Пьяная жизнь [Валерий Дмитриевич Варзацкий] (fb2) читать онлайн

В а л е р и й В а р з а ц к и й

Содержание

Письмо маме

Тётя Катя

Пьяная жизнь

Дошкольный возраст

Школа

Пожарник

Университет

Райком комсомола

Райком партии

Директор совхоза

Оренбург

Одесса – мачеха

«Пилигримъ»

Алкоголик двух тысячелетий

Пропитое, потеряное

Чудеса любви

Валерий Варзацкий

ПИСЬМО МАМЕ

Ах, мамочка! Всё откладывал, Бог знает почему, написать

тебе. Но в течение двух дней ты мне приснилась и, как много раз

бывало наяву, снова спасла меня. Понимаю, что даже на том

свете не даю тебе покоя своими запоями, молю о прощении,

плачу, благодарю за помощь и пишу письмо.

Поверь, я всё время помню о тебе. Каждый день наш дом,

вещи, старая яблоня и каштан, что мы посадили к моему 16-

летию, рвут сердце и нервы на части. Ты правильно сказала во

сне, что у меня расшатаны нервы. Прежде всего, конечно, от

пьянки, но и оттого они сдают, что не могу спокойно смотреть,

как ветшает дом, сохнут деревья, рушится ограда, уходит моя

жизнь. Я понимаю, что после меня то, чем мы с тобой так

дорожили, уже никому не нужно. Ни твои тюльпаны, ни мои

книги…

Когда ты сказала мне во сне, чтобы я не спал в своей

комнате, потому, что там плесень, я сразу же перешёл в твою

спальню и сейчас сплю там, где ты спала, а на место моей

детской кроватки, стоявшей у тебя в ногах, передвинул шкаф.

Наверное, зря, потому что из окна зимой дует. По ночам плохо

сплю, часто просыпаюсь. Вспоминаю, как в этой спальне я, уже

школьник, писал ночью в постель и мы оба горько плакали,

обнаружив, что беда опять произошла, несмотря на старания

врачей и ворожек, «выкачивавших» из меня испуг от

спикировавшего на село истребителя. Тогда мне показалось, что

он падал прямо на меня…

Смутно, но помню, как ты носила меня по спальне на руках

и просила не умирать, когда у меня было что-то страшное с

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

лёгкими. Как держала руку на моём лбу, чтобы я уснул, когда я

до костей сжёг ступни ног и не мог от боли даже повернуться на

бок.

Помню тебя босую, неизвестно как поднявшуюся с кровати,

видимую от пола только до колен и шёпот из сизой мглы

коридора: «Синку! Проснись! Щось горить!». Тогда ты в

очередной раз спасла мне жизнь, потому что через несколько

мгновений дым от горящего рябчика, который я по пьянке

повесил сушить на электрокамин, накрыл бы меня, и я бы уже не

поднялся.

Никогда не забуду того отчаяния и горечи, когда я не добрал

одного балла при поступлении на стационар, и ты приехала в

Одессу выручать меня. Я стоял у двери приёмной комиссии, а ты,

беспомощная, жалкая, растрёпанная, в платьице, не очень ладно

сшитом сельской портнихой, с платочком, зажатым в руке, не

знала к кому подойти и что сказать, а только всё плакала и

плакала. Спасибо покойному лаборанту Василию Тимофеевичу

Лобашевскому, что он пожалел тебя и переложил мои документы

на заочное отделение. Если бы не ты, меня бы не зачислили, а как

жить дальше я не представлял.

Помню, и не только я, а все ребята, которые жили со мной в

общежитии, твои передачи с продуктами. Там был не только

традиционный набор – яйца, сало, картошка, подсолнечное

масло, варенье. Когда мы с Юркой Требиным ехали на

автовокзал за неподъёмной сумкой, ребята из нашей и соседней

комнат ждали вертут с яблоками, плацынд с тыквой, пирожков с

вишней. Девчонки «случайно» забегали к нам – а вдруг в сумке

вкуснейшее «болгарское» печенье, которое кроме тебя в

Доманёвке никто и не пёк.

Валерий Варзацкий

Разве подозревали мы, сколько сил и средств уходило,

чтобы подкармливать нас?! Именно «нас», а не только меня. Ведь

ты знала, что Олег, Коля, Юрка издалека и посылки получают

редко. Одно только упоминание о голоде вызывало у тебя слёзы.

Мне это было непонятно. И только совсем недавно, перед

смертью, тётя Катя рассказала, как вы голодали в Узбекистане во

время войны, а затем в 1946 – 1947 годах дома, в Украине. А ведь

тебе и в смертоносном 1932-м было уже семьнадцать лет…

Думаю, всегда добрым словом вспоминал тебя пропавший

без вести Валерка Миндов, донашивавший мои вещи. Лишь

много лет спустя ты призналась, как рисковала ради меня,

оформляя со своей подругой-продавщицей фиктивные рассрочки.

А мне даже в голову не приходило, откуда мама с зарплатой в 60

рублей берёт деньги на рубашки, брюки, костюмы, туфли. Ведь

хозяйство наше всё «ушло», когда болел папа. Корова, тёлочки,

свинки, утки, сбережения «разъехались» по больницам и

госпиталям. Ничего не помогло…

Помню, как после смерти папы я, пятиклассник, лежал

больной, отходил от гриппа и в тетрадке писал план

зарабатывания денег летом, чтобы купить велосипед. Ты пришла

с работы в обеденный перерыв, спросила, что я делаю. Узнав, с

тоской в глазах чуть-чуть улыбнулась, поцеловала меня в голову

и сказала: «Ніколи ми не будем багаті, бо ми «роздай біда»,

синок». Так оно и случилось, мамочка. Все заработанные деньги

я профинькал. Долги – мои постоянные спутники. Как-то

задумался: «Почему так?» Пришёл к выводу – одни швыряют

деньгами потому, что их много, другие – потому, что их мало. Я

никогда не ценил деньги потому, что у нас их никогда не было.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

В том нет твоей вины, мама. Это наша семейная карма, рок.

Точно также как и счастье в семейной жизни. Проанализировав

все известные мне факты по линии бабушки, твоей матери,

осознал грустную закономерность: ни она, ни ты, ни я, ни Майя,

ни её и мои дети со счастьем в семье не встретились… Вот и

сижу я пять лет один в любимых стенах, имитируя жизнь, но

фактически с пятидесяти пяти лет банально доживаю. Иногда из

глубин сознания всплывают твои слова: «І як це в людей так

буває – по пьять-шість дітей і всі устроєні. У мене ж вас тільки

двоє і чого ви такі нещасливі?!»

Ты всегда готова была всё отдать своему сыночку. Уверен –

не задумываясь, отдала бы жизнь. Когда мне срочно надо было

уехать куда-нибудь подальше из района, и я собрался в Оренбург,

ты, больная, шептала сквозь слёзы: «Їдь синок, їдь. Тільки б тобі

лучче було».

Сохранив мои и Ольгины письма из Оренбурга, ты

фактически ещё раз спасла меня, уже пожилого, возродила веру в

жизнь, подарила мою успешную, полную оптимизма молодость.

Ведь Оренбург оказался пиком, высшей точкой моих

стремлений! И если бы не гордость, амбиции, наше семейное

неумение прогибаться, да и откровенная дурость… Ты не знаешь,

я никогда не рассказывал об истинной причине увольнения среди

семестра (!) и отъезда в Одессу.

Дело в том, что с момента приезда я был заместителем

заведующего

кафедрой.

Должность

неоплачиваемая,

общественная. В первый же день знакомства, изучив

представленную автобиографию, выпив со мной две бутылки

водки, «завербовал» на неё заведующий кафедрой, бывший

секретарь обкома по идеологии. Вскоре меня избрали секретарём

большой парторганизации кафедр общественных наук и

Валерий Варзацкий

заместителем

секретаря

парторганизации

физико-

математического факультета… Я пил с завкафедрой почти

каждый день, не считая десятков всяких торжеств, где разливал и

говорил, потому как узнали, что у меня лёгкая рука и

незаштампованные, от жизни, тосты. Я «воевал», не зная

усталости, на многих «фронтах» одновременно. Выезды в

область на консультпункты и лекции от общества «Знание»,

комиссии райкома, горкома, обкома, ЦК КПСС. Был доверенным

лицом по выборам в Верховный Совет СССР генерала Дмитрия

Волкогонова,

проводил

занятия

вместо

заведующего,

редактировал

стенгазету

на

факультете,

организовывал

спортивные соревнования среди преподавателей и писал

диссертацию. Через два с половиной года – защитил.

Всё шло даже очень неплохо. И тут вдруг вызывает ректор

и, пряча глаза, говорит, что завкафедрой увольняют, «но тебя

поставить на его место не могу, так как в отделе науки ЦК

согласовали другую кандидатуру. Не расстраивайся, получи

доцента (не хватало одной публикации, но она уже была в

печати), через год дадим направление в докторантуру в Москву, а

там действуй по обстоятельствам».

Мне бы взвесить, обдумать. Докторантура в Москве, когда

тебе только тридцать шесть лет?! А я обиделся. Не оценили, ну и

пошли вы…

Уехал и получил от родной Одессы уже через год

вытрезвитель, в прямом и переносном смысле. Потом ещё кое-

что посерьёзней, не буду тебя расстраивать. И ещё…

Потом Союз развалился. Стал безработным и до 2000-го в

вузах вообще не работал. Падал, подымался, начались запои. Как

дотянул до пенсии – не знаю. Наверное, благодаря твоим генам.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Если бы преобладали папины – давно лежать бы мне на нашей

горе, недалеко от тебя.

Хорошо, что сохранила письма, ещё и потому, что в них

наши лучшие годы в мелочах, о которых я бы никогда не

вспомнил. Мелочи жизни заставили меня посмотреть и на Ольгу

в новом, а может быть в добром старом свете. Понял, сколько она

для меня сделала и как я перед ней виноват.

Письма поселились в моей груди давящим спазмом стыда,

угрызений совести, невозможности что-то изменить. Я, мужчина,

работавший в комсомольских и партийных органах, директором

совхоза, имевший не рядовые доходы, клянчу, выманиваю деньги

у матери – пенсионерки! Содрогаюсь, заливаюсь слезами, бегаю

по дому прочитав написанное собственной рукой: «…пришли

хоть немного денег»; «…короче говоря, хочу навязать тебе ещё

долг»; «…к сожалению, хоть убейся, ничем пока не могу

помочь».

Письма испещрены просьбами, просьбами, просьбами.

Высылай сухофрукты, шиповник, яйца, масло сливочное,

подсолнечное и топлённое, сметану, сгущенное молоко, лук,

чеснок, домашнюю лапшу, морковь, сыр твёрдый и творог

(зимой),

баклажаны

фаршированные,

перец

сладкий

консервированный, орехи, курочку домашнюю (зимой)… И ты

слала, слала, слала… Продолжала спасать.

Я, конечно, думал в перспективе перебраться в Одессу, как

тогда говорили «не первый, но и не второй город» в стране. Вот и

в Ольгиных письмах нашёл строчки, где она пишет тебе, что мы

порешаем свои большие вопросы и устремимся поближе к

родителям. Но я не думал, не гадал, что Одесса, сформировавшая

меня и зарядившая смелостью и оптимизмом, станет лютым

палачом своему детищу. Нечто потустороннее творилось при

Валерий Варзацкий

моём возвращении. Договорился о работе на кафедре у Володи

Изовита, а он через пару недель умер. Договорился с Витькой

Коштареком временно пожить у него в Беляевке, улетел в

Оренбург за вещами…, а мне позвонили, что он умер. В какой-то

момент в Оренбурге вспыхнуло в голове: «Зачем? Может не

стоит?» И остановись же, дурак! Но нет! Проситься обратно?!

Посыпать голову пеплом?!

Нет? Ну, так получи! И вот я уже втайне от милиции,

находясь на подписке о невыезде, затравленный и раздавленный,

приезжаю к тебе. К теплу, любви, состраданию. И надо же так

случиться, что через несколько часов, уже под вечер, тебе

принесли повестку, предписывающую явиться в райотдел.

Хорошо, что они поленились нагрянуть в дом…

Как достойно, мужественно ты себя повела! Вдруг стала

серьёзной, собранной. Молча надела новую кофту, повязала

чистый платочек и, опираясь на палку, пошла как в бой.

Заслонить. Спасти.

Невозможно забыть твои мучения, когда надо было хоть

что-нибудь поесть. Исхудавшая, потухшая, в ставшем большим и

не к случаю новом халате, поверх ночной сорочки ты с трудом

сидела за столом и то подносила ко рту дрожащей рукой

маленькую ложечку манной каши, то бессильно, роняя на пол

кашу, отводила в сторону. Слёзы из почти ослепших от

глаукомы глаз текли по морщинам запавших щёк и капали в

тарелку. В тот же день ты как-то очень мягко, чтобы не

расстраивать сына, сказала, что знаешь о своей близкой смерти, и

тут же, виновато улыбаясь, начала меня успокаивать.

Многое я бы отдал, если бы удалось вырвать, выжечь из

памяти твой плач и бессвязные причитания: «Куди ви?! Ви що,

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

вже їдете?! Як же це так?! Ой, Боже мій! Лідуся! Золотушка

бабушкина!».

Прости, мамочка, не предупредил тебя, что уедем с дочкой в

4 часа, боясь, что всю ночь будешь плакать, и придётся вызывать

«Скорую». Но материнское сердце не обманешь. Слепая, глухая

ты всё равно почувствовала.

Нет, не забыть мне ту тёплую летнюю ночь и прерываемые

рыданиями самые ласковые в жизни слова из окна нам вдогонку.

Мы почти бежали, не в силах вынести эту пытку, и всё тише и

тише доносилось: «Внученька, я тебе так лю… Синочок…

Ріднесенькі… Приїзжайте…» Больше я тебя живой не видел.

Ты безоглядно верила в меня. До твоего ухода я не ведал,

насколько сильно помогают детям материнская любовь и вера.

Ни разу (с ума сойти, не могу вспомнить хотя бы один случай…)

ты не сказала мне «нет». И ладно бы это касалось студенческих

лет, когда я жил в Одессе. Но, на самом деле, уже в 6-м классе я

сказал тебе, что буду историком, поэтому тратить время на

физику, математику, химию нет смысла. Ты сразу согласилась и

больше я к урокам не готовился. По гуманитарным предметам,

исключая сочинения и стихотворения, я всё знал и без

подготовки, а по «не моим» учителя, закрыв глаза, ставили

«тройки». Самое интересное, что мы с тобой оказались правы –

точные, естественные науки так никогда мне и не пригодились.

Хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень любил. Когда жил

вдали, каждый день о тебе вспоминал, считал дни, собираясь

домой, десятки раз перечитывал редкие, с трудом написанные

письма. Пульсарами высшего счастья живут во мне первые

минуты в нашем доме, когда я, бросив вещи, обнимал тебя, а ты

говорила: «А ну сядь коло мене. Дай я на тебе подивлюсь».

Восторженно-ласковыми глазами рассматривала моё лицо,

Валерий Варзацкий

гладила щёки, волосы, руки шершавыми пальцами, вкусно

пахнущими вертутой с яблоками.

Не пришлось сказать тебе о своих сыновних чувствах. Но,

думаю, что ты о них знала, потому, что в старинной, наверное,

ещё дореволюционной сумочке, среди самых – самых дорогих

тебе вещей, в газетке, вместе с прядью моих первых волос я

нашёл своё сочинение 5-го класса «Моя мама». К сожалению, всё

содержимое сумочки исчезло. Зато в своих архивах недавно

обнаружил нечто озаглавленное «Белый дом», написанное мной в

19 лет. Прочитай, надеюсь, тебе будет приятно.

«Ещё не проснувшись ощущаю белый свет. Белый

пододеяльник тёплыми складками, как жабо, окутал моё лицо. Он

сливается с подушкой – белоснежной, яркой, хрустящей. Тёплые

волны белой радости начинают топить меня в белом.

Я и сам белый, чисто вымытый. Кожа на лице приятно-

матовая. Колючая русая щетина шуршит, успокаивает,

убаюкивает.

Открываю глаз – белые стены, белый день за окном.

Мысли, надежды, мама, Майя, бабушка – белые, добрые

существа живут за белыми стенами.

Воскресенье. Я дома и счастлив…

Сколько радости я принёс в этот скромный домик. Платят

мне сторицей. Чувства нельзя придумать, их рождают люди.

- Ма-а-а-ма-а-а!

- Ну сина, ми с тобою тєлєпати. Я тільки сказала, що тобі

нада вставать і трохи розрухаться, бо скоро ж сніданок.

Я смотрю на мать… Мама излучает добро. Руки в тесте,

лицо припорошено мукой. Она подходит к приёмнику, нажимает

на клавишу, и полилась тихая воскресная музыка. Кажется Лист

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

или Шопен в современной обработке. Я нарочно недовольно, но

на самом деле от наплыва чувств, резко поворачиваюсь на

кровати.

Мать заливается смехом и кричит:

- Ой, Майя, він ще спать хоче! Сина, до скількох же ти там

спиш?! Ну зараз я тебе буду піднімать.

Это грозит мне холодными руками под одеялом,

щекотанием пяток, сдиранием одеяла. Забыв обо всём, я начинаю

орать. А мама тихонько подходит ко мне и начинает своим лицом

открывать мой затылок из-под белого пуха пододеяльника.

Добравшись до моего нестриженого затылка, она нежно целует

меня. Я дурею от неожиданности и радости и зарываюсь глубже,

не чувствуя ничего, кроме теплоты её сердца и задавленный

глыбой её счастья».

У меня есть и другие листочки с мыслями о тебе. В юности

стеснялся прочитать. Мечтал когда-нибудь опубликовать и

подарить. Не успел.

Как живу? Плохо. Уехал в нашу хату в 2006-м,

поссорившись с Ольгой, с одним портфелем. Правда потом

Лидочка передала одежду. Вроде бы работаю, но платят от

начитанных часов, а мне их дают мало, так как я несколько раз

запивал и срывал занятия. Пенсии на жизнь не хватает. Долги.

Болезни. Одиночество.

Мне хорошо внутри дома. Здесь мы все вместе. Прошлое,

настоящее, фотографии, бумаги, документы, старый приёмник,

книги. Я, правда, продал Брокгауза, чтобы вернуть кредит,

который брал на газ и отопление. Триста наиболее ценных книг

подарил филиалу Одесского университета в Первомайске, где

работал и думал надолго, но не удержался… О книгах не жалею.

Может кому-то пригодятся. Более печальная судьба ожидает тех,

Валерий Варзацкий

что томятся от невостребованности в шкафах, а также мои

архивы, дневники.

В доме хорошо, но за пределами… Я не заметил, забыл, что

стал горожанином. Село, с его неписанными законами и

условностями, меня кончает. Самое главное, что лишился права

на личную жизнь. Всё на виду и на языках. Рухнули многие

иллюзии. Например, мечтал взять один пятый класс в своей

школе и читать в нём историю до одиннадцатого. Чувствую, что

вырастил бы несколько себе подобных историков. Казалось бы,

один кандидат наук на район, учителя школы, бывшие мои

ученики, возле калитки говорят: «Ой, який ви хороший вчитель

були! Ми на все життя запам’ятали, як ви пояснювали і малювали

на дошці гладіаторів». Беседовал с директором. Показывал планы

создания реестра выпускников, архива, музея школы. Реакции

никакой. Боится то ли конкуренции, то ли ответственности, если

я вдруг запью.

Пока всё. Нет на земле человека, который бы почувствовал

мою боль. Поэтому пишу тебе, мамочка. Не сомневаюсь, что по

вашим каналам письмо дойдёт обязательно. Ты только не очень

расстраивайся, я чувствую твою поддержку наяву и через сны и

потому держусь.

До свидания. Твой сын.

27.02.2012г.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

ТЁТЯ КАТЯ

Перед тем как начать писать, я мысленно, а затем и на

бумаге, очертил основные моменты жизни тёти. Первый

назывался «Молдавия». С 1950-го (ей было двадцать восемь ) по

1957-й она с мужем, Сергеем, жила в Молдавии._Много раз

рассказывала, как я с мамой приезжал к ним в гости. Было мне

тогда года три-четыре. Вспоминала, как хотел, чтобы купили

хромовые сапоги, как пугал соседского мальчика: «Ух ты,

молдован! Я тоби дам!» Как спать укладывался только с ней.

Кое-что из тех давних событий я помнил. Вот и сегодня, по

прошествии более полувека, даже не закрывая глаз, вижу

залитую солнцем улицу, молдавский домик, тропинку, бегущую

под гору, к колодцу. Кажется, я помню того маленького

молдаванина. Знаю точно, что он был выше меня ростом и

немного старше…

Но… Но я нисколечко не помню тётю Катю

«молдавскую». Ведь хотелось свои первые воспоминания о ней

связать с Молдавией… Не получается, сколько ни напрягаю

память.

«Хорошо, а с какого времени я её всё-таки помню?», -

задал себе вопрос. И тут меня ожидало удручающее открытие….

Вот мне пять лет. Детский сад. Тётю не помню.

Вот 1-й класс. Что-то не вспоминается.

Вот 5-й класс. Моя сестра Майя – первый классный

руководитель! Всё как будто бы вчера! …Тётя вне пределов

восприятия.

Январь 1963-го. Умирает отец. Мне почти 12 лет. И что

же? Только через годы увидев на фотографии рыдающую рядом

со мной тётю понял, что она была на похоронах…

Валерий Варзацкий

Почему сверхчувствительный детский глаз зафиксировал

многих, а ее нет?! Парадоксальность ситуации ещё и в том, что

на работу (в бухгалтерию пищевкусовой фабрики, или попросту

«мельницы») и с работы она шла через наш дом. Обязательно

забегала утром и вечером. Очень часто у нас обедала. Да и как

могло быть иначе? Ведь тут жили её самые дорогие люди, семья,

в которой она выросла – мать, сестра, племянница и племянник.

Получается, минимум 12 раз в неделю, 48 раз в месяц (!), много

лет подряд она вращалась на орбите семьи, но, стыдно

признаться, до 7-го – 8-го класса информация о тете Кате в

памяти не отложилась.

Так что же «с памятью моей стало»?

Результатом долгих раздумий был неожиданный вывод:

даже присутствие матери в дошкольном и школьном детстве

зафиксировалось лишь фрагментами. Целостной картины нет!

Может такая беда только у меня? Может, сказывается увлечение

винцом в пионерском возрасте?

Осторожно поговорил с друзьями. Нечто подобное

происходит с воспоминаниями о самых близких и у них. И тогда

до меня дошло: самые близкие – самые незаметные. Они частица

нас, нашего «я». Практически неотделимы, в высшей степени

естественны, как утро после ночи, как весна после зимы, как

обувь у входа, как чашка на столе… Память с большей силой

запечатлевает нечто стрессовое, что потом превращается в

бесценный опыт, а обычное становится автоматизмом,

освобождая мозг для более ценных, жизненно необходимых

сведений.

Создатель «придумал» блестящий механизм вещественно-

временной связи между детьми и родителями. В хороших семьях

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

родители никогда не являются стрессом для детей, но лишь

потому, что любовь, забота, силы, энергия, вкладываемые в

детей, в сущности представляют собой только родительский

постоянный стресс. По - другому говоря, горение, жертвенность,

высший инстинкт, жизнь для детей. К сожалению, наиболее

эффективно это «работает», когда не замечается любимыми

чадами…

Фактически тётя Катя была для меня второй мамой. Бог не

дал ей своих детей, но зато одарил уникальной, я бы назвал её, за

неимением в собственном лексиконе более точных определений,

эксклюзивной, добротой. Дар свой она полностью

ретранслировала всем, кто встретился на дороге жизни. Мне

повезло почти 60 лет находиться в «зоне действия» самого

благодатного «поля» из всех загадочных «полей» Вселенной.

Имею

право

утверждать:

эффект

есть!

Ретрансляция

продолжается…

В последние годы (прожила восемьдесят восемь лет) тётя

резко сдала. Ходила сама, но ноги плохо слушались, падала,

разбивалась. Сокрушалась, что не может вспомнить фамилии

соседей и знакомых. Мучилась от перепадов давления.

Жаловалась: «…в середині все труситься, ніг не чую». Много раз

рассказывала одно и то же. При этом сохранила длинные, почти

до пояса, волосы, которые ежедневно, вне зависимости от

самочувствия, укладывала. Интересно, что на затылке они не

были седыми… Кожа рук и ног - белая, гладкая, молодая.

А глаза! Если говорят, что глаза – зеркало человеческой

души, – говорят о глазах моей тёти. Карие, быстрые,

внимательные, сочувствующие, веселые, изумлённые, гневные

(на

кота),

растерянные,

страдающие,

любопытные,

наблюдающие, любящие, просто красивые. Вне всяких сомнений,

Валерий Варзацкий

глаза резко выделяли её в обществе подруг – старушек, для

которых дом тёти был местом посиделок. Приходя к ней почти

ежедневно, я редко когда не заставал гостей. …Их глаза были

похожи на застывший воск погасших свечей.

Тётя

хорошо

видела

и

была

необыкновенно

наблюдательной. Малейшие изменения в облике окружающих

замечала мгновенно, а реакция была своеобразной, присущей

только ей. Например, захожу я не чисто выбритый, ну сегодня

еще не успел побриться. Следует вопрос: «Чого це ти не

побритий? Грошей на лезвія нема?» И рука тянется к ящику

серванта, где лежит кошелёк. Протесты не принимаются. Тётя

суёт деньги в карман моего пиджака.

Или приходит к ней подруга в платке явно не по погоде.

«Що це ти вирядилась, як молоденька?!», - ворчит тётя и идет в

спальню. Через мгновение появляется с новым тёплым платком:

«Це тобі од мене подарок».

Или в очередной раз забегает с похмелья соловый сосед.

Топчется у порога не зная с чего начать. «Що, Вітька, погано

тобі? Нема за що похмелиться? Ну в мене тільки п’ять рублів є,

це ж, мабуть, не хвате?..»

«Та хвате, хвате, тітка Катя! Я вам одроблю…», - чуть не

пустив от нахлынувших чувств пьяную слезу, хрипит Витька и,

зажав в кулаке пятёрку, исчезает.

Доброта, щедрость, постоянное стремление помочь

другим, искренние переживания и неподдельное сочувствие

бедам подчас едва знакомых людей со стороны тёти, в молодости

вызывали у меня удивление и даже раздражение…

Прошли годы. Она до самой смерти оставалась такой же.

Не хочу гневить Бога – у множества других жизнь сложилась

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

хуже моей. Но и мне пришлось немало увидеть и пережить.

Главное, что оказало определяющее влияние на формирование

меня сегодняшнего – характер профессиональной деятельности.

В университетском дипломе написано: «историк, преподаватель

истории и обществоведения». Общество – это люди, «человеки».

Мне более импонирует «человековедение». Случилось так, что

моя любовь к наблюдениям за людьми стала моей профессией.

Унаследовав от тёти наблюдательность и еще от кого-то

аналитический ум, соприкоснувшись в непосредственных

профессионально-деловых и дружеских контактах с десятками

тысяч людей, делаю вывод: из ныне здравствующих (август 2011-

го), таким же набором достоинств обладает лишь один человек –

мой друг Валерка Руденко. Почти таким же был незабываемый

Витька Коштарек. И всё.

Динозавры,

ископаемые,

анахронизмы,

рудименты,

ошибки природы – так можно назвать (и называют…) эту

вымирающую, микроскопическую по численности популяцию

Людей. Она уходит. Всё яснее и яснее становится, что наша

цивилизация ещё держится « на плаву» лишь благодаря

магической ауре этих прямых потомков Прометея и Данко.

Они - Избранные и Посвященные, в телах которых

сконцентрирована бессмертная, жизнетворная, позитивная,

светлая энергия. Они – биологические костры, отогревающие

души. Они – центры притяжения для ищущих жалость, их плечи

всегда мокрые от чужих слёз.

Без религии, политики, денег, шаманства, планов, расчета,

надежды, даже без осознания своих поступков отдают Люди

кусочки своей жизни другим, научное название которых «Гомо

сапиенс». Миссия Людей в отношении деградирующих «Гомо» -

важнейшая с точки зрения исторической перспективы Землян. Их

Валерий Варзацкий

сверхзадача – сохранение Добра в генном коде нового

господствующего вида, уже формирующегося на планете внутри

старого.

Не знаю, занимался ли кто-то специально изучением

феномена носителей Добра, но то, что тема вечная, я бы сказал

тема №1 для религии и литературы – сомнению не подлежит.

Потому, оказавшись рядом с живым таинством, находясь в зоне

влияния чудесных волн, исходящих от источника даже после его

физической смерти, считаю необходимым (какая-то мощная сила

начала подталкивать меня изнутри, как только гроб опустили в

могилу…) просто передать известную мне информацию в

будущее.

Тётя Катя родилась в марте 1922 года на хуторе, до

потрясений 1917 – го принадлежавшем немецкому колонисту

Шварцу, находившемуся километрах в пяти на северо-восток от

Доманёвки. Сегодня (2011 год) от хутора осталось только

кладбище. Помню хутор Новый (советское название) конца 50-х

годов как красивое село с добротными домами, стоявшими с двух

сторон балки, по которой протекал ручей. В селе был магазин и

жили мои родственники – двоюродные деды Митя, Ладя,

Омелько и бабы Горпина да Варька с многочисленными детьми,

внуками, правнуками.

Отец тёти, мой дед по матери, Яков Владимирович

Пузыревский, до 1917 года был, по словам бабушки по матери,

его жены, Евгении Иосифовны Настасюк, управляющим у

Шварца. Бабушка умерла в 1980 году, прожив девяносто пять лет.

До глубокой старости не потеряла памяти и мне, мальчику, а

затем подростку, рассказала много историй из своей долгой,

тяжелой жизни.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Образ деда в её трактовке представал в захватывающе-

романтическом свете. Судя по всему фраза: «Что наша жизнь?

Игра!» была его кредо.

В молодости Яшка учился на агронома в Вознесенске. Не

знаю, был ли у него какой-то документ об образовании, но

полагаю, что Шварц не взял бы к себе неуча. Со временем стал у

немца управляющим. При Советской власти был первым

председателем сельскохозяйственной коммуны, созданной на

развалинах колонии. То ли уже был, то ли чуть-чуть не стал

первым председателем колхоза, созданного вместо коммуны в

период коллективизации. Очевидно, дела у деда шли неплохо при

разных режимах и хозяевах.

Чем

объяснить

завидную

приспособляемость

и

непотопляемость? Сфера моих научных интересов – революции.

Знаю, что самое сложное в смутное время – остаться

нейтральным, просто выжить. Как, благодаря чему или кому

удавалось оставаться на плаву Якову Пузыревскому?

Ответ знала бабушка. Он был игрок. Картёжник. Но,

уверен, ощущая в себе его гены, - не только. Надо было видеть,

как расцветала, воодушевлялась, буквально искрилась энергией

бабушка, рассказывая о нем, еще совсем молодом, сильном,

предприимчивом, умном.

А сколько горя ей принёс непутёвый муж! Но нет, в

минуты воспоминаний она не помнила о горе.

Говорила складно, образно, с юмором, порой с добрыми,

не горькими слезами.

- Ой, скільки всього було!, - вытирая фартухом глаза,

сморкаясь, всё время подтягивая под подбородком концы платка,

со светлой тоской шептала моя старушка. Она очень плохо

передвигалась даже с палочкой. Несколько лет, еще до войны,

Валерий Варзацкий

вообще не ходила. Не знала ни одной буквы. Родила девять

детей, трое из которых умерли младенцами.

Дед пристрастился к картам во время учёбы в Вознесенске.

Вернувшись в хутор, играл с самим хозяином. Когда наступала

зима и работы агрономической не было – уезжал в Вознесенск

или в Одессу играть по – крупному…

«Ранок на вулиці. Ще тіки люди по воду йдуть, -

вспоминала бабушка,- тут музыка як заграє! Їдуть! Попереду

цигани на брычці і так красіво виграють! За ними фургон з

кучером, запряжений добрими конями и по-о-вен добра! Яшка

сидить зверху і кричить:

- Марійка! Лови платок!

- Дід Петро! Ось ваші чоботи!

- Оксана! Тобі намисто!

- Кому кожух?! Кому ковьор?!

Люды біжать до фургона з усіх сторін. Кажен собі щось

хоче. Споряться, бувало що й б’ються за якусь вещь. Ото поки

все не пороздає, що виграв або купив, бо йому ж заказували,

колы їхав в город, в хату не зайде. А гроші за куплене людям

ніколи не брав. Казав:

- У тебе що, гроші є?! Ану, покажи! Тьфу ! Хіба це

гроші?! От у мене гроші!- И показував торбу або й мішок з

грішми.

Тоді вже в хату зайде. Мені, дітям подарки. – Ну, - каже,

- накрывай на стіл. Як начнуть сходиться – повна хата, нема де

повернуться. А він роздивляється: - А чого це Гришки нема? А де

ж Микола? - Ото поки всіх не угостить, поки гроші не конче, не

успокоїться. Ниділю гуляють! Ну я, правда, виберу времля, залізу

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

в торбу з грішми, та й щось сховаю. Діти ж малі… Та він тих

грошей и не щитав».

Бабушка сморкалась, вытирала концами платка глаза,

надолго задумывалась. Морщины лица вдруг складывались в

улыбку. Кажется, она видела призрак своего забытого счастья.

- Ба! Ну шо дальше? – нетерпелось мне.

«Ну шо, одійде трохи, повправляється коло хати,

наведе порядки і начинає нудиться. Бачу, вже йому скучно. Каже,

мабуть я поїду… Ну їдь, хіба жя тебе вдержу.

Поїхав. Проходе днів скільки. Ніч. Сніг. Мороз. Щось

шкребеться у вікно.

- Хто там?

- Открий, це я.

Открываю. Стоїть в одних кальсонах. Все чисто програв.

І так раз по раз – то виграв, то програв, - бабушка крестилась,

вздыхала:

- Хай його Бог простить.

В годы революции и гражданской войны дед

играл со всеми, кто устанавливал свою власть над хуторянами.

Особенно запомнились бабушке атаманы:

- Ой, скільки ж їх у нас перебувало! Як тіки зайдуть у

хутор – так і до нас. Якось же знали, куди йти. І ото самогонка і

карти цілу ніч!

Фамилию одного из них она даже запомнила, очевидно по

ассоциации с именем своего дядьки Гришки – Григорьев. Позже,

будучи студентом истфака Одесского университета, я узнал что

ареал действий известного атамана Никифора Григорьева,

бывшего офицера царской армии, охватывал территории

современных

Одесской,

Николаевской,

Кировоградской

областей. Не исключено, что партнером деда был именно он…

Валерий Варзацкий

Карты много раз выручали Яшку Пузыревского и, по

меньшей мере, один раз, возможно, спасли жизнь.

«Була вже ніч. Тіки полягали, - рассказывала бабушка, -

хтось сильно стукає в двері:

- Хто там?!

- Откривайте, це начальник міліції. Зайшов у хату:

- Яшка. Збирайся и тікай. Зараз за тобою приїдуть.

Нікому не кажіть, що я передав, бо всім буде кінець…

Скочив на коня и гайда. Яшка тіки успів кинуть в мішок

якусь одежу – за хату и в кукурузу. А вони вже під’їхали.

Оказывается, дед играл со всей районной верхушкой, в

том числе с начальником ГПУ. Тот прискакал к нему сразу после

заседания «тройки», членом которой состоял. Сам отдал приказ

об аресте и сам же предупредил, рискуя жизнью. Да, крепка была

у игроков «корпоративная» солидарность!

Дед исчез на несколько лет. Появился, когда всех, кто

хотел его арестовать, превратили в «лагерную пыль». Затем опять

бежал от возможной «посадки» и дал весточку о себе уже после

войны. Его никто не ждал – думали - сгинул. А он выжил,

выплыл, выкарабкался!

Представить сложно, как мог существовать, передвигаться

по стране, чем-то заниматься человек, за которым охотились по

политическим мотивам в условиях тотального доносительства,

слежки, репрессий, голода. Или мы плохо знаем реалии того

страшного времени или беглец был не совсем ординарным.

Я спросил у бабушки:

- А шо ж він робыв всі ці годи? А во время войни?

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

- Що робив? Грав! Знаєш скільки в нього друзєй по цим

картам, будь воныи неладні, кругом було?! Вони могли десь

заховаться і годами за столом сидіть…

После войны дед приехал в Доманёвку. За годы скитаний

он несколько раз сходился с другими женщинами, но вроде бы

готов был вернуться. Бабушка отказала. Умер в 70-х годах в селе

под городом Токмак, Запорожской области.

Из рассказов бабушки о деде я сделал три вывода.

Первый: образ его жизни принёс множество бед семье.

Напряжение,

ожидание

чего-то

плохого

постоянно

присутствовало под крышей их хаты и не могло не сказаться на

формировании психики детей.

Второй: то был человек широкой, щедрой натуры,

авантюрного склада, любитель женщин и вина, но не терявший

рассудок в сложных ситуациях.

Третий: как отец, он вряд ли принимал эффективное

участие в воспитании детей, особенно младших.

Тётя Катя была младшей. Разница между ней и старшим,

дядей Васей, составляла 17 лет. В каждой семье, а тем более

многодетной, львиная доля любви и ласки достаётся самому

маленькому. Прекрасно, когда дети купаются в добре, в

огромных количествах впитывая его в свою душу и плоть!

Но есть и издержки. Во взрослой жизни они часто

теряются, не могут самостоятельно решать элементарные

вопросы, становятся ведомыми у более практичных. Бывает и

ещё хуже – сталкиваясь с циничным, наглым злом ломаются,

приспосабливаются, гробят в себе светлое начало.

С момента появления на свет божий тётя любила всё, что

её окружало – родителей, братьев и сестёр, тьму родственников,

маленьких детей, кошечек, собачек, курочек, поросят, телят,

Валерий Варзацкий

жеребят, пчёлок, цветы, деревья, облака, росы, опавшие листья,

туманы. На склоне лет, сидя у порога своего дома говорила мне:

- Ну, дивись, як же красіво цвіте ота слива! А небо яке! Так

би дивилась и дивилась…

Бабушка, вспоминая о Кате, начинала плакать:

- Ну, так же нізя! Всіх її жалко, всім вона кидається

помогать… Ой, як не було щастя змолоду – вже й не буде. Таких

дурочок як Катя воно обходе.

Права была мать. Из чаши горя тётя пила большими

глотками.

Детство запомнилось желанием покушать. Во время

голода вообще каким-то чудом выжили, благодаря ухищрениям

бабушки, умудрявшейся готовить еду чуть ли не из топора. Ещё с

той лихой поры в ней проснулась острая жалость ко всем, кто, по

её мнению, недоедал:

- И що вони там їдять, оті алкоголікыи? – переживала за

пьющих соседей.

- На ось, одниси їм хоть хліба и макаронів.

Начало войны ознаменовалось для неё событием,

последствия которого могли быть роковыми. Комсомольцев

посылали рыть окопы за 40 километров от Доманёвки, у станции

Врадиевка. Фронт надвигался стремительно. Те, кто был из

ближайших сел, начали разбегаться по домам. Тётя с подружкой

из Доманёвки надеялись, что за ними приедут. Шли дни. Никто

не приезжал. Однажды утром проснулись и увидели, что остались

одни в чистом поле! Ни начальников ни работников… Ещё какое-

то время рыли окоп, думая, что кто-то ведь должен появиться?! И

вдруг их охватил ужас:

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

- Така тиша кругом стояла! Хоть бы птичка якась співала.

То паровози на станції гуділи, а це все мовчить. Жутко стало. Ми

кинули ті лопати і бігом на Доманьовку! Бігли скіки могли.

Попадаєм, полежимо а потом знову біжимо… Як ми тіки вспіли?!

Не добежав до хаты, услышала крик матери. На улице

выстроились повозки набитые людьми и пожитками, как

оказалось, готовые вот-вот тронуться в эвакуацию. Во дворе на

земле билась мать. Её отливали водой, пытались силой тащить к

повозке. Она рвала на себе волосы, ломала ногти, впиваясь в

землю, теряла сознание, изо рта с пеной вырывался звериный

вой:

- Гой-гой-гой-гой-гой! Дочіньку забули!!! …Нікуди не

поїду!... Пустіть!... Піду шукать! (Куда бы она пошла, если даже с

палкой едва передвигалась).

Дочь, залившись слезами, бросилась к матери: «Мамо, не

плачьте, я жива!» Увидев Катю, мать, уже от радости, вновь

лишилась чувств, а прийдя в себя крепко схватила за руку свою

младшенькую: «Нікуди од себе не пустю!» Тётя рассказывала –

бабушка, сидя на повозке два дня не отпускала её руки… Все

наблюдавшие сцену возвращения рыдали. Разве могли они

представить, что история с благополучным концом на долгой

дороге Великой войны будет всего лишь микроскопической

пылинкой в сравнении с Эверестом несчастья, отмерянного

судьбой всем вместе и каждому в отдельности. Судьба… В тот

раз вертихвостка была благосклонна к тёте. А может, всё-таки

мать своим горем и отчаянным сопротивлением отъезду

задержала обоз и тем спасла своё дитя? Кто знает. В чём я уверен

непоколебимо – сама она бы не выжила. Ведь даже в 19 лет, по её

же признанию, «… коло мамы и сестри все була маленькою».

Росла робкой, застенчивой, очень ранимой, доверчивой,

Валерий Варзацкий

смешливой. С редких фотографий юности смотрит милое,

светлое личико сельской простушки, которую только ленивый

кавалер не обманет. Вспоминая, со спокойной уверенностью

говорила: « Що там казать – без них я б зразу вмерла. Ни нада

було ни німців, ни руминів».

В то же время, хоть кощунственно это признавать, война,

при всей своей адской сущности, имеет и положительные

стороны. Одна из таких сторон - ускоренная кристаллизация

человеческой личности. Опасность, инстинкт, жажда жизни

преобразуют человека, заставляют действовать так, как он и сам

от себя не ожидал. Окопы и «марафонский забег» в Доманёвку

стали первыми высотами, покорёнными дивчиной на пути к

тяжкой самостоятельной жизни. Первый Поступок, как и первая

любовь, никогда не забывается. Она всю жизнь помнила свой

духовный взлёт под Врадиевкой. Тогда впервые почувствовала,

что может управлять собственной долей. Сколько раз ещё

чувство самостоятельности, постепенно превратившееся в

уверенность, будет выручать её, одному Богу известно. Ясно

только, что борьбу за выживание себя, семьи, многих близких,

оказавшихся рядом с ней в эвакуации, Катя выиграла. Но об этом

скажу позже.

…Между тем, сидящие на повозках начали кричать: «Та

поїхали вже! Що ми німців дожидаємося?!» Уезжающим каждая

минута промедления грозила смертью. Ведь эвакуировались

работники партийных и советских органов, коммунисты, евреи.

Возглавлял обоз единственный в его составе мужчина –

председатель райисполкома, еврей Александр Калинович

Шойхет. Задача № 1 – переправа через Южный Буг. Но до неё

ещё целых 20 километров!

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Под бомбёжками, теряя людей и лошадей, сквозь змеиный

шёпот провокаторов (Возвращайтесь домой!) и безумный ужас

паники (Окружили!), обворованные и ограбленные приползли в

Ростов-на-Дону.

Потом:

«…підводи з кіньми забрали, а нас погрузили в вагоны, такі, що

скот перевозять». Потом «… пливли на пароході по морю, знов

їхали поїздом, тікыи вже через писки и оказались аж в

Маргелані».

Расселяли у местных жителей. Нашу семью и ещё

нескольких хороших знакомых, всего 10 – 12 человек втиснули в

мазанку из одной комнаты. Спали на глиняном полу. Варили,

если было что, на костре, в казане хозяина. Мылись, стирали в

арыке. Неприятно удивило, что там же местные, мужчины и

женщины, после исправления естественных надобностей,

подмывались. С одной стороны – гигиена, не свойственная

приезжим в столь деликатном аспекте. С другой – антисанитария,

если сосед ниже по течению набирает воду, чтобы варить плов.

На работу несколько трудоспособных, в том числе моя мама и

тётя устроились не сразу и не одновременно. Поэтому, если бы не

старый узбек, приютивший их, просто бы умерли от голода.

Работающим было немного легче. В столовых даже давали

какую-то похлёбку. Плюс – хлебный паёк. Невыносимо тяжело

было детям и старикам. Бабушка рассказывала: «Ото Ліда (моя

мать) і Катя принесуть хліб, я його поріжу на маленькі кусочки

на всіх, хто дома сидів. Один кусочок дам каждому перед сном. А

другі кусочки, ті, що на ранок, покладу в торбинку і повішаю під

потолком, щоб діти ночью не достали… От полягали. Чую, малі

крутяться, не сплять. Мая (моя сестра) коло мене спала. Тулиться

до мене і шепче:

Валерий Варзацкий

- Бабушка, дай мені мій кусочок. Я його сьогодні з’їм і

зразу засну… - А як я їй дам?! Це ж завтра до вечора не буде шо

дать! Плачу, гладю її:

-Давай я тобі казочку розкажу. Хочу щось видумать а не

можу, бо в самої з голоду в голову нічого не лізе. Ой горе та й

годі, що ми тіки не пережили!»

Дети болели, отставали в умственном развитии. И всё

же жизнь брала своё. Майя перезнакомилась с соседскими детьми

и

их

семьями,

выучила

узбекский

язык,

заплетала

многочисленные косички, одевалась как маленькая узбечка.

Старшие узбеки очень любили её, называли «Майя – хон», за

танцы и песни угощали едой, часть из которой она приносила в

«общий котёл». С особой благодарностью доманёвцы

вспоминали старого узбека – хозяина мазанки, в которой жила

наша семья. Добрейшей души человек был. Помогал беженцам

всем, чем мог. В середине 60-х годов А.К. Шойхет с дочерью

Арой ездил в Маргелан. Надеялись увидеть деда. Не довелось.

Умер за несколько лет до их приезда. Мир праху его.

…Тётю Катю взяли ученицей ткачихи на фабрику

шёлковых тканей. Наблюдательность, смышлёность, трудолюбие,

быстрота в руках помогли ей за короткое время освоить

профессию. Потом назначили бригадиром, попала на «Доску

почёта». Получала повышенный паёк. Понятно, что его тоже не

хватало голодной ораве дома. Каждый день голову сверлила

мысль, как накормить семью. Мучилась, придумывала всякие

способы достать продукты и … пошла на преступление.

Механизм хищения шёлка придумал еврей из Одессы,

работавший, если не ошибаюсь, нормировщиком. Смысл

операции заключался в том, что тётя, будучи бригадиром,

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

занижала в отчётности за смену количество произведённой ткани.

Утаивался сущий мизер – два сантиметра на всю ширину

ткацкого станка. И всё. На этом её миссия заканчивалась. Как он

снимал излишки со станков, как выносили их с фабрики,

продавали, меняли, шили, Катя не знала. Знала только, что два

сантиметра на безостановочно работающих в три смены станках

превращались в широкие полотнища, идущие на платья,

кофточки, бельё… Знала, что не пошьют из шёлка парашюты.

Знала, что может получить «вышку» за свёртки с продуктами,

которые периодически ночью подбрасывали под дверь их

жилища. Еврей организовал дело серьёзно и компаньйонов не

обижал… Я мог бы не писать об этом. Уверен – кое-кто осудит

тётю. Не такая уж, выходит, она наивная и непорочная. Каждый

имеет право на собственное мнение, в том числе и автор. Моё

сводится к тому, что тут был Поступок, которым двадцатилетняя

девушка выразила готовность отдать свою жизнь за жизнь

близких. Заметьте, спасала даже не собственных детей, которых у

неё, к несчастью, никогда не было, но мать, сестру, племянников,

двоюродных то есть род, семью. «Семья» для тёти было

понятием первостепенной важности. В патриотической песне 60-

х годов учили: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». О семье

думать никто никогда не учил, да и не сможет при всём желании.

Человек или рождается Семьянином или никогда им не станет.

Спорно? Возможно. Однако прошу учесть, что под понятием

«Семьянин» с большой буквы подразумеваю не только

обширный комплекс действий члена основной ячейки общества,

очень важных для обеспечения стабильности структуры семьи и

воспитания подрастающего поколения. Семьянин, о котором веду

речь, уникальный экземпляр, ставящий семью выше закона,

традиционных ценностей, любви, во всех её проявлениях (в том

Валерий Варзацкий

числе к Родине) и даже (!),осмелюсь утверждать, любви к

родителям. Потому что понятие «Семья» для такого человека

гораздо шире понятия «Родители». Оно для него тождественно

понятию

«Вселенная».

Перефразируя

Ф.М. Достоевского, считавшего, что «Правда» выше «Народа»,

можно сказать, что для Семьянина «Семья» выше «Правды».

Да, именно таким уникальным явлением была моя тётя.

При этом чрезвычайно важно помнить, что «Семья» в её

представлении была не только папа, мама, братья, сёстры,

дедушки, бабушки. Она искренне, понимаете, истово, всей душой

переживала за родственников до «седьмого колена». «Родалася»

со всеми, обижалась, не могла понять, как можно забывать своих.

«Ми ж рідні, - готовая вот-вот заплакать, с горечью говорила мне.

– Хіба це так заведено тепер, що даже родичі один до одного не

ходять?!»

Любимым занятием тёти было общение с фотографиями.

Действу предшествовала такая же подготовка, как перед

приходом гостей: угощение готово, в доме убрано, хозяйка в

новой кофте и лучшем платочке, на столе чистая скатерть.

Наконец, из платяного шкафа, из потайного места извлекается

альбом. Надев очки, она осторожно, торжественно открывает его.

Лицо расплывается в улыбке, глаза излучают нежность,

морщинистые руки гладят дорогие лики: «Ну, що ви тут без

мене? Га? Вам там лучче, бо ви всі вместі, а я тут задержалась. И

скучно мені без вас, і тяжко… І мучаюсь, і болію, а Бог смерті не

дає… Канєшно, ходять до мене чужі баби, а рідні вже нікого й не

осталось з моїх годів… Ну нічого, скоро зустрінемось.»

Поплёвывая на кончики пальцев, тётя перебирает

фотографии. Их великое множество. Часть расположилась на

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

страницах альбома, часть – в чёрных пакетах от фотографической

бумаги, часть, наверное, самая большая, россыпью между

страницами. Альбом давно не вмещает всех незабвенных и

живых. Обложка торчит почти под 90 градусов. Никакого намёка

на систематизацию. Хаос. Но старейшина рода в постоянном

контакте с живущими в альбоме. У неё своя система поиска,

работающая безотказно. Собеседников извлекает… на ощупь!

Фотки как будто притягиваются к её ладони. «Мамо! Яка ж в

мене дурна голова, геть все вилітає. Та щэ й глуха. Помню, що ви

цієї ночі мені приснились. А що казали – не дочула. Мабуть, шоб

я не виходила кормить отого чорта на цепу, бо ще впаду на

льоду? Ну да, бачте, тепер вспомнила. Оце ж ви мені казали…

-Сергей (первый муж ), ти таки вредний. То приходиш

коли нада й ненада, а це нема й нема. Ти ж знаєш, що я

переживаю и сердюсь…»

Такие беседы с ушедшими мне приходилось слышать не

раз, стоя в коридоре, за дверью комнаты. Тётя из – за глухоты не

слышала, как я входил в дом и становился невольным свидетелем

своеобразных спиритических сеансов, которые переворачивали

душу. Складывалось впечатление, что граница между жизнью и

смертью для неё уже не существовала. Условия для диалога были

достаточно комфортные. В этой искусственно созданной

реальности смерть не являлась слишком уж важным фактором.

Впрочем, я несколько отвлёкся. Весной 1944 года была

освобождена Доманёвка. Старший сын бабушки, Василий, каким-

то чудом разыскал семью, началась переписка. И вдруг

неожиданно приехал в Маргелан: «Собирайтесь. Поедем домой».

Рыдали все, в том числе и дядя Вася – танкист, майор, грудь в

орденах. Приехал не с пустыми руками – рюкзак и чемодан

неподъёмный трещали по швам от еды. Возникла опасность, как

Валерий Варзацкий

бы кто не объелся, да не помер. Правда, майор сразу взял

ситуацию под личный контроль – рукавом вытерев слёзы,

командирским голосом гаркнул: «Командовать кухней буду я!»

Благодаря военной дисциплине, питание во время подготовки к

отъезду и в пути было по тыловым меркам хорошим, а личный

состав потерь не имел. Думаю, дядя Вася был военным от

рождения.

Во

всяком

случае,

армейская

выправка,

самодисциплина, неповторимый тембр повелительного голоса,

особое, «военное» гусарство до конца жизни не оставляли его.

Призывался ещё во второй половине 20-х годов, имея лишь 4

класса образования. Служил в кавалерии, затем в танковых

войсках. По – секрету, взяв с меня слово хранить тайну,

рассказывал, как историку, что в сентябре 1939 года, после

вторжения фашистов в Польшу, был в составе разведывательного

танкового взвода на околицах Варшавы… Информация поразила.

Ведь о пакте Молотова – Риббентропа в советское время не

говорили.

Войну закончил подполковником. Был несколько раз

ранен. Но самое серьёзное ранение, телесное и душевное,

получил после войны. Всю жизнь страстно хотел учиться. Мечтал

поступить в академию. И вот случай представился. Пришел

приказ о направлении в Академию Генерального штаба. Дядя

командовал танковым подразделением в Забайкалье…

Эх, видно не его день был тогда! Во время церемонии

передачи командования преемнику, башенный люк неожиданно

закрывается

и

перебивает

40-летнему

подполковнику

Ильницкому позвоночник. Дальше – почти год в госпитале

Вишневского, знаменитого военного хирурга. На ноги поставили.

Но в армию уже не вернулся.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Психологический удар остался тяжёлым бременем памяти

до кончины. Особенно досаждала мысль, что если бы не тот

нелепый случай, быть ему генералом…

Многие от подобных «фортелей» судьбы ломаются.

Танкист был не слабого десятка. Поселился в Харькове, построил

дом, вырастил прекрасного сына, работал, пользуясь почётом и

уважением, почти до самой смерти.

…Не знаю, не успел уточнить у тёти Кати, чем она

занималась после возвращения в Доманёвку, как познакомилась

со своим первым мужем Сергеем. Из её рассказов о нём

получается, что в 1944 они встретиться не могли. Скорее всего,

знакомство состоялось до войны, так как Сергей был, как и тётя,

1922 года рождения.

В 1941-м Сергей Держак уже «понюхал пороху» в рядах

Красной Армии. Его часть была разбита и рассеяна. Оказавшись

в тылу у немцев, сумел пробраться в родное село. Что делал в

период румынской оккупации – неизвестно. Наверное, ничего

антисоветского, так как сразу после освобождения Доманёвки,

весной 1944-го, был вновь мобилизован и в числе десятков тысяч

«румынских

прихвостней»,

едва

достигших

17-и

лет,

необученных и безоружных, брошен в бойню Сандомирского

плацдарма…

Рассказывал, что от роты после первого боя осталось 4

человека. Победу встретил в Австрии. Имел несколько наград, в

том числе медаль «За отвагу».

У них была настоящая любовь. «Ой, як я його любила! А

він мене як любив!»,- вспоминала тётя. Я всецело верю ей. Она

была создана для большой любви. Что касается Сергея, то его

способность испытывать высокое чувство сложно было даже

представить.

Валерий Варзацкий

В 1968 – 1969 годах мне пришлось работать с ним в одном

карауле в Профессиональной пожарной части №18. Сутки

дежурили, трое суток отдыхали. Чтобы там ни плели злые языки

о спящих пожарниках и отсутствии воды в баках, нервное

напряжение, особенно ночью, постоянно давит. Не помню, чтобы

кто-то из нас уснул во время дежурства. Лежали на кушетках,

вели бесконечные беседы, выходили курить, меняли друг – друга

у телефона за столом дежурного.

Вот тогда-то я, может быть впервые в жизни, осознал, что

внешность не всегда соответствует внутреннему миру человека.

Дядя Сережа был «большим». Ростом под 185 см.

Широкие плечи. Широкие кисти рук. Широкие ладони. Толстые

пальцы. Живот как у штангиста-тяжеловеса подчёркивал

физическую мощь. Выражение лица хмурое, недовольное.

Низкий лоб. Взгляд иронично-презрительный. Волосы густые,

кудрявые. От его облика веяло силой, решительностью,

бескомпромиссностью. Прозвищем «Сила» кто-то попал прямо в

точку.

В свободные от дежурств дни дядя Сережа «бив камінь»,

то есть в карьере добывал ракушечник для строительства частных

домов. Фантастически тяжелая работа, в полном смысле слова

каторжная! Орудия труда – молот, лом, кирку, лопату в

брезентовом мешке, прикреплённом к велосипеду, привозил на

дежурство, чтобы утром, после окончания смены, не теряя

времени, ехать «на камінь».

Тогда не было жесткого законодательства о недрах. Далеко

в степи, вдали от населённых пунктов, находил балку с выходами

ракушечника и один, без помощников, работал от восхода до

захода.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

И военное прошлое и «пожарка», где мне пришлось видеть

его «в деле» и многолетний «бой с камнем» не давали никаких

оснований «заподозрить» Сергея Держака в романтичности,

сентиментальности, мечтательности. Но он, клянусь вам, был

таким! Хотя и не осознавал этого.

Его внутренний мир во многом стал понятен мне

значительно позже. А впервые я поймал себя на мысли, что он

какой-то не такой, как мне казалось до того, во время наших

ночных бдений на дежурстве.

Во-первых,

дядя

Сережа

оказался

блестящим

рассказчиком. Сам о себе говорил: «У мене цих історий, як у

дурного махорки». Рассказывая преображался, становился

актёром, копировал героев своих повествований, как Тёркин

«весело и складно» врал, вызывая наш хохот и просьбы «выдать»

ещё что-то.

Во-вторых, я понял из его историй, что он романтик и где-

то авантюрист, в хорошем смысле. Любил дорогу, перемену

обстановки, лет пять комбайнером ездил на Целину, работал в

Молдавии. Да взять хотя бы те же карьеры в глухомани.

Говорил: «Мені не скучно там одному. Птички співають. Ляжу на

землю, а вона тепла, трава пахне, небо синє-синє…»

Верю тёте Кате. «Сила» был способен на большое чувство.

Погиб нелепо. В самом центре Доманёвки на велосипеде

въехал под задние колёса грузовика. Прохожие услышали

странный треск. То лопнул его череп.

Долгие месяцы тётя напоминала робота. Вроде бы и на

работу ходила, но как «отмороженная», перестала варить (для

кого?), подумывала «пойти за ним»…

Вдруг Сергей начал «приходить» к ней сам. Во сне.

Разговаривали. Пожаловалась, что не может найти деньги,

Валерий Варзацкий

которые копили на мотоцикл, а надо отдавать долги. Он указал

место тайника в подвале. Утром пошла, нашла деньги и отдала

долг.

Ночные «посещения», состояние полусна измучили её до

предела. Просила не «приходить» уже, найти себе кого-нибудь

«там»… И вот после некоторого времени отсутствия Сергей

«появился» в сопровождении молодой, симпатичной, чернявой

женщины. Сказал, что это его жена. Тётя их благословила.

Больше не появлялся.

Любовь к Сергею жила в её сердце до конца земной жизни.

В последние месяцы перед уходом она часто говорила о нём с

нежностью и тоской. Вспоминала, как они начинали жить вместе.

Как бедствовали: «Найняли землянку. Мама дала кровать. Я

застилила її шинелью. Куфайка під голову і все. Ні простині, ні

подушки, ні стола, ні стула. Нічого не було. А все одно були

щасливі!»

Самым страшным испытанием для тёти после гибели мужа

было одиночество в доме, который они с огромным трудом

построили. Не представлявшая жизнь без семьи она не находила

места в «четырёх стенах». Спасалась работой, подолгу

засиживалась у нас. При каких обстоятельствах сошлась с

Геннадием (по паспорту Игнатий) Николаевичем Першиным я у

неё не успел расспросить.

Жена бросила его и уехала в Одессу. Жил в семье сына

недалеко от тёти. Работал диспетчером в автопарке. Любил

выпить и страшно курил. При этом был человеком добрым,

покладистым, неконфликтным. Как судьба забросила сибиряка,

подводника, воевавшего на Тихом океане, к нам в деревню –

неизвестно.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Внешне Геннадий был полной противоположностью

Сергею. Невысокого роста, худой, «тонкий, звонкий и

прозрачный», по собственной характеристике. Улыбающееся,

узкое лицо серовато-желтого цвета, прокуренные два передних

зуба, на довольно большом расстоянии друг от друга.

Думаю, что тётин выбор именно Геннадия объясняется её

жалостливостью, органической потребностью заботы о ком-то.

Каждый день она наблюдала за этим тщедушным мужичком

необычной походкой (резко выбрасывал ногу от колена вперед,

словно на параде) идущим на работу и пошатываясь (водители

наливали) бредущим домой.

Она не очень рьяно боролась с его пьянкой, да и он как-то

сумел «снизить обороты». Пить стал реже и поменьше. Золотая

середина для семейной жизни была найдена.

Тётя Катя, со свойственной ей жертвенностью, окружила

заботой, помощью, ненавязчивым, искренним вниманием семью

сына Геннадия. Внуки полюбили «новую бабушку», тем более

что родная в Доманёвке практически не появлялась и

добросердечностью не отличалась.

Несколько лет прожили в мире и согласии. Как все люди

на что-то надеялись, строили планы. Не суждено было сбыться

надеждам. У Геннадия обнаружили рак поджелудочной железы.

…Помню приехал в отпуск и рубил дрова на зиму. Вдруг

приходит Геннадий Николаевич. Меня сразу же поразили его

глаза и уши. Веки не удерживали горе. Я физически ощутил, что

оно не умещается в его теле, голове и через глаза выбрасывается

наружу, обволакивая меня, топор, дрова, сарай… Нет-нет, не

слёзы! Глаза были не просто сухие, а пылающие, раскалённые.

Несмотря на скромные физические данные подводник Першин

слёз не любил. SOS кричали глаза.

Валерий Варзацкий

Что касается ушей, то я давно заметил, что у людей

неизлечимо больных они видоизменяются. У каждого по-своему,

но становятся другими. Всегда задиристо-жизнерадостно

оттопыренные почти под 90 градусов к голове «локаторы»

Геннадия Николаевича скукожились, увяли. Стеснительно

улыбаясь он сказал:

- Ты знаешь, Валерка, какая-то хренотень ко мне

прицепилась. Всё оттого что мало водки стал пить. Болит и

болит, а врачи-костоломы говорят пить вообще нельзя… У тебя

же в Одессе знакомых много, может показать меня хорошему

специалисту?

- Вы меньше прислушивайтесь к этим болям. Вон в

Оренбурге молодой женщине, преподавателю с нашей кафедры

признали рак. Ну и что? Принимала какие-то лекарства. Хотели

делать химию. Она плюнула на всё, вышла на работу и вот уже

три года вкалывает с утра до вечера, – врал я.

- Главное – внутренний настрой на борьбу. Вы же боец,

Геннадий Николаевич!

Не помню, какие еще слова я нашел, чтобы ушел он

умиротворенным, с надеждой.

Пусть простит меня на том свете Наташа Халина, которая

действительно, почувствовав себя лучше, рынулась на работу…

Улучшение у таких больных в большинстве случаев бывает

временным. Честно скажу не помню, то ли она умерла к моменту

нашего разговора, то ли сбежав из больницы, еще лежала у себя в

квартире ни кого не впуская.

Успокаиваю себя тем, что моя ложь была во благо и

несколько мгновений надежды хотя бы чуть-чуть облегчили

страдания человека.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

В последний раз видел Геннадия Николаевича за

несколько недель до его смерти. Тётя мыла пол в комнате, где он

лежал. Увидев меня, радостно засуетилась, не зная, куда усадить

дорогого гостя. Геннадий Николаевич, совершенно высохший,

сидел на кровати, подпёртый подушками и ожидал приезда

«Скорой» со спасительными обезболивающими уколами. Улучив

момент, когда тётя отвернулась, изобразил на лице мину в

переводе на слова звучавшую бы, как «Хана мне…». Даже на

пороге вечности старался не расстраивать тётю.

Она прожила свой земной срок по-человечески правильно,

понятно, логично, предсказуемо, всегда стараясь быть нужной,

ни в коем случае не стать обузой. И смерть свою приблизила, не

изменяя жизненным принципам.

Я находился в большом запое и недели две не появлялся к

ней. По всем признакам пьянка ещё должна была продолжаться,

и утром таки опохмелился в компании собутыльников. Ещё были

деньги. Пришёл домой, поспал. Потом вдруг что-то буквально

выбросило меня из кровати и я почти побежал, обливаясь

алкогольным потом, на Пионерскую 3, где она жила.

Тётя лежала на диване в состоянии, подобного которому я

у неё никогда не наблюдал. На полу валялось несколько

таблеток:

- Що, плохо тобі?

- Ой, погано! Піди позви Люду…(соседку-медсестру).

-А давно так погано?

-Та це ж я взяла и випила всі таблєтки…

- Нащо ж ти їх випила?!

- А щоб не мучиться и вас не мучить…

Люда прибежала и оцепенела от ужаса:

- Їх же нада було пить по пів таблєтки в день!

Валерий Варзацкий

Вызвали «Скорую», начали давать пить воду с

марганцовкой. Как провинившийся ребёнок глазами, полными

надежды, посматривая на нас послушно глотала воду. Когда

приехала «Скорая» самостоятельно, быстро собралась и, держа

меня за руку, почти побежала в машину. Очень испугалась

смерти.

В больнице по высоченным ступенькам у входа

карабкалась без моей помощи. Спешила… Прибежала Майя.

Поставили капельницу. Стемнело. Майя ушла за постелью для

тёти, а я поплёлся домой.

Ночью и утром телефон молчал. Электрошок звонка

ударил часов в одиннадцать. Плачущая Майя сказала, что тётя

скончалась. Смерть действовала по своему обычному сценарию:

облегчение, хорошее настроение, аппетит и вдруг падение, храп,

конец.

Прошло девять месяцев. Растерянно смотрит на улицу

окнами без занавесок вдовец-дом, вызывая у меня приторно-

сладковатый

коктейль

ощущений

жалости,

отчаяния,

безысходности, кончины. Продолжает нелёгкую службу на цепи

старый, пёсик Боцман, излучающий унаследованные от тёти

доброту, преданность. Он похож на одинокого японского солдата

в джунглях Филиппин, 50 лет ждущего смены караула. Тиран-

хамелеон кот Серик, доводивший покойную до валидола,

переметнулся к соседке. Ходит жирный и лоснящийся, что,

впрочем, не мешает ему без опозданий появляться к обеду,

который ежедневно приносит Майя. Холодильник, умывальник,

ковры, пледы, покрывала, подушки, посуда, множество других

бытовых

мелочей

«переехали»

ко

мне.

Есть

вещи,

принадлежавшие маме, после её смерти попавшие к тёте, а теперь

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

возвратившиеся домой, подобно старым кораблям, в последний

раз зашедшим в порт приписки перед буксировкой на мели

Индии, где их разрежут на металл…

В этом кругообороте вещей вижу магический смысл.

Понимаю, осязаю всей плотью, что я последний их хозяин,

повелитель, пользователь. После меня они будут никому не

интересны а, следовательно, не нужны. Скорее всего, путь их

скорбный

завершится

в

пунктах

приёма

макулатуры,

металлолома, в мусорных ямах, топках и кострах.

…Вещи. Память. Старость. Три измерения уходящей

жизни. А что же в будущем? Надежда и вера!

Надеюсь, верю, что рукописи таки не горят, и сведения о

редкой души женщине найдут своё место в душах родственных,

вольются маленьким притоком в светлую речку человеческой

доброты, на Живой воде которой растут настоящие Люди.

Валерий Варзацкий

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Пьяницы знают тот благостный момент, когда после

опохмелки становится хорошо. Тема исследована в прозе и

поэзии глубоко, всесторонне знатоками и практиками высшей

квалификации

мирового

уровня.

Стараниями

интернационального коллектива простых тружеников пера и

гениев эпистолярного ремесла момент «полегчало» за последние

сто пятьдесят лет приобрел пугающую словесную завершённость.

Что, уже нечего добавить?! Не поверю! Вершина «кайфа» -

похмелье, безгранично по числу комбинаций выражения

просветления, а неисчерпаемость темы проявляется прежде всего

в разговорах.

«Разговоры», «беседы», «споры», «диспуты», «монологи»,

«рассказы», «спитчи». Этими и другими словами и их

многочисленными синонимами из матерного лексикона можно с

известной условностью классифицировать общение не в меру

пьющей братии. Не буду заниматься филологическими изысками,

чтобы не потерять нить разговора (нашей, «борцов со Змием»,

профессиональной болезни). Скажу лишь, что общение в первые

часы возлияния и во время похмелья - две «ба-а-ль-шие»

разницы. Впрочем, «коллеги по цеху» меня поймут. Тем, кто «не

в теме», объяснять бесполезно.

То, о чём я пишу, было рассказано мной не в

хронологическом порядке, в виде отдельных историй во многих

точках

бывшего

Союза,

в

разные

годы

множеству

собутыльников, но всегда ТОЛЬКО утром после дня «икс», когда

закончились муки продавливания «первой», когда намного мягче

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

прошла «вторая» а после «третьей» мир обрёл чёткость и

захочетелось всех любить, думать и говорить.

Дошкольный возраст

Суперважный вопрос, традиционно выносимый на

утреннее обсуждение – первое знакомство с алкоголем. Тема не

могла быть поднята вчера, когда все, ещё полные сил и

порочного энтузиазма, тупо состязались в количестве выпитого и

орали хором разную хренотень. Она, тема, плод вчерашнего

буйства

страстей,

но

как

в

диалектике

–

прямая

противоположность борьбы. Как в экономике – нижняя точка

падения производства. Как в физике – полюс со знаком «минус».

Сегодня - раскаяние, угрызения совести, тоска об

утраченном. Говорят по – очереди, нормальным тоном и, самое

поразительное, слушают!

Не помню, когда первый раз попробовал спиртное. Из

глубин памяти периодически всплывают картинки раннего

детства. Почему-то в них постоянно присутствуют подвал, бочка

с вином, белый резиновый шланг из которого мы это вино то

сосали на месте, то наливали в поллитровые баночки и несли в

конец огорода, где был замаскирован от взрослых шалаш.

Пикантная подробность: в том «доме терпимости», играя в пап и

мам с соседскими подружками, мы демонстрировали друг – другу

половые органы…

Так вот, половые щёлочки девочек запомнились – видимо

как нечто новое, ещё не изученное. А вино – нет! Значит явление

было рутинное, обычное. И «стукнуло» мне тогда максимум

четыре(!), потому, что в пять(помню отлично) в детском саду, со

знанием дела я свысока рассказывал «тёмным» сверстникам как

появляются дети. «Лекцию» подслушала воспитательница и

Валерий Варзацкий

передала содержание маме, заставив её хорошенько поломать

голову над вопросом. «Что же с ним делать?!». Слава Богу,

мамочке хватило мудрости поведать мне о жалобе лет через

пятнадцать…

В мельчайших деталях вижу сюжеты частых застолий в

нашем хлебосольном доме. Отец пил чисто символически, был

молчун, тихоня, для компании представлял ценность разве что

как танцор - по воспоминаниям старших во время танца очень

любил сверх меры прижимать женщин. Но, наверное, нравилось,

раз запомнилось…

Как бы там нибыло, по мере приближения очередной

праздничной, юбилейной даты или просто так, чтобы весело

провести вечер, все повелителько кричали: «Идем к

Пузыревской!» (в замужестве мать сохранила девичью

фамилию).

Нравы были простые, к тому же приличных собственных

домов большинство не имело. Наш новый дом, да ещё в центре,

считался «хоромами», но, на мой взгляд, главную роль в его

притягательности играли два других обстоятельства.

Первое по значению – радушие хазяйки. Мать любила

принимать гостей. Была натурой открытой, щедрой, улыбчивой.

Всё, что было на плите, в духовке, в изобильном подвале

перемещалось на стол. Тревожила её только одна мысль – как бы

чего не оказалось мало.

Второе – тут всегда можно было не просто чем – нибудь

«загрызть», а вкусно, «от пуза» поесть и вдоволь выпить.

Прекрасно и разнообразно готовила бабушка. Все продукты были

домашнего происхождения.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Приходили с детьми, которых усаживали рядом с собой.

Говорили:

- Ну, водки им еше рано, а наливочки или винца по чуть -

чуть можна…

Детки, пригубив вишневочки или красненького, по-

быстрому перекусив, незаметно покидали родителей и

устраивали игры за домом, за летней кухней, за хлевом. Там, в

стране «За», в тайниках хранились мои богатства - спички,

окурки, папиросы, финский нож, кастет, два самопала, два

портсигара, таблетки сухого спирта, две обнажённые до пояса

«Дамы» из немецкой карточной колоды, деньги в монетах.

Вы обратили внимание на наличие в списке всех атрибутов

курильщика? Разумеется, я курил! Не думал об этом писать, но

нахлынули воспоминания и не могу удержаться. Тем более, что

история моего вступления в романтические ряды потребителей

«Казбека» и «Беломора» мягко говоря, не совсем обычная.

Было мне всего лет пять, когда мы с мамой поехали в

Харьков к дяде Васе, но картинка в памяти сохранилась чёткая и

яркая, правда, вижу её как будто бы со стороны, тоесть и себя

тоже. Я с рождения был « жаворонком». Проснувшись, находил

себе занятия, никому не мешал. Вот и в гостях тихонько сполз с

кровати, оделся и вышел на улицу. Дядя жил в ещё

недостроенном частном доме и в этот момент стоял у крыльца в

комнатных тапочках, пижамных брюках, майке. На плечи была

наброшена шинель. «Конченый» курильщик, он всецело

отдавался сладкому яду первой утренней затяжки. Важно знать,

что дядя Вася принадлежал к редкому типу мужчин – всё, что

они делают, делается заразительно, со вкусом, вдохновением,

страстью, комментариями.

Валерий Варзацкий

- Э-эх! Сейчас поработаем! – слышался боевой клич

танкиста и земля летела из-под лопаты как из земснаряда,

рубанок не успевал выбрасывать свистящую струю стружки а

мастерок с раствором напоминал ракетку для пинг- понга, в

руках олимпийского чемпиона – китайца.

Когда он приезжал в Доманёвку и ел борщ, сваренный его

мамой, а моей бабушкой Женей, мы прятались кто куда от

позора. Зрелище было редкой драматургической силы.

Во дворе под деревом - круглый раздвижной стол. На

столе – ведровая кастрюля борща с торчащим половником.

Рядом, прикрытая фанерой для раскатывания теста, большая

миска вареников с творогом и литровая банка с домашней

сметаной.

За столом – дядя Вася в майке, сквозь зубы, хитро

прищурившись, мурлычет: «Люд-ди гибнут за м-металл…». Рука

с наколотой красавицей неторопливо отстукивает такт ложкой по

столу. В глазах азарт борьбы с обедом и жажда победы!

Последняя формальность выполняется хозяйкой - моя мама

насыпает в его тарелку борщ и шутливо убегает.

- Ай-яй-яй-яй!, - удивлённо - восхищённо, как будто

первый раз видит борщ, гремит Василий, не глядя, левой рукой

шаря в поисках куска хлеба побольше. Наконец самый большой

ломоть золотисто-серебристого, ещё тёплого, маминого,

знаменитого на всю Доманёвку – в левой!

- Правое плечо - вперёд!- командует подполковник. Ложка

вонзается в борщ. Хлеб и ложка мелькают поочерёдно с

быстротой лап снегоуборочной машины. Сёрбанье, хрюканье,

блаженное мычание разносятся по улице. Соседи испугано

выглядывают из окон, прохожие останавливаются, а самые

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

любопытные пытаются рассмотреть сквозь листья георгин что за

странности творятся в доме уважаемой Лидии Яковлевны.

Сама она, наблюдающая за процессом из летней кухни,

делает две – три «вилазки» к столу, чтобы наполнить тарелку

брата очередной добавкой. Терпение хазяйки иссякает:

-Ты можеш нэ сёрбать и нэ стогнать?! Од людэй стыдно!

-Не могу… Я тогда не чувствую вкуса…

Каждое утро, ещё до восхода солнца, была побудка

половины райцентра паровозной силы воплями во время

омовения до пояса колодезной водой.

Далеко за полночь, в радиусе полкилометра, мещане не

спали, «наслаждаясь» шедеврами народной и фронтовой песни в

исполнении

«Лидыного

брата»

и

нестройного

хора

собутыльников.

Ну и, конечно, курил дядя неописуемо соблазнительно.

Особенно впечатлял ритуал неопытных, «зеленых».

Заметив интерес в моих глазах, дядя, выпустив через

ноздри дым, спросил:

- Хочешь попробовать?

- Хочу.

- Правильно! Ты уже мужик, а каждый мужик должен

курить, – сказал «воспитатель», отгрыз кончик папиросы и

окурок протянул мне:

-Вот так,- «Су-у!», - набирай дым в рот. – «Фу-у!», -

выпускай. Только не вдыхай, а то будешь кашлять. Мама

услышит и нас поубивает.

Я выполнил все, как было продемонстрировано учителем.

Мне не стало плохо, наоборот, понравилось. Почти английский,

по своей торжественности, ритуал стал нашей мужской тайной на

весь период моего пребывания в Харькове.

Валерий Варзацкий

…С того времени начал покуривать за летней кухней. Как

научился затягиваться - не помню, но, видимо, настолько «вошел

в роль», что потерял бдительность и дяде, по «ходатайству»

мамы, пришлось в один из своих «залетов» в Доманёвку, скрепя

сердце, искоренять плоды трудов своих неправедних при помощи

ремня.

Пострадала

задница,

но

курение

осталось,

замаскировалось, законспирировалось. Только летом 1961 года,

заболев сильнейшим воспалением лёгких, впервые почувствовав

дыхание смерти, «завязал». …Чтобы «развязать» в 1968-м,

достигнуть пика в 1977–1991–м (3-4 пачки в день), бросать

«тысячу раз», как Марк Твен, и последнюю сигарету выкурить 31

декабря 1999 года.

Ремень, горящая задница – хорошие зарубки на древе

прошлого, мгновенно возвращающие к теме разговора.

Первый и последний раз за пьянку меня мать лупила в

первом классе. Было это так.

Школа

Жил по соседству мальчик Сережа. Папу – моряка

политические штормы средины 50 – х выбросили «на укрепление

сельского хозяйства», председателем райисполкома в Доманёвку.

Мама закончила консерваторию и дома постоянно играла

на пианино. Сережа был «своим» пацаном, но уж больно каким–

то скромным, городским, воспитаным. На дне рождения

«ущербность» именинника проявилась в полной мере.

Мы, то есть я, Борька, Витька, Алька, Вовка приближаясь к

дому Серёги уже предвкушали что сейчас выпьем винца,

вишневочки, наедимся жаркого, холодца, голубцов, колбаски,

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

пельменчиков. Закусим тортиком, запьём компотом из

чернослива и груш. Ну, как всегда и везде. Как обычно.

Не тут-то было! На застланом белой скатертью столе

стояли вазы с конфетами и печеньем, вазочки с вареньем и

дивной красоты, фиолетовые с золотом, чашки на блюдечках.

Бока чашек и дно блюдец украшали сценки из старой сельской

иностранной жизни.

Но где же рюмки или хотя бы стаканы?! А «закусь»?! Нет!

Мы почувствовали, что тут не нальют. Решение возникло

мгновенно. Я кивнул Борьке в сторону двери. Не сговариваясь,

быстро вышли на улицу и побежали ко мне. Пока домработница

продолжала носить из кухни еще что– то съедобное, мама, с кем–

то переговариваясь, еще играла на пианино, трехлитровая банка с

вином уже была под моим стулом. Вышло почти по –

Высоцкому: «…Мама была с друзьями, каштан уже опал!»

Подвел «слабак» – именинник. Когда красивая мама после

официальных слов удалилась, сказав, что мы уже взрослые, и она

не будет нам мешать, мною в чашки было налито вино. Все,

включая девочек, пригубили. Сережа, позорник, на радостях

выпил все! Там и было то полчашки всего, но ему хватило.

Вдруг, закатив глаза, дружок сполз со стула и улегся на пол…

Таких прецедентов в нашей компании еще небыло. Кто–то

шепнул: «Тикаемо!», - и мальчики исчезли. Перепуганные

девочки сразу рас сказали маме Сереги кто был «закоперщиком»,

как у нас тогда называли инициаторов плохих дел. Мама

позвонила папе. Тот, вызвав в кабинет мою маму, работавшую

счетоводом, сказал, что ее сын – пьяница споил его сына, еще не

нюхавшего спиртного. Он таки был прав! Мы совсем забыли, что

Серега с нами в «пьяные игры» не играл.

Валерий Варзацкий

Тем временем, прибежав домой, я, в предчувствии

неотвратимости наказания, уселся делать уроки. То, что кара за

содеянное наступит так быстро, не ожидал. Прошло всего минут

сорок. Вдруг громко взвигнула калитка, послышался стук

бегущих ног, двери, входная и в комнату, распахнулись почти

одновременно. Я даже не успел повернуть головы, как

разъяренная мать с криком: «Убью, гада!» - начала хлестать меня

«авоськой». Вскочив из-за стола, я интуитивно выполнил золотое

правило вратаря – бросившись навстречу нападающему, сократил

угол атаки. Мать не рассчитала расстояния и почему-то выронила

«авоську», улетевшую под кровать. Она попыталась её найти,

освободив дверной проём. Выход на свободу был передо мной!

Беги же на улицу, там она точно лупить не будет. А я, одурев,

побежал в «большую» комнату, через коридор напротив, и,

забежав за круглый обеденный стол, размазывая сопли и слезы

заверещал:

- Цэ нэ я! Чого ты бъеся?!

- А! Ты щэ й брэшэш! Тэпэр точно прыбъю!, -

послышалось из-за двери и мать появилась… с чугунным

утюгом.

…Я упорно, наверное, стесняясь, не бежал на улицу.

Сделав несколько кругов вокруг стола, юркнул в закрытое

пространство спальни.

…Нет, конечно, если бы она ударила утюгом с размаху по

голове, то убила бы. Но она, по матерински, остыв и устав,

толкнула меня в попу. Этого оказалось достаточно, чтобы я упал

а она бросила утюг и рухнув на диван долго рыдала, шепотом

повторяя :

- Отдам в интэрнат…, тоди ты взнаеш…

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Толчок был вроде и не сильный, но ведь УТЮГОМ! Синяк

остался надолго, а дерзость малолетних «синяков» (пьяниц, по –

одесски) до сих пор вызывает у меня грешное восхищение, как

будто это было с кем-то другим.

Удивительно мышление взрослых в сельских семьях Юга

Украины средины ХХ века. Казалось, ну убери эту чертову бочку

из подвала или хотя бы не наполняй, уже исчезает ближайший

провоцирующий фактор. Никто и пальцем не пошевелил! Пишу

свою «писанину» искренне, без осуждения кого – либо. Да и в

чём их вина? Ещё неизвестно, хорошо или плохо, как факт, наше

раннее знакомство, пристрастие, не падайте в обморок пуритане,

ЛЮБОВЬ(!) к эпикурейским игрищам. Отвечая за свои слова,

вроде бы в трезвом уме и еще в сознании, утверждаю – всё самое

– самое хорошее и суперплохое за 63 года жизни было связано с

пьянкой. Более того, понятие «Жизнь», в моём представлении,

тождественно понятию «Пьянка».

Круто? Цынично? Не знаю, не знаю… А что, лучше в 17

лет впервые «причаститься» «биомицином» и через полгода

спиться без надежды возврата в НОРМАЛЬНУЮ жизнь?! Таких

случаев в моем окружении было множество.

Или

взять

Тамару

Алексеевну,

мою

первую

«математичку». Жила у нас на квартире.

Вспоминаю: играет недавно купленый приёмник «Сакта».

Теплый, тихий осенний вечер. Из огородов потягивает дымком.

Уже выкопали картошку, убрали тыкву, жгут перед вспашкой

сухую ботву. Мама, Майя, Тамара Алексеевна секут капусту для

засолки. Я на подноске головок. Мне легко, радостно, спортивно

хватать одну, а то и две, если помельче и вылетать из подвала,

словно резиновый мячик из-под воды! Скорость возвращения

поражает женщин. Мать нестрого поругивает:

Валерий Варзацкий

- Куды ты лэтыш?! Ше вбъеся в тому подвали!

Вот большая работа закончена. Вечеря на столе.

«Спецзадание» получено – доставить три литра из известной

бочки. Мои действия?

Бьюсь об заклад, вы не угадали! Не прикладываюсь я,

пятиклассник, к белому шлангу из бочки а мастерски, по-мужски

(они, бабы, делать этого ведь не умеют, почему и послали)

втягиваю ртом вино в шланг, сплёвываю малость, попавшую в

рот (автоматика, рефлекторность…) и тут же вставляю шланг в

горлышко банки. Не пью вино из шланга! Зачем?! Точно знаю

что мне, как «гонцу», а по-сути благодетелю, нальют сами.

Спокойно и буднично. Без шума и без драки.

И наливали. Чуть – чуть. А коллективчик какой

незабываемый сосредоточился бок-о–бок: бабушка, мама, сестра

–

она

же

классный

руководитель,

бескомпромиссная

«математичка», за строгость прозванная «Еденицей»! Я – один

мужчина. Не сюсюкали. Не подыгривали. Всем интересно.

Душевно.

Так вот автор, после 60–летия, из каких–то сомнительных

соображений экспериментирует на бумаге, а «Еденица» еще в

молодости, вернувшись домой, спилась. Не знаю, жива ли.

Попробовала вино в Доманёвке, куда попала по распределению,

понравилось и - понеслось!

Нет и не может быть каких – либо параллелей и

закономерностей, если говорить о влиянии алкоголя на разных

людей, поскольку нет двух одинаковых, в смысле здоровья и

предрасположенности, организмов. Но, на основании данных,

полученных мною в результате более чем полувековой «разведки

боем» в расположение Зеленого Змия, могу выдвинуть

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

осторожную версию: те, кто раньше начал, посильнее тех, кто

позже.

В хронологическом порядке мое пьянство до 17 лет, с

известной долей условности, можно разделить на 5 этапов:

Первый. До 13 лет. В подавляющем большинстве случаев

во время «мероприятий» родителей.

Второй. 13 - 14 лет. В компании сверстников, на

сэкономленные родительские деньги.

Третий. 15 – 16 лет. Целенаправленное накопление денег

узким кругом друзей – собутыльников с целью пропоя. По

поводу и без повода.

Четвёртый. 16 лет. Празднование 16 – летий.

Пятый. 17 лет. Проводы в армию 18 – летних друзей.

Не буду строго придерживаться придуманной мгновенно

хронологии: ясное дело, жизнь нельзя вложить ни в какие схемы.

Она как раз интересна событиями, не укладывающимися в

голове. Таких в калейдоскопе моих пьянок, до 17 лет

включительно, хватило бы многим мужикам на «питейную»

биографию всей жизни.

Уже с 6 – го класса мы активно и сознательно отмечали с

вином все праздники. Особенно любимыми были 1 и 9 мая. Из –

за дешевизны популярным было сухое вино «Пэрлына стэпу».

Редкая гадость! Наглотавшись его « из горла» без всякой закуски,

мы даже не успевали вставить два пальца в рот и, бывало,

поливали светлые рубашки соседей смесью этой «бурды», соплей

и желчи. Впрочем, то было не самое неприятное. Хуже, когда

приходилось вытаскивать из рвов, окружающих лес, «уставших»

и тащить их, в блевотине, домой, на виду у публики. Вот что

значит отсутствие алкогольной закалки!

Валерий Варзацкий

В 7 – м классе центром притяжения «юниоров»

алкогольной команды стал Коротков. Он в «сельповской»

лавочке продавал вино. По цене – сухое красное, по крепости –

сладкое дессертное. Употреблять нам никто не запрещал. Можно

было спокойно опрокинуть и три и четыре стакана. Тогда же в

магазинах, в бутылках, меньше поллитровой, но больше

«шкалика» появился и очень быстро исчез «Рубин». Классное

вино! С большим наслаждением я никогда не пил ни один

спиртной напиток. Оно для меня, как первая любовь,

неповторимо.

Интересно, что лет через 10, в «Елисеевском» на Горького

в Москве «Рубин» вновь повстречался мне. Бутылки, правда,

были 750-граммовые. Купив шедевр, забежал на детскую

пощадку во дворе многоэтажки, с трудом продавил внутрь

пробку, припал к горлышку. Но…эзотерический контакт с

юностью не состоялся. Вкус был не тот

Пятнадцатилетними, мы продолжали внедряться в

немногочисленные (к сожалению…) «блокпосты» Змия в

Доманёвке.

Окучив «Чайную», спокойно пили разливное, несравнимое

с нынешними синтетическими помоями, пиво Первомайского

пивзавода. Кстати, пиво считалось одним из лучших в Союзе. В

газетах писали, что какой-то их передовой бригадир был Героем

социалистического труда, но не это главное. Вкус пива

определяет вода, и брали ее из прозрачной как воздух, милой

речушки Синюхи, впадающей в Южный Буг в самом центре

города.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Железный «Ветерок» возле автовокзала Доманёвки стал

нашей «штаб-квартирой», где мы баловались в праздных

разговорах «креплячком» - «Агдамом» и «Славянским».

Не часто, но все же иногда, по пути на танцплощадку,

«ныряли» в буфет ресторана «Поле». За столики пока не

садились, но пару стаканов вина для «танцевальной» смелости

опрокидывали.

И все же наибольшим успехом у местных «Ромео»

пользовалась «забегайловка» под народным названием «Дамские

слезы», где соблазнительно блистала сладостно – магнетической

плотью и порочностью на челе продавщица Катя, прибывшая из

далекой деревни. Тут я оставлял мамины копейки «на кино и

пончики с сахаром» ежедневно с пунктуальностью часовых у

Мавзолея. Хороша была, гадюка! Ее неправильная, скудоумная

речь, разбавленная легким матом, грубыми намеками и

стрелянием туповатыми, задорными глазками вводили меня в

сексуальный мандраж даже на расстоянии. Наверное, если бы я

только прикоснулся к ней, то кончил бы безо всякого полового

акта. Поэтому пригубив сто граммов ликера, я побыстрее бежал

от этого «несчастья» в «Чайную», добавить что-нибуть покрепче.

А завтра все повторялось снова…

Процесс выпивки в 8-м классе, идя в ногу со временем, мы

начали планировать. В своем архиве нашел любопытный

документ. На прямоугольнике плотной бумаги, в столбик по

вертикали, инициалы: Б., Вал, В., П., которые расшифровываются

как Боря, Валера, Вася, Паша.

Напротив имен, по горизонтали – цифры. Например:

Вал. 1 + 1 + 1 + 1 + 0,49 + 051 = 5

Ниже, под. четырьмя строчками цифр, дающими в итоге 20

– наши подписи.

Валерий Варзацкий

Передо мной не что иное, как ведомость сбора средств, для

покупки «бухла» толи под какую-то дату, толи просто для

«допинга», во время игры в карты. Сумма немалая – 20 рублей!

Можно было купить 8 бутылок водки или 18 бутылок

«крепляка».

Историческая ценность документа, его символичность и

убийственная ирония судьбы одного из подписантов, проявилась

для меня в тот момент, когда я увидел обратную сторону

картонки. Это оказалось, отпечатанное в типографии,

приглашение матери моего друга на… родительское собрание!?

Разумеется, она туда не попала, так как сынок использовал

приглашение для более важного дела, которое стало для него

через полвека, после выхода на пенсию, смыслом и

единственным содержанием оставшейся жизни.

Шестой месяц 1966 года едва не подтвердил по

отношению ко мне зловещий смысл трёх шестерок в

календарных датах.

Буйствующий зеленью и теплыми ливнями май

заканчивался, когда нам с Борькой, моим лучшим другом и

соседом, «замаячила» интересная, увлекательная работа, которую

предложил нам директор школы Роберт Леонтиевич Лукащук, по

прозвищу «Роберт». Заключалась она в том, чтобы в качестве

грузчиков, ежедневно, на школьном грузовике ездить за 120 км.

под Николаев, на Матвеевский завод силикатного кирпича.

Подъем в 4, выезд в 4.30. О трудностях и опасности (сидели в

кузове, рядом с «плывущим» на подъемах и спусках кирпичем)

узнали потом. Но даже если бы знали наперед – всё равно не

отказались бы. Романтика! Более високий статус по сравнению с

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

одноклассниками, тащившими носилки на строительстве

спортзала и общежития.

В первый рейс с нами поехал директор. Фронтовик,

потерявший ногу под Сталинградом ехал, нацепив орденские

планки, чтобы «грудью пробить» нам постоянный въезд на

территорию мимо огромной очереди, с вечера выстраивавшейся у

ворот. Неподражаемый оратор, полемист, психолог он через 20

минут вынес специальный пропуск и 2 месяца мы без задержек

становились под погрузку.

Присев от предельного для него груза, «газон» неспеша

пополз в Доманёвку. Быстрое возвращение не предвиделось,

хотелось есть, а обед явно переносился на ужин, потому, что

кирпич предстояло еще выгрузить. Вдруг машина съехала с

трассы Николаев – Вознесенск и мы оказались в уютном месте

под деревьями:

- Ну, орлы – соколы, приземляйтесь, - повелительным

тоном пригласил «Роберт».

Водитель дядя Саша, брат директорской жены, расстелил

на высокую траву шерстяное одеяло, ещё хранившее тепло

большого казана, доверху запрессованого картошкой с мясом.

Появились хлеб, редиска, зеленый лук, соленые огурцы, капуста

и, наконец, движением мага инкарнировав из пространства на

одеяло две бутылки «Московской», расторопный шофер

эффектно поставил финальную точку в сервировке.

Нам троим дядя Саша наливал по-разному. «Шефу» -

полный «гранчак». «Пацанам» - на донышко.

«Роберт» сказал простенький, как для него, тост:

-Хочу выпить, во-первых, за ваше здоровье. Во-вторых,

чтобы была хорошая погода, пока вы будете ездить. Чтобы наша

«старушка» выдержала, чтобы «дорога жизни», а для школы она,

Валерий Варзацкий

как в блокаду для Ленинграда, действовала до окончания

стройки.

Выпили. Жаркое со свининой было «ексклюзив»! Теплота

и доброта наполнили тело до пульсирующих висков. Все вокруг –

птички, насекомые, травы, тучи, деревья, дядя Саша, Борька,

«Роберт» стали родными. Хотелось смеяться, потянуло на стихи.

Дядя Саша был исполнителем нервным и капризным. Не

всегда директорская воля реализовывалась точно и в срок. Но вот

по части организации пьянки конкурентов у него не было.

Думаю, на рейсы он получал какие-то деньги и строгий

наказ кормить нас. Наверное, все же «кормить» а не «поить».

Однако бывший моряк решил проблемму в рамках неписаного

закона: «Все пропьем, но флот не опозорим». В каждой поездке

меню нашей «полевой кухни» разнообразила бутылочка водки.

Вина он не пил, а свою дозу прятал за спинкой сиденья и

выпивал после рейса в гараже. Так мы с Борькой системно

«подсели» на «водяру».

Злополучный день «666», о котором я говорил выше,

начался для нас как обычно – в 4.20 вошли в калитку школы. Обе

половины дверей в главный корпус были распахнуты настежь. С

порога было видно, что дверь в спортзал, где вчера гремел

выпускной вечер, тоже открыта. Обменявшись недоуменными

взглядами, воровато оглянувшись, двинулись туда.

Огромной буквой «П» перед нами ломился, под выпивкой

и горами снеди, стол. Первое что мы сделали – «дернули» по

полстаканчика кем-то недопитой водки и «загрызли» нарезаным

балыком с «правой ноги» буквы «П».

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

В эйфории клептомании метнулись к «левой ноге» и

«опрокинули» оставшееся в фужерах шампанское, ничего что без

газа. Важен сам факт!

С центрального стола, там, где обычно сидят директор,

заведующий РОНО, секретарь райкома партии стянули

полбутылки коньяка и экспортную, всю в медалях, чудом

сохранившуюся, почти полную бутылку «Пшеничной».

Испугавшись, с бутылками за пазухами остановились,

понимая, что каждую секунду могут «накрыть». Но жадность

шептала: «Давай ещё!». Это во мне, наверное, заговорили гены

двоюродного брата, вора «в законе» Кольки Варзацкого,

«мотавшего» первый срок «по малолетке» ещё до войны. Я

бросился в угол зала к накрытому брезентом буфету, который

организовывала «Чайная» на выпускных вечерах. Первое, что

оказалось на моем пути – ящики с водкой.

- Берем! - выдохнул я. И дальше все как в тумане.

Схватив ящик, с предельной скоростью, на которую были

способны, полетели через по-прежнему безлюдный школьный

двор вниз, в подвал строящегося спортзала. Молниеносно, в

четыре руки, вырыли углубление в куче строительного мусора и

схоронили водку. Из последних сил побежали вверх и стали у

калитки.

Минут через 30 появился один из выпускников,

улизнувший от встречающих рассвет с целью «добавить

градусов», по его выражению. На правах хозяина пригласил нас в

зал:

- Пейте, ешьте что видите!

Хмурый, помятый дядя Саша «нарисовался» к 6 часам. Он,

оказывается, тоже, как и сторож, хорошо «причастились» на

выпускном.

Валерий Варзацкий

Всю дорогу из головы не вылазил проклятый ящик.

Страшно хотелось вернуться во вчерашний безмятежный день,

изгнать парализующее волю дыхание предстоящей расплаты. А

то,

что

дело

может

закончиться

колонией

для

несовершеннолетних, знали из профилактических бесед

работников милиции. Договорились молчать.

Еще не подъехали к школе, а с кузова уже заметили

стоящих у ворот участкового Хоменка и буфетчицу из «Чайной»

тётю Валю. Ласково улыбаясь, Леня (так его называли за глаза)

поманил нас пальчиком к себе.

Кирпич разгружали другие, пока Леня, на месте

преступления, в спортзале, в присутствии буфетчицы давил нас

логикой доказательств. Вначале по одному, потом вместе, потом

вызвал сторожа, затем директора.

Притащили нетрезвого випускника, который, к нашому

изумлению, сказал, что утром нас не встречал и в спортзале

небыл?! От усталости и переживаний мне все стало

безразличным. Мы дружно «шли в отказ». К 24-м часам Леня

понял что «по горячим следам» не получится, выписал повестку в

РОВД на вечер уже наступившего дня и отпустил.

Целую неделю после кирпича мы отправлялись в милицию

как на работу. Менялись следователи, устроили очную ставку с

випускником и он таки вспомнил, что приглашал нас за стол. Да

мы с этого и начинали свои показания. Но о том, что в зале были

ящики с водкой, впервые услышали от тети Вали. В итоге только

она и пострадала, внеся свои деньги в кассу…

Вам не терпится узнать, что же было с ящиком? О, его

судьба переплелась с фрагментами настоящего взрослого

детектива!

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Мы четко осознавали, что за нами будут наблюдать –

дураку понятно, за пределы школы ящик не «ушел». Проверить,

на месте ли он, было опасно – там всегда работали. «Нырнуть» в

пустой подвал до или после работы – «спалиться с потрохами»

если кто-то заметит. Времени для размышлений было

предостаточно и озарение таки посетило меня.

Вопрос с проверкой надо снять с повестки дня. Раз шума

нет, значит, не нашли. Если случайно найдут - мы об этом узнаем

в числе первых, так как в огромном помещении, предназначеном

для котельной, залов для борьбы и тяжелой атлетики на

подсобных работах трудилось много наших товарищей. Конечно,

плохо, что не сумеем воспользоваться, но уж во второй раз

наступать на «грабли жадности» не станем.

Прошло четыре месяца. Приближалась годовщина

Октября. Надо сказать, что после посещений милиции «дружба

со Змием» была благоразумно сведена до минимума рейсовых

обедов. Но четыре месяца в юности – огромный срок! Вспомните,

как всем хотелось быть взрослыми а время так медленно ползло.

Вот и мы решили, что если что и было нехорошее, то оно было

давно и неправда. К тому же, «на носу» революционный

праздник и комсомольцам его положено отметить достойно.

Конечно, думы про «клад» периодически подымались из

глубин памяти. Я пару раз забегал в подвал вместе с ребятами

«по малой нужде». Не знаю почему, но работы там не велись,

хотя им еще не видно было конца а «наша» куча мусора выросла

раза в три. Чтобы достать искомое, надо было хорошо попотеть.

И только глубокой ночью.

Взяв фонарик, лопату и мешок пошли «на дело». Проникли

в подвал не обычным путем, что вполне мог заметить сторож, а

Валерий Варзацкий

через окно со стороны спортплощадки, куда доступ с улицы

Мориса Тореза преграждал чисто символический забор.

Работа, по физическому и нервному напряжению,

оказалась самой пиковой за всю мою жизнь. Только вогнав

лопату в смесь щебенки, песка, окаменевшего цемента, дерева,

бумаги, железа я понял, что сторож в ночной тишине может

услышать скрежет даже на пороге школы. Единственный выход –

руками перемещать мусор. Но его было очень много и, к тому же,

мы не могли определить место «клада». Теперь мне больше всего

хотелось, чтобы время остановилось.

Фонарик поставили вертикально, на подсветку. Рыли

траншеями, с двух противоположных сторон, двигаясь друг-

другу навстречу. Восторжествовала воровская справедливость –

водку «выгреб» я, инициатор кражи.

Отдышаться не давало застревавшее в глотке сердце. Его

стук мешал прислушиваться. Погасив фонарик, посидели в

кромешной темноте, пока глаза начали фиксировать сероватый

оконный проем, почти под потолком подвала, но вровень с

беговой дорожкой спортивной площадки. Как в кино о

подпольщиках, Борька прислонился спиной к стене под окном,

сцепив перед собой руки. Я стал ногой на сцепку, вылез, принял

ящик, лопату, помог выбраться Борьке.

Как хорошо, что на Мориса Тореза небыло фонарей!

Мешок с ящиком пришлось тащить метров 400 на берег Черталы,

где в зарослях молодых побегов мы его слегка прикопали,

замаскировав сверху сухой травой и опавшими листьями. Две

бутылки взяли с собой.

Самые близкие наши друзья не знают об этой истории.

Поразительно, но никто из них не связал тот факт, что мы

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

постоянно являлись «затаренные» водкой на многочисленные

«возлияния», с фактом допросов в РОВД, о котором знала вся

Доманёвка?!

Одно из таких «возлияний» произошло в слякотном

декабре 1966 года. Был ли повод – точно не скажу. Помню, что

имелось три бутылки на четверых закаленных девятиклассников,

кусок хлеба, литровая банка консервированных кабачков (с тех

пор даже при их упоминании тянет на рвоту), стакан и сцена

летнего кинотеатра в лесу, в 50-ти метрах от старого райкома

партии, где работала мама.

Вначале все было прилично. Но уже за второй бутылкой

решили петь. Кабачки «не пошли» и между песнями, а то и во

время, начали бегать в угол сцены «побэкать». После третьей

бутылки Вася «отключился» и задремал на скамейке в зале,

напоминаю, летнего, тоесть без крыши(!), кинотеатра… Хорошо,

что мороза небыло, потому, что остальным показалось мало и

мы, забыв о товарище, спустились в поселок искать

приключений.

Поперлись к подружке Милке, у которой бывало домашнее

вино. На «пьяное» счастье она оказалась дома. На беду в

квартире «зашкаливала» жара. Вино, температура, смешавшись с

водкой и незабвенными кабачками, поставили нас буквой «Г» над

тазиком. Героическая Мила, вооружившись шваброй с половой

тряпкой, не успевала двигать тазик от одного к другому дружку.

Обессилев попадали на тахту.

Возвращение к реальности для меня началось с каких-то

хлопков. Показалось, что хлопает в голове. Открыв глаза, увидел

над собой разъяренное лицо Павла Михайловича, отца

одноклассницы:

Валерий Варзацкий

- Вставай! Ты чего разлегся?! Дома будешь спать! - орал

хозяин и хлестал меня ладонями по лицу (вот откуда хлопки…).

Вскочив, я сразу понял, что «побудку» он начал с меня,

очевидно потому, что моя мать и его жена, тетя Неля, вместе

работали, дружили. Это был «капец»!

- Вы не волнуйтесь, Павел Михайлович! Сейчас я их

заберу…

- Выметайтесь! Вон отсюда! Чтоб ноги вашей тут небыло!

«Кореша» проснулись от зычного баритона майора –

фронтовика и, забыв шарфы и шапки, спотыкаясь и падая

позорно бежали, чуть не вывалив дверь.

Я, строя из себя серъезного, всячески пытаясь подчеркнуть

разницу между собой и остальными «забулдыгами», задом

отступал к выходу. В коридоре прихватил забытые «шмотки»

беглецов и с максимальной галантностью, превозмогая дикое

состояние, расшаркался.

Может быть, я правдоподобно сыграл роль, во всяком

случае, никаких «санкций» со стороны мамы не последовало.

1967–й год в истории моего пьянства занимает особое

место как по количеству официальных застолий (нам

исполнялось 16 лет) так и по их качеству. С количеством все

ясно, а вот о качестве надо сказать подробнее.

Думаю, все уже поняли, что только наша четверка – я,

Борька, Пашка, Васька была «продвинутой» по части випивки

среди однолеток. Остальные не могли с нами соперничать в

стаже, интенсивности, планировании.

Юбилеи втянули в водоворот порока широкие массы. Мы

среди них были чем-то вроде «дембелей» в армии. «Молодняк»

внимал с почтением, девочки с восхищением. Я начал говорить

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

тосты. Понятно, что свои «пять копеек» вставлял после ухода

родителей, провозглашавших первый тост, однако быстро

поднаторел и публика стала ожидать «цитат Цицерона». Пошли

приглашения на дни рождения к совершенно неожиданным

людям.

В будущем умение сказать слово необычно, от души

сыграло, в об- щем-то трагическую роль в моей жизни. Сколько

тонн(!) «бухла» обошло бы мою печень не владей я генетическим

качеством «вэрзты»! Украинское «вэрзэш» переводится на

руский как «ляпаешь», «плетешь языком», «пустословишь»,

«несешь чушь». Так вот, в военном билете моего отца и в моем

свидетельстве о рождении, фамилия Верзацкий. В паспорте я уже

Варзацкий. Почему поменялась вторая буква – не ведаю. Скорее

всего потому, что новый вариант более благозвучен. Старый же

точно фиксирует доминанту внутреннего мира.

К понятию «качества» я также отношу не только пока

лишь приближение «варваров» к культуре пития, выразившееся в

том, что мы с травы и задворок переместились за столы и у

каждого в руках оказался свой индивидуальный стакан.

Начали меняться темы разговоров, мощно «заработал»

женский фактор.

Наконец, оказалось, что кроме випивки существует

закуска! Правда, я лично так никогда и не научился «хорошо

выпить и хорошо закусить». Моим принципом стало: «Или пить,

или есть». Первая часть кредо применялась к откровенным

попойкам. Вторая – к празникам и торжествам, на которых я ни

разу, слышите, ни разу не напился! Получается, что перед вами

довольно редкий тип алкоголика.

Обильной и изысканной закуской запомнилось 16-тилетие

Паши 2 февраля 1967 года. Холодец из голубей, тушонных

Валерий Варзацкий

перепелов больше никогда не пришлось отведать. Впервые

захотелось больше съесть, чем выпить. Красное сухое вино

усиливало аппетит, и мы с Борькой подливали по чуть-чуть, в

шуме застолья не дожидаясь здравиц, не подозревая, что

«обжирайловка» через несколько часов спасет нам жизни.

Заседелись допозна и не расходились бы еще долго, если

бы родители не заметили, что разыгрывается метель. Буквально

выталкивая нас, они не думали, что я и Борька отобъемся от

остальных и пойдем другой дорогой – через речку, мимо уже

пустого ящика от водки. Ситуация, когда полупьяных

преступников потянуло на место преступления – классическая,

необъяснимая. Выходили вместе со всеми из освещенного двора,

справа были видны разноцветные фонарики окон в домах, дорога,

ведущая через мост в центр поселка. Но нам захотелось налево и,

оглянувшись через несколько минут, я не увидел ни друзей, ни

огней.

Речку ощутили ногами, поскользнувшись на покрытом

свежим снегом льду. Были в сознании, однако поперлись не на

находящийся в десятке метров прямо по курсу противоположный

берег речки – ручья, а против ветра и снега вдоль берега по льду,

что совсем нелогично.

Какая к чёрту логика, если на нас, как выразилась бабушка,

«блуд напав». Были нетрезвые, но не пьяные же?! Тогда почему

не пошли, пусть даже в условиях нолевой видимости, в переулок

между домами, выводивший почти к колодцу, от которого к

нашим хатам добрались бы наощупь? Точно «блуд». Но, скорее

всего, «Змей».

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Пошли в противоположном направлении, начиная

застревать в снегу. Проблеск в сознании – мельница, силы

покидают.

Новый проблеск – два кирпичных столба школьной

калитки. Стоим на пороге школы. Вижу столбы, как продолжение

наших теней, от светящейся изнутри школьной двери.

В снегу выше колен добрели до калитки. Отгребли

немного снега каждый от «своего» столба со стороны улицы,

присели на корточки, прислонившись к столбам спиной.

…Увидев пальмы, море, почувствовав под ногами горячий

песок, я захотел распластаться под солнцем, раскинув руки, но

помешали неприятный звук и скрипучий голос издалека.

Сознание напряглось, уловив источник звука – шуршала, почти

скрежетала по кирпичу кожаная шапка над ухом в процессе

моего сладостного погружения в «песок», тоесть заваливания в

сугроб. Голос издалека оказался одноруким сторожем Козловым

– нашим спасителем.

Как он нас обнаружил – не знаю. Растолкал, по одному

завел в школу. Позвонил обезумевшим родителям. Пришел отец

Борьки и доставил пропажу по местам проживання. Между

прочим, до Борькиного дома оставалось метров 70. До моего,

соседнего, чуть больше.

Но почему, все же, нам захотелось подремать под

столбами в двух шагах от дома? Мы ведь, хорошо помню, вполне

осознанно договаривались отдохнуть пару минут… Так что же то

было? Сейчас полагаю – первая попытка Смерти принять меня

по эстафете от Змия. Неудавшаяся, как и многие последующие,

благодаря заступничеству Господа. Воистину: «…на аспида и

василиска наступиши; и попереши льва и змия».

Валерий Варзацкий

Увлекательное

занятие

-

вспоминать

прошлое!

Оказывается, память напоминает «принцип домино». Долгие

раздумия над каким-то полузабытым случаем неожиданно

воскрешают в сознании дела, о которых никогда не вспоминал и,

кажется, не вспомнил бы, не коснись невзначай соседнего

участка мозга.

Именно так перед глазами, во всем спектре красок радуги,

молниеносно розвернулась до невозможности реальная сцена

«лекции» по основам секса, которую читал нам, семикласникам, в

подвале строящегося здания управления сельского хазяйства,

старший по возрасту «наставник» Валера Терземан. За науку брал

недорого - две бутылки «Портвейна» и пачку «Беломора»,

которые, не будучи «жмотом», делил со всеми слушателями.

В «лекции» использовались «наглядные пособия» - ложе

из древесно – стружечной плиты, застланое старими газетами и

пиджак с подкладкой, густо забрызганой спермой. В том, что это

именно сперма, Валера предлагал убедиться завтра утром, когда

количество пятен увеличится… Но главная цель демонстрации

подкладки была благородная, безо всяких кавычек – уберечь

партнершу от неприятностей. Немногие, из полученных в

школьные годы знаний, так пригодились нам в жизни

А вот еще продукт соседних участков мозга под названим

«Патефон». Может кто-то не знает, так я вам скажу, что то был

сын «Граммофона» и отец «Радиолы». Механический

проигрыватель

грампластинок.

Удобный,

компактный

чемоданчик, заводившийся при помощи ручки. Мы брали

любимые пластинки, включали патефон в кустах возле

танцплощадки в перерывах между танцами, переманивая часть

завсегдатаев к себе. Просто так, ради баловства.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Но бывало, в моменты отключения электроэнергии, что

тогда в селах случалось частенько, нам кричали с танцплощадки:

- Хлопци! Нэсить вашу балалайку сюда!

Мы быстро меняли дислокацию и в темноте начинались

«грязные танцы» по-доманёвски.

Увлечение патифоном оборвалось неожиданно жестоко.

После очередной попойки в лесу, кому-то вздумалось бросить в

воздух пластинку. Зрелище понравилось. Сопровождаемые

«дебильным» хохотом, подружки – пластинки отправились за

первой. Любимая фонотека сгинула мгновенно. В душе что-то

надломилось. Стыдно было смотреть в глаза друг – другу.

Патефон ушел из нашей жизни навсегда. Змий торжествовал.

Выпускной десятый класс небыл «пьяным». Юношеские

нормативы «алкоспорта» покорились не по - научному досрочно.

Мелкие шалости, вроде пары стаканов домашнего вина перед

обществоведением, которое читал «Роберт», лишь улучшали

работу мозга и красноречие. Нет, конечно, мужественно,

смиренно, до последнего глотка «из горла» на заре, перед

посадкой призывников в автобус, я исполнял долг на проводах в

армию друзей 1967-го года выпуска.

А в остальном… Дела текущие потеснило нетерпеливое,

чарующее желание прекрасного будущего.

С пятого класса хотел быть историком, с шестого, под

влиянием старшеклассника Коли Пищаного, подарившего мне

мир Александра Дюма, Арамиса, Мазарини мечтал о дипломатии.

В десятом случайно открыл в библиотеке книгу Юрия Германа

«Дело, которому ты служишь» и несколько месяцев был

«Зомби», готовым, очертя голову броситься в медицыну. Туман в

голове развеялся в день 17-летия, 5 апреля 1968 года.

Валерий Варзацкий

Определился окончательно – иду на истфак. Спиртное забросил

до лучших времен.

Историю сдал на «отлично», но на стационар не добрал

одного балла. Зачислили на заочное отделение истфака

Одесского госуниверситета.

Возвратился в Доманёвку. Начал трудовую деятельность в

качестве бойца Профессиональной пожарной части №18.

«И щуку кынулы у ричку…».

Пожарник

Первое дежурство закончилось традиционным ритуалом –

караул в полном составе (5 человек) переместился в соседнее

здание «верхней» «Чайной». Столик пожарников, в дальнем

левом углу от входа, утром никто не занимал, уважая неписаные

законы огнеборцев. Оригинальной была сервировка – большой

«гранчак» водки и такой же стакан сметаны на человека. Больше

ничего. Выпивалось все залпом.

На новичка никто и не взглянул. Погруженные в себя

ветераны молча опрокинули стаканы. Я сделал как они. После

безсонной ночи, волнений, чувства голода водка показалась

сладкой водой. Сметана отлично «заполировала». Стало хорошо.

Бойцы закурили, полезли в торбы с остатками домашней

снеди, губы сидящего напротив балагура Володи Гульченка

зашевелились, но…слов я не услышал. Растеряно улыбаясь,

ковыряя пальцами в ушах, повернулся к родственнику дяде

Серёже и беззвучно для себя сказал: «Нэ чую!».

Всегда недовольное лицо дяди приобрело озабоченное

выражение, рука потянулась в нагрудный карман гимнастерки и

между толстыми пальцами затрепетала «трёшка». Следуя

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

примеру старшего по возрасту, фронтовика все остальные тут же

извлекли «заначки. Я тоже было полез в карман, но дядя

властным жестом со смыслом: «Успеешь!» присек мой порыв. В

буфет слетал Гульченко (со временем я понял, что это была его

любимая добровольная объязаность) и «бабочкой», бережно, с

грацией профессионального полового явил пред жадные очи пять

полных стаканов на подносе.

Начальник караула Пышный ребром ладони провел

воображаемую линию параллельно столу, перпендикулярно

стаканам. Я, глухой, кивнул и тотчас выпил половину своей дозы.

Не успел найти на столе «закусь» как мощное «форте» оратории

завсегдатаев «Чайной» потрясло перепонки. Ворвавшийся в

голову звук «пробил» на слезу избавления.

- Раз водка «плаче», значит всэ нормально, - прогудел дядя

Сережа. – Тоби до мэнэ нэ ривняться, алэ и в мэнэ писля пэрвой

ночи в вухах позакладало. И в ных усих така ж бида була. Тепер

иды додому, отсыпайся.

Год я проработал в ППЧ №18. Каждое утро после смены

традицию мы не нарушали.

Весной 1969-го в армию уходил одноклассник, старинный

друг с детского сада Колька Криворучко, ныне покойный. В

начале 80-х он, единственный из трёх классов нашего выпуска,

прославился на всю страну после сюжета программы «Время»,

как главарь банды, угонявшей автомобили с автозаводов в

Горьком и Тольятти. Но это было потом. А пока что я и еще один

детсадовский друг, тоже покойник, Толя Липовецкий, спешили

занять удобные места в балагане призывника.

Теплая ночь, полная луна, запах цветущей сирени обещали

как минимум легкий флирт с девчонками, которые на таких

Валерий Варзацкий

мероприятиях почему-то чаще, чем обычно уступали желаниям

хлопцев.

Мы уже входили в калитку, когда за спиной, из-под дерева,

дающего лунную тень, раздалось:

- Валерчык! Пидийды сюды!

Я узнал голос недавно «откинувшегося» из «малолетки»

Серёжи Малюка. Никуда не денешься - тоже друг детства. Толик

остался у калитки, я подошел. Их было трое. Все из

«неблагополучных». Серега хлопнул по плечу:

- Брат, выручай! Вы нэ можэтэ з Толиком «пидигнать»

пару бутылок писля «первого стола»?

- Вы шо, будэтэ ждать? А можэ вин закончыться в час

ночи?

- Будэм ждать скилькы трэба, тилькы вынэсы.

- Ну ладно. Ждить.

Конечно, проще было подойти к Кольке и попросить, тем

более, что для этой «братвы» он был «свой». Что-то помешало.

Нас понесло в авантюру.

Чтобы не «засветиться», место в балагане заняли подальше

от Кольки, сидевшего в окружении ближайших родственников.

Наконец длиннющий по времени «первый стол» закончился.

Заиграла музыка. Вместе с народом пошли танцевать. Попрыгали

в общей куче, не приглашая кого-то конкретно на танец и, как

нам казалось, незаметно «слиняли» в виноградник за балаганом.

Немного постояли, привыкая к темноте после яркого света двора,

на котором уже вовсю «выухкивали» бабы.

Я приподнял низ брезента, передал его Толику,

остающемуся «на атасе», опустился на колени и просунул голову

внутрь балагана. Она оказалась под скамейкой, вплотную

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

примыкавшей к брезенту, служившему стеной. Достать водку со

стола было очень сложно. Надо было залезть под стол, оттуда

забраться на скамейку и лёжа на ней, не подымаясь, контролируя

вход в балаган шарить рукой по столу.

Осторожно приподнял голову, увидел перед собой одну,

наполовину пустую, бутылку. Мало! Вправо и влево от нее, с

интервалом около полутора метров, как березки на фоне травы,

привлекали внимание разноцветными етикетками еще две

«батареи» спиртного, каждая в количестве трех бутылок. Обычно

«батареи» состояли из водки, вина и самогонки в бутылке с самой

яркой этикеткой.

На этом этапе мне повезло – тут явно сидели только

женщины, потому, что ни водка, ни самогон были нетронуты.

Зацепив в две руки четыре бутылки, пополз к своему лазу…

Брезент не был приподнят, а на месте лаза из-под брезента

торчала кисть руки, шевелящая четырьмя пальцами вместе, так,

как обычно подают знаки водителю, сдающему назад при

помощи зеркала заднего вида. Ничего не заподозрив, положил в

руку, одну за одной, все бутылки. Брезент приподнялся, вылез и

первое, что меня поразило – стоящий в свете луны с опущеной

головой, «руки по швам», Толик. Я хотел что-то спросить, но не

успел, услышав за спиной: «Шо, сукы, мало вам водкы?!». Тотчас

же между нами оказался дядя Коля, невысокий, с криминальным

прошлым отец призывника и без лишних слов влупил Толю

полной бутылкой в голову. Оказывается, бутылки от меня

принимал он.

Ангел – хранитель заслонил мои глаза, но несколько

крупных осколков вонзились в щеки и подбородок, а мелкие

набились в волосы. Глаза уцелели и когда дядя Коля развернулся

ко мне я увидел как блеснула в лунном свете из-под правого

Валерий Варзацкий

рукава его пиджака «розочка» - горлышко от «Толиной»

бутылки.

Нет, испугался я значительно позже, когда с Толей

восстанавливали ход событий. В момент опасности же чисто

автоматически собрался, стал в боксерскую стойку, уклонился от

летящей в сонную артерию смерти. Подкоркой понял – дядя

озверел. Маневрируя, отступая, закричал:

-Дядя Коля! Цэ ж я, Валера! Вы ж мэнэ убъетэ!

В ответ он начал не только выбрасывать руку с «розочкой»

вперед, но и махать ней как саблей, сопровождая каждое

движение тюремным матом. Толик застонал и мой кулак

сдетонировал. Скорость и сила, накопленные в правой за годы

занятий гандболом и штангой, лишили соперника всяких

иллюзий. Удар сверху – вниз пришелся в левую височую кость.

Падая, он затылком «нашел» бетонный столбик виноградника.

«Убил»,- равнодушно констатировал я.

Светлая рубашка лежащего друга в свете Луны казалась

вымазаной черной краской. Музыка во дворе мешала понять его

невнятное мычание. В каком-то отупении потянул Толяна за

руку, помогая сесть. Следующим действием был подъем тела в

вертикальное положение. Потом он вцепился в меня и,

обнявшись, мы ввалились в мир света. Тут «черная краска»

рубашки оказалась кровью, струившейся по лицу, капавшей на

его и мои брюки, остающейся на асфальте двора кровавым

следом. На нас, разрезавших танцующую толпу прямо по центру,

никто(!), представьте себе, не обратил внимания! Невероятно!

Кстати, «друганы», ждавшие водку, исчезли…

Дотащились до водопроводной колонки. Толян, присев на

корточки, подставил голову под струю. Стало немного легче.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Вода смыла кровь, и я подумал что она свернулась. Но как только

он выпрямился, лицо снова почернело. Теперь я знал почему.

- Плывем на «Скорую»,- сказав, перебросил Толькину руку

через плечо. Сейчас бы я назвал тот путь своей Голгофой. Тогда

же, шатаясь, падая, подымаясь, видел перед собой, словно на

экране, кадры из фильма «Последний дюйм», талантом режисера

и ужасом сценария поразившие в четвертом классе. Только лет в

50 узнал, что фильм был поставлен по рас сказу Джеймса

Олдриджа.

- В рубашки родывся,- пробурчал фельдшер дядя Толя

Озерян, обрабатывая рану. – Шэ б пивчаса и «дав бы дуба» од

потери крови. Останэся в больныци, будэм капать, колоть,

влывать. А в тэбэ, Валерка, чого морда в крови? Сядь блыжче до

мэнэ.

Внимательно осмотрел лицо, пинцетом выдернул кусочки

стекла, «разукрасил» зеленкой:

- Ну, тэпэр можна йты догулювати проводы. Чы вже нэ

хочеш? - «подковернул» напоследок, вернув в моё сознание

«едущего» затылком по виноградному столбику дядю Колю.

- Посадят! - фальцетом бормашины завыло в мозгах.

Оставив Толю с капельницей в вене вышел на улицу,

собираясь побыстрее дойти домой, упасть в кровать, как в

детстве спрятаться под одеяло от всех проблемм. Было часа 2-3

ночи. Тишина. Бабочки исполняли жертвенный танец вокруг

фонаря во дворе больницы. Несколько лягушек по-кошачьи

подкрадывались к несчастным, только что испытавшим высшее

счастье от близости к своему Солнцу. Ни малейшего ветерка.

Тепло. Хочется смотреть на любимое созвездие Лебедя, мечтать,

долго-долго жить. Но… этот дядя Коля! Где он взялся на мою

голову?!

Валерий Варзацкий

Попробовал навести в мыслях порядок, сосредоточиться.

Пошел дорогой покороче – через микрорайон двухэтажек и тут,

показалось с небес, на меня обрушилась музыка Колькиного

балагана!

- Жывый, дядичка Коля! Жывый, ридный! - заорал я,

подпрыгнул и полетел, едва касаясь земли, домой. Спросите у

меня, как музыка вселила непоколибимую уверенность в то, что

он жив – не отвечу. По ощущениям сигнал был похож на научное

озарение, которое приходилось испытывать гораздо позже.

Забрался в свою комнату через окно. Сразу уснул. Утром

пошел навестить Толяна. Его никто не беспокоил, имею в виду

милицию. В напряженном ожидании, не понимая, что дяде Коле

невыгодно «светиться», как покушающегося на убийство друзей

сына, прошло два дня. Мама сказала, что видела его с

перевязаной головой и поинтерисовалась, не знаю ли я, что с ним

произошло. Разумеется, я с глупой миной на лице сдвинул

плечами.

Толю выписали. Мы взяли вина, пошли в лес, лезвиями

сделали надрезы на руках и соединили ранки в знак кровного

братства на всю жизнь.

Университет

Летом я сдал сессию за первый курс заочного отделения

истфака и был переведен на стационар.

Моя студенческая Одесса имеет вкус невозвратимого

«мужского» «биомицына» (вино «Белое крепкое»), нередко

трансформировавшегося в «дамский» коктейль «биомицын» +

«Алиготе». Соотношение «напиток – пол» было весьма

условным. Часто наглые с обеих сторон вторгались в «чужую

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

вотчину», но толерантность торжествовала всегда – пили вместе

все, что было в наличии.

Пьянка на «факультете №1», каковым в советских

университетех считался идеологический истфак, имела ряд

особенностей, выделявших нас в бесшабашной студенческой

«гульке». Нет, конечно же, «отдыхающих» историков

практически невозможно было отличить от математиков или

геологов. Тем не менее, отличия были. Судите сами.

Где вы видели, чтобы в буфете на факультете продавалось

в бутылках и на разлив, пусть даже сухое, вино?! Может быть,

это кто-то с какой-то целью придумал? Может. Но, правда в том,

что мы, вместе с некоторыми преподавателями, спокойно

«пропускали» по стаканчику в перерывах между лекциями.

Я специально, уже будучи членом комсомольского бюро

факультета, интерисовался, как организовываются и проходят на

других факультетах вечера отдыха. Организовываются редко,

проходят скучно - резюмировали опрошеные. Может у нас, это

кому-то было нужно? Может комсомол и студенческий профсоюз

были на высоте? Может. Мы о том не подозревали и с

нетерпением ожидали 7 ноября, 5 декабря (День Конституции),

31 декабря, 23 февраля, 8 марта, 1 мая, 9 мая. Вся «великолепная

семерка» официальных советских праздников приходилась на

учебные семестры, и упустить повод «нахрюкаться» в обществе

любимых лекторов, преследуя цели нередко меркантильные и

корыстные, жаждали многие.

Что тянуло на вечеринки даже самих отъявленых, с нашей

точки зрения, педантов, сухарей, зануд, трезвенников из

профессорско – преподавательского состава, понял только тогда,

когда сам оказался в шкуре наставника «племени младого».

Валерий Варзацкий

Расслабиться, окунуться в студенческую вольницу,

почувствовать себя молодым всегда замечательно. Был еще один

аргумент массовости «доцентов с кандидатами» на вечерах –

тривиальная ответственность за подопечных по линии

партийной, административной.

Но главное, думается, было в стремлении «оторваться»,

замешаном на профессиональном интересе историков к

продолжателям их дела. Спросите у любого школьного или

вузовского историка о самой заветной мечте и вы гарантировано

получите ответ: «Чтобы дело моё продолжили ученики».

Вечера были своеобразной вершиной легитимных

коллективных пьянок факультета.

Латинскую мудрость «In vina veritas» («Истина в вине»)

большинство студентов услышали во время колхоза на первом

курсе. Там она в устах руководителя звучала как сигнал:

«Поднять стаканы!», выполняла важную функцию формирования

коллектива из

малознакомых, закрепощенных недавних

абитуриентов.

Во время археологической практики, после первого курса,

поредевшие ряды «обстреляных» в ходе учебного процесса, ещё

не профессионалов, но уж точно не любителей «борьбы со

Змием» шлифовали риторику, приближаясь к истине, при

помощи огромного количества красного сухого вина.

Заключительной ступенью триады восхождения к высотам

мысли при содействии Бахуса как раз и были факультетские

вечера.

Это вам не какие-то детские «Что? Где? Когда?».

Подвыпившие соперники, сняв пиджаки, гризлись как

бойцовские псы. Звания и должности забывались, выражения не

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

выбирались. Однако, как только обстановка накалялась кто-то

изрекал спасительное: «За глубину мысли!». Или: «За

компромисс!». Или: «За мир!». Все тот час вспоминали, что

самое важное – пить вино. Именно в процессе употребления

постигается высшая истина. Истина – в вине! Воистину в вине!

Задушевная атмосфера вечеров, разумеется, накладывала

отпечаток на поведение сторон во время зачетов и экзаменов.

Абсурдно было бы сводить реакции тех и других к каким-то

клише. Но согласитесь, без некоторого волнения не обходилось,

если, например, один студент пил с преподавательницей «на

брудершафт», другой целовал лысину известного строгостью

доцента, третий пролил вино на платье не красовице, но

чертовски притягательной, молодой ассистентке. Искупая вину,

на заднем сиденье такси лобызался взасос, доставив её в 3 часа

ночи на поселок Котовского. В темной парадной вместе ползали

на коленях, разыскивая упавшую норковую шапку дамы. Знаю

детали, потому, что тем третьим был я… Сколько таких деталей,

нюансов, нюансиков ушло в вечность вместе с персонажами

факультетських вечеров!

Практики. Колхозы. «Общаги». Кто из бывших студентов

без ностальгии не вспоминает «милые шалости» в традиционных

анклавах студенческой вольности. Множество сцен и сюжетов из

тех мест и времен поселились на страницах воспоминаний, коими

особо «грешат» историки.

«Граждане! Я тоже из Баку!», - пелось в блатной песне 50

– х годов. Потому, думаю, не грех и мне добавить кое-что к

любимой теме мемуаристов.

Лето 1970–го. Холера в Одессе. Город в кольце оцепления

войсками Советской Армии. Без специальных пропусков в

карантинную зону въезд запрещен. На севере граница зоны

Валерий Варзацкий

проходила возле станции Буялык. Всем иногородным студентам

университета, выехавшим до введения карантина из Одессы на

каникулы, было разослано предписание прибыть в Буялык,

готовими к сельхозработам.

Прибыл и я. На пероне увидел таблички с названиями

ВУЗов. Под табличками, за столами, сидели офицеры военных

кафедр. Подошел к своей табличке, предъявил документы.

Очереди желающих ехать в колхоз небыло. Военный указал на

автобус и велел ждать следующих поездов. Выяснилось, что

автобус отправится, когда заполнится студентами, не важно с

какого факультета и курса. Поездов ждали долго. В конце-концов

бригада подобралась классная: четыре парня, остальные двадцать

шесть – девушки!

Работали на ответственных участках в болгарском селе

Благоево Ивановского района. Вино пили огромными дозами

каждый вечер, сплоченным колективом. Преподаватель приехал с

большим опозданием и на работу с нами не ходил, читая книги в

отведенной ему хате. В 5 утра на наряды в правление колхоза

ходил я и таким образом де-факто был бригадиром, хотя не

избирался и не назначался.

Время незабываемое! Четыре пацана на двадцать шесть

баб… Бывало, дрались за нас.

Колхоз был «длинный» - почти полтора месяца а «на

закуску» элитной бригаде, не ворующей, ввиду бессмыслености,

но поедающей все съедобное, достался ореховый сад в 40

гектаров.

Да-а! Так вот, лежу я на бригадирской повозке, курю, жду

вечера, размышляю, с кем окажусь в кровати сегодня. Девчонки –

«рабсила», собирают орехи, хлопцы носят ведра, взвешивают.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Кучер–болгарин спит под повозкой. Вдруг подъезжает «Волга»

(ГАЗ-21). Выходят два пузатых мужика одесского вида и

интерисуются у «рабинь» кто тут главный. Те указывают на меня.

Подошли. Объяснили цель приезда:

- Надо пару мешков орехов. «Магарыч» с нас.

- Можно, только девкам ящик шампанского и килограмма

три хороших конфет. Идет?

- Идет, вот мешки, пусть набирают. Мы за шампанским.

Через час приехали. Увидев шампанское, мои «ударницы»

так пригрузили «Волгу», как оказалось, без заднего сиденья, что

едва не лопнули рессоры.

Довольные пузатые, в приливе чувств, пригласили

мужскую часть бригады отведать шашлыка на колхозном

винзаводе, директор которого оказался их родственником.

Собственно работа на этом закончилась. Шампанское

наливали в алюминиевую кружку кучера. Труженицы пели,

смеялись, рыдали, дурачились. Смотреть на пьяных баб было не

интересно и опасно. Шепнул кучеру, чтобы он тихонько отъехал

в сторону, а мы по-одному, незаметно оторвались от орущего

девишника. На ходу запрыгнули в повозку, предвкушая

болгарские яства.

Заехав на территорию завода учуяли «слюногонные»

запахи. Стол был накрыт в кабинете директора. Кучер распряг

лошадей, стреножил, пустил пастись в низинку рядом, помыл

руки и на правах члена бригады, но болгарина, сел за стол.

Скромно присели и мы.

Директор завода, зачерпнув поллитровой банкой вино из

стоящего в центрестола эмалированого ведра, произнес короткий

тост за молодежь. От имени молодежи слова благодарности за

Валерий Варзацкий

прием сказал я, поднес банку к губам и… понял, что в ведре не

вино, а ореховая настойка, тоесть подкрашеный орехом спирт!

Времени на раздумия небыло. Успел понять, что меня

проверяют «на вшивость». Без заминки, зажмурившись, глотками

выпил поллитра спирта! Открыв глаза, увидел перед носом

стаканы (очевидно с водой) и тарелки с какой-то едой. Но я,

пробежав несколько шагов в угол возле входа, с разбегу вонзил

руку в горку огромных помидор.

И все. Больше ничего не помню. Следующее

воспоминание: идет дождь, сильный дождь. Кто-то трогает мой

лоб. Это конь губами будит меня. Переворачиваюсь на живот, с

трудом стаю на колени. Три моих товарища лежат в разных позах

в траве, почти залитые водой. Соображаю, что мы в низинке, где

пасутся лошади, а низинку в дождь заливает. Можем утонуть.

Спотыкаясь, падая, со страшной головной болью и одной

мыслью: «Только бы не захлебнулись»,- начинаю будить

хлопцев. Матерятся. Пинаются. Обошлось.

Реагировать на ливень не было сил. В диком отупении,

поддерживая друг-друга, побрели через мостик на другую

сторону образовавшейся реки и расползлись по хатам.

Сердобольная хозяйка, испугавшись странного вида, пристала с

расспросами, заставила вставить два пальца в рот, принесла

холодного кислого молока. Всю ночь лакал воду и бегал на улицу

по малой нужде. Организм боролся с отравой.

Не допускаю мысли, что они поставили ведро спирта со

злым умыслом. Просто не ожидали что дурак – бригадир покажет

гонор, который мог стоить ему жизни, а им свободы. Шутка ли –

за раз две бутылки водки! Хлопцы рассказывали потом, что

почувствовав спирт сразу останавливались из-за того что

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

перехватывало дыхание. Как я его выпил – загадка мироздания. С

тех пор, с девятнадцати лет, водку, самогонку, коньяк, виски пью

одним глотком, дозами меньше пятидесяти граммов. Тогда же

впервые почувствовал печень, желудок, почки. Первый раз

осознанно «завязал». Дней на 5.

…Часто вспоминаю губы лошади, которая спасла нас.

На четвертом и особенно пятом курсе «общага» с её

оргиями в моей «пьяной» жизни переместилась на второй план.

Взрослел,

«окультуривался»,

очень

близко

сошелся

с

иногородними, не жившими в общежитии на Довженко

(четвертое и пятое общежития ОГУ), с однокурсниками –

одесситами. Сколько ни напрягаю память, никак не получается

разыскать в ее глубинах момент знакомства с Таней Николаевой.

Кажется – были знакомы всегда. О ней, её роли в моей жизни,

родителях, сестре, даст Бог, ещё напишу отдельно и подробно.

Сейчас же отмечу самое главное – ДОМ Тани стал для меня

воротами в мир настоящей Одессы. Не заеложено - трафаретной а

талантливой, доброй, хлебосольной. Несмотря на огромные

культурные потери последних десятилетий такой она осталась и

сегодня, будет еще долго-долго, думаю – вечно. Ведь Одесса это

понятие духовное, а значит не исчезающее.

Сложно представить, как аргументировали для себя свою

неизменную любезность, неподдельную доброжелательность

интеллигентные, известные в городе папа с мамой, завидев

очередного друга или подругу дочери. Объязательным атрибутом

безконечних посиделок в Таниной комнате были «биомицын»,

«алигатор», «шипучка» которых даже не думали прятать у порога

квартиры. Да и зачем, если небыло запрета. Принимались, как

должное, повторные рейсы гонцов за «бухлом». В этой роли мне

приходилось бывать едва ли не чаще всех других. Маму, Галину

Валерий Варзацкий

Степановну, часто приглашали к себе. За столом становилась

ровесницей. Всё, что говорила, было по-делу и «в масть».

Да, выпивали, как и в «общаге», но интеллектуальный

уровень дебатов, атмосфера, темы - несопоставимы. Взоры все

больше устремлялись в будущее - тревожное и манящее. Еще все

лучшее было впереди, еще мы крепко держались за руки, еще не

поредели наши ряды, а грусть скорого расставания уже витала в

стенах Танькиного Дома… Одесского Дома Николаевых,

приютившего меня.

Вторым знаковым местом последних лет студенчества

стали «Алые паруса» - кафе на углу Дерибасовской и Карла

Маркса. Несколько раз в неделю с Аллой Долей мы смаковали

там фирменную свинную отбивную с косточкой, запивая

«Алиготе» или «Ркацители». Доля была первой в моей жизни

женщиной – другом, тоесть, у нас взаимно отсутствовало

елементарное половое влечение, не говоря уж о более высоких

чувствах. Даже из «спортивного интереса», по большим пьянкам

оказываясь бок-о-бок в лежбище, мы не перешли тонкую грань

похоти и дружбы. Низменное и вторичное с лихвой

компенсировалось наслаждением общения и полной взаимной

откровенности.

Как много я узнал о женщинах от Алки! Старше меня,

знаток поэзии и театра с иронией и юмором, с бокалом или

рюмкой в руке тащила крестьянского сына в бабское зазеркалье.

Итог её миссионерства таков: 95% иннформации о женщинах

получены мной в возрасте 20-22-х лет из одного источника. За

следующие 40 лет, из всех других – 5%. Феноменально!

Однако прошу иметь в виду, без вина не было бы

информации…

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Ленинград! Не могу, боюсь забыть неповторимое

сочетание алкогольного опьянения с блаженством тихого

сумашествия белой ночи, архитектурные аккорды пустых улиц,

пахнущие Невой волосы девушки спящей на моем плече. Кто-то

классно придумал – проходить музейную практику студентам –

историкам именно после 4-го курса и именно в Ленинграде.

Вспоминаю с сильнейшей тоской и горечью о невозвратном.

Поселили нас в общежитии университета на Васильевском

острове. Бросив вещи я, Юрка Требин и Вовка Сиволога пошли

за вином. Оказалось, что крепленное вино в городе Ленина –

дефицыт?! Но он, знаменитый город, не знал, с кем связался. Мы

перевернули его вверх дном, и нашли в районе моста Шмидта

«точку» обеспечившую «гонцам» стабильную работу на весь

срок одесского «визита вежливости».

Люблю общежития. Наше, на Васильевском, полюбил,

едва переступив порог. Длиннющие коридоры, высоченные

потолки, огромные комнаты на 10-12коек. Как по мне, чем

больше народу, тем лучше. Откуда, для многих странная любовь?

Из детства. Из фильма «Бродяга». Там есть эпизод, где актер

Радж Капур идет по коридору жилого дома (по-нашему –

«коридорного типа») и поет. Не помню о чем фильм. Помню

мелодию песни, лица хорошеньких женщин, выглядывающих из

приоткрытых дверей. Может быть все не так, а моя кудесница –

память просто создала для меня картинку счастливой жизни в

большом доме. Так навсегда и осталось ощущение счастья при

виде человеческих ульев, не мылых большинству.

Много пожив в общежитиях, только к полувековому

юбилею осознал ещё одну причину своей болезненной

привязанности. Они – зримое воплощение тренировочного лагеря

для броска в будущее. Близкие родственники вокзалов и дорог.

Валерий Варзацкий

Их рабочее состояние – нетерпеливое ожидание, улыбки встреч,

слезы проводов, поток нових людей. Свой особый запах,

звуковой ряд, манящие глаза окон, «чемоданное» настроение, не

прекращающийся кутёж по поводу и без. Короче, это то, что я

люблю больше всего. Даже сейчас, вспоминая, ощущаю

«мурашки» по коже.

Отметили приезд по-одесски – широко, по-студенчески –

на пределе возможного. Серъёзные коррективы в выработанный

годами регламент пития внесли белые ночи. Многие перепутали

день с ночью и рядовая пьянка для них перешла в вяло текущий

месячный запой. «Вяло текущий», потому, что шел без прогресса

и усугубления, в связи с желанием увидеть шедевры музеев.

- Мы шо приехали в Питер напиться?! – искренне

негодовали запухшие.

- Нет! Щас опохмелимся и в «греческий зал»., - отвечали

по-Райкину небритые.

Сохранились фотографии, на которых мы после

«вчерашнего», с помятыми рожами, стремимся к источникам

красоты и гармонии.

Как хорошо было в Ленинграде! Абсолютная свобода не

теоретически а в реальности стала осознанной необходимостью.

Милейший руководитель – югославский политэмигрант Лукаш

Мирошевич Милич. Фамилия – полное отражение человеческой

сущности. Свободу поощрял, зная ей цену. Говорил мне:

- Варзацкий, пейте пока Заира не приехала. Вот она вам

покажет!

Но, умная Заира приехала за пару дней до окончания

практики либералкой, с элегантной сумкой в руках, вместо

деканской административной палки. Заглянула, не входя, в

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

комнаты, изобразила скорбь и обреченность на надменном лице,

назначила нам встречу в историческом архиве и испарилась.

Лукаш Мирошевич хитро улыбался: мол, как я вас вздул.

Момент

отъезда

уникален.

Жирная

точка

в

«Василеостровской истории». Уезжали по особо любимому мной

горько – сладкому сценарию расставаний – в разные стороны.

Кто-то в Карелию, кто-то в Прибалтику, кто-то в Москву… И

случилось так, что в гулком, пустом коридоре встретились в

поисках кого-то живого я и Женька Храмченков. Двое со всего

курса! Хозяева этажа на несколько часов, до одесского поезда.

Судьба не раз сводила нас в пустых пространствах

общежитий. Был период, когда комнату в общежитии №4, в

которой жил «Храм», расселили за нарушение режима. Женька

попал к нам. Внешне напоминал Высоцкого, балагур, но не

бабник, родом из Тирасполя, вино предпочитал сухое. Пустые

бутылки, страхуя опального, ежедневно выносил я. В Ленинграде

наши «питейные» пути почти не пересекались - и вдруг такая

встреча!

Решили выйти в город, «плотно затариться», с запасом в

дорогу, затем «по-человечески» отметить окончание практики.

Выходим, а они топчуться у входа с чемоданами. Одна

черненькая, улыбающаяся, смелая. Другая - медлительная

шатенка с чертиками в глазах. Короткие стрижки и юбки.

Подружки – абитуриентки. «Семечки» для балагура «Храма».

Раз – тащим чемоданы. Два – идем вместе на рынок. Три –

сидим за столом.

Девочки из Вологды. Чистые создания против матерых

одесситов. Нахально разливаю вино всем по-полному. Никакой

реакции. Женька «толкает» нецензурный тост. Проходит. -

Валерий Варзацкий

Третий, «За тех, кто в море!» - коллективно стоя. А «на

брудершафт»?! Запросто!

Черненькая, Нина, молниеносно продевает правую со

стаканом под мою, левой охватывает меня за голову и, не выпив,

вонзает язык в мой изумленный рот.

- Неправильно! – кричит «Храм». – Делайте как я!

Целовались. Наливали. Сели на кровати, Полезли под

юбки. Засуетились. Забыли, что малолетки. Почти пропали.

- Минутку внимания, - тихий, гипнотизирующий голос

женщины – птицы из кинофильма «Садко».

С трудом отклеиваюсь от медовых губ Нины, оглядываюсь

и… одесские «понты» залезли в задницу. Розовые соски на фоне

ватмана ещё детского тела светились победно, но отрезвляюще.

Шатенка стояла на столе в грациозной, невиданной мною до того

в реальной жизни позе, подобно Венере Ботичелли,

целомудренно прикрывая место зачатия детей длинными

пальцами. Профиль Храма, с торчащими усиками и отвисшей

челюстью, снизу-вверх созерцающего партнершу, вызывал

неудержимый смех. Я прыснул, пробормотал: «Ничего себе!».

Хотел еще что-то добавить для самоутверждения, но не успел.

Зрелище заслонила голая попа Нины, рванувшейся из-за моей

спины, по узкому проходу между кроватями. Профессионалки!

Как слаженно, быстро они работали. Ценю и преклоняюсь.

На столе танцовщицы напрочь забыли про нас и лишь

эпизодически вспоминали друг – друга, обмениваясь улыбками

между невероятными изгибами, змеиными движениями рук,

бесовщиной игры полушариями бедер. Без музыки, с закрытыми

глазами исступленно отдавались кому-то далекому.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Спустя годы понял: они ведь тогда довели себя до оргазма!

Иначе чем объяснить, что мы с Женькой не могли стянуть голых,

обливающихся потом «стриптизёрш» со стола. Сопротивлялись,

продолжали судорожно извиваться, имитируя движениями таза

секс. Вдруг обмякли и по-очереди скатились на грязный матрац.

Теперь уж мы им точно были не нужны.

Думаете, нам не хотелось, когда они лежали рядышком,

раздвинув ноги, без преувеличения, во всей красе? Ошибаетесь.

Более того, скажу вам по-секрету: я через несколько лет

специально приехал в Ленинград, поселился в комнате для

приезжих этого общежития, обошел все(!) комнаты, но ни то, что

Нины – никого из города Вологды не нашел. Так мне хотелось.

Такая енергетика перла от этих толи лесбиянок, толи

бисексуалок, что мне и сейчас, как вспомню, хочется тотчас

мчаться в Питер, на Васильевский остров.

Ройком комсомола

Распределился в июне 1973 года учителем истории и

обществоведения в Кузнецовскую среднюю школу Доманёвского

района Николаевской области. Село Кузнецово находится в 12-ти

километрах от печально известной всем евреям мира Богдановки,

упоминающейся в материалах Нюрнбергского процесса. Там

фашисты уничтожили около 60-ти тысяч евреев. Я родился и

вырос в еврейском местечке Доманёвка, где тоже расстреляли 18

тысяч евреев, в основном из Одессы. Думаю, что какая-то

частица еврейской крови есть и во мне. Бабушку звали Евгения

Иосифовна, деда – Яков Владимирович

Не важно, есть ли кровь или нет, но детство прошло в

окружении еврейских мальчишек, в еврейских домах, где всегда

Валерий Варзацкий

вкусно пахло еврейскими блюдами, а старики говорили между

собой на непонятном нам языке. От них, еще ребенком, я

услышал о Богдановке. Поэтому, первое, что сделал в качестве

учителя истории и классного руководителя, – повез свой класс в

Богдановку, поклониться праху невинно убиенных.

Поработал до декабря и, по переводу, «рекрутирован»

инструктором отдела пропаганды и агитации райкома партии.

Почти полгода, от выпускного до райкома, не пил. Признали язву

двенадцатиперстной кишки.

В «пропаганде» задержался недолго – до марта 1974-го.

Избрали вторам секретарем райкома комсомола. Пошел, по

терминологии орготдела, «на укрепление».

О том, что «комсомол» (аппаратные работники всех

уровней) крепко дружил с пьянкой, ни для кого не секрет и

ничего принципиально нового в изучение вопроса я не внесу. Но

ведь и цель такая не стоит. Цель - показать свое личное участие в

конкретных мероприятиях. К тому же, в каждом райкоме, обкоме

были свои, только им свойственные формы колективного пития.

Мой жанр оригинальный – «алкогольное краеведение». Тут-то

«белых пятен» предостаточно.

Все началось сразу после отчетно – выборной

конференции. Члены бюро райкома партии, вновь избранные

секретари райкома комсомола собрались в большой комнате

помещения, расположенного во дворе «верхней» «Чайной» по

улице Кирова. Никогда бы не подумал, что там есть такое

укромное местечко…

Ночь. Слякоть. Холодный мелкий дождь. Настроение

паршивое. Менять райком партии на «комсомол» не входило в

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

мои планы. Планы?! Дурак! Какие планы могут быть у «винтика»

партийной машины?! Впрочем, то были только «цветочки».

Кроме меня, как оказалось, все бывали в секретной

комнате раньше. Партбоссы рассаживались по-хозяйски, по

ранжиру. «Комсомол» - в конце стола. Первый тост – первому

коммунисту района.

Я, хоть и поработал несколько месяцев в штате райкома

партии, никакие застолья с колегами не посещал, так как лечил

язву. Тут мне сразу налили сто грамм. Лихорадочно запрыгала

кардиограмма мыслей: пить или не пить? Выручил «первый»,

рассказав в качестве тоста фирменную легенду передававшуюся

аппаратчиками из поколения в поколение. Согласно ей,

вышестоящий руководитель (называли Хрущёва, Брежнева,

Щербицкого, первого секретаря обкома) обнаружил, что за

столом кто-то не выпил. Тотчас вынес недвусмысленный

вердикт: «Тот, кто не пьет, или сильно болен или большой

подлец!».

Клеймо

предопределяло

незавидную

судьбу

отщепенца. Намек я понял и выпил, желая остаться в системе

круговой поруки.

Перерывы между тостами были небольшие. Каждый

старался понравиться «первому». Выходили покурить по

очереди, не прерывая процесса застолья. Теплый воздух

помещения расслаблял, становилось по-семейному уютно,

радостно. Все казались добрими, дружными. Последний удар

Змия пропустил, не заметив, на вершине блаженства.

«Вышел из нокаута» в темном переулке, ведущем к дому

коллеги по новой работе. Оба в пальто, без головных уборов. Она

– спиной на мокром асфальте. Я – сверху. Целуемся. Голос над

головой: «Вставайте!». Голос знакомый – заведующего

орготделом райкома партии, тоже участвовавшего в застолье.

Валерий Варзацкий

Какого черта он тут оказался? Замираю. «Ну как хотите», -

пошел, пошатываясь, дальше. В темноте, пьяный, не узнал. Так

начинались райкомовские годы.

На банкете после конференции впервые не то, что осознал,

каким-то животным чутьем понял: иная пьянка. Не такая, к какой

привык. С ощущениями разобрался этак через полгода.

Определил что новая, как коктейль, смешана с властью. Властью

не в административном понимании. Нет, берите выше и шире.

Говорю о власти над людьми.

В этом месте, во имя справедливости, объязан заявить, что

поливать грязью СССР и КПСС не собираюсь. Хорошее с их

стороны, в отношении меня, значительно превышает плохое,

вызванное, к тому же, моими безрассудными поступками.

Поэтому прошу не искать политического подтекста там, где его

нет.

Итак, к вопросу о власти над людьми. Считаю, что

наиболее сильно она проявлялась в сельских райкомах. Могут

возразить: «А города? А могущественные председатели

колхозов? А обкомы и ЦК?»

Подавляющее

большинство

городского

населения

составляли рабочий класс и трудовая интеллигенция. Первые

являлись опорой партии, основным кадровым резервом. Власть

Брежнева – Суслова строила отношения с робочими осторожно,

деликатно, всячески демонстрируя «несокрушимое единство

партии и народа».

Вторые о Брежневе рассказывали анекдоты и трепета

перед властью не испытывали. К тому же еще «несли идеи

партии в народ».

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Председатели колхозов, директора совхозов, несмотря на

значительную авторитарную составляющую в руководстве

хозяйствами, все же были значительно ближе к народу, чем

райкомы. Не категория «власть» повышала надои, привесы,

урожайность. Хорошие председатели, как правило, были

харизматическими лидерами, «батьками». База их методов –

високий личный авторитет.

Можно сказать, что на уровне деревни власть еще не

ощущалась, а на уровне обкома уже теряла сладостную

притягательность натуральности, пройдя сквозь многочисленные

фильтры райкомовских функционеров.

Мне повезло испытать это наркотическое чувство.

Вдвойне повезло – не стать его рабом. Оно реже и ярче чем

любовь, сильнее всяких «маний». Мало тех., кто распознал

роковую страсть в своей душе, еще меньше избавившихся от нее

по своей воле.

Если бы не банкет, то есть пьянка, как детонатор,

вызывающий взрыв словоблудия, и фактор блокирующий,

самосохранение компании, мой мозг мог бы никогда не

зафиксировать новое для него явление. Тогда и жизнь могла бы

пойти по-другому. Как? Ну, например, без желания испытывать

власть почаще и подольше. В целом же, кажется, власть «во

благо» применял несравненно больше, чем «во зло». Кажется, но

судить не мне.

На банкете тосты и анекдоты звучали для «первого».

Дружно смеялись – для «первого». Молчали, слушали,

поддакивали, оплевывали, говорили о спорте, погоде, напивались

- для «первого». Сам он, молодой, курносый, чернявый

маленькими глотками, смакуя, потягивал только для него

предназначеный армянский коньяк. Невообразимая для недавнего

Валерий Варзацкий

инструктора обкома власть стала реальностью. Изменились

осанка, тембр голоса, набор паразитов речи, сразу попавших в

лексикон райкомовских клерков. Знаменитую фразу «Это такое

дело», произносимую в разных случаях с соответствующей

интонацией, жители района помнят до сих пор. Человек упивался

нектаром власти, и ЭТО состояние подчиненные принимали (о,

ужас…) как естественное! Они даже не знали, могу спорить, как

ОНО, состояние, называется.

Крамольное открытие не визвало у меня отвращения.

Наоборот, лесть, угодничество, подхалимство, виртуозно

исполняемые

профессионалами,

восхищали.

Искусство

загадочное, не изученное. Наслаждение, посильнее физического,

испытывают обе стороны. Момент «ОБЕ» - апофеоз, метод

власти.

А коллективная пьянка, не что иное, как форма реализации

абсолютной, в тот момент, власти над «готовой к употреблению»,

благодарной публикой.

Получается, что пьянка поддается научному анализу.

Может какие-то узкие специалисты давно совершили открытия в

«пьяном деле». Не обладаю информацией. Точно знаю, из

личного опыта, что райкомовская, по сверхзадачах, стоящих

перед

собутыльниками,

намного

выше

примитивной

студенческой.

Регулярной, систематической, системной пьянки в

аппарате райкома комсомола небыло. Одна из причин отсутствия

таковой в недремлющем оке райкома партии, располагавшегося

на втором этаже. Некоторые их инструктора и заведующие

отделами могли позволить себе «быть в системе». Мы же

находились под угрозой «гола». Было такое выражение в

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

партийно – комсомольском аппаратном сленге – «забить гол».

Означало – выявить недостатки, недоработки, компромат.

Приберечь до нужного момента факт, а потом неожиданно

козырнуть им на собрании, бюро, пленуме.

Дни рождения отмечали скромненько, без шума, после

работы. Праздники – дома. Редкие пикники, совпадающие с

визитами обкомовских кураторов, устраивали в местах

безлюдних, отдаленных, коих в районе предостаточно. С

секретарями комсомольських организаций не пили, потому, что

те не угощали. Как-то не заведено было.

«Тоску» развеивали за пределами района. Не припомню ни

одного совещания в Николаеве, которое не закончилось бы

разных масштабов возлияниями. Тон задавали работники обкома

среднего и нижнего звена. Сегодня некоторые из них уважаемые

и очень известные люди. Естественно, «не помнят» своих

похождений в гостинницах, ресторанах, в квартире одного

книголюба у Варваровского моста. Всё же, в городе хозяева были

сдержанее, вырвавшейся на волю «периферии».

Роли менялись, когда обкомовцы посещали районы.

Создавалось впечатление, что главная цель приезда не оказание

помощи а «нажраться» до чертиков и, если повезет, «трахнуть»

«выставленную» комсомолку. Одного из «орлов» я вынужден

был поселить у себя дома, замяв его пьяный дебош в гостиннице.

Отблагодарил, «добрая душа», присущим им способом, накатав

на меня высосаную из пальца «телегу» в райком партии, которой

не поверил даже недолюбливавший меня «первый»

- Зачем?! - спросил я при встрече.

- Ерунда! Тебе что, не все равно? Не мог же я написать,

что неделю пил.

Валерий Варзацкий

Районным, областным комсомольським организациям

полагалось иметь традиции. Лучше героические, не выдуманые.

Но можно и другие, главное, чтоб воспитывали и сплачивали.

Мысли у авторов двух традиций николаевского комсомола

были здоровые. Однако практическое воплощение идей оказалось

пораженным тяжелыми социальными недугами – пьянством и

беспорядочными половыми связями.

Героическая, первая по важности, уникальная для

Украины по массовости ежегодно летом отмечалась в селе

Крымка Первомайского района. Там, на родине подпольной

организации «Партизанская искра», проводился расширеный

пленум обкома комсомола. Тоесть, кроме членов обкома с

каждого района приезжала делегация комсомольцев –

передовиков производства. Питание, казаны, матрацы, палатки,

випивку везли с собой, так как режисура предполагала

комсомольские песни у костра и здоровый сон в лесу, на берегу

очаровательной Кодымы…

Ну что вам сказать, народу было тьма. Тысячи. Цель

приезда – хорошо отдохнуть. Какой пленум?! Пока мы,

функционеры, томились под солнцем на поляне, слушая

трафаретные речи, судостроители Черноморского завода

взявшись за руки с колхозницами Баштанки сигали парами с

высокой вербы в речку. Лексика воплей смущала ораторов. Они

завидовали, не по тексту улыбались, сокращали. Всем хотелось

побыстрее закончить фарс.

Начинался собственно «отдых» после пленума. Вовсю

разворачивался уже в темноте. Современный пивной фестиваль в

Мюнхене в сочетании со славянской языческой ночью на Ивана

Купала, могут дать слабое представление о мероприятии,

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

позволяющее все же иметь зрительный образ расширеного

пленума. Что творилось за пределами света от костров не знает

никто. Можно передать словами только то, что видел, слышал,

делал сам.

Была у меня коллега во Врадиевке. Звали Лидой. Больше

чем подруга, меньше чем любовница. На семинарах целовались,

валялись в постели, но секса не было. Врадиевский район -

соседний и палатки наши оказались по-соседству. Выпив,

переполз к их костру. Приняли радушно, тем более что с

заведующей сектором учета Валей Калкутиной росли в

Доманевке. Пели, танцевали, много пили. Поразил какой-то

надрыв, безудержное веселье девчат.

Назад мы уехали раньше, а они задержались.

«Догуливали», - рассказывала потом Лида. Ехать то недалеко,

ближе чем нам, думали - успеют до темноты.

Не успели. «Газик» перевернулся. Валя погибла. Лиде

ампутировали руку.

Жуткая, резонансная трагедия (кроме Вали погибли еще

сотрудники), прямое следствие пьянки, повергла меня в

сильнейшие нравственные муки. Я не любил Лиду. Никаких

планов не строил. А она? Может она меня любит? Лежит в

Николаеве без руки, убивается, что теперь никому не нужна.

Калека, не местная, родом с Западной… Боже, но какой мой

статус? Сталкивались 3-4 раза до этого. Один раз я без

предупреждения зимой поехал во Врадиевку. Не застал.

Поселился в гостинницу и целую ночь, через каждый час, бегал к

дому, где она квартировала. Приехала или пришла только утром.

Где была – не интерисовался. Говорю без намека, что кто-то у неё

был. Был да и был. Ну не любил я ёе.

Валерий Варзацкий

Ломало меня ехать в Николаев, ох, как ломало! Все же

совесть мучила – не по-человечески получается. Поехал.

Вышла в коротком домашнем халатике, улыбающаяся.

Казалось, что рука есть, просто прижата к телу под халатом.

Огромные глаза заботливо изучали меня, вроде беда случилась со

мной. Стало невыносимо стыдно за свою трусость. Нашла какие-

то слова, тон сразу успокоившие горе-ухажера. «Не бойся, мне от

тебя ничего не нужно. Я сильная, я выстою», - без слов

передалась мысль.

Перегрузка от собственного ничтожества припечатала мою

задницу к доскам скамейки, согнула дугой хребет так, что

трясущаяся челюсть почти касалась колен, когда мученица

бесстрастным, тихим голосом исповедовалась мне о своем горе.

«Газик» до брезентовой крыши был забит вещами.

Водитель, хоть и гулял со всеми, но пьян не был, иначе вряд ли

успел бы выскочить, когда машина переворачивалась. Она сидела

впереди, рядом с водителем. Рука оказалась прижата рулем к

земле. Видела, в свете какой-то лампочки, почему-то горевшей

перед местом водителя, как раскаленное масло из двигателя

капало на руку, волдыри лопались, пахло жареным. Боли небыло.

Девочки под задним мостом и матрацами, на которых

сидели при отъезде, вначале сильно кричали, звали мам, потом

выли почти как собаки, задыхаясь. Что делал водитель, как ее

вытащили, толи она не говорила, толи я не запомнил, сраженный

подробностями мук.

Говорят, что в таких ситуациях надо оптимистически

врать. Они верят. Я же молчал, перепуганый, заставляя ее

заполнять неловкие паузы. Выручая меня, пыталась подшучивать

над собой, а я подло искал повод для бегства.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Встретились лишь через год, вновь на пленуме в Крымке.

Пьяный, гладил протез, она, хмельная, неузнаваемо смелая

обольстительно смеялась:

- Что ты его гладишь? Не можешь погладить другое место!

Впервые в жизни я не смог.

Удивительно, но тоска по Лиде пришла спустя годы.

Только тогда, когда выпил тонны спиртного, настоянного на

горе, дошло, какую трагедию сотворила пьянка с этим светлым

существом.

Пытался найти следы. Многое и всякое говорили. Бросил,

передумав ворошить прошлое.

Второй обкомовской традицией было посвящение в

должности новых кадрових работников обкома, горкомов,

райкомов,

освобожденных

секретарей

комсомольських

организаций с правами райкома.

Структура комсомольской бюрократической вертикали

объективно предполагала кастовое обособление. Связано это

было со значительно большей, чем в отделах райкома партии,

качественной разницей круга должностных объязанностей.

Например, все отделы райкома партии рабо тали с одними и теми

же коммунистами, правда, каждый по своему направлению,

своим технологиям.

Поля деятельности райкома комсомола были абсолютно

разные: идеология, спорт, школа, рабочая молодежь, колхозники

и

работники

совхозов,

интеллигенция

и

т.д.

О

взаимозаменяемости, скажем, на период отпуска, речь вообще не

шла. Обычно подстраховывал, в меру сил и желания, первый

секретарь.

Очень молодые, в своей массе, «комсомольцы» обладали

огромной свободой действий. Контроль партии оставлял желать

Валерий Варзацкий

лучшего,

был

скорее

декларативным.

Внимание

нам

дозировалось по остаточному принципу. Если небыло

«проколов» и «ЧП» можно было спокойно создавать видимость

работы годами, чтя неписаный закон системы: «На формальный

запрос – формальный ответ».

Обком видел проблемму, обвинял удельную вольницу в

«махновщине» и пытался пряником прививать своим кадрам

корпоративную психологию, говоря современным языком.

Процедура посвящения в должность сильно отличалась, по

сценарию и составу, в зависимости от ступеньки в каръерной

вертикали. Замещая, на время отпуска, первого секретаря я

случайно попал на посвящение в «первые». Конечно, дали

понять, что лишний, но, скрепя сердце, не прогнали, дав

возможность понаблюдать. Общее впечатление: скучновато, не

интересно. Пили много, но уже не по-комсомольски выбирали

слова.

Райкомовские «вторые» довольно редко становились

«первыми». Образование «первому» надо было иметь не

гуманитарное. Можете представить разницу в мере

распущенности членов клуба «первых», состоявшего из

агрономов, зоотехников, инженеров сельского хазяйства и клуба

«вторых», объединявших историков, юристов, филологов,

физкультурников. Отсутствие перспектив роста у «вторых»

компенсировалось бурей страстей при посвящениях.

После официальной части планового летнего совещания в

обкоме, вся «идеология», во главе с профильным секретарем,

грузилась на судно, которое брало курс в Днепро-Бугский лиман.

«Старики», то есть ранее посвященные, сооружали на палубе

длинный стол, тащили ящики с водкой, вином, закуской.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Начальство кучковалось у борта, изредка бросая взоры в сторону

подготовительных работ. Новеньких не привлекали, и мы с

завистью наблюдали за «стариками», позволяющими себе в

процессе труда опрокидывать стаканчики с водкой под

малосольные огурчики.

Наконец подготовка стола для Совета старейшин

заканчивается. Нас ведут в каюты, где мы раздеваемся до плавок

и купальников.

Возвратившись, вижу за столом все начальство, а также

несколько секретарей горкомов и райкомов. Как выяснилось

позже – «аксакалов» по стажу работы. Сидят с одной стороны

стола, спиной к носу судна. Выпивают, смеються, галдят. Играет

музыка.

Секретарь обкома постучал пальцем по микрофону.

Музыку выключили. Ведущий огласил несложные требования

ритуала:

Первое. Очередность районов - по алфавиту.

Второе. Подходя к столу, становись лицом к Совету

старейшин, но соблюдай дистанцию из уважения к старшим.

Третье. Кланяйся с почтением, глядя в палубу под ногами.

Четвертое. Громко, с воодушевлением приветствуй

старейшин красивими словами. Можно стихами.

class="book">Пятое. Отчетливо, но коротко рассказывай о себе.

Шестое. Внятно отвечай на вопросы. Если не знаешь

ответа – придумай експромт, расскажи анекдот, стихотворение,

спой песню, разыграй театральную сценку.

Седьмое. Покорно выполняй любое пожелания старейшин

и благо дари за доверие.

Ничего сверхъестественного, настораживающего. Правда,

меня несколько удивили двое «стариков», стоявших не рядом со

Валерий Варзацкий

столом, а у противоположного от «молодых» борта судна. У

одного в руках был тазик и полотенце через плечо, у другого –

зажигалка и корабельная швабра. Мозг слабо просигналил:

«Наверное, убирать будут после мероприятия…»

Как он ошибался, мой наблюдательный мозг! Истинная,

важнейшая роль двух проявилась уже при первом посвящаемом.

Точнее первой, поскольку то была девушка.

С распущенными волосами, стройная, в красивом

купальнике читала стихи, острила, смеялась и явно нравилась

старейшинам. Настроение поднялось и у нас, потому, что с таким

застрельщиком шансы на быстрое завершение формальной части

посвящения увеличивались. Однако, главное испытание было

впереди.

Увлеченный созерцанием девушки не заметил, как перед

председательствующим появился пивной бокал. Зафиксировал

финальную стадию наполнения, когда один старейшина наливал

в него водку, другой – вино, третий – пиво. В смертельную смесь

бросали кусочки хлеба, колбасы, сыра, овощи, то есть, кто, что

захотел то и бросил. Всю бурду, провозгласив пламенный

заключительный тост, посвящаемый должен был выпить!!!

Девушка взяла бокал двумя руками. Тот, который с

тазиком и полотенцем, мгновенно оказался рядом. Другой

щёлкнул зажигалкой сзади, под её попой, с целью визуальной

фиксации выхода газов. Глотала она отраву внутрь или просто

набирала в рот, а затем сплевывала в тазик – не знаю. Ясно было

только, что после первой попытки её вирвало натурально, так,

что часть блевотины полетела мимо тазика на палубу, а бокал она

едва успела поставить на стол, чудом не вылив содержимое на

старейшин.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

…Толпа завопила, прихлопывая в ладоши: «До дна! До

дна!». Девушка, в минуту превратившаяся в персонаж

вытрезвителей, разогнулась из позы «Г», полотенцем вытерла нос

и слезы, брезгливо, неуклюже, ладонью левой руки под дно,

двумя пальцами правой – за ручку, медленно понесла бокал ко

рту. Вот так, по маршруту бокал – рот – тазик, прошли, кроме

жидкости, все продукты, находившиеся в емкости. Она их

доставала пальчиками и, имитируй не имитируй рвоту, все-таки

жевала. Следовательно, организм тащил алкоголь в себя и наша

героиня к последним глоткам явно опьянела, что опосредовано

фиксировала фиолетово-оранжевыми вспышками зажигалка под

попой.

Посвящаемых было около десяти человек, в том числе две

или три девушки. Наученые опытом первой, девушки хитрили, и

содержимое своих бокалов быстро выплевывали в тазик.

Впрочем, никто и не пытался всеръез заставлять их принимать

отвратительное пойло внутрь. Через пару часов, абсолютно

добровольно, за общим столом они поставили свои собственные

питейные рекорды.

Иное дело – парни. Тут во всю работали самолюбие,

бахвальство, дурость. Все, пусть с разной частотой обращения к

спасительному тазику, с закуской, участливо подаваемой

старейшинами, но все(!) выпили. Я, согласно алфавиту, оказался

вторым и первым из парней. С моим опытом, выпить до дна

чертов бокал, не составляло особого труда. Настроился,

представил, что это пиво и не спеша, чтобы не поперхнуться,

осушил. Колбасу, огурцы, помидоры победно – демонстративно

вытряхнул в тазик. Возгласы восхищения положили начало

сомнительной славе в комсомольско – партийных кругах,

Валерий Варзацкий

избавиться от которой было не реально уже никогда. Скажу

честно – я и не желал.

Посвящение закончилось общим столом, за которым все

были равны, и пьяная ватага стала неуправляемой. В самом

начале обкомовские старейшины произнесли несколько

официозных, не к месту и времени сказаных, тостов,

стушувались, растворились. Стол, как на сельских свадьбах,

разделился на автономные «клубы по интересам». В вечерней

прохладе лимана звучали жесткие анекдоты, квалифицированый

мат, блатные песни, обкомовские сплетни. Кто-то затягивал «Не

расстанусь с комсомолом…», кто-то «Если друг оказался

вдруг…». Поэт читал стихи, журналист, со стаканом в руке,

собирал материал для газеты.

Включили музыку. Слившись в «секстанце» пары в

плавках и купальниках мгновенно образовали островок горячего

плотского наслаждения. Как после извержения подводного

вулкана, он начал стремительно расти за счет новых пар,

откалывающихся от «ледовика» стола.

Мелодии звучали одна за другой без перерыва, поэтому

жаждущие «добавить» выскальзывали из тесного пространства

«собачьего вальса» и «опрокидывали» сколько душа желает,

наливая из недопитих бутылок, сверкавших на столе. С ними

сурово чокались несколько коллег, так и не рискнувших

подняться на танцы. Говорить, ходить страдальцы разучились, а

утро встретили физиономиями в тарелках.

Несколько раз во время танцев выключали свет, при том

продолжительность темноты была разной, чтобы застать

врасплох. Визг, брань, обнаженные груди, приспущенные

трусики, наглые руки в срамных местах навсегда 25-м кадром

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

вошли в мою память. После каждого момента темноты на палубе

становилось свободнее. Пары загадочным образом исчезали.

Куда? Зачем?...

Цель

посвящения

была

достигнута.

Сплотились,

повязались, развязали языки. Хвалили обком за хорошую

традицию, клялись работать с удвоенной энергией. При

расставании обнимались и целовались.

Райком партии

В райком партии, вопреки известной истине, что в одну

реку нельзя зайти дважды, я таки «заходил» два раза. Первый раз,

как уже упоминал раньше, 4 месяца работал в отделе пропаганды

и с сотрудниками почти не пил.

Второй раз родной райком, в лице нового «первого»,

бывшего председателя райисполкома, с которым я плодотворно

сотрудничал,

работая

в

«комсомоле

«пригрел

на

коммунистической груди» «слугу Змия» после драматического

финала аспирантуры. Об этом когда-нибуть напишу, если будет

на то Божья воля.

Теперь я работал в орготделе. Мой кабинет был в

укромном месте, в своеобразном тупике, далеко за углом от

маршрутов начальства. Дорога к нему проходила мимо черного

хода, всегда открытого. В этом крыле небыло больше кабинетов

райкома партии. Только сектор учета райкома комсомола да еще

пустая комната между нами.

Кабинет имел два огромных окна, выходящих на север и

восток. Восточное давало прекрасный обзор внутреннего двора и,

самое главное, гаражей секретарей. Я был всегда в курсе кто из

них на месте, а кто выехал.

Валерий Варзацкий

Шаги направляющегося ко мне от шагов в сектор учета я

научился определять быстро. Времени вполне хватало, чтобы

убрать со стола всякий компромат. Им не объязательно были

бутылка или закуска. Серъезно ударить по репутации могли

газета, журнал, книги, предметы, не имеющие отношения к

работе.

Поскольку в жизни не бывает ничего случайного, думаю,

никого не удивит именно мое, а не кого-то другого, определение

в сей закуток, весьма подходящий для порочных деяний. Ко мне

ходили просто покурить или выпить утром, на тяжелую голову,

бутылку «Жигулевского», зная, что мой импровизированый бар,

в нижней части тумбы необъятного сталинского стола, регулярно

пополнялся дефицитным, в деревне тех времен, напитком. У

меня, в обеденный перерыв, по-быстрому перекидывались в

«дурака». Сюда для трехминутного секса забегали мои

любовницы, а иногда я давал ключи для интимных свиданий

другим.

Важная деталь: кабинет служил рабочим местом для двух

инструкторов. Однако работа планировалась так, что вдвоем в

оффисе мы встречались редко. Точно – по понедельникам, на

аппаратном совещании, а также во время приема в партию, когда

заседало бюро райкома. Кажется, два раза в месяц. Но кабинет

никогда не должен был пустовать, так как была устная установка:

один - в кабинете, другой – в парторганизации.

Пьянки, инициатором и мотиватором которых почти

неизменно выступал я, начались с «магарыча» за вступление в

должность, вечером, после первого рабочего дня. Пришли

инструктора орготдела и, к моему удивлению, заведующие

организационным и общим отделами. «Упал на хвост» даже

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

инструктор – отпускник, «случайно» постучавшийся в дверь.

Водки не хватило. Тогда, впервые, я использовал черный ход для

рейда за спиртным. Выпили больше чем по бутылке на брата, при

символической закуске, но закалка и профессионализм сделали

свое дело: говорили вполголоса, расходились по-одному, не

шатаясь. Утром, как полагалось, задолго до официального начала

рабочего дня, все выбритые, выглаженные как ни в чем не

бывало, деловито шелестели бумагами.

Думал ли я, предвидел ли, что мой кабинет превратится в

«забегайловку»? Нет!

Оказалось, не всегда я могу управлять своей судьбой под

крышей партийного дома. Понимание сей печальной истины

пришло поразительно быстро – не более чем через пять минут

после окончания второго рабочего дня. Дверь открылась (свои

входили без стука), зашли двое моих коллег:

- Давай стакан, - сказал один, бережно извлекая из тесного

бокового кармана пиджака бутылку. – Налей, у тебя рука легкая,

вчера почувствовал.

-«Закуси» на три литра, - подмигнул другой, разворачивая

газетный сверток, в котором оказалось граммов сто сала, два

соленых огурца, кусочек хлеба. Хватило, еще и осталось для

следующих гостей. «Народную тропу» к «легкой руке»

протоптали люди бывалые, знающие, что в нашем «деле» от

разливающего порой зависит жизнь человека. Тропа к моей руке

«не заросла» до сегодняшнего дня…

Забегали среди рабочего дня, на мгновение, «раздавить

мерзавчика». Потянулись из других отделов, из соседнего

райкома комсомола. Зачастили старые собутыльники из

райисполкома. Секретари партийных организаций моей зоны

считали неправильным быть в райцентре и не сделать приятное

Валерий Варзацкий

своему главному начальнику, по простоте душевной не думая о

последствиях для его здоровья и каръеры. Интересно, что

перечисленная публика находилась в кабинете абсолютно

легитимно, так сказать, по работе. Вопросов: «Что вы тут

делаете?» возникнуть не могло.

Некуда правды деть, были и другие, «неофициальные»

категории желающих испить с «легкой руки». Кто только ни

пользовался этой рукой?! Сторожа, кочегары, водители,

уборщицы, «кореша по жизни», члены делегаций по обмену

опытом, механизаторы, доярки, свинарки (до или после приема в

партию), ветераны (до или после торжественных собраний),

именинники, новобрачные, награжденные, повышенные по

службе, отпускники, уходящие на пенсию, празднующие,

скорбящие…

При развитой системе доносительства, нашептывания,

анонимок, да и просто тривиальной «брехне, плывущей по селу»

моя «явка» была изначально обречена на громкий провал. А вот,

представьте себе, не провалилась! Чудеса, да и только…

Да, врывался пару раз разъяренный «первый» и материл

меня по-крестьянски, грозился изгнать с позором но, заглянув в

мои трезвые очи, остывал, советовал не пускать в кабинет

«всякую шелупень», намекая на райкомовских.

Да, наведывался, видно по его поручению, председатель

комитета народного контроля. От природы любивший

поговорить, даже пофилософствовать, знавший, что я закончил

аспирантуру, он находил во мне внимательного, участливого

слушателя. Излив душу, уходил умиротворенный. Я был просто-

таки непотопляемым авианосцем в океане пьянки! Мое «хобби»,

коварно культивируемое под носом у официальных и тайных

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

блюстителей коммунистической морали не только не помешало

моей каръере а, наоборот, стало основным достоинством при

назначении на новую должность. Об этом чуть ниже.

Особняком в райкомовском не святом «житии» стоят

выезды на свою зону. Район был разделен между инструкторами

орготдела. Мне досталась зона с центром в большом, красивом

селе Мостовое, в 25 километрах от Доманевки, по дороге на

Одессу. Село упоминается Лениным в работе «Развитие

капитализма в России». До сих пор сохранилась усадьба

дворянского

рода

Эрдели,

церковь,

больница,

аптека

построенные ними. Радует глаза проезжающих через село

старинный парк, созданный помещиками.

Секретари парторганизаций колхозов и совхозов, как я уже

отмечал, были люди простые, хлебосольные. Потому обеды часто

переходили в «вечери» а беседы заканчивались с утренней зарей,

когда уже надо было ехать на дойку. Филипп Богуславец, Виктор

Физильченко, Валера Колпаков… Никогда не забыть мне тех

настоящих мужиков, старших по возрасту, но ставших друзьями,

учителями сельского хазяйства.

Было много необычной, по напряжению и новизне

впечатлений, «полевой» работы. Ночные вахты во время

уборочной, многодневные, непрерывные конкурсы по вспашке,

выборы в Верховный Совет СССР, стоившие мне нескольких лет

жизни.

Работали много, да и пили немало. В Мостовом со мной

произошли две, связанные с пьянкой истории, одна из которых

могла закончиться трагически, а объяснить другую не могу.

Первая случилась в конце уборочной страды. Завтра в

колхозе ожидались официальные «обжынкы» с речами,

наградами, концертом, обильным праздничным столом прямо на

Валерий Варзацкий

току. Но то будет завтра, а сегодня, в теплую, совершенно

черную ночь, когда комбайны «добивали» последнее поле,

родилась идея «затянуть волок», по другому говоря, заняться

браконьерством, с целью сварить уху.

Над небольшим прудом дремало маленькое село, жители

которого очень болезненно относились к посягательствам на их

рыбу. Всю операцию необходимо было проделать, не проронив

ни слова, так как даже шепот был слышен на другом конце пруда.

По расчетам «спецов», сетки должно было хватить на всю

ширину пруда. С каждой стороны тянули по три человека.

Вначале, пока шли по колени в воде, двигались достаточно

быстро. Когда вода достигла пояса, появилась тревога,

ощущение, что те, с другой стороны, стягивают нас на глубину, к

центру пруда. Так в конечном итоге и оказалось, но по-

настоящему я испугался, когда вдруг не ощутил ногами дна и с

головой ушел под воду, все еще держась за палку,

прикрепленную к краю сетки. Вынырнул, оттолкнув от себя

палку, прохрипел: « Хлопци!».

Из черноты никто не отозвался. Инстинктивно развернулся

вокруг оси и… потерял ориентацию. Запаниковал. Где село?! Где

противоположный берег?! В зловещей тишине ни одного лучика

света, ни лая собаки. Куда плыть?! Хорошо, что был трезвый,

иначе – каюк. Вспомнил, что пруд, уверяли «спецы», в самом

глубоком месте не более 3-х метров. Смена мыслей успокоила.

Решил проверить, достану ли ногами дна. Набрал воздуха,

опустился под воду. Достал. Оттолкнулся. Вынырнул. Проплыл

немного и опять опустился. Вроде достал быстрее. Третья

попытка – еще быстрее. Значит, плыву к берегу. Живем! Очень

скоро я уже шел, проваливаясь в прибрежном иле.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Выбрался на сухое, продумал дальнейшие действия. Решил

двигаться вдоль берега, правой ногой ступая в воду. Расчет мой

понятен: даже если прийдется обойти вокруг пруда, объязательно

наткнусь на своих.

Вначале услышал оправдывающийся, негромкий голос:

- Мы ж договарювалысь, если нэ зможэм тягнуть, кыдаем

и тыхо выходым на бэрэг. Мы покынулы и пишлы до бэрэга.

Можэ вин нэ поняв? Но если б топывся, то крычав бы…

- Шо, сукы, ужэ зибралысь пыть за упокой утопленика?! -

ехидно прошипел я из темноты. – Нэ дождэтэсь!

-О, та цеж наче вин! Дмытровыч, цэ ты? А ну включить

фары! Дэж ты був?! Мы думалы шо ты втопывся! - радостно

завопили невидимые собутыльники.

Включили фары «пирожка», на котором приехали,

набившись в будку. Под стрэссом, наплевав на маскировку,

разожгли костер, сварили уху из нескольких рыбешек, случаймо

попавших в сеть-«путанку», выпили много водки. Я, видимо от

пережитого, совершенно не опьянел.

Вторая история произошла в последний день перед

пленумом райкома партии.

Старые «орговики» знают, как важны для докладчика –

секретаря райкома, свеженькие, вчерашние, «жареные» факты из

жизни парторганизаций. Доклад ведь верстался нами,

инструкторами, заворгом долго, порой месяцами. Бывало, что

герои первого варианта уходили в мир иной, не дождавшись

похвалы или хулы. Поэтому необходимо было показать, что

райком все видит и знает, оперативно реагирует и направляет. Да,

позарез нужен был самый свежий материал.

«Рабы» (так «уважительно» величал инструкторов один из

секретарей райкома) мгновенно став помесью опричника и

Валерий Варзацкий

Шерлока Холмса выдвинулись «на передовую» - в свои зоны. Я

поехал в Мостовое на «газике» райкома комсомола. За водителя

был сам первый комсомольский секретарь.

На свою беду, очень быстро управился с заданием. До

вечера была уйма времени. Решили заехать к знакомым

секретаря. Хлопцы крепкие, настойчивые угощали с украинской

неторопливостью

и

неопровергаемой

убедительностью.

Последнее воспоминание той пьянки – где-то в поле, под. полной

Луной, возле «газика» пью «из горла». Бутылку запрокинул, но

самогонка в рот не потекла. Подсветили спичкой – в бутылке

мышь.

Пришел в себя на лестничном пролете. Больно давило

между ребрами. Сел. Руки, брюки, рубашка – в крови. Левый глаз

заплыл, приоткрыл с помощью пальцев. Первое, что ударило в

голову: «Я в Одессе?!». Затем, присмотревшись, понял, что это не

многоэтажка, так как бетонные ступеньки, ведущие вверх,

упирались в такую же бетонную площадку, на которую выходила

оббитая кожей дверь. Выше двери был потолок: «Значит всего

два этажа. На весь второй только одна квартира. Черт возьми! Я

был тут когда-то! Вон, внизу, знакомый вход, справа от

лестницы…». Причиняя боль, змеиным клубком зашевелились

под. черепом мысли.

Пытаясь встать на ноги, неглядя уперся ладонью в то, что

давило под ребра. Круглое, упругое заскрипело и мозг в доли

секунды воспроизвел цепочку сюжетов из прошлого: «Пружина –

Старый диван без спинки – Аптека – Валентин – Боярышник».

На том продавленном диване, много лет назад, я с другом

Вовкой Диденком по кличке «Грузин», сидели в ожиданки

хозяина квартиры на втором этаже, аптекаря Валентина. Он был

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

не местный, приехал по направлению с молодой женой и ему

дали ведомственное жилье в помещении аптеки. Мы моложе его,

но разве это препятствие для любителей спиртовой настойки из

боярышника? Тем более, что компанейская натура аптекаря

требовала постоянных слушателей. Дальше – дело техники.

В рабочее время заходили к нему. Валентин открывал

дверь, ведущую на второй этаж, где была его квартира,

заговорщицким кивком указывал на диван. Мы – вверх. Он, для

конспирации, по рабочим местам подчиненных, с заходом на

склад и быстрым возвращением к нам уже с боярышником,

сияющий в предвкушении телесного и духовного наслаждения.

Сейчас я долго перевожу на слова то, что мелькнуло

калейдоскопом живих картинок памяти в никем и никогда не

измеримый,

индивидуальный

для

каждого

человека,

непредставимо малый отрезок времени.

Нет, пьянка не только несколько раз круто разворачивала

мою жизнь в худшую сторону. Все-таки, пусть изредка, но везло.

То, что я быстро сориентировался где нахожусь, было одним из

таких «изредка».

…Дверь в квартиру открылась. На бетонную площадку

вышла беременная женщина в ночной сорочке, с помойным

ведром в руке. Зевнула, заслонилась ладонью от лучей солнца,

бьющих ей прямо в глаза, сквозь огромное окно под потолком,

высоко за моей спиной. Естественно, невольно опустила глаза

ниже и увидела нечто ужасное на диване.

Хорошо, что у неё было здоровое сердце (мое везение!).

Ведро,

правда,

выронила,

содержимое,

органического

происхождения, полилось вниз, а она с криком: «Ой! Иды сюды!

Там шось сыдыть!», - не закрыв дверь убежала в квартиру.

Послышались мужской голос, её слова: «Позвоны в милицию!»,

Валерий Варзацкий

лязганье, стук и после короткой паузы из двери высунулось дуло

ружья.

- Вы нэ бийтесь, я нэ вор! - запричитал я, испугавшись

двухстволки. – Просто я тут колысь був ны одын раз, колы

аптекарем був Валентин. А тэпэр, мабуть по пьянки, попав на цэй

диван. Я ничого нэ помню. Я роблю инструктором в райкоми

партии…

По-видимому, услышав слово «райком», хозяин, молодой,

среднего роста мужчина, в одних трусах и ружьем в руках, вышел

на площадку:

- Какой райком? Какой Валентин? Как ты сюда попал? -

негромко, но внятно и требовательно спросил он.

Я начал лепетать, что тут когда-то жил Валентин-аптекарь,

что мы с ним на диване пили настойку боярышника…

- Я не понял как ты сюда попал? Ты что взломал дверь? -

перебил он, спускаясь по лестнице ко мне. Но, поравнявшись с

диваном, даже не взглянув на меня, сбежал вниз, к входной

двери, немного наклонился, всматриваясь в место, где должен

быть вставлен ключ, прислонил ружье в угол, левой рукой взялся

за челюсть, правой подбоченился и застыл, всей позой выражая

недоумение:

- Ану иди сюда, - не оборачиваясь, миролюбиво позвал

меня.

Я оторвал задницу, почувствовав боль в пояснице и

тазобедренных суставах, как будто кто-то «отходил» меня

ногами, осторожно спустился вниз.

- Не пойму как ты зашел. Смотри.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Из врезного замка двери торчал ключ. Расположеный ниже

мощный засов в закрытом положении был зафиксирован

большим навесным замком:

-Загадка. Она, беременная, боится, и я все закрыл еще

засветло. Не мог же я тебя не заметить на диване?, - неуверенно,

пытаясь объяснить невероятное, спросил он.

- Нет, честно, мы в Мостовом в темноте даже мышь в

бутылке с самогоном не заметили. Уже луна была на небе

огромная…

- Так ты что, с луны свалился в мою квартиру?! Ты же

видишь – заперто наглухо! - начал повышать тон, явно не зная,

что со мной делать.

Я и сам, несмотря на притупленные с похмелья чувства,

заволновался. Действительно, как я сюда попал? Хотелось

побыстрее найти первого секретаря и выяснить в котором часу

мы приехали и где он меня высадил.

-Ты что, правда в райкоме работаешь? А как твоя

фамилия? Что-то не слышал. Ну и как же ты с побитой рожей

явишься на работу? Нет, я ничего не понимаю… Ну ладно,

пойдем наверх, - отрешенно, думая о загадке, пробормотал

аптекарь.

- Подожди тут, - сказал, когда мы на площадке

поравнялись с диваном. – Сейчас вернусь.

Пораженный закрытыми изнутри замками, я первый, но не

последний раз в жизни, испытал страх, смешаный с физическим и

духовным трепетом перед необъяснимым. Не буду развивыть эту

тему. Отмечу лишь, что секретарь оставил меня, по его словам, у

калитки моего дома где-то после часа ночи. Как я попал на диван

в другом конце поселка никто и никогда объяснить не сможет.

Валерий Варзацкий

…Аптекарь принес таз, мыло, кружку, ведро с водой,

чистую тряпку вместо полотенца, старые брюки и рубашку. Слил

на руки, открыл дверь, бросил как бы между прочим на

прощанье:

- Придумай что-нибуть для начальства. Я тебя не «сдам»,

смотри, чтоб другие не «заложили».

Я придумал фантастическую историю, в которую

поверили. Если бы рассказал правду – не поверили бы ни за что!

С аптекарем встречался несколько раз на улице.

Здоровался. Но на приветствия он почему-то не отвечал. Видимо

не мог признать во мне того, с побитой рожей, «упавшего с

луны».

Директор совхоза

В годы моего любимого развитого социализма, яркие,

незабываемые, трещавшие по швам от напрессованых событий

дни, требовали сельского руководителя особого склада. Умение

пить подолгу, не пьянея, без запоев высоко котировалось у

претендентов на кресло предселателя колхоза или директора

совхоза. Я, хоть и был молодым и романтичным, никогда не

сомневался в том, что мои «пьяные рекорды» известны

начальству. Словом, пьянка помогла мне в каръере.

Когда, вскоре после аптеки, позвонил заворг и

встревоженно сказал, что «первый» срочно вызывает меня «на

ковер», подумал: «Хана! Что-то узнал, о чем я не помню…».

Всегда хмурый, взрывной, быстрый на расправу, но

умный, отходчивый, «хороший мужик» по мнению всей

общественности района, на мое приветствие буркнул:

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

- Садись, - внимательно посмотрев на меня, повел

длинную речь. – Вот у меня твое дело. Вижу, что ты уже

заканчиваешь нархоз. Пора работать по-серъезному. Мы

подумали и решили рекомендовать областному Управлению

мясной промышленности твою кандидатуру на должность

директора совхоза «Доманёвский». Хозяйство и людей ты знаешь

хорошо, это твоя зона. Знаешь проблемы, «узкие места». Их там

пруд – пруди. Главные, конечно, воровство и пьянство во главе с

директором. Ты парень честный, порядочный, себе «на карман»

брать не будешь, я уверен. Что касается водки, то тут не все так

просто.

Он поднялся, чуть-чуть приоткрыл окно, закурил:

- Тебе надо завоевывать авторитет у людей, быть, так

сказать, ближе к народу. К сожалению, или к счастью, черт его

знает, ничто так не сближает, как общее застолье. Я знаю, за

столом ты можешь найти нужные слова, сказать приятное

человеку. Тут тебе и карты в руки – организовывай,

воодушевляй, но не перегибай. Ты же умеешь «держать удар», -

вопросительно – утвердительно, с подтекстом акцентировал он,

едва заметно улыбнувшись.

- Да, есть у меня личная просьба, - тембр голоса

изменился, в глазах появилось выражение усталости, – район-то

наш ведущий по производству свинины не только в области, но и

по всему Югу Украины. Достали меня все эти делегации,

проверяющие, контролирующие. Кто не приедет: «Дай пару

килограммов мяса. Дай! Дай! Дай!». А у тебя в совхозе, для

ваших собственных нужд, мы «забили» в министерстве все с

запасом, хватит для всех просителей. Если надо, шашлычки

заделай, про район не забудь доброе слово сказать, когда тосты

свои длинные говорить будешь. Намек понял?

Валерий Варзацкий

- Понял, - выдохнул я с облегчением. – Но у меня скоро

защита дипломной, а времени писать её не хватает…

- Ерунда! Тебе же по закону положен отпуск. Получишь

диплом об очередном высшем - и за работу. Слушай, какой ты у

нас грамотный! А правда что аспирантура тоже приравнивается к

высшему? Да-а, сколько ни учись, а дураком помрешь. Ладно, не

обижайся, шучу. Если серъезно, чтобы мы больше не

возвращались к этому разговору, будешь директором – пей,

гуляй, но не воруй. Посадят. Защищать, покрывать не буду.

Через полчаса заявление об отпуске легло на стол

«первого». Выбросив из головы райкомовские дела, отбыл на

отдых в Одессу – маму.

Все, кто первое высшее получал на стационаре, меня

поймут. Сессии были приятными дополнительными отпусками.

Какие лекции? Какие подготовки к екзаменам? Не раз, бывало,

идешь и не знаешь какой предмет сегодня сдаешь, а выходишь, к

изумлению неопытных, с хорошей оценкой.

Дипломную защитил, «госы» сдал, сумасшедший успех

сопутствовал в интимных делах. Из райкома пришла телеграмма:

«Получения диплома прибыть собеседование Киев Министерство

мясной промышленности». Все козыри на руках, тузы в рукавах!

Не готовился к беде, зарвавшийся…

Выпускной отмечали в ресторане «Глэчик» на пляже

«Дельфин». Замужние однокурсницы, не пригласившие супругов,

«отрывались», как будто-бы последний день живут. Одна же, с

которой я был в чисто дружеских отношениях, пригласила на

вечер мужа. Пока он лихо плясал с другими, она предложила мне

выйти с ней в кусты. Дура – потому, что пригласила. Дурак –

потому, что согласился. Конечно, если бы я не выпил больше

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

бутылки коньяку до начала вечера, с преподавателями, которых

мне поручили доставить в ресторан, не «повелся» бы точно.

Вменяемым я был, но гордыня, погоня за очередной сексуальной

победой возобладали.

Как нам казалось, незаметно, по-одному, вышли в темноту.

Маленькая, худенькая обхватила руками шею, нагибая меня для

поцелуя. Увы, не успел. Кто-то сзади рванул за правое плечо,

поворачивая к себе и к свету, пробивающемуся сквозь листя

кустарника из гремящего ресторана. Последовало два

молниеносных удара в оба глаза, колючие ветки впились в спину,

раздался визг соблазнительницы.

Ослепший от «фонарей», пополз в сторону. Добрался до

общежития, в котором квартировал у однокурсника по истфаку,

преподавателя университета. Перепугал не узнавшего меня

вахтера. Упал, не снимая грязных лохмотьев на кровать и

«вырубился».

Проснулся минут через сорок с ощущениями горя, вины,

отчаяния разрывавшими душу. Друг храпел, а в моей побитой

голове, в такт храпу, стучало: «Что делать? Что делать? Что

делать? Что делать?»...

Утром стало ясно, что в Киев с «фонарями» ехать

невозможно. Нашли врача, «выявившего» дизентерию и

«прописавшего» двухнедельный стационаром в инфекционном

отделении. Представьте себе, даже через десять дней проклятые

«фонари» полностью не исчезли! Пришлось ретушироваться

французским

косметическим

карандашом,

любезно

предоставленным одной из студенток филфака, частенько

забегавших к нам по вечерам.

Карандаш помог. Собеседование в министерстве прошло

благополучно. Да и фортуна вновь повернулась ко мне лицом, в

Валерий Варзацкий

образе секретаря приемной министра. Им оказалась землячка,

учившаяся в параллельном классе, жена другого земляка -

киевского журналиста. Шепнула пару слов кому надо…

Директорство «приливали» широко и долго. В узком

кругу, с функционерами обласного управления мясной

промышленности, райкома партии, райисполкома – два дня. В

широком, - наверное, дней десять, включая малознакомых

поздравляющих, неожиданно заключавших меня в объятия то на

улице, то на свиноферме с трафаретным вопросом: «Когда будем

приливать?». Остался верен себе – не отказал никому.

Так начиналась самая «системная пьянка» в моей жизни.

За годы работы в совхозе я не употреблял спиртное может дней

пять – семь, не считая постельного режима во время гриппа.

Уточняю: во-первых, речь идет не об одном временном отрезке, а

о редких, удивительно странных днях без водки или вина,

выпадавших этак раз на четыре – пять месяцев. Во-вторых, доза

випитого в подавляющем большинстве случаев не приводила к

потере памяти, хотя и «соткой» никогда не ограничивалась. Я

вообще считаю, что тот, кто всю жизнь пьет сто граммов перед

обедом или ужином, никакого отношения к нашому брату не

имеет. Мы антиподы и идеологические противники.

Мир «мясников», тоесть тех, кто в той или иной мере имел

отношение к производству, поставкам и распределению мяса,

считался в Советском Союзе элитарным. Не существовало

вопроса, который нельзя было бы решить при помощи «солнца

питания», как нарек мясо один известный в те годы журналист.

«Сидящие» на мясе знали себе цену, вели себя соответствующе.

Директора

мясокомбинатов,

птицефабрик,

«холодильников» в обществе которых я оказался, были

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

настоящими «хозяевами жизни», поразили своим специфическим

апломбом на грани мании величия. Суммы, которые они

брезгливо – небрежным движением тренированых пальцев

извлекали из иностранных портмоне в ресторанах, уничтожили

мою веру в принцип социализма «От каждого по способностям –

каждому по труду». Я даже не старался влиться в коллектив,

быть похожим на этих пленительно – притягательных носителей

пороков, понимая, что для меня их образ жизни опасен.

Чем я реально мог потешить свое самолюбие в чуждой

среде, так это демонстрацией своих навыков в питейном деле.

Благо, «беленькая» сопровождала все совещания, семинары,

визиты, собрания нашого управления. Там я блистал тостами,

стихами, манерами заставляя «фронтових жен» моих коллег,

обычно эскортировавших их, задумываться о правильности

выбора сексуального партнера. Забавно было наблюдать, как

туманились женские глазки, заинтерисовано вытягивались

увешанные драгоценностями шейки!

И все же, главными местами ежедневных ночных

«возлияний» были в теплое время года лесок у конторы или берег

какого-либо пруда, зимой – контора, конторы отделений, дома

управляющих, специалистов. В «об щепите», у себя дома не пил,

за выпивкой в магазины не ездил.

Из «пьяных историй», которые могли закончиться

трагически, выделю одну, но повторявшуюся много раз.

Перед важними или конфиденциальными встречами

отпускал водителя и сам садился за руль. Глупо, но факт. Как

назло, почти всегда приходилось много пить. В итоге: помню

сидели в машине, выпивали а следующий момент – мать будит на

работу. Вроде бы ничего необычного как для «алкашей». Но это

если «на автопилоте» пешим ходом. А если пил ночью за 50 «км»

Валерий Варзацкий

от дома, на глухой проселочной дороге, в непроходимой грязи,

куда специально забрался еще трезвым, чтобы не «засекло»

начальство? Ужас охватывал потом при виде нескольких пустых

бутилок на полу «УАЗа» и начатой пачки печенья в «бардачке» -

«мировецкой закуси», будь она неладна… Жуть брала от того,

что ведь не помнишь ни-че-го! Может что-то начудил, или, не

дай Бог… страшно становилось от одной мысли. Целый день

потом вздрагиваешь от телефонных звонков, прислушиваешься к

разговорам за дверью кабинета.

И все-таки это «цветочки» по сравнению с финалом –

заездом во двор дома.

Долго объяснять почему, но заезжать надо было задом.

Между улицей и воротами – метров 5 крутого спуска. Даже днем

ворота, с высоты улицы, в зеркала заднего вида не попадали.

Сами они были шире машины всего на 20 см…. Попав в створ,

сдавал задом еще 10 метров, «в притирку» между задней стеной

свого дома и забором соседей. Останавливался, изнутри закрывал

дверь водителя, выбирался через дверь переднего пассажира. Ну

и, «на закуску» - зимой надо было слить воду из радиатора.

Так вот, представьте себе: мать будит в четыре часа, ты

вначале не понимаешь где находишься, а потом, боясь показать,

что ничего не помнишь, начинаешь с замиранием сердца задавать

вопросы типа: «Ты еще не спала, когда я приехал?» Смысл –

узнать на месте ли машина. К счастью, она всегда оказывалась на

месте, без воды в радиаторе зимой, что неизменно потрясало:

«Как же смог?! Ну, хоть что-то должно остаться в памяти?!».

Неожиданные «отключения», как следствие огромного

количества

випитого,

фактически

«под

сигарету»,

не

настораживали, не заставляли задуматься наверное потому, что

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

собутыльники никогда не замечали в моем поведении каких-либо

изменений. Ни агрессии, ни депрессии, ни потери нити разговора,

понимание юмора. Все как обычно. При «розборках» на

следующий день аппелировали ко мне: «Ты ж був твэрэзый,

скажы, як мы розийшлыся?»…

«Автопилотаж» продолжался удивительно долго – около

35-ти лет! Благополучный его отрезок завершился намного

раньше, в любимой Одессе. Но, до этого был еще Оренбург.

Оренбург

В приемной ректора Оренбургского педагогического

института, перед собеседованием познакомился с высоким,

стройным парнем Серегой. Он тоже устраивался на работу.

Узнав, что я из Одессы, Серега пришел в восторг и предложил

после собеседования выпить за знакомство. Таков был старт

оренбургского «пьяного» этапа и нашей дружбы с Серегой

Штехером, которая, несмотря на развал Союза, годы, расстояния,

не так, как хотелось бы регулярно, но поддерживается до сих пор.

В 2009 году был у них в гостях. «У них» - это у него и Эри

Боевой, лаборантки с моей кафедры, которая стала его женой.

Эри я благодарен «по гроб жизни» за колоссальную помощь,

оказанную мне при работе над кандидатской, да и вообще, за

дружбу, щедрость, доброту.

С Серегой старт был, так сказать, «неофициальный».

«Официальным» же я считаю «магарыч», выставленный мной

заведующему кафедрой, после приказа о приеме на должность

ассистента.

Родом из соседней, с моей Николаевской, Кировоградской

области Украины, бывший партийный работник сразу распознал

Валерий Варзацкий

в новом ассистенте своего человека. Как, впрочем, и ассистент в

нем… Обменявшись взглядами, без лишних слов отправились в

надежную, проверенную «забегайловку». С того дня в таком

составе выпивали регулярно, вплоть до моего отъезда через семь

лет.

Руководимая любителем застолий большая кафедра была

подстать заведующему. Дни рождения, праздники, научные,

каръерные успехи отмечались сплоченно, радостно на кафедре, в

ресторанах, дома у сотрудников. Пили часто, много, но без

эксцессов вроде вытрезвителей или неявки на работу на

следующий день. Такого не припомню ни за кем. Более того, у

меня лично проявилась одна интересная черта: чем больше

выпивал вчера, тем лучше проводил занятия, особенно блистал

на лекциях. Все лучшие лекции до сорока лет (1991 год) «зажигал

с бодуна». Три «пары» - на одном дыхании! Аудитория – под

гипнозом!

Не опохмелялся, разве что «Жигулевское» употреблял

после лекцій. Какое же это похмелье? Почему-то с пивом в

Оренбурге была большая напряженка, в отличие от Одессы,

Николаева. Запоев еще небыло.

Постепенно знакомился с преподавателями других кафедр.

Через них – с их друзьями и собутыльниками.

Передо мной открылись двери служебных кабинетов,

квартир, подвалов, дач, чердаков, бань, лодочных станций,

общежитий, ветхих «коммун». Оренбург пьющий показался мне

ярче, интереснее юга Украины ввиду присутствия немалого

монголоидного компонента. Общий вывод: татары, башкиры,

казахи, киргизы – прекрасные собутыльники!

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Очень близко сошелся, крепко подружился со старшим по

возрасту, но ребенком в душе татарином – филологом Робертом.

Выпивали вдвоем может быть сотни раз. Если вы думаете, что из

недель (если суммировать), проведенных вместе, мы хотя бы

минуту молчали – ошибаетесь. Говорили корректно, по-очереди,

смеялись, спорили, но так и не успели рассказать друг-другу

всего. Теперь уж не расскажем, разве что на том свете, где он

давно обосновался.

Другим ближайшим «соратником по борьбе» стал

известный в интеллегентных, и не очень, кругах Оренбурга

Вовка, с родственной обществоведческой кафедры. Мать

трудилась кассиром в ресторане «Урал». Жил, к моменту моего

приезда, в студенческом общежитии, рядом с главным корпусом

педина на Советской. Дорогу в его комнату, где на книжних

полках рядом с макулатурой научного социализма блистали

великолепием корешков разрозненные тома Брокгауза – Эфрона,

я изучил прежде всех злачных троп. Жена Вовки – на работе, сын

– в школе, мы – пьем крепленное вино.

Мать Вовки проживала в однокомнатной квартире,

недалеко от касс «Аэрофлота». Статус позволял иметь два

холодильника, забитих продуктами и напитками, большинство из

которых простой советский человек никогда не вкушал. А мы

вкушали, часто и вдоволь. Она ведь на «хлебное место» уезжала к

12 дня и возвращалась к 12 ночи… Единственного сына любила

безмерно, помогала продуктами, выручала деньгами, вторые

ключи от квартиры всегда были при нем.

Настоящий праздник на нашу «пьяную улицу» пришел,

когда он получил жилье в моем дворе на «Малой Земле».

Придумали ритуал: вместе возвращаемся из центра домой,

сходим на предпоследней остановке, заходим в магазин,

Валерий Варзацкий

выпиваем по два стакана десертного вина «под сигарету»,

пешком идем домой. …Пишу и ощущаю вкус того вина.

Давно нет в живых Вовки, а ритуал исчез еще раньше,

когда мы с женой разменяли «Малую Землю» на улицу

Цвиллинга.

Широкий,

крайне

непостоянный,

текучий

круг

собутыльников составляли заочники – военные, многие из

которых прилетали не только на сессии, но и, под различными

предлогами, прямо с афганской войны. Думаю, не являются

общеизвестными

факты,

когда

командиры

отпускали

подчиненных для написания обыкновенной контрольной, не

говоря уж о досрочной сдаче экзамена или ликвидации

академической задолженности. Значение подобных акций –

огромно! Наверное, это была и своеобразная форма поощрения.

И они летели в «Черных тюльпанах», рядом с гробами.

После решения формальних вопросов предлагали выпить. Отказы

не принимались. Большинство из них никогда больше не

встречал.

Во время сессий офицерская братия селилась в военной

гостиннице на Советской, в сотне метров от института.

Фронтовики с тыловиками кутили в лучших традициях русских

гусар. Я тоже имел честь принадлежать к тайному сообществу

студентов и преподавателей – пьяниц. Смею надеяться – лицом в

грязь не ударил.

Заочник - капитан, затем майор Аненков Анатолий

Иванович всегда жил особняком в лучших номерах особых

гостинниц, не предназначенных для всех желающих. Например,

в, с виду обычном, пятиэтажном доме на Туркестанской.

«Ночлежки», по его выражению, были квартирного типа. Вместе

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

с Анатолием мне приходилось «отдыхать» (до сегодняшнего дня

шокирует, когда банальную пьянку называют «отдыхом») в двух

и трехкотнатных аппартаментах, построеных «под ключ» для

своего проживання французами, возводившими крупнейший в

мире Оренбургский газоперерабатывающий комбинат.

На

строительстве

комбината

молодой

лейтенант

«стройбата»

Аненков,

уроженец

Запорожской

области,

встретился

и

подружился

с

инженером

Виктором

Черномырдиным, родом из-под Орска. Они действительно были

очень дружны, потому что несколько раз во время сессий

Аненкова, Черномырдин, как глава «Газпрома» посещавший

Оренбург, вызывал Анатолия к себе. Потом рассказывал, что

ездили к маме Виктора, были на рыбалке, у кого-то на дне

рождения.

Как я понимаю, личными просьбами високопоставленого

друга мой заочник не донимал, да и не таким человеком он был,

чтобы просить. Любил жить широко, с размахом, кутил, угощал.

Во многом мы с ним оказались похожими. Не врет поговорка:

«Свой - свояка видит из далека». Буквально по сюжету,

запечатленному в народной мудрости, состоялось наше

знакомство.

В связи с неожиданными прилетами «афганцев», на

кафедре было установлено дежурство преподавателей после

окончания рабочего дня. На самом деле, воспользоваться

услугами дежурного могли также все другие заочники. Мы тоже

были заинтерисованы «пропустить» побольше студентов заранее,

чтобы уменьшить сумасшедшие нагрузки сессий.

Время приближалось к 12 часам ночи. Я начал собирать со

стола бумаги, раздумывая, где лучше поймать такси в лютый

мороз. Ретироваться с кафедры нужно было побыстрей, так как

Валерий Варзацкий

зловредные заочники имели обыкновение являться, когда сдаешь

ключ вахтеру. В этот раз до ключа дело не дошло – стук в дверь

раздался в момент одевания пальто.

-«Захады!»,

-

с грузинским акцентом, намеренно

раздраженно гаркнул я.

- Можно? - хрипло спросила постриженная налысо,

шаровидная голова.

- Нужно! И побыстрей! - начал не в шутку расстраиваться

я, по физиономии определив, что тут быстрой «тройкой» не

отделаюсь.

Да, «свой свояка…». Высокий мужчина в штатском

улыбаясь, неспеша подошел, не по-студенчески протянул руку,

крепко пожал мою, представился:

- Анатолий Аненков. Можна Толя. Я узнавал в деканате,

вы у меня будете принимать много экзаменов, но сегодня уже

поздно, потому буду сдавать один. Вы не волнуйтесь, домой Вас

подвезу.

- Так может три балла без мороки?

- Да нет, хочу попробовать на больше. Я готовился.

- Ну, тогда бери билет.

Сел напротив меня. Взял со стола лист бумаги. Просидел

40 минут, написал три строчки по трем вопросам. Ответил на

«пять» без натяжки. Сказал, что пока я буду закрывать кафедру,

подождет в машине.

Машина оказалась черной военной «Волгой». Водитель –

сержант открыл передо мной заднюю дверь.

- Как вы насчет уральських пельмешек? - спросил

Анатолий.

- Не поздно ли?

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

- Не поздно. Поехали!

Стол, сервированый на две персоны, находился в самом

центре пустого ресторана. Не закрылись, явно поджидая нас.

Сидели до рассвета. Потом подвезли Аненкова в гостинницу, с

сержантом поехали ко мне домой, я побрился, бросил в портфель

нужные бумаги и был доставлен к порогу института. Где взяли,

туда и вернули.

Конечно, все студенты в отношениях с преподавателями

преследуют какие-то цели. Не объязательно корыстные, не всегда

принимают

форму

товарно

–

денежных.

Не

берусь

«расписываться» за всех преподавателей, веду речь о советском

периоде высшей школы и могу сказать, что там, где я работал, у

подавляющего

большинства

коллег-мужчин

контакты

с

заочниками сводились к пьянкам. Взяток не брали.

О себе лично могу сказать, что кроме випивки, которая

безусловно нравилась как процесс, меня гораздо больше

интерисовал человек за бутылкой напротив. Всю жизнь

привязывался к людям, видя недостатки, тем не менее,

восхищался, часто боготворил, верил в благородство, добро,

бескорыстность.

Мать

в

раннем

детстве

вынесла

безапеляционный вердикт: «Для Валеры главное в жизни –

друзья».

Люди чувствуют искреннее отношение к себе, флюиды

дружбы. Поэтому жизнь подарила мне множество эпизодов,

историй, этапов отношений с яркими, незабываемыми

личностями к которым принадлежал и Анатолий Аненков.

Дружили все годы его обучения в Оренбурге и после

окончания института, когда он служил в Тольятти, в Ступино под

Москвой.

Валерий Варзацкий

Все вспоминается, как я работал в Куйбышевском

партийном архиве и неожиданно в читальный зал вошел

Анатолий в военной форме, с погонами подполковника.

Обнялись, он сказал, что работа моя закончена, так как нас

ожидает катер на Волге.

Три дня купались, ели шашлыки, необыкновенную уху, до

одури повторяли на японском стереопроигрывателе с колонками,

размером в холодильник, песню Пугачевой «Паромщик». Днем

смотрели на жигулевские горы, а ночью на разноцветные огни

туристических кораблей. Потом полупьяного меня отвез на

«Ракету» и отправил в архивы Ульяновска, Казани, Саратова.

Если бы не он – я бы туда не доехал…

После развала Союза связь между нами прервалась. Только

летом 2009 года, разузнав его координаты, я приехал в

Новокуйбышевск, надеясь увидеться. В живих не застал.

Опоздал, по словам соседей, на год.

«Пьянопунктами» нарек я консультпункты института в

райцентрах области. Выезжали туда, как правило, группами. Если

ехали поездом, начинали праздновать с вечера. Целый день тогда,

«больные на голову», принимали экзамены, не в силах дождаться

спасительного застолья в гостин нице.

Попойки не отменялись в автобусах и даже на борту

«кукурузника», летящего в Бугуруслан или Орск.

Пили во время многочисленных командировок от

общества «Знание» и менее частых, зато основательней, по линии

обкома партии.

Заведующий РАЙОНО в Первомайском, пригласил

переночевать у него дома, так как в гостиннице было холодно.

Выпили много, но под хорошую закуску и душевную беседу,

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

потому пьян я небыл. Раздевшись до трусов, не укрываясь

одеялом, мгновенно уснул в жарко натопленной горнице.

Разбудил странный звук, доносящийся из соседней

комнаты.

-Ф-фи!... Ф-фи!... Ф-фи!..., - звучало назойливо – негромко,

с интервалом в несколько секунд. Заснуть было невозможно.

Подкрался к чуточку приоткрытой двери, заглянул в щель.

За столом сидел толстый, голый до пояса хозяин с

махровым полотенцем на шее и хлебал чай из пиалы. На столе

пыхтел старинный самовар. Так впервые я увидел обычай

«гонять чаи» после застолья. Не утром, вместо опохмелки - а

ночью, в Одессе бы сказали: «для полировки». Но там –

шампанским, а в Первомайском – чаем. Утверждал свеженький

хозяин за завтраком, что испытал блаженство, посильнее, чем с

бабой.

Угораздило меня читать лекцию «на зоне», кажется в

районе города Акбулак. Нет, прошло все нормально, точно как в

фильмах показывают: в первом ряду - тюремное начальство, во

втором – авторитеты, у стен – охрана. Спокойно, чинно,

несколько вопросов задали со второго ряда. Вроде и не

волновался, но когда поехали отмечать удачно проведенное

мероприятие домой к заму начальника и выпили море водки под

черную икру, я ночью набурил в перину. Ничего лучшего, чем

позорно бежать до рассвета, не придумал. Долго мучался, пока не

излил душу знакомому тюремщику. Тот успокоил:

- Тьфу! Какая ерунда! У нас в начале службы почти с

каждым такое случается. Нервы, брат. Твой зам не удивился и не

осудил.

Было мне тогда 35-36 лет. Про случай вскоре забыл.

Вспомнил после пятидесяти, когда во время запоев, немного, как

Валерий Варзацкий

для всей пьяной жизни, но 3-4 раза все же «ловил рыбу» в

постели. Стыдно признаваться? Нет. Потому что из песни слов не

выбросишь. Не знаю ни одного алкаша, кого бы сия чаша минула.

Трезвенникам этого не понять.

В ходе подготовки вопроса на бюро обкома партии выехал

в Соль-Илецк. Кроме меня в группе было еще четыре женщины.

Но угощали то нас по-мужски!

Жили в узких одноместных номерах. После «ужина» нас

привезли на ночлег. Если я с трудом добрался до койки, то,

можете представить, в каком состоянии были дамы…

Не помню почему, но дверь изнутри мы не закрывали. И

вот, чувствую, меня кто-то тормошит. Первая мисль – дежурная.

Только хотел спросить, что случилось – палец ко рту, а в ухо едва

слышно:

- Подвинься.

Сообразил: соседка через стенку, коллега по группе, очень

симпатичная блондинка-тихоня. Мгновение – она сверху на

мне…

Ой! И сейчас аж в дрожь кидает! Не согрешил, потому что

струсил, померещилась на пьяную голову провокация. Нежно,

ласкаво нашептал, что понравилась с первого взгляда, что все

фиксируется дежурной, поклялся объязательно встретиться в

Оренбурге.

Перед уходом долго искала халат на полу, потом, на

коленях, положив мне голову на грудь беззвучно плакала.

Быстро организоваться на свидание не вышло. А когда

пришел к ней на работу, сказали, что она скоропостижно

скончалась.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

И вроде ничего у нас небыло, даже не помню имени, а

камень в душе ношу.

В Оренбурге пережил горбачевский «сухой закон». Что

можно сказать по этому поводу? То, что мы с друзьями его не

почувствовали. Думаю, многое зависело от местной власти.

Молва доносила «ужастики» из других регионов, а я кроме двух

случаев стояния на морозе, в длиннющей очереди за «пойлом»,

ничего сверхъестественного припомнить не могу. Да и само

стояние было визвано не желанием срочно выпить, а какими-то

непредвиденными обстоятельствами. Следует отметить, что даже

эпизодическое слияние с родственной по духу массой рождает

ситуации, невозможные в компании «идейных противников».

Так вот, стоим мы, притопывая, прячась друг за друга от

ветра (мороз с ветром в Оренбурге – страшная вещь), сквозь зубы

матеря власть. Маленький мужичек в побитой молью

каракулевой шапке с опущеными «ушами» оценивающе

посмотрев на меня приблизился:

- Слышь, братан, пойдем «бахнем» для сугрева. Сам не

могу.

- Куда?

- Да вот за магазином, со двора, в подъезд.

- Ну, пошли.

Зашли в подъезд пятиэтажки, спустились к закрытой двери

подвала.

- Держи, - вытащил из левого кармана пиджака «гранчак».

Правой рукой извлек из бокового кармана металлическую

емкость, похожую на лак для волос, над стаканом нажал на

распылитель. Белая пена в стакане превратилась в черную

жидкость. Протянул мне:

- Пей, не бойсь. Провереная штука, отвечаю.

Валерий Варзацкий

- Давай ты первый.

- Ну, как знаешь.

Двумя «заигравшими» руками опрокинул содержимое,

поднял на меня глаза, криво улыбнулся и съехал спиной по стене

прямо в лужу мочи под ногами. Я, акуратно переступив через

лежащего, вернулся в очередь. Через полчаса, не шатаясь,

пришел он, судя по всему ничего не помня.

Оренбург – лучшие годы моей жизни. Все складывалось,

прогрессировало, получалось. Пил много. Не ежедневно, как в

совхозе, но достаточно, чтобы не изменять себе, не превратиться

в противоположность.

Неизмеримо расширились география, интеллектуальный,

должностной уровень собутыльников. Если в провинции, в

гостинницах, в транспорте выбирать не приходилось то, прилетая

по научным делам в Москву и Ленинград сидел за столиками в

конспиративных

местах

с

директорами

научно

–

исследовательских

институтов,

архивов,

академиками,

многозвездными генералами.

Многих неприятно удивило, кое-кто не удержался от

злобных колкостей и прозрачных намеков, когда на защиту моей,

всего лишь кандидатской, диссертации, проходившей в Одесском

университете, прибыл, в качестве первого оппонента,

заместитель Самого «ГЛАВНОГО ИСТОРИКА» Советского

Союза?! Да еще в своей речи сказал, что «ГЛАВНЫЙ» знаком с

работой диссертанта…

Но ведь я никаких действий для привлечения к своей

персоне такого внимания со стороны «Небожителей» не

предпринимал. Просто выпивал с ними. Разве что тема вызывала

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

интерес. Вполне возможно. Диссертацию и сегодня, спустя 30

лет, активно продают в Интернете.

Да, все складывалось отлично, но гордыня и глупость

помешали. С должности и. о. доцента, за три месяца до выхода в

свет методички, недостающей для получения диплома

полноценного доцента, среди учебного года, преодолев

сопротивление парткома и ректора уволился. Уехал в Одессу и

неудержимо покатился вниз по лестнице успешной жизни.

Одесса - мачеха

Моя подруга, Таня Николаева, по-студенчески «Киса»,

знающая обо мне многое, как-то распекая меня за неправильную

жизнь (после пятидесяти лет мы поменялись ролями: раньше я ее

учил – теперь она меня…) бросила в сердцах, что все мои

проблемы не от пьянки, а от чего-то другого, что четко

сформулировать не смогла. Толи я плохой человек от рождения,

толи таким стал на старости лет.

Слова её привык не оспаривать. Может действительно

права – со стороны виднее. Но милая Киса никогда не знала

множества (все я не помню и сам) мелочей и деталей, в которых

присутствовал Змий (или Бес, если угодно) руководя моим

лишенным рассудка телом. Поэтому выношу на суд возможных

читателей вопрос: пянка или «что-то другое» сыграли главную

роль в том, что моя жизнь, по мнению окружения, не сложилась?

Пищи для размышлений будет достаточно, включая мелочи и

детали неизвестные подруге.

Тяжело, ввиду неожиданной смерти двоих друзей,

обещавших помочь, устроился в Институт связи. В следующем

учебном послали в Киев на шестимесячные курсы повышения

Валерий Варзацкий

квалификации. С моего университетского курса «повышалось»

трое. Человек 5-7 тоже были из Одессы. Одесситы, разумеется,

«заправляли».

Время было замечательное! Шел 1989 год. Свобода,

Независимость, Демократия ворвались в великолепные аудитори

курсов, словно холодный душ освежили наши хмельные головы.

В забитих до отказа холлах общежития смотрели по телевидению

Первый съезд Народных депутатов СССР. Сочувствовали

освистаному

академику

Сахарову.

Вопили:

«Смотрите!

Смотрите! Это наш однокурсник!», - когда с комментариями

выступал Глеб Павловский.

А пьянка? Как положено – каждый день. Или пили или

похмелялись.

«Одесса»

выпила

все

спиртные

запасы

«повышающихся» из социалистического лагеря. Поляки,

болгары, венгры попросили пощады. Дольше всех держался

вьетнамец, просивший меня за бутылку рисовой водки знакомить

его с большими украинскими слушательницами. Большие

женщины были его слабостью. Справедливости ради надо

отметить, что удовлетворял он их по высшему разряду. Все были

довольны, а одна, самая большая, за которую я получил две

бутылки, по секрету призналась: после вьетнамца – никого не

надо.

Я придумал неординарный метод добычи спиртного,

рассчитаный на любознательных, но не слабонервних.

Мой товарищь по комнате болел диабетом. Кололся сам.

Процедуре

предшествовал

ритуал:

кипячение

шприцов,

раздевание до трусов. Затем начиналось главное – введение

толстой иглы в ноги от колена до паха.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Пот со страдальца лился ручьями, когда он много раз

пытался, но не мог загнать иглу в окаменелые, бугристые

мышцы. Когда, наконец, находил нужный миллиметр, выдавить

инсулин из большего шприца за один раз не мог. Бросал шприц

торчащим в ноге, вытирал полотенцем пот, выкуривал сигарету и

продолжал давить. Не помню, чтобы дело обходилось одним

перекуром. Наоборот, нередко, вконец обессилев от неудачных

попыток на ногах, бедняга в отчаянии бил шприцом в живот!

Этот «номер» валил с ног самых матерых, если судить по их

брехням, слушателей из Полтавы и Хабаровска, обитавших через

стенку.

Короче, мне пришла в голову мысль за зрелище брать

натурой – бутылку с человека. Провел необходимую рекламную

работу, одним намекая, что диабетики те же наркоманы, другим,

что после укола больному объязательно надо выпить. Ни

колющихся диабетиков, ни тем более наркоманов все кто

приходил, в глаза не видели. Успех шоу был потрясающим!

Расставание началось за неделю до окончания курсов.

Пили «по-черному», безпрерывно, круглосуточно. Вновь, как

когда- то в Ленинграде мы с Женькой Храмом остались одни в

общежитии, теперь оказались одни с другим однокурсником.

Проснулись, пол усыпан пустими бутылками, тишина. В здании -

ни души. Все разъехались.

Рванули на автовокзал. Он сразу прыгнул в автобус на

Одессу. Я попозже, с приключениями, в Доманёвку, где меня с

нетерпением поджидали двое «корешей», для совместной работы

по сбору орехов в лесополосах.

Как вспомню, так вздрогну! Четыре месяца почти

круглосуточной работы на коленях, обильно сдобренной

ежедневными возлияниями на чистом воздухе, в тени ореховых

Валерий Варзацкий

деревьев. Никогда бы не поверил – никакого похмельного

синдрома в настояном на орехах воздухе!

Как не забыть, как не вздрогнуть, если «кореша» мои

дорогие, «кинули» меня по полной, продав орехи, когда я уехал,

наконец, к первому октября преподавать в институт. Деньги

поделили между собой. Мне – «шиш».

Таков был первый опыт занятий бизнесом. Без сомнения и

водка затуманила сознание, помешала трезво оценить ситуацию.

Так что первые, большие по тем временам и запросам, деньги

потерял фактически из-за неё проклятой. И все же, все же то

были только первые цветочки мои, звоночки мои…

Вторые «выстрелили» подобно ранним тюльпанам у мамы

и зазвенели пасхальними колоколами весной, под конец учебного

года.

Помню голый, замотавшись в простыню на досках

вытрезвителя думал: «Боже! Что за напасть на меня?! Опять

конец года, опять беда…» А каким волшебным было начало дня!

Получил зарплату, заплатил партвзносы, излучая успешность,

солидно двинулся в отдел науки обкома для приятной беседы о

переводе с повышением в другой ВУЗ.

Вдруг навстречу друг:

- Пойдем выпьм по пятьдесят грамм

- Да мне в обком на собеседование…

- Чудак! Что нам будет от пятидесяти грамм? Тем более,

они все еще чумные, после «вчерашнего». Я вчера вечером

развозил их по «хатам».

- Ну, пошли.

В кафе над портом встретили двоих, закончивших истфак

двумя годами раньше. Как же не отметить встречу? Добавили

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

еще по пятьдесят. За мой счет. Те в ответ – бутылку на стол, чтоб

не бегать со стаканами. Потом – мы бутылку, от избытка чувств и

вспыхнувшей любви к старшим товарищам, городу, миру,

человечеству.

…Проснувшись в вытрезвителе голым, с горячки начал

стучать в дверь, чтоб выпустили. Бывалые предостерегли:

- Не шали. Схлопочешь по ребрам. Жди рассвета.

- Где же мои вещи?!

- Не волнуйся, все у дежурного в ячейке.

Из многочисленного «все» оказался только партбилет.

Кожаный болгарский портфель, японский зонтик, китайская

авторучка, итальянские солнцезащитные очки, редкие тогда даже

в Одессе часы «Ориент» японской сборки, перстень с чернью,

«обручалка», золотой браслет, деньги, паспорт, научные бумаги и

то, о чем не помню, ушли безвозвратно.

В ту минуту больше всего ощутил потерю записной

книжки. Надо было кому-то позвонить, чтобы приехали и

викупили. Не звонить же домой. В шоке забыл все номера. Всех

отпустили, а я еще три часа, умирая от похмельного синдрома

сидел, ходил возле дежурного босиком (туфли тоже исчезли)

пока он не смиловался и через справочную не узнал номер

телефона моего ныне покойного друга, земляка, редкой души

человека Олега Ковалева. Тот примчался на «Жигулях», забрал

меня в свои «апартаменты» сантехника на поселок Котовского и

«лечил» три дня крепленным вином, выслушивая мои душевные

излияния. Когда «добили» ящик «пойла» - отвез домой.

Что дальше? Рядовые члены КПСС, «отметившиеся» в

советское время с партбилетом в вытрезвителе, знают.

Информация шла в райком, оттуда – в парторганизацию. Итог –

«строгач» с занесеним в учетную карточку, если впервые и без

Валерий Варзацкий

отягчающих обстоятельств. Второй раз – «с вещами на выход» из

партии. Если без отягчающих обстоятельств.

Тогда еще не запивал, потому быстро собрался с мыслями.

Попробовал перехватить информацию на пути в институт.

Огромную благодарность в Царство Небесное направляю

Эдуарду Антоновичу Ашрафяну, доценту, в тот момент

исполнявшему объязаности заведующего кафедрой, моему

прекрасному старшему товарищу. Он сумел, за простой

«магарыч» клерку, изьять мою фамилию из информационной

ленты городского Управления МВД. Но не помню почему,

стопроцентной гарантии, что фамилия не попадет в институт,

клерк не дал. Тогда я принял решение уволиться и уехать в

Доманевку.

Смысл увольнения – выскользнуть из зоны компетенции

Одесского обкома партии. Мы справедливо полагали, что если

даже информация получит огласку, никто в другой области за

мной гоняться не будет.

Тем не менее, сильно переживал, дни тянулись «у мамы

под кроватью» как годы, пока наконец соседка, работавшая

заведующей сектором учета, не сказала мне, что учетную

карточку прислали. Значит, я мог и не увольняться…

Времени на раздумия хватало. Уже тогда зафиксировал

волнообразие своей жизни. Поскольку Оренбург был первым

опытом вузовской работы сравнил Институт связи с

Оренбургским педином. И там и в Одессе начинал ассистентом, а

уходил и.о. доцента среди учебного года. Из головы в сердце

перетекла горькая мисль: «Осталась еще одна попытка стать

«ваковским» доцентом. Последняя».

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

После «доманевского сидения» устроился на роботу вновь

в качестве ассистента. Привычно легко влился в коллектив.

После ГКЧП, 1 сентября 1991 года приехал в хорошо знакомый

Институт повышения квалификации «повышаться» от нового

ВУЗа.

Слушателей было удручающе мало. Одессу представляли

три человека – я, мой сокурсник и женщина – философ.

Компанию нам составили два арабиста из Махачкалы. От них с

удивлением узнал о киевской школе арабистики, начало которой

положил Агатангел Крымский.

Разговоры об Одессе и мусульманських традициях Кавказа

вели под. дешевые крепленные вина каждый вечер.

Кризис в межнациональных отношениях одесситов и

махачкалинцев случился, когда появились «купоны» и мы,

командировочные, оказались без них. Советские рубли одесситы

неосторожно пропили, надеясь на стипендию а купонов не

получили, так как были не киевлянами. Тогда Махачкала

выделила помощь рублями, и бежать за вином выпало мне. После

распития меня обвинили в неправильной сдаче. Карманов не

выворачивали, правоту свою я доказал, но горячий нрав

джигитов с берегов Каспия мы почувствовали. Отношения тихо

сошли на нет.

Отсутствие купонов и рублей не забуду никогда. Четыре

дня мы с однокурсником ничего не ели, пили воду из-под крана,

сигареты «стреляли» у прохожих, вполне серъезно намеривались

садиться с шапкой у станции метро.

Выручил наш историк Саша Лебеденко, работавший в

Переяславле – Хмельницком. Привез еду, курево, спирт.

Уезжали мы из Одессы советской, а возвратились в

украинскую…

Валерий Варзацкий

Обществоведческие кафедры закрывались, объединялись,

переименовывались, сокращались по штатам. Каждый боролся за

рабочее место. Этого я не уловил, а расслабленный ИПК (кстати,

мы были последним в истории набором) по-инерции продолжал

«отдыхать», увлеченно рассказывая собутыльникам о киевских

страданиях. Я бы даже сказал, пил с удвоенной силой,

наверстывая упущенное от безденежья в Киеве.

Тогда же, в конце 1991-1992 учебного года, произошел

поворотный в «питейной биографии», объективно трагический

для меня момент – первый раз из-за пьянки не пошел на работу.

Трое суток пили с другом Серегой в гараже. Как всегда

рассчитывал утром выпить пивца и «разогретый» выдать

шедевры словоблудия на лекциях, оставшись после занятий на

последнем в году заседании кафедры. Портфель со всем

необходимым для кочевой жизни ещё не запойного, ещё не

классического алкоголика, но «пофигиста» - пьяницы, был со

мной. Ничего не мешало тут же в гараже побриться, умыть рожу

и вперед! Но… видно на роду было написано другое.

С ночи чудом осталось полбутылки водки. Очень тяжко

было. «Выпью, - думаю,- пятьдесят грамм, все равно еще рано,

пивныые заведения закрыты, может легче станет». Стало

действительно легче. После второй – вообще хорошо.

- А может ну их на х…?, - говорю Сереге. – Все равно это

последние занятия, их половины не будет. А на кафедре будут

подводить итоги – обойдутся и без меня.

-Золотые слова! Ну, наливай третью, за тех. кто в море!

Без меня обошлись точно. Оказывается, на заседание

пришел проректор и в жестком противостоянии решали, кого

уволить, кого оставить. Результат: со всеми решили

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

положительно, большинству лишь уменьшив нагрузку, «за

бортом» оказался один я. Уволили по сокращению штатов.

Итак, первый раз по-пьянке не вышел на работу и был

уволен. Думаете, запил с горя? Продолжил, узнав о

случившемся? Ошибаетесь.

Во – первых, с горя я и сегодня, в шестьдесят три года, не

запиваю. Начинаю только в хорошем настроении.

Во – вторых, в сорок один год запоев еще небыло.

Что такое запой в моем исполнении? Минимум две недели

употребления водки по двадцать пять - тридцать граммов одним

глотком, запивая водой, закусывая печеньем (три - четыре

печенья в сутки). Каждое утро начинается с пива, в чьем-то

обществе, желательно «на хате».

За столом не «потухаю», но первые четыре - пять дней не

помню, как возвращаюсь домой. При этом не шатаюсь, веду себя,

по словам очевидцев, как трезвый, разве что бледный и немного

«заторможенный». Переступив порог, не раздеваясь, часто в

обуви устремляюсь в «койку».

Начиная с шестого дня, перестаю пьянеть, могу выпить до

трех бутылок водки за 24 часа, практически не сплю. Есть, просто

не могу, и, конечно, не хочу. Что-либо делать ни физически, ни

умственно не в состоянии. Беседую, если есть с кем. Тупо

смотрю «телек», если сам. «Пробивает» слеза восторга или

жалости.

«В

одиночку»

не

пью.

Личный

антирекорд

продолжительности – 45 суток, не считая «отходняка». Когда был

моложе, отходил за три дня, сейчас не укладываюсь и в неделю.

«Выхожу» всегда сам, без помощи медицыны.

Чуть не забыл чрезвычайно важную деталь: запои, у меня

лично, случаются всегда неожиданно. Никогда не знаю, что через

Валерий Варзацкий

5 минут или через час уйду в запой. Меня никогда не тянуло и не

тянет выпить. Я ненавижу вкус водки, содрогаюсь, когда кто-то

говорит: «Вот это классная водка! А вчера пил такую гадость!»

Для меня она вся – гадость.

Мой запой начинается с похмелья, а похмелиться хочется

после того, как вчера выпил не меньше бутылки водки. Были

сотни случаев, когда я не опохмелялся, чувствуя себя нормально

после умеренной вчерашней дозы, и не запивал

То есть запой, извините за сравнение, тяжелая «работа»,

требующая полной самоотдачи. Подчеркиваю, речь идет о

подобных мне запойных алкоголиках. Хотя, на самом деле, наш

брат чрезвычайно разнообразен в своих проявлениях, не говоря

уже о мириадах других видов пъяниц. В каждом есть и общее и

особенное.

Пока ограничусь тем, что отмечу: первая пъянка,

соответствующая личным параметрам запоя произошла 8 лет

спустя, и была очередной вехой в моей жизни.

А после того первого увольнения не по собственному

желанию, не запил, а начал активно искать работу.

«Пилигримъ»

Найти работу в 1992 году бывшим преподавателям

истории КПСС было непросто. Читая объявления в газетах,

обнаружил курсы аквизиторов (страхових агентов) в Доме

ученых. Поступил. На «экваторе» трехмесячного обучения

вияснилось:

организовала

курсы

страховая

компания

«Пилигримъ» для своих нужд. Но отберут только лучших, из

примерно двадцати – двадцатипяти курсантов. Если кого-то не

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

забыл, то взяли в компанию только меня и Игоря Райникова,

живущего ныне в Израиле.

Каждый раз после вечерних занятий мы с Игорем

возвращались домой через бар Дома ученых или через одну из

сотен «забегайловок», триумфально освоивших все углы,

подвалы, остановки.

Меня нарекли «инженером по рекламе», определили

рабочее место в Доме медработников. Там размещался главный

оффис компании и Генеральный директор Петков Виталий

Георгиевич, болгарин, 24-х лет от роду, обладавший быстрым

умом,

предпринимательским

талантом,

организаторскими

способностями. Филиал находился в Доме ученых.

На момент моего прихода в компанию, только заведующая

отделом кадров была ровесницей, остальные – моложе 30!

Постсоветская молодежь рвалась в бизнес, читала всякие

брошюрки об организации собственного дела, посещала

всевозможные семинары отпетых шарлатанов, жадно впитывала

непроверенную информацию, находя в ней то, что казалось

самым легким и даже приятным.

Например, создание в коллективе корпоративного духа.

Ну, какой «совок» или «новый украинец» - руководитель мог

пройти мимо этого полезного и, главное, приятного дела?! Дни

рождения, свадьбы, государственные, фирменные празники,

совместные проекты, просто успешные сделки отмечались с

русским размахом и расточительностью «дикого» капитализма

Я оказался за общим столом на третий день после приема

на работу. Речи были однообразные и трафаретные. Выдержав с

трудом всех ораторов, взял слово и експромтом в стихах

положил начало своей успешной, но трудной для печени,

Валерий Варзацкий

каръеры в «Пилигриме». Через месяц, на моем дне рождения,

Петков официально назвал меня «душой страховой компании».

Отделы, занимавшиеся непосредственно страхованим,

находились в Доме ученых, поэтому для согласования вопросов

рекламы продукта почти ежедневно прогуливался к ним с

Греческой, мимо оперного театра, через «Пале-Рояль» и Сабанеев

мост.

Совсем тогда «зеленые», холостые ребята (сегодня -

бизнесмены, правоохранители) находились на «вольных хлебах»,

вдали от зоркого глаза начальства. Разумеется, отдавались

всяким, свойственным молодости порокам, в том числе моему

главному. Поэтому, первый же визит завершился душевной

беседой «старика Варзацкого» (такую «кликуху» я получил) о

бурной молодости. Встречи стали частими, общение порой

затягивалось до утра, то есть моя работа и любимое «хобби»

слились воедино. Скажу я вам – счастлив тот, кто имеет такую

работу!

Многие одесситы, особенно живущие на «Поскоте», на

Канатной, Пушкинской, Базарной помнят рекламу СК

«Пилигримъ» В наружной, щитовой рекламе мы были первыми в

Одессе и вне конкуренции. Идеи мест размещения – мои.

Организация

изготовления

и

установки

(страшная

бюрократическая волокита) – моего заместителя, историка

Володи Петренка.

Компания стремительно развивалась. В старых стенах

стало тесно. Арендовали пятый этаж мореходного училища на

Осипова. Перестроили, переоборудовали, набили людьми,

оргтехникой. Не было дня без торжеств. Бедные язык и печень

работали на пределе возможностей.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Появилась масса новых знакомых, расширился круг

собутыльников. Всегда, когда говорю слово «собутыльник» в

подсознании возникают две угрюмые личности, втихаря, молча

распивающие и тут же разбегающиеся, предварительно опустив

бутылку в урну для мусора. Было в моей практике и такое, но не

в «Пилигриме».

В компании я встретил и талантливых в своем деле и

образованых и начитаных и интеллигентных людей, любящих

выпить. Истинное удовольствие получал от общений с

бухгалтером Гришей, медиком Женей, специалистами по

страхованию Аликом и Юрой, коммерсантами Олегом и Володей.

Мой круг объязаностей предписывал постоянные контакты

со СМИ. С журналистской братией сошлись сразу и плотно,

вплоть до ночевок у одного из них после «перебора». Застолья,

случавшиеся по случаю гонораров за материалы о «Пилигриме»

переросли в дружбу, о которой вспоминаю с теплотой, но больше

с ужасом. Тут надо говорить, вдаваясь в детали и лучше чуть

попозже…

Вскоре я стал начальником отдела внешних связей.

Рекламная деятельность сохранилась за мной, в виде сектора

отдела, во главе с Петренком.

Я сконцентрировался на задаче, которую сам и

сформулировал Петкову: создание и контроль работы страховых

брокерских фирм (СБФ) за пределами Одессы.

Было создано 14 СБФ, в том числе в Киеве, Запорожье,

Черкасах, Севастополе, Каменце-Подольском. Объем работы

расширился до абсолютно неподъемных, силами отдела из

четырех человек, размеров. Но мы ведь не о работе, а о «хобби»,

верно?

Валерий Варзацкий

Я для того и создал отдел, чтобы ездить! Дорога – форма

моего существования. А если «приперчить» ее беседами под

бутылочку, то это просто предел мечтаний или «хобби» в

квадрате!

Для того чтобы ездить – надо транспорт. И вот я начинаю

разведывательно – охмурительные поездки на завод «Коммунар»

в запорожье. Цель – две новых «Таврии».

Все, кто ездил, да и все взрослые знают, что с пустыми

руками такие дела не решаются. Плюс к этому пъянка с нужным

человеком «до поросячьего визга». Сейчас пъянка уже рудимент,

главное – «зелень». Тогда, в 1994-м, по советской традиции, она

доминировала на первом месте а «зелень» - стыдливо, на втором.

Никаких шансов у «Коммунара» против «Пилигрима»

небыло. Наш кандидат исторических наук, с двумя высшими

образованиями, заставил «нужных» плакать, смеяться и чуть ли

не собственноручно собирать вне очереди «Таврии» цвета

«металлик».

Машины уже стояли в укромном месте на заводе, а я никак

не мог расстаться с заводчанами в гостиннице, возле театра по

проспекту Ленина. Слава Богу, приехали два водителя из Одессы

да силой вырвали меня у ребят, ни в какую не желающих

расставаться.

Всю дорогу до Одессы в одной руке держал бутылку пива,

а в другой – бельгийский револьвер. Вооружен был и Вова Бойко

– классный водитель, отличный парень. Под Запорожьем на

новые «Таврии» шла настоящая охота.

Вершиной блаженства от «погружения в хобби» стали

инспекционные поездки в регионы. Принимали как в Грузии по

щедрости и уважению, но шире по ассортименту развлечений.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Сказывалась напряженная криминальная атмосфера тех

смутных времен. Бизнесмены, «новые украинцы» жили, не

загадывая на завтра, одним днем. За вечер спускали все, еще

далеко не олигархические «бабки». Они не умели и не хотели

разумно распорядиться ими. На фоне пальбы и взрывов над

страной неслось: «Гуляй, пока живой!»

Ой, как гуляли! Запомнились лишь фрагменты, вспышки

сознания в пьяном мозге от посещения Каменца – Подольского.

По дороге заехали на родину водителя Валика. Пил я один.

В Каменце пили вдвоем с директором СБФ. В «люксе»

гостинницы – вдвоем с Валиком. Отвезли в ресторан – пил в

компании.

Потом замелькали то ночь, то день, то пьем в скалах, то в

лодке, то у костра, стреляем по мишени, голые бабы танцуют,

соримся, шашлыки, заблудился в городе, танцы в баре…

Не помню, как вырвался из подольских объятий.

Проснулся на заднем сидении. Вечерело. За окном мелькали

какие-то возвышености:

- Где мы?

- В Молдавии. Это их горы Кодры. Я решил сократить

дорогу через Приднестровье. Так ближе до Одессы.

О горе мое, горе! У меня же револьвер, кинджал, доллары,

а там тлеет война! Чтоб ты згорел, хренов инициатор, далекий от

политики…

Останавливали вооруженные неизвестные много раз.

Откупался. Объясняли, как лучше проехать ночью, в условиях

отсутствия знаков. Но один раз что-то не сработало и на развилке

мы

повернули

не

туда.

Выручила

реакция

Валика,

затормозившего в трех шагах от оборвавшегося шоссе. Какая

Валерий Варзацкий

глубина провала – не знаю. Внизу шумела вода. Дохнуло

холодком смерти.

В период первоначального накопления капитала «по-

украински» существенно изменился феномен пъянства на

рабочем месте, если сравнивать с советским временем.

В СССР пили, прячась от начальства. Тут – во главе с

начальством.

Там

–

формально

присекалось.

Тут

–

приветствовалось (для дела…), поощрялось, финансировалось

(представительсукие расходы), вдохновлялось. Считаю, что это

серъезная тема для научной разработки.

Не забыть мне «Пилигримъ» - первую работу в

«нэзалэжний» Украине. В его становлении есть и мой вклад.

Однако то была «игра не в одни ворота». Я многому научился у

«пацанов» и чувствовал себя достаточно комфортно в

бизнесструктурах после исчезновения руководителей компании в

1995 году.

…Кстати, через много лет они опять появились в Одессе.

Это интересная, но иная тема.

Алкоголик двух тысячелетий

Период с 1995 по 2013 год изобилует множеством

«пьяных» историй. Для пьющей публики «вляпаться» в

очередную историю – обычное дело. Правильно сказано: «Свинья

свое болото найдет». Большинство приключений алкашей имеют

нехороший финал. Редкие – хороший, правда и тогда впору

добавить: «Хорошо то, что хорошо кончается».

В любом случае и хорошие и плохие истории

поучительны, подталкивают к мыслям о жизни и смерти, если

субъкт еще в состоянии думать.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Переполняет чувство собственной «исключительности»,

словесно сформулированое в названии раздела. Поясню о чем

речь.

Не знаю, был ли алкоголизм в Европе в 995 – 1013 годах,

то есть на стыке первого и второго тысячелетий. Но что-то мне

подсказывает: едва ли «Змий зеленый» осознавался как зло

феодального города. Хватало чумы и холеры. Во всяком случае

«пъяная» тема в изобразительном искусстве и литературе широко

обыгрывалась виртуозами Возрождения, но это намного позже

начала второго тысячелетия.

Вывод: появление мемуаров «действующего» алкоголика с

более чем 55-тилетним общим питейным стажем, при средней

продолжительности жизни мужчин 20-30 лет, на стыке первого и

второго тысячелетий практически и даже теоретически

невозможно.

Рассмотрим с этих же позиций стык второго и третьего

тысячелетий.

Двадцатый (стыковой) век был в истории пьянства

ключевым, переломным. Две мировые войны, постоянные,

непрекращающиеся военные конфликты превратили флягу со

спиртным в заменитель грудного молока матери для мальчишек –

солдат. Содержимое фляги также успокаивало, создавало

иллюзию безопасности но, увы, для тех, кто выжил, становилось

проблемой в мирной жизни. Война заглотнула десятки

миллионов мужчин а отрыгнула миллионы алкоголиков,

породивших эффект снежного кома через единокровных и

«идейных» наследников и наследниц, фактически смертниц, так

как небогатой женщине избавиться от алкоголизма почти

невозможно.

Валерий Варзацкий

Все вместе, плюс суперприбыльный бизнес на пару с

политикой (пьющий не будет бунтовать) вытолкнули пъянку на

пик своего генезиса.

Почему пик? Да потому что Природа и человек, как часть

её – субстанция борьбы за выживание. Побеждает сильнейший.

Это же в полной мере касается и пороков. Объязательно победит

более сильный дурман. Обычный пъяница, пусть даже самый

страшный алкоголик, просто милейший человек, образцовый

семьянин, волевая личность, опора правопорядка по сравнению с

начинающим, «несистемным» наркоманом, не говоря о ТОМ, кто

идет на смену сегодняшним «нарикам», «благодаря» прогрессу

науки.

Чистый алкоголизм исчезнет максимум в следующем веке,

как в позапрошлом канули в Лету нюхающие табак, а в нашем

умрет массовое курение.

Итак, почему «Алкоголик двух тысячелетий»?

Выше я констатировал, что на стыке первого и второго

тысячелетий мемуарист пьянки со «стажем» более пятидесяти лет

появиться не мог.

На стыке третьего и четвертого – не появится, так как

пьянки к тому времени не будет, как не будет и нынешнего вида

людей.

Сегодня же, на стыке второго и третьего тысячелетий, я

один из немногих пишущий о пъянстве, «действующий» пъяница

– запойный алкоголик, с 57 – летним общим питейным стажем,

творящий в ДВУХ тысячелетиях в перерывах между запоями.

Почему один из немногих? Логика проста. В

христианских, пьющих странах братья по несчастью, родившиеся

в ХХ-м веке, начавшие пить пусть даже в 17 лет (я не помню

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

когда начал…), или умерли или вылечились. Если кто и пишет

сегодня – «дисквалифицировался», значит не ровня, не отвечает

критериям.

Кое-кто из братьев по насчастью, погарячившись

вызверится:

-Ты пигмей ё…й в сравнении с Достоевским, Хэмингуэем,

Ремарком, Липатовым, Ерофеевым!

- Не пигмей, кореша, – песчинка. Так тож ПИСАТЕЛИ! А

я хроник в двух смыслах! Въехали? Опять же, в ДВУХ

тысячелетиях никто из них не писал и не пил… полвека.

Эксклюзив-с? Исключительность? Как ни крути, получается так

…Ну, теперь все. Место в истории цивилизации

«застолбил», можно возвратиться к историям «пьяным» с 1995 по

2013.

В 1995 году в гостиннице «Черное море» останавливался

директор киевской СБФ Андрей. «Отдохнули» славно, как и

обычно. Ничем бы мне этот эпизод не запомнился, если бы в 1996

году, уже вновь безработный, без паспорта, без денег даже на

сигареты не проснулся я в том же номере под вечер – еще светло

было?!

Перед этим выпивали у дружка Сереги на Пастера, рядом с

университетом. Но университет-то недалеко от Дерибасовской, а

«Черное море» - почти возле железнодорожного вокзала…

Помните историю с аптекарем в Доманёвке? Тогда тот

вышел с ружьем, и мы вдвоем ломали головы, как я у него

оказался. Тут же я прождал в номере час, ожидая хозяина

(другого объяснения, кроме приглашения от какого-то знакомого,

не придумал…), убедился, что никаких чужих вещей нет, взял со

стола ключ, закрыл дверь. Оставив ключ в замке, спустился вниз

и мимо спокойных охранников ретировался из гостинницы. До

Валерий Варзацкий

сегодняшнего дня никто не спросил. «Ну, как ты тогда

добрался?»

В 1997 году Славик Крук, совладелец медицинской

компании «Into-sana», предложил мне возглавить отделение

компании на «Толчке». Я, в свою очередь, предложил поработать

вместе, уже упоминавшемуся выше Игорю Райникову.

Завезли

оборудование,

мебель,

сейф,

компьютер,

документы. Я разработал сценарий торжественного открытия с

приглашением СМИ.

С замом директора рынка уточняли последние детали и

вдруг он говорит:

- Когда начинаете охрану? Сегодня или уже завтра?

- Не понял, а вы что, не охраняете?

- Охраняем, когда с нами заключают договор. «Into» не

заключала…

- А как другие в таких случаях?

- Охраняют сами, но для этого, кстати, тоже нужен

соответствующий договор с нашей охраной. Тут, как я понимаю,

должна быть не только ночная, но и дневная охрана. Деньги в

кассу будут поступать постоянно и немалые.

…Что-то похолодело у меня в районе почек. Еще не

зуммер, а сверчок опасности просигналил перед моментом

неловкого молчания:

- Ну ладно, будем надеяться, что сегодня ничего не

произойдет, - промямлил, еще не зная, что и думать.

- Надежды юношей питают! – блеснул эрудицией зам, - у

нас тут редко какой день без кражи.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Весь в тревожных мыслях возвратился в город, на Южном

рынке нашел грузчика Витьку, по кличке Дипломат. Выпили и

не успел я сформулировать суть вопроса, Витька перебил:

- Не лезь туда! «Кинут» и посадят!

Аргумент, как всегда у Дипломата, железный.

Позвонил Игорю:

- Поедь, забери все, что сможешь в машину и сдай под

расписку на фирму.

Утром поехал на Посмитного, в главный оффис, чтобы

потом, как ранее планировали, вместе с «тремя толстяками» ехать

на «7-й» проводить генеральную репетицию открытия отделения.

«Три толстяка» - кликуха, которую я дал Славику и двум

его компаньонам не за антропометрические данные (толстяками

они не были) а за то, что управляли компанией они из одного

кабинета. Да-да, сидели в одном кабинете!?

Не думаю, что этим подчеркивалась их человеческая

дружба и полная открытость друг перед другом. Скорее имели

место недоверие и взаимный контроль. Решение любых вопросов

с триумвиратом в три раза сложнее, чем с одним «хозяином».

Страдала оперативность, неизбежно теряла экономика, но им так

нравилось.

Как только я вошел в кабинет, один из них, впившись в

меня глазами прошипел:

- Вы чего не охраняли ночью объект?

- Это что, входит в мои объязанности?

- Я тебе покажу объязаности! Если что – нибуть пропадет –

«поставлю на счетчик»!

- Пошел ты на х… вместе со своим объектом! – реактивно

отреагировал я и рынулся на выход.

Валерий Варзацкий

- Подождите! – услышал просящие нотки в голосе

Славика, сквозь гром захлопнутой двери.

В голове, отяжеленной последствиями «визита» к

«Дипломату» помутнело. Боясь упасть в приемной, вышел на

воздух. Закурил. Прибежал Славик:

- Дмитриевич, что вы так расстраиваетесь, - начал было.

- Послушай Славик, - взял его за руку выше локтя, - ты

нормальный парень с небольшими причудами, как мы все. Я не

знаю, кто придумал этот «7-й», но точно знаю, что меня «держат

за лоха». Зачем, почему, как, тебя через меня хотят «вставить» не

понимаю, но точно знаю, что эти два твоих дружка тебя когда –

нибуть «кинут». Запомни мои слова, я в таких вещах не

ошибаюсь.

- Спасибо Дмитриевич, но вы хоть перевезите назад все,

что завезли туда.

- Самое ценное уже перевезли, для остального нужна

грузовая машина.

- Отлично! Сейчас распоряжусь. Привезете – рассчитаюсь

за работу. Все-таки много было сделано. Жаль…

Слово свое Крук сдержал. Заплатил нам с Игорем

неплохие деньги. Через какое-то время с дружками своими

бизнес разделил. Может прислушался к моим словам?

А у меня в памяти иногда всплывает вопрос, на который не

могу дать ответ: почему не нашли на мое место нового человека,

и так и не открыли отделение на «7-м»?

Какое отношение имеет пъянка к этому приключению? Ну

как же, не напейся я с «Дипломатом», не пъянствуй я с ним 10

лет до этого, неизвестно на каком километре «мест не столь

отдаленных» закончился бы мой «7-й» километр. Вот вам пример

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

того, как иногда, очень редко, пъянка приносит позитив. Еще на

порядок реже счастливый итог первого запоя. Послушайте эту

поразительную историю.

Знаковый для человечества 2000-й год ознаменовался для

меня возвращением на работу в сферу высшего образования.

Чудесным образом сложилось так, что меня назначили

заведующим кафедрой в одном из провинциальных вузов. Кроме

меня на кафедре было еще два кандидата наук – мужчина - юрист

и алкоголичка – историк, лишь числившаяся в штате для

количества. Остальные – без степеней.

Я, конечно, укреплял свой авторитет при помощи

испытанного оружия – застольного устного репертуара.

Собирались для попоек часто. Приятное предчувствие

очередного «чая» после занятий грело душу регулярно.

Приближалась сессия. У дверей кафедры возникли

плутовские физиономии желающих сдать досрочно. В зачетках

затрепетала «зелень». У первых трех-четырех я ее «не замечал»,

возвращая зачетку вместе с содержимым. Когда же прямо во

время лекции скромно, на цыпочках, вошла знойная брюнетка –

заочница и положила мне под нос зачетку, провокационно

обернутую «зеленью», как обложкой, я взорвался. Зачетка и

купюра в полете разлетелись в разные стороны. Первая – в дверь,

вторая – к студентам.

Не помню что я орал, не выбирая выражений (в бешенстве

так случается всегда), но больше никто не рисковал сунуться

напрямую. Нашли обходной путь.

Мужчина – юрист пригласил на ужин в кафе с отдельными

кабинками, где мы неоднократно «чаевали». Само приглашение

не вызвало подозрений. Подумал – очередная дата. Однако

ломящийся от яств стол насторожил:

Валерий Варзацкий

- Что сегодня празднуем?

- Начало нашего сотрудничества. Предлагаю за это

выпить.

Выпили. Чуть позже оказалось - каждый за свое.

- Вы один, как завкафедрой, имеете право поставить

оценку по любому предмету, относящемуся к кафедре. Но вы

новый человек, вспыльчивый, подходить к вам боятся. Давайте я

буду брать зачетки с направлениями, заходить к вам вечером

домой (квартиру я снимал через дорогу от работы) и без лишних

глаз и ушей все порешаем «за половину».

- Сколько ж моя половина?

- Десять «зеленых». Давайте выпьем за хорошую идею.

Выпили. Закусили молча – думая о своем.

- Ну и сколько же зачеток может быть?

- В принцыпе можно было бы и все принести, но надо же

что-то оставить читающим преподавателям. Поэтому 50

процентов - наши. Никто не обидится. Так делали до Вас. Все

были довольны.

- Хорошо, я подумаю.

- Только не долго думайте, народ волнуется. Вы слышали

анекдот, как Абрам…

Пошли анекдоты с его стороны. С моей – жизненные

истории. К анекдотам отношусь нормально, но болезненно

реагирую, когда кроме анекдота человеку нечего сказать.

Выпили очень много, просидели далеко за полночь. Он

был пъян, а я – ни в одном глазу. Уходя, прихватил со стола не

начатую бутылку, из тех, что сам заказал. Неудобно как то было

пить за его счет.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Лег в кровать – не могу уснуть. Мысли разрывают голову.

Не о том «брать или не брать» а о том, как будут развиваться

события, если я не беру. Один на весь коллектив?! Они все

повязаны родственными отношениями и круговой порукой.

Городишко небольшой. Все друг-друга знают. Вспомнился

эпизод, когда приехал ко мне друг из Одессы, забывший

записную книжку с моими координатами. Ночью на вокзале

поинтерисовался у старушек – торговок, не знают ли они где

живет новый преподаватель истории из института. Что вы

думаете? Назвали дом, этаж и первую дверь направо. Даже если

теоретически допустить что «взял» - завтра будет знать весь

город. В случае опасности – на закланье отдадут «чужого».

Собственно, для этой цели я им и нужен-то, прежде всего.

«Чужими руками жар загребать».

Но дела мои не лучше, после разговора с юристом, если

«не беру». Фактически он предъявил мне ультиматум: или ты

«берешь» и работаешь или никаких гарантий относительно

продолжительности пребывания во враждебно настроеном

коллективе нет. После разговора я обладаю важной

компроментирующей информацией и превращаюсь в реально

опасного человека. «Кто не с нами, тот против нас»

«Только долго не думайте. Народ волнуется…» - зловещим

рефреном повторяла память. «Народ» - это кто? Наверное, те, от

кого он пришел? Поскольку все повязаны, то и ректор тоже?

Конечно! Без него тут ничего не решается. А родственники на

всех финансово – хозяйственных местах мне сразу «упали в

глаза». И личности, выходящие из кабинета. И фраза, сказанная

при знакомстве: « У нас тут бомжи – бывшие офицеры. За

бутылку водки – любого «уроют».

Валерий Варзацкий

Понял, что не усну. Поднялся. Налил водки. Первый раз в

жизни, «в одиночку», цедил по своих 30 грамм до утра (за всю

жизнь именно водку один пил считаные разы), десятки раз

«прокручивая» возможные, надо сказать, немногочисленные,

однообразные сценарии дальнейших действий.

Водка закончилась. Сценарий остался один – «смыться» в

Доманевку. Что я и предпринял не медля. Даже не написал

заявления на увольнение, не забрал трудовую.

Купив бутылку «крепляка» и печенья в дорогу, радуясь

принятому решению, «отключив» прошлое уехал в будущее.

Пустой дом встретил нежилым холодом. Мама умерла.

Квартирантов незадолго до этого с трудом вытолкал.

Выработанный годами «рефлекс на Доманевку» требовал

«захмелить» толпу и упиться до бесчувствия самому. Раньше

заезды, в силу множества причин (скорее всего, просто не

«созрел») не превращались в запой, личные характерные

признаки которого я описал выше. Теперь же после первого дня

дома (второго «пьяного») я, совершенно свободный от работы,

помчался утром испить пивца в бар напротив почты. Когда была

работа я быстро пил пиво и спешил, брызнув в рот освежителем,

в её дисциплинирующее лоно. И даже когда шлялся безработным

по злачным местам Одессы что-то мешало скатиться в запой. А

тут вдруг сладостно, упоительно – непринужденно покатился…

Первый раз. Зимой 2000 года.49 лет от роду.

Обычные пьянки и запой – небо и земля. Все без

исключения запои могли иметь фатальный конец. Не только и не

сколько от количества влитого, а от сопутствующих

обстоятельств, о которых знаю по рассказам очевидцев. Сам не

помню – был в режиме «автопилота».

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Кроме возможной «крышки» запой, «выход», очередная

адаптация, клятвы, оправдания, извинения, стыд, непоколебимая

уверенность что «больше никогда» наносят непоправимый удар

по нервной системе. Да-да, непоправимый, потому, что я не знаю,

как можно вылечить нервы. Может быть вы знаете?

Кстати, чтоб не забыть, выйдя из своего первого запоя, я

поехал за трудовой книжкой, думая, что меня уже уволили с

«волчьм билетом». Оказалось – нет. Начали уговаривать

остаться. Я не согласился, забрал трудовую с формулировкой «по

согласию сторон» и был таков. А через года два ректора и еще

нескольких посадили… Вот так первый запой сыграл несколько

косвенную, но позитивную роль в моей жизни.

Кое о чем из «запойного» хочу рассказать». Самую

малость, чтоб не бередить душу.

5 апреля 2001 года мне исполнилось 50 лет, а уже 7-го,

полупьяный, я вывалился на Киевском вокзале Москвы, куда

прибыл с важным производственным заданием от новой

«фирмы».

Не дали тут же ударить по «Жигулевскому», подхватили,

увезли, напоили родственники жены. На следующее утро

официально уехал «по работе».

Оказался у кровного брата Толика Липовецкого, которого,

если помните, спас от потери крови, дотащив до «Скорой», после

того как мы неудачно воровали водку на проводах в армию в

Доманёвке.

Толик пил со мной до вечера. Потом предложил поехать с

ним на ночное дежурство, а утром продолжить. Я отказался,

сказав, что съезжу на пару дней в Смоленск к университетскому

товарищу, «афганцу» Юрке Требину.

Валерий Варзацкий

Юрка принял, как положено. Трое или четверо суток

отложились в памяти несколькими проблесками реальности. Во

время последнего Юрка сказал, что меня уже ждет у подъезда

такси, которое он вызвал, как договаривались. Я этого не помнил,

но виду не подал. Обнялись. Простились.

Пьянь конченая мы оба! Разве можно мне было уезжать на

поезде, который прибывает на Белорусский вокзал в час ночи?!

Хорошо проводница сжалилась, продала мне бутылку и строго –

настрого наказала не отделяться от толпы, выходящей из поезда,

проскакивать, не останавливаясь, через вокзал, не приближаться

к таксистам, уходить темными местами подальше от вокзала и

ловить частника.

Получилось, как научила. Парень довез до цырка

class="book">Никулина на Цветном бульваре. Толя жил во дворах через

бульвар напротив. Его сторона, кусок квартала, куда я должен

был идти, почему-то не освещались. А был-то я у него днем, к

тому же первый раз, к тому же он меня встретил рядом с

памятником Никулину. Куда идти?

Пока еще спокойно расстегнул портфель, пошарил рукой

внутри в поисках записной и… обмер, вспомнив, что адрес и

телефон его были записаны на листке в папке с деловыми

бумагами, которую оставил, чтоб не потерять, у родственников

жены…

И силы сразу начали покидать. Захотелось лечь прямо на

скамейку. Невероятным усилием воли (неужели еще остается в

таком состоянии) заставил себя перейти бульвар и войти в

темноту, абсолютно не представляя зачем. Скорее всего, прятался

во тьме.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Уткнулся в здание и, ощупывая его левой рукой, начал

двигаться вправо. Дойдя до угла, двинулся вдоль торца,

получается во двор. Впереди, в глубине двора, увидел широкую,

освещенную с улицы и изнутри, стеклянную дверь. В холле за

столом сидел человек в форме охранника. Я постучал.

- Что надо? – недовольно «рявкнуло» переговорное

устройство.

- Извините, я приехал из Одессы (последнее слово -

магическое, выручавшее не раз) к своему другу, но потерял его

адрес и телефон. Он живет где-то тут рядом…

- Я что вам бесплатное справочное бюро?

- Вам ненадо звонить в «справочное», - в хмельной голове

неожиданно вспыхнула фантастическая идея, - наберите Одессу,

пусть жена посмотрит в тетради рядом с телефоном, на первой

странице адрес и телефон. Это секундное дело. Я вам заплачу!

- Давайте номер в Одессе.

Через несколько минут все проблемы были решены. Он

еще и разбудил Аллу, жену Толика. Та вышла за мной из

соседнего дома.

Утром испытал шок на фоне запоя (смесь страха и

нежелания жить), когда Толик пришел к выводу, что обойти дом

на Цветном справа я не мог, так как там роют котлован за

высоким забором.

- Клянусь, я шел, держась левой рукой за здание, вправо!

- Ну, идем, убедишься сам.

Деревянный забор к углу здания, где я на ощупь повернул

налево, ВПЛОТНУЮ не премыкал. Со стороны Цветного

оставалась щель шириной около метра. Войдя в щель, я попал на

узкую полоску земли между торцом слева и котлованом справа.

Валерий Варзацкий

На этом уступе я и разминулся со смертью. Шансов уцелеть

практически небыло.

- Оп-па! – только и выдавил друг. – Пошли в «стекляшку».

Там Виктор Павлович уже заждался.

Виктор Павлович оказался приятным в общении коренным

москвичем наших лет. Пили на воздухе, выпивку вынося из

«стекляшки». Тут Толя куда-то заторопился, велев мне не

стесняться и идти к нему, если он через пару часов не

возвратится. Дочка – инвалид постоянно дома.

Вдвоем посидели с часок. После недельной пъянки без

«закуси» меня начал «пробивать» аппетит. Так иногда во время

запоя бывает. Есть, все равно не могу, разве что пару кусочков

чего-то, но кажется, что съел бы много.

- Виктор Павлович, а нельзя ли где-то пельмешек

перехватить?

- Если деньги есть, можем купить, зайти ко мне, сварить.

Купили, зашли, сварили. Огромная кухня в огромной

квартире (его отец был начальником союзного уровня по

химической промышленности) располагала к любимому занятию

– задушевной беседе о жизни.

Только я, закусив пельмешком, хотел начать как хряснула

входная дверь (хозяин, сжавшись, побледнел), раздались

быстрые, тяжелые шаги и на пороге кухни возник бритый, с

пудовой золотой цепью на шее, в кожаной куртке, спортивных

штанах.

- Это кто?! – рыкнул басом из-под сломаного носа.

- Это мой товарищ, профессор. Мы уже уходим.

- Пять секунд до двери! Раз! Два!

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Виктор Павлович махнул рукой в сторону выхода и

помчался впереди меня. Я рефлекторно – за ним, успев схватить

портфель. «Пять!» мы уже не слышали.

Во дворе стоял «Джып» бритоголового. Из салона неслись

блатные записи, мат, истерический смех проститутки.

- Сынок мой, будь он неладен,- плюнул Витя. – Скажи

честно, у тебя деньги на пропой есть?

- Есть!

- Поехали ко мне на дачу в Фирсановку. Там благодать.

Два этажа, два телевизора, банька, у соседа самогон на клюкве.

Наверное, есть питейно – лингвистическая связь между

словами «клюква» и «наклюкались». Сосед был за «третьего» и

за «гонца». Говорили, плакали у телевизора, дружно падали по

кроватям, ползали к туалету, не умывались, не брились, не

убирали, не открывая окон безпрерывно курили, пили, пили,

пили…

Однажды утром я услышал из телевизора день недели и

число. Начались угрызения совести, переходящие в отчаяние,

пьяные слезы, удушающее чувство вины перед дочкой. Вместо

того, чтобы ей что-то привезти из Москвы, все пропил. Что

сказать, как смотреть в глаза родственникам жены, хорошим

людям, по-человечески принявшим меня?! Они уж точно заявили

в милицию, позвонили в Одессу. Ведь прошло ДВЕ (!) недели как

я от них вышел…

Не буду рассказывать как «разрулил» ситуацию. От этих

воспоминаний становится плохо, болит голова, подымается

давление.

У Виктора Павловича взял номер телефона, обещал

позвонить, когда буду в Москве. Приезжал на день в 2003 году.

Звонил. Трубку не брали.

Валерий Варзацкий

При первых запоях жена в квартиру пускала, правда

«чистила» карманы, когда я «отключался», бросив старое пальто

на пол в кухне. Потом из карманов, вместе с остатками денег,

начали изыматься ключи. Утром своими ключами открывала,

грозилась что не впустит, если вечером явлюсь пьяным, но всеже

открывала.

В один из дней я был на «автопилоте» (помните, я

рассказывал, что по мне внешне не видно состояние «без

памяти»). Она открыла железный тамбур на две квартиры,

открыла входную дверь, поняла, что допустила ошибку и со

словами «Иди, где был!» толкнула меня в грудь.

Потом рассказывала, что я как стоял ровно, так и упал, не

подгибая колен на спину, головой в стальной уголок тамбурной

двери. Кровь брызнула как сок из гнилого помидора. Потом с

дочкой отмывала стены, пол.

Хирург определил сотрясение мозга, сказал, что если бы

голова была чуть-чуть повернута то…

Наученая опытом, жена в следующий раз тамбур не

открыла, и я ночевал, не помню где.

А потом не стал испытывать судьбу и, напившись, домой

перестал приходить, благо, имел корешей с жилплощадью, но без

жен.

Почти все они уже на том свете. О каждом можно

рассказывать сутками. «Все они красавцы, все они мерзавцы», с

любовью сказал бы о моих покойниках Высоцкий.

Но об одном – талантливом, неординарном все же

расскажу. Слишком уж зацепила душу его сломаная жизнь.

Выше я упоминал о «Пилигриме» и журналистской

братии, которую курировал. Среди них был старый холостяк,

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

радушно принимавший коллег, соседей, знакомых, незнакомых,

но с «бухлом». В случае чего можно было «тормознуться» на

ночь. Если повезет – будешь спать на скрипучем диване. Не

повезет, кто-то опередил – с кулаком под голову на полу.

За хорошую рекламу кто-то из благодарных заказчиков

подарил

хозяину

квартиры

пневматический

пистолет,

стреляющий металлическими шариками. «Данайским даром»

оказался тот пистолет. Напившись, мой дружбан начал стрелять

по котам, десятками вившихся вокруг «мамы» - сердобольной

старушки – соседки, подкармливавшей их.

Стрелял по котам, а попал в окно соседке. Не убил, не

ранил а «менты» явились мгновенно. Поволокли в участок. Тот,

начал угрожать, «качать права». Надели на голову целлофановый

мешок, «успокоили» дубинкой. На беду оказалось, что он писал

какие-то критические материалы об этом отделении. И пошло и

поехало…

Я в то время устроился на работу в другом городе и ничего

не знал. Звонил несколько раз – телефон не отвечал. Когда

приехал, сказали что сидит в тюрьме. Через два с половиной года

вышел.

Пришел к нему через два дня после освобождения.

Поразил не внешний вид, чего ожидал, а поведение. Сидел и

молчал, изредка поглядывая на меня затравленно – жалкими

глазами. Не забыть мне их.

Недели через две я вновь приехал, уже с бутылкой. Застал

нескольких новых, с каким-то незнакомым поведением

личностей. Он, правда, уже разговорился, но все равно это был

другой человек. Что-то серъезно изменилось в психике.

А потом как-то ночью зашел к нему пьяный, надеясь

переночевать. Он сидел в компании двоих собутыльников.

Валерий Варзацкий

Увидев, что диван свободен, я только успел показать пальцем в

сторону дивана и «вырубился».

Проснулся от каких-то странных звуков. Открыл глаза и

увидел в телевизоре половой акт гомосексуалистов. В комнате

было темно, но света от телевизора хватило, чтобы увидеть

происходящее на его диване. Там занимались тем же, что и в

телевизоре.

Передать чувства, охватившие меня, невозможно. Понял,

что его в тюрьме «опустили». Хмель начисто вылетел из головы.

Я не поднялся, а выпрыгнул из дивана, плечем вышиб

хлипкий английский замок входной двери и в полном смысле, не

чувствуя ног, пролетел на первый этаж, пронесся через двор,

остановился, услышав сердце за квартал от проклятой «хаты».

Часы показывали 2.18.

Через несколько месяцев его изуверски зарезали. Как

сказал знакомый «мент» - не поделили сексуальные партнеры.

Конечно, трагических финалов на почве пьянки – море. Но

когда пьяная смерть происходит рядом в такой извращенно –

жестокой форме, ужас способен лишить разума.

Пропитое, потерянное…

Не хочется считать пропитых денег. Становится не по

себе, тем более что количество «нужных» «возлияний» вряд ли

превысит один процент за всю жизнь после окончания школы. И

все же, коль скоро мой печальный опус имеет нравоучительно –

познавательный характер, дам «наводку» примером для

умозаключений желающих.

Находясь на пенсии, в стесненном финансовом положении,

умудряюсь запивать 4-5 раз в год. Запой оборачивается потерей в

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

среднем около 1000 гривен. Дальше, кто хочет, может подсчитать

сам, с учетом всевозможных корректировок (возраст, зарплата,

работа), сколько я пропил за свою жизнь. Уверяю, у вас

получится гораздо меньше, чем было на самом деле. Ясно одно –

речь идет о сотнях тысяч в гривневом эквиваленте.

Очень ощутимы материальные потери. Я уже рассказывал

– о добровольно – принудительном «освобождении» от вещей в

вытрезвителе. Волнительную легкость карманов и запястий после

онного заведения пришлось ощутить 4 раза… На «пьяных»

дорогах остались больше десятка портфелей, «дипломатов»,

сумок со всем содержимым, штук 15 зонтиков.

«Достали» своими исчезновениями перстни.

Кроме пропавших в вытрезвителях, один отдал частнику,

подвозившему за город, вместо денег. Щедро, конечно, но,

возможно, спас свою жизнь. Будучи сильно пьяным, только за

городом услышал характерное покашливание «зэка» на заднем

сиденье. Деньги были и много, но в портфеле, среди бумаг. Забыл

положить необходимую сумму в карман. Шарить рукой в

портфеле было опасно. Времени на раздумия – секунды.

Сообразил, что отдать перстень – дешевле выйдет.

Другой украл, как я понял позже, друг собутыльника, пока

тот жарил картошку в кухне, а я бегал за бутылкой. Перстень

находился в кармашке портфеля вместе с визитницей, ключами.

Я всегда прятал его туда перед пъянкой, чтобы не привлекать

внимание. Изящный был, классно сработаный. Долго потом

искал подобный, но тщетно.

Да, так портфель я оставил в комнате, где сидел,

уставившись в телевизор, незнакомец, а мой собутыльник ушел в

кухню одновременно со мной. Тому в комнате хватило 5 минут

Валерий Варзацкий

моего отсутствия – киоск со спиртным был в буквальном смысле

в трех метрах от двери квартиры.

Еще обратил внимание, что он почему-то нервничал,

прятал глаза, когда сел с нами за стол. Но подумать, что он уже

успел «пошарить» в портфеле я не мог.

Потом я поделился подозрениями с собутыльником. Он

сказал, что вполне возможно, так как и у него что-то пропало

после посещений дружка.

И все же, самые обидные, горькие, возмутительные кражи

происходили в моем доме в Доманёвке.

Перстни, как обыкновенный «совковый лох» я прятал в

место известное любому вору – любителю – выдвижной ящик

письменного стола.

Сидит компания из 4-х человек у меня в кухне: я,

знакомый с женой и племянницей. Он шепчет мне на ухо: «Где

туалет?» На улице темно и я отвечаю: «Пойдем, я тебя провожу».

Подымается. Я беру помойное ведро. Вдвоем выходим из

дома.

Сколько на это надо времени? Ну, пусть 10 минут, потому

что он еще перекурил, а я «чесал язык» рядом. Может, это было

специально – курить? Не знаю. Но меня вдруг прожгла мысль о

перстне. Оставив его на пороге докуривать, пошел сразу в

комнату, выдвинул ящик стола, не зажигая свет, проверил

укромное место. Перстня не было!

Я влетел в кухню, начал орать, материться, требовать,

чтобы вернули. Они божились, плакали…

Потом всех прогнал, зарекался про себя никого в дом не

водить, чуть «крыша не поехала» от отчаяния и человеческой

подлости.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

В Одессе, в фирменном магазине ювелирной фабрики,

купил точно такой же перстень.

А через 4 месяца сестра Майя прийдя ко мне обнаружила

уставленный пустыми бутылками стол в кухне, незнакомого

мужика, рассматривающего у открытого книжного шкафа книги

в комнате, где стоит известный письменный стол и меня, одетым

спящего в спальне.

На вопрос, что он тут делает, ответил, что я разрешил ему

выбрать из шкафа книги для чтения.

Книги остались на месте, а перстень - двойник исчез.

Не помню, кто это был, давал ли я разрешение на книги, но

в одной из книг хранились деньги, по той же «совковой»

привычке полуинтеллигентных «лохов». Думаю, их то он и

искал, но помешала Майя.

Еще об одной душераздирающей потере хочется

рассказать.

Приехал я в Доманёвку зимней ночью. Иду мимо магазина

«Визит». Из-за угла из темноты:

- Валерчик! Выручай, брат!

- Кто там? Я ни х… не вижу!

- Это я, ты, что не узнаешь? – Из темноты, пошатываясь,

возникла сгорбленная фигура бывшего одноклассника.

– Дай на шкалик. Я в запое.

- А жрать хочешь?

- Да кинул бы в рот что - нибуть.

- Подожди тут.

Я развернулся, вошел в магазин, взял две бутылки водки,

сигарет, еды и мы пошли ко мне. Он много рассказывал о своих

приключениях, о работе в разных концах бывшего Союза и за

границей.

Валерий Варзацкий

Я растопил печку, водка и тепло расширяли душу,

наполняли сердце любовью и доверием ко всем, хотя, конечно,

знал, что с этим человеком откровенничать не следует.

Тем не менее, случилось то, что случилось – я, рассказывая

о своих перепетиях, показал в подтверждение слов револьвер.

Помню, после этого положил его под подушку в спальне.

Проснувшись ночью, головой почувствовал, что револьвера нет.

Вскочил, зная о своем «автопилоте» перерыл весь дом, летнюю

кухню, сараи, подвал.

Пошел к нему. Конечно, полный отказ.

Мне бы, дураку, не к нему, а прямиком в милицию, ведь

оружие было зарегистрировано на меня, но я его пожалел. Он

меня ограбил, а я его пожалел. Вот так всю жизнь…

Сколько потом денег, сил, нервов пришлось потратить,

чтобы замять дело в органах, не спрашивайте.

Пишу сейчас и вновь переживаю, волнуюсь, не понимаю

как же так можно?! Верно сказано: добро наказуемо. Всегда знал

об этом, всегда делал добро и ожидаемо получал в ответ

«гранату».

Сейчас еще одну печальную историю на тему пьянки,

добра и зла расскажу.

Был у меня в Доманёвке дружок по выпивке Юрка, по

кличке Бунтик. Внук тети Тани, многодетной вдовы, школьной

уборщицы.

Сама тетя Таня, ее дети были органической частью нашей

семьи. Дети были намного старше меня, поэтому, едва начав себя

осознавать, я увидел Альвину, Валю, Шуру, Галю стоявших с

чашками в руках возле моей мамы, доившей корову. Кстати,

кроме них парное молоко прибегали пить дети бедствующего

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

каменщика, жившего по-соседству. Сейчас у них обеспеченая

старость. Их дети и внуки очень богатые, не только по меркам

Доманёвки, люди. О парном молоке мамы недавно напомнил мне

старший из братьев, сыновей того каменщика. Сказал, что до

смерти не забудет нашу корову

Приветливый, теплый домик тети Тани я тоже не забуду

никогда. Как только я переступал его порог, меня обволакивал,

приятно щекотал нос запах свежих стружек, древесной смолы

струившийся в коридор из открытых дверей мастерской

школьного плотника дяди Васи Годы. С тетей Таней они делили

принадлежавший школе домик на двоих. У неё – смежные

кухонька и комната. У него – столярка.

Самое раннее воспоминание о комнате тети Тани такое: я

сижу под столом и снизу – рассматриваю плакат над ее кроватью.

На плакате изображение стремительно рвущихся ввысь

реактивных самолетов. При этом, как я теперь понимаю, то были

самолеты будущего – остроносые с треугольными крыльями,

струями огня из турбин.

Юрка был лет на десять младше меня. Отец, жестокий

«кацап», беспощадно лупил мать, которая прибегала прятаться к

нам. Наверное, ежедневно попадало и Юрке. Надо сказать –

поделом. Характером пошел в отца. Рос бандитом.

Первый раз сел «по малолетке». Второй раз не помню за

что, но из заключения приехал с женой и прямо с автовокзала не

к себе домой, а к нам – показать жену. Симпатичная, скромная

девушка, дурочка, поверившая «зэку». Вскоре с «фонарями» под

глазами убежала к маме.

Третий раз сел за смерть брата любовницы погибшего,

когда они втроем превернулись в «КАМАЗЕ», на котором Бунтик

работал водителем.

Валерий Варзацкий

Отсидев, больше на работу не устраивался. Пил, занимался

какими-то темными делами, связался с наркоманами.

Чем он занимается, есть ли у него деньги меня никогда не

интерисовало. Жил я тогда в Одессе, домой приезжал

«оторваться». Нужен был бездельник – собутыльник. Я

«затаривался» выпивкой и закуской, спускался в переулок,

параллельный моей улице Ленина, где он «бичевал» в

дореволюционном еврейском доме на пять семей. Обстановка,

быт жильцов очень напоминали мне сюжеты быта персонажей

фильма Германа «Мой друг Иван Лапшин».

Начинался «праздник». Еще живая тогда его мать – тетя

Валя, помня все доброе о моей семье, нам не мешала. Пили

неделями за мой счет, благо самогон передавали через забор, а

деньги я давал за пять бутылок наперед, чтобы не тратить время

на хождение туда-сюда вокруг дома.

Не знаю, может у него были какие-то остатки совести, но

пару раз за все годы он бормотал что-то типа: «Будут у меня

«бабки» я тебе тоже «выставлю».

И вот, в один прекрасный летний день, ко мне подъезжает

хороший знакомый из райадминистрации в сопровождении

незнакомца. Оказалось, тот будет очередным главой района. Все

согласовано, осталось только «прилить» удачу. Нужен третий и

место.

Какие вопросы?! Водка - при них, под каштаном – стол,

закуска - в моем холодильнике. Двадцать минут – и пошел

первый тост.

Вдруг, скрипнула калитка. Смотрю – Бунтик ползет. Я к

нему наперерез:

- Ты шо нэ бачыш? У мэнэ люды!

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

- А я шо помишаю? Я нэ «пустый» - з бутылкою, як

обищав.

- Сьогодня нэ можна. Цэ нэ мои сэкрэты. Воны з

Николаева.

- Ты бач якый ты сэкрэтный. Шо брэзгуеш мною? Ну,

дывысь, шоб нэ пожалив.

Криво, злобно усмехнулся, повернулся, придерживая

бутылку за поясом, поплелся назад.

Вскоре я уехал в Одессу, где меня настигло сообщение,

что дом вновь ограбили.

Помчался обратно и был поражен масштабами налета.

Кроме множества мелочей вытащили телевизор с тяжеленным

стабилизатором, стереопроигрыватель «Аккорд» с колонками и

пластинками, магнитофон с дорогими мне записями через

микрофон, мраморную настольную лампу, кресла, стулья, ковры,

торшер.

Работала группа, очевидно, был транспорт. «Менты»,

разумеется, ничего не нашли.

Беру бутылку, иду к Бунтику. Жалуюсь на сволочей, судя

по всему, своих. На половине третьей бутылки он, как обычно, не

глядя в глаза, цедит с ухмылкой сквозь зубы:

- Я знаю хто тэбэ «выставыв».

- Хто?

- Олька Ряба. А «навив» я, за то, шо ты мэнэ за стил нэ

пустыв.

Я отреагировал мгновенно недопитой бутылкой по голове.

Странно, но он даже не потерял сознание, только упал с

табуретки.

Валерий Варзацкий

Больше дел с ним не имел. Приползал (от пьянки и

курения отказали ноги) несколько раз просить деньги или

выпить, но ничего не получал.

Потом умерла (или убил, шептали соседи) мать. Потом

наркоманы выбросили на улицу из квартиры. Лежал в лохмотьях,

согреваемый верными псами, на пороге бывшего кинотеатра. Там

же в морозную ночь «сыграл в ящик».

Не долго пережила его моя бывшая ученица и довольно

близкая подруга молодости Олька Рябая. Атаманша и

сожительница наркоманов скончалась от СПИДА.

Всего мой дом грабили 4 раза. Нет ни малейших сомнений

что делали это собутыльники.

Отдельной, особенно болезненной при воспоминаниях,

графой потерь стоят книги. Прямо или косвенно в «огне» пьянки

«сгорели»

сотни

ценнейших

томов,

которые

собирал

десятилетиями.

Возглавляет

скорбный

перечень

84-томный

«Энциклопедический словарь Брокгауз – Ефронъ» ХIХ века

издания, который я купил, будучи студентом в приснопамятном

«Доме книги» на Дерибасовской. За словарем, по ценности,

следует роскошный 8-томник Лависса и Рамбо «История ХIХ

века», изданый в самом начале ХХ века. Прижизненные издания

Ленина, Сочинения Сталина в 13-ти томах, Полное собрание

сочинений Ленина в 55-ти томах, раритетные «Эстэтика» Гегеля

в 2-х томах, «История философии» Фейербаха в 3-х томах,

Сочинения

Рикардо,

все

четыре

советских

издания

«Дипломатического словаря», «История дипломатии» в 5-ти

томах, «Большая Советская Энциклопедия», «Украинская

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Советская Энциклопедия», множество отраслевых словарей

«ушли» на водку.

Собрания сочинений Пушкина и Гоголя, Достоевского и

Толстого, Шишкова и Шолохова, О’Генри и Хэмингуэя,

Лондона,

Стендаля,

Горького,

десятки

художественных

произведений исторической тематики пригодились «на закусь».

А «на диссерт» всегда уходили любимые альбомы по

изобразительному искусству, которые привозил со всех городов,

куда меня заносила жизнь, да дорогие сердцу томики стихов…

Пьянка ненасытно «пожирает» время. Мы, запойные

алкоголики, не знаем утро или вечер, какие число и день недели.

Изумление, что уже февраль, после зимних, или июнь, после

весенних праздников – дело вполне обычное. Таким образом,

запой не только вред здоровью, но и ускоритель времени, фактор

приближения смерти. Впрочем, кто из нас об этом думает?

Чудеса происходят с памятью. То, что просто

«отключаешься», ничего не помнишь на следующий день – не

удивляет. Но то, что можно забыть имя девушки, которую любил,

правда являлся к ней только пьяным, мягко говоря, удручает.

Пьянка

сводила

меня

со

многими

известными,

талантливыми и даже гениальными людьми. Америку не открою

- чем талантливее человек, тем плотнее его «сотрудничество» со

Змием. Именно сотрудничество, я не оговорился, ибо опьянение,

для каждого в своих комфортных дозах, или психологический

подъем после выхода из запоя – явления, мощно стимулирующие

творчество, работоспособность, желание жить. Это касается

исключительно этапа сотрудничества. Все, что за его рамками –

тихий ужас!

Депутаты, крупные чиновники и предприниматели,

напившись,

превращаются

в

отвратительные

создания,

Валерий Варзацкий

способные на гениальные по своей уникальности пьяные

выходки, зачастую преступные или на тонкой грани между

жизнью и смертью. Не хочу рассказывать, что они вытворяют

упившись. Тянет на рвоту. Отмечу лишь, что опыт пьянок в таких

кругах весьма полезен для тех, кто изучает вырождающийся вид

– современного человека.

Гораздо более интересно «на дне», среди «бомжей» -

отставников, бывших «ментов», моряков, учителей, артистов,

стариков, изгнанных из дома детьми, обманутых аферистами,

проигравшихся в азартные игры, пропивших все.

Интересна еще одна, незаметная, мало исследованная

категория сильно пьющих - «тихие алкоголики». Они хоть и

антиподы нам, запойным, но общение с ними всегда доставляло

мне удовольствие, равно как и поражала их способность при

голых стенах умудряться каждый день «глотать» шкалик. И это

невзирая на жесткий контроль строгих жен или старых матерей,

больше всего на свете боящихся умереть раньше сыновей,

немедленно отправляющихся за ними.

Одесские «бомжи» в районе «Южного рынка» меня знали

и называли «профессором». Каждое утро, проходя мимо них,

«больных» после обычной бурной ночи, я молча, стараясь не

прикасаться, подавал ближайшему мелкую купюру. Постепенно

приучил. И когда небыло ничего в кармане, виновато разводил

руками, думая, что обиделись. Но каково было потрясение, когда

увидев мою помятую, после вчерашней пьянки, физиономию, от

горячих труб теплосети, шатаясь, рванулась ко мне «бомжиха» с

червонцем, зажатым в грязном кулаке:

- На, профессор! Разгладь «фейс»!

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Конечно, «по трезвянке» я бы с ними не общался. Да и

сильно пьяным в их стаю не попадал. Приходил «на отходняке»

после запоя, с бутылкой, чтобы послушать невероятные истории

рассказываемые «бомжами» - интеллигентами.

Запомнилась одна, вроде бы не выдуманная, так как

дополняли, поправляли, спорили все «хором».

Нашли они в мусорном контейнере валенки. Один

попытался обуть. Но что-то внутри мешало ногам. Оказалось –

доллары. По 3 тысячи в каждом. Что с ними делать? Явно кто-то

собирал для чего-то. Может на операцию? Или на похороны?

Выбросил кто-то другой, не знавший, что они там. Вроде бы

проще пропить толпой, но пока пропьешь такую сумму то либо

сдохнешь, либо загремишь на нары. От «баксов» добра не жди.

Решили найти квартиру, с которой выбросили обувку.

Невероятно, но через дворников, старушек, сидящих у подъездов,

нашли!

Оказалось, хозяин – моряк, любитель подледной рыбалки,

в рейсе, а жена, противница той рыбалки, решила выбросить

валенки, дабы отвадить мужа от опасного хобби. Моряк должен

прийти из рейса через месяц…

Хотите – верьте, хотите – нет МЕСЯЦ (!) «бомжи» ждали,

не пропив ни одного доллара! Наградой за терпение были

комисионные в гривнах, которые, по их просьбе, моряк

выплачивал частями тоже в течение месяца. Лучшего «отдыха»

никто из них в своей жизни не знал.

Или взять недоучившегося историка и «зэка» Валеру по

кличке Вареник, «заправлявшего» на «Южном». Как он

преображался, светился теплом, забывал воровскую «феню»,

повествуя о студенческих годах! Сколько раз мы встречались

между прилавками, недалеко от «точки», где наливали

Валерий Варзацкий

проверенные люди домашний «коньяк», столько же добавлял

нового к ранее сказаному. Я понимал, что не врет, что вспоминая

об университете, фактически изливает душу такому же пьянице,

да еще и однокашнику.

Не знаю, живы ли Вареник, Коля, Дипломат, Степа – мои

«корефаны» на «Южном», но знаю точно, что «безбашенное»

наше прошлое не вернуть.

Как не вернуть к жизни всех без исключения знакомых

«бомжей» - замерзших, зарезаных, сгоревших.

Как не забыть Богдана Кицыка, Юрку Геращенка, Ваню

Бойченка, Серегу Изовита – нормальных, добрых, отзывчивых

людей, моих друзей проигравших в неравной схватке со Змием.

Размышляя о бедах, связаных с выпивкой, пытаясь быть

правдивым и максиально объективным, прежде всего по

отношению к себе, прихожу к неоднозначно характеризующему

мои человеческие качества выводу.

Оказывается, сегодня, в 63 года, самыми большими

потерями от пьянки я считаю не смерти перечисленных и не

перечисленных (неправильно поймут живые родственники…)

друзей, не угробленное свое здоровье, не колоссальные

материальные «издержки производства» а две докторантуры

фактически разменяные мной на запои.

Докторантур, в которые я почти стопроцентно должен был

поступить, три.

Первая, московская, отвергнутая из-за гордыни, не связана

с пьянкой, и об этом я пишу в «Письме маме».

Вторая, киевская, провалилась на самом финише за пьяные

речи.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Третья,

одесская,

подготовленная

тщательнейшим

образом, вплоть до письма друга – будущего научного

руководителя - ректору моего вуза, закончилась позорным

увольнением с работы «по согласию сторон». «Де -юре». За

пьянку – «де-факто». Сорвался за полгода до целевого

направления.

И даже, скажу я вам, жалко не того, что не достиг

престижного статуса докторанта, а работы, которую пишу с 1976

года. Маленькая часть ее отражена в кандидатской, а большая

пылится в папках, тетрадях, россыпью в шкафах. Без

концентрации всех усилий только на науке, предполагаемых

доктарантурой, закончить работу не удастся.

Можно еще долго ворошить грязное прошлое, но пора

заканчивать. Устал. Для слабых, истрепанных в хмельных утехах

нервов, воспоминания о лучших временах – большое испытание.

Заметьте, лучших, я написал без кавычек. Да простят меня Бог и

люди, но выпивка мне всегда НРАВИЛАСЬ. Почему?

Как в игре «Что? Где? Когда?» право отвечать, на правах

капитана, то бишь автора, предоставлю одному из крупнейших

знатоков вопроса, мною глубоко почитаемому поэту –

фронтовику Евгению Винокурову:

Бросил пить человек

Ну и что ж! Завязал…

Не войдет он вовек

в переполненный зал,

не пригубит пивка,

не махнет стопаря,

не подымет рука

рюмку, в дыме паря!

Из вагона на миг

Валерий Варзацкий

утром, полуодет,

не рванет напрямик

в станционный буфет.

И, с похмелья солов

и постыдно небрит

он от жалостных слов

не заплачет навзрыд.

И в тоске по себе

ночью хмурой такой

к водосточной трубе

не прижмется щекой!..

Он вернулся к уму,

он прогнал эту муть.

…Он не даст никому

внутрь себя заглянуть!

22.01.2014 г. Доманёвка

P.S. Во время печатания рукописи случился «рекордный»

запой. Пил 47 суток. Не знаю как выкарабкался. Думал, что уж в

этот раз точно сдохну. Но Бог миловал. Дал мне шанс написать

«Трезвую жизнь». Разумеется, при условии, что не буду пить

больше никогда.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

ЧУДЕСА ЛЮБВИ

Она влюбилась в него с первого взгляда на дне рождения

подруги:

- Я только тебя видела, больше никого. Ты был такой

красивый… В джинсах… - много раз признавалась потом.

Привыкшая всегда и во всём помогать людям, в разгар

веселья юркнула на кухню и начала мыть посуду. Когда он,

подойдя сзади, взял ее за талию, осторожно опустила тарелку в

раковину, резко повернулась, обвила мокрыми руками его шею,

осыпала поцелуями наглые глаза, лоб, щёки, губы. Схватила за

руку, потащила на улицу. Не отпуская, другой рукой «поймала»

машину, увезла за город, в «общагу». Постелила на полу, между

своей и соседкиной кроватью.

Вначале в темноте разговаривали втроем, но когда соседка

заявила, что будет спать и демонстративно накрыла голову

подушкой она, в буквальном смысле, за ухо, подняв его с пола,

увлекла под свое одеяло.

Какое у него было мускулистое тело, гладенькая кожа,

ласковые руки, сладкие губы! Она отдалась мысленно ещё за

столом, на дне рождения. Мысленно не только потому, что там

ЭТО было невозможно, но и потому, что была девственницей. В

29 лет?!

Как объяснить ему, когда он целует соски, сознание

class="book">периодически «отключается» а соседка сучит ногами в своей

кровати?

Натянула одеяло на головы, задыхаясь от жара

и

желания,отклеив от его губ краешек рта простонала:

Не надо при ней… Скоро уйдёт…

Валерий Варзацкий

Никогда больше он так не ласкал ее, как в те часы перед

рассветом. Оказался молодцом, не насиловал, не настаивал,

только зацеловал, ещё не зная ее тайны. Ее достоинства. Или

недостатка?

Кажется, не очень удивился, когда узнал. Сказал, что дело

превращения в женщину серъезное и если она не против именно

с ним решить « вопрос», то он готов. Только не сегодня, в

невменяемом состоянии. Надо договориться о встрече, он

приедет, соседки, конечно, не будет.

Рассказал немного о себе. Женат, имеет сына. Работает

директором совхоза. Считал, что она знает его давно, с улицы

Богдана Хмельницкого. Даже однажды подговаривал общего

знакомого, чтобы тот указал ей на тайного воздыхателя. Теперь

понимает, что просьба оказалась не выполненой. А тогда

подумал что не интересен и женился.

Боже! Она до мелочей помнила шикарную квартиру

моряка на Богдана Хмельницкого, которую сняли однокурсники

– молодожёны, ставшую общежитием для бесквартирных друзей

из города и бесплатной гостинницей для приезжих. Кухня с

заграничной посудой, японский стереопроигрыватель, лица

постояльцев, коротавших ночи на надувных матрацах. Как она

могла его не заметить?!

Приехал в условленый день, но пьяный. «Вопрос» с

трудом решили. Последствий небыло. Предохранялся с первого

раза и все годы, пока она могла иметь детей. Может и правильно.

Ведь вполне мог появиться на свет урод, потому, что трезвого его

в те времена она не помнит.

Принимала пьяного, небритого, грязного. Мыла, стирала,

гладила, готовила что-то необычное, только бы ему понравилось.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Удивлялась себе,отвергнувшей многих «правильных». Скучала,

проклинала, плакала, клялась, что больше не пустит на порог, но

засыпала только поговорив с ним, далёким. Вместо молитвы.

Любовь изменила её – сильную, гордую, самостоятельную.

Стоило ему появиться, как она становилась какой-то

«отмороженной». Не могла наглядеться, часами слушала пьяные

бредни, много смеялась, не спрашивала, не просила. Вот только

недавно поинтерисовался:

- Это ты не хотела детей, или я?

- Я не хотела?! Я мечтала, чтоб он был уже с первого раза!

Такой мальчичек, похожий на тебя. Когда ты уходил, рыдала из-

за твоих предосторожностей. Почему не сказала тебе? Дура была.

Хотела чтобы тебе было хорошо а мне уж как-нибудь…

Решал всё не советуясь, за двоих. Молчала, соглашаясь.

Обрадовалась в душе, когда развёлся с женой. Постеснялась

предложить свою кандидатуру. А он через полгода сказал, что

уезжает на Урал, к другой…

Даже слёзы не брызнули. Боль ушла в сердце и поселилась

там до конца жизни. Выдавить из себя: «Останься!» - не

получилось.

Теперь он упрекает, что не удержала, что мог остаться,

если бы сказала хоть слово.

Первые три года часто прилетал по научным делам. Когда

защитил диссертацию, поняла, что расстаются надолго, может

быть навсегда. Решила, пока может, родить ребенка от другого,

нелюбимого, но непьющего. Договорились, что отец претензий

на ребенка иметь не будет. Ох! Если бы не представляла на месте

чужого, своего, единственного, родного, – не

Валерий Варзацкий

получилось бы зачатия. Никогда не думала, что такой

отвратительной может быть постель по - расчету .

На седьмом месяце беременности он неожиданно

прилетел. Обрадовался будущему ребёнку как своему. Говорил,

ученые доказали, что первый ребенок больше похож не на

биологического отца а на того, с кем мать стала женщиной.

Открытие ей очень понравилось. Спали вместе, правда, какой там

сон! Он гладил ей живот и ниже, она возбуждалась, хотела его,

но гинеколог предупредил: нежелательно. В тот приезд

окончательно убедилась, что он добрый, хоть и ненормальный.

Может и ее беречь и детей ее считать своими. А там, даст Бог,

общих заведем побольше. Глядишь, приедет и не уедет.

Размечталась. Еще не верила в «закон подлости»: после радости –

неприятности.

Не мелкая неприятность а безутешное горе пришло вместе

с родовими, отходящими водами. Её гинеколог, настаивавший на

«кесаревом», по проклятому закону, срочно куда-то уехал.

Коллега, принимавший роды, решил, что может справиться сама.

Никто, никогда не ответит, и прежде всего, она сама, почему

согласилась.

Жизнь ей спасли. Зачем? Без живой дочки существование

потеряло смысл. Если бы могла, наложила бы на себя руки.

Помешал шок, парализовавший волю, пустивший в голову лишь

муку собственной вины. Никаких других мыслей, кроме тысяч

повторений

момента

согласия

рожать

самой,

тотчас

сменяющихся облегчающей уверенностью, что это дурной сон,

что все еще можно отменить и пойти на «кесарево».

Кололи беспрерывно, но две недели физически не могла

закрыть глаз, не то что уснуть, хоть на минуту. Сказали, что

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

детей иметь не сможет. Гинеколога хотели уволить и он пришел

просить защиты, предлагал деньги. Не взяла. Пожалела. Пускай

живет.

Ему не сообщила. Не хотела расстраивать, понимая, что он

за нее переживает. Да и не смогла бы в первые недели после

больницы, ни сказать по телефону ни написать письмо.

Депрессия сменилась валом болезней, сыгравших для психики в

чём-то положительную роль. Появилось дело – забота о здоровье.

Больницы, аптеки, знакомства, средства. Хочешь не хочешь, надо

было работать. Коллектив, командировки отвлекали, убивали

день, оттягивали наступление пытки ночью. Где-то читала, что

средневековые китайские палачи особенно любили не давать

своим клиентам спать. Убедилась: императорский рис

«рационализаторы» ели заслуженно.

Странно, оказывается, можно любить пытки и любить

своего палача, не любящего тебя. Знала, чувствовала,

«отмороженная», что он не любит её. Раньше, до роддома, это

было не так важно. Главное, что она любила, хотела от него

детей. Что же теперь будет, когда он узнает, что детей она не

сможет иметь ни от кого?!

Новая мысль шилом пронзила уставшее сердце.

Вспомнила, что слово «любовь» он ни разу не произнес. Даже

если бы соврал, была бы счастлива. И тут же пристыдила себя :

«Грех жаловаться! Оглянись вокруг, сколько женщин не

знает что такое любовь, а сколько безответно влюбленных не

было в постели с любимым! Спасибо Богу, что дал мне умение

любить и оно не проходит. Сначала думала – забуду. Потом

хотела уничтожить в себе, как амброзию на даче, и вдруг

прозрела: дар Божий искоренять нельзя. Только его, моего

странника

Валерий Варзацкий

непутевого, я буду всегда любить и жить ради него. Буду

ждать, надеяться, верить и мы обязательно будем вместе!»

…Ошеломленная истиной, явившейся так внезапно,

открыла глаза, вытерла белым пододеяльником ручейки слез,

села на кровати и как всегда почувствовала, что он вот-вот

приедет.

Приехал с новостями, заставившими ее окончательно

поверить в тот неписаный закон «после радости». Убедилась:

работает как вечный двигатель, без устали, равнодушно чередуя

после хорошего – плохое, после плохого – хорошее.

Больше чем он, хотевший сына, радовалась девочке,

появившейся у них с женой. Сразу почувствовала ее своей

плотью, как будто родила она.

Наверное, милостивый Бог, услышав мольбу, начал

приближать исполнение желаний, потому, что любимый сообщил

о решении с семьей переехать в ее город.

Обмен

длился

бесконечно

долго.

Варианты

то

«наклевывались», то в последний момент «лопались». Наконец, в

канун Нового года, эпопея завершилась.

Начался третий период истории ее любви. Теперь они

жили в одном городе. Правда, не в одной квартире, как мечтала.

Впрочем, это казалось мелочью, устранение которой – вопрос

времени. Тем более, что во многих случаях поговорка «Бог любит

троицу», ей помогала. Претензий к народной мудрости не может

быть. Сработала. Но с опозданием… более чем на двадцать лет!

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Вспомнить все, что было за эти годы, невозможно, как

невозможно унять боль душевных ран, нанесённых её «зимним

солнышком». Не успел устроиться на работу в вуз, как послали

повышать квалификацию. Всем в Союзе было известно, что они

там полгода «повышают»… После приезда пару месяцев не

появлялся. Видно восстанавливал мужскую силу рядом с

безразличной к «этому» женой. А может соскучился по доченьке,

к которой прикипел, когда в её двухнедельной жизни первый, но

не последний раз сыграл роль мамы, к несчастью угодившей на

операционный стол. Находила причины, чтобы оправдать.

Унижалась, передавая через людей, чтобы заехал. Выкупила

ограбленного, в одних трусах, из вытрезвителя. Отпаивала

бульонами, одела. Получила «благодарность»: бросив семью и её,

рассчитался среди учебного года, спрятался в деревне.

Из-за него, изверга, даже не знала, что Советский Союз

развалился. Дневала и ночевала под стенами тюрьмы, за которые

его занесло, естественно, по пьянке. Благодаря чехарде развала -

вырвался. Пошел в бизнес. Хозяева наворовали и удрали, многих

поубивали, а этого по милициям да прокуратурам два года

тягали. Каждый день ожидания превратился в «русскую

рулетку»: посадят или нет?

Что врал жене – неизвестно. Ей же доставались только

беды и седина. Ни цветов, ни конфет, ни кино, ни к друзьям

вместе.

То раньше пил да не запивал, а после сорока начались

запои. Не частые, выходил сам, без помощи врачей, но кому

нужен такой работник? Вот устроился, вроде в почете и

уважении, голова-то недурная, утром пошел на работу и пропал

на две недели. Вначале звонили, искали…Ой, сколько без работы

ошалался! В долги залез, сколько книг продал на пропой…

Валерий Варзацкий

Бывало уходит после очередной ночевки. Куда?! Зачем?! Лишь

бы в квартире не

сидеть. Сунула тихонько пятерку в карман, перекрестила

незаметно спину в дверях. Такая жалость к нему! Неприкаянный,

непутевый а роднее нет.

Так бы, наверное, и тянулась эта нервотрепка если бы он,

пьянь беспробудная, не оставался, как и в молодости, бабником.

Подрабатывая на очередных выборах, ехал по делам штаба

в Киев. Открыв дверь в купе, увидел двух молодых женщин,

сидящих в позе ожидания друг против друга за столиком с

закусками, окружавшими, словно охрана королевскую чету, две

750-ти граммовые бутылки водки. Засомневавшись, сделал шаг

назад, посмотрел на номер купе:

- Я сюда попал?

- Сюда, сюда!, - дуэтом вскричали дамы. – Мы как раз

ждём нашего мужчину, чтобы открыл водку.

Оказалось, ехать должна была еще одна их подруга.

Знакомую кассиршу попросили четвертое место продать

мужчине. Подруга почему-то не поехала, а мужчиной оказался

он.

Ночью два раза бегал в вагон – ресторан за шампанским.

Утром проводница разбудила его и одну из попутчиц одетыми,

попа к попе сопевших на одной полке. Опохмелились

«шампусиком», посмеялись, обменялись телефонами, в щечки

расцеловались на перроне, расстались.

Прошел месяц. Раньше не позвонил из-за выборов и

страха. Молодая, раскованная, лицом и повадками объединившая

в себе черты сразу нескольких отвергнувших его любовь

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

женщин, таинственным образом оказавшаяся в купе, завладела

всеми «потрохами». Боролся с собой, понимая, что б…, что «бес

в ребро», что «повели» его с первой открытой

бутылки, но что может противопоставить кобель запаху

суки?! Когда сразу после звонка согласилась встретиться, даже

гордость проявилась у дурака 55-летнего: вот, мол, нравлюсь еще

молодым.

Закрутилось – завертелось стремительно, как в миллионах

подобных случаев. Деталей не рассказывал, но гостиницы и

рестораны, цветы, машины, стихи были. Покорила простотой и

откровенностью. Без эмоций, между прочим, информировала, что

имеет двоих постоянных любовников для «финансовой

поддержки» и 16 – летнего пацана для секса, которого соблазнила

13-летним в свои 22. Работает барменшей, квартиру снимает с

подругой. Зачем ей в гарем старик? С такими умными ещё не

спала.

«Почесала» самое любимое место! Ему, ведь, что первое

надо? Слушатели! А она слушала, раскрыв рот, его устный

роман. В перерывах, пока он занюхивал (закусывать никогда не

умел, придерживался правила: или пить, или есть…) после

очередной рюмки, доверчиво делилась сокровенным: как делала

аборты после обманов женихов, как забыла свои презервативы и

не далась любимому, а он больше никогда не пришёл, как её

бросали за вулканическую страстность, с которой не может

справиться. Была доброй, не жадной, даже наоборот, все

норовила расплачиваться за поездки в такси. Но недостаток то

неприятный – проститутка. Он определил – бытовая, самая

законспирированная разновидность. Поэтому, когда однажды

днём, незапланированно позвонив в её дверь, услышал:

Валерий Варзацкий

«Приходите завтра, я не сама»,- почти не обиделся, только пошел

в тот бар, где она работала по сменам и пил, пока его не

выбросили под забор охранники. Ночью проснулся, пешком

прошел полгорода. Жена впустила, молча швырнула на пол в

коридоре старое пальто. Утром вытолкала из квартиры в

комнатных тапочках.

Родительский дом, в райцентре снимали хорошие люди.

Пожил с ними, пока те подыскали себе новую хату.

Оставшись один в четырех стенах, разгулялся вовсю!

Допился до «белочки». Ну, и что, думаете, к врачам побежал?

Конечно туда, где верная дурочка залижет раны.

Приехал как «с креста снятый». Божился, что «завязал»

сам, без посторонней помощи, навсегда. Излил душу как на духу.

Просил прощения. Помирились, хотя и не сорились ведь.

В виде символического наказания, за полтора года

отсутствия, постелила отдельно. Уснуть даже не пыталась, знала,

что прилезет. Через минуту уже был тут как тут и сразу, словно

молодой, одеяло и подушки – на пол! Ему, черту, видите ли,

тесно! Зато ей хорошо… Только мало… мало… мало…

Что – то в нем новое после «белочки» появилось. Какое –

то особое тепло, мягкость в движениях. Его тело плотно, совсем

не тяжело, словно шоколад заварное пирожное, залило ее всю,

став… нею. Она вдруг поняла, что любовь это, то невесомое, но

живое существо, которое появляется, когда они превращаются в

одно целое. Таинственная, благодатная энергия, которую начало

излучать ее «зимнее солнышко» пробивалась даже через

закрытые веки матово – белыми лучами, проникавшими, минуя

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

глаза, в неведомую ранее глубину сознания, где хранилось

нетронутое доселе богатство – высшее блаженство.

От наслаждения она чуть не умерла, но сердце выдержало.

Более того, стыдно себе признаться, захотела утром и после обеда

и не могла дождаться ночи. Что за бесовство в него вселилось?!

Может чем-то натёрся, или в чай ей зелья подсыпал, или ворожка

напустила чары?

Расставаясь, не могла, хотя и понимала что нужно, разжать

пальцы, стянутые между его лопатками «мёртвым замком». Он

еще не успел доехать, как она собралась в гости. Без

приглашения. До этого сколько раз звал, находила причины

отказаться, чувствуя обыкновенную любезность. Теперь была

уверена – обрадуется.

Первый приезд абсолютно случайно пришелся на Пасху.

Сразу почувствовала, что старая, требующая ремонта хата,

«графские развалины», как он, с намёком на дворянские корни,

называл родовую обитель - ЕЕ ДОМ. Не в гости, а домой,

извилистой, бесконечно длинной дорогой привела её судьба.

Сил у, по его определению, «ветеранов сексуального

фронта», хватило на двое суток. Никуда не ходили, почти не

спали, удивлялись, что еще могут.

Каждый следующий ее визит был длиннее предыдущего,

программы разнообразились краеведческими походами на

большие расстояния, намерениями спать на разных кроватях, но

ночь ломала все планы. Нет, он не изощрялся в поисках чего-то

нового. Все происходило так, как и много лет назад. Тем не

менее, не утрачивало новизны, переливалось неземными

красками в ее подсознании то, что недавно зародилось в нем, о

чем искусствоведы говорят: «В своё произведение мастер вложил

душу». Она уж было решилась спросить напрямую, что с ним

Валерий Варзацкий

происходит. Не успела. Резкий поворот событий сокрушил ее

привычные представления о жизни и любви.

Утром позвонил знакомый, кандидат в народные депутаты,

пригласивший его поработать в штабе. Без особого рвения

собрался, пообещал быстро возвратиться. Ей предложил, если

хочет, посмотреть телевизор, послушать музыку, почитать,

собрать орехи под деревом или просто полежать, словом, не

скучать.

Оставшись одна, вначале ощутила тяжесть на душе от

слова «выборы», напомнившего бытовую проститутку:

«А может хорошо, что они встретились? Если бы не она,

может я никогда не попала бы в мой дом?»

Тяжесть

мгновенно

исчезла.

Настроение

стало

праздничным. Страшно захотелось в «маленькую комнату».

В «маленькой комнате», как называют у них в деревне

кабинет научного работника, она была один раз, когда он

показывал свои «авгиевы конюшни». Письменный стол, книжные

шкафы, кровать, множество книг, папок, газет в порядке,

известном одному ему. Никогда не видела его работающим за

столом, не представляла, что и как он пишет.

На столе лежала толстая тетрадь, в твёрдой обложке, с

надписью «OFFICE – BOOK». Снедаемая несвойственным ей

постыдным любопытством, не соображая, что творит, почему-то

зажмурившись, зацепила накрашенным, по случаю приезда,

ногтем несколько листков под обложкой и отбросила влево.

В правом верхнем углу прочитала: «… 05.03 был у Лоры

(отдал 50 евро), затем уехал к Ней. Тепло, любовь, понимание

вновь окружили меня, недостойного. Хочется, чтобы Она

подольше жила, а я при ней».

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

С Лорой – морячкой она заочно познакомилась давно.

Знала, что та была когда-то его любовницей. Она вообще считала

всех его жен и любовниц своими сестрами, втайне гордилась тем,

что он пользуется успехом у многих незаурядных женщин, к

которым, вне всяких сомнений, относилась Лора.

Редко кому приходилось читать в дневнике других о себе,

тем более, когда пишут хорошее, а в стиле родные интонации.

Женское чутье и невероятная любовь, объединившись, погнали

ее взор по страницам в поисках слов, касающихся неё, но

которые жаждали бы слышать все настоящие женщины

постоянно, без пауз и смены темы. Голова, казалось, вот – вот

треснет от давления мыслей и чувств, когда перед глазами

поползли строчки: «10.07. Мне кажется, что все хорошее во мне

по отношению к Ней трансформируется как новая звезда, из газов

и частиц, в любовь. Такие ощущения, такие моменты в ее

поведении и облике замечаю, что понимаю: это уже не просто

постель, привычка, уют, доброта. Что-то новое зазвучало на

струнах души. Новое, но незабываемое для любивших. Старое,

вечное. Неужели такая трансформация, столь долгое созревание

чувства возможно?»

«…Со 2.08 по 8.08 была у меня. Расставался уже со

слезами в горле. Привыкаю, втягиваюсь, привязываюсь».

«…15 – 17. 08 был у Нее. Вновь с трудом, с комком в горле

уезжал… впрочем, держась развязно и обычно. Чтобы она не

плакала».

«…06.10 Сегодня вдруг стало ужасно жаль эту дуру,

которая ведь для моего блага ,с ее точки зрения, сохранила

деньги, подаренные мной… Вспомнил, что она готова для меня

все сделать. Что всю жизнь безнадежно хотела быть рядом.

Наконец дождалась возможности приезжать ко мне, хлопотать на

Валерий Варзацкий

кухне, ковыряться в огороде, звонить каждый день, любить меня

руками, телом, а не на расстоянии, мысленно. Дошло, первый раз

в жизни, что Бог дал мне Великое счастье быть свыше тридцати

лет любимым этой помазанницей Божьей, классической

хранительницей вечного огня любви.

Я должен ее беречь, охранять от бед и неприятностей,

чтобы это счастье пережило меня.

Все больше и больше растет во мне чувство к ней.

Сексуальное было всегда. Жалость периодически возникала и

раньше. Сейчас память начала фиксировать ее взгляды, повороты

головы, интонации. Все нравится, все по – новому

воспринимается, все с нежностью всплывает перед глазами.

Неужели в таком возрасте может, все-таки, проснуться

любовь?!».

Оторопев до предела, она не могла поверить, что такое

чудо возможно, что он полюбил не кого-то другого, а ее, только

ее!

«Выдумывает! Сам себя убеждает, фантазер деревенский! -

выкрикнула с неожиданной злостью, рассердившись на

бесцеремонное счастье, по – хозяйски занявшее душу. – Не

поверю пока не признается!»

Неизвестно, сколько ещё пришлось бы ей ждать заветных

слов, если бы вновь не вмешалась судьба. У племянницы,

живущей в другом городе, был юбилей свадьбы. Она поехала, во

многом потому, что дата торжества совпадала с её днём

рождения, отмечать который с каждым годом становилось всё

грустнее. А там можно было «затеряться в толпе».

Он поздравил, когда все еще спали, кроме нее, по

привычке находившей себе работу на кухне. Родной голос

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

ворковал в трубку очень понравившиеся стихи, написанные в

подарок, но от волнения она уловила рифму и слово «Люблю» в

последней строчке.

Ей исполнилось всего лишь шестьдесят два. Кухню, где

она его первой поцеловала, отделяло от кухни его признания 33

года. Символическое число, символическое место. Их совместная

жизнь только начиналась.

04. 11 2012 Доманёвка

Валерий Варзацкий