Даниэл Мартин (выдержки из романа) [Джон Роберт Фаулз] (fb2) читать постранично, страница - 2

может, он и надеялся на нечто вроде чуда Куэ [*Эмиль Куэ (1857–1926) — французский психиатр, лечивший методом гипноза, основанным на повторении внушающих уверенность фраз в то время как пациент погружен в дремотное состояние и легче поддается внушению]. Изредка доступными для понимания ребенка словами он пытался разъяснить мне содержание доктрины, лежавшей в основе текста, как менее глубокомысленный родитель мог бы пытаться изложить действительную историю ковбоев и индейцев. С детства я определенно рос с представлением о крайне запутанных теологических ристалищах, и вынес убеждение, что жить в Церкви было некогда куда увлекательнее.

Сейчас я понимаю, что ему всегда хотелось, чтобы я был старше, словно он провидел, что когда тому девятилетнему мальчику, которому он читал, исполнится, как ему мечталось, девятнадцать, такие беседы сделаются невозможны: я буду неподвластен ему. Но я не должен изображать его чересчур суровым и не от мира сего. Редко-редко возвращался он из своих наездов в Эксетер, где ему неизменно удавалось выкроить часок-другой, чтобы побывать в лавке букиниста, без подарка для меня: обычно это была какая-нибудь история детского писателя его времени; Хенти или Толбот Бейнс Рид. Хотя я охотнее получил бы последнюю книжку про авиагероя Бигглса или «Ежегодник Бинокомикс», они мне все же нравились.

Однажды после очередной такой экспедиции он преподнес мне книгу басен. На форзаце до сих пор стоит цена, которую он заплатил, — шиллинг и шесть пенсов. Очевидно, он посмотрел на нее и решил, что язык достаточно прост и поучителен, а картинки хороши и безобидны. Мне эти своеобразные простые черно-белые гравюры показались удручающе скучными: поистине жалкий подарок на первый взгляд. На самом же деле это был Бьюик [*Томас Бьюик (1753–1828) — английский график, особенной известностью пользовались его гравюры на дереве], альбом его работ, приложенных к «Басням» Гея [*Джон Гей (1б85-1732) — поэт и драматург, автор «Оперы нищего» положенной Бертольдом Брехтом в основу «Трехгрошевой оперы». Его басни, стихотворения морализаторского характера с легким оттенком сатиры, были опубликованы в 2-х томах. (1727 и 1736 гг.)], выпущенный в 1820 г. Состоялось мое первое знакомство с великим английским оригиналом, хотя тогда я об этом и не подозревал. В то время (мне было тогда десять лет) книга казалась мне смехотворной и постыдной ошибкой со стороны отца, потому что, перелистывая страницы в поисках картинок, я обнаружил такую, какую, я был уверен, он не заметил в лавке: то была знаменитая гравюра, изображавшая доктора богословия, с презрением отвергавшего мольбы одного нищего, в то время как за его спиной собака мочится на подол его сутаны; небольшая назидательная новелла блистательная лаконичность которой мне запомнилась на все детство… и много дольше. Были там и другие скандальные сцены, изображавшие дам с обнаженной грудью. Особенно шокировала — а потом завораживала — меня одна из них, озаглавленная «Леность и Праздность»: на постели — спящий молодой человек, под кроватью — ночной горшок, рядом — две женщины, одна одетая, другая голая, как бы обсуждающие что-то, посматривая на него. У меня было искушение показать сие чудовищное нарушение мер предосторожности тете Милли, но я не показал, чтобы отец тотчас же не востребовал и не конфисковал книгу.

Глухой тропинкой плетусь я в Фишэйкр — тетя Милли послала меня сказать отцу, что пришел плотник из Тотнеса насчет того, чтобы снова повесить теноровый колокол: он забыл и отправился навестить старого майора Арбатнота, который страдает подагрой; у него еще и пробки в ушах. Майское пекло; живые изгороди — сплошные заросли борщевика, грубые нижние листья которого покрыты кирпично-красными пятнами — пыль; его головки, набор спиц, поднимаются выше меня и кишат насекомыми, мухами, трутнями, ржаво-красными бомбардирами. День клонится к вечеру. Я сломал себе полый стебель борщевика и сделал трубку для стрельбы; на солнце, в дебрях Амазонки, разлетаются отравленные травинки; дурацкие травинки, ни за что не желают лететь прямо; такая жара — мне хотелось поиграть в саду перед тем, как сесть за уроки, укрывшись в собственном «доме», который я устроил на буке. Над громадной изгородью, где-то подальше, заливается жаворонок; трезвучное колокольчатое посвистывание, сердце зелени, сердце повернувшей на лето весны, один из тех звуков, которые уже просачиваются в подсознание и остаются с человеком на всю жизнь, хотя все, о чем думает идущий по тропинке мальчик, это — название и о том, какой он умный-преумный, раз знает его, не птицу, а название. Теперь в лазурной вышине зажужжал самолет и я останавливаюсь его послушать. Тигровый мотылек. Еще одно название.

Показался мой отец, он катит в гору велосипед, рядом шагает девчонка. Я бегу к ним, изображая гонца. У девчонки одутловатое лицо, ее зовут Маргарет, в воскресной школе ее прозвали косая четырехглазка. Она косит и носит очки. Я передаю отцу сообщение, и он говорит: «О