элис не задерживалась надолго. Он не был властным и эгоистичным любовником, как Джон. Нейла всегда заботило, чтобы она получала такое же удовольствие, как и он.

Ну и что, кому она причиняла вред? Разве что грешила сама. Она не знала, правда, считался ли этот грех смертным или простительным, но спрашивать об этом священника не собиралась. Во всяком случае она была склонна рассматривать свое увлечение как временный любовный роман, хотя он и тянулся дольше, чем она ожидала. Элис была убеждена, что где-то есть девушка, красивая и милая, которая ждет Нейла и подарит ему детей, — такая, с какой он встречался раньше, но боялся серьезных отношений из-за того, что произошло у него с Бабс. Элис была совсем не такой, как Бабс, а он совершенно не походил на Джона, и она подозревала, что в этом-то и заключалось взаимное очарование. Но когда-нибудь Нейл встретит эту самую безупречную девушку и Элис придется уйти.

Элис не знала, что она почувствует, когда такой день настанет. Опустошение, подозревала она. Ей будет не хватать его всю оставшуюся жизнь. Пожалуй, именно поэтому она так бесцеремонно обращалась с ним, всегда спешила пораньше вернуться домой, потому что не хотела, чтобы он терзался чувством вины, когда придет им время расстаться.

* * *

Джон Лэйси забыл о том, что сегодня его дочери Маив исполняется двадцать один год. Не знал он и о том, что она обручена, что Орла ждет четвертого ребенка, что Фиона стала дипломированным парикмахером, а Кормак набрал наибольшее количество баллов по шести предметам, перед тем как его перевели в сентябре в шестой класс школы Святой Мэри. Джон не узнал бы и о смерти своей матери Мэг, если бы не прочел об этом в газете. Он решил не ходить на похороны.

Прошло много лет с тех пор, как Кормак позвонил отцу в мастерскую и попросился в гости. Джон отказал, хотя это было нелегко. Кормак был его любимцем, но он чувствовал, что должен полностью порвать с первой семьей, оставить их в прошлом и сосредоточиться на своем новом семействе.

— Хочешь еще чаю? — сухо спросила Клэр.

— Не откажусь. — Он толкнул к ней по столу пустую чашку. Атмосфера в доме была отравлена горечью и подозрениями.

— С Элис ты тоже так обращался? — Клэр скривила свои очаровательные розовые губки. — Обвинял в том, что она встречается с другими мужчинами, обзывал ее проституткой, спрашивал, сколько она зарабатывает?

Джон проигнорировал вопрос.

— Я по-прежнему хочу знать, какого черта ты явилась домой так поздно, — проворчал он недовольно.

— Я уже сто раз объясняла тебе. Вечер был такой чудесный. Вместо того чтобы сесть в поезд на Иксчейндж-стейшн, я прошлась пешком по Доки-стрит до самого Сифорта и там села в поезд до Кросби. Я любовалась заходом солнца. Разве это преступление?

— Ты заходила в «Аркадию», может, искала кого-нибудь из своих старых дружков? — издевательски спросил он.

— Нет. Я просто получила массу удовольствия от похода по магазинам. Я заранее купила несколько подарков к Рождеству и замечательно провела время. Жаль, что ты все испортил. — Голос ее был чистым и звонким, как колокольчик.

Все возвращалось на круги своя, повторялась та же самая история, что и с Элис. Теперь было уже слишком поздно, но Джон страшно жалел, что убедил Клэр согласиться на операцию. Он прочел об этом в журнале. «Что ты об этом думаешь?» — спросил он, показывая ей статью. Поначалу она уперлась. «У меня есть ты, у меня есть дети, и я вполне счастлива такая, какая есть», — написала она в блокноте. «Интересно, сколько блокнотов она исписала?» — мелькнуло у него в голове. «Да, но ты почти никуда не выходишь, — сказал он. — Сделай это ради детей, если уж не ради меня. Они еще никогда не слышали, как ты разговариваешь, правильно разговариваешь, я имею в виду. Сейчас это не имеет для них значения, но все изменится, когда они подрастут. Пусть хотя бы один из нас будет безупречен». — Он вспомнил, как улыбнулся при этих словах. Клэр протянула руку и коснулась его изуродованного лица. «А как же ты?» — «Боюсь, со мной уже ничего нельзя сделать. Собственно, хирург даже сказал, что я выгляжу не так уж плохо». Она покачала головой. «Хирург прав. — А потом приписала: — Едва заметно, обветренный, как кора дерева или дом».

На лечение потребовалось два года, со взрослыми все обстояло сложнее. Она побывала во многих больницах, и постепенно, после многочисленных стоматологических и пластических операций, ее рот и лицо приобрели правильные черты. Ей пришлось пройти через восстановительную терапию нёба. Сначала голос ее звучал робко, она предпочитала разговаривать шепотом, но потом он стал громче, звонче, чище и звучал все увереннее. В конце концов у нее осталась только легкая очаровательная шепелявость.

В течение этих двух лет, пока ее не было, Джону пришлось взвалить на себя все домашние хлопоты. Он нашел няньку для Лизы и Дэвида, которому еще только предстояло пойти в школу, когда его мать начала лечение. Джон стал рано уходить с работы, чтобы забрать из школы Робби и приготовить чай. Теперь они уже жили в Кросби, в большом доме, у которого была только одна общая стена с соседями, дом находился неподалеку от склада. Джон мог себе все это позволить — компания «К.Р.О.В.А.Т.И.» процветала.

Возвращаясь в очередной раз из больницы с опухшим лицом, в шрамах, мучаясь от сильной боли, не в состоянии внятно произнести ни слова, Клэр не позволяла себе ни единой жалобы, хотя иногда и выглядела измученной.

Наконец пришло время, когда исчезли шрамы, прекратилась боль, стали ненужными операции. Она начала говорить слова, которые знала и раньше, но до этого никогда не произносила. Джон всегда понимал, что она умна, но не осознавал насколько, пока она не стала говорить — о политике, литературе, религии, о вещах, которые ему были незнакомы. Казалось, у нее есть свое мнение обо всем, как будто она просто хранила это знание в голове, будучи не в состоянии выразить его раньше.

Джон увидел, что она превратилась в необычайно привлекательную женщину, со спокойными серыми глазами, маленьким прямым носиком и восхитительными, чрезвычайно соблазнительными губами. Даже волосы ее выглядели по-другому — они стали гуще, здоровее, сверкающим ореолом обрамляя ее лицо.

Должно быть, он сошел с ума ! Если он находил ее привлекательной, то ведь то же самое можно было сказать и о других мужчинах. Как глупо с его стороны было чуть ли не силой заставить ее сделать операцию, чтобы потом превратиться в красавицу, которой восхищаются мужчины! Разве может он доверять ей теперь, когда люди уже не отводили от нее глаз? Сколько пройдет времени, прежде чем она поймет, что действительно красива?

Его снова раздирали противоречия. В глубине души он знал, что Клэр всегда будет хранить ему верность, точно так же, как сознавал это в отношении Элис, но не мог избавиться от ревности. Он начал приходить домой в неурочное время, желая проверить, где она и чем занимается. Если Клэр уходила в магазин, он дожидался ее возвращения, чтобы убедиться, что на лице у нее нет такого выражения, которое не должно там присутствовать. Когда он однажды явился домой, она была наверху, и потом он обыскал спальни, заглядывая под кровати и в шкафы, чтобы проверить, не прятался ли там мужчина.

Клэр, в отличие от Элис, не могла похвастаться долготерпением. Она быстро выходила из себя, стоило ему высказать свои подозрения. Он уже начал подумывать о том, не проявляется ли в этом ее подлинная сущность, та настоящая Клэр, которой он не знал?

— Что ты купила в городе? — спросил он, прилагая все усилия к тому, чтобы его голос звучал спокойно и ровно.

— Джемперы для Робби и Дэвида, шерстяное платье с буфами для Лизы. Я думаю, мне надо спрятать их до Рождества. Еще я купила кое-какие подарки, чтобы положить в их чулки. Ах да… кое-что из елочных украшений и игрушек.

— А себе ты разве ничего не купила?

Глаза ее заблестели. Она почти простила ему те резкие слова, которые он наговорил ей раньше, вскочила на ноги — такое впечатление, что и двигаться Клэр стала иначе: живее, быстрее и резче, — и принялась рыться в сваленных на пол пакетах с покупками.

— Я купила себе платье, выходное платье. Я подумала, что в сочельник мы можем пойти в какой-нибудь ресторан, где можно потанцевать. Наша соседка все время предлагает мне посидеть с детьми. Я купила платье у Льюиса. Как оно тебе?

Она приложила к себе платье. Оно было из черного бархата, лиф с глубоким овальным вырезом, отделанный рюшами, рукава с кружевной вышивкой на манжетах, юбка слегка расклешена. Это было исключительно скромное и неброское платье, но у Джона защемило в груди, когда он представил себе Клэр в нем. Она вызовет настоящий фурор, все мужчины будут оглядываться на нее.

— Да, и еще я купила туфли на каблуках, — с увлечением продолжала она. — Не очень высоких, впрочем, я не привыкла ходить на высоких. Из черной замши. Смотри! — Она быстро сбросила старые домашние туфли, надела новые и протянула ему ногу, чтобы он мог полюбоваться покупкой.

Этого Джон уже не мог вынести.

— Немедленно сними их! — зарычал он. — Ты никуда не выйдешь в этих чертовых туфлях и платье. И в ресторан мы тоже не пойдем. В сочельник мы останемся дома, как делаем всегда.

Взгляд ее выражал скорее интерес, чем гнев.

— Что с тобой происходит? Неужели я сделала себе новое лицо только для того, чтобы ты один смотрел на него? Или я должна остаток жизни провести взаперти, чтобы доставить тебе удовольствие?

— Раньше тебе хватало и этого.

— То было раньше. — Ее лицо стало серьезным. — Я была вполне счастлива, но ты убедил меня сделать операцию еще и потому, что хотел, чтобы я могла больше бывать на людях. Сегодня я в первый раз сама отправилась по магазинам, я задавала вопросы и интересовалась разными вещами, не ощущая себя уродом. Ну почему обязательно нужно все испортить? Неужели тебе хочется, чтобы я снова стала такой, как раньше?

В ее последнем замечании было много правды. С самого начала это была его идея, и теперь результат ее воплощения возмущал его, заставляя обижаться и негодовать. Как обычно, гордость помешала ему выразить свои подлинные чувства.

— Я иду спать, — буркнул он. Джон уже взялся за ручку двери, когда Клэр негромко окликнула его. Он обернулся к ней — она с жалостью смотрела на него.

— Я очень благодарна тебе за все, что ты для меня сделал, — тем же негромким, мягким голосом произнесла она, — хотя отдаю себе отчет, что тобой двигали эгоистические побуждения. Было время, когда ты не посмотрел бы на меня и нога твоя не переступила бы порога «Аркадии». Но ты сделал это, мы встретились, и эти годы были самыми счастливыми в моей жизни.

Она показала рукой на стул, и он вернулся в комнату и сел. Джон вдруг почувствовал, что сейчас она скажет что-то очень важное, и у него похолодело в груди.

— Я полюбила тебя, — продолжала она, — хотя и подозреваю, что ты никогда не любил меня. Не перебивай, пожалуйста, Джон, — властно произнесла она, когда он попытался возразить. — Позволь мне договорить до конца. Если бы ты по-настоящему любил меня, то никогда не повел бы себя так. Ты бы стремился, чтобы я была счастлива, а не презирал меня, Джон. — Она облокотилась о стол и пристально посмотрела на него. — Мне хочется, чтобы мы состарились вместе, но я не потерплю унижения и не стану узницей в собственном доме.

— Но… — начал было он, но Клэр не дала ему сказать.

— Если ты и дальше будешь оставаться таким же подозрительным, если будешь следить за каждым моим шагом, то я заберу детей и уйду, потому что ты делаешь нашу жизнь невыносимой. И причина не только в этом, — жестко сказала она. — Я уйду до того, как ты отправишься в какое-нибудь место вроде «Аркадии», найдешь себе женщину, с которой не будешь чувствовать себя ущербным и униженным, и закончишь тем, что предашь меня, как ты предал Элис.

* * *

Где же он? Кора не находила себе места от волнения. Было уже два часа ночи, и Морис еще никогда не уходил из дома так надолго. От храпа Билли дрожали стены. Из-за его храпа она в последние годы стала спать в отдельной комнате. Билли не возражал. Иногда она удивлялась тому, что он вообще приходит домой. Наверняка его манили теплая постель и горячая еда, но уж никак не жена.

И теперь по той же самой дорожке пошел и Морис. Он стал разнорабочим, как Билли, хотя она надеялась, что сын освоит какую-нибудь профессию: каменщика или там штукатура — словом, приобретет специальность. Теперь он сам зарабатывал себе на жизнь, и она почти не видела его. Даже по выходным он уходил на футбол с приятелями, возвращаясь домой поздно вечером. По воскресеньям он взял за правило исчезать сразу же после вечерней мессы. Она подозревала, что он отирался в пивных барах — что ж, Билли подал ему достойный пример. Хотя Морису едва исполнилось шестнадцать лет, выглядел он на все двадцать.

Было время, когда она готова была плакать и рвать на себе волосы из-за того, что все обернулось таким вот образом, но она не привыкла давать волю слезам и не была уверена, что знает, как это делается.

Кора в раздражении металась по комнате, беря в руки то одну, то другую безделушку, созерцание которых доставляло ей раньше столько радости, а теперь оставляло равнодушной. Какой смысл иметь красивые вещи, любоваться которыми ей предстояло в одиночестве? На кого она произвела впечатление своим домом на Гарибальди-роуд, который был намного лучше их старого жилья на О'Коннел-стрит? Ни на кого.

Должен был существовать кто-то, кому она могла бы похвастаться им, — друзья, родственники, но друзей у Коры никогда не было, а своих единственных родственников, Лэйси, она в последний раз видела много лет назад. Сегодня Маив Лэйси исполнился двадцать один, и сегодня же состоялась ее помолвка. Может, и Морис был там, на праздничной вечеринке. Он продолжал дружить с Элис и ее детьми, несмотря на холодное неодобрение матери.

Она услышала о вечеринке от соседок. Кора обычно делала покупки на Марш-лейн, так что ей не составляло особого труда быть в курсе последних новостей о семействе Лэйси. Она знала, что Элис готовилась взять в аренду парикмахерскую Глории, а Кормак получил на экзаменах такие отметки, что, вероятно, ему открывалась прямая дорога в университет.

В замке входной двери повернулся ключ, и в коридор, пошатываясь, ввалился Морис.

— Где ты был? — требовательно спросила Кора. «Да он пьян», — подумала она.

— На вечеринке, мам. Классно провел время.

— У Маив Лэйси?

— Да. Я собираюсь скопить на радиолу, куплю себе несколько пластинок. У Фионы есть несколько штук, просто потрясающие. Элвис Пресли.

— Я куплю тебе радиолу, — сказала она. Брать деньги из банка будет, конечно, жалко, но она часто покупала сыну всякие вещи в надежде заполучить его обратно, правда, не такие дорогие, как радиола.

Она с радостью заметила, как его лицо просияло благодарностью, хотя лучше бы он поцеловал ее.

— Спасибо, мам, — ответил он. — Я иду спать. Завтра посплю подольше, а на мессу пойду к обеду.

— Я принесу тебе чай около половины двенадцатого, — пообещала Кора. Она смотрела, как он, поднимаясь наверх, перепрыгивает сразу через две ступеньки. Он пошел в своего отца и был таким же привлекательным, но, похоже, станет самым большим разочарованием в ее жизни. Откуда ж ей было знать заранее?

Коре и самой уже пора было ложиться в постель, хотя она почти не спала по ночам. Ее мозг никогда не расслаблялся, он всегда напряженно работал. Обычно она все время строила планы на будущее, но сейчас ее больше занимали обиды прошлые и нынешние.

Как было бы славно пойти на вечеринку к Лэйси! Намного лучше, чем сидеть дома одной, когда не с кем словом перемолвиться. Теперь ее прекрасное жилье казалось ей склепом, где ее замуровали заживо. Орла вскоре должна была родить четвертого ребенка, и крещение наверняка станет поводом для очередного шумного торжества. Кора с удовольствием пошла бы к ним, купила бы себе новое платье, даже сделала бы прическу.

Что ж, она знала, что нужно для того, чтобы Лэйси вновь допустили ее в свой круг. Кора должна порвать то соглашение, сделать это на глазах у Элис и вручить ей обрывки. В конце концов, вложение, если только его можно так назвать, уже тысячу раз окупилось сторицей. Может быть, этот шаг помог бы ей восстановить отношения с Горацием Флинном — сейчас он заглядывал на Гарибальди-роуд только для того, чтобы получить арендную плату.

Она сделает это в понедельник, заглянет в парикмахерскую, когда отправится по магазинам на Марш-лейн. Может, она даже купит подарок для ребенка Орлы, и тогда та будет вынуждена пригласить ее на церемонию крещения.

Когда Кора наконец отправилась в постель, мозг ее уже не находился в обычном лихорадочном напряжении и она на удивление быстро уснула. Ночью ее разбудил знакомый скрип лестничных ступенек. Кто-то, Морис или Билли, направлялся в туалет. Но ведь туалет находился на том же этаже, так что спускаться вниз не было необходимости. Должно быть, скрип донесся с лестничной площадки, хотя она готова была поклясться, что это скрипят ступеньки.

* * *

— Думаю, — во всеуслышание объявила Элис, — мне стоит заглянуть в салон и попрактиковаться с новыми папильотками.

— Почему бы тебе не попрактиковаться дома? — поинтересовалась Фиона.

— Потому что папильотки находятся в салоне. Их привезли только вчера. — Элис жалела, что не придумала другой причины. Теперь она показалась ей довольно неубедительной.

— Можно мне пойти с тобой? — с воодушевлением воскликнула Фиона. — Мне так хочется сделать себе пышную прическу. Это последний писк моды в Лондоне.

Элис попыталась найти повод для отказа, но не смогла. Сейчас, в воскресенье после обеда, в доме, как обычно, не было никого, кроме нее самой и Фионы. Если не считать двух пятен от сигаретных окурков на ковре в гостиной, дом сиял чистотой и ничто не напоминало о вчерашней вечеринке по случаю помолвки Маив.

Она уже собралась ответить: «Хорошо, милая», потому что было жестоко отказать дочери, но тут с черного хода появился Морис Лэйси, которому зачем-то понадобилась Фиона, и Элис смогла улизнуть.

Входя в квартиру Нейла, она чувствовала себя так, словно вступает в совершенно другой мир, так непохожий на тот, в котором жила она сама. Повторяя слова брачной клятвы, они с Джоном получили Божье благословение заниматься любовью, но, лежа с Нейлом в старой кровати Миртл, Элис ощущала себя другим человеком — как будто сбрасывала с себя бремя условностей, оставляя его за порогом этой квартиры.

Было нечто непристойное и в то же время совершенно восхитительное в том, что она позволяла Нейлу языком прикасаться к ее соскам, а рукам — ласкать ее тело, каждый самый сокровенный уголок. Иногда наслаждение было таким всепоглощающим, таким острым, что ей не удавалось сдержать крик, и позже, когда она не сумела скрыть смущение, Нейл объяснил ей, что это абсолютно нормально и все женщины ведут себя так же.

В воскресенье, на следующий день после вечеринки Маив, Элис пришла в салон.

— Это ты? — окликнул ее Нейл.

— Нет, это не я, — со смехом ответила Элис и взбежала по ступенькам наверх.

* * *

Она нигде не могла его найти. Кора переворошила все бумажки в бюро, просмотрела их все до одной, но так и не нашла соглашения, которое Элис Лэйси подписала десять лет назад.

Может быть, она положила его куда-нибудь в другое место? Нет, решила Кора. Бюро в гостиной было именно тем местом, где она держала все бумаги — счета за газ и электричество, всевозможные квитанции, карточку прививок Мориса, свидетельства о рождении. Словом, буквально все.

Оно должно быть где-то здесь. Она снова пересмотрела все бумаги, каждый конверт, в надежде, что случайно засунула документ в один из них. Когда она закончила, ее охватило отчаяние — соглашение так и не нашлось. Может, она его выбросила. Время от времени она разбирала бумаги, уничтожала старые счета, но не могла же она оказаться настолько тупой, чтобы выбросить это соглашение, пусть даже случайно.

Собственно говоря, пропажа документа особой роли не играла. Все, что ей нужно было сделать, это сказать Элис, что она порвала его, что она больше не будет требовать своей доли, — и тогда ее примут обратно в клан Лэйси. Сегодня она должна была зайти к ним за своими деньгами, но она скажет им, что отныне они могут оставлять все деньги себе, хотя и выразит это более подходящим способом, конечно.

Кора принесла из кухни свою сумку для покупок, надела пальто из верблюжьей шерсти и сапожки на молнии,замотала свои бесцветные, уже начавшие седеть волосы шарфом и отправилась на Марш-лейн.

Сначала она решила сделать покупки. Перед витриной магазина, в котором продавалась одежда для новорожденных, она остановилась. Яркая меховая шубка будет хорошим подарком для ребенка Орлы, белого или лимонного цвета, как раз такого, который подойдет и мальчику, и девочке, и ботиночки в тон. Она купит их завтра и попросит завернуть в подарочную бумагу, прежде чем упаковывать в пакет.

В груди у нее возник странный холодок, когда она свернула на Опал-стрит. Для нее это соглашение превратилось в настоящую золотую жилу, но обошлось весьма и весьма недешево, и она не была уверена, что игра стоила свеч. Элис Лэйси была у нее на крючке, но больше всех пострадала все-таки именно она сама .

Колокольчик мелодично звякнул, когда она открыла дверь. С каждым годом салон становился все уютнее и солиднее. Теперь на полу лежала плитка под полированное дерево, а под тремя сверкающими сушилками стояли кожаные кресла. Общая цветовая гамма помещения сменилась, из розовато-лиловой став оранжевой, хотя Элис предпочитала называть ее «абрикосовой». Прямо за дверью располагался элегантный белый стол с телефоном и книгой заказов. Вместо старых раковин появились неглубокие мойки-умывальники кремового цвета, на которых в лучах неонового света, падавшего с улицы, сверкали толстенькие, пузатые краны.

Хотя было утро понедельника, салон был уже полон. Все сушилки и две мойки были заняты. Эта Женщина, Пэтси, с присутствием которой Кора так и не смогла смириться, собирала грязные чашки.

На звук колокольчика Элис подняла голову. При виде Коры глаза ее превратились в ледышки.

— Конверт, как обычно, в левом ящике стола, — коротко бросила она.

— Я бы хотела поговорить с тобой, — горя нетерпением, быстро сказала Кора.

— Как видишь, я очень занята.

— Я поговорю с ней. — Фиона отложила в сторону краску для волос и направилась в кухню.

Кора пошла следом. Все получалось не совсем так, как она задумала, но не могла же она объявить о своем решении в переполненном салоне в присутствии всех этих женщин! И Фиона вполне сойдет вместо Элис, она скажет ей, что соглашения больше не существует, — может быть, так даже лучше. Она с нетерпением ожидала, как вытянется лицо девушки, когда она услышит такую новость.

На плите засвистел чайник. Кора многозначительно откашлялась.

— Я пришла… — начала было она, но Фиона прервала ее:

— Я очень хорошо знаю, зачем вы пришли, тетя Кора. Чтобы получить деньги, которые вы тянете из моей мамы уже долгие годы. — Фиона одарила тетку взглядом, полным ненависти. — Вы больше не получите от Лэйси ни пенни, и я скажу вам почему. — Она неприятно улыбнулась. — Нет, я не буду говорить вам, я просто покажу . — Из кармана халата она вытащила пожелтевший листок бумаги и помахала им перед носом у Коры. — Узнаете? Это соглашение, которое подписала мама, проявив неслыханную глупость. А теперь смотрите, тетя Кора. — Девушка явно получала удовольствие от своей роли. Она сунула бумагу в языки пламени, вырывавшиеся из-под чайника, и та немедленно вспыхнула.

Кора тупо смотрела, как горящая бумага полетела в раковину и там быстро превратилась в несколько комочков пепла. Фиона открыла кран, и пепел исчез в сливном отверстии.

— Вот так! — отчеканила она, удовлетворенно вздохнув.

— Откуда оно у тебя? — прошептала Кора.

— Предоставляю вам самой выяснить это.

— Морис! Морис дал его тебе! — Она вспомнила шаги на лестнице в субботнюю ночь. Должно быть, на вечеринке Фиона попросила его принести соглашение, украсть его, то есть в буквальном смысле украсть у собственной матери. Кора почувствовала, что сейчас ее стошнит. — Могу я воспользоваться туалетом?

— Вы знаете дорогу.

— Фиона, — окликнула дочь Элис. — Что ты там делаешь? У миссис Финнеган недокрашены волосы.

— Иду, мам. — Фиона лукаво улыбнулась Коре. — Могу поспорить, мама будет чертовски рада.

— Да. — Кора едва расслышала свой голос. У нее все плыло перед глазами. Морис предал ее. Ее сын хранил верность не ей, своей матери, а Элис и ее семье. Она была не нужна никому: ни мужу, ни сыну. Никому.

* * *

Он был красив, впрочем, все ее дети были красивыми. Орла с гордостью взглянула на Пола, своего новорожденного сына.

— Какой славный малыш, — сказал Микки, также исполненный гордости. — Можно мне подержать его немножко?

Орла бережно передала малыша в его руки.

— Знаешь, твоя мать окончательно испортит мне трех других.

— Ну… — ухмыльнулся Микки. — Все же не так, как мой папаша. Он закармливает их сладостями, которые берутся сама знаешь откуда.

— Я знаю совершенно точно откуда. С грузовика, у заднего борта которого всегда оказывается кто-нибудь из Лэвинов.

— Завтра они отправляются в гости к твоей матери. Она сказала, что сейчас в парикмахерской достаточно обслуживающего персонала, так что она может передохнуть. Нам очень повезло с родней, Орл.

— Знаю, — серьезно ответила Орла. — И нам страшно повезло с детьми. Какая-то женщина родила ребенка прямо передо мной, а через час умерла.

— И еще нам чертовски повезло друг с другом, правда? — Микки бросил на нее взгляд из-под своих длинных черных ресниц.

Орла никогда не думала, что можно покраснеть под взглядом мужчины, которому ты родила четверых детей, но она покраснела.

— Да, я тоже так думаю, Микки, — произнесла она приглушенным голосом. — Я думаю, что нам просто очень повезло во всем.

Их губы встретились, и Орлу охватило неизменное и непобедимое желание. Она поняла, что даже если бы на ней был стальной пояс верности, Микки стоило всего лишь чихнуть, чтобы она забеременела.

После его ухода в палату вошла акушерка. Это была та же самая женщина, которая принимала Лулу пять лет назад.

— Вы становитесь завсегдатаем в нашем заведении, — с улыбкой заметила она. — Из вашей карточки видно, что это у вас уже четвертый.

— Если вы проработаете здесь подольше, то примете у меня и двадцать четвертого, — мрачно ответила Орла — ей каким-то образом удавалось чувствовать себя и счастливой, и подавленной одновременно.

— А вы никогда не думали о регулировании рождаемости? — Видно было, что акушерка горит желанием помочь. — Я знаю, в вашей карточке записано, что вы католичка, но, я надеюсь, вы не станете возражать, если я скажу, что Папа Римский не протянет вам руку помощи, даже если вы будете рожать ребенка каждый год.

— Мы попробовали, но у нас ничего не вышло.

— Вы когда-нибудь слышали о голландском колпачке?

— Нет.

— Теперь есть кое-что новое, противозачаточные таблетки например. Они появились только в прошлом году, так что я не очень много знаю о них.

— Мы готовы испробовать все, что угодно , — с горячностью воскликнула Орла. — Только скажите мне, куда обратиться.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Как это ни удивительно, но парикмахерский салон Лэйси на Марш-лейн не мог похвастаться обширной клиентурой. Сначала дела шли очень неплохо, но потом постепенно пошли на спад, и выяснилось, что оборот нового салона ровно в два раза меньше оборота старой парикмахерской на Опал-стрит.

Едва у Элис выдавалась свободная минутка, она мчалась в новый филиал в надежде выяснить, в чем же проблема. По ее указанию новый салон выкрасили в тот же самый теплый абрикосовый цвет, что и старую парикмахерскую, а на пол уложили ту же самую плитку под дерево. На окнах появились новые кружевные занавески, а свежевыкрашенный потолок украсился лампами дневного света. Все сделанные усовершенствования выгодно отличали новый салон от старого.

Тем не менее с каждой неделей в парикмахерскую приходило все меньше и меньше клиенток. «Почему?» — без конца спрашивала себя Элис.

Она получила ответ на свой вопрос в апреле, через четыре месяца после того, как на Марш-лейн открылась новая парикмахерская Лэйси. Дорин Моррисон подала ей заявление об увольнении. Дорин едва перевалило за пятьдесят. Она была незамужем и очень следила за своей внешностью: ее волосы были выкрашены в платиновый цвет, а макияж всегда отличался изысканностью и аккуратностью. Она никогда не испытывала недостатка в кавалерах, а несколько лет назад ее неоднократно видели в компании Дэнни Митчелла. Дорин по-прежнему работала неполную рабочую неделю, каждый день после обеда и по субботам.

— Надеюсь, это не сердце вас беспокоит, дорогая? — озабоченно поинтересовалась Элис. Дорин была первоклассным парикмахером, и ей не хотелось терять ее.

— С моим сердцем все в порядке, Элис, это… — Дорин запнулась на полуслове.

— Это что, дорогая?

Женщина смутилась:

— Мне не хотелось бы говорить вам.

— Если что-то не так, Дорин, я имею право знать об этом.

— В общем… — Она определенно не хотела распространяться на эту тему. — В общем, по правде говоря, Элис, дело в вашей Фионе. С ней просто невозможно работать. Крисси тоже поговаривает о том, чтобы уволиться. — Крисси О'Доннел была младшей помощницей, доброй и толковой девушкой.

— И что же такого делает наша Фиона, что с ней невозможно работать? — холодно поинтересовалась Элис. Ей хотелось встать на защиту дочери, и в то же время она понимала, что Дорин не решилась бы уходить из салона без веских причин.

— Ну вот, я так и знала, что вы расстроитесь. У вас даже голос изменился. — Дорин явно было неловко. — Лучше бы я вам ничего не говорила.

— Наоборот, очень хорошо, что сказали. — Элис ободряюще кивнула. — Продолжайте.

— Все дело в том, что она очень груба, Элис: со мной, с Крисси, с клиентками, если только они не очень старенькие, но и тогда она так суетится вокруг них, что бедняги попросту не выдерживают. Когда она работала с вами, все было в порядке. Вероятно, вы не замечали этого, но вы сдерживали Фиону: все время шутили и извинялись за нее. Я попыталась повести себя так же, но она твердо указала мне на мое место. Сказала, что она здесь главная. — Дорин заговорила свободнее, видно, обдумывала это проблему не один раз. — Одна из наших клиенток, решив, что из сушилки идет слишком горячий воздух, все время выключала ее. Фиона повела себя с ней очень резко, буквально выгнала ее вон, и эта женщина больше не приходит к нам, хотя она много лет была постоянной клиенткой салона. Если Фиону просят укоротить волосы на один дюйм, Фиона снимает два или даже три, утверждая, что так лучше. Она то начинает спорить по поводу цвета краски для волос, то заявляет, что клиентке не идет челка, пусть даже та носит ее много лет. Часто я вижу — да и вы наверняка тоже, — что разбираюсь в некоторых вещах лучше клиентки, но ведь нужно проявлять исключительный такт, предлагая что-то иное.

— Понятно. — Элис вздохнула. Во время своих посещений салона она заметила, что Фиона ведет себя несколько бесцеремонно, но, вероятно, Элис привыкла к манерам своей дочери и не подозревала, насколько это неприятно другим людям. Она надеялась, что, став управляющей, девушка обретет уверенность в своих силах, которой ей недоставало, но теперь стало совершенно ясно, что Фионе нельзя позволить похоронить столь выгодное предприятие. — Я сегодня же поговорю с дочерью. А пока, может, вы передумаете насчет своего увольнения?

— Конечно, я с радостью останусь, Элис. Мне очень не хотелось уходить, просто Фиона… — Женщина умолкла, не закончив фразы.

— Как вы полагаете, сможете вы работать полный день? — с надеждой спросила Элис. — Мне срочно нужен кто-нибудь, кто способен управлять салоном, а Кэти всего двадцать один, да и опыта у нее мало. — Кэти Келли была помощницей Элис.

Дорин зарделась от удовольствия.

— Знаете, Элис, я не стану возражать. Собственно говоря, я даже надеялась на это, когда вы открыли новый филиал. Он ведь находится прямо через дорогу от моего дома, и в нем никогда не бывает такого сумасшедшего дома, как в салоне на Опал-стрит. Да и клиентки намного приятнее, не такие требовательные. Они согласны подождать несколько минут, если случается много работы. Но вы же не собираетесь оставить Фиону работать со мной, а? Это будет несправедливо по отношению к девочке, я хочу сказать — если мы поменяемся местами. Что бы я там ни говорила о ней, она мне нравится. У нее доброе сердце, и она никому не желает зла. Просто Фиона не умеет обращаться с людьми.

— Я оставлю вам Кэти. Фиона будет работать со мной, и я смогу приглядывать за ней.

* * *

— Это несправедливо! — бушевала Фиона. — Ох, мам, это просто кошмар. Дорин Моррисон всегда меня не любила. Она все выдумала.

Сердце Элис разрывалось от любви к своей неуклюжей, бестактной дочери, которая была готова вот-вот расплакаться.

— Фиона, милая, Дорин не стала бы писать заявление об увольнении, если бы все это были выдумки. А Крисси, и она преувеличивает? Она тоже подумывает об уходе. А как быть с клиентками? С каждой неделей их становится все меньше и меньше. Они ведь не приходят совсем не потому, что хотят досадить тебе. Ты просто еще не созрела для такой ответственной работы, вот и все. По какой-то причине ты заставляешь их чувствовать себя неловко и неуютно.

— Мне двадцать четыре, — обиженно шмыгнула носом Фиона.

— Это я во всем виновата. — Элис решила взять вину на себя. — Я не должна была поручать тебе такое трудное дело, как управление парикмахерской, ты еще так молода.

Но эти слова только накалили атмосферу. Фиона с надрывом произнесла:

— У нашей Орлы четверо детей, а Маив уже медсестра. По сравнению с ними управление паршивым салоном вовсе не кажется таким трудным делом, но даже с ним я не справилась.

— Ты и вправду считаешь салон паршивым?

Фиона спрятала лицо у матери на груди и расплакалась.

— Нет, я очень люблю его. Он позволил мне ощутить себя взрослой и нужной. Ох, мам, — рыдала она, — что со мной такое? Никто меня не любит. Я все говорю не то и не так. Я и сама его чувствую — этот свой убийственный фальшивый тон.

— Мне ты совсем не кажешься фальшивой, милая. — Элис ласково провела рукой по каштановым волосам дочери. — Не забывай, как блестяще ты повела себя с Корой. Ты по-настоящему сумела поставить ее на место. Что касается меня, то я готова была сдаться и позволить ей делать со мной все, что угодно.

— Но ведь ты была очень недовольна, когда я упросила Мориса украсть то соглашение.

— Ну, надо признаться, я расстроилась поначалу, но все равно это не идет ни в какое сравнение с тем, как со мной когда-то поступила Кора. Спустя некоторое время я поняла это. Как хорошо оставлять все деньги себе! — Она была тогда настолько обескуражена и потрясена тем, что натворила Фиона, что даже всерьез подумывала о том, чтобы продолжать выплачивать Коре ее долю, но все вокруг — отец, Бернадетта, дети — заявили, что она окончательно сошла с ума. — Как бы то ни было, милая, с завтрашнего дня ты будешь работать вместе со мной в старом салоне Лэйси. Все будет, как в старые добрые времена, правда?

Фиона обреченно кивнула головой:

— Надеюсь.

Элис рассказала Нейлу о том, что случилось, когда он поинтересовался, почему Фиона вернулась в салон. Был вечер четверга, и они лежали в кровати, только что получив полное и взаимное удовлетворение от занятий любовью.

— Бедный ребенок, — с грустью сказал Нейл, поглаживая рукой гладкий изгиб ее бедра. — Как это, должно быть, ужасно — быть такой неловкой и неуклюжей.

— Дело в том, что Орла, Маив и Кормак всегда были уверены в себе, и это только угнетало Фиону. А тут еще она и ест невпроворот. У нее такой же рост, как и у Орлы, но талия на добрых шесть дюймов шире.

— Когда я узнал о Бабс, то целых шесть месяцев пил, как сапожник, — задумчиво произнес Нейл. — Полагаю, некоторые люди в таких случаях набрасываются на еду. Фиона ест так много оттого, что несчастлива.

— Господи, что же мне сделать для того, чтобы она почувствовала себя счастливой? — взмолилась Элис.

— Понятия не имею. — Внезапно Нейл ущипнул ее за талию, и она вскрикнула от неожиданности. — Вчера мне предложили билеты на танцевальный вечер «Мидсаммер» в ратуше Бутля. Я отказался от них. — Он театрально вздохнул. — Ведь единственный человек, которого мне хотелось бы пригласить туда, отказывается появляться со мной на людях. Может быть, взять с собой Фиону? Это хоть немного развеселит ее.

Лицо Элис выразило сомнение:

— Даже не знаю, Нейл. У нее могут появиться ненужные мысли.

— Какие мысли?

— О том, что ты к ней неравнодушен. Я ведь тебе уже говорила, что ты ей очень сильно нравишься.

— Я могу сказать, что она просто делает мне одолжение, фактически спасает меня, поскольку девушка, которую я планировал пригласить, подвела меня, а мне не хочется, чтобы билеты пропали. Собственно говоря, я вовсе не против сходить на танцы, — закончил он уязвленным тоном. — Из-за тебя я совсем не бываю в обществе.

— Не ври, Нейл. Ты вечно занят то здесь, то там.

— Как бы то ни было, насчет этих танцев… Ты обратила внимание: я только что сказал «как бы то ни было», видимо, я становлюсь настоящим ливерпульцем. Приглашать мне Фиону или нет?

— Вероятно, это и вправду развеселит ее. Я схожу с ней в город и куплю ей новое платье, но не внушай ей напрасных надежд, Нейл. Она и так чувствует себя несчастной. Я не хочу, чтобы сердце у нее оказалось разбитым.

Фиона буквально морила себя голодом. На завтрак она съедала кусочек сухого печенья, не обедала вовсе, а к вечернему чаю довольствовалась еще одним кусочком печенья. Для танцев в ратуше Бутля она твердо намеревалась влезть в платье сорокового размера вместо нынешнего сорок второго. Элис согласилась отложить покупку платья до последней минуты и даже решила в этот день закрыть салон на два часа раньше.

— Я хочу что-нибудь черное и облегающее, — восторженно заявила Фиона. — Или нет, пусть лучше будет красное, с тоненькими бретельками на плечах.

— Посмотрим, — отозвалась Элис, пристально глядя на нее. — Чему ты так радуешься? Это ведь всего лишь танцы.

— Да, но я иду с Нейлом, — мечтательно произнесла Фиона.

— Только вместо девушки, которую он действительно хотел пригласить, — попыталась охладить ее Элис. Ей совсем не хотелось, чтобы ее слова прозвучали жестоко, но, кажется, сбывались самые худшие ее опасения — Фионнуала вела себя так, словно Нейл сделал ей предложение.

— Я думаю, это всего лишь маленькая хитрость, мам. Я думаю, Нейл всегда хотел пригласить меня, но у него не хватало духу, — ответила Фиона.

— Нейл не производит впечатления малодушного человека. Кроме того, он слишком стар для тебя.

— Ой, мам, не говори глупостей. Он старше всего на каких-то десять лет. Дедушка старше Бернадетты на двадцать один год, и, когда они поженились, ты не сказала ни слова.

Элис пришла в голову мысль попросить Нейла отменить свое приглашение, но в таком случае Фиона будет горько разочарована. Однако она будет еще больше разочарована, когда поймет, что Нейл не намеревается пригласить ее еще раз. Она решила, что раз уж так случилось, пусть Фиона хотя бы получит удовольствие от танцев и расстроится потом.

Элис принялась умолять Нейла, чтобы он бережно обращался с ее дочерью, и он бросил на нее обиженный взгляд:

— Как будто я могу вести себя иначе.

Фиона чувствовала себя так, словно она парит в воздухе. Танцы стали для нее единственной темой для разговоров: какое платье надеть, какие туфли выбрать, что если продолжать морить себя голодом, — тогда можно втиснуться в платье тридцать восьмого размера. Она уговорила Микки, мужа Орлы, научить ее танцевать фокстрот, и они практиковались в гостиной маленького домика на Пирл-стрит. Фиона без конца обсуждала с матерью, какую прическу ей лучше сделать: пышную, по последней моде, или гладкую, как у Лорен Бэколл, а может, вообще завить волосы и собрать их в высокий шиньон. Или рискнуть и сделать себе растрепанную итальянскую стрижку, как у Клаудии Кардинале?

— Ради Бога, Фиона, — нетерпеливо сказала Элис, — это всего лишь танцы, а не прием в Букингемском дворце.

Мать просто не понимала всей важности того факта, что Нейл пригласил ее на свидание. Фиона уже давно была убеждена, что он испытывает к ней влечение. Он всегда был невероятно мил с ней и благожелателен. Стоило им заговорить, он уделял ей безраздельное внимание и расспрашивал буквально обо всем. Разумеется, Нейл вежлив со всеми, но она-то знала, что занимает особое место в его сердце. Вероятно, он не приглашал ее раньше потому, что боялся того, что ее мать не одобрит этого. Или что Фиона откажет ему. Она не слишком задумывалась над тем, почему он решил пригласить ее именно сейчас, но он сделал это, и больше ничего не имело значения.

Как легко было представить себе блестящее, потрясающее будущее: примерно через год она выходит замуж за Нейла, к тому времени она похудеет до тридцать шестого размера и наденет одно из этих свадебных платьев с трехъярусной юбкой, а в руках у нее будет букет роз, увитый длинными лентами. Орла будет главной подружкой невесты, а Маив — подружкой. Боже, получается, она выйдет замуж раньше Маив! Жить они будут где-нибудь в роскошном местечке, в Кросби или Бланделлсэндзе, учителя ведь не живут в такой дыре, как Эмбер-стрит, если только это не холостяки, как Нейл, — пока что .

До танцев оставалось три недели, потом две, потом всего семь дней. Фиона продолжала изнурять себе голодом. Утром и вечером мать приносила ей стакан молока, говоря при этом, что ей в любом случае не помешает сбросить несколько фунтов, даже не ради танцев. Мама решительно отказывалась проникнуться важностью предстоящего события.

Осталось всего двадцать четыре часа. Фиона лежала на кровати в своей комнате, наложив на лицо грязевую маску и водрузив ноги на спинку кровати, отчего кровь приливала к голове, что было хорошо то ли для волос, то ли для кожи или мозга. В общем, неважно для чего.

Мать окликнула ее снизу:

— Я загляну в салон на несколько минут. Одна из сушилок барахлит. Кажется, ее надо подрегулировать.

— Хорошо, мам, — откликнулся недавно обретенным глубоким баском Кормак из своей спальни. Он готовился к очередным экзаменам.

— Хорошо, мам, — напряженным голосом отозвалась и Фиона, опасаясь, что грязевая маска, которая бетонной плитой лежала на лице, треснет, а ведь ей предстояло терпеть ее еще целых пять минут.

Эти пять минут, казалось, превратились в вечность. Фиона спустилась вниз и смыла грязь. Она прошла в гостиную и принялась изучать свое лицо в зеркале над каминной полкой, пытаясь определить, стала ли ее кожа мягче, чище, здоровее, более упругой, как об этом говорилось в инструкции на упаковке. Она не была до конца уверена в полученном результате. Мать заявила, что покупка грязевой маски — напрасная трата денег и времени, потому что у Фионы и без того красивая кожа.

Волосы у нее тоже были красивыми, густыми, каштанового оттенка. Но это был самый обычный каштановый цвет. Может, если завтра удастся уговорить мать выкрасить их перед укладкой в золотисто-каштановый цвет, то они будут выглядеть еще лучше. Интересно, есть ли у матери краска нужного оттенка. Она спросит об этом сразу же, как только та вернется домой. Или нет, она сделает еще лучше — пойдет в парикмахерскую и проверит, а если необходимо, завтра с утра отправится в аптеку и купит краску.

В такой замечательный майский вечер можно было не надевать куртку или даже кофту. Солнце готовилось скрыться за крышами домов — огромный пылающий шар, сияние которого превращало серые шиферные плиты в сверкающие пласты золота. Фиона негромко мурлыкала себе под нос, быстро шагая по улице и проходя через арку на Опал-стрит. Она открыла дверь салона, рассчитывая застать мать за возней с сушилкой — что-то она не замечала, чтобы хоть одна из них барахлила. С удивлением девушка обнаружила, что матери нет ни в салоне, ни в кухне. Задняя дверь была заперта, так что мама не могла выйти в туалет. Вероятно, она решила заглянуть по дороге к дедушке и Бернадетте или отправилась к Орле. Фиона проверила коробку с красками, убедилась, что золотисто-каштановая там имеется, и уже собралась уходить, как вдруг сообразила, что не взяла с собой ключа, чтобы запереть дверь — собственно говоря, а почему она вообще была открыта? Должно быть, уходя, мама забыла замкнуть ее. Ничего страшного, это сделает Нейл, когда вернется домой. Она решила, что он ушел куда-то, потому что из квартиры наверху не доносилось ни звука, не было слышно ни проигрывателя, ни радио.

Она направилась к двери, как вдруг услышала женский смех. Женщина засмеялась снова, и Фиона узнала теплый, хрипловатый смешок матери.

Он донесся сверху? Фиона нахмурилась. Не было ничего странного в том, что мать находилась наверху, но почему до того, как она засмеялась, там стояла такая тишина? И в этом смехе было нечто необычное, интимное .

Фиона подошла к лестнице. Почему-то ей не хотелось окликать мать, обнаружить свое присутствие. Она тихонько поднялась на несколько ступенек, пока глаза не оказались на одном уровне с площадкой, и бросила осторожный взгляд сквозь перила. Перед ней открылась гостиная Нейла, бывшая когда-то спальней. Кладовка размещалась теперь в кухне, а спальня выходила окнами на задний двор.

Двери в гостиную и в кухню были распахнуты настежь, а дверь в спальню, наоборот, плотно закрыта, и именно из-за нее до Фионы снова донесся смех матери. Потом Нейл что-то сказал голосом, которого она никогда не слышала у него раньше, — негромким и нежным, прерывающимся от страсти.

Мама была в постели с Нейлом Грини!

Впоследствии она не могла вспомнить, как вышла из салона, как попала домой, но, должно быть, ей все-таки удалось сделать это, потому что она снова лежала на своей кровати — и не плакала, потому что она больше никогда не сможет плакать, просто лежала и смотрела в потолок, недвижимая и оцепеневшая от потрясения. Нейл любил маму, а вовсе не ее. И на танцы он пригласил ее, вероятно, только потому, что ему стало жаль ее. Может статься, это вообще была идея мамы, своего рода компенсация за понижение в должности, за то, что она больше не была управляющей салоном Лэйси на Марш-лейн.

— Вся моя жизнь — сплошное недоразумение, — вслух произнесла Фиона.

— Ты сказала что-то, сестренка? — крикнул Кормак.

— Нет, — прокричала она в ответ. — Сплошное недоразумение. — Теперь она говорила шепотом, хотя никакой необходимости в том не было, потому что все и так знали это. Дорин Моррисон и Крисси О'Доннел отказались работать с ней, клиентки ненавидели ее, а семья жалела. — Я никому не нужна, ни к чему не приспособлена и безнадежна. Со мной что-то не так.

Фиона чувствовала, что тонет в пучине безысходности и отчаяния. Когда мать вернулась домой, она крикнула ей, что у нее болит голова, поэтому она пораньше отправится в постель, и что аспирин, спасибо, ей не нужен.

— Думаю, с завтрашнего дня тебе снова нужно есть нормально, — откликнулась мать. — По-моему, ты переусердствовала.

— Да, мам.

Маив вернулась домой после свидания с Мартином, и Фиона притворилась спящей. Она вспомнила, что планировала пригласить Маив на роль подружки, и ей захотелось забиться под кровать от стыда. Какой дурой она была! А что будет завтра? Ни за что на свете она не пошла бы теперь с Нейлом на танцы, но какую причину она приведет? Если бы только она не распространялась об этом на каждом шагу!

Спустя какое-то время она решила, что ей осталось только одно — уйти из дома.

Фиона проснулась от яркого света, бьющего ей в глаза, хотя часы показывали только шесть утра. В доме стояла тишина. Она лежала и смотрела, как солнечный свет просачивается сквозь занавески, и спрашивала себя, по-прежнему ли она хочет уйти из дома.

Она решила, что все-таки хочет и уйдет прямо сейчас, не говоря никому ни слова, до того, как все встанут, хотя она, конечно, оставит записку. Если сначала сказать об этом матери, та попытается отговорить ее. Во всяком случае, ей пришлась по душе мысль о том, какой шок вызовет ее поступок. После ее ухода они, может быть, начнут больше ценить и уважать ее. Она вернется через год, разбогатев и добившись успеха. Фиона живо представила себе, как убийственно роскошно она будет выглядеть, с бедрами тридцать шестого размера и в великолепном наряде — черно-белом, в клетку, с бархатным воротничком. Она будет мила со всеми и не станет задирать нос.

К несчастью, в их семье отродясь не водилось чемоданов. Она запихнула свое нижнее белье и ночную рубашку в сумку из искусственной кожи, с которой ходила по магазинам и которая висела за дверью, а два платья, шерстяную кофту на пуговицах без воротника и пару чулок втиснула в хозяйственную сумку из магазина «Оуэн Оуэн». А вот пальто ей придется надеть, что было совсем некстати, потому что, судя по всему, день обещал быть жарким. Решение о том, какие туфли надеть, потребовало некоторого времени, потому что сандалии смотрелись бы глупо в сочетании с пальто, а тяжелая зимняя обувь выглядела еще глупее в такую жару. В конце концов она остановилась на туфлях, умудрившись затолкать по одной сандалии в каждую сумку.

О чем написать в записке? На столе лежала одна из тетрадок Кормака. В ней были исписаны всего несколько страниц. Она вырвала из середины, взяла авторучку Кормака и села, глядя на чистый лист. Фиона хотела написать: «Я ухожу, потому что ни на что не гожусь и никто меня не любит», и пусть они все почувствуют вину и пожалеют о том, как с ней обращались. Но, может быть, лучше заставить их восхититься ее храбростью и решительностью. «Я отправляюсь посмотреть мир, — могла бы она написать. — Когда вернусь, не знаю».

Наверху скрипнули пружины двуспальной кровати, и Фиона, не соображая, что делает, зачем-то написала: «Я знаю о тебе и Нейле. Прощай навсегда. Фиона». Она сложила записку и сунула ее за статуэтку на каминной полке, чтобы мать не обнаружила ее сразу и не отправилась следом. Повесив на плечо сумочку, она подхватила свои сумки и вышла из дома через заднюю дверь, чтобы не шуметь.

Через несколько минут, когда Фиона достигла Марш-лейн, ее уже терзали сомнения и она жалела, что не оставила записку на более видном месте. Она постоянно оглядывалась, молясь про себя, чтобы появилась мама и убедила ее вернуться. Ах, если бы у нее была подруга, которой она могла бы довериться, которая подбодрила бы ее, сказав, что она поступает правильно. Или отговорить ее, что было бы еще лучше. Но такой подруги у Фионы не было.

А Гораций Флинн! Он был единственным человеком, который не заставлял ее чувствовать себя дурой и всегда был рад ее видеть. Ей это было совсем не по дороге, но она все равно зайдет к нему и попрощается.

Гораций Флинн отнюдь не обрадовался стуку в дверь — было только семь часов. Если бы он не подумал, что это может быть почтальон, доставивший заказным письмом чью-то неуплаченную квартплату — такие вещи случались время от времени, — то наверняка проигнорировал бы его и остался в постели.

Закутав свое маленькое пухлое тело в клетчатый халат, он спустился вниз и обнаружил на ступеньках Фионнуалу Лэйси. Будь это кто-то другой, уж он бы отбрил незваного гостя и захлопнул бы дверь у него перед носом, но к Фионнуале Гораций Флинн питал слабость, хотя в столь ранний час даже ее появление не очень радовало.

— Я убежала из дома, — на одном дыхании выпалила девушка. — Я пришла попрощаться.

Домовладелец был одиноким человеком, и у него не было друзей до тех пор, пока он не завел некоторые отношения с этой наивной и совершенно лишенной житейского опыта молодой женщиной. Он вдруг почувствовал себя страшно польщенным тем, что она заглянула к нему сказать «до свидания», и посторонился, пропуская ее.

— Мне очень жаль слышать это, — сказал он, и это было правдой. — Не хотите ли чашечку чая?

— С удовольствием. Дома у меня не было времени. Понимаете, я должна была уйти, пока они не проснулись.

— Есть какая-то особенная причина, по которой вы убежали из дома?

Фиона проследовала за ним по коридору в хорошо обставленную гостиную. Не могла же она рассказать ему о маме и Нейле!

— Мне двадцать четыре, — сказала она. — Я решила, что пришло мое время. Меня ждет масса приключений.

— Надеюсь, так оно и будет, — ответил Гораций Флинн, который покинул Ирландию сорок лет назад в поисках этих самых приключений и закончил тем, что стал домовладельцем, которого не любила ни одна живая душа. Он заметил туго набитые сумки Фионы.

— Хотите, я дам вам чемодан?

— Если только у вас есть лишний. Назовем это займом. Когда-нибудь я верну вам его.

— Можете оставить его себе. Сомневаюсь, что он когда-нибудь мне понадобится. — Гораций поставил чайник на огонь и поднялся наверх. Он вернулся с кожаным чемоданом, который ему когда-то дали в качестве квартирной платы.

Фиона выглядела чрезвычайно довольной.

— Он достаточно большой, чтобы в него поместилось мое пальто. Я переобуюсь, если вы не возражаете, и надену сандалии.

— Сделайте одолжение. — Чайник закипел. Гораций приготовил чай и вернулся, неся на подносе две изысканные чашечки с блюдцами. — Вам с сахаром?

— Раньше я пила чай с сахаром. Теперь нет.

— Мне казалось, что сегодня вечером будут танцы? Вы собирались после обеда купить платье, сделать прическу. Если память мне не изменяет, вы с нетерпением ожидали это событие.

— Так оно и было, но теперь все изменилось. — Фиона равнодушно пожала плечами. Она стояла на коленях, укладывая на полу чемодан и стараясь, чтобы ее нижнее белье не попалось на глаза Флинну и не подвигло бы его на то, чтобы ущипнуть ее за мягкое место.

Гораций вздохнул.

— Я буду скучать по вас.

— Я тоже.

Ради этого стоило встать с постели так рано.

— У вас достаточно денег? — Гораций был поражен, услышав слова, сорвавшиеся с его губ.

— Да, спасибо. У меня есть двенадцать фунтов. Это мой подарок на день рождения. То есть это деньги, которые я сэкономила, чтобы купить подарки.

— Этого надолго не хватит — куда вы направляетесь, в Лондон?

— Я не думала об этом. Полагаю, скорее всего, в Лондон. Люди не убегают из дома в Манчестер или Бирмингем.

— Одну минуточку. — Гораций прошел в гостиную и открыл несгораемый ящик, который прятал в глубине антикварного комода. Он вытащил из него двадцать фунтов, вернулся и протянул деньги Фионе.

Она залилась краской.

— Я не могу взять их! Это неправильно.

— Не вижу здесь ничего неправильного. Если хотите, можете рассматривать это как дружеский заем. Как только встанете на ноги, вернете их мне. Вы ведь не хотите возвращаться домой, поджав хвост, только потому, что у вас кончились деньги?

— Нет.

Горацию показалось, что ей вовсе не хочется убегать и что она не возражала бы, если бы ее отговорили от такого поступка. Он почувствовал искушение так и сделать, потому что предпочитал, чтобы она осталась, но его сдержало благожелательное отношение к этой девушке. Он бросил взгляд на ее свежее, невинное, несчастное лицо. Это пойдет ей на пользу. Она найдет настоящих друзей, научится быть независимой, обретет себя.

— Удачи, — сказал он.

Фиона одним глотком допила чай и поднялась.

— Мне пора идти.

— Вы найдете массу недорогих гостиниц с пансионом поблизости от вокзала Юстон-стейшн. Обычно цены выставлены в витринах или окнах. Вам лучше остановиться там, пока вы не найдете себе постоянного жилья. И не разговаривайте с незнакомыми мужчинами, — предупредил он, внезапно озаботившись тем, что вокзал будет кишмя кишеть мужчинами, которые поджидают таких вот девушек, чтобы завлечь их в свои сети, предлагая им «безопасное» местожительство.

— Не буду. Спасибо вам, мистер Флинн.

Он поднял чемодан и отнес его к двери.

— Еще раз желаю вам удачи.

— Я пришлю вам открытку, как только устроюсь.

— Я буду очень рад. Я беспокоюсь о вас.

* * *

«Я знаю о тебе и Нейле. Прощай навсегда. Фиона».

Сердце болезненно билось у Элис в груди, пока она читала записку, оставленную на каминной полке. Это было первое, что она заметила, спустившись вниз. Откуда Фиона узнала? Только если она пришла в салон вчера вечером и услышала их с Нейлом наверху. Элис вспомнила, что ей показалось, будто внизу раздался какой-то шум.

«Я уверена, что слышала, как хлопнула дверь салона», — сказала она. «Она вообще не открывалась, — лениво отозвался Нейл. — Иди ко мне! Прошло целых пять минут с тех пор, как я целовал тебя».

Она позволила ему поцеловать себя и забыла о шуме. Бедная, бедная Фиона! Сердце ее было разбито. Элис, мучимая чувством вины, отчаянно пыталась придумать, как выпутаться из этой щекотливой ситуации, как вдруг до нее дошло, что Фиона написала: «Прощай навсегда».

Она подошла к лестнице.

— Фиона! — окликнула она, едва дыша в ожидании ответа.

Ей ответила Маив.

— Ее здесь нет. Она разбудила меня ни свет ни заря. Дверь гардероба ужасно скрипит, мам. Ее надо смазать.

— О боже!

— Что случилось, мам? — проснулся Кормак.

— Наша Фиона. Я думаю, она убежала из дома.

Но она не могла убежать надолго, говорила себе Элис, только не Фиона. Она была слишком привязчивой. Девочка нуждалась в поддержке семьи гораздо больше, чем остальные. Она понятия не имеет, каково это — жить одной. Элис готова была поспорить, что дочь вернется еще до конца дня — может быть, даже через несколько часов, у нее не хватит духу уйти далеко. Она могла бродить сейчас вокруг Норт-парка, уже подумывая о возвращении.

А когда Фиона вернется, Элис придется как можно осторожнее и тактичнее рассказать дочери о том, что происходит между ней и Нейлом, а потом остается только надеяться на то, что они втроем сумеют сохранить эту тайну.

Элис пыталась не волноваться слишком сильно, но время шло, а Фиона все не возвращалась.

* * *

Гостиница называлась «У Святого Джуда» и представляла собой большой дом с террасой, стоящий в длинном ряду аналогичных строений. В нем была безупречная чистота — несомненное его достоинство, если не обращать внимания на одуряющий запах дезинфицирующего средства, которым был буквально пропитан каждый уголок дома. Фионе еще не доводилось видеть столь убогой комнатенки, в которой она только что распаковала свой чемодан, развешивая одежду на проволочные плечики в гардеробе. На двуспальной кровати лежало вытертое стеганое покрывало бутылочно-зеленого цвета, а окна закрывали тяжелые занавеси того же мрачного цвета. Выкрашенные в бледный грязно-коричневый цвет стены выглядели еще мрачнее. В комнате не было ни единой картины или безделушки, только туалетный столик и высокий комод, не гармонировавшие ни между собой, ни с гардеробом. На полу лежало дешевое блестящее покрытие, а около кровати было затертое пятно. Она, собственно, и не ожидала королевской роскоши за два пенса в сутки, но эта комната была совершенно безликой, неживой и на удивление холодной, особенно если учесть, что за окном стоял жаркий солнечный день.

«Завтра я поеду домой, — сказала она себе. — Я доказала им всем, ведь меня не было целую ночь». Она отдаст назад мистеру Флинну его двадцать фунтов и чемодан.

Приехав на вокзал Юстон, Фиона некоторое время раздумывала, не сесть ли ей тут же на обратный поезд, но что-то удержало ее от этого шага, она даже не знала толком, что именно. Вероятно, стыд, вызванный мыслью о том, что вот она убежала из дома и возвращается в тот же самый день. Орла будет хохотать до слез, Маив выразит неодобрение, даже Кормак будет недоволен ею, потому что она расстроила маму. А бедная мама наверняка сходит с ума. Эх, не нужно было ей упоминать Нейла в той записке! В конце концов, если ваша мать завела интрижку на стороне, это не причина, чтобы убегать из дома. Нейл проявил незаурядную доброту, пригласив ее на танцы. А мама вызвалась сделать ей прическу и купить новое платье, даже собиралась закрыть салон на два часа раньше, чтобы у них было время походить по магазинам.

Фиона взглянула на свои часы: семь часов. Она долго бродила вокруг гостиницы, набираясь смелости войти. Она остановила свой выбор на ней только потому, что та называлась именем святого, хотя Фиона никогда не слышала о Джуде, который мог оказаться вовсе и не католическим святым. Потом она так же долго сидела на кровати, не решаясь выйти на улицу. С того момента, как Фиона покинула Эмбер-стрит, прошло ровно двенадцать часов. Ее охватила дрожь, она чувствовала себя явно не на месте в этой жалкой комнате.

Ложиться спать было слишком рано, она будет ворочаться без сна долгие часы. Фиона перевела взгляд с кровати на дверь и решила, что нельзя сидеть в четырех стенах в такой чудесный вечер. Впрочем, сначала надо умыться, но тут она вспомнила, что забыла захватить с собой мыло и полотенце, не говоря уже о расческе, помаде и зубной щетке.

К счастью, на раковине лежали сложенное вчетверо льняное полотенце, жесткое, как картон, и крошечный кусочек желтого мыла. Фиона ополоснула лицо, потерла мыло пальцем и почистила зубы. Вкус и запах у мыла были ужасными. Переодевшись в свежее платье, она провела рукой по волосам, взяла сумочку и отправилась изучать Лондон.

Рядом со входной дверью висело объявление: «Эта дверь запирается в 10:30 вечера». Фиона уже собралась выйти, когда дверь с надписью «Администратор» отворилась и в проем просунулась голова женщины, принимавшей у нее плату за гостиницу.

— Прочли объявление? — строго спросила она.

— Да, благодарю вас. — Женщина выглядела устрашающе, она как будто вся состояла из одних острых углов, даже лицо.

— Ну, тогда не забывайте об этом. После половины одиннадцатого я не открываю дверь никому.

— Я не забуду, — вежливо ответила Фиона и поразилась своей сдержанности. Ради всего святого, что она делает в этом чужом городе, где незнакомая женщина разговаривает с ней так, словно она кусок грязи под ногами? Должно быть, она сошла с ума.

Огромный сверкающий диск солнца висел в небе над самым горизонтом. Это было то же самое солнце, которое садилось на Эмбер-стрит вчера вечером, когда она направлялась в салон. Но с тех пор слишком многое изменилось.

Фиона вернулась к вокзалу Юстон-стейшн, потом прошлась по Юстон-роуд, по которой сплошным потоком катились автомобили, а вот пешеходов было совсем мало. Она попала на улицу, где было много магазинов, закрытых конечно, зато возле них ей стало попадаться больше людей. Улица оказалась очень длинной и называлась Тоттенхэм-корт-роуд — переходя ее, Фиона заметила табличку с названием.

Пройдя улицу до конца, она оказалась на оживленном перекрестке, где какой-то мужчина продавал газеты. Он выкрикивал что-то на языке, который вполне мог сойти за иностранный, поскольку Фиона не поняла ни слова. Рядом располагались кинотеатр, перед которым стояла длинная очередь, несколько кафе и лоток, предлагающий лондонские сувениры: открытки, кружки, полотенца для рук. По ступенькам откуда-то из недр земли шли и шли люди. Фиона завернула за угол и оказалась на Оксфорд-стрит.

Она слышала об этой улице. Должно быть, она попала в самый центр Лондона. По всей вероятности, где-то недалеко находились Риджент-стрит и площадь Пикадилли-серкус. Фиона приобрела в киоске карту Лондона, хотя это явно была бесполезная покупка, ведь завтра она возвращается домой. Она обратила внимание, что в кинотеатре демонстрировался художественный фильм «Война и мир» с Генри Фонда и Одри Хепберн в главных ролях. Фиона собиралась посмотреть его вместе с матерью, когда он будет идти в Ливерпуле.

В верхней частиОксфорд-стрит нашлось кафе самообслуживания. Фиона зашла туда, чтобы перекусить и повнимательнее рассмотреть карту Лондона — сегодня она сбросила как минимум несколько фунтов, ведь с самого утра у нее во рту не было маковой росинки, если не считать чая, которым угостил ее Гораций Флинн.

Проглотив два бутерброда с ветчиной и запив их несколькими чашками чая, она нашла на карте Пикадилли-серкус и принялась бродить вокруг нее, часто останавливаясь, чтобы полюбоваться красивой одеждой в витринах. Риджент-стрит поражала своим великолепием и дороговизной магазинов.

Солнце опустилось еще ниже, через улицу протянулись длинные черные тени, и тротуары заполнились толпами людей, некоторые из них были в вечерних костюмах и платьях: очевидно, они направлялись в ночные клубы, театры, на вечеринки с коктейлями — или куда там еще ходят в Лондоне субботними вечерами. Когда Фиона проходила мимо заведения под названием «Кафе Рояль», перед ним остановился большой черный лимузин и из него выпорхнули две женщины в длинных шелковых платьях, благоухающие парфюмерией. У одной из женщин на плечи было накинуто белое норковое манто — Фиона сочла это чистой воды хвастовством, поскольку для мехов вечер был слишком теплым.

Тут она обнаружила, что вышла на Пикадилли-серкус, которая купалась в золотистом солнечном свете и кипела жизнью. На ступенях вокруг статуи Эроса толпились люди, а над их головами в закатных лучах бледно отсвечивали неоновые огни. Фиона заметила аптеку «Бутс», которая, на удивление, была еще открыта. Она зашла внутрь и купила туалетные принадлежности, что оставило большую дыру в ее бюджете. После этого она пробралась сквозь толчею к статуе Эроса, поднялась на несколько ступенек и уселась передохнуть между пожилой парой с собачкой на поводке и молодым человеком, у ног которого лежал рюкзак. Собака, виляя хвостом, подошла к ней поближе. Она погладила ее, и супруги заулыбались. «Она не кусается, — сказала женщина. — Чудесный вечер, не правда ли?»

«Чудесный», — согласилась Фиона, беспричинно улыбаясь во весь рот; ее глаза отчего-то заблестели магическим блеском. Она судорожно вздохнула, и, словно удар тока, ее охватило радостное возбуждение, сменившееся чувством ликования. Пусть Маив стала медсестрой, а Орла обзавелась четырьмя детьми, зато ни одна из них не бывала в Лондоне, причем самостоятельно. Никто из тех, кого она знала, никогда не сидел на ступенях статуи Эроса субботним вечером, вдыхая пьянящий воздух, такой чужой и непривычный.

Молодой человек рядом с ней перебросил ей плитку шоколада. Фиона откусила кусочек и пробормотала слова благодарности. Шоколад был черным и горьким на вкус. Оказалось, что молодой человек и его шоколад прибыли из Бельгии. Он знал всего несколько английских слов, а Фиона вообще ни одного по-французски, так что общение протекало трудно, хотя и весьма приятно. Спустя какое-то время он ушел, сказав что-то насчет молодежного общежития. С некоторой неохотой она тоже пустилась в обратный путь. Вероятно, она отошла от гостиницы намного дальше, чем рассчитывала, и решила дать себе лишний час форы. Если верить карте, то ступеньки, ведущие в подземелье, мимо которых она проходила несколько раз, были частью лондонской подземки. Схема ее выглядела очень запутанной и сложной, и сейчас было неподходящее время, чтобы в очередной раз испытывать судьбу.

Она постарается изучить подземку завтра. Оставалось надеяться, что день будет хорошим, подходящим для дальнейшего знакомства с чудесами Лондона.

Фиона совершенно забыла о том, что завтра она собиралась вернуться домой.

* * *

Пока Фиона возвращалась в гостиницу, в Ливерпуле, в квартире над парикмахерским салоном Лэйси, ожесточенно спорили и даже ссорились Элис и Нейл Грини. Случалось это нечасто, обычно они прекрасно ладили друг с другом. Если бы все шло по плану, то сейчас Нейл и Фиона были бы на танцах.

Они сидели в гостиной у незажженного камина, не раздевшись и отодвинувшись друг от друга. Элис наотрез отказалась отправляться в постель. Она пришла с одной-единственной целью — сказать Нейлу, что их отношениям необходимо положить конец.

— Только потому, что Фиона узнала о нас?

— Нет, конечно же, нет, — раздраженно бросила Элис. — Хотя да, в некотором смысле из-за этого. Если об этом узнала Фиона, то могут узнать и другие. Я удивляюсь, как это мы встречаемся целых пять лет и никто ничего не заподозрил. — Время летело слишком быстро. Прошло почти шесть лет с тех пор, как она столкнулась лицом к лицу со своим мужем на Крозиер-террас и обнаружила, что он ведет двойную жизнь, хотя ей казалось, что это было только вчера. — Должно быть, Фиона услышала нас вчера вечером, когда мы были наверху. Помнишь, я еще сказала, что мне показалось, будто хлопнула дверь?

— М-м. — Нейл задумчиво уставился в потолок, а потом небрежно сказал: — Почему бы нам не пожениться?

— Ох, не говори глупостей, Нейл. — Слова против желания Элис прозвучали слишком грубо. — Если ты забыл, позволю себе напомнить, что у тебя есть жена, а у меня — муж.

— Бабс регулярно обращается ко мне с просьбой о разводе. Ты тоже можешь развестись с мужем, оснований у тебя больше чем достаточно.

— О да, и пусть мое грязное белье стирает весь Бутль. Я буду выглядеть полной дурой, правда? Мой муж заводит дом с другой женщиной, другую семью. Что подумают люди?

Нейл мягко спросил:

— И это все, что имеет для тебя значение, Элис? Твоя репутация, то, что подумают люди? Разве не наше счастье, твое и мое, должно быть на первом месте?

— Я не могу быть счастлива, зная, что люди смеются за моей спиной. А что будет с моими детьми? Я ведь не говорила им о том, что сделал их папочка. Они думают, что он просто ушел из дома, и точка. Я бы предпочла, чтобы они и не узнали никогда. Им и так пришлось несладко, особенно Кормаку.

— Другими словами, у нас нет никакой надежды. — Внезапно его лицо показалось ей усталым и измученным. — Я полагаю, бесполезно просить тебя уехать со мной, чтобы мы могли начать все заново где-нибудь в другом месте?

— Абсолютно бесполезно, Нейл. Я должна остаться здесь, вместе со своей семьей.

— Интересно, ты когда-нибудь любила меня? Говорила это ты не один раз.

— Я действительно люблю тебя, Нейл. — Элис любила его, но недостаточно, чтобы развестись. Даже если бы развод обошелся без публичного скандала, она была не из тех женщин, которые разводятся. Она вышла замуж за Джона, чтобы оставаться рядом с ним в горе и в радости. Перед лицом Господа они соединились навечно. — Любимый, — нежно продолжала она, — я не должна была допустить, чтобы наши отношения затянулись так надолго. Я только напрасно отнимала у тебя время, мешая тебе найти кого-нибудь еще. Даже если бы нам ничего не мешало, я все равно не вышла бы за тебя, Нейл. Ты слишком молод, я — слишком стара. К тому же я никогда не смогла бы заставить себя встретиться с членами твоей семьи, особенно при том, как я разговариваю. Мне бы хотелось, чтобы ты женился на какой-нибудь молодой девушке, которая родит тебе детей. И помни, если пойдут слухи о разводе, ты моментально потеряешь работу. Не забывай, ты преподаешь в католической школе.

Нейл едва не рассмеялся.

— Полагаю, это значит, что я связан с Бабс до конца своих дней?

— Да, это в самом деле так, если только ты не найдешь себе другую работу.

— Получается, это конец?

— Нет, любимый, это только начало. Все было очень славно и мило, но мы только понапрасну отнимали друг у друга время.

— Я, во всяком случае, не тратил понапрасну свое время, и я бы нашел для этого более подходящие слова, чем «славно и мило», — сухо сказал он.

— Ох, Нейл, и я тоже! — Элис бросилась к Нейлу и уселась к нему на колени. — Все было просто замечательно, великолепно, я никогда тебя не забуду, но все хорошее рано или поздно кончается.

Он нежно поцеловал ее.

— Совсем необязательно, любимая.

— В том, что касается нас с тобой, Нейл, все уже кончено.

— Неужели нужно быть такой рассудительной?

— Пришло время хотя бы кому-нибудь из нас проявить благоразумие. Я почти рада тому, что Фиона все узнала. Теперь наконец-то я вижу все в истинном свете.

Он начал целовать ее с вновь обретенной страстью, и она не нашла в себе сил оттолкнуть его — откровенно говоря, она и не желала этого делать. Как бы ей хотелось не вести себя столь рассудительно и осторожно, найти мужество открыто жить с Нейлом, не беспокоясь о приличиях и о том, что скажут люди. Или проявить твердость, подобно Джону, и без колебаний расстаться с тем, кого любила.

Но она была такой, какой была. Элис Лэйси, у которой было четверо детей, которая жила на Эмбер-стрит, в Бутле, и владела парикмахерским салоном. Элис знала, что ей никуда не уйти от этих простых фактов, потому что в глубине души она и не хотела этого. Она сама была себе судьей и тюремщиком, связанной цепями собственных обещаний, разорвать которые она не сможет никогда. Даже ее любовь к Нейлу — намного более сильная, чем мог предположить Нейл, да и она сама, не в силах изменить ее.

Он отнес ее на руках в спальню, и она не протестовала.

— Вчера вечером мы не знали, что больше никогда не сможем любить друг друга, — прошептал он, — и я хочу, чтобы последний раз стал особенным. Обещай, что никогда не забудешь меня, Элис.

— Обещаю, — ответила она и заплакала.

Час спустя Элис тайком выскользнула из квартиры, оставив там безутешного возлюбленного и частичку себя.

Она молилась, чтобы к Нейлу поскорее вернулось здравомыслие, чтобы он понял, что напрасно терял время с женщиной, которая не желала появляться с ним на людях, с женщиной, которая не могла выйти за него замуж, не могла родить ему детей.

Боже, она никогда не сможет забыть его, думала Элис, спеша домой и глотая слезы.

Она ускорила шаг. Нейл был не единственным человеком, из-за которого она проливала слезы. Прошел целый день, а от Фионы не было ни слуху ни духу. Может, она уже вернулась домой…

Но когда Элис добралась до Эмбер-стрит, Фионы там не было. Ее встретили встревоженная Орла и Маив с Мартином, которые ходили в кино и вернулись пораньше узнать, не появилась ли Фиона.

Единственным, кто сохранял внешнее спокойствие, был Кормак.

— С ней все будет в порядке, — уверенно сказал он. — Наша Фиона самостоятельно справится лучше любого из нас.

— Почему ты так думаешь, сынок? — с любопытством спросила Элис.

— Потому что она несчастлива, в отличие от нас. Она ищет то, что мы уже нашли. Разумеется, она может вернуться сегодня или завтра, но если она сумеет продержаться, я сомневаюсь, что мы скоро ее увидим.

Слова сына не улучшили настроения Элис и не добавили ей бодрости духа.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Девушка, которая на следующее утро подавала Фионе завтрак, была гораздо любезнее женщины, с которой она встретилась прошлым вечером.

— Как приготовить для вас ветчину, дорогуша? — спросила она, мило улыбаясь и убирая миску с кукурузными хлопьями. На вид ей было около восемнадцати, некрасивая, но с огромными бархатно-коричневыми глазами. Ее каштановые волосы были подстрижены неровно и неаккуратно, словно она обрезала их сама.

— Ну, не слишком зажаривайте.

— Отлично. Средней поджарки, так? Одну секундочку.

Столовая представляла собой такое же жалкое зрелище, что и спальня, может быть, даже хуже, над камином, наглухо закрытым решеткой, висела навевающая тоску картина с изображением какого-то оленя на фоне леса. Кроме Фионы, здесь завтракали всего пять человек: семейная пара средних лет, две девушки-китаянки и пожилой мужчина, который пожелал ей доброго утра, когда она вошла.

Фиона села у окна и заказала кукурузные хлопья, яичницу с ветчиной и чай. Продемонстрировав, что способна управиться хотя бы с такой малостью, она с удовлетворением почувствовала себя взрослой.

Девушка принесла на тарелке кусочек розовой ветчины, аккуратно поджаренные яйца, половинку помидора и подставку с четырьмя треугольными гренками. На столе уже стояли блюдце, где лежали несколько твердых кусочков масла, и крохотная корзиночка с мармеладом.

— Благодарю вас, на вид все замечательно.

— Будем надеяться, что и на вкус все окажется столь же замечательным.

— Просто великолепно, — похвалила Фиона, когда девушка подошла снова, чтобы забрать у нее тарелку. В столовой остался только пожилой мужчина, который кончил есть и теперь курил сигарету. — То есть я хотела сказать, что на вкус все было так же здорово, как и на вид. Вы и готовите сами, и обслуживаете постояльцев? — Для одной девушки, к тому же такой молодой, работы было, пожалуй, слишком много.

— Только по воскресеньям, когда гостей не так много. У вас отпуск?

Фиона и сама толком не знала, зачем она оказалась здесь.

— Сегодня я пойду поглазеть на достопримечательности, — заявила она, что вряд ли можно было считать ответом на вопрос. — Я подумала, мне стоит начать с Марбл-арч и двинуться через Гайд-парк.

— Замечу, что для этого сегодня потрясающий денек. Надеюсь, вы увидите все, что хотите. Да, кстати, миссис Флауэрз хочет знать, останетесь ли вы еще на одну ночь. Она сказала, что вы заплатили только за одни сутки.

Для женщины, состоящей из одних углов, имя Флауэрз было самым неподходящим [5] .

— Да, это правда, я не была уверена, что задержусь здесь. Я определенно останусь еще на одну ночь. Я заплачу, когда буду уходить, если вы не против.

— Нет, что вы, все в порядке.

Денек и в самом деле выдался замечательным, подумала Фиона, выйдя на улицу. Откуда-то до нее донесся запах цветов, хотя поблизости не было ни одного дерева. На вокзале Юстон-стейшн она купила путеводитель — еще одна ненужная трата денег, если она не собиралась оставаться, — и нашла ближайший вход в метро.

Фиона почувствовала прилив гордости, оттого что сумела добраться до Марбл-арч, и вышла на солнечный свет, который показался ей еще ярче после непродолжительного пребывания под землей.

В парке собрались толпы людей. Она заметила нескольких мужчин, которые, взобравшись на ящики, громогласно вещали каждый о своем — если верить путеводителю, это был Спикерз-корнер. Один из мужчин, кажется, утверждал, что земля плоская. Фиона послушала несколько минут и решила, что он рехнулся. Она уже собралась отправиться исследовать обширные зеленые пространства Гайд-парка, как вдруг на краю толпы увидела женщину-оратора в окружении дюжины мужчин, которые набрасывались на нее с такой яростью, что голос бедняжки тонул в потоке летевших в ее адрес оскорблений.

— Почему, скажите на милость, женщины не могут получать столько же, сколько и мужчины? — вопрошала женщина, демонстрируя прекрасное произношение. — Равная плата за равный труд. Это уже стало правилом в государственном секторе, в управлениях по делам газоснабжения и электрификации, так почему же в частном секторе должно быть по-другому?

— Ерунда! — взвыл какой-то мужчина. — Не вижу в этом никакого смысла.

— Женщины — слабый пол. Куда им угнаться за мужчинами, они делают вполовину меньше, — поддакнул ему другой.

— Теперь вы говорите ерунду, — возразила ему женщина. Казалось, ее нисколько не смущала агрессивность аудитории. Она была очень высокого роста, с пронизывающими черными глазами и начавшими седеть волосами. — Во время войны женщины выполняли мужскую работу. Они работали на токарных и сверлильных станках, они клепали и сваривали…

— Они трахались, — вставил один из мужчин под одобрительный гогот остальных.

— Они водили грузовики и трактора, — продолжала оратор, словно не услышав последней реплики, — они вскапывали поля, сажали кукурузу, служили в армии, в авиации и во флоте, работали в полевых госпиталях, доставляли почту…

— Снимали трусики, — выкрикнул тот же мужчина, и снова его слова приветствовал оглушительный хохот.

— Почему бы тебе не снять твои , дорогуша? Нам было бы на что посмотреть.

— Да она просто жалкая лесбиянка. Держу пари, она занимается этим только с другими женщинами.

Фионнуала, стоявшая позади всех, почувствовала, как в ней жаркой волной поднимается ярость, как тогда, когда Кора Лэйси пыталась запугать мать.

— Вы хуже животных, вы — скоты, — пронзительно выкрикнула она. — Если бы не женщины, вас бы здесь не было. Таких мужчин, как вы, следует убивать сразу после рождения. Вы недостойны жизни, ни один из вас. Разве вы не слышали о свободе слова? Это за нее мы сражались во время войны, но вы не желаете слышать того, с чем не согласны.

Мужчины отвернулись от оратора и теперь разглядывали Фиону.

— Эй, ты, послушай… — Кто-то угрожающе шагнул к ней, но Фиона с еще более грозным видом сделала шаг к нему .

— Ага, не нравится! — напористо сказала она. — Вам не нравится, когда кто-то оскорбляет вас . Вы просто малодушные трусы, вот вы кто.

— Если бы ты была парнем, я дал бы тебе в морду.

— О, как же! Только потому, что мое мнение отличается от вашего?

Мужчины начали расходиться, потеряв интерес к дальнейшему, а может, и потому, что предпочитали хамить сами, чем выслушивать оскорбления от женщины, к тому же такой молодой и говорившей с ливерпульским акцентом.

— Вы очень помогли мне, нечего сказать, — с досадой заметила женщина-оратор, когда мужчины разошлись и они с Фионой остались вдвоем. — Лучше иметь хоть какую-нибудь аудиторию, пусть даже такую неблагодарную, чем не иметь никакой. Я могла бы переубедить хотя бы одного из них.

— Извините. — До сего момента Фиона была очень горда собой, ожидая, что женщина поблагодарит ее за оказанную поддержку.

— Все в порядке. — Женщина весело улыбнулась. — Я знаю, что вами двигали благородные побуждения, но на будущее постарайтесь структурировать свои мысли, разложить их по полочкам, выделить основные моменты, а не просто сыпать оскорблениями. Это ничего нам не даст. Я имею в виду женщин.

— Извините, — повторила Фиона.

— Ничего, все нормально. Просто мне придется начинать все заново. Вот, возьмите проспект, чтобы в следующий раз, когда решите выпустить пар, вы располагали бы необходимыми фактами.

Фиона побрела прочь. Оглянувшись, она увидела, что женщину снова окружила небольшая группа мужчин и некоторые из них уже потрясали сжатыми кулаками.

Она постаралась отвлечься, чтобы происшедшее не испортило ей на целый день настроения, но снова и снова думала о том, какие оскорбительные упреки она могла бы высказать, и пыталась выделить основные моменты в своей полемике. Фиона прочла проспект, который был выпущен в поддержку кампании за равную оплату труда.

Парк постепенно заполнялся людьми. Они приходили сюда позагорать на солнце, порыбачить, переброситься парой слов, понаблюдать за тем, как играют их детишки, посидеть под деревом с воскресной газетой в руках либо же просто побродить по изумрудно-зеленой траве в такое славное утро.

Изучив карту, Фиона поняла, что оказалась в районе Кенсингтон-гарденз и что где-то рядом должно быть кафе. Она умирала от желания выпить чашечку чая. Затем она рассчитывала направиться в Музей естествознания, а потом проехать на метро к Тауэру. Вечером она поужинает в кафе «Лайонз-корнер-хаус», которое приметила у Марбл-арч, а после этого пойдет посмотреть «Войну и мир» в кинотеатре, расположенном в начале Тоттенхэм-корт-роуд.

Ближе к обеду Фиона вдруг вспомнила, что сегодня воскресенье и что она впервые в жизни пропустила мессу. Она спустилась в метро, доехала до Вестминстерского собора и направилась к бенедиктинцам. Это, конечно, не совсем то, но для одного дня сойдет.

Комната в «Святом Джуде» начинала выглядеть обжитой. На туалетном столике — расческа, помада и журнал «Женская собственность» с портретом принцессы Маргарет на обложке; зубная щетка, паста и сложенная розовая ночная фланелевая рубашка — на раковине, под которой сохли трусики. На ночном столике рядом с кроватью ее ждали путеводитель и карта — когда она ляжет в постель, то возьмется за их изучение, чтобы решить, куда пойти завтра.

Странно, но в Ливерпуле, в окружении ближайших родственников, она чувствовала себя намного более одинокой, чем в этом чужом городе, где ее не знала ни одна живая душа. У нее возникло ощущение, словно она перестала быть дочерью своей матери или сестрой Орлы и Маив. Она страшно скучала по Кормаку, он был единственным, кто никогда не сказал и не сделал ничего такого, отчего бы она почувствовала себя ущербной.

Перед тем как открыть путеводитель, Фиона пересчитала свои деньги. Она не прикасалась к двадцати фунтам мистера Флинна, но те двенадцать фунтов, которые она приберегала для подарков, почти растаяли. Двенадцать фунтов! И всего за два дня! При таких темпах к концу недели у нее совсем не останется денег. И что прикажете ей тогда делать?

На этот вопрос существовало два очевидных ответа: вернуться в Ливерпуль или где-то взять денег, и единственным способом добыть их было найти работу. Фиона ощутила легкое беспокойство при мысли о том, что второй вариант кажется ей предпочтительнее первого.

* * *

— Извините, миссис, — строго произнес полицейский сержант, — но ваша дочь взрослая. Если захочет, она может уйти из дома. Вы же не думаете, что мы начнем гоняться за двадцатичетырехлетней девушкой. Если бы ей было меньше восемнадцати, тогда да. Но по достижении восемнадцати лет люди могут поступать, как им заблагорассудится, и это никого не касается, кроме них самих.

— Но она очень молодая двадцатичетырехлетняя девушка. Она даже в кино еще никогда не ходила сама.

— Тем не менее ей уже двадцать четыре. И ведь она не просто исчезла без следа, так ведь? Вы говорите, что она оставила записку. Она у вас с собой?

— Нет. — Элис показала записку одному Нейлу.

— Там сказано, куда она направилась?

Элис вздохнула:

— Нет.

— Ну, тогда, похоже, она не хотела, чтобы вы знали. — Полицейский неожиданно смягчился. — Постарайтесь не волноваться, миссис. Она вскоре поймет, какая сторона бутерброда намазана маслом, и вернется.

— Остается только надеяться на это, — пробормотала Элис, покидая полицейский участок.

Фиона отсутствовала уже почти неделю. Элис беспокоилась бы намного сильнее, если бы Кормак не был твердо убежден, что с сестрой все в порядке. Впрочем, как бы то ни было, она терзалась чувством вины, оттого что позволила Нейлу пригласить бедную девочку, вдохнула в нее надежду, а потом так жестоко лишила ее всего. Фиона была очень впечатлительной девушкой. Что она должна была почувствовать, когда услышала, как ее мать и Нейл наслаждаются обществом друг друга? Почти наверняка она зачем-то приходила в салон, и это могло быть связано только с предстоящим танцевальным вечером. Она ведь была так взволнованна, чересчур взволнованна!

Остальные ее дочери разделяли вину матери, особенно Орла. «Мне следовало быть с нею помягче, — причитала она. — Почти все время я вела себя ужасно, и в то же время мне было очень жаль ее». — «Может быть, она и ушла потому, что не хотела, чтобы ее жалели», — возразил сестре Кормак. «С тех пор как я встретила Мартина, я избегала ее, как чумы, — казнила себя Маив. — Раньше мы всегда ходили по воскресеньям в кино, но последний раз это было много месяцев назад».

«Я поступила неправильно, сначала назначив ее управляющей новым салоном, а потом отобрав у нее эту работу. Мне нужно было сначала подумать, а потом действовать. Она была слишком молода». Кроме того, оставались еще ее отношения с Нейлом, и о них она ничего и никому не могла рассказать. Элис попыталась представить, что делает Фиона сейчас, спустя шесть дней после своего неожиданного бегства. Где бы это ни было, где бы она ни находилась, она должна была чувствовать себя одинокой и жалкой, как кающаяся грешница.

* * *

Фиона сидела в пивном баре под названием «Золотой ягненок» на Пентонвилль-роуд, в компании Эльзы, отца Эльзы, Колина, и бабушки Эльзы, Руби. Пол бара был посыпан опилками, в углу стояла плевательница. Бар был полон посетителей, и большинство из них уже находились в изрядном подпитии. Скрытый от любопытных глаз пианист наяривал «Где-то над радугой», до упора прижав ногой педаль громкости.

Эльза была той девушкой, что подавала завтрак в «Святом Джуде», она также убирала комнаты и заправляла постели, как узнала Фиона, прожив в гостинице несколько дней.

— Мне надо найти какое-нибудь жилье, — призналась она Эльзе несколько дней назад, когда от денег Горация Флинна осталась половина. — Не посоветуете ли чего-нибудь?

Они уже начали болтать друг с другом, пока Эльза убирала остатки завтрака. Фиона рассказала девушке, что ушла из дома (не «убежала» — в ее возрасте это выглядело бы довольно глупо).

Гостиница была переполнена, большинство жильцов составляли коммивояжеры — один подарил Фионе складывающуюся одежную щетку и кожаный ремешок.

— Я поспрашиваю, дорогая, — пообещала Эльза. — Вам нужна комната, сдаваемая внаем, или место, где вы сами будете ухаживать за собой?

— А что дешевле?

— Комната. В стоимость найма входят завтрак и ужин.

— Тогда пусть будет комната. Вообще-то я предпочла бы квартиру, но придется подождать, пока у меня все не устроится с работой.

— С какой работой?

— Пока не знаю. — Фиона поморщилась. — Любая работа, лишь бы не в парикмахерской.

— Эльза, дорогуша! — донесся из кухни возглас миссис Флауэрз. Она всегда была мила с Эльзой. Сначала Фиона удивилась этому, но потом поняла, что Эльза была очень добросовестной, надежной и трудолюбивой работницей.

— Увидимся завтра, — сказала девушка.

Фиона допила чай, положила в сумочку оставшиеся гренки, чтобы съесть их попозже, и отправилась на очередную экскурсию по городу. Она намеревалась не истратить больше ни пенни без крайней надобности и как можно на дольше растянуть оставшиеся деньги. Это значило, что походы в кино отменяются, и это было очень огорчительно, поскольку теперь ей придется ломать голову над тем, чем занять себя по вечерам. Вчера она смотрела «Семь невест для семи братьев» и влюбилась в Говарда Киля, позавчера… «И Бог создал женщину» с Брижит Бардо.

Погода стояла по-прежнему прекрасная, и шумные улицы Лондона заливал солнечный свет. Фиона смешалась с толпой туристов и покупателей, клерков и продавцов и почувствовала себя совершенно счастливой. К часу дня она добралась до Пикадилли-серкус, купила кофе в картонном стаканчике и уселась на ступеньках под Эросом, поедая гренки и ощущая себя на вершине блаженства.

В «Золотом ягненке» Руби Литтлмор поинтересовалась:

— Как ваша берлога, дорогуша? — Руби уже слегка осовела от пива «Гинесс». У нее были угольно-черные волосы с жесткой перманентной завивкой, ярко накрашенные губы и чрезмерное количество туши на ресницах. Для бабушки Эльзы она была слишком молода, ей исполнилось пятьдесят семь, но и отцу Эльзы, Колину, сравнялось только тридцать восемь, и он скорее походил на ее брата.

— Не так уж плохо, — отозвалась Фиона. — Комната маловата и не слишком чистая, а к чаю подают потроха с луком, которые я терпеть не могу. Миссис Напье выглядела обескураженной, когда я отказалась от них — по-моему, она больше ничего не умеет готовить.

— Что-нибудь придумает, — сказала Руби. — Чтоб мне провалиться, не нужно иметь много мозгов, чтобы изобразить сосиски с картофельным пюре. Вы голодны, дорогуша? — озабоченно спросила она. — Загляните к нам попозже, и я угощу вас чем-нибудь.

— Спасибо, но по дороге я съела кусочек мясного пирога. Он оказался потрясающе вкусным.

— Все равно приходите завтра на обед. В субботу я всегда готовлю бифштекс. Эльза не работает по субботам. Не знаю, говорила ли она вам об этом.

— Да, мы с ней идем в Кэмден-маркет, чтобы купить какую-нибудь дешевую одежду. Того, что я привезла с собой, не хватает. А завтра вечером мы отправляемся на танцы в Хаммерсмит-пэлэс. Перед этим я подстригу ее. Спасибо за приглашение на ужин, непременно приду. — Обеды не входили в перечень услуг, предоставляемых миссис Напье за тридцать пять шиллингов в неделю.

— Эльза говорит, что с понедельника вы приступаете к работе. — Колина Литтлмора, сидящего по другую сторону от Фионы, при всем желании нельзя было назвать привлекательным. Он был устрашающе худ, с впалыми щеками и мягким, безвольным ртом; в его карих глазах притаилось какое-то загнанное выражение. Тем не менее Фиона считала его едва ли не писаным красавцем, уж во всяком случае намного симпатичнее Нейла Грини, в чертах лица которого она не находила никаких признаков характера. Фиона подумала: как странно, что она не замечала этого раньше. Во время войны Колин попал в плен к японцам и его отправили на строительство железной дороги. Он умудрился выжить, но вернулся домой инвалидом, неспособным ни к какой работе, его здоровье было окончательно подорвано. У Колина были какие-то проблемы с легкими, он не мог нормально дышать и ел только тщательно измельченную пищу. Сейчас перед ним стоял нетронутый стакан апельсинового сока. Жена Колина, мать Эльзы, погибла во время войны при бомбежке фабрики, на которой она работала.

Фиона сказала:

— Я увидела объявление на воротах фабрики дальше по улице. Там написано: «Требуются упаковщицы». Фабрика называется «Медицинские препараты Пентонвилля». Не успела я войти, как меня сразу же приняли. Я начинаю с понедельника, — гордо закончила она. Теперь у нее были работа и жилье, и ее преследовало ощущение, будто Ливерпуля и ее семьи никогда не существовало.

Колин сморщил свой тонкий, острый нос.

— Эта компания платит жалкие гроши.

— Четыре шиллинга шесть пенсов в час, но мне все равно, лишь бы хватало на жизнь.

— Вам не должно быть все равно. Каждый должен получать по труду. Я знал одного парня, который работал там. Он говорил, что на той фабрике не признают профсоюзов.

Фиону профсоюзы не интересовали. Дома никто и никогда не говорил о политике или о профсоюзах, только о прическах. Она вспомнила о проспекте, который получила в Гайд-парке и который по-прежнему лежал у нее в сумочке. Она достала его и показала Колину.

— Что ж, это правильно, — одобрил он, прочитав текст. — Равная плата за равный труд, в этом есть смысл.

— То же самое говорила и женщина, которая дала мне его. Я полагаю, если внимательно прочесть его, все кажется вполне разумным. В общем, я совершенно вышла из себя, когда мужчины попробовали перекричать ее. Я заставила их замолчать.

Колин улыбнулся своей мягкой мальчишеской улыбкой.

— Это хорошо, дорогая. Если бы все выходили из себя, сталкиваясь с чем-то, что кажется им несправедливым, мир стал бы намного лучше. — Он вопросительно изогнул бровь. — А что, если на фабрике «Медицинские препараты Пентонвилля» мужчинам за ту же работу платят больше, чем женщинам?

— Господи! Я даже не подумала об этом. Полагаю, я выйду из себя, как в Гайд-парке.

— Будем надеяться. — Внезапно он встал. — Мне пора идти. — Голос его неожиданно стал хриплым. — Этот дым вреден для моих легких. — Дым стлался под потолком белыми пластами.

— Я тоже не против того, чтобы лечь пораньше. У меня была трудная неделя, и я страшно устала. Я пойду с вами — то есть если вы не возражаете.

— С удовольствием, дорогая.

— Только попрощаюсь с Эльзой.

Пианист заиграл «Мы снова встретимся», когда Колин Литтлмор и Фиона вышли из «Золотого ягненка» и зашагали по Пентонвилль-роуд. Он уступал ей в росте и был худ, как щепка. Крошечный домик с террасой, в котором он жил вместе с матерью и дочкой, находился через две улицы. Комнатенка Фионы располагалась на соседней улице, но в другой стороне.

Казалось вполне естественным, что Фиона взяла его под руку. Она подумала, что он очень милый и ни на что не жалуется. Она сравнила Колина со своим отцом, который заставил страдать свою семью из-за полученного во время войны увечья и кончил тем, что сбежал, исчез из их жизни.

Они шагали в дружелюбном молчании, пока не дошли до улицы, на которой жил Колин.

— Хотите, чтобы я зашла к вам и приготовила чай? — спросила Фиона.

— Буду вам признателен, дорогая. — Колин потрепал ее по руке. Ему казалось, что он еще никогда не встречал такого уязвимого и невинного существа, как Фионнуала Лэйси. Он вспомнил, что как-то читал, что инкубаторные новорожденные цыплята привязываются к первому же человеку, потому что лишены матери. Фиона ушла из дома и точно так же привязалась сначала к Эльзе, потом к семье Эльзы, потому что страдала от невыносимого одиночества и отсутствия друзей. В то же время он чувствовал, что при других обстоятельствах она могла бы проявить недюжинную твердость духа и даже жесткость.

— Завтра я пошлю своей маме открытку, — сказала Фиона, когда они завернули за угол. — Она, наверное, очень беспокоится.

— Да она наверняка лезет на стенку.

— Но я не стану сообщать ей свой адрес. Просто напишу, что со мной все в порядке.

— Это должно ее успокоить. Дорогая, — вымолвил он, задыхаясь, — мне лучше присесть на секунду, пусть мое дыхание придет в норму, прежде чем я войду в дом.

Фиона опустилась на ступеньку рядом с ним.

— Не могу ли я помочь чем-нибудь? Потереть вам спину или что-нибудь в этом роде?

— Нет, но вы можете войти в дом и поставить чайник на огонь. Вот ключ.

— Хорошо.

Он услышал, как она бежит по коридору, горя желанием помочь. Потом в кухне зашумела вода, и он подумал, что из нее выйдет хорошая, заботливая мать — и замечательная жена. Рядом с такой девушкой, как Фиона Лэйси, мужчина способен покорить мир.

Колин улыбнулся, а потом тихонько вздохнул. Если бы он был моложе и если бы у него было получше со здоровьем…

* * *

Из художественного колледжа в серую изморось октябрьского дня вышла молодая женщина. Под мышкой она несла большую папку, края которой были схвачены клейкой лентой. В черных слаксах в белую полоску и мешковатом красном джемпере, с распущенными светлыми волосами, которые ореолом обрамляли ее лицо, она выглядела совсем юной, но мужчина, прятавшийся в парадном чуть дальше по Хоуп-стрит, знал, что ей исполнилось двадцать восемь и что у нее трое достаточно больших детей, которые уже ходят в школу.

Именно по этой причине, чтобы вовремя забрать детей, она и шагала так быстро и целеустремленно. Он следил за ней уже давно и знал, что она будет идти пешком до самой Иксченджстейшн, вместо того чтобы сесть на автобус где-нибудь на Скелхорн-стрит. Автобус может застрять в пробке, и тогда она опоздает. Она была организованным человеком и хорошей матерью.

Из колледжа вышли другие студенты. Один из них, молодой человек лет двадцати с небольшим, заметил быстро удалявшуюся женщину. Лицо его осветилось улыбкой, и он перешел на бег, чтобы догнать ее. Женщина улыбнулась в ответ, но не замедлила шага. Следивший за ними мужчина отпрянул в глубь парадного, когда они проходили мимо по другой стороне улицы.

«О чем они говорят? Будет ли этот малый провожать ее до самой станции? Возможно, они даже сядут вместе на поезд». — Мужчина в парадном сделал глубокий, судорожный вздох. Он чувствовал опасность.

Клэр рассталась с молодым человеком на углу Лайм-стрит, и тот отправился на поезд, идущий в Рок-Ферри. Она мельком подумала, наблюдает ли еще за ними Джон. По-прежнему ли следит за ней? Или уже спешит обратно на фабрику в фургоне, готовясь к ежевечернему допросу, который начнется словами: «Ты с кем-нибудь разговаривала сегодня?»

«Естественно, — ответит она. — Не могу же я провести весь день в школе искусств, не заговорив ни с одной живой душой». — «А как насчет дороги домой?»

Поскольку он видел ее с Питером Уайтом, ей придется сознаться, что она действительно разговаривала с ним по пути домой. Не было никакого смысла отмалчиваться или пытаться перевести все в шутку, потому что он все равно будет приставать с этим вопросом до тех пор, пока не получит ответа, даже если ответ будет не таким, какого он ожидал.

«Да, я разговаривала кое с кем по пути домой. Его зовут Питер Уайт, он живет в Рок-Ферри, и ему двадцать один год. Его отец и мать — квакеры. Еще что-нибудь? Может, тебе нужен размер его рубашки? Или что он ест на завтрак? Или как часто стрижется?»

Но ничего этого Клэр не скажет, потому что, когда она сделала так раньше, Джон назвал ее «наглой» и избил. Она просто ответит на вопрос, и дело с концом.

Напротив здания общежития Святого Георгия она столкнулась с двумя мужчинами, которые присвистнули при виде ее. Она даже не увидела, а скорее почувствовала, как они, обернувшись, смотрят ей вслед, и принялась усиленно раскачивать бедрами. Прошло уже больше года после операции, но ее чудесным образом восстановленное лицо по-прежнему вызывало у Клэр восхищение, когда она ловила свое отражение в витрине магазина или в зеркале.

Она всегда будет бесконечно благодарна Джону, но ему, похоже, была нужна не просто благодарность, хотя она и не понимала, что именно ему требовалось: отгородить ее от жизни, спрятать, скрыть от глаз всех остальных? Когда она заявила, что хочет поступить в школу искусств, потому что всегда мечтала научиться рисовать, рисовать по-настоящему, а не любительски, как она делала раньше, это оказалось для него все равно, что красная тряпка для быка.

Джон приложил все усилия, чтобы остановить ее: угрожал, оскорблял, отказался дать денег на учебу. Ударил ее!

«Либо я иду в школу искусств, либо нахожу себе работу, — холодно заявила Клэр. — Я не собираюсь сидеть взаперти до конца своих дней». Ей до смерти наскучило пребывание в четырех стенах, она была полна необычайной энергии, ей хотелось узнавать новых людей, общаться с ними. Но получилось так, что, избавившись от заточения своего уродства, она угодила в другую тюрьму, где роль тюремщика исполнял Джон.

— Встретила кого-нибудь сегодня? — спросил Джон небрежным тоном, когда она спустилась вниз, после того как прочитала детям на ночь сказку.

— Я встречаю самых разных людей в течение дня.

— Я хочу сказать, кое-кого особенного, вот кого.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду под словом «особенный». — Она знала, что речь ее звучит неестественно, но «особенный» казалось ей таким странным словом. Вероятно, оно было единственным, которое ему удалось подобрать для описания ее короткой прогулки в компании Питера Уайта.

Она отчетливо видела, что он пытается перефразировать вопрос, и ей стало тошно при мысли, что вот сейчас придется во всех подробностях пересказывать ему свою совершенно невинную болтовню с Питером. Она подумала: интересно, какой была бы его реакция, узнай он, что Питер приглашал ее на свидание! Нельзя даже вообразить, что она может сказать ему об этом !

— Я иду спать. — Она резко поднялась. — Я очень устала. — Была всего половина девятого, и ей не хотелось ложиться в такую рань, но это был единственный способ избежать дальнейшего допроса с пристрастием. Хотя она с удовольствием попрактиковалась бы в рисовании.

— Я поднимусь через минуту. Я тоже изрядно вымотался.

«Можешь не спешить, — хотелось ей сказать. — Пожалуйста, не спеши». В последнее время Клэр испытывала отвращение, когда он прикасался к ней. Ее буквально тошнило, когда она чувствовала его жадные, требовательные руки на своем теле. В его манере заниматься любовью было нечто собственническое . Он заставлял ее ощущать себя неодушевленным предметом, а не живым существом.

«Так дольше не может продолжаться, — подумала Клэр, натягивая на плечи одеяло. — Я больше не могу этого выносить. Я небуду мириться с таким положением вещей». Она уже жила одна и сможет сделать это снова, только теперь она будет не одна, а с тремя детьми. Клэр подумала о том, что, может быть, ей стоит уехать в другую страну, в Канаду или Австралию, и затеряться там, но дети носили фамилию Лэйси, а у нее не было свидетельства о браке, чтобы подтвердить, что она является их матерью. Перед тем как им выдадут паспорта, власти обратятся к Джону за разрешением, а он не должен догадываться об их отъезде. У нее возникло неприятное чувство, что Джон может убить ее, если узнает об этом.

Сначала она должна закончить художественный колледж, чтобы было легче найти работу. И еще ей понадобятся деньги. К счастью, Джон не скупился на домашние расходы. Она начала откладывать по нескольку фунтов каждую неделю. Конечно, потребуется много времени, но она уже чувствовала себя увереннее, зная, что ее ждет будущее, где не будет места Джону Лэйси. Она будет свободна.

* * *

— Наша Фиона? О, она живет в Лондоне, — бодро заявила Элис. — Она уехала уже несколько недель назад. Фиона прекрасно проводит время.

— Она работает там в парикмахерской? — поинтересовалась одна клиентка.

Ответила Пэтси О'Лири:

— Да, в шикарном местечке в Найтсбридже, неподалеку от Хэрродса, так уж получилось. — Пэтси невольно передавала ложь, которую скормила ей Элис, чтобы оправдать внезапное исчезновение Фионы.

Элис вышла в кухню, и клиентка подмигнула Пэтси.

— Полагаю, месяцев через шесть или семь она вернется, и население земного шара увеличится на одного человека.

— Ах нет, — с досадой ответила Пэтси. — Только не Фионнуала. Она совсем не такая.

Женщина выглядела пристыженной и сменила тему, выбрав ту, что была Пэтси ближе всего:

— Как поживает ваша Дэйзи Мэрилин?

— О, прекрасно. Вы не поверите, ей всего девять месяцев, а она уже ходит…

Пэтси была права — клиентка не поверила ни единому ее слову.

* * *

Орле достаточно было один-единственный раз намекнуть своему свекру, что ей хотелось бы иметь пишущую машинку, как через неделю тот появился в доме на Пирл-стрит, таща под мышкой старую, видавшую виды машинку «Рояль». Он подмигнул ей:

— В жизни не догадаешься, откуда она взялась!

— Да нет, как раз догадываюсь. — Орла прекрасно знала, откуда возьмется печатная машинка, когда просила свекра достать ее. Задние борта грузовиков оказывались весьма кстати, когда семейству Лэвин нужно было что-то такое, чего они не могли себе позволить. Так у Лулу появился новый велосипед, а у остальных детей — кое-какие игрушки.

— Машинка работает отлично, — заявил Берт. — Я ее испробовал. Сумел напечатать свое имя, хотя на это ушло добрых десять минут. Куда ты хочешь ее поставить, дорогая?

— В гостиной. Спасибо, Берт.

— Не за что, дорогая. Все, что тебе нужно сделать, это попросить.

Орла уже собралась пошутить, что хочет норковую шубу, но придержала язык, боясь, что ее желание будет выполнено.

— А теперь послушайте меня, — сурово обратилась она к детям тем же вечером. — Это не игрушка. Это принадлежит мне . Всем понятно? — Она тщательно, по буквам, выговорила последнее слово: — М-Н-Е. Она принадлежит вашей мамочке.

— А ты не можешь достать игрушечную? — спросила Лулу.

— Не знаю. Надо узнать у дедушки.

— А это для чего, любимая? — поинтересовался Микки, когда пришел домой. Мэйзи и Гэри цеплялись за его ноги, а малыша Пола он держал на руках. Лулу, поставив локти на стол, с подозрительным интересом изучала пишущую машинку.

— Чтобы печь пирожные. — Орла закатила глаза. — Как ты думаешь, для чего она нужна, Микки Лэвин? Чтобы печатать на ней, тупой ты осел. Время от времени читатели посылают небольшие заметки о местных новостях в «Кросби стар», и я подумала, что могу делать то же самое, а ведь есть еще и «Бутль таймс». Я могу даже попробовать написать статью. Конечно, много я на этом не заработаю, ноденьги лишними не бывают.

— У нас что, не хватает денег? — встревожился Микки. Каждую неделю он отдавал Орле всю свою зарплату, до последнего пенни, а она возвращала ему пять шиллингов на карманные расходы. Во всем остальном содержание дома и семьи оставалось для Микки тайной за семью печатями.

— Нет, у нас все в порядке. Мы не богатеи, но лишняя копейка не помешает. Это значит, что мы, например, сможем позволить себе каникулы. Поехать в фургоне в Саутпорт.

— Это будет классно. — Темные глаза Микки посветлели.

— Еще бы! — Их взгляды встретились, и у Орлы сладко замерло сердце, хотя в том, чтобы провести каникулы в фургоне в Саутпорте, не было ничего даже отдаленно романтичного. Когда-то Орла рассчитывала, что будет интервьюировать знаменитостей для ведущих газет и журналов. Вместо этого она застряла в маленьком домике в Бутле с мужем и четырьмя детьми. Она не знала, была ли счастлива. Орла не была уверена, можно ли назвать счастьем то, что она имела, но пока и этого было ей достаточно.

* * *

Элис прилагала героические усилия, чтобы приобрести в аренду закрывающуюся парикмахерскую на Стрэнд-роуд.

— Зачем ты это делаешь, мам? — с любопытством спросила Орла. В воскресенье после обеда она решила заглянуть к матери в гости. Микки повел детей в Норт-парк, и Орле стало скучно сидеть дома одной.

— Делаю что, милая?

— Продолжаешь покупать новые парикмахерские.

— Бога ради, Орла. Я приобрела салон Миртл четырнадцать лет назад. С тех пор у меня появился только салон на Марш-лейн.

— Скоро к ним может добавиться и парикмахерская на Стрэнд-роуд. Итого будет три.

Элис пожала плечами:

— Я и сама не знаю зачем. Дело не в деньгах. Полагаю, это доставляет мне удовольствие. Как бы то ни было, наша Фиона ушла, в следующем году Маив выйдет замуж, а Кормак будет учиться в университете. Мне нужно какое-нибудь занятие, чем-то наполнить свою жизнь, если на то пошло.

— Ох, мам! — воскликнула Орла. — Это звучит так грустно.

— Иногда мне действительно бывает грустно. — Элис обвела взглядом комнату, в которой стояла та же самая мебель, которую Орла помнила со времен своего детства. — Я иногда задумываюсь над тем, как бы все сложилось, будь твой отец с нами. Если бы только с ним не произошел тот несчастный случай!

— Я сыта по горло рассказами о том дурацком несчастном случае, — с жаром ответила Орла. — Знаешь, он здесь ни при чем. Все дело в том, как отец повел себя после. В школе у нас была девочка, отец которой потерял на войне обе ноги, но он не срывал зло на своей семье. Люди иногда так странно ведут себя… — Орла умолкла.

— Что значит странно, Орла?

— Когда что-то случается, обнаруживаются худшие, а иногда и лучшие черты людей. Если бы отец не обжег лицо, мы бы никогда не узнали, что он способен повести себя таким образом или что ты сможешь управлять тремя парикмахерскими.

Элис горестно вздохнула:

— Мы были так счастливы до того, как случился тот пожар. С того времени мир рассыпался в прах.

Орла бросилась к матери и опустилась на колени рядом. Она обняла мать за талию и положила голову ей на колени.

— Нет, он не рассыпался, мам. Ты сохранила его для нас. Мы по-прежнему были счастливы, несмотря на отца, — и даже стали еще счастливее после того, как он ушел.

— Чужая душа — потемки, правда? Я считала, что уж о твоем-то отце мне известно все.

— Иногда люди оказываются лучше, чем ожидаешь. — Орле хотелось подбодрить мать. Она чувствовала беспокойство: подобное уныние не было свойственно Элис. — Посмотри на Горация Флинна. Только вчера он принес тебе цветы.

— Я знаю, он по-прежнему иногда приходит в салон. Он скучает по Фионе. Они были друзьями, хотя я не могу представить себе почему.

«Потому что оба они — неудачники», — подумала Орла, но не сказала этого вслух.

— Наша Фиона всегда отличалась добротой, — солгала она. Фиона могла быть настоящей стервой, если была в настроении.

— Если бы она написала! — с болью в голосе воскликнула Элис. — Да, я знаю, она присылает открытки из Лондона, но из них ничего не понять. Я хочу знать, счастлива ли она, где живет, чтобы я могла ответить ей. Я хочу знать, как она там!

Прошло еще два года, прежде чем Элис получила известие о своей дочери. Оно пришло к ней с письмом от Нейла Грини, датированным ноябрем 1960 года.

«Дорогая Элис!

Я помню, что мы договаривались не писать друг другу, но произошло кое-что такое, о чем, я считаю, ты должна знать. Во-первых — и это не то «кое-что», — вчера я развелся с Бабс. Ты можешь подумать, что это не имеет отношения к делу, но это не так. Мой брат Адриан, который по результатам прошлогодних выборов стал членом парламента, пригласил меня на чаепитие в Палату общин, чтобы отпраздновать такое событие.

Я прибыл в Палату примерно в пять тридцать и увидел, что перед зданием собралась толпа женщин с плакатами и транспарантами в руках, и все они выкрикивали оскорбления в адрес любого, кто попадался им на глаза.

На плакатах было написано: «Женщины имеют право выбора» и «В конце концов, чье это тело?» Я вспомнил, что в тот день должен был обсуждаться законопроект о легализации абортов. И хотя я с одобрением отнесся к нему — в отличие от Адриана, который возражал против принятия законопроекта, — сердце у меня упало при мысли о том, что придется прокладывать путь через толпу этих орущих и беснующихся женщин. Мне стало еще больше не по себе, когда одна из них схватила меня за руку и я подумал, что сейчас подвергнусь нападению или, по крайней мере, услышу что-то оскорбительное.

Но нет! «Привет, Нейл», — сказала эта женщина. Мне потребовалось какое-то время, прежде чем я узнал Фионнуалу. Элис, она выглядела замечательно. Очень стройная, ставшая, кажется, даже выше ростом, с длинными распущенными волосами, розовыми щечками и чудесными, очень яркими глазами.

В такой ситуации было невозможно поговорить о чем-либо, и я всегда буду сожалеть о том, что не предложил ей встретиться в другое время и в другом месте, но ведь я всегда слыл тугодумом. Мне удалось спросить у нее, чем она занимается. «Я — профсоюзный организатор», — ответила она, чему я поразился до глубины души, поскольку не мог припомнить, чтобы Фиона когда-нибудь интересовалась политикой. Я уже собрался спросить у нее, где она живет, но тут толпа развела нас и мы потеряли друг друга из виду.

Может быть, Фиона уже связалась с тобой и тебе все это известно, но, на тот случай, если ты ничего не знаешь, я решил написать тебе, что выглядит она потрясающе и тебе не о чем беспокоиться.

Что касается меня, то я ужасно скучаю по Бутлю. Там я чувствовал себя дома. Я поклялся, что когда-нибудь снова вернусь туда. Мне не хватает и моей преподавательской работы, но с моей стороны было бы несправедливо и дальше отвечать отказом на просьбы Бабс о разводе, а развод и преподавание в католической школе — вещи несовместимые. Я работаю в Сити, занимаюсь чем-то страшно важным и столь же невыносимо скучным в страховом бизнесе — когда имеешь отца с титулом и брата в парламенте, то можно рассчитывать на чудо, если тебе нужна работа. Я встречаюсь с одной женщиной, ее зовут Хитер, и она разведена, так же как и я. Наверное, мы нравимся друг другу.

Давний коллега из сент-джеймсской школы продолжает мне присылать каждую неделю «Бутль таймс», так что я примерно в курсе всего, что у вас происходит. Поздравляю с приобретением нового салона — я видел объявление о его открытии и попытался представить, где именно на Стрэнд-роуд он располагается. Как чувствует себя владелица трех парикмахерских салонов?

Я также прочел заметку о Морисе Лэйси. Он казался мне хорошим парнишкой, хотя и не слишком умным. Известие о том, что он попал в тюрьму, потрясло меня. Что он натворил? Взлом и проникновение в газетный киоск, если я правильно понял?

Я внимательно читаю колонку сообщений о рождениях, браках и смертях. И надеялся увидеть новости об Орле, но не нашел ничего, зато наткнулся на сообщение о свадьбе Маив и там же была фотография. Мартин на самом деле так нервничал, как выглядит на фото? Я прочел и о смерти Горация Флинна. Вот поистине странный человек! Надеюсь, что его собственность не попала в руки кому-нибудь, кто решит доставить тебе неприятности с арендой.

Тот же коллега сообщил мне, что Кормака приняли в Кембридж. Должно быть, ты страшно этим гордишься.

Ну вот, пожалуй, и все. До свидания, дорогая моя Элис. Я по-прежнему все время думаю о тебе.

Твой печальный и одинокий друг Нейл».

Письмо Нейла расстроило ее, и ей захотелось, чтобы они никогда не были любовниками, а просто оставались хорошими друзьями. Элис некому было довериться и излить душу, пусть даже в письмах. Бернадетта теперь с головой ушла в заботу о Дэнни и детях. Хотя они с Элис одногодки, Бернадетта обзавелась детьми, когда у Элис уже появились внуки. Казалось, она молодеет с каждым годом, в то время как Элис становилась все старше.

Она с облегчением восприняла известие о том, что с Фионой все в порядке, однако была потрясена, узнав, что ее видели перед Палатой общин размахивающей плакатом в поддержку абортов. Элис относилась к идее абортов, вероятно, с еще большей нетерпимостью, чем к разводу, и мысль о том, что одна из ее дочерей выступает за узаконенное убийство, вызывала у нее отвращение. И все-таки, чем бы там ни занималась Фиона, Элис страстно желала ее возвращения.

Наступил декабрь, из Кембриджа приехал Кормак, и она загнала мысли о Фионе в самый дальний уголок сознания, чтобы полностью сосредоточиться на сыне.

Кормаку исполнилось двадцать. Он так и не стал таким высоким, как отец, зато немного поправился. У него были сильные плечи и на удивление мускулистые руки — все лето он играл в теннис, и в Кембридже, и во время каникул, на кортах в Норт-парке, а долгие часы на свежем воздухе придали его бледной коже чудесный золотистый загар. Волосы Кормака, слишком длинные, на взгляд Элис, небрежной челкой, выбеленной солнцем, свисали на лоб. Он постоянно убирал их с глаз коричневой от загара рукой. Сын выглядел возмужавшим, но лицо его, как в детстве, сохраняло простодушно-доверчивое выражение. Его искренне любили все и, похоже, так же искренне хотели, чтобы и он любил их в ответ.

Элис беспокоилась, что университет изменит ее сына, что он начнет стыдиться Эмбер-стрит и своей семьи. Но ничего подобного не случилось. Кормак гордился своими корнями. Его приглашали на уик-энды кембриджские приятели, и он говорил, что их дома напоминают огромные, холодные мертвецкие, где ему ни за что не хотелось бы жить. Большинство новых знакомых провели детство в пансионах и интернатах, что казалось ему просто ужасным. Кормак по-прежнему разговаривал с ливерпульским акцентом, правда, теперь он был не таким заметным.

Разумеется, некоторые студенты посмеивались над его произношением, но его это ни в малейшей степени не волновало. «Я говорю им, что происхожу из рабочей семьи и горжусь этим, мне смешно слышать, как они называют своих родителей «матер» и «патер»». Он сказал, что рад снова оказаться дома, среди нормальных людей.

Кормак, должно быть, пользовался популярностью, если судить по количеству рождественских открыток, которые приходили к нему со всех концов страны. Особенно много их было в прошлом году. На святки его пригласили на праздничную вечеринку в дом одного приятеля в Честере. Правда, Кормак еще не знал, поедет ли он.

За несколько дней до Рождества в салон вошла молодая женщина. Элис и ее помощницы были очень заняты, в парикмахерской даже окна запотели. Элис бросила на вошедшую быстрый взгляд и отвернулась. Посетительницей занялась Пэт-си. Но тут Элис снова подняла голову, пытаясь вспомнить, где она могла видеть эту женщину раньше. Ее волосы показались ей такими знакомыми: очень светлые, очень гладкие, шелковистые. Вероятно, когда-то женщина уже приходила к ней в парикмахерскую, хотя Элис редко забывала своих клиенток, тем более что эта бросалась в глаза своей красотой.

— Элис, — окликнула ее Пэтси. — Тут кое-кто хочет поговорить с тобой.

— Секундочку. — Элис причесывала Флорри Пайпер, которая по-прежнему регулярно посещала салон и по-прежнему настаивала, чтобы волосы ей красили в цвет сажи, хотя ей давно перевалило за семьдесят.

— Можете оставить меня, милочка, — сказала Флорри. — Я могу и подождать несколько минут. Здесь так тепло и уютно.

— Спасибо, Флорри. — Элис подошла к новой посетительнице. На той были элегантное двубортное пальто цвета морской волны с хлястиком сзади и сапожки в тон.

— Миссис Лэйси? Мне нужно поговорить с вами наедине. — Просьба прозвучала резко, без обычного «пожалуйста», и Элис даже опешила.

— Можно пройти в кухню, если желаете.

— Отлично.

Элис заметила, что, когда они шли через салон, Пэтси не сводила с них любопытных глаз. Она и сама терзалась любопытством.

— В чем дело? — спросила она, едва они оказались в уединении кухни.

— Я ухожу от Джона.

— Простите?

— Я ухожу от Джона, вашего мужа. Ухожу сегодня. Через час я заберу детей из школы, а потом сяду в поезд и уеду куда-нибудь подальше отсюда. Я не скажу куда, потому что не хочу, чтобы Джон узнал.

У Элис закружилась голова. Она покачнулась, ухватилась за спинку стула и села на него, прежде чем ноги откажутся держать ее. Элис почувствовала себя растерянной и очень старой.

— Какое это имеет отношение ко мне? — спросила она и сама удивилась тому, как дрожит у нее голос.

— Я подумала, что кто-то должен знать, потому что Джон будет очень расстроен, а я беспокоюсь о нем.

— Не понимаю. Кто вы такая? — Вблизи женщина выглядела намного старше, ей могло быть лет тридцать. Элис вспомнила, где видела ее раньше. — Вы — та девушка с Крозиер-террас! И у вас хватило смелости прийти сюда! Другая на моем месте выцарапала бы вам глаза. — Она в упор уставилась на свою соперницу, и та покраснела. — Я думала, что…

— У меня была заячья губа, но меня прооперировали, и с тех пор Джон сделал мою жизнь невыносимой. Оказалось, что я не готова смириться с этим. Мне потребовалось много времени, чтобы скопить денег, найти место, где мы будем жить, подыскать работу. Но теперь все готово, и сегодня я уезжаю. Из того, что говорил Джон, я поняла, что вы не станете выцарапывать мне глаза. У меня сложилось впечатление, что ваш брак распался задолго до того, как он встретил меня.

— Возможно, так оно и было. — К Элис постепенно возвращалось хладнокровие. — Позвольте мне говорить прямо, — осторожно произнесла она. — Вы бросаете его, но при этом чувствуете себя виноватой, и поэтому решили переложить ответственность за свой поступок на меня ?

Женщина покраснела еще гуще.

— Да, именно так.

— Очень мило с вашей стороны, должна вам заметить. Почему вы думаете, будто меня заботит то, что случится с Джоном?

— Здесь есть другой стул?

— Нет.

— Дело в том, — она прислонилась к раковине, — что я все еще по-своему люблю его и чувствую себя ужасно из-за того, что собираюсь сделать. Я представляю, как он возвращается домой, а нас нет. — Она поежилась. — Он будет раздавлен.

— И вы считаете, что если я проявлю к нему сочувствие, то ему станет легче? — Элис рассмеялась, не веря своим ушам. — Я ни за что не соглашусь снова иметь с ним дело.

— Я подумала, что вам, возможно, будет не все равно.

— Вы ошиблись. И если вы так любите его, то почему бросаете?

— Потому что в один прекрасный день я возненавижу его. — Она чуть ли не с гневом уставилась на Элис. — Неужели вы не понимаете? Я люблю его, потому что знаю, каким добрым и нежным он может быть. Он прекрасный отец. — Она указала на свое красивое лицо. — Это все Джон. Это изменило мою жизнь, но беда в том, что это изменило и его. Он стал другим человеком. Он не хотел выпускать меня из-под надзора. Он когда-нибудь бил вас?

— Один-единственный раз. — Все было до боли знакомо. Элис нахмурилась. — Он ударил вас?

— И не один раз.

Пэтси просунула в дверь голову, уши ее буквально стояли на макушке.

— Пришла ваша следующая клиентка, Элис, и Флорри все еще ждет, когда вы причешете ее.

— Мне пора идти. — Элис поднялась. Ноги у нее по-прежнему были словно ватные.

— Надеюсь, я не очень расстроила вас.

— Разумеется, вы расстроили меня. Да и кто бы не расстроился при таких обстоятельствах? Хорошо, Пэтси, я буду через минуту. — С явной неохотой Пэтси удалилась. — Вот что я вам скажу. Я попрошу своего отца зайти к Джону и убедиться, что с ним все в порядке. Я не готова встретиться с ним. — Это значило, что ей придется обо всем рассказать отцу: о том, что Джон завел себе другую семью, а не просто ушел в никуда. Нейл был единственным человеком, который знал всю правду. — Вы по-прежнему живете на Крозиер-террас?

— Нет, мы давно переехали оттуда. Теперь мы живем в Кросби, номер восемь по Рэйнфорд-роуд. Спасибо вам. Я очень ценю, что вы так любезно отнеслись к моей просьбе.

— Вам показалось, — сухо ответила Элис. — Кстати, из чистого интереса, как вас зовут?

— Клэр Коулсон. — У двери кухни она задержалась на мгновение. — До свидания, Элис.

— Удачи, Клэр.

* * *

Более неприятного дела, чем то, которое поручила ему Элис, Дэнни Митчелл не мог себе и представить. Если бы он пришел на Рэйнфорд-роуд и застал Джона Лэйси с веревкой на шее, собирающимся повеситься, то первым его побуждением было бы помочь ему затянуть узел. Но Элис уже давно не обращалась к нему с просьбами, возможно даже слишком давно. Дэнни с некоторым чувством вины сознавал, что забросил дочь, целиком отдавшись своей молодой жене и детям. Нельзя сказать, что Элис в одночасье лишилась и отца, и лучшей подруги, когда Дэнни женился на Бернадетте, но все-таки… Больше он не принадлежал ей безраздельно, так, как раньше.

Сердце его сжигала ненависть к бывшему зятю. Элис только что объяснила ему и Бернадетте действительную причину, по которой распался их брак.

— Ох, дорогая! Тебе давным-давно следовало рассказать нам все, — воскликнула Бернадетта. Она с болью взглянула на Дэнни, и в ее глазах тот увидел отражение собственной вины.

— Мне было стыдно, — просто ответила Элис. — Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал об этом.

— Здесь нечего стыдиться. — Голос Дэнни прозвучал хрипло и отрывисто. — Это Джону должно быть стыдно. Он приносит несчастье всем, с кем сводит его судьба.

— Как бы то ни было, пап, эта девушка, Клэр Коулсон, беспокоится о нем.

— Хладнокровная особа! — в один голос сказали Дэнни и Бернадетта.

— Собственно говоря, она понравилась мне. У нее есть мужество, чего всегда не хватало мне. Я просто отошла в сторону и позволила всему идти своим чередом.

— Ты говоришь, он бил ее?

— Да, пап.

— Ну, я ему покажу, — мрачно изрек Дэнни.

— Никто не просит тебя ничего ему показывать, милый, — вмешалась Бернадетта. — Ты всего лишь должен убедиться, что с ним все в порядке, как пообещала Элис.

— Я бы хотел, чтобы он попробовал моих кулаков.

— Джон намного моложе тебя, Дэнни Митчелл. Я не хочу, чтобы ты вернулся домой с синяком под глазом и разбитым носом. Забудь о своих кулаках и вспомни лучше о своих мозгах.

— Хорошо, любимая, — покорно согласился Дэнни.

* * *

Не успел Дэнни оторвать палец от кнопки звонка, как дверь распахнулась. Он еще никогда не видел Джона таким жалким и растерянным — тот явно ожидал кого-то другого.

— Я могу войти ненадолго?

Похоже, Джон взял себя в руки. Он пожал плечами и посторонился.

— Если вам так уж непременно хочется. Я не могу уделить вам много времени. У меня куча дел.

«Дела у него должны идти неплохо», — подумал Дэнни, проходя через просторный, застланный ковром коридор в большую уютную комнату, в убранстве которой чувствовалась женская рука. Здесь были огромные напольные вазы с тростником и камышами, букеты засушенных цветов, чудесный мебельный гарнитур из трех предметов, ковры и многочисленные картины на стенах. Дэнни попытался внимательно осмотреться и запомнить все, зная, что, когда он вернется домой, Бернадетта подвергнет его допросу третьей степени с пристрастием. Вероятно, потому, что Дэнни была известна подоплека, комната показалась ему унылой и заброшенной, как будто жизнь покинула ее. В камине лежала гора серого пепла, сквозь который жалко просвечивал случайный уголек. Было очень холодно.

— Что я могу для вас сделать, Дэнни? — Джон стоял, расставив ноги, спиной к камину. Он не пригласил тестя присесть. Дэнни почувствовал, что Джон напряжен, как туго сжатая пружина. Этому мужчине ничего не стоит вспылить. Ему вдруг страстно захотелось очутиться в своем уютном небольшом домике, вместе со своей такой домашней маленькой супругой.

— Я перейду сразу к делу, — напрямик заявил Дэнни. — Я здесь по одной-единственной причине — чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Как только ты скажешь мне, что это так, я уйду.

Джон слегка нахмурился:

— А почему бы это мне быть не в порядке?

— Я так понимаю, что кое-кто бросил тебя сегодня, кое-кто, кого зовут Клэр. Она пришла к Элис и попросила ее навестить тебя. — Дэнни сердито на него посмотрел. — Мне совсем не нравится, что наша Элис оказалась втянутой в твои проблемы спустя столько лет. Я уже думал, что мы избавились от тебя раз и навсегда.

Лицо Джона приобрело угрожающий темно-красный оттенок:

— Клэр приходила к вам?

— Она приходила к Элис.

— Она оставила записку. Там ничего не говорится об Элис. Когда раздался звонок, я подумал, что она…

— Что она вернулась за очередной порцией тумаков? Сомневаюсь, Джон. Сомневаюсь, что ты когда-нибудь увидишь ее снова.

— Она, в общем-то, сказала… — Он отвернулся и, положив руки на каминную полку, уставился на огонь. Дэнни стало интересно, что он чувствует: стыд, растерянность или просто злобу. — Она не сказала, куда едет? Она забрала детей. Я беспокоюсь…

— Нет, не сказала. Даже если бы она и упомянула об этом, то я бы не сообщил тебе. У меня нет времени для мужчин, которые избивают своих женщин.

— Я не собирался бить ее.

Дэнни нетерпеливо отмахнулся. Ему было неинтересно, что там еще мог сказать Джон Лэйси. Все, что ему нужно было знать, прежде чем уйти, это в порядке ли этот мужчина.

Вероятно, Джон догадался, о чем он думает, потому что отвернулся и холодно произнес:

— Не могу себе представить, зачем Клэр пошла к Элис. Я был несколько удивлен, когда вернулся домой сегодня вечером и обнаружил, что она с детьми ушла, вот и все. У нас уже давно были натянутые отношения. Без детей мне какое-то время будет неуютно, но нет худа без добра. Они так ужасно шумели, а мне всегда нравилась тихая, спокойная жизнь.

Он лгал, это было ясно как божий день, но Дэнни было все равно. Он спросил, и этот человек ответил, что с ним все в порядке. Его задача выполнена.

— Тогда я ухожу.

— Я провожу вас.

— Не беспокойся. Я найду дорогу. Прощай, Джон.

Передняя дверь закрылась. Джон Лэйси рухнул на колени на коврик перед камином. Рот его застыл в безмолвном крике, он забарабанил кулаками по полу. Ему хотелось свернуться в клубок от терзавшей его боли.

Клэр ушла, забрав детей. В глубине души он сознавал, что больше никогда не увидит их. Он сам оттолкнул их от себя, как отталкивал всех. Он молил Господа, чтобы тот послал ему смерть.

Спустя минуты или, может быть, часы, когда выяснилось, что Господь не готов услышать его молитвы, а у Джона не хватило мужества взять дело в свои руки, он поднялся и прошел по комнатам, собирая кое-какие вещи, затем побросал их в фургон, припаркованный у дома.

Домовладелец может забирать свой дом обратно вместе со всем, что в нем находилось. Отныне он будет жить в конторе, у себя в мастерской. Отныне больше ничего не имело значения.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Кора специально купила газету «Эхо Ливерпуля». Едва переступив порог своего дома, она открыла ее на странице с поздравлениями по случаю совершеннолетия — двадцать первого дня рождения.

«Лэйси, Кормак Джон. Счастья тебе, сынок, в день твоего рождения. С любовью, мама», — прочла она.

В адрес Кормака пришли еще три поздравления: от Маив и Мартина, от Орлы, Микки и детей и последнее — от дедушки, Бернадетты, Иана и Руфи: «Поздравления славному молодому человеку в день его совершеннолетия».

Никаких поздравлений для Мориса Лэйси завтра не будет. Все, кто его знал, только посмеялись бы про себя, потому что Морис сидел в тюрьме в Уолтоне.

Боже, какой стыд! После вынесения приговора Кора почти не выходила из дому. За покупками она стала ходить на Стрэнд-роуд, где ее никто не знал; она не могла заставить себя пойти на Марш-лейн.

Она так и не поняла, что нашло на Мориса. Он потерял работу — по словам его босса, Морис был «непунктуальным». Кора обрадовалась, когда его почти сразу же призвали в армию. «Это пойдет ему на пользу, научит дисциплинированности, тому, что не удалось сделать мне», — думала она. Но сразу же после демобилизации Морис стал встречаться с Памелой Конвей, девушкой с подмоченной репутацией, если не сказать хуже. Кора была убеждена, что это братья Памелы сбили сына с пути. Они были намного старше его, и за ними тянулся шлейф судимостей за кражи со взломом. Один из них совсем недавно вышел из тюрьмы, он угрожал ножом владельцу магазина.

Они использовали Мориса. Сын был мягким парнем, легко поддающимся чужому влиянию. Он разбил стекло, чтобы залезть в киоск, и не сообразил своей глупой башкой, что кто-то может услышать и вызвать полицию. Копы уже поджидали его, когда он вылезал наружу, нагруженный блоками сигарет и коробками табака, которые почти наверняка предназначались Конвеям, и те впоследствии продавали бы их в пивных барах за полцены. Морис отказался донести на них, и Кора подозревала, что он попросту боялся.

Хоть раз в жизни Билли оказался дома, когда прибыли полицейские и попросили их проехать вместе с ними в участок. Там он набросился на Мориса и едва не задушил парня, если бы его не оттащили. Он заявил, что больше не желает иметь с ним ничего общего. Впрочем, когда это Билли имел что-то общее со своей женой и сыном?

Она вспомнила свое собственное криминальное прошлое, хотя она-то была слишком умной, чтобы попасться. Вероятно, склонность к воровству наследуется так же, как цвет глаз или волос. Но в таком случае Кормак…

Иногда она забывала, в чем заключалась правда.

Сейчас Кормак уже должен приехать домой из университета на рождественские каникулы, и сегодня вечером наверняка состоится торжество в честь его дня рождения — в таких случаях Элис не скупилась на организацию вечеринок.

Не находя себе места, Кора бродила по дому, бесцельно переставляя вещи с места на место. Это было несправедливо. Все было одной сплошной несправедливостью. Вышло совсем не так, как она планировала. Гораций Флинн откинул копыта в прошлом году, не оставив ей ни гроша. Парень, который пришел за арендной платой, рассказал ей, что имущество Флинна унаследовал какой-то его племянник, священник, живший где-то в Ирландии. Он пожелал, чтобы все осталось без изменений, и теперь арендную плату за квартиры и дома Флинна отправляли церкви где-то в графстве Антрим. Когда Кора поинтересовалась, почему большой дом Горация Флинна на Стэнли-роуд до сих пор пустует, парень не смог ответить ей ничего вразумительного.

Ей стало интересно, будет ли день рождения Кормака отмечаться дома или же Элис решит отпраздновать его где-нибудь в другом месте, учитывая, что это было его совершеннолетие. Во всяком случае, она не отказалась бы пойти туда, где бы это торжество ни состоялось, и подождала бы снаружи, чтобы тайком поглазеть на приглашенных — если бы ее не заметили, конечно.

В салоне на Стрэнд-роуд, вероятно, знали обо всем — она всегда старалась заглянуть внутрь, проходя мимо. Там вечно было полно народу, но она ни разу не видела Элис. Парикмахерская выглядела шикарно и была намного больше салонов Лэйси на Опал-стрит и Марш-лейн. Но Кора не могла просто так войти туда и начать задавать вопросы, ей придется попросить что-то сделать с ее волосами. Решено, она закажет стрижку, хотя обычно подрезала волосы сама, и назовется вымышленным именем. Ничего хорошего не получится, если она скажет, что ее фамилия Лэйси.

Эта мысль немного развеселила ее. У нее появился повод выйти из дому. Она пойдет прямо сейчас.

Кора вышла в коридор и сняла с вешалки свое пальто из верблюжьей шерсти. Куплено оно было двенадцать лет назад, но было очень хорошего качества, и она даже мечтать не могла о покупке нового, пока это не износится окончательно. Она сунула свои маленькие ножки в грубые башмаки, которые были еще старше, чем пальто, и повязала вокруг головы шарф. Для некоторых женщин внешность имела решающее значение, но Коре было наплевать на то, как она выглядит. Она застегнула пуговицы перед большим зеркалом. Ей исполнилось сорок восемь, и она выглядела на свои годы, ни моложе, ни старше. Ни один человек в мире не обернулся бы, чтобы посмотреть ей вслед.

Женщину, которая занималась ею в салоне Лэйси, звали Энид. Она заявила, что Коре больше подойдет короткая стрижка. Это придаст ей некоторое своеобразие, и она будет походить на Джун Эллисон.

— Это кинозвезда, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд Коры. — Она снималась в фильмах «Маленькие женщины» и «Президентский номер».

— Я редко бываю в кино.

— Правда, дорогая? Я-то хожу минимум три раза в неделю.

Кора сказала, что предпочла бы, чтобы ей подрезали волосы ровно на один дюйм, но все равно, большое спасибо за заботу. Она уже хотела кисло добавить, что у нее найдутся дела поважнее, чем ходить в кино трижды в неделю, но вовремя вспомнила, что собиралась выведать у этой женщины кое-какие сведения. Это оказалось легко, стоило ей заикнуться о том, что она давняя подруга Элис, хотя и не виделась с ней уже много лет.

— Как поживают ее дети? У нее ведь четверо, правильно? Три девочки и мальчик — он почти ровесник моего сына.

— В таком случае вашему парнишке должно быть что-то около двадцати одного года, как Кормаку. Сегодня у него день рождения. Он просто потрясающий юноша, я сама послала ему серебряный ключик в подарок. Мы все идем к ним сегодня вечером на торжество.

— И где же это будет?

— Знаете ресторан «Хилтон» на Стэнли-роуд? Так вот, там есть кабинеты наверху. Нас будет, наверное, человек пятьдесят. Элис позвала всех сотрудниц, а Кормак пригласил нескольких приятелей из школы и университета. Знаете, ведь он учится в Кембридже! Вы не поверите, но он изучает химию. — Будь Кормак ее собственным сыном, женщина не могла бы испытывать большую гордость за него. — После защиты диплома он собирается остаться в университете и добавить к своему званию еще несколько букв. Вот увидите, он покинет его доктором.

Подождав до восьми часов вечера, Кора расположилась напротив здания ресторана «Хилтон», который специализировался на организации свадеб и других торжеств. Он стоял на углу оживленной Стэнли-роуд и Грининг-стрит. Выходящий на обе улицы первый этаж был погружен в темноту. Несмотря на изрядное расстояние, лязг трамваев и гул дорожного движения, она ясно слышала доносящийся сверху шум вечеринки, которая была уже в самом разгаре, музыку, голоса, смех и пение.

Почему она притаилась в парадном подъезде дома в стылый декабрьский вечер, прислушиваясь к тому, как веселятся другие люди? Потому что этот вечер был украден у нее, вот почему. Этот вечер должен был принадлежать ей . Это она должна была устраивать вечеринку для Кормака.

Она прождала добрый час, кутаясь в свое старое пальто, притопывая ногами и не сводя взгляда с освещенных окон на втором этаже здания напротив. Отсюда она ничего не могла разглядеть, а ей так хотелось знать, что происходит внутри. В лицо ей ударяла снежная крупа, пока она переходила улицу и направлялась к боковому входу в ресторан на Грининг-стрит. Переминаясь с ноги на ногу, она постояла некоторое время в нерешительности перед дверью, прежде чем открыть ее. Но внутрь она так и не вошла. Прямо от порога узкая лестница вела наверх, там стоял просто оглушающий шум, слышались крики и топанье, словно люди все вместе исполняли какой-то странный танец. Кора никогда не была на танцах.

Осмелится ли она войти? Тайком подняться наверх, заглянуть в какую-нибудь щелочку, чтобы ощутить себя причастной к празднованию двадцать первого дня рождения Кормака?

Ну что же, даже если ее обнаружат, то не вышвырнут же вон, в конце-то концов. Элис никогда не сможет повести себя так грубо. Фиона — другое дело, но Фионы не было здесь. Женщина в салоне сказала, что она по-прежнему живет в Лондоне.

Кора прокралась наверх, ее ноги в башмаках на резиновой подошве ступали совершенно бесшумно. Слева располагались туалетные комнаты для мужчин и женщин, кухня и дверь с табличкой «Контора». Выкрики и топанье доносились из-за двери справа.

Кто-то — это оказалась Бернадетта Митчелл — выходил из кухни, держа в руках праздничный торт с зажженными свечами. Она была слишком озабочена тем, чтобы не споткнуться, и смотрела только себе под ноги, не заметив Кору, которая прошмыгнула в женский туалет и остановилась там. Сердце у нее едва не выпрыгивало из груди.

Внезапно музыка и притопывание прекратились. Мгновение стояла полная тишина, а потом раздалось: «Счастливого дня рождения, счастливого дня рождения, счастливого дня рождения, дорогой Кормак…»

Они любили его. Все любили Кормака.

Кормак, Морис. Морис, Кормак. Имена эхом отдавались у Коры в голове. Много лет назад она думала, что делает доброе дело для всех, но все вышло наоборот. Если бы она оставила все, как есть, то сейчас сын Элис сидел бы в тюрьме Уолтона, а не ее. Если бы только она могла вернуться на двадцать один год назад и все исправить!

Дамская туалетная комната служила одновременно и раздевалкой. Две стены были заняты пальто и шубами; кроме того, здесь были два туалета. Кора вошла в одну из кабинок и заперлась там. Она опустилась на сиденье. Теперь они хором распевали «Потому что он такой славный малый». Элис, вероятно, держала Кормака под руку и выглядела при этом страшно глупо. Она не заслуживала иметь такого сына, как Кормак.

Боже, как это было несправедливо !

Внезапно в туалетную комнату впорхнули несколько женщин. Они попытались открыть дверь, за которой притаилась Кора.

— Кто там? — спросила одна из них. — Дверь заперта уже целую вечность.

Через некоторое время раздался новый стук.

— С вами все в порядке? — Это был голос той проклятой женщины, Пэтси, которая работала у Элис.

— Да, — хрипло ответила Кора.

Дамская туалетная опустела. Снова заиграла музыка, теперь уже тише, звучала какая-то романтическая мелодия. Она представила себе, как в зале притушили верхний свет и все начали танцевать. Интересно, есть ли у Кормака девушка?

Вскоре женщины вернулись за своими пальто и шубами. Должно быть, вечеринка закончилась. Судя по их разговорам, они очень неплохо провели время. Минут через пятнадцать суета и шум стихли. Элис не приходила за своей шубкой, Кора узнала бы ее голос. Открыв дверь, она вышла из кабинки и обнаружила, что на вешалках осталось всего несколько пальто. Она стала раздумывать, как проскользнуть незамеченной из туалета на лестницу, иначе ее запросто могут запереть в здании на ночь.

В кухне не было ни души. Кора добралась до верхней площадки лестницы и уже собралась тихо спуститься вниз, как вдруг заметила, что дверь в большую комнату открыта и оттуда доносится музыка, такая тихая, что ее почти заглушал шум уличного движения снаружи.

Она остановилась. В дальнем конце комнаты Орла и Маив танцевали со своими мужьями: с этим бестолковым Микки Лэвином и другим, у которого была неплохая работа в больнице, Мартином. Дэнни и Бернадетта стояли у проигрывателя, перебирая пластинки. Кора подошла поближе, и в поле ее зрения оказалась Элис. На ней было чудесное платье бутылочно-зеленого цвета со складками. Она сидела в кресле, устало вытянув ноги. Но Кора еще никогда не видела ее такой умиротворенной. Элис буквально светилась от счастья. Лицо ее словно излучало электрические токи, и Кора кожей ощутила их покалывание. Ее невестка наслаждалась счастьем, которое должно было принадлежать ей и которого она была лишена долгие годы.

Она придвинулась еще ближе, выискивая глазами Кормака. Наконец он появился откуда-то и наклонился над Элис. На нем были черные брюки и белая рубашка. Кора подумала, что она велика ему. Рубашка топорщилась пузырем вокруг талии, заправленная в брюки с узким ремешком. Вероятно, в начале вечера на нем был галстук, но сейчас он снял его. Воротник рубашки был расстегнут, открывая стройную шею. Сердце у Коры болезненно ворохнулось в груди. Кормак выглядел необыкновенно привлекательным. Они с Элис весело смеялись над чем-то. Вся сценка могла служить иллюстрацией к сюжету на тему «Счастливое семейство». Внезапно Кормак протянул руку и погладил Элис по голове.

Что-то случилось с женщиной, которая тайком подсматривала за ними. В голове у нее как будто заклубился тяжелый туман: густой, черный, удушливый, он вихрем закружил ее, становясь все горячее и горячее.

Морис сейчас уже наверняка ложится спать в своей камере. В коридоре раздается крик надзирателя: «Погасить свет!» Там все пропахло мочой, жаловался он. Еда была отвратительной. Спустя несколько месяцев Кора перестала приходить к нему на свидания. Она не знала, о чем им говорить, остальные посетители выглядели ничтожествами и подонками. Ей было стыдно оттого, что она попала в их общество. Кора не была уверена, что желает возвращения Мориса. Она не была уверена, что все еще любит его.

Вот это был ее сын, ее мальчик, ее плоть и кровь, этот светловолосый, умный, очень привлекательный и энергичный молодой человек.

— Дьявол! — Элис уронила что-то. Фужер с вином. Жидкость растеклась по полированному полу, словно кровь.

— Я принесу тряпку из кухни. — Кормак быстрыми шагами направился к двери, за которой притаилась Кора: сын шел к матери. Должно быть, сам Господь сделал так, чтобы этот фужер разбился.

Кора попятилась назад, чтобы оказаться в кухне, когда туда войдет Кормак. Он подскочил от удивления.

— Тетя Кора! Я и не знал, что вы здесь. Почему вы не идете в большую комнату к моей маме?

Она в упор впилась глазами в его славное лицо с правильными чертами.

— Ты — мой, — произнесла она глубоким, страстным голосом; она даже не подозревала, что способна говорить так.

— Прошу прощения? — вежливо переспросил Кормак.

— Я сказала, что ты мой, — продолжала она тем же неестественным голосом. — В ту ночь, когда ты родился, я подменила тебя на Мориса. Я пошла пройтись по больнице. Все спали, кроме меня. Когда я вошла в детскую, Морис лежал в койке с биркой «Лэйси 1», а ты был в кроватке «Лэйси 2». Я поменяла вас местами.

Кормак все еще улыбался.

— Не говорите ерунды, тетя Кора. Не хотелось бы показаться грубым, но я в жизни не слыхал подобного смехотворного бреда.

— Это не бред, родной. Это правда, — хриплым голосом настаивала Кора.

Он рассмеялся:

— В больнице просто не допустят ничего подобного.

— В ту ночь это случилось. Тогда был налет — настоящий ад, все смешалось: в эту минуту женщины и дети прятались в подвале, а в следующую они оказывались уже на больничной койке. — Кора вцепилась в его руку, но он стряхнул ее.

— Это дурная шутка. — Голос его обрел ледяную холодность. — Мне жаль, что Морис попал в тюрьму, тетя Кора, но это не значит, что вы можете испортить мой двадцать первый день рождения.

Он думал, что она говорит это из злобы и зависти!

— О, родной, — заплакала она и протянула к нему руки, но он отодвинулся, и на лице его явно читалось отвращение. — Я ничего не хочу испортить, я просто подумала, что пришло время тебе узнать правду. Говорю тебе, в больнице был настоящий бедлам, сестры бродили по палатам, как лунатики. А потом случился экстренный вызов, и Элис не показывали ребенка до следующего утра. Но тогда ей уже дали тебя вместо Мориса. Двадцать один год тебе исполняется завтра. А сегодня день рождения Мориса.

Похоже, что именно упоминание о дне рождения, столь банальное, если сравнить с тем, что Кора говорила до сих пор, заронило сомнение в душу Кормака. Он побелел как полотно.

— Предположим, — медленно произнес он, — только предположим, что в том, что вы говорите, есть доля правды, но, Господи, что заставило вас решиться на такой безумный поступок?

Кора хитро улыбнулась.

— Потому что я решила, что Морис выглядит лучше и судьба ему будет уготована достойная, но выяснилось, что я ошиблась.

— Господи Боже!

Ей стало не по себе, когда она увидела, как черты его нежного лица исказились от ужаса и отвращения. Наверное, ей следовало вести себя по-другому или хотя бы обдумать все заранее, прежде чем открывать рот. Наверное, ей сначала нужно было рассказать обо всем Элис. Она помнила, что происходило той ночью, и ее убедить было бы легче.

— Кормак! — окликнула его Элис. — Где же тряпка?

— Бегу, мам. — Лицо его прояснилось и стало бесстрастным. — Я не верю вам. Вы просто стараетесь все испортить, что у вас недурно получается, если судить по вашим прошлым достижениям.

— Посмотри на себя в зеркало повнимательнее, сынок, — мягко настаивала Кора. Она очень расстроила его, но этого и следовало ожидать. Она почувствовала, как ее захлестнула жалость, но не собиралась отрицать, что все рассказанное ею — правда. Она и так уже достаточно настрадалась из-за этой дурацкой ошибки. — Никому и в голову не пришло обратить на это внимание, но ты весь в меня, твою мать, — та же форма лица, те же маленькие руки. — Пальцы Элис были длинными и тонкими, а у Джона — толстыми. Кора вытянула свои руки, растопырив короткие пальцы и бесстрастно разглядывая их. — Смотри, сын.

Впервые в жизни хваленое спокойствие изменило Кормаку.

— Не смейте называть меня сыном. Я — не ваш сын. Я скорее умру, чем соглашусь быть им. Я не желаю иметь с вами ничего общего. — Он едва мог говорить. Слова давались ему с трудом, словно язык его прирос к гортани.

Кора задумчиво пожевала нижнюю губу. Ей больно было видеть своего сына в таком состоянии, но чего она, собственно, ожидала? Что он бросится в ее объятия? Все это было для него жутким потрясением.

— Почему бы нам не пригласить сюда Элис? — предложила она.

— Мама знает ?

— Еще нет, но пришло время ей узнать обо всем. — Коре показалось, что Кормак сейчас ударит ее. Он в бешенстве склонился над ней, глядя в упор. — Не смейте говорить матери об этом ни слова, слышите? Это убьет ее. Я хочу, чтобы никто ничего не знал. Слушайте меня, тетя Кора. Я хочу, чтобы никто ничего не знал .

— Но, — начала было Кора, разочарованная: она хотела, чтобы весь мир узнал, что это ее сын, Морис, тюремная пташка, принадлежал кому-то другому.

Тогда Кормак своими маленькими белыми руками обхватил тощую шею Коры и начал душить ее.

— Если вы расскажете об этом хоть одной живой душе, тетя Кора, помоги мне Господь, я убью вас. Клянусь. Где бы я ни находился, я вернусь и убью вас, как бешеную собаку.

Она задыхалась.

— Отпусти меня, сын. Я не скажу никому ни слова.

Он отнял руки от ее горла.

— Так будет лучше, — произнес он угрожающим тоном. — И не смейте называть меня сыном.

Кора вдруг поняла, что мягкий, нежный Кормак, который, по всеобщему убеждению, не способен и мухи обидеть, который даже в гневе никогда не повышал голоса, вовсе нешутил. Она сама, давным-давно, убила двоих человек. Яблоко от яблони недалеко падает, подумала она. Настоящий сын своей матери, это уж точно. Она счастливо вздохнула. Кормак знал правду, и только это имело значение. Когда-нибудь он придет к ней и научится любить свою мамочку.

Кормак вошел в мужскую туалетную комнату и уставился на себя в зеркало. Всего за какие-то несколько минут мир для него перевернулся. Как быстро может измениться жизнь: в одно мгновение ты совершенно счастлив, а в следующее — погружаешься в пучину отчаяния!

Он никогда не любил тетю Кору. При виде ее у него всегда мурашки пробегали по коже. В этой женщине всегда было что-то странное, пугающее. Став старше, он решил, что она не в своем уме, и, если она и вправду была его матерью, тогда и его ждет то же самое. Например, он никогда не считал себя способным на убийство, но всего несколько минут назад он схватил женщину за горло с твердым намерением задушить ее. Кормак подумал, что наверняка сделал бы это, если бы поблизости никого не оказалось.

Было нечто обидное и неприличное в том, что ее имя складывалось из тех же букв: Кормак, Кора, — словно между ними с самого начала существовала какая-то тайная связь.

При мысли о том, что всем, что случилось до сих пор в его жизни, он целиком и полностью обязан прихоти этой безумной женщины, бродившей по коридорам больницы в глухую ночь, он вздрогнул от ужаса. Было отчего сойти с ума.

С другой стороны, он мог считать, что ему повезло. Это ведь его , а не Мориса, могли воспитывать в доме на Гарибальди-роуд, где на стене висела розга.

«Бедный Морис!» — содрогнулся Кормак.

Он больше не был уверен, кто он такой на самом деле, кому он принадлежит и чья семья была для него родной. Он говорил себе, что тетя Кора несет чушь, как он подумал с самого начала, но как быть с лицом, которое глядело на него из зеркала и казалось ему теперь точной копией лица его ненавистной тетки? Глаза, правда, были другого цвета, но и только.

О боже! Почему он не замечал этого раньше? Почему никто другой не обратил на это внимания? До сего момента он считал себя мало-мальски симпатичным, но сейчас на него из зеркала смотрело лицо мертвеца.

«Мы не знаем, в кого он удался», — говорила мать в ответ на замечания людей о том, что Кормак совсем не похож на своих родителей. До сих пор никто не видел разительного сходства между ним и женщиной, которая сейчас назвалась его матерью. Он никогда не сможет смириться с тем, что Элис не его родная мать.

В дверь постучали:

— Кормак, сынок, с тобой все в порядке? Надеюсь, тебя не тошнит от пива? Кстати, я нашла тряпку сама.

— Со мной все в порядке. — Он не мог заставить себя сказать «мама», просто не мог. — Я выйду через минуту, — крикнул он.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1965 год

Кормак лежал на спине, подмяв под себя хрупкие побеги кукурузы. Он смотрел в небо сквозь просвет в сплошной стене зелени, который постепенно становился все уже и уже, пока наконец не превращался в крошечную точку. Примятые побеги впивались в тело сквозь тонкую тенниску и хлопчатобумажные брюки, хотя больно ему не было. Он широко раскинул руки в стороны, и они почти скрывались в желтых стеблях. С одной стороны кончики его пальцев касались Уолли, а с другой — Фрэнка по кличке Янки, который храпел во все горло.

Он представил себя птицей, пролетающей в небе, и словно увидел себя и своих друзей сверху, похожих на распластанных маленьких бумажных человечков.

— Почему солнце красное? — пробормотал Уолли.

— Не знаю, — ответил Кормак. — Почему везде так жарко?

— Потому что солнце красное, чувак. Оно горит.

— Мне нужно выпить. — Кормак сел и осторожно потрогал свои босые ступни. То, что он еще был способен это сделать, означало, что ему срочно требовались травка и выпивка, чтобы чувства снова притупились.

Он поднялся на ноги и нетвердой походкой заковылял к раскрашенному в дикие цвета старенькому фургону, припаркованному у кромки поля где-то в Суффолке, Сассексе или Суррее, он не помнил, где именно. Он знал, что они направлялись на рок-фестиваль в Норвиче, который должен был начаться послезавтра. Фермер, на чьем поле они расположились, пока еще не знал о вторжении на свою территорию. Если он заметит их до того, как они смоются отсюда сегодня вечером, то, вероятно, спустит на них парочку злобных псов или пригрозит дробовиком, а может, сделает и то, и другое.

Внутри фургона жужжали мухи. Когда они его купили, он был уже переделан в дом на колесах с шестью койками, крошечной раковиной-умывальником и столиком в дальнем конце, вокруг которого были привинчены к полу крытые пластиком скамейки. За шторкой томился химический туалет, которым никто не пользовался, поскольку никому не хотелось опорожнять его. Был еще маленький холодильник, но он не работал. Стекла были закрашены краской, чтобы ничей любопытный взгляд не проник внутрь, единственное незакрашенное окошко в потолке не открывалось. Обжигающие солнечные лучи превратили тесное и узкое пространство фургона в духовку.

В этой удушающей жаре Кормак едва мог дышать. Он открыл дверцу холодильника и вспомнил, что тот сломался, когда на глаза ему попался заплесневелый помидор. Из крана, когда он повернул его, не вытекло ни капли воды — должно быть, резервуар для воды был пуст. Он принялся рыться везде: в шкафчике под раковиной, под койками, под одеждой, что в беспорядке валялась на койках, — но не нашел ничего, кроме нескольких пустых пивных бутылок, из которых ему тоже не удалось выжать ни капли. Во время этих поисков он задел гитару, и она свалилась на пол с немузыкальным стоном — он заметил, что одна струна порвана.

Потом Кормак вспомнил, что девчонки — Таня и Пола, отправились в деревню, чтобы сделать припасы, но память не сохранила, когда именно они ушли. Это могло быть и пять минут, и пять часов назад.

Боже, ну и запах тут стоит! Прошлой ночью кого-то стошнило, и все вокруг воняло блевотиной. Наверное, именно поэтому сюда налетело столько мух. Но был еще какой-то запах, достаточно сильный, и до Кормака дошло, что это краска. Безжалостно палящее солнце обжигало краску на стенах и крыше фургона.

Он умрет, если немедленно не выпьет чего-нибудь. Может, затяжка травкой уменьшит жажду? Кормак вспомнил, что марихуана была одной из причин, почему он пришел сюда, и полез под подушку на своей койке за старенькой жестянкой из-под табака «Голден Вирджиния», в которой хранил свои запасы.

«Привет, друзья», — прочувствованно обратился Кормак к содержимому коробки: пачке нарезанной на полоски красной бумаги, коробку спичек среди россыпей табака и, самое главное, к кучке мелкого, теплого на ощупь крошева. Он насыпал табак на полоску бумаги и равномерно распределил по нему небольшую часть марихуаны, свернул самокрутку и бережно спрятал остальное. Он закурил косяк, сделал долгую и глубокую затяжку, потом вышел наружу и сел в тени фургона, прислонившись к нему спиной. Прохлады, естественно, не было, но, по крайней мере, он не сидел на самом солнцепеке.

— Привет, чувак. — Перед ним возник Уолли. — Там есть что-нибудь выпить?

Кормак покачал головой.

— Ни капли, чувак.

— Где Таня и Пола?

— Ушли куда-то. А где Фрэнк?

— Спит.

— Может, кто-нибудь разбудит его? Он обгорит на солнце. — Интересно, как следовало сказать правильно — обгорит или загорит?

— Полагаю, кто-то должен это сделать. — По-видимому, решив, что это будет не он, Уолли присел рядом с Кормаком и жестом указал на самокрутку. Кормак протянул ее товарищу. Они делили все, включая девчонок. Кормак и Уолли даже как-то попробовали поделить друг друга, но решили, что это не для них.

Фрэнк Янки служил для них главным поставщиком наличных денег. Папаша отправил его за границу, чтобы сынок не попал во Вьетнам, и, где бы они ни очутились, Фрэнку достаточно было отыскать банк Ллойда и предъявить там паспорт, как у них на руках оказывалась внушительная сумма денег. Именно Фрэнк купил фургон, а раскрашивали они его вместе. Остальные становились на учет и получали небольшое пособие по безработице, если надолго задерживались где-то, но такое случалось нечасто.

В голове у Кормака поплыл приятный туман. Он больше не страдал от жажды. Ему хотелось до конца своих дней удержать, сохранить это неуловимое, ускользающее ощущение, когда тебе ничего не хочется и ничего не нужно. Его амбиции не простирались дальше того, чтобы в таком одурманенном состоянии переползти из одного дня в следующий, не теряя, впрочем, сознания.

Вернулись девчонки, нагруженные покупками. Кормак приветствовал их ленивым взмахом руки. Пола улыбнулась, а Таня зло сказала:

— Уже накачались. Держу пари, вы даже не убрали внутри. — Таня была высокой, ослепительно красивой девушкой, у которой почти всегда было отвратительное настроение. Она, вырядилась в длинную цветастую юбку до земли и коротенькую футболку. Ее мать была известной топ-моделью.

— Убрали внутри? — хором переспросили Кормак и Уолли. Они с удивлением посмотрели друг на друга.

— Там воняет. Это ведь не меня или Полу стошнило. Вы пообещали, что уберете за собой.

— Правда?

— Я приберу. — Пола была маленькой и хрупкой, ее трудно было назвать красивой. У нее были жесткие вьющиеся волосы каштанового цвета и круглое лицо с остреньким подбородком. В своем измятом бесформенном платье Пола выглядела не старше шестнадцати лет, хотя ей исполнился уже двадцать один год, она была на три года моложе Кормака. — Как говорила моя ужасная мамаша: «Если хочешь что-нибудь сделать хорошо, сделай это сам».

— Элис тоже говорила нечто подобное. — Кормак ухмыльнулся.

— Где Фрэнк? — требовательно спросила Таня.

— Спит, — ответил Уолли.

— Там? — Она показала на фургон.

— Нет, в тех вон краях, — цветисто выразился Уолли и неопределенно махнул рукой в сторону поля.

— Так-так. Он обгорит. — Таня решительно направилась в ту сторону, спина у нее была прямой, как у школьной учительницы. Кормак полагал, что кто-то должен приглядывать за ними. Он был рад, что рядом была Таня. И Пола. Особенно Пола.

— Я пока спрячу это. — Пола покачнулась, поднимая один из пакетов, нагруженных покупками.

Врожденная вежливость Кормака пробилась наружу, и он с трудом поднялся на ноги.

— Я помогу тебе.

— Спасибо, Кормак. Фу, ну и запашок! — воскликнула Пола, когда они вошли внутрь фургона. Она споткнулась о гитару, и та с глухим стуком отлетела под стол. — Нам нужно найти прачечную самообслуживания и выстирать спальные мешки. В Ипсвиче должна быть такая, обычно они открыты допоздна. Пока что я вынесу все. — Она начала сгребать в кучу спальные мешки и разбросанную одежду, выбрасывая ее за дверь. С тряпками улетучилась и почти вся вонь.

«Господи, откуда она черпает энергию?» — подумал Кормак. Он предпочел бы валяться в грязи до конца жизни, чем постирать простыню.

— А мы сейчас где, в Ипсвиче? — Кормак лишь краем уха слышал об этом месте.

— Он примерно в пяти милях отсюда. Хочешь пить? — Она укладывала продукты под раковину.

— Думаю, да, хочу.

— Хочешь лимонада?

— Это неплохой вариант.

— Тогда присаживайся, я налью тебе стакан.

— Спасибо, Пола, — поблагодарил девушку Кормак.

— Знаешь, когда мы заедем в Ипсвич постираться, тебе не помешает вымыть голову, Кормак. У тебя уже колтун в волосах. Ты сможешь сделать это в мужском туалете.

— Мне нравится, когда они спутанные. — Кормак потрогал свои волосы, которые доходили ему до середины спины. На ощупь они казались жирными и необычно густыми.

— Как хочешь. — Пола пожала плечами в ответ.

— Я вымою голову для тебя . — Пола ему очень нравилась. Его уже начинало потихоньку раздражать то, что приходилось делить ее с Уолли и Фрэнком. Может, им стоит найти еще одну девушку и разбиться на три пары. — Думаю, что я люблю тебя, Пола, — серьезно сказал он.

— Ох, Кормак! Ты слишком обкурился для того, чтобы думать. — Она с любопытством посмотрела на него. — Зачем ты это делаешь? Я имею в виду, что тоже иногда не прочь выкурить косячок, но ты, похоже, предпочитаешь все время находиться на взводе.

— Это долгая история, Пола. Кое-что произошло. — Кормак говорил медленно, тщательно выговаривая каждое слово, надеясь, что так слова обретут смысл. — В один день, в одну минуту все было прекрасно, а в следующую стало полным дерьмом.

— И что же такого произошло?

— Я понял, что я — не тот человек, каким всегда себя считал.

На Полу его слова, похоже, произвели впечатление.

— Да, это, должно быть, неприятная штука, Кормак.

— Очень неприятная. — Кормак уже собрался протянуть к ней руки, опрокинуть ее на койку, но тут в фургон ввалился Уолли, за ним показался Фрэнк, которого поддерживала разгневанная Таня. Лицо и плечи Фрэнка были ярко-красного цвета, под стать его волосам, и слегка припухли.

— Со мной все в порядке, женщина, — протестовал он. — Оставь меня в покое.

— Завтра ты убедишься, что с тобой не все в порядке. Ты будешь похож на больную собаку. Пола, у нас в аптечке есть каломиновая мазь? — Идея обзавестись аптечкой принадлежала Тане, и Кормаку пришлось согласиться с тем, что это полезная вещь.

— Ладно тебе, ничего со мной не будет.

— Тогда я предлагаю сваливать отсюда, прямо сейчас, — коротко обронила Таня. — Мы заедем в Ипсвич, постираемся, наполним резервуар водой, купим каломиновой мази. Кто-нибудь из вас в состоянии сесть за руль?

Время от времени Кормаку приходилось управлять фургоном, хотя никто его этому не учил.

— Я прекрасно себя чувствую, — заявил он.

— Ну да, как же! — Таня бросила яростный взгляд на Уолли, который в прострации валялся на полу. Фрэнка начал бить озноб. — Видно, придется мне самой вести фургон. Когда-нибудь нас остановит полиция, а у меня нет прав.

* * *

Земля на огромном поле прокалилась и затвердела, как камень. Трудно представить, что когда-то почва здесь была такой мягкой, что колеса тракторов оставили на ней большие вмятины правильной формы — получились очень хорошие сиденья. «Как раз такой ширины и глубины, чтобы в них с удобством усадить свою задницу», — подумал Кормак.

Пола устроилась между его ног, прислонившись к нему спиной. Руки Кормака безвольно лежали у нее на коленях. Они сидели на самом краю поля, откуда им едва видна была группа, игравшая что-то под тентом, который в такой безветренный день замер в мертвой неподвижности. Музыка смолкла, и толпа слушателей, усеивавших поле, подобно конфетти, жидко захлопала. Среди зрителей было много детей, большинство из которых не обременяли себя одеждой. Многочисленных собак как будто специально выдрессировали так, чтобы они мочились и испражнялись как можно чаще.

Сегодня Пола надела другое платье, такое же бесформенное. Он зарылся носом в ее волосы, пахнувшие мылом. Его собственные волосы тоже были чисто вымыты, пышные пепельно-белые кудри схвачены на затылке резинкой.

— Откуда ты родом, Пола? — спросил Кормак. Она, наверное, уже говорила ему об этом раньше, но он забыл.

— Из Ланкашира, как и ты. Блэкпул.

— Я был в Блэкпуле один раз. Там было что-то под названием «Золотая миля». — Он с Фионой и Орлой забрались тогда на гигантское колесо обозрения, Маив же испугалась. С ними еще был дедушка.

— Тебе стоит посмотреть на аттракцион «Огни Блэкпула», он начинается через несколько недель. Это что-то потрясающее.

— Поедем вместе?

— Никаких шансов, Кормак. Я могу встретить там свою мать.

— Это будет так ужасно?

— Чрезвычайно. Она — стерва.

— Моя тоже. — Кормак вздрогнул.

— А мне казалось, ты говорил, что твоя мать — прелесть. — Она обернула к нему лицо, и он поцеловал ее в нос. — Ты всегда так хорошо отзываешься об Элис.

— Элис — не моя мать, хотя она считает, что это так.

— Ох, Кормак, перестань говорить загадками. Тебя усыновили или что-нибудь в этом роде?

— Нет, меня подменили при родах.

— Кто, злая фея?

— В общем, да. Так получилось. Очень злая фея.

— Иногда ты бываешь таким загадочным, Кормак. Ты хоть догадываешься об этом?

— Я сам себе представляюсь загадкой, — мрачно отозвался Кормак.

— Мы играем завтра здесь?

— Сомневаюсь, ведь Фрэнк по-прежнему валяется со своими ожогами. И, по-моему, одна из гитар сломана. — Группа «Ничейные ребята» обычно открывала любой концерт, ее нанимали для того, чтобы она развлекала зрителей, пока те подыскивали себе подходящие места, чтобы присесть. Фрэнк и Уолли были не очень хорошими гитаристами. Единственным достойным внимания музыкантом была Таня, которая вытворяла чудеса со своей скрипкой. У Полы было приятное, высокое контральто, а Кормак сносно колотил в бубен, не хуже других во всяком случае. Кормак считался импресарио группы, конечно когда давал себе труд вспомнить об этом. Группа «Ничейные ребята» отличалась от других коллективов тем, что не искала ни денег, ни славы. Это было просто занятие, придававшее некий смысл их, в общем-то, бесцельному существованию.

— Думаю, мне стоит вернуться в фургон, смочить лоб Фрэнку, да и вообще посмотреть, как он там, — сказала Пола.

— Я пойду с тобой, — с готовностью вызвался Кормак. Он не хотел, чтобы она оставалась наедине с Фрэнком, которого солнечные ожоги не могли вывести из строя.

— Не стоит, Кормак.

— Эта группа — сплошное дерьмо, и мне нужно отдохнуть.

— От чего? Ты сидишь в этой яме почти весь день.

— Мне нужно отдохнуть от сидения в этой яме.

На обочине узкой сельской дороги вплотную одно к другому были припаркованы средства передвижения: автобусы, домики на колесах, грузовики, большие фургоны, маленькие фургоны, машины «скорой помощи» с закрашенными названиями, случайные легковые автомобили. Если верить радио, та же картина наблюдалась на много миль вокруг. Полиция решила позволить фестивалю идти своим чередом и не пыталась разогнать приехавших. Суеты и шума в этом случае будет меньше. Выступая по радио, несколько местных жителей с возмущением называли это музыкальное сборище позором для нации. Почему все эти люди не на работе? Как они посмели явиться в округу, где живут приличные, законопослушные люди, и устроить здесь хаос? На пивных барах, ресторанчиках, даже на одном или двух гаражах висели таблички «Участникам фестиваля вход воспрещен». У «Ничейных ребят» снова закончилась вода, и добыть ее здесь было проблематичным.

— Моя кожа не дает мне пошевелиться, чувак, — жалобно сказал Фрэнк, когда Пола и Кормак влезли в фургон. Он сидел на койке в неудобной позе, поставив локти на стол. На нем были только разрисованные бабочками шорты. Кожа на плечах и груди уже не горела огнем, но все еще причиняла ему боль. Рыжие волосы Фрэнка казались хрупкими, словно поджаренными. — Мне больно дышать.

— Намазать тебя каломином?

— Пожалуйста, Пола.

Кормак сунул руку под подушку за своей жестянкой и начал сворачивать самокрутку. Первая же затяжка повергла его в состояние летаргии. Он прилег и через несколько секунд уже спал.

Проснулся он на закате оттого, что слегка продрог. Вдалеке слышалось басовитое буханье музыки. Самокрутка прожгла аккуратную круглую дыру в нейлоновом спальном мешке, но половинка у него еще оставалась. Он принялся шарить в поисках спичек, как вдруг заметил Полу и Фрэнка на соседней койке. Крепко обнявшись, они спали. Пола была обнажена, ее маленькое, прекрасно сложенное тело блестело от пота, а шорты Фрэнка были спущены до колен. Его обгоревшую кожу покрывали пятна розового каломина.

Кормак застонал. Он вернулся вместе с Полой, чтобы присматривать за ней, но вот — Пола и Фрэнк, оказывается, занимались любовью прямо у него на глазах. Им крайне необходима еще одна девушка, для Фрэнка. Уолли будет спать с Таней, Кормаку достанется Пола.

Другая девушка! Нетвердо ступая, он выбрался наружу и зашагал туда, откуда доносилась музыка, чтобы поискать эту другую девушку. Быстро темнело. В некоторых автомобилях горел свет, и он слышал стук тарелок. От запаха пищи его затошнило, хотя, насколько Кормак помнил, он ничего не ел сегодня весь день, да и вчера тоже. По дороге промчалась полицейская машина с включенной мигалкой. Кормак оттолкнул с дороги маленького мальчика и какую-то лохматую собаку, чтобы они не попали под колеса. Малыш заплакал, а неблагодарный пес зарычал.

Шагая по направлению к музыке, Кормак, сам не зная отчего, плакал. Он даже не осознавал, что плачет, пока одна из крупных слезинок не упала ему на босую ногу, и он решил, что идет дождь. Он поднял глаза к чистому сумеречному небу и понял: то, что показалось ему дождем, было на самом деле слезами. Он думал о Поле, об Элис и дедушке, о своих сестрах, об Эмбер-стрит и Бутле, о парикмахерском салоне Лэйси, о школе, в которую ходил, и о друзьях, которых встретил в жизни. Он думал об университете и о том, что не вернулся в него, чтобы закончить учебу и получить степень, и вспоминал лицо Элис, когда сказал ей об этом. Он думал о Коре Лэйси.

— Эй, смотри, куда идешь, дружище.

Оказывается, он столкнулся с женщиной, которая шла ему навстречу, держа за руки двоих детей.

— Извините меня, — всхлипнул Кормак. — Мне очень жаль.

— Это еще не конец света, дружок, — мягко откликнулась женщина.

Все еще плача, Кормак заковылял дальше, когда за его спиной раздался удивленный голос:

— Кормак, это ты?

Он обернулся. Женщина с детьми остановилась и смотрела на него, на лице ее читалось недоверие. Она была высокой и крепко сбитой, но с отличной фигурой, ее длинные, густые и непокорные волосы были собраны в узел на затылке. На женщине были черная тенниска с буквами CND спереди и узкие черные брючки. К сожалению, для Фрэнка она была старовата, ей явно перевалило за тридцать, кроме того, в фургоне совершенно не было места для детей.

— Да, я — Кормак, — тихо сказал он.

— Я Фиона, милый. Фионнуала, твоя сестра.

— Фиона! — Еще никому в жизни Кормак не был так рад. Он перестал плакать, сжал свою сестру в объятиях и принялся покрывать ее лицо поцелуями. Она крепко обняла его в ответ и погладила по спине, как маленького. Кто-то из детишек попытался оттащить ее.

— Все в порядке, Колин. Это Кормак, твой дядя. Боже, Кормак, ты ужасно выглядишь. Ты случайно не болен? Пойдем, милый, наша машина недалеко.

Дети побежали вперед и остановились у аккуратного небольшого домика на колесах. Фиона, крепко держа Кормака за руку, словно боясь, что он убежит, открыла дверцу и втолкнула его внутрь. В домике было уютно и поразительно чисто. На окнах висели занавески из красной ткани в белую полоску, на столе, покрытом скатертью в тон, стояла небольшая ваза с розами. Пол был застелен красным ковром, а в углу сверкала миниатюрная раковина из нержавеющей стали. В домике не было и следа грязной посуды или нечистого белья.

Кормаку вдруг почудилось, что сестра втащила его за руку в нормальный мир, и эта картина домашнего уюта напомнила ему о временах, когда он сам не знал другого мира, когда для него ничего не стоило принять ванну, надеть чистую одежду, почистить зубы, съесть вкусную и здоровую пищу.

— Провалиться мне на месте, Кормак, ну от тебя и воняет, — без обиняков заметила Фиона. — Пойди прими душ, хороший мой, а я пока приготовлю чай. Я сейчас найду тебе чистую тенниску. Кстати, это Колин и Бонни. Ему скоро пять, а ей почти четыре. Поздоровайтесь со своим дядей Кормаком, дети, а потом быстренько надевайте пижамы. Вам уже пора спать.

— Привет, дядя Кормак. — Бонни храбро шагнула вперед, а мальчик топтался у сестры за спиной, посасывая палец.

— Здравствуйте, дети, — ответил Кормак, изо всех сил стараясь походить на нормального взрослого дядюшку. — А где их отец? — поинтересовался он у Фионы.

— Мертв. Он умер два года назад. Его тоже звали Колин.

— Черт! Мне очень жаль.

— Мне тоже, — сухо заметила Фиона. — Я любила его так, что это не выразить словами, но во время войны он побывал в японском лагере для военнопленных и умирал, когда я встретила его. Когда мы поженились, никто из нас не думал, что он проживет целых шесть лет, но ему это удалось, и эти годы были самыми счастливыми в моей жизни. — Она протянула ему мыло и полотенце. — Снимай рубашку, милый, и выброси ее, пока ею все здесь не провоняло. Хочешь есть?

— Не откажусь от бутерброда с маслом.

— Думаю, это вполне можно организовать.

Кормак никогда не выделял кого-нибудь из своих сестер, но все-таки к Фионнуале он всегда испытывал большую привязанность, чем к шумливой, агрессивной Орле или к тихой, уверенной в себе Маив. В бестактной, прямолинейной Фионе было что-то уязвимое, отчего она выглядела неудачницей, вечно говорившей не то, что нужно. То, что на какой-то дороге в деревенской глуши его, постепенно опускающегося на дно жизни, подобрала сестра, которую он не видел бог знает сколько лет, и привела в этот уют, где была свежая вода, где пахло душистым мылом, где на плите закипал чайник, а на столе стояли розы, было маленьким чудом.

— Что ты здесь делаешь? — спросила его Фиона, пока он умывался. Дети, переодеваясь в пижамы, с интересом наблюдали за ним.

— Я выступаю в группе «Ничейные ребята». Наш концерт запланирован на завтра, но Фрэнк заболел и не может играть.

— Никогда не слышала о вас.

— И никто не слышал, отсюда и название.

— Мамочка, он не помыл за ушами.

Фиона улыбнулась:

— Кормак, Бонни говорит, что тебе надо помыть и за ушами.

— Извини, Бонни.

— И под руками тоже.

— Да, Бонни. — Кормак начинал понемногу чувствовать себя счастливым.

Быстрыми и ловкими движениями Фиона открыла банку бобов, сунула ломтики хлеба в духовку, налила воду в заварочный чайник. Уже через несколько минут дети с аппетитом поглощали гренки с бобами, а Кормак, сидя в чистой тенниске с надписью «Амнистия-61» на спине, пил из глиняной кружки обжигающий чай. Похоже, недостатка в провизии у Фионы не было. На столе появились батон, масло в пластиковой коробочке, жестянка с какао, бутылка молока, пачка печенья со сладким кремом. Кормак уже и не мог припомнить, когда последний раз перед ним был столь богатый выбор.

— Фургон твой? — спросил он.

— Нет, взяла напрокат. У нас сейчас каникулы, и мы направляемся в Шотландию. Сюда собирался приехать кое-кто из моих друзей, вот я и решила, что сделаю небольшой крюк и покажу детям, что представляет собой рок-концерт. Бонни просто в восторге, а Колину жутко не понравилось, правда, дорогой? — Колин с полным ртом кивнул головой. Фиона ласково взъерошила ему волосы, и при виде этого жеста Кормаку отчего-то снова захотелось заплакать.

— Мы с Колином, — продолжала Фиона, — с большим Колином, я хотела сказать, хотя он совсем не был великаном, отправлялись в путешествие каждый год. Это самый дешевый способ посмотреть страну. В прошлом году мы никуда не ездили, так что это первые наши каникулы после его смерти.

— Ты никогда не бывала поблизости от Ливерпуля, сестренка? — мягко поинтересовался Кормак. — Элис расстраивается всякий раз, когда слышит твое имя. Она скучает по тебе. Как и все мы.

Фиона взглянула на детей, которые покончили с бобами и гренками, выпили свое какао и теперь жевали печенье, внимательно прислушиваясь к разговору матери со своим новоиспеченным дядюшкой.

— Эй, вы двое, вам пора в кровати. — Она хлопнула в ладоши. — Я не буду выключать свет, так что можете взять печенье с собой в постель. Пусть это будет маленьким подарком, ведь мы с вами на каникулах. Кормак, обожди минуточку.

Она сложила стол, окруженный с трех сторон обитыми мягкой красной тканью скамейками. Под сиденьями были устроены ящики для хранения всевозможных вещей, она вынула оттуда постельное белье и застелила две скамьи. Дети послушно улеглись в свои импровизированные кровати, и Колин немедленно принялся сосать большой палец. Затем Фиона извлекла откуда-то два складных стульчика и вынесла их к задней стенке фургона, подальше от проезжающих машин. Уже почти совсем стемнело, и в воздухе ощутимо похолодало.

— Обычно их не так-то просто уложить спать, но сегодня они очень устали. Колин ведет себя так тихо еще и оттого, что это напомнило ему время, когда его отец был жив. Он по-прежнему страшно скучает по большому Колину. Бонни — совсем другое дело, она его почти не помнит. Хочешь апельсинового сока, Кормак? Он вкусный и холодный.

— С удовольствием.

— Я мигом.

Кормак бросил взгляд на поле, где продолжался концерт. Стемнело, и в ночном небе плясали, скрещиваясь, лучи прожекторов. Сквозь заросли зелени он разглядел отблески огней и расслышал грохочущие ритмы, которые отчетливо разносились в вечернем воздухе. Мелодия была знакомой, и исполняла ее знакомая группа, названия которой он не мог вспомнить.

Вернулась Фиона с двумя стаканами и картонной упаковкой с соком.

— Держи, родной.

— Спасибо.

Она села на стул, и руки их соприкоснулись.

— Ты спрашиваешь, почему я ни разу не приехала домой, Кормак. Дело в том, что я и сама не знаю. Время от времени я посылала матери открытки, чтобы она знала, что со мной все в порядке. Я не сообщала своего адреса на случай, если кто-нибудь вздумает приехать, чтобы попытаться убедить меня вернуться. Через год, когда я вышла замуж за Колина, было уже, наверное, поздно, все запуталось, и чем дальше, тем труднее становилось что-то изменить.

— Элис не стала бы обращать внимание на такие мелочи.

— Я знаю, — подавленно заметила она. — Я должна была написать, сломать лед, так сказать, потому что я скоро собираюсь домой, в Ливерпуль. Руби, мать Колина, умерла в прошлом месяце, а Эльза — его дочь от первого брака — вышла замуж за солдата и переехала в Германию. — Она вздохнула. — Так что в Лондоне меня больше ничего не держит. У меня очень милые соседи, но это совсем не то, что видеть рядом родных людей. Я хотела бы, чтобы у моих детей были бабушка, дяди и тети, двоюродные братья и сестры. На Рождество Колин пойдет в школу, и пусть он начнет учебу в Ливерпуле.

— На Эмбер-стрит хватит места для вас троих, сестренка.

— О, у меня уже есть дом, — удивила его Фиона. — Помнишь Горация Флинна? Он оставил мне свой дом на Стэнли-роуд. Он единственный знал о том, что я ухожу. Я написала ему и рассказала, где живу, а потом отослала те двадцать фунтов, которые он мне когда-то одолжил, пообещав, что не расскажет об этом матери. Мы довольно регулярно переписывались — он прислал нам с Колином свадебный подарок. Дом сдавался внаем долгие годы. Я решила, что это судьба, когда после смерти Руби пришло письмо от съемщиков: они извещали, что в течение месяца съедут. Ладно, что теперь об этом говорить… — Она вновь наполнила стакан соком. — Как там все? У нашей Маив уже есть дети? А у Орлы их не прибавилось? Как поживают дедушка и Бернадетта? — Голос у нее сорвался, охрип. — Как наша мама, Кормак? Знаешь, я скучаю по ней так же, как и она по мне.

Кормак не сомневался в этом. Он знал, что можно любить кого-то и в то же время обращаться с ним с поразительной жестокостью. Он разбивал Элис сердце, но его собственное оставалось холодным, и ему было на все наплевать.

— У Маив и Мартина пока нет детей, — ответил он. — Они слишком заняты своим собственным домом в Ватерлоо. У Орлы по-прежнему четверо — они растут, и Аулу уже совсем взрослая. Дедушка ушел на пенсию. Ему семьдесят два, но он все еще здоров и крепок, с Бернадеттой и с детьми все в порядке.

— А мама?

— А ты как думаешь, сестренка? — Кормак отогнал от себя пса, жизнь которого недавно спас; пес ответил злобным ворчанием. — Ты сбежала от нее семь лет назад и носа с тех пор не казала, а ее единственный сын порвал все связи с человеческой расой.

— М-м. — Фиона обхватила колени руками. — Мне и в голову не могло прийти, что ты станешь хиппи, Кормак. Я всегда представляла, как ты, увешанный всевозможными знаками отличия, работаешь в лаборатории, смешивая ядовитые жидкости, или что там полагается делать в лабораториях, после того как закончишь университет. Ведь так оно и было, а? — озабоченно спросила она, когда Кормак скорчил гримасу.

— Я не получил степени, Фиона. Я не вернулся в университет, чтобы доучиться оставшиеся два семестра. Элис едва не помешалась от расстройства. Я чуть было не загремел в армию отбывать повинность, чему, должен признаться, очень рад, — в противном случае мне пришлось бы заявить, что я убежденный пацифист.

— Почему ты все время называешь ее Элис, Кормак? Ведь она наша мать.

Он с радостью рассказал бы кому-нибудь обо всем, поделился бы секретом, который терзал его душу вот уже три с половиной года.

— Почему, Кормак? — настаивала Фиона.

— Если я скажу тебе, пообещай, что не передашь моих слов больше никому на свете.

— Вот тебе святой крест.

Кормак глубоко вздохнул. На душе у него полегчало, когда он начал рассказ о праздновании своего совершеннолетия, о том, как нашел в кухне тетю Кору и о тех ужасных вещах, которые она ему поведала.

— У меня нет слов, чтобы описать, что я чувствовал впоследствии. Я потерял почву под ногами, ощущал нереальность происходящего, словно стал призраком. Жизнь на Эмбер-стрит оказалась одной большой ложью. Я больше не мог разговаривать с Элис. Я не знал, что сказать, а то, что говорил, представлялось мне самому вымученным и неестественным. — Он встряхнул головой, как будто отгоняя от себя воспоминания о той ужасной поре. — Я знал, что мне не стоит возвращаться в университет — это было бы пустой тратой времени: мой мозг будто окостенел и отказывался работать. Единственным местом, где я мог находиться, стала «Пещера», там я тонул в оглушающей музыке, и можно было ни о чем не думать. Там же я встретил одноклассника из школы Святой Мэри, — он пытался создать рок-группу, которая могла бы соперничать с «Битлз». Я стал у них рабочим и играл на бубне. С тех пор я странствую с разными группами. Боюсь, что ни одна из них даже приблизиться не смогла к «Битлз».

— Это больше не удастся никому. — Фиона раскачивалась взад и вперед на своем стульчике. Она вовсе не выглядела такой потрясенной, как ожидал Кормак. Медленно и задумчиво она произнесла: — На твоем месте, Кормак, я бы не поверила Коре. Я считаю, что она просто завидует и ревнует, что неудивительно: у тебя все шло так хорошо, а ее Морис угодил в тюрьму. Как-то в Лондоне я встретила Нейла Грини, и тот мне обо всем рассказал. Она всегда старалась заварить кашу. Вспомни, как она поступила с матерью.

— Но, Фиона! — воскликнул Кормак. — Я очень похож на нее. Просто раньше этого никто не замечал. Когда же задумаешься над этим, то становится ясно, что она моя мать.

Фиона изучающе рассматривала его в луче света, падающего из окна фургона.

— Лично я не вижу никакого сходства. Мне кажется, ты все выдумал.

Кормак вздрогнул.

— Мне невыносима сама мысль о том, что она моя мать. От этого мне по ночам снятся кошмары. — Ему часто снилось то, как это могло произойти, как Кора крадется по спящей больнице, проникает в детскую, подменяет его Морисом. «Морис выглядел лучше», — сказала она тогда.

— На твоем месте, — снова начала Фиона, — я бы не обращала никакого внимания на Кору. Я постаралась бы забыть о том, что она мне наговорила. — Она взяла его за руку. — Я всегда буду думать о тебе только как о своем брате, Кормак, и я знаю, что Маив и Орла чувствуют то же самое. Дедушка считал тебя светом в окошке. А мама — ты несправедлив к матери, мой хороший.

— Ты смогла бы забыть обо всем, если бы это случилось с тобой?

— Нет, но я хотела бы, чтобы кто-нибудь поговорил со мной так, как я разговариваю сейчас с тобой. Прошло уже почти четверть века с тех пор, как ты появился на свет, и, что бы ни случилось той ночью, оно больше не имеет никакого значения. Важно только то, что произошло потом. — Она легонько встряхнула его. — Ты — сын нашей матери, наш брат, дядя Колина и Бонни.

— Но что, если я не тот, Фиона?

— Ты — тот самый , — с уверенностью сказала Фиона. — Я помню тот день, когда мама принесла тебя из больницы. Ты и тогда был для меня родным братом и остался им сейчас. Ты принадлежишь нам, Кормак. Ты — наш .

У Кормака появилось чувство, что он может наконец выбраться из трясины, в которой барахтался так долго. Если бы только он смог поверить в то, что после стольких лет слова Коры больше ничего не значат, важно только то, как все обстоит сейчас !

— А как насчет дяди Билли? — спросил он. — И Мориса?

— Сомневаюсь, чтобы дядюшку Билли хоть в малейшей степени заботило, кого Кора принесла из роддома. Что до Мориса… — Она умолкла.

— Я перед ним в неоплатном долгу, — негромко произнес Кормак.

— Ты ничего ему не должен. Даже если все правда, чего я не могу представить себе ни на мгновение, тогда, я полагаю, Морису просто не повезло. — Она поморщилась. — Ему просто крупно не повезло, что ему досталась такая мать, как Кора.

— Особенно в сравнении с Элис. В доме на Эмбер-стрит он вырос бы совершенно другим человеком. Для начала, он не попал бы в тюрьму.

— Ты не можешь быть в этом уверенным.

— Могу, — заверил ее Кормак.

— Что он сейчас делает?

— Живет в квартире над парикмахерской, там, где раньше жил Нейл. Кора выгнала его из дома.

— Она просто рехнулась! — воскликнула Фиона. — Кора ведь не собирается рассказать об этом матери, как ты думаешь? Это будет концом света.

— Сомневаюсь. Я пообещал ей, что если она сделает это, то убью ее. Я в самом деле имел это в виду. Иногда мне кажется, что я просто схожу с ума.

— Не глупи. Ты самый трезвомыслящий субъект, которого я когда-либо знала.

— Когда-то, может, я и был таким, но только не теперь.

— Сейчас моя очередь поделиться с тобой одним секретом, а потом я сделаю нам чай с бутербродами. — Фиона бросила на него лукавый взгляд. — Ни за что не догадаешься, но у мамы был роман с Нейлом Грини. Именно поэтому я ушла из дома. Я услышала, как они разговаривают в постели, и почувствовала себя такой дурой.

Кормак улыбнулся.

— Я знаю об этом, сестренка. Нельзя было не заметить, как у нее начинали блестеть глаза, когда она заявляла, что ей нужно за чем-то «заскочить» на Опал-стрит. Они сверкали еще ярче, когда она возвращалась оттуда.

— Боже мой, Кормак Лэйси! От твоих проницательных глаз ничего не ускользнет.

Фиона ушла делать бутерброды. Кормак прислонился к стенке домика, внезапно осознав, что вдалеке играет музыка. Он забыл, где находится. На лужайке было шумно. Родители вели детей после концерта домой, а опоздавшие, наоборот, шли на него. Две девушки, празднично одетые, ехали туда на велосипедах — он готов был держать пари, что окрестная молодежь вовсе не была так настроена против фестиваля, как старшее поколение.

Над головой простерлось чистое небо сапфирового цвета, на котором сверкали звезды и сияла полная луна, но у самого горизонта уже собирались черные тучи, непроницаемые, как горы. В этом огромном мире Кормак почувствовал себя песчинкой — маленькой и незначительной. Если смотреть с этой точки зрения, то бомба, взорвавшаяся в его двадцать первый день рождения, представлялась событием тривиальным, недостойным внимания.

Он с удовольствием закурил бы косячок, но травка лежала под подушкой в фургоне, а он пока еще не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы вернуться туда. Кстати, Фиона могла неодобрительно отнестись к травке. Он был благодарен сестре за то, что она помогла ему снова обрести почву под ногами, показала ему, что у него есть будущее.

Как только представится возможность, он, не подводя своих друзей, заберет Полу и они перестанут жить так, как живут сейчас, перестанут бесцельно прожигать жизнь, и…

Кормак очнулся от своих мечтаний. Мимо шли двое голых по пояс молодых парней, они поддерживали девушку, которая ковыляла между ними. В свободной руке каждый из парней держал по бутылке местного сидра, убойного пойла. Девушка споткнулась. Парни грубым рывком заставили ее выпрямиться. Один из них погладил ее ниже спины, запустив руку под хлопчатобумажное платье, которое выглядело странно знакомым.

Пола! Она редко пила. Полбутылки этой жуткой смеси, и она превратится в бесчувственное бревно. Могло быть так, что ее вели обратно в фургон для ее же собственного блага, но Кормак сомневался в этом. Он вскочил на ноги. Он должен спасти Полу.

Когда из домика появилась Фиона с чаем и бутербродами, ее брата и след простыл.

* * *

Это могло продолжаться до бесконечности: безделье, травка, выпивка, езда в никуда, если бы Пола вдруг не обнаружила, что беременна.

— Я могу найти деньги на аборт, — сказал Фрэнк, когда они уселись за стол, чтобы посовещаться. Все они были как на иголках, ожидая, когда же у Полы начнется менструация, но она уже пропустила два срока и определенно была беременна. Они сидели, нацепив на себя все имевшиеся пальто и куртки: на дворе стоял ноябрь, и никто из них не имел понятия, как натопить в фургоне, кроме как включить масляный обогреватель, от которого Уолли начинала мучить астма. — В этой стране ведь разрешены аборты?

Этого никто не знал.

— Я не хочу делать аборт, — с вызовом заявила Пола. — Я хочу ребенка. — Она прижала руки к животу, как будто уже ощущая его внутри.

— Не говори глупостей, — резко бросила Таня. — Такая жизнь не для ребенка. — Появление ребенка осложнит их и без того запутанное существование. Таня рассуждала здраво. Кормаку иногда казалось, что она здесь только для того, чтобы позлить свое семейство, и твердо намеревалась возвратиться домой, как только решит, что уже достаточно разозлила его.

— Я уеду, — сказала Пола. — Я найду где жить, скорее всего сниму комнату на двоих где-нибудь в Лондоне. Государство поддержит меня, то есть я хотела сказать — нас.

— Кто отец? — спросил Уолли.

— Откуда мне знать? Это или ты, или ты, или ты. — Пола кивнула на каждого из трех мужчин по очереди.

— Боюсь, что не смогу назначить тебе денежного содержания, Пола.

— А тебя никто и не просит об этом, Уолли.

— Я куплю тебе коляску, пеленки и все, что полагается, моя милая.

— Спасибо, Фрэнк.

— Поедем со мной в Ливерпуль, я хочу, чтобы ты жила со мной, Пола, — заявил вдруг Кормак, морщась от боли, которую доставлял ему массаж запястья, сломанного два года назад, когда он спас Полу от рук двух негодяев, собравшихся уволочь ее в свой почтовый грузовичок.

Все с удивлением уставились на него, включая Полу.

— Эй, старик, тебе не кажется, что это немного слишком? — растерянно пробормотал Уолли.

— Жить с тобой, Кормак? — Серые глаза Полы улыбнулись ему. — Что же, я буду очень рада.

— Ну вот, все решилось, — произнесла Таня таким голосом, словно они обсудили, в какой пивной бар им пойти. — Кому приготовить чай?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Билли Лэйси вышагивал по Док-роуд. На руке у него повисла женщина, имени которой Билли не мог вспомнить. Стоял август, было по-прежнему очень жарко — в этот самый момент Кормак сидел в Норфолке на лужайке вместе со своей сестрой, Фионнуалой.

Доки [6] уже не была такой шумной, как в пору молодости Билли, когда они с Джоном приходили сюда поглазеть на корабли. Теперь здесь почти не было ни движения, ни кораблей. Исчезли даже запахи: мускусный аромат специй, кофе, ароматизированного чая и тот странный запах пыли, который присущ только коврам. Он считал недопустимым, что этот район Ливерпуля, где раньше жизнь била ключом, так заброшен и медленно умирает. Только луна, отплясывающая чечетку в темно-синем небе — Билли был пьян, — и высоченные кирпичные стены доков да еще гигантские ворота оставались прежними.

Невзирая на отвисшиещеки, двойной подбородок и огромное пивное брюхо, которое давным-давно уничтожило всякий намек на талию, в свои пятьдесят четыре года Билли по-прежнему выглядел достаточно импозантно, сохранив густые темные волосы и прямой разворот широких плеч. Сейчас его дородное тело облегал дешевый костюм, пиджак был распахнут, потому что пуговицы не застегивались на животе. Он шествовал с важным и уверенным видом, провожаемый женскими взглядами. Подружка, имени которой он не помнил, вела его домой выпить по последней на сон грядущий. Билли не был уверен, чего он ожидает с большим нетерпением — выпивки или того, что последует за ней.

— У тебя есть супружница? — поинтересовалась дама.

— Она меня оставила, — солгал Билли. Уже долгие годы, начиная, наверное, с самого первого дня после своего бракосочетания, ему хотелось, чтобы Кора покинула его. Да он ушел бы и сам, вот только лень было заниматься поиском нового жилья. Как бы то ни было, он сам готовил себе еду, застилал кровать, стирал. Во всяком случае на Гарибальди-роуд ему было удобно. Они с Корой почти не разговаривали, и он бы не возражал, чтобы она до конца своих дней не открывала рта. Некоторое неудобство доставлял Морис: сначала он сидел в тюрьме, потом ушел из дома, впрочем, у Билли никогда не было чувства, что Морис — его родной сын. Он принадлежал Коре, которая испортила парня, балуя его, когда не лупцевала этим чертовым хлыстом. Билли сознавал, что должен положить этому конец, но никогда не мог серьезно противостоять жене.

Он понятия не имел, зачем вообще женился на ней, на Коре. Должно быть, у него поехала крыша, когда они встречались и потом, когда сделал ей предложение, — он даже не мог вспомнить, как повторял слова брачной клятвы, хотя его мать уверяла, что во время торжественной церемонии Билли вел себя безупречно. Но что толку теперь говорить об этом — дело сделано, и с тех пор много воды утекло. Билли нравилась его жизнь, с Корой или без нее. Другая женщина могла бы и не позволить ему поступать так, как ему хотелось, радуясь, когда он уходил из дома. Не следует забывать и о том, что несколько лишних шиллингов в кармане еще никогда никому не мешали. Так уж получилось, что Кора не брала у него ни пенни, хотя ему все равно приходилось постоянно выискивать какую-нибудь дамочку, вроде той, что сейчас повисла у него на руке, чтобы ежедневно потчевать свое брюхо пивом. Он не имел ни малейшего представления о том, откуда у Коры брались деньги на хозяйство, и ему никогда не приходило в голову поинтересоваться этим.

— Скоро мы уже придем, дорогуша? — спросил он.

— Да, Билли. Это прямо за углом.

Пивные бары только что закрылись, в противном случае Билли ни за что не оказался бы под открытым небом. Они приближались к «Аркадии», злачному месту с такой мерзкой репутацией, что даже он никогда не осмеливался переступить его порог, несмотря на то что свел самое тесное знакомство с большинством пивных в Бутле. Из дверей вышли мужчина и женщина, препираясь на ходу. Женщина была в ярости, а мужчина пребывал в том приятном состоянии опьянения, которое было так хорошо известно Билли. Чудак основательно поддал, можно было отрезать у него руку, и он бы не заметил этого. Женщина злобно толкнула его.

— Чтоб ты провалился, от тебя никакого толку, — прошипела она. — В следующий раз буду обходить тебя десятой дорогой.

Мужчина рухнул на колени, покачнулся и свалился в канаву. Его немигающие и ничего не видящие глаза смотрели в небо. Лицо его казалось словно высеченным из камня.

— Эй, дружище, давай я помогу тебе. — В Билли проснулось сочувствие. Он наклонился, взял мужчину под руки и рывком поставил на ноги. — Господи, да ты легкий, как перышко.

Голова пьяного свесилась вниз и болталась из стороны в сторону, как у пугала, словно ей нужна была подпорка, чтобы держаться прямо. И только взглянув мужчине в лицо, Билли понял, что человек, которого он поддерживал, был его брат Джон, он не видел его уже много лет.

* * *

— Не говори никому, что я здесь, — попросил Джон Кору на следующее утро.

— Пожалуйста, если ты так хочешь, дорогой.

Кора чувствовала себя на верху блаженства. Мужчина, которого она желала всю свою сознательную жизнь, теперь находился под крышей ее дома, можно сказать в полном ее распоряжении.

Она еще никогда не видела такого ужасающе худого человека. Неудивительно, что Билли просто взвалил его себе на плечо, как мешок, и проволок на себе от самой Доки. Прошлой ночью у них с Билли состоялся разговор, первый за много лет.

— Смотри, кого я нашел! — объявил Билли, когда она открыла дверь. — Это наш Джон. Я обнаружил его без чувств на Доки.

Билли выглядел расстроенным. Если бы все повернулось иначе, он, наверное, смог бы полюбить свою жену и сына, но теперь его брат оставался единственным человеком, к которому он питал настоящую привязанность.

— Я отнесу его наверх, в комнату Мориса, — мрачно заявил он. Билли с вызовом посмотрел на жену, как будто ожидая, что та начнет возражать, но Кора уже мчалась в комнату, чтобы постелить чистое белье на кровать и проветрить помещение, в котором давно никто не жил.

— У нас есть лишняя пижама? — спросил Билли с неожиданной нежностью, уложив Джона на кровать.

— Сейчас принесу. — Когда Кора вернулась, Билли раздевал Джона. Он хотел возразить, когда Кора стала помогать ему, но промолчал, решив, должно быть, что две пары рук лучше, чем одна. Джон издал короткий стон, когда его переодевали в пижаму. Кора подоткнула простыню вокруг него.

— Что мы теперь будем делать, Билли?

— Оставим его. Пусть проспится. Он пьян, как сапожник. С утра у него будет трещать башка.

— Ему надо окрепнуть, Билли. Он должен провести в постели минимум неделю, и ему нужно нормальное питание. Он выглядит так, словно питался одним воздухом.

— Ты ничего не имеешь против того, чтобы он остался?

Кора яростно затрясла головой.

— Твой Джон всегда мне нравился. После того несчастного случая у Элис просто не хватило на него терпения. Я не удивляюсь тому, что он ушел от нее. Где он жил?

— Понятия не имею.

— Интересно, у него еще осталось его дело?

— Не знаю, дорогая. Я писал ему дважды на его работу в Си-форте, помнишь? Но он не ответил. Да и было это уже очень давно.

Они отправились спать по разным комнатам. Ночью Кора, мучимая бессонницей сильнее обычного, встала и пошла посмотреть на их гостя. Занавески остались отдернутыми, чтобы в окно проникал свежий воздух, и комнату заливал лунный свет. Она опустилась на колени рядом с кроватью и нежно провела рукой по щеке Джона, испещренной шрамами, которые теперь были едва заметны. Краснота уже сошла, и на одной стороне его исхудавшего хмурого лица попросту было больше морщин, чем на другой. Стоит ему чуточку поправиться, и они станут еще незаметнее.

Кора запечатлела легкий поцелуй на тонких губах мужчины, которого она всегда хотела, а потом стала осматривать его карманы, начав с пиджака. В кошельке обнаружилось три фунта и десять шиллингов, фотография светловолосой женщины и отдельно — снимок трех маленьких детей, никого из них Кора не знала. Там также лежали несколько засаленных, потертых визитных карточек, включая и карточки его собственной компании, «К.Р.О.В.А.Т.И.». В другом кармане она нашла пачку сигарет, зажигалку, грязный носовой платок и связку ключей. В карманах брюк не было ничего, кроме мелочи. Она помяла пальцами материал: хорошего качества, но от брюк мерзко пахло, и они срочно нуждались в сухой чистке.

Джон еще спал, когда на следующее утро его брат ушел на работу. Кора время от времени заглядывала в комнату, но только когда наступил полдень, она заметила, что Джон наконец открыл глаза и теперь лежал, тупо глядя в потолок. Его руки оставались в том же положении, что и прошлой ночью, как будто у него не было сил или желания пошевелить ими. Он скосил глаза на вошедшую Кору, но ничем не выдал своего удивления. Казалось, его не волновало, где он находится и почему оказался здесь.

— А я как раз думал о том, где нахожусь, — прошептал он. — Как я попал сюда?

— Твой Билли нашел тебя на Доки и принес сюда. Хочешь чашечку чая, милый?

— Да, пожалуй. Спасибо, Кора.

Она долила в чай молока, чтобы немного остудить, и, поддерживая его голову одной рукой, дала ему выпить. Оттого, что Джон Лэйси оказался в полной зависимости от нее, Кору захлестнуло радостное чувство.

Выпив чай, он сказал:

— Не говори никому, что я здесь.

— Пожалуйста, если ты этого хочешь, — заверила его Кора.

После обеда она принесла ему хлеб с молоком, и ей пришлось кормить его с ложечки. К тому времени, когда Билли вернулся домой, Джон сидел в постели, откинувшись на подушки, и курил сигарету.

— А я и не знал, что ты куришь, приятель, — заметил Билли.

Джон равнодушно пожал плечами.

— Я начал уже давно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Устал я, Билли, — ответил Джон жалким голосом.

— Что ты делал в «Аркадии», приятель? Это же настоящий притон. — Билли с тревогой смотрел на старшего брата. С тех пор как Джон бросил Элис, он сильно скучал по брату и почувствовал себя оскорбленным, не получив ответа на свои письма. Его чрезвычайно огорчало зрелище этого лежащего в кровати сильного, полного жизни мужчины, превратившегося в тень. Билли с малых лет постоянно слышал: «Почему ты не можешь быть таким, как твой старший брат?» Мать не делала секрета из того, что Джон был ее любимцем и что она гордилась им, тогда как Билли считался чуть ли не позором семьи, паршивой овцой. Теперь, похоже, они поменялись местами.

— Не могу припомнить, чтобы я шел в «Аркадию», — признался Джон. — Собственно говоря, я вообще не много помню о вчерашнем дне.

— Напился, понятное дело!

— Не просто напился, а напился до потери сознания, если быть точным.

Билли издал короткий смешок, хотя смеяться особенно было не над чем. Взволнованный и растерянный, он взял худую руку брата в свои.

— Что случилось, дружище? Как ты дошел до жизни такой? Ты дерьмово выглядишь.

— Я и чувствую себя дерьмово. — Джон сильно затянулся сигаретой. — Кое-что произошло, Билли. Кое-что, о чем я предпочел бы не говорить.

— Как хочешь. Где ты сейчас живешь? Что случилось с твоей компанией?

— Я по-прежнему понемногу занимаюсь бизнесом. А живу я теперь в конторе.

— Если бы я знал, то наведался бы к тебе в гости.

Джон коротко кивнул в знак согласия, давая понять, что ценит такую заботу о себе, но у Билли сложилось впечатление, что он был бы для брата незваным гостем. Более того, он и сейчас чувствовал себя лишним, ему показалось, что Джон с гораздо большим удовольствием остался бы один.

— Ну, а ты-то выглядишь вполне нормально, Билли, — с явным усилием выдавил Джон. — У тебя столько жира, что хватит на нас обоих.

Билли похлопал себя по гигантскому животу.

— Это все пиво.

— У тебя всегда была слабость к пиву. — Губы Джона искривились в подобии улыбки. — А вот у меня не было слабостей, правда? Я был примерным мужем, примерным отцом, опорой и поддержкой для своей семьи. Потом случилось вот это. — Он коснулся своего лица. — И оказалось, что я слабее большинства мужчин. Другой на моем месте достойно принял бы удар и продолжал бы жить, как ни в чем не бывало. Я же позволил тому несчастному случаю разрушить свою жизнь. С тех пор все изменилось.

— Это был храбрый поступок, Джон, то, что ты сделал тогда. — У Билли было мало опыта вести такие беседы. — В целом мире не нашелся бы другой смельчак, который кинулся бы спасать того моряка. Тебя следовало бы наградить медалью.

— Мне собирались дать медаль, но я отказался от нее, точно так же, как отказался от Элис и своих детей. Я хотел страдать и желал, чтобы все страдали вместе со мной.

— Может, еще есть время все исправить. Элис по-прежнему одна.

Джон не ответил. С миской супа в руках появилась Кора и объявила Билли, что чай ждет его внизу.

Кора была разочарована, когда Джон настоял, что будет есть сам. Она присела на кровать, наблюдая за ним.

— Есть желе и сладкий крем для пудинга, — сказала она, когда он кончил есть.

— Может, попозже. Спасибо, Кора. Вы с Билли очень добры. Кстати, где Морис? Это ведь в его кровати я лежу?

Должно быть, он не знал, что Морис отсидел в тюрьме. И Кора не собиралась рассказывать ему об этом, по крайней мере сейчас.

— Ему захотелось независимости. У него теперь своя квартира. Это на Опал-стрит, над салоном Лэйси, кстати сказать.

Потом наверх поднялся Билли, а Кора спустилась вниз. Впервые за много лет Билли не отправился в пивной бар. Джон немного расслабился, и братья предались воспоминаниям о том времени, когда оба были еще детьми. Билли ораторствовал, заглушая голос Джона. Его смех эхом прокатывался по обычно тихому дому, пробуждая его от спячки.

Кора сидела перед включенным телевизором, приглушив звук и прислушиваясь к голосам наверху. Она составляла меню на завтра и планировала разные дела. Кора собиралась отдать костюм Джона в чистку — его рубашка и белье уже были выстираны и выглажены, галстук вычищен. Она спросит его, не нужно ли ему взять книги из библиотеки. В отличие от своего брата, Джон Лэйси любил почитать.

Вероятно, за Джоном еще никогда не ухаживали так заботливо и внимательно.

— Тебе следовало бы работать сиделкой, Кора, — заметил он после семи дней хорошего питания, когда наконец почувствовал в себе достаточно сил сойти вниз к чаю.

Должно быть, впервые в жизни Кора покраснела.

— Тебе просто нужно было немножко поправиться, — пробормотала она. — Ты совсем махнул на себя рукой.

— Я проделывал это регулярно в течение многих лет.

— Теперь это кончилось, — твердо заявила Кора. — Ты можешь остаться у нас навсегда. Места хватит. — Это станет ударом для Элис, когда она обнаружит, что ее муж живет на Гарибальди-роуд. Кора пообещала не говорить никому ни слова, но рано или поздно это все равно выплывет.

— Посмотрим, — отозвался Джон, закуривая сигарету.

Через несколько дней Джон объявил, что не прочь отправиться на прогулку. Кора составила ему компанию, гордо прогуливаясь с ним под руку по их кварталу. Август сменился сентябрем, и в воздухе ощутимо похолодало. Цветы в садах источали аромат, сладкий, как вино. Она с удовольствием вдыхала их запах. Обычно она не обращала на такие вещи внимания.

— Мне понравилось, — сказал он, когда они вернулись домой. — Может, завтра я опять пойду прогуляться, теперь подальше.

— Я пойду с тобой.

— Очень хорошо. — Лицо его чуточку округлилось, и костюм сидел уже лучше. Она подумала, что он выглядит чертовски привлекательным. Ему оставалось еще научиться улыбаться, но ведь Джон Лэйси был серьезным, солидным мужчиной, которому не пристало часто улыбаться. Ей вдруг захотелось навсегда избавиться от Билли, чтобы они с Джоном остались в доме вдвоем.

Кора купила Джону рубашку, поскольку у него была всего одна, а в рубашках Билли он попросту утонул бы. Она была в полоску, с белым воротничком. Продавец в магазине Бертона сказал, что это последний писк моды.

— Кора! Ты ставишь меня в ужасно неловкое положение. — Однако Кора видела, что он польщен. Наверное, уже давным-давно женщины не суетились вокруг Джона и не ухаживали за ним, не говоря уже о том, чтобы покупать подарки.

— Она очень красивая. Я надену ее сегодня вечером.

— Дай мне сначала погладить ее.

Билли заявил, что в этой рубашке Джон похож на биржевого маклера или адвоката, и за чаем обращался к нему не иначе как «сэр». Когда они встали из-за стола, Джон пожелал отправиться на прогулку, сказав, что должен кое-кого повидать.

У Коры кровь отхлынула от лица. Она была твердо уверена, что он собирается навестить Элис, и сердце ее заныло от ревности. Что-то подсказывало ей, что он намеревается просить у Элис разрешения вернуться.

— Ты скоро придешь? — спросила она, когда он был уже готов к выходу, свежевыбритый, с причесанными волосами, в рубашке, которую купила она .

— Понятия не имею, Кора.

* * *

Элис отдыхала, положив ноги на табуретку. У нее был трудный день, впрочем, все ее дни были одинаково трудными. Когда она входила в непривычно тихий дом, напряжение отпускало ее. Тишина и пустота дома постоянно напоминали ей о ее двух отсутствующих детях. «Как там Фиона? — с горечью размышляла она. — Почему она не приезжает домой хотя бы погостить?» И еще она непрестанно думала о Кормаке. Она видела сына время от времени, но с ним произошло что-то такое, чего Элис не понимала. Он выглядел каким-то потерянным и мрачным, а ведь раньше Кормак воспринимал мир радостно, всегда смотрел на него с оптимизмом.

Она пробыла дома совсем немного, когда, к ее облегчению, задняя дверь отворилась и послышался голос Бернадетты:

— Это я.

— Поставь чайник, раз уж ты там, — крикнула в ответ Элис. — Как поживают мой отец и дети? — спросила она, когда подруга с глубоким вздохом плюхнулась в кресло напротив.

— Все живы и здоровы. Как ты?

— Скучаю немножко, если говорить правду. Мне не помешало бы чуточку развлечься.

— Как насчет кино? Дэнни освободил меня на сегодняшний вечер. Можем пойти с тобой в город. В «Одеоне» идет фильм с Генри Фонда. Так и съела бы его.

— О, все мы хорошо знаем, что бы ты хотела сотворить с Генри Фонда, но когда я сказала «развлечься», то имела в виду что-нибудь более существенное, чем просто смотреть, как развлекается Генри Фонда.

— Боюсь, Элли, тебе остается кино или вообще ничего.

— Да, пожалуй, кино все-таки лучше, чем ничего, — проворчала Элис. На кухне засвистел чайник. — Можешь приготовить нам чай, пока я буду переодеваться. Я мигом.

Элис надела зеленый льняной костюм с приталенным пиджаком и плиссированной юбкой и расчесывала волосы, когда в дверь постучали.

— Я открою, — крикнула Берни.

Наступила долгая пауза. Элис уже собиралась спросить: «Кто там?» — как в спальню вошла Бернадетта. Лицо у нее было белее мела.

— Это Джон, — сказала она.

— Какой Джон?

— Джон Лэйси, глупая ты девчонка. Твой муж. Я иду домой.

— Берни, не уходи! — воскликнула Элис, но Бернадетта упрямо покачала головой и сбежала вниз по ступенькам. Элис посмотрела в зеркало на свое побледневшее лицо и начала спускаться, крепко держась за перила, чтобы унять предательскую дрожь в ногах.

Посреди гостиной стоял Джон. Он выглядел вполне прилично, хотя и на все свои пятьдесят шесть лет, ни больше, ни меньше. Он очень похудел. Встреть она его на улице, ей пришлось бы дважды взглянуть на него, чтобы признать в нем мужчину, который все еще был ее мужем.

Он наклонил голову.

— Привет, милая.

— Здравствуй, Джон. — Она предпочла бы, чтобы он не называл ее «милой». Это казалось неправильным, учитывая, как давно они не виделись. — Присаживайся, — вежливо предложила она. — Как поживаешь?

— Спасибо, милая. — Он уселся на свое старое место под окном. — Бывало и лучше, но бывало и хуже. Последние несколько недель я живу у Билли.

— Я не знала об этом. — Голос ее был холоден и звучал совершенно спокойно, как с удовлетворением отметила она. Элис не хотела, чтобы он догадался, что внутри у нее все дрожит. Она молилась, чтобы выглядеть такой же уверенной и спокойной, как он.

— Ты совсем не изменилась, — сказал он.

Элис неловко заерзала, увидев в его глазах нескрываемое восхищение, но ничего не ответила.

— Как дети? — спросил он.

— Нормально. Фиона в Лондоне. Я, правда, не совсем уверена, где сейчас Кормак. Он вообще-то много путешествует. Маив замужем, а у Орлы четверо детей — два мальчика и две девочки. — Элис вспомнила, что именно в тот день, когда родилась Лулу, она выяснила, что он нашел себе другую женщину и обзавелся новой семьей.

— Я полагаю, наш Кормак нашел себе приличную работу. По-моему, он учился в университете? — Эпитет «наш» по отношению к Кормаку был очередной ошибкой.

— В конце он решил бросить его, — холодно ответила Элис. Если бы его отец был рядом, может быть, он смог бы убедить мальчика доучиться последние два семестра. — Вместо этого Кормак занялся музыкальным бизнесом. Играет в группе, которая выступает по всей стране.

Он не спросил, как называется группа, что делает в Лондоне Фиона, где живут Орла и Маив. Элис поняла, что он пришел сюда с определенной целью, а вовсе не за тем, чтобы узнать, как живет его семья.

— Хочешь чаю? Бернадетта как раз заварила его перед твоим приходом.

— С удовольствием, милая.

Она вышла в кухню и стала разливать чай, страстно желая, чтобы он перестал называть ее «милая». Это действовало ей на нервы.

— У тебя так хорошо и уютно, милая, — сказал он, когда она вернулась. — Вся мебель новая, правда? Я помню, как ты всегда хотела ковер на весь пол. — Он одобрительно обвел взглядом комнату. — Очевидно, парикмахерское искусство нынче хорошо оплачивается.

— У меня сейчас три салона. — Ей не понравилось напоминание о тех днях, когда она зависела от него. — Теперь я могу сама покупать себе ковры.

Джон принялся задумчиво покусывать нижнюю губу. Он искоса взглянул на Элис. Должно быть, холодность ее тона наконец подействовала на него.

— Полагаю, ты задаешь себе вопрос, зачем я здесь?

— Да, это приходило мне в голову.

— Ну, хорошо, милая, я не стану ходить вокруг да около. Буду с тобой совершенно откровенен. Не возражаешь, если я закурю?

Не проронив ни слова, Элис принесла пепельницу, хотя просьба удивила ее. Раньше он всегда утверждал, что курение — напрасная трата денег: «С таким же успехом можно раз в неделю поджигать банкноту в десять шиллингов или больше». Она заметила, что он лишился своей прежней самоуверенности. Руки у него дрожали, когда он прикуривал.

— Правда заключается в том, милая, — нервно проговорил он, — что в последние годы я катился под откос, пока несколько недель назад не достиг самого дна. Я не хочу прожить остаток своих дней у Билли. — Он умолк на мгновение. — Мне пришло в голову, что, может быть, ты не станешь возражать, если я вернусь домой?

Элис скрестила руки на груди, до боли сжав пальцы. Наконец-то он высказался откровенно, как обещал. Он желал вернуться домой не потому, что любил ее или скучал по ней, не потому, что хотел быть рядом со своими детьми. Он захотел вернуться потому, что оказался на самом дне, а больше ему пойти было некуда.

— Одиночество — страшная штука, милая, — произнес он жалким голосом.

— Я знаю, Джон. Я живу одна тринадцать лет.

— Ну, тогда, возможно, ты не будешь против иметь рядом мужчину для разнообразия? — попытался он пошутить.

Она взглянула ему прямо в глаза.

— Только не в том случае, если этот мужчина — ты. Неужели я выгляжу такой несчастной, что могу согласиться на любого мужчину? Особенно если речь идет о том, кто бросил меня ради молодой женщины и кто не оказался бы здесь, если бы эта женщина не бросила его!

— С Клэр у нас все было совсем не так, как ты думаешь. Я никогда не стал бы встречаться с ней, если бы не тот несчастный случай.

— Тот несчастный случай! — Элис горько рассмеялась. — О, мы все хорошо знаем о твоем проклятом несчастном случае. Удивляюсь, как ты не поместил об этом объявления в газетах, чтобы оповестить весь мир. Можно подумать, что ты единственный человек на свете, который пострадал от несчастного случая. Ты причинил боль всем, кто любил тебя. Я никогда не забуду того, что ты переехал жить к Клэр. Кормак постоянно названивал в мастерскую. Ему был нужен отец, но ты бросил его. Ты оказался очень жестоким человеком, Джон. Жестоким и эгоистичным. И ты стал таким отнюдь не после того несчастного случая. Ты всегда был таким, просто у тебя не было возможности продемонстрировать это.

— Прости меня, Элис. — Тело его обмякло. Он прикурил новую сигарету от окурка старой, с трудом поднеся ее ко рту.

— Бог тебе судья, — жестко ответила Элис, но тут же пожалела о своих словах. — Послушай, — продолжила она уже мягче, — ничто не мешает тебе иногда приходить сюда на чашку чая. Я могу устроить так, чтобы и Орла с Маив были здесь в это время.

— Сомневаюсь, что они захотят увидеть меня.

Поразмыслив, Элис тоже усомнилась в этом.

— Все равно ты можешь приходить сюда. Я бы приготовила тебе что-нибудь поесть.

— Ты и вправду этого хочешь?

Она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза, потому что хотела этого меньше всего на свете. До сегодняшнего вечера она еще до конца не понимала, как мало он значит для нее, что она, в сущности, презирает его.

— Конечно, — ответила она.

Теперь настала очередь Джона рассмеяться.

— Кажется, я понял. Вероятно, мне следовало сказать, что я хочу вернуться, потому что люблю тебя.

— Это ничего не изменило бы. И это было бы неправдой.

— О нет, Элис. Я действительно люблю тебя. Я никогда никого не любил так, как тебя. — Лицо у него сморщилось. Он чуть не плакал, и это было ужасно — видеть такого мужчину, как Джон Лэйси, на грани истерики. Он уронил сигарету Тлеющий окурок упал ему на рубашку, и Элис, вскочив, сбросила окурок, прежде чем тот успел прожечь дыру, а потом подняла сигарету с ковра. Она все еще держала окурок в руках, когда Джон обнял ее ноги и прижался лицом к ее животу. — Я по-настоящему люблю тебя, Элис, — всхлипнул он. — Я не могу больше так жить.

Она оттолкнула его, чуть не плача сама.

— Но я не люблю тебя, Джон. — Как ей хотелось, чтобы все было наоборот! Тогда она с радостью приняла бы его обратно.

Обессилев, он опустился в кресло.

— Что мне делать? — жалобно воскликнул он. — Куда пойти?

— Домой.

— У меня нет дома.

— Тогда назад к твоему Билли.

— Я не могу остаться там навсегда. Ты знаешь, как я всегда ненавидел Кору.

Элис была доведена до такого состояния, что ей стало казаться, будто это она проявляет жестокость.

— Я найду тебе жилище, маленький домик где-нибудь, — с отчаянием произнесла она. — Я дам тебе денег, чтобы купить мебель, если у тебя их не хватает.

Это было искреннее предложение, потому что ей действительно стало жаль его, но оно мгновенно привело Джона в чувство. Лицо его окаменело.

— Неужели ты думаешь, что я возьму деньги у женщины?

— Я просто предлагаю помощь, Джон, вот и все.

— Мне не нужна ни твоя помощь, ни твоя симпатия.

— А чего еще ты ожидал, когда начал плакать?

Он поднялся на ноги.

— Кажется, я выставил себя круглым дураком. Пожалуй, мне лучше уйти.

— Джон. — Она положила руку ему на плечо, но он стряхнул ее. У Элис возникло ощущение, что подобное уже происходило с ней. В прошлом он вел себя так же, когда она пыталась достучаться до него и встречала в ответ такую же грубость и непонимание.

— Спокойной ночи, Элис.

Элис зажмурилась, ожидая, пока захлопнется входная дверь. Она не открывала глаз до тех пор, пока не услышала, что кто-то вошел через заднюю дверь.

Секунду спустя в комнату ворвался ее отец, кипя гневом.

— Он еще здесь? — требовательно спросил он.

— Нет, папа, он ушел.

— Что он хотел?

— Вернуться.

— Ну и нервы у этого наглеца! Надеюсь, ты сказала ему, что он может убираться… идти… — Дэнни умолк, пытаясь выразить свою мысль без непечатных слов. — Идти и утопиться.

— Я просто сказала «нет», папа.

— Он расстроил тебя, правда? Я вижу по твоему лицу, что расстроил.

— Ох, папа. — Элис расплакалась. — Он выглядел таким потерянным и несчастным . Мне жаль его. Что с ним будет дальше?

— Тебя это больше не касается, девочка. Ты слишком мягкая, вот что я тебе скажу. Если Джон Лэйси в печали, то он сам в этом виноват. Он и так заставил тебя переживать. Иди сюда, хорошая моя. — Он обнял ее за плечи. — Приди в себя и выпей чашечку чая, а потом отправляйся в кино с Бернадеттой. А еще лучше, пойдите куда-нибудь перекусить и поболтать.

Элис охотно дала себя увести. Сойдет что угодно, любое занятие, только бы не оставаться наедине со своими мыслями. Ей очень хотелось избавиться от ужасного ощущения, будто она подвела Джона.

* * *

Ах, если бы можно было все переиграть! Он был бы сдержаннее с Элис, тактичнее, что ли. Он не должен был срываться и выглядеть жалко. Вероятно, ему следовало начать с расспросов о детях, а потом как можно небрежнее заговорить о своем возвращении домой, словно эта мысль только что пришла ему в голову. Но получилось так, что он выставил себя на посмешище. Он вздрогнул, вспомнив разыгравшуюся сцену.

А как она замечательно выглядела: свежая и молодая, такая элегантная в своем зеленом костюме. Однако по сравнению с тем временем, когда они жили вместе, она изменилась. Его жена никогда не сказала бы того, что произнесла сегодня: «Неужели ты думаешь, что я могу согласиться на любого мужчину?» — словно он был куском дерьма.

На Марш-лейн Джон остановился напротив бара, торговавшего спиртным навынос, и понял, что очень нуждается в выпивке. У него во рту не было ни капли спиртного с тех самых пор, как Билли притащил его домой с Доки. Джон поклялся, что больше никогда не окажется в таком состоянии, но теперь ему захотелось напиться до чертиков. Он зашел в бар и купил бутылку самого дешевого виски. Выйдя на улицу, зашел в первое же парадное, свернул пробку, приложил бутылку к губам и сделал большой глоток. Алкоголь сначала обжег, а потом согрел горло и желудок, и он сразу же почувствовал себя лучше, способным контролировать себя и свои эмоции.

Джон зашагал по направлению к Гарибальди-роуд, походка его стала нетвердой, а внутри нарастал гнев. За кого принимает его Элис? Она что, забыла, что они по-прежнему муж и жена и что у него есть свои права? Может статься, что по закону она не имела права прогонять его. Может статься, дом на Эмбер-стрит по закону по-прежнему принадлежит ему. В книге ответственных квартиросъемщиков раньше стояло его имя. Может, завтра ему стоит сходить к поверенному.

Кора открыла дверь, пока он возился с замком.

— Я дам тебе ключ, милый, если хочешь. — Она кивнула на ключ в его руке. — Этот, наверное, от другой двери.

— Извини. — Нахмурясь, он уставился на ключ. Он был от замка на воротах мастерской.

— А ты недолго отсутствовал, — сказала Кора, втайне довольная. Очевидно, великое примирение не состоялось.

— Где Билли? — Джон, шатаясь, ввалился в коридор.

— Он ушел как раз перед твоим приходом. Почему бы тебе не войти и не посмотреть телевизор, пока он вернется?

— Я бы лучше лег спать пораньше, если ты не возражаешь. Я очень устал.

— Как тебе удобнее, милый.

Кора почувствовала, что от него пахнет спиртным. Пока он, нетвердо ступая, поднимался по лестнице наверх, она заметила, что из кармана у него торчит бутылка виски. Должно быть, Элис отвергла его. Джон не знал, что самая подходящая для него женщина находится у него под боком, и это была именно она. Обоих одолевали одни и те же черные мысли, оба не ждали от жизни ничего хорошего, оба терпеть не могли дураков, и оба готовы идти на большой риск.

Следующие два часа она неподвижно просидела перед нерастопленным камином, сложив руки на коленях. Явился Билли, поинтересовался, дома ли Джон, и она ответила ему, что он лежит в постели, но ни словом не обмолвилась о виски.

— Пожалуй, пойду и я лягу пораньше, — зевая, объявил Билли.

Не прошло и нескольких минут, как до нее донесся его храп. Но Кора по-прежнему сидела, напряженная, как струна, судорожно выпрямив спину и стиснув руки. Осмелится ли она продемонстрировать Джону, причем нынешней же ночью, что они созданы друг для друга? Билли ничего не услышит. Хоть из пушки пали, он не проснется, если его не встряхнуть хорошенько.

Итак, осмелится ли она?

Кора знала, что Джон создан для нее. С самого первого мгновения, как только увидела его. Она была уверена, что между ними возникла какая-то связь. Но он был не из тех, кто позволит себе увести девушку у своего брата. Джон делал вид, что не замечает ее, но она-то понимала, что он хочет ее так же, как и она его. Элис, бесцветная и невыразительная, туповатая и недалекая Элис Митчелл, служила лишь жалкой заменой той женщины, которую он любил по-настоящему.

Кора поднялась наверх и надела свою лучшую ночную сорочку. Она была голубого цвета, из ткани с начесом, приобрела она ее на распродаже в магазине Т. Дж. Хьюза. Кора распустила узел на затылке и расчесала свои начавшие седеть волосы так, чтобы они свободно падали ей на плечи. Где-то у нее были духи «Маки Калифорнии», которые Элис подарила ей на Рождество в те времена, когда она еще была желанным гостем на Эмбер-стрит. Она нашла крошечный флакончик в ящике, под своими чулками, и слегка надушилась за ушами.

После этого она на цыпочках прокралась к комнате, где спал Джон Лэйси.

Он лежал на кровати в жилете и трусах, раскинув руки. Пиджак и рубашка, которую она подарила ему, валялись, небрежно сброшенные, на полу. На ночном столике рядом с кроватью стояла на три четверти опустошенная бутылка виски, а пепельница была переполнена окурками. Табачный дым и запах виски только усилили желание Коры. Она наклонилась над кроватью и дотронулась до Джона.

— Любимая! — Джон протянул к ней руки и начал ласкать ее тело сквозь грубую ткань сорочки. Кора стянула ее через голову, целиком отдаваясь ему, прикасаясь к нему так же, как он трогал ее. Тело ее изгибалось и содрогалось в спазмах наслаждения под его жадными руками. Потом он вонзился в нее, и она едва сдержала крик, когда внизу живота у нее начало нарастать жгучее ощущение, похожее на фейерверк, и оно становилось все ярче и ярче, готовясь разразиться водопадом звезд и искорок.

Затем наступил взрыв, и ее тело, с головы до пят, погрузилось в пучину экстаза. Этого дня, этого часа, этой минуты Кора ждала всю свою жизнь.

Она откинулась на кровать в полном изнеможении. Джон издал сдавленный стон, отвалился от нее и мгновенно заснул. Кора не имела ничего против. Она прижалась к нему и обняла его за талию.

— Это было чудесно, милый. У меня с Билли никогда такого не было, — прошептала она. — Попозже мы сделаем это еще разок. Мы будем снова и снова делать это до конца жизни. Мы с тобой родственные души, ты и я. Держу пари, я могу рассказать тебе кое-что страшное, и ты ничуть не удивишься. — Она взглянула ему в лицо, раздумывая, слышит ли он ее. — Я ни единой живой душе не говорила об этом, но когда-то я убила двоих. Это были мои тетки, Кейт и Мод. Понимаешь, любимый, когда моя мать забеременела мною, она была не замужем, а сразу после родов умерла. Я так никогда и не узнала, кто мой отец. Кейт и Мод взяли меня к себе, но они не любили меня. Да, они ни капельки не любили меня. Я была «постыдным клеймом», как они выражались. Они обращались со мной хуже, чем с животным, кормили объедками, били и унижали меня. Я почти совсем не ходила в школу. Я не понимала, что значит быть счастливой. Ну, и знаешь, что я сделала? — Она умолкла на мгновение, словно ожидая, что он спросит: «Что, милая?», но ответа не было. — Я убила их. Я подожгла дом, в котором мы жили. Я ждала на заднем дворе, пока они не начали кричать, потом крики прекратились, и я убежала. Иногда, в глухую полночь, мне слышатся их крики. Я даже ощущаю жар огня на коже. Вот почему я никогда не сплю. — Кора вздохнула. — Тебе хорошо, милый? — Она поправила подушку у него под головой и накрыла их обоих простыней. — Отдыхай пока, а потом, когда проснешься, я снова сделаю тебя счастливым.

Кора никогда не знала, что значит расслабиться, тело ее постоянно было в напряжении, в душе никогда не воцарялись мир и спокойствие, а разум никогда не отдыхал от гнетущих мыслей и воспоминаний. Но сейчас, хотя это совершенно не входило в ее намерения, она быстро заснула.

В окна просвечивался тусклый рассвет, когда Джон Лэйси открыл глаза. Птицы в саду только-только начинали свою утреннюю перекличку. Несколько мгновений он не мог вспомнить, что с ним и где он находится.

Он узнал абажур, висящий у него над головой, и вспомнил, что он у Билли. Понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, что в кровати рядом с ним лежит еще кто-то. На какое-то сумасшедшее мгновение ему показалось, что это Элис. Он ходил повидаться с ней прошлым вечером. Но волосы у женщины, едва различимые в утреннем полумраке, были другого цвета. Да ведь Элис прогнала его, и он купил бутылку виски. Он явно забрел куда-то, нашел себе женщину, хотя и не мог вспомнить подробностей — такое уже бывало с ним раньше. Должно быть, он точно рехнулся, если привел ее в дом своего брата.

Боже! Ему совершенно необходимо закурить. Как только он выкурит сигарету, то сразу же как можно тише отделается от своей ночной подружки. Стараясь не шуметь, он встал с кровати. Сигареты лежали на ночном столике. Он закурил, глубоко затянулся и тут заметил валявшуюся в изножье кровати голубую ночную сорочку. Потребовалось какое-то время, чтобы осознать всю важность находки. Был только один человек, которому могла принадлежать эта сорочка.

Кора! Ужаснувшись, он попятился назад. В его постели, обнаженная, лежала Кора Лэйси. Они, должно быть, занимались…

Господи Иисусе! Его чуть не стошнило. В одурманенном мозгу зашевелилось какое-то воспоминание: чьи-то руки прикасаются к нему, он трогает кого-то в ответ. Джон вспомнил наконец, что они занимались любовью — и что ему это понравилось. Ему стало дурно. Он должен убираться отсюда.

Джон лихорадочно похватал с иола свою одежду, сигареты, остатки виски и выскочил на лестничную площадку, где принялся поспешно и неловко одеваться, сунув ногу не в ту штанину и криво застегнув рубашку. К нему медленно возвращалась память, он вспомнил голос, нашептывавший ему в ухо об убийстве, о том, что люди сгорели заживо в своих постелях, об их криках.

В воздухе висела тонкая серая дымка, и, шагая по направлению к Сифорту, к тому месту, которое стало его домом с тех пор, как Клэр оставила его, Джон чувствовал, как у него на лице оседают капли влаги.

Он часто останавливался и прикладывался к бутылке. Если выпить много, то, вероятно, можно будет забыть о прошлой ночи.

К тому времени, когда Джон добрался до мастерской, он уже едва стоял на ногах, а бутылка опустела. Он швырнул ее в канаву, и она разлетелась на множество сверкающих осколков. Он долго не мог попасть ключом в замок на воротах, еще больше времени ушло на то, чтобы открыть дверь двухэтажного здания, которое служило ему и складом, и конторой, и спальней — впрочем, конторой он в последнее время почти не пользовался.

Каким-то образом он сумел вскарабкаться по ступенькам наверх, рухнул на грязную постель и сразу же закурил сигарету.

Запах в комнате стоял омерзительный, но он не потрудился встать и открыть окно. Он не мог вспомнить, когда наводил здесь порядок. Уже многие годы он прозябал в нищете и грязи. Он допустил, что его компания «К.Р.О.В.А.Т.И.» развалилась.

Джон не переставал изумляться тому, как такой разумный и здравомыслящий человек, каким он всегда считал себя, сумел превратить свою жизнь в сплошное недоразумение, и верхом этой нелепицы была вчерашняя ночь с Корой. Он передернулся при воспоминании об этом, подумав, уж не выдумка ли все, что она ему рассказывала. Неужели жена его брата — убийца? Ему надо напиться до бесчувствия, чтобы не думать ни о чем. Временами, как в тот раз, когда Билли нашел его на Доки, его мозг совершенно отключался.

Сигарета догорела почти до конца, и Джон почувствовал, как она обжигает ему губы. Он выплюнул окурок и потянулся за новой. От сделанного усилия голова у него закружилась, и Джон с облегчением ощутил, что проваливается в спасительное беспамятство.

Окурок сигареты упал на кровать и закатился под подушку. Джон Лэйси был уже слишком далеко отсюда, чтобы заметить, как начала тлеть подушка.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Полиция все еще пыталась установить родственников Джона Лэйси, обгорелые останки которого были обнаружены на пепелище столярной мастерской, когда в Ливерпуль вместе со своими детьми вернулась Фионнуала Литтлмор.

Стоял воскресный полдень, и Элис готовила салат для Маив и Мартина, которые должны были прийти попозже на чай. Фиона вошла с черного хода.

— Привет, мам, — спокойно обронила она, словно отсутствовала пять минут, а не семь лет.

— Фиона! — Элис уронила на пол кусок ветчины. — Ох, Фиона, милая. Как хорошо, что ты вернулась. — Она крепко обняла свою старшую дочь, погладила ее по лицу. — Как у тебя дела, милая? Где ты была? А это кто? — Только теперь Элис заметила детей.

— Это Колин, а это — Бонни, а жили мы в Лондоне. Поздоровайтесь с бабушкой, дети.

— Это твои? — Еще один кусок ветчины полетел на пол.

— А чьи же еще, мам? И, прежде чем ты спросишь, скажу, что их отец, то есть мой муж, умер два года назад.

— Ох, милая! — И Элис принялась оплакивать зятя, которого никогда не видела и о существовании которого даже не подозревала. — Какие милые ребятишки, — сквозь слезы бормотала она. — Дайте-ка мне на вас посмотреть. — Она наклонилась и стала сосредоточенно изучать лицо Колина. — Должно быть, ты пошел в своего отца, потому что в тебе нет ничего от нашей семьи. А вот ты, — она обернулась к Бонни, — вылитая копия своей мамы.

Оба замечания доставили детям неописуемое удовольствие. Элис забыла о салате и повела их в гостиную.

Фиона сразу же почувствовала себя дома.

— Я поставлю чайник, мам. Просто умираю, как мне хочется чаю.

— Я бы тоже не отказалась от чашечки. — Элис усадила своих новых внуков к себе на колени, на что они с удовольствием согласились.

— Ты красивее Руби, — заявила Бонни.

— Кто такая Руби?

— Руби была их второй бабушкой, — входя, ответила Фиона. — Она была намного старше тебя. Руби умерла несколько месяцев назад. Вот почему мы вернулись.

Она вернулась навсегда! Элис изо всех сил постаралась не показать своей радости оттого, что неизвестная ей Руби умерла, иначе Фиона так и продолжала бы жить в Лондоне. Совершенно очевидно, что ее дочь не приобрела ни капельки такта за время своего отсутствия, однако кое-чем она все-таки обзавелась — уверенностью. Элис наблюдала, как Фиона расстегнула молнию на небольшой дорожной сумке и принялась быстро и со знанием дела перебирать ее содержимое. Она выглядела очень уверенной в себе. Дочь стала стройнее, отпустила волосы, которые были собраны в небрежный узел на затылке. Из-под него выбивались длинные волнистые локоны, прикрывавшие ей шею и уши. Наряд Фионы выглядел несколько необычно: черные слаксы и черный же тонкий джемпер, поверх которого был надет пестрый жилет. Нейл Грини, встретивший ее в Лондоне, написал, что она работает на профсоюз.

— Ох, как хорошо, что ты снова дома, Фиона! — воскликнула Элис. — Ты прекрасно выглядишь. — Мысленно она вернулась к тем дням, когда Фиона, ее первенец, только появилась на свет. Она родилась ранним утром, на две недели позже срока, после долгих и трудных схваток. Весом почти девять фунтов, она была самым крупным из детей Элис — и, кажется, самым крупным ребенком в роддоме. Джон был так горд тогда. Она припомнила, как он взял дочь на руки, глядя ей в лицо, и глаза его светились любовью. Ей и в голову не могло прийти, что когда-нибудь эта любовь исчезнет без следа.

— Хорошо опять увидеть тебя, мама, — ответила Фиона. — А ты и сама неплохо выглядишь.

— Где твой багаж, милая? Содержимого этой маленькой сумочки тебе надолго не хватит.

— У меня не только багаж, мама. У меня есть мебель. Завтра ее привезут на грузовике.

Элис встревожилась.

— Но здесь не хватит места для мебели, Фиона.

— Я знаю, — фыркнула Фиона. — Я не идиотка. Мебель привезут в мой дом на Стэнли-роуд.

— У тебя есть дом?!

— Это старый дом Горация Флинна, он отказал мне его в своем завещании.

— Черт меня возьми! — воскликнулаЭлис, которая обычно никогда не ругалась в присутствии детей. — Кто бы мог подумать, а? Чудеса еще случаются, однако.

— Наша Орла по-прежнему живет на Перл-стрит?

— Да, милая, — рассеянно ответила Элис, еще переваривая тот невероятный факт, что дом Горация Флинна на Стэнли-роуд теперь принадлежит Фионе. — Маив в Ватерлоо. Они с Мартином придут сегодня на чай.

— Я заскочу к Орле на минуточку. Детей я оставлю с тобой, если ты не возражаешь.

— Как я могу возражать против таких милых крошек, — воскликнула Элис, прижимая к себе детей. — И пригласи Орлу с ее семейством на чай. Я схожу с Колином и Бонни к отцу и спрошу у Бернадетты, не одолжит ли она нам какой-нибудь еды. Господи, не могу вспомнить, когда я была в последний раз так счастлива. — Возвращение Фионы стало приятным сюрпризом после недавнего визита Джона, воспоминания о котором еще не изгладились у нее из памяти.

В довершение ко всему у Фионы были новости о Кормаке:

— Я думаю, что он тоже скоро вернется.

— Он не сказал, что с ним такого случилось? — с тревогой спросила Элис. — Мне кажется, что-то произошло в университете, что-то такое, что мешало ему вернуться. А ведь он так хорошо учился.

— Он ничего не сказал, мам. Вероятно, он учился настолько усердно, что его мозги устали. Я слышала, такое случается.

Элис вздохнула с облегчением.

— Жду не дождусь, когда же он вернется домой. Все будет как в старые времена: вы, все четверо, снова дома. А с двумя этими малышами все вообще будет замечательно.

* * *

— Ага, вот ты и решила снова объявиться, Фиона Лэйси. — Голос у Орлы был холоден, когда она открыла дверь и обнаружила на ступеньках свою сестру. — Знаешь, мама ведь очень расстроилась, когда ты сбежала.

— Она очень расстроилась, когда Микки Лэвин насадил тебя на свой штык, — ухмыльнулась Фиона. — Так что, полагаю, мы квиты, когда речь идет о том, кто расстроил маму. Перед тобой Фиона Литтлмор, если ты не возражаешь. Я теперь мать двух маленьких детей.

Холодное выражение исчезло с лица Орлы, и она подмигнула в ответ.

— Вот и славно, что ты вернулась домой, сестренка. Выглядишь замечательно. Наша Маив стала настоящей занудой с тех пор, как вышла замуж. Она только и говорит, что о своем доме.

— Хорошо оказаться дома, Орла. А теперь, может, впустишь меня, или мне придется так и стоять на ступеньках?

Этим вечером в доме Лэйси состоялась импровизированная вечеринка. Дэнни Митчелл отправился в бар, торгующий спиртным навынос, и вернулся, нагруженный вином, пивом и хрустящим картофелем. Бернадетта быстро приготовила дюжину булочек с мясом. Орла, никогда не отличавшаяся кулинарными талантами, уговорила Аулу испечь целый поднос воздушного печенья. Позвонили Маив и попросили ее принести все, что окажется под рукой.

— Я вчера купила коробку глазированного печенья для Рождества. Я принесу ее и все, что смогу найти, — пообещала Маив. — Скажите нашей Фионе, что я с нетерпением жду встречи.

— Господи! Она стала такой рациональной ! — простонала Орла. — Ну скажите, кто в здравом уме будет покупать печенье для Рождества в сентябре?

— Наша Маив, очевидно. Это ничуть не хуже, чем, имея четверых детей, не уметь приготовить воздушное печенье.

— Ты совершенно не изменилась, Фиона. Всегда называешь вещи своими именами.

— Никогда не понимала, почему следует называть вещи другими именами. Мои записи Элвиса еще целы, мам?

— Они в гостиной. Там же и пластинки Кормака. Он увлекался «Джерри и Пэйсмейкерами», «Отшельниками Германа», ну и «Битлз», конечно.

«Как это похоже на старые времена», — подумала Элис, готовя гору бутербродов и прислушиваясь к легкой перебранке своих дочерей. Но теперь в этой перепалке не было злобы и зависти. Фиона больше не ревновала Орлу. Она чувствовала себя равной.

Восемь часов. Большинство взрослых уже подвыпили. Колин и Бонни отправились наверх, устав после долгого путешествия из Лондона, и вскоре уснули в бывшей комнате своей матери. Остальные дети играли в гостиной в какую-то шумную игру.

Погода изменилась. Долгое бабье лето закончилось сегодня после обеда, когда солнце внезапно скрылось за густыми свинцово-черными тучами. Вдалеке рокотал гром и сверкали молнии. Время от времени в окна ударяли дождевые капли. Вот-вот должен был хлынуть ливень.

На Эмбер-стрит ярко горел свет, и погода никак не могла испортить праздничного настроения. Трое мужчин раздумывали, не отправиться ли им в пивной бар, чтобы пропустить по кружечке.

— Но у нас же есть пиво, — заметила Элис.

— В баре у него совсем другой вкус, — уверял Дэнни.

— А что, если пойдет дождь? — сказала мужу Орла. — Я не собираюсь отпаривать твой костюм, если он промокнет, Микки Лэвин.

Маив с укором смотрела на Мартина. «Подумать только, ты бросаешь меня ради кружки пива!» — читалось в этом взгляде. Мартин предпочел проигнорировать его.

— Ну, идем мы или не идем? — требовательно спросил Дэнни.

Микки хлопнул его по плечу.

— Я говорю, что идем.

— Согласен. — Мартин по-прежнему избегал укоряющего взгляда Маив.

В дверях появилась Лулу, ее голубые глаза округлились от испуга.

— Там остановилась полицейская машина, — сказала она. — И оттуда вылез мужчина.

Раздался стук в дверь.

* * *

На следующий день Элис еще никак не могла прийти в себя.

— Это все моя вина, — восклицала она хриплым голосом. — Если бы только я приняла его обратно!

— Не глупи, мам. Если бы я вернулась домой и застала его здесь, то вылетела бы отсюда, как пуля.

— Нельзя так говорить, Фиона.

— Ну а ты, пожалуйста, прекрати говорить всякие глупости о том, что это твоя вина. В этом никто не виноват, кроме него самого. Полиция утверждает, что пожар начался от окурка сигареты. Он мог и здесь сделать точно так же, и тогда погиб бы не только он, но и ты.

Элис вздохнула.

— Ты говоришь такие жестокие вещи, милая.

— Я просто здраво смотрю на все, мам. — Фиона сбавила тон. — Почему бы тебе не пойти на работу и не попытаться забыть его?

— Как будто я могу забыть вашего отца! Когда-то он был для меня всем. — Элис умоляюще взглянула на дочь. — Ты ведь придешь на похороны, правда, милая? Я бы очень хотела, чтобы мы связались с Кормаком и сообщили ему обо всем.

— Я приду только ради тебя, мама, а не ради него. Точно из таких же соображений придут и Орла с Маив, а также дедушка и Бернадетта. Кормаку повезло, его нет. Хотела бы я приехать на будущей неделе, чтобы тоже лишиться этого сомнительного удовольствия.

Билли Лэйси был единственным человеком, который плакал на похоронах Джона. Его горькие всхлипывания далеко разносились в безжизненной тишине кладбища «Форд Семетери». Утро было каким-то странным: ни теплым, ни холодным, ни солнечным, ни туманным.

Жена Билли не делала никаких попыток утешить его. Все, кто пришел на похороны, несказанно удивились бы, сделай она это. Лицо Коры было таким же непонятным, как и утро. Она не проявляла никакого сожаления по поводу смерти своего деверя.

И только Морис, который в двадцать пять лет стал точной копией молодого Джона Лэйси, шагнул к отцу и обнял его за широкие, вздрагивающие плечи.

— Не расстраивайся так, папа, — неловко пробормотал Морис, и отец с сыном обнялись, чего никогда не случалось раньше.

Элис изо всех сил старалась не расплакаться, потому что это были бы слезы жалости к себе самой, а не к Джону. Это были бы лицемерные слезы. Ей было жаль, что Джон умер такой ужасной смертью, но ее первой и самой сильной реакцией стало чувство вины за то, что она не смогла предотвратить несчастье.

Дочери Джона пришли на похороны исключительно ради своей матери. Элис придавала большое значение условностям. Для нее было важно, что подумают люди, в особенности соседи. Однако пока что никто из соседей не догадывался, что Джон Лэйси, о чьей смерти в Сифорте сообщила местная газета, был тем самым Джоном Лэйси, который жил когда-то на Эмбер-стрит.

«Туда ему и дорога, — думал Дэнни Митчелл, пока гроб опускали в могилу. — Наша Элис должна быть рада, что наконец-то избавилась от него».

Бернадетта Митчелл думала примерно так же.

Уцелел единственный клочок бумаги, который принадлежал Джону Лэйси. Все остальное погибло в огне: неоплаченные счета, договоры, старые отчеты об аудиторских проверках, все до единого письма, которые получал Джон Лэйси, и копии его собственных писем, фотографии Клэр и их детей.

Уцелевшая бумага хранилась в банке. Это был документ, свидетельствующий, что Джону Лэйси принадлежал фригольд на участок земли, расположенный на углу Бентон-стрит и Крозиер-террас. Элис, как законная супруга покойного, теперь стала владелицей этого участка, о чем и сообщил ей письмом банк.

— Он мне не нужен, — вздрогнув всем телом, сказала она, показывая письмо отцу.

— Тогда отдай распоряжение очистить его. Там, должно быть, творится бог знает что. А потом продай, — посоветовал Дэнни.

Что она будет делать с деньгами? Доходы от трех салонов копились в банке, но никто из ее детей не собирался брать оттуда ни пенни. Маив с Мартином отказались, когда она предложила выкупить для них закладную на дом, а Микки Лэвин с негодованием отверг предложение купить для них с Орлой дом. Кормаку вполне хватало своей стипендии в университете, и у нее было чувство, что Фиона не позволит ей оплатить ремонт старого дома Горация Флинна, хотя дом находился в ужасающем состоянии: водопроводные и канализационные трубы временами издавали пугающие звуки.

К чему задавать себе столько хлопот и копить деньги, которые не на что истратить? Она была по горло сыта вопросами клиенток о том, почему она до сих пор живет на Эмбер-стрит, а не купит себе милый домик в престижном районе.

— Потому что я счастлива там, где живу, — неизменно отвечала она, ощущая себя при этом скучной и лишенной воображения.

Фиона искала кого-нибудь, кто приглядывал бы за детьми, чтобы она могла пойти работать. Элис могла бы продать три своих салона и наняться к ней бабушкой на полный рабочий день.

«Нет, мне мало этого, — говорила она себе. — Конечно, я могу быть скучной и лишенной воображения, но я должна быть кем-то, не просто матерью или бабушкой, не просто женой. Я должна сохранить в себе хоть что-то свое, особенное».

* * *

После смерти брата Билли Лэйси завел привычку заходить к своей невестке по дороге домой. Элис была ближайшей родственницей брата, которого он лишился, нашел и снова потерял, навсегда.

Он без конца повторял, что не может понять, почему Джон ушел из дома на Гарибальди-роуд.

— Он лежал в постели, когда я вернулся домой прошлым вечером, а на следующее утро его уже не было, и ни записки, ничего. Я думал, что он счастлив у нас. Он выглядел счастливым. Коре нравилось, что он у нас. Он мог жить в нашем доме до конца своих дней.

Элис не стала говорить ему о том, что прошлым вечером она прогнала Джона. Она уже достаточно винила себя сама, и поэтому не хотела брать на себя еще и вину Билли.

— Ты была когда-нибудь в этой столярной мастерской? — спросил Билли.

— Один раз.

— Мне следовало сходить туда. Это недалеко. Я не должен был позволить ему опуститься до такого состояния, ведь он был моим братом.

— Не упрекай себя, Билли. Джон знал, где ты живешь. Это он бросил нас всех, включая тебя. Это он должен был поддерживать с тобой отношения, а не ты искать встречи с ним. — Как Элис хотелось самой последовать этому разумному совету и не винить себя! Она показала Билли письмо из банка.

— Ты не станешь возражать, если я взгляну на то место? — Лицо его просветлело. — Я могу даже навести там порядок, если хочешь.

«Он почувствует себя оскорбленным, если я откажу ему». — Элис сделала вид, что с благодарностью приняла его предложение, хотя ей было в высшей степени наплевать на столярную мастерскую. Билли же воспрянул духом и решил немедленно отправиться в Сифорт.

— По дороге я зайду за Морисом. Мы можем сделать эту работу вдвоем.

Смерть Джона имела, по крайней мере, одно хорошее последствие: Билли и его заблудший сын воссоединились.

Железные решетчатые ворота запирались на висячий замок и цепь. Мужчины разглядывали сквозь решетку то, что осталось от когда-то процветавшего бизнеса Джона. Здание, в котором он жил, сгорело почти до фундамента. Стен не было, от крыши сохранился только обгоревший каркас, и черные балки выделялись на фоне серовато-синего неба — пожалуй, снова собирался дождь.

Двор был устлан толстым слоем пепла и сажи, перемешанных с разным мусором, включая обрывки черного рубероида, которым когда-то была покрыта крыша. В лужицах черной воды отражалось хмурое желтое небо. Вдоль стен было сложено несколько досок, сильно поврежденных огнем. Во дворе стоял ржавый фургон со спущенным колесом.

— Нам нужно где-то раздобыть ключ, чтобы отомкнуть замок, — сказал Билли.

— Да, работенка предстоит нелегкая, если мы хотим привести здесь все в порядок, — откликнулся Морис.

— Но ведь ты не против, а, сынок? В конце концов, тебе все равно больше нечем заняться.

— Я не против, и мне действительно больше нечем заняться. — В голосе Мориса звучала горечь. Справка из тюрьмы не помогала в поиске работы. Морис не работал с тех самых пор, как вышел из тюрьмы, хотя и не прекращал попыток устроиться куда-нибудь.

— Я не то хотел сказать, сынок.

— Я знаю, папа. Я был набитым дураком, когда полез в тот газетный киоск. Я сделал это только для того, чтобы произвести впечатление на одну девчонку — даже не помню теперь, как ее зовут. Знаю, что оправдываться бесполезно. Я был уже взрослым. Мне следовало быть умнее, но это ее братья подбили меня на то дело. — Морис сухо рассмеялся. — На словах у них все выходило так легко и просто.

Они зашагали назад в Бутль.

— Знаешь, — произнес через некоторое время Морис, — мы можем кое-что сделать с этой мастерской.

— Например?

— Пока не знаю точно. Помнишь то место, где я работал, — строительную компанию? Что-нибудь в этом роде.

— Для начала нам понадобятся деньги, сынок. — Билли забренчал монетами в кармане. Это все, что у него оставалось до пятницы, когда он получит зарплату.

— Ты можешь взять заем в банке, чтобы начать дело. Мне-то они не дадут, — поспешно сказал Морис. — Учитывая мою отсидку. Но они могут дать заем тебе. В конце концов, помещение-то и участок у нас есть.

— Кто сказал, что у нас есть помещение с участком? Элис хочет его продать.

— Она не станет его продавать, если мы расскажем ей о своих планах, — убежденно заявил Морис. — Только не тетя Элис. Во всяком случае, когда мы развернемся, то сможем платить ей за аренду. А когда-нибудь, возможно, вообще выкупим участок.

— О каких таких своих планах? — озадаченно спросил Билли.

— О планах открыть собственное дело, папа. — Второй раз за неделю Морис обнял отца за плечи. — Интересно, этот фургон на ходу?

* * *

Кормак вошел в салон в афганском халате, который выглядел так, словно его драла на части свора голодных собак, в хлопчатобумажных штанах красного цвета и шлепанцах на босу ногу — и все это несмотря на то, что на дворе стоял ноябрь и было очень холодно. Его длинные волосы были схвачены на затылке лентой. Он напоминал огородное пугало.

Элис раздирали радость от встречи с сыном и страх, что клиентки узнают его. Она быстренько спровадила его на кухню.

— Фиона сказала, что тебя можно ждать со дня на день. — Она сгорала от желания обнять и расцеловать сына, но Кормак держался так, что она не решилась на это. — Ты голоден, милый? Может, мы пойдем домой и я приготовлю тебе что-нибудь поесть?

— Я только что поел у Фионы, спасибо, мам.

— Так ты сначала зашел к Фионе? — Элис почувствовала себя уязвленной.

— Я хотел оставить у нее свои вещи. — Почему-то он избегал встречаться с ней глазами. — Я буду жить у Фионы, на втором этаже. Надеюсь, ты не возражаешь.

— Конечно, нет. — Элис возражала, и очень сильно, но не показала этого. — Твоя комната всегда ждет тебя, если ты передумаешь.

— Дело в том, — он пошевелил пальцами босых ног, — что я привез с собой девушку. Мы будем жить вместе.

Элис едва не поперхнулась, но напомнила себе, что молодые люди теперь проделывали и не такие вещи.

— Я надеюсь, что она хорошая девочка. Как ее зовут?

— Пола. Она красивая и хорошая девушка. Еще она беременна.

К своему изумлению, Элис услышала собственный смех и поблагодарила Господа, что ей не придется жить на Эмбер-стрит с его беременной девушкой.

— Что еще ты хочешь мне поведать — что у нее две головы?

Кормак в первый раз улыбнулся:

— Нет, голова всего одна, мама. Фиона приглашает тебя зайти к ней сегодня вечером, чтобы ты могла познакомиться с Полой. — Может быть, это было ошибкой, но он назвал ее мамой, чего в последнее время старался избегать, как и объятий с поцелуями.

* * *

Гораций Флинн перевернулся бы в своей могиле, если бы мог увидеть, в каком состоянии находится его дом, уже долгие годы не знавший никакого ремонта. На нескольких оставшихся предметах дорогой антикварной мебели были следы от сигарет и круги от горячих чашек. Гнутые ножки стола и шести стульев из красного дерева, а также замечательного серванта, где когда-то стояли красивые безделушки Горация Флинна, были исцарапаны кошками — Фиона подобрала на улице двух бродяжек.

Собственная мебель Фионы была дешевой, прошедшие годы оставили на ней свои безжалостные отметки. Элис подозревала, что она приобрела ее на распродаже подержанных вещей.

Она настояла на том, что заплатит за чистку занавесей — они были слишком толстыми и тяжелыми для стирки, — из-за них в комнатах пахло пылью. «Считай это подарком, — сказала она Фионе. — Люди имеют обыкновение покупать друг другу вещички, которые создают уют в доме». Длинные бархатные занавеси, висевшие в гостиной, после стирки превратились в лохмотья. «Их съела моль, — заявила приемщица, когда Элис пришла за ними. — Боюсь, что мы не сможем заплатить вам компенсацию».

Элис купила взамен новые, но Фиона не заметила, что портьеры, появившиеся в гостиной, отличаются от тех, что висели там раньше. Такое впечатление, что она не обращала никакого внимания на то, что ее окружало. Ее ничуть не беспокоила обшарпанная мебель, как и все остальное: хрипящая, древняя канализация, старая ванна, испещренные пятнами ковры, закопченные потолки, отстающие от стен обои…

К тому же Фиона начала подбирать не только бездомных животных, но и каких-то странных людей. Элис понятия не имела, где она находила их. Трое Литтлморов жили на просторном первом этаже. Над ними, в передней спальне, обитала некая миссис Фреда Мерфи, проводя бесконечные часы за вязанием одежды для детей, которую невозможно было носить.

— Откуда она взялась, милая? — полюбопытствовала Элис, впервые увидев Фреду. Фиона жила в своем новом доме не больше недели.

— Ее сын собрался выбросить ее на улицу. Дело в том, мама, — с негодованием сказала Фиона, — что аренда была выписана на ее имя, но он убедил мать изменить ее.

Откуда Фиона узнавала такие вещи? Элис не стала углубляться в эту тему.

Вскоре появились Арчибальды, Питер и Джеффри, братья-близнецы примерно тридцати лет, которые заняли спальню в задней части дома.

— Они были в доме для умственно отсталых, бедняжки, — объяснила Фиона.

— Ты уверена, что они безобидные… ну, у тебя же дети, я хочу сказать? — забеспокоилась Элис.

— С ними все в порядке, мама. Они попали в дом для умственно отсталых по ошибке. Как бы то ни было, они здесь временно. Корпорация пообещала подыскать для них какой-нибудь домик.

Теперь на второй этаж вселялся Кормак со своей беременной девушкой по имени Пола, и две спальни все еще оставались пустыми. Элис боялась думать о том, кто может там появиться.

Однако, как ни странно, Элис нравилось бывать у Фионы. В гостиной всегда горел огонь, потертые кресла оказались очень удобными, а в заварочном чайнике обязательно был свежий чай для всех желающих. Телефон звонил безостановочно: Фиона, у которой раньше не было друзей, теперь, кажется, обзавелась десятками их. Элис обнаружила, что ее дочь состоит членом многочисленных организаций, постоянно организуя сбор средств: на распродажах подержанных вещей на благотворительных базарах, на утренних «кофейных» собраниях, на вечеринках, лекциях. Она убедила мать принять участие в рождественском базаре в начале декабря. Через несколько недель Фиона собиралась повезти детей в Лондон, чтобы принять участие в каком-то марше протеста.

— Что это за марш? — поинтересовалась Элис.

— Кампания за ядерное разоружение. Честно, мам, ты такая невежественная. Все, в чем ты разбираешься, это стрижка волос.

Элис смиренно согласилась.

Она очень нервничала в тот вечер, когда шла знакомиться с беременной подружкой Кормака. Она молилась о том, чтобы они понравились друг другу и чтобы из Полы получилась хорошая жена для Кормака — Элис полагала, что они когда-нибудь поженятся, — потому что Кормак был славным малым и обещал стать примерным мужем.

На стук дверь отворила Фреда Мерфи, под мышкой у нее торчали спицы с вязанием. В коридоре с Колином и Бонни играли двое незнакомых детишек. В гостиной какая-то женщина с синяком под глазом на повышенных тонах разговаривала с Фионой.

— Привет, мам, — спокойно сказала Фиона. — Это Дженни. Она останется с нами, пока полиция не предпримет что-нибудь в отношении ее мужа-негодяя. Кормак наверху с Полой. Скажи им, чтобы они спускались вниз через минуту; я приготовила мясо с овощами и сухарями.

— Это не девушка, а просто ангел, — заметила Фреда при появлении Элис.

— Вы так думаете? — Она поднялась по лестнице на два пролета. Верхний этаж представлял собой одно большое помещение с покатым потолком и окнами в противоположных концах.

— Войдите, — откликнулся на ее стук Кормак.

Элис глубоко вздохнула, открыла дверь и увидела Кормака с молоденькой девушкой: они сидели друг против друга на полу, скрестив по-турецки ноги и держась за руки.

— Мы выполняем дыхательные упражнения, — объяснил Кормак. — Мы купили книгу о том, что надо делать, когда ждешь ребенка. Это Пола, кстати. Пола, поздоровайся с… с моей матерью.

— Здравствуйте, миссис Лэйси, — произнесла тоненьким, детским голоском Пола. Она с трудом поднялась на ноги — девочка с вьющимися каштановыми волосами, розовыми щечками и бесхитростным, наивным выражением глаз. На ней были хлопчатобумажная юбка до пят и кофта грубой вязки. Ноги у Полы, как и у Кормака, были босыми. Она выглядела не старше шестнадцати лет.

— Зовите меня Элис. — Они обменялись рукопожатием. У Полы оказалась очень маленькая и вялая ручка. — Как вы себя чувствуете, дорогая? Когда должен появиться ребенок?

— Я чувствую себя хорошо. Меня не тошнит, и вообще ничего такого. Когда должен появиться ребенок, я не знаю. — Она выглядела какой-то заторможенной.

— Ну, доктор должен определить такие вещи, — успокоила ее Элис. — Он отправит вас в клинику, где за вами будет постоянный уход.

Пола рассмеялась негромким хрустальным смехом:

— В докторах и клиниках нет нужды, Элис. Если я буду следить за собой, нормально питаться и выполнять дыхательные упражнения, со мной все будет в порядке.

— Понятно. — Элис пришла в ужас. Она взглянула на сына, который сидел на полу в прежней позе, закрыв глаза и явно находясь в трансе. Должно быть, он одобрял планы Полы насчет ее беременности. Элис всегда старалась не вмешиваться в личную жизнь своих детей и не собиралась делать этого сейчас. — Ну, что ж, отлично, но вам все равно необходимо показаться в больнице, чтобы там поставили вас на учет.

— В этом также нет необходимости. — Пола смотрела на нее с жалостью. — Кормак примет ребенка прямо здесь.

— То есть он же и наложит вам швы, если понадобится?

— Ей не понадобятся никакие швы, — произнес Кормак, не открывая глаз. — Она расслабится, и разрывов не будет.

Господи Боже! Эта парочка просто сумасшедшая, не от мира сего. Элис объявила, что мясо скоро будет готово, и сбежала вниз.

Фиона была одна и гремела кастрюлями в кухне со старомодной мебелью. За ней с интересом наблюдала кошка, расположившись на полке для сушки посуды, что было крайне негигиенично. Фиона подняла голову, когда вошла ее мать.

— Что ты думаешь о Поле?

— Она кажется милой, но очень молоденькой.

— Ей двадцать один год, она старше, чем выглядит.

— Она рассказала тебе о том, как собирается рожать ребенка? Они поступают неразумно, Фиона. Я обеспокоена.

— Она передумает, когда придет время.

— Боже, я надеюсь на это. Наш Кормак — умный парень, но я не уверена, что он сможет принять роды.

* * *

Целью рождественского базара должен был стать сбор средств для детского приюта в Эфиопии. Фиона поставила Элис командовать бакалейным лотком. Главным призом была бутылка виски. К каждому призу прилагался лотерейный билет, стоивший шесть пенсов. Если кому-то доставался билет, номер которого совпадал с номером на призовом предмете, он уносил приз с собой.

Естественно, все хотели выиграть виски. Но дело было в том, что выигрышный билет Фиона забрала с собой, чтобы вернуть на место попозже, когда распродадут большую часть билетов.

— Но ты не можешь так поступать! — возмутилась Элис.

— Конечно, могу, мама. Если виски выиграют с самого начала, желающих купить билеты больше не найдется. Не забывай, это делается ради благородной цели.

Элис надеялась развлечься. Вместо этого она ощущала себя преступницей, присматривая за своим разукрашенным лотком. Несущиеся из громкоговорителя наивные рождественские песенки только усугубляли ее чувство вины. Она была очень занята, постоянно окруженная толпой людей, и количество призов: соуса для мяса, уксуса, шампуней, лимонада, майонеза — быстро уменьшалось. Чем меньше их оставалось, тем нетерпеливее становились участники, горя желанием выиграть бутылку виски, которая уже начинала выглядеть этакой брошенной сироткой.

Где, черт возьми, ходит Фиона? Она не могла оставить лоток и отправиться на ее поиски. Элис начала охватывать паника. В любую минуту кто-нибудь мог догадаться, что лотерейного билета с выигрышем виски у нее нет, и пылающая праведным гневом толпа оттеснит ее от прилавка. Она чувствовала, как у нее горит лицо и бешено бьется сердце.

— С вами все в порядке? — спросил чей-то голос. — Вы ведь миссис Лэйси, не так ли? Мать Фионы?

Она заметила уже начавшего лысеть мужчину, который, кажется, был здесь главным. Мужчина был примерно ее возраста, в черной водолазке под горло и в мешковатых вельветовых брюках. Его морщинистое лицо покрывал сильный загар, как будто он много лет провел на юге. У него была очень располагающая ласковая улыбка.

— Нет, со мной не все в порядке, — напряженным голосом ответила Элис. — Мне срочно нужна моя Фиона.

— Я отыщу ее вам.

Через несколько секунд появилась Фиона. Элис устремила на нее обвиняющий взгляд поверх толпы.

— Могу я попытать счастья, мама?

— Да, думаю, давно пора.

Фиона сунула руку в ящик, и только Элис заметила, что в ней уже был билет. «Если она вытащит его и объявит, что выиграла бутылку виски, я убью ее на месте», — поклялась Элис. К счастью для Фионы, ей достался проигрышный билет. Впрочем, вскоре виски выиграл маленький мальчик, и бутылку немедленно экспроприировал его счастливый папаша. Элис облегченно вздохнула.

— Не хотите чашечку чая? — Это вернулся мужчина в черной водолазке.

— Спасибо, я пожертвовала бы своей правой рукой за чашку чая.

— В таких крайностях нет необходимости. — Он улыбнулся. — Я угощу вас даром.

Теперь, когда виски больше не было, интерес к другим оставшимся призам угас. Элис рухнула на один из стульев, стоявших у стены.

Обходительный мужчина вернулся с двумя чашками чая и сел рядом с ней.

— Меня зовут Чарли Гловер. Как мне следует величать вас — «мать Фионы» или «миссис Лэйси»?

— Я предпочитаю «Элис». Не знаю, что бы я делала без вас. Вы мне очень помогли.

— Рад был оказаться полезным, мадам. — Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой. Глаза у него были темно-серые, с крошечными серебряными искорками.

Элис подумала: чего ради она обращает внимание на глаза этого странного, незнакомого ей мужчины, на его улыбку? В конце концов, ей ведь уже пятьдесят один. Она давным-давно потеряла всякий интерес к мужчинам.

— Вы жили за границей? — спросила она светским тоном.

— Да, в Эфиопии. Я руководил детским приютом, для которого мы собираем средства.

— Руководили?

— Я подумал, что пришло время отдохнуть и сменить работу, — объяснил он. — Я остановился в Ормскирке, у брата и его жены. — У него был приятный глубокий голос, и Элис уловила ланкаширский акцент. Он говорил медленно, с видом человека, не привыкшего к тому, чтобы его перебивали. — Через три месяца я отправляюсь в Трансвааль, на этот раз чтобы принять госпиталь на границе Свазиленда.

— Вы — врач?

— Да. Я работал на благотворительную организацию, которая называлась «Спасение за рубежом».

— Вот это да! Звучит очень интригующе.

— Это не столько интригующе, сколько полезно. — Он грустно улыбнулся. — Моя жена любила, когда мы переезжали на новое место, но, к несчастью, она умерла десять лет назад.

— Мне очень жаль. — Элис положила свою ладонь на его руку.

— Вы очень добры. Фиона говорила мне, что ее отец недавно умер. Вы мужественно держитесь.

Она почувствовала себя неловко.

— Мы с Джоном уже давно не жили вместе. Я была расстроена, что он умер, но не более того. Имейте в виду, — губы ее искривились в горькой улыбке, — когда-то я была на грани помешательства.

— Очевидно, вам есть что вспомнить. — Он поднялся. — Труба зовет. С минуты на минуту мне придется участвовать в лотерее. — К ее удивлению, он снова присел. — Послушайте, что вы делаете сегодня вечером?

— Ничего особенного. Вероятнее всего, буду смотреть телевизор, — ответила Элис, восприняв вопрос буквально и не понимая, отчего это ее ответ доставил ему такое удовольствие и его серые глаза засияли.

— Тогда почему бы мне не пригласить вас на ужин? — с жаром предложил он. — Например, где-нибудь в Саутпорте.

— Ужин! — воскликнула она, взволнованная его предложением. — О нет. Нет, я никак не могу. Спасибо за приглашение, но нет… извините меня. Я только что заметила свою другую дочь. Орла! — воскликнула она и чуть ли не бегом бросилась к двери навстречу Орле. — Что ты здесь делаешь? — одним духом выпалила она.

Орла помахала тетрадкой, которую держала в руке.

— Пишу репортаж о базаре для газеты. Ты что, принимала участие в забеге на милю, мама? Ты запыхалась и красная, как морковка.

— Мне нелегко пришлось за лотком, вот и все.

— А где наша Фиона? Мне нужно знать, сколько денег она собрала, а потом я должна взять интервью у парня по имени Чарли Гловер. Он хочет организовать сбор средств для какого-то госпиталя за границей. — Она скорчила мину. — Когда-то я воображала, как беру интервью у кинозвезд и политиков, а вместо этого пишу репортажи о дешевом базаре. Знаешь, сколько я получу за это? — Она снова помахала тетрадкой. — Два пенса за строчку!

— Ой, прекрати жаловаться, дорогая.

Орла завидовала Фионе, ее активной общественной жизни, многочисленным друзьям и внештатной работе в университете Ливерпуля, где сестра сотрудничала в Студенческом союзе. По сравнению с этим Орла считала свою жизнь невозможно скучной, лишенной каких бы то ни было ярких событий, а дом Лэвинов на Перл-стрит — убогим и серым до крайности, который было стыдно даже сравнивать с домом на Стэнли-роуд.

— Спасибо, мам. Как ты меня понимаешь, — язвительно бросила она.

— Когда увидишь Фиону, скажи ей, что я возвращаюсь на Стэнли-роуд и заберу с собой Колина и Бонни. Похоже, им смертельно скучно. Кстати, вон твой Чарли Гловер, он собирается участвовать в лотерее.

Элис подогревала сосиски, когда домой вернулась Фиона, раскрасневшаяся и усталая.

— Мы собрали около двух сотен фунтов, — торжественно объявила она. — Где дети?

— Смотрят телевизор. Они сказали, что умирают с голоду, и я накормила их. В холодильнике мне удалось найти только одни сосиски, так что и нам я приготовила то же самое. Картошки у тебя тоже нет, одни замороженные чипсы.

— Мне надо купить продукты, — беззаботно отмахнулась Фиона. — Кстати, что ты сделала с бедным Чарли?

Элис уронила вилку в сосиски.

— Да ничего. Мы поболтали немного, вот и все. А что, он сказал, что я что-то с ним сделала?

— Нет, но он все время говорил о тебе, пока мы упаковывали инвентарь. Ты ему явно понравилась, однако когда я пригласила его на чай и сказала, что ты тоже придешь, он ответил, что тебе его присутствие не доставит удовольствия. — Она с укором посмотрела на Элис. — Почему он так сказал, а, мама?

— Он пригласил меня на ужин, а я отказалась. — Элис покраснела.

— Ну и дура!

— Я вовсе не дура, Фиона. Мне не нужно лишних неприятностей, вот и все. Я бы не знала, что сказать. Я вполне довольна тем, что сижу дома и смотрю телевизор.

— Ну и зря. — Фиона зажгла газ под сковородкой с картошкой, плавающей в жире, который не меняли, наверное, уже несколько недель. — Ты совсем не старая, а Чарли очень даже недурно выглядит для своих пятидесяти с чем-то лет. Тебе следовало бы обеими руками ухватиться за возможность развеяться. Наша Орла согласна со мной. — Она прищурила глаза, словно вычисляя что-то. — Если бы ты правильно разыграла свои карты, то через несколько месяцев могла бы уехать с ним в Трансвааль.

— В качестве кого, уборщицы для его несчастного госпиталя?

— Нет, в качестве его жены. Не прикидывайся дурочкой, мама. Он влюбился в тебя с первого взгляда.

У Элис екнуло сердце.

— Ты как будто стремишься избавиться от меня, Фиона?

Фиона положила голову на плечо Элис.

— Вовсе нет, мама. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива и занялась чем-нибудь интересным и стоящим. Мне не нравится, что ты живешь одна на Эмбер-стрит. Ты на полной скорости мчишься в никуда. Почему бы тебе не сказать Чарли, что ты передумала? Дай ему еще один шанс; он с радостью использует его.

— А может быть, он протестант.

— Ради бога, мама, — нетерпеливо бросила Фиона. — Как будто в твоем возрасте это имеет какое-то значение.

— Я подумаю, — пообещала Элис, однако у нее и в мыслях не было ничего подобного.

Этим вечером телевизор работал, как обычно, но Элис не смотрела его. Она перебирала в памяти события сегодняшнего дня. Ей вовсе не хотелось покидать Эмбер-стрит, не говоря уже о том, чтобы ехать куда-то за тридевять земель. Не было у нее и желания нарушать однообразное течение своей бесцветной жизни ужином с мужчиной, которого она совсем не знала.

Элис была не особенно счастлива, хотя и грустить тоже вроде было не о чем. Она просто существовала, изо дня в день, и в жизни ее было не так много событий, которые можно было бы назвать замечательными или волнующими. Рождались дети, умирали взрослые, в салоне время от времени становились известны пикантные сплетни, иногда она ходила в кино с Бернадеттой, ее дети и их дети приходили на чай по воскресеньям. Случалось, она устраивала вечеринки. Элис привыкла к тому, что является хозяйкой трех парикмахерских салонов, и они давно уже перестали быть предметом ее гордости.

Нельзя сказать, чтобы это была бурная жизнь, но зато она была такой, какой Элис хотела ее видеть.

* * *

Никому и в голову не пришло задернуть шторы, когда в сочельник Элис Лэйси устроила вечеринку. Из окон гостиной на тускло освещенную улицу падал яркий желтый свет. На Эмбер-стрит в этот вечер в самом разгаре были вечеринки и в других домах, горели и другие огни, отчего неосвещенные участки улицы по контрасту казались еще более темными и резче очерченными. Вечер стоял чудесный, спокойный и тихий, даже не очень холодный для этого времени года. Луны не было, но черное небо озаряли звезды.

Перед домом Лэйси в тени притаилась одинокая фигура женщины, она заглядывала в окно то с одной, то с другой стороны. На женщине были те же пальто из верблюжьей шерсти и неудобные сапоги, которые она купила за четыре года до того, как принялась шпионить за Кормаком в его двадцать первый день рождения. Она снова следила за ним, смотрела, как он стоит, прислонившись к стене; ей показалось, что он выглядит немного усталым и чем-то недовольным.

Она разочаровалась в своем сыне, который по какой-то причине бросил университет и даже не постеснялся явиться на биржу труда, чтобы получить пособие по безработице. Она не одобряла его длинных волос и того, как он одевался, — можно было подумать, что он подбирал себе вещи на свалке. Его девушка, Пола, тоже находилась здесь, она была явно беременная. Никто не знал, были ли они с Кормаком женаты. Элис упорно хранила молчание, когда ее спрашивали об этом.

Собственно говоря, Морис выглядел намного более презентабельно в голубой клетчатой рубашке и в отутюженных серых брюках. Кажется, они с Полой сразу же нашли общий язык и понравились друг другу. Вот уже добрый час они сидели на кушетке и смеялись.

Губы Коры злобно искривились, когда в комнату вошла Фионнуала с тарелкой бутербродов. Ей очень хотелось знать, за какие такие заслуги Гораций Флинн оставил этой девушке свой чудесный большой старый дом, тогда как ей не перепало и пенни.

Билли тоже был там! Билли вошел в гостиную, потягивая пиво из банки. Ее собственный муж получил приглашение на вечеринку и не сказал ей об этом ни слова! Правда, обычно они почти не общались, если не считать тех недель, когда у них жил Джон. После того как он ушел, их отношения стали прежними.

Джон!

Ей редко доводилось плакать в своей жизни, но она до сих пор не могла сдержать слез, думая о Джоне и о том будущем, которого они лишились, — совместном будущем. Для нее навсегда останется загадкой, почему он так внезапно покинул Гарибальди-роуд. В то утро она проснулась и потянулась к нему, но его не было! Как только Билли ушел на работу, она сломя голову помчалась в мастерскую. Но там уже вовсю полыхал пожар, взметнув в небо длинные языки пламени и разбрасывая вокруг снопы искр. Кто-то, должно быть, вызвал пожарных, поскольку они прибыли почти одновременно с ней. Кора невыносимо долго простояла там, глядя, как обрушилось здание, как постепенно утихомирилось пламя, как пожарные вынесли что-то на носилках.

Похоже, от Джона осталось совсем немного, да и то было надежно укрыто брезентом. Ах, как ей хотелось броситься туда, сорвать саван и поцеловать обгорелые останки единственного мужчины, которого она любила в своей жизни. Кора сжала кулаки с такой силой, что ногти впились ей в ладони.

Из дома, обитатели которого так интересовали ее, донесся взрыв смеха. Подумать только, Билли изобразил пальцами куклу и заставил ее говорить. Она не слышала, о чем шла речь, но все гости покатывались со смеху.

Неожиданно Фиона вскочила и задернула занавески. Кора вновь оказалась одна. Смотреть больше было не на что.

В гостиной Фиона вздрогнула и сказала, ни к кому не обращаясь:

— Странно, но у меня возникло такое чувство, будто кто-то наблюдает за нами снаружи.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Было первое апреля, и ребенок решил по-своему подшутить над ними, появившись на свет в этот день ранним утром, хотя Пола по-прежнему не была уверена в точной дате. Кормак открыл окно, поставил магнитофон, включил какую-то расслабляющую мелодию и зажег палочку с благовониями.

— Дыши глубоко, Пола. Вдыхай как можно глубже, — скомандовал он, когда схватки, похоже, достигли своей кульминации. Он присел на край кровати и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы продемонстрировать, как нужно выполнять упражнение. — Пой свою песенку. «Вот мы идем за шелковицей, за шелковицей, за шелковицей. Вот мы…» — К несчастью, Кормак был напрочь лишен слуха.

Пола пронзительно вскрикнула.

— Я не думал, что все будет так плохо, — пошутил Кормак.

Пола снова закричала. На лбу у нее выступил пот, а тело напряглось от страха и ожидания.

— Тужься, — приказал он, стараясь сохранить спокойствие. — Нет, не тужься. Боже, где эта чертова книжка с инструкциями?

— На столе, — заорала Пола. — Кормак, по-моему, мне нужно в больницу.

— Но мы же собирались сделать это сами!

— Нет, Кормак. Я собиралась сделать это сама. Ты должен был помогать, а ты ни капельки не помогаешь. О-о-о! — застонала она. — Никогда не думала, что будет так больно. Приведи свою Фиону. Может, она знает, что делать.

— Она ушла на утренний прием с кофе. — Кормак почувствовал, как в нем поднимается волна паники. — Я вызову «скорую».

— Побыстрее, Кормак. Пожалуйста!

Через два часа Пола родила чудесную девочку весом шесть фунтов и две унции. Из неожиданно сурового испытания, которым обернулись роды, мать и дочь вышли с честью, без видимых повреждений.

— На кого она похожа? — спросила Пола у Кормака, когда тому разрешили навестить ее и ребенка. — На Уолли, Фрэнка Янки или на тебя?

Кормак считал, что для него это не будет иметь никакого значения, но, увидев маленькое, круглое, сморщенное личико, с удивлением обнаружил, что это для него очень даже важно.

— На меня. Она похожа на меня, — заявил он, хотя у девочки были рыжие волосы, совершенно такие же, как у Фрэнка Янки.

Пола дотронулась пальцем до крохотного подбородка дочки.

— Поздоровайся с мамой и папой, Жаворонок.

Кормак застонал:

— О нет, Пола. Только не Жаворонок. — Он-то думал, что они покончили с жаворонками. Последнее имя, которое они обсуждали для девочки, было Лютик.

— Это чудесное имя — Жаворонок.

— Если не считать того, что ты в Ливерпуле. Здесь, в отличие от Сан-Франциско, мало детей цветов. В школе над ней будут просто смеяться. Предлагаю назвать ее как-нибудь по-другому, скажем… — Он назвал первое же имя, которое пришло ему в голову. — Шарон! А Жаворонок пусть будет ее вторым именем.

— Хорошо, Кормак, — неожиданно легко сдалась Пола.

* * *

— Эта девушка Кормака, она родила сегодня утром, — сообщил Билли сыну, заглянув в их компанию «Покрышки Лэйси» во время обеденного перерыва. Снаружи красовалась новенькая вывеска: «Замена покрышек на месте».

Морис судорожно втянул в себя воздух.

— Кто у нее родился?

— Девочка. Такая маленькая симпатичная крошка, если верить Элис. Они собираются назвать ее Шарон.

— Хорошее имя.

— Как сегодня дела? — Они рассчитывали, что Билли будет продолжать работать на прежнем месте, пока их фирма не встанет на ноги, чтобы дела хватило для обоих.

— Так себе. — Морис поморщился. — Всего-то две машины, и на двоих получилось три покрышки.

— Ничего, дела улучшатся, сынок, — уверенно сказал Билли. — Пусть только станет известно, какие низкие у нас цены.

— На это потребуется время, папа. Нам нужно дать рекламу.

— Мы не можем себе это позволить, мой мальчик. Мы истратили весь банковский кредит на то, чтобы купить инвентарь и привести в порядок двор. Они ожидают, что мы скоро начнем погашать.

— Я знаю, папа. — Морис с содроганием оглядел двор мастерской, где раньше размещалась компания «К.Р.О.В.А.Т.И.». Вдоль стены аккуратными штабелями были сложены дешевые восстановленные протекторы из Венгрии — покупка их в таком количестве обошлась совсем недешево. Дальше стояла маленькая лачуга, возведенная на месте сгоревшего здания, потому что им нужна была хоть какая-нибудь контора. Пришлось купить подержанный фургон, поскольку старый грузовичок Джона неподлежал ремонту, и соорудить крышу из проволочной сетки, так как двое мальчишек уже пытались украсть покрышки, подцепив их гигантским крючком.

Морис не зарабатывал даже на жизнь, не говоря уже о том, чтобы начать выплачивать кредит. Отец не понимал, что в тюрьму можно угодить и за то, что не можешь вовремя вернуть долг — а ведь это он , а не Морис, сядет туда, потому что заем был оформлен на его имя. Со времен похорон дяди Джона они очень даже неплохо ладили с отцом. Раньше у Мориса не было возможности узнать, какой отец на самом деле добрый — он работал, как проклятый, чтобы привести двор в порядок. В последние несколько месяцев отец был для Мориса надежной опорой.

Морис почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Во всем был виноват он, он один. Ему казалось, что для того чтобы начать свое дело, нужно только найти помещение, запастись всем необходимым для продажи, и вперед — вы стали успешным бизнесменом, клиенты стоят в очереди, чтобы попасть к вам. Может, все так бы и было, если бы в прессе появились рекламные объявления или если бы их мастерская не располагалась у черта на куличках. О ее существовании знали единицы. С каждым днем Мориса охватывало все большее отчаяние, а тошнота не проходила вовсе.

— В какой больнице лежит Пола? — спросил он, когда из лачуги появился Билли с двумя кружками чая в руках.

— В Доме матери и ребенка в Ливерпуле. А что? Хочешь повидать ее?

— Может быть, — пробормотал Морис. Думы о Поле тоже не прибавляли ему счастья. Морис не был уверен, но ему казалось, что он влюблен в нее. Они впервые встретились на рождественской вечеринке у Элис, и с тех пор Пола не шла у него из головы. У Мориса стало привычкой заходить в дом на Стэнли-роуд под тем предлогом, что ему нужно повидаться с Фионой, но на самом деле он ходил туда из-за Полы. Ее детская хрупкость задела какие-то чувствительные струны в его душе. Ему хотелось заботиться о ней, баловать ее, согревать своим теплом по ночам. Его посещали глупые мечты о том, как они старятся вместе, — глупые потому, что она принадлежала его двоюродному брату, Кормаку. Хоть и говорят, что в любви и на войне все средства хороши, но Морис любил Кормака и не мог увести у него девушку, даже если предположить, что Пола согласится на то, чтобы ее увели.

Кстати говоря, Кормак был уже не тем, что раньше. Он выглядел настоящим жиголо в своих идиотских нарядах и даже не пытался найти работу. Морис же, хотя и безуспешно, все-таки пробовал устроиться куда-нибудь и поэтому теперь не испытывал былого преклонения и трепета перед своим кузеном.

— Думаю закрыться сегодня пораньше, папа. — «Покрышки Лэйси» были открыты двенадцать часов в день, с семи утра до семи вечера.

— Нет, — упрямо возразил Билли. — Давай все-таки придерживаться распорядка дня, который мы указали на своей вывеске. Ты можешь быть свободен, сынок. Я сам все запру.

* * *

Элис с дочерьми как раз уходили, когда в больницу явился Морис с тощим букетом цветов — это было все, что он мог себе позволить. Ему сказали, что Кормак отправился на поиски чая, а малышка Шарон лежит в детской.

— Можешь составить Поле компанию до возвращения новоиспеченного папаши, — предложила Морису Элис.

— Привет, Пола. Мои поздравления. — Глаза у нее загорелись, когда он подошел к кровати, но так она встречала каждого. На ней была мятая, потрепанная хлопчатобумажная рубашка. Ему захотелось купить ей что-нибудь более подходящее, шелковое и богатое, но дело было не только в том, что у него не было денег, — мужчинам как-то не принято делать подарки девушкам других мужчин.

— Спасибо, Морис. Это для меня? — У нее перехватило дух, словно он вручил ей роскошный букет роз. — Какие красивые. Как они называются?

— Не знаю.

— Они очень красивые, как бы они ни назывались. Когда ты уйдешь, я попрошу сестру поставить их в воду. Как твои успехи?

Пола была одной из немногих, кому Морис признался в действительном положении вещей. Если кто-то другой спрашивал его об этом, он скромно отвечал: «Неплохо».

— Из рук вон, — мрачно изрек он. — Если хочешь знать, я просто не нахожу себе места от беспокойства.

— Ох, бедняжка, — сказала она, и в ее голубых кукольных глазах Морис увидел такое участие, что готов был расплакаться. Больше всего на свете ему хотелось спрятать лицо на ее маленькой груди и излить ей душу. — Все скоро наладится, Морис. Иначе просто не может быть.

— Надеюсь. — Он рассказал ей о том, что они зарабатывают недостаточно, чтобы начать возвращать кредит. — Меня беспокоит отец. Это ведь у него будут неприятности, а не у меня.

— Может, вам стоит расширить свое дело, Морис, и продавать не одни покрышки. — Она сделала неопределенный жест рукой. — Например, другие запчасти для машин: тормоза или что-нибудь в этом роде. — Она похлопала его по руке, хотя все должно было быть наоборот, ведь это она лежала в больнице, в конце концов.

— Господи, Пола, мне это и в голову бы не пришло. — Идея была хорошей, однако у него не было денег даже на то, чтобы купить манометр для измерения давления в шинах. Но все равно она желала ему добра. — Ты очень умная, Пола, — с восхищением произнес он.

— Я! — Она рассмеялась. — Как это мило с твоей стороны. Обычно все считают меня глупой.

— Ты — какая угодно, только не глупая, — искренне сказал он.

Кормак уже собрался войти в палату, когда через стеклянную панель в двери увидел, что рядом с кроватью Полы сидит его двоюродный брат Морис. Он всегда ощущал неловкость в отношениях с Морисом, ему казалось, что он украл у того что-то бесценное. Когда-нибудь, после смерти Элис, он, может статься, расскажет Морису правду об их родителях, что было совершенно немыслимо, пока Элис была жива. Он, Кормак, прожил двадцать один год в свое удовольствие за счет Мориса, в то время как Морис страдал за него у Коры.

Кормак снова собрался открыть дверь и снова остановился. Морис склонился к кровати, смеясь чему-то такому, что сказала Пола, не подозревая, что за ним наблюдают. Его лицо выглядело совершенно незащищенным, открытым, и Кормак с потрясением понял, что его двоюродный брат по уши влюблен в Полу.

Ревновал ли он? Нет, спокойно решил Кормак, отступая в сторону, чтобы пропустить в палату сестру. Какой смысл ревновать к тому, что не можешь исправить?

Имел ли он что-нибудь против? Кормак не был уверен. Он сам был влюблен в Полу и полагал, что когда-нибудь наступит такой день, когда они поженятся, а потом обзаведутся кучей детишек, проживут остаток жизни вместе и будут счастливы. До этой минуты ему и в голову не приходило, что в их отношениях чего-то не хватает: он никогда не смотрел на Полу так, как сейчас глядел на нее Морис, так самозабвенно . Кормак ощутил укол зависти. Будет ли он сам когда-нибудь смотреть на женщину такими вот глазами?

А Пола? Иногда он спрашивал себя, пошла бы Пола так же охотно с Уолли или с Фрэнком Янки, если бы те попросили ее об этом? Пола любила всех. Она была похожа на котенка, которому хорошо там, где тепло и уютно, где ее ласкают и ухаживают за ней. Она с таким же успехом могла любить Мориса, как и Кормака.

Он задолжал своему двоюродному брату слишком много. Справедливость будет отчасти восстановлена, если позволить Морису увести у брата девушку, подобно тому, как Кормак неумышленно украл у Мориса мать.

Из палаты вышел мужчина и едва не ушиб его дверью. «Извини, приятель», — пробормотал он и поморщился от отвращения, заметив разноцветный свитер Кормака с многочисленными прорехами, его зеленые расклешенные штаны, грязные ноги, сандалии. Впервые с тех пор, как он покинул Эмбер-стрит, Кормак устыдился своей одежды. Он печально улыбнулся. У Элис он всегда выглядел таким ухоженным!

Пришло время выпить очередную чашечку чая. Он вернется в палату за пять минут до звонка, возвещающего о том, что время для посещений истекло. И теперь он сам будет подталкивать двоюродного брата в объятия своей девушки. Он станет приглашать Мориса к Фионе, а потом исчезать под благовидным предлогом, оставляя его наедине с Полой.

В конце концов, это будет справедливо.

Однако сейчас, сию минуту, это вовсе не казалось Кормаку справедливым. Он чувствовал себя подавленным. Громко шмыгнув носом, он подумал, что лучше бы Морис вообще не приходил в больницу, а сам он никогда бы не узнал о том, что тот влюблен в Полу.

Господи, он продал бы душу дьяволу за возможность выкурить косячок и успокоить расшатанные нервы. Он с таким удовольствием предвкушал будущую жизнь с Полой и своей дочкой. Ну, один шанс из трех за то, что она действительно была его дочерью, хотя, если вспомнить о ее рыжих волосах, то, пожалуй, ни одного шанса.

Когда-нибудь ему придется уплатить долг Морису.

* * *

— Черт возьми, мама, ты совершенно невозможна в последнее время, — ледяным тоном заметила Лулу. — Стоит кому-нибудь открыть рот, как ты готова оторвать ему голову.

— Не смей ругаться в этом доме! — завизжала Орла.

— Я тебя ненавижу, мама. — Мэйзи презрительно скривилась.

— Ну и пожалуйста. Мне плевать.

— Я тоже. — У Пола дрожали губы. Он был самым чувствительным из всех детей Лэвинов.

— Вступай в один клуб с сестрой, — прорычала Орла.

— Я ухожу из дома, — объявил Гэри. — Я буду жить с бабушкой Лэйси.

— Не буду тебя останавливать. Собрать твои вещи?

Орла и четверо ее детей зло переругивались, сидя за завтраком. Потом Орла смягчилась и протянула к ним руки.

— О, идите сюда. Я люблю вас! Обожаю! Вы — самые замечательные дети в мире, а я — самая ужасная мать. Я недостойна вас. Я в самом деле недостойна вас. Простите меня. Простите, простите, простите. — Она начала осыпать их поцелуями, одного за другим. — Мне очень жаль, — шептала она.

— Ты, случаем, не беременна, мам? — спросила Лулу. — Бабушка Лэвин сказала, что дело может быть в этом.

— Нет, милая, — всхлипнула Орла. — Насколько мне известно, нет.

— Может, это ранний климактерический период? — предположил Гэри. — Бабушка Лэвин полагает, что так оно и есть.

— Не может быть того и другого одновременно, хороший мой. Или одно, или другое, но на самом деле ни того, ни другого. Все дело в том, что в последнее время ваша мать сама не своя.

— То есть?

— То есть вывернута наизнанку, вверх тормашками, шиворот-навыворот, вверх ногами и вниз головой.

— Вот это да! — восхитился Гэри.

— Я обещаю, что больше не буду выходить из себя, по крайней мере сегодня, так что вам придется простить меня и поверить, что я ничего не имела в виду.

Дети ушли в школу. Орла вымыла тарелки, вытерла их, убрала кровати, вытерла в доме пыль, а потом бросилась на кушетку в гостиной и расплакалась, проклиная своего мужа…

— Я ненавижу тебя, Микки Лэвин, — сказала она вслух.

Нет, неправда. Она любила его. Но ей хотелось, чтобы он постарался понять, как она несчастлива , как невыразимо скучна и неописуемо тосклива ее жизнь. Откровенно говоря, Микки был слишком толстокожим, чтобы понять это. Он и представить себе не мог, что кто-то может чувствовать себя иначе, чем он. Он был счастлив, как новорожденный младенец. Ему нравилась его идиотская работа, которая не сулила никаких перспектив, он был совершенно доволен тем, что живет в маленьком убогом домишке. Поездки в Ливерпуль или Эвертон на футбольные матчи по выходным были для него верхом удовольствия, особенно если его команда выигрывала. Микки были не нужны машина, каникулы за границей, модная одежда, современная мебель. Он не возражал посмотреть иногда фильм, где люди стреляли друг в друга и гибли десятками, но театр был для него чем-то совершенно чуждым и непонятным; то же самое можно сказать о книгах, если в них встречались слова, состоящие из более чем одного слога, о любой серьезной телевизионной передаче, о политике и газетах, когда они не пестрели фотографиями обнаженных красоток.

Им не о чем было говорить. Даже секс утратил свою привлекательность и превратился в скучное занятие, как всегда случается, если имеешь дело со слабоумным.

Микки отказался от предложения матери купить для них дом получше, в более престижном районе и с садом, где дети могли бы играть.

— Почему нет? — завизжала Орла. В последнее время она стала что-то слишком много и часто визжать.

— У меня есть собственная гордость, — обиженно заявил Микки.

— Где была твоя гордость, когда ты натащил в дом вещей, которые свалились через задний борт доброй сотни чертовых грузовиков?

— Это совсем другое.

— Почему это другое?

Он смущенно переступил с ноги на ногу.

— Не знаю, но это другое.

Она переросла его. Он хотел прожить жизнь, стоя на месте, а она жаждала двигаться вперед. Орла могла бы получить приличную работу, но тогда ей пришлось бы бросить газету, и тех денег, которые бы она получала, не хватило бы. Было еще нечто, что Орла стала бы отрицать с пеной у рта. Ей чертовски нравилось посещать всевозможные мероприятия, объявляя: «Я — представитель прессы», и время от времени видеть свое имя под заголовками статей, которые она посылала в газету. Она не теряла надежды, что «Кросби стар» снова возьмет ее на работу в офис, чтобы она стала настоящим репортером, но вакантной должности не было и не предвиделось.

Сегодня после обеда она должна была взять интервью у какого-то тупицы — бывшего игрока ливерпульского «Эвертона»; любой, для кого гонять по полю футбольный мячик было профессией, просто обязан быть тупым по определению. Орлу пригласили взять интервью только потому, что Доминик Рейли был родом с Перл-стрит. Его родители по-прежнему жили в доме напротив. У его матери, Шейлы, было двенадцать детей. Орла невольно вздрогнула: двенадцать ! Доминик, которому исполнилось тридцать два, то есть столько же, сколько и ей, приехал из Испании на свадьбу кого-то из своих многочисленных братьев и улетал сегодня же вечером обратно. Она понятия не имела, чем он занимался в Испании, но это был первый вопрос из целого списка, который она заготовила.

Она вышла на улицу, купила «Гардиан» и прочла газету от корки до корки, кроме спортивных новостей. Любопытно, будет ли нашему великому интеллектуалу Микки интересно узнать о том, что война во Вьетнаме набирает обороты? Черт возьми, конечно же нет. Точно так же ему будет наплевать на то, что миссис Ганди стала премьер-министром Индии или что в Великобритании пришли к власти лейбористы, возглавляемые очаровашкой Гарольдом Вильсоном. Орла отправила Микки на избирательный участок проголосовать, но по дороге он встретил приятеля и пошел играть в бильярд.

Кипя негодованием, Орла скомкала газету и швырнула ее в противоположный конец комнаты. Пора было готовиться к интервью.

«Самое время обновить гардероб», — с горечью подумала она, обозревая жалкое содержимое платяного шкафа. Мысль была верная, если не считать того, что денег на это не было. «Ты прекрасно выглядишь и в обносках», — утверждал Микки, когда она жаловалась ему.

Получается, что она просто обязана была выглядеть красивой, потому что на плечиках, кроме тряпья, ничего не было. Орла с мрачным видом вынула из шкафа черную юбку и белую блузку — если их отутюжить, они будут иметь вполне приличный вид. Ей была нужна не просто новая одежда, а новый дом, новый муж и новая жизнь.

Она распустила свои длинные каштановые волосы, тщательно накрасилась и ровно в три часа постучала в дверь дома Рейли. Ей открыла Шейла Рейли. Это была женщина приятной наружности, немного полноватая, хотя, имея двенадцать детей, любая женщина была бы полноватой. Шейла была ровесницей Элис, но ее дети были моложе Орлы. За юбку Шейлы уцепились двое малышей, наверняка ее внуки — разве что она незаметно обзавелась еще детьми, — а внуков у нее было бесчисленное множество.

— Привет, Орла, милая. Полагаю, что ты пришла повидать нашего Доминика.

— Если он не занят, Шейла. Я — представитель прессы.

— Я знаю, милая. Он ждет тебя, вот только не знаю, где вы найдете укромное местечко, чтобы поговорить. У меня здесь собралась орава внуков, чтобы потолковать с дядей Домиником.

— Мы можем пойти к нам домой, если хотите.

— Я уверена, что он с радостью согласится, хотя бы для того, чтобы перевести дух.

В коридор вышел Доминик. Он был в светло-голубых парусиновых слаксах, белой рубашке с короткими рукавами и в белых парусиновых туфлях.

— Всем привет. Я видел вас раньше, но, по-моему, мы не знакомы. Кажется, мы вместе учились в школе.

— Мы переехали сюда уже после вашего отъезда. Я тоже смутно помню вас по школе.

Они пожали друг другу руки. Орла и представить себе не могла, что Доминик Рейли окажется таким симпатичным, высоким, загорелым парнем. Он немного походил на Роберта Редфорда — своими светлыми вьющимися волосами, широкими плечами и очаровательной теплой улыбкой.

— Орла говорит, что вы можете пойти к ней домой для интервью, дорогой.

— Это здорово, потому что я боюсь, что не услышу собственного голоса.

Они перешли улицу к дому Лэвинов. Орла остро почувствовала, как его рука коснулась ее руки, когда она проводила его в гостиную. Она спросила, не хочет ли он чаю или шерри. Шерри осталось с Рождества.

— Чая будет достаточно, спасибо.

Когда она вернулась, он сидел на кушетке, сцепив руки за спиной и вытянув ноги. На его коричневом запястье посверкивали золотые часы, на руках бугрились мускулы, а талия была очень тонкой.

Орла проглотила комок в горле и отвела глаза. Она уселась на жесткий стул, положила на колени блокнот, нацелилась на него карандашом, многозначительно кашлянула и задала свой первый вопрос:

— Что вы делаете в Испании?

Непонятно почему, но Доминик поперхнулся чаем. Она надеялась, что чай окажется не слишком горячим.

— Играю в футбол, — ответил он.

— В Испании играют в футбол? Я не знала этого. А в какой части Испании?

— В Барселоне. — Лицо у него покраснело.

— И у них там есть стадионы, совсем как в Ливерпуле?

— Совсем как в Ливерпуле. — Он кивнул, и она с недоумением подумала, отчего это в его карих глазах светится изумление?

— А почему вы вообще поехали в Испанию? Разве вы не могли получить работу, играя в футбол здесь, в нашей стране?

Он молча рассматривал ее несколько секунд.

— Правильно, — наконец проговорил он. — Я пристрастился к наркотикам, если хотите знать правду. Приглашение в Барселону стало для меня спасательным кругом.

— Бедняжка, — сочувственно заметила Орла, делая пометки в блокноте. Она исподтишка бросила на него взгляд. Он выглядел очень странно, словно собирался лопнуть. Может, он умирал от желания сходить в туалет?

— Это для публикации? — спросил Доминик.

— Разумеется. — Орла с важным видом кивнула головой.

— В таком случае, думаю, нам стоит начать интервью с самого начала, в противном случае вы рискуете выставить себя в дурном свете.

— Даже так? — раздраженно воскликнула она. — Каким же это образом, хотелось бы знать?

— Во-первых, вы совершенно не разбираетесь в футболе. «Барселона» — один из ведущих клубов в мире, и его стадион ни капельки не уступает здешним, если не превосходит их. Во-вторых, там мне предложили сто фунтов в неделю, в два раза больше, чем я получал в «Эвертоне». Я живу в квартире с видом на Средиземное море, езжу в спортивном автомобиле, у меня красивая подружка — хотя и не такая красивая, как вы. В общем, я живу жизнью Рейли — и достойной жизнью. — Он расхохотался и все не мог остановиться, пока по щекам у него не потекли слезы. — О боже! — всхлипывал он, смахивая слезы тыльной стороной ладони. — Давненько не получал такого удовольствия. Приятно для разнообразия встретить репортера, который симпатизирует мне; обычно они настолько льстивы, что меня тошнит.

У Орлы закружилась голова от стыда и растерянности. Если бы только она снизошла до того, чтобы рассказать Микки об этом интервью, он бы просветил ее, кто такой Доминик Рейли.

— Господи! — пробормотала она, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. — Мне хочется провалиться сквозь землю.

— А мне этого совсем не хочется, потому что тогда я не смогу видеть вас.

Орла почувствовала, что в довершение ко всем несчастьям покраснела до корней волос, и вспомнила, как он отозвался о своей подружке, сказав, что та не такая красивая, как она. Воцарилась мертвая тишина. Орла разглядывала носки своих туфель, а Доминик Рейли смотрел на нее , и внутри у нее возникло прохладное, сосущее ощущение, как в самом начале знакомства с Микки. Потом Доминик многозначительно взглянул на нее и похлопал по подушке на кушетке рядом с собой, и Орла поняла, что если примет его приглашение, то все изменится, хотя ей казалось, что все останется по-прежнему, после того как дети вернутся домой из школы, а Микки придет с работы.

Блокнот и карандаш упали на пол, когда Орла встала со стула и пришла Доминику в объятия. Через какое-то время они поднялись наверх в кровать, в которой она почти пятнадцать лет лежала с Микки.

Потом ей стало стыдно — по-настоящему, искренне, глубоко. Вероятно, она не чувствовала бы себя так, не будь все настолько замечательно. На полчаса, на час перед ней предстал другой мир: мир синего моря и золотого песка, мир красивой одежды и приятного времяпровождения, вечеринок и приемов — мир, в котором день предыдущий не был похож на день следующий, где происходили восхитительные, неожиданные вещи. Этот мир разительно отличался от унылого, бесцветного мира, в котором обитала Орла и где каждый день был таким же, как и предыдущий, не исключая и воскресенья, когда она отправлялась сначала в церковь, а потом на чай к матери или к одной из сестер либо они приходили на чай к ней.

Потом Доминик встал с кровати, нежно поцеловал ее на прощание и отправился домой, и этот восхитительный, волшебный мир в одночасье разлетелся на куски.

Через несколько минут она встала сама и улеглась в старомодную ванну, которая тоже свалилась через задний борт грузовика, и высыпала в воду последние остатки соли для ванн, подаренной ей Микки на Рождество. Тогда она еще подумала, что у ее мужа совсем нет воображения: каждый год он дарил ей соль для ванны, тальк, дешевые духи, обычно фирмы «Бутс». Она заметила у себя на запястье царапину от часов Доминика. Он должен был снять их. Она смажет царапину дезинфицирующим средством, когда вылезет из ванны.

События сегодняшнего дня отнюдь не заставили Орлу еще сильнее полюбить Микки и радоваться тому, что имела. Она предпочла бы совсем не заглядывать в тот волшебный мир. По контрасту с ним мир, в котором она жила, стал казаться еще более унылым и гнетущим, еще более бесцветным. Было столько всего, чего Орла никогда не увидит, никогда не сделает, никогда не узнает, проживи она хоть сто лет.

Она была нежна с детьми, когда они вернулись домой. Что бы ни случилось, она никогда не станет любить их меньше. Лулу стала причиной того, что Орла оказалась с Микки, но вины Лулу в этом не было, виновата была она сама.

— В чем дело? — спросил вечером Микки, когда они смотрели телевизор — во всяком случае, он смотрел. Орла же унеслась мыслями далеко-далеко.

— Ничего.

— Ты все время молчишь. Это на тебя непохоже.

— Разве? — Она посмотрела на него и впервые заметила, что у Микки начали редеть волосы на висках и появилось небольшое брюшко. На носке у него красовалась дыра, которую надо было заштопать. — Может, ляжем спать сегодня пораньше?

— Не могу сказать «нет». — Он широко улыбнулся и на мгновение преобразился в того мальчишку, который очаровал ее много лет назад. Возможно, если она сможет научиться жить его жизнью, вернуть волшебство тех дней…

Они поднялись наверх. Было время, когда они укладывались в кровать голыми, но теперь Орла надела ночную рубашку, а Микки — пижаму. Он пошел выключить свет, остановился и заговорил голосом, которого Орла никогда не слышала раньше:

— Чьи это долбаные часы, Орла? И что они делают рядом с нашей кроватью?

* * *

Как-то воскресным вечером на Эмбер-стрит появилась Орла. Элис уже собиралась лечь спать. Орла, которая всегда была раздражена чем-то, на этот раз была необычно молчаливой и выглядела бледной.

Элис усадила ее и приготовила чашку какао.

— Что случилось, дорогая? — с сочувствием спросила она.

Орла, не поднимая глаз, рассматривала носки своих туфель.

— Мама, не сердись на меня, но я сделала кое-что ужасное. — Наступила пауза. — Я спала с одним человеком, и Микки узнал об этом.

— Господи, Орла! — Сочувствие Элис испарилось, на смену ему пришли гнев и тревога. — Ты глупая девчонка, — сердито бросила она. — Кто это был?

— Это не имеет значения, мама.

— Тогда зачем ты пришла сюда? Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Ничего, мама, — тихо и подавленно ответила Орла. — Я просто хотела рассказать кому-нибудь, вот и все. Микки превратил мою жизнь в ад.

— Я не удивлена. Так поступило бы большинство мужчин, узнай они, что их жены спят с другими. — Элис нахмурилась. — Он не бил тебя, случайно?

— Нет, мама. Он просто не разговаривает со мной.

— Вряд ли можно винить его за это, дорогая. — Элис подумала о том, каким бы прекрасным стал этот мир, если бы люди, включая и ее саму, вели себя разумно. — Когда это произошло?

— В прошлый понедельник. С тех пор Микки со мной не разговаривает. Не то чтобы я была так уж против, но атмосфера в доме просто ужасная. Дети все заметили и чувствуют себя очень несчастными.

Элис вспомнила, что в позапрошлую субботу у нее в салоне побывала Шейла Рейли, которая пришла сделать прическу на свадьбу своего сына, Ниала. Она обмолвилась, что Орла должна встретиться с Домиником, ее старшим сыном, перед его отъездом в Испанию. Элис мгновенно сложила два и два. Микки Лэвин был славным, трудолюбивым малым, но скучным до невозможности, и он был начисто лишен шарма, которым сполна обладал Доминик Рейли. Элис не одобряла того, что сделала ее дочь, но понимала, что Орла могла увлечься мужчиной, который так отличался от ее мужа.

— Мне с самого начала не следовало выходить замуж за Микки, мама, — с надрывом воскликнула Орла. — Как бы мне хотелось, чтобы в то время все было по-другому — так, как сейчас. Кормака и Полу никто ведь не заставляет пожениться!

— Тебя тоже никто не заставлял выходить замуж, — напомнила ей Элис.

— Да, но тогда и представить себе было невозможно, что ребенка можно родить вне брака. Ради Лулу я чувствовала себя обязанной выйти замуж за Микки. Если бы я могла повернуть время вспять, то и близко не подошла бы к алтарю. — Она закрыла лицо руками и заплакала. — Я так несчастна, мама. И уже давно. Все мои мечты пошли прахом, и внутри у меня будто все умерло. Мне так хочется, чтобы произошло что-нибудь хорошее, что-нибудь интересное, что доставит мне радость и удовольствие. Мне хочется выйти в свет или поехать на каникулы за границу, например в Испанию. Жаль, что у нас нет машины, а то бы я научилась водить ее и поехала куда-нибудь далеко-далеко, за самый горизонт. Мне хочется… ох, мама! — Она всхлипнула. — Мне так хочется всего!

— Я знаю, милая. — Элис погладила дочь по колену. Она была похожа на прекрасное дикое животное, попавшее в клетку, — полная противоположность своей матери, которая избегала даже намека на то, чтобы развлечься. — Я куплю тебе машину, если хочешь. И если только Микки не станет возражать. — Она знала, что проявляет чрезмерную щедрость, фактически потакает прихоти дочери. В конце концов, за свое плохое поведение Орла заслуживала отнюдь не награды. Но машина может исправить отношения в семье.

— О, правда, мам? — Реакция Орлы была такой, словно Элис наконец-то приоткрыла дверь ее клетки на несколько дюймов. — Это здорово поможет в моей репортерской работе. Я смогу выезжать в другие места, а не быть прикованной к Бутлю. А на выходные буду брать детей в Саутпорт, или в Честер, или куда-нибудь еще. Я бы и на поезде их повезла, вот только у меня нет денег на проезд. Что касается Микки, то мне в высшей степени наплевать, будет он возражать или нет.

— Милая моя, я вовсе не хочу, чтобы ваши отношения стали еще хуже. — Элис вспомнила, как Микки наотрез отказался от ее предложения купить им дом. Вряд ли он с большей снисходительностью отнесется к автомобилю — у него больше характера, чем полагают люди.

— Мам, ну что ты! Машина сделает меня счастливой, а если счастлива я, то будет счастлив и Микки.

По мнению Элис, ее дочь заблуждалась: вне всякого сомнения, Орла с радостью отдалась Доминику Рейли, но это не значит, что ее супруг при этом прыгал от восторга. Однако главной ее заботой оставалась дочь: она пришла к ней бледной и усталой, а теперь выглядела счастливой и радостно взволнованной, словно только что выиграла миллион фунтов стерлингов.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1970 год

Воздух в эту субботу перед Пасхой пьянил, как вино: он был чистым и искрящимся, с той особенной прозрачностью, которая бывает только весной. В приделе церкви Святого Джеймса, где жених с невестой позировали фотографу после свадебного богослужения, острый аромат скошенной травы смешивался с запахом свежей земли, внося свое очарование в этот праздничный день.

Из Лулу Лэвин получилась исключительно красивая невеста. В толпе послышался одобрительный шепоток, когда она вышла из белого лимузина в своем простом белом наряде из прозрачной ткани. Подол платья заканчивался кружевными воланами, украшенными крошечными бутонами роз. Еще больше роз было вплетено в темные волосы невесты, уложенные в греческом стиле, — это сегодня утром над ними поработала бабушка Лэйси. Туфли у Лулу были из белого шелка, без каблуков, как у балерины. Она выглядела нимфой, как и подружки невесты, наряженные в бледно-зеленые тона: ее сестра Мэйзи, кузина Бонни и Руфь Митчелл, дочка прадедушки, которая доводилась Лулу двоюродной теткой, хотя и была на три года младше.

С другой стороны дворика на позирующую перед фотографом дочь смотрела Орла Лэвин, и на лице ее читалась неприкрытая гордость. Лулу должна была вот-вот покинуть Бутль, с его тесными, душными улицами. Через две недели, после своего медового месяца в Джерси — подарок Элис, — Лулу и Гарет поселятся в его крошечной квартирке с единственной спальней в небогатом районе Лондона. Гарет собирался продолжить занятия живописью, но пока ему не удалось продать ни одной своей картины. Люди, которые видели его странные и непонятные полотна, считали, что и в будущем ему это не удастся. Парочка познакомилась на демонстрации в Лондоне, куда Лулу потащила ее тетка Фиона.

Все, за исключением Орлы, полагали это плохим началом для семейной жизни: муж, который не в состоянии заработать ни гроша, вынужденный надеяться, что его восемнадцатилетняя супруга раздобудет хоть какие-то деньги на пропитание.

Но Орла не уставала подбадривать свою дочь.

— Не теряйся, девочка, — не раз нашептывала она ей. — Даже если из этого ничего не выйдет, ты, по крайней мере, пыталась что-то сделать. Тебе предоставляется такой шанс! Ты не проведешь жизнь в терзаниях о том, что напрасно тратишь отпущенное тебе время, что где-то там тебя ждет миллион всяких вещей, а ты сидишь здесь и ничего не можешь поделать.

— У нас все обязательно получится, — уверяла ее Лулу, и ее чистые глаза блестели. — Я люблю Гарета, а он любит меня. Не могу дождаться момента, когда мы окажемся вместе.

И вот теперь дело было сделано. Лулу стала миссис Гарет Джексон и вскоре отправится в свое великое странствие.

— Могу я пригласить родителей жениха и невесты? — крикнул фотограф.

Микки коротко кивнул Орле, и они все стали рядом: новобрачные, подружки и родители невесты и мать Гарета, Сьюзен, — восторженная и причудливо одетая дама, которая сама была кем-то вроде художницы, если верить быстро подружившейся с ней Фионе.

Орла поддерживала светскую беседу со Сьюзен, надеясь, что та не заметит напряжения между родителями невесты, как вдруг увидела мужчину средних лет, ослепительно красивого, который тайком выглядывал из-за угла церкви. Он улыбнулся, когда глаза их встретились, а потом отступил на шаг и скрылся. «Господи, что он делает здесь? — со страхом подумала она. — Откуда он узнал о свадьбе? Как, черт возьми, ей отделаться от него, изгнать его не только отсюда, из церкви, но и из своей жизни?»

— Я хочу сфотографироваться с прадедушкой, — объявила Лулу.

— Давай, милый. — Бернадетта подтолкнула Дэнни вперед. — Она хочет сняться с тобой, а не со мной, — возразила она, когда он попытался потянуть ее за собой.

Бернадетта смотрела, как ее муж, неестественно прямой и седовласый, встал между женихом и невестой. Невооруженным глазом было заметно, что он всеми силами старается сохранить осанку, и в сердце у нее возникла ноющая грусть. В недалеком будущем она потеряет его. Он не сказал ей, в чем дело. Она не спрашивала. Но в последние пару месяцев он стал есть, как воробышек, а к пиву, которое когда-то так любил, не притрагивался вовсе. По ночам в постели он крепко обнимал ее, словно боясь, что больше никогда не сможет сделать этого.

К ней подошла Элис. Кивнув на молодоженов и отца, она спросила:

— Как он?

— Не очень хорошо, Элли. Сегодня утром ему снова стало плохо. Мне казалось, что его не перестанет тошнить.

— Может быть, еще не слишком поздно показаться врачу. — Яблоком раздора для женщин стал вопрос о том, стоит ли Дэнни прибегать к врачебной помощи.

Бернадетта решительно покачала головой.

— Дэнни — самый разумный человек из всех, кого я знаю. Ему известна дорога к врачу, но он скорее умрет, чем согласится на операцию и длительное лечение. Он возненавидит и меня, и детей, если будет выглядеть инвалидом в наших глазах.

— Тебе виднее, Берни. — Элис постаралась, чтобы голос звучал не слишком прохладно. Она так же, как и Бернадетта, боялась потерять Дэнни, и ей очень хотелось вмешаться. Но она чувствовала себя лишней в отношениях отца и своей лучшей подруги.

— Девушка твоего Кормака выглядит очень правильной и строгой, — заметила Берни, чтобы сменить тему. — Как ее зовут?

— Викки. И она не его девушка, а просто коллега по работе. Он начинает с ней свое дело. — Элис перевела взгляд с сына на Полу и Мориса Лэйси. Пола ждала третьего ребенка. Элис все еще не могла смириться с тем, как быстро Пола после рождения Шарон перенесла свою привязанность с Кормака на Мориса, хотя Кормак воспринял это на удивление спокойно, и между двоюродными братьями не было и следа неприязни. Разумеется, такое событие породило в свое время массу сплетен. Людям ее поколения трудно привыкнуть к тому, как ведет себя нынешняя молодежь. Такое впечатление, что последние остатки морали испарились в шестидесятые годы. Элис считала, что все началось с рок-н-ролла, когда мужчины стали отращивать длинные волосы и носить серьги.

— Как только они закончат фотографироваться, я покажу тебе три салона Лэйси, — сказал Кормак Викки. — Нам повезло, что мы начинаем с готового рынка сбыта, пусть даже он очень маленький.

— Ты уже говорил об этом со своей матерью? — поинтересовалась Викки. Она была очень серьезной молодой женщиной: в мешковатом коричневом костюме, туфлях без каблука и круглых очках в роговой оправе. Ее темные кудрявые волосы были подстрижены коротко, по-мальчишески.

— Элис обеими руками проголосовала за эту идею. Мы — семейка предпринимателей, Вик. У моего отца было свое дело. У моего двоюродного брата Мориса тоже. Правда, он пока топчется на месте.

— Почему ты называешь свою мать Элис?

— Я так привык, — коротко сказал Кормак.

— Не так давно я превратила свой дом в приют для женщин, образно говоря потерпевших кораблекрушение, — втолковывала Фиона Сьюзен Джексон, матери жениха. — Отчего бы вам не заглянуть ко мне после окончания церемонии? Вы даже можете остаться на ночь, если хотите. Дом большой, в нем полно места.

— А соседи ничего не имеют против, я имею в виду — приюта? — спросила Сьюзен.

— О да. Они все время жалуются, и мне, и в муниципалитет. Я просто не обращаю внимания.

— Вам хорошо. Я с удовольствием останусь на ночь, чтобы не ехать домой последним поездом. А когда вы в следующий раз будете в Лондоне, обязательно остановитесь у меня.

«Как много детей», — думала Маив Адамс, наблюдая, как они, словно птички, наклонялись к земле, подбирая конфетти, раскачивались на перилах, пачкая новую одежду. Дети постарше старались походить на взрослых в своих костюмах, приобретенных специально по случаю свадебной церемонии. В следующем году Орла непременно станет бабушкой, а она сама… Ей исполнилось уже тридцать пять, подумать только! Но ведь столько всего еще нужно было сделать в доме — например, приобрести приличный холодильник, и они с Мартином дали себе слово, что рядом с домом у них обязательно будет гараж, кроме того, Мартин не хочет садиться за руль старой машины, боясь, что она окажется ненадежной. И кухня начинала выглядеть старомодной, не мешало бы заменить всю мебель и утварь, а пока рабочие были под рукой, заодно сменить и плитку на полу; терракотовое покрытие было бы очень кстати.

Но все окажется невыполнимым, если она оставит работу, чтобы обзавестись детьми.

Подошел Мартин и взял ее под руку.

— О чем задумалась, милая?

— Я смотрела на детей, — с тоской отозвалась Маив. Внезапно кухня и новый холодильник перестали казаться ей такими уж важными.

— Нам не нужны дети, у нас с тобой есть мы.

— Ты думаешь?

— Да, они нам совершенно не нужны, — твердо сказал Мартин, а потом несколько смягчил тон. — Я надеюсь, у тебя не появилось никаких ненужных мыслей, Маив. Наш образ жизни изменится самым кардинальным образом, если придется жить только на мою зарплату и отказывать себе во всем.

Маив вздохнула: очевидно, чтобы угодить Мартину, ей придется забыть о детях.

Орле удалось улизнуть от гостей, и она обошла церковь с другой стороны, где, прислонившись к стене, стоял и курил Вернон Мэтьюз. Когда она подошла, он выбросил сигарету и попытался обнять ее.

Она оттолкнула его и сердито сказала:

— Не смей прикасаться ко мне!

— Боишься, что твой муженек увидит? — Улыбка его больше напоминала оскал.

— Естественно, но я бы не хотела, чтобы ты дотрагивался до меня, даже если бы мы оказались одни на необитаемом острове.

— Раньше ты вела себя иначе.

— Ну что ж, теперь я веду себя именно так. — Должно быть, она сошла с ума, когда спала с ним. Это произошло через два года после происшествия с Домиником Рейли. Все это время Микки не прикасался к ней — и до сих пор не трогал ее, хотя теперь Орла уже привыкла. Но все случилось еще до того, как она привыкла к этому, — когда она начала разъезжать по окрестностям на своем купленном матерью подержанном «остине-мини», распевая во все горло и чувствуя себя наконец свободной. К чувству свободы примешивалось какое-то глубокое отчаяние, желание, чтобы случилось хоть что-нибудь интересное и необычное.

Спустя какое-то время Орла приобрела привычку останавливаться у какого-нибудь Богом забытого бара, чтобы выпить стакан лимонада или апельсинового сока. При этом она чувствовала себя многоопытной светской львицей. Она доставала репортерский блокнот и делала вид, будто записывает что-то, чтобы люди принимали ее за деловую женщину, спешащую на важную встречу.

Однажды в баре к ней подошел мужчина и спросил, не может ли он угостить ее стаканчиком. Орла вежливо ответила ему, чтобы он убирался к дьяволу. Через несколько недель, когда ситуация повторилась, она согласилась принять угощение. Мужчина оказался коммивояжером, который в молодости выступал на сцене, поговорить с ним было интересно. Он попросил разрешения увидеть ее снова. Орла отказалась, хотя в глубине души наслаждалась запретным удовольствием, которое получила от этой встречи. Она казалась себе другим человеком.

Следующий мужчина, который предложил угостить ее стаканчиком, спросил, не желает ли она подняться с ним наверх в комнату.

— Вы хотите сказать, что остановились здесь?

— Нет, но я очень быстро могу это устроить.

— Знаете, я отвечу вам «нет». — Орла ощущала себя героиней романа. Встречаясь с мужчинами, она придумывала себе необычные романтические имена: Эстелла, Изабелла, Маделина, Заря.

Микки решил узнать, куда это она каждый день ездит на автомобиле.

— Да никуда, в общем-то, — туманно ответила Орла. — Так, по окрестностям. Иногда я беру интервью для газеты.

— Я думаю, что тебе все равно, куда ездить, лишь бы не быть дома, — оскорбительно заметил Микки.

— Ты первый это сказал, — резко бросила Орла.

Они грубили друг другу почти все время. Спали они в одной кровати, повернувшись спиной друг к другу. Одевались и раздевались в ванной.

Вернону Мэтьюзу она сказала, что ее зовут Грета. Они встретились перед самым Рождеством в маленьком, крытом соломой баре в Рейнфорде, где можно было переночевать и получить завтрак. В холле висели украшения из серебряной бумаги и стояла убранная гирляндами елочка. Вернону было около пятидесяти, у него были темные волосы, темные глаза и усики а-ля Кларк Гейбл. Он сказал ей, что работает коммерческим представителем одной инженерной компании и использует этот бар в качестве своего рода штаб-квартиры, когда оказывается на северо-западе.

Еще он сказал ей, что она — самая красивая женщина из всех, кого он когда-либо встречал. Его темные глаза сверкали от восхищения, когда он говорил это, и у Орлы сладостно защемило сердце. Она чувствовала себя очень странно, словно была пьяной, хотя пила только апельсиновый сок. Впоследствии она пришла к выводу, что он подсыпал ей что-то в питье.

Орла не помнила, чтобы согласилась подняться наверх, но, должно быть, она сделала это, потому что когда пришла в себя, то они с Верноном лежали на кровати обнаженными и занимались любовью. Ее первой мыслью было сбежать, но она поняла, что бесполезно пытаться спихнуть с себя навалившееся на нее тяжелое тело. Она подумала было, что, наверное, стоит закричать, но, если кто-нибудь придет, он может вызвать полицию, и тогда дело получит огласку и попадет в газеты — как раз за такого рода скандальными происшествиями она всегда охотилась сама как репортер.

Наконец Вернон, тяжело сопя, достиг шумного оргазма и обмяк на ней. Не говоря ни слова, Орла выскользнула из-под него, натянула на себя что-то из одежды и скрылась в ванной, где тщательно вымылась с головы до ног. Когда она вышла, Вернон Мэтьюз уже рассматривал содержимое ее сумочки, бесцеремонно вывалив его на кровать.

— Как ты смеешь! — возмутилась она.

Он попросту рассмеялся в ответ и взял в руки ее водительское удостоверение.

— Орла Лэвин, дом номер 11, Перл-стрит, Бутль, — прочел он вслух. — Так что никакая ты не Грета. И, если верить этой бумажке, ты замужем. А твой муженек знает, что ты болтаешься целыми днями, изображая из себя шлюху?

— Это тебя не касается. — Она выхватила удостоверение у него из рук.

— Я очень быстро могу сделать так, что это будет меня касаться.

Орла начала складывать вещи обратно в сумочку, с угрозой заметив:

— Если ты расскажешь что-нибудь моему мужу, он убьет тебя. Конечно, он может убить первой меня, но обещаю тебе, что ты будешь следующим.

Вернон снова засмеялся:

— Ой, как мне страшно, я весь дрожу.

Он лежал на кровати и смотрел, как она уходит. Орла помчалась в Бутль сломя голову, словно за ней гналась свора бешеных собак. Прошло несколько недель, прежде чем она снова заставила себя сесть за руль, и на этот раз ей пришлось выполнить настоящий заказот «Кросби стар».

Она уже думала, что это ужасное происшествие осталось в прошлом, когда три месяца назад раздался телефонный звонок.

— Привет, это я, Вернон. Любовь после обеда, помнишь?

Орла была дома одна, и она почувствовала, как по коже у нее побежали мурашки.

— Что тебе нужно?

— Увидеть тебя. Я все время думаю о тех счастливых часах, которые мы провели вместе. Жду не дождусь повторения.

— Боюсь, что тебе придется ждать до скончания века, — коротко ответила Орла и повесила трубку.

Почти сразу же он позвонил снова. Она сняла трубку с аппарата и оставила ее лежать рядом, пока дети не вернулись из школы.

Звонки продолжались дней десять, обычно по утрам. Вероятно, у него хватало ума не звонить, когда дома был Микки. Потом последовал трехмесячный перерыв, и Орла уже подумала, что избавилась от него, но звонки раздались снова. Должно быть, он начинал названивать ей, оказываясь неподалеку от Ливерпуля, и делал это для того, чтобы помучить ее. Он напоминал ей о том, как они занимались любовью, причем вдавался в тошнотворные подробности, если она не бросала трубку, умоляя его прекратить.

Иногда он писал письма: ужасные, грязные письма, которые она сжигала, не распечатывая, как только понимала, от кого они. Это было очень неудобно, когда Микки был дома и забирал почту раньше ее.

— Ты разве не собираешься прочесть его? — спрашивал он, когда она засовывала письмо за сервант нераспечатанным, чтобы потом сжечь его.

— Прочту потом. Это какая-нибудь ерунда.

Как-то не очень давно она приехала в Кросби, чтобы передать в газету кое-какие заметки, и всю дорогу не сводила глаз с серой «марины», которая следовала за ней по пятам. Когда она вышла из редакции, Вернон уже поджидал ее, раскрыв Объятия.

— Ты чокнутый! — истерично закричала Орла. — Тебе что, больше нечем заняться? Почему ты не оставишь меня в покое? Я больше не хочу тебя видеть. — Она вскочила в свой «мини» и умчалась прочь, прежде чем он успел ответить. Орла была в ужасе: она сама загнала себя в угол и не видела выхода из этой ситуации.

А теперь Вернон набрался наглости появиться на свадьбе ее дочери, готовясь все испортить, по крайней мере ей. Наверное, он увидел объявление в «Бутль таймс».

— Я хочу, чтобы ты ушел, — нетвердым голосом произнесла она.

— А я хочу остаться. — Она видела, что он получает удовольствие, слыша, как дрожит ее голос, и заставляя ее нервничать. — Я тут старался придумать, как бы мне попасть на эту церемонию.

— На твоем месте я бы не беспокоилась об этом. Я не единственная, кому точно известно, кто именно приглашен.

Губы его скривились:

— Какая жалость.

— Лучше себя пожалей. Ты сумасшедший. Любой нормальный человек на твоем месте нашел бы себе более подходящее занятие. Может, это будет не такой уж вздорной мыслью, если я узнаю, где ты живешь, и расскажу твоей жене, чем ты занимаешься.

— У меня нет жены. — В его глазах что-то промелькнуло, и Орла поняла, что он лжет. Наконец-то у нее в руках оказалось нечто, что можно было использовать против него, но пока она не видела, как ей может помочь то, что Вернон женат. Да и узнать, где он живет, она никак не могла.

— Орла! — Из-за угла церкви вышла Бернадетта. — Они собираются сфотографировать всех вместе.

Она улыбнулась Вернону:

— Привет.

— Привет. — Он очаровательно улыбнулся в ответ. — Пока, Орла. Как-нибудь увидимся.

* * *

Кормак и Викки быстренько прошлись по всем трем салонам Лэйси, прежде чем усесться за салат в ресторане «Хилтон», где проводилась брачная церемония и где Кормак когда-то отмечал свой двадцать первый день рождения.

— Салон на Опал-стрит немножко в стороне, зато остальные два в самом центре, это очень удобно для наших товаров, — восторгалась Викки.

Кормак улыбнулся:

— Наши товары! Как здорово и по-деловому это звучит, Вик.

Викки порозовела, что случалось с ней довольно часто, когда поблизости находился Кормак.

— Наверное, так оно и есть, если учесть, что мы начинаем свое дело в гараже моих родителей. Думаю, что деловитость и качество — это как раз то, к чему мы должны стремиться, Кормак.

— Я такого же мнения. А название «Лэйси из Ливерпуля» просто классное! Ты ведь не возражаешь, что твое имя не упомянуто? — встревожился Кормак.

— Только не в данных обстоятельствах — и мне никогда не нравилась фамилия Уизерспун. Если наши товары будут ассоциироваться с парикмахерскими салонами, имеющими хорошую и прочную репутацию, то это поможет их продвижению на рынок.

— Ты шпаришь прямо как по учебнику, Вик.

Викки пыталась разобраться, не заигрывает ли с ней Кормак хоть немного, но потом решила, что нет. Ей уже было около тридцати, и Кормак — первый мужчина, в которого она влюбилась. Правда, он об этом не знал. И никогда не узнает, потому что она не скажет ему об этом. Может, она призналась бы ему, будь хоть чуточку так же красива, как любая из трех его сестер. Даже его мать выглядела потрясающе в кружевном лиловом платье и маленькой шляпке в тон. Викки вздохнула. Если Кормак заподозрит, что она в него влюбилась, то убежит подальше без оглядки.

Они познакомились три года назад, когда Кормак поступил на работу в исследовательский отдел компании «Брукер и сыновья», где Виктория Уизерспун работала после окончания университета по специальности «химия». Брукеры, как их все называли, занимались главным образом производством бытовых моющих средств: жидкости и металлических мочалок для мытья посуды, стирального порошка, отбеливателей, мыла. Кроме того, они славились своими товарами для детей и в небольших количествах выпускали косметическую продукцию, включая шампуни и кондиционеры.

В течение этих трех лет Кормак и Викки в основном убивали время. Они никогда не участвовали в одном и том же исследовательском проекте. Если перед Викки стояла задача сделать жидкость для мытья посуды более пенистой, а металлическую мочалку — более жесткой, то Кормак занимался экспериментами, которые когда-нибудь могли привести к полному исчезновению в мире всех известных — и неизвестных тоже — микробов.

Два с половиной месяца назад — Викки совершенно точно помнила тот день, это было четырнадцатое января — случилось так, что они с Кормаком заработались допоздна. Он сидел на табуретке в дальнем углу лаборатории и делал какие-то записи, вероятно писал отчет о текущей работе. Викки работала с шейкером, что-то тщательно перемешивая.

— Что ты делаешь, Вик? — поинтересовался Кормак.

— Смешиваю шампунь для своей матери. Извини, тебе, наверное, мешает шум?

— Нет. Просто запах показался мне необычным, вот и все. — Кормак одобрительно потянул носом. — Что это?

— Гераниевое масло.

— А разве мы выпускаем шампуни на гераниевом масле? — Он отложил ручку и подошел к ней.

Викки почувствовала, как у нее учащенно забилось сердце.

— Нет. Это основной компонент смеси Брукера, к которому потом добавляется ароматизатор. Я не украла его, Кормак. За него уплачено, уверяю тебя.

— Господи помилуй, Вик. Да мне плевать, даже если ты свистнула десятитонный контейнер. Просто стало интересно, что ты делаешь, и только. — Он с удивлением оглядел коллекцию пластиковых бутылочек на столе. — Твоей матери хватит этого до конца жизни. Прости, Вик, — произнес он извиняющимся тоном, накрыв ее руку своей. — Я сую нос не в свое дело. Мне осточертело писать отчет, я искал предлог, чтобы отвлечься, и нашел его. Но все равно, мне любопытно, что собирается делать твоя мать с такой пропастью шампуня.

— Она продает его, Кормак. Моя мать сотрудничает с Ассоциацией женщин, каждую неделю они устраивают распродажи, чтобы собрать деньги на благотворительность. Масла, используемые в ароматерапии, пахнут просто чудесно. Шампуни идут нарасхват. Обычно в месяц я составляю их пару дюжин, используя различные добавки. На этот раз у меня герань, лаванда, лемонграсс и розмарин. — Викки казалось, что ее голос похож на голос проповедника, читающего отходную молитву на похоронах.

— Масла для ароматерапии?

— Их начали использовать еще египтяне, около трех тысяч лет до нашей эры. Эти масла можно применять для массажа, да и вообще для чего угодно.

— М-м, как интересно. — Кормак принялся раскачиваться взад-вперед на каблуках. — Может, когда закончишь, мы чего-нибудь выпьем, Вик?

В течение следующих нескольких недель они время от времени коротали вечер за рюмочкой. Викки не поверила своим ушам, когда он рассказал ей, что бродяжничал по стране с группой «Ничейные ребята».

— Я, наверное, перепробовал все известные травки для курения. Большую часть времени мы были под кайфом.

— Никогда бы не подумала. — Его благопристойный вид никак не вязался с тем образом жизни, о котором он ей только что поведал.

— А как насчет тебя, Вик? Чем ты занималась с тех пор, как окончила университет?

— Работала у Брукера, — пристыженная, призналась она.

— Ага, честный и сознательный член общества, совсем не то, что я.

— Я бы хотела какого-нибудь разнообразия, пусть даже только в работе. У Брукера так… так…

— Одуряюще скучно? — предположил Кормак, сделав кислую мину, и она рассмеялась. Чем больше времени они проводили вместе, тем более раскованной она себя чувствовала.

— Наверное, так. Однажды мне привиделось, ты не поверишь, что я занимаюсь расщеплением атома.

— Или открываешь пенициллин. Я знаю, Вик, у меня тоже бывает такое.

Через несколько дней Кормак спросил:

— Вик, в шампунях Брукера есть что-нибудь особенное?

— Нет. Большинство шампуней содержат стандартный набор компонентов: вода, лаурат натрия, кокамид, гидроксипропилтримоний, глицерин.

— Вот это да! — Кормак, похоже, был поражен. — А мы сможем смешивать эти вещества самостоятельно?

— Прошу прощения?

— Можем мы купить кокамид, глицерин и другие вещества с непроизносимыми названиями и сделать свой собственный шампунь?

— Конечно, Кормак. — Она с удивлением посмотрела на него. — Ты имеешь в виду мы с тобой? Но зачем нам это?

Он ответил ей вопросом на вопрос:

— Тебе хочется провести остаток жизни, работая на Брукера, Вик?

— В общем-то, нет. — Она всегда надеялась выйти замуж и родить детей, и Кормак был именно тем мужчиной, с которым она надеялась осуществить эти свои мечты. К счастью, они оба были католиками, так что вероисповедание не станет препятствием для брака. Единственная помеха состояла в том, что он не проявлял ни малейшего интереса к ней как к спутнице жизни. — Нет, я определенно не хочу оставаться у Брукера.

— И я тоже, — с глубоким вздохом признался он. — Мне никогда не получить той работы, о которой я мечтал в Кембридже, потому что я не закончил учебу. Мне повезло, что меня взяли к Брукеру, но я предпочел бы заняться еще чем-то, кроме того, как пытаться сделать отбеливатель гуще или порошок — белее. Я тут подумал, что мы можем вместе открыть дело по производству шампуней и кондиционеров. Я, можно сказать, вырос в парикмахерской, поэтому мое увлечение представляется мне вполне естественным. Я не предлагаю бросать работу у Брукера. Это может подождать, пока мы развернемся, на что уйдут месяцы или годы. — Он сморщил нос. — Или вся жизнь.

Будь это кто-нибудь другой, Викки назвала бы его сумасшедшим, повернулась бы и ушла. Но это был Кормак , которого она любила и который сам предложил, чтобы они занялись общим делом. Пожалуй, она предпочла бы, чтобы это было нечто другое, не совместное предприятие, но, в конце концов, пусть лучше это, чем вообще ничего.

Неделя шла за неделей, и постепенно она стала заражаться его энтузиазмом. Для начала они изготовят с тысячу бутылочек шампуня и кондиционера с различными ароматическими добавками. Элис пришла в восторг от этой идеи и пообещала использовать шампуни в своих салонах — при условии, конечно, что те окажутся хорошими, — а также выставить их на продажу. Викки по-прежнему жила вместе с родителями в Уоррингтоне, и ее мать тоже была очень рада. Она предложила им для лаборатории помещение своего гаража.

— Отец не станет возражать. Он может оставлять машину снаружи, — приняла окончательное решение миссис Уизерспун — в доме она была главной.

Им понадобилось совсем немного оборудования, что оказалось очень кстати, поскольку денег у них было мало, всего несколько сотен фунтов. Сначала, естественно, предстоит много нудной ручной работы. Получить формулу шампуня и кондиционера Брукера будет несложно, потом им останется изменить некоторые основные компоненты, чтобы состав их разработок был другим.

Они заказали образцы бутылочек и придумали название своей торговой марки: «Лэйси из Ливерпуля».

— В этом что-то есть, — задумчиво произнес Кормак. — Несколько лет назад Ливерпуль был самым знаменитым городом во Вселенной. Лэйси и Ливерпуль прекрасно сочетаются. Название не очень звучное, зато необычное.

— Мы еще не решили, какого цвета будут бутылочки, — напомнил ей на свадьбе Кормак, когда официантка убрала их тарелки.

— Мне нравится дымчато-белый. Белый с золотыми буквами.

— А я, кажется, предпочел бы черный.

— Черный — это безвкусно, а белый — стильно, — упрямо возразила Викки. Ей не часто удавалось настоять на своем.

— Для мужского шампуня все-таки можно взять черные флакончики.

— Хорошая мысль.

Он широко улыбнулся и взял ее руки в свои.

— Из нас получились отличные деловые партнеры, правда, Вик?

— О да, Кормак, просто великолепные.

* * *

— Если хотите знать мое мнение, сержант, — презрительно скривив губы, заявил водитель полицейской машины, — женщины, которым их парни устроили хорошую взбучку, почти наверняка сами напросились на это.

— Ш-ш, Морган.

— Она не слышит, сержант, эти дети так орут!

— Как ты думаешь, эти дети тоже напрашивались на взбучку?

— Возможно. Я до сих пор таскаю своих за уши. Иногда детям — и женщинам — нужно показать, кто в доме хозяин.

Сержант Джерри Мак-Кеон бросил взгляд через плечо на женщину на заднем сиденье, которая пыталась одновременно успокоить грудного младенца у себя на руках и угомонить еще двух малышей, сидевших рядом. Лицо ее было залито кровью.

— Ты когда-нибудь ставил собственной жене синяк под глазом или разбивал ей губы? — язвительно спросил он.

— Ну, нет, сержант. Конечно, нет.

— Именно это случилось с Конни Маллигэн, которая сейчас сидит сзади. Так что двигай, Морган. Ей срочно нужен врач, а потом тихое безопасное место, где она сможет отдохнуть.

— Женщина, которая командует этим приютом для женщин, почти наверняка старая чокнутая корова, — презрительно сплюнул Морган. — Держу пари, там полно и феминисток, и лесбиянок. Все, на что они способны, это поливать нас, мужиков, грязью, потому что сами они настолько страшные, что не могут подцепить себе парня.

— Морган, ты просто кладезь премудрости. Вот этот дом, вон там. Я думаю, будет неплохо, если мы выйдем и доставим наших пассажиров в целости и сохранности в дом, а не просто высадим их на тротуаре.

— Как скажете, сержант.

Автомобиль остановился. Джерри Мак-Кеон выскочил из машины и бережно помог выйти насмерть перепуганным детишкам и женщине.

— Здесь вы будете в безопасности, — успокоил он их. Женщина отпрянула, когда он прикоснулся к ней, и ничего не сказала.

Прыгая через две ступеньки, Джерри поднялся по каменной лестнице и постучал в переднюю дверь. Почти мгновенно она открылась. На пороге стояла высокая женщина в черных джинсах и футболке. Ее роскошные волосы были собраны в пучок на затылке, волнистым каскадом обрамляя лицо и ниспадая на плечи. У нее были большие красивые глаза, сильный прямой нос и хорошо очерченный рот. Женщина заботливо обняла Конни Маллигэн своими длинными красивыми руками и увлекла ее в дом.

— Пойдемте, милая. Я ждала вас. Мне позвонили из полиции и сообщили, что вы уже едете. Для вас приготовлен чай, и в вашем распоряжении теплая уютная комната. Врач скоро придет — это женщина. — Джерри Мак-Кеон еще никогда не видел столько доброты.

Женщина мельком глянула на сержанта и сделала шаг к двери, чтобы закрыть ее.

— Благодарю вас, офицер, — коротко бросила она.

— Могу я войти внутрь и посмотреть, как она устроилась? — Вообще-то он не собирался входить в дом, но теперь ему захотелось побольше узнать об этой женщине.

— Мне очень жаль, но мужчинам вход сюда воспрещен. Это правило. Не так давно мне пришлось попросить съехать своего брата, и ему пришлось снять комнату неподалеку от своей работы. — Появилась другая женщина и повела пострадавшую и ее детей куда-то в глубь дома. Высокая женщина снова попыталась закрыть дверь, но Джерри просунул ногу в щель.

— Могу я узнать ваше имя? Это для отчета.

— Я думала, у вас в картотеке уже есть мое имя, ну да ладно. Меня зовут миссис Литтлмор. Миссис Фионнуала Литтлмор.

— Спасибо.

Джерри Мак-Кеон вернулся к своей машине.

— Тебе, может, будет интересно узнать, Морган, что женщина, которая командует здесь, вовсе не стара, отнюдь не корова и определенно не уродина. Я пробыл там совсем недолго, посему не могу с уверенностью судить, феминистка она или нет. — Что касается того, была ли Фионнуала Литтлмор лесбиянкой, он от всей души надеялся, что это не так.

На следующий день рано утром он вернулся к дому. На нем была штатская одежда. Дверь ему открыл мальчуган лет десяти с серьезным, взрослым выражением лица.

— Мне показалось, миссис Литтлмор сказала, что мужчинам закрыт доступ на территорию, — с улыбкой заметил Джерри.

— Я — ее сын, так что для меня сделано исключение. — Мальчик не улыбнулся в ответ.

— Как тебя зовут?

— Колин.

— Ну что же, Колин, а для твоего отца мама тоже сделала исключение, как и для тебя?

— Мой отец умер.

— Мне очень жаль, Колин. — На самом деле Джерри впервые в жизни обрадовался подобной новости.

— Кто там, милый? — В коридор вышла Фионнуала Литтлмор, одетая так же, как и накануне. — Что вам нужно? — резко бросила она, увидев на пороге полицейского. — Конни пока не в состоянии сделать заявление. В любом случае говорить она будет только с женщиной-полицейским, так что вы только напрасно потратите время, если придете сюда снова.

Она смотрела на него, но словно мимо него. Она не видела его. Если бы завтра они встретились на улице, она не узнала бы его. Но Джерри пришел сюда с твердым намерением сделать так, чтобы она заметила его.

— Я принес кое-какие игрушки для детей Конни. Вчера вечером я купил их у Теско. По пятницам они закрываются поздно. — Он протянул ей пластиковый пакет. — Надеюсь, они понравятся.

— Я уверена в этом. Большое вам спасибо, офицер.

— Меня зовут Джерри.

— Спасибо, Джерри. Конни будет рада. Ну что же, до свидания. С вашей стороны было мило прийти сюда.

— Еще… — Он успел сунуть ногу в щель, прежде чем она закрыла дверь. Чертова женщина по-прежнему не видела его. — Я хотел бы сделать взнос в фонд вашего приюта. У вас очень благородные цели. Я восхищаюсь вами. Я надеюсь, эти десять фунтов вам пригодятся.

— Конечно, пригодятся. Спасибо вам, э-э, Джерри. — Она взяла банкноту и сунула ее в карман джинсов.

— Кроме того, — продолжал Джерри с мужеством отчаяния, — мне хотелось бы знать, не проводите ли вы иногда сборы пожертвований, благотворительные распродажи и прочее в том же духе? Если да, то я мог бы помочь.

— В настоящий момент мы не планируем ничего особенного.

— В таком случае как, черт возьми, мне можно снова увидеться с вами, кроме как на этих проклятых ступеньках?

— О! — Она испуганно моргнула и сделала шаг назад.

Наконец-то она увидела его!

Фиона увидела высокого, широкоплечего, крепко сбитого мужчину в возрасте примерно тридцати лет, аккуратно одетого в темно-синий костюм. Кожа на его лице была обветрена, а нос немного искривлен, словно бы сломан. Губы были в шрамах — он или занимался боксом, или играл в регби. Очень коротко подстриженные каштановые волосы ежиком торчали на голове. Он вряд ли мог сойти за симпатичного, но уж и уродом не был. Собственно говоря, если учесть его приятную легкую улыбку и теплые карие глаза, он ей даже понравился. Этот человек излучал надежность и уверенность. Она могла доверять такому мужчине.

— Вы женаты? — спросила она.

Теперь настала его очередь моргнуть.

— Разведен, детей нет.

— Я никогда не встречаюсь с женатыми мужчинами.

— Вы хотите сказать, что готовы встретиться со мной, правильно я понял? — Он не мог поверить в свою удачу.

— По понедельникам у меня выходной.

— Тогда я заеду за вами в понедельник в половине восьмого. О'кей? — Он убрал ногу, и Фионнуала Литтлмор закрыла дверь.

* * *

— Сегодня вечером я встречаюсь с Сэмми и сразу после работы иду в кино, — уходя, объявила Мэйзи. — Так что чай готовить не нужно.

— И где же мы собираемся встретиться с этим самым Сэмми? — поинтересовалась Орла.

— Не знаю, мам. Это вроде как не очень серьезно. Я не собираюсь походить на нашу Лулу, которая выскочила замуж в восемнадцать лет. Сначала я хочу хорошо развлечься. Кстати, что случилось с отцом? Он кашлял и чихал всю ночь напролет.

— Он простудился, милая. Одна из этих ужасных летних простуд. Да тут еще и его работа в литейном, а о больничном он и мечтать не смеет. Ладно, желаю тебе хорошо провести время сегодня вечером.

Вскоре ушел и Гэри. Она была рада, что он сумел избежать физической работы, и, хотя обувной магазинчик не сулил особенно яркого будущего, все-таки в нем было чисто. Пол, ее мальчик, помчался в школу в самую последнюю минуту. Он учился в выпускном классе.

Орла с облегчением вздохнула, заварила себе свежий чай и вышла с чашкой во двор. Июльское утро было чудесным, и она в тысячный раз пожалела, что у них нет приличного садика. Как хорошо было остаться одной и поразмыслить наконец над вчерашним телефонным разговором с Кормаком.

— Привет, сестренка. Мы с Вик только что решили, что ты прекрасно подойдешь.

— Для чего?

— Для того чтобы продавать товары по уходу за волосами компании «Лэйси из Ливерпуля». У тебя есть машина, у тебя есть внешние данные, и тебе не придется бросать работу в газете.

— Может быть, меня это заинтересует, Кормак. О какой зарплате мы говорим? — Что-то в его голосе подсказало, каким будет ответ.

— Мы пока и не думали о зарплате, Орла, речь идет лишь о комиссионных, — сладким голосом ответил он. — Двадцать процентов, столько же, сколько получает мама, плюс твои расходы, то есть стоимость бензина.

— Пусть будет двадцать пять процентов, — твердо заявила Орла. — Мне ведь придется трудиться больше, чем матери. Но я соглашаюсь только потому, что ты — мой брат, и когда-нибудь, когда ты добьешься успеха, я надеюсь получить высокооплачиваемую престижную работу.

— Ты станешь во главе отдела международных торговых операций, сестренка, — со смешком отозвался Кормак. — Обещаю.

Она станет их единственным коммерческим представителем, потому что они с Вик не могли производить достаточного количества флаконов, чтобы выйти на большой рынок, хотя и работали круглые сутки.

— Это похоже на замкнутый круг, — заметил Кормак. — Мы не можем принимать заказы, пока не развернемся, а развернуться сможем, только когда у нас появится техническая возможность, так что скоро нам придется извернуться и закупить нормальное оборудование. Иначе мы с Вик никогда не добьемся большего.

Несколько магазинов в Ливерпуле сделали пробные, а потом и повторные, довольно большие заказы. Мать обычно распродавала то, что они привозили, за несколько дней. После объявления в журнале «Леди» они получили по почте десятки заказов.

Орла возьмет набор буклетов и образцы продукции. Она начнет с Ланкашира и Чешира, а потом двинется дальше. Главной ее целью станут аптеки и небольшие супермаркеты. Большие универсальные магазины предпочитали централизованные поставки, и они займутся ими, когда компания окажется в состоянии выполнять более или менее крупные заказы.

— Я полагаю, дополнительные расходы не включают стоимости моего нового делового костюма? — без особой надежды спросила Орла. — У меня нет ничего мало-мальски приличного, Кормак.

— Извини, Орл. Да ты и так прекрасно выглядишь, что бы ты ни надела.

— О да! Все мужчины так говорят.

Она начнет с понедельника, и уже с нетерпением предвкушала это. Сегодня вечером она расскажет обо всем Микки, хотя тому-то будет все равно. Могут возникнуть дополнительные сложности, когда придется уезжать далеко и оставаться где-то ночевать, но об этом она подумает позже, в свое время. Орла допила чай и отправилась провести смотр своего гардероба на случай, если что-нибудь нужно постирать. Спускаясь вниз с грубой хлопчатобумажной юбкой и двумя белыми блузками в руках, она услышала, как хлопнула задняя дверь и во дворе раздались шаги. Должно быть, Микки вернулся домой, что ее совсем не удивило, потому что простудился он основательно.

К своему ужасу, войдя в гостиную через боковую дверь, она обнаружила, что через другую в комнату входит Вернон Мэтьюз. Он наверняка ждал, пока из дома уйдут Микки и дети. Для такого теплого дня на нем было надето слишком много: темный костюм, рубашка с белым воротничком и галстуком, черные, до блеска начищенные туфли.

— Решил сделать тебе сюрприз, — гнусно ухмыльнулся он.

— Немедленно убирайся из моего дома! — Она едва сдерживала ярость, к которой примешивались паника и изрядная доля страха. Слава Богу, в соседних домах в это время никого не было.

— Я подумал, что мы можем немножко поболтать. — Он уселся в кресло Микки возле окна с таким видом, словно находился у себя дома, хотя не мог не понимать, что его присутствие здесь более чем нежелательно. Орла, смущенная и растерянная, уже готова была поверить, что здесь ему самое место.

— Я не желаю с тобой разговаривать — никогда ! — Но она знала, что бесполезно взывать к рассудку. Он не желал ничего слышать, или, быть может, это был очередной способ помучить ее, не обращая ни малейшего внимания на все, что она говорила.

— Ох, да перестань, Орла. Мы так чудесно поговорили в тот первый раз, помнишь? А за этим последовала такая сцена, которую мне никогда не забыть. Собственно, я очень хочу, чтобы она повторилась. Сейчас, кажется, самое подходящее время, ведь поблизости никого нет.

Орла обессиленно оперлась о сервант, гадая, что же делать. Если она побежит по коридору к передней двери, то сможет позвать на помощь. Можно набрать 999 и вызвать полицию. Вот только что она скажет людям: полиции или тем, кто придет на помощь, когда она закричит?

Вернон рассматривал ее сквозь полуопущенные ресницы, по-прежнему ухмыляясь, словно понимая, в каком затруднительном положении она оказалась. Первым делом у нее спросят: «Вы когда-нибудь раньше встречались с этим человеком?», и тогда все откроется, все подробности того дня, который они провели вместе в баре в Рейнфорде. Даже если она станет отрицать это, как объяснить тот факт, что он узнал, где она живет? Она понятия не имела, арестуют ли его и предъявят ли ему обвинение. Внутри у нее начал зарождаться страх.

— Перестань, Орла. Ну кому от этого будет хуже?

Он встал с кресла и направился к ней, улыбаясь. Орла схватила стоявшую на серванте большую статуэтку Божьей матери, намереваясь ударить его, если он посмеет прикоснуться к ней.

— Давай поднимемся наверх. Всего на одну маленькую минутку, а?

— Сначала я вышибу тебе мозги. — Она подняла статуэтку, но он легко перехватил ее руку. Фигурка упала на пол, но не разбилась. Страх нарастал, ей стало трудно дышать. Обхватив ее за талию, Вернон попробовал притянуть Орлу к себе, бормоча: — Я слишком долго ждал этого.

Орла попыталась ударить его коленом в пах, но, притиснутая к серванту, не могла двинуть ногой. Вместо этого она плюнула ему в лицо.

— Что здесь происходит?

Микки! Раскрасневшийся, с лицом, блестящим от пота, и почерневшими от гнева непонимающими глазами. Все-таки, наверное, он чувствовал себя слишком плохо, чтобы оставаться на работе.

— Пытаюсь возобновить знакомство с твоей женой, — небрежно бросил Вернон.

— Вон! — Микки ухватил его за шиворот, одним толчком отправил через всю кухню, выволок во двор и дальше в узкий проход, который тянулся вдоль всего дома. Казалось, он не замечает сопротивления Вернона, словно тот был не тяжелее грудного ребенка. Орла никогда и подумать не могла, что ее муж обладает такой силищей, хотя и понимала, что силу ему придала кипящая в нем злость.

Микки с грохотом захлопнул дверь во двор и запер ее на засов. Он вошел в дом, и, увидев его пылающее гневом лицо, Орла попятилась.

— Давно он приходит к тебе?

— Он никогда не был здесь, Микки, честно, — запинаясь, пробормотала она. Она боялась его намного сильнее, чем Вернона. Микки выглядел так, словно легко мог убить ее. — Он пришел, когда я была наверху, просто взял и вошел в дом.

— Тогда как понимать его слова о том, что он хочет возобновить знакомство с моей женой? — прорычал Микки.

— Однажды я случайно встретила его, больше года назад. С тех пор он все время преследует меня.

— Почему ты не сказала мне?

— Потому что… потому что… ох, я не знаю, Микки. — Она совершенно растерялась.

— Ты спала с ним, правда? — Он так прищурил глаза, что они превратились в щелочки.

У Орлы не было сил отрицать это. Она кивнула.

Казалось, вся ярость Микки улетучилась с одним долгим вздохом. Он рухнул в кресло, где только что сидел Вернон, и закрыл лицо руками.

— А ведь когда-то я любил тебя, Орла, — прошептал он.

— А я по-прежнему люблю тебя, Микки. — Еще никогда она не испытывала такого всепоглощающего чувства любви, как сейчас, глядя на него, ссутулившегося в кресле в своей поношенной рабочей одежде. Его начала бить дрожь. Через минуту она сделает ему чай, даст таблетку аспирина, уложит в постель. Она откажется от работы, которую предложил ей Кормак. И она бросит свои потуги на репортерство, найдет обычную работу в конторе где-нибудь неподалеку. Машину можно будет продать. Ей больше никогда не будет тошно от скуки. Как-нибудь она сумеет уговорить Микки начать все сначала. Ей было стыдно за Доминика Рейли, но одновременно она была слишком зла на Микки за то, что они почти не разговаривали, не занимались любовью. На этот раз она добьется своего, заставит его полюбить ее снова. Она почувствовала прилив вдохновения при мысли о том, как к ним снова возвращаются юношеские чувства, юношеская пылкость отношений, как было в те времена, когда они только что переехали на Перл-стрит.

— Я пойду соберу сумку, — сказал Микки, с трудом поднимаясь с кресла.

— Зачем? — озадаченно спросила она.

— Я ухожу, вот почему. Неужели ты рассчитываешь, что я останусь после того, что случилось сегодня?

— Но я люблю тебя, Микки!

Он выглядел изумленным.

— Ты очень своеобразно доказываешь это, Орла.

— Я была ужасной женой, Микки. Но сегодня я усвоила урок. — Она взяла его за руки. — Давай начнем сначала. Помнишь, как было у нас с тобой раньше? Помнишь тот самый первый раз в проходе за нашим домом на Эмбер-стрит?

Он высвободил руки, нельзя сказать, чтобы слишком нежно.

— Я помню. С тех пор ты превратила мою жизнь в ад. Ты всегда считала, что слишком хороша для меня, ведь так? — Он задумчиво посмотрел на нее, склонив голову набок. — Может, так оно и есть. Но одно я знаю точно, дорогая, — я устал от тебя. Я собирался подождать, пока дети подрастут, пока Полу исполнится восемнадцать. Но в данных обстоятельствах я ухожу сегодня. Развод мы оформим позже.

У Орлы все оборвалось внутри.

— Ты хочешь сказать, есть кто-то еще?

— Кто-то еще у меня есть вот уже два года. — Он нежно улыбнулся. — Если бы ты не была так занята собой, то могла бы заметить.

— Кто она?

— Самая обычная женщина, у которой нет твоих внешних данных и твоих претензий, но с которой мне хорошо и я не чувствую себя идиотом.

Орла повысила голос:

— Кто она, Микки?

— Надеюсь, ты не собираешься выходить из себя, дорогая. — Микки по-прежнему говорил негромко и словно бы извиняясь. — Это как-то не вяжется с тем, что только что произошло. Если хочешь знать, это Кэйтлин Рейли с Гарнет-стрит, которая жила напротив. Ее муж погиб во время несчастного случая в доках, когда они еще не были женаты и года. У нее сын такого же возраста, как наш Пол.

— В школе она училась в одном классе с Маив. Она иногда заходила к нам домой. По мужу ее фамилия Махон. — Кэйтлин была красивой кругленькой женщиной, точной копией Шейлы, своей матери. — Ну ты и фрукт, Микки Лэвин, — с жаром воскликнула Орла, — и ты смеешь упрекать меня за сегодняшний случай, после того как у тебя роман вот уже целых два года?

— Мы оба вели себя неправильно, Орла, но не забывай, что ты начала первой. Признаюсь, что я был вне себя, но так вел бы себя любой другой мужчина, если бы вернулся домой и обнаружил со своей женой незнакомого парня.

Не проронив больше ни слова, Орла прошла в кухню и поставила на огонь чайник. Все эти годы, несмотря на свою нетерпимость и презрение, которое она испытывала к Микки, в глубине души она по-прежнему любила его. Тот факт, что он больше не любил ее, потряс Орлу. Она все время была уверена в том, что, как бы ни вела себя, как бы ни оскорбляла и ни унижала Микки, он всегда останется ей верен. Она раздумывала, не стоит ли ей попытаться вымолить у него прощение, заставить его остаться, увлечь в постель и там показать ему, как сильно он ей нужен.

Но здравый смысл возобладал. Если Микки останется, то через несколько недель, когда она сумеет преодолеть и забыть страх, который охватил ее нынче утром, она снова почувствует неудовлетворенность и снова начнет изводить Микки просьбами сделать то, чего, она знала, он никогда не сделает.

Чайник закипел. Орла приготовила чай, нашла аспирин и отнесла все в гостиную. Микки стоял, облокотившись о каминную полку, и глядел на решетку холодного очага.

— Я хотела бы, чтобы ты остался, — сказала она. Когда он открыл рот, чтобы возразить, она быстро произнесла: — Вместо тебя уйду я. Попроси Кэйтлин с сыном переехать сюда. Конечно, пойдут разговоры, но кому какое дело?

Микки оторопел.

— Если ты уйдешь, дорогая, это разобьет детям сердце.

— Точно так же они будут расстроены, если лишатся тебя. Да и в любом случае я буду поблизости. Я подыщу себе какое-нибудь жилье неподалеку, а пока меня приютит мама.

— Но что ты будешь делать одна?

— Кормак предложил мне работу. Я собиралась рассказать тебе об этом сегодня вечером. Я приложу все силы, чтобы из этого получилось что-нибудь путное.

Она вложит всю душу в работу на компанию «Лэйси из Ливерпуля», станет ездить по стране, отсутствуя как можно дольше, зная, что с ее детьми все в порядке под присмотром Кэйтлин Рейли.

Орла воспрянула духом. Наконец-то она была свободна, наконец-то могла делать то, о чем мечтала двадцать лет назад, до того, как встретила Микки Лэвина.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— А куда ты отправляешься сегодня, милая? — поинтересовалась Элис.

— Барри, Рочдэйл, Болтон, — коротко бросила Орла, запихивая новые буклеты, которые Кормак принес прошлым вечером, в свой «дипломат» и проверяя, достаточно ли у нее экземпляров. На Орле был красивый черный костюм. — Наверное, я вернусь домой очень поздно, мам, поэтому не жди меня.

— Мне и в голову не пришло бы ждать тебя, милая, учитывая, до которого часа ты работаешь. Откровенно говоря, я удивляюсь, что ты еще не свалилась.

— Меня поддерживает энтузиазм, мам: обещания и амбиции. То, что чувствовала и ты, когда создавала салон Лэйси.

— Я не чувствовала ничего подобного, Орла. Мне просто надо было сбежать из дома от твоего отца. — Элис улыбнулась. — Хотя, конечно, я рада, что ты счастлива. Я думала, что ты станешь несчастной, порвав с Микки, хотя с самого первого дня замужества ты жаловалась на бедного малого — и до того, насколько я помню.

Орла со щелчком захлопнула «дипломат».

— Я скучаю по детям, — с тоской вырвалось у нее. — Я скучаю оттого, что не могу приготовить для них чай или сделать какао на ночь. Мне даже не хватает постирушек для них. Правда, Лулу уже уехала, а Мэйзи относится к своему Сэмми серьезнее, чем хочет признаться в этом. Гэри поговаривает о том, чтобы поступить в военно-морской флот. Так что скоро дома останется один Пол.

— И у него есть компания — Калум, парень Кэйтлин. — Элис всегда старалась не показать, насколько ее шокировали эти рокировки, словно замужество и семейные отношения были некоей игрой. Пола оставила Кормака ради Мориса Лэйси, Орла ушла от Микки, и, не успели все оглянуться, как ее место заняла Кэйтлин Рейли и пошли разговоры о разводе. Она знала и других уважаемых женщин, чьи дети были разведены или жили в грехе. Этот полицейский, Джерри Мак-Кеон, с которым сошлась Фиона, был раньше женат, так что оставалась одна Маив, которая вела нормальную супружескую жизнь. Пока, во всяком случае!

— Ты уже уходишь, милая?

— Да, мам. — Орла поцеловала ее. — Увидимся, когда я вернусь. Ты знаешь, который сейчас час? Ты опоздаешь на работу.

— Сегодня я не работаю. — Элис залилась краской. — У меня урок вождения.

— Везет же тебе, мам, — пропела Орла, закрывая за собой дверь.

На Эмбер-стрит появлялось все больше автомобилей, так что Элис вовсе не чувствовала, что выставляется напоказ, купив себе машину. Автомобильчик был маленький, марки «ситроенами», но она уже начала сомневаться, что он когда-нибудь покорится ей.

Она сидела как на иголках в ожидании инструктора, когда зазвонил телефон.

— Миссис Элис Лэйси? — раздался в трубке мужской голос.

— Слушаю.

— Я звоню вам в отношении некоей миссис Коры Лэйси. Она ваша невестка, насколько я понимаю.

— Да, это так. Что-нибудь случилось?

— Можно сказать и так, мадам. Мы были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы сию же минуту явились в полицейский участок Бутля.

— Зачем? — раздраженно поинтересовалась Элис и тут же пожалела об этом. Может быть, с Корой случилось что-нибудь ужасное.

— Потому что упомянутая леди была задержана и назвала вас в качестве своей ближайшей родственницы.

— Задержана! За что?

— Вы получите все объяснения в участке, мадам.

Кора сидела в камере, закутавшись в свое пальто из верблюжьей шерсти, словно в одеяло. На ее маленьком землистом лице отсутствовало всякое выражение. По словам дежурного сержанта, ее поймали, когда она пыталась вынести два шерстяных жилета из магазина на Стрэнд-роуд. Поскольку это был ее первый привод в полицию, наказание, вероятнее всего, будет условным, но на будущее ей лучше всего держать руки при себе, предупредил полицейский, в противном случае она окажется за решеткой.

— Кора! — с упреком воскликнула Элис, когда женщины остались вдвоем. — Бога ради, что на тебя нашло?

— Мне ведь нужны жилеты на зиму, так ведь? — Кора неприязненно пожала плечами. — Мои старые совсем износились. Последний я купила себе, наверное, лет двадцать назад.

— Я бы купила тебе жилеты, Кора.

Кора фыркнула:

— О да, конечно, конечно.

— В любом случае это лучше, чем воровать. Послушай, мы можем поехать домой? Мне здесь как-то неуютно. — Элис обвела взглядом зарешеченное окно, жесткую скамью, на которой полагалось спать заключенным. — Я приехала на автомобиле, не своем, школы вождения. Инструктор как раз пришел дать мне урок вождения, когда мне позвонили. — Одному Богу известно, что подумал инструктор, кстати такой милый молодой человек, когда она попросила его отвезти ее в полицейский участок.

Всю дорогу домой Кора хранила молчание. Когда они остановились на Гарибальди-роуд, Элис вышла из машины: в полиции Кора назвала ее имя, и она чувствовала себя обязанной убедиться, что с ее невесткой все в порядке. Она также хотела разобраться в причинах, которые толкнули Кору на воровство.

Оказавшись дома, Кора как будто лишилась последних сил.

— Мне нужно в туалет, — едва слышно пробормотала она.

Элис поняла, что события сегодняшнего утра подействовали на ее невестку сильнее, чем та старалась показать. Она прошла в сияющую чистотой кухню и была поражена, найдя полки буфета пустыми: там не было ни чая, ни сахара, ни капли молока. Неужели Кора настолько обнищала, что не могла позволить себе купить даже продукты первой необходимости? Попозже она купит ей что-нибудь поесть. Уже много лет Элис не вспоминала о Коре — кто-то видел ее возле церкви, в которой венчалась Лулу, вот и все.

Вошла Кора. Похоже, она немного пришла в себя.

— Ты можешь идти, — с вызовом заявила она. — С самого начала не было никакой необходимости приходить сюда.

Элис отнюдь не собиралась уходить просто так.

— Почему у тебя так мало денег, что ты пошла на воровство? Я всегда думала, что у тебя есть средства к существованию — и зарплата Билли.

— Средства к существованию, как ты выражаешься, иссякли некоторое время назад. А Билли никогда не давал мне больше нескольких шиллингов в неделю.

— А почему не попросить у него больше?

Пожелтевшее лицо Коры скривилось в злобной гримасе.

— Он редко бывает здесь, так что у меня не было возможности сделать это. Теперь большую часть времени Билли проводит на Браунинг-стрит с Морисом и его семьей. Вместо пива он нынче тратит почти все свои деньги на это безнадежное дело Мориса.

— Так на что же ты живешь? — встревоженно спросила Элис. Теперь, после того как Кора сняла свое древнее пальто, она увидела, что от ее невестки, которая всегда была худой, вообще остались одни кожа да кости.

— Ни на что, если тебе так уж хочется знать.

— Но человеку нужно на что-то жить, Кора! — вскричала Элис.

Кора сердито повернулась к ней.

— Послушай, я была бы благодарна, если бы ты убралась из моего дома и не лезла не в свое дело. Тебя не касается, как я живу.

— Тогда почему ты назвала в полиции мое имя?

— Потому что больше никого не могла вспомнить в тот момент. Я не хотела, чтобы об этом узнали Билли или Морис, понятно? — Кора покачнулась и упала бы, если бы Элис не подбежала к ней и не поддержала ее.

— Ты что-нибудь ела сегодня утром? Ну, давай пройдем в соседнюю комнату, и ты присядешь.

Элис усадила свою невестку в кресло и принесла ей стакан воды.

— Тебе нужна чашка горячего сладкого чая, но у тебя есть только вода. Сколько времени это продолжается, милая?

Тот факт, что она едва не потеряла сознание, кажется, надломил Кору.

— С начала года, когда мне исполнилось шестьдесят, — ответила она хриплым, испуганным голосом. — Если не считать тех нескольких шиллингов, которые я получала от Билли и которые шли на оплату аренды квартиры, у меня не было ни пенни. Счета за электричество и за газ не оплачены. Не помню, когда я ела последний раз. — Она посмотрела на Элис, и в ее странных глазах плескался ужас. — Когда они остановили меня за порогом магазина, я чуть не умерла, представив, что мое имя появится в газетах и что все узнают об этом.

— Успокойся, успокойся, — принялась утешать ее Элис, но в том, что сказала Кора, было что-то непонятное. — Я полагала, что в шестьдесят лет женщины имеют право получать пенсию?

— Ох, Элис. — Кора задрожала от страха. — Я сделала кое-что ужасное, намного более страшное, чем воровство в магазинах. Дело в том, что я боюсь прийти за своей пенсией. Я получила книжку, мне прислали ее несколько месяцев назад, но я не осмеливаюсь отнести ее на почту.

— Да почему, Кора?

Кора ломала в отчаянии руки; из уголка рта у нее сочилась слюна.

— Как только мы переехали сюда, — начала она тем же хриплым голосом, — в серванте я нашлажестянку из-под печенья. В ней были бумаги. Здесь раньше жили две старые девы, сестры, им было лет по пятьдесят. Они уехали в Америку во время войны. Я понятия не имею, что было потом, вернулись они обратно или нет. В жестянке лежали свидетельства о рождении, страховые полисы, какие-то акции. Я сберегла их на тот случай, если однажды прежние жилицы напишут и попросят вернуть их. Через несколько лет, — продолжала Кора, — я получила официальное письмо, где говорилось, что одна из сестер, старшая, должна получать пенсию по возрасту. Они прислали ей заявление на подпись.

— О нет, Кора, ты же не подписала его! — выдохнула Элис.

— Мне были нужны деньги. Я отчаянно нуждалась в средствах. У меня не было других доходов, кроме зарплаты Билли. Я подписалась именем женщины и добавила что-то вроде того, что я ее племянница и что она уполномочила меня получать для нее деньги в почтовом отделении. Через два года пришло заявление на имя ее сестры, так я подписала и его. Кроме того, я обратила в наличные страховые полисы и продала акции.

— Ты можешь попасть в тюрьму за это, Кора, и надолго, — строго заявила Элис. — Это называется мошенничеством. — Она была шокирована до глубины души. Воровство в магазинах — одно, а здесь дело было намного более серьезным.

Кора схватила ее за руку.

— Как ты думаешь, станет полиция проверять меня, теперь, когда у них есть мое имя и адрес, а?

— Сомневаюсь. Насколько я понимаю, ты перестала получать пенсию?

— Несколько месяцев назад, когда я услышала о своей собственной пенсии. Я испугалась. Это могло выглядеть подозрительно — то, что я забираю три пенсии из одного почтового отделения и все приходят на один и тот же адрес. — Маленькая ручка клещами сжала руку Элис. — Я боюсь, что меня попросят предъявить свидетельства о смерти, поскольку пенсии больше никто не получает. Я боюсь, что кто-нибудь из чиновников заинтересуется, почему я не получаю свою собственную пенсию. — Кора отпустила руку Элис и, обессиленная, откинулась на спинку кресла. Глаза ее почти исчезли в глазницах. Она выглядела как сама смерть. — Что мне делать?

— Не имею ни малейшего понятия, Кора, — холодно ответила Элис и поднялась. — Сейчас я пойду и куплю тебе что-нибудь поесть. Не хочу, чтобы ты умерла от голода у меня на глазах. И я дам тебе несколько шиллингов на еду. — Она высыпала на стол содержимое сумочки. — Здесь почти три фунта. Когда я вернусь, дай мне счета за газ и электричество, я оплачу их. Но это все, что я могу для тебя сделать. Если хочешь знать, мне глубоко отвратительно то, что ты мне только что рассказала. Не знаю, что посоветовать. Может быть, тебе лучше переехать в домик поменьше, который легче содержать. И, я полагаю, ты можешь получать свою пенсию в другом почтовом отделении.

У дверей Элис остановилась.

— Когда тебе станет лучше, поищи работу. Нам нужна уборщица в салонах. Работать можно или рано утром, или поздно вечером, как удобнее. Подумай, интересует ли тебя такая работа, и скажи, когда я вернусь с продуктами.

Дверь закрылась. Кора, повернув голову, смотрела, как Элис удаляется по дорожке.

Корова!

Она ненавидела сейчас свою невестку так сильно, как никого еще не ненавидела. «Мне глубоко отвратительно то, что ты только что мне рассказала» . Ах, ах, скажите, пожалуйста! Что ей известно о том, какое отчаяние охватывает человека, которому не удается свести концы с концами и который не знает, когда ему снова перепадет что-нибудь поесть? У Элис Лэйси никогда не было таких проблем.

«И все-таки ей вовсе не было необходимости проявлять такое внимание», — неохотно призналась себе Кора. Конечно, она немножко вышла из себя. Но другой человек на месте Элис рвал бы и метал, попросту умыл бы руки, услышав, какое преступление совершила Кора. На столе лежали деньги, а скоро появятся и продукты. Она даже предложила ей работу. Это означало, что Элис беспокоится о ней, хотя и делает это с таким видом, словно она святее Папы Римского, отчего Коре хотелось блевать.

«Нам нужна уборщица в салонах».

Ну что же, Кора занималась уборкой раньше и вполне может делать это сейчас. В сущности, всю свою жизнь она провела за уборкой. Она обвела взглядом безукоризненно чистую комнату. Мебель, пожалуй, выглядела старомодной, но за ней ухаживали с любовью, полировали и чистили. Кружевные занавески были самыми белыми на всей улице. Уборка — вот в чем заключалось призвание Коры. Она согласится на эту работу, потому что ей нужно на что-то жить. И уж, во всяком случае, наша добрая девочка наверняка будет платить ей больше, чем другим работникам.

* * *

Коре нравилось убирать в салонах. Чтобы поменьше попадаться на глаза соседям, она начинала работу рано утром, в шесть часов. На каждый салон уходило примерно около часа, и она испытывала неописуемое удовлетворение, когда после ее ухода пластиковые поверхности блестели, зеркала сияли, раковины сверкали.

Она ничего не имела против того, чтобы работать в одиночестве. Кора привыкла к этому и предпочитала собственное общество любому другому. Ранним утром, когда на улицах почти не было людей и машин, она воображала себе, будто она — единственный живой человек в мире, чему Кора была бы несказанно рада, случись такое на самом деле. Иногда она даже напевала во время работы.

Билли не знал, что она поступила на работу. Билли ничего не знал о ней. Не знал раньше и не знает сейчас. Кора работала уборщицей в салонах уже около двух недель, когда однажды вечером он явился домой в половине восьмого. Они уже очень давно не разговаривали друг с другом, поэтому она удивилась, когда он вошел в гостиную и спросил, не приготовит ли она ему чашечку чая.

Она уже собралась ответить ему, что он вполне может и сам приготовить себе чай, но потом вспомнила, что Билли никогда не просил многого, потому что знал, вероятно, что не получит этого.

— Что-то случилось? — спросила она. Он выглядел каким-то взвинченным, беспрерывно звенел монетами в кармане, словно не зная, чем занять руки. Лицо у него было красное и потное, губы кривились. — С Морисом все в порядке?

Он не ответил. Кора приготовила крепкий сладкий чай, такой, какой хотела сделать для нее Элис в тот день, когда ее арестовали за воровство в магазине.

— Что случилось, Билли? — повторила она вопрос, ставя чай рядом с ним на кофейный столик.

— Я сделал нечто ужасное, Кора. — Слезы потекли по его пухлым щекам. В свои шестьдесят три года он по-прежнему выглядел очень привлекательным, с густой серебристой шевелюрой и здоровым цветом лица. Его животик почти исчез с тех пор, как он отказался от пива. — Я поджег мастерскую.

Кора онемела.

— Ты что ?

Билли смотрел на нее круглыми, перепуганными глазами, как когда-то маленький Морис.

— Я поджег мастерскую. Думаю, это наш Джон подсказал мне такую мысль, хотя сам он сделал это непреднамеренно.

— Но почему ?

— Потому что это был единственный способ выпутаться. Деньги текут у него сквозь пальцы, у нашего Мориса. Он не деловой человек, Кора. Он едва зарабатывал на пропитание своей семье, проценты за кредит в банке все росли и росли, выплачивать же приходилось мне одному. — Он нервно сглотнул. — Все одно к одному. Шесть месяцев назад я застраховал мастерскую, так что теперь Морис может заявить, что потерял средства к существованию. Как я говорил, мне казалось, что это единственный выход.

— Ты хочешь сказать, что спланировал все шесть месяцев назад? — На Кору это произвело впечатление.

— Получается, что так.

— Огонь хорошо разгорелся, когда ты уходил?

Билли кивнул.

— Там валил черный дым. Я видел, как он поднимается над крышами. Приехали пожарные машины, я слышал их.

— Что будет, если они обвинят нашего Мориса? — Кора нахмурилась.

— В школе у Шарон сегодня какое-то торжество, концерт, кажется. Я специально дождался вечера, когда у него будет — как это называется, милая?

— Алиби.

— Правильно, алиби.

— А как насчет тебя, Билли? У тебя есть алиби?

Билли бросил на нее умоляющий взгляд.

— Только если ты поклянешься, что последние несколько часов я провел с тобой.

— Конечно, поклянусь, — не задумываясь, ответила Кора. Впервые в жизни Билли совершил нечто, чем она восхищалась. Он оказался умнее, чем она предполагала. Она посмотрела на поникшую фигуру в кресле и легонько толкнула его в плечо. — Эй, Билли, не вешай носа. Все будет хорошо, я чувствую. Собственно, все будет даже лучше, чем раньше, ведь наш Морис выпутается из неприятностей, а тебе не придется возвращать кредит. — Она поднялась на ноги. — Приготовить тебе чего-нибудь к чаю, милый? Рыбу с жареной картошкой? У меня есть яйца и ветчина, если хочешь. А потом мы можем посмотреть телевизор. Сегодня вечером в программе есть хорошие передачи.

— Рыба с жареной картошкой — это просто прекрасно, милая. — Билли выпрямился и расправил плечи. Он улыбнулся. — Никогда не думал, что ты воспримешь это так хорошо. Ты — надежный товарищ, Кора.

* * *

В конце сентября Дэнни Митчелл тихо скончался во сне. Бернадетта проснулась и обнаружила его подле себя, уже холодного как лед, на губах Дэнни застыла умиротворенная улыбка. Она немножко всплакнула, прежде чем рассказать о случившемся Иану и Руфи. Если бы она не спала, чтобы поцеловать его на прощание, чтобы он почувствовал тепло ее объятий, уходя из этого мира в иной!

Потом она разбудила детей и позвонила Элис.

На похоронах между вдовой усопшего и его дочерью чувствовалась некоторая натянутость. Элис была убеждена, что в последние месяцы жизни отца на земле ее отодвинули на второй план, не давали видеться с ним так часто, как ей хотелось бы.

Бернадетта же считала, что Элис слишком много берет на себя. Дэнни не желал показываться врачу, не хотел, чтобы ему носили прохладительные напитки и умилительным голосом спрашивали, как он себя чувствует. Она, Дэнни и их дети играли в игру. Смысл ее заключался в том, что у него — временное недомогание, но скоро он поправится. Это значило, что, даже когда он лежал на смертном одре, они могли смеяться, тогда как в противном случае им следовало бы плакать. Игра продолжалась до той самой ночи, когда Дэнни умер. Но Элис все портила, не соглашаясь играть с ними.

— Он спит, — отвечала Бернадетта, когда Элис приходила навестить отца. — Я бы не хотела, чтобы его беспокоили.

Ей не нравилось то, что она делает. Элис была ее лучшей подругой, но Дэнни был ее мужем. Он стоял на первом месте.

* * *

— Мы быстро расширяемся, — распиналась Орла перед безупречно одетым мужчиной средних лет, менеджером небольшого универмага в Брайтоне. Сначала он был недоволен тем, что ему помешали, но скоро она завладела его вниманием. — Мы совсем недавно открыли новую фабрику в Ланкашире, оснащенную по последнему слову техники. — Это было не совсем так. Новая фабрика была всего лишь старым зданием на территории заброшенной торговой ярмарки неподалеку от Святой Елены, а оборудование — подержанным. Однако компания и в самом деле быстро развивалась. Через несколько недель, к Рождеству, будет налажено производство освежителя и очищающего лосьона. Следующим летом должен начаться выпуск духов.

— Мне нравится, как он выглядит, — сказал менеджер. — И мне нравится название: «Лэйси из Ливерпуля». Красиво звучит.

— Все так говорят. — Орла улыбнулась самой очаровательной улыбкой. — Я сама пользуюсь этим шампунем. — Она провела рукой по своим блестящим каштановым волосам. — Я — ходячая реклама наших изделий.

— И реклама прекрасная, должен сказать.

— Хотите, оставлю вам несколько образцов? — Она улыбнулась снова.

— Я лучше размещу заказ. — Ответная улыбка менеджера была скорее изучающей, чем очаровательной. — Могу я пригласить вас на ужин сегодня вечером?

Орла хихикнула:

— Это зависит от того, сколько вы собираетесь заказать.

— Если по сто флаконов каждого?

— Тогда я принимаю ваше приглашение.

Кормак и Викки будут довольны: еще две сотни флаконов в дополнение к заказу на двести пятьдесят штук, который она получила сегодня утром. За два дня своего пребывания на южном побережье она продала больше тысячи флаконов.

Орла была первоклассным торговым представителем «Лэйси из Ливерпуля». За шесть месяцев она умудрилась продать изделия компании практически в каждом большом и маленьком городе страны, очаровывая менеджеров мужского пола и безбожно льстя женщинам.

— Ты нашла свою нишу, — одобрительно заявил Кормак. Они с Викки тоже вошли во вкус и подали заявления об уходе от Брукера.

Иногда, впрочем, жизнь становилась однообразной — все время в дороге, ночевки в захолустных отельчиках, где нечем занять себя по вечерам. Оставалось кино. Но, сидя в полутемном зале среди парочек, Орла ощущала еще большее одиночество. Она скучала по детям. Временами она скучала даже по Микки, особенно по его теплому присутствию в кровати рядом с ней. Однако на следующее утро она всегда просыпалась посвежевшей, с нетерпением ожидая наступающего дня и радуясь очередному большому заказу.

Когда «Лэйси из Ливерпуля» завоюет авторитет на рынке, Орла станет во главе отдела продаж и обзаведется собственным кабинетом и секретарем. Она живо представляла себе развешанные по стенам диаграммы, показывающие передвижение коммерческих представителей по всей стране. А когда компания добьется еще большего успеха, в них вообще отпадет надобность. Заказы будут поступать автоматически, и Орла станет искать рынки сбыта продукции за рубежом, в Европе и Соединенных Штатах, по всему миру.

Она поздравила себя, представив, как приезжает в Америку, чтобы познакомить искушенных американских потребителей с продукцией компании «Лэйси из Ливерпуля». Подростком она не имела возможности делать то, что ей хотелось, — брать интервью у знаменитостей, но ее нынешнее занятие оказалось куда лучше. Возможно, какой-нибудь репортер захочет когда-нибудь взять интервью у нее .

За ужином менеджер универсального магазина из Брайтона уселся до неприличия близко к ней. Он все время то клал ей руку на бедро, то хватал за руку, так что она чувствовала, как костяшки его пальцев касаются ее груди. Собственно, Орла не возражала. По-своему это было даже волнующе. Когда вечер закончился, она позволила ему поцеловать себя, но это было все. После Вернона Мэтьюза Орла не намеревалась идти дальше поцелуев.

* * *

— Хочешь что-нибудь съесть, Маив? — спросила Фиона.

— Нет, спасибо.

— Ну вот, самое время приготовить детям чай. Я и сама умираю от голоду.

— Я помогу тебе.

Сестры вошли в большую обшарпанную кухню Фионы на Стэнли-роуд. Там уже была какая-то женщина, которая яростно толкла картошку. На плите шипели колбаски. Маленький мальчик деловито расплескивал жидкость для мытья посуды по полу.

— Не надо этого делать, Томми, милый, — мягко сказала Фиона. — А то люди поскользнутся.

Женщина обернулась и заехала ребенку по уху.

— Извините, Фиона. Я не видела, чем занят этот маленький разбойник. — Маив охнула, а ребенок завыл во все горло.

Фиона сказала уже совсем не таким мягким тоном:

— Ольга, не дай бог я еще раз увижу, как вы бьете Томми. Вы здесь только потому, что кое-кто поступил точно так же с вами. Этот приют — для детей и для их матерей.

— Не понимаю, как ты можешь выносить это, — призналась Маив, когда мрачная, насупленная Ольга и хнычущий Томми ушли.

— Я чувствую, что делаю доброе дело. — Фиона вытирала жир, который Ольга разлила по всей плите. Она достала из холодильника пакет с замороженными рыбными палочками.

— А твой милый полицейский не возражает?

— Джерри? Возражает, да еще как. Он хочет, чтобы мы поженились. Я сказала ему, что выйду за него замуж, как только найду кого-нибудь, кто сможет управлять моим приютом.

— Я тоже не смогла бы терпеть такого. И Мартин… — Маив умолкла.

— А Мартин что?

— Мартин тоже этого не выносит.

— Раз уж мы заговорили о Мартине, разве он уже не вернулся домой с работы? Может, он тоже хочет есть?

— Очень может быть.

— Что-то не так, Маив? — Фиона внимательно посмотрела на свою миниатюрную, изящную сестру. Сегодня Маив не ходила на работу. Она пришла около часа дня, и с тех пор они просто сидели и болтали. Фиона ожидала, что она вот-вот отправится готовить чай своему Мартину, но Маив продолжала сидеть на стуле, как приклеенная, и вела разговор ни о чем, не в состоянии сосредоточиться ни на одной теме дольше нескольких минут. Она выглядела взвинченной, все время посматривала на часы и не могла усидеть на месте.

— Все в порядке, — ответила Маив таким голосом, который ясно показывал, что все совсем не в порядке.

Зазвонил телефон.

— Если это Мартин, скажи ему, что меня здесь нет, — попросила Маив.

— Почему, сестренка?

— Просто не говори, что я здесь, и все.

Фиона пошла к телефону и через несколько минут вернулась.

— Это был не Мартин, а мама. Мартин только что звонил ей и спрашивал, где ты. Мама говорит, что у него был встревоженный голос. Я не призналась ей, что ты у меня.

Маив не ответила. Телефон зазвонил снова. Вернувшись, Фиона сказала:

— На этот раз это был Мартин. Мне он показался очень взволнованным. Что случилось, сестренка?

— Я беременна! — Маив разрыдалась. — Сегодня утром я прошла тест, и он дал положительный результат.

— Это же замечательно, глупая! — Фиона крепко обняла сестру. — Я так счастлива за тебя.

— Я тоже. — Маив всхлипнула. — Но Мартин вовсе не будет счастлив, он придет в ярость. Ох, Фиона! Он будет так злиться. Можно мне пожить у тебя?

— Конечно, но ведь дело не дойдет до этого? Мартин будет в восторге. В конце концов, сколько вы женаты? Почти тринадцать лет.

Маив отчаянно затрясла головой.

— Говорю тебе, Мартин придет в бешенство. Он не хочет детей. Ему нужны хороший отдых, гаражи и новые холодильники, а не дети.

— Тогда ему самое время повзрослеть и понять, что он живет в реальном мире, — сухо обронила Фиона. — Как это случилось? Ты забыла принять пилюли?

— Нет. Я прекратила принимать пилюли. — Маив шмыгнула носом и выдавила улыбку. — Я не принимала их с самой свадьбы Лулу. Я решила, что хочу ребенка больше, чем Мартина.

— Тогда почему ты так беспокоишься о том, что он все узнает?

— Потому что я все еще люблю его. — Маив снова начала плакать. — По крайней мере, я так думаю.

Опять зазвонил телефон. Это оказалась Элис. Мартин звонил уже второй раз и собирался обратиться в полицию.

— Я сказала ему, что она всего-то задерживается на пару часов, но он ответил, что она вообще не была на работе сегодня. Он буквально лезет на стенку, и я сама начинаю беспокоиться. Это совсем не похоже на нашу Маив. То есть я хочу сказать, где, ради всего святого, она может быть?

— Вообще-то, мам, она у меня, — призналась Фиона и объяснила, в чем дело.

Элис выслушала ее молча, а потом сказала:

— Я рада насчет ребенка, но мне и в голову не приходило, что это Мартин не хочет детей. Ему пойдет только на пользу, если он еще немного понервничает. Может быть, он образумится, когда узнает, где она.

Фиона аккуратно положила трубку на рычаг. Какие причудливые зигзаги выписывает судьба! Она вспомнила обручение Маив, когда ей пришлось развлекать Горация Флинна, а все остальные веселились от души. Она чувствовала себя благодарной Нейлу Грини за то, что тот снизошел до разговора с ней. Но много лет спустя, когда она снова встретила Нейла в Лондоне, он выглядел каким-то жалким, и она не могла понять, что нашла в нем. Теперь же Маив сходила с ума из-за того, что беременна, хотя по всем правилам она должна быть на седьмом небе от счастья. И Орла! Господи, как она завидовала Орле, которая вышла замуж за Микки Лэвина и у которой было все, чего не хватало Фионе. А теперь Орла мотается по всей стране, продавая дешевую косметику и делая вид, что это страшно интересно, тогда как на самом деле это не жизнь для тридцатишестилетней женщины. Бедная Маив. И бедный Нейл.

«Я никогда не думала, что мне будет жаль кого-нибудь из них, — с удивлением подумала Фиона, — не говоря уже о всех троих сразу». Она чувствовала себя очень счастливой, полностью удовлетворенной. Ей больше нечего было желать. Колин был замечательным мужем, а Джерри будет еще лучше.

Она решила, что сегодня же вечером предложит ему пожениться как можно скорее, потому что жизнь порознь казалась ей бессмысленной. В конце концов, было кое-что , чего она хотела — еще детей. Но она не была готова переселиться в его современную квартиру в Литерлэнде. Там будет слишком тесно. Кроме того, она очень любила этот дом, который оставил ей в наследство Гораций Флинн. Она была единственной, кому Флинн нравился, если забыть о тех моментах, когда он щипал ее за мягкое место. Для приюта придется подыскать другой дом. Это станет ее следующим проектом, и она вложит в него все, что имеет. Фиона прикинула в уме, что ей предстоит сделать: выклянчить у муниципального совета пустующее помещение, найти местного члена парламента, начать сбор средств, связаться с прессой и привлечь ее на свою сторону.

Она вернулась в кухню. Маив сделала чай и начала жарить рыбные палочки.

— Выглядят прекрасно, — заметила она. — Мы с Мартином никогда не ели рыбных палочек.

— Они просто восхитительны с бобами и консервированными помидорами. Джерри прямо-таки обожает их.

— У нас всегда были такие шикарные обеды из трех блюд. На их приготовление уходила уйма времени.

— Ну, теперь это все быстренько прекратится, когда тебе придется ухаживать за ребенком. — Фиона ухмыльнулась.

Маив вздохнула:

— Мартин сойдет с ума.

— Забудь о Мартине. Любой мужчина, который предпочитает ребенку обед из трех блюд, заслуживает того, чтобы ему прочистили мозги.

— М-м. Если я съем одну из этих палочек, тебе хватит остального?

— Ешь сколько твоей душе угодно. В холодильнике лежит еще один пакет.

Вечер шел своим чередом. Последовало еще несколько телефонных звонков от безутешного Мартина. Полиция отказалась предпринять какие-либо действия. Позвонила Элис и сказала, что начинает жалеть его, поэтому не может ли Фиона убедить Маив отправиться домой, чтобы окончательно не свести беднягу с ума?

Фиона согласилась, что это может оказаться совсем неплохой идеей.

— Думаю, Маив с радостью поедет. Она просто комок нервов. Лучше всего побыстрее покончить с тем, что ей предстоит.

В восемь часов прибыл Джерри Мак-Кеон — в правиле о том, что «мужчинам вход в здание воспрещен», для него было сделано послабление. Он предложил подвезти Маив в полицейской машине с включенной мигалкой.

— Могу я поехать с вами? — горя нетерпением, спросила Бонни.

— Вероятно, будет лучше, если Маив поедет одна, — сказала Фиона. — Как, согласна, сестренка?

Маив размышляла над предложением.

— Не сможет ли Джерри подождать меня, пока я сообщу Мартину о ребенке? На тот случай, если он вышвырнет меня из дома и мне придется вернуться сюда жить.

— Если я только замечу это, то из дома вылетит Мартин, а не вы, — мрачно пообещал Джерри.

Маив Адамс никогда не причиняла ни малейших хлопот ни своим родителям, ни своему мужу. Она пришла бы в замешательство, окажись это не так. Маив совершенно не одобряла поведения Орлы — хотя ни за что не призналась бы в этом вслух — за то, что та все искала чего-то и была вечно всем недовольна. Она считала, что Фиона поступила крайне эгоистично, сбежав в Лондон и доставив столько волнений своей семье. Даже у Кормака, которого все полагали исключительно разумным человеком, случилось мозговое расстройство, и он не закончил университет, а потом несколько лет бродяжничал.

И вот теперь Маив не только пропустила целый рабочий день в больнице, даже не соизволив сообщить, что не придет, но и вдобавок исчезла на несколько часов, заставив мужа мучиться от неизвестности. В глазах Маив такое поведение было ничуть не лучше, чем поведение ее сестер и брата.

Она не хотела терять Мартина, который непременно рассердится, узнав, что она перестала принимать пилюли, не посоветовавшись с ним. Но она не стала ничего говорить ему об этом, потому что знала, что он не согласится. Жизненные приоритеты Мартина не предусматривали детей. Они по-прежнему копили на постройку гаража. И только вчера Мартин жаловался, что у них старая машина.

«Это я старею, — сказала себе Маив, пока полицейская машина — без включенной мигалки — пробиралась в Кросби сквозь сутолоку вечернего дорожного движения. Джерри хранил задумчивое молчание. — Через несколько лет я стану слишком старой, чтобы иметь детей. А поскольку я не готова отказаться от ребенка, значит, Мартин может забирать себе машину последней модели и гараж, чтобы было куда ее поставить».

Он может злиться, если ему так хочется. Маив бережно прикрыла живот своими маленькими ручками. С ним или без него, но она оставит себе ребенка, так что ему решать.

Джерри остановился перед ухоженным домом Адамсов на две семьи. Сейчас он ничем не напоминал тот дом, из которого Маив вышла сегодня утром: горели все огни, включая лампу над входом, передняя дверь была распахнута настежь, а на подъездной дорожке тихо пофыркивала мотором машина, из выхлопной трубы которой струился сизоватый дымок. Мартин собирался сесть в машину, оставляя дом незапертым и ярко освещенным на поживу грабителям. Обычно аккуратно одетый, он не был похож на себя — волосы торчали дыбом, он был без галстука и забыл надеть пальто, хотя на дворе стоял холодный ноябрьский вечер.

Мартин обернулся на звук подъехавшей полицейской машины, и его лицо исказилось от ужаса, который сменился облегчением при виде Маив.

— Дорогая! О, моя дорогая Маив. Я уже думал, что ты мертва. Я думал, ты попала в аварию. С тобой все в порядке? Скажи мне, что с тобой все нормально. — Он ощупывал ее руки и плечи, словно проверяя, не сломаны ли у нее кости. — Где ты была? — Он внезапно нахмурился, узнав водителя машины. — Это Джерри? Почему он привез тебя домой? Маив, что происходит?

Маив не стала ходить вокруг да около.

— Я решила завести ребенка, Мартин. Если хочешь, я сразу же вернусь обратно к Фионе, только возьму кое-какую одежду. Я пробыла у нее весь день.

— Ты была у Фионы! Ох, Маив, — с упреком произнес он. — Я чуть с ума не сошел от беспокойства. — Потом до него дошла ее первая фраза. — Ты только что сказала, что решила завести ребенка? Господи, как это произошло?

— Точно так же, как это происходит со всеми остальными, — бодро ответила Маив. — Я перестала принимать пилюли несколько месяцев назад, и, если ты недоволен, Мартин, тогда тебе придется просто проглотить эту новость. Я уже сказала, что могу жить у Фионы.

— Нельзя ли обсудить это в доме?

— Нам нечего обсуждать. — Маив ласково улыбнулась. — Я решила родить ребенка, вот и все. Если ты смиришься с этим и не будешь жаловаться на возраст машины, отсутствие гаража и цветного телевизора, не станешь распространяться о том, как бы тебе хотелось провести отпуск лучше, чем в прошлом году, я остаюсь. В противном случае я забираю свои вещи и ухожу.

Облегчение Мартина сменилось холодным раздражением.

— Я и представить себе не мог, что ты способна быть такой обманщицей, Маив. Ребенок должен стать совместным решением. Я очень в тебе разочаровался.

— Ты и вполовину не так разочарован во мне, как я в тебе, Мартин Адамс. Не будешь ли ты так любезен отойти в сторону, чтобы я собрала свои вещи. За остальным я заеду завтра, когда ты будешь на работе.

— Нет! — Мартин схватил ее за плечо. Джерри Мак-Кеон вылез из полицейской машины и облокотился на нее, скрестив руки на груди. Он не сводил глаз с супружеской парочки. Мартин ошеломленно вздохнул и отпустил жену: до него дошло, что Джерри беспокоится, как бы он не причинил вреда своей супруге. Он тихо произнес:

— Меньше всего на свете я хочу, чтобы ты ушла, Маив. Пойдем внутрь. Мы можем поговорить там.

— Я пойду, но говорить нам не о чем. Я решила родить ребенка, и чем скорее ты смиришься с этим фактом, тем лучше. — Маив решительно зашагала по дорожке.

Джерри Мак-Кеон смотрел, как они входят в дом. Они совершенно забыли о нем. Он подошел к автомобилю Мартина, выключил мотор и опустил ключи зажигания в ящик для писем. Затем он вернулся на Стэнли-роуд и в тысячный раз сделал Фионе предложение. К его удивлению и радости, Фиона согласилась не раздумывая.

* * *

Орла была первой, кого Лулу и Гарет пригласили на обед в своей крошечной лондонской квартирке. Орла ласково наблюдала за дочерью, пока та сноровисто накрывала маленький круглый столик у окна. Картина напомнила ей о тех временах, когда она играла в дочки-матери вместе с Фионой и Маив. У молодых не хватало тарелок, а те, что имелись, были с трещинами. Столовые приборы, как и стулья, были разнокалиберные. В комнате пахло масляными красками, а в углу стоял мольберт с незаконченной картиной — Гарет не мог позволить себе иметь студию. На картине были нарисованы мертвые птицы, подвешенные, как белье, на веревке.

— Как ты ее назовешь?

— Я еще не придумал названия.

Они принялись за восхитительного цыпленка и запеканку из грибов, за которыми последовали трюфели. Орла принесла с собой бутылку вина.

— Я бы предпочла какое-нибудь более интересное занятие, мам, в качестве повара я безнадежна.

— Все просто замечательно, Лулу, — искренне сказала Орла. Огонь свечи, вставленной в старую бутылку из-под вина, трепетал от легкого сквозняка. Из окна комнатки на четвертом этаже открывался тоскливый вид на крыши Кемдена, сверкавшие ледяным блеском в лунном свете. Наступивший декабрь принес с собой лютый холод. — Я никогда не думала, что у крыш бывает так много цветов, — заметила она.

— Я нарисую эту сценку, прежде чем мы переедем отсюда, — сказал Гарет. — Если мы переедем.

Орла перевела взгляд с дочери на зятя.

— Вы подумываете о переезде?

Лулу наморщила носик.

— Может, мы и переедем, но не раньше Рождества. На прошлой неделе мы встретили одного парня, которому принадлежит художественная галерея в Нью-Йорке, ничего особенного, к тому же плохо организованная. Он считает, что американцам понравятся картины Гарета, и пообещал регулярно выставлять несколько — ты не поверишь, мам, какую цену он собирается за них просить!

— Я не хочу разрушать свою коллекцию, — проворчал Гарет.

— Художники рисуют картины для того, чтобы продавать их, это же естественно, — возразила Орла. — Деньги, которые ты получаешь, всего лишь доказывают их стоимость. Иначе все это не имеет смысла, разве что рисование превратилось в твое хобби и ты не против отдавать их даром.

— Видишь, — торжествующе заявила Лулу. — Я знала, что мама поддержит меня. Гарет беспокоится, что если он заработает деньги, то вынужден будет распродать все.

— Меня больше волнует то, что мои работы никто не купит, — признался Гарет.

Орла попыталась убедить его, что он говорит ерунду. В возрасте Лулу — в любом возрасте — она бы отправилась в Нью-Йорк не раздумывая. Она не хотела, чтобы ее дочь упустила такую прекрасную возможность.

После обеда в гости заявились многочисленные друзья Гарета, главным образом художники мужского и женского пола, далеко не все из них молодые. Они принесли с собой еще вина. Верхний свет погасили, оставив только дрожащий огонек свечи и мерцающую луну, которые освещали убогую комнатку, и разговор пошел о самых разных вещах, в основном об искусстве, о политике, о последних фильмах и шоу…

«Боже, как мне все это нравится, — с тоской думала Орла. — Я так много пропустила. Я пропустила все».

Была уже полночь, когда она вернулась в свой отель на Виктория-стрит. К ее удивлению, в фойе еще толпились мужчины, а бар по-прежнему работал. Она заказала себе двойной виски, и мужчины предложили ей присоединиться к ним. Орла подумала о своей маленькой холодной комнате с маленькой холодной кроватью и согласилась. Пятеро мужчин были, как и она, торговыми представителями, правда, намного старше ее. Одежда их была дешевой, смех — фальшивым, а голоса — слишком громкими. От них веяло неким трудно уловимым отчаянием, словно они жили не той жизнью, о которой мечтали двадцать или тридцать лет назад: по их расчетам, они должны были уже давно обзавестись собственным кабинетом и своим штатом подчиненных, стать респектабельными уважаемыми людьми.

Шестой мужчина отличался от них. Он был одет лучше, говорил тише, и от него исходила уверенность, а не отчаяние. Орла поняла, что он был инженером одной французской машиностроительной компании, который предлагал различным фирмам очень дорогое оборудование. Он говорил мало, с едва уловимым акцентом. Его звали Луи Бернет. Орла почувствовала себя заинтригованной, поскольку в отличие от других мужчин он не обращал на нее ни малейшего внимания. Луи был невысокого роста, стройный, с темными волосами и тонкими губами, с жестким, неулыбчивым лицом. После Микки Орла еще ни к кому не испытывала такого мгновенного влечения. Она упорно смотрела на него, надеясь перехватить его взгляд, но он ни разу не посмотрел в ее сторону.

Спустя час, пропустив два стаканчика виски, она объявила, что отправляется в постель. Мужчины шумно пожелали ей спокойной ночи, а Луи просто уставился на носки своих начищенных туфель и не произнес ни слова.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Это не комната, а настоящий морозильник, — пробормотала Викки Уизерспун. — Если бы я была пинтой молока, то не испортилась бы в течение долгих месяцев. — Она со злостью взглянула на покрытые льдом окна в металлических рамах и потерла руки, утратившие всякую чувствительность.

Пытаться писать было бесполезно. Она швырнула ручку на стол и сунула руки в рукава джемпера. Стало чуть-чуть теплее.

Только в конце декабря должен был прийти слесарь, чтобы установить батареи центрального отопления. За работу он брал недорого, отчего был нарасхват, а это означало, что им придется ждать долгие месяцы, пока он освободится. В октябре, когда они только переехали сюда, погода стояла теплая, и они сначала взялись за приведение в порядок большого обветшалого здания, а Мэри Грегори и Робин Хьюз, которым исполнилось по восемнадцать и которые получили в школе высший балл по химии, занимались выпуском флаконов с шампунями и кондиционерами «Лэйси из Ливерпуля». «Еще никогда ни одно дело не начиналось с таких ограниченных средств», — смеясь, заметил Кормак.

«Счастливчик Кормак!» — с завистью подумала Викки. Он сидел сейчас в теплом, уютном ресторанчике в Ливерпуле, наслаждаясь ленчем. Кормак был в обществе девицы по имени Андреа Прайс — модели, которая с января стала лицом «Лэйси из Ливерпуля» в рекламной кампании, развернувшейся в прессе. Реклама, безусловно, поглотит всю прибыль, которую им удалось получить, но, надо надеяться, игра будет стоить свеч. Андреа была потрясающе красива и на десять лет моложе Викки. А что, если он влюбится в Андреа? А что, если она попытается соблазнить его?

Викки попробовала представить, как может женщина соблазнить мужчину, но у нее не хватало воображения. С нестерпимой горечью она подумала о том, что сейчас Кормак испытывал к ней такую же привязанность, как и год назад, когда они только начинали свое совместное предприятие, — то есть, по сути, никакой. Собственно, их отношения были очень хорошими. Они были друзьями, вместе обедали, однажды даже прослушали вместе недельный курс по развитию бизнеса, организованный в одном отеле в Йоркшире; иногда они обменивались очень личными и даже интимными мыслями. Единственное, чего им не хватало, это романа, влюбленности. Кормак не подавал никаких признаков того, что испытывает хоть малейшее желание поцеловать ее, — те поцелуи, которые он запечатлевал у нее на щеках, когда они получали большой заказ, не считались. Грустно, но Кормак воспринимал ее как товарища, делового партнера, а не как женщину. Он так же ровно относился бы к ней, будь она мужчиной.

С каждым днем, проведенным вместе, Викки любила его все сильнее. Она попыталась сделать свою внешность более привлекательной, отрастив волосы, но вскоре вынуждена была вновь постричься, потому что ее жесткие волосы превратились в спутанный клубок проволоки. Когда Викки попробовала накраситься, ее мать заявила, что она похожа на клоуна: «Ограничься помадой, Виктория, и пусть она будет бледной. У тебя слишком большой рот, чтобы красить губы так ярко».

Викки покраснела от воспоминаний. Интересно, заметил ли Кормак, как она издевалась над собой целую неделю и выглядела при этом так, словно собиралась присоединиться к группе бродячих цирковых артистов? Он хоть что-нибудь в ней замечает?

Новая одежда тоже принесла сплошные разочарования. Викки была низенькой и коренастой. Ей не шли длинные, развевающиеся платья и плиссированные юбки. «У тебя слишком спортивные ноги для высоких каблуков», — утверждала мать. Под словом «спортивные», по мнению Викки, имелось в виду, что у нее слишком развитые икры. Совершенно непонятно, откуда у нее взялись такие мускулистые ноги, ведь в школе она проявила полнейшую неспособность к спорту.

Потом она потратила целое состояние на контактные линзы, чтобы избавиться от очков, но, как ни старалась, так и не смогла привыкнуть к этим чертовым новомодным штучкам.

На Новый год сестра Кормака, Фионнуала, выходила замуж, и Викки была приглашена на церемонию бракосочетания. Естественно, они с Кормаком пойдут вместе. Возможно, если они будут проводить вдвоем побольше времени, с надеждой подумала она, он привыкнет к ней и захочет, чтобы они поженились, потому что не сможет представить рядом с собой другую женщину.

* * *

Кора и Билли Лэйси тоже получили приглашение на свадьбу Фионнуалы. Кора с облегчением вздохнула, восприняв это как знак того, что ее вновь допустили в клан Лэйси. Она купит себе новое пальто и наденет ту брошь «под брильянт», которую стянула в магазине Оуэна Оуэна много лет назад. Билли же совсем не помешает новый костюм — он так похудел, что его лучший наряд висел на нем, как на вешалке. Может быть, им стоит сходить в субботу в город, а потом и пообедать где-нибудь.

В груди у Коры что-то странно затрепетало, когда она подумала о перспективе пройтись по магазинам с Билли. Другая бы на ее месте назвала это счастьем, но Кора не привыкла чувствовать себя счастливой, поэтому не могла дать правильного определения своему чувству.

Сорок лет они с Билли не обращали друг на друга никакого внимания, и внезапно оказалось, что супруги очень хорошо ладят друг с другом. Билли почти совсем отказался от пива, и вечера они чаще всего проводили вместе, сидя у телевизора. Как-то они даже отправились в кино, чтобы посмотреть «Звуки музыки»; фильм им очень понравился, у этой девушки Джулии-как-ее-там был такой чудный голос.

Деньги перестали быть проблемой, поскольку мастерская сгорела и Билли мог снова полностью распоряжаться своей зарплатой. Как и ожидалось, Элис платила ей больше положенного за уборку салонов, к тому же Кора начала получать свою пенсию в почтовом отделении на Марш-лейн. Морис и Билли уладили между собой выплату фантастических долгов «Покрышек Лэйси», использовав полученную страховку, и Морис, кажется, был вполне доволен тем, что работает шофером в «Корпорации Бутля». Он приходил на чай в прошлое воскресенье вместе с Полой и детьми. Кора вдруг поймала себя на мысли, что ей по-прежнему нравится этот парень, пусть даже он неудачник, в отличие от ее настоящего сына, который упорно двигался все выше и выше. Дети вели себя шумно и действовали ей на нервы, но зато она почувствовала себя настоящей бабушкой и даже купила им кое-какие подарки — сладости и одежду.

Через несколько недель ситуация станет еще лучше. Элис Лэйси собиралась купить дом и навсегда покинуть Эмбер-стрит, как только найдет что-нибудь подходящее. И именно Билли предложил, чтобы они с Корой переселились на Эмбер-стрит, в старое жилище Элис, которая содержала его в идеальном порядке. Арендная плата за него была на тридцать шиллингов в неделю меньше, чем за их нынешний дом на Гарибальди-роуд.

Кора с удивлением отметила, что почему-то не возражает, во всяком случае, не очень против того, чтобы поселиться в доме женщины, которую всегда ненавидела. Сейчас, пожалуй, в ее сердце не осталось места для ненависти.

Фионнуала Литтлмор вышла замуж за сержанта Джерри Мак-Кеона в первый день января 1971 года. Шел снег, и Фиона надела приталенное кремовое пальто в тон платью — Джерри предложил ей купить в качестве свадебного подарка норковую шубку, но Фиона неодобрительно относилась к тому, что животных истребляют ради ценного меха.

На торжественный прием в ресторане «Хилтон» были приглашены около девяноста гостей. В шесть часов вечера молодожены должны были отправиться в свое свадебное путешествие в Лондон.

Элис проводила их со слезами на глазах, хотя не понимала, почему нынешние молодые люди придают такое значение медовому месяцу. В ее время медовый месяц считался тем временем, в течение которого вы имели возможность по-настоящему узнать друг друга. О первой ночи ходило множество шуточек. Она помнила, что страшно нервничала тогда, но Джон с самого начала проявил себя нежным и заботливым возлюбленным. А сейчас первая ночь имела место задолго до медового месяца, и, прежде чем идти под венец, люди узнавали друг друга намного лучше, чем то входило в намерения Господа.

Она вернулась наверх, где в воздухе висели клубы сигаретного дыма и несколько пар танцевали под пластинку «Оттенки белого», причем музыка была слышна на расстоянии нескольких кварталов от ресторана.

К ней подошла Орла.

— Ты кажешься несчастной, мам. Выпей чего-нибудь. Что тебе налить, шерри?

— Только совсем немножко, милая.

Орла выглядела так, словно опрокинула уже много стаканчиков, а ведь до конца приема было еще целых четыре часа. И она слишком похудела, с беспокойством подумала Элис. Глаза ее неестественно блестели. Она громко смеялась над вещами, которые ни чуточки не были смешными. Орла вела ненормальный образ жизни, особенно для женщины: все время в разъездах, ночевка в незнакомых гостиницах и в незнакомых местах. Но через несколько месяцев все должно измениться, когда Орла обоснуется в своей собственной конторе в Святой Елене: она станет заведующей отделом продаж.

Элис подумала, настанет ли время, когда она перестанет волноваться и переживать о своих детях. По крайней мере, Фиона была счастлива, а уж от нее-то она ожидала этого меньше всего, да и Маив, с тех пор как забеременела, походила на кошку, которая объелась сметаны, хотя Мартин выглядел не очень довольным.

Ее сын добился неслыханных успехов, дела у него шли просто великолепно, но на прошлой неделе ему исполнилось тридцать, и ему давно пришла пора жениться и обзавестись семьей. Разумеется, у него уже была дочь, Шарон, старшая девочка Полы, но Элис не единственная, кто подозревал, что Кормак не имеет никакого отношения к рыжеволосой малютке, которая не походила ни на мать, ни на своего предполагаемого отца. Она всегда надеялась, что отношения Кормака и Викки станут серьезными, но на свадьбу Кормак привел эту модель, Андреа Прайс. Она была неплохой девушкой, разве что не слишком умной.

Элис поискала глазами Викки, увидела, что та одиноко сидит на стуле, и присела рядом.

— Милая, может быть, ты возьмешь домой кусочек свадебногопирога для своих мамы и папы?

— Вы очень добры, спасибо.

— Я бы прислала приглашение на двоих, если бы знала, что ты придешь одна. Нужно было привести кого-нибудь с собой.

— Мне некого с собой приводить. Я думала… — Она запнулась и замолчала.

— Думала что, милая?

— Ничего. — В глазах девушки стояли слезы.

Элис поняла, что она надеялась появиться здесь с Кормаком. Бедняжка наверняка влюбилась в него — как раз в этот момент ее сын провальсировал мимо, держа в объятиях Андреа. Олух несчастный, на него большее впечатление произвела красота, а не ум.

— Ты не могла бы мне помочь приготовить для всех чай, милая?

Викки с готовностью вскочила, чрезвычайно довольная тем, что покидает свое одинокое место.

В кухне Кора заканчивала мыть гору тарелок.

— Я только что включила электрический чайник, чтобы приготовить чай, — сказала она, увидев Элис.

— Спасибо, Кора. Я сама собиралась сделать это. Думаю, мне лучше взять картонные стаканчики, чтобы не мыть их потом. — Элис и Викки начали расставлять стаканчики в ряд.

— Я отправила Билли купить немного сахара на тот случай, если нам его не хватит.

Кора выглядела очень элегантно в твидовом костюме и в белом джемпере. В салоне Лэйси на Стэнли-роуд сегодня утром ей сделали прическу. Тот инцидент с воровством в магазине, каким бы ужасным он ни был, пошел ей на пользу, и она, кажется, опомнилась. Теперь Кора почти походила на человеческое существо и стала намного дружелюбнее.

— Я тут вот о чем подумала, — сказала Кора, — не оставишь ли ты ковры, когда переедешь. У нас есть свои собственные, — поспешно добавила она, — на весь пол, но, по-моему, глупо отдирать их, а потом резать.

— Я оставлю все, включая занавески, — вздохнула Элис. Она с ужасом представляла себе, как покидает Эмбер-стрит, но обстоятельства и дети вынуждали ее пойти на это. Салоны приносили кучу денег, и не только от стрижки: она была единственным в Бутле оптовым продавцом товаров компании «Лэйси из Ливерпуля», а они шли нарасхват. Еще никогда она не была такой состоятельной, зато почти всем ее соседям приходилось прилагать максимум усилий, чтобы удержаться на плаву, и от этого Элис чувствовала себя очень неуютно.

Что касается детей, то они уже давно уговаривали ее купить собственный дом где-нибудь в Саутпорте или возле песчаных пляжей, в сторону Эйнсдейла или Формби. Пока дети были маленькими, она считала само собой разумеющимся, что ей виднее, где жить, но когда они выросли, то, кажется, начали полагать себя самыми умными. И это вполне естественно. В конце концов, она тоже постоянно пыталась переделать жизнь отца на свой лад, к большому неудовольствию Бернадетты.

В очередной раз Элис вспомнила, что после смерти отца она стала очень редко видеться со своей подругой. Между ними сохранялась напряженность. Конечно, Бернадетта присутствовала на свадьбе, бледная, грустная и на удивление постаревшая. Элис отметила это, когда та вошла в церковь с детьми. Это было первое большое событие, на котором Берни присутствовала, став вдовой.

— Викки, извини меня. Я отлучусь на минуточку. — Повинуясь безотчетному порыву, Элис вернулась в зал. Бернадетта стояла в окружении людей, но при этом выглядела совершенно одинокой, наблюдая, как танцуют в паре Руфь и Иан. Элис поразилась тому, как сильно семнадцатилетний Иан походил на своего отца. Высокий, гибкий и с такой же озорной улыбкой. Она коснулась руки Бернадетты:

— Он станет заправским сердцеедом, совсем как мой отец.

— Я думаю, он уже стал им. Не знаю, хорошо это или плохо, что он так похож на Дэнни. — Бернадетта грустно улыбнулась. — Это значит, что я вспоминаю о нем по сто раз на дню.

— Я думаю, это хорошо.

— Наверное.

Они посмотрели друг на друга. Элис сказала:

— Прости меня, Берни.

— За что?

— За то, что вмешивалась, когда мой отец был болен, пытаясь взять все под контроль, и настаивала, чтобы он обратился к врачу.

— Ты ведь хотела, как лучше, дорогая. Беда в том, что Дэнни не желал этого. Вероятно, мне самой следовало проявить больше такта.

Элис взяла подругу за руку.

— Почему бы нам на следующей неделе не сходить в кино? А перед этим можно поужинать. В «Форуме» идет фильм «Бутч Кэссиди и Солнечный мальчик». Я уже давно хочу посмотреть его.

— Я тоже. — На лице Бернадетты появилось выражение облегчения. — С удовольствием пойду с тобой, Элли. Я заскочу в салон, и мы обо всем договоримся.

— Приходи завтра к чаю, и мы все обсудим. Захвати с собой Иана и Руфь, правда, им, наверное, все это покажется очень скучным. Никто из моих внуков больше не приходит ко мне на чай, даже Бонни, а ведь ей всего девять. Я буду рада, когда у нашей Маив родится ребенок, так что у меня снова появится малыш.

* * *

Шеффилд в январе! Где бы вы ни оказались в январе, когда идет снег и стоит дьявольский мороз, вы просто обязаны мечтать о том, чтобы очутиться в другом месте, например на юге Франции.

Или в Испании.

Орла думала о Доминике Рейли, который жил в Барселоне. Он женился на девушке, по его словам, не такой красивой, как она, и все газеты поместили на первых страницах их свадебные фотографии. Как только она сможет позволить себе это, то сразу же отправится на каникулы в Испанию. Может, с ней поедет мама. Орле вовсе не улыбалось ехать туда одной. Откровенно говоря, ей уже осточертело все время быть одной, и она с нетерпением ожидала апреля, когда, как заявил Кормак, в компании произойдут некоторые перестановки и ей не надо будет ездить по стране. Много зависело от того, насколько успешной окажется рекламная кампания с этой новой моделью.

Она шла по грязи к отелю. Слава Богу, фойе было довольно приличное, так что можно будет посидеть там в тепле и уюте, пока не настанет время возвращаться в насквозь промерзшую комнату и к ледяным простыням.

В отеле был и бар. К концу вечера подъедут другие представители, кое-кого она наверняка знает, так что найдется с кем поговорить. Может быть, кому-нибудь удастся даже рассмешить ее.

Какой гнусный день! Погода была отвратительной, уличные фонари отбрасывали мертвенно-желтый, какой-то болезненный свет, движение на улицах было просто сумасшедшим, а свою машину она припарковала в нескольких милях отсюда. Хуже всего было то, что в доброй половине мест, куда она заглянула, главным образом в аптеках, отказались принять ее, хотя она договаривалась со всеми заранее: люди лежали дома с простудой и гриппом или были слишком заняты.

Орла начинала ненавидеть свою работу. В ней не было и намека на романтику. Она больше не доставляла ей никакого удовольствия. Может быть, она устала и разочаровалась оттого, что утратила свой прежний задор и энтузиазм.

Наконец-то отель! Обычное обветшалое здание, которого уже десяток лет не касалась малярная кисть. Масса пластмассовых цветов и тошнотворных натюрмортов. Орла повесила свой тяжелый плащ спортивного покроя на вешалку в коридоре. Под ним на Орле был стильный черный костюм, который за весь день никто не имел удовольствия оценить, потому что сегодня она в первый раз сняла плащ. Она прошла в пустое фойе, держа в руках «дипломат». Огня в камине не было, но древний обогреватель излучал тепло. Бар располагался в углу, и за крошечной стойкой не было ни души. Орла позвонила в колокольчик, вышла женщина, и она заказала виски.

— Присаживайтесь, я принесу ваш заказ.

— Спасибо. — Орла выбрала кресло поближе к обогревателю и протянула к нему ноги. Женщина принесла виски. Как только она ушла, Орла осушила стакан одним глотком. Она нащупала в «дипломате» маленькую бутылку, которую, повинуясь неожиданному порыву, купила по дороге в отель. Она впервые в жизни решилась на такой поступок, но сегодня вечером Орла чувствовала себя особенно подавленной. Неудивительно, если учесть погоду и впустую потраченный день.

Снова наполнив стакан, она выпила его, но уже медленнее, потом опять налила виски из принесенной бутылки. Орла не пыталась сэкономить, просто не хотела попасть в дурацкое положение, слишком часто повторяя заказ.

У нее уже вошло в привычку начинать вечер с пары стаканчиков виски. Они помогали ей отвлечься от настоящего и думать о будущем. После того как она опрокидывала несколько порций спиртного, будущее представало перед ней в розовом цвете. Орла осушила стакан и закрыла глаза, наслаждаясь теплом, которое растекалось по пищеводу. Кстати, вспомнила она, в животе у нее было пусто — она забыла пообедать. Она не ела ничего с тех самых пор, как уехала из другого отеля сегодня утром — где же это было? В Ротерхэме.

— Добрый вечер.

Широко открыв от неожиданности глаза, Орла увидела перед собой Луи Бернета. На нем был серый костюм и ослепительной белизны сорочка, которая прекрасно смотрелась с его смуглой кожей и гладкими черными волосами. Сегодня они встретились второй раз, и он вовсе не казался ей таким угрюмым.

— Привет. — Она попыталась улыбнуться.

Он кивнул на ее пустой стакан.

— Хотите выпить?

— Да, спасибо. — Еще один стаканчик не повредит, особенно сегодня вечером, когда она чувствовала себя такой несчастной.

— Виски?

— Да, пожалуйста. — Он помнил, что она предпочитала, ее «напиток», как выражался дедушка. Он подошел к бару, и глаза Орлы вдруг отчего-то наполнились слезами. Должно быть, всему виной мысли о дедушке, которые заставили ее вспомнить Бернадетту, маму, своих сестер, детей. И Микки.

Казалось, будто Бутль находится в миллионах миль отсюда, от этого холодного и вонючего отеля. На Перл-стрит сейчас в камине наверняка жарко гудел огонь, работал телевизор, дети вернулись домой с работы, и Кэйтлин Рейли, если она еще не сменила фамилию, суетилась на кухне Орлы, готовя им чай.

«Боже! Что я делаю здесь? — спросила сама у себя Орла. — Почему я не уеду отсюда? — В этот момент Перл-стрит представлялась ей самым желанным местом на свете. — Должно быть, я сошла с ума. Я гоняюсь за радугой, но ее можно только увидеть . Потрогать не получится».

Луи Бернет вернулся с выпивкой. Он опустился в соседнее кресло.

— Похоже, вы здесь впервые.

Орла кивнула и постаралась встряхнуться. Она напомнила себе, что находится в обществе исключительно симпатичного мужчины. С самой первой минуты, как только увидела его, она почувствовала исходящее от него обаяние. Теперь, когда они были одни, у нее появилась возможность… Возможность чего?

Строить ему глазки с бокалом виски в руках, заставлять трепетать свои ресницы, облизывать губы и вообще делать вид, будто она роковая женщина? Вот только не была она роковой женщиной. Она была Орлой Лэвин из Бутля, замужней женщиной и матерью четверых детей, по которым страшно скучала.

— На какую компанию вы работаете? — спросил Луи. У него был едва уловимый французский акцент.

— «Лэйси из Ливерпуля». Это фирма моего брата. Мы выпускаем косметику. В апреле у меня будет собственная контора. Хотите посмотреть наши образцы? Вы сможете показать их своей супруге.

— У меня нет жены. А у вас есть муж?

— Вроде того. — Орла запнулась на мгновение. — Мы живем раздельно.

— Он, наверное, сумасшедший, ваш муж, раз позволяет себе жить врозь с такой женщиной, как вы. — Его тонкие губы сложились в улыбку.

Орла забыла о доме на Перл-стрит и его обитателях. Она провела пальцем по краю бокала, как это делала в каком-то фильме одна актриса, то ли Ава Гарднер, то ли Элизабет Тэйлор. — Я — плохая девочка, — обольстительно промурлыкала она. — Вот почему мы с моим мужем расстались.

— Я не верю этому.

— Это правда.

— Мне вы кажетесь очень милой. — Он придвинулся к ней так, чтобы их колени соприкасались.

Орла почувствовала, как ее охватывает всепожирающее пламя. На виске у нее запульсировала жилка. Она пыталась придумать, что бы такое ответить, когда Луи спросил:

— Вы ужинали?

— Я забыла поесть.

— Не составите ли мне компанию за ужином?

— Здесь можно поужинать?

Он пожал плечами и развел руками — типичный жест иностранца.

— Ничего особенного, но вполне съедобно. Поблизости нет других ресторанов, и такая ужасная ночь не располагает к их поиску.

— В таком случае я с удовольствием присоединюсь к вам за ужином.

Луи оказался прав. Пища была съедобной, но не более того: плохо приготовленная баранина, пережаренная картошка, замороженный горошек. Чтобы побыстрее проглотить такую еду, он заказал бутылку вина.

Смешавшись с виски, оно привело Орлу в более чем легкомысленное настроение. Она начала видеть в ситуации нечто романтическое: двое совершенно незнакомых людей случайно оказываются в третьеразрядном отеле, в окна которого барабанят снежные заряды. Для полноты картины не хватало еще чарующей музыки.

За едой Луи рассказал Орле о себе. Он родился в маленькой деревушке к северу от Парижа. Его родителям принадлежал небольшой участок земли. Деревня была погружена в вечную спячку, в ней не происходило ничего интересного. Местная машиностроительная компания приняла его на работу чертежником. Когда ему исполнился двадцать один год, он отправился на поиски работы в Париж. Поцеловав кончики пальцев, Луи послал воздушный поцелуй:

— Ах, Париж! — Он произносил его как «Пари». — Париж очень красив. Очень, очень красив. И полон жизни. В нем есть все, что только может пожелать мужчина — или женщина.

— Как бы я хотела поехать туда, — вздохнула Орла.

Его карие глаза улыбнулись ей.

— Если хотите, я покажу его вам.

— Я очень хочу.

— Весной?

Она почувствовала, как у нее кружится голова.

— Да, весной. — Она еще никогда не встречала подобных мужчин. Луи казался таким серьезным и опытным по сравнению с другими знакомыми мужчинами, особенно с Микки, который рядом с ним выглядел просто ребенком.

Пока они ели, в обеденный зал так никто и не вошел. Они вернулись в фойе, и оказалось, что их кресла у обогревателя заняты пожилой парой. Больше в комнате никого не было. Другие коммерческие представители, должно быть, не мудрствуя лукаво, остались на ночь в городе и нашли бары, где жизнь била ключом. Часы показывали половину десятого — последние несколько часов пролетели незаметно.

Луи тронул ее за локоть.

— Хотите выпить еще?

— Виски с содовой, — ответила она, хотя и так уже выпила достаточно. — Маленькую порцию. — Она покачнулась и едва не упала в кресло.

— Еще по стаканчику, и, думаю, нам пора в постель. — Приподняв брови, он с вызовом посмотрел на нее.

— Как вам будет угодно, — застенчиво ответила она. В ее теле трепетал каждый нерв. После сегодняшнего вечера она, кажется, больше не сможет спать одна. К ней вернулись воспоминания о том дне, когда они впервые занимались любовью с Микки. Сейчас она чувствовала себя точно так же, ее тело жаждало прикосновения мужских рук, только на этот раз вместо Микки был Луи Бернет.

Орла быстро выпила виски. Луи протянул руку и помог ей встать. Она едва стояла на ногах, и дело было не только в количестве выпитого.

Ее комната была на третьем этаже. Они вошли в лифт и в первый раз поцеловались. Когда он прижался к ней, Орла почувствовала, как ее охватило острое желание.

В коридоре она споткнулась, и Луи схватил ее за руку. Он довел Орлу до дверей ее комнаты и остановился. На его лице появилось выражение, которое можно было принять за раздражение.

— Я не подозревал, что вы так сильно напились, а я нахожу пьяных женщин отвратительными. Сегодня вечером вы готовы улечься в постель с любым мужчиной.

— Это неправда! — воскликнула Орла. Она не хотела оставаться одна. Она не вынесет этого, только не сегодня. — Обычно я не увлекаюсь подобными вещами. Это все ради вас. — В ее голосе послышались слезы. Она отперла дверь, обхватила его руками за шею и увлекла в холодную комнату. За окном в бешеном хороводе плясали снежинки и доносился приглушенный шум движения. — Я не столько пьяна, сколько устала, но не слишком для… — Она умолкла, залившись краской. — Для того, чтобы заняться с вами любовью.

Вероятно, именно тот факт, что она покраснела, убедил его, что она говорит правду. Он вздохнул и хрипло произнес:

— Вы очень красивы — и перед вами невозможно устоять.

— Пожалуйста, не пытайтесь. — Она сняла пиджак своего черного костюма. Блузка под ним была голубого цвета с оборками.

Луи подошел и крепко обнял ее, уткнувшись лицом ей в шею. Сквозь тонкую ткань блузки она чувствовала его губы. Затем он принялся расстегивать ей пуговицы — так медленно и осторожно, что ей захотелось крикнуть, чтобы он поторопился. Он аккуратно спустил блузку с ее плеч, и она ощутила тепло его рук, когда он толкнул ее на кровать. Голова у нее закружилась. Луи снял свой пиджак и поцеловал ее в ложбинку между грудей, а потом освободил бретельки лифчика и комбинации. Теперь она лежала перед ним обнаженная. Чувствуя себя одновременно целомудренной и распутной, она взяла руками его голову и притянула к своему правому соску. Он жадно впился в него губами, стиснув ее грудь пальцами. Потом он перешел к другой груди, и Орла застонала.

Внезапно он отпустил ее и откинулся на подушку. Вся страсть вдруг исчезла.

— В чем дело? — озадаченно спросила Орла.

— Ни в чем. Дай мне обнять тебя, иди ко мне.

Орла начала было ласкать его, но он поймал ее руку и крепко сжал.

— Давай минутку полежим спокойно, дорогая, — негромко сказал он.

— Но почему? — Что она сделала неправильно? Не может быть, чтобы все было так плохо, ведь он так нежно обращался с ней. Это было так странно!

— Потому что бывают моменты, когда нужно остановиться и подумать, просто тихонько полежать некоторое время.

Она начала улавливать его настроение, ее собственная страсть испарилась вместе с его страстью, и она расслабленно прижалась к нему. Он был по-прежнему почти полностью одет, и с ним было так тепло и уютно.

— Тебе когда-нибудь бывает одиноко, Орла? — Его голос был едва слышен.

— В последнее время я все время чувствую себя одинокой, — со вздохом сказала она.

— Я тоже. Все время. Но, в отличие от тебя, у меня нет семьи, куда бы я мог вернуться.

— Бедненький!

— Да, меня можно только пожалеть. Последние десять лет я колесил по Европе, пытаясь отыскать нечто, чего мне не хватает.

— Любовь?

Он кивнул головой.

— Может быть, и любовь. Может, счастье. Кто знает? А возможно, Господа. А что ищешь ты, дорогая?

— Я ничего не ищу. Я просто делаю свою работу.

— Нет, ты тоже в поисках, как и я. Я вижу это по твоим глазам. — Он тихо засмеялся. — Мне знакомо такое выражение. Тебе было недостаточно того, что ты имела. Вот почему ты оставила мужа и детей. Спустя какое-то время поиски могут стать утомительными.

— Да, наверное. — Интересно, к чему он клонит? Он имел в виду нечто особенное? Он оказался очень странным человеком и нравился ей еще сильнее, чем раньше, пусть даже она не понимала его.

В отеле стояла полная тишина, и было так легко представить себе, что они оказались одни во всем мире. Если не считать шума машин, до них не доносилось ни звука.

— Ты очень красивая женщина, Орла. — Он коснулся губами ее волос. — Ты мне очень нравишься. Думаю, что легко влюбился бы в тебя, если бы мне предоставилась эта возможность. Ты стараешься выглядеть такой опытной, такой взрослой, но на самом деле ты уязвима, как дитя. Мне не следовало звать тебя в постель. Я воспользовался тем, что ты нуждаешься… не в сексе, нет, в любви, наверное, а это совсем другое. Мне стыдно, но, как и тебе, мне не хотелось оставаться этой ночью одному.

— Зачем ты все это говоришь, Луи? — прошептала Орла. — Почему ты не воспользовался случаем? Что тебе помешало? Я что-то сделала не так?

— Нет, просто я хотел сказать тебе об этом, прежде чем сообщить еще кое-что. Я хочу, чтобы ты поняла, насколько бессмысленны твои поиски, чтобы ты поняла, что у тебя есть все, и вернулась домой к своей семье.

— Сообщить что? И я не могу вернуться домой раньше субботы, да и то только на выходные.

— Я думаю, ты должна ехать прямо сейчас. Видишь ли, дорогая, в левой груди у тебя опухоль, и большая. Вот почему ты должна вернуться к людям, которых любишь — и которые любят тебя.

Ей хотелось, чтобы он ушел. Она оценила, как мягко и по-доброму, хотя и странновато, он сказал ей об опухоли — другой мужчина мог бы заметить это, заняться с ней любовью и ничего не сказать. Но теперь она знала все, и единственное, чего ей хотелось, это оказаться рядом со своей матерью.

Луи понял, что она чувствовала. Он помог ей собрать вещи и довез до того места, где был припаркован ее автомобиль. Снег валил по-прежнему.

— Я не шутил в отношении Парижа, — сказал он, уложив ее вещи в багажник и подойдя к дверце водителя, чтобы попрощаться. Орла опустила стекло. — Я надеюсь на это и молюсь, чтобы это произошло. Вот моя карточка на тот случай, если ты захочешь связаться со мной, когда тебе станет лучше.

— Спасибо. Спасибо тебе за все, Луи.

Выезжая со стоянки, Орла выбросила карточку в окно, а потом закрыла его.

Поездка в Ливерпуль превратилась в кошмар. Снег налипал на ветровое стекло. «Дворники» не помогали. Мимо с ревом проносились тяжелые грузовики, обдавая ее грязью. Она ничего не видела. Машину все время заносило на скользкой дороге, но она умудрялась удерживать ее. Орла не была уверена, что так уж хочет избежать аварии. Может быть, ее детям, ее семье будет легче перенести ее смерть от несчастного случая, чем медленную гибель от рака? Она напомнила себе, что опухоль может оказаться доброкачественной, а если даже и нет, оставалась еще операция. У Пэтси О'Лири, которая работала с ее матерью, был рак груди, и она выздоровела. Ей удалили грудь. Но Пэтси почти шестьдесят. Орле же было всего тридцать семь, и лишиться груди для нее означало конец всему.

— Как необычно рано ты вернулась домой, милая, — заметила мать, готовя Орле первую утреннюю чашку чая. — Сейчас только семь, и я встала совсем недавно. Только не говори мне, что ты ехала всю ночь по такой погоде. Неудивительно, что у тебя уставший вид.

Мама выглядела такой домашней в своем уютном халате, ее седые волосы в беспорядке падали на плечи. Орла разрыдалась.

— Пойдем со мной к врачу, мам. Я боюсь идти одна.

Спустя неделю анализы показали, что опухоль злокачественная. В правой груди тоже обнаружилась опухоль, меньшая по размерам и тоже злокачественная. Орле порекомендовали удаление обеих грудных желез.

— Ох, мама! — забилась она в истерике в больнице, когда врач сообщил им ужасные новости.

— Мне хотелось бы, чтобы это была я, милая, — прошептала Элис. — О, великий Боже, сделай, чтобы это была я.

— Ты можешь носить специальный бюстгальтер, — рассудительно заметила Фиона в тот же вечер, когда вся семья собралась на Эмбер-стрит на совет. — Никто ничего не узнает.

— Я буду знать, — крикнула Орла. — Я останусь изуродованной до конца жизни.

— Орла, ты по-прежнему будешь такой же красивой, — попытался успокоить ее Кормак. — После операции ты можешь продолжать работать, как раньше, и получишь свою контору в Святой Елене.

— Я буду страшной, как смертный грех. А свою работу ты можешь засунуть себе в одно место, Кормак. Она мне не нужна.

— Я буду молиться за тебя, сестренка, — мягко произнесла Маив. — Я буду молиться о тебе каждую минуту, обещаю.

— Слишком поздно для молитв. — Орла всхлипнула. — Это произошло. Да я и не верю в молитвы. Они не помогают. Я молилась о самых разных вещах, но так и не получила их.

«Зато мне достался муж, каких один на миллион, у меня четверо замечательных детей», — с грустью подумала Орла. Для большинства женщин этого достаточно, чтобы чувствовать себя счастливыми, но Орле всегда требовалось невозможное.

— Я представляла, как в один прекрасный день снова выйду замуж, но теперь меня не захочет ни один мужчина.

Кормак вздрогнул всем телом и отвернулся. Как бы он относился к Андреа, если бы ей удалили обе груди?

Элис взглянула на других своих дочерей. Фиона отвернулась, а Маив пожала плечами. Никто не знал, что сказать.

* * *

— Джерри, я хочу ребенка. Я хочу зачать его сегодня ночью, — заявила Фиона своему новому мужу, едва они улеглись в постель.

— Я приложу все усилия, дорогая. Кстати, к чему вдруг такая спешка?

— Сама не знаю. — Это было как-то связано с Орлой, какая-то глупость, словно зарождающаяся в ней новая жизнь сможет защитить ее от несчастья, случившегося с сестрой. А возможно, это было желание успеть сделать то, что потом будет делать поздно. — Одну минуточку.

— Куда ты? — спросил Джерри, когда Фиона вылезла из постели.

— Я собираюсь преклонить колени, как мы это делали в детстве, и помолиться за нашу Орлу. — В конце молитвы Фиона добавила маленькую просьбу от себя: — Пожалуйста, Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я зачала.

* * *

— Как Орла? — рассеянно спросил Мартин, когда Маив вернулась домой. Он сидел в гостиной, держа на коленях напечатанное на машинке письмо.

— В отчаянии, как ты легко можешь себе представить. Я и сама была бы в таком состоянии, если бы оказалась на ее месте. На следующей неделе ей сделают операцию.

— Мне очень жаль. Кстати… — Он помахал письмом. — Это от компании, занимающейся производством стеклопакетов, они обращались к нам в прошлом году. Помнишь, мы ответили, что готовы снова выслушать их предложения весной? Я позвонил им и сказал, что все отменяется, потому что моя жена оставила работу. И еще одно. По-моему, в нашей машине разваливается сцепление. Нам действительно нужна замена — автомобилю, я имею в виду, — но, полагаю, придется довольствоваться новым сцеплением. — Он презрительно фыркнул.

— А ты сказал компании по производству стеклопакетов, почему именно я оставила работу? — спросила Маив. — Что через три месяца я ожидаю ребенка?

— Это их не касается.

— Как и то, что я вообще оставила работу. Это очередной камень в мой огород за то, что я забеременела без твоего позволения. Ты бы скорее согласился иметь стеклопакеты в окнах и новую машину, чем ребенка. — Обычно ясное и спокойное лицо Маив потемнело от гнева. Она всегда была терпелива с ним, но сегодня вечером, когда из головы не шли мысли об Орле, Маив была не в настроении. Голос ее поднялся на целую октаву. — Ты неправильно расставил акценты в жизни, Мартин. — «Если он не откажется от своих представлений, то в семействе Лэйси скоро состоится еще один развод», — сказала себе Маив.

* * *

Орла открыла глаза. Над ней склонилось знакомое лицо, и ее губ коснулся поцелуй. Микки!

— Привет, славная моя. Как ты себя чувствуешь?

— По-прежнему немножко одурманена и спать хочется. Ты хорошо выглядишь. — Она уже забыла, какой он симпатичный, пусть даже его темные волосы слегка поредели, а лицо чуточку округлилось.

— Ты, наверное, мне не поверишь, но ты тоже. Немного бледная, вот и все. — Он погладил ее по щеке. — Не возражаешь, что я пришел проведать тебя?

— Нет, конечно. На мгновение мне показалось, что ты здесь потому, что я родила ребенка. А твоя Кэйтлин-как-ее-там не против, что ты здесь?

— Кэйтлин ушла некоторое время назад. Она не выдержала соперничества.

— С кем?

— С тобой, милая. Она сказала, что я по-прежнему люблю тебя и всегда буду любить. Я не мог не согласиться.

— А как же развод? Я все время ждала письма-уведомления от поверенного.

На лице у него появилось застенчивое выражение.

— Я так и не дошел до поверенного.

— Микки… — Она глубоко, с отчаянием вздохнула. — Моя мама сказала тебе?

— Да, и я хочу, чтобы ты вернулась со мной домой. Я сделаю для тебя все, что угодно, все, что пожелаешь. Я уже договорился у себя на работе и взял отпуск без содержания, пока… — Он прикусил язык.

— Пока я не умру?

— Прости меня, любимая. У меня нечаянно вырвалось. — Он начал всхлипывать. Его слезы капали ей на лицо, смешиваясь с ее собственными. — Не умирай, Орла, — взмолился он. — Дети дома сходят с ума. Аулу все время звонит из Нью-Йорка. Она готова сесть на самолет по первому же зову.

— Это все равно случится, Микки. Опухоли удалили, но рак распространился повсюду. Он слишком запущен, чтобы надеяться на операцию. Врачи собираются испробовать какую-то радиотерапию, но особых надежд не питают. — Она сама поразилась, что может разговаривать так разумно и спокойно, зная, что умрет в недалеком будущем.

— Ты вернешься на Перл-стрит к нам, любимая? — Его добродушное лицо исказилось от волнения, словно от ее ответа зависела его жизнь.

— Ты говорил об этом с мамой?

— Она сказала, что ты должна поступать так, как считаешь лучшим.

— У меня там все так жутко выглядит, Микки, — прошептала Орла. — Одному Богу известно, на кого я буду похожа, когда снимут бинты.

Он снова заплакал.

— Ох, Орла. Я знаю, для тебя это ужасно, но меня это совсем не волнует. Ты по-прежнему самая красивая женщина, которую я когда-либо знал.

— А ты — самый красивый мужчина. — Она сумела ослепительно улыбнуться. — Я вернусь на Перл-стрит и останусь с тобой и детьми, Микки.

Удивительно, какие только вещи могут свалиться через задний борт грузовика: одеяло с электрическим подогревом, чудесная упругая подушечка, которую можно подкладывать под спину, сидя в кресле, восхитительные деликатесы, замечательные ювелирные украшения, парфюмерия, прозрачные, воздушные шарфики, великолепное нейлоновое покрывало для кровати — и все это приносила миссис Лэвин, ее свекровь, приговаривая: «Пусть у тебя будет хорошее настроение».

Орла не сознавала, как сильно, оказывается, она привязалась к своим родственникам, которые не держали на нее зла за то, что она бросила их сына и вернулась только потому, что умирала. И Микки тоже, и дети.

Раньше Орла была слишком занята собой, чтобы обращать внимание на то, какие славные люди ее окружают. Но теперь не было нужды думать о будущем, которого у нее не было, и она смогла увидеть вещи в их истинном свете. Еще никогда она не получала столько объятий и поцелуев от своих детей, которые, без сомнения, прекрасно понимали, что раньше она просто отмахнулась бы от них. Теперь Орла хотела, чтобы ее целовали и ласкали как можно чаще, потому что времени осталось совсем мало — шесть месяцев, может быть, год.

На неделю повидать свою мать прилетела из Нью-Йорка Лулу. Картины Гарета шли нарасхват, заявила она, и они покупают квартиру в Гринвич-виллидж. Лулу поведала также о том, что в конце октября ждет ребенка.

— Ты ведь приедешь на крещение, правда, мам? — Она погладила мать по руке, словно умоляя ее согласиться.

— В Нью-Йорк, милая?

— Родить ребенка в Америке стоит целое состояние. Я буду рожать здесь, в Ливерпуле.

— Тогда я буду на крещении, милая. Обещаю.

Дом осаждали посетители: родственники, друзья, соседи. Орла уже оставила всякую надежду, что поправится. Так было легче — визитерам не надо было притворяться. Она представляла себя звездой чертовски трогательной мелодрамы, Ванесса Редгрейв в ее роли была бы великолепна.

Как только Орла оправилась от операции и почувствовала себя достаточно хорошо, она начала выходить из дома, хотя и быстро уставала при этом. Она купила жесткий бюстгальтер и подложила в чашечки вату так, чтобы никто не догадался, что у нее нет грудей, когда они с Микки ходили в кино или в театр, если парочка билетов умудрялась спорхнуть с грузовика. Пройдя два сеанса радиотерапии в больнице, она решила, что больше не пойдет туда. После них она чувствовала себя ужасно и знала, что это напрасная трата времени.

Орла старалась не думать о самом моменте смерти, умирания. Только ночью, лежа в двуспальной кровати рядом со спящим Микки и наблюдая за отблеском света уличных фонарей на занавесках, она позволяла себе представить, как в последний раз закроет глаза и больше не увидит лиц людей, которых так нежно любила. Она навсегда уйдет из их жизни. Они будут скучать по ней, они будут тосковать и плакать, но спустя какое-то время у них не останется другого выбора, кроме как продолжать жить дальше, и все будет так, словно ее никогда не существовало.

Иногда она начинала плакать, Микки просыпался и крепко обнимал ее, а она, всхлипывая, шептала, что не хочет умирать и оставлять его и детей одних. Но что мог сказать Микки, кроме как: «Тише, любимая. Ну, ну, успокойся, хорошая моя». Он никогда не говорил: «Все будет хорошо», — потому что они оба знали, что хорошо не будет никогда.

Микки был святым, что согласился принять ее обратно. Когда она вспоминала свои прошлые перепады настроения, вспышки раздражения, то испытывала стыд.

— Я вела себя ужасно, правда? — сказала она как-то вечером, когда дети улеглись спать, а они сидели на кушетке в гостиной и смотрели по телевизору старый фильм с Хэмфри Богартом.

— Это точно, — согласился он.

— Прости меня, — покаянно произнесла она. — Прошлой ночью я решила, что ты святой, потому что так долго терпел меня.

Он печально улыбнулся:

— Я бы все равно женился на тебе, любимая, а не на какой-нибудь другой женщине. Мне только жаль, что я не смог сделать тебя счастливой.

— Никто не мог сделать меня счастливой. Я хотела слишком многого. — Она прижалась к нему. — Но сейчас ты делаешь меня счастливой, Микки. Я дома, и мне так хорошо. Я помню, как однажды вечером в Шеффилде, это было как раз перед моим возвращением, я подумала о том, как сильно скучаю по Перл-стрит и своей семье. Мне так захотелось оказаться рядом с вами, что у меня заныло сердце. — Орла никому не рассказывала о своей встрече с Луи Бернетом. Она говорила, что заметила опухоль, когда принимала ванну. — И я беспокоюсь о детях. Это плохо, когда они видят, как мать умирает у них на глазах. Наша Мэйзи почти никуда не выходит теперь, а я помню, как ругала ее за то, что она совсем не бывает дома, и Гэри отложил свое поступление на службу в военно-морской флот до… ну, ты понимаешь. У бедного Пола все время слезы на глазах. Он более чувствительный, чем остальные. Что же до Лулу, мне страшно представить, какими окажутся ее счета за телефон. Она звонит буквально через день.

— Мы не можем уберечь их от действительности, Орла, любимая.

— Полагаю, что нет. — Она тихо засмеялась. — Я стану бабушкой, как тебе это? Если только доживу. Это очень странно, потому что Фиона, которая на год старше меня, только что объявила, что беременна, а Маив будет рожать всего через шесть недель. Я хочу…

— Чего, любимая?

— Да нет, ничего.

Позже, когда они лежали в постели, Орла сказала:

— Я думала, Микки.

— Мне тоже так показалось, ты что-то совсем притихла.

— Я тоже хочу ребенка.

Микки поперхнулся.

— Не говори глупостей, любимая. Никто не может гарантировать… Это глупая идея, Орла.

— Ты хотел сказать, что никто не может гарантировать, что я все еще буду жива через девять месяцев, но я буду, Микки, клянусь. Я заставлю себя жить, чтобы полюбоваться на детей Маив и Фионы, а также на свою внучку и своего собственного ребенка.

— Это будет ужасно безответственно, — с жаром воскликнул Микки. — Кто, например, будет ухаживать за ним?

— Все, — твердо ответила Орла. — Мама будет, и мои сестры будут, и твои мать и отец будут. И ты будешь, Микки, и наши дети тоже. Это будет самый любимый ребенок на свете.

Орла пыталась уговаривать его еще целых полчаса, но Микки был неумолим. Не сдаваясь, она приводила все мыслимые резоны, почему хочет ребенка.

— Это сделает меня счастливой, Микки. Я перестану думать о том, что умираю, если внутри меня появится новая жизнь. Я буду знать, что моя душа вселилась в мое дитя.

— Это ерунда, Орла.

Еще через полчаса увещеваний Микки неохотно сказал:

— Давай спросим у врача.

— Нет. Врач будет против. Я знаю.

— Видишь! — торжествующе воскликнул Микки, словно это подтверждало его точку зрения.

— Врач и не может сказать ничего другого. Если он ответит «вперед», а потом что-нибудь случится, то все шишки свалятся на него.

— Ну вот, ты сама признаешь: что-нибудь может случиться.

— Ничего не случится, но врач не может быть в этом уверен. Он отсоветует нам делать это, чтобы не нажить себе неприятностей.

— Ты не сможешь зачать.

— Не смогу, значит, не смогу. Но я хочу попытаться. — Она начала ласкать его. — Пожалуйста, Микки, — прошептала она. — Ведь я еще не беспомощный инвалид, каким ты меня считаешь, пока еще нет, и мне хочется заняться любовью.

— Ну, хорошо, — ответил он сдавленным голосом, — мы займемся любовью, но только завтра, когда я куплю презервативы. Что касается ребенка, то я хочу, чтобы ты хорошенько поразмыслила. Мы снова поговорим об этом через неделю. Ох, не останавливайся, любимая. Не останавливайся. Мне так хотелось, чтобы ты сделала это, — с тех самых пор, как ты вернулась домой.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Однажды утром Элис ураганом ворвалась к своей лучшей подруге. Бернадетта Митчелл с удивлением уставилась на нее.

— Ни за что не угадаешь, что выкинула наша Орла. — Элис буквально кипела. — Она забеременела. Никогда не видела ничего более безответственного. При других обстоятельствах я бы душу из нее вытрясла. А сейчас мне только и остается, что держать рот на замке.

— А ведь, кажется, Микки следовало быть осторожным, — проговорила Бернадетта, потрясенная этой новостью.

— Орла всегда могла обвести бедного Микки вокруг пальца. Держу пари, от начала и до конца это была ее идея.

— Очень странная идея, Элли.

— Ну, ты же знаешь Орлу. Ей всегда нужно было выделиться. Она даже умереть не может, как все люди. — Элис испуганно прижала ладошку ко рту. — Господи, какие ужасные вещи я говорю, Берни. Это все оттого, что я очень расстроена. И знаешь, что она сказала, наша Орла? «Это как одновременно рождаться и умирать, мам». Ох! — Элис расплакалась. — Все так плохо, что я могу проплакать до конца своих дней.

— Что сказал врач в больнице?

— Она еще ничего не говорила ему. Готова поспорить, с ним случится припадок.

— Ее могут заставить избавиться от ребенка.

— Только через мой труп. Орла, конечно, сотворила величайшую глупость, но что сделано, то сделано. Обратного пути нет. У тебя, кажется, кипит чайник, Берни. Если я сейчас не выпью чашечку, то упаду в обморок. Дети! — Элис высморкалась и вытерла глаза. — Ты волнуешься за них, пока они маленькие, и надеешься, что, когда они вырастут, все будет по-другому, но на самом деле все становится только хуже. Между Маив и Мартином происходит что-то очень странное, и Кормак ведет себя, как влюбленный кролик, с тех пор как эта девица Андреа вернулась в Лондон. А тут еще Орла… Иногда мне хочется, чтобы у меня вовсе не было детей, правда.

— Нет, тебе не хочется этого, Элли. Мы, женщины, без детей совсем пропадем. Вот твой чай. Давай перейдем в другую комнату. А ты разве не должна быть в салоне?

— Нет, мне нужно было быть в моем новом доме в Биркдейле, чтобы измерить, какие нужны занавески для окон. В пятницу я подписываю договор о покупке. — Элис вздохнула. — Ох, Берни. Я так ненавижу что-то подписывать. Помнишь то проклятое соглашение, которое заставила меня подписать Кора? С тех пор, ставя свою подпись, я до смерти волнуюсь, боясь снова попасть впросак.

— Да, хотелось бы мне, чтобы это я подписывала договор о покупке чудесного дома с окнами на поле для гольфа в Биркдейле, — вырвалось у Бернадетты.

— Мне бы тоже хотелось, чтобы это была ты. Лично меня просто тошнит от страха. Я предпочла бы, чтобы мои окна выходили на футбольное поле Энфилда или на Гудисон-парк. В гольф играют одни пижоны.

Новости об Орле привели Элис в дурное расположение духа, и она все видела в мрачном свете. Дом был великолепным, с большим, роскошным садом, с гостиной такой величины, что в ней запросто можно танцевать, двумя спальнями и потрясающей кухней. У Элис от восторга перехватило дыхание, когда она увидела в кухне встроенное кремовое оборудование, стены, выложенные плиткой в тон, пол цвета спелой сливы. Еще там был стол из сосновых досок, размером с ее старую кухню. Холодильник, газовая плита и автоматическая стиральная машина остались от прежних жильцов — пожилой пары, которая перебралась на жительство в Испанию.

Странно, но Элис до сих пор чувствовала себя так, словно ее вынудили переехать. Она случайно обмолвилась в присутствии Билли Лэйси, что только подумывает о переезде, а он обеими руками ухватился за идею вселиться в ее старый дом. В момент непонятной слабости она согласилась, что это неплохая мысль, хотя была абсолютно уверена, что Кора откажется. К несчастью, Кора согласилась, и с тех пор они с Билли, как мухи, вились вокруг нее, горя желанием узнать, когда же она наконец съедет. Элис даже не потребовался транспортный фургон. Те немногие вещи, которые не успели прибрать к рукам Кора и Билли, поместятся в багажник ее автомобиля.

* * *

— Ты когда-нибудь любила, Вик?

— Да, Кормак. Очень сильно.

— Это было взаимно?

Викки покачала головой.

— Нет.

— Парень, вероятно, был дурак дураком.

— Он — круглый идиот.

— Вик, ты сокровище. Ты осчастливишь мужчину, за которого выйдешь замуж.

— Ты пьян, Кормак. В таком состоянии ты будешь никудышным мужем для любой женщины.

Кормак мрачно уставился на свое пиво. Он не был пьян, просто слегка подшофе, но надоел Викки хуже горькой редьки. Они пришли сюда пропустить по стаканчику после работы, потому что Кормак сказал, что не может оставаться в одиночестве. Однако все его разговоры сводились к жалобе на Андреа: почему она не звонит ему? почему ее никогда не оказывается на месте, когда он звонит ей?

Откуда Викки знать? Она была рада, что его роман зашел в тупик, как только Андреа вернулась к себе в Лондон, — Викки не сомневалась в том, что это был настоящий роман, если судить по тому, как страстно они сжимали друг друга в объятиях, когда думали, что их никто не видит. А теперь снова пошли разговоры о том, что, возможно, Андреа опять пригласят для рекламы новых духов, «Нежность». В конце концов, Андреа была лицом фирмы «Лэйси из Ливерпуля». Глупо искать другое лицо — так, во всяком случае, считал Кормак, и это было, в общем-то, справедливо.

Викки с ужасом ждала приезда Андреа, потому что знала, что их роман вспыхнет с новой силой. Она понятия не имела, умирала ли Андреа от страсти к Кормаку так же, как он к ней, но эта девушка определенно была из тех, кому нравится, когда мужчина готов на лету подхватить любое ее желание.

— Как ты думаешь, может, мне поехать в Лондон и попытаться найти ее? — спросил Кормак.

— Тебе виднее, Кормак. Я ничем не могу тебе помочь.

— Почему это?

— Потому что меня это не касается, разве не так? Ты должен поступать, как считаешь нужным.

— Ты очень помогла мне, должен признаться. Понятия не имею, что делать.

Викки скривилась, но тут же вернула на лицо улыбку: даже в лучшие свои минуты она выглядела блекло, а нахмуренная вообще походила на пугало.

— На твоем месте я бы поехала в Лондон.

— Отлично! — просиял Кормак. — Я так и знал, что ты что-нибудь придумаешь. Я поеду завтра, после того как мы переговорим с коммерческим представителем насчет коробок. — Они подумывали о том, чтобы начать продавать свои товары оптом, упаковав их в красивые картонные коробки и затянув целлофаном.

— Всегда рада помочь, — отозвалась Викки и тут же пожалела о своем кислом тоне.

На следующее утро он явился в парадном светло-сером фланелевом костюме и в голубой рубашке с темно-синим галстуком. После полудня, когда они разместили заказ на коробки и представитель ушел, они спустились к его машине.

— Ты справишься сама? — бодро поинтересовался он, и Викки подумала: не откажется ли он от Андреа и поездки в Лондон, еслиона ответит, что не справится?

Она решила не уточнять. Как бы то ни было, раньше она не однажды оставалась наедине со своими — и рабочими — проблемами.

— Я ведь буду не одна. — После Рождества фирма приняла в штат еще четверых сотрудников. У них появились секретарь, который должен был печатать письма и отвечать на телефонные звонки, один человек работал в недавно организованном отделе упаковки, и еще две женщины трудились в большой комнате, которую стали называть цехом. — Я подумала, что, наверное, мне стоит сегодня вечером зайти к вашей Орле и подарить ей несколько пробных флакончиков «Нежности».

Он запечатлел целомудренный поцелуй у нее на лбу.

— Передай ей мои наилучшие пожелания, если пойдешь.

— Хорошо, Кормак. Желаю тебе приятно провести время.

Полными слез глазами она смотрела вслед удалявшейся машине. Вполне вероятно, что через несколько часов он будет сжимать в своих объятиях Андреа. Сегодня вечером они вместе лягут в постель. Ей была так тяжела мысль об этом, что в груди у нее возникла острая, режущая боль и ей показалось, что сердце раскалывается на сотни маленьких осколков.

* * *

Пока Кормак ехал на машине в Лондон, его сестру, Орлу, осматривал потрясенный врач, которому только что сообщили о ее беременности. С противоположного конца комнаты сердитые взгляды на нее бросала медсестра, растерянная и испуганная.

— Случайность, я полагаю, — холодно заметил врач. — В вашем положении следует быть более осторожной. Я незамедлительно организую вам прерывание беременности.

— Это не была случайность, — спокойно сказала Орла. — Это было сделано намеренно. И мне не нужно прерывание, я хочу ребенка, если вы ничего не имеете против.

Доктор потерял дар речи, медсестра возмущенно фыркнула.

— Раз уж вы спрашиваете, то как раз имею, — резко бросил врач. — Это самая большая глупость, о какой я когда-либо слышал. Если уж говорить откровенно, миссис Лэвин, вы умираете. Вы можете не успеть родить полноценного, доношенного ребенка. В вашем положении думать о рождении ребенка — чистой воды сумасшествие.

— А я и есть сумасшедшая, — согласилась Орла. — И я проживу достаточно, чтобы мой ребенок успел появиться на свет. Проживу . Клянусь. — Она усмехнулась. — Хотя, может быть, я не смогу кормить его грудью.

— И кто же будет его воспитывать? — бесцеремонно вмешалась в разговор медсестра.

— Весь Бутль.

— Как вы вообще додумались до этого? — возмутился доктор. — Завести ребенка в вашем положении!

— Ну, обе мои сестры ждут ребенка, а также моя старшая дочь. Я не хотела быть исключением. Кроме того… — Она заколебалась.

— Кроме того, что? — настойчиво допытывался доктор.

— Будь все иначе, я и не мечтала бы о том, чтобы родить еще одного ребенка. Я намереваюсь принести в мир ребенка, который при других обстоятельствах никогда не появился бы на свет. Мне кажется, это достойное завершение тех нескольких месяцев жизни, что мне остались.

Неожиданно лицо врача прояснилось.

— Миссис Лэвин, у вас какой-то извращенный образ мыслей, — сказал он. — Тем не менее я не могу не восхищаться вашим присутствием духа. Я немедленно передам вашу историю болезни в родильный дом, и мой друг, доктор Абрахамс, с сего момента будет наблюдать за вами. Я попрошу его держать меня в курсе дел. Можете быть уверены, он сделает все от него зависящее, чтобы у вас родился здоровый ребенок. — Он пошел к своему столу, и за его спиной Орла показала медсестре язык.

* * *

На стук Викки дверь дома на Перл-стрит открыла Элис.

— Привет, дорогая. Входи. Орла будет рада увидеть тебя.

Викки изумленно ахнула, когда ее провели в гостиную.

— Я не знала, что у вас вечеринка. — Все стулья были заняты, и люди сидели даже на полу. Верхний свет был выключен, комнату освещали только десятки свечей и ночников на каминной полке. От внезапного сквозняка язычки огня заколебались. Из стоящего в углу проигрывателя доносилась негромкая музыка: Фрэнк Синатра напевал «Райские деньги». В соседней комнате звучали голоса, на кухне гремели посудой.

— Это не вечеринка, — сказала Элис. — У нас часто так бывает. Тебе следует приходить сюда почаще, милая. Орла рада всем и каждому.

— Викки! — крикнула из другого конца комнаты Орла. Щеки у нее раскраснелись, а глаза горели ярче пламени свечей. В белом кимоно с красным рисунком и в красных туфлях на высоких каблуках она выглядела живее всех живых в комнате. Она чрезмерно накрасилась и навесила на себя слишком много украшений. — Поцелуй меня. Каждый, кто приходит сюда, должен поцеловать меня. Что ты хочешь выпить? Микки, кто-нибудь, налейте Викки выпить.

— Я бы хотела стакан белого вина, пожалуйста, — сказала Викки молодому человеку, который оказался двоюродным братом Кормака. Его звали Морис, вспомнила она. Викки подошла к Орле и поцеловала ее в щеку. — Я принесла тебе пробные флакончики наших новых духов. Они называются «Нежность».

— Ночь нежна, — промурлыкала Орла. — Давай-ка попробуем. — Она отвинтила крышечку крошечного флакончика и подушилась за ушами. Головокружительный аромат весенних цветов смешался с запахом плавящегося воска. — Боже, какая прелесть. Когда-нибудь вы с Кормаком станете миллионерами.

— Ты подсказала мне идею насчет наших следующих духов. Они будут сильнее пахнуть мускусом, это будут вечерние духи. Эти можно назвать «Утренняя нежность», а те, новые, — «Вечерняя нежность». Наверное, будет лучше, если мы станем продавать их вместе.

По своему обыкновению Викки попыталась раствориться в толпе и столкнулась в дверях с Морисом, который нес ей вино. Фиона улыбнулась ей с кушетки, приглашая сесть рядом.

— Спасибо, — прошептала Викки. — Кто эти люди?

— В основном, члены семейства Лэйси. Не забывай, нас четырнадцать, семнадцать вместе с Бернадеттой и ее детьми и двадцать пять, если считать родственников дяди Билли. Кто-то из соседей, кто-то из школьных друзей. — Фиона рассмеялась. — Когда я была молодой, то никак не могла понять, отчего это наша Орла пользуется такой популярностью. Насколько я могла судить, она ужасно обращалась со всеми, но они все равно любили ее. Я же старалась быть милой со всеми, но меня не любил никто.

— Я уверена, что это неправда.

— Чистая правда. До сих пор. Просто теперь мне наплевать.

— Никогда бы не подумала, что Орла… — Викки зарделась. Она чуть не сказала нечто совершенно бестактное.

— Умирает? — закончила за нее Фиона. — Да, это правда. Ты можешь произнести это вслух, мы все так говорим. Орла не возражает. Ты наверняка знаешь, что есть люди, которые устраивают целый спектакль из личной трагедии, ну так вот, наша Орла занята тем же. Чем хуже она себя чувствует, тем драматичнее будет развязка. Смотри, она даже сделала себе сценический макияж! Через несколько месяцев мы все соберемся вокруг ее постели, размахивая свечами и распевая гимны, а она будет ангельски улыбаться нам с подушки. Она получает удовольствие по максимуму. — Голос Фионы изменился, стал мягче. — Я просто восхищаюсь ею. До недавнего времени я не отдавала себе отчета в том, как сильно люблю ее. В одном ее мизинце больше характера, чем у любого из нас. Ты знаешь, что она ждет ребенка?

— Да, Кормак говорил. Это невероятно. И ты тоже — мои поздравления.

— Спасибо. Чувствуешь?

— Что?

— Атмосферу. Весь дом переполнен эмоциями. Они почти осязаемы. Иногда у меня просто перехватывает дыхание.

— Да, мне кажется, я тоже ощущаю это. — Но она не была частью этой атмосферы. Викки чувствовала себя скорее наблюдателем, нежели участником этих трагических событий, которые происходили в маленьком домике на Перл-стрит. Ей всем сердцем захотелось стать полноправным членом клана Лэйси, чтобы эти люди принадлежали ей, а она — им.

* * *

Кормак пристально глядел на окно третьего этажа дома в Кэмдене. Это было красивое, слегка обветшалое здание на деловой улице, по которой сплошным потоком шли автомобили в центр Лондона и обратно. Занавески на окне, которое так привлекло его внимание, были плотно задернуты, не впуская внутрь яркий свет замечательного майского утра. Вероятно, Андреа все еще спала после ночи, проведенной где-нибудь вместе со своим скотиной-приятелем. Может, они оба еще спали.

Кормаку он казался скотиной. Его звали Алекс. У него были грубые черты лица, необычная для банкира массивная, коренастая фигура, хриплый голос и жуткий акцент. Кормак возненавидел его с первого взгляда.

Андреа встретила его совсем не радостно. Она с видимой неохотой впустила его, отвернув лицо, когда он попытался поцеловать ее. Кормак приехал в Лондон вчера после обеда и направился прямиком к ее квартире. Алекс пока не появлялся.

— Я не отвечала на твои письма, потому что не хотела, — холодно сказала она. На ней были обтягивающие черные брюки и длинная шелковая блуза. Ее красивые ноги были босы, а ногти выкрашены в темно-красный цвет. — Кроме того, сразу после Рождества я уехала в Америку на съемки демонстрации мод. Мы ездили по всей стране. И только вернувшись на прошлой неделе, я обнаружила твои письма. Что за необходимость писать так часто?

— Я думал, мы любим друг друга, — запинаясь, проговорил Кормак. — Я думал… — Он с мольбой взглянул на ее прекрасное лицо. — Разве нет?

— Ты — может быть, милый. Я же совершенно определенно нет.

— Но ты говорила…

— В пылу страсти люди говорят всякое. И иногда жалеют потом.

— Я не жалею.

Выражение ее лица несколько смягчилось.

— Боюсь, ты меня неправильно понял, Кормак. Я полагала, что у нас с тобой просто небольшая интрижка, чтобы приятно провести время. Не буду отрицать, мне понравилось. Но это ничего не значит. — Ее гладкий лоб пересекла морщинка. — Я готова была поклясться, милый, что ты испытываешь те же чувства. Ты не показался мне безумно влюбленным.

В двери повернулся ключ, и в комнату ввалился человек в костюме в тонкую полоску, шляпе-котелке, с зонтиком и портфелем: Алекс.

— Это кто? — подозрительно — грубо, как показалось Кормаку, — спросил он.

— Помнишь ту маленькую работу, которую я выполняла несколько месяцев назад для компании под названием «Лэйси из Ливерпуля»? — защебетала Андреа. — Так вот, это Кормак Лэйси. Кормак, познакомься с моим другом, Алексом Эвереттом.

— Здравствуйте, — вежливо ответил Кормак, пожимая вялую руку Алекса. — Дай мне знать, Андреа, если согласишься выполнить для нас эту работу еще раз. Как я говорил, в июне мы запускаем духи.

— Я уверена, что соглашусь, Кормак.

— А почему бы ему не обратиться в агентство? — проворчал Алекс.

— Не будь таким букой, милый. Вполне естественно, что он решил обратиться ко мне лично. Я была очень дружна с Корма-ком и его партнершей Викки. Правда, Кормак?

— Очень дружна, — согласился Кормак.

Покинув квартиру, он подумал было сразу же вернуться в Ливерпуль, но почувствовал, что очень устал, и решил остановиться в гостинице поблизости. Он долго лежал на кровати, бездумно глядя в потолок, ощущая внутри какую-то звенящую пустоту и пытаясь разобраться, что же с ним не так. Заснул он только на рассвете. Проспав всего час с небольшим, Кормак поднялся, ушел из гостиницы и опять оказался под окнами Андреа.

Чего-то в нем не хватало, может быть, какого-то химического вещества в мозгах, ибо Андреа была права: он не любил ее. Кормак понял это почти сразу после того, как ушел из квартиры. Ожидал, что сердце его будет разбито, но обнаружил, что на самом деле ему все равно. Он думал , что влюблен. Он очень сильно хотел влюбиться, потому что так поступали все: влюблялись, женились или выходили замуж, заводили детей. Случилось то же, что и с Полой: он надеялся провести с ней остаток жизни и спокойно отдал ее Морису.

Андреа была мелким, ничтожным существом, говорил он себе, и если бы он так жадно не желал найти родственную душу, то не попался бы на эту удочку.

Но почему он не сводил взгляда с окон Андреа, этого ничтожного создания? В любую минуту она могла появиться здесь в сопровождении своей скотины-банкира в дурацком котелке.

Кормак не мог ответить на этот вопрос. Он так напряженно вглядывался в окна Андреа, ярко сверкающие в лучах солнца, будто ждал, что они подскажут ему ответ.

Что-то умерло в нем, оборвалась какая-то связь в ту ночь на его двадцать первый день рождения, когда тетя Кора поведала ему, что Элис не его родная мать. С тех пор он не мог никого полюбить. В сердце Кормака поселилась вечная зима. Он больше не был уверен, что знает, кто он такой на самом деле, откуда взялся и какое место занимает в этом мире.

Если бы Викки была рядом, чтобы он мог рассказать ей, что чувствует! Он мог разговаривать с Викки о чем угодно и так, как никогда и ни с кем не разговаривал. Кормак никогда не обсуждал того, о чем ему рассказала тетя Кора, потому что не чувствовал в этом необходимости. Но теперь такая нужда появилась. Викки скажет ему, что с ним не так. У нее были ответы на любой вопрос, она находила решение любой проблемы. Ему срочно нужна была Викки! В гостинице, где он остановился, была телефонная будка.

Кормак помчался обратно в гостиницу. В фойе он вывалил мелочь из карманов и сложил монеты столбиками: пенсы, шестипенсовики, шиллинги. Он уже собрался набрать номер фабрики, как вдруг сообразил, что еще нет восьми, значит, Викки была дома.

— Слушаю. — В ее голосе чувствовалась готовность помочь.

— Викки, это Кормак. — Слова, торопясь, выскакивали пулеметной очередью. — Мне нужно поговорить. Я в ужасном состоянии, Вик. Кое-что случилось.

— Кормак! Ты попал в аварию? С Андреа все в порядке? Ты все еще в Лондоне?

— «Нет» на первый вопрос, «да» на все остальные. О, черт! Этой штуке нужны еще монеты. Подожди минуту.

— Дай мне номер, и я перезвоню, — решительно сказала Викки. — Междугородный разговор поглощает столько монет, что не успеваешь их бросать.

Кормак запихнул кучу мелочи в автомат, протараторил номер, повесил трубку и тут же схватил ее снова, когда через несколько секунд телефон зазвонил.

— Помнишь, как ты однажды спросила, почему я называю маму «Элис»? — сразу же выпалил он, опускаясь на черный пластмассовый стул. По его щеке прошлись длинные листья какого-то растения в кадке.

— Я помню, Кормак. И ты теперь, год спустя, звонишь мне из Лондона, чтобы сказать это?

— Дело в том, что она — не моя мать. Моя родная мать — тетя Кора. Я родился в ту же ночь, что и Морис, и Кора подменила нас в роддоме. — Голос его поднялся до плача. — Ох, Вик! Я не знаю, кто я. Мне кажется, что я — не тот человек, которым хотел быть, которым всегда себя считал. Я — кто-то совершенно другой.

На другом конце провода воцарилось долгое молчание, пока Викки переваривала эту сногсшибательную новость.

— Не говори глупостей, Кормак, — наконец сказала она. — Ты — Кормак Лэйси, и всегда был им. Ты принадлежишь Элис. Она принесла тебя домой из больницы и воспитала. В том, что касается Элис, ты — ее сын.

— А в том, что касается тети Коры, то я — ее сын.

Последовала еще одна пауза, потом каким-то незнакомым, чужим голосом Викки произнесла:

— Но такого не может быть.

— Может, Вик, может. Я почему-то поверил Коре, когда она сказала, что подменила меня Морисом. Это как раз в ее духе. — Кормак вздрогнул всем телом. — Она — сама сатана.

Потом Викки заговорила голосом, который Кормак называл «учительским»:

— Я удивляюсь тебе, Кормак. Все считают тебя таким умным, как ты мог проглядеть такой важный факт?

— О чем ты говоришь? Какой важный факт?

— Что у пары с карими глазами не может родиться голубоглазый ребенок. Это как-то связано с генами. Я полагала, что это известно всем. У твоего дяди Билли карие глаза, и у твоей тетки Коры тоже — я помню, что еще обратила внимание на них на свадьбе Фионы.

— Не у всех такой энциклопедический ум, Вик, — обиженно заметил Кормак. — Нельзя же требовать от людей, чтобы они знали все. — Он задохнулся. — Значит ли это?..

— Это значит, что если правда то, что твоя тетка поменяла тебя местами с Морисом, то ты с самого начала не был ее сыном.

— Тогда чей же я сын? — вскричал Кормак, хватаясь за голову. В фойе гостиницы вошел мужчина с чемоданом и странно посмотрел на него.

— Может быть, нянечки перепутали вас с самого начала, — здраво предположила Викки. — А Кора просто вернула тебя на положенное место.

— Как бы я хотел в это поверить, Вик! Мама много раз говорила, что в ту ночь, когда я родился, на земле царил ад кромешный. Тогда был воздушный налет, и люди то прятались в подвал, то выходили оттуда. В больницу привезли женщину, которую нашли под обломками ее дома и которая вот-вот должна была родить. Черт возьми, да я могу быть чьим угодно сыном.

— Ох, Кормак, не думай об этом сейчас. Возвращайся домой. Только поезжай осторожно. Мы поговорим об этом сегодня вечером за ужином.

— Хорошо, Вик. — У него дрожал голос. — Жду не дождусь встречи с тобой, Вик.

— Я тоже, Кормак.

Он положил трубку. Разговор с Викки породил больше вопросов, чем ответов, но он все равно почувствовал себя лучше, намного лучше. Кормак потянул носом. Из обеденного зала долетел запах жареной ветчины, и внезапно он ощутил сильный голод. Во время его рождения произошло какое-то недоразумение, но какое это имело значение теперь, через столько лет? Возможно, Кора действительно переложила его в нужную кроватку. Если так, то он должен быть ей благодарен. После обеда он позвонит матери; у него еще оставалось много мелочи. Они почти не разговаривали с тех пор, как она переселилась в свой новый роскошный дом в Биркдейле. А потом он вернется домой к Викки.

* * *

Каждый раз теперь, вставая с кровати и отдергивая занавески, Элис испытывала странное чувство, видя свой собственный сад и необозримое пространство небес над ним. Кроме пения птиц, до нее не доносилось ни единого звука. Она так привыкла натыкаться взглядом на тесно скученные дома на противоположной стороне улицы, слышать звон бутылок молочника, шум машин, голоса людей, спешащих на работу!

Элис заметила, что стала все раньше и раньше уходить к себе в салон, а возвращаться домой все позже. Этак скоро она и ночевать будет там! А что она будет делать зимой? Элис было страшно подумать об этом.

Ей было скучно без соседок, не хватало библиотеки и почты за углом, знакомых магазинов. По каждому случаю, даже чтобы попасть на мессу, приходилось садиться за руль.

Бернадетта утверждала, что она просто не дает своему дому возможности полюбить его. Она пришла к ней в гости, провела рукой по кремовой поверхности кухонной мебели, выглянула из окна в чудесный сад, где играли Руфь и Иан, и сказала:

— Как здесь красиво, Элли! Ты скоро привыкнешь.

— Надеюсь, что это когда-нибудь случится, Берни. Я стараюсь изо всех сил. — Бернадетта была единственным человеком, который знал, что ей здесь не по себе. — Что сделали с моим старым домом Кора и Билли?

— Не знаю, милая, да и откуда мне знать? Не думаю, что они пригласят меня оценить это. — Она окинула Элис суровым взглядом. — Беда с вами, Элис Лэйси: вы заработали кучу денег, но не можете распорядиться ими в свое удовольствие.

Элис вздохнула:

— Я отдала бы их, да вот никто не берет. Только Орла позволила мне купить ей автомобиль.

— Раз уж мы заговорили об Орле, как она там? Я не видела ее уже несколько дней.

— Сводит с ума всех, включая Микки, хотя тому это нравится. Никогда не думала, что в ее состоянии можно заставить нервничать стольких людей.

* * *

Маив Адамс ощутила первые признаки того, что могло быть схватками, вскоре после завтрака. Мартин только что ушел на работу. Она посмотрела на часы, спокойно сделала себе чашку чая и стала ждать следующего приступа. Он случился через полчаса и был сильнее первого. Ребенок просился на свет!

Снова взглянув на часы, она вымыла посуду и стала заправлять постели, когда внизу у нее возникла такая боль, для описания которой уже не подходило слово «приступ».

Маив осторожно спустилась вниз, взяла приготовленный заранее чемоданчик, потом стала быстро звонить: вызвала такси, сообщила в больницу в Саутпорте, что уже едет к ним, потом позвонила Мартину на работу, чтобы предупредить, что он скоро станет отцом — если, конечно, ему интересна эта новость, — и, наконец, известила свою мать. В завершение она позвонила сестрам, чтобы сказать им, что первый из четверых Лэйси, которые должны были родиться в этом году, вот-вот появится на свет.

— Удачи, сестренка, — пожелала ей Орла. — А у меня уже начинает округляться животик.

В такси она старалась дышать глубоко. Водитель заверил ее, что однажды ему пришлось принимать роды на заднем сиденье своего авто, так что можно не беспокоиться, если ребенок появится прямо здесь. Тем не менее Маив все равно волновалась. Схватки становились все продолжительнее и болезненнее.

— Вы кажетесь очень спокойной, — улыбнулась ей няня, когда она вошла в приемный покой больницы, а водитель такси шел следом, неся ее чемодан.

— Знаете, не люблю суеты.

Роды прошли быстро, хотя и были очень болезненными, но Маив по-прежнему не суетилась и не устраивала истерики. Она просто стиснула зубы, глубоко дышала и терпела. Ее малыш родился через час. Он весил восемь фунтов и три унции.

— Какой красавчик! — сказала акушерка.

— Все дети красивые, — невозмутимо отозвалась Маив. — Можно мне подержать его? Я ждала этого момента почти тридцать шесть лет.

— Только одну минутку, дорогая. Нам еще надо наложить вам швы. По крайней мере, три шва.

Маив усадили в кровати, подложив ей под спину подушку, ребенка завернули в пеленку и дали ей в руки. Он был большой и теплый. Настоящий. Он был настоящим, живым ребенком, с настоящими ручками и ножками, замечательными маленькими пальчиками, курносым носом, крохотным розовым ротиком, почти без волос, с сонными голубыми глазенками. И он мог двигаться. Он мог размахивать руками и ерзать. Он мог издавать писклявые, хриплые звуки — самые сладкие звуки, какие она когда-либо слышала. И это был ее ребенок! Маив Адамс наконец-то стала матерью. Спокойствие оставило ее, и она разрыдалась. В этот момент в родильную палату вошел Мартин, растрепанный, со сбившимся набок галстуком.

Он подошел к кровати, посмотрел на нее, потом на ребенка:

— Итак, ты добилась своего. — В голосе его отсутствовали эмоции.

— Да, я добилась своего, Мартин. Это наш сын. Я думаю, что мы можем назвать его Кристофером. — Маив вытерла глаза уголком детской простынки. — Разве он не красив?

Мартин придвинулся поближе.

— У него нет волос.

— Многие дети рождаются безволосыми. Они скоро вырастут. Хочешь подержать его?

— Не знаю. Я могу уронить его. — Он подошел еще ближе. — Он не похож ни на кого из нас.

— У него впереди масса времени, — безмятежно откликнулась Маив. — Мне кажется, он немножко похож на дедушку.

— У него рот моей матери. — Мартин внезапно присел на край кровати и заключил жену и своего новорожденного сына в объятия. — Ох, Маив, мне так страшно , — хрипло проговорил он. — Я так боюсь, что ты будешь любить его больше, чем меня, что в твоем сердце он займет мое место. Я так боюсь полюбить его сам, вдруг он умрет, маленькие дети часто умирают. Что, если он будет несчастлив в школе, если его будут обижать? Что, если повзрослев, он собьется с пути, как случилось с твоим двоюродным братом Морисом? Или убежит из дома, подобно Фионе? А как чувствует себя твоя мать, думая об Орле? Нам придется переживать за него до конца жизни, и я не думаю, что вынесу это. — Он начал плакать. — Мы так были счастливы раньше, милая. Зачем тебе нужно было все портить, рожая ребенка?

— Яне была счастлива, Мартин, и, подозреваю, ты тоже. Нет, не спорь. — Она прижала ладонь к его губам, когда он попытался возразить. — Мы беспокоились о тривиальных вещах. Наш ребенок настоящий . О да, он причинит нам много волнений, но мир перестал бы существовать, если бы женщины не рожали детей из боязни за их будущее. Если бы так думали твои и мои родители, мы с тобой не появились бы на свет. Что же до того, что я буду любить его больше, то я стану любить его по-другому, вот и все. И ты тоже, вот увидишь.

Открылась дверь, вошла акушерка и хлопнула в ладоши.

— Не будете ли вы так любезны подождать снаружи, мистер Адамс? Мне нужно зашить вашу жену. Я отнесу ребенка в детскую, и вы сможете полюбоваться на него через окно. Там, снаружи, своей очереди ждут другие, кому не терпится взглянуть на этого славного малыша.

В коридоре вместе с Бернадеттой и Фионой стояла Элис. Через несколько минут появились Орла и Микки, Орла с гордостью несла свой выпирающий живот. Потом приехали родители Мартина, затем — его сестра и племянница. Кормак пришел с Викки. К тому времени Маив уже перевезли в палату, она была очень утомлена, но крайне довольна собой.

Мартин утратил ощущение реальности, принимая поздравления, объятия и поцелуи. Ему пожимали руку, похлопывали его по плечу, и он чувствовал себя так, словно совершил нечто из ряда вон выходящее.

Мужчины решили, что до закрытия пивных баров осталось как раз столько времени, сколько требуется, чтобы успеть обмыть ребенка. Уходя, они прошли мимо детской. Мартин остановился и посмотрел на своего сына, который не спал. Господи, да он был настоящим красавцем, намного лучше всех остальных в палате! Ему вдруг страшно захотелось взять малыша на руки и прижать к себе. Он затаил дыхание. Через неделю Маив привезет сына домой, и там он сможет держать его, сколько угодно.

— Вот что значит быть Лэйси! — заметила Викки Кормаку, когда они возвращались домой на его машине. — У вас всегда что-нибудь происходит. Если не рождение ребенка, а то и сразу нескольких, то чья-нибудь свадьба, или просто организуется вечеринка без всякого повода. Все, что когда-нибудь праздновала наша семья, это серебряная свадьба моих родителей. На мой двадцать первый день рождения мы всего лишь сходили поужинать в ресторан, потому что для вечеринки не хватало гостей.

— У нас бывают и похороны, — поправил ее Кормак. — По-моему, нам предстоит и такое событие в недалеком будущем.

— Надеюсь, что ты ошибаешься. Ваша Орла выглядит так, — словно может прожить целую вечность. Кто следующий? Чей ребенок должен родиться раньше, Фионы или Орлы?

— Ни то, и ни другое. В октябре должна родить Аулу. Во всяком случае, именно тогда она возвращается в Англию. Ожидается, что остальные двое родят через месяц. Кстати, — сказал он, переключая скорость, — ты забыла о свадьбе.

— Я и не знала, что планируется свадьба. Кто женится?

— Я пока не могу сказать тебе, потому что женщина еще не дала своего согласия.

— Ты хочешь сказать, что свадьбы может и не быть?

— Нет, если женщина не согласится.

— Ты ходишь кругами, Кормак, — терпеливо сказала Викки. — Она что, не может решиться?

— Нет, дело, скорее, в том, что ее еще не спрашивали.

Она рассмеялась.

— Тогда почему мужчина не спросит ее?

— Ты думаешь, он должен?

— Конечно, должен, если хочет жениться на ней.

— В таком случае, Викки Уизерспун, ты выйдешь за меня замуж?

— Прошу прощения!

— Ты слышала, Вик. — Он положил руку ей на колено, но сразу же убрал ее, поскольку впереди был поворот. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, и мне отчаянно хочется, чтобы ты выбрала меня своим мужем, потому что я не могу без тебя жить. — Он искоса взглянул на нее. — Что скажешь?

— Да, я выйду за тебя замуж. — Викки поразилась тому, как спокойно прозвучал ее голос, когда на самом деле ей хотелось закричать от радости. Этих слов она трепетно ждала с того дня, как они встретились много лет назад. Даже в самых смелых своих мечтах она не надеялась, что когда-нибудь Кормак сделает ей предложение. Теперь он сделал его, и она запомнит эти слова и будет вспоминать их до конца своих дней. Хотя Викки предпочла бы, чтобы это произошло в более романтической обстановке: в ресторане, при свечах и шампанском, и чтобы Кормак опустился на одно колено. Но, может быть, в реальной жизни такое случается не так уж часто.

— Когда? — спросил он, улыбнувшись во весь рот. Кормак выглядел невероятно счастливым, оттого что Викки Уизерспун сказала «да».

— До того, как родятся остальные дети, чтобы быть уверенными, что присутствовать на нашей свадьбе будут все. Скажем, в сентябре.

— Тогда пусть будет сентябрь. Мы купим обручальные кольца в субботу. Какое ты хочешь?

«Круглое, — хотелось ей сказать. — С любым камешком. Собственно, сгодился бы и кусок проволоки».

— С бриллиантом, — мечтательно произнесла она.

— А что скажут твои родители?

— О, они будут в восторге. Я буду в восторге. — Она повернулась к нему, чтобы подробно рассказать, как она рада тому, что они поженятся, сказать ему, как сильно любит его, всегда любила и будет любить вечно, но что-то помешало ей. Она просто молча прижалась к Кормаку плечом. Викки подумала, что они окажутся в неравном положении. Он выглядел счастливым, но в том, как он сделал предложение, было нечто небрежное, словно Кормак и не сомневался, каким будет ее ответ. Не чувствовалось в нем и той страсти, которую он испытывал к Андреа. Не сказал он ей и того, что любит ее. Для этого еще будет время, но Викки знала, что никогда Кормак не полюбит ее так сильно, как любила его она — возможно, его даже смутит сила ее любви. Ей нужно сдерживать себя, оставаться спокойной и рассудительной, соизмерять собственные эмоции с чувствами Кормака. Тем не менее сердце Викки лопалось от счастья. Еще до конца года она станет миссис Кормак Лэйси, и, какими бы ни были сопутствующие обстоятельства, она с нетерпением ждала этого момента.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Еще никогда три сестры не были так близки. Каждый день после обеда Фиона и Маив с маленьким Кристофером приходили на Перл-стрит, чтобы посидеть с Орлой, поболтать и посплетничать, поиграть в карты и обменяться анекдотами — Орла знала несколько неприличных анекдотов еще с тех времен, когда она была коммивояжером и колесила по стране. Фиона хохотала от души, а Маив только подмигивала.

Микки выкрасил задний двор свежей краской и расставил там белую пластиковую мебель, которая, конечно же, свалилась через задний борт грузовика за компанию с большим красно-белым зонтом. На стенах дома висели корзины с цветами. В углах двора в кадках росли древовидные гортензии. В солнечные дни женщины устраивались снаружи — по словам Орлы, это напоминало парижское кафе. Всякий раз, когда его дом оккупировали три женщины с ребенком, Микки глупо улыбался и смывался в бар за кружкой пива.

— Готова поспорить, что это совсем не похоже на Париж, — сказала Орла как-то раз после его ухода. — Но Микки бесконечно приятно, когда я говорю так. Правда, я научилась этому несколько поздновато.

Обычно Элис выкраивала часок, чтобы забежать к ним, и, когда Кормак узнал, что его семейство собирается на Перл-стрит, он стал приходить к ним при первой же возможности, так что пятеро Лэйси могли побыть вместе — в конце концов, время для них имело огромную ценность. Через несколько месяцев их останется только четверо. Они вспоминали времена, когда были все вместе, без мужей и детей. Они говорили и о Джоне. Элис очень расстроилась, обнаружив, что дети так мало помнят о том времени, когда в доме на Эмбер-стрит все шло прекрасно, — еще до того, как с их отцом случилось несчастье и все изменилось.

— По-моему, там всегда царила ужасная атмосфера, — заявила Фиона.

— Я тоже так думаю, — кивнула Маив.

— Я помню, как сильно ненавидела его, — добавила Орла.

— А я любил его. — У Кормака на лице появилось жалостливое выражение. — Беда в том, что у меня всегда было чувство, будто он меня не любит.

— Он был занят другими вещами.

— Что ты имеешь в виду, мама? — спросил Кормак. — Какими другими вещами?

Элис заколебалась, но потом решила, что они уже достаточно взрослые, чтобы узнать правду, и достаточно разумные, чтобы она не причинила им большой боли. И она рассказала им о том дне, когда родилась Лулу: как она пошла в компанию «К.Р.О.В.А.Т.И.» и обнаружила, что у Джона появилась новая семья.

— Ты хочешь сказать, что он бросил нас ради другой семьи? — спросила Орла, взбешенная услышанным.

— Нет, он бросил не вас, своих детей, он бросил меня. Девушка, которую он нашел, страдала от физического недостатка, как и он сам. Но потом ей сделали операцию, и Джон начал обращаться с ней так же, как со мной, и она бросила его.

— Бедный отец, — проронил Кормак, всегда отличавшийся мягкосердечием. Элис была рада, что он помолвлен с Викки. Эта девушка никогда не причинит ему такого горя, как его отец.

Странно, но именно Фиона, здоровая и спортивная тридцативосьмилетняя женщина, переносила беременность хуже других. Ее часто тошнило, у нее распухли ноги, случались приступы головокружения, она почти ничего не ела. В то же время Орла, инвалид, попросту расцвела. Волосы ее стали густыми и пышными, глаза засияли звездным блеском. Кожа у нее была гладкой и шелковистой, напоминая самый дорогой фарфор, и никогда еще она не улыбалась так часто. Ребенок в ее лоне развивался вполне нормально.

— Она — благословенный ребенок, — ворковала Орла. — Она — просто волшебное чудо.

— Она? — спросил Микки.

— Ох, да это же девочка. Она займет мое место после того, как я уйду.

— Никто и никогда не сможет занять твое место, милая. — Микки опустился на колени перед креслом, в котором она сидела, и прижался лицом к ее животу. Он чувствовал ее выпирающие ребра и мог поклясться, что слышит, как бьется сердце их ребенка. «Как же выдержать оставшиеся несколько месяцев и не сломаться?» — подумал он. Ему приходилось прилагать титанические усилия, чтобы всегда выглядеть спокойным и уверенным в себе, чтобы поддерживать беседу с бесчисленными гостями, в то время как сердце его буквально разрывалось на части.

Орла была единственной женщиной, которую он когда-либо хотел. Он полюбил ее, когда ему было четырнадцать и они оказались в одном классе. Но этой его всепоглощающей любви оказалось недостаточно для того, чтобы сделать ее счастливой. Она спала с другими мужчинами. Она бросила его и ушла от него. Если бы не рак, она сидела бы сейчас в своей конторе и мечтала о недостижимом.

Он чувствовал свою вину и был очень рад тому, что она вернулась. Для Микки лучше было иметь рядом умирающую Орлу, чем вообще никакой, но после того как она уйдет, у него не останется ничего.

Она взъерошила ему волосы.

— Улыбнись, милый, жизнью нужно наслаждаться, а не терпеть ее, как обузу.

— Не говори так.

— Почему? Это правда. — Она скользнула в его объятия. — Если бы у меня была хоть капелька здравого смысла, я от души наслаждалась бы тем, что имела. И мне нравится думать, что у тебя для этого еще годы впереди. Я буду присматривать за тобой, Микки Лэвин, сверху, с небес.

Он поцеловал ее.

— Тебя никогда не пустят на небеса. Ты будешь присматривать за мной из одного куда более теплого местечка, чем небеса.

Духи, выпускаемые компанией «Лэйси из Ливерпуля», пользовались большим успехом. «Вечерняя нежность» и «Утренняя нежность» появились на рынке в июне. Восхитительное личико Андреа Прайс улыбалось покупателям с рекламных полос газет и журналов, с телеэкранов. Рекламная кампания велась из самого Лондона. Андреа и Кормак больше никогда не встречались.

Во всех крупных универмагах Ливерпуля были организованы выставки-продажи продукции: у «Люиса», «Оуэна Оуэна», «Джорджа Генри Ли». Кормак и Викки уже начали подыскивать для себя фабрику побольше, где они могли бы развернуть выпуск губной помады и пудры.

— Через несколько лет мы будем выпускать все, что необходимо для ухода за кожей лица и тела, — хвастался Кормак.

— А как вы сможете производить карандаши для век? — поинтересовалась Орла.

— Не задавай неудобных вопросов, сестренка. Мы сейчас работаем над этим.

— Ты хотела бы участвовать в этом, любимая? — спросил Микки, когда Кормак ушел.

— Я рожаю ребенка, Микки, и это намного более важное занятие.

* * *

Убирая в салоне Лэйси на Стрэнд-роуд, Кора Лэйси позаимствовала парочку духов для себя, утренние и вечерние, хотя лично она не заметила никакой разницы между ними. Они послужат отличным подарком Поле на день рождения, можно будет ничего не покупать специально для этого случая.

Элис заметила пропажу, но тактично решила промолчать. Кора оказалась отличной уборщицей, и, пока она не решит утащить одну из сушилок, ее можно терпеть.

* * *

В конце августа, через шесть месяцев своей беременности, Фиона почувствовала себя лучше. Исчезла тошнота, а с ней пропали отечность ног и головокружение. У нее проснулся волчий аппетит и появилось пристрастие к яблокам, что было совсем неплохо для здоровья.

Фиона, однако, предпочла бы оставаться в прежнем состоянии, если бы это помогло предотвратить внезапное ухудшение здоровья ее сестры.

Орла быстро теряла в весе, день ото дня становясь все тоньше и прозрачнее. Ее мучила боль, которую не могло выдержать ни одно человеческое существо. Каждый нерв в ее теле извивался в судорогах жестокой пытки. Но причиной тому был рак, а не ребенок.

С ребенком все было в порядке. Ребенок был здоров. Когда Орла пришла очередной раз в больницу, доктор Абрахамс, который учредил над ней особую опеку, заверил ее, что ребенок развивается очень хорошо.

— Хотите, я выпишу вам болеутоляющее? — обратился он к ней с вопросом, который неизменно задавал вот уже четвертую неделю.

— Нет, доктор. — Орла покачала головой. — Мне хорошо известно, что делает талидомид с нерожденными детьми. Я не собираюсь принимать ничего, кроме аспирина, чтобы не повредить моей маленькой девочке. Я скорее соглашусь терпеть боль, чем принимать таблетки.

— Вы очень храбрая женщина, миссис Лэвин.

— Нет, доктор. Я просто реалистка. И потом, я заметила, что стоит мне чуть-чуть подстегнуть себя, как боль уходит и я ее не чувствую.

Доктор заглянул в сияющие глаза на исхудавшем лице.

— Вы не просто замечательная, вы — очень замечательная женщина, миссис Лэвин. Вы позволите мне сказать это?

— Я всегда хотела хоть в чем-нибудь быть замечательной, доктор. И я рада, что мне наконец-то это удалось.

* * *

Единственным, ради чего Микки еще жил, была забота об Орле. Дети чувствовали то же самое. Прямо с работы они шли домой, каждый вечер усаживались рядом с матерью, брали ее за руку, ожидая любой просьбы, чтобы дать Орле то, что ей хотелось.

Чтобы доставить им удовольствие, показать, как она в них нуждается, чтобы как-то компенсировать ту боль, которую она причиняла им раньше, Орла просила принести ей дневную газету, делала вид, что читает, а потом требовала чашечку чая или стакан лимонада, пить которые ей вовсе не хотелось. Мэйзи массировала ей ступни, что изрядно раздражало ее. Она делала вид, что заинтересовалась футболом, который на самом деле ненавидела, но Микки и дети обожали. Это значило, что они стали смотреть по телевизору матчи, не испытывая угрызений совести оттого, что не включают другие программы, которые Орле показались бы более интересными.

Пришел сентябрь, и с ним установилась солнечная, теплая погода. Деревья в Норт-парке начали сбрасывать свои красновато-коричневые листья, и цветы на заднем дворике у Лэвинов стали бессильно опускать свои головки и умирать. Огромные шары на стеблях гортензии сменили свою окраску на коричневую. Очень скоро они станут хрупкими. На следующий год их придется подрезать, чтобы они снова могли зацвести.

Орла сидела в белом пластиковом кресле, зная, что ей никогда не увидеть этого. Но ее ребенок увидит. Она прижала ладони к животу. Сегодня утром ребенок ни разу не шевельнулся. Она почувствовала, как к ней подступает страх, закрыла глаза и, сосредоточившись изо всех сил, направила все то хорошее, что еще оставалось в ее истощенном теле, на ребенка, уже сформировавшегося в материнском чреве. Ее маленькая дочка внезапно сильно толкнула ее. У Орлы от боли и облегчения перехватило дыхание.

С той, другой болью она уже научилась жить. Больше она не имела никакого значения. Она оставила ее снаружи.

* * *

В это же самое утро Элис проснулась в тишине спальни своего нового дома с предчувствием чего-то дурного. Следующие несколько месяцев будут похожи на кошмар. Каким будет Рождество, когда одна из ее дочерей уйдет навсегда? Ее почему-то угнетало и то, что Кормак, ее мальчик, намеревался жениться. Не зря же говорят: «Дочь — всегда дочь, а сын — только до тех пор сын, пока не женится». Она теряла двух своих детей сразу. Больше ей уже никогда ничего не будет нужно. Она оставалась одна, и будущее выглядело мрачным.

Но она встанет, соберется с силами и будет готова встретить грядущий день. Элис никогда не позволит никому, даже Берни, узнать, как плохо она себя чувствует.

Лулу Джексон приехала из Америки за несколько дней до свадьбы Кормака. Гарет должен был прилететь поближе к рождению ребенка — первой правнучки или правнука Элис, — а появления его на свет ожидали примерно через месяц. Элис встретила ее в аэропорту Манчестера, отвезла на Перл-стрит повидаться с матерью, а потом должна была доставить в свой дом, где Лулу решила остановиться. Там было много места, и Элис была рада, что кто-то составит ей компанию.

— Мне нравится твое платье, дорогая, — заметила она. На Лулу было чудесное желтое платье, богато отделанное кружевами.

— Оно индийское и, в общем-то, не для родильницы. Его можно будет носить потом. Я привезла и маме такое же, только кремового цвета. Я подумала, что ей, может быть, захочется надеть его на свадьбу. Ой, бабушка, я привезла тебе шарфик. Рядом с нашим домом в Гринвич-виллидж есть такой чудный индийский магазин.

Как только они поели, Лулу поинтересовалась, не станет ли Элис возражать, если она вернется на Перл-стрит.

— Я хотела бы провести вечер с мамой. Она выглядит хорошо, правда? Намного лучше, что я ожидала. Немного похудела, вот и все.

— Твоя мать всегда из всего устраивает представление, Лулу. Я бы не хотела внушать тебе надежду, что она будет на свадьбе. Это все-таки достаточно далеко, на другой стороне Уоррингтона. Если не считать больницы, она уже несколько месяцев никуда не выходит.

Чудесные голубые глаза Лулу наполнились слезами.

— Она всегда так искрилась жизнью, моя мама. Она была единственной, кто одобрил мой брак с Гаретом. Все остальные сочли его глупостью. И еще она поддержала нашу идею уехать в Нью-Йорк.

— Она увидела, что ты делаешь то, что ей хотелось сделать самой, — с грустью заметила Элис. — Но, как бы то ни было, поедем, дорогая. Я сама намеревалась провести вечер на Перл-стрит. Ты увидишь, как дом буквально разваливается на части.

* * *

В субботу, в день свадьбы, шел тяжелый, обложной дождь. Небо было унылого, свинцового цвета, затянутое облаками, без каких-либо признаков голубизны.

Лулу вышла из своей комнаты в еще более великолепном наряде, чем тот, в котором она прибыла: из шелка апельсинового цвета, с вышивкой по корсажу и длинными, свободными рукавами. На ней была маленькая бархатная шляпка с вуалью.

— Рядом с тобой я выгляжу очень тусклой и неинтересной, — заметила Элис, глядя на себя в зеркало в коридоре; сама она надела простой голубой костюм и обычную шляпку, украшенную цветами.

— Ты выглядишь замечательно, бабушка. Я не помню такого случая, чтобы ты выглядела плохо.

Молодаяи пожилая женщины нежно поцеловались. Элис улыбнулась.

— Это очень мило с твоей стороны — говорить вот так, но не могу не обратить твое внимание на то, что цвет моих волос очень похож на цвет неба за окном.

— И все равно ты выглядишь замечательно. Хотелось бы надеяться, что я буду выглядеть так же, когда у меня поседеют волосы.

— Лестью всего можно добиться, Лулу. Я изменю свое завещание в твою пользу, как только вернемся. Нам лучше поспешить. Кортеж прибывает на Марш-лейн в половине одиннадцатого, и я обещала показаться в парикмахерской до нашего отъезда.

Для гостей был нанят экипаж. Мужчины остались довольны: им не понадобятся их машины, так что пить они могли, сколько влезет.

Элис припарковалась напротив дома Лэвинов, входная дверь которого была распахнута, несмотря на дождь. Она помахала рукой Фионе и Джерри, которые тоже только что приехали; живот Фионы выглядел таким большим, будто она ожидала сразу десятерых детишек.

— Скажи матери, что я загляну на минутку на Опал-стрит и сразу же вернусь обратно, — попросила она Лулу. — Передай мне, пожалуйста, вон тот зонтик в отделении для перчаток, спасибо, дорогая.

— О, вы просто великолепно выглядите, — воскликнула Пэт-си О'Лири, когда Элис вошла в салон. Волосы у Пэтси уже обильно посеребрила седина. Ее дочка Дэйзи — та самая девочка с длинными блестящими локонами, так никогда и не появилась на сцене, когда выросла. Теперь Пэтси без конца хвасталась многочисленными талантами своих внуков и внучек. Пэтси по-прежнему действовала Элис на нервы, но несмотря на это, она полюбила женщину, которая проработала на нее добрых четверть века.

Элис кивнула головой остальным своим сотрудницам и пообещала принести им по кусочку свадебного пирога в понедельник. В большинстве своем вокруг были новые лица. Сколько сотрудников прошло через ее салоны за эти годы? А сколько клиенток? Сколько волос подверглось перманентной завивке, было вымыто шампунем, подстрижено и уложено, выкрашено в другой цвет?

— Ах да, кто-то звонил насчет квартиры наверху, — вспомнила Пэтси. — Мужчина. Не знаю, откуда он услышал о ней. Я сказала ему, что она еще не сдается. Ее нужно привести в порядок.

— Да, нужно найти кого-нибудь, кто занялся бы этим делом, — пробормотала Элис. — Я собиралась сделать это уже сто лет назад. С тех пор как съехал последний квартиросъемщик.

— Ну, вам ведь было чем заняться, правильно?

— Собственно говоря, было бы неплохо и здесь все покрасить. — Она бросила взгляд на стены, с которых кое-где отшелушивалась краска. — Раньше я и не замечала этого, подумать только. Я ведь все время занята работой. — Ее обеспокоило то, что парикмахерский салон ветшал у нее на глазах, как в свое время у Миртл Риммер, ее место могла занять более молодая женщина, которая снова привела бы его в идеальный порядок. Внезапно она рассмеялась.

— Что там смешного? — поинтересовалась одна из клиенток.

— Ничего особенного. Я тут вдруг нафантазировала себе, и получилась довольно мрачная картина.

— Сейчас не время предаваться мрачным раздумьям, — сказала Пэтси. — Сегодня ваш единственный сын женится.

— Да, так оно и есть. Ну, мне пора.

Орла нарядилась в кремовое платье, которое Лулу привезла ей из Америки. Тонкий материал облегал выпуклость ее живота, и Элис ощутила беспокойство за крошечного ребенка, свернувшегося калачиком под тонким слоем плоти и хрупких костей.

На этот раз Орла выглядела очень усталой. Кроме Микки, в доме больше никого не было. Должно быть, все остальные ждали в экипаже.

— Как бы мне хотелось поехать с вами, мама!

— Мне тоже, милая. Мне тоже.

— Мы собираемся классно провести время, совсем как в старые времена, — с воодушевлением заявил Микки, но Элис уловила в его голосе нотку отчаяния. — Мы останемся одни и посидим в тишине. Сегодня после обеда по телевизору покажут футбольный матч.

— Ты видела детей, мам? Наших детей. Разве не замечательно выглядит наша Лулу в том своем платье? Как смешно и непривычно думать о том, что скоро я стану бабушкой. А Мэйзи-то надела мини-юбку — надеюсь, семья Викки будет не слишком шокирована. Юбка едва прикрывает ее сзади. — Губы у Орлы искривились, и Элис догадалась, что она пытается рассмеяться. — Как раз такую я бы и надела в ее возрасте. У мальчишек новые костюмы — держу пари, ты сообразила, откуда они взялись. Ох, мам, я так горжусь своими детьми.

— И я горжусь своими, в особенности вот этим. — Она нежно погладила дочь по лицу. — Ты ведь знаешь, что Кормак и Викки собираются заглянуть к тебе попрощаться, прежде чем отправиться на отдых в свой медовый месяц? Викки не будет снимать свое подвенечное платье, так что ты увидишь их во всем блеске — ты слушаешь меня, дорогая?

Кажется, Орла не реагировала. Испуганная, Элис прикоснулась к ее руке, в глазах Орлы засветилась мысль, и она остановила свой взгляд на лице матери.

— Да, приезжает Викки. Желаю тебе хорошо провести время, мам. Увидимся позже.

— Она такая все утро, — обеспокоенно сказал Микки, провожая Элис. — Уходит в себя, вот как сейчас, и не слушает.

У двери Элис заколебалась.

— Вероятно, мне лучше остаться.

— Кормак отменит свадьбу, если вы не появитесь на церемонии. Поезжайте и хорошо проведите время, как сказала Орла.

* * *

Элис сумела не прослезиться во время церемонии, главным образом, из-за матери Викки. Миссис Уизерспун выглядела такой деловой и сдержанной, когда вошла в церковь, но потом выставила себя в самом неприглядном свете, всхлипывая все громче и громче, так что под конец производимый ею шум стал напоминать камланье шамана. Гости со стороны жениха начали улыбаться, дети захихикали, и шум разбудил шестимесячного Кристофера, который проснулся и начал плакать. Кормаку с трудом удалось сохранить серьезное выражение лица, а плечи невесты бессильно поникли.

Элис была рада, что трогательная процедура превратилась в какое-то веселое представление. Она, в общем-то, не была настроена на слезы, особенно собственные.

Легкое настроение сохранялось и в течение всего торжественного приема, организованного в современном, но каком-то безликом отеле. Наконец даже пристыженная миссис Уизерспун смогла во всем увидеть смешную сторону.

— Не знаю, что на меня нашло, — сказала она Элис. — Я совершенно не собиралась плакать.

— А я, наоборот, думала, что пролью реки слез, но это оказалась первая свадьба, на которой я не уронила ни слезинки.

Свидетель жениха, Морис Лэйси, произнес прочувствованную и красивую речь, чего от него никто не ожидал.

Кора наблюдала за ним, и ее переполняло чувство гордости. Морис никогда не добьется такого успеха, как Кормак, но он станет солидным гражданином, отцом чудесного семейства, с милым домиком где-нибудь на Браунинг-стрит и хорошо оплачиваемой работой с перспективами роста. Пола, совершенно очевидно, давным-давно решила, что он намного более подходящая ей пара, чем Кормак, а уж сама Пола была в сто раз красивее этой Викки. Говорят, что все невесты в день бракосочетания выглядят красивыми, но Викки оказалась исключением из этого правила. Для Коры отнюдь не было бы счастьем иметь такую невестку.

Элис была рада видеть, что дети Орлы отлично проводят время. Им совсем не мешает хоть на какое-то время забыть о трагедии, свидетелями которой они оставались на протяжении стольких месяцев.

Часов в пять к ней подошел Кормак.

— Мы с Викки уезжаем через минуту, мама. Сначала заедем к Орле. Викки переоденется там, а потом мы отправимся в аэропорт и на Майорку.

— Я поеду с вами, если вы не возражаете, — с готовностью предложила Элис. Она была рада, что с недавнего времени Кормак вновь стал называть ее «мама», хотя не могла взять в толк, отчего он вдруг перестал к ней так обращаться.

— Почему бы тебе не остаться и не повеселиться? Прием будет продолжаться еще долго, и все, похоже, хорошо проводят время.

— Мне кажется, Микки был бы не прочь, если бы кто-нибудь составил ему компанию на Перл-стрит. Орла сама не своя сегодня. Я просто попрощаюсь с миссис и мистером Уизерспун.

По дороге в Бутль Викки сидела на заднем сиденье машины, где было больше места для ее пышного парчового платья с кринолином. Лично Элис считала, что ей больше подошло бы что-нибудь попроще, но, естественно, ее мнения никто не спрашивал.

Дождь по-прежнему лил как из ведра, когда машина остановилась на Перл-стрит, он так и не прекращался весь день. Элис выскочила из автомашины и забарабанила в дверь дома номер одиннадцать, удивляясь, почему никто не открывает. Она уже собиралась попытать счастья с черного хода, когда из дома на противоположной стороне вышла Шейла Рейли.

— Элис! Я все время вас высматриваю. Мне очень жаль, милая, но ваша Орла впала в кому около полудня. Микки вызвал машину «скорой помощи», и ее отвезли в родильный дом. Он попросил меня, чтобы я рассказала вам обо всем, как только вы появитесь.

— Спасибо, Шейла. Я сейчас же еду туда. — Элис направилась к своей машине, которую еще утром оставила припаркованной у дома.

— Может, выпьете чашку чая сначала? — окликнула ее Шейла. — Чтобы успокоить нервы, так сказать.

— Нет, спасибо.

Кормак стоял на тротуаре.

— Что случилось, мам?

Дрожащим голосом она обрисовала ситуацию.

— Вы отправляйтесь в свое свадебное путешествие, милый. Викки придется переодеться в дамской комнате в аэропорту.

— Я этого не сделаю, — возразила Викки. Она опустила стекло и внимательно прислушивалась к разговору. — Кормак, вези Элис в больницу. Свадебное путешествие подождет.

— Садись в машину, мам, — не терпящим возражений тоном распорядился Кормак, и Элис сделала так, как ей было велено.

Микки нервно расхаживал взад и вперед по больничному коридору и выглядел совершенно невменяемым. Глаза его были больными от тоски и горя, и Элис подумала, уж не лишился ли он рассудка.

Здесь же были мистер и миссис Лэвин, и миссис Лэвин непрерывно плакала. Элис мгновенно предположила самое худшее. Ее тело словно окаменело, она едва могла говорить.

— Что случилось? — прохрипела она.

— Орле сейчас делают кесарево сечение, — измученным голосом проговорил Микки. — Они не питают особых надежд на то, что ребенок выживет. Что касается Орлы, они думают, что это конец.

— А-а! — крик Элис вырвался из самой глубины ее души. Орла вложила всю себя, без остатка, в этого ребенка. Если он умрет, все окажется напрасным.

Кормак искал место, где поставить машину. Наконец он прибежал вместе с Викки, которая по-прежнему была в подвенечном платье. Мистер Лэвин объяснил всем положение дел и отправился принести каждому по чашке чая.

Они прождали еще около часа, хотя им показалось, что прошло целых двадцать. Никто не проронил ни слова. Было почти семь часов, когда появилась медсестра. Элис впилась глазами в ее лицо, пытаясь по нему определить, какие известия она принесла, хорошие или плохие. Медсестра не выглядела особенно печальной.

— Ребенок родился вполне благополучно, — объявила она, и последовал всеобщий вздох облегчения. — Это девочка, и она на удивление в хорошем состоянии, учитывая, что она просто крошечная, весом едва три фунта. Ее немедленно перевели в инкубатор. Позже отец может посмотреть на нее, но, боюсь, больше никому этого не позволят. Что касается матери, то с сожалением должна заметить, что ее состояние остается без изменений.

Микки не издал ни звука. На несколько секунд он спрятал лицо в ладонях. Когда он снова поднял голову, лицо было бледным, но он вновь стал самим собой. Глаза его были нормальными, живыми.

— Орла будет рада за ребенка, — сказал он. Затем он словно впервые заметил Кормака и Викки. — Разве вам двоим не положено быть в дороге?

— Мы лучше останемся. — Платье Викки зашуршало, когда она подошла и обняла его, и Элис подумала, что из нее получится настоящая Лэйси. Она была польщена и горда тем, что девушка стала теперь членом их семьи.

— А я бы предпочел, чтобы вы уехали, — недовольно проворчал Микки. — Если бы спросили мнение Орлы, она бы сказала то же самое.

— Я тоже так думаю, — вставила Элис. — Нас и так здесь много.

— Хотите, чтобы я позвонил и рассказал обо всем детям? — спросил Кормак.

— Нет, оставь детей в покое. — Микки покачал головой. — Пусть они веселятся как можно дольше. Они и так все скоро узнают. Спасибо, Кормак. Спасибо, Викки. Удачи.

Молодожены неохотно удалились. Кормак сказал, что позвонит, как только они доберутся до Майорки.

Мистер Лэвин ушел, чтобы принести всем чай. Мимо них прошла молодая женщина в халате, судя по всему, на последнем месяце беременности.

— Я просто иду прогуляться, — сказала она, — чтобы постараться возобновить схватки. Они прекратились в ту самую минуту, как мы добрались сюда.

Появилась еще одна медсестра и сказала, что Микки может посмотреть на свою новорожденную дочь. Он вернулся буквально через пару минут.

— Она такая крошечная, — растерянно произнес он, разведя руки на ширину примерно двенадцати дюймов. — Хорошенькая, как кукла, и уже со светлыми волосиками.

Миссис Лэвин снова начала плакать. Вдалеке послышались приближающиеся голоса и быстрые шаги: это прибежали дети Орлы, на их лицах были тревога и беспокойство, а глаза полны страха.

— Как мама?

— Мы можем пойти к ней?

— Она родила ребенка?

— С тобой все в порядке, папа? Ты должен был позвонить нам.

Они столпились вокруг своего отца. Микки обнял каждого по очереди и попытался ответить на вопросы. Элис показалось, что он постарел с утра и как-то ссутулился. Черты его лица словно расплылись. Он выглядел на все свои годы. Отчего-то она вспомнила молодого человека, который много лет назад пришел к дому на Эмбер-стрит, отчаявшись найти Орлу, и Элис была вынуждена солгать ему и отправить ни с чем, хотя и попыталась сделать это как можно тактичнее.

Она отошла в сторону, чувствуя, что мешает им. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания, и это было вполне понятно. Скоро наверняка появятся Фиона и Маив — вероятно, они решили сначала завезти домой детей. Она нашла обитую дерматином скамью в укромном уголке у рентгеновского кабинета и уселась там, чувствуя себя совершенно одинокой и думая о том, как бы вел себя Джон, будь он жив, если бы знал, что его любимая дочь умирает. Да, когда-то Орла была его любимицей. Вероятно, другая дочь заняла место Орлы, как другая женщина заняла ее место.

— Элис! А мы тебя повсюду ищем.

Это оказался Билли Лэйси в сопровождении Коры. Он сел рядом с ней и обнял ее за плечи.

— С тобой все в порядке, милая? Ты выглядишь такой одинокой.

— Со мной все в порядке. — Элис шмыгнула носом. — Просто пришла сюда в поисках тишины и покоя.

— Я не виню тебя. Эта миссис Лэвин всем действует на нервы.

Кора уселась напротив. Она заметила, как Элис стиснула зубы, твердо намереваясь сдержать слезы, в отличие от той женщины, матери Микки, устроившей совершенно неуместную ужасную сцену, которая ничем не могла помочь. Кора подумала, что Элис никогда не устраивала сцен, даже когда от нее ушел Джон. Она просто стискивала зубы, вот как сейчас, и продолжала делать свое дело. А ведь если задуматься, то Джон Лэйси был не такой уж выгодной партией, особенно в сравнении с Билли, который оставался с женой и в горе, и в радости. Понадобилось много времени, чтобы до нее дошла эта истина, но теперь она знала, что вышла замуж именно за того брата. Что же касается Кормака, то пусть Элис целуется с ним и с его уродиной женой. В любом случае Кора предпочитала им Мориса и Полу.

Размышляя об этих вещах, Кора не смогла вспомнить ничего такого, что бы Элис сделала из желания досадить ей. В сущности, она все время стремилась только помочь. Именно Элис забрала ее тогда из полицейского участка, а потом дала работу, услышав о пенсиях, которые Кора мошеннически получала долгие годы.

В груди у нее возникло непонятное ощущение, когда она подалась вперед и похлопала Элис по колену.

— Все будет хорошо, дорогая, — с сочувствием произнесла она, хотя все они знали, что этого не будет никогда.

Потом Билли встал.

— Пойдем, старушка, — сказал он Коре. — Нам пора двигаться. На улице по-прежнему льет как из ведра, а я не знаю, ходят ли еще так поздно автобусы.

Кора встала, взяла его под руку, и они вместе направились домой, в Бутль.

В течение последовавшей за этими событиями долгой-долгой ночи родственникам разрешили зайти в палату к больной, но только по нескольку человек. Элис вошла вместе с Фионой и Маив.

Орла лежала совершенно неподвижно, закрыв глаза. Ее длинные темные ресницы не дрожали на белых щеках, на губах застыла слабая улыбка.

— Никогда не видела ее такой красивой! — выдохнула Фиона.

— Она выглядит шестнадцатилетней, — прошептала Маив.

Элис ничего не сказала. Она наклонилась и поцеловала холодные улыбающиеся губы, думая о том, поцелует ли она их когда-либо снова.

* * *

В комнате отеля на Майорке, где ароматы незнакомых цветов смешивались с запахом хлорки от расположенного внизу бассейна и где с балкона можно было любоваться голубыми, сверкающими водами Средиземного моря, Кормак положил трубку телефона.

— Никаких изменений. — Он вздохнул. — Иногда мне очень хочется закурить. У меня такое чувство, что именно сейчас сигарета мне здорово помогла бы.

— И одновременно навредила бы твоему здоровью, — поджав губы, заметила Викки.

— Я слышал, кое-кто точно так же отзывается о сексе.

— О! — Викки пришла в замешательство. Она сидела на кровати обнаженная, если не считать простыни, целомудренно прикрывающей ее грудь, — Викки была замужней женщиной всего несколько часов, а для того чтобы привыкнуть к наготе, обычно требуется несколько большее время. — О, они наверняка ошибаются насчет секса.

Кормак ухмыльнулся.

— Если эти люди так сильно ошибаются — я имею в виду секс, — тогда, полагаю, все будет в порядке и мы можем заняться им снова.

— Я тоже так считаю. — Она залилась краской.

— Поскольку мы двое — единственные, чье мнение имеет хоть какое-то значение, я предлагаю заняться им немедленно, но для этого придется убрать эту простыню.

Викки убрала простыню.

* * *

В больнице было очень тихо. Время от времени слышался плач ребенка или доносился звук шагов. У дверей палаты, где лежала Орла, собрались ее муж, дети, сестры и ее мать. Они ждали молча, а если и обменивались несколькими словами, то говорили приглушенными голосами. Мистер и миссис Лэвин давно ушли домой.

Фионе было стыдно оттого, что ей очень хотелось оказаться дома, под собственной крышей, где рядом в постели чувствуется тепло Джерри, а неподалеку спокойно спят дети. Они с Джерри, в общем-то, не были парой, которая ни секунды не может прожить друг без друга, но вот сейчас она страшно скучала по мужу. Фиона крепко стиснула руку сидящей рядом Маив.

В голове у Маив, должно быть, вертелись те же самые мысли.

— В таких ситуациях начинаешь по-настоящему ценить свою семью, — прошептала она. — Я больше никогда не буду сердиться на Мартина, если он неправильно завернет Кристофера в пеленку или пожалуется на машину. — Время от времени он по-прежнему вспоминал о машине.

— Мы с тобой такие счастливые, сестренка. — Фиона вздохнула. — У нас есть все.

— Я знаю, только очень жаль, что сознаешь это, когда случается что-нибудь по-настоящему плохое.

В полдень воскресенья удалось убедить Микки с Элис, чтобы они отправились домой отдохнуть. Повез их Джерри. Ливень все не прекращался, и тучи выглядели еще мрачнее, чем вчера. Джерри остановился на углу Перл-стрит, где Микки вышел, и Элис быстро сказала:

— Думаю, что мне надо зайти к Бернадетте до того, как она отправится в больницу. Она прислала записку, что придет туда сегодня днем.

— Вы уверены? Я могу отвезти вас домой, если хотите. Никаких проблем.

— Это очень мило с твоей стороны, Джерри, дорогой. Но в данный момент я предпочитаю Бутль Биркдейлу. Кстати, где-то тут припаркована моя машина. — Она просто не могла вернуться в свой роскошный дом в такое время, хотя с удовольствием избавилась бы от своей шляпки, сменила костюм на что-нибудь более подходящее и прихватила бы плащ. Она выбралась из машины, поцеловала Микки и быстрым шагом, почти бегом, устремилась вперед, но не к Бернадетте, а в темный тихий салон на Опал-стрит, быстро вошла в него и уселась под средней сушилкой — чего она не делала уже много лет.

Только сейчас Элис поняла, как устала. Почти мгновенно она провалилась в странный сон — сон, в котором жили жуткие кошмары, она не могла вспомнить их, когда проснулась, но знала, что мозг ее переполняли вещи крайне неприятные.

Боже! Когда же прекратится этот дождь! Она ничего не видела, даже стрелок часов на руке. Вокруг была совершеннейшая темнота, но ей показалось, что ливень стал еще сильнее, и капли его прямо-таки бомбили тротуар.

Наверное, лучше было пойти к Бернадетте, где Элис могла поспать в нормальной кровати, съесть что-нибудь пристойное, а не сидеть здесь в собственном обществе, наедине со своими горькими, тоскливыми мыслями.

Но, Господи, о чем еще можно думать в такое время? Элис копалась в прошлом, вспоминая все так или иначе связанное с Орлой. Вот Орла родилась, вот сделала первые шажки, вот произнесла первые слова, вот в первый раз пошла в школу — она пришла домой и заявила матери, что была самой красивой девочкой в классе, а также и самой умной.

«Самонадеянная маленькая мадам», — ухмыльнулся Дэнни, когда ему сказали об этом, — Орла была любимицей не только отца, но и деда. У Элис же никогда не было любимчиков. Она одинаково любила всех своих детей и чувствовала бы то же, окажись любой из них в больнице.

— Ох, как мне тоскливо ! — Печаль и тоска комом встали в горле. Через минуту она сделает себе чай — разве что он будет без молока. Обычно на уик-энды Пэтси забирала все, что оставалось из продуктов, — чтобы не испортилось.

Может, ей все-таки стоит включить свет, а потом пойти к Берни, которая уже должна быть дома. Она только напрасно растравляла свою рану, сидя одна в кромешной темноте и умирая от желания выпить чаю. Она уже собиралась встать, когда в замке повернулся ключ и кто-то вошел в салон. Элис затаила дыхание. Это был мужчина, на фоне окна она могла разглядеть его массивную фигуру.

Он протянул руку к выключателю, включил свет и удивленно вскрикнул, увидев ее:

— Элис! У меня совершенно определенное чувство дежавю .

— Кто вы? — Почему-то ей совсем не было страшно.

— Неужели я настолько изменился? — невесело сказал мужчина.

Она пристально взглянула на него. На нем был сшитый у хорошего портного твидовый костюм, и на вид ему было лет пятьдесят. Когда-то он был красив, от былой привлекательности и сейчас что-то еще оставалось, но теперь лицо его изрезали глубокие морщины, на нем застыло выражение какой-то озабоченности. Пепельно-седые волосы, слегка поредевшие и мокрые от дождя, были зачесаны волнами назад. Он улыбался, и это была приятная, хорошая улыбка, когда улыбалась каждая черточка его лица, включая очень синие глаза, которые весело поблескивали. Вопреки всему тому, что происходило сейчас в ее жизни, несмотря на то что она по-прежнему не узнавала его, что он без приглашения вошел в ее салон и у него откуда-то взялся ключ, Элис улыбнулась в ответ.

— Я помню, что сделал то же самое, — сказал мужчина. — Вошел, обнаружил тебя в темноте — это было, должно быть, двадцать лет тому назад. Тогда ты меня напугала. Имей в виду, на этот раз я заслужил это.

— Нейл! — Она не верила своим глазам. Внезапно черты его показались ей такими знакомыми, что она не могла понять, как можно было не узнать его сразу.

— Фу! Наконец-то меня признали. Как поживаешь, дорогая моя Элис? Если бы ты знала, сколько раз я мечтал об этом моменте, то почувствовала бы себя польщенной. — Он подошел и сел рядом с ней.

— Как ты вошел? — запинаясь, пробормотала она. — Я хотела сказать, откуда у тебя ключ?

Он помахал ключом у нее перед глазами. Он висел на хорошо знакомом ей брелоке с медалью святого Кристофера.

— Это мой первый ключ. Я забыл вернуть его и хранил все эти годы. Я надеялся, что он подойдет, что ты не сменила замок, потому что хотел посмотреть на квартиру. Я собирался пробраться туда и уйти так, чтобы меня никто не заметил, но, ты, по-моему, приобрела привычку сидеть в темноте.

— А что, если бы наверху кто-то жил?

— Я знал, что там никого нет. — Своим ответом он поразил ее. — От приятеля из Бутля я слышал, что квартира пустует, но, когда я позвонил, мне сказали, что она нуждается в ремонте, хотя бы косметическом. Вот я и захотел взглянуть и решить, может, я справлюсь с ним сам.

— Пэтси говорила, что кто-то звонил. — Элис нахмурилась. — Ты что, стал художником-декоратором?

— Только если речь идет о квартире наверху. — Улыбка его увяла. — В последние годы дела мои идут не очень-то хорошо, Элис. Собственно, все пошло прахом с тех самых пор, как я уехал из Ливерпуля. Сейчас я решил, что мне нужно маленькое убежище, где можно спрятаться ото всех, когда станет особенно плохо. А разве есть место лучше того, где я провел самые счастливые годы своей жизни?

Для нее это тоже были счастливые годы. Но, когда Элис оглядывалась назад, время, проведенное вместе с Нейлом, казалось ей нереальным. Эта квартира и для нее была тем местом, где она могла оставить все заботы и проблемы, расслабиться и отдохнуть в объятиях Нейла. Но у нее возникло ощущение, будто все это случилось миллион лет назад.

— Ты не будешь возражать, если я во второй раз стану твоим жильцом? — спросил он. — Я буду наезжать на выходные время от времени.

— Полагаю, что совсем не буду возражать, Нейл, — ответила она, изумленно думая: уж не снится ли это ей и что в ее прошлом было сном, а что — явью? И в какой момент своей жизни она проснется?

Он послал ей очаровательную улыбку.

— Ну, раз с этим покончено, хватит обо мне. Поговорим о тебе, Элис. Как поживают Кормак, девочки и твои многочисленные внуки? Сколько их у тебя теперь?

— Семеро, — машинально ответила она. — Нет, восемь. — Она забыла о крошечной девочке, родившейся прошлой ночью. Глаза ее наполнились слезами, когда она подумала об Орле, о которой она — это невероятно! — совершенно забыла с тех пор, как появился Нейл. Как это случилось и в прошлый раз, когда он нашел ее в темноте, Элис начала плакать. Она рассказала ему об Орле, о малышке в инкубаторе, о вчерашней свадьбе. Время повернулось вспять, годы рассыпались в пыль. Нейл держал ее руку, гладил по щеке и соглашался, что все это невыносимо печально и больно, но когда-нибудь, еще нескоро конечно, обо всем этом снова можно будет думать спокойно, пусть даже сегодня такое кажется невероятным.

— Пути Господни неисповедимы, и я даже не пытаюсь делать вид, что понимаю их, — сказал он.

— Я тоже. — Она вздохнула. — Который час?

— Только что минуло девять.

Должно быть, она проспала несколько часов. Шея у нее затекла от долгого пребывания в неудобном положении, ноги покалывало.

— Мне лучше вернуться в больницу.

— Могу я поехать с тобой?

— О да, пожалуйста. — Ей было наплевать на то, что она согласилась с такой готовностью, лишь бы он был рядом. Сейчас ей почти все было безразлично. Не имело значения, что ей пятьдесят семь, а он на десять лет моложе. Не имело значения и то, что они вернутся назад вместе (она чувствовала, что именно этого ему и хотелось). Но даже если они не вернутся вместе, это тоже ровным счетом ничего не значило. Будет хорошо, если он снова поселится наверху, но если из этого ничего не выйдет, тоже неплохо.

Ничего не имело для нее никакого значения теперь, когда она собиралась вернуться в больницу к своей дочери, которая скоро должна умереть.

Она устало поднялась и подошла к окну. Уличные огни, дрожа, отражались на мокрых тротуарах.

— Дождь перестал, — сказала она. — И видны звезды. — Нейл подошел и стал рядом с ней. Они вместе стали смотреть на звезды.

И вдруг одна звезда, ярче остальных, сорвалась и пролетела по небу. Элис выключила свет, чтобы лучше видеть яркую мерцающую точку, которая неслась над землей в только ей известном направлении. Она показала на нее рукой:

— Смотри! Это, должно быть, метеор, падающая звезда.

— Ничего не вижу. — Нейл покачал головой.

И Элис поняла, что Орла умерла и что для Лэйси все отныне больше не будет таким, как раньше. Звезда была последним, прощальным приветом ее дочери этому миру.

Она затаила дыхание. Когда-нибудь, очень скоро, она поедет туда, где так хотелось побывать Орле. Она поедет одна, но не будет чувствовать себя одинокой, потому что Орла останется с ней, в ее сердце. Ей это понравится.

— Надеюсь, что Микки был рядом, когда она умерла, — негромко прошептала она. — Или он хотя бы видел эту звезду.

[1] Название игры. (Здесь и далее примеч. пер .).

[2] Владение in perpetuity — в вечное владение.

[3] «Кружевной» по-английски звучит как «лэйси».

[4] Фригольд — безусловное право собственности на недвижимость.

[5] flower — цветок (англ .).

[6] Местное, жаргонное название Док-роуд.

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

Оглавление

Маурин ЛиЛэйси из Ливерпуля

ПРОЛОГ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ