Засада. Двойное дно [Марк Соломонович Гроссман] (fb2) читать постранично
- Засада. Двойное дно (и.с. Библиотечка военных приключений) 802 Кб, 184с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Марк Соломонович Гроссман
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (70) »
Марк Гроссман ЗАСАДА ДВОЙНОЕ ДНО
© http://kompas.co.ua — україномовна пригодницька література
ЗАСАДА
УТКА НА БОЛОТЕ
Ночь над окопами — душная, сырая. Болота парят, и, кажется, весь воздух заражен запахом скользкой гнилой травы, жирного ила, разлагающихся листьев. Швед лежит в окопе — мелком колодце на три угла, сколоченном из сосновых бревен, — и глядит в черное тяжелое небо, в котором тихо вздрагивают звезды. В трясину иногда падает снаряд, чавкая, разбрызгивает грязь, и еще долго потом на этом месте пенится и пузырится мутная неспокойная вода. Изредка то там, то здесь щелкают сухие винтовочные выстрелы, и снова тишина растекается окрест. — Старшина, а старшина! — внезапно поворачивается к Смолину Швед. — Ты кого-нибудь любил, старшина? — Спи! — ворчит Смолин и затягивается дымом ядовитой, отсыревшей махорки. — Раз выпал отдых — спи. — А я уже никого не смогу полюбить, — хрипло бормочет Швед. — Для любви сила нужна, а я ее всю в злобу обратил, и одно мне теперь надо — мертвый враг. — Спи, Арон, — мягко советует Смолин. Ему самому хочется поболтать с товарищем. Но на войне, где каждый час и каждая минута — свист снаряда или выстрел, где смерть не пощадит тебя и сонного, — на войне горько толковать о войне. Душа тоскует о тишине и спокойствии, о родном небе, где голубиный гон и мягкие, медленные, никому не опасные облака. Но со Шведом не поговоришь об этом. Все сожгла война у этого маленького, острого, похожего на мальчишку, разведчика. Ни дома, ни родных, ни любви. Вместо них и в защиту их осталась одна ненависть к врагу, доведенная до беспредельной отваги. Ненависть, без которой здесь, на войне, нельзя научиться ожесточенному презрению к смерти. — И я любил, старшина! А как же! — простуженно басит Швед. — Такое есть у каждого — девчонка, ночь и первые губы на веку. А еще я любил море и бычков между камнями — бычков может ловить каждый. И каждый может закоптить рыбку, чтоб погрызть ее перед пивом. И землю под Одессой я любил, и цветы для всех — одуванчики. И море в злой пене, и черные тучи над ним, и лодку, терзаемую волной, — я тоже обожал, старшина… Ты слышишь меня, взводный? Смолин молчит. — Нет, ты сухарь, Саша… — беззлобно бранится Швед и поворачивается на бок, укладывая поудобнее на камыш свое малое, не по росту сильное тело. Может, картинки, возникшие из слов Арона, а может, ночь и добрая дрожь звезд вызывают в душе Смолина далекие, смутные образы: коровы, звенящие во тьме медью колокольчиков; и всхрапы коней в ночном; и первая в жизни зорька, охотничья зорька на уток. Вот он стоит, Санька Смолин, между камышами озерца, и метелки растений касаются его лба, будто это пух легкой, белой бороды дедушки Терентия. Мальчишка вцепился в огромное ружье и — всматривается, вслушивается в уходящую темь, ожидая своей начальной птицы. И вот наконец — пронзительный в тишине свист утиных крыл, и короткое «Крря!». Санька с нежданной легкостью кидает к плечу долгоствольную отцовскую уточницу десятого калибра. Будто конь копытом толкается выстрел, мальчишка валится навзничь, все же успевая заметить: птица, наткнувшись на дробь, черным комком низвергается с неба. Санька перезаряжает ружье, слышит новое «Крря!» — и снова палит в стремглав летящую утку. «Крря!»… «Жвяк!» —.как в детстве звучит ночь. — Ты слышишь, старшина? — раздается голос из соседнего окопа. — Утка кричит, селезень — тоже. Смолин вздрагивает и оборачивается. Над бревешками, по соседству, вырастает черная фигура. Это — Иван Намоконов, охотник с Енисея, эвенк, почти немой человек, ибо говорит он не чаще, чем стреляет. Смолин вслушивается в ночь, пытается понять, о чем толкует товарищ. Швед тоже поднимается с камыша и, поеживаясь от сырости и прохлады, прикладывает к уху ладонь. Разведчики замирают. Швед шепчет почти на ухо Смолину: — Это на болоте, Саня. Возле пустого немецкого дзота. Я ползал там. — Пожалуй, так, — неторопливо соглашается Иван. Бойцы снова залезают в окопы. Мокрый камыш скрипит под их телами, будто сварливо жалуется на тьму и тишь. Намоконов набивает махоркой короткую трубку и, заслонившись полой шинели, чиркает спичкой. Он сидит в своем окопе, прикрыв глаза, беззвучно сосет мундштук и слушает понятные ему слова ночи. Утка и селезень кричат попеременно, и эти «Крря! — Жвяяк! Крря! — Жвяяк!» — точно звуки из другого мира. Если б солдаты могли видеть во тьме, они заметили бы на губах Намоконова подобие иронической улыбки. Так, не выпуская из зубов погасшую трубку, Иван засыпает. Утром Смолин отправляется в штабной блиндаж. Вернувшись, присаживается у костра, хмурясь, потирает ладони над огнем. Швед вопросительно
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (70) »
Последние комментарии
6 часов 25 минут назад
6 часов 26 минут назад
13 часов 9 минут назад
13 часов 17 минут назад
19 часов 29 минут назад
19 часов 33 минут назад