Мужчина-вамп [Ирина Павская] (fb2) читать онлайн

Ирина Павская Мужчина-вамп

— Не забудь колбасы. В здешнем сельмаге плохая. И вина. Отметим твой отпуск. Ну, все. Жду. Целую. — И Зойка отключилась.

Подруга давала последние наставления перед нашей грядущей встречей. Она уже целую неделю дышала свежим воздухом в деревне с романтическим названием «Малые Петушки». А теперь и мне предстояло слиться с природой на территории означенного населенного пункта. А все потому, что нынешним летом сложилась уникальная ситуация — наши с Зойкой отпуска совпали.

Предвкушая совместный отдых, мы уже с марта начали обдумывать варианты его проведения. В воздухе витали ароматы южных ночей, слышались томные тягучие звуки гавайской гитары, голова кружилась от предполагаемых курортных безумств. Намечтавшись досыта, мы набрели-таки на приемлемый вариант. Тетка Варвара, которая доводилась Зойке дальней родственницей, собралась на один летний месячишко скатать в гости к брату. Ее деревенский дом (почти дача, по словам подруги) оставался без присмотра, что по теперешним временам было рискованно. Вот Варвара и предложила своей молодой одинокой родственнице, то бишь моей подруге Зое, похозяйничать месяц в Малых Петушках. А что — щедрое предложение! Деревня расположена на реке, рядом лес. Купание-загорание, грибы-ягоды, парное молочко и прочие прелести сельской жизни нам гарантировались. Причем совершенно бесплатно. Всех забот — за домом приглядеть, да огород полить кое-когда и грядки прополоть по мелочи. Ерунда, говорить не о чем.

— Только представь, Сима! Свобода, покой, тишина, — вдохновенно живописала подруга грядущие удовольствия. — А воздух какой! Хоть на хлеб намазывай вместо масла. Посмотри на себя, — тут она подсовывала мне под нос раскрытую пудреницу. — Ты вся зеленая от городской жизни.

Такая уж у нее манера. Вечно меня опекает, как заботливая матушка свое неразумное чадо. Хотя у самой цвет лица тоже не особо розовый. Что поделать! Мы обе горожанки, и нам уже, увы, не по семнадцать лет.

Да я и не возражала. Деревня так деревня. Все лучше, чем париться летом в пресловутых асфальтовых джунглях. Поскольку на Гавайи наши с Зойкой кошельки не тянули. И, честно говоря, на местный дом отдыха тоже.

В общем на том и порешили. Тетка Варвара, получив наше согласие, в одночасье собралась и уехала. А Зойка воцарилась неделю назад хозяйкой роскошной усадьбы, как уверяла она меня по телефону. И просила поторопиться со сборами, поскольку ей не то чтобы скучно одной, — просто уплывают прекрасные деньки, а я все копаюсь.

Мне и в самом деле нужно было решить кое-какие хозяйственные вопросы. Но теперь все благополучно утряслось, и с завтрашнего дня начинается полноценный отдых на природе. Я еще раз посмотрела на бумажку с торопливыми записями, которые сделала под диктовку подруги. Сначала на электричке около часа, а потом от станции пешком четыре километра. «Если повезет, доберешься на попутке. Только аккуратней. К кому попало в машину не садись», — напутствовала меня Зоя. Хм, а как я отличу этого «кого попало»? Сейчас все так смешалось! Иной раз смотришь — рожа самая что ни на есть бандитская, руки в наколках, а пообщаешься — скромняга парень, мухи не обидит. И наколки сделаны по молодости, по глупости. А у серийного убийцы внешность сельского учителя.

Так рассуждала я сама с собой, укладывая в сумку нехитрые курортные пожитки. Главное — купальник не забыть и крем для загара. Остальное, думаю, и на даче найдется.

Сон вволю, легкий труд в удовольствие, приятная компания… Можно считать, отпуск удался!

* * *

Электричка, заполненная сельским людом и «косящими» под селян дачниками, тормозя, заскрежетала колесами. Красиво, почти как в московском метро, объявили название нужной мне станции. Приятный, хорошо поставленный женский голос совершенно не вязался с обликом раздолбанного вагона.

Я уже давно с сумкой наготове отиралась в тамбуре, опасливо поглядывая на нетрезвого разухабистого парня, который отчаянно строил мне глазки. Под левым у героя-любовника разноцветной радугой раскинулся внушительный синяк. Господи, неужели он выходит вместе со мной? Еще увяжется следом. Четыре километра мне бегом не пробежать.

Обшарпанные двери электрички зашипели и разошлись в стороны. Я опрометью вылетела на платформу. Мой дорожный кавалер многообещающе качнулся следом, но потом все-таки остался стоять в тамбуре. Вот всегда так! Роман закончился, не успев начаться. Коварные мужчины!

Я с облегчением перевела дух и огляделась. Народу из вагонов высыпало немного. Видно, здешние места не пользовались у дачников особым спросом. А зря! Прямо к железнодорожному полотну с одной стороны подступал светлый и какой-то радостный лес, весь пронизанный солнечными лучами. По другую сторону раскинулась бескрайняя поляна, заросшая высокой некошеной травой. Кузнечики звенели, пахло медом и немного грибами. Вот он, обещанный Зойкой рай! Я блаженно закрыла глаза и тут же открыла их вновь. До полного рая еще предстояло топать и топать.

От ступеней платформы в разные стороны бежали три тропинки. А где же камень бел-горюч с вдохновляющей надписью? Дескать, куда ни пойдешь, все равно что-нибудь да потеряешь. Камня не было. Вместо него прямо передо мной выросла шустрая старушонка. И хотя выглядела она ровесницей древнего сказочного монолита, но топала бодро. Через сухонькое плечико были перекинуты две связанные между собой кошелки, перед внушительными габаритами которых моя походная сумочка просто бледнела.

— Извините, пожалуйста! Не подскажете, как добраться до Малых Петушков?

— Отчего же не подскажу! Обязательно подскажу! — обрадовалась чему-то бабуля. — Тебе, дочка, надо вот сюда, — она указала на самую проторенную тропинку. — Иди, не сворачивая, через лес. Выйдешь на тракт, а он уж сам приведет точнехонько к Малым Петушкам. Не промахнешься. Только путь неблизкий. На-ко тебе на дорожку.

Старушка ловко выудила из кошелки спелый бордовый помидор и протянула мне. А я уж приготовилась от нее волшебный клубок получить, который побежит-покатится по траве и приведет меня прямо в тридевятое царство. Но сочный помидорчик — тоже неплохо. Я от души поблагодарила щедрую бабушку и тронулась в путь.

Зойка была права! Чистый лесной воздух, проникая в легкие, омывал мой истомившийся за год организм живительной свежестью. От избытка кислорода слегка кружилась голова. Ноги без усилий ступали по утоптанной лесной дорожке, чуть пружиня на прошлогодней хвое. То и дело приходилось притормаживать, поскольку глянцевые красные ягоды земляники, казалось, нарочно лезли на глаза из-под узорных листьев, чтобы потом немедленно перекочевать в рот.

Так с небольшими остановками я довольно быстро проскочила лесной участок и действительно вышла на проселочную дорогу. Здесь уже заблудиться было невозможно, поскольку кривобокий указатель, упираясь облезлой металлической стрелкой в горизонт, заботливо направлял путников в Малые Петушки. Идти по пыльной грунтовке не так приятно, как по лесу. К тому же солнце поднялось уже довольно высоко и начало ощутимо припекать. Через какое-то время я почувствовала, что сумка подозрительно тяжелеет и оттягивает руки, а ноги цепляются за каждый бугорок. Утомилась, одним словом, и сама себе объявила привал.

Как хорошо бухнуться на обочину в душистую траву, стащить кроссовки и подставить разгоряченное лицо прохладному ветерку! Так я наслаждалась уже минут пятнадцать и даже коварно подумывала о том, не отломить ли приличный кусок от батона полукопченой колбасы, купленной в качестве городского гостинца, как вдруг вдали послышался шум мотора. В том же направлении, что и я, двигалась какая-то машина. Ура, вот и обещанная попутка! Ой, а вдруг там маньяк? Хотя вряд ли маньяки ежедневно снуют по пустынной сельской местности исключительно в поисках очередной жертвы. Наверное, это просто местный житель, который сжалится над бедной одинокой женщиной и поможет ей добраться до Малых Петушков — вожделенной точки отпускного блаженства.

Я на всякий случай натянула обувь, подхватила пожитки, постаралась придать себе измученный вид и вышла на дорогу. По «убитому» деревенскому тракту двигалась аккуратная, закругленная машина, кажется «Опель». Автомобиль издалека напоминал серебристую каплю ртути, зигзагами перекатывающуюся по колдобинам и осторожно обтекающую ямы. Точно «Опель». Теперь я хорошо видела его сияющий даже сквозь пыль капот, а также двух мужчин за ветровым стеклом. «Ртутная капля» пронеслась мимо, подняв серое пыльное облако, которое тут же забило мне нос. Я обиженно чихнула, подняла глаза и увидела, что «Опель» затормозил. Из его приоткрытой дверцы со стороны пассажира высунулся человек и приглашающе помахал рукой. Неужели повезло!

— Здравствуйте, девушка! — Мужчина лет пятидесяти, крепкий, темноглазый, не растерявший под грузом лет своего обаяния, дружелюбно улыбнулся. — Куда путь держите? В Большие Гуси или в Малые Петушки?

— В Петушки, в Петушки, — закивала я энергично.

— Значит, нам по пути. Садитесь в машину.

Я торопливо протиснулась в салон, напоминающий стильную коробочку из-под дорогого мужского парфюма и так же благоухающий. Мне даже стало несколько неловко за свои старенькие кроссовки и распаренное от жары лицо.

Пассажир, полуобернувшись, с интересом взглянул на меня:

— Живете в Малых Петушках или в гости?

— В гости.

— То-то я смотрю, лицо мне ваше незнакомо.

Тут настала моя пора удивляться. Пассажир щегольского «Опеля» мало напоминал фермера и тем более крестьянина. Разве что крутым загаром. Да и то такие ровные шоколадные тона приобретаются не на сенокосе, а либо на южных морях, либо в солярии. Летний костюм из дорогого светлого льна выгодно оттенял загорелую кожу. Когда мужчина приподнимал левую руку, из-под безупречно чистой манжеты мелькали швейцарские часы «Тиссо». Как я понимала, совсем недешевые. Нет, точно не фермер.

Не зря мама говорила про меня: «Что в душе, то и на лице». Очевидно, респектабельный незнакомец уловил мое замешательство. Он улыбнулся еще шире:

— Будем знакомиться! Алексей Михайлович Подлубняк. Житель Петушков… э-э… в некотором роде. А это мой водитель Матвей.

— Очень приятно! Сима. Серафима Александровна Нечаева, — ответила я в тон и перевела глаза на водителя. Он даже ухом не повел, молодой спортивного вида красавчик. Конечно, я со своими прилично за тридцать кажусь этому юнцу глубокой старухой.

Подлубняк… Подлубняк… Где-то я уже встречала эту фамилию, но только не в связи с сельским хозяйством.

— Вы случайно не к Старцевым в гости? Хотя нет, не к ним, — как бы опомнившись, проговорил мой новый знакомый.

— Мне надо на улицу Социалистическую.

— Хо-хо! — развеселился хозяин машины. — Сразу понятно, что вы в первый раз едете в Петушки. Я тоже живу на Социалистической. И вся деревня там живет. В Петушках только одна улица и есть. Зато места-а — сказка! Левитан! Сейчас приедем, сами увидите.

И впрямь, вскоре машина проскочила небольшой мост через мелкую речку, прихотливо извивающуюся между живописными кустами, и въехала на окраину населенного пункта под названием «Малые Петушки».

Деревня тянулась неровной лохматой лентой вдоль реки, повторяя все ее извивы. Вероятно, эта лента и была улицей Социалистической. В стороне от дороги, ближе к лесу, обособленной кучкой возвышались строения, каждое размером с небольшой дом отдыха. Казалось, постройки соревновались друг с другом в грандиозности архитектурных замыслов и дороговизне исполнения, надменно поглядывая на противоположную сторону улицы. Там, словно оттесненные элитными соседями к самой воде, разбрелись деревянные домишки, выбивавшие слезу своим патриархальным, а то и просто убогим видом.

— Нам сюда, — сказал Алексей Михайлович, указывая на особняки. — А вам?

Я неуверенно взглянула на дворцы. Было бы здорово, если б один из них принадлежал тетке Варваре, но это вряд ли.

— Пожалуй, я выйду здесь.

— В таком случае, всего хорошего! Надеюсь, еще увидимся.

Дверца хлопнула, и я осталась одна посреди пустынной улицы. Косматая собака, спавшая в теплой пыли, приоткрыла один глаз, глянула на меня и снова закрыла. Ей было неохота даже гавкнуть. В маленьких, заросших лопухами палисадниках за покосившимися заборами, кое-как собранными из разнокалиберных досок и старых прикроватных спинок, притаилась ленивая истома философского безделья.

Я пошла вдоль избушек, надеясь, что дачей Варвары окажется хотя бы вон тот крепкий крестовый дом под зеленой крышей, весь в цветах и резных ставнях. Я почти угадала. Зажиточный бревенчатый крепыш числился под номером 12, а сразу за ним застенчиво выглядывала крохотная лачужка, к тому же слегка завалившаяся набок. Это и был дом номер 14 по улице Социалистической. Сердце мое оборвалось. Так вот где предстояло провести мне золотые деньки долгожданного отпуска. Ну, Зойка, ну, удружила!

Я вошла в доверчиво распахнутую калитку. Высокие мальвы цвета запекшейся крови окружали шаткое деревянное крыльцо. Позади домика, словно компенсируя его скромные размеры, раскинулся необъятный огород, весь покрытый буйной растительностью. Причем, как мне показалось, дикой. Все ясно. Сиротливое строеньице — обещанная дача, а эти бесконечные гектары — маленькие грядочки, которые предполагалось необременительно полоть. Уж не повернуть ли мне обратно, пока не поздно.

И тут посреди зеленых зарослей произошло какое-то шевеление. То, что сначала показалось мне непонятным пестрым холмом, было на самом деле деревенской теткой. А за холм я ее приняла потому, что труженица полей стояла наклонившись низко к земле, отчего зад ее торчал вверх. Тетка разогнулась, повернулась ко мне и… Да это же Зойка! В непонятном драном одеянии, в каких-то чунях на босу ногу и с пучком зелени в руках. Было от чего упасть в обморок. Моя утонченная подруга, которая никогда не выйдет из дому без макияжа, которая может объявить траур по поводу сломанного ногтя, стояла на грядке, и на ее чумазом лице высвечивалось выражение абсолютного счастья.

— Симочка! Приехала! А я тебя к обеду ждала. Заходи в дом, я сейчас, — засуетилась она и кинулась мыть руки в подозрительной бочке, привалившейся к углу дома.

Главное — не расслабляться и не поддаваться на ее уловки. Сначала я ей выскажу все, что думаю по поводу ТАКОГО отдыха, а уж потом…

Не успела я рта раскрыть, как Зойка накинулась на меня с дружескими объятиями, схватила мою сумку и потащила в дом. Что делать! Пришлось идти следом. Уже в полутемных сенях меня окутало прохладой и приятным запахом старого дерева и сухих трав. В тот же момент в душе родилось странное ощущение покоя и равновесия. В маленькой комнатке, обставленной допотопной мебелью, это ощущение только усилилось. Словно я хлебнула удивительного наркотика. Три окошка на одной стене (и почему это в деревенских домах столько окон?) были украшены веселенькими ситцевыми занавесками, чистые домотканые половики холодили босые уставшие ноги. На круглом столе, покрытом старой вышитой скатертью, стоял букет свежих ромашек. А подруга уже командовала:

— Сначала покушаем, потом на речку. А вечером баньку затопим. Вода колодезная, мягкая, волосы после нее как шелк. Переодевайся пока. — И она выскочила в сени.

Я и сама чувствовала, что надо переодеться. Тело просило свободы и простора. Джинсы вдруг стали до ужаса неудобными, блузка липла к спине. Я достала шорты и новую футболку, купленную по случаю отпуска.

— Нет, нет, эту футболку не нужно, — незаметно вернувшаяся подруга решительно отобрала у меня модную вещицу. — Ее в городе будешь носить, а здесь деревня. Возьми вот.

Зойка выдвинула ящик старинного комода и достала что-то ветхое и безразмерное. Я покорно примерила. Мягкая линялая одежка неведомого покроя неуловимо пахла лавандой и мятой. Она невесомо скользнула по плечам, пробудив неясное воспоминание о нежном мамином прикосновении. И это было то, что надо.

— Большого зеркала нет, но тебе отлично. Поверь на слово. Настоящий винтаж!

Я верила. А Зойка уже манила меня на малюсенькую веранду, на которую я сначала и не обратила внимания. А там, между прочим, умещался небольшой столик и пара самодельных скамеек.

— Вот наша столовая. Здесь и будем готовить. В избе есть печь, но летом жарко. Ты не думай, Петушки — деревня цивилизованная. Электричество даже на верандах.

Продолжая радостно ворковать, подруга быстро накрывала на стол. Если не считать привезенной мной колбасы, меню было преимущественно вегетарианским. Зеленый салат, огурцы, рассыпчатый картофель с укропом… Все благоухало и радовало глаз сочными красками.

— Ешь, непокупное, экологически чистое!

Меня не надо было уговаривать. Прогулка на свежем воздухе сделала свое благое дело. Если так пойдет и дальше — прощай фигура! А еще обещано молочко парное.

Мы разлили вино по белым фарфоровым чашкам, потом еще разок. Мысли обрели ясность, глаз — зоркость. Теперь я разглядела дворик внимательней. Он был не таким уж убогим, как показалось мне в первую минуту. С одной стороны стену избы подпирала раскидистая черемуха. Очень удобное место для устройства пикников и завтраков на свежем воздухе, сказала Зойка. Надворные постройки тоже имелись. Во-первых, баня. Игрушечный домок, сложенный из круглых, смолистых бревен. Во-вторых, «скворечник»… гигиенического предназначения. Аккуратная поленница березовых чурок, колодец (собственный! С такой исключительной водой, что, по словам все той же Зойки, из других домов попрошайничать ходят) и еще кое-какое деревенское барахлишко. Немного пугали размеры плантации, обозначенные незатейливой городьбой. Вспоминались печальные судьбы героев американской литературной классики. «Хижины дяди Тома», например.

— Зоя, мы что, должны это все обрабатывать? — Я испуганно обвела огородные просторы рукой.

— Необязательно! — беспечно отмахнулась подруга. — Само растет. Я так копаюсь, для души.

Ну и ну! Чтоб Зойка! На огороде!! Для души!!! Воистину здешний воздух творит чудеса. От сердца чуть отлегло. Я повеселела. Может быть, от болгарского «Муската», а может, от более радужных перспектив сельского проживания.

— Вечером после бани будем лениться. А сейчас айда на реку. Самое время. — Зойка даже не стала особенно наводить порядок на столе. Только кое-что стаскала в холодильник, остальное прикрыла чистым полотенцем.

— Зоя, а вдруг без нас кто зайдет? Все в свободном доступе.

— Ты что, это же де-рев-ня. Шалят, конечно, но куски со столов не тягают. До этого пока не докатились.

Окончательно успокоенная, я вытащила из сумки пляжные принадлежности, и мы двинулись в путь. Наше неторопливое движение по горячей и пустынной улице Зойка сопровождала ознакомительной экскурсией:

— Сейчас в Петушках местного народу совсем мало осталось. В основном только старики да еще те, кому в городе нипочем не выжить. Ну, у кого мужики по-черному пьют. А когда-то большая деревня была, входила в состав богатого колхоза.

— А это? — я указала на величественные особняки.

— Это, сама понимаешь, дачники чистой воды. Состоятельные городские люди. От них сельскому хозяйству пользы никакой. Поля не возделывают, скотину не держат. Деревенские возле них кормятся немного: цветники обрабатывают, в домах прибирают. Или какая мелкая дворовая работа. Но не любят этих дачников страшно. При каждом удобном случае стараются им напакостить. — Зоя вздохнула. — Считают их буржуями и мироедами. Пролетарская зависть и пролетарская ненависть. Оно и понятно — водку пить легче и приятнее, чем работать.

— Слушай, меня сегодня подвез один мироед по фамилии Подлубняк. Не могу вспомнить, кто такой.

— Ты что, Сима! Молоко-то покупаешь.

Точно, как я сразу не сообразила, — господин Подлубняк, владелец молочных заводов и сети специализированных магазинов. Его фамилия красуется на многочисленных рекламных проспектах и даже на творожных пачках.

— Так это он?

— Он, — подтвердила Зойка. — А рядом особняк Старцева, хозяина нескольких ночных клубов.

Вот почему любезный Алексей Михайлович осекся, когда строил предположения относительно того, к кому я еду в гости. Не подумал сразу. И действительно, вряд ли гостья Старцевых стала бы топать пешим ходом со станции в разбитых кроссовках.

— Значит, Подлубняк тебя подвез. Либерал! А в гости заходить случаем не приглашал?

Я засмеялась:

— Он либерал не до такой степени.

Зойка пожала плечами, дескать, все может быть, и продолжила:

— С самим молочным королем мне беседовать не доводилось, а с его Кирой общалась пару раз.

— С Кирой?

— Ну да! Сам Подлубняк в деревне только наездами бывает. Бизнес! — Тут подруга с важным видом подняла палец. — Постоянно здесь живет Кира. Девчонка лет двадцати. Вроде как дочь. А может, и не дочь. Кто их разберет. Мы с ней у одной хозяйки молоко покупаем.

— Дочь владельца молокозаводов покупает молоко у деревенской хозяйки?!

— Сима, ты меня удивляешь. Что тут особенного? Подумай сама — или магазинное, порошковое, вообще невесть какое, или парное, нормальной жирности, от домашней коровки. Богатые в этом как раз хорошо толк понимают.

Зойка свернула на едва приметную тропку между кустами, и вскоре мы оказались на небольшом деревенском пляже. Мелкий песочек был идеально чистым. Дощатое сооружение, что-то вроде раздевалки, выглядело только что покрашенным.

— Видишь, как хорошо в соседях иметь влиятельных людей! Пожалуйста, местный «Солнечный берег». Всегда прибрано, дно безопасное. И компания бывает приличная. Деревенские сюда не ходят во избежание недоразумений.

— А мы кто?

— Мы? — подруга задумалась. — Мы — прослойка. Бедная, но безвредная. Нам можно. Правда, существует что-то вроде негласного графика посещения пляжа. Но иногда пересекаемся.

Последних слов подруги я почти не слышала, потому что торопливо стягивала халатик. Прохладная чистая река притягивала, словно магнит. В такие минуты особенно четко осознаешь, что жизнь появилась именно в воде. И я кинулась в нее, будто в родную колыбель.

* * *

Солнце почти село. От реки поднимался легкий туман, который невесомым влажным холодком окутывал улицу Социалистическую. В воздухе пахло дымком от прогоревших березовых дровишек. Как сказали бы парфюмеры, с нотой вишни, поскольку в банную печурку пошли и засохшие вишневые ветки. С полным ощущением отделения души от тела я сидела на стуле под черемухой и пила чай из старинного самовара. Уже четвертую чашку. На голове у меня красовалась чалма из полотенца, к голому колену прилип листочек от дубового банного веника. Шевелиться не хотелось. Хотелось растекаться любящей всех субстанцией по стулу, по огороду, по деревне, по земному шару. Я блаженно вздохнула и зачерпнула ложечкой вишневое варенье. Темно-рубиновая капля сорвалась с ложки и упала на столешницу, предусмотрительно застеленную разноцветной клеенкой. К варенью тут же пристроилась деловитая оса и стала быстро затягивать каплю внутрь своего тощего, вертлявого тельца. Чаепитие в Мытищах, да и только. Вернее, в Петушках.

— Эх, замечательно! — Я лениво сдула обнаглевшую от дармовщинки осу с края чашки.

— Вот видишь, а ты испугалась. Хотела в город возвращаться. — Зойка с лукавой улыбкой выглянула из-за латунного самоварного бока.

Хорошо, что я и так была уже пунцовой и от бани, и от чая и подруга не увидит моего стыдливого румянца.

— Ничего я не испугалась.

— Испугалась, испугалась, не оправдывайся. По тебе все сразу заметно. Ну, что, поживешь или уедешь?

— Поживу немножко, так и быть.

И словно струнный аккомпанемент к моим словам, усилился стрекот кузнечиков, по двору растеклось благоухание ночной фиалки.

— А, сволочи! Затаились!

Я вздрогнула и плеснула чаем себе на ногу. Спасибо, что успел остыть. Злобный крик за калиткой разорвал благолепие тихого летнего вечера.

— Зоя, это что?

— А вот, изволь видеть, народный мститель Коля. Не трясись, угрозы не в наш адрес. Если любопытствуешь, подойди тихонько к забору и полюбуйся на бесплатный спектакль с социальной направленностью. Я уже нагляделась.

Высокие мальвы прятали меня с головой, а прореха между досками открывала достаточный обзор на происходящее. Посреди улицы стоял мужичонка в жеваном пиджаке и драных спортивных штанах. Судя по его шатким движениям и неестественно грозному виду, он принял на грудь около литра сорокаградусного спиртного. Мужичок грозил кулаком богатым особнякам:

— Воры, капиталисты проклятые! Разграбили Россию! — Он пьяно шмыгнул носом и ударил себя в чахлую грудь. — Ишь, понастроили. А трудовому народу жрать нечего!

— Видала, каков обличитель? — Зойка подошла сзади, невозмутимо дожевывая ватрушку. — Жрать нечего, а пить есть чего. Трудовой народ! Первый в деревне лентяй и алкоголик. Четверо детей, между прочим. Если б не жена… Ей надо спасибо сказать. Да еще корове. Это в их дворе я молоко покупаю, самое лучшее в деревне. Только тем и живут. Ой, смотри, смотри, как бушует.

Коля вдруг поднял с земли камень и нетвердой рукой попытался кинуть его в сторону особняка:

— Дождетесь, сволочи, пустят вам «красного петуха», как в семнадцатом году! — Он громко икнул и погрозил пальцем. Величественный дом, укрытый за высоким забором, оставался безмолвным, словно египетская пирамида.

— Вот придурок. Семнадцатый год вспомнил. У самого небось по истории двойка была. Он первым и дождется. Лопнет у Подлубняка терпение когда-нибудь.

— Не лопнет, Зоя. Для них этот Коля, как муравей для слона.

Между тем к исходящему праведным гневом селянину приблизился мальчик-подросток:

— Папа, хватит, пойдем домой. — Он конфузливо потянул Колю за рукав. — Пойдем, люди смотрят.

— Пускай смотрят, — куражился правдоискатель. — Мне скрывать нечего, я весь на виду.

— Это уж точно! — фыркнула Зойка. — Вся дурь как на ладони.

— Пусть капиталисты боятся! — продолжал орать Коля. — Ничего, сынок, будет и на нашей улице праздник.

Он снова хлюпнул носом, хотел погладить мальчика по голове, но промахнулся и чуть не упал.

— Детей жалко. Каково им такого папашку иметь. Сын взрослый, все уже понимает. — Зойка возмущенно покрутила головой.

— А жена?

— Что жена! Куда ей деваться. Терпит. Наверное, любит. Хотя как такого можно любить! Ладно, пошли чай допивать, не могу я на это безобразие смотреть. — Подруга развернулась и ушла в глубь двора. Я тоже пошла за ней следом.

Какое-то время с улицы Социалистической еще доносились угрозы, но постепенно шум утих. Наверное, мальчику удалось увести Колю домой.

Инцидент с пьяным Колей немного подпортил настроение, но в целом день прошел хорошо. Перед сном мы еще посмотрели немного маленький телевизор, потом поболтали, затем Зойка постелила мне на диване. Простыни так же пахли мятой, как давеча одежда из комода. Деревянные стены дома не пропустили в комнату дневную жару. Казалось, что где-то непрерывно работает невидимый кондиционер. Только в отличие от мертвого, охлажденного воздуха он гонит в дом чистую речную прохладу, настоянную на прибрежных травах.

«Действительно, хоть на хлеб намазывай», — вспомнила я слова подруги, улыбнулась в темноту без городских звуков, без фонарных бликов и уснула легко и радостно.

* * *

Уже несколько дней я живу в деревне. Неторопливое здоровое однообразие сельского отдыха действует весьма благотворно на все мое естество. Нервы приходят в порядок, мозги очищаются от всякого хлама, тело крепнет. Мы с Зойкой плывем по реке времени, не сопротивляясь течению и разбавляя иногда монотонность бытия небольшими праздниками. Вчера, например, устроили во дворе пикник с барбекю. Сложили из кирпичей примитивный очаг и полдня жгли угли. Причем Зоя сгоряча развела настоящий пионерский костер до неба. Я даже испугалась, долго ли до пожара в такую сушь. Но ничего, обошлось. И скоро на решетке от старого холодильника аппетитно зашкворчали предварительно замаринованные куски курицы и сосиски.

А так обещанная программа развлечений строго выдерживается. Лес, пляж, вечерние походы за молоком, ежедневная баня и неспешное чаепитие перед сном. Удивительно, но даже телевизор смотреть не хочется. В одночасье сползла вся городская шелуха и обнажилась великая и простая житейская суть: умеренный физический труд, безыскусная натуральная еда, крепкий сон. Философские беседы и хорошие книги. Покой и безмятежность.

Места в округе, и в самом деле, замечательные. Прав был Алексей Михайлович Подлубняк, когда сравнивал местные тихие красоты с пейзажами Левитана. Кстати, после нашего дорожного знакомства я больше с ним ни разу не встретилась. Обитатели богатых коттеджей жизнь ведут довольно обособленную, скрытую от посторонних глаз. Своей компанией тусуются, конечно. Иногда за тем или иным забором слышна музыка, оживленные голоса. Но потом гости разъедутся пестрой и шумной кавалькадой — и опять тишина. Как течение Гольфстрим, которое хоть и находится в толще океанской воды, но имеет границы и со всем океаном не перемешивается.

Коля громко обличал пороки местных капиталистов еще пару раз. Особую ненависть он почему-то выказывал в отношении дома Подлубняка. Наверное, борца за социальное равенство до невозможности раздражала дорогостоящая крыша из настоящей черепицы. Я уже перестала дергаться во время этих ораторских упражнений и воспринимала нетрезвого мужика как часть сельского пейзажа.

С женой правдоискателя мне тоже довелось познакомиться. На второй вечер моего пребывания в Петушках Зойка взяла чистую банку и объявила, что мы идем за молоком. Колина семья жила на самом краю улицы Социалистической. Дом их знавал лучшие времена, изгородь, как и положено, была развалена. Главным богатством немалого семейства являлась корова Рыжуха. Действительно рыжей масти, круторогая, она выделялась на фоне своих мычащих товарок ухоженным видом и огромным выменем, которое гордо волокла каждый вечер с пастбища, оставляя на сельской дороге сочные запашистые лепешки навоза.

Жена местного революционера Люся, судя по внешнему виду, тоже знавала лучшие времена, но недолго. Природная миловидность, которая проглядывала в живых голубых глазах, и некогда стройная фигура были истреблены в неравной борьбе с судьбой и пьяницей-мужем за более-менее сносное существование семьи и четверых детей.

Рыжуха кормила всех и приносила своей хозяйке живые деньги. Люся и корова работали в режиме маленького пищевого комбината, производя разнообразную молочную продукцию вплоть до собственного домашнего сыра.

Когда постоянные клиенты приходили после вечерней дойки за парным молоком, Коля, если не был пьян, хоронился в глубине сарая, стараясь никому не попадаться на глаза. Люся смущенно улыбалась:

— Стесняется. Опять вчера шумел. Беда мне с ним. Он, когда трезвый, мужик неплохой. И руки золотые. Любую технику починить может: хоть мотоцикл, хоть трактор.

Зойка недоверчиво слушала оправдания хозяйки, но молчала, терпеливо пережидая, пока та нальет через марлевый лоскуток полную банку. Молоко поднималось в узком горлышке кружевной сливочной шапкой.

— Вот бабы дуры! — возмущалась подруга всю обратную дорогу. — Руки золотые! А забор совсем повалился. Ни на одной работе больше трех месяцев не задерживается. Хороший, видите ли, когда трезвый. А когда он трезвый? Никогда! — ожесточенно выносила она приговор несчастному Коле.

А молоко и вправду было на редкость вкусным. Уж какие такие травки выбирала умная Рыжуха на солнечных полянах, но утром в кружке с холодным молоком отстаивалось на три пальца сливок. Кстати, сливки мы тоже покупали. Это было удивительное лакомство. Они текли только первые два часа после сепарации, а потом застывали нежнейшим натуральным кремом, так что есть их можно было лишь ложкой. Что я и делала с превеликим удовольствием, начисто забыв о лишних калориях и вредном холестерине.

И еще хлеб! Колбаса в местном магазине действительно была привозной и невкусной. Зато хлеб выпекали неподалеку в районном центре. Пышный, еще теплый, с легкой ржаной кислинкой, он был прекрасным дополнением к молоку коровы Рыжухи.

И сейчас я сооружала себе пирожное, перед которым меркли все изыски городских кондитерских. На ломоть свежего хлеба намазала толстый слой сливок, сверху щедро положила земляники, тертой с сахаром, и украсила все изумрудным листочком мелиссы, сорванной только что во дворе. Каково! С чувством, с толком, с расстановкой перекушу и пойду на пляж. Сегодня без подруги. Зойка придумала себе насморк и решила повременить с водными процедурами. Я-то знаю, что никакого насморка нет и в помине. Просто ей хочется покопаться в огороде. У моей насквозь урбанизированной подруги вдруг прорезалась неодолимая тяга к овощеводству. И на здоровье! Я не возражала. Полежу на берегу одна, тем более пора уже заглянуть в новый детектив любимой писательницы, который я прихватила в дорогу.

Песчаная полоска у реки была пустынна. Я расстелила свое походное полотенце под кустом, раскрыла книгу и с удовольствием погрузилась в хитросплетения сюжета. Так увлеклась, что не услышала легких шагов по песку. Очнулась только тогда, когда глаз боковым зрением уловил присутствие на пляже еще одного человека. Я подняла голову. На берегу стояла молодая девушка и с любопытством разглядывала меня.

— Добрый день! — Она была хорошо воспитана и, если судить по дорогому пляжному прикиду из тех, что рекламируются в модных журналах, хорошо обеспечена. Значит, обитательница коттеджей. Красивое лицо с легким макияжем выглядело наивным и порочным одновременно.

— Здравствуйте! — Я приветливо улыбнулась. С соседями надо дружить.

— Как вода сегодня? — Девушка начала раздеваться.

— Не знаю, еще не купалась.

— Тогда я вам скажу. — Незнакомка стремительно кинулась в реку, подняв целый сноп серебряных брызг.

Она плескалась и резвилась, словно гибкая очаровательная наяда, получая откровенное наслаждение от купания.

Я снова уткнулась в детектив, но чтение не шло. Юная купальщица против воли занимала мое воображение.

Между тем девушка, наплескавшись досыта, вышла на песок и растянулась на пледе неподалеку от меня.

— Вода теплая, — сообщила она доверительно. Чувствовалось, что ей хотелось пообщаться.

Я отложила в сторону книгу, демонстрируя, что готова к общению.

— Хорошо здесь, только скучно. Общества не хватает. А вы из какого дома? — Вероятно, юная леди посчитала, что я тоже из особняков. Лицо у меня такое, что ли? Я вспомнила рекламный слоган магазина «секонд хенд»: «Выгляди, как бедный, думай, как богатый». Наверное, я думаю, как богатая. А поскольку все отражается на лице… Ну и так далее.

— Мы с подругой приехали отдохнуть, живем здесь неподалеку. — Я уклончиво махнула рукой в сторону непрестижной части улицы.

— А-а! — девушка поняла. Но, кажется, она была не снобка. — Вашу подругу Зоя зовут? Мы с ней немного знакомы. Встречались у Люси. Я к Люсе за молоком хожу. Можно договориться, чтобы в дом носила, но мне нравится ходить самой. Так интереснее, — продолжала беспечно болтать «наяда».

— Так вы Кира?

— Да! — радостно согласилась девушка. — Кира Тоцкая. Во-он из того коттеджа.

Ухоженный, тщательно наманикюренный пальчик ткнул в сторону черепичной крыши, возвышающейся над зеленью кустов. Вероятно, Кира и впрямь сильно скучала без компании.

— А я Серафима Нечаева. Сима.

— Ой, какое имя прикольное! — Моя собеседница была сама непосредственность.

— Кира — тоже довольно редкое имя, — тонко польстила я девичьему самолюбию.

Девушка радостно улыбнулась. Она напоминала ребенка. Странного ребенка, слишком рано познавшего взрослые запретные стороны жизни.

— Что вы читаете? — Кира потянулась к книге. — О, детектив! Я обожаю ее детективы, — сказала девушка, имея в виду автора. — Этот, кстати, не самый свежий. Последняя книга называется «Греховный пожар страсти». Вы читали?

— Нет.

— Хотите, дам почитать. У меня есть дома.

— Если это удобно.

— Удобно, удобно! Можем пойти прямо сейчас, — девушка с готовностью вскочила с песка.

— Сейчас, пожалуй, не стоит. Я еще не купалась.

— Тогда вот что, Сима. Приглашаю вас в гости. Часа в четыре, идет? Не беспокойтесь, я буду одна.

Мне стало смешно. Кира, наверное, думает, что я робею при виде богатых людей.

— А я и не беспокоюсь. Приду в четыре.

— Здорово! — малышка даже в ладоши хлопнула. — У меня есть отличное вино. Алексей Михайлович привез. Устроим маленькую пирушку. Можете и Зою с собой взять, я буду рада. Мне сейчас пора идти, — она открыла крышку крошечного сотового телефона и глянула на часы, — а в четыре увидимся. Не забудьте!

Кира прощально помахала мне рукой и исчезла в прибрежных зарослях ивняка.

Вот оно, первое деревенское приключение. Светский визит в богатый дом, почти как в старинных романах. Барышни скучают на дачах и развлекаются тем, что ходят друг к другу в гости. Играют в фанты, пьют чай и сплетничают. Иногда музицируют или ставят домашние спектакли. Например, на тему «Принц и нищий». Вот Зойка удивится!

Я еще повалялась на пляже, искупалась пару раз и потопала домой. Приближалось время обеда, а там и до четырех часов недалеко. Детектив так и застрял на первой главе.

— Курортница явилась! — Зоя стояла на грядке и изображала из себя рассерженную хозяйку. — Если думаешь, что тебя ждет накрытый стол, то ошибаешься. Будем готовить вместе.

Вместе так вместе. Никаких проблем! И чего там особо готовить. Овощи намыть-нарезать да квасу в окрошку плеснуть. Не прошло и двадцати минут, как мы уже сидели перед тарелками.

— Между прочим, — небрежно сказала я, стараясь подцепить ложкой сметану и огурец, — мы сегодня приглашены в гости к Подлубняку.

— Что ты говоришь! — Подруга чуть не поперхнулась. — Закадрила-таки дяденьку!

— Зоя, какая ты испорченная женщина. Одни дяденьки на уме. Нас пригласила Кира. Кстати, она ему не дочь. У нее другая фамилия.

И называет она Подлубняка Алексеем Михайловичем, вспомнила я.

— Я вовсе не испорченная, а вполне нормальная. И реально воспринимаю жизнь. Подлубняк — мужчина на все сто! Включая и материальное обеспечение, между прочим. Так что, если бы ваше случайное знакомство имело перспективу, то это было бы весьма и весьма…

Я грустно улыбнулась:

— Да, ты не испорченная женщина. Ты — наивная женщина. Разве мы сейчас можем заинтересовать таких, как ты говоришь, дяденек? На сегодняшний день мы с тобой товар, — я покрутила в воздухе рукой, — слегка лежалый, а потому уцененный. А господа вроде Подлубняка предпочитают продукцию класса «премиум». И это резонно. С их деньжищами можно позволить.

— Знаешь что, не нравится мне твой товарно-торговый пессимизм. — Подруга аппетитно захрустела листиком салата. — Цена каждой женщины такая, какую она сама себе определила.

Жаль только, что мужчины не всегда с этим согласны, подумала я.

— Ну что, в гости-то идем?

Зойка подергала себя за нос и решительно тряхнула головой:

— Ты как хочешь, а я не пойду. Тем более лично меня никто не приглашал. Что-то есть в этом унизительное.

— О-о, это комплексы!

— Пусть так. «У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока», — с выражением продекламировала подруга.

— Зоя, ты случайно не от Коли заразилась? Может, теперь с ним на пару будешь звать Россию к топору?

Зойка конфузливо захихикала:

— Ладно тебе! Иди одна, мне еще свеклу прополоть надо.

Так бы сразу и сказала, а то начала под свой сельскохозяйственный раж подводить социальную базу. Лично меня приглашение Киры заинтересовало. Во-первых, в самой девушке было что-то такое… А потом, мне же обещали новый детектив.

Так или иначе, но в четыре часа я уже стояла у глухой калитки, вделанной в массивный кирпичный забор. Нажала на кнопку звонка и машинально дернула круглую металлическую ручку. Калитка открылась сама собой без всяких проблем. Надо же, какое доверие! Я-то думала, что обитатели сидят за десятью запорами. Два осторожных шага — и передо мной раскинулся ухоженный участок. Тут тебе и газон с аккуратно подстриженной травой, и куртины цветов, и даже замысловатая беседка… И как же они калитку держат открытой? А ну, заглянет ненароком кто из сельского протестного электората? При виде такого благолепия как не задохнуться праведным гневом? Я продолжала быстро оглядывать двор. Чуть в стороне от дома площадка для шашлыков и барбекю. Цивилизованная, на белом уплотненном песочке и со всеми кулинарными прибамбасами. Да, это вам не старая решетка от холодильника. На первом этаже красивая застекленная веранда, вся увитая каким-то невиданным плющом с огромными воронками цветов. Под зданием большой гараж, не меньше чем на три машины. Тихо и пусто. Ни сторожей, ни собак.

— Сима! Проходите, я вас жду, — улыбающаяся Кира спускалась по высокому каменному крыльцу.

Неудобно с ходу приставать с вопросами, но я не удержалась:

— Кира, вы что же, здесь одна живете? — Я взглядом обвела просторный двор и особняк.

— Нет, конечно! То есть… по большей части все-таки одна. — Девушка как-то странно замялась. — А так женщина из деревни приходит каждый день убирать и готовить. Сторож еще есть, но сегодня у него выходной по семейным обстоятельствам.

— Калитка практически нараспашку, — добавила я осторожно.

— Ах, да. Калитка… Замок сломался еще на той неделе. Все забываю Алексею Михайловичу сказать. Ничего, это нестрашно. В самом коттедже двери металлические, запоры хорошие. Собственно, и бояться некого. Хотя у Старцевых стекла разбивали пару раз, — добавила она задумчиво. — Но это когда они в отъезде были. А так ничего. Хотите усадьбу посмотреть или сразу в дом? — живо сменила она тему.

Типичное поведение богатых людей. Считают, что все к ним ходят только для того, чтобы полюбоваться на роскошь. По большому счету они, конечно, правы. Но я подавила свое любопытство усилием воли:

— Я не знаток ландшафтного дизайна.

Кира поняла:

— Тогда проходите в дом.

С просторной веранды, утопающей в цветах, мы вошли в огромную комнату с камином. Мебели было немного. Пара дорогих пухлых, словно надутых, диванов, низкие столики, вазы с цветами — и, пожалуй, все. По широкой лестнице с резными балясинами можно было попасть на второй этаж. Очевидно, там располагалась приватная часть жилища. Гостиная дышала прохладой, пахло сосновой смолой. Я поискала глазами кондиционер. Кира, словно угадав мои мысли, сказала:

— Вообще-то дом сложен из дерева. Только снаружи кирпичом облицован. Алексей Михайлович считает, что дерево для здоровья полезней. В жару здесьпрохладно и без кондиционера. По сути дела кондиционер только вредит. Вы читали, что он может вызывать легочные заболевания?

Я неопределенно пожала плечами. Лично мне подхватить заболевание от кондиционера точно не грозит. Есть и в бедности свои приятные моменты.

Видно было, что Кира к моему приходу готовилась. На столике сервирован… полдник? ужин? Одним словом, угощение. Бутылка французского вина, фрукты, конфеты, дырчатый аппетитный сыр. Она разлила ароматную золотистую жидкость в высокие бокалы, продолжая щебетать какую-то ерунду. Я вежливо улыбалась, кивала, а сама потихоньку разглядывала интерьер первого этажа. Все примерно так, как описывает в своих трагически-жалобных книжках одна модная писательница с Рублевского шоссе, которая воспевает тяжелую жизнь миллионеров. Что-то вроде: «Боже мой, как трудно жить! Куда ни сунусь — везде деньги. В шкафах деньги, в кастрюлях деньги, в унитазе деньги. Ни покушать толком, ни пописать. Кошмар!»

Конечно, здесь провинция, не Москва, и Петушки — не Рублевское шоссе, но сопоставимо. Только, разумеется, в уменьшенном масштабе.

И все время вертелся на языке бестактный вопрос, кем же доводится Кира молочному королю? И тут она сама заговорила об этом:

— Мы дачу начали строить лет шесть назад. Я еще в школе училась. Болела часто. То ангина, то воспаление легких. Вот Алексей Михайлович и решил, что надо жить в деревне. Подлубняк — мой отчим. Они с мамой поженились, когда мне было десять лет.

Ага, вот почему у Киры другая фамилия. И вот почему она не зовет своего благодетеля папой.

— Я здесь живу практически безвылазно уже три года. Скучно, зато болеть перестала.

— А мама в городе живет?

Я не ожидала, что мой совершенно невинный вопрос вызовет такую бурную реакцию. Кира вдруг вспыхнула, нахмурилась, глянула на меня исподлобья. Словно я сказала что-то обидное или неприличное.

— Мама с Алексеем Михайловичем в разводе.

— Извините, я не знала.

В разговоре образовалась томительная пауза.

— Кира, а детектив? — я постаралась разрядить внезапно обострившуюся обстановку. Кажется, это удалось.

— Вот, — девушка протянула томик в яркой обложке. — Интересный сюжет. Мне понравилось.

Она успокоилась, заулыбалась, отпивая маленькими глотками легкое вино. Оно и в самом деле был замечательным.

И в этот момент затренькал сотовый Киры. Она глянула на дисплей, и снова на ее лицо вернулось сердитое выражение. Я бы сказала, даже злое.

— Извините, я сейчас.

Девушка вышла на веранду. Через неплотно притворенную стеклянную дверь до меня долетали обрывки разговора. По-моему, хозяйка дома с кем-то ссорилась. Вдруг ее голос усилился почти до раздраженного крика:

— Мальвина, ты что, мне угрожаешь? Совсем мозги не варят? Если ты не прекратишь свои выходки, я пожалуюсь Алексею. Так и знай! — она прибавила еще пару резких фраз.

Мне стало неловко. Не люблю быть свидетельницей чужих разборок. К счастью, разговор закончился. Или оборвался. Кира с раздражением швырнула трубку на плетеный столик веранды и вернулась в комнату. Щеки ее пылали злым румянцем, ноздри раздувались, как у норовистой лошадки. Она схватила свой бокал и залпом допила остававшееся в нем вино.

Кажется, беззаботной сельской пирушки у нас все же не получилось. Я кое-как выкарабкалась из мягкого кресла, в котором сидела, утонув по самые уши.

— Спасибо за угощение и за книгу. Постараюсь прочесть быстро.

— Оставьте себе, — великодушно сказала девушка. — Я по второму разу детективы не читаю. Эти книги, как презервативы. В определенную минуту очень нужны. А потом можно выбросить.

Ого! Я чуть не поперхнулась от неожиданного сравнения. В таком случае, если продолжить эротические аналогии, классика — это вибратор. Пользуйся и пользуйся, постоянно получая удовольствие. Нестандартно мыслит юная дама.

Тут Кира встрепенулась и стала опять похожа на безобидного ребенка:

— Вы уже уходите, Сима? — Она разочарованно оттопырила полную нижнюю губку. — Посидите еще. Алексей Михайлович сегодня ночует в городе. Если хотите, выйдем в сад. Там у нас такая малина! Крупная, элитная.

Разумеется, подумала я, здесь все элитное и крупное. Деньги — такой стимулятор роста, почище радиации.

Но, пожалуй, для первого знакомства достаточно впечатлений.

— Еще увидимся, Кира. Может быть, теперь вы к нам в гости заглянете, — вежливо выговорила я, с внутренним содроганием представляя скромную обитель тетки Варвары. То-то будет забавно набалованной девчонке! Следующий пункт нашей экскурсии — этническое поселение. Здесь, уважаемые господа, вы можете лицезреть быт простых крестьян, живших на этих землях много лет назад. Кто поставил телевизор? Уберите немедленно! Он нарушает историческое правдоподобие.

— Загляну непременно, — обрадовалась Кира.

Мы подошли к приоткрытой калитке. От английского газона и цветущих розовых кустов пыльную деревенскую улицу отделяло лишь тонкое дверное полотно. Но это была не просто калитка. Это была дыра в другой пространственно-временной континуум. Я скользнула в дыру и оказалась в своем мире. А Кира осталась в своем.

— До свидания!

— До свидания!

* * *

— Значит, сподобилась! Приобщилась! — Зойка, как мне казалось, ревниво косилась на книгу. На деревню уже опустилась короткая летняя тьма. Электрическая лампочка в ржавом металлическом конусе болталась под крышей веранды и честно освещала ее пространство, прихватывая часть двора. В круге света весело толклись мошки и ночные бабочки. Некоторые счастливицы подбирались вплотную к раскаленному стеклу и от невыносимого блаженства замертво падали на стол. Зойка щелчком сбивала блеклые трупики на пол.

Я не отреагировала на ее выпад. Было хорошо и уютно сидеть перед шумящим самоваром, прихлебывать горячий чай с душицей и слушать Зойкину воркотню, не вникая в смысл. Тем более что сегодня ожидалась ночь звездопада. По сообщениям синоптиков, хвост какой-то там кометы вошел в нашу атмосферу и аккурат нынче ночью собирался сгореть фейерверком над городами и весями. В том числе и над деревней Малые Петушки. Понятно, что не звезды будут падать с неба, а пылинки и камушки, но все равно страстно хотелось загадать на них ну хотя бы с пяток заветных желаний. Поэтому я твердо решила дождаться глубокой ночи, выйти на воздух и раскрыть свою душу огонькам из космоса. А вдруг поможет!

Зойка еще что-то поворчала слабеющим голосом, потом начала зевать, клевать носом и, наконец, не выдержала:

— Все, пошли спать!

Лежа на своем диванчике, я изо всех сил таращилась в темноту, стараясь не уснуть. Но уснула, внезапно и незаметно. Трудно бодрствовать в блаженной тишине, до мурашек накупавшись в реке, надышавшись чистейшим воздухом да еще налопавшись на ночь без удержу оладушек из кабачков.

Сколько спала — не знаю. Наверное, немного, потому что, когда я проснулась, словно от толчка в бок, еще даже не начинало светать. Я тихонько поднялась и, стараясь не скрипнуть рассохшимися половицами, прокралась на улицу. Деревня спала глубоким первобытным сном. Изредка где-нибудь сбрехнет собака, ей сонно ответит другая — и опять тишина. Как я была босиком, так и встала в мягкую траву у крыльца. На нее уже пала прохладная роса, и ступни сразу намокли. Над головой расправил бархатную черноту ночной купол, весь утыканный звездными блестками, как в старом планетарии Дома пионеров. Я привычно отыскала ковш Большой Медведицы — единственного созвездия, которое определяла безошибочно, — попыталась в конце его «ручки» увидеть дополнительную крошечную звездочку, но не смогла. Зрение уже, увы, подводило.

Так я стояла на грядке, задрав голову кверху, когда до слуха донесся тихий шум мотора. На краю улицы остановился автомобиль. К кому-то глубокой ночью пожаловали гости. Ну и что, собственно говоря? Мне бы повернуться и уйти в свежее тепло бревенчатого дома, где мирно посапывает подруга, стучат древние ходики и шуршат мыши в подполе. Проклятое женское любопытство, оно никогда не доводит до добра! Я не успела еще ничего подумать, как ноги сами понесли меня к забору. Действительно, недалеко от дома Подлубняка стоял автомобиль без единого огонька, темный, как стог сена. Если бы небо не усеивало сегодня так много звезд, то его вообще можно было не разглядеть. Да еще ветер с реки доносил едва уловимый запах выхлопных газов. Значит, Алексей Михайлович все-таки приехал к падчерице, несмотря на поздний час. А почему нет? На свежем-то воздухе не в пример приятней находиться, чем в душном городе.

Я покрутилась еще у забора, потом увидала-таки пару летящих к земле огоньков, успела загадать самые главные желания из своего безразмерного списка и отправилась досыпать.

Однако выспаться в эту ночь мне было не суждено.

* * *

Занимался рассвет, но какой-то странный. Солнечные лучи метались в окнах, плясали в глазах рыжими пятнами даже сквозь плотно сомкнутые веки. И вместо утреннего радостного пения птиц на дворе трещало и подвывало. Я сердито попыталась натянуть на голову простыню. Не помогло. Треск усилился, а свет в избе становился все ярче. Сон в раздражении махнул призрачным крылом и окончательно улетучился. Я открыла глаза и села на диване. В ту же секунду на своем ложе села Зойка и сонно уставилась на меня.

Комнату заливал пугающий свет. Он плясал багровыми бликами по беленому потолку и стенам. В воздухе ощутимо пахло гарью. Мы с подругой встретились взглядами.

— Мы что, горим? — прошептала она. И тут же заорала во все горло: — Батюшки! Караул! Пожар!! — Зойка пулей вылетела из постели и кинулась к двери. Но с полдороги вернулась и начала бестолково меня тормошить: — Сима, скорее, ну скорей же! Поднимайся, бежим!!

Меня уже не надо было упрашивать.

— Зоя, где документы? Сумки хватай!

Зойка вилась по комнате подстреленной птицей, тычась во все углы:

— Где же эти чертовы сумки?! О-о-о!

Господи, а вдруг сейчас дверь заклинит. Или крыша обвалится. Плевать на документы, надо срочно выбираться на воздух. Я поймала подругу на лету:

— Все, бежим!

Мы буквально вышибли дверь и кубарем скатились по ступеням крыльца. Кажется, спасены!

Я стояла на коленях среди помидорных кустов и боялась обернуться на дом. Вокруг было светло как днем. Только свет отливал красным, словно к солнцу приделали специальный фильтр. Но это сияло не солнце. На руку мне упали жирные хлопья сажи.

Удивительно, что мы не задохнулись сразу же. Ведь говорят, что люди сперва задыхаются во сне, а уж потом сгорают. А мы вроде дышали нормально. Бедный домишко тетки Варвары, какой ужасный конец! Что же теперь будет?

Эти мысли и им подобные хаотично кружились в моей голове.

— Ничего не понимаю! Где горит-то?

Я обернулась. Зойка, потирая ушибленный локоть, разглядывала дом. Никаких видимых изменений. Балки не рушатся, из окон не рвутся языки пламени. И сажа летит откуда-то с улицы.

— Сима, а ведь это не у нас пожар.

— А у кого?

Не сговариваясь, мы кинулись к калитке. Картина, которая открылась нашим испуганным глазам, ужасала и завораживала одновременно. Горел коттедж Подлубняка. Горел мощно, ровно, словно факел великана. Мириады золотых искр сыпались на землю. Пламя радостно гудело, пожирая свою добычу. Горел не только могучий деревянный сруб. Горела и плавилась вся химия и синтетика, которой был напичкан особняк. Внутри его что-то взрывалось и звенело. Над пожарищем висела отвратительная вонь. Мы стояли в оцепенении, будто лицезрели конец света. Вдруг мимо нас с криком пробежал какой-то мужчина. Я встрепенулась:

— Зоя, неси телефон! Надо срочно вызывать пожарных!

Подруга кинулась в дом.

— Что стоишь! Ведра бери, обливай дом, — сердито закричала на меня пожилая женщина в ночной сорочке и тапочках.

— Разве такой пожар ведрами загасить? — спросила я очумело.

— Дура! Этот огонь уже ничем не загасить, пока все не сгорит. Свою избушку спасай. Не дай бог, от искр займется. — И она торопливо кинулась прочь от забора.

Не помня себя от страха, я схватила с грядки ведро и рванула к колодцу. На улице были слышны крики, жители Малых Петушков подбегали со всех сторон. Я крутила колодезный ворот и таскала воду к стене, выходящей на улицу. Обливала бревна и снова бежала к колодцу. Только бы крыша не загорелась, молила я про себя. Несколько раз мы чуть не сшиблись с Зойкой, которая тоже носилась по двору с лейкой в руках.

Вдруг раздался страшный треск. Это рухнула крыша особняка. Огонь взвился до неба и сразу пошел на убыль. Наверное, он проглотил уже основную часть своей страшной пищи. Искры перестали долетать до нашего двора. Я бросила ведро. У меня от напряжения дрожали руки и ноги. Рядом обессиленная Зойка повисла на забор, словно большая белая тряпка.

— Кошмар! Ужас!! — бормотала она тихо.

— Ты пожарных вызвала?

— А? — Подруга очнулась и обреченно помотала головой. — Нет, связи не было. Да хоть бы и вызвала. Пока они из города приедут… — она красноречиво махнула рукой.

Возле нашей калитки остановились двое деревенских мужиков.

— Ох, и огонь! Силища! — сказал один восхищенно, закуривая сигарету. — Ты не знаешь, в доме-то был кто?

— А хрен его знает, — ответил другой. — Если кто и был, то все. Амба!

Я почувствовала, как земля уплывает из-под ног. Кира! В доме была Кира!! И, наверное, Алексей Михайлович. Он ведь приехал незадолго до пожара. Там стояла его машина. Я глянула в конец улицы. Никаких машин. Сквозь черный дым проглядывало рассветное солнышко.

* * *

Алексей Михайлович Подлубняк молча смотрел на то, что еще вчера было его роскошной усадьбой. Ему позвонили рано утром, сообщили о несчастье. Он даже не стал вызывать Матвея. Кинулся в машину и полетел. Как на пожар. Это дурацкое выражение непрестанно вертелось в мозгу Подлубняка: как на пожар, как на пожар. Он уже знал, что Кира погибла. Его девочка, его чудная, милая девочка. Она сгорела. Словно лист бумаги, словно ветка, словно эти бестолковые деревяшки. Алексей Михайлович с силой пнул обуглившуюся ножку кресла, все, что осталось от щегольского гарнитура.

— Выводы делать пока рано, Алексей, но я думаю, что это поджог. — Илья подобрал с земли какую-то тряпку и вытер ею ладони. Илья был школьным другом Подлубняка, работал в милиции. Вообще-то он занимался другими делами, но, когда Алексей позвонил ему сегодня и мертвым голосом рассказал о пожаре, Илья понял: Подлубняк ждет от него помощи.

— У тебя самого есть какие-нибудь соображения? Враги, конкуренты?

Подлубняк молчал. Он даже плохо понимал, о чем спрашивает его друг.

Рядом кто-то деликатно кашлянул. Илья оглянулся. Человек в милицейской форме, судя по всему участковый, делал городскому коллеге незаметные знаки. Да, с Алексеем пока говорить бесполезно. Илья повернулся к участковому:

— Вы что-то хотите сказать?

— Понимаете, — замялся деревенский страж порядка, — есть сильное подозрение… У нас тут один местный регулярно грозился сжечь усадьбу. Надо бы проверить.

— Кто такой?

— Да Колька, пьяница. На том конце деревни его дом. Последние несколько дней хлестал беспробудно и все орал, что подожжет Подлубняка… то есть Алексея Михайловича.

Илья поманил участкового пальцем:

— Идемте!

Они обогнули черные развалины и остановились у кучи обгоревшего хозяйственного хлама. Приезжий нагнулся и поднял с земли небольшую мятую канистру:

— Эта вещь вам случайно не знакома?

Участковый повертел жестянку в руках:

— Колькина канистра. Точно его! Видите, на дне буквы выбиты «н.е.». Николай Ерохин. Деревенские всю алюминиевую утварь сейчас помечают, тем более канистры. Есть у нас такие орлы, воруют у своих же соседей. А потом в районе сдают как цветмет и деньги пропивают. Прямо беда. Вот и приходится помечать. Только плохо помогает. Все равно воруют.

Местный Анискин вздохнул, снял фуражку и протер ее изнутри не очень свежим платком. Совсем народ испоганился. А он разве углядит за всеми, когда в его ведении несколько таких полумертвых деревнюшек? Дач понастроили, а штат милицейский все тот же. Машина разбитая, зарплата копеечная. Колхоз давно развалился, работы нет. Клуб растащили на дрова. Эх, да что говорить!

От пепелища тянуло сильным жаром. Участковый встрепенулся:

— Ну, Колька, ну, поганец! Допился. Какой грех на душу взял!

Илья бросил канистру на землю и зачем-то понюхал пальцы. Хотя от канистры и так за версту несло бензином.

— Показывайте, где этот ваш Ерохин живет.

И они пошли вдоль улицы Социалистической, а впереди них уже летела молва, что Колька-пьяница претворил-таки в жизнь свои жуткие угрозы.

* * *

Привычный ритм деревенской жизни был сломан в один момент. Казалось просто кощунственным идти купаться, неторопливо пить молоко и даже обыденно полоть грядки в присутствии страшной беды, приключившейся с соседской дачей. Мы с Зойкой все никак не могли прийти в себя и бесцельно слонялись по двору, время от времени бросая взгляды на пепелище. Около особняка или вернее того, что от него осталось, часам к девяти утра собралось довольно много автомобилей, включая пожарную машину и карету «Скорой помощи». Как видно, и той, и другой делать здесь уже было нечего, поскольку они постояли непродолжительное время и укатили, для чего-то пронзительно завывая.

Не хотелось думать, что кто-то погиб в огненном смерче. Я гнала мысли о моей новой знакомой, уговаривая себя, что девушка, вероятней всего, уехала в город на ночной машине, а дом потому и загорелся, что остался без присмотра. Но Зойка, которая осмелела и сходила ко двору погорельцев «на разведку», как она сказала, принесла совсем неутешительные вести:

— Ох, там Подлубняк приехал. На него страшно смотреть. Говорят, Кира-то погибла. — Подруга сморгнула слезу. — Я ее и видела всего раза два, а все равно жалко девчонку. Горе какое!

У меня зашлось сердце.

— Деревенские считают, это Колька дом подпалил, как и грозился. Он последние дни пил не просыхая, — продолжала выкладывать новости подруга.

— Да ну! Быть не может!

— А что? По пьянке запросто «с катушек» соскочил. Белая горячка.

Зойка скорбно поджала губы и пошла чистить картошку. А я тем временем осторожно выскользнула за калитку.

Толпа возле сгоревшего дома заметно поредела. Чего стоять попусту, рассудили селяне, все интересное уже закончилось. Издалека было видно, как хозяин дачи и еще какой-то незнакомый мужчина вышли из распахнутой калитки и остановились у закопченной ограды. Мужчина что-то говорил Подлубняку, а тот лишь скупо кивал головой, почти не реагируя на внешние раздражители. Еще бы! Такой шок! Картина была тягостной и понятной без слов. Я уж хотела было вернуться в свой двор, чтобы не оскорблять пострадавшего праздным любопытством, но тут по проселочной дороге промчался пыльный вихрь, и на улицу Социалистическую буквально влетела бежевая «десятка». Завизжали тормоза, машина со всего разбегу затормозила у пепелища, чуть не развернувшись вокруг своей оси. Хлопнула дверца, из салона выскочила женщина лет сорока. Красивая, по-молодому стройная и совершенно вне себя. Казалось, она плохо понимала, что происходит вокруг. Дико повела безумными глазами на дымящиеся развалины и кинулась к Алексею Михайловичу:

— Убийца! Подлец!! Я знала, я чувствовала, что этим кончится! — Она замолотила кулаками по его груди, пытаясь дотянуться до лица. — Где моя дочь? Где Кира?!

— Лена, Лена… — Подлубняк крепко обхватил женщину руками, прижал к себе. Но она вырвалась и снова с рыданиями набросилась на него:

— Ты ее убил, грязный развратник! Ненавижу! Будь ты проклят!! Кира, доченька… — Тут силы покинули приезжую, и она тяжело осела на землю.

Я не стала дожидаться конца душераздирающей сцены и шмыгнула на свою территорию. Сердце и без того колотилось как бешеное. А крики у сгоревшей усадьбы то затихали, то усиливались вновь. Любопытные жители из соседних домов опять повыскакивали на улицу, боясь пропустить халявный спектакль, но вскоре послышался шум отъезжающих машин. И все стихло. Через час возле пожарища лишь гордо вышагивал дядька Федор, покрикивая на проходивших мимо односельчан:

— Идите! Нечего тут…

— Федор, ты чего командуешь? — Острая на язык баба Маня остановилась перед мужиком, уперев руки в бока.

— Мне Алексей Михайлович поручил его добро сторожить. А то здесь много охотников до чужого. Вмиг все растащат. Эти… как их… мародеры!

— Да какое добро-то! Все сгорело подчистую.

— Мало ли какое, — туманно ответил Федор, косясь на черный двор.

— И много он тебе отвалил за такую службу? — завистливо спросила баба Маня.

— Сколько ни отвалил, все мое. Иди давай отсюда!

— Ишь нанял надсмотрщика! — зло прошипела баба Маня мне через забор. Наверное, она втихаря все-таки думала покопаться в недогоревшем имуществе Подлубняка, как, подозреваю, и другие жители Петушков, и помеха в лице Федора ее сильно напрягла. — Слышали, что жена-то кричала. Дескать, сам хозяин поджигатель и есть.

— Баба Маня, она не называла его поджигателем, — вступила в разговор Зойка.

— A-а, все едино! — махнула рукой баба Маня. — Раз обвиняла, значит, было за что. А Кольку-дурака забрали, — добавила она неожиданно тихим голосом.

— Как забрали?

— Очень просто. Пришел участковый наш, — пояснила она, — и еще какой-то городской. Колька-то пьяный в сарае валялся. Растолкали его кое-как — и в машину. Люся кидалась заступаться, не виноват, мол. Да какое там! Уволокли. А она лежит теперь, сердешная, пластом в избе и воет. Конечно, мужик он был никудышный. Прямо скажем, хлам, а не мужик. А все равно жалко. Дети без отца остались.

— Так разберутся, если он не виноват, — неуверенно высказала предположение Зоя.

— Как же, разберу-утся! — ехидно парировала баба Маня. — Все, считай, пропал Колька! А может, и поделом! Может, от его рук дом сгорел, и девчонка погибла, — бабка кивнула в сторону бывшего коттеджа. — Экое злодейство!

Она по-мужицки сердито сплюнула в серо-черную пыль и заковыляла прочь.

День прошел безрадостно. Чтобы хоть как-то занять себя, мы в конце концов перебуровили все грядки и сделали генеральную уборку в избушке. Но от традиционного вечернего чая все же решили не отказываться.

Накрыли, как всегда, на веранде и пили ароматный настой молча, глядя, как солнце падает за реку. Я первой нарушила печальное безмолвие:

— Знаешь, Зоя, не нравится мне вся эта история с пожаром.

— Господи, Сима, а кому она нравится!

— Понятно, происшествие ужасное. Но я не в этом смысле.

Если бы у моей подруги были уши, как у сторожевой собаки, то они непременно встали бы сейчас чуткими столбиками. Ложка с медом не дошла до рта, зависнув на половине пути.

— Ну, выкладывай!

— Видишь ли, Зоя, — начала я осторожно, — прошлой ночью мне не спалось.

Хорошее начало для детективной истории. Подруга замерла, как под гипнозом, и вся превратилась в слух.

— Мне не спалось, и я вышла на улицу. И тут услышала, что к дому Подлубняка вроде бы подъехала машина. По-моему, это был «Опель» Алексея Михайловича.

— Ты видела автомобиль? — быстро спросила Зойка. Ни дать ни взять — следователь.

— Кажется, да.

— «Да» или «кажется»?

— Да. Кажется…

— Ну-у, Сима! — Подруга с шумом перевела дух и облизала ложку. — Заметь, ты трижды употребила слова, выражающие сомнение и предположение: «вроде бы», «по-моему» и «кажется». А я-то и в самом деле уж подумала, что ты видела поджигателя.

— Если б я видела поджигателя, то сейчас давала бы показания у следователя, можешь не сомневаться. И все равно — не нравится мне эта история.

— А может, Кира и сама виновата. Неосторожное обращение с огнем, например. — Зоя выудила из банки очередную порцию меда.

Я усмехнулась:

— Ну да, уснула в пьяном виде с непотушенной сигаретой во рту. Нет уж! Если сразу появился подозреваемый, значит, милиции очевиден поджог. Только подозреваемый ли подпалил дачу — вот в чем вопрос.

— Ага! — Зойка нарочно сделала глубокомысленное лицо. — Все ясно. Подлубняк приехал ночью и собственноручно сжег загородный дом обалденной стоимости. Притом вместе с дочерью.

— С падчерицей.

— Какая разница! И так понятно, что это полная чушь.

— Разве я настаиваю, что приезжал именно Подлубняк? Возможно, машина была только похожа. Но она была.

— Это ровным счетом ничего не значит. Думаю, что в данном случае твоя хваленая интуиция тебя подводит. Так что не бери в голову. — Подруга поднялась и стала убирать со стола грязную посуду.

Мне оставалось только меланхолически молчать. Я ведь не сказала Зойке, что накануне своей страшной гибели юная обитательница коттеджа с кем-то ругалась по телефону. И уж точно не с пьяным Колькой. С Мальвиной. И неведомая Мальвина, похоже, ей угрожала. Хотя, возможно, это тоже просто совпадение.

Пора было укладываться спать. Я пошла чистить зубы и чуть не свалилась с крыльца, запнувшись о ведро с водой. Моя напуганная подруга втихаря выстроила у порога целую батарею заполненных емкостей. Я только головой покрутила. А если сегодня ночью будет потоп? Надо бы на всякий случай плот сколотить. Вот тебе и тихое сельское бытие!

Мы долго ворочались, прислушиваясь к разным таинственным шорохам, на которые раньше и внимания не обращали. Но прошедший день был слишком бурным и утомительным. Зою, как всегда, сморило первой, за ней, наконец, уснула и я.

Мне снилось нечто неясно-тревожное. Неприятное чувство во сне было таким сильным, что я проснулась. Пыталась вспомнить сновидение, но суть уходила, оставляя лишь томительное ощущение беспокойства. Я полежала, безрезультатно пытаясь вновь задремать. Было непривычно душно, как перед дождем, хотелось пить. Так, вода в чайнике. Чайник на веранде. Хочешь не хочешь, а придется вставать.

Сегодняшняя ночь была спокойной. Не то что вчера. Запах гари почти развеялся, звезды сияли, цветы благоухали. Я напилась и почувствовала, что спать совсем не хочется. На воздухе было свежей, чем в доме, приятней. Я посидела немного на крыльце и вдруг неожиданно для себя решила взглянуть на сгоревшую усадьбу Подлубняка. Это было, конечно, странное желание, но что-то внутри шептало мне: «Раз уж ты не спишь, взгляни, все ли там спокойно». Хотя что там могло быть неспокойного? Федор с вечера демонстративно устроил себе лежанку из старого тряпья прямо у калитки, собираясь всю ночь честно гонять сельских мародеров. Вряд ли кто-то полезет наживать себе позор и неприятности из-за пары уцелевших плошек. Тем более ночью, когда среди обгоревших остатков дачи и не разглядеть ничего. И тем не менее я вышла на дорогу и тихо двинулась в сторону бывшего дома Алексея Михайловича. Ничего особенного, просто гуляю, дышу ночным прохладным воздухом, уговаривала я сама себя.

До пепелища оставалось всего чуть-чуть, когда возле кирпичного ограждения в траве мелькнул желтый огонек. Я застыла как вкопанная. Не хватало нам здесь еще «огней святого Эльма». Огонек погас, потом опять возник и метнулся в сторону, выхватив из тьмы часть стены. Это было похоже на луч фонарика. Хрустнуло разбитое стекло, и желтое пятно исчезло. Точно фонарик! Кто-то осторожно обходил усадьбу, шаря лучом по траве. Федор? А чего ему таиться? Наоборот. По логике вещей, борец с любителями чужого добра должен был производить как можно больше шума. Еще и в колотушку постукивать на манер ночного сторожа. А человек с фонариком крался осторожно и явно не хотел, чтобы его заметили.

Фонарик опять вспыхнул, светлое пятно заскользило по земле. Нет, это не был мародер. Неизвестный, казалось, что-то искал у забора. Я до рези в глазах вглядывалась в темноту, но не могла ничего разобрать. Надо было подойти поближе. Стараясь даже не дышать, я сделала несколько маленьких шагов и… черт! Нога попала в невидимую выбоину, и я, словно мамонт в охотничью яму, рухнула на дорогу. По крайней мере шума произвела не меньше. Ох, как некстати!

— Кто там? — послышался встревоженный голос из-за калитки. — Эй, у меня ружье. Счас как пульну!

Это проснулся новобранец вневедомственной охраны. Смотри-ка, ружьем грозится. Я не испугалась. Ружья у Федора никакого нет в помине. Однако хуже было другое. Фонарик в ту же секунду погас, и раздалось быстрое легкое шуршание гравия. Таинственный человек убегал от коттеджа в сторону леса. Я вскочила и кинулась за ним, игнорируя боль в ободранной коленке. Конечно, я не сумасшедшая. У меня и в мыслях не было поймать убегающего. Еще чего! Неизвестно, с какими намерениями он тут шатался и чем могут закончиться тесные контакты с ночным визитером. А рассмотреть его хоть немножко стоило. Но силы были неравны. Я начала отставать и, наконец, остановилась ввиду явного преимущества лидера гонки. А он тем временем вылетел на поляну. В неясном холодном свете, льющемся с неба, я успела разглядеть высокую стройную фигуру в брюках. Последний рывок — фигура нырнула в темную чащу леса и растворилась там без следа.

По деревне залаяли собаки. Федор выскочил за калитку и продолжал грозить невидимым злоумышленникам, поднимая все больше шума. Кое-где в домах загорелся свет. Пора было сматывать удочки, пока меня саму не поймали, как воришку. Прихрамывая, я спустилась к реке. Если пойду направо, то выйду точно к нашему огороду. Так и получилось. Я перебралась за условную изгородь тетки Варвары и остановилась, пытаясь унять дрожь в ногах. Все! Я на своей территории, а следовательно, в безопасности. Лишь бы Зоя не проснулась. А то она очень удивится моим полуночным прогулкам среди морковных грядок. Вряд ли мне удастся убедить подругу, что из-за бессонницы я вышла пополоть сорняки.

Но мои тревоги оказались напрасными. Зойка сладко спала, причмокивая во сне губами. Только когда я скользнула под простыню, она заворочалась и спросила сонным голосом:

— Сима, все в порядке?

— Да, да. Спи. Я ходила пить воду, — прошептала я успокоительно.

Подруга перевернулась на другой бок и начала ровно похрапывать. А я лежала на своем диванчике и никак не могла успокоиться. Кто был этот человек? Высокий, в брюках… Мужчина? Необязательно! Девушек высоких много. И на опасную вылазку никто из них не пойдет в бальном платье. Так что брюки ничего не объясняют. Ночной гость скрылся в лесу. Значит, не из деревни? Тоже необязательно! Поднялся шум, человек побежал туда, где легче спрятаться. Сейчас пересидит немного и прокрадется огородами в свою избу. Между прочим, я сама так же прокралась.

Вообще жаль, что я так глупо свалилась. Удалось бы подобраться поближе, возможно, разглядела б лицо человека с фонариком. И к тому же ноет разбитое колено. Ладно. Зойке скажу, что ходила пить и ударилась в темноте. Что же все-таки пытались найти у забора Подлубняка? Вопросы так и кружились, сталкиваясь и разбегаясь, в моей голове до самого утра.

* * *

Утро следующего дня началось, как обычно. Если не считать громкого повествования Федора о том, как практически голыми руками он отбил нападение целой шайки грабителей. Мужик чувствовал себя героем и всем желающим вновь и вновь живописал подробности ночной битвы. И с каждым новым слушателем число нападавших росло и появлялись леденящие душу подробности. В конце концов Федор даже начал показывать на теле какие-то раны и царапины. То, что царапины были недельной давности и получены на уборке сена, когда Федор, слегка перебрав традиционного лекарства от усталости, неудачно скатился со стога, — об этом рассказчик скромно умалчивал. Я стала подозревать, что теперь ревностный сторож потребует с хозяина дополнительной платы на лечение и за моральный ущерб.

Меня как магнитом тянуло к забору сгоревшего коттеджа. Я хотела побродить вокруг при свете дня так же, как бродил ночью незнакомец с фонарем. Может, что-нибудь пойму. Вот только как это сделать, не вызывая подозрений? Да и поторопиться надо. Вдруг из города приедет Алексей Михайлович или еще хуже — какая-нибудь следственная бригада, которая и сама ничего не найдет, и мне не даст. Но пока все было тихо. Местная Фемида сгребла пьяного Колю и успокоилась на время.

Теперь надлежало придумать пристойное объяснение моему желанию побродить возле сгоревшего дома. Что-нибудь правдоподобное и невинное. Скажем… заготовка лечебной травы. Почему бы и нет! Тем более что у забора погорельцев привольно раскинулись заросли подорожника.

Идея возникла сама собой.

— Зоя, я тебе не говорила, какую мне на работе девчонки рекомендовали омолаживающую маску для лица? Говорят, эффект потрясающий. И главное — просто и быстро.

Зойка, любительница косметических изысков, отреагировала мгновенно:

— Ну?

— Значит, так, — начала я с выражением, — берешь ложку сухих листьев подорожника, измельченных, разумеется, запариваешь их кипятком и растираешь в такую зелененькую кашицу. Потом эту кашицу смешиваешь с ложечкой сметаны — и все! Крем можно накладывать на лицо. Через пятнадцать минут умоешься, физиономия, как новенькая. Особенно актуально, если после работы предстоит куда-то выйти в свет: на свидание, в театр, в гости. Представь, ты приходишь вечером, еле передвигая ноги. Настроение в лоскуты, лицо, как жеваная занавеска. И тут за несколько минут становишься молодой и красивой. Причем без всякой химии и почти без денежных затрат. Наша Леночка очень рекомендует, а она в этом деле специалистка.

— Стоит попробовать.

— И пробовать нечего, надо сразу внедрять в жизнь. Вот собираюсь отправиться на заготовку подорожника, — я встряхнула сухим полиэтиленовым пакетом и сделала самое невинное лицо, на какое была способна.

Зойка оживилась, я бы сказала, даже слегка занервничала, словно кто-то у нее прямо из-под рук собирается перекупить последний экземпляр модной новинки. Я свою подругу знаю. Теперь начни я, предположим, упираться, она сама меня за подорожником погонит. Так и случилось.

— Симочка, нарви и на мою долю, — подруга сунула в руки мне еще один пакет. — Только уж, пожалуйста, бери листики ровненькие и чистые. Чтобы полная экология.

— Не беспокойся, я присмотрела, где самый хороший подорожник растет. Во-он там, у забора. В общем, буду работать не спеша, отбирать только самые здоровые экземпляры.

Отлично, все получилось как нельзя лучше! Теперь я могу ползать вокруг ограды сгоревшего дома хоть до вечера. Алиби обеспечено.

Я отправилась к пожарищу и приступила к поискам, не забывая между делом щипать сочные кожистые листья волшебного растения «подорожник». Знать бы еще, что искать!

Солнце уже припекало вовсю. Становилось жарко. Капельки пота стекали со лба и почему-то скапливались на кончике носа. Да, не так-то просто ходить на карачках в высокой траве, исподтишка ощупывая землю руками. При этом ничего интересного не попадалось, только всякая дрянь вроде засохших кусков навоза. Не спорю, навоз — ценное органическое удобрение. Но ведь не ради него бродил здесь ночью таинственный незнакомец. Я уже начала впадать в уныние, как внезапно что-то острое впилось в мою голую коленку. Острое, прохладное, металлическое. Я сдвинула ногу, и в висках тут же сильно застучало. Под роскошным лопухом скромно притаился небольшой серебристый предмет. Это была изящная и, очевидно, дорогая зажигалка. Я быстро накрыла свою находку ладонью, словно она была синей птичкой удачи, готовой упорхнуть в любую минуту. Мог полуночный гость прийти сюда за потерянной щеголеватой безделушкой? Определенно мог! Мало того, что потеряна ЗА-ЖИ-ГАЛ-КА, так на ней, как я успела заметить, еще и какие-то буквы нацарапаны. Заготовку подорожника следовало сворачивать. Тем более и пакеты уже почти полные.

С чувством хорошо выполненного долга я вернулась в наш двор. Зойка напекла румяных блинов, очевидно, чтобы как следует поощрить добытчицу чудодейственного растения. Но мне не хотелось блинов. Мне хотелось немедленно уединиться и рассмотреть внимательно свой трофей. Наскоро проглотив немного блинчиков и рассеянно дав указание подруге, что сушить листья надо непременно в тени, я схватила полотенце и отправилась на пляж. Вернее, будто на пляж. А сама укрылась «под сенью древ и кустов» подальше от нескромных глаз.

Стальной прямоугольник, солидно тяжелый, элегантный в своей простоте, действительно был украшен гравировкой. С одной стороны красовалась фирменная надпись «Zippo». Ну, это мне неинтересно. А вот с обратной стороны зажигалки гравер старательно вывел: «М от Л». И все! Да, негусто. А я что воображала? Что на зажигалке будет указующая надпись вроде: «Эту зажигалку такого-то числа обронил господин (госпожа) имярек после совершения злодейского поджога»? Размечталась! Эх, Серафима, бога гневишь. Провидение твоему пытливому уму и ясному взору подкинуло улику. И улику серьезную, которой только надо распорядиться умеючи. Например, что ты скажешь по поводу посещения граверных мастерских? Тебе как искусствоведу это должно быть интересно. Кстати, сколько в нашем городишке граверов, работающих в сфере широкого обслуживания населения? Кажется, всего два. Ну вот, работы на полчаса. Что? Надпись может быть сделана где угодно и необязательно в нашем городе? Перестань, пожалуйста, сразу о трудностях!

Так, дискутируя сама с собой, я щелкнула зажигалкой, полюбовалась секунду на голубоватый ровный язычок пламени и тщательно упаковала стильную штучку в платок. А завтра, пожалуй, стоит съездить в город.

Вечер прошел, как всегда, в незатейливых сельских хлопотах. Телевизионные передачи не вдохновляли. На лоне первозданной жизни, почти незамутненной цивилизацией, хотелось более высоких духовных радостей. Поэтому Зойка принялась в который раз листать слегка устаревший журнал мод, время от времени издавая невнятные одобрительные звуки, а я достала детектив, подаренный мне бедняжкой Кирой в первый и последний день нашего знакомства. Теперь претенциозное название книги казалось зловещим. Я горестно вздохнула и стала перелистывать небольшой томик, пытаясь вспомнить, на чем остановилось мое чтение в прошлый раз. Углы страниц загибать — плебейство и моветон, а про закладки всегда забываю. Я так основательно шуршала листиками, что от этого сотрясания из глубин книги выпал и спланировал мне на колени маленький плотный кусочек картона. Видимо, кто-то заложил им нужную страницу. И, возможно, именно хозяйка детектива, поскольку в руках я держала визитную карточку модного и дорогого салона красоты. На карточке от руки было написано «мастер Соколова Наталья». Нет, правда, сегодня просто мой день. Находка за находкой. И с мастером Соколовой, пожалуй, стоит познакомиться. Ведь где люди охотнее всего откровенничают с малознакомыми собеседниками? Во-первых, в поезде — это хрестоматийно. Кроме того, в больнице. А женщины еще и в салонах красоты, болтая со своими мастерами. Я думаю, хорошие парикмахеры и массажистки знают столько тайн о своих постоянных клиентках, сколько не дано знать и близким подругам. А уж тем более мужьям или любовникам. Я и сама так иногда разболтаюсь в парикмахерской! Все вывалю. В чем секрет подобного доверия — трудно сказать. Наверное, женщина расслабляется во время манипуляций, предвкушая свое чудесное превращение в красотку, а хороший мастер сродни платному врачу-психотерапевту. Тоже поднимает настроение и тоже за деньги.

Я зевнула и сказала лениво:

— Завтра в город съезжу. Котов надо навестить, продуктов подкупить. Может, задержусь денька на два.

Зойка встрепенулась:

— Колбаски привези.

Вот колбасная натура! Такие, как она, и продали светлые идеи всеобщего равенства за кусок полукопченой колбасы. Теперь кусок имеем, а равенства как не было, так и нет. И не предвидится. Ладно, спасибо хоть за колбасу. Какой-никакой, а прогресс. Кстати, насчет города я почти не покривила душой. Мои любимые животные, красавица-сиамка Муся и бандитского вида беспородный Матроскин, на время отпуска перешли под патронат добродетельной соседки. Хотя коты у меня порядочные и денег я оставила на их содержание вдоволь, но проведать своих питомцев все-таки стоило. Мало ли что. Против этого аргумента Зойка возражать не будет никогда, поскольку с некоторых пор сама питает к моим животным тайную слабость. Любовь к кошкам — вне обсуждения.

А про остальное умолчу. Иначе Зойка опять начнет меня ругать, что я влезаю не в свое дело. Что поделать, мне интересно — это во-первых. А во-вторых, как сказал Вася Рогов из сериала «Убойная сила», — «хочу, чтоб было справедливо». Ведь сейчас совсем несправедливо. Я это чувствую всякий раз, когда встречаю на деревенской улице детишек Коли Ерохина.

* * *

Да, деревенское житье и городское, как говорится, — две большие разницы. И не поймешь, к чему тянет больше. Классно в деревне, никто не спорит, а сошла с электрички и кинулась в душные городские объятия с радостью, словно после долгой разлуки встретилась с любимым. Соскучилась! А уж коты-то, коты! Так и вились вокруг меня, так и мурлыкали. Я чуть не прослезилась, честное слово. И квартирка моя родная, комфортная. Кран повернул — горячая вода бежит. Полощи себе жирные тарелки хоть сто раз. Не то что в деревне. Все-таки впрыскивает город в своих обитателей какой-то лукавый яд и привязывает их крепко к деловито-бессмысленной каждодневной суете, к надуманным удовольствиям и к бытовому разврату, вроде горячей воды, ванны и канализации. Ничего, вот выясню кое-что, и обратно в деревню. Так я считала по наивности, не предполагая, что мой сельский отдых на этом и закончится.

А пока… А пока схожу-ка я в салон красоты «Чаровница», а то на вольном воздухе уж больно опростилась. Пальцы заскорузли, лицо почернело и обветрилось. Да и стрижку пора делать. И непременно к мастеру Соколовой.

Я набрала телефонный номер, обозначенный в карточке. Замечательно! Соколова не в отпуске, и даже есть у нее сегодня вечером в расписании свободное «окошечко», куда можно втиснуться с моей короткой стрижкой. Кошельком, конечно, придется тряхнуть, салон — один из самых дорогих в городе. Я только вздохнула. Ведь был в моей жизни замечательный период денежного благополучия, когда я на таких мелочах, как стоимость стрижки, и не зацикливалась. Я не просто думала, как богатая, а была ею на самом деле. И жила в областном центре, и работала в престижной фирме, распутывая странную историю по просьбе одного… одного… человека. И этот человек… Ой, что это я! Тема запретная, старательно забытая. И посещение дорогой парикмахерской — еще не повод для печальных воспоминаний. Ты лучше, Сима, подумай, как поведешь разговор с мастером Соколовой. Хотя все равно заранее ничего отрепетировать нельзя. В таких случаях обычно импровизация, импровизация и еще раз импровизация.

Именно так и вышло.

Я сидела в кресле и любовалась в зеркале на свои мокрые волосы. Энергичная молодая женщина с темными глазами и крупным носомзадумчиво оглядывала мою голову, словно Роден, готовящийся отсечь от бесформенной глыбы все лишнее. Кстати, сама Наталья Соколова имела в качестве прически какую-то пегую лохматую копну. И почему парикмахеры считают, что им на работе совсем необязательно быть хорошо причесанными? Она подцепила расческой прядку волос, я округлила восторженно глаза и с придыханием сказала:

— Наконец-то я попала к вам! Давно мечтала.

Женщина приняла мои слова со сдержанным достоинством уставшего от похвал мэтра, только чуть обозначила улыбку. Я продолжила импровизацию:

— Кира Тоцкая мне все уши прожужжала про ваше мастерство.

— Кира — ваша подруга? — Взгляд Соколовой стал более заинтересованным.

— Мы с ней вместе в деревне отдыхали.

— Наверное, на даче у Алексея Михайловича? — Да уж, парикмахер проявляла недюжинную осведомленность.

— Мгм… — я не стала развивать опасную тему. Зато ее развила сама Соколова:

— Что и говорить, повезло девушке с другом. Такой солидный мужчина, обеспеченный, в прекрасной форме. Уж как Кирочку обожает! Да и она его тоже.

Ого! Что за друг? Я подняла вопросительно глаза:

— Вы имеете в виду…

— Ну да, Алексея Михайловича, — беспечно продолжила мастер, беря в руки ножницы.

Я чуть не упала с кресла:

— Он же ей отчим!

Ножницы повисли над моей головой, открылись и снова закрылись, словно клюв удивленного пеликана:

— Вы ничего не путаете?

— Нет! Подлубняк Алексей Михайлович — отчим Киры.

Наталья Соколова выглядела озадаченной:

— Странно… Мне всегда казалось, что они… что он… И Кира тоже говорила… Ничего не понимаю!

Она замолчала, продолжая, впрочем, быстро наискосок стричь прядь за прядью. Признаться, я тоже растерялась и не знала, как продолжать свои расспросы. Может быть, зайти с другой стороны?

— Кира, наверное, вам часто новых клиентов находит?

Парикмахерша пожала плечами:

— Вовсе нет! По ее рекомендации только одна женщина приходила. Да я и не нуждаюсь в особой рекламе. Желающих и так полно, — добавила она чуть высокомерно.

Я пропустила последнюю фразу мимо ушей. А вот про подругу Киры стоило узнать. Вдруг пригодится.

— Подождите, я сейчас догадаюсь сама, кто приходил. Думаю, что это была Ульяна Петрова.

Знала бы мастерица парикмахерского искусства, что Ульяна Петрова живет в моем доме на первом этаже и ей скоро стукнет семьдесят лет! Но, к счастью, она этого не знала и знать не могла.

Наталья покачала головой:

— Не угадали.

— А кто? — Я изображала веселое любопытство.

Женщина оторвалась от работы, достала из кармана крошечный блокнотик:

— Ага, вот. Таня Долгих. Знаете такую?

— Таня… Таня… Это не из школы моделей?

— Она говорила, что работает менеджером в строительной фирме. Не помню название. Что-то со стройкой связано. То ли «Мрамор», то ли «Бетон». Кстати, не очень уже молодая, примерно вашего возраста.

Я печально вскинула глаза.

— То есть я хотела сказать, не такая молодая, как Кира, — торопливо поправилась парикмахерша.

Так-то лучше. И нечего меня тут в старухи записывать! А про Таню Долгих из «Мрамора-Бетона» надо запомнить.

Мастер Соколова достала фен и вдруг спросила:

— А сама Кира не собирается в ближайшие дни заглянуть? Ей пора уже цвет освежить. Кстати, мы хорошую краску закупили.

Охо-хо, ничего бедной девочке в этой жизни уже не надо будет стричь и освежать. Темнить дальше было бы кощунственно. И я рассказала Наталье Соколовой о страшной гибели Киры Тоцкой. Причем печаль моя была самой настоящей, а не наигранной.

Похоже, жуткая новость потрясла мастера причесок. Она беспрестанно повторяла: «Вот ужас-то!», но дела своего не прерывала. Мое отражение в зеркале с каждой новой манипуляцией хорошело все больше. Наконец, Соколова с довольным видом подала мне небольшое овальное зеркальце и крутанула кресло — все! Я обозрела себя со всех сторон. Да, за такую работу не жаль и раскошелиться!

Шла домой, как всегда после салона, немного новой и немного другой и не переставала думать, почему мастер Соколова считала Подлубняка любовником Киры? А ведь, вне всякого сомнения, она считала именно так.

* * *

За один день все не решишь. Позвонила Зойке на сотовый и предупредила, что с колбасой ей придется подождать. Ничего, для ее же организма здоровее, потому как колбаска только пахнет копченостями, а так одна соя и химикаты. Коты радостно вернулись к родному очагу, и мой отпуск продолжился в пределах нашего города, то есть совершенно бездарно, по мнению подруги. Вчера, например, точно бездарно. Инспекция мастеров-граверов ничего не дала. Трогательные надписи типа «Дорогому начальнику в день его выхода на пенсию от ликующего коллектива» замысловатым ажуром выводят у нас в двух местах: в магазине «Сувениры» и в часовой мастерской. Я начала с магазина. Возможно, зажигалка именно там и была приобретена. Прямо у входа за небольшим столиком сидела немолодая худенькая женщина и терпеливо слушала мордатого парня, который поставил перед ней аляповатую вазу. Парень испытывал непереносимые муки творчества, сочиняя фразу для гравировки.

— Может быть, посмотрите образцы? — Женщина выложила перед клиентом стопку картонок с текстами.

Ситуация только усугубилась, поскольку молодой человек от страданий творчества перешел к мукам выбора. Он перебирал картонки и шевелил губами, очевидно, пробуя тексты на вкус. Наконец решился:

— Во, так вроде ничего. Пойдет.

Мне очень любопытно было узнать о литературных пристрастиях молодого человека. Наверное, что-то вроде: «Вовану с любовью. Братаны». Женщина облегченно вздохнула и начала выводить по фарфоровому боку вензеля. А я смотрела на ее усталое лицо и грустила. Мне всегда казалось, что в любом оформителе, в любом таком вот гравере умер Пикассо. Или Васнецов. Когда-то юная девочка переступила порог художественного училища с трепетом в груди и твердым намерением покорить своим искусством мир. А кончилось все столиком в магазине.

Пока я размышляла о том, как проза жизни убивает поэзию души, место перед художницей освободилось.

— Что хотите заказать?

— Посмотрите, не вы делали эту надпись? — Я торопливо развернула платок и выложила перед женщиной зажигалку.

Она мельком глянула на таинственные буквы и отрицательно покачала головой:

— Нет, не я. Рука не моя, точно.

Жаль. Гравировщица с таким профессионально цепким взглядом наверняка могла бы запомнить клиента, продиктовавшего нетривиальный текст, многозначительный в своей краткости. Впрочем, ничего. Как считал Остап Бендер, меньше стульев — больше шансов. Теперь в часовую мастерскую.

С Остапом Бендером я, конечно, погорячилась. В часовой мастерской будочка гравера была закрыта вовсе. Листок бумаги категорически сообщал всем интересующимся: «Мастер болеет». Ну что тут скажешь! Остается надеяться, что болезнь не смертельная. Не огорчайся, Сима, есть еще строительная фирма и ее менеджер Таня Долгих. Я завернула к газетному киоску и купила местный рекламный сборник: «Что нам стоит дом построить». Полагаю, что стоило это кругленькую сумму, но меня интересовало другое. А именно: фирма под условным названием «Мрамор-Бетон».

Такой фирмы в городе не было. Зато была компания «Гранит». И это внушало некоторую надежду. Может быть, мне повезет…

Фирма «Гранит» располагалась в самом центре города и, судя по ухоженному офису, процветала. В холле я обратилась к первой попавшейся сотруднице:

— Извините, вы не подскажете, где мне найти Татьяну Долгих?

— Пятый кабинет, — лаконично бросила сотрудница и помчалась дальше по своим строительным делам. Это была удача! Значит, Татьяна Долгих трудится именно здесь и, вероятно, находится на рабочем месте. Именно так все и оказалось.

Парикмахерша не ошиблась — женщина, сидевшая за дверью с табличкой «№ 5», хотя и была миловидной и ухоженной, но выглядела лет на сорок. В ответ на мое осторожное приветствие она бодро воскликнула:

— Проходите, жду вас с утра!

Странно, она что, ясновидящая? А Татьяна Долгих тем временем раскрыла папку и деловито продолжила:

— Документы с собой?

— К… какие документы?

— А вы разве не из банка?

— Нет, я по личному вопросу.

— А-а, — женщина моментально утратила ко мне интерес. — По поводу покупки квартир надо обращаться в седьмой кабинет.

И она уткнулась в бумаги, считая диалог законченным.

Я осторожно кашлянула:

— Извините, пожалуйста, Татьяна. Я по еще более личному вопросу.

Хозяйка кабинета удивленно подняла голову.

— Я хотела бы поговорить с вами по поводу гибели Киры Тоцкой.

На лицо женщины набежала тень, подбородок едва заметно дрогнул:

— А вы, собственно, кто?

— Частный детектив Серафима Нечаева. Меня наняли для расследования этого дела.

— А милиция что же, не справляется? И кто вас нанял? Подлубняк?

— Нет, не он, — ответила я быстро. — Сведения о моем клиенте строго конфиденциальны. А что касается параллельного расследования… Видите ли, клиент считает версию милиции неубедительной.

Кажется, такие аргументы произвели на Татьяну Долгих необходимое впечатление. Она подошла к двери, выглянула в коридор и крикнула кому-то:

— Галя, меня нет минут на двадцать!

И заперла дверь изнутри.

— Слушаю вас. Только боюсь, мне особо рассказать нечего.

— Татьяна, откуда вы знаете Киру?

— Я бывшая сослуживица ее матери, Елены Тоцкой. Когда-то дружила с ней.

Мне вспомнилась пыльная деревенская дорога, красивая женщина с безумными от горя глазами и Алексей Михайлович, который, прижимая ее к себе, уговаривал: «Лена, Лена!»

— Тогда, может быть, для начала поговорим о взаимоотношениях между матерью, дочерью и отчимом. Ведь Подлубняк Кире отчим, не так ли?

Моя собеседница тяжело вздохнула и кивнула головой.

— Не знаю, вправе ли я раскрывать семейные тайны. Хотя… строго говоря, это и не тайна уже. Видите ли, такая история… неприятная… необычная.

Она собиралась с духом. А когда собралась, то я действительно узнала необычную историю. Хотя, с другой стороны, что в ней необычного?

Алексей Михайлович познакомился с молодой эффектной Леной Тоцкой, когда ее дочери только исполнилось десять лет. Женщина была свободной, Подлубняк тоже недавно оформил развод. Знакомство переросло в роман, а затем и в брак. Новоиспеченная семья жила неплохо, чему способствовал и крепнущий бизнес главы семейства. Алексей Михайлович был не только внимательным мужем, но и заботливым отцом. Он всегда находил время для своей падчерицы, оплачивал учебу в престижной школе, баловал нарядами и дорогими безделушками. Кира рано развилась и к своему пятнадцатилетию выглядела вполне сформировавшейся, очаровательной девушкой. Как все произошло, этого никто не знал, но только моложавый импозантный отчим вдруг пробудил в юной падчерице совсем не дочерние чувства. Страсть оказалась взаимной. И однажды случилось неизбежное — они стали любовниками. Поначалу Елена ничего не подозревала. Но, как известно, все тайное становится явным. Влюбленные потеряли осторожность, и однажды женщина застала свою дочь в объятиях своего же мужа.

Был грандиозный скандал. Дело чуть не дошло до суда. Но Алексею Михайловичу удалось всеми правдами и неправдами историю замять. Тем более девушка заявила матери, что любит отчима, и даже пригрозила самоубийством. Лена отступила. Они развелись с Подлубняком, а Кира осталась с Алексеем Михайловичем. Вот, собственно, и все. Свою связь они предпочитали не афишировать. Кстати, этому способствовало и то, что Кира по большей части жила в деревне. С матерью ее отношения были весьма прохладными.

Не могу сказать, что услышанное поразило меня до глубины души. Скорее я уже была готова узнать нечто подобное. Время от времени такие пикантные истории всплывают на страницах светской хроники на радость скучающей общественности. А уж сколько не всплывает!

— Почему же Подлубняк официально не женился на Кире?

— Этого я не знаю. — Татьяна Долгих спрятала глаза. Она явно что-то недоговаривала. Или мне просто казалось?

— Скажите, а не мог сам Алексей Михайлович решиться на убийство поднадоевшей любовницы?

— Что вы! — От такого нелепого предположения моя собеседница даже на стуле подскочила. — Он человек, конечно, своеобразный, но убийство Киры! Нет, нет!! И потом, мне кажется, Подлубняк к ней серьезно был привязан.

Татьяна осторожно глянула на часы. Время аудиенции истекало.

— Как вы думаете, кто мог поджечь дачу?

— Представления не имею! Когда-то и в самом деле я была дружна с их семьей, но уже давно наши встречи носят случайный характер. «Здравствуй, до свиданья» — и все. А дачу все-таки подожгли?

Я сделала вид, что не услышала последнего вопроса, и снова спросила сама:

— Вы не знаете случайно, кто такая Мальвина?

Долгих удивленно вскинула глаза:

— Подружка Буратино. Кукла. Кто же этого не знает?

Буратино меня не интересовал. Я помнила сказку с детства.

— У Киры были знакомые с таким именем?

Татьяна пожала плечами:

— Не припомню. Вообще Кира не могла похвастаться широким кругом общения. От сверстников отошла по понятным причинам, а знакомые Алексея Михайловича — все больше люди солидные, зрелые. Хотя была вроде у нее одна близкая подруга, но ее звали не Мальвина. Точно не Мальвина.

— Что за подруга, не скажете?

Моя собеседница старательно наморщила лоб:

— Крутится в голове, а назвать не могу. Что-то музыкальное, грузинское. Вам лучше обратиться к Лене, маме Киры. — Она снова взглянула на часы, уже более откровенно.

Я поднялась с места:

— Спасибо, Татьяна. Можно, я вам оставлю номер своего сотового? Позвоните, если вспомните что-нибудь интересное. Например, имя подруги.

Женщина закивала с видимым облегчением. И когда я уже была на пороге, она вдруг спросила:

— А обо мне-то вы от кого узнали?

— У нас в работе свои секреты, — ответила я таинственно и многозначительно.

Встреча закончилась как нельзя вовремя. Гипноз внезапности начинал проходить. У женщины стали появляться в мой адрес ненужные вопросы.

Да, с наскоку это дело не распутать. Спасибо, что Татьяна Долгих сгоряча поверила моей выдумке насчет частного детектива и не поинтересовалась документами. С семьей Киры такой номер не пройдет. Поэтому совет насчет Лены Тоцкой не имеет смысла.

Я неторопливо шла по малолюдной улице, стараясь держаться в тени. Что теперь? А теперь хорошо бы узнать, как продвигается официальное расследование. Эх, была не была! Позвоню! В конце концов должны же старые друзья помогать друг другу.

Это было смелое решение, а ноги между тем предательски подкосились, и кровь бросилась в лицо совсем не от жары. Боже, от одной только мысли! Как можно оставаться такой несовременной, сказала бы сейчас Зойка. Я присела на лавочку, стараясь унять сердцебиение, и набрала номер, по которому не звонила уже сто лет.

— Да! — Знакомый баритон был, как всегда, спокоен.

— Борис, это Сима. Я бы хотела встретиться и поговорить. Ты можешь уделить мне немного времени?

В трубке случилась секундная заминка. Всего секундная. Но она показалась мне вечностью. Неужели откажет? И какая же я бестолочь, зачем позвонила! Еще подумает, что я решила возобновить отношения.

— Хорошо, Сима. Завтра вечером тебя устроит?

— Устроит.

— Тогда в шесть, в кафе «Встреча». До свидания.

Все. Предельно корректно и отстраненно-доброжелательно. Интересно, а у него сердце затрепыхалось? Борис Валевич — бывший сотрудник милиции, бывший возлюбленный искусствоведа Серафимы Нечаевой, то есть меня. Основательный мужчина с серьезными намерениями. И хотя наши отношения складывались непросто, но перспективы просматривались вполне определенные. До того момента, как я… как со мной… Да что уж там мямлить! Пока на моем горизонте не возник другой. Блестящий, богатый, умный, красивый. Короче, совершенство в мужском обличье. Нет, он не был традиционным подлецом и обманщиком. По-моему, он меня даже любил. Что вы говорите? Имел семью и двоих детей? Вот именно. Любовный роман сгорел яркой рождественской свечой. Безумный карнавал закончился. Борода у Деда Мороза оказалась накладной, а вместо конфетки на елке болтался пустой нарядный фантик. Боря тем не менее получил отставку. Сначала я сама никого не хотела видеть, зализывала раны. А затем рассудила, что возобновлять прерванные по моей вине отношения по меньшей мере безнравственно. И все-таки мы же с ним не враги? Нет, конечно. И потом, ничего личного. Я попрошу его лишь о небольшом одолжении. В память о нашей дружбе. Так я лепетала сама себе, путаясь в объяснениях и пытаясь не думать о том, как давно мы не встречались с Борисом Валевичем.

* * *

День у Алексея Михайловича Подлубняка был тяжелый. Проблемы с новым поставщиком оказались серьезнее, чем он ожидал. Заместитель не сумел их «разрулить». Пришлось вмешаться самому. Весь день ушел на мотание по городу, утомительные переговоры, оформление документов. К вечеру Подлубняк чувствовал себя совершенно измученным. По-хорошему, надо бы пересилить усталость, заглянуть в тренажерный зал. Физические упражнения и бассейн всегда взбадривали, давали новую энергию. Но сегодня тренироваться определенно не хотелось. Не хотелось!

— Алексей Михайлович, вы плохо себя чувствуете? — Матвей озабоченно глянул на хозяина, осторожно тронул машину с места.

— Устал что-то, Матюша. Крутишься, вкалываешь, а жизнь все одно сволочная, — неожиданно для себя пожаловался Подлубняк.

Парень понимающе качнул головой. Сквозь нежную кожу щек просвечивала алая кровь, большие черные глаза сосредоточенно смотрели на дорогу. Красивый! И совсем молодой. Сколько ему лет-то? Наверное, как Кире. Сердце Алексея Михайловича болезненно сжалось. Бедная девочка! Подлубняк не любил чувствовать себя виноватым, но с той минуты, как он увидел дымящиеся развалины своей дачи, его грызла и грызла совесть. Ведь если бы он мог несколько лет назад справиться со своим темным нечто, живущим внутри крепкого мужского тела, возможно, Кира была бы жива. И Лена его бы не проклинала. Что за судьба — делать всех несчастными. Почему он должен выбиваться из среднестатистического ряда обычных людей! Но ЭТО было сильнее рассудка. И когда кровь ударяла в голову, Алексей Михайлович уже не думал о последствиях. Как тогда, в тот вечер. Ах, как была Кира хороша! Невинная девочка во всей прелести пятнадцати лет. Как замечательно пахла ее кожа: свежестью и почему-то молоком. Ему бы остановиться, убежать. Но он забыл обо всем и очнулся только, когда опасная сила внутри его насытилась до отвала.

Воспоминания взволновали Подлубняка. В висках знакомо застучало. Умолкла совесть, куда-то испарилась усталость. Может быть, ему потому-то все и удается в бизнесе, что он немного не такой, как все. Чуть-чуть, самую малость. Будь он ординарным человеком, пахать бы ему на заводе инженером за гроши до самой пенсии. А эта его непохожесть — оборотная сторона удачливости, деловой смелости. И что греха таить, люди к нему тянутся. Сами хотят, чтобы он опалил их своим огнем. Так в чем же его вина?

Алексей Михайлович выпрямился на сиденье, глаза неожиданно засветились. Водитель Матвей уловил движение хозяина и бросил на него косой быстрый взгляд. Ему было хорошо знакомо такое выражение лица Подлубняка. Парень не ошибся.

— Вот что, Матюша. Домой не поедем. Поворачивай в клуб.

Взвизгнули тормоза, потом мотор взревел с новой силой. Развернувшись, автомобиль помчался в обратную сторону и скоро растворился в мощном вечернем потоке машин.

* * *

Я собиралась, как на свидание. Перемерила кучу нарядов, причесалась по-новому. Собственно, это и было свиданием. Только деловым свиданием. И весь ажиотаж с макияжем и новой блузой, строго говоря, ни к чему. Что это — стремление просто хорошо выглядеть или тайное желание возбудить в моем старом знакомом прежние чувства? В общем, как ни хитри, мне было не все равно, и точка.

Искусству ходить на свидания Зойка когда-то обучала меня терпеливо и, кажется, небезуспешно. Во-первых, объект (она так и говорила — объект) не должен понять, что ты полчаса как из парикмахерской. Вид должен быть абсолютно естественным. Теперь прикид. Даже если ты надела свой самый эффектный туалет, веди себя так, словно это повседневное платье. Пусть объект не воображает, что ты расшиблась в лепешку из-за него. Ни в коем случае нельзя приходить раньше времени и торчать печальным столбом, вытягивая тревожно шею в сторону каждого мужчины, появляющегося из-за угла. Опаздывать тоже некрасиво. Признак невоспитанности. Надо задержаться, но самую малость — минуты на две-три. Даже если объект сам опаздывает. Для этого необходимо занять удобную позицию на подступах к месту свидания. Что-то вроде временного наблюдательного пункта. Когда тебя не видно, а ты видишь все. Не пришел голубчик — тебя словно тоже не было. А если объект появился, отсчитывай две минуты и выходи из укрытия. Короче, во всем вежливая небрежность и едва заметный интерес, граничащий с равнодушием. Только с Борисом смешно в такие игры играть. Не вчера познакомились. Однако у кафе я появилась в три минуты седьмого. На всякий случай.

Мой кавалер уже просматривался под навесом открытого кафетерия. Нервы у него будь здоров! Руки не дрожат, лицо красными пятнами не покрылось. Мне даже стало несколько обидно. Может, ему действительно все равно?

— Привет! — Я села на соседний стул и независимо огляделась, словно мы расстались только вчера.

— Здравствуй, Сима! — Борис смотрел на меня спокойно и выжидательно. — Что тебе заказать?

— Кофе и мороженое. — Господи, когда же Я была в этой «Встрече» последний раз? Кажется, полтора года назад. Точно, полтора года назад мы были здесь именно с Валевичем.

— Хорошо выглядишь.

— Спасибо!

Над столом повисла пауза. Что это я? Есть определенное дело, и нечего разводить многозначительные антимонии с паузами и взаимными комплиментами. Борис молчал. Он не собирался облегчать мне судьбу. Официантка принесла кофе. Я отпила жгучий глоток и кинулась в разговор, словно на тарзанке прыгнула с моста. Для начала объяснила ситуацию с пожаром и гибелью Киры. А потом попросила узнать, в какой стадии находится расследование дела и существуют ли новые версии. Городок наш небольшой, у Бориса полно знакомых в правоохранительных органах, поэтому ничего невыполнимого в моей просьбе не было. Я резонно полагала, что занимается трагедией в Малых Петушках отнюдь не районный участковый, если учитывать личность хозяина дачи.

Валевич выслушал меня и не перебил ни разу. Потом поиграл задумчиво металлической ложечкой для мороженого:

— По правде говоря, Сима, в качестве искусствоведа ты мне нравишься гораздо больше. В этом качестве ты чудо как хороша. Умная, мягкая, деликатная. Поднимаешься над обыденностью. Настоящая русская интеллигентка. Не понимаю — зачем тебе все эти грязные, кровавые истории? Оставила бы их для грубых мужиков вроде меня.

Вот, вот! Именно это всегда и выбивает из колеи. Можешь сделать — сделай. Не можешь — откажись. Только не надо нравоучений. Терпеть их не могу. Завожусь с полоборота. Почему так называемые профессионалы, к коим причисляет себя и Валевич, уж очень небрежно относятся к попыткам человека со стороны докопаться до сути? Кажется, доказала, что не глупее некоторых, и не только в искусстве, что умею рассуждать нетривиально, что в конце концов бываю права, черт побери! Сколько раз мы уже дискутировали на эту тему, даже скандалили. И опять старая песня на тему «не садися не в свои сани».

Наверное, по моему лицу очень заметно побежали волны негодования, потому что Борис поднял примирительно руку:

— Тихо, только не злись.

А я еще и слова не сказала.

Валевич тряхнул головой, видно, принял решение.

— Ладно, узнаю, что смогу. Ты ведь свою затею все равно не оставишь. Уж лучше тебе помочь, а то еще наломаешь дров по неосторожности.

— Правильно, Боря! Как говорила моя мама, если не можешь противостоять событиям, то надо их возглавить.

Валевич захохотал и стал прежним. Таким, каким я его помнила. И любила. Ведь любила же!

Он вдруг перестал смеяться и накрыл мою руку своей большой ладонью:

— Как ты живешь?

Его серые глаза были совсем близко, а губы еле слышно прошептали: «… без меня». Или мне это показалось?

— Все хорошо, — я не стала усугублять ситуацию и осторожно вынула руку из теплого плена. — Вот пошла в отпуск. Отдыхаю.

Ра-аз! От резкого движения ежик свернулся клубком. Раковина захлопнула свои створки. Мимоза сложила нежные листья. Борис, почти не шевелясь, вдруг сделался далеким и отстраненным. Посмотрел насмешливо и спокойно:

— Вижу, как ты отдыхаешь. На юридический поступила бы, что ли, если много лишнего времени.

— Надо будет — поступлю, — пробормотала я сердито, изо всех сил пряча смущение.

Конечно, меня смущали не его слова. Меня тревожило его присутствие и еще то неосязаемое, невысказанное, что витало в воздухе вокруг нас. Нет, это на самом деле глупо — пытаться плюхнуться второй раз в одну и ту же реку. Согласно философам, такого не бывает.

— В общем я все понял. Когда будут новости — позвоню. А сейчас мне пора. — Борис поднялся.

Вот гадство! Опять я прокололась. Чего точно не умею, так это уходить вовремя. Учила меня Зойка, учила… А я всегда проморгаю зыбкую грань, до которой еще можно красиво встать и раствориться в пространстве и времени, оставив после себя тонкий аромат духов и страдающее мужское сердце… и теперь вот сижу дура дурой. Почти брошенная. Нет у меня способностей к любовной науке. Ну, то есть полный дебилизм.

Борис ушел, а я с горя заказала еще чашку кофе. Он сказал, что позвонит. Надеюсь, у меня хватит терпения и ума подождать, не запрашивая каждые полчаса, как там идут дела. Я немного еще пострадала, покомплексовала и пошла в сторону парка. Деревня меня развратила. Все время хотелось свежего воздуха и шелеста листвы. И еще не хватало густого жирного молока от знаменитой Рыжухи. Коровка Ерохиных не нуждалась в рекламе, не то что городской кефир. Вон красуется плакатный лозунг: «Молочная империя Алексея Подлубняка». Кстати, эту фамилию я точно встречала еще до своих деревенских приключений. И не только на жизнерадостных рекламных щитах. Но где, где? Я подняла глаза на плакат. Живописные пачки кефира выстраивались в замысловатые башни, почти такие же, как сгоревшая дача. Должно быть, империю Подлубняка обслуживает один и тот же архитектор со своим, глубоко личным представлением о прекрасном. Хотя, возможно, я напрасно ехидничаю, и чудовищный стиль — всего лишь материальное воплощение драмы художника. Так сказать, противоречие между его хорошим вкусом и капризами заказчика, которому непременно надо угодить. А что! Такое сплошь и рядом. Хозяева жизни трудно поддаются эстетическому воспитанию. Рая мне постоянно об этом рассказывает. Рая… Точно — Рая!! Специалист — дизайнер высокого класса. Мы познакомились, когда в картинной галерее проходила выставка ее работ. Рая, ко всему прочему, пробовала свои силы в живописи и графике, и, надо сказать, довольно успешно. Примерно за месяц до отпуска я встретила ее на улице. Как всегда, остановились поболтать. На вопрос, чем она сейчас занимается, Рая похвалилась, что получила большой заказ на разработку эскизов по оформлению квартиры господина… Подлубняка. Именно! Тогда я на фамилию не обратила никакого внимания, прошелестело слово мимо уха, и все. «Что он Гекубе, что ему Гекуба!» А теперь память услужливо выудила из своих тайников тот разговор и подсунула под самый нос — Подлубняк! И что нам это дает? А при умном подходе очень даже многое.

Так, Раиса, сегодня же вечером тебя разыщу и потолкую. Относительно новых тенденций в дизайне частных апартаментов.

* * *

— Сима, располагайся, как тебе удобно. — Рая, симпатичная толстушка-хохотушка, сбросила с кресла на пол кипу журналов и листов с эскизами. Ничего не изменилось со времени моего последнего визита. Все тот же творческий беспорядок, который мама непременно обозвала бы бардаком. Но Рая на подобные мелочи не обращает внимания. По крайней мере жить ей это не мешает нисколько. Богема в классическом варианте. Я плюхнулась в кресло и с удовольствием огляделась. Что у моей знакомой появилось новенького?

— Вот, посмотри пока, если интересно, — Раиса выудила откуда-то из бумажных завалов плотную папку. — Фантазии на тему «Зима в городе».

Графика была очаровательна. Черно-белые рисунки непостижимым образом передавали и холод, и рассеянный морозный свет, и городскую слякоть. Знакомые улицы родного городка выглядели неожиданными, пейзажи дышали любовью и странной грустью. В этом была загадка художницы. Творения Раисы совершенно не вязались с ее обликом. Казалось, что когда она начинала работать, то словно раздваивалась. Из глубины энергичной веселой дамы без комплексов, которая свободно может и рюмку водки при случае опрокинуть, и анекдот такой забубенить, что у мужиков уши в трубочку свернутся, проступала застенчивая нежная девочка с тревожным и обостренным восприятием красоты. Когда я готовила первую выставку Раи, этот диссонанс поразил меня.

— Замечательно! — Я была искренна в своей похвале.

Хозяйка дома порозовела от удовольствия, но махнула рукой нарочито небрежно:

— А, пустяки! Расскажи лучше, что нового у вас в галерее.

Я принялась пересказывать последние культурные события и сплетни. Рая слушала заинтересованно, время от времени хохоча и вставляя острые замечания. Наконец, светская часть моего разговора была исчерпана. Теперь требовалось аккуратно перейти к интересующему меня вопросу.

— Рая, помнится, ты говорила, что занимаешься частным интерьером. Уже закончила работу?

— Что ты! Начать и кончить! Сперва я приболела, затем мой заказчик уезжал. А требовалось эскизы с ним согласовать. Потом мы разошлись концептуально. Трудность заключается в том, что я работаю не на расчищенном пространстве. Господин Подлубняк в этой квартире живет несколько лет. Естественно, там уже есть отделка. Пышный, дорогущий евроужас. К счастью, Алексей Михайлович — мужчина толковый. Мне удалось его убедить, что менять надо в принципе все. И, в первую очередь, сам подход к интерьеру. Следовательно, надо прежнее искоренять, выкорчевывать без жалости. Вот сейчас едва-едва к работе приступаю. Задачи комплексные, грандиозные. Я не только дизайнер, но и прораб, и снабженец. Иначе нельзя. Стоит раз недоглядеть, наши отделочники всю идею на корню загубят. И так норовят то краску не ту подсунуть, то эскиз подкорректировать. А еще мебель нужно подбирать. Короче, кошмар! — закончила Рая с восторгом. Было видно, что все эти ужасные хлопоты доставляют ей истинное наслаждение.

— Слушай, а можно мне к твоей работе ненадолго подключиться?

Раиса запнулась на полуслове. Она откровенно растерялась.

— Раечка, не волнуйся. Я не собираюсь с тобой конкурировать и тем более претендовать на часть денег. У меня чисто познавательный интерес. Хотелось посмотреть, как ты работаешь в качестве дизайнера. Это раз. А во-вторых… Ладно, не буду врать. Тут замешаны и личные мотивы. Одним словом, мне необходимо познакомиться с Алексеем Михайловичем поближе, а других возможностей нет.

— Ага! — Художница понимающе улыбнулась и погрозила мне пальцем. — Так бы сразу и сказала! А что, Подлубняк — мужчина хоть куда. Деньги, влияние, харизма — все при нем. Можно и дерзнуть.

Ну, что ты будешь делать! И эта туда же! Наивные, наивные девчонки. Впрочем, если видит ситуацию под таким углом, то пускай. Мне даже на руку. Я изобразила смущение и вполне натурально покраснела.

— Ноу проблем! — ободрила меня Раиса. — Подруге помочь в личном — святое дело. Значит, так. — Она на мгновение задумалась и затем продолжила весело: — Ничего сочинять специально не будем. Все предельно правдиво. Скажем, я пригласила тебя для консультаций как искусствоведа. Пусть Алексей Михайлович гордится, что на его квартире работают специалисты из картинной галереи. В дом будешь вхожа, а уж дальше действуй сама. — Она комично развела руками. — В сердечных делах я тебе не подсказчица. Технологией обольщения владею слабо.

Думаю, что мне это не понадобится вовсе. Главное, получить доступ в закрытый мир молочного императора. Вдруг за что-нибудь да зацеплюсь.

Рая тем временем деловито наморщила лоб:

— Решение принято, нечего рассусоливать! К осаде крепости приступим немедленно. Первая вылазка послезавтра. Встречаемся утром и двигаем. Только ты уж не обижайся, кое-какую работу мне придется все-таки тебе поручать. Чтобы твое присутствие не вызывало подозрений. Признаешь мою главенствующую роль?

— Признаю! Кстати, возможно, мне на самом деле удастся тебе помочь.

Раиса на это смелое предположение деликатно промолчала. Представляю, что она подумала о моих дизайнерских способностях. Впрочем, мне было все равно. Главного я добилась. Послезавтра вполне легально проникну в дом Подлубняка. А там видно будет.

— Между прочим, Рая, осенью мы планируем провести выставку современной графики. Не хочешь предложить свою серию «Зима в городе»?

Художница легко вздохнула:

— Подлизываешься? Да я тебя к Подлубняку и так проведу.

— Обижаешь, начальник! Твои работы хороши сами по себе. Подлубняк здесь ни при чем.

— Ладно, ближе к осени и поговорим. — Рая испуганно вскинулась: — Слушай, у меня уже, наверное, весь чай выкипел.

Она кинулась на кухню, я встала и пошла следом за ней.

* * *

Сотовый высветил незнакомый номер.

— Алло!

— Сима, привет, это Борис.

Ну, конечно, откуда я могу знать этот номер. Раньше у него мобильника не было.

— Я тебе еще не надоел? Ты готова пообщаться?

Деликатность Валевича перехлестнула через край. По правде говоря, это я надоедаю занятому человеку глупыми просьбами и неуместными напоминаниями о себе.

— Конечно, всегда готова.

Господи, что я несу! Какие-то пионерские лозунги. Как ни хорохорюсь, а предохранители всякий раз вышибает.

— Отлично! Тогда сегодня и как в песне: «На том же месте, в тот же час». Пока.

— А-а… — Но Борис уже отключился.

Жизнь становится все интересней и оживленней. Например, свидания с мужчиной приняли регулярный характер. Это тебе не грядки с морковкой прореживать. Хорошо, что Зойка сидит в деревне и ничего не подозревает о моей деятельности. А то курса лекций и советов было бы не избежать.

Итак, шесть вечера. Кафе «Встреча». Мы становимся завсегдатаями этого популярного заведения для небогатой публики. Можно уже рассчитывать на поощрительный бонус от владельцев. Допустим, на лишний пакетик чая «Принцесса Нури». Ну, бонус не бонус, а когда я подошла к знакомому столику, то кофе уже принесли. И мороженое. Бедный Валевич! Мало того, что ходит на встречи со мной (не исключено, что с отвращением!), так еще вынужден тратиться. После этой покаянной мысли перед глазами сразу же возникло суровое Зойкино лицо.

— Что за «совковая» привычка жалеть чужие деньги. Тем более если они потрачены на тебя. Это нормально, когда мужчина делает женщине подарки, это не должно вызывать у женщины чувства вины, — сердилась в таких случаях моя подруга.

— Мне неловко!

— Ох, и дремучая ты, Сима. Откуда у тебя этот менталитет?

— Должно быть, с генами перешел, — робко оправдывалась я.

— Ну-у, если с генами, тогда дело — швах! Никогда из тебя не выйдет настоящей дамы. Так и будешь всегда своим любовникам накрывать ужин и втихаря утром совать деньги на такси. Вот из-за таких, как ты, наши российские мужики совсем опаскудились. Вы же их своей нетребовательностью развращаете и еще нам, настоящим женщинам, — тут подруга гордо вскидывала голову, — жизнь портите. Даже если твой друг из-за тебя разорится и пулю в лоб себе пустит, тебя это не должно волновать абсолютно. Слышишь, абсолютно! Умрет со счастливой улыбкой на устах, ибо ты дала ему возможность почувствовать себя щедрым и крутым.

Может быть, Зойка и права. Ладно, не буду сокрушаться, спокойно съем заказанное Валевичем мороженое. Могу еще и про вторую порцию намекнуть. Пусть чувствует себя щедрым и крутым.

Я слизывала с губ сладкий холод и ждала. Раз позвонил, значит, есть что рассказать.

— Сима, информация такая. Дело идет полным ходом. Преступление, можно сказать, раскрыто, остались небольшие формальности.

— Вот как! И кто преступник?

— Все тот же. Главный подозреваемый — житель Малых Петушков Николай Ерохин.

— Ах ты, дьявол! Так я и думала. Человека осудят только на основании глупых пьяных угроз. Да мало ли кто кому угрожает под горячую руку!

— Сима, дело не только в угрозах. Как я понял, против него имеются серьезные улики. На пожарище найдена канистра с остатками бензина, принадлежащая Николаю. И сам он практически почти сознался.

— То есть как! Прямо взял и сознался?

— Ну, не совсем чтобы… Ваш деревенский народоволец накануне пожара допился до такого состояния, что ровным счетом ничего не помнит. Поэтому своего участия в поджоге не может отрицать, как и не может ничего сказать в свое оправдание. А канистра — это доказательство. В общем дело ясное. Посидит немножко и сознается окончательно.

Я занервничала:

— Подожди, Борис. Но если он был пьян в стельку, то как же мог поджечь дачу?

— Для этого исключительных способностей как раз не нужно. Подтащил бензин, чиркнул спичкой…

Я вспомнила про дорогую зажигалку и прикусила язык.

— … и пошел дальше пить на радостях. Сима, что тебя в этой истории смущает? Ты чего добиваешься?

— Э-э, понимаешь… как тебе сказать… мне кажется, не все так просто.

— Ты можешь эту версию убедительно опровергнуть?

— Не могу, — сказала я сердито. — Пока не могу.

— Послушай, вот тебе мой совет. Не ищи кошку в темной комнате. Ребята довольны, что дело раскрыто моментально, извини за невольный каламбур, по горячим следам.

— Что же они так сразу прицепились к злосчастной канистре? Самого Подлубняка-то хоть проверили?

— Не извольте сомневаться, — Валевич откровенно ехидничал. — Только у Алексея Михайловича — железное алиби. В ночь пожара он до самого утра расслаблялся в клубе «Арамис». И тому полно свидетелей. — Тут Борис задумчиво прищелкнул пальцами. — Хотя выбор заведения, конечно, своеобразный.

— В каком смысле?

— О, святая простота! — Мой визави усмехнулся. — Хотя откуда тебе знать. «Арамис» — клуб дорогой, солидный. Закрытый. Все бы ничего, но только у него есть определенный оттенок. Неофициальный, конечно, но есть. Впрочем, в наше время это не повод для подозрений.

— Какой еще оттенок?

— Серафима, ты меня в краску вгоняешь своей наивностью. Известно какой — голубой!

Я поперхнулась чаем:

— Неужели?! Уж не хочешь ли ты сказать…

— Я ровным счетом ничего не хочу сказать. Местечко пафосное, туда не одни «противные» ходят. Модный клуб — не тюремная зона. Сексуальная терпимость только приветствуется. Есть даже в этом определенный шик. Чем же Подлубняк хуже других?

Конечно, Борис, как всегда, прав. Ярмарка тщеславия работает без выходных. Если престижно тусоваться в гей-клубе, будь ты хоть трижды дамским угодником, а по моим сведениям, Алексей Михайлович именно им и является, — будешь тусоваться. Имидж просвещенного бизнесмена обязывает. И все-таки новость меня задела. Я видела Подлубняка дважды в своей жизни, разговаривала и того меньше, но он произвел на меня впечатление самостоятельного человека, не зависящего от мнения толпы. Неужели и он «повелся» на модную вывеску? Да, как говорится, человек слаб, а враг силен.

— Вот, собственно, и все! — Валевич развел руками. — Кажется, я тебя новостями не порадовал, извини.

— Следствие еще идет?

— Идет, но больше для проформы. Подчищают последние нестыковки.

Я вдруг вспомнила стеснительного подростка, который тянул пьяного Колю за рукав, пытаясь увести отца домой. Теперь отец получит клеймо уголовника и душегуба. Деревня простодушна и жестока в своем простодушии. Будут говорить: «Это Ерохин. Ну, тот, у которого отец дачу сжег вместе с девчонкой». И юноша каждый раз будет вздрагивать. А потом привыкнет и озлобится. Поэтому мне надо торопиться.

— Спасибо, Боря.

— Сделал все, что мог. Хочешь еще мороженого?

Я покачала головой. Следует учитывать прежние ошибки. Сегодня первой уйду я. А он в одиночестве доест свое мороженое.

Уличное пластиковое кресло отодвинулось с легким стуком. Я небрежным жестом подхватила сумочку и выпрямилась. Надеюсь, моя новая блузка расстегнута ровно на столько, на сколько нужно:

— Боря, на всякий случай… Если мне вдруг понадобится твоя помощь, могу я позвонить еще раз?

— Ты что, уходишь?

Ага, попался! Уже ногой осторожно пробуешь воду в старой реке, нельзя ли снова войти?

— Да, ухожу! — сказала я с наигранным сожалением, напирая на слово «ухожу», интонируя так, чтобы мой собеседник понял — сожаление ненастоящее. — Пока, пока!

Вот тебе за мою прошлую одинокую чашку кофе!

* * *

Я напрасно боялась, что Раиса опоздает. Несмотря на свой художественно-небрежный образ жизни, дизайнер была пунктуальна. Наверное, работа с богатыми клиентами благотворно влияет. И правда, ничто так не дисциплинирует, как хороший заработок. Я-то сама уже минут десять как плясала на условленном месте.

— Сима, привет! Ты готова? — Рая заговорщицки подмигнула. Может быть, я напрасно сослалась на якобы личную слабость к Подлубняку? Теперь моя знакомая замучает меня двусмысленными намеками и подмигиваниями. Пожалуй, по доброте душевной еще начнет нам устраивать встречи наедине, как старая дуэнья.

Мы быстрым шагом пересекли сквер и подошли к внушительному дому, облицованному серым гранитом. Все правильно! Не какая-нибудь «элитная» новостройка красного кирпича, внушающая страх своей карточной непрочностью, а солидный, добротный советский классицизм. Стоял пятьдесят лет и еще двести простоит при умном подходе. Главное — несущие стены не рушить. Апартаменты Подлубняка занимали весь второй этаж. Рая бодро нажала кнопку звонка. В квартире раздался приглушенный лай, послышались чьи-то шаги.

— Сейчас открою. — Лязгнули засовы, дверь распахнулась. На пороге стояла полная розовощекая женщина лет шестидесяти с небольшим.

— Раечка, наконец-то! Эти оглоеды меня совсем замучили, я с ними не справляюсь. Представляешь, вчера ушли и мусор за собой не убрали. А мне разве по силам все выворотить. Хотела Алексею Михайловичу пожаловаться, но ему сейчас, бедному, не до того.

— Разберемся, Людмила Семеновна. Вот познакомьтесь, моя помощница — Серафима Нечаева. Между прочим, сотрудница картинной галереи.Искусствовед.

— Очень приятно, — женщина церемонно протянула руку.

— Людмила Семеновна здесь работает. За хозяйством следит, — пояснила Рая. — Сима, иди пока с квартирой ознакомься, а я с оглоедами поговорю. — И она исчезла в глубине огромной квартиры.

Не успела я ступить и шага, как под ноги мне с визгом выкатился серый ком, весь в крупную складку.

— Джина, ну-ка фу! Свои! — строго закричала Людмила Семеновна. Строгость была абсолютно неуместной, поскольку молоденький шарпей, судя по его радостному виду, считал, что весь мир состоит только из своих. Он проворно обнюхал мои ноги, вывалил розовый язык и ясно выражал готовность к конструктивному диалогу.

— Вы ее не бойтесь, Джина не кусается.

Собака, казалось, улыбалась каждой своей кожаной складкой. Неужели какой-то идиот считает, что эта прелесть может укусить? Я наклонилась и потрепала Джину по загривку. Джина в ответ преданно тявкнула.

— Все, она вас признала, — засмеялась домработница. — Только конфет много не давайте, а то живот расстроится.

В этот момент где-то далеко в недрах бесконечных комнат послышался неясный шум, Джина бросилась на звуки, я пошла за ней.

Да, действительно квартира Алексея Михайловича находилась в той тяжелой стадии, когда идет подготовка поля для будущей реконструкции. Правда, разгром осуществлялся поэтапно, очевидно, для меньшего травматизма. В некоторых комнатах отсутствовала мебель, были выломаны двери и сорваны обои. Другие имели пока вполне жилой вид. По мере нашего продвижения вдоль коридора шум становился все отчетливей, перерастая в крики. Я узнала голос Раисы. Судя по всему, там шла крутая разборка с таинственными «оглоедами».

— Это что такое (мать, мать, мать!), сколько можно говорить! Учти, Толик, еще раз займетесь самодеятельностью, выгоню (так и распротак!) без выходного пособия и найму другую бригаду. Слава богу, дефицита трудовых кадров нет! И твоим орлам последнее предупреждение.

Я осторожно заглянула в комнату. Рая металась по оголенному пространству, словно разъяренная валькирия. Толик, здоровенный детина, угрюмо молчал, ковыряя кучу цемента на полу носком заляпанного краской ботинка. Даже если бы ему и было что сказать, вряд ли он смог бы это втиснуть в поток живописной Раечкиной ругани. Художница, автор утонченного графического цикла «Зима в городе» виртуозно выстраивала многоэтажные языковые конструкции. Я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Но Толику было не до смеха.

— Ты меня понял? — Рая достигла наивысшей ноты и держала ее, как настоящий маэстро.

— Понял, Раиса Ивановна, — сдавленно пробормотал Толик.

Волна гнева с шумом опала. Художница повернулась ко мне.

— Сима, как тебе квартира? — спросила она как ни в чем не бывало ласковым голосом. И добавила, обращаясь к Людмиле Семеновне: — Хозяин когда сегодня заглянет?

Тут она мне снова незаметно подмигнула.

— Обещал к обеду.

— И отлично! Нам необходимо кое-что обсудить.

Рая схватила меня под руку и потащила в другую комнату, оставив бригадира ремонтников в состоянии легкого шока.

— Раечка, ну ты даешь! Я восхищена твоими ораторскими талантами.

— Иначе с ними нельзя. Иначе они просто не понимают, — ответила моя знакомая спокойно. — Побудешь здесь дня два — привыкнешь. Это все нормальные рабочие моменты. Ладно, давай лучше я тебе покажу свои задумки.

Она вытащила из большого планшета листы с эскизами и принялась вдохновенно объяснять оригинальную дизайнерскую концепцию. Я невольно увлеклась и почти забыла, зачем, собственно, пришла в дом Подлубняка.

— Есть одна заминка. — Раиса вдруг стала серьезной и даже печальной. — В той дальней комнате была спальня Киры Тоцкой. Она недавно погибла, может быть, ты слышала об этой жуткой истории?

Я что-то невразумительно пробормотала, обозначая свою осведомленность.

— У меня по поводу комнаты была хорошая идея, а теперь заказчик не разрешает ее трогать. Говорит, пусть все остается, как при Кире. Я понимаю, должно пройти время… Но все равно жаль! Ведь рано или поздно придется переделывать. Нельзя же навечно так оставлять. Сама посмотри.

Мы прошли по коридору, и художница распахнула резную дверь.

Спальня девушки была выполнена в золотых и красных тонах. Огромная кровать была завалена маленькими подушечками, над ней нависал тяжелый балдахин с длинной бахромой. Тут и там куклы, мягкие игрушки, туалетный столик заставлен флакончиками и коробочками с дорогой косметикой.

— Интересно бы узнать, кто предложил организовать этот пылесборник, — негромко пробормотала Раиса, указывая на балдахин.

Наверное, сама хозяйка спальни, подумала я. Не наигралась в принцессу, вот и устроила все в соответствии со своими представлениями о красоте и богатстве.

Сзади бесшумно подошла домработница.

— Я здесь ничего не трогаю, только пыль вытираю, — сказала она, смаргивая с ресниц слезу, и шумно высморкалась в платок. — Бедная наша Кирочка, бедный Алексей Михайлович!

Я внимательно посмотрела на Людмилу Семеновну. Наверное, с ней надо поговорить в первую очередь. Преданная домоправительница уж точно знала об особых отношениях хозяина и его падчерицы. А возможно, знала и еще кое-какие интересные детали жизни обитателей богатой квартиры, скрытые от посторонних глаз. Но как построить разговор, не вызывая подозрений?

Вдруг женщина встрепенулась и прислушалась:

— Ой, кажется, Алексей Михайлович приехал! — И она заспешила в прихожую, из которой уже доносился веселый лай Джины.

— Очень кстати. Пойдем, я тебя представлю. Да не робей! — Рая шутливо толкнула меня в плечо.

— Мы немного знакомы, только не знаю, вспомнит ли он.

— Вот сейчас и определим, — художница повлекла меня в сторону прихожей.

Посреди просторного холла юлой крутилась собака. Она подпрыгивала с явным намерением лизнуть в лицо крупного мужчину. Мужчина уворачивался, приговаривая ласково:

— Джина, перестань, не шали.

Он поднял голову, и я узнала Алексея Михайловича Подлубняка. Все такой же импозантный и красивый, только резко обозначились тени под глазами.

— A-а, Рая! Вы, как всегда, на рабочем месте. Все нормально или есть проблемы?

— Как же без проблем, — засмеялась Раиса. — Но об этом позже. А пока познакомьтесь с моей помощницей. — И она легонько подтолкнула меня вперед.

— Алексей Михайлович, мы уже знакомились однажды. Меня зовут Серафима. Серафима Нечаева.

— Вот как! Возможно. — Подлубняк задумчиво наморщил лоб. Вероятно, не от желания вспомнить, а из вежливости.

Мне стало неловко. Обидно чувствовать себя такой невыразительной личностью, знакомство с которой не отпечатывается надолго в памяти.

— Вы как-то подвозили меня до Малых Петушков.

По лицу Алексея Михайловича пробежала едва заметная судорога.

— Да-да, — сказал он поспешно и тут же снова обернулся к Рае. Очевидно, воспоминания о Малых Петушках доставляли ему боль.

Разговор перекинулся на ремонтные темы. Раиса начала доказывать хозяину преимущества матовой краски перед глянцевой, потом Подлубняк ушел ненадолго в свой кабинет, причем Джина последовала за ним.

— Обожает хозяина, — умиленно прошептала им вслед Людмила Семеновна. — И он в ней души не чает. Особенно после того, как Кирочка… Для Киры щенка-то и брали. — Домработница коротко задышала, собираясь снова заплакать. Но справилась со скорбью и пошла на кухню по обеденным делам.

— Ну что я скажу, Сима, — мужественно резюмировала Раиса, — задача тебе предстоит трудная.

Ее смутил прохладный прием, который оказал мне молочный император, и его откровенное нежелание узнавать во мне свою старую знакомую. Я, напротив, выказала твердость:

— Ничего, чем труднее борьба, тем слаще победа.

— Молодец, уважаю! — Наивная художница по-прежнему считала, что я собираюсь заманить Подлубняка в любовные сети. — Людмила Семеновна! — крикнула она в сторону кухни. — Сима будет теперь приходить каждый день, чтобы курировать отделочников.

— Вот и славно, — обрадовалась домработница, — их надо, это самое… курировать, и курировать без всякой жалости, а то совсем распустятся. — Она высунулась из дверей и погрозила маленьким кулачком в сторону самой большой комнаты, где после Раечкиного разноса «оглоеды» показывали чудеса трудового энтузиазма.

— Оперативный простор тебе обеспечен, а теперь уж не взыщи — дам задание на завтрашний день. — Рая слегка стушевалась. Наверное, ей было неловко использовать меня в качестве дармовой рабсилы.

Мы прошли в разгромленную комнату, и моя работодательница стала объяснять, на что нужно обратить внимание. Когда инструктаж закончился, оказалось, что Алексей Михайлович уже уехал, и сегодня, как он предупредил домработницу, больше не появится. Мне тоже пора было уходить. Рая собралась отправиться в салон «Английские ткани», где, к слову сказать, английским был только чай, предлагаемый солидным покупателям. А болтаться в ее отсутствие по квартире Подлубняка не имело смысла. Мы попрощались с Людмилой Семеновной, условившись, что я приду завтра.

Весь остаток дня я провела в размышлении. Ничего обнадеживающего мне пока в голову не приходило. Да, честно говоря, стратегия у меня хромала. А тактика что ж! Тактика известная: расспросы, наблюдения и выводы. Ладно, если не подведет тактика — появится и стратегия. Еще я позвонила Зойке и объявила, что вынуждена задержаться в городе на неопределенное время. Очень жаль, потому как малина совсем поспела и опадает, сказала Зойка сердитым голосом. А, кроме того, вечера стоят сказочные. Я только вздохнула. Слава богу, подруга не знает, что я в такую чудную летнюю погоду нанялась в подмастерья к Раисе, и притом без оплаты. А то бы точно решила, что меня пора лечить в отделении неврозов и пограничных состояний. Кстати о работе. Надо заранее продумать свой наряд, чтобы завтра поутру не метаться. Я три раза перебрала свой гардероб, прикидывая так и этак. Конечно, у меня абсолютно не было желания соблазнить Алексея Михайловича, как думала Рая, но все-таки он мужчина, а я женщина. И просто хотелось взять какой-никакой реванш за сегодняшний прокол, когда Подлубняк не узнал меня с первого взгляда.

* * *

Уже несколько дней я после завтрака дисциплинированно направляюсь в квартиру, где идет ремонт. Определенный прогресс в отношениях с ее обитателями есть, конечно. Отделочники при моем появлении заметно активизируются, поскольку за моей спиной незримо маячит грозная фигура Раечки. Людмила Семеновна старательно поит меня чаем, не забывая обсудить попутно последние политические скандалы. А Джина, та просто злоупотребляет своим обаянием, чтобы выпросить очередную 128 конфетку. У меня сердце жалостливое, отказать совершенно не могу. И потом, она так уморительно чавкает и так душевно благодарит, пытаясь облизать руки и, по возможности, достать до лица. Раиса, по-моему, начала в полной мере осознавать, какие выгоды несет ей наше добровольное сотрудничество. Она поручает мне все более ответственные задания и все реже появляется сама на строительном поле боя. Впрочем, я не в претензии. Даже интересно попробовать себя в новом качестве. Между прочим, дизайнер она, конечно, опытный и в нашем городке популярный, но к некоторым моим советам все же прислушалась. Это меня очень поднимает в собственных глазах.

Все бы ничего, но только в расследовании я пока не продвинулась ни на шаг, хотя и накопила уже некоторые впечатления. Тот, кто меня, собственно, интригует, а именно хозяин огромной квартиры, появляется ненадолго. Скупо здоровается, не проявляя никакого интереса, проходит в кабинет, до которого еще не докатился вихрь великой квартирной перестройки, и снова уезжает. Иногда Людмиле Семеновне удается его накормить своими особыми пирогами — и только. Больше всего хозяйского внимания перепадает Джине. Алексей Михайлович балует ее маленькими собачьими подарками, подробно расспрашивает домработницу о состоянии здоровья своей любимицы и даже иногда гуляет с собакой во дворе. Его чувства мне очень понятны, если вспомнить, что собственные коты уже сели мне на шею, а я все терплю и радуюсь.

Иногда вдруг ни с того ни с сего приезжает шофер Подлубняка с поручением хозяина непременно погулять с Джиной или передает от него какой-нибудь специальный корм. Матвей, так же, как и его шеф, старательно держит дистанцию. Вероятно, мечтает втихаря тоже стать когда-нибудь богатым и влиятельным, а пока, как всякий недалекий человек, перенимает манеры своего кумира. Наверное, думает, что это приближает его к мечте. Манеры-то перенимает, но одинаковое поведение обусловлено разными причинами. Когда я исподтишка наблюдаю за Алексеем Михайловичем, то чувствую, что его неразговорчивость вызвана глубокими внутренними причинами. Словно что-то его грызет изнутри. А Матвей просто высокомерный и надменный красавчик. Хотя видно, что хозяину искренне предан. И вообще все обитатели квартиры, включая даже брутальных представителей рабочего класса, относятся к Алексею Михайловичу, на удивление, нежно и почтительно. Этот крупный властный человек распространяет вокруг себя некое удивительное, неотразимое обаяние. Джина просто голову теряет при его появлении: визжит, путается под ногами, не спуская с Подлубняка влюбленных глаз. Про домработницу и говорить нечего. Людмила Семеновна, кажется, голову готова сложить за своего хозяина. Ну просто няня Арина Родионовна!

— Беда, Симочка, — жалуется она сокрушенно, — совсем от дома отбился. Да и то сказать, кому понравится жить в такой разрухе. И зачем он затеял ремонт — ума не приложу. У нас и так все было красиво. Даже в кухне хрустальная люстра висела, — добавляет она горделиво. — А Рая пришла и давай: то ужасно, это ужасно.

Я улыбаюсь и закрываю глаза, пытаясь представить на кухне хрустальную люстру. Да, это круто! А Людмила Семеновна, ободренная моей улыбкой, продолжает возмущаться:

— Это Кира все первая начала. Ее идея. Конечно, сама, как только рабочие пришли, в деревню съехала, а Алексею Михайловичу каково… Ладно, прежде-то хоть тоже на даче отдыхал, а теперь и вовсе…

Женщина горестно вздыхает, и по ее румяным щекам привычно струятся прозрачные слезки.

Вообще-то разговоры о юной обитательнице дома, трагически погибшей летней ночью, Людмила Семеновна поддерживала неохотно. Думаю, все ее старомодное естество сопротивлялось необычным любовным отношениям, но критиковать хозяина она не могла. Поэтому домработница упорно называла Киру падчерицей Алексея Михайловича и, как только беседа переходила в опасную плоскость, сурово поджимала губы и умолкала.

Огромная квартира, раскинувшаяся на весь этаж, стала уже привычной и не впечатляла. Ничего интересного, кроме, пожалуй, спальни Киры. Мне до ужаса хотелось осторожно покопаться в ее вещах, особенно в бумагах. Но, во-первых, сделать это абсолютно невозможно, «верная Личарда» Людмила Семеновна всегда начеку, а во-вторых, кажется, и бумаг, как таковых, в спальне девушки не наблюдается. Во всяком случае визуально.

Глядя на бесконечную путаницу комнат и коридоров, я невольно вспоминала комнатку своего детства. Мы тогда жили с мамой в коммунальной квартире и занимали жилплощадь размером в пятнадцать квадратных метров. По сути дела, это была убогая клетушка. Но в памяти моей она осталась целым миром, огромным и необъятным. Наверное, особое детское восприятие. Каждый предмет незамысловатого интерьера был важным и самодостаточным. Шкаф — это шкаф, а кровать — это кровать. Они жили собственной жизнью, не сливаясь в единое пространство, а потому границы комнаты раздвигались беспредельно, словно космос. До подоконника я не доставала подбородком, а чтобы взглянуть на потолок, приходилось до боли в шее задирать голову.

Мне и сейчас нет-нет да и приснится та старая комнатушка. И с тем же самым ощущением свободы и простора, которого я больше никогда в своей жизни не испытывала.

— Сима, иди обедать! — заботливый голос Людмилы Семеновны прервал мои детские воспоминания.

— Спасибо, я еще не проголодалась.

— Иди, иди, уже все на столе.

Не получается у домработницы опекать своего хозяина, вот она и перекинулась на нового благодарного клиента. Не терпит никаких возражений и споров. Придется идти, чтобы сердобольная женщина не обиделась.

Ну вот, как всегда! Огромная суповая тарелка полна густого наваристого борща.

— Людмила Семеновна, миленькая, — взмолилась я, — мне столько не осилить!

— Да чего тут кушать! Два раза ложкой зачерпнула — и все. Посмотри, какая ты худенькая. Нужно поправляться.

Худоба и нездоровье для моей благодетельницы — синонимы. Я вздохнула и покорно взяла ложку. Глаза Людмилы Семеновны радостно засияли.

— Наш-то опять сегодня дома не ночевал, — поделилась она своими заботами, пододвигая ко мне поближе корзинку с толстыми ломтями белого хлеба. Надо было понимать, что Подлубняк теперь такой же «мой», как и Людмилы Семеновны.

— Может быть, у женщины остается?

Домработница вспылила, словно я сказала что-то неприличное про ее хозяина:

— Он, прости господи, не бомж какой-нибудь, чтобы по чужим квартирам болтаться. И не до женщин ему сейчас. Кира-то совсем недавно померла! — воскликнула она и тут же прикусила язык. — Одиноко ему, вот в клубе и пропадает. Сидит там до самого утра, а потом приедет, вздремнет часа два и снова на работу. Слушай, Сима, ты вот молодая, современная, объясни, и что там в этих клубах делают?

Я вспомнила, какую характеристику дал Валевич любимому заведению Подлубняка, и чуть не поперхнулась. Хотелось бы мне и самой знать, что там делает Алексей Михайлович.

— И часто он в клубе пропадает? — спросила я, разгребая ложкой суповую гущу.

— Ой, часто. Он и раньше ездил, еще при Кире. Она очень была недовольна, обижалась, плакала. Даже ссорились из-за этого несколько раз. Понятно! Алексей Михайлович один ездил, ее с собой не брал. А теперь уж и вовсе через день да каждый день. Сказать, чтобы пил, не могу. Приезжает не пьяный, так, с запахом слегка. Может, в карты играет? Игры — такая зараза! По своему зятю знаю. — Людмила Семеновна покачала головой и подперла щеку ладонью.

В это время затренькал дверной звонок.

— Рая, наверное, — вскинулась домработница. — Пойду открою, а ты кушай, кушай, — сурово отрезала она мне пути к отступлению.

Я прислушалась. Нет, не Рая. В коридоре раздался юношеский тенорок Матвея. Потом залаяла Джина, снова хлопнула дверь.

— Матвей приехал. Алексей Михайлович наказал ему с Джиной погулять, — объявила моя кормилица, снова появившись в кухне.

Я с усилием проглотила последнюю ложку и сказала решительно:

— Людмила Семеновна, воля ваша, но больше не могу.

— А второе! — с отчаянием воскликнула домработница.

— И второе не буду.

— Ну, хоть компот.

— И компота не хочу, — бунтовать так бунтовать!

И, не дав Людмиле Семеновне очнуться, я выскочила из кухни.

Из окна, выходящего во двор, было видно, как Матвей тащит на поводке упирающуюся Джину. Эта парочка явно недолюбливала друг друга. Честно говоря, мне паренек тоже был не очень симпатичен. Конечно, задевает, если на тебя обращают внимания не больше чем на мебель. А Матвей относился ко мне именно так. И я опять вспомнила хозяина. Так что же гложет Алексея Михайловича? Неужто совесть? И еще. Какие у него могут быть интересы в гей-клубе «Арамис»?

* * *

Хочу быть раскованной, современной и продвинутой во всех отношениях. Это когда небрежно говоришь на любые темы, тонко и чуть устало улыбаешься изумлению окружающих по поводу странных проявлений жизни, дескать, все уже знакомо, все уже понятно. Когда вхож в любое общество (разумеется, кроме откровенно асоциального, типа бомжей), и никакому секьюрити не придет в голову прощупывать тебя презрительным взглядом из-за того, что фейсконтроль ты безнадежно провалил.

Старый троллейбус взвизгнул на ухабе с интонацией щенка, которому нечаянно отдавили лапку. Ага, вот она, элегантно-сдержанная вывеска клуба «Арамис». Никаких зазывно распахнутых ворот, никаких разухабистых неоновых завитушек. Я торопливо выскочила на остановке, и очень вовремя, так как ветеран городского общественного транспорта с полным пренебрежением к этой элитной части города через секунду сомкнул свою рассохшуюся дверную гармошку и покатил дальше.

Да, хочу быть раскованной… Но между «хочу» и «могу», как говорится, дистанция… Я крутилась в некотором отдалении от наглухо закрытого клубного входа, и, казалось, никакая сила, никакое самовнушение не смогут заставить меня дернуть ручку массивной двери. Денежная сумма, приготовленная на клубный кутеж и еще полчаса назад казавшаяся огромной, вдруг сжалась до нищенских крох, которые даже стыдно вытаскивать из сумочки. Мне мерещились непереносимые для моего самолюбия ужасы, когда щеголеватый официант засмеется, увидев, как я села за столик. Засмеется вроде просто так, что-то сказав не менее щеголеватому метрдотелю, но чтобы я непременно заметила. А потом подойдет к столику и объявит с отчетливо ощутимой холодной брезгливостью: «Извините, столик не обслуживается!» А когда я покорно пересяду, окажется, что этот столик заказан. А кофе попить можно за углом. Там как раз есть трейлер с горячими сосисками. Я покорно поплетусь к выходу, а прилизанные мальчики с наманикюренными ногтями и в голубых рубашках (кстати, почему именно в голубых? Ассоциации давят, что ли?) будут фыркать мне вслед.

Нет, нет! Я от страха закрыла глаза. А когда открыла, то увидела, что на клубной стоянке аккуратно паркуется знакомая серебристая капля. Ого, совсем в тему! Это же «Опель» Алексея Михайловича. Подлубняк уверенным шагом подошел к двери «Арамиса» и нажал неприметную кнопку у косяка. «Сим-сим» покорно открылся, проглотив молочного короля. Еще и кнопка! Ну и какие у меня шансы? Почему-то вспомнился мультик «Кошкин дом». «Кто там стучится у ворот, привратник мой Василий?» И дальше со всеми вытекающими последствиями. А именно: метла, угрозы и пинок под зад.

Не хотела, ох, не хотела приставать к Валевичу. Самоуверенно мечтала справиться сама. Дело-то, если разобраться, ерундовое. Подумаешь, провести вечер в закрытом клубе для богатых и слегка нетрадиционных. Кстати, вон и тетка из «мерса» выползает, вся в мехах, несмотря на жару. Вот дура! И тоже в «Арамис». И мужик с ней в клубном пиджаке. То-то сопреют в зале. И поделом! Хотя что это я. Там кондиционеры.

От собственного бессилия и малодушия я совершенно озверела. Ясно одно — в клуб мне сегодня не попасть. И без помощи Бориса не обойтись. А вообще — чего дался мне этот «Арамис», самый изнеженный мушкетер из прославленной троицы Дюма? Нечего мне там делать! Кстати, от трейлера так зазывно сосисками тянет. Еще и с кетчупом.

Кетчуп, как всегда, выскочил из булки бордовой гусеницей и радостно шмякнулся на мою светлую блузу. «Нет ни в чем вам благодати, с счастием у вас разлад…» И как это вы, Александр Сергеевич Пушкин, через века так хорошо определили принцип моей жизни? Попытка убрать жирную томатную гусеницу привела к тому, что на груди расплылось огромное пятно. Алое и трагическое. Как раз напротив сердца. Оставалось только прилечь на скамью и раскинуть театрально руки. Бедную Серафиму, неугомонную правдоискательницу, наконец-то «замочили» за излишнее любопытство. А вот и скамья подходящая.

— Алле, Борис, это ты? — Я была так раздосадована своими неудачами и с клубом, и с кетчупом, что даже не успела трепетно стушеваться. Железная леди, и все тут!

— Да, Сима, это я. Слушаю.

В знакомом баритоне мне почудилась улыбка. Все-таки ты, Серафима Нечаева, ужасная балда! Кто, скажи на милость, может еще ответить с личного сотового?

— Боря, нужна твоя помощь.

Так, надеюсь, голос достаточно тверд и эмоционально нейтрален. Пожалуйста, не подумайте, что бедной девушке требуется скрасить одинокий вечерок или, чего доброго, согреть холодную сиротскую постель. Теперь не дать расслабиться моему собеседнику и сразу к делу. Пугать не будем, начнем с невинного вопроса.

— Борис, подскажи, пожалуйста, как можно попасть в клуб «Арамис»?

— Что, заинтересовалась? Очень просто. — Мне показалось, что Валевич опять улыбнулся. — Например, в качестве члена клуба или хотя бы спутницы богатого обладателя клубной карточки.

Мне вспомнилась тетка в мехах.

— А если нет ни того, ни другого?

Борис помолчал. Сейчас предложит трейлер с сосисками.

— Ну, можно еще наняться мыть посуду при наличии вакантных мест, — сказал он нарочито неуверенно.

Представляю, какая ироническая усмешка заиграла на его лице. Ах, ты издеваешься!

И тут я сказала самым проникновенным голосом с эротическим придыханием:

— Боря, ты ведь настоящий мужчина?

Даже через телефон я почувствовала, что Валевич опешил:

— В-в-в каком смысле?

Ого, теперь меня уже не сбить.

— Знаешь, мужчина или настоящий, или нет. И по смыслам это не раскладывается.

Ну, попробуй скажи теперь, что ты ни на что не годный лопух. Скорее умрет, чем скажет. Потому как в каждом мужике сидит ген соперничества. Природа-умница так задумала. Я круче, я сильнее, я умнее, я, я, я… Ну, хотя бы в чем-то по сравнению с соседом. Пусть даже он меня в поединке за самку рогами и забодал, зато я нашел полянку, где трава гуще и сочней, чем на его угодьях. И проницательные самочки на этих струнах самолюбия такие рапсодии могут сыграть, любо-дорого послушать!

— Боря, мне очень нужно попасть в «Арамис». Хотя бы на один вечер. Знаешь, я почему-то уверена, что тебе клубную карточку раздобыть — раз плюнуть.

— М-м, не могу сказать, что совсем уж плюнуть, но каналы имеются.

Есть! «Повелся» на настоящего мужчину!

— Может быть, ты не откажешься сопроводить меня вечерком в это славное заведение? Или я ошибаюсь? — Голос в меру печальный, с еле уловимой надеждой. Если Валевича не прошибет, значит, я его совсем не знаю.

— Ну, если тебе очень надо… Когда ты хочешь сходить?

Когда, когда? Как бы не промахнуться. Допустим, приду, а Подлубняка как раз в этот день и не будет. Не могу же я в «Арамисе» всю неделю ошиваться. Но выбора нет. Что-то мне подсказывает, что не станет Алексей Михайлович согласовывать со мной свои клубные загулы. Придется действовать наугад.

Прошептала я про себя горячую просьбу ангелу-хранителю, чтобы подсуетился насчет удачи, и сказала первое, что на ум пришло:

— Мне нужно послезавтра.

— Договорились. Я тебе еще перезвоню, уточню время. Пока, до встречи. Наряды готовь. — И Борис, наконец-то, засмеялся. Но по-доброму.

Пока, пока. А как же холодная сиротская постель? Впрочем, лето, не замерзну и одна.

* * *

— Алексей Михайлович! Неприятность. — Голос в трубке срывался и испуганно вибрировал.

— Что случилось, Людмила Семеновна? — Подлубняк не скрывал раздражения. Идет важное совещание, а домработница врывается со своим звонком, сбивая нужную мысль, которую он только что сформулировал внутри себя до конца. И наверняка какая-нибудь чушь, жалоба насчет бригады ремонтников. В досаде Алексей Михайлович даже не подумал, что домоправительница почти никогда не обременяла его пустыми звонками. И ценил он ее, собственно, и за это тоже.

— Алексей Михайлович, Джина заболела!

О, господи! Приболел щенок. Разве это повод для паники. Подлубняк с досадой швырнул на стол органайзер в кожаном переплете, но в груди что-то неожиданно оборвалось и заныло.

— Извините, я на минуту, срочный разговор. Продолжайте пока без меня. — Он поднялся из-за стола и вышел из кабинета. Отошел подальше к окну, за разлапистую дорогущую пальму, чтобы, не дай бог, сотрудники не услышали, как их босс, словно престарелая девственница, обсуждает здоровье любимой собачки.

— Говорите, Людмила Семеновна.

— Ничего не понимаю, Алексей Михайлович. С утра все было нормально. Покушала, погуляла, как всегда. Веселенькая… А с полчаса назад чую — вроде притихла и словно хрипит. Я — к ней. А она на боку. Глаза закатились, из пасти пена.

Подлубняка заколотило:

— Какая еще пена! Ветеринара вызвали, черт бы вас побрал?!

— Вызвали, вызвали. Сразу же. Только у Джины вроде уже и лапки…

— Что — лапки?!

— Холодею-у-ут. — И Людмила Семеновна откровенно зарыдала.

Подлубняк кинулся во двор, даже не выключив мобильник. Беда, ах, беда! Смешной шарпей был тоненькой ниточкой, которая тянулась туда, в другой мир, и словно связывала Алексея Михайловича с Кирой. Словно еще держала его на плаву среди обычных людей и не давала до конца раствориться в темном, опасном. Кира так любила этого щенка, так смешно тискала его за складчатые щеки. А собачонок повизгивал и тыкался в девичьи руки, как в материнское брюшко.

— Матвей, скорей домой!

Парень и бровью красивой не повел, рванул машину с места. Каким-то уголком сознания, которое у Алексея Михайловича никогда не выключалось, даже в самых экстремальных ситуациях, он в очередной раз отметил — хорошего ему водителя порекомендовали в свое время. Виртуоз автомобиля, даром что молодой. Понятливый, с лишней болтовней никогда не лезет. Да и вообще…

«Опель» стремительно влетел во двор и остановился у подъезда как вкопанный. Подлубняк, не дожидаясь степенного неторопливого лифта, перескакивая через три ступени, помчался на свой этаж. Рванул дверь, позабыв про звонок. Дверь распахнулась, как по заказу. Вопреки обыкновению, она не была заперта. Может, это еще ничего не значит? Наверное, строители просто таскают вниз мешки с мусором. Слабая надежда промелькнула и тут же растаяла без следа.

В просторной прихожей человек в белом халате складывал в небольшой саквояж какие-то блестящие инструменты явно медицинского происхождения. Рядом топталась зареванная домработница.

— Что? Где Джина? — Алексей Михайлович, не обращая внимания на присутствующих, кинулся в дальнюю комнату, где в своем любимом кресле обычно нежился щенок после обеда. Людмила Семеновна, спотыкаясь, кинулась за хозяином.

— Алексей Михайлович, миленький, нету ее там. — И бестолково тыкала пальцем во что-то лежащее на полу и прикрытое шелковым покрывальцем.

Подлубняк рывком сдернул покрывало.

— Сдохла собачка. Делали все, что могли, но увы… — Ветеринар, незаметно подошедший сзади, развел руками, профессионально сожалея. Но лицо оставалось бесстрастным. Страдания хозяев, конечно, можно понять, но все-таки это не повод для вселенской скорби. Не человек умер — животинка. Погрустят и заведут нового щенка. — Извините, вот счет за услуги. — Врач деликатно положил на стол небольшую квитанцию. — Если желаете, можем собачку забрать и кремировать. У нас фирма солидная, делаем все по желанию клиента.

Подлубняк медленно обернулся. Такого лица с каменными желваками смертельно боялись его подчиненные и конкуренты. Но ветеринар был не в теме, поэтому спокойно и выжидательно смотрел на богатого клиента, прикидывая в уме, на какую сумму можно раскрутить убитого горем собачника.

— Значит, фирма солидная? — спокойно переспросил Алексей Михайлович. — И кремируете по желанию.

Он словно невзначай дернул рукой, но так, что саквояж вылетел из объятий ветеринара, распахнулся, и медицинские инструменты веером разлетелись по комнате. Домработница ахнула и закрыла лицо руками.

— Джине нужен был врач, а не похоронная команда. Так какой же ты, к такой матери, ветеринар, если щенка спасти не мог! Счет за услуги? За какие услуги?! За то, что собаку уморили! Я тебе покажу счет! Ты всю свою клинику продашь, а со мной не рассчитаешься.

Ветеринар, кажется, начал понимать масштабы стихийного бедствия. Он резво выскочил в прихожую и стал судорожно давить кнопки сотового:

— Милиция!

Чья-то рука решительно перехватила телефон:

— Все в порядке, не надо милицию. — Высокий симпатичный парень, который каким-то образом оказался в прихожей, властно сжал запястье ветеринара и тут же отпустил. — Подождите две минуты, сейчас все уладится.

Парень зашел в комнату и приобнял разъяренного Подлубняка за плечи:

— Алексей Михайлович, успокойтесь! Выпейте лучше.

Он мгновенно достал из бара дорогую фасонистую бутылку коньяка, плеснул темной жидкости в первый подвернувшийся стакан, жестом факира вынул из кармана маленькую таблетку, почти насильно затолкал ее в рот хозяину и заставил запить коньяком.

Как ни странно, все эти нехитрые манипуляции возымели некоторое действие. Хотя Подлубняк и продолжал еще прерывисто дышать, но взгляд стал более осмысленным и сосредоточенным. Наконец Алексей Михайлович сказал уже почти спокойно:

— Спасибо, Матвей.

— Можете собрать инструменты. — Матвей повернулся к бледному ветеринару. — Счет будет оплачен сегодня же. — Помолчал и добавил: — И собаку тоже заберите. Только постарайтесь незаметно.

— Хорошенькое дело, незаметно! — тихо ворчал себе под нос собачий эскулап, ползая по полу гостиной в поисках шприцов и ампул. — Сами собаку отравили, а врач виноват. Я, между прочим, специалист высокой категории, но не господь бог. Оживлением умерших не занимаюсь.

— Что? — Очевидно, Подлубняк все же разобрал негромкие слова ветеринара. — Как отравили?

Собачий лекарь, видя, что хозяин новопреставленной Джины уже вполне вменяем, с достоинством выпрямился и сказал:

— Симптоматика такова, что с высокой долей вероятности можно предположить — собака отравлена сильным ядом. Либо сама что-то съела, либо специально накормили. Хотите более точного диагноза, можно провести вскрытие. — Тут он поперхнулся и опасливо глянул на Алексея Михайловича, ожидая нового взрыва негодования.

Но Подлубняк молчал. Он молча переждал уход ветеринара, только коротко качнул головой на его сдержанное «До свидания». Потом налил себе еще немного коньяка и сказал Матвею:

— Иди вниз и жди в машине. Сейчас поедем в офис.

И только потом повернулся к домработнице. Та стояла ни жива ни мертва.

— Ну, уважаемая Людмила Семеновна, и как вы объясните все произошедшее?

— Ничего не понимаю, Алексей Михайлович! — трясущимися губами пролепетала женщина.

— Надоело за собачкой убирать, я так думаю, — ледяным голосом продолжил хозяин. — Избавиться решили от обузы.

— Побойтесь бога, Алексей Михайлович, как вам такое в голову пришло! Чтобы я… Джину…

— Это уж вы побойтесь бога. Собака-то была на вашем попечении. Говорил я вам — чужих до щенка не допускать? Говорил?!

— Так не было чужих-то! — истово вскричала домработница и осеклась на полуслове.

— Вот и выходит, что сами сознались. — Подлубняк недобро усмехнулся. — Дознания, очные ставки мне проводить некогда. И глупо. Подумаешь, псина сдохла. — Тут хозяин так стиснул челюсти, что скрипнули зубы.

Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил из него несколько зеленых купюр и небрежно бросил на стол.

— Выходное пособие за вашу, так сказать, беспорочную службу. С завтрашнего дня вы уволены. Все!

Людмила Семеновна как стояла, так и сползла на подвернувшийся рабочий табурет отделочников, заляпанный краской.

— Да за что же… Столько лет… Кирочка… — бормотала она бессвязно, очевидно потрясенная до глубины души.

Подлубняк поморщился и отвернулся:

— Про Киру лучше помолчите. Вы даже ее любимую собаку сберечь не смогли.

Он снова налил и выпил большой глоток коньяка. Жестокость, которую Подлубняк проявил по отношению к старой женщине, вдруг напугала его самого. А, ладно! Поздно! Дело сделано. Его-то никто не жалеет. И потом — домработница на самом деле не уберегла Джину. И не видно, чтобы старая клуша так уж сильно убивалась по щенку. Он закрыл глаза. Добродушный щенок подкатил под ноги, виляя куцым хвостиком и выпрашивая конфету. В дальней комнате послышался веселый смех Киры. Жизнь отбирает всех, кто ему дорог. А иных убирает он сам.

Алексей Михайлович обернулся, но домработницы в комнате уже не было. Значит, назад хода нет.

А теперь работать, работать до полного изнеможения. Он спустился во двор, сел в машину. Матвей понимающе молчал, ждал указаний. Куда? В офис? Не-ет! Взбаламученная энергия мужчины разрывала его изнутри на части, требовала выхода. Ему сейчас так не хватало понимания, элементарного сочувствия. Разве его найдешь на работе?

Не глядя на водителя, Подлубняк негромко сказал:

— Черт с ней, с работой, Матюша. Поехали на Луговую.

Это уже было лучше. Шофер заметно повеселел и повернул ключ зажигания.

* * *

Сегодня вечером я иду в «Арамис». О, меня поймут миллионы наших женщин, которым нечасто приходится бывать в пафосных закрытых клубах в качестве полноправных посетительниц. Не могу пожаловаться на то, что я уж совсем отсталая серая мышь, которая возвращается с сумками домой, когда заведения еще не начали свою работу, а потому почти не догадывается о их предназначении. И если изредка поднимает глаза на вывески, то с трудом разбирает названия оных, вычурные и начертанные почему-то непременно латиницей. Чем хозяев, собственно, кириллица не устраивает? На мой взгляд, есть в этом неуважении к родному языку что-то глубоко лакейское и обезьянье. Тьфу ты, лучше помолчу, а то еще обвинят в «квасном патриотизме».

Так вот, бывали и мы на этих ристалищах раздутых амбиций. Не буду врать — цепляет. Надо уж сильно подняться над мирской суетой, чтобы не оглядывать тайком модные туалеты дам, не сравнивать ревниво косметические изыски, а просто парить, парить над презренным коловращением ресторанной жизни, ощущая себя глубоким философом, случайно забредшим из своей бочки в это гнездо порока. Тогда законный вопрос — зачем вообще пошла? Ага! Вот-вот, еще раз скажу — слаб человек, ой, слаб!

Так размышляла я, роясь в старом шкафу в поисках достойного прикида. Паники не было. Есть кое-что вполне приличное. Осталось от прежней недолгой состоятельной жизни. Правда, подернулось слегка патиной времен, но в меру. Ровно настолько, чтобы выглядеть женщиной с устойчивым вкусом, не гоняющейся за экстравагантными однодневками. Значит, это, это и это. Может быть, и проиграю тетеньке по части мехов, но зато я умею делать умное лицо. И выразительный взгляд. И полное осознание своей интеллектуальной наполненности. Я показала своему отражению в зеркале язык. Интеллектуальная наполненность будет весьма кстати в заведении с гей-репутацией. С этой пряной и слегка запретной частью бытия мне сталкиваться еще не приходилось. Интересно, как они себя ведут? Кидаются друг другу в объятия, целуются при всех долго и в губы? Почему-то воображение рисовало карикатурных мужиков в образе Верки Сердючки. Что такое, Сима, откуда у тебя такие обывательские представления? Ведь, кажется, изучала историю Древней Греции, Древнего Рима и прочих погибших изнеженных цивилизаций, где порок благодаря благодатному климату и бесплатному рабскому труду был доведен до совершенства, до искусства. Разве есть среди мраморных статуй хоть одна Верка Сердючка? Сплошные аполлоны с безупречно тонкими лицами и телами атлетов. Чего только на эту тему росписи античных амфор стоят! И вообще надо подниматься над дворовыми хихиканиями и сальными перемигиваниями. Один смелый юноша в пору моего студенчества проповедовал, что секс допустим любой при условии, что он без насилия. Сама я, конечно, безнадежная натуралка, но надо же воспитывать в себе толерантность. И эротическую в том числе. Хотя, честно говоря, мне было по-обывательски любопытно и еще немного не по себе.

А уж как не по себе было Валевичу! Я это поняла сразу, как только увидела его стоящим неподалеку от «Арамиса» с букетиком цветов. Поняла по… э… по невозмутимо-несчастному выражению лица. То есть он пытался выглядеть невозмутимым, а выглядел слегка затравленным. Словно стоял на улице без брюк. Сам виноват, нечего было назначать встречу прямо у дверей клуба. Еще бы, такой правильный, нормальный мужик, бывший мент — и ждет кого-то у «Арамиса» с цветами. Ой, случайно не того ли смазливенького блондинчика? Я тихонько рассмеялась.

— Привет!

— Ну, наконец-то. — Борис украдкой вытер вспотевший лоб и вцепился в меня, как в доказательство своей благонадежности. Даже цветы забыл отдать. Они так и вяли в его судорожно сжатой ладони.

— Цветы-то кому? — Я начала откровенно резвиться.

— Прости, тебе, конечно.

Теперь, когда дама была рядом и с цветами, мой кавалер заметно успокоился. Я бы сказала, вернулся в свою тарелку.

Клубная карточка сделала свое волшебное дело совершенно естественно и без усилий. Вот он, недосягаемый тусовочный центр провинциальной знати. Я с любопытством огляделась. Кстати, ничего особенного и по части лоска, и по части дизайна. Какие-то намеки на зубцы старинных замков, какие-то стилизованные шпаги, якобы мушкетерские. Явная уступка названию клуба. Видали и покруче. И вообще великое дело — человеческое тщеславие! Главное — правильно подойти. Я как-то читала одну реальную историю о том, как владелец ничем не примечательного кафе вывесил на двери своего заведения табличку: «Здесь продается самый дорогой в городе кофе». Еще и рекламу соответствующую дал. И что вы думаете! От посетителей не стало отбоя. А самое интересное, что кофе тот был ОБЫКНОВЕННЫЙ, то есть такой же, как и везде. Зато самый дорогой! В этом-то и была вся наживка. Если я хожу в это кафе, значит, могу позволить себе самый дорогой в городе кофе. Чувствуете пафос?

Эх, есть же такие умные люди, словно им сам дьявол подсказывает, как из воздуха деньги делать: рваные джинсы выбрасывать в продажу за большие «бабки», баночки с дерьмом экспонировать на престижных бьеннале, между прочим, тоже не задаром, на перформансах лаять по-собачьи все за ту же презренную «капусту». А тут ходишь дурак дураком каждый день от звонка до звонка, еще и сверхурочно прихватываешь. И не за дополнительное вознаграждение, что вы, как можно! «Служенье муз не терпит суеты…» В том числе суеты денежной. А придешь в день зарплаты к кассе, зажмешь стыдливо материальный эквивалент своего служения в кулачок, и скроется все в твоем хилом кулаке без остатка. Ровно там и нет ничего.

Иногда судьба жалеет таких бедолаг вроде меня, подкидывает шанс. Ну, понятно, что не все бывает безупречно, чем-то поступиться надо. Схитрить маленько, прогнуться перед кем-то, может, даже и сподличать чуть. Так, самую малость. А как иначе? Вы что, думаете, деньги в белоснежных лилиях растут, их срывают трепетные эльфы и приносят самым достойным? Я лично именно так и думаю, а потому сижу преимущественно на овсянке и кефире. Для пищеварения очень полезно. А что уж думает фортуна о таких, как я… Впрочем, это ее проблемы.

— Сима, очнись! Кого будем «пасти» сегодня? Уж не Подлубняка ли?

— Почему сразу — «пасти». Может быть, я всего-навсего хочу развлечься. Красиво отдохнуть.

— Ой, извини за глупыеподозрения. В таком случае для красивого отдыха, я думаю, подойдет во-он тот столик. — И Валевич указал на укромный уголок зала. Я и сама это место уже облюбовала: обзор хороший, а тебя почти не видно. То, что нужно парочке для уединения.

Мы прошли и сели за стол. Подскочил официант, зажег ароматную свечу в изящном невысоком подсвечнике, положил на свежую скатерть толстый талмуд в кожаном переплете. Я вздрогнула — меню! Тут, наверное, такая наценка за эротическую толерантность — ой-е-ей! Но Бориса было не прошибить. Молодец, профессионал, какая выдержка!

— Сима, что будешь, красное, белое?

— Бе-белое, — заблеяла я, как испуганная овца. И добавила, расхрабрившись: — Сухое.

— Значит, так, уважаемый, — вальяжно произнес Валевич, почти не глядя в меню, — даме — бокал белого, а мне водочки.

— Осмелюсь порекомендовать ирландский виски. Специальная поставка. — Официант был предельно вежлив.

— Голубчик, я россиянин. Сказано — водочки, значит, водочки. А свой самогон ирландцы пусть сами и пьют.

Я балдела от этой сцены. Гиляровский, ей-богу, Гиляровский!

Между тем зал постепенно заполнялся публикой. Скоро и свободных мест почти не осталось. Кстати, в посетителях тоже не было ничего необычного. Никаких Верок Сердючек или тайских трансвеститов с их неестественно нежными лицами. И женщин довольно много. Женщин, женщин, вне всякого сомнения! Скажем, вот эта дебелая бабенка со смелым декольте, из которого вываливаются позавчерашние «булки», по забывчивости пекаря не разделанные на сухари, вряд ли замаскированный представитель нетрадиционной любви. Кажется, возбудить она может только маньяка и только в темном-претемном лесу. И то, если сама за ним побежит. Но жемчуга-то, жемчуга! «Огрузили шею». Да, народ в зале был явно при деньгах.

— Боря, открой тайну, где ты достал клубную карточку?

— Зачем тебе знать подробности нашей тяжелой работы, — засмеялся Валевич. — Скажем так, кое-кто из тех, кто вхож сюда, был мне должен кое-что. Устраивает?

Он помолчал и спросил как бы между прочим:

— И что, нравится тебе здесь?

Я неопределенно пожала плечами и поднесла к губам бокал с вином, который несколько секунд назад поставил передо мной официант. Вино было освежающе-терпким и легким.

Валевич после рюмки водки тоже заметно осмелел. Хотя голову даю на отсечение, был в этом загадочном заведении, как и я, впервые. Он уже не прятал конфузливо глаза при появлении в дверях каждого нового посетителя. Вот глупый, наверное, боится нарваться на знакомых. Вдруг еще подумают, что непробиваемый Борис пришел искать в клубе неизведанных любовных ощущений.

Мне так стало смешно от этой мысли, что я даже хихикнула и с нежностью взглянула на своего спутника. А винцо-то ничего! Внутри приятно потеплело. И всего от пары глотков. Это тебе не молдавская бодяга, которую мы с Зойкой дуем-дуем в деревне, а кайф только после третьей бутылки. Ой, простите, ради всего святого, бывшие братья и сестры по великому Союзу, честное слово, не хотела обидеть!

Вдруг в полумраке зала, романтично разбавленном только мерцанием свечек на столах, вспыхнули разноцветные софиты и высветили небольшую сцену у стены, на которую я сначала и внимания не обратила. Так, все ясно. Сейчас начнется программа. Сверху спустится шест, а вокруг него будет соблазнительно ползать полуголая девица, становясь с каждой минутой все голее и голее. Или нет. Учитывая негласную репутацию заведения, выскочит, наверное, парень, блестящий и загорелый от умело наложенного тона, и тоже, мужественно извиваясь рельефными мускулами, начнет стягивать с себя символические одежки, пока не останется последняя полоска, едва прикрывающая плотную выпуклость размером с приличный грейпфрут. А тетки в декольте и мехах, потные, красные от дорогого вина и экстаза, будут совать красавцу за резинку трусиков доллары. Поближе к грейпфруту.

Я, как всегда, ошиблась. Никаких грейпфрутов, никаких мускулов. Целомудренно сверкнул полированным боком белый рояль, за который незаметно присел аккомпаниатор, а на середину сцены спокойно и даже, я бы сказала, застенчиво вышел мужчина средних лет, отдаленно напоминавший артиста эстрады Вертинского. Собственно, он даже и подчеркивал это сходство старомодным костюмом и прической. Ух ты! Значит, декаданс, упадок. «С кем вы теперь, кто вам целует пальцы?..» Я довольно встрепенулась. Все лучше, чем совать деньги в трусы.

Прозвучало легкое вступление, причем фортепианные быстрые россыпи подкреплялись печальными гитарными аккордами — на сцене был еще и гитарист — и «Вертинский» запел. Нет, к счастью, он не копировал известного певца: не грассировал, не изображал утонченную манерность. Да это было и не нужно. Выступавший был хорош сам по себе. Чуть хрипловатый, мягкий голос с невыразимой обреченностью признавался:

Я застыла. Что, собственно, такого? Довольно банальный текст, с некоторой претензией. Но было ощущение, что певец воткнул тонкую отравленную иглу прямо куда-то туда, где болит, и повернул ее там. Ты сама про эту боль вроде забыла, а мягкий голос напомнил про все несовершенство мира.

За соседними столиками перестали жрать. А ярко накрашенная длинноногая девица вдруг откровенно хлюпнула носом. Ее самодовольный лысоватый спутник протянул заботливо платок. Но девица резко оттолкнула его руку и глянула на него с такой ненавистью, что кормилец смутился.

Глаза Валевича мерцали в полутьме. Огонек свечи качался и двоился. Уж не подмешивают ли владельцы клуба феромоны и афродизиаки в свой ароматный парафин?

Мне было хорошо, словно я сидела в колбе, наполненной любовью. Шумит, бежит речка по камешкам. Да, в одну и ту же реку войти дважды нельзя. Но кто сказал, что нельзя, допустим, войти в другую? Главное — на камешках не поскользнуться. Я глянула на Бориса. Славный, надежный, симпатичный. Почему он терпит мои сумасбродства? И самоуверенно подумала — наверное, любит!

И в этот самый приятный для моего самолюбия момент что-то произошло. Краешек глаза что-то заметил. Да, точно! В зал вошел Алексей Михайлович Подлубняк. Певец на сцене продолжал петь так же трогательно, по-прежнему пахли свечи, но меня это уже абсолютно не задевало. Борис моментально заметил перемену и проследил мой взгляд:

— Понятно, отдых закончен. Началась работа.

Да, нечего сказать, Алексей Михайлович был хорош. Хорош сам по себе, без всяких на то усилий. Аура, харизма — назовите это как хотите, но женщины в зале стали украдкой бросать на него заинтересованные взгляды, а их кавалеры ревниво и беспокойно закопошились. Он был один. Без спутницы и даже без водителя, который, как мне показалось, исполнял при Подлубняке еще и роль некоего телохранителя. Я отпрянула в тень. Мне очень не хотелось, чтобы Алексей Михайлович меня заметил. Ничего страшного, конечно, но все-гаки… Только волновалась я напрасно. Уверен, могуч, как античный герой, и так же бесстрастен, Алексей Михайлович скользил взглядом поверх голов, и казалось, его ничто не интересовало. Хотя его самого тут знали. Еще бы! Людмила Семеновна жаловалась на его постоянные ночные отлучки. И в ночь пожара он тоже до утра отдыхал в «Арамисе». Можно сказать, почетный клиент. Это было понятно еще и по тому, как он уверенно, без всякой обычной в таких случаях заминки прошел к пустующему столику и опустился в кресло. Действительно, как я сразу не обратила на сей факт внимания. Зал полон, а самый удобный стол пуст, и никого за него не сажают. Вот, стало быть, за кем он закреплен.

Перед Алексеем Михайловичем принесли и поставили что-то из еды и выпивки. Его гастрономические пристрастия меня совершенно не интересовали. Я напряженно следила за лицом Подлубняка. Неужели он ходит сюда так часто только для того, чтобы поесть? Хотя концертная программа здесь тоже неплохая, к тому же наверняка всякий раз новая. Но маленький чуткий зверек под названием «женская интуиция», который широко раскрыл глаза и навострил уши внутри меня, подсказывал — дело не только в этом.

Подлубняк не торопясь ковырял ножом и вилкой в своей тарелке, не проявляя, впрочем, зверского аппетита. Время от времени пил что-то из бокала, вежливо раскланивался со знакомыми, но в разговоры ни с кем не вступал. Он лениво оглядывал присутствующих и входящих. Что же, так и просидит всю ночь? Малоинтересное времяпрепровождение. Вдруг его большая расслабленная фигура как-то странно напряглась, взгляд из рассеянного сделался внимательным, скорее скрыто-внимательным. Не поднимая головы от тарелки, он стал кидать косые взгляды в сторону барной стойки. У полированного барьера, отделяющего батарею тяжелых и легких напитков от страждущих, было не так много людей. Воркующая парочка, которая уже давненько громоздилась на высоких табуретах и постоянно пила на брудершафт, чтобы потом поцеловаться взасос на законных основаниях, дама средних лет, демонстрирующая толстые ляжки из-под короткой кожаной юбки, впрочем, без особого успеха, поскольку для двоих деловых мужичков, находящихся здесь же, разговор был гораздо интересней целлюлитных ляжек стареющей красотки. И все, пожалуй. Хотя нет. Минуту назад к самому краю стойки подошел юноша и заказал стакан сока. Молодой, коротко стриженные волосы с рыжинкой. Лет восемнадцати или чуть больше. Он лениво вертел высокий бокал в руках, двигал его по гладкой полированной поверхности туда-сюда и почти не смотрел в зал. Легкая футболка подчеркивала летний загар, светлые брюки, на мой взгляд, были слегка парню тесноваты.

Каюсь, не имела я подобного опыта, а потому ситуацию первым просек Валевич. Он тихонько тронул меня за руку и сказал, глядя в другую сторону:

— А теперь смотри, что будет. Только аккуратно, не пялься во все глаза.

В какой-то момент взгляды Алексея Михайловича и незнакомого парня встретились. Юноша чуть улыбнулся, крутанулся на барном табурете, а Подлубняк жестом подозвал к себе официанта. Несколько коротких фраз, посредник в черной «бабочке» подходит к стойке, что-то говорит парню. Тот слушает, слегка наклонив голову, продолжая вычерчивать бокалом по стойке замысловатый узор. Мнется недолго, улыбаясь уже более откровенно, а потом не спеша подходит к столику Подлубняка и садится в свободное кресло напротив.

— Вот и все! — Борис понимающе усмехнулся. — Сейчас побеседуют и уйдут. Хотя скорей всего Алексей Михайлович, как человек щедрый и состоятельный, угостит своего юного друга хорошим ужином.

— Какого друга? Мне показалось, что они не были знакомы.

— Это не имеет никакого значения. Уверяю тебя, Сима, скоро они познакомятся, и весьма тесно. Да-а, Алексей Михайлович, Алексей Михайлович, а вы шалун, оказывается.

Тут уж какие-то догадки забрезжили и в моей бестолковой голове.

— Боря, не хочешь ли ты сказать…

— «О любви не говори, о ней все сказано», — с дурашливым чувством пропел мой кавалер. — Так что, дорогая моя старушка Марпл, ты для того только и потащила меня сюда, чтобы убедиться, что твой подопечный балуется гомосексуализмом и снимает мальчиков на ночь?

— Так этот мальчик… он…

— Фу, ну за версту же видно. Причем даже мне, лицу абсолютно незаинтересованному.

От такого оборота дела я, очевидно, совершенно поглупела:

— Но ведь Подлубняк был женат, и не однажды. — Я вспомнила про Киру. — И… и любовницу имел. Молодую, красивую.

— Милая Серафима, — сказал Валевич устало, — в жизни существует целый калейдоскоп разнообразных чувств. Как-то: гетеросексуализм, гомосексуализм и бисексуализм. Подчеркиваю: бисексуализм. Надеюсь, ты понимаешь, что означает «би»? А еще педофилия, зоофилия, некрофилия… Продолжать?

— Не надо! — Я закрыла лицо руками. Мне уже не казалось, что я сижу в колбе, полной любви. И свечи пахли угарно, отвратительно. И ни в какую реку мне входить больше не хотелось. Вот тебе и эротическая толерантность.

— Да прекрати ты истерики, в самом деле! — Борис отодрал мою ладонь от лица. — Маленькая, что ли! Или в своем герое разочаровалась? — вдруг спросил он с неожиданным подозрением. Потом допил оставшуюся водку и добавил фальшиво-бодрым тоном: — Так я тебе скажу — для разочарований нет причины. Некоторых людей подобные обстоятельства очень даже бодрят. Привносят, так сказать, в жизнь остроту и пикантность, — закончил он зло.

Борис почти угадал. Конечно, я родилась не вчера и обреталась, как и все человечество, в социуме, полном пороков и запретных наслаждений. В обморок не падала ни от чего, подробности старалась по-мещански не смаковать. Допустимо все, что без насилия.

Но Алексей Михайлович! Воплощение неотразимого мужского обаяния и внутренней силы…

Не может быть! Тут что-то не то. Не верю! Не хочу верить! Так разочаровалась, что лицо от расстройства сохранить не смогла. Вот дура-то! Что теперь Валевич подумает. Еще и в самом деле решит, что я его зазвала в «Арамис», чтобы за своей безответной любовью проследить. За Подлубняком то есть.

Я убрала руки от щек и засмеялась. Слава богу, получилось вполне естественно.

— Ты знаешь, а я ведь думала, что эти… ну… мальчики… должны быть крашеные, в колготках, с накладными грудями… задом вертят… жеманничают… ха-ха-ха! — От смеха у меня даже слезы на глазах выступили.

Борис изумленно уставился на меня, сначала улыбнулся неуверенно, а потом и сам раскатился безудержным смехом.

— Такие тоже… тоже бывают. На любителя, конечно. Но таких здесь нет. Здесь заведение пристойное.

Мы отхохотались и неожиданно затихли. Словно больше не о чем было говорить. Жизнь в зале тем не менее шла своим чередом. Даже Подлубняк и рыжеватый паренек еще сидели за своим столиком, пили коньяк и о чем-то интимно, как мне казалось, беседовали. А мне уже хотелось уйти. Мой собеседник, очевидно, почувствовал это, подозвал официанта:

— Рассчитайте, пожалуйста, мы уходим.

Все-таки чего у Валевича не отнять, так это сверхъестественного чутья. И тогда, давно, в первый момент нашего знакомства, он тоже сразу почувствовал, что понравился мне. Хотя и ситуация была совершенно неподходящая. Одним словом, сложно его обмануть, сложно. Поэтому нечего мне бояться. Проводит до дома, вежливо простится — и все! Чувствует, умница, что сегодняшняя история как-то нехорошо меня переволновала. Если и возобновлять отношения, то не теперь. Это точно!

Все так и вышло. Мы прогулялись по ночному городу, болтая о каких-то пустяках, о моих кошках, о наших общих знакомых, о чем-то совершенно необязательном. И совсем не касались моего нелепого ресторанного расследования. А потом спокойно расстались у подъезда. Слишком спокойно. Я ведь тоже кое-что про Бориса уже научилась понимать. Не думаю, что сегодня был лучший вечер в его жизни.

А я-то, я-то какова! Что за неожиданные эмоции! Сочинила для Раисы сказку про свои нежные чувства к Подлубняку и — на тебе! — незаметно сама попала под его обаяние. Вспоминался твердый взгляд его карих глаз, властные интонации голоса, почти болезненная фетишизация комнаты Киры — и вдруг какой-то глупенький клубный рыжий мальчик. Нет, тут явно что-то не то, упрямо подумала я в который раз. Не понимаю, не могу понять.

Как там пел «Вертинский» из «Арамиса»? «Теперь туда войдет любой». Или все-таки не любой?

* * *

С утра позвонила Раиса. По ее расстроенному голосу я сразу поняла — что-то случилось. Наверное, работяги перепутали колер или запороли настил паркета. Но оказалось все гораздо, гораздо хуже. Честно говоря, просто отвратительно! Настолько отвратительно, что у меня заныло сердце. Умерла Джина. Не поворачивался язык сказать «сдохла» по поводу этой ласковой, безобидной собаки. Причем умерла не от какой-нибудь зловредной собачьей инфекции. Тут как раз все было в порядке — прививки, регулярная профилактика. Элементарно чем-то отравилась. Надо же — совершенно домашняя собака, и вот… Наверное, Людмила Семеновна недоглядела на прогулке, щенок и слопал с земли что-нибудь постороннее. Вот и Подлубняк, судя по всему, так же решил и немедленно уволил домработницу.

Это была вторая плохая новость. Я успела привязаться к заботливой, добросердечной женщине. И потом, представляю, каково ей сейчас. Она проработала в семье Алексея Михайловича лет пятнадцать или около того. Такое долгое общение на бытовом уровне играет с людьми злую шутку. Особенно с такими бесхитростными, как Людмила Семеновна. Даже я чувствовала — она считает себя не прислугой, а почти родственницей. В самом душевном смысле этого слова. И вот, пожалуйста! Выбрасывают за порог без суда и следствия, по одному лишь подозрению. Понятно, что хозяин вышел из себя. Шарпейчик был единственным существом в огромной квартире, вызывавшим у Алексея Михайловича теплые человеческие чувства, натуральные и, между прочим, взаимные.

Что-то моего интересанта прямо преследуют личные потери. Даже подозрительно. Видать, на черную полосу выскочил. Судьба, она ведь деньги в кошельке клиента не считает. У нее своя арифметика. Кроме того, все произошедшее осложнило и нашу с Раей работу. Помявшись, она объяснила, что просит меня теперь проводить больше времени в квартире Подлубняка. И уже не по причине установки более тесных личных контактов с заказчиком, а из соображений элементарного надзора, который до сего момента мало-мальски обеспечивала Людмила Семеновна. В голосе Раисы зазвучали откровенно просительные нотки, которые в результате обернулись обещанием поделиться со мной гонораром. Выходило, что теперь не она делала мне одолжение, а я ей. Разумеется, я согласилась и великодушно пресекла все намеки на гонорар. Вот уж, нет худа без добра. Оставшись одна на вверенной мне территории, я получала определенную оперативную свободу, которую, как ни крути, до этого ограничивали хотя и беззлобные, но внимательные взгляды домоправительницы. Не тронутая реконструкцией спальня Киры манила меня так же сильно, как, наверное, манила потайная дворцовая дверь очередную жену Синей Бороды. И, возможно, с таким же успехом.

Но первые полдня результата не дали. Во-первых, я не учла, что присутствие рабочих тоже сильно затормозит мою поисковую деятельность. В самом деле, не могла же я начать копошиться в запретной комнате, в то время как кто-нибудь из тружеников беспрестанно слоняется по квартире то в туалет, то покурить, то просто задать мне дурацкий вопрос личного характера. Все попытки настроить моих подопечных на волну трудового героизма, как это лихо получалось у Раи, позорно проваливались. Явно не хватало словарного запаса и ее сокрушительной энергии. Наконец, наступило время обеда. Поняв мою очевидную слабину в вопросах руководства и, как водится, обнаглев от этого знания, специалисты ремонта и евродизайна решили подойти к заслуженному перерыву в работе максимально творчески. Бригадир Толик решительно выдвинулся на передовую позицию и, ободряемый взглядами молчаливых соратников, сказал с некоторым вызовом:

— У нас тут… это… день рождения сегодня.

Я придала своей физиономии оживленную сердечность:

— У кого?

Толик на мгновение растерялся. Чувствовалась некоторая непроработанность версии. Но многолетний опыт взял свое:

— А… это… у Семена Герасимовича. Да, у Герасимовича! — сказал он уже более твердо и с видимым облегчением.

Семен Герасимович испуганно кивнул и шмыгнул носом.

Я внутренне развеселилась, но виду не подала:

— Ребята, что же вы не предупредили! Я бы подарок приготовила, чай с тортом.

Такого поворота мужики явно не ожидали и заметно сконфузились ввиду моей кажущейся доверчивой наивности и обезоруживающего простодушия.

— Не, какой подарок! — забормотал неожиданный виновник торжества и даже руками замахал.

Тут бригадир опять взял инициативу в свои руки:

— Мы — народ простой. Подарки, тортики — это у нас не принято. А вот если бы вы разрешили нам отлучиться с объекта часа на два, ну, посидеть там. По чуть-чуть, одним словом…

Его товарищи одобрительно загудели, выражая всем видом рабочую простоту и пролетарскую честность.

Я не знала, на что решиться. С одной стороны, уровень их «по чуть-чуть» мне был незнаком. А если это закончится полным срывом работы? И что скажет Раиса? Зато, с другой стороны, у меня появился прекрасный шанс остаться в квартире одной, по крайней мере до их возвращения с обеда. Эх, была не была!

— Толя, — пролепетала я проникновенным голосом. — Праздник — это святое. Лично я ничего против не имею. Но вечером придет Рая. И если к тому времени ситуация выйдет из-под контроля… ну, вы меня понимаете? Придется сказать, что инициатором были именно вы, со всеми, так сказать, вытекающими… — закончила я твердо и безжалостно.

Для моих подопечных это было лучше, чем ничего. Конечно, я оказалась не полной тюхой, как мечтали строители. Но и не мегерой. А потому меня клятвенно заверили, что все будет тип-топ, и радостная стайка, сменив заляпанные обойным клеем комбинезоны на рубахи, растворилась в бесконечных просторах городских улиц. Сроком на два часа, как и условились.

В пустой квартире вдруг установилась неожиданная тишина, так, что мне даже стало немного жутковато. Не повизгивала Джина, гоняясь за любимым мячиком, не гремела на кухне кастрюлями Людмила Семеновна, не обменивались ласковыми замечаниями ремонтники по поводу упавшей кому-то на ногу стремянки. Ти-ши-на. Я прошлась по бесконечной жилплощади господина Подлубняка, старательно заглядывая в каждое помещение. Ничего интересного, кроме следов строительного разгрома. Раза два благополучно миновала прикрытую дверь комнаты Киры и, наконец, решилась. Потянула тяжелую фасонистую ручку и скользнула в образовавшуюся щель. Авось пронесет. Прихожая далеко, успею выскочить, если услышу чье-то возвращение. И потом, я же не воришка какая-нибудь.

Если в комнате с балдахином и не меняли ничего, то прибирали — это точно. Пыли нигде нет, флакончики выстроены в строгом порядке и даже по размеру, мягкие игрушки покорно сидят на кровати, как солдаты на плацу перед генералом. Наверное, когда была жива хозяйка комнаты, вряд ли здесь соблюдалась подобная стерильность. Кажется, что даже в мое первое посещение внутри этой золотой бонбоньерки наблюдалось больше жизни. Все понятно. Людмила Семеновна постаралась перед своим окончательным уходом. Я живо представила, как вылизывала она в последний раз свои рабочие угодья, роняя горькие слезы, словно воплощенный укор жестокому хозяину. Как говорится, исполнила долг до конца и даже тщательней, чем обычно. Наверное, и бумажки все, на ее взгляд ненужные, выбросила. Ах, Людмила Семеновна, Людмила Семеновна! Ну, к чему такое рвение! И что тут теперь найдешь? Собственно, в спальне и мебели-то было немного, так, разные бесполезные финтифлюшки. Я без особой надежды выдвинула ящички изящного туалетного столика. Салфетки, журнал мод, маникюрный набор с какими-то сложными пилками и щипчиками, я таких сроду и не видела и предназначения-то их не понимаю. Наверное, недешевый. Но ни одной книги, ни одного письма. Очевидно, бедняжка Кира не злоупотребляла духовной жизнью. От нечего делать я вынула журнал и принялась его листать. Элитный, роскошный, он тем не менее уже слегка устарел. Весенняя коллекция одежды. Хотя что значит — устарел! Это он для Киры и ей подобных девочек устарел, а для меня он вообще существовал вне времени, как существует вне времени манускрипт на незнакомом языке. Ты же, вглядываясь в непонятные закорючки, не понимаешь — древняя это письменность или современная. Но тем не менее я с умным видом отслеживала модные тенденции прошлой весны. Дойдя до кожаных мотивов в деловой одежде, я наткнулась на листок, вложенный между глянцевыми страницами журнала. Обычный листок, на котором девичья рука нарисовала небольшие модельки каких-то платьев и юбочек. Знаете, так бывает: смотрит женщина журнал мод, берет листок и начинает набрасывать будущий наряд, кое-что изменяя и фантазируя. Передо мной были именно такие наброски, незатейливые, схематичные. Один рисунок показался, очевидно, художнице неудачным, и она от нечего делать пририсовала к костюму голову, несуразно большую и карикатурную. Так, как рисуют принцесс маленькие девочки. Причем плохих, злых принцесс. Вокруг нарисованной головы вились спутанные кудри, рот перекосился набок. Да, художница не любила свою модель, это заметно. Вдобавок голова была решительно перечеркнута крест-накрест. Но самое главное… Самым главным было то, что под рисунком имелась надпись «Мальвина». Что?! Опять таинственная кукла… Да, такую Мальвину, как на этой картинке, чувствительный Пьеро, пожалуй, не полюбил бы. В нашей школе, насколько я помню, под такими рисунками неизвестных авторов подписывали что-то вроде «Любка — дура», а иногда и что-нибудь похлеще. Например, «химоза чокнутая», имея в виду всеми нелюбимую учительницу химии. И втихаря пускали по партам.

Я крутила бумажку так и эдак. Ясно, что для опознания реального человека подобные условные каракули не подойдут, и мечтать нечего. Но что-то меня смущало в примитивной полудетской картинке. Что именно?

В прихожей хлопнула дверь. Сердце оборвалось и улетело в пятки, зацепившись по пути за еще кое-какие жизненно важные органы. Я торопливо скомкала найденный листок, сунула его в карман джинсов и выскочила в коридор. Не было меня в запретной комнате, не было!

— Ау! Кто дома? — раздался из холла бодрый голос Раисы. Что-то она сегодня раненько, обещала только после четырех.

Я с облегчением двинулась навстречу приятельнице. Это лучше, чем сам хозяин. Тем более если бы он еще и застал меня в комнате своей возлюбленной. Да и вообще после встречи в клубе «Арамис» стал меня Подлубняк как-то смущать. Даже в глаза ему неловко смотреть. Впрочем, я слишком много о себе воображала. Сам Алексей Михайлович особо-то и не собирался в мои глаза заглядывать. Здоровался вежливо, бросал иногда несколько нейтральных фраз из разряда «о погоде», но я по-прежнему для него оставалась мебелью. Всего лишь мебелью.

Ой, елки-палки! А ремонтники-то в загуле и еще не вернулись. Я так и присела. Достанется мне сейчас от Раи за самоуправство. Я вышла в коридор, не поднимая глаз и всем видом выражая покорность судьбе, какой бы ужасной она ни была.

— Сима, привет! Вот, решила тебя сегодня пораньше отпустить. А то и так уже, наверное, меня за эксплуататоршу держишь. Маленько еще потерпи. Я с Алексеем Михайловичем вчера разговаривала. Он обещал новую домработницу нанять. Ну, как тут дела? — И Раиса решительно двинулась в глубь квартиры.

Лучше бы хорошего прораба нанял на полный рабочий день, подумала я обреченно. Да только ведь Рая конкуренции не потерпит. И где его найдешь — хорошего прораба-то! Вон Толик — вроде и бригадир, вроде и с опытом. А толку? Мало того, что никак не может организовать непрерывное качественное производство, так еще и сам развратился под давлением несознательного коллектива.

Тем временем моя коллега по дизайну неожиданно насторожилась, остановилась и покрутила головой. Видать, что-то заподозрила. Эх, крути, не крути, нет в доме никого. Я предусмотрительно отступила на несколько шагов. Видела уже, какова бывает утонченная художница в гневе.

— Сима, а где все? — недоуменно и с легкой растерянностью спросила Раиса.

Я развела руками:

— Рая, ты слышала про нейтронную бомбу?

Художница уставилась на меня, не чувствуя подвоха.

— Так вот, нейтронная бомба — страшное, между прочим, оружие. Действует избирательно, только на живые организмы. Зданию хоть бы что, а людей нет.

Раиса совсем очумела и вытаращила глаза.

— Да, Раечка, да. Все она — бомба! — сказала я невыразимо печальным голосом. — Видишь, квартира цела, а строителей нет. Даже следов не осталось, одни спецовки. — Голос мой дрогнул слезой.

От такой неожиданной наглости собеседница на долю секунды напрочь утратила чувство реальности:

— А ты? — спросила она растерянно.

— А я пришла позже. — Меня душил смех, от борьбы с которым горло сдавили неподдельные спазмы.

И в этот драматический момент на лестничной площадке послышалась возня, кто-то начал скрестись в дверь, раздались жизнерадостные голоса, и в квартиру благополучно ввалились строители. Обещанное «по чуть-чуть» цвело на их щеках пунцовыми розами и благоухало на весь холл дешевым портвейном.

— Так, бомба, значит, — сказала Рая вкрадчиво, сложив крест-накрест руки на груди. — Но, к счастью, пострадавшие выжили, только, вижу, ранены все. Ну, я их счас подлечу!

— К-кто ранен? — испуганно спросил бригадир. — Не, никто не ранен. Разве ж мы не понимаем, работаем с соблюдением техники безопасности.

Тут уж я не выдержала и натурально сползла от хохота по стенке.

Но моей приятельнице было не до смеха:

— Сима, ты почему разрешила им уйти в рабочее время и еще наклюкаться?

— У них праздник. День рождения. У Герасимовича. Верно, Толик? — Я продолжала хихикать.

Художница резво обернулась к бригадиру:

— Какой еще день рождения? У Герасимовича день рождения зимой.

Бедный Толик стоял, уперев глаза в пол, а розы на щеках расцветали все ярче.

Рая огорченно махнула рукой:

— Сима, неужели ты не понимаешь, что эти проходимцы тебя обманули. Им просто хотелось выпить, вот и все. Ни стыда ни совести! — последняя ремарка предназначалась проходимцам, которые потихоньку, один за другим проскальзывали по коридору в глубь квартиры поближе к своим спецовкам.

Да, я оказалась неважным прорабом. Хотя насчет мифического дня рождения поняла все с самого начала. Но не могла же я признаться Раисе, что просто наши желания с мужиками совпали. Им хотелось отойти, чтобы слегка скрасить невыносимо долгий рабочий день. И мне хотелось того же. Ну, то есть чтобы все свидетели ушли.

— Сама-то чай будешь пить? — спросила моя сменщица как ни в чем не бывало. — Я печенья купила. Кстати, могла бы что-нибудь пооригинальней нейтронной бомбы придумать.

Я невозмутимо пожала плечами:

— Что первое в голову пришло от страха. Глупо, зато нетривиально.

— Надо же, бомба! — фыркнула Раиса, и мы снова захохотали, теперь вдвоем.

От чая я отказалась, сославшись на неотложные дела. И уже выйдя во двор, присела на скамью, достала смятый лист бумаги и тщательно расправила его на колене. На меня опять глянула неведомая Мальвина с перекошенным и слегка жеваным после моего кармана лицом. И все-таки что-то не нравилось мне в этой безобидной картинке. Точно не нравилось!

* * *

Марья Егоровна еще с дороги заприметила эту полянку. Она ухватила покрепче бидончик, резво перебралась через небольшую земляную насыпь у края трассы и бодро потрусила вдоль лесопосадок. Облюбованную поляну заливал яркий солнечный свет. Это хорошо. На солнце ягода крупнее и вызревает лучше. Если, конечно, не дай бог, кто-нибудь там уже не поползал вчера. Охотников до лесной земляники полным-полно. Сейчас самый сезон. Марья Егоровна ревниво окинула взглядом траву. Ну да, так и есть, вот вроде и следы от автомобиля. Эх, какая незадача! Вчера надо было за ягодой-то, в субботу. А тут, как на грех, золовка в гости зарулила без предупреждения. И прямо с самого утра, язви ее в душу! Ну чтобы ей опоздать на полчасика! Только бы она хозяйку и видела. А уж коль гостья заявилась — не бросишь ее. Вот и сидела почти до вечера, чаем поила да выслушивала про ее болячки. А умные люди уже все в лесу, ягоду берут. Ох, и хороша лесная земляника, с сахаром перетертая. Конечно, пока за каждой ягодкой наклонишься, поясница отвалится и в голове от солнца загудит. Денежные люди себя так не утруждают, покупают ведрами у деревенских прямо на трассе. Да только лакомство не из дешевых. Прямо скажем, кусается. У Марьи Егоровны откуда такие деньги. И к тому же своими-то руками собранная ягода вроде слаще, без подвоха. С молодости сроду не баловалась покупными деликатесами, а теперь уж и подавно. Благо лес вот он, под боком. Земляничные поляны сразу за городом начинаются, на автобусе двадцать минут отъехать. Лишь бы не обобрали, лишь бы не обобрали, молила она про себя сказочного дедушку-лесовика, главного распорядителя ягодных богатств.

Над поляной густым облаком висел цветочно-травяной аромат. Солнце начинало припекать все сильней, каждый лесной цветок торопливо раскрывал свою незатейливую чашечку и благоухал, благоухал, торопясь привлечь помощников для продолжения рода. А они и так уже тут как тут. Тяжелые, солидные шмели, мелкая, занудная до невозможности мошкара, трудяги пчелы ползали по душистым гладким лепесткам, добираясь до заветной сладкой капли, и от каждого неосторожного человеческого движения роем поднимались вверх. Казалось, что звенит сам летний горячий воздух. Марья Егоровна надвинула платок пониже на лоб, обмотала плотно ткань вокруг шеи — а что делать? иначе зажрут, как есть зажрут — и опустилась на колени у края поляны. Стоило только ей раздвинуть невысокую траву, как она с радостным сердечным замиранием поняла — повезло! Не тронута полянка. Крупные, чуть удлиненные ягодки драгоценными рубинами усыпали все пространство, насколько хватало глаз. Эх, быть бы им с яблоко! Пятнадцать минут — и полон бидончик, мечтала женщина, а пальцы привычно заметались под резными листьями, аккуратно опуская нежную добычу в эмалированную пустоту. Вот уже и дно закрыто. Марья Егоровна на всякий случай еще и ведерко небольшое прихватила, пластмассовое. Это уж на совсем большую удачу. Если ягод много, да если поясницу не перебьет в самый неподходящий момент.

Сначала сборщица земляники металась по траве туда-сюда. Все казалось, что по тому или по этому краю ягод больше, земляника крупнее, ярче. Потом поняла, что суетиться не стоит. Везде лесной подарок хорош. И Марья Егоровна поползла на коленках вдоль поляны, методично обирая кустики вокруг себя. Часа примерно через два бидончик уже почти наполнился. Горячка азарта поутихла, и женщина почувствовала усталость. Сводило легкой судорогой спину, саднило натруженные коленки. Да и перекусить не мешало бы. Марья Егоровна распрямилась, заглянула в посудину. Ах, замечательно! Сейчас передохнет в тени часик и еще ведерко наберет. Ягодное нынче лето, что и говорить.

Она отыскала глазами могучую березу у края поляны, основательную, надежную. С толстым шершавым стволом и густой тенью, которая прохладным кругом опоясывала дерево, с какой стороны ни присядь. Там, в холодке, Марья Егоровна и пристроила, как только сошла с дороги, узелок с нехитрой снедью: картошка вареная, сырок плавленый, да бутылочка газировки, самой дешевой, какая в ларьке нашлась. Газировка была маленькой слабостью пожилой женщины. Особенно ей нравились незнакомые заморские ароматы: ананас, папайя. Хотя золовка и утверждала, что это все запахи ненастоящие, химия, мол, одна, но Марья Егоровна ничего не могла с собой поделать. И всякий раз выбирала самую яркую этикетку. Правда, по самой невысокой цене.

Женщина не спеша потрусила к дереву, не забыв прихватить и бидончик. Села, с наслаждением вытянув затекшие ноги, и начала тормошить свой продовольственный запас. Господи, вкуснотища-то! И десерт имеется. Всем десертам десерт. Вон пахнет из бидона как сладко. Ни один ананас в мире так не пахнет.

Легкий ветерок обсушил потное лицо Марьи Егоровны, играючи подхватил обертку от сырка и зашвырнул в кусты. Это был непорядок. Лес кормит, здесь пакостить нельзя. Марья Егоровна твердо придерживалась раз и навсегда усвоенного правила. Она даже скорлупу от яиц тщательно собирала в полиэтиленовый мешочек, чтобы потом выкинуть в городской мусорный контейнер. Пожилая женщина, кряхтя, поднялась с земли и потянулась к зарослям боярышника, куда упорхнул злополучный кусочек фольги. Она раздвинула осторожно колючие кусты и стала подслеповато вглядываться в траву. В тени, во влаге, травяные заросли были выше и гуще, чем на поляне. И все-таки увидела Марья Егоровна, что кто-то уже до нее успел здесь насвинячить. Там, где начинались совсем уж плотные ряды густого подлеска, торчал из травяного пушистого ковра ботинок. Подумаешь — ботинок и ботинок! Мало ли рвани всякой по земле раскидано. Да только обувка была какая-то странная. Вроде новая и белого цвета. И не ботинок это вовсе, а… кроссовок, вот как!

Женщина подошла ближе, уворачиваясь от цепких веток, хотела дотянуться до странной находки и вдруг резко отпрянула назад. Обувь была не сама по себе, а на ноге. Ой, батюшки! Ну, конечно, на ноге, и вторая нога была тут же, только вроде поджата, согнута в коленке. Да и ноги-то существовали не сами по себе. Скрытый густым кустарником, в траве лежал мужчина.

Марья Егоровна не первый день на свете жила, всякого повидала и слыла среди подружек женщиной мужественной. Она не кинулась в бега, а когда прошел первый, вполне объяснимый приступ страха, стала размышлять. Может, кто прилег в тенечке, да и заснул. Только спящий на деревенского не похож и на бомжа тоже. Даже издалека было заметно, что одежда на мужчине, во-первых, городская, а во-вторых, недешевая. Брюки светлые, из хорошей ткани. Опять же кроссовки. Не грязные, не стоптанные.

Женщина постояла еще некоторое время в раздумье. Лежащий не шевелился, не храпел, не делал попыток сменить неудобную позу. А вдруг человеку плохо. Собирал ягоду и сомлел на солнце с непривычки. А она, курица старая, вместо того чтобы помощь оказать, стоит тут и разглядывает его кроссовки, обругала себя Марья Егоровна.

— Эй, паренек! Тебе худо, что ль? — Прутиком пожилая женщина легонько пощекотала спину, обтянутую щегольской летней рубашкой, впрочем, благоразумно не приближаясь вплотную.

Мужчина молчал. Тогда Марья Егоровна решилась. Она обошла кусты так, чтобы увидеть лицо лежавшего, и подобралась почти вплотную. В траве неподвижно лежал юноша, совсем молодой, не больше двадцати лет. И ему было плохо. Так плохо, что муха спокойно ползала по его открытому глазу, а рыжеватые волосы слиплись бурым колтуном от запекшейся крови. Марья Егоровна громко ахнула и бросилась со всех ног к трассе. По дороге она зацепила свой драгоценный бидончик и даже не заметила. Посудина упала, и ягоды, любовно и с трудом собранные, щедро высыпались на траву, соскользнули, как бусинки с нитки разорвавшегося ожерелья. Но и это не остановило любительницу земляничного варенья. Она выскочила на дорогу, так громко крича и размахивая руками, что первый же автомобиль резко вильнул к обочине и затормозил. Из него выбрался крепкий, спортивного вида мужчина.

— Мамаша, что стряслось?

Стряслось, ой, стряслось! Непослушными губами Марья Егоровна стала пересказывать только что увиденную страшную картину. Водитель слушал, меняясь в лице.

— Нина, посиди пока в машине, — торопливо кинул он своей спутнице, очевидно жене, и пошел в направлении кустов, на которые указывала Марья Егоровна, доставая на ходу из кармана сотовый телефон.

* * *

Илья был не в самом лучшем настроении. Да что там говорить, он сидел в кабинете чернее грозовой тучи. Дело попахивало скандалом. Чтоб его замять, надо сильно постараться. Спасибо еще, что следователь из убойного отдела, давнишний знакомый, позвонил по доброте душевной, предупредил. Знал, что Алексей — друг Ильи. Собственно, никакого служебного нарушения тут не было. Илья занимал в областном УВД такой пост, что вправе был поинтересоваться ходом любого расследования и взять его под свой контроль. Но информация такая… Опять же, всем рты не заткнешь. Илья досадливо крякнул. Эх, Алексей, Алексей! Что-то тебя в последнее время все тянет куда-то не туда. То пожар этот непонятный, а теперь вот и убийство. «Тухлая» история — опытному следаку заметно невооруженным глазом. И он опять поглядел на бумаги, разложенные на столе. В принципе дело обычное. Тетка, которая собирала в лесу ягоды, случайно наткнулась на труп. По заключению эксперта, труп был довольно свежий — день, не больше. Личность потерпевшего установили довольно быстро. Некто Макар Шальнов, девятнадцать лет, без определенного рода занятий. Это так культурно говорится — без определенного рода занятий. Паренек вообще-то занятие имел, и вполне определенное. Вот есть девочки «съемные», а это вроде как мальчик «съемный». Для особых любителей. В известных кругах личность довольно популярная. Дружбу водил исключительно с денежными партнерами, а потому в средствах не нуждался. Понятно, вся деятельность, которая балансирует на грани нарушения закона, опасна сама по себе. Тех же проституток вон сколько гибнет из-за насильственных действий. Не говоря уж про СПИД и наркотики. Но Макар наркоманом не был. И погиб не из-за наркоты, а от банальнейшего удара тяжелым предметом по голове. Точнее, увесистым камнем, который тут же неподалеку от трупа и обнаружили. Отпечатков пальцев убийцы на булыжнике нет, а кровь и волосы жертвы имеются. Никаких следов борьбы. Просто шел себе Макар спокойно по травке, а тут его сзади и тюкнули. Ну да, за городом, недалеко от дороги. Какая нелегкая туда этого мальчугана игривого принесла? Из-за денег грохнули? Нет, не из-за денег. При парне нашли приличную сумму, на пальце печатка дорогая. Похоже, никто в его карманах и не шарил. А вот тут-то и начинается самое интересное. Макар отошел в мир иной не враз, был еще жив какое-то время. И вроде как старался из кармана рубашки вытянуть визитную карточку, словно о чем-то сказать хотел. Собственно, и вытянул наполовину, а уж потом спекся навеки. А карточка, из кармана частично вынутая, в руке зажата. Да, карточка… Тут Илья опять недовольно помотал головой. Визитка-то не чья-нибудь — Алексея Михайловича Подлубняка! Вот ведь какой узор вырисовывается, язви его в душу! Конечно, визитка еще ничего не доказывает. Доказывает она только то, что Алексей имел некие дела с этим порочным созданием. И уж, конечно, не на почве бизнеса.

Илья закурил очередную сигарету, сердито взъерошил растопыренной пятерней волосы. Надо звонить Алексею и беседовать с ним начистоту. Нет, сюда приглашать не стоит. В рабочем кабинете доверительного разговора не выйдет. Да и Подлубняк теперь — человек ого какого масштаба! Неудобно. Опять же друзья школьные. Надо где-нибудь в располагающей душевной обстановке объяснить старому товарищу, в какое дерьмо он вляпался. То есть не вляпался еще, но может. А если вляпался все-таки? Да, дела… Как говорится, от сумы и от тюрьмы…

Илья набрал знакомый номер. Память на цифры у него еще со школьной скамьи была отменная. Поэтому телефонные номера он в блокнот заносил больше для проформы, а так все держал в голове. И ни разу не ошибся. Не ошибся и теперь.

— Слушаю, — голос Алексея не спутать ни с каким другим. Бабысильно на такие голоса западают.

— Привет, это Илюха! Понял, кто тебе звонит?

— А то! Большой милицейский начальник по прозвищу Последнее предупреждение.

Илья усмехнулся. Это прозвище тянулось за ним с детства. В классе паренек был самый проказливый. Особенно от его нехитрых школьных придумок (доску парафином натереть, ножку у стула расшатать, чтобы подломилась в самый неподходящий момент) страдала учительница литературы. Потому как литературу Илюша просто органически не переваривал. Хуже было только пение, но, к счастью, оно закончилось еще в начальной школе. Не то что литература, которая сопровождала горемыку всю десятилетку, плавно перейдя в выпускной экзамен. Даже в два — письменный и устный. Как только услышит, бывало, мальчик тему «Печорин как лишний человек» или «Конфликт отцов и детей в романе Тургенева», так у него сразу в голове что-то вроде кружения сделается. Поскольку сам Илья был твердо уверен, что лишних людей на свете не бывает, а его собственный конфликт отцов и детей разрешался при помощи батиного ремня из толстой натуральной кожи. И литераторше доставалось больше других педагогов.

— Ребенок проведет жизнь в тюрьме, помяните мое слово! — пророчествовала учительница в кабинете у директора школы.

Илюшу, как положено, вызывали «на ковер», приглашали и родителей. Директор стращал озорника печальными перспективами его дальнейшей судьбы и каждый раз заканчивал страстный монолог грозными словами «последнее предупреждение». Под эти слова парень благополучно окончил школу, поколебался между политехом и юридическим и выбрал юридический институт. Так что учительница литературы ошиблась совсем немного. Просто ее «любимец» оказался не по ту сторону закона, которую она ему предрекала, а по эту. А прозвище Последнее предупреждение так и осталось в компании друзей и звучало весьма кстати, учитывая нынешнюю грозную репутацию Ильи.

— Алик, как поживаешь?

— Да по-всякому, — уклончиво ответил Подлубняк. — Ладно, давай выкладывай, чего хотел. Ты же ведь не просто звонишь, чтоб о жизни потрепаться. Тебе что-то надо.

О жизни-то как раз и надо потрепаться, подумал про себя Илья. Но, конечно, не по телефону.

— Встретиться необходимо. И чем скорей, тем лучше.

— Ого, так серьезно!

Серьезней не бывает. Труп с визитной карточкой в руке. Не хватает только надписи: «В смерти моей прошу винить…»

— Серьезно, Алик, серьезно. Хорошо бы прямо сегодня. Скажем, часа через два.

Телефон на мгновение замолчал. Очевидно, Подлубняк взвешивал свои возможности. Да, прошли те благословенные времена, когда они могли встретиться в любое время, было бы желание, краешком сознания с грустью отметил Илья.

Наконец, Алексей что-то решил для себя:

— Ладно, пожалуй, выкрою полчасика. Друг — это святое.

Полчасика! Он еще не знает, о чем пойдет речь. В полчасика можно и не уложиться. И святость дружбы зачем-то приплел. А может, уже догадывается? Для того и о дружбе напомнил. Ну, если уж напомнил…

— Вот что! «Волну» еще не забыл?

Алексей только рассмеялся. Такое не забывается. Незатейливая общепитовская точка «Волна» была любимым местом их студенческого оттяга. У парней даже песенка специальная существовала, вроде пароля. Известная, но слегка переиначенная: «У студентов есть своя планета. Это, это — ресторан «Волна-а-а»!» Там они надирались после благополучного окончания сессии. Туда по-рыцарски водили своих неприхотливых подружек, благо цены были доступные. И в заботливых объятиях «Волны» они оплакивали свои первые любовные неудачи.

— Неужели все еще работает?!

— Представь себе, да. И практически без изменений.

Да, забурел Алексей, круто забурел! Он эту забегаловку теперь в упор не замечает. А Илья ничего, не брезгует. Иногда заскакивает перекусить по старой памяти.

— Значит, там и встречаемся. Заодно пообедаем.

Трубка давно отключилась, а Илья все еще вертел ее в руках и не спешил подниматься с места. Будь перед ним незнакомый подозреваемый, уж он бы таких ловушек клиенту при беседе наставил! А тут… Все, все! Если не знаешь, как правильно построить разговор, — говори правду.

* * *

Надо сказать, что ремонтные дела, которые задумывались изначально лишь для прикрытия, в конце концов засосали меня довольно крепко. Ежедневные разборки с Толиком, творческие беседы с Раисой на темы перспективных направлений современного квартирного дизайна отнимали подозрительно много времени и сил. Я начала уже было размышлять, как бы наименее безболезненно выйти из игры, поскольку Рая, кажется, тоже напрочь забыла о побудительном мотиве моей помощи, вошла во вкус и нагружала меня заданиями все больше и больше. Вот и сегодня, например. Погода прекрасная, а я тащусь на строительный рынок с целым списком товаров, которые необходимо срочно заказать. На мое робкое замечание, что с этой работой мог бы и Толик справиться, Рая категорически возразила:

— Ты что, забыла, что у мужчин всегда задействовано только одно полушарие мозга. Причем никогда нельзя поручиться, какое именно. А вдруг в самый ответственный момент у Толика начнет работать полушарие, которое отвечает за выпивку и за то, как, ничего не делая, побольше бы с клиента «бабок» срубить. Тогда он мне такого наворотит! Нет уж!

И вот трясусь в автобусе, как идиотка. Тащусь на край города, где и расположен этот самый дурацкий строительный рынок. А, между прочим, у меня сейчас законный отпуск, и Зойка в деревне рвет и мечет. И, по-моему, уже что-то подозревает.

Автобус трусил неспешно, обгоняемый юркими «отмороженными» маршрутными такси, которые в погоне за клиентами, казалось, готовы по головам у пешеходов проехать. Я таращилась в окно, мысли текли размеренно и лениво. Давно подметила одну интересную особенность. Нигде мне не удается так расслабиться и отрешиться от всего бытового, как в автобусе. Конечно, я не имею в виду часы пик, когда юбка в одном конце салона, блузка в другом, а ты висишь по центру в свободном парении, поскольку намертво зажата между пассажирами, и наслаждаешься ароматом вчерашнего перегара, исходящим от сосредоточенного мужчины справа. Тут уж какой расслабон! Боевая готовность номер один. Предельный выброс адреналина, напряжение мышц, свертываемость крови повышена. Как перед дракой. И только беспрестанно щупаешь рукой свой кошелек, по радостно вспыхнувшему взгляду мужчины понимая, что иногда попадаешь не туда.

Нет, речь не об этом. А вот как сейчас — автобус полупустой, мест свободных полно, ехать еще прилично. Расслабляйся и расслабляйся. Наверное, выступают из укромных уголков сознания младенческие воспоминания, когда плывет себе колясочка, покачиваясь на ухабах, сверху нависает абсолютной защитой улыбающееся мамино лицо, и всех-то проблем — вовремя пукнуть после доброй бутылочки детского питания.

За окном мелькал, не задевая ума, привычный городской пейзаж. Словно титры после скучного документального фильма. Народ гуляет, магазин, еще магазин, школа, часовая мастерская… Спокойно, хорошо!

Автобус затормозил, нехотя выплюнув на остановку очередную порцию пассажиров. Я проследила взглядом за тучной дамой в цветастых шортах. Дама занимала мое воображение последние несколько минут. Вернее, ее шорты в сочетании с габаритами тела. Экая свобода вкуса! Прямо как в Америке! Я даже сварливо пробурчала ей вслед поэтические строки: «Мы не в Чикаго, моя дорогая!» Даме на поэзию, как и на мое мнение, было глубоко наплевать. Она с достоинством несла свое роскошное тело в сторону часовой мастерской. Наверное, часики сломались. Интересно, какие у нее часики? Крошечные, кругленькие, позолоченные. А может, наоборот — массивный будильник на широком браслете, противоударный, пылевлагонепроницаемый.

Автобус замешкался, водитель переговаривался о чем-то своем, производственном, с диспетчером, так что я еще успела заметить через широкое окно мастерской, как дама, войдя внутрь, остановилась у граверной будочки. В будке сидел человек. Женщина вытащила из просторной сумки какой-то предмет и протянула его в окошечко. Ага, значит, пришла не часы ремонтировать, а делать памятную надпись. Что-о?!!

Двери автобуса захлопнулись, а я подскочила как ужаленная. Забыла, совсем забыла про зажигалку, главную материальную улику моего расследования! А мастер-то, между прочим, выздоровел. Ведь это та самая часовая мастерская, куда я уже однажды безрезультатно заглядывала. Строительный рынок начисто вылетел у меня из головы. Заработало совсем другое мозговое полушарие, как сказала бы Раиса. Расслабленного состояния как не бывало! Около часа ушло на то, чтобы выскочить на следующей остановке, быстренько «крутануться» домой, схватить зажигалку и вернуться в мастерскую с горящим лицом и высунутым, как у гончей, победившей на собачьих бегах, языком.

Слава богу, за этот час здоровье гравера не ухудшилось. В будочке маячил небольшой седенький старичок в круглых допотопных очках.

— Здравствуйте! Эту гравировку заказывали не у вас? — Я шлепнула на узкий прилавочек свою таинственную ночную находку.

Мастер задумчиво повертел зажигалку в руках, не торопясь с ответом. Мое сердце в буквальном смысле слова замерло. Наконец, он качнул головой вполне определенно:

— Да, эти буквы я гравировал.

Сердце встрепенулось и забухало, словно царь-колокол, который чудом отремонтировали и повесили на колокольню.

— А вы не можете описать женщину, которая заказала надпись?

Старичок с любопытством глянул на меня из-под очков:

— Почему вы решили, что надпись заказала женщина? Потому что мужчины курят и им чаще дарят зажигалки? А женщины разве не курят? Еще как курят! — Мастер выглядел не на шутку обиженным за весь мужской род. — Так вот, милая девушка, эту надпись как раз заказывал мужчина. Наверное, даме сердца решил такой необычный презент сделать, хе-хе.

Старичок ехидно рассмеялся. Смех перешел в кашель, так что я снова стала беспокоиться по поводу его здоровья. Бедняга! Наверное, листок с надписью «Мастер болен» болтается над окошком частенько. Но гравер благополучно справился с приступом кашля, снял очки и вытер слезы, выступившие у него на глазах.

— А вы не помните, как выглядел заказчик?

— Представьте себе, помню. У меня легкие слабые, а склероза пока не наблюдается, — сердито буркнул старичок. — Солидный такой мужчина, лет пятидесяти, плюс-минус, разумеется. Из этих, из теперешних, из новых…

Из богатых то есть, уточнила я про себя.

— Рост высокий, глаза карие, кожа смуглая, скорее, загорелая, — тем временем нараспев начал перечислять мастер, прикрыв для верности глаза. Наверное, память проверял. — Одет хорошо. — Тут он открыл глаза и с сожалением глянул на свои потертые брюки.

— Подождите, подождите!

Я вытащила из сумочки карандаш, схватила с прилавка какой-то бланк и на обратной, чистой стороне листа начала торопливо набрасывать портрет. Вообще-то все коллеги говорили, что у меня получалось передать внешность человека такими небольшими полушаржами, полурисунками. Но сейчас я стремилась максимально уйти от комического. Только сходство, и ничего больше. Готово!

— Скажите, это не он? — Я сунула удивленному граверу свой рисунок прямо под самые очки.

— Он! Точно он. Просто как две капли. — Мастер посмотрел на меня с уважением. — Девушка, вы художница? Портретистка?

— Что? — Я даже сразу и не поняла, о чем это мой собеседник. А поняв, небрежно отмахнулась: — Нет, так, балуюсь любительски.

— Для любителя весьма недурно. Черты переданы верно, и характер, я бы сказал, схвачен.

Искусствоведческие беседы меня интересовали сейчас меньше всего.

— Посмотрите еще раз внимательно. Это действительно ваш заказчик? Тот, что приходил с зажигалкой?

Старичок снова обиделся:

— Девушка, если вы мне не верите… — он развел руками, — тогда, извините, больше ничем помочь не могу.

— Спасибо, вы мне уже помогли, — поблагодарила я гравера без особой, впрочем, радости в голосе и вышла на улицу.

Не поеду я сегодня ни на какой рынок, ты уж меня, Рая, извини. Я добрела до ближайшей скамьи и машинально села. Но поразмышлять в одиночестве не получилось. На скамейку рядом со мной тут же порхнули и примостились две девчушки в джинсах и разноцветных маечках и защебетали, защебетали… Я против воли вслушивалась в их эмоциональный разговор.

— Представляешь, вчера созвонились и договорились встретиться на бульваре. А у Лены, оказывается, нет сотового, представляешь! Мы ее два часа повсюду, как дуры, искали. Не понимаю, как раньше люди встречались, когда телефонов не было?

Ее подруга важно наморщила хорошенький лобик и сказала задумчиво:

— Ну-у, это… заранее назначали определенное время и место и туда все приходили.

— Кошмар! Как неудобно!

Ох, как далеко все зашло в этой жизни, а я и не заметила. Скоро молодые спросят: «А что такое письмо? И зачем оно вообще, если есть эсэмэски?» И они, по большому счету, будут правы. Они ведь уже не знают, как может сильно колотиться сердце, когда выуживаешь из почтового ящика заветный конверт, пухлый, избитый штемпелями. Еще и понюхаешь его тайком, а вдруг он хранит запах любимых рук, которые его надписали. Нету сил донести до комнаты. И торопишься, рвешь край прямо в коридоре, надрывая по неосторожности и сам лист. А иногда сдержишь себя, нарочно неторопливо зайдешь в квартиру, положишь заветный прямоугольник на стол и тянешь время. Тянешь удовольствие ожидания. Долгожданное письмо получить — это же целая поэма! Можно сказать, священный ритуал.

Девчонки убежали так же внезапно, как и появились. Сорвались с веселым хохотом — и все.

— Вот видите, Алексей Михайлович, какая молодежь, — сказала я своему карандашному наброску, который до сих пор держала в руке. — Кира, наверное, такая же была? Удивляла вас? Мы-то с вами — люди постарше. У нас и воспоминания другие, и ощущения. Конечно, лестно и приятно такому мужчине иметь в любовницах молоденькую девочку. Но как, должно быть, иногда вы не понимали друг друга! Примерно как отец не понимает свою подросшую дочь. Ведь так?

Нарисованный Подлубняк молчал.

— Ну, хотя бы скажите, кому вы надписывали зажигалку? Мальвине? А может, это и не вы готовились сделать подарок, просто выполняли чью-то просьбу? И вообще ответьте, наконец, кто такая Мальвина, и почему они с Кирой друг друга не любили.

Алексей Михайлович продолжал хранить молчание.

— Не хотите разговаривать, — заметила я горько, — тогда вот вам!

Я порвала бумажку на мелкие, мелкие кусочки и ссыпала обрывки в стоящую рядом урну. Смешной рисунок сделал свое дело и мне уже не был нужен. Я выяснила, что хотела. В руках Подлубняка первоначально побывала зажигалка, найденная мной на пепелище. А вот к кому она попала потом?

* * *

Илья приехал в «Волну» первым. Он успел уже сделать заказ, когда к ресторану подкатил серебристый «Опель». Из автомобиля вышел Алексей, что-то сказал шоферу, и «Опель» укатил. Это хорошо, подумал Илья. Машину отпустил — это хорошо. Значит, не будет дергаться каждую минуту. Алексей, как всегда респектабельный и неотразимый, вошел в зал, с любопытством оглядываясь. Заметил Илью и радостно кинулся к столику:

— Привет! Вот черт, ты посмотри. Точно, почти ничего не изменилось. А кухня? Все те же биточки по-деревенски и винегрет за пятьдесят копеек?

— Получше, получше, не переживай. И не за пятьдесят копеек. Ишь, размечтался!

Официантка, цветущая женщина лет тридцати, подошла к столику и кокетливо глянула на Подлубняка:

— Я вас слушаю.

Надо же, а на меня небось так не смотрела, с неожиданной обидой подумал Илья. Хотя что обижаться. Алексей всегда был специалистом по части охмурения девчонок. И в молодости тоже. Как в какой компании ни появится, так все женское внимание — ему. И ничего ведь, кажется, особого не делает. Улыбнется. Взглянет по-особому, кинет парочку простеньких острот — и готово! Рыбка уже на крючке. Видимо, женщинам инстинкт какие-то сигналы подает — вот он самец, стопроцентный самец. Лучший экземпляр для продолжения рода.

— А этот тип уже заказ сделал? — Подлубняк весело указал пальцем в сторону друга. И, получив утвердительный ответ, беззаботно добавил: — Тогда мне то же самое. Я его вкусу с детства доверяю.

— Ой, Алик, смотри не промахнись. Ты что, забыл? «Времена меняются…

— … и мы меняемся вместе с ними», — закончил фразу Подлубняк. — Помню, помню, Илюшка, но думаю, что все перемены только к лучшему.

Если бы, сурово подумал Илья, вспомнив о предстоящем разговоре.

Официантка принесла закуску, коньяк, уже и выпили по первой за молодость, а он все не мог подступиться к теме. Наконец, когда приятное тепло побежало из желудка к сердцу и голове, Илья решился:

— Понимаешь, Алексей, приключилась неприятная штука.

Подлубняк спокойно поднял глаза от тарелки:

— Ну?

— Парня одного убили. Макара Шальнова. Имя редкое, правда? — Илья говорил, а сам не отводил взгляда от Алексея. «Только не ври, Алеша, только, пожалуйста, не ври», — заклинал он про себя друга.

Вилка чуть качнулась в руках Подлубняка, так, самую малость.

— И что? — Алексей торопливо уткнулся в тарелку и набрал полный рот еды, словно пытаясь этим отгородиться от вопросов Ильи.

— Ты с этим пареньком был знаком?

— У-у, — отрицательно промычал Алексей, не поднимая глаз и старательно пережевывая пищу.

Настроение у Ильи разом испортилось — врет! Он немного помолчал. Молчал и его школьный друг. Молчал и старательно ел, как будто голодал до этого обеда по меньшей мере неделю.

— Алик, в кармане убитого нашли твою визитную карточку.

Подлубняк поперхнулся, закашлялся, поднял красное лицо:

— И что это доказывает? Что я убийца? Да я свои карточки раздаю направо и налево. А ты не подумал, Илья, — спросил он с напором и агрессией в голосе, — не подумал, что это может быть тонкая подстава. У меня врагов хватает. И конкурентов тоже. Этому Макару специально могли мою визитку в карман вложить.

Илья совсем затосковал — зачем Алешка врет?

— Вот что, Алексей… Михайлович. Никто твою визитку убитому не подбрасывал. Это грубо и глупо. Так уже не работают. Парень сам пытался ее из кармана достать, пока был жив. Видимо, он очнулся ненадолго после того, как убийца убрался. Как ты думаешь, что Макар этим своим последним жестом хотел сказать?

Подлубняк бросил есть и молча выпил рюмку коньяку.

— Эх, Алик, Алик! — Илья расстроенно помотал головой. — Что же от очевидного-то отпираешься? Ведь был ты знаком с этим мальчонкой, встречался не раз. И свидетели подтверждают, и видеозаписи есть из клуба «Арамис». И визитку ты сам ему дал скорей всего.

— Так, Илья, я что-то не понял. Если ты все знаешь, зачем задаешь подлые вопросики?

— Вопросики не «подлые», как ты говоришь, а рассчитанные на твою искренность. Я тебе помочь хочу. Только вижу, ты этого не хочешь.

Алексей сдерживался с трудом. На лице проступили красные пятна, под кожей скул заходили злые желваки.

— Значит, на искренность рассчитываешь? В угол меня загоняешь? Дескать, ты, Алик, плохой, а я тебя великодушно спасать буду. Ну-ну! Когда, говоришь, Макара грохнули?

— Позавчера.

— А скажи мне, крутой сыщик, где я был позавчера? Ты уж, наверное, все проверил, а?

Конечно, Илья проверил алиби Подлубняка первым делом. Слава богу, подкопаться не к чему. Алексей как раз позавчера целый день находился в райцентре, решая деловые вопросы с директором местного филиала фирмы.

— Подожди, Алешка, не кипятись. Я с тобой откровенно буду разговаривать. Ты не убивал — это ясно. А заказчиком мог выступить? Ну, допустим, парень тебя шантажировал.

— Меня-а-а?! Этот?!. — Алексей Михайлович резко вскочил с места, опрокинув стул. Официантка встревоженно выглянула из кухни. — Ты что, совсем на своей ментовской работе охренел?

Подлубняк рывком вытащил телефон, набрал номер и бросил отрывисто:

— Машину к ресторану через десять минут!

Затем заговорил горячо и немного сбивчиво, продолжая стоять:

— Да, был я знаком с Макаром. Сугубо личные контакты, ничего больше. И не признался… Не догадываешься, почему? Думаешь, темню, ухожу от правосудия. Да потому что… потому что неудобно мне. Ты это можешь понять? Впрочем, моя личная жизнь никого не касается. На других мне начхать, а с тобой… Вот и растерялся в первое мгновение. Ну, ты, Илья, и гад! Все знаешь и копаешься, копаешься. Чего добиваешься? Чтоб я перед тобой свое грязное белье разворошил? Или тебя это просто заводит? Скажи как мужик мужику — заводит, а? Всякие пикантные подробности, детали… Только я тебе побалдеть не дам. Дружеские посиделки закончены. Будут вопросы — вызывай, как положено. А еще лучше, свяжись с моим адвокатом.

Алексей Михайлович выхватил из портмоне несколько крупных купюр, небрежно бросил их на стол:

— Спасибо за обед. Здесь должно хватить.

И, не обращая внимания на протестующий жест Ильи, кинулся крупными шагами к выходу.

Уже сидя в машине, вдруг обмяк, закрыл глаза. Макар, Макар, дурашка ласковая! Глупый мальчишка, но угодить умел, это точно. Встречались-то всего несколько раз, а успел привязаться к нему Подлубняк. Одно плохо — до денег был очень жаден его юный друг.

Очнулся от того, что водитель легонько тронул его за рукав:

— Куда, Алексей Михайлович? В офис или на комбинат? Или на Луговую?

— Нет, домой. Устал смертельно. На сегодня все.

Машина мягко разгонялась. Да, устал. От разговора устал. А прошло всего полдня. По-хорошему, еще работать и работать. Но Илья-то каков! И вдруг, как электрическим разрядом, прошила мысль — на мое унижение ему хотелось полюбоваться, вот что! Завидует! Деньгам завидует, положению, мужским успехам. От этой мысли Подлубняку стало горько и легко одновременно. Такая уж, видно, у него судьба. Незаурядные личности всегда одиноки. Вот и он одинок. Ни любви, ни семьи, ни друзей! Даже собака и та сдохла.

«Опель» притормозил, немного недоехав до крыльца. «Сейчас попрошу у Людмилы Семеновны крепкого чаю с травами», — подумал Подлубняк и тут же с досадой вспомнил, что домработницы нет уже в квартире несколько дней. А новую подыскать никак не получается. Наверное, он все-таки погорячился тогда с увольнением. А сегодня вот еще и друга школьного потерял. Разошлись их пути-дорожки навсегда. Все одно к одному.

— Матвей, сегодня ты мне больше не понадобишься, — Алексей Михайлович что-то быстро сообразил, — и завтра тоже. Завтра у тебя выходной. Сходи куда-нибудь, развлекись. Тяжело целыми днями за баранку держаться. На вот, — и он протянул шоферу небольшую пачку денег, перетянутую тонкой резинкой.

Матвей попятился:

— Зачем! У меня есть деньги.

У парня обиженно сверкнули глаза, но хозяин этого не заметил.

— Как хочешь, — сказал он равнодушно. — Хотя в твоем возрасте лично мне дополнительные «бабки» никогда не мешали.

Подлубняк небрежно сунул пачку в карман и исчез за тяжелой дверью подъезда.

* * *

Я неторопливо прогуливалась по парку. Сегодня у меня не было совершенно никаких дел. На квартире у нашего подопечного весь день лютовала Раиса. Там проводилось какое-то ответственное переделочное мероприятие: то ли установка нового встроенного шкафа, то ли ликвидация старого. По мнению дизайнерши, мне решение такой важной проблемы доверять было опасно. С утра я думала даже, а не махануть ли в Малые Петушки? Жаль хорошее летнее время убивать в городе. Потом прикинула — нет. На один день не стоит. Больше суеты, чем отдыха.

В парке было немноголюдно. Оно и понятно — не воскресенье. Но аттракционы работали, музыка играла, и фонтан пыжился изо всех сил, посылая во все стороны косые неверные струи. К его бетонной чаше, наполненной не очень чистой водой, подскочили две девчушки-близняшки и с визгом стали обрызгивать друг друга. Я с благосклонной улыбкой смотрела на них, как старая, убеленная благородными сединами матрона. «Матрена», как сказала бы Зойка. Сестры были на первый взгляд дурнушки: голенастые, длинные не по возрасту, пегие, с рыжими кляксами конопушек и прозрачными светлыми глазами. Но собственная некрасивость их мало беспокоила. Они хохотали и радовались, словно уже знали, что пройдет несколько лет, и все их недостатки чудесным образом превратятся в достоинства. И девчонки в стоптанных сандалиях, выросшие из своих старых сарафанов, станут соблазнительными красавицами на погибель парням. Рыжеволосыми, длинноногими, с пикантными легкими веснушками на тонкой нежной коже. И абсолютно одинаковыми, что придаст сестрам особый шарм. То-то подурят кавалерам головы, вон какие озорные! Эх, пойти, что ли, побрызгаться вместе с ними!

Я уже совсем было собралась впасть в детство, но в это время в сумочке запел телефон. Номер на дисплее мне был не знаком.

— Здравствуйте! Это Серафима Нечаева? Частный детектив?

Я от изумления что-то булькнула горлом.

— А это Татьяна Долгих из фирмы «Гранит». Вы ко мне недавно приходили по поводу Киры Тоцкой. Просили позвонить, если что.

Ну, конечно! Как я могла забыть, что представилась в беседе частным детективом. Ничего не скажешь — хорош детектив!

— Вы еще продолжаете расследование?

— Да-да, слушаю вас, Татьяна! — От волнения я чуть не кричала в трубку.

— Так вот, я вспомнила фамилию Кириной подруги. Ее зовут Нана Беридзе. И выяснила, где она живет. Дом-«паровоз» знаете?

— Конечно, знаю.

— В этом доме и Тоцкие раньше жили. То есть до замужества Елены. Вам это пригодится в расследовании?

— Еще как! Спасибо большое, Татьяна.

И, уже отключив телефон, я сообразила, что не узнала номер квартиры Наны Беридзе. Хотя, возможно, звонившая не знала ее сама. Впрочем, это ерунда, найду и так. Вот вам и Татьяна Долгих, вот вам и скучная фирма «Гранит»! Если б я на самом деле решила создать сыскное агентство, то одна сотрудница у меня уже точно была на примете. А я ведь про этот «Гранит», признаться, совсем забыла. Однако моя тогдашняя собеседница не только не забыла нашу встречу, но даже проявила похвальную сноровку. Одним словом, любознательная Татьяна Долгих, просиживая днями в унылой фирме, точно занималась не своим делом. Да, если б каждый знал, чем ему следует заниматься в его жизни, насколько меньше было бы неврозов и разбитых сердец, философски вздохнула я. Но теперь не об этом.

Нана Беридзе… Что-то грузинское, музыкальное, сказала Татьяна. Наверное, в тайниках памяти крутилась ассоциация с когда-то невероятно популярной певицей Нани Брегвадзе. «А-атвари патихо-о-оньку кали-итку», — выводила она с пикантным грузинским акцентом своим низким бархатным голосом слова старого романса. Спасибо Нани, она-то, наверное, и помогла в конце концов вспомнить имя Кириной подруги. И дом-«паровоз» мне тоже был хорошо знаком. А кому он был не знаком? В тридцатые годы, в эпоху великого архитектурного конструктивизма в каждом мало-мальски пристойном городишке, желавшем идти в ногу со временем, возводились подобные дома. Их облик должен был внушать прекрасные мысли о победе справедливого общества, задачами которого в те поры являлись индустриализация вкупе с коллективизацией. Конечно, с земли трудно было что-либо конкретное рассмотреть в этих странноватых и, честно говоря, мрачноватых зданиях. Но вот с высоты птичьего полета они должны были, по замыслу архитекторов, выглядеть звездами, тракторами, турбинами и прочими атрибутами новой жизни. В областном центре мне приходилось плутать по огромному и замысловатому Дворцу культуры, который, как меня уверяли, потому и был замысловат, что представлял собой перекрещенные серп и молот. Возможно, такими постройками выполнялось некое секретное задание по оповещению космоса? Наш дом-«паровоз» был из этой замечательной семейки. С виду он казался хаотическим и слегка пугающим нагромождением разновеликих кубов серого цвета. А на самом деле, ну, если вознестись над городом, как птица, глазу открылась бы замечательная архитектурная задумка: могучий паровоз, который вперед летел. Паровоз летел в прекрасное будущее уже давненько и порядком обветшал. И если в далекие тридцатые, я думаю, было очень престижно получить квартирку в этом локомотиве, то сейчас уже никто не завидовал его пассажирам. В его состарившихся катакомбах мне и надлежало искать Нану. Вернее всего было обратиться в жэк. Допустим, просили передать посылку, а точный адрес утерян. Гм, малоубедительно. А если подкрепить версию жалобным видом и шоколадкой? «Благодарю, девушка, вы меня так выручили, так выручили!» А может, опять прикинуться частным детективом? Не, не, как говорит мой сосед Валерка, здесь эта фигня не прокатит, точно не прокатит. В наших жэках тертые кадры.

Размышляя таким образом, я вошла во двор легендарного «паровоза». Старые тополя, подвергшиеся по весне радикальной обрезке, выпустили из своих культяпок пучки тоненьких веток и напоминали диковинные тропические пальмы. Под пальмами кипела обычная летняя жизнь большого двора: копошились в песочнице дети, подростки в укромном углу сосали из банок «Клинское» и орали и хохотали с каждой опустошенной банкой все громче и громче: мужичок, с виду заводской, суетился вокруг своей любимой и дорогой «копейки». Наверное, раритетная машинка приобреталась в свое время по профсоюзной линии в награду за ратный труд. Ага, есть и то, что мне нужно! Вот он, все знающий дворовый парламент. Бабульки пестрым рядком восседали на скамейках, цепко и внимательно оглядывая окрестности дома. Может, обойдусь и без жэка.

— Здравствуйте! — Я сделала самое простодушное лицо, на какое только была способна. Мне ответил нестройный хор энергичных голосов. Бабушки оживились и подтянулись, предвкушая неожиданный интерес.

— Извините, я разыскиваю одну девушку. — Еще простодушнее, еще доверительнее, чтобы притупить бдительность старушек наивной простотой! — Мне сказали, что она живет в этом доме. Нана Беридзе, знаете такую?

Напряженное внимание на лицах женщин сменилось радостным возбуждением. Конечно, они знают. Конечно, помогут. Они вообще знают здесь всех старожилов. А уж Беридзе тем более. Бабушка-то Наны, царство ей небесное, только два года как померла. А до этого тоже на скамейке сиживала вместе со всеми. Что еще на пенсии делать? Во втором подъезде Беридзе живут, в шестнадцатой квартире. Нана должна быть дома, недавно мимо проходила. Она всегда в это время из института возвращается.

Все сложилось просто замечательно. Не надо тревожить жэк, и без того обремененный сверх меры коммунальными заботами. А судя по запаху в подъезде и облупившимся стенам, вряд ли работники жилконторы и обитатели «паровоза» живут душа в душу. Вот и шестнадцатая квартира. Не без трепета я нажала кнопку звонка. Из-за двери раздался девичий голос:

— Вам кого?

Похвальная осторожность!

— Извините, пожалуйста, я хотела бы побеседовать с Наной Беридзе. По поводу ее подруги Киры Тоцкой.

Щелкнул замок, дверь осторожно приоткрылась, и на меня строго глянули миндалевидные глаза царицы Тамары:

— Нана Беридзе — это я. А вы кто?

Вообще-то у меня есть твердое правило — без нужды не врать. Разве что самую малость.

— Меня зовут Серафима Александровна Нечаева. Я расследую обстоятельства гибели вашей подруги Киры.

— Вы из милиции?

— Нет, я… э… частный детектив. Нана, у меня к вам всего несколько вопросов. Можем поговорить и во дворе, — добавила я торопливо.

— Да, лучше во дворе, — смущенно согласилась девушка. — Знаете, у нас не прибрано.

— В таком случае жду вас на детской площадке у подъезда. — Я повернулась и спокойно пошла вниз. Излишний напор ни к чему. А то девушка, чего доброго, испугается, начнет нервничать.

Не успела я толком угнездиться на лавочке под покосившимся грибком, на ножке которого было выцарапано неприличное слово, как из подъездной двери выпорхнула Нана. Она выглядела еще совсем юной, такой же, как Кира Тоцкая. Гибкая фигурка, горячие темные глаза выдавали в ней гордую дочь Кавказа, и только неожиданно курносый носик да мягкая округлость лица наводили на мысль, что грузинская кровь была щедро разбавлена генами среднерусской полосы. Она присела на самый краешек скамьи, словно испуганная птичка, готовая вспорхнуть в любую минуту:

— Слушаю вас.

— Нана, вы, полагаю, в курсе, как погибла ваша подруга?

— Да, это просто кошмар! — Она приложила ладонь к щеке. В ее миндалевидных глазах мелькнул детский ужас, как будто девочка слушала страшную сказку. Нана была еще слишком молодой, чтобы осознавать трагизм смерти и испытывать настоящую скорбь. Она пугалась теоретически, не чувствуя сердцем всей глубины смертельного колодца. Страх мешался с обычным ребячьим любопытством.

— Вы дружили с Кирой?

— Да, мы были лучшими подругами, пока с ней… пока она… — Девушка смутилась и покраснела.

— Вы ведь знали об их отношениях с Алексеем Михайловичем?

— В общих чертах. Кира не особо со мной делилась подробностями. Она и в детстве была довольно замкнутой, особенно что касается личных переживаний. Предпочитала дневники вести. Говорила, что тетрадкам доверяет больше, чем людям. Но к Алексею Михайловичу Кира относилась очень хорошо! — вдруг горячо добавила Нана.

Я только вздохнула:

— А он?

— И он тоже. Мне кажется, он Киру сильно любил. — Тут Нана снова покраснела.

— Как вы думаете, были у Киры враги?

Моя собеседница пожала плечами:

— Не знаю. Вряд ли.

А уж про врагов Подлубняка и спрашивать не стоит. Без всякой надежды на ответ я задала последний вопрос:

— Скажите, была у Киры знакомая по имени Мальвина?

И тут с Наной Беридзе произошло что-то странное. Ее густые брови подскочили вверх, а губы расползлись в безудержной улыбке:

— Мальвина? Господи, при чем здесь Мальвина? — Она хлопнула себя по коленке и засмеялась. Потом внезапно замолчала и уставилась на меня своими прекрасными грузинскими очами: — Откуда вы знаете про Мальвину? Тем более что это вовсе и не имя. Это прозвище!

* * *

Сотовый жалобно попискивал через равные промежутки времени, объявляя, что он голоден. Наконец, телефон обреченно умолк и отключился. Мне было не до него. Разговор с Наной Беридзе произвел на меня примерно такое же впечатление, какое производит на человека ватка с нашатырем, которой добросердечно ткнули в нос. Сперва — шок от запаха, резкого до изумления, а потом чистота и свет в мозгах. И как же я сразу-то… Хотя рано делать окончательные выводы, рано. Ничего не доказать. И есть еще кое-какие непонятные моменты. Например, домработница. Надо немедленно разыскать Людмилу Семеновну и душевно с ней побеседовать. Наверняка Рая знает ее адрес. Я схватила неживой сотовый и выругалась в сердцах. Все, на сегодня у меня нет связи. Придется тащиться на «строительную площадку», как называет Раиса квартиру Подлубняка.

— Сима! Хорошо, что ты зашла. Это просто фантастика! Я только что о тебе думала. Вот и скажи после этого, что мысль нематериальна. — Раиса вцепилась в меня с порога и поволокла, как желанную добычу, в глубь квартиры. Неужели опять будет нагружать заданиями? Нет, только не это!

На «площадке» был полный ажур. Никто не слонялся по коридорам, не курил в туалете. В атмосфере явно ощущались чудодейственные токи трудового героизма. Толик-бригадир вихрем пронесся мимо меня с каким-то рулоном в руках, только буркнув «Здрасьте» и подобострастно выгнувшись в дугу возле Раи, чтобы ненароком не задеть начальницу локтем.

— Слушай, Рая, как тебе удается их так выдрессировать?

— По методу Дурова. Терпение и поощрение лакомым кусочком. Умелое использование безусловных и условных рефлексов. Ну, и личная осторожность, — невозмутимо ответила художница. — Запомни главное правило — к хищникам нельзя поворачиваться спиной. Так что я всегда начеку.

Да, у меня так никогда не получится. Самое обидное, что я постоянно доверчиво поворачиваюсь спиной ко всякого рода хищникам. Они тут же прыгают и удобно садятся на шею.

— Рая, я, собственно, на минутку. Ты знаешь домашний адрес Людмилы Семеновны?

— Знаю, конечно, — отмахнулась моя собеседница от вопроса, как от несущественной ерунды. — Это потом, а сейчас мне нужен твой совет. Понимаешь, купила светильники для гостиной, а теперь сомневаюсь. Может, стоит поменять, пока не поздно, а? — И она потянула меня в большую комнату.

Каюсь — мне так же были неинтересны приобретенные светильники, как Раисе мои дела с домработницей. У каждой из нас была своя тревога. Поэтому, не вникая в суть Раечкиных творческих исканий, я с легким сердцем светильники одобрила. Дизайнер заметно повеселела.

— Так что ты хотела-то?

— Адрес Людмилы Семеновны.

— Соскучилась? — засмеялась Раиса. — А что, она женщина добрая. А какие пироги пекла — м-м-м!

— Вот-вот, именно! Собиралась взять у нее рецепт, да не успела. А тут гости обещали нагрянуть. Хочется удивить.

— Сейчас найду в своем органайзере, — Рая раскрыла пухлую растрепанную записную книжку, полную каких-то записочек, закладочек и меньше всего похожую на органайзер. — Так, так, — бормотала она себе под нос, перелистывая исписанные страницы. Я уже начала сомневаться в успехе, когда художница, наконец, довольно воскликнула: — Ага, нашла! У меня на «и» уже места свободного не было, так я Людмилу Семеновну на «к» записала. Иванова ее фамилия.

Раиса оторвала лоскуток от старых обоев и быстро переписала на него адрес из блокнота.

— Кстати, ехать совсем необязательно. Рецепт можно и по телефону узнать. Тут у меня и телефон. Записать?

— Запиши, но, я думаю, лучше съездить. Ей будет приятно.

— Пожалуй, — согласилась художница. — По правде говоря, Алексей Михайлович с этим увольнением… как-то нехорошо… обидно.

— Рая, у меня сотовый сдох. Я от вас позвоню?

— Да ради бога! Вы что там творите?! — Последняя фраза относилась не ко мне, поскольку из кабинета донесся ужасный грохот. Раиса кинулась на шум. Мне не пришлось видеть метод Дурова в действии, но его звуковое оформление разнеслось по квартире, как всегда, отчетливо.

Я набрала номер. К счастью, Людмила Семеновна была дома.

— Конечно, Симочка, приходи прямо сейчас! Я так рада! — растроганно повторяла она в трубку. Представляю, теперь кинется спешным порядком готовить угощение. От обеда мне нипочем не отвертеться.

Я тихонько выскользнула из квартиры Подлубняка, где метод знаменитого дрессировщика крепчал и набирал силу (наверное, краску разлили), и направилась в первый попавшийся продуктовый магазин. Неудобно идти в гости с пустыми руками. Понятно, что никаким съестным деликатесом такую талантливую стряпуху, как Людмила Семеновна, не удивишь, но, надеюсь, виноградное вино она не вырабатывает. И конфеты из шоколада не лепит.

Через каких-нибудь сорок минут я уже сидела в скромной квартирке бывшей домработницы Алексея Михайловича, а она сама металась между комнатой и кухней, вытирая полотенцем красное от плиты лицо. В кухне что-то аппетитно клокотало и благоухало.

— Людмила Семеновна, миленькая, что вы так беспокоитесь. Я и не голодная совсем. — Но все мои призывы были бессмысленны, как бессмысленно упрашивать солнце не вставать на рассвете.

Надо сказать, что женщина, верой и правдой много лет служившая семейству Подлубняков, на этой службе не озолотилась. Видимо, и цели такой не ставила. Жилье Ивановой Людмилы Семеновны было весьма скромным, богатства никакого не наблюдалось. Да-а, трудно будет Алексею Михайловичу приискать еще одну такую же домработницу.

Наконец, кулинарные хлопоты моей знакомой благополучно подошли к заветному финалу. В комнату вплыл румяный пирог-курник — коронная фишка Людмилы Семеновны. Закрытый со всех сторон поджаристой корочкой, он тем не менее имел наверху что-то вроде пробки из пропеченного теста. Женщина аккуратно поддела пробку и жестом фокусника влила внутрь пирога душистый куриный бульон. Я следила за этим аттракционом затаив дыхание. Мне всегда казалось, что пирог сейчас непременно размокнет, и горячая жидкость хлынет на блюдо. Но каким-то образом целая кружка бульона удерживалась в пироге, пропитывая его нутро и превращая курник в чудо русской кухни, перед которым меркли все заграничные изыски. Да, под такое объедение надо бы по стопочке холодной, чистой как слеза ангела, водки! Но Людмила Семеновна водку не пила. Поэтому я налила винца.

Что-то я погорячилась, объявляя хозяйке о своей сытости. Уплела уже два куска и на третий поглядываю. Сима, немедленно остановись! Я сделала усилие над собой:

— Людмила Семеновна, финиш! Ваш курник — вкуснотища неземная, но всему есть предел. И возможностям моего желудка тоже.

Хозяйка довольно улыбалась, воспринимая похвалы со спокойным достоинством. Понятно, что любые комплименты меркнут перед такой действительностью.

— Кирочке мой пирожок тоже нравился, — сказала она простодушно и тут же осеклась. Саднит душевная рана, саднит. Мы поговорили с Людмилой Семеновной и о погоде, и о ценах на рынке, и о ее внуках, живущих на Украине, но нет-нет да и выскакивала больная тема. Так же, как тянется язык к ноющему зубу. А я эти разговоры и не останавливала. Во-первых, было видно, что хоть Людмила Семеновна и сдерживается, но требуется ей выговориться, излить свою обиду. А во-вторых…

— Мне кажется, что Алексей Михайлович уже и сам пожалел не раз, что так с вами несправедливо обошелся. — Я осторожно закинула пробный шар. Моя собеседница только этого и ждала.

— Конечно, несправедливо! — заговорила она возбужденно. — Чтобы я собаку нарочно отравила, как такое в голову-то могло прийти! Я с ней как с дитем малым. Кормила по науке и только теми продуктами, какие все ели. Каждый день свеженькое, с базара. А еду собачью специальную сам покупал, даже мне не доверял. Пусть теперь поищет такую дуру, как я, — добавила она горько. И вдруг ревниво спросила: — Или уже нашел?

— Что вы! И не найдет.

— Вот то-то! Господи, да у меня у самой чуть сердце тогда не разорвалось. — И она снова начала перебирать подробности того злосчастного дня.

Я слушала внимательно, невзначай задала несколько вопросов. Наконец, Людмила Семеновна, рассказав все по третьему разу, встрепенулась:

— Что это я! Талдычу, как сорока, об одном и том же. Мы же еще чаю не пили.

Потом мы долго пили чай с конфетами. И разговор тек уже в более спокойном русле. И хорошо!

Люблю ходить по гостям, если не надо спешить, если знаешь, что завтра не на работу. Ах, незадача! За разговорами я совсем забыла про знаменитый рецепт и вспомнила об этом лишь, когда подходила к своему дому. Ладно, лукавить не будем, вовсе не рецепт меня интересовал. Хотя он бы тоже пригодился. Например, вот я вернусь в деревню к Зойке. (Надеюсь, хватит у меня ума, чтобы не убить весь свой отпуск на расследование.) И теплым летним вечером мы состряпаем пирог,который будет еще лучше, еще вкуснее, чем у Людмилы Семеновны, поскольку заведен на деревенских натуральных ингредиентах. Аромат стряпни поплывет по улице Социалистической, вызывая здоровую зависть у ее обитателей.

Я только вздохнула и вошла в пыльный и сугубо городской подъезд. Миновала раздолбанные почтовые ящики, по привычке бросив взгляд на свой. Давно мне уже ничего интересного туда не кладут — только извещение на квартплату да рекламные проспекты типа: «Похудеть дешево и без проблем!» или «Подключение к Интернету». Ну, Интернет вообще не обсуждается, у меня и компьютера-то нет. А насчет похудеть дешево я и сама могу присоветовать, как. Меньше тратить денег на еду, только и всего. И дешево будет, и похудеешь без всяких проблем, никуда не денешься. Уже шагнула мимо, но тут же затормозила. Потому что в ящике белела какая-то бумажка, сложенная вчетверо. Вроде записки. Интересно, интересно!

Почтовый ящик доверчиво разинул свой жестяной рот. Давным-давно висел на его крышке замочек, как положено. Но неведомые любители свободы регулярно замок срывали. В конце концов я отступила. Рекламные листовки и мои квитанции все равно никому не нужны.

Внутри покореженной коробки действительно лежала записка, наспех нацарапанная на листке из блокнота. Я развернула, и листок заговорил голосом Валевича. Даже с его интонациями:

«Сима, привет! Пытался дозвониться до тебя, но телефон не отвечает. (Хм, ясно, не отвечает, надо вовремя ставить на зарядку.) Уезжаю на несколько дней из города, поэтому решил оставить записку. Случайно узнал следующее. Парень, с которым мы видели в ресторане твоего клиента, убит. Мотив убийства неясен. Имя убитого — Макар Шальнов. Мужики говорят, что твой клиент в этом деле замешан. Пригодится тебе или нет? Когда вернусь, перезвоню. Пока. Борис».

Ну Борис! «Случайно узнал»! Как же, случайно. Ведет потихоньку самостоятельные раскопки старый друг, не бросает меня в трудной ситуации. Видимо, на самом деле сильно спешил, если даже записку с конфиденциальной информацией оставил в раскрытом почтовом ящике. Обычно Валевич более осмотрителен. Конечно, попытался текст завуалировать, насколько можно. «Твой клиент» — это, конечно, Подлубняк. Только Борис высказался неточно. Какой Алексей Михайлович мой клиент? Строго говоря, мой клиент — пьяница Колька. А точнее, его четверо детей и несчастная жена.

Но информация-то какова! Значит, рыженький игривый мальчик убит! И опять Подлубняк. Вот бедолага! Кто бедолага-то? Шальнов или его богатый друг? Или оба?

Мысли хаотично и сердито толкались в голове, не желая выстраиваться по ранжиру. Конечно, если б я была профессиональным оперативным работником или следователем, то сейчас в кругу своих единомышленников и помощников с задумчивым лицом изложила бы красивую версию. Они бы тоже задумались, потом согласились, что звучит интересно, правдоподобно, но мало доказательств. И потом кинулись бы эти доказательства добывать. Всеми возможными способами, а главное — вполне легитимно. А если немножко… ну… и перегнули бы палку, то результат искупает все. Победителей, как известно, не судят. В конце концов я положила бы на стол высокому милицейскому начальству добытый материал, стопроцентно убедительный. Глянула бы устало и немного печально, дескать, не надо рукоплесканий, это наша работа, и вышла бы тихо из кабинета. И в коридоре мы бы с моими ребятами перебросились веселыми шутками, а потом кто-нибудь из них дружески обнял бы меня за плечи и сказал: «Айда пить пиво!» Все. Конец очередной серии. По экрану с пулеметной скоростью бегут неразборчивые титры, словно создатели сериала немного стесняются своей работы, а за кадром звучит мелодия, полная сурового оптимизма. Здорово!

Я так замечталась, что чуть не прошла свою квартиру. Вот что, Серафима, поскольку участие в захватывающем сериале тебе в ближайшее время не светит, думай, что будешь делать дальше. И без всяких там помощников на легитимной основе. Все, кто мог бы пролить свет на эту непонятную историю, уже дают показания господу богу. Даже собачка Джина. Заняться, что ли, столоверчением? Вызвать дух Киры и порасспросить его как следует. Помню, мы в общежитии баловались мистикой. Блюдце со стрелкой так и летало по расчерченному кругу с буквами, и наши дрожащие руки еле за ним поспевали. А мы толпились вокруг стола в неверном свете тоненькой свечки, немножко напуганные, немножко недоверчивые. И готовые рассмеяться в любую минуту. Валюля, моя студенческая подруга, завывала замогильным голосом: «Дух Сталина, отзовись!» Дух Сталина нес всякую чепуху. А дух Гитлера (и почему вдруг решили вызвать этого урода?) предсказал Валюле пятерку по философии. Философию она, к слову сказать, благополучно завалила. И ничего удивительного, разве можно было ждать правды от врага.

Да, дух Киры вряд ли бы сказал мне что-нибудь внятное. Скорей всего Кира безмятежно спала в ту ужасную ночь пожара и не видела поджигателя. И вообще она была девушкой замкнутой, не склонной к личным откровениям. Как говорила Нана Беридзе, доверяла больше дневникам. Все чувствительные барышни пишут дневники. Я тоже в ранней юности пыталась вести дневник и старательно прятала его от мамы. А куда же я его прятала? Просто засовывала тоненькую тетрадь глубоко под матрац. Точно, под матрац. На большее ума не хватало.

Постой, Сима, постой! Девочка любила вести дневники. Дневники, не предназначенные для чужих глаз. Значит, должна была их прятать. Где? Скорей всего в своей комнате. А может быть, лирические откровения сгорели вместе с дачей в Малых Петушках? Может быть. Но проверить стоило. Я ведь еще продолжаю числиться помощницей Раисы и как ее помощница имею до поры свободный доступ в квартиру Подлубняка. А что, если попробовать взглянуть на комнату Киры другими глазами? Глазами молодой хозяйки, например.

Скрипнула входная дверь, и кошки с громким мяуканьем возбужденно зашмыгали у меня под ногами. Я прошла на кухню, вытащила из холодильника рыбу и разложила ее по мискам. Все на автомате. Хорошо еще, что обильная трапеза у хлебосольной домработницы Подлубняка снимала проблему ужина для меня самой. После таких Лукулловых пиров необходимо поститься минимум неделю. Накладывать на себя строгую епитимью, проводя время в трудах и молитвах. Весьма кстати. Поэтому сегодняшний вечер будет посвящен размышлениям. Увы, не по поводу греха обжорства (а хотя надо бы!), а по поводу информации, которая высыпалась сегодня на меня, как из рога изобилия.

Я плюхнулась на диван, сытые зверьки устроились по бокам, и мы предались философским рассуждениям о бренности всего земного. Записка Валевича маячила тревожным лоскутком на журнальном столике. И почему я не Нострадамус? Сейчас бы впала в транс и проникла воспаленным сознанием в будущее. Ладно, бог с ним, с будущим. Еще что-нибудь такое увидишь, что и жить не захочется. Хоть бы с прошлым разобраться. Это тоже плохо получается.

Все графики моих рассуждений сходились в одной точке. Удивительной точке. Необъяснимой. А самое главное — это всего лишь рассуждения без мало-мальски пристойных доказательств.

Пирог постепенно усваивался организмом, кошки мурлыкали так сладко, так успокоительно. И я не заметила, как заснула.

* * *

Сегодня у работяг небольшой праздник. Сегодня на квартире Алексея Михайловича дежурю я. Дикие звери могут отдохнуть. Им не придется прыгать с тумбы на тумбу и, трясясь от страха, пролезать в объятый пламенем обруч. Ремонт, конечно, пострадает, об этом красноречиво говорил страдающий взгляд Раисы. Но выхода нет! У нее неотложные дела дома. Пришлось прибегнуть к моей помощи. Тут уж не до трудовых свершений, лишь бы работнички не попортили сделанного.

Пока Рая по третьему разу занудно перечисляла Толику, что надо выполнить к ее приходу, а чего нельзя делать ни в коем разе, он терпеливо смотрел в пол. И только однажды поднял на меня глаза, в которых вспыхнула и тут же благоразумно притушилась надежда раба на скорую волю. Я тщательно прятала улыбку. Все-таки чертовски приятно осознавать себя активным членом милосердного общества «Гринпис». Свободу всему живому! Наконец, художница закончила свои наставления, обреченно пробормотала: «Сима, я тебя умоляю, построже с ними!» — и скрылась за дверью. Мы с бригадиром переглянулись, как заговорщики, и одновременно вздохнули.

— Ну-с, Анатолий, у кого сегодня день рождения? — спросила я вкрадчиво.

Бригадир залился стыдливым девичьим румянцем:

— Так это самое… Ни у кого.

Какая жалость! Неужели ребята настолько исправились? Прямо хоть самой выдумывай для них повод улизнуть с «объекта».

Похоже, я поторопилась. Мой прямой вопрос действительно застал Толика и его команду врасплох и порядком напугал. Время приближалось к обеду, а труженики мастерка и малярной кисти и не думали уходить из дома. Более того — Анатолий поставил на кухонную плиту чайник, всем своим видом выражая глубокую озабоченность реставрационным процессом. Мужики зашуршали пакетами, доставая простенькую закусь на скорую руку. Наверное, они терпеливо ждали, что я уйду сама и оставлю их в покое. Да, это было бы идеально. И в другой раз я бы проявила понимание и ушла. Но теперь… Теперь мне надо было во что бы то ни стало попасть в комнату Киры. Что же делать? А может, не стоит ломиться в открытую дверь и громоздить трудности вокруг простой вещи? И я решила действовать напрямую.

— Приятного аппетита, ребята! — Я заглянула в кухню: — Анатолий, можно тебя на минуту.

Бригадир вышел в коридор и выжидательно приподнял брови.

— Знаешь, я вижу, что работа у вас идет полным ходом и без моего надзора.

— А то! Мы же не дети какие-нибудь. — Лицо Толика расцвело от моей незатейливой похвалы.

Ясное дело, не дети. Третьего дня Раиса не досчиталась четырех коробок дорогого импортного кафеля. Мужики клятвенно заверяли, что недостача образовалась за счет боя, поскольку кафель-де излишне хрупкий. А на просьбу представить этот самый бой невинно заметили, что выбросили обломки вместе с мусором. Неожиданный припадок чистоплотности буквально вывел Раечку из себя, но ничего доказать она так и не смогла.

— Честно говоря, я устала вокруг вас без дела околачиваться, — мне удалось придать голосу правдоподобные интонации. — Но уйти не могу, — добавила я торопливо, видя, что Толик готов выступить с инициативой, — Раисе слово дала.

Бригадир с досадой почесал в затылке. «В таком случае, чего же ты хочешь от нас?» — так и проступало на его курносом лице. Пора было переходить к сути вопроса.

— Толя, вы не будете возражать, если я посижу вон в той комнате, почитаю? Книгу интересную дали на день. Я вам не мешаю, вы — мне. Только Раисе не говорите, хорошо?

Анатолий был слегка разочарован. Тоже нашла проблему!

— Читайте хоть до вечера, нам-то что! У нас своя работа, — бросил он небрежно через плечо и пошел к своим подопечным.

Ну вот и все! Теперь с полным правом могу удалиться в комнату Киры и находиться там столько, сколько захочу. Могу даже успеть выспаться под роскошным балдахином. Впрочем, это лишнее.

Позолоченная бонбоньерка, как и в прошлый раз, встретила меня безжизненным порядком. Я остановилась посередине комнаты и задумалась. Допустим, девушка пишет в тетрадь. Заслышала шаги. Куда она спрячет свою тайну? В шкаф? Вряд ли. Мало ли по какой надобности туда может заглянуть посторонний человек. Туалетный столик отпадает по этой же причине. Кстати, я там уже смотрела и ничего не нашла. Одни глянцевые журналы. Надо спрятать быстро. Так, чтобы — раз, и нету дневника.

Я стояла полной дурочкой, выдумывая всякие варианты и боясь заглянуть в то самое место, где в свое время покоились мои девичьи откровения. Но в голову ничего подходящего не приходило, кроме мысли — дневник под матрацем! Уверенность в этом окрепла настолько, что если я сейчас ничего в означенном тайнике не найду, то получу от разочарования сильный стресс. Потому-то и топталась около кровати с замиранием сердца, не решаясь приподнять край тяжелого матраца.

Далеко по коридору весело заржали мужики. Судя по всему, без моих глаз дела у них пошли гораздо живее. Наверное, Герасимович травит непристойные анекдоты, которых знает великое множество. Шум вывел меня из оцепенения. Я решительно подошла к пышной кровати и откинула край постели. «Откинула» — слишком энергично сказано. На самом деле я, кряхтя и заливаясь краской от напряжения, еле приподняла толстенный матрац. Пошарила в образовавшемся пространстве, насколько хватило руки. Пусто. Ничего, Сима, заходи с другого края. Кровать вон какая огромная. Так я ползала вокруг матраца, собирая на себя пыль, и уже почти отчаялась, как вдруг пальцы зацепили под пружинной махиной посторонний предмет. Осторожно, боясь поверить удаче, я потянула находку на себя. Так же, наверное, колотились сердца у Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова, когда они потрошили очередной стул. Еще секунда — и я выудила на свет божий тетрадочку в кожаной обложке. Как все просто! Ну, Кирочка, ну, дорогая, прости за мое вторжение в твою личную жизнь! Будь, пожалуйста, со мной откровенна. Обещаю, что без надобности никому не открою твоих тайн. Я заглянула в тетрадь и наугад выхватила строчку. Круглым старательным почерком было написано:

«… и обещал, что на будущий год мы непременно поедем на Рождество во Францию».

Оно! Оно самое! Руки непроизвольно захлопнули книжицу, словно рукописный текст мог ненароком упорхнуть, как редкая бабочка, которая одна стоит всей предыдущей коллекции. Я глубоко вздохнула несколько раз, стараясь унять неописуемое волнение. И вообще теперь лучше из спальни убираться. Мало ли что!

Я выглянула в коридор. Никого. Строители обещали не мешать и не мешают. Бросила прощальный взгляд на таинственную комнату и навсегда закрыла ее дверь. Больше мне тут делать нечего. В голове мутилось от нетерпения. Неужели ты, Серафима, — тайная вуайеристка, любительница подглядывать в замочные скважины за чужой жизнью? Тьфу, какие глупые мысли, при чем здесь это!

Вдруг мне вспомнился мальчик-подросток, старший сын Николая Ерохина. «Папа, пойдем домой!» Ломкий голос срывается на фальцет и дрожит от напряжения и конфуза. В глазах проступают слезы отчаяния. Вот и вся первопричина моего любопытства, вот и весь пресловутый вуайеризм. А излишнее нетерпение возникло от здорового рабочего азарта.

Мне захотелось немедленно уйти из квартиры. Между прочим, нет ничего проще. Мужики будут только рады. Я торопливо уложила находку в сумочку и направилась на поиски бригадира. Толик стоял у раскрытого окна кухни и курил, небрежно сплевывая вниз. Увидев меня, он выпрямился, элегантным движением отправил окурок следом за плевками на газон и любезно спросил:

— Уже прочитали?

Меня окатило жаркой волной с головы до ног:

— Что… прочитала?

— Ну, книгу. Вы говорили, что книгу дали интересную.

Фу ты! Я совсем забыла свою версию. Жар отхлынул от сердца, оставив на лбу капельки пота.

— Ничего интересного! — Я махнула пренебрежительно рукой. — Верну сегодня. Только голова заболела.

— А мне тоже свояк недавно книжонку накатил, — разулыбался Толик. — Говорит, крутая книжка. Про спецназ. «Смертельный вираж» называется. Не читали?

Я только слабо покачала головой.

— Ну вот, — продолжил литературную дискуссию бригадир, — сначала вроде ничего, а на третьей странице заснул. У меня всегда так. Начну читать и засыпаю. Нет, уж лучше телик.

Я плохо понимала, о чем это он. Там, в коридоре, в моей сумке, возможно, находится ответ на тайны, которые окружили загадочным ореолом жизнь Алексея Михайловича Подлубняка, а Толик о каком-то вираже толкует. Уйти, уйти. Остаться один на один с тетрадкой в кожаном переплете.

— Знаете, Анатолий, у меня и в самом деле голова болит. Так что я, с вашего разрешения, пойду, пожалуй. Надеюсь, Рая не обидится.

— Базара нет! — воскликнул мой собеседник, проявляя заботу и сердечное взаимопонимание. — То есть… идите, конечно. А Раисе я передам, что вы заболели. У вас, и правда, видок что-то того… — И он сочувственно покачал головой.

Через минуту я уже выскочила на улицу и сразу же чуть не угодила под колеса проезжавшей по двору машины. Водитель «жигуленка» выразительно покрутил пальцем возле своего виска и для большей убедительности показал крепкий кулак. Дескать, в следующий раз полезешь под автомобиль — примешь смерть от побоев. Я не обиделась. Знаю за собой такую слабость. Если чем-то сильно озадачена или взволнована, то становлюсь потенциально опасна для владельцев транспортных средств. Сейчас самое лучшее — примоститься в укромном уголке и спокойно во всем разобраться.

Укромный уголок нашелся сразу за поворотом. Крошечное кафе было почти пустым и тихим. Замечательно! Я взяла кофе со сливками, села за самый дальний столик, повернувшись ко всему миру спиной, и достала дневник Киры…

«Вчера была на выставке собак. Очень хочу щенка, потому что…» — это неинтересно.

«Сердилась на Алексея. Два дня не разговаривали. Сегодня просил прощения, подарил красивое кольцо, ужасно дорогое…» — ага, милые бранятся, только тешатся. А это о чем? «Встречалась с Мальвиной. Какая черная неблагодарность! Если бы я знала, чем мне отплатят за хлопоты».

Кофе давно остыл, но я не замечала ничего. Кира откровенно выплеснула на страницы дневника проблему запутанных отношений между несколькими людьми, подтверждая и без того возникшие у меня подозрения. Я читала дневник, и все делалось предельно ясным. Все, кроме одного.

Время шло, я пролистала тетрадку уже несколько раз. Кира не сказала мне, кто ее убийца. И не могла сказать. Но намекнула. И этот намек был ужасен в своей прозрачности. Однако было непонятное обстоятельство, которое выпадало из моей версии. Можно сказать, перечеркивало ее.

Официантка стала бросать на меня откровенно подозрительные взгляды. Действительно, пришла одинокая девица, сделала копеечный заказ и сидит за столом уже два часа. Может быть, планирует теракт или ограбление? Я очнулась. Пора было убираться. Дневник отправился в сумочку. Кира, не обижайся, но, кажется, твои секреты понадобятся мне еще раз.

Летний вечер подернул жемчужной дымкой небо, когда я подошла к дому. В деревне это время самое замечательное. Жара спадает, поливка огурцов закончена. До темноты еще далеко. Вода в реке так прогреется за день, что становится теплее вечернего воздуха. Можно идти купаться, а можно просто сидеть на крыльце без всяких дел, втягивая носом дымок от самовара и слушая протяжное мычание возвращающегося стада.

— Муся, Матроскин, быстро залезайте! — Я открыла корзинку, предназначенную для транспортировки своих кошек. — Что еще за фокусы? Что значит — не хотим. Разве вам плохо у тети Клавы? Поторопитесь, я завтра с утра уезжаю в деревню. У меня все-таки отпуск. И не хнычьте, скоро вернусь. Честное слово, скоро!

* * *

— Что нового в городе? — Зойка нарезала привезенную колбасу тоненькими ломтиками. Я лишь пожала безразлично плечами:

— Да что может быть нового? Духота, пыль. Все как всегда.

Подруга бросила нож и пристально взглянула на меня:

— А что же ты тогда зависла там так надолго? Чем занималась? Я из твоих телефонных ответов ничего толком не разобрала.

Эх, была не была! Подставлюсь по мелочи, подкину тему, чтобы отвести серьезные подозрения. Я налила полную кружку холодного молока. Жирная сливочная капля нехотя заскользила по расписному фарфоровому краю. Я поймала каплю языком и сказала как бы между прочим:

— Бориса видела.

— Да ну! И молчит, тихушница.

— Видишь, не молчу.

Зойка заерзала на табурете, глаза заблестели, как перед началом любимого сериала:

— Не томи, рассказывай.

— В ресторан ходили. В «Арамис».

— Сима, я тебя сейчас убью! Кто так рассказывает? Давай с самого начала и со всеми подробностями. — Подруга аж подскочила на месте от возбуждения, словно я лишала ее любимого лакомства.

Очень хорошо! Теперь вопрос о том, почему я задержалась в городе, отпал сам собой. И без всякого вранья. Началось повествование на тему «Друзья встречаются вновь». С припоминанием мелких пикантных деталей и тщательным лавированием среди подводных камней, о которых Зойке знать необязательно. Подруга ахала в самых чувствительных местах, вставляла реплики, изумлялась, умилялась. В общем, индийская мелодрама — и только. С узнаваниями, переодеваниями, а также песнями и танцами на фоне жестоких драк, после которых все почему-то остаются живы, здоровы и краше прежнего. Климат, наверное, такой благодатный.

— А сейчас он уехал на несколько дней из города, — плавно вышла я на ходу. Кажется, произведение получилось ничего себе, душещипательное. И занимательное. Если иметь в виду рассказ о посещении «Арамиса». Конечно, в кружевах и виньетках этой светской истории мне удалось хорошенько спрятать и Подлубняка, и его молодого друга.

Тем не менее подруга выглядела слегка разочарованной. А где же любовь, читался в ее глазах немой вопрос.

— Так я не поняла: у вас были отношения или не было отношений? Или только парочка школьных свиданий и все?

— Пока все, — ответила я невозмутимо. — К чему торопиться. И потом, как правило, вторая часть бывает слабее первой. Разве сама по фильмам не видишь?

Зойка сняла зашумевший чайник с плиты.

— От режиссера зависит, — заметила она глубокомысленно.

Мы помолчали. Даже Зоя воздерживалась от обычных выводов и наставлений.

— У вас-то как? — я кивнула в сторону черного пепелища. — Что говорят?

— Ничего уже не говорят. Николай сидит, ты сама это знаешь.

— А Люся?

— Что Люся? Поубивалась и затихла. Жить надо, четверо детей все-таки. Ей тут умники деревенские, которые телевизора насмотрелись, советовали адвоката хорошего нанять. На какие шиши, интересно! — Зойка ожесточенно протирала кухонным полотенцем чистые кружки, так что посула скрипела под ее окрепшими от деревенской работы руками.

— Подлубняк сюда не приезжал?

— Не-а. Чего здесь ему теперь делать? Местные гадают: продаст он участок или новый особняк будет возводить? Я так понимаю, что по деньгам ему и три дворца освоить — не проблема. Только захочет ли именно в Малых Петушках после такой беды.

— Спасибо за обед. — Я встала и слегка повела плечом. — Пойти, что ли, размяться, Люсю с ребятишками проведать. Кстати, я им конфет привезла. Глядишь, и ей повеселее будет.

— Сходи, конечно, если есть желание. Только про Николая ничего не говори, не сыпь соль на рану.

— Зо-оя! — протянула я укоризненно.

— Все, молчу, молчу.

Моя подруга была права. Ничего не изменилось на улице Социалистической за время моего отсутствия. Все та же сонная ленивая тишина, теплая пыль на дороге и лепет кустов вдоль реки. Только тревожным диссонансом чернело пепелище на месте дома Подлубняка. Да и к пепелищу, думаю, люди уже начали привыкать. Скоро и замечать перестанут.

Я прихватила пакет с конфетами и пошла в конец деревни, вежливо здороваясь с редкими встречными. Зойка предупредила, чтобы я не беспокоила жену Коли разговорами о муже. По обывательски она, конечно, рассудила правильно. Это если по обывательски. Но разговора не избежать. Собственно, именно потому я и вернулась ненадолго в Малые Петушки. Только моей заботливой подруге знать об этом совсем необязательно.

Во дворе дома Ерохиных было тихо, как и везде. Лишь двухлетняя Катюшка копошилась в куче песка у забора, сосредоточенно стряпая куличики при помощи жестяного ведерка.

— Катя, мама где?

Малышка подняла на меня голубые чистые глазки и протянула ручонку в сторону летней кухни:

— Там.

Удивительное дело! Несмотря на отцовский ярко выраженный алкоголизм, дети в семье Ерохиных были здоровыми и на редкость сообразительными. Судьба хотя бы в этом жалела несчастную Люсю.

Отсыпав девчушке горсть конфет, я направилась к кухне. Действительно, в раскрытой двери шаткого сооружения мелькал выцветший халат ее матери. Гремела посуда, неслись запахи нехитрого семейного варева. При наличии четверых детей и хроническом отсутствии денег не до кулинарных изысков.

— Люся, к вам можно?

Женщина выглянула на улицу, близоруко щурясь. Обыденное выражение заботы и усталости на лице без какого-то особого отчаяния говорило о том, что Люся уже почти смирилась с новым ударом судьбы и привычно набросила на себя лямку тяжелого семейного воза.

— Здравствуйте, Сима! Заходите пока в дом, я сейчас. — И она опять скрылась в клубах кухонного пара.

В дом мне идти не хотелось, а потому я присела на чистом крылечке, обдумывая предстоящий разговор. Куры копошились у кривой изгороди с негромким деликатным кудахтаньем, вероятно, обсуждая потребительские качества найденного червяка. Огромные подсолнухи послушно крутили головы вслед за солнечным диском. Слегка пахло навозом и влажной после поливки огородной землей.

Наконец, появилась Люся и молча присела рядом.

— Как живете?

— Ничего, — скупо ответила женщина.

— А ребятишки где?

— Старший подрядился пастухом на месяц. Спасибо управляющему — помог устроиться, стадо доверил. Ничего, сынок у меня самостоятельный, крепкий. Справится. Вставать только рано приходится. Ну, ничего, — снова повторила она, словно уговаривая сама себя. — Павлика и Галю отправила к маме в соседнюю деревню погостить. А Катюха вон со мной.

Теперь, когда Люся сидела близко, было заметно, что на ее все еще симпатичном лице изрядно добавилось морщин и плечи опустились. Будто под тяжестью невидимого креста. Пора было начинать разговор. Как же так сделать, чтобы не обнадежить женщину раньше времени. Сейчас она к своей боли притерпелась, а я разворошу рану, поманю призрачным шансом, а вдруг ничего не получится? Но выхода нет. Надо поставить последнюю точку. И помочь мне в этом должна именно Колина жена.

— Люся, — начала я осторожно, — мне нужно с вами поговорить. Видите ли, в деле с поджогом много неясного. Хотелось бы разобраться.

— Зачем это вам? — бесцветным голосом спросила Люся.

— Я ни в чем не уверена, но, может быть, удастся Николаю помочь. Если я смогу доказать, что поджигал не он.

— Конечно, не он, — устало сказала женщина без всяких эмоций. Наверное, все чувства утонули в пучине отчаяния.

— Я тоже думаю, что поджигателем был другой человек. Но пока у меня мало доказательств. Потому и хочу задать вам несколько вопросов. Извините, если будет неприятно.

Люся молча кивнула головой, дескать, ладно, задавайте.

— Говорят, что Николай начал пить дня за два до пожара. Это так?

Женщина дернулась, как от пощечины, но сдержалась:

— Так.

— Люся, еще раз извините, но где он брал деньги на выпивку? Ведь не вы же ему давали?

— Еще чего! Конечно, не я. С ним за работу расплатились, за ремонт. Деньги отвалили хорошие. Я не уследила, вот он и давай пропивать, — заговорила Люся энергичней. Видимо, в ней закипела старая обида.

— Кто расплатился? За какой ремонт?!

И тут она мне сказала именно то, чего я подсознательно ждала. И то, что сказала эта женщина, и было последним узелком, связывающим концы с концами. Полотно преступления развернулось передо мной во всей своей зловещей ясности. Меня даже заколотило от волнения. Но к кому теперь бежать со всем этим? Кто поймет меня, кто поверит?

Наконец, Люся ответила на все мои вопросы. Я старалась построить беседу так, чтобы не заронить в ее сердце ни малейшей искры подозрения. Неизвестно, как себя поведет в подобном случае измученная отчаянием женщина. И, кажется, мне это удалось.

Я сидела на крыльце, боясь пошевелиться, как сосуд, переполненный информацией. Нельзя было уже добавить ничего сверху, иначе перельется через край. А мне нужно это все доставить по назначению, не расплескав ни одной эмоции, не утеряв ни одного факта.

— Спасибо, Люся! О нашем разговоре, пожалуйста, никому в деревне… Ничего пока не обещаю, но попробую что-нибудь сделать. И скажу честно — не знаю, получится ли.

— Я понимаю. — Женщина безнадежно покачала головой.

— В любом случае, крепитесь. Вам еще детей поднимать.

Тут Люся махнула рукой и отвернулась, чтобы я не видела ее глаз.

Да, странная штука — любовь. Особенно любовь россиянки. Точно подмечено, что у нас женщины любят не за что-то, а вопреки чему-то. Наверное, когда господь промахнулся с нашими мужиками (что ж, каждый имеет право на ошибку, и Создатель тоже), то он уравновесил ситуацию, создав таких женщин, каких больше нет ни в одной стране. Иначе давно бы нация перевелась. А так все телепаемся помаленьку. Еще и ухитряемся иногда быть не хуже других. Вот и Люся. Симпатичная, работящая. И выбрала-то своего Колю не иначе как из жалости. Замуж вышла, детей нарожала, терпит все его выкрутасы, да еще и оправдывает. Француженка там или американка в подобной ситуации только бы перекрестилась, что избавилась, наконец, от никчемного нахлебника, и начала бы жизнь заново. А эта страдает, плачет. Лишь бы вернулся. Хоть какой, но лишь бы вернулся!

Я попрощалась с хозяйкой дома, вежливо отказавшись от творога со сливками, и пошла к нашей с Зойкой усадьбе. Подруга обмолвилась за обедом, что завтра с утра рванем за грибами. Боровики в соседнем лесу в руку толщиной. Шляпки, как мексиканские сомбреро. Да, соблазнительно сварганить ужин из лесных грибов по особому рецепту. И не по маленькой кокотнице, чтоб только по губам размазать, а по целой миске каждой. Досыта. С деревенской сметаной, с укропчиком. У-ух! Однако с грибами придется подождать. Поскольку мне завтра опять надо в город позарез. Но как сказать об этом Зойке? Что ж, придется разыграть театральное действо. Не впервой. Увы! Необходимость хранить чужие тайны сильно подорвала мой моральный облик. Да и Зоя — такая любознательная женщина. Вот и включаю свою фантазию на полную катушку и слегка… как это… ну… привираю, что ли. А ведь раньше — ни-ни. На курсе считалась самой правдивой девушкой.

Совесть угрызала меня до самого вечера. А когда стало смеркаться, я решила — пора! Мы сидели под черемухой и лузгали семечки в полном соответствии с жанром. Точь-в-точь деревенские кумушки. Вдруг я решительно выплюнула шелуху и замерла с растерянным лицом.

— Сима, что случилось? — переполошилась Зойка. — Где болит?

— Нигде у меня не болит, — ответила я трагическим шепотом, — а вот кран дома я, кажется, забыла закрыть.

— Это как понимать? — Подруга была само недоумение.

— А так. Вечером накануне моего отъезда в деревню в доме отключили воду. Я все ждала, что воду пустят. Кран открыла на полную катушку. Ну, воду так и не дали. И теперь я не знаю, закрыла кран или нет. О господи! — Тут я вполне натурально изобразила ужас. — Затоплю соседей снизу, мне вовек не рассчитаться. Если вообще жива останусь. Они только что евроремонт сделали, представляешь!

Зойка заволновалась, так что мне даже стало стыдно:

— Симочка, вспомни. Может, ты все-таки закрыла этот чертов кран?

Теперь, согласно сценарию, я разыгрывала мучительные провалы в памяти:

— Не-ет, не помню, хоть убей!

— А нельзя позвонить кому-нибудь? — цеплялась подруга за соломинку.

— Кому ж я позвоню? Соседка по площадке в отъезде, других телефонов я не знаю. В общем, думай не думай, а придется завтра первой электричкой возвращаться в город.

— Сима, какая ты все-таки неорганизованная! — Зойка прониклась неизбежностью моего отъезда и откровенно расстроилась, но возражать не стала. Именно этого я и добивалась.

Перед тем, как лечь спать, подруга поставила передо мной флакончик с успокоительными каплями:

— Выпей ложечку, а то всю ночь будешь думать, я тебя знаю. И вообще, Сима, если что и случилось, то уже не изменить. Затопила, значит, затопила. Выкрутимся!

Милая подруга по доброте сердечной подбадривала меня и обещала свою помощь. А я чувствовала себя последней лгуньей. Но капли все же выпила. Ночь действительно обещала быть неспокойной, но совсем по другой причине. Я ведь еще не решила, к кому пойду завтра.

Луна заглядывала в окно, расстилая по старым половицам мерцающий серебряный ковер. Зоя спокойно сопела во сне. По счастью, ее не тревожили найденные зажигалки, чужие дневники и якобы незакрытые краны. А я все ворочалась с боку на бок. Ну, приеду завтра в город и что? Какие предприму действия? Вот елки, и посоветоваться не с кем! Валевич в отъезде. С Зойкой разговаривать — только ее пугать. Путного все равно не присоветует, еще в истерику ударится. Вцепится в меня мертвой хваткой, тогда уж точно ничего не сделать. И попадет бедный Коля Ерохин в места не столь отдаленные на долгие годы с сомнительной славой местного Герострата. Так ничего и не придумав, я начала, наконец, валиться в теплую бездонную яму сна. И в самый последний момент, переступая зыбкую границу между сновидением и явью, вдруг четко поняла, к кому мне завтра надо идти.

* * *

Алексей Михайлович Подлубняк с утра находился в раздраженном состоянии духа. Последнее время его часто мучила бессонница. Говорят, что Наполеону хватало трех часов, чтобы выспаться. Алексею Михайловичу три часа сна было явно маловато. Горячий душ и чашка крепкого кофе встряхивали его лишь на какое-то время, но потом предательская вялость сковывала руки и ноги, веки наливались свинцом, а сердце начинало колотиться от малейшего напряжения. Уже с восьми вечера он принимался мечтать о постели. Рабочий день, как всегда, затягивался допоздна. Наконец, ближе к полуночи Подлубняк добирался до спальни в предвкушении крепкого освежающего сна. Но сон, как нарочно, не шел. И Алексей Михайлович сперва безуспешно ворочался, пытаясь задремать, а потом сдавался и до самого рассвета лежал с открытыми глазами, пялясь в темноту.

Он торопливо шел через сквер к офису, не замечая ни утренней влажной свежести воздуха, ни ароматов простенькой городской растительности, когда в его внутреннем кармане требовательно зазвонил телефон. Даже не взглянув на дисплей, Подлубняк на ходу поднес трубку к уху и сказал, как всегда, отрывисто и деловито:

— Алле!

— Алексей Михайлович, доброе утро. — Подлубняк не узнал женского голоса в трубке. Но, хотя и слыл любителем женщин, особых сантиментов разводить не стал и только сухо произнес:

— Я слушаю.

— Вас беспокоит Серафима Александровна Нечаева.

Нечаева? Кто такая Нечаева? Тренированная память услужливо выудила из своих закоулков темные внимательные глаза и короткую стрижку. Образ не вызвал раздражения, даже был приятен, как порыв свежего ветерка в душной комнате. А невидимая собеседница уже торопливо напоминала:

— Я помогаю Раисе оформлять вашу квартиру.

Подлубняк поморщился. Мимолетное удовольствие от того, что легко представил приятное лицо, улетучилось. Все касающееся дурацкого, бесконечного ремонта раздражало его невероятно. Он бы сам никогда не ввязался в эту трясину, в эту тягомотину грязи и разрухи. Кира настояла в свое время.

— Что случилось? — спросил он сварливо. — Со всеми вопросами по ремонту, пожалуйста, к дизайнеру или бригадиру.

— Нет, я не по ремонту. — Судя по интонации, женщина на мгновение стушевалась, но тут же голос ее вновь окреп. — Алексей Михайлович! Мне необходимо с вами встретиться и поговорить по личному вопросу.

Еще хуже! Только личных вопросов с утра не хватало. Денег, наверное, будет просить. Или, чего доброго, в любви признаваться. И такое бывало. Встречался с умелицами, желающими заполучить в личное пользование симпатичного холостяка со всем его капиталом. Хотя эта самая Нечаева не производила впечатления матримониальной хищницы. Жаль, если он ошибся.

— Извините, я очень занят, — холодно произнес Подлубняк и хотел отключить телефон, но почему-то медлил.

— Алексей Михайлович, разговор касается обстоятельств смерти Киры. — Голос в трубке зазвенел. — Кажется, я знаю, кто ее убил и почему.

— Я тоже это знаю, — парировал Подлубняк и вдруг спохватился. Какого черта! Сумасшедшая девица наслушалась сплетен и бесцеремонно втягивает его в разговор на тему, которая ее совершенно не касается. Потрясающая наглость! Надо сказать Раисе, чтобы она немедленно избавилась от такой помощницы.

— Вы ошибаетесь, Алексей Михайлович! И скорей всего считаете меня бессовестной авантюристкой или ненормальной.

Угадала, подумал Подлубняк. Попробуй докажи обратное.

А Нечаева словно прочла его мысли:

— У меня есть определенные доказательства, что следствие пошло по ложному пути. Кроме того, я считаю, что и в смерти Киры, и в смерти Макара Шальнова виноват один и тот же человек, — добавила она невероятную, невозможную фразу.

Эти слова подействовали на Подлубняка, как неожиданный хук слева. В голове зазвенело, вокруг поплыли разноцветные звезды. Он беспомощно остановился и вытер внезапный пот со лба. Откуда темноглазая Нечаева могла знать про Макара? И про его смерть? Кто ее подослал?

— Алле, Алексей Михайлович, вы меня слышите? — тревожно проговорил голос в трубке.

— Слышу. — Подлубняк постарался взять себя в руки.

— Ну как, вы согласны поговорить? Только поговорить с глазу на глаз, и ничего больше.

Упоминание о Шальнове разрушило все первоначальные незатейливые предположения, которые строил бизнесмен по поводу неожиданного звонка. Теперь отмахнуться от этой женщины, как от назойливой мухи, было невозможно. Более того — глупо.

— Я согласен. Назначайте время и место.

— Мне кажется, что удобней всего будет у вас дома. Спокойно, и никто не помешает.

— Но там же строители, — беспомощно сказал Подлубняк, едва справляясь с внезапной тревогой.

— Алексей Михайлович, — голос в трубке стал мягким и предельно деликатным. — Позвоните бригадиру и предложите после обеда всем рабочим отдохнуть. Взять отгул до завтрашнего дня.

Да что же это он! Совсем перестал соображать! Простые вопросы решить не может. Досада на самого себя вернула Алексею Михайловичу самообладание.

— Хорошо, — сказал он почти спокойно. — Что еще?

— Все. Только, пожалуйста, приезжайте один. Без охранников и без водителей. Беседа весьма конфиденциальная.

— Это я уже понял. — Не думает ли его странная собеседница, что он испугался и явится на рандеву с полком охраны. Нечего ему бояться, тем более в собственной квартире. Матвея предупредит, конечно, что у него сегодня дома деловая встреча. На всякий случай.

— Я буду в пять. До свидания.

— До свидания, — автоматически сказал Подлубняк в замолчавшую трубку. Он вошел в офис, безрезультатно пытаясь определить, какие дела у него намечены на сегодня по плану. Голова была абсолютно пустой. А до пяти часов еще целый день.

* * *

Сказать, как в душещипательных романах, что у меня трепетала душа перед встречей с Подлубняком, значит — ничего не сказать. Это вам не посиделки с Зойкой при полной луне под звон кузнечиков, когда я могу смело проговаривать свои предположения и догадки, а она так же смело может их опровергать. И все живы и даже не в ссоре. А тут… Тема опасная и щекотливая до невозможности. Стоит лишь поскользнуться на неубедительном аргументе или случайной ошибке — все! Взлетишь к небу, как минер-неудачник. В переносном смысле. А может, и не только в переносном. Алексей Михайлович не из тех, кто безропотно подставляет щеки под оплеухи. Он совсем не похож на библейского мудреца, это точно.

Но выхода у меня нет. И назад дороги тоже нет. Боишься последствий — сиди и не вякай. А я вякнула уже. Еще как вякнула! Ничего, Сима, не трясись. Подлубняк, конечно, крут. Но не дурак. Неужели сам не захочет во всем разобраться? Эх, сейчас бы граммульку коньяка для храбрости. То-то бы меня понесло! Знаю я спасительный эффект этой граммульки. Но нельзя. Надо быть серьезной и безупречной. И убедительной, вот что главное.

Значит так. Наряд элегантный, но строгий, без всякого намека на кокетство. Макияжа самую малость. О господи! Мне предстоит такой разговор, что, кажется, легче сесть на раскаленную плиту, а я думаю о макияже.

Теперь дальше. С чего начать беседу? С пожара! М-м, логично. А может, все-таки с дневника? Или с моего знакомства с Кирой? Ой, хватит, а то запутаюсь окончательно. Пусть все идет, как идет. Ангел-хранитель, ты как там, уже на стреме? И все разложил по папкам, и нужные фразы у тебя под рукой. Ах, под крылом? Тоже хорошо. Так уж будь добр, шепни, что нужно, на ушко в трудный момент.

Договариваясь с ангелом-хранителем, я одним махом пересекла знакомый двор. Автомобиля Алексея Михайловича не было видно. Неужели еще не приехал? Ага, вот и нужная мне квартира. На лестничной площадке непривычная тишина. Ни ремонтного грохота, ни криков Раисы. Я нажала кнопку и не услышала звонка. Все звуки заглушил стук моего сердца. И только я протянула руку, чтобы позвонить второй раз, как дверь рывком распахнулась. Алексей Михайлович стоял в дверном проеме и смотрел на меня в упор. Внимательно и совсем не как на мебель.

— Проходите! — Он отступил в глубь коридора, развернулся и, не оборачиваясь, пошел по направлению к кабинету. Никакой осторожности, подумала я привычно. Да, привычно, потому что в последнее время стала оценивать действия людей не как среднестатистическая женщина, а как профессионал сыска, что ли. Это так я втайне льстила сама себе. Вот, пожалуйста, пошел и даже не глянул. А вдруг за моей спиной штук пяток крепких ребят. Впрочем, и парочки хватит, чтоб скрутить дяденьку, увезти в укромное место и требовать выкуп. Немного — всего один молочный заводик и фирменный магазин в нагрузку. Но, судя по всему, глупые криминальные фантазии роились только в моей голове. Подлубняк был или совершенно уверен в своей неуязвимости, или все-таки подстраховался.

Так безмолвно мы и прошествовали до кабинета. Кажется, в квартире никого, кроме нас, не было. Алексей Михайлович внял моей просьбе. Воздух просторной комнаты заметно отдавал ароматом табачного дыма. В массивной серебряной пепельнице покоились остатки сигареты. Это значит, что хозяин явился в квартиру не сию минуту и не с целью поставить на место зарвавшуюся девицу. Выходит, мои слова зацепили невозмутимого и всегда занятого бизнесмена.

Алексей Михайлович плотно уселся в кресло, такое же массивное, как все вокруг, как и он сам, и вежливо, но сдержанно указал на противоположное:

— Присаживайтесь!

Кресло было неожиданно жестким, но удобным. С таких сидений легко вставать, вскакивать в один миг. Я вдруг вспомнила, как барахталась в пухлой мебели на даче у Киры. Да, девочка и ее отчим были разными, невероятно разными. Вплоть до мелочей.

Теперь мы сидели с Подлубняком друг против друга. Он все так же пристально разглядывал меня и молчал, не задавая никаких вопросов. Ждал. Ну, что же, начнем, пожалуй.

— Алексей Михайлович, хочу предупредить, что разговор будет непростой. И возможно, для вас… э-э… не очень приятный.

При этих словах Подлубняк выпрямился и подался всем телом вперед.

— Я вынуждена задать вам личные вопросы, которые в другой ситуации никогда не решилась бы даже выговорить, настолько они личные. Придется потерпеть. И прошу — будьте предельно правдивы. От вашей искренности зависит очень многое. Да, вот еще. Я знаю, вы — сильный человек. Но в некоторых ситуациях даже сильному человеку трудно произнести обычное «да».

На губах моего собеседника заиграла насмешливая улыбка:

— Вы словно к операции без наркоза меня готовите. Очень интересно!

Именно без наркоза! Так что зубы стисни покрепче, уважаемый Алексей Михайлович. Но я сделала вид, что не услышала его последней фразы, и продолжала:

— Отвечать необязательно. И даже смотреть на меня необязательно. Просто молчите. Я ваше молчание буду расценивать как положительный ответ. А если в чем-то ошибусь, вы меня поправьте.

— Все любопытней и любопытней, — пробормотал Подлубняк. — Жизнь-то вы мне хоть гарантируете?

Я и эту реплику проглотила. Открыла сумку. Достала зажигалку и выложила ее на невысокий столик:

— Алексей Михайлович, вам знакома эта вещица?

Жаль, что не спрятана на мне скрытая камера, которая могла бы сейчас зафиксировать моего героя. Сначала он глянул на зажигалку, потом на меня, побледнел, покраснел, хотел что-то сказать и вдруг закашлялся.

Я спокойно пережидала приступ кашля. Внешне спокойно. А внутри у меня бушевала буря не меньшей мощности, чем у моего собеседника. Наконец, Подлубняк справился с кашлем.

— Где вы это взяли? — спросил он хрипло.

— Нашла возле вашей сгоревшей дачи. А еще раньше, ночью, зажигалку искал другой человек. По всей видимости, ее хозяин. Тот, кто ее и обронил. Искал тайно, с фонариком — это я видела сама. К сожалению, я такая неуклюжая. Упала, наделала шуму. Короче, спугнула. Он и убежал. Почему, как вы думаете?

Но Подлубняк не ответил, напряженно о чем-то размышляя.

— Ладно, вернемся к зажигалке. — Удивительно, но теперь каждая следующая фраза давалась мне все легче. Словно открылись тайные шлюзы. — Дорогая безделица, такую хорошо дарить на память, правда? Вы ее и подарили. Близкому человеку. И надпись заказали в часовой мастерской. Коротенькую — «М от Л». Постороннему человеку буквы ничего не скажут, а знающему — память на всю жизнь. «М от Л». Эта «Л» меня поначалу смущало сильно. А на самом деле все просто до смешного. Леша! Например, «Матвею от Леши». Ну, или что-то в этом роде, ведь так?

Алексей Михайлович вдруг резко вскочил с места, подошел к окну и стал внимательно разглядывать улицу. Он ничего не говорил. Значит, можно продолжать. Я перевела дух. Сейчас предстояло выяснить самое болезненное. Я казалась сама себе неопытным медиком-практикантом, который лезет, трясясь от страха, непослушными, заскорузлыми пальцами прямо во вскрытую грудную клетку, подбираясь к бьющемуся сердцу.

— Алексей Михайлович, я не ошибаюсь, вы с Матвеем… — Господи, как же это сказать помягче! — Ну, одним словом… Матвей… он… ваш любовник?

Уф! Брякнула. Как в пропасть кинулась. Хотелось зажмурить глаза и втянуть голову в плечи в ожидании грома и молний. Но молний не последовало. Подлубняк молчал, по-прежнему не оборачиваясь. Только его крепкая шея стала совсем багровой. Значит, я не ошибалась.

— Так вот. Думаю, что именно Матвей спалил дачу. Спалил, чтобы убить Киру.

И тут Алексей Михайлович, наконец, обернулся. Я сидела против света и плохо видела выражение его лица. Услышала только сдавленный голос:

— А почему я должен вам верить? Ну, допустим, вы узнали, чья это зажигалка. Но мало ли где она найдена? Зажигалка — не доказательство. Зачем Матвею убивать Киру?

Ах, Алексей Михайлович, Алексей Михайлович! Играете чувствами людей, совершенно не принимая эти чувства во внимание.

— Я думаю, что причина преступления — банальная ревность.

И любовь. Непривычная, даже маниакальная, но любовь. Так хотелось мне добавить, но я этого не сказала.

— А что касается доказательств, то здесь вы правы — прямых доказательств у меня нет. Потому я и решила поговорить с вами. Выводы сами сделаете. Теперь все по порядку. Случилось так, что я познакомилась с Кирой незадолго до трагедии. И даже успела побывать у нее в гостях, да, да, не удивляйтесь. Так вот, когда мы беседовали, ей кто-то позвонил. Кира сердилась, разговаривала очень громко, так что обрывки фраз невольно слышала я. Ваша падчерица называла того, с кем разговаривала, Мальвиной. Тогда я решила, что ее собеседница — женщина, и потом еще долго так думала. Но не буду забегать вперед. Вернусь к пожару. Я знаю, что той страшной ночью вас не было в деревне. А вот ваш «Опель» в Малые Петушки приезжал. Я лично видела его ночью недалеко от усадьбы, но не придала этому факту никакого значения. Вы ведь наведывались в любое время, когда хотели?

Подлубняк молчал. Я почти физически ощущала это тяжелое молчание, словно свинцовую глыбу, постепенно заполнявшую собой всю комнату.

— Скажите, вы Матвею полностью доверяли, и машина находилась на его попечении? Он ведь мог пользоваться «Опелем» без вашего ведома, если автомобиль не был вам нужен?

Алексей Михайлович едва заметно кивнул и еще дальше отступил в тень портьеры.

— Таким образом, ваш водитель приехал ночью в Петушки, поджег дом и вернулся в город. Только вот незадача — зажигалку обронил. Наверное, от волнения. А потому следующей ночью снова заявился в деревню, чтобы подобрать опасную улику.

— А канистра?! Во дворе валялась канистра с остатками бензина. Этого… как его, пьянчуги. Кольки Ерохина, да!

— Ерохин — дурачок и пьянчуга, конечно. Но дурачок безобидный. И, как выяснилось, беспомощный. Так подставился! А на самом деле его запала хватало только на то, чтобы покричать да покуражиться на людях. Матвей об этих его пьяных истериках тоже знал и решил использовать Николая. Мне жена Ерохина рассказала, что за несколько дней до пожара ваш водитель привозил Николаю ремонтировать какой-то старый двигатель. От мотороллера, что ли. Долго был вместе с хозяином в сарае. И там запросто мог присмотреть меченую канистру. Матвей за работу расплатился щедро, из рук в руки. Он прекрасно знал, что Колька, как только получит деньги, сразу уйдет в глухой запой. Теперь канистру стащить из сарая — пара пустяков. У Ерохиных двор нараспашку, даже собаки нет. Всех ценностей — одна корова Рыжуха. Потому и ночует она в пристройке возле избы и оберегает ее хозяйка. А Колькин сарайчик, что ж! На щепку закрыт.

Я вспомнила гибкую высокую фигуру, метнувшуюся в темноте от меня в лес. Сильный, ловкий парень — подумаешь, канистра! Да на ерохинском дворе, поди, ни одна травинка не шелохнулась под его ногой.

Внезапно Подлубняк встрепенулся.

— Это все сказки! — сказал он грубым и пренебрежительным тоном. — Ваши фантастические домыслы. Ни одного свидетеля.

— Ну, допустим, главный свидетель — я сама. Потом жена Николая. А кроме того, Кира. Такому свидетелю вы поверите?

— Что-о-о?!

— Именно так, Алексей Михайлович! Матвей ведь дальний родственник Киры. Вы об этом знали? — Подлубняк опять кивнул. — Она вам его и порекомендовала в качестве водителя, просила помочь. — (Помогла на свою голову! Это я уже сама себе прокомментировала, а вслух сказать не решилась.) — А еще раньше, в детстве, они жили в одном дворе и даже учились в одной школе. Там, в школе и стал Матвей Мальвиной.

— Мальвиной? — снова ожил Подлубняк. — Что за глупое имя. Откуда оно взялось?

— Видите ли, Матвей всегда был красивым ребенком и… немного женственным. — Я говорила, осторожно подбирая слова, словно переползала с кочки на кочку посреди топкого болота. — Еще в младших классах, занимаясь в драмкружке, он при постановке сказки «Золотой ключик» изъявил странное для мальчика желание сыграть роль Мальвины. И Мальвина, как говорят, из него вышла превосходная. Не каждая бы девочка так справилась с ролью. Потом он, конечно, подрос, кружок забросил, а прозвище прилипло надолго. Матвей стал обижаться, когда его называли женским именем. Поэтому Мальвиной обзывался только за глаза. Или если юношу хотели разозлить. Именно так Кира и назвала своего собеседника по телефону. Подождите, сейчас вспомню точнее. Она сказала примерно следующее: «Мальвина, ты мне угрожаешь?» И еще: «Я пожалуюсь Алексею», вероятно, имея в виду вас, Алексей Михайлович. А всю историю с прозвищем мне рассказала близкая подруга Киры Нана Беридзе. Хотя бы о ней вы знаете?

— Да, — тихо обронил Подлубняк. — С Наной знаком.

Уже лучше. Неужели начинает верить?

— В целом история преступления мне представляется следующим образом. Матвей начал работать у вас, и вы, Алексей Михайлович, постепенно его приблизили. В определенном смысле, сами понимаете, о чем я. Вот и выходит, что девушка и юноша, родственники, ровесники, любили вас одинаково сильно и в результате не смогли поделить. Их борьба за ваши чувства была тайной, но жестокой. К тому же Матвей, на беду, оказался очень ревнивым. Я с вашим водителем общалась немного, но заметила, что он болезненно самолюбив, замкнут. И, пожалуй, психически неуравновешен.

Подлубняк опять отвернулся к окну. А я вдруг почувствовала, как во мне поднимается волна раздражения против этого сильного породистого мужчины.

— Признайтесь, Алексей Михайлович, вы не любите Матвея. Так — пользуетесь, когда хотите. Уж извините за невольный цинизм. И сердечное предпочтение всегда отдавали Кире. А парню доставалась водительская зарплата, подарки вроде этой зажигалки и встречи время от времени. И то, наверное, только по вашему желанию. Незавидная роль. К тому же еще не стеснялись заводить новые знакомства прямо на глазах у Матвея. Скорей всего он сам вас и на свидания подвозил. Скажем, с Макаром Шальновым. А теперь Макар убит, и убийство почему-то связывают с вашим именем. Почему?

— У него нашли мою визитку, — покорно ответил Подлубняк. От первоначального апломба Алексея Михайловича не осталось и следа. Значит, я била в точку. — Что, и Макара тоже… Матюша?

— Этого я не знаю, но очень похоже на правду. Бедный обезумевший влюбленный убирает всех, к кому вы хоть немного привязаны. Будете удивлены, но и Джину скорей всего отравил он же. В тот день Матвей привозил корм для собаки, якобы по вашему поручению. Вы поручали?

Подлубняк нервно пожал плечами:

— Не помню.

— Да, впрочем, теперь неважно. Надо было разбираться сразу. И еще он угощал Джину какими-то конфетками, хотя щенка терпеть не мог. Кстати, Джина к Матвею тоже особой привязанности не питала. Возможно, что-то чувствовала.

— Откуда вы это узнали?

— От Людмилы Семеновны.

— Почему она сама мне ничего не рассказала?! — вскричал Подлубняк.

— А разве вы ее спрашивали? Вы с ней даже разговаривать не стали. Выгнали, и все! Вот что, Алексей Михайлович, я не вправе читать вам мораль, но как-то так получается, что вы никого не сделали счастливым в своей жизни, никому не дали настоящей любви и тепла. Даже Кира страдала от вашего невнимания и одиночества. Она поссорилась с матерью. Растеряла всех подруг и, кроме всего прочего, мучилась от ваших… гм… нестандартных сексуальных наклонностей. И при этом вынуждена была молчать, стесняясь даже говорить на эту тему. Вы ее просто задавили своим величием и убийственным обаянием. Как идол, как бог.

— Неправда! Кира любила меня! — сквозь зубы выдавил Подлубняк, не оборачиваясь. Казалось, даже его спина излучает ненависть ко мне. Пора было заканчивать тяжелый разговор. Но еще оставался главный козырь. Я вздохнула:

— Конечно, любила. И Джина любила. А Людмила Семеновна — та просто обожала. И Матвей любит. До смерти любит. А что касается правды или неправды… Я вам сказала, что главный свидетель — Кира. Вот, прочтите на досуге. Это дневник. Ко мне попал случайно, почти случайно. Надеюсь, руку своей… своей Киры вы знаете. — И я положила тетрадь рядом с зажигалкой.

Ничего, Кира, ты ведь писала не только для себя. Надеялась втайне, что когда-нибудь и ОН прочтет. Поэтому не сердись за то, что я открыла твою тайну.

Подлубняк наконец-то оторвался от подоконника и подошел к столу. Его лицо было похоже на каменную маску.

— Кто вы? Чего хотите? Чего добиваетесь? — Алексей Михайлович смотрел на меня так, словно я была призраком, вещающим из потустороннего мира.

И тут я неожиданно успокоилась. Кажется, он понял все. Даже больше, чем я хотела. И принял все. И поверил. А что будет дальше — дело его воли. И совести.

— Я? Я — Серафима Александровна Нечаева, искусствовед картинной галереи. Это мое настоящее имя и настоящая профессия. Можете не сомневаться. А почему я занялась расследованием? Ну, во-первых, я успела познакомиться с Кирой. Она мне понравилась. И было искренне жаль бедную симпатичную девочку, заплутавшуюся между добром и злом. Во-вторых, я не знаю, что еще может сотворить Матвей, постоянно находясь возле вас, словно ангел смерти. И еще одно, Алексей Михайлович. Николай Ерохин задержан по обвинению в поджоге. Он — отец четверых детей и ни в чем не виноват. Подумайте об этом, не берите дополнительный грех на душу. Я уверена — чтобы освободить Николая, у вас хватит и влияния, и денег. Он должен вернуться домой. Это все.

Мы оба молчали какое-то время. Потом я поднялась из кресла и сказала:

— Мне пора. Зажигалку и дневник я оставляю вам. Вы удивитесь, какой могла быть Кира откровенной, когда оставалась наедине с тетрадкой. До свидания.

Подлубняк не пошевелился и даже не ответил на мое прощание. Я поняла, что теперь на его привычную вежливость рассчитывать не приходилось.

Не помню, как очутилась на улице. Мне показалось, что наш разговор тянулся целую вечность и в городе уже вечер. Но вокруг ничего не изменилось. Все так же светило солнце, девчонки во дворе прыгали через скакалку. Невесть откуда взявшаяся поливальная машина, фыркая и оставляя за собой мокрую дорожку, выбиралась на проспект. Наверное, водитель приезжал домой перекусить.

Итак, моя тяжелая миссия была закончена. К тому, что я сказала Алексею Михайловичу, прибавить больше нечего. Надо полагать, с сегодняшнего дня прекратится и моя деятельность в качестве помощника дизайнера. Я бросила последний взгляд на дверь подъезда. Странно, но мне вдруг стало немного грустно. Не увижу я финального великолепия грандиозных Раечкиных планов и не разопью на радостях шампанское с бригадиром Толиком. Не приду сюда больше, даже если меня потащат на веревке. Во избежание ненужных моральных проблем. Люди не прощают вторжения в свои тайны, пусть это и сделано с благими намерениями. Алексей Михайлович Подлубняк навсегда исчезает из моей жизни. Если не считать, конечно, пакетов с молоком на прилавках супермаркетов.

Глупо я поступила или умно, выложив все этому непростому человеку? А что оставалось делать! Идти в милицию? Вы себе это можете представить? Вот и я не представляю. Ладно, надо подвести итог — я сделала, что могла. Мне самой не под силу освободить Николая Ерохина, хоть из кожи выскочи. И улики тоже все отдала Подлубняку. А если хорошенько разобраться, зачем мне чужие зажигалка и дневник? Впрочем, нет, кое-что осталось и у меня на память. Я открыла сумку и нашарила в ее тесном шелковом пространстве сложенный вдвое листок. Вот она, картинка из журнала мод, на которой Кира нарисовала ненавистную Мальвину. Кудрявая голова, рот куклы перекошен, а на шее… На шее художница-любительница довольно узнаваемо изобразила анатомическую подробность, присущую только мужчинам. Адамово яблоко или, иными словами, кадык. Эта удивительная деталь смутила меня сразу, едва я увидела рисунок. И еще до разговора с Наной Беридзе посеяла в моей душе сомнение относительно половой принадлежности девочки Мальвины. С чего бы Кире так причудливо уродовать Мальвину? С лихвой хватило б и криворотости. И вообще — несмотря на всю условность рисунка, сквозь облик неприятной куклы проступали мужские черты. Случайно такого эффекта добиться трудновато. А поэтому, когда Нана раскрыла тайну редкого имени, я в обморок не упала. Отнюдь нет! Ее откровения попали на подготовленную почву. Дальше все связалось само собой.

Ну что, теперь снова в деревню к Зойке? И так от моего отпуска остался мышиный хвостик. Завтра и поеду. Я шла в облаке душноватой городской теплыни и нарочно отвлекала себя простыми мыслями на всякие бытовые темы. Купить Зойке колбасы, заштопать любимые джинсы (а может, ну их! Буду ходить в художественном рванье), заплатить за квартиру. Но все мои попытки успокоиться не удавались. Каждая клеточка организма продолжала дрожать пережитым волнением. Нет, завтра не поеду в деревню. Подожду пока. Чего я собиралась ждать, и самой внятно не сформулировать. Хотя кое-что определенное все-таки имелось. Нельзя уехать вот так, не предупредив Раю об окончании нашего плодотворного сотрудничества. И не дождавшись звонка от Бориса. Подождать, подождать! Вдруг произойдет еще что-нибудь. И утихомирить душевный хаос.

Помнится, перед встречей с Подлубняком я грезила о граммулечке коньяка. Между прочим, его живительная сила не помешала мне бы и сейчас. Хорошо, пусть не коньяк. Действительно, нечего пестовать в себе нескромные желания, требующие денег. А бокал сухого я заслужила? Вполне! И чашку приличного кофе. А потому сегодня вечером я буду одинокой грустной дамой приятной наружности, которая сидит, погруженная в свои переживания, за столиком кафе «Встреча». Сидит просто, без всяких там целей. И никого не ждет.

* * *

«Опель» почти бесшумно подкатил к ступеням крыльца. При этом у Алексея Михайловича, как всегда, появилось привычное чувство удовлетворения — хороший водитель Матвей. Появилось и тут же растаяло. Подлубняк открыл заднюю дверцу и втиснул свое крупное тело в ухоженный салон автомобиля. Матвей едва заметно поднял брови. Обычно хозяин пренебрегал общепринятыми правилами безопасности для важных персон и садился рядом с водителем. Объяснял, что так лучше чувствует скорость и вообще любит иметь перед глазами широкий обзор. А время от времени не прочь был и сам посидеть за рулем. Но постоянно трезвонил телефон, а иногда прямо в дороге приходилось работать с документами. И вообще бизнес так выматывал, что зачастую именно поездки в автомобиле являлись для Алексея Михайловича единственными непродолжительными минутами отдыха в течение всего рабочего дня. Но при этом всегда рядом с Матвеем. А сегодня почему-то сзади. Парень почувствовал легкий дискомфорт, но молчал, ожидая указаний. Хозяин сидел неподвижно и о чем-то думал. Матвей чуть повел головой назад. Это легкое движение словно вывело Подлубняка из непонятного ступора.

— Матюша, — сказал он спокойно, — на Луговую. Только сначала в гастроном.

Старое, почти забытое слово «гастроном» всегда смешило юного Матвея. Теперь так редко говорят. Ну там, универсам или супермаркет. А тут — гастроном. Наверное, потому что связано с едой, с желудком. Как гастрит. Замечательно! Едем в гастроном. Машина тронулась в путь, особо не разгоняясь, и через два квартала затормозила у ярко освещенных витрин.

— Вот, — Алексей Михайлович протянул через спинку кресла пачку денежных бумажек, — купи хорошей водки и что-нибудь закусить по своему желанию.

Матвей легко выскочил из автомобиля. Он любил выполнять такие поручения. Любил атмосферу дорогого супермаркета, полки, уставленные деликатесами. Ему нравилось чувствовать внимание молоденьких продавщиц, наряженных в одинаковые костюмчики с логотипами фирмы. Их любезное отношение к стройному эффектному парню всегда было чуть горячее необходимого. Это льстило Матвею. Он задерживался у товарных пирамид, равнодушно-небрежным взглядом искушенного знатока оглядывал яркие упаковки. Потом брал не глядя какую-нибудь дорогую коробку или банку и так же не глядя бросал в тележку. В такой момент Матвей чувствовал себя молодым, преуспевающим бизнесменом, у ног которого раскинулся весь мир. Глупые девчонки начинали исподтишка строить глазки и навязывать ему свои услуги в качестве проводниц по царству изысканной еды. Только зря старались. На фига ему эти тупые телки. Хоть толстые, хоть стройные, хоть коротышки, хоть дылды, но все, как одна, омерзительные. И чувство полной независимости от их дурацких женских ухищрений приносило дополнительный кайф.

Продуктовая тележка быстро наполнялась. За время работы у Подлубняка Матвей хорошо изучил вкусы своего патрона и никогда не прокалывался. Вот и теперь быстро расплатился в кассе, подхватил яркие пакеты и бегом к машине. Кинул покупки в багажник, легко прыгнул за руль, вставил в автомагнитолу любимый диск хозяина. Салон заполнила спокойная мелодия в исполнении оркестра Поля Мориа. Но Подлубняк вдруг поморщился и коротко приказал:

— Не надо музыки. Выключи!

Это тоже было непривычным отклонением от ритуала. Обычно Алексею Михайловичу нравилось негромкое музыкальное сопровождение в дороге.

Так и доехали до Луговой в полной тишине. Здесь, на окраине города, в новом многоэтажном доме некоторое время назад Подлубняк купил небольшую удобную квартиру. Своего рода личную трехкомнатную гостиницу. Собственные «номера», о которых знал только узкий круг избранных. Тут вдали от нескромных глаз он расслаблялся и становился самим собой.

Лифт взметнул двух мужчин на последний этаж и выплюнул их на чистую лестничную площадку. Распахнулась ничем не примечательная дверь, и мир тайных желаний принял своего обитателя.

— Мотя, включи кондиционер и приготовь пожрать чего-нибудь. А я отдохну пять минут. Устал сегодня как собака. — Подлубняк откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза.

— Сейчас, Леша. Я быстро. — И Матвей начал тормошить пакеты.

На этом трехкомнатном островке суровый хозяин Алексей Михайлович Подлубняк превращался просто в Лешу, доступного, равного и любимого. Матвей выложил на тарелки мясную нарезку, распаковал французский печеночный паштет, сорвал крышку с банки маринованных грибков и ловко свинтил металлическую пробку водочной бутылки.

— Прошу. — Он шутливым жестом указал на стол.

Подлубняк поднял тяжелые веки:

— Налей и иди сюда.

С двумя полными рюмками Матвей осторожно, чтобы не расплескать, подошел к дивану. Подлубняк выпил свою порцию молча, без всяких тостов. Нехотя зажевал кусочком мяса и вытащил из кармана пачку сигарет:

— Дай-ка прикурить, Матюша.

В руках у водителя громыхнул коробок спичек.

— А почему моим подарком не пользуешься? — спросил обиженным тоном Алексей Михайлович. — Не нравится?

— Извини, дома забыл, — безмятежно улыбнулся парень. — Вытащил, чтоб заправить, и забыл.

— Значит, дома. Ну-ну. Эх, Матюша, лучше бы ты эту зажигалку потерял.

Взгляд водителя беспокойно метнулся в сторону, красивые губы плотно сжались и побелели.

— Да, лучше бы потерял. Или хотя бы сказал так. Что ж ты мне даже лазейку для сомнений не оставил?! — грустно заметил Подлубняк и потер большой ладонью лоб. — Плесни еще. И себе тоже. — Он протянул парню рюмку.

А когда тот отошел к столу, сказал негромко:

— Помянем Кирочку, тобой жестоко убитую. Слышишь, Мальвина!

Бутылка, как живая, вырвалась из рук парня, и водка, радостно булькая, полилась на стол, а потом на пол.

— Леша, ты… что… — Матвей медленно обернулся и замер. В руках Подлубняк держал зажигалку, украшенную вензелем «М от Л». Он одним щелчком выбил из нее голубоватый огонек пламени, прикурил и сказал, словно удивляясь:

— Смотри-ка, полная. А ты говоришь, заправить надо.

Кольца сигаретного дыма нехотя поднимались вверх и таяли под самым потолком.

— Ну что, потолкуем, мой мальчик. Давай рассказывай и не юли. Я и так все знаю. Но только хочу, чтоб ты сам… Мы ведь не чужие, правда? А, Мальвина?

И в этот момент с Матвеем что-то произошло. Парень вздрогнул, как от удара, выпрямился, большие черные глаза загорелись жестким огнем.

— Не чу-у-жие! — протянул он насмешливо. — Ну да, когда тебе на Луговую хочется, тогда не чужие. А все остальное время — Кирочка да Кирочка! В праздники Матюшу побоку, заграничные курорты тоже только для нее. А я чем хуже! Так она еще смеялась надо мной, унижала. Я ее предупреждал, чтобы убиралась к мамочке, пока не поздно. Сама во всем виновата.

Подлубняк ошеломленно слушал, глядя, как на безупречном лице Матвея проступает непривычное, почти безумное выражение. А парень между тем продолжал лихорадочный монолог, словно забыв о присутствии хозяина:

— Да черт с ними, с курортами. Мне от тебя и не надо ничего, только внимания побольше и верности. Я же не проститутка, вроде этого рыжего. А ты… «Матюша, отвези нас на Луговую и можешь быть свободен. Утром заедешь», — передразнил он Подлубняка. — Может, еще свечку подержать или кофе в постель? За кого ты меня вообще держишь! А этот придурок мной командовать пытался. Как же — любовник самого Алексея Михайловича!

— И как же тебе удалось Шальнова в лес заманить? — безразлично спросил Подлубняк, словно речь шла о забавном пустяке, а сам замер в страшном ожидании.

Матвей, не чувствуя подвоха, тихо рассмеялся:

— Да очень просто! Сказал, что ты его на даче ждешь. Он и поверил. Я говорю — придурок. — Вдруг парень очнулся: — Леша, ты и про Макара тоже знаешь?

— Знаю. Я все знаю. Ах, Мотя, Мотя, а Джину-то за что отравил?

Водителя передернуло:

— Отвратительная зверушка! А тебе даже этот вонючий комок шерсти был приятней, чем я.

В комнате стемнело. Рассеянный городской полумрак, льющийся из окна, смутно обрисовывал высокий стройный силуэт парня. Силуэт шевельнулся и неверными шагами двинулся к дивану. Алексей Михайлович Подлубняк всегда считал себя мужественным человеком, но тут невольно напрягся и всем телом вдавился в диванную подушку. Но Матвей только присел рядом и горячо зашептал:

— Леша, не сердись! Ну их всех! Нам же с тобой никто не нужен. Мы одинаковые — ты и я.

Он протянул руку, пытаясь коснуться плеча Алексея Михайловича. Но хозяин отшатнулся в сторону и вскочил с дивана, не в силах унять нервной дрожи.

— Ты что несешь! Очнись, какие мы одинаковые. Натворил дел, а теперь меня грязью хочешь замазать!

— А ты, стало быть, чистенький! Весь в белом! — Голос парня задрожал. — Знаешь, не ожидал от тебя, Леша. Думал, поймешь.

— Почему я должен тебя понимать?

— А разве нет? Разве ты не такой же? А кто Киру в тринадцать лет совратил? Ведь она тебе вроде дочери была.

Этого Подлубняк не ожидал. Он растерялся и вдруг начал оправдываться:

— Ей было почти пятнадцать. И потом она сама…

— Как же, сама! Чего врешь. Мне Кира рассказывала, еще до нашей ссоры, как ты ее в отсутствие матери зажимал. И всяким полезным штучкам учил. Педофил! — бросил он презрительно. — За это, между прочим, по головке не гладят. Так мало тебе девочек, по мальчикам пошел. Видишь, какой ты разносторонний. Со мной-то как получилось? Если б не ты, глядишь, и я был бы другим. И чем же ты выходишь лучше? У меня по крайней мере никого, кроме тебя, не было и не будет.

Алексей Михайлович возбужденно заходил по комнате:

— Ты прав, Матвей. Грешен я, ох, как грешен. Сам себе не рад. Но по крайней мере я не убийца.

— А это как посмотреть, Леша. Скажи честно, разве собирался ты с Кирой оставаться всю жизнь? Ты с ней тоже не больно-то считался. Еще неизвестно, чем бы все закончилось. Поэтому зачем ей зря под ногами у нас путаться? А Макара, слизняка продажного, и вовсе не жалко, — добавил он презрительно.

Подлубняк подскочил к парню:

— Замолчи! Ты хоть сам понимаешь, что натворил? Боже, что же теперь будет!

Матвей схватил руку хозяина и сильно ее сжал:

— Все будет хорошо. Как раньше: ты и я. Что нам до остальных! Леша, я твой, я тебя никогда не предам. Ты только люби меня и не оставляй, — бормотал он страстно.

И Алексей Михайлович вдруг с ужасом почувствовал, как его собственный темный зверь, таящийся внутри, снова ожил, заполняя все тело неудержимым огнем. Подлубняк еще пытался барахтаться, взывая к разуму, но необузданный инстинкт уже привычно затягивал его в бездонную воронку дикого наслаждения.

— Вот видишь! А говоришь — мы разные. Это с другими мы разные, а с тобой мы из одного теста, — возбужденно шептал и шептал Матвей.

Но Алексей Михайлович ничего не слышал. В его ушах толчками билась взбаламученная кровь и заглушала этот прерывистый, еле слышный шепот.

* * *

Вчера я позвонила Раисе. Переждала поток деловых наставлений по поводу моей работы, приправленный легкой дружеской укоризной, и твердо объявила, что больше на квартире у Подлубняка не появлюсь. Кажется, Раечка в первую минуту даже и не сообразила, о чем это я. Правильно Зойка говорит: человек быстро привыкает к хорошему. Вот и моя наставница, кажется, привыкла, что я всегда на подхвате. После непродолжительного растерянного мычания в трубку, когда ей хотелось рассердиться, обидеться, но благоразумие подсказывало, что сердиться не на что, она принялась меня осторожно уговаривать. Даже пустилась на откровенное лукавство, уверяя, что господин Подлубняк мною точно заинтересовался, честное слово! Надо только еще чуть-чуть повертеться у него перед глазами и вполне можно дожать мужчину. Вполне! Я тихо хмыкнула на эту неуклюжую Раечкину фантазию и печально покачала головой. Милая лгунья! Она и не подозревает, что мы с Алексеем Михайловичем уже успели и встретиться, и объясниться, и все друг про друга понять. Потом, чувствуя, что эти аргументы не задевают моего сердца, Рая принялась давить на профессиональную мозоль:

— Сима, ты отказываешься от работы в самый неподходящий момент. Представь, не знаю, что произошло, но Подлубняк разрешил, наконец, переделать спальню дочери. Дал полный карт-бланш. У меня есть такие интересные задумки — пальчики оближешь! Старое уже начали ломать. Тебе как искусствоведу тоже должно быть любопытно. Мне твое мнение очень важно, — добавила дизайнерша льстивым голосом.

Значит, царственной спальни, украшенной тяжелым бархатным балдахином, больше нет. Как нет и самой принцессы. Алексей Михайлович после нашего разговора решил почему-то вырвать эту печальную страницу из книги своей жизни. Сделал первый неожиданный шаг. Даже не шаг, а так — мелочь. Судорожное телодвижение. Последует ли за ним еще что-нибудь? Или Подлубняк так и будет лишь переставлять мебель на манер измученной неврастенички, которая понимает, что надо менять жизнь, но смелости хватает только на то, чтобы передвинуть шкаф.

— Раечка, спасибо за предложение. И вообще за содействие. Но, к сожалению, у меня больше нет времени. Не обижайся. Передавай привет Толику и его «оглоедам».

Я почувствовала, что Раиса откровенно приуныла у своего телефона. Но, как человек совестливый, она не могла замолчать еще одну морально-этическую проблему:

— Сима, что касается твоего заработка, то, как договаривались…

— Что касается моего заработка, — перебила я бодро, — то меня бы вполне устроил в качестве оплаты любой твой шедевр из серии «Зима в городе». Понимаю, что запрашиваю несоразмерно за свой скромный труд, но очень уж понравилось.

Судя по тому, как легко вздохнула моя собеседница, я поняла, что выдала во всех отношениях гениальную идею. Вопрос о презренных деньгах отпадал сам собой, да и самолюбие художницы было утешено.

— Конечно! Забери любой лист, какой захочешь.

— Выберу сразу после выставки. Только смотри не передумай, — плеснула я еще немного елея на трепетное сердце Раисы. Теперь она, кажется, окончательно примирилась с потерей в моем лице выгодной рабочей силы.

Но как, оказывается, долго может тянуться одинокий день. Особенно когда он ничем не занят. Пыталась читать — не получается. Не понимаю ни единого слова. Гулять не хочу. Скучно. Любимые животные и те раздражают. Бегают с тупым мяуканьем вокруг и ничего не могут подсказать путного. Значит, город себя исчерпал. Надо опять собираться в деревню. Тем более что здесь, что там — все едино! На ход событий я уже повлиять не могу. Да, удивительный у меня выходит отпуск. Где обещанная релаксация, где прилив свежих сил и новых впечатлений? А вот это зря! Впечатлений по самую макушку. А также переживаний и стрессов. Валевич вот, например. Почему не звонит? А ведь, по всем подсчетам, должен уже вернуться.

И когда мое настроение окончательно стало соответствовать теме: «Уеду, уеду и больше не приеду!», зазвонил телефон.

— Привет! Ну что, пригодилась моя записка? — В этом Борис весь. Словно мы секунду назад прервали разговор.

— Да, в каком-то смысле.

— Извини, что не мог узнать больше. Командировка была такая срочная, что едва успел зубную щетку захватить.

— А больше и ничего не надо, Боря. Вопрос снят.

Валевич рассмеялся:

— Значит, опять добилась своего. Восстановила пошатнувшуюся справедливость. Порок наказан, добродетель торжествует?

— Я бы так не сказала.

— А что случилось? Квалификацию теряешь? — шутливо переполошился мой приятель.

Но мне было не до шуток. Ради чего, собственно говоря, я убила отпуск. А под занавес еще и благородство проявила — раскрыла карты соучастнику преступления. Нет, Подлубняк, конечно, не соучастник, это я перегнула. Но и на жертву не тянет. Интересно, а сам себя он кем ощущает? А вот кем ощущает, таков и будет финал.

— Чем теперь занимаешься? — прервал мои размышления неожиданным вопросом Борис.

— Да так… Собираюсь в деревню. Еще неделя отдыха в запасе.

— Завидую. А у меня отпуск в январе. — Валевич вздохнул. — Не знаю, чем зимой можно заниматься!

— Не переживай. Есть еще время обдумать: или горные лыжи в Швейцарии, или золотой пляж Таиланда.

— Хорошая мысль, как я сам не догадался, — вяло сказал Борис и замолчал.

Что происходит? Мы, два совершенно взрослых и достаточно опытных человека, мусолим телефонные трубки и несем всякую чушь вместо того, чтобы…

— Ладно, Сима, — Валевич опять вздохнул, но уже как-то очень искренне и очень безнадежно. — Рад, что у тебя все нормально. Да, кстати, ты помнишь, лет пятнадцать назад была такая группа «Секрет». Под битлов косили. Ее участники до сих пор по разным эфирным программам тусуются, но уже врозь, конечно.

К чему это он?

— Помню смутно. Я не большая любительница попсы.

— У них была одна песенка неплохая. «Привет».

— Привет, — ответила я в полном недоумении и уже собиралась положить трубку. Что-то с моим товарищем и в самом деле неладно.

— Погоди, погоди! Ты не поняла. Это песня такая — «Привет».

— A-а… И что? — Я изумилась еще больше. Выходит, беседовать настолько не о чем, что в качестве темы предлагается обсудить шлягер давно распавшейся группы.

— Песенка нехитрая. Послушай при случае. Она про нас с тобой, только сам я так сказать не смогу. А теперь точно все. До свидания. Надумаешь чего — звони. — И, не дожидаясь моего ответа, Валевич положил трубку.

Ну, зацепил! Теперь ни есть, ни пить не буду, пока этот загадочный «Привет» не прослушаю. Сегодня уже, между прочим, вечер. А завтра с утра — загородная электричка. Целую неделю в деревне я не вытерплю, умру от любопытства. Хорошо, если Зойка вдруг вспомнит и напоет. Или лучше не надо. Потому что в этом случае я могу тоже умереть, но уже от разочарования. Ей на ухо, как она сама объясняет, наступили по очереди все три медведя из сказки. И еще девочка Машенька в придачу потопталась.

Фу, как же мне сразу-то в голову не пришло! Валерка! Вот кто меня выручит наверняка. Есть у нас такой замечательный сосед. Паренек молоденький, а уже редкий меломан. И специализация подходящая. Главным образом в попсе «рубит фишку». Комнатушка вся дисками и кассетами завалена. Мечтает, видишь ли, работать на телевидении музыкальным ведущим или, на крайний случай, звукооператором. А пока в родном лицее из трояков не вылезает, резонно считая, что физика и математика к музыке не имеют никакого отношения.

Я вышла на площадку и прислушалась. Дома любитель изящных искусств! Глюк'Oza на весь подъезд что-то кричит металлическим голосом. Типа поет.

— Валера, открой! — Железная дверь загрохотала под моими кулаками.

Музыка стихла. На площадку выглянула вихрастая голова.

— Тетя Сима, это вы? Так еще ведь не ночь!

Вот шельмец! Как скажет «тетя Сима» — я сразу сама себе кажусь теткой, древней, как пирамида инков. И такой же замшелой. Это Валеркина мама так малыша к вежливости приучала. Я была тогда еще вполне юной, но соседка, завидев меня, всякий раз наставляла кроху:

— Сынок, скажи: «Здравствуйте, тетя Сима!»

И Валерка послушно лепетал:

— Здласте, тетя Сима!

Теперь уж вон какой бугай вымахал, а я для него так и осталась «тетей Симой». Спасибо хоть не бабушкой. И про ночь он тоже упомянул неслучайно. Я, не щадя живота своего, перманентно бьюсь с любителями полуночных музыкальных радостей. Отстаиваю святое право спокойного сна. Правда, не всегда успешно. А за Валеркой по этой части водятся грешки, ой водятся!

Испуганный возглас паренька меня рассмешил. Но я тут же постаралась сделать строгое лицо. Как настоящая «тетя Сима». Поскольку профилактика нарушений есть лучшая гарантия соблюдения закона.

— Не ночь, Валера, но громкость можно бы и убавить. Не на дискотеке. Вдруг из соседей кто-нибудь себя плохо чувствует.

Пацан виновато захлопал глазами:

— Кто?

— Это так, к примеру. А вообще-то я по делу.

Валерка выслушал мою просьбу с задумчивым видом, важно поцарапал подбородок, покрытый юношеским пушком. И зачем тетке такое старье, читалось во всей его долговязой фигуре. Кто этих стариков поймет? Наверное, ностальгия замучила.

— У меня такого диска точно нет, а у приятеля вроде что-то было. Я сейчас с ним созвонюсь и сгоняю по-быстрому. Подождете?

— Разумеется, подожду, — милостиво согласилась я, словно делала Валерке великое одолжение. Хотя можно подумать, что имелись другие варианты.

Не прошло и часа, как запыхавшийся Валерка протягивал мне кассету, улыбаясь во весь рот. Вообще-то он парень неплохой, добрый. Иногда только с громкостью переборщит, а так очень даже положительный.

«Привет, сегодня дождь и скверно…» — понеслось из старенького магнитофона. И я сразу вспомнила эту песню. По телу побежали сентиментальные мурашки. Ну, конечно. И строчки эти многозначительные: «Но может, черт возьми, нам снова…» Так вот о чем хотел меня спросить Валевич. Может, снова?

* * *

Гамак, привязанный одним концом к стволу черемухи, а другим к забору, тихо покачивался. Солнце, которое упрямо ползло на запад, обогнуло пышную крону дерева и теперь чувствительно припекало мою левую щеку. Ничего хорошего в этом не было. Щека — не блин, и не к чему ее румянить до корочки. И вообще кто придумал, что лежание в гамаке — это удобно. Просто еще один миф в стиле дворянского кантри наряду с игрой в салочки и хоровым пением под гитару на тему: «Слети к нам тихий вечер…» Я чувствовала себя рыбой в сетях, которая уже смирилась со сковородкой и перестала дергаться. Однако по законам жанра, отдыхая на природе, требовалось лежать в гамаке и млеть. Я и млела, ленясь даже прикрыть лицо от закатного солнца. По правде говоря, мерное покачивание и впрямь действовало гипнотически. И даже крупные ячейки моего веревочного ложа, едва прикрытые стареньким пледом, почти не давили на спину. Этот замечательный гамак Зойка откопала в кладовке в мое отсутствие. И тут же его приспособила для вечернего расслабона. Чудит барыня! Сама-то она, похоже, накачалась уже до тошноты. А потому атрибут роскошной загородной жизни великодушно был предоставлен в полное мое распоряжение. Между прочим, в кладовке у тетки Варвары обнаружилось много чего интересного. Я бы сказала, раритетного. Например, закопченный фонарь «летучая мышь». Потом еще раскрашенная гипсовая статуэтка читающей девочки — элемент наивного комнатного уюта небогатых «совков». Правда, цвета девочка была неопределенно бурого, косички и одну руку отбило безжалостное время. Но несмотря на общую замызганность и физическую ущербность, юная пионерка самозабвенно изучала толстую книгу, лежащую у нее на коленях. Наверное, что-нибудь назидательное и высоконравственное. И все-таки самой замечательной находкой был, разумеется, патефон. Удивительно — прадедушка лазерных музыкальных технологий выглядел весьма пристойно: гордо поблескивал изогнутым никелированным звукоснимателем, а на повороты ручки с готовностью отзывался плавным вращением диска, затянутого в алое сукно. В комплекте с ним отыскалась и коробочка с иглами, и стопка грампластинок Апрелевского завода. И как раз сегодня вечером мы запланировали устроить ретровечеринку.

Так я дремала в гамаке, а Зойка уткнулась в детектив, потаскивая из пакета хрустящие кириешки. Вдруг она подняла голову от страниц и сказала ни с того ни с сего:

— Значит, все-таки неосторожное обращение с огнем?

Судя по вопросительной интонации, подруга ждала моих комментариев. Я Зойкин вопрос поняла сразу, и даже подтекст мне был ясен, но решила изобразить святую невинность.

— С каким огнем? Ты о чем вообще?

— О чем, о чем… О даче Подлубняка.

Действительно, самая свежая деревенская новость. Вчера из мест временной изоляции вернулся Николай Ерохин, изрядно потускневший, но живой и здоровый. В милиции разобрались-таки, что сельский бунтарь не виноват в пожаре. Как выяснилось, поджога не было. Все произошло по вине обитателей особняка. Вернее обитательницы. Пресловутое неосторожное обращение с огнем, на которое так вопросительно напирает Зойка.

— А что, запросто! — Я сделала неловкое движение, и гамак закачался, как подвесная матросская постель в шторм. — Короткое замыкание, например, или невыключенный бытовой прибор. Скажем, утюг. Обычное дело.

— Сима, а как же машина, которую ты видела ночью? — Зойкин голос звучал почти жалобно. Но я не поддалась:

— Померещилось спросонья. И вообще что за странные вопросы?

— Врешь ты все! — убежденно сказала подруга. — Сама что-то знаешь и врешь! Полмесяца зачем в городе ошивалась? А потом Кольку — раз, и выпустили!

— Ну да, я пошла к главному милицейскому начальнику и в ультимативной форме потребовала выпустить Ерохина, учитывая его прошлые заслуги и долгую беспорочную жизнь. Зоя, подумай сама, о чем говоришь! Не надо переоценивать мои возможности.

— Все равно тут дело нечисто, — пробурчала Зойка и опять уткнулась в книгу.

Пускай себе бурчит. Может быть, потом, скажем, зимой, когда все утрясется и летние приключения станут неясными, словно слегка подзабытый фильм, я развлеку мою любимую подругу подробностями этой печальной истории. В красках и деталях. Только, боюсь, она мне снова может не поверить. Я и сама бы верила с трудом, если б не детектив «Греховный пожар страсти», который сейчас мусолит Зойка с упорством, достойным гипсовой пионерки. Грустный подарок от несчастной Киры.

Зойка ожесточеннохрустела сухариками, перелистывая страницу за страницей. И вдруг бросила книгу на крыльцо:

— Не понимаю, как это можно читать!

Я пожала плечами:

— Обыкновенная развлекательная литература. Кстати, неплохого качества.

— Какая это литература? — Все, подруга закусила удила. Ей хочется спора. Ну, пожалуйста!

Я кое-как выпуталась из гамака и теперь сидела, свесив ноги прямо в роскошные лопухи:

— Зоя, а что ты там грызешь?

Подруга удивленно тряхнула пакетиком:

— Ну… вот… кириешки. Хочешь?

— Нет, грызи себе на здоровье. Как ты думаешь, кириешки — еда?

Зойка на секунду зависла, обдумывая мой философский вопрос.

— Еда, — ответила она неуверенно. — То есть не совсем еда, конечно.

— А в таком случае, зачем грызешь?

— Так, балуюсь. А что — вкус приятный.

Ага! Я назидательно подняла палец:

— Вот видишь, балуешься, развлекаешься. Одним словом, получаешь удовольствие. И тебе приятно. А теперь представь, что незатейливая литература, которую ты хаешь, — тоже кириешки, только не для желудка, а для ума. Когда не хочется есть тяжелую пищу, пусть даже и полезную, а хочется чего-то легкого, необременительного. И тут главное — насколько хорошо продукт приготовлен. Ведь и сухари бывают подгорелые, прогорклые — в рот не возьмешь. Так и развлекательное чтиво. Его тоже надо «готовить» умеючи. А этот детективчик как раз ничего, — кивнула я на растрепанный томик. — Всего в меру. И мысли интересные встречаются, и читается легко.

— Но не Пушкин! Ох, не Пушкин! — саркастически скривила губы Зойка.

И тут мне захотелось пошалить. «Развести» подругу на крутую провокацию.

— Кстати о Пушкине, — сказала я небрежно, покачиваясь в гамаке. — Александр Сергеевич — наше все, это понятно. А давайте, господа хорошие, посмотрим на его личность под другим углом. Начнем с образования. В лицее своем прославленном юный Саша учился плохо, прямо скажем, кое-как. Образование получил однобокое. И характерец имел еще тот. Картежник, дуэлянт, скандалист и бабник, — загибала я пальцы. — Служить, то есть работать на благо отечества, вообще не хотел. Над начальством издевался. Что это за отчет о командировке: «Саранча летела, летела, села, все съела…» А ведь это доклад государственного чиновника. Да в наше время за такие шутки… А ему все с рук сходило. Графа Воронцова, например, зачем в вечности опозорил? «Полу-милорд, полу-купец…» А Воронцов, между прочим, свое крымское имение под госпиталь для раненых солдат отдал. И того же Александра Сергеевича привечал, и за своей женой позволял волочиться. Хотя, по правде, за одно это следовало прославленному поэту задницу надрать. Теперь о женах. Вот Пушкин на Гончаровой женился. Дерево-то не по плечу срубил. И в прямом, и в переносном смысле. И тащил эту прекрасную махину по жизни, надрываясь и умирая от ревности.

Зойка вскочила с места.

— Он поэт! — крикнула она возмущенно. Клюнула на провокацию. Мне было смешно смотреть, как она всерьез сердится, но я решила еще порезвиться.

— Кстати о поэзии. Берем любое стихотворение, и что же мы видим! Скажи, пожалуйста, что это за рифмы: «чудесный — прелестный, проснись — явись, лежит — блестит, чернеет — зеленеет, родной — чужой»? Как такие рифмы трактуются в отечественном литературоведении? Правильно — глагольные, дешевые, примитивные и прочая, и прочая… Одни «розы — морозы» чего стоят! А «кровь — любовь»! Да это же просто хрестоматийный образчик пошлости.

Подруга хватала ртом воздух, словно выброшенный на берег окунь.

— Вот видишь, — сказала я укоризненно, — и сказать нечего в оправдание.

— Ты… ты… — наша местная Марина Цветаева задыхалась от негодования. В смысле «Мой Пушкин». И в смысле никому не позволю.

Тут уж я расхохоталась и сказала примирительно:

— Ладно, пошутила. Вот так все можно «раздраконить», даже идеал. Успокойся, я не злобная, тупая критикесса. Пушкин — это Пушкин. Пишет как дышит. И другим дышать дает, вот что главное. А рифмы… Рифмы не имеют ровным счетом никакого значения.

Зойка глубоко вздохнула:

— Слава богу! А то я уж думала, что ты на почве своих расследований того… — и она выразительно повертела пальцем у виска. Потом плюхнулась на крыльцо и опять схватила детектив. Вот-вот, ругает, а сама оторваться не может.

— Девочки, вы дома?

Я подняла голову. У калитки топталась Люся Ерохина. В одной руке она держала увесистый сверток, а за другую руку цеплялась маленькая Катюшка. Люся улыбалась и выглядела счастливой. Голубые глаза сияли, и даже преждевременные морщины словно разгладились.

— Дома! — закричали мы с Зойкой. — Заходите.

— Я ненадолго, — засмущалась Люся, — гостинец небольшой принесла.

Она деликатно проскользнула через приоткрытую калитку во двор, следом за ней хвостиком втянулась и Катюшка.

— Тут масла немного. Свежее, сегодня сбивала. Сливки, творог… — перечисляла тем временем женщина, пристраивая пакет на скамью.

— Люся, ты что! Какие гостинцы! — вытаращила глаза Зойка. — У нас деньги есть, мы заплатим.

— Нет! Это подарок! — Наша гостья энергично замотала головой. — Денег не возьму, не обижайте. — Она даже спрятала руки за спину, и глаза наполнились слезами.

Зойка вопросительно перевела взгляд на меня, дескать, Сима, ты что-нибудь понимаешь? За какие особые заслуги нам эти дары волхвов?

И тут Люся проявила досадную неосторожность.

— Сима, мы вам так благодарны! — с чувством сказала она.

Моя подруга аж подпрыгнула на месте. Но я уже успела сделать гостье предостерегающий жест. Люся смутилась, подхватила Катюшку на руки.

— Ладно, нам пора. Папка заждался, да, доча? — Жена Коли Ерохина сыпала словами, пытаясь за скороговоркой спрятать свое замешательство. — До свиданьица. Приходите завтра за молоком.

И уже выйдя на улицу, не удержалась и похвастала:

— Николая моего на работу приняли. Будет теперь пастухом вместо сына. А то пацан весь избился за коровами бегать. Устал, да и к школе готовиться надо.

И две фигурки, большая и маленькая, так похожие друг на друга, торопливо попылили в конец улицы.

Зойка моментально обернулась ко мне:

— И как ты это объяснишь? — она кивнула в сторону свертка.

Я отступила в густую тень черемухи:

— Сама ничего не понимаю! Помнишь, в прошлый приезд я к Люсе в гости ходила. Поговорила, утешила, как могла. А доброе слово долго помнится. Вот она теперь от радости, что муж вернулся, и благодарит.

— Ой ли! — прищурилась подруга. — Тогда Люся всю свою молочную продукцию должна подчистую по деревне растащить. Ей многие добрые слова говорили.

— Может, еще и растащит. Да брось ты, Зоя, голову ломать. Неси лучше продукты в холодильник, пока не скисли. И будем ставить самовар. Лично у меня просто слюнки текут, масло-то у Ерохиных отменное. Поужинаем, заодно и патефон заведем. Вечер уже.

От реки и в самом деле тянуло заметной прохладой. Тень от забора стала длинной и плотной. Сильней запели комары свою занудную мелодию. А что сделаешь! Лето перевалило макушку и теперь катилось к осени, набирая скорость с каждым днем. Из трубы старого самовара поплыл горьковатый дым.

— Чего сидишь? — скомандовала подруга. — Накрывай на стол и музыку заводи. Гулять так гулять.

Я с готовностью накрутила до отказа ручку и осторожно опустила иглу на толстую черную пластинку. Патефон пошипел немного для порядка, а потом довольно чисто запел нежным женским голосом: «Морями теплыми омытая, реками древними покрытая, моя родная Индонезия, в сердцах любовь к тебе храним…»

И нехитрая песенка о далекой Индонезии удивительным образом ложилась на российский деревенский пейзаж и как нельзя лучше соответствовала и этому вечеру, и туману от реки, и запаху свежего навоза.

Подруга сладко потянулась всем телом и блаженно выдохнула:

— Красота!

— Кич, дешевое искусство, — небрежно заметила я.

Зойка засмеялась, схватила с земли зеленое яблоко, кинула в меня, но не добросила. Яблочко резко поменяло ход ее мыслей.

— Как ты думаешь, — спросила она, — если падалицу собрать, пропустить через мясорубку, а потом проварить с сахаром? Должно получиться хорошее повидло.

— Тебе зачем? Ты же повидло не любишь.

— Жалко, фрукты пропадают зря.

Мы обе замолчали. Вот и заканчивается отпуск.

— Слушай, — очнулась подруга, — может быть, следующим летом скинемся, купим тетке Варваре путевку в санаторий, а сами сюда, а?

— До следующего лета еще дожить надо, — философски заметила я.

— Это так, — опечалилась вдруг Зойка и протяжно добавила: — Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие!

Совсем как тетка Варвара.

* * *

Очередной ослепительный летний день вошел в зенит. Корова Рыжуха топталась на небольшой полянке у широкой межи и лениво отбивалась хвостом от надоедливых оводов. Полянка была совершенно бесперспективной в смысле вкусной травы. Рыжуха вздыхала и косила томным глазом налево за межу. Там раскинулось роскошное гороховое поле, принадлежащее фермеру Изотову, — жесткое, беспрекословное табу для местного рогатого скота. Элитные стручки вошли в самую соблазнительную стадию молочной спелости, когда они вместе с листиками и сочными стеблями так аппетитно хрустят на зубах, наполняя рот свежей сладкой влагой. Рогатые подруги Рыжухи уже давно разбрелись по запретному полю, непрерывно жуя и оставляя за собой широкие полосы смятых посадок. Но умная коровка тушевалась. Она прекрасно знала, что за такую вольность можно и палкой по хребтине получить. Но странно — никто на стадо не орал и страшным орудием усмирения не размахивал. Нынешний пастух, хозяин Рыжухи, безмятежно спал под защитой раскидистого шатра березовых веток. Под боком у него трепыхался газетный лист с остатками нехитрой закуси — ломтем хлеба и недоеденным помидором. Рыжуха, осторожно переступая копытами, подошла поближе к хозяину и шумно втянула воздух большими мягкими ноздрями. От хозяина пахло гадостью. Всегда так пахнет, когда хозяин кричит и качается. Или придет к Рыжухе в сарай, обнимет за шею и плачет. А хозяйка Люся начинает причитать: «Опять нажрался самогонки, ирод проклятый! И когда ты только обопьешься до смерти!» Запах гадости проистекал из большой бутыли, которая пустая валялась тут же неподалеку. Корова опять завистливо покосилась в сторону горохового поля. Палкой по спине не хотелось. От обиды она подошла вплотную к спящему и стащила с газетного листа хлеб и помидор. Хозяин завозился во сне, бормоча что-то нецензурное и пьяно плямкая губами, но не проснулся. Тогда Рыжуха потянула и газету. Если б она умела читать, то, возможно, обратила бы внимание на небольшую заметку в самом низу газетной полосы под рубрикой «Битва в пути». Так с изрядной долей горькой иронии называлась колонка дорожных происшествий. Газетный лист был испачкан едой и смят, так что разбирались лишь отдельные фразы: «…машина, принадлежавшая известному предпринимателю А. М. Подлубняку… при невыясненных обстоятельствах… со значительным превышением скорости… в автомобиле находился только водитель Матвей Ряднов… удар страшной силы… молодой человек погиб на месте… алкоголя в крови… господин Подлубняк по данному происшествию ничего пояснить не может… лихачество и беспечность…»

Но Рыжуха читать не умела, а потому зажевала лист бумаги без всякого интереса. Газета была совершенно невкусной, не то что гороховые стручки. Хозяин не кричит, не сердится, а просто спит. Ну что ж, раз никто не запрещает, значит, можно. И корова решительно двинулась через межу. Сегодня ее молоко будет особенно сладким.

Павская Ирина Сергеевна

Ирина Павская твердо убеждена, что жизнь — слишком сложная штука, чтобы принимать ее всерьез. Иронические детективы Ирины научат вас относиться ко всему легко и с юмором!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.