Последний танец вдвоем [Джудит Крэнц] (fb2) читать онлайн

Джудит КРЭНЦ Последний танец вдвоем

Магазин грез – 2

(часть 2)

Роман / Пер. с англ. Е. Кукушкиной, Е. Туевой,

Г. Шульга, С. Володиной, Е. Щабельской. -

М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. – 416 с.

(Серия «Наслаждение»).

ISBN 5-04-007311-9

Copyright © 1992 by Judith Krantz

Scan, amp; OCR: Fedundra; SpellCheck: missis

Judith KRANTZ "SCRUPLES TWO"

Аннотация

Безоблачное счастье несравненной Билли Орсини, хозяйки знаменитого «Магазина Грез», рухнуло в одночасье. После развода и страшного пожара в магазине, унесшего жизнь лучшей подруги, Билли отказывается от любимого дела и уезжает в Париж, где ведет двойную жизнь, выдавая себя за скромную учительницу. Но нельзя перехитрить судьбу – обнаружив обман, от нее уходит любимый человек. И все же на этот раз Билли не сдается. Вместе с друзьями она создает «Новый Магазин Грез», и в ее жизни появляется человек из ее прошлого, с которым она находит все то, что считала потерянным навсегда!

I

– Ну, пошли же, Кора! Где ваша любовь к приключениям?

Билли тянула Кору де Лионкур по заполненной людьми улице рядом с рынком Сент-Оноре к «Ле Рюби» – старомодному кафе-бистро, в котором перечень отпускаемых вин занимал на стене полосу в пять футов шириной. В многолюдном зале Билли отыскала свободный столик, застеленный бумажной скатертью, усадила Кору, села сама и помахала рукой, стараясь привлечь внимание хозяина.

– Леон! – крикнула она, перекрывая гул голосов. – Два стакана «Божоле-нуво» и два твоих сандвича рийетт.

Кора де Лионкур вздрогнула.

– «Божоле-нуво»?! Это же вино для таксистов, Билли, его никто не пьет…

– Вы слишком долго жили в Нью-Йорке, – засмеялась Билли. – Кора, сегодня самый большой праздник после Дня взятия Бастилии – привезли «Божоле-нуво»! Проснитесь! Сегодня пятнадцатое ноября 1981 года, и по всей Франции люди бьются за первый бокал… Я притащила вас сюда специально. Это «Божоле» – самое что ни на есть вино для интеллигентных людей.

– Самое дешевое, это уж точно, но от этого оно не становится вином для интеллигентов.

– Не успели еще и урожай снять, а оно уже «и куплено, и выпито» – точнее не скажешь.

– Куплено и выпито? Хм, великолепно. По-моему, можно с таким же успехом пить виноградный сок.

– Ну-ну, Кора, не преуменьшайте моих познаний. «Божоле», конечно, бывает разным, большая часть его весьма низкого качества или смешана с алжирским вином. Но «Ле Рюби» – одно из немногих мест, где можно пить его смело: Леон закупает «Божоле» у одного и того же винодела уже много лет, и без посредников. Здесь есть любое «Божоле» из существующих на свете, так что, если не понравится это, я возьму вам бокал «Му-лен-а-ван», или «Кот-де-бруйи», или же «Сента-мур», но для начала я настаиваю на «Нуво». Давайте попробуем какой-нибудь острый сыр, а? Леон делает особую смесь из рокфора и козьего сыра – это как раз то, что нужно, чтобы подчеркнуть букет вина.

Кора широко открытыми глазами смотрела, как Билли пьет легкое, светлое, едва перебродившее вино, которое можно поглощать бочками. «Острый сыр! Сандвичи!» Да она не притронется к этому отвратительному месиву из обрезков свинины и холодного сала! Народ попроще, конечно, обожает такую пищу, но Коре за все годы жизни во Франции такого еще никто не предлагал.

Кора де Лионкур провела в Париже уже десять дней, но ей никак не удавалось вытащить Билли на ленч. Теперь же, когда им все же удалось встретиться, она ожидала, что ее поведут в «Реле-Плаза» – самое фешенебельное место в Париже, где могут пообедать две женщины. Но нет, они сидят в развалюхе, которую даже бистро не назовешь, в окружении толпы хохочущих продавщиц, мелких торговцев, служащих и даже, кажется, дворников! Все уже изрядно возбуждены от долгого ожидания празднества и оживленно передают друг другу поверх головы Коры бокалы только что доставленного молодого вина.

– Если хотите, я съем ваш рийетт, – предложила Билли. – Попросить у Леона меню? Здесь готовят отличный омлет…

– Пожалуйста. – Кора быстро передала свою тарелку Билли.

– Мне очень жаль, Кора. Вам здесь не нравится, правда? Я подумала, что для разнообразия это было бы забавно… Конечно, это в некотором роде рекламный трюк – все сходят с ума по «Божоле», – но в этом французы так похожи на американцев во время Дня Всех Святых. Что ж, пошли туда, где потише.

– Не то чтобы мне тут не нравилось, просто здесь так шумно, что и не поговоришь, – ответила Кора, с трудом скрывая облегчение.

Спустя несколько минут, совершив энергичную прогулку к отелю «Ритц», женщины заняли столик в ресторане отеля под названием «Эспадон».

– Расскажите-ка мне о своем новом доме, – словно между прочим попросила Кора. – Когда вы переезжаете? Можно мне сегодня прийти посмотреть?

–  О… Давайте лучше подождем, пока все будет закончено, – небрежно ответила Билли. – Там еще и мебели нет.

– Но я прямо горю от нетерпения увидеть этот дом, пусть даже пустым! – воскликнула Кора и подумала, что Билли просто увиливает. – С тех пор, как вы его купили, я еще не была в Париже, а потом меня опять не будет несколько месяцев. Прежде чем возвращаться в Нью-Йорк, я просто обязана увидеть ваш дом, иначе слухам не будет конца.

– Вы хотите сказать, что в Нью-Йорке… сплетничают о моем новом доме? Кому какое дело?

– Разумеется, сплетничают, – сказала Кора, обнажив в улыбке безупречные зубы. – Этого следовало ожидать – учитывая, кто вы такая. Вы никогда не замечали, что когда в Париже или Лондоне – на определенном уровне, конечно, – происходят какие-нибудь интригующие вещи, то они немедленно перекидываются и на Нью-Йорк? Люди начинают чувствовать себя участниками событий, проявляют к ним прямо-таки нездоровый интерес. А вы возбудили еще большее любопытство тем, что выпали из круга.

– Кора, я ниоткуда не выпадала, – резко возразила Билли. – Вот, например, на прошлой неделе я ездила на бал к Ротшильдам и на обед к Полиньякам.

– Два вечера за целую неделю? В ноябре это все равно что стать невидимкой. Сейчас разгар парижского сезона, Билли, и вас всюду приглашают! Своими отказами вы очень многих сделали несчастными. – Голос Коры звучал шутливо, но было ясно, что она говорит серьезно.

– Разве это не мое право? – Билли повысила голос. – Я не переношу званые вечера чаще двух раз в неделю. И даже эти два вечера кажутся мне потерянными. Я представить себе не могу, как выдерживают женщины, выезжающие каждый день. – Увлекшись разговором, она резко опустила ложку в тарелку с супом. – Утром они встают, делают необходимые звонки и одеваются к обеду. После обеда идут по магазинам и на бесчисленные примерки. После этого – к парикмахеру, чтобы уложить волосы, затем возвращаются домой переодеться к ужину и наложить макияж, выезжают на весь вечер, ночью возвращаются домой, раздеваются, смывают краску с лица и ложатся спать, чтобы назавтра начать все сначала. И в этом вся их жизнь, Кора, вся жизнь! Как можно это выносить?

На лице Билли отразились эмоции, которые Коре де Лионкур были непонятны. Неужели ее возмущение по поводу столь бесцельной траты времени искренне? Но большинство светских женщин воспринимают это как должное. Или ее просто раздражает однообразие светских вечеров, даже самых изысканных и блистательных? Или же – и это, кстати, наиболее вероятно – Билли просто скрывает свое разочарование, вызванное тем, что, несмотря на всю ее бурную светскую жизнь, у нее так и не появилось ни одного мужчины, которого можно было бы считать постоянным поклонником? В конце концов, если верить разговорам, те шесть месяцев, что Билли живет в Париже, она вела именно такую жизнь, какую только что описала.

– Естественно, женщине вашего склада, привыкшей управлять крупным бизнесом, подобный образ жизни может показаться в чем-то ограниченным, – сказала Кора осторожно. – Но поверьте, многие отдали бы все, что у них есть, чтобы вести именно такую жизнь, хотя вы и находите ее пустой.

– И вы в их числе?

– Боже сохрани, нет, конечно. – Кора многозначительно улыбнулась. – Как всякий коллекционер, я встаю с утра в возбуждении от предстоящей охоты за очередным экземпляром – это все равно что ходить на работу, только вместо того, чтобы зарабатывать деньги, ты их тратишь. Я всегда считала, что для богатого человека есть два способа сохранить интерес к жизни: начать что-то коллекционировать – что угодно, но со страстью – либо принимать участие в соревнованиях, например, в спортивных. Уверена, что распространившийся в последнее время интерес к гольфу объясняется именно этим.

– И к бриджу…

– Совершенно верно. Итак, когда же вы покажете мне этот таинственный дом? Пустой он или нет, но я не успокоюсь, пока не увижу его своими глазами.

– Если хотите, можем поехать после обеда, – согласилась Билли, понимая, что ей все равно придется показать дом Коре, и чем раньше она это сделает, тем меньше ей придется хитрить при каждой встрече с Корой. А та сможет объявить всякому, кому охота сплетничать о ее приобретении на улице Вано, что это всего лишь большой, но пока еще пустой дом, находящийся в стадии реконструкции, только и всего.

Билли надоели тайны. Даже для сегодняшнего обеда ей пришлось лишний раз съездить в «Ритц», чтобы придать себе облик той Билли Айкхорн, которую ожидала увидеть Кора. Переодеваясь к обеду, Билли вдруг поняла, что у нее совсем мало времени, и, пока она выбирала наряд, сердце ее в нетерпении колотилось. Ведь еще надо будет успеть вернуться к себе в номер на улицу Месье-ле-Прэнс, засунуть платье от Сен-Лорана и пальто в дальний угол шкафа и переодеться во что-то, в чем она сможет предстать перед Сэмом. Нет уж, черта с два! Это будет означать, что она вернется домой не в том, в чем утром выходила от него. И он наверняка это заметит – ведь он замечает все, что касается ее. Значит, придется вернуться в этот треклятый «Ритц», напялить те же чертовы одежки, в которых она была утром, и только потом ехать на улицу Вано или в студию Сэма. И все это – не прибегая к услугам этого паршивца шофера, поскольку он не должен вообще ничего знать о «Ритце». Что за чертовщина?!

– Сегодня мой шофер разболелся, – сказала Билли ровным голосом. – Надеюсь, нам удастся поймать такси.

– Жан-Франсуа? А я думала, вы в Эксе, покупаете антиквариат. – Билли была неприятно удивлена, столкнувшись в дверях дома со своим дизайнером по интерьеру.

Она только что в головокружительном темпе провела Кору по отреставрированному особняку, и сейчас обе направлялись к выходу. В этот момент и появился Жан-Франсуа Делакруа. Теперь придется представлять его Коре, дабы не нарушать приличий, хотя на часах уже пять!

– Я вернулся сегодня утром скоростным экспрессом, мадам. Кстати, не нашел ничего особенного; все, что было, я уже купил вчера.

– Это месье Делакруа? – спросила Кора.

– О, извините, позвольте мне представить вам Жана-Франсуа Делакруа. Жан-Франсуа, это графиня де Лионкур. Мы как раз собирались уходить.

– Все знают о вашем изысканном вкусе, графиня. – Молодой художник поцеловал Коре руку. – Я уже трепещу.

– Пустяки, – сказала Кора, – дом еще не обставлен… Увы, но мне еще нечего ни хвалить, ни критиковать. Все еще в будущем!

– Мадам, требуется время, чтобы довести обстановку до совершенства, создать обрамление, которое должно быть легким, гибким и… чистым, – этакий восемнадцатый век, заново осмысленный и окрашенный чувственностью мадам Айкхорн. Пока же я складываю сокровища, которые нам удается отыскать, в старой конюшне.

– Как интересно! – воскликнула Кора с нетерпением. – А могу я взглянуть на них?

– Я бы с удовольствием вам их показал, мадам, но они тщательно упакованы – от сырости.

– О нет!

Кора едва не топнула ногой от огорчения. Этот визит с начала до конца был неудачным. Ходить по пустым комнатам, в которых не на что смотреть, кроме архитектурных деталей и свежеотреставрированных полов и стен, было настоящей пыткой. И все же она не могла показать, что чувствует себя обманутой: ведь Билли ее предупреждала.

– А вы не могли бы приоткрыть что-нибудь, хотя бы самое маленькое?

Еще оставалась надежда урвать хоть что-то от этого дня.

– Я бы мог попытаться, мадам… если мадам Айкхорн…

– Ладно, Жан-Франсуа, – сдалась Билли. Раз уж Кора услыхала слово «сокровище», ничто не удержит ее. – А я останусь здесь и попробую выяснить, чем занимается садовник. Он уже давно должен был закончить посадку луковиц. А вы не задерживайтесь, уже поздно, нам надо поймать такси до наступления часа «пик». Даю вам десять минут.

– Расскажите мне, где вы были в Эксе, месье, – попросила Кора, и оба углубились в дискуссию о достоинствах провансальских антикваров, направляясь через двор к конюшням.

Жан-Франсуа распахнул старинные двери и включил свет, озарив две дюжины стойл, уставленных запакованными вещами. Кора прошлась по рядам, быстро убедившись, что каждый предмет мебели закрыт слишком тщательно, чтобы она сумела за столь короткое время увидеть хоть что-то.

– Да, мадам, – сказал, пожав плечами, художник, заметив ее невольную гримаску. – Понимаю ваше разочарование. Мне бы самому хотелось услышать ваше мнение о тех вещах, которые я приобрел для этого дома… Ага, кажется, я смогу вам кое-что показать из последних приобретений! Эту вещь еще не успели как следует запаковать.

Сняв брезент с предмета, на первый взгляд напоминающего картину, он обнажил продолговатое зеркало в резной раме, которое изысканно мерцало и смутно поблескивало, подобно окну в прошлое.

– Ах… Чудо! Действительно, чудо. Конец семнадцатого века. Но это не французская работа, не правда ли?

– Абсолютно точно, мадам. Зеркало немецкое, оно было подарено царствующему дому в ознаменование боевой победы.

– Настоящая готика! И в отличном состоянии, насколько я могу судить.

– Я купил его для спальни мадам Айкхорн. Глядеть на себя в такое зеркало – все равно что видеть свое отражение в другой эпохе, не так ли, мадам?

– Согласна с вами, месье, – сказала Кора, безо всякого удовольствия глядя на собственное отражение в старинном зеркале. – Так значит, дом будет исключительно романтичным!

– Кто знает, мадам…

– Конечно, вы, месье! – с удивлением воскликнула Кора.

– Думаю, во всем Париже я буду последним, кто это узнает.

В голосе молодого художника слышалась горечь, которая никак не вязалась с его явным желанием показать хоть какой-нибудь образчик красоты.

– Как это может быть? – спросила она и улыбнулась, словно объясняя его слова излишней скромностью.

– Мне не следует жаловаться, мадам, но этот проект не похож ни на один из тех, которыми мне доводилось заниматься прежде.

Снова запаковав зеркало, он направился к выходу, но Кора его остановила.

– Погодите, месье Делакруа, вы выглядите разочарованным. Может быть, я могу вам помочь? Как вы, должно быть, догадались, мадам Айкхорн прислушивается к моим советам.

– Вы первая из ее друзей, кто приходит в этот дом. Это дает мне надежду, что за вами могут последовать и другие…

– Но вы в самом деле разочарованы. Что, моей подруге так трудно угодить? Если это так, то вы должны знать, что она всегда была такой. Это не бросает тень на ваши способности.

– Трудно угодить? Нет, я бы этого не сказал.

– Тогда в чем заключается проблема? Надеюсь, не в расходах на меблировку дома?

– Дело совсем не в этом, мадам. Я получил карт-бланш. С самого первого дня, когда мне предложили этот заказ, я не встретил ни одного отказа на свои предложения, какими бы они ни были.

– Тогда у вас не работа, а мечта художника!

– В принципе – да, вынужден это признать.

– Но?…

– Ах, мадам де Лионкур, вы можете подумать, что я жалуюсь…

– Совсем нет, месье. – Кора одарила его улыбкой. – Я вижу, что вы не из тех, кто жалуется.

И тут Делакруа словно прорвало:

– Это все пустая трата времени! Дом великолепен, один из самых очаровательных в Париже. Он был построен еще тогда, когда образ жизни высшего общества скорее можно было отнести к виду искусства. Это не обычный дом, мадам, он требует высокой идеи! Когда я его увидел, то понял: если мне удастся вдохнуть в него жизнь, это будет воплощенная мечта. Долгие недели я поверить не мог свалившемуся на меня счастью. Это дом, каждый камень в котором просит, чтобы его открыли миру, дом, сами стены которого обещают вам, что, войдя в них, вы окажетесь на вершине западноевропейской цивилизации. Я думал, что, когда закончу, здесь будут даваться обеды, балы, приемы в саду, большие званые вечера… Признаюсь, я даже тешил себя фантазией, что его станут фотографировать для журналов…

– Такой дом сделает вам блестящую карьеру, – ободряюще сказала Кора. – Все станут о нем говорить. Я не думаю, что вам стоит тревожиться об этом.

– О нет! Мадам, в этом и есть причина моего расстройства.

– Не понимаю.

– Я сам ничего не понимаю. Мадам Айкхорн сообщила мне, что не собирается устраивать здесь приемы, что не следует проектировать большие залы для гостей и что она никогда не позволит фотографировать этот дом. «Сделайте мне уютный дом», – сказала она. Как будто это английский коттедж! «Уютный»… Уют – удел буржуа! Конечно, спальням надлежит быть интимными и удобными, но гостиные… Это невозможно!

– Да, в терминологии чувствуется какое-то противоречие, – пробормотала Кора.

– Разумеется! Только англичанам в их загородных домах удается сочетать великолепие и уют. Но у них это результат работы десяти поколений коллекционеров, каждый из которых добавляет что-то свое, так что даже самые большие пространства, наполненные самыми разнообразными вещами, оказываются чем-то вроде дани предкам: ведь сами эти вещи служат напоминаниями. А еще – собаки. Да-да, в особенности собаки! Вы согласны?

– Собаки действительно весьма декоративны… – медленно сказала Кора; мозг ее напряженно работал.

– Но в Париже, в таком безупречно прекрасном, классическом здании, совершенно невозможно достичь подобного уюта! Я уверен, что это только разрушит очарование дома. Я пробовал объяснить это мадам, но она стоит на своем. Твердит, что это возможно. Сначала она попросила, чтобы я ее удивил, но на самом деле этого ей хочется меньше всего, я быстро в этом убедился. Поэтому я старался сделать то, что ей на самом деле нужно. – При мысли о своей упрямой клиентке Жан-Франсуа вздохнул. – Все ценности, которые вы здесь видите, мы отыскали вместе за те немногие дни, что она может мне уделить. Мадам Айкхорн настаивает на своем участии в каждой детали убранства дома.

– Я уверена, что вы себя недооцениваете, – задумчиво промолвила Кора. – Вы можете поднять традиционное представление на новую высоту, достичь здесь нового типа роскошного уюта, в котором так нуждаются люди в наши тяжелые времена.

– Я так себе и сказал, мадам. И надеюсь, что мне удастся это осуществить. Даже если эту красоту увидят лишь несколько близких друзей мадам Айкхорн, они все же смогут рассказать другим…

– Обещаю вам, что, когда вы закончите с обстановкой, я приеду посмотреть, а потом доложу всему миру, – сказала Кора.

– Боюсь, что вам придется набраться терпения…

– Но ведь дом готов, почему бы не приступить к меблировке?

– Мадам Айкхорн не спешит въезжать. Пока что она не хочет, чтобы я заканчивал дом, говорит, что никакой спешки нет, а когда все будет готово, возникнут проблемы с поисками прислуги. Пока что у нее есть только садовник, который живет в сторожке. И вот я жду. Иногда я задаю себе вопрос, хочет ли мадам Айкхорн вообще, чтобы я закончил работу? Вы понимаете, как это тяжело? Я не хочу жаловаться, но у меня тоже есть нервы! Если бы этот дом принадлежал мне, я бы не медлил с переездом.

– Я тоже. Не понимаю, почему она не торопится.

– Именно этот вопрос я задаю себе. Больно видеть дом пустым, не только с профессиональной, но и с человеческой точки зрения. Конечно, я говорю с вами доверительно, как с близкой подругой мадам Айкхорн. Постороннему человеку я бы этого не сказал. Надеюсь, вы не считаете, что я жалуюсь? Я боготворю мадам Айкхорн…

– У вас есть причины жаловаться, – заметила Кора. – На вашем месте я бы просто сошла с ума. Но нам, наверное, пора возвращаться?

– Я знаю, что вы меня не выдадите.

– Можете положиться на меня, месье.

Кора де Лионкур одевалась к ужину, охваченная волнующими догадками. Меняя черный костюм на черное вечернее платье, она мысленно вела счет необычным переменам, произошедшим с Билли Айкхорн, объяснить которые лишь тем, что она прожила год в Париже, было невозможно.

Во-первых, эта женщина, которая на протяжении последних пятнадцати лет неизменно оставалась законодательницей мод в нью-йоркском высшем обществе, сегодня была одета в платье из коллекции Сен-Лорана, обошедшей журнальные страницы несколько сезонов назад. Даже если предположить, что это любимый наряд, все равно видеть ее одетой столь старомодно чрезвычайно странно. И что еще хуже – намного хуже, – платье было ей узко! Не оставалось никаких сомнений, что она набрала несколько лишних килограмм. И это Билли, вся жизнь которой постоянно и подробно освещалась в светской хронике, доказавшая, что не изменит железной дисциплине, которая для модной женщины является второй натурой! Тем не менее произошло невероятное – Билли прибавила в весе. Чтобы понять это, не надо было видеть, с каким аппетитом она поглощает калорийные рийетт, – достаточно было взглянуть на «молнию» ее платья.

Кора припомнила обед в Нью-Йорке со Спайдером Эллиотом. Тогда Билли обладала лоском, которого теперь и след простыл. Другая женщина, возможно, не заметила бы этого, ибо Билли по-прежнему была красива, а может, даже более красива, чем раньше. Но сегодня во время обеда от Коры не укрылось отсутствие прежнего блеска, на который уходят многие часы, и того последнего штриха, который можно купить только за большие деньги. Ногти у Билли не были покрыты лаком и отполированы до зеркального блеска. Волосы, обычно коротко остриженные, теперь отросли и закрывали уши – ей это было к лицу, но стрижка потеряла форму. Глаза, казалось, были подведены наспех, на ней не было серег… Мелочи, конечно, но важные мелочи!

Эпизод в бистро можно было бы отнести на счет увлечения французской экзотикой – если не учитывать, что такая женщина, как Билли Айкхорн, могла спокойно прожить во Франции всю жизнь и ни разу не войти в подобное заведение. А «Божоле»… Это было уже за гранью приличия! В пристрастии к «Божоле» как таковом не было ничего предосудительного, но непринужденное поведение Билли в баре, ее готовность сидеть за столом, накрытым бумагой, – все это становилось частью восхитительно интригующей загадки.

Впрочем, еще задолго до сегодняшней встречи, договориться о которой стоило таких усилий, Кора почувствовала: с Билли что-то неладно. Многие из ее парижских друзей говорили, что Билли пренебрегает их приглашениями, под любыми предлогами отказываясь от вечеринок и званых обедов, на которые прежде пошла бы охотно. В первые месяцы жизни в Париже Билли от таких предложений не отказывалась и в ответ приглашала друзей в какой-нибудь фешенебельный ресторан, как того требовал незыблемый закон светской жизни. Сейчас, как рассказывали Коре, она не утруждала себя этим, а одинокая женщина, как бы богата она ни была и какое бы положение ни занимала, обязана давать ответные приемы, иначе она будет всеми забыта.

В чем же причина, почему Билли Айкхорн вдруг удалилась в тень? И что заставляет ее медлить с вселением в новый дом, в который она с такой поспешностью вгрохала огромные деньги? Кора знала об этой сделке все, так как получила за нее от Дениз Мартен солидные комиссионные.

– Билли просто не взяла подъем! – произнесла Кора вслух.

Она сидела в низком кресле в гостиничном номере, пораженная внезапным открытием. Теперь, когда Кора начала понимать, в чем дело, все детали предстали в другом свете, все говорило о том, что она права. Кора много времени отдала тому, чтобы узнать о Билли Айкхорн как можно больше, – не поленилась даже просмотреть старые газетные вырезки, касающиеся ее первого брака. Нью-йоркская публичная библиотека была полна информации, которой никто, кроме Коры, казалось, никогда не интересовался. Там она в свое время обнаружила немало приукрашенных фактов, поломала голову над множеством подспудных мотивов, выявила темные первоначальные источники многих больших состояний и все эти сведения использовала в своих целях.

После знакомства с Билли Кора перерыла все старые газетные отчеты о ее браке с Эллисом Айкхорном, который сделал Билли одной из самых богатых женщин в мире. Она знала, что, хотя Билли принадлежит к бостонскому клану Уинтропов, но происходит на самом деле из не слишком богатой и неприметной боковой ветви этого огромного семейства. Да, она, бесспорно, была Уинтроп, но в ничтожно малой степени! Происхождение Билли на бумаге выглядело вполне благопристойно, но суровая реальность заключалась в том, что она была всего-навсего секретаршей, вышедшей замуж за своего босса, человека, прошлое которого до сих пор остается двусмысленным и неясным. Их совместная жизнь на фотографиях выглядела блистательной, но как супружеская пара Айкхорны так и не нашли своего места в обществе. От времен «Магазина Грез», который Билли когда-то открыла в Нью-Йорке, в модных разделах журналов остались фотографии, но ее светская жизнь на Западном побережье не оставила никаких следов. Короткий второй брак Билли – с американским кинорежиссером итальянского происхождения – едва ли мог бы стать предметом обсуждения на светских полосах журналов.

Да, теперь Коре все стало ясно. Переезд Билли в Париж был шагом женщины, которая решила начать все заново. Кора впервые стала понимать, почему Билли отказалась от жизни в Нью-Йорке. Войти снова в старую гвардию нью-йоркского общества – почти недостижимая мечта, а новые люди здесь держатся вместе. Закаленные в боях светские львицы не горят желанием уступать кому бы то ни было своих недавно завоеванных позиций. Одинокой женщине здесь намного труднее, чем среди французов, для которых всякий богатый и щедрый американец столь же желанен, сколь и безразличен.

Вот оно что! Приехав в Париж с намерением не скупиться в деньгах, Билли купила дом, слишком аристократичный для американки, и поначалу без разбору принимала все приглашения – хорошие и не очень, – но постепенно стала осознавать, что ей не удается выполнить той задачи, которую она перед собой поставила. Возможно, она умудрилась заиметь влиятельных врагов из числа тех десяти женщин, что правят Парижем; возможно, она спала не с теми мужчинами – как бы то ни было, Билли допустила огромную, непоправимую ошибку и сейчас зашла в тупик. Конечно, ее приглашали на большие балы и приемы, куда обычно зовут всех и вся, но она никогда не говорила о приглашениях на те интимные встречи близких друзей, те небольшие праздники, которые и есть свидетельство подлинного признания. «Те вечеринки для узкого круга, на которые меня и саму не зовут», – подумала Кора с ухмылкой аутсайдера, распознавшего себе подобного.

Итак, Билли наверняка пришла к осознанию того, что ей не победить в этой игре, которую она планировала завершить под звуки фанфар и гром барабанов. И тогда она решила на все наплевать. Ей не хватило сил и энергии. У Билли Айкхорн просто не было задатков для того, чтобы достичь тех вершин в парижском обществе, которые она для себя наметила. Она оказалась Золушкой, которая вернулась к очагу, потому что хрустальный башмачок оказался слишком тесен.

Вполне естественно, что бедняжка Билли не спешит переезжать в свой роскошный особняк. Там она никогда не будет чувствовать себя дома, каким бы уютным она ни стремилась сделать новое жилище, – это все равно что пытаться сделать уютным гостиничный номер, доступный всякому, кто заплатит. «Очень жаль», – подумала Кора с горькой и ядовитой улыбкой. Она, Кора, распорядилась бы этим домом так, как он того заслуживает, и если бы у нее были такие деньги, как у Билли, в годы супружества с Робером де Лионкуром и если бы ей не приходилось неустанно напрягать все силы, играя роль богатой дамы, уж она сумела бы одолеть подъем. В этом Кора не сомневалась.

– Я больше не буду! Обещаю тебе, Сэм, дорогой, больше это не повторится! Извини, что я опоздала, ты ведь еще не начал волноваться? – Билли ворвалась в студию в восьмом часу, запыхавшись от бега вверх по лестнице. – Сегодня такие пробки, каких не было целый год. Началась рождественская распродажа.

– Я абсолютно спокоен. Решил, что ты на всю ночь застряла на Эйфелевой башне и спустишься только к утру.

Несмотря на шутливый тон, от нее не укрылась озабоченность, звучавшая в его голосе.

– Ты почти угадал. – Билли торопливо поцеловала его и в изнеможении растянулась в одном из плетеных кресел, которые делали студию похожей на патио, что, в общем-то, было довольно нелепо. – Ну почему все, кого я знала в Штатах, убеждены, что у меня нет лучшего времяпрепровождения, чем ублажать их в тот единственный день, который им выпадает в Париже?

Сэм пожал плечами:

– Я говорил тебе, ты не обязана соглашаться, дорогая. Надо было найти какую-нибудь отговорку.

– Мне их жаль, ведь они бывают здесь только проездом, но сегодня было уж чересчур.

– А твоей Коре понравилась экскурсия с тобой в роли гида? Она тебя хотя бы поблагодарила?

– Я что-то не заметила.

– А ты, по-моему, заслужила. У тебя сегодня опять то самое выражение лица – выражение усталости от жизни.

– О, Сэм!… – застонала Билли и с благодарностью упала в его объятия.

Впервые с того момента, как она избавилась от Коры и начала свой извилистый путь домой, осложненный к тому же необходимостью заезжать в «Ритц», чтобы переодеться, она позволила себе расслабиться.

– У тебя новые туфли? – спросил Сэм.

Билли посмотрела на свои изысканные лодочки от Мод Фризон, которые она забыла оставить в отеле.

– Да. Правда, хорошие? Кора не могла пробыть целый день в Париже и обойтись без магазинов, и я тоже пустилась во все тяжкие. По-моему, это был единственный раз, когда мы с ней присели.

– А за обедом?

– За обедом, конечно, тоже. Ты не поверишь, но Кора потащила меня обедать в «Ритц». Правда, деньги у нее всегда водились, поэтому особой вины я за собой не чувствую.

Билли уже давно поняла, что чем больше правды она сообщает Сэму, тем легче ей вести двойную жизнь. Кроме того, несколько основополагающих моментов «легенды», которую она когда-то изобрела, теперь уже воспринимались ею как истинная правда.

Сэм не сомневался, что дважды в неделю, по вторникам и пятницам, она бросает работу в Национальной библиотеке и отправляется в весьма отдаленный Шестнадцатый округ к какой-то богатой француженке, которая не выходит из дому. Билли якобы дает ей уроки английского и остается там до вечера. Когда же Сэм спрашивал, почему после этих уроков она не приезжает ночевать домой, Билли упрямо заявляла, что хотя бы два раза в неделю она должна спать в своей постели в отеле на улице Месье-ле-Прэнс, дабы сохранять независимость.

«Независимость… Жалкий, ничтожный, избитый предлог, который делает ненавистной саму идею независимости», – устало думала Билли. Независимость – единственное, о чем они с Сэмом непрестанно спорили, пока им это не надоедало, как, например, теперь. Независимость, каждая минута которой была заполнена работой с Жаном-Франсуа над домом, разбором корреспонденции в «Ритце» и необходимым минимумом встреч. На магазины она не могла урвать ни минуты и была счастлива, если ей удавалось выкроить время на педикюр. Она жила на бегу, второпях принимая ванну и переодеваясь на вечер, чтобы поддерживать видимость продолжения светской жизни в Париже. Билли не могла позволить любопытным знакомым вслух обсуждать вопрос, не исчезла ли она окончательно со светского горизонта, и если да, то куда?

Как она могла быть настолько недальновидной, чтобы, познакомившись с Сэмом, возомнить, будто двойная жизнь будет для нее захватывающей игрой? Какие умные планы она строила, как поздравляла себя с тем, что сможет спокойно смотреть в лицо служащим отеля, не вызывая косых взглядов. Как ловко она нашла скромный номер в отеле, удобно расположенном рядом с Люксембургским садом, куда при желании мог приходить и Сэм. Она разработала собственную систему жизни в Париже инкогнито, взяла в ежовые рукавицы Жана-Франсуа, держа его грандиозные замыслы под строгим контролем. Каким-то чудом ей удалось достичь того, что никто не видел ее где не надо и не с тем, с кем надо. И все же с каждым днем двойная жизнь становилась ей все более отвратительна. Билли чувствовала себя раздираемой на части между оживленной, элегантной, роскошной женщиной в бриллиантах, которая всегда становилась центром внимания на светских раутах, – и беззаботной школьной учительницей из Сиэтла, охваченной страстью к Вольтеру и горячей любовью к Сэму Джеймисону.

Как она ненавидела себя за то, что лгала ему! Не прошло и нескольких недель с момента их знакомства, как Сэм сделал ей предложение. Он сказал, что готов поехать с ней в Сиэтл, если она не сможет найти место учительницы в округе Марин. Дилеру на Западном побережье удалось продать две работы с последней выставки Сэма, а если он еще получит пособие от Художественного совета, им больше не придется жить в мансарде. Так что нет никаких причин разлучаться.

Будь Билли и в самом деле школьной учительницей, она приняла бы его предложение не раздумывая, пусть даже оно было слишком поспешным, пусть она едва знала Сэма. Но в своей прошлой жизни Уилхелмина Ханненуэлл Уинтроп Айкхорн Орсини усвоила несколько жестоких уроков о мужчинах без денег и чересчур богатых женщинах. Она не могла позволить себе снова пойти на риск и поддаться порыву.

У нее в руках было одно из крупнейших состояний в мире. Когда-то она сказала Вито, что, даже если захочет, не сможет избавиться от богатства, да она этого и не хотела. Оно по-прежнему имело для нее важное значение. Билли достаточно хорошо себя знала: привычка распоряжаться огромными деньгами въелась в нее до мозга костей. Ту жизнь, которую они вели с Сэмом, она не сможет выдержать долго. С ней можно мириться только потому, что все это временно. Ведь если уж быть до конца честной, на самом деле это почти нищета.

«Да, нищета, самая обыкновенная и неприкрытая нищета!» – думала Билли, так крепко прижавшись к Сэму, что чувствовала удары его сердца. Ласково перебирая его волосы, она с горечью призналась себе, что ей ненавистны эти пять крутых лестничных маршей; ненавистны грубые простыни, раз в неделю сдаваемые в прачечную; ненавистна необходимость выбираться утром на холод из теплой постели в ожидании, пока ненадежное отопление прогреет наконец студию; ненавистны ужины в дешевых ресторанах изо дня в день, ибо в студии имелась лишь небольшая электроплитка. Билли ненавидела крошечную ванну, в которой можно мыться только по частям и которую она должна была делить с кем-то еще. А как унизительно обходиться без букетов любимых цветов… И все те дешевые вещи, которые она с такой радостью покупала в «Галери Лафайетт», чтобы соответствовать новому облику – Ханни Уинтроп, – ей теперь хотелось выбросить на помойку.

Осыпая Сэма короткими поцелуями, Билли думала, что понять ее могла бы только Джессика. Джессика бы поняла, что дело не только в золоте и роскоши, а просто за любовь нельзя платить жизнью в нищенской студии.

Всем сердцем Билли желала жить с Сэмом в покое и уюте, которые они с Жаном-Франсуа запланировали создать в доме на улице Вано. Она мечтала устроить для Сэма большую удобную мастерскую в бывших конюшнях. Они населили бы красивый старый дом тишиной веков и наполнили бы его своей любовью. Конечно, это будет не та блистательная светская жизнь, о которой она говорила Джессике, но зато – их истинная жизнь, воплощение их собственных желаний и пристрастий. Они виделись бы только с теми, кто действительно им приятен, они могли бы путешествовать, куда захотят, они купили бы себе домик на каком-нибудь греческом острове или ферму в Тоскании. Или сидели бы дома и занимались садом – ей все равно, лишь бы быть вдвоем. Если Сэм захочет, они могут даже обедать в «Ритце», где она знает роскошное меню наизусть.

Однако Билли не была уверена, что он примет ее состояние и ту свободу, которую оно ей дает; не могла знать наверняка, что, несмотря ни на что, он будет ее любить.

Все последние месяцы – конец весны и лето – Сэм уговаривал ее выйти за него замуж, и она все больше понимала, что их сексуальное общение не оставляет камня на камне от всех ее контраргументов. Она ссылалась на пресловутую жажду независимости, оттягивала время, придумывая всякие небылицы, и в результате между ними образовался союз, намного более прочный, чем просто отношения двух любовников. И с каждым днем он становился все прочней и прочней.

Билли понимала, что у Сэма Джеймисона, при всем его спокойствии, достаточно упрямства, чтобы реализовать свое призвание, несмотря на то, что скульптурой мало кому удается добывать средства к существованию. Она узнала, что он справедливый человек, способный уважать ее притязания на независимость, хотя и остающийся при своем мнении. Она обнаружила, что он очень горд и ему претят ее вечные попытки расплатиться за себя в бистро или в кино в Латинском квартале, куда они иногда выбирались. Теперь она полностью доверяла ему, этому гордому и честному человеку, который уважал ее так же, как она уважала его.

Билли часами наблюдала, как Сэм работает; она видела его восторг, когда работа ладилась, и мрачное уныние, в которое его повергали неудачи. Они были рядом во время его жестоких простуд и ее приступов аллергии. Они вместе пережили знойное парижское лето в комнате без кондиционера; они брали напрокат автомобиль и ездили на недельку на Луару, сражаясь с лысыми покрышками, ужасными отелями, плохой едой, столпотворением в старинных замках и проливным дождем. «Он видел Ханни Уинтроп в ее худшие моменты, а Билли Айкхорн – в лучшие! – иногда думала Билли с горькой улыбкой. – Но все равно он не знает о ней всей правды». Каждый день ей приходилось повторять себе, что скоро, очень скоро она ему все скажет.

Через две недели у Сэма должна была состояться выставка в галерее Даниэля Тамплона на улице Бобур. Ее владелец – человек весьма авангардных воззрений – выставлял работы скульпторов, которые, подобно Сэму, создавали формы, понятные Билли только потому, что казались ей приятными и доставляли физическую, безотчетную радость.

«Если в других галактиках есть разумные существа, то игрушки для их детей, без сомнения, делал бы Сэм Джеймисон», – подумала она, глядя через его плечо на череду двойных и тройных полусводов, причудливо переплетенных в не поддающихся определению, но незабываемых сочетаниях. Каждая конструкция стояла на плоской деревянной подставке, сохраняя хрупкое, но точно рассчитанное равновесие. Хотя Билли прекрасно знала, как прочно они закреплены, она поймала себя на том, что внимательно следит за ними, как если бы у них был собственный разум и они могли в любую минуту раскатиться по углам мастерской, играя в какую-то свою, никому не ведомую игру. Ночами она даже иногда выбиралась из спальни, чтобы понаблюдать за этими композициями в лунном свете: что, если для своих фокусов они просто ждут темноты?

В конце концов Билли поделилась своими опасениями с Сэмом.

– Именно этого эффекта я и хотел достичь! – воскликнул он, охваченный нескрываемой радостью.

На следующей неделе преуспевающий агент Сэма, молодой, но лысеющий, в очках и очень симпатичный, пришлет за новыми работами. После вернисажа, когда Сэм перестанет так волноваться, Билли ему все расскажет. Она это твердо решила. А как, какими словами – это ей подскажут обстоятельства. Так всегда бывает, когда вы твердо решаетесь на что-то – решаетесь довериться полностью другому человеку.

Облокотившись на перила в дальнем конце фойе Парижской оперы, Сэм Джеймисон ждал, пока Анри возьмет что-нибудь выпить. Молодой и деятельный помощник агента Сэма и горячий поклонник его творчества, Анри Легран пригласил Сэма на сегодняшний спектакль, чтобы отметить окончание подготовительных работ выставки. Стоя на некотором возвышении, Сэм, как завороженный, рассматривал заполненный людьми зал. Интерьер его заключал в себе все, что было так ненавистно Сэму в архитектуре и дизайне, и, несмотря на это, сохранял причудливый стиль позднего ампира – главным образом благодаря своей примитивной наглости. Никогда и нигде во Франции вы не встретите больше таких разнообразных мраморов, таких пышных канделябров и такого невиданного обилия золоченых деталей. «По сравнению с Оперой, – подумалось Сэму, – Версаль – это просто курятник».

Опера являлась частью Парижа, с которым он почти не был знаком. Когда год назад он приехал сюда, то прежде, чем приступить к серьезной работе, дал себе месяц на как можно более детальное знакомство с городом. Он с утра до ночи бродил по городу, используя в качестве гида путеводитель «Мишлен». Он исходил вдоль и поперек все знаменитые бульвары на Правом берегу, осмотрел каждый метр Сены с обеих сторон, прошел по каждому мосту, насладившись видом вверх и вниз по реке. Он изучил каждый переулок Левого берега, сиживал в двух десятках парков и обследовал два десятка соборов; он множество раз заказывал столик в уличных кафе на самых многолюдных перекрестках города и часами наблюдал за парижанами. Он пил вино в «Георге Пятом», «Плаза Атене» и «Ритце», он заглядывал в витрины Кристиана Диора, Нины Риччи и Гермеса, он совершил ночную экскурсию по Парижу и видел город с высоты Триумфальной арки. Но большую часть времени он провел в музеях.

Посетив все туристские достопримечательности Парижа, Сэм с сожалением оторвался от этого занятия. Пора было приниматься за работу. Впрочем, жизнь в Маре была ему интересна и очаровывала своей переменчивостью, своими узкими, подчас слишком бедными улочками, населенными художниками и мелкими бизнесменами, – при том,что сразу за углом высились дворянские дома семнадцатого века. Здесь в самом воздухе витали образы мадам де Севинье, Ришелье, Виктора Гюго, призраки королей и придворных, сеньоров и дам, для которых Маре когда-то был домом. Постичь до конца такой огромный и разнообразный город, как Париж, было невозможно, и в этом Сэм убедился в результате месяца изысканий. Но ощутить Париж в качестве одного из его обитателей, ведущего общую жизнь с настоящими парижанами, означало сродниться с ним навсегда.

Сэм был рад, что Анри уговорил его поехать сегодня в Оперу, на гала-представление в первый день декабря. Наверняка это его первый и последний шанс надеть вечерний костюм, который онпривез с собой, рассудив, что раз у вас есть такой костюм, то глупо не взять его с собой в Париж.

Теперь, одетый в точности как все остальные, Сэм чувствовал себя невидимкой, и это как нельзя лучше отвечало его настроению. Это было ему сейчас совершенно необходимо после странного ощущения абсолютной обнаженности и беззащитности, которое ошеломило его, когда он увидел свои работы, представленные на суд общественности, в непривычном освещении галереи Тамплона. Ни одно из его творений, которые он ощущал плотью от плоти своей, казалось, не находилось здесь на своем месте. Все работы были вырваны из того пространственного единства, в котором они пребывали у него в мастерской.

И все же Сэм был очень доволен выставкой. Мысленно рисуя себе предстоящее открытие – традиционный вернисаж с выпивкой и массой приглашенных, которые толкаются в попытке подобраться поближе к его сводам и дугам, но, несмотря на это, умудряются лишь мельком взглянуть на них, Сэм непроизвольно вытягивал свои длинные руки по швам, чтобы дать воображаемой публике пройти. Однако не следовало забывать, что там будут и критики и они позже вернутся, чтобы посмотреть на его работы повнимательнее и написать о них. Какие-то работы, возможно, купят один-два коллекционера – а может быть, таких и не окажется. Пока невозможно сказать наперед, что принесет ему эта выставка, но Сэм чувствовал удовлетворение от своей новой работы-а для него это было самым главным.

Анри с торжествующим видом протянул ему бокал, и Сэм чокнулся с помощником своего агента, который достаточно хорошо говорил по-английски и жаждал усовершенствовать свой сленг.

– Спасибо, старина, что вытащили меня сегодня. Если бы я остался дома, то сейчас пьянствовал бы в пустой мастерской. У Ханни сегодня урок, и вы, вероятно, спасли меня от нервного срыва.

– Вы прежде не бывали в Парижской опере?

– Ни разу. А антракт мне нравится даже больше первого акта – гораздо оживленнее и масса хорошеньких женщин.

– Вы отдаете себе отчет, Сэм, что сей памятник плохому вкусу был сооружен с единственной целью – показать во всей красе французскую женщину? Опера – это только предлог. Эта парадная лестница – наилучшая во всей Европе площадка для демонстрации роскошных туалетов, но – увы! – в наше время, если не брать в расчет таких спектаклей, как сегодня, сюда приходят в джинсах и свитерах – конечно, не те, кто сидит на лучших местах. Эти пока еще надевают вечерние туалеты. Взгляните-ка на ту группу в дверях. Согласитесь, старина, они украшают это помещение даже в большей степени, чем оно того заслуживает.

Сэм бросил взгляд в сторону людей, которые направлялись к зарезервированному столику в центре зала, где в ведерках со льдом стояло наготове шампанское. Мужчины были в белых галстуках, женщины – в роскошных бальных платьях, и сама манера держаться говорила об их положении. Они были настолько уверены в своем праве на особое обслуживание – в этом зале, где все присутствующие отчаянно пытались привлечь к себе внимание официантов, – что даже не спешили занять столик, как делали все, а невозмутимо появились именно тогда, когда им этого захотелось, с томностью и изяществом павлинов на лужайке. Они практически не смотрели вокруг: происходящее было им неинтересно, ибо они сами составляли свой узкий, изысканный круг, внутри которого право экстерриториальности воспринималось как само собой разумеющееся.

«Такие люди наверняка знают, что половина присутствующих сейчас смотрит на них, – подумал Сэм, – но не обращают никакого внимания на возбуждаемое ими общее любопытство. Они с таким вниманием выслушивают остроты друг друга, будто устроили пикник на безлюдном пляже».

– Бомонд! – бросил Сэм, подмигнув Анри. – Они привносят новый смысл в выражение «замкнуться в своей раковине» – что бы оно ни означало на самом деле. Возможно, чтобы понять это, надо стать устрицей.

– Совершенно верно. Иногда я задаю себе вопрос, каково это – вести такую жизнь.

– Мы этого никогда не узнаем, приятель, – заметил Сэм, не проявляя никакого любопытства, и стал смотреть в другую сторону.

– Какая красотка! – вдруг воскликнул Анри, потянув Сэма за рукав. – Смотрите! Вон та блондинка в красном платье, как раз в моем вкусе. Ну, что скажете? Хороша?

Сэм посмотрел на приятную блондинку, поглощенную разговором со своим спутником.

– Недурна. Не настолько, чтобы терять голову, но ничего, вполне заслуживает внимания.

– А рыженькая в зеленом бархате? Тоже заслуживает понимания, правда, Сэм?

– Не понимания, а внимания. Не пытайся усовершенствовать наш сленг. – Сэм ухмыльнулся.

– А вон там, посмотрите, – та, немного постарше, в черном, она сейчас к нам боком… Совсем не красавица, но сколько шарма! Не попытать ли счастья? Вдруг повезет?

– Валяйте, Анри, я подержу ваш пиджак. Смелость города берет!

Какая-то брюнетка, сидящая к Сэму спиной, чокнулась с соседом. На ней было белое атласное платье без бретелек, жесткий корсет которого плотно облегал талию. Волосы были забраны высоко в узел, украшенный белыми розами. Когда она повернулась к соседу справа, от ее бриллиантовых серег во все стороны полыхнули разноцветные искры, отразившиеся от тяжелого бриллиантового колье.

Изгиб шеи, форма плеч, движение руки… Невероятно!

– Сэм! – отчаянно вскричал Анри, когда его американский друг вдруг стал протискиваться сквозь толпу, направляясь прямо к этому столику. – Сэм! Остановись! Я пошутил!

Сэм шел напролом к столику, не обращая внимания на недовольные возгласы людей, которых бесцеремонно расталкивал, расплескивая вино из бокалов и вышибая из пальцев горящие сигареты. Подойдя к столу, он встал как вкопанный позади брюнетки, не в силах двинуться. Блондинка в красном платье с любопытством взглянула на него.

– Билли, – сказала она по-французски, – позади тебя стоит месье, который либо хочет с тобой поздороваться, либо собирается съесть твои розы.

Билли с улыбкой полуобернулась, подняла глаза… и замерла; только искорки света продолжали переливаться в ее бриллиантах, создавая иллюзию движения.

– О нет! Сэм, я сама собиралась тебе сказать… – выдохнула она.

– Кто ты такая? Кто ты, черт возьми, такая?!

– Сэм… Я собиралась тебе все сказать, как только пройдет твоя выставка…

– Какого дьявола ты делаешь в этой компании? Что здесь, черт возьми, происходит?

– Сэм, прошу тебя! – Билли торопливо встала. – Они же ловят каждое твое слово… – Она говорила тихо, стараясь, чтобы никто, кроме Сэма, ее не слышал. – Уходи, умоляю тебя, уходи сейчас же! Через полчаса увидимся дома. Ради бога, уходи!

Сэм резко развернулся, стремительно сбежал по бесконечно длинной лестнице и вылетел из театра. Он сел в такси, ничего не видя перед собой, кроме лица Билли, ее бриллиантов, ее обнаженных плеч. «Девять месяцев, целых девять месяцев…» – бормотал он, чувствуя, как его замешательство уступает место дикой ярости. Каково бы ни было объяснение, из него сделали идиота! Полного, абсолютного, безнадежного идиота.

Через пять минут после Сэма в мастерскую вошла Билли. На ней было манто из темного соболя, белое атласное платье колыхалось над серебряными туфельками, а каждый бриллиант по-прежнему сиял на своем месте.

– И что ты хочешь мне рассказать? – резко спросил Сэм, выйдя на середину мастерской.

– Сэм, ты должен меня выслушать…

– Давай договоримся сразу: я ничего никому не должен.

– Я понимаю, что ты очень сердишься, – Билли старалась говорить как можно спокойнее, – но, Сэм, клянусь, я уже давно решила все тебе рассказать, как только пройдет выставка и ты перестанешь нервничать…

– Спасибо за заботу. Я очень тронут. Всегда приятно, когда из тебя делают дурака строго по плану.

– Скажи, тебе что-нибудь говорит имя Билли Айкхорн?

– Да уж! О Билли Айкхорн знают даже в округе Марин.

– Так вот, я и есть Билли Айкхорн. И я – Ханни Уинтроп, я носила это имя на протяжении двадцати лет.

– О’кей. Замечательно. Итак, теперь я знаю о тебе хоть одну правдивую вещь. Но это капля в море бесстыжего вранья.

– Сэм, ты не так понял! Причина, по которой…

– Чушь собачья! Почему ты не сказала мне, кто ты есть, после первого же нашего уик-энда? Да потому, что ты ни на минуту не верила мне, вот в чем причина, и никаких других причин нет! Девять месяцев! Сколько тебе надо времени, чтобы поверить в человека? Все дело в том, что ты сочла небезопасным сообщать мне о своих проклятых миллионах. И что бы, ты думала, я сделал с ними, если бы узнал? Украл? Выманил их у тебя? Стал бы тебя шантажировать?

– Ты же ничего не знаешь и не даешь мне возможности объяснить.

– Нет нужды объяснять мне единственную и очень простую вещь. Ты никогда не считала меня ровней, я – твоя игра в богему, твоя тайная потеха, твоя прогулка по помойке! Настоящая твоя компания – те, с кем ты была сегодня в театре. Посмотри на себя в зеркало, и тебе станет ясно, кто ты такая! Если бы это не было так похоже на Стеллу Даллас, я бы рассмеялся. Вот уж не думал, что женщины вроде тебя заводят себе для услады домашних скульпторов! Впрочем, век живи – век учись. Убирайся отсюда и больше не приходи.

– Сэм, я хочу стать твоей женой! Я люблю тебя…

– Что за ерунда! Как ты можешь стоять здесь и произносить такие слова? Даже если бы ты говорила сейчас правду – а я больше не поверю ни одному твоему слову, – неужели ты думаешь, что я соглашусь жениться на такой женщине, как ты? На женщине, которая не доверяет мне настолько, что на протяжении девяти месяцев не говорила мне, кто она такая! На женщине, которая играла со мной во всевозможные тошнотворные игры – я даже не хочу их сейчас вспоминать. На женщине, которая не удосужилась сообщить мне, что у нее водятся большие деньги, и изо дня в день врала мне о том, как и где она провела вечер. Да я не знаю ни слова правды о тебе как о личности – если тебя можно назвать личностью! Неужели ты думаешь, что так важно, каким именем ты себя назвала – Ханни Уинтроп или Билли Айкхорн, – если ты ни на секунду не верила мне? Сколько раз ты уже проделывала такие штуки в своей жизни? И сколько у тебя было мужчин одновременно со мной? Ты без конца твердила о своей священной независимости – и я попался на эту удочку! Ты вообще понимаешь, как ты меня унизила? Как глубоко и мерзко унизила? Никогда не думал, что кто-то может причинить мне такую боль. Я сказал – уходи. Могу повторить. Ты мне отвратительна! Убирайся!

– Никуда я не уйду! Сначала выслушай меня…

Замерев посреди студии, Билли слушала, как быстрые шаги Сэма затихают где-то внизу.

II

«Я вовсе не собираюсь шпионить за своей лучшей подругой, – сказала себе Саша, сидя в ожидании Зака в ресторанчике на Второй авеню. – Я только пытаюсь ее защитить». В прошлый понедельник, когда они расстались с Джиджи и та побежала на свидание к Заку, у нее было такое грустное, беззащитное и доверчивое выражение лица… По зрелом размышлении Саша пришла к выводу, что близких подруг должна связывать более высокая и совершенная преданность, чем та, которую они испытывают к своим родственникам-мужчинам. Если бы женщины издавна выработали в себе такую солидарность, им не пришлось бы сейчас иметь дело с грубиянами, каковыми является большинство современных мужчин.

«Да-да, даже милый братец Зак – грубиян, – с грустью думала Саша. – Не такой, конечно, как многие, но, если смотреть правде в лицо, глубоко испорченный, прогнивший до мозга костей». Не его вина, что женщины его избаловали своим вниманием – с того момента, как ему сменили первую в жизни пеленку. И не его вина, что с тех пор, как она может помнить, женщины добровольно предлагают ему себя. Сейчас это стало даже хуже, чем в те годы, когда старшеклассницы и студентки театрального факультета путались у него под ногами с единственной целью – поймать его взгляд. Будучи режиссером внебродвейского театра с его возвышенной и интеллектуальной атмосферой, он, естественно, возбуждал самые горячие сексуальные фантазии. Какая актриса не мечтает затащить в постель режиссера? И не вина Зака, что он то и дело оказывался втянутым в очередную, всем очевидную любовную историю, – какой полный жизни режиссер способен отвергнуть заигрывания своих актрис? Авангардистский театр не давал большого дохода, но это с лихвой окупалось активной сексуальной жизнью…

Однако Джиджи не должна позволить себе поддаваться обаянию Зака. Джиджи слишком нежная, ее сердце полно любовных иллюзий. И она, Саша, должна взять на себя заботу о ней – на правах старшей подруги. Как наставница Джиджи, ее дуэнья, ее страж, бдительно охраняющий ее от неподходящих мужчин, она должна четко и ясно предупредить брата. Иначе он, сам не осознавая того, может совершить подлость – воспользоваться доверчивостью добросердечной девушки, не сумевшей вовремя расстаться со своими старомодными романтическими идеалами.

Саша вздрогнула, почувствовав, как к ее затылку прижались чьи-то губы. Через несколько мгновений Зак уселся напротив.

– Если бы ты не была моей сестренкой, я бы сказал, что ты чертовски хороша!

– Да, но я – твоя сестренка, – сказала Саша как можно более суровым тоном, не скрывая от себя самой, что втайне боготворит его.

– Значит, мне остается только сказать, что ты классно упакована. Пальчики оближешь. Если бы тебя сейчас увидела мама, она бы прямиком загремела в кардиореанимацию. Когда ты перестанешь на семейных сборищах строить из себя послушницу, готовящуюся принять постриг?

– Не раньше, чем выйду замуж – если я вообще это сделаю, учитывая, что мне еще не встретился мужчина, который был бы меня достоин. Те ребята, которых я знаю, – все жалкие молокососы. Не могу себя представить в роли жены кого-то из этих сосунков.

Зак усмехнулся, не обращая внимания на обычные для Саши сетования на инфантильность мужского пола.

– Детка, мама отлично знает, чем ты зарабатываешь на жизнь. Неужели ты думаешь, она верит, что под белье ты надеваешь комбинезон?

– Она не хочет знать больше того, что считает необходимым. Уж поверь мне. Во всяком случае, Зак, я назначила тебе встречу не для того, чтобы обсуждать моих недозрелых дружков или мое добровольно избранное положение изгоя в роду Орловых-Невски.

– Тогда зачем мы здесь – если оставить в стороне наше вполне нормальное желание быть вместе?

Он улыбнулся ей улыбкой настоящего мужчины. В нем было что-то грубое и смелое, что-то одновременно требовательное и доброе, что-то умное и веселое в глазах. Всякой женщине, заглянувшей в них, становилось ясно, что он хорош для развлечений, для постели, для работы в театре, для того, чтобы поплакаться ему в жилетку – а может быть, для всего этого, вместе взятого, хотя необязательно одновременно. Зак Невски был сложен, как портовый грузчик – высок и широк в плечах, с сильной шеей, на которой его дерзкая голова сидела так, что в любой компании он как бы возвышался над остальными. У него был большой нос с горбинкой, который оставался бы самой примечательной чертой на его самоуверенной физиономии с высокими скулами, если бы не уравновешивался ртом – ироничным, крупным и самоуверенным. В свои двадцать восемь Зак Невски был мужчина что надо, к тому же с головой.

– Ох, Зак, – вздохнула Саша с тоской, – не трави душу!

– Саша, маленький инцест – единственный способ для брата и сестры стать друзьями, тогда как по природе своей они – враги.

– Зак, мне не до шуток! – нахмурилась Саша.

– По твоему голосу слышу, что у тебя проблема. Скажи-ка папочке.

– Меня беспокоит Джиджи.

– А что с ней?

В его голосе Саша услышала неподдельную тревогу и решила, что попала в точку.

– Зак, ты ведь сам понимаешь, что Джиджи – это не просто очередная девочка, я права?

– Да, прежде мне не доводилось встречать девушки по имени Гразиелла Джованна Орсини, – сказал он сурово.

– Она даже свое полное имя тебе назвала!

– Я спросил – она ответила. А что, это секрет?

– Мне понадобились многие месяцы, чтобы выудить его из нее. Она считает, что оно звучит слишком официально.

– Мне кажется, оно ей подходит, – сказал Зак неловко, как бы оправдываясь. – Так в чем проблема?

– Она – очень чувствительная девушка, Зак… «Как будто он сам этого не знает, – подумала Саша. – Какое же дерьмо – мужики!»

– И хорошо, что чувствительная. Или ты хочешь, чтобы она была бесчувственной, как чурбан? Ты предпочла бы чувствительность, которую можно снимать и надевать, как свитер, да?

– Она очень ранима.

– То же самое ты можешь сказать о каждом представителе рода человеческого. Мы все ранимы, даже ты и я. Я тоже очень чувствительный человек. И даже мама очень ранима. Мы просто никогда над этим не задумывались.

– Зак, ты нарочно строишь из себя тупицу! Ты хочешь заставить меня замолчать и не говорить тебе того, за чем я сюда, собственно, и пришла, потому что ты не желаешь этого слушать. Так вот послушай же! У Джиджи гнусный папаша, а мать ее умерла у нее на руках, когда она была сопливой девчонкой. Ее мачеха, похоже, исчезла где-то на дне или на вершине Парижа – точно сказать не могу. Похоже, возвращаться она не собирается. Так что, кроме меня, у нее практически никого нет на всем белом свете, а работой своей она не очень довольна. Поэтому мы с тобой должны быть к Джиджи очень, очень внимательны. Мы должны обращаться с ней очень осторожно. Я понятно объясняю, Зак?

– Гнусный папаша, говоришь?

– Именно так. Она больше года не имела от него никаких известий. Ни одной открытки! Она как доверчивое дитя, Зак, и мне кажется, она начинает терять из-за тебя голову.

– Ничего похожего, – заявил Зак каким-то неестественным голосом. – Ты выдумываешь.

– Ты говоришь так только потому, что уже перестал воспринимать женские переживания, Зак. У тебя было так много легких побед, что ты просто перестал замечать, в какой момент застенчивая девчушка вроде Джиджи начинает слушать каждое твое слово с открытым ртом, внимая тебе, как оракулу. Ты представить себе не можешь, как часто она цитирует тебя! Ты для нее – непререкаемый авторитет.

– Ну, конечно! – Зак недоверчиво хмыкнул. – Авторитет – в какой, собственно, области? В плане ее работы?

– Главным образом – да, но всякому ясно, что ей просто хочется без конца повторять твое имя. А когда тебе хочется произносить чье-то имя, когда ты без конца возвращаешься к какому-то человеку в любом, самом неподходящем разговоре – наверное, даже тебе понятно, что это означает. Это самый верный признак влюбленности.

– А что это такое – влюбленность? – спросил Зак с раздражением. – Привязанность школьницы? Небольшое предпочтение одному перед другими? Немного романтической чепухи? Вот уж не ожидал услышать от тебя такое словцо, детка! Влюбленность – это нечто совершенно безобидное и детское, что-то из книжки «Маленькие женщины».

– Я просто попыталась в двух словах обрисовать тебе, что, на мой взгляд, твои разговоры с Джиджи о ее работе заставляют ее воспринимать тебя более серьезно, чем входит в твои планы.

– Саша, выкладывай все! Нечего ходить вокруг да около, и хватит с меня твоих длинных и замысловатых фраз, которые ничего не значат! – взорвался Зак.

– Если ты не перестанешь слушать ее и давать ей советы, она в тебя влюбится, – мрачно заявила Саша.

– Обхохочешься!

– Я знаю Джиджи, и поверь мне, это уже происходит. Может быть, и так уже слишком поздно.

– Очень смешно! – сказал Зак со злостью. – И именно для этого ты меня сюда пригласила? Этот обед – просто часть вашего с ней заговора против меня, точно?

– Что ты несешь?

– Правильно, Саша, валяй, продолжай разыгрывать невинную подругу! Это она тебя сюда подослала, признавайся? Или это была твоя затея? Которая из вас это все придумала? Которая из вас решила, что я недостаточно страдаю? О, я отлично понимаю ход ваших мыслей, я знаю твои теории о мужских страданиях, но я не думал, что они могут быть применены против собственного брата! У тебя есть хотя бы крупица родственной солидарности?

– Это ты… ты-то страдаешь?!

– Правильно, сыпь мне соль на раны! Вздерни меня на дыбу и слушай, как трещат одна за другой мои кости, зарой меня в песок и напусти мне в глаза муравьев, наслаждайся! Что я тебе сделал, чем заслужил такое обращение, вот что я хотел бы знать!

– Зак, заткнись. Мне надо подумать, – сказала Саша, оторопев.

– Здесь не о чем думать! Ты и твоя маленькая подружка выиграли. Торжествуйте победу, купайтесь в ней, какое мне дело? «Мужчины от любви не умирают», не так ли? Что ж, у меня есть более свежие данные по сравнению с Шекспиром! Он ведь не проводил опроса общественного мнения. И моего не спрашивал.

– Ты умираешь от любви?! – выдохнула Саша.

– Нет, пока еще нет, но, если я не возьму себя в руки, этим все кончится. Не может быть, чтобы она тебе об этом не сказала! Представляю, как вы вдвоем потешались надо мной, как ведьмы над своей жертвой. О, начинала она по всем правилам – все эти робкие вопросы, с трепетом в голосе, от которых я начинал чувствовать себя большим и значительным. А этот ее взгляд – как если бы я владел тайнами Вселенной? Это не ты научила ее, как сразить меня таким взглядом? А затем эта просьба позволить ей прийти ко мне в прошлую субботу, потому что она страшно встревожена… Через полчаса я вдруг оказываюсь перед тарелкой такой вкусной еды, какой за всю свою жизнь не пробовал, а она сидит от меня как можно дальше, такая хорошенькая в своем скромном фартучке, что я чуть не подавился. И все это время она рассказывает мне, что у нее было в Калифорнии с этим англичанином, который разбил ее сердце, когда она еще была невинной, с гнусным типом, который хотел удрать, даже не попрощавшись с ней, – не удивлюсь, если она выдумала всю эту историю от начала до конца, чтобы возбудить во мне еще большую ревность. И все эти вечера, когда она отказывала мне в свидании, мотивируя тем, что уже договорилась с другим – вернее, с другими, – этому тоже ты ее научила, а? Все, что я могу сказать, – я тебе этого не прощу, Саша. Ты об этом пожалеешь!

– Зак, я вовсе не хотела… прости меня! – взмолилась Саша, но брат ее не слушал.

– Правильно, злорадствуй теперь! И то, что она не позволяет мне даже прикоснуться к ней, – это тоже твоя наука. Узнаю твой почерк, тебя действительно надо изолировать! Сначала довести несчастного идиота до такого состояния, чтобы у него в глазах двоилось, потом не позволить ему ничего больше поцелуя в кончик очаровательного носика или в макушку хорошенькой рыженькой головки, а если он очень хорошо себя ведет, подставить ему мягенькую щечку, только и всего! Дальше – ни шага! И при этом твердить ему, что вся причина в том, что вы просто боитесь слишком увлечься – увлечься! – если он, не дай бог, поцелует вас в губы… Да, это было убийственно, прямо в сердце! А что такого ужасного в увлечении? Это совершенно выбило меня из колеи. В жизни ничего подобного не слышал – откуда вы понабрались этих штучек? Может быть, от Джейн Остин? Или Генри Джеймса? А может, из «Кама-сутры»?

– Господи Иисусе!

– Даже господь никому не запрещал увлекаться! Саша, я знаю твои принципы, и я, как последний идиот, никогда не ставил их под сомнение. Но не думаю, что невинную девочку, которая до знакомства с тобой была наверняка вполне приличным и порядочным человеком, стоит отравлять твоими нездоровыми, безумными, мужененавистническими идеями. И нечего смотреть на меня такими глазами. Ты сама все это мне устроила, и избавь меня от своего напускного ужаса.

– О, Зак! Неужели ты никогда меня не простишь?

– Прощу, конечно, через сто тысяч световых лет или после того, как доберусь до Джиджи и сделаю с ней все, что хочу, – посмотрим, что произойдет раньше. А сейчас ешь свой обед, подавись! Я возвращаюсь в театр.

Саша невидящими, полными слез глазами уткнулась в тарелку. Бедный Зак, бедный, дорогой, милый, любимый Зак. Медленно, очень медленно на ее лице появилась торжествующая улыбка. Всем, чего достигла Джиджи, она была обязана ей, Саше! Джиджи, конечно, проделала все не совсем так, как Саша сделала бы сама, но тем не менее… победа есть победа. Бедняга Зак! Да, мужчины должны страдать. Им это только на пользу.

– Знаешь, я думаю, что первые мормоны руководствовались хорошими идеями, – сказала Джиджи Саше, рассматривая самое красивое белье из собранной ею коллекции. Каждую вещь она аккуратно раскладывала на большом листе папиросной бумаги.

– Ты так думаешь?

Раньше Саша не придала бы никакого значения реплике Джиджи, но с некоторых пор она стала смотреть на нее другими глазами. Ее подруга заслуживала уважения своей тонкой игрой с Заком, и хотя Саша решила не задавать никаких вопросов в лоб, все, что говорила сама Джиджи, можно было рассматривать как ключ к разгадке ее искусного, хотя все еще неясного плана.

– Знаешь, какие блаженные и счастливые лица на фотографиях у их жен! Ты разве не видела этот снимок в сегодняшних газетах, где изображен старый мормон, который, как оказалось, имеет двенадцать жен, хотя теперь это запрещено?

– И что?

– Меня поразило выражение лица его жены: в жизни не видела таких умиротворенных женщин. Потом меня осенило: все дело в мормонской семье! Двенадцать женщин и один мужчина – вот какое соотношение нужно для счастья.

– Джиджи, ты знаешь мое мнение: для счастья нужны три парня и одна женщина.

– Вот у тебя как раз три парня – и что? Это сделало тебя абсолютно счастливой? Ты все жалуешься, что мужчины такие неумехи, такие незрелые, инфантильные – даже лучшие из них. А ты попробуй взглянуть на вещи совершенно по-новому. Заставь свои серые клеточки поработать. Представь себе: рядом с тобой одиннадцать женщин, которые тебе симпатичны, одиннадцать женщин, с которыми ты можешь разговаривать так, как ни с одним мужчиной, – да еще дети, которые будут бегать в компании целой оравы сводных братьев и сестер, так что присмотр за ними будет лучше, чем может обеспечить любая мать. А работы по дому почти никакой – ведь с ней справляются двенадцать пар рук. С другой стороны, спать с тобой муж будет не чаще нескольких раз в месяц, так и что с того? Признайся себе, что роль секса сильно переоценивают, и у тебя не будет повода для ревности, потому что другим женам будет перепадать ровно столько же, сколько тебе.

– Гммм… Не знаю, право. У меня свой взгляд на секс, но бьюсь об заклад, что наверняка среди жен будет одна, которую все станут ненавидеть, – задумчиво сказала Саша.

– И еще одна, на которую все захотят походить, – этакая домашняя королева. Но она будет такая милая, что тебе не придет в голову ей завидовать. – Джиджи сидела, скрестив ноги, на полу и держала в руках креп-жоржетовую ночную кофточку с широкими рукавами, бледно-лиловую, отделанную нежно-кремовым кружевом, которую она решила подарить Долли на Рождество.

– А как же насчет твоей индивидуальности? Ведь ее наверняка потеряешь в этой толпе!

– Почему? Разве индивидуальность определяется твоими исключительными правами на какого-нибудь мужчину? Ты останешься абсолютно таким же человеком, каким была, только ты будешь знать, что тебя ждет. У тебя не будет никаких волнений по поводу мужского пола и их хитроумных и подлых штучек, никаких депрессий, никакого страха одиночества, никакого раннего старения – а только в компании с дюжиной таких же женщин, которые будут стареть одновременно с тобой. Саша, да об этом можно только мечтать! И твоя жизнь перестанет зависеть от отношений с мужчинами, ты будешь просто жить!

Джиджи говорила с такой страстной убежденностью, что Саша посмотрела на нее с опаской.

– Звучит весьма убедительно. Но можно мне подумать, прежде чем соглашаться с тобой?

– Думай сколько тебе угодно. – Джиджи была сама щедрость. – Это все равно незаконно, но идея мне очень по душе.

Да, подумала Саша, понятно, почему идея стать женой мормона так пришлась Джиджи и вкусу. Если девушка ухлестывает за Заком с таким головокружительным успехом и таким восхитительным притворством, она наверняка знает об всех разбитых им женских сердцах и всех драмах ревности. На сегодняшний момент верх одерживала Джиджи, даже если она сама того и не сознает, но, когда дело касалось Зака, следовало больше беспокоиться не о том, чтобы завоевать его, а о том, как его сохранить. Мормонское семейство с Заком в роли его главы могло показаться прекрасным выходом.

–  Если я сегодня не успею разобраться с рождественскими подарками, мне придется никому ничего не дарить, – вздохнула Джиджи. – Вот это, по-моему, подойдет Билли. – Отложив в сторону кофточку, она взяла в руки полупрозрачное черное кружево, пришитое к тонким шелковым бретелькам, и помахала им у Саши перед глазами. – Эта вещица начала двадцатых годов, тогда они назывались «комби». Видишь, это лиф и широкие штанишки, соединенные вместе. С ними надо надевать черный пояс и черные шелковые чулки. В этом есть что-то французское, правда? Я уже надписала карточку. Хочешь послушать?

–  Конечно, – сказала Саша с завистью. У нее был такой же размер, что и у Билли, и это комби было бы ей в самый раз.

–  «Куда она ходила?» – это заголовок, – сказала Джиджи и начала читать: – «Ее звали Нора. Да, Нора - какое простое, хорошее имя. Благодаря этому имени она пользовалась полным доверием самых мнительных и хитроумных мужчин – казалось бы, кто, как не они, должны были понимать ее лучше, но ведь мужчины такие дураки!

Они верили ее обаятельной застенчивой улыбке, ее огромным бесхитростным глазам и робкому румянцу и не задумываясь отдавали ей свои сердца. Откуда им было знать, что под закрытыми блузками со стоячими воротничками и строгими юбками в складку Нора носила черный кружевной комби? Нору следовало бы запереть в высокой башне, а ключ забросить подальше. Почему? Да потому, что стоило очередному ее любовнику впасть в тот глубокий, полный удовлетворения сон, какой давала лишь ночь с Норой, как она ускользала из постели и отправлялась в такие места, какие и не снились ее возлюбленным. И там она танцевала в одном комби и маленьких золотых туфельках – танцевала с мужчинами, которых ей не суждено было больше никогда увидеть, ибо наутро они отправлялись в плавание, но не могли забыть ее и никогда не переставали думать о ней, – танцевала до тех пор, пока не зайдет луна и не забрезжит рассвет. (Конечно, выходя из дома, Нора надевала поверх комби меховой плащ с капюшоном, чтобы не шокировать таксистов.) И к тому моменту, как просыпался ее возлюбленный, Нора всегда оказывалась опять в своей постели – и разбудить ее можно было только поцелуем. Множеством поцелуев! О да, ее было слишком много для одного мужчины – этой танцующей Норы с легким, неверным и прекрасным, таким любвеобильным сердцем».

– Джиджи! – Саша вдруг зарыдала. – Джиджи, ты не можешь подарить это Билли! Признайся, что ты приготовила это для меня. Ну, скажи же, скажи, что ты просто хотела посмотреть, понравится ли мне!

– Ах, Саша, перестань плакать! Конечно, это для тебя. Только для тебя, а ни для какой Билли. Но подарок еще не упакован. И я еще ничего не нарисовала.

– Ты все это можешь сделать потом, – всхлипнула Саша. – Только позволь мне примерить.

Через пару минут она вернулась – Нора, которую даже Джиджи не могла бы себе вообразить, – и, обхватив руками подругу, закружила ее по комнате.

– Ты выглядишь божественно! – восторженно выдохнула Джиджи, когда Саша наконец отпустила ее. Джиджи долго искала для подарка Саше нечто такое, что могло бы ее поразить – ее, которая целыми днями демонстрировала нижнее белье. – Тебе осталось только раздобыть меховой плащ – и ночь твоя!

– А что додумают об этом мои неревнивые мормонские подружки? В мормонском раю случится беда, это уж точно. Если, конечно, ты не найдешь по такой вещице для каждой.

– Она единственная в своем роде, как и все мои вещи.

– А что ты на самом деле подаришь Билли?

– Вот это!

Джиджи развернула сверток тяжелого шелка цвета старого золота и накинула на себя прямо поверх джинсов и свитера. Вещь была ей немного длинна, а небольшой шлейф просто лежал на полу. От самых плеч до низа живота на шелк было нашито воздушное кремовое кружево, из него же были и широкие рукава с фестонами. Тут и там кружево прикреплялось к шелку темно-синими бархатными бантиками.

– А это что такое?

– Это лучшая и самая редкая из всех моих вещей. На самом деле это нарядное платье; в начале девятисотых годов в таких платьях женщины принимали своих близких подруг. Надеюсь, ты не считаешь, что это немного слишком?

– Для Билли это будет прекрасно. А карточку ты надписала?

– Нет еще. Тут надо придумать что-то очень тонкое… В этом платье я представляю себе Билли в ее новом парижском доме, вот таким зимним днем разливающей чай прямым наследникам прустовских героев. Или где-нибудь в плавучем доме в Кашмире, или, может, в Шотландии, в какой-нибудь слишком дождливый день, когда не хочется даже охотиться на куропаток…

– Билли не охотится на куропаток.

– Ах, Саша, вечно ты понимаешь все слишком буквально! Это платье – для любого случая, когда женщине хочется выглядеть особенно блистательно и немного загадочно. А вот эта пижама – для Джессики. Мне она мала, значит, ей будет в самый раз, – добавила Джиджи, беря в руки бледно-розовую муслиновую вещицу, отороченную густыми многоярусными оборками по вороту, рукавам и низу штанишек длиной до середины икры. – Это французская пижама, двадцатые годы… Как думаешь, подойдет ей?

– А достаточно она эротична? – спросила с сомнением Саша, поправляя бретельку на своем черном кружевном комби.

– Белью необязательно всегда быть эротичным. Эта вещь очаровательна, и Джессика такая же. А вот это – для Эмили Гэтерум, – добавила Джиджи, показывая Саше черный бюстгальтер с острыми чашечками, в которых были оставлены отверстия как раз напротив сосков.

– Ой, нет!

– Пожалуй, ты права. На самом деле это для меня. Голливудская мода шестидесятых! Эмили такого не поймет.

– И что ты собираешься с этим делать?

– Вам так не терпится это знать, мисс Невски? Эта деталь туалета была известна под названием «боевое облачение куртизанки» – и не вздумай отнять ее у меня. Нечего так жадно на меня смотреть, мне эта вещь нужнее, чем тебе. Иди-ка лучше переоденься и отдай мне твой рождественский подарок, мне нужно упаковать его и закончить карточку. И еще мне надо писать карточки для Долли, Билли, Джессики и Мэйзи. А вот еще комбинация для Джози Спилберг – шелк с шифоном, тридцатые годы – смотри, какой восхитительный шоколадный цвет. Джози – единственная женщина, которая по-прежнему носит комбинации. А эти полотняные и кружевные нижние юбки – для Эмили и всех моих подруг. Господи, как же я смогу за сегодняшний день написать столько карточек? Да еще ты меня отвлекаешь! Посмотри на часы.

– Джиджи, я помогу тебе завернуть все твои подарки – ты знаешь, что я это классно умею, – если только ты позволишь мне взять это все в студию, чтобы показать другим девушкам. Ну, пожалуйста! Только на один день! Ведь до Рождества еще далеко. Я прослежу, чтобы все было в порядке.

– Ты правда думаешь, что это может быть интересно другим девочкам? – спросила Джиджи, борясь с искушением.

– Никакого сомнения. Я всегда считала, что хорошим моделям, демонстрирующим нижнее белье, надо быть поупитаннее, чем всем прочим, иначе вещи на нас будут висеть. Но иногда, особенно перед Рождеством, все мы начинаем комплексовать, что мы недостаточно костлявые и не похожи на сильфид. Да-да, даже Сашу Невски иногда одолевают сомнения! Девочкам будет очень кстати узнать, что носили женщины до изобретения колготок.

–  Ну, ладно… но только на один день. И не бери мой лифчик. Он мне может понадобиться.

–  Такие лифчики они видели, Джиджи. Их до сих пор выпускают, и у половины женщин в «Де-Моэн» такие есть, – заявила Саша. – Они называются «Субботние особые».

–  Это обычная рождественская меланхолия, я о ней много читала в журналах, ничего особенного в этом нет. Скорее наоборот – если бы мы от нее не страдали, стоило бы всполошиться, – неубедительным голосом говорила Дон Левин, перехватывая поясом хлопчатобумажный халат, который только что набросила в помещении для переодевания манекенщиц салона «Херман Брозерс». – Правда, в журналах ничего не пишут о том, почему это я вдруг набрала почти килограмм вокруг талии – при том, что до Рождества еще несколько недель. Но, может быть, Энн Ландерс еще напишет что-нибудь о психологической прибавке веса в преддверии Рождества… Вдруг это что-то вроде ложной беременности?

Дон говорила с сомнением в голосе. Густые светлые волосы сияющими волнами падали ей на плечи, а прямая челка лезла прямо в печальные голубые глаза.

– Все это чушь собачья, и не пытайся найти себе оправдания, – ответила Сэлли Смарт. – Если ты прибавила килограмм, а мне отсюда видно, что так оно и есть, то это только потому, что ты съела восемь тысяч калорий жира, который не усвоился, – так объясняет это моя мама. Она считает своим материнским долгом говорить мне такие вещи, которых никто другой не скажет. – Заправив пряди каштановых волос за уши, Сэлли сморщила веснушчатый носик. – Так что не утомляй меня своими жалобами и брось заниматься самообманом.

– Вот спасибо, Сэлли, ты меня очень утешила, – обиделась Дон. – Ты настоящая дочь своей матери, больше мне нечего сказать. И она тоже заслужила иметь такую доченьку. Кстати, она не сказала тебе, что прыщик у тебя на подбородке с каждой минутой растет и к Рождеству как раз созреет? Впрочем, это неважно, у тебя ведь нет в этот вечер свидания!

– «На Рождество веселым будь, о всех печалях позабудь!» Вы что, паршивки, не учили этой песенки в школе? – спросила Роза Молена, третья манекенщица, и вдруг с ужасом уставилась на свои ноги. – У меня варикозные вены, – ошеломленно выдохнула она. – О господи, вот и конец всей карьере! Ну-ка, быстро кто-нибудь скажите мне, что в двадцать два года не может быть варикозных вен!

– А вот и нет, – поспешила возразить Сэлли. – Они могут появиться в любом возрасте. И заткнись насчет хорошего настроения, иначе пойдешь со мной за подарками моим племянникам – а их девять человек, поганцев этаких.

– А я думала, ты их обожаешь, – заметила Дон.

– Только не в Рождество! Дети получают роскошные подарки, они заранее предвкушают этот счастливый день, они обожают распевать свои дурацкие песенки, а нам, взрослым, приходится им подыгрывать, потому что у нас не хватает духу отказать им в удовольствии. И попробуй только еще раз сказать, что у меня растет прыщ на подбородке!

– Если Саша сейчас же не явится с сандвичами, я зареву, – громогласно объявила Роза. – Ненавижу Рождество, ненавижу свои ноги, ненавижу себя, ненавижу своего парня, а больше всего ненавижу вас двоих!

– Кажется, я как раз вовремя, – сказала Саша, стремительно входя в помещение с коробкой сандвичей в руках: сегодня была ее очередь идти за обедом для всех. – Еще миг – и три приличные девушки, которые обычно ведут себя, как подобает леди, вцепятся друг другу в волосы. Вот вам, ешьте сколько влезет и прекратите этот дурацкий разговор о Рождестве, лучше сделайте вид, что это будет Четвертое июля. Ваша замечательная Саша, как всегда, обо всем позаботилась и припасла вам что-то интересное. Сейчас настроение у вас поднимется.

В глазах Саши блеснуло предвкушение, кончик ее хорошенького носика задорно приподнялся, она коварно улыбнулась, а ее высокая прическа приобрела особенно внушительный вид.

Пока Сэлли, Роза и Дон с жадностью поглощали сандвичи, она достала из потайного места в шкафу два чемоданчика, которые утром принесла от Джиджи. Как только девушки наспех разделались с едой, она открыла чемоданы и начала одну за другой доставать вещи, которые Джиджи приготовила для своих подруг в качестве рождественских подарков, попутно объясняя, что это такое. Девушки с благоговением передавали друг другу старинное белье, наперебой восторгаясь нежностью тканей, ибо все, что они носили сами и демонстрировали на показах, было из хлопка и нейлона и им никогда не доводилось носить настоящее белье ручной работы, да и старинные моды были им незнакомы.

Зачитывая вслух карточки, сочиненные Джиджи, Саша видела, как с лиц ее подруг сходят недовольство, раздражение и тревога, уступая место сияющим улыбкам и выражению восторженной завороженности, как у детей, впервые слушающих какую-то волшебную сказку.

–  Можно мне… я только… – Острая на язык Сэлли дотронулась кончиками пальцев до платья, предназначенного Билли.

–  Только будь предельно осторожна, – предупредила Саша, не в силах устоять перед молящим взглядом Сэлли. Впрочем, она знала, что девушки приучены обращаться с оригиналами моделей, которые они демонстрируют, очень и очень бережно.

Рослая Сэлли сняла халат и медленно натянула платье на плечи, просунув руки в кружевные рукава и сделав несколько шагов вперед, чтобы шлейф расправился сзади нее на полу.

–  Господи, – прошептала она, – я даже описать не могу, как я себя чувствую… Во всяком случае, не прежней, злой и вредной особой. Ох, Саша, неужели мне придется его снимать?

–  Боюсь, что да.

–  Я хочу сама еще раз прочитать карточку, – заявила Сэлли, принимая царственную позу. – Слушайте все!

«Она была родом из старинной английской семьи, и ее окрестили Мэри-Джейн Джорджина Шарлотта Альберта, но она предпочитала, чтобы ее называли Джорджи. Родители воспитали ее в строгости, ибо она была просто убийственно красива… Однако ей не было и пятнадцати, когда ее учитель музыки и преподаватель верховой езды уже стрелялись из-за нее на дуэли. На лотерее в Ньюмаркете ей дарили выигравшие билеты, ей предлагал свое сердце, руку и титул наследный принц, знаменитый банкир преподнес ей нить розового жемчуга, которую собирали в течение десяти лет.

Но Джорджи не увлекали богатые и знатные мужчины – равно как и драгоценности. Она хотела настоящей любви и нашла ее в семнадцать лет в лице самого обаятельного мужчины в Лондоне – он был скрипач в «Кафе-де-Пари». Ее бедные родители так никогда и не оправились от удара! Эту настоящую любовь она потеряла в восемнадцать лет, а в девятнадцать нашла снова – другую. На самом деле за свою жизнь Джорджи более тридцати раз находила истинную любовь, и каждая новая таила в себе еще больше прекрасных тайн, чем предыдущая. В Венеции она полюбила гондольера, в Аргентине – профессионального танцора танго, в Гренаде – цыгана, в Нью-Йорке – боксера, а в Голливуде – сценариста (что вызвало недоумение даже у самых больших ее поклонников). К счастью, у Джорджи всегда были деньги на настоящую любовь, потому что в возрасте восемнадцати с половиной лет, в те несколько недель, что ей выпали между жокеем и инспектором полиции, она успела изобрести тушь для ресниц и запатентовала ее. Каждый день, надев свое любимое платье, она проводиладолгий час за чашкой чая и крошечными сандвичами. Поднос с чаем приносил ей в спальню дворецкий. Кажется, никто не придавал значения тому, что Джорджи слишком часто меняет дворецких и что они все, как один, молоды и красивы. Когда женщина выполнила свой долг перед обществом, изобретя тушь для ресниц, она имеет право удовлетворять любые свои прихоти! Так Джорджи думала, и так она поступала. Вновь и вновь. Счастливая Джорджи!» – Я, пожалуй, перейму такое отношение к жизни, – заявила Сэлли, закончив чтение. – Она знала, что в жизни главное. Да и дворецким жаловаться не приходилось.

– Да уж, с именем Мэри-Джейн она бы ничего не добилась, – задумчиво проговорила Дон, с тоской глядя на бледно-розовую пижаму с оборками.

Пока Сэлли читала, Роза прижимала к груди крепдешиновую нижнюю юбку с мережкой по подолу и такой же лифчик, которые были украшены белыми шелковыми бантиками. Это белье предназначалось Эмили Гэтерум.

– Ну, давайте же, примерьте все! – воскликнула Саша, рассердившись сама на себя за то, что заставила подруг слушать чтение, тогда как они просто умирают от нетерпения надеть белье на себя. – Все надевайте, только осторожно. А пижаму с оборкой давайте сюда – она слишком маленькая, никому из вас не подойдет.

Пока другие одевались, Саша тоже натянула свое черное кружевное комби. Все девушки старались не спешить, чтобы не повредить старинные вещи. Они прохаживались по комнате, вживаясь в непривычные модели, и в этом им помогали карточки, написанные Джиджи. Видно было, что они очень нравятся себе и друг другу. Лица их светились удовольствием.

Четыре женщины с роскошными телами красовались перед зеркалами в полный рост, у каждой было такое чувство, будто она проскользнула в маленькое отверстие, разделявшее эпохи, и увидела себя в другое время – более романтичное и будоражащее воображение. Каждая преобразилась от ощущения своей принадлежности к нескончаемому круговороту жизни. Ведь все эти предметы туалета, которые они сейчас примеряли, были не просто старинным бельем. Каждый из них имел ощутимую связь с горячей и такой близкой извечной мечтой, в которой они сейчас с такой легкостью оказались главными героинями. Девушки явственно ощутили свою причастность к какому-то другому миру, к новой, неизведанной доселе эротической чувственности. Неожиданно раздался стук в дверь.

–  Можно, девушки? Вы в приличном виде? – спросил мистер Джимми.

Роза, Дон и Сэлли замерли и с ужасом посмотрели на Сашу, словно их застигли за детской игрой с переодеванием на чердаке.

Прекратите, вы что? – зашипела на них Саша. – У нас обеденный перерыв, и вообще он такой душка, давайте доставим ему удовольствие. Входите, мистер Джимми! – прокричала она. – Мы одеты не меньше, чем всегда.

–  Через полчаса явятся покупатели от «Хигби» и… Что здесь происходит? – Мистер Джимми с изумлением оглядел комнату. Он никогда еще не видел своих девочек с такими мечтательными, счастливыми лицами.

–  Я Нора, – заявила Саша, выступая вперед, – и сегодня вечером у нас с вами свидание. Мы будем танцевать до самой зари!

–  А я Джорджи, – сказала Сэлли, – и у меня такое чувство, что вы можете рассчитывать на место моего дворецкого.

–  А я Лола-Антуанетта, – сказала Роза, на которой была Сашина белая шелковая пижама. – И я хочу поблагодарить вас за изумруды. Вам, право, не следовало… но раз уж вы… – Она подошла к мистеру Джимми и чмокнула его в лоб.

–  Эй, вы что?! – нахмурился мистер Джимми. – Вы что, решили отвлечь меня от дел? Признавайтесь, где вы раздобыли все эти вещицы? Я что-то припоминаю… Ну, это неважно, что я припоминаю, не могу же я быть таким старым.

–  Моя соседка по комнате Джиджи коллекционирует старинное белье, – объяснила Саша. – Эти вещи она собирается подарить своим подругам на Рождество. Я принесла их показать девочкам… Да, а еще карточки, вам обязательно надо их прочитать и посмотреть рисунки, тогда вы все поймете.

Она протянула ему карточку Норы, и мистер Джимми, присев, пробежал ее глазами.

–  Может быть, мы с вами и станцуем сегодня вечером, – сказал он со смехом, – но я никуда не отплываю поутру. Дай-ка мне свою, Сэлли. – Он быстро прочитал карточку и одарил ее улыбкой на пять миллионов долларов. – Новый дворецкий, говоришь? Что ж, спасибо, Джорджи. Мне нужно обсудить это с администрацией.

– Не беспокойтесь, мистер Джимми, – заворковала Сэлли. – Дворецкие у Джорджи не задерживаются… Насколько я понимаю, ее беда заключалась в том, что она слишком расточительно тратила свои таланты.

– Прочтите мою! – хором воскликнули Роза и Дон, протягивая свои карточки.

– Мне ужасно интересно, но я ведь пришел к вам по делу. К нам сейчас явятся человек шесть клиентов, так что к бою, девочки! Приготовьтесь еще раз показать праздничную коллекцию. Подслушай, Саша, ты не могла бы познакомить меня с этой твоей подружкой? Мне бы хотелось побольше узнать о ее хобби.

– Я это устрою, – сказала Саша, с удивлением услышав в голосе мистера Джимми неподдельный интерес.

– И давай сделаем это как можно скорее. Мне; пришла в голову одна недурная идея…

– Ты случайно не пишешь романы, Джиджи? – спросил мистер Джимми, после того как сделал заказ на троих в итальянском ресторанчике, который он выбрал для их встречи.

– Нет, только те карточки, что вы видели. Саша, возможно, говорила вам, что я работаю в фирме по обслуживанию банкетов и пикников… Моя основная работа связана с кулинарией. Старинным бельем я заинтересовалась несколько лет назад, но до последнего Сашиного дня рождения я никогда никому не дарила ничего из своей коллекции. А та белая шелковая пижама была просто предназначена именно для Саши, так мне показалось. Саша и вдохновила меня на первую карточку и первый рисунок.

– Это была Лола-Антуанетта – дама, которой я подарил изумруды? Кажется, Роза была в этом наряде.

– Да, и ей он был очень к лицу, хотя мы с ней совсем разные, – заметила Саша.

– И сколько вам требуется времени, чтобы сочинить такую карточку? – полюбопытствовал мистер Джимми.

– Это зависит от многого, – сказала Джиджи. – Иногда идея у меня возникает сразу, а иногда приходится немного подумать. Но стоит только начать – и тогда это занимает не больше получаса, даже если текст длинный.

– Недавно ты за один день сочинила шесть или семь штук, – напомнила Саша. – Если не больше.

– Рождество подпирает, – сказала Джиджи, скромно пожимая плечами.

Мистер Джимми понравился ей ровно настолько, насколько ей обещала Саша. У него было исключительно добродушное красное лицо, обрамленное симпатичными седыми кудрями. Ростом он был примерно с нее, но весил по крайней мере на семьдесят килограммов больше. «Если на него надеть костюм из красного бархата, из него выйдет самый толстый и румяный Санта-Клаус на свете», – подумала Джиджи, глядя, как он пьет подряд второй мартини. Даже на носу у него были красные жилки.

Неожиданно мистер Джимми резко повернулся к ней:

–  Джиджи… У нас деловая встреча, и вежливость не позволяет переходить к делу раньше, чем вы съели горячее. Но все же – позвольте мне сделать вам одно предложение.

–  По поводу моего старинного белья?

–  Не совсем. Если бы я увидел ваши старые вещи где-нибудь на полке, мне никогда не пришла бы в голову эта идея. Но то, как Саша и другие девочки реагировали на них и написанные вами карточки, навело меня на одну мысль. Я как раз раздумывал над тем, как нам расширить рынок сбыта нижнего белья. Конкуренция становится все жестче, реклама – все изощренней, но «Херман Брозерс», при всем их размахе, в последнее время не балуют клиентов новинками. Я много думал над этим, а вы придали моим мыслям новое направление. Что, если нам набрать старинных вещей, которые можно воспроизвести с использованием новейшей технологии и для всех размеров – от четвертого до четырнадцатого, – и создать совершенно новую коллекцию, а в качестве рекламы использовать ваши карточки и рисунки? Как вам эта мысль?

–  Но… но… Я ничего не знаю о том, как делается реклама! – опешила Джиджи.

–  Зато я знаю. Можете мне поверить, в этом нет никакой загадки. Вам ничего не нужно будет делать – только пишите свои карточки и рисуйте, и тогда…

–  Мистер Джимми, погодите! Прежде чем купить что-то одно, Джиджи приходится перерыть сотни вещей в десятках маленьких магазинчиков, – перебила его Саша. – Она подходит к этому делу эмоционально, каждая вещь что-то говорит ей. И она не сможет писать о вещах, к которым у нее нет особого личного чувства.

–  Ей и не придется! Я дал бы ей пару помощников, чтобы облегчить поиски, но выбор она будет делать сама. Или же я мог бы разослать людей на разведку по всей стране, чтобы закупить особо приглянувшиеся вещи, а Джиджи сама решит, что оставить, а что нет. Выбор коллекции всегда будет оставаться за ней… У нее есть чутье. Потом уже я буду решать, не слишком ли непрактичные вещи она выбрала, чтобы тиражировать их большими партиями и по доступной цене. Но в основном мы могли бы работать вместе, как единомышленники, а ты, Саша, была бы главным арбитром.

–  Минуточку, мистер Джимми! – запротестовала Джиджи. – Вы все твердите о «тиражировании». Но суть моей коллекции в том, что каждая вещь в ней уникальна, это единственная вещь своем роде, и она подлинная.

– Ну, такого ведь не бывает, Джиджи, особенно в таком большом бизнесе, как «Херман Брозерс», – отрезал мистер Джимми. – Никто не собирается скрывать, что это будут копии старинных вещей. Но давайте взглянем на проблему с другой стороны – это будут лучшие копии из тех, что вы сможете найти, из натуральных тканей, настоящих шелков, настоящих кружев и так далее и так далее. Если они не будут выглядеть как настоящие, их никто не станет покупать. Это буде очень дорогое белье для лучших магазинов. Мы начнем тиражировать романтическую возможность для многих женщин носить почти что старинное белье – другой такой возможности у них не будет, ибо они не знают, где взять эти старинные вещи. На самом деле они пока не отдают себе отчета в том, что им хочется их носить. Но им захочется, непременно захочется!

– Гммм… – Джиджи чувствовала, что она разрывается между его энтузиазмом и своим нежеланием выставлять на всеобщее обозрение то, что было до сей поры ее личным, глубоко интимным удовольствием, которым она делилась только с самыми близкими подругами. – «Почти старинное» – вы это только что придумали?

– Должно быть. Недурно, правда? – сказал он горделиво.

– Но простите меня, мистер Джимми, разве честно называть что-то совершенно новым и почти старинным одновременно?

– Джиджи, мне кажется, ты привередничаешь, – вступила в разговор Саша. – Ничто нельзя считать старинным, пока ему не исполнилось ста лет. А твоему белью в основном лет по шестьдесят, максимум – восемьдесят. Кроме того, ты ведь не называешь его «поношенным бельем», правда? Но именно таковым оно по сути своей и является. – У нее слюнки потекли от предвкушения блестящих перспектив. Неужели Джиджи упустит такую возможность?

– Девочки, девочки, не будем спорить зря, – заулыбался мистер Джимми. – Все равно я не смогу ничего сделать без мнения Джиджи о вещах, без ее набросков и текстов. Надо начать с малого – попробовать собрать коллекцию предметов из тридцати. Тогда, если клиенты на нее не клюнут – что меня бы очень удивило, – то ваши потери будут невелики, а деньги вкладываю я.

– Кстати, о деньгах… – сказала Саша многозначительно, облизывая губы, как медведь, наевшийся меда.

– Кстати, о деньгах, милые дамы. Джиджи будет получать свою долю прибыли от каждой проданной вещи, но я начну производство только после того, как буду уверен, что это дело будет иметь успех.

– А я предложила бы другой метод, – невозмутимо сказала Саша. – Аванс в счет гонорара, как делается в книготорговле. Поскольку Джиджи будет подбирать белье, писать к нему текст и рисовать, то, следовательно, она будет играть одновременно роль редактора, автора и художника. Так что, если она даст согласие потратить свое время на эту работу, вам следует выплатить ей определенную сумму авансом, а остальное – после окончания ее части работы, прежде чем вы поставите вещь на поток. В таком случае, даже если вы окажетесь без прибыли – упаси господи, – она не останется без должного вознаграждения за свой труд. Иначе выходит, что она будет работать задаром. Подумайте сами, мистер Джимми: тридцать карточек! А рисунки? Ведь ей надо будет придумать тридцать женских образов!

–  Интересный подход, – проворчал мистер Джимми. – И что же, мне придется превратиться из галантерейщика в благородного книгоиздателя?

Внимательно слушая, Джиджи чувствовала, что, если отбросить ее щепетильность по поводу подлинности вещей, сама идея мистера Джимми просто великолепна. Для нее искать старинные вещи и придумывать к ним сюжеты было развлечением, но ей не приходило в голову, что из этого можно делать деньги.

–  Мой литературный агент мисс Невски предложила решение, которое мне кажется разумным, – откашлявшись, объявила она очень официальным тоном. – Конечно, мистер Джимми, ей еще предстоит обсудить с вами наедине условия аванса, из которого она, естественно, будет получать свой гонорар, как и подобает агенту. Творческой личности не стоит вдаваться в такие подробности: это отрицательно сказывается на душевном равновесии. Сама мысль об этом вызывает у меня тошноту.

– Джиджи у нас чувствительная и ранимая, мистер Джимми, – сказала Саша. – Зато я – человек реалистичный и приземленный. У меня ничто не вызывает тошноту. Так что, может, обсудим вопрос гонорара завтра в вашем офисе? Я вижу, нам уже несут обед, а мне совсем не хочется есть омара «фра дьяволо» и обсуждать финансовые дела одновременно.

III

– Мадам Айкхорн!

В четвертый раз за это утро администраторша третьего этажа отеля «Ритц» мадемуазель Элен постучала в дверь спальни Билли. Накануне горничные докладывали ей, что на всех дверях, ведущих в апартаменты Билли, висели таблички «Прошу не беспокоить», поэтому убрать в номере им не удалось. Само по себе это не было чем-то необычным – человек вполне может хотеть уединения, – но, с другой стороны, такой длительный отдых неизменно должен сопровождаться заказами по телефону еды в номер. Однако мадемуазель Элен справилась в отделе обслуживания в номерах и выяснила, что никаких заказов из этого номера не поступало с позавчерашнего дня. Когда она обратилась к консьержу, тот сказал, что мадам Айкхорн не покидала отеля с того момента, как в четверг незадолго до полуночи вернулась из Оперы. «А это означает, – быстро прикинула в уме мадемуазель Элен, – что самая странная и загадочная из постояльцев на моем этаже неотлучно находится в номере вот уже две ночи и два дня, да еще плюс сегодняшнее утро, не заказывая при этом никакой еды и не показываясь никому из обслуги».

Мадам Айкхорн уже давно жила в «Ритце», и все настолько привыкли к ее бессистемным отлучкам и возвращениям, что до этого момента ее затворничество воспринималось не более как очередной каприз. Однако сегодня уже пора было принимать какие-то меры.

Постучав еще раз, молодая женщина в изящном черном костюме вставила ключ в замочную скважину, но оказалось, что изнутри дверь закрыта на цепочку.

– Мадам Айкхорн! – прокричала Элен в узкую щель. – У вас все в порядке? Вы меня слышите? Это мадемуазель Элен.

– Уйдите и оставьте меня в покое, – донесся из глубины комнаты голос Билли. В комнате было абсолютно темно из-за плотно закрытых ставен и задернутых штор. А в Париже сияло полуденное солнце.

– Мадам, вы нездоровы? Я немедленно пришлю вам врача.

– Я совершенно здорова. Прошу вас оставить меня в покое.

– Но, мадам, вы больше двух дней ничего не ели.

– Я не голодна.

– Но, мадам…

– Отстаньте от меня! Что я должна сделать, чтобы мне дали здесь спокойно побыть одной?

Мадемуазель Элен тихонько закрыла дверь. По крайней мере, она жива – не утонула в ванне, не ударилась головой, поскользнувшись на мокром кафеле, и не лежит без чувств в своей постели. На какой-то миг у мадемуазель Элен отлегло от сердца, но она твердо вознамерилась держать ситуацию под контролем и отдала соответствующие инструкции персоналу третьего этажа. Им надлежало следить за номером и докладывать немедленно, если кто-нибудь будет входить или выходить. Ни одному человеку не позволено голодать в парижском отеле «Ритц» и – что еще хуже – спать на одних и тех же простынях две ночи подряд!

Свернувшись калачиком под легким одеялом, которое служило ей сейчас единственной защитой от жестокости внешнего мира, Билли безуспешно пыталась снова заснуть. Вернувшись из мастерской Сэма, она приняла лошадиную дозу транквилизаторов и снотворного, чтобы заглушить душевную боль. В мастерской она привела все доводы, какие способна была найти, в попытке объясниться с Сэмом, но с тем же успехом она могла бы обращаться к стенам. Все получилось так нелепо, так несправедливо! Она чувствовала себя внезапно покинутой, как если бы Сэм вдруг взял и умер у нее на руках. В отеле Билли сначала мерила шагами свои апартаменты, взывая опять к одним безмолвным стенам, как будто эта другая комната могла облегчить ее безнадежное отчаяние, дать ей утешение, подать хоть какой-то знак, что не все еще потеряно. Глаза ее были сухими. Наконец начали действовать таблетки, и она рухнула на кровать, провалившись в бесконечную ночь ужасного, обрывочного сна, а перед глазами у нее продолжало стоять лицо Сэма, когда он сказал ей, что она ему отвратительна.

Теперь, когда сон окончательно покинул ее, Билли чувствовала внутри ужасающую пустоту. Она ощущала свой мозг как голую равнину, опустошенную ветром, дождем и палящим солнцем, под лучами которого не могло бы выжить ни одно растение. Билли сейчас казалась себе такой вот раковиной, и ей было ясно только одно: в вопросах, связанных с мужчинами и деньгами, на ней лежит проклятие.

Ее горе не было просто всплеском эмоций. Она бы с радостью проплакала долгие часы напролет, если бы знала, что это принесет ей облегчение, но слез у нее не было. Вновь и вновь она вспоминала о тех обстоятельствах, которые привели к нынешнему ее плачевному положению. Билли навязчиво, не упуская ни одной детали, перебирала в памяти – и как будто проживала заново – те девять месяцев, что прожила с Сэмом, и год с Вито, пытаясь проанализировать каждую подробность своих взаимоотношений с ними. Когда ей удалось абстрагироваться от их столь различных характеров и сосредоточиться лишь на фактах, ей стала ясна фатальная истина: она – богатая женщина, а любить богатую женщину не под силу ни одному мужчине.

В тот момент, когда Сэм узнал, что она богата, он перестал воспринимать ее просто по-человечески. В ту же секунду он вычеркнул ее из своей жизни – иначе он не мог бы так страшно разозлиться, стать таким бессердечным, отказаться даже выслушать ее. Тот Сэм, которого она знала в минуты неподдельной страсти и любовных утех, никогда бы не сказал, что она ему отвратительна, – если бы в его глазах она не стала другим человеком, моментально изменившимся из-за своего богатства. Он отказался от нее, растоптал все чувства, которые она к нему питала, ибо почувствовал себя оскорбленным, подозреваемым, не внушающим доверия. Его гордость не вынесла этого удара, а для него гордость значила больше любви…

Вито тоже с самого начала возненавидел ее деньги. Он так и не смог поверить, что для нее они – не главное, и продолжал до конца считать их главным врагом, с которым ему не совладать. И что бы она ни делала, он смотрел на нее через призму ее огромных денег. Была ли она для него когда-нибудь просто женщиной, которая его любит? Аура богатства, от которой она попыталась оградить Вито, в конце концов погубила их любовь.

Вито обвинил ее в том, что она эксцентрична. Сэм обвинил ее в том, что она не видит в нем равного. Не будь ее денег, стали бы они так думать о ней?…

Даже если бы она знала ответ, даже если бы она точно знала, какова была бы Билли Айкхорн без всех этих денег, она никогда не сможет действительно быть такой ни для кого, кроме Джессики, Джиджи и Долли. Только женщина может воспринимать ее как подобное себе человеческое существо. И неудивительно – ведь она тоже женщина, и только женщина способна понять, что никакими деньгами не изменить этого основополагающего обстоятельства, этой, такой уязвимой, женской сути. Женщина, имеющая деньги, жаждет любви не меньше любой другой женщины! Почему мужчина не способен это понять?…

Зарывшись в груду смятых подушек, Билли с горечью призналась себе, что для женщины с ее проблемами невозможно найти подходящий выход из положения. Наверное, сто женщин из ста желали бы для себя таких проблем и отдали бы что угодно, лишь бы оказаться на ее месте. У нее было все. Какое право она имела желать еще большего? Ей следовало раз и навсегда отказаться от мучительных и безнадежных поисков, ей следовало отучить себя от мысли о любви. От мужчины нужно ожидать не больше, чем от путешествия в другую страну, – новизна, новая еда, новые пейзажи, новые обычаи, звук другого языка. Тогда она могла бы спокойно возвращаться домой, без ран в сердце, не чувствуя этой боли. Заниженные требования – так, кажется, это называется? Или это просто жизнь?…

За дверью спальни послышались приглушенные голоса. «Наверное, опять мадемуазель Элен, – подумала Билли. – В своем служебном рвении она готова даже дверь с петель снять. К черту их всех! Есть, в конце концов, что-нибудь святое в этом отеле?!»

Она выпрыгнула из постели и в раздражении направилась к двери, прислушиваясь к тому, что говорилось в коридоре.

– Бьюсь об заклад, это похмелье. – Билли узнала голос одной из горничных.

– Или запой, – авторитетно заявила другая. – В баре номера достаточно выпивки, чтобы продержаться несколько дней.

Билли поспешила вернуться в постель и посмотрела на большие настенные часы. Двенадцать. Что это – полдень или ночь, – в темной комнате понять было невозможно. Она быстро подошла к окну и в нетерпении отдернула самую плотную штору из трех, которые закрывали каждое окно отеля, – огромное парчовое полотно на толстой подкладке. Потом она взялась за изысканные нижние занавески розового шелка и наконец, раздвинув последний слой – тюлевые гардины, нажатием кнопки подняла металлические ставни. В комнату сразу ворвался солнечный свет. Полдень. «Слава богу!» -подумала Билли и направилась к телефону, чтобы заказать плотный завтрак. Потом она позвонила Горничным, попросила убрать в номере и, отперев двери, удалилась в ванную, чтобы вдоволь постоять под душем. Вымыв и высушив волосы, она зачесала их небрежно назад, после чего машинально нанесла макияж, сознательно отвлекаясь на эти рутинные дела.

Когда Билли в банном халате вышла из ванной, она увидела, что все окна в ее апартаментах открыты, постель застелена, на каждом столе и на бюро стоят свежие белые розы, а на подносе ее ожидает номер «Интернешнл геральд трибюн». Билли с изумлением узнала, что уже суббота. Неудивительно, что у нее кружится голова и подводит живот – она, должно быть, приняла больше таблеток, чем хотела. Но какие подозрительные эти горничные! Без сомнения, долгие годы работы в отеле научили их всегда ожидать худшего.

Билли съела все, что было на подносе, и заказала еще рогаликов и кофе. Пока несли еду, она смотрела на светлую полоску на полу – тот редкий, хрупкий и драгоценный луч солнца, который иногда выпадает Парижу зимой, напоминая парижанам, что их город лежит на одной широте с Хельсинки.

Внезапно Билли вздрогнула, вспомнив, что накануне вечером должен был состояться вернисаж Сэма. Через секунду она уже говорила по телефону с консьержем.

– Месье Жорж, не могли бы вы оказать мне услугу? Позвоните, пожалуйста, в галерею Тамплона на улице Бобур и спросите, не проданы ли какие-либо скульптуры вчера на вернисаже. Только, пожалуйста, не говорите, кто вы такой.

Повесив трубку, она стала ждать звонка. Сейчас ей казалось, что следом за Адамом и Евой господь наверняка создал консьержа отеля «Ритц»…

Через несколько минут телефон зазвонил.

– Не может быть! Пять работ?! Да-да, месье Жорж, вы меня очень порадовали. Благодарю вас.

От радостного удивления голова у нее пошла кругом. Пять работ в первый же вечер! Кто мог ожидать такого успеха от американца, который никогда прежде не выставлялся в Париже? Сэм должен просто ликовать. Он должен чувствовать… он должен… Нет, это она должна использовать такую прекрасную возможность и немедленно написать ему, пока не прошло его торжествующее состояние! Она должна объяснить ему все! Конечно, сейчас Сэм будет более покладист – он должен просто прыгать до потолка от радости, забыв про все свои страхи и сомнения.

А может, Сэм давно уже простил ее? Ну, конечно! Он просто не знает, где ее искать, он представления не имеет, где она может быть! И если она не напишет ему сейчас, он так и останется в неведении. Будет рвать на себе волосы, сгорая от желания ее увидеть, полный раскаяния, ненавидящий себя за свои слова… Да! Отыскивая ручку и бумагу, Билли ясно видела его перед собой, видела выражение его лица, когда он осознал, что потерял ее навсегда. Скорее, скорее, она должна сделать это быстро! Ведь, пока он не прочтет ее письмо, она не сможет с ним увидеться.

Эта мысль целиком захватила Билли и повела за собой. Она писала страницу за страницей, объясняя, каково ей при знакомстве с каждым мужчиной ошущать, что к ее платью, как ценник в магазине, пришпилен факт ее богатства. Она писала, что не думала его оскорблять, а просто ждала подходящего момента, чтобы все ему рассказать. Она столько раз боролась с искушением сказать ему правду, но сначала она была слишком счастлива своей новой ролью простой девушки и радовалась тому, что ее любят не за ее деньги. Да, эта радость значила для нее слишком много. Она смалодушничала, но это единственное, в чем она перед ним провинилась. Она не виновата в тех грехах, в которых он ее обвинил. Поначалу ей нравилось носить маску, в этом была такая чарующая новизна – невинное удовольствие, от которого никому не было вреда. Потом, к концу лета, он весь ушел в работу, в подготовку выставки и стал даже нервничать по этому поводу. Как можно было тревожить его в такой момент, в эти тяжелые месяцы перед открытием выставки? О, конечно, она совершенно не сомневалась в его успехе! Но он должен был доказать это самому себе – и она снова решила подождать. Теперь она понимает, что была не права, что совершила роковую ошибку, но этот просчет объясняется лишь ее любовью!

Единственное ее преступление – это глупость. Разве он не может отнестись к ней снисходительно, разве не может ее простить?

«Неужели он мне не поверит?» – спросила себя Билли, запечатав письмо. Она дрожала от возбуждения, убежденная в том, что только что изложила на бумаге чистую правду. Неужели Сэм не поймет того, что произошло, после всех ее объяснений?

Билли позвонила вниз и попросила прислать посыльного, чтобы на такси отвезти письмо в галерею. Как только письмо унесли и труды последнего часа были завершены, ее стали раздирать сомнения, о которых она не думала, пока писала. Она уронила голову, закрыла глаза и уткнулась лицом в ладони, представляя себе, как Сэм открывает конверт и читает письмо. Не упустила ли она чего-нибудь, чего-то завершающего, что могло бы сделать еще более убедительными ее мольбы? Билли чувствовала, что не сможет выйти из комнаты, пока не дождется его звонка. Такое письмо нельзя проигнорировать – нет на свете такого жестокого человека! Он не заставит себя ждать…

Охваченная возбуждением, она снова посмотрела на часы. Почти половина третьего. У нее нет никакой возможности узнать, где сейчас Сэм. Он может обедать с Даниэлем или Анри, но скорее увлечен дискуссией с посетителями выставки. Суббота – любимый день коллекционеров, и, за исключением обеденного перерыва, когда большинство галерей закрываются, Сэм должен неотступно находиться на выставке, готовый ответить на любые вопросы посетителей. Сегодня галерея может работать до позднего вечера, открытая для полчищ любителей искусства. Вчерашний вернисаж проходил с семи до десяти, и Даниэль может запросто решить не закрываться допоздна и сегодня, если транспорт будет работать.

Когда же Сэм сможет ускользнуть, чтобы прочесть ее письмо? Конечно, время для этого он найдет, выберет свободную минутку и удалится с письмом в кабинет Даниэля – пожалуй, часам к четырем… или к пяти он сможет это сделать. Ну, конечно, к пяти часам! А что, если он сунет письмо в карман, решив прочесть его только дома? А вдруг он вообще порвет его, не читая?. Нет-нет, такого не может быть. Это безумие. Такое случается только в кино. И все же, если Сэм не станет читать письмо до закрытия галереи…

Билли поняла, что ей надо куда-то выбраться. Ее слишком мучила неизвестность, чтобы оставаться в четырех стенах. Привычный вид ее апартаментов теперь был для нее кошмаром, напоминающим о безвозвратно потерянном счастье. Каждая белая роза, каждая складка красиво перехваченной занавески, каждый признак роскоши и тщательной продуманности меблировки ранил ее в самое сердце, как если бы это были железные стружки, вонзающиеся в кровоточащую рану. Ее терзали всевозможные догадки, незаданные вопросы, и оставаться в этих тихих комнатах она была не в силах. Билли так много вложила в это свое письмо, что теперь буквально сходила с ума, готова была взорваться от тоски по Сэму, по его пониманию и прощению. Она разрывалась от неразумной надежды на то, что от счастья ее отделяет всего один телефонный звонок. Нет, она и четверти часа больше не выдержит здесь, ожидая! Когда он позвонит, то, конечно, оставит для нее сообщение у консьержа, и тогда она поедет к нему.

В считанные секунды Билли облачилась в темно-зеленый бархатный комбинезон и высокие замшевые сапоги на низком каблуке. Потом она просунула руки в двубортную норковую шубку, которая плотно облегала ее до талии и широко распахивалась внизу, доходя до середины икры, и застегнула пуговицы, сделанные из старинных золотых монет. Схватив сумочку и часы, она машинально вдела в уши серьги с крупными изумрудами, обточенными в форме кабошона, которые всегда надевала, когда шла к Сэму, потому что не-огранённые камни не отражали свет, и их легко было принять за подделку.

Вот только куда идти?… Меньше чем за минуту Билли спустилась вниз, пролетела через холл и пересекла улицу Ля-Пэ. Там, по другую сторону от Вандомской площади, находился магазин «Ван Клиф энд Арпелз». Она быстро вошла. В магазине было пусто, и ей навстречу сразу шагнул продавец.

– Добрый день, мадам. Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Да-да, я хочу посмотреть… – Билли запнулась. Она не могла придумать, что посмотреть, ей только хотелось чем-нибудь себя занять – все равно чем, но прямо сейчас, как он не понимает? Билли с досадой посмотрела на продавца. «Идиот, – подумала она, – круглый идиот!»

– Что-нибудь для подарка, мадам?

– Нет-нет, себе – что-нибудь необычное, особенное…

– Бриллианты, мадам? Нет? Сапфиры? Изумруды? Рубины?

– Да! – поспешно воскликнула Билли, чувствуя, что он готов продолжать до бесконечности. – Да, рубины, бирманские рубины.

– Самые редкие камни, – отозвался продавец, взглядом оценивая ее серьги. – Но, к счастью, мы как раз получили несколько великолепных экземпляров к Рождеству. Мадам пришла вовремя…

– Так принесите их! – оборвала его Билли. Ее свирепый взгляд мигом сказал ему пять самых желанных для ювелира слов. Богатая. Женщина. Американка. Импульсивная. Купит.

Проводив Билли в небольшое уютное помещение, отделанное серым бархатом и золотом, ювелир удалился на поиски вновь поступивших изделий с редкими бирманскими рубинами. В комнате было так тихо, словно она имела звукоизоляцию. Это была комната для солидных клиентов, комната, в которую не проникала городская суета. Капризно постукивая ногой, Билли ждала возвращения ювелира. В круглом зеркале, стоящем на столике рядом с черной бархатной подушечкой, на которой, по-видимому, клиентам демонстрировались драгоценности, она вдруг поймала собственный взгляд и, ошеломленная, подалась вперед. Всемогущий боже, неужели она так выглядит? От какой-то безумной жадности, которая светилась в ее глазах, она опешила. Меж бровей пролегла борозда, о существовании которой она прежде и не догадывалась, а губы были сжаты в гримасе нетерпения, как если бы она сдерживала желание наброситься на кусок сырого мяса. Выражение алчности сделало ее лицо уродливым. Казалось, она задыхается от нетерпения, которое в сочетании со смертельным страхом и необоснованными надеждами грозило удушить ее. И эту угрозу она пыталась сейчас прогнать, примеряя и рассматривая драгоценности, подобно тому как в средние века больных спасали от лихорадки кровопусканием…

Нет! Билли вскочила на ноги и в одну секунду оказалась на улице. «Я сошла с ума», – сказала она себе, глубоко вдохнув морозный воздух, и почти бегом устремилась к Сене. Это безумие – покупать драгоценности, которые тебе не нужны, только затем, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Настоящее безумие!

Неужели она и вправду думает, что драгоценности стоимостью в несколько сот тысяч долларов помогут ей снова взять судьбу в свои руки? Неужели этим можно вернуть себе силы? Если так, то она действительно не более чем сумма приобретенных ею за долгие годы покупок. Черт побери, она должна быть выше этих шикарных вещей и сверкающих побрякушек, которые навешивает на себя в самых дорогих магазинах! Она – не просто дорогая упаковка из белого атласа и бриллиантов, какой ее увидел Сэм тогда в Опере. Она – не просто женщина, которая с нетерпением ждет очередного приобретения, какой она предстала только что перед этим ювелиром в «Ван Клифе».

Проходя мимо «Картье», Билли мысленно представила себе все ювелирные магазины, расположенные по соседству с «Ритцем». Если бесчисленные футляры со сверкающими изделиями сложить в одну кучу, получится гора высотой с Вандомскую колонну, выкованную из бронзы двух тысяч пушек, которые были захвачены в битве при Аустерлице. А какой высоты была бы груда ее собственных драгоценностей – всех этих фамильных бриллиантов Айкхорнов, цветных кусочков редких минералов, которые люди принимают за истинные ценности? Но что в этих камнях? Какие слова могут они произнести, что могут сделать, что могут чувствовать? Все эти осколки света гроша ломаного не будут стоить холодной ночью, когда согреть ее сможет только тепло другого человека или пламя костра…

Билли вышла на огромную площадь Согласия, которая нетленным благородством своих пропорций делала ничтожно малым и незначительным оживленное движение транспорта. Затем она прошла вдоль греческих фасадов павильонов Же-де-Пом и Оранжереи, по мосту Согласия перешла на левый берег, пробираясь почти бегом сквозь праздную толпу, наслаждающуюся неожиданно ясным днем. Никакой цели у нее не было, и ей нечем было занять себя – только продолжать двигаться, пока не настанет тот час, который она назначила себе для звонка в отель, где ее наверняка будет ждать сообщение от Сэма. Оказавшись на тихом левом берегу, она пошла медленнее вдоль массивного здания дворца Бурбонов, пока не очутилась в маленьком скверике сразу за дворцом, где располагался ее любимый цветочный магазин.

Перед Мули-Савар, покрывая улицу и выплескиваясь на площадь, располагался сверкающий, разноцветный, удивительный рождественский сад, весь в цветущих растениях. Билли непроизвольно остановилась, не в силах отвести взгляд от поразительно веселой картины, расцветшей на фоне серого камня. Затем, не колеблясь, она обошла сквер по периметру и оказалась на другой его стороне. Ей не хотелось сейчас поддаваться искушению и покупать хотя бы даже просто амариллис в горшке.

«Ничего аморального в том, чтобы покупать какие-то вещи, нет», – убеждала она себя, продолжая идти. Покупать – это в природе человека. Люди в оазисах издавна с нетерпением ждали каждый караван, везущий товары, и даже пещерные люди, наверное, устраивали какой-нибудь обмен. Да и было ли вообще в истории время, когда покупать не считалось бы нормальным человеческим занятием?… Но только не для нее! И не сегодня. Сегодня она не должна прибегать к прежним приемам психотерапии в ожидании известия от Сэма. Билли сама не понимала почему, но так она для себя решила. Она чувствовала, что это не нужно – по крайней мере, ей, и особенно сегодня. Может быть, она просто поддалась суеверию? Решила устроить себе своеобразное испытание? Если она не станет ничего покупать, то, может, Сэм через пятнадцать минут позвонит в «Ритц»?

Нет, загадывать желания – это ребячество. Неужели она в самом деле верит, что если она будет думать только о том, как Сэм прочтет ее письмо и сразу ринется к телефону, то так оно и произойдет?

Пройдя мимо кафе, Билли замедлила шаг. В конце концов, многие считают, что мысли и в самом деле передаются на расстояние. Ведь она столько раз звонила кому-то из друзей и слышала от них, что и они только что собирались ей позвонить. Она вбежала в кафе и купила телефонный жетон, но тут ее терпению пришлось выдержать очередное испытание: невозможно было дождаться, когда тощий подросток поведает своей подружке сюжет фильма, виденного накануне, изображая Жерара Депардье. «Нужен специальный закон, – подумала Билли, – закон, дающий женщине, которой надо позвонить, преимущество перед любым мужчиной. И это они называют цивилизованной страной?» Ей пришлось несколько раз пихнуть этого противного типа локтем в бок и громко попросить его поторопиться, прежде чем он закончил свою болтовню.

Консьерж в «Ритце» ответил, что ей никто ничего не передавал. Но ведь еще нет и четырех, еще продолжается то благословенное для всякого поклонника искусства время между обедом и чаем, когда все устремляются на новые выставки. «Конечно, еще слишком рано», – сказала себе Билли, выйдя из кафе, и зашагала быстрее, как будто быстрая ходьба могла избавить ее от смятения, подавить страх, поднимающийся со дна желудка, впустить в ее мрачные мысли луч света.

Очень скоро она очутилась перед Музеем Родена. Уж сюда-то она может себе позволить войти! Французское правительство, городские власти и владельцы отеля «Бирон» пока еще не вывешивают на скульптурах ценники.

Взяв билет, Билли вдруг почувствовала, что ей совсем не хочется идти в музей. Она не могла находиться в четырех стенах, какие бы шедевры в них ни заключались. Тогда она решила передохнуть в парке позади музея, уселась на скамейку и попыталась отвлечься от беспорядочного течения своих мыслей, глядя, как играют французские дети. Раньше ей почему-то казалось, что все дети, в сущности, похожи друг на друга, но сейчас она поняла, что каждый из них – личность со своим собственным характером. Многие из них с удовольствием играли в одиночку, увлеченные какими-то своими замыслами, хотя Билли где-то читала, что самое страшное наказание для французского ребенка – это подвергнуться остракизму со стороны одноклассников, находиться в обществе, когда тебя как бы не слышат и не замечают.

Сидя на скамейке, она обратила внимание на то, что стоит кому-то из детей обидеться на своих товарищей, как он, не поднимая шума, немедленно бежит к родителям, которые, не вмешиваясь, наблюдают за детской игрой. Там малыш изливает свое горе, там его внимательно и терпеливо выслушивают, подбадривают и, успокоив, снова отправляют играть.

Когда умерла ее мать, Билли было всего полтора года. Отец, вечно занятый своими врачебными обязанностями, все свободное время отдавал исследовательской работе. Для дочери он выкраивал не более нескольких минут, и даже тогда его мысли витали где-то далеко. Единственной связью с миром взрослых была для Билли их экономка Ханна. И, только поступив в первый класс, она начала понимать, что ее жизнь не похожа на жизнь других детей. Весь круг ее общения ограничивался высокомерными двоюродными братьями и сестрами, которые ее не принимали, да их противными мамашами. Не делая ничего дурного, она все равно оказывалась в положении ребенка, подвергнутого остракизму.

Сейчас, наблюдая, как раскрасневшуюся от слез девчушку ласково обнимает, целует и успокаивает мать, Билли вдруг почувствовала, как сердце ее пронзила острая боль, а на глаза навернулись слезы.

Впервые в жизни она осознала, что сама была отвергнутым ребенком. Никогда прежде она не задумывалась о себе в таком свете, но вид этой французской девочки явственно сказал ей, что в свое время она недополучила любви и ласки. Может быть, из-за этого она не сумела обрести уверенности в собственной человеческой ценности, которую отчаянно пытается найти до сих пор?…

Но если вы не выросли с этим чувством, неужели можно его обрести потом? Да никакие бирманские рубины не дадут вам его! И даже подаренные на день рождения бриллианты, сколько бы их ни было…

Поскольку сегодня у Билли не было настроения созерцать счастливых детей, она торопливо вышла из парка и оказалась на улице Варенн. Если повернуть направо и пройти минут десять по улочке с односторонним движением, то она окажется на углу улицы Вано, всего в нескольких шагах от своего дома. Билли вдруг поняла, что это не простое совпадение, как не было совпадением и то, что ключи от дома оказались у нее в сумочке. Она поняла, что с того момента, как вышла из отеля, все время шла именно сюда.

Прежде чем повернуть к надежному убежищу – своему дому, – она решила еще раз позвонить. В соседнем кафе таксофон охранялся «мадам Пи-пи» – одной из целой армии мрачноликих француженок, считающих, что всякий, кто пользуется туалетом или телефоном, должен дать ей на чай. Эта «мадам Пи-пи» наверняка была прямой наследницей тех «вязальщиц», что когда-то сидели у гильотины, подсчитывая отрубленные головы, – такая мысль осенила Билли, когда женщина нехотя поднялась, чтобы набрать номер отеля. У консьержа для Билли оказалось три сообщения, которые она попросила зачитать. Все три были не от Сэма. «Наверное, он страшно занят, – сказала она себе, подавляя тревогу, – или вообще не получил моего письма». Она попросила позвать к телефону месье Жоржа, и тот заверил ее, что письмо было доставлено, как она просила, и расписка от месье Джеймисона у него.

Билли быстро шагала по узкому тротуару, зябко поеживаясь в наступающих сумерках, и наконец впереди показался ее дом. Она торопливо отперла ворота, приветственно помахала рукой удивленному привратнику, пересекла мощеный двор и открыла парадную дверь, набрав код на панели сигнализации.

Очутившись наедине с собой, она прижалась спиной к двери и, обхватив себя руками за плечи, горько зарыдала. Конечно, он еще не сумел прочесть ее письма, это было единственноеобъяснение. А она не может ни позвонить в галерею, ни пойти туда. Ей остается только ждать. Билли плакала вслух, никого не стесняясь, громко всхлипывая и причитая от жестокого разочарования. И все же ее не покидала упорная надежда, которая теплилась у нее весь день.

А что, если Сэм позвонил, но ничего не стал передавать? Задав себе этот неожиданный вопрос, Билли почувствовала словно удар током. В самом деле, зачем ему говорить с консьержем, если у нее в номере телефон не отвечает? Зачем что-то передавать? Да он наверняка с досады бросил трубку, когда позвонил и не застал ее на месте! Точно! И сейчас он, возможно, едет в «Ритц» или уже дожидается ее в холле… Но нет, конечно, он не мог уйти из галереи так рано. Ему необходимо оставаться там до закрытия – во всяком случае, это может решить только Даниэль.

К Билли вернулась надежда, она вытерла слезы и в рассеянности побрела в дальний конец дома, где был устроен зимний сад. Вдоль трех застекленных двойными рамами стен тянулась длинная банкетка; сидя здесь, можно было смотреть на вечнозеленые растения. Новая система центрального отопления была включена на минимум, но комната еще хранила тепло дневного солнца, и Билли, сняв шубку, свернула ее в пушистую подушку и положила рядом с собой. Облокотясь на мягкий мех, она прижалась носом к стеклу, пытаясь решить, что делать дальше.

По макушкам деревьев в парке еще скользили лучи солнца, а над башней отеля «Матиньон» в гиацинтовом небе уже висела зимняя луна. С находящегося неподалеку собора Святой Клотильды донесся первый удар колокола, которому стали вторить многочисленные колокола церквей со всего квартала, отбивая пять часов и сливаясь в неожиданную, дивную гармонию. Он не позвонил…

«Ну что ж, отдохну здесь», – решила Билли. Длительная пешая прогулка и мучительные телефонные звонки вконец измотали ее. Постепенно она позволила себе расслабиться под убаюкивающие звуки колокольного звона, с утешающей мыслью о том, что одного ее слова Жану-Франсуа будет достаточно, чтобы уже через неделю поселиться в этом доме. «Может быть, уже в следующую субботу мы с Сэмом начнем обживать новый дом», – мечтательно подумала Билли. Переезд не займет много времени, да и меблировка тоже… В саду растет одна елка с поразительно симметричной кроной, и они украсят ее к Рождеству сотнями маленьких белых огоньков. Каждый вечер во всех комнатах будут гореть камины, и они будут зажигать везде десятки свечей; а днем, чтобы не мешать Сэму работать, она будет ходить по дому, передвигая и переставляя вещи на столах, шкафах и полках, пока каждая вещь не найдет своего noстоянного места, ведь для этого тоже требуется время. Ее прекрасный особняк всю зиму будет светиться огнями – кусочек прошлого, возвращенный ею к жизни.

Измученная, Билли откинулась на подушку из норки и позволила себе глубже погрузиться в эти мысли, пока ее не пробудил от мечтаний новый колокольный звон. Луна поднялась выше. Билли почувствовала, что хочет есть – нет, она прости умирала с голоду. И ужасно замерзла. Сколько же времени прошло? Неужели она задремала, сама того не замечая, и проспала целый час?

Развернув шубку, Билли закуталась в нее и застегнулась на все пуговицы. Может, стоит еще paз позвонить в отель? Нет, к черту, к черту все, это совершенно бесполезно, она уже это поняла. Ей следовало заставить себя просидеть весь день в номере, в каком бы состоянии ни были ее нервы. Одно было ясно: прочел Сэм ее письмо или нет, но у него нет возможности связаться с нею, пока она стоит в нерешительности в окутанном мраком доме, о существовании которого он не подозревает…

«Сейчас единственно разумным будет что-нибудь съесть, пока я не упала в обморок от голода, – подумала Билли. – Бирманские рубины мне, может, и не нужны, но еда… Господи, еда мне просто необходима!»

Дрожа от влажного и морозного воздуха, Билли заперла ворота и торопливо прошла вниз по улице Бак к бульвару Сен-Жермен, а там повернула направо, в сторону ресторана «Липп». В этом знаменитом ресторане бывать ей еще не приходилось, но сейчас он ближе всего, и, главное, в нем есть то, в чем она больше всего сейчас нуждается, – тепло и еда.

Билли целеустремленно вошла в заполненный людьми шумный ресторан на перекрестке Сен-Жермен-де-Пре. От холода щеки у нее раскраснелись, волосы растрепались на ветру, глаза сияли. Высоко поднятый норковый воротник оттенял блеск ее красоты, которой придавало особенный шарм состояние смешанной с надеждой паники, не покидающее ее весь день. Ворвавшись с улицы, с развевающимися полами шубки, Билли принесла с собой дыхание зимы, подобно примчавшейся из заснеженных степей русской царевне, за которой гнались волки. Она решительно направилась к суровому, неулыбчивому господину средних лет, который, очевидно, был здесь распорядителем.

– Добрый вечер, месье, – сказала она, с улыбкой глядя ему в лицо. – Надеюсь, у вас найдете одно место для меня?

Мужчина с усами, к которому она обратилась был Роже Казе, владелец ресторана, и обычно с ним говорили заискивающе и почтительно. В своей обычной бесстрастной манере он окинул взглядом незнакомку и решил, что для нее у него должно быть место, даже в самое оживленное время в самый многолюдный день в году. Все, кто сидел сейчас снаружи в кафе и стоял с рюмкой руке у двери, уже обращались к нему с униженными просьбами найти им столик, но каждому и них был дан ответ, что ждать придется не меньше часа. Однако эта женщина – такая изысканная, с такими глазами, – которая только что попросила его о чем-то совершенно невозможном, ни на минуту не сомневаясь, что ее просьба будет выполнена, должна получить место немедленно. Именно возможность исполнить такую безумную, хоть и невинную просьбу делала для месье Казе положение владельца ресторана особенно привлекательным.

Постоянные клиенты на протяжении десяти, а то и двадцати лет каждую неделю приходили к «Липпу» в надежде когда-нибудь сесть за лучший столик, чтобы потом опять сидеть за другими тоже, впрочем, неплохими – столами согласно железным правилам месье Казе. Тем не мене Билли сейчас же провели за стеклянную перегородку, отделявшую от основной части зала небольшое пространство с левой стороны, в святая святых, маленький укромный уголок с зеркалами по стенам, где всегда ужинали любимцы месье Казе – политические деятели, писатели, актрисы. У «Липпа» никогда не бронировались места, и никому, включая самых могущественных людей Франции, не было дозволено сидеть дважды подряд за одним и тем же столиком, дабы не создавалось впечатления, что они получили на это постоянное право. Мужчины брали сюда сыновей, когда те только обучались пользоваться ножом и вилкой, тщетно рассчитывая застолбить мальчику столик на будущее.

Билли очутилась между двух шумных компаний на длинном диване, обтянутом черной кожей. Перед нею возник крохотный столик с белой скатертью, появившийся как по мановению волшебной палочки, что возможно только в самых потрясающих заведениях в мире. Она бросила взгляд на короткое неизменное меню, напечатанное на небольшой карточке.

– Копченую лососину, жареного барашка и графин красного вина, – сказала она древнему официанту, не обращая внимания на бросаемые на нее со всех сторон любопытные взгляды.

Пока ей несли лососину, она жадно выпила бокал вина. Неожиданно для себя самой Билли ощутила, что расслабилась в уютной и шумной ресторанной обстановке, – как раз это ей и было нужно. Она откинулась на спинку дивана, наслаждаясь уютом и непринужденностью, которые всегда возникают в небольшом пространстве, где едят и пьют незнакомые друг с другом люди. Она выпила еще вина и почувствовала, как ее отпускает опасное возбуждение, которое держало ее в напряжении весь день.

Она потягивала вино, а рядом с ней француженки с короткими стрижками решали, не стоит ли немного отпустить волосы, чтобы спадали на лицо, а француженки с длинными волосами задумывали сделать стрижку, как у нее, чтобы можно было причесываться, просто небрежно запустив пальцы в волосы, как это, должно быть, делала она. Люди вокруг мерили ее взглядами, и той зимой в Париже самым модным цветом стал темно-зеленый, а самой модной тканью – бархат. А Билли как ни в чем не бывало продолжала ужинать, время от времени посматривая на других посетителей, которые были видны ей через стеклянную перегородку.

Женщина производит самое ослепительное впечатление, когда она ужинает в одиночестве в шикарном ресторане – если весь ее вид говорит о том, что она при этом чувствует себя как дома, не испытывая никакой неловкости от того, что она одна. Билли никогда не выглядела столь ослепительно, как в тот вечер у «Липпа», когда она сосредоточенно и с видимым аппетитом поглощала почти прозрачную норвежскую лососину и редкостного на вкус ягненка.

Среди сидящих напротив была одна женщина, которая напомнила ей Джессику Торп, отчего губы ее чуть дрогнули в улыбке, заставив половину мужчин в зале встрепенуться от любопытства. Билли вдруг вспомнила, как однажды в Ист-Хэмптоне представила Джесси нелепый план своей будущей жизни. Она говорила тогда, что, будучи женщиной, которая может купить все на свете, намерена завести себе дома в престижных районах, знакомиться с престижными людьми, давать престижные приемы, фотографироваться в престижных местах в нужное время года и спать только с престижными мужчинами.

Билли с горечью помотала головой. Да, Джесси была бы сильно разочарована… Конечно, ей удалось познакомиться со многими престижными людьми, но большинство из них оказались очень скучными; и, хотя ее приглашали на многие престижные вечера, она нашла их весьма однообразными. Правда, она сумела купить один чудесный дом, но, увы, спать с престижными мужчинами ей не привелось. Она влюбилась, да, – но это не входило в ее планы…

Билли нарочно старалась не думать о Сэме, вознамерившись закончить ужин спокойно, и вместо этого перебирала в памяти всех престижных мужчин, с которыми она отказалась спать. Да, оглядываясь назад, приходится пусть поздно, но признать, что таким женщинам, как она, подходит только один тип мужчины, – и это могло бы стать для нее вполне логичным решением проблемы. Раньше Билли никогда не считала себя расчетливой, но теперь она ясно понимала, что ей следует раскинуть свои сети широко-широко и поймать в них симпатичного, холеного, элегантного, вполне земного европейца, с детства нацеленного на женитьбу на деньгах. Мужчину, для которого богатство жены было бы столь же необходимым и естественным обрамлением, сколь его титул – для нее. «Можно было бы удовольствоваться и англичанином, – подумала Билли, – да, пожалуй, англичанин подошел бы лучше всего». На протяжении ста с лишним лет английская литература учила брать в жены богатых наследниц, и это провозглашалось почетным, абсолютно серьезным и полностью соответствующим национальным традициям делом. Любой английский герцог воспринял бы ее миллионы как должное, и сейчас она бы уже могла украшать к Рождеству фамильный замок – если бы только у нее хватило здравого смысла! А что, если этот воображаемый аристократ оказался бы таким же скучным и неинтересным, как ее престижные знакомые и престижные приемы? Что, если он оказался бы мелочным и незначительным, просто красивой игрушкой – собственностью, а не человеком?

Размышляя над этим вопросом, Билли не заметила, как расплатилась по счету. Она решила немедленно вернуться в отель, но сначала ей нужно было зайти в туалет. Официант сказал, что дамская комната находится за главным залом, но дорогу Билли преградили другие официанты, спешащие с нагруженными подносами из кухни.

Когда же путь наконец был свободен и она смогла пройти по узкому проходу между столиками и, завернув за угол, попала в основной зал, то внезапно остановилась как вкопанная. Ее взгляд поймал знакомую деталь – это был рукав твидового пиджака, такого, какой носил Сэм. Замерев, Билли стала смотреть на этот рукав. Секунды замедлили свой бег, а она все ждала, что он окликнет ее. «Наверное, я ошиблась, это не может быть Сэм!» – подумала она и, набравшись смелости, подняла глаза. Лицом в зал сидели Сэм и Анри, напротив них, спиной к ней, расположился Даниэль. Подавшись вперед, Сэм замер на середине фразы. Билли сделала шаг навстречу, глядя Сэму прямо в глаза, и вся сжалась от безмолвного вопроса. Он откинулся назад и медленно покачал головой, бесстрастно глядя ей в лицо.

Билли сразу поняла, что все кончено. Он смотрел на нее как на восковую куклу, а не как на живую женщину. Анри разинул рот. Непроизвольно Билли сделала еще один шаг к столику, но Сэм остановил ее твердым и холодным взглядом. Затем он демонстративно наклонился к Анри и стал что-то говорить.

Билли повернулась и, собрав остатки достоинства, вышла из ресторана. Она едва держалась на ногах. На улице на стоянке такси стояли двое. Она машинально встала в очередь, ничего не соображая после только что пережитого потрясения. Через несколько секунд ее потянул за рукав выбежавший следом Анри. Она повернулась к нему с отсутствующим взглядом, все еще пытаясь сохранить самообладание.

– Ханни, он думает, что его работы купили ваши друзья. Сегодня к закрытию мы продали уже семь работ… Невероятно! Он думает, что вы… все это оплатили, организовали, подстроили, он убежден, что на самом деле никакого успеха нет.

– Я этого не делала.

– Конечно, мы это знаем, мы пытались ему объяснить, но он не хочет нам верить. Ханни, мне очень жаль. Он просто дурак.

– Он прочел мое письмо?

– Да, сразу, как получил. А потом стали приходить клиенты… – Анри сочувственно развел руками.

– Идите, вы совсем продрогли. Спасибо, что сказали мне, Анри.

«Наверное, я весь день это знала, – подумала Билли, – и была готова к этому окончательному фиаско с того самого момента, как мне сказали, что письмо доставлено по адресу». Иначе как объяснить, что теперь она ровным счетом ничего не чувствует? Почему она сидит на постели, не снимая шубы, ощущая и внутри и снаружи полное опустошение? Она понятия не имела, что ей делать дальше, не помнила, как добралась из ресторана в отель, она не могла представить себе своего будущего, не помнила своего прошлого, а настоящего для нее не существовало…

Внезапно Билли услышала шорох под дверью и, обернувшись, увидела на полу письмо. С полчаса она молча смотрела на конверт, потом заставила себя встать и поднять его. Письмо было подписано Джошем Хиллманом. Пожав плечами, Билли вскрыла конверт и обнаружила внутри другой, весь обклеенный иностранными марками. Это была весточка от Спайдера Эллиота. Она машинально развернула письмо и стала читать.

«Дорогая Билли.

Я все еще не знаю, где ты и получила ли ты мое предыдущее письмо, но сегодня я проснулся и понял, что мне хочется кому-нибудь написать – между прочим, это происходит со мной впервые с того дня, как я уехал из Лос-Анджелеса. Если я напишу какой-нибудь из моих шестерых сестер, то остальные обидятся, так что, поскольку ты единственная женщина, которая существует для меня на свете, кроме сестер, получить это письмо выпадает тебе. (И не ворчи, пожалуйста: матери я посылал открытки из каждого порта, так что она обо мне не беспокоится.)

Я отправился в Эгейское море и на греческие острова – представь себе, их в общей сложности 2 тысячи. В греческих турбюро утверждают, что на этих островах 30 тысяч пляжей. Неужели какой-то зануда все их сосчитал? По-моему, это больше похоже на рекламный трюк… ведь тогда на каждый остров приходится по 15 пляжей! Но я готов в это верить – мне кажется, я сам проплывал мимо по меньшей мере 29 тысяч полосок золотого песка. И почему приобретение Онассисом одного из двух тысяч островов обставлялось как крупная сделка? Вот если бы у него была собственная бейсбольная команда, на меня бы это произвело впечатление. Но остров? Какая мелочь!

Я стою на якоре близ Скалы – это порт на острове под названием Астипалея в цепи островов Додеканез. Надеюсь, тебе знакомо это название? Не стесняйся, Билли, этот городок никто не знает. Он маленький, но очень удобный: с мельницей, рыбацким поселком, лагуной и венецианской цитаделью. Я уже сказал про нудистский пляж? Серьезно, здесь есть такой. Имея выбор из 2 тысяч островов, я рассчитал, что там, где есть нудистский пляж, будет и более разнообразная ночная жизнь. Вот почему я здесь.

Удивительно, но у меня ужасное подозрение, что я выдохся. Ну, еще одна летучая рыба, еще один закат, еще один необычный портовый городишко, еще один прекрасный день в Эгейском море – или любом другом водоеме, – и я брошу это дело. Серьезно. Никогда не думал, что морем и островами можно пресытиться, но поверь мне, и у навязчивой идеи есть предел.

Я отрастил длинную косматую бороду зеленоватого цвета – исключительно от скуки, – а потом по той же причине сбрил ее. Я так много читаю, что мне, кажется, скоро нужны будут очки, но я не очень-то этим обеспокоен, пока могу различать текст на расстоянии вытянутой руки. Я видел столько звезд на небе, что могу, кажется, работать в планетарии; правда, я к этому не стремлюсь. Я могу управлять яхтой во сне, практически этим я и занимаюсь все время, и пока все обходится, потому что океан велик. Это, наверное, самое главное, что я узнал, – океан чертовски велик! Я и раньше об этом слышал на уроках географии, но теперь я это знаю сам. Прочувствовал. Надеюсь, на тебя это откровение произведет впечатление, потому что мне для него понадобилась масса времени.

Моя команда по-прежнему со мной. Я нанял пару закоренелых отшельников, так что у нас здесь никакого лишнего народу и никаких лишних разговоров. По крайней мере, они умеют варить еду. Я слишком поздно понял, что мне следовало нанять двух общительных итальянцев. Тогда сейчас я уже бегло говорил бы по-итальянски, прогуливался по Виа Венето, щеголяя лучшим в этих краях загаром, и знакомился с девушками…

Мне кажется, пора выбираться отсюда и двигать домой. Никаких особых планов у меня нет, но я знаю, что с этой посудиной у меня все. Может быть, вернусь в фотографию, а может, начну свое дело – открою галерею и буду помогать молодым художникам. Кто знает? Довольно занятная штука – быть богатым… Когда я доверил свои деньги Джошу, чтобы он вложил их для меня, мне они казались огромной суммой. Но теперь я привык к тому, что деньги растут сами собой – деньги, благодаря которым мне никогда не придется больше работать… а мысль никогда не работать оказалась для меня самым ужасным откровением! Меня все больше начинает мучить вопрос, что делать с собой и что меня ждет в будущем. Ты, пожалуй, принадлежишь к тем немногим, кто действительно может понять, что я имею в виду… В конце концов, ведь не из-за денег же ты затевала «Магазин Грез», правда? И все-таки невероятно, что мы втроем заставили эту фирму работать! Тем не менее я не вижу себя в будущем в торговле… Мне никогда не найти такого партнера, как ты, – ни с кем другим мне не будет так легко и интересно преодолевать трудности. Господи, а помнишь, какой высокомерной стервой ты была, когда мы с Вэлентайн впервые появились в Лос-Анджелесе? Но я сразу разглядел, в чем твоя слабость, и быстро привел тебя в чувство. По-моему, мы с тобой прекрасно сработались.

Билли, старушка, я отправлю это письмо завтра утром и надеюсь, ты вовремя получишь мой дружеский привет. Счастливого тебе Рождества! Я намерен отпраздновать его на всю катушку, надеюсь, что и ты устроишь себе грандиозный праздник. Когда вернусь в Лос-Анджелес, свяжусь с тобой, как только узнаю у Джоша твой адрес. Я думаю вернуться из Афин самолетом. Плыть назад придется еще целый год, мне это не подойдет. С Новым годом, моя дорогая.

Целую тебя,

твой Спайдер».

По лицу Билли катились горячие слезы. Дочитав письмо, она не могла понять, почему плачет, что вернуло ей способность чувствовать. Наконец ей стало ясно, что это слезы радости за Спайдера. Он излечился, это снова прежний Спайдер.

У нее было такое чувство, будто она вырвалась из своего ледяного замка, в котором долго бродила, сбившаяся с пути и безразличная ко всему. Если Спайдер выжил, то и она сможет! Жизнь не кончена из-за того, что один малодушный мужчина не нашел в себе достаточно уверенности, чтобы разглядеть, кто она в действительности такая со всеми ее деньгами и прочим. Ну его к черту, этого Сэма, с его муками творчества и страхами! Ну их всех к черту, этих ах-каких-ранимых трусов, у которых хватает духа только на то, чтобы гордиться, что они родились мужчинами, но которых раздирают вечные сомнения в себе и мучительная неуверенность по поводу своих достоинств! И к черту ее притворство, стремление казаться не той, какая она есть! В конце концов, она не виновата, что все эти мужчины смотрят на женщин лишь как на слабый пол и приходят в ужас от того, что женщина может показать свою силу. Какие же они безвольные трусы!

Билли охватило чувство, которое она не могла определить иначе, как буйную ярость. Она позвонила вниз и заказала на завтра билет в Нью-Йорк. На сборы у нее целая ночь; этого времени больше чем достаточно. А выспаться она сможет в кресле самолета, покидая Париж и всех, кто здесь есть.

IV

«Весь этот безумный уик-энд – совершенно в духе Зака Невски!» – восторженно подумал Ник де Сальво. Еще вчера утром вся труппа Зака умирала от депрессии, не видя никакого выхода: все актеры до единого – даже Ник, звезда, – не находили ничего интересного в подтексте пьесы. Даже от самого этого слова – «подтекст» – его мутило. Подтекст, черт бы его побрал!

А может, им просто надоело репетировать? Или общее негодование по поводу того, что их заставляют вникать в какую-то особенную трактовку драматурга, было вызвано обыкновенным чувством неуверенности, в котором они не желали себе признаться? Как бы то ни было, многие из них уже жалели, что в свое время не послушались советов мамы с папой и не занялись каким-нибудь нормальным делом.

Ник сидел на репетиции, читал текст, как обычно, но на душе у него было скверно оттого, что пьеса внезапно перестала его интересовать. Какое ему дело до Гамлета и его мамаши? До его переживаний по поводу того, как дядюшка Клавдий обошелся со своим братом? Какое ему, к черту, дело, свихнулась ли эта Офелия из-за того, что ее обидел Гамлет, или же у нее и без того крыша поехала? И вообще, что долго рассуждать об этом нытике? Какой нормальный парень станет беспокоиться из-за того, что после смерти он возможно, – «быть может», как он выразился, будет видеть сны? Разве дурные сны – это не самая малая из его, Гамлетовых, забот?

Зачем понадобилось ему, Нику де Сальво, делающему большие сборы, настоящей звезде, отвергать предложение сняться в заведомо кассовом фильме в компании «Юниверсал», возвращаться Нью-Йорк и играть Гамлета в экспериментальна внебродвейском театре? И что с того, что все виднейшие актеры в истории считали своим долгом попробоваться в величайшей пьесе всех времен и народов? Зачем он полез в это дело? Вовсе не o6язательно доказывать себе самому, что до Олива ему далеко, – он и так это знает. У его агента глаза на лоб полезли, когда он услышал, что Ник отказал такой престижной компании. Правда, в «Юниверсал» ему не предлагали играть Шекспира…

Да, вчера вся труппа без исключения напоминала угрюмых, недовольных школяров, которых не выпустили на перемену. И вот появился Зак, молча обошел стол, заглядывая в кислые лица с отеческой заботой, выдал каждому по пончику с повидлом из большого бумажного пакета, засмеялся своим громким, беспечным смехом и велел всем взять отпуск на 72 часа. Не пять или десять минут перерыва, и даже не просто выходной, а на трое суток исчезнуть из репетиционного зала и не появляться до вторника, чтобы за три дня полноценного отдыха восстановиться после работы над великой пьесой.

– Вы все талантливые, – объявил он им, – у вас есть все данные, иначе я бы вас сюда не взял, но вы насилуете себя. Можно сымитировать что угодно – даже оргазм, – но играть через силу Шекспира нельзя. Поэтому вон отсюда! Повеселитесь вволю, и, только когда отдохнете, покажетесь мне снова на глаза, иначе я не позволю вам играть трагедию!

В десять секунд комната опустела, и Ник решил поехать с Заком в горы. «Это самое интересное, что может предложить Нью-Йорк», – думал он, ведя машину по расчищенному после недавней метели шоссе.

Они с Заком дружили еще со школы, хотя иногда тот доставал Ника своими бесконечными разговорами об этом проклятом «подтексте». «Я кое-чего стою, Ник, – говорил Зак, – и я здесь для того, чтобы воплотить замысел драматурга. Но я не смогу этого сделать, если я не стану обращаться к его подтексту. Задача постановщика – дать творческим людям открыть для себя такое, что они могут понять только благодаря мне».

Что ж, Зак, как всегда, прав. Единственный случай, когда он был явно не прав, произошел в седьмом классе, когда он сам попробовал играть. Возможно, благодаря его высокому росту Заку предложили главную роль в пьесе. Играть он совершенно не мог, но зато с первой репетиции запомнил весь текст и потом всем подсказывал, когда они что-нибудь забывали. Он стал давать советы и в конце концов навязал им свою трактовку – трактовку тринадцатилетнего подростка, предоставив бедной мисс Леви, их педагогу по внеклассной работе, которая официально руководила постановкой, только удивляться.

«Наверное, благодаря тому, что тогда мы вместе с Заком делали тот спектакль, я и стал теперь приличным актером», – подумал Ник. Даже тогда Зак подбадривал его, даже в совсем юном возрасте у этого парня было свое видение, и он умел его передать другим. В Голливуде Ник не слушал ничьих рассуждений об авторской идее, надо это признать. Как и весь Молодой Голливуд, он просыпался по утрам с вопросом, чему он обязан своим успехом – голому везению, удачно выбранному моменту и внешности, гордиться которой было нечего, ибо он получил ее от рождения, или может быть, все же актерскому таланту. Актеры всегда живут в страхе. Весь город был полон страхов. А Заку каким-то чудом удалось истребить в нем этот страх и внушить отвагу. Занятия с Заком научили его раскрываться перед камерой, позволили ему проявить свой талант в полной мере. Показать свой товар. Собственно, его товаром была способность играть, и это было единственное, что он мог предложить, не считая смазливой физиономии. Ему требовалось работать с режиссерами, которые могли бы оценить именно этот товар, которые считались бы с ним и не подавляли бы его творческой индивидуальности. «Да, – подумал Ник, – надо признать, что подтекст для меня тоже не пустой звук. Поработав с Заком, никто не может от него отмахнуться. Давно надо было провести уик-энд вместе с Заком. Вдохновение, твое имя – Невски! И где этот, парень научился кататься на лыжах?»

Все было прекрасно, но Ник не мог понять, как Пандора Харпер, исполнявшая роль Офелии, отчаянно и, насколько он мог судить, безответно влюбленная в Зака, умудрилась увязаться за ними в эту поездку. Он не помнил, чтобы приглашал ее, но она как бы была при нем. Она была не в его вкусе, он не возбуждался при мысли об обладании ее холеной, сияющей белокурой красой, хотя Пандора, надо отдать ей должное, могла играть подлинную страсть, иначе Зак не взял бы ее в пьесу. Она происходила из сверхдобропорядочной семьи, в свое время даже получила титул Дебютантки года или что-то в этом роде и была полна пугающих амбиций стать звездой, да и данные для этого у нее имелись. Но какой бы актрисой она ни была, его мало интересовала девушка, истекающая слюной из-за Зака.

Кого он совсем не мог понять, так это Джиджи Орсини. Кто она – девушка Зака или просто подруга его сестры? Что у них за отношения? Было, совершенно непонятно, как она сумела попасть в их маленькую горнолыжную команду, особенно если учесть, что она никогда прежде не стояла на лыжах. Нику хотелось до этого докопаться, потому что если она не с Заком, то он сам охотно научил бы ее, как быстро и легко снять лыжные ботинки, спортивные брюки, теплое белье – все то, что, по ее словам, oна одолжила специально для этого случая. В Джиджи чувствовалась какая-то пикантность, изюминка, какая-то энергия – словом, все, что будоражит кровь по весне. Ничего избитого и скучного. В ней угадывались острота и темперамент, никакой благовоспитанности и занудства. Если окажется, что у Джиджи и Зака ничего нет, уж он тогда…

«Интересно, – думала Пандора Харпер, – как эта никому не известная Джиджи, к тому же не умеющая кататься на лыжах, умудрилась прилепиться к Нику де Сальво – чуть не самому обещающему актеру Молодого Голливуда? Или это Зак, в своей божественно-повелительной манере, притащил ее в качестве пары для Ника? Как ни странно это звучит, но и в наши дни по-прежнему то и дело кого-то сводят. Вполне возможно, что просто сестрица уговорила его пристроить подружку. Вот прилипала!»

Эта самая Джиджи была довольно бойкой девочкой, в этом ей не откажешь, только вот Пандора терпеть не могла бойких. Таким верить нельзя ни на грош, они подленькие и готовы пойти на всяческие ухищрения, чтобы только завалить в постель того, кто им приглянулся. Они обладают каким-тo животным коварством, или, выражаясь шекспировским языком, «врожденным даром хитрости и лести».

Блистательный, великолепный Зак, как ни горько в этом признаваться, был по-старомодному привязан к своей сестре. В мире, где сентиментальных мужчин не сыщешь вот уже сто лет, где ценится все, что угодно, только не идеалы, он оставался сентиментальным идеалистом! Если бы не его неотразимая сексапильность, она бы держалась от него подальше. Бессмысленный идеализм и старомодная сентиментальность совсем не в ее вкусе, как и бойкость. На этом еще никто не прославился. И не разбогател.

Не то чтобы Пандора придавала такое значение деньгам: у нее их имелось больше, чем она смогла бы истратить за десять жизней, – благодаря прабабушке. И это было совсем нелишне, если вспомнить, что другой актрисе пришлось бы голодать, раз она решилась работать во внебродвейском театре. Нет, деньги совсем не главное. Слава – да! Вот к чему она стремилась всей душой и не сомневалась, что своего добьется. И как чудесно – встретить на пути к славе Зака Невски, крепкого, сильного, с бьющей через край энергией и, по слухам, обладающего самой мощной эрекцией во всем театральном мире Большого Манхэттена. Пандора, считала, что каждая молодая актриса должна переспать со своей порцией режиссеров, а также, по возможности, сверх того. Такова была традиция, а ее воспитали в почтении к традициям особенно если они отвечают ее наклонностям.

Пандора позвонила Заку, как только узнала, что он пригласил Ника де Сальво участвовать в постановке. Принц Молодого Голливуда, да еще осмелившийся взяться за Шекспира, притягивал репортеров, как мух мед, и она надеялась, что в конце концов они оставят в покое Ника, чтобы переключиться на ее Офелию. Зак уже почти год работал над постановкой, и с его стороны было мудрым шагом пригласить Ника играть подлинную классику. Причем он рискнул пойти против внешности – взял на роль принца Датского смуглого латиноамериканца, больше похожего на рокера. Впрочем, Пандору не волновало, сколько продержится постановка; ее интересовала только премьера. Она послушно изображала Офелию такой, какой ее видел Зак, – ох, уж это его невозможное видение! – но твердо решила, что в вечер премьеры она будет играть по-своему. Ведь Офелия – явно выраженная нимфоманка, не просто на грани приличия, а совершенно непристойная.

Она возьмется руками за пенис Ника и на всем протяжении сцены «Ступай в монастырь…» будет на все лады ласкать его. И никто и ничто не сможет ее остановить! Ник – профессионал достаточно высокого класса, он не рискнет сорвать спектакль, а она произведет сенсацию и привлечет к себе внимание, на которое и рассчитывает. Что тогда сможет сделать Зак, после того как все критики увидят, как она раззадорит Гамлета и только что не совокупится с ним на сцене, пока он будет разглагольствовать? «Слова, слова, слова…» Она им всем покажет!

При одной этой мысли Пандора почувствовала, что готова отдаться Заку прямо сейчас. Он что-то плел о том, что ей придется жить в одной комнате с Джиджи – что ж, она сумеет преодолеть это препятствие, так что ее прабабушке краснеть не придется. Харперы никогда не позволяли другим решать за них! Даже режиссерам.

Когда Джиджи попросила о трехдневном отпуске, Эмили Гэтерум ничего не оставалось, как согласиться. Дело в том, что Джиджи уже пообещала Эмили поработать накануне Рождества и Нового года вместо двух других шеф-поваров, которые под угрозой развода должны были отмечать праздники с семьей, и теперь Эмили была ей обязана. Обслуживание приемов – бизнес, который не знает выходных, но если у вас в штате семейные люди, то вам приходится проявлять определенную гибкость. Когда утром позвонил Зак и объявил, что наконец у нее появился шанс овладеть горными лыжами, Джиджи решила, что воспользуется этим шансом, чего бы это ей ни стоило. Она ринулась к Джессике и одолжила кое-какие вещи у ее девушек, а лыжи с ботинками всегда можно взять напрокат на месте.

Единственное, чего Джиджи не могла понять, – где вся компания? Зак говорил, что они поедут с целой компанией, – или он имел в виду эту ледяную принцессу Пандору с лицом Грейс Келли и ее бесценного спутника, чересчур смазливого Ника де Сальво? В ее представлении компания означала группу людей, а не просто две пары. И еще одно: как эта Пандора ухитрилась плюхнуться на заднее сиденье поближе к Заку, предоставив Нику рулить? По неведомой причине он вздумал произвести на Джиджи впечатление и начал осыпать ее голливудскими любезностями, которые ей с детства были противны.

Жаль, что Саша с ними не поехала. Жить в одной комнате с Пандорой ей совсем не улыбалось, хотя Зак сказал, что она ничего, если к ней привыкнуть, не такая холодная и высокомерная распутница, какой кажется на первый взгляд. «Да,, чтобы проверить эту теорию Зака на практике, понадобится больше чем просто уик-энд!» – с негодованием подумала Джиджи. Это типично для Зака – придумать какую-то теорию и поступать в соответствии с ней, в точности как с его теорией относительно «Гамлета». Он уверен, что в Шекспире можно так расставить акценты, чтобы сделать его понятным каждому – даже тем, кто пришел в театр лишь потому, что считает необходимым это делать раз в год, дабы слыть культурным человеком. Джиджи иногда казалось, что Зак похож на ребенка, который строит замок из песка и заставляет товарищей ему помогать, указывая, где высыпать свои ведерки, и немедленно отправляя за новой порцией песка. Он необыкновенно талантливый в театральном смысле ребенок, еще один яркий вундеркинд, который между делом разобьет вам сердце, а сам и не заметит… Но вдруг она ошибается и Зак – как раз то, что нужно? Художник, творческая натура и к тому же тот самый добрый, любящий, удивительный мужчина, в которого она может позволить себе влюбиться?

Пока у Джиджи не было ответа на этот вопрос, но не исключено, что уик-энд в горах поможет ей найти этот ответ. Зака трудно было по-настоящему узнать в его родной стихии, потому что он вечно отдавал распоряжения, его всегда окружали люди, он всегда был начальником, боссом, лидером, но на лыжах он будет другим. Он будет самим собой. Или почти. Джиджи особенно пронзило то, что он, как выяснилось, тоже не умеет кататься, так что они будут в одинаковом положении.

«Где-то я дал промашку», – с досадой подумал Зак, пропуская мимо ушей болтовню Пандоры. Он намеревался в машине сидеть сзади вдвоем с Джиджи, любуясь зрелищем восходящей над снежными просторами луны и давая возможность Нику и Пандоре на переднем сиденье развлекать друг друга. И тогда Джиджи, по крайней мере, позволила бы ему взять ее за руку. Но случилось так, что Пандора каким-то невероятным образом приняла его знаки на свой счет и проскользнула на сиденье, которое предназначалось Джиджи. «У нее хорошая хватка, у этой девочки, – мрачно думал Зак, – она далеко пойдет. Ее стихия – Голливуд Альфреда Хичкока, но в силу непомерных театральных амбиций она ни за что бы в этом не призналась. И все же она весьма способная актриса и хорошо усваивает режиссуру…»

Не считая этого сбоя, все шло в соответствии с его планом – он вытащил Джиджи из Нью-Йорка, подальше от тлетворного влияния своей сестрицы, туда, где они смогут побыть без посторонних глаз, наедине с природой. Зак свято верил в природу – может быть, потому, что был абсолютно городским человеком, – и подозревал, что природа может расположить к нему Джиджи сильнее, чем вся сценическая чепуха. Конечно, какая бы ни была погода, Джиджи не отправилась бы на уик-энд с ним вдвоем, поэтому ему пришлось взять с собой Ника и Пандору. Что касается остальной части труппы, то он просто обязан был дать им этот короткий отдых, чтобы они разбили ту стену, которая им стала мешать и которую надо обязательно разрушить. Это повторяется из раза в раз, даже при работе над фарсом, – всегда наступает период застоя, когда даже самые преданные театру актеры начинают закисать, и тогда режиссеру – если он, конечно, умный режиссер – остается одно: дать им передышку. Но с Шекспиром, с его гаммой чувств и буквально подавляющим богатством языка, который денно и нощно прокручивается у них в головах, таких передышек требуется больше: нервная система не выдерживает, и единственное, чего они в такие минуты хотят, – это пойти домой, смотреть мыльные оперы, жевать пиццу и дрыхнуть на диване.

Ему легче: он никогда не показывается на сцене, он всего лишь ремесленник, сапожник, латающий туфли, от которых остались одни дыры; и все-таки именно он управляет коллективом единомышленников, ставит пьесу, в конце концов! Реализация пьесы в этом мире всегда зависела от режиссуры, и он – счастливейший из смертных. Ему посчастливилось стать режиссером, держать перед собой шекспировский текст, эти самые прекрасные слова из всех придуманных человечеством, – хотя кто-то, наверное, поставил бы на первое место Библию. И эти слова стоят на своих местах на странице и ждут, когда он снова превратит их в кусочек жизни, в торжество человеческого духа и разума – похлеще какого-нибудь теста на интеллект или вступительного экзамена.

Среди режиссеров есть и такие, на кого время от времени нападает тоска, и они начинают думать, что работа дирижера в оркестре куда лучше, потому что дирижер стоит на сцене, будучи не только интерпретатором композиторского замысла, но и участником представления. Конечно, и у него бывают моменты творческого кризиса; иногда он даже задает себе вопрос: кто он, собственно, такой, Зак Невски, если занимается толкованием авторского замысла, используя в качестве инструмента актерские способности? Но потом он начинает понимать, что не променяет работу со словом ни на какие самые сладкие звуки, вспоминает, что у него нет музыкального слуха, и спрашивает себя, действительно ли единственный, кому он завидует, занимаясь своим делом, – это господь бог. Как правило, Зак отвечал на этот вопрос положительно, но иногда признавался себе, что еще больше он завидует актеру-режиссеру. И тогда Зак убеждался, что ему больше, чем кому-нибудь, нужны пицца и отдых – как компенсация за то, что актерского дарования у него нет.

Ну и что же, нельзя же требовать от природы всего сразу. Его устроило бы и то, что у него есть, плюс Джиджи. Если бы он не был абсолютно уверен, что Ник ни за что не покусится на его девушку, то сейчас бы, наверное, страшно ревновал, слушая их непринужденное голливудское воркование. Он чуть не забыл, что отец Джиджи имел отношение к кинорежиссуре. К счастью, этот непостижимый негодяй не играет в ее жизни никакой роли. Возможно, Вито Орсини уже окончил свой земной путь, хотя такие типы редко исчезают, от них, как правило, очень трудно избавиться. Ну, по крайней мере, ему не придется просить у Вито руки Джиджи, этот подонок лишил себя всех отцовских прав. Если ему и нужно у кого-нибудь испрашивать благословения, так скорее у Саши. Или у мачехи Джиджи, самой Билли Айкхорн, которая сейчас где-то в Париже. Но прежде ему надо вытащить Джиджи на лыжах на сияющий снег, побыть с ней вдвоем посреди первозданной красоты, с настоящим синим небом над головой и настоящими соснами вокруг, надышаться настоящим свежим воздухом, а не тем, какой вам предлагают в Центральном парке. Он ежедневно мечтал покататься с ней на лыжах, и наконец его мечта осуществится!

Они приехали в Киллингтон поздно вечером в пятницу и сразу же легли спать. Джиджи и Пандора поселились в одной комнате без разговоров: уж слишком сильно они устали. Зак с Ником заняли соседний номер.

Наутро они плотно позавтракали – блины, бекон и овсянка – по совету Пандоры, которая встала на лыжи в трехлетнем возрасте, и Ника, который частенько катался в Вейле и Солнечной долине. Затем Джиджи с Заком отправились брать напрокат лыжи и ботинки, чтобы затем нрисоединиться к какой-нибудь группе начинающих. В Киллингтоне новичков обучали кататься на коротких, метровых лыжах и без палок. Это была удивительно эффективная форма обучения, дающая начинающим возможность почти сразу ощутить захватывающий спуск с горы без неловкой возни с длинными лыжами и размахивания палками.

Урок в группе новичков был организован максимально просто. Все вместе они пробовали спуститься с пологого склона и остановиться, развернув лыжи на девяносто градусов вверх. Их было пятнадцать человек, и они последовательно делали на каждом спуске по нескольку поворотов, повинуясь командам инструктора. Таким образом они не успевали развить скорость. На холме одновременно занимались несколько таких групп, и каждая группа совершала свое движение вниз поэтапно, терпеливо дожидаясь, пока каждый ее член выполнит поворот. Когда подошло время обеда, все начинающие лыжники успели испытать захватывающую радость оттого, что сумели-таки спуститься с этой горы, на вершине которой они сначала стояли. Значит, сумеют сделать это снова.

Стоя у подножия учебного склона, Джиджи и Зак смотрели вверх, отыскивая глазами Ника – черную пулю и Пандору – тонкую серебристую стрелу. Оба летели с высоты прямо на них, стремительно набирая скорость, и в конце концов резко затормозили прямо у ног друзей, взметнув облако снега.

– Валяйте, валяйте, выпендривайтесь! – фыркнул Зак. – Мы скоро тоже так научимся.

– Чтобы научиться спускаться по прямой, Зак, требуется время… и известная храбрость, – нравоучительно заявил Ник, отстегивая лыжи.

– Что это значит?

– Это значит развивать на спуске максимальную скорость, не делая нарочитых поворотов. Пока ты этого не освоил, ты не можешь прочувствовать горные лыжи в полной мере. Ты еще не победил этой горы и своего, вполне естественного, страха падения. Падать никому нехочется.

– Да ладно тебе, Ник! Посмотри, какие малыши спускаются с самого верха не хуже вас с Пандорой. Им, наверное, по два-три годика, – запротестовал Зак.

– Конечно, но они встали на лыжи раньше, чем научились ходить. Это не так просто, как кажется.

– Ах ты, элитная свинья! – рассмеялся Зак. – Вы есть не хотите?

– Я хочу, – заявила Джиджи, глядя, как Пандора легко закинула лыжи на плечо и, взяв обе палки в одну руку, зашагала к отелю, самоуверенно покачивая обтянутым серебристым костюмом задом. Глядя, как Зак оценивающе посмотрел ей вслед, Джиджи вспомнила, что на ней самой мешковатые темно-синие спортивные брюки и темнозеленая куртка, которые в сочетании смотрелись очень скучно, – и то и другое она одолжила у сестер Страусс. Ее внезапно кольнуло от сознания того, какой дилетантский и нескладный у нее вид, особенно по сравнению с Пандорой.

Свой ленч они проглотили стоя, поскольку ровно в два начиналось очередное занятие группы. Ник с Пандорой пошли к подъемнику, помахав на прощание Заку и Джиджи с плохо скрываемым сочувствием.

– Джиджи, ты правда хочешь провести весь день, занимаясь этими однообразными упражнениями? – сразу задал ей вопрос Зак.

– Но так организованы занятия, – ответила Джиджи твердо.

– Джиджи, горнолыжная школа – такой же бизнес, как все остальное. Они не дают тебе идти вперед, и ты продолжаешь им платить, даже если ты уже в состоянии справиться сам. Подумай, ведь мы большую часть времени ждали остальных – у тебя нет разочарования по этому поводу?

– Есть, конечно, но как еще я смогу научиться?

– Послушай, Джиджи, ведь мы теперь оба знаем, что и как делать, верно? Мы научились останавливаться и делать поворот, так? Почему бы нам не плюнуть на эти уроки, не подняться на гору и не начать медленно спуск по самой безопасной трассе для начинающих? Мы будем делать в точности то же самое, чему нас учили утром, но при этом успеем покататься в десять раз больше, чем в группе.

– Звучит разумно, Зак Невски, только у меня есть подозрение, что ты лелеешь дурацкую надежду проехаться по прямой.

– Джиджи, обещаю тебе, клянусь каждым драгоценным волоском на твоей золотистой головке, что сегодня я не стану и пытаться. Я не сумасшедший. Конечно, к концу уик-энда я попробую, но сегодня хочу отработать то, что мне пока под силу, Такое солнце, такое синее небо, неужели мы станем терять зря время?

Джиджи посмотрела на Зака и неожиданно улыбнулась. Связывать по рукам и ногам такого атлетически сложенного мужчину показалось ей бессердечием. В их группе начинающих он был лучшим, воспроизводя движения инструктора намного точнее и легче, чем все другие, в естественном ритме выполняя повороты, наклоняя корпус вперед, сгибая колени и ловко раскидывая руки в стороны. В конце концов, Орловы-Невски всегда отличались хорошей пластикой – например, осваивая новые танцы. Сейчас на лице Зака была написана такая трогательная мольба, прямые черные волосы упали на лоб, а в глазах горела такая жажда приключений…

– Ах, Джиджи, ты ведь и сама хочешь поскорей разделаться с этими учебными склонами! Даже название какое-то унизительное, а уж народу там – как в метро. В группе нам выпадает всего несколько минут катания за все занятие. – Зак говорил с той убедительной настойчивостью, с какой он на своем веку уговорил множество актеров испытать свои силы в чем-то совершенно новом, о чем они раньше не могли и мечтать.

– Я даже не знаю. – Джиджи колебалась, борясь с огромным искушением пойти против своего собственного убеждения.

– Единственный способ почувствовать, что мы здесь, – это подняться на гору. Ты же знаешь, что я буду тебя беречь от всяких неожиданностей… Ну, пойдем же, Джиджи, давай рискнем!

– Ох, Зак… – Джиджи бросила взгляд на свои короткие лыжи красного цвета и впечатляющие ультрасовременные ботинки, – но ведь это так опасно…

– Обещаю, что буду тебя оберегать, Джиджи! Ну, пожалуйста! Без тебя я не пойду. Одному мне будет неинтересно.

– Ох… Ну хорошо, – согласилась она, ибо перед Заком Невски устоять было невозможно.

Зак оказался прав. У вершины горы трасса для начинающих была шириной в несколько сот ярдов, это было целое поле хрустящего, нетронутого, рассыпчатого снега. Казалось, от истоптанных, изъезженных вдоль и поперек учебных склонов, которые лежали ниже, вершину отделяют не несколько метров, а километры. Они стояли на вершине мира, в звенящей тишине, и перед ними, куда ни кинь взгляд, сияли бело-сиреневые пики гор. У Джиджи было такое чувство, будто воздух, которым она сейчас дышала, соткан из солнечного света и чистоты. Даже просто стоя здесь, она ощущала неизведанный доселе мир и покой, да и свое собственное «я» представлялось ей совсем иным, каким-то новым и незнакомым. А ведь всего этого она не узнала бы, если бы не послушалась Зака и отказалась подниматься на вершину.

Джиджи ехала по лыжне, оставляемой Заком, не трудясь прокладывать свой собственный путь. Не обращая внимания на проносящихся мимо многочисленных лыжников, он аккуратно спускался впереди нее, старательно притормаживая, чтобы не развить слишком большую скорость, и периодически останавливаясь, чтобы она могла его догнать. Джиджи двигалась еще не очень уверенно, координация давалась ей не без труда. Но вскоре, по мере того как они спускались все ниже, она начала обретать уверенность в движениях и могла уже легко затормозить точно в том месте, где ее поджидал Зак. Внизу, когда они решали, подниматься им или нет, он не предупредил ее, что намерен вознаграждать каждый ее успех легким поцелуем в макушку, но сейчас, на лыжах, она не могла этому противостоять, тем более что не считала макушку эрогенной зоной. По крайней мере, сначала она таковой не была, но постепенно чувствительность ее нарастала, и в конце концов Джиджи начало казаться, что у нее под скальпом скрыты предательские и очень чувствительные нервные окончания, о существовании которых она не подозревала.

– Послушай, Зак, хватит!

– Но это все равно что потрепать собаку за то, что она освоила новый трюк. Только и всего. – Он обезоруживающе улыбнулся ей.

– Собаки на лыжах не катаются… И перестань обращаться со мной как с ребенком. – Джиджи недовольно покачала головой.

– Тогда какие места я могу у тебя целовать? Я не хочу, чтобы ты думала, что твоя отвага и ловкость остаются незамеченными.

– Никакие, Зак. Ты знаешь мои принципы, – сказала она сурово.

– Хорошо, Джиджи, – покорно ответил он и снова двинулся вниз по склону.

Теперь, когда широкое снежное поле осталось позади, задул прохладный ветерок. Они медленно продолжали строго размеренное движение вниз и едва достигли полосы растительности, как ощущение бескрайности снежных просторов исчезло. В нескольких десятках метров по обе стороны от трассы, которая теперь явственно виднелась на снегу, росли густые ели, их ветви согнулись под тяжестью снега. Теперь Заку приходилось спускаться под более острым углом и чаще делать повороты.

– Эй, Зак, давай передохнем, я запыхалась, – попросила Джиджи, тормозя рядом с ним. Она смеялась, и в ее голосе слышались гордость и возбуждение. Она едет на лыжах!

– Обопрись о меня, я поддержу тебя. Ну-ка, скажи, ведь я был прав? Все так, как я тебе обещал! Ты рада, что поехала со мной?

Она улыбнулась в ответ, вся в снегу от многочисленных падений, с горящими щеками и глазами, которые стали еще зеленей, чем всегда, и Зак не удержался. Крепко обхватив Джиджи обеими руками, он поцеловал в губы.

– Зак… прекрати, – выдохнула Джиджи.

– Еще один поцелуй, – пробормотал он, – я не хочу, чтобы ты замерзла. – И поцеловал ее опять – долгим, опасно-волнующим поцелуем. Его губы были такими неожиданно теплыми, что Джиджи почувствовала, как слабеет от этого поцелуя.

– Зак! Прекрати сейчас же, и давай спускаться дальше, – настойчиво повторила Джиджи, твердо решив, что ему нельзя давать волю только потому, что они находятся на склоне горы.

Зак с невыразимой тоской посмотрел на нее, но покорно двинулся вперед. Медленно они продвигались к середине склона, а солнце клонилось все ниже, и на снегу стала образовываться ледяная корка. Колеи, оставленные другими лыжниками, становились все глубже, а сама трасса – все уже, так что простора для маневра почти не осталось. Теперь Заку приходилось делать за раз не более пяти метров, после чего он останавливался подождать Джиджи. Спуск становился все труднее: теперь деревья стояли совсем близко друг к другу; им не видно было конца. За последние полчаса мимо них не проезжал никто; вокруг стояла зловещая тишина, как будто они остались на горе coвсем одни.

– По-моему, нам надо попробовать двигаться чуть быстрее, – заметил Зак.

– Наверное, ты прав, – мрачно согласилась Джиджи.

Зак спустился еще на пятнадцать метров, делая частые повороты, чтобы сбить скорость, и остановился подождать Джиджи. У нее не было природной координации, которая позволяла бы двигаться с такой же легкостью, но она все-таки оторвала руки от дерева, за которое держалась, согнула ноги в коленях и отважно ринулась вниз. Она несколько раз опасно качнулась, но сумела удержать равновесие, после чего понеслась прямо на Зака, который в последний момент поймал ее в свои объятия.

– Здорово! Ты определенно делаешь успехи!

– Знаешь, мне это уже перестало нравиться.

Ноги у Джиджи подкашивались. Она бы все отдала, чтобы опять оказаться на кухне, рядом десятком раскаленных печей, но зато в полно безопасности.

– Я знаю, Джиджи, я не думал, что трасса для начинающих вдруг так сузится. Извини меня, дорогая, это была идиотская затея, но мы все же молодцы. Я вижу, что ты нервничаешь и вся напряжена. Расслабь мышцы, иначе ты покалечишься. – Сняв варежки и зажав их под мышками, он двумя теплыми ладонями сжал ее голову. – Ты так замерзла, дорогая, просто льдышка!

Несколько минут Зак просто согревал ее щеки и уши, а Джиджи закрыла глаза, отдавшись уютному теплу его тела, ощущая себя в покое и безопасности. Потом Зак наклонился, будто пытаясь закрыть ее всем телом. Крепко обняв Джиджи, он поцеловал ее в нос, в глаза, а потом – в губы, которые, он знал, тоже окоченели.

– Джиджи, дорогая моя, любимая, я тебя так люблю… ты моя девочка, – бормотал он. – Джиджи, ты знаешь, как я тебя люблю, для меня никого в мире больше не существует… Скажи, что ты станешь моей!

Зак продолжал осыпать ее лицо поцелуями. Он, знавший все самые высокие и поэтичные слова о любви, не мог сейчас найти никаких более возвышенных слов, чтобы высказать ей свои чувства. Раньше, до Джиджи, он думал, что ему никто не нужен. Но она оказалась нужна ему так отчаянно, что он сам этого пугался. Хотя в его словах звучала мольба, он старался сохранить требовательность и уверенность тона, боясь показать свою слабость.

В его мощных объятиях Джиджи трепетала, пытаясь высвободится, чувствуя, что еще немного-и она поддастся на уговоры, окончательно капитулирует и согласится стать его девушкой. Поблеску в его глазах она безошибочно поняла, что он готов идти до конца, и снова вся напряглась, осененная внезапной мыслью, что это нечестно – воздействовать на ее чувства в тот момент, когда она застряла с ним вдвоем в этом незнакомом, пугающем, всеми забытом месте. Нечестно!

– Нет! – крикнула Джиджи.

Собрав все силы, она неожиданно для себя самой наконец вырвалась из его рук – и сейчас же покатилась вниз спиной вперед, не в силах остановить стремительно скользящие под уклон лыжи. Зак, оправившись от секундного замешательства, рванулся за ней, но инерция уже унесла ее слишком далеко, чтобы он мог ее догнать. Беспомощно размахивая руками, Джиджи кричала от страха.

– Падай! – закричал Зак. – Падай!

Однако все наставления моментально улетучились у нее из головы, и она машинально пыталась удержаться в вертикальном положении. Лыжи несли ее все быстрее и быстрее, пока наконец Джиджи не врезалась со всего маху в дерево. Она неловко повалилась в сугроб на краю трассы, и через несколько секунд Зак оказался с ней рядом.

– Джиджи! – взмолился он. – Джиджи, ты в порядке?

Она всхлипывала от боли и не могла говорить.

– Джиджи, где болит? Джиджи, скажи что-нибудь!

– Нога… Кажется, я ее сломала… Нет, не трогай! Не трогай меня! Господи, что нам теперь делать? Ой, как больно!

– Это я во всем виноват! Джиджи, это я во всем виноват!

Боль в левой ноге усиливалась, и Джиджи заплакала навзрыд. Лицо Зака исказилось от жалости и сознания своей вины, он обернулся и посмотрел в сторону вершины, но, насколько хватало глаз, не было видно ни одного человека. Он посмотрел на часы и с ужасом обнаружил, что уже почти четыре часа.

– Я поеду за помощью. Понимаешь, Джиджи?

– Не оставляй меня здесь! – всхлипнула она.

– Я должен спуститься, Джиджи, – настаивал он, – ждать нельзя.

Не переставая плакать, она стиснула зубы и решительно кивнула. Зак снял с себя куртку и теплый свитер и, стараясь не задеть раненую ногу, натянул их на Джиджи.

– Если кого-нибудь услышишь – зови на помощь как можно громче, поняла?

Джиджи снова кивнула. По щекам ее катились слезы. Зак выпрямился, чувствуя, что ветер пронизывает его до костей. На нем оставалась только рубашка, которую он поглубже заправил в брюки, и даже руки были голые – его варежки остались где-то там, наверху, откуда он очертя голову ринулся следом за Джиджи. Набрав в грудь побольше воздуху, он молча оглянулся на нее, как бы умоляя о прощении, и тронулся в путь, стараясь двигаться осторожнее, потому что, если с ним тоже что-то случится, он не сможет ей помочь.

Зак без остановок продвигался вниз, огибая деревья, но, стоило ему выехать на открытое место, он низко присел, как это делал Ник, и помчался по прямой, словно дьявол, не думая ни о чем другом, кроме необходимости поскорее помочь Джиджи. Не прошло и нескольких минут, как Зак был уже у подножия горы, и очень скоро два горных спасателя со своими санями устремились наверх, на помощь Джиджи.

– Господи, Зак, что случилось? – прокричал Ник, быстро проехав сквозь толпу катающихся.

Зак стоял в одиночестве, с отчаянием глядя вверх. Кулаки у него были стиснуты.

– Джиджи… Кажется, ногу сломала.

– Черт! Бедная малышка! Но знаешь, на детских склонах это случается каждый день. Здесь очень опасно – слишком много народу.

– Мы поднялись выше…

– Ты что, с ума сошел?! Как ты посмел тащить ее наверх? Неужели ты задумал спуститься по прямой? Это же просто преступление!

– Нет, не в том дело…

– Но ты только что это сделал, черт тебя побери! Я видел, как ты спускался, парень. Это полное безрассудство, но я думал, ты поднялся один.

– К черту, Ник, я этого даже не заметил! Посмотри туда, ты уже видишь сани?

– Они же только что поехали. Чтобы подняться, нужно время… Боже мой, как ты мог позволить ей ехать с тобой?

– Не знаю… Я думал, раз это трасса для начинающих… Глупо, как глупо! Никогда себе этого не прощу, Ник… Я понятия не имел, что трасса так сузится.

– Поэтому она и называется трассой. Пошли в дом, ты замерзнешь.

– Я пойду, когда ее спустят.

– О, господи! – Ник с негодованием протянул Заку свои варежки, накинул ему на плечи какой-то плед и остался с ним стоять в ожидании спасателей. Скоро появились сани, в них лежала пристегнутая накрепко Джиджи, укутанная одеялами.

– Мы отвезем ее в клинику, – сказал один из спасателей, передавая Заку куртку и свитер. – Повреждена только нога, все обойдется.

– Мы поедем за вами, – сказал Ник, видя, что Зак от облегчения лишился дара речи.

Вдвоем они поехали следом за «Скорой помощью» в клинику, куда за этот день поступили уже десятки пострадавших лыжников. В напряженном молчании они сидели в коридоре, ожидая известий, и наконец к ним вышла деловитая медсестра.

– Все в порядке, чистый перелом малоберцовой кости голени без смещения, – объявила она. – Мы дали ей обезболивающее, действие лекарства будет продолжаться несколько часов. Доктор зафиксировал кость и наложил гипсовую повязку в форме лангетки, вот ее костыли. Сильный ушиб, но так и должно быть. Вот еще обезболивающие таблетки, вам хватит на три дня. Она вполне может передвигаться, я показала ей, как пользоваться костылями, но сейчас ей больше всего нужен отдых. Вот ее рентген. Когда будете уходить, заплатите у стойки.

Она выскочила, прежде чем они успели о чем-нибудь ее спросить, и Зак быстро направился к стойке, доставая деньги.

В этот момент в дверях показалась коляска, в которой санитарка везла Джиджи, проворно объезжая новых пострадавших, которых со стороны улицы в этот момент вносили спасатели. Левая нога Джиджи от колена до лодыжки была в гипсе разрезанная вдоль штанина болталась. Измученная, с белым как мел лицом, она была похожа на тряпичную куклу, брошенную беспечным ребенком.

– Как ты себя чувствуешь, бедняжка? – спросил Ник, наклонившись к ней.

– Неплохо. Доктор сказал, что это первый такой чистый перелом за всю неделю, – слабым голосом ответила Джиджи. – Такой милый комплимент, правда? Как будто я специально постаралась…

– Все еще болит?

– Нет, но я какая-то обалдевшая… наверное, от лекарств. Поразительно, у них здесь проста конвейер какой-то! Прямо-таки мечта ортопеда…

– А он не объяснил тебе, что именно ты сломала?

– Не-а, только сказал, что, если вдуматься, мне повезло. Не так все страшно.

– Джиджи… – Зак, отойдя от стойки с рентгеновскими снимками в руках, униженно смотрел на нее, но Джиджи не подняла на него глаз. – Джиджи? – позвал он опять, совершенно подавленный.

Она посмотрела прямо перед собой, как бы сквозь него.

– Ник, не отвезешь меня на турбазу?

Мужчины обменялись взглядами и молча помогли Джиджи перебраться из коляски в машину. Приехав на место, они поставили ее на ноги, поскольку она настаивала, что будет идти на костылях без чьей-либо помощи, и Джиджи неловко заковыляла, стараясь как можно меньше наступать на сломанную ногу.

– Господи, как вы долго!… – протянула Пандора, когда они вошли в маленькую спальню. – А я-то удивляюсь, куда вы запропастились. Даже ходила к склону для начинающих, там мне все и рассказали. Как я сама не догадалась?… Но ничего, новичкам всегда везет.

– Спасибо.

– Все будет в порядке. Такие вещи сплошь и рядом случаются, – бодрым голосом проговорила Пандора.

– Спасибо.

– Я помогу тебе раздеться, – предложил! Пандора в некотором раздражении.

– Спасибо.

–  Ну-ка, мальчики, на выход! Я сама справлюсь, я это умею.

Вскоре Джиджи восседала на кровати в своей красной фланелевой пижаме. Пандора подвернула ей левую штанину, чтобы гипс не мешал. В комнате, как всегда на лыжных базах, было слишком жарко натоплено, и Джиджи отказалась надеть свитер. Спросив еще раз, не нужно ли ей чего-нибудь, Пандора облачилась в бархатные брючки, шелковую блузку и мягкие меховые caпожки, взяла сумочку и отправилась в поисках приключений в бар.

– А где Зак? – спросила она у Ника, который сидел за стойкой, и устроилась рядом.

–  Наверху, в номере.

– Как это?

– У него нет настроения веселиться.

– Что это вдруг? |

– Он чувствует себя виноватым, что потащил Джиджи на гору.

– Да что ты говоришь?!. – Пандора недоверчиво рассмеялась. – А она мне ничего не сказала… Впрочем, она вообще мало говорит. Но как глупо было с ее стороны согласиться! Что ты будешь делать с этими несмышлеными дилетантами! Она сама виновата ничуть не меньше. Меня, например, силой не втянешь в какую-нибудь авантюру.

– Ты никогда не думала о том, чтобы пойти работать в Красный Крест? – спросил он холодно.

Ник и Пандора в угрюмом молчании потягивали свои коктейли, и Ник думал, что это вполне в духе Пандоры – рассматривать перелом ноги как нелепую оплошность, которую ей самой не позволит допустить воспитание. Не надо было говорить ей, что это Зак потащил Джиджи в гору, хотя рано или поздно она все равно бы узнала. Зато его собственное недоумение по поводу взаимоотношений Зака с Джиджи теперь полностью рассеялось. Ясно, что парень по уши влюблен – между прочим, в первый раз в жизни. И его вполне можно понять…

Многие женщины в баре посматривали на Ника, явно узнав его. Не обращая внимания на Пандору, он завязал непринужденную беседу с хорошенькой рыжеволосой девицей, сидевшей справа от него. Раздосадованная, Пандора допила коктейль и заказала еще. Да, вечер обещает быть чудесным: Ник будет флиртовать со всеми подряд, играя роль эдакого обыкновенного, простого и скромного парня, а Зак весь вечер проторчит в номере.

Кстати, Зак ведь сейчас совсем один и, конечно, без всякой нужды винит себя во всем, что произошло с этой глупышкой Джиджи. Его одолевает тоска, и ему нужно утешение. Зак по-прежнему идеалист, по-старомодному сентиментальный и ранимый. Один – и пропадает зря.

– Пойду-ка я посмотрю, что там у них, – сказала Пандора Нику. – Ключи от вашей комнаты у тебя?

Он сунул ей ключи, и она выскользнула из бара. Поднимаясь по лестнице, Пандора поздравляла себя с тем, что не упускает шанса, когда он сам плывет в руки. Именно так поступают Харперы; не то что другие – те, кто предается пустым мечтаниям!

Пандора тихонько остановилась возле полуоткрытой двери в комнату Зака и Ника. Почему Ник не сказал, что дверь не заперта? Номер был такой маленький, что она могла видеть его отсюда почти| целиком. В комнате горел только ночник на тумбочке между кроватями, на дальней кровати навзничь лежал Зак – наверное, нечаянно уснул в жарко натопленной комнате. Его горнолыжные ботинки валялись у стены, а штаны висели на спинке стула. На нем были только спортивные трусы. Рядом с ним на кровати лежал банный халат, как будто приготовленный на случай, если вдруг придется его накинуть. Пандора вошла тихо, но плотно прикрыла за собой дверь. В своих мягких сапожках она на цыпочках бесшумно подошла к Заку.

Джиджи сидела на постели. Ей было на удивление хорошо: укол, который ей сделали в больнице, прежде чем фиксировать ногу, подействовал сразу, и обезболивающие таблетки, которые она приняла потом, тоже продолжали действовать. Она куда-то плыла, и это было приятно, а сознание того, что у нее обычный перелом, снимало беспокойство. Могло бы быть гораздо хуже.

Джиджи ненадолго закрыла глаза в надежде вздремнуть, но очень скоро поняла, что тщетно пытается отогнать сожаление, что в клинике так демонстративно нагрубила Заку. Ведь она больше не считает, что там, наверху, он вел себя с ней нечестно. Он только сказал ей, что любит ее, сказал напрямик, в первый раз, что, кроме нее, ему никто не нужен, и поцелуи в тех обстоятельствах были вполне естественны, разве не так? Даже Сашин кодекс, наверное, допускает, что в такую минуту мужчину необязательно заставлять страдать. И что с того, что в его глазах она заметила торжество? Ведь она ответила наконец на его поцелуй, почему же ему не обрадоваться? Зачем надо было взбрыкивать и корчить из себя оскорбленную девицу из викторианского романа?

Прокрутив еще раз в мозгу все, что произошло, и осознав, почему она понеслась с горы, как Харольд Ллойд, Джиджи поняла, что в ее переломе виноват не только Зак. Просто, когда она лежала там в снегу, одна, со страшной болью, и дожидалась, пока придет помощь, она так перепугалась, что ее ужас обратился в гнев, который она направила на Зака. На самом же деле, пока она не вырвалась из его таких надежных объятий, она была там, на горе, в полной безопасности. Он всю дорогу спускался очень медленно, соблюдая все меры предосторожности. Конечно, ему не следовало втягивать ее в это рискованное предприятие, но безрассудство – его натура. Он даже не считает это безрассудством, для него это лишь уверенность в том, что человек, если он достаточно смелый, способен творить чудеса. Она это знала, и выбор у нее был…

Размышляя так в ленивой^- истоме, Джиджи пришла к выводу, что она злится не на Зака, а на себя. Но там, в клинике, она сорвала свой гнев на нем. Когда они с Ником вели ее наверх и Зак сказал, что будет весь вечер у себя в номере, чтобы она могла в случае чего позвать его на помощь, она не удосужилась даже кивнуть в ответ. Даже головы не повернула. Даже не фыркнула пренебрежительно, как будто он и отказа не заслужил…

А он был так жалок! Может быть, ей это… нравилось? Да-да, ей именно нравилось видеть, как всемогущий, такой властный и сильный Зак Невски чуть не плачет из-за ее сломанной ноги!

С чего, собственно, все началось? Она познакомилась с Заком у Невски на семейном торжестве, и, хотя она так много слышала о нем от Саши, ее все же поразило, что все женщины в доме – все тетушки, племянницы и кузины – так и вились вокруг него, стремясь завладеть его вниманием. В тот момент у него был роман с одной актрисой, если верить Саше, которая вела учет его любовным похождениям. Потом была другая актриса. Саша с гордостью заявляла, что перед Заком не устоит ни одна женщина и ни одна женщина не может долго владеть его сердцем. Может быть, именно тогда Джиджи и восстановила себя против Зака, кумира этого сумасшедшего мира актеров, любимца театральных критиков, некоронованного короля внебродвейских театров? Может быть, тогда она и постановила для себя, что, если когда-нибудь у них завяжутся какие-то отношения, она будет держать его на расстоянии?

«О да, – призналась себе Джиджи, – я вела себя с ним сурово и даже чопорно, почти ханжески – точь-в-точь расчетливая девственница из какого-нибудь романа Троллопа, которая отлавливает себе богатого мужа. Удивительно, как я еще не заставила его называть меня «мисс Орсини».

Она играла как надо, но слишком долго, и доказательством служит эта травма.

Джиджи вдруг почувствовала, что ей не терпится рассказать Заку все, о чем она сейчас думала. Она хочет сказать ему, что любит его, а он был так близко, в соседней комнате… Как жаль, что в номерах нет телефонов, а Пандора удалилась в бар и, не подумав, закрыла дверь! Впрочем, она ведь неплохо управлялась с костылями. Хотя, конечно, тогда ее поддерживали Ник с Заком, так что она не боялась упасть. Врач сказал ей, что она может наступать на гипс, даже когда идет по лестнице. И все же зачем так рисковать? Вдруг она поскользнется и сломает вторую ногу? Не хватит ли рискованных предприятий на сегодняшний день? При воспоминании о лыжах Джиджи вздрогнула и закрыла глаза, одолеваемая сомнениями. У нее не было уверенности в том, что она поступает разумно, вот в чем вся беда…

Остановившись возле Зака, Пандора оценила ситуацию. Он спал глубоким сном, видимо, вконец измученный событиями дня. Создавалось впечатление, будто он в полной отключке – как после снотворного. Таким Пандора видела его впервые, и у нее захватило дух, когда она стала разглядывать его великолепное тело, почти обнаженное, мощное, но сейчас абсолютно безвольное. О, как он ей нравился таким – беспомошным и беззащитным! Ей нравился большой, oкруглый бугор его гениталий, мирно покоившихся между ног. Никогда прежде ни один мужчина не находился настолько полностью в ее власти, и eй было незнакомо это ощущение внезапно нахлынувшего жара при виде мужчины, которого она желала, но которого еще не успела завоевать Между ногами у нее настойчиво и быстро забился жаркий пульс; в абсолютной тишине Пандора сбросила с себя одежду и, не отрывая жадного взгляда от его волнующей наготы, тихонько убрала с матраса банный халат и прилегла рядом. Стараясь не касаться Зака, она облокотилась на руку и стала смотреть ему в лицо.

Зак не шевелился и продолжал ровно и глубоко дышать. Протянув руку, Пандора украдкой скользнула ему в ширинку и легонько положила ладонь на пенис. Он был сморщенный и мягкий, зато у нее внутри, казалось, брызнули все соки. Осторожно поглаживая его, она смотрела в лицо Зака, на котором не дрогнул ни один мускул. Сдерживаясь, она дождалась, пока, повинуясь нежному теплу ее ладони, его естество стало медленно расти, набухать, просыпаться, в то время как его владелец продолжал спать сном младенца. Тогда она обхватила пенис пальцами и стала искусно потирать, понемногу усиливая нажим, так что он стал постепенно наливаться кровью и наконец уперся ей в ладонь, так что ей пришлось шире развести пальцы. «Так, уже лучше, – подумала Пандора, охваченная возбуждением, но все еще сдерживая себя и продолжая изысканную ласку, – даже лучше, чем я предполагала». Потом она аккуратно раскрыла ширинку, и пенис, освободившись от сдерживавшей его ткани, взметнулся вверх. Пандора продолжала свое дело, ощущая в ладони бегущие по пенису импульсы, пока он не набух до такой степени, что стал доставать почти до пупка. Зак глубоко вздохнул во сне, повернул голову, но не проснулся. Пандора опять сдержалась, наслаждаясь зрелищем восхитительной эрекции. Никогда и никому он не будет принадлежать так, как ей сейчас, – абсолютно весь, без oстатка! Наконец, не в силах больше совладать с собой, она легким движением выпустила из рук пенис и осторожно переменила позу, распростершись всем телом над Заком. Она расставила колени и, упершись рукой в кровать, нависла над ним подобно изящному золотисто-белому хищнику.

Зак продолжал спать, что-то бормоча и поводя головой из стороны в сторону. Пандора посмотрела вниз и убедилась, что набухшая головка еще не совсем касается ее разверзшейся плоти. Свободной рукой она отработанным движением взялась за отяжелевший член и медленно, по сантиметру ввела его в свое голодное, жаждущее лоно. Зак почти проснулся и приоткрыл было глаза, но ту же опять закрыл их. Тогда Пандора напрягла свои внутренние мышцы, затем расслабила и вновь напрягла их, и Зак, теперь открыв оба глаза, стал ритмично двигаться внутри нее.

– Что?! – воскликнул он в совершенном смятении.

Пандора молчала, вся отдавшись давно сдерживаемому желанию. Теперь ее бедра и ягодицы раскачивались взад и вперед в настойчивом и неудержимом ритме. Зак, еще не совсем проснувшись, перевернулся на живот, машинально продолжая держать ее в объятиях. Пригвоздив Пандору к кровати, он непонимающе посмотрел ей прямо в глаза.

– Какого черта?… – прохрипел он в изумлении.

Она по-прежнему не отвечала, но наконец сбросила с себя коварную маску сдержанности. Приподнявшись, она впустила его в себя так глубоко, как только возможно, и Зак атаковал ее, повинуясь животному инстинкту. Их тела переплелись, голые ноги Пандоры сцепились у Зака на спине, и Зак, казалось, пронзил ее насквозь.

Перестав сдерживать свое желание, оба стонали и рычали – и в этот момент Джиджи распахнула дверь. Не в силах двинуться с места или отвести глаза, она прислонилась к стене, а двое в постели не замечали ничего вокруг себя, торопясь навстречу дикому, животному оргазму. Потом они расцепили тела и, облегченно постанывая, отодвинулись друг от друга, не открывая глаз.

Только тогда Джиджи наконец вышла из транса. Торопясь поскорее уйти, она слишком быстро повернулась на костылях, с шумом задев гипсом дверь. Зак приподнял голову и успел увидеть ее лицо в тот момент, когда она поворачивалась к нему спиной. Он уставился на нее, онемев от ужаса, а она неловко запрыгала по коридору, оставив дверь открытой.

Зак представил себе, что должна была увидеть Джиджи, и это его потрясло. Он резко поднялся и, не без труда удерживая равновесие, стал торопливо натягивать брюки.

– И куда это ты собрался? – спросила Пандора с явным неудовольствием, не открывая глаз. Ни одному мужчине не было позволено бросать ее столь бесцеремонным образом.

– Ты сука! Я тебя убью за это! Она в изумлении открыла глаза:

– Какого черта?…

– Джиджи нас видела.

– Ну и что же?

– Убирайся отсюда к чертовой матери! – прокричал Зак и рухнул в кресло, внезапно осознав, что бежать за Джиджи совершенно бесполезно. Что он может ей сказать? Она не поверит ни одному его слову. Да и никто бы не поверил.

– Зак! Разве так обращаются с женщиной? -спросила Пандора, пытаясь обратить все в шутку. Опираясь на свой большой опыт, она считала себя! неотразимой и решила, что он просто сегодня не в духе. Иначе откуда такая неблагодарность?

– Убирайся! – повторил Зак таким угрожающим тоном, что она быстро обтерлась простыней и стала одеваться с такой поспешностью, будто пол у нее под ногами горел.

Хлопнув дверью, Пандора в нерешительности остановилась в холле. В номер возвращаться нельзя, это ясно; значит, надо что-то придумать…

Недовольно передернув плечами, Пандора поправила блузку, несколькими привычными движениями пригладила волосы и направилась к бару. Ее аристократическую красоту еще больше подчеркивал румянец и голодный блеск глаз. «Конечно, не Ник, – решила она, – он не заслуживает такого счастья, но в баре и без него полно симпатичных парней. Это было только начало!» Пандора мстительно улыбнулась. Любовь наспех ее никогда не устраивала, даже если процесс удавалось затянуть, как сегодня. Когда Зак вспомнит, насколько хорошо ему с ней было, он пожалеет, что так грубо ее прогнал! К утру он будет ходить вокруг нее, поджав хвост, как голодный щенок, и просить повторения. Но пусть не надеется! Харперы такого не прощают!

V

– Не пойму, отчего она до сих пор не в себе, – озабоченно сказала Билли.

Вдвоем с Сашей они сидели на кухне квартиры, где жили Саша и Джиджи. Была суббота, Саша не работала, и они воспользовались возможностью наконец побеседовать с глазу на глаз. – Пора бы уже зажить всем этим ее синякам, правда?

Джиджи вернулась в Нью-Йорк со сломанной ногой спустя несколько часов после того, как Билли прилетела из Парижа и опять остановилась в своих апартаментах в «Карлайле». С тех пор прошло четыре дня, и значительную часть этого времени Билли провела с Джиджи, заодно присматривая, чтобы она была сыта. Вечерами она отправлялась либо к Джессике, либо опять-таки к Джиджи с Сашей, поскольку убедилась, что постоянное близкое общение с тремя женщинами, ни одна из которых не знала, что произошло у нее с Сэмом, – просто бальзам для ее изболевшейся души.

– Если бы дело было только в ноге, я бы тоже так считала, но я знаю наверняка, что тут замешан Зак, – отозвалась Саша. – Он ни разу не позвонил с тех пор, как она вернулась, и это совсем на него непохоже, да и она его вовсе не упоминает, а ведь раньше только о нем и говорила. Подозреваю, что тут мы имеем классический случай разбитого сердца, хотя, будь моя воля, я бы скорее разбила его дурацкую башку! Но я боюсь спросить ее напрямик. У нее такое замкнутое, оскорбленное, измученное лицо… прежде она никогда такой не была. К тому же… раз речь идет о Заке, думаю, мне не следует вмешиваться.

– Но, Саша, уж ты-то должна знать, что между ними происходит! Он твой брат, она – соседка по квартире, ну кому знать, как не тебе?

– Билли, будь у меня хоть какой-то ключ, я бы все вам рассказала, но я никогда ничего не понимала в их отношениях. Все как-то шиворот-навыворот, не разберешь…

– То есть это был не роман?

– По крайней мере, никто в здравом уме не назвал бы такое романом. Они даже не прикасались друг к другу…

– Не прикасались? Брось!

– Можно было подумать, что они оба с приветом. Какая женщина при возможности удержалась бы от того, чтобы прикоснуться к Заку?

– И какой мужчина не прикоснулся бы к Джиджи…

Билли и Саша обменялись понимающим взглядом, относившимся не столько к Заку и Джиджи, сколько к ним самим. За прошедшие несколько дней они обнаружили ту глубинную совместимость, которая неким таинственным образом позволяет женщинам разного возраста и круга легко находить общий язык, чуть ли не угадывая мысли друг друга, несмотря на очень непродолжительное знакомство.

– Давай-ка распакуем еду из «Ля Гренуй», пока не остыла, – предложила Билли. – Я ее еще, утром заказала и послала за ней шофера – решила, что лучше нам побаловать себя горяченьким, чем опять перебиваться сандвичами.

– «Армия сражается, пока ест!» А три женщины – это уже армия, даже если одна из них хромает, другая вот-вот потеряет работу, а третья- о себе вы лучше скажите сами, – деликатно закончила Саша. Всегда такая властная, ослепительная, Билли теперь походила на себя не больше, чем Джиджи. А то и меньше.

– Когда-нибудь, может, и расскажу, если смогу, – усмехнулась Билли подумав, что провести чертовски проницательную Сашу вряд ли-кому-нибудь удастся.

– По крайней мере, Зака это не касается.

– Да, в моем случае Орловы и Невски ни при чем. – На этот раз улыбка у Билли получилась несколько натянутой.

– Ну и чудесно. Я и без того чувствую себя виноватой. Пойдемте в гостиную, Билли. Будем пировать, и я покажу вам фотографию имения на Гавайях, которое, впрочем, что-то раздумала покупать. Но вдруг да опять надумаю? Мне хочется продемонстрировать свою коллекцию каталогов более многочисленной аудитории: Джиджи не проявляет к этому ни малейшего интереса.

– Каталогов? А, ты, наверное, имеешь в виду проспекты? У меня в отеле лежит целая пачка, чтобы я не забыла купить плантацию, или ранчо, или остров в штате Мэн, или на худой конец замок в Испании.

– Но вы же не покупаете. А почему, кстати? Ведь вы как раз и могли бы!

– Наверное, потому, что я выросла в городе. Я бы просто не знала, что мне там делать, – задумчиво произнесла Билли. – Женщины, имеющие по нескольку домов, приобретают их для того, чтобы взвалить на себя соответствующие статусу обременительные обязанности, а это меня не привлекает. Если я что-нибудь делаю, то делаю по-настоящему. Так что мне пришлось бы, чего доброго, осваивать скотоводство, или начать охотиться на диких уток, или омаров каких-нибудь ловить – нет уж, благодарю покорно.

В гостиной с отсутствующим видом сидела Джиджи.

– Детка, ты бы съела хоть что-нибудь, – сказала Билли, обеспокоенно глядя на нее. – Уже при мне ты столько потеряла в весе, хотя и терять вроде выбыло уже нечего.

– Обещаю тебе попробовать цыпленка, когда вы до него доберетесь, – пожала плечами Джиджи.

– О'кей, но я позабочусь, чтобы ты не увильнула от обещания! А теперь придется мне кое в чем сознаться. С самого приезда мне до смерти хотелось взглянуть на твой рождественский подарок, и вчера я не удержалась и открыла его, когда заехала к себе пообедать. Дорогая моя, это так прекрасно, у меня в жизни ничего подобного не было! Стоило надеть, и я просто другой женщиной себя почувствовала, я прямо-таки превратилась в Джорджи – ей ведь живется гораздо веселее, чем Билли. Потом никак не могла заставить себя его снять. Честно скажу, я выглядела божественно, так романтично, так соблазнительно… Пусть, увы, без дворецкого в интерьере. А карточку я прочитала Джессике по телефону, так она ме ня заставила прочитать ее еще и Дэвиду, когда ой пришел с работы. Они никак успокоиться не могли: скрипач в «Кафе-де-Пари»… нитка розового жемчуга… Да они и не представляли, какая ты выдумшица! Сегодня вечером возьму с собой и платье, и собственный портрет на фоне трех сражающихся дворецких. Бедняжка Джесси просто погибает от нетерпения вскрыть и свой подарок, но Страуссы всегда празднуют Рождество по полном программе, поэтому она пока не решается. Спасибо, Джиджи, это самый очаровательный и оригинальный подарок из тех, которые мне довелось получать!

– Когда я увидела это платье, то тут же поняла, что оно тебе понравится. – Джиджи слабо улыбнулась, проявляя хоть какой-то признак заинтересованности.

– А что ты даришь Джесси? Я ей даже не намекну, даю слово!

– Розовую гофрированную пижаму, французскую, примерно 20-х годов, причем она ей будет как раз по размеру.

– И что ты ей написала в карточке?

– Она уже запечатана, но Саша скопировала все карточки: мы тогда думали, что начнем с мистером Джимми выпускать дамское белье.

– Бедный мистер Джимми, – вздохнула Билли. – Жаль, что мы не были с ним знакомы. Я бы, наверное, души в нем не чаяла. Только вообразить, человек умирает от сердечного приступа за игрой в покер, да еще имея на руках выигрышные карты…

– Все там будем, – прервала ее Джиджи. – Может, все и к лучшему. Жизнь у него вполне удалась, и не мучился он ни секунды. А поскольку к тому же был холостяком…

– Ну знаешь, Джиджи, у тебя просто сердца нет! – возмутилась Саша. – А мне ты что делать прикажешь? Я вон сколько у него проработала, привязалась к нему, и уж мне-то его будет очень не хватать. А как насчет того, что его единственный наследник, этот племянник-психиатр, сразу прикрыл дело, чтобы продать компанию Уорнеру? Ха! Всем бы психиатрам уметь так подсуетиться! А у Уорнеров своих манекенщиц хватает, и куда тогда податься Саше Невски после того, как ее уволят? «Все там будем»… – только этим ты и помянешь бедного мистера Джимми? Честное слово, Джиджи, тебе должно быть стыдно!

– К тому же сама идея была замечательная. Больше никто ведь не копирует старинное дамское белье, – добавила Билли. – Мне так жаль, что ваши надежды пошли прахом!

– Но если вам нравится идея, то почему бы вам самой не войти с нами в дело? – предложила Саша. – Вы могли бы создать новую компанию и заняться как раз тем, что собирался делать мистер Джимми.

– Что? О нет, Саша, это вряд ли возможно. Ты только представь, как я, владелица «Магазинов Грез», буду выглядеть на Седьмой авеню!

Билли замотала головой. Понимает ли Саша, как станет смотреть на нее элита производителей белья, если она займется реализацией фантастических планов Джиджи? Да она станет посмешищем, открыв после своей фирмы такое мелкое, пускай и симпатичное, производство.

– А почему бы вам не подать эту мысль кому-нибудь еще? – добавила она. – Я легко свела бы тебя и Джиджи с кем нужно.

– Нет, Билли, спасибо, – поспешно сказала

Джиджи, не дав Саше ответить. – Это будет совсем не так, как с мистером Джимми… С ним у меня было ощущение надежности, пусть я и не сразу согласилась. Но, в конце концов, идея была не моя, а его, ему была нужна я, а не наоборот. Я не стала бы предлагать что-либо подобное кому-то совсем незнакомому.

– А я бы стала, – решительно заявила Саша, пресекая попытки своего кота добраться до паштета.

– На то ты и Орлова, – вяло пробормотала Джиджи.

– Не будь ты сегодня так безнадежна, я бы оскорбилась, – отозвалась Саша. – Но так и быть, сочту твое замечание за похвалу моему умению преодолевать неудачи, стойкости и оптимизму, которого у меня побольше, чем у тебя.

– Как скажешь.

– Нога срастется, а Гэтерум обошлась с тобой на удивление прилично, пусть и вопила по телефону добрых полчаса. Как бы там ни было, она держит для тебя место.

– Держит потому, что не может найти никого другого! Кто еще захочет заниматься таким гнусным, грязным бизнесом? – вскипела вдруг Джиджи. – Уламывать клиентов, желающих получить наилучшее обслуживание, но не желающих раскошеливаться; заманивать ничего не подозревающих людей в самые дорогие цветочные магазины и заставлять их снимать самые дорогие помещения, хотя им это вовсе не нужно… А эти привередливые хозяйки с израненными сердцами, которым ничем иникогда не угодишь? Эти бесконечные мелочи, ворох бумаг, эта точно приклеенная к уху телефонная трубка; эти злобные официанты, которые за спиной перемывают тебе кости, а в глаза дружелюбно улыбаются; это жуткое отношение, когда, как бы ни вымотались судомойки, отдыха им не положено… Знаешь ты об этом? Я все это перенесла, когда начинала, в жизни не забуду. Ненавижу эти банкеты и торжества, весь этот вонючий бизнес ненавижу, не знаю, с чего мне когда-то стукнуло в голову туда податься, и черт меня побери совсем, если я туда вернусь! Лучше поварихой устроюсь в какое-нибудь почтенное семейство.

Билли посмотрела на ее пылающее праведным гневом лицо и промолчала. Это было просто временным неприятием правил игры, в которой Джиджи успела добиться блестящих успехов. Не стоило обращать внимания: это говорила не она, а ее разбитое сердце.

– Звучит впечатляюще, – пробормотала Саша, с завидным аппетитом поглощая паштет. – Только очень уж мрачно. Паскудные выдались каникулы! Не будь тут Марселя, я бы заразилась твоим настроением, но, к счастью, котище откровенно всем доволен. Я надеялась найти некоторое утешение в своих каталогах, но даже рождественский каталог от Нейман-Маркуса разочаровал… и в который раз. С какой стати они решили, что мне необходим электронный велосипед, подключенный к громадному телевизору, который два часа показывает придорожный пейзаж, чтобы не скучно было педали крутить, – причем за двадцать тысяч самых настоящих американских долларов? Не иначе, это последний рекорд глупости. Билли, а вы видели робота, которого они предлагали в прошлом году? Не видели? Представьте себе уродливую махину, открывающую двери, выносящую подносы, подметающую пол, поливающую цветы, выгуливающую собаку, и всего-то за пятнадцать тысяч баксов! За такие деньги я и сама могу у себя двери открывать, премного благодарна! А сюда взгляните… Да я скорее сама шить научусь! – Саша яростно пнула кипу рождественских каталогов, которые собирала из года в год. – Правда, в позапрошлом году у Неймана был такой довольно миленький страус за каких-то тысячу пятьсот – не бог весть какая цена… конечно, если у вас свое ранчо.

– Зачем же тебе все эти каталоги, если они доводят тебя до белого каления? – поинтересовалась Билли, которую разбирали смех и любопытство. Много она видела коллекционеров, но чтобы собирали каталоги – такое было впервые.

– Да, наверное, просто затем, что они есть. Что-то вроде дурной привычки. И не то чтобы я много по ним заказывала. Так, разок-другой, что-нибудь для тетушек, чтобы меня не вычеркнули из списков. Там ведь ничего, кроме вполне самоочевидных, предсказуемых, банальных рождественских подарков, и безразлично, от Б. Альтмана они или от Бонуита, от Саковица или из «Маршалл Филд». Жутко скучные костюмы и платья, слишком пышные блузки, слишком замысловатые свитера, слишком дорогие меха… Погодите, вот, пожалуйста: пелерина из баргузинского соболя за сто тысяч, избави бог, никак не меньше. Я бы с радостью ее взяла, чтобы греть свою буйную русскую душу, но только если бы мистер Маркус предложил мне ее за красивые глазки. Жутко скучные костюмы и платья! Как раз такие, какие купил бы жене, дочери или сестре человек, страдающий хронической магазинобоязнью, но какие ни за что не купит сама женщина. Ничего будоражащего, перелицовка прошлогоднего тряпья, которое я и так помню до малейших деталей, и сплошь такая тоска… В общем, неинтересно.

– Ты просто не относишься к тем, кто покупает по каталогам, – пришла к заключению Билли. – Дело в том, что у тебя слишком своеобразный собственный стиль.

– Может быть, – задумчиво проговорила Саша. – Может быть, причем не у одной меня. Да ладно, по крайней мере, Нейман получше других супермаркетов, они хоть стараются как-то отличаться от остальных… А все прочие каталоги, те,| что из магазинов поменьше, делают упор на проверенные и надежные ювелирные украшения, oт которых не дрогнет сердце ни у одной женщины, или на часы, которых пруд пруди. Может, мне следует спуститься на грешную землю и обратить взор на Сирса и Рибока? Вся шутка в том, что я ищу в каталогах моду. Подумать только, я по глупости своей до сих пор жду целый год, когда же они выйдут, будто в глубине души верю, что уж в этом-то году, наконец, меня чем-то удивят. Ситуация, достойная сожаления, и только.

– Наверное, для тебя просматривать каталог – все равно что делать самой себе подарки на Рождество – и бесплатно, и отдаривать не надо, – предположила Джиджи, не желая казаться невнимательной, хотя слышала эти жалобы тысячу раз. Значительная часть Сашиного досуга, включая ее пребывание в ванной, проходила за критическим анализом каталогов, точно это были настоящие литературные произведения. Но после всех своих ужасных высказываний по поводу мистера Джимми Джиджи чувствовала себя обязанной выказать подруге свою заинтересованность. Разве могла она объяснить ей подлинную причину своего пессимизма и рассказать, почему она ни во что больше не верит? Саша любит Зака, и Джиджи не могла заставить подругу выбирать между ним и ею.

– Нет, – ответила ей Саша, продолжая под взглядом внимавшей ей с любопытством Билли откусывать то кусочек цыпленка, то листок цикория. – Это скорее похоже на виртуальный поход по магазинам, когда у меня не хватает либо времени на толчею в переполненных универмагах, либо денег на покупку. Фантазия на тему покупок. Дешевое развлечение. Понимаешь, все это каталожное барахло на самом деле вполне доступно, каталог – не модный журнал, в котором показано то, что на прилавки пока не попало. Я в любой момент могу набрать номер телефона – и товар будет у меня. Поэтому, даже если он мне не нужен или я не в состоянии его купить, я могу порезвиться и попривередничать, причем никакая продавщица не будет при этом есть меня глазами. Могу забраковать бриллиантовое ожерелье или одну из тех фарфоровых бемовских птичек, которые идут почти по пятьсот долларов штука, чувствуя себя не подвластной никакому искушению. Может быть, таким образом заявляет о себе некая монашеская часть моей личности, которая отвергает потребительство. Вот возьму и на следующий год выкину их все нераспечатанными! Опять ведь будет все то же самое.

– Спорим, тебе слабо? – мрачно усмехнулась Джиджи.

– Ты права… Я уже говорила, что я оптимистка. И к тому же не хочу быть единственным человеком на весь квартал, который не знает о том, что в этом году Нейман-Маркус предлагает в качестве лучшего рождественского подарка.

– А любопытство, оно тоже играет свою роль в твоем увлечении? – спросила Билли.

– Сначала, когда их только присылают, да… Но взгляните, какие они у меня истрепанные – точно детские книжки. Могу поклясться, некоторые я знаю наизусть. Наверное, это моя странность, но зато я делюсь впечатлениями со многими людьми. Смотрите, Билли, вот кондоминиум, который я собиралась купить.

Саша протянула Билли рождественский каталог Неймана за прошлый год. Джиджи мельком увидела снимок обширного участка земли на фоне переливающегося синевой и изумрудом залива, где снимался фильм «Юг Тихого океана».

– Какой кондоминиум? – удивилась Билли. – Это же просто вид с высоты птичьего полета на добрый десяток квадратных километров.

– Да вы прочтите! Внизу под фотографией подпись: здесь строятся меблированные кондоминиумы с великолепной панорамой заката из окна – то, что принято называть «балийским пейзажем». Ну разве не шикарно? – с жаром потенциальной покупательницы объяснила Саша.

– С начальной ценой миллион двести тысяч?

Не дороговато ли?

– Разумеется, дороговато! Ну так что же? Разве это может сокрушить мечты Саши Невски? Как говорит Марк Твен, ни одна умная книга еще не отрезвила ни одну девушку. А поскольку я не собираюсь покупать гольфы с бубенчиками, то заодно вполне могу отказаться и от кондоминиума.

Кондоминиум вообще гораздо приятнее не покупать, чем купить. Так чувствуешь себя богаче.

– Пожалуй, я начинаю понимать, – рассмеялась Билли. – А может быть, напротив, все больше запутываюсь.

Саша была так воодушевлена, что трудно было представить, как Джиджи может по-прежнему пребывать в унынии.

– Вы только посмотрите, Билли! – Teперь Саша размахивала каталогом Б. Альтмана. -Вот вам платье для приема гостей за четыреста долларов с лишним – два шелковых полотнища, два рукава, чуть-чуть оборочек и вышивка по вырезу причем написано «Сделано в Индии», поэтому ясно, что труд стоил дешево. Без ножа режут иначе не скажешь!

– Больше четырехсот долларов? Дай посмотреть, – попросила Джиджи. – Ох, кошмар какой… Может, снимок неудачный? – Она пристально изучала фотографию, и впервые после возвращения с катания на лыжах ее лицо утратило безразличие.

– Ну да, а может, стиль такой, – ехидно со гласилась Саша.

– А может быть… – начала было Джиджи, но тут же осеклась. – Ладно, это я так.

– Что «может быть»? – подхватила Билли. – Ты о чем, Джиджи?

– Ну а что, если… если бы я собрала всю свою коллекцию, как должна была сделать для мистера Джимми, скопировала бы ее и продавала… продавала по каталогу? Впрочем, нет, это завиральная идея. Я? И выпускаю каталог? Да я в них ничего не смыслю!

– Еще как смыслишь, – заявила Саша. – У меня лежат все мало-мальски приличные каталоги за последние пять лет, и ты, Джиджи Орсини, вместе со мной просмотрела каждый от корки до корки по крайней мере раза по два.

– Правильно, но все они такие толстые, такие изысканные… Кроме того, люди просто не привыкли к таким вещам, какие я предлагаю. Да их и не хватит на каталог: там ведь на каждой странице по нескольку тонн товара.

– Думаю, здесь Джиджи права, Саша, – заметила Билли. – Необходимо, во-первых, обилие товаров, а во-вторых, имя. Все твои каталоги из знаменитых супермаркетов, и люди заказывают вещи прежде всего из-за всеми признанного, броского названия на коробке. А о Джиджи Орсини никто никогда не слышал… пока, во всяком случае.

– Подожди, Билли, ты сама-то поняла, что ты сейчас сказала о броском названии? – внезапно оживившись, спросила Джиджи. – Ты совершенно права: оно должно быть признанным, и в этом-то все и дело. Послушай, а как насчет «Магазина Грез»?

– «Магазина Грез»?… – озадаченно повторила Билли. – Что ты имеешь в виду?

– Я о каталоге по типу «Магазина Грез».

– Да ты что, Джиджи?! – вскинулась оскорбленная до глубины души Билли. – Это был в высшей степени фешенебельный магазин, и он никогда, никогда не выпустил бы каталог! Я ни за что бы этого не позволила. И потом, его уже не существует. Нет, решительно нет!

– Но послушай, Билли, в том-то и штука, что, хотя магазинов этих больше нет, с этим названием у людей по-прежнему ассоциируется изысканность, аристократизм, флер… Короче, репутация и статус сохранились до сих пор. Прошло всего-то… сколько? Двух лет не будет. Ты могла бы возродить «Магазин Грез», но в иной форме… Через первый каталог по-настоящему модных вещей!

– Ох, Джиджи, да знаешь ли ты наши цены? – выпалила вконец раздраженная Билли. – Беверли-Хиллз, Нью-Йорк и Чикаго еще могли поставить покупательниц для трех магазинов, расположенных в центре шикарных районов. Остальные магазины мы открывали только за границей. У большинства людей и в помине нет таких денег, какие требовались на покупки в «Грезах». А те, у кого эти деньги есть, само собой, не заказывают товары по почте. По почте! Даже если бы мне импонировала идея как таковая, все равно было бы невозможно продавать одежду по ценам «Магазина Грез» без предварительных примерок, без скрупулезнейшей подгонки и индивидуального подхода. Нет, ничего не получилось бы, в принципе не может получиться.

– Но если бы одежда не стоила так баснословно дорого? – настаивала Джиджи. – Если бы она была более или менее доступна?

– Тогда это не был бы «Магазин Грез», – отрезала Билли. – Нет, такое совершенно исключено.

Голос Билли звучал сердито. Джиджи просто не представляла, насколько одна мысль об использовании марки «Магазина Грез» для каталога разбередила ее болезненные воспоминания об идеальном магазине, утонченном, фешенебельном, о мечте, которую она реализовала только для удовлетворения своей прихоти и с которой пришлось навсегда расстаться…

– Билли, – очень серьезно произнесла Джиджи. – Прежде чем первый «Магазин Грез» появился на свет, он существовал как концепция. Вспомни, ты сама говорила мне, что начинала именно с концепции, с идеи перенести элегантность Диора в Беверли-Хиллз, и лишь потом Спайдер превратил все это в забавный Диснейленд для взрослых. Так почему бы снова не внести коррективы? Пусть цены будут умеренными, но вкус по-прежнему изысканным! Назови каталог «Новый Магазин Грез» – и люди поймут, что это то же самое. Там будет и вкус, и качество, и свежесть, и стиль – все, чего так упорно добивается Саша…

– И пусть он выходит не только к Рождеству, как другие каталоги, – вставила загоревшаяся Саша. – Не нужно всей этой подарочной мишуры! Издаваться он может два… или даже четыре раза в год, под сезонную смену ассортимента в супермаркетах. Правда, Билли, это можно сделать! Я стану вашей покупательницей, Джиджи тоже, да и вы, чего доброго, начнете сами у себя покупать!

– «Новый Магазин Грез», – мечтательно повторила Джиджи. – Прекрасный выход из положения! Уже из названия ясно, что если «Новый», то речь явно идет не о прежнем магазине, а о чем-то другом. – Она схватила костыли и встала, чтобы найти фотокопии своих карточек. – Посмотри, Билли, в каталоге мог бы быть раздел с моим старинным бельем и с моими карточками. Прочти их, Билли, ну же! Черт возьми, я могла бы написать текст ко всему каталогу, если на то пошло, правда ведь, Саша? Разве это так уж сложно? Я не могу сделать заказ на конструирование и пошив, но ты-то можешь, Билли, и Саша помогла бы… Ох, Билли! Ты должна сказать «да»!

– Нет.

– Нет? – упавшим голосом переспросила Джиджи. Она знала, что, если Билли говорит «нет», это именно «нет» и означает.

– Нет, и я с радостью переменила бы тему. – Билли поднялась из-за кофейного столика. Ее трясло от ярости, которую она хотела скрыть от девушек и не могла объяснить даже себе самой. – Сегодня после обеда я собиралась быть у парикмахера и уже опаздываю. Джиджи, ты так ничего и не съела! Я позвоню.

Она поспешно надела свою норковую шубку, и через пару секунд парадная дверь за ней захлопнулась.

– Я сказала что-то не то? – растерянно пробормотала Саша.

– Обе мы сказали что-то не то, – отозвалась Джиджи. – Последний раз я видела ее в таком бешенстве в тот день, когда она разошлась с отцом.

– Миссис Айкхорн, что-нибудь не так? – Перепуганный Луи, парикмахер Билли, наконец заставил себя обратиться к ней с вопросом. Вот уже десять минут после того, как он закончил стрижку и высушил ей волосы феном, она напряженно сидела в кресле, глядя без всякого выражения в зеркало.

Билли вздрогнула.

– Нет-нет, Луи, на самом деле меня давно не стригли так хорошо! Я просто задумалась о другом… Рождественские покупки, знаете ли…

– О, не надо об этом, миссис Айкхорн! Не произносите при мне эти страшные слова, – взмолился он. – Я к ним еще и не приступал. А вы, по-моему, выглядите сногсшибательно. Просто великолепно! Я бы сказал, помолодели лет на десять. Никогда впредь не отпускайте волосы, длиннее, чем следует. Эти парижские мастера… И когда они успели так отстать от поезда? Вовремя вы приехали и постриглись: еще шестнадцатая часть дюйма – и вы потеряли бы свою изюминку. Две недели, миссис Айкхорн, две недели между стрижками, не больше, обещаете?

– Обещаю, Луи. Спасибо. До встречи через две недели.

Лимузин Билли ожидал перед салоном, и в отель она возвращалась в задумчивом молчании. Благодаря тому, во что Луи смог превратить ее запущенную голову, гнев ее слегка утих. «Вряд ли кому-то когда-либо удавалось разъяриться настолько, чтобы не помогла даже хорошая стрижка, – подумала она. – Но кто дал право двум молоденьким вертихвосткам вообразить «Магазин Грез» в виде каталога? Да кто их вообще читает? Их получают и выбрасывают… так, пролистывают с пятого на десятое, и все. А тут какая-то безработная манекенщица и разленившаяся устроительница банкетов с несусветной наглостью предлагают использовать название ее бывшей фирмы, чтобы обеспечить спрос на каталог умеренно дорогой одежды! Это же просто неприлично! Все равно что плясать на могиле…»

Глубоко задумавшись, Билли вошла в отель и спросила ключ.

–  Миссис Айкхорн, – обратился к ней администратор, – вас уже три часа ожидает какой-то джентльмен.

– Я не припомню, чтобы у меня была назначена встреча, – нахмурилась Билли, но к ней уже шел через вестибюль высокий молодой человек.

– Миссис Айкхорн? -Да?

– Я Зак Невски.

– И чего же вы от меня ждете? Чтобы я вас поздравила с этим?

– Пожалуйста, миссис Айкхорн! Вы единственная, с кем я могу поговорить…

– А с какой стати я должна с вами разговаривать?

– С той, что меня никто другой не станет слушать, а поговорить с кем-нибудь мне необходимо.

– Почему это я должна заниматься вашими проблемами?

– Потому что вы мачеха Джиджи и опекаете ее, – упрямо настаивал Зак.

– Вы ошибаетесь, молодой человек: у Джиджи уже много лет нет официального опекуна. Но так и быть, пойдемте, я выслушаю вас – единственно любопытства ради. Хочу понять, чем живут люди вроде вас, хотя предупреждаю сразу: вы мне глубоко несимпатичны.

В гостиной номера Билли Зак, которому не было предложено даже стакана воды, рассказал ей все, что произошло в тот день, когда они с Джиджи ездили кататься на лыжах.

– Когда мы вернулись, я остался у себя. Ей я сказал, что буду там на тот случай, если ей что-нибудь понадобится, и оставил дверь открытой, чтобы услышать, когда она позовет. Я, должно быть, здорово умаялся, потому что заснул как убитый, а когда проснулся… В общем, я обнаружил, что совершаю сексуальные действия совместно с Пандорой.

– Сексуальные действия?! – грозно повторила Билли. – Это как же прикажете понимать?

Зак уставился на носки своих ботинок.

– Я лежал на спине, и… в общем, во сне произошло восстание плоти, а Пандора была… она занимала такую позицию, в которой… уже начало происходить соитие.

Он сжал кулаки, изо всех сил стараясь говорить естественным тоном, но чувствовал, что у Ника это вышло бы лучше. И у любого другого тоже.

– Соитие, говорите? Потрудитесь объяснить, – сухо потребовала Билли.

Зак внезапно разозлился:

– Вы не знаете, как это бывает? Что ж, я вам объясню. Мой… мужской орган проник в ее тело. Она была сверху. Не знаю, как она там оказалась… Как бы то ни было, пока я не проснулся, я не сознавал, что происходит, а происходило взаимное перемещение гениталий.

– Перемещение?

– Движение туда-сюда, вверх-вниз, которое началось, еще когда я спал. Я продолжал участвовать в этом движении, поскольку обнаружил, что нахожусь в состоянии крайнего возбуждения, сопровождающегося весьма значительным разбуханием… хотя неважно, это не оправдание… Короче говоря, я не прекращал движений вплоть до момента семяизвержения. И только потом увидел, что на нас смотрит Джиджи.

– С вашего позволения, я скажу все открытым текстом, – предложила Билли. – Говоря на простом и ясном, английском языке, это означает, что Джиджи вошла в комнату и застукала вас, когда вы самым невинным образом трахали Пандору.

Зак густо покраснел, но заставил себя поднять глаза.

– Говоря на простом и ясном английском языке, случились именно так. Но Пандора начала это, еще когда я спал.

– Но завершая, начатое, вы бодрствовали? Вы ведь прекрасно знали, что за птичка Пандора, это же был не сон?

– Знал, и эта был не сон. Я не остановился, потому что не мог. Понимаю, это не оправдание, но я не хотел ее трахать! То есть в тот раз я хотел довести дело до конца, но никогда не стал бы сам искать для этого случай. Она первая начала! Господи Иисусе, совсем детский лепет: «Она первая меня стукнула, мам, она первая начала…» Но так все и было.

– Хм-м… – Билли поднялась, подошла к окну и стала смотреть на Пятую авеню, которая шумела далеко внизу. Она старалась не показать, что ее душит смех, кусая губы и умножая девять на семь, что обычно помогало.

– Вы верите мне? – спросил наконец Зак, не в силах вынести ее молчание.

– Удивительно, но, пожалуй, да.

– Да?! – Зак вскочил, опрокинув стул. – Слава богу! Я боялся, что ни одна живая душа меня не поймет.

– Пандора напоминает мне… одну давнюю знакомую, – сказала Билли, вспоминая бильярдную, где в течение нескольких последних лет мучительной борьбы Эллиса Айкхорна со смертью она провела многие и многие послеобеденные часы с чередой сменявших один другого мужчин. В сравнении с ней тогдашней хищница Пандора выглядела непорочным ангелом.

– И это все, что заставляет вас верить мне?

– Нет, Зак, не только это. Может быть, я ясновидящая и способна читать мысли, но говорите вы как человек, который искренне любит Джиджи. А мне кажется, всегда следует верить человеку, если он ненамеренно и почти неосознанно ранил того, кого любит. Ваша история еще не самая странная… Слыхала я и похлеще, и совсем недавно.

– Так вы замолвите за меня словечко перед Джиджи? – нетерпеливо спросил он.

– Вряд ли это поможет, по крайней мере – сейчас. У Джиджи нет моего жизненного опыта, она слишком расстроена, чтобы выслушать такую неправдоподобную историю, она ни за что в нее не поверит. К тому же одно то, что мы с вами обсуждали Джиджи у нее за спиной, может настроить ее совсем не так, как вам хотелось бы. Пусть все слегка уляжется. В любом случае вы знаете, что я верю вам и в подходящий момент скажу об этом Джиджи. Дайте ей немного вздохнуть. Сейчас сложилась страшно запутанная ситуация, и я не вижу смысла в нее встревать.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Зак поник и отвернулся. Что с того, если даже она поверила ему, но ничего не скажет Джиджи?

– Послушайте, миссис Айкхорн, – произнес он, снова поднимая глаза на Билли. – Я хорошо знаю Джиджи, и мне не верится, что она хотя бы не попытается быть ко мне справедливой. Я прекрасно понимаю, что вы не хотите вмешиваться, тем более прямо сейчас, но вы сделали бы такое доброе дело! Она меня любит, я знаю это, и бог свидетель, я тоже ее люблю. Может быть, вы все-таки рискнете? Вы ведь не знаете, как все обернется, пока не попробуете… И потом, что вы теряете?

– Ну, Зак, теперь я вижу, каким образом вам удалось затащить Джиджи на ту гору, – усмехнулась Билли. – Я, однако, орешек покрепче. Если вы так уверены в успехе, пойдите побеседуйте с ней сами. С загипсованной ногой ей от вас не убежать.

Зак тяжело вздохнул:

– Что ж, наверное, я заслужил эти слова…

– Потому я вам их и сказала. До свидания, Зак. До встречи.

Билли закрыла за ним дверь номера. Значит, Саша говорит, они не прикасались друг к другу? И с таким-то мужчиной? Если так, можно смело собирать консилиум из трех премудрых психиатров и отправлять Джиджи в дурдом. Или счесть это новомодным экстравагантным поветрием? Ведь никому же не придет в голову съесть золотую рыбку! Нет, на поветрие не похоже. Скушать золотую рыбку она и сама, чего доброго, сподобилась бы, если бы ее до бесчувствия напоила и силой уволокла с собой стая счастливых пожирателей рыбок… Но чтоб даже не прикасаться друг к другу?

Повинуясь порыву, Билли направилась к телефону и набрала номер Джоша Хиллмана. Пора было сообщить ему, что она вернулась в Штаты. Вдосталь наобщавшись за день с Джиджи, Сашей и Заком, она ощутила потребность поговорить с кем-нибудь основательным и мудрым, находящимся где-то по ту сторону душевной сумятицы, неуместного энтузиазма и недоразумений абсурдной юности. Пожалуй, взрослым вообще не следует пытаться понять несмышленышей, которым нет еще тридцати. Наверное, все же был какой-то смысл в том полузабытом лозунге шестидесятых годов. «Никогда не доверяй тем, кто моложе тридцати» – так, кажется, он звучал?

На следующий день, все еще удивляясь своему скоропалительному решению, Билли выходила из первого утреннего самолета, доставившего ее из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Она не сообщила Джошу о своем приезде и даже не позвонила Джози, чтобы та прислала за ней машину с водителем. Накануне вечером, после того как они с Джошем всласть наговорились, ею внезапно овладело желание слетать в Лос-Анджелес и просто оглядеться по сторонам, просто снова почувствовать город. Везде, кроме самой Калифорнии, о его существовании было как-то очень легко забыть, в особенности барахтаясь в нью-йоркской трясине или пытаясь привыкнуть к Парижу.

Когда такси покатило из аэропорта к отелю «Бель-Эйр» и по обеим сторонам шоссе выстроились мещански-безвкусные низкорослые пальмочки, Билли вдруг ощутила, как в глубинах ее души что-то будто распахивается навстречу радости. На самом деле она терпеть не могла пальмы, а теперь было так приятно опять увидеть эти неуклюжие деревья! Только живя в городе, где круглый год зелень, можно позволить себе роскошь к отдельным видам великолепной флоры относиться пренебрежительно. Всю зиму она не видела ни одной зеленой веточки, если не считать ее сада на улице Вано, но высаженным там деревьям было далеко до буйной калифорнийской растительности. Они были какие-то слишком темные, просто даже мрачные, и три четверти времени ей приходилось смотреть, как с печальных ветвей стекают капли дождя. Почему, интересно, все боятся признать, что в Париже почти постоянно дождит, кроме июля и августа, когда погибаешь от жары?…

В гостинице Билли переоделась в белоснежный полотняный костюм, накинула алый кашемировый шарф – весь отель был украшен к Рождеству, и следовало попасть в тон, – а затем заказала внизу машину с шофером.

– Куда прикажете, мэм? – спросил водитель, ведя лимузин по Стоун-Кэньон-роуд.

– Проедем еще немного, потом возьмите вправо и вверх на гору, туда, где поживописнее, – сказала Билли, помня о том, что в Лос-Анжелесе легко можно потеряться, даже прожив здесь много лет.

– Никогда тут прежде не бывали, мэм?

– Нет, приехала полюбоваться. Но вы мне ничего не рассказывайте – хочется все посмотреть самой, словно я ничего об этом месте не знаю.

– Желаете свежести впечатлений?

– Именно.

Минут пятнадцать Билли ехала, бесцельно глядя в окно и вдыхая теплый, ароматный зимний воздух. Затем у нее созрело решение. Она извлекла из бумажника полоску бумаги, на которой кое-что набросала во время беседы с Джошем, и протянула ее водителю:

– Можете вы отвезти меня поэтому адресу? – Конечно, мэм.

Шофер развернул машину и повел ее вниз, по направлению к океану. Лимузин затормозил перед домом современной архитектуры, стоящим так высоко на краю каньона, что отсюда открывался вид на океан вдалеке. Ни секунды не колеблясь, Билли подошла к парадному и позвонила.

– Иду! – отозвались изнутри, и через несколько мгновений дверь распахнулась.

– Привет, Спайдер, – сказала Билли.

VI

«Пеппоне» был истинно старомодным итальянским рестораном, какой легко себе представить где угодно, кроме Калифорнии: сплошь потертая кожа кресел, огоньки свечей и плотно зашторенные окна, так что ни один солнечный луч не нарушает укромный полумрак. Этакий оазис, приткнувшийся на углу известной своими магазинами старинной улицы в пригороде Баррингтон Плейс, неподалеку от только что снятого Спайдером дома. Потягивая коктейль, Билли вспомнила, как Спайдер, открыв дверь, с громким воплем радости сгреб ее в охапку, так что у нее до сих пор ныли ребра, подхватил, закружил, расцеловал в обе щеки и наконец опустил на землю. Ей казалось, что она все еще чувствует головокружение от такого приветствия.

– У меня какое-то совершенно нереальное ощущение, – созналась Билли, глядя на официантов, обсуждавших заказы с многочисленными посетителями. – Со мной творится что-то непонятное. Спайдер, я как бы не вполне здесь, а где – сама не понимаю. В общем, какое-то раздвоение личности.

– В Нью-Йорке сейчас десять вечера, а в Париже еще на шесть часов позже, то есть четыре утра, – прикинул Спайдер. – Ты в Штатах всего пять дней, и на тебе сказывается отставание от парижского времени. Сейчас ты собираешься обедать, хотя в такой час привыкла сладко спать. Ты пока просто не акклиматизировалась – вот и все.

– Пожалуй, ты прав. Я как-то не подумала о разнице во времени… Вот что значит оторваться слишком надолго. Наверное, такое ощущение должно быть, скажем, у мухи под стеклянным колпаком. Да, я будто под колпаком с того момента, как оказалась в Лос-Анджелесе.

– Тогда пей свой коктейль, Билли. Твое состояние придет в соответствие с твоим ощущением, твой желудок подскажет тебе, что время обеденное, и мы сможем заглянуть в меню. Господи, я все пытаюсь прийти в себя после того, как открыл тебе дверь: жду посыльного из химчистки – а на пороге Билли, словно воплощение рождественских надежд! На прошлой неделе я, как вернулся, сразу позвонил Джошу, чтобы узнать, где ты. Потом запросил отель «Ритц», но они были не в курсе, куда ты отбыла, и я решил, что ты куда-нибудь уехала на Рождество. Вообразил, как ты лежишь под качающимися пальмами Марракеша с тремя французами у ног.

– Ничего подобного!

Билли бросила беглый взгляд на Спайдера. С первой минуты их встречи она то и дело вскидывала на него глаза, стараясь понять, отчего у нее возникло впечатление, что он очень изменился. Даже в полумраке ресторана он выглядел этаким древним викингом. Его выгоревшие на солнце волосы стали еще светлее, но в них теперь можно было заметить немало серебряных нитей, в особенности на висках, а на бронзовом лице прибавилось морщин. Он стал еще более сухопарым, чем раньше, – не тощим, но жилистым, без единого фунта лишнего веса, и при этом излучал здоровье. Казалось, от Спайдера вот-вот потянет запахом моря, смолы и канатов, повеет туманом и свежим ветром.

Но внимание Билли привлекли не эти очевидные и легко предсказуемые перемены, а сдвиги более глубинные: Спайдер утратил некое свойство, которое Билли всегда учитывала, имея с ним дело. Сколько она его знала, он всегда выглядел настолько типичным калифорнийским «золотым мальчиком», что у нее никогда не получалось воспринимать его всерьез. Сочетание льняных волос и голубых глаз всегда смутно раздражало ее: оно было так неотразимо и при всем том тривиально, что, по мнению Билли, ни одна умная женщина не могла бы на него польститься. И откуда-то из подсознания у нее постоянно всплывала картина: Спайдер бросает все, чем занимался, и отправляется на пляж с доской для катания, заботясь единственно о том, чтобы поймать хорошую волну. Этот образ постоянно накладывал отпечаток на ее восприятие Спайдера, хотя, насколько ей было известно, он никогда не занимался серфингом.

Теперь же ниша, которую она мысленно ему отводила в течение многих лет, оказывалась слишком тесной – в его наружности сквозила такая сила и основательность, что не заметить этого было невозможно. Он всегда был тверд, непримирим и честен, но эти качества, которые так долго казались ей чем-то само собой разумеющимся, вдруг открылись ей совершенно по-новому, во всей их эмоциональной убедительности. Сохранился в нем и знакомый ей непобедимый дух нонконформизма: свободолюбивый Спайдер по-прежнему не мог стать частью казенного мира, функционирующего с девяти до пяти, не мог рутинно тянуть лямку или исповедовать какую-то упорядоченную жизненную философию. Он делал что хотел. Это был человек, почти с самого детства сбросивший путы повседневного и обыденного, человек, всегда шедший своим путем, не беспокоясь о том, кто и что о нем подумает. Разница, пожалуй, заключалась в том, что раньше Билли казалось, будто конца его молодости не предвидится, А сейчас она внезапно со всей отчетливостью поняла, что Спайдер больше не тот чувственный, лениво-благодушный соблазнитель и сердцеед, который когда-то царил в тепличной атмосфере «Магазина Грез» и играл роль нежного, но взыскательного Пигмалиона для сотен женщин. Годами он не мудрствуя лукаво пользовался благами жизни, искренне ими наслаждаясь, и, казалось, не ждал от судьбы ничего, кроме радости. Теперь, однако, его губы складывались в улыбку умудренного опытом человека. Нет, не грустную, не горькую, но в ней не было больше ожидания. Как только Билли осознала это, у нее вдруг защипало глаза, хотя вряд ли стоило так уж убиваться по поводу окончательного повзросления Спайдера Эллиота…

– Ну а как твой дом, в порядке? – поинтересовался он. – Содержится в соответствии с твоими запросами или капусту совсем сорняки заглушили?

– Мой дом? Ты не поверишь – мне и в голову не пришло туда съездить. У меня времени сейчас нет. Думаю завтра лететь обратно в Нью-Йорк.

– Ну нет! Я два года тебя не видел, и никуда ты не полетишь, пока я не выясню, чем ты все это время занималась. Писать тебе – все равно что швырять запечатанные бутылки в море и смотреть, как они тихо плывут к горизонту.

– Скажите пожалуйста, целых два письма! Это у тебя в принципе такие понятия о переписке?

– А чем это тебе не переписка? Два длинных письма, на которые пришлось к тому же клеить дорогие марки. Скажи лучше, где ты побывала, кроме Парижа.

– Нигде. Все время там, только в первый год на рождественские каникулы съездила к Джиджи в Нью-Йорк.

– В таком случае кто же он, этот сукин сын, которому так подфартило?

Билли заморгала и поспешно отвернулась, стараясь потянуть время, Черт! Она была чересчур поглощена изучением перемен в наружности Спайдера, забыв о том, как тонко этот телепат, будь он неладен, чувствовал женщин и с какой опасной безошибочностью настраивался на нужную волну. Чуток, определенно слишком чуток для того, чтобы ее душевный покой снова не оказался под угрозой!

– О чем это ты? – невозмутимо спросила

Билли.

– О парне, в которого ты втрескалась в Париже, причем, по-видимому, неудачно. Или он женат и проводит праздники с семьей – иначе разве ты оставила бы его одного перед самым Рождеством?

– Вечно ты спешишь с выводами, Спайдер, – беззаботно отозвалась она. – Надо сказать, это один из твоих недостатков. С чего ты взял, что дело в мужчине? По-твоему, сам по себе Париж не может заворожить и приковать к себе человека на много лет подряд? Я, кажется, объяснила тебе, насколько меня занимала перепланировка дома.

– Ну конечно, объяснила, Билли, да только не построен еще тот дом, в котором ты могла бы так надолго застрять, даже если он в Париже! Я-то знаю свою старую приятельницу и ни за что не поверю, чтобы ты торчала два года подряд в Париже, а потом заявилась к родным пенатам, не имея на то никаких причин. Да ты на себя посмотри - и всегда-то была хороша собой до неприличия, а теперь выглядишь… какой-то встрепенувшейся, что ли. Как бы то ни было, ты очень сильно изменилась: величия вроде бы поубавилось, суровости поменьше стало… Ты теперь более женственная, ранимая, мягкая, даже… черт, ну да, можешь пристрелить меня на месте, но только ты подобрела! Ты уже не до такой степени босс, ты женщина, и какая! О, за этим должен скрываться мужчина, по глазам вижу. Впрочем, можешь ничего мне не рассказывать. Расскажи Долли, Джесси, Джози, Джиджи, этой своей Саше – в общем, расскажи женщине. Мужчине не стоит доверять, пусть даже он один из твоих лучших друзей. Ему никогда тебя не понять, правда?

– Думай что хочешь, – пожала плечами Билли, по-прежнему прикидываясь бесстрастной и не желая сдаваться. – И все-таки я не понимаю, почему ты вдруг решил, что я стала мягкой и женственной.

– Просто я очень проницательный, хотя ты всегда меня недооценивала. Вспомни: когда мы с Вэлентайн поступили к тебе на работу, она боялась тебя до нелепости уже из-за одного твоего богатства. Она так трепетала перед твоей всесильностью, что запросто могла упустить шанс, который ты нам дала. Помню, вечером перед тем, как мы тебе вправили-таки мозги, мне пришлось объяснить ей, что, сколько бы миллионов у тебя ни было, по существу, ты всего лишь женщина и никакой разницы между тобой и другими нет. Конечно, ты была требовательной, жесткой и временами совершенно невыносимой. Все так, но при этом тобой владели те же желания, заботы, страхи и переживания, что и всеми остальными женщинами. В конце концов я сумел убедить Вэлентайн, что огромное состояние само по себе еще не превращает тебя в Марию-Антуанетту, которую ты, насколько я помню, с великим мастерством изображала. После этого Вэлентайн никогда больше тебя не боялась. Поэтому вы и стали потом закадычными подругами.

– Действительно, стали. – С минуту оба молчали, затем Билли вновь заговорила: – Я все же не понимаю, почему ты считаешь, что деньги не делают меня… другой. Не такой, какой я была бы без них. Разве в тебе совсем нет уважения к власти, Спайдер? Я имею в виду не мои собственные способности и не мое личное влияние на других, но влияние и власть денег как таковых. Власть, благодаря которой я могу делать что хочу.

– Разумеется, я уважаю власть, да и кто ее не уважает? Но когда я думаю о тебе, для меня важно не то, что тебе взбредет на ум делать с унаследованными миллионами, а то, какова ты сама, Билли Айкхорн. Ты ведь родилась и росла в небогатой семье, деньги не формировали твой характер с самого начала. Иначе это была бы совсем другая история. И мне кажется, ты оставалась бы собой, даже если бы все твое богатство вдруг куда-нибудь уплыло. Оттого я никогда не смешиваю две принципиально разные вещи. Есть Билли – и есть миссис Айкхорн, которая может предпринять то-то и то-то, поскольку ей позволяют средства, но к Билли как человеку это не имеет никакого отношения. Усвоила? Проще пареной репы. Такой взгляд, знаешь ли, и для здоровья полезней: экономишь нервные клетки. Можешь мне поверить.

– Верю, – ответила Билли после минутного размышления. И почему больше никто не может воспринимать ее так незамысловато и ясно, как Спайдер? Вероятно, он как никто понимает женщин из-за того, что у него так много сестер.

– Ну что, достаточно проголодалась, чтобы заказывать?

– Сначала хотелось бы еще немного выпить.

– Закажу, если пообещаешь завтра не сбежать. А то снова сменишь часовой пояс, только уже в обратном направлении, и тогда окончательно сдвинешься.

– Уговорил, – рассмеялась Билли. – За последние несколько дней моя способность говорить «нет» подверглась такому суровому испытанию, что у меня уже не хватает сил ни с кем спорить. Жаль, ты не слышал, как Джиджи с Сашей уламывали меня заняться вместе с ними выпуском каталога. Они просто отказывались считать «нет» за ответ!

– Какого еще каталога?

– Ох, слишком долго рассказывать. А потом еще этот Зак Невски… Но об этой беседе мне уж точно не стоит распространяться… – И Билли снова рассмеялась.

– Ладно-ладно, храни свои секреты. Потом все сам узнаю, так или иначе. Но с чего вдруг каталог? Джиджи можно заподозрить в чем угодно, кроме глупости. Наверное, у нее есть основания тебя уговаривать.

– Уговаривать меня выпускать каталог «Новый Магазин Грез»? Вот уж удружили, спасибо? – презрительно скривилась Билли.

– Что-что?

– Представь себе, она надумала издавать новый каталог одежды по умеренным ценам и назвать его «Новый Магазин Грез»! Видите ли, это название сразу привлечет к нему всеобщее внимание. А Саша предложила выпускать его ежесезонно, а не только к Рождеству, как принято. Естественно, я им заявила, что об этом и речи быть не может.

– Естественно. Также естественно, как то, что в изначальном своем виде «Магазин Грез» с порога насмерть пугал покупателей кошмарным серым парижским шелком, позолотой и величественно-надменными продавщицами.

– Спайдер! Уж не думаешь ли ты, что за эту идею стоит ухватиться?

– А почему бы и нет, Билли?

– Да ты с ума сошел! Вспомни, какой у нас был шикарный, элегантный магазин! Вспомни, какие модели делала на заказ Вэлентайн… А каталог – это ведь такая дешевка! – Билли задохнулась от гнева, не встретив у Спайдера должного понимания.

– Той фирмы больше не существует, Билли, с ней все кончено, – мягко произнес Спайдер с какой-то печалью в голосе. – Ты сама прекратила это дело, ты – и никто другой. Кстати, вот замечательный пример могущества денег. Ты воспользовалась этим могуществом, и я, к слову, сильно из-за этого переживал, но лишь в твоей власти было похоронить процветающий бизнес, несмотря на размеры чистого дохода. С другой стороны, реноме «Магазина Грез» не пострадает, поскольку от него остались одни воспоминания.

– Но, Спайдер…

– Черт побери, Билли, даже если бы «Магазин Грез» был жив, ты все равно могла бы выпускать каталог, не боясь себе же перебежать дорогу! Ты бы просто-напросто демонстрировала свое отношение к моде на менее дорогостоящем материале. Билли, ведь наши покупатели никогда не ограничивались только тем, что приобретали у нас. Они носили самые разные вещи, которые и стоили очень по-разному. Ты была одной из немногих, кто мог с головы до ног одеться в «Грезах», но за хлопчатобумажной футболкой и джинсами даже тебе приходилось идти в другое место. Мы выставляли изделия лучших модельеров, потому что «Грезам» необходимо было создать себе имя, превратиться в магазин высшего разряда, куда шли по особым случаям. Разумеется, в каталоге товары должны быть много дешевле, и он должен иметь совсем другую ориентацию… Однако я предпочитаю жить реальной жизнью и не вижу причин отбрасывать эту идею.

– А я нахожу ее совершенно неуместной!

– Зря. Мысль хорошая, и ничего неуместного здесь нет.

– Но, Спайдер…

– Билли, я уже сбился со счета, сколько раз мне приходилось слышать от тебя это «Но, Спайдер!», как только я пытался изменить твои планы. Однако, поразмыслив, ты, как правило, соглашалась.

– Ладно, мне действительно никогда не удавалось тебя переспорить. – Билли сделала глубокий вдох, стараясь остыть. На ней так сказывалась разница во времени, что просто не было сил долго сердиться. – Давай лучше поговорим о чем-нибудь еще.

– Давай. О каталоге.

– Я не собираюсь его издавать, – отрезала она.

– Принято. Не собираешься, и не надо. Кто заставит тебя делать то, что ты не хочешь? Но я, к примеру, вполне мог бы этим заинтересоваться и желаю узнать о нем побольше. Я ведь писал тебе, что как раз ищу, чем бы заняться, – так почему бы не каталогом? Денег у меня что туалетной бумаги, опыт работы в розничной торговле имеется, и если помнишь, до нашей встречи я неплохо зарабатывал как художник-оформитель. Вот только, если у нас начнет получаться, нам придется прийти к тебе за разрешением использовать название. Без ссылки на «Магазин Грез» наше предприятие превратится в бой с превосходящими силами противника.

– Замечательно! Просто прекрасно! Ты, Джиджи, Саша – и «Магазин Грез». Мой «Магазин Грез»! Да с какой стати мне вас поддерживать?

– Ну-ну, смотри не лопни от возмущения прямо за столом. И не будь собакойна сене, Билли. Не хочешь заниматься этим сама – умой руки, но дай попробовать другим. Не губи идею на корню только потому, что она тебе не по душе. В отличие от «Магазина Грез» она принадлежит не тебе. Возможно, эта идея сработает, а возможно, и нет, смотря по обстоятельствам. Но сидя на вывеске с надписью «Магазин Грез», точно величественная наседка, и охраняя ее, как корону Британской империи или бесценное громадное яйцо, ты будешь смотреться чертовски глупо.

– Комбинированная какая-то у тебя получилась метафора, или сравнение, или аналогия, или как ее там, – сварливо заметила Билли после длительного мрачного размышления.

– Я знал, что ты примешь дельный совет! Ты не так уж и изменилась, Билли, – обрадовался Спайдер. – Мне только, как всегда, надо получше тебе все растолковать. Официант, еще коктейль для этой женщины!

– Привет, Джози. Да, это я, я вернулась. Что? Знаю, слышу, перестаньте плакать, совершенно не о чем. Джози, я вас прекрасно слышу, и не одна я, но и, конечно, все в доме. Так-то лучше… Нет, я не в Нью-Йорке, я в «Бель-Эйр». Погодите, я все объясню вам завтра, когда утром приеду домой. У вас есть под рукой карандаш? Бог ты мой, Джози, я только теперь сообразила, что уже почти двенадцать! Извините, пожалуйста, я вас не разбудила? Ну, слава богу. Просто когда я что-нибудь заберу в голову, то могу чересчур увлечься… Вы тоже замечали? Надо думать. Ладно, в любом случае пришлите за мной Берго к десяти часам. Или к девяти, я позвоню, когда буду готова. Утром, как проснетесь, в первую очередь позвоните Джиджи и скажите, пусть бросает свою кошмарную работу и едет к вам вместе с Сашей. Да, и пусть захватят с собой коллекцию для каталога. Пошлите за ними самолет. Что значит «мы его продали»? Как, я вам сама велела? Черт! Тогда закажите им билеты, и имейте в виду, что у Джиджи сломана нога. Да нет, ничего страшного, не беспокойтесь, но позаботьтесь, чтобы их встретила машина. И распорядитесь купить новый самолет: он нам понадобится. Даже два самолета. Сообщите мне цены. Записали? Хорошо. Завтра же начните обзванивать агентства и набирать штат. Ага, столько же, сколько раньше, если не считаете, что теперь людей нужно больше. На ваше усмотрение. Кстати, как там наши сады? Ну и прекрасно. Джози, еще мне будет необходим офис в Сенчери-Сити, как можно ближе к Джошу Хиллману. Помещение на десять человек для начала. Просторный кабинет для меня, вас устроим рядом, и другой кабинет для Спайдера. Господи, ну конечно, для Спайдера Эллиота, сколько, по-вашему, на свете Спайдеров? Разве я возьмусь за это дело без него, как вы полагаете? За какое дело? Завтра расскажу. В Париж? Нет, Джози, в Париж я точно больше не вернусь, можете быть уверены. Нет, не знаю, что буду делать с домом, но он ведь никуда не убежит. Отправьте факс в «Ритц», пусть они упакуют все вещи, которые я там оставила, зафрахтуют самолет и вышлют их сюда. Заодно скажите им, что виндзорские апартаменты наконец-то освобождаются, и передайте им мою благодарность и все такое. Скажите, что все было великолепно. Так, что еще? Больше пока ничего вспомнить не могу. Я измоталась прямо до смешного, мозги отказываются работать. Спокойной ночи, Джози. Ох, простите, по моей вине вы теперь, наверное, до утра не сомкнете глаз… Но вы ведь понимаете, что и я не смогу мирно спать, правда? Ничего, выспимся на будущей неделе или еще когда-нибудь – через месяц, через год… Пока, Джози!

«Какое мерзкое выражение «остаться при своих», а особенно когда оно относится к твоей последней картине», – думал Вито Орсини, бродя вокруг своего бунгало при отеле «Беверли-Хиллз». Если фильм покрывал расходы, никто не имел прибыли, но зато и ничего не терял, а его последний фильм, «Стопроцентный американец», почил на полке спустя две недели после выхода на экран, и убытки составят миллионы долларов. Благодарение богу, внакладе окажется не он сам, а это в данном случае главное утешение. Как продюсеру ему заплатили двести тысяч за полтора года тяжелого труда, начиная с проб и кончая доводкой; кроме того, он весьма неплохо существовал на суточные, которые получал во время непосредственной работы над картиной. Однако того немногого, что теперь осталось от двухсот тысяч, не хватало на оплату этого непомерно дорогого бунгало, где он вынужден был жить, чтобы оставаться в глазах всех безработным продюсером, который вот-вот обязательно подпишет большой контракт, который скоро достигнет новых высот, а тем временем пытается запродать Керту Арви очередную перспективную книжку.

«Мои вклады заморожены в Швейцарии». Хорошо звучит, но вызывает повышенный интерес к каждой твоей кредитной карточке. Звучало бы еще лучше, если бы какая-то въедливая мразь из коммерческого отдела студии – хотел бы он знать, кто именно, – не убедила Арви совместить «Зеркала» – самый удачный фильм Вито, получивший «Оскара», со «Стопроцентным американцем». Так что «Зеркала» теперь могли приносить доход и после смерти Вито, но он не будет иметь с этого и пенни.

Но черт с ним со всем! Хотя гонорар в двести тысяч почти весь вышел, исчез, испарился, израсходованный на дорогостоящие развлечения и поездки – надо было или разыгрывать благополучие, или окончательно покинуть шоу-бизнес, – ему все-таки удалось купить права на английский бестселлер. Вито заполучил эту книжку, спекулируя своим «Оскаром» до тех пор, пока не взял-таки за горло агента автора, продувного британца, который настаивал на пятистах тысячах долларов. Если бы автор не сходил с ума по «Зеркалам» и умудрился бы разглядеть подлинное вдохновение в «Стопроцентном американце», этого никогда не случилось бы, но отныне «Честная игра» принадлежала ему. Он завладел блестящей комедией о современном английском обществе, имевшей огромный литературный и коммерческий успех.

Независимо от того, сколько студий проявят интерес к сценарию, Вито собирался делать ставку прежде всего на Керта Арви. Первым делом надо обращаться к тому, кто последним потерял на тебе деньги: он скорее пойдет на сделку, поскольку ему желательно получить свои доллары обратно. Эта истина известна всякому независимому продюсеру, хотя такой подход показался бы странным во всякой другой области, где предпочтительнее поискать кого-нибудь новенького, а не обращаться к тому, кому вы уже задолжали. Арви будет сильнее всех прочих стремиться опять залучить Вито к себе в подчинение: желание мести вызвало к жизни гораздо больше картин, чем дружба. Как бы там ни обстояло дело с предыдущим фильмом, Арви не устоит перед искушением свести счеты, не говоря уже о финансовой стороне дела.

Вито пристально, но беспристрастно изучил свое отражение в зеркале. Творческие личности, актеры и режиссеры, могут позволить себе одеваться, как им заблагорассудится, но денежный человек, продюсер, должен носить безукоризненно сшитый костюм и выглядеть подчеркнуто ухоженным. «Сойдет», – решил он и направился в «Поло Лондж», куда Файфи Хилл пригласил его на ленч. Файфи всегда помнил о том, что своим «Оскаром» за лучшую режиссерскую работу он обязан Вито, а в Голливуде благодарность и даровой ленч были такой же редкостью, как шлюха, которая отказалась бы от «зеленых».

– Боже мой, никак Вито вернулся, – сказала Сьюзен Арви, обращаясь к Линн Стокман, с которой они временами обедали.

Они сидели в главном зале «Поло Лондж», поскольку снаружи под цветочными корзинами, развешанными на ветвях старого дерева, предпочитали располагаться туристы, наслаждавшиеся светлым декабрьским днем. Было тепло не по сезону, и обе лишь набросили на плечи жакеты. Одетая в безукоризненный костюм и простую салатовую блузку, Сьюзен выглядела, как обычно, неотразимо, а при взгляде на ее гладко зачесанные, собранные в тяжелый пучок волосы начинало казаться, что пышные сооружения на головах у других дам излишне вычурны. Она обладала тем законченным совершенством, которым Линн Стокман, при всей ее миловидности, оставалось лишь восхищаться.

– Где он? – спросила Линн.

– Вон там. – Сьюзен кивнула на столик футах в пятнадцати справа от них. – Только упаси тебя боже встретиться с ним глазами!

– Сьюзен, в нашем городе не принято прекращать здороваться с человеком из-за двух провалов, – сказала удивленная Линн. – Мы с Эли по меньшей мере три раза в неделю обедаем с теми, кого на порог не пустили бы, живи мы в любом нормальном цивилизованном месте. Но здесь ведь никогда не знаешь, а вдруг эти люди опять нам понадобятся. И вообще, я всегда питала слабость к Вито.

Сьюзен равнодушно подняла брови. Линн была женой владельца крупной студии и одной из немногих женщин в Голливуде, которые осмеливались ставить себя на одну доску со Сьюзен без боязни возможных последствий. Очаровательная молодая вдова промышленника-мультимиллионера с Восточного побережья, Линн росла среди обстоятельных и серьезных денежных воротил, не признававших существования локальных социальных феноменов, подобных голливудскому правящему клану. Выйдя замуж за Эли Стокмана, она бестрепетно вознеслась к вершинам Беверли-Хиллз на волне прирожденной самоуверенности, заключив, что она ничем не хуже, если не лучше, всякого, кого она там может встретить. Мир кино, всегда легко доступный для женщин, умевших выбирать себе мужей, тут же принял ее – в полном соответствии с тем, как она себя поставила.

– Слабость к Вито? – переспросила Сьюзен. – С чего бы это?

– Мне нравятся его фильмы, не считая двух последних: он не боится делать что-то свое, пускай иногда и неудачно. Вито готов идти на риск. О ком еще ты можешь такое сказать?

– Напиши об этом для «Интервью».

– Не будь мелочной, милочка. «Стопроцентный американец» отнюдь не пустил вас по миру. К тому же Вито ужасно привлекателен. Мне всегда было ясно, почему Билли Айкхорн за него вышла – из чистой похоти. Она ведь тоже вернулась, ты слышала?

– Конечно, слышала. Вернулась, правда, пока затаилась. Я ей позвонила, и она сказала, что временно не принимает приглашений – ее замучили бесконечные парижские вечеринки. Она якобы хочет немного пожить затворницей и адаптироваться к разнице во времени. Разница во времени! Она уже по меньшей мере неделю как приехала.

– Добрых две недели, Сьюзен. Как ты полагаешь, они не сойдутся снова с Вито?

– Брось, пожалуйста. На сколько, по-твоему, может хватить чистой похоти, Линн?

– В случае с Вито, по моим расчетам, ее хватило бы года на три-четыре – это при том, что на обычного мужика ушло бы полгода от силы. В нем есть что-то темное, соблазнительное, что-то такое…

– Дешевое и показное? – презрительно подсказала Сьюзен Арви.

– А что, возможно, дело и в этом. Мне раньше не приходило в голову такое простое объяснение, – ядовито отозвалась Линн. – Не будь я счастлива замужем…

– Боже правый, Линн, тогда тебе, наверное, лучше просто пересесть к Вито, а Файфи Хилла прислать ко мне. Не хочется тебе мешать.

– Звучит соблазнительно, но я, к сожалению, договорилась с Марио и после ленча отправляюсь приводить в порядок голову. Могу поспорить, что на Вито ушло бы побольше времени… чем на шампунь и укладку.

– И можешь проиграть спор. Если ты уже не проверила, конечно.

– Ну разумеется, нет, милочка! Я вне подозрений, как жена Цезаря. А любопытно, правда ведь, что имя Вито никогда не связывали ни с чьим другим, кроме Мэгги Макгрегор? И у них все было в открытую, они ничего не скрывали. Он не афиширует то, что делает и чего не делает, и это мне очень нравится. Мужчины, пользующиеся самым большим успехом у женщин, как-то не склонны об этом распространяться, не так ли? А ведь любую из нас при случае Вито не надо было бы долго упрашивать! Думаю, Билли не вышла бы за него, если бы он не был великолепен в постели. Он обладает такой физической привлекательностью… ну просто молодой Витторио де Сика!

– Линн, ну право же…

– Ох, Сьюзен, где твое воображение? – поддразнила Линн. – Выше нос, лапочка! Не стоит приходить в отчаяние только от того, что Керт уже три месяца вставляет зубы и требует от тебя сочувствия и постоянного внимания. – Она рассмеялась, увидев, как вспыхнула от ярости Сьюзен, и добавила: – Официант, примите заказ.

Когда они заканчивали ленч, у их столика остановились поздороваться проходившие мимо Файфи и Вито.

– Присаживайтесь, – пригласила Линн. – Выпьете с нами кофе?

– К сожалению, не могу, Линн, – ответил Файфи. – Мне необходимо через полчаса быть на собрании в Бербанке.

– А я с удовольствием, – сказал Вито. «Поло Лондж» был все еще полон посетителей,

и предложение присоединиться к женам владельцев двух студий не стоило отклонять. Он сел рядом со Сьюзен, хотя приглашение исходило от Линн. Как он и ожидал, Сьюзен чуть отодвинулась. Отъявленная сучка! Снисходительная дрянь, которая то и дело его унижает, считает его недостойным Билли и откровенно радуется провалу «Стопроцентного американца». Но рано или поздно она получит свое!

– Что у тебя новенького, Вито? – с любопытством спросила Линн.

– Купил сногсшибательную книжку под названием «Честная игра».

– Ага! Мне она понравилась. Эли прислали гранки его английские ребята. Здесь она пока не вышла.

– Если бы я ждал ее выхода у нас, лучше было бы сразу о ней забыть.

– И ты действительно думаешь, что из нее получится фильм?

– Я знаю это наверняка.

– Надеюсь, ты прав, Вито. Уж очень книга хороша, написана так изящно и забавно!

«И при этом, – добавила она про себя, – если верно, что шутка, родившаяся в понедельник, умирает в субботу вечером, то срок, отпущенный английской комедии нравов, должен быть еще на два дня короче. Разве что ему удастся заполучить Стрейзанд и Клинта Иствуда, но даже у Вито это вряд ли выйдет».

– Если бы Голливудом правили жены, – заметил Орсини, – мы могли бы заключить сделку прямо за столиком.

– Но это, увы, не так. Черт, мне пора бежать! У Марио все расписано по минутам, и я не могу заставлять его ждать. Как насчет ленча на той неделе, Сьюзен? Я позвоню.

Линн нацарапала свою подпись на чеке и упорхнула, одарив их ослепительной улыбкой, насмешливой и немного злорадной. Она решила, что Сьюзен Арви пойдет на пользу светская беседа с Вито Орсини.

– А ты, Вито, прекрасно выглядишь, – сказала Сьюзен. – Как тебе Европа?

– Я прямо слышу, как ты перешла на тон хозяйки официального приема, Сьюзен. Не стоит, право. Самое интересное, что мы знакомы уже лет десять, если не больше, и сколько я с тобой ни разговаривал, ни разу не уловил в твоем голосе ни единой искренней ноты. Ты меня одного так не жалуешь или это твоя манера держаться со всеми? – Вито говорил с веселым дружелюбием, излучая свое неповторимое обаяние. Остолбеневшая Сьюзен приоткрыла рот, но промолчала. – Ты всегда разводила со мной церемонии, – продолжал тем временем Вито. – Ты не оттаяла даже после того, как я принес студии Керта три «Оскара». По моей теории, женщина обычно ведет себя так с мужчиной, который откровенно ею восторгается, таким образом давая ему понять, что тут ловить нечего. Только непонятно, почему ты снова и снова даешь это понять мне – ведь я никогда на тебя не покушался.

– Вито, я не знаю, с чего ты взял, что я обращаюсь с тобой не так, как со всеми прочими. И мне тоже пора, – заявила она.

– Минуточку, Сьюзен. Я прекрасно понимаю, что ты постоянно ставишь во главу угла голливудскую иерархию, но почему иногда не позволить себе чуточку расслабиться? Ты хоть знаешь, что на протяжении всего ленча выглядела какой-то полуживой? Я смотрел на тебя и думал: «Вот женщина в самом соку, расцветающая впустую. Женщина, жизнь которой и наполовину не позволяет ей найти применение своей кипучей энергии». На что уходит твой пыл, Сьюзен? На теннис? На коллекцию живописи? На вечеринки и приемы? Ты, без сомнения, сознаешь, что всегда была едва ли не самой притягательной женщиной в округе. Не самой юной, не самой красивой – мы как-никак в Голливуде, – но одной из самых желанных. Ты так и распространяешь вокруг себя волны чувственности!

– Заткнись, Вито. Хватит, – отрезала Сьюзен, но осталась сидеть, будто парализованная его дерзостью.

– Ты просто всегда боялась меня, Сьюзен, потому-то ты и вбила себе в голову, будто я тебе не нравлюсь. Не беспокойся, никто, кроме меня, этого не видит, а я держу свои наблюдения при себе. Мне, как и тебе, нравятся тайны. Я, как и ты, люблю сам себе устанавливать правила игры. Я предпочитаю следовать собственным побуждениям, Сьюзен, поэтому никогда не иду за толпой. И чувствую, что где-то там, внутри, подспудно, ты тоже поступаешь так, как подсказывает инстинкт. Ты – воплощение корректной, сдержанной леди, у которой для каждого встречного постоянно наготове точно отмеренная доза дружелюбия. Но ничто не заставит меня поверить, что я уже видел настоящую Сьюзен Арви.

– Все это в высшей степени интересно, Вито, но у меня примерка.

– Примерка подождет, – спокойно сказал он. Вито знал, что немногие женщины способны отказаться выслушать собственную характеристику, а уж непрерывно сосредоточенная на собственной персоне Сьюзен Арви и подавно.

– Ты не выглядела бы так молодо, если бы за этим стояло обыкновенное женское тщеславие, – взвешенно и задумчиво продолжал он, полностью уверенный в правильности своей тактики. – У тебя не было бы этой восхитительной кожи, идеального лица и точеной девичьей фигурки. Есть одна Сьюзен Арви – светская дама, каких много. И есть другая Сьюзен Арви, ни на кого не похожая, у которой должны быть свои секреты, потому что она слишком умна и обладает слишком сильным характером, чтобы быть всего лишь такой, какой она всем кажется. Пока мы с Файфи сидели за ленчем, я представлял тебя такой, какая ты на самом деле. Передо мной словно прокручивались кадры из фильма…

Вито секунду помедлил, но Сьюзен не прервала его, и, хотя она смотрела прямо перед собой, он понял, что возбудил ее. Существовал только один способ по-настоящему отомстить. Керт ничего не узнает, об этом можно было не волноваться.

– Я воображал тебя где-то в другом месте – не здесь, где тебя все знают, а там, где ты можешь быть самой собой, где можешь дать выход своему вулканическому темпераменту. Он ведь у тебя есть, я знаю. Почему-то ты мне видишься в маленьком баре, в какой-нибудь забегаловке в Вэлли, куда не заглядывает никто из наших знакомых. Я представляю, как ты входишь, как всегда недоступная, сдержанная, но при этом невероятно привлекательная. Я прямо вижу, как тебя замечают все мужчины в баре, как они не могут скрыть своего интереса и у всех у них на уме только одно: дать тебе то, чего ты хочешь, Сьюзен, и так, как ты хочешь… Любопытно, а давал ли кто-нибудь это тебе действительно так, как ты хочешь? Приходилось ли тебе прямо об этом просить? Приходилось, Сьюзен? Я вижу, как ты выбираешь того, кто пришелся тебе по душе больше других, как уводишь в комнату, чтобы он доставил тебе наслаждение, а потом, если тебе оказывается мало, берешь другого. Я представляю тебя свободной, Сьюзен, свободной и поступающей скорее по-мужски… Странно – ты такая неотразимо женственная, и все-таки в тебе чувствуется мужская хватка, мужской напор… И это изумительное противоречие!

Вито почувствовал возбуждение с той минуты, когда сказал ей, какое желание она вызывает. Внезапно он взял под столом руку Сьюзен и положил ее себе между ног, но ее лицо было по-прежнему бесстрастно. Она слишком долго его слушала, чтобы теперь пойти на попятный.

– Наслаждение, Сьюзен… – прошептал Вито. – Знаешь, как давно я мучаюсь желанием дать его тебе?

«Ох, проклятый ублюдок! – думала Сьюзен Арви, кусая губы. – Ублюдок, я ведь действительно уже много месяцев не ездила в Нью-Йорк. Мне жгуче этого хочется, хочется так, как никогда раньше, а он учуял, учуял, ублюдок несчастный!»

Вито отпустил руку Сьюзен, но она не положила ее снова на стол, и он опять накрыл эту руку своей и сильно прижал, наблюдая, как она судорожно прикусила нижнюю губу.

– Я в третьем бунгало справа, если идти по аллее. Я сейчас уйду и буду тебя там ждать. Если ты не придешь, я пойму и никогда тебе об этом не напомню. Если же ты придешь, об этом никто не; узнает. Выбор за тобой. Я хочу тебя и всегда хотел. Тебя настоящую, неизвестную… Приходи ко мне, Сьюзен!

Пока Сьюзен Арви шла по аллее, в голове у нее вертелась одна-единственная мысль: что бы ни произошло, еще до наступления вечера он будет молить ее о близости. Да, она заставит его это сделать! Сьюзен помнила, как в Каннах, когда Вито впервые встретил Билли, она слушала долгими ночами в отеле храп Керта и терзала себя, воображая, чем занимаются друг с другом эти двое. Вито заплатит ей за те ночи неистового разочарования!

Тем временем Вито тоже ждал, решительный, как матадор перед появлением быка на арене. Он намеревался вызвать в ней такое непреодолимое желание, что она, как бы ни старалась, не сможет не попросить его взять ее. Ничто иное его не устроит.

Услышав стук, Вито открыл. Они не улыбнулись друг другу, но, оказавшись наедине в гостиной с занавешенными окнами, пропускавшими внутрь лишь приглушенный золотистый отблеск ослепительного дня, вдруг ощутили оба, что вся история их долгого, но сугубо официального знакомства как бы отодвинулась в прошлое и больше не имеет к ним отношения. Вито запер за ней дверь, и Сьюзен вытащила шпильки из пучка, распустив по плечам длинные светлые волосы. Он обнял ее и поцеловал в безупречно очерченные губы, не проронив ни слова, хотя она почувствовала, как участились в этот момент удары его сердца. «Удивительно, – думала она, пока длился поцелуй, – удивительно, до чего давно я не целовала мужчину, если не считать мужа». В Нью-Йорке она всегда запрещала поцелуи и успела позабыть, насколько отличаются друг от друга губы разных мужчин. Волевой рот Вито был таким жестким, что мог легко причинить боль, но язык его оказался неожиданно мягким и нежным. Он тихонько прошелся по внутренней стороне ее губ, двигаясь очень медленно и, вопреки ее ожиданиям, не пытаясь вторгнуться глубже.

Несколько минут Вито довольствовался тем, что продолжал целовать Сьюзен, не размыкая объятий. Под умелыми ласками его языка ее недоверчиво застывшие поначалу губы постепенно приоткрывались. Лишь когда он уловил их едва заметное встречное движение, он пошел дальше, проникая в ее полуоткрытый рот с намеренной осторожностью, поразившей ее своей интимностью.

Каждый поцелуй заставлял ее жаждать следующего, но всякий раз, оторвавшись от ее рта, губы Вито приступали к тщательнейшему исследованию всего лица, начиная с мочек ушей. Он вынул из них серьги и по очереди целовал, теребя губами, языком и легонько прихватывая зубами. Когда Вито наконец вновь приник к ее рту, то встретил гораздо более теплый прием, но не стал спешить. Он целовал Сьюзен страстно, но не слишком долго, а потом снова оторвался от ее губ и перешел к векам и бровям, неторопливо и почти неощутимо проводя по ним кончиком языка. Когда его язык вновь оказался у нее во рту, она не отпустила его, отвечая движением на движение. В конце концов Вито с торжеством почувствовал, как уже ее язык нетерпеливо рвется к нему в рот, а пальцы вцепились в его плечи. Он чуть отстранился, наклонил голову и начал целовать ее стройную шею.

Наконец он легко поднял Сьюзен и сел на низкую кушетку. Она закрыла глаза и прильнула к нему; ей стоило огромных усилий сохранять неподвижность, ощущая бедром его пенис. Продолжая целовать ее шею, Вито начал расстегивать на ней блузку, медленно высвобождая налитые груди, большие соски которых стали на его глазах напрягаться и набухать. Он немного подвинулся, чтобы она оказалась лежащей спиной у него на коленях, так что теперь можно было по-настоящему воздать должное ее упругой, цветущей, пышной плоти, взял тяжелые груди в ладони и принялся осторожно стискивать их.

Сьюзен уже не чувствовала ничего, кроме прикосновений теплых пальцев, которые ласкали ее так, как до сих пор не удавалось никому другому…

Она выгнулась, не сознавая, что начала двигать бедрами, и заметив это, Вито усмехнулся. Сьюзен нестерпимо хотелось прикосновения его губ, но он все продолжал ласкать ее груди кончиками пальцев. Безошибочно угадав момент, Вито наконец опустил голову и взял один из сосков горячими губами, с восторгом прислушиваясь к долгому вздоху, вырвавшемуся у нее. Желая, чтобы он взял в рот оба соска одновременно, Сьюзен сжала груди руками, но они были явно слишком велики, и Вито брался за них по очереди, всякий раз не позволяя ей достичь пика возбуждения, оставляя Сьюзен в полушаге от удовлетворения, на пороге вожделенного взрыва наслаждения. «Она не совсем на это рассчитывала, как, впрочем, и я», – думал он, глядя, как под сладостной пыткой набухают ее груди. Уже после первого поцелуя ему хотелось бросить ее на пол и быстро, грубо овладеть ею.

Наконец Вито поднялся и положил Сьюзен под голову подушку. Потом, все еще одетый, встал на колени рядом и снял с нее юбку и белье, оставив только расстегнутую блузку. Она нарочно не закрывала глаза, чтобы увидеть выражение его лица в тот миг, когда его взгляду предстанет ее тело, такое упругое, сильное, так алчущее вторжения. Он же, медленно освобождаясь от галстука, рубашки и пиджака, рассматривал ее с невозмутимой дотошностью.

Когда Вито начал расстегивать ремень, Сьюзен затаила дыхание, но тут же в замешательстве убедилась, что он передумал и застегивает его снова. По-прежнему стоя на коленях, Вито наклонился, и она почувствовала, как его губы невесомо задели ее лобок, едва-едва соприкоснувшись с мягкими шелковистыми волосками. Ее переполняло желание, но она лежала неподвижно, с досадой чувствуя, что его язык прошелся не там, где ей хотелось… Так повторилось несколько раз, и ее лоно от томления раскрылось, подобно цветку. Сьюзен с великим трудом удержалась от вскрика, когда его горячий, влажный язык тщательно обогнул клитор, чтобы не задеть этот крошечный темно-алый очаг желания. «Ну конечно, конечно же, он сейчас возьмет его в рот!» – думала она, изнывая в ожидании главной награды.

Когда Сьюзен уже была готова обхватить его голову руками и, притянув к себе, заставить Вито сделать то, чего она так жаждала, он вдруг приподнял ее, перевернул и уложил на кушетку лицом вниз. Сьюзен была разочарована, но скоро овладела собой. Ей стало немного легче гордо сохранять неподвижность и молчание, даже когда его губы начали дюйм за дюймом спускаться по позвоночнику, а затем неспешно бродить по изящным округлостям ягодиц. Потом Вито взял их в ладони, надавил, прижимая друг к другу, и Сьюзен с удовлетворением почувствовала, что дыхание его стало хриплым. Она крепилась и выжидала, понимая, как заманчиво должны выглядеть ее тугие, пышные формы. Он не видел кривящегося в агонии страсти рта, не видел решимости в глазах, не видел, какое победоносное выражение появилось у нее в тот момент, когда он в конце концов просунул ей под живот руку и высоко поднял ее. Сьюзен была распалена до предела и не могла этого отрицать, ее лоно раскрылось с неведомой ей дотоле готовностью, но все-таки она не издала ни вздоха удовлетворения, ни стона наслаждения, когда Вито глубоко втянул ее клитор в рот. Сьюзен не сопротивлялась и не поощряла его действий, а он опять перевернул ее на спину, с отчаянной поспешностью сорвал с себя брюки и трусы и встал рядом с ней на колени, сжимая одной рукой напрягшийся пенис, а другой грубо разводя ей ноги. Глаза их встретились.

– Попроси! – сказал Вито.

– Никогда!

– Проси!

Она рывком свела сильные ноги; он не смог одной рукой удержать их.

– Сам проси, – прошептала Сьюзен. Она положила пальцы на выпиравший клитор и начала ласкать его, якобы совершенно отдаваясь своим ощущениям, а на деле пристально наблюдая, как он все больше заводится, следя за ней.

Вито беспомощно смотрел, как она в одиночестве приближается к высшей точке.

– Прекрати!

– Попроси как следует, – выдохнула она, не останавливаясь.

– Твоя взяла, сука! – взревел он.

Сьюзен тут же убрала руку, развела ноги и приподняла таз, чтобы он мог быстрее в нее войти. Оба были настолько поглощены друг другом и настолько распалены длительным поединком, что вцепились один в другого и совокупились так буйно и неистово, как никому из них не случалось прежде. Оргазм настиг их почти одновременно, заставив содрогаться от сладко-мучительных, частых и продолжительных спазмов.

В течение долгих минут они молча лежали в полудреме, пока Вито не пробормотал:

– Гейм, сет и матч за Сьюзен Арви.

– Ты достойно играл, Вито.

– Завтра увидимся?

– Нет, я весь день занята. Но ты можешь приехать обедать. Правда, у меня будут гости.

Он поглядел на ее раскрасневшееся лицо, на спутанные пряди волос, которые взмокли у корней, на весь прелестный беспорядок, свойственный облику удовлетворенной женщины, и по-хозяйски погладил ее влажную макушку.

– Обедать-то я приеду, но там будет другая Сьюзен, не та, что сейчас со мной.

– С тобой будут воспоминания, – колко бросила она.

– Воспоминаний мне мало, сама знаешь. Ведь ты, надеюсь, понимаешь, что это всего лишь начало.

Она молча кивнула в знак согласия, в глазах у нее сверкнул огонек предвкушения.

– Та забегаловка в Вэлли действительно существует, – продолжал Вито. – Туда я тебя в следующий раз и отвезу. Мы сядем за столик в уголке переполненного бара, и я одними пальцами доведу тебя до самого конца. Пусть смотрит, кто хочет, так ведь?

Сьюзен опять кивнула. Она знала, что на каждую его уловку у нее есть в запасе две своих. Он и не подозревает, каким образом она собирается его закабалить.

Наблюдая, как Сьюзен одевается, Вито размышлял, стоит ли биться за то, чтобы Керт Арви вложил одиннадцать миллионов долларов в его следующий фильм. Раньше ему никогда не приходилось вести дела с человеком, жена которого уже успела бы его зацепить. Все-таки она – редкостная дрянь, потрясающе испорченная девчонка, и длительное, жестокое наказание, которому он ее подвергнет за это, будет самым волнующим впечатлением в жизни их обоих. Вито уже чувствовал, что ни он, ни она не смогут ни в чем друг другу отказать, пока не покончат с этой связью…

Сьюзен закалывала волосы в пучок, раздумывая, как ей лучше проинструктировать Керта, который спрашивал ее совета по поводу завтрашней встречи с Вито. Ясно, что Керт ни под каким видом не должен говорить «да», как бы ни приглянулся ему этот интересный, хотя и сомнительный проект. Но и отказывать Вито сразу тоже не следует: это было бы слишком милосердно. Вероятно. Долго, очень долго будет «вероятно». Только таким уклончивым, дразнящим «вероятно» можно будет удержать Вито в тех рамках, которые она ему определила, до того дня, когда она решит тем или иным способом положить конец этой истории. Сегодня она победила, но их единоборство только началось. В эти исключительно заманчивые несколько месяцев, что ждут их впереди, будет недоставать лишь одного. Той самой «честной игры».

VII

– Спайдер, а так ли уж это необходимо? – негодующе осведомилась Билли, проследовав в его кабинет с большим фирменным пакетом универмага «Сакс». – Я чувствую себя ужасно глупо!

– Сделай милость, Билли, сядь, поставь сумку, и давай подождем остальных.

– Не хочешь ли ты сказать, что пока никто больше не пришел?

– На самом деле это ты появилась на несколько минут раньше срока.

– Возможно, потому что я одна не мошенничала, – с подозрением в голосе произнесла Билли, устраиваясь на большой полукруглой софе, стоявшей напротив другой такой же. Кабинет располагался в том самом небоскребе Сенчери-Сити, где находилась юридическая контора Страсбергера, Липкина и Хиллмана.

– Я все слышала! – В просторную комнату ворвалась возбужденная Саша. – Я не мошенничала; Спайдер сказал пять минут – ровно столько у меня и ушло. – Она аккуратно пристроила до отказа набитую сумку рядом с пакетом Билли. – Всю дорогу я дрожала, как бы эта штука не лопнула.

– Лучше, как я, брать два пакета и вставлять один в другой, – посоветовала Билли. – Предела прочности двух одинаковых бумажных пакетов хватает на одно место багажа.

– Правда? – Закономерность, выведенная Билли, явно произвела на Сашу впечатление.

– У меня нет научных доказательств данного факта, но это так.

– Ох, не говорите мне, что все уже собрались! – жалобно простонала Джиджи, входя в кабинет и снимая с плеча огромную сумку. – Я была вынуждена все время останавливаться, чтобы отдышаться.

На ней была какая-то хламида, которая доходила ей почти до пят, и двигалась она довольно скованно, несмотря на то, что гипс с ее ноги сняли уже две недели назад. Она опустила сумку на ковер, села рядом с Сашей и выжидательно посмотрела на остальных.

– Итак, вы явились и доложили всем о прибытии, – объявил Спайдер, закрывая дверь и располагаясь напротив троих женщин. – Не правда ли, чудесно? Кто из высокочтимых дам желает кофе?

– Не вижу ничего чудесного, – буркнула Билли. – Разводишь тут церемонии, нет бы встать и просто заявить: «Меня зову Спайдер, и я немножко трансвестит».

– Так как насчет кофе, Билли? – снова спросил Спайдер, пропустив ее реплику мимо ушей. – Может быть, с пирожным?

– Благодарю, я только что позавтракала, – отрезала она.

– Джиджи, Саша?

Но им слишком не терпелось взглянуть на содержимое пакетов друг друга, и они тоже отказались.

– Кто начнет? – задал очередной вопрос Спайдер. – Саша, ты как?

– А почему я?

– Ну… Действительно, почему? Во-первых, потому что я приказываю. Во-вторых, потому что именно ты собираешь каталоги и все мы тут сидим благодаря тебе. А в-третьих, у тебя сумка набита туже всех и, пока я с тобой беседую, медленно расползается по шву.

– Хорошо, – согласилась Саша, – но имейте в виду, что я еще ничего не успела купить для калифорнийской погоды и потому перетряхивала шкаф типичной жительницы Нью-Йорка.

– Послушайте, высокочтимые дамы, это вам не конкурс. Я всего лишь предложил…

– Предложил? – капризно встряхнула темными кудрями Билли. – Ты настоял!

– Совершенно справедливо. Я настоял, чтобы каждая из вас ровно за пять минут прошлась по своим шкафам, будто собираясь бежать от пожара, и отобрала самые необходимые предметы одежды, которые поместились бы в бумажную сумку для покупок. Определила бы для себя свой Пятиминутный Пожарный Гардероб. Неважно, где ты живешь и по какой погоде одеваешься, Саша, равно как и куда намереваешься в этой одежде потом идти. Важно, какого рода вещи попадут в сумку. Я же сказал вам вчера, что никто не будет судить о вас по содержимому сумок.

Спайдер никак не ожидал, что Билли примет эту его идею в штыки. Впрочем, размеров гардероба Билли он тоже себе не представлял. А может, ей просто было неприятно делать то же, что делали Джиджи и Саша? Возможно, она так привыкла стоять во главе любого предприятия, что, играя в команде, почувствовала себя не в своей тарелке? Этим февральским утром они официально приступили к стадии планирования «Нового Магазина Грез»; наверное, Билли нервничает, боится провала… Хотя какой может быть провал в этом сумочно-пакетном эксперименте? Очевидно, ему следовало предложить, чтобы они встретились в ее кабинете, но здесь, у него, такие удобные диваны… К тому же в этом деле они с Билли выступали как равноправные финансовые партнеры, и Спайдер не думал, что это может иметь значение.

Саша осторожно вытаскивала из сумки черное виниловое пальто-полушинель в ярко-красную полоску.

– Еле поместилось, – пояснила она со вздохом облегчения. – Сперва я упаковала вещи поменьше, чтобы видеть, сколько места осталось на более объемные. Пальто всегда пригодится – в дождь и в солнце, днем и ночью. Я его уже три года ношу. – Она положила пальто рядом с собой на ковер и извлекла черный кардиган, связанный из шерсти средней толщины. – Это тоже на все случаи жизни: можно носить как жакет, можно сам по себе, можно с брюками, можно с юбкой. Хочешь – заправь внутрь, хочешь – выпусти. Расстегнешь верхние три пуговицы, подпояшешься, навесишь себе побольше всего на шею, и пожалуйста – вариант для любого выхода. А если надеть задом наперед, смотрится как блузка.

– Давно он у тебя? – спросил Спайдер, когда Саша положила кардиган рядом с пальто.

– С незапамятных времен. Может, пять лет, может, и все шесть. Он знавал лучшие дни, но случись пожар, и я его захвачу, потому что неизвестно, где я теперь другой такой найду.

– Что там у тебя еще? – полюбопытствовала Джиджи.

– Любимые черные брюки, любимые серые брюки, единственный и неповторимый древний блейзер в клеточку, который никогда не выйдет из моды, – объявляла Саша, вынимая вещи одну за другой. – Пара черных лодочек (никакие другие туфли на высоком каблуке я носить не могу), две любимые белые кофточки – и к брюкам, и к кардигану, и под пальто – я в них весь мир обойду, если надо будет. А вот это – мое счастливое платье! – Она держала в руках какую-то мятую тряпку из красного джерси. – Полного фурора не гарантирует, но в целом благоприятствует успеху.

– Сколько же ему лет? – поразилась Билли, которую в равной мере впечатлило и то, как Саша умела подать вещь, и то, как она сама при этом выглядела. На ней были темно-синие брючки изящного покроя и ярко-алый свитер с воротником «хомут», подчеркивавший черноту ее волос и глаз. Губная помада была подобрана точно в тон свитеру. Возможно ли выглядеть соблазнительнее Саши Невски? Если и да, то она таких женщин не знала.

– Четыре года, но это неважно. В модном платье для меня имеет значение только форма горловины. Ну, и чтоб сидело.

– Саша, скажи, ты действительно просто подошла к шкафу и за пять минут собрала эти вещи или все-таки заранее обдумала, что возьмешь? – поинтересовался Спайдер.

– Шутить изволите? Я сначала составила список, на это ушло минут двадцать или чуть побольше. Я всегда пишу списки, разве не все так делают? К тому же, – добавила она, – когда я месяц назад уезжала сюда, я раздала все, что в последнее время надевала редко, так что у меня в шкафу почти ничего не осталось. Пять минут мне понадобилось, чтобы все это хозяйство аккуратно свернуть и засунуть в пакет. Спайдер, вы же не предупредили, что заранее думать не надо. Вообще-то, если бы у меня было всего пять минут на размышления и на сборы, то я схватила бы украшения, деньги, кредитные карточки, водительские права, чековую книжку – и кота.

– Браво, тебе бы присудили премию Форбса за гуманизм, – пробормотала Билли. Она поняла, что всегда верно судила о Саше. За всем этим несколько театральным обаянием роковой женщины, за экзальтированностью и склонностью к преувеличениям скрывался несокрушимый здравый смысл, и мозги под шапкой смоляных волос работали весьма четко.

– Замечательно, Саша, оставь все пока на полу, – сказал Спайдер. – Теперь Джиджи.

Та поднялась и медленно повернулась вокруг себя.

– Все крупные вещи на мне, – объявила она. – Вы ведь ничего не говорили о том, как надо одеваться, Спайдер. Поэтому за четыре минуты я натянула свое лучшее белье, пуловер сливового цвета, какого больше нигде не найти, потому что, судя по всему, его неправильно покрасили, и бирюзовый кашемировый свитерок с воротником «хомут», который достался мне почти задаром на Орчард-стрит. Белые джинсы – самые обыкновенные, но я их очень люблю; а вот этот антикварный мексиканский серебряный пояс с бирюзой стоит бешеных денег. Ну, еще любимые серебряные сережки, самые лучшие ковбойские сапоги, здоровенный розовый блейзер, который я купила на распродаже, и, наконец, плащ баклажанового цвета, такого вида, будто я стащила его из Бо Брюммель. На самом деле он из магазина подержанных вещей в Хэкенсэке.

– Разве это честно?! – с горячностью воскликнула Билли. – Джиджи ничего не упаковывала. Неудивительно, что она еле ходит: на ней же сто одежек.

– Честно все, что я не запрещал, – провозгласил Спайдер. – А что в твоей сумке, Джиджи?

– У меня оставалась только минута, поэтому я схватила свои приличные бархатные коричневые брюки: не всюду же пойдешь в джинсах. Еще у меня здесь около дюжины шарфиков разных цветов, потому что я выгляжу в них по-разному, несколько поясов, коллекция искусственных украшений и черный вельветовый жакет – Билли еще когда мне его подарила, но это до сих пор моя любимая вещь. О, а вот мой букетик искусственных фиалок, я не смогла его оставить.

– И никаких блузок? – уточнил Спайдер.

– Я рассудила, что всегда смогу купить блузку или футболку. Не все же магазины сгорят в этом пожаре, верно?

– Не все.

– Если честно… Мне понадобилось минут двенадцать, чтобы все уложить, потому что я никак не могла решить, какие пояса и шарфики у меня самые любимые, и завозилась, пока их примеряла… Нет, пожалуй, я не справилась, – смущенно призналась Джиджи. Наверное, эта возня заняла минут шестнадцать, но могла занять и все два часа.

– А сколько времени ушло на то, чтобы уложить в пакет брюки и жакет? – спросил Спайдер,

– Меньше минуты.

– Ясно, я все записываю. – Взглянув на Джиджи, он усмехнулся. – Теперь можешь снять свой плащ.

В своем многослойном одеянии, особенно в этом нелепом плаще, который можно было разве что взять напрокат для маскарада, и с виноватым выражением на лице она выглядела такой прелестной, что в какой-то момент Спайдеру захотелось в утешение ее поцеловать. Он и не предполагал, что все они так серьезно воспримут его идею со сборами по пожарной тревоге. Может быть, женщины вообще все воспринимают более буквально, чем мужчины? Или только эти конкретные женщины?…

– Ну, – негодующе фыркнула Билли, – чувствую, я одна придерживалась правил. Рядом со мной стояла Джози с секундомером, я ничего не обдумывала заранее, не писала никаких списков и не стала ничего на себя напяливать вместо того, чтобы упаковаться как положено.

Она живо вспомнила, как босиком металась по ковру цвета слоновой кости в своей гардеробной площадью добрых тридцать футов с затянутыми лавандовым шелком стенами, набивая шишки о декоративную стойку посреди комнаты. Именно таким образом происходил ее лихорадочный поиск нескольких жизненно необходимых предметов одежды, затерявшихся где-то среди сотен нарядов, многие из которых она так ни разу и не надевала. Про себя она в ярости твердила, что если бы привыкшие к независимости девочки не поселились отдельно, сняв квартиру в западной части Голливуда, уж она бы проследила за их сборами и не дала им плутовать. А так они наверняка смошенничают.

– Молодец, Билли! Я был уверен, что ты будешь играть честно. Давай теперь посмотрим, что ты принесла, – сказал Спайдер голосом учителя, ободряющего робкого первоклашку накануне дня проверки знаний.

Его наконец осенило, что ее сегодняшняя раздражительность происходит прежде всего от смущения. Он знал о застенчивости Билли еще с той поры, когда ему пришлось целиком взять на себя приглашение гостей на первый прием в «Магазин Грез». Ей удавалось скрыватьсвою стеснительность от людей, но на деле это было одним из самых притягательных качеств Билли, хотя она наверняка не поверила бы, если бы он ей так прямо, и сказал. Впрочем, по зрелом размышлении он решил, что говорить не стоит.

Спайдер вдруг вспомнил, что Билли уже исполнилось тридцать девять, – он это знал, поскольку сам был на одиннадцать месяцев моложе и в течение месяца, что разделял его день рождения в октябре и ее день рождения в ноябре, они формально числились ровесниками. Вероятно, ей было не по себе, когда ее поставили в те же условия, что и двух молодых девушек. Билли привыкла путешествовать с грудой дорогостоящего багажа, и с того дня, как она вышла за Эллиса Айкхорна, ей вряд ли доводилось самой собираться в дорогу, так что ограничить свои потребности единственным пакетом для покупок ей было явно трудновато.

– Я решила взять вещи от одного модельера, чтобы выдержать стиль, – начала объяснять Билли, копаясь в пакете. – Сен-Лоран – самый практичный. Вот черный брючный костюм, черный кашемировый свитер, шифоновая блузка, тоже черная, белая шелковая кофточка, просторный красный замшевый жакет, который всегда можно набросить сверху, как короткое пальто, а вот к нему юбка и длинный клетчатый плащ из водонепроницаемого шелка на стеганой подкладке из красного атласа. Сколько этим вещам лет, я точно не помню, но они все друг к другу подходят.

– Почти то же самое, что у меня, только все настоящее, а не дешевка, – удивленно заметила Саша.

– Причем разницу никто не заметит, если не посмотрит на ярлыки, – усмехнулась Билли. – Потому что я, как и ты, отобрала самые простые, классического покроя вещи. Мы с тобой в любом уголке земного шара будем близнецами – этакой красно-черной командой.

– А не желает ли кто-нибудь взглянуть на то что принес я? – спросил Спайдер.

– Ты? Но каталог же для женщин! – изумилась Билли.

– Ничего, так будет по-честному, я тоже имею право, – отозвался Спайдер, доставая из-за стола свой пакет и ставя его на пол. – Стало быть, это мой двубортный блейзер, а это – выходная рубашка и серые фланелевые брюки; по моим понятиям, самые парадные вещи. Ходить по магазинам выбирать новые я терпеть не могу, поэтому захватил все проверенное. Затем пальто от Бербери, темно-синий свитер крупной вязки – мне пять лет назад подарила его мать, и я из него не вылезаю; еще пара любимых пуловеров, три рубашки на каждый день и джинсы. Ах да, очки для чтения. Кто-нибудь еще догадался взять очки?

– Мои у меня в сумочке, – сказала Билли, а Джиджи и Саша лишь недоуменно переглянулись. Какие там еще очки для чтения?

– Ах да, высокочтимые дамы, у вас же есть дополнительное преимущество в виде сумочек!

– Слушай, мы все с радостью скинемся тебе по четвертаку, лишь бы ты прекратил величать нас высокочтимыми дамами, – первый раз за утро рассмеялась Билли.

– Как же мне к вам обращаться, чтобы ни одна из вас на меня при этом не кидалась?

– Женщины, – предложила Билли.

– Просто дамы, без высокочтимых, – сказала Саша.

– Зови нас ребята, – подала голос Джиджи, – это, по-моему, единственный безопасный вариант.

– О'кей, ребята, о чем в таком случае говорит нам эта куча тряпья на полу?

Первой откликнулась Джиджи, к тому времени увенчавшая стопку одежды на ковре плащом, блейзером, поясами и свитером.

– Мне, например, она говорит о том, что все вы – компания безвкусных, прагматичных, лишенных чувства цвета подражателей-мартышек, которые не умеют обращаться с аксессуарами, совсем как бедная Айседора Дункан со своим шарфом.

– Так и запишем, – снисходительно ухмыльнулся Спайдер.

Джиджи заправила в джинсы свой тонкий, изящно облегавший стройную фигуру сливовый пуловер с длинными рукавами и приколола у выреза букетик фиалок. Замысловатые серебряные серьги доставали ей почти до плеч, а апельсинового оттенка волосы стояли дыбом надо лбом, делая ее похожей на чем-то глубоко возмущенную кошечку. Можно было подумать, что она начала одеваться, чтобы выйти на сцену и играть на арфе, а закончила, будто собиралась на конную прогулку по прерии.

– Что ж, – вступила Саша, – если оставить в стороне тот факт, что мы с Билли мыслим одинаково (только она делает это в пять раз быстрее моего), я попрошу всех обратить внимание на мое платье – никто, кроме меня, не додумался захватить сей важный предмет. Если у вас сгорела квартира, вам придется питаться вне дома, неужели никто, кроме меня, этого не понял?

– У меня есть юбка к красному жакету и две кофточки – черная шифоновая и белая шелковая, это успешно заменит два платья, – возразила Билли.

– А у меня есть блейзер и выходная рубашка, – вмешался Спайдер. – Галстука нет, но его всегда можно купить. Ребята, я мог бы подсесть к вам в ресторане, не боясь, что за меня придется краснеть.

– Как и за меня, если я надену бархатные брюки, – заявила Джиджи. – А ковбойские сапоги будут смотреться с чем угодно.

– Говоря о платье, я имею в виду, что оно должно быть пикантным, – не сдавалась Саша. -В ваших блузках нет ничего специфически пикантного, Билли. И в твоем свитере, Джиджи тоже.

– Саша права, – сказал Спайдер. – Права и не права одновременно. Пикантность определяется не глубиной выреза и не тем, насколько плотно вещь облегает формы. Она проявляется в том, как вы себя в ней подаете.

– Ох, Спайдер, не надо проповедовать избитые истины, – отозвалась Билли, вспоминая, как некогда она сама поучала других, что им следует, а что не следует надевать.

– Всего лишь небольшое соображение для протокола. Кто-нибудь хочет высказаться еще?

– Хочет, – снова заговорила Билли. – За исключением Сашиного платья, все эти вещи носятся раздельно. Брюки, жакеты, свитера, блузки… Всего одна юбка – кстати, моя. Про обувь вспомнили только Саша и Джиджи. Между прочим, все мы могли бы воспользоваться гардеробом Спайдера, будь его вещи сшиты на женскую фигуру. За исключением аксессуаров Джиджи и платья Саши, налицо сквозная тема. Спайдер, я верно угадываю ход твоей мысли?

– Угу.

– Я пока не улавливаю, – созналась Джиджи.

– А я думаю, что улавливаю, но не думаю, что мне это по душе. Билли, – жалобно протянула Саша, – я ненавижу подарочную одежду, но и скучную на дух не переношу!

– Нет. – Билли встала и заходила вокруг стоявших кругом кушеток, тщательно и медленно выбирая слова. – Я говорю о коллекции самых лучших отдельных предметов одежды, которую мы совершенно переосмыслим, чтобы все вещи обладали неповторимой изюминкой… Положим, это будет новая классика, открывающая возможности для создания десятков разнообразнейших комбинаций, своего рода базовых маленьких гардеробов на все случаи жизни. Не стоит и пытаться! продавать по каталогу вечерние платья для особых мероприятий: женщины предпочитают приобретать их сами. Так же обстоит дело и с индивидуально сшитыми костюмами. Разумеется, мы наймем своих модельеров, но принцип будет такой: универсальные отдельные предметы одежды для самого широкого применения.

– Я сам не сказал бы лучше, – признал Спайдер. |

– Благодарю вас, мистер Эллиот, вы очень любезны.

– Классика? – переспросила Джиджи с вытянувшимся от разочарования лицом. – Да я ее вообще не ношу!

– А вот и носишь, – возразила Саша, – просто она у тебя всегда в немыслимых расцветках и сочетаниях, и все эти вещи тебе либо велики, либо малы, либо десять раз были в употреблении. Но у тебя тоже есть брюки, жакеты и свитера – как у всех прочих.

– Ох! И верно, есть. – Джиджи было поникла но тут же встрепенулась: – А как насчет дополнений и аксессуаров?

– Вот тут, я полагаю, нашим заказчикам надо будет предоставить свободу выбора, – отозвался Спайдер.

– Ну нет, по-моему, здесь им как раз следует указать верное направление, – вскинулась Джиджи. – Возьмите Сашин черный кардиган – я могла бы подать его в пятнадцати, нет, в двадцати пяти вариантах, используя аксессуары! Мы будем предлагать самые идеальные, безукоризненные, наилучшие черные кардиганы с двойной подборкой фотографий, где они будут представлены всякий раз по-новому благодаря разным дополнениям. Вот тогда каждый скажет, что мы обслуживаем своих покупателей на должном уровне!

– А когда кто-то сконструирует нам этот самый безукоризненный кардиган а-ля «Новый Магазин Грез», – подхватила Билли, – надо будет предложить его в нескольких расцветках. Не всякая женщина согласится носить черное: многим черное просто не идет. Нужно предусмотреть по меньшей мере шесть основных цветов. Серый, темно-синий, коричневый…

– Темно-темно-лиловый; душещипательно-лавандовый; по-осеннему приглушенный болотно-зеленый; безоблачно-синий – что-то среднее между соцветием дельфиниума и сумеречным небом; предельно насыщенный розовый – не пронзительный, не поросячий и не малиново-розовый, а по-настоящему солидный; дымчато-бежевый: не слишком желтый и не чересчур коричневый… – Джиджи остановилась в ожидании нового прилива вдохновения.

– Ребята, подождите немного! – взмолился Спайдер. – Пока мы не увязли в деталях, давайте окончательно выясним, все ли согласны с основным направлением «Новых Магазинов Грез»: классические, универсальные отдельные предметы одежды в новой трактовке. За всю долгую историю издания каталогов такого еще никогда не было.

– Минуточку! А мое старинное белье? – возмутилась Джиджи.

– А я пообещала Джессике завести в каталоге раздел для женщин с нестандартно маленькими размерами. Она жалуется, что ей совершенно негде теперь купить одежду, – сообщила Билли.

– А я заверила трех моих тетушек, что в каталоге найдется много заманчивого и для них, – добавила Саша. – Они все еще весьма недурны собой, все три обожают наряжаться и готовы платить за это хорошие деньги, но весят больше восьмидесяти килограммов. Я имею в виду, каждая.

– Все это тоже войдет в каталог. Верно! Билли? – сказал Спайдер. – Но основа «Новых Грез» и главная статья нашего дохода – это все-таки отдельные предметы одежды, необходимые в любой сезон.

– И наш каталог будет выходить четыре раза в год? – поинтересовалась не желавшая слезать со своего любимого конька Саша.

– Над периодичностью я еще не успел поразмыслить, – сознался Спайдер.

– Если издавать его реже, то это будет уже не мода! – не отступалась Саша.

– Она права, – вмешалась Билли. – Нам следует мыслить категориями очередного сезона задолго до того, как мы разошлем первый номер.

– Чтобы утрясти все технические мелочи, нам требуется человек, который на каталогах собаку съел, – твердо заявил Спайдер. – Надо нанять самую выдающуюся личность в этой области; того, кто этим живет. Ведь никто из нас понятия не имеет о наших предполагаемых ценах, накладных расходах, проблемах с учетом товара и так далее. По правде говоря, о каталогах мы с вами, ребята, ни черта не знаем – мы знаем только, что, получив «Новый Магазин Грез», все взвоют от восторга!

– В наших силах нанять хоть десять лучших спецов, Спайдер, – уверила его Билли. – Но кто, кроме тебя, смог бы изобрести бы Пятиминутный Пожарный Гардероб? Ты ведь хотел, чтобы таким образом мы подвели тебя к теме каталога?

– Вроде того…

– Спайдер, мне так нравится твоя физиономия, когда на ней написано: «Ах, ерунда, мэм, ничего особенного», – поддразнила Джиджи.

– Да что там, Джиджи, просто небольшое озарение, – скромно потупился он.

Послышался телефонный звонок. Недовольный тем, что его отрывают, Спайдер с кислым лицом поднял трубку.

– Да-да? О, конечно, проводите его сюда. Джош Хиллман, – объяснил он, поворачиваясь к Билли. – С теми документами, которые мы должны сегодня подписать, – их необходимо заверить.

– С чего это вдруг один из самых известных юристов Лос-Анджелеса покидает свой офис чтобы лично доставить нам бумаги? – удивилась Билли.

– Скорее всего из чистого любопытства. Ему до смерти хочется узнать, что мы задумали.

– Ух ты, я целую вечность не видела Джоша! – воскликнула Джиджи. – Он по-прежнему самый завидный жених в Беверли-Хиллз?

– Надо полагать, – пожала плечами Билли, а тем временем Саша выскользнула из комнаты через вторую дверь.

Джиджи кинулась навстречу Джошу, чтобы обнять его и поцеловать. При первом же взгляде ни него она осознала, что раньше попросту не воспринимала его как мужчину. То ли она была еще совсем ребенком, то ли ей застил глаза образ молодого Марлона Брандо, но тогда она не понимала, что к человеку старше сорока тоже вполне применимо определение «красивый». Темно-серые глаза, чуть тронутые сединой, коротко подстриженные волосы, пластичность движений, рост (он смотрел сверху вниз даже на Спайдера), насмешливый взгляд, волевой рот и сардоническая улыбка – все это складывалось в весьма незаурядную наружность.

– Что это у вас тут? Распродажа? – спросил Джош у Билли, продолжая обнимать Джиджи за талию и разглядывая гору одежды.

– Своего рода конкурс. – Она пока не говорила Джошу, какое именно дело собирается открыть вместе со Спайдером, а лишь попросила его подготовить документы по условиям партнерства.

– Джош, вы первый, кто видит перед собой зарождение «Нового Магазина Грез»! – объявил Спайдер.

– Я так и думал, что речь идет о новой сети магазинов. На модельную одежду сейчас тратится уйма денег.

– Речь идет не о новом магазине и не об уйме денег, – принялся объяснять Спайдер тоном гордого папаши, не замечая, как Билли делает ему знаки, чтобы он не особенно распространялся насчет их планов. – Мы собираемся создать первый каталог изысканной моды, основанный на самых необходимых вещах, без которых не обойдется ни одна женщина. Тех, что составляют двадцать процентов ее гардероба, но служат ей в девяноста процентах случаев.

– Где же вы почерпнули такую статистику? – лукаво поднял брови Джош.

– В газете «Правда», – усмехнулся Спайдер. – Да спросите любую женщину, и она вам это подтвердит! Мы разрекламируем свой каталог так, как никому и не снилось. Билли примет участие во всех национальных телевизионных шоу, имеющих женскую аудиторию, от «Доброе утро, Америка» и «Сегодня» до передач Фила и Опры, а также во всех основных местных программах. Совершит турне – как делают писатели, когда представляют свою новую книжку. Покажет, как комбинировать наши модели…

– Что-что-что я, по-твоему, буду делать? – взвилась потрясенная Билли. – Какого черта тебе взбрело на ум, что я пойду на телевидение?

– Пойдешь, конечно, пойдешь! С тремя манекенщицами. Они демонстрируют одежду – ты рассказываешь, что к чему. Из-за нашей учебной пожарной тревоги я забыл об этом упомянуть. Меня осенило еще вчера вечером, после того, как мы съездили посмотреть твой новый самолет. Перелеты будут не такими уж утомительными, а все эти шоу передерутся между собой, чтобы тебя заполучить. Разумеется, задолго до выхода первого номера придется закатить грандиозный прием для журналистов, такой, какой мы устраивали по поводу «Магазина Грез». Или даже несколько - здесь, в Нью-Йорке, в Чикаго… Может, еще и в Далласе? Ладно, выясню этот вопрос с нашими людьми, ответственными за контакты с прессой.

– С какими такими людьми? – задохнулась Билли.

– С теми, которых мы наймем, – бодро отозвался Спайдер. Он вскочил и в возбуждении заходил по комнате. – Далее, к каждой проданной вещи обязательно должна прилагаться вешалка с эмблемой «Нового Магазина Грез» – так неудобно, когда не хватает вешалок, верно, Джош? А еще я только сейчас понял, что Джиджи тоже надо появиться на телевидении со своими идеями насчет аксессуаров. Продюсеры передач всегда гоняются за чем-нибудь броским.

– Спайдер! – пискнула было Джиджи, но он не обратил на нее внимания, целиком захваченный своими планами.

– Мы разместим рекламу на избранном рынке, в национальной периодике! Ни один каталог еще так не рекламировали – а ведь наш каталог бесплатный. Да у нас будет шквал заказов!

– Ты, часом, не додумался еще до самолетов, выписывающих в небе рекламные надписи? – съехидничала Билли.

– В самую точку, Билли! То есть это ты, конечно, хватила, но мне нравится, как ты мыслишь. И всегда нравилось. – Он остановился посреди комнаты, послал ей воздушный поцелуй и тут же заговорил снова: – Каждому новому покупателю мы будем высылать сантиметр и настенную таблицу – силуэт в человеческий рост, так что они смогут сообщить нам свои точные размеры, и у нас будет меньше возвратов. Само собой, возвраты мы будем принимать без звука…

– Никто, ну никто так не делает! – крикнула вышедшая из себя Билли.

– Вот поэтому-то мы и будем это делать! Единственный способ зацепить на крючок потенциального покупателя с помощью нового, неизвестного прежде каталога – это предоставить возможность вернуть не понравившуюся без всякого видимого повода вещь. На таких условиях каждому захочется у нас что-нибудь заказать! Билли, я понимаю, что поначалу это влетит нам в копеечку, но если мы завоюем доверие клиентов, если разберемся, какой товар пользуется спросом, а какой нет, то в конечном счете убытки окупятся сторицей. Разве я не прав, Билли?

– Прав, – улыбнулась она, побежденная его энтузиазмом. Почему действительно не воспользоваться для рекламы телевидением? Мистер Вейнсток продал свои старые шоу за массу часов коммерческого вещания. Она могла бы их у него купить, причем со значительной скидкой. Решено, телевидение!

– А еще, – продолжал Спайдер, – было бы неплохо в первом же выпуске объявить большой конкурс. Допустим, заказчицы пришлют нам фотографии – кто как сочетает наши вещи. Победительница летит сюда на самолете Билли, вместе со всеми вами пускается в загул по магазинам на Родео-драйв и в придачу получает по одному предмету всего нашего ассортимента. Нет, надо, чтобы победителей было несколько, чертова дюжина, как вам это? И Саша может…

– Что может Саша? – спросила та, входя в комнату в своем «счастливом» платье и черных лодочках на высоких каблуках, которые только что надела.

Воцарилась мертвая тишина, а Саша приближалась к ним исполненной достоинства и в то же время зазывной походкой, заставляющей легионы жительниц Нью-Йорка в бессчетных количествах покупать демонстрируемые ею трусики и лифчики. В своей ослепительности она напоминала переливающийся темно-алым пламенем рубин, а ее бесформенное платье из джерси вдруг превратилось в изумительного покроя туалет – длинные рукава лишь подчеркивали глубину выреза, наполовину открывавшего белизну великолепной груди.

«До какой же степени способен заблуждаться человек!» – мелькнула мысль у Спайдера. Сашина пикантность происходила не только от того, как она носила свое платье, но сквозила в смелости выреза, в этом дерзком силуэте. Существенно было и то, и другое. Женщины никогда не переставали его удивлять!

«Что-то ей нужно, – думала сбитая с толку Джиджи. – Никогда еще она так быстро не пускала в ход эти орловско-невские чары, за которые по-хорошему их всех пересажать бы стоило».

– Саша, познакомься, это Джош Хиллман, – представила Билли: только она и сообразила, что они еще не встречались. – Джош, это Саша Невски, соседка Джиджи и участница нашего предприятия.

– Как поживаете? – одновременно спросили Саша и Джош, пожимая друг другу руки, и, помолчав, опять-таки вместе произнесли: – Спасибо, прекрасно.

– Что, разве мы исчерпали все темы для разговора – так быстро? – Саша заглянула Джошу в глаза с такой лишающей рассудка задушевной улыбкой, какой Джиджи никогда у нее не видела.

– О, нет… хм… Надеюсь, нет… не все, – забормотал Джош.

«Похоже, его с ходу положили на обе лопатки», – отметила про себя Билли, зачарованно, но не без затаенной усмешки наблюдая за этой сценой. По ее мнению, степенному адвокату следовало бы хорошенько встряхнуться, как и любому другому мужчине на его месте – кроме Спайдера, которому все как с гуся вода.

– Значит, вы с Джиджи живете вместе? – осведомился Джош, будто, кроме них, в комнате никого больше не было.

– Мы уже больше двух лет снимаем на пару квартиру в Нью-Йорке. Но я настолько старше Джиджи, что скорее состою при ней дуэньей.

– На сколько же вы старше? – спросил он таким тоном, точно для него это был вопрос жизни и смерти.

– Иногда мне кажется, что на добрый десяток лет, – вздохнула Саша, едва заметно подавшись к нему. – Или даже на несколько десятков.

«Почему бы ей вообще не упасть в обморок?- подумала от души веселившаяся Джиджи. – Почему бы ей не свалиться прямиком к нему в объятия, если она стала так отчаянно завираться?»

– Где же вы живете теперь? – продолжил свои расспросы Джош.

– Мы с Джиджи поселились в Западном Голливуде… - Голос Саши прозвучал певуче, как струна виолончели, к которой осторожно прикасается музыкант.

– Джош, – сжалившись над ним, поспешила вмешаться Джиджи, – почему бы вам сегодня не заехать к нам выпить? Все, кроме вас, уже видели нашу квартиру, а мы, как настоящие новоселы, очень гордимся своим домом.

– Чудесная мысль, Джиджи, – решительно пресек дальнейшее развитие темы Спайдер, сочтя, что на ритуал знакомства уходит слишком много времени. – Может быть, нам все же стоит взглянуть на документы, Джош?

– Документы?

– Да, те, что ты принес подписать.

– Ах, те… Вот они. Ох… Слушай, Спайдер, дело неспешное, я их просто оставлю вам с Билли. Спасибо за приглашение, Джиджи. Я к вам подъеду сегодня, если смогу. – И с этими словами Джош ретировался.

– Он же адреса нашего не знает! – спохватилась Джиджи.

– Полагаю, он его раздобудет, – рассмеялась Билли. – Ну что, вернемся к работе, дамы? И господа. Давайте, ребятки, за дело!

– Оставь в покое ведерко для льда и выметайся! – нетерпеливо скомандовала Саша, обращаясь к Джиджи.

– Да ведь еще целых пятнадцать минут, – возразила та.

– А если он придет раньше? Не хватает, чтобы твоя мерзкая розовая машина маячила где-нибудь поблизости!

– Иду-иду, но сперва объясни мне, почему ты не в том счастливом платье. Казалось бы, более подходящего момента…

– Мне оно уже не нужно.

Джиджи придирчиво оглядела Сашу, одетую в облегающее черное платье с высоким воротником, самое строгое и дорогое в ее гардеробе, хоть и откровенно простое.

– В этом платье ты выглядишь…

– Как?

– Выглядишь… Боже милосердный! Паинькой, хорошей девочкой, вот как! Саша, я готова признать тебя Величайшей Блудницей всех времен и народов, только не делай этого, не будь такой жестокосердной, – взмолилась Джиджи. – Понимаю, мужчины заслуживают, чтобы их мучили, но к чему терзать этого милого, хорошего, доброго человека? Да он в жизни не совершил ничего настолько дурного, чтобы ты в наказание заставляла его считать тебя паинькой!

– Ничего, потерпит, – отрезала Саша.

– А когда ты вот так чопорно закалываешь волосы на затылке, то кажешься просто древней старушкой, – огрызнулась Джиджи, с ожесточением тыча в камин кочергой.

– И насколько древней?

– Лет этак… тридцати пяти.

Раскрасневшееся лицо Саши на миг озарила улыбка благодарности.

– Ну и замечательно. А теперь кыш, Айседора, или я удушу тебя твоим самым нелюбимым шарфиком!

– Ладно-ладно. – Джиджи попятилась к двери. – Только сознайся, а то не уйду! Ты переоделась в свое счастливое платье, услыхав слова «самый известный адвокат» или «самый завидный жених»?

– Честно говоря, уже не помню. Думаю, это произошло инстинктивно. Рефлекс сработал. Во мне что-то отозвалось на имя Джош Хиллман. Ой, будь добра, вали отсюда!

– Саша, ты случайно… нет, конечно, с тобой такого быть не может… но ты, часом, не нервничаешь? – Джиджи в упор посмотрела на подругу.

– Саше Невски в принципе неведомо, что значит нервничать, – угрожающе произнесла та. – Но ты занервничаешь, и еще как, если не исчезнешь в ближайшие пять секунд!

– Дрова кончились, – заметил Джош, сидя рядом с Сашей перед догоревшим камином. – Как же так? Когда я приехал, их было много…

– А сколько сейчас времени?

– Десять. Господи, что случилось со временем?

– Наверное, оно все ушло на рассказ о Хиллманах.

– Или об Орловых и Невски.

– Теперь уже не вычислишь, на кого больше, – вздохнув, откликнулась Саша. – Похоже, Хиллманы – это те же Невски, только не танцуют. Их и не отличишь одних от других.

– Однако мы пропустили обед, – озабоченно констатировал Джош. – Я заказывал на восемь тридцать столик в «Ле Шардоне».

– Столик на троих?

– На двоих. Я с самого начала хотел так или иначе увезти вас от Джиджи. А поесть все-таки нужно. Я позвоню Роберту и скажу, что мы едем.

– Вы не назовете меня ненормальной, если я скажу, что мне хочется чего-нибудь попроще? Все бы отдала за сандвич из ржаного хлеба с солониной!

Джош в изумлении уставился на эту потрясающую женщину. До сегодняшнего дня ему ни разу не встречался такой сочувственный, понимающий собеседник, и ничто не могло бы соответствовать его восторженному состоянию лучше еврейской кухни.

– Я отвезу вас к Арту в Вэлли, это лучший ресторан в Лос-Анджелесе, – пообещал он.

У Арта никто не удивился появлению элегантной пары: здесь собиралась самая разнообразная публика. Принаряженные подростки после концерта, юные пары с шестинедельными младенцами, пышущими здоровьем, холеные пожилые горожане и кинозвезды, сбежавшие из чересчур шикарных ресторанов, – и стар и млад рано или поздно торил дорожку к Арту, который лично управлял своим знаменитым заведением. Отделанные в спокойные бежевые цвета стены здесь украшали огромные изображения всех предлагаемых посетителям сандвичей, а вместительные кабинки были расположены так, чтобы в них можно было пообедать в уединении и относительной тишине, которых так недоставало в других голливудских ресторанах.

Сашу и Джоша провели в полукруглую угловую кабинку и предложили меню, в котором наряду с восемнадцатью закусками значились сорок четыре вида сандвичей, восемь супов, шесть гамбургеров, тридцать восемь холодных и горячих блюд, восемнадцать гарниров и восемнадцать десертов.

– Ой, – смутилась Саша, – вот это да!

– Может быть, мне самому для вас заказать?

– Будьте так добры. А то я не знаю, с чего начать.

– Вы проголодались?

– Да вроде бы нет, хотя по логике вещей я должна погибать от голода. С самого завтрака ничего не ела. У нас такие захватывающие планы с каталогом…

Джош пробежал глазами меню.

– Вы любите копченую рыбу? – спросил он и, когда Саша кивнула в знак согласия, подозвал официантку: – Сперва подайте нам закуски: осетрину, сига и, пожалуй, селедку под кислым соусом. Хм-м… Потом мне два сандвича с солониной и, наверное, французскую булочку с грудинкой и подливой. Еще какой-нибудь ваш комбинированный сандвич, хотя бы «Особый» – трехслойный, с ростбифом, пастрами и швейцарским сыром. Это для начала. И картофельные оладьи с кислым кремом, а к ним побольше яблочного соуса. Пожалуй, принесите нам несколько чистых тарелок, чтобы мы смогли все попробовать. Что будем пить? Виски с содовой, Саша? Белое вино? Пиво? Шампанское? Тут вот есть что-то под названием «Рокар»… Это калифорнийское? Прекрасно, бутылку «Рокара», пожалуйста, и простой воды.

В ожидании закусок Саша с Джошем задумчиво потягивали шампанское, про себя надеясь, что внезапно воцарившееся молчание вполне можно списать на голод. Саша кляла себя за то, что предложила ехать в ресторан: даже самая голодная женщина не должна забывать о резком верхнем освещении, которое бывает в любом ресторане. Но Джош был так мил, что вскоре она забыла обо всем на свете, с умилением наблюдая, как он украдкой на нее поглядывает. Ей вдруг захотелось поцеловать его в наружные уголки глаз, туда, где всякий раз, когда он улыбается, появляются морщинки. С ней никогда еще не было ничего подобного и, наверное, никогда больше не будет… Потрясенная, Саша внезапно открыла для себя, что ее карьера завершилась; остались позади годы вдохновенного истязания мужского племени – им положил конец один-единственный в полном смысле слова взрослый мужчина, для которого она созрела и за которым с готовностью пошла бы хоть на край света…

«Саша несет в себе какой-то свет», – думал Джош, стараясь не таращиться на нее уж слишком откровенно. Как ни красива она была в гостиной, в отблесках каминного пламени, он окончательно сошел с ума, рассмотрев ее при полном освещении. Утром он застиг ее врасплох, и она показалась ему какой-то недоброй, диковатой; он даже и заподозрить не мог, что Саша само совершенство. Неудивительно, что Билли доверила ей Джиджи! Столько в ней скромности, чувства собственного достоинства и восхитительной спокойной сдержанности, которой в наш век блеска и фанфар обладают лишь немногие женщины. Он чувствовал, что ему уже слегка приоткрылась сущность ее натуры, сочетавшей безупречный такт со зрелой ясностью восприятия – необычайно важным качеством, означавшим способность сочувственно слушать другого. Но, боже мой, эти губы – полные, зовущие, так рельефно очерченные… Кто тут устоит?…

– Приятного аппетита, – сказала официантка, ставя на стол овальное блюдо пикулей и тарелки, нагруженные копченой рыбой, ломтями ржаного хлеба, нарезанными помидорами, луком, лимонами.

– Прошу, – пригласил Джош, подавая Саше вилку для рыбы.

Саша положила себе на тарелку по кусочку осетрины, лососины, сига и кружок лимона. Пока Джош в свою очередь набирал себе закуски, она подцепила на вилку ломтик сига, некоторое время с решимостью на лице его жевала и, наконец, препроводила в желудок с помощью глотка шампанского. Между тем ее спутник исключительно усилием воли заставил себя проглотить чуть-чуть лососины.

– Как иногда странно выходит… Так страшно проголодаешься, что не можешь сразу есть, – пробормотала Саша.

– Да, действительно… Я, наверное, заказал слишком много. Арт славится своими большими порциями.

– Дело не в том, что сиг невкусный…

– Попробуйте лососину, – предложил Джош.

– Ох, не могу – надо оставить место для сандвича.

– Тогда селедки?

– Нет, спасибо, – жалобным голосом отказалась она.

– Вы когда-нибудь были замужем? – вдруг негромко спросил он.

– Спасибо, нет.

– Я спросил, были ли вы замужем?

– А… Нет, не была.

– Почему?

– Никак не встречался подходящий человек. Все мальчишки какие-то, сущие дети… Во всяком случае, они мне такими казались.

– Как же так получилось?

– Понятия не имею, – смущенно проговорила Саша. – Думаю, все они были слишком молоды для меня. Но вы-то сами, кажется, были женаты. Отчего же вы развелись?

– Я не любил жену.

– Только поэтому?

– Я… влюбился в другую.

– В кого? – Где-то внутри Саша ощутила острый укол ревности. – Я ее знаю?

– В Вэлентайн. Еще до того, как она вышла за Спайдера.

– Простите, – мягко сказала Саша.

– Ничего, сейчас уже все прошло. Я никому, кроме вас, об этом не говорил, – сознался Джош, сам поражаясь своей откровенности.

– Вам не нравится рыба, мистер Хиллман? – обеспокоенно поинтересовалась официантка.

– Нет-нет, просто мы, оказывается, не так голодны, как нам представлялось.

– Как же быть с сандвичами?

– Подавайте. Может быть, они вдохновят нас. Официантка убрала со стола и направилась на кухню, перекинувшись по дороге словечком с Артом. Вернулась она с большим подносом, на котором стояли четыре тарелки с сандвичами и блюдо с картофельными оладьями. Каждый сандвич являл собой горку тонко нарезанного мяса высотой никак не меньше десяти сантиметров, уложенного между двумя ломтями испеченного особым способом черного хлеба вместе с кольцами лука и кружочками пикулей.

– Боже милосердный! – ужаснулась Саша. – В Нью-Йорке я ничего подобного не видела.

– Я обычно делю их пополам и ем, как открытые бутерброды, иначе они во рту не помещаются. Позвольте-ка, я вам тоже поделю.

– Я… Можно мне начать с яблочного соуса?

– Без оладий?

Саша кивнула, неотрывно следя за движениями его рук, которые потянулись за соусницей и поставили ее прямо перед ней. Взяв ложку, Саша погрузила ее в соус. «Такое едят даже младенцы, – убеждала она себя. – Крошечные младенцы с неразвитым пищеварительным трактом поглощают тонны яблочного пюре, а уж я и подавно должна с ним справиться».

– Саша, ешьте же, – скомандовал Джош, и она послушно проглотила четыре маленьких ложечки. – А на дне тарелки кое-что нарисовано!

Джош сказал это так серьезно, что она невольно улыбнулась.

– Так у вас есть дети?

– Трое. Хорошие ребятки.

Сашу вновь пронзили невидимые стрелы ревности. Человек, имеющий детей, в любом случае должен поддерживать какие-то отношения с их матерью… «Зря спросила», – подумала она и решительно положила ложку. Но, взглянув на сандвич Джоша, она вдруг почувствовала, что сердце так и подпрыгнуло у нее в груди. Сандвич был не тронут. Даже не надкушен.

– Джош, сьешьте же хоть что-нибудь.

– У меня нет аппетита. Вот разве что… если вы действительно не собираетесь доедать соус…

– Он весь ваш.

Джош съел несколько ложек и тоже сдался. Аккуратно, чтобы не задеть сандвичи на столе, он протянул обе руки и накрыл ими Сашины руки.

– Я совсем не могу есть. Это безнадежно. На самом деле я влюбился в тебя.

– И я, – слабым голосом отозвалась Саша.

– Тоже не можешь есть или тоже влюбилась?

– И то, и другое, – шепнула она.

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Конечно.

– Посмотри на меня, – потребовал он, но Саша не могла заставить себя взглянуть ему в глаза.

– Пора уходить, – решил Джош и перехватил проходившую мимо официантку. – У меня нет времени ждать счет. – С этими словами он положил на стол пять двадцатидолларовых бумажек. – Полагаю, этого хватит. Спасибо за обслуживание.

– Но как же горячее?…

– Ничего страшного.

Джош осторожно вывел Сашу из-за столика, и они, держась за руки, направились к выходу.

– Ничего не стали есть, даже не дождались горячего, – доложила официантка Арту.

– Что я тебе говорил, Ирма? Я с первого взгляда все понял. Любовь! Единственная вещь, несовместимая с деликатесами. Но они еще появятся, вот увидишь. Должны же они рано или поздно проголодаться.

– Прекрати, – пробормотала Джиджи. – Отстань! Я видела такой чудный сон…

– Все равно твой будильник вот-вот прозвонит, я целых пять минут ждала, прежде чем тебя будить.

Саша, ты невыносима! – возмутилась Джиджи, приоткрывая глаза. – Врываешься ко мне в спальню с первым проблеском зари, чтобы бахвалиться новой победой…

Она снова уткнулась в подушку, но Саша решительно потрясла ее за плечо.

– Да послушай же! Мы собираемся пожениться.

– Ну а как же!

– Ты слышала? Мы с Джошем…

– Не болтай глупости. Не можешь же ты выйти замуж за человека, с которым только вчера познакомилась, – пробормотала Джиджи, ей совсем не хотелось выслушивать очередную историю мести очередному мужчине.

– Где это написано?

Джиджи снова открыла глаза и внезапно села в кровати, безмолвно уставившись на Сашу. Та была все еще в своем черном платье, но с распущенными волосами. С лица ее полностью исчез макияж, но зато оно сияло таким незамутненным и неприкрытым счастьем, что на глазах у Джиджи выступили слезы.

– Саша! – Она обхватила подругу за шею и расцеловала. – Боже мой! Неужели правда? Это же замечательно, просто не высказать словами! Когда же?

– Ну, не прямо сейчас. Чтобы устроить пышную свадьбу, нужно время.

– Но… Но… – Джиджи замялась, не зная, о чем еще спросить.

– В один прекрасный день, Джиджи, тебе тоже встретится человек, чьих страданий ты не сможешь видеть. – Саше сейчас очень хотелось, чтобы все вокруг были счастливы.

– Спасибо, дорогая. То, что с тобой произошло, вселяет надежду. А что, Джош хочет пышную свадьбу?

– Он хочет того, чего хочу я! – с непоколебимой счастливой уверенностью заявила Саша.

– И ты будешь в длинном белом платье?

– Да, с длинным шлейфом и фатой. Знаю я, к чему ты клонишь, Джиджи! Но не беспокойся, никто мне свадьбу не испортит. Шесть сестер Орловых никогда не ссорятся по одной простой причине: они просто не смеют. Понимаешь, в нашей семье существует Ужасное Проклятие, и если кто-нибудь его на тебя наложит, пиши пропало.

– В смысле, пропала Великая Блудница?

– Джиджи! Я тебя предупреждаю…

– Меня на испуг не возьмешь. Мои бабки со стороны Орсини, Джованна и Гразиелла, обе были родом из Флоренции, а этот город повидал немало страшненького – слыхала ты о Савонароле? Так что, уверяю тебя, их внучка может в любой момент сразиться со всеми шестью сестрами Орловыми. Но я, пожалуй, лучше тоже забуду о прошлом. Ради Джоша – а я его знаю чуть дольше, чем ты, – оно снова станет чистым листом. Ой, Саша, я так рада! Ты его заслуживаешь! Поздравляю тебя!

– Поздравлять полагается жениха, а не невесту, – поправила Саша и вдруг порывисто обняла подругу. – Невесте ты должна сказать, что уверена в ее безгранично счастливом будущем.

– Да, я уверена, ты будешь очень счастлива, Саша! Но он-то знает, сколько тебе лет?

– А мы как-то об этом не говорили. Я же тоже не знаю, сколько лет ему. Разве это важно?

– Может, лучше сознаться после свадьбы? – предложила Джиджи.

– Правильно мыслишь. Значит, ты еще не совсем пропащая.

VIII

– Ну будет, будет, дорогой мой, – с отменной вежливостью говорила Билли Джону Принсу, богатейшему человеку в кругу элитных американских модельеров. – Вы, пожалуйста, не взрывайтесь, даже не дав мне возможности объяснить, в чем дело. Мы с вами слишком хорошо и слишком давно знакомы для таких сцен.

– Я не делаю дешевку, Билли! Не делаю, не делал и делать не стану. Я поражен, до глубины души поражен, что с подобным предложением вы явились не к кому-нибудь, а ко мне. Каталог! Еще чего не хватало!

Принс был неподдельно оскорблен, на его обычно доброжелательном лице резко обозначились морщины, весь его вид выражал неодобрение. С него даже слетела обходительность провинциального английского сквайра, которую он так тщательно в себе культивировал, и явственно проступила грубоватая прямота уроженца Среднего Запада.

– Принс, голубчик, я сказала «одежда по умеренным ценам», а не «дешевка».

Стояло пронзительно холодное февральское утро, и они сидели в нью-йоркском офисе Принса.

– Сказать можно все, что угодно, но на деле вы толкуете о юбке, которая с грехом пополам потянет долларов на пятьдесят.

– А почему бы и нет?

– Да вы взгляните на себя в зеркало, господи, твоя воля! На вас ведь мой костюмчик, и я знаю, что он стоит две тысячи двести. Какая ткань, какая работа, а какая…

– …наценка, – подхватила Билли, продолжая обаятельно улыбаться. – Послушайте, у меня ведь были собственные магазины, так что я представляю, сколько в действительности стоит такой костюм. Давайте прикинем: если я правильно помню, его пошив стоил вам от силы четыреста пятьдесят монет, включая ткань, отделку, работу и процент, который вы взимаете, чтобы обеспечивать жизнеспособность своего бизнеса. Вы продали костюм в «Бергдорф» за тысячу долларов, значит, цена вашего изделия возросла чуть больше чем вдвое. В «Бергдорфе» в свою очередь тоже удвоили стоимость, итого получилось две тысячи двести, плюс плата за подгонку по фигуре. Стало быть, вот она я, стою перед вами в костюме, которому красная цена пятьсот долларов, но заплатила я за него вчетверо. Я-то могу себе это позволить, только таких людей чертовски мало. Вы, наверное, по всей стране не больше десятка этих костюмов продали, если не меньше.

– Билли, к чему вы клоните? – вспылил Принс.

Его в дрожь бросало от покупателей, знакомых с принципами ценообразования. Знать им этого совершенно не полагалось, поскольку разглашение тайны напрочь лишало самый изысканный наряд романтического ореола. Слава богу, такие клиенты попадались редко. Как можно наслаждаться покупкой дорогого костюма, если вам известно, сколько он стоит в действительности? И с какой стати Билли Айкхорн так его изводит?! Пусть бы отправилась к кому-нибудь из ювелиров, у которых она покупает свои бриллианты, и заявила им, что у них наценка четыреста процентов, а его оставила в покое!

– Клоню я к тому, – ответила Билли, вновь обретая трогательно-невинный вид, – что, продав эти костюмы, вы получили около десяти тысяч прибыли. А если бы вы моделировали одежду по умеренным ценам, на каждый предмет поступало бы сотни тысяч заказов, так что, выгадывая гораздо меньше на каждой единице продукции, вы в конечном счете имели бы во много раз больше.

– Вы думаете, я не знаю? – брезгливо поморщился Принс. – Это нисколько меня не прельщает. Мое имя значится на верхней строчке списка модельеров готового платья, и заработать я успел больше чем достаточно. Бирка с именем Джона Принса – не для тиражирования. Да все бы просто в ужас пришли, начни я заниматься одеждой по умеренным ценам! Я бы тут же потерял своих дам, своих милых дам!

Билли с трудом подавила очередной приступ ярости. Дражайшие дамы Принса, которые являли собой горстку жительниц Манхэттена, цеплялись за него, как за обязательное украшение своих приемов, как за некий волшебный амулет против злых духов забвения и безвестности. Они могли уверенно держаться с друзьями и подругами, только облачившись, точно в доспехи, в продукцию Принса – всегда модную, всегда уместную и всегда очевидно дорогостоящую. Благодаря этой продукции им наверняка не грозили обвинения в отсутствии вкуса и недостатке средств.

«На то, чтобы заполучить Принса для «Нового Магазина Грез», определенно стоит потратить время и силы», – подумала Билли, все более утверждаясь в своем решении. Он обладал своеобразным талантом, пусть даже сам никогда его не ценил, и к тому же, что было не менее существенно, за последние двадцать лет он стал знаменит по всей стране. Кстати, напрасно Принс с таким презрением отозвался о тиражировании. Его модели одежды могли бы распознать с первого взгляда лишь несколько тысяч женщин, читающих «Вог», «Фэшн энд Интериорз» или «Харперс Базар». Потенциальным заказчицам «Новых Грез» его марка вряд ли вообще о чем-то говорила бы, если бы она не встречалась на простынях и полотенцах, ремнях, туфлях, фурнитуре, солнечных очках, часах и сумочках. Оба вида духов с его именем имели большой успех. Его настолько широко и настолько долго рекламировали, что он стал непререкаемым авторитетом, известным в США так же хорошо, как Диор или Сен-Лоран во Франции. Участие Джона Принса в разработке базовых коллекций «Нового Магазина Грез» в глазах миллионов женщин будет казаться благословением высочайшей инстанции.

Впрочем, Билли прекрасно знала, что на самом деле все свои дорогостоящие модели и фирменные аксессуары Принс создавал, неизменно пользуясь помощью целой команды никому не известных ассистентов. И лучшей из них в течение последних трех лет считалась Вэлентайн…

Билли с Принсом сидели за кофе наогромном, украшенном кистями диване фирмы «Честерфилд», который был одной из достопримечательностей конторы. Этот диван как ничто другое выдавал англофилию знаменитого модельера. Впрочем, ничто в комнате, начиная с самого Принса и кончая любой переплетенной в кожу библиографической редкостью на полированных полках красного дерева, не намекало на то, что они находятся в крупнейшем городе Соединенных Штатов. Казалось, что это аристократический частный дом в воссозданном фантазией хозяина старом Лондоне, в мире Генри Джеймса, который Принс пытался воспроизвести вокруг себя с того самого дня, как к нему пришел успех. Билли даже пришло в голову, что если она выглянет в окно, то вместо модной Седьмой авеню увидит Гайд-парк великолепным июньским днем прошлого столетия и разнаряженных наездников на прекрасных чистокровных лошадях, проводящих время за излюбленным развлечением своего века, предаваясь величественному безделью, которое считалось тогда нормой.

Билли отвернулась от окна и задумчиво оглядела Принса, одетого с элегантностью, способной посрамить и герцога Виндзорского.

– Никто так искусно не подбирает вещи одну к другой, как вы, – справедливо заметила она. – Это своего рода чудо, возведенный в систему принцип нарочитых несоответствий, когда одно предельно независимо от другого и все-таки изумительно к нему подходит. Я диву даюсь, как по утрам вы умудряетесь сделать выбор. Как, скажите на милость, вам удается сочетать все эти свои одежды – в клеточку, в шашечку, в горошек, в елочку? Это же сущий апофеоз утонченного разнобоя! У вас что, схема в гардеробной висит?

– Я просто сваливаю все в кучу, и вот что получается в результате, – объяснил Принс. – Моя маленькая хитрость. И не пытайтесь меня улестить, Билли: то, что вы на мне видите, сшито по индивидуальному заказу, материал я выбираю сам, и стоит все это целое состояние.

– Я и не думаю вас улещать, дорогой. Иногда я этим не брезгую, но не во время деловой беседы. – Билли пододвинулась к нему поближе. – Взять хотя бы вот этот красный кашемировый галстук, – продолжала она, с восхищением проводя по галстуку пальцем. – Просто поразительно, как импозантно смотрится вместе с ним ваша рубашка в синюю и коричневую полоску! А благодаря рубашке заиграл клетчатый пиджак, который самым неповторимым образом сочетается с темно-коричневыми саржевыми брюками. Входя сюда, я успела заметить горохового цвета пальто с хитрыми застежками, которое так и просится увенчать эту идеальную комбинацию. Тут не просто маленькая хитрость, милый, тут подлинный талант к созданию раздельно используемых предметов одежды. Но с помощью этой маленькой хитрости вы предпочитаете одеваться сами, не желая делиться ею со своими богатыми клиентками. Именно из-за этой маленькой хитрости, Принс, я и приглашаю вас конструировать мои коллекции.

– Вы когда-нибудь научитесь понимать слово «нет»? – К Принсу вдруг вернулось хорошее расположение духа. В конце концов, они с Билли прошли вместе долгий путь, и во времена «Магазина Грез» сотрудничество с ней приносило ему самые высокие доходы.

– Никогда! – Она выпалила это с такой убежденностью и воинственностью, что ей нельзя было не поверить.

Принс вспомнил то время, когда Билли собиралась открывать «Магазин Грез», – сам он ни минуты не сомневался, что человек, не имеющий профессиональной подготовки, не сможет добиться успеха в этом бизнесе. Тогда она доказала, что он сильно заблуждался, но в его глазах это не делало ее блажь с каталогом сколько-нибудь привлекательнее.

– Извольте наконец меня выслушать, Принс. Билли встала и облокотилась на край его стола.

После трех скрупулезных подгонок ее приталенный бордовый костюм с воротником и манжетами жатого бархата сидел на ней идеально. На голове у нее была маленькая романтическая соболья шапочка под цвет ее темных глаз, которую Билли надвинула до самых бровей; коротко подстриженные кудри чуть вились над ушами. Билли смотрела в лицо Принсу с таким сосредоточенным выражением, какого он никогда у нее не видел.

– Мне кажется, вы не совсем понимаете смысл базовых коллекций. Мы думаем начать с четырех – совсем небольших, но так хорошо разработанных, что там не будет ни одной неудачной или бесполезной вещи. Они предназначаются молодым дамам, у которых, цитируя бессмертное изречение «Вог», больше вкуса, чем денег. Одна коллекция обеспечит их гардеробом на всю рабочую неделю, другая – на время путешествия, третья – на уик-энды (прекрасные спортивные костюмы), а четвертая будет для всякого рода выходов – свидания, рестораны, деловые обеды и так далее. И каждый предмет из одной такой коллекции должен сочетаться практически с любой вещью из трех других. Иными словами, ваша просторная куртка для офиса подойдет и к спортивным брюкам, и к выходной блузке. Это будут удобные, симпатичные фасоны, предоставляющие женщине сотни возможностей, позволяя ей одеваться почти так, как одеваются ваши клиентки.

– Билли, кончайте меня уламывать.

– Я просто размышляю вслух. Согласитесь, что те, у кого нет средств, чтобы приобрести ваши готовые вещи, с превеликим удовольствием купят первоклассные модели Принса через «Магазин Грез».

– В том-то все и дело, детка, что у них нет средств! Не могут они позволить себе одеться от Принса, и тут уж ничего не поделаешь… – Он развел руками. – Жаль, но некоторые вещи доступны лишь избранным счастливчикам.

– Знаете, когда я первый раз вышла замуж, я покупала тоннами всякую одежду, но вашу – никогда. Мне она всегда ужасно нравилась, но я считала, что мне следует подождать до тридцати лет. Замечали вы когда-нибудь, что женщины моложе этого возраста к вам не идут, будь у них хоть сколько денег?

– Они пока не доросли до меня, – снисходительно бросил Принс с высоты своего величия. – К тому же я ничего не теряю, потому что много ли молодых женщин могут позволить себе носить мои вещи?

– Да полным-полно сногсшибательных, молодых, богатых красоток, которые ваши вещи даже в расчет не берут! Вы же с самого начала своей карьеры работаете для одних и тех же женщин. Они так и стареют в ваших произведениях, фотографируясь только в них. Ваша марка стала эмблемой состоятельной матроны и сразу вызывает в памяти типичный образ: бальный туалет от Принса, соответствующие статусу украшения, взбитые белокурые локоны и подтяжка лица за десять тысяч долларов. А откуда вы возьмете новых клиентов? Молодые талантливые модельеры – даже не Келвин Кляйн и не Ральф Лоренс, а те, о ком мы пока не слышали, – перехватят женщин, которые могли бы прийти к вам, голубчик мой. С другой стороны, если бы вы согласились создавать модели для «Нового Магазина Грез», вам пришлось бы хорошенько стряхнуть с себя пыль, чтобы отважиться на нечто такое, в чем вы доселе себя не пробовали. А именно – на создание универсальных вещей по человеческим ценам. Все только и будут говорить о вашей новой коллекции и о вашем новом подходе. Зачем повторяться, если можно обновить себя. Принс, вы имеете такой шанс стать еще более легендарной личностью, какого нигде больше не получите.

– Слушайте, а ведь вы мне лапшу на уши вешаете!

– Господи, а я и не знала, что у вас в ходу такие просторечия. Естественно, вешаю. Есть и другие известные модельеры, которые ухватились бы за эту идею, не боясь потерять постоянную клиентуру, поскольку способны сообразить, что одно другому не мешает. Я могла бы обратиться к ним, но ни один из них не наделен вашим особым даром. Они предлагают полные комплекты одежды…

– Как и я.

– Да, только вы их не носите! – Голос Билли молодо зазвенел. – Одеваетесь вы, комбинируя по собственному выбору разрозненные на первый взгляд вещи. Ни разу не видела на вас двух однозначно сочетающихся предметов. Даже с черный галстуком, который хоть с чем-то, но будет сочетаться, вы наденете какой-нибудь твидовый жилет, или пиджак с клетчатыми отворотами на манжетах и лацканах, или хлопковый батиковый кушак.

– А вот тут вы правы, – согласился он, явно польщенный. – Люблю нравиться самому себе.

– Ох, Принс! Ну конечно! Вы попали в точку! Речь идет о самой что ни на есть практичной одежде, в которой тем не менее всякий раз чувствуешь себя в приподнятом настроении. Ладно, даже если вы все-таки намерены отказаться, скажите мне, что вам так не по душе в моей затее, кроме цен?

– Я боюсь, детка, что вы изобретаете колесо. Отдельные вещи носили всегда. Любая женщина всегда может пойти в магазин и купить их, совершенно во мне не нуждаясь.

– Но все не так просто! А если она работает и ей некогда ходить по магазинам? А если не умеет комбинировать вещи? А если живет далеко от крупных супермаркетов с хорошим выбором товара? А если ей не по вкусу последние капризы моды? А если она – молодая мать, на которой и дом, и ребенок, и муж, и работа? Да хождение по магазинам – настоящий кошмар для многих и многих женщин!

– Поистине мрачная картина, дорогая. Билли расхохоталась:

– Вы такой добрый человек, Принс, но, услышь кто вас сейчас, ни за что бы об этом не догадался.

– Нет уж, увольте меня от нотаций типа: «Где ваша ответственность перед обществом?» Я и так вношу свой посильный вклад. А вот вы с какой стати рветесь в торговлю, детка? Я никогда этого не понимал. Зачем, если вы могли бы быть герцогиней? Даже английской герцогиней, – благоговейно уточнил он, не в силах вообразить более заманчивого места в жизни.

– Я по сути своей рабочая лошадка, Принс, как, в общем-то, и вы. А сейчас я сгораю от нетерпения как можно скорее запустить мой проект. И мне нужен классный модельер, который должен стать ключевой фигурой в этой игре. Не то чтобы я сомневалась в успехе «Нового Магазина Грез», нет, я чувствую себя на пороге чего-то грандиозного. Но мне, как всегда, хочется начать побыстрее. Если бы, например, вы взялись набросать мне юбку в складку (естественно, за хорошую цену)… Понимаете, в ней должна быть какая-то изюминка, чтобы она безоговорочно выделялась из общего ряда. Знай я, что именно угодно моей душе, то уж, поверьте, сконструировала бы ее сама, но у меня нет нужного замысла. Ну да ладно, мне следовало бы понимать, что вас не соблазнишь. Хотя досадно, право. Я всегда ощущала себя обязанной вам, после того как забрала у вас Вэлентайн. Не перемани я ее в «Магазин Грез», она весь век трудилась бы у вас.

– И чем бы вы восполнили мне то, что переманили Вэлентайн, если бы я дал вам возможность себя одурачить? – усмехнулся Принс.

– Деньги, дорогой! Неплохой куш, – вставая, ответила Билли. – Но вы говорите, что у вас их уже больше чем достаточно. Видно, вы свободны от тайной страсти, которая исподволь изводит всякого очень богатого человека. Что же, до свидания, Принс, дорогой мой. До ленча мне надо еще кое-куда поспеть.

Он тоже поднялся, чтобы проводить ее до дверей, и небрежно осведомился:

– Что же это за тайная страсть?

– Ох, будто вы не знаете! Пусть это немного стыдно, но сколько бы денег ни было у человека, ему никогда не кажется, что их достаточно, разве не так?… А ведь мы с вами располагаем такими средствами, что всей жизни не хватит их потратить. Должно быть, эта неутолимая жажда получить больше, еще больше заложена в самой человеческой природе. Я вхожу в список десяти богатейших женщин Америки со дня смерти Эллиса, и все-таки теперь я полна решимости превратить «Новый Магазин Грез» в компанию, которая поднимет меня еще выше. А вы, кстати, в список богатейших мужчин не входите, хотя у вас крупное дело. Создавая дорогостоящие модели, вы не сколотили себе состояния в сотни миллионов, пусть и успешно торговали своей маркой. Думаю, стремиться иметь больше, когда у вас и без того много, – это своего рода игра…

– Думать я и сам умею не хуже вас, – раздраженно пожал плечами Принс.

– Вы только полюбуйтесь на меня: забросила такой изумительный дом в Париже, но слишком люблю его, чтобы продать. Ну не абсурд ли это, как вы считаете? Могла бы иметь шикарнейшую яхту, поместья тут, поместья там, могла бы проводить время в невообразимых, захватывающих развлечениях, могла бы возить с собой друзей, непрерывно устраивая им сногсшибательные каникулы… – Билли приостановилась, будто всерьез взвешивала все эти возможности с истовой сосредоточенностью женщины, которая стоит с ножницами в руках посреди розового сада и пытается выбрать в изобилии чудеснейших цветов один наиболее совершенный. – Так ведь нет, – наконец произнесла она. – Ничего подобного! Вот она я, дорогой, здесь, с вами, на старой доброй Седьмой авеню, ложусь костьми из-за этого каталога, в уверенности, что время для него самое подходящее. И я обязательно всем это докажу, Принс, будь что будет! Наверное, я трудоголичка… Но мне так это нравится, что просто не может не получиться. А уж выплаты модельеру с каждой проданной через «Новый Магазин Грез» вещи будут такие, что никому и не снилось! Мне просто казалось, что получать их более пристало вам, нежели кому-то еще.

– Выплаты?

– Ну конечно! Автору коллекции будет отчисляться процент с каждой проданной веши. Разве я вам об этом не говорила? Конечно, можно было бы и сэкономить, наняв команду первоклассных модельеров за гонорар, но все же, пожалуй, лучше, если на бирках будет какое-то одно имя, зато самое громкое. В конечном счете все останутся в выигрыше – включая и меня, само собой.

– Слушайте, Билли!

– Да-да?

– Вы самая отъявленная хитрюга на свете, вам это известно?

– Разумеется, милый!

– Ладно, черт с вами. Присаживайтесь, поговорим.

– О, Принс! – Билли повисла у него на шее.

У нее не было уверенности, что стоит выплачивать проценты, – она надеялась отделаться громадным гонораром за разработку моделей. Но раз уж дело приняло такой оборот, мелочиться не следовало. Для некоторых людей по-настоящему не играет роли ничто, кроме денег, а Принс, хвала господу, всегда принадлежал к их числу.

«Возвращение или скорее бегство к родным пенатам явно пошло на пользу Билли Айк-хорн», – решила Кора де Лионкур. Они сидели за чаем в нью-йоркских апартаментах Билли, и Кора думала о том, что полупровинциальная непосредственность и неприкрытая небрежность, бытовавшие в Калифорнии как вполне допустимый образ жизни, очевидно, настолько же соответствуют Билли, насколько чужда ей была наэлектризованная парижская элегантность. Конечно же, «взять» подъем» в Лос-Анджелесе было для нее пустяковым делом. С каким, должно быть, облегчением она поставила крест на Нью-Йорке и Париже, сбежав домой. Только так гостья могла объяснить себе радостно-возбужденный вид Билли в этот отвратительный хмурый день, тем более что та уверяла, будто ее единственным визитом сегодня было посещение Джона Принса для знакомства с его весенней коллекцией.

Кора пристально приглядывалась к хозяйке, и от нее не укрылось, что она не только сбросила набранный в Париже вес и опять коротко подстриглась, но вновь обрела свойственный ей ослепительный шарм. К тому же, как не без раздражения отметила Кора, сегодня Билли так и распирало от скрытого торжества. Определенно, некоторым людям следовало бы просто запретить хранить свои секреты!

– Вы поразительно выглядите, Билли, – произнесла она медоточивым голосом, в котором, однако, слышался некий упрек, будто цветущий вид сам по себе уже требовал каких-то объяснений.

– Спасибо, Кора. Это все ваш город. Время от времени я люблю встряхнуться в Нью-Йорке – это повышает мой тонус.

– Но вы все-таки не хотите купить здесь квартиру?

– Стоит ли? Удобнее останавливаться в гостинице.

– А собираетесь вы весной в свой парижский дом?

– Пока не решила, – с непроницаемой улыбкой ответила Билли.

– Но чем же вы занимаетесь в Лос-Анджелесе? В «Ритце» вы тогда произнесли такую речь о женщинах, которые только и делают, что ходят по магазинам и по приемам… По-моему, для этой цели гораздо больше подходят Париж или Нью-Йорк.

– О, Кора, знаете ли, мне некогда скучать. То одно, то другое, даже не замечаешь, как дни летят, – снова уклонилась от прямого ответа Билли. Ей совсем не хотелось рассказывать Коре о «Новом Магазине Грез». Если Принса было действительно необходимо склонить к сотрудничеству, то посвятить в свой план эту чрезмерно рафинированную даму означало немедленно получить ушат холодной воды на голову. Для нее наверняка неприемлема сама идея такого каталога.

«Опять тайна», – подумала Кора. Билли Айкхорн со своими секретами приводила ее в бешенство. Она держалась с такой самоуверенной независимостью, что хотелось сразу же поставить ее на место. Билли не приняла ни единой ее рекомендации, кроме выбора агента по недвижимости в Париже. Коре казалось, что положенный ей процент с этой сделки – слишком мизерная награда за все ее хлопоты. А она так надеялась, что Билли Айкхорн в конечном итоге попадется в ее сети, и это станет венцом всей ее многотрудной манипуляторской деятельности! Но, несмотря на то что заносчивая миллиардерша, казалось, так или иначе должна была стать для Коры дойной коровой, она по-прежнему ускользала от нее, неуловимая, словно угорь в иле. Ее жизнерадостность выглядела просто вызывающей!

«О, Билли прекрасно знает, как ей завидуют!» – негодовала про себя Кора, глядя на Билли, которая сидела перед ней, не сняв свою соболью шапочку, небрежно-шикарная, точно Анна Каренина, не ведающая о подстерегающем ее горе. Кора сходила с ума от жгучей черной зависти к этой женщине, задаром получившей богатство и родившейся красавицей, женщине, которой по мановению руки на блюдечке подносили все самое лучшее, чего Кора не могла заработать за целую жизнь. Самим своим существованием Билли вызывала у нее чувство собственной неполноценности – так блекло смотрелось на фоне ее великолепия все то, чего самой Коре удалось добиться, кровью и потом. |

И она решила отступиться от Билли Айкхорн – плясать вокруг нее и силиться поддерживать с ней дружеские отношения в надежде получить какую-то выгоду в будущем не имело больше смысла.

– После нашей последней встречи в Парижской опере я случайно узнала об одном весьма странном обстоятельстве, – обронила она.

– В самом деле?

– Помните того мужчину, который в антракте подскочил к нашему столику и закатил жуткий скандал? Такого долговязого, рыжего, он еще спрашивал вас, кто же вы, черт побери, такая?

– Ах, этого? Еще бы, как его забудешь? Неудачливый поклонник, только и всего.

– Неудачливый? В самом деле? Так вот, несколько дней спустя я снова его видела. Смотрела новые экспозиции и встретила его в галерее Тамплона. Я и не знала, что он скульптор. И у него, между прочим, очень интересные работы. – Говоря это, Кора наблюдала за Билли, как пантера из засады.

– Да, я знаю, – спокойно отозвалась Билли. – Он выставлял у Тамплона свои скульптуры; неудивительно, что вы его там видели.

– Само собой, я не стала с ним беседовать, но, когда он ушел, разговорилась с ассистентом, Анри… не помню фамилию. Кстати, он большой почитатель таланта вашего скульптора… Сэма Джеймисона? Так, кажется?

– Так.

– И Анри – он такой симпатичный и рад любой возможности попрактиковаться в английском – рассказал мне, что был в тот вечер в Опере с вашим неудачливым поклонником, как вы его называете. Он даже вспомнил, что заметил меня за вашим столиком. И, по его словам, скульптор куда-то исчез после того, как вас увидел. Пропустил весь второй акт!

– Да, я знаю. Он же кинулся прочь у всех на глазах, – пожала плечами Билли, чувствуя, что покрывается испариной под блузкой.

– А вы у всех на глазах кинулись за ним! – Кора расплылась в самой ослепительной улыбке, показав прекрасные зубы.

Билли поднялась из-за стола и, скрестив на груди руки, вызывающе посмотрела на Кору.

– К чему вы, собственно, ведете? Какое вам до этого дело? Я что, не имею права на личную жизнь?

– Ну-ну, Билли, разумеется, имеете! Дело совсем не в этом. Меня удивило, что Анри упорно называл вас другим именем. Я даже запомнила: Ханни Уинтроп. Именно об этом я, собственно, и хотела вас спросить.

Билли не сводила с Коры проницательного взгляда.

– Я полагаю, есть такие вещи, о которых не принято расспрашивать даже друзей.

– И вы, конечно, правы, – небрежно согласилась Кора. – Да, еще сандвич, пожалуйста, я не могу удержаться, такие они вкусные. Скажите, а много вы заказали у Принса?

– Даже слишком много, – сказала Билли. – Последняя коллекция ему особенно удалась.

Жуя миниатюрный сандвич с крессом, Кора вспоминала на редкость интересную беседу за обедом, на который она пригласила молодого и обаятельного Анри Леграна. Он проявил столько же любопытства к Билли, сколько Кора – к Сэму Джеймисону, и они всласть посмаковали эту пикантную историю. Да, у Билли были свои тайны, но не так много, как ей казалось. Самая захватывающая из них отныне принадлежала Коре де Лионкур.

– Джиджи, взгляни-ка на этот снимок. – Спайдер в голубой хлопковой рубашке с закатанными рукавами вошел в рабочий кабинет Джиджи. – Взгляни и скажи, что ты об этом думаешь. – Он протянул ей увеличенную цветную фотографию группы женщин. Все они, кроме одной, выглядели лет на тридцать, кто чуть моложе, кто чуть старше. Смеясь, они толпились вокруг садовой скамейки, на которой сидела пожилая дама, и тянулись к ней с бокалами, чтобы чокнуться.

– Кто это? – с любопытством спросила Джиджи, усаживаясь за стол.

– Я объясню тебе попозже, но это неважно.

Ты сначала поделись со мной первым впечатлением.

Джиджи внимательно изучала снимок.

– Они счастливы, – начала она, – по-настоящему счастливы, это сразу бросается в глаза. И им хорошо вместе. Они отдыхают, такие беззаботные! Ой, и все очень похожи, наверняка они в родстве друг с другом. Так кто же они, Спайдер? – Она смотрела на него сквозь челку со своим обычным трогательным и чуть комичным выражением, которое его неизменно восхищало.

– Говори, говори дальше, – велел он. – Пока я не услышал ничего существенного от юной персоны, грозившейся написать весь текст к нашему каталогу.

Джиджи сосредоточенно нахмурилась и внимательнее всмотрелась в фотографию.

– Они не из Нью-Йорка, но и не провинциалки: слишком утонченные. Не знаю, с чего я так решила, но это факт. Откуда-нибудь из Сан-Франциско, Чикаго, Лос-Анджелеса… Но утонченность у них естественная, не натужная – просто она им как бы изначально свойственна. И все они умеют одеваться, никому не подражая. Вот эти двое в джинсах, – показала она, – не такие нарядные, как остальные, но все равно, как ни странно, выглядят элегантно. Все симпатичные, две даже очень, но красавицей я, пожалуй, ни одну не назвала бы. Если строить предположения – строить мне предположения, Спайдер? – я бы сказала, что у всех у них семьи и дети. Но… – Джиджи задумалась и немного помолчала, прежде чем продолжать. – Вряд ли они просто домохозяйки. Мне кажется, что большинство из них работают – преподают или чем-то серьезно занимаются на общественных началах… Я имею в виду, что они похожи на людей, у которых много интересных дел, а здесь им так хорошо! Жаль, что я с ними не знакома. Вообще-то самая из них красивая – вот эта пожилая дама. Почему все с ней чокаются?

– Это обед по случаю ее дня рождения, – с гордостью пояснил Спайдер. – Пожилая дама – моя мама.

– Ох… Спайдер, – вздохнула Джиджи, и ее глаза вдруг наполнились слезами. – Какой же ты счастливец!

Смутившийся Спайдер наклонился и обнял ее за плечи:

– Черт, Джиджи, я совсем забыл! Ведь твоя мать… Нельзя было вот так на тебя все это обрушить. Прости. Вот салфетка, – виновато добавил он.

– Все нормально, Спайдер, честное слово. – Джиджи высморкалась и вытерла глаза. – Со мной никогда такого не бывает, не знаю, что на меня нашло. Твоя мама прямо-таки ослепительна! А это, конечно же, твои знаменитые сестры? Я так увлеклась разбором своего первого впечатления, что совершенно не заметила – это же три пары близнецов… Я в последнюю очередь приглядывалась к чертам лица, к тому же они все стараются выглядеть каждая по-своему.

– Потому-то я сразу тебе не сказал. Если бы ты знала, что они мои сестры, ты бы принялась вычислять, кто кому близнец, и не уловила бы самого общего.

– И насколько правильно я о них судила?

– Попала в самую точку. Разумеется, они не так уж беззаботны – кто сейчас беззаботен? Но вместе это счастливая стайка симпатяг, целыми днями занятых самыми разными делами, помимо мужей и детишек. Я сделал этот снимок три года назад, вспомнил о нем вчера вечером и откопал, чтобы всем показать. Ты видишь его первой. Мне показалось, что даже не столько мои сестры, сколько их облик в целом – это именно то, что необходимо для «Нового Магазина Грез».

– Ты про эту их естественную утонченность?

– Абсолютно верно. Я просмотрел вдоль и поперек все каталоги, какие только были изданы на сегодняшний день. Каждый из них – этакое маленькое несчастье, ночной кошмар художественного директора или оформителя, выполненный графически. Отставание от моды на пятнадцать лет в лучшем случае! Я проштудировал каждый журнал в газетном киоске и в результате решил, что нам нужно выбрать женский тип, воплощающий самую суть «Новых Грез». После чего мы наберем манекенщиц из числа девушек, в которых он наиболее ярко выражен. Вместо того чтобы нанимать топ-моделей и одевать их в наши вещи, надо поискать кого-то, кто выглядел бы в этой одежде так, как будут выглядеть наши клиентки, если как следует постараются. Тогда наши заказчицы, посмотрев на фото, не станут бояться представить себя в том же наряде. Нельзя показывать им наши вещи на красотках, в сравнении с которыми проиграет почти любая. Ты говоришь, тебе хотелось бы познакомиться с моими сестрами… А мне хочется, чтобы клиентки мечтали познакомиться с нашими манекенщицами.

– Да, но твои сестры ужасно…

– Ужасно какие?

– Ну… – замялась Джиджи. В принципе она была согласна со Слайдером, однако его сестры настолько идеально соответствовали образу стопроцентных американок, что ее ирландско-итальянская кровь внезапно запротестовала, чего она от себя никак не ожидала. – Такие… э… очень уж светловолосые и голубоглазые, – нашлась она наконец.

– Черт, в самом деле. Чистой воды белые протестантки англосаксонского происхождения! Моя мать шведка, а отец англичанин – естественно, что у них такая наружность. – Деликатность Джиджи искренне позабавила Спайдера. В Третьем рейхе, не к ночи будет помянут, его сестры блистали бы на обложках журналов. – Я просто хотел показать их тебе, потому что это обыкновенные женщины, а не рекламные красавицы. Принадлежат к среднему классу, то есть стоят не чересчур высоко, но и не чересчур низко. Воспитанны, но не манерны. Радушны, но не фамильярны. Миловидны, но не мраморные дивы. Спокойны, но не как снулая рыба – в их лицах живая индивидуальность. А в глазах ум, и это самое главное. Они с таким же успехом могли бы принадлежать к негритянскому или восточному типу, могли бы быть латиноамериканками, да кем угодно. Нам важно только это особое выражение, характерный облик.

– И где же мы найдем таких манекенщиц? – с сомнением в голосе спросила Джиджи, заметив, как загорелись глаза у Спайдера.

– Пригласим новичков – возможно, девочек, не подошедших в других местах из-за того, что они не ослепительные акселератки метр восемьдесят ростом. Можем взять и тех, кто вообще никогда не предполагал работать манекенщицами.

– Спайдер, а не получится ли так, что ты прицельно ищешь нечто средненькое? – забеспокоилась Джиджи. – Вряд ли такое уж большое удовольствие рассматривать, во что одета какая-нибудь серая мышка.

– Я собираюсь искать девушек с данными много выше среднего, но не настолько, чтобы взгляд в первую очередь останавливался на них и только потом на одежде. Это весьма существеный момент, Джиджи, который я всегда трезво принимал в расчет. В былые времена манекенщицы были моим призванием, моим хобби, стимулом вставать с постели утром и уж тем более ложиться в нее вечером. Так что можешь смело доверить выбор мне.

– Да, в этом деле ты специалист, – согласилась Джиджи. – Сама я больше склонна ко всяким крайностям и излишествам. Мне всегда хочется пригласить самых красивых девушек в мире, чтобы наши вещи смотрелись на них особенно хорошо.

– Вот это-то как раз и деморализует! Не знаю, сознают ли это сами женщины, но, насмотревшись на журнальных красоток, многие из них исподволь впадают в депрессию. Все им кажется не так, все плохо, все раздражает – и никак не могут взять в толк, что это состояние напрямую связано с манекенщицами. Они продолжают усердно пролистывать журналы – им ведь хочется быть в курсе последних веяний, – но их опять и опять пичкают сногсшибательными топ-моделями, подспудно развивая в них комплекс неполноценности, ощущение собственной непривлекательности. Женщина, чувствующая себя непривлекательной, не станет в полночь звонить по телефону, чтобы сделать заказ по каталогу. А я хочу, чтобы наши клиентки просто-таки пребывали в эйфории!

– В полночь?

– Само собой! У нас будет действовать круглосуточный прием заказов по телефону – надо ловить момент, когда клиент в настроении. Предположим, женщина просыпается в три часа ночи от приступа беспокойства, ей хочется что-то срочно предпринять. Можно ли придумать на этот случай что-нибудь лучше, чем заказ по телефону? Ей даже не надо вставать с постели, только взять трубку и каталог с тумбочки. Немного поболтает со своей собеседницей из «Нового Магазина Грез», выберет себе что-нибудь по вкусу и отойдет ко сну, чувствуя себя куда лучше. – Спайдер окинул взглядом стол Джиджи, заваленный беспорядочно разбросанными листами бумаги. – Ты над чем-то работаешь?

– Так, пытаюсь кое-что нащупать, – сказала Джиджи. – Ищу верный тон, пытаюсь сделать общее предисловие к каталогу, чтобы люди поняли, кто мы и зачем.

– Ты мне не прочитаешь?

– Текст еще совсем сырой, но… Ох, ладно, – решилась Джиджи, поеживаясь от волнения, одолевающего всякого начинающего автора. Она чувствовала, что, если сейчас же с кем-нибудь не поделится, ее просто разорвет от напряжения. – «Я знаю: в своем платяном шкафу вы прячете тайны, которые не решились бы доверить даже лучшей подруге. Ведь никогда нельзя рассчитывать с полной уверенностью, что она вам действительно посочувствует, а не осадит снисходительным взглядом типа «умнее надо быть». Ну а стоит ли раскрывать секреты сестре, вы наверняка давно знаете сами! Взять хотя бы эту прекрасную гофрированную блузочку: вы были в таком романтическом расположении духа, что не удержались и купили ее. Когда же дома вы начали примерять ее со всеми юбками, то выяснилось, что каким-то странным образом вы выглядите в ней ровесницей своей мамы. Но маме блузка мала, а отдать кому-то еще жалко – слишком красивая. Есть у вас и костюм, прекрасный шерстяной костюм, который и на распродаже стоил явно многовато, но он был бы, как говорится, на века – и его обязательно одобрил бы ваш босс. Все бы ничего, но вы обнаружили, что он чересчур теплый, в нем невозможно сидеть целый день на работе, для вечернего наряда он слишком строг, а один жакет не наденешь с брюками и футболкой.

Я понимаю, этот свитер с глубоким вырезом вы купили в надежде, что он будет чудесно смотреться с простенькими брючками, когда придется идти на одну из тех вечеринок, к которым просят специально не наряжаться (вы тоже терпеть не можете таких приглашений? Еще бы: если не надо наряжаться, зачем тогда вообще вечеринка?). Само собой, в свитере вы выглядите так, будто страдаете раздвоением личности в тяжелой форме. У меня таких уже три, и со всеми я промахнулась.

Знаю я и о брюках, в которых вы с тыла напоминаете удаляющегося в джунгли слона – а все из-за того, что не догадались посмотреться в трельяж! Но хуже всего дело обстоит с пальто. Оно такое практичное, насквозь благоразумное, вы носили его два года, ненавидя всей душой, потому что сами вы практичны и благоразумны лишь в определенных пределах, но не настолько же!

Однако хватит этих печальных гардеробных преданий. К чему терзаться из-за того ярко-красного платья, которое вы приобрели для рождественских приемов – и успели пожалеть о покупке еще до того, как его укоротили? Я к тому, что все мы совершаем ошибки. Все. Люди, которые хвастают, будто никогда не повторяют своих ошибок, просто-напросто делают всякий раз новые. Самый элегантный из моих знакомых как-то сказал, что две из трех купленных им вещей оказываются неподходящими, а носит он только те, которые выбрал удачно. Не знаю, может ли еще кто-нибудь позволить себе ошибаться с таким размахом. Но вот что вы определенно можете себе позволить, так это повытаскивать из шкафа все вещи, из-за которых чувствуете себя безмозглой недотепой, и пожертвовать их Армии Спасения, поскольку, если посмотреть правде в глаза, вы никогда не будете их носить.

А после того, как вы освободите свой дом от лишних тряпок, в награду за труды возьмите наш каталог, взгляните на модели и поразмышляйте, не стоит ли какими-то из них обзавестись. Достаточно только позвонить – и мы пришлем их вам, оплатив почтовые расходы. Эти вещи не слишком дороги, прекрасно сшиты, великолепно смотрятся как вместе, так и по отдельности, а самое главное, если они вам совсем не понравятся, когда вы их примерите, просто отошлите их нам обратно безо всяких объяснений, и мы гарантируем, что вернем ваши деньги. Безоговорочно. Желаю вам с удовольствием распахивать дверцы вашего шкафа. Одежда должна вызывать чувство радости, но чувство вины – никогда!»

– Не прерывайся, – попросил Спайдер.

– Но это все. Я как раз смотрела, что вычеркнуть.

– Вычеркни или измени хоть словечко, и ты мне за это ответишь! – угрожающе предупредил он.

– Так тебе… нравится?

– Джиджи, да это идеально! Черт! Жаль, Билли нет. Она бы в восторг пришла! Давай позвоним ей в Нью-Йорк, и ты ей прочтешь по телефону… впрочем, нет, у нас восьмой час, а в Нью-Йорке одиннадцатый, она наверняка куда-нибудь ушла. Крошка, ты прирожденный автор текстов к каталогам! Мы должны это отметить. Придумал, сейчас же везу тебя в ресторан! Ты заслужила самый роскошный ужин, да и меня можно слегка поощрить за разрешение проблемы манекенщиц.

Джиджи откинулась в кресле, бессильно свесив руки, и глядела на него широко раскрытыми глазами. У нее гора свалилась с плеч. Ее очень заботило, как найти верный тон для предисловия. За несколько последних дней она предприняла шесть неудачных попыток, а то, что она прочла Слайдеру, было в полном отчаянии сочинено за два часа перед его приходом.

– Ой нет, не хочу сейчас в ресторан, – сказала она. – Я слишком взвинчена, чтобы сидеть на месте… Давай лучше я что-нибудь приготовлю. А то мне некому готовить с тех пор, как Саша покинула меня ради дяди Джоша. Сейчас в моем понимании отпраздновать что-то – значит есть приготовленное своими руками, но не в одиночестве.

– Но это же только лишние хлопоты, – возразил было Спайдер.

– Мне надо успокоиться после творческого кризиса, а готовка – лучший способ для этого.

– Ладно, только, чур, я буду помогать.

– Ради бога. Для начала открой вино.

Это была вкуснейшая весенняя паста, вкуснейшая телятина с грибами, вкуснейший салат из шпината, вкуснейший…

– А что у нас на десерт? – спросил Спайдер с набитым ртом.

– До десерта мы пока не добрались, – сказала Джиджи. – Как-то мы уж слишком быстро все проглотили.

– Ну, что бы ты ни приготовила на десерт, боюсь, ему суждено пропасть: я бы и рад съесть еще что-нибудь, но не могу. И вы с Сашей все время так ужинали?

– Даже лучше. Правда, только тогда, когда оставались вечером дома, а такое редко случалось. Если бы чаще, мы бы стали поперек себя шире.

– И она променяла тебя на мужчину?! Никакого чувства благодарности, просто никакого!

– Зато несомненное, просто потрясающее чувство момента!

– Этого у нее не отнимешь, – согласился Спайдер, с наслаждением вытягиваясь в кресле и прихлебывая бренди, который налила ему Джиджи. – Что верно, то верно. Как говорится, куй железо, пока горячо.

– Она меня уверяет, что это предопределение.

– Я склонен с ней согласиться. Джоша просто не узнать, он воспарил, вознесся, восстал, воскрес и тому подобное. Никогда не видел такого счастливого человека, и даже его дети Сашу одобряют. Они хотят пожениться здесь или на Востоке?

– Еще не решили. Эта свадьба года потребует перемещения какого-то из семейств в полном составе с одного побережья на другое. Причем Хиллманов якобы больше, чем Орловых-Невски, во что мне, по правде говоря, не очень-то верится. Сашин клан – вообще профессиональные кочевники, им пяти минут довольно, чтобы сложить чемоданы и прыгнуть в самолет. А Хиллманы тяжелы на подъем… так что скорее всего свадьбу устроят здесь.

– И ты, разумеется, будешь подружкой невесты?

– А то как же! Подружкой и заодно личным консультантом по застолью, чтобы им предоставили все самое лучшее и не навязали ничего такого, чего бы им не хотелось.

– Ты хоть когда-нибудь даешь себе расслабиться? – полюбопытствовал Спайдер, глядя на Джиджи.

После того как он поудобнее устроился на уютной, обитой поблекшей цветастой материей кушетке со слегка выпирающими пружинами, которая досталась девушкам как часть обстановки, им овладело ощущение покоя, лени и полного довольства жизнью. А Джиджи сразу принялась убирать со стола, отвергнув его помощь и двигаясь так же экономно, без лишних усилий, быстро и точно, как во время приготовления ужина. Спай-деру она разрешила открыть вино и следить за огнем в камине – только это в ее понимании было мужским делом.

«Сколько же лет прошло с тех пор, как Билли приняла ее под свое крыло? – сонно подумал он. – Пять, шесть или больше? А теперь в некотором смысле Джиджи взрослее самой Билли». Слайдеру казалось, что обе в равной мере способны на отчаянные поступки, только делают это каждая сообразно своему возрасту, обе работают не покладая рук, если захвачены какой-нибудь идеей или стремятся к определенной цели. Но при этом в Билли есть некая импульсивность, заставляющая ее действовать безоглядно, а порой и неосторожно. Он мог поручиться, что Джиджи на ее месте все как следует взвесила бы и потому избежала многих душевных травм.

– Последний раз, когда я позволила себе расслабиться, я сломала ногу, – пожаловалась Джиджи, подходя и садясь рядом с ним.

– Я как-нибудь возьму тебя с собой покататъся, – пообещал Спайдер. – Нельзя, чтобы из-за единственной неприятности ты отказалась от самого замечательного вида спорта.

– Я не нахожу его замечательным, – серьезно ответила Джиджи. – И заведомо отклоняю твое приглашение.

– Неужели так сильно болит?

– Все еще болит, – пробормотала она настолько тихо, что он едва расслышал.

– Бедная, со мной ты бы никогда не пострадала.

– Конечно, все так говорят, но разве ты можешь за это поручиться? – рассудительно покачала головой Джиджи.

– Нет, пожалуй, – признал он. – Ведь горы… они по природе своей опасны. Можно сломать ногу, стоя в очереди на подъемник, если в тебя врежется какой-нибудь недотепа.

– Что ж, ты окончательно убедил меня никогда больше не кататься. Второй такой урок мне не нужен…

Что-то в голосе Джиджи заставило Спайдера посмотреть на нее в упор. Несмотря на броское обаяние остроумной сердцеедки, несмотря на заносчивый, почти дерзкий изгиб губ, Джиджи на самом деле была очень замкнута, и ему иногда казалось, что он совсем ее не понимает. А это Спайдеру не нравилось, ничуть не нравилось. Не в его натуре было позволять девочке, с которой он знаком уже долгие годы, жить какой-то своей, загадочной, недоступной ему жизнью. Внезапно он почувствовал, что его страшно тянет к ней.

– Джиджи, – произнес Спайдер, беря ее за плечи, – милая моя Джиджи… Если ты не захочешь, чтобы я тебя поцеловал, ума не приложу, как я это переживу.

Джиджи смотрела на него во все глаза. Он не пытался привлечь ее к себе, он едва касался ее плеч своими большими сильными руками. Будто она могла отказать в поцелуе, одном-единственном поцелуе тому, кто стал ее героем после первой же их встречи! Будто она не грезила найти утешение в его объятиях после постигшего ее жестокого разочарования, после утраты любви, которую она оплакивала много месяцев…

Джиджи подалась вперед совсем чуть-чуть, на каких-нибудь два дюйма, но ему было этого достаточно, чтобы крепко прижать ее к себе и найти ее губы.

Стоило Спайдеру обнять ее, и Джиджи поразилась силе заговорившего в ней желания. Он целовал ее снова и снова, сначала осторожно, а когда она стала ему отвечать – все более и более страстно, пока наконец ее не захлестнула волна восторга. Он склонялся над ней, а она лежала у него на руках, и его губы были для нее центром вселенной – его жадные, ненасытные, пылкие губы. Она чувствовала его нетерпение, дрожь его рук, обнимавших ее так жарко, что ей казалось, он никогда ее больше не отпустит. «Целовать его так всегда, вечно, ощущать вкус его губ, запах его тела – мне больше ничего не надо от жизни», – полубессознательно твердила про себя Джиджи, купаясь в океане целительных поцелуев и обнимая шею Спайдера, точно он спасал ее после кораблекрушения. Ей казалось, что ее куда-то уносит, и она старалась всецело предаться ему, несмотря на смутно роившиеся в мозгу беспокойные мысли, которые было не так-то легко отогнать.

Внезапно Джиджи почувствовала руку Спайдера у себя на груди. У нее перехватило дыхание, состояние полузабытья покинуло ее. Впервые с того мгновения, как он начал ее целовать, она попыталась отстраниться.

– Нет-нет, крошка, не пугайся, – ласково сказал Спайдер. – Я никогда не причиню тебе боли.

– Спайдер, отпусти меня!

– Но… но… Джиджи, милая, почему?

– Это неправильно!

В голосе ее было столько непреклонности, что Спайдер, хоть и нехотя, отодвинулся, позволив ей сесть.

– Джиджи, как это может быть неправильно? Разве ты меня не хочешь?

– Конечно, хочу… да и кто бы не хотел? – просто ответила она. – Но это неправильно, и не спрашивай меня почему – просто поверь, и все.

– Ого… – с сомнением протянул Спайдер. – Ты многого хочешь.

– Я знаю.

– Но у меня нет выбора, правда? – грустно улыбнулся он.

– Спасибо, Спайдер.

– Господи! «Спасибо, Спайдер»… Ты лучше пообещай, что мы навсегда останемся добрыми друзьями – раз уж я тебя так легко отпустил.

Не удержавшись, он усмехнулся – таким взволнованным, умоляющим, виноватым и в то же время дерзким и непокорным было ее лицо.

– Для меня все это не так легко, – пробормотала Джиджи.

– А теперь моя очередь сказать: «Я знаю». И, вероятно, ощутить своего рода удовлетворение. Лучше, чем ничего, так ведь? Спокойной ночи, дитя мое. Не забудь завтра утром, когда придешь на работу, отметить время. И спасибо за исключительный обед. Обед с Джиджи – это так прекрасно и так рискованно, словно самый крутойальпийский спуск на горных лыжах!

IX

– У него глаз дергается, – тихо сказала Саша Билли, когда Джо Джонс, только что нанятый директор по маркетингу, вошел в кабинет Билли, где собрались все, кто работал над каталогом. Среди них были и четыре Сашиных новых ассистенточки – они сидели рядом, выжидательно разглядывая всех во всеоружии честолюбивой юной женственности.

«У тебя бы тоже задергался, если бы ты была на его месте», – подумала Билли. Чтобы переманить от Л.Л. Бина одного из волшебников маркетинга, ей пришлось предложить ему вчетверо большее жалованье – по числу времен года. Для человека, который так много работает, Джо Джонс, как выяснилось, весьма ценил радости досуга. Она долго и терпеливо выслушивала, как прелестен листопад осенью, как приятно ступать по свежевыпавшему снегу зимой, как волшебно пробуждается лес весной, какое счастье выплыть на лодке из Кэмден Харбор летом – и всего этого он лишится, перебравшись в Калифорнию. Согласившись на такое жалованье, она согласилась также оплатить годовую аренду дома в Лос-Анжелесе и подписала контракт на пять лет, по которому, вне зависимости от того, как пойдет дело, аренда будет непременно продлеваться. Джонс Принс был просто слабак в сравнении с этим похожим на гномика джентльменом с Востока! Но чем более Джо усложнял задачу, тем больше Билли его уважала, ибо он оставлял прекрасную работу в преуспевающей компании ради ее каталога, и она восхищалась тем, как он всегда мог заставить двигаться самое безнадежное дело. Именно такой человек был ей нужен.

Вместе с Джо ей удалось переманить к себе его брата Хэнка – того самого, кто прокручивал финансовые операции для больших людей из «Шпигеля». Даже мысль об этих операциях заставляла Билли содрогаться. Она не хотела о них знать; они были системой жизнеобеспечения каталожного бизнеса, где такими словами, как «прибыль», швырялись с легкостью, бросавшей в дрожь чувствительные души. «Пусть только «Новый Магазин Грез» встанет на ноги, – молилась она, – тогда я и узнаю, что это были за операции… но не раньше. За это Хэнку и платят».

– Вы уже знакомы с Джо, – сказала Билли, когда все расселись. – Я хочу дать ему слово – пусть скажет сам за себя.

– Спасибо, Билли. – Розовые щечки, круглое лицо и очки придавали ему такой невинный, успокаивающий вид, словно он понятия не имел, что такое бизнес. – Друзья, возможно, вы знаете, что около 99 процентов новых издателей каталогов разоряются месяцев за семь, – начал Джо. – Это плохие новости. А вот хорошие новости: в случае успеха можно ожидать, что разоришься только через два-три года. То есть мы говорим о бизнесе, требующем крупных вложений капитала, и я весьма удовлетворен тем, что здесь достаточный капитал, чтобы продержаться до переломного момента. Моя главная задача состоит в том, чтобы найти клиентов, которые обеспечат достижение этого переломного момента и возможность идти дальше. Гораздо дальше. – Он судорожно моргнул, оглядывая переполненный кабинет. – Распространение – вот как называется эта игра! Если ваш каталог не придет к кому надо, совершенно неважно, насколько хороши ваши товары. Я знаю, к каким людям он должен прийти, и знаю, как часто нужно бомбардировать этих людей все новыми и новыми каталогами, чтобы войти в контакт с ними и остаться с ними в контакте. Повторение, повторение и еще раз повторение! Мы ударим по ним пятью или шестью рассылками каталога осень-зима, и то же самое весна-лето. Плюс рождественский выпуск, разумеется. Каждый каталог – в новой обложке, в каждом – процент новых продаж. Мы будем постоянно отбрасывать то, что не работает, но главное – мы будем повторять в различных комбинациях, по-разному сфотографированные, самые ходовые товары. Повторение, ребята, без этого никуда!

Саша одобрительно кивнула: Джо Джонс мыслил на одной частоте с ней.

– Сейчас ваш бизнес требует расходов на две вещи. Во-первых, на запас товаров: невозможно рассылать никакой каталог, не имея в наличии соответствующих товаров на складе. Количество этого запаса – дело сугубо гадательное. Тут можно совершить две ошибки, – благожелательно сообщил он, оглядывая их встревоженные лица. – Не угадать и переборщить, а слишком большой запас товара по большей части всех и губит. А можно совершить другую ошибку – недобрать и, значит, не суметь выполнить все заказы. Если вы не угадаете дважды – потеряете клиента, – заявил он с гордостью фокусника, вытянувшего из шляпы вереницу кроликов. – Так или иначе, трудно ожидать, что вы будете угадывать правильно, не имея опыта работы за плечами, но даже если опыт есть, это все равно – рулетка.

«И на том спасибо, – думала Билли, не решаясь поднять глаза. – Почему бы ему было не сказать мне все это раньше?»

– Простите, Джо, но чему вы так радуетесь? – робко поинтересовалась Джиджи.

– Я люблю азартные игры, дитя мое! Вот, например, покер… Что здесь смешного?

– Сыграем в покер, в субботу, у меня? – предложила Джиджи.

– Отлично! Только я вас предупреждаю – моя жена считается очень хорошим игроком. Эти долгие зимние вечера на Востоке выявили наши скрытые таланты. Теперь другая статья расходов – собственно выпуск каталога. Расходы на бумагу, почтовые расходы, фотография – все это просто убивает. Обо всем этом вместе со мной будет заботиться Спайдер. Так, Спайдер?

– Так, Джо.

Билли украдкой взглянула на Спайдера – ей хотелось узнать, как он переносит Джо Джонса в деле. Спайдер сидел рядом с Джиджи, и они постоянно обменивались многозначительными веселыми взглядами с некоторой даже интимностью. «Может быть, им тоже нравятся азартные игры?» – подумала Билли. Казалось, и тот и другая чувствуют себя гораздо лучше, нежели она. В сущности, вот уже несколько недель – после тогo, как она вернулась из поездки в Нью-Йорк, убедившись, что Принс делает эскизы и находит фабрики со всей возможной быстротой, – она замечала, что между Спайдером и Джиджи вдруг возникла некая особая симпатия.

«Это естественно, – утешала себя Билли, – они ведь работают вместе, особенно с тех пор как Спайдер и Томми Тетер, молодой художественный директор, которого он переманил у Ральфа Лорена, начали экспериментировать с оформлением каталога. Оба ориентировались на лучшие из существующих реклам, и Спайдер решил, что «Новые Грезы» должен обладать не меньшей визуальной привлекательностью, чем модный журнал, и совершенно отказался от существующей манеры издавать каталоги. Джиджи работала с ними, стараясь приспособить свои очень индивидуальные материалы к тому, что им нужно. «Совместная работа всегда ведет к приятельству, -мудро размышляла Билли, слушая разглагольствования Джо о том, что он именовал «коэффицентом продаж» и уже объяснял ей несколько раз, впрочем, без особого успеха. – Совместная работа сближает».

Сближает… Нет, это невозможно, абсолютно невозможно! Спайдер слишком стар для Джиджи. Джиджи совсем еще ребенок… ну, почти ребенок! Впрочем, она сама была не старше, когда повстречалась с шестидесятилетним Эллисом Айкхорном. А Слайдеру только тридцать восемь… Нет, все равно этого не может быть!

– И только через два месяца после первой рассылки вы узнаете, что у вас получилось, – говорил Джо Джонс, заканчивая свою речь. – В среднем отдача в этом бизнесе составляет два процента. Если вы их не достигнете, забудьте о нем навсегда. Если достигнете большего – нет предела вашему совершенству. Когда мой брат Хэнк вернется из Виргинии, он объяснит вам все относительно нового склада, работы на телефонах и организации службы упаковки и отправки. И возвратов. Он сделает это лучше, чем я. У кого-нибудь есть вопросы?

– Я не поняла про Виргинию, – пожаловалась Саша. – Я вообще не могу понять, почему мы хотим делать каталог здесь, разрабатывать отдельные коллекции в Нью-Йорке, производить товары на фабриках по всей стране и потом свозить это все в Виргинию и там хранить.

– Если вы строите склад площадью в полмиллиона квадратных футов, вам вряд ли захочется покупать землю в Калифорнии, Саша. Если вы хотите, чтобы ваши телефонистки были терпеливы, доброжелательны и компетентны, иными словами, чтобы они вели себя как идеальные продавцы, то есть хотите нанять славных девушек с приятными голосами, – вам следует обосноваться где-нибудь на Юге, где существует мощная, более или менее непрерывная традиция приветливости и хороших манер. И при этом более низкая заработная плата. А что, вы не хотите больше работать в Нью-Йорке?

– Действительно, не хочу, – смеясь, согласилась Саша.

Она с удовольствием оставалась вместо Билли в Лос-Анджелесе, пока та с реактивной скоростью носилась по всей Америке, то взбадривая Принса, то соблазняя и переманивая из других компаний нужных людей, – этакая Лорелея с открытой чековой книжкой. Саша вместе с Джиджи и ее старой подругой Мэйзи Голдсмит разрабатывала коллекцию старинного белья, а также раздел каталога «Для нестандартных миниатюрных женщин» и коллекцию одежды для полных – никто не мог пока придумать ей достойного названия. Все четыре ее ассистентки оказались весьма опытными и энергичными, и это было очень важно, ибо подготовка к свадьбе отнимала у Саши по нескольку часов каждый день и она отнюдь не могла компенсировать эти часы ночью – ночью был Джош. Саша понимала, что лучше ей все же заняться делом, потому что, в конце концов, если бы не она, то вся эта штука вообще не раскрутилась бы. Или все началось с Джиджи? Неважно… Беда в том, что, когда она думала о Джоше, ум ее затуманивался и погружался в сладкие мечты о будущем… По-видимому, то же происходило и с ним, и ему пришлось передать большую часть своей работы Страсбергеру и Липкину – по той же причине.

– Я думаю, все так и есть, – сказала Билли, когда Джо закончил. – Спасибо, Джо, вы нас просветили.

– Ребята, запомните одну вещь – это все вовсе не так сложно, как я вам только что изложил, – заключил Джо, и в глазах у него неожиданно запрыгали чертики. – Это во много раз хуже!

– Билли, тебя так долго здесь не было, что я уже думала – ты никогда не вернешься из Парижа, – сказала Долли Мун, когда они вдвоем устроились под апрельским солнышком у плавательного бассейна Долли, рядом с клумбой цветущих тюльпанов.

– О, Долли, знаю. И Венди так быстро растет… Бедняжка, я никуда не годная крестная мать! Ей уже почти пять, а я все еще ничего не сделала для ее религиозного воспитания. Ведь это именно то, за что, кажется, отвечает крестная мать?

– Об этом ты не беспокойся, у нее весьма богобоязненная бабушка. Но вот я тебя едва дождалась. Ты только посмотри на меня! Это мне следовало бы быть богобоязненной – тогда бы я, может быть, наконец села на диету! Преподай мне урок этой старой доброй религии – с адом, адским пламенем, запахом серы и сковородками для грешников. Билли, последняя надежда на тебя! – жалобно умоляла Долли. – За шесть недель мне нужно сбросить десять килограммов. В июне начнутся съемки – мы с Дастином делаем продолжение фильма, в котором снимались вместе, а я сейчас, мне кажется, вешу ровно вдвое больше его. Он просто не сможет достать мои губы в поцелуе, а если я сяду к нему на колени, то, кажется, расплющу его. Я страшно люблю Дастина, но почему он такой хилый?

– Долли, ты прекрасно знаешь, что я больше ничем не могу тебе помочь, – твердо сказала

Билли. – Тебе нужно ходить в какую-нибудь такую группу… Ну, там, «Следим за весом», или «Анонимные обжоры», или еще что-нибудь в этом! духе. Я тысячу раз тебе говорила, чтобы ты нашла себе других таких же диетиков, чтобы было кому позвонить и поговорить, когда у тебя разыграется аппетит. Мне звонить бесполезно: для меня оставаться худой – закон жизни, поэтому для меня это легко.

– Но у тебя же должны быть какие-то маленькие секреты, какие-то приемы… Или тебе никогда и ничего не хочется съесть?

– Конечно, хочется. Я всего лишь человек. Возьмем шоколад. Ты знаешь, я его обожаю.

– Да, но ты к нему не притрагиваешься. Ты никогда не съедаешь ни кусочка шоколадного торта за ленчем. И как тебе это удается?

– Ну… – заколебалась Билли, – на самом деле с шоколадом легко. Шоколад похож на какашку… на самую настоящую какашку. В конце концов, он того же цвета. Так что, когда я вижу шоколад, я говорю себе, что это – плитка говна. Треугольный кусочек говна, круг говна, квадрат говна, соус из измельченного говна…

– Отлично! Я беру это на вооружение! Как мне это нравится! Я больше в рот не возьму ничего шоколадного! Но, Билли, а как быть с белой едой? Картофельное пюре, ванильное мороженое, белый хлеб с маслом…

– С маслом?! Я просто ушам своим не верю! Долли, боюсь, что ты безнадежна. Группа и только группа! Десять килограммов на шесть недель? Это значит по полтора килограмма в неделю. – Билли обескураженно покачала головой. – Лучше всего немедленно пойти к хорошему диетологу, чтобы выбрать самый быстрый и безопасный способ. И перестань доедать за детьми! Ты знаешь, что это основная твоя беда. Скажи себе, что каждый раз, когда ты это делаешь, ты отнимаешь еду у них, вырываешь последний кусочек из их маленьких ротиков…

– Но я же знаю, что это неправда! И они никогда не доедают до конца. У них плохой аппетит, – жалобно сказала Долли.

– Ах, Долли, при всем при том ты совершенно замечательно выглядишь, – заметила Билли, и это была чистая правда. – Самое страшное то, что быть пухленькой тебе идет, а тщеславия у тебя так мало, что просто не существует побудительного мотива поддерживать вес между съемками.

– Я знаю, – кивнула Долли. – Я завернула сотни подходящих сценариев, потому что мне просто хотелось побыть с детьми и Лестером.

– Пожалуй, я тебя понимаю. Что за радость быть одной из крупнейших звезд мирового кино, если для этого нужно отказаться от семьи? Но если бы ты не была работающей актрисой, то о весе можно было бы вообще не думать. У Саши Невски – помнишь ее? – три тетушки, каждая вдвое толще тебя, причем они всю жизнь такими были, и они вполне счастливы, здоровы и любимы. Кстати, мы разрабатываем целую коллекцию действительно прекрасной одежды для таких, как они, в нашем «Новом Магазине Грез». Пока она называется «Для пышечек» – мы еще не нашли настоящего названия.

– И на что это похоже? – мрачно спросила Долли. – Я имею в виду одежду, а не тетушек.

– В ее основе – эластичные пояса. В отличие от тебя большинство полных женщин не имеет талии, так что им приходится покупать веши, просторные вверху и все более и более расширяющиеся книзу. А пользуясь эластичным поясом и слегка увеличенными плечами, мы создаем иллюзию талии и делаем интересные драпировки.

– Назовите эту коллекцию «Долли Мун», – вздохнула Долли. – Хорошо звучит, правда?

– Не надо так шутить. Черт побери, почему ты хочешь, чтобы на одежде для полных красовалось твое имя? – недоверчиво спросила Билли.

– Чтобы никогда ее не надевать! Билли, вот оно! Я не хочу дойти до такого состояния, чтобы носить твои «Долли Мун», я хочу носить божественные платья от Нолана Миллера. Вот тебе мой побудительный мотив! О, Билли, я знала, что ты мне поможешь! Ты должна назвать их «Долли Мун», и они будут работать на меня. О, Билли, спасибо! Ты спасла мне жизнь!

– Может быть, рассудок, но жизнь вряд ли, – ответила Билли, смеясь. – Если ты серьезно, то для нас это просто сенсационная реклама. Но ты лучше сначала спроси Лестера, подумай вместе с ним. И поговори со своим агентом и с адвокатом - им эта идея может не понравиться, а я не хочу на тебя давить.

– Билли, радость моя, никто и никогда не сможет меня задавить, – сказала Долли таким тоном, что Билли привстала от удивления. – Не думаешь же ты, что я позволю своему агенту принимать за меня решения насчет моих профессиональных проблем?

– Пожалуй, думала… раньше, – медленно произнесла Билли, вдруг осознав, какая незаурядная деловая сметливость замаскирована потрясающим роскошеством ренуаровского облика ее старой подруги. Так надежно замаскирована, что даже она, Билли, купилась и Долли явно недооценила.

– Когда я начала делать карьеру, я поклялась, что ни один мужчина никогда не будет указывать, как мне жить, даже Лестер, – сказала Долли; ее всегда такие наивные голубые глаза теперь были очень серьезными. – В этом бизнесе женщина должна сама о себе думать иначе она окажется в плену – у менеджера, у агента – а эти ребята могут преподать урок-другой даже ЦРУ и мафии, – по крайней мере у трех различных адвокатов и плюс у мужа, если он есть. Целая куча мужиков, которые уверены, будто они знают ответы на все вопросы. Ха! Не на такую напали! Я вполне доверяю своей собственной способности принимать решения, Билли. «Оскар» дал мне право занять такое положение, и я уж его не упущу! Я многим обязана Вито, если ты помнишь.

– Никогда не забывала. В самом деле, пока ты не снялась в «Зеркалах», никто не принимал тебя всерьез – они же не могут разглядеть актрисы за аппетитной попкой.

– Не говори таких слов! На какую-то минуту я забыла об этом… Хорошо, хорошо, завтра же отдамся в руки диетолога. Женского диетолога. Ладно? Теперь ты довольна?

– Сегодня, – сказала Билли мрачно.

– Сегодня. Обещаю. У-уф! Я чувствую, что уже похудела! А теперь расскажи мне про Джиджи. Как она?

– Блистательно! Она написала самый оригинальный на свете проект каталога, кроме того, они с Мэйзи охотятся за старинным бельем по всему Лос-Анджелесу и Сан-Франциско. Потом она сделает к фотографиям этих моделей свои подписи. Они очаровательны, забавны… ну, ты видела одну, ту, что она послала тебе на Рождество, так что ты понимаешь. Одно грустно: видеться нам приходится только на работе.

– Ты без нее скучаешь?

– Разумеется, скучаю, но что поделаешь? Она уже слишком взрослая, чтобы жить вместе со мной. Боюсь, что это было бы… все равно что жить с собственной матерью.

– Это смешно! Я бы просто прыгала от радости, будь у меня возможность жить вместе с тобой!

– Тебе легко так говорить: мы с тобой подруги, мы на равных. А с Джиджи мы… в общем, родственники. Конечно, не мать и дочь, но… что-то в этом роде.

Билли давно уже пыталась сформулировать, кем они с Джиджи друг другу приходятся теперь, когда она уже не является ее законным опекуном, а Джиджи уже больше не неприкаянный подросток, которого она когда-то взяла под свое крыло. Формально Джиджи была ее падчерицей, но в сущности их отношения были совсем другими.

– Ладно, надеюсь, она извлекает из своей обособленности соответствующую пользу, – сказала Долли, нахмурившись.

– В том-то и дело, что извлекает! Во всяком случае, она так считает. А для меня ее обособленность вылилась в то, что я о ней ничего не знаю. У меня даже возникла безумная мысль…

– Хмм?…

– Нет, этого не может быть! Как говорят в Бостоне, выкинь это из головы.

– Билли, – Долли предостерегающе подняла брови, – нечего было начинать, если не собираешься все выкладывать. И не пытайся уйти от разговора. Ты же знаешь, я не позволю тебе так со мной поступить.

– Нет, это слишком глупо. Собственно, и говорить-то не о чем. Просто мне кажется… что-то возникло между Джиджи и Слайдером.

– Что возникло?

– Ну, какие-то отношения, ничего более определенного. Во всяком случае, я ничего не знаю. Впечатление такое, будто они… связаны чем-то, о чем никто не знает, кроме них. Ох, Долли, должно быть, я сошла с ума, пора вызывать санитаров и надевать смирительную рубашку, раз я нахожу это достойным упоминания. Больше того – это вообще не мое собачье дело!

– Ты рассуждаешь уж очень сложно, а я взгляну попроще, – заявила Долли; щеки ее раскраснелись, глаза горели от неподдельного интереса – казалось, она чуть ли не подпрыгивает на стуле. – Джиджи и Спайдер? Не понимаю, что здесь невозможного. Он – мужчина, она – женщина; вот им уже и есть чем заняться.

– Долли, ты отвратительна.

– Я реалистична, а реальность часто отвратительна. Только здесь я ничего отвратительного не вижу. Он свободен, она свободна, она – женщина его типа, он – мечта каждой женщины…

– Что ты имеешь в виду, говоря, что она женщина его типа?

– Рыжие волосы, зеленые глаза, тонкая кость, слегка не от мира сего, полна прелестной дерзости… Совсем как Вэлентайн!

– Но Джиджи красит волосы! – оскорбленно воскликнула Билли.

– Ну и что же? Я ведь тоже не натуральная блондинка и тем не менее смею считаться одной из самых роскошных блондинок всех времен и народов.

– Как Вэлентайн… – медленно повторила Билли. – Это не приходило мне в голову. Нет, Вэлентайн была уникальна – вся такая француженка…

– Между прочим, полуирландка – как, впрочем, и Джиджи. А ирландские гены – страшно сильная штука.

– Долли! Ты действительно видишь сходство?

– Достаточное, чтобы на подсознательном уровне он попался, – ответила Долли.

– Опять эта проклятая подсознательная чушь! – раздраженно воскликнула Билли. – Я никогда ничего в ней не понимала. По-моему, она придумана специально – для того, чтобы не давать мне жить спокойно. Никто толком не знает ни что это такое, ни как оно работает… Эту штуку вообще надо отменить!

– Билли, радость моя, даже ты ничего не сможешь поделать с этой штукой.

– Ладно, я уже сказала: это не мое дело.

– Конечно, – согласилась Долли. – Нельзя же только потому, что Джиджи в каком-то смысле – твой ребенок, а Спайдер твой компаньон и вообще твой лучший друг мужского пола…

– Долли, хватит! Ты уже высказала свое мнение.

– Хорошо, – покорно согласилась Долли, подумав про себя, что мнения своего пока отнюдь не высказала. Даже близко к нему еще не подошла. Да, в этих делах с подсознанием Билли разбирается, пожалуй, хуже, чем ей самой кажется…

«Слушает ли меня отец вообще? – думала Джиджи. – Или он отвечает автоматически, в соответствии со своими представлениями о том, как должен вести себя отец со своей дочерью?» В течение всего обеда реплики Вито были вполне уместны – она рассказывала ему о тонкостях своей работы и о том, какой стремительный прогресс был достигнут в создании каталога, – но ни разу она не заметила в его глазах искорки истинного интереса и понимания. В конце концов Джиджи решила, что скорее все-таки слушает, но вполуха и, безусловно, думает при этом о чем-то своем. А о чем еще он мог думать, как не об очередном фильме?

Они впервые обедали вдвоем с тех пор, как оба вновь вернулись в Калифорнию; впрочем, Вито, казалось, лишь наполовину был здесь. «Он умело ведет разговор, – думала Джиджи, попивая кофе и внимательно наблюдая за ним, – и вообще неплохо держится». Отец сохранил присущую ему властность, эту мощную ауру главнокомандующего, которую она так хорошо помнила по редким встречам с ним в детстве. И сейчас, если бы он вел деловую беседу, наверняка никто бы не заметил его тревоги и рассеянности. Но Джиджи, рассказывая ему о матримониальных планах Саши, усыпила его внимание, и он расслабился настолько, что стало понятно: у него все не так уж хорошо.

«Забавно, но я отношусь к собственному отцу несколько покровительственно, – поняла вдруг Джиджи, наблюдая его озабоченность. – Хотя он этого, черт побери, безусловно, не заслужил». Она говорила себе, что нет никакого резона питать какие бы то ни было чувства к человеку, который почти не проявлял интереса к ее жизни, и тем не менее ей хотелось помочь ему в том, что его тревожит. Но когда она задала вопрос, он принялся уверять, что работа над «Честной игрой» в павильоне – это просто скучный этап, совершенно обязательный при съемках любого фильма, и он проходил его во всех фильмах, которые когда-либо снял.

Видя Вито в столь не присущем ему состоянии одиночества и слабости, Джиджи вдруг испытала непреодолимое желание поговорить с ним о Заке Невски – с единственным человеком, который Заком, безусловно, заинтересуется. С Сашей они избегали этой темы по обоюдному молчаливому соглашению, а Билли вообще ничего о нем не знала. Но разговаривать с Вито сейчас было все равно что разговаривать с эхом.

– В Нью-Йорке я познакомилась с кое-какими театральными людьми, – сказала она как бы между прочим, когда тема Сашиной свадьбы была исчерпана.

– С кем-то, кого я знаю?

– Ну, например, с Ником де Сальво.

– Он не театральный человек, он киноактер. Судя по тому, в скольких фильмах я его видел, он работает постоянно, – сказал Вито.

– Ник оказался в Нью-Йорке, потому что играл Гамлета во внебродвейском театре у Зака Невски, Сашиного брата.

Произнося имя Зака, Джиджи ощутила легкую дрожь, словно ступила в запретную зону, на опасную тропу, которая ни к чему хорошему не могла привести. И в то же время она испытала огромное облегчение, поддавшись желанию произнести его имя вслух; она не могла сопротивляться этому желанию вопреки всему, что Зак сделал с ней.

– Я читал отзывы. Поразительно мощный резонанс в прессе для такого практически не приносящего дохода предприятия, как этот театр. Я думаю, именно Ник де Сальво – причина столь грандиозного успеха, – вынес Вито свое компетентное суждение. – Как тебя угораздило спутаться с этими розовыми идеалистами? Через Сашу?

– Конечно. Ты действительно думаешь, что они всего лишь наивные идеалисты? Разве будущее не за такими режиссерами, как Зак? Каждая статья упрочивает его репутацию – в каждой его называют выдающимся, в каждой пишут о его проницательности, смелости, даре предвидения. – Джиджи старалась говорить бесстрастно, несмотря на то, что сердце ее колотилось. – Все сходятся на том, что Зак далеко обогнал всех наиболее интересных молодых театральных режиссеров – по крайней мере, так пишут, я не могу судить сама.

– Послушай, Джиджи, этот Зак Невски может обладать всеми перечисленными достоинствами и даже гораздо большими, но что это ему дает? Ну, подумай сама. С финансовой точки зрения, это дело безнадежно и с каждым годом становится все безнадежнее. Если он не будет снимать кино, он никогда не завоюет признания у достаточно большой аудитории.

– А вдруг Зак окажется вторым Джозефом Паппом? Саша так и считает: в один прекрасный день Зак Невски станет для театра значить столько же, сколько Джозеф Папп.

– Место Паппа занято Паппом! – провозгласил Вито. – Ну и ты счастлива, что познакомилась с Ником де Сальво?

– Не то чтобы счастлива, но он ужасно мил. Мы познакомились в тот самый уик-энд, когда я сломала ногу. Он старый друг Зака.

– Если он ему друг, пусть скажет: «Зак Невски, бросай театр, приезжай сюда, и ты поймешь разницу между работой в павильоне и на натуре», – безразлично сказал Вито, не обратив внимания на внезапный тяжелый вздох Джиджи.

«С самого Рождества, – думал Вито, беседуя с Джиджи, – с самого Рождества Арви держит меня в подвешенном состоянии, а сейчас апрель прошло уже четыре месяца, а мы так и не пришли к соглашению, переговоры все длятся и длятся».

Если бы хоть одна студия в городе клюнула на этот проект, он немедленно забрал бы «Честную игру» у Арви, но пока никого заинтересовать не удавалось. Вито встречался со всеми главами студий, и каждый уверял его, что непременно найдет время ознакомиться с аннотацией на «Честную игру», которую сделают рецензенты студии. Читать сам оригинальный материал было настолько не принято, что мысль об этом просто не пришла никому в голову, да Вито на это и не надеялся. Аннотация же, как правило, представляла собой пересказ содержания в трех-четырех развернутых предложениях, несколько страниц детального анализа произведения, краткие характеристики персонажей и, наконец, рекомендацию.

Все рекомендации представляли собой вариации одного и того же: эта книга – жемчужина, редкостный перл, читать ее наслаждение, бестселлером стала по праву. Но фильм? Но с коммерческой точки зрения? Нет. Слишком много недостатков. Не рекомендуем. В нем не будет ничего, абсолютно ничего, что может привлечь молодежь, за счет которой только и держится кинобизнес. Что же касается взрослой аудитории, к которой будет обращен фильм, – опять же нет. Вежливое, но твердое «нет». Слишком рискованно. Это не «верняк». Оба главных героя слишком англичане, слишком жестко вписаны в структуру Англии. Они, с одной стороны, ничуть не похожи на современный вариант сорванца Ноэля Коуарда, а с другой – не столь чудовищно не подходят друг другу, как в фильме «Воскресенье, кровавое воскресенье». Нет, к сожалению, нет.

И только Керт Арви его не завернул. Только Керт Арви увидел в этом проекте скрытый потенциал. Но он хотел, чтобы Вито снял фильм, уложившись в нереально низкую сумму – семь миллионов долларов. «Когда ты снимал «Зеркала», ты уложился в два миллиона. В два, Вито! А семь миллионов – это больше, чем трижды два», – упрямо твердил Арви, не желая осознать того факта, что стоимость каждой отдельной операции при создании фильма за последние четыре года увеличилась во много раз. Он совершенно не хотел понимать, что тогда Вито, безусловно, совершил чудо, а чудеса не повторяются. Только чудом он заполучил себе за столь умеренную плату великого сценариста, превосходного режиссера и легендарного оператора – только благодаря личным связям, давней дружбе и раздаче частей из собственной доли дохода. Самое главное – в той своей, получившей «Оскара» картине Вито не использовал ни одной звезды. А чтобы снять «Честную игру», жизненно необходимы две звезды. На то, что Вито вытянет и эту картину с никому не известными актерами, надеяться нереально и неразумно. Фильм должен обойтись как минимум в одиннадцать миллионов долларов. Без права на ошибку. И для 1982 года это будет очень дешевая картина.

Вито сознавал, что еще не воспользовался самым крайним средством: он еще не просил Сьюзен помочь ему. Но они были «вязаны страстью столь сильной, сложной, столь непохожей на то, чего оба вначале ожидали, что это просто превосходило его понимание. Сьюзен и он абсолютно подходили друг другу; каждый раз, когда они встречались, она выжимала его, как лимон, пленяя тем самым все больше и больше. До сих пор она ни разу не отказала ему, ни разу не сказала «хватит». Они бесконечно хотели друг друга, и чем больше получали, тем больше жаждали. Но их связь превратилась в нечто большее, чем только секс. Она давала Вито глубочайшее чувство соответствия самому себе, чувство самораскрытия. И он был совершенно уверен в одном: если он попросит Сьюзен помочь – неважно, сделает она это или нет, – то их чудесный, беспощадный, абсолютно необходимый ему роман кончится и он навеки поставит на себе крест как на мужчине. Его приперли к стенке, он жил в кредит и занимал у Файфи Хилла.

– Джиджи, – сказал он и судорожно вздохнул, – ты можешь сделать для меня одну вещь?… Ты вот спросила меня о «Честной игре». Я не хотел нагружать тебя своими проблемами, но дело в том, что Керт Арви настаивает на совершенно нереальном бюджете. Он скупится всего на четыре миллиона долларов, но это все равно что на сорок. Сьюзен Арви – совладелец студии. Это значит, что она больше чем просто его жена: она – реальная сила. Так случилось, что Билли, возможно, единственная женщина в этом городе, которая имеет влияние на Сьюзен. Я знаю, как вы с Билли близки. Если… если Билли замолвит словечко Сьюзен, если Билли ей скажет, что считает мой проект перспективным, это может сильно продвинуть дело.

– Конечно, я могу попробовать, – медленно ответила Джиджи. – В худшем случае она скажет «нет».

– Я понимаю, я не вправе тебя просить…

– Не говори так, – запротестовала Джиджи. – Невелик труд. Я рада, что ты заговорил об этом. Я знаю, Билли читала эту книгу, и она ей понравилась. В воскресенье я у нее обедаю, это послезавтра, вот и поговорим. Я, правда, не знаю… ну в общем, я не уверена, что Билли захочет что-то для тебя сделать…

– Спасибо, Джиджи, – сказал Вито и улыбнулся. – Я оценил.

«Вопрос не в том, что Билли захочет сделать для меня, – подумал он. – Вопрос в том, что она готова сделать для тебя».

– Помнишь, как мы обедали здесь в первый раз, четыре года назад? – спросила Билли Джиджи, когда они уселись за стол на террасе. – Никогда не забуду, как ты была потрясена, что люди могут так жить.

– Теперь я привыкла, – машинально ответила Джиджи, живо вспомнив первые впечатления того дня, но уже не в силах соотнести себя с тем неясным, почти и не узнаваемым образом девушки, с которой все это случилось. – Но каждый раз, когда я сюда прихожу, я потрясаюсь снова и снова. Эти сады… они так прекрасны, когда розы начинают цвести!

– Ты права, и мне очень жаль, что я вижу их только по утрам, когда ухожу на работу. Я теперь стала вставать на час раньше, чтобы успеть оглянуться и заметить, что происходит вокруг, – ведь когда я вечером возвращаюсь домой, уже темно… Я почти не вижу этой весны, но я сама виновата, что позволила Спайдеру Эллиоту втянуть меня в это дело. Зато теперь я знаю, что он может уговорить меня сделать что угодно.

– Билли, уж не жалеешь ли ты, что стала заниматься этим каталогом? Ты не раскаиваешься втайне? – встревоженно спросила Джиджи. – Мы уже перешли ту грань, когда отступать поздно.

– Нет, не раскаиваюсь. Я, правда, не ожидала, что все это окажется таким захватывающим, интересным и… почти пугающим. Магазины – даже много магазинов – все-таки обозримы, это в основном знакомая территория, что-то такое, с чем я могу сладить. Но здесь все по-другому. – Билли сокрушенно покачала головой.

«Она такая худая, – с беспокойством думала Джиджи, – такая напряженная, почти нервная…» Билли изо всех сил хотела казаться спокойной: она надела белые льняные брюки и очень свободный белый свитер с высоким воротом, который особенно подчеркивал гордый изгиб шеи, увенчанной изящной головкой с темными кудрями. Билли всегда являла миру поистине королевскую осанку, но обмануть падчерицу ей было не под силу.

– Каталог предполагает совсем другие отношения с покупателями – не такие, как в магазине, – продолжала Билли. – Он каждой строкой отражает вкус своих создателей. Этой ночью я вдруг проснулась от кошмара: мне приснилось, что все дело прогорело и я стала посмешищем. Посмешищем! Именно этого я опасаюсь всю жизнь. Естественно, я так и не смогла уснуть и до утра читала.

– А я просыпаюсь в холодном поту, когда мне снится, что все мое старинное белье на покупательницах расползается по швам и истлевает прямо на глазах.

– Так, значит, у тебя тоже сейчас бывают бессонницы?

Джиджи пожала плечами:

– Конечно. В такие минуты я говорю себе, что, если это не сработает, я всегда смогу вернуться к плите. И стараюсь вспомнить какой-нибудь очень сложный французский рецепт – к тому времени, как дохожу до пятого или шестого необходимого ингредиента, засыпаю как мертвая.

– Интересно, Спайдера тоже мучают полуночные приступы каталожной болезни? – словно невзначай спросила Билли.

– Не знаю, он ничего такого не говорил.

– Тогда, наверное, не мучают. Естественно! «Кого? Меня? Приступы?» – передразнила Билли.

– Может быть, он так же урабатывается, как и мы, но не хочет сознаться в этом… А впрочем, не знаю. В конце концов, я не специалист по Спайдеру.

– На самом деле, Джиджи, я склонна думать, что именно специалист, – заметила Билли, балансируя на грани шутки и глубокомысленного размышления.

– Почему ты так говоришь? – Джиджи так резко подвинулась вместе со стулом, чтобы смотреть Билли прямо в лицо, что волосы ее отнесло назад, а изогнутые удивленные брови поднялись еще выше, почти скрывшись под челкой. Ее правильное овальное лицо всеми своими чертами – от маленького прямого носика до полной верхней губки – повторяло и усиливало вопрос, светившийся в зеленых глазах.

– Ну, видишь ли, Джиджи… – Билли безразлично пожала плечами, осторожно двигая солонку и перечницу по желтой льняной скатерти, как бы стремясь достичь симметрии.

– Что «видишь ли»? – резко спросила Джиджи. – Билли, ради бога, что заставляет тебя думать, будто я специалист по Слайдеру?

– Ну, ты работаешь с ним бок о бок, надписи и оформление связаны друг с другом неразрывно, – ответила Билли, быстро давая задний ход. – Если бы у него возникли какие-то сомнения, он непременно рассказал бы тебе.

– Почему мне? Вы с ним – инвесторы «Нового Магазина Грез», а я просто на жалованье – ну, если не считать гонораров за старинное белье. Вы многие годы работали вместе, так что он уж скорее расскажет тебе.

Билли на секунду охватило замешательство – столь краткое, что оно было почти незаметно.

– Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, но, кажется, здесь не тот случай. Впрочем, все это неважно. В самом деле, я жалею, что сказала.

– Да, но ты сказала! И я не могу этого оставить просто так, – упрямо настаивала Джиджи.

Билли уже собиралась с улыбкой ускользнуть от этой темы, но вдруг почувствовала, что не в силах больше молчать. Она уже не одну неделю думала об этом, и ее прорвало:

– Дорогая моя, может быть, все это не стоит выеденного яйца, но я заметила, что между тобой и Слайдером возникла некая… близость, какие-то новые отношения, и мне показалось, что это может стать чем-то, ну, ты понимаешь… чем-то важным. – Билли замолчала на полуслове, осознав, что ее голос утерял нарочитую легкость, и уставилась в собственную тарелку, не в силах поднять глаз на Джиджи.

Между ними повисло неловкое молчание, и ни одна не решалась его нарушить.

– Я не думала, что это заметно, – наконец сказала Джиджи. – Да, нечто новое есть, но не столь уж важное, если только ты не придаешь особого значения простой дружбе.

– Я придаю большое значение простой дружбе! Она слишком редко встречается в этом мире, чтобы не придавать ей значения. Но дружба между мужчиной и женщиной… Джиджи, я ни на секунду не поверю, что между тобой и Сцайдером возникла «просто» дружба!

– Почему? – тихо спросила Джиджи.

Не дождавшись ответа, она вскочила со стула и направилась к каменной балюстраде, отделявшей террасу от клумбы чайных роз. Некоторое время она смотрела вдаль, на деревья, похоже, не видя их, и наконец вернулась к столу – вернулась, как возвращаются издалека, а не с расстояния в несколько футов. На ее щеках горели красные пятна. В глазах была решимость.

– В один прекрасный вечер мы обедали вместе, ты тогда была в Нью-Йорке, – отрывисто заговорила Джиджи, стоя перед Билли и стараясь, чтобы речь ее звучала бесстрастно и по-деловому. – Я как раз тогда закончила писать вступление, и мы хотели это отпраздновать. Мы болтали о самых разных вещах… а потом вдруг Спайдер поцеловал меня. Мы целовались несколько минут – вот и все, что было. Всего несколько поцелуев, но они разрушили какой-то барьер между нами – может быть, огромный разрыв между поколениями, – и мы решили, что отныне будем настоящими друзьями. Что бы ты там ни заметила, осталась только настоящая дружба.

– И вы со Спайдером по-прежнему вместе обедаете? – спросила Билли с застывшей на лице маской безразличия и тотчас ужаснулась тому, с каким неприличным любопытством это прозвучало.

Но Джиджи ответила легко:

– Конечно, время от времени, особенно когда засиживаемся на работе допоздна. Обычно с Томми, но иногда и одни. Спайдер больше не пристает ко мне с поцелуями – и никогда не будет.

– Почему ты так уверена в этом? «Никогда» – это серьезное слово. «Никогда» – это очень долго.

– Потому что я сказала ему, что это неправильно!

– Ладно, – быстро проговорила Билли, поднимаясь из-за стола. – Вот и чудно. Давай прогуляемся к орхидеям – они уже начали цвести.

– Билли, подожди, поговори со мной! – взмолилась Джиджи. – Я хочу тебе рассказать, почему это неправильно.

– Это меня не касается, Джиджи, ты не обязана ничего мне объяснять, – сказала Билли натянуто и даже с холодком, но все же вернулась и вновь села на свой стул. Джиджи тоже села и крепко взяла Билли за руку.

– О, Билли, мне так нужно поговорить с кем-нибудь! У меня нет никого в целом мире, с кем я могла бы поговорить о некоторых вещах, кроме тебя, и вот теперь я и тебя теряю! Когда я пришла сюда в первый раз – такая маленькая, замурзанная, никому не нужная – и ты приняла меня и изменяла мою жизнь, не было вещи, о которой я не могла бы сказать тебе, которой не могла бы с тобой поделиться. Но после пожара в «Грезах», когда ты уехала в Европу… С тех пор мы с тобой ни разу не были вместе, вдвоем, достаточно долго, чтобы поговорить. Сейчас – первый раз за… я не знаю какое время… – Джиджи опустила голову, чтобы скрыть волнение, скрыть слезы, выступившие на глазах, и Билли обнаружила, что гладит ее по голове и мурлычет что-то успокаивающее, словно перед ней опять шестнадцатилетняя девочка.

– Ты можешь говорить со мной о чем угодно, маленькая, ты же знаешь, – бормотала Билли. – Я просто думала, что Саша заняла мое место… Это нормально, вы ведь принадлежите к одному поколению.

– Никогда, никогда и никто не займет твоего места, Билли! Неужели ты не понимаешь? И я никогда не смогла бы рассказать Саше о Спайдере. Она бы подумала, что это смешно, или просто бы меня не услышала. Она живет в другом измерении: единственное, что ее сейчас интересует, – это Джош.

– Ну а я тебя слушаю. Меня ты интересуешь.

– Когда Спайдер меня поцеловал, после первого шока – потому что я не ожидала, что он станет это делать, он действительно застал меня врасплох – был момент, когда это показалось нормально. Но потом… Билли, единственное, что я могу придумать, чтобы выразить это ощущение, – мне показалось, что комната полна народа. Словно мы не одни. Словно Спайдер – не со мной, не меня на самом деле хочет. Я поняла это почти тотчас. Я не знаю, что он думал, когда поцеловал меня, но я точно знаю, что просто так сложились обстоятельства. Хороший обед, вино, огонь в камине – все этого располагало к поцелуям, но он заранее это не планировал. Ну, скажем, если бы ты была в Лос-Анджелесе, а не в Нью-Йорке, это бы ни за что не случилось: мы бы обедали втроем… На самом деле первое, о чем он подумал, когда я прочла ему рукопись, – это позвонить тебе в Нью-Йорк, чтобы ты послушала, но было уже слишком поздно. Я пытаюсь объяснить тебе, что между нами не было ничего неизбежного, никогда не было. А для меня поцелуй должен быть неизбежным, а не просто следствием того, что место и обстоятельства располагают и это занятие кажется забавным или интересным.

– Почему ты воспринимаешь это так серьезно? – удивилась Билли. – В наше время в твоем возрасте, Джиджи, немножко поцеловаться – святое дело! Это не обязательно должно восприниматься как нечто важное, тем более – «неизбежное». Господи боже мой!

– Немножко поцеловаться со Слайдером… это совсем не «немножко поцеловаться», – пробормотала Джиджи, – это больше похоже на… «много поцеловаться»!

– Пожалуй, да, – мрачно согласилась Билли. – Но ты что-то говорила о полной народа комнате. Здесь я уже совсем ничего не понимаю, если только ты не имеешь в виду Вэлентайн.

– Нет… нет, – сказала Джиджи, сразу поняв, что она хочет сказать. – Не думаю, что я напомнила ему Вэлентайн. Просто в тот вечер мне было такодиноко, я чувствовала себя такой… неприкаянной, мне нужен был хоть кто-нибудь рядом… Нет, в этой полной народа комнате отнюдь не было Вэлентайн. Я думаю, Спайдер ее уже оплакал и всегда будет преклоняться перед ее памятью, но сейчас он живет дальше. Скорее я имела в виду всех этих девиц – дюжины моделей, о которых он мне рассказывал, всех этих шикарных девочек, с которыми он привык развлекаться еще до Вэлентайн. А потом, самое главное – самое главное для меня, – что есть один человек… Я с ним познакомилась в Нью-Йорке. Ничего серьезного, то есть вообще ничего не было, но я не могу этого забыть. Я знаю, что забыть надо, я говорю себе, что это – вопрос времени, но, когда Спайдер целовал меня, я не могла перестать думать о… об этом человеке. Вот почему я говорю, что это неправильно.

– Этого человека зовут Зак Невски, – с ласковой уверенностью сказала Билли.

Джиджи открыла рот и вдруг покраснела от негодования.

– Саша тебе рассказала?! Но она же ни черта об этом не знает! И никто не знает!

– Саша сказала только, что ее удивляют твои отношения с Заком. Помнишь, перед Рождеством мы смотрели ее каталоги? Вот тогда она один-единственный раз упомянула о нем: ей показалось странным, что он за всю неделю ни разу не позвонил, чтобы узнать, как твоя нога.

– Тогда откуда ты все это взяла? – требовательно спросила Джиджи.

– Мне сказал Зак.

– Что-о?! – Джиджи была в полном смятении. – Почему ты так улыбаешься? – обвиняюще закричала она на Билли. – Здесь нечему улыбаться! Зак тебе сказал? Я не верю! Но, что бы он тебе ни сказал, он все врет!

– Ой, Джиджи, вы с Заком так трогательно запутались… Извини, я не должна смеяться, – кусая губы, задыхалась от смеха Билли.

– Билли, если ты не перестанешь издеваться,

– А теперь помолчи и слушай меня. Зак пришел ко мне через несколько дней после того, как ты сломала ногу. Он рассудил, что я для тебя вместо матери, и потому захотел объясниться…

– И, конечно, стал оправдываться! – заорала Джиджи. – Да как он посмел, этот мерзкий, лицемерный, патологический сексуальный маньяк, этот уцененный диктатор, который плюет на все, кроме себя?! Как у него совести хватило сунуться к тебе и врать…

– Потому что он любит тебя. Он тебя любит, Джиджи! Не взвивайся ракетой, я убеждена, что Зак любит тебя, и я точно знаю, что произошло, когда ты застала его с той блондинкой. Может, ты все-таки замолчишь и дослушаешь меня до конца, не перебивая?

– Мешок вранья! Зак может убедить кого угодно в чем угодно, но я никогда не поверю, что ты его не раскусила! – Джиджи брызгала слюной от гнева.

– Ты будешь слушать или нет?!

Билли нахмурилась, и было в ее голосе нечто такое, что в итоге все-таки заставило Джиджи замолчать.

– Ну ладно, – сквозь зубы сказала она и действительно слушала, пока Билли излагала все, что было сказано с того момента, когда Зак представился ей в вестибюле отеля.

– Джиджи, разве ты не понимаешь, что Зак не виноват? – закончив рассказ, спросила Билли.

– Я не знаю, так ли именно все это было… но, да, пожалуй, это не невозможно, – пробормотала Джиджи, словно бы напряженно размышляя вслух. – Единственное, в чем я уверена – эта Пандора способна абсолютно на все. Эта девица… Мне противно об этом думать, но я могу предположить, что, если он проснулся… вот так вот, с ней… он, вероятно, просто не мог остановиться. Ну а я… Ведь Зак как раз накануне сказал, что любит меня, и я ему поверила… – По мере того как Джиджи говорила, лицо ее раскрывалось, будто цветок под лучами солнца после дождя. – Но почему он мне сам не рассказал?

– А ты бы стала тогда его слушать?

– Я бы его даже на порог не пустила!

– У меня не было возможности рассказать тебе все это раньше, – вздохнула Билли. – Нельзя ведь о таких вещах говорить между прочим – «да» кстати…». И к тому же я думала, что ты уже забыла о нем и утешилась со Спайдером.

– Я никогда не смогу забыть о Заке, об этом жалком, несчастном идиоте! – Джиджи вдруг расхохоталась. – «Соитие»! Он так и сказал, что был в позиции, когда «соитие уже начало происходить»? Как ты думаешь, он это слово сам выдумал?

– Я смотрела в словаре, – сказала Билли. – Оно там есть, означает «совокупление».

– Никогда бы не подумала, что он знает столь… изысканный способ обозначения этого! – Джиджи перегнулась пополам в приступе неудержимого смеха. – Так или иначе, – продолжала она, отсмеявшись и вытирая салфеткой лицо, – Спайдер для меня слишком стар. Боже мой, он того же возраста… – Смутившись, она споткнулась на полуслове.

– Что и я, – спокойно договорила за нее Билли.

– Я не считаю тебя старой, ты же знаешь. Но тебе и в самом деле почти столько же лет, сколько Спайдеру, и столько же, сколько было бы моей маме, хотя ты и выглядишь на двадцать семь. Такая худенькая, нервная двадцатисемилетняя девушка… А Спайдер мог бы быть мне отцом – плюс-минус несколько месяцев, если он рано начал… Странно, это ничуть не похоже на Сашу и Джоша. Джош ведь тоже теоретически мог бы быть ее отцом, но она совершенно не могла бы быть его дочерью, если ты понимаешь, что я имею ввиду.

– Ты прекрасно выразила свою мысль.

– Ой! – спохватилась Джиджи. – Отцы… Чуть не забыла. Я обедала со своим позавчера, и он просил меня, чтобы я попросила тебя… Ох, совсем запуталась! В общем, не могла бы ты замолвить словечко Сьюзен Арви насчет «Честной игры»? Он хочет, чтобы ты ей сказала, что этот фильм стоит снимать, и воспользовалась своим влиянием на нее.

– У меня просто в голове не укладывается вся мера черствости этого человека, – бесстрастно произнесла Билли.

– Мне кажется, ему было очень неловко – последнее дело просить об этом тебя, – но, очевидно, Арви и в самом деле загнал его в угол. Раньше он никогда не жаловался, что у него дела идут плохо, а тут даже рассказал, что они жалеют всего четыре миллиона долларов, но для него это все равно как сорок. Он вообще впервые заговорил со мной о деньгах – обычно ведь он ведет себя так, будто они на него дождем падают с неба. Я никогда не видела его настолько обеспокоенным. Я сказала, что передам его просьбу, но не думаю, что ты ее выполнишь. Учитывая обстоятельства.

– Я подумаю, – коротко сказала Билли. – Ну а что ты собираешься делать с Заком? Напишешь или позвонишь?

– Нет-нет! – оскорбленно запротестовала Джиджи. – Как это вдруг, ни с того ни с сего… Через месяц он все равно приедет на свадьбу Саши. Когда я его увижу, я все пойму. Вдруг он нашел себе еще кого-то?

– Хочешь пари? – предложила Билли. – Я предлагаю неравные условия: если он нашел еще кого-то, ты получаешь миллион. Кругленькая сумма. Если не нашел – ты платишь мне один доллар. Выгоднее не бывает.

– Это послужит мне прекрасным утешением… Но я ставлю только на лошадей, в карты и в кости. Мужчины слишком непредсказуемы. – Джиджи посмотрела на часы. – Господи, Билли, этот ленч – самый длинный в истории человечества! Я обещала Саше, что смогу взять ее кота к себе на несколько дней – он впал в истерическое состояние и начал облезать от жуткой ревности к Джошу. Она хочет заранее проверить, смогу ли я жить с Марселем. Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет, но я должна мчаться домой, потому что она его с минуты на минуту привезет. А ты случайно не хочешь котика, а?

– Если бы и хотела, то только не Марселя. Поцелуй меня, детка, – с нежностью сказала Билли. – И пообещай, что мы больше никогда, никогда не будем друг друга терять, ни на минуту!

Когда Джиджи ушла, Билли бесцельно поднялась к себе в комнату. День клонился к вечеру, небо испещрили маленькие пухлые розовые облачка, отражающие лучи закатного солнца. Она вдруг почувствовала, что просто не может оставаться в доме, такой сумбур у нее в голове, быстро спустилась вниз и вышла в свой обнесенный стеной сад.

Билли брела по дорожке, выискивая какой-нибудь засохший лист герани, чтобы оборвать, или поникшую розу, чтобы срезать, но не находила ничего, требующего ее внимания. «Слишком много садовников», – пробормотала она про себя, сорвала одну полностью распустившуюся розу и стала отрешенно вглядываться в нее, размышляя о сложном разговоре с Джиджи. Желанное прояснение мыслей, которое она надеялась обрести в этом уединенном саду, все не приходило. «Что ж, пусть я не в состоянии видеть дальше своего носа и понятия не имею, что меня ждет в будущем, – подумала Билли, – но есть одна вещь, которую я определенно могу сделать – и сделаю!»

С целеустремленным видом – словно охотница, продирающаяся сквозь дремучий лес, Билли вернулась в дом, повторяя себе, что нет другого времени, кроме настоящего, и сразу же направилась к телефону.

– Пожалуйста, мистера Орсини, – сказала она телефонистке отеля «Беверли-Хиллз».

– Привет, Вито, это Билли, – сухо произнесла она. – Спасибо, хорошо. Послушай, Джиджи просила меня позвонить Сьюзен Арви. Извини, но я все-таки не буду этого делать. Я не выношу эту женщину. Есть в ней что-то такое, от чего у меня мороз по коже. Я ее не перевариваю! Да, конечно, мы с ней часто видимся, но это не значит, что она мне нравится, и, честно говоря, не думаю, что я хоть сколько-нибудь нравлюсь ей. Ей просто льстит знакомство со мной, нравится принимать меня – а это большая разница. Что у тебя с фильмом? Говори, Вито, не мямли, расскажи все с самого начала, подробно, не выбирая выражений. Неважно, зачем мне это знать, а если ты не хочешь говорить на эту тему, я просто повешу трубку. Хорошо. Хорошо. Понимаю… Сколько по максимуму? Одиннадцать? Это максимум или это бюджет, с которым ты выживешь? Угу. Угу. Твердые двенадцать? А ты уверен, что не тринадцать? Хорошо, я финансирую картину… Да, разумеется, я имею в виду – полностью! Не думаешь же ты, что я хочу иметь общие дела с Кертом Арви? Завтра я позвоню Джошу, и в полдень ты можешь к нему прийти, составите контракт. Он проработает все эти скучные детали, мой процент с прибыли и все такое, только не ставь там мое имя. О, Вито, ради бога, не благодари меня, я это делаю не для тебя. Конечно, мне понравилась книга, но и не поэтому тоже. Почему? Потому что я всегда мечтала оказаться в шоу-бизнесе! Довольно тебе этого? Что? Ты настаиваешь на том, чтобы знать? Ни за что не поверю. Хорошо, так и быть, скажу. Дело в том, что я тебе благодарна. Ты обладаешь огромным, светлым, совершенно не заслуженным счастьем – это Джиджи, твоя дочь. И ты когда-то поделился этим счастьем со мной. Нет, я это делаю не потому, что она меня просила, не думаешь же ты, что я купилась на это? Вито, я знаю тебя наизусть, ты не забыл? Я отлично знаю, как у тебя мозги работают. Ты все-таки не понимаешь почему? Да просто потому, что Джиджи есть, потому она есть в моей жизни и всегда будет, потому что я люблю ее… а если бы ты не был ее отцом, ее бы не было. Вот и все. Нет, ты ничего мне не должен, неужели ты еще не понял этого, Вито? Это я перед тобой в долгу. Да, Вито, вот только одна вещь: существует в Нью-Йорке один сногсшибательный театральный режиссер по имени Зак Невски… Ах, ты о нем уже знаешь? Я хочу, чтобы он был режиссером фильма. Тащи его сюда как можно скорее. Прямо завтра, если возможно. Да, Вито, я понимаю, что вмешиваюсь в твои дела. Но это мое условие. Твердое условие. Мне нет дела, что он никогда раньше не видел камеры. Возьми сильного оператора – все равно ты будешь сам выстраивать кадр. Нет, Вито, он не «без рекомендаций» – он знаком со мной! Отлично, я рада, что мы договорились. До свидания, Вито, и не надо звонить мне, чтобы держать меня в курсе дела.

X

– Показ? – холодно переспросила Билли. – Я никогда об этом не думала.

После ленча с Джиджи она еще не видела Спайдера – до этой самой минуты, когда он ворвался в ее кабинет, обуреваемый новой идеей.

– Я тоже не думал, эта мысль пришла мне среди ночи, – объяснил Спайдер.- Мне снилось что-то про каталог, а когда я проснулся, мне стало все ясно – так ясно, словно все это уже произошло. Итак: мы демонстрируем модели Принса из четырех отдельных коллекций, причем каждая коллекция является законченным целым; потом все отдельные части разных коллекций перемонтируются и снова показываются в бесконечном количестве сочетаний, чтобы продемонстрировать их разносторонность и гибкость. Нам понадобится по крайней мере восемнадцать моделей на подиуме, работающих на предельной скорости. А может быть, и больше, принимая в расчет идеи Джиджи насчет аксессуаров.

– Это возможно: мы уже наконец получили все образцы. Но для кого будет устроен этот показ?

– В том-то все и дело! – Спайдер весь прямо пылал энтузиазмом. Изящный и долговязый, он сидел на краешке стола Билли и теперь наклонился к ней. – Сливки журналистов, пишущих о моде: редакторы всех посвященных моде разделов влиятельных газет, редакторы отделов моды всех женских журналов… И телевидение, как можно больше телевизионщиков: ведущие национальных программ утренних показов мод, ведущие дневных программ, специалисты по отбору фрагментов из крупных местных утренних показов для рынка топ-моделей… Существуют буквально сотни достаточно влиятельных людей, которых нужно пригласить.

– Пригласить? – переспросила Билли, подавленная грандиозностью его планов. – Куда пригласить?

– Думаю, следует закатить празднество на целый уик-энд! Мы самолетом привезем их всех сюда, в Беверли-Хиллз, придумаем что-нибудь интересненькое на дневное время, а потом покажем коллекции Принса для «Нового Магазина Грез» эдаким гала-представлением на всю ночь с субботы на воскресенье! Чтобы проработать детали, наймем профессиональных устроителей празднеств… Ну, как тебе идея?

– Дай мне хоть секунду на обдумывание!

Билли поставила локти на стол и опустила подбородок на сплетенные пальцы. Весь день Билли работала, не разгибаясь, проглотив только сандвич в процессе наблюдения за распаковкой роскошных «образцов для продажи», которые прибыли с курьером. Она ждала этого момента несколько месяцев, пока помощники Принса тщательно проверяли каждый образец – точно ли он воспроизведен в соответствии со спецификациями Принса и с качеством оригинала.

– А не слишком рано, Спайдер? – спросила Билли, поднимая голову. – Мы должны еще произвести товары, Издать каталог, начать его рассылать – на это уйдут месяцы. Зачем нам огласка сейчас?

– Шум, Билли, шум! Мы должны возбудить любопытство, заставить покупателя пускать слюнки. Киностудии всегда начинают летом показывать отрывки из фильмов, которые выйдут под Рождество, чтобы создать шум вокруг них. «Новые Грезы» настолько не похожи ни на один из каталогов, что еще перед рассылкой нам нужен мощный аккорд… Эй, ты меня слушаешь?

– Я вспомнила бал «Магазина Грез» в первую субботу ноября 1976 года. А теперь, почти семь лет спустя, мы обсуждаем другой праздник… совсем другой праздник… Тот был совершенно волшебным, помнишь? Там тоже была пресса, но в основном гостями были звезды, знаменитости, люди из общества, все самые красивые женщины в длинных бальных платьях. Полная луна, танцы без конца… Его называли Последним Настоящим Праздником, хотя, конечно, это было не так…

– Билли, та эпоха кончилась, – сказал, как отрезал, Спайдер. – Не желай того, чего нельзя повторить. Забудь, детка. «Новый Магазин Грез» апеллирует совсем к другому покупателю, поэтому мы должны устроить совсем другой праздник.

– Я думала, тебя интересует мое мнение! – немедленно взорвалась Билли, которую так грубо возвратили от ностальгических воспоминаний к реальности. – Но я вижу, ты уже принял решение, а меня спрашиваешь просто для проформы – так ведь, Спайдер? И насколько ты уже продвинулся? Ты уже составил список гостей, уже нанял организатора празднеств, уже назначил дату? Нет, подожди! Я угадала: прежде всего ты поспешил нанять моделей, все восемнадцать. Правильно?

– Я же тебе сказал: мне эта мысль пришла только ночью. – Спайдер был ошеломлен ее неожиданной агрессивностью. – Ты первый человек, с которым я об этом заговорил. Что ты взвилась, словно тебя блоха в задницу укусила?

– Прелестно! Как ты изящно выражаешься, Спайдер, твой словарь столь редкостен и изыскан…

– Билли, милая, прекрати! – раздраженно перебил он. – Не тебе меня в этом упрекать. Пьяные матросы не употребляют некоторых словечек, которыми ты запросто бросаешься… Я сказал «не употребляют»? Прости, надо было сказать «даже не слышали».

– Может быть, Спайдер, может быть. Но они, по крайней мере, не стремятся переспать с девушками, которые в дочери им годятся!

– О чем ты говоришь? – Спайдер резко выпрямился.

– Думаю, ты прекрасно меня понял! А мне, признаться, казалось, что для роли грязного старикашки ты несколько молод… Ты решил попрактиковаться заранее, да? Или у тебя просто зуд – неподвластный рассудку – завалить каждую самку, которая вдруг на мгновение покажется доступной, эмоционально неустойчивой, одинокой и беззащитной? Интересно, сколько сотен женщин ты так поимел, прежде чем решил присоединить Джиджи к своей обширной и гнусной коллекции?

– Боже, так вот ты о чем! Перестань, Билли, это был один-единственный случай, много месяцев назад, и дело не пошло дальше пары поцелуев. И какого дьявола я должен перед тобой отчитываться в своей личной жизни?!

– Не в своей! – сорвалась на крик Билли. – Нужна мне твоя жизнь, подотрись ты ею! Но это жизнь Джиджи, и мне она небезразлична! Ты смутил ее, ты ее расстроил, она чуть не получила страшную психологическую травму только оттого, что ты не мог удержаться и не протянуть к ней свои грязные лапы!

– Ты рехнулась! Мы с Джиджи просто приятели. Если бы она так все это воспринимала, уж я бы заметил, Она же не умеет ничего скрывать, она бы сама мне сказала!

– О, разумеется, ты бы все понял, даже если бы она не сказала ни слова. Все знают о твоей знаменитой интуиции, о твоем легендарном умении понимать женщин. Что за гнусная шутка! Ты даже не способен почувствовать, что женщина, которую ты целуешь, думает о ком-то другом! Почему, как ты думаешь, Джиджи тебя отшила, когда ты хотел ею воспользоваться – попросту говоря, хотел ее трахнуть? А ты хотел, Спайдер, не пытайся отрицать! Она влюблена в другого, ты, тупица, и надо обладать чуткостью орангутанга, чтобы этого не понять!

– Ради бога, Билли, послушай… Ты защищаешь своего детеныша, я понимаю, но это же смешно! Перестань делать меня хуже, чем я есть…

– Ты хочешь сказать, что ты не переспал бы с Джиджи в тот вечер, если бы она позволила? С твоей-то репутацией неистового жеребца? С твоим по-мужски убогим представлением, что значит хорошо провести время? Не смеши меня! Разумеется, этим должно было кончиться!

– Тебя там не было, – нахмурился Спайдер, наконец начиная злиться. – Ты нам свечу не держала. Откуда ты знаешь, что я тогда думал, что делал и чего не делал? Ты назначила себя одновременно следователем, прокурором, судьей и присяжными в одном лице, а между тем…

– Ты будешь отрицать?! – Билли уже не могла остановиться; гнев душил ее, и она не желала прислушиваться к голосу рассудка.

– Да, буду!

– Давай-давай. Изображай невинность. Кобель ты бессовестный, я знаю, чего ты хотел!

– Мне совершенно наплевать, что ты, по-твоему, знаешь, – неожиданно спокойно сказал Спайдер. – Ты не права. Я ухожу.

«Сказать, что она невменяема, – это слишком слабо», – думал Спайдер, бессмысленно бродя по своему огромному, почти без мебели, неосвещенному дому. В своей жизни он навидался психованных женщин – по большей части в состоянии временного помешательства, – но Билли побила все рекорды. На пустом месте налетела на него, паля из всех пушек, стараясь ранить каждым словом как можно сильнее, обвиняя чуть ли не в растлении малолетних и напрочь отказываясь его выслушать. И это после долгих лет знакомства, отлично зная, что он за человек! Неужели у нее нет и капли уважения к нему после всего, что они вместе испытали?

До него только сейчас начал доходить весь ужас ситуации. Удар был так силен, что вызвал замедленную реакцию – так человек на собственных ногах уходит с места автокатастрофы, в которой должен был погибнуть, но остался цел и невредим. Спайдер чувствовал липкий озноб, тошноту, его трясло. Он никогда бы не подумал, что Билли может так больно его ранить – и за что? За что, господи боже мой? За то, что он поддался минутному чувству, да и минута эта была много месяцев назад! Такой взаимный порыв (по крайней мере, ему казалось, что взаимный) и тотчас взаимное отторжение могли случиться когда угодно с кем угодно. Эта минута оставила им с Джиджи чувство тепла, понимания друг друга и смутно-приятные, но совершенно несерьезные воспоминания. По крайней мере, он так думал. Но что бы он ни думал, это, очевидно, теперь было совершенно неважно…

Калифорнийцы живут в вечном ожидании землетрясения, и всю жизнь где-то на задворках сознания присутствует это ожидание, на которое он привык не обращать внимания, но которое пронизывало все. И вот теперь Билли заставила его почувствовать, что основы его жизни рухнули в несколько секунд и заживо похоронили его под обломками. Поначалу он действительно думал, что Билли шутит, пока она не обвинила его в том, что он грязный старикашка. Господи! Вспомнить противно…

Внезапно Спайдеру пришло в голову, что концы не сходятся с концами. Во всем этом не было смысла. Он был уверен, абсолютно уверен, что Джиджи не могла говорить Билли ни о каких травмах, серьезных или не очень. Даже если Джиджи поведала ей о том вечере в мельчайших подробностях, с ней ведь не случилось ничего такого, от чего Билли стоило бы так заходиться. А если Джиджи и в самом деле влюблена в некоего неизвестного ему парня, кем бы он ни был, не служит ли это доказательством того, что он не нанес ей никакого ущерба?

Конечно, в чем-то Билли права: он не должен был вообще целовать Джиджи. Он сожалеет об этом. Сожалеет – это немножко не то слово, но сойдет и так. Если вспомнить тот вечер и как следует подумать, действительно глупо было начинать что-то с Джиджи только потому, что она была привлекательна и забавна, потому что… о черт, просто потому, что он был так настроен, других веских причин не было. Он знал Джиджи подростком – и до сих пор во многих отношениях она была милым ребенком, – а с ребенком, который вырос на твоих глазах, нельзя целоваться. Ни при каких условиях. Или, может быть, можно, но только если ты влюблен и сначала, как порядочный человек, признаешься в любви и получаешь ответ. Но он не влюблен в Джиджи, никогда не был влюблен в нее и никогда не будет.

«Если все это означает, что я – полная, совершенная и окончательная сволочь, – ладно, пусть будет так», – решил Спайдер. Он не мог ничего ни придумать, ни сделать, ни сказать, чтобы исправить отношения с Билли. Она была так полна обличительного пафоса, что это явно безнадежно. Она не просто презирает его, а прямо-таки ненавидит! Как только Спайдер сформулировал эту мысль, он обнаружил, что можно чувствовать себя в десять раз хуже, чем он чувствовал себя раньше.

Переспал бы он с Джиджи, если бы она не остановила его? Или нет?

– Жалкий ублюдок! – вслух прорычал Спайдер, обращаясь к самому себе. – Кого ты обманываешь?

Билли не находила себе места в доме, она полминуты не могла просидеть спокойно и понимала, что сегодня даже ее прекрасный сад успокоения ей не принесет. Наконец она поднялась наверх и уселась на подоконник в гардеробной, закутавшись в старый шерстяной платок, которому было уже больше двадцати лет. «Последнее прибежище», – подумала Билли. У каждой ли женщины есть укромное место, куда можно уползти в худшие моменты жизни, или же большинство женщин обречены запираться в ванной, в то время как вся семья нетерпеливо топчется под дверью? И почему она задает себе вопросы, ответы на которые давно знает?… Совершенно ясно почему. Ей так стыдно, она себе так отвратительна, что просто хочется хоть на секунду отвлечься от мыслей о собственной пакостности…

Даже когда ей бывало гораздо горше и она гораздо сильнее злилась – скажем, на Вито, – она не позволяла себе вести себя подобным образом – так неописуемо чудовищно и мерзко. Ей никогда не хотелось убить Вито словами, размазать по стенке; наоборот, она старалась возвыситься над их проблемами, не превращалась в гнусную дрянь, плюющуюся гнусными словами, которые она вовсе не собиралась говорить. Билли вспомнила, как Спайдер стоял перед ней, совершенно оглушенный, стараясь превратить это в одну из их обычных добродушных, шутливо-агрессивных перебранок, пока не понял… И даже потом он не сразу рассердился и начал защищаться только после того, как она окончательно довела его…

Кто она такая, в конце концов? Полиция нравов? Полиция мыслей? Бостонское общество надзора и опеки? Джиджи уже достаточно взрослая, чтобы самой принимать решения, была не по возрасту независима еще тогда, когда впервые приехала в Калифорнию. А к данному моменту своей жизни она уже многие годы жила одна в самом опасном из больших городов – и ничего опаснее временно застопорившегося романа с Заком Невски с ней не случилось. Да и вообще, забота о Джиджи – это не причина, чтобы без предупреждения накидываться на людей, сея вокруг себя мерзость и разрушение.

«Высокомерная дрянь»… Таково было первое впечатление Спайдера от нее. И это еще мягко и великодушно сказано – в сравнении с действительностью!

«О боже, – подумала Билли, – а ведь я все еще злюсь на Спайдера!» Для этого не было никакой разумной причины, но в глубине души она чувствовала, что не успокоится, будет мучить и мучить его, пока не доведет до слез. Да, до слез! И не меньше. Он так божественно неуязвим, так уверен в себе, так легко относится к жизни, так замечательно общается с людьми, так раскован, так… словом, ему присуще все то, чего она лишена. Так неужели она стремилась причинить ему боль просто из зависти к его индивидуальности, только за то, что он таков, каков он есть?…

«Может, это стресс?» – спросила себя Билли в глубокой печали. Может быть, именно стресс – универсальная причина всех неприятностей – виноват в том, что она так набросилась на Спайдера? Стресс из-за работы над этим проклятым каталогом? Билли с болью вспомнила минуту, когда они встретились со Слайдером после долгой разлуки и он схватил ее в объятия и радовался так, словно она была единственным человеком в мире, которого ему хотелось видеть. Тогда не было никакого каталога, никакого делового партнерства… Были простые человеческие отношения, просто радость, которую сейчас она разрушила навсегда.

Навсегда. Это уже не вернется после всего, что она наговорила…

Билли закуталась с ног до макушки в старый платок и дала волю отчаянным рыданиям.

«Здесь должен быть эскалатор или даже пожарная лестница, между этими двумя этажами, занятыми «Новым Магазином Грез», – думала Джози Спилберг, нетерпеливо ожидая, когда приедет какой-нибудь из четырех лифтов башни Сенчери-Сити, в которой располагалась компания. Как можно ожидать, что она справится со всей своей работой, если она каждый день тратит впустую добрые двадцать пять минут, бегая с этажа на этаж!

Годы, что Джози проработала в доме миссис Айкхорн, теперь казались ей долгим неторопливым роскошным круизом на борту океанского лайнера в сравнении с реактивными скоростями и напряженной непрекращающейся суматохой каталога. Она всегда считала, что ей нужна более активная работа, что она способна на гораздо большее, чем вести сколь угодно большой дом, – и вот сейчас, в качестве управляющей делами «Нового Магазина Грез», Джози буквально разрывалась на части, занимаясь дюжиной разных вещей одновременно. Разумеется, статус и жалованье, которые дала ей новая должность, изменили ее жизнь, но все же иногда Джози задавалась вопросом, не слишком ли сильно она загружена. Как будто ей не хватало дел по осуществлению взаимодействия между торговлей и изданием каталога – так нет, она должна была также следить за маркетингом и управлением, а еще – за стремительным движением вперед громадной работы в Виргинии.

Каждый здесь чем-нибудь руководил, в каждом отделе был начальник, но на поверку оказывалось, что именно Джози была боссом всех боссов – именно она держала служащих в курсе всего, что происходит каждую минуту. У всех у них вошло в привычку звонить ей по внутреннему телефону с любыми, порой самыми пустяковыми вопросами – и она не роптала: приятно было чувствовать себя самым деловитым и организованным человеком во всем этом коллективе.

«Я – единственный воистину необходимый человек в «Новом Магазине Грез»!» – решила Джози Спилберг, входя в пустой лифт, и улыбнулась себе со скромным удовлетворением. Особенно ясно это было сейчас, в преддверии безумного уик-энда с показом, когда все словно поглупели от нервного напряжения. Кто, как не она, нанял транспортных агентов для воплощения невероятно сложных планов, согласно которым все три сотни представителей средств массовой информации будут доставлены сюда в пятницу после полудня и отправлены по домам в понедельник вечером? Кто забронировал номера в отеле, заказал лимузины и автобусы? Кто работал с организаторами праздника и людьми из Отдела общественных связей, координируя мельчайшие детали празднества, когда миссис Айкхорн была слишком занята, чтобы уделить им хоть минуту, а Спайдер пропадал на фотосъемках? Кто передает сообщения от одного из них к другому? Действительно, интересно знать, как бы они связывались друг с другом, не будь ее? Через спутник?

Безусловно, название ее должности следует изменить! Управляющий делами должен заботиться об оборудовании, телефонах, платежных ведомостях, перестилании ковров и тому подобных мелочах, но этим занимаются два ее ассистента. Ну а саму Джози следовало бы называть вице-президентом по вопросам… чего? Душевного здоровья. Да, это должно стать новой должностью в любой компании, но, вероятно, не много найдется в мире невоспетых женщин, достойных носить это звание, кроме нее.

Джози решила, что непременно войдет в историю и скажет об этом миссис Айкхорн после безумного уик-энда. Сейчас не время, потому что миссис Айкхорн пребывает в очень тяжелом моральном состоянии – она готовится, стиснув зубы, впрячься в роль хозяйки праздника на целые три дня. А ненавидя лучи прожекторов так, как она их ненавидит, будучи столь фундаментально застенчивой и необщительной, сделать это нелегко. Интересно, неужели миссис Айкхорн думает, что эта ее маленькая тайна осталась тайной и для Джози Спилберг? Тем не менее Джози признавала, что именно личное присутствие миссис Айкхорн и тот интерес, который постоянно питали к ней средства массовой информации, заставили буквально всех с готовностью принять ее приглашения. Затворническая жизнь Билли после смерти Эллиса Айкхорна только разожгла аппетиты прессы. До сих пор никто не знал, что «Новый Магазин Грез» – это каталог, а не просто новая торговая фирма. Эта тайна строго сохранялась и в прессу не просочилась.

Итак, Джози Спилберг, вице-президент по вопросам душевного здоровья. Да, в этом что-то есть! И, без сомнения, найдется какой-нибудь журналист, который захочет взять интервью и у нее…

«Ничто из того, что я говорила Саше про этот свадебный кошмар, не возымело действия, – размышляла Джиджи. – Ни одно слово. Должно быть, это нечто вроде одного из основных человеческих инстинктов, столь же неподвластных рассудку, как и инстинкт размножения. Ну почему люди, во всех остальных отношениях совершенно нормальные, чувствуют себя «недостаточно женатыми», если это случилось без максимально возможного количества публики?»

До свадьбы как таковой оставалось еще целых полтора месяца, однако Саша и ее мать, крошечная, но вселяющая в окружающих ужас Татьяна Невски, ежедневно часами висели на телефоне.

Было совершенно очевидно, что властная Татьяна была так довольна этим браком, как будто Саша выходила замуж по крайней мере за принца Эндрю, а Саша, вопреки обыкновению, искала одобрения матери. Естественно, Джош, как и все женихи, старался держаться от всего этого подальше, но никого не трогало, что его единственное желание – чтобы все это поскорее кончилось.

«От соединения трехдневного праздника показа моделей и объявления о свадьбе кто угодно мог бы потерять голову, но не ветеран бизнеса по обслуживанию приемов!» – не без гордости подумала Джиджи. Ничто не осталось без ее внимания, выход каждой модели на подиум идеально отшлифовывался. Они репетировали без конца; у каждой пары девушек был профессиональный парикмахер, каждая имела свой набор аксессуаров, тщательно помеченный, и список дюжины ансамблей одежды, которые должна была показывать. Показ всех многочисленных комбинаций этих ансамблей был бы попросту невозможен, если бы Принс не сшил необходимое количество дополнительных образцов, но он поступил мужественно и сшил их – вручную! На самом деле он был так доволен собой и своими оригинальными, дающими простор воображению эскизами для «Нового Магазина Грез», что собирался приехать в четверг вечером, чтобы иметь возможность весь уик-энд тусоваться с модной прессой. Вдобавок к тому, что собственно шоу он тоже собирался вести сам.

«Все пройдет без сучка и задоринки, вопреки мрачным предчувствиям Билли, – думала Джиджи, – ведь недаром за дело взялась сама Гразиелла Джованна Орсини! А у Билли просто глубокая депрессия, из которой она, похоже, не собирается выползать…»

Единственное, что смущало Джиджи, – это ее наряд: платье главной подружки невесты. Это так похоже на Татьяну Невски – за три тысячи миль отсюда решать, в каких платьях появятся Джиджи и другие подружки невесты, в том числе и дочка Джоша. «Ничего себе у Саши родительница! Своей властностью она переплюнула всех самых настырных мамаш, которых я повидала в «Путешествии в изобилие», – злобно думала Джиджи, ведя свой вызывающе розовый «Вольво» по бульвару Уилшир к новому небоскребу, где располагалась квартира Джоша, – туда было самолетом доставлено платье.

Джиджи ни разу не видела платья для подружки невесты, от которого бы ее не стошнило. Это своего рода сговор – в индустрии моды почему-то считается, что все участницы свадебной церемонии, кроме невесты, должны быть уродами. Модельерам этих платьев словно вкус отшибало – они создавали нечто такое, чего ни одна женщина добровольно на себя не наденет, особенно если у нее есть хоть какое-то чувство стиля. Эти платья всегда были страшно претенциозны, словно костюмы для исторического маскарада в средней школе. Может быть, модельеры, как и школьные учителя, понимают, что в данном случае могут рассчитывать на снисходительность зрителей? «Я бы уж лучше появилась в костюме индейца племени покахонтас», – с отчаянием сказала себе Джиджи.

Она поставила машину на стоянку и на лифте поднялась в роскошные апартаменты Джоша. Саша так быстро открыла ей, словно слушала под дверью, когда поднимется лифт.

– Ну и где же тот шедевр, равного которому мы не смогли бы найти здесь? – спросила Джиджи, приветственно чмокнув Сашу. – Твоя мама думает, что в Беверли-Хиллз нет приличных магазинов?

– Ты всегда была слишком сурова к моей бедной маленькой мамочке, – сказала Саша гораздо веселее, чем следовало по ситуации.

– А ты нет? Брось! Каждый раз, когда тебе нужно явиться пред ее светлые очи, ты совершенно меняешься. Она испытает глубочайшее потрясение в своей жизни, когда приедет сюда и увидит тебя в полном блеске, если только ты и в день свадьбы не станешь изображать свое обычное: «Ма, я серенькая мышка…»

– Не надо так нервничать, – спокойно сказала Саша, словно Джиджи не имела никакого права волноваться, словно все, что будет – и показ моделей, и свадьба, – не зависит только от нее. Саша твердо настаивала, чтобы Джиджи заехала померить платье именно сегодня, за день до нашествия прессы, чтобы убедиться, что его не нужно подгонять и укорачивать; а главное, она знала, что Джиджи так устроена, что ей ничего нельзя оставлять на последнюю минуту.

– Давай посмотрим, – решительно сказала Джиджи, увидев на столе просторной современной гостиной Джоша большую картонную коробку.

Саша открыла ее и вынула платье, завернутое в множество листов папиросной бумаги.

– По крайней мере, оно лавандового цвета, – заметила Джиджи, недоверчиво оглядывая платье.

– Мама сказала, что этот цвет будет оттенять твои волосы. О, ради бога, пойди наконец в спальню и надень его, а не принюхивайся подозрительно, как Марсель к Джошу. Давай быстрее! Я не могу больше ждать.

– Он все облезает? – через плечо спросила Джиджи, беря у Саши платье и направляясь в спальню.

– Нет, перестал, только смотрит злобно. Визит к тебе ему явно помог: ты не уделяла ему должного внимания, и бедняга был страшно счастлив вернуться домой. Так ты идешь? Говорю тебе, я вся дрожу от нетерпения!

– Извини, – засмеялась Джиджи и исчезла в спальне.

Раздевшись, она обула серебряные туфельки, захваченные с собой, чтобы не ошибиться в длине платья, и осторожно ступила в похожую на облако массу светло-лилового шифона, нащупывая невидимую «молнию». «Молния» легко нашлась, несмотря на многослойные юбки, и на удивление легко застегнулась. Джиджи повернулась посмотреть на себя в огромное, во всю стену, зеркало – и замерла.

«Саша должна взять назад все свои слова о матери; эта женщина – просто гений!» – взволнованно думала Джиджи, затянув широкий бархатный пояс глубокого густо-фиолетового цвета на тонкой талии и умело завязав его большим бантом. Платье сидело как влитое. Оно доходило до щиколотки, а сверху было открыто насколько возможно. Простой лиф был столь же узок, сколь пышны и широки юбки; мягко спадающие рукава расширялись к запястью – чтобы элегантно полуобнажать руки, когда она будет держать букет на уровне талии. И – чудо из чудес – оно не было ни узко, ни широко! Ни складочки, ни морщинки – ничего, кроме роскошного трепетания многих дюжин ярдов шифона, которое вызывало ассоциации с балетной сценой. Платье вне времени, вне места, существующее только потому, что оно – прекрасно! Джиджи кружилась и кружилась перед зеркалом, ее свежеподкрашенные волосы шелковой паутиной метались вокруг головы, она смотрела, как юбки поднимаются и опадают, забыв о Саше, которая с нетерпением ожидала за дверью ее вердикта. Она была… она была как бабочка – в постановке Баланчина… как цветок с крылышками… как безупречная версия самой себя!

– О, Саша, твоя мама – гениальная женщина! – закричала она, выпархивая в гостиную.

– Я передам маме, – сказал Зак, стоя в центре комнаты, прямо лицом к ней.

Джиджи остолбенела, едва не потеряв равновесие на высоких каблуках, не в силах произнести ни слова, и так страшно побледнела, что Зак быстро шагнул вперед и схватил ее за руки, чтобы она не упала.

– Я просил Сашу предупредить тебя, но она подумала…

Джиджи словно со стороны услышала свой голос, произносящий явную глупость:

– Ты слишком рано… до свадьбы еще больше месяца…

– Я здесь не за тем, – сказал он, нежно приподняв ее лицо за подбородок, чтобы она посмотрела на него.

– Зак… о, Зак… – прошептала Джиджи и обняла его, ошеломленная, но совершенно уверенная в том, что все, что происходит, – правильно. Все ее существо устремилось к нему. Это было больше чем правильно – неизбежно! Это было нужно – нужнее всего на свете.

– Ты представляешь себе, как я тебя люблю? – взволнованно спросил Зак, не решаясь поцеловать ее, пока она не ответила.

– Я слышала, – с трудом ответила Джиджи. – Меня информировали… приблизительно.

И тогда он начал ее целовать, прижав ее худенькое тело к своей мощной груди. Всем существом они предались друг другу, их сердца и души слились воедино, и Джиджи с удивлением почувствовала, что в этом нет ничего неожиданного.

– Ты никогда не говорила мне, что ты меня любишь, – наконец сказал Зак, отрываясь от ее губ.

– Кажется, ты и не спрашивал, – ответила Джиджи. – По крайней мере, вот так, прямо.

– Ты меня любишь? – смиренно спросил он.

Джиджи помедлила секунду, наслаждаясь неуверенностью Зака: это было так непохоже на него.

– Да, – сказала она наконец.

– Пока достаточно. – Он посмотрел на нее и торжествующе расхохотался. – «Да» – это все, что я хотел услышать!

Дверь из холла открылась, и в комнату с высоко поднятым хвостом торжественно вошел Марсель.

– Это Саша, она пытается быть деликатной, – сказал Зак. – Я попросил ее сбегать за сигаретами – она хотела подождать на кухне, но я не разрешил.

– У вас здесь все в порядке? – спросила Саша из-за двери.

– Иди купи еще что-нибудь, – ответил Зак.

– Не пойду! – возмущенно заявила она, входя в гостиную. – У вас было достаточно времени. Мне и так пришлось сидеть в коридоре: к твоему сведению, Зак, я никогда сама не хожу за сигаретами. Джиджи, ты в порядке?

– Кажется, да, – тихо сказала Джиджи, выскальзывая из мощных объятий Зака.

– О господи, Джиджи, ты помяла платье! Я знала, что вас нельзя оставлять одних!

Хотя Джон Принс не принял приглашения Билли остановиться у нее в доме на время праздника показа моделей, предпочтя отель, она все-таки послала за ним в Нью-Йорк самолет, а в аэропорт – машину с шофером, которая должна была довезти его до отеля, подождать, пока он устроится, и привезти к ней на обед. «Во время шоу мы оба будем так заняты, что сможем увидеть друг друга только в толпе, – думала Билли, – а мне хотелось бы обсудить с ним свою вступительную речь».

Она ждала Принса у камина в одной из двух своих гостиных. Стоял май, но ночи все еще были настолько холодными, что хотелось затопить камин. Услышав знакомое ворчание Принса, Билли быстро пошла ему навстречу и поцеловала в обе щеки. Один лишь вид Принса во всем этом твидовом великолепии несколько развеял ее мрачность.

Пока она вела его к кушетке у камина, Принс внимательно изучал ее лицо и, кажется, остался доволен увиденным.

– Ну, детка, я рад, что вы проигнорировали это, – сказал он, швыряя на журнальный столик экземпляр «Фэшн энд Интериорз».

Билли удивленно посмотрела на него. «Детка» – это обращение в его устах звучало зловеще, как-то чересчур ласково. Нахмурившись, она перевела взгляд на глянцевую обложку. Должно быть, кто-то пронюхал о «Новом Магазине Грез» и раскрыл его тайну на пресловутой первой странице журнала. Эта страница – как правило, без подписи и, как правило, любовно иллюстрированная тщательно подобранными фотографиями – вполне могла считаться непревзойденным источником последних и самых злых сплетен в мире моды и в избранном обществе. Сочная и пахучая, как переспелая дыня, с самого начала эта страничка зарекомендовала себя как самый живой, язвительный и щекочущий нервы раздел этого влиятельного журнала. К этой страничке все подписчики тянулись в первую очередь.

– Я еще не получила, – спокойно сказала Билли. – Так что именно я игнорирую?

– В Нью-Йорк этот номер пришел вчера вечером, и я захватил его с собой. Детка, там весьма гнуснаяистория, на первой страничке. Я надеялся, что вы уже видели и сумели не расстроиться из-за этого, – сказал Принс.

– Дьявол! И это после того, как мы много месяцев хранили тайну! Как же им удалось пронюхать о каталоге? Они не могли выбрать времени хуже, они всех обставили! – простонала Билли.

– Нет. Это не о «Новом Магазине Грез», – мрачно сказал Принс.

Встревоженная, Билли раскрыла журнал и уставилась на заголовок: «Экстренно: Романтическая шалость Билли Айкхорн».

– Какого черта?…

– Ты права – не иначе, это его проделки.

Пытаясь сдержать дрожь в руках, Билли пробежала глазами статью, пока Принс наливал себе выпить и, стоя к ней спиной, смотрел в огонь.

Все вы слышали трогательные истории о Бедной Маленькой Богатой Девочке, которая не знает, любят ее саму или ее деньги. Нам удалось узнать, что знаменитая Билли Айкхорн из Беверли-Хиллз тоже пыталась выяснить это, живя в Париже двойной житью.

Поверите ли, но наша сказочно элегантная Билли почти год притворялась простой школьной учительницей из Сиэтла! Да, одна из богатейших женщин, мира действительно убедила красавца-скульптора из Сан-Франциско Сэма Джеймисона в том, что она бедная, но честная служащая, – на время их долгой идиллии в его студии. Увы, Сэм, как ты ошибся!

В парижском отеле «Ритц» мы узнали, что весь прошлый год Билли официально снимала у них номер, но Анри Легран из галереи Тамплона, где прошлой осенью работы скульптора вызвали сенсацию, рассказал нам, что он знает нашу Билли как Ханни Уинтроп, возлюбленную Джеймисона, которая жила с ним на протяжении многих месяцев.

Разве не любопытно, что, лишь притворившись кем-то другим, Билли Айкхорн смогла обрести мужчину? Все помнят ее короткий второй брак с кинорежиссером Вито Орсини («Стопроцентный американец»), который быстро распался из-за его романа с Мэгги Макгрегор. Мэгги, как известно, бросила Вито, когда стало ясно, что «Стопроцентный американец» угрожает стать провалом десятилетия. Она предпочла Фреда Гринспена, своего женатого босса, который скоро решил, что программа королевы новостей шоу-бизнеса Макгрегор достойна дополнительного получаса эфирного времени. Мэгги достигла вершин профессиональной карьеры потому, что всегда знала, как использовать нужного мужчину в нужный момент. Не пора ли Билли попросить у ловкой Мэгги совета, как поймать мужчину, который может принести женщине пользу? С тех пор как Билли потеряла Вито, в ее жизни не было никого, кроме обманутого Сэма Джеймисона. Нам кажется, что ни громадные деньги, ни, хуже того, их отсутствие не могут купить нашей Билли верной любви…

Как это кончилось? Множество очевидцев наблюдали, как наша незадачливая героиня сделала ошибку – в один прекрасный вечер ее застукали в Опере при всех ее бриллиантах. (Ну, не при всех, конечно, но их было вполне достаточно для того, чтобы история школьной учительницы лопнула.) Сэм Джеймисон узнал свою «Золушку наоборот» и устроил публичный скандал.

Наша Билли спешно удрала из Парижа во всепрощающий Беверли-Хиллз, где и пребывает в таинственном, хотя и вполне объяснимом, понятном уединении. Наш совет несчастливой в любви Бедной Маленькой Богатой Девочке: в следующий раз, «Ханни», постарайся найти мужчину с собственными деньгами.

– Что ж, детка, по крайней мере, хоть фотографии хороши – особенно та, где вы в бикини, – сказал Принс, поворачиваясь к ней: он услышал, как Билли отшвырнула журнал. – И имя ваше написано правильно, – добавил он, увидев, как почернело ее лицо. – Билли, я понимаю, что это неприятно – но не смертельно.

– Да.

– Что вы сделали Хэрриет Тогшинхэм, что она развела такую гнусность? Это даже ниже их обычного уровня.

– Я видела ее один раз… только один раз… на каком-то приеме, – с трудом шевеля одеревенелыми губами, ответила Билли. – Я знаю, это сделала Кора де Лионкур! Она одна могла сложить все куски воедино.

– А ей что вы сделали?

– Ничего… Во всяком случае, ничего, о чем бы я знала. – Голос Билли был такой же бледный и безжизненный, как и лицо.

– Детка, я понимаю, что это банальность, но, когда происходит нечто подобное, нужно прямо посмотреть в лицо факту, извлечь из него урок и сделать вид, что ничего не случилось. В конце концов, вы не сделали ничего постыдного.

– Вы не понимаете…

– Не буду врать, Билли. Конечно, это посмакуют, поговорят недельку-другую, но потом забудут – раньше, чем выйдет следующий номер.

– Нет, не забудут. Люди не забывают таких славных историй, как эта. Не забудут до моей смерти!

– Ну… может быть, – согласился он, понимая, что она права. – Но, рассуждая здраво, с этим ничего не поделаешь.

– Все, буквально все, кого я знаю или узнаю когда-либо, будут наслышаны об этом и вспомнят тотчас же, как только увидят меня… – медленно произнесла Билли. – И я пойму, о чем они думают… Я буду чувствовать, что я посмешище, объект жалости!

– Ну, детка, не принимайте это так близко сердцу. Ну, посмеются, ну и что? Все они просто умирают от зависти к вам. Посмотрите в зеркало, а потом посмотрите вокруг. Билли, ваша жизнь великолепна!

«Он не понимает, – думала Билли, – он не может понять, что каждый день, каждую минуту в те годы, когда человек формируется, я жестоко страдала от того, что была всеобщим посмешищем». Неважно, что сейчас выше и могущественнее ее нет, – ее самовосприятие формировалось пренебрежением родителей, бесконечными жестокими издевательствами сверстников в школе, жалостью тетушек и презрительным неприятием двоюродных сестер. Она пыталась убедить себя, что эта история знакома множеству людей – быть может, в юности самолюбие каждого из нас жестоко страдало, – но статья в «Фэшн энд Интериорз» была чистой, беспримесной квинтэссенцией яда, питавшего кошмары, от которых она просыпалась по ночам, мучительно гадая, как будет воспринят каталог. Каждое слово точно попадало в цель, от этого непросто было отмахнуться. Билли чувствовала себя так, словно вернулась на много лет назад, словно она опять та толстая уродина Ханни Уинтроп, какой была долгие годы.

– Принс, я не могу… Я просто не в силах предстать перед прессой сейчас! Вас представит Спайдер. Я останусь здесь. Я не выйду из дома, и мне нет дела, кто что скажет. Я просто не могу.

– Билли, это самое ошибочное поведение в данных обстоятельствах, – строго сказал Принс.

– Я иначе не могу, Принс. Простите, но я должна побыть одна.

Ответить было нечего.

– Детка! – Принс пошел было вслед за Билли наверх, но остановился, безнадежно пожал плечами и решил уйти. Уж лучше пообедать одному в номере, чем и дальше смотреть на измученное лицо Билли. Не хотелось признаваться даже себе, но все это выглядело весьма пикантно и интригующе, хотя, конечно, лучше бы нечто подобное случилось с кем-нибудь другим. Сейчас бар в отеле будет полон знакомых, и каждый умирает от желания послушать, как Билли инкогнито в Париже пудрила всем мозги. Так что он не будет рассиживаться в баре. В конце концов, он действительно хорошо относился к Билли.

XI

– Вы не знаете, где мне найти Билли? – спросил Джош Хиллман Спайдера в четверг около шести.

– Я ее не видел, – ответил Спайдер, быстро закрывая «Фэшн энд Интериорз», где он только что дочитал злополучную статью. – А что?

– Я хотел ей отдать кое-что – сувенир на счастье, на завтра. – Джош положил на стол мраморную табличку с надписью «Магазин Грез», спасенную из огня.

– Господи! – воскликнул Спайдер. – Вы думаете, она захочет на это смотреть? Боже, Джош, где вы это взяли?

– Мне отдали табличку в пожарной охране, когда Билли уже уехала. И я все эти годы хранил ее – не знал, что с ней делать. А теперь разбирал стол, наткнулся на нее и подумал, что, может быть, Билли захочет ее иметь.

– Я думаю, что скорее не захочет – ведь это напоминание о пожаре.

– А может, наоборот, это будет напоминанием об успехе «Магазина Грез»? Я знаю, как она волнуется за «Новый Магазин Грез», – я заметил, что в последнее время она несколько подавлена. Ты же видел фотографии людей, у которых дома сгорали дотла, а они возвращались на пепелище, чтобы найти хоть что-нибудь, любой пустяк, и сохранить тем самым воспоминания о том, что у них когда-то было. Это их как-то успокаивало, они уносили этот пустяк, и он давал им силы жить дальше. Странно, но это так; я точно знаю, это помогает.

– Понятно! – Спайдер взглянул на Джоша, и его вдруг пронзило чувство жалости. Вряд ли адвокат подозревал, что его любовь к Вэлентайн не была секретом для Спайдера. Но когда Спайдер метался от острова к острову, предоставляя морю, солнцу и ветру постепенно развеять его скорбь, Джош, по обыкновению, весь ушел в работу, стремясь никому не показывать, что он тоже потерял Вэлентайн…

– Джош, а почему бы вам самому не отдать это Билли?

– Через десять минут я должен встретиться с Сашей, и я уже опаздываю.

– Ладно, оставьте это мне, а я как-нибудь передам Билли. Единственное, в чем я уверен, это что в офисе ее нет – Джози сказала минуту назад, а уж Джози все знает.

Когда Джош ушел, Спайдер поймал себя на том, что инстинктивно спрятал журнал со статьей, хотя Джош наверняка узнает обо всем задолго до конца рабочего дня. Но он просто не мог видеть, как кто-то читает эту статью – все равно кто, даже такой всецело преданный Билли человек, как Джош Хиллман.

Спайдер тронул пальцем нежно-розовый мрамор, обводя выгравированную на камне изящную вязь букв. «Магазин Грез»… Может быть, действительно напоминание о прошлом триумфе поможет Билли вынести сокрушительный удар, нанесенный этой невыразимо отвратительной статьей? Этой блевотиной, что напечатала Хэрриет Топпинхэм? Безусловно, табличка каким-то образом помогала самому Джошу, это факт – не то он не стал бы хранить ее столько времени. И слава богу, что она ему больше не нужна…

Я хочу поговорить с Берго О'Салливаном, – сказал Спайдер привратнику, который отказался впустить его в дом Билли.

– Да, сэр. – Тот протянул Спайдеру телефонную трубку.

– Берго, это Спайдер Эллиот. Да, я знаю, что она никого не принимает, привратник мне сказал. Но, Берго, ты не хуже меня знаешь, как плохо быть одной, когда нужен друг, которому можно все сказать. Я пытался найти Джиджи – звонил ей, но никто не ответил. Послушай, Берго, ведь все равно некому, кроме меня. Лучше кто угодно, чем вообще никого. Конечно. Ты ему скажешь? Спасибо, Берго.

Спайдер передал трубку привратнику, и тот очень скоро открыл перед ним электрические ворота. Спайдер подъехал к дверям, где его ожидал Берго.

– Где она? – спросил Спайдер, вылезая из машины с мраморной табличкой под мышкой.

– Когда ушел мистер Принс, она примерно час пробыла наверху. Ее служанка сказала, что она заперлась в гардеробной. Потом Билли спустилась вниз, в старом платке, и вышла в сад, – обеспокоенно ответил Берго. – Она пока не возвращалась, но я могу вам показать ее любимое место. Если ее там нет, ищите сами. Все фонари в саду горят, ищите где угодно. Я велю сторожам не мешать вам.

Молча, без единого слова, Берго повел его самой короткой дорогой через посадки олив и остановился перед строем стражей-кипарисов, маскировавших каменные стены совсем крошечного садика, о существовании которого мало кто знал. Стоял холодный вечер, деревья шумели и гнулись под порывами сухого ветра, который, казалось, гнал полную луну по звездному небу. Берго раздвинул ветви двух старых кипарисов, показал Спайдеру дверцу и сразу ушел.

Перед абсолютно гладкой деревянной дверцей Спайдер помедлил. Можно было оставить Билли в покое, которого она явно искала. Можно было тихо постоять здесь, потом побродить по основному саду, сказать Берго, что не смог найти ее, и уехать. Спайдер понимал, что именно его Билли хочет сейчас видеть меньше всех – и не только сейчас, но и всегда. После той ссоры она с ним просто не разговаривала и даже старалась не оказываться в одной комнате. Весь последний месяц они не смотрели друг на друга. Но если он может принести Билли хоть какое-то утешение, если этот кусок мрамора имеет хоть одну сотую тех свойств, что приписывал ему Джош, он должен отдать его ей.

Не раздумывая больше, Спайдер постучал.

– Что такое, Берго? – раздался голос Билли.

– Это я, Спайдер.

Прошла минута, затем другая. Наконец она сказала совершенно бесстрастно:

– Не заперто.

Спайдер толкнул дверцу и вдруг застыл, не в силах двинуться, зачарованный магической белизной обнесенного стенами садика, которая, казалось, мягко освещала все вокруг. Он прошел через мрачную кипарисовую ограду и попал в волшебный мир концентрированного очарования! Он чувствовал, что оказался в самом сердце какого-то внушающего благоговейный трепет таинства. Живой ковер из мелких белых цветов расстилался у него под ногами, как душистые клубы дыма; его коленей касались тугие белые тюльпаны, более высокие лилии льнули к его ладоням, а белые розы тянулись выше его головы, поднимая свои цветы так высоко, что, казалось, ночь отступила перед их белизной. Голова кружилась от сладкого запаха вьющегося жасмина и роз; в центре маленького бассейна, берега которого тонули в цветущих примулах, подрагивало отражение луны, так что казалось, будто она упала туда прямо с неба. Спайдер огляделся, но Билли нигде не было видно.

– Ты здесь ни разу не был, – вдруг раздался откуда-то бесстрастный голос, и Спайдер, обернувшись, отыскал глазами ее едва различимую фигуру на скамейке под яблоней, увитой побегами белой глицинии.

– Я даже не знал, что этот сад существует, -сказал он, не решаясь пошевелиться.

– Раз пришел, входи.

– Спасибо.

Спайдер прошел по извилистой тропинке и остановился в метре от деревянной скамейки, неловко положив мраморную табличку у своих ног. Теперь он видел, что Билли сидит, откинувшись назад, закутанная в нечто похожее на темную просторную накидку с капюшоном; Спайдер едва различал под ним слабый блеск ее темных глаз. Табличку он оставил на траве, подумав, что не может сейчас отдать ее Билли – не здесь. Он ожидал, что встретит Билли в доме, повторит слова Джоша, передаст его подарок и удалится, но здесь, в окружении этого хрупкого белого великолепия, тот кусок мрамора казался совершенно неуместным.

И сама Билли, спрятавшаяся в тени, вдруг показалась ему такой загадочной, что Спайдера сковало смущение. Что он, в сущности, знает об этой женщине, чье уединение он посмел нарушить? О чем она думает, глядя на этот сад, словно из театральной ложи наблюдая разыгрывающееся только для нее великолепное представление чистой красоты? Почему-то он вспомнил, как однажды они сидели за ленчем в «Ле Трен Блю», в Нью-Йорке. Билли была тогда в ярко-красном, как будто дала волю огню, горевшему в ней; в ее глазах открывались целые миры, она была красивее всего этого сада. В тот день он постиг глубину нежной женственности, как-то уживавшейся в ней с внезапными проявлениями деспотизма. Теперь, благодаря тесному сотрудничеству в «Новом Магазине Грез», он лучше понимал ее. Но, несмотря на все его знание женщин, в этом смысле она от него ускользала. В Билли просвечивало нечто непостижимое – на самом глубоком уровне. Спайдер чувствовал, как она застенчива, хотя она умела быть бесстрашной и порой позволяла себе заходить дальше многих других женщин. Билли всегда умела держать себя в руках – и тем самым завоевала огромный авторитет. Она была прелестна – о, как она была прелестна! – но словно бы не осознавала всей силы своей прелести. Он шел сюда, только чтобы утешить ее. Больше всего на свете он хотел бы исцелить ее рану, унять ее боль – но не знал, как это сделать, с чего начать. Ах, если бы не эта их нелепая ссора!

– Я пришел… – начал он.

– Не надо, – сказала Билли, протестующе подняв руку. – Я… я должна перед тобой извиниться. То, что я тогда наговорила, совершенно непростительно; я просто не понимаю, что на меня нашло. Я не надеюсь, что ты сможешь простить меня, но…

– Нет! – воскликнул Спайдер. – Нет! Не извиняйся! Это я был не прав, не прав на сто процентов – а ты права. Но скажи, что ты не считаешь меня подлецом. Я не могу вынести мысли, что ты меня презираешь. Даже если презираешь, скажи, что нет! Господи, Билли, мне так тебя не хватает! Ты не представляешь себе, как мне без тебя плохо. Мы больше никогда не будем так ссориться, что бы ни случилось, – это слишком больно. Боже, я плакал по ночам, вот до чего мне было плохо… – Спайдер замолчал на полуслове, испугавшись, что сказал лишнее: ведь он поклялся себе, что никто никогда не узнает, что он вел себя, как ребенок.

– Но… – едва слышно сказала Билли. – Но…

– Что же ты замолчала? Говори, – смущенно пробормотал Спайдер.

– Я… мне тоже тебя не хватало, – еще тише сказала Билли.

– Это значит, что ты не ненавидишь меня?

– К несчастью… нет. Тогда все было бы просто. – Она поплотнее закуталась в свою странную накидку.

– Я не понимаю – разве мы не можем быть опять друзьями, как раньше? – спросил он, отказываясь расслышать в ее голосе необъяснимые прощальные нотки, которые его пугали. Он подошел к ней, наклонился и взял ее холодные руки в свои, пытаясь согреть.

– Друзьями? О нет, Спайдер, не можем… Как раньше – не можем. Я хочу уехать отсюда… опять в Париж или куда-нибудь еще… пока не знаю.

– Билли, ради бога, как ты можешь уехать?! Я тебя не отпущу! Из-за какой-то лживой писанины в бульварном журнале…

– Нет, не поэтому, – перебила его Билли. – И это не ложь, ты знаешь. Это действительно было – не вполне так, как они там написали, но очень похоже. Вот почему я не рассказывала тебе про Сэма, когда ты спрашивал. Мне действительно нечем гордиться, хотя, в общем, я думаю, что просто ошиблась. В первый момент, когда я прочла, что они написали, меня так оскорбил сам издевательский тон, что я почувствовала себя несчастной паршивой тварью – именно такой, какой они меня представили. Но потом – я перечитывала это еще и еще, не в силах оторваться, и постепенно слова вдруг начали таять, становиться какими-то нереальными. Я поняла, что это написано совсем не обо мне. Я не считаю себя жалкой. Ничуть. Оказывается, где-то в чем-то я наконец обрела точную самооценку. Недавно, да, но, как говаривала моя тетушка Корнелия, лучше поздно, чем никогда. Девочкой мне было трудно… взрослеть. Но с тех пор я жила настоящей жизнью – с настоящей любовью, с настоящими друзьями, с настоящими достижениями. Реальные взлеты, реальные падения, как у всех. И вот это – настоящая я, даже если это кому-то не нравится. Не волнуйся, Спайдер, я переживу эту несчастную статью, я не сбегу, не доставлю им удовольствия думать, что они выжили меня из этого города…

– Почему же тогда ты говоришь, что уедешь? – испуганно перебил Спайдер. – Как так? Это просто невозможно, я тебя не отпущу.

– Потому что… потому что… мы с тобой не можем быть друзьями, как раньше.

– Но почему? – гневно спросил Спайдер. Билли молчала, стараясь собрать все свои

силы, чтобы заговорить, чтобы наконец-то быть честной, произнести эти трудные слова – выпустить их наружу, оставить позади и жить дальше. Она не могла так больше жить, постоянно ощущая всем существом свою безответную любовь – вдыхая ее с каждым вдохом, выдыхая с каждым выдохом…

– Потому что… друзья не могут ревновать.

– Ревновать?

– О господи, Спайдер, я что, должна произнести все по буквам? Что, как ты думаешь, заставило меня наговорить тебе столько жестоких вещей? Ты еще не догадался? Да, я ревную тебя – к Джиджи, ко всем остальным женщинам в твоей жизни… Ко всем женщинам, которых ты любил!

Билли резко вырвала у него свои руки и отвернулась, чтобы Спайдер не мог видеть ее лица.

– Ревнуешь… – медленно повторил Спайдер, чувствуя, как в его сердце просыпается робкая, но нетерпеливо растущая надежда на то, что он понимал Билли гораздо, гораздо меньше, чем ему казалось, и что это прекрасно. – Постой, но ведь ты бы не ревновала, если бы…

– Нет! Не говори! Имей жалость, не растравляй рану, мне и так плохо. Я должна покончить с этим, и я это сделаю, – сказала Билли с безжалостной решимостью.

– Нет, не надо! – вскричал он, хватая ее в объятия и отбрасывая наконец капюшон с ее лица.

Глаза Билли были полны боли, губы дрожали. Он обхватил это удивительное лицо своими большими ладонями, героическим усилием воли удерживаясь от того, чтобы начать ее целовать: сначала надо было все объяснить ей, так, чтобы она поняла.

– Если ты двинешься куда-то, – торжественно заговорил Спайдер без всяких колебаний, – если ты сделаешь хоть шаг, я последую за тобой, куда бы ты ни пошла. Я буду спать у тебя под дверью; если ты захочешь побыть одна – пожалуйста, но я всегда буду рядом, я буду терпеливо ждать. Ты не должна больше уходить от меня, ты не можешь меня бросить! Мы слишком долго жили друг без друга, мы потеряли слишком много времени. Теперь слушай меня внимательно. Билли, это важно. Года полтора назад ты позвонила в мою дверь, и в ту секунду, как я ее открыл и увидел тебя, я влюбился. Но безумие и ужас в том, что я понял это только сейчас! Билли, я был безнадежно влюблен в тебя с того самого момента, но мне никогда не приходило в голову, что ты тоже можешь меня полюбить – казалось, ты никогда… ну, не видела во мне мужчину. Между нами не было тени флирта, и я… ну, не позволял себе признаться в этом, я никогда не позволял себе даже мечтать… Ах, но ты ведь любишь меня, я знаю, я ведь не могу ошибиться сейчас, правда? – умоляюще спрашивал он. – Сейчас, когда я так тебя люблю. Ну скажи, что ты никуда без меня не уедешь, Билли, пожалуйста, скажи, что ты не бросишь меня, что ты не совершишь такой жестокости! – Спайдер молил всем сердцем, он не был уверен, что правильно понял скупые, почти неслышные слова Билли, которые застали его врасплох. – Скажи, что ты никогда не будешь ревновать, потому что не будет поводов, скажи, что ты веришь, что я твой навеки, потому что так оно и есть. Ради бога, Билли, скажи что-нибудь!

– Я не знаю, с чего начать, – прошептала она.

Ее лицо расцветало, преображаясь счастьем. – Спроси еще о чем-нибудь.

– О! – Спайдер начал целовать ее с неистовством облегчения, с вдруг пришедшей уверенностью, открывая ее для себя. – Я прошу тебя, не беспокойся ни о чем. Мы вернемся назад и начнем сначала. Все как положено, как в добрые старые времена. Я попрошу тебя о свидании, заеду за тобой и повезу тебя куда-нибудь поужинать, а потом отвезу домой и спрошу, когда мы увидимся снова – может быть, вечером в субботу, а еще лучше прямо завтра. Я попрошу разрешения поцеловать на прощанье – вот так… и так… и так…

– Стоит ли начинать настолько издалека? – удалось шепнуть Билли между его жадными, мучительными поцелуями – поцелуями, о которых она мечтала так долго, что едва сознавала захватывающую дух реальность, едва верила, что это не сон. – Я прошла… слишком долгий путь… чтобы опять начинать со свиданий.

– Откуда хочешь… О, милая, я так люблю тебя, что просто не знаю, что делать. Давай поженимся! Давай, Билли! – умолял Спайдер, и его голос стал почти неузнаваем – от нетерпения. – В самом деле, зачем проходить всю эту промежуточную чепуху, если я точно знаю, что будет в конце? Для нас нет другого пути, кроме как пожениться. Милая, ну как тебе это объяснить?

– С тобой всегда так, Спайдер, – ответила Билли, заглядывая ему в глаза и смеясь откровенно счастливым смехом. Она осторожно ласкала его губы, взмывая под небеса на волне блаженства – чистого, как кристалл, мощного и цельного настолько, что она не боялась в него поверить. – Ты обладаешь замечательной способностью уговорить меня сделать что угодно, буквально все. Скажи, тебе не станет скучно, когда ты обнаружишь, что я всегда хочу того же самого, что и ты? Потому что если станет, то я могу и посопротивляться, хотя мне проще на все заранее ответить «да».

– Конечно, – согласился Спайдер, до глубины души обрадованный, но не ослепленный. – Правильно, Билли, «да» на все заранее. О, милая, что за день сегодня!…

Эпилог

Год спустя

«Есть много способов разбудить спящего мужчину так, что ему и в голову не придет, что он не сам проснулся, – думала Билли, лежа с широко открытыми глазами подле Спайдера на огромной кровати. – Можно начать яростно ворочаться, так что матрац превратится в бурное море; можно ненароком натянуть ему одеяло на нос, и он вынужден будет проснуться, чтобы глотнуть свежего воздуха; можно тихонько щекотать разные чувствительные места, можно даже вырвать волос из его головы – тогда его усилия остаться в бессознательном состоянии обречены. Или можно крикнуть ему прямо в ухо: «Бу!» – и прикинуться спящей как ни в чем не бывало, когда он очумело вскочит с постели…»

Но хорошо ли будить человека, который спит так сладко и глубоко? Спайдер, наверное, наслаждается сном в его глубочайшей фазе, в той фазе отдохновения, без которой – если человек лишен ее много ночей подряд – впадают в депрессию, сходят с ума, видят галлюцинации. И все-таки он слишком много спит, пока она тут всю ночь не может заснуть, ежечасно бегая в заставленную цветами ванную, проходя километры по огромной спальне, чтобы прекратились судороги в ногах, и снова и снова осторожно устраиваясь в постели в ожидании сна, который все не приходит. Не в силах заснуть, она широко раскрытыми глазами таращилась в темноту, гадая, сильно ли рассердится Спайдер, если решиться разбудить его и поведать сагу о ее бессонной ночи…

Впрочем, были и свои преимущества в бодрствовании рядом с ним, спящим. Хотя она не смотрела в бездонную голубизну его глаз, не слышала его голоса и не видела его сияющей улыбки язычника – во сне он весь принадлежал ей, и она непрестанно благодарила небеса за то, что делит с ним постель. В эти минуты можно было любить его до безумия, и она безумствовала – безумствовала всласть. Тайно от всего мира она разрешала себе погружаться в любовь без границ – состояние, которое, как она теперь поняла, не предназначено для посторонних глаз.

К сожалению, как Билли ни старалась, она так и не научилась искусству не погружаться в это безумие на людях, например, в офисе. Она то и дело замечала смешки, когда Спайдер вел какую-либо встречу, а она, зачарованно глядя на него, впадала в столбняк и не могла произнести ни единого осмысленного слова, когда спрашивали ее мнение. Хизер, самая интеллектуальная из шести сестер Спайдера, как-то сказала ей, что они двое являют собой классический пример оксоризма. Когда Билли открыла словарь, польщенная таким незаурядным комплиментом, но желая все-таки узнать, что это значит, она обнаружила цитату, иллюстрирующую употребление этого слова по отношению к женщине, – «дошедшая до состояния абсолютной глупости от любви к мужу». И другую, из Теннисона, – по отношению к мужчине: «князь, чья мужественность истаяла и превратилась в обыкновенную любовь к жене». Ну-ну… Если бы старый жеманник Теннисон был жив, она бы быстро и доходчиво разъяснила ему все насчет мужественности, а что до Хизер, так она наверняка не это имела в виду, а просто хотела продемонстрировать исключительную обширность своего словарного запаса.

«Брак с мужчиной, имеющим шестерых сестер_? _ это длящаяся череда открытий», – улыбалась про себя Билли. У Эллиса Айкхорна не было семьи, а у Вито если и была, то где-то далеко на Востоке, в Ривердейле, и ему даже не пришло в голову представить жену родителям. А родители Спайдера жили неподалеку, в Пасадене, четыре сестры – прямо в Лос-Анджелесе, а две другие – на расстоянии часа полета или нескольких часов езды на автомобиле от родительского дома. И встречались они часто. Билли теперь казалось удивительным, как она ухитрилась до замужества не узнать больше о семье Эллиотов – экспансивной, страшно добропорядочной, неудержимо говорливой и обожающей Спайдера с такой силой, что, казалось, еще немного – и был бы перебор. Единственный сын, единственный брат… естественно, для всех них он был центром вселенной. Ей казалось даже, что они едва ли не флиртовали с ним. «Слава богу, что я не могу ревновать мужа к его родным сестрам», – думала Билли. И все-таки иногда она опасалась, не существует ли еще одного редко употребляемого незнакомого ей слова, которое объясняло бы, почему, несмотря на счастье причастности к огромной любвеобильной семье – чувство, которого Билли раньше не знала и которого ей так недоставало до замужества, – она отнюдь не страдала, когда все они наконец разъезжались по домам и оставляли их со Слайдером вдвоем.

Как всегда, вспомнив о сестрах Спайдера, Билли не смогла сдержать улыбки. У всех у них были собственные дети, общим числом больше дюжины, но они с таким благоговейным ожиданием смотрели на ее живот, словно через шесть недель она произведет на свет нового Шекспира и нового Моцарта, а не просто двух мальчиков-близнецов – еще двух Эллиотов мужского пола, в добавление к Слайдеру и его отцу. Свекровь Билли родила три пары близнецов-девочек в тщетных попытках повторить Спайдера, а она вот добилась этого эффекта с первого выстрела, если можно так выразиться, – легко и без всяких усилий!

Спайдер слегка пошевелился, и она с надеждой повернулась к нему, но он спал по-прежнему крепко. Билли приподнялась на локте, придвинулась к нему и вдохнула запах его волос. Они пахли слаще, чем попкорн, и в десятки раз более искусительно; она подавила в себе желание взъерошить их и снова откинулась на подушки, погрузившись в размышления о материнстве.

Долли уверяла ее, что близнецы приносят ненамного больше хлопот, чем один младенец, но что касается ее собственных мальчиков, то тут она бессовестно лгала – вероятно, потому, что диета отняла у нее все мыслительные способности. Долли удерживала себя в форме посредством гипноза, акупунктуры, слабительных и клизм, не говоря уже о страхе, что придется носить «Долли Муны» чудовищных размеров. «Может быть, ее мальчики такие, мягко выражаясь, живые, оттого что у Долли недостает силы воли? И что я сама буду делать, если мои дети окажутся такими же сорванцами, как у Долли?» – спрашивала она себя, терпеливо снося их внутриутробные кувыркания. Неужели они не понимают, что там вполне достаточно места для них обоих? Почему они ночь напролет борются за жизненное пространство? А может быть, они дружно танцуют танго? Наверное, нужно просто меньше волноваться о том, какими они родятся, нужно расслабиться и извлечь максимум из этих последних недель относительного покоя, но у нее перехватывало дыхание в ожидании этого огромного, таинственного, изменяющего всю жизнь события, которое произойдет совсем скоро.

Единственное, на чем Билли могла сосредоточиться в последнее время, были эскизы новой коллекции одежды для беременных «Нового Магазина Грез» и партия детской одежды, первые образцы которой должны быть готовы в июле. И как они только могли представить себе каталог без этих основополагающих категорий товаров? Ведь даже если не углубляться в статистику – сама она беременна; Саша, со своей обычной деловой хваткой, забеременела на две недели раньше; две сестры Спайдера беременны опять; не говоря уже о Долли, которая вынуждена была отказаться от роли в фильме, где покинутый Арнольд Шварценеггер изнемогал от любви у ее ног, – ибо через семь месяцев должна была снова рожать. Итого, четыре беременные женщины в ее непосредственном окружении, не считая ее саму! «Вполне достаточно, чтобы выявить тенденцию – или эпидемию? – а «Новому Магазину Грез» грош цена, если он не учитывает тенденцию», – с удовлетворением подумала Билли…

Потрясающий успех каталога «Нового Магазина Грез» и беспрецедентная быстрота роста его популярности после первой же рассылки совершили революцию в каталожной индустрии. Они вышли на рынок в нужное время с нужной идеей, справедливо рассудив, что миллионам женщин, у которых нет времени ходить по магазинам, тоже нужна хорошая, модная, с умом подобранная одежда по умеренным ценам. Спайдер разработал такое оригинальное, резко отличающееся от других каталогов оформление, что «Новые Грезы» тотчас завоевали публику, а подписи Джиджи только что не возвели в культ. О, разумеется, у них были и проблемы. Один из основополагающих шарфов Принса, предназначенный для ношения с четырьмя разными костюмами, выпустили в столь режущем глаз сочетании синих тонов, что даже сам Принс не решился бы надеть на себя такое. Шестнадцать наиболее хорошо обученных, самых вежливых и толковых телефонисток в одну неделю взяли расчет, чтобы выйти замуж за мужчин, с которыми познакомились по телефону, когда те заказывали старинное белье для подарков. Наконец, из-за неверного прогноза недозаказали тридцать пять тысяч пар зеленых бархатных брюк. Список можно было продолжить, но каталог для покупателей выходил ежеквартально, и в каждом следующем выпуске они избавлялись от ошибок и имели изрядный доход, благодаря сети магазинов, которая могла расширяться мгновенно, как только того потребует рынок.

Джо Джонс и его брат купили по дому еще до конца их первого года пребывания в Калифорнии и теперь были заняты бассейнами, яхтами и поисками в окрестных горах идиллических местечек для воскресных вылазок. Джози Спилберг, получив титул «вице-президента по вопросам душевного здоровья», не позволила ЛЛ. Бину ни переманить, ни похитить ее. Принс перманентно сгорал в огне тайных сожалений о том, что он не решил заняться моделированием недорогой одежды сам, вместо того чтобы быть связанным пятилетним контрактом с их фирмой. «Короче говоря, дела идут нормально», – думала Билли, подкладывая еще одну подушку под ноющую спину. А еще она призналась себе в злорадном удовлетворении от того, что у Коры де Лионкур дела, напротив, шли из рук вон плохо. Мэгги Макгрегор сильно расстроила статья в «Фэшн энд Интериорз», она воспылала жаждой мести и поставила себе задачу выяснить, кто же стоит за этой публикацией. Узнав по своим каналам, что Кора обеспечила информацию, хотя самих оскорбительных слов и не писала, Мэгги в получасовой телепередаче, посвященной «Обществу нуворишей», которое возглавляла Кора, рассказала о ее секретных источниках дохода – о взятках, которые она получала от владельцев ресторанов, а также от людей, желающих с ее помощью проникнуть в избранное общество Нью-Йорка. «Императорша выскочек. Услуги – десять процентов» – так назвала Мэгги свое шоу, и после этого Кора раз и навсегда потеряла возможность оказывать кому бы то ни было платные услуги. Что ж, следовало признать, что Мэгги не зря разозлилась на обвинение в том, будто она в постели заработала профессиональное признание. В действительности Мэгги достигла успеха усердным трудом и талантом, хотя Билли от этого не стала любить ее больше, чем раньше.

А ведь, если подумать, не будь этой ужасной статьи, Спайдер не пришел бы в тот вечер ее утешить, и кто знает, сколько времени ушло бы у них на выяснение того, что они друг друга любят… Впрочем, Билли в эту ночь была настроена добродушно-философски и решила, что все равно ничто не могло им помешать: раньше или позже, но любовь, как болезнь, непременно проявится.

«Все бы отдала за то, чтобы лечь сейчас на живот, – думала Билли. – Лицом вниз, щека прижата к подушке, одеяло натянуто до шеи – полная расслабленность, блаженный сон…» Она могла только вообразить это роскошное состояние и пришла к выводу, что воображение – прекрасная вещь. Например, воображение Зака Невски заставило Вито перенести английскую комедию нравов на почву Сан-Франциско, таким образом сняв проблему сложнейших нюансов британской классовой структуры, которые должны были отпугнуть от «Честной игры» массового зрителя. Ник де Сальво играл лихого владельца ресторана на Рыбачьей пристани в паре с Мерил Стрип, изображавшей благоразумную, надежно замужнюю светскую женщину из Ноб-Хилл. И эти двое накаляли атмосферу фильма до такой степени, что «Честная игра» была признана самым кассовым фильмом года.

Впервые за долгое время Вито достиг такого крупного успеха. Правда, критики пели хвалу исключительно Заку, как всегда, забыв о роли продюсера, но профессионалы киноиндустрии знали, что раз Зэкери Невски стоит первым в списке самых популярных режиссеров года, значит, Вито Орсини вновь вернулся в большой кинобизнес. Говорили, что Керт Арви в бешенстве и открыто сетует на то, что упустил шанс профинансировать «Честную игру», последовав советам Сьюзен. Теперь Сьюзен явно старалась вернуть Вито в студию, даже обедала с ним то там, то здесь. «Хотя, – мысленно покривившись, думала Билли, – никакое воображение не нарисует ситуации, в которой на Вито может как-то воздействовать столь чопорная, холодная, занудливая особа, как Сьюзен!»

Спайдер вздохнул во сне и повернулся к ней спиной. Билли с тоской посмотрела на его затылок и придвинулась поближе, прижавшись животом к спине мужа. Но теперь, когда кикбоксинг любой интенсивности был бы только кстати, близнецы предпочли затихнуть. За опущенными шторами возникло розовое сияние – вот-вот встанет солнце. А что, если поднять шторы и впустить в комнату потоки света? Может быть, хоть это разбудит Спайдера? «Можно ли найти женщину менее эгоистичную, чем я? – думала Билли. – Кто еще позволил бы столь одаренному человеку так много спать, теряя драгоценное время впустую?»

Она несколько раз глубоко вздохнула и снова подумала о Джиджи и Заке. Зак сейчас снимал новый большой фильм в Техасе. Наезжая в Лос-Анджелес, он жил у Джиджи – и по своей нью-йоркской привычке немедленно превращал ее квартиру в помещение для западного варианта непрерывной многолюдной вечеринки для близких друзей.

Джиджи решила не торопиться с замужеством, и Билли поддержала это решение, хотя Зак его не одобрял. Джиджи считала, что у нее еще будет время серьезно подумать о создании семьи – когда они проживут вместе достаточно долго. При этом невозможно было не заметить, что Джиджи просто фантастически счастлива! Она управлялась со своими делами в «Новом Магазине Грез» так легко, что прикидывала, не принять ли соблазнительное предложение одного из стремительно развивающихся рекламных агентств. Она вполне могла совмещать две эти работы, поскольку для каждой новой рассылки каталога «Новых Грез» уже не нужно было писать новые тексты. А после бешеного энтузиазма, с которым было принято ее старинное белье, амбиции Джиджи чрезвычайно выросли, хотя мужчины покупали это белье в подарок женщинами гораздо больших количествах, нежели сами женщины для себя.

Что же касается Саши, она планировала совмещать материнство и карьеру – после отпуска минимум месяца на четыре – и уже наняла няню, чтобы та помогала ей с первого дня после возвращения из больницы. «Да, у Саши все четко», – думала Билли, но сама она не представляла себе, как можно строить какие-то твердые, далеко идущие планы. Конечно, следовало подыскать добросердечную и опытную няню для близнецов, но как можно знать заранее, какое соотношение материнства и работы ей подойдет? Она все еще чувствовала себя в глубине души работающей женщиной, да и «Новый Магазин Грез» только набирал обороты, но разве не захочется ей на какое-то время целиком окунуться в сладостные заботы материнства? С другой стороны, возможно, слишком большая доза возни с детьми загонит ее в тупик… Билли сознавала, что жизнь как-то не подготовила ее к чудесами проблемам материнства, и сейчас они для нее столь же непредсказуемы, как непредсказуемы были все крутые повороты ее судьбы. Она только чувствовала, что ей несказанно повезло, так как у нее есть эта неоценимая роскошь – свобода выбора.

«Будущее слишком волнующе, многосложно и волшебно, чтобы загадывать надолго вперед», – заключила Билли, закрывая наконец глаза. Хотя ей безумно хотелось поцеловать затылок Спайдеpa, сейчас она не имела возможности приблизиться к нему на столь близкое расстояние. А всего лишь год назад все было совсем иначе… Она вспомнила праздничный уик-энд показа моделей, когда они со Слайдером с трудом отрывались друг от друга, чтобы пожать руки представителям прессы, и совсем уж не могли расстаться на время, необходимое для интервью… Он все время был рядом, все эти дни, нежно обнимая ее за талию или за плечи с гордостью собственника; они оба были так заняты друг другом, что все остальное казалось нереальным, фикцией, в которой обитали тени. Их погруженность друг в друга была слишком заразительна, чтобы остаться незамеченной, и скоро Джиджи что-то заподозрила, а Саша, конечно же, с первого взгляда поняла все. Потом дошло и до Принса, и он поспешил проинформировать свое ближайшее окружение из прессы, вследствие чего с полсотни дружелюбных незнакомцев тотчас сочли себя вправе задавать им весьма интимные вопросы, и совершенно невозможно было отказать… даже если ей бы не хотелось…

– Проснись, моя милая! – четырьмя часами позже будил ее Спайдер, и будил так настойчиво, что Билли в конце концов заморгала и открыла глаза. – Я не хотел будить тебя раньше: ты спала так сладко, – говорил он, наклоняясь и целуя ее. – Но я все бродил, бродил вокруг спальни – больше четырех часов – и понял, что уже больше не могу. Я по тебе соскучился. И так или иначе пора завтракать – для мальчиков будет нехорошо, если ты не поешь вовремя, их нужно кормить, и потом, если ты так долго спишь днем, то что ты будешь делать ночью?

– Хороший вопрос, – пробормотала Билли, сладко зевая и потягиваясь. Она чувствовала себя на удивление отдохнувшей.

– Ничего, что я тебя разбудил? – с беспокойством спросил Спайдер, ласково откидывая волосы с ее лба, чтобы лучше рассмотреть лицо.

– Ну что ты, я очень рада, – честно ответила Билли, охваченная глубоким, ничем не замутненным покоем. – Я так рада, милый… Спать – это очень глупо, это совершенно пустая трата времени, когда мы можем делать что-нибудь еще, например, целоваться, или болтать, или даже… – Она с надеждой посмотрела на него. – Может быть, попробуем?…

– А как же завтрак? Впрочем, теперь, когда ты открыла глаза, милая моя девочка, ты уже не кажешься мне такой уж недокормленной. – Спайдер начал решительно расстегивать рубашку. – Если глупо спать, то глупо и есть. Давай немножко поцелуемся и пообнимаемся, пока длины моих рук еще хватает, чтобы тебя обнять!

– Ты совершенно восхитительно умеешь устанавливать приоритеты, – счастливо вздохнула Билли, освобождая ему место в постели.

Оглавление

Аннотация

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

Эпилог