Колымский тоннель [Владимир Владимирович Шкаликов] (fb2) читать постранично, страница - 2

фронте вы, начальник, воевали"? Он и без вопросов видит Краснова до потрохов.

— Как же они тебя, разведчика, за просто так отпустили?

— Ответа не будет.

— Что? Что? Ну?

— Отвечал уже.

— Вот и мне ответь.

Страшная улыбка вдруг раскрыла зеку рот. Она, вероятно, разила баб наповал, когда во рту были зубы. Мягким, задушевным голосом этот артист прошепелявил:

— А что, славянин, отпустишь, если поверишь?

Сдержаться было трудно. Но Краснов и тут сдержался. Он закурил, два раза сильно затянулся и лишь потом медленно сказал:

— А я тебя собирался бригадиром назначить.

— Не пойдет, — сказал наглец. — Меньше батальона не приму.

— Война кончилась, — объяснил Краснов. — Разведки фронтовой больше нет.

— Значит, не сработаемся, — оценил разведчик.

— Кругом, шагом марш, — велел Краснов.

Фронтовик влепил ему еще один долгий взгляд, забрал со стула шапку и не спеша удалился.

— Позови мне лейтенанта Давыдова! — крикнул вслед Краснов.

Когда дверь закрылась, он шагнул в угол, к музыкальной этажерке, собранной из тонких лиственничных стволиков. Любимая пластинка всегда стояла на патефоне, новая иголка всегда была заправлена — оставалось только поднять крышку да завести пружину заранее вставленной ручкой.

В горячие довоенные времена, еще городским лейтенантом, он любил опускать иголку так, чтобы сразу, без малейшего шипения, услышать музыку. Теперь же находил особую прелесть как раз в этом загадочном шипении, похожем на голос пара в зимнем чайнике, на стремительный бег поземки по дощатой стене, на треск полозьев по наледи, на шуршанье приводных ремней, на дальний шум двуручных пил в промороженном лесу. Эти звуки, смешавшись под патефонной иглой, пели ему прелюдию к наслаждению прекрасным, под них он вспоминал своё первое психологическое открытие, сделанное ещё в детском доме: "Предвкушение обеда, когда идёшь в столовую, вкуснее самого обеда". Эти звуки мирили Краснова с неприятностями жизни.

К шипению присоединилась "Элегия" Глинки.

Да-да-да, разочарованному чужды… Тридцать лет таких усилий, столько жертв, столько лишений, на горло собственной песне, сапогами по обнаженной душе — и где же результат? Прекрасное будущее дразнит из-за горизонта, поёт с киноэкрана голосом Любови Орловой, летает с нею над Москвой в открытом автомобиле… Когда-то еще долетит оно сюда, где незаметные герои всенародной борьбы тратят жизнь на переделку вот таких, как этот разведчик, который полтора года пробыл в немецком плену, но так и не понял, что не в плен надо попадать, а драться, пока не погибнет враг или пока не погибнешь ты. Но ведь, погибнув, приблизишь будущее… Смертью храбрых и во имя… Кстати, что стал бы делать в плену он, капитан Краснов Василий Александрович? Едва придя в себя (вполне возможно допустить, что чем-то оглушило, и взяли без сознания), он выбрал бы момент и убил бы хоть одного фашиста. Все не зря бы пропал. А если еще захватить автомат… Небось не сложнее нашего, разобрался бы… Но ведь не работать же на них!

Это сколько же герой-фронтовик успел за полтора года принести пользы врагу?! На сколько дней, пусть часов, пусть даже минут, но отодвинул победу? Сколько наших — честных! — из-за него погибло?! И теперь: "Поверишь и отпустишь"! Хам, наглец! Ты сперва отработай за всех, кого погубил, сотрудничая с врагом! Ты не дрова пилить, ты на прииск поедешь, в открытой машине, как Любовь Орлова! Кайлушкой — золото — Родине — в поте лица!..

"Элегия" кончилась, а Давыдов не появился. "Может быть, с самодеятельностью мается", — подумал Краснов. Он знал, что втайне от начальника Давыдов пытается сделать ему сюрприз: заставить хор исполнить эту самую "Элегию". Однако зеки, уже с половины фронтовики, предпочитали издевательски орать:

а едва доходило до Глинки, устраивали разнобой.

Краснов перевернул пластинку, послушал, как Обухова поет: "Матушка моя, что во поле пыльно", закрыл патефон и уже с раздражением крикнул в окно часовому, чтобы поискали там лейтенанта Давыдова.

Вскоре Давыдов пришел.

— Что так долго? — спросил Краснов.

Оказалось, герой-фронтовик ничего ему не передал, молча прошел мимо.

— Ну что же, — Краснов рукой в воздухе подвел черту. — На прииск. Не хочет бригадиром, будет старателем. Завтра пойдет машина за горючкой, пусть и его захватит.

— С побегом? — уточнил Давыдов.

— Нет. До места.

— Крюк большой, — возразил было Давыдов.

— Ничего, — сказал Краснов. — За горючкой же едут. А ему надо мно-ого поработать: он перед Родиной в ба-альшом долгу…

И вот машина увезла "старателя" на прииск "Ударный" — если честно, по условиям труда и быта, то на верную смерть задолго до истечения срока: там