Милые бездельники [Александр Константинович Шеллер-Михайлов] (fb2) читать постранично, страница - 2

дѣйствительно, Аглая Ивановна Акимова двигалась съ величественною медленностью, отличалась властительною привычкою пользоваться чужими услугами, съ невозмутимымъ спокойствіемъ героини классической трагедіи не занимаясь никакимъ будничнымъ дѣломъ. Къ семьѣ Щелкова она «пристала» случайно, какъ «приставала» случайно прежде и къ другимъ людямъ. Такъ «пристаютъ» на улицахъ бездомныя собачонки къ первому попавшемуся прохожему. Выросла она въ какой-то русской хлѣбосольной семьѣ купцовъ на пирогахъ и блинахъ, на калачахъ и сайкахъ, ни о чемъ не думая, ничѣмъ не волнуясь, расползаясь въ ширину, вытягиваясь въ вышину, какъ опара, приготовленная на хорошихъ дрождяхъ. Потомъ, послѣ смерти купцовъ-благодѣтелей, въ нее влюбился какой-то провинціальный актеръ Акимовъ и, тронутый ея одиночествомъ, ея печальнымъ положеніемъ, посватался за нее, а, можетъ-быть, и не посватался, а просто она и къ нему «пристала», и пришлось жениться. Щелковъ былъ на этой свадьбѣ посаженнымъ отцомъ, такъ какъ въ Акимовѣ онъ видѣлъ «звѣзду, восходящую звѣзду!» Черезъ три-четыре года, Акимовъ, холившій и берегшій свою величественную супругу, умеръ отъ чахотки, и супруга его отправилась на хлѣба къ «посажёному», т. е. къ Щелкову. Щелковъ не зналъ, что съ нею дѣлать, куда ее пристроить, какъ вдругъ его озарила мысль, что его «наречённая дочь» имѣетъ великія способности играть царицъ, и вотъ онъ началъ биться, отшлифовывая этотъ «алмазъ». Отшлифовать алмазъ было очень не легко, такъ какъ будущая классическая царица, выросшая безъ заботъ и тревогъ, не знала даже грамоты и очень равнодушно относилась во всякой шлифовкѣ. Роли она должна была заучивать «съ голосу».

— Ну, экая важность! — говорилъ Щелковъ. — И Семеновы не больно грамотны, а какіе самородки! Чистѣйшей воды алмазы!

Но сходство Аглаи Ивановны съ разными безграмотными самородками заключалось только въ ея безграмотности. На первомъ же дебютѣ она потерпѣла полное fiasco. Правда, она произвела нѣкоторый эффектъ, но этотъ эффектъ былъ крайне своеобразный: во время самаго страстнаго, а потому и самаго длиннаго монолога героя она прикрыла ротъ рукой «по-купечески» и безцеремонно зѣвнула. Эта неудача очень опечалила добродушнаго Щелкова, но нисколько не тронула Аглаю Ивановну.

— Вѣдь посмотрите на нее: царица, какъ есть царица! — восклицалъ онъ, волнуясь. — А на сценѣ пень, сущій пень!.. Зѣваетъ-съ во время монологовъ, да еще ручкой изволитъ прикрываться!..

Аглая Ивановна со своей стороны говорила:

— И выдумалъ «посажёный» учить меня! Просто мука мученская! Да Богъ съ нимъ и съ театромъ, если каждый разъ надо такъ мучиться! И ходи-то такъ, а не этакъ, и говори-то Богъ знаетъ что, и на полъ-то падай!.. Знала бы, такъ и не мучилась бы съ этимъ ученіемъ.

И она была права: для чего ей было утруждать свою персону, когда у «посажёнаго» можно было и спать, и ѣсть, и пить вволю, когда можно было сидѣть, ничего не дѣлая, и лущить подсолнечныя сѣмечки съ утра до ночи, глазѣя въ окно на ярмарочныя сцены, тараторя съ сестрами и племянницами «посажёнаго». Чего лучше? Это ли не жизнь!

Но дебютъ Аглаи Ивановны не прошелъ безслѣдно. Ее увидалъ на сценѣ молодой помѣщикъ Александръ Петровичъ Дерюгинъ-Смирницкій и воспылалъ къ ней любовью. Любовью онъ проникался ко всѣмъ женщинамъ, которыя были выше его ростомъ, а выше его ростомъ были чуть не всѣ женщины, такъ какъ онъ по своей фигурѣ скорѣе могъ быть причисленъ къ разряду карликовъ, чѣмъ къ разряду людей средняго роста. Дебелыя красавицы съ плавными движеніями, съ роскошными формами были его слабостью. Маленькій, юркій, трусливый и сладенькій, онъ млѣлъ передъ подобными женщинами, но млѣлъ молча, боязливо, не смѣя признаться въ любви. Вѣроятно, и романъ съ Аглаей Ивановной кончился бы этимъ млѣніемъ и не зашелъ бы далѣе, если бы Александръ Петровичъ не попалъ къ Щелкову однажды, въ то время, когда въ квартирѣ, кромѣ Аглаи Ивановны, не было никого. Она встрѣтила гостя и величаво пригласила его присѣсть. Онъ молча принялъ предложеніе и замеръ въ умильномъ созерцаніи красотъ своей собесѣдницы. Всѣ онѣ были такія выпуклыя, что невольно бросались въ глаза.

— А вы въ городѣ или въ деревнѣ живете? — спросила она его, погрызывая подсолнечныя сѣмечки.

— Въ деревнѣ-съ, — отвѣтилъ онъ.

— Въ деревнѣ лучше, — замѣтила она. — Я, если бы у меня была деревня, все бы тамъ жила. Тутъ притомишься въ этихъ платьяхъ. А тамъ надѣла холодай и ходи себѣ или лежи въ жару.

Александръ Петровичъ не зналъ, что за одежду называетъ его собесѣдница «холодаемъ», но ему, вѣроятно, представлялась эта одежда чѣмъ-то въ родѣ костюма Евы, и онъ сладко улыбнулся.

— Что-жъ, у васъ и могла бы быть-съ деревня, — началъ онъ, потупляя глаза, и не кончилъ.

— Да, вотъ если какой помѣщикъ сыщется, — отвѣтила она съ величественнымъ спокойствіемъ.

— Какъ не сыскаться! — захлебнувшимся отъ восторга голосомъ сказалъ онъ.

Они помолчали. Александръ Петровичъ едва переводилъ дыханіе, глядя на обнаженныя