Хроники Потусторонья: Проект (СИ) [Юлиан Хомутинников] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Хроники Потусторонья

Книга первая: Проект


Примечание автора: Данная книга — плод фантазии автора. Все события и персонажи являются вымышленными, любые возможные совпадения случайны.


Пролог.


«Пора».


Он поднял глаза — но, как обычно, не увидел там ничего, кроме пустого чёрного неба. В этом Мире царила вечная ночь — беззвёздная, безлунная. Беспросветная. Так было всегда. Ночь — и только где-то за далёким горизонтом её черноту вспарывали разноцветные зарницы Истока, похожего на гигантскую радужную стену без начала и конца. Когда-то давно, когда он был совсем юн, он любил подолгу сидеть в тишине и любоваться Истоком. Это завораживающее зрелище заставляло его забыть обо всём, растворяло в себе без остатка, предавало тихому, ласковому забвению, словно руки матери, которой у него никогда не было.


Но потом случилась Война, и тишина больше не казалась ему спокойной и приятной. В ней теперь было разлито это зловещее, гнетущее, давящее. Он не знал смерти — но, будучи рождённым, он боялся. Никто из братьев не знал, куда уходят Падшие, и что случается с ними потом. Никто — ведь ни один из Падших никогда больше не возвращался.


Всему виной был Первый. Это он придумал правила игры, это он провозгласил себя Главным, это он развязал Войну…


Нет ему прощения.


«Но я пережил Первую Войну, — помнишь, Первый? Я сражался на фронтах Второй Войны, — зачем? Ради чего? Вспомни, Первый: мы ведь тоже задавали вопросы. Но кто были мы, Вторая Каста, и кто был ты — Первый, Старейший, недосягаемый? Ещё в Первой Войне мы ничем не отличались друг от друга, мы были равны. Но ты сделал всё, чтобы нарушить это равновесие! И взамен ты дал нам свой Кодекс, удобный только тебе, свой Закон, будь он проклят!


Да знаешь ли ты, что это значит — стать Падшим? Ничтожным, неприкасаемым, презираемым бывшими соратниками и нынешними хозяевами? Из Воина Второй Касты стать пешкой, разменной фигурой в руках Пантеона Теней?


Знаешь ли ты, каково это — пасть в битве, не имея возможности умереть? Мне не позволили даже уйти к Истоку!


И я ненавидел всех вас, Первый. Радуга, Тень — вы ничем не отличались друг от друга, кроме цвета, который выдумали себе сами, чтобы оправдать свою неуёмную тягу к власти, ваши проклятые Войны, ваши глупые амбиции.


И я был слаб, Первый. Да, я был слаб, я был всего лишь одним из многих, но теперь всё будет по-другому…»


Он вздохнул и в который раз окинул взглядом свой последний приют в этом Мире.


Здесь когда-то был Храм — но ныне он лежит в руинах, и величественная колоннада превратилась в груду обломков; лишь алтарь и Врата остались неповреждёнными. Давным-давно братья сердились на него, когда он осмеливался подходить слишком близко к этому сакральному месту. Они сердились, ведь он был самым младшим из них, самым наивным, самым горячим и нетерпеливым. И только Мастер, незримый в Тени, шептал ему: «Потерпи, Дзиттарен, потерпи немножко. Однажды придёт и твоё время. Однажды ты откроешь Врата, и Истинная Тень примет тебя, как приняла меня…»


Теперь никого не осталось. Пять раз распахнулись Врата после гибели Мастера, пятеро вошли туда, один за другим.


Но ни один не вернулся.


А значит, время пришло. Его время пришло.


Вот они — Врата, тяжёлые каменные Врата, испещрённые охранными символами, значение которых теперь некому понимать — кроме него. Только он знает правильную последовательность знаков зашифрованного послания, послания тем, кто, быть может, захочет продолжить их дело. Послания Старого Мира Новому.


Итак, этот момент настал. Вскоре свершится Причастие.


Врата открываются беззвучно, словно напоминая об иллюзорности Мира. Всё это, всё вокруг — ничто, и нет никакого Храма, даже руин его, и никаких Врат, и никакого Дзиттарена, последнего жреца Культа Истинной Тени.


Есть только пустота — и Бездна, та, что смотрит на него из провала Врат, смотрит на него миллионом глаз; чёрная, смоляная Бездна, которая кажется осязаемой, материальной, плотной.


Он беззвучно шепчет слова Последнего Причастия, и Бездна внимает ему. Нетерпеливая, живая, она отверзает огромную круглую пасть, внутри которой та же чернота, и только крохотные голубые огоньки перемигиваются, словно ждут его, словно всегда ждали только его, мечтали об этом моменте, об этих словах, о том, кто больше не жрец по имени Дзиттарен, не житель Беззвёздного Мира, о том, который теперь никто, ничто, никогда.


Он бы плакал, смеялся, трясся от страха, торжествовал, безумствовал, — если бы умел, если бы всё это имело хоть какое-то значение, если бы тогда всё случилось иначе, если бы Мастер не открывал Врат, если бы не узнавал того, чего знать не следовало, если бы Война не была объявлена, если бы Первый не объявлял себя Главным, если бы…


Не важно. Отныне всё это не важно.


Теперь осталось только сделать шаг, — и он делает шаг, прямо туда, навстречу распахнутому зеву дрожащей от предвкушения Бездны.


И пасть её смыкается за его спиной.



А потом — правда, этого никто не увидит, — спустя никто-не-знает-сколько минут (потому что нет в этом Мире времени и не было никогда), страшная, живая чернота провала вдруг вздрогнет и пойдёт кругами, точно водная гладь от брошенного камня, и вспучится, словно чья-то утроба, выносившая неведомый плод, а затем, раскрывшись, исторгнет из себя огромный, в половину человеческого роста, матово-чёрный шар.


Безразличен Беззвёздный Мир… Будто и не случилось ничего. Так же ярко переливается бесконечное полотно Истока, так же безжизнен сумрачный пейзаж, похожий на обратную сторону Луны.


Но, хлюпнув, приоткроется шар, и длинная, пятипалая, почти что человечья длань вынырнет из щели, и Миру явится Он, преисполненный самого яркого и самого чёрного чувства на свете.


Ненависти.



Часть первая. Пробуждение.


Глава 1.


«Как же болит голова».


Эта мысль сводит меня с ума не меньше, чем сама боль. Боль рождает мысль, мысль подстёгивает боль. Замкнутый круг. Сансара. Не тем ли жив человек, если подумать? Помнится, Будда говорил нечто похожее. Человек не может не страдать. Даже удовольствия его связаны со страданием, даже любовь он познаёт через страдание, милосердие — через страдание, раскаяние — через страдание. Человек страдает, человек считает, что страдать в одиночку несправедливо, и потому заставляет страдать окружающих его людей. Человек познаёт людей через их страдания. Когда человек страдает, ему не до лжи. Не до лицемерия. Не до лести. Человек эгоистичен — но страдающий человек суперэгоистичен, и вместе с тем исключительно правдив. Недаром правду и поныне нередко добывают посредством пыток. В страдании человек предстаёт перед другими таким, каков он есть, без прикрас. Страдающий человек привлекает внимание. Распятый Христос. Юродивые, увечные, убогие. Отсюда со-страдание. Так много людей, так много страдания. Неудивительно, что на страдании вовсю зарабатывают деньги. Ведь не привлечёт человека чужое счастье, разве что из зависти; но чужое страдание всегда привлекает его внимание, в разных формах, ибо поневоле он думает о том, что кто-то страдает сильнее, чем он сам…


Как же болит голова…


Моё страдание, впрочем, никого не привлекает и даже не интересует. Но в этом нет ничего удивительного. Кому интересен штатный психолог Московского УВД, страдающий от головной боли в одном из немногочисленных кабинетов ОВД «Зябликово», что на улице Мусы Джалиля, дом 5, корпус 6, в душный московский день 12 июля, лета Господня 2006 года?


Никому не интересен, и правильно: нечего тут толпиться, без вас духота. А ещё грозы ходят постоянно… И эти, сотрудники, тоже ходят и ходят, и ходят туда-сюда, чтоб их всех.


Нельзя отвлекаться. Мне нельзя отвлекаться. У меня есть дело. Даже не так — Дело. Вот оно, в безликой картонной папочке с прихотливым, однако, заглавием:


«Мастер иллюзий».


История там, конечно, мутная: пареньку шьют убийство девушки. Паренёк, впрочем, отпирается как может: мол, не было убийства, и всё тут. И даже более того — девушки никакой не было. А была, значит, одна только иллюзия.


То есть либо паренёк психический, либо косит под психического, но довольно умело, потому как ни один, даже самый матёрый следователь пока что ничего доказать не смог. Да и ведёт себя паренёк на диво спокойно; так ведут себя серийные убийцы, или социопаты. Ну или больные синдромом Урбаха-Вите, у которых страха вообще нет.


Или же он всё-таки правду говорит, но тогда вообще нелепица получается, потому что девушку видели, чему и свидетельства имеются, и свидетели опрошены, и показания собраны, и выглядит всё довольно складно.


Выглядит-то складно, да не складывается.


А потому звонит мне вчера полковник Фёдоров, Евгений Михайлович, и говорит: так мол и так, привезут тебе завтра Иллюзиониста, будешь его допрашивать. Да не один, а с профессором Максимовым.


Эх, Евгений Михалыч, благодетель ты мой! Что же ты, зараза, делаешь? Ведь профессор Максимов — это хуже, чем жара, гроза и головная боль, вместе взятые. Вот уж через кого будут мне страдания, так это через Максимова, ибо сей пузырь психиатрических наук есмь зануда редкостная, самомнения и самолюбия исполненная.


Словом, не жалеет полковник ценных кадров, совсем не жалеет.


Максимов, что характерно, ко мне испытывает схожие чувства и, уверен, уже не раз посетовал, обливаясь потом в «пытошной» (как ласково прозывают здесь кабинет для допросов), на полковниково бессердечие и судьбу-злодейку, которая снова свела его с Германом Сергеевичем Кастальским — пренеприятным типом, которого профессор ненавидит и боится, а отчего — сам не знает.


Впрочем, пора. Максимов в «пытошной», думаю, пропарился до нужной кондиции, так что теперь не плеваться ядом будет, а потеть и захлёбываться.


Туда ему и дорога.



В пытошной людно. И здесь эти сотрудники. Всё снуют, снуют, создают видимость кипящей работы.


Ну и Максимов, конечно. Как я и думал: сидит, профессорюга, очки, потом заплывшие, носовым платком протирает. Платок у него белый и, что характерно, преизрядно грязный, но Максимова этот факт, похоже, нимало не смущает. Глянул на меня косо, на моё самое дружелюбное (при подобных обстоятельствах) «здрасте» состроил мерзкую улыбочку и высоким своим, противным голоском пропел:


— И вам не хворать, господин психолог.


Это он так думает меня из равновесия вывести. Ха! Наивный старый мочевой пузырь! Подобной дозой яда тебе не убить даже комара! Видя моё спокойное, преисполненное благородства лицо, профессор поджимает нижнюю губу и трясёт брылями. Только б не заржать, только б не заржать…


Но тут дверь открывается, и пристав вводит задержанного.


Господи, да он же совсем мальчишка! Сколько ему — 20? 22? В деле, конечно, всё это записано, да кто ж запоминать-то станет.


Вот он стоит, с ноги на ногу переминается. Симпатичный. Не смазливый, а вот по-хорошему симпатичный парень. Волосы светло-русые, с каким-то чудным серебристым отливом, а глаза голубые, и лицо такое простодушное, доброе, открытое. Хотя внешность, конечно, бывает обманчива…


Ладно.


— Садитесь, — говорю. — Курить будете?


Присел на краешек стула (интересно), посмотрел на меня так, будто я ему жизнь спас. Даже как-то не по себе от такого взгляда. Не люблю таких, если честно. Люди, обычные — они вот как Максимов, например. С ними просто. Смотришь на такого и всю его подноготную видишь. Он ведь старикан не то чтобы плохой, просто вредный, занудный, едкий. Язва сибирская. Неприятный тип, с каковым лучше дела вовсе не иметь, потому как ничего хорошего от него всё равно не дождёшься.


Или вот полковник Фёдоров, скажем. Простой, честный человек. «Слуга царю, отец солдатам». Потомственный милиционер, строгий, но справедливый. Старая школа, уходящая натура, в молодости был, верно, что твой Жеглов. Настоящий полковник, словом.


А такие вот, как этот — как там его? — совсем другой коленкор. На вид — ангел божий, Иешуа Га-Ноцри, а вот что у этакого ангела в голове — поди разбери. Если так рассуждать, мог и убить. Потому что, ну кто поверит (особенно если все улики — косвенные), что этот херувим девушку убил? Убийцы, они ведь какие? У них же на лице написано, в глазах прочитано. А тут…


Максимова подобные материи, похоже, нисколько не волнуют. Сидит себе, как толстый Будда, только губами шевелит. Или не шевелит? Тьфу, как же жарко…


— Так что, курить будете?

— Нет, спасибо, я не курю. Спасибо!


Бр-рр…


— Кхм, ладно. Фамилия моя Кастальский, Герман Сергеевич, я психолог. А это — Максимов… Эдуард Владимирович, профессор психиатрии.


Господи, как же болит голова! Давление, что ли, скачет? Пятьдесят два года, Герман Сергеич, это вам не юность безусая. Здоровьице-то уже не то, не то… То ли ещё будет, ой-ой-ой. Господи, поскорее бы уже всё это закончилось…


— Как вас зовут?

— Валентин.

— Полностью, фамилия-имя-отчество.

— Звезда, Валентин Иосифович.


С ума сойти. «Звезда»? Это что же за фамилия такая? «Иосифович» — еврей, значит? А может, он всё это выдумал? Может, это у него псевдоним? Ну, он же иллюзионист… То есть, тьфу-ты, что это я! Звезда. Гори-гори, моя звезда, м-мм…


— Год рождения?

— 1981.

— Место рождения?

— Село Тайнинское, это в Мытищах. Московская область.

— Да, я в курсе… Место проживания?

— Там же. Никуда не переезжал.

— Хорошо. Место учёбы, работы?

— Я, господин психолог…

— Можно просто Герман Сергеевич.

— А-а… Я, Герман Сергеевич, нигде не работаю и не учусь.

— Иждивенец? Инвалид?

— Нет… Я раньше дворником работал. И плотничаю немного.

— Учились на плотника?

— Нет, меня отец научил.

— Ага. Отец. Хорошо… Семейное положение?

— Холост.

— Родные есть кто? Отец жив?

— Нет, он умер шесть лет назад. Мама… умерла в прошлом году. Много нервничала…

— Нервничала… М-м… В смысле, мои соболезнования.

— Спасибо…


Сирота, значит. Сирота я сирота, сиротинушка, одинокая во поле былинушка… Ну вот и о чём такого спрашивать? Хотя, конечно, многое складывается вполне логично. Во всяком случае, для расстройства психики почва сформирована благоприятная, пусть даже выглядит паренёк вполне нормальным…


Ишь, сидит, глазёнками своими синими хлопает. Ждёт, чего ещё спрошу. О чём же тебя спросить, сирота ты тайнинская? И что, в конце концов, возомнил о себе этот проклятый психиатрический пузырь?! Ни слова не сказал, ни одного вопроса не задал! Сидит, будто каменный болван китайский, чёрт бы его побрал.


Что за жизнь такая. Сейчас бы куда-нибудь… в Крым, например. Феодосия. Анапа. Чёрное море плещется, чайки орут как оголтелые, на пляжном песочке кофе по-турецки готовить можно… Жара, жара, проклятая Москва, проклятый Ершалаим, ненавистная жизнь, ненавистная работа. Ещё спасибо Фёдорову, а то кем бы ты сейчас был, товарищ майор, после того, как тебя из «органов» попёрли? Пошёл бы в какие-нибудь охранники, клептоманов по супермаркетам ловить, или в каком-нибудь банке стоять по стойке смирно, что твой тауэрский часовой. Что за жизнь… А дома — Мариночка, свет очей, кошка дикая; чуть что — в истерику, а в истерическом состоянии так и норовит физиономию коготками своими наманикюренными располосовать, да ещё своим братом-имбецилом-адвокатом грозится: отсужу, мол, честно нажитое, будешь знать. И правильно, Герман Сергеич, и поделом тебе будет. Нечего было в сорок два года на двадцатилетнюю дурочку заглядываться. Получай теперь, фашист, гранату, да по полной программе, да не забывай расписываться в получении… Как же я устал, Господи. Как же я устал…


Однако вернёмся в милый нашему сердцу «пытошный застенок». Если подумать, пытают здесь не задержанного Валентина Звезду, о нет. Пытают здесь меня, штатного психолога собственной персоной. Максимов, возможно, думает о том же самом — но какое мне дело до этого старого пня?


Так, Герман Сергеич, соберись, ну же. Сейчас прощупаешь мальчишку, найдёшь у него болевые точечки, и мигом он у тебя расколется, во всём признается, запоёт, как миленький. И не таких раскалывали. Вспомни, как тогда, в Кабуле… Хотя нет. Об этом лучше лишний раз не вспоминать. По-крайней мере, кошмары сниться перестали…


Нуте-с, Валентин Иосифович, душа моя, что же вы нам ещё расскажете?


— Вас, молодой человек, задержали по подозрению в убийстве. Вам это известно?


Вздохнул устало. Сколько раз он это слышал?


— Да, господин психо… То есть Герман Сергеевич. Вот только эти люди ничего не поняли, запутались, а оттого и следствие запутали. Я никого не убивал. Я просто…

— Не убивали? А у меня вот тут есть показания свидетелей, соседей ваших.


Юноша улыбнулся — мне показалось, чуть снисходительно.


— Так я вам и говорю. Они сами не знают, что они видели. Сами не знают, что говорят.

— Не знают, вот как? Ну-с, вот здесь у меня, например, показания гражданки Никифоровой, 1929 года рождения… И эта самая Никифорова утверждает, что последние два месяца видела вас с некоей девушкой, имени которой вышеуказанная гражданка не знает. А вот — гражданин Сельцов, 1965 года рождения… утверждает, что девушку звали… Шанталь? Серьёзно? Необычное имя, особенно для Мытищ. Французское? Что вы, Валентин Иосифович, можете мне на это сказать?


Улыбка сошла с лица задержанного. Нет, друг дорогой, ты мне лапшу на уши не вешай. «Не знают, что говорят», конечно же. Никакой ты не ангел, и не Иешуа. Просто жара, мозги плавятся.


— Гроза будет.


Он произнёс это как-то буднично и совершенно не к месту, словно мы с ним не в «пытошной» сидели, а где-нибудь в скверике, на скамеечке.


Задурить меня пытается, чертёнок белобрысый, как пить дать. А вообще, похоже, паренёк-таки психический. Как я и думал. Ещё бы, опыт — это вам не жук чихнул. Всяких повидали — да, Герман Сергеич? — на всякое насмотрелись. И на нормальных, и на ненормальных.


— Вы вот что, Валентин Иосифович, вы мне это бросьте! Отвечайте на поставленный вопрос: была такая девушка или нет?


Валентин Звезда вздохнул — тяжело и как-то замученно, по-стариковски. Мол, чего вы ко мне пристали, дайте помереть спокойно… Или как там было у Стругацких.


— Можно и так сказать.


Нет, он-таки издевается. «Можно и так сказать»? А как ещё можно сказать? Кажется, я начинаю понимать, отчего его прозвали Иллюзионистом. Сдаётся мне, этот молокосос каким-то образом умудрялся задуривать следователей до такой степени, что они переставали отличать бред от правды. Иллюзии, значит, да? «То ли девушка, а то ли виденье»?


Сил моих нет. И ещё эта трижды проклятая жара. Да кабы не жара, и проблем бы не было! А тут ещё Максимов, скотобаза, сидит и ни слова, ни слова не говорит! Да что он там, этот профессор психиатрии, мать его за ногу, язык проглотил, что ли?!


Такое ощущение, будто «пытошная» застыла в этом душном мареве, как муха в янтаре. Воздух загустел, как кисель, и в этом киселе люди кажутся глупыми куклами, манекенами, которых рассадил по углам неведомый декоратор. Имитация жизни. Имитация допроса. В сущности, всё это действо и есть имитация: ведь если он психический, так его один чёрт на экспертизу везти, у нас же тут всё равно «предвариловка». Бюрократы эти… Крючкотворы… Лишь бы бумагу портить. Вот сидит в углу пристав, пишет. Или не пишет? Проклятье…


— Эй, там! — кричу в сторону двери. — Воды принесите!


И в этот самый момент замечаю, что на столе, чуть поодаль и наискосок от меня стоит стакан. С прозрачной жидкостью, что характерно. Очевидно, с водой. Когда это его успели принести? Кто? Дверь же вроде не открывали. Более того, минуту назад никакого стакана тут не было! А теперь есть. Почему, спрашивается? По-че-му? А?


Зажмурившись, тру глаза. Морок, это морок, мельтешит в голове идиотская мысль. Но нет — стакан остаётся спокойно стоять на том же самом месте. Значит, взаправду. Значит…


Пальцы, дотянувшись, смыкаются на прохладной ребристой поверхности, чуть запотевшей; вода холодная! Ура тебе, Господи — или кто там послал мне это чудо. Рука уверенно тянет стакан ко рту, стакан не сопротивляется. Ну и правильно, ползут мысли, сопротивление представителю власти по меньшей мере глупо. А власть — опьяняет. Власть-всласть. Вот бы там водка была… Боже, что я несу!..


Стакан легонько бьёт по зубам, а я глотаю — хвала всем богам! — не водку, а самую обычную воду, прохладную воду, вкусную воду! Да есть ли что-нибудь вкуснее в подлунном мире? Чёрта с два.


Подлунный мир оживает.


С недоумением смотрит на меня пристав, ручка застыла над бумагой. Максимов смотрит подозрительно, я бы даже сказал, с опаской. Валентин — о, Валентин смотрит спокойно, и на его лице читается незримая улыбка, хотя губы неподвижны. Чудной всё-таки юноша…


— Так, — ворчу я, — работаем, товарищи. Работаем. На чём это я остановился? Ах да. Расскажите мне пожалуйста, Валентин Иосифович…

— Можно просто «Валентин», а то имя-отчество уж больно серьёзно звучит, — смущённо улыбается парень.

— А вы, значит, хотите, чтобы несерьёзно? Впрочем, как хотите. Итак, Валентин, расскажите нам о том, что же всё-таки случилось, и кто такая эта девушка, эта ваша Шанталь.


Звезда внимательно посмотрел сперва на меня, а потом на Максимова. Похоже, мы наконец-то дожили до серьёзного разговора, подумалось мне.


И он начал говорить:


— Это началось год назад. Я упоминал о том, что моя мама была человеком добрым, но очень нервным. Она волновалась за меня, боялась, что я останусь один, и обо мне некому будет позаботиться. Поэтому она постоянно твердила мне о том, что мне нужно непременно получить образование, и вообще остепениться, найти хорошую девушку, жениться… Вы понимаете.

— Продолжайте.

— Да-да… А я, вы знаете, никогда ни к чему такому не стремился. Всегда был романтиком, мечтателем, любил читать, пробовал писать… Конечно, я не писатель, но…

— Это имеет отношение к делу?

— Пожалуй, — юноша улыбнулся. Я мельком глянул на Максимова, но чёртов профессор продолжал «играть в молчанку».

— Вы говорите загадками, мой дорогой, э-э, Валентин. А время, между прочим, материя конечная. Так что я бы попросил вас излагать свои мысли в более живой манере. Всё-таки вы на допросе.

— Конечно. Понимаете, Герман Сергеевич, наша жизнь — не более, чем иллюзия…


Ну вот, началось, подумал я.


— …иллюзия, — невозмутимо продолжал Звезда, — которую каждый из нас создаёт сам. Неважно, кем человек работает, кем себя считает… Так или иначе он создаёт иллюзию того, что обычно называют жизнью…

— Это вы, дражайший, Ричарда Баха начитались, — заметил я не без ехидства, как вдруг случилось чудо: профессор Максимов ожил.

— А почему вы так считаете, скажите на милость? — спросил наш кучеобразный друг. — Вы вообще какой веры?


Да что он мелет, что за чушь он порет, какая ещё вера?!


— Как вам сказать, профессор, — Валентин призадумался. — Думаю, господин Кастальский не одобрит экскурса в эту область моих мыслей… А что до веры, так я православный, конечно.


Я отпил из стакана и махнул рукой:


— Бог с вами, излагайте.

— Хорошо, — Валентин кивнул. — Скажите, профессор, можно ли назвать реальным то, что вы видите?


Максимов фыркнул:


— Глупый вопрос. Конечно можно.

— А отчего вы в этом так уверены? Чем вы доказываете это?

— Вы задаёте бессмысленные вопросы, юноша, — высокопарно заявил высокомерный пузырь. — Мне незачем что-либо доказывать. Я, знаете ли, материалист и не верю во всякие там предрассудки. Я прочёл столько книг, сколько вам и не снилось. Я, на минутку, профессор. Реальность существует по своим законам, которые в основной своей массе давно описаны учёными.

— Выходит, окружающий вас мир реален, потому что подчиняется правилам, составленным людьми?

— Можно и так сказать.

— А что если некто видит мир иначе, чем его видите вы?

— Это значит, мой юный друг, что этот некто, вероятно, подвержен психическому расстройству или даже расстройствам. Увы: в наши дни это отнюдь не редкость, уж поверьте профессору психиатрии.

— Я ждал от вас подобного ответа. Но вот вам конкретный пример: расскажите нам, профессор, что вы видите на этом столе?


До сего момента я словно пребывал в какой-то странной дрёме; должно быть, меня попросту сморило. Но когда Валентин задал Максимову этот вопрос, я отчего-то почувствовал себя неуютно, словно откуда-то потянуло сквозняком.


— Воля ваша, Валентин Иосифович, но вы действительно задаёте очень странные вопросы, — покачав головой, ответил профессор: — Это же очевидно. На столе лежит папка с вашим делом, блокнот господина Кастальского и ручка, принадлежащая ему же. Вот и всё. Или вы полагаете, что там может быть что-то ещё?


Нет — это был уже не сквозняк. Это был арктический холод. И всё моё существо, дрожавшее от этого холода, в тот же миг взвыло:


«А стакан?!»


И тогда, с ужасом, достойным По, я обнаружил, что никакого стакана на столе нет.


— Но… Но как же… Как же так…

— Что случилось, Герман Сергеевич? — осторожно спросил Максимов. Он явно чувствовал себя неуютно.

— Там же… Там… Там был стакан! — выпалил я наконец. — Я пил из него воду! Холодную! Только что!

— П-помилуйте, голубчик, о чём вы? — Максимову определённо было не по себе, но, боясь обидеть меня (или вывести из себя?), он старался говорить спокойно и даже ласково: — Какой стакан? Никто стакан не приносил… За всё то время, что мы здесь сидим, никто не входил и не выходил… А скажите, Герман Сергеевич, вы сейчас его видите?


Я покачал головой, и профессор успокаивающе загулил:


— Ничего-ничего, Герман Сергеевич, бывает. Ведь жара какая, а? Да и устали вы наверняка, всякое могло пригрезиться. Знаете, это как миражи в пусты…


Он заикнулся на полуслове. Потом вдруг поднял на меня совершенно безумный, полный потустороннего страха взгляд.


— Вы его видите? — прошептал профессор загробным голосом.

— К-кого?

— Стакан! — отчаянной чайкой крикнул Максимов, и от этого крика у меня зашевелились волосы на спине.


Я посмотрел на стол — но нет, нет, никакого стакана на столе не было!


— Нет… Не вижу…


Лицо профессора исказилось какой-то странной мукой. Он посмотрел на меня, потом на стол, потом опять на меня, и спросил:


— Что вы сейчас видите, Герман Сергеевич?

— Да как вам сказать… — мне стало даже жаль старого глупого индюка, попавшего, очевидно, в тот же суп, что и я: — Ничего, профессор. Только вы как-то странно на меня смотрите.


Он было затих, а потом вдруг побагровел и стал хватать ртом воздух, до белизны костяшек сжав подлокотники стула. Удар, подумал я, это удар. А я ведь даже не врач… Помрёт ведь несчастный, на моих глазах помрёт. Я не любил профессора, но никогда не желал ему смерти. Всё-таки человек я довольно гуманный, примерно шестидесятипроцентный филантроп.


Но Максимов, похоже, потихоньку приходил в себя.


— Мама, — сказал он тоном человека, которому подмигнуло увиденное им привидение.

— Теперь вы понимаете, господин профессор, что я хотел вам сказать? — спросил старика Звезда, всё это время хранивший невозмутимое молчание.

— Признаться, не вполне… Но…

— А вы, господин психолог?


И тут я вспомнил.


— Насыщение пятью хлебами — да? Это ведь тоже так было?


Юноша улыбнулся.


— Ну, может быть. Почти.


И вот два учёных мужа сидели, попеременно глядя то на стол, то друг на друга, а загадочный молодой человек только снисходительно улыбался.



После примерно пяти минут, которые потребовались нам для того, чтобы прийти в себя, Максимов спросил:


— То есть вы имеете в виду, что способны, э-ээ, внушить любому человеку какой-либо образ, и он этот образ увидит? Так? Это, судя по всему, какая-то разновидность гипноза…


Валентин изобразил страдальческую гримасу:


— Да нет же! Я не гипнотизёр! Я ничего не внушаю! Я просто… просто даю человеку своеобразный импульс, а дальше он всё делает сам! Он хочет увидеть, и он видит! Я — Мастер Иллюзий, поймите вы, наконец!


Шестерёнки в моей голове снова пришли в движение. Дело становилось интересным, я даже почти забыл про головную боль.


— Выходит, вы дали этот самый, как вы говорите, «импульс» вашим соседям, отчего они захотели эту самую девушку, вашу Шанталь, увидеть?

— Точно! — обрадованно воскликнул Звезда. — Именно так!

— Хорошо, пусть. Пусть они сами захотели её увидеть. Но для чего? Зачем им нужно было её видеть?


Молодой человек смутился.


— Понимаете, моя мама, я же вам рассказывал, она за меня очень переживала, — сбивчиво заговорил он, — и часто разговаривала обо мне с соседями… Вот, с Надеждой Степановной…

— Это Никифорова? — уточнил я.

— Да. Понимаете, мама просила их… приглядывать за мной, когда её не станет. Заботиться обо мне… Вот. А я, вы знаете, ужасно устал от их расспросов и вообще ото всей этой заботы… Кроме того… В общем, тогда-то я и решил создать иллюзию… для них. И для себя, чего уж там греха таить… Я ведь человек нелюдимый, необщительный, замкнутый… Мне трудно сходиться с людьми… И поэтому…

— И поэтому, — перебил я, — вы создали эту самую девушку, Шанталь, — так?

— Громковато звучит, — он покачал головой. — Я её не то чтобы создал, я же не Бог… Но я дал импульс не столько им всем, сколько самому себе. И она… И Шанталь стала жить.

— А как вы… — я призадумался. Неужели так просто создать человека? — Где вы взяли этот образ, откуда вы её взяли, вашу Шанталь?


Звезда скромно улыбнулся.


— Ну, я же немножко пишу. Я просто описал её.

— Ну разумеется. А рукописи остались?

— Да, но я всё отдал милиции. У меня ведь имущество конфисковали на время расследования…

— Ну конечно, чего это я… Так, поглядим…


Я порылся в папке с его делом и извлёк оттуда два тетрадных листка в клетку, заполненных аккуратным, почти что школьным почерком.


— Прочтёте, Герман Сергеевич? — спросил Максимов. Кажется, толстяк окончательно пришёл в себя и теперь заинтересовался «созданием» нашего собеседника.

— Да-да, вот, уже нашёл. Читаю. Кхм. «…Шанталь была парижанкой, но жила в Москве. Наша встреча была случайна: в то маленькое кафе я заглянул по недоразумению, перепутав его с другим. Она сидела за одним из столиков. На ней было печальное траурно-чёрное платье, но даже в нём она была прекрасна. Волнующие волнистые волосы цвета воронова крыла так нежно завивались на височках, что я не мог произнести ни слова. Ярко-голубые глаза смотрели несколько отчуждённо, но когда я подошёл и сел напротив, девушка принялась изучать меня с довольно беззастенчивым интересом, так что я решил не оставаться в долгу. Она была удивительно хороша собой. У неё был слегка вздёрнутый носик и мраморно-белая, почти прозрачная кожа. Тонкие пальцы в узких перчатках беспокойно теребили маленький батистовый платочек. На столе перед ней лежала жёлтая лилия. “Вам нравится эта лилия?”, наконец спросила она. Я не знал, что ответить, но в её глазах читалась странная грусть, и я сказал: “Нет”…»

— Неплохо, но на мой взгляд несколько вторично, — заметил Максимов.

— Да, конечно… — Звезда кивнул, рассеянно улыбнувшись.

— Стоит отдать вам должное: у вас хороший вкус, — одобрил я, пытаясь отогнать от себя невесть откуда взявшееся дежавю. Я был готов поклясться, что эта его Шанталь кого-то мне напомнила, но сколько я ни пытался вспомнить, на ум так ничего и не пришло.

— Спасибо, — он чуть покраснел. Ха, гляди-ка — гордится!

— Не за что. Тем более вы всё-таки решили её убить. Может, поясните нам с профессором этот момент?


Максимов, к слову, смотрел на юношу с откровенным осуждением.


— Ох, ну вот! Вы снова всё не так поняли! — наморщился Звезда.

— Неужто? Вы ведь создали девушку, внушили людям, что она реальна, а потом убили её. Поправьте меня, если я ошибаюсь.


Похоже, я поймал этого парня. Впрочем, тут нет ничего удивительного: опыт, опыт, и ещё раз опыт.


— Да нет же! — воскликнул Валентин. — Поймите: нельзя убить того, кто никогда не жил.

— Минуточку! Исходя из ваших слов, для вас она была вполне живой, ну или хотя бы существовала. Более того, она существовала и для ваших соседей — они же её видели.

— Но ведь я её выдумал! — выкрикнул парень.

— И что из этого следует? — дело было практически сделано. Я его прижал. А уж психический он или нет, неважно: — Если бы она существовала, скажем, в ваших снах, то, конечно, это ваше право. Но ведь в ситуацию оказались вовлечены посторонние… И потом, нельзя же так безответственно относится к тому, что ты создал. Вспомните Экзюпери. Вы в ответе за тех, кого, и так далее. Вот как вы думаете, профессор? Профессор?


С Максимовым творилось что-то неладное. Похоже, вся эта история привела его в крайнее расстройство. Лицом он сделался багрово-красен, в глазах стояли слёзы. Вот те на, удивился я: похоже, наш ядовитый старичок не чужд романтики, и даже более того… Профессор Эдуард Владимирович Максимов — мечтательная натура! Просто глазам своим не верю.


— То, что вы сделали — хуже, чем убийство, — заговорил он яростно, страстно, горячо. — Вы не просто убили человека (да-да, и не перебивайте!), вы ещё и обманули всех тех, кто знал вас и впоследствии её! Вы манипулировали сознанием людей! Имели вы на это право, господин Звезда?! Имели?! Не отвечайте! Не имели! Не знаю, как господин Кастальский, но я свой вердикт уже вынес. Засим позвольте мне удалиться!


Он вскочил с места и, не дожидаясь нашей реакции, выбежал за дверь.


— Фантастика, — я покачал головой. — Верите ли, Валентин Иосифович, я никогда не видел его таким. Похоже, вы создали такую девушку, что даже наш достопочтенный профессор не смог остаться равнодушным. А то, что вы её уничтожили, ещё больше разозлило его, мой друг.

— Но позвольте! — юноша был бледен. — Это же абсурд! Я же сам её придумал! Сам, как вы говорите, «создал»! А значит, имел право и «уничтожить»!

— Думаю, профессор с вами вряд ли согласится. Впрочем, теперь уже всё равно.

— Что вы хотите этим сказать? Меня осудят?


Он старался казаться спокойным, но в душной тишине кабинета я отчётливо слышал барабанную дробь его сердца.


— Осудят? Ну что вы, голубчик. Не знаю, как профессор, а я не могу вспомнить в Уголовном Кодексе ни одной статьи, по которой вас можно было бы осудить. Мошенничество и злоупотребление доверием? Но вы же имущества не присваивали, в преступление не вовлекали, государственную тайну не раскрывали, от воинской службы не уклонялись… Ведь не уклонялись?

— Нет, я по здоровью не пригоден…

— Ну вот, — я даже улыбнулся. — Судить вас за якобы убийство якобы существовавшей особы, от которой не осталось никаких данных, никаких документов или чего-то подобного, невозможно, ведь даже морального вреда вы никому, кроме себя, не причинили. Мало того, ни один суд не станет судить вас за «убийство» выдуманного персонажа. А что соседи ваши девушку видели, так мало ли чего они видели. Всё равно доказательств у следствия в вашем случае нет и быть не может.


Лицо моего задержанного посветлело.


— Значит, я свободен?

— Не торопитесь, Валентин Иосифович, — я улыбался. О, я был весьма доволен собой: — Судить вас, конечно же, никто не станет. Но, дабы не возмущать общественность, — ведь она, общественность-то, верит в вашу виновность, — так вот, чтобы не ходили толки о том, что де милиция отпустила убийцу… Да и вам такая жизнь придётся не по душе, уж вы мне поверьте… Так вот… Я, как штатный психолог Зябликовского ОВД, стану настаивать на вашем немедленном помещении в психиатрическую лечебницу. Советую имени Алексеева, это бывшая Кащенко: там недавно ремонт сделали. Для общества вы, быть может, и не опасны, но наверняка мы этого знать не можем, ибо наука ещё не до конца изучила феномены, подобные вашему. А вдруг вы решите внушить кому-нибудь этот свой импульс с какой-нибудь противоправной целью? Рассудите здраво, Валентин Иосифович: вы человек молодой, нервного склада характера, к тому же сирота. Живёте, опять-таки, безо всяких на то средств. Бог знает, до чего докатиться можете. Вот поэтому я, как специалист и вообще лицо ответственное, не могу оставить ваш случай без внимания, вы уж меня простите. Опять же, подумайте вот о чём: соседи ваши теперь точно успокоятся. Все их вопросы сами собой отпадут, если они узнают, что вы попали в психлечебницу. Даже если кто-то до сих пор верит в то, что вы убили человека, то при таких обстоятельствах легко вообразить, что вы сделали это, будучи в состоянии невменяемости, а значит нет особой разницы, выдуманная девушка убита или настоящая, потому что вам в этом случае одна дорога — на принудительное лечение. Вот и всё. Ну? Как вам?


Он молчал, долго молчал. А потом вдруг заговорил:


— Знаете, Герман Сергеевич… Я просто хочу, чтобы вы поняли… Знаете, даже если вы создаёте идеальную девушку, это ещё не значит, что всё у вас будет идеально. Отнюдь. И Шанталь была… Я очень любил её. Но она меня не любила. Она делала то, что я скажу — но она не любила меня. Я, видите ли, не написал о том, что она меня полюбила…


Мастер Иллюзий вздохнул, немного помолчал, а потом продолжил:


— Мы стали друзьями. У меня не было никого ближе Шанталь. Но её не интересовала жизнь, созданная мной, нет. Ей были интересны другие люди со своими жизнями. Она постигала их миры, их реальности. И однажды… она сказала мне, что хотела бы создать свой мир. Я, вы знаете, спросил её тогда: а нашлось бы в твоём мире место для меня? И знаете, что она ответила? «Маловероятно». Понимаете? «Маловероятно»…


Я слушал этого странного парня и понимал: вот теперь он говорит самое важное. Я мог относиться к нему как угодно, считать его кем угодно, но важно было именно это. Именно эта история, этот момент. Я не мог этого объяснить, я мог только принять это.


— Поймите, Герман Сергеевич! Я говорил ей, что она — моё Создание, она не может создавать сама! Но она мне не верила. Я пытался объяснить ей Закон Создателя, но она не хотела слушать…

— Закон Создателя? — вот-вот, именно это. Максимов этого понять, конечно же, не сможет. Но я-то не Максимов: — Интересно. Озвучите?

— Конечно, почему бы и нет. Закон Создателя гласит: Создание не может быть Создателем. Вот и всё. Это просто. Но Шанталь…

— А скажите, — спросил я, — что бывает с такими Созданиями, которые пытаются сами создавать?


Парень пожал плечами:


— Ничего особенного. Просто в этом случае их Создатель перестаёт быть Создателем, в результате чего нарушается порядок вещей во Вселенной… Вы же понимаете, вы должны понимать! Я же вижу, какой вы, я же вижу, вы понимаете! Вот… Словом, единственным способом всё исправить было уничтожить её… Вообразите, каково мне было! Ведь я по-настоящему любил её, и неважно, насколько «выдуманной» она была! Для меня она была самой настоящей!..


Он всё говорил, говорил, а я отчего-то чувствовал, что проваливаюсь в странную дрёму, не похожую ни на что. Где я был? Кем? Для чего?


И в этом странном тумане в голову мне пришла неожиданная мысль: его слова являются ответом на мои вопросы. «Вы же понимаете, вы должны понимать!» — но почему? Почему я должен понимать подобные вещи? Здесь была какая-то загадка, тайна, что-то, что я когда-то знал, но давно позабыл, а теперь снова вспоминал…


И «пытошная» уже расплывалась перед моими глазами, оставляя вместо себя чистый лист бумаги, пустое пространство, заполненное неярким белым светом…


Я был там, вэтом пространстве. Я — но не человек по имени Герман Кастальский, который, по сути, всегда был всего лишь маской. Нет: я вновь становился тем, кем был всегда, с самого Начала, оттуда, где начинается и заканчивается всё Сущее, из слепящего даже в этой белизне многоцветья Истока, Радужного Потока, Радуги…


— Добро пожаловать домой, Гермес, — обратился ко мне некто, сидящий на невидимом возвышении. Некто, укутанный в белоснежный плащ с монашьим клобуком, и оттого почти невидимый в этом пространстве. Некто, кого я знал с сотворения Миров, кто был мне ближе, чем кто бы то ни было, кого когда-то я чтил, как отца и любил, как брата, кого я так долго не мог простить, и неизвестно, простил ли теперь…


Я глубоко вздохнул и поклонился сидящему:


— Приветствую тебя, Великий Магистр.


Я не видел его глаз, только губы.


Он улыбался.



Глава 2.


— Я рад, что ты пробудился. Я ждал тебя.


А ведь сколько раз, думал я с лёгкой досадой, сколько раз я слышал этот голос в своих снах, сколько раз видел эти пространства — но наутро забывал, снова и снова просыпаясь Германом Кастальским, человеком в Мире людей. Сколько раз ловил себя на том, что не люблю вспоминать о прошлом, потому что в нём слишком много белых пятен, которые нечем заполнить…


Ныне память моя вернулась ко мне, но вместе с ней вернулась боль, захлестнувшая меня подобно штормовой волне, девятому валу, что пускает ко дну корабли вместе с командами…


— Ты не сможешь прятаться вечно, Гермес. Ни от меня, ни от своей боли.


Да, конечно. Он всегда был таким. Всегда. Он всегда говорил мне то, чего я не хотел слышать больше всего. И каждый раз оказывался прав.


— Я думаю, нам лучше сразу перейти к делу, — в его голосе послышались разочарованные нотки. — Это поможет тебе быстрее прийти в себя.


В ту же секунду в пространстве стало одним существом больше.


То была Кошка, большая белая Кошка в красном мундире с золотой пластинкой на груди (Матриарх, а значит, никак не меньше Второй Касты) и тремя орденскими лентами на правом плече, одной серебряной и двумя золотыми (соответственно, Орден Колыбели II степени и два — I степени, а значит, воевала во Второй Войне).


Она сразу же склонилась перед Великим Магистром в почтительнейшем поклоне, припав на одно колено. В ответ он едва заметно шевельнул рукавом одеяния. Тогда Кошка развернулась и поклонилась мне в пояс. Я кивнул ей. Она распрямилась и застыла на месте, выжидающе глядя на нас.


— Расскажи Лорду Гермесу то, о чём ему следует знать, — сказал Великий Магистр.

— Да, мой Повелитель.


Кошка снова поклонилась и, вытянувшись в струнку, начала доклад:


— Милорд, разведка донесла весть о рождении второго Искажённого.


Она сделала паузу, чтобы я смог оценить значимость этой новости. А я понял: то, чего мы опасались больше всего, наконец случилось.


— Искажённый был замечен у разрушенного храма Культа Истинной Тени, — продолжила Кошка. — Мы предполагаем, что с момента рождения прошло менее условных суток. Официальный Пантеон Теней и лично Грандмастер Теней Лорд Каин передал Ордену Радуги свои заверения в том, что Тень не имеет отношения к Искажённому и не станет оказывать ему помощи, равно как и препятствовать ему.

— Кто бы сомневался, — пробурчал я. В этом они все. Но лучше уж так, чем как в прошлый раз…

— Далее, — докладывала Кошка. — Вооружённые Силы Колыбели подняты по боевой тревоге, однако очевидно, что Кошки не смогут противостоять этому чудовищу. Всё, что мы можем — это задержать его на время. Мы предполагаем, что конечной целью Искажённого является Исток, но достичь его будет непросто. Через пространства Ордена он не пойдёт, поскольку понимает, что встретит здесь отчаянное сопротивление. Преодолев территорию Пантеона Теней, он упрётся в Преисподнюю Резервацию, однако пройти через неё к Истоку он не сможет. В этой связи мы предположили, что он решит выйти через Преддверия Ада в Мир людей, а уже оттуда — к Истоку. Аналитический Отдел считает, что Точкой Инвазии, то есть пространственным разломом, вероятнее всего, станет Лубянская Трещина. Это означает, что и выйдет он где-то недалеко. Насколько нам известно, по Миру Духов Искажённые перемещаются медленно, поэтому Аналитический Отдел определил время до столкновения с целью в семь условных суток.

— Всего семь суток?!


Будь я человеком, я бы сейчас умылся ледяным потом.


— Первый!


Кошка вздрогнула и втянула голову в плечи. Великий Магистр выпрямился; теперь я видел под клобуком его золотые глаза и тонкий, острый нос на бледном пергаментном лице.


— В чём дело, Гермес?

— Почему ты не призвал меня раньше? Мы потеряли слишком много времени! Я не знаю, сколько условных суток может потребоваться для реализации Проекта «Воины Радуги»!

— Спокойно, Второй, — он был сама невозмутимость, этот величественный Дух: — Всему свой срок и черёд. Если ты пробудился сейчас, значит, ты успеешь. К тому же, насколько я понимаю, ты уже нашёл Первого Претендента?


А ведь и правда. Об этом я как-то не подумал.


Великий Магистр мягко улыбнулся:


— Не беспокойся, Гермес. Мы успеем. Да, на этот раз у нас нет Архистратига, и нам некого противопоставить Искажённому. Но я верю в твои силы. Пришло время проверить Проект на практике. Закончи все дела в Мире людей, инициируй Первого Претендента и начинай поиск остальных. А мы пока будем отслеживать перемещения Искажённого, — правда, Ват-У?


Кошка смутилась и снова склонилась в поклоне, да так и осталась.


— Не торопись, — проговорил Первый. — Ты же знаешь, условные сутки не равны человеческим. Возможно, у тебя гораздо больше времени. Да и спешка в этом деле тебе не поможет: ведь тебе придётся иметь дело с людьми, а это всегда непросто, пусть даже ты и успел приобрести некоторый опыт в этой области…

— Хорошо. В таком случае, — я положил правую руку на эфес «Карателя» и опустился на одно колено, — прошу Вас, Великий Магистр, дать мне, Лорду Гермесу, по прозванию Несокрушимый, первому Паладину Радуги, Ваше благословение, дабы я смог исполнить свой священный долг перед Орденом Радуги и всем Миром Духов.


Я склонил голову и тотчас же тонкая, невесомая длань коснулась моей макушки.


— Благословляю тебя, Лорд Гермес, по прозванию Несокрушимый, первый Паладин Радуги, на священный поход против Зла, во имя Ордена Радуги, для защиты всего Мира Духов. И да направит твой меч и твои помыслы Великая Радуга, Праматерь Всего Сущего.


Он договорил, и тотчас же золотистый свет заполнил всё вокруг, словно сквозь хмурую завесу туч на меня снизошёл луч яркого летнего Солнца…


И в ту же секунду видение пропало. Я снова был в «пытошной», а передо мной снова сидел, пригорюнившись, Валентин Звезда, юный Мастер Иллюзий.


Была, впрочем, и разница. Моя память вернулась ко мне, пусть и не в полной мере. Во всяком случае, я снова знал, кто я, и, главное, зачем.


— Все, кроме гражданина Звезды, покиньте помещение.


Пристав и конвойные беззвучно вышли.


— А теперь слушай меня внимательно, — начал я без предисловий. — Как тебе идея пожить несколько годочков в психушке?

— Если честно, не очень, — признался Валентин.

— Так я и думал. Тогда есть только два пути решения проблемы. Готов внимать?


Парень кивнул.


— Отлично. Путь первый: воссоздать Шанталь. Какие мысли?


Он как-то сразу погрустнел.


— Это невозможно.

— Верно. А почему?


Казалось, Валентин ничуть не удивился моей внезапной проницательности.


— Потому что это будет уже не Шанталь. В одну и ту же реку не войти дважды.

— И снова верно. Что ж, в таком случае у нас с тобой остаётся лишь один путь…


И я выразительно замолчал. Юноша побледнел, а я усмехнулся и укоризненно покачал головой. Что за молодёжь пошла. Как создавать, так это всегда пожалуйста. А как расплачиваться, так в кусты.


—  Не сцы, Капустин, — произнёс я с той долей иронии, которая заставила его устыдиться собственного страха: — Сам говорил, что жизнь иллюзия. Вот и иди до конца. Помнишь этого, как его… Джордано Бруно? Тот за свои убеждения на костёр пошёл, и ничего. Или Христа. Ибо сказано в скрижалях: за базар ответишь. Вот и отвечай. Впрочем, надо-то всего ничего. Тебе нужно внушить себе мысль о собственной смерти. Притом соответствующей твоему поступку. Вникаешь?


Лицом мой Иллюзионист был теперь в тон собственным волосам: изжёлта-белый. Он долго молчал; потом, наконец, кивнул:


— Я понял.

— Вот и ладушки. Да ты не менжуйся, — я похлопал его по худому плечу. — Всего один импульсик, и готово дело. Сейчас вызову конвой, они отведут тебя в КПЗ. Я им скажу, чтобы определили тебя в одиночную, ибо ты у нас психически неуравновешенный. А вдруг душить начнёшь, эта, сокамерников своих? Вот, а как один останешься — запускай свою иллюзию. Потом увидишь, что будет. Понял меня?


Он снова кивнул — обречённо, как самый настоящий смертник.


— Ну и молоток. Эй, там! — крикнул я. — Забирайте клиента.


Вернулись пристав и конвойные.


— Чуть не забыл! Пиши заключение, — я указал приставу на стол, а затем обратился к конвойным: — Руки ему за спину и в наручники. И смотрите, опасайтесь укусов, парень психический. Так что в одиночную его, пусть успокоится. Так! Заключение!


Я подошёл к окну. За окном сгущались тучи.


— Кхм! Пиши. «Заключение. По первоначальному наблюдению задержанный Звезда В.И. признан мной, Кастальским Г.С, невменяемым. Рассмотрение дела считаю нецелесообразным до проведения полноценной судебно-медицинской экспертизы. Впоследствии рекомендую поместить задержанного в психиатрическую больницу № 1 имени Алексеева для принудительного лечения». Всё. Давай автограф черкану. Ну вот и всё, Валентин Иосифович, к вам у меня более никаких вопросов не имеется. Желаю, как говорится, здравствовать.


Конвойные увели моего понурого друга, а я, словно опомнившись, хлопнул пристава по плечу:


— Слышь, сержант, погодь. Бумага есть у тебя? Давай. Так… Сейчас. «Заключение профессора Максимова Э.В. не прилагаю за неимением оного. Причиной тому является тот факт, что вышеуказанный профессор самовольно покинул место допроса и более не появлялся»… Во-от… Готово. На, подшей туда. Полковник спросит — подтверди, ты ведь тоже тут был. Верно я говорю? Верно. Ну всё, свободен.

— Так точно, товарищ майор.

— Ага, ага, покеда…


Дверь за приставом закрылась. Теперь оставалось только ждать. Впрочем, если я верно оцениваю ситуацию, долго паренёк не продержится. Ночью… Да, скорее всего ночью.


Теперь нужно было ехать домой, но домой мне ехать не хотелось. А что поделать? От Мариночки, конечно, надо избавляться.


Я подошёл к стоящему в углу телефону и снял трубку:


— Говорит Гермес.

— Слушаю вас, Милорд, — откликнулась Кошка-диспетчер. — Чем могу быть вам полезна?

— Соедини с Аналитическим.

— Слушаюсь, Милорд!


В трубке щёлкнуло, и уже другой голос (с такими же, впрочем, мяукающим интонациями) взял под козырёк:


— Аналитический Отдел слушает, Милорд!

— Рассчитайте вероятность… Ближайшие два дня, самоубийство. Лучше что-нибудь серьёзное, прыжок с крыши там, метро, ещё что. Чтобы насмерть. И чтобы обязательно мужчина, возраст неважен. Да, Москва, конечно же. Лучше поблизости, Орехово-Борисово, Каширка, Домодедовская.

— Всё ясно, Милорд!

— Хорошо. Звоните тогда, как рассчитаете.

— Слушаюсь, Милорд!


Я положил трубку. Смешные они, эти Кошки. Но исполнительные, этого не отнять.


Ну-с, Герман Сергеич, домой-то едем, али как? Давайте, смелее. Там вон юноша вообще на смерть пошёл, а вы с женой повстречаться трусите. Нехорошо-с. У вас Искажённый на горизонте маячит, а вы трясогузничаете.


И ведь надо было купиться на такую внешность! Практически Деми Мур времён «Привидения»: хрупкое, нежное создание, томное, скромное и очаровательное. Ага, конечно. Стоило поставить автограф на свидетельстве о браке и хитроумно составленном брачном договоре (вот бы когда почуять неладное), как дивная инженю лирик превратилась в хищницу высшего сорта. И понеслось…


Я ведь не олигарх какой, но кое-какие средства и у меня имеются. Всё-таки в Мире людей без этого трудновато, а я всегда был немножко гедонист. Хорошая квартира, хорошая машина, достойная работа, — что ещё нужно, чтобы спокойно встретить старость? Тем более о своей истинной сути я тогда забыл (а точнее, не знал: ведь у аморфа нет памяти его создателя).


Тогда-то и подумал о красавице-жене. Глупец, наивный глупец…


Расчётливая «инженю» мигом вписалась в мою жизнь, да так прочно и юридически безупречно, что я и чихнуть не успел. И теперь расклад получался такой: шаг влево, шаг вправо расценивается как попытка к бегству, прыжок на месте — как попытка улететь. Развестись? Пожалуйста, но половину имущества долой, плюс отступные, оценённые в такую цифру, что кажется, будто я женился на принцессе монакской. Не то чтобы мне было жалко денег, особенно теперь, но за державу обидно. Этот её брат-юрист так ловко всё обтяпал, что сдать им позиции без боя было бы равносильно позору, недостойному даже харакири.


Нет, здесь нужна тактика.


Я сделал несколько шагов по кабинету, потом посмотрел на часы. В этот момент зазвонил телефон. Я снял трубку.


— Кастальский.

— Лорд Гермес, Вас беспокоит Аналитический Отдел.

— Нашли?

— Да, Милорд. Разрешите сообщить?

— Излагай.

— Слушаюсь, Милорд. Мы рассчитали вероятность самоубийства молодого мужчины. Завтра, в 11 часов 51 минуту 51 секунду 13 июля 2006 года по миролюдскому, погрешность ±1 минута 45 секунд, вероятность 71%. Адрес: Каширское шоссе, улица Шипиловская, дом 13. Проезд…

— Не надо проезд, я знаю, где это. Лучше подробнее про самоубийцу.

— Слушаюсь, Милорд. Данные по самоубийце: Герман Григорьевич Титов, 29 лет, холост. Проживает по адресу…

— Неважно. А чего он прыгать-то собрался?

— Э-э… Как это по-миролюдски? А! Девушка бросила.

— И только-то? Тьфу-ты, пакость. Вот ведь бабы, а? От них мужикам все беды, — скажи?

— Э… Не могу знать, Милорд.

— Ну конечно, кто б сомневался. Ладно! Родители живы у него? А то он, может, как Первый Претендент — сирота…

— Никак нет, Милорд, оба родителя живы и здравствуют.

— Всё ясно, ещё и эгоист. Наверняка «мажор», «золотая молодёжь». Вот и бесится…

— Осмелюсь заметить, Милорд…

— Ну чего ещё?

— По моему скромному мнению, к так называемым «мажорам» молодой человек не относится. Скорее, натура романтического склада. Музыкант.

— А-а, вот оно что. Ясно. Хорошо, это ценная информация, спасибо.

— Рада стараться, Милорд.

— Всё, отбой. Если будет что ещё — звони на домашний или на мобильный, они там у вас должны быть.

— Слушаюсь, Милорд!


И отключилась.


Герман Титов! Чтоб я сдох. Мало того, что тёзка, так ещё и… Надо было спросить про наркотики, а то вдруг он просто в космос собрался… Ладно, Сергеич, не плюйся ядом. У человека, может, горе. А ты со своим сарказмом.


Эх, вот бы от меня Маринка ушла. И придумывать ничего не пришлось бы. Но куда там! Тут же такой куш сорвать можно…


Так. Исчезла дрожь в руках, теперь наверх. Сначала — в банк, потом домой.


Тактика вырисовывается интересная. Забавная.


Главное — не забыть про другого самоубийцу, которого я в Кащенко определил. И для этого мы с тобой, Герман Сергеич, сделаем следующее.


Я тихонько открыл дверь кабинета и выглянул в коридор. В коридоре было пусто. Вот и славно.


В который раз сняв трубку с телефона, я значительно прокашлялся и сказал:


— Смерть ко мне отправь, сейчас же.

— Слушаюсь, Милорд! — оттарабанила трубка, и тотчас же откуда-то ощутимо потянуло холодом и сыростью. Свет померк. Лампы бросали на стол мертвенно-бледные отсветы, и длинные тени ползли по стенам.


Дверь распахнулась. Я обернулся и увидел в проёме черноволосую девушку в старомодном платье с корсетом и шляпке с вуалью. Кожа её была бледно-серой, руки скелетно-тонкими, а в прорехах на груди виднелись кости и пустота грудной клетки за ними.


— Привет, Смерть! — весело поздоровался я. — Давно не виделись. Как дела?


Она прикрыла за собой дверь и осталась стоять подле неё. Светло-голубые глаза невесело смотрели на меня из-под вуали.


— Как обычно. Ничего нового. Ты что-то хотел?


Её тон несколько остудил мой пыл. Ну ещё бы, Смерть — это вам не Кошка-диспетчер, честь через слово отдавать не станет. Впрочем, мне ведь это и не нужно…


— Я просто хотел тебя попросить…

— О чём?


Она всегда была странной, эта девушка. Никто точно не знал, откуда она взялась. Просто однажды мы обнаружили, что в Мирах Радуги появилась Смерть. Впрочем, она не старалась привлечь к себе внимание, держалась подальше и от Ордена Радуги, и от Пантеона Теней, предпочитая нашему обществу общество Изгоев-Демонов. Странный вкус.


Зато теперь я вспомнил, кого напомнила мне Валина Шанталь. Всё верно, её — Смерть. Не знаю, почему, и как это стоит трактовать, но сегодня я, пожалуй, не буду забивать себе голову лишними деталями.


— Ну вот что. Тут в одной из камер сидит паренёк. Звать Валентин Звезда. Скоро… Возможно, ночью он совершит самоубийство, притом, думаю, довольно необычное. Но дело не в этом. Я знаю, что тебе становится известно о каждой смерти во всех Мирах: ты же Смерть, в конце концов. Так что, пожалуйста, сообщи мне, как только он окажется возле Истока. Кстати, куда они у вас нынче после этого отправляются?

— В Преддверия Ада, а дальше по Кругам.

— В общем, всё как в старые-добрые времена, — попытался схохмить я. Смерть промолчала. Я пожевал губы: — Ну хорошо. Значит, как только он достигнет Истока, ты мне сообщаешь, любым удобным тебе способом. Хорошо? Не знаю, хочешь, смску скинь, хочешь, позвони… Словом, как угодно, но сообщи. Договорились?

— Да.


Что-то не везёт мне с женщинами…


— Вот и ладно. Всё, можешь быть свободна. Спасибо… за сотрудничество.

— Не за что.


Сказала и вышла из кабинета. Моё боевое настроение тоже куда-то вышло, судя по всему. Не давая себе скукситься, я похлопал себя ладонями по щекам:


— А ну-ка, Герман Сергеич, хорош кисляка давить! У тебя дел невпроворот, вот и давай, действуй. Да живее, живее, мухой! А то нашёл, из-за чего скисать, — из-за очередной юбки, тьфу-ты!


Внезапно вспомнилась Катя — ярким, насыщенным фотоснимком какого-то забытого летнего дня, наверное, похожего на сегодняшний. В груди заныло. Катя была моей единственной любовью — среди людей, конечно. Она умерла вскоре после того, как родился наш сын, Игорёк, который последовал за мамой где-то месяц спустя.


Эта боль — нестерпимая, острая, режущая по живому — была лишь частичкой всей той боли, что довелось пережить мне — древнему Духу, Лорду Гермесу Несокрушимому. Но для человека по имени Герман Сергеевич Кастальский она была куда значительнее. По сравнению с этой болью даже Афган — мой бессмертный кошмар — не казался мне таким невыносимым.


Будь я обычным человеком, подумалось мне, я бы, наверное, однажды тоже покончил с собой, вот как этот парень, который собрался улететь с многоэтажки на Шипиловской. Как я там говорил, про страдания? Чёрт побери, иногда их слишком много. Во всяком случае, для человека.


Но я — не человек. На мне лежит огромная ответственность. Если, не дай Радуга, Искажённый доберётся до Истока раньше, чем я наберу и обучу команду… Кто знает, чем это может обернуться для всех нас, Духов? А для людей?


Так что не время страдать, Кастальский! А, кстати, сколько времени? Без пятнадцати восемь. Пока доеду до банка… Домой, конечно, приеду поздно. Маринка, вне всякого сомнения, будет в ярости — но на то и расчёт. Мне нужно, чтобы она на меня смертельно обиделась, и чтобы завтра души её в квартире не было, во всяком случае, днём.


А потом будет уже всё равно.


Банк — центральное отделение, сегодня мне туда — на Садовнической: ехать полчаса, плюс пробки. По геморройной Каширке не поеду, лучше по Люблинской.  Если не встану у Ставропольской или у Текстильщиков, доеду даже меньше, чем за полчаса. Или уж по Каширке прохватить? Бешеной собаке семь вёрст — не крюк, к тому же полюбуюсь на высотку, откуда завтра прыгать буду. А нет, не полюбуюсь: она же дальше по Шипиловской…


Ладно, чёрт с ним со всем. Как говорится, он сказал «поехали!» и махнул рукой.



Доехал я и правда быстро. На Каширку решил не соваться и правильно сделал, хотя клятые светофоры и автолюбители на Люблинской раздражали не меньше. А у меня ещё и машина не сильно «крутая», не «Мерседес» какой-нибудь, и не «БМВ», а всего-то «Ровер-75». Решил, понимаешь, поддержать британского производителя. К тому же на «Роллс-Ройс» или «Бентли» денег всё равно не хватило бы, да и не пристало штатному психологу Зябликовского ОВД на лимузинах раскатывать. А «Ровер» — это и аристократично, и в меру скромно. Зато годовалый, и на спицованных хромированных дисках. Самое то, что надо.


В банке, как водится, встретили приветливо. Оно и понятно: постоянный клиент, к тому же с неплохими накоплениями.


Я вызвал своего менеджера, а когда он вышел, отвёл в сторонку и сказал:


— Я хочу забрать свои активы и закрыть все счета.


Глаза у него округлились:


— Могу ли я узнать причину?

— Вполне, — обронил я небрежно. — Я уезжаю из страны. Насовсем.

— О, вот оно что, — закивал он. — Понимаю. Нам будет вас недоставать, Герман Сергеевич.

— Ну-ну, — улыбнулся я. — Уверен, у вас и без меня работы хватает.

— Что есть, то есть, — ответил он скромно, но тут же опомнился: — А ваша супруга? Она в курсе? Вы ведь понимаете: согласно договору, нам необходимо её письменное согласие.

— Супруга на чемоданах, ждёт-не дождётся отъезда. А согласие — вот оно.


И я протянул ему лист бумаги, испещрённый мелким, торопливым почерком. На нём Марининой рукой было написано о том, что она, Кастальская-Самсонова Марина Анатольевна, даёт своё согласие на закрытие наших активов и счётов. Бумага была заверена нотариусом и содержала в себе все необходимые печати и подписи.


Ознакомившись с документом, менеджер кивнул головой:


— Всё понятно. Хорошо, Герман Сергеевич. В таком случае позвольте проводить вас в хранилище.

— Будьте так любезны.


Он направился по коридору вглубь здания; я последовал за ним. Хорошо всё-таки быть Духом, пришла в голову стыдливая мысль. Не подкопаешься ведь, документ настоящий. Правда, скоро он станет простым листом бумаги. Но это будет потом, а пока у меня есть время.


— Прошу, — менеджер впустил меня в хранилище и встал у двери. Я подошёл к своей ячейке и ввёл десятизначный код. Ячейка открылась, явив миру довольно объёмный кожаный портфель, с виду изрядно старый и потёртый. Именно в нём хранились мои основные накопления.


— Что-нибудь ещё? — спросил менеджер.

— Я хотел закрыть счета.

— Ах да, всё верно, простите. Следуйте за мной.


Мы вышли обратно в холл. Я протянул ему кредитную карту.


— Между прочим, вы могли бы пользоваться ей и за рубежом, — заметил менеджер. — Это карта международного класса.


Я многозначительно улыбнулся:


— Там, куда мы едем, нет ни карт, ни банкоматов.

— О, вот как…


Вопросов он больше не задавал. Ну что ж, и на том спасибо.


— Итак, я закрываю счёт. Напоминаю вам о том, что банк вынужден удержать с вас процент, так как вы закрываете счета раньше срока.

— Да-да, я помню. Всё в порядке. Знаете, иногда обстоятельства просто меняются.

— Конечно. Я понимаю. Вот ваши деньги — 740 тысяч рублей с рублевого счёта. Что касается долларового счёта, как вы предпочитаете его обналичить — в долларах или в рублях?

— Да всё равно. А впрочем, пусть будет в долларах.

— Хорошо, подождите минутку.


Он снова застучал по клавишам. Потом открыл сейф и стал вынимать оттуда пачки банкнот.


— Вот, держите, ваши 178 тысяч долларов.

— Отлично, — я сложил деньги в бездонное брюхо портфеля.

— Что ж, Герман Сергеевич, — менеджер вышел из-за стойки и улыбнулся. — Мы были рады видеть вас в числе наших клиентов.

— Спасибо. С вами очень приятно иметь дело. Ну-с, а теперь мне пора, завтра рано вставать.


Он слегка поклонился, и я помахал ему рукой.


Время поджимало: всё шло именно так, как я задумал.



Портфель я оставил в уютном багажнике «Ровера». Сегодня он мне не понадобится.


Заперев машину и прислушавшись (откуда-то издалека доносились едва слышные раскаты грома), я нырнул в подъезд, встретивший меня приятным теплом и косым взглядом консьержки.


— Здравствуйте, Анна Львовна!

— Здравствуйте, здравствуйте, — пробурчала зловредная карга. Она никогда не относилась к числу моих почитателей. Да и есть ли у меня вообще какие-нибудь почитатели? Разве что на работе…


В сущности, это уже не важно. Посмотрим: на часах почти девять. Дома я обещал быть на час раньше: этого должно хватить. Ещё ведь квартирка… С другой стороны, может, ну её? Оставлю квартиру своей благоверной. Она меня, конечно, круто в оборот взяла, но что ей квартира, пусть даже и трёхкомнатная в центре, если денег в банке ноль?


К тому же, рассуждал я, неторопливо поднимаясь по лестнице на пятый этаж, даже если я исчезну, она быстро найдёт мне замену, с такой-то внешностью и такими — как бы помягче сказать? — повадками.


Но едва я дошёл до квартиры и ухватился за ручку двери, раздался звонок мобильного.


— Кастальский.

— Это Смерть, — прошелестел тихий голос в трубке. — Твой клиент созрел. Минут через десять будет на месте.

— Условных минут?

— Нет, обычных, миролюдских.

— Я понял. Спасибо тебе.

— Не за что.


И отключилась.


Ну что ж, пусть так. Выйду туда прямо из дома. Например, из ванной.


А в это время дверь моей квартиры распахнулась.


— Привет, Маринка, — сказал я как можно более замученным голосом. — Прости, я сегодня поздно. Устал ужасно.


Она подозрительно сощурилась, но, кажется, поверила.


— У тебя идиотская работа. Тебе давно пора сменить её на что-нибудь более спокойное.

— Ты права, девочка. Года через два-три, думаю, уйду. Пенсия у меня вроде ничего накопилась, нормальная… Хотя 52 года для мента — не возраст. Тем более я ведь не опер, я психолог.

— Неважно. Я просто хочу, чтобы ты проводил больше времени со мной, чем со своей работой.


Я переполз из ботинок в тапочки и, на ходу развязывая галстук, дошлёпал до дивана, куда и усадил свою измочаленную казённой мебелью пятидесятидвухлетнюю задницу. Марина уселась рядом, и на какой-то момент мне даже стало жаль её. Девчонка просто хочет внимания, ласки, любви. Не повезло тебе с мужем, детка, не повезло… Ну да ничего, повезёт в другой раз, тебе всего 30. Найдёшь себе толстенького депутатика или бизнесменчика, заживёшь припеваючи…


— Ладно, Мариш, я в ванную. Хочу смыть с себя этот жуткий рабочий день.

— Давай. Только живее, а то ужин опять остынет.

— Конечно, я быстро.


Скинув пиджак, я зашёл в ванную и закрыл за собой дверь.


Ну что, Валентин Иосифович, добрались вы до света в конце тоннеля, али как?


Я снова открыл дверь, но теперь от её порога начиналась сумеречная зона, последний оплот умершего перед отправкой в Преддверия Ада.


Он стоял прямо передо мной — высокий, худой, белобрысый — и глядел туда, где ослепительным разноцветьем переливалось бескрайнее полотно Истока.



Глава 3.


— Рад снова тебя видеть, Валентин.

— А? Кто здесь?


Он обернулся и сначала, похоже, никого не увидел — или просто не додумался взглянуть чуть выше.


— «Это я, добрый Э-эх», — процитировал я. — Я здесь. Видишь меня?

— Я почти ничего не вижу, — он нахмурился, пытаясь разглядеть меня в темноте.

— Да? Ладно, тогда включим подсветку, — усмехнулся я. Стоило подойти поближе, чтобы Исток отразился мириадом радужных бликов на моей броне. Вот тогда-то Валя меня и увидел. Правда, это зрелище впечатлило его настолько, что он в ужасе отшатнулся от меня — огромного, в два человеческих роста, рыцаря, закованного в сияющие доспехи, с рогатым шлемом на голове, гигантской клейморой и толстенным фолиантом Кодекса Радуги на поясе.

— Кто ты? Что ты?! — вскричал мой Претендент.

— Спокойнее, Валентин Иосифович. Мы с вами сегодня уже встречались. Помните?

— Так это… Герман Сергеевич, вы?!

— Не совсем. Я — Гермес, по прозванию Несокрушимый, Дух-Воин, первый Паладин Радуги. А Герман Кастальский — это человек, созданный мной для жизни в Мире людей.

— Вот… Вот оно что, — он поёжился, словно от холода. — А что это за место?

— Это? Это Исток. Видишь, как сверкает?

— Да… А что он такое?


Я мысленно улыбнулся. Он был словно ребёнок, который спрашивает «почему идёт снег», «почему светит Солнце».


— Всё.

— Что это значит? Как это — «всё»?

— Молча, Валентин Иосифович, молча. Вкратце не объяснишь, слов не хватит. Но ты не расстраивайся, очень скоро ты сам всё поймёшь. Понимаешь, Валя… Так устроены Миры. После смерти человек сначала попадает сюда — после того самого тоннеля со светом в конце, — и здесь ему даруется возможность узреть Исток Изначального, который есть Альфа, Омега, и всё остальное. Ну а потом за ним приходят такие мрачноватые ребята и забирают его, скажем так, дальше по этапу. В Преддверия Ада, если быть точным.

— В Преддверия… Ада? — похоже, упоминание о Резервации произвело на него впечатление ничуть не меньшее, чем мой облик.

— Именно так. Там, в Преддвериях, люди распределяются по Кругам, где проходят курс страданий и мытарств, вплоть до полного излечения души. Всё, как полагается.

— Значит, я тоже туда отправлюсь?

— При обычных обстоятельствах — да. Но сейчас у нас очень непростое время и особые, можно сказать, исключительные обстоятельства. И я не просто так отправил тебя на смерть. Я предлагаю тебе отказаться от человеческой сути и стать таким же, как я. Стать Духом.

— Духом? А… зачем?

— Скажем так: во имя высшей цели. Для участия в миссии по спасению Мира, и даже не одного. Такой ответ тебя устроит?

— Звучит внушительно, — он вымученно улыбнулся, но я понял, что парень уже готов. Неудивительно: если тебе предлагают выбор между Адом и неизвестностью, то ты, очевидно, выберешь неизвестность, даже если она может оказаться страшнее любого Ада.

— Вот и славно. Тогда дело за малым. Всё, что тебе нужно, это шагнуть прямо туда, — я указал на Исток.

— И всё?

— И всё. Никаких заклинаний, жертвенных агнцев и тому подобного. Быстро и просто.


Валя вздохнул:


— Вы пытаетесь меня приободрить, спасибо вам. По правде сказать, после того, что случилось… Мне уже неважно, что будет дальше. Наверное, при других обстоятельствах я бы вам просто не поверил. Хоть я и Мастер Иллюзий, я всё-таки человек. Но теперь я думаю: что бы ни случилось, хуже уже не будет. Так что по рукам.


Он протянул мне свою хрупкую мальчишескую руку, и я бережно сжал её в своей стальной длани.


— Ну что, Герман Сергеевич… То есть, извините, Гермес…

— Зови меня как хочешь, Валёк. И не дрейфь, всё будет хорошо.

— Ладно… Я вам верю. Ну всё, я пошёл.


И он пошёл. На фоне Истока его фигурка казалась крохотной. Я видел, хоть и не без труда, как он дошёл до того места, где плоскость Мира обрывалась вертикально вниз. На краю этого обрыва он на мгновение замер, словно в нерешительности, но потом, похоже, взял себя в руки и шагнул в пропасть.


Я знал, что он чувствовал в этот последний момент, и даже немножко позавидовал ему. Это ни с чем не сравнимое ощущение, когда ты погружаешься в радужные волны Истока и напрочь забываешь о том, кто ты, где ты, и зачем сюда пришёл. Ничего более не имеет значения, но каждая секунда твоего существования наполнена высшим смыслом и абсолютной гармонией…


Ладно, Герман Сергеич, хорош слюни пускать, сказал я себе. Придёт время, и ты отправишься на Переход. Тогда и поплаваешь в волнах Истока. А если повезёт, сможешь и обратно выплыть…


Все мы, Духи, однажды родились в этих волнах, вышли из этих волн, и я едва ли погрешу против истины, если скажу, что с тех достопамятных времён каждый из нас больше всего мечтает хотя бы ненадолго вернуться обратно. Для того и существует Обряд Перехода — обряд обновления, перерождения. Мы вечны, но даже мы порой устаём. Как бы странно это ни звучало, кое-что человеческое не чуждо даже нам.


Однако пора бы уже моему ныряльщику вынырнуть, подумал я. И точно: в тот же миг от радужного полотна отделился светящийся эллипсоид, пролетел над пропастью и приземлился неподалёку от меня.


Я подошёл поближе. Это всегда очень забавно и одновременно вызывает ностальгические ощущения.


Новорожденный Дух неподвижно лежал у моих ног выброшенной на берег медузой. Ни формы, ни цвета, ничего. Только разум, сохранивший как человеческие воспоминания, так и «память Истока» — знания о Духах, о новом для него Мире, и всех остальных Мирах Радуги.


— Ну? И долго ты собираешься так валяться? — спросил я с усмешкой.


Он зашевелился, очевидно, попытавшись подняться или хотя бы принять какую-нибудь форму, но у него, естественно, ничего не вышло.


— Ай, брось, старина. Просто представь себе, что ты — Валентин Звезда, двадцати… Сколько тебе там было лет? Неважно. Так вот, представь, что ты проснулся утром, понемногу пришёл в себя и, преодолевая лень, встал с кровати.


И он действительно встал! Медузообразное нечто приобрело форму человека, постепенно став тем самым Валентином, которого я допрашивал сегодня днём. За одним исключением: вместо привычной одежды на парне были только трусы и майка.


— Это что ещё за стриптиз? — саркастически усмехнулся я.

— Простите, — он густо покраснел. — Просто вы сказали, чтобы я представил, что проснулся, вот я и…

— Хорошо хоть я не додумался присоветовать тебе вообразить себя вылезающим из ванной, — я, не сдержавшись, расхохотался. — Так, ладно. Урок второй: одежда. Представь себе, что ты одет во что-нибудь… Ну, во что бы ты сам хотел одеться? Вот это и представь.

— Хорошо, — Валя кивнул и зажмурился. Поверхность его тела сразу же пришла в движение, подобно океану Соляриса меняя форму, текстуру и цвет. Некоторое время спустя он уже стоял передо мной в бежевых холщовых штанах и белой футболке. Я удовлетворённо кивнул:

— Неплохо, а то дни стоят жаркие. Но ты кое-что забыл.

— Что? — удивился Валя.

— Обувь, молодой Дух, обувь. Или так и пойдёшь босиком? Впрочем, сейчас это неважно. Мне нужно уладить кое-какие детали в Мире людей, так что тебе лучше отправиться в Штаб Ордена Радуги. Это теперь твой дом родной, он же место работы, он же твоя родина, сынок. Познакомишься там со всеми…

— Герман Сергеевич, а можно я с вами пойду? Если вы не против, конечно…


Опаньки. Да этому парню страшно! Даже после экскурса в историю, даже после купания в Истоке! Или он просто необщительный? Помнится, на допросе он говорил о чём-то подобном.


— И куда же ты, друг сердешный, со мной пойдёшь? Меня вон супружница из ванны всё никак не дождётся, а тут ещё ты такой красивый… Ну да ладно. Но тогда уроки номер три и четыре сразу, экстерном. Урок номер три: общение. Знаешь фишку, да? У людей это называется телепатия, Духи привыкли звать это мыслеречью. Делается просто. На меня или посмотрел, или просто обо мне подумал, и одновременно сказал мне мысленно то, что сказать хочешь. Давай, действуй. Передай мне «Привет, мир!»


Валька хихикнул, но спустя секунду я услышал в своей голове его звонкий голос, радостно возвестивший Миру о своём рождении.


— Молодцом! Общаться таким образом ты сможешь с кем угодно, где угодно и когда угодно. С людьми тоже можно, только они этого пугаются сильно и ответить внятно не могут. Но это ничего, я тебя потом научу в сны ходить, тогда полегче станет. Ну-с, а теперь урок четвёртый: невидимость. Как видишь, азбука Духов в целом весьма тривиальна. Но для того, чтобы стать невидимым для смертных, тебе нужно не выходить с Той Стороны, даже когда окажешься на Этой. Понимаешь, о чём я? Вот мы сейчас здесь, и нас, как и этого места, человеку не увидеть. Помнишь, как ты меня сначала не заметил, хотя я фигура довольно приметная? Вот и тут та же история. Информация обо всём этом хранится в твоей голове, тебе её туда Исток прописал, так что особенностей расписывать не стану, сразу перейдём к практике. Давай за мной.


Я обернулся: дверь в ванную, как я и ожидал, одиноко висела в пустом пространстве там, где я её оставил.


— Сейчас зайдём, и дальше только мыслеречью. Окажемся в моей ванной. Правда, тебя я оттуда сразу же выпровожу, поскольку всё ещё хочу погрузиться, так сказать, в очищающие воды, ибо после работы устал как собака. Так что, брат Валентин, ты отправишься исследовать мою квартиру, стараясь не попасться на глаза моей жене Марине. Хождение по Той Стороне — штука тонкая: нет стопроцентной гарантии, что она тебя случайно не заметит, — например, в зеркале. Так что будь начеку. Держись теней, либо наоборот — самых освещённых мест: там шанс быть обнаруженным почти нулевой. Если совсем прижмёт, выходи из квартиры и звони в звонок. Когда она откроет, скажешь, что ты мой друг и должен срочно со мной поговорить. Мариночка, конечно, дама с характером, но ты её обаяешь, и она не устоит. Тогда и прятаться не придётся. Да, и ещё момент. Пройти сквозь стену просто: идёшь себе, как если бы никакой стены там не было. Понял?

— П-понял.


Хе, завалил я тебя информацией, верно, дружок? Ладно, подумал я, тебе полезно. В конечно счёте, для тебя всё только начинается.


— Если понял, тогда заходим. На счёт «три»: раз… два… три!


На счёт «три» я открыл дверь, и мы дружно ввалились в ванную.


Хорошо всё-таки что в Мире людей я довольно худощавый и во мне не три метра росту, пришла в голову невольная мысль. Да и Валя, на счастье, тоже юноша худенький. Ванная комната у нас не то чтобы очень тесная, и всё же.


«Так, к выходу готов?»

«Кажется…»

«Когда кажется, Валентин Иосифович, надо креститься. Давай, выходи. Как я учил: сквозь дверь, и невидимкой по квартире. Эх, надо будет тебя в следующий раз поучить азам полиморфии. Например, как обращаться в муху. Довольно удобно, главное — чтобы не прибили. Всё, пошёл».


И он пошёл. Стал прозрачнее (умница!), без труда прошёл через дверь… Вроде бы всё в норме.


— Герка, ты там скоро? — раздался недовольный голосок с кухни.

— Скоро, детка, скоро. Ещё десять минут.

— Ну во-от, опять разогревать!

— Да оставь ты его в покое, этот ужин! Я его любым съем, ты же всё-таки старалась.


Она ничего не ответила, но, кажется, я попал «в яблочко». Если только она поверила этой внезапной и такой неискренней нежности.


Ладно, будем верить в лучшее.


Я погрузился в воду, краем уха услыхав, как где-то за горизонтом звякнула, свалившись на пол, какая-то посуда.


— Гер, это ты там грохочешь?

— Нет, детка, я всё ещё в ванной.

— А это тогда что?.. — кажется, её голос дрогнул. Что ж, даже юным хищницам нечуждо человеческое, я бы даже сказал, девчачье.


«Валя, не громи посуду, ты пугаешь даму!»

«Простите, Герман Сергеич! Я случайно!»


Одуреть можно, подумал я и с головой ушёл под воду. Минуты две спустя я услышал звонок в дверь: похоже, Вале надоело бродить по квартире тенью отца Гамлета, и он решил разыграть наш сценарий «Визит старого друга».


«Только смотри, не накосячь. Люди, Валентин, они иной раз проницательнее Духов оказываются».

«Я понял».


— Вы к кому? — с подозрением спросила Марина в прихожей.

— Здравствуйте, я к Герману Сергеевичу Кастальскому. Мне сказали, он тут живёт.

— Живёт. А вы, собственно, кто такой?

— Я? Я сын его друга. Герман Сергеевич с моим отцом вместе в университете преподавали.


Ай да Валька, изумлённо булькнул я. И когда это он про моё университетское прошлое разузнать ухитрился?


— Да-а? А как вас зовут?

— Валентин Вершинин. Я Ефима Семёновича сын.

— Что ж, очень приятно. Я Марина, жена Германа. Вы заходите, раз уж пришли. У вас к Герману какое-то дело?

— Да, мне необходимо сообщить ему нечто очень важное.


«Только не переборщи», передал я.


— Проходите сюда, в гостиную. Герман недавно с работы приехал, сейчас в ванной отмокает. И он ещё не ужинал, так что я вам, пожалуй, предложу поесть, если вы не против. Что будете пить?

— Пить? О, я, признаться…


«Скажи, что с удовольствием выпил бы чаю».


— Знаете, Марина, я бы просто чаю выпил, если можно.

— Хорошо. Посидите тут, я сейчас сделаю вам чай. Вы пьёте пуэр? Герман обычный чай не пьёт, только китайский. Даже научил меня его заваривать. Та ещё морока, честно говоря, но чего не сделаешь ради любимого мужа.


Я чуть не захлебнулся.


Так, Кастальский, пора тебе отсюда вылезать. А то Бог её знает, до чего она там может договориться такими темпами.


— Признаться, никогда раньше его не пробовал, но, думаю, это вкусно. У Германа Сергеевича всегда был отменный вкус.

— Это да, — согласилась Марина. — Что ж, в таком случае я заварю нам чайник.

— Буду вам очень признателен, — ответил вежливый Валя.


Она ушла на кухню, а по дороге едва не столкнулась со мной, выходящим из ванной. Взяв меня своей хрупкой, но цепкой лапкой за отворот халата, она заговорила тихо, чтобы Валя не услышал:


— Там какой-то паренёк, говорит, что сын твоего друга. Говорит, что зовут его Валентин Вершинин. Я твоих университетских друзей не знаю, но парень выглядит приличным. Так что, Герка, иди-ка ты переоденься во что-нибудь более подобающее. К тебе всё-таки гость пришёл.

— Не волнуйся, девочка, — я чмокнул её в макушку. — Вальку Вершинина я знаю с малолетства, а с его отцом мы всегда большие друзья были. Это свой человек. Ты ступай лучше сделай чаю, а заодно принеси мой ужин в гостиную.

— Хорошо, — прошептала она, мигом отпустив мой воротник. И я подумал: а не дурь ли ты затеял, Герман Сергеич, с этими финансовыми махинациями? Оставишь девчонку ни с чем. А за что, спрашивается?


Да, есть у меня такая дурная черта: в последний момент, когда удар уже нанесён или почти нанесён, мне становится жаль противника. Однажды, во время Первой Войны, эта жалость едва не привела меня к Падению. Если бы не один мой добрый соратник, кто знает, где бы я сейчас был.


Тьфу-ты, пропасть.


Я заглянул в гостиную, кивнул Вальке:


— Какие люди! Валькинштейн! Как тебя сюда занесло?

— Долгая история, Герман Сергеич, — улыбнулся юноша.

— Ладно, я тогда переоденусь сейчас и приду, ты уж подожди меня ещё немножко.

— Без проблем, Герман Сергеич.


Я направился в спальню. На душе было гадко.


Ведь если подумать: за что я мщу этой девочке? За то, что взяла меня в оборот? Да сейчас все так делают! Дарвинизм, естественный отбор. Выживает приспособленный. И вообще, мало ли кем я мог оказаться. Был бы каким-нибудь беспринципным, циничным гадом, кинул бы её в итоге ради другой, помоложе… и осталась бы девчонка ни с чем. Вот она и подстраховалась… К тому же, 30 лет — это у них всё-таки какой-никакой, а возраст. А у Маришки, кроме красоты ослепительной, за душой-то ничего особого нет. Институт закончила с грехом пополам, потом работала полгода у брата на фирме, да и кем, секретаршей… А ведь всем хочется хорошей жизни, спокойной, в достатке. В смысле, людям. А ей, может, детей хотелось… Мы об этом никогда не говорили, но кто её знает…


Более того, в конечном счёте именно циничным гадом я и оказался. И кинул, пусть не ради другой, а вообще, вместе со всем миром. Улёт же, завтра на Шипиловской. Тут, понимаешь, Миры спасать надо, тут не до личной жизни. А я опустился до мести… Измельчал ты, Герман Сергеич, как есть измельчал. Пожалуй, надо тактику получше продумать. В конце концов, я ведь Паладин! Воин Света, Рыцарь в сияющих доспехах! Должен быть благородным и всё такое. А что вместо этого?


— Герка! Ужин стынет! И чай я заварила! — крикнула Маринка из гостиной.


Я рассеянно поглядел на своё отражение в зеркале и поскрёб заросший трёхдневной щетиной подбородок. Затем извлёк из шкафа чёрное кимоно с золотыми драконами и, примерив, подмигнул своему отражению. Отражение состроило недовольную гримасу. Тогда, тяжело вздохнув, я переодел нелепый наряд на классические левайсы, белую футболку и красно-клетчатую рубашку навыпуск. Пусть лучше так, скромненько и не на выставку.


— Иду, Мариш!



Потом сидели в гостиной. Я поужинал, и теперь мы втроём пили очень недурной пуэр. Что поделать: как я уже говорил, я немного гедонист. Хочется иногда пожить со вкусом. Посидеть вот так вот, расслабившись, попить чаю или чего покрепче. Посмотреть телевизор, в конце концов, а лучше — какой-нибудь хороший фильм, вроде того же «Привидения». Помню, Маринка по моей просьбе полгода ходила, стриженная под мальчика, а-ля Молли Дженсен… Приятные воспоминания.


Впрочем, на этот раз голова никак не желала заполняться подобными благостными мыслями. Было как-то тоскливо и пусто. Я смотрел на этих двоих, весело болтавших о чём-то отвлечённом, и думал: смотри, Герман Сергеич — такой могла бы быть твоя семья. Если бы Катя и Игорёк остались живы… Игорьку бы сейчас было 18, но Валька выглядит моложе своих лет, так что… А Катя, конечно, выглядела бы старше, но… разве это важно? Нет, не это. Важно то, что они сидят сейчас перед тобой, эти двое, Дух и человек.


Первого ты самолично отправил на смерть, чтобы перекроить по своему лекалу, для своих целей, и будущее его туманно.


А вторая завтра станет вдовой.


У тебя нет никого, кого ты мог бы назвать родным — человеком ли, Духом ли. У тебя есть Первый, Великий Магистр, которого ты всегда почитал как брата. Первый, которого ты всегда считал причиной смерти твоей Кати и твоего Игорька, пусть и косвенной причиной, — потому что настоящей причиной стал ты сам. То, кем ты был. Твоё собственное упрямство, упрямое желание того, о чём ты сейчас думаешь, — семьи.


Наверное, это карма. Нужно просто смириться и жить дальше. В конце концов, нельзя забывать об Искажённом, который способен пустить под откос не только тебя, но и, потенциально, самое Исток. А это, согласись, не фунт изюма. И твои печали по сравнению с этим — ничто.


— Герман, вы же с Валей хотели о чём-то поговорить? — вдруг вспомнила Марина. Ну правильно: дело-то вроде срочное было, а вместо этого мы уже битый час тут чаёвничаем и болтаем ни о чём.

— Да, верно… Всё правильно. Идём, Валёк. Вон, видишь — дверь? Это мой кабинет. Ступай туда, я догоню.


Валентин кивнул, не задавая вопросов. Умница, далеко пойдёт.


Он был уже возле кабинета, когда Маринка схватила меня за руку:


— Гер… Ты мне не нравишься.

— Ну прости, детка, старость — не радость. И вообще…

— Да нет же, дурак! Что с тобой творится? Ты сам не свой с тех пор, как пришёл с работы. А теперь ещё этот парень… О чём он хочет с тобой поговорить? Герка, мне как-то не по себе. Я боюсь. Ты ведь ничего от меня не скрываешь, правда? Ты ведь всё мне говоришь? Ты ведь сказал бы мне, если бы случилось что-то неприятное, что-то плохое? Не держи меня за идиотку, я же вижу, по лицу твоему вижу!

— Ну ладно, хватит. Мне надо идти, — я решительно усадил её на диван и направился к кабинету.

— Герман! — крикнула она мне вслед не обиженно даже — отчаянно.


Я не обернулся.


Ты всё равно больше ни на что не способен, Кастальский. Тебе всё равно нечего ей сказать.



Валентин дожидался меня в кабинете, уютно устроившись на моём диване.


— Хорошо тут у вас, Герман Сергеич, — сказал он, пока я запирал дверь. — Только атмосфера… нездоровая.

— Нездоровая, говоришь? А ты у нас, значит, специалист по атмосферам, да? У самого-то что — забыл? Кто свою девчонку угробил? И ведь успел уже информацию обо мне накопать, — откуда? В голову мне лазил, ведь так?


Он побледнел, улыбка сползла с лица.


— Проклятье! — выругался я. — Прости, Валька, это меня уже несёт. Нервы ни к чёрту. А ведь, казалось бы, Дух-Воин, Паладин Радуги, все дела. Понимаешь, Валя, я живу в этом Мире без малого тридцать лет. В смысле, как человек. Вроде бы и недолго, но за это время столько всего успело случиться — ты не поверишь. Вот и… поистрепались нервы. Ты уж меня прости, что я тебе таких гадостей наговорил. Не со зла я, Валёк.

— Да что вы, Герман Сергеич, не нужно. Я всё понимаю. Я же вижу, как вам тяжело. Просто… не знаю, чем могу вам помочь.

— Надо не мне помогать, надо дела делать. Завтра и начнём. Но сперва мне нужно будет… закрыть свою нынешнюю жизнь. Это не займёт много времени. Так. Теперь что касается тебя. Если не хочешь отправляться в Штаб, сегодня можешь переночевать тут. Маринке я скажу, что тебе далеко ехать. Она не будет против, не сегодня. А завтра выйдем вместе, но я отправлюсь на работу, а ты…


Я задумался. Куда ж мне тебя деть-то, а, Мастер Иллюзий?


— Да я, Герман Сергеич, могу просто по городу побродить, чтобы вам не мешать…

— «По городу побродить», — передразнил я. — Конечно можешь, а то как же. Но мне такой вариант отчего-то не очень нравится. И чего бы тебе в Штаб не отправиться? Нет, серьёзно. Всё равно рано или поздно ты туда попадёшь, со мной или без меня. Понимаешь, пока что я для тебя — единственный знакомый Дух. А ведь нас не так уж и мало. Конечно, Старшим Духам до популяции людей далеко, но ведь мы не количеством берём, а опытом, которого за миллиарды миролюдских лет накопилось более чем достаточно. Да, пожалуй, тебе нужно в Штаб. И не спорь со мной, пожалуйста. Ты должен быть официально представлен Великому Магистру Ордена Радуги, тебе должна быть официально присвоена Каста, и вообще весь этот официоз, вся эта бюрократия… А что поделать? Так что давай, решай: сегодня туда отправишься или завтра? Для Потусторонья разницы нет, учти. Времени у нас сколько, одиннадцать? Нормально. Марина ничего не заподозрит, всё в порядке вещей. Безусловно, было бы правильнее, если бы я лично представил тебя Великому Магистру, но у меня нет на это времени. Поэтому я отдам приказ Ват-У. Это знаешь, кто? Это, Валь, Кошка, Белая Королевская Кошка, весьма важная особа. Но так как Кошачий Мир, он же Колыбель, находится под патронажем Ордена Радуги, а сами Кошки — бывшие Духи, то она всё равно у меня в подчинении, потому что я отношусь к Первой Касте, а она — ко Второй. Интересно, куда Магистр определит тебя. Это ведь раньше Каста по номеру рождения присваивалась, сейчас-то, говорят, по способностям…


Всё это время Валя молча ждал, пока я закончу свой монолог. Когда я наконец умолк, он сказал:


— Думаю, вы уже всё решили, верно? Насчёт меня, я имею в виду. Так что отказываться или соглашаться нет смысла. Как скажете, так и будет. Кроме того, я ведь тоже ваш подчинённый, не так ли?

— Официально — нет, пока нет. Но это, конечно, вопрос времени… Ладно. Раз у нас с тобой пошёл такой разговор, отправишься сейчас. Только вот наберу номерок…


Я снял трубку.


— Говорит Гермес.

— Да, Милорд? — отозвалась на том конце Кошка-диспетчер.

— Сообщи там, что прибывает Первый Претендент. Инициация прошла успешно… Хотя, думаю, Великому Магистру об этом и без меня известно.

— Милорд велит прислать машину за Претендентом? — осведомилась Кошка-диспетчер.

— А почему бы и нет? Адрес, думаю, тебе известен.

— Так точно, Милорд.

— Тогда выполняй.

— Слушаюсь, Милорд!


Я опустил трубку на «рога» и посмотрел на Валю.


— Ну вот и всё, товарищ Звезда. Сейчас за тобой придёт машина… Думаю, уже пришла. Тебя отвезут в Штаб. Веди себя прилично, говори поменьше, слушай побольше. В разговоре с Великим Магистром прибавляй «Повелитель», с Кошками можешь особо не церемониться. Какую бы Касту тебе не определили, ты — мой личный протеже, а значит, находишься на особом положении. Ты не просто Дух, ты — первый Воин Радуги. Что это значит, тебе объяснит Великий Магистр. Ну, а если он не удосужится, тогда это сделаю я, но уже завтра. Вопросы?


Валентин улыбнулся и покачал головой.


— Вопросов нет.

— Вот и славно.


В этот момент зазвонил телефон. Я поспешно снял трубку.


— Машина подана, Милорд. Чёрная «Волга».

— Да ты что, серьёзно? — искренне восхитился я. — Во даёте! А я думал, иномарку пришлёте. Молодцом! Как тебя звать?

— Пуш-А, Милорд, Четвёртая Каста.

— Молодец, Пуш-А! Позже объявлю тебе личную благодарность.

— Спасибо, Милорд! Рада стараться!

— Ну всё, вольно. В смысле, отбой.


Трубка снова повисла на аппарате.


— Слыхал, да? Чёрная «Волга»! Совсем как в былые времена. Когда-то сам на такой катался, когда в «органах» служил. Прямо ностальгия. Нынешнее-то поколение подобными вещами не удивишь, а раньше такую машину издали примечали, даже без всяких опознавательных знаков. Знали и боялись, так-то… Ладно, это меня снова унесло куда-то. Всё, Валёк, выходим.


Я вышел из кабинета, он последовал за мной.


— Маришка! Валентин уходит!


Она вышла к нам — какая-то серьёзная, даже чересчур. Подошла к Вале:


— До свиданья, Валентин. Хотя мне кажется, что мы с вами больше не увидимся… У вас никогда такого ощущения не бывает? Знаете, вот смотришь на человека и понимаешь: всё, это в последний раз. Нет?


Он неопределённо пожал плечами:


— Может быть. Никогда об этом не думал. Спасибо вам за чай, Марина. Он был очень вкусным.

— Ну да… Не за что. Всего вам хорошего.

— До свиданья.

— Давай, Валькинштейн, — я крепко пожал парню руку. — Ещё увидимся. Спасибо, что заглянул. Не пропадай там, хорошо?

— Конечно, Герман Сергеевич. Не волнуйтесь, — он улыбнулся, набросил на плечи невесть откуда взявшуюся куртку (молодец, подумал я, на ходу схватывает) и, помахав нам рукой, вышел на лестничную клетку. Я дождался, пока за ним пришёл лифт, а потом закрыл дверь.


Марина молчала, и это молчание было тягостным.


— Его отец, Фима Вершинин, четыре дня как умер. На машине разбился насмерть, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать. К тому же это была полуправда: Фима действительно разбился на машине, но это было ещё в девяностых.

— Мог бы не говорить. Я и так догадалась, что там что-то плохое.


Марина закуталась в шаль и теперь была похожа на нахохлившуюся птицу.


— Герман, давай ты завтра никуда не поедешь, а? — она посмотрела на меня так, что у меня внутри что-то оборвалось. Крепись, Кастальский, крепись.

— Ну что ты, милая, у меня же работа. Меня полковник Фёдоров со свету сживёт. Ты же знаешь, он для меня как этот, как его… Как Тарас Бульба, во! Сам породил, сам и убьёт, если понадобится. Если бы не он, где б я сейчас был…

— Я всё это знаю, — перебила Марина. — Всё знаю. Но ты же работаешь как проклятый. Давай завтра… Пожалуйста, только завтра! Позвонишь, скажешь, что заболел. Что у тебя температура! А? Ну Герка, ну пожалуйста! Пожалуйста. Ради меня. Я знаю, что ты меня не любишь…

— Ну что это ещё за глупости…

— Не любишь! Я знаю, не спорь. Я и не прошу. Я об одном прошу: останься завтра дома. Хорошо? Обещай мне. Обещай!


Вот ведь, а? Ну, и что ты будешь с ней делать, а, Герман Сергеич?


Я обнял жену, прижав к себе это маленькое, худое птичье тело. Она вцепилась в мою рубашку, словно меня в любой момент могло унести ветром.


— Послушай, — сказал я, — послушай, давай вот как поступим. Я позвоню полковнику, скажу, что неважно себя чувствую. Если срочных вызовов не будет, останусь дома. Но если будет срочный вызов, Марина, мне придётся ехать, хочу я этого или нет. У нас на участке только один штатный психолог — я. На всю Москву вообще психологов в УВД маловато, не особо популярная должность, наверное. Поэтому… Ведь всякое может случиться. Понимаешь?

— Да, я понимаю, — она отстранилась от меня. — Я всё понимаю. Я ничего не могу сделать. Ты всё равно уедешь, а я останусь. Ты уедешь и больше не вернёшься. А я останусь в этой проклятой квартире, одна — слышишь меня?! — одна! Ты же меня никогда не любил. Зачем ты вообще появился в моей жизни? Жил бы со своей виолончелисткой. Так нет же!.. А теперь… Ты и от неё так же ушёл — так ведь? Просто пропал однажды, и всё. Ты же сам рассказывал, что вас судья, твой знакомый, удалённо развёл. Да ты хоть задумывался когда-нибудь, каково ей было? Нет, скорее всего никогда. Так и со мной будет, я знаю…

— Марина, это уже паранойя. И не говори мне об Эвелине, мне неприятно об этом вспоминать. Я же тебя просил.


Век бы не помнить Эвелины и её тюленьих глаз. И её маман, конечно. Вот где была феерия ужаса и геена огненная.


Марина снова бросилась ко мне:


— Ну прости, прости пожалуйста, я больше не буду, никогда не буду, клянусь! Только не уходи, хорошо? Не уходи, не пропадай, пожалуйста, пожалуйста, я же этого не вынесу!

— Марина, перестань. Я же сказал, что не собираюсь никуда пропадать.

— Ты врёшь, врёшь, ты всё врёшь! Ты думаешь, я дура, а я и вправду дура, что тебя, такого, полюбила! Дура, дура!

— Всё! — в конце концов, мои нервы не выдержали. Я взял её за плечи и несильно тряхнул: — Прекратить истерику! Это невыносимо. Я сказал, что останусь завтра, если не будет срочных вызовов — значит, так оно и будет. И всё на том! Я же просил тебя не закатывать мне сцен, тем более на пустом месте. Всё, иди спать.

— А ты?! — крикнула Марина.

— А я посплю в кабинете. Мне нужно отдохнуть, в конце концов. А тебе нужно прийти в себя.


С этими словами я развернулся и пошёл к кабинету, а она осталась стоять там — моя бедная чёрная птица.


«Оставлю, всё оставлю! Какая, к чёрту, месть?! Кастальский, ты хуже всех. И ещё хуже».


Закрыв дверь кабинета за ключ, я сел за стол, достал чистый лист бумаги, взял ручку и написал всего одно слово:


«Прости».


Пусть будет так. Ни черта, конечно, не понятно, но хотя бы намекает на то, что я раскаиваюсь. Господи… Мы ведь никогда не говорили по душам. Да, когда-то я рассказал ей и про Эвелину, и про Катю. Насчёт Эвелины она ничего тогда не сказала, насчёт Кати — пожалела. Её, меня, Игорька. А я и сам уже не помню, на кой чёрт я ей всё это рассказал. По-моему, я тогда выпил лишнего, вот язык и развязался…


О, выпивка. А это, между прочим, идея. Да будет мне пара стакашек на сон грядущий. Один я, правда, пить не люблю, можно даже сказать, терпеть не могу, но Марина мне в этой ситуации уже не помощник. Теоретически, я мог бы вызвать кого-нибудь Оттуда… Отчего-то подумалось о Смерти. Но поругаться с одной женщиной и сразу же выпить с другой — это даже как-то пошло. Да и едва ли она согласится.


Нет, нужен мужик. Притом желательно не Валиного возраста, а постарше. Но кто? Кто из Перворождённых станет вот так вот запросто пить со мной? Со мной, Вторым, которого все и всегда… Не то чтобы терпеть не могли, но всё же. Ну разумеется, первый Паладин Радуги, правая рука Великого Магистра Ордена Радуги, любимчик, можно сказать. Мажор, короче. Эх…


Я достал из бара бутылку коньяка и бокал-тюльпан. Не сказать, что я так уж сильно любил коньяк, но…


Коричневая влага заструилась по стенкам бокала. Ровно четверть, вот так вот. Или нет, лучше треть.


Дерьмо. Везде и всюду. И ещё этот Искажённый, чтоб его. Если бы не он, жил бы я сейчас, как обычно. Никаких полётов с крыш, никаких приглашений на казнь, даже ссоры с женой, и те по минимуму, потому что я всегда старался поменьше трепать себе нервы. А зачем? Работа и так нервная. Говорят же, что сапожник без сапог; так без чего, вы думаете, психолог?


Хм, если не ошибаюсь, «псише» в переводе с латыни значит «душа». Вот, значит, без чего живёт на свете Герман Сергеевич Кастальский. А что, логично: я же Дух, Существо, не человек даже. Вот и живу этакой бездушной сволочью. Моё здоровье!


Коньяк по обыкновению попахивал клопами. Классика. Надо было водку брать, но теперь уж поздно.


Завтра — как по нотам. Полковнику я позвоню в восемь. Скажусь больным. Он скажет, мол, раз больной, то и сиди дома, отдыхай. Посетует на то, что самому бы отдохнуть, да куда там. Повесит трубку, не попрощавшись: это он всегда так, стиль у него такой, можно сказать. Без преди- и послесловий.


Потом, в 11:52 зазвонит телефон. Я подниму трубку, и тот же полковник скажет, что на Шипиловской объявился суицидник, и чтобы я мухой летел туда. Хорошо хоть в это время пробок немного, а то так ведь и опоздать недолго, к собственной кончине-то. Вот смеху было бы… Правда, непонятно кому. Шутки, увы, никто не оценит.


От Кастальского Г.С. останется только мокрое место на асфальте и «Ровер», в багажнике которого притаился портфель. В портфеле — куча денег и записка с лаконичным «Прости». Да, надо будет захватить бумажный пакет: пригодится, чтобы отсыпать немного банкнот для несостоявшегося самоубийцы Германа Титова. Должна же быть у парня мотивация, если уж девушка бросила. Ха-ха, а может, ему телефончик Маринкин дать? А что, ему 29, ей 30… Эх, Кастальский, циничная ты скотина. И ещё раз твоё здоровье. Удачного тебе завтра полёта.


Всё, отбой.



Глава 4.


Будильник заверещал, как выпавший из гнезда птенец. Не без труда разлепив слипшиеся веки, я взглянул на часы.


8:00.


Всё верно, вспомнил я вчерашний план. Так… хорошо. Телефон, телефон…


Прокашлялся. Плеснул в стакан воды из графина. Выпил. Набрал номер Фёдорова. Полковник ответил сразу же:


— Фёдоров, слушаю.

— Доброе утро, товарищ полковник.

— Ближе к делу, Кастальский. Ты чего там, заболел, что ли?


Ась? А я что, уже что-то сказал?


— Мне жена твоя звонила, — ответил полковник на незаданный вопрос. Я мысленно выругался: — Сказала, у тебя друг умер, и ты себя плохо почувствовал. Вроде сердце. Это правда?


А что поделать?


— Да, Евгений Михалыч, что-то в этом роде.

— Ладно, тогда отдыхай там. Но учти: Марина твоя хотя и просила, но ты сам знаешь, какие у нас порядки. Если экстренный случай, ты едешь. Понял?

— Конечно, Евгений Михалыч, не вопрос.

— Вот и хорошо, — сказал полковник и отключился. Как я и говорил.


Однако стоит отдать Маринке должное. Не побоялась сурового полковника, позвонила. Не учла только одного: Фёдорову всё одно, будь я хоть на смертном одре: если экстренный — изволь, товарищ майор, на выезд.


За самостоятельность Марину я, конечно, в другой раз побранил бы. Но сегодня подумал: Бог с тобой. Всё одно не удержишь. Это всё равно, что пытаться остановить вращение Земли. Есть такое понятие, как неизбежность. И никуда от этого не деться.


Встал, оделся. Убрал бутыль коньяка и бокал в бар. Поймал себя на том, что мне даже немного жаль этой квартиры. Несмотря ни на что, я успел её неплохо обустроить, особенно этот вот кабинет, мою святая святых. Мебель красного дерева, кожаная дизайнерская кушетка, удобное кожаное кресло, два отличных шотландских пледа, лампа под зелёным абажуром. Спокойный, уютный мир.


Увы мне, бродяге. Был бы человеком — никаких проблем, а тут изволь соответствовать. Noblesse oblige, как говорится, положение обязывает.


Отпер дверь, вышел в коридор. Посмотрел на себя в зеркало, скривился. Совсем нехороши стали-с, господин Кастальский, подурнели-с. Всё на лице: и возраст, и работа-профессия, и семейная жизнь, естественно.


А-а, чёрт с ним. Всё одно не лицо это — маска. Надоест — выброшу.


— Герман, ты встал? — прокричала Марина с кухни. Там что-то фыркало, булькало и пахло, между прочим, весьма аппетитно.

— Встал, встал… Ты-то чего так рано поднялась?

— Завтрак решила приготовить нормальный, человеческий.


Хо-хо, никак в ход пущена тяжёлая артиллерия. Осталось застать её там в каком-нибудь полупрозрачном халатике, чтобы всё чин-чинарём. Ведь меня, судя по запаху, ожидает как минимум яичница с беконом, горячий кофе и свежие тосты, как в лучших домах и средних голливудских фильмах.


Вот ведь пакость, а.


— Я в ванную.

— Ладно! Только ты недолго, кофе простынет!


Контрастный душ — штука хорошая. Помогает и проснуться, и в себя прийти, и с мыслями собраться. Да и для здоровья, говорят, полезно. Впрочем, последний пункт для меня уже не особо актуален.


Памятуя о стынущем кофе (нельзя отказывать себе в маленьких радостях человеческой жизни), я вылез, обтёрся пушистым полотенцем, надел халат, вступил в тапки. Побриться? Да нет, не нужно. Наоборот, вызовет лишнее подозрение (хотя куда уж дальше-то?).


И вот — кухня. На столе под теплосберегающей крышкой — совершенно верно, яичница с беконом и тостами. И кофе — горячий, потому что в турке на плите.


— Сейчас налью, — щебечет Маринка.


Она и правда в халатике, каком-то цветочно-солнечном. Порхает по кухне, даже, кажется, напевает что-то! А вчера была такая трагическая фигура. С чего вдруг смена амплуа? Или просто выспалась? А то ведь со мной выспаться проблематично, я храпеть люблю.


Ну и ладно. Такую Маринку проще будет оставить.


— Полковнику могла бы и не звонить, — замечаю между делом. — Всё равно ничего нового он мне не сказал, так же как и я тебе ничего нового сказать не могу. Будет вызов — придётся ехать.


Она ставит передо мной чашку с дымящимся кофе, а сама садится напротив, подперев кулачком подбородок, и смотрит в глаза. И молчит. А, это она в загадочность играет! Да, в своё время эта игра и меня забавляла. Но увы.


— Завтрак получился отменный! — надо же хоть что-то хорошее сказать. Маришка улыбается, довольная, а я не сразу замечаю, что и сам улыбаюсь. Эх, Марина Анатольевна! Вот сразу бы так! Ведь десять лет вместе прожили, а толку? А могли бы пожить, как люди! Со вкусными завтраками и вообще. Мужчине, ему же атмосфера важна. Не какой-нибудь там завтрак в постель, нет, но ощущение, что любимая женщина тебя любит и уют в твоей берлоге строит. Как там было у Чижа? «Так откуда ты, скво? В степи ещё не рассвело, а я уже позабыл, что есть на свете дороги…»


Правда, случай всё равно не мой. Не судьба тебе, Герман Сергеич, счастливым семьянином жить, не судь-ба. Смирись и живи, как получается.


Взгляд мой падает на лежащую на столе газету. Разворачиваю на страничке с криминальной хроникой, но там ничего интересного. Зато в «мелких сенсациях», как я их называю, есть кое-что, что привлекает моё внимание.


«Мистическая смерть в КПЗ!


Сегодня утром в следственном изоляторе ОВД «Зябликово» при обходе камер был обнаружен распятый труп гр. Звезды В.И. Старший сержант Ванюхин И.Г., дежуривший в изоляторе этой ночью и обнаруживший распятого, рассказывает, что покойный гр. Звезда был задержан по подозрению в убийстве своей девушки, фамилии которой ст. сержант Ванюхин не назвал. Задержанный был признан невменяемым и помещён в одиночную камеру. Милиционер утверждает, что камера была закрыта всю ночь, а в изолятор никто не заходил. Известно также, что мед. освидетельствование проводили штатный психолог ОВД «Зябликово» Кастальский Г.С. и проф. психиатрии Максимов Э.В. Пресс-служба Московского УВД заявляет, что придерживается версии самоубийства. Ведётся следствие.


По материалам ИТАР-ТАСС»


Я вздохнул.


«По-моему, Валька, это уже перебор».


Кстати, если ведётся следствие, то и до меня докопаются. Впрочем, даю сто против одного, что не успеют. А завтра газеты напишут про самоубийство штатного психолога ОВД «Зябликово» Кастальского Г.С. То-то мы шороху наведём в прессе, а?


Ладно, с завтраком покончено. Часы на стене показывают девять. Ещё три часа, и всё.


Курить охота! Это сколько я не курил уже, со всеми этими допросами и прочей ерундой?


— Марина, я в кабинет, на перекур.

— Хорошо, Герка.


Прямо шёлковая вся, как вышеупомянутый халатик. Что-то тут нечисто. Думай, голова, думай. С чего бы это ей вдруг так перемениться? Должна быть причина, и наверняка она у тебя под носом. Думай. Что пришло ей в голову? Что она задумала? Закрыла дверь на замок и выкинула ключ? Маловероятно, у меня всё равно запасной есть, да и слесаря вызвать недолго. Ох и не нравится мне это, если честно.


Закрыл дверь кабинета, открыл форточку, закурил. Я всегда курил здесь, чтобы квартира дымом не пропахла. А сколько раз она меня бросить просила… Но куда там! Хотя, казалось бы, почему бы и не бросить? Дурная привычка ведь, и ничего больше.


Время ползёт полураздавленной гусеницей. Пепельница переполнилась окурками. Делать нечего. Разговаривать с женой не хочется. На часах двадцать минут десятого. Как там Валька, интересно? Как только закончу на Шипиловской, нужно будет сразу же его вызвать, а лучше самому в Штаб отправиться. Заодно отчитаюсь по текущим делам. И надо уже начинать искать Второго Претендента, а значит, нужно будет заглянуть в Аналитический Отдел. Наверняка эти Пушистые-ушастые чего-нибудь, да понарасчитывали мне. А то ведь страна-то большая, даже столица, и та немаленькая. Где его искать, Претендента-то?


Интересно, а этот невезучий (или наоборот?) самоубийца с Шипиловской не подходит? Надо будет глянуть на него повнимательнее. Может, чего и угляжу. Было бы неплохо, двух зайцев одним выстрелом. Хотя и неудобно: ему же объяснять нужно будет, что да как. А каким образом мне это сделать, если я с крыши прыгать собрался? Разве что вместе прыгнуть — сразу к Истоку отправит. Но это в крайнем случае. И вообще маловероятно, чтобы Второй Претендент был до такой степени у меня под носом.


На часах без пятнадцати одиннадцать.


Вдруг — стук в дверь!


Я открыл: на пороге стояла Марина.


— Пустишь?

— Заходи, только у меня накурено очень.

— Ну и ладно, — улыбнулась (!), проскользнула в кабинет, по-кошачьи устроилась на кушетке.

— Ты чего-то хотела, Мариш?

— Да. Я, знаешь, чего хочу? Я вот чего хочу: Гер, а давай сегодня в ресторан сходим. В «Турандот», это на Тверском бульваре. Помнишь, его в прошлом году открыли? Там ещё помимо европейской кухни есть азиатская, как ты любишь. И вообще, говорят, стильное место, 4 звезды с плюсом, премиум-класс. Мы ведь так редко куда-то выбираемся, Гер! Вот и сходим. Выйдем в свет, себя покажем, на других посмотрим! Я своё новое платье одену — помнишь, то чёрное, с вырезом? Тебе оно ещё понравилось, помнишь? Ну правда, Герман, давай сходим! Вечером, часиков в семь или восемь, как тебе будет удобно. А?


И сидел я на месте, как пришпиленный, да язык проглотивший. Вот, значит, что придумала? Ну правильно: если я откажусь — должен буду выдумать причину. А поскольку ничего я не выдумаю, придётся соглашаться. Чёрт, как же неловко… Да, должен признать: девчонка меня поймала. И даже азиатская кухня, поди ж ты. И даже чёрное платье с вырезом.


— Ну так как, Герка?

— Э-э, звучит, конечно, заманчиво, но, детка, ты же знаешь, что у меня за работа. Что, если снова задержусь?

— А я столик забронирую, чтобы мы могли прийти в любой момент.


И на всё-то у тебя готов ответ, да?


— В общем, не знаю я. Предложение приятное, а уж как сложится — неизвестно. Так что если не сложится — не обессудь, пожалуйста.

— Я верю, что ты сможешь! — а глазки-то, так и сверкают! — Может, тебя ещё никуда и не вызовут!

— Может быть, — осторожно соглашаюсь я, — но сути это не меняет.

— Значит, договорились? Тогда я сейчас же закажу столик, а то потом можно не успеть. У них там знаешь, как! Всё-таки серьёзный ресторан, не какая-нибудь забегаловка.


Я вздохнул.


— Как хочешь. Но помни: я ничего не обещал.

— Хорошо-хорошо, — пропела моя мучительница. — Я это учту.


Ресторан. Знает ведь, куда бить, чтобы побольнее было. О, женщины! Прав был принц Датский, тысячу раз прав. Знает, плутовка, что я и вкусно покушать люблю, и рестораны уважаю. Неплохо всё-таки она успела меня изучить за это время…


Жаль только, что всё зря.


Если бы ты только знала, тоскливо размышляю я, задумчиво разглядывая кушетку, на которой она только что лежала. Если бы ты знала. Интересно, между прочим, как бы ты отнеслась ко всему этому? В смысле, если бы поверила. Поняла бы? Разрыдалась бы? Закатила бы сцену? Надела бы траур? Женщины — существа непредсказуемые, что есть, то есть. И всё же так иногда хочется простого нечеловеческого понимания. До боли хочется.


Да только где ж его взять…


Духи — существа довольно равнодушные. Не близки им человеческие эмоции, не выделяют Духи добро и зло. Вот власть, влияние — это да, хотя сейчас это уже скорее по инерции продолжается, после двух-то Войн. А вот что-то подобное… Впрочем, любить Духи тоже умеют, как ни странно. Но об этом тоже лучше лишний раз не вспоминать.


Часы показывают половину двенадцатого. Скоро. Всего двадцать две минуты осталось. Всего двадцать две минуты — и зазвонит телефон. И всё закончится.


За окном — весёлый день, московский летний день, ясный и синеокий. Куда-то спешат машины, люди, облака. Этакая пастораль, и в последний день моей человеческой жизни. Наверное, под конец всегда начинаешь вдруг подмечать то, на что раньше и внимания-то не обращал. Потому что тянется натура человечья к жизни, тянется, как тянется к Солнцу заблудший одуванчик на газоне. И этот, как там… Космонавт, чтоб его. Тоже ведь стоит наверняка на своей крыше и смотрит на всё это. На небо. На облака. На машины и пешеходов, — там, внизу. И думает: неужели всё? Конец?


Не-ет, дружок, «конец» ты себе как-нибудь в другой раз устроишь. Сегодня мой бенефис.


Тебя ведь уже заметили, верно? Одиннадцать часов и тридцать семь минут. Или нет: ты ещё только поднялся на крышу. Никто ничего не видел, пока что. Храбришься. «В моей смерти прошу винить…» Экая несуразица. Да кому, кому она далась — твоя жизнь? Думаешь, этой твоей девушке? Или этим, которые внизу? Да вот шиш тебе. Родителям, родным — это да, это более вероятно. Хотя, конечно, всяко бывает.


Люди одиноки — почти так же, как Духи. Просто нас меньше, поэтому нам труднее затеряться среди себе подобных. Живём там, у Истока, как в большой деревне, где все про всех всё знают. А вам тут, конечно, потяжелее. Народу-то вон сколько, как муравьёв в муравейнике. Одного раздавишь — другие и не заметят. Вот тебе и вся жизнь.


Поэтому те, кто поумнее, они за эту самую жизнь всеми лапками, всеми когтями-зубами цепляются, изо всех сил. Семьи заводят, детей рожают. Чтобы хоть что-то после себя оставить в Этом Мире, — хотя Миру-то, в принципе, наплевать. И не потому, что Мир — это что-то бездушное (совсем как я), а потому, что нет для Мира ни жизни, ни смерти. Потому что есть Исток, и всё Сущее в нём, и он — всё Сущее. А живой ты или мёртвый, это всё так, условности. Словечки-ярлычки, агрегатные состояния, да и только.


Жаль, немногие это понимают.


Одиннадцать-сорок две. Тебя ещё не заметили? Конечно. Тут пока заметят, пока до милиции дозвонятся, пока дежурный вызов примет, обработает, пока ближайшие машины подтянут, пока «Скорая» доедет… Пока позвонят штатному психологу ОВД «Зябликово» Герману Сергеевичу Кастальскому, пока он до места доедет… Но ты не прыгнешь, о нет. Не для того ты туда лез, чтобы раньше времени прыгать. Ты меня дождёшься. Дождёшься, и вот уже тогда мы с тобой по душам поговорим, — так, немножко. А потом один из нас отправится вниз, а другой — тоже вниз, но не по лестнице и не на лифте, а своим ходом.


Маринка притихла. Интересно, что она тут делает, пока я на работе? Скукота же — целый день сидеть одной в пустой квартире. Хоть бы кошку завела, что ли. А то и любовника — тоже сошло бы. Глядишь, и потерю бы легче пережила…


М-да. Циник ты всё-таки, Герман Сергеич, притом беспросветный. А с чего, спрашивается? Чего тебе, жилось плохо? Хорошо жилось. Работа хоть и тяжёлая, зато интересная. Квартира со всеми удобствами, машина, все дела. Жена хоть и с норовом, зато красавица. А ведь тебе уже не тридцать. И вообще, грех жаловаться-то. Так откуда в тебе цинизм взялся, откуда мизантропство? Не можешь Миру простить, что Катю с Игорьком забрал? Да ладно тебе. Люди и поболе твоего теряют. Вспомни Афган хотя бы. Помнишь, не забыл? Ага, ну то-то же.


Война и мир Германа Кастальского. Я так долго жил войной — Войнами Духов, войной людей, — что не сразу сумел привыкнуть к чему-то другому. Я долго жил войной, да — но ведь и миром тоже пожить довелось, и немало! Так чего ж тебе ещё надо, ненасытная ты Сущность?


Ничего. Вот отыщешь своих Претендентов, наберёшь команду, обучишь. Одержишь победу над Искажённым. И снова сможешь жить так, как тебе захочется…


Одиннадцать-сорок девять.


Нет, вру — не сможешь. Времена меняются. Что-то новое грядёт, и Искажённый — первый признак, призрак, отзвук этого нового грядущего. Первая ласточка. Что это будет? Третья Война? Или что-то совсем другое? Кто знает. Даже Духам неведомо будущее, разве что самое ближайшее.


Одиннадцать-пятьдесят одна. И-раз, и-два, и-три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, сорок, сорок один, сорок два, сорок три, сорок четыре, сорок пять, сорок шесть, сорок семь, сорок восемь, сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят.


Часы показывают одиннадцать часов пятьдесят две минуты.


Дребезжащим старческим тенорком гундосит телефон. И-раз, и-два… Трубку долой!


Алло?


— Кастальский?

— Да, Евгений Михайлович, что случилось?

— Поезжай на Каширку! Шипиловская, 13. Суицидник у них там. Нужна твоя помощь.

— Уже еду, товарищ полковник.


Так. Рубашка, брюки, носки. Подтяжки? Нет, чересчур, пусть будет ремень. Туфли. Расчёска-то куда запропастилась? А, вот она. Пригладить седеющие волосы. Захватить пиджак. Да! Прощальную записку в карман. Что ещё? Портмоне, документы, мобильник. Часы. Ключи, брелок от автосигнализации. Ну вот, вроде бы всё.


Я в последний раз окинул взглядом свой кабинет.


Прощай, уютное жилище! Ты стало мне родным.


Пора, пора.


Выхожу, дверь оставляю незапертой. Иду в прихожую и сталкиваюсь там с Мариной. Она уже всё поняла — это видно по её лицу. Но — держится, надо отдать малышке должное.


Провожу рукой по её волосам.


— Не повезло, детка, всё-таки вызвали меня.

— Да, я понимаю, — серьёзная какая. Утреннюю весёлость как рукой сняло. Прости меня…

— Думаю, это ненадолго. Ну, по-крайней мере, надеюсь на благоприятный исход событий, — хилая попытка отшутиться. Но она не улыбается.


Чёрт-чёрт-чёрт.


Целую её в лоб.


— Всё, Маришка, япошёл.

— Ни пуха, ни пера, — произносит она печально, но затем вдруг словно оживает: — Не забудь: мы сегодня идём в ресторан!

— Я ведь не обещал, — мягко возражаю я. — А хотя знаешь, что? Если выберусь — с удовольствием схожу с тобой туда. Всё, пока!


Ухожу быстро, не оборачиваясь, не дожидаясь лифта. Сбегаю по лестнице, хотя возраст даёт о себе знать, как, впрочем, и образ жизни.


Нестрашно.


«Ровер» приветственно откликается на кнопку брелока. Открываю багажник, достаю портфель, кладу в него записку. Достаю оттуда несколько увесистых пачек с долларовыми банкнотами, кладу их в бумажный пакет, так кстати нашедшийся в багажнике, забираю пакет с собой в салон. Теперь всё.


Ну что, поехали?


Машина петляет через двор и вскоре выезжает на Пятницкую. Теперь только вперёд. Пробок не видно, хорошо. С Пятницкой на Большую Серпуховскую, оттуда на Подольское шоссе, потом на Большую Тульскую, мимо Третьего Кольца на Варшавку, с неё на Каширку… Услужливый навигатор рисует мой последний маршрут, хотя я и без него знаю эту дорогу лучше, чем любую другую. Вечный маршрут «работа-дом-работа».


Вот и фитнес-клуб, а от него рукой подать до нужного поворота. Ещё немножко, и вот она — Шипиловская. Ещё каких-то четыреста метров — и я на месте: вот он, дом номер 13 (число-то какое!).


Впрочем, число числом, но сам дом — банальная «шестнадцатиэтажка», ничего из ряда вон. Вокруг довольно густо растут деревья; но, если прыгать с торцевой стороны, которая выходит как раз на Шипиловскую, тогда нормально: есть, куда приземлиться.


Парень стоит на самом верху. Орёт чего-то, но его не слышно.


А внизу — милицейские машины, «Скорая», всё как положено.


Паркую «Ровер» неподалёку. Ключи оставлю в замке, а не то сигнализация включится.


Эх, и на кой чёрт я всё это придумал, с портфелем? Только добавил и себе, и ей лишних хлопот. Всё-таки недаром говорят: «семь раз отмерь, один отрежь». И вообще.


Ладно, чего уж теперь рассусоливать.


Беру пакет с деньгами, выхожу из автомобиля, хлопаю дверью.


Возле ближайшей ко мне милицейской машины стоит Славка Седов — знакомый паренёк, в нашем ОВД работает уже не первый год.


— Здорово, Слав. Ну, чего тут у вас?

— Здрасте, Герман Сергеич. Да вон, видите? Стоит, — Славка протягивает мне бинокль. Целюсь в парня:

— Вижу, что стоит. Шестнадцать этажей?

— Плюс надстройка.

— Угу, вижу. Пожарная лестница есть?

— Вон там, на стыке. Но вы, Герман Сергеич, лучше бы на лифте. А то хрен их там знает, в каком состоянии лестница-то.

— Ладно, поглядим. «Куб жизни» подвезли?

— Так точно, надуваем. Только с шестнадцатого-то этажа оно, знаете… Может и не спасти. Хорошо, если на дерево спарашютирует, или на машину. Тогда, может, и выживет, хотя я б себе такую жизнь не пожелал.

— Так ведь и он туда не за жизнью полез… Ладно, работайте. И смотрите, чтобы гражданские под ногами не путались.

— Так точно, товарищ майор.


Вздыхаю. Лезть, конечно, высоковато. Парень снова что-то орёт. Кажется, угрожает, чтобы не подходили, не то прыгнет. А ты что, прыгать не собирался? Или только при честном народе? Вот бестолочь.


Иду к дому, стараясь держаться в тени. Где-то сзади тормозит машина, и меня вдруг охватывает нехорошее предчувствие. Спрятавшись в за деревом, я оборачиваюсь и вижу картину, от которой мозг сводит судорогой, а сердце замирает.


У обочины остановилось такси. Обычный такой «жигулёнок», ничего особенного. Но из него, расплатившись с водилой, вылезает Маринка!


Проклятье! Ведь как знал, что отчаянная девчонка выкинет какую-нибудь дурацкую шутку. Так-так, что же делать?


Славик — умница, перехватывает Маринку на лету, начинает объяснять ей, что здесь проводится спасательная операция, что гражданским сюда нельзя, и так далее. Отлично, это её задержит. Так что вперёд, Кастальский, вперёд! Лифтом нельзя, только пожарной лестницей.


Седов был прав: выглядит это средство противопожарной безопасности, мягко говоря, небезопасно. А что поделать? Служба наша, как говорится, и опасна, и трудна. Так что давай, Герман Сергеич, наверх, наверх!


Наверху, надо сказать, здорово дует. Пока лез, это не так ощущалось, хотя ступеньки порой предательски скрипели. Но тут, на крыше, всё иначе.


Паренёк стоял там же, у края.


— Эй, прыгун, меня погоди! — крикнул я. Парень резко обернулся, глаза его расширились:

— Не подходи!!!

— Заткнись и слушай сюда! — перебил я его. — Мне некогда объяснять, почему ты, Герман Титов,  сегодня с крыши не прыгнешь. Да и устал я, знаешь, до смерти устал! Слушай! На девчонку свою забей, дура она была, раз такого парня кинула! Подумай лучше вот о чём: у тебя, балбеса, есть отличная вещь — музыка называется! Так что живи, едрить твою налево, и играй свою музыку!


Он был изрядно сбит с толку; во всяком случае, выражение лица у него было идиотское. Для начала сойдёт.


— Откуда вы знаете? Откуда вы всё это знаете?!

— Не важно, — я спокойно подошёл к нему, как будто ничего не случилось. Парень вцепился в какую-то антенну. Такое ощущение, что меня он боится ещё больше, чем высоты: — Это всё не важно, а важно вот что. На-ка вот, держи.


И я протянул ему пакет.


— Что это?

— Стимул к новой жизни, тёзка, — я улыбнулся, но улыбка, по-моему, вышла кривоватой.

— А? — не понял он. — Вы что, тоже Герман?

— Много дивного на свете, не правда ли? А теперь слушай внимательно, братишка, теперь самое главное…


Он уже забыл о прыжке. Он слушал.


— Там внизу, — продолжил я, — стоит девушка. Черноволосая такая, черноглазая. Красивая. Зовут её Марина.

— И что? — не понял Титов.

— А то. Скоро она… потеряет одного очень близкого человека. Он уже при смерти, спасти его нельзя. Понял? Так вот. Я хочу, чтобы ты с ней познакомился, понравился ей, утешил, когда будет нужно. Не знаю, как ты это сделаешь, но если сделаешь, будет тебе профит в виде серьёзного количества денег, раз в сто побольше, чем в этом пакетике. А ещё — машина новая, квартира хорошая и, собственно, сама девушка. Ей всего тридцать, а она без пяти минут вдова. Так что не будь дураком, подсуетись. Парень ты, правда, простой и честный, для тебя это будет трудновато. Но когда ты её увидишь, ты поймёшь. Характер у неё временами не очень, но вообще она славная. Понял, Титов?

— Ни-ничего я не понял…  — голос у парня дрожал. — По-почему вы мне это говорите? К-кто вам эта девушка? И кто скоро умрёт?

— Её муж, братишка. Я же сказал — она без пяти минут вдова.


Вот теперь он, похоже, понял.


— Так это вы — её муж! Ведь вы?!

— «Вы», «вы», — передразнил я его. — Мы. Всей жизни у меня осталось минут на десять, даже меньше. Так что ты глазами не хлопай, ты слушай. Я её подвёл… и вообще сволочью был изрядной. Да и отчего «был» — я и сейчас сволочь. Но иначе нельзя. Есть многое на свете, друг Горацио, чего тебе лучше даже в кошмарах не видеть. А теперь всё, хорош базарить. Сейчас иди, спускайся. В лифт не ходи, спустись по пожарной лестнице, там никто не ждёт. А то видишь, сколько тут ментов? Вот. Там внизу, кроме девушки, стоит машина, «семьдесят пятый» «Ровер». Сделаешь всё правильно — будет твоя. Ключи в замке зажигания. Угонишь, забыв про девушку, — с того света вернусь, найду и убью как собаку. Но ты этого не сделаешь, ты парень хороший, я тебя насквозь вижу.


Это, к слову, была не фигура речи. Я смотрел на него нечеловечьим взором, насколько умел (ибо в это деле есть свои тонкости), но ничего интересного не видел. Никаких способностей, кроме музыкальных и, что характерно, кулинарных.


— Почему вы?.. Зачем вы это делаете? — он стоял, переминаясь с ноги на ногу. — Вы ведь её любите.

— Люблю, — вздохнув, согласился я. — Хотя до этого момента сомневался. Но повторюсь: объяснить тебе я ничего не смогу. Это, знаешь ли, государственная тайна. Понял? Если я тебе её раскрою, придётся тебя с собой захватить. А кто тогда о Маринке позаботится? Так-то. И вот что ещё: ты на неё сразу не напирай, она будет в шоке. Помоги ей до дома добраться, прямо на «Ровере» и поезжайте. Навигатор дорогу покажет. Машину водишь ведь?

— Вожу…

— Вот и молодец. А теперь давай, иди отсюда. Да иди уже, я сказал!


И он пошёл. Пятясь, озираясь, сжимая в руках несчастный пакет с деньгами.


В добрый путь, братишка.


А когда он скрылся за оградой, я шагнул на бортик и показал ожидающим меня товарищам большой палец; мол, всё окей, работайте. Потом развернулся и сделал несколько шагов от края, вроде как пошёл спускаться. Теперь надо было выждать немного, пока они расслабятся и сдуют «куб». А то ещё чего доброго спасут меня, горемычного. И что тогда делать прикажете?


Я достал сигареты и не без труда закурил. Ветер здесь был ого-го какой, сигарета буквально сгорала на лету.


Досадливо цыкнув на несчастную сигарету, я затушил окурок. Потом, опустившись на корточки, лёг на живот и подполз к краю. Внизу происходило привычное копошение. Интересно, а где Марина, подумалось мне.


Но моей своенравной девчонки нигде не было видно.


Надо было взять рацию, подумал я с досадой. Или бинокль. Чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. Ребята ведь тоже не лаптем деланы: если меня долго не будет, могут заподозрить неладное.


Значит, пора.


Я высмотрел местечко, свободное от деревьев и машин. Хороший, чистый асфальт — много ли мне надо? Стоило, впрочем, учитывать ветер: меня могло запросто снести в сторону. Ну да ладно, надо быть оптимистом. В любом случае при падении с такой высоты остаться в живых весьма проблематично.


Но Марина, Марина-то где? Какого чёрта я её там не вижу? «Ровер» на месте — вон он стоит, никуда не делся. А Маришки нет.


Вот и плохое предчувствие никуда не делось…


Так, всё, пора, а то дождусь до чего-нибудь непредвиденного, подумал я. Шагнул к краю — один раз, второй, третий…


— Герман!!!


Как меня инфаркт не хватил — сам не знаю, но, чую, этот вопль мне ещё долго в кошмарах сниться будет.


Она поднялась наверх, на крышу. Маринка. От меня до финала этой истории — полметра. Один шаг до вечности, как говорится.


Медлить было нельзя. Если она опомнится и добежит до меня, то может и от края оттащить, невзирая на то, что я вешу семьдесят восемь кило, а она сорок. Недаром учёные говорят, что в состоянии аффекта слабая женщина способна на такое, перед чем иной силач спасует.


Значит, надо шагать. Эх, Марина! Ну зачем, зачем ты сюда приехала! Чтобы увидеть своими красивыми глазами смерть своего нелепого мужа? Дурочка моя, зачем же ты это сделала… Усложнила жизнь и себе, и мне, между прочим.


— Герман, стойте!


Оба-на, а это что ещё за явление Христа народу?


На крышу, боязливо цепляясь за поручни пожарной лестницы, поднялся мой тёзка!


Вот поганец, подумал я со смесью злости и удивления. Неужто сдал с потрохами? Тоже мне. А ведь стоило это предвидеть, парень-то из идейных. Я вообще хорош: кто его попросил позаботиться о Марине, спрашивается? Вот он и позаботился, на свой идиотский манер, супергерой недоделанный.


Спокойствие, Герман Сергеич, только спокойствие. Отчасти это даже хорошо, ведь некий контакт между ними уже установился, а значит, ей будет легче принять его потом, после. Когда всё закончится.


— Герман, не делайте этого!


А как же государственная тайна, браток? Забыл? Или вас уже ничему не учат?


Ладно. Бог с вами обоими.


Я развернулся, будто намереваясь шагнуть к ним. Их лица на секунду озарились робкой надеждой — но именно в этот самый момент я совершил последний подлый поступок в своей подлой жизни.


Встал по стойке «смирно» и, отдав честь невидимым командирам, оттолкнулся и полетел с этой клятой крыши, как стоял, таким себе стойким оловянным солдатиком.


Пока-пока, моя балеринка. Пока-пока, мой космотёзка. Счастья вам, люди.


Летел я быстро. А умер мгновенно.



Глава 5.


Когда я открыл глаза, вокруг был привычный мне пейзаж — Исток и его окрестности.


Оно и понятно: я же умер. Правда, из-за того, что убитый мной человек был моим же Созданием, Ловчие за мной не придут (это такие ребята из Преисподней, которые ловят зазевавшихся новопреставленных у Истока и отправляют их в Преддверия Ада). Вот и облик мой прежний ко мне вернулся. Вообще говоря, он не менее фальшивый, чем свежеуничтоженный, ибо нет у Духов внешности в привычном смысле этого слова, и выглядеть они могут как угодно. Просто так уж повелось, что во времена Второй Войны было модным выглядеть, как настоящий Воин. Сдаётся мне, прототипом рыцарей в Мире людей послужил кто-нибудь из наших. В ту пору мы почти прекратили контактировать с людьми, но Миром их по-прежнему интересовались и нередко туда забредали. Но, как бы там ни было, я, скорее всего, последний, кто донашивает эту моду: остальные наверняка придумали себе что-нибудь поизящнее…


Я старался не думать о том, что произошло в Мире людей после моего последнего полёта. Старался — но получалось не очень. Всё-таки прожить человеком двадцать восемь лет — это вам не шутки. За такой срок даже Первый успел бы очеловечиться.


А винить-то некого, Гермес. Не-ко-го. Кто, спрашивается, как от чумы бежал из Мира Духов после Второй Войны? Кто решил поселиться среди людей? Думал, это будет нечто вроде увеселительной прогулки? Знал же, Мироходец со стажем, что нигде и никогда не бывает просто. Знал, но предпочитал об этом не думать. К тому же тут снова была война, первая человеческая война с твоим непосредственным участием. А потом, после войны, у тебя началась, в общем-то, весёлая, беспечная жизнь. Университет, студенты. Катя…


Но довольно рефлексий. Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — Штаб.



Здесь, в Штабе, всегда пусто. Куда ни глянь, вокруг лишь пустое пространство, залитое ровным белым светом. Это, разумеется, видимость: жизнь здесь буквально кипит. Просто все сидят по своим Отделам, а сами Отделы, в свою очередь, располагаются в соседних подпространствах. Вообще, это крайне мудрёная и запутанная система. И когда я вспоминаю первый параграф Кодекса Радуги, в котором говорится о том, как Великий Магистр упорядочил Первичный Хаос и создал Мир Духов, я всегда думаю о том, что кое-где этот самый хаос ещё остался, и даже слишком.


— Не нравится — сделай лучше, — недовольно проворчал Великий Магистр, по-обыкновению расположившийся на своём аморфном трон-кресле. И когда только успел втащить меня к себе, спрашивается.

— Не ворчи, Первый, — отмахнулся я. — Ты прекрасно знаешь, что я не силён в Изначальных Структурах.

— Ну а коли так, то и не брюзжи. Хаос ему тут, видите ли. Да ты в Ордене бываешь раз в сто условных лет по обещанию. И вообще, давай лучше по делу.

— Слушаюсь, Милорд! — гаркнул я, прямо как Кошка-диспетчер. Наверное, я был единственным Духом, который мог себе позволить подобное запанибратство по отношению к Великому Магистру Ордена Радуги. Ничего удивительного: он хотя и Первый, но ведь и я Второй, а не какой-нибудь там Тринадцатый или вообще Триста Двадцать Девятый. И пусть я не принимал участия в создании Мира Духов, и в Кодексе упомянут только как первый Паладин Радуги (не считая исторической хроники), именно я был Лордом-Командующим, именно я вёл в бой силы Ордена в обеих Войнах. Сам-то Первый воевать не умел и не любил. Дело в том, что Духи издавна делились на две условные категории: Воины и Исследователи. И пока первые бились друг с другом не на жизнь, а на Падение, вторые отсиживались в тылу и изучали Миры. Нет, я, конечно, не отрицаю: исследования — это важно. Но это на мне Войны оставили незаживающие шрамы (образно выражаясь), а не на этом белобалахонщике, которого только и хватало, что на утомительные речи до и после сражений.

— Не сказал бы, что я в восторге от хода твоих мыслей, хотя он и не нов, — между делом заметил Первый. — И кстати, насчёт Войн ты не прав. На войне, знаешь ли, нужны не только мускулы, но и мозги. Ну да Радуга с тобой…

— И тебя туда же. Вообще, были б мы людьми, я бы тебе за такие слова показал, на что способны эти самые мускулы.

— Ох, Гермес, каким же ты иногда бываешь надоедливым, — Первый тяжело вздохнул. — Короче. Парня твоего я посмотрел. Хороший он парень, этот твой Валя. Способный. Определил его пока в Третью Касту, а там видно будет. В сущности, у него есть все шансы быстро подняться до Второй, а там и до Первой недалеко.

— Ого.

— Вот тебе и «ого». Пойми, Гермес: времена меняются…

— Это я уже понял, — я кивнул. Первый нахмурился:

— Не перебивай! Понял он. Слушай лучше, это важно! Так вот. Времена меняются, это действительно так. Честно говоря, я уже давно стал подмечать перемены разного рода и масштаба, примерно с конца Второй Войны. Если быть точным, с момента твоего, э-э…

— «Дезертирства»? «Побега»? «Загадочного исчезновения»? — услужливо подсказал я. Великий Магистр скривился:

— Ой, да помолчи ты уже. За умного сойдёшь. Кроме того, ни беглецом, ни тем более дезертиром я тебя не считаю и никогда не считал, и ты прекрасно это знаешь. Война закончилась, ты был волен идти куда угодно. Хотя ты и правда всегда был немного… легкомыслен и импульсивен. Но это ничего, да и разговор сейчас не об этом. Дело в том, что твоя, э-э, долгая и вдумчивая жизнь среди людей имела резонанс гораздо больший, чем ты думаешь! Подробностей я тебе объяснить не смогу… И не смей снова иронизировать на счёт мозгов и мускулов! — рявкнул он. Я хихикнул:

— И думать не смел, Великий Магистр.


Первый нетерпеливо махнул рукавом:


— Неважно. Важно то, что и ты уловил эти изменения. Добавь сюда Искажённого. Знаешь, что это значит?

— М-мм, Третью Войну?

— Да не дай Радуга! Кроме того, не держи Пантеон Теней за кучку идиотов. Их осталось куда меньше, чем нас, и они должны вконец отчаяться, чтобы пойти на такой шаг, как Третья Война. В конечном итоге, перевес сил всё ещё на нашей стороне. Нет, я не об этом. Послушай меня, Гермес, и хорошенько подумай вот над чем: заканчивается Эпоха. Моя Эпоха. Понимаешь?


Это действительно звучало грозно. Помню, ещё после Второй Войны он много говорил о том, что Исток постоянно изменяется, но эти изменения в целом незначительны, а потому мы, Духи, как правило их не замечаем. Но однажды, говорил Первый, Миры изменятся настолько, что мы уже не сможем смотреть на это сквозь пальцы.


Ведь Конец Эпохи — не просто красивые слова: если верить Первому, для Духов он может вылиться в существенные изменения во всём, от структур бюрократического толка, до Изначальных Структур, то есть устройств наших «организмов» и Миров. Духи вообще устроены довольно необычно, и устройство это к тому же весьма нестабильное.


— Это может означать конец мне, Ордену Радуги, нашему привычному миропорядку, всему, — вещал Первый. — В прошлый раз Искажённый возглавил силы Тени во Второй Войне, но Пантеон не станет дважды наступать на одни и те же грабли. Искажённые непредсказуемы, неконтролируемы, опасны. Для них не существует никаких законов, никаких принципов, ничего. Даже у Воинов Тени есть некие правила, хотя они и известны как убеждённые анархисты. Но у Искажённых нет ничего, кроме жажды мести и ненависти, — яростной, всепожирающей ненависти. И они не просто ненавидят нас, Гермес. Они ненавидят само Потусторонье, они ненавидят самое Исток. Они чужды этому Миру, а потому стремятся уничтожить его, даже если в итоге погибнут сами. У них нет страха, им неведомо Падение, и они сильны. Они очень сильны, Гермес. Ты помнишь Лорда Тень. Если бы не первый Архистратиг, думаю, мы бы не отделались так легко. Но у нас больше нет Архистратига. А значит, мы должны испробовать другие варианты. Люди — самый перспективный из них. Они тоже в известном смысле «не от Мира сего», — я имею в виду таких, как Валентин. Дух с разумом и логикой человека, Обращённый Дух, нетипичный Дух — это была отличная идея! Проект «Воины Радуги» с самого начала был самым перспективным из всех, а ведь эта идея пришла в голову именно тебе! Мы помним об этом, Гермес. Я помню. Возможно, только у подобных, новых Духов есть шанс одолеть Искажённого… Хотя, сказать по правде, я убеждаю себя в этом, но не верю в это до конца. Знаешь, у Вали отличный потенциал, он самый оригинальный Дух из всех, кого я знал! У него очень… своеобразный образ мышления. Но даже если у тебя будет десяток таких вот валентинов, нет никакой гарантии, что Искажённый не сожрёт их с потрохами, не подавившись.

— Да ты оптимист, Первый. И мотивировать умеешь.

— Ох, да спрячь ты уже этот свой сарказм куда подальше, Второй! Всё-таки Духам вредно столько времени жить среди людей, у них от этого появляются крайне раздражающие привычки. Ты лучше вот что, ты сейчас дуй в Аналитический, они там вроде какого-то паренька разработали. В смысле, есть вероятность, что он — Второй Претендент. А по пути захвати Валентина, он у Наставников, учится быть Духом. История у него сейчас. Но это ладно, потом наверстает. Понял? Хватай его, и вперёд, в пампасы, Второго Претендента искать.

— Слушаюсь, Ми…

— Да заткнись ты уже, чучело в сияющих доспехах! — прикрикнул Первый. Потом хмыкнул и добавил: — К слову, Гермес, тебе не обязательно ходить в таком виде. Нынче в моде более компактное и антропоморфное. Твой миролюдской облик вполне подойдёт.


От этих слов мне почему-то стало не по себе.


— Ладно, тогда я пойду, что ли.


Он кивнул, и я направился к выходу. Возле дверей Первый вдруг окликнул меня:


— Второй!

— Чего тебе?

— Просто хочу тебя предупредить. Есть вероятность, что тебе придётся занять моё место. И случиться это может в любой момент. Так что будь готов, хорошо?

— Неужели всё настолько серьёзно? — тихо спросил я. Первый невесело усмехнулся:

— Кто знает, брат. Кто знает. Всё, иди.



— Взгляните сюда, Милорд, — Кошка-аналитик поправила круглые очки. — Объект найден в Москве, в районе метро «Тургеневская». Точный адрес: Ащеулов переулок, дом 9, квартира 5. Пол мужской, возраст — 19 миролюдских лет. Имена: «Сантино Францони» и «Сонни»; второе, вероятно, является сокращённым вариантом первого. Сирота. Из родных жива только праматерь, имя «Лукреция Францони», возраст — 74 года. Далее. Объект работает в ресторане быстрого питания «Макдоналдс» по адресу улица Мясницкая, дом 30/1/2, строение 1…

— Погоди-погоди, — перебил я ретивую работницу. — Кто-кто у него из родных живой? «Праматерь»? Это ещё что за фигура речи?

— Мать матери. Это соответствует миролюдскому понятию…

— …Бабушка это называется! «Праматерь»! Вот же вы нелюди, а, — я даже головой покачал. Кошку это, впрочем, не смутило.

— Так точно, Милорд, не люди. Кошки.

— Тьфу-ты. Ладно, Радуга с тобой. Что ещё?

— Есть вероятность социально-бытового риска, опасного для жизни, вероятность — 91%. Координаты: 55°45'59" северной широты, 37°38'03" восточной долготы, Тургеневская площадь, парковая зона. Время: 18 часов 32 минуты 44 секунды, 14 июля 2006 года в миролюдском исчислении. Причина: конфликт с представителями субкультуры «скинхеды», числом пять. Вероятные последствия: множественные переломы рёбер и верхних конечностей, множественные ушибы и растяжения. Высока вероятность критического повреждения черепа, несовместимого с жизнью; по нашим расчётам — 76%…

— Короче, Пушистая! Я понял, что парень наткнётся на скинов, завязывай уже со своей специфической лексикой. Скажи лучше, есть ли особые указания по парню? Что выявило наблюдение?

— Так точно, Милорд. Наблюдение не выявило никаких специфических способностей или иных отклонений от миролюдской нормы…

— То есть как это — «наблюдение не выявило»? — удивился я. — А чем тогда он может быть нам интересен? Почему ты думаешь, что он потенциальный Претендент?

— Дело в том, Милорд, что Аналитический Отдел не смог обнаружить почти никаких данных относительно родителей мальчика, — терпеливо пояснила Кошка.

— И что с того?

— Следы его вероятной матери отмечены лишь единожды, в районе города Мытищи Московской области. Что же касается отца…

— …То его не было вовсе, — вдруг сказал я. Кажется, подобное я уже где-то слышал. Вспомнить бы ещё, где.

— О нём нет никаких свидетельств, даже воспоминаний, даже следов. Ничего. Я очень сожалею, Милорд, но Аналитический Отдел не может предоставить вам никакой информации по этому человеку…

— …Если только он был человеком, — закончил я.

— Сожалею, Милорд, но подобные случаи нам также не известны, — Кошка-аналитик покачала головой.

— Ничего удивительного. Если подобные случаи и были, то о них едва ли известно кому-то, кроме, скажем так, непосредственных участников подобной, э-э, связи. Кто знает, тот молчит, как говорится.


Кошка-аналитик встала и поклонилась в пояс.


— Мне очень жаль, Милорд. Я слышала о вашем миролюдском сыне…

— Да, Пушистая, мне тоже жаль, — я потрепал Кошку по голове. — Но что уж тут поделать-то… Так, что у нас со временем? Думаю, наиболее оптимальным временем контакта будет именно эта его стычка со скинами. Сколько сейчас по миролюдскому?

— 05 часов 49 минут 49 секунд 14 июля 2006 года, Милорд.

— Хорошо. Значит, у меня на всё про всё…

— 13 часов 23 минуты 35 секунд, Милорд. Но мы ведь можем отправить вас в нужный временной отрезок в пределах миролюдских суток, — несколько озадачено сказала Кошка. Я рассмеялся:

— И правда, прости. Я ещё не отучился мыслить человеческими категориями.

— Всё в порядке, Милорд, я понимаю. Сколько — двадцать восемь миролюдских лет? — Кошка-аналитик покачала головой. — Мне трудно это представить, Милорд, хоть я и Кошка.

— Угу, пожил так пожил. Ладно. Где мы можем расположиться?

— Там есть скамейки, Милорд.

— Ну да, скамейки. А что посторонние? Вмешаться могут?

— Вероятность — 23%. Но мы можем выслать отряд Спецназа для изоляции области.

— Спецназ, да? — я задумчиво почесал шлем. — Ладно, пусть будет Спецназ. Но только на крайний случай! На сколько процентов снизится вероятность вмешательства?

— На 22%, Милорд.

— Превосходно. В таком случае начало операции «Второй Претендент» назначаю на 18 часов 20 минут 00 секунд по миролюдскому. Спецназ должен быть на позициях. Мы с Валентином будем здесь, — я ткнул пальцем в карту. Сколько там, метров пять?

— Шесть, Милорд.

— Хорошо, пускай шесть. Спецназ сидит тихо и не высовывается. Первая фаза — это когда они начинают его бить. Мы ждём, — слышишь, Валя? Это я тебе в первую очередь говорю, потому что ты ещё слишком человек, можешь среагировать раньше времени.


Валентин мой всё это время сидел, лицом уподобившись белизне окружавшего его пространства. А может, это и правда освещение такое?


— Да я, Герман Сергеевич… В смысле, Лорд Гермес…

— Так. Ты мне это брось, — я погрозил ему пальцем. — Я тебе дам «Лорд Гермес». Я тебе что, чужой, что ли? Смотри, обижусь.


Глядя на эту обалдевшую физиономию, не рассмеяться было сложно.


— Называй, как привык, Валь. А «Лордом Гермесом» я для тебя буду на официальных собраниях, — если они у нас будут, конечно.

— Хорошо, Герман Сергеевич, — он улыбнулся. — Я что хотел сказать: куда мне к ним рыпаться? Никогда не был ни силачом, ни храбрецом.

— Так это ты, Валькинштейн, человеком был, а не Духом… — я вздохнул. — Ладно, мессидж ясен. Теперь дальше. Тебя жизненные показатели смотреть учили?

— Ага! — радостно воскликнул Валя. Довольный юный Дух — что за славное зрелище?

— Вот и ладушки. Будешь отслеживать жизненные показатели у нашего Претендента. Когда дойдут до критических значений, ты мне говоришь, или просто киваешь. И тогда уже операция вступает во вторую фазу, в которой Лорд Гермес осуществляет возмездие и приводит операцию к торжеству справедливости и добродетели, а парня — к Истоку.


Валентин поёжился — я заметил. Вспомнил, болезный, каково это — умирать. А что поделать? В современных реалиях это единственный способ обратить человека в Духа. Конечно, можно ему сначала всё рассказать, спросить, не хочет ли он стать Духом, а уже потом думать, как его угробить, чтобы не нарушать ни миролюдских законов, ни Закона Духов, но всё это довольно неудобно. А тут как раз случай подходящий.


— Да ты не переживай, Валёк. И потом: чем он лучше нас с тобой? Я про твоё дело в газете читал, кстати. Ну и навёл ты там шороху своим способом ухода в Вечность, доложу я тебе. Впрочем, думаю, и от меня резонансик остался… Но это неважно. А знаешь, почему? Потому что есть, как говорится, такая профессия — Родину защищать, чем бы эта Родина ни была… Тем более, если цель Искажённого — Исток, то Миролюдью грозит та же опасность, что и Потусторонью, потому что эти Миры друг с другом связаны. Так-то. Тебе космологию ещё не преподавали?

— Немного…

— Ну ничего, ещё успеешь разобраться.


Кошка-аналитик вежливо кашлянула.


— Что у тебя? — спросил я.

— Спецназ докладывает о готовности. Ждут только вашего сигнала, Милорд.

— Да? Ну тогда пусть выступают. Чего тянуть-то? Валентин, готов?

— Да, Герман Сергеич!

— Отлично. Итак, операция «Второй Претендент» началась!


Уже пропадая из пространства Аналитического Отдела, я успел подумать о том, что быть нечеловеком, в сущности, не так уж и плохо. А как было бы здорово, обладай я подобными способностями (и ресурсами!) во время работы в милиции!


Впрочем, эту мысль я додумывал, уже сидя на скамейке в сквере на Тургеневской площади.



Казалось, здесь ничего не изменилось с девяностых годов, с эпохи моего незабываемого второго брака. Даже пресловутый «Макдоналдс» на Мясницкой, по-моему, тогда уже был. Изменилось лишь восприятие: в те годы пресловутый «фастфуд» был по-настоящему модной темой: люди не жалели ни времени на очереди, ни денег на бургеры и колу.


Скины тогда, впрочем, тоже были. И это тоже была своего рода мода: те же гопники, но со стилем и идеей. Только в отличие от Америки, роль мишеней играли не негры, а выходцы из бывших южных республик.


Наш-то паренёк — вон он, идёт себе, — не афроамериканец и не северокавказец, но тоже довольно черняв благодаря своей итальянской крови, а оттого для «пятёрки» бритоголовых он — желанная и «законная» добыча.


Кроме этих шестерых (и нас с Валей) в скверике никого нет. Я смотрю на часы и думаю: хорошо, что я решил надеть их сегодня (то есть уже вчера), пусть и ехал прыгать с крыши. Граница между жизнью, прерванной полётом на Шипиловской, 13, и нынешним состоянием (когда вроде бы жив, вроде бы человек, а в то же время и не пойми кто, что и почему) практически не ощутима, — если только она вообще есть. Так странно быть живым мертвецом. Так странно помнить о своей смерти, будучи живым. Так странно быть нечеловеком в человеческой шкуре. Как просто было не помнить о своей истинной сущности, и как трудно вновь принять её теперь…


До стычки остаются секунды.


Они уже заметили его, и на их лицах уже появились презрительные усмешки. Он их тоже заметил, но на его лице не отразилось ничего. Интересный парень. Обычный человек в такой ситуации моментально выстраивает простейшую причинно-следственную связь, понимая, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами, как у классиков. Далее обычный человек пугается, и этот естественный, животный страх сохраняет ему жизнь. Секунды, упущенные нашим Претендентом, могли бы его спасти, если бы он заранее выбрал другой путь, или попросту развернулся и побежал назад, — к метро, например, или ещё куда-нибудь.


Однако он отчего-то никуда не убегает. Более того, его, кажется, вовсе не беспокоит резкая перемена в настроении скинхедов. Ещё секунд десять, и вот он уже стоит прямо перед ними, взятый в полукольцо.


Самый крупный бритоголовый, вероятно, «вожак стаи», легонько бьёт Сонни в грудь. Остальные ждут, не вступают. «Вожак» говорит:


— Ну чё, чурка, обосрался?


Сонни молчит. Его лицо остаётся таким же спокойным, я бы даже сказал бесстрастным. Это довольно необычно. «Вожак», явно не рассчитывавший на подобную реакцию, повышает голос, понемногу наступая на паренька.


— Ты чё тут ходишь, а? Ты чё тут топчешь? Ты вообще знаешь, где находишься? Это моя земля, понял, черный?! Это моя страна, а не твоя! Так что давай, вали в свой чуркостан, пока мы тебе люлей не навешали, понял, нет? Понял меня?! Отвечай давай, я тебе вопрос задал!


Он снова толкает Сонни в грудь, но так же несильно. Это у них вроде как запугивание такое. Показывает, кто тут главный. Да-а, как были гопники гопниками, так и остались. А ведь это не «лихие девяностые», когда не дрались только ботаники и «маменькины сынки», и не «совок», где драки тоже были чем-то вполне обычным. Нет, это второе тысячелетие от Рождества Христова, современная Россия.


Изменилось ли что-нибудь? Что-то непохоже.


Сонни тем временем смотрит на «вожака», и в этом взгляде читается даже некий интерес. Не обращая внимание на тычки, он задаёт простой, хотя и бессмысленный в подобной ситуации вопрос:


— А чем я тебе помешал?


Очевидно, «вожака» такое развитие событий не устраивает. Его можно понять: эти самые события и не думают развиваться по привычному сценарию, и «вожака» это уже откровенно злит.


— Чем ты мне помешал? Чем помешал?! Да тем, что ты — чурка, хач, гнида черножопая, кусок говна! Ты понял, нет?!


Итак, мы достигли точки невозврата. Теперь Сонни едва ли сможет выправить ситуацию, зато ухудшить — запросто.


Собственно говоря, именно это он и делает.


— А ты чего, вляпаться боишься?


Всё. Финита. Прелюдиям конец, дальше всё будет довольно быстро и весьма жёстко.


Я оглядываюсь: сквер чист, операция идёт по плану.


Издав утробный рык, «вожак» со всего размаху бьёт Сонни в челюсть — точнее, пытается ударить, потому что наш Второй Претендент ловко ныряет под удар и сразу же бьёт нападающего в область солнечного сплетения, отчего последний сгибается пополам, судорожно хватая ртом воздух. Не теряя времени даром, Сонни бьёт его локтем по загривку. «Вожак» валится с ног.


Нельзя не признать: сыграно неплохо. Но Сонни, похоже, не учитывает остальных членов «группировки»; поначалу сбитые с толку внезапной атакой противника, скины нападают уже скопом, сбивают паренька с ног и начинают бить его ногами по животу, рёбрам и рукам, которыми Сонни предусмотрительно прикрывает голову и лицо.


Ну вот, похоже, это уже те самые «вероятные последствия», о которых говорила Кошка-аналитик. Я толкаю Валю в бок, передавая мыслеречь:


«Следи за жизненными показателями».

«Падают, но пока вне критических отметок».


Сонни пробует откатиться в сторону, но в этот момент «вожак» приходит в себя и, вскочив, начинает бить паренька с утроенной силой.


И вот в этот самый момент «рабочий процесс» в скверике нарушает визгливый женский вопль:


— Вы что же это делаете, нехристи?! Вы же его убьёте! — кричит незнамо откуда взявшаяся старушка в мышастом плащике и цветастом платочке.


Однако в ту же секунду из кустов выскакивает здоровый серый Кот и бросается старушке прямо под ноги. Старушка ахает, но дальше происходит интересное: Кот смотрит в глаза старушке, старушка смотрит в глаза Коту, и я вижу нечто вроде фотовспышки. Я не помню, как они называют этот приём, но после него старушка, похоже, теряет всякий интерес к происходящему. Она разворачивается, окидывая скверик невидящим взором, и неторопливо семенит к ближайшей «зебре». Кот трусит за ней следом, провожая её до Сретенского бульвара, после чего возвращается и снова скрывается в кустах.


Неплохо, совсем неплохо. Я слышал о Спецназе Колыбели, но никогда прежде не видел их в деле. Похоже, эти Коты натренированы именно для взаимодействия с людьми. Я вспоминаю Вооружённые Силы Колыбели в конце Второй Войны, Армию, состоявшую из первоклассных Воинов, которые, быть может, не обладали силами Духов Первой, Второй и даже Третьей Каст, но дело своё делали лучше, чем многие из наших.


А кстати, как поживает наш Претендент? Если ещё поживает, конечно.


«Валя?»

«Жизненные показатели на уровне 10%, сознание спутанное. У него серьёзные травмы, в том числе черепно-мозговая. Такими темпами мы быстро его потеряем, Герман Сергеевич!»

«Ну нет, Валя, мы его не потеряем, только не мы».


Я встаю со скамейки и иду к скинам. Они не сразу замечают меня; первым, к своему несчастью, реагирует «вожак». Я сильно бью его ногой в пах: он просто падает, не издав ни звука.


Они не понимают, что случилось. Я почти ничего не делаю: руки помнят всё, все движения, все удары, все болевые точки и приёмы. Глаза мои помнят Афганистан, окраины Кабула, Дар-уль-Аман. Убивший на своём недолгом веку тридцать семь человек, ныне я не знаю пощады. Не в этот раз. Я перехватываю руку второго и лёгким движением выбиваю её из сустава. Это довольно болезненно: скин взвывает от боли, но получает ребром ладони по шее и заваливается прямо на «вожака». Остальные трое останавливаются, понемногу осознавая происходящее.


Я молча смотрю на них, любуясь ужасом в их глазах. Превосходно. Выждав секунд пятнадцать, я говорю — негромко, но отчётливо:


— Теперь я буду считать до трёх, а вы подберёте свою падаль и будете бежать так быстро, как только сможете. И-раз… и-два…


Я не спешу. Зато спешат они: подхватив бездыханные тела, они бегут, бегут до конца скверика так быстро, словно я смотрю на них сквозь прицел своего старого «АКС-74».


— …и-три, — говорю я.


Скины скрылись за поворотом.


«Валентин, показатели?»

«5%. Живёт, но еле-еле…»


— Чудно, — я склоняюсь над парнем. — Эй, пацан! Ты меня слышишь?


Он не отвечает, он без сознания. Чего и следовало ожидать.


— Валя, что у тебя? Озвучь, будь добр, — спрашиваю я вслух, и замечаю, что Валентин хмурится: — Что случилось-то? Поделись информацией. Что с показателями?

— Герман Сергеевич… тут что-то странное, — Валька яростно трёт глаза и снова всматривается в Сонни: — Я не понимаю. Если он умирает… Он ведь умирает, так? Травма черепа слишком серьёзная, мозг явно повреждён… И тем не менее…

— Ну же, Валентин Иосифович, не томите. Говорите, что вы там углядели?


Валя растеряно моргает и разводит руками:


— Жизненные показатели растут. Медленно, но всё же. Уже 7%. Как такое может быть? О, уже 9%! Почему, Герман Сергеич? Он что — регенерирует?! 14%! Скорость регенерации явно растёт! Если так и дальше пойдёт, он у нас не просто не умрёт, он у нас почти что воскреснет! 19%! Приходит в себя!


Вот это фокус.


Нет, я подозревал, что мальчишка может быть не так прост, как кажется, тем более если гипотеза о родителях верна. И всё же…


— Эй, парень, ты жив?


Он тихо стонет и пытается закрыть разбитое лицо руками, а я смотрю на эти руки и вижу, как зарубцовываются шрамы, и срастаются под кожей переломы.


— Что нам делать, Герман Сергеич?! — Валентин в шоке, и это плохо.

— Прежде всего приди в себя. Тебя лечить учили?

— Да… Ой, уже 27%!

— Да плюнь ты на эти проценты, лечи давай! Не видишь, что ли — пацану плохо.


Вот тебе, бабушка, и операция по Обращению. Вот тебе и встреча у Истока.


Валька наклоняется над Сонни, осторожно водя руками над повреждёнными участками, начиная с головы, но тут паренёк открывает глаза — и смотрит прямо на меня.


— Вы… — слова пока даются ему с трудом, — вы кто? Вы меня спасли?

— Нет, — я задумчиво разглядываю этого странного юного человека, моего Второго Претендента: — Нет, спасает тебя вот он. А я… Я просто немного… размялся, скажем так. Ты лежи, лежи пока. Сейчас Валентин тебя долечит, тогда и поговорим.

— «Долечит»? — Сонни переводит взгляд на Валю, но Валя слишком занят: он шепчет какие-то слова, видимо, тексты исцеляющих заклинаний.

— Ага,долечит. Сколько процентов, Валёк?

— М-мм… А? — Звезда вздрагивает, но потом берёт себя в руки. — 89%, Герман Сергеевич.

— Хорошо. В принципе, можешь заканчивать. Остальное он… Кхм… Остальное само заживёт.

— Ну уж нет! — возмущается Мастер Иллюзий. — Надо довести дело до конца, а иначе что это за лечение?

— Как хочешь.


Вот ведь перфекционист, улыбаюсь я про себя. Добрый ты всё-таки парень, Валентин Звезда.


Он утирает пот со лба:


— Всё, 99%, дальше уже не получится, но организм быстро восполнит этот условный пробел.

— Вот и славно, — я киваю Вале и подаю руку Сонни: — Давай, боец, вставай.


Паренёк берёт меня за руку, и я аккуратно помогаю ему встать.


«Внимание, Спецназ! Операцию считать завершённой. Все свободны», передаю я.


Да, конечно. Всё пошло не совсем так, как я рассчитывал. Но ведь это не в первый раз, не так ли, Герман Сергеич? У тебя что позавчера, что вчера, что сегодня, сплошь неожиданности и непредвиденные ситуации. В каком-то смысле это естественно, ведь Мир — не расчётная консоль в Аналитическом Отделе, тут нет точных величин, тут даже погрешности вполне могут оказаться выше или ниже предсказанных.


— Это… Спасибо!


Я посмотрел на Сонни и улыбнулся. Хороший паренёк, славный такой, серьёзный.


— Я же сказал, не меня благодари, а вон его. Да, кстати. Меня зовут Герман Сергеич, фамилия моя Кастальский. А этот полупризрачный юноша именуется Валентином Звездой.

— Очень приятно, — он пожал руку сначала мне, потом Вале. — А меня зовут Сантино Францони, для друзей просто Сонни.

— Взаимно, Сонни, — я задумался. Надо было что-то придумывать, притом быстро: — Слушай… Тут дело такое: у меня, э-э, точнее, у нас есть к тебе один разговор. Уделишь нам немного своего внимания?

— Конечно, о чём речь! Вы же меня спасли!


Ну да, конечно. Спасли. Хотели, правда, убить, но получилось, как видишь, несколько иначе.


Сонни стоит, выжидающе глядя то на меня, то на Валю. Валя улыбается — немного натянуто, а я… Я думаю.


— М-мм… Слушай, Сонни, ты ведь тут неподалёку живёшь, верно? В Ащеуловом, дом номер девять?

— Да. А откуда вы знаете? — в его голосе, в его взгляде — искреннее удивление. Оно и понятно.

— Работа у меня такая… — пробурчал я под нос.

— Значит, вы всё-таки из милиции?

— А что, похоже?

— В том-то и дело, что не похоже, — паренёк покачал головой и улыбнулся. — Вы вообще довольно чудная пара.

— «Чудная пара»? Нет, ты слыхал, Валёк? Мы мало того, что чудные, так он нас ещё и «парой» обозвал!


Я-то схохмил, но Валькины щёки вмиг заалели, что твои маки.


— Нет-нет, Сонни, мы вовсе не такие! То есть, я хотел сказать, мы с Герман Сергеичем просто… Просто партнёры! То есть, что я говорю! Не такие партнёры! Мы просто работаем вместе! Вот!..


Я уже не мог сдерживать смех, если не сказать — ржание. Засмеялся и Сонни:


— Простите! Я не это имел в виду. Просто, вы знаете, тут же Чистые Пруды, тут много странного народу ходит. Но вы им всем, пожалуй, фору дать можете.


Вот так вот. Мы страньше странных. Ну, лично меня это не удивляет, в принципе.


— Ладно, идём, Сантино. Поговорим по дороге, а потом… Может, ты нас на чай пригласишь? Если бабушка не будет против, конечно.

— Да нет, что вы! Она у меня хорошая! — вот он уже и не удивляется моим неожиданным познаниям в области его биографии. Быстро учится…


И пошли мы в сторону Ащеулова.


— Вдвоём с бабушкой живёшь? — начал я издалека. Сонни кивнул:

— Да. Она мне как мама, воспитывала меня с детства. А родителей своих я никогда не знал, если вы об этом хотели спросить.


Вот и как это понять? Он что — догадался? Или тут нечто большее?


— Слушай, Сонни… — я мерил асфальт широкими шагами, не без удовольствия отмечая, что, хоть выгляжу я как человек, но, похоже, человеческих недугов у меня не осталось: — Не знаю, как сказать… Мы за тобой немного понаблюдали, и… Понимаешь, у нас набирается команда…

— Вы что-то типа экстрасенсов, да? — парня просто-таки распирало от любопытства. Я снова разулыбался и толкнул Вальку в бок:

— Слушай, Валькинштейн! Мы с тобой как, экстрасенсы или нет?


Но мой «партнёр» промолчал: наверное, побоялся снова сказать что-нибудь не то.


— Смотри-ка, молчит! — хохотнул я. Мне нравилось его подкалывать: наверное, это тоже было проявлением не до конца вытравленной человеческой натуры: — Нет, Сонни, мы не экстрасенсы. Хотя пару-тройку фокусов продемонстрировать можем, это да. В общем, ты понимаешь, я с самого начала хотел тебе всё это рассказать и показать, но кое-что пошло не так, как я планировал. А теперь я даже и не знаю, что мне делать.


Он выслушал мою идиотскую тираду с совершенно серьёзным видом, а потом вдруг спросил — притом прозвучал этот вопрос, как риторический:


— Вы не люди, да?


Ну всё, приехали. Тушите свет.



Глава 6.


Я стоял перед зеркалом и внимательно себя изучал.


В зеркале отражался… довольно колоритный персонаж. Высокий и худощавый, широкоплечий, но сутуловатый. Лицо — худое, скуластое, мятое, какого-то неопределённого возраста, изборождённое мелкими морщинками. Глаза тёмно-карие, почти чёрные, цепкие. Вороньи глаза. Брови густые, чёрные, мохнатые. Нос резкий, крупный, острый. Щёки впалые, заросшие седоватой щетиной. Узкая полоска губ и скептические складки возле рта. Длинные, чёрные с проседью волосы зачёсаны назад и убраны в «хвост». Кожаная «косуха», видавшая лучшие виды. Вылинявшие джинсы и «казаки».


Это был я — но это был не я. В смысле, не тот я, каким я привык себя видеть последние лет десять. В бытность свою штатным психологом зябликовского ОВД я старался одеваться неброско, но элегантно и со вкусом. Избегал китча, как и любых крайностей (пристрастием к которым грешили тогда и бандиты, и менты), предпочитал спокойный британский стиль. Волосы стриг коротко, брился обычно начисто, хотя порой позволял себе небольшую щетину. Словом, со стороны я выглядел как состоявшийся, уверенный в себе мужчина, немолодой, но оттого привлекающий женщин даже больше, чем в молодости. Золотое кольцо на пальце, впрочем, быстро развеивало всяческие иллюзии. Швейцарские часы — белого золота, но не бросающиеся в глаза, не кричащие о своей заоблачной цене. Отличным дополнением этого образа был мой верный «Ровер» — такой же элегантный и утончённый (московские «понтовые» даже не знали, что это за марка такая — «Ровер»).


Но тот, кто рассматривал меня из отражения, был совсем другим.


Если бы жизнь моя сложилась иначе… Если бы я, скажем, после смерти Кати не женился на Эле, а пустился бы во все тяжкие, купил «Харлей» (а ещё лучше — британский «Триумф») и отправился колесить по городам и весям, нигде не задерживаясь и ни к кому не привязываясь, то по прошествии десятка-другого лет, вероятно, превратился бы в такого вот «беспечного ездока», который теперь смотрел на меня с той стороны зеркального стекла.


Откуда взялся этот образ? Этого я не знал. Видимо, всплыл из каких-то забытых мной глубин подсознания (или что там у Духов вместо него).


Вот Валя, к слову, выглядел почти так же, как в день нашей первой встречи. Только лицо у него, казалось, побледнело и немного осунулось, а волосы из светло-русых стали почти что белыми.


— Значит, вы Духи? — Сонни поставил на журнальный столик три чашки с чаем. — Добрые или злые?

— Духи не бывают добрыми или злыми, — задумчиво пробормотал я, продолжая размышлять над своим моральным и физическим обликом: — Добрыми или злыми их считают люди. А сами Духи никакие, нет у них подобных дилемм. Что, впрочем, не мешает им воевать друг с другом.

— Понятно, — Сонни кивнул.

— А почему ты вообще решил, что мы не люди? — спросил вроде бы пришедший в себя Валентин.

— Не знаю… Просто мне так показалось. Люди, они себя иначе ведут. И лечить, как вы, не умеют. И вот так вот запросто не могут всё о тебе рассказать.

— Ну это ты зря, — возразил я. — Во-первых, многие люди умеют лечить. Однако в этом непростом деле есть свои тонкости. Та энергия, которой питается, например, болезнь, не может пропасть в никуда без последствий: закон сохранения энергии никто не отменял. Поэтому лекари, исцеляя больных, эту энергию перенаправляют в предметы, животных, других людей… или в себя. И если эти лекари — новички, то им приходится тяжко. Они ведь на себя все болячки переносят, а от такого и помереть недолго. Ну а информация — это сейчас вообще несложно. Кроме того, есть такие госструктуры, как ФСБ, например. У них вообще работа такая — всё знать.

— А шаманы? — вдруг спросил Сонни.

— Что — шаманы?

— Ну, они же с Духами общаются?

— Общаются. Только это, как правило, Младшие Духи. Скажем, Духи стихий, или Духи мест, или Духи, живущие в предметах, или заблудшие души умерших.

— А вы — какие Духи?

— Старшие. Хотя с шаманами поговорить можем, раньше часто разговаривали, — я отхлебнул горячего чая и снова подумал о той человечности, которую я, похоже, стал понемногу утрачивать, улетев с крыши.

— То есть вы вроде как боги, да? — он просто пожирал нас глазами. М-да. Сколько же я вас, таких, повидал. «Контактёров». И все всегда удивлялись, и многие считали нас богами, которыми мы не были.

— Нет. Точнее, это вопрос формулировки, что ли. Вообще, «боги» — это слишком человеческое понятие. Думаю, самые старшие Духи, скажем, Духи Первой Касты, вполне могут сойти за «богов».

— А зачем вам я?


А вот это уже… весьма существенный и очень непростой вопрос. На который тебе, Герман Сергеич, отвечать придётся, хочешь ты того или нет. Но проблема даже не в этом. Ответить-то ты ему ответишь, как-нибудь, да сформулируешь. Проблема в другом: как ты протащишь пацана к Истоку? Как ты обучишь его нашим премудростям? Выдержит ли он подобное обучение?


Потребуется ли ему вмешательство почти что хирургического характера, только не на теле, а, условно, на разуме? Или, быть может, на душе? Эх, Первый, и на кой ляд ты запретил аморф…


Воины Радуги — это ведь Духи. Может и Обращённые, но Духи. А как вытащить к Истоку человека? Ответ прост: никак, если только речь не идёт о смерти, хотя бы клинической. Есть, конечно, некоторые специфические исключения, вроде тех же шаманов, способных выходить на Ту Сторону — но даже они не способны уйти с пограничной зоны, не говоря уже о том, чтобы дойти до Истока. Или вот, скажем, Научный Отдел занимается разработкой теории, которая предполагает, что человек способен выйти в Мир Духов во сне. И всё бы ничего, но эта теория не доказана, и применять её на практике я не имею права. Строго говоря, я вообще мало на что имею право. Ведь я, будучи Духом, вмешиваюсь в жизнь человека, а Кодекс Радуги ясно даёт понять: несанкционированное вмешательство Духов в жизнь и устройство людей выше категории «D» строго запрещено. То есть максимум, что я могу сделать, это полечить его, и то без фанатизма. Право на вмешательство вплоть до категории «B» имеют только Кошки и Духи из Исследовательского Отдела, имеющие либо общеисследовательскую, либо специальную лицензию Спецназовца, Хранителя или Сталкера, плюс проработанный сценарий Контакта, и никак иначе. Любые другие вмешательства расцениваются как преступления против Закона Мира Духов и караются согласно Кодексу Радуги. Да и небезопасное это дело. Чтобы было понятнее, это всё равно, как если бы один человек взялся делать другому полостную операцию без необходимых знаний и лицензии врача.


В сухом остатке имеем следующее. Во-первых, к Истоку мне его не вытащить. Убить его я, к слову, тоже не могу: это вмешательство категории «B++». Есть вариант с клинической смертью, но он довольно спорный и вообще не без недостатков. Во-вторых, воздействовать на него напрямую я тоже не могу: это вмешательство от категории «C» до «B++», смотря какие будут последствия. Всё, что я могу, это осуществить вмешательство категории «D+» (плюсик за миссию), то есть, выражаясь языком вульгаризмов, немножко «поправить ему ауру», дабы паренёк мог пользоваться уже имеющимися у него, но заблокированными способностями, как то бытовое целительство, мыслеречь, малая невидимость, бытовой телекинез, обострение чувств, ну и, может, увеличение жизненных показателей процентов до ста сорока максимум. Регенерация у него и так есть, но можно увеличить её скорость. Да, чуть не забыл: его можно обучить стоковой стихийной магии, склонность к которой имеет каждый человек.


И всё.


Ни тебе Касты, ни возможности обучения на уровне Духа, ни шанса попасть в Штаб… И какой из него, скажите на милость, Второй Претендент? Если Искажённый идёт к Истоку — как Сонни сможет его задержать? Будет ловить в Миролюдье? Так себе участь, честно говоря.


Иными словами, расклад выходит довольно тухлый. Досадно это признавать, но без Первого мне тут не обойтись. Возможно он, как Великий Магистр и вообще Первый, сможет что-нибудь с пареньком сделать… Или хотя бы даст мне право на вмешательство высокой категории.


Можно, конечно, запросить Аналитический, пусть они там посмотрят, не грозит ли Сантино Францони внезапная и безвременная гибель. Тогда бы я…


Хотя чего это я. Он же регенерант, почти бессмертный. Конечно, если ему трамваем голову отрежет, то…


Чёрт. Похоже, я и правда становлюсь всё более бесчеловечным. Скоро начну выражаться, как Кошки-аналитики.


— Герман Сергеевич, вы меня слышите? Герман Сергеевич?


А? Что?


Валентин и Сонни смотрели на меня как-то настороженно. Я вяло улыбнулся:


— Простите, ребята, я немного задумался. Так о чём ты там говорил, Сантино?

— Я спросил, зачем я вам нужен.

— А, вот как? — с деланой весёлостью осведомился я. — А что, Валя тебе ничего не сказал?


Валентин посмотрел на меня осуждающе:


— Шеф, на вас это непохоже.

— «Шеф»? А что, мне нравится. Вот так меня и называй. А то всё «Герман Сергеич» да «Герман Сергеич»…

— Как хотите. Но вы же должны объяснить Сонни, чего мы от него хотим, — проговорил Валя укоризненно. — А то вломились в квартиру, сидим тут, чаи гоняем. Мозги пудрим.

— Так вот чем я, по-твоему, занимаюсь, да? — картинно возмутился я. — Мозги пудрю?


Мастер Иллюзий вспыхнул:


— Вы прекрасно понимаете о чём я, шеф. Нечего стрелки переводить.

— Ох, да ну тебя, Звезда Тайнинская, чувства юмора у тебя нет… Вы поймите, хорошие мои, да если б всё так просто было, неужто я б не рассказал?.. Нет, Валентин Иосифович, друг сердешный, это тебе не распятие в КПЗ устроить, и даже не с крыши сигануть. Тут иной подход нужен, тоньше, изящнее…


Я горько вздохнул и снова покосился на себя в зеркало — но в нём отразился всё тот же битый жизнью байкер-хиппарь с кризисом среднего возраста, которого отчего-то не утешали мысли о том, что облик этот суть видимость, да и только.


Впрочем, помимо меня в зеркале отражался Кот.


То есть как: в зеркале отражался дверной проём (оказывается, зеркало стояло прямо напротив двери, — продукт распространённого псевдофэншуйского заблуждения), и в этом самом проёме сидел Кот — грязно-рыжий и худой, явно не домашний питомец.


— Сонни, а у тебя Кот есть? — тупо спросил я. Сонни открыл было рот, чтобы ответить, но неожиданно за него это сделал сам Кот:

— Да вот ещё. Ты что, Гермес, с Радуги рухнул, что ли? Я что, похож на Сталкера? Или на Хранителя? Или, упаси Исток, на Спецназовца?

— Не очень, — признался я. — Но тогда кто ты и что тут делаешь? И кстати, где твоя чинопочтительность и хвалёная Кошачья субординация? Ты вообще какой Касты? Или ты не в курсе, кто я?

— Да уж конечно, не в курсе я, — развязно усмехнулся Кот. — Но на вопросы твои, так и быть, отвечу. Моё имя — Зараат. Я здесь по просьбе — не по приказу, заметь, по просьбе — Первого. Чтить мне тебя не за что, а хвалёную Кошачью субординацию я знаешь, где видал? И ещё. Я — вне Каст, вне Колыбели, вне всей вашей маразматической системы. А знаешь, почему?

— И почему же? — я обалдело рассматривал нахала. Кот самодовольно хмыкнул:

— Потому что я — Бродяга. А Бродягам Закон не писан. Понял, Второй?

— Бродяга?

— Я что, неясно выразился? — осведомился Зараат. — Да, Бродяга. Отринувший Колыбель. А на тебя я, между прочим, обиделся.

— Эт-то ещё почему, позволь спросить? — я решительно ничего не понимал.

— Потому что ты меня забыл.

— А должен помнить?

— Ты безнадёжен, — вздохнув, Кот махнул на меня лапкой. — Впрочем, тебя отчасти извиняет то, что ты тридцать лет прожил в шкуре созданного тобой человека и, похоже, ещё не до конца отделался от наследия той личности.

— А? — готов поспорить, выглядел я, как полный идиот.

— Пфф, — Кот закрыл мордочку лапками. — Вспомни, Гермес. Вспомни. Совет перед Второй Войной, Колыбели ещё не существует, как и Кошек. Вместо них — Духи Четвёртой и Пятой Каст, Учёные, Исследователи под руководством Духов Четвёртой Касты, троих Исследователей — Исили, Реддрага и Зараата, то есть меня. Не помнишь? Ну же, напряги извилины, или что там у тебя вместо них. Это было собрание, посвящённое проблемам Контакта с людьми. Именно тогда я привёл к вам Кота-Отшельника, именно оттуда начались Кошки.


И правда, что-то такое припоминалось, но как-то смутно… Видать, память сбоит. Да и давно дело было.


— А-а, забудь, — Зараат прочесал за ухом, зажмурившись от удовольствия. — Сейчас важнее другое…

— Слушай, Зараат… — начал я, но он меня перебил:

— Можно просто Зар.

— Хорошо… Зар. Так что у тебя за дело?

— Погодь, — Кот подошёл к Валентину, который замер в кресле, как каменное изваяние. Цыкнул. Потом посмотрел на Сонни: паренёк глядел на Кота с детским восторгом, но, похоже, ничуть не удивляясь. Кот хмыкнул: — Так, ладно, тут мне всё ясно. Теперь дальше. Слышь ты, малахольный! Я к тебе обращаюсь, между прочим.


Валя посмотрел на Кота так, словно увидел нечто, не поддающееся его разумению.


— К-ко мне?

— К тебе. Это же Мастер Иллюзий, или я путаю чего? — сурово спросил Зар.

— Мастер Иллюзий, я, да… Но что вам от меня нужно?


Кот сощурился. Обернулся ко мне:


— А чего он у тебя такой зашуганный-то?

— Я его не шугал, — пробормотал я. — Во всяком случае, без злого умысла.

— Ну да, коне-ечно. Ладно, Мастер Иллюзий, и вы двое. Слушайте, — Зар прокашлялся. — Для начала, Гермес, Первый велел тебе передать, чтобы ты по поводу парня голову себе не морочил. Мозги ему поковыряешь в пределах дозволенного, и всё. Первый уверен, что для начала и этого достаточно. Кроме того, есть основания полагать, что парень способен на самостоятельно развитие до уровней куда более высоких, чем ты можешь себе представить. Но самое важное, что характерно, вовсе не это. Самое важное касается как раз-таки тебя, малахольный. В двух словах: Бродяги отследили твою девчонку, и Первый считает, что она может быть Третьим Претендентом.


В комнате воцарилась мёртвая тишина.


Сонни, казалось, воспринимал происходящее как интересный сон или телепередачу, переводя восхищённый взгляд то на Зара, то на меня, то на Валю. Валентин сделался ещё бледнее обычного, глаза его расширились, но он только беззвучно хватал ртом воздух, как рыба, выловленная из аквариума.


А я сказал:


— Первое. Насчёт Сонни — я так и думал, в принципе. Всё равно иных путей нет, клиническая смерть — вариант слишком сомнительный. Интереснее другое… Валя, — обратился я к своему злосчастному «партнёру», — ты же говорил, что уничтожил Шанталь? Что не так?

— Всё не так, — Валя покачал головой. — Абсолютно всё. Да, я уничтожил, совершенно точно помню. Помню её последний миг. Она просто исчезла.

— Исчезла? — повторил я.

— Да.

— Когда это было?

— Дайте подумать, — Валентин начал что-то подсчитывать, но его перебил Зар:

— Да хорош уже извилиной шевелить. Это было 10 июня, чуть больше месяца назад. Вот только, приятель, никого ты не уничтожил. Ответь: что нужно для того, чтобы уничтожить собственное Создание? Ну? Это же прописи, азбука, ты должен это знать, как таблицу умножения.

— Да я и так знаю! — возмутился Валька. — Нужно перекрыть энергетический канал, через который Создание подпитывается от Создателя.

— Верно. А ещё? — кивнул Зар.

— А что ещё? — удивился Валя, и Кот обидно рассмеялся:

— Ты что, малахольный, и этого не знаешь? И какой ты после этого Мастер Иллюзий?


Валя вспыхнул. Что ж, это становится всё интереснее.


— Послушайте, доктор Зараат! Я вовсе не обязан выслушивать ваши грубости, будь вы хоть Бродяга, хоть ещё кто.

— Ну и дурилка ты картонная, — Зар отмахнулся от Вали, как от нерадивого студента, в который раз не сдавшего экзамен, и выразительно посмотрел на меня: — К слову говоря, Гермес: даже этот пацан достаточно хорошо изучил историю, чтобы помнить о том, что я был доктором. А ты-то что? Ты — непосредственный участник тех событий! Ладно, забыли так забыли. Послушай, Валентин Звезда, или как там тебя. Созидание зиждется на трёх Изначальных Стихиях, а именно Информации, Энергии и Любви. Энергоканал ты, конечно, перекрыл, это да. Но вот дальше пошли косяки. Почему соседи настучали на тебя ментам? Потому что ты не позаботился об уничтожении Информационной составляющей. Сечёшь? Но даже это не самое главное. Даже реши ты эту проблему, девчонка продолжила бы существовать, — почему? Ты ведь уже понял. Давай, озвучь.


Я посмотрел на Валю — тот сидел, как в воду опущенный.


— Так ты озвучишь? — спросил Кот. — Нет? Хорошо, тогда это сделаю я. Чтобы уничтожить Создание, нужно уничтожить все три Изначальные Стихии, из которых оно собрано. Энергия — это раз, Информация — это два. Что остаётся? Верно, Любовь. А поскольку ты, чудило, своё Создание полюбил так, что до сих пор разлюбить не смог, ты и уничтожить её не смог, ясное дело. Понял, нет? Тебя подвели собственные эмоции.


Вот это поворот, подумал я.


— Однако это всё лирика, — продолжил Зар. — Дело в другом: как только Первый узнал о том, что Шанталь не уничтожена, он попросил нас проследить за ней. Поэтому я и ещё двое хлопцев отправились в 10 июня и, начиная с того дня, не сводили с девчонки глаз. А посмотреть было на что, доложу я вам.

— А как это вы отправились в 10 июня? — полюбопытствовал Сонни. — Это ведь прошлое?

— О! — Зар поднял лапки в притворном ужасе. — Оно всё-таки разговаривает! А я-то думал, ты до меня не снизойдёшь.


Теперь уже покраснел Сонни.


— Простите, я вовсе не хотел вас обидеть… Я просто мешать вам не хотел…

— Забей, — отмахнулся Зар. — Да, прошлое. Но Бродяги на то и Бродяги, чтобы уметь то, чего не умеют остальные Кошки. Да что там Кошки! Даже Духам не так-то просто попасть в прошлое, — потому что это не их прошлое. А вот для нас разницы нет, так что мы ходим, где нам заблагорассудится, и когда нам заблагорассудится, хоть в любое воспринимаемое прошлое, хоть в любое вероятное будущее. Мы же Законом не связаны, и на Кодекс плевать хотели.

— Удобно, — кивнул я. Да уж, мне бы так. Вообще проблем бы не было. И как им это удалось, интересно?


Похоже, Зар уловил течение моих мыслей:


— Что, Второй? Интересно, как мы такого добились? А очень просто. Мы стали смертны. То есть не так, как обычные Кошки, типа «умер — возродился», а окончательно смертны. Если мы умираем, мы больше не перерождаемся. Нам закрыт путь к Истоку. Мы просто становимся ничем.

— А Энергия? А ваши Сущности?

— Так мы не же Духи. Не Спектралы, даже не Изгои-Демоны. Нас можно считать Созданиями Первого. Своей Энергии у нас нет, но заёмной — достаточно для того, чтобы быть смертными тварями, типа людей и животных, но с энергоёмкостью, эквивалентной энергоёмкости Первого, со всеми вытекающими. Короче, мы что-то типа Перворождённых, но одноразовых.


В комнате вновь сделалось очень тихо.


— Вот именно поэтому, — продолжил невозмутимый Кот, — мы можем то, чего не может никто, кроме самого Первого, разве что. Да и то, Первый во многом связан Законом и Кодексом, тогда как мы не связаны ничем, кроме собственной жизни. Но уж лучше так, чем как вы. Вот ты, Гермес, сидел тут и ломал голову, как тебе и паренька «прокачать», и Закон не нарушить. Понимаешь, да? Но так ничего и не придумал. А ведь ты — Второй, сильнейший после Первого. Так-то.

— Что поделать? — о ситуации я судил, как истинный философ. — Мир не так прост, чтобы перекраивать его по своему усмотрению каждый раз, когда тебе это нужно. Кроме того, ты ведь не способностями своими хвастаться пришёл, верно?


Зараат улыбнулся.


— Ты прав. Просто не удержался. Тем более ты сам об этом подумал, а я только озвучил ответ на твой вопрос… Но, возвращаясь к нашей основной теме… Хочу рассказать вам преинтересную историйку с этой самой Шанталь в главной роли. Историйка эта имеет место, начиная с 10 июня и заканчивая завтрашним днём. Устраивайтесь поудобнее, рассказ будет длинным.



— Началось с того, что она всё забыла, — Зар выразительно поглядел на Валю. — По всей видимости, её переместило к ближайшему акцептору, то есть к тому, кому ты о ней говорил, кому её показывал. Этим человеком оказалась одна бабуля, в ту пору гостившая у сестры в районе станции Перловская, это по Ярославскому направлению. Хорошо хоть переместило Шанталь не прямо бабке под нос, а с погрешностью в пару сотен метров, так что лишнего внимания к себе она не привлекла. Впрочем, проблем ей и без того хватало. Во-первых, у неё пропала часть памяти; возможно, что-то из Информационной составляющей ты всё-таки потёр. Во-вторых, она оказалась одна в незнакомом районе без денег и документов, а это, согласись, тоже удобств не добавляло. Всё, что она помнила, это своё имя-фамилию и родной город — в смысле, Париж. Дальше. Я считаю, что у неё включилось нечто вроде программы автономного выживания. И знаешь, малахольный, чем это обернулось? Она ограбила продуктовый магазинчик, прямо там, возле станции. Но ей не повезло: её запомнила продавщица, что, естественно, не пошло девчонке на пользу. За ней стала охотиться милиция. Они нашли её убежище в одном из заброшенных домов в Нижней Перловке, но она вовремя успела оттуда смыться. Впрочем, избежать встречи с ментами ей всё равно не удалось. Судя по всему, она всё-таки понимала, почему её преследуют, даже несмотря на то, что не была человеком. Но она следовала простому закону: догоняют — убегай… Слушай, браток, ты мне чайку не сварганишь? — обратился Кот к Сонни. Парень вздрогнул:

— К-конечно! Сейчас, я быстро!

— Я подожду, — милостиво кивнул Зар.


Спустя пару минут Сонни вернулся с чашкой горячего чая. Кот, всё это время бывший в миролюдской зооморфе, вдруг принял антропоморфу, став худым рыжеволосым парнем, примерно Валиным ровесником. Одет он был довольно неряшливо, примерно как я, но моё внимание привлекло его лицо, в котором всё ещё было что-то неуловимо Кошачье: довольно крупный нос и широкие скулы, большие, зелёные, широко расставленные глаза, маленький рот и узкий подбородок. Ему б ещё кошачьи ушки на верёвочке, подумал я, но Зар, похоже, мои мысли видел как на ладони. Он поморщился:


— Прости конечно, Второй, но иногда ты просто смехотворен. Так, ладно, на чём это я остановился…

— Шанталь убегала от милиции, — подсказал Сонни. Судя по всему, в лице нашего юного друга Зар обрёл благодарного слушателя.

— Верно. Собственно говоря, они довольно плотно сели ей на хвост… и настигли на Ярославском вокзале. И вот вам незамысловатая картинка: трое ментов и одна хрупкая девушка. Она, конечно, попыталась затеряться среди многочисленных пассажиров, но в итоге один из преследователей загнал её в угол. И вот в этом самом углу мы с товарищами наблюдали весьма красочную и совершенно неожиданную картинку.


Зар выдержал эффектную паузу.


— Вообразите: край платформы, за ним стена. Слева забор, метра четыре высотой; справа пути — но оттуда уже никуда не деться, потому что подходят поезда, люди, и всё такое прочее. Мент приближается. Он видит, что оружия у девчонки нет, а потому пытается её успокоить, уговорить сдаться и пройти в отделение. В руках у него наручники. Шанталь следит за ментом настороженно, но вроде бы никаких контрмер не предпринимает… Должен признать, — заметил Кот, — что мы уже готовы были вмешаться. Конкретного плана у нас не было, но мы не могли допустить, чтобы девчонку упекли в КПЗ, потому что наблюдать за ней там было бы проблематично. Однако пока мы выжидали, произошло нечто из ряда вон выходящее… Это надо было видеть, конечно. Мы ахнуть не успели, как эта малютка схватила здорового мента за запястье и без особого напряжения кинула его на пути! Потом спрыгнула следом и моментально защёлкнула наручники на одном из стальных тросов. Затем — и всё это буквально за пару секунд! — она взлетела обратно на платформу, а оттуда — одним махом через высоченный забор! И всё, только её и видели! Мент попытался освободиться, но тут к платформе очень некстати подошла электричка… Дальше было неаппетитно. Короче, поднялась паника, давка, все и думать забыли о странной девчонке. Кроме нас, естественно: мы отправились следом…


Кот вздохнул.


— В общем, за месяц она совершила в общей сложности 12 ограблений, притом с каждым разом всё более удачных. Нельзя не отметить: она быстро совершенствовалась. Больше никого не убивала, но обнаружила в себе знания о чём-то вроде тайцзицюань или дим-мак, и теперь обезвреживала людей исключительно бескровно. Мы продолжали слежку. Шанталь сделала себя липовые документы, научилась весьма эффектно и эффективно менять внешность, в конце концов даже купила машину. А поселилась она в гостинице «Космос»… Надо сказать, мы были в некотором затруднении относительно того, что нам с ней дальше делать. До сегодняшнего числа оставалось ещё три дня. За это время она успела ограбить бутик в крупном торговом центре на Ярославском шоссе, и вот тут начались неприятности…

— То есть то, что было до этого — это в порядке вещей? — сыронизировал я. Зар смешно наморщил нос:

— То, что было до этого — ерунда, мелкие неприятности. Тем более всё это время Шанталь оставалась нераскрытой, и мы, в общем-то, были за неё спокойны. Но во что-то она всё-таки влипла…

— Во что? — Валентин хмуро смотрел на Кота. Да уж, подумал я, парня можно понять. Он-то думал, что всё совсем по-другому. Интересно, что он чувствует: радость от того, что она жива, а не уничтожена, или грусть от того, что она попала в дурную историю, в чём, если подумать, виноват он сам?


Люди и их чувства. Бывшие люди и их чувства. Создатели и Создания, смертные и бессмертные, всемогущие и ограниченные рамками законов.


Велика ли разница?


— Как выяснилось, за Шанталь следили не только мы, — пояснил Зар. — Я не знаю, что это за люди, но это люди, тут у меня сомнений нет. Были б они Духами или кем ещё, мы бы сразу поняли. Но, похоже, это какая-то криминальная организация, которая намерена использовать таланты Шанталь в своих целях. Очевидно, они знают о её причастности к ограблению торгового центра и шантажируют её этим. Судя по нашим данным, завтра она должна встретиться с их информатором на Кузнецком мосту. Естественно, не вживую, а посредством интернета. Там в окрестностях есть интернет-клуб: вероятнее всего, она воспользуется им. Я предлагаю вам подключиться к наблюдению; или же, если захотите, мы можем полностью передать это дело вам. Я не навязываю свою помощь и не отказываю в ней, вы вольны выбирать. На этом у меня всё. Если у вас, ребята, есть вопросы, я постараюсь вам на них ответить.

— Вопро-осы… — задумчиво протянул я. — Вопросы-то найдутся, да вот только у нас тут Второй Претендент… с которым надо что-то делать. Я, конечно, буду вынужден поступить так, как советует Первый, но сперва, доктор Зараат, я хочу вам кое-что предложить…


Кот смерил меня презрительным взглядом.


— Звучит не очень, Гермес.

— Ай, да ладно тебе. Послушай, Зар. Ты же у нас без ограничений, так? Почему бы тебе не подтянуть Сонни до необходимого уровня, а то и сделать из него Духа… в обход правил? — я сладко улыбнулся. Вот и посмотрим заодно, что это за суперкот такой.


Зар нахмурился. Даже для него подобное было слишком, но я был бы не я, если бы не попытался. В конце концов, если ты забросил удочку в воду и дождался поклёвки, не станешь же ты ждать, покуда рыба съест всю наживку? Нет, ты выждешь момент и подсечёшь, ради того и пришёл.


Кот был у меня на крючке. Почти. Осталось дождаться, пока он наберётся уверенности потянуть леску посильнее, и вот тогда его можно брать «тёпленьким», вне зависимости от кодексов и законов.


— Я не обязан тебе помогать, Гермес.

— Но ведь ты уже помогаешь! — весело возразил я. — И я очень признателен тебе за это.

— Я ожидал чего-то подобного, — мрачно проговорил Кот. — Ну вот что. Твоя просьба мне понятна. Более того, мне небезразлична судьба Проекта и Миров в целом. Однако я не собираюсь делать с этим парнем ничего такого, что может привести к непредвиденным последствиям.

— Да брось, Зар. Любое действие, даже самое пустяковое на первый взгляд, может привести к непредвиденным последствиям, притом чаще всего отнюдь не самым безопасным, и ты знаешь это не хуже меня.

— Я наслышан о твоём коварстве, Второй. Но я не стану идти у тебя на поводу. Духом парня может сделать только Исток, и точка. Всё, что могу сделать я, это расширить его возможности и загрузить некоторой базовой информацией…


Подсекай!


— Этого будет более чем достаточно! — умильно улыбнулся я. Кот тихо выругался:

— Ты мог бы сделать это и сам.

— Мог бы, но результаты были бы далеко не так интересны. Кроме того, мне пришлось бы отчитываться перед Первым. А так не придётся.

— Не волнуйся, я лично ему обо всём сообщу, — сурово ответил Зар.

— Договорились! Ну так что, поработаешь? Сонни, — я ласково посмотрел на парня. — Сейчас наш друг немножко поработает над твоей, э-э, аурой.

— А к чему это может привести? — спросил Сонни. — О каких последствиях вы говорили, Герман Сергеевич?

— А, не бери в голову. На данный момент для тебя это несущественно. Просто доверься мне и нашему рыжему другу.


Сонни смотрел на меня немного растерянно, а я думал: эй, малыш, а ведь ты и правда можешь отказаться. Что тебе мешает? Ничего. После всего того, что ты тут услышал, даже если ничего не понял, ты должен быть настороже. Кроме того, вряд ли ты ничего не понял. Насколько я успел тебя узнать, парень ты непростой и весьма сообразительный. А ведь я так и не сказал тебе, для чего ты мне нужен…


Внутренний моралист продолжал гундосить мне на ухо выдержки из Кодекса, но я его не слушал. Ведь если мы хотим победить Искажённого, думал я, мы должны быть чем-то большим, чем просто группа молодёжи различной природы с сомнительными способностями.


— Ладно, пацан, — Зар встал с кресла и подошёл к Сонни. — Сейчас я намерен немного над тобой поработать, — если ты, конечно, не против. Ты ведь не против? Потому что вмешательство помимо воли — это не только незаконно, вне зависимости от того, как я отношусь к Закону; это ещё и против моих личных принципов и правил. А я не анархист, как Теневые, и не монстр-беспредельщик, как Искажённый. У меня, знаешь ли, тоже есть чувство собственного достоинства и понимание того, что правильно, а что нет. В конце концов, я бывший Исследователь. Так что говори: ты против вмешательства в твою природу с целью усовершенствования твоих свойств и способностей, или нет?


Я мысленно расхохотался. Ну разумеется он сейчас откажется, при такой-то формулировке! Девятнадцатилетний мальчишка откажется от суперсилы, в то время как Миру угрожает смертельная опасность, прямо как в комиксах. Вы таки ничего не смыслите в психологии людей, особенно подростков, доктор Зараат. А ещё Исследователь, пусть и бывший.


Кот в ответ на мои мысли только криво улыбнулся.


И только Сонни, совершенно серьёзный Сонни, невообразимо серьёзный Сонни, этот невероятный парень — сказал следующее:


— У меня нет причин не верить Герману Сергеевичу. Да, я совсем его не знаю, но они с Валентином спасли мне жизнь. Если бы не Герман Сергеевич и Валентин, я бы сейчас валялся в каком-нибудь морге с дыркой в черепе, а моя бабушка сошла бы с ума от горя. Поэтому, если я чем-то могу вам помочь, Герман Сергеевич, я вам помогу, даже если это будет стоить мне жизни. Потому что моя жизнь теперь принадлежит тем, кто меня спас.


В общем, в этом месте у нас с Заром челюсти на пол так и попадали. Да ты не итальянец, дружок, подумал я, ты японец! И кстати, едва ли ты лежал бы в морге, с твоей-то регенерацией. Хотя как знать…


В комнате снова стало очень тихо. Потом Зар поглядел на меня — тоже как-то очень серьёзно, — и сказал:


— Знаешь, Гермес… Я считаю, что тебе сильно повезло. Настолько сильно, что ты не достоин такого везения. Более того: возможно, всем нам сильно повезло с этим парнем. Но это мы сейчас уточним.


Он встал лицом к юноше, взял его за виски и легонько сжал их.


Вот тогда-то мы с Валей это и увидели: по их телам прошла сильная дрожь, словно их одновременно свело мощной судорогой или ударило током. В тот же миг Зар, опомнившись, отнял руки от головы Сонни. Парень ещё пару секунд просто стоял, глядя в никуда, а потом беззвучно повалился в кресло.


— Что это за… ерунда такая? — прохрипел Зараат. Похоже, ему крепко досталось.

— В каком смысле? — невинно поинтересовался я.

— Да иди ты знаешь, куда, Второй! Ты кого мне подсунул?!

— Понятия не имею. Мальчика?

— Ох, сказал бы я тебе… — зловеще прошипел Зар. — Короче. Я к нему больше не притронусь, даже под страхом смерти. Ещё немного, и был бы мне конец прямо здесь и сейчас. Ты знал, да? Знал, сволочь?


Признаться, я был немного сбит с толку. Пусть я не Ангел — но зачем же так резко? И что не так с Сонни?


— Чей он? — хрипло спросил Кот.

— В каком смысле? Зараат, поверь, я не понимаю, о чём ты говоришь. Честное слово!


Зар поджал губы.


— Предположим. Давно он тут живёт?

— Где, в Москве?

— Не дури, Второй. Кто его брат?

— А у него есть брат? — я посмотрел на Валю, Валя посмотрел на меня, и мы почти синхронно пожали плечами: — Зар, я понятия не имею…

— Ясно, — перебил меня Кот. — Да уж. Всё-таки стоило тебя отправить с ним работать. Тогда бы ты мигом понял, о чём речь. Короче, слушай: никакой твой Сонни не человек.


Напомните мне, пожалуйста: какая нынче по счёту немая сцена?


— А кто? — кротко осведомился я.

— Спектрал, или что-то похожее. Вообще, я немного изучал Спектралов, но тут просто хрень какая-то. Он похож на Спектрала; в первый момент я решил, что он Спектрал. Но потом я понял, что в нём есть что-то ещё. Возможно, он какой-то неведомый гибрид Спектрала и человека.

— «Спектрала и человека»? — хором повторили мы с Валей.

— А Спектрал — это, если я правильно помню, то же, что Спектральный Двойник? — уточнил я.

— Наполовину человек? Но, Герман Сергеевич, ведь нам в Аналитическом сказали… — начал было Валя, и я мысленно проклял его простодушную прямолинейность.


Зараат весь подобрался. Смотреть на него стало как-то… неуютно.


— Так ты знал?! — рявкнул он.

— Нет-нет, клянусь Кодексом и самим Орденом, я ничего не знал! — вскричал я. — Да, действительно, в Аналитическом не смогли найти его родителей, ровным счётом никаких следов, отчего и предположили, что его родителем мог быть Дух! Но о Спектрале и речи не было!

— Сволочь ты, Гермес, — процедил Кот. — Убил бы тебя, если бы ты смертным был. Ты знаешь, что я мог сдохнуть, просто приложив руки к его голове?

— Честно? Понятия не имел, — и то, друзья, была святая правда. Почти. Ибо о смертности нашего рыжего товарища я просто позабыл.

— Убил бы, — повторил Зар. — Считай, что тебе повезло. Но я ничего не смог сделать. Вообще. И ты не сможешь. Потому что Спектрал — это тебе не человек, и даже не Дух. Спектрал — это Спектрал, Сущность малоизученная даже в наши дни, потому что за всю историю их известны единицы, и ни один не позволил и не позволит использовать себя в качестве подопытной мыши. А этот ещё и Полуспектрал! Скореевсего, он такой один во всех Мирах! Так что позволю себе повториться: тебе повезло, Гермес. Точнее, не так: тебе, вероятно, повезло. Потому что если что-нибудь пойдёт не по плану, последствия могут быть не просто непредсказуемыми и небезопасными. Они могут быть катастрофическими, и это не преувеличение. Если что-нибудь пойдёт не так, нам и Искажённый может пустячком показаться. А виноват в этом будешь ты, Гермес. Понимаешь?

— По-моему, ты несколько сгущаешь краски, — пробормотал я. — В конце концов, история не помнит ни одного Спектрала, который бы устроил нечто… настолько ужасное.

— А если этот будет первым? — оскалился Кот. — И потом, вспомни: первый Спектрал стал первым Адептом Тени и первым Грандмастером Теней! Ещё один Спектрал является нынешним Грандмастером Пантеона! Ни на какие мысли не наводит, нет?

— Может и так. И тем не менее ни первый, ни второй ничего ужасного не сделали. Первый Спектрал вообще воевать не хотел, если помнишь, а Первую Войну начал Орден, с целью подавления инакомыслящих, так сказать. А Вторую Войну и вовсе начал Искажённый.

— Неважно. Просто запомни мои слова. Запомни, и берегись, как бы чего не вышло. Тебе в одном повезло: к Истоку он выйти может. Вопрос в том, стоит ли ему туда идти, или лучше держать его оттуда подальше. Что же касается его образования, то тут я тебе ничем не могу помочь. Можешь попробовать сам, но я ни за что не ручаюсь. Тебе в любом случае проще, ты бессмертный. А я к нему больше не притронусь, — Кот передёрнул плечами. — И вообще, пойду-ка я отсюда. Братки заждались.

— А что насчёт завтра? — спросил я.

— А ничего, — зло фыркнул Зар. — Информацию от меня вы получили, девчонку вашу мы отследили, а остальное вы уж как-нибудь сами. Не хочу я с тобой работать, Второй, не доверяю я тебе. И тебе, малахольный, не советую.


Валя опустил глаза.


— Кстати, — Зар повертел головой. — Тут же вроде бабка была? Ты что с бабкой сделал, нелюдь?

— Ничего я с ней не делал, — возмущённо возразил я. — Всего-навсего лёгкое воздействие категории «D». Спит бабка. Во избежание, так сказать.

— Ну и ладно. Всё, я ушёл. Удачи… вам всем. Она вам понадобится.


Он смерил меня долгим, тяжёлым взглядом и, приняв зооморфу, ушёл в тень.


Я вздохнул с облечением:


— Непростой у этих Бродяг характер. Попробуй с таким поработай.


Валя промолчал. Что до Сонни, то он всё ещё валялся в отключке.


Ну и ладно. Кое-что мы всё-таки выяснили, да и дело, похоже, движется. Теперь нужно дождаться завтрашнего дня и встречи с Шанталь.



Глава 7.


Курить охота.


Да, Владимир Семёнович? «Курить охота, ох, курить охота!..» Но надо выбрать — что? Что мне надо будет выбрать в следующий раз? Что мне надо будет выбрать, когда выбор будет между «вести его к Истоку» и «не вести его к Истоку»? Нет, Сонни, конечно, не Искажённый. Но отчего тогда этот Кот так запаниковал? Ведь если я ничего не путаю, то, хотя он и начинал в Четвёртой Касте, его труды на Исследовательском поприще сыграли и до сих пор играют важную роль для Колыбели и Проекта «Контакт» в целом. Ведь когда-то мы ничего не знали о людях…


В итоге я оставил нашего чудо-мальчика на Валю и вышел из квартиры в тесный сумрак лестничной клетки. Нужно было собраться с мыслями.


То-то и оно, думал я, шаря по карманам в поисках сигарет. Мы ничего не знали о людях, но даже после начала исследований, после множества успешных контактов, после того, как люди и Духи довольно долго жили бок о бок, после того, как некоторые Духи, в особенности из Изгоев-Демонов, предлагали людям попробовать аморф, — и те в результате становились почти бессмертны, или получали невероятные знания… Сен-Жермен, Калиостро, — а ведь их было куда больше, до запрета! И всё же: много ли мы знали о людях? Исследования начались ещё до Второй Войны, когда выяснилось, что наши Войны отражаются на Мирах Радуги подобно эху в горах. Битва между Духами могла привести ближайшие Миры к гибели. Когда Лорд Тень, первый Искажённый, был уничтожен первым Архистратигом, на месте их столкновения высвободилось колоссальное количество энергии, которая сначала прошлась взрывной волной по Мирам, в том числе по Миру людей, а затем инвертировалась, образовав воронку, из которой и по сей день уходит в космос настоящий фонтан энергии, который Духи обычно называют Прорывом или даже Малым Истоком. Прорыв существует и в Мире людей, и Аналитический Отдел в своё время проделал огромную пропагандистскую работу среди миролюдского населения, дабы избежать ненужного ажиотажа. Оно и понятно: место гибели Архистратига обладало многими чудесными свойствами, которые даже нашим Учёным до сих пор до конца не понятны…


Однако я отвлёкся. О чём бишь я? Исследования, сигареты… «Вы ведь долго не курили!..» Но в карманах джинсов нашлась лишь полураздавленная пачка с парой совершенно сухих сигарет, которые пролежали там, казалось, целую Вечность.


— Что, старик, проблемы с куревом? — спросил кто-то прямо рядом со мной.


Я обернулся и не поверил своим глазам.


У лестничного пролёта рядом со мной стоял черноволосый парень лет двадцати пяти-тридцати, синеглазый, худощавый, в кожаной куртке и джинсах. Было в нём что-то от Алена Делона времён «Рокко и его братьев».


И всё бы ничего, но я знал этого парня!


— Эбб! Не ожидал тебя здесь увидеть.

— Держи, — он протянул мне пачку, и я, вытянув оттуда сигарету, с удовольствием затянулся: — И потом, старина: неужели ты думал, что я пропущу такое событие? Когда Зар сообщил мне о том, что вы обнаружили Спектрала, точнее, Полуспектрала, я просто не смог усидеть на месте! Решил увидеть всё своими глазами.


Эбб, Эбби Батлер — вот как его звали. А был он — угадаете? Точно — «аватарой» ни много, ни мало, самого Великого Магистра, сиречь Первого. Притом «аватарой» давней; Эбби был едва ли не старше меня, — то есть Кастальского, которого я отправил в полёт на Шипиловской. Была, правда, и разница: Эбб никогда не жил в Мире людей безвылазно, он появлялся здесь по мере необходимости, — потому что сам Первый никогда не покидал Мира Духов. Да и выглядел он, то есть Эбб, именно так, как сейчас — и десять лет назад, и двадцать, и тридцать, и сорок. В этом, пожалуй, и заключалось наше различие. Помнится, в глубине не ушедшего ещё во тьму сознания я всегда считал себя «более настоящим» — хотя это было смехотворно, конечно. Одна фальшивка не может быть более настоящей, чем другая, потому что фальшивка есть фальшивка.


— До сих пор заморачиваешься на эту тему? — Эбб покачал головой. — Ну ты даёшь, Герка. Я, например, никогда о подобном не думал.

— Тем не менее, ты тоже встречался с женщиной, — как бы между делом заметил я. Эбб кивнул, донельзя невозмутимый:

— Встречался. Но в отличие от тебя вовремя одумался и остановился. А впрочем, дело прошлое. Слушай, Герман Сергеич, давай уже, докуривай! Я хочу на парня посмотреть! И кстати: как ты меня представишь? Давай используем нашу старую «легенду», а?


Он ткнул меня локтем в бок и хитро улыбнулся.


«Старая легенда» подразумевала сохранение тайны Первого. Для всех, кроме немногих посвящённых, Эбб был Стихийным Духом Второй Касты, Одиннадцатым. Честно говоря, я не до конца понимал, для чего ему нужна вся эта конспирация. Но раз уж он так хочет, почему бы и нет?


— Ладно. Только ты меня не торопи. Я не курил уже целую Вечность.

— А ты брось, и проблем не будет.

— Да не хочу я бросать! — возмутился я. — Это единственное, что даёт мне возможность почувствовать себя человеком, а не незнамо кем. Или даже чем.


Он ничего не ответил, ограничившись туманной улыбкой. Я докурил, и мы зашли в квартиру.



— Ну что, Валентин, как там наш Спящий Красавец?

— Спит, шеф, — Валя вопросительно посмотрел на Эбби. Я прокашлялся:

— Вот, Валя, знакомься: Эбби Батлер, наш соратник по Ордену, мой старинный боевой товарищ, хоть и Вторая Каста. Эбб, ты про Валю слышал, я думаю?

— Валентин Звезда, — юноша встал и пожал протянутую ему руку. — Мастер Иллюзий, Третья Каста.

— Очень приятно, — приветливо улыбнулся Эбб. Затем кивнул на безмятежно дрыхнущего Сантино: — А это, значит, и есть тот самый Сонни, Полуспектрал?


Валя одарил меня изумлённым взглядом, но я успокаивающе похлопал его по плечу:


— Не волнуйся, старина, в этом нет никакой тайны. Зар ведь сообщил Первому, и если Первый счёл нужным сообщить остальным, или же отдельным Духам, значит, так надо. Ты же не ставишь под сомнение авторитет Первого?

— Конечно нет! Я просто… А вы что-нибудь знаете про Спектралов? — спросил Валентин у Эбби. Тот призадумался:

— Как тебе сказать… Кое-что знаю. Немножко. Но, насколько я слышал, Сонни не Спектрал, а Полуспектрал?

— Так сказал доктор Зараат, — подтвердил Валя совершенно серьёзно.

— Ну, доктору Зараату виднее, он ведь заслуженный Исследователь, хотя и в другой области, — не без иронии заметил Эбб. — Что ж, я, пожалуй, воспользуюсь моментом, пока наш друг спит, и посмотрю на него, так сказать, с другой стороны.

— А вам… Для вас это не опасно? — спросил Валентин. Я мысленно улыбнулся: какие же они все у меня серьёзные. Не то то мы, старая гвардия — хитрые, коварные, порой бесшабашно храбрые, а порой и просто раздолбаи. Впрочем, это приходит с опытом. Закон, Кодекс, категории — поди найди, где развернуться. Вот и приходится придумывать… нестандартные пути решения проблем. Чтобы и волки были сыты, и овцы целы. И в этом, надо заметить, мы весьма похожи на людей, — хотя никто в этом, конечно, не признается.

— Не волнуйся, — Эбб беспечно махнул рукой. — Я, может, не Первый, и не Второй, но и Одиннадцатый Дух способен на многое, поверь.


Он подошёл к креслу, в котором мирно почивал Сонни, потом обошёл его сзади и, встав за спинкой кресла, аккуратно взял паренька за виски, — совсем как Зар до этого.


Очевидно, взаимодействие было: Эбб вздрогнул, будто от неожиданности. Глаза его расширились, губы резиново растянулись в какой-то неопределённой улыбке. Но руки он отнял не сразу. А когда наконец отнял, то снова обошёл кресло и молча сел на диван.


Странная улыбка приклеилась к губам.


— Вот оно как, — наконец сказал он тоном политика, узнавшего о заговоре своих преданных союзников. — Вот, значит, оно как. Прекрасно. Что ж, Герман, нас можно только поздравить. Нам и правда досталась очень непростая карта, образно выражаясь. Уникальная карта. И если мы правильно её разыграем, то у нас будут все шансы на победу, и даже больше…

— Ты скажешь нам что-нибудь? — поинтересовался я.

— Почему нет? Этот мальчик и правда Полуспектрал. Более того… Скажем так: я знал его отца.

— А я его знал? — осторожно спросил я. — Кроме того, ты сказал, что знал его: выходит, его нет в живых?

— Да, и снова да, — Эбб сладко потянулся. — Я хорошо знал его отца, но, признаться, никогда не думал, что однажды встречу сына.

— Нам… стоит знать подробности?

— Вполне. Этот мальчик — сын первого Спектрала.


Выражаясь литературно-образным языком, я потерял дар речи. Валя же, будучи существом менее просвещённым, поспешил уточнить:


— Первого Спектрала — того самого, который основал Пантеон Теней, став первым Адептом, а затем и первым Грандмастером Тени?

— Именно так, юноша. Именно так. С его поражением закончилась Первая Война. Точнее, с его капитуляцией, — потому что до сих пор никто толком не знает, что нужно сделать, чтобы победить Спектрала. Никто не знает даже, подвержены ли Спектралы Падению. Видишь ли, история помнит всего двух Спектралов — отца Сонни и нынешнего Магистра Теней. Нет, были, конечно, и другие… Но, будучи, скажем так, не слишком желанными членами нашего общества, Спектралы скрывались и жили вдали от всех. Есть мнение, что они уходили жить в другие Миры, в том числе, вероятно, и в Мир людей. Так вот: после своей капитуляции первый — тогда уже бывший первый — Грандмастер Теней отправился в изгнание. Мы, правда, не знали, куда именно. Видишь ли, Валя, мы были высокомерны. Надменны. А Спектралов всегда считали… неполноценными. Изгоями от рождения. Уродцами. Дух без номера, да и не Дух даже, а Сущность, притом не рождённая Истоком! Мыслимое ли дело!


Эбб грустно улыбнулся и покачал головой. А я молчал. Я вспоминал. О да, всё это происходило на моих глазах, и даже больше того…


— Мы были несправедливы, и теперь я это понимаю. Тогда не понимал, а теперь понимаю. Даже несмотря на то, что мы до сих пор почти ничего о них не знаем… Но теперь, как видишь, кое-что прояснилось. Судя по всему, первый Спектрал ушёл именно в Мир людей, где долгое время жил как человек, — по крайней мере, я склонен придерживаться этой версии. Здесь он познакомился с будущей матерью Сонни, а потом, девятнадцать лет назад… Между прочим, Валя, тебе известно, что у Духов нет способности к воспроизведению? (Валентин кивнул) Хорошо. Так вот: мы не способны на подобное, Дух может быть порождён лишь Истоком, но никогда — другим Духом. Как обстоят дела с воспроизведением у Спектралов, я могу лишь догадываться. Но, если я правильно помню, Аналитический Отдел не смог обнаружить никакой информации по отцу и лишь немного — по матери, верно? Думаю, это значит, что они заплатили за его рождение собственными жизнями. Вероятно, первым перестал существовать Спектрал, а та женщина успела только отнести малыша в больницу, после чего след её теряется, — иными словами, она тоже перестала существовать. Возможно, без шанса на перерождение. Понимаете? Это дитя хранит в себе уникальный набор энергоинформационного материала! Но — какая ирония! — пока что он почти ни на что не способен и ничем не отличается от обычного человека, за исключением высокой регенеративной способности, и, рискну предположить, выдающихся способностей к обучению…

— Простите, — вдруг сказал Валя. — Это, конечно, не моё дело, но… Вы ведь вовсе не Дух Второй Касты, да?


Мы с Эбби переглянулись и, не выдержав, рассмеялись.


— И ничего-то от тебя не скроешь, верно? Это хорошо. Да, малыш, ты прав: Эбби Батлер — это, э-э, запасная Сущность Духа, которого ты знаешь, как Первого.

— Великий Магистр… — прошептал Валя, но Эбб покачал головой:

— Нет-нет, никаких титулов и чинов. Здесь и сейчас это никому не нужно. Важно другое: правду об этом мальчике знаем только мы четверо, включая Зараата. И мы никому ничего не расскажем прежде времени, особенно — я подчёркиваю! — самому Сонни. Одной Радуге ведомо, чем это может обернуться. Всему своё время. Пусть учится, развивается, пусть делает ошибки. Пусть. Это не страшно. Если что, попасть в Штаб он сможет. Я даю на это официальное разрешение.

— Вы уверены? Доктор Зараат говорил, что… — начал было Валентин, но Эбб только покачал головой:

— Я уверен. Этот парень потенциально способен на многое, но он не причинит вреда тем, кого он уважает и любит. Так что ты, Гермес, считай, теперь его отец. Я серьёзно, — улыбнулся Эбб, увидев моё вытянувшееся лицо. — Ты станешь для него даже больше, чем отцом. Ты станешь его наставником, учителем, сенсеем, кем угодно. Именно ты заложишь в него те основы, которые в будущем позволят Ордену заполучить в свои ряды, возможно, одного из сильнейших Воинов за всю историю. И как знать, быть может, он станет кем-то большим, чем просто Воином Радуги… О, смотрите! Он приходит в себя. Гермес, я пойду. Мне надо о многом подумать. Гермес, Валентин…


Вдруг посерьёзневший, Эбби Батлер встал с дивана и шагнул к зеркалу.


— …берегите его, — сказал он.


И пропал, растворившись в зеркальной глади.


— Герман Сергеевич? Валентин? — Сонни протёр глаза. — Что случилось? Где доктор Зараат?

— Ушёл, Сантино. Сделал своё дело и ушёл, — ответил я задумчиво.

— А почему я отключился?

— Это обычное явление, не беспокойся. Ты просто устал, тебе был нужен отдых.

— Но ведь у него получилось сделать то, о чём вы его просили? — спросил он обеспокоенно.

— Да, хотя и не совсем так, как я думал. Но теперь я смогу обучить тебя многому самостоятельно, — я потрепал паренька по макушке. Сонни просиял:

— Здорово!

— Ещё бы. Так, а теперь я схожу перекурю. Скоро вернусь. Между прочим, Сонни, Лукрецию Маркеловну я усыпил, но если захочешь её разбудить, то сделаешь это без труда. Ну мало ли, может, она тебе ужин готовит обычно или там ещё что…


Сонни прыснул:


— Готовит. Только вы её «Лукрецией Маркеловной» не называйте, иначе она здорово рассердится. У нас все соседи и знакомые зовут её «донья Лукреция», и только так.

— Договорились, — хмыкнул я, выходя из квартиры. «Донья Лукреция», значит? Да хоть королева Виктория.


Там, на лестничной клетке я обнаружил, что Эбби оставил мне свою пачку сигарет. Вот и славно, хотя надо будет потренироваться в созидании «топлива» для этой вредной привычки.


Бог ты мой… или как мне корректнее выразиться? «О, Исток!» — так, что ли?


Я усмехнулся.


Эбб промолчал о многом, — из-за Вали, конечно, потому что мне не нужно было ничего рассказывать, за исключением того, что Сонни — сын первого Спектрала.


Остальное я знал и так.


Вот, значит, как закончился твой путь? Пожертвовать собой во имя жизни сына? А ты, я думаю, не колебался. Разве что из-за своей любимой. Уж ты-то был не из тех, кто колеблется. Первый оппозиционер, свободолюбец, законоборец, анархист, — ты был куда лучше многих из нас. Лучше меня уж точно. И твой поступок — самопожертвование ради сына — в очередной раз это подтверждает. Думаю, она, кем бы она ни была, — она была счастлива уйти вместе с тобой. Особенно зная, что вы оба уйдёте не разными дорогами, а одной и той же — в никуда.


К тому же частичка вас обоих осталась жива в этом славном парне, таком серьёзном, таком бесстрашном…


Ты был лучше меня и поступил умнее. Впрочем, ты знал, что будет. Если бы я знал о нашем с Катей будущем, смог бы я уговорить её уйти вместе со мной, чтобы дать Игорьку возможность жить?


Было бы это правильным поступком? Или нет? Ведь ты, в отличие от меня, для Мира Духов больше ничего не значил. А я? Уйди я тогда, исчезни я тогда, — кто делал бы за меня мою работу сейчас? Кто собирал бы эту команду, кто изыскивал бы пути инициации этих ребят?


Как там сказал Эбб? «Так что ты, Гермес, считай, теперь его отец…»


Немаловажная роль? Так-то оно так, хотя незаменимых у нас нет, как раньше любили повторять. Не я, так кто-нибудь другой собрал бы их в команду, повёл бы их в атаку… Сейчас, конечно, из Первой Касты осталось мало ветеранов даже Второй Войны, не говоря уже о Первой. Но ведь где-то до сих пор жив Третий, который, говорят, подался в Стихийники. Где-то жив Восьмой, хоть я и слышал краем уха, что он теперь стал Духом-Стражем где-то в глухой провинции. Да и мало ли Воинов в Ордене?


Ладно. Что толку гадать о том, что было бы, если бы. Как говорится, история не терпит сослагательного наклонения. Значит, будем жить дальше — так, как живётся.


Я докурил сигарету и затушил её в импровизированной пепельнице — кофейной банке, а потом вернулся в квартиру.


Завтрашний день обещал быть богатым на события.



— Интернет-клуб расположен по координатам 55°45'42" северной широты, 37°37'16" восточной долготы, от вас 17 минут ходьбы, погрешность ± 1 минута 12 секунд, — сказала Кошка-аналитик. — Точка наиболее вероятного Контакта с объектом — 55°45'43" северной широты, 37°37'23" восточной долготы, юго-западнее пересечения с улицей Рождественкой, по которой с вероятностью в 78% будет двигаться объект. Наиболее оптимальная форма Контакта — инсценировка случайного столкновения, наиболее оптимальный партнёр — Сантино Францони. Это надо пояснить?

— Нет, не надо, — я хихикнул. — Ясно как Божий день, чего тут пояснять. Время?

— 18 часов 55 минут 59 секунд 15 июля 2006 года по миролюдскому времени, с погрешностью в ± 1 минуту 38 секунд.

— То есть нам тут ещё целый день гулять?!


Я огляделся. Вокруг была Москва, давешний Ащеулов, и 11 часов 11 минут на моих бело-золотых.


— Простите, Милорд, но, боюсь, я ничем не могу вам помочь в данной ситуации. Могу лишь подсказать адреса ближайших кафе или других мест общепита и досуга.

— Это катастрофа…  Ладно, Радуга с тобой. До связи.

— Слушаюсь, Милорд, — сказала Кошка-аналитик и повесила трубку.


«Не прощаясь, прямо как полковник!», мысленно порадовался я.


— Ну что, братцы-кролики? Солнце ещё высоко. Какие у кого идеи относительно нашего времяпрепровождения?


Я оглядел своих «воспитанников». Хороши, ничего не скажешь. Сонни — что твой ученик-отличник: заглядывает в глаза, словно ждёт, когда же я, наконец, начну его чему-нибудь этакому учить. Валя, напротив, в последнее время пребывает в какой-то странной отрешённости. Взгляд мутный, куда-то не то на Ту Сторону, не то просто внутрь себя. Учится он там, что ли, подумал я. Он ведь Дух теперь, а значит, знает, что Информация — повсюду вокруг нас, знай себе учись.


— Да мне, в общем-то, всё равно, — Сонни весело улыбнулся. — Я на работе отпросился, сказал, что попал в переплёт, получил сотрясение мозга. Так что у меня выходной, а то и два.

— Круто. Но ещё круче то, что ты, будучи Воином Радуги, продолжаешь работать в «МакДаке». Бросить не думал?

— Так это надо ещё придумать что-то, объяснить как-то, — Сонни пожал плечами. — А я пока не знаю, как. Да и потом, деньги-то всё равно нужны.

— Поразительно серьёзная нынче молодёжь пошла, — невольно восхитился я. — Хотя вот Валя у нас из этой картины выпадает… Слышь, Мастер Иллюзий, ты чего приумолк? Тихий какой-то сегодня, как подменили.


Его и правда будто подменили. Казалось, за одну ночь он повзрослел на несколько лет. Впрочем, чему тут удивляться? Этот парень увидел и услышал за весьма короткий срок столько невообразимого (по человеческим меркам), что вполне мог многое переосмыслить…


— Дело не в этом, Герман Сергеич, — (ага, значит мысли ты-таки читаешь!) — Дело в том… Я думаю, очень уж быстро всё это развивается…

— Да? А я вот думаю, что это самое «всё» развивается крайне медленно, — недовольно заметил я. Мы медленно шли по Большой Лубянке: — Тут, Валёк, какая штука: в Мире Духов времени нет, это так. Правда, есть так называемое условное время: иногда при синхронизации с Миром людей его удобно использовать, как отправную систему временных координат. Так вот, Аналитический Отдел рассчитал, что Искажённый будет идти от места рождения до предположительной Точки Инвазии — Лубянской Трещины — семь условных суток. Это было 12 июля, то есть три дня назад. Три дня — и три ночи, понятное дело. И хотя условные сутки миролюдским не равны, там погрешность изрядная, факты упрямо твердят нам о том, что времени остаётся всё меньше и меньше… Как закончим с Шанталь, надо не забыть связаться с Аналитическим, уточнить у них график движения Искажённого. Честно говоря, я стараюсь об этом особо часто не думать. Сам посуди: вас у меня пока что только двое, с незафиксированной ещё Шанталь — трое…

— А сколько должно быть? — спросил любознательный Сонни. Я только руками развёл:

— А Радуга его знает. Теоретически — семеро. Хотя это такое, примерно-приблизительно-условное число, такое же условное, как и время в Потусторонье. Потому что никто и никогда не скажет тебе точно, сколько Обращённых Духов… кхм, да… Так вот, никому не известно, сколько Обращённых Духов нужно, чтобы остановить Искажённого. Может быть, и вас двоих-троих хватит, а может, и тридцати мало будет. А может, и трёхсот не хватит. В Проекте цифра была такой же условной: от семи до десяти, только вот десять мы набрать точно не сумеем. У Исследовательского Отдела, у Сталкеров в разработке есть одна девочка… вроде бы с какой-то специфической способностью. Кроме того, у меня есть на примете одна, э-э, моя старинная боевая подруга, вот… Это пятеро. Плюс я сам… Плюс, быть может, Вертиго, Дьявол-младший, хотя он меня и не любит… Ну и я не теряю надежды найти ещё кого-нибудь! Мало Воинов, ребята, ма-ло! Есть Кошки, но Кошки — это, честно говоря, пушечное мясо… Кто-нибудь вроде Зара мог бы сгодиться, но он никогда не согласится. По многим причинам, а главным образом потому, что он смертен…

— Неужели Духов так мало? — удивился Валентин.

— Дело не в этом. Нас осталось не так уж и мало, даже после двух Войн. Но Перворождённые Духи для Искажённого не помеха.

— Почему? — спросил Сонни. — И что вообще такое этот Искажённый?


Прямо как в «Что? Где? Когда?»: отвечать будет Герман Кастальский!


— Как тебе сказать… Грубо говоря, Искажённый — это Дух-мутант, заражённый кем-то вроде паразита. Мне не известна природа этого паразита, но Первый говорил, что Искажённый приобретает иммунитет к способностям Сущности, на которой паразитирует. Иными словами, Духи, сколь древними и могучими бы они ни были, против Искажённого бессильны или почти бессильны. Именно поэтому после Второй Войны, после того, как первый Искажённый повёл войска Тени на Орден Радуги и лишь чудом был уничтожен, мы с Первым разработали Проект, который назвали «Воины Радуги». Его суть сводилась к тому, что противостоять Искажённым, если таковые ещё найдутся, должны не обычные Духи, а некто… нестандартный. Например, Дух, который изначально был человеком. Понимаешь, его человеческая составляющая — ваша человеческая составляющая, — отчасти сохраняется, особенно это касается образа мышления. Старые Духи воюют по шаблону, по Закону, по Кодексу, поэтому наши Войны могут длиться миллионы, миллиарды миролюдских лет. Это сродни шахматам, в которых никто не смеет мухлевать, даже Воины Тени. А вот у Искажённого ничего подобного нет, он не стеснён никакими рамками, поэтому он не только иммунен к нашей силе, он ещё и сам очень силён. Вот так я и стал куратором Проекта… Ну как, устраивает тебя такой ответ? — бодро спросил я, однако меня внезапно перебил донельзя задумчивый Валя:

— Простите, что перебиваю, шеф. Дело в том, что я тут вспомнил об одном человеке… и подумал, что, возможно, он тот, кто нам нужен.

— А поподробнее?

— Он работал в зоомагазине через Ярославское шоссе… Между прочим, в том самом торговом центре, который ограбила Шанталь. Хотя это неважно, конечно… Просто мы вдвоём иногда к нему заходили. Он был непростой… неординарный человек. Я не знаю, где он сейчас, но помню, что он живёт в Пушкино. Думаю, если мы туда поедем, мы его отыщем. А дальше вы уже посмотрите, подходит ли он нам, или нет.

— Молодцом, Валькинштейн! — я одобрительно похлопал парня по спине. Похоже, он окончательно втянулся в нашу работу, что не может не радовать. Толковые помощники мне уж точно не помешают: — Тогда сделаем так. Как только возьмём Шанталь, поедем в Пушкино, всё равно по дороге. А я попутно выясню, как там та девочка, и работает ли моя, э-э, подруга там же, где и работала раньше.

— А кто ваша подруга? — спросил Сонни с хитрой улыбкой.

— И всё-то тебе расскажи, да? Вот доедем до неё, сам и познакомишься.

— Ну ладно… А вы меня научите невидимости?

— А отчего вдруг именно невидимости?


Он покраснел.


— Да так…

— А, ну-ну. Это просто, смотри. Глаза закрой — что видишь?


Сонни закрыл глаза.


— Ничего не вижу. А что? Да и потом, глаза-то закрыты.

— Не волнуйся, — прошептал я. — Сейчас увидишь…

— О! Кажется, что-то вижу! — вдруг воскликнул он. — Ой! Герман Сергеич, а что это?

— Что видишь-то?

— Та же улица, только будто негатив. И всюду точки белые, словно снег пошёл!


Ну да. Негатив — вот ключевое слово, для Полуспектрала-то.


— Вот то-то и оно, что точки. Идти по ним можешь?

— Как это?

— На себя глянь — что видишь?


Он на какое-то время умолк, а потом ответил, но как-то неуверенно:


— Что-то чёрное… Будто капля, что ли. Или искра, как от бенгальского огня, только чёрная и неподвижная… А нет, движется!

— Ну вот, — облегчённо вздохнул я. — Эта капля-искра и есть ты. Теперь прыгай по снежинкам. Да не бойся, не свалишься, тела у тебя всё равно нет.

— Сейчас попробую, — сказал Сонни и… пропал.

— С ума сойти, — ошарашенно пробормотал Валя. — С первого раза, без Истока…

— А ты что хотел, — вздохнул я. — Такому, как он, и Исток не нужен…

— А почему мы его не видим?

— А знаешь, с какой скоростью он движется? — я задумчиво смотрел на небо. Небо, казалось, задумчиво смотрело на меня: — И потом, Валя, чтобы подобное видеть, нужно уметь различать Изначальные Структуры, а лично у меня с этим всегда проблемы были.

— Всё-таки я ещё так мало знаю, — Валя тоже посмотрел на небо. — А кстати, у него там белые точки, а у меня чёрные пятна были. Почему?

— Это называется «Пояс Пустоты». От чего размер зависит — не знаю, наверное, от масштабов пространства. А белый цвет вместо чёрного — потому что он всё иначе видит. Он же не Дух…

— Обалдеть! — выдохнул Сонни, вдруг появившись прямо рядом с нами. — Даже не знаю, что сказать! Это… Это просто как…

— Угу. Волшебство, — кивнул я. — Только ты, друг дорогой, так неожиданно всё же не выпрыгивай. Мы-то ладно, но вот если люди заметят, могут сильно испугаться.

— Ага, я понял! Как же классно всё-таки!


Казалось, он так рад, что вот-вот пустится в пляс. А когда ты, Герман Сергеич, испытывал подобные эмоции, а? Да, юность — это здорово, как говорится.


— А чему ещё вы меня научить можете? — этому парню явно хотелось учиться, учиться и ещё раз учиться. Однако центр города — не самое удачное место для обучения.


— Давай погодим немножко, Сантино. Невидимость — это да, это тебе сегодня пригодится. А потом уже и остальное подучишь. Да ты не волнуйся, — я рассеянно курил, выпуская в небо серые облачка дыма: — Не волнуйся, я тебя всему потихоньку обучу. А может, и не только я. Вот Валя, например, тоже сможет тебя кое-чему научить. Правда, Валь?


Звезда вздрогнул и смешно захлопал ресницами:


— Я? Обучить?

— Ну да. А почему нет? Ты старше, опытнее, да и знаешь больше. Вполне сможешь поучить младшего товарища премудростям, так сказать, нашего образа жизни. Да не пугайся ты так, Валёк! — я ободряюще похлопал парня по плечу, внутренне давясь со смеху: — Ну чего ты дёргаешься, как неродной?


Он виновато заулыбался, а я подумал: Валя, послушай меня. Валя, ты боишься. Ты боишься, и это, в сущности, наша вина — моя, Зара, Эбби. Наговорили мы тебе о Сонни-Полуспектрале всякого, чуть ли не на одну ступень с Искажённым поставили, — вот ты и занервничал. А это нехорошо. Ты ведь и правда можешь многому его научить. Да и относишься ты к младшему с заботой, тревожишься за него, ещё с самого начала, когда после скинов его лечил. И в то же время не знаешь, чего от него ждать, потому что осознаёшь, что потенциал у паренька исключительный, и учится он с ошеломляющей скоростью. Твоя реакция понятна, но нам она может сыграть не на руку. Команда должна быть цельным организмом, без внутренних слабостей, иначе эти слабости могут быть использованы Искажённым против нас. Даже первый Искажённый, стоя по главе воинства Пантеона, вовсю пользовался слабостями Воинов Ордена, искал их уязвимые места… В результате такой тактики наши потери были куда выше, чем в боях Первой Войны, например. В то же время второй Искажённый — одиночка, армии у него нет, а значит, он будет бить именно сюда, в человеческое, в ваши людские слабости, в комплексы, в страхи. Ими он будет питаться, через них будет истощать Воинов Радуги до последствий, возможно, куда более страшных, чем смерть.


Понимаешь, Валя, — думал я, — ваша сила в необычном образе мышления, несвойственном для Духов; однако в этом и ваша слабость.


И никто, даже я, не знает точно, как обратить эту слабость в силу. Никто, кроме вас самих.


Подумай, Валя: как превратить эту слабость, этот подспудный страх перед потенциальными способностями Сонни в силу, которая позволит тебе не только обучать младшего Потусторонним навыкам, но и, возможно, станет чем-то вроде симбиотической связи для вас двоих? Ведь пока что Шанталь нет, пока что вас только двое; более того, вы всегда будете помнить о том, что были первыми Воинами Радуги. Это должно сплотить вас, а не оттолкнуть друг от друга.


Скажи, Валя, как нам этого добиться? Чем я могу помочь вам в этом? Или, быть может, это случится и без моего вмешательства? Ведь Сонни действительно считает тебя кем-то вроде старшего брата, испытывает к тебе бесконечную признательность за спасение, и вообще уважает…


— Ты ведь можешь научить меня чему-нибудь, правда? — тихо спросил Сонни, глядя на Валентина.


Я невольно поёжился. Я ещё не учил его читать мысли, но иногда мне кажется, что его и учить не надо…


— Я буду рад, если смогу быть тебе полезным, Сонни, — ответил Валентин. Серьёзный, даже немножко официальный Валентин. Оно и понятно: он-то мысли слышит, я же для него думал, ему передавал.


Ох, да разморозься ты, в конце концов, ну что ты как девчонка на первом свидании!


Я тяжело вздохнул. Время шло. Нет — ползло. Медленно, улиточно, занудно.


И тут этот белобрысый паршивец ухмыльнулся и сказал:


— Я могу научить тебя мыслеречи. Это как телепатия, знаешь?


Я аж дымом поперхнулся.


— Правда можешь? — восхитился Сонни. — Супер! Научи, пожалуйста! А то мне всё время кажется, что вы там о чём-то таком думаете, вроде так, чтобы я не слышал… Не знаю, может, это мне только кажется… Простите, Герман Сергеич, я ничего такого не имел в виду!

— Ничего, всё в порядке, всё хорошо, — бормотал я степенно, мысленно колотя Валентина по безмозглой башке.


«Ты вообще думаешь, что делаешь?! А если он узнает то, о чём ему пока знать не стоит?! Помнишь, о чём говорил Эбб? Ты что, товарищ дорогой, с глузду двинулся?!»

«Это вам за «девчонку на первом свидании». А если серьёзно, вы же сами только что передавали о том, чтобы я не боялся, чтобы проявлял инициативу, чтобы учил его. Что ж теперь-то заднего врубаете? Кроме того, рано или поздно он всё равно об этом узнает… А пока просто не будем лишний раз об этом думать».

«Обалдеть, парень. Просто слов нет. Теперь ещё и мыслебазар фильтровать придётся. А «заднего» я тебе ещё припомню. Я вообще злопамятный, имей в виду».

«Боюсь-боюсь!»


И это, товарищи, была жесть. Образно выражаясь.


— Это просто, Сонни. Подумай обо мне, представь, что мысленно ко мне обращаешься.

— Что — и это всё?! — парень был в шоке.

— Всё, — подтвердил Валька. — Если в мыслях мы будем обращаться друг к другу, неважно, где мы находимся, ты меня услышишь. А я — тебя.

— Обалдеть! Я сейчас… сейчас попробую!..


Что ж, подумал я, теперь, Первый, я буду обращаться исключительно к тебе. Ну или к себе самому. Чтобы эти юные дарования меня не читали, как открытую книгу, когда им вздумается.


Эх. И ты, Валя…


Они молчали — очевидно, перешли на мыслеречь. Я возмущался, конечно — но, с другой стороны, я радовался.


Ведь теперь они будут связаны ещё теснее, и если подобные связи будут пронизывать, словно общая идея, всю команду Воинов Радуги, никакому Искажённому их не победить.


Улыбнувшись, я в очередной раз достал из кармана пачку сигарет — но меня ждало разочарование: пачка была пуста.


Вот пакость, а!



Глава 8.


«Внимание, бойцы! Диспозиция такая. Валя, мы с тобой идём Той Стороной: нам не нужно, чтобы она засекла нас раньше времени. Сонни, ты идёшь до места, как обычный человек. Потом ждёшь момента и сталкиваешься с ней. Понял? Типа спешил, случайно вышло. Извиняешься и идёшь своей дорогой — ещё метров пять-десять. Главное, чтобы она тебя или из виду потеряла, или просто про тебя забыла. Можешь зайти куда-нибудь, в подъезд, например. Проследи, чтобы тебя никто не заметил. Проблем возникнуть не должно, да и у Шанталь сейчас есть дела поважнее. Так вот, уходишь на Ту Сторону, и мы вместе движемся за ней в интернет-клуб. А там поглядим, что да как. Всем всё ясно? Вопросы?»

«Вопросов нет, Герман Сергеич», донеслась до меня звонкая передача Сонни.

«Вопросов нет», ответил Валя.


Он пытался казаться спокойным, но я знал: парень нервничает. И неудивительно: он-то думал, что никогда больше не увидит своё Создание, а тут вдруг такое.


Ничего, Валёк, держись, подумал я. Что ни делается, всё к лучшему.


Итак, Кузнецкий мост, 18 часов 45 минут 13 секунд… Каррамба, скоро я точно стану выражаться, как Кошка-аналитик!


«Сонни, встань около дома и жди моего сигнала».

«Понял, шеф!»


Я улыбнулся. Значит, никакого больше «Германа Сергеевича», да?


Время шло.


«Вижу! — Валя был очень взволнован, а передача прекрасно отражает эмоции, куда лучше, чем мимика лица: — Идёт!»

«Отлично…»


Я поглядел туда, куда он указывал, однако не обнаружил никого, кто подходил бы под наше описание.


«Валентин, где ты её углядел? Я никого похожего не вижу».

«Она изменила облик! Платиновая блондинка в сейлор фуку!»

«Сейлор фу… В чём?!»

«Это такая одежда, стилизация под японскую школьную форму», смущённо передал Валя.

«Тьфу-ты! М-да, староват я для этой ерунды… Понял тебя, цель подтверждаю. Сонни, будь готов через 2 минуты».

«Так точно, шеф!»


Матроска — вот как это называлось. Был ещё такой мультик японский, в девяностых. Как же её… Луна в матроске, что-то подобное. Элин сынишка, Рафик, смотрел иногда, и каждый раз ужасно стеснялся, когда я ловил его за этим: мол, «девчачий мультик»…


Но выглядела Шанталь и правда эффектно. Короткая стрижка, что-то вроде асимметричного каре (или как это у них называется), огромные тёмные очки на поллица, и эта самая форма — белая блузка с матросским воротничком, да чёрная юбочка выше колен. А, ещё эти штуки на ногах, похожие на отрезанные рукава от свитера, как же они называются… У Маринки такие были, помнится…


Точно! Гетры! Шерстяные такие, вязаные. И как ей только не жарко в них, летом-то. Хотя уже вечер; небось мёрзнет барышня…


«Сонни, готов?»

«Да, шеф!»

«Тогда пошёл!»


И он пошёл.


Столкнулись они очень аккуратно. То ли это была заслуга Сонни, который боялся повредить внешне хрупкой девушке; то ли (что вероятнее) хрупкая девушка, обладающая навыками восточных боевых искусств, успела вовремя увернуться.


Но контакт был установлен, и наша мнимая парижанка, не останавливаясь, зло бросила бормочущему извинения Сонни:


— Ты что, не видишь, куда прёшь, ты, идиота кусок?!


И прошагала дальше с гордо поднятой головой.


«Молодцом, Сонни! — передал я. — Всё правильно сделал. Теперь уходи. Сначала из поля зрения — вон, под арку хотя бы, — а потом в невидимость».

«Понял…», ответил мой «контактёр» понуро.

«Ладно, парень, потерпи. Она должна тебя запомнить, чтобы потом не удивиться нашему неожиданному появлению».


А за Шанталь тем временем уже закрылась дверь интернет-клуба.


«Нам за ней?», мысленно спросил Сонни.

«Само собой. А что тебя смущает, дверь? Не смущайся: пока ты невидим, преград для тебя не существует. Хотя, по большому счёту, их и так не существует, но это другой вопрос. Скользи!»

«А, ну да, я же искра!», сообразил паренёк.


И далась тебе эта искра…


«Валя, ты как?»

«Без проблем, шеф».

«Вот! Вот что я хочу от вас слышать — поняли? Если и есть в Мире людей у Духов проблемы, то они явно не связаны с такими пустяками!», передал я и тут же «умолк». Среагирует или нет? Я ведь ничего не говорил Сонни о том, какие у него могут быть проблемы в Мире людей. В смысле, я ведь не говорил ему, что он — Дух, я ему вообще ничего внятного не сообщил. У него могут возникнуть вопросы…


Ай, Второй, вот и чего ты сейчас дёргаешься? Ясное дело, у него уже накапливаются вопросы! Однажды он их тебе задаст, — и тогда тебе уже не отвертеться. Выложишь всё, как на чистосердечном? Или снова будешь финтить? Что за напасть… А всё Первый со своей конспирацией, чтоб её!.. Нет, его тоже можно понять, конечно. Каждого можно понять, в любом Мире, — только вот жизнь от этого легче не становится, что бы там не говорили.


Валя неотступноследовал за Шанталь, а мы — за Валей. Любопытно, подумал я, а она его случайно почувствовать не может? Она же его Создание, как-никак. Впрочем, энергоканал так или иначе обрезан. Или же она об этом просто забыла и теперь считает себя человеком?..


Пока я размышлял на эту тему, Шанталь оплатила сеанс на кассе и успела присесть за одним из компьютеров. Тонкие пальцы быстро забегали по клавиатуре. Так, посмотрим, что тут у нас… Хотя в компьютерах я не силён, если честно.


«Молодёжь, что она делает?», передал я.

«Аську открыла», ответил Сонни.

«Кого-кого открыла?!»

«Интернет-пейджер. Ну, чтобы общаться», пояснил Валя.

«А-а, пейджер!»


Ну вот, знакомое словечко. А вообще, Герман Сергеич, ты безбожно отстал от жизни. Консерватор, япона мать! Эх… А вот, помнится, когда я был человеком, не было у меня компьютера. Зато была пишущая машинка фирмы «Ремингтон», двенадцатый номер, 1922 года выпуска, красоты неописуемой! Вещь. Печатать, правда, умела только на латинице… Да и писал я обычно от руки, хорошим «паркеровским» пером. Почерк у меня всегда был красивый, я им даже гордился.


А тут эти… дети-индиго со своими компьютерами.


Я посмотрел на экран: там, похоже, шла беседа. Одним её участником была Парижанка (это Шанталь, сообразил я), а вторым — некто mr.Numb. И кто бы это мог быть… Эх, вот кабы я получше ориентировался в Изначальных Структурах! Сейчас махнул бы прямо по всем этим проводам, да на ту сторону, к этому самому мистеру-твистеру! Но увы: и тут Гермес Несокрушимый оказался абсолютно бесполезен. А ребят такому просто не учили, по крайней мере, пока. Ничего, дойдёт дело и до этого, Кошки из Инженерного и не такому научить могут. Я-то по старинке всегда работал, не думал, что подобное умение может пригодиться. Да и Воин я как-никак! Воин, а не Сталкер, и даже не Инженер.


Ладно, по старинке, так по старинке. У нас есть Шанталь, и буковки на мониторе, сиречь Информация.


Я вчитался в то, что он ей писал (потому что писал в основном он). Выходило скверно.


«Так чего вам надо от меня? И как вы меня вычислили?», писала Парижанка, на что mr.Numb ей отвечал целым текстом (видимо, набранным заранее):

«Это не имеет значения. Теперь не перебивайте, у меня мало времени. Ваша задача заключается в следующем. В эту среду в Москву приезжает некто Джозеф Льюис Лэнг, известный в определённых кругах как «Хирург». Он — член Палаты Лордов, лейборист, известный своими неудобными политическими взглядами. Кроме того, за ним стоят люди, имеющие к политике самое косвенное отношение. Лэнг (далее Объект) остановится в гостинице «Националь». В Москве он с неофициальным визитом, что играет нам на руку. Его самолёт будет в аэропорту Шереметьево в два часа пополудни. В «Национале» он пробудет до вечера, на восемь часов у него назначена встреча. Времени у вас предостаточно. Неважно, как вы попадёте в «Националь», но на встречу он попасть не должен. Теперь подробности. Для Объекта забронированы два президентских люкса, один подставной, второй настоящий. Номера, соответственно, 101 и 115. Далее. У Объекта своя служба безопасности. Охрана будет в холле, в чилл-ауте. Ещё один у парадной лестницы. Наконец, на этаже: у 101 номера двое, возле 115 один, но ещё трое в номере. Сам Объект — отличный стрелок, за себя постоять сможет. К тому же те трое в его номере — «элита», лучшие бойцы Объекта. Работают одинаково профессионально как с огнестрельным, так и с холодным оружием. И последнее. С оружием вы не то что на его этаж, — в гостиницу не попадёте. Поэтому полагайтесь лишь на собственные способности, благо они у вас выдающиеся. Используйте все средства. При благоприятном исходе операции наш человек передаст вам гонорар. Нам известно ваше месторасположение, так что насчёт этого можете не беспокоиться. Гонорар вам скромным не покажется. На этом у меня всё. По завершении операции с вами свяжутся».


Ничего себе брифинг, подумал я. Шанталь, хмурясь, начала было что-то печатать, но её собеседник уже отключился. Барышня довольно-таки крепко выругалась, встала из-за столика и пошла к выходу.


«Герман Серге-евич…»


Будь я человеком, решил бы, что со мной говорит дух какого-нибудь Толстого, или кого там обычно вызывали? Шопенгауэра? Ну, пусть Шопенгауэра.


И хотя то был, конечно, не Шопенгауэр, а всего лишь Валентин, но этот замогильный голос в своей голове я ещё нескоро позабуду.


«Герман Сергеевич… Они же её убьют… Она же одна, а их там так много… Что нам делать, Герман Сергеевич?..»

«Ох, Валя, не наводи истерику, — передал я сердито. — Чтобы убить такую, как Шанталь, нужно ещё очень постараться, так что на твоём месте я бы сильно не переживал. Кроме того, теперь она не одна. Теперь у неё есть мы».

«Что вы имеете в виду?»

«То и имею. Ты ведь её не бросишь, верно?»

«Разумеется!»

«Ну вот. А Сонни не бросит тебя — правда, Сонни?»

«Конечно, Валька!», — звонкая передача Сантино снова расколола эфир. Какой же он всё-таки эмоциональный, даже когда молчит!

«Ну вот! А я, в свою очередь, не имею права бросить вас двоих, то есть, тьфу-ты, троих! Я же ваш куратор как никак, командир ваш!»


Валентин какое-то время молчал, но потом эфир отозвался его тихим, робким «спасибо».



Выйдя с Той Стороны, мы медленно двигались за нашей подругой по Рождественке. Она шла прямо, не оглядывалась, поэтому Вале практически не приходилось прятаться (тем более ему эта конспирация явно была в тягость).


Мы проходили мимо таксофона, когда тот вдруг зазвонил. Я жестом велел ребятам продолжать наблюдение, а сам подошёл к аппарату и снял трубку.


— Гермес, ты нужен мне в Штабе, — заявила трубка голосом Первого. Я аж присвистнул: Сам звонит, без Кошачьего посредства! Первый вздохнул и продолжил: — Не свисти, денег не будет. Ребят оставь, пусть делают, что делали, а сам как можно быстрее сюда. Похоже, Тринадцатый обнаружил ещё одного Претендента.

— Тринадцатый? — переспросил я.

— Да, Гермес. Тринадцатый. И я не понимаю, что тебя так удивляет. Он сейчас в Сталкерах, в Исследовательском Отделе, среди людей находится почти постоянно.

— Знаю. Просто я думал, что он ведёт ту девочку, — недовольно пробурчал я.

— Так и есть. Но эту ситуацию, с новым Претендентом, можно считать внештатной. Как бы там ни было, ты должен это видеть. Жду.


И отключился.


Я досадливо поморщился. Теперь ещё и Тринадцатый…


«Валя, Сонни! Я срочно нужен в Штабе. Продолжайте наблюдение. При необходимости уходите на Ту Сторону, но не упускайте Шанталь из виду! Как мы уже знаем, она у нас мастер перевоплощений, так что будет очень печально, если мы её упустим. Всё, вперёд! И смотрите не раскройтесь! Валя, особенно ты! Да и тебя, Сонни, она теперь тоже знает, так что будь осторожен. У меня всё. Вопросы?»

«Никак нет!», «Нет», — почти хором, но в разных тональностях ответили мне мои Суперагенты.


Я довольно улыбнулся. Они справятся, в этом я был уверен, а эти наставления были скорее для порядка. Куда больше меня беспокоил новый Претендент. И Тринадцатый, чего уж там…


С Тринадцатым у нас всегда были непростые отношения, ещё со Второй Войны. Одно время он даже был моим учеником… Но однажды наша дружба прекратилась. А потом я и вовсе покинул Потусторонье, поселившись здесь, в Мире людей.


Если честно, глаза б мои на него не глядели, на этого Тринадцатого.


Но делать нечего. Так что я взялся за дверцу ближайшего магазина и шагнул через неё прямиком в Штаб.



Порой я думаю о том, что в Мире Духов слишком мало цветов — не считая многоцветья Истока, конечно. Такое ощущение, будто попал в чёрно-белый фильм. Всюду одинаковые безликие белые пространства и чернота за ними и над ними. Пустота… Помню, кто-то, кажется, из Пантеона, довольно метко обозвал наш Мир Беззвёздным Миром. Оно и понятно, какие уж тут звёзды.


В ту пору, когда мы ещё общались с людьми, особенно во времена, соответствующие античной эпохе, многие из них пытались понять, что представляет собой Мир Духов с космографической точки зрения. Я много раз пытался объяснить им, что Мир Духов — не небесное тело, как они думали, а, скорее, изнанка Вселенной. То, что ребятам виделось «чёрными пятнами» (и «белыми точками»), на самом деле и было Потустороньем, точнее, «Поясом Пустоты» — своего рода «коридором» между нашими Мирами, пограничной территорией, нейтральной полосой. Сам же Мир Духов можно представить как «берег» Истока, например.


Исток неизмеримо огромен. Он заполняет собой всю Вселенную — точнее, все Вселенные, потому что для Истока нет разницы в параллелях и измерениях. Он течёт всюду: в каждой точечке каждой Вселенной есть Исток.


Мир Духов (или Потусторонье, или Та Сторона, или Пустота) — это «пикник на обочине» Истока. Но поскольку наш Мир ещё и вывернут наизнанку, в нём нет ничего, кроме Истока. Ни неба в привычном смысле этого слова, ни звёзд. Просто пустое пространство рядом с Истоком.


Мы, Духи родились в Истоке и являемся его частью. Однако уже в самом Начале мы поняли, что не можем жить в Мирах Истока, как это делают, например, люди. Мы вынуждены стоять в сторонке, жить поодаль: ведь стоит нам подойти ближе, задержаться возле него подольше, — и Исток поглотит нас, растворит в себе. Известны случаи, когда во время Обряда Перехода Дух, уходивший на перерождение, не возвращался обратно. Ещё говорили, что те Духи, которые пали в Первой Войне и смоги дойти до Истока, стали новыми Мирами в нём…


Орден Радуги расположился у самого Истока, на краю. Пантеон Теней укрылся в тени Ордена, подальше от Истока; рядом с территорией Пантеона находится Преисподняя Резервация. Загадочная область, отделяющая Мир Духов от Истока, называется Межмирьем.


Именно поэтому Искажённый, зародившись на территории Пантеона, не сможет пройти к Истоку, минуя Орден. Он не так глуп, чтобы идти прямо к нам (пускай мы и не представляем для него серьёзной угрозы), и уж точно не так безумен, чтобы попробовать пройти через Межмирье. Поэтому он направится через Преддверия Ада в Мир людей — один из немногих Миров, куда можно попасть, не погружаясь в Исток. Из Мира людей он выйдет сквозь так называемый Пространственный Пролом, или Трещину, и окажется рядом с Истоком. А вот через «Пояс Пустоты» Искажённому не пройти, поскольку «Пояс», как «служебное» подпространство, доступен только Духам, людям с особыми способностями (тем же шаманам), и, судя по всему, Спектралам.


Вообще, мироходчество — довольно опасное занятие. Вот почему из всех Мироходцев только я всё ещё смотрю в это беззвёздное псевдонебо, озаряемое зарницами Истока…


Ладно, Второй, довольно лирики. Главное — не забудь про динамику перемещений Искажённого!



— А вот и ты, наконец-то!


Первый выглядит взбудораженным, что само по себе более чем непривычно. От его вечной отрешённости не осталось и следа. Кого же обнаружил Тринадцатый? Неужели этот кто-то переплюнет Полуспектрала Сонни?!


Не верю!


Похоже, действо начинается. Сначала в пространстве Первого появляется давешняя Кошка-ветеран (кажется, её зовут Ват-У). Она приветствует нас согласно Церемониалу Ордена, описанному в Кодексе, после чего отходит в сторонку и объявляет:


— Прибыл Тринадцатый Дух, и Четвёртый Претендент с ним!


Да, всё так. В пространстве становится на два Существа больше.


Тринадцатый нынче выглядит забавно. Огненно-рыжий (Заром заражённый, что ли?), зеленоглазый. Лицо его — остроскулое, жёсткое — словно состоит из резких линий. Узкий нос, тонкогубый рот, изломы рыжих бровей. На нём светло-фиолетовый парадный мундир Сталкера Исследовательского Отдела, на правом плече — одна золотая и три серебряных орденских ленты. Да, помнится, во Второй Войне он неплохо себя проявил. Бесстрашный был парень, даже отчаянный какой-то. Лез в самое пекло, неоднократно был под угрозой Падения… Но выжил.


Ну что сказать? Молодец.


А что же Претендент?


Постарше моих, это видно сразу. Хотя и несильно: лет тридцать или около того. Худой, коротко стриженный, почти бритый. На довольно заурядном лице — прямоугольные очки и небольшая бородка. Одет в футболку с надписью GEEK. Не знаю, что это может значить; наверное, снова какое-то новомодное арго.


Тринадцатый делает шаг в нашем направлении. Поворачивается к Первому, склоняет голову, опустившись на колено. Первый слегка касается его макушки. Это традиционная форма приветствия-благословения, принятая в Ордене ещё до начала Второй Войны.


Затем Тринадцатый поворачивается ко мне. Наши взгляды встречаются, но ненадолго, потому что он кланяется мне, — не в пояс, как Кошки, а на четверть, как Младший — Старшему. Следуя протоколу, киваю ему. Я — Второй, из Первой Касты; он — Тринадцатый, из Второй. Для него этого достаточно.


— Ну здравствуй, Гермес, — говорит он мне, распрямившись. Зелёные глаза сверлят меня, как изумрудные буравчики.

— Здравствуй, Алистер, — отвечаю я.


Церемониал — это, конечно, важно. Однако он призван демонстрировать уважение членов Ордена друг к другу, особенно Младших к Старшим. Уважение, любовь, верность.


Но сейчас всё это только для проформы.


Мы не рады видеть друг друга. Алистер давно не уважает меня и уж тем более не любит. Верным он, правда, быть обязан, но эта верность не мне, а Ордену и Первому.


Что ж, я не в претензии.


Первый едва слышно вздыхает. Он знает, в чём причина напряжения между нами, но ничего не может сделать. Даже он, Великий Магистр, ничего не может сделать для того, чтобы примирить двух однажды рассорившихся Духов-Воинов Радуги.


Всё это время Четвёртый Претендент стоит в сторонке: похоже, Первый с ним уже пообщался. А я… Ну, наверное, всё ещё впереди. Что же до Церемониала, то, если он ещё не член Ордена, ему не обязательно передо мной раскланиваться.


— Что же, Алистер, — говорит поскучневший от наших взглядов Великий Магистр. — Расскажи Гермесу о своём подопечном.


За нашим спинами из пола вырастают белые кубы: Первый приглашает нас присесть, и это весьма любезно с его стороны. Мы садимся (кубы при этом становятся креслами), и Алистер начинает рассказывать:


— Его имя Рихард Збровски. Я… Мы вытащили его из секты, которую я обнаружил в Москве шесть миролюдских месяцев назад. Руководили ею кучка учёных и их предводитель — который, как выяснилось впоследствии, был Стихийным Духом, в прошлом — Падшим Воином Ордена, не ушедшим в Исток и не ставшим слугой Тени. Его звали Нирунгин. Учёные, которыми он руководил, вербовали людей, преимущественно молодых, якобы для психологических исследований. Исследования и правда проводились, вот только незаконные, как с точки зрения миролюдских законов, так и с точки зрения Закона Мира Духов. Людям давали ЛСД — это сильнодействующий полусинтетический наркотик-психоделик алкалоидного типа. Подопытным расширяли сознание, меняли образ мышления. В результате эти люди сходили с ума и умирали — но никто за пределами института, в котором базировалась эта секта, об этом не знал. Возможно, у Нирунгина были могущественные миролюдские покровители. Мы не знаем наверняка, чего хотели достичь он и его приспешники, однако дело со временем приняло куда более интересный поворот, и причиной всему стал этот парень.


Я посмотрел на Рихарда. Что же тебе довелось пережить, парень?


— Он был одним из многих и однажды умер от необратимых изменений в организме, — продолжил Алистер. — Однако дальше события принимают нестандартный оборот. Рихард умер, но, попав к Истоку, ушёл не Ловчим в руки, как остальные, а прямиком в Исток. И ввиду неясных нам причин Исток ревоплотил парня Духом.

— Ты представляешь, Гермес? — взволнованно спросил Первый. — Я, когда услышал, сначала просто не поверил! Да и кто бы поверил в подобное? Самоинициация — это же нонсенс!

— Абсолютный, — согласился Тринадцатый. — Для меня, как для Духа, это тоже звучит слишком невероятно. Впрочем, причиной тому не только ревоплощение Рихарда. Дело в том, что этот юноша не просто стал Духом, но и научился пользоваться своими способностями. Похоже, эти учёные и сам Нирунгин изменили его сознание настолько сильно, что… В общем, я считаю, что его образ мышления сильно исказился ещё при жизни. В итоге, Рихард — уникум, Дух-самоучка, видящий Изначальные Структуры не по желанию, а постоянно.

— А такой процесс, — вставил Первый, — не могу долго поддерживать даже я. Да что там! Я и представить себе не могу, как этот паренёк живёт, постоянно видя всю эту разноцветную калейдоскопную игру перед глазами!


Алистер выдержал уважительную паузу, потом откашлялся и снова заговорил:


— Да, Великий Магистр. С вашего позволения я продолжу. Итак, Рихард не просто стал Духом, в этом-то и дело. Он смог самостоятельно вернуться обратно в Мир людей, найти Нирунгина и уничтожить его.

— Да ещё как! — Первый покачал головой. — Он деконструировал этого Падшего на Изначальные Структуры. Разобрал по винтикам, как конструктор! Весь Орден до сих пор на ушах стоит от этого известия, Исследовательский и Научный Отделы с ног сбились! Это прецедент, Гермес. Самоинициированный Дух-Реконструктор — это просто уму непостижимо! Такого не случалось никогда. Слышишь меня? Ни-ког-да! За всю историю Миров Радуги на подобное был способен только первый Архистратиг — и я. Всё! Но я никогда не был человеком, а Архистратиг был уникальным Существом-генератором. Ты понимаешь, что это значит, Гермес? Ладно, об этом мы с тобой ещё поговорим. Алистер, продолжай.

— Да, Милорд. После уничтожения Нирунгина я перехватил парня, провёл с ним воспитательную работу и представил Великому Магистру, чтобы он принял в Рихарда в Орден. Мне также стало известно, что Рихард хорошо разбирается в IT-системах, поэтому после завершения Проекта «Воины Радуги» я бы рекомендовал направить его в Инженерный Отдел, там как раз не хватает таких кадров, — закончил Тринадцатый.

— Это я помню, — досадливо отмахнулся Первый. — Для начала, Гермес, я хочу, чтобы ты поговорил с этим молодым Духом относительно его участия в Проекте, как Четвёртого Претендента.


Я посмотрел на парня, потом на Тринадцатого, затем остановился на Первом.


— Как вам будет угодно, Великий Магистр.

— Разрешите идти, Милорд? — обратился Тринадцатый к Первому. Тот кивнул:

— Ступай. Я вызову тебя, если в этом будет необходимость. Гермес!

— Да, Милорд?

— Как поговоришь с Рихардом, зайди ко мне. Нам нужно кое-что обсудить.

— Как прикажете, Милорд.


Скверно. Это скверно. Я знаю, что он хочет со мной обсудить. Эта его фраза…


«Такого не случалось никогда. Слышишь? Ни-ког-да!»


Я знаю, Первый. Такого и правда никогда не случалось. Не могло случиться. Но нынче всё не так, как прежде, верно?


Конец Эпохи. Время, когда невозможное становится возможным. Сперва рождение Искажённого — но это ещё куда ни шло. Не столь невероятно, хотя и всего второй случай в истории. Затем — обнаружение Полуспектрала, потомка первого Спектрала, уникального Существа, возможно, единственного выжившего гибрида Спектрала и человека.


А теперь ещё и этот «избранный Истоком» Дух, не умеющий видеть Миры иначе, чем в Изначальных Структурах.


Что дальше?


Вот он, самый страшный вопрос, который задаёт себе Первый:


«Что дальше?»


Чем ещё удивит нас Радуга? Чем это станет для нас?


Помнится, ещё до Первой Войны, до Раскола Духов на Адептов Радуги и Тени, имела место теория, согласно которой мы предполагались лишь побочным продуктом Истока. Своего рода мутация, случайность. Потом, после создания Кодекса, подобные теории были объявлены крамолой на Первого, как на Создателя Миров и Хозяина Пустоты, и преданы забвению.


Может, пришло время им оттуда вернуться?


Я вздохнул. Не стоит торопить события, Герман Сергеевич, нет в этом никакой необходимости. А помнишь, как Валя тогда сказал? «Очень уж быстро всё это развивается…»


«Устами младенца глаголет истина»?


Мы-то сосредоточились на Искажённом, напрочь позабыв о том, что Исток (другими словами — Миры вокруг нас) продолжает жить, а значит, преподносить нам сюрпризы. Ну и вот, получите-распишитесь.


И это за каких-нибудь три-четыре дня!


— Простите пожалуйста…


Я аж вздрогнул. Оглянулся — оказывается, это Рихард осторожно дотронулся до моего плеча. Я посмотрел по сторонам и понял, что в пространстве мы остались вдвоём.


— Извините, что беспокою… Я вижу, вас тревожат вопросы куда более серьёзные, но…

— Что ты сказал? — перебил его я. — Ты видишь то, что меня тревожит?


Он покраснел. Похоже, ему было ужасно неловко.


— Да. Мне и правда очень неловко из-за всего этого. Я не хотел, это вышло случайно. Я просто… Мастер, он… Я понял потом, после того, как вышел из Радуги… Понял, кем он был и чего хотел добиться. Он хотел разрушить ваш Мир с помощью таких, как я… Но никто из нас не смог возвратиться в институт после смерти… Я имею в виду, кроме меня. А когда Мастер увидел, что я вернулся, он испугался. Он этого не показывал, но я видел его изнутри. Он менял цвета. А я знал: вот — страх, вот — предательство, вот — ложь. Он был достоин уничтожения. И я его развеял. Я поступил слишком поспешно, да?

— Не совсем. Скажем так: в условиях, в которых ты оказался, ты выбрал один из верных путей решения проблемы. Нирунгин подлежал устранению, в этом нет никаких сомнений. Но я бы поступил по другому.

— Правда? А как?

— Так, как ты не смог бы поступить: захватил бы его и доставил сюда, на Трибунал Ордена. Все знания, которые он накопил за свою жизнь, могли бы ещё пригодиться. Но я — это я, а ты — это ты. У тебя не было необходимых знаний. Понимаешь, Рихард, мало уметь обращаться с Изначальными Структурами, нужно ещё и владеть Информацией. Нужно знать, как. Иначе это будет… как хирургическая операция путём телекинеза.

— Это как в «Матрице», да? — кивнул парень. — Когда Нео вытащил пулю из Тринити, воздействуя на Изначальные Структуры, а потом заново запустил её сердце?


Ох уж эти дети…


— Я не видел этот фильм, однако… — начал было я, как вдруг Рихард легонько коснулся моего лба, и тотчас же перед моим мысленным взором пронеслись сценки, по всей видимости, из этого самого фильма. На моих глазах парень в чёрном буквально воскрешал свою подстреленную подругу.


Ощущение было не из приятных — я имею в виду эту принудительную мемодемонстрацию. Парень это понял — но это не имело значения. Только анархиста нам тут не хватало, пусть даже и гениального.


— Вот что, Збровски, давай-ка сразу договоримся: ты никогда больше так не сделаешь без согласия акцептора, будь то я или кто-то другой, если только обстоятельства не исключают любые другие пути, или же если на воздействие не будет дан прямой приказ. Нельзя так беззастенчиво влезать в чужую голову и навязывать другим посторонние образы, ты же не рекламу по телеку пускаешь. Кодекс говорит…

— Но ведь вы так делаете, — возразил Рихард.

— Смотря когда. Вообще мемодемонстрация характеризуется как воздействие категории «В++», и позволена только Старшим Кошкам-Исследователям, имеющим лицензию. Для всех остальных осуществление воздействия такой категории без прямого приказа или иных оговоренных условий является нарушением Кодекса и строго наказывается.

— Понятно. Простите.


Что ж, внушению он поддаётся, это хорошо. Я ободряюще улыбнулся:


— Ничего, нестрашно. Главное, чтобы ты понял то, что я хотел до тебя донести. Знания важнее силы, сколь волшебной бы она ни была. Потому что любое вмешательство влечёт за собой последствия, которые нам, как правило, не известны.

— Как это — «не известны»? А как же Анализ? Мастер Алистер говорил, что с его помощью можно вычислять вероятные последствия! — с жаром возразил Рихард. Я покачал головой. Ох уж этот Алистер…

— Анализ, Рихард, позволяет вычислять вероятности — это правда. Но погрешность этих вычислений всё ещё довольно высока, даже если речь идёт о мощностях всего Аналитического Отдела. Причина проста, и она есть то, что дало начало всем нам.

— Радуга?

— Совершенно верно, парень, Радуга. Исток. Он может быть весьма непредсказуемым… Но скажи мне: тебя не утомляет всё время видеть Изначальное?


Он пожал плечами:


— Поначалу было трудно, но только первое время. Понимаете, я ведь начал всё это видеть ещё при жизни, в смысле, будучи человеком. Поэтому я уже привык, наверное…


Недурно, подумал я, весьма недурно. Как знать: быть может, у этого Нирунгина и был шанс, если он добился таких результатов даже не от Духов, а от человека. Если бы Рихард не обратился против своего «мастера», он мог бы, даже будучи единственным успешным «образцом», здорово испортить нам жизнь.


— Многие умели это видеть, — сказал Рихард невесело. — Но все они умерли, их огни погасли. И больше никогда не загорятся.


Его слова звучали странно, но я понимал, о чём он говорит. Эти люди, они не просто умерли. Они перестали существовать, умерли без возможности перерождения. Тяжкая участь… Хотя, быть может, для них так даже лучше. И для нас, возможно, тоже.


— Алистер рассказывал тебе об Искажённом? Или Великий Магистр?

— Немножко, — Рихард кивнул. — Вы хотите, чтобы я вам помог?

— Скорее, принял участие. Я сейчас набираю команду… — начал было я, но он улыбнулся и покачал головой:

— …Но думаете, что я туда не впишусь, правда? Я понимаю ваши чувства. Да и для этих ребят я тоже буду чужим. Они… Вы всё-таки прирождённый лидер.

— Ты так считаешь? — спросил я серьёзно. Он кивнул:

— Да. Вам удалось связать их между собой, и эта связь очень прочная. Девушка-Создание, которая к ним вскоре присоединится, тоже отлично впишется в вашу команду, как и тот парень из Пушкино. Они легко находят общий язык друг с другом, но причина именно в вас. Это видно.

— Понятно. И тем не менее ты считаешь…

— Да, Герман Сергеевич. Я буду лишним в вашей команде.


Он виновато улыбнулся: мол, я не нарочно. Просто так вышло.


— Хорошо, тогда мы поступим так. Когда команда будет собрана… настанет пора обучения. Всё это время, пока я буду их искать и собирать в кучку, ты будешь учиться. Ты можешь выбрать себе в наставники кого угодно. Если захочешь, твоим наставником станет сам Первый. Уверен, он воспримет эту идею с энтузиазмом. Для него ты — чудо, вот безо всякого преувеличения говорю. А это, знаешь ли, не жук чихнул — когда тебя так высоко ценит самый сильный и самый старый Дух в истории. Так вот. Когда я переправлюсь с командой сюда, ты будешь одним из тех, кто будет их учить. Я хочу, чтобы ты научил их понимать Изначальные Структуры. Лучше тебя это не сделает никто, даже Первый. Понял, Рихард? Как тебе моя идея?

— Можно просто Дик, — ответил он с улыбкой.

— Я так понимаю, это значит «да»? — уточнил я.

— Да.

— А что насчёт наставника?

— Я буду рад любому, правда. Я просто не хочу никому мешать. Поэтому…


Вот ведь скромник попался!


— Послушай, ты, гений! Слышал такую поговорку: «Дают — бери, бьют — беги»? Ну так вот, я тебе даю возможность заполучить Первого в наставники. Как раз сейчас с ним говорить пойду. Так что нечего тут скромничать! Пойми, Дик. Мне нужна твоя сила. И знания твои, конечно, тоже. У нас есть проблемка в виде Искажённого, и мы пока что не знаем, как её решить. Поэтому я и прошу тебя приложить все усилия, внести, так сказать, свой посильный вклад в это дело! Захочешь потом в Инженерный, как Алистер рекомендовал, — без проблем, будет тебе Инженерный! Но пока что будь добр, послужи общему делу.

— Хорошо, Герман Сергеевич, я всё понял, — кажется, парень повеселел. Вот и хорошо.

— Отлично. Тогда ступай пока к Алистеру, что ли… или просто побудь тут. Видишь, как до учебного материала добраться?

— Ага!

— Вот и учись. А я пока схожу поговорю с Великим Магистром. Не прощаюсь.


И я пошёл в выходу, а он так и остался расслабленно полулежать в кубокресле.


«Вот-вот, — подумал я, — давай, Дик, впитывай, так сказать, сжиженный гранит науки всеми порами кожи и фибрами души».


А я пока что послушаю, что мне Первый скажет.



Глава 9.


— Ты ведь уже и сам всё понял, да, Гермес?


Первый… нет, не сидел, а, скорее, покоился на своём возвышении. Только вот покоем здесь и не пахло, скорее уж наоборот: в атмосфере царило напряжение.


— Ты предложил ему меня в наставники? — хрипло спросил он.

— Предложил. А ты хочешь отказаться? — поинтересовался я.

— Нет… Это было бы глупо. Но в другой раз так не делай, хорошо? Всё-таки Великий Магистр не ты, а я. По крайней мере, пока.

— Ой, да ладно тебе! У меня своя музыка, у тебя — своя. Кто тут у нас самый мозговитый? Вот и давай, покажи класс. Парень, конечно, поразителен, гениален и вообще самородок, но любому алмазу нужна огранка. А кто сможет огранить такой камень, если не Великий Огранщик?


Он тяжело вздохнул.


— Да уж, язык у тебя подвешен как надо, ничего не могу сказать… Впрочем, звал-то я тебя не за этим. Что там у тебя с командой?

— Третий, в смысле, Третья Претендентка вляпалась в нехорошее дело, так что мы теперь её курируем, чтоб чего не вышло.

— Насколько нехорошее?

— До категории «B++» включительно, а то и до «А», ввиду чего необходимы соответствующие полномочия.

— Ммм… Хорошо, — он махнул рукавом. — Полномочия так полномочия. Но работать будешь сам, потому что ребятам твоим я таких полномочий не дам, слишком зелёные они ещё. И вообще, кто знает, как может проявить себя Полуспектрал после воздействия такого уровня.

— Ты прав, конечно. Как-нибудь справлюсь. Думаю, особых проблем не возникнет, но если вдруг — чтобы с меня взятки гладки были. Ты же знаешь, как я не люблю всей этой волокиты и бюрократии. Оценка ущерба, характер воздействия, вероятные последствия — это работа для аналитиков, вот пусть этим Аналитический и занимается. А я оперативник, поэтому просто позабочусь о том, чтобы всё прошло гладко.

— Как хочешь… — Первый выглядел опустошённым. — По Рихарду что-нибудь имеешь сказать?


Я усмехнулся.


— Имею, отчего нет. Послушай, Первый, да не напрягайся ты так! Ты же Великий Магистр! Не к лицу тебе подобная нервозность. Да, я понимаю, Конец Эпохи, чудеса в решете. Но это не повод паниковать! Пока что обстоятельства складываются в нашу пользу. Смотри, как удачно вскрылся заговор Нирунгина! Вот уж точно: «не рой другому яму»!

— Так-то оно так, но сам факт, что эта Падшая мерзость готовила нечто подобное, да ещё и вовлекала в это людей, как-то не воодушевляет, знаешь ли. А ведь когда-то Нирунгин был одним из нас! Третья Каста, Двести Двадцать Второй Дух. А что в итоге? Проклятые Падшие! Никогда бы не подумал, что после Падения Духи способны доставлять больше неприятностей, чем до него. И потом, у нас ведь даже нет точной статистики по Падшим! Надо будет поручить это Исследовательскому Отделу. Вообрази, Гермес: а что, если где-то ещё есть такой вот нирунгин?

— Падших бояться — по Мирам не ходить, — философски заметил я. — Нет, я понимаю, случай из ряда вон. Но знаешь, Первый, порой мы слишком узко смотрим на Миры Радуги, видим за ними прежде всего какие-то свои интересы. А там ведь своя жизнь, да ещё какая! Мы слишком долго были зациклены на себе, Первый. Наши Войны, наш Закон. Анархисты и блюстители порядка. А они там — люди и не только, — они жили, развивались! Между прочим, ты сам тогда перелопатил весь «Кодекс Контактёра», запретил всё, что только можно было запретить, и свёл процент нашего взаимодействия с людьми к минимуму. А зачем, спрашивается? Ты же никогда не объяснял своих резонов, даже мне. А теперь ты неприятно удивлён: как это так, какой-то Падший пренебрёг всеми запретами и запустил программу создания сверхчеловеков для уничтожения Духов. И не надо пенять на Исследовательский, эти Ушастые занимаются прежде всего наукой, они не мониторят Миры на предмет заговоров. А Сталкеров — десяток-другой от силы, и те на голом энтузиазме работают.

— Спасибо за выговор, — язвительно отозвался Первый. — Я, как ты выражаешься, «перелопатил» «Кодекс Контактёра» потому, что некоторые Духи стали заходить слишком далеко в этих самых «взаимодействиях». А что в итоге? Дикое Средневековье, смута, охота на ведьм, истребление аморфов, уничтожение научных трудов, знаний, которые человечество не без нашего участия накопило ещё с античности! Ситуация должна была стабилизироваться. Помнишь, поднимался вопрос о том, чтобы дать людям доступ к Единому Информационному Полю? А знаешь, что Аналитический Отдел рассчитал с вероятностью в 84%, что свободный доступ к Информации спровоцирует глобальную войну? И речь уже не о Средних веках, а о дне сегодняшнем! Люди развиваются — несомненно. Но открывать им путь к нашим знаниям, как это сделал Нирунгин — преступление.

— Не передёргивай, пожалуйста. Я не говорил, что Нирунгин — молодец, я говорил, что мы не должны отгораживаться от людей, рассматривать их исключительно как материал для исследований. Тогда нам будет куда проще вычислить подобный заговор.

— Возможно, Гермес, возможно…


Он меня не слушал, нет. Он думал о чём-то другом. И я, похоже, понял, о чём.


— Если… — начал было Первый, но вдруг запнулся и замолчал. Я терпеливо ждал. Наконец он взял себя в руки и продолжил: — Если предположить, что мы упустили кого-то вроде Нирунгина, но более удачливого, то… Мы ничего не сможем им противопоставить, Второй. Понимаешь? Ничего. Мы окажемся в положении куда менее радостном, чем наш Искажённый. Представь себе на минутку, что эти ребята воюют против нас. Валентин и Сонни, Рихард. Особенно Сонни и Рихард, конечно. Но если со Спектралами я уже имел дело, то Рихард — это уже серьёзнее. Он, теоретически, может разложить на Изначальные Структуры любого, даже нас с тобой!.. Впрочем, у него тоже есть слабость, Гермес. Думаю, тебе стоит это учесть, если ты собираешься задействовать его в битве с Искажённым.

— И что же это за слабость? — я никогда особенно не разбирался в Изначальных Структурах.

— Видишь ли, Гермес, — заговорил Первый тоном заправского лектора. — Есть два типа работы с Изначальными Структурами. Первый называется «Созерцание Изначального» и представляет собой, по сути, только лишь наблюдение за Изначальными Структурами. Обычно используется для  профилактической проверки Миров и пространств. Понимаешь? Этак посмотришь на них, поглядишь, не разладилось ли чего… Словом, нечто вроде мониторинга на уровне Изначального. И этот тип почти не требует затрат Энергии, даже наоборот: из-за того, что Созерцающий находится в равновесии с Созерцаемым, Энергия распределяется равномерно, как жидкость в сообщающихся сосудах. Но вот второй тип — а это именно то, что использует Рихард — называется «Реконструкция Изначального». Думаю, несложно догадаться, что он собой представляет. Важнее то, что затраты Энергии при этом типе прямо пропорциональны масштабам работы, скажем так. Предположим, для того, чтобы разобрать на Структуры одного Падшего, Энергии требуется не так уж и много. Во всяком случае, раз уж после этого парень остался в сознании, значит, его энергоёмкость и энергозапас достаточно велики для подобной работы. Но если речь не об одном Падшем, а, например, об отряде Духов, то в такой ситуации Энергии Рихарда, скорее всего, не хватит.

— А если он воспользуется Энергией уничтоженного им Духа, чтобы пополнить свой энергозапас? Кажется, подобные исследования уже проводились.

— Да, это правда, — Первый кивнул. — Научный Отдел в своё время выдвигал гипотезу об энерговампиризме и энергофагах. Чисто теоретически такое возможно, но практических примеров и доказательств они так и не нашли… В любом случае, с увеличением масштабов Реконструкции энергозатраты Рихарда продолжат расти. Если ты помнишь, Ангелы всегда были вне конкуренции, как Реконструкторы, потому что Энергию они генерируют самостоятельно и постоянно…

— Если я правильно помню, её генерируют Крылья, — уточнил я. Первый щёлкнул пальцами:

— Верно. Энергию генерирует симбионт, тут ты прав. Именно поэтому Архистратиг смог собрать столь колоссальное количество Энергии для уничтожения первого Искажённого. Но Рихард — не Ангел, симбионта-генератора у него нет, он не энерговамир и не энергофаг, — по крайней мере, пока что ничего похожего мы за ним не замечали. Напрашивается вопрос: откуда он возьмёт столько Энергии? И ещё один, не менее важный вопрос: а сможет ли Рихард, пропустив через себя столько Энергии, остаться целостным и не распасться на Изначальные Структуры сам? Архистратиг, как ты помнишь, распался вместе с Искажённым.


Я нахмурился:


— А мне-то откуда знать? Или это риторические вопросы? Какой ответ ты хочешь услышать от меня?

— Да я не то чтобы хочу услышать от тебя ответ… — Первый грустно улыбнулся. — Я просто хотел поговорить с тобой. Хотел, чтобы ты выслушал меня, мои мысли по поводу всего этого. Просто… Есть у меня одна мысль, точнее идея, на случай, если вдруг твои ребята не смогут остановить Искажённого…

— Что-то не нравится мне ход твоих мыслей, — перебил его я. — Думаю, тебе лучше отдохнуть и не думать об этом какое-то время. Оставь всё мне, я позабочусь и о ребятах, и об остальном. Да, насчёт Искажённого: сколько у нас времени?

— Чуть больше трёх условных суток, если я правильно помню, — ответил он. — А, ещё кое-что, Гермес. Скажи Рихарду… что я его позову. Что я стану его наставником. Но ты прав: сперва мне нужно немного отдохнуть.

— Хорошо, не беспокойся, я ему передам. Отдыхай, а я пойду. Меня ведь ещё мои ребята ждут.

— Да, конечно. Иди.


Я вышел, — а он остался там, в своём пространстве, со своими мыслями, совершенно один.


Ничего не поделать.



— Что он сказал?


Рихард, как и обещал, всё это время ждал меня в соседнем пространстве.


— Он согласился стать твоим наставником, Дик. Но сейчас ему нужно немного отдохнуть. Думаю, ты понимаешь. Быть Первым — огромная ответственность.


Парень кивнул.


— Да, я понимаю. Я подожду.

— Вот и славно. А я пока отправлюсь к своим, узнаю, как там у них дела. Скоро нам предстоит… непростая операция. Нужно их проинструктировать, поддержать. Я ведь всё-таки лидер, командир. Положение обязывает.

— Понимаю. Но вы… Если что, вы всегда можете вызвать меня, Мастер Гермес…


Я отмахнулся:


— Ох, вот только не надо мне этих «мастеров», Дик. Лучше просто «Герман Сергеич» или вообще «шеф», как ребята называют.

— Хорошо, Герман Сергеевич, я понял.


Он улыбался. Алистер говорил, что он почти перестал быть человеком, но как по мне, это полная ерунда. Обычный парень, умный, серьёзный — как мои. Скорее, как Валька.


— Ну всё, я ушёл.


Так, сейчас, как там это делалось… Да, я, конечно, не спец в таких вещах, не Рихард и не Первый, но…


Сонни я нашёл быстро, это было несложно. Они с Валей сидели в пиццерии, ели, соответственно, пиццу и о чём-то сосредоточенно молчали.


Выхватив этот образ, я зафиксировался на нём, выбрал удобное место — один стул как раз был свободен…


И скользнул туда.


Это как перемещение по Поясу Пустоты, только чуть подальше.


Давненько я не практиковал эти прыжки, подумал я, приземляясь на стул за соседним столиком. Точность упала, погрешность выросла.


Сонни аж чаем поперхнулся. Валя смотрел на меня во все глаза.


— Ну? И чего такая реакция? — поинтересовался я сварливо.

— Но… Шеф, вы же сами говорили, чтобы мы не вываливались вот так вот на людях, — прошептал Сонни.


Я огляделся по сторонам и увидел молоденькую брюнеточку-официантку — бледную, как скатерть, брюнеточку-официантку, — которая, видимо, протирала столик, да так и замерла, что твой соляной столб.


— Ах, ты ж… — чертыхнулся я. — Ну ладно. Эй, девушка! А ну-ка, поди сюда.


Она вздрогнула, как от удара. Она, похоже, хотела сбежать — но от страха не могла и с места сдвинуться.


А, гулять так гулять!


Я нырнул на Ту Сторону и снова вынырнул— прямо перед ней.


Эффект превзошёл все ожидания: глаза несчастной закатились, пальцы, мёртвой хваткой вцепившиеся в столик, разжались, и барышня упала без чувств.


— Всё, амба, — резюмировал я. — Теперь уходим.

— Как это — «уходим»? — опешил Валя. — И вы ей не поможете? И ничего с ней не сделаете? Ну там, память стереть хотя бы?

— Нет нужды, — досадливо отмахнулся я. — Для неё же будет лучше, если она очнётся и решит, что видела привидение, например.

— А расплатиться? — Сонни недоумённо поглядел на недоеденную пиццу.

— А вы планировали?

— Ну да…

— Ну оставь, сколько хочешь, и идём. Вы тут сидите, между прочим, а что Шанталь?


Мальчишки заулыбались.


— Всё под контролем, — заявил Сонни. — Валя создал Соглядатая, а я незаметно прилепил его к Шанталь.

— Куда прикрепил? — задумчиво спросил я.

— Под кожу, к шее. Она ничего не почувствовала. Зато теперь мы знаем, где она находится. А ещё я слепил птицу. Она будет всюду следовать за Соглядатаем, так что Шанталь никуда от нас не денется.

— Погоди-погоди… Кого ты слепил? Птицу? А из чего?! — похоже, пришёл мой черёд подбирать челюсть с пола.

— Из белых точек. Они липкие, как снежинки. Или как пластилин. Я вылепил из них птицу, маленькую, и приказал ей всюду следовать за Соглядатаем. Она ведь невидимая, птица-то. И стены ей не помеха, это я уже понял. Так что мы в любой момент можем посмотреть, как там Шанталь… Хотите посмотреть, шеф?.. Шеф?

— Ты слепил пустотного голема, — я присел на пол рядом с безжизненным телом официантки. — И пустил его по следу созданного Валей фамилиара-оригами. Вот так вот запросто, как будто вы оба всю жизнь только этим и занимались. Да чтоб я сдох…


Конечно, Аналитический Отдел кого попало в разработку не возьмёт, подумал я, но эти Маугли даже слишком талантливы.


Официантка, обморочной тушкой лежавшая на полу, вдруг застонала, заворочалась, а потом открыла глаза. И увидела меня, естественно.


Рот её открылся, голосовые связки напряглись… Сейчас завопит, подумал я и легонько дунул ей в лицо.


Атаки Морфея всегда внезапны. Официантка часто-часто заморгала и снова «выключилась». Я встал, аккуратно взял её в охапку и усадил за стол, положив голову на сложенные руки. Будто бы девочка устала и решила поспать. Если заметит начальство, будет ей, конечно, выволочка. Но начальство заметить не успеет…


Надо мной висела камера и смотрела прямо на меня. Я посмотрел на камеру и нахмурился. Камера заискрила и сдохла.


Какой-то деструктивный ты сегодня, Герман Сергеич, проползла заблудшая мысль.


— Ладно, парни, чего стоим-то? Оставьте ей деньги, и уходим. Через Ту Сторону, понятное дело.

— В смысле невидимыми? — уточнил Сонни.

— В смысле невидимыми. И пора бы, Сантино, отвыкать от банальностей и вульгаризмов.


Он заулыбался:


— Понял, шеф!

— Тогда идём.


Сонни оставил на столе тысячу рублей и пропал. За ним пропал и Валя.


Уже исчезая, я потрепал официантку по волосам, и она сразу же очнулась. Огляделась, никого не увидела, и растерянно уставилась на стол, где возле тарелки с недоеденной пиццей лежала тысячная купюра.


Пробормотав «чертовщина какая-то», она забрала тысячу и отправилась к стойке за подносом.



— А что там было? Ну, в Штабе? — поинтересовался Сонни.

— Они нашли ещё одного Претендента, но я решил, что с ним мы встретимся уже после того, как команда будет набрана.

— А почему? Он нам не подходит?

— Нет, не поэтому… Вот скажи мне, Сантино: зачем, как ты думаешь, я вас таскаю туда-сюда?


Я вздохнул и огляделся по сторонам.


Ночная Москва красива. Море огней соседствует с темнотой тесных улочек и проулков, сверкающие всеми цветами неона казино и круглосуточные бары — со старинными доходными домами и полуразрушенными особняками дореволюционной эпохи. Два часа ночи, машин почти нет. Москва дремлет, но никогда не спит.


— Ну, мы набираем команду… Ездим за Претендентами… Нет?

— Да, но главное не это. Конечно — команда, Претенденты… И всё же, Сонни, главное — это ваше обучение. А оно продолжается практически постоянно, оно проявляется даже в мелочах, которых вы и не замечаете. Вы учитесь быть Духами, при этом оставаясь людьми. Вот если бы я отправил вас в Орден, где за вас взялись бы учителя и наставники, всё было бы иначе. Из вас бы сделали Духов — безусловно, но мне нужно, чтобы в вас оставалось человеческое. Мне не нужно, чтобы вы учились по шаблонам Кодекса, зазубривали наизусть азбучные истины, которым лет больше, чем самому Миру людей, нет. Мне нужно, чтобы вы учились у самого Мира, у самого Истока, который незримо течёт вокруг нас, отражаясь и в огоньке фонаря, что светит в слепом переулке, и в свете прожектора, разгоняющего тьму недолгой летней ночи… Каждый из вас — частичка этого Мира, но Мир — это отсвет неоновых реклам в ваших глазах… И когда вы предстанете перед Врагом, я хочу, чтобы вы повергли его всей неиссякаемой силой этого Мира, всей силой Истока, что будет течь через ваши души… А ещё я хочу курить, но это уже так, к слову пришлось, — закончил я, мысленно рассмеявшись выражениям их вытянувшихся физиономий.


Это ничего. Главное до них уже дошло, они его уже поняли, и без моих высокопарных сентенций. Но пусть они запомнят этот момент и этот ночной Город. А они запомнят — из-за нелепой фразы про сигареты, именно из-за неё.


Ларёк, к слову, оказался под боком. Денег, правда, у меня не было. Как поступить?


— Давайте я куплю, Герман Сергеич, — сказал Сонни. — У меня есть деньги.


Я недовольно нахмурился, но выбор был невелик: либо принять его предложение, либо подсунуть продавцу очередную «пустышку». Последнее показалось не очень уместным после моих многомудрых речей, так что я милостиво согласился на предложение Сонни.


— Только какие-нибудь недорогие, типа «Союз-Апполона».

— Хорошо, я сейчас!


Он побежал к ларьку, а спустя минуту вернулся с серебристой пачкой:


— Вот, держите!

— Спасибо, Сантино. Всё, будет у меня теперь вечная пачка.

— А как вы это сделаете? — полюбопытствовал Звезда.

— А почти так же, как и ты: буду воссоздавать сигареты из окурков. Дёшево и сердито. Фактически, достаточно даже одной сигареты.

— Удобно, — рассмеялся Валя. — Хотя ещё удобнее бросить.

— Да что вы ко мне привязались! — возмутился я. — То Маринка, то Эбби, то вы двое.

— А кто такой Эбби? — невинно поинтересовался Сонни, и я осёкся. Ну да, он ведь с Эбби не встречался.

— А, это… Это у Первого такое прозвище, я когда-то придумал. Только никому ни слова, а то он и обидеться может. Это вроде как тайна.

— Не вопрос, Герман Сергеич! Тайна есть тайна.


Я облегчённо вздохнул, закурил и сразу же обнаружил, что сигареты этот работающий в фастфуде адепт здорового образа жизни купил лёгкие! Ну вот и что с таким делать? Ладно, нахаляву и уксус сладкий. Заодно можно потренироваться делать из них обычные, там всего-то нужно концентрации веществ изменить, элементарно.


— А куда мы теперь отправимся? — сонно спросил Валя.

— Весь день прошатались, поди? — Мастер Иллюзий кивнул. Я усмехнулся: — Тогда можно к донье Лукреции завалиться. Правда, Сантино? Или бабушка ругаться будет, что так поздно вернулся?

— Будет, конечно, — обречённо ответил Сонни. — Но я её попробую утихомирить, что-нибудь придумаю.

— Знаешь… Есть у меня ещё один вариант, — пробормотал я задумчиво. — Если хотите, можем отправиться ко мне… В смысле, в мою старую квартиру. Я там, правда, уже не живу, ибо покойникам квартиры не положены. Да и вдова моя там, наверное… Но это ничего, о вдове я позабочусь. Зато там места много, не то что в твоей «двушке», Сонни, уж прости.

— Да что вы! — парень весело рассмеялся. — Конечно она тесная, просто ужас! Я-то привык уже, а вот гостей привести — это проблема. Впрочем, друзей у меня никогда не было, так что обычно и гостей не было тоже.

— Какая-то невесёлая у тебя юность… Ладно, ещё не вечер. Так, а сейчас будет финт ушами…


Я вздохнул и закрыл глаза, мысленно вспоминая дверь своей квартиры — хорошую, добротную стальную дверь, обитую вишнёвым кожзаменителем. Ручка с отделкой «под дерево» привычно легла в ладонь…


— Ой, дверь! — удивился Сонни, рассматривая образовавшуюся посреди тротуара дверь.

— Ты весьма прозорлив, мой юный друг. Но это не простая дверь, — это моя дверь. То есть, бывшая моя… Так, теперь замок…


Замок был кодовый, электронный. Помнится, заядлый консерватор, я долго ворчал по этому поводу, но в нём была встроена какая-то хитроумная сигнализация, которая чуть что вызывала в квартиру наряд ОМОНа. Да и Марина настояла… Короче, в конце концов я сдался.


Введя знакомый код и убедившись в том, что вдова не потрудилась его поменять, я аккуратно открыл дверь и шагнул в темноту квартиры.


Здесь было тихо. Марина либо спала, либо её тут не было. Так или иначе, проход был свободен. Я махнул ребятам: мол, заходите, только тихо. А когда они зашли, закрыл за ними дверь, напоследок удостоверившись в том, что её, неведомо откуда взявшуюся посреди тротуара, никто не заметил.


Потом-то она исчезнет, конечно, когда я её закрою.


«Ждите пока здесь, в прихожей. Я пройдусь по квартире, проверю, на месте ли вдова», передал я бойцам. Бойцы мысленно кивнули.


И я побрёл по коридору, устланному до одури знакомой ковровой дорожкой. А сколько времени-то прошло? Кажется, будто чёртова Вечность, а на деле всего три дня. Ещё и тело, как говорится, остыть не успело. Похороны-то когда были, интересно? Однако какой же всё-таки лох: прогулять свои собственные похороны! Такое раз в жизни бывает, а я прогулял. Обидно, ну да что теперь дёргаться.


В спальне Марины не оказалось. Я немножко похмурился, вспомнив своего «зама» Титова: удалось ли ему завоевать доверие безутешной вдовы моей, или же послан он был далеко и надолго?


Чёрт бы тебя побрал, Кастальский, вместе с твоим цинизмом.


«Кабинет!» — осенила идея. Там же и коньяк, и сигары есть! Вот ведь, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Хотя почему «не было»? Было счастье, просто я дурак. С счастьем всегда так: оно есть, а ты его не замечаешь. А когда до тебя вдруг доходит, обычно бывает поздно.


Да Бог с ним! Там же коньяк и сигары!


Я прошёл до кабинета, осторожно открыл незапертую дверь, вошёл…


Она была там. Марина. Спала на кушетке, завернувшись в мой старый шотландский плед, под которым ей, похоже, было зябко.


Чёрт-чёрт-чёрт. Ну за что мне такое наказание, а? За то, что сволочью «при жизни» был? За то, что и после жизни сволочью остался? А ей за что? Тьфу-ты, пропасть.


«Ребята, проходите в гостиную или на кухню, куда хотите, в общем. На кухне холодильник с продуктами, в гостиной телевизор. Свет включите, если нужен, только шторы задёрните. В гостевой спальне есть две кровати, а сама гостевая спальня — это если через гостиную насквозь пройти. Там дверь будет. В общем, разберётесь».

«А вы?»

«Я? Я в кабинете, но тут Марина спит, так что вы сюда не суйтесь. Я потом приду, позже».

«Хорошо, шеф, как скажете».


Как скажу… Да, так вот и скажу.


Я подошёл к столу. На столе лежала газета — та самая, что я читал двенадцатого утром. Хотя нет, не только! Тут была ещё и другая, датированная тринадцатым июля. Я зажёг лампу и стал читать. Первым, что бросилось мне в глаза, оказалась заметка-некролог. Посвящённая, что характерно, моей скромной персоне.


«ТРАГИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ СОТРУДНИКА МИЛИЦИИ


Сегодня, 13 июля 2006 года, покончил жизнь самоубийством, спрыгнув с крыши дома номер 13 по Шипиловской улице, майор милиции, штатный психолог ОВД «Зябликово» Кастальский Герман Сергеевич. Ему было 52 года.


Как сообщает пресс-служба Московского УВД, майор Кастальский находился при исполнении служебных обязанностей и на Шипиловскую, 13 приехал для оказания психологической помощи гр. Титову Герману Григорьевичу, который, по роковому стечению обстоятельств, забрался на крышу злосчастного дома номер 13 с целью совершить самоубийство. По словам очевидцев, майору с присущим ему профессионализмом удалось убедить своего молодого тёзку отказаться от гибельной затеи. Однако после такого, казалось бы, благополучного исхода, милиционер предпочёл сам отправиться в последний путь, шагнув с крыши дома.


По словам вдовы покойного, Марины Анатольевны Кастальской, ставшей случайной свидетельницей этого ужасного события, она почувствовала перемену в поведении мужа ещё вечером 12 июля. «Он словно знал обо всём наперёд. Знал, что его вызовут. Знал, что уже не вернётся. Я умоляла его никуда не ездить, но для него служебный долг и спасение людей всегда были важнее личной жизни», сказала Марина Анатольевна корреспонденту «АиФ».


В УВД подчеркнули, что следствие по этому делу придерживается версии самоубийства, хотя по одной из версий причиной такого отчаянного поступка могли стать обстоятельства, связанные с делом «Мастер иллюзий» (см. заметку «Мистическая смерть в КПЗ!» от 12 июля). Напомним, что главный подозреваемый в этом деле, гр. Звезда В.И, был найден распятым в одиночной камере КПЗ при ОВД «Зябликово». Как, вероятно, помнит наш читатель, именно майор Кастальский вместе с профессором психиатрии Эдуардом Владимировичем Максимовым провёл предварительное психиатрическое освидетельствование гр. Звезды и признал его невменяемым. Возможно, таинственная смерть гр. Звезды могла стать причиной самоубийства доблестного майора милиции. «АиФ» связались с проф. Максимовым с просьбой прокомментировать поступок майора Кастальского, однако Эдуард Владимирович отказался комментировать произошедшее, ограничившись соболезнованиями вдове милиционера.


По словам главы ОВД полковника Фёдорова Е.М., Германа Сергеевича Кастальского он знал, как человека умного и мужественного, настоящего профессионала, беззаветно преданного своему делу. Ветеран войны в Афганистане, Герман Сергеевич Кастальский принимал участие во взятии дворца Амина в 1979 году в составе группы спецназа КГБ, хотя на тот момент ему было только 25 лет. За годы службы в органах Госбезопасности под его руководством были предотвращены десятки терактов по всей стране, спасены сотни жизней. Лишь после трагической гибели подростка во время одной из спецопераций в 2003 году Герман Сергеевич Кастальский подал в отставку, но вскоре после этого был приглашён полковником Фёдоровым на должность штатного психолога в ОВД "Зябликово", где показал себя настоящим мастером своего дела, завоевал уважение и дружбу сослуживцев и послужил примером настоящего милиционера — защитника добра и справедливости.


УВД г. Москвы выражает искренние соболезнования вдове и родственникам погибшего, а также сообщает, что Герману Сергеевичу Кастальскому будет посмертно присвоено звание полковника. Гражданская панихида по усопшему состоится на Ваганьковском кладбище 15 июля 2006 года в 9:00.


Светлая память о Германе Сергеевиче Кастальском навеки сохранится в сердцах тех, кто его знал и любил».


Я смахнул скупую слезу. Ишь ты, и даже полковника посмертно дали! «Защитник добра и справедливости»! Скажите, как бла-ародно!..


Однако где там у меня коньяк-то был?


Маринка заворочалась, тихонько застонала во сне. Вот незадача. Закурю — сразу проснётся, это уж как пить дать. Что бы такое придумать?


Я достал из шкафа, стоящего в углу, второй плед и укрыл им свою несчастную вдову, а затем в великой задумчивости подошёл к форточке. Здесь, конечно, угол дома, окна выходят во двор, и ветра почти никогда не бывает. Но и курить сигару в форточку — тоже не комильфо.


Идея пришла внезапно, как это всегда бывает.


Я закрыл глаза — и комната тотчас же заполнилась пятнами Пустоты, медленно плывущими из ниоткуда в никуда, как диковинные чернильные медузы. Я схватил ближайшее пятно и смял его в комок. Потом поймал второе и добавил к первому. Получился довольно крупный шар, размером чуть меньше футбольного мяча. Тогда я взялся за него двумя руками и разделил на две половинки, но не до конца. В итоге у меня получилось шарообразное нечто, умеющее разевать пасть внушительного размера и объёма. В довершение всего я вылепил ему четыре ноги и посадил на стол.


«Шарик» ожил. Он немного повертелся из стороны в сторону на своих куцых лапках, а потом выжидающе уставился на меня. Ну, во всяком случае, выглядело это именно так. А что у голема глаз нет, так это не страшно: он меня и без глаз видит.


Я срезал кончик сигары гильотинкой и зажёг спичку. Дав серной головке прогореть, я прикурил сигару от лучинки и с наслаждением затянулся. «Шарик» с готовностью разинул пасть.


— Шарик, на! Кушай, — шепнул я, бросая ему спичку и сигарный обрезок. Голем, как и предполагалось, проглотил весь этот мусор, а заодно и облачко дыма, которое я выдохнул.


Теперь можно было расслабиться. Никаких следов от моего перекура не останется, — всё проглотит Шарик.


Ты умница, Сонни, подумал я. Если бы не ты, я про этих големов и не вспомнил бы. Это вообще не особо популярная технология, уж и не знаю, почему.


Теперь коньяк. Вот моя бутылка, вот бокал родной. Стоят, как ни в чём не бывало. Даже странно, что Марина не решилась помыть бокал, она ведь та ещё чистюля. Рука не поднялась, наверное…


Шарик слопал очередное облако дыма. Я наполнил бокал на треть.


— Ну, Шарик, выпьем за успех нашей операции! — сказал я.


Янтарная влага окропила язык и согрела пищевод. Сейчас бы ещё горькую шоколадку на закуску… Ну да ладно, будем довольствоваться тем, что у нас есть.


Я расслабился, откинувшись на спинку кресла. Все эти Войны, Духи, Искажённый, гениальные дети, попадающие в неприятности Создания, и прочая, и прочая… Как всё-таки хорошо порой отрешиться от всего, послать всё куда подальше. Тем более ситуация под контролем, Соглядатай и голем-птица нашу Шанталь не проворонят, потому что не умеют ничего, кроме того, для чего их создали…


— Герман?


Бокал замер в воздухе, не доплыв до рта.


— Герман, это ты?


Она проснулась и теперь сидела, зябко кутаясь в плед. Не стану врать: я предполагал, что это может случиться. Если подумать, то я, наверное, даже хотел, чтобы это случилось.


— Ты сам на себя не похож… — Марина встала, накинула на себя плед и подошла ко мне. — Это правда ты? Или это я сплю, и ты мне снишься? Знаешь, всё это так странно…


Она пододвинула к моему креслу табурет, стоявший в углу, и теперь, усевшись на него, смотрела на меня, смотрела мне в глаза, изучала меня…


— Знаешь… Тогда, там, около дома, куда ты упал… Я не помню, как я спустилась. Наверное, мне помогли… Но это было такое странное чувство… Я как будто забыла, что нужно чувствовать в таких ситуациях… Я смотрела на тебя… А ты упал на спину и, знаешь, смотрел в небо… словно что-то там увидел… А я смотрела на тебя, и мне казалось, что это не взаправду. Что это… как сон или что-то такое… И крови почему-то было совсем немного… И мне не было страшно, Герман, и даже почти не было больно… А потом он привёз меня домой — тот мальчик. Он мне сказал, что ты его попросил за мной приглядеть… Он, знаешь, плакал. Так странно. Я не плакала, а он плакал. Я его жалела… Он меня довёз до дома, как тебе и обещал. Правда, меня сначала там милиция расспрашивала, что, почему… Почему я приехала, почему ты прыгнул… А я-то откуда знаю, почему? Наверное, это как… судьба, да?


Я молчал. Может, так лучше. Скажи я что-нибудь, и как знать, что из этого выйдет.


Сигара потухла.


— А сегодня, когда похороны были… Там было немного людей. Думаю, тебе бы понравилось. Ты ведь никогда не любил, когда много народу. Там был полковник Фёдоров, и он тоже плакал. Я никогда не видела, чтобы такой пожилой мужчина, тем более полковник, и плакал. А он мне говорил, что ты был ему как сын. Он очень горевал… А ещё приехала Эля с сыном. Я с ними познакомилась: оказалось, они такие милые люди. Она хорошая женщина, Герман. Почему ты её бросил? Мне её тоже было жалко. А она тоже плакала… Знаешь, так беззвучно плакала… Просто слёзы у неё текли и текли, текли и текли… Ты знаешь, я хотела, чтобы тебя похоронили рядом с твоей Катей и Игорьком. Но мне сказали, что там уже нет места. Прости, пожалуйста. Я хотела хоть что-то для тебя сделать напоследок… Хотя мне до сих пор не верится, что ты умер… Вот ты сейчас сидишь здесь, ведь так? Правда, ты сам на себя не похож: постарел, исхудал… Почему, Герман? Ты мне расскажешь? Или это сон? Если сон, тогда понятно, наверное…


Маринка встала и, подойдя к кушетке, присела на неё.


— Это ты меня укрыл, да? Вторым пледом? Герман, я… Ты можешь со мной посидеть немного, пока я не засну? Хорошо? Ну или пока не проснусь. Пожалуйста, Герман, посиди со мной…


Я подошёл к кушетке и присел на край. Она легла и закуталась в пледы.


— Спасибо. А то, знаешь, я как потерянная… Хожу тут… Квартира пустая, никого нет… Тебя нет… Кажется, будто и меня нет… Как будто я тоже что-то вроде призрака… Что мне делать, Герман? Как мне это пережить? Может, ты ко мне вернёшься как-нибудь, а? А может, мы с тобой, как в «Привидении»? Ты — Сэм, а я — Молли. Помнишь, как ты просил меня стричься под мальчика, чтобы быть похожей на Молли? Как будто ты знал, всё знал с самого начала. Как будто знал, что однажды уйдёшь, а я останусь. Ты знал, да, Герман? Молчишь? Не хочешь разговаривать, да?


Если бы ты знала, как я хочу поговорить с тобой. Но не могу. Ведь я не смогу ответить на твои вопросы. Ведь я всё равно уйду. Если бы ты только знала…


Марина смешно шмыгнула носом и улыбнулась:


— Ну ладно. Зато ты пришёл меня проведать. Спасибо, Герман. Мне тут очень одиноко. Правда, этот мальчик… Так всё-таки забавно: он тоже Герман. Но он совсем не такой, как ты. Я ему сказала, что мне нужно немного времени. А он сказал, что он дождётся, потому что он обещал тебе. Ты ведь его спас. Поэтому он хочет во что бы то ни стало… Хотя, кажется, я ему нравлюсь. Это приятно, когда ты кому-то нравишься. Мне всегда было приятно, когда ты говорил мне комплименты. Даже когда хвалил мой завтрак… Даже когда просто улыбался… Мне будет тебя не хватать. Я так к тебе привыкла, что не могу представить кого-то на твоём месте, даже его, пусть он и милый. Он всё равно не такой, как ты. Он всё равно…


Я склонился над своей бедной девочкой и легонько дунул ей в лоб. Она сразу же закрыла глаза и крепко уснула.


Прости, Маришка. Прости: кажется, я всё-таки ещё недостаточно бездушный, чтобы слушать всё это без эмоций, спокойно.


Напрасно ты, Герман Сергеич, сюда вернулся. Зря. Никогда не думал, может, в тебе есть что-то от мазохиста? Или ты просто хотел почувствовать себя человеком? Ведь что значит быть человеком? Помнишь, там, в твоём кабинете, в ОВД, ты сидел и думал о том, как сильно у тебя болит голова? Помнишь, размышлял о страданиях?


Духи не лишены страданий, отнюдь. И боли не лишены. Но, наверное, наша боль — это нечто иное. Когда я смотрю на Первого, я понимаю, что ему больно. И одиноко. И страшно — хотя он и Старейший Дух. Но это не одно и то же — его боль и моя. Боль Духа — Великого Магистра Ордена Радуги, и боль Духа, успевшего пожить человеком. Не одно и то же.


Что ж. Пожалуй, теперь всё. Время допить коньяк, убрать бутыль и бокал в бар. Время докурить погасшую сигару и скормить её остатки Шарику. И не забыть отправить Шарика на Ту Сторону: пусть себе там поплавает.


А потом можно сходить на кухню. Ребята, наверное, спят. Так что можно немного перекусить и, быть может, поспать. Главное — утром уйти до того, как она проснётся.


И тогда она решит, что это всё-таки был сон. Сон, и ничего больше. И может, ей будет немного полегче. Чуть-чуть.


А может, однажды и мне станет легче.


Когда-нибудь.



Глава 10.


— Ну как она там? Проснулась?


Сонни отхлебнул горячего кофе и кивнул.


— Судя по всему, она хочет изменить внешность. Замаскироваться под, э-э, парня, — задумчиво прокомментировал ситуацию Валя, дожёвывая омлет с ветчиной. Перед ним на столе сидел голем-лягушка, во рту у которой уместился небольшой экран.


Так вот куда голем-птица картинку транслирует, догадался я. А Валентин туда время от времени подглядывает, но приличия старается соблюдать, несмотря ни на соблазн.


Я невольно улыбнулся.


— Молодец. Понимает, что её могли слить Лэнгу за отдельную плату. Уверен, что такой человек, как он, владеет всей нужной ему информацией и, скорее всего, уже не раз становился мишенью для киллеров, раз уж у него такая крутая СБ… А вы, я смотрю, вполне освоились?

— У вас тут так здорово! — восторженно промычал Сонни с набитым ртом. — Просторно!

— Да ты ешь, ешь. Что у нас там со временем? 9 часов? Нормально. Марина обычно раньше 10 не просыпается.

— А вчера просыпалась? — спросил Валя. Я кивнул. Он как-то сразу приуныл, и я легонько ткнул его кулаком в плечо:

— Слышь, ты, Мастер Иллюзий, а ну хорош киснуть. Нашёл причину. Не твоя это печаль, друг сердешный. Твоя печаль — вон, в мальчика переодевается. И не надо на меня смотреть, как на собаку, машиной сбитую. Знаешь, сострадание, милосердие — это хорошо, но вот жалость — это неприятно, а порой так и вовсе противно. Так что всё, завязывай с этим.

— Хорошо, Герман Сергеевич, как скажете.

— Вот и молодец. Так, хлопцы, давайте-ка доедайте, и выступаем. Сантино, там кофе остался?

— Угу! Я на вас тоже сварил! У вас такая классная кофемашина! — не уставал восхищаться Сонни. — Мы с ба о такой только мечтали.

— Самое забавное, что я-таки предпочитал варить кофе в турке. А вообще у меня тут много классного было, — проворчал я, наливая кофе в чашку. — Например, коньяк и сигары. Но что было, то было. Да и скромнее надо быть. Всё-таки у нас нынче военное положение, какой уж тут коньяк… Это я так, воспользовался случаем, потом такой возможности может и не быть… Эх, к чёрту! Вот брошу всё и уеду в какие-нибудь далёкие края! В Тибет, например. Или на Цейлон. Отдохну, так сказать, душой и телом. А то все эти Войны, неведомые злодеи, жаждущие уничтожить мир… И прочая лабуда. Устал, надоело.

— Быстро вы, — хихикнул Валентин. Я нахмурился:

— Быстро, значит? Ну-ну. Вот переживёшь две Войны (тьфу-тьфу-тьфу, конечно, но вдруг), тогда и будешь судить, кто быстро, а кто не очень. Вам, соплякам, и не снилось, что мне довелось повидать на своём бесконечном веку. А ты говоришь… Н-да, но кофе и правда неплох, разговора нет. «А жить ещё две недели, работы на десять лет… Но я покажу на деле на что способен аскет…»


Ребята рассмеялись и я, не сдержавшись, тоже улыбнулся.


Ведь в нашем деле что главное? В нашем деле главное — хорошее настроение! Тогда никакие Искажённые не страшны.


— Ладно, всё. Я сейчас только посуду помою и иду. Пока есть время, можете… ну не знаю, душ принять. Но только быстро.

— А мы уже! — заулыбался Сонни. Я покачал головой:

— Наш пострел везде поспел, да? Ну и молодцы. А вообще, чего это я? Так, ну-ка, кто мне тут посуду вымоет? Сантино или Валентино? А я покурю пока.

— Я вымою, Герман Сергеич! — вот же энтузиаст итальянский!

— Прямо здесь курить будете? — удивился Валя.

— Точно. У меня, видишь ли, теперь свой голем есть. Ест он всякий мусор, в том числе табачный дым. Исключительно полезная зверюга. Я назвал его Шарик.


Шарик вылез с Той Стороны и радостно разинул пасть.


— Ого, — оценил Валентин. — Ничего себе Шарик. А почему этих големов так редко используют?

— А кто его знает. Наверное, особой надобности в них нет, вот и не используют, — я пожал плечами. Если задуматься, я и правда понятия не имел, почему. Из моды вышли, наверное, как рыцарский облик: — Ты, Валёк, лягушонку свою не забудь, а то неровен час куда-нибудь не туда ускачет.

— У меня всё! — Сонни аккуратно расставил тарелки и чашки в сушилке.

— Молодцом! Вот что значит работать в фастфуде! — иронично заметил я, но парень только улыбнулся. Я скормил окурок Шарику, отправил его на Ту Сторону и спросил: — Ну что, выдвигаемся? Думаю, имеет смысл сразу через Потусторонье отправиться к «Националю». А там свяжемся с Аналитическим, послушаем, что они нам скажут.

— Разумно, — поддержал Валя. Сонни просто кивнул.


В общем, на том и порешили.


Главное — не оглядываться назад, подумал я, исчезая.



— Аналитический Отдел на связи, Милорд! — бодро отрапортовала Кошка-аналитик на том конце провода.


Как всё-таки удачно, что возле «Националя» есть таксофоны, пришла в голову неизбежная мысль. А вообще, надо подумать о том, чтобы приобрести себе «сотовый». Свой старый-то я того, посеял, пока с крыши падал.


— Вот и ладушки. Меня интересуют возможные пути развития событий с Шанталь и Лэнгом.

— Она переоделась в мужское? — уточнила Кошка-аналитик.

— Точно, переоделась.

— Вас поняла. В таком случае вот наиболее вероятный сценарий: в 14 часов 30 минут 00 секунд 16 июля 2006 года по миролюдскому Шанталь Дессанж начнёт операцию. Она поселилась на том же этаже, что и Лэнг, так что процент вероятности возникновения подозрений со стороны охраны в холле падает до 14%. С вероятностью в 89% она пойдёт напролом.

— То есть?

— Охранник у 115 номера нейтрализован отравленной иглой, паралич на 6 часов, — начала Кошка, но я её перебил:

— Чем-чем? Отравленной иглой? Это как?

— Весь боезапас Шанталь Дессанж составляет духовую трубку, замаскированную под мундштук, и две иглы, отравленные экстрактом калабаш-кураре. Это сильный нейротоксин, применяемый в охоте на крупных животных и в военных операциях. Но доза небольшая, так что охранник останется жив с вероятностью в 42%, — терпеливо пояснила Кошка.

— Умно. И никто не подумает, что это оружие. А что потом?

— Она постучит в дверь. Лэнг прикажет одному из своих бойцов спросить, кто там. С вероятностью в 76% это будет Рассел К. Хоуп, афроамериканец, 36 лет, объявлен в розыск в США по обвинению…

— Так-так, ладно, я понял, что они там все бандиты! Дальше что?

— Хоуп приоткроет дверь и спросит, кто там. Шанталь нанесёт ему сильный удар в область носа, в результате чего его решетчатая кость войдёт в полость черепа, чем вызовет повреждения мозговых тканей, несовместимые с жизнью, с вероятностью в 98%.

— То есть этого она убьёт?

— Так точно, Милорд. Позволите продолжать, или у вас есть ещё вопросы?

— Пока нет, продолжай.

— Так точно, Милорд. У Лэнга останется двое бойцов. Первый — Мико Синохара, наполовину японка, наполовину китаянка, 25 лет… Судимости в Японии перечислять?

— Не стоит. Особенности боя?

— Да, Милорд. Специализируется на холодном и метательном оружии, при себе имеет два меча-вакидзаси, и двадцать бо-сюрикенов. Владеет дзюдзюцу и тхэквондо.

— Двадцать сюрикенов, ты сказала? Это такие звёздочки, да? Как у ниндзя?

— Нет, Милорд. Бо-сюрикен — это традиционное японское метательное оружие, напоминающее, в данном случае, четырёхгранные иглы длиной 12 сантиметров, заточенные с одного конца, — бесстрастно отозвалась Кошка-аналитик.

— Ладно, ладно. Иглы так иглы. А что второй?

— Да, Милорд. Второй — Макс Ригер, немец, 41 год. Объявлен в розыск на территории Европейского союза. Вооружён двумя пистолет-пулемётами Heckler—Koch HK MP7A1 калибра 4.6 мм, с удлинённым магазином на 40 патронов и глушителем.

— А вот эту штуку я помню, — задумчиво протянул я. — Совсем новая, только в этом году в серию пошла…

— Так точно, Милорд. Наконец, сам Лэнг вооружён двумя пистолетами Beretta Px4 Storm калибра 9 мм , с глушителем.

— Недурно, недурно, что и говорить… Так, ну хорошо. Что дальше-то? — опомнился я.

— Шанталь с вероятностью в 71% нейтрализует Ригера второй отравленной иглой, после чего Лэнг укроется в спальне. Шанталь придётся вступить в бой с Синохарой, однако другого оружия у Шанталь нет, поэтому шанс успешной атаки находится в пределах 35% вероятности… Кроме того, вероятность того, что Лэнг сумеет нанести Шанталь смертельные огнестрельные ранения из-за двери спальни, пока Синохара будет удерживать её на расстоянии, находится в пределах 79%…

— Иными словами, девочке не светит ничего, кроме пули в лоб, — подытожил я. — Всё понял. Ну что ж, придётся тогда вашему покорному слуге все эти проценты немножко подкорректировать…

— А разве это можно? — прошептал мертвенно-бледный Валя. Всё это время он и Сонни подавленно молчали.


Но я довольно ухмыльнулся:


— А ты думал! Получен допуск на воздействие вплоть до категории «А». Говоря простым русским языком, я могу попереубивать всю эту шатию-братию голыми руками, и ничего мне за это не будет. Категория «А» — это, ребятушки, массовое убийство, вплоть до 10 человек. Есть ещё «А+» и «А++» — до 100 и до 1000 человек соответственно. Хотя, если честно, столько народу Духи никогда не убивали. Да и зачем? Обычно проще припугнуть, а это категория «C++» от силы.

— А может, мы тоже… — начал было Валя, но я не дал ему договорить:

— Не может. Допуск дан только мне. Так что стоять вам, товарищи бойцы, на Той Стороне и ждать развязки. Вопросы?


Как и следовало ожидать, вопросов не возникло.



«Так, бойцы, внимание! Сонни, ты отправляешься к номеру 101 и усыпляешь тех двоих, что возле него загорают. В противном случае они могут прийти на помощь Лэнгу. Его это, конечно, не спасёт, но шуму наделать может. Теперь дальше. Валя! После того, как Шанталь нейтрализует первого охранника, ты занимаешь наблюдательную позицию в коридоре. Твоя задача — не допускать гражданских лиц в зону боевых действий. Усыпляй их, создавай иллюзии стен и зеркал, да хоть иллюзорными собаками трави, но чтобы ни одна живая душа к 115 номеру не сунулась. А я отправлюсь внутрь и буду держать ситуацию под контролем. Всем всё ясно?»

«Так точно, шеф!», передал Сонни.

«Валентин? Тебе всё ясно?»

«Так точно, товарищ майор!», наконец отозвался Мастер Иллюзий.

«Вообще-то полковник, посмертно дали. Ну да ладно, неважно. Итак, бойцам занять свои позиции! Операция «Маленький Принц» начинается через 5 минут 00 секунд по миролюдскому! Всем ждать появления Шанталь!»

«А почему «Маленький Принц?», удивился Звезда.

«А потому, Валя, что мы в ответе за тех, кого, и так далее по тексту! Пора бы тебе это запомнить. Кроме того, наша барышня сегодня одета самым что ни на есть принцем. Ещё вопросы?»

«Никак нет…»

«Тогда приступаем».

«Вас поняли!»


И вот, стоя на Той Стороне, я рассматривал интерьер «Националя», и думал о том, что за последние шестьдесят лет тут мало что изменилось, хотя в семидесятых, кажется, делали ремонт. Впрочем, «Националь» — это, пожалуй, нечто большее, чем просто гостиница. Это уже история. Вот, к примеру, этот номер, сто пятнадцатый, до революции 1917 года назывался «Гостиной Людовика XV». Интерьер под стать: карельская берёза, антикварный салонный рояль… А что за дивная роспись на потолке!


Но Кошка-аналитик сказала, что, после того, как Шанталь нейтрализует «аф-ама», Лэнг и Ригер откроют стрельбу прямо через двери и стены… Дьявольщина, они будут стрелять через ЭТИ ДВЕРИ И СТЕНЫ, которым сто лет! Британцу, конечно, что: это же не Виндзорский дворец. А уж бандюкам вроде Ригера вообще безразлично, где стрельбу устраивать.


Чёрт, подумал я, похоже, меня куда больше интересует сохранность стен, чем жизнь Шанталь. Не по-человечески это, да. Совсем не по-человечески. Хотя кто тут человек? Даже Шанталь, и та Создание.  Зато Лэнг сотоварищи — да, вот они как раз люди…


И всё же как ни крути, а Шанталь важнее — как раз потому, что она не человек. Будь она человеком, было бы даже проще. Ну убил бы её Лэнг, ну встретил бы я её у Истока, искупал в нём, сделал Духом… Всё как обычно.


Но Создания не умирают, подобно людям — они просто перестают существовать. Грубо говоря, Создание — тот же пустотный голем, только более продвинутый. Как и у пустотного голема, у Создания нет сути, души, — а значит, нечему перерождаться. Информация о Шанталь существует только в Валиной памяти, и — частичная, обрывочная — в её собственной. Точно так же её Энергия, по сути, принадлежит Вале: будь он по прежнему связан с Шанталь энергоканалом, Энергия вернулась бы к нему. Но так как связи больше нет, она рассеется, а тело потеряет форму и пропадёт, вернётся на Ту Сторону, станет чёрными пятнами Пояса Пустоты…


А что произойдёт с Любовью, я сказать не смогу. Даже Первый, думаю, едва ли сможет. С другой стороны, осталась ли она в ней, эта Любовь?..


Вот почему Первый так легко согласился дать мне допуск к воздействиям столь высокой категории. Он прекрасно понимал, что Шанталь слишком хрупка и уязвима, и в случае «смерти» восстановлению не подлежит. То есть, конечно, Валя может создать вторую Шанталь — но это будет уже совсем другое Создание, с другими характеристиками, навыками, характером. А ведь наша Шанталь успела прожить пусть маленькую, но вполне человеческую жизнь, накопить столь ценный для Проекта «Воины Радуги» человеческий жизненный опыт!


Так что прости меня, «Националь», но сегодня мне придётся защищать не тебя, а эту девочку.


О, а вот и она, легка на помине!


Точнее, он. Шанталь и правда отлично замаскировалась. Теперь это был худенький большеглазый юноша, одетый изысканно и со вкусом. Короткие чёрные волосы, стрижка «под мальчика»… А ведь это  не парик, подумал я. И что-то ёкнуло в груди.


Мигом припомнилась давешняя ночь. Марина, фильм «Привидение», Деми Мур в роли Молли Дженсен. Те же тёмные волосы, та же стрижка — разве что глаза у Шанталь светлее. Хотя, может, это просто освещение такое…


Но мне не по себе. Будучи Духом — да и человеком тоже, в общем-то, — я никогда не был суеверным. Тогда отчего сейчас это странное чувство?..


А она шла прямо навстречу охраннику, скучавшему возле дверей «сто пятнадцатого». Во рту у неё пустовал сигаретный мундштук красного дерева, словно она решила покурить, да так и не нашла сигарет.


Охранник недоверчиво покосился на юношу и вдруг схватился за шею, словно его укусил комар. Не понимая, что произошло, он пошатнулся, словно у него закружилась голова. Колени его подогнулись, и он упал бы — если бы не вовремя подхватившая его Шанталь. Она аккуратно усадила охранника на ковровую дорожку, прислонив к стене, но он, похоже, уже отключился.


Шанталь прислушалась. В коридоре было тихо и пусто.


«Шеф, охрана у «сто первого» нейтрализована, — доложил Сонни. — Только вот их бы спрятать куда-нибудь, а то сидят прямо на полу в коридоре…»

«Затащи их в номер и уложи в кровать, можешь даже одеялом накрыть. Пусть потом гадают, что случилось», мысленно усмехнулся я.

«Боже, шеф, да вы страшный человек!», заметил Валя.

«Я не человек. А ты давай там, не спи мне, сторожи коридор».

«Слушаюсь, Милорд!»


Вот ведь выпендрёжник, обалдел я. С другой стороны, Герман Сергеич, чья бы корова мычала. Какой наставник, такие и ученики.


Тем временем события развивались по предсказанному сценарию, но куда быстрее, чем это описывала Кошка.


Шанталь постучала в дверь. Оттуда раздались голоса, и вскоре дверь приоткрылась. В образовавшейся щели показалась губастая чернокожая физиономия в тёмных очках и с дикой причёской. Хоуп, вспомнил я.


Но надеяться толстому было не на что.


— Wassup? — поинтересовалась было физиономия, однако в ту же секунду короткий, но мощный удар буквально вдавил её широкий нос вглубь черепа. Хоуп захрипел и повалился навзничь.


Из-за двери раздались вопли. Не медля ни секунды, Шанталь откатилась в сторону, укрывшись за колонной, и тотчас же началась пальба. Трещали пистолет-пулемёты, щёлкали «Беретты». В сущности, это было бы даже негромко, но на пол сыпалась штукатурка и щепки, а пули свистели, рикошетами отлетая от стен.


Это длилось минуту или полторы, после чего стрельба наконец прекратилась. Я сгрустью смотрел на дыры в стенах и дверях.


Вот ведь вандалы, а? Ничего святого.


За дверью между тем происходило какое-то копошение. Шанталь всё это время смирно лежала за колонной. А я только сейчас заметил, что сидевший рядом с номером охранник оказался, по нашему недосмотру, нашпигован пулями, как куропатка — дробью.


Ну извини, приятель, подумал я, не твой сегодня день. Ничего, посидишь немного в Аду, а потом отправишься на перерождение, и будет у тебя шанс прожить жизнь честным человеком, и не работать у всякой швали.


Неожиданно дверь слетела с петель от сильного удара, и в коридор вывалился Ригер. Он раскинул руки с пистолет-пулемётами в стороны, готовый стрелять во всё, что движется, и теперь яростно крутил головой в поисках врага.


«Чпок!» — сказала духовая трубка, и немец, опустив оружие, медленно осел на пол.


Шанталь рванула к проёму — но ей навстречу вышла маленькая японка с двумя немаленькими мечами. Она была совершенно спокойна, а Шанталь застыла перед ней, словно застигнутая врасплох внезапным появлением серьёзного противника. Японка слегка улыбнулась и тут же сделала молниеносный выпад двумя мечами, от которого Шанталь едва успела отпрыгнуть. Между тем из номера раздались сухие щелчки «Беретт»: Лэнг не спешил, стрелял прицельно.


Удары сыпались на Шанталь один за другим, и я понял: пора вступать в игру.


Я вышел с Той Стороны, оказавшись у японки за спиной, и легонько похлопал её по плечу. Она крутанулась вокруг себя, как маленький смертоносный вертолёт, но я вовремя присел. Синохара подпрыгнула, уворачиваясь от моей подсечки, но я схватил её за ноги и дёрнул на себя.


В последний момент она успела развернуть клинки, и теперь они торчали из моего живота. Всё было кончено.


Я улыбнулся и схватил её за шею. Её глаза расширились, но я сжал эту тоненькую шейку, надавив на гортань и позвоночник. Раздался тошнотворный хруст, и японка обмякла.


Тем временем Шанталь не теряла времени зря. Очевидно решив оставить вопросы на потом, она побежала к Лэнгу. Он выстрелил сразу из двух стволов, но Шанталь вдруг высоко подпрыгнула — благо, трёхметровые потолки давали такую возможность. Её фигура сложилась в диковинном пируэте, руки взмыли в воздух, словно крылья… События разворачивались с безумной скоростью, и всё же я видел каждый «кадр» этого эффектного представления.


Это должен был быть решающий удар, но белобрысый британец вдруг отпрыгнул в сторону — неожиданно ловко для своего немаленького роста — и выстрелил ещё дважды.


Приземлившись, Шанталь откатилась в сторону, но одна из пуль попала ей чуть ниже левой ключицы, развернув и отбросив к стене. Лэнг прицелился в незадачливого киллера, чтобы добить — и в этот момент его прошили две очереди из замечательных новых Heckler—Koch HK MP7A1 калибра 4.6 мм, с удлинённым магазином на 40 патронов и глушителем.


Выронив «Беретты» из ослабевших рук, он хотел было обернуться и посмотреть на своего убийцу , но силы оставили его, и он грузно упал на пол, как большая тряпичная кукла.


Я выбросил пистолет-пулемёты и опустился на корточки рядом с Шанталь. Щупать пульс было бесполезно — у Созданий его попросту нет.


«Валя, живо ко мне!»


Он вбежал в номер, тонко вскрикнул и, буквально подлетев к Шанталь, схватил её за руку.


— Энергоканал протяни, да поживее, а то она кончится!


Это было единственны м способ ом . Даже если пуля не причинила серьёзного ущерба, порой Созданиям достаточно и этого. Хрупкие они, что и говорить.


В дверях появился перепуганный Сонни. Я приложил палец к губам: мол, ни звука. Но парень уже забыл обо мне и теперь зачарованно следил за Валентином. Собственно говоря, это увидел даже я: в Валиных руках сиял нестерпим о ярким светом шар Чистой Энергии размером с баскетбольный мяч.


Замахнувшись, словно для удара, он влил содержимое Энергосферы в худенькое тело своей любимой. Она вздрогнула и открыла глаза.


Я невольно улыбнулся. Теперь всё в порядке. Ей, конечно, потребуется немного времени, чтобы окончательно прийти в себя, но это уже несложно. Новый энергоканал свяжет этих двоих неразрывной связью, а Шанталь не так-то просто будет навредить, потому что Энергия Вали будет исцелять её и придавать сил.


Всё было кончено, но нам нужно было как-то выбраться отсюда, и эта задача выглядела довольно непростой.


Уйти на Ту Сторону она не может — даже сейчас, после исцеления. Да и Валька поиздержался, ему теперь восстанавливаться надо. Значит, надо что-то придумать.


Я посмотрел в окно. Потом, подумав, извлёк с Той Стороны Шарика.


— Ну что, парень, поможешь? Давай-ка мы отсюда улетим. А?


Шарик меня понял. Он стал раздуваться, словно воздушный шарик, и скоро вырос до размеров небольшого автомобиля. Потоптавшись на месте, он пошевелил «лопатками» и вдруг расправил внушительных размеров крылья. Выглядело это, конечно, странно, но кроме нас голема всё равно никто не увидит, так что беспокоиться было не о чем.


— Сойдёт, малыш, молодец. Теперь открой рот и сделай нам места для пассажиров и инвалидов… Вот так, умница. Сонни, подсади Вальку и Шанталь на задний ряд, а сам залезай вперёд. Я за тобой.

— Что — внутрь?! — парень был в восторге.

— Внутрь, внутрь.

— Классно! Он прямо как Котобус!


Я не стал спрашивать, кто это. Всё равно не пойму.


В последний раз оглядев поле боя, я взошёл на борт своего волшебного корабля. Шарик взмахнул крыльями и, без труда пролетев сквозь стены и потолок, медленно полетел над Москвой, словно крылатый дирижабль.



Пока мы летели, я думал о том, что нам-таки нужен временный штаб в этом Мире. Ведь команда потихоньку растёт, и в квартирке на Ащеуловом уже не укрыться.


К Марине возвращаться тоже не хотелось…


— А вы вообще кто такие?


Ах, ну да. Я и забыл.


— Валентин, ей нужно обновление информационной составляющей.

— А просто так рассказать нельзя? — робко поинтересовался Валя. Похоже, моя идея была ему не по нраву, несмотря на то, что для Созданий это обычная практика.

— Можно, но это будет дольше и труднее. Лучше через инфоканал, тогда она уже через тридцать секунд будет в курсе всех дел.


Мастер Иллюзий вздохнул. Неужто убедил, изумился я. Этакого спорщика, и с одного раза? Просто поразительно.


— Потерпи, моя хорошая, я сейчас всё сделаю, — бормотал Валя. Похоже, девушке это было не по душе, но инфообновление — это быстро и просто.


Он коснулся её лба подушечкой указательного пальца, и вяло брыкающаяся барышня сразу же утихла. Ну вот, теперь тридцать секунд, и…


Всё, что я услышал — это звонкий шлепок пощёчины. А потом она заговорила:


— Подлец! Решил, значит, от меня избавиться? Только из-за того, что я не желала киснуть от скуки в твоей квартирке?! Тоже мне, Создатель! А ну, пусти меня! Сейчас же!

— Та-ак, — протянул я. — А-атставить потасовки! Создание по имени Шанталь Дессанж! Ты знаешь, кто я и для чего я тебя спас?


Вопросы были риторическими, но задать их стоило просто для порядка.


— Знаю, Лорд Гермес.

— Вот и славно. А теперь будь добра оставить разборки на потом. Скажи мне лучше, — я развернулся и внимательно поглядел на девушку. Сердитая, она была дивно хороша собой, — у тебя в номере сколько комнат?

— В «Космосе»? — удивилась Шанталь. — Две. А что?

— А то, что я намерен устроить там временный штаб… Хотя, конечно, две комнаты — это больно. Ладно, мы поселимся вместе с Сантино, а вы вдвоём, как Создатель и его Создание, и просто пара любящих, э-э, Существ. Возражения не принимаются. Вопросы?


Она пожала плечами:


— Да мне всё равно, в сущности.

— Вот и славно. Шарик! — я постучал по матовому боку голема. — Курс на 55°49'20" северной широты и  37°38'50" восточной долготы! Полный вперёд!


Голем неторопливо развернулся и лёг курсом на северо-восток.


— Лететь недолго, — отметил я не без гордости. — Даже при такой скорости минут за 20 доберёмся.

— Шеф, я всё хотел спросить: а что это за звёздочки? — Сонни указал на крохотные голубые огоньки, мерцающие с «потолка» нашего импровизированного транспорта. Я хмыкнул и пожал плечами:

— А шут его знает, если честно. Ты ничего похожего в Поясе Пустоты не видел?

— Кажется, нет… Если только они не были другого цвета, — задумался юноша. — Вообще, иногда мне кажется, что Пустота куда сложнее, чем мы думаем. Иногда мне даже кажется, что она живая…

— А знаешь, Первый как-то говорил о чём-то подобном, — сказал я, закуривая. — Но я никак не могу вспомнить, что именно. Тебя это беспокоит?

— Не то чтобы беспокоит… Просто я подумал: если голем может есть всякий мусор… Кстати, а куда он попадает потом, этот мусор? На Ту Сторону?

— Э-э, да, наверное. Хотя, вероятнее, голем его переваривает: ему ведь тоже нужна Энергия. А в отличие от Существ, подобных нашей Шанталь, при постройке голема редко используется энергоканал «Создание-Создатель», поскольку им хватает очень небольших количеств Энергии, которые они способны получать, переваривая различный мусор — вроде окурков, например…

— Но ведь сейчас Шарик несёт нас четверых, притом на довольно высокой скорости, — продолжал размышлять Сонни. — Не значит ли это, что ему нужна дополнительная Энергия?

— Очень может быть, Сонни, очень может быть… И что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, Герман Сергеевич, точнее, хочу спросить вас вот о чём: а не может ли Шарик попытаться использовать нас в качестве источника Энергии?

— А, я понимаю. Да, теоретически… Звучит вполне логично… Хотя я, например, не чувствую слабости, характерной для повышенных энергопотерь… А ты?

— Нет, шеф…

— Хорошо. Валя, а вы с Шанталь? Валя? Эй, на камчатке! Чего притихли?


И тут мне стало немного не по себе. Я медленно обернулся и увидел, что эти двое лежат в импровизированных «креслах», не подавая признаков жизни!


— Ах ты ж ёрш твою медь! Сонни! Эта сволочь и правда питается! Шарик, скотина! А ну снижайся, живо!


Голем послушно пошёл на посадку.


Никогда ещё я так не нервничал. И как я не подумал, идиотина! На Ту Сторону не повёл, зато посадил в пустотного голема! А ведь это почти одно и то же!!!


Шарик приземлился прямо посреди небольшой улочки.


— Пасть открой, чудище! Сонни, вылазим сразу же и вытаскиваем этих двоих, пока от них ещё что-то осталось!


Голем открыл рот, и мы буквально вывалились на асфальт, утянув за собой Валю и Шанталь. Раздался громкий чавкающий звук: это Шарик сомкнул челюсти.


— Уменьшайся! Быстро! И брысь с глаз моих, энергофаг проклятый!


Шарик обиженно сдулся и беззвучно пропал с лица этого Мира.


— Сонни! Я, кажется, понял, почему их больше никто не использует! — я вытер пот со лба. — Эти твари опасны! Так, не спать! Быстро вливай Энергию в Вальку! Через него свою дозу получит и Шанталь. Я помогу!

— Понял! — крикнул Сонни, на ходу выращивая внушительных размеров Энергосферу. Я приложил руку к остывшему лбу Валентина и закрыл глаза.


А что случилось потом, я не помню.



— Герман Сергеич! Герман Сергеич, вы живы? Ну как же так!..


Я не без труда разлепил веки.


Светлые стены, красные гардины на окне, деревянная мебель и неяркий свет овальной лампы из-под потолка.


— Где я, чёрт побери? И что произошло?..


Язык почти не слушался.


— Герман Сергеич! — это был Сонни, насмерть перепуганный Сонни. — Хвала Радуге, вы очнулись! А то мы уже не знали, что делать, думали посылать за кем-нибудь в Штаб!

— Да что случилось-то?


Я не без труда привёл тело в более-менее вертикальное положение, попутно выяснив, что полулежу на кремовом кожаном диване, — надо сказать, весьма удобном. Прямо передо мной на журнальном столике стояла хрустальная пепельница. Весьма удачно, подумал я, разыскивая по карманам пачку давешнего «Союз-Апполона» и розовую зажигалку.


«Только вот откуда у меня розовая зажигалка, интересно знать?»


— Вы не помните? — Сонни устало опустился в кресло, стоящее чуть поодаль. — После того, как голем высосал почти всю Энергию из Вали и Шанталь, вы посадили его, и потом мы с вами вытащили их прямо у голема изо рта. Похоже, он был не очень этому рад… Вот, а потом вы сказали, чтобы я вливал Энергию в Валю, но сами влили столько… Я в жизни не смог бы столько через себя пропустить! Вы светились, Герман Сергеич! На какой-то момент я просто ослеп от этого света…


Ах вот оно что.


— И что потом? — я с наслаждением затянулся.

— Потом Валя и Шанталь пришли в себя, и мы втроём переправили вас в «Космос». Мы сейчас в апартаментах Шанталь.

— М-мм… — я огляделся. — А что… Неплохие у неё апартаменты… Я-то думал, две комнаты… А тут, по-моему, целая квартира.

— Угу, — Сантино устало кивнул. — Так и есть. Я тоже ошалел, когда увидел.

— Значит, эти двое в порядке?

— В полном. Похоже, вы их снова спасли. Они там… Шанталь заказала ужин в номер, должны скоро привезти. А Валя отправился в душ.

— Всё ясно. Ну что ж, Сонни: думаю, это послужит мне хорошим уроком. Да и тебе, в сущности, тоже. Я ещё спрошу насчёт этих големов у Первого; мне кажется, ему есть что мне рассказать. Меня, видишь ли, немного волнуют эти голубые точки… Такое чувство, будто я их уже где-то когда-то видел, только никак не могу вспомнить, где и когда. Пустота — субстанция непредсказуемая, я мог и бы и раньше об этом подумать. Вообще, если вспомнить, до Первой Войны существовал такой способ перемещения — через Пустотные Порталы, мгновенно перемещавшие в любую точку Истока и окрестностей. Но перед самой Войной Первый почему-то наложил на них запрет… Я думаю, между этими порталами и големами есть какая-то связь… Более того, совсем недавно Первый говорил мне о том, что доказательств существования энергофагов не существует, но мы с тобой, кажется, ухитрились эти самые доказательства обнаружить.


Сонни задумчиво смотрел в окно. В этот момент в гостиную зашла Шанталь. Она улыбнулась мне и, подойдя поближе, уселась во второе кресло:


— Рада, что вы наконец очнулись, Герман Сергеевич. Мы очень за вас волновались.

— Ну-ну, что ты, не стоило… В конце концов, вы едва не погибли по моей вине, так что…

— Спасибо, что вернули мне Вальку.


Она взяла мою руку своей маленькой ладошкой и прикрыла её второй. Я сглотнул.


— Не за что. И вообще, я всё-таки команду собираю. Так что не думай, что для вас начнётся лёгкая жизнь. Времени у нас всё меньше, а Враг всё так же силён.

— Это ничего, мы справимся. Правда, Сонни? — парень кивнул. Похоже, он тоже не смог остаться равнодушным к чарам нашего Третьего Претендента.


Радуга, и о чём я только думаю!


Но тут, на наше счастье, в дверь позвонили, и Шанталь, отпустив мою руку, побежала открывать. До нас доносились только обрывки её фраз.


— Что у вас?.. Да … верно… ужин на четверых. У меня … гости… я сама. Кто оставил?.. Ладно, спасибо. Спасибо…


Мы с Сонни переглянулись. Из ванной вышел Валентин в махровом халате и, вздохнув с облегчением, радостно улыбнулся:


— Герман Сергеич, слава Богу! А то мы здорово перенервничали!

— Чего нервничали-то? — добродушно проворчал я. — Неужели думали, что сил моих не хватит на одного Духа и его Создание? Ха, молодо-зелено. Да я, знаете, сколько народу могу реанимировать? Вам и не снилось.

— И не думали сомневаться, — сказала Шанталь, ввозя в номер столик-тележку с ужином. — Между прочим, вам, я думаю, будет интересно: мне доставили мой гонорар. А значит, сейчас будут звонить.


И точно: в этот же момент на журнальном столике противно заверещал радиотелефон. Шанталь подошла к нему и нажала на кнопку громкой связи.


— Слушаю вас!

— Мадемуазель Дессанж, моё почтение, — проскрипел в трубке искажённый «маской» голос.

— И вам не хворать, господин работодатель, — весело отозвалась Шанталь. — Чем обязана?

— Вы выполнили свою работу, пусть и не совсем так, как нам бы того хотелось. Поэтому вам должны были доставить портфель с вашим вознаграждением…

— Ага, доставили, — кивнула девушка.

— Хорошо. Надеюсь, оно вас не разочарует. Да, и ещё кое-что…

— Вы что-то хотели?

— Мы надеемся на дальнейшее плодотворное сотрудничество, мадемуазель Дессанж.

— О, — Шанталь улыбнулась. — Боюсь, мне придётся вас разочаровать, но нашему сотрудничеству конец.

— Что это значит?

— У меня теперь новый работодатель, — ответила Шанталь, подмигнув мне. Я довольно улыбнулся.

— Я полагаю, мадемуазель Дессанж, вы отдаёте себе отчёт в том, чем это может… — начала было трубка, но Шанталь, не дослушав, нажала на «сброс».

— А главное, гонорар-то, — сказала она с усмешкой, — всего пятьдесят килобаксов. Как-то жидко для члена Палаты Лордов. Короче, не особо прибыльный бизнес, да ещё и без страховки. Придётся с ним завязать. Ну что, Герман Сергеевич, вас это устраивает?

— Вполне, — ответил я, затушивая сигарету. — Только учти: у нас с барышами ещё напряжённее, а о страховке вообще никто не помышляет. Твоя единственная страховка теперь — вон, в халате прохлаждается. Его жизнь, его Энергия — твоя страховка. Пока он полон сил — тебе ничто не грозит, пока его Энергия не иссякла, ты фактически бессмертна. Но если его, скажем, уничтожат, то ты снова станешь не менее уязвимой, чем человек. Если не более. А потому, девочка, в твоих интересах беречь как зеницу ока нашего хрупкого Создателя. Вот такие пироги, понимаешь. Ну да ладно, об этом мы ещё поговорим как-нибудь поподробнее, а пока, друзья-товарищи, со всей ответственностью предлагаю нам с вами приступить к ужину. Возражения не принимаются. Вопросы?


Как и следовало ожидать, вопросов не возникло.



Глава 11.


— Пустотные големы? Голубые огни в Пустоте? Энергофагия? — переспросил Первый. — Знаешь что, Гермес? Я думаю, тебе лучше зайти ко мне прямо сейчас. Если это то, о чём я думаю, вопрос более чем серьёзный.

— Даже так? Ну хорошо, Первый, сейчас зайду, — я ткнул в кнопку «сброса» и вернул радиотелефон на стол. Ребята смотрели на меня настороженно.

— Что-то случилось, Герман Сергеич? — спросил Валя настороженно.

— Пока не знаю, но думаю, что скоро выясню. А вы пока отдыхайте, что ли. Скоро наше путешествие продолжится. У нас осталось ещё как минимум трое Претендентов, включая того парня из Пушкино, о котором ты мне говорил.

— Это вы про Димку? Художника? — удивилась Шанталь. Валентин кивнул:

— Да. Я подумал, Герману Сергеичу стоит с ним поговорить. Возможно, он тот, кто нам нужен.

— Ну да, может быть, — задумчиво протянула девушка.


Дальше я слушать не стал. Подошёл к двери в ванную, открыл её и шагнул в черноту открывшегося проёма.



— То, что ты мне рассказал, очень важно, — без предисловий начал Первый. — И, что интересно, если бы не Сонни, которому пришла в голову идея создать голема, мы бы сейчас об этом не говорили. А ведь это определяющий момент. Словом, я рад, что всё сложилось именно так. Рад, что ты сообщил мне обо всём этом до того, как события приняли угрожающий оборот.

— Да будет тебе страху нагонять. В чём дело-то? — я поудобнее устроился в кубокресле.

— В Пустотных Порталах. Ты был совершенно прав, когда вспомнил о них в связи с големами, потому что эти явления действительно имеют одну и ту же природу. А ведь это очевидно: и те, и другие являются порождениями Пустоты, проще говоря — Мира Духов, нашего Мира. Однако мы слишком мало знаем даже о своём собственном Мире. Когда-то я занимался исследованиями этих явлений и Пустоты в целом. Это было задолго до Первой Войны и даже Раскола. К сожалению, Первая Война не позволила мне закончить эти исследования… Но я успел выяснить, что природа Пустотных Сущностей отнюдь не безопасна. Мы с моим ассистентом долгое время наблюдали за Пустотными Порталами и пришли к выводу, что они ослабляют концентрацию Духа, который ими пользуется. А ведь ты помнишь: для того, чтобы использовать Пустотный Портал, необходимо всё время концентрироваться на его состоянии и на точках входа-выхода. Известны случаи, когда Порталы самопроизвольно схлопывались. То же касается и големов: если бы Сонни не заподозрил неладное, голем, усвоив Энергию Вали, мог бы взяться за вас, потому что полёт требовал высоких энергозатрат. Ты был неосторожен и поставил под угрозу жизнь своих подопечных. Тебя извиняет только то, что ты ничего не знал о свойствах големов.

— Потому что кое-кто мне ничего о них не рассказывал, — вяло огрызнулся я. Формально Первый был прав, конечно же. Но только формально.

— Да, это почти так. Дело в том, что однажды я всё-таки рассказывал тебе кое-что. Но это было в самом начале Второй Войны, и, учитывая твои провалы в памяти, неудивительно, что ты не помнишь о нашем разговоре. Речь шла о первом Искажённом…

— А при чём тут Искажённый? — насторожился я. Первый невесело усмехнулся:

— А что такое Искажённый, как по-твоему?

— Э-э… Дух или Существо, заражённое паразитом неизвестного происхождения?

— Официально — да, — кивнул Первый. — Но не только потому, что так написано в Кодексе. Настоящая причина в том, что ни один из наших учёных не в состоянии объяснить природу этого явления. Теории существуют… Недоказанные теории, конечно же, и тем не менее. Вот скажи мне: что такое Пустота?

— Это Мир Духов.

— Да, но что такое Мир Духов? Что такое Пустота?

— Э-э, как же там было? «Пустота — это зона наименьшей концентрации радужного вещества Истока», — процитировал я строчки из Кодекса. Первый хихикнул:

— Молодец! Садись, пять. Кодекс ты помнишь, но, Гермес, ты не можешь не сознавать, но Кодекс — это не истина в последней инстанции…

— И от кого я это слышу, — я покачал головой. — От Духа, который сам утвердил Кодекс, как свод истин в последней инстанции.

— Мне не нужны были лишние вопросы, Второй, и тебе это отлично известно, — огрызнулся Первый. — Кроме того, что я за Великий Магистр, если мне могу дать ответы на все вопросы? А я не могу их дать. И никто не может! Но тогда, во времена Раскола, и перед Первой Войной, вопрос непререкаемости моего авторитета, как Вождя, был куда важнее, чем знания. Ладно, речь сейчас не об этом. Возвращаясь к моему вопросу… Вот, ты привёл эту цитату — о радужном веществе. Вслушайся в неё: что не так? Подумай вот о чём, Гермес: мы, Духи, были порождены Истоком в начале времён. Но — вот парадокс! — не можем жить в нём постоянно! Люди — могут, как и остальные расы Истока. Младшие Духи и Кошки, то есть Духи Четвёртой Касты и ниже, могут находиться там куда дольше, чем мы. А мы, истинные дети Истока, вынуждены жить на его обочине! Да, в этой самой «зоне наименьшей концентрации радужного вещества»! Вдумайся, это же немыслимо! Немыслимо — но факт. Теперь дальше. Пустота — это не просто «зона наименьшей концентрации», и так далее. Теоретически, в Мире Духов Истоку нет места точно так же, как и нет места Пустоте в Мирах Радуги. И тем не менее, как все мы знаем, есть и первое во втором, и второе в первом. В Истоке есть Пояс Пустоты, позволяющий Духам перемещаться по Мирам; но в то же время в Пустоте есть, если угодно, «Пояс Радуги»! И именно благодаря ему Мир Духов существует не как вывернутый наизнанку голем, а как пространство, в котором мы можем жить! Мы не растворяемся в Истоке — но и Пустота не превращает нас в безжизненные фрагменты Изначальных Структур. А ведь есть ещё и Межмирье, о котором мы вообще ничего не знаем, кроме нескольких робких теорий, которые, вероятно, никогда не будут доказаны!


Первый замолчал. А я думал: хорошо, пусть так. Но тогда почему же мы так долго воевали, вместо того, чтобы изучать Мир, в котором нам выпало жить?


Я задавал ему подобные вопросы и раньше. Я спрашивал у него об этом после Первой Войны, когда мы, Духи, вдруг поняли, что значит Война. Что значит стать Падшим. Что значит потерять волю, а за волей и разум, и самое себя, стать всего лишь слугой, — или же слиться с Истоком, словно и не существовал никогда.


Помню, тогда я пришёл к нему и долго говорил, говорил обо всём этом… Он молчал, он слушал. Я говорил ему об ужасах Падения, о том, как едва не пал сам, о том, что между нами не должно быть вражды, ибо все мы Духи, даже если назвались Радугой и Тенью… Я долго говорил, обвинял его, ругал себя, горевал о Падших… Он молчал. Тогда я спросил: если у тебя будет повод начать ещё одну Войну, ты сделаешь это?


И он ответил: да, сделаю.


Больше я его ни о чём не спрашивал. Я ушёл, и долго скитался по Мирам, пытаясь убежать от этого кошмара, этой катастрофической несправедливости, этого… уродства… Я ушёл — потому что у меня было только два варианта. Я мог уйти к Изгоям (которые тогда ещё не звались Демонами) и жить с ними в резервации. Не воевать — но потерять всё, даже собственный номер! А ещё я мог стать Мироходцем, выбрать стезю вольного Исследователя. Это был путь бесстрашных. Можно было выбрать жизнь бесправного Изгоя в безопасной резервации, а можно было уйти в Мироходцы и сохранить все свои привилегии, — если выживешь, конечно.


Так что я выбрал второй вариант. Пожалуй, я был слишком горд для того, чтобы стать Изгоем.


Мне повезло. Я много странствовал, но мне удалось выжить. А потом я вернулся, и Орден Радуги жил в мире — до тех пор, пока не родился первый Искажённый и не повёл за собой Воинов Тени. До тех пор, пока не началась Вторая Война. Тогда Первый сказал мне: вот видишь, Гермес? Не я начал эту Войну. Но я не могу не ответить на брошенный вызов.


Мне нечего было ему возразить… Впрочем, я уже тогда понимал, что не смогу остаться, что уйду снова, как только эта Война закончится. Так оно и вышло, так я и оказался в Мире людей…


— Ну всё, довольно предаваться воспоминаниям, — Первый раздосадовано махнул рукавом. — Сосредоточься на теме нашего разговора. Итак, подводя некий промежуточный итог, можно сказать, что Вселенная тройственна. Ты знаешь о Трёх Субстанциях — Информации, Энергии и Любви. Это основы Созидания. Так вот. Незадолго до Первой Войны была выдвинута одна невнятная теория, согласно которой каждой Субстанции соответствует свой Мир. Якобы Исток — это Информация, Мир Духов — Энергия, а Межмирье, как самое труднопостижимое, соответствует Любви. Как видишь, здесь очень много несвязностей. Например: почему Исток — это Информация, а не, скажем, Энергия? Ведь, насколько нам известно, Энергия разрушенных Созданий возвращается не куда-нибудь, а в Исток. Но, видимо, на случай подобных вопросов автор теории постулировал мысль о Триединстве Субстанций — а значит, и Миров. Именно поэтому, говорил он, в Мирах Радуги есть Пояс Пустоты, а в Мире Духов — частицы Радуги. По этой же причине Межмирье предполагается пригодным для обитания, несмотря на свою нестабильность… Ты следишь за моей мыслью?

— Поспеваю, пусть и не без труда. И всё же при чём тут големы? И тем более Искажённый?!

— Да, это важный момент, — Первый довольно кивнул, а я подумал: тебе бы не Великим Магистром быть, а наставником у молодых. У тебя к этому талант. В ответ на мои мысли Первый только покачал головой и продолжил: — Если Потусторонье — это, условно, Пустота плюс радужное вещество, а Мир, например, людей — это Исток плюс Пояс Пустоты, то големы, по идее, не должны представлять для нас опасности, как и Пустотные Порталы, ведь они — часть нашего Мира! Мира, который хотя и не породил нас, но дал нам приют. Если мы живём здесь и чувствуем себя в безопасности, почему големы и Пустотные Порталы могут быть опасны?

— И почему же?

— А головой подумать? — съехидничал Первый. — Ладно уж, сам расскажу. К тому же, здесь в игру вступает Искажённый. Где-то после Второй Войны… Словом, когда я вернулся к исследованиям, меня в первую очередь интересовал, конечно же, Искажённый. Что он такое? Да, официально Искажённый был определён как Дух, заражённый паразитом. Но если серьёзно — что это за паразит такой и откуда он взялся? И почему мы не сталкивались с подобным раньше? Мне стало известно о Культе Истинной Тени, который и породил Искажённого. В конце концов, врага нужно знать в лицо — поэтому я лично отправился к их храму. Он, впрочем, оказался пуст: очевидно, жрецов предупредили. Жаль, я так хотел заполучить хотя бы одного для своих исследований… Ну да неважно. Во всяком случае, я мог спокойно осмотреть храм. По большому счёту, смотреть-то там было не на что: само здание было заурядной копией миролюдского храма античных времён. Куда интереснее были внутренние врата: они находились в сердце храма, за алтарём, и, очевидно, имели сакральное значение для жрецов Культа. Смешно сказать, но я едва не потерпел фиаско. Дело в том, что врата оказались запечатаны, притом язык охранных надписей был мне неизвестен. Я провёл там много условных дней, но так и не смог расшифровать эти фразы. Однако по непонятной мне причине, кажется, на шестой условный день врата совершенно неожиданно распахнулись сами собой.

— Так-таки сами собой? — усомнился я.

— Именно так. Безусловно, я тоже заподозрил вторжение, но даже Созерцание Изначального не выявило наличие Духов или Существ в пределах досягаемости.

— Ну а что врата?

— О, это было… любопытно. Когда они открылись, я обнаружил за ними — знаешь, что?

— Что?

— Ничего.

— То есть? — на секунду мне показалось, что Первый просто издевается, но он был серьёзен.

— То есть ничего. Пустоту.

— В смысле, за вратами ничего не было?

— А вот и нет! — воскликнул Первый. — За вратами была Пустота! Но мне понятно твоё недоумение. Вообрази: та Пустота, которую я обнаружил за вратами, не содержала в себе радужного вещества! Это был экстракт, чистая Пустота без примесей, если можно так выразиться! А знаешь, как я это понял?

— И как же?

— Я ведь Созерцал, Гермес. Я Созерцал, и та Пустота, что пряталась за вратами, структурно отличалась от привычной мне картины нашего Мира. Если бы ты умел Созерцать Изначальные Структуры, ты бы меня понял. Если ты, подобно Рихарду, видишь Изначальное постоянно, ты никогда не перепутаешь радужное вещество с пустотным. Даже сливаясь, они всё равно отличаются друг от друга. Это не объяснить, это можно только увидеть.

— Ладно, пусть так. Ты в очередной раз доказал мне мою ущербность. Может, теперь продолжишь?


Первый фыркнул:


— Можно подумать, мне делать больше нечего, кроме как доказывать твою ущербность. Ты лучше слушай. Итак, я смотрел на Пустоту за вратами… и знаешь, временами мне казалось, что она тоже смотрит на меня. В общем, какое-то время мы смотрели друг на друга, а потом вдруг открылся Портал.

— Пустотный?

— Точно! Пустотный Портал — там, за этими вратами, да ещё и самостоятельный! Ну где, нет, ты мне скажи, где ты видел, чтобы Пустотные Порталы открывались сами собой?! Вот и я не видел. Эта Пустота, чем бы она ни была, осознавала происходящее. Понимаешь?! Пустота осознавала, она была разумна! Я мигом припомнил своего ассистента, который перед Первой Войной сообщил мне о том, что, по его наблюдениям, Пустота может иметь некий квазиразум. Я тогда особо не вслушивался, для меня важнее было запретить Порталы. Но теперь я вспомнил его слова. И подумал: а что, если наш Мир — такой привычный, даже обыденный — совсем не то, чем мы его полагаем? Мы научились им пользоваться, жить в нём — но до сих пор не знаем, как он относится к нам, чем он нас считает! Кто мы для него? Может, пища?..


Звучало несколько макабрически. А Первый продолжал:


— Быть может, именно радужное вещество не даёт ему сделать с нами то же, что твой голем сделал с Валей и Шанталь?

— Но ведь в големе было радужное вещество, — смущённо пробормотал я. В подобное трудно было поверить.

— Да, но ты увеличил голема! Что если он прирос пустотным веществом, а, скажем так, концентрация радужного осталась той же? Теоретически такое возможно! И это наводит на вполне определённые мысли!

— Признаться, меня это не наводит ни на какие мысли, кроме той, что больше этого голема я не вызову и остальным не позволю.


Первый досадливо отмахнулся:


— Когда голем маленький, опасности нет. Когда ты контролируешь голема — опасности нет, если только ты не замечал за ним попыток ослабить твою концентрацию. А, ну конечно же! Я чуть не забыл! Пустотный Портал, который открылся за вратами — знаешь, почему я об этом вспомнил?

— Почему?

— Потому что в нём, внутри, были те самые «голубые огни», о которых ты упомянул. Я не знаю, чем они могут быть. Но тогда я тоже их видел. Этот Портал… Он был похож на огромную круглую пасть, или что-то в этом роде, а эти огоньки были словно глаза тех, кто скрывался в этой тьме. Я пытался посмотреть на них, как на Изначальные Структуры, но не увидел ничего нового, ничего, кроме этой «очищенной» Пустоты.

— А что было потом? Ты шагнул туда? Ну, в Портал?

— Послушай, Гермес, я что — похож на идиота? Если перед тобой открывается пасть, в которой призывно мерцают огоньки — ты туда шагнёшь? Вот и я не стал. Но выводы сделал. Итак: чем бы ни была Пустота, она далеко не так проста. Она — нечто большее, чем пространство, чем наш Мир; возможно, она «живая»! И, вероятно, только радужное вещество сдерживает её от тотального геноцида Духов.

— Звучит не очень. Ну а что тогда Искажённый?

— А? — Первый, похоже, сбился с мысли. — Что? А, ну конечно! Искажённый! Подумай сам. Жрецы Культа практикуют некое таинство, называемое Причастием Истинной Тени. Каково, а? Думаю, я едва ли ошибусь, предположив, что чистая Пустота и есть Истинная Тень. Не хилая псевдоидеология Пантеона, — потому что Духи есть Духи, дети Истока, — но Изначальная Пустота, первичная. Тогда как, по-твоему, может проходить это Причастие, если нам известно, что за вратами скрыт Портал?

— Они заходят туда… — прошептал я, озарённый неожиданной и страшной догадкой. Первый кивнул:

— Точно. Они заходят туда — и Портал закрывается. Они добровольно «скармливают» себя этой первичной Пустоте, приносят себя ей в жертву. Что происходит потом — мы можем только догадываться. Но очевидно, что Искажённый — это Дух, вошедший в Портал и превращённый им в нечто… иное. Извращённый, Осквернённый Дух. Я не помню, я тогда об этом не думал, но, как вариант, Искажённый — это Дух, оторванный от Радуги, лишённый радужного вещества, Антидух. Именно поэтому он иммунен к атакам обычных Духов. Выходит, я не зря запретил Пустотные Порталы: потенциально каждый такой Портал может породить Искажённого, если сумеет рассеять концентрацию воли Духа и схлопнуться. А исходя из твоего случая, то же касается и големов. Энергофагия — это явно не всё, но это важно. Знаешь, почему твой голем ограничился только высасыванием вашей Энергии? Вас было слишком много, вот что я думаю. Впрочем, я не исключаю и такого варианта: поглотив всю вашу Энергию, он мог бы схлопнуться, и в Мирах Радуги стало бы на четыре Искажённых больше. Конечно, это только гипотеза; возможно, големы на такое не способны. Я не могу ни подтвердить это, ни опровергнуть. Мы могли бы дать твоему голему кого-нибудь сожрать, но мне, к сожалению, совершенно не нужен второй Искажённый. Да и тебе, думаю тоже.

— Это уж точно, мне и одного хватает… Чёрт подери, а! — воскликнул я в сердцах. — Это же бред какой-то, дикость! Знаешь, вот что ни говори, а человеком жить как-то попроще было, несмотря ни на что.

— Охотно верю, — отозвался Первый. — Но что поделать? Ты — это ты, Второй Дух Мироздания по имени Гермес, по прозванию Несокрушимый, Дух-Воин и первый Паладин Радуги, и так далее, и тому подобное. Изволь соответствовать… Лично меня куда больше волнует вопрос о том, как можно победить Искажённого. Знаешь, что странно?

— Да тут, по-моему, всё странно, — проворчал я.

— Не-ет, ты не понял. Я вот о чём: почему твой голем, даже опустошив Валю вместе с Шанталь, продолжал тебя слушаться?

— Потому что я его создал?

— Ай, да ладно! — Первый рассмеялся. — Неужели ты всерьёз полагаешь, что Пустотное Создание будет уважать тебя за то, что ты слепил его из кусочков? Помнится, чудовище Франкенштейна тоже не особенно уважительно отнеслось к своему создателю.

— Равно как и создатель к чудовищу, если мне не изменяет память, — заметил я не без иронии, но сразу же осёкся. Я ведь тоже не слишком ласково относился к Шарику. Если вдуматься, голем был для меня всего лишь… големом. Искусственным слугой, призванным поглощать сигаретный дым и мусор. Возможно, он не был в восторге от своего «предназначения».

— С другой стороны, — продолжал Первый, — вопрос скорее в трудностях взаимопонимания. Но важнее вот что: сама Шанталь, по сути, тот же голем. Ведь что такое Создание? Точнее, из чего оно создаётся? Да, три Субстанции, всё верно. Но основой всё равно служит пустотное вещество. Отличие Высших Созданий, таких как Шанталь, от пустотных големов в том, что они содержат куда более высокий процент радужного вещества, а также третью Субстанцию — назовём её икс-вещество. Это очень важно. Можно предположить, что пустотный голем — двусоставное Создание, то есть созданное из пустотного и радужного веществ, а иск-веществом там и не пахнет. Казалось бы, зачем тебе вкладывать Любовь в создание голема, предназначенного для поедания мусора? Однако даже голодный, голем продолжал тебя слушаться, а это может говорить о том, что икс-вещество в его составе всё-таки было. Подумай: между вами, похоже, существовала некая приязнь, как если бы голем был чем-то вроде твоего домашнего животного. Ты ведь ему и имя дал, да?

— Откуда ты знаешь? — удивился я, и Первый громогласно расхохотался:

— Как я и думал! Да брось, Гермес, я ведь знаю тебя с начала Мироздания, как облупленного знаю! Тоже мне, тайна двух океанов… Так, о чём это я? А, ну да. Итак, наличие в големе икс-вещества может косвенно подтверждать теорию о Триединстве Субстанций. Но в любом правиле должно быть исключение — в случае с Искажённым картина выглядит иначе. Вспомни: что есть главная движущая сила Искажённого?


А ведь точно, подумал я.


— Ненависть.

— Верно, ненависть. Мы не знаем, чья это ненависть, но можем предположить, что именно она вытравляет икс-вещество из Искажённого. Назовём её, условно, игрек-веществом. Я предполагаю, что там, откуда приходит Искажённый, это вещество заменяет и икс-вещество, и радужное вещество… Конечно, это всё домыслы и предположения, но ведь и нам нужно на что-то опираться. Мы, видишь ли, почти ничего не знаем о Враге. Вот, скажем, голем. Ты создаёшь его своей волей, так? Так. Тогда чья воля создаёт Искажённого? Воля Духа, вошедшего в Портал? Почему-то мне кажется, что это весьма и весьма маловероятно. Жрецы приносят себя в жертву добровольно, да. Но я всё же думаю, что там, в Портале, есть и другая воля, чужая воля. Воля того или тех, кто так сильно нас ненавидит, что является источником игрек-вещества — Ненависти. Так что Искажённый — это не только Антидух. В определённом смысле это ещё и Антиголем, Антисоздание.


Он замолчал, по-видимому, обдумывая всё это. Меня тоже одолела задумчивость, но мои мысли были немного иного толка.


Кто это, думал я, кто живёт в этих Порталах? Откуда они взялись? И за что они нас так ненавидят?


Это было странное чувство, похожее на дежавю. Казалось, когда-то давно я уже слышал что-то о разумной Пустоте. Но когда? И что? И почему я не могу этого вспомнить? Возможно, это было во времена моего раннего Мироходчества. Может быть, я знал тех, кто смотрит на нас из Пустотных Порталов?


— А кому принадлежала гипотеза о Триединстве Субстанций?

— М? — Первый вынырнул из своих дум. — Ах, это. Онииру, моему ассистенту. Толковый был парень, в принципе.

— А что с ним стало? Пал?

— Хуже. Он ушёл к Изгоям. И этого я ему простить не смог. Он был учёным, но испугался и примкнул к этим пацифистам, предав всё, что было ему дорого.

— Стал Демоном, значит? Любопытно… Ну хорошо. Предположим, всё так, как ты сказал. Вещества,големы, Создания, и всё такое. Но с Искажённым-то что делать? По-моему, твои размышления не особо приблизили нас к ответу на этот вопрос.

— Я думаю над этим, — рассеянно пробормотал Первый. — Вообще, смысл кажется простым. То есть как: до недавнего времени я думал, что энергофаги — это вымысел. Но теперь мы с тобой знаем, что они более чем реальны. Более того: Искажённый почти наверняка энергофаг. Почему я так думаю? Потому что Архистратиг аккумулировал колоссальное количество Энергии! А что, если Искажённый просто не смог переварить такое количество? И потому взорвался. Но и сам Архистратиг, похоже, недалеко ушёл от своего противника: он не смог сохранить целостность после того, как собрал и пропустил через себя столько Энергии. Ведь если теория Ониира верна, Энергия имеет пустотную природу, она же пустотное вещество! Другое дело, что Архистратиг был Ангелом, а что мы знаем об Ангелах? Хрен да маленько, образно выражаясь.


Я промолчал.


— Не знаю, — Первый развёл руками. — Здесь всё равно остаётся слишком много вопросов. Например: если всё так, почему Искажённый не смог усвоить Энергию Архистратига? Из-за перенасыщения, превышения некоей критической массы, которое и повлекло за собой взрыв? Или потому что в ней было радужное вещество и, зная Ангелов, наверняка икс-вещество? А может, виноват не столько Архистратиг, сколько его симбионт? Словом, пока что я не могу сказать ничего определённого по этому поводу. Но идею с перенасыщением стоит взять на заметку. Собственно говоря, я уже давно о ней думаю… Впрочем, я надеюсь на твоих ребят. Если наша с тобой теория верна, то их человеческая составляющая сделает Искажённого уязвимым к их атакам. И, как знать, возможно, он настолько живуч именно из-за своего иммунитета. Возможно, если лишить его иммунитета, Искажённый долго не протянет. Это было бы здорово, что и говорить… Кроме того, у нас есть Сонни и Рихард, я в первую очередь ставлю на них, как на самых… удивительных. Но я могу и ошибиться…

— Я хотел позвать Габриэль… — тихо сказал я. Первый оживился:

— Потомок Архистратига? Отлично! Да и потом, если вспомнить, во Второй Войне она показала себя могучим Воином! Она, конечно, не Архангел, но…

— …но мне бы не хотелось рисковать её жизнью, — закончил я. Первый страдальчески сморщился:

— Да понимаю я, понимаю! Не дурак… Хотя Ангелам в этом смысле проще, они ведь не умирают полностью. Даже если она погибнет, то довольно быстро переродится в своего потомка.

— Так мне, видишь ли, не нужен потомок. Мне нужна Габриэль.

— Скажи-ите на милость! — Первый всплеснул руками. — Габриэль ему нужна! Где ты раньше был, а? Всё это время? Я вообще не знаю, как она отреагирует на этакое явление Гермеса народу. Я бы на её месте тебя и слушать не стал.

— Ты ничего не знаешь, Первый, так что не говори. И потом, она — не ты. Она не такая, как мы. Она куда лучше нас…

— Ну коне-ечно… Ладно! Каковы твои дальнейшие планы?

— Валентин рассказал об одном своём знакомом… Сказал, что мне стоит на него взглянуть. Кроме того, та девочка, которую курирует Рипли.

— Алистерова подопечная? Ну да, помню. Необычный ребёнок. Это должно быть интересно, — кивнул Первый. — Мы ведь только примерно догадываемся о её потенциале, потому что она живая, она не Дух, и сюда попасть не может. Алистер вроде упоминал, что она полиморф, но я не вникал: у них там, в Исследовательском, свои спецы. Хорошо. А потом, значит, Габриэль?

— Вроде того.

— И больше никого? — Первый поглядел на меня с надеждой. Вот ведь начальство, а, подумал я. Сам бы и занимался поисками, а то как командовать, так все чатлане.

— Исходя из наших с тобой расчётов, этого должно хватить. Тем более к команде присоединится Рихард, ну и я.

— Может, Алистера возьмёшь? — спросил Великий Магистр, но увидев, как изменилось выражение моего лица, поспешил исправиться: — Ладно-ладно, забудь.

— В услугах Рипли, как Воина Радуги, я не нуждаюсь, — холодно отчеканил я.


Первый тяжко вздохнул:


— Когда-нибудь, Гермес, твоя гордость тебя погубит, вот попомни мои слова. Ты неуживчив, но если дело касается Духов, или Кошек, Ангелов, даже этих несчастных Изгоев-Демонов, — тебе придётся с ними работать, хочешь ты этого или нет. Сам подумай: а если Третья Война? Полноценная, долгая, выматывающая? Да мало ли что! Ты же Лорд-Командующий! Притом единственный: Третий мается невесть где.

— Поверь, Первый: отдавать им приказы, как солдатам, куда проще, чем общаться с ними, как с товарищами или просто Младшими.

— М-да. Ладно, Радуга с тобой, Гермес. Какие-нибудь пожелания будут?

— А, точно! — я щёлкнул пальцами. — Нам нужна машина с шофёром, лучше неброская, но вместительная. Нам ведь и в Пушкино надо попасть, и в Мытищи, и в Москве ту девочку отыскать. Да и временный штаб неплохо было бы заиметь. Народу всё больше, даже выспаться порой негде. В «Космосе» у Шанталь мы долго прожить не сможем, дорого там у неё, знаешь ли. Ещё мне нужен сотовый, а лучше денег дай. Я-то на мели, с ревоплощения, даже на сигареты приходится у Сонни стрелять!


Первый расхохотался — мелко, дробно.


— Так тебе и надо! Вот и гордыню поумеришь. Впрочем, ладно: ситуация нынче не такая, чтобы твоим воспитанием заниматься. Будут тебе и машина, и деньги. Насчёт штаба надо подумать, куда вас таких красивых определить… Хм, кстати. Смерть у нас нынче квартирует у одного, э-э, паренька…

— У паренька? Смерть? — поразился я. Первый как-то неопределённо пожал плечами:

— Да там любой Изгой ногу сломит. Кстати, Вертиго там тоже часто бывает. И это как раз по дороге… У паренька этого там дом — частный, двухэтажный. Второй этаж, правда, без отопления, но сейчас лето, так что выживете. Там же обретается и знакомая тебе Кошка, Ват-У.

— Вот так компания! — я аж присвистнул. — Смерть, Вертиго и Ват-У! И все у какого-то пацана?!

— Он не то чтобы «какой-то пацан», он Объект наблюдения. Вроде той девочки, которую курирует Алистер.

— А, ясно. Хотя нет, ни черта не ясно. А кто его куратор?

— Вообще-то Кошка, — как-то неохотно отозвался Первый. — Но из-за своей частичной занятости в Штабе её иногда подменяют…

— Что — Смерть подменяет?! — ошалел я. — Или Глава Резервации?!

— Ну-у, — протянул Великий Магистр. — Они вроде как друзья или что-то подобное…

— У меня просто слов нет. А кто он такой, этот парень-то, что умудрился со Смертью подружиться? И с Вертиго! С этим товарищем общий язык найти в принципе трудновато.

— Это тебе трудновато, а вот парню нашему оказалось очень даже просто. А что касается того, кто он… Скажем так: этого мы не знаем.

— Что значит «не знаем»? Он не человек?

— Нет, хотя живёт среди людей. Не человек, не Дух, не Изгой, не Ангел, не Спектрал… И не Кот, ясное дело. Этот парень, видишь ли, не попадает ни под одно определение, и мы до сих пор не знаем, кто он такой. Загадка природы.

— О-бал-деть. А сам себя он классифицировать не может? — это уже было как-то… чересчур, что ли.

— Не может. У него что-то вроде амнезии. Всё, что нам известно — он бессмертный…

— А-а, вот оно что! — я хлопнул себя по колену. — Так бы и сказал. А кто ему аморф дал?


Первый загадочно улыбнулся:


— А никто. И он не аморф. Мы за ним давненько наблюдаем, — точнее, Ват-У наблюдает. Никто его не инициировал, никто никаких знаний ему не давал. Словом, этот парень — ходячий нонсенс с парадоксом пополам…


Да что ж это за ерунда такая?!


— Ладно, предположим. И что, никаких идей? А в Проекте его задействовать не получится?

— Нет, и ещё раз нет. Идеи мы уже исчерпали, это раз. И два: для Проекта он не подходит, ибо у него нет ровным счётом никаких способностей, кроме парочки очень странных…

— Так на безрыбье и рак рыба!

— Нет, Гермес, ничего не выйдет, я же сказал. Единственная его стабильная способность — это бессмертие, хотя это не способность, а, скорее, характеристика. Что касается способностей, то они работают исключительно в Межмирье, — кротко сообщил Первый.


Будь я Смертью, вставлял бы сейчас челюсть на законное место.


— В Межмирье?..

— В Межмирье.

— И я об этом ничего не знаю?

— А когда бы ты знал, если тридцать лет коптил небо человеком в Мире людей?

— Ну хорошо. А имя-то у него есть, у этого вашего… парадокса?

— Нет. Но у него есть нечто вроде, э-э, прозвища. Точнее, двух. Смерть и остальные зовут его «Мо» и «Писатель».


Я помотал головой.


— Так, ясно. Я всё понял. Эта тема не для меня, меня в неё всё равно не посвящали, а проект, судя по всему, давний. Так что вопросов больше задавать не стану. Мо так Мо. Главное, чтобы у него комнаты нашлись свободные.

— Целый дом свободных комнат, выбирай какую хочешь, — ответил Первый, как мне показалось, с облегчением. Похоже, мои расспросы дались ему не без труда. Но почему? Что-то странное тут творится, подумал я, а Первый продолжил: — К обществу Смерти, Вертиго и Ват-У, правда, придётся привыкнуть. Хотя они там не всегда, у них же работа есть. Чаще остальных там живёт Ват-У. А так как вы с ней знакомы, то, думаю, особых проблем возникнуть не должно.

— Ещё что-нибудь, что я должен знать? — скептически поинтересовался я, но Первый покачал головой и спросил:

— А у тебя? Данные, вопросы, предложения?

— Да нет… Хотя знаешь, кое-что всё-таки есть. Ты мне водителем определи Кошку-диспетчера по имени Пуш-А. Она мне понравилась. Умница, умеет угадать пожелание до того, как ей его озвучишь.

— Это можно, — кивнул Первый. — Значит, это всё? Деньги, машина, штаб и Кошка?

— Вроде бы всё.

— Понятно. Хорошо, Гермес, в таком случае я тебя больше не задерживаю. Возвращайся к ребятам, отдохни немного. А где-нибудь через полчаса по миролюдскому будет тебе машина и всё остальное.

— Вас понял. Если будут какие-то мысли по Искажённому, ты меня зови, хорошо? А то я как-то по-идиотски себя чувствую, да и ребятам ничего объяснить не могу.

— А… Конечно, Гермес, — Первый благожелательно улыбнулся. — Сообщу, если до чего-нибудь  додумаюсь. А теперь ступай.

— Слушаюсь, Милорд!


Я браво откозырнул, потом развернулся на сто восемьдесят градусов и, распахнув дверь, вывалился в номер «Космоса».



— О, шеф! — обрадованно воскликнул Сонни. — А мы уже соскучиться успели. Вы что-то долго на этот раз. Что-то серьёзное?


Я кивнул:


— Вроде того. Но у меня хорошие новости, ребята! У нас будет автомобиль с шофёром и штаб! А ещё у меня будут деньги, а значит, сигареты и выпивка! Хотя это вас уже не касается!

— Ох, шеф… — Валя покачал головой. Шанталь, впрочем, улыбнулась: похоже, она ничего не имела против моих привычек. Я даже обрадовался:

— Вот, Валентин, бери пример со своей девушки! И ты, Сантино, тоже. Она единственная, кто меня не осуждает. А вы? Чисто два Великих Инквизитора в миниатюре! Ну нельзя же так! Вы лучше послушайте! Первый подселил нас в дом к какому-то чудному парню! Говорит, мол, тот бессмертный и вообще невесть кто или что такое. А кураторами у него Белая Королевская Кошка по имени Ват-У, — Валя, ты должен её помнить (Валентин кивнул), — а ещё Смерть и Вертиго, он же нынешний Глава Преисподней Резервации! Впрочем, вам, думаю, это ничего не говорит.

— Я слышал, этот Вертиго из бывших Ангелов. Что с ним случилось? Почему вдруг такая перемена? — спросил Валя. Я пожал плечами:

— Вроде бы кому-то не потрафил из начальства, в смысле, в Престоле, причём серьёзно. Вот его и турнули. Лишили Крыльев, имени, всего. Наши долго не знали, что с ним делать, а потом определили его в Резервацию: у них там как раз старый вождь помер.

— А что, Демоны умирают? — удивился Сонни.

— Ещё как! Живут, правда, долго — по миролюдским меркам, конечно, — до двадцати тысяч лет. А уж старик Денница вообще все сроки пережил, он же из Перворождённых! Вот и помер. Вроде бы Вертиго гарантировал Первому, что в случае Третьей Войны Изгои станут сражаться на нашей стороне, так что наш Великий его в Резервацию Главой и поставил. Изгои и во Второй воевали, но теперь, после смерти Денницы, с которым был заключён прошлый договор, могли взбунтоваться. Вот Первый и подстраховался.

— Понятно, — задумчиво кивнул Валентин. — А Смерть?

— А что — Смерть?

— А она кто?

— В каком смысле?

— Ну, я имею в виду, она Дух?

— Нет, не Дух, — я пожал плечами. Несмотря на то, что существование Смерти является ещё одной загадкой, кое-какие идеи у меня есть. Однако я никогда их не озвучивал и едва ли озвучу.

— А кто тогда?

— Думаю, Существо. У неё специфическая роль в обществе, так сказать; видимо поэтому она ни на кого не похожа. А вообще, если захочешь, можешь рискнуть спросить её об этом сам, — я хищно ухмыльнулся, но Валя юмора не оценил.

— Да ну, Радуга с ней. Меньше знаю, крепче сплю.

— Мудро с твоей стороны, юноша, весьма мудро. Эх! Шанталь, у тебя случайно нет чего-нибудь, — я выразительно щёлкнул пальцами, — погорячее. То есть горячительного, конечно же!

— Да-да, я поняла, — девушка рассмеялась. — Есть, конечно. Вон там, видите? Там минибар, напитки какие-то. Я сама редко употребляю, это плохо сочетается с моей профессией. Я больше чай люблю. Хотя если вы пригласите даму покурить, она не откажется.


Я краем глаза поглядел на Вальку: так и есть, покраснел и надулся! Ревнует, салага! Ох, не могу! Глупый ты парень, Валя. Она ведь не просто девушка, она твоё Создание. Её у тебя отнять никто не сможет, — кроме тебя самого, конечно…


— С удовольствием! А где здесь курят?

— В принципе везде, но лучше у окошка. К тому же оттуда вид красивый.

— Славно! В таком случае прошу к окошку, мадемуазель!


Эх, Герман Сергеич! Как же ты, старина, скучаешь… Но это ничего. Скоро будет не до скуки.


В общем, мы закурили. Вид из окна и правда был впечатляющий. Это какой же тут этаж, интересно?


Но едва мы докурили, раздался звонок в дверь.


— Иду-иду! — крикнула Шанталь. Она затушила сигарету и  направилась к двери.


И кто бы это мог быть?


— Чем могу быть полезн… — начала было она, приоткрыв дверь, и тут же, как-то странно ойкнув, отошла назад, впуская в номер ещё одну девушку.


У меня защемило сердце — ну или что там могло защемить у Духа? Наверное, это нечто вроде фантомных болей. Сердца нет, а всё равно болит…


Девушка была невысокого роста, но стройная, хрупкая. Волосы — чёрные, стриженные «под мальчика». Глаза… нет, не синие — скорее, сине-зелёные. Она была одета в неприметный форменный брючный костюм чёрного цвета, но на груди слева красовалась серебряная табличка с гравировкой «3-двойная альфа». Орденских лент, впрочем, не было.


— Лорд-Командующий Гермес Несокрушимый! Пуш-А, Спецназовец-Младший, Четвёртая Каста, для прохождения службы прибыла! — звонким голоском оттараторила девушка, вытянувшись передо мной по стойке «смирно». Я невольно улыбнулся, но тотчас же спрятал неуставную улыбку.

— Рад приветствовать тебя, Спецназовец-Младший Пуш-А. Добро пожаловать в команду. А теперь всё, вольно. Запоминай сразу и навсегда: меня называть «Герман Сергеевич» или просто «шеф», честь отдавать не нужно, кланяться не нужно. У нас тут по-простому, как максимум рукопожатие. Теперь дальше. Валентина ты, я думаю, знаешь. Это — я указал на Шанталь — его Создание, Шанталь Дессанж. А этот паренёк — Сантино Францони, он же просто Сонни.


Кошка обменялась рукопожатиями с Валей и Шанталь, а потом робко взглянула на Сонни. Я досадливо крякнул. Наговорили там небось всякого, в Штабе-то, про Полуспектрала…


Но Сонни уже пожимал Кошке руку, радостно улыбаясь.


— Здравствуйте! Я Сонни, просто Сонни! Очень рад!


Пуш-А смутилась, но сразу же взяла себя в руки:


— Я тоже рада познакомиться с вами, Мастер Сонни!

— На «вы» друг к другу обращаться необязательно, почтительных обращений вроде «Мастер» использовать не нужно, — дополнил я наш «свод правил». — Официоз отнимает слишком много времени, а у нас его остаётся всё меньше и меньше.

— Так точно, шеф! — Кошка кивнула.

— Такая форма уместна в условиях проведения спецоперации, — продолжал нудеть я. — В остальное время можно сказать «ясно», или «поняла», или что-то в этом духе. Важнее другое. Первый должен был передать деньги, а ещё я просил его о машине.

— Да, шеф! — тут Пуш-А вдруг просияла. — Автомобиль ждёт внизу, а деньги — вот!


С этими словами она поставила на стол увесистый кейс. Я взвесил его в руке и присвистнул:


— Тяжёлый. Ну ладно, хотя бы не золотыми слитками прислал. Эх, надо было попросить у него кредитную карточку… А, и вот ещё что. Пуш-А — это замечательное имя, для Кошки. И хотя твоя антропоморфа безупречна, с именем надо что-то делать. У тебя права автомобильные есть?


Кошка понуро опустила глаза и помотала головой. Я усмехнулся:


— Так я и думал. Тогда мы поступим следующим образом.


Взяв радиотелефон, я послушал тишину в трубке и спросил:


— Диспетчер?

— Чего изволите, Милорд? — отозвалась Кошка-диспетчер на том конце.

— Полный комплект миролюдских документов для Пуш-А, на имя Пушкиной Анны Александровны, 1982 года рождения. С фотографиями в антропоморфе, печатями и подписями, и побыстрее!

— Слушаюсь, Милорд!

— Вот и хорошо, — я выключил трубку и поглядел на Пуш-А. — Ну что, нравится тебе такое имя?

— Да, Герман Сергеевич… — влюблённо прошептала Пушистая, и я окончательно растаял. Ещё бы! Имя для Потустороннего значит куда больше, чем для человека, например.


Тут в дверь ванной постучали. Изнутри, что характерно. Я расхохотался:


— Поди ж ты, запомнили!


За дверью оказалась ещё одна Кошка, на этот раз в зооморфе. Она поклонилась в пояс и протянула мне пакет с документами.


— Всё, как вы просили, Милорд.

— Спасибо, спасибо… Можешь быть свободна.

— Слушаюсь, Милорд!


Она сделала шаг во тьму, и дверь за ней закрылась.


— Держи, Анюта! — я протянул Кошке пакет. — Это теперь твоя «легенда». Выучи, как мой полный титул, и не забывай.

— В-всё ясно, шеф! — глаза у Пушистой блестели. — Будет сделано!

— Ладно, ладно. Теперь последнее: я хотел бы увидеть автомобиль.

— Да, конечно! Идёмте!


Почему-то каждый раз, как речь заходила об автомобиле, наша новоявленная Анюта расцветала, как настоящая барышня — от букета цветов.


— Так, народ! Мы пойдём смотреть авто, а вы собирайтесь. На всё про всё вам… Ну, пусть будет двадцать минут. Уложитесь?

— Нормально, Герман Сергеич, — ответила Шанталь. Ребята просто кивнули.

— Отлично. Итак, Аня, веди!



А пять минут спустя…


— Да будь я проклят! Что… Что это такое?

— Ваш автомобиль, шеф… — едва слышно прошептала Аня. — ЗиЛ-118 «Юность» первого поколения, 1966 года постройки. Один из автобусов, принимавших участие в Международной автобусной неделе в Ницце в 1967-м… Позаимствован из заводских запасников, доработан в Инженерном отделе. В частности, двигатель переведён на газ, в салоне установлен кондиционер и раздельный климат-контроль. Вместо четырёх демонтированных кресел — видите? — смонтирован стол. Мобильный штаб также оборудован компьютером и спутниковым телефоном. Есть розетки на 220 и 12 вольт, прикуриватели. А сзади ребята сделали две раскладные кровати: вдруг кто-нибудь захочет подремать в пути? Они просили передать: если вам что-нибудь ещё понадобится, вы только скажите, без проблем достанем и установим! Вот…


Я подошёл к Кошке и крепко её обнял. Она тихо ойкнула, но сопротивления не оказала.


— Ты ж моя умница! — растрогано проговорил я. — Запомнила, какие автомобили я люблю. А я и сам грешен, именно тебя просил выделить мне в шофёры. Знал, что не разочаруешь!


Нежно-бежевая с тёмно-синими полосками, красавица-«Юность» блестела на Солнце своими хромированными деталями.


— Эх, ребята-ребята! А ведь я просил неброский автомобиль… Но раз уж такое дело… Она того стоит, чёрт побери! Спасибо, Анюта! И парням-девчонкам из Инженерного благодарность мою передай обязательно!

— Х-хорошо, Герман Сергеевич!

— Ты подумай, а? — я отпер салонную дверь. — Я думал, таких уже и в музеях не осталось, их же всего двадцать штук сделали.

— Вы правы, почти не осталось. Но Инженерный Отдел тоже не лыком шит!

— Это я вижу, вижу… Кстати, Аня, а ты говорила, ты Спецназовец?


Кошка скромно кивнула:


— Да, но пока что Младший. Фактически я ещё только учусь, точнее, училась, — сейчас в Спецназе особой надобности нет, вот меня и распределили в Диспетчеры. Спасибо вам, Герман Сергеевич! Для меня работать у вас водителем — большая честь!

— Ох, да будет тебе, будет! Ой, красавица какая!.. Глазам своим не верю. Вот ребята удивятся! Хотя они таких и не видели никогда. Я-то, и то в кинохронике видел. Точнее, был такой фильм… Знаешь, какая там песня была? «Доро-ога, дорога нас в дальние дали зовёт! Быть может, до счастья осталось немного, быть может, один поворот…»


Эх, Кастальский, да ведь ты уже и не помнишь, когда у тебя в последний раз было такое хорошее настроение!


Я задрал голову вверх и посмотрел в небо над «Космосом». Небо было до смешного голубое.


— Ну что, Анка, — сказал я, — может, и нам до счастья один поворот остался, а?


Кошка смущённо улыбнулась, но тут мы услышали возгласы:


— Герман Сергеевич, что это?! — сверхэмоциональный Сонни.

— Где вы его взяли? — а это любопытный Валя.

— Из музея, не иначе, — а это флегматичная Шанталь. Вообще, она, похоже, осталась не слишком довольна присоединением гражданки Пушкиной к нашей маленькой, но гордой команде.


Я самодовольно улыбнулся.


— Прошу на борт нашего мобильного штаба, дамы и господа! Там я обо всём и расскажу. Анюта — курс на северо-восток!

— Так точно, шеф!


И мы рассаживались по местам, выбирая те, что казались нам удобнее остальных, а дорога уже звала нас в даль, дальнюю и не очень.



Глава 12.


— А что, Анют, тут и бортжурнал можно вести?

— Можно, Герман Сергеевич! Даже голосовой, если захотите, — раздался звонкий голосок нашего славного шофёра из динамиков. Динамики эти, между прочим, заводские: автобус изначально задумывался, как туристический, экскурсионный.

— Отлично! Так… Э-э, кто тут у нас в технике шарит? Сонни, где тут запись включается? Здесь? А, спасибо.


На мониторе встроенного компьютера замигала красная анимированная табличка «Идёт запись!»


— Говорит Герман Кастальский. Сейчас 18 часов 45 минут 33 секунды 16 июля 2006 года по миролюдскому исчислению. Команда Воинов Радуги на новообретённом, но пока ещё не прошедшем торжественную церемонию присвоения имени мобильном штабе движется по Ярославскому шоссе в сторону области. Координаты цели: 55°52'59" северной широты, 37°44'51" восточной долготы. Целью является частный дом, куда, начиная с сегодняшнего дня, будет передислоцирован временный штаб Воинов Радуги в Мире людей…


Я замолк и посмотрел на своих бойцов. Бойцы моего энтузиазма не разделяли и вообще выглядели какими-то подавленными.


— Э-э… Члены команды пребывают в спокойном расположении духа, восстанавливая силы после трудной спецоперации. На сегодня никаких планов нет. Единственная задача: доехать до места и расквартироваться в новом штабе. Вопрос о выборе имени для мобильного штаба будет на повестке дня на завтрашней утренней пятиминутке. Э-э, конец записи.


Красная табличка сменилась зелёной, с надписью «Запись успешно сохранена!» Я довольно хмыкнул. Всё же что ни говори, а техника — это нужно, это правильно.


И всё-таки…


— Слышь, бойцы! Чего кислые сидим? Поругались, что ли? — спросил я голосом своего бывшего начальника, бравого полковника Фёдорова. Валя вздрогнул, выпав из забытья, Шанталь посмотрела на меня с улыбкой, но предпочла загадочно промолчать. И только Сонни, мой замечательный Сонни не улыбнулся и даже не отреагировал на мою реплику! Он сидел с серьёзным, донельзя задумчивым видом, смотря куда-то себе под ноги.


— Земля вызывает Сантино, приём! Как слышно?

— Простите, Герман Сергеич, я просто задумался, — он посмотрел в окно. За окном пролетали скучные пригородные пейзажи.

— О чём, если не секрет?

— Об Искажённом.


У меня аж дыхание перехватило. Вот так думы… А впрочем, ничего удивительного. Я, конечно, балагурю, курю, болтаю с ними — но они-то не дураки, они видят, что это напускное, что там, внутри у меня совсем другие мысли, другие эмоции… Особенно после разговора с Первым.


Рихард, помнится, сказал, что я прирождённый лидер. Эбби сказал, что для Сонни я должен теперь стать кем-то вроде отца. Да и, как ни крути, кто тут командир? Снова я. Значит, надо поднимать боевой дух команды!


Но как?..


Как — если Дух без духа, как сапожник без пресловутых сапог? И куда только делось то хорошее настроение, которым меня заразили наш мобильный штаб и его Пушистый водитель?


Как ветром сдуло.


— Об Искажённом, значит? Эк ты, брат… И что же ты о нём думаешь?

— Ну… Вот например: как его победить? Я ведь почти ничего не умею, и о самом Искажённом так мало знаю. Да и Валя, думаю, не сильно больше, а значит, и Шанталь. Вы нам ничего не рассказываете, шеф. Вы хотите сначала собрать всю команду, да? А потом уже всё рассказать? Вы сегодня с Первым так долго разговаривали… Наверняка об Искажённом. И лицо у вас было серьёзное, когда вы из ванной вышли.

— Да уж… В ванной-то оно, знаешь, всякого насмотришься… — вяло скаламбурил я. Сонни слабо улыбнулся. Я досадливо крякнул: — Да, отчасти ты прав: сперва набор команды, затем обучение. Таков был план — ведь мы разработали его очень давно. Но тогда Проект был на уровне теории. Это теперь я понимаю, насколько теория расходится с практикой: команда Воинов Радуги — это нечто более… живое, что ли… Ну не было среди нас Духов людского рода, понимаешь, не было! А Перворождённые вопросов не задают, они просто ждут приказа, и не только Духи с Кошками, но и Ангелы, и Демоны. Ждут приказа — ну или идут в отказ, уходят в Тень… А вот люди, пусть и бывшие, как видишь, отличаются от всех… И подход к вам, ребята, нужен другой; как показала практика, вы отнюдь не горите желанием влезать в рамки Проекта, тесно вам в них! Что же касается Искажённого… Знаешь, Сонни: если бы рассказ о нём был делом десяти минут, я бы уже давно вам всё выложил. Каждый раз каждому лично рассказывал бы, не поленился. Но тут дело посложнее, чем на десять минут… Кстати сказать: что значит «ничего не рассказываете»? А тогда, на Кузнецком? Я рассказал вам то, что мог — то, что знал сам. Остальное… это не тайна какая-нибудь. Просто там начинаются тонкости, да такие, в которых я и сам не особо разбираюсь. Уж мне сегодня Первый мозги компостировал-компостировал… А я сидел и думал: ну чего ты мне объяснить пытаешься, когда сам толком не понимаешь? Теории — дело хорошее, но на войне желательно иметь дело с проверенными фактами. Доказанными. А с этим у нас проблемы… А вообще, знаете, что, ребята…


И тут я заткнулся. Сказать им? А что они скажут мне в ответ? Впрочем, выбора всё равно нет. Выбор — это прерогатива людей. У Духов обычно нет выбора. Разве что между текущим положением вещей и растворением в Истоке.


— В общем, слушайте. Рано или поздно я бы рассказал вам об этом. Просто… хотел вас поберечь немножко.


Я видел: они подобрались, напряглись. Сжались зубы, скрестились пальцы. Глаза смотрели на меня в упор, как дула винтовок расстрельным утром.


— Правда в том, что я понятия не имею, как сражаться с Искажённым. У Первого есть теории — но это только теории. Он постоянно думает над этим, ищет связи, пытается понять то, чего не понимает никто. Ищет ответ на незаданный вопрос. В прошлый раз Искажённого уничтожил Архистратиг, — точнее, они оба погибли в той схватке. Мы тогда и опомниться не успели, как всё закончилось… А теперь Первый считает, что Искажённый, как и пустотные големы, энергофаг. Он думает, что у любого энергофага есть нечто вроде критической массы насыщения, предела, за которым поступающая Энергия перестаёт усваиваться. Если он прав, то Архистратигу удалось уничтожить Искажённого только потому, что он сумел аккумулировать огромное количество Энергии. Эта Энергия разорвала Искажённого и разложила самого Архангела на Изначальные Структуры. Для сравнения представьте себе, что вы съели атомную бомбу и бросились в бой. Доступно?


Они кивнули — молча, почти синхронно.


— Хорошо. Так вот. Есть ещё теория, касающаяся Изначальных Субстанций, из которых состоит Вселенная. Первый считает, что Искажённый отличается от нас малым процентом или полным отсутствием первой, и замещённой второй. Роднит его с нами только третья — Пустота, она же Энергия. Но эта теория спорная, в ней немало недочётов. Поэтому… Я не знаю, как нам победить Искажённого. Возможно, мы не сможем его победить. Возможно, все мы погибнем в этой битве. Возможно, мы погибнем зря. Возможно, Исток, а значит, и все Миры будут уничтожены. Возможно, у нас нет ни единого шанса… Когда мы с Первым разрабатывали Проект, мы вычислили процент вероятности нашей победы. Он равен 48%. То есть почти пятьдесят на пятьдесят. С одной стороны, этого мало. С другой — это всё, что у нас есть. Но не забывайте: это сугубо условная цифра. Мы не знаем, в каких условиях окажемся, какими силами будем обладать, как будет воевать Искажённый. Мы только предполагаем. В действительности всё может быть иначе. У нас есть потенциально очень сильные бойцы. И в то же время у нас почти нет времени на вашу подготовку. Поэтому вы должны быть готовы ко всему. В сухом остатке у меня следующее. В этой битве мы, скорее всего, проиграем — но шанс на победу у нас есть. Поражение будет Концом Всего, победа — чудом, без преувеличения. А потому всё, что у нас есть — это вера, бойцы. Вера в нашу победу. Вера в Великого Магистра Ордена Радуги, вера в каждого из нас, во всех нас. Вера в то, что битва закончится, и настанет новый день… Вот и всё.


Я откинулся на спинку кресла и закурил. Дымок сигареты утекал в щель приоткрытого окна.


В салоне стояла мёртвая, давящая тишина. Ну что, ребята? Как вам? Да — именно это я носил в себе все эти дни. Именно этим мне не хотелось делиться с вами раньше времени. Именно это я скрывал до последнего. И я не злорадствую сейчас, — о нет! Если бы я был Архистратигом, я бы без колебаний повторил подвиг своего предшественника, чтобы вы могли жить счастливо и спокойно.


Но я всего лишь старый Дух-Воин, ведущий нездоровый образ жизни.


Простите меня, мои хорошие. Простите меня.


За окнами пролетали пригородные пейзажи, я курил, а ребята молчали. Молчали до тех пор, покуда наш мобильный штаб не прибыл, наконец, в финальную точку нашего сегодняшнего маршрута.



Посёлок был старый. И несмотря на то, что в кленово-берёзовой зелени тут и там виднелись кирпичные заборы и стены новых особняков, куда больше было других домов — дряхлых, наверное, столетних, обтянутых коричневой доской или припудренных побелкой. Старые дома, старые жизни, от которых так мало осталось…


А лет через десять и вовсе ничего не останется.


Ворота были деревянные, на вид всё ещё довольно крепкие, крашенные в светло-коричневый цвет. В покосившейся калитке прямо над ручкой зияла дыра неясного назначения. И никаких признаков звонка или чего-то похожего.


— Ну-с, и что мы теперь предпримем? — поинтересовался я. На улице темнело, так что мне хотелось поскорее разделаться с формальностями и устроиться на ночлег.

— Секунду, шеф! — мадемуазель Пушкина ловко выскочила из кабины автобуса, подбежала к калитке и бесстрашно просунула руку в подозрительную дыру. Внутри что-то щёлкнуло, и Кошка решительно дёрнула калитку на себя. Недовольно скрипя, перекошенная калитка открылась ровно до половины, после чего упёрлась в землю, не желая двигаться дальше. Анюта отошла в сторонку, пропуская вперёд меня и моих приунывших бойцов.


Участок был зелен и походил на кусочек леса. Здесь росло несколько берёз и два стройных клёна, между которыми змеилась дорожка, ускользая в заросли орешника, а чуть поодаль высились огромные липы-великаны, заслонявшие полнеба. В тени раскидистой сосны спрятался заброшенный сад, заросший одичавшими флоксами, пионами и шиповником, — а дорожка меж тем убегала всё дальше, заканчиваясь у порога старого двухэтажного дома с мансардой и примкнувшей к ней летней терассой с балконом и фасеточными глазами-окнами.


— Отчаянно запущенное местечко, — заметил я. Анюта неопределённо пожала плечами.


Окрашенное в тот же коричневый цвет, что и ворота, крыльцо тревожно заскрипело под моими сапогами. Опередив меня, Кошка легко взбежала по ступенькам и постучала в массивную дубовую дверь.


Тотчас же за дверью что-то заскрипело, зажужжало, залязгало. Мы с Анькой переглянулись. Даже мои Воины, и те заинтересовались. Когда же дверь наконец распахнулась, я аж дымом поперхнулся от изумления.


С той стороны на нас глядело Существо.


В нём было больше двух метров роста, оно было похоже на человекообразного робота и сделано из дерева и металла. В движение его, похоже, приводил двигатель (судя по всему, дизель), спрятанный в горбатой спине: оттуда выглядывала выхлопная труба, время от времени чихавшая облаком пахучего дыма. Суставчатые ноги поскрипывали, могучие руки сжимались в пудовые кулаки, вырезанное из дерева лицо напоминало ритуальную маску африканских аборигенов. Из правого плеча торчал штырь, на конце которого крутился, разбрасывая нервные отблески по тьме прихожей, оранжевый маячок, как на снегоуборочных машинах.


— Что это, шеф? — прошептал Сонни из-за моей спины.

— Голем, ясное дело. Только дизельный, как трактор.

— Ничего себе…


Внезапно голем, загрохотав приводами и суставами, сделал шаг назад (и как только не упал, подумал я), потом выпрямился, став ещё сантиметров на тридцать выше, а потом вдруг склонился в подобии поясного поклона.


«Да ведь он меня приветствует!», мелькнула мысль.


— Э-э… Ну здравствуй, здравствуй… И, это, вольно уже, вольно!


Снова завертелись шестерни, заскрипели суставы, и голем распрямился. Я покачал головой. Создатель этого парня явно необычный человек.


— В чём дело, Соломон? У нас гости? — раздался голос из неведомых глубин дома. Неожиданно я заметил, что на подоконнике маленького окошка у двери сама собой зажглась небольшая свеча.


А к нам тем временем вышла белая Кошка в зооморфе. Одета она была в красное кимоно, расшитое золотыми драконами, к белому поясу был приторочен алый веер, а из-за спины выглядывали рукояти двух мечей, по всей видимости, японских. Более того, на задних лапках Кошки красовались белые чулки и странная обувь, напоминающая крошечные деревянные скамеечки на подвязках!


— Э-э… Ват-У? — спросил я осторожно. Кошка склонилась в поясном поклоне:

— Счастлива приветствовать вас в Доме Мо, Милорд!

— Я бы попросил, если можно, называть меня просто по фамилии — Кастальский. Ну или Герман Сергеевич, всё равно.


Кошка разогнулась:


— Я учту это, Герман Сергеевич.


После этого она склонилась в четвертном поклоне перед заробевшими ребятам, а потом, величаво распрямившись, смерила Анюту царственным взглядом. Моя бедная Кошка побледнела и сложилась пополам:


— Приветствую Вас, Матриарх Ват-У! Пуш-А, Спецназовец-Младший, Четвёртая Каста, к Вашим услугам!

— Здравствуй, Спецназовец-Младший Пуш-А. Как служба?

— Спасибо, Матриарх! Служу!


Я поморщился. Уж на что Великий Магистр всегда был страстным любителем разного рода церемоний и уставов, но Колыбельные в этом деле, похоже, переплюнули даже его.


— А что, Ват-У, чей это голем? Ты сказала, его зовут Соломон?

— Верно, Герман Сергеевич, его имя Соломон. Он принадлежит Хозяину. Хозяин собственноручно собрал его и вдохнул в него жизнь, — отозвалась Белая Королевская Кошка, как мне показалось, немного высокомерно.

— Вот как? И чью же жизнь вдохнул этот твой Хозяин в своего голема?

— Если не ошибаюсь, Герман Сергеевич, ранее она принадлежала Демону, чьего имени я не помню. Этот Демон провинился перед Вертиго, и в наказание тот отдал его Сущность Хозяину, а тело уничтожил, — ответила бесстрастная Кошка. Я хмыкнул:

— Вот почему он мне поклонился — узнал… Интересно, кем он был раньше. М-да… А кстати, у него там дизель, да? На что-нибудь менее вонючее заменить не пробовали? На электромотор, например?

— Не могу знать, — сухо проговорила Ват-У. — Я Воин и Матриарх, а не Инженер, и даже моя Исследовательская деятельность не охватывает область работы с механизмами. Но если вы захотите поговорить об этом с Хозяином, думаю, он будет только рад. А теперь, уважаемые гости, я попрошу вас следовать за мной. Но прежде, — она кивнула на столик, стоявший под окошком со свечой, — видите там листки бумаги? Напишите, пожалуйста, на них что-нибудь от себя и сожгите над свечой.

— А это для чего? — наконец открыл рот Сонни.

— Для того, Мастер Сонни, чтобы поприветствовать Дом. Просто напишите ему что-нибудь приятное.

— Дому? — изумился Сантино. Кошка невозмутимо кивнула. Ребята переглянулись.

— Ну что же. Попросили значит, напишем, — сказал Валя.


Он подошёл к столу и что-то написал на бумажке. Затем аккуратно сжёг бумажку в пламени свечи.


И тотчас же старый Дом откликнулся, как нам показалось, приветственным скрипом. Точно так же он отреагировал на послания Сонни и Шанталь.


— Хорошо, — Кошка едва заметно улыбнулась. — Дом доволен. Кажется, вы пришлись ему по душе. Что ж, теперь прошу за мной.


С этими словами она взяла со стены диковинный бумажный фонарь на длинной палке и, похоже, зажгла внутри него ещё одну свечу. После этого она выставила палку перед собой (тусклый свет фонаря выхватил из темноты смутные очертания коридора) и неторопливо пошла куда-то вглубь Дома.


Нам ничего не оставалось, кроме как пойти за ней.



— Я очень виновата перед вами, — сказала Ват-У с сожалением, пока мы пробирались сквозь полумрак коридора, — Дело в том, что этот коридор называется Коридором Тысячи Свечей, и обычно здесь очень светло. Но свечи периодически нужно менять, а я не успела сделать это сегодня. Мне нет прощения.

— Да Радуга с тобой, пройдём и так. А что, свечи не воссоздаются? — всё-таки эта Кошка как-то странно себя ведёт, подумалось мне. Даже по Кошачьим меркам.

— Хозяин работает над этим, но пока что нет, — в её голосе я услышал неожиданную гордость.


И тут Сонни воскликнул:


— Смотрите! Дверь! А вот ещё одна! Но почему они все заколочены?


Ват-У остановилась у очередной двери и вздохнула:


— Потому что никто не знает, куда они ведут. Именно поэтому Хозяин распорядился заколотить все двери, кроме некоторых.

— Что значит «никто не знает, куда они ведут»? — удивлённо спросил Валя.

— То самое и значит, — немного раздражённо ответила Кошка, но потом, чему-то хмыкнув, вдруг рассмеялась: — А-а, так вы небось и не в курсе, да?

— Не в курсе чего, позволь уточнить? — спросил я.

— Не в курсе того, где находитесь.

— Я полагал, что мы находимся в доме твоего, э-э, Хозяина… — кажется, я уже ничего не понимаю.


Кошка снова расхохоталась:


— Ясное дело, что в Доме! А Дом где — знаете? Думаете, это Миролюдье?


Вот тут мне стало малость не по себе.


— Ничего подобного! — вскричала Кошка с каким-то диким торжеством. — Это не Миролюдье, и не Потусторонье! Это Межмирье! Вы находитесь в Межмирье!


На ребят это известие, кажется, особого впечатления не произвело, зато на меня — более чем. Ещё бы! Даром что я Мироходец, но даже я никогда не забредал в Межмирье! Это слишком опасная зона, нестабильная, как Пустотный Портал. Никто не знает, чтонаходится в Межмирье, никто не знает, кто живёт в Межмирье. Никто ничего не знает о Межмирье, если уж на то пошло. Кое-какие теории были, разумеется, но практического интереса этот Мир никогда не представлял, а потому они быстро канули в небытие. Мы знали только одно: трое Духов, в разное время ушедших в Межмирье, никогда больше не вернулись, и никто не знает, где они теперь. Первый, помнится, упоминал о том, что чувствует Падение или уничтожение каждого Духа в Мирах, но он ничего не говорил об этих троих. Кто знает, возможно, они ещё живы…


Словом, это был Безумный Мир. И почему этому Онииру пришло в голову ассоциировать его с Любовью? Вот же нелепость. Но какая ирония! Любой Исследователь отдал бы всё, вплоть до собственной Сущности, чтобы побывать здесь, в этом странном Мире. Понятно, почему Ват-У — Исследователь со стажем — служит здесь кем-то вроде камердинера. Понятно, почему сюда заглядывают Смерть и Вертиго! Неудивительно, это же Межмирье…


А теперь возможность побывать в этом Мире выпала мне — равнодушному к подобным вещам Духу, пусть даже и Мироходцу. К чему бы это, интересно…


— Похоже, господин Кастальский, ваши подопечные ничего не знают о Межмирье, — как-то зловеще процедила Кошка (или мне всё-таки показалось?): — Что ж, возможно, это и к лучшему. Возможно, к лучшему…


Тут я почувствовал, что чья-то рука сжала мой локоть. Я обернулся и увидел Сонни. Вид у парня был какой-то бледный.


— Да ладно тебе, малыш, — шепнул я. — Если хочешь знать, мне тоже не по себе. Но это не повод трусить. Ты же мужчина! Посмотри на Шанталь и Анюту — они и ухом не ведут.


То была истинная правда: барышни мои вели себя на диво спокойно. И ладно ещё Шанталь, она всё-таки Создание. Радуга знает, как работает её голова. Но Анка… Вероятно, подумал я, всё дело в Ват-У. Пока Анка видит своего Матриарха, ей нечего бояться, ибо один вид этой грозной Воительницы вызывает уважение даже у меня, а Анке так вообще священный трепет внушает, наверное.


Тем временем мы, оказывается, дошли до места назначения. Долго же мы шли, Дом-то вроде небольшой… Впрочем, чему я удивляюсь: это же Межмирье…


— Это — Дверь Тёмного Дуба, она ведёт в Кабинет Хозяина, — весомо сказала Кошка. Тут же она взобралась на табурет, спрятавшийся в нише у стены, и ударила рукоятью веера о небольшой бронзовый колокольчик, висевший рядом с дверью. Что характерно, он тоже выглядел исключительно восточной вещицей. А уж когда я услышал его басовитое «дзэнн!», мои подозрения касательно его происхождения только укрепились.


Тем временем Кошка слезла с табурета и встала рядом с Дверью, всем своим видом олицетворяя важность момента.


— Да-да, входите!


Голос, раздавшийся с той стороны двери, был звонким и весёлым.


Ват-У торжественно распахнула перед нами Дверь, и моему взору открылась довольно просторная комната, освещённая огоньками десятков свечей в массивных бронзовых настенных канделябрах. Первым, что сразу же бросалось в глаза, был огромный, человек на пять, красный кожаный диван с высокой спинкой и валиками подлокотников, стоявший у правой стены. В центре Кабинета располагался очаг, в котором уютно потрескивали дрова. Чуть подальше стоял массивный письменный стол; с ним соседствовал книжный шкаф, занимавший своё место у дальней стены. За столом стояло чёрное кресло, с виду весьма уютное. В стене позади кресла зиял сумрачной синью проём большого панорамного окна. Рядом с окном была дверь, ведущая, по всей видимости, на терассу.


В кресле сидел молодой парень, должно быть, Валин ровесник, и весело улыбался. Ничего примечательного в нём не было: длинные чёрные волосы, карие глаза, худое, остроугольное лицо. Да и сам он был худой и хрупкий, как Валька.


— Проходите-проходите, не стойте в дверях! — проговорил он весело. — Садитесь на Диван, прошу вас!


Мы послушно зашли и расселись на диване, притом я обратил внимание на то, что места на нём меньше не стало. Казалось, на нём может свободно расположиться ещё одна такая же группа, как наша.


— Хозяин, ваши гости прибыли! — возвестила Кошка. — Честь имею представить вам Лорда Гермеса Несокрушимого, первого Паладина Радуги!


Я несколько смутился и тут вдруг обнаружил, что хозяин Кабинета стоит уже прямо передо мной, протягивая мне руку для рукопожатия. «Когда это он успел?», подумал я.


— Моё почтение, Лорд Гермес! — юноша энергично пожал мне руку, и я отметил, что, несмотря на его субтильность, рукопожатие было крепким.

— Можно просто Герман Сергеевич Кастальский, безо всех этих громких титулов, — сказал я скромно, но Кошка уже представляла своему Хозяину Валю:

— Честь имею представить вам, Господин, Валентина Звезду, Мастера Иллюзий и первого Воина Радуги! Также честь имею представить вам его Создание — Шанталь Дессанж, третьего Воина Радуги!

— Очень приятно, — Валя слегка кивнул, отвечая на приветствие хозяина Дома. Парень улыбнулся, а потом слегка коснулся губами руки Шанталь:

— Очень рад, очень рад!

— И наконец, честь имею представить вам Сантино Францони, второго Воина Радуги!

— Можно просто Сонни! — снова рукопожатие.

— Очень рад, Сонни!

— Кроме того, Господин, рада представить вам своего младшего товарища по Колыбели! — провозгласила Ват-У. — Её зовут Пуш-А, она Спецназовец-Младший.

— Миролюдское имя Анна Пушкина, — пролепетала Анюта.

— Очень приятно, Анечка! Всегда рад видеть в своём Доме Кошек! — молодой человек поцеловал Анке руку. Кошка зарделась, а он продолжил: — Ну а что касается меня, уважаемые гости, то имени у меня нет, однако обычно меня называют Мо. Я надеюсь, что мой Дом придётся вам по душе! Я заметил, что вы ему понравились, а это случается не так уж часто, он у меня весьма разборчив. Я прошу вас, Герман Сергеевич, поскольку вы — старший, рассказать мне о цели вашего визита.


Я вздрогнул. Пока шла вся эта церемония, я пытался вспомнить, где же я мог видеть этого парня.


— Э, да, конечно. Мы прибыли по рекомендации Великого Магистра Ордена Радуги. Возможно, вам известно, что у нас введено военное положение, и наша команда очень нуждается в временном штабе. В этой связи, я надеялся, что вы, господин Мо, сможете нам в этом помочь.

— О, конечно! — воскликнул он. — Места у меня сколько угодно! Я попрошу Ват-У выделить вам самые лучшие комнаты! Сколько вам нужно? Две? Три? Четыре?

— Э-э, полагаю, пока что мы обойдёмся и двумя, но впоследствии, когда Воинов Радуги станет больше, нам может понадобиться ещё одна комната.

— Хорошо, — Мо кивнул. — Никаких проблем. Будут ли у вас ещё какие-нибудь пожелания?

— Пожалуй, нет, хотя лично я бы не прочь перекусить. Думаю, мои бойцы меня в этом поддержат.

— Понимаю! С удовольствием разделю с вами трапезу, если только вы не против. Да, между прочим, Анна, вы же отвечаете за ваш замечательный автомобиль, верно?

— Да… — прошептала Кошка, глядя на парня во все глаза. Похоже, так уважительно к ней ещё никто не обращался. Мо кивнул:

— В таком случае я советовал бы вам загнать его на территорию участка. Если хотите, я могу поручить это Ват-У.

— Нет-нет! — Анюта вскочила и поклонилась в пояс. — Ни в коем случае! Я благодарна вам за вашу заботу, господин Мо! Сейчас же схожу и загоню её!


Юношу подобная прыткость, похоже, удивила. Ха, мысленно усмехнулся я: он, видать, не в курсе особенностей Кошачьей субординации.


Анка, пятясь и не разгибая спины, вышла из Кабинета.


— Я, может, что-то не то сказал? — обеспокоенно спросил Мо. Ват-У слегка улыбнулась:

— Нет, Хозяин, всё в порядке. Просто Пуш — очень вежливая и самостоятельная девочка.

— О, вот оно что… Что ж, тогда ладно… Кстати, Герман Сергеевич, я хотел бы вас кое о чём спросить… Не знаю, возможно, мой вопрос покажется вам странным, но… Мы с вами раньше не встречались?

— Знаете, меня тоже не покидает это чувство, — кивнул я. — А где, как вы думаете?

— В Мире людей, очевидно, — неуверенно начал он. — Думаю, в Москве… Быть может, на Чистых Прудах?

— На Чистых Прудах?

— Да… Мне кажется, я видел вас там… Помню, я разговаривал как-то с одним человеком… Он был чем-то похож на вас. И звали его, кажется, тоже Герман… Фамилию я, правда, позабыл…

— На Чистых Прудах, значит? — задумчиво повторил я. — А что вы там делали? Я имею в виду, с этим человеком, вы с ним просто разговаривали?

— Нет. Он сначала спросил у меня закурить, а потом между нами завязался разговор… Я тогда приехал туда с компанией, но, к сожалению, почти никого там не знал, поэтому… А тот человек, Герман, мы с ним разговорились…

— …О геополитике, — вдруг сказал я. — А потом ты поделился со мной пивом.


Мо просиял:


— Так это и правда был ты?! Я так и знал! Чувствовал! Это фантастика! 2003-й, так ведь? Лето?

— Точно, Мо, лето. А твоего имени я тогда так и не спросил.

— Да, а потом ещё и ушёл «по-английски»! А я, знаешь, расстроился!

— Ну прости. Мне нужно было идти… Было там одно дело.

— Да ладно, Герман Сергеич, ну что ты! Господи, как же я рад тебя видеть!


Мы снова обменялись рукопожатием — на этот раз дружеским, радостным, — и он обнял меня, как старого друга. А я подумал: Радуга, ты воистину чудесна! Вот уж не думал, что встречу друга при подобных обстоятельствах, в подобном месте!


А потом я вспомнил о своих бойцах. Оглянулся — и расхохотался. Что это были за лица! Мы с Мо ухитрились озадачить даже Белую Королевскую!


— Герман Сергеич, вы знаете господина Мо? — ошарашенно спросил Сонни.

— Знаю, Сантино! Довелось нам встретиться три года назад! Эх, а славное было время, — скажи, Мо?

— Ещё бы! Но это просто невероятно! И это точно надо отметить! Ты что пьёшь, Герман Сергеич?!

— Всё, что горит, дорогой мой, всё, что горит! Ха, Анка, ты чего там застряла?! — крикнул я застывшей в дверях Кошке. — Не видишь, я друга встретил!

— Да-да, Анна! Встреча старых друзей! — Мо радостно рассмеялся. — Вот уж не думал, не гадал! Так! Значит, будем пить коньяк!

— Мо! Ты гений! Коньяк! Я совсем забыл про коньяк! А у тебя сигары есть? — с надеждой спросил я у своего вновь обретённого друга. Он посмотрел на меня с гордостью:

— Обижаешь, Герман Сергеич! Для тебя всё самое лучшее! Любая марка, на твой вкус! Всё достану, здесь для меня нет ничего невозможного! Это мой Мир, понимаешь? Мой Мир! Я здесь царь и бог!

— Серьёзно? — звучало интересно. — Значит, не соврал Первый насчёт твоих способностей.

— Кто? — не понял Мо. — А, ты о Великом Магистре? Ну да, думаю, да. Это единственное место, где я практически всемогущ. И в этом, как ни крути, есть свои плюсы и минусы.

— А что это за Мир такой — Межмирье? — спросил Валентин. Мо пожал плечами:

— Если честно — понятия не имею. Просто однажды я набрёл на это место и обнаружил, что здесь моя фантазия умеет становиться реальностью. Я ведь ещё и Писатель, — сказал он, и в его голосе прозвучала странная, ни на что не похожая нотка. Серьёзная нотка.

— А что вы пишете? — поинтересовалась Шанталь.

— О, я пишу рассказы и повести! И знаете, о ком? — девушка отрицательно покачала головой, а Мо звонко расхохотался: — О вас! О Духах, о Кошках! Понимаете?

— Если честно, не вполне. То есть… И что, хорошие рассказы?

— Дело не в этом, Шанталь! Не в этом. Дело в том, что здесь мои рассказы могут становиться частью реальности. И то, о чём я пишу, происходит на самом деле.


Бойцы мои аж притихли. Поняли или нет — непонятно, но впечатлились. Впрочем, я и сам не до конца понял.


— Это распространяется только на Межмирье?

— Судя по всему, да, — Мо пожал плечами. — А вообще, я не знаю. Может, и не только. Ват-У, Смерть и Вертиго много рассказывали мне о Мире Духов, а о Мире людей я и сам немножко знаю. Вот и пишу.

— Любопытно, — задумчиво сказал я. — Надо будет как-нибудь почитать эти твои рассказы.

— А я, Герман Сергеич, и о тебе писал, между прочим, — улыбнулся Мо.

— Обо мне? — в этом было что-то… странное. Неожиданное, что ли. Непонятное: — И что же ты, например, обо мне написал?

— Ну, например о том, как тебя уволили из ФСБ после инцидента в банке, когда парнишку подстрелили.

— Да?.. Я тебе об этом рассказывал?

— Да нет. Я просто написал. А что?

— «Просто написал»?

— Ну да, придумал и написал. А что, Герман Сергеич, что-то не так? — спросил он обеспокоено. Я задумался. Потом спросил:

— А когда это было? В смысле, когда ты написал об этом? И когда происходили те события в твоём рассказе?

— Тогда же, в 2003-м. Через несколько дней после нашей встречи, 13 июля.

— 13 июля? Написал 13 июля, или описанные события происходили 13 июля?

— И то, и другое. Обычно я не выдумываю дат… Ну да, 13 июля. Я хорошо помню тот день, хотя память у меня не очень.

— 13 июля… А ровно через три года в этот же день я покончу с собой…

— А, это вместо того паренька, да? — понимающе кивнул Мо. — Есть и такой рассказ, да. Из новых. 13 июля написал, вот буквально несколько дней назад.

— Говоришь, Ват-У тебе рассказывает, да? — спросил я, взглядом пригвоздив Белую Королевскую Кошку к стульчику, на котором она сидела.

— Ага! Много интересного рассказывает! — с энтузиазмом отозвался юноша.

— Нет… Нет-нет, Герман Сергеевич… Об этом случае я ничего не рассказывала… — обеспокоенно забормотала Кошка. Похоже, ей было несколько не по себе.

— Так-таки ничего? Мо, кто тебе об этом рассказал?

— О чём?

— Не валяй дурака. Кто рассказал тебе о моём самоубийстве?


Мо пожал плечами:


— Никто. О тебе мне вообще никто ничего не рассказывал, о тебе я сам сочинял! Ты же мой любимый герой!


В его голосе была гордость, но я чувствовал, как непонятный холод разливается в моей груди.


— Сам? Сам сочинял? Любимый герой?

— Ну да! Как ты ловко придумал свою жену ни с чем оставить! Она тебя достала, вот ты и отомстил!


Да будь я проклят…


— А она… В смысле, Марина, — она видела, как я падаю?


Мо удивился:


— С чего бы? Она была на тебя страшно обижена за то, что ты накануне не пришёл вовремя домой. И это дало тебе возможность передать все тому парню…

— …Герману Титову, — закончил я. — Значит, расхождения всё-таки есть…

— Какие расхождения? — не понял юноша.

— Такие, дружище. Такие. Значит, я всё-таки… Я… Значит, я всё-таки не персонаж… Значит… Я всё-таки могу влиять на ход событий!.. Уфф! Прости, старик. И вы, ребята. Но мне срочно нужно перекурить. Судя по всему, это слишком даже для меня.


Писатель задумчиво почесал лоб. Потом пожал плечами:


— Я не знаю, как оно устроено, Герман Сергеич. Честно. Я просто пишу. О, кстати! — он оживился. — Твоя розовая зажигалка с тобой?

— Ро… — я запнулся и медленно опустил глаза.


Зажигалка в моей руке и правда была розовой. Простенькой, одноразовой, и розовой.


— Тайна розовой зажигалки! — возбуждённо произнёс Мо. — Никто не знает, откуда она взялась! Герман Сергеевич Кастальский случайно обнаруживает у себя розовую зажигалку. Он отчётливо помнит, что не покупал её! Но тогда откуда она взялась?


Я откинулся на спинку дивана и задымил, прикурив от таинственной розовой зажигалки.


— Да и Радуга с ней, Мо. Розовая так розовая.

— А-а, Сергеич, ничего ты не понимаешь! — досадливо отмахнулся он. — Я, кстати, никогда не писал детективы. Не очень люблю этот жанр, да и не так это просто — детектив сочинить! Так что это может быть, скажем, мистический рассказ. Обязательно надо будет написать!

— Радуга с тобой, старина. Пиши, что хочешь. Между прочим, а чего это у тебя диван такой просторный?

— Заметил всё-таки! — обрадованно воскликнул Мо. — Это не простой диван, это Диван Бесконечности! Сколько бы народу на него не село, всегда останется столько же места, сколько было! Я сам его создал! Здорово, правда?

— М-мм, причудливо. Да и практично, чего уж там говорить…

— Сонни, ребята! Вам, наверное, скучно, да? — спросил Мо, но Валя с улыбкой покачал головой:

— Ни в коем разе. Тут такие вещи узнаёшь… Какая уж тут скука. А про розовую зажигалку обязательно напишите.

— Ой, Валентин, давайте на «ты», ладно? И вы, ребята! Шанталь, Сонни! Анютик!


Всё-таки он был обаятельный, этот Мо. Вот Кошку точно обаял, она так и тает, когда он к ней обращается, подумал я. Розовая зажигалка. Да далась вам эта розовая зажигалка. Мало ли откуда она у меня. Может, Эбб тогда оставил… например. Когда Сонни покупал мне сигареты, она у меня точно была.


Тем временем бойцы договорились с Хозяином Дома о новых правилах обращения друг к другу, и Мо сказал:


— Ну что? Ручаюсь, вы очень устали! Так что я предлагаю нам сначала поужинать, а потом я покажу вам ваши комнаты! Мальчики отдельно, девочки отдельно, всё, как полагается!


Он весело рассмеялся, а я подумал: твоё веселье заразительно, парень. Во всяком случае у меня настроение точно улучшилось, даже после всех этих непоняток с рассказами. Да и моя скисшая было команда снова расцвела улыбками!


Похоже, Первый, ты подсказал мне отличное место для временного штаба.


Хм, да… Хорошо тут. Хотел бы я остаться здесь чуть дольше, чем…


А впрочем, ладно.


— Ну что, бойцы? Готовы к принятию пищи?

— Так точно, товарищ майор! — проорало четверо глоток.

— А разве не полковник? — удивился Мо. Я успокаивающе похлопал его по плечу:

— Так то посмертно, дружище. А я, как видишь, всё ещё жив.

— А, ну тогда ясно!


И была ночь с 16 на 17 июля 2006 года по миролюдскому исчислению — хотя тут, в Межмирье, понять это было непросто.



Глава 13.


Проснулся я оттого, что хотелось пить. Чудно, подумал я. Когда я в последний раз хотел пить? Я же Дух, как-никак.


С другой стороны, думаю, во мне всё ещё осталось много человеческого; а раз так, отчего не попить водички?


В Доме было тихо. Сонни и Валя спали в своих кроватях, как убитые. Я невольно улыбнулся, глядя на их довольные физиономии. Духи они или нет, но ребята устали, и только в этом необычном месте им выдалась возможность вволю наесться и, даст Радуга, хорошо выспаться.


Вот только интересно, где здесь можно раздобыть стакан воды?


Стараясь производить как можно меньше шума (старый дощатый пол то и дело довольно громко поскрипывал), я пробрался к двери и вышел из комнаты в Коридор Тысячи Свечей.


Однако в Коридоре было всё так же темно. То ли Кошка не удосужилась поменять свечи, то ли на ночь она их гасит, чтобы добро не пропадало, — кто её знает?


Я нащупал в кармане зажигалку (да-да, ту самую), и скоро махонький огонёк отхватил у ночи кусочек этого чудного Дома в странном Мире.


Внезапно рядом с дверью обнаружилась небольшая полка, а на ней — свечка в подсвечнике. Удачно, подумал я, зажигая сие допотопное светило. По крайней мере не придётся, обжигая пальцы, тратить газ в моей «таинственной» зажигалке.


Вода, вода… Логично было бы найти Ват-У, коль скоро она тут что-то вроде камердинера. Но где её искать? С другой стороны, может, попробовать спросить Мо? Он-то наверняка в своём Кабинете. Наверное… А может, сходить к голему? Думаю, у него достанет ума показать мне, где в этом Доме возможно отыскать стакан воды.


Свеча справлялась со своей ролью не без труда. Я поднял её повыше, но, кажется, светлее от этого не стало. Эта темнота, думал я, она чем-то похожа на нашу, на тьму Пустоты, на наш Беззвёздный Мир…


Коридор казался бесконечным. А ещё эти двери… Белая Королевская сказала, что они ведут неизвестно куда — но мне, честно говоря, было немного любопытно, куда они могут завести. Межмирье, заповедный Мир, неизведанный Мир, непредсказуемый Мир… Интересно, каким его увидели те трое пропавших Духов? И где они теперь?..


И в этаком чудном Мире я ухитрился встретить друга! И правда невероятно. Ведь, если задуматься, у меня никогда не было друзей. У меня был Первый — старший брат, Старший Дух, Великий Магистр. Остальные Духи… Мы никогда не испытывали друг к другу привязанности, что ли. Это — человеческое, у Духов такого просто нет. Любовь, и та… своеобразная.


Однако, прожив тридцать лет человеком, я не мог не сохранить в себе людские привычки. Если начистоту, я был ужасно рад появлению Мо, моего друга. Ведь мои ребята, безусловно, замечательные, — и всё же наши отношения трудновато назвать дружбой. Это, скорее, отношения Старшего и Младших, наставника и учеников… Отцы и дети, в общем. Они тянутся ко мне, потому что сейчас им больше не к кому тянуться. У них нет никого, кроме друг друга — и меня. Но команда будет набрана, и они отправятся в Штаб, в Потусторонье, где их будут обучать навыкам, которые им могут и не пригодиться.


И будет Война…


Потом, если мы всё-таки победим и выживем, — все мы, каждый, — тогда для нас начнётся новая жизнь. Точнее, для них начнётся новая жизнь: существование Духов всё-таки отличается от человеческого. Думаю, для них это будет увлекательным опытом. Что-то их, быть может, в нашей системе разочарует, но что-то, может, и обрадует… Они, вероятно, заведут себе друзей среди Потусторонних — точнее, постараются научить их дружбе. Отчего нет? Уж Сонни-то наверняка попытается…


Ну а ты, Герман Сергеич? Что насчёт тебя? Если Воины Радуги одержат победу — что ты будешь делать дальше? Как будешь жить? Миссия твоя будет выполнена, Проект закрыт. Конечно, Первый говорил о Конце Эпохи, а это значит, что скучать не придётся.


Но этого ли ты хотел?


Глупости. Кого волнуют мои желания? Я всего лишь Дух. У меня есть Кодекс. У меня есть Закон. У меня есть способности, а у Ордена есть требования ко мне. Вот и всё…


Я остановился. Потом присел, облокотившись на стену, и поставил подсвечник на пол. Пламя вздрогнуло.


А какой могла бы быть альтернатива, Кастальский?


Мо говорит, что пишет обо мне; может, он напишет что-нибудь о том, как мы победили Искажённого и зажили долго и счастливо? А?


Я огляделся. Затем встал и развернулся лицом к двери, рядом с которой стоял мой подсвечник. Рука ощутила холодное прикосновение железной ручки. Не отдавая себе отчёта в том, что я делаю, я аккуратно, но настойчиво потянул дверь на себя.


И она открылась.


А там, за этой дверью, начинался другой коридор, устланный до одури знакомой ковровой дорожкой.


Не закрывая двери, я пошёл по этому коридору в сторону кабинета — когда-то моего кабинета. Коньяк и сигары, сэр? Да нет, что вы. Я не за этим. Я по другой причине…


Дверь кабинета послушно распахнулась — и точно. Она всё так же спала на моей кушетке, как и в прошлый раз, укрывшись шотландским клетчатым пледом. Невольно улыбнувшись, я зашёл в кабинет и накрыл её вторым пледом, так вовремя оказавшимся у меня в руках. Я смотрел на её спину — такую худенькую, такую уязвимую под грубым клетчатым полотном. На тонкую шею, на бугорки позвонков, на завитушки каштановых прядок…


Стоп. Каштановых? Но ведь…


И тут она обернулась, и сердце моё замерло, словно схваченное чьей-то холодной рукой.


— Герка, — прошептала Катя и, выпростав руку из-под пледа, провела кончиками пальцев по моей щеке. Улыбнулась укоризненно: — Опять ты небритый, да? Эх, ты. А обещал, что будешь бриться. Врал?

— Ка… Катя? А что ты тут делаешь?

— Сплю. В спальне, знаешь, отчего-то ужасно холодно… А здесь у тебя уютно.

— А… — мой голос отказывался меня слушаться, — А где Мари…

— Кто? — сонно переспросила жена. — Знаешь, Гер, мне тут такой странный сон приснился. Странный и страшный. Будто бы я умерла. Игорька родила и умерла. Представляешь? И к чему только такие кошмары снятся. А ты был просто убит горем, я так во сне за тебя переживала. А сделать ничего не могла. Кстати, — она села и спустила ноги с кушетки, — надо Игорька проведать, как он там, спит или нет. Ты не ходил? Я ходила в два часа. Сейчас сколько? Знаешь, Герка, нам надо купить «радионяню». А то квартира большая: вдруг не услышим, что он проснулся? Гер, ну ты чего такой, как будто тебе тоже кошмар приснился, а? Гер?..


Я молча обнял её, прижав к себе. Она тихонько засмеялась:


— И правда кошмар, да? Нервная у тебя жизнь, Герман Кастальский.

— Катюша… — прошептал я, — Катюша, мне… Мне снился ужасный сон… Будто ты умерла, и Игорёк тоже… Будто я вас потерял навсегда… Будто я — это даже не я, будто я — не человек вовсе, а кто-то другой, кто-то странный… И всё это… Знаешь, Катя, мне было так одиноко. Так одиноко, будто я был один во всём мире…


Она погладила меня по голове:


— Ну-ну, Гер, всё хорошо, это был всего лишь сон. Я же — вот она, видишь? Не умерла. И Игорёк тоже. А пойдём его проведаем. А?

— П-пойдём…


Я был счастлив. Впервые за долгое время я был по-настоящему счастлив — и не хотел слушать тихий голос рассудка, который твердил мне, что такого не может быть. Что у нас с Катей не было этой квартиры. Что сейчас, очевидно, не 1988-й, а 2006-й, но Катя выглядит так же, как двадцать лет назад. Что Игорёк не может быть жив. Что Катя умерла. Что всё это неправда…


Я не хотел слушать этот голос. Я никого не хотел слушать — кроме неё. А она — такая милая, такая красивая, такая любимая — накинула на плечи свой пушистый шерстяной платок и зябко поёжилась.


— Господи, лето, а в квартире так холодно! Ужас, Герка! А вдруг Игорёк простудится?! Я вроде бы его хорошо укутала, но вдруг он сбил одеяльце? Боже, надо срочно проверить! Идём, Герман, быстрее!


Мы вышли из кабинета и прошли через гостиную в детскую — бывшую гостевую комнату.


— Эх, надо мне всё-таки спать в спальне, — посетовала Катя. — Она-то с детской рядом, не то что твой кабинет.


Тут она затаила дыхание и осторожно, стараясь не шуметь, открыла дверь и заглянула в детскую. Потом обернулась: на лице её была счастливая улыбка.


— Спит, — прошептала она. — Слышишь, как сопит? Идём, посмотрим на него. Он такой славный, правда?

— Да, девочка, Игорёк у нас чудесный. У нас с тобой. Наш сын… — бормотал я, не чувствуя слёз, стекающих по моим небритым щекам.


Кроватка Игорька стояла в центре комнаты. Мы подошли к ней, осторожно ступая по пушистому ковру, и заглянули внутрь.


Игорёк и правда спал, да так безмятежно, как умеют только младенцы. Катя осторожно поправила чуть сбившееся набок одеяльце и прижалась ко мне.


— Как же всё-таки хорошо, — правда, Гер? Ой, а ты чего? Плачешь? Что с тобой, Герка?

— Ничего, маленькая, всё хорошо… — я улыбался, стирая с щёк эти дурацкие слёзы. Счастливые слёзы.

— Ну ладно. Пойдём тогда на кухню, может, попьём чаю, раз уж проснулись?

— Пойдём, Катюш.


Мы вышли из комнатки, аккуратно закрыв за собой дверь, и прошли на кухню. Катя долила воды в чайник и поставила его на плиту. Плита, кстати, была наша старая, советская. Казалось, тут перемешалась вся моя жизнь, в этой квартире, все воспоминания. Что-то было из восьмидесятых, что-то из девяностых, а что-то из нового времени, о котором я не хотел думать. Нет никакого нового времени. Есть только наше время, наше с Катей и Игорьком время, только для нас троих. Время быть счастливыми. Может же такое быть в жизни? Может же? Ведь может же человек быть счастлив простым семейным счастьем — даже если он не вполне человек? А вообще, может, это тоже был сон? И никакой я не Дух, а обычный человек, обычный московский житель, Герман Сергеевич Кастальский? Сколько мне сейчас? Лет тридцать пять, наверное, или около того. 1988-й год от Рождества Христова, Москва, июль — заповедное время и место. Работа хорошая, квартира приличная, семья — самая лучшая! Чего ещё желать?


Катя наливает кипяток в чашки с заваркой и кладёт в них кубики рафинада — один себе и три мне. Господи, а как раньше вприкуску пили! Казалось, ничего вкуснее просто не бывает, чем когда вот так, — вдвоём, и чай с сахаром вприкуску. Золотое время. Счастливое время. Как можно подумать, что бывает иначе? Как можно подумать, что может быть по-другому? Тридцать лет? Да Бог с вами, какие ещё тридцать лет?! Не было ничего! Ничего, кроме вот этого момента, кроме этого года, кроме этой жизни, нашей жизни, вдвоём, нет — втроём! Ничего!..


Я пью чай, Катя улыбается. Мы счастливы. Вот так вот запросто.


Из коридора сквозит. Я хмурюсь сквозь улыбку:


— Видишь, Катюш — сквозняк тут у нас какой-то! Пойду посмотрю, откуда дует. А, ну да, точно! Я же дверь в кабинет не закрыл! А там, наверное, форточка приоткрыта. Вот и поддувает.

— Сходи, Гер, сходи. Только возвращайся поскорее, ладно?


Катя улыбается. Собрала свои пушистые волосы в пучок, плечи укрыла платком и пьёт чай. Моя любимая, моя родная.


Тянусь через стол, чтобы поцеловать жену в губы — но получается, что целую в нос. Катя смеётся — звонко, заливисто:


— Да иди уже, чудо! Закрой свою форточку и возвращайся! А то без тебя скучно.

— Я сейчас, Катюша, я быстро!


Буквально выбегаю из кухни, быстро иду по коридору в сторону кабинета. Темно-то как! Где-то тут был выключатель…


Был — но куда-то пропал, и я наощупь дохожу до кабинета. Темнота, хоть глаз выколи. Дверь и правда открыта, а внутри здорово холодно! Похоже, форточка и правда нараспашку.


Я вхожу в кабинет и вижу: кресло развёрнуто к окну. Странное чувство: будто в нём кто-то сидит. Что за ерунда. Шарю по стене в поисках выключателя, но никак не могу его найти, а когда, наконец, нахожу и зажигаю свет, оказывается, что лампочка под потолком тусклая и почти ничего не освещает.


Кресло поворачивается ко мне, и я вижу сидящего.


Ледяной пот стекает по моей спине.


Сидящий… похож на человека. Но это не человек — это, кажется, сама тьма, сгустившаяся и принявшая форму человеческой фигуры. Вместо лица — ровная поверхность без намёка на нос, глаза, рот. Худое, длинное тело, длинные руки с какими-то паучьими пальцами, длинные ноги.


Безликое Существо встаёт — оказывается, оно на голову выше меня — и делает шаг в мою сторону. Я инстинктивно отступаю, спиной чувствуя холод стены. Существо упирает ладони в стену на уровне моей головы и наклоняет свою безликую башку на неожиданно длинной шее, поднося её прямо к моему лицу.


Я не могу сдвинуться с места. Не могу пошевелиться. Я только вижу, что Существо состоит из непонятной текучей тьмы, похожей на жидкий чёрный коллоид. Оно постоянно перетекает само в себя, меняет форму — но, несмотря на это, Существо остаётся вполне человекообразным. Его лицо, скачет мысль в моей голове, я хочу увидеть его лицо.


И тогда, словно угадав моё желание, коллоид на его «лице» начинает светлеть, и я, замирая от ужаса, вижу своё собственное лицо, похожее на лицо всплывшего утопленника — бледное, безжизненное, неподвижное. Я смотрю в свои застывшие глаза — но они вдруг оживают, и Существо принимается пристально вглядываться в меня, словно желая отыскать неведомый изъян.


И тут до меня доходит весь ужас происходящего. Я помню, я уже видел подобное — тогда, во время Второй Войны. Он выглядел почти так же — Лорд Тень, первый Искажённый. И я понимаю: время вышло. Второй Искажённый вышел в Мир людей. Мы опоздали. Но это не самое страшное. Самое страшное — Катя в опасности! Ведь он сейчас поглотит меня и, приняв мой облик, выйдет к ней! А она не поймёт, что перед ней уже не я, не я, что перед ней чудовище, что надо бежать, бежать, бежать, бежать, бежать, бежать, бежать!


Собрав все силы, я отталкиваю Искажённого. Он отступает, но не падает, а я кричу, кричу что есть сил:


— Катя!!! Катя, беги!!! Хватай Игорька и убегай из квартиры! Быстрее! Я его задержу!


Только не ходи сюда, родная, только не ходи сюда, не ходи! Убегай, убегай!


— Слышишь, ты! — кричу я Искажённому. — Тебе до неё не добраться! Я тебе не позволю! Давай! Я, может, не так силён, как ты, но и я кое на что способен! Давай, сволочь! Нападай! Ну же!


Он смотрит на меня моими глазами — долго и, кажется, как-то… печально. А потом вдруг распадается, растекается лужей!


Это конец, мелькает мысль. Она не успеет. Я не успею. Его уже не остановить.


Я выбегаю в коридор — но почему-то попадаю обратно в кабинет. Чертыхнувшись, разворачиваюсь, выбегаю в коридор — и снова оказываюсь в кабинете!


За дверью чернота.


Я опоздал, приходит вдруг страшная мысль. Всё кончено. Мира больше нет. Я опоздал. Я никого не сумел спасти. Я забыл обо всём, погнавшись за своим счастьем.


И вот она — расплата.


Вдруг я понимаю, что кто-то тихонько теребит меня за рукав рубашки. Я оборачиваюсь, готовый к любой напасти, любой атаке — но внезапно вижу перед собой Мо.


Он выглядит виноватым. Кажется, в его глазах стоят слёзы.


— Герман, очнись. Это я, Мо, — говорит он. Я мотаю головой:

— А Искажённый?

— Его здесь нет, Герман. И… и её тоже. Всё, что ты видел — неправда. То есть… Это Межмирье. Знаешь, Ват-У рассказывала мне… Когда-то Учёные Колыбели считали, что Межмирье — это Мир Снов. Снов, фантазий, мечтаний, воображения… Но в то же время — Мир страхов, сомнений, тревог, фобий всяких… Она говорила, Кошки считали, что Межмирье способно вывернуть наизнанку того, кто приходит сюда. Создать для него мир его собственных чувств, эмоций… и творчества. Мир, в котором нет ничего невозможного — потому что всё неправда. Это ненастоящее. По-своему, конечно, не в полной мере, и всё же. Понимаешь, ведь то, что ты видишь во сне, например, — ты же не всегда знаешь, что это сон. Порой ты думаешь, что это взаправду. Но это не совсем так… Потому что потом ты проснёшься и увидишь, что это был всего лишь сон. Понимаешь, Герман? Это был сон. Межмирный сон, но сон.

— Сон? То есть, я бы проснулся, и всё было бы как прежде? — но Мо качает головой.

— Если бы я не разбудил тебя, ты бы проснулся, но только утром. А если бы ты ночевал вне Дома, ты бы вообще не проснулся. Ты навсегда остался бы во сне — если бы только не вспомнил, что это сон. Ты забыл бы о том, что засыпал, забыл бы о том, кто ты и откуда. Ты знал бы только тот мир, который Межмирье создало для тебя… Думаю, Межмирье — это что-то типа Соляриса. Смотрел?

— И даже книгу читал, — я достал сигареты и, прикурив, жадно затянулся. — Сон, значит. Притом вечный?

— Это смотря по обстоятельствам, — он пожал плечами.

— А ты… Ты тоже можешь вот так вот уснуть?

— Ну… Не совсем так. Но Кошка видела, что случается с Межмирьем, когда мне снятся кошмары. Она говорит, это действительно страшно. Межмирье… будто бы настроено на меня. Именно поэтому здесь всё подчиняется моей воле. Оно стало для меня своего рода миром-сном — но я могу выйти отсюда, я не заперт в нём. Оно почему-то меня выделяет… Я не знаю, почему. И Кошка не знает. Я спрашивал даже у Смерти! А она, знаешь, только покачала головой, но ничего не сказала. Такое чувство, будто ей что-то известно, но она почему-то не хочет ничего говорить…

— Жуть, — резюмировал я. — И как ты тут вообще живёшь?


Мо улыбнулся:


— Оно меня любит, Герман. Межмирье. Оно ведь живое. Это живой, разумный Мир. И, понимаешь, у него кроме меня никого нет. Здесь были Духи, трое — но они заблудились в самих себе и не вернулись оттуда…


Я молчал. Да, понятно. Стоило ожидать чего-то подобного. Всё-таки это Межмирье.


— Интересно, а Сонни и остальные — им тоже снится такая пакость?

— Это зависит только от них самих, Герман. Межмирье ничего не выдумывает само. Все образы оно берёт из спящих, из их подсознания, наверное. Или что-то вроде того.


Я подумал именно о Сонни, и неудивительно. Что может присниться Полуспектралу? А что снится Созданиям, таким как Шанталь? А Кошкам?


Сны. Жутковатая вещь, если честно. Как для человека, так и для Духа.


И тут я вспомнил о Кате и Игорьке. Из глаз сами собой потекли слёзы.


— Не плачь, Герман Сергеич. Всё уже позади, — сказал Мо, сунув мне носовой платок. Эх, парень, подумал я, ничего-то ты не понимаешь. Ничего не понимаешь…



Остаток ночи я провёл на Диване Пустоты в Кабинете Мо, и ближе к утру мне даже удалось уснуть. Но, увы, ненадолго: скоро проснулись мои бойцы, и весь Дом, казалось, ожил их весёлыми голосами. Где-то звенела посуда, кто-то смеялся, кажется, Сонни; где-то Ват-У кому-то что-то объясняла менторским тоном (Анютке, никак не иначе). Я слышал и другие голоса, но так и не смог понять, кому они принадлежат.


В любом случае, о сне можно было забыть.


Я протёр глаза, достал из кармана мятую пачку сигарет и закурил. Настроение было так себе. Межмирная ночь прошлась по мне паровым катком, выдавив из меня все эмоции, слёзы, печали, радости… Кажется, теперь там, внутри, не осталось вообще ничего.


Пустота.


— Доброе утро, Герман Сергеич!


Я поднял глаза, прищурившись от яркого белого света, нещадно бившего прямо в огромное окно Кабинета.


— Мо, это ты?

— Ага. Как ты себя чувствуешь?

— Никак. Мои проснулись?

— Да, и даже успели позавтракать, — ответил Мо. Он щёлкнул пальцами, и в комнате вмиг стало сумрачно, будто белый день за окном померк, обратившись вечером.

— А мог бы просто шторы повесить, — пробурчал я. Юноша рассмеялся:

— Ну что ты ворчишь? Спал плохо — так что ж теперь поделать-то? Я сделал всё, что мог — вытащил тебя из сна, покуда он не стал кошмаром.

— Вообще-то он стал кошмаром, — возразил я. — Да ещё каким. Мне такие уже давно не снились… Точнее, те, что про Афган, они в каком-то смысле даже страшнее были, но там хотя бы всё понятно было. И Кати там не было. И Искажённого. И… и вообще, всего этого.

— Понимаю, — он сочувственно кивнул. — Значит, ты его видел? Этого… Искажённого?

— Да. И это было чертовски неприятно, знаешь ли. Я эту безликую морду нескоро забуду. Тем более, что скоро лично увижу… А ведь мы так и не знаем пока, как нам его победить… Кстати! А ты сейчас что-нибудь пишешь? Если уж прежние твои рассказы совпадали с моей жизнью, то, может…


Мо задумчиво смотрел куда-то мимо меня.


— Да, — рассеянно ответил он. — Я пишу сейчас очень непростую вещь… Хм, а ведь точно. Только он у меня не Искажённый. Я назвал его Серый Лорд.

— Серый Лорд?

— Ага. Звучит?

— Ну, я не специалист в таких материях. Не знаю, кто вообще выдумывал все эти нелепые прозвища для Теневых… Вроде бы когда-то Аналитический Отдел Колыбели был ещё и Отделом Пропаганды и Контрпропаганды, но это было давно, так что утверждать не возьмусь. Можно спросить Ват-У: думаю, она должна помнить… Кстати, а почему он Серый-то? Во сне он был более чем чёрный. И какой-то… полужидкий. И безликий. Мерзкие они твари, эти Искажённые. Интересно, может, Первый что-нибудь накопал о том, кем могут быть эти паразиты… Ладно. Так ты, значит, всё-таки пишешь?

— Пишу. Но я не думал, что… То есть я думал, что пишу вроде как постфактум. Ну, как все обычные писатели.

— Тогда скорее уж летописцы. Но что, если это не так? Что, если всё наоборот? Ты об этом думал, Мо?


Если честно, мне об этом думать совсем не хотелось. Но и не думать я тоже не мог.


— Думал. Я же тебе говорил: я не знаю, как это всё устроено. То есть, Межмирье конечно откликается на мои выдумки — но на то оно и Межмирье! А вот Мир людей или Мир Духов…

— А что, Мо, — криво ухмыльнулся я. — Может, напишешь, что мы этого твоего Серого Лорда победили и зажили долго и счастливо, а? А оно и сбудется? Что скажешь, старина? Ну что тебе стоит? Написал, и всех дел. Или, например, что он испугался и передумал атаковать Исток, и как-нибудь самоуничтожился, не доходя до места! А?


Он смотрел на меня серьёзно, наморщив лоб, как больная обезьянка.


— Понимаешь… Написать-то я напишу. Но как это отразится на вас — вот в чём вопрос. И отразится ли. Я не знаю, Герман Сергеич. Моя жизнь — очень странная штука. Здесь происходит много непонятных вещей, к которым я уже успел привыкнуть. И в то же время я не знаю, как моё творчество отражается намире, и отражается ли. Может, это просто совпадения.

— Маловероятно, — отозвался я. — Случайностей не бывает, а совпадения — закономерность. Ладно, Радуга с тобой. Пиши свою историю, а там посмотрим, чем дело кончится. Поживём, как говорится, и увидим.

— Хорошо, — кивнул он, и тут же, не сдержавшись, заулыбался, прикрыв рот ладонью: — О, Герман Сергеич, к тебе гости пришли! И-и-раз-два-три!


На «три» Дверь Тёмного Дуба распахнулась, и в Кабинет ввалилась моя команда, ватага моя, — сытая, довольная, с улыбками от уха до уха. Мои мальчишки-девчонки — смеющиеся, перекидывающиеся какими-то репликами… Как какие-нибудь школьники, честное слово. И даже Шанталь, и даже Анка! Это всё Сонни, подумал я. Вальки бы на такое не хватило.


— Герман Сергеич! Доброе утро! Доброе утро! — закричали они наперебой. Смотреть на них без смеха было невозможно, и я улыбнулся сквозь послесонную хмарь и мутные мысли.


М-да, хорошее настроение мне бы не помешало, честное-благородное слово.


— Доброе, доброе. Ну как вы? Цветёте и пахнете, м?

— Да! Мы уже позавтракали! — сказал сияющий Сонни. — Не хотели вас будить, но Ват-У сказала, что нам стоит поторопиться. У нас ведь дела.


И то верно, подумал я. Права Ват-У, права, красносамурайская Кошка…


— Дела оно конечно, куда без дел-то. А вот… Спали-то хорошо? Снилось что-нибудь?


Они примолкли, призадумались.


— Вроде бы мне снилось, что мы с Шанталь опять в Тайнинке, вдвоём, — задумчиво сказал Валя. — Не помню, что там было, но сон хороший был.

— А мне снилось, что Валька меня создаёт, — Шанталь улыбалась, смотря куда-то внутрь себя. — Это было… приятное воспоминание. Совсем другая жизнь, спокойная и… светлая какая-то, что ли.

— А мне снилось, что я на учениях в Мире людей вместе с отрядом Кадетов Спецназа. Нас учили основам поведения среди людей, учили самым простым приёмам, — сказала Анка мечтательно. — Хорошее было время… То есть это я не в том смысле, что оно сейчас плохое! Герман Сергеич, вы не подумайте, ничего такого! Просто… сейчас же военное положение, жизнь тревожная. Вот я и… А тогда жизнь была спокойная, вот как Шанталь говорит.

— Да я понимаю, понимаю, — я невесело усмехнулся. Эх, ребята! Ничего-ничего, пробьёмся мы с вами, обязательно пробьёмся!..

— А мне ничего не снилось, — проговорил Сонни обиженно. — Совсем ничего. Просто проспал всю ночь, и всё.


Я взъерошил ему шевелюру:


— Знаешь что, дружище? Это, наверное, самый лучший вариант. Честно. Вот Мо не даст соврать. Верно, Мо?


Хозяин Кабинета кивнул:


— Да, Сонни. Герман Сергеевич прав. Иногда лучше вовсе не видеть снов.


Похоже, приободрить его нам удалось.


— А вам, Герман Сергеич, что-нибудь снилось? — полюбопытствовал Сонни.

— Да, Сантино. Мне снилась другая жизнь. Невозможная жизнь. Знаешь, внешне она была хороша, но… Но в итоге оказалось, что она куда хуже нашей с вами жизни.

— Почему? — спросил Валя.

— Потому что у той жизни не было будущего. Только прошлое, и то перевранное. А, чёрт с ним! Давайте-ка лучше обсудим наш сегодняшний план действий. Я рассчитывал съездить сегодня в Пушкино, поискать этого вашего художника. У кого есть идеи, где его искать? Пушкино — это как-то расплывчато.

— У меня есть, Герман Сергеич! — воскликнул Мо. Ребята удивлённо посмотрели на него, а он объяснил: — Всё просто. Во первых, с этим самым художником я некоторое время работал в одном магазине. Мы дружили. Димка хороший парень, он вам понравится, точно говорю. Вот. Где он живёт я, правда, не знаю… Так вышло, что я ни разу не был у него дома: он предпочитал приходить сюда. Но я могу сказать вот что: там, в Пушкино, есть подземный переход, возле которого продают картины…

— Где он находится? — решил уточнить я, но Мо только пожал плечами:

— Не знаю. В Пушкино.

— А поточнее?

— Говорю же: не знаю. Но там есть такой тип… Степан Степаныч Криворуков. Тоже художник, но такой, знаешь, от слова «худо». Спросите его про Димку, он наверняка знает! А ещё он, в смысле Димка, вчера с работы уволится. Он дворником работал, но с начальником общего языка найти не смог. Он человек необычный, Димка-то, и многим просто не удавалось найти с ним общий язык. Да и он и не стремился с кем попало общаться. Он очень самодостаточный человек, и всегда таким был, — закончил Мо. Я покачал головой:

— Обалдеть. Слушай, у меня идея! А что, если ты напишешь, ну там, в своей книжке, о том, где он жил? Мы его по этому адресу найти сможем?


Мо вздохнул:


— Да написать-то я могу, не вопрос … Слушай, а чего ты в Аналитическом Отделе справку не наведёшь? И Криворукова искать не придётся, и Димку ловить по всему Пушкино.


Я хлопнул себя по лбу:


— Точно! Радуга! Похоже, у меня окончательно поехала крыша в этом твоём Межмирье! Совсем соображать перестал! А связаться со Штабом-то отсюда можно, кстати?


Мо задумался. Потом щёлкнул пальцами — и тотчас же Дверь Тёмного Дуба приоткрылась, и в Кабинет заглянула Белая Королевская Кошка:


— Да, Господин? — спросила она чопорно, как какая-нибудь миссис Хадсон в исполнении Рины Зелёной.

— Ват-У, мне нужен телефон.

— Да, Господин, — поклонилась Ват-У и скрылась за Дверью. Буквально секунд пять спустя она снова открыла Дверь и вошла в Кабинет, неся на подносе старинный эбонитовый телефон. Проводов у него, впрочем, не было.

— Ваш телефон, Господин, — Кошка склонилась перед Мо, держа поднос на вытянутых лапках. Мо кивнул:

— Спасибо. Только ты его Герману Сергеевичу отнеси, он звонить будет.

— Позволю себе заметить, Господин, что Лорд Гермес, конечно, может попробовать позвонить отсюда в Штаб, но у него ничего не получится, если только вы ему в этом не поможете, — произнесла Кошка с достоинством. Мо вздохнул:

— А ведь верно. Ты права, Ват-У. Давай его сюда, сейчас попробую позвонить сам.


Она снова поклонилась и протянула ему телефон. Мо взял трубку и сказал:


— Э-э… девушка? Здравствуйте! Говорит Мо из Дома Мо, что в Межмирье. Да… Да, в Межмирье, вы не ослышались. Я… У меня здесь, э-э, Лорд Гермес, и он хочет поговорить с Аналитическим Отделом. Будьте любезны, соедините, пожалуйста. Да. Да, спасибо… Алло, Аналитический Отдел? Здравствуйте! Да, Мо из Дома Мо, что в Межмирье… Нет, с Исследовательским Отделом соединять не надо. С вами будет говорить Герман Касталь… то есть Лорд Гермес. Да. Передаю трубку.


Я подошёл к столу; Кошка водрузила поднос с телефоном на него. Я взял трубку:


— Гермес на проводе.

— Да, Милорд! — радостно отозвалась Кошка-аналитик. — Чем могу быть вам полезна?

— Мне нужна информация о человеке по имени Дмитрий… Дмитрий, э-э…

— Арефьев, — подсказал Валя, сделав вид, что только что не улыбался во весь рот. Мо хихикнул.

— Арефьев. Живёт в Пушкино, художник, — я сердито покосился на насмешников.

— Да, Милорд! Покорнейше прошу вас подождать тридцать шесть миролюдских секунд! — сказала Кошка-аналитик.

— А что так долго? — буркнул я, но тут же одумался: она же после такого будет ещё две минуты сыпать извинениями! — Ладно, ищите. Жду.

— Да, Милорд!


Трубка приумолкла. Затем, спустя, как видно, обещанные тридцать шесть миролюдских секунд (я не считал) Кошка-аналитик снова «включилась»:


— Прошу, Милорд, вот информация по Арефьеву Дмитрию Александровичу, 1975 года рождения. Проживает по адресу: Московская область, Пушкинский район, город Пушкино, улица Вторая Домбровская, дом 7, квартира 14. Координаты цели: 56°00'32" северной широты, 37°50'03" восточной долготы. Место работы: со вчерашнего вечера безработный…


Я покосился на Мо — парень недоумённо пожал плечами.


— Ладно, — сказал я Кошке. — Пока что достаточно. Если возникнут вопросы, позвоню из мобильного штаба.

— Слушаюсь, Милорд! — отчеканила Кошка-аналитик и отключилась.

— Между прочим, — вспомнила Анюта, — мы так нашему мобильному штабу имя и не придумали.

— А ведь верно! Это ты, Анка, молодец, что напомнила! — обрадовался я. — Ну что, ребята? Какие будут предложения?


Ребята призадумались, а потом стали предлагать:


— «Жёлтая субмарина»?

— Валентин, не дури. И потом, она не жёлтая, она бежевая с синим.

— «Победа»?

— Нет, Сантино, «Победа» — это ГАЗ М-20, а у нас ЗиЛ-118 «Юность».

— «Ласточка»?

— М-мм, как-то слишком избито, мадемуазель Дессанж.

— «Ямато»!

— Оч-чень смешно, Спецназовец-Младший Пуш-А!

— «Энтерпрайз»? Или «Тысячелетний Сокол»?

— И ты туда же, Сантино? И потом, на эти названия наверняка распространяется закон об авторском праве.

— «Аврора»?

— Я бы сказал, что это неплохо, но всё-таки что-то… Хорошо, Валя, оставим как запасной вариант.

— А на это закон не распространяется?

— Маловероятно, синьор Францони. И лучше не тратьте наше общее время, а придумывайте названия.

— «Герман Кастальский»! Звучит же, а?

— Шанталь, это, конечно, очень мило, но всё же несколько… Перебор, в общем. Думайте, думайте!

— «Радуга»?

— Плоско и неоригинально, Валентин, хотя и патриотично.

— А может, не нужно названия? У неё ведь уже есть название — «Юность»?

— Мо, пойми одну простую вещь. Имя мобильного штаба должно олицетворять всю неуклонную мощь Воинов Радуги и наше стремление к полной и безоговорочной победе над Искажённым! Должно вдохновлять на подвиги! Знаешь ведь поговорку: «как вы лодку назовёте — так она и поплывёт»?

— Ну тогда я не знаю…

— «Новая жизнь»!

— Сантино, это мобильный штаб, а не колхоз. Думай дальше.

— «Возмездие»!

— Э-э… Знаешь, Анка, если задуматься, то скорее уж Искажённый нам мстит, чем мы ему (хотя и непонятно, за что). Так что нет, не пойдёт…

— «Миротворец»?

— И на «Миротворце» мы воевать собрались, да, Валя?

— «Эспада»!

— А что это вообще такое, Шанталь?

— Шпага испанская, Герман Сергеич.

— Шпага? Хм. Шпага — это, конечно, хорошо, но «Эспада» — как-то не очень.

— Тогда, может, «Бригантина»?

— «Бригантина»? Как-то безлико, что ли… А почему «Бригантина», Шанталь?

— Потому что тут два смысла, — пояснила девушка. — Бригантина — это и двухмачтовый парусник, и лёгкий средневековый доспех. Вот и получается…

— Да? — я почесал в затылке. — Нет, мысль, конечно, хорошая. Два смысла, и защита, и корабль… Оставим про запас. Ещё варианты?

— «Надежда»?

— Это в том смысле, что кроме надежды у нас ничего нет, да, Валя? Красиво, конечно, но как-то невесело, что ли… — я вздохнул. — Ладно, похоже, ничего более стоящего у нас выдать не получится. Итак, в итоге имеем следующие варианты: «Аврора», «Бригантина» и «Надежда». Если честно, мне не нравится ни одно из них…

— Придумали бы тогда сами, — язвительно обронила Шанталь.

— Шанталь Дессанж, я, конечно, говорил о том, что со мной можно общаться запросто, но я бы попросил вас всё-таки не завираться. Вы — Воин Радуги, а я — ваш Лорд-Командующий.

— О, ну простите, Милорд!


И надулась. Вот ведь, а? Не умеешь ты, Герман Сергеевич, с подчинёнными обращаться, особенно с женщинами.


— Мгм… Хорошо, в таком случае я предлагаю остановиться на «Бригантине». «Аврора» звучит эффектнее, но немного вторично, как и «Надежда». Возражения имеются? Нет возражений? Отлично, в таком случае единогласным решением мобильный штаб отныне нарекается «Бригантиной»! Ну что, Шанталь, ты довольна?


Девушка фыркнула:


— Так это что, одолжение мне, что ли? Да плевать мне на ваш автобус! Меня одолжениями не купишь! Понятно вам, Лорд-Командующий? А теперь позвольте откланяться, я курить хочу!


И с этими словами нарушительница спокойствия вышла из Кабинета. Я заметил, что Белая Королевская Кошка одобрительно кивнула ей вслед.


А это что за женская солидарность, чёрт побери?!


Проклятье, подумал я. Это уже ни в какие ворота. Эх, Герман Сергеич! Признай: ты слажал. И весьма неуклюже попытался исправить ситуацию. А ещё психолог, ха-ха. Но что ж теперь, догонять мне её, что ли?! Ну уж нет. В конце концов, я всё ещё командир. Кроме того…


— Валя, — позвал я Мастера Иллюзий таким тоном, от которого ему должно было стать не по себе. — Валя, твоё Создание ведёт себя кое-как. Она — член команды и Воин Радуги, и если она сама не в состоянии понять всей щекотливости ситуации, то я попросил бы тебя…


Тут Валентин посмотрел на меня совершенно невозмутимым взглядом и выдал следующее:


— Поступив так, вы распишитесь в собственной некомпетентности, как командира. Я, конечно, могу поговорить с Шанталь, но, зная её характер, ни к чему хорошему это не приведёт. Поэтому мой вам совет: помиритесь с ней. Смирите хоть раз свою гордость и помиритесь. Вам это ничего не стоит, а ей станет легче. Она ведь сейчас переживает, очень переживает, но никогда и ни за что в этом не признается. Такой уж у неё характер.


Я подобрал упавшую на пол челюсть. Слов у меня не нашлось. Неопределённо махнув рукой, я вышел из Кабинета, провожаемый насмешливым Кошачьим взглядом.


«Она на крыльце», шепнул в моей голове вездесущий Мо. Я только фыркнул в ответ.


Вскоре Коридор Тысячи Свечей закончился (какой-то он тут непостоянный, мелькнула мысль, то длиннее, то короче), и я вышел в прихожую. Голем Соломон приветствовал меня поясным поклоном. Я кивнул ему и вышел из Дома Мо.


Здесь был день — настолько яркий и солнечный, что в первый момент я даже зажмурился. А когда мне наконец удалось привыкнуть к этому обилию света, я увидел, что она стоит на крыльце спиной ко мне и курит.


Дымок её сигарет пах ментолом. Вот пакость, подумал я.


— Шанталь…

— Ну, и что вам от меня надо? — она резко развернулась и теперь смотрела на меня с нескрываемым презрением: — Пришли побурчать на тему того, какой вы великий командир, и как я, такая-сякая, посмела обратиться к вам неподобающе?


Я вздохнул. Она прямо как Маринка, когда злится. Палец в рот не клади.


— Ну что же вы? Скажите хоть слово, господин Кастальский! Или ваш запас красноречия на сегодня иссяк? Скажите, не бойтесь. Я вас не укушу.


Я снова вздохнул. А потом отвесил ей пощёчину — слабенькую, чтобы сбить спесь.


Она вспыхнула, губы задрожали, на сверкающие яростью глаза навернулись слёзы.


— Да как… Вы… Ты…


И тогда я просто обнял её. Крепко — потому что она сразу же попыталась вырваться. Обнял и заговорил:


— Послушай меня, дочка. Последней женщиной, с которой я общался, была моя покойная жена. Это было сегодня ночью, в кошмаре, который я никогда не забуду. У меня никогда не было детей. Единственный сын умер, едва родившись, сразу после своей матери. Я был женат трижды, но только недавно понял, что никогда толком не умел любить. Понимаешь, я ведь не человек. Я Дух. У нас другие понятия, другие смыслы привычных людям эмоций. Даже наша любовь — совсем не та, что у людей. А ты, дочка, ближе к людям, чем к Духам, потому что тебя создал твой Валя. Вы… Все вы для меня — как родные дети. И я часто думаю о том, что вам не очень-то со мной повезло. Я плохой отец, плохой начальник, плохой командир. Я пытался стереть эту границу между нами, попросив вас не соблюдать субординацию. Но… Порой мой дурной характер лезет наружу. Дурной характер, передавшийся от старого Духа искусственному человеку. Не держи на меня зла, дочка. Я не хотел тебя обидеть. Ты придумала хорошее название для нашей машины. Ты ведь понимаешь, как важно имя. Для Духов обретение имени — это самое важное, что только может случиться в жизни. Знаешь, я помню, как Первый дал мне это имя — Гермес. Это было… невыразимо. Самый торжественный момент в жизни. Я больше не был просто Вторым, я обрёл свою первую сущность, первое лицо. Ведь изначально у Духов нет лиц… Мы безлики и бестелесны, как Искажённый… Мы не умеем воспитывать детей так, как это делают люди. Мы умеем только обучать себе подобных так, как когда-то обучили нас, по одному и тому же Кодексу Радуги. Я просто хотел, чтобы вы оставались людьми, я не хотел сделать из вас обычных Духов. Но я слишком плохой воспитатель. Не держи на меня зла, дочка. Помни о том, что идёт Война. Скоро мы встанем плечом к плечу, быть может, в самой последней битве. Нам нельзя ссориться. Мы должны быть если не друзьями, то хотя бы союзниками. Хорошо? А теперь я отпущу тебя.


С этими словами я разжал руки и выпустил Шанталь из своих объятий…  и сразу же, моментально получил звонкую пощёчину!


Я смотрел на неё обалдело, а она улыбалась.


— Вот теперь мы в расчёте, Лорд-Командующий. Вот теперь, Герман Сергеич, я вас, так и быть, прощу. Не думайте, я не какая-нибудь дура. Я прекрасно понимаю и то, кто вы есть, и то, какой вы, и то, что идёт Война, в которой мы — союзники. Я дам вам совет, как союзнику: не обижайте женщин. Даже если, нет — тем более, если они находятся у вас в подчинении.


Щека гудела. А у этой девчонки тяжёлая рука, подумал я с улыбкой. И она, без сомнения, умна.


— Спасибо за совет, Шанталь. Я запомню его.

— Вот и славно. Ну что? Выкурим сигарету мира? — весело спросила девушка. Я улыбнулся — немного натянуто:

— А что, неплохая идея.


Так мы стояли и курили эту её ментоловую сигарету по очереди (Шанталь настояла). Великая Радуга! Какая же гадость эти ментоловые сигареты! Хорошо хоть быстро сгорают.


Докурив, я затушил окурок в невесть откуда взявшейся железной пепельнице, стоявшей на перилах крыльца.


— Ну что, мадемуазель? Надо нам звать остальных, да ехать уже в Пушкино. А то время-то идёт. Идём?

— Сходите вы, Герман Сергеич. Я хочу ещё покурить и подумать… о своём, о девичьем.


Я хмыкнул и, не сказав ни слова, зашёл обратно в Дом.



Глава 14.


Не успела наша «Бригантина» выйти на Ярославское шоссе, как увязла в вялотекущей пробке. Учитывая габариты автобуса, лавировать было проблематично, так что оставалось только отдаться на волю «течения» и ждать, пока затор рассосётся.


Солнечное утро сменилось хмурым дождливым днём, и я вполне разделял его настроение. Предчувствие у меня было нехорошее. Я думал о Пятом Претенденте — Дмитрии Арефьеве, и эти думы меня не радовали.


Может, он и художник, думал я, да только Претендент ли? Валя тогда сказал, что мне стоит на него взглянуть. Потом это повторила Шанталь, а потом, кажется, Мо. Но одно дело «взглянуть», и совсем другое — выбрать Претендентом в Воины Радуги.


Художник — это почти наверняка Мастер Иллюзий, как Валя. А зачем мне, если подумать, второй Мастер Иллюзий? Кроме того, что такое Мастер Иллюзий? На начальной стадии (а эти двое пока что находятся в самом начале своего развития) Мастер Иллюзий — не более, чем средненький оммёдзи с Созданием-фамилиаром. Это всё равно, что взять в Воины Радуги Ловчих — «санитаров Ада»; тем более, Ловчие используют ту же силу — Силу Иллюзий.


Маловато будет…


Безусловно, Шанталь — это довольно весомый аргумент: не каждый оммёдзи может похвастать настолько сильным и способным фамилиаром. Однако в нашем случае Шанталь — отнюдь не самый лучший вариант, если вспомнить, что из себя представляет Искажённый. Он же не просто безлик — он бестелесен. Лорд Тень, первый Искажённый, был неуязвим для физических атак из-за способности менять своё «агрегатное состояние». Исходя из моего сна (пусть даже это и не самый надёжный источник), второй обладает схожими талантами. Правда, в газообразной форме он атаковать не может, а в жидкой — может, но эти атаки не наносят критического урона. Зато в твёрдой форме этот парень даст фору не только Шанталь, но и мне… А ментальных способностей у Шанталь нет…


Иными словами, как Валя, так и Дима для нас практически бесполезны.


Единственное «но»: Искажённый едва ли пойдёт напролом. Сил у него хватает, и ему об этом известно. И всё-таки он должен беречь свою Энергию, — в противном случае он выдохнется быстрее, чем дойдёт до Истока. Тут есть одно существенное «но»: если он, как и пустотные големы, энергофаг, ему не составит труда пополнить энергозапас, просто сожрав кого-нибудь из нас. И тогда наша задача, вероятнее всего, состоит в том, чтобы истощить его ресурсы до того, как он доберётся до места — и при этом не стать для этой сволочи пищей. А там, глядишь, Первый придумает, как его уничтожить…


Или Мо что-нибудь напишет.


Так-так, Кастальский, не отвлекайся. Думай.


Интересно другое. Воинства Духов за спиной, как у первого, у второго Искажённого нет. Более того: столкнувшись с ребятами, он, я думаю, быстро поймёт, что имеет дело не с обычными Духами-Воинами. Он одиночка, как я и говорил Вале. Возможно, это даст моим бойцам шанс, вне зависимости от их сил и талантов.


Однако вернёмся к Диме.


Предположим, что он действительно незауряден. Предположим, потенциально он более, чем талантлив — но он человек! Человек. Отсюда вопрос: как сделать его Духом? Снова и снова передо мной встаёт этот непростой вопрос…


Тогда, после Второй Войны, мы с Первым считали, что единственный вариант — убивать их. Да, убивать их — вот этих вот славных, милых ребят. Вмешательство категории «B++», да. Но мы думали, что наша цель в любом случае оправдывает средства…


Я пенял Первому на запрет аморфа, как гораздо более гуманного способа — но он и слышать меня не хотел. Его можно понять: аморф даёт куда больше, чем просто превращение из человека в Духа. Ведь что такое аморф? Это классический случай «продажи души дьяволу», точнее, обмена сути человеческой на Сущность Духа. Обычно люди переносили эту операцию довольно безболезненно, но им требовались время и помощь Духов для того, чтобы осознать себя заново, понять, что они теперь такое, а заодно не потерять память и идентичность. В конце концов, наша совместная история знает немало случаев, когда Духи предлагали людям аморф, но не доводили дело до конца. Тогда авантюристы, согласившиеся отдать свою душу в обмен на Сущность Духа, просто теряли рассудок, становясь Бродячим Кошмаром — Существом без жизни и смерти, без ума и памяти, без цели. Среди людей такие особи были известны, как упыри, гули, вурдалаки, зомби, злые духи, и прочая безмозглая и вредная нечисть.


Впрочем, потери несли не только люди, но и Духи, ведь Сущность Духа — товар дефицитный, а заполучить её возможно только методом извлечения непосредственно из Духа. Так что аморф в лучшем случае являлся итогом сделки Духа и человека, в результате которой двое становились одним, новым Существом, новым Духом (их ещё называли Второрождёнными). Но известны и такие случаи, когда один Дух подавлял другого, доводя беднягу до Падения, чтобы заполучить его Сущность и совершить сделку с человеком. В этом случае лишённый Сущности Перворождённый просто переставал существовать — или сводил с ума реципиента-человека, обрекая и его, и себя на безумное существование. Вот поэтому Первый счёл такие сделки опасными как для людей, так и для Духов, и запретил их раз и навсегда.


Смысл в этом запрете был. Я не задумывался об этом раньше, но мы, по большому счёту, создавали своих Искажённых — людей-мутантов с Сущностью-паразитом вместо души. Не слишком завидная участь, казалось бы; но многие люди готовы были отдать всё что угодно, лишь бы обрести силу, которую давал аморф. Они получали вечную жизнь, становились почти всемогущими, и при этом могли спокойно жить среди людей. Аморф был для них способом достижения власти и богатства, даровал им вечную молодость, превращая их в полубогов. Так что Первый вполне резонно считал, что, давая людям аморф, мы развращаем их. Что в итоге это может привести к краху их цивилизации. Что, в конце концов, Духам от таких сделок нет особой выгоды, кроме шанса приобщиться к необычной жизни в шкуре сверхчеловека в Мире людей, что для некоторых Исследователей было весьма лакомым куском.


К тому же, несмотря на свою полубожественную природу, большинство аморфов плохо кончило. Вечно молодые, неуязвимые для болезней, они могли жить вечно — но это не было бессмертием в полном смысле этого слова. Аморфа можно было убить, несмотря на то, что полубоги были куда более живучи, чем обычные люди. Сотни аморфов погибли на кострах Инквизиции, многих убили, как вампиров и прочих «слуг диавола», а те единицы, которым удалось пережить Средние века, постепенно сошли с ума. Как оказалось, жить вечно и при этом сохранять трезвость рассудка довольно сложно даже для сверхчеловека…


Поэтому, когда я заикался об аморфе для будущих Воинов Радуги, Первый говорил: чем делать из них мутантов, лучше просто убить их и сделать настоящими Духами. И я, в принципе, соглашался…


Однако Проект был разработан до того, как я решил сам пожить в человеческой шкуре. И, прожив в ней тридцать лет, я понял, что не смогу рассуждать так же хладнокровно, как раньше. Меня хватило только на то, чтобы отправить на смерть Валю — но у него и так не было особого выбора. Меня хватило на то, чтобы дать Сонни возможность погибнуть — но оказалось, что Полуспектрала так просто ногами не запинать. С Шанталь было проще — она вообще не была человеком. Большим подарком был только Рихард, который вообще сделал всё сам — и умер, и Духом стал, и способности свои раскрыл.


Словом, до недавнего времени мне везло. Но вот, похоже, везение закончилось. Конечно, есть ещё Габриэль, которая, будучи Ангелом, не нуждается ни в каких переделках. Что там с этой девочкой, подопечной Рипли — Радуга знает, а пока что у меня есть проблема посущественнее.


…Пробка меж тем и не думала рассасываться, за окнами накрапывал дождик, и бойцы несколько приуныли. Я открыл форточку и закурил. Внезапно в голову пришла логичная, в сущности, мысль: а что, если спросить их самих?


Не спорю, перекладывать ответственность на подчинённых — это недостойно. Но ведь я всего лишь советуюсь!


— Сонни!

— Что, шеф?

— Скажи мне, Сонни… Как ты думаешь, как человеку можно стать Духом?


Краем глаза я заметил, что Валентин поджал губы и нахмурился. Да расслабься ты, великий гуманист! Уж и спросить ничего нельзя.


Сонни смешно склонил голову набок:


— А разве не через Исток?

— Да, конечно… Но, видишь ли, чтобы попасть к Истоку, человеку нужно умереть, никак иначе ему туда не попасть.

— Значит, и я не попаду? — голос парня дрогнул. Я умылся ледяным потом:

— Нет-нет, что ты! Ты же помнишь, доктор Зараат поработал над тобой, и теперь ты без труда сможешь попасть к Истоку! Теперь ты не просто человек…


Валентин сощурился. Мол, и как вы теперь будете выкручиваться, господин Кастальский?


Но Сонни даже эту наживку проглотил с потрохами! Всё-таки он ужасно доверчивый, этот Полуспектрал…


Валя демонстративно отвернулся к окну и стал разглядывать там что-то наивнимательнейшим образом. Я вспомнил утренний инцидент с Шанталь. Какие же они всё-таки сложные и неуживчивые, эти двое.


— А нельзя попросить доктора Зараата, чтобы он сделал подобное и с Димкой? — спросил логичный Сантино. Я печально вздохнул:

— Увы! С доктором Зараатом у нас… не слишком заладились отношения, скажем так. Знаешь, Сонни, другие Духи не очень-то меня любят. Я ведь Второй, правая рука Великого Магистра, и всё такое. Поэтому мне бывает трудно, э-э, договориться с ними о сотрудничестве.

— О, — Сонни кивнул, — я понимаю. Они вам завидуют.

— Да, — я горестно вздохнул. — К сожалению, это так. Они, конечно же, не со зла, но младшие часто завидуют старшим. Вот и со мной так вышло. Первому завидовать они не решаются, хотя и у него всегда хватало недругов. Обе Войны и восстание Изгоев тому подтверждение…

— Значит, должен быть какой-то другой способ, — проговорил он задумчиво. — В смысле, чтобы Димке стать Духом.

— Вот именно, парень. Другой способ — потому что я, понимаешь ли, вовсе не хочу доводить его до смерти, пусть даже и ради великой цели.


Паренёк улыбнулся — да так светло и радостно, что мне сразу же резко поплохело.


— Вы удивительно добрый, Герман Сергеич! На вас лежит такая ужасная ответственность, а вы думаете о том, как бы сохранить жизнь одному человеку!


Валя уронил голову на руки. Сонни сидел к нему спиной и потому не видел всей этой пантомимы, зато я чувствовал себя немного не в своей тарелке. А вот наши барышни, что характерно, на происходящее никак не реагировали. Шанталь, пожалуй, было всё равно (как настоящему Созданию), в то время как Анка, как настоящая Кошка, считала себя не вправе подвергать сомнению действия начальства.


Я вздохнул.


— Ну так какие мысли, Сонни? Я буду тебе признателен за любой совет, правда. Честное слово, я уже всю голову сломал, но так ничего и не придумал. Всё же Первый прав: я Воин, а не учёный.

— А чем люди отличаются от Духов? — неожиданно спросил Сантино. Ого, подумал я, хороший вопрос. Дай Радуга, я сумею на него ответить…

— Видишь ли, Сонни, мне известно только то, что говорит об этом Кодекс. А Кодекс говорит… — начал было я, как вдруг дверца «Бригантины» распахнулась, и в салон из беззвёздной тьмы вышли двое.

— И что же об этом говорит Кодекс? — весело поинтересовался Эбби. Паршивец! Знал ведь, что Кодекс об этом ничего не говорит, — потому что сам его составил! А мне предоставил право отвечать на подобные вопросы!

— Думаю, ничего, — спокойно заметил Рихард Збровски, как обычно сосредоточенный и задумчивый. Я поджал губы и хмыкнул.

— Ладно, это неважно, — Эбби посерьёзнел. — Важнее то, что вопрос был верный, и задан он был в правильный момент. Да, кстати, чуть не забыл: Воины Радуги! Этот молодой человек — Рихард Збровски, ваш соратник, Четвёртый Претендент! Прошу любить и жаловать, как говорится. Ну а если у кого-то возник вопрос о том, кто я такой, то это просто: я — Эбби. И этого достаточно. Причина нашего визита заключается в следующем: зная о проблеме, э-э, трансформации человека в Духа, Великий Магистр Ордена Радуги, неустанно размышляющий о вопросах, касающихся нашего Мироздания, и так далее, и тому подобное, пришёл к новым, весьма интересным выводам, в очередной раз удивившись (тут Эбб хихикнул) их очевидности и тому, как это мы не додумались до этого раньше. Короче. Сонни, слушай внимательно, это ответ на твой вопрос. Дело, конечно же, в Триединстве Субстанций. Теория не особо сложная, но до конца не проработана, а потому я постараюсь рассказать о ней вкратце, но так, чтобы все всё поняли. Итак, как всем вам известно, Вселенная тройственна. В ней есть три Первомира — Исток, Мир Духов и Межмирье. Исток, как Первомир, содержит в себе множество Миров, в том числе и Мир людей. Далее. Вселенная состоит из трёх Субстанций: Информации, Энергии и Любви. Ну, знаете, это почти как в алхимии, где в основе всего лежат четыре элемента: земля, вода, воздух и огонь. Алхимики, помнится, говорили ещё об эфире, но мы в эти тонкости вдаваться не станем. Нам важнее другое: Миры состоят, скажем так, из первовеществ, а именно пустотного вещества, радужного вещества, и икс-вещества, названию которому мы ещё не придумали. Наша теория, «Теория Триединства Сущего», говорит о соответствии друг другу Первомиров, Субстанций и первовеществ. Согласно теории, Первомиру Истока — а значит, и Миру людей — соответствуют Информационная Субстанция и радужное первовещество. Первомиру Духов соответствуют Энергетическая Субстанция и пустотное первовещество. Ну и, наконец, Межмирью соответствуют загадочная Субстанция — Любовь, и не менее загадочное икс-вещество, о котором мы ещё так мало знаем. Пока всё ясно?


Ребята кивнули. Стоит отдать Эбби должное: объяснял он и правда доходчиво.


— Хорошо. Тогда я продолжу. Теория наша называется «Теорией Триединства Сущего», потому что все эти Субстанции и вещества практически неотделимы друг от друга. Как вам известно, в Мире людей есть Пояс Пустоты — пустотное вещество в радужном. Точно так же и в Мире Духов есть радужное вещество — и именно поэтому Духи могут жить там, среди Пустоты и пустотного вещества. Про икс-вещество пока умолчу, твоего вопроса оно всё равно не касается. Да и попроще будет, с двумя неизвестными вместо трёх. Всё понятно, да? Теперь дальше. Теория не доказана, вопросов там ещё много, но один из основных заключается в следующем: если Духи являются порождением Истока — а это вы должны знать из Кодекса, — то почему они не могут жить в Истоке? А они не могут — Исток словно стремится вновь растворить в себе некогда рождённых им Существ. Мы вынуждены жить в Мире Духов, который, как показывают наблюдения, настроен к нам не слишком дружелюбно. Но не только Духи испытывают трудности со своим Миром: к примеру, люди не могут жить в Мире Духов. Они могут попасть туда только после смерти. О чём это может свидетельствовать, если помнить о том, что Вселенная Триедина?

— О том, что люди состоят из пустотного вещества? — Сонни поднял руку, совсем как школьник на уроке. Эбб улыбнулся и похлопал в ладоши:

— Отлично. Да, именно так: люди состоят из пустотного вещества. И в то же время в них есть радужное вещество, — иначе они просто не смогли бы жить в своём Мире. Запомните эту мысль. Теперь ещё один момент. Великий Магистр обратил внимание на то, что чем старше Дух, тем труднее ему существовать в Мире людей, и тем выше шанс раствориться в Истоке. В то же время Старшие и Младшие Духи, начиная с Четвёртой Касты — Кошки, например, а также Духи стихий и прочие низшие Сущности — свободно живут в Мире людей и с Истоком не сливаются. Вопрос: почему? Великий Магистр исследовал этот вопрос и выяснил, что концентрация радужного вещества — а значит, и его соотношение с пустотным — прямо пропорциональна возрасту Духа. Иными словами, чем старше Дух, тем больше в нём радужного вещества, и меньше пустотного. И наоборот: чем младше Дух, тем больше в нём пустотного, и меньше радужного. Поэтому Младшим Духам проще оставаться в Истоке на протяжении долгого времени: они таскают «запас пустоты» с собой, как дайвер — баллон с кислородной смесью. Соответственно, чем старше Дух — тем меньше «баллон с пустотой», а значит, выше шанс раствориться в Истоке. Наконец, я думаю, вам известно о том, что некоторые люди обладают способностями, превышающими человеческие и приближающими их к Младшим Духам. Таковы, к примеру, шаманы, колдуны и прочие… одарённые личности. Между прочим, изначально Мастера Иллюзий — именно такие вот талантливые люди. Поэтому наш Валентин, не будучи Духом, сумел почувствовать Духа в Германе Сергеевиче, несмотря на то, что в той Точке Сущность Гермеса в Кастальском была подавлена его человеческой сутью.


Я вздрогнул. Ну да, конечно. А ведь я раньше не думал об этом. О том, что я был последним, кто использовал аморф для создания не «маски», не «легенды», но настоящего человека, личностью которого я стал. То есть в определённом смысле я сам — Искажённый…


Эта мысль отчего-то показалась мне настолько ошеломляющей, что буквально выбила меня из колеи. Тогда, во сне, Искажённый с моим лицом… Мо говорил, что Межмирье ничего не выдумывает… Но что именно это может значить? Как это трактовать? И почему мне так неуютно от этих мыслей?


Не обращая внимания на мои реакции, Эбб продолжил свою лекцию:


— О чём может говорить существование людей, способных, например, покидать свою физоболочку и уходить в пограничные области между нашими Мирами? Способных разговаривать с нами, видеть нас, понимать нас? Сонни?

— Думаю, о том, что в этих людях содержание радужного вещества выше, чем у остальных, — ответил Сантино. Он был настолько поглощён лекцией, что, казалось, не видел ничего и никого вокруг, кроме Эбби.

— Совершенно верно! У этих людей есть, грубо говоря, «баллон с радугой». И чем они, э-э, более одарённые, тем объёмнее этот «баллон». Конечно! Увеличенная концентрация радужного вещества даёт людям сверхъестественные для их вида возможности. Так в чём, в таком случае, разница между людьми и Духами?

— В соотношении радужного и пустотного веществ!

— Именно так! А значит, если мы искусственно повысим концентрацию радужного вещества в Дмитрии Арефьеве до уровня Духа — что тогда произойдёт?

— Он… он станет Духом?! — Сонни был в восторге.

— Он может стать Духом, — очаровательно улыбнулся Эбби.

— Но ведь это не доказано? — кажется, Валя ко всей этой затее отнёсся с изрядной долей скепсиса: — Это ведь как… как испытание нового лекарства? А вдруг будут побочные эффекты? А что, если он не переживёт такой… трансформации? Что если… И потом: а как вы собираетесь повысить концентрацию радужного вещества?!


Внезапно Эбб перестал улыбаться. Лицо его стало бесстрастным, как маска:


— Ты прав, Валентин Звезда. Дмитрий Арефьев может и не перенести этой трансформации. Гарантий не даст никто. Это теория, и она нуждается в подтверждении, — ну или хотя бы опровержении. А если Дима не переживёт, то мы поймаем его душу у Истока, как когда-то Герман Сергеевич поймал твою, и точно так же сделаем из него Духа. Видишь ли, Валя, ситуация крайне серьёзная. Мы не можем позволить себе роскошь предварительных проверок, тестов или чего-то подобного. Тут или пан, или пропал, как говорят люди. Что же касается твоего последнего вопроса, то ответом на него является Рихард. Думаю, Дик, тебе лучше самому поведать нашим друзьям о том, как мы собираемся повысить эту самую концентрацию.


Я невольно поймал на себе Валин взгляд. Это был взгляд человека, на глазах у которого лучшего друга собираются превратить в мутанта, вживив ему органы какого-нибудь монстра. Ему было страшно. Он понимал, что никак не может этому противостоять. Но если бы он мог, он бы противостоял — это было очевидно.


Всё-таки ты ещё слишком человек, Валька… И нечему удивляться: ведь это я пытался сохранить в вас человечность…


Зато Сонни, что характерно, вся эта операция не только не обеспокоила, но и наоборот — привела в крайнюю степень возбуждения. Что и требовалось доказать, что и следовало ожидать от Полуспектрала. Кроме того, похоже, у парня задатки Исследователя. Наверное, это и к лучшему. Не век же нам воевать… Быть может, новая Эпоха будет Эпохой исследований и открытий?


Что же до Шанталь и Кошки, то эти двое продолжали «играть в молчанку».


— Хорошо, — у Дика не было уверенности и профессионализма Эбби, но выглядел он чрезвычайно серьёзным и собранным: — Я попробую объяснить. Дело в том, что Вселенная, как и все её составляющие, имеет свою структуру. Это сродни атомным связям в молекулах веществ… Знаете, как кристаллическая решётка… или как аминокислотные связи в молекуле ДНК… Но не только Вселенная; мы с вами… Я хочу сказать, Духи, да и люди тоже устроены схожим образом. То есть Духи, безусловно, устроены иначе! По некоторым предположениям, в основе их строения лежат не атомарные структуры, а нейтринные… Нейтринные связи гораздо менее прочные, чем атомарные: благодаря этому Духи способны… к более свободным перемещениям и существованиям в средах, где люди не смогли бы существовать… Впрочем, это не так важно. Важнее другое. Структуры связей между частицами, из которых состоят Духи, люди, Миры и вообще Вселенная, называются Изначальными Структурами. Духи — не все, правда… В общем, многие Духи обладают способностью видеть Изначальные Структуры, а некоторые, например, Великий Магистр — способностью воздействовать на эти Структуры, изменяя их по своему усмотрению… Именно таким образом был упорядочен первобытный предмирный Хаос, именно таким образом были созданы первые Миры…


Цитирует Кодекс, подумал я с какой-то тоской. Хотя в Кодексе-то далеко не всё сказано, а из сказанного далеко не всему стоит верить… Как говорится, «не так всё это было, совсем не так». Ну да чего теперь об этом…


Рихард заметил мою реакцию и, кажется, чуть покраснел. Да-с, молодой человек, лжец из вас весьма посредственный, по-крайней мере, пока.


— Способность воздействовать на Изначальные Структуры называется Реконструкцией, — продолжил Дик, собравшись с духом: — И так уж вышло, что я умел видеть Изначальные Структуры, ещё будучи человеком. А став Духом, научился с ними работать. Я — Реконструктор.


Сонни смотрел на парня, открыв рот. Да что там Сонни — даже Валю, кажется, проняло. Я глянул на Шанталь — но она, судя по всему, заинтересовалась не столько вопросами, затронутыми Диком, сколько самим Диком. О, женщины! Зато умница Анка как и прежде терпеливо правила «Бригантиной» в нашем долгомстранствии по диким пробкам Замкадья…


— Вы хотите сказать, что можете увеличить количество радужного вещества в Димке, сделав его Духом? — уточнил Сонни. Дик кивнул:

— Я… попытаюсь сделать это как можно аккуратнее, так, чтобы ваш друг не пострадал. Думаю… побочных эффектов быть не должно. Понимаете, Изначальные Структуры — это очень точные механизмы. С ними нужно быть аккуратным, но если сделать всё правильно, работать будет безупречно. Я бы сказал, шанс успеха равен примерно 70%…

— Но ты же говорил, что там, где у людей атомы, у Духов нейтрино? — недоверчиво спросил Валя. — Как ты сможешь сделать одно из другого?


Рихард улыбнулся:


— Дело не в том, как называются частицы. Я ведь даже не физик! Я немного об этом знаю. Важнее то, что я вижу эти частицы и связи между ними, и понимаю, что будет, если воздействовать на них тем или иным образом. Понимаете, такая составная структура, как атом, и даже такая фундаментальная частица, как нейтрино — не конечные элементы Изначальных Структур. Даже кварки, вопреки существующим теориям, не являются бесструктурными частицами… Работая на этом уровне, на уровне префундаментальных частиц, я могу изменить их соотношения и связи друг с другом. При необходимости я могу сделать одну частицу из другой, потому что если идти на уровень ниже, то можно сказать, что Вселенная однородна…

— «Префундаментальных»? — судя по всему, представить такое Валентину было непросто. В сущности, мне и более простые вещи бывает трудно представить, так что, Валёк, не смущайся.


Дик виновато улыбнулся:


— Я понимаю: это, должно быть, звучит очень странно… Я же сказал: я не физик. Я Реконструктор. Я вижу Мир иначе, чем вы. Я вижу его, как Изначальные Структуры, притом постоянно. Я могу заглянуть на любой уровень ваших структур. Моё восприятие может работать как… как микроскоп и как телескоп. Я могу видеть в любом масштабе, и с любым масштабом работать. Просто на префундаментальных уровнях работать проще, потому что меньше шанс ошибки…

— Как это — «постоянно»? — интерес Сонни к Рихарду, похоже, возрос ещё больше. — То есть, я имею в виду, вам не тяжело?

— Уже нет. Когда был человеком, тогда да, тяжело было. А как стал Духом, стало гораздо проще.

— Рихард, а вы… Ты меня этому научить можешь?

— Может, Сонни, но не сейчас, — честно говоря, я искренне радовался, что ни черта в этом не понимаю и ничего не вижу. По-крайней мере, я могу видеть Миры такими, какие они есть, вместо того, чтобы постоянно наблюдать нечто вроде пособий по естественным наукам: — Когда я соберу команду, мы вместе отправимся в главный Штаб в Мире Духов. Там-то вас и будут учить подобным штукам, в том числе Рихард.


Если только у нас хватит времени, мысленно добавил я.


— Гермес, у меня к тебе пара слов, — Эбб подмигнул мне, но я этому отчего-то не очень обрадовался. Предчувствие так и осталось плохим.

— Что, только ко мне? Ладно, идём в хвостовую часть, там есть изолированная камера.

— Да Радуга с тобой! — он оглушительно расхохотался. — Никакой тайны в том, что я тебе хочу сказать, нет. Какие уж тут тайны… В общем, Аналитический Отдел рассчитал скорость движения Искажённого и вычислил время, за которое тот достигнет Преддверий Ада, а значит, и Мира людей.


Внутри меня всё сжалось.


— И сколько?

— Два дня.

— Два дня?.. Погоди, это миролюдских?!

— Да, Гермес. Миролюдских. Конечно, скорость передвижения его по Миру людей тоже невысока, но всё же куда выше, чем по Пустоте. Правда, здесь его встретит Армия Колыбели. Командующая Кси-А отчиталась: они готовы выступить в любой момент. Так что как только он появится в Мире людей и направится к Лубянской Трещине, Кошки нападут. Особого вреда они ему, конечно, не причинят, но этого от них и не требуется. Они постараются задержать его настолько, насколько это возможно. Они последуют за ним и через Трещину, после чего продолжат сдерживать его уже в нашем Мире, по дороге к Истоку. Если, конечно, к тому времени в живых останется хоть кто-нибудь.


Я знал: Анка кусает сейчас губы, до крови кусает. Она уже скорбит о своих товарищах, и в то же время мечтает отправиться на передовую вместе с ними. Но вместо этого она вынуждена работать шофёром. Умереть в бою для Кошки — наивысшая честь, пусть даже в этой конкретной ситуации они не больше, чем пушистое пушечное мясо. Хорошо хоть они не Изгои, насмерть не помрут. Но на восстановление Вооружённых Сил Колыбели после этой битвы уйдёт чудовищное количество времени и энергоресурсов. При условии, что битва закончится победой, разумеется…


— Ясно. Значит, они дадут нам где-то полдня?

— Или даже день. Штаб планирует отправить на перехват Искажённого ещё и Изгоев. Они же у нас на контракте, помнишь? Вертиго гарантировал, что в случае военных действий Демоны присоединятся к силам Ордена. Вот тут-то мы их и используем.

— А не перемрут они? Они же не Кошки, они смертны…

— Перемрут, конечно, — этот безжалостный, безжалостный Эбб. — Но, думаю, не все. А если даже и все, невелика потеря. Изгои и есть Изгои.

— Радуга… Эбб…

— Что такое? Хочешь сказать, я бесчеловечен? — мило улыбнулся он. — Конечно. Но так ведь и они не люди. И мы, кстати, тоже. Эта битва может стоить жизни всем нам. Всему Мирозданию. Ты понимаешь это не хуже, чем я. Ребята, вы-то в курсе? Он вам говорил?


Они подавленно кивнули.


— Ясно. Хорошо, — Эбб снова перевёл взгляд на меня. Холодный, жестокий. — А то я уж думал, что этот недопадший гуманист будет оберегать вас до победного конца. Ладно, это всё неважно. Изгои вместе с Кошками должны, по расчётам Аналитического, задержать Искажённого ещё на день. То есть, у вас три дня на всё про всё. И три ночи, конечно. Рекомендую использовать это время с толком, Гермес. Я сейчас уйду, а Дик поедет с тобой. Как только установите контакт с Пятым Претендентом, Дик займётся его Реконструкцией. А вы отправляйтесь в Мытищи, за Габриэль.

— Но я думал ехать к ней в последнюю очередь, — возразил было я, но Эбб выразительно на меня посмотрел, и я сдался: — Ладно, приказ понял.

— Вот и отлично. А я тем временем дам отмашку Рипли, пусть подготовит свою подопечную к контакту. Думаю, за сегодняшний день вы успеете завербовать этих двоих, а девчонка останется на завтра. И сразу же в Штаб! Я подготовлю преподавательский состав, всё будет готово для обучения и тренировок. Мы не можем терять ни минуты, — Эбби тяжело вздохнул. — Увы, но это так. Ладно, мне тоже пора. У меня много дел. И кстати, что вы возитесь с этой пробкой?! Валентин!

— Д-да! — Валька вздрогнул и побледнел.

— Иллюзию кортежа на автобус, живо!

— Де-депутатского хватит? Или п-президентский делать?

— Хватит и депутатского. Главное — чтобы с мигалками и громко. «Шестисотого» с парой «гелендвагенов» сопровождения будет достаточно.

— Так точно! — выпалил Мастер Иллюзий. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул и…


В принципе, почти ничего не изменилось. Правда, чёрные «гелендвагены» впереди и сзади мы видели. И сирену тоже слышали. Громко. Ведущий «геленд» принялся сгонять всех в сторону, освобождая нам путь к встречной полосе, точнее, к разделительной линии. И когда мы наконец на неё выбрались, Эбб крикнул:


— Кошка! Самый полный вперёд!

— Слушаюсь, Милорд! — прокричала Анка. Восьмицилиндровый двигатель хрипло заревел, и автобус неожиданно резво для столь немаленькой машины рванул вперёд.

— Вот это я называю «с ветерком», — одобрительно произнёс Эбби. — Теперь хоть доберётесь быстро. Ну что это такое, Гермес? У тебя такие ребята талантливые, а ты эти таланты совсем не используешь! Непорядок. Так, ладно, это всё лирика. Пойду я. Рихард!

— Да, Милорд?

— Как парня перенастроишь, отзвони. Я ему Кошку откомандирую, она его сама потом в Штаб доставит.

— Слушаюсь, Милорд!


«Эк ты его выдрессировал», передал я, и услышал у себя в голове довольный смех Первого:

«Ну кто-то же должен этим заниматься, раз уж ты у нас такой добрый».


Я фыркнул. Нашёл добряка. Просто все эти вопли… Не по душе они мне теперешнему. Раньше-то они бы у меня ещё громче орали! А теперь мне всё это как-то…


Толку-то с этих воплей.


— Всё, ушёл, — сказал Эбб. После чего открыл на полном ходу дверь (за ней, конечно же, была тьма Потусторонья) и покинул борт «Бригантины».


Ветер свистел за окнами.


— Поворот на Пушкино в пределах видимости! — доложила Анка.

— Хорошо. Валя, иллюзию уберёшь, как в город въедем, не раньше. Анка! Разворачивайся туда прямо через «встречку»!

— Слушаюсь!


Ведущий «гелендваген» резко взял влево. Встречные машины оттормаживались уже издалека. Я заметил, что патрульная милицейская машина перекрыла шоссе, давая нам проехать.


— Валя, иллюзию держи, пока не пропадём с их радаров!

— Понял!

— Анка, скорость снижай! По городу на таких скоростях гонять всё-таки опасно.

— Так точно!


В общем, мы оторвались. Вскоре Валя убрал иллюзию. Пропали «гелендвагены», смолкла сирена. Осталась только наша «Бригантина», снизившая скорость до вполне приличных сорока километров в час.


Я глянул на Вальку — он материализовал платок и теперь вытирал пот со лба. Вспотел он знатно.


— Неужели так тяжело было поддерживать? — но он только слабо улыбнулся:

— Так акцепторов же много, хотя и внимание рассеянное. Вот и приходилось… Уф! Сейчас бы в душ…

— Ну, может, у Димы попросимся… — неуверенно пробормотал я. Диму предстояло ещё найти. Тем более плохое предчувствие никуда не делось…


Анка вовсю вертела рулём, автобус сворачивал с одной улицы на другую. Наконец она сообщила — уже через бортовую систему связи:

— Цель в зоне видимости, расстояние — 500 метров. 400… 300… 200… 100… 50…


Скрипнули тормоза, и автобус замер. Умолк переутомившийся двигатель.


— Вторая Домбровская, 7. Приехали. Вот этот дом, пятиэтажный.

— Ну и ладушки. Так, бойцы! К высадке приготовиться… — я открыл дверь и вывалился наружу. Дождь перестал, но небо продолжало хмуриться. Хотелось курить. Я задымил и заметил, что Шанталь тоже вовсю затягивается своей ментоловой пакостью. Поймав мой взгляд, девушка улыбнулась. Я хмыкнул: — Ладно, давайте пойдём посмотрим, дома ли наш Претендент.

— А зачем идти? — удивился Рихард. — Я и отсюда могу. Нет его дома. Квартира пустая. Внутри есть незавершённый Объект, похоже, Создание. Высшее, вроде вас.


Он вежливо кивнул Шанталь. Та горделиво приосанилась: мол, поглядите на меня, я — Высшее Создание! Ох ты, Радуга.


— А чего раньше молчал?

— Но ведь вы не спросили, — удивился Дик.

— А самому допетрить? Так, хорошо. Если там его нет, значит, он есть где-то ещё. Что, Дик, сможешь нам помочь?


Реконструктор огляделся и сомнительно покачал головой:


— В радиусе пятисот метров его нет, а дальше я затрудняюсь сказать.

— Ясно. Значит, придётся искать подземный переход, где торгуют картинами, — мрачно резюмировал я.


Мимо ковыляла бабка с авоськой, подозрительно посматривая на нашу разношёрстную компанию. Я не без труда выдавил из себя приветливую улыбку:


— Простите, пожалуйста! Не подскажите, где здесь в окрестностях картины продают? Вроде ещё подземный переход там?


Бабка поглядела на меня оценивающе и, видимо, сочтя достойным, развернулась на 180 градусов и махнула рукой куда-то вдаль:


— Это вон тама, как к железной дороге идти, — и, не дожидаясь реакции, побрела своим путём.

— Спасибо большое! — крикнул я раздражённо. — Так, народ, грузимся в машину и едем. «Тама» так «тама».


Народ послушно погрузился в машину, Анка завела мотор и, ловко развернувшись, поехала по направлению, указанному бабкой.


— Навигатор нам сюда нужен, вот что, — сказал я, высматривая по окнам подземные переходы и картины возле оных.

— Так есть навигатор, — вздохнула Анка, — только чем он нам тут помочь сможет?

— И то правда. Бойцы! Глядим по сторонам внимательно, ищем комбинацию «переход-картины»!


Бойцы уставились в окна. За окнами неспешно проплывали однообразные пейзажи провинциального городка, тесные тротуары с щербатым асфальтом; периодически попадались разноцветные ларьки, торгующие разносортной ерундой, расхлябанные маршрутки, по уши оклеенные рекламой, и праздношатающиеся граждане всех возрастов. «Перехода с картинами» нигде не было.


Из-за туч выглянуло Солнце. Ну хоть что-то, подумал я, прикуривая очередную сигарету.


— Вижу цель, — вдруг сказал Дик, — на девять часов.


Мы синхронно развернулись — и точно: вдалеке виднелась небольшая «выставка» полотен, укрытая полиэтиленом. Анка взяла курс на цель.


Пару минут спустя автобус остановился возле лотков. Так, подумал я, и кто нам здесь нужен?


— Нет, Димки тут нет, — ответил Валя на незаданный вопрос. — Во всяком случае, я его не вижу.

— Значит, нам нужен этот, как его…

— Криворуков Степан Степанович, 1959 года рождения, — сказала Анка. — Тут на него ориентировка есть, если нужно.


Я досадливо отмахнулся:


— Чёрт с ним. Так, бойцы. Сидим тихо, ждём меня. А я на разведку. Чего всем табором ходить? Народу не нужны нездоровые сенсации, как говорится. Всё, пошёл.


Я сошёл с борта «Бригантины» на негостеприимную пушкинскую землю и неторопливо побрёл к импровизированной выставке народного творчества.


Здесь ошивалось четверо явных художников, — остальная публика просто проходила мимо, не обращая никакого внимания на объекты культуры. Деятелей культуры сей факт, впрочем, не особо волновал: они о чём-то вяло переговаривались, сидя на складных табуретках и покуривая дешёвые папиросы. Персонажи это были довольно колоритные: толстяк в полосатой рубашке с короткими рукавами, безразмерных шортах и с носом-картошкой; длинный и худой, как жердь, очкастый тип с огромным кадыком на тощей шее; безобразно полная, хотя ещё довольно молодая женщина в бандане и с «беломориной» в зубах; наконец, строгий старичок в бежевом, беспрестанно жевавший семечки. Когда я подошёл к картинам, художники смерили меня оценивающими взглядами и, видимо, не найдя во мне ничего интересного, вернулись к своему разговору.


Сказать по правде, я ничего не понимаю в живописи. Помню, Маринка как-то купила нам репродукцию «Южных плодов» Ренуара. Спору нет, написано было красиво, но каких-то особых эмоций картина у меня не вызывала. Натюрморт как натюрморт. Единственной картиной, которую я запомнил из всей своей человеческой жизни, был «Апофеоз войны» Верещагина. Было в этой груде черепов, в этих равнодушных воронах, в этом до боли ярко-синем небе и обжигающе-жёлтом песке что-то завораживающее, что-то близкое мне тогдашнему. Что-то знакомое. Впрочем, военная тема всегда была мне ближе, чем какая-либо другая, — даже когда я не помнил о том, кто я, не помнил о двух Войнах за своей спиной… И то странное чувство, тот резонанс я тогда связал с Афганом, конечно же.


Вешать Верещагина в гостиной Маришка наотрез отказалась: мол, что ещё за чернуха, то ли дело Ренуар. Я не настаивал. Кроме того, и правда ведь чернуха. В моей душе, в моей памяти её и так всегда было в избытке, — куда ж ещё и в гостиную-то?


Что же до местного творчества, то тут были и натюрморты, и портреты с пейзажами. И да: я ничего не понимаю в живописи, но все эти произведения искусства объединяло одно: картины эти были говно и халтура. С другой стороны, а чего ещё вы хотите за триста рублей? А за пятьсот? Ведь не шедевр же.


Правда, акварельные пейзажи (возле которых расположился семечковый старичок) были, в принципе, ничего. Не Ренуар, конечно; скорее, нечто вроде Моне подмосковного розлива.


И я уже открыл было рот, чтобы спросить, кто тут знает Криворукова Степан Степаныча (им явно был толстяк, но я желал убедиться), когда вдруг услышал голос за своей спиной. Голос — мужской, чуть задиристый, немного ироничный — сказал:


— Ну здорово, мужики.

— Привет, Дмитрий, — добродушно пробасил толстяк. Я сделал вид, что меня тут нет, и отошёл в сторонку. К Криворукову подошёл молодой парень лет тридцати пяти или чуть больше. Высокий, жилистый. Тёмно-русые кучерявые волосы, насмешливые светло-голубые глаза на грубоватом, скуластом лице.

— Здрасте, Григорий Варфоломеич, — Дмитрий улыбнулся старичку. Тот довольно прищурился и кивнул головой, а парень снова обратился к Криворукову: — Здорово, Степаныч. Ну что, всё торгуешь? А не противно душу-то продавать?


Толстяка перекосило, как от зубной боли:


— Опять ты за своё? Дмитрий, не начинай этот глупый спор. Ну сколько можно?

— Вот и я, Степаныч, тот же вопрос себе задаю. Ты неумный человек, и знаешь, что? С каждым разом души в твоих картинах всё меньше. Скоро они просто серыми станут, как и ты сам.


Криворуков побагровел:


— Слышь, ты, Да Винчи непризнанный! Ты заколебал уже своей философией, понял?! Ты тоже дуреешь с каждым днём! Раньше и то умнее был. Я на это живу, между прочим! Я, знаешь ли, тоже кушать хочу. И жена моя тоже, и дети. И мне твои высоконравственные упрёки знаешь, где? Так что давай, вали отсюда!


Молодой человек ухмыльнулся:


— Я тебя, Степаныч, переубеждать не стану. Но картины у тебя мёртвые. Так что дохлятиной питаешься, и семью свою дохлятиной кормишь. Ну да мне-то что… Давай, покеда.


Толстяк яростно заматерился, но парень неторопливо побрёл в сторону перехода, не обращая на ругань Криворукова никакого внимания. А я подумал: ну что, Герман Сергеич? По-моему, ты увидел всё, что хотел увидеть. Клиент готов, надо брать.


Внезапно в голову пришла любопытная мысль. Эбб в машине говорил, что Мастера Иллюзий обладают особыми способностями, даже будучи людьми. А что, если испытать парня?


Не дожидаясь, пока Димка скроется из виду, я скользнул на Ту Сторону и невидимкой последовал за Пятым Претендентом.



Глава 15.


— Извините… Вам, может, надо чего? — спросил он меня минуты две спустя.


«А ты меня видишь?», передал я. Димка нахмурился и покачал головой:


— Скорее, чувствую. Это же вы там были, у картин, да?

— Верно, Дмитрий, — довольно сказал я, незаметно выходя на Эту Сторону. — Это был я.


Он посмотрел на меня — серьёзно, без тени страха, но не без интереса.


— Кто вы?

— Обычно меня называют Германом Кастальским, во избежание лишних вопросов, — ответил я. — Я — Дух.

— Дух, значит? — даже бровью не повёл. Пожал плечами, неспешно двинулся дальше: — И что вам от меня нужно?

— Для начала — просто поговорить.

— О чём?

— О том, что ты сказал Криворукову.

— В смысле? — Димка удивился. — Что я ему сказал?

— Про душу, про «дохлятину». Откуда такие мысли? — поинтересовался я. Он улыбнулся. Глаза сверкнули:

— То есть вы с этими мыслями согласны, — он не спрашивал — утверждал. Сообразительный, порадовался я.

— Ну да, в целом. Хотя обычно я пользуюсь другими терминами.

— Какими?

— Скажем… Он в картины и правда кое-что вкладывает, но это не душа. Душу вложить нельзя, это не закладка в книге и не приправа к супу.

— А что тогда?

— Любовь.

— Да ладно! — парень усмехнулся. — Откуда там любовь?

— Это да, маловато её там нынче, прямо скажем. Процента полтора от силы, — усмехнулся я.

— А вам они не понравились, эти картины? — спросил он с улыбкой.

— Говно и халтура, вот что я о них подумал. Хотя акварели у старичка ничего, сносные.

— Точно! Говно и халтура! — Димка хлопнул ладонью по бедру и рассмеялся: — А акварели, это да. Это Григория Варфоломеича Косынкина работы. Он когда-то большой художник был. Но сейчас, видите, немного от него осталось. Я его не осуждаю, да и любви, как вы говорите, в его картинах больше, чем во всех остальных, вместе взятых.

— Что касается «дохлятины» — это хорошо, образно. Но — фигура речи, как и моё определение этих, э-э, работ. Эмоциональная окраска, восприятие сыграло… неважно. Важнее то, Дима, что я хочу с тобой кое-что обсудить. Для начала расскажи мне кое о чём. Скажи, с тобой за последнее время ничего необычного не случалось?


Он мигом посерьёзнел.


— Вообще-то было кое-что…


Вот-вот, подумал я, давай, парень, расскажи мне, как там у вас дела.


— Может, присядем где-нибудь?

— Да всё равно. Если хотите, можем присесть. Вон там скамейки есть, — он указал куда-то в душную даль разошедшегося июльского дня.

— Отлично, идём.


Мы шли — а мимо проходили люди, казалось, не обращавшие на нас никакого внимания. Порой мне казалось, что это не я вышел на Эту Сторону, а он зашёл на Ту. Впрочем, если бы это действительно было так, мне не было бы так жарко. В конце концов, по человеческим меркам в нашем Мире всегда холодно…


Скамейка была старая, с облупившейся краской цвета обожжённой глины. Над скамейкой нависала тень от небольшого, обгрызенного коммунальщиками каштана. Мы уселись на скамью, и он без предисловий начал:


— Я тогда ещё в зоомагазине работал. Это на Ярославке, там торговый центр есть, и зоомагазин в нём, на цокольном этаже. Там, знаете, нет окон. И света нет, только электрический, так что если не смотреть на часы, то и не понять, день сейчас, или ночь. Там… В общем, я-то оттуда давно уволился, конечно. Я нигде долго не задерживаюсь. Начальство меня не жалует, куда бы не поступил. Просто то, что я делаю, как работаю, у них в головах не укладывается. Неформат. Но там была одна женщина… В общем, я стал писать её портрет. Оттуда я ушёл ещё весной, а портрет пишу до сих пор, всё никак не закончу. Я свои картины не то что не продаю, — я их сразу же стираю и начинаю писать новые. Потому что картины, они не для того, чтобы их продавать или выставлять где-то. Они для того, чтобы мысль передать Миру, образ передать. Чтобы некая мысль или идея смогла мир изменить, пусть даже и немножко. Но с портретом получалось странно. Во-первых, где-то через два месяца я понял, что на картине давно уже не та, кого я писал вначале. Изменилось лицо, даже его выражение. Совсем другая она стала, не похожая на неё, на ту женщину… А во-вторых, сны сниться стали… странные. Но это только две последних ночи. А до того мне просто казалось, что она с холста за мной следит. Смотрит. И что характер у неё может меняться… Нет, не характер — настроение. Она то сердилась, то вроде как смеялась, что ли… Я бы никому не рассказал… Но вы ведь не человек, вы правильно поймёте, я знаю. Так вот… Последний сон сегодня ночью был. Вроде как возвращаюсь я с работы… Или, может, не с работы. Неважно. Просто домой пришёл. Достал портрет, стал писать. Тут вижу — ожила. Смотрит на меня. Усмехается. А потом вдруг говорит: когда, мол, меня допишешь? Когда закончишь, наконец? Я ей отвечаю: немного осталось, потерпи, пожалуйста. А она сердится, говорит, я уже почти полгода жду, а ты всё никак не закончишь. Я, говорит, устала уже на этой тряпке сидеть. Я, мол, жить хочу. Как все…


Он поднял на меня взгляд и некоторое время сидел молча, словно прикидывая, стоит ли рассказывать дальше, или же я такой откровенности не заслуживаю. Я ждал. Тогда он, наконец, вздохнул и продолжил:


— Я ей сначала сказал, мол, ты о чём вообще? Я портрет пишу. Напишу — сотру. А она всё злится. Говорит: ты не портрет пишешь, ты меня создаёшь. И стереть не сможешь, никогда. Я ещё подумал: вот ведь какая, а? Говорю ей: захочу — сотру, не беспокойся. А она только смеётся. Не сотрёшь, говорит. Совесть замучает. И тогда на меня будто нашло что-то. Вроде схватил со стола бутылку с растворителем и прямо на неё плеснул, в лицо ей. И гляжу: краска слезает, а она бесится там, кричит что-то, а уже и не разобрать, что… В общем, на этом проснулся. В ужасе, если честно. Подскочил, портрет из коробки достал — в порядке. Цела, слава Богу. И, знаете, смотрит так задумчиво, без насмешки уже. Даже грустно как-то. Вот… Я теперь и думаю: то ли заканчивать мне её, а то ли смыть от греха. А главное, права же — совесть замучает… Герман Сергеич, не знаете, как мне поступить?

— Дописать, конечно.


Он смотрел на меня недоверчиво. Боялся — не меня, разумеется. Её. Я его видел, этот страх, даже несмотря на то, что он жил глубоко внутри него.


— Дописать, значит? А что тогда будет?

— Тогда, брат, хорошее дело будет. Тогда она наконец-то жить сможет. Как ты, как я. А чтобы тебе полегче было, хочу предложить кое-что.

— Душу продать? — улыбнулся Димка.

— Нет, Дима, на продажу душ у нас нынче мораторий. Я тебя хочу к себе в команду пригласить. Нам такие, как ты, нужны. У нас ситуация серьёзная… В двух словах не расскажешь, это целая история. Если согласен, я тогда сейчас ребят вызову, познакомишься. А потом одного из них тебе отряжу, он тебе поможет. Сделает из тебя Духа, станешь одним из нас. Тогда и с портретом проблем никаких не будет, обещаю. Так что ты подумай, только недолго. Времени у нас совсем мало. Нынче такой расклад: если не справимся, через три дня этого Мира не станет. Такие дела, Дим. Ты подумай, а я покурю пока. Отойду, вон, в сторонку; ты же не куришь, да?


Он отрицательно покачал головой, но ничего не ответил. Похоже, всерьёз задумался.


Вот и славно.


Я достал пачку и обнаружил, что в пачке осталась одна сигарета. О, как раз потренироваться хотел, вспомнилось мне. Присев на корточки, я поставил пачку на асфальт, и взял сигарету двумя пальцами. Потянул в стороны. Сигарета печально всхлипнула и разделилась надвое, как клетка в учебнике биологии. Я положил парную сигарету на ладонь, и она на моих глазах начала делиться. Сначала из двух стало четыре, потом из четырёх — восемь, потом шестнадцать… А потом я накрыл их второй рукой, и деление прекратилось.


А то ведь в пачку не влезут!


Ссыпав новосозданные сигареты в пустую пачку, я сунул одну из них в рот и прикурил. От обычных мои сигареты ничем не отличались — чего и следовало ожидать. Простейшие навыки Созидания, освоенные ещё до Первой Войны, не забылись до сих пор.


Мастерство не прокуришь, довольно подумал я, выпуская в ярко-синее небо облачко сизого дыма. Таинственная Розовая Зажигалка вернулась на своё почётное место в правом кармане косухи…


Докурив, я подошёл к Димке. Он сидел на скамейке в той же позе мыслителя, в которой я его оставил.


— Ну что, Дмитрий Арефьев? Какие мысли?


Он посмотрел на меня, и я увидел: сомнений не осталось. Он решился.


— Я согласен. Мне интересно. И потом, если мира не станет, я не смогу рисовать — так ведь? А мне хотелось бы рисовать и дальше.

— Вот и отлично, — я щёлкнул пальцами, и откуда-то из-за угла вдруг выехала наша «Бригантина».

— Ого, — только и сказал Димка.

— То-то и оно, что «ого». Сейчас с бойцами познакомлю.


Салонная дверь открылась, и из автобусного нутра, смущённо улыбаясь, стали выбираться бойцы. Скоро они выстроились перед Димкой в ряд, и Сонни (неизменно улыбчивый) первым протянул ему руку:


— Сантино Францони, а лучше просто Сонни!

— Валентин Звезда, — представился Валя, с интересом разглядывавший Димку, — Мастер Иллюзий, как и ты. А это — Шанталь Дессанж, она моё Создание. Ты нас, может, помнишь, мы к тебе заходили, в зоомагазин.


Маленькая ладошка Шанталь практически утонула в крепкой, крупной Димкиной ладони. М-да, подумал я, вот уж её внешность точно обманчива.


— Рихард Збровски, Реконструктор, — Дик вежливо кивнул, пожав Димке руку.

— А я … А я — Пуш-А, Спецназовец-Младший, Четвёртая Каста! Миролюдское имя — Анна Пушкина! — как обычно взволнованно отрекомендовалась Анка.

— Аня — Кошка, просто сейчас в антропоморфе, то есть в человеческом облике, — пояснил я. — Работает у меня шофёром. Умна, исполнительна, понятлива, и вообще молодец.

— Ясно, — Димка улыбался. — Ну что ж, а я — Дмитрий Арефьев, художник. Хотя вы, наверное, и так знаете.

— Естественно, — кивнул я. — Теперь слушай, Дима, что я тебе скажу. Рихард у нас Реконструктор: он поможет тебе стать Духом. Нам надо спешить, поэтому мы сейчас вас вдвоём оставим, а сами поедем в Мытищи…  Хотя лучше, наверное, довезти вас до дома, чтобы не терять времени зря.

— Да тут недалеко, — возразил Димка. Рихард поддержал:

— Нам и правда лучше пройтись. Заодно присмотрюсь к Диме повнимательней, чтобы Реконструкция прошла успешно.

— Как хотите, — я пожал плечами. — Дик, я на тебя надеюсь. Дима, когда Дик закончит, к тебе прибудет Кошка. Она будет тебе помогать, а потом отправит к месту общего сбора. Дик, ты Диме краткий ликбез устрой сразу, хорошо? Как лектор ты неплох, но до Эбби тебе ещё далеко. Так что тренируйся, ты же преподаватель.

— Да-да, я понимаю, Герман Сергеевич! — взволнованно откликнулся Рихард. — Я всё постараюсь объяснить как можно понятнее!

— Ну и добре. Всё, хлопцы, ступайте. Остальные на борт, живо!


Всё идёт по плану, подумал я. Всё идёт по плану — по крайней мере, пока. Пусть даже нехорошее предчувствие никуда не делось.


Как всё сложится в итоге? Получится ли у Рихарда осуществить задуманное? Или…


Ладно. Поживём — увидим.


«Бригантина» отчалила от ярко-синей гавани и вскоре уже неслась в сторону Мытищ, подгоняемая весёлым ветром.



— Улица Коминтерна, 24, — доложила Анка. — Центральная Районная Больница города Мытищи.


Я вздрогнул от неожиданности:


— Что, уже? Быстро-то как доехали… — но Кошка только пожала плечами: мол, а чего тут ехать-то? Пробок, и тех нет…


Я с тоской глядел на знакомый забор и серые корпуса больницы. Обитель скорби, да и только. И почему она устроилась именно сюда…


— Ладно, пойду я, — распахнув дверь, я спрыгнул с подножки. Валентин высунулся вслед за мной:

— Снова в одиночку? Может, мы с вами, шеф?

— Да нет, Валь, не надо. Тут уж я сам. А вы сидите тихо и ждите сигнала, как в прошлый раз. Если всё пройдёт удачно… познакомитесь с моей подругой.


Они чувствовали мою подавленность, она передавалась им. Но вот тут, именно тут я ничего не мог для них сделать.


Перед моими глазами стояла одна и та же сцена.


Конец Второй Войны. Стороны подсчитывают потери. Первый о чём-то яростно вещает с трибуны, но я его не слушаю. С меня довольно. Я слишком устал.


Она стоит рядом со мной, так близко, что я вижу трещины на её крылатом шлеме. Она смотрит на Первого. Я знаю: она ужасно устала. Ужасно. Эта Война оказалась для Ангелов воплощением всего самого страшного, выматывающего, непереносимого. Невообразимого. Едва появившись на свет, они тотчас же угодили в крупнейшее сражение за всю историю Второй Войны. А ведь они никогда не воевали! Никогда!


Они оказались лицом к лицу с первым Искажённым и его воинством.


Я помню: увидев нас, а точнее — Первого, Искажённый сразу же бросился к нему, не обращая никакого внимания на Духов, что пытались его задержать. Он двигался с огромной скоростью: я едва успел парировать его удар, чудовищный удар, направленный против Первого. Я отлично помню эту чёрную, нависшую надо мной безликую морду. Следующий удар сумел отразить клинок Третьего, и в тот момент мы оба поняли, что долго не протянем. А Первый — не Воин, Искажённый сожрёт его с потрохами. Казалось, надежды нет…


И вот тогда-то всё и случилось.


Новорождённые дети Истока, Ангелы не умели воевать. Но они чувствовали угрозу, которая исходила от Врага, и понимали, что должны сражаться. И первый Ангел нашего Мира, тот, кого впоследствии назовут Архистратигом, сильнейшим, собрал огромное количество Энергии. Я помню Золотой Шар колоссальных размеров, маленькое Солнце, которое вдруг выросло на поле боя, осветив наш Беззвёздный Мир неведомым доселе светом. Я помню, как Искажённый, разом позабыв и о Первом, и о нас с Третьим, рванул к этому источнику дармовой Энергии. Я помню, как он попытался его поглотить, а когда у него ничего не вышло, просто слился с Золотым Шаром, который к тому времени сиял ярче Истока.


И я помню взрыв. Беззвучный взрыв, который не повредил почти никому, кроме тех, кто попал в Шар. За мгновение он сжался до размеров футбольного мяча, а потом взорвался. И не было больше ни Искажённого, ни Архистратига, ни нескольких десятков Воинов Тени, угодивших в это гравитационное пекло. Была только взрывная волна, что разошлась во все стороны, как от камня, брошенного в воду. Волна, которая сметала на своём пути и Воинов Радуги, и Воинов Тени. А потом, когда она инвертировалась, образовав воронку, и в небо Беззвёздного Мира с рёвом устремился фонтан Энергии, мы увидели прямо рядом с тем местом одинокую фигурку с сияющим огненным мечом и двумя крылами за спиной.


Смешно сказать: никто тогда толком не понял, что произошло. Первый стоял неподвижно, как статуя, и смотрел туда, где только что были эти двое, а теперь осталась она одна. Потом он, конечно, очнулся, кивнул мне, и я отдал приказ продолжать наступление. Теневые бились отчаянно, но понемногу начинали сдавать позиции. Они были в шоке, они лишились своего предводителя, и их боевой пыл изрядно поостыл.


Битва продолжалась. Не знающие времени, мы сражались бесконечно. Но даже в пылу схватки, когда мой «Каратель» неостановимо рубил врагов, меняя их чёрный цвет на грязно-белый, я смотрел не на них, а на неё, на ту, что сияющим вихрем налетала на Теневых, словно неистовый дух возмездия, и обрушивала свой огненный клинок на их головы.


Наконец, враг дрогнул и побежал. Мы не стали их преследовать — так уж повелось в Войнах Духов.


А я всё смотрел на неё, смотрел, не в силах оторвать глаз от её сияния…


Потом, после, мы дали ей имя — Габриэль, по прозванию Светозарная. А имя своему мечу — «Светоч» — она придумала сама.


И было ещё множество битв, не столь масштабных, как та, но куда более выматывающих и долгих. Войска Пантеона сражались отважно. У Воинов Тени всегда была очень сильная воля, а ведь победить противника в Войне Духов возможно, только сломив его волю, доведя его до Падения. Одно время Теневые страшно боялись Ангелов — до тех пор, пока не обнаружили, что и те могут пасть. Это придало им уверенности. Изгои часто гибли, Кошки гибли постоянно, не успевая толком восстанавливаться… Духов оставалось всё меньше и меньше.


И была битва, в которой её Легион пал почти полностью, — за исключением самой Габриэль и ещё десятка Ангелов. Силы Объединённого Фронта Радуги подоспели слишком поздно — но она выстояла. Она продолжала сражаться даже тогда, когда её соратники становились Падшими слугами Пантеона, а их мечи оборачивались против неё. Её могучая, несокрушимая воля приводила Теневых в ужас. Она казалась непобедимой…


…Но когда Война закончилась, она была опустошена. И в те моменты, пока Первый продолжал выкрикивать с трибуны какие-то лозунги, она говорила мне:


«Я никогда не думала, что мы появимся на свет ради Войны».


Она ненавидела Войну, наверное, ещё сильнее, чем я. Но она никогда бы не ушла к Изгоям, — она была слишком гордой, слишком сильной для этого. Она была настоящим Воином…


Вместо этого она ушла в Мир людей. Престол тогда только формировался, но даже в его работе она не желала принимать участия. Она повторяла: Ангелы не созданы для Войны. Она говорила: рано или поздно это может повториться, и я снова возьму в руки меч — но я не хочу этого. Я не хочу подавлять, убивать, уничтожать. Мы должны быть милосердны друг к другу. Мы не должны воевать друг с другом. Мы должны жить в мире.


Она говорила, что сражалась только из-за своего предка — Архистратига, принявшего весь удар на себя…


Она ушла в Мир людей, чтобы спасать жизни, а не отнимать их. Поэтому она работала в больницах, в миссиях Красного Креста. В качестве медсестры участвовала в нескольких войнах, в том числе во Великой Отечественной, Афганской и Первой Чеченской. Работала даже в хосписах, — потому что мечтала спасать жизни, хотя и знала, что спасение смертельно больных является воздействием категории «B+», и потому запрещено…


Казалось бы, причём тут я? Но в действительности всё просто.


Я любил Габриэль. И до сих пор…


Помнится, я упоминал, что любовь Духов несколько отличается от людской любви. В нашей любви начисто отсутствует эгоизм, элемент собственничества. Мы не говорим, подобно людям, «мой любимый», «моя любимая». Мы знаем, что никто не может принадлежать никому, особенно Духи. Я любил Габриэль — но не мог навязывать ей свою любовь, равно как и требовать ответного чувства. Я мог просто любить её, и только.


А она… Она относилась ко мне с уважением, ценила во мне боевого товарища, на которого можно положиться в самой тяжёлой ситуации. Она радовалась моим пацифистским настроениям и всячески одобряла моё решение уйти в Мир людей и жить там человеком. И всё же…


Я не знаю, как любят Ангелы. И никто не знает — кроме них самих, наверное.


И она, наверное, любила меня — по-своему, по-Ангельски. Совсем не так, как любил её я. Мы всегда были слишком разными.


В итоге наши пути разошлись, — пусть даже мы и отправились в один и тот же Мир, принимали участие в одной и той же войне. Так… странно.


Никто не создан для войны. Ни Ангелы, ни Духи, ни люди. Но вышло так, что мы знали войну, но почти не знали любви. Сейчас, прожив тридцать лет как человек, я думаю о том, что в этом смысле люди куда счастливее нас. Их жизнь так коротка, так хрупка… Но у них есть любовь, и она придаёт их жизни, пожалуй, самый важный, а может, и единственный настоящий смысл. Мне выпала уникальная возможность испытать это на себе, понять лучше, чем любому из Исследователей, — пусть даже ни с чем не сравнимое счастье любви в моей жизни всегда соседствовало с горечью потери…


Но теперь всё иначе: я иду к Габриэль, чтобы сообщить ей о том, что началась Война. Война страшная, состоящая из одной-единственной битвы, исход которой определит судьбу Миров. Война — и те, кто может сражаться, не смогут её избежать. Даже вечные пацифисты-Изгои идут на Войну.


И она не сможет этого избежать. Ей придётся снова взять в руки «Светоч» и сражаться — даже если итогом будет поражение, и все мы канем в небытие.


Как бы я хотел уберечь её от этого! От Войны, от Искажённого, от страданий. От всего того, что причиняло нам эту невыразимую боль, от всего, что мы так ненавидели. От всего…


Но я никого не смог уберечь. Ни Катю с Игорьком, ни Маришку, ни даже Элю. Ни Вальку, который хотел жить, ни Сонни, который мог жить спокойно, не думая о Войнах и Духах. Пока что я смог спасти только Шанталь — но надолго ли? Или ей лучше было бы погибнуть тогда от пули Лэнга?


Конечно, думать о подобном бессмысленно. Мир не терпит сожалений. Мир не знает сослагательного наклонения. Мир живёт сегодняшним днём, — и ожиданием завтрашнего. Мир живёт.


И моя, нет — наша задача состоит в том, чтобы гарантировать ему завтрашний день…


Я остановился возле дверей больницы и расхохотался.


Больничный двор был пуст. На угрюмых берёзах сидели толстые вороны. Окна корпусов смотрели на меня осуждающе.


А я смеялся. Всё-таки в тебе ещё жив тот Дух-Воин, высокопарный и величественный, — да, Герман Сергеич? Мы с тобой от него поотвыкли, но он всё ещё жив, он всё ещё там, внутри.


Как там сказал Эбб? «Гарантий не даст никто».


Габриэль. Честно говоря, я не хотел её видеть. Не хотел будить в себе давно уснувшие чувства. Да и она не узнает меня: я слишком сильно изменился.


Моя жизнь нравится мне всё меньше и меньше. Даже курить не хочется.


Ну что, Кастальский? Идёшь?


Я толкнул дверь и вошёл в здание больницы.



Внутри тоже как-то пусто, безлюдно. Интересно, какой сегодня день. Может, выходной? Кажется, по выходным в больнице меньше всего народу. Но она здесь, — я уверен в этом.


Она здесь, она никогда не уходит отсюда. Как знать, какой могла бы стать её жизнь, если бы она последовала моему примеру…


Но она не стала человеком. Она осталась Ангелом. Её здешний облик — маскировка, которую никому не разгадать. Так проще. Так она смогласохранить себя, не потерять своё «я» в глубинах подсознания созданной личности, как это случилось со мной.


Ну же, Габриэль Светозарная, где ты?


Далеко ходить не нужно.


Она сидит за столиком; на столике табличка с надписью — «Дежурная медсестра Анастасия Гаврилова». Она увлечённо читает какую-то книгу, не обращая на меня никакого внимания. Потом вдруг, словно опомнившись, поднимает на меня взгляд.


Светло-русые волосы собраны в «хвостик». Изумрудно-зелёные глаза (у людей таких не бывает) глядят вопросительно. На плечи накинула шерстяную кофту: в корпусе и правда не по-летнему прохладно.


— Простите, а вы к кому?


Ты даже не потрудилась изменить внешность. Те же правильные черты лица. Та же бледная кожа. Те же едва заметные, чуть рыжеватые брови. Тот же тонкий, чуть курносый нос с россыпью мелких веснушек у переносицы. Те же губы… Как я любил на них смотреть. Как я любил смотреть на тебя.


— Простите?


Опомнился.


— Да, извините. Я просто задумался…


Улыбается. Как я любил эту улыбку.


— Ничего страшного. Так к кому вы?

— Сказать по правде, я…

— А-а, — вдруг говорит она. — Вы, наверное, к Сергею Натановичу, да? Вы на него похожи…


Погрустнела. А что за Сергей Натанович?


— Я, э-э… Да. К Сергею Натановичу. Я его сын, Герман Кастальский.

— А почему Кастальский? Он же Гершензон.

— А я в «органах» работал. Ну и сменил фамилию, для благозвучности.

— Вот оно что, — понимающе кивает. — Я надеюсь, вы успели. Мы думали, у Сергея Натановича нет родных. Искали, искали, но так никого и не нашли.

— Я был заграницей. В командировке.

— Понятно. Я сейчас схожу посмотрю, как он там.

— Так вы тут одна, э-э… Анастасия?


И снова улыбка.


— Можно просто Настя. Да, сегодня здесь больше никого нет.

— Очень приятно, Настя. Можно просто Герман.

— Мне тоже очень приятно. Я сейчас, быстро.


Она встаёт, аккуратно вешает кофту на спинку стула и идёт по коридору вглубь корпуса. Я иду вслед за ней, но на расстоянии, вроде как гуляю. Она походит к одной из дверей, открывает её, заходит в палату. Я стою к окна. Из окна виден вечер. Солнце медленно катится к горизонту.


— Герман…


Оборачиваюсь — она, оказывается, уже вышла, и теперь стоит возле двери в палату. На двери номер — 13.


— Как он?

— Герман, — она смотрит мне в глаза, и в её глазах я вижу боль: — Герман, мне очень жаль… Ваш отец умер. Он спал. Я ждала, когда он проснётся, чтобы дать лекарства. Но он… не проснулся. Простите. Вам, наверное, нужно побыть с ним наедине. Я пойду, буду там, на своём месте.

— Не уходите, Настя. Побудьте тут, ладно?

— Хорошо…


Я захожу в палату. Тишина. Окно наполовину закрыто плотной шторой. На кровати у окна — человек. Я вижу его профиль. Его лицо — морщинистое, скуластое. Спокойное, расслабленное. Глаза закрыты.


Это так… странно. У меня никогда не было отца. А здесь — человек, он умер. Он и правда чем-то похож на меня, на этот мой облик — непонятный, чужой облик, обнаруженный мной в зеркале квартиры в Ащеуловом, 9.


Я молча стою у его кровати. Зачем я здесь? Зачем я назвался его сыном? Зачем вообще всё это? Я ведь должен рассказать ей обо всём, у нас мало времени. Меня ребята ждут…


— Я вам… Я вам очень сочувствую, — говорит она. — Но знаете, он не мучился. Я, если честно, очень за него переживала. Рак — это так… скверно. Я боялась, он будет мучиться. Но ему повезло, он уснул. Он не мучился, просто сердце остановилось. Но он не мучился…

— Знаете, Настя… Это хорошо, что он не мучился.


Я разворачиваюсь и, выйдя из палаты, подхожу к окну.


— Вам… Может, вам лучше присесть?

— Господи! Ну хватит, довольно. Настя! — я разворачиваюсь и беру её за плечи. Она смотрит на меня с испугом. — Настя, то есть… Габриэль! Это я, Гермес. Теперь я выгляжу так. Габриэль, я к тебе по очень важному делу. Слышишь?

— А? Гермес?


Ангел сначала смотрит на меня непонимающе, а потом хмурит брови. За спиной разливается неяркое золотистое сияние. Крылья проснулись, думаю я.


— Гермес, — говорит она таким тоном, как сказала бы «закат», глядя в окно. — Это… неожиданно. А зачем ты представился другим именем? Зачем сказал, что ты сын этого человека?

— Это имя я ношу в Мире людей. А зачем представился… Я и сам не знаю. Наверное, хотел почувствовать, каково это: быть сыном, потерявшим отца.


Габриэль глядит на меня недоверчиво. Глаза её сияют изумрудным светом.


— Ну хорошо, предположим. Хотя это довольно странно… Чем обязана столь высоким визитом, Гермес? Ты сказал, что пришёл по делу?

— Да. Пройдёмся, или тут постоим?


Она неопределённо пожимает плечами:


— Как хочешь… Прости, я… не ожидала увидеть здесь кого-то из Духов. Кроме того, ты сбил меня с толку своим поступком. Надо было сразу сказать.

— Извини. В общем… Штаб ввёл военное положение. Мы ждём атаки.


Её глаза сверкают дикой зеленью, золотое сияние становится ярче, доходя до головы, сплетаясь в её волосах заревом нимба.


— Неужели… неужели Третья Война?!

— Нет, на этот раз Пантеон не при чём. 12 июля родился второй Искажённый. Через два дня он будет здесь. Ещё через день он может быть уже у Истока. Первый считает, что именно Исток является его целью. Если ему удастся уничтожить Исток, Миры падут.

— Не может быть…


Я едва успел её подхватить — колени подогнулись, и она чуть не упала. Я аккуратно посадил её на подоконник и сел рядом.


— Не может быть… Второй Искажённый?.. Три дня?!

— Да, Светозарная. Увы, но это так. Я собираю команду по Проекту «Воины Радуги».

— Погоди… Это ведь тот Проект, в который вы с Первым собирались вовлекать людей?!


Да. Помнится, её отношение к Проекту было резко негативным. Она критиковала Первого, ругала меня, говорила, что мы не должны втягивать людей в наши дела.


— Да, тот самый.

— Значит, вы с Первым всё-таки… — начала она гневно, но я мягко перебил её:

— Гэб, пойми. В опасности не только Мир Духов. Самое Исток в опасности. А значит, и этот Мир. А наш Враг, если ты помнишь, неуязвим для атак обычных Духов.

— И скольких вы уже убили?


Я тяжело вздохнул.


— Габриэль, это не…

— Скольких вы убили?! — воскликнула она. Золотое сияние за её спиной освещало весь коридор, бросая чудные тени на стены. Нимб сверкал над её головой подобно драгоценной короне.

— Только одного, да и тот совершил самоубийство. Остальные… С ними всё вышло несколько сложнее, скажем так.

— Это ведь ты его отправил на самоубийство, да?

— У него не было вариантов, Гэб. Или так, или в психушку. Он хороший парень, он уже всё пережил…

— А откуда тебе знать?! — яростно выкрикнула Габриэль. — Откуда тебе знать, ты ведь никогда не умирал!


Я рассмеялся.


— Почему ты смеёшься?! Что в этом смешного?! — она вскочила, и теперь стояла напротив меня, сжав кулаки. А за спиной — это было изумительное зрелище! — горели нестерпимо ярким золотым светом два огромных крыла-протуберанца, метра полтора каждое. Могучая: у обычных взрослых Ангелов максимум до метра вырастают. Какая же ты красивая…

— Да ничего, Светозарная. Ничего смешного. Просто я совершил самоубийство сразу после него, на следующий день. Я ведь жил человеком, последний аморф. Мне нужно было избавиться от своей жизни… Такие дела…


Сияние померкло, крылья исчезли, венец растаял.


— Ты… покончил с собой? — растерялась. — Ты умер? Как?

— Отправился в полёт с крыши шестнадцатиэтажки, ничего особенного.

— Господи… Гермес…

— Тс-с, — я встал и усадил потерянного Ангела обратно на подоконник. Она глядела перед собой, ничего не видя. Я осторожно провёл рукой по её волосам. Такие мягкие…


— Гермес, прости, я не знала…

— Даже и не думай извиняться, Гэб. Всё в норме. Немного жалко было, конечно. Жизнь была, в сущности, неплохая. Но тут видишь, какое дело? Куда там жить спокойной жизнью…

— Да, я понимаю, — Габриэль кивнула. — Это ужасно, Гермес. Но я понимаю. Значит… Великая Радуга! Я конечно же иду с тобой! Только… Почему ты не обратился к Престолу? Среди Ангелов много умелых и опытных Воинов.

— Я… Просто я… Просто я тебя…  очень давно знаю и… Всё-таки мы с тобой… боевые товарищи, — так ведь? Кроме того, ты потомок Архистратига. Думаю, у Престола нет Ангела сильнее тебя.


Давненько ты так не волновался, да, Герман Сергеич?


Встав с подоконника, я сделал пару нервных кругов по коридору и остановился невдалеке от неё, отвернувшись, чтобы не видеть её глаз. Она молчала. Потом встала и, подойдя ко мне, приобняла, прижавшись к жёсткой коже моей косухи.


— Я тоже скучала, Гермес. Я тоже рада снова тебя видеть. Жаль только, что мы встретились при столь же печальных обстоятельствах, как и в прошлый раз.

— Угу… — только и смог выдавить я. Тогда Габриэль рассмеялась и, отойдя в сторону, сказала:

— Ладно! Ты познакомишь меня со своей командой?


Я смотрел в эти весёлые изумрудные глаза. Дыхание перехватило. Это ни с чем не сравнимое чувство. Снова, когда я уже и не думал, что испытаю его опять.


— Конечно, Гэб. Конечно я тебя с ними познакомлю. Они отличные ребята! Тебе они наверняка понравятся. Идём, тут недалеко.


Она кивнула и мы направились к выходу из больницы. Солнце скрылось за горизонтом, оставив после себя багровую полосу заката.



— Бойцы! Выходи знакомиться!


Дверь автобуса распахнулась и на асфальт выпрыгнула моя гоп-компания. Они даже не улыбались на этот раз, точнее, улыбались, но как-то неуверенно. Ещё бы, подумал я. Увидеть настоящего Ангела — это вам не жук чихнул.


— Сантино Францони, но лучше просто Сонни!

— Валентин Звезда, Мастер Иллюзий! Рад знакомству! Ах да! Эта девушка — моё Создание, её зовут Шанталь Дессанж!


Я поглядел на Шанталь, ища знакомое уже скептическое выражение лица — но его в помине не было! Она смотрела на Габриэль во все глаза:


— Очень рада с вами познакомиться, Габриэль Светозарная!


Гэб ласково улыбнулась и пожала Шанталь руку.


— Пу… — тоненько пискнула бледная, как мел Анка. Тут же она мучительно покраснела и, набрав полную грудь воздуха, выдала: — Пуш-А, Спецназовец-Младший, Четвёртая Каста! Всегда к вашим услугам, Светлейшая!


Габриэль звонко рассмеялась:


— Ты такая милая, Пуш-А! Рада познакомиться с тобой. И с вами, молодые люди!


Сонни и Валя стояли, как парочка соляных столбов. Я хихикнул:


— Да вольно уже, вольно. Ишь, встали. Кстати, Гэб, миролюдское имя Пуш — Анна Пушкина. Это на всякий случай, хотя я уже привык её так называть, если честно.

— Правда? — удивилась Ангел. — Надо же, как здорово! Но, Гермес…

— Лучше Герман, так оно привычнее как-то.

— Хорошо, Герман. Так это что, вся твоя команда?

— Вообще-то нет. У меня есть ещё двое ребят… Ещё один Мастер Иллюзий, Дима Арефьев, и наш самородок-Реконструктор, Дик Збровски. А ещё одну девочку поедем вербовать завтра.

— Понятно, — кивнула Гэб. — Ну и ты сам, да? Что ж, я рада. У тебя и правда замечательные ребята!

— А то! — возгордился я. — А это, между прочим, наш мобильный штаб — «Бригантина»! Незаменимая машина. Из неё хоть на Ту Сторону, хоть по пробкам колеси.

— Отличное имя! — одобрила Габриэль. Шанталь вспыхнула и закусила губу.


И тут Анка спросила:


— Шеф, слышите? Телефон звонит.


Я сунулся в машину — и точно, звонил встроенный телефон. Я забрался в автобусное нутро и снял трубку:


— Кастальский на проводе.

— Гермес, — шепнула трубка голосом Смерти. — Гермес, ты меня хорошо слышишь? Я до тебя еле дозвонилась. Гермес, твой парень умер.

— К-который?


Мне вдруг стало чертовски холодно.


— Арефьев. У Збровски ничего не вышло. Поторопись, он уже на месте. Как бы его Ловчие не перехватили.


И повесила трубку.


Я повернулся к ребятам. Выглядел я, судя по всему, так себе, — во всяком случае, их искажённые страхом лица говорили именно об этом.


— Гэб, — хрипло выдавил я. — Побудь с ребятами. Мне срочно нужно в Преддверия Ада.


После чего, не дожидаясь ответа, я захлопнул перед ними дверь, а когда вновь открыл, за ней уже была тьма Мира Духов.


Вдалеке, переливаясь всеми цветами радуги, полыхал Исток.



Глава 16.


Первым, кто мне попался, был Рихард. Он дрожал от страха.


— Я не… Я не нарочно! Я не…

— Прочь с глаз, — прошипел я мальчишке. Он сжался, словно ждал удара, но я просто прошёл мимо.


Димкин силуэт чернел на фоне огней Истока. От Преддверий к нему неспешно двигались две тени в длинных тёмных одеяниях.


— Эй вы, двое! — заорал я. — А ну, стоять! Ни шагу дальше!


Ловчие остановились и недоумённо переглянулись. Потом пожали плечами и снова направились к Димке. Я вскипел:


— Ах, так?! Ну всё, ублюдки, сами напросились!


Всё произошло в одно мгновение. Ловчие пронзительно взвизгнули, едва увернувшись от гигантского лезвия «Карателя», но ударная волна отбросила их далеко назад. Вращая двуручником над головой, словно барон Пампа дон Бау, я с яростным рёвом шёл прямо на них. Однако они уже поняли, с кем связались, и теперь, мигом вскочив на ноги, вовсю улепётывали по обратно к Преддвериям, да так, что только пятки сверкали.


Громогласно расхохотавшись — по Пустоте раскатилось эхо, — я остановился, оперевшись на меч. Сияние Истока отражалось в моих доспехах.


«Иногда даже этот облик может быть полезен, хотя я уже успел от него отвыкнуть».


Вернув себе привычный вид, я окликнул Димку:


— Арефьев! Слышишь меня?


Он не ответил. Он стоял на том же месте и зачарованно глядел на Исток. Я подошёл поближе и похлопал его по плечу:


— Димка, ты как?

— А? — он вздрогнул, словно очнувшись, и посмотрел на меня. — А, это вы. А я тут… Это, знаете, Герман, Это просто… потрясающе. У меня нет слов, чтобы выразить то, что я чувствую. Но знаете, что? Я не знаю, как смогу теперь писать. Здесь же все краски мира! Все картины, всё! Что бы я ни написал, оно будет лишь малой крупинкой Этого. У Него есть имя?

— Мы называем его Исток, реже Радужный Поток. Радуга. Когда-то все мы родились в этом сиянии, все Духи. А ныне Исток — это Миры, множество Миров, в том числе и Мир людей. И именно Истоку, именно этой красоте теперь грозит опасность. Именно для её защиты я собираю команду, именно для этого я позвал тебя с собой.

— Вот оно что… — кажется, он меня толком и не слушал. Всё его существо было захвачено этим величественным, невыразимым зрелищем. И надо сказать, я отлично его понимал.

— Иди, Димка, не бойся. Тебе туда, — а потом обратно, на берег. Понял? Шагнув туда, ты перестанешь быть человеком и станешь одним из нас. Исток сделает тебя Духом, раз уж это больше никому не под силу.


Он молча кивнул, не отрывая глаз от Радужного полотна, но потом, будто опомнившись, зашагал туда, откуда когда-то вышли мы, откуда когда-то выплыл Валя… А я стоял там, и мне казалось, что и то, и другое было совсем недавно. Казалось, мы родились только вчера. Казалось, не было никаких Войн, и не будет никогда. Казалось, Исток совершенен, и ничто, ничто и никогда не может нанести ему вреда.


Димка был уже совсем далеко. Видимо, он дошёл до края Потусторонья и, не медля, шагнул в пропасть. Сразу же его фигурка окончательно растаяла в сверкающем многоцветье. Человек по имени Дмитрий Арефьев перестал существовать.


Я стоял далеко оттуда. А подойди я ближе — и Исток затянул бы меня, лишил воли, растворил в себе. Ведь даже здесь я слышал его звучание, его мелодичное пение, похожее на звон сотен крохотных хрустальных колокольцев — и его тишину. Это трудно объяснить, но только здесь тишина может содержать в себе звук, а звук — соседствовать с тишиной, и одно не заглушает другого.


Звон и тишина. А сделай всего один шаг — и всё станет неважно. Почему этот Мир, такой завораживающе красивый, устроен так несправедливо? Почему мы вынуждены жить на обочине? Почему? Для чего всё это нужно? Ведь достаточно сделать шаг — и всё закончится. Для меня, для нас, для всех. А потом придёт Искажённый и поставит точку в истории этого Мироздания, но… что если в этом есть какой-то особый смысл? Что если так и должно быть? Что если мы просто отодвигаем время нашего Возвращения? Что если Искажённый вовсе не Враг, но искупитель наших грехов? Ты только подумай, Первый: мы станем свободны. Неужели ты никогда не мечтал об этом? Наверняка мечтал. Я не смогу поверить в то, что не мечтал.


Внезапная мысль о Первом привела меня в чувство, и я тотчас же ощутил ярость, клокочущую внутри.


— Рихард! Ко мне, живо!


Он подошёл. Как я и думал, он всё это время был тут.


— Ты ведь солгал нам, там, в автобусе? Про 70% вероятности? Солгал? Отвечай! Да хорош уже трястись, отвечай!


От страха лицо его было даже не бледным — оно было пепельно-серым. А может, дело в местном освещении?..


— Я жду, Рихард!

— Да… Да! Но я не хотел! Он приказал мне! Он попросил меня сказать про 70%! Я не виноват! Я пытался! Я надеялся, что у меня получится сделать из Димы Духа — ведь вероятность всё равно существует!

— Вот оно что… Всё ясно…


Моя кипящая ярость моя вмиг сменилась холодной текучей ненавистью. Вспомнились былые обиды. Вспомнились Катя и Игорёк.


— Иди отсюда… Реконструктор. И впредь постарайся пореже попадаться мне на глаза, во всяком случае до начала тренировок.


Он тотчас же пропал.


Проклятье, подумал я. И кто ты после этого, Первый? Хотя нет — ты-то как раз остался верен себе. Ты ничуть не изменился с Первой Войны. Все мы менялись, все — кому удавалось выжить. Но ты — нет. Только не ты. Ты остался таким же, каким был тогда, в начале, когда заварилась вся эта каша.


Когда ты её заварил.


Я вздохнул.


«Эй, там, за бортом! Вылезай уже, простудишься».


Я ждал его таким же, каким выпал тогда Валя — аморфным эллипсоидом. Но неожиданно я увидел вполне человекоподобную фигуру, состоящую из переливающейся радужной материи.


— Неплохо, парень, неплохо. Ты сумел освоить форму. Хорошо. Ты талантлив, Деметр, возможно, даже талантливее Валькинштейна. Ладно, теперь попробуй принять полноценный человеческий облик. Просто представь. Это не должно составить тебе труда, ты же художник.


Он и правда быстро это освоил. Он воссоздал все детали своей одежды, даже самые мелкие, вроде старых шнурков в тяжёлых ботинках.


— Молодцом, — похвалил я способного ученика. — А теперь иди. Вон туда: видишь — дверь от «Бригантины» висит? Зайдёшь туда, встретишь ребят. Там ещё моя… подруга. Она Ангел, её зовут Габриэль. Она теперь тоже в команде. Скажи Аньке, пусть везёт вас к Мо. А я буду попозже, мне тут кое с кем потолковать надо.

— Хорошо, я всё понял.

— А ты ничему не удивляешься, да? — изумительный он парень, этот Дмитрий Арефьев.

— Неправда, — возразил он. — Ещё как удивляюсь. Хотя после того, что я увидел здесь, думаю, я буду удивляться гораздо реже.

— Ну да, Исток… Ладно, иди, художник. Да, чуть не забыл: пока будете ехать, попроси Валю поучить тебя основам. Думаю, он с удовольствием тебе поможет. Заодно вспомнит, как сам учился… Подумать только! — я невольно улыбнулся. — Такое чувство, что с тех пор прошло не пять дней, а клятая вечность! Ну всё, ступай.


Димка кивнул и направился туда, где одиноко висела в пространстве дверь «Бригантины». Подойдя к ней, он вдруг обернулся и крикнул:


— А она не исчезнет?

— Нет, ведь это я её открыл. Пока не зайду обратно, не исчезнет.

— А-а, понятно!


Он махнул мне рукой и, открыв дверь, шагнул в проём.


Дверь закрылась.


— Вот и хорошо, — сказал я вслух. — А теперь пойдём-ка потолкуем с Великим Магистром.



В белом пространстве Первого всё было таким же белым и пространным, как и в прошлый раз. Я поймал себя на том, что меня чертовски раздражает эта однообразность.


— Да брось, Гермес, — скучливо отозвался Первый. — И потом, эта однообразность здорово помогает, когда думаешь сразу обо всём, что только было, есть и будет в Истоке и за его пределами.

— Не уходи от темы. Ты знаешь, зачем я здесь.


Он сипло рассмеялся и кивнул:


— Само собой. Ты пришёл почитать мне мораль. Знал бы ты… Тебя вот раздражает здешняя однообразность, а меня, ты знаешь, ужасно раздражает вот эта твоя черта. Этот твой якобы праведный гнев. А главное, чья б корова мычала. Думаешь, ты лучше меня, Гермес? Серьёзно?


Он выдавил из себя ещё пару дохлых смешков:


— Ты нелеп, Второй. У тебя, нет — у всех нас осталось только два миролюдских дня жизни. Два дня — а ты думаешь о моих уловках. Припоминаешь старые обиды. Знаешь, у людей есть отличная поговорка на эту тему: «кто старое помянет — тому глаз вон». А? Каково?

— Если бы это был ты, лично… Если бы ты — или Эбб — сказал бы тогда об этих семидесяти процентах, я бы…

— Что «я бы»? Что «я бы»? Смирился и не возбухал? Ой, да перестань! Выделывается тут передо мной… Вот поэтому, мой дорогой Гермес, ты не лучше, чем я. Ни капельки. Я всего лишь попросил мальчишку переставить цифры, — потому что знал, что Арефьев не выдержит Реконструкции. Видишь ли, процент радужного вещества в Духах слишком высок. Повышение концентрации Радуги в организме человека почти наверняка станет для него фатальным. Вероятность удачного исхода равна примерно 18%. Что, в принципе, не так уж и мало, но… Диме не повезло. Увы. Да и потом, он ведь всё равно стал Духом, не так ли? И теперь он сможет стать полноценным Воином Радуги. Всё идёт по плану, Второй. Всё, кроме одного — твоих идиотских рефлексий. Вот как раз они тут никому не нужны. Ты обвиняешь меня во лжи, в том, что я приказал Рихарду солгать — но вспомни себя, Второй. Вспомни себя — и Зараата, например. Разве не ты просил его поработать над Сонни, чтобы потом не составлять отчётов, хотя знал, что Зар — Бродяга, и может умереть? Ты. Ты, Второй. И не надо выдумывать, будто ты забыл про его смертность! Я всё равно в это не поверю.

— Думаешь, мне нужна была смерть Зара? — прошипел я. — Думаешь, мне это было нужно? Да я просто хотел обойти твой идиотский Кодекс! Ты же везде понарасставил силков и капканов — а мне пробирайся через них, как хочешь! Продирайся через эти запреты! Зато тебе всё можно!

— Ну не говори глу-упости, — вяло протянул Первый. — Мне не всё можно. Невинная подтасовка фактов — это такая мелочь… Особенно если речь идёт о судьбе Миров.

— Да уж, это ты удобно прикрылся, ничего не скажешь! Как бы я хотел…

— Чего? — перебил меня Первый. — Чего бы ты хотел, Второй? Чтобы я поплатился за свои прегрешения, да? А вот представь себе такую штуку: произошло нечто… непредвиденное. И я-таки поплатился. Ну вообрази, у тебя же богатое воображение. Что ты тогда будешь делать? А? Ты будешь счастлив? Или, может, твои жена и сын воскреснут? А?! Н-да, всё-таки мозгов тебе явно перепало меньше, чем мускулов. Жаль, жаль… Вот, кстати, за что я не люблю людей — они лицемерны. Понимаешь, я могу сделать нечто — в твоих терминах — недостойное и подлое. Могу — но я никогда не откажусь от ответственности. Никогда не скажу: ой, это вышло случайно! Я не хотел! Нет, Второй, я хотел. Я именно что хотел. Всё это — часть моего плана, и смерть Арефьева — тоже. А заодно — отличная тренировка для Рихарда. Видишь ли, я хотел, чтоб хотя бы в нём было поменьше человеческого, чем в твоих подопечных. Да, безусловно! Я помню об Искажённом! И возможно — я подчёркиваю: возможно! — человеческое мышление твоих ребят позволит им нанести ему более серьёзный урон. Но давай на минутку представим, что у них получилось, и Искажённый уничтожен. Как думаешь, что будет дальше?


Я не мог понять, что он имеет в виду. Он увидел это и снова рассмеялся:


— То-то и оно. Ты не знаешь. Зато я знаю. Начнётся новая Эпоха, Гермес. И знаешь, чем она будет отличаться от старой? Не знаешь? Так я тебе скажу: Духи станут другими. Мы перестанем быть собой, мы начнём меняться. Сонни и остальные послужат катализатором для этих изменений. Духи станут человечнее. Станут такими, как ты — в худшем смысле этих слов. Помнишь, ты как-то сказал, что Духи не думают, они просто ждут приказа? Помнишь. А теперь представь: вместо того, чтобы ждать приказа, Духи станут задумываться — а стоит ли им этот приказ выполнять? А стоит ли читать и чтить Кодекс? А нужен ли он вообще? А нужен ли Закон? Ведь люди обходятся без этого. Всё, что у них есть — это законы, которые можно легко обойти или просто наплевать на них. А что в результате? А в результате преступность. Беспорядки на улицах и в головах. У них же там всё что угодно может случиться! Ты же не понаслышке с этим знаком, ты же работал в правоохранительных органах! А можешь ли ты представить себе Духа-преступника? Духа-грабителя? Духа-убийцу? Да, конечно, ты мне возразишь: мол, были такие. Но когда они были? Правильно, они проявляли себя до тех пор, пока я не ужесточил Кодекс. Пока не запретил аморф. Пока не ввёл наказания за воздействия. Или ты хотел бы жить так, как живут Теневые — без Закона, без Кодекса? Анархисты, которые творят, что хотят, а точнее, творили — потому что я позволил им жить, как вздумается, но только на их территории. Или тебе милее Изгои? Ты ведь у нас Воин-пацифист, Второй! Лорд-Командующий, ненавидящий Войну! Ходячий парадокс! Уж прости, но тебя можно только пожалеть. Да не будь ты Вторым, я бы давно отправил тебя куда подальше. Сталкером в какой-нибудь дальний Мир, или Стражем. И живи как хочешь!


Он замолчал. Я тоже молчал, не зная, что сказать. Иногда я его ненавижу — но при этом отдаю себе отчёт в том, что формально он прав, как ни паршиво это признавать.


— Ты забыл, Второй, забыл, кто для нас люди, как и любые другие жители любого другого Мира. В первую очередь они — материал. Основа для Исследований. Именно это подразумевает программа «Протекторат Миров», если ты забыл. Мы должны защищать их — чтобы иметь к ним доступ, как к материальной базе. Но мы не обязаны заниматься благотворительностью! В Кодексе об этом ни слова. Мы должны лишь контролировать наши силы и соразмерять возможности, учитывать вероятные последствия наших действий в отношении людей и их Мира… Но мы им не няньки! Тем более они прекрасно умеют обходиться без нас! С самого Начала Духи жили своей жизнью, а люди, появившись, жили своей. Знаешь, даже при том, что я Исследователь, я всегда весьма скептически относился к тем Исследованиям, которые касались людей и их Мира. Ну не сошёлся свет клином на них, не сошёлся! А ты? Ты забыл, кто ты есть, Второй! Ты забыл, ты вообразил себя человеком! Ты стал думать, как человек, поступать, как человек!.. Да, признаю, поначалу это даже казалось мне забавным. Но постепенно я начал понимать, что ты попросту дуреешь. Дуреешь! А это плохо, Второй. Это плохо, потому что ты — Лорд-Командующий! Ты — Второй! Ты важен для Ордена! Вы же распустились, вы — Перворождённые! Третий подался в Стихийники, носит его где-то нелёгкая. Четвёртый пал, Пятый с Шестым ушли в Тень, натворили дел! Седьмой с Девятым сгинули в Межмирье! Восьмой ушёл в Стражи, протирает зад всё в том же проклятом Мире людей! И это только Первая Каста! Нас осталось мало, Гермес. Понимаешь ты это или нет? Нас, Старших Духов, Перворождённых Духов-Воинов Радуги осталось мало. Да, Теневых осталось ещё меньше, но от этого не легче. А ты? Вместо того, чтобы стать образцом для подражания всем Младшим, что ты из себя сделал? А? Тьфу-ты, смотреть противно.


Это было странное чувство, но в ту минуту моя ненависть к этому Духу поутихла. Передо мной на своём дурацком недотроне сидел, по сути, выживший из ума старик, зациклившийся на своих законах и кодексах.


От удивления Первый распрямился. Его золотые глаза расширились, а белёсые брови поползли наверх. Какое-то время он рассматривал меня, как нечто невиданное, а потом вдруг заухал, захохотал, как старый филин.


— Хо-хо-хо-хо, вот, значит, каким ты меня представляешь? И правда, это забавно. А я вот сижу и думаю: с какой стати я вообще перед тобой распинаюсь? Отчитываюсь перед тобой? Я! И за что? За крохотную ложь, о которой никто, кроме тебя и, может, Рихарда, на которого ты наорал, и не вспомнит. Ну, может ещё Валентин твой разозлится. Он талантливый парень, но он на тебя определённо плохо влияет. Сонни — Полуспектрал, его человечность — проблема временная. Шанталь — Создание, о Кошке молчу, Димка твой слишком погружён в себя и своё творчество, чтобы думать о чём-то подобном. Габриэль, правда, та ещё гуманистка… Но Габриэль здесь не живёт. Если Война закончится нашей победой, она вернётся в свою больницу и не вспомнит о тебе. Да-да, не вспомнит, не вспомнит, и не надо делать такое лицо! Тогда не вспомнила, и потом не вспомнит. Ты, Гермес, эгоист. Эгоцентрист. Ты думаешь, что Миры вертятся вокруг тебя — но это не так. Ты — всего лишь крошечная радужная капелька на обочине Истока, не больше. И я — такая же капелька. И любой Дух. Что ты о себе вообразил? Кем себя возомнил? Пришёл тут ко мне со своими ханжескими, лицемерными упрёками! Со своими мелкими детскими обидами, с ненавистью своей глупой. И это, замечу, вместо того, чтобы готовиться к битве! Вместо того, чтобы учить своих подопечных! Хотя чему ты их научишь… По-моему, пока что это они тебя учат, а не ты их. Я же видел эту сцену с Шанталь! Ха! Более нелепого зрелища представить просто невозможно! Я то хохотал, то рыдал над тобой в голос! Бестолочь. «Не обижайте женщин», ага. Уфф… Какая всё-таки глупость всё это… все эти…  разговоры. Ты ведь ничему не учишься. Вот и сейчас ты выслушаешь меня, а потом всё равно сделаешь по-своему! По большому счёту, я только зря трачу на тебя сейчас то время, которое нам остаётся. И можно подумать, оно мне надо.

— Ладно, я пойду, пожалуй, — сказал я. — Ничего нового я от тебя всё равно не услышу. К тому же ты прав: чего зря время терять? Его можно провести куда более приятным способом, в кругу друзей…

— Кого-кого? — недоумённо переспросил Первый. — Это кто там у тебя друзья? Твои подчинённые тебе друзья? Не лги хотя бы себе, Второй. Ты цепляешься за них, потому что видишь в них себя, получеловека-полудуха. Точнее, недочеловека-недодуха! Видишь свою прежнюю, человеческую жизнь, от которой никак не хочешь отцепляться… Ты смешон и жалок, Второй. А впрочем, это твоё дело. Если тебе нравится, — делай, как нравится. Но учти: однажды ты всё поймёшь. Поймёшь, что они тебе никто. И ты им никто. Если мы победим, у них начнётся новая жизнь. Задумайся, Гермес: будет ли в этой их жизни место для тебя, кроме как для командира? Ты уже знаешь ответ на этот и многие другие вопросы, которые никак не хочешь выкинуть из своей дурной головы. И ты знаешь, что я прав, потому что я всегда прав. Я был прав, когда предостерегал тебя от связи с той девушкой. От рождения сына. Я был прав, когда предостерегал тебя от Мироходчества. Но ты никогда меня не слушал, ты считал, что я это всё из вредности говорю. А когда я оказывался прав, ты меня ненавидел. Болван. Чем ты отличаешься от Искажённого, если тобой движет ненависть? Подумай над этим, Гермес, хорошо подумай. Впереди у тебя ещё много… разных событий. Если только Миры не закончатся послезавтра, конечно. А теперь всё, иди отсюда, ты мне надоел. Между прочим, я, в отличие от некоторых, занимаюсь решением очень серьёзных, сложных проблем и поисками ответов на фундаментальные вопросы. И мне некогда выслушивать твои миролюдские мыслишки. Всё, иди.

— Слушаюсь, Милорд! — гаркнул я как можно громче. Первый поморщился, но ничего не сказал.


Впрочем, меня в его пространстве уже не было.



Дверь «Бригантины» висела там же, где я её оставил.


Я дошёл до неё, взялся за ручку… и задумался.


«Тобой движет ненависть», сказал Первый. «Тобой движет ненависть».


Паршиво это признавать, но тут он точно прав. Хотя бы отчасти. Мной действительно движет ненависть. К Первому. К Искажённому. К самому себе, наконец. К тому, что я не могу быть тем, кем хочу быть. К Войне. К мыслям о том, что уже совсем скоро они начнут гибнуть — Кошки, Изгои. А потом дело дойдёт и до моих ребят. И я понятия не имею, как их защитить. Я бессилен — и ненавижу себя за это бессилие.


А ведь именно этим питается Искажённый! Человеческим. Эмоциям, страхами, сомнением.


Ненавистью.


Выходит, любой из ребят для него — противник куда более серьёзный, чем я. Выходит, я для него вообще не противник. Пока что я для него не более, чем пища. Схавает меня Искажённый за милую душу вместе с моими «миролюдскими мыслишками» — и Вася-кот.


Эх, каррамба! Если бы я только знал, что делать. А то ведь Первый, конечно, невероятно умён и вечно прав, спору нет. Но пока что он не дал мне ни единого практического совета. Теории, которыми он со мной делился — что я буду с ними делать, с этими кусками? Вообще, порой мне кажется, что я нужен ему как слушатель, а не как соратник. Да что за напасть, почему всем этим занимаюсь я? Не Эбби, например, не Рипли, а я?


Почему я — это я?


Губы растянулись в бессильной улыбке.


— А Первый-то прав, Герман Сергеич: ни на что ты, брат, не годен. А теперь давай, иди уже к ребятам и подумай над своим поведением.


Вздохнув, я открыл дверь «Бригантины» и шагнул в образовавшийся проём.



В автобусе было тихо и пусто.


Где это я? За окнами странный свет, тусклый и невнятный, наводящий на мысли о белых ночах. И туман вдобавок.


Я вылез из «Бригантины» и огляделся.


Здесь была неожиданная осень. Пурпурные листья опадали со старых клёнов, что росли в два ряда вдоль дороги, вытянувшись, как почётный караул. Под ногами похрустывал гравий, дорога уходила вдаль. За клёнами начинался кисельно-белый туман, и не было никакой возможности разглядеть то, что пряталось в нём, — при условии, что там вообще что-нибудь было.


Межмирье — вот что это такое, пришла в голову очевидная мысль.


Выходит, если дверь была открыта до того, как машина оказалась в Межмирье, я смогу попасть сюда, даже если меня не пригласят. С другой стороны, почему «не пригласят»? Всё-таки у Воинов Радуги тут штаб, пусть и временный.


Наверное, Мо хандрит, думал я, медленно вышагивая по скрипучему гравию в сторону Дома. Хандрит — вот и заосенело тут у него. Он ведь говорил, что Межмирье остро реагирует на изменения в его настроении.


А что, Кастальский? Вот бы и тебе такой Мир, а? Свой собственный Мир — это даже лучше, чем собственный остров. Тем более Мир, чуткий к настроению своего хозяина.


— Я бы не сказал, что это так уж хорошо, Герман Сергеич, — сказал Мо как-то бесцветно. Он шагал рядом со мной, и гравийная дорожка хрустела под подошвами его сапог. Когда только успел, подумал я. У них с Первым явно есть что-то общее. Персональное пространство, манера отвечать на мысли собеседника…


Он слабо улыбнулся:


— Прости. Не думал, что тебя это раздражает.

— Да ладно, что уж там… — проворчал я добродушно. — Лучше скажи, чем плохо иметь собственный Мир-эмпат?

— Тем, что ты не можешь позволить себе впасть в депрессию, — иначе Мир может слишком остро на неё отреагировать и стать воплощением твоей тоски. Или твоих кошмаров, например. Всегда есть свои плюсы и минусы.

— Ну да, это ты верно подметил… Как там ребята?

— Отдыхают ребята. Похоже, у них в команде полное взаимопонимание, и Габриэль отлично туда вписалась. А Валентин и Сонни наперебой учат Димку разным разностям.

— Как трогательно.

— Ага. Ну а ты чего такой хмурый?

— Это я хмурый? — изумился я. — Ты свой Мир давно видел?


Мо неопределённо пожал плечами:


— А что такого? По-моему, красиво. Это ведь не депрессия, это, скажем так, лёгкая грусть. Воспоминания…

— Воспоминания? О чём? Или о ком?


Он опустил голову, и длинные волосы занавесили его лицо.


— Да так… Просто Габриэль напомнила мне… одну девушку, скажем так.

— О… — м-да, неловко получилось. — Вот оно что…

— Не беспокойся, — он легонько ткнул меня кулаком в плечо. — Расскажи лучше, как твои дела.

— Мои дела, да? Хреново мои дела, если подумать. Но это, конечно, лирика… Вот завтра закончим формирование команды, и можно будет начинать тренировки. Ну и время поджимает, сам понимаешь. Кстати, я тут думал… Вот мы говорим: Искажённый уничтожит Исток, Искажённый уничтожит Мир Духов. А что насчёт Межмирья? Неужели у него хватит сил уничтожить и его?

— Не зна-аю, — протянул Мо задумчиво. — Думаю, вопрос не в том, хватит ли у него на это сил или нет. Думаю, вопрос в том, сумеет ли он уничтожить Мир, живущий моей волей. Ты же помнишь: в Межмирье я всесилен. А значит, на моём поле он мне в любом случае проиграет. Так что вероятнее всего с Межмирьем ничего не случится.

— Вот как…

— Ну да. Да и вообще, этот Искажённый…

— А что он?

— Как ты думаешь, Герман Сергеич: как Искажённый может уничтожить Исток? В смысле, с помощью чего? Ведь, насколько я понимаю, Исток — это ого-го! Целая Вселенная! Неужели её может уничтожить один-единственный мутант?

— А кто его знает, — мрачно процедил я сквозь зубы. — Этот умник номер один так толком ничего мне и не объяснил. Ну или объяснил, да у меня понять мозгов не хватило, уж и не знаю. Насколько я понял, Искажённый отличается от Духов наличием игрек-вещества вместо икс-вещества… если только тебе это о чём-нибудь скажет. Кстати! А ведь икс-вещество соответствует Межмирью. Интересно, о чём это может говорить? Может ли это нам как-нибудь помочь?

— А что такое эти икс и игрек? — спросил Мо. Я усмехнулся:

— Любовь и ненависть, дружище. Любовь и ненависть.

— Выходит, Межмирье — это Любовь? — мне показалось, в его голосе прозвучали какие-то странные, незнакомые доселе нотки.

— Выходит, так… Слушай, Мо, я не знаю, почему он именно так это назвал! Может, оно и не Любовь вовсе, а что-то другое. Я не знаю, важно ли это, и если важно, то насколько.


Мо покачал головой:


— Я могу только предполагать, но… Помнишь, я говорил тебе, что Межмирье меня любит?

— Помню. И что?

— Да нет, ничего особенного. Просто, если следовать логике Первого, если Межмирье и правда олицетворение Любви, то Ненависть — это Мир, из которого пришёл Искажённый. Вот и всё. Я не знаю, как это может быть использовано в битве с ним, но… Наверное, тебе стоит подумать о нём, об Искажённом, не как о бесформенном ужасе, нацеленном на уничтожение Миров, а как о ком-то более… конкретном и мотивированном. Если тебе удастся понять его мотивы, то, возможно, ты сможешь установить с ним какую-то связь, как-то переговорить с ним, а может, и переубедить его… Понимаешь, даже если Межмирье — Мир Любви, здесь всё равно никто не живёт. Если задуматься, даже я здесь не более, чем гость. Постоялец. Однажды пришёл сюда, однажды отсюда уйду. Чем, как ты думаешь, может быть Мир Ненависти? И что такое Межмирье на самом деле? Для чего оно существует? Исток породил вас, приютив жителей Миров Радуги; Пустота породила людей и, вероятно, жителей остальных Миров, но в итоге приютила вас, Духов. Но что насчёт Межмирья? Порождало ли оно кого-нибудь? Как видишь, приютить оно может, я тебе даже больше скажу — хочет. Но обычно ему бывает трудно найти общий язык с теми, кто сюда приходит…


Я молчал. Да, безусловно, во всём этом есть какой-то смысл и, вероятно, не один. Но в чём он? Как его понять?


— Кроме того, Ненависть — это ведь не что-то чуждое, верно? — рассуждал Мо. — Я хочу сказать, люди вполне умеют ненавидеть. А Духи — умеют?


Умеют ли Духи ненавидеть? Хороший вопрос — не правда ли, господин Кастальский? Не в бровь, как говорится, а в глаз.


— Про других Духов не знаю, а вот я…

— Ненавидишь, да? — он заглянул мне в глаза. Я отвернулся. Мо вздохнул: — Да ладно, Герман Сергеич, чего ты. Ну кто безгреха-то? Подумай лучше вот о чём: всегда ли ты умел ненавидеть? Или научился только после того, как пожил в Мире людей? Вспомни. Ты ведь участвовал в двух Войнах, ты должен помнить свои ощущения.

— Я помню… боль. Скорбь. Победа не приносила радости. Первый, конечно, всегда бывал взбудоражен, когда мы побеждали Теневых, кричал что-то, какие-то лозунги… Мол, ай да мы, ай да молодцы… Но радости не чувствовал никто, это точно. Мы ведь воевали против тех, кто был нам как братья. Это были братоубийственные Войны, Мо. Вот и всё. А Ненависть я впервые почувствовал, когда умерли Катя и Игорёк. Значит…

— …Значит Ненависть — это прерогатива не Духов, а людей.

— И что с того?

— Думаю, Искажённый как-то связан с вашим Миров, с Миров Духов. С Пустотой.

— А ведь точно! Первый говорил, что та Пустота, изначальная, из которой родился Искажённый, там, в Храме Истинной Тени, — она была словно «очищенная» от радужного вещества. Как Мир Духов без самих Духов, — ведь в нас больше радужного, чем пустотного. Но это значит…


Оно было совсем рядом, разгадка, — или мне так казалось? Как будто я стал на шажок ближе к тайне Искажённого.


И снова это странное чувство, похожее на дежавю. Разумная Пустота. Ненависть? Почему я не могу этого вспомнить? Когда это было — после Первой Войны? Что это был за Мир? Откуда ты пришёл, Искажённый?


— …Это значит, что Мир Ненависти может быть куда ближе к Миру Духов, чем вы думаете. Или даже к Межмирью, как знать, — закончил Мо.

— Пустота без Духов… Пустота без Радуги… Ненависть без Информации? Или нет? Что это значит? Что, нечто вроде абсолютного зла, что ли?

— Вряд ли, — усмехнулся Мо. — Подумай лучше вот о чём: почему он так стремится уничтожить именно Исток?

— Потому что Радуга — это то, что делает его Мир… нашим? Потому что, если бы не мы, то и Ненависти бы не было?.. — ошеломлённо прошептал я. Мо покачал головой:

— У меня нет ответов на эти вопросы, Герман Сергеич. Я просто рассуждаю, почти так же, как это делает Первый.

— Но тогда получается, что Искажённые могут быть нашими… соседями? Или нет, не Искажённые — те самые «паразиты»! Может, мы заняли их место? Может, мы что-то когда-то сделали не так? Может, это мы — причина Ненависти? Не люди, а мы? И он хочет уничтожить Исток, как первопричину нашего возникновения? Тем более, думаю, без Истока мы не выживем… Такое у меня чувство. Он для нас — как родитель. Недаром во времена Первой Войны мы называли Исток Великой Радугой — Праматерью Всего Сущего.

— Всё может быть, — глубокомысленно заметил Мо. — И всё-таки мне не понятно, как он может уничтожить Исток, если он ему не антагонистичен? Вообще, следуя логике Первого, логике антагонизма, я бы скорее поверил в то, что он захочет уничтожить Межмирье. Ну, если он олицетворяет Ненависть, а Межмирье — Любовь. Наверное, у него даже получилось бы это сделать, — как знать? Но как он сможет уничтожить Исток, тем более что Ненависти в одном только Миролюдье не меньше, чем в самом Искажённом?

— Что ты хочешь этим сказать? — я облизнул внезапно пересохшие губы.

— Я хочу сказать: может, вы его переоценили? Ну, вы ведь уже приготовились к последней битве в истории Мироздания, так? Но что если он не в силах уничтожить Исток? Что если это вне его возможностей?

— Об этом я как-то не думал, — признался я. — Что, впрочем, неудивительно… Думает у нас обычно Первый, а я делаю. Но… Всё равно это звучит как-то слишком невероятно.

— Да, наверное, — легко согласился Мо. — Я не знаю, я ведь не Первый. И в Войне против первого Искажённого я тоже не участвовал. А кстати, что насчёт первого Искажённого?

— В каком смысле?

— Он тоже хотел уничтожить Исток?

— По-моему… скорее, он хотел уничтожить нас, — вздохнул я. — Понятия не имею, о чём он думал. Зачем возглавил Теневых. Да и потом, Ангелы подтянулись очень вовремя, Архистратиг ударил весьма вовремя и этим снял все вопросы, — потому что уничтожил Искажённого. А так, кто знает? Может, с помощью Теневых он уничтожил бы сначала нас, потом переключился бы на них, а когда Духов бы не осталось вовсе, он обратил бы свою Ненависть на Исток?

— Не исключено, — кивнул Мо.

— Слушай, старина, ты уж извини, но мне кажется, что мы идём уже несколько дней.


Он смутился:


— Ну так это же Межмирье, Герман Сергеич. Тут всё немного иначе устроено: ты мог бы дойти до Дома, сделав шаг или два. Но я просто хотел с тобой немного поговорить, вот и… отложил момент.

— Да нет, всё нормально, — я махнул рукой. — Тем более ты навёл меня на очень интересные мысли. Просто я немного устал, Мо. Слишком много событий для одного дня. У нас сейчас, как ты понимаешь, весьма насыщенная жизнь, у меня даже в бытность человеком такой не было.

— Понимаю, — он тихо рассмеялся. — Ладно, тогда вот тебе Дом.


И внезапно туман перед нами расступился, и оказалось, что мы стоим перед самым Домом. Я заметил, что из сумрака крыльца мне подмигивает огонёк сигареты: похоже, Шанталь вышла «подышать воздухом».


Мо похлопал меня по плечу:


— Ты только много не кури.


И пропал. А я подумал: вот здорово. И дверей никаких не надо.


— Вернулись, Герман Сергеич? — Шанталь щёлкнула пальцами, и над ногтем её большого пальца взвился крохотный огонёк. Я прикурил, благодарно кивнув:

— Спасибо. Да, вернулся… Что-то в этом роде. А ты что же, скучала?

— Да вот ещё! — фыркнула девушка. — Там и без вас весело. Тем более, ваша Габриэль мне очень понравилась! Она такая… такая…

— Ага, — согласился я. — Такая. А что Деметр?

— Да ничего. Учится. Он способный, быстро всё запоминает. Правда, чувствую, ему не очень уютно вне дома. Вдали от своей… От своего Создания.

— Ну да, понятно… В принципе, ему лучше отправиться к ней. Лучше, конечно, с кем-нибудь, но…

— Так Кошка же прибыла, — удивилась Шанталь. — Ник-А зовут, хотя мы её дружно Никой прозвали. Ужасно славная, смешная такая. Люблю Кошек.

— А, ясно. Хорошо…


Значит, всё идёт по плану — да, Первый?


— Какой-то вы непривычно серьёзный сегодня, — заметила девушка. — Даже не шутите, как обычно.

— А ты скучала по моим шуткам?.. Да нет, я знаю, что не скучала. Это я как раз шутить пытаюсь, хе-хе… Скоро разучусь, наверное. Да и пошутишь тут: Война, как-никак…

— Ну да, Война, — безразлично отозвалась она, затушивая сигарету. — Ладно, шеф, идёмте, что ли. Поужинаете. Завтра ведь ещё та девочка, да?

— Да. Первый наверняка уже предупредил Рипли и вообще всё подготовил. Осталось только доехать и…

— А она вообще кто?

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну, я имею в виду, мы же все чем-то… Странные, короче. А у неё что?

— Понятия не имею. Кажется, Первый говорил что-то про полиморф. Очевидно, материалы по ней получим завтра, со всеми установками, прямиком от Рипли или, что желательнее, из Аналитического.

— А-а, понятно. Ну что, идём?

— Да-да, конечно.


Я раздавил «бычок» в пепельнице, и мы зашли в Дом.



Кошка и правда была забавной — сиамской раскраски, мне такие ещё не попадались. Они с Анкой о чём-то тихонько переговаривались в уголке, но стоило мне войти в Кабинет, как обе тут же вскочили и вытянулись по стойке «смирно».


— Шеф! Разрешите представить! Это Ник-А, моя подруга! — радостно сообщила Анка.


Сиамская Кошка поклонилась в пояс:


— Ник-А, Спецназовец-Старший, Четвёртая Каста! К вашим услугам, Милорд!

— Рад знакомству, Спецназовец-Старший Ник-А. А тебя подруга предупреждала, что я не сторонник Устава?

— Так точно, господин Герман Сергеевич! Но я не имела права не доложить о себе, как полагается! — выпалила Кошка.


А она и правда смешная, подумал я.


— «Господина» не надо, господа в Париже, как говорится. Просто «Герман Сергеевич», этого более, чем достаточно. Что до миролюдского имени… Слышал, тебя тут ребята Никой прозвали?


Кошка улыбнулась:


— Да, Герман Сергеевич.

— Нравится?

— Ага!

— Ну так и оставайся Никой. Это на случай антропоморфы, конечно, — поправился я. — Будет нужно, справим тебе документы. Но пока что, думаю, это не к спеху. А кстати, чего ты не в антропоформе сейчас? Анка вон у нас в антропоморфе ходит.

— Да мне так как-то привычнее, что ли… — смутилась Ника. — Но если прикажете, я сразу же…

— Не прикажу. Ты нам и так нравишься — да, бойцы?


Бойцы разулыбались. Кошка смутилась ещё больше.


— Спасибо, Герман Сергеевич…

— Не за что. Так… Деметр! А ну-ка, подойди сюда.


Димка встал с Дивана и подошёл к нам.


— Что такое, Герман Сергеич?

— Ты как вообще? — осведомился я. Парень кивнул:

— Хорошо. Учусь.

— Хорошо, что хорошо… Домой не хочешь?


Он улыбнулся мне — одними глазами:


— Хочу.

— Что и требовалось доказать. Ну-с, в таком случае я сейчас попрошу Мо отправить вас с Никой домой. Вот…  А там, может, за свою, э-э, работу возьмёшься. Если возникнут вопросы — обращайся к Нике, она тебе всё разъяснит. Встретимся уже в Штабе, когда последнего Претендента подберём. Понятно?

— Понятно.

— Вот и отлично. Мо, помоги парню, будь другом!

— Да о чём речь, Герман Сергеич! — воскликнул Мо, а потом крепко пожал Димке руку. — Очень рад был с тобой повидаться, Дим. Ты, если что, ты заходи! Ладно? Заходи, когда захочешь. Я тебе всегда рад, ты же знаешь.

— Обязательно зайду. Не волнуйся, не потеряемся, — Димка похлопал юношу по плечу. Тот радостно улыбнулся:

— Супер! Пойдём, я вас провожу! Ника, идём!


Далее последовали трогательные прощания. Никогда не понимал, зачем люди прощаются? Всё равно ведь снова увидятся. Впрочем, люди — Существа хрупкие, прощаются на всякий случай. Но наши-то что? Кошки, Духи… Да и Мо, к слову.


Ну да ладно, что с них взять.


В конце концов, подумал я, усаживаясь на Диване поудобнее, всем нам, возможно, недолго осталось топтать эти Миры. В конце концов, мы тоже не такие прочные, как нам всегда казалось.


Может быть, и нам стоит иногда прощаться.


Может быть. Иногда.


А, Первый?



Глава 17.


Тишина.


В огромное окно Кабинета заглядывает парочка лун: голубая, размером побольше, и красная — поменьше. Вопрос лишь в том, правда ли это луны, или тоже какая-нибудь диковинная иллюзия.


Воины Радуги разбрелись по комнатам, и сейчас, наверное, крепко спят. А я остался в Кабинете Мо. Здесь как-то спокойнее, что ли…


Самого Хозяина Дома, впрочем, не видно. Куда он делся? Спит?


Вторая ночь в Межмирье. Интересно, к этому месту вообще можно привыкнуть? И как только Мо это удаётся… И ладно ещё Мо, но как это удаётся Ват-У, Смерти, или Вертиго (которого я, правда, так ни разу и не видел)?


Я не могу спать. Стыдно сказать, но я боюсь спать. Боюсь своих снов. Боюсь снова увидеть что-нибудь… слишком плохое. Или слишком хорошее. В этом Мире, по-моему, всё слишком, всё чересчур, как в каком-то неведомом зазеркалье. Конечно, если Межмирье действительно Мир Снов, то в этом, наверное, нет ничего удивительного… Хотя Мо говорил, что оно ничего не выдумывает само; тогда, выходит, дело во мне?


Глупо рассуждать о том, прав Первый или нет. У Первого всегда была своя правда — универсальная, верная в любых условиях. А может, ему просто удавалось преподнести всё так, что любые его слова и трактовки казались нам самой логичной и существенной правдой? Мы ведь не сомневались в нём — за исключением того момента, когда произошёл Раскол, конечно, — ведь он с самого Начала был отличным оратором. Ведь даже в дни Войны, когда Духи, истощённые бесконечными сражениями, отказывались брать в руки меч, он всегда ухитрялся сказать нам что-нибудь этакое; что-нибудь, что воодушевляло, наполняло силами, вновь и вновь разжигая усталое пламя вражды. И мы снова бросались в бой, забыв обо всём, кроме его слов. Мы бросались в бой, очертя голову, чувствуя только одно — сопричастность чему-то великому. Нашему Ордену. Нашей истории. Нашей Родине — Истоку.


Ради чего мы прожили эту вечность, Первый?


Ты говоришь, Эпоха кончается — но, быть может, для нас это сродни Благой Вести? Может, и Войн больше не будет? И не будут нужны ни Воины Радуги, ни Орден с Паладинами, ни даже Кошачьи Вооружённые Силы? И боль не будет нашим единственным чувством…


— А как бы ты отреагировал, если бы узнал, что мы родились из боли? — говорит Первый, похожий на мумию в белом саване, что упокоилась в чёрном кресле Мо.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего особенного. Просто подумай вот о чём: для того, чтобы жить счастливо, нужно пройти через боль, Второй. Даже люди рождаются в муках. А Миры? Ты знаешь историю Мира людей, Второй?

— Я не уверен…

— А Четвёртый? Ты помнишь, что с ним стало?

— Он пал в Первой Войне.

— Именно, — Первый кивнул. — Дело вот в чём: Теневым хватило благородства отпустить его к Истоку, и он ушёл. И вот тогда, именно тогда в Истоке стало одним Миром больше. Тем самым Миром, к которому ты так привязался.

— Но… значит ли это, что он?..


Я слышал. Я много слышал о том случае — но, если честно, никогда не верил в то, что это возможно. Что это и правда Четвёртый.


Первый развёл руками:


— Сущность Духа, Гермес. Мы частички Истока, радужные капли, — но мы не можем жить в Истоке, потому что сливаемся с ним, как капли дождя сливаются с ручьём. А Миры? Откуда они взялись, как ты думаешь? Я — Первый. Это значит, что я родился прежде всех вас. Можешь ли ты представить, каким Исток был в Начале?

— Не знаю…

— Тогда вспомни вот о чём. Миры, ты помнишь о Мирах Истока до Первой Войны?

— Конечно! Что за вопрос?

— А ты никогда не думал, что Миры — это нерождённые Духи? Или, во время и после Войн, — Падшие, перерождённые в Истоке Духи? Я видел, как он уходил — Четвёртый. Помнишь его имя?


Я кивнул:


— Его звали Геа.

— Его звали Геа, — эхом откликнулся Первый. — Именно. И именно после его Падения в Истоке появился Мир людей…

— Звучит… слишком фантастично…

— Я не заставляю тебя верить в это, Гермес. Это твоё право. Вспомни вот о чём: Исток — это Информация. Что могло случиться с личностью Падшего Духа? Ведь это мог быть не Геа, а ты. Как ты думаешь, что могло бы случиться с тобой после слияния с Истоком?

— Я не знаю, Первый. Никто не знает. Зачем ты задаёшь мне эти вопросы? Зачем… И откуда ты вообще тут взялся?!


Он визгливо расхохотался и захлопал в ладоши:


— Ты всё правильно понял, Гермес. Мне неоткуда было взяться. Меня здесь нет. Это не я. Это ты.


Разноцветные Луны заглядывают в окно. В Кабинете темно и абсолютно пусто, — если не считать меня, конечно.


Чернеет пустое кресло…


Боль? Мир людей родился из боли Падшего Духа? А сами Духи родились из боли… чьей? Память подкидывает какие-то смутные картины, но я никак не могу разглядеть того, что на них запечатлено.


Как же всё-таки мало мы знаем. О наших «соседях» — Искажённых. О том или тех, из чьей боли мы родились. О том, что было до нас. О том, кто такие эти «мы», в конце концов.


Что случается с Падшими после того, как они сливаются с Истоком? Могли ли первые Миры образоваться из нерождённых Духов? Миры и Духи — это, выходит, почти одно и то же?


Кто может дать мне ответы на эти вопросы? И есть ли этот кто-то, существует ли он в природе? Это явно не Первый, — он и сам знает чуть больше моего, а ведь он Старейший. Тогда кто?


Может, Искажённый?


Но эту жутковатую мысль я сразу же отогнал, потому что она моментально вызвала к жизни длинную чёрную тень, скользнувшую по стене.


Да, Первый, в чём-то ты, конечно, прав. Вот и сейчас — погляди на меня! Можно ли узнать во мне знаменитого Второго, великого Воина Гермеса Несокрушимого? От меня осталась лишь бледная тень былого величия.


Однако я слишком хорошо помню первого Искажённого. Слишком хорошо помню ту неукротимую мощь, с которой он прорывался к тебе тогда, незадолго до своей гибели. Ту ни с чем не сравнимую волю, которую, казалось, ничто не могло подавить. Ту ошеломляющую лёгкость, с которой он раскидывал могучих Духов-Воинов, словно игрушечных солдатиков. Я смотрел на него тогда — за секунду до страшного удара, который я едва сумел парировать, — и понимал, что он не воспринимает нас, как противников. Как угрозу. Он был сильнее, он был слишком силён для любого из нас, для всех нас. И он знал это. Знал, что мы не сможешь его остановить. Знал — но не смог предвидеть вмешательства Архистратига.


Поэтому я, конечно, могу быть Вторым, могу прозываться Гермесом Несокрушимым, но правда в том, что я — обычный рядовой Дух, которому отчего-то везло в сражениях. Меня следовало бы назвать Гермесом Везучим…


Но впереди меня, нет — нас ждёт ещё одна битва. Повезёт ли мне в этот раз? Смогу ли я поделиться своей везучестью с ребятами? Или же Искажённый разделает нас, как бог черепаху, и на этом Мироздание закончится?


Подумай хорошенько, Второй. Теперь тебе неоткуда ждать помощи. Не будет тебе arcangel ex machina, который спасёт тебя и твоих ребят в последний момент. Тебе не на кого надеяться, вам не на кого надеяться, кроме самих себя. И вопрос тут даже не в спасении Миров. Не в героизме. Не в подвиге, который войдёт в историю.


Вопрос в том, как остаться в живых. Вот так вот без всякого пафоса, просто и по-человечески. Выжить. Выжить любой ценой — вот что главное. Потому что… Ну не могу я смириться с мыслью, что эти ребята, мои славные ребята, вчерашние люди погибнут из-за того, что неведомая тварь возненавидела Духов! Нельзя так, нельзя. Можешь обвинять меня в гуманизме, Первый, сколько душе угодно, можешь говорить, что я болван и достоин жалости. Прости — но я не могу иначе. Если бы это касалось только нас — может, так нам и надо? Если мы действительно заняли чей-то Мир, если мы чью-то жизнь угробили ещё до того, как начали гробить собственные? Может, мы заслужили? Может, и заслужили. Но не они, Первый. Они такого не заслужили, ни один из них. И Габриэль такого не заслужила: она ведь не Дух, она Ангел. «Ангелы не созданы для Войны»…


Похоже, Первый, только мы, Духи, были созданы для Войны. Ну или это ты нас такими создал. Как знать, что там было — в Начале?..


Внезапно я почувствовал, что в Кабинете есть кто-то ещё.


Я сел на Диване, посмотрел туда, где стояло кресло, — и в тот же миг в Очаге вспыхнул огонь. В его неверном свете я увидел Ват-У в красном стёганом халате: Кошка неторопливо подбрасывала дрова в огонь. В кресле за столом устроился молчаливый Мо…


А ещё в Кабинете появилось двое пришельцев — Тринадцатый и незнакомая мне Кошка в антропоморфе.


Смешно сказать, но я даже не успел толком разозлиться на присутствие Тринадцатого. И всё из-за Кошки.


Она была похожа на Анку — а ещё на Марину, Шанталь и Смерть. Высокая, стройная белокожая брюнетка. Да будь я проклят, это просто заговор какой-то!


Великая Радуга, за что ты меня так, а?


Правда, в отличие от Анки, эта Кошка больше напоминала Ват-У: такая же статная, величественная, царственная во всём, от осанки (или, может, выправки?) до взгляда совершенно невозможных — для человека, конечно же, — янтарных глаз. На ней был сиреневый мундир Исследовательского Отдела, слева на груди красовалась серебряная пластинка с гравировкой «3-альфа», правое плечо венчали две золотые орденские ленты. Да она героиня Второй Войны, не хуже, чем сама Белая Королевская, подумал я.


Мо, неподвижно сидя в кресле, пребывал, судя по всему, в глубокой задумчивости. О чём он думал, интересно? Может, о нашем будущем в своей книге?


Тринадцатый топтался в сторонке, делая вид, что происходящее абсолютно в порядке вещей, а он вовсе не напряжён и не зол. Ага, конечно. Ты-то, пацан, чувствуешь почти то же самое, что и я, так что можешь не выделываться, я тебя всё равно насквозь вижу.


Кошка стояла неподвижно, как манекен в витрине бутика, или как восковая фигура какой-нибудь Нефертити в Музее мадам Тюссо, и вообще не подавала никаких признаков жизни. Вот это выдержка, искренне восхитился я. Наверняка высокого уровня; это вам не Спецназовец-Младший. Да ещё и ветеран Второй Войны…


И только Ват-У вела себя абсолютно естественно, я бы даже сказал, по-домашнему. Растопив Очаг, она развернулась ко мне и сообщила:


— К вам прибыла делегация из Штаба, Герман Сергеевич.

— Вижу, — хихикнул я, но тут же прокашлялся: не положено. Тем более что чёрная Кошка, по-моему, бросила на меня краткий, но весьма красноречивый взгляд. М-да, похоже, с этой особой будет непросто…


Ват-У тоже слегка улыбнулась и, поклонившись, продолжила:


— Честь имею представить вам, Лорд Гермес, свою протеже и близкую подругу. Знакомьтесь: Бас-Т, Исследователь-Старший, Глава Исследовательского Отдела Колыбели, Вторая Каста.


Чёрная Кошка молча склонилась в поясном поклоне.


— Э-э, очень рад знакомству, Исследователь-Старший Бас-Т, — произнёс я, мысленно прикидывая, стоит ли мне повторить на всякий случай все её регалии, или нет. Однако высока особа — аж Глава Отдела, да ещё и Вторая Каста! Для Кошки это, пожалуй, «потолок»: за всю свою долгую жизнь ни одной Кошки Первой Касты я не встречал.


Только теперь она разогнулась и ответила (точнее, отчеканила):


— Для меня великая честь быть представленной Вам, Лорд-Командующий Гермес Несокрушимый!


Ват-У удовлетворённо кивнула: с церемониальной частью было покончено. Затем добавила:


— Бас-Т будет работать с вами, Герман Сергеевич, над делом Седьмого Претендента, поскольку обладает необходимыми в этой области специфическими знаниями. Также в этом деле вам поможет Лорд Аластор…

— Отказываюсь! — быстро ввернул я. Тринадцатый вспыхнул и стиснул зубы, но Кошка и бровью не повела:

— …Лорд Аластор, являющийся куратором Седьмого Претендента. Это личный приказ Великого Магистра Ордена Радуги, я же всего лишь уполномочена озвучить его вам. Если вы желаете оспорить этот приказ, вам необходимо обратиться непосредственно к Великому Магистру.


Ага, щас. Всё брошу и отправлюсь к Великому Магистру, дабы с пеной у рта оспаривать его приказ. Ведь это он так мстит мне, мерзавец, мстит за мой «выговор»!


— Ладно! Радуга с тобой, Лордом Аластором и вашим Великим Магистром! Надеюсь, Рипли, от тебя будет хоть какой-то прок. Это в твоих же интересах.

— Смею заметить, Лорд Гермес, что я лично заинтересован в успехе данной операции. Всё-таки эта девочка — мой подопечный, — сдержано ответил Рипли.

— Да наплевать мне, Лорд Аластор, в чём ты там лично заинтересован, — зло бросил я, — Главное — не путайся под ногами.


Он побелел от ярости, но ничего не сказал. Ха! Знает, сопляк, что нарушение субординации для него равносильно приговору. Смертной казни у нас, правда, нет, да и Падение в качестве наказания давно не практикуется, но отправить его в бессрочную ссылку к Изгоям мне ничего не стоит.


Впрочем, неважно. Сейчас мне куда любопытнее, какими такими «специфическими знаниями» обладает Кошка, и что это за «область», если Первый мне сюда Главу Отдела прикомандировал.


— Хорошо. Что мне следует знать?

— Прежде всего, Лорд Гермес, мы должны действовать не позже, чем через два часа в миролюдском исчислении, — начала Бас-Т. Я помотал головой:

— Что ты имеешь в виду? То есть, я хочу сказать, почему ночью? Или сколько сейчас времени? А то в этом Межмирье ни черта не понятно.

— Я всё вам объясню, — она вела себя со мной так, будто я был Котёнком-несмышлёнышем, эта Кошка. Не сказать, чтобы меня это раздражало, но некую неловкость я всё-таки ощущал.

— Сделай одолжение.

— Да, Милорд. Итак, наша цель — Волкова Рада Васильевна, 17 лет.

— Своеобразное имя. Видимо, Шанталь была права: они у нас все по-своему странные. Ну? И что с ней не так?

— Официального названия её феномену среди Духов, как ни странно, не существует, только определение. В Мире людей названий множество, но столько же и путаницы.

— А если покороче? — я улыбнулся. Вот ведь лектор, а? Одно слово — Кошка.


Бас-Т смешно поджала губки и выдала:


— Рада — полиморф ликантропического типа…

— …Или просто волколак, он же вервольф, — закончил я.

— Я предпочитаю избегать миролюдских названий, — холодно возразила Чёрная Кошка. — Важнее другое: Рада, безусловно, обладает способностями, превышающими среднестатистические по Миролюдью. Она может ходить по Той Стороне, хотя и недолго. Впрочем, сам механизм её полиморфии схож с Кошачьим, — и именно поэтому Великий Магистр прислал меня к вам. Без ложной скромности могу сказать: я — один из ведущих специалистов Колыбели по полиморфистике.

— Прекрасно. А что сложного в полиморфе?


Однако моя наивная попытка изобразить осведомлённость с треском провалилась: Бас-Т снисходительно улыбнулась и спросила:


— А как, по-вашему, происходит превращение? Вы знаете, в чём заключается механизм полиморфии?

— Ладно-ладно, понял, дурость сморозил. Только ты уж тогда покороче и попонятнее, ладно?

— Постараюсь, Лорд Гермес. Как вам известно, люди состоят в основном из пустотного вещества, тогда как доля радужного вещества в них невелика. Тем не менее у отдельных представителей вида по неясным для нас причинам процент радужного вещества может быть аномально высок — в рамках вида, разумеется. Эта аномалия даёт людям информацию о Потусторонье; иногда они осознают эту информацию, иногда нет, но именно благодаря ей эти особи развивают в себе способности, приближающие их к Младшим Духам и Сущностям. В числе прочих способностей значится и полиморфия.

— Если честно, я немного путаюсь в терминах, — признался я. Бас-Т едва заметно улыбнулась:

— Хорошо, попробую ещё проще. Механизм полиморфии — то есть способности изменять форму — заключается в произвольном изменении количества пустотного вещества в организме. Помните пустотных големов? Помните, как они меняют размер и форму?

— О да, — я содрогнулся, вспомнив Шарика. — Такое непросто забыть, особенно когда эта зараза начинает, э-э… поедать твоих друзей.

— Согласна, это неприятно, — вздохнула Кошка. — Однако это уже другой вопрос. Для нас сейчас важнее то, что голем — это яркий пример примитивной недифференцированной полиморфии…

— Бася! Ты нарочно?! — не выдержал я. Бас-Т хихикнула:

— Простите, Герман Сергеевич, больше не буду.


Она замолчала и, похоже, смутилась. Нет, но какова, а?


Свидетели этих Кошачьих глупостей реагировали на них по-разному: Тринадцатый фыркнул и уставился в окно, Мо слился с креслом, став совершенно невидим, а невозмутимая Ват-У подкинула ещё одно поленце в Очаг.


— Я бы порекомендовала вам тратить поменьше времени на игры, друзья, и побольше — на обсуждение операции, — проговорила она степенно. — А тебя, Баська, если ты сейчас кинешься извиняться, я отправлю к Диспетчерам на 15 условных суток сразу по окончании операции.


Я подавился смешком, а Чёрная Кошка залилась восхитительным румянцем. Ох и сурова же ты, Белая Королевская, ох и сурова…


— Я — Исследователь, Старшая, я привыкла к научной лексике, — пробормотала Бас-Т, как мне показалось, немного обиженно.

— Учись соответствовать обстоятельствам, или вместо Совета Наставников я буду рекомендовать тебя в Инженерный. Там болтать некогда, ни по-научному, ни по-простому, — отрезала Ват-У. Всё ясно?

— Так точно…

— Тогда рассказывай дальше.


Бася (про себя я решил называть эту Чёрную шельму так) шмыгнула носом и продолжила:


— В общем, голем может менять форму произвольно: это зависит либо от воли Создателя, либо от изменяющихся условий среды. У големов нет фиксированных форм: именно такая полиморфия и называется недифференцированной. В отличие от них, полиморфы дифференцированного типа, они же метаморфы — это мы, Кошки, — имеют несколько основных, или базовых форм. Обычно их обозначают как тип «А», тип «В» и тип «С», где тип «А» — это антропоморфа, тип «В» — мезоморфа, а тип «С» — зооморфа… Вам всё понятно, Герман Сергеевич?

— Мне всё понятно, — ответил я совершенно серьёзно. — Просто мне сейчас вспомнился один случай… Ват-У, помнишь Зараата? Он напомнил мне о том собрании, где мы впервые увидели, что такое полиморфия Кошек.

— Как будто всё было вчера, Герман Сергеевич, — вздохнула Белая Королевская. — Как будто вчера… А меня — представляете? — этот безумец звал с собой, в Бродяги. Рэда он уломал, и сразу же ко мне отправился. Думал, будто я брошу всё и отправлюсь с ним чёрте куда, да ещё и с билетом в один конец. Причём на полном серьёзе! Он всегда придерживался радикальных взглядов, что в науке, что в жизни.

— Вот-вот! Я, как его увидел, так сразу и подумал: этот парень — самый натуральный радикал! — подтвердил я, и вновь сосредоточился на терпеливо ожидавшей своей очереди Басе: — Продолжай, Бас-Т. Прости, что перебиваю тебя всё время.


Чёрная Кошка, казалось, чуть погрустнела. Может, она хотела, чтобы я ещё раз назвал её Басей? Какие же они всё-таки чудные, эти Кошки. Ужасно забавные, да… Не грусти, Бася, думал я. Расскажи мне лучше о том, как недифференцированные полиморфы бороздят просторы московских улиц…


— От типа «А» до типа «С» идёт увеличение доли пустотного вещества за счёт уменьшения доли радужного, — вновь заговорила Бася. — Иными словами, чем дальше от антропоморфы, тем менее разумным и более звероподобным становится полиморф. В случае с Кошками это правило, однако, не работает, потому что мы — Духи, и, даже несмотря на принадлежность к низшим Кастам, содержание в нас радужного вещества гораздо выше, чем, скажем так, у людей со способностями. Это позволяет нам сохранять разум и все знания, — тогда как Рада, увеличивая содержание пустотного вещества за счёт радужного, может здорово себе навредить. Именно поэтому Исследовательский отдел и подотдел Сталкеров по личному приказу Великого Магистра приставил к Раде Волковой Лорда Аластора в качестве куратора.


Тёмный силуэт Тринадцатого на фоне панорамы с двумя лунами присел в идиотском подобии книксена. Вот засранец, подумал я. А Первый ещё меня в сарказме обвинял.


— Великий Магистр попросил меня передать вам кое-что, — вдруг сказала Бася. О чёрте речь, а чёрт навстречь, удивился я.


Но если бы я только знал, насколько был прав.


Чёрная Кошка стала меняться. Выглядело это как-то… болезненно и неаппетитно. Сначала она начала обрастать бесформенными кусками пустотного вещества; они лепились к ней, как будто множество големов вроде Шарика вознамерились сожрать мою Басю живьём. Затем эти бугры и вздутия вдруг стали разглаживаться, перетекая друг в друга. Это было до того похоже на Искажённого из моего сна, что меня замутило. А хрупкая, тоненькая фигурка Баси становилась всё выше и шире, притом тут же формировалась, очевидно, основа для балахона. Теперь это уже был практически Первый — но чёрный и безликий.


Великая Радуга, что за отвратительное зрелище!


Потом под капюшоном, кажется, возникло его лицо (хотя его редко бывает видно), а вот балахон так и остался чёрным. Но Первый оглядел себя и, довольный результатом, сладко потянулся.


— Зачем? — только и спросил я.


Однако Первый проигнорировал мой вопрос. Он огляделся: Тринадцатый и Ват-У склонились, припав на одно колено. Он легонько коснулся их макушек кончиками пальцев:


— Вставайте, вставайте. Здравствуй, Мо.

— Моё почтение Великому Магистру Ордена Радуги, — как-то чересчур официально отозвался Мо. Первый кивнул и только теперь обратил внимание на меня.

— Зачем? — повторил я. —Зачем ты это сделал? Это было одно из самых мерзких зрелищ в моей жизни.


Он коротко, дробно рассмеялся:


— Что-то ты больно нежный стал, Гермес Несокрушимый. А, неважно. Причина есть, и не одна. Во-первых, мы с Бас-Т хотели продемонстрировать тебе, что значит настоящая полиморфия, как она есть, без прикрас. Кошки обычно делают это незаметно, отводя внимание смотрящих. Стесняются. А вот твой Седьмой Претендент внимание отводить не умеет… К счастью, её пока что никто не обнаружил. В том числе, к счастью Алистера, — не то грош цена была бы ему, как Сталкеру. Вот… А, и во-вторых: я обнаружил интересную особенность Пустоты, о чём решил сообщить тебе лично. Ты должен быть горд и благодарен, Второй. Хотя от кого я жду благодарности, Великая Радуга! Ладно. Вкратце, смысл моего открытия состоит в следующем. Пустотное вещество, каким мы его привыкли видеть — чёрная материя — на самом деле является одним из, так сказать, агрегатных состояний этого первовещества. У пустоты есть два состояния — активное и неактивное. То, что мы видим обычно, как и то, что ты видишь сейчас — это пустотное вещество в неактивном состоянии. Оно действительно довольно пассивно, хотя и может жить своей жизнью. Однако в активном состоянии оно выглядит несколько иначе…


То, что происходило дальше, было похоже на… Видели когда-нибудь мишень на стрельбище? Когда стреляешь, и в чёрном силуэте начинают появляться подсвеченные Солнцем отверстия — дырки от пуль. Здесь было что-то похожее — только «дырок» становилось всё больше, а чёрного — всё меньше. Спустя минуту или две Первый превратился в условно-человекоподобную фигуру, сверкающую ослепительно-белым светом. Сияние это было столь сильным, что полумрак Кабинета превратился в подобие белого пространства Первого в Штабе.


— Каково? — спросило Сияющее Существо. — Это, друг мой Гермес, если ты ещё не понял, ни что иное, как Чистая Энергия, она же активированная пустота. Понимаешь? Ты понимаешь всю важность этого открытия? Впрочем, не стану торопить события, сосредоточимся пока что на Седьмом Претенденте. Остальное тебе расскажет Кошка, раз уж она тебе так приглянулась.


Он снова рассмеялся — гнусно как-то, гадко. А потом началась обратная трансформация. Сияние померкло, и чёрная фигура снова стала расплываться, меняя форму… Вскоре я вновь смотрел на Чёрную Кошку в антропоморфе, что стояла передо мной, потупясь. Наконец она подняла на меня свои немыслимые янтарные глаза и прошептала:


— Простите… Я не хотела, чтобы вам было неприятно…

— Забудь, Бася. Забудь, как страшный сон, и я тоже постараюсь забыть. Ну и, в конце концов, скоро мне предстоит узреть нечто куда более неприятное, чем это. Я его уже видел, и удовольствия от его вида, поверь, не получил. А у тебя, выходит, уже была вся информация?


Она помотала головой:


— Нет, Герман Сергеевич. Но когда Великий Магистр использовал… использовал меня, как сосуд, он передал мне своё радужное вещество, а значит, и необходимую информацию…

— М-да, звучит и правда мерзко. А скажи: та информация, что он передал — это только информация по текущему делу? Или там есть что-то ещё?

— Там есть… — Кошка судорожно сглотнула. — Там есть и другая информация. Но уровень доступа к ней настолько высок, что я не могу даже подумать об этом…

— Меньше будешь знать — крепче будешь спать, — наставительно проговорила Ват-У. — И много ещё пословиц на эту тему вспомнить можно. Но ты девочка умная, сама всё понимаешь.

— Так точно, Матриарх!

— Вот и славно! А теперь давай, не тяни резину, рассказывай Герману Сергеевичу то, что ему следует знать.

— Слушаюсь, Матриарх!


И что ж мы все такие дрессированные, подумал я с грустью. Проклятый Первый со своими военными замашками. Проклятые Войны. Бестолковая жизнь.


Бася вежливо кашлянула, и я, вздрогнув, уставился на неё. Ну да, информация же.


— Продолжай, Бася, я тебя внимательно слушаю.


Кошка застенчиво улыбнулась. Нет, этот вариант ей точно больше нравится! Славно… Правда же, Кастальский? Правда же, славно? Славная Кошка. Кошки вообще славные, не то, что некоторые мерзкие стариканы. Ненавижу мерзких стариканов, — хотя, если вдуматься, я и сам несильно моложе.


— Дело в энергопотреблении. Полиморфия — это непросто, особенно для человека, пусть и одарённого. У любого человека, поскольку он состоит в основном из пустотного вещества, есть свой энергозапас, чья величина индивидуальна для каждого. Но для того, чтобы запустить механизм полиморфии, человеку нужно пустотное вещество извне, то есть сверх его собственного. Подобное прирастание возможно благодаря Поясу Пустоты, однако с переходом от антропоморфы через мезоморфу к зооморфе энергозатраты на саму трансформацию, поддержание формы и любую активность возрастают экспоненциально. Понимаете?

— Более или менее, но за перевод на дилетантский буду признателен.

— Хорошо. Смысл в том, что чем ближе Рада к зооморфе, тем быстрее она прирастает пустотным веществом, и, соответственно, тем быстрее растут энергозатраты. Так понятно?

— Да. А Энергию для всего этого дела ей, кроме как из себя самой, брать неоткуда? — предположил я.

— Почти, — кивнула Кошка. — Более того, с приростом пустотного вещества процент радужного вещества уменьшается в прямой пропорции, из-за чего Раду, скажем так, всё дальше затягивает на Ту Сторону. Понимаете, чем ближе эта девочка к зооморфе, чем меньше в ней радужного вещества, тем труднее ей становится контролировать себя, тем меньше в ней остаётся разумного, человеческого.

— А в итоге мы имеем… кого-то вроде пустотного голема-волка с человеческой сутью?


Бася скорчила смешную рожицу:


— Можно и так сказать… И не забывайте: чтобы существовать на Той Стороне в таком виде, а тем более проявлять активность, она должна постоянно использовать свою Энергию, или активировать новое пустотное вещество.

— Ага, — размышлял я. — То есть схема такая: если активировать пустотное вещество, его становится меньше?

— Да, потому что оно становится Чистой Энергией, которая служит своего рода «топливом» для полиморфа.

— Ага-ага. Другими словами, чем больше у неё пустотного вещества, тем его у неё меньше, ибо оно нужно для трансформации и всего остального?

— Ну да…

— Замкнутый круг, а, Бась?


Кошка сокрушённо вздохнула:


— Этот тип полиморфии очень нестабильный и опасный, особенно для человека, даже для талантливого человека. Рада должна всё время следить за количеством пустотного вещества, иначе её энергозапас может иссякнуть.

— И что тогда?


Бася пожала плечами:


— Тогда… Я не уверена, но думаю, она останется на Той Стороне навсегда, а значит, перестанет существовать как человек.

— То есть умрёт?

— То есть умрёт…

— Много дивного на свете, правда, Герман Сергеевич? — между делом заметила Ват-У, сметая пыль со шкафа пушистой щёточкой.

— И не говори, Белая Королевская. А что, Бася, ведь подобные, э-э, полиморфы были известны в прошлом?

— Конечно, — ответила Кошка.

— И как они жили с таким, кхм, «даром»?

— Это зависело от того, насколько часто человек пользуется полиморфией, и главным образом от того, насколько часто он доходит до зооморфы. Известны случаи, когда такие люди теряли рассудок, а вместе с ним и память о том, как вернуть себе антропоморфу. Тогда их либо убивали свои же, либо они гибли от энергопотерь. Поэтому зооморфой пользовались только опытные полиморфы-ликантропы. Самый известный из них — белорусский князь Всеслав Полоцкий. Менее опытные и сильные довольствовались мезоморфой: это форма, более известная в Миролюдье, как классический пример «вервольфа» — получеловека-полуволка. Мезоморфу легче поддерживать, хотя необходимо всё время следить за количеством пустотного вещества, иначе трансформация может пойти дальше. Но из-за того, что мезоморфа применялась в охоте и некоторых военных конфликтах, расход энергии был стабильно высок, так что до зооморфы дело обычно не доходило…

— Выходит, для того, чтобы не дойти до зооморфы и не сгинуть на Той Стороне, оборотню нужно… драться? — задумчиво пробормотал я.

— Не «оборотню», аполиморфу-ликантропу, — поправила меня упрямая Бася. — Да, для этого ему нужно проявлять любую активность, не забывая следить за формой и энергозапасом. Между прочим, именно поэтому дикие ликантропы охотились на людей и поедали их, — так они пополняли свой энергозапас.

— Хм, да уж… Ну а как дела с активностью обстоят у нашего Претендента? — поинтересовался я.

— Рада бегает по лесопарку, — хмуро пробурчал Рипли.

— По какому ещё лесопарку?

— Битцевскому. Она там живёт недалеко, в Чертаново. Чертановская улица, дом 3, корпус 3. До парка оттуда через дворы минут пятнадцать где-то. А она вроде как бегает по вечерам…

— И никто не волнуется? — удивился я. — Семнадцать лет девчонке!

— Не-е, — ощерился Тринадцатый. — Она дзюдо занимается с детства, может взрослого мужика уделать. Плюс полиморф, если уж совсем припрёт. Но таких случаев ещё не было.

— Вот оно что… Ясно. Бася, а скажи: может ли оборо… э-э, полиморф-ликантроп не пользоваться своей способностью?

— Вполне, — озадачилась было Кошка, но потом сообразила: — А-а, вы имеете в виду зависимость! Да, по нашим данным, развитие зависимости возможно. Психологической конечно же, а не физиологической! Просто, понимаете, Герман Сергеевич, по параметрам физического развития полиморф-ликантроп намного превосходит человека. Даже в мезоморфе эти Существа обладают огромной силой и выносливостью: например, могут развивать скорость порядка 60 километров в час. Именно поэтому в миролюдской древности тайные отряды полиморфов этого типа использовались в военных целях, например, в разведке, или как ударные отряды быстрого реагирования, похожие на наш Спецназ. Между прочим, ликантроп превосходит, хоть и ненамного, Кота-Спецназовца в физической силе, хотя и сильно уступает в ловкости. Впрочем, как я уже говорила, у Кошек нет проблемы энергозатрат, так что сравнение с ликантропом является некорректным. Кроме этого, у ликантропов, в отличие от Кошек, нет ментальных способностей.

— Хорошо-хорошо, всё понятно, — я размышлял. Теории я уже наслушался, время переходить к практике. Тем более оборотень кажется довольно перспективным вариантом, особенно если сделать его, то есть её, Духом… Ведь это, судя по всему, должно решить проблему с энергозатратами. Значит, нам нужно добраться до этой девочки, а потом…


Стоп.


А как сделать этакое чудо Духом?


То есть, конечно, Рада по-прежнему смертна. Но отправится ли она после смерти к Истоку, или же подобные ей умирают иначе? А не растворяются ли они в Пустоте, как Создания? С другой стороны, суть человеческая, сиречь душа, у Рады наличествует, никуда не делась. Значит ли это, что после смерти всё пойдёт по обычному сценарию?


Проклятье. Неужели мне снова нужно решать эту нравственную проблему с убийством Претендента? Если об этом узнает Габриэль, мне несдобровать.


В Очаге плясало пламя, бросая багровые блики на стены Кабинета. Обе Кошки и Рипли молча ждали.


— Так, ладно, — я откашлялся. — Вопрос в следующем: как нам из неё Духа сделать? Ведь, насколько я понимаю, несмотря на свои таланты, к Истоку ей никак иначе, кроме как в посмертии, не выйти?

— К сожалению, это так, — казалось, Басю этот факт тоже не радовал. — Рада может существовать в Мире Духов, но покидать пограничные области Пояса Пустоты для неё слишком опасно. Потусторонье не предназначено для людей.

— Рипли? — интересно, что скажет куратор.


Тринадцатый, всё это время стоявший возле окна, развернулся и подошёл к Очагу. Его лицо, подсвеченное пламенем огня, казалось маской.


— В рамках Проекта «Воины Радуги» единственной возможностью для человека стать Духом является смерть. Поэтому очевидно, что для инициации Рады Волковой её необходимо… лишить человеческой сути через смерть физической оболочки, — сказал он сухо, безэмоционально, казённо. Я внимательно вглядывался в его лицо. Ты сейчас почти что цитируешь Первого, мальчишка, но сам-то ты что думаешь? Сможешь ли ты вот так вот запросто отправить свою подопечную на смерть? Недрогнувшей рукой, а?


Не верю. Ты слишком эмоционален, Тринадцатый, слишком вспыльчив. Куда тебе до безразличия Первого или инфернальной весёлости Эбби.


— Это всё, что ты имеешь нам сказать, Аластор?

— Всё. Кроме того, не вы ли, Лорд Гермес, велели мне не путаться у вас под ногами? — осведомился Рипли.

— Хам ты, Тринадцатый, и наглец, каких мало. Ладно, Радуга с тобой. Бася, порадуй хоть ты старика. Что думаешь?


Рипли фыркнул, Ват-У закинула в пасть Очага ещё полешко, а Чёрная Кошка тихонько рассмеялась, прикрыв рот ладошкой:


— Простите, Герман Сергеевич… Кхм! Есть у меня одна идея. Не Радуга весть что, конечно, но вы всё же послушайте, ладно?

— Бася, и ты ещё спрашиваешь? — воодушевился я. — Излагай, я тебя внимательно слушаю!

— Спасибо. В общем, идея основывается на том, что Мир Духов состоит в основном из пустотного вещества, а значит, Рада теоретически способна выйти туда в зооморфе, с максимальным уровнем энергопотребления, на ходу преобразовывая пустотное вещество Потусторонья в Энергию для поддержания формы и скорости, и таким образом добраться до Истока. Я, правда, не уверена в том, что это сработает; подобную авантюру никто и никогда не пробовал провернуть. Но если у неё получится, то, теоретически, ей не придётся умирать, чтобы переродиться в Духа. Ну а если она всё-таки умрёт… то Исток, в общем-то, всё равно будет недалеко…


Она замолчала. Воцарившуюся тишину нарушало только негромкое потрескивание поленьев в Очаге. Я посмотрел на Тринадцатого — но он снова ушёл куда-то в тень, и я не видел его лица.


М-да. Идея, конечно, была из области экстраординарных, вроде той, про переделку Деметра в Духа посредством Реконструкции.


Но ведь лучшего варианта всё равно никто не предложит, не так ли?


И теперь, Герман Сергеич, тебе нужно будет отправиться к этой девочке, чтобы убедить её, фактически, совершить самоубийство, — ведь человеческой сути у неё в любом случае не останется.


Когда же это кончится…


— Так, — я оглядел свою «компанию» и подумал о том, что мы похожи на каких-нибудь революционеров-заговорщиков, собравшихся на конспиративной квартире: — Значится так, товарищи. Выдвигаемся сейчас. Я, Бася… Ну и Тринадцатого возьмём, раз уж на то высокий приказ имеется. Хотя за каким лешим ты мне там нужен, Рипли? Ума ни приложу. Но — ладно. Ват-У! Ты, верно, останешься?

— Останусь, конечно, — неторопливо отвечала Белая Королевская Кошка, грея лапки у огня. — Чего я там забыла, в вашем Чертанове.

— Я так и думал. Так. Ребят не будить, не нужны они нам там сейчас. Габриэль тем более не будить! Что касается Аньки… — тут я призадумался. До Чертанова-то путь неблизкий. Не обернёмся, к сроку-то.

— В Транспортный звонить надо, — ответила на мои мысли Бася. — Вертолёт вызывать.

— Вертолёт? — изумился я. — А где он у них? Ещё и до аэропорта ехать придётся?


Чёрная Кошка разулыбалась:


— Никуда ехать не нужно. Вертолёт подготовленный, спецмодификация, через Пояс Пустоты летает, хотя может и по-миролюдски.

— О-бал-деть. Ладно, вертолёт так вертолёт. Надо только попросить старину Мо набрать нам номерок… — пробормотал я и вдруг заметил, что кресло Хозяина Дома опустело. И когда успел-то? Я посмотрел на Белую Королевскую: — Ват-У, а сама ты отсюда позвонить сможешь, или Мо звать придётся?

— Не придётся, — Кошка махнула лапкой. — Вот ещё, беспокоить Господина по таким пустякам. Сама позвоню.


Она подошла к столу (на котором ещё с прошлого раза остался стоять приснопамятный эбонитовый телефон на подносе), сняла трубку и сказала:


— Говорит Матриарх Ват-У. Передай в Транспортный: нужен вертолёт к точке 55°52', 37°44'. Пять минут им на всё про всё. Жду.


После этого трубка вернулась на своё место, а Белая Королевская вернулась к Очагу и присела в небольшое плетёное кресло-качалку, укрывшись клетчатым шотландским пледом (при виде которого у меня вырвался непроизвольный вздох).


— Всё, — сказала она. — Идите на выход, Сол вам дверь откроет. Вертолёт будет ждать на площадке перед воротами.

— Там же вроде места немного, — недоверчиво пробормотал я, но Кошка только усмехнулась:

— А ему много и не надо. Давайте, Герман Сергеевич, время поджимает.

— Ладно… Бася, Рипли, за мной.


Вскоре Дверь Тёмного Дуба бесшумно закрылась за нами.



Глава 18.


В Миролюдье, оказывается, был ещё вечер: часов девять, наверное.


Дом Мо остался позади, — а впереди, в просвете за берёзками, перед самыми воротами и правда стоял матово-чёрный вертолёт. Надо сказать, было в нём что-то странное, но я никак не мог понять, что именно.


Возле вертолёта прохлаждалась рыжая Кошка-пилот в зооморфе, облачённая в коричневый мундир Транспортного Отдела. Подмышкой она держала лётный шлем. Завидев нашу компанию, Кошка вытянулась в струнку:


— Здравия желаю, Лорд-Командующий Гермес Несокрушимый! Здравия желаю, Исследователь-Старший Бас-Т! Здравия желаю, Лорд Аластор! Тиа-Н, Пилот-Старший, Четвёртая Каста, по приказанию Матриарха Ват-У прибыла! — отрапортовала она.

— Здравствуй, Пилот-Старший Тиа-Н, рад знакомству, — приветствовал я нашего Пилота. Бася только слегка кивнула, Алистер тоже ограничился кивком. Я улыбнулся: — А это, значит, твой аппарат?

— Так точно, Лорд-Командующий! Домчу с ветерком!

— Красавец! — одобрил я. — Тем более, если с ветерком. Ну что, коллеги, грузимся?


Тиа-Н сдвинула дверь к хвосту, и мы забрались в вертолётное нутро. Надо заметить, здесь было весьма комфортно, не хуже, чем в каком-нибудь «бизнес-джете». Я расположился у окна, Бася уселась рядышком, а дикий Рипли уполз куда-то в хвост. Тиа-Н удовлетворённо кивнула и захлопнула дверь, после чего забралась в кокпит и нацепила шлем на ушастую голову:


— Назовите координаты цели, — попросила она, и я смешался. Координаты цели? Да откуда же мне знать, где она может быть, эта девочка?

— Рипли?

— Попробуй начать с дома, — буркнул Тринадцатый. — Координаты 55°37'53.1" северной широты, 37°36'21.2" восточной долготы. Если там не найдём, полетим в сторону парка.

— Вас поняла, — ответила Кошка-пилот. Тут же я услышал мерный шум винта, и через минуту летучая машина взмыла в небо.

— Иди через Пояс Пустоты, — приказала Бася. Голос её изменился: в нём появилась сталь и начальственные нотки.

— Слушаюсь, Старшая! Переход в Потусторонье через две условных секунды!


За окнами вмиг стемнело, шум винта стих. Любопытно, подумал я, это как же они по Поясу Пустоты на вертолётах-то летают? И ведь додумались же, скажите на милость.


— Выхожу на цель, — доложила Кошка. — Переход в Миролюдье через одну условную секунду.


Вертолёт слегка тряхнуло, и за окнами вновь показался светло-сиреневый в желтизну московский вечер. Девять часов вечера в июле — это, надо сказать, довольно-таки светлое время суток, не хуже ленинградских белых ночей. И что, Рада вот так запросто бегает в форме по такой-то светлоте?


— Так она же наполовину в Потусторонье, — шепнула мне Бася, по привычке читающая мысли. — Её заметить трудно. В мезоморфе она выглядит как тень, чуть потемнее. Если человек и увидит, подумает, что это собака или другое животное. А если она в зооморфу уйдёт, то совсем незаметной станет.

— Но мы-то её увидим, я так понимаю?

— Конечно. Во-первых, у нас есть радар. А во-вторых, у нас есть куратор Рады, Лорд Аластор, который способен в любых условиях увидеть на девочке специальную Сталкерскую метку. Так что не упустим, — улыбнулась Чёрная Кошка.

— Хорошо… Слушай, Бась, а по какому принципу вертолёт по Пустоте летает? — поинтересовался я.

— Так он же пустотным веществом покрыт, — удивилась Бася такому элементарному вопросу. Я хмыкнул: мог бы и сам догадаться.

— То есть это почти что голем-вертолёт, да? А побочных эффектов не замечали?


Она задумалась:


— Вообще, лично мне ни о чём таком не известно. Так что вряд ли. Здесь процент пустотного вещества в стандартном режиме очень низкий, толщина слоя не больше молекулы. Это одна из самых передовых технологий Колыбели на настоящий момент, — в её голосе прозвучала гордость.

— Здорово, ничего не скажешь. Надо мне будет в Колыбель заглянуть как-нибудь. У вас там наверняка много интересного появилось за те тридцать лет, что меня не было.

— Конечно заходите! — обрадовалась Бася. — Все только рады будут!

— Зайду, Бась, зайду… Главное — Искажённого уничтожить, а там и трава не расти.


Кошка мигом посерьёзнела.


— Как вернёмся с операции, я сразу же отправлюсь в Штаб. Мы завтра выступаем.

— В смысле? — сначала я не понял, о чём она, но затем вспомнил. — Проклятье, Баська… Но ты же Исследователь, а не военный!


Она улыбнулась — мне показалось, чуть виновато:


— Военный. Я — Глава Отдела, а это соответствует командиру дивизии.

— Комдив?! Это ведь не ниже генерал-лейтенанта! Ничего себе… Я вот выше полковника так и не выслужился, и то посмертно.

— Да ладно вам, это же не главное. Главное — задачу выполнить. Тем более во время Войны почти все Кошки участвуют в боевых действиях, а в этот раз нас должно быть ещё больше, чем обычно. Мы должны задержать Искажённого хотя бы на сутки, чтобы вы успели ребят натренировать. Как знать, может, это наша последняя боевая задача.


Внутри меня что-то сжалось, стало тяжелее дышать. А она смотрела на меня, улыбалась, и в янтаре её глаз отражались разноцветные луны этого странного вечера.


— Бася…

— Не бойся за меня, Герман, — шепнула она мне на ухо. — Всё-таки я не новобранец, всё-таки ветеран Второй Войны, кой-чего, да умею. А потом, Кошки ведь не умирают насовсем. Даже если ему удастся меня убить, я отправлюсь на перерождение в «Нити» и скоро буду как новенькая. Главное, чтобы вы с ребятами его остановить смогли. Уничтожить. Тогда и наши жертвы не напрасны будут. А потом, после Войны — встретимся, ладно? Может, погуляем где-нибудь… Ты мне понравился, ты хороший. Так что мне теперь и против Искажённого идти не страшно: за тебя иду…


Я закусил губу — до боли. До крови — если бы она у меня была. А Чёрная Кошка тихонько поцеловала меня в щетинистую щёку и едва слышно шепнула:


— Это — на счастье.


Тут сзади заворочался чёртов Рипли, и она живо выпрямилась в своём кресле, как будто ничего не произошло.


— Она рядом, — глухо проговорил Тринадцатый. — Я её чую.


Не обращая на нас никакого внимания, он прошёл в кабину и уселся рядом с Кошкой.


— В пределах видимости радара никого нет… — немного озадаченно отметила Тиа-Н. Рипли усмехнулся:

— Неудивительно… Она уже далеко, думаю, на территории парка. Давай сразу туда, а я вместо радара буду.

— Слушаюсь, Лорд Аластор!


Вертолёт чуть клюнул носом и ускорился. Я сидел в кресле и смотрел в окно. Басина головка покоилась на моём плече.



Минуты две спустя Рипли вдруг напрягся:


— Вижу! В мезоморфе, бежит. Быстро бежит…


Кошка-пилот задумчиво покосилась на невинно молчащий радар и вдруг несильно хлопнула его по корпусу. Радар жалобно крякнул — но на нём тотчас же замигала ярко-зелёная точка. Кошка негромко выругалась:


— Твою налево! А мне эти заморыши из Инженерного Колыбелью клялись, что все системы работают нормально! Ну ничего: вот вернусь — устрою им сокращение штатов.

— А чего сама не проверила перед вылетом? — жёстко осадила её Бася. — Нечего на Младших пенять, если Старший проглядел.

— Да проверяла я, проверяла, что ж я, без понятия, что ли? — жалобно зачастила Тиа-Н, но Бася только отмахнулась:

— Снижайся. Переходи на пустотную тягу и следуй за целью.

— Слушаюсь, Старшая!

— А что за «пустотная тяга»? — поинтересовался я. Баська горделиво улыбнулась:

— Способ передвижения, позаимствованный у пустотных големов. Для этого энергия, вырабатываемая двигателем, перенаправляется в пустотное вещество, которым покрыта машина. И вот тогда это и правда похоже на «голем-вертолёт». Смотрите сами, а точнее, слушайте.


И правда: шум винта смолк: видимо, он остановился. Вертолёт теперь летел совершенно беззвучно, и мне невольно вспомнился наш недолгий полёт на Шарике.


— А он точно ничего лишнего не съест?

— Не беспокойтесь, Герман Сергеевич. При увеличении скорости возрастают энергозатраты, но количества энергии, выделяемой двигателем, на это хватает.

— Это какой-такой энергии? — не понял я. — Двигатель же не работает? Или что там у вас за двигатель?

— Почему не работает? Ещё как работает, — в свой черёд удивилась Бася. — Самый обычный двигатель, турбовальный. Но полезная нагрузка, то есть привод винта, в режиме пустотной тяги отключается, а выделяемое турбиной тепло полностью поглощается големом. Из-за этого вертолёт может лететь совершенно бесшумно: выхлопные трубы полностью затянуты пустотным веществом.

— Вот оно что… — только и смог выдавить я. Подумать только: в Мире людей подобная «бесшумная» технология могла бы наделать немало шума. Зато мы всё эти «дары Пустоты» воспринимаем, как нечто само собой разумеющееся… И всё же какие они, однако, изобретательные, эти Кошки!

— Расстояние до цели — 300 метров, скорость цели — 35 километров в час, — доложила Тиа-Н. — Какие будут указания?

— Обойди её метров на 200. Я десантируюсь, — буркнул Рипли. — Её ещё остановить надо. Она же в трансе сейчас, может и вовсе из-под контроля выйти.

— Слушаюсь, Милорд!


Тринадцатый подошёл к двери и распахнул её настежь. В салон ворвался ветер.


— Готовы, Милорд? — крикнула Кошка-пилот.

— Готов!

— Тогда сейчас!


И он выпрыгнул.


Дверь втянулась обратно. Тиа-Н заложила вираж, вертолёт описал над лесом широкую дугу и снова пошёл на снижение.


— Как у них дела? — спросила Бася.

— Судя по всему, в норме, — ответила Кошка-пилот. — Ждём сигнала.


В эту же секунду где-то внизу вспыхнул и погас зелёный сигнальный огонь. Кошка удовлетворённо кивнула:


— Контакт прошёл успешно. Садимся.


Ну что ж, подумал я, начало вроде бы удачное.


Голем-вертолёт приземлился на небольшой полянке — плавно, как матово-чёрное облако. Я выскочил из салона и увидел, как разросшееся пустотное вещество понемногу уменьшается в объёме, превращаясь в прежнюю едва заметную плёнку.


— Идём? — спросила Бася. — Они за теми деревьями.

— А они нас ждут?


Не стану скрывать: я беспокоился. Что именно было причиной этого смутного беспокойства, я не знал. Но, если подумать, весь этот Проект для меня, как для бывшего человека — одно большое беспокойство. Ладно, Кастальский, ладно. Эта девочка — последняя. Осталось немного.


— Герман Сергеевич, мы здесь! — раздался из-за деревьев голос Рипли. — Идите к нам!


Ага, по «легенде» работает, смекнул я. Интересно, как его здесь зовут?


Мы пошли на голос Рипли и вскоре оказались на аккуратной аллее. Тут-то я её и увидел.


Она уже вернула себе антропоморфу. С виду — обычная девочка-подросток: прямые русые волосы, перехваченные резинкой в «хвостик», симпатичное скуластое лицо, невысокая фигурка в спортивном костюме, кроссовки.


А ещё — пристальный, изучающий взгляд светлых глаз. Слишком серьёзный взгляд для семнадцатилетней девочки, пожалуй. Интересно, что прячется за этим взглядом…


— Так это вы — Герман Сергеевич Кастальский? Мне Алексей Алексеевич про вас рассказывал.


Я с трудом сдержал ироничную ухмылку:


— Даже любопытно, что уважаемый Алексей Алексеевич мог обо мне рассказать, Рада. Ты ведь Рада, верно?


Девочка кивнула:


— А вы кто? — спросила она у Баси.

— Меня зовут Барбара. Я консультант, — ответила Кошка без улыбки.

— Понятно, — кажется, Рада тут же потеряла к Басе всякий интерес. Она вновь посмотрела на меня и спросила, совершенно серьёзно спросила: — Так это правда? Вы правда можете с меня проклятье снять?


Сперва я просто растерялся, но почти сразу же почувствовал, как во мне закипает буйная, всесокрушающая ярость. Не без труда сохраняя контроль над собой и ситуацией, я наклонился к Раде и сказал:


— Я многое могу, Рада. А пока что… ты нас с Алексеем Алексеевичем не извинишь? Мне срочно нужно ему кое-что сказать. Поговори пока с Ба… с Барбарой. Она очень умная и добрая девушка. И очень многое знает.


В её глазах появилось сомнение, но она кивнула.


Проклятый Тринадцатый!!!


— Алексей Алексеевич, — пропел я сладким голосом, — можно вас на минуточку?

— К-конечно, Герман Сергеевич… Рада, мы сейчас вернёмся.

— Вот-вот, именно, сейчас вернёмся, — подтвердил я и зашагал в сторону вертолёта. Поникший Рипли обречённо последовал за мной.


— Да ты охренел, что ли?! — прошипел я ему, когда мы отошли достаточно далеко. — Ты чем думал, шлемазл несчастный?! Какое ещё «проклятье»?!

— Да я же… Мне же Контакт установить нужно было! — стал оправдываться этот придурок. — А она эзотерикой интересуется! Она же не дурочка, понимает, что с ней что-то не так! А я к ней через Ту Сторону даже близко подойти не мог — она меня чуяла! Какое тут наблюдение-то?! Вот я ей и представился… вроде как учеником мага. Сказал, что на ней лежит проклятье. Она спросила, можно ли его снять… Ну что я мог ей ответить?! «Нет, нельзя»?!

— Идиот, — я вытер пот со лба. — Кретин. Имбецил. Я лично позабочусь о том, чтобы тебе выговор в личное дело занесли. Идиот. А что, если ты нам всё дело запорол?! А?! Как с неё это вообще «снять» можно?! Как можно полиморфа сделать обычным человеком?! Вот ты — знаешь?

— Нет…

— «Нет»! То-то и оно, что «нет». Тупица, болван несчастный, маму твою самым грубым образом! Слов нет, просто нет слов, кончились! И что теперь делать, а? Уфф… А Бася почему мне ничего не сказала? Она же Глава Отдела!

— У Сталкеров своё начальство, мы же Подотдел, — пробурчал Рипли. — Я только им и докладывался. Зачем Главу Отдела беспокоить? Тем более я о многом вообще не упоминал…

— То есть чуял, вредитель, что весь Контакт запарываешь, да? Чуял — и продолжал молчать! Да-а, и после этого Первый говорит, что это мне мозгов недодали. Ну, если мне недодали, то тебе их, видать, вообще положить забыли! С пустой башкой по белу свету гулять отправили! Ох, не могу… Так, ладно. Если ты «ученик мага», то «маг» — это, судя по всему, я. Ну, Тринадцатый! Я тебя всё-таки сошлю куда-нибудь от греха подальше. К Изгоям, к Приёмщикам, да хоть прямиком в Исток! Но это потом. А пока нужно думать, что дальше делать. Рада и правда не дурочка, она уже почуяла недоброе. Всё, идём! И так уже слишком долго тут торчим.


Вернувшись обратно, я услышал голос Рады. Кажется, девочка что-то рассказывала нашей «Барбаре».


— …Наверное, он меня и проклял. С тех пор уже три года прошло. Я никому ничего не говорила, боялась. Искала в интернете, но там одну туфту пишут. Хорошо, что Алексей Алексеевич попался…


Кошка сидела перед ней на корточках и внимательно слушала, изредка кивая. Когда мы подошли, она поднялась и шепнула мне на ухо:


— Насчёт Рипли не беспокойся, с ним мы вопрос решим. А вот девочку действительно жалко. Похоже, ей эта способность совсем не по душе.


Я вздохнул:


— Бася, у тебя телефон есть?

— Есть, а что? — удивилась Кошка.

— Звони в Штаб, скажи, чтобы прислали сюда Збровски.


Она нахмурилась:


— У тебя есть идея?

— Так… — я неопределённо покачал головой. — Скорее, кое-какие мысли.

— Хорошо, тогда я сейчас позвоню.


Кошка отошла в сторонку, достала из кармана пиджака маленький телефон-«раскладушку» и что-то коротко в него прошептала. Потом спрятала его обратно в карман и кивнула мне: сделано.


— Рада, — я посмотрел ей в глаза. — Рада, давай-ка мы с тобой пройдёмся по аллейке, поговорим. Хорошо?

— Хорошо…


И мы пошли. Я смотрел в небо, а с неба на меня смотрели они — две Луны. Голубая, побольше, и красная — поменьше.


— Расскажи мне, с чего всё началось.

— А… да. Три года назад я перенесла клиническую смерть. Мама мне потом говорила, что врачи боялись: думали, не спасут. Но… А я там, вы знаете, видела — ну, всё это. Коридор. А в конце — такой яркий свет. Разноцветный, словно радуга, и яркий-яркий. Я помню, как туда шла. Там темно везде, но я помню, что за мной должен был кто-то прийти… Наверное, не успели, — она как-то нервно усмехнулась. — Врачи меня оттуда вытащили. Говорили, я шесть минут мертва была. Вот…

— Шесть минут, и никто забирать не пришёл? — удивился я. Необычно. Ловчие-то уже после первых полутора-двух минут приходят. Впрочем, если Смерть официально её не забирала, то могли и не прийти…

— А это странно, да? — спросила она, но тут же перебила: — А вообще, что-то пришло. Или как это правильно сказать? Не знаю. Но оно не просто пришло, оно осталось. Во мне. И с тех пор живёт там.

— Оно?

— Да. Я не знаю, что оно такое. Или кто. Но оно похоже на… кусок черноты. Или что-то похожее. Я не знаю, я в Интернете искала, но ничего такого не нашла… Я только одно знаю точно: это оно меня превращает. Это я из-за него такой становлюсь… Ну, оборотнем.

— И ты решила, что это проклятие? — так, тут пока всё более-менее понятно. К ней присосался голем. То есть не голем даже, а так, пустотный планктон. Частица, как говорил Ониир, квазиразумного Мира. Не «кусок черноты», а «кусок пустоты»… А впрочем, невелика разница. С другой стороны, случай Рады — это прецедент. Вот бы когда поднять статистику по подобным случаям! Потому что слышать-то я про такие случаи слышал, но лично никогда не сталкивался. Так, на уровне слухов что-то доходило…

— Да, — ответила Рада очень серьёзно. — Это всё отчим. Он меня ненавидит, хочет, чтобы я умерла. Я читала, что такие люди и сглазить могут, и до серьёзных болезней довести. А то и чего похуже. Вот у меня тогда перитонит и случился, — после появления отчима полгода прошло, и он меня уже успел возненавидеть.

— Да за что же он тебя возненавидел-то? — удивился я. В конце концов, я и сам когда-то был отчимом. Пасынок у меня был славный, вообще говоря. Рафаэль Артурович, Рафик. Смешной мальчишка, весёлый, на Сонни чем-то похож. У нас с ним полное взаимопонимание было и вообще мужская дружба. Я, если подумать, к его матери, Эвелине, хуже относился, чем к нему.

— Я его слушаться не желала. Сказала ему сразу же: ты мне не отец. Я папу всегда любила, а этот урод… А мама мне говорила: типа, Радочка, Давид теперь твой новый папа. Ага, как же!.. Вот он меня и возненавидел… и проклял.

— Что — из-за непослушания проклял?


Рада вдруг резко остановилась и посмотрела мне в глаза. Лицо у неё стало злое:


— Не верите, да? Так я и думала… — начала было она, но запнулась. — А-а, какая разница. Если вы мне помочь не можете, тогда всё зря.

— Вовсе нет, — спокойно возразил я. — Я тебе верю. Просто пытаюсь понять. Видишь ли, Рада, в Мирах всё взаимосвязано, причём эти связи очень сильны. Так что либо ты о чём-то умолчала, либо что-то недопоняла, либо отчим твой тут не при чём.


Я знал таких детей. В бытность свою штатным психологом Зябликовского ОВД я их повидал немало. Эти истории об отчимах, мачехах, сводных братьях и сёстрах. От девочек чаще об отчимах, конечно.


Рада молчала, уставившись в землю.


— Рада, знаешь… Я раньше психологом работал. Если есть, что рассказать, расскажи.

— Не хочу.

— Значит, есть. А отчего не расскажешь?

— Неважно.

— Я слышал, ты занимаешься дзюдо? — спросил я. Рада подняла голову, глаза её сверкнули:

— Занимаюсь. Так что постоять за себя могу.

— Хорошо, — я кивнул. — И три года назад могла?

— Вполне. Меня папа в пять лет отдал в секцию. Сказал, что так я всегда смогу себя защитить.

— Понятно. Значит так… Может, пойдём потихоньку? — девочка кивнула, и мы пошли. Я продолжил: — Значит так. Мама сказала тебе, что этот Давид теперь твой новый папа. Для тебя это было… хуже всего на свете. И ты его возненавидела, этого Давида. Он пытался тебя воспитывать, а ты не слушалась, ведь он для тебя никто. Тогда он решил тебя наказать… Может, ремнём? Или просто ударить… Но он, вероятно, забыл о том, что ты — дзюдоистка. Или недооценил. А в итоге не он тебя наказал, а ты его. Тогда он… думаю, ещё пару раз пытался, но у него, скорее всего, ничего не вышло. Он кто — армянин? Грузин? Явно южанин ведь, да? А тут его побила четырнадцатилетняя непослушная девчонка, и он ничего не мог сделать. До большей подлости ему или страху не хватило опуститься, инстинкта самосохранения… Ну или всё-таки не настолько он плох. Всё-таки насилие в семье — явление, увы, распространённое, но и наказания за подобные действия, особенно в отношении детей, Уголовным Кодексом предусмотрены весьма суровые… И на зоне к таким людям отношение крайне негативное, скажем так. Вот… В общем, в итоге пострадала не только твоя психика, но и его самолюбие, что и стало поводом для ненависти. Так всё было, да, Рада?


Я оглянулся — она остановилась и теперь смотрела на меня недоверчиво:


— Вы так говорите, как будто сами там были. Да, Давид и правда армянин. Наказать хотел ремнём, но я его побила, а ремень в окошко выкинула. Мама в шоке была. А он, наверное, и правда возненавидел меня именно за то, что я его при ней побила. Ну, он же мужчина, типа, — Рада усмехнулась. — Так ему и надо. Кстати, про моё дзюдо он не забывал, — просто подумал, что это всё ерунда, что я с ним не справлюсь. Так что да, недооценил. И напрасно. А я ведь его даже несильно побила, так, слегка. Просто дала понять, что не ему меня воспитывать, тем более ремнём. Вот папа никогда на меня руку не поднимал, всегда разговаривал, если я шкодила, объяснял мне, в чём я неправа. А этот…

— Понятно, Рада. Признаться, я много различных случаев видел, но подобного твоему — ни разу. Обычно дети от родителей страдали, а не родители от детей. Впрочем, твоей вины тут нет, ты защищалась. Может, немного перегнула палку, но в целом… И всё-таки, почему ты думаешь, что он тебя проклял?

— Так он мне сам об этом говорил, много раз, — пояснила девочка. — Сделать ничего не мог, вот и проклинал. Говорил, мол, будь ты проклята, стерва. Я же говорю: он меня возненавидел. Оттого и проклял.


Я вздохнул. С этим Давидом поговорить, конечно, стоило бы. Или хотя бы просто взглянуть на него: мог проклясть, не мог. А то ведь проклятие — штука сложная, тут одних эмоций мало. Тут связи нужны, скажем так. И едва ли такие связи у Давида были. А сглаз в принципе иначе работает, там ненависти мало, там ещё и зависть нужна, а это едва ли наш случай. Так что, очевидно, девочка просто слишком близко восприняла его злые слова, тем более не единожды повторённые. Психика — штука тонкая, хрупкая. Физически он ей сделать ничего не мог, этот Давид, так что травил якобы «проклятиями». Давил на психику. И надо заметить, кое-что у него-таки получилось.


— А отчего перитонит? Аппендикс подкачал?


Рада угрюмо кивнула:


— Угу. Ужасно больно было, а потом уже и не помню ничего. Мама рассказывала, что меня в реанимацию увезли, вот. И что ей врач после операции говорил, что я умереть могла. Тяжёлая была операция. Вы знаете, что 90% людей выживают, если сразу лечить? Так вот, я чуть было в те 10% не попала. Повезло, в общем. Только вот…

— Ну да, «кусок черноты».

— Ага. Вроде как сгусток такой, его ночью видно иногда. Ну, как это сказать? Внутри, короче. Не знаю. А ещё, когда, ну… превращаться начинаю, такое чувство, что он меня… обволакивает. Как вторая кожа.

— Да, — я кивнул. — Примерно так и есть.


Девочка вскинулась, затараторила:


— Так вы знаете, что это такое, да? Да? И убрать можете?!

— Думаю, помочь я тебе могу. Но сперва…


Рада болезненно наморщилась:


— Ну конечно! Вот я дура. Это ведь денег стоит, наверное… А у меня и нет почти ничего…


Я позволил себе рассмеяться — негромко, чтобы не обидеть мою собеседницу.


— Не волнуйся, Рада. Никаких денег мне не нужно, что ты. Если бы всё было так просто.

— А что тогда? — голос девочки спустился до дрожащего шёпота. — Что же тогда, если не деньги?


Ну молоде-ец, Герман Сергеич. Теперь ты её ещё и напугал. Тоже мне, психолог.


— Нет-нет, Рада, не бойся! Я тебе помогу и ничего за это не возьму. Просто… Понимаешь, у нас сейчас… экстренная ситуация, скажем так. ЧП, причём очень масштабное. Ну, ты же в компьютерные игры играешь? Или, скажем, «Властелин Колец» смотрела?

— А при чём тут это?..

— Да вот… Слушай, прости пожалуйста, но ты не против, если я закурю? — взмолился я. — Сто лет не курил, наверное.


Она засмеялась:


— А чего вы спрашиваете? Смешной вы. Давид вон постоянно дымит, как паровоз, и мама тоже курит.

— Сама-то не куришь? — спросил я, блаженно затягиваясь.

— Не-ет, что вы! У меня же секция! Я же спортом занимаюсь, какой там курить! Меня тренер убьёт, если узнает, он к этому очень строго относится.


Она улыбалась, и я радовался. Ладно, Кастальский. Может быть, ты ещё на что-то годишься, раз сумел развеселить ребёнка, пусть даже таким идиотским способом.


— Ну и молодец. Я-то так, по привычке старой…

— А вам сколько лет? — вдруг поинтересовалась девочка.

— Сколько лет? — а и правда, сколько мне лет? Если старой меркой мерить — 52, а если той, что ещё старше, то… это ж в какую степень возводить-то надо, чтобы высчитать? — Знаешь, Рада, я тебе сейчас буду рассказывать, а ты слушай. Если вопросы будут — ты задавай, не стесняйся. Только не очень много, ладно?

— Хорошо.

— Отлично. Короче говоря, в Мирах появилось Зло. Да, вот так вот банально. Хотя оно, конечно, никакое не Зло, так же как и мы — никакое не Добро, но так объяснить проще. Так вот. Это самое Зло — как твой Давид: оно нас ненавидит. Ненавидит, притом настолько сильно, что хочет стереть в пыль и прах не только нас, но и наш Мир, и все остальные. Оно, это Зло, считает, что таким образом оно сможет вернуть себе однажды утраченный дом… И кто знает: может, так оно и есть. Проблема, однако, состоит в том, что если Зло вернёт себе свой дом, не будет больше ни меня, ни тебя, ни Алексея Алексеевича, ни моего консультанта Барбары, ни Давида, ни твоей мамы, ни докторов, которые тебя спасли, ни твоего тренера, ни сигарет, ни этого парка, ни-че-го. Понимаешь? Останется только это самое Зло, и то неизвестно, останется ли. В общем, смерть всему живому и тотальная деструкция. Вот… Ну и, по законам жанра, Злу должны противостоять Герои — правильно? Правильно. Помнишь, как во «Властелине Колец» собирали Братство, чтобы Кольцо Всевластия уничтожить? Вот и у нас примерно то же самое, только без Кольца. А я — что-то вроде местного Гэндальфа. Собрал команду… то есть почти собрал. И эта самая команда — команда Героев, которых мы называем Воинами Радуги, — должна будет попытаться помешать Злу уничтожить Миры. Звучит весьма тривиально, но сама по себе эта задача практически невыполнимая, потому что Зло невероятно сильно. Когда-то оно уже приходило в наш Мир, и только чудо спасло нас от гибели. Нас спас единственный Архангел, Архистратиг… Если бы не он, мы бы сейчас с тобой не разговаривали, да и места этого, вероятно, не было бы. Архангел пожертвовал собой, чтобы уничтожить Зло. Но Зло, оно на то и Зло: уничтожить его невозможно. Можно только временно лишить, э-э, сил и оболочки, скажем так. Помнишь Саурона? Его, гада, сколько не побеждали, а он всё равно каждый раз ухитрялся снова восстановиться и начать творить свои бесчинства…

— Вы это всё выдумали, да?


Интересная интонация. Голос чуть дрожит: она думает, что я ей солгал, и потому злится на меня? Или же она верит, но ей страшно?


— К сожалению, нет, Рада. Я был бы искренне счастлив, если бы это была игра, выдумка. Уж поверь. Совсем недавно я жил простой человеческой жизнью, позабыв о том, кто я на самом деле, и моими самыми большими проблемами были ревнивая супруга и головная боль. Но потом появился один юноша, одарённый — вот как ты, почти, — и, сам того не желая, напомнил мне о том, кто я есть. Я вернулся домой… В смысле, не к жене, а… к старшему брату, скажем так. И он мне рассказал о том, что второй Искажённый родился, а значит, нужно запускать наш Проект «Воины Радуги». Тогда я вернулся… к этому юноше и отправил его на смерть, — чтобы он смог стать таким же, как я и мой брат. Смог стать Духом. Потом мы подобрали ещё одного паренька… тоже талантливого. Потом одну девушку, которая на самом деле и не человек даже, а искусственно созданное Существо, сиречь Создание… Потом к нам присоединился один молодой человек. Его до смерти замучили сектанты… которым он отомстил, когда вернулся с Той Стороны. Потом к нам присоединился один молодой, но очень талантливый художник… Потом я нашёл в вашем Мире, Мире людей, свою давнюю подругу, с которой мы когда-то сражались против первого Искажённого… Она — Ангел, э-э, дочь того самого Архангела-Архистратига. Теперь она тоже в нашей команде… А потом, Рада, — я внимательно посмотрел на девочку, — потом мы отправились за тобой, чтобы просить тебя присоединиться к нам. К тебе — потому что у тебя есть выдающиеся способности. У обычных людей таких нет, точнее, они очень редко встречаются. Да ты, наверное, и сама знаешь, читала про оборотней. Про того князя, как же его…

— Всеслав Чародей, — прошептала Рада.

— Вот-вот, именно. Всеслав… Понимаешь, о чём я тебе толкую? Думаю, это непросто принять, даже более чем. И если ты откажешься, я… не стану тебя заставлять против твоей воли. Хотя мой брат, будь он на моём месте, поступил бы именно так. Но он — не я, а я — не он. Поэтому, если ты откажешься, я постараюсь снять с тебя твоё «проклятье», и ты снова будешь обычной девочкой… Правда, побыть этой самой обычной девочкой тебе останется, вероятно, только один день… Но тут уж, как говорится… Се ля ви, короче. Мы-то конечно будем сражаться, нам отступать некуда… Кстати! Ты помнишь то сияние, радужное, что ты видела тогда?

— Да…

— Ага. Так вот, Рада: это — Исток, Великая Радуга, которая когда-то очень-очень давно дала жизнь мне и остальным Духам. А теперь Искажённый — наш вариант Саурона — хочет её уничтожить. Понимаешь? Уничтожить! А ведь где-то в ней, в нём — в Истоке, среди прочих Миров в бесконечности Вселенной плывёт и этот Мир, — Мир людей, Миролюдье. И знаешь, его я хочу защитить не меньше, чем тот Мир, в котором я живу, — Мир Духов, Потусторонье. Такая вот нехитрая история, девочка. Такое вот… фэнтези.


Она робко улыбнулась:


— И правда, вам бы книги писать…

— Увы, не могу: эта вакансия уже занята. Есть у нас один товарищ, он всё это и пишет. Небось сидит там сейчас и пишет, пишет… Придумывает что-то там себе. И нам заодно. Но ты о нём меня не спрашивай, на вопросы о нём я тебе ответить не смогу.

— Понятно… Значит, я должна…

— Нет, не должна. Но можешь. Можешь рискнуть — защитить себя, маму, тренера, докторов, свой Мир… Даже этого Давида. Потому что люди, девочка, они несовершенны, да. Как и Духи, между прочим: у нас своих недостатков полно. Но знаешь, даже если человек — плохой, это не значит, что он недостоин жить. Потому что не может он быть насквозь плохим; есть в нём и что-то хорошее. Он, знаешь, как червивое яблоко. Да, червивое — но всё равно вкусное… Нет тех, кто недостоин жизни. Нет тех, кто недостоин любви. Знаешь, был такой замечательный певец — Саша Башлачёв? Так вот он пел: «тут дело простое: нет тех, кто не стоит, нет тех, кто не стоит любви»… Хотя это я, пожалуй, уже отвлёкся немножко. Просто… Когда жить остаётся, быть может, недолго, начинаешь ценить эту самую жизнь так, как никогда не ценил. Я знаю, я ведь умирал. И ты, между прочим, тоже. Вспомни. Подумай о том, что было бы, если бы им не удалось тебя спасти. Было бы грустно, правда? Было бы. Вот и всё. Такие дела, Рада.

— А мне, чтобы стать Духом, тоже нужно будет умереть?


Я посмотрел на неё — губы сжаты, глаза горят. Боец, прирождённый боец.


— Так ты, значит, всё-таки решила к нам присоединиться?

— Да. А смысл отказываться, если житьосталось так мало? Надо сражаться! Зато потом, когда победим, можно будет снять это проклятье, и я снова смогу жить, как прежде, в Мире, который мы спасём. Ведь правда? А, Герман Сергеевич?

— Нет, Рада. Неправда. Если ты решишь присоединиться к нам, ты станешь такой же, как мы. Навсегда. Ты уже не будешь человеком. Хотя жить среди людей, в принципе, сможешь. Но твоё «проклятье» — которое, конечно, никакое не проклятье, — оно с тобой останется. Хотя Бася… в смысле, Барбара объяснила мне сегодня, что для тебя многое станет куда проще, в том числе превращения. Она у нас специалист, много умных слов наговорила, я их всех и не упомню. Но в жизни Духа есть свои преимущества. Например, бессмертие. Или возможность выглядеть как угодно. Или способность становиться невидимой, передавать мысли на расстоянии, читать мысли, и вообще… Но скажу тебе честно: лично я, будучи Духом, скучаю по обычной человеческой жизни. Даже несмотря на то, что человеком я был ненастоящим, не то, что ты. Так что ты подумай, Рада. Подумай. Но помни: время уходит. А если ты согласишься, нам нужно будет ещё сделать тебя Духом, да желательно так, чтобы умирать тебе не пришлось.

— А это возможно? — спросила Рада. Спросила как-то… обречённо. Великая Радуга, подумал я, ну почему именно мне приходится говорить им всё это? Какая злая ирония судьбы, — правда, Первый? Я, который так хотел быть человечнее, теперь сам от этой же человечности и страдаю. Назвался груздем — потом не жалуйся…


Две луны на небосклоне, казалось, смотрели на меня с состраданием. И откуда там, думал я, взялась вторая луна? У кого бы спросить… Или это иллюминация в честь конца света?


— Хорошо, — сказала девочка. Голос её звучал твёрдо. — Хорошо, я согласна. Я вступлю в вашу команду, я стану Духом. Я хочу защитить свой Мир и всех… кого я люблю.

— Вот и здорово, Рада, — произнёс я задумчиво. — Вот и здорово. Спасибо. С каждым новым Претендентом, с каждым новым Воином Радуги наши шансы растут, пусть даже и немножко. Сейчас идём к Басе… Кстати, на самом деле она не человек, а Кошка!

— Да ладно! — засмеялась Рада.

— Честное слово.

— И что, все Кошки — такие же, как она?

— Нет, не все… То есть, я хочу сказать, все Кошки — Духи, да. Но Бася, она одна такая.

— Вам она нравится, да? — девочка толкнула меня локтем в бок. Ощутимо, надо сказать, толкнула. Я ойкнул:

— Ай. Ну нравится, и что? Хоть я и Дух, ничто человеческое мне не чуждо, знаешь ли. Тем более, я тридцать лет прожил человеком.

— Ого. Но насчёт Баси — я вас понимаю. Она красивая…

— Она… — я задумчиво воссоздал сигарету и выпустил в воздух облачко дыма: — Она замечательная. Кошки вообще славные, но… у некоторых весьма непростой характер. А Бася — нет, с ней легко. М-да… Она завтра уходит…

— Куда?

— На Войну. Кошки будут сдерживать Искажённого, чтобы дать нам время на тренировки. Ведь собрать команду Воинов Радуги мало, их нужно ещё и обучить. А она… она будет воевать…

— Она может погибнуть? — спросила Рада.

— Может. Правда, Кошки не умирают навсегда, они возрождаются. Просто это долгий и трудный процесс, насколько я знаю…

— Не переживайте, с ней всё будет хорошо!


Я остановился и обнял девочку. Она замерла в моих руках, как пойманная птица.


— Спасибо, дочка. Знаешь, порой слова поддержки значат куда больше, чем огневая мощь или там энергетическая. Ладно, идём. Нас ждут.

— Не за что. А знаете, вы чем-то на моего папу похожи, — задумчиво проговорила Рада.

— Ну уж и похож. А что с ним, кстати? Где он живёт?


Девочка улыбнулась:


— Не знаю. Наверное, где-то там, — и она указала пальцем на парочку лун в светло-сиреневом небе.

— О, вот как. Прости, не знал. Но знаешь, что? Если люди умирают, это ещё не значит, что с ними больше нельзя поговорить. Он тебя всё равно слышит, — если только не переродился и не живёт следующую жизнь. Хотя наши говорят, что память людская всё равно остаётся, как… как информационное поле, как Интернет. А подсознание хранит в себе, скажем так, код доступа к этой сети. Пользоваться ей люди, правда, не умеют, но общаться друг с другом у них иногда неосознанно получается. Так что не грусти. В Мирах мало кто умирает насовсем, только Демоны да Создания, пожалуй…

— А у вас и Демоны есть?!

— То есть Ангелы тебя не удивили, то ли дело Демоны, да?

— Да я не то чтобы… У вас там слишком много удивительного. Вся сегодняшняя ночь — одно сплошное удивление.

— То ли ещё будет, дочка. То ли ещё будет…


Мы шли туда, где в зарослях деревьев прятался вертолёт, а оттуда нам вовсю махали трое: Чёрная Кошка, Бестолковый Сталкер и Послушный Реконструктор.



Глава 19.


— Итак, товарищи Потусторонние! Рада согласилась влиться в наши стройные ряды, а это значит, что нам нужно продумать её инициацию, — заявил я, внимательно оглядев собравшихся. Рихард стоял, опустив глаза, только что не дрожал, как прошлый раз; Рипли смотрел куда-то в сторону, и только моя замечательная Бася улыбалась мне и Седьмому Претенденту. Рада с интересом посмотрела на Рихарда, а потом вопросительно — на меня.


Я хмыкнул.


— Это? Это, Рада, тот самый, э-э, одарённый юноша, который сперва умер, а потом, возродившись Духом, преотличнейшим образом расправился со своими мучителями. Его зовут Рихард Збровски.

— Здравствуйте, — осторожно сказала Рада. Дик поднял на неё глаза и робко кивнул:

— Здравствуйте, Рада. Рад с вами познакомиться.

— Я вкратце объяснила Рихарду подробности нашего плана, — заметила Бася.

— И что он? — осведомился я. Кошка неопределённо пожала плечами:

— Да ничего. Повторил то, что я тебе тогда сказала: теоретически это возможно. Теоретически — потому что никто и никогда. Прецедент. Ну и всё в таком духе.

— Да у нас тут куда ни плюнь, всюду одни прецеденты, — я махнул рукой. — Ну что, Реконструктор? Стоит попробовать, как думаешь?


Он сдвинул очки к переносице и прокашлялся:


— Я считаю, что вероятность успешного исхода событий равна примерно 34%. Понимаете, несмотря на то, что полиморф может активировать и усваивать Энергию из Пустоты, путешествие по Миру Духов едва ли станет для него увеселительной прогулкой. Причина в том, что Пустота будет пытаться сделать с ним примерно то же самое, что и он с ней, но с точностью до наоборот. Я имею в виду, Рада будет активировать пустотное вещество, чтобы получить Энергию, а Пустота будет питаться этой Энергией, запуская обратный процесс — деактивацию. Понимаете? Потусторонье будет стремиться забрать своё назад, вернуть себе себя. Это может привести не только к тому, что Раде не хватит Энергии, чтобы добраться до Истока, но и к тому, что её Энергия может иссякнуть гораздо быстрее. В этом случае Рада может распасться на Изначальные Структуры и Субстанции, притом без возможности перерождения: ведь формально она не умрёт, а просто перестанет существовать. Изначальные Субстанции сольются со своими источниками, а Структуры распадутся. Понимаете, да?


Я почесал лоб. Объяснял парень как всегда путанно, но я уже воробей стреляный, меня вот так вот запросто умными речами не заморочить. Обидно то, что ничего ободряющего он так и не сказал. Интересно, поняла ли что-нибудь Рада. Не хочется пугать её раньше времени. Хотя в нашем случае это звучит как-то бессмысленно: бросаться ли с головой в омут неизведанного, рискуя жизнью, или прожить ещё денёк, чтобы затем упокоиться в пасти Искажённого?


Дзёте, помнится, писал: «в ситуации «или — или» выбирай смерть». Тем более, если выбирать приходится между смертью и смертью, где вся разница — в проценте вероятности. Пока что нам везло. Валька, Сонни. Шанталь. Рихард. Димка.


Рада?


Я отогнал тяжёлые думы подальше. Сейчас нужно сконцентрироваться на Раде.


— Ладно, Рихард, я всё понял. В таком случае, дамы и господа, что мы можем сделать, чтобы повысить шансы Седьмого Претендента? Потому что её шансы, напомню — это и наши шансы тоже, граждане Духи.

— Я могу незначительно увеличить уровень радужного вещества в организме Рады, — вздохнув, ответил Збровски. — Это даст ей отсрочку: ведь пустотным веществом она прирастает за счёт радужного, из-за чего её разум деградирует от уровня человека до уровня животного. Я предполагаю, что вероятность благоприятного исхода операции в этом случае может возрасти на 8% и составить таким образом порядка 42-43%.

— Уже кое-что. Однако Дик, здорово же ты этих канцеляризмов понабрался в Штабе… Так, Бася, теперь ты. Расскажи Раде, как ей нужно будет действовать.


Чёрная Кошка кивнула:


— Хорошо, Герман. Рада, — она взяла девочку за руку и успокаивающе улыбнулась, — Рада, не бойся. Это — самое главное. Ты должна контролировать себя как можно дольше. Это очень важно. Понимаешь меня?


Девочка молча кивнула. Бася вздохнула:


— Ну хорошо… Теперь дальше. Тебе нужно будет принять не мезоморфу, как обычно, а зооморфу. То есть превратиться не в вервольфа, а в волка. Тогда твои параметры возрастут, в том числе и скорость, а в нашем деле это очень важно. Ты должна уйти на Ту Сторону как можно дальше. Помнишь, как ты попадаешь на Ту Сторону?

— Да. Это похоже на то чувство, которое я испытала, когда умерла, — произнесла девочка ужасающе спокойно. Великая Радуга, да она же в шоке! Проклятье, Первый! Я больше никогда не стану заниматься этой вербовкой смертников!


Сжав пальцами её плечо, я наклонился к Раде и сказал:


— Не бойся. Слышишь, Рада? Я всё время буду рядом. Мы все будем рядом. Если что, мы тебя подстрахуем.


Она слабо улыбнулась.


— Спасибо, Герман Сергеевич.

— Ох… Что дальше, Бася?

— Ты видела Исток? — спросила Кошка.

— Радугу? Да.

— Точно, Радугу. Твоя задача заключается в том, чтобы добежать до Радуги. Добежать и прыгнуть туда, в неё. Мир, в котором ты окажешься, будет пытаться тебе помешать, поэтому ты должна бежать так быстро, как только сможешь. Если добежишь — всё получится. Если нет… Тогда мы будем думать, что делать дальше. Но у меня есть запасной план, скажем так. Поэтому не волнуйся. Просто беги, Рада. Просто добеги, — это всё, что ты можешь сделать.

— Ладно. Я поняла. Я постараюсь, — тихо сказала девочка.

— Нет, так дело не пойдёт! — громко сказал я. — Всё отменяется.


На меня тут же уставились четыре пары разноцветных, но одинаково изумлённых глаз.


— Не пойдёт, — повторил я. — Понимаешь, почему, Рада? Потому что ты уже сдалась. Твой страх настолько силён, что за ним не видно тебя. Вспомни! — я взял её за плечи и встряхнул: — Вспомни, Рада! Вспомни, для чего ты это делаешь! Ради чего! Вспомни, ради чего мы все собираемся на Войну! Вспомни, ради чего Бася завтра отправится на Войну! Вспомни: она рискует собственной жизнью. Но не только. Каждый из нас рискует всем, что у него есть. Потому что, если мы не рискнём, если не соберём все силы в кулак и не дадим отпор, — тогда всему конец. Нам, Мирам, всему. Вот почему тебе сейчас нужно не идти туда, как на заклание, а рваться туда, как к финишу Самой Великой Гонки в твоей жизни! Понимаешь ты меня или нет?! Если нет — я всё отменяю. Если ты пойдёшь туда в таком настроении, ты там и двух минут не проживёшь! Мир сожрёт тебя быстрее, чем ты пробежишь первый десяток шагов! Понимаешь?! Так что встряхнись, ну же! Ты хочешь принять участие в этой Войне, — возможно, Последней Войне в истории? Хочешь спасти свой Мир? Или ты просто хочешь погибнуть в Пустоте, разложившись на составные части? Подумай хорошенько, девочка! У тебя есть шанс, пусть и не стопроцентный. Поэтому ты или бежишь, что есть сил, рвёшься к победе — или остаёшься здесь. Я попрошу Рихарда: думаю, он сможет снять с тебя это твоё «проклятие», как ты его называешь. Гарантировать ничего не могу, но, думаю, это возможно. И ты проживёшь ещё один день. Все мы проживём ещё один день. А потом умрём. Так что выбирай, Рада! Выбирай сейчас — или никогда!


Звучало всё это, конечно, ужасно пафосно, картонно. Но внутри меня жило это тянущее, липкое чувство, не страх даже — ужас. Обречённость. Точнее, не так: неизбежность. Подобное уже бывало, и не раз. Тогда, когда я чуть не пал в Первой Войне. Тогда, когда первый Искажённый чуть не смял меня, как игрушечного солдатика. Тогда, в Тадж-беке, когда они бежали, а я всё стрелял, стрелял… Потому что был приказ — стрелять на поражение. И я стрелял. Когда пропали даже не эмоции — мысли. Пустота и короткие очереди из «Калашниковых». В свою первую человеческую войну я был куда бесчеловечнее, чем сейчас.


А сейчас… Сейчас не спасали даже уморительно вытянувшиеся физиономии моих соратников. Даже Бася была в шоке, даже у Рипли отвисла челюсть, — что уж тут говорить о Рихарде или Раде.


И я смотрел на неё, и думал: давай, девочка. Я же видел — ты боец. Ты можешь это сделать. Мы можем это сделать.


Ведь если не мы — то кто?


— Я… Я всё поняла!


Рада тяжело дышала, её лицо исказилось болью. Я слышал, как бьётся в бешеном ритме её сердце, словно пытается вырваться из грудной клетки. Я видел, как тьма стягивается к ней со всех сторон.


— Я поняла! Я буду бежать изо всех сил!


Трансформация началась, едва мы успели опомниться. Она стремительно прирастала пустотным веществом, совсем как Бася в Доме Мо, и оно, перетекая, превращало девочку в волкообразное Существо. На жилистом, изогнутом матово-чёрном теле тут и там вспыхивали ярко-белые огоньки: это активировалась Чистая Энергия, питая новый организм. Я скользнул на Ту Сторону — и точно, она была уже наполовину здесь. Опустившись на четыре лапы, Рада продолжала изменяться.


— Герман!


Я обернулся и вдруг увидел наш вертолёт и его Пушистого Пилота, Тиа-Н! Рихард и Рипли были уже внутри, Бася стояла рядом.


— Быстрее! — крикнула она. — Вертолёт долго не протянет, но это даст ей возможность подобраться поближе к Истоку!


Вот оно что.


Я обернулся и увидел, что на меня внимательно смотрит большой, в полтора раза больше обычного, чёрный Волк.


— Рада! В вертолёт, быстрее!


Она поняла. Один мощный прыжок, и она оказалась внутри. Мы с Басей забрались следом.


— Рихард! Повышай количество радужного вещества! Рипли, Бася! Мы с вами будем вливать в неё Энергию! Только понемногу, а то сами сольёмся! Тиа-Н, на взлёт!

— Слушаюсь, Милорд!


Винтокрылая машина резко взмыла вверх, в беззвёздную тьму Мира Духов, и взяла курс на бескрайнее полотно Истока, сияющее у самого горизонта.



— Всё, больше нельзя, — Рихард устало опустился в кресло. — Иначе она может начать сильно терять в пустотном веществе, и никакой прирост её не спасёт. Это Баланс, тут никуда не деться.


Я кивнул, продолжая гладить лохматую голову чёрного Волка. С пальцев сыпались искры.


— Дик, следи за её показателями. Бася, Рипли, вы как, в норме?

— Пока да, — Кошка улыбалась, но я заметил, что её лоб покрылся испариной. Тринадцатому было явно не легче, как и мне — но других вариантов всё равно не было.

— Дик! Если с нами что-то случится, подлечи нас.

— Понял!

— Тиа-Н!

— Да, Милорд?

— Сколько продержится вертолёт?

— Думаю, от пятнадцати до двадцати семи условных секунд.

— Тогда лети ниже, но быстрее!

— Слушаюсь, Милорд!

— Рада, готовься, — шептал я на ухо Волку. — Готовься: скоро вертолёт развалится, а мы упадём. Как только начнём падать, прыгай прямо из двери и беги, что есть сил, к Истоку. Понимаешь меня?


Волк уткнулся головой мне в грудь. Я гладил его по лохматой чёрной шкуре. Руки мои полыхали белым пламенем.


— Не бойся, дочка, только не бойся. Это самое главное. Рихард! Что показатели?

— Её — в пределах нормы, а вот ваши падают! Герман Сергеевич, постарайтесь соразмерять затраты Энергии! Иначе можете потерять сознание, как в тот раз!


Ну да. В тот раз. В ушах и правда шумит, да и руки слабеют. Но мы рядом, Рада, мы почти на месте: Исток — вон он, близко! Всё получится, дочка, всё будет хорошо.


В салоне — гомон и гвалт. Что-то верещит: какая-то сигнализация, что ли. Ничего-ничего, сейчас. Сейчас, дочка. Ты, главное, не бойся. Мы прорвёмся.


Сквозь ватную пелену неожиданно плотного воздуха я слышу чей-то пронзительный крик, видимо, Тиа-Н:


— Падаем!.. Прыгайте!!!


Я толкаю Волка от себя — прямо к раскрытой двери — и вижу, как он, оттолкнувшись, улетает в бездну.


И тут же тишина взрывается. Меня переворачивает, меня куда-то несёт. Что происходит?


Ну да, приходит запоздалая мысль, мы же упали. Вертолёт упал.


Я лежу на чёрной, словно обожжённой тысячей пожаров земле. Где-то над собой я слышу мелодичный перезвон миллионов хрустальных колокольцев: это поёт Исток.


А ещё где-то там, едва заметная на фоне колоссального радужного потока, к нему на огромной скорости бежит Рада — Волк, сияющий ослепительно-белым цветом Чистой Энергии.


Беги, дочка, беги. У тебя получится. Должно получиться.


А потом становится темно.



— …Показатели стабильны, в районе 65%. Он сильно потратился.

— А ты как?

— Спасибо, Повелитель, я в порядке. Я же Кошка, мне к такому не привыкать.

— Ну да. А Тринадцатый? И в каком состоянии Рихард?

— Да, Повелитель. Показатели Лорда Аластора на уровне 85%, он почти здоров. В сознании, чувствует себя нормально. Показатели Мастера Рихарда всё ещё на уровне 72%: он немного потратился, стабилизируя Лорда Гермеса, но в целом он в норме, так что Реабилитологический Отдел дал добро на его досрочную выписку.

— Хорошо. Что «Нити», работают?

— Конечно, Повелитель. Расчётное время до…

— Простите, Старшая! Кажется, Лорд Гермес пришёл в себя.


Эта приятная пустота в голове.


Я открываю глаза и вижу потолок. Какой он высокий, этот потолок! Пространство, похоже, гигантское, и я знаю, что это за пространство, — особенно если учесть окружающее меня мягкое золотистое сияние.


Это Колыбель, пространство Кошек. Это — Реабилитационный Энергокомплекс «Нити», уникальное изобретение Инженеров и Учёных Колыбели, предназначенное для облегчения перерождения и восстановления после него.


Я лежу на золотом гамаке — вот на что это похоже. Но каждая нить этого «гамака» представляет собой превосходный энергопроводник. «Нити» вливают в меня Энергию, восстанавливая мой энергозапас после нашей авантюры с вертолётом.


Рядом с моим «гамаком» — три фигуры. Одна — невысокая, в светло-зелёном халате и шапочке на ушастой голове. Это Кошка-реабилитолог. Вторая — статная, высокая, в нежно-сиреневом мундире Исследовательского Отдела. Это Бася.


Третья фигура — в просторном белом одеянии. Голова укрыта клобуком, но я вижу эти золотые глаза. Золотые глаза, которые смотрят на меня недоверчиво. Неодобрительно.


Первый качает головой:


— Ну вы, ребята, и учудили. А получше ничего придумать не смогли? Угробили вертолёт, чуть сами не пропали. Особенно ты, между прочим — и это в преддверии Войны! Как всегда живёшь одним моментом, да? Глупо, Второй, глупо и недальновидно.

— Девочка…


Слова даются мне с трудом. На рабочей панели рядом с моим «гамаком» вспыхивает оранжевый огонёк, и Кошка-реабилитолог шепчет Первому:


— Мой Повелитель, ему нельзя волноваться…

— Знаю. Но ведь «Нити» безупречны, не так ли?

— Да, Повелитель, но…

— Значит, всё в порядке.

— Первый… — шепчу я. — Что с Радой? У неё получилось?


Его лицо искажает гримаса почти искреннего сочувствия.


— В каком-то смысле да. Ваша теория была… небезынтересна. Как теория. Но на практике, разумеется, всё вышло совсем не так. Добежать до Истока она смогла и даже прыгнула в него. Но вот дальше началось то, что вы, по не до конца понятной мне причине, не предусмотрели. Ни ты, ни Рихард, ни Бас-Т, ни Рипли, никто из вас не догадался задаться простым, в общем-то, вопросом: а что будет с ней после прыжка в Исток? В общем, Исток чуть сам не разобрал твою девчонку на Изначальные Структуры. А знаешь, почему? А потому, Второй, что не стоит пытаться перехитрить систему. Для того, чтобы стать Духом, человек должен умереть, — потому что только в этом случае его суть, его душа может быть легко заменена на радужную Сущность Духа. И дело не в том, что Исток не может заменить одну сущность на другую: как раз это не составляет для него никакого труда, даже если речь не о простом человеке, а о полиморфе. Дело в том, что разница между свободной душой мертвеца и живым полиморфом огромна! Поэтому Исток решил сначала разобрать Раду на Изначальные Структуры, а потом собрать заново. Понимаешь, что я имею в виду?

— Она умерла?..

— И да, и нет. Для неё больше нет этих понятий. Даже мне её жаль. То, что случилось с ней, нормально для Духов — но не для человека. Проще говоря, она пережила Переход. Заживо. Ты ведь помнишь, что это такое. Пересборка. Пересозидание. Но это для Духов! А для живого человека… Я могу только предполагать, что ей довелось испытать. В итоге… то, что от неё осталось, сейчас собирают воедино здесь, в Колыбели. И Седьмым Претендентом ей не стать, Второй. Не раньше, чем она восстановится, — а это будет нескоро. Она всё-таки стала Духом, но её суммарные показатели по Сущности находятся в районе 4%. Понимаешь? И это уже не говоря о том, что её человеческой психике, скорее всего, пришёл конец. Лично я не могу представить, кем она станет, когда придёт в норму. В самом лучшем случае она станет Духом, обычным. Думаю, врождённую способность к полиморфии она утратит. Бас-Т, правда, смотрит на это более оптимистично, но ты меня знаешь: я всегда предпочитал быть реалистом. Так вот… В худшем случае она восстановится только как Сущность, даже не Дух — и тогда из неё можно будет разве что Кошку сделать. Здешние умельцы, конечно, опытны, но даже для них это будет непростой задачей. Если не получится и у них, я займусь ей лично. Переделаю её по образу и подобию Эбби. Но я надеюсь, Второй, что до этого не дойдёт. Я надеюсь. Вот и тебе советую — надеяться. Других вариантов нет… Ладно, приходи в себя. Время уходит, сам понимаешь. Искажённый вот-вот выйдет в Мир людей, Вооружённые Силы Колыбели готовы выступить в любой момент. Постарайся прийти в себя как можно быстрее: ты всё-таки Лорд-Командующий, и второго у нас нет. Если бы Третьего не носило Радуга знает где, он бы тебя подменил, а так — увы. Между тем у меня остаётся всё меньше времени на разгадку тайны Искажённого, а у твоих ребят — всё меньше времени на тренировки. Они уже здесь; сейчас Рихард читает им лекцию по основам работы с Изначальными Структурами. Так что приходи в себя и подключайся к тренировкам. Понял, Второй?

— Да…

— Вот и славно.


Первый усмехнулся и пропал, а я вдруг почувствовал ужасную усталость. Голова отяжелела, веки смежились, и я провалился в сон, бездонный, как сама Пустота.


Там, во сне, я видел Исток. И впервые был не рад его видеть.



Когда я проснулся, вокруг было очень тихо. Сколько же я спал?


В Реабилитологическом пусто. Золотистая дымка висит в воздухе подобно туману.


Неужели всё было зря?


Я сел в ячейке «гамака» и спустил ноги вниз. Холодно. Почему здесь так холодно и пусто?


Слова Первого… В это трудно поверить. Неужели никто из нас не смог предугадать такое развитие событий? Даже Бася?


Однажды, сказал мне Первый, твоя гордыня тебя погубит. Если бы я попросил тебя о совете, Первый, — что бы ты ответил? Ты обманул меня тогда, с Димкой — но у тебя получилось. Ты достиг своей цели, а он благополучно перенёс и смерть, и перерождение. А я не хотел, чтобы Рада умирала. И что в итоге?


Рада. Я должен её найти. Она где-то здесь. Но где?


«Нити» — сооружение колоссальных масштабов. Оно представляет из себя пространство, формой напоминающее ангар, в котором вполне смогло бы разместиться два-три «Боинга». Пространство Энергокомплекса занято ячейками — теми самыми «гамаками», свитыми из золотых нитей. Каждый «гамак» подвешен между двух модульных корпусов: в одном расположилось сложное оборудование для наблюдения за состоянием «перерожденца», в другом — контейнер с особым составом, в котором плавает существо, внешне напоминающее нечто среднее между медузой и пауком. Это существо — живое, оно было выращено с помощью приглашённых специалистов из Престола, и представляет собой аналог Ангельского энергосимбионта-генератора. Живущий между Ангельских лопаток, генератор отвечает за рост крыльев и нимба, а также за выработку энергии. В то же время здесь, в Энергокомплексе, эти существа обеспечивают «Нити» небольшим, но постоянным притоком Энергии, с помощью которой заново рождённые Кошки восстанавливают свои силы.


И не только Кошки.


Энергокомплекс огромен: как мне найти здесь Раду?


— Лорд Гермес! Что вы делаете?


Я обернулся и увидел, что ко мне спешит та самая Кошка-реабилитолог, которая сообщила Басе о моём пробуждении и, видимо, дежурила возле меня, пока я был в отключке.


— Я хочу найти Раду. Где она?


Кошка была в зооморфе — но я увидел, каким ужасом исказилась её мордочка.


— Нет! Вам нельзя! Вы не должны!

— Почему это, интересно? Эта девочка — мой подопечный, я должен знать, в каком она состоянии.

— Нет! — воскликнула Кошка. — Вам нельзя! Это приказ Старшей Бас-Т!

— Слушай, Пушистая, — я ощутимо сжал Кошачье плечико и заглянул в её расширенные от страха глаза, — я же сказал: мне нужно видеть мою подопечную. А приказ Старшей Бас-Т для меня не существенен, ибо Старшая Бас-Т относится ко Второй Касте, а я — к Первой. Между прочим, ты-то у нас кто? Назовись.

— Прошу простить! Миш-А, Реабилитолог-Старший, Четвёртая Каста! — Кошка согнулась в поясном поклоне.

— Рад знакомству, Реабилитолог-Старший Миш-А. Вольно.


Она распрямилась — смешная такая, серая-полосатая.


— Вам нельзя, Лорд-Командующий! Вам нужно спешить, у вас же тренировки! Кроме того с минуты на минуту начнут поступать первые убитые, у нас будет куча работы!

— Убитые? — я нахмурился. — Разве Искажённый уже вышел?

— Он в Преддвериях. Военные Силы Колыбели ждут его через пять-десять условных минут.

— Проклятье… Так, Мишка! Быстро веди меня к Раде! Слышишь! Это мой прямой приказ, — прямой приказ Лорда-Командующего Гермеса Несокрушимого, первого Паладина Радуги, Духа Первой Касты!


Она всхлипнула:


— Слу… слушаюсь, Милорд! Видит Радуга, я пыталась вас остановить!

— Да ладно тебе, Мишка… — пробормотал я, несколько обескураженный её слезами. — Что ты тут слякоть разводишь… Где твоя улыбка, Мишка? Да что ж там такого, что ты так переживаешь…

— Приказ Старшей Бас-Т… Экстраординарный случай… Четыре процента от нормы… — причитала она сквозь слёзы, ведя меня куда-то в дальний угол Энергокомплекса.


Я шагал за ней и хмурился. Проклятье… Всё не слава Радуге…


И тут Кошка остановилась, да так резко, что я едва не налетел на неё.


— Ты чего? — но она только указала лапкой в сторону большой, метра два длиной, голубоватой капсулы, смонтированной на местной модульной основе. До меня дошло: — А… Это у вас что-то вроде реанимации, да? А сколько генераторов там у неё?

— Четыре. Но это ведь не главное…

— Да знаю я, что не главное…


Я подошёл к капсуле и заглянул внутрь. А там…


Сначала я не понял, что это вообще такое. Мне показалось, что в капсуле лежит сломанная кукла, — точнее то, что от неё осталось. Но внутри этой куклы жил сгусток радужного вещества.


Я смотрел на это: от левой руки остался оплавленный кусок кости с остатками кожи. От грудной клетки не осталось ничего, кроме ключиц, лопаток и куска грудины. Позвоночника не было. Правая рука сохранилась почти полностью — но без кожи. Бёдра — оплавленные кости, обеих ног нет, точнее, от них остались такие же обрубки суставов.


Нижней челюсти не было вовсе. Правая сторона черепа оплавилась — зато на левой остались даже волосы, частично, — и то, что когда-то было лицом.


Это было похоже на куклу, побывавшую в чане с кислотой. Изуродованную куклу со сгустком радужного вещества под оплавленной грудинной костью.


Сзади меня рыдала Кошка, и сквозь рыдания я слышал её доклад:


— …Сохранность костей черепа — 43%… Сохранность кожи и мягких тканей черепа — 23%… Сохранность костей позвоночника — 0%… Сохранность костей грудной клетки — 19%… Сохранность верхних конечностей: кости левой руки — 5%, кожа и мягкие ткани — 3%… Кости правой руки — 78%, кожа и мягкие ткани — 0%… Сохранность бедренных костей — 66%… Сохранность кожи и мягких тканей бёдер — 0%… Сохранность нижних конечностей: кости левой ноги — 5%, кожа и мягкие ткани — 1%… Кости правой ноги — 7%, кожа и мягкие ткани — 0%…


Я молчал. Я не знал, что сказать. Все эмоции куда-то пропали.


— Общее состояние сознания — 2%… — продолжала Кошка. — Состояние Радужной Сущности — 2,5%… Вероятность восстановления до состояния Духа — 19%… До состояния Сущности — 28%… Общий прогноз — негативный…


Я подошёл к капсуле и присел на корточки рядом с ней, глядя прямо в широко раскрытый уцелевший светло-зелёный глаз.


— Дочка… Дочка, прости меня… Это всё я виноват… Я не должен был этого делать… Я не должен был привлекать тебя к Проекту… Это была ошибка… моя ошибка. А теперь ты мертва… Господи, что же я наделал…


И внезапно сквозь пелену слёз я увидел, что её глаз смотрит прямо на меня. Я даже не успел среагировать — костлявая рука поднялась и со всего размаху врезалась в стекло капсулы! От неожиданности я не смог удержать равновесие и упал навзничь, нелепо растянувшись на полированном металлическом полу.


— Эй… Эй-эй-эй-эй! Как там тебя! Мишка!!! Она ведь жива!!! — заорал я, всё ещё не веря увиденному.

— То-то и оно-о-о, — как-то совсем просто, по-бабьи, в голос разревелась Кошка, утирая бесконечные слёзы форменной шапочкой.

— Она жива…


Я поднялся с пола и снова подошёл к капсуле. Единственный глаз Рады смотрел на меня — без эмоций, пристально, внимательно. Ладонь её костяной руки лежала на поверхности стекла.


Я поднёс свою руку к капсуле и приложил её к этой маленькой костяной ладошке — и увидел, как она скребёт по стеклу кончиками фаланг. Это ведь её воля, как Духа, подумал я. Ведь ничего не осталось, ни сухожилий, ни мышц! Но она движется! А значит, она понимает! Значит, сознание живо! Значит, всё не так уж и плохо!


— Держись, Рада, держись, маленькая! — заговорил я лихорадочно, водя пальцами по стеклу, отделявшему мою руку от её руки: — Держись, всё будет хорошо, вот увидишь! Мы обязательно победим, Рада! Я обещаю! Это будет победа в твою честь! Я не могу позволить нам проиграть, пока тебя не восстановят! А значит, у нас впереди ещё много дней! У наших Миров! Ты жива, ты сохранила пускай даже часть сознания — это главное! Это значит, что наш рывок — твой рывок — был не зря! Не переживай, слышишь?! Мы — Духи, мы многое можем! Тебя восстановят! Я всё сделаю, чтобы тебя восстановили! И мы снова сможем погулять с тобой по парку! Слышишь меня?!!


Фаланги пальцев притихли, рука опустилась на койку. Я смотрел на неё, и видел: её глаз, её светло-зелёный глаз сначала сощурился, а потом подмигнул мне! Я вскочил, схватил рыдающую Кошку в охапку и закружился с ней по Энергокомплексу:


— Она жива, Мишка! Она живая, она всё понимает! Я на это и не надеялся! Думал, что я её потерял! Но она жива, жива, жива!!! Слышишь, ты, плакса Пушистая?! Давай-давай, восстанавливай мне её тут! Я хочу, чтобы она как новенькая была, когда Война закончится! Поняла? Я буду приходить проверять! Поняла?! Так и знай! И что-то вы там с показателями сознания и Радужной Сущности накосячили! Не может там быть два процента, слышишь меня?! Не может! Будешь мне всё пересчитывать!


Кошка ничего не говорила; правда, рыдания её немного поутихли.


И тут…


На рабочих панелях ближайших к нам ячеек замигали красные огоньки, а в самих гамаках стали проявляться безжизненные тельца Кошек.


Тут же ожило радио:


— Внимание! Внимание! Всей Колыбели! Враг вышел в Мир людей! Повторяю: Искажённый вышел в Мир людей! Силы Первой Дивизии вступили в сражение! Есть пострадавшие! Всем Реабилитологам занять свои места! Повторяю: всем Реабилитологам занять свои места!


Я разжал руки; Мишка мячиком упала на пол, но сразу же вскочила и, утерев слёзы шапочкой, кинулась к ячейкам, кажется, напрочь позабыв обо мне.


— Началось… — прошептал я.


Энергокомплекс быстро заполнялся Кошками — как Реабилитологами, так и «перерожденцами». Я видел: некоторые перерождались совсем Котятами, но некоторые, по всей видимости, умудрялись сохранить форму — а значит, и содержание. Я мало знаю о том, как перерождаются Кошки, но помню, что проблем с этим у них хватало всегда.


— Бася… Держись там. Не смей умирать…


Надо идти. Пора. Вон уже и Габриэль стоит в дверях, беспокойно оглядываясь по сторонам. Я помахал Ангелу рукой; выпустив Крылья, она легко перелетела прямо ко мне и, приземлившись, сбивчиво заговорила:


— Быстрее, Герман. У нас мало времени. Тренировки не могут продолжаться без тебя; кроме того, ты нужен в Штабе, как Лорд-Командующий. Кошка-Командующая Кси-А уже на связи, она ждёт твоих приказов. Пока что тебя подменял Великий Магистр, но он говорит, что у него нет на это времени! Поторопись!

— Я иду, Гэб. Я в порядке. У нас всё получится. Я пообещал.


Она сперва посмотрела на меня непонимающе, но потом взгляд её переместился на капсулу в Радой, и она кивнула:


— Я понимаю. Хорошо, Герман. Идём.

— Идём.



«Лорд-Командующий Гермес Несокрушимый! — зазвучала в моей голове резкая передача Командующей Кси-А. — Я ждала вас. Докладываю: Искажённый вышел в Мир людей на территории Сретенского ставропигиального мужского монастыря…»

«Почему там?», спросил я.

«Там старое кладбище, захоронений много. Кроме того, в конце двадцатых годов двадцатого века там располагалось общежитие офицеров НКВД. Много народу там расстреляно, земля кровью пропитана. В остаточно-энергетическом плане — сложное место, но для Искажённого — самое то».

«Ясно… Продолжай».

«Слушаюсь, Милорд. Первая Дивизия вступила в битву на территории монастыря. Батальоны Альфа и Бета встретили Врага на выходе из Преддверий; Батальоны Гамма, Дельта и Дзета ждут на выходе. До Лубянской Трещины Искажённому нужно пройти чуть больше семисот метров по Большой Лубянке и, частично, по Лубянской площади. Вход в Трещину находится на станции метро «Лубянка». Дивизии будут расположены следующим образом: Вторая в районе дома 13/16, Третья в районе поворота на Варсонофьевский переулок, Четвёртая в районе автобусной остановки «Площадь Воровского», Пятая: Батальоны Альфа и Бета — в районе поворота на улицу Кузнецкий Мост, Гамма, Дельта и Дзета — на въезде на Лубянскую площадь; и, наконец, Шестая Дивизия встретит Врага непосредственно на станции метро. Все выжившие Кошки будут переправляться на каждую новую точку в качестве подкрепления. Расчётное время задержки, учитывая скорость перемещения Врага по Миру Людей — пять часов миролюдского времени, плюс-минус полчаса, точнее сказать не смогу. Мы попытаемся выиграть для вас как можно больше времени, Милорд! Я буду связываться с вами в случае срочной необходимости, если позволите. На этом у меня всё».

«Спасибо, Командующая Кси-А. Берегите себя».

«Не волнуйтесь, Милорд! — в передаче Кошки я услышал весёлые нотки. — Даром не дадимся! Кошки тоже не лыком шиты!»

«Как ведёт себя Враг?»

«Среднеагрессивно, я бы сказала. Потери минимальны. Думаю, он пока не понимает, что нас будет только больше от каждой новой точки».

«Не давайте ему уйти в жидкую фазу, льдом бейте. Это его задержит, хотя и ненадолго».

«Так точно, Милорд!»

«Да, последнее: что гражданские?»

«Периметр в радиусе километра от условного центра аномалии очищен от гражданских полностью. Сообщили о бомбах в нескольких зданиях, в том числе в здании ФСБ. О сапёрах позаботимся отдельно. Работают Мастера Иллюзий из Третьей Дивизии».

«Лихо! Молодцом! Ладно, держи меня в курсе событий».

«Слушаюсь, Милорд!»


Я вздохнул и огляделся по сторонам.


Вокруг меня тускло светилось белое пространство Шестого Тренировочного Полигона с видом на Пустоту, — а прямо передо мной в кубокреслах сидели мои доблестные бойцы. В их взглядах читалась тревога.


— Ну что, ребята! Как вам тренировки? Сонни?

— Очень интересно, Герман Сергеич, — ответил парень, но без привычного энтузиазма.

— Да? Ну ничего, скоро будет ещё интереснее, — многозначительно улыбнулся я. — Потому что, товарищи бойцы, у нас с вами в ближайшие часы две основные задачи. Первая — научиться всему, чему только успеем за то время, что выиграют для нас Кошки и Демоны, и вторая — победить. Возражения не принимаются. Вопросы?


Я смотрел на них, а они молчали и улыбались — робко, неуверенно.


— Вопросов нет? Вот и хорошо. В таком случае можем приступать. Рихард! Сюда иди, ко мне. Да, и, между прочим: кто там остался из Диспетчеров! Вызовите сюда Вертиго! Мне нужно сказать пару слов этому парню.



Часть вторая. Искажение.


Глава 20.


— Миша!


Отклика не последовало, и я дал очередь из автомата по неясным фигурам, маячившим в конце коридора. Раздались крики.


— Дверь! — крикнул Коростелёв. Я коротко кивнул и вышиб дверь одним мощным ударом, а потом, укрывшись за стеной, сорвал чеку с гранаты и кинул её в черноту проёма. Раздался гулкий взрыв, во все стороны полетели щепки, пыль и штукатурка.

— Никого! Следующая! — бросил майор.


Это был бар. Выбив дверь, я заглянул внутрь и сразу же увидел его.


Хафизуллу Амина — сидящего на полу возле барной стойки, в мокрой от пота майке и белых адидасовских штанах, с согнутыми в локтях руками, втянувшего голову в плечи.


— Огонь! — приказал майор, и я уже было нажал на курок, как вдруг увидел, что рядом с Амином, прижавшись к нему и дрожа всем телом, сидит маленький мальчик лет пяти. Младший сын, мелькнула мысль.


Я повернулся к Коростелёву:


— Товарищ майор, там его младший!


В ответ он вдруг толкнул меня; я по инерции сделал ещё пару шагов по бару, а Коростелёв, выглянув из-за дверного косяка, выстрелил по кому-то в коридоре. Потом обернулся и деловито спросил:


— Так в чём дело? Патронов не хватает?

— Товарищ майор, это… ребёнок… Я не могу…


Мальчишка смотрел на меня, замерев от страха. Амин сидел неподвижно, уставившись в пол: казалось, он полностью смирился с судьбой.


Коростелёв вдруг крепко схватил меня за подбородок, развернул к себе, и теперь я смотрел прямо в его глаза — бледно-голубые, водянистые, по-рыбьи выпученные:


— Послушай, лейтенант: ты приказ слышал? Или мне повторить?


Он хотел сказать что-то ещё — но тут по этажу разнёсся истошный женский крик:


— Амин! Амин!..


Она кричала что-то ещё, но я ничего не понял: афганский из наших знал только Курбатов. Откуда-то вновь раздались выстрелы; в этот момент я обернулся и увидел, что Амин встал и, схватив сынишку за руку, пытается сбежать через вторую дверь.


— Стреляй, твою мать! — остервенело прокричал Коростелёв. Я вскинул автомат и дал длинную очередь по беглецам.


Они упали — большой и маленький, — чуть-чуть не добежав до двери. В этот момент в бар заглянул майор Семёнов, командир группы. Он посмотрел на лежащих, потом на меня (мне показалось, с сочувствием), и передал по рации:


— Главному — конец.


Рация прошипела что-то невнятное; тут же в бар зашло ещё несколько человек. Они разложили ковёр и закатали в него ликвидированного диктатора. Кто-то что-то говорил, кто-то присел над мальчиком…


А я стоял там, не помня ничего, не понимая ничего, — кроме того, что я только что убил ребёнка.


Майор Коростелёв усмехнулся и похлопал меня по плечу:


— Вот и молодец. Смотри, теперь ещё наградят, небось орден Ленина дадут, за главного-то.


Рядом неумолчно шипела и бубнила рация. Где-то вдали раздавались выстрелы. Штурм был окончен. И хотя та война только начиналась, моя война закончилась сегодня.



— Он мне ещё лет десять снился, тот мальчик.


Снился, да. А теперь он сидел прямо передо мной, в пропитанной кровью белой рубашонке, прошитой пулями в трёх местах, с запекшейся кровью на животе и коленках. Сидел на свёрнутом в рулон ковре, из-под которого вытекала струйка крови, застывая на наборном паркете. Сидел и улыбался.


— Не волнуйся, это последний раз. Скоро всё закончится.


Вокруг было тихо, как в стоп-кадре. Опустевший дворец. Пол, усыпанный штукатуркой, пылью и стреляными гильзами. Выбитые двери на раскуроченных петлях. Разбитое зеркало за барной стойкой — прямо напротив меня.


И он — а я ведь даже имени его не помню.


— Десять лет. Потом, в восемьдесят восьмом умерли Катя и Игорёк, и какое-то время мне снились они… Но лет через пять этот сон вернулся, — про ту ночь, с 27 на 28 декабря 1979 года, про штурм Тадж-бека, про этот бар… И каждый раз я отвлекался на женский крик, а потом, обернувшись, видел, как они убегают, и тогда… Приказ был живым не брать. Приказ был стрелять на поражение. И вот, каждый раз… Просто «Борис Годунов» какой-то. «И мальчики кровавые в глазах»… Одно только «но»: никакого майора Коростелёва там не было. Понимаешь? Не могло быть. Майор Геннадий Николаевич Коростелёв был убит на подступах к дворцу очередью из пулемёта и бегать по коридорам вместе со мной никак не мог. Понимаешь, да?


Мальчик звонко рассмеялся:


— Может и так, но я тут не при чём, честное слово! Да и для тебя разницы всё равно нет. Это твой последний кошмар, Второй. Он закончится вместе с твоим Миром. Подожди, осталось недолго…


Его слова потонули в грохоте автоматной очереди. Хрупкое тельце отшвырнуло к стойке, и оно осталось лежать там.


— Это мы ещё посмотрим, — я выбросил опустевший рожок и, пристегнув новый, передёрнул затвор.

— Так держать, лейтенант! — Коростелёв зашёл в бар и одобрительно похлопал меня по плечу. — Молодец. А я уж думал, ты и на этот раз не решишься.

— Не волнуйтесь, Геннадий Николаевич, я справлюсь.


Ствол автомата упёрся ему в живот. Он брезгливо поморщился:


— Да иди ты к Изгоям, Второй! Думаешь, стреляя во всё подряд, ты сможешь отсюда выбраться? Вот именно, не сможешь. Я же помочь тебе хочу… брат.


Он задрал подбородок, взглянув на меня сверху вниз, и я вдруг заметил, что его глаза изменились: теперь они были нечеловеческого золотого цвета.


— Первый?


Первое правило иллюзии: ничто из того, что ты видишь вокруг, не является тем, чем кажется.


— Ты слишком многое забыл, да, Гермес? — спросил он, ласково улыбаясь.

— Например?

— Например то, что в ту ночь майор Коростелёв был рядом с тобой.

— Неправда. Его убили, я видел это собственными глазами.


Он усмехнулся:


— А когда это одно мешало другому? Понимаешь, Гермес, я… волновался за тебя. Тебя ведь могли убить. Ты же был человеком, хотя и самосозданным. Я же тебя прикрывал. Помнишь, я толкнул тебя тогда, в дверях бара? Тебя могли подстрелить — а я тебя спас. Да и потом, если бы не я, ты бы никогда не решился выстрелить! И откуда только в тебе это взялось… Ты же без году неделя как человеком стал! Откуда гуманистические замашки-то? Тебе дали приказ — стреляй! А ты? Я хотел, чтобы ты хорошо показал себя в этой войне, ведь ты всегда был отличным Воином! А что в итоге? Ты меня разочаровал. Отказался от награды, подал в отставку… Между прочим, это я подстроил всё так, чтобы тебя не увольняли, а просто перевели в запас, да и то не сразу. Понимаешь? Я хотел поддержать тебя в этом Мире!


Я надавил на гашетку. Полумрак бара разорвали вспышки выстрелов.


Коростелёв нелепо схватился за живот, едва удержавшись на ногах. Из раны полилась кровь.


— Так это всё из-за тебя, гад? — прошипел я. — Из-за тебя?! Значит, если бы не ты, ничего бы не было? Если бы не ты, я бы не убил мальчишку? И кошмаров бы не было? Я-то себя проклинал, — а выходит, зря? Выходит, это ты так «волновался», да?!


Майор тяжело опустился на пол. Лицо его покрылось испариной и побледнело, он тяжело дышал.


— Придурок… чёртов. Да если бы не я, где бы ты сейчас был… Кретин… Ты что, забыл, кто твой враг? Ты…


Я выстрелил в упор, и он повалился навзничь, обливаясь кровью…



— …Герман, что с тобой? Герман?


Что?


Габриэль смотрит на меня, вид у неё встревоженный. Я оглядываюсь: вокруг пространство Шестого Тренировочного.


— Герман Сергеич, вы в порядке? — спрашивает Валя.

— А где?.. — начинаю было я, но потом умолкаю. Тут явно что-то не так, но давайте пока что придерживаться плана: — Неважно, я в норме. На чём я остановился?


Ребята молча переглядываются. Потом Сонни говорит:


— Вы начали рассказывать о том, в чём заключается истинная сила Духа.

— Вот как? И в чём же она заключается?

— Вы сказали только, что ключевое слово здесь — Баланс, — отвечает Валя. Похоже, им всё ещё кажется, что со мной что-то не так.


А со мной всё в порядке? Что там было, только что — Тадж-бек, Амин, Коростелёв… или Первый? И мальчик, который, очевидно, вовсе не мальчик… Или нет?


А ведь из меня и лектор так себе, забредает в голову заблудшая мысль.


— Всё верно, Валентин. Баланс. А знаете ли вы, что это такое — Баланс? Вообще, я хочу вас, ребята, заранее предупредить: я не Первый и не Эбби. Моей специальностью всегда была война. Однако лет… двадцать назад мне довелось преподавать в МГУ, и мои студенты говорили, что у меня неплохо получается. Представляете? Ну хорошо. Баланс, бойцы, есть не что иное, как соотношение первовеществ в организме Духа, — или любом другом организме. Или в Мире. И не просто соотношение, а гармоническое соотношение. Все вы помните: количество всех трёх первовеществ уникально для каждого существа, притом не только на уровне вида, но и в масштабах каждого конкретно взятого представителя этого вида. Понятно, да? Так вот: сила Духа — это, прежде всего, способность произвольно изменять собственный Баланс первовеществ. Именно поэтому, Сонни, тогда, возле «Космоса», я смог влить в Валентина и Шанталь столько Энергии, несмотря на то, что мой энергозапас меньше, чем у рядовой Кошки. Я же один из старейших Духов, а значит, во мне огромное количество радужного вещества и весьма скромный процент пустотного. Всё понятно?


Они заулыбались. Похоже, мне удалось выровнять ситуацию.


— Ну и хорошо. Теперь второй момент: кроме корректировки Баланса (назовём это так), Дух обладает ещё одной важнейшей характеристикой. Имя ей — энергоёмкость, и она выражается в количестве Энергии, которую Дух способен пропустить через себя, не распавшись на Изначальные Структуры. Здесь у нас наблюдается прямая зависимость от возраста Духа: чем он старше, тем больше Энергии может «переварить» без вреда для себя. Эта зависимость объясняется Балансом: чем старше Дух, тем больше в нём радужного вещества. Чем выше процент радужного вещества, в тем более широких пределах я могу варьировать его Баланс с пустотным веществом, а значит, тем больше Энергии могу пропустить, не рассыпавшись в прах. Однако каждый из вас должен помнить: если Дух доведёт уровень одного из первовеществ до минимума, то такое критическое смещение Баланса приведёт его к гибели…


Я продолжаю говорить — но звуки в моей голове снова оглохли. Остался только тонкий противный писк: так бывает, когда тебя задевает взрывом. И-и-и-и-и-и-и-и-и…



…И вокруг меня снова бар. Снова прямо передо мной, в пропитанной кровью белой рубашонке, прошитой пулями в трёх местах, с запекшейся кровью на животе и коленках, на свёрнутом в рулон ковре, из-под которого вытекала струйка крови, застывая на наборном паркете, сидел он, снова сидел он.


Коростелёв вышел откуда-то сзади и, обойдя меня, уселся у соседней стены. Выглядел он неважно.


— Как там дела? И между прочим, Второй, я бы порекомендовал тебе держать себя в руках, а особенно воздерживаться от негативных эмоций: именно они его и питают. Видишь ли, эта тварь не в состоянии усваивать Энергию как она есть, потому что она разбавлена радужным веществом. Но злость, ненависть, гнев — сколько угодно, ведь они идентичны игрек-веществу, из которого он состоит.


Мальчик весело рассмеялся. Коростелёв помассировал виски:


— Кроме того, Второй, восстанавливаться после смерти, пусть даже и иллюзорной — довольно хлопотно в моём нынешнем положении, а потому прошу тебя, побереги меня немножко. Да, чуть не забыл! Слышь, ты, выродок, — окликнул он Искажённого, — имей в виду: ты просчитался. Поле созданной тобой иллюзии получилось настолько масштабным, что в него попали даже те, кто не должен был в него попасть. Например, я. И благодаря этому, Дзиттарен, ты ничего не сможешь мне сделать, — во всяком случае, пока я здесь.


И он засмеялся. А я вспомнил: Коростелёв вообще редко смеялся. Смех у него был неприятный, лающий, с подвизгиваниями.


Всё произошло в одно мгновение: мальчишка надулся и лопнул, словно воздушный шарик. В ту же секунду Искажённый — точь-в-точь такой, каким я видел его во сне Межмирья, или тогда, в первой битве Второй Войны — рванул к Коростелёву. Его руки стали двумя чёрными клинками, и в следующую секунду он проткнул бы майора насквозь — но мой «АКС-74» внезапно превратился в «Каратель», и я что есть сил рубанул по ним сверху, отводя удар от Первого.


Он снова рассмеялся, теперь уже своим привычным смехом, — скрипучим, ухающим смехом Великого Магистра.


— Не забывай, Дзиттарен: Гермес — мой меч, мой Паладин. Он может повергнуть меня сам — но никому другому не позволит. Мне жаль, но твоя месть не состоится.


Искажённый вытащил клинки из пола, на ходу превращая их в руки, и присел на корточки недалеко от нас:


— Может и так, Первый. Может и так. Но знаешь, что? Даже если я не смогу отомстить тебе лично, это не беда. Скоро Неназываемый дойдёт до Истока, и всем вам конец. Тебе, Второму, и всем остальным.


Он менял форму, перетекая сам в себя, уменьшаясь в размерах, и скоро перед нами снова стоял двойник убитого мной мальчика.


— Тебе же так больше нравится, да, Гермес?


Мне ничего не хотелось ему отвечать. Чудовище из кошмарного сна или жертва кошмарной яви, — что выбрали бы вы?


Мне хотелось… нет, мне ничего не хотелось. Ни воевать, ни жить. Первый сказал, Искажённого кормят негативные эмоции? Что ж, отлично: у меня не осталось эмоций, а значит, ему нечем больше кормиться.


Это чувство было сродни полусну после анестезии. Я помню, здесь, ещё до этих дверей, этого бара, этого убийства, я и правда отлично проявлял себя в этой войне. Выученный воевать, я убивал без колебаний, без эмоций, без сожалений. Они не были моими братьями, не были Духами. Они были похожи на мишени в тире — фанерные, ненастоящие. Взаимозаменяемые. Иногда мне казалось, что их страх, их боль, их страдания — не более чем подделка, имитация. Я видел стольких Падших, я столько раз видел Падение, я знал, насколько это ужасно, невыносимо, отвратительно, когда только что друг и брат, ты в одно мгновение становился ничтожеством — отверженным, неприкасаемым, презренным… Я всё это знал, и мне казалось, что чувства этих людей, которые гибли под моими пулями, под осколками моих гранат, — что все они ничего не значат. И вообще: подумаешь, умер! Великое дело. Переродишься, начнёшь жизнь сначала — и ещё раз, ещё раз, ещё раз, сколько угодно раз! Как аккумулятор: сел — на зарядку, снова сел — снова на зарядку… Зато когда падал Дух, он падал навсегда. Да, конечно, Падшие могли продолжать жить у новых хозяев или в каком-нибудь Мире. Но обычно такая жизнь — наполненная ненавистью, завистью, жаждой мести — в итоге приводила к тому же, чем закончилась жизнь Нирунгина: к уничтожению. К гибели. Хотя для Падшего подобная участь была, наверное, избавлением…


Но то — день вчерашний. Что же до дня сегодняшнего, то в нём нам, похоже, уже ничего не светит. Майор Коростелёв неподвижно сидит у стены, мальчик сидит на скатанном в рулон ковре. Из-под ковра вытекает, застывая на ходу, лужица бурой крови.


— Мы, конечно, можем сидеть здесь до конца, Второй, но на твоём месте я бы попробовал что-нибудь сделать. Ведь иллюзия направлена на тебя, создана специально для тебя, — во всяком случае, этот её сегмент. Так что если ты решил сдаться, то так и скажи, что ли. Я хотя бы буду знать, на что мне рассчитывать.


Первый… Ты всегда был сама невозмутимость, не правда ли? А теперь мы, похоже, поменялись ролями. И тебе твоя новая роль не по душе — но ты ничего не можешь сделать. Даже ты, Старейший Дух Мироздания, ничего не можешь сделать.


Мальчик звонко хохотнул:


— Правда здорово? Может, я и просчитался с масштабом поля иллюзии, но мне всё-таки удалось поставить вас в тупик! Вас — Первого и Второго! Вы бессильны — и это, в принципе, может сойти за отмщение, хоть я и жаждал большего.

— Уничтожить Исток?

— Что? — он сперва удивился, будто я сказал что-то нелепое, но потом понимающе кивнул: — Нет, Гермес. Такого желания у меня не было. Я просто хочу отомстить Первому.

— Но как же…


Я поднял глаза на этого… на это Существо, не веря своим ушам.


— Я хочу отомстить Первому, — повторил Искажённый. — Уничтожение Истока — не моё желание: этого хочет Неназываемый. Понимаешь, Гермес, его воля оказалась слишком сильна. Я не могу ей противиться. Я же не знал, что он захочет уничтожить Исток. Я думал, он решит напасть на Орден, или даже на Пантеон, — для меня, в общем-то, нет никакой разницы. Но оказалось, ему на вас наплевать. Его предшественник решил, что сможет добиться цели, просто уничтожив Духов, и как знать, возможно, у него и получилось бы. Но ему не повезло. Так что на этот раз Неназываемый решил ударить по Истоку, чтобы всё получилось наверняка. Такие, как я, мы для них всего лишь… транспорт. Транспорт и проводники. Так что не держи на меня зла, Гермес. Я тебе не враг. Я вовсе не хотел уничтожать Миры, я всего лишь хотел уничтожить Первого. Уверен, ты меня понимаешь: ты ведь тоже его ненавидишь.

— Я не… кхм! Неважно. А для тебя было бы лучше примкнуть к Изгоям вместо того, чтобы становиться невесть чем…

— Неужели? — мальчишка засмеялся. — Тогда почему ты не примкнул к ним? Почему подался в Мироходцы? Боялся потерять свой статус, да? Свой номер? Я тоже. Правда, потом я пал, и всё это перестало меня волновать… Ну а когда я пошёл на слияние, я уже ничего не боялся. Я просто не мог простить Первому всего того, что он сделал, — как и ты. Ты тоже мог бы слиться с Неназываемым, Гермес.

— А ты мог бы стать человеком, Дзиттарен. Но отчего-то не стал. Отчего?

— Люди слабы. Они ничего не могут сделать. Я ничего не смог бы противопоставить такому, как Первый. Но теперь я могу! Могу! Слышишь, Гермес? Ты не можешь даже выйти отсюда, а я тем временем уже на пути к Истоку. Скоро я дойду до него, и всё будет кончено.

— Ты всего лишь Искажённый, Дзиттарен. Незадачливый мутант.


Его личико сморщилось в глумливой гримаске:


— Это я-то искажённый? Я — мутант? А впрочем, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но послушай, Гермес: ведь ты такой же. Ты точно такой же, как я. Двоедушник. Ты — и Дух, и человек. Правда же?

— Может быть. Но я не такой, как ты: ведь там, где у меня человек, у тебя… кто?


Мальчик задумался. Коростелёв, сидящий возле стены, скучливо зевнул. Искажённый улыбнулся и пожал плечами:


— Он никогда не говорит мне своего имени. Это было бы слишком большой честью. Поэтому для нас, Жрецов Истинной Тени, такие, как он, стали Неназываемыми. Но это не самое главное. Я хочу сказать: велика ли разница? Ты, я? Каждый из нас принял в себя чужого, стал частью чужого. Притом сделал это добровольно. Ведь так? Так. Тогда почему я — искажённый, а ты нет? Ты ничем не лучше меня, Гермес.

— Неправда. Я прожил интересную жизнь — как Дух, как Мироходец, как человек. Мне есть, что вспомнить. Я испытал множество эмоций и чувств, о большинстве из которых Духи даже не догадываются. Это ни с чем не сравнимый опыт. А твой опыт печален, Дзиттарен. Ты прожил скудную жизнь среднего Духа, потом пал в Войне, потом стал безумным фанатиком дикого Культа, а закончил как транспорт для того, чьего имени ты не вправе назвать. Незавидная доля, что и говорить. Мне жаль тебя, Дзиттарен.


Он вдруг спрыгнул с ковра, подскочил ко мне и со всего размаху влепил мне пощёчину:


— Тебе жаль?! Меня?! Тебе?! Да ты что! Я — не искажённый, Гермес! Я — Совершенный! Я сильнее всех вас, я непобедим! Я не могу даже пасть! И после этого тебе меня жаль? Ты смешон, Гермес! Ты обречён на гибель, а потому у тебя ничего не осталось, кроме воспоминаний о своих ах-каких-замечательных-жизнях! Ты жалок, ты и твои… студенты! Честное слово, даже Кошки сражались отважнее! Даже Изгои умирали с улыбкой на губах! А эти… послушно потерялись в самих себе, как я и предполагал! Немногому же ты успел их научить! Кстати! Хочешь посмотреть на них?


«Посмотреть на них?»


— Ты… Они мертвы?


Мальчишка удивился:


— Зачем? Они живы, как и ты. Ты же сам их видел на тренировке, разве нет?

— Их иллюзия — тренировка? — это звучало… странно.

— Не-ет, — проскрипел Коростелёв, — тут всё заковыристей получилось. Когда он прошёл Трещину, поле иллюзии накрыло целый Мир. Но нас это не остановило, и тогда, уже на подходе к Истоку он запустил иллюзию второго уровня. В итоге получился такой себе «слоёный пирог». Эта многослойность дала интересный эффект: первая иллюзия зафиксировала ребят всей компанией в Точке тренировки, а вторая иллюзия, у Истока, накрыла каждого по отдельности. Сечёшь? Они и там, и тут. Ты тоже — но, очевидно, твой ум осознаёт иллюзию послойно, благодаря чему ты периодически прыгаешь с первого уровня на второй, и обратно.

— Ну да, примерно так, — кивнул Искажённый. — Но осталось немного: скоро Неназываемый сольётся с Истоком, и всему придёт конец. В том числе тебе и твоим студентам.

— Да-да, это я уже слышал. Значит, ты можешь мне их показать?

— Запросто. Дверь видишь? — он указал мне на вторую дверь, ту самую, через которую хотели сбежать Амин и…

— Вижу. И что?

— На кого хочешь посмотреть сначала? — поинтересовался Искажённый, и тут же рассмеялся: — Надо же. А я думал, ты захочешь взглянуть на Полуспектрала. Ну хорошо, если хочешь увидеть того белобрысого, то он за дверью. Сразу хочу тебя предупредить: попасть к ним ты не сможешь, только посмотреть. Также и они не смогут ни увидеть тебя, ни услышать. Это будет неплохой иллюстрацией вашего бессилия, Духи. Вашей бесполезности. Вам не помог даже ваш хвалёный Проект! Давай, иди уже, смотри. А то ведь я и передумать могу.


Я подошёл к двери и вдруг увидел это: несколько пуль, застрявших в ней и в стене рядом. Я помнил это, как сейчас: те три, что застряли в стене, прошили мальчишку насквозь.


К горлу подкатила тошнота. Сзади тоненько расхохотался Искажённый и хрипло, глухо — Коростелёв.


Я открыл дверь — и увидел одиночную камеру Зябликовского КПЗ.



Валька неподвижно сидел на койке, свесив голову на грудь, но его лицо было спокойным, я бы даже сказал, умиротворённым.


Вот, значит, как оно было, подумал я. Конвой отвёл его в эту камеру; здесь с него сняли наручники и закрыли дверь.


Ему предстояло внушить себе иллюзию смерти.


Я никогда не был специалистом в области иллюзий. Если подумать, я даже не был уверен, что всё пройдёт, как надо. Что он, внушив себе иллюзию собственной смерти, действительно умрёт. Сложно сказать, что двигало мной в тот момент. Так много событий произошло в тот момент: моё пробуждение, возвращение в Штаб, встреча с Первым… Нахлынувшие воспоминания. Должно быть поэтому, вернувшись в Миролюдье, я отправил этого парня на смерть, не задумываясь о том, правильно ли я поступаю. Точнее, не так: сам по себе факт того, что я отправляю его на смерть, был мне… неприятен. Но, возможно, внезапная «деконсервация» несколько поубавила мой гуманистический пыл? Или же… Может, не так уж и много его было, этого пыла? Помнится, в те времена я любил иронично характеризовать себя, как «шестидесятипроцентного филантропа»…


Валька попал в оставшиеся сорок процентов? Или же мне просто было всё равно? Ведь если парень умрёт, я сделаю его Духом, — верно? Установки Проекта, потусторонняя безэмоциональность…


Так странно думать об этом теперь, когда всё почти закончилось. Он сидит на койке; он, наверное, частично потерял память, — а точнее, не осознал, что находится в иллюзии. Для него всё это — взаправду. Он заново переживает ту ночь, вот что он делает.


Если сейчас он внушит себе иллюзию — внутри другой иллюзии, — что с ним случится?


— Ничего особенного, — неожиданно (или ожидаемо?) ответил Коростелёв. — Иллюзия Искажённого замкнута сама на себя. Очнувшись, Валя вновь окажется на старте. И всё повторится, — до тех пор, пока Мир не закончится.


Выходит, мы уже проиграли? И так бесславно?


— А ты только теперь это понял? — мальчик весело улыбался. — Какой ты глупый, Гермес. А ещё Второй.


Да, так и есть. Я глупый. Глупый… Что же мне сделать, чтобы он понял, что это иллюзия? Может, передать мыслеречью?


— Нет, — поморщился майор, — не получится. Вы в разных кусках пирога, помнишь? Хотя ты можешь попробовать, отчего нет. Если он вспомнит о тебе, твоя передача может и дойти.

— А вот и не может! — злобно крикнул Искажённый. — Не может! Я же сказал: вы бессильны. Вы можете только наблюдать за собственной гибелью.


И тут Валя, вздохнув, встал с койки. Развёл руки в стороны, закрыл глаза… Искажённый довольно урчал что-то себе под нос, Коростелёв молчал…


И тогда, в этот самый момент, случилось то, чего я никак не ожидал.


Лампочка над Валиной головой вдруг мигнула, едва не погаснув вовсе. Дверь открылась, и в камеру вошла…


Смерть.


— А ну-ка стой, где стоишь, пацан, — её голос, этот её вечно насмешливо-усталый тон.


Искажённый подбежал к двери и припал к невидимой прозрачной стенке, которая отделяла мой сегмент иллюзии от Валиного. Некоторое время он молча вглядывался в Смерть, словно не понимая, что происходит, а потом обернулся и спросил:


— Это что такое?


Он был здорово озадачен, наш Совершенный друг-враг. Он действительно не мог понять, что происходит! Ха-ха, вот это поворот! Впрочем, в тот момент мы, наверное, смотрелись как два идиота, узревшие нечто недоступное их пониманию; по-крайней мере, сидящий у стены майор хрипло заухал-захохотал.


И всё-таки, откуда здесь взялась Смерть?


— Кто вы? — Валя был, кажется, не столько напуган, сколько удивлён.

— Смерть, — просто ответила девушка.


Какое-то время он молчал — очевидно, просто не знал, что на это можно ответить. Но потом его лицо прояснилось:


— Ну конечно, я всё понял! Вы пришли за мной, да? Я должен умереть… Сейчас, подождите секундочку, я уже…

— Я же сказала: стой, где стоишь. Ты что, глухой? — поинтересовалась Смерть, доставая из сумочки пачку сигарет: — Не верь, Валентин Звезда. Это всё ненастоящее. Это иллюзия Искажённого.


Кончиками матово-чёрных ногтей она поддела и выудила из пачки «слимку» — тонкую сигаретку, в народе именуемую «зубочисткой». Никогда не понимал, для чего такие нужны. Но, наверное, для женщин самое то, особенно для таких… колоритных особ, как Смерть.


— Иллюзия Искажённого? — повторил Валя, хмуря свой чистый лоб, и вдруг ахнул: — Господи! Так мы что, уже в бою?!

— Ну, если это можно назвать «боем», то да, — кивнула Смерть, с удовольствием затягиваясь пахитоской. Проклятье, мелькнула мысль, такое ощущение, что она делает это нарочно.

— А… а почему вы тут?

— Потому что это — моя юрисдикция. В Мирах Истока только у меня есть право на смерть и любые её образы. Можно сказать, копирайт. Искажённый этого не знал, за что и поплатился.


Мальчишка обиженно фыркнул:


— Да вот ещё, буду я всяких там неясных учитывать.


Валентин улыбнулся:


— Круто. А разве Смерть курит?

— А то.

— А что курит Смерть?

— Смерть курит «Вог». Запомни или запиши, пригодится.


Я поймал себя на том, что не могу сдержать восхищённую улыбку. Вот ведь женщина, а? Мирам конец, а она сидит тут, такая спокойная, и «Вог» курит. Обалдеть можно.


— Тогда… что мне теперь делать? — спросил Валя. Смерть смешно склонила голову набок и поглядела на него, как на идиота:

— Что значит «что делать»? Ты у нас Мастер Иллюзий, или где? Это — иллюзия, а тебе всего лишь нужно из неё выйти. Чтобы тебе было проще, дам подсказку: к тебе я пройти смогла, потому что это моя территория. Но к остальным не смогу. А вот ты можешь попытаться. Знаешь, как в сны ходить?


Валя нахмурился, а я только раздосадовано вздохнул. Ясен пень, откуда ему это знать, когда мы с ними этого не проходили. Разве только сам успел научиться…


Смерть покачала головой:


— Н-да. Пересилю себя и воздержусь от нелестных комментариев в адрес известных особ. В общем, слушай. Ходить в сны — это просто. Почти как мыслеречь — с той лишь поправкой, что акцептор видит не то же, что и ты, а что-то ещё. Если пробьёшься в его мысли — сможешь взглянуть на мир, который он видит, его глазами. А если увидишь мир — сможешь туда шагнуть, так же, как с Той Стороны на Эту. Понял? Только определись, к кому попасть хочешь, и сосредоточься на нём. Дальше будет проще. Твоим друзьям нужна твоя помощь, и, раз уж ваш командир не считает это приоритетной задачей, придётся вам самим ситуацию разруливать. А, ну да. Отсюда выходи к Истоку; попасть из своего сегмента иллюзии в чужой не получится. Зато выйти из иллюзии в Потусторонье тоже несложно: достаточно найти дверь.

— Даже из иллюзии Искажённого? — недоверчиво спросил Валя. Смерть презрительно усмехнулась:

— А чем, по-твоему, его иллюзии отличаются от твоих, например? Ты же не думаешь, что он особенный? Скажем так: та его составляющая, которая умеет наводить иллюзии, всего лишь ещё один Дух. А та, что не Дух, иллюзии наводить не умеет. Просто, да?

— С ума сойти…


Я повернулся к мальчику — тот весело улыбался:


— Что, Второй? Ловко я тебя, а?

— Значит, отсюда можно выйти?


Искажённый кивнул:


— Можно-то можно. Но ты не выйдешь.

— Это почему? — удивился я.

— Не захочешь. Сам подумай: чем твоя жизнь отличается от этой иллюзии? Куда ты выйдешь? В другую иллюзию? Нет, если хочешь — пробуй, останавливать тебя я не стану. Но за последствия не ручаюсь. И если попадёшь куда-нибудь… куда не очень хотелось бы попасть, — чур, я не виноват.


Ну да, подумал я, например в тот сон.


— А знаешь, там ты был куда… неприятнее, чем здесь.

— Там был не я, Гермес. Там был твой страх. Страх — и память о первом Неназываемом, о Второй Войне. Я ведь тоже там был, я помню. Знаешь, временами я вообще думаю о том, что всё это — большая глупость. Я имею в виду, я ведь тебе не враг. И студентам твоим тоже. Первому — да, Первого я ненавижу, Первому я мечтаю отомстить, но, если подумать, мщение моё получилось довольно абсурдным. Я ведь мечтал отомстить ему за Войны, которые привели к моему Падению — но в результате инструментом моей мести стала та же Война, притом такая, где я не могу даже сдаться. Нелепо, правда? Правда. Но иного просто не дано. Это неизбежность, и я с ней смирился, — чего и тебе советую. Даже не будь иллюзий, вам не победить Неназываемого. Он дойдёт до Истока, сольётся с ним, и всё будет кончено. И для вас, и для меня.


Он замолчал. Я в растерянности поглядел на Коростелёва, но тот сидел, отрешённо уставившись в пол, и никак не реагировал на признания Искажённого Духа.


Ну что же, подумал я. В сухом остатке у нас немного, но возможность понаблюдать за бойцами безусловно ценна. Кроме того, не стоит забывать про тренировки. Возможно, ещё не всё потеряно.


Возможно, это ещё не конец.



Глава 21.


…Дверь была так близко. Она заперта — но, думал он, это едва ли может стать серьёзным препятствием. И я могу, я действительно могу выйти отсюда; ведь там, на Той Стороне, быть может, мир доживает последние минуты.


Ведь Искажённый всё ближе к Истоку.


А что ты сможешь ему противопоставить, молча спрашивала Смерть. Ты — всего лишь мальчишка, без году неделя как ставший Духом. Проект с самого начала мог казаться неплохой идеей, но, положа руку на сердце (если бы оно у меня было), Проект был провалом. Более того, провалом сознательным.


Зачем это вообще было нужно? Любой преподаватель скажет: невозможно обучить чему-либо серьёзно за неделю. Можно преподать азы — но знание азов никому не сможет помочь, и уж тем более — спасти.


Ты можешь научиться плавать — но если тебе предстоит участие в профессиональном заплыве и соревнование с тренированными пловцами, тебе ничего не светит.


Первый знал это? Первый не мог не знать этого, — иначе он не был бы Первым. И тем не менее он одобрил и дополнил Проект, а когда время пришло — запустил его. Он знал, что времени не хватит. Знал, что Второй — никудышный преподаватель. Знал, что азы — это ничтожно мало по сравнению с неисчерпаемой мощью Искажённого. Знал. Тогда зачем?


Он не хотел сдаваться без боя? Надеялся на чудо? Или же всё это было запасным планом для отвода глаз, — чьих глаз? И от чего их нужно было отвести?


Наша жизнь состоит из вопросов, и неважно, человек ты или Дух. Было бы ошибкой считать, будто у Духов больше ответов, чем у людей, — отнюдь. Порой даже меньше…


Тебе пора, говорила она. Сейчас по коридору пройдёт дежурный. Ты должен заколотить в дверь, закричать, завыть страшным голосом, — в общем, сделать что-нибудь, что привлечёт его внимание. Дежурный — не Искажённый, он — деталь интерьера, шестерёнка в иллюзорном механизме, безмозглая кукла, робот, действующий по заложенному в нём алгоритму. И, если заключённый поднял шум, он отреагирует. Обязан отреагировать.


Так что действуй, малыш. Придумай что-нибудь. Я сделала для тебя всё, что смогла. Дальше сам. А я вернусь обратно к Истоку. Нас там теперь осталось всего двое, и я не знаю, сколько ещё мы сможем продержаться. Я, знаешь, никогда раньше не воевала. Я отнимала жизни — потому что такова была моя сакральная миссия, как Смерти, — но я не умела воевать. Теперь приходится учиться. Хорошо хоть у меня первостатейный учитель. Ты бы её только видел, Валька! Нет зрелища, более впечатляющего, нет в этих Мирах картины ярче и больнее, чем Ангел-Истребитель, оставшаяся один на один с могущественным Врагом…


Выбирайся отсюда, малыш. Помоги остальным — а мы пока подержим его ещё немного. И поспеши, малыш. Пожалуйста…


…И вот она вышла, и он остался в камере один.


Дежурный, сказала она. Ну что ж, это будет несложно.


Им владело странное спокойствие, иррациональное в этой немыслимой ситуации. Он никогда не отличался импульсивностью — но эту безэмоциональность объяснить не мог. Возможно, в глубине души он уже признавал их поражение, принимал со смирением слабого, с покорностью побеждённого. Враг всё равно стократ сильнее, времени всё равно не осталось, и даже самый могучий Ангел не сможет держаться вечно. Однажды она устанет, однажды даст слабину, однажды её руки откажутся подчиняться ей, и огненный клинок упадет на чёрную землю Мира Духов. И тогда Враг нанесёт свой последний удар, — сокрушительный удар, который поставит точку в этом отчаянном сопротивлении.


Тогда сопротивляйся сам, кричал где-то внутри едва слышный голос рассудка. Вспомни: это иллюзия. Она призвана, чтобы задержать Воинов Радуги внутри себя, чтобы Искажённый мог спокойно слиться с Истоком. Возможно, причины твоего невероятного спокойствия стоит искать именно в этом. Он хочет, чтобы ты расслабился. Сдался. Прекратил сопротивление. Это Война, вспомни. Неужели тебе всё равно, жить или погибнуть, сгинуть, стать ничем?


А Шанталь? Как же она? Ты бросишь и её? Вспомни: она — твоё Создание. Вспомни слова Кастальского, вспомни, как он цитировал Экзюпери. Ты в ответе за ту, которую создал. Ты не имеешь права бросать её, обрекая на распад. Если ты и правда любишь её, ты станешь сражаться. Ты встанешь сейчас (слышишь — шаги по коридору?) и сделаешь всё, чтобы выйти из этой камеры, из этой иллюзии.


Действуй, ну же!


И тогда юноша встал к стене, раскинул руки и закричал. И был этот крик до краёв наполнен отчаяньем, болью и страданием…


…Спину сержанта окатило ушатом ледяного пота. Крик всё звучал и звучал — громко, пронзительно, разрывая барабанные перепонки, — и доносился он из той самой «одиночки», в которой заперли психопата, по слухам порешившего свою подружку. Сержант не хотел подходить к этой двери. Ну его, этого психа. И так нервы ни к чёрту, а тут ещё он разорался.


И вдруг всё прекратилось. Крик стих. Поглядеть, что ли, как он там. А то уж больно жутко орал, словно резали его заживо.


Сержанта передёрнуло. И надо же было именно его дежурству выпасть на эту ночь! Завтра психа увезут, а там трава не расти! Участок снова станет относительно спокойным и тихим местечком. Так нет же!..


— Эй, ты как там? Чего орёшь?


Вязкая, склизкая тишина заливала уши. Вот и чего он, спрашивается, молчит? Чего не отвечает? То орал, понимаешь, как резаный, а то вдруг умолк. Ой, не к добру…


Сержант силой заставил себя подойти к двери «одиночки» и, отперев окошко, заглянул вовнутрь.


Но внутри было неожиданно темно и почти ничего не видно. Сержант посветил в окошко фонарём: луч выхватил из тьмы какие-то неясные очертания, там, у дальней стены, над койкой…


Фух. Ладно. Всё равно нутром чуял, что дверь придётся открывать. Хорошо, значит так. Достать с пояса связку ключей, выбрать нужный. Потом не с первой (и не со второй) попытки попасть в замочную скважину и повернуть в ней ключ.


Замок хрустко щёлкнул.


Он утёр лоб рукавом и медленно, осторожно потянул дверь на себя.


— Эй, ты, там. Ты живой вообще?


Тишина.


Ох, как нехорошо. Ох, какое предчувствие плохое. Ох, не к добру всё это, не к добру…


Противно скрипнула, открываясь, дверь. Сержант попытался нащупать на стене выключатель, но у него ничего не вышло. Тогда, титаническим усилием воли взяв себя в руки (а заодно понося себя по чём свет стоит за свою трусость), сержант посветил фонарём прямо туда, на противоположную стену.


И что это такое? Кровь? Что там висит, на стене? Кто там висит? Словно живое распятие: ладони пробиты двумя здоровенными гвоздями. Под тяжестью тела руки натянулись: на локтях полопалась и разорвалась кожа, а где-то и плоть, оставив страшные, рваные, беспрестанно кровоточащие раны. Русоволосая голова бессильно свесилась на грудь. Худое тело, всё в ссадинах и синяках от ударов, иссечённое — чем? Кнутом? Кровь сочится из ран, струйками стекая на худые бёдра, а потом по тощим, как щепки, ногам — вниз, к ступням. А здесь — ещё два гвоздя. Хорошие гвозди, автоматически подумал сержант, «трёхсотка»…


С оглушительным грохотом разбилась о бетонный пол капля крови, сорвавшись с одного из гвоздей, вбитых юноше в стопы.


И тогда сержант, опомнившись, закричал. Потом, видимо, в целях экономии энергии, тяжко бухнулся в обморок и более не шевелился. А распятый висел на стене «одиночки», не подавая признаков жизни…


…Незримо стоявший в самом тёмном углу камеры Валентин задумчиво поглядел на грузную тушу, безжизненно лежавшую на полу.


Вот, значит, как оно было.


Однако медлить нельзя. Проход открыт — но ведь сержант может прийти в себя. Да и иллюзия долго не провисит: всё-таки это не Миролюдье, это чужая иллюзия, и кто знает, как она отреагирует на подобное изменение сценария.


Ведь и дверь-то — вот она! Правда, злополучный страж порядка упал аккурат в проёме, а тушка его, по самым скромным оценкам, весит никак не менее ста килограмм. Будь Валя человеком, он бы этакого кабана в жизни с места не сдвинул — стати не те. Но теперь-то, снова вспомнил он Германа Сергеича, теперь-то я Дух! А значит, любой вес для меня не проблема!


Парень аккуратно взял сержанта под руки и уже было собрался оттащить в сторонку, когда вдруг услышал чьи-то шаги по коридору.


Но кто это может быть? Второй дежурный? Или…


Мерно жужжат под потолком длинные тусклые лампы. Грязный линолеум, засаленные стены. Слепая кишка коридора, и спрятаться негде; а где-то там, за поворотом, притаился неведомый гость. Если помнить о том, что это иллюзия, — кем он может быть?


Шаги приближаются. Валя аккуратно укладывает сержанта на койку и прячется за выступом стены, прикрыв дверь. Может, не заметит?


Пришелец надсадно кашляет, подходя к камере. Вот сейчас. Сейчас. А, чёрт! Там же ключи в замке остались! Он же их увидит! А значит, наверняка почует неладное.


Да. Кажется, догадался. Что теперь?


Пришелец досадливо цыкает и распахивает дверь. Дыхание перехватывает. А он запускает руку во тьму камеры и, нашарив-таки выключатель, зажигает неожиданно яркий, слепящий свет. Валя жмурится, вжавшись в угол, и в тот же момент слышит голос:


— Ну нифига себе инсталляция. Да уж, воистину лучше один раз увидеть, чем перечитывать описание в газете. Впечатляет. И ты подумай: как живой. В смысле, как мёртвый… Эй, Валька! Ты чего туда забился? Думаешь, я тебя не вижу?


Валентин разлепляет веки и видит высокую, статную фигуру. Чёрные с проседью волосы увязаны в хвост…


— Герман Сергеич?!


Кастальский добродушно рассмеялся:


— А ты кого-то другого ждал? Ты чего, Валёк? Я тебя жду, жду, а тебя всё нет и нет. Что у тебя тут не склеилось, что не по плану пошло? Рассказывай. Иллюзию, я вижу, ты сделал, Ванюхина до обморока довёл, — молодцом. Но сам-то почему до сих пор тут?

— В к-каком смысле, Герман Сергеич?..


Левая бровь психолога удивлённо поползла вверх.


— Валентин Иосифович, родной, тебе что, память отшибло? У нас там вообще-то бой идёт. Забыл? Один ты до сих пор в иллюзии отдыхаешь. Нехорошо, Валя. Давай, идём отсюда.

— Да я… (это не может быть Кастальский) …я с радостью! (это совершенно точно не может быть Кастальский!) …Я, вот, этого… как там его, в сторонку оттащить хотел, чтобы дверь освободить!


Психолог глянул на сержанта, мирно почивающего по соседству с распятым, и нехорошо улыбнулся:


— Ну да. Всё равно он мне никогда не нравился. Но, Валь, тут одна штука: через дверь не выйти.

— Но Смерть сказала…

— Смерть? — удивился Кастальский. — Здесь была Смерть? Да ну, гонишь. Не могла она здесь быть, Валя. Не мог-ла. Скорее всего, это была часть иллюзии.

— Но она сказала, что любые изображения смерти в Мирах — её юрисдикция, её копирайт… И вообще: зачем бы Искажённому являться мне в образе Смерти, да ещё и рассказывать о том, что всё это — его же, Искажённого, иллюзия?! Нелогично же!

— Нелогично, да. Но в той иллюзии, где оказался я, например, он был весьма откровенен. Он вообще довольно незадачливый, этот Искажённый. Тот Дух, который жаждал мщения — Дзиттарен его звали, — так вот, он утверждал, что он нам не враг. Что настоящий Враг — это тот, второй. «Неназываемый». Вот он — олицетворение самой ненависти, и именно он хочет уничтожить Исток. Дзиттарен убеждал меня, что совсем не хотел этого.

— Значит, вам удалось выйти из иллюзии?.. Так просто?

— А ты не усложняй. Да, удалось. Он мне так и сказал: ты, мол, можешь выйти. Вопрос в том, захочешь ли ты выходишь… Потому что я мог попасть не в Потусторонье, а в другой сегмент иллюзии, в очередной морок. Помнишь Межмирье? Я думаю, оно устроено схоже, просто Искажённый — со знаком«минус», а оно — наоборот, со знаком «плюс». Как-то так…

— Тогда почему через дверь не выйти? (Где здесь подвох?)

— Я же сказал: за дверью может оказаться совсем не то, что ты ожидаешь увидеть. Ты меня что, не слушаешь? Чтобы выйти из иллюзии, её нужно решить, — назовём это так. В каждой иллюзии заключена проблема; решая эту проблему, ты решаешь иллюзию, и она перестаёт существовать. Вуаля!


Психолог похлопал по карманам:


— Курить охота ужасно. Интересно, у Ванюхина нет? Хоть убей не помню, курил он, или не курил…

— А какая здесь может быть проблема?

— Ась? — Кастальский, наконец, отыскал в кармане мятую пачку «Явы» и, вхолостую чиркнув пару раз колёсиком старой, потёртой «Зиппо», прикурил: — Чего-чего проблема?

— Я говорю: в чём может заключаться проблема, — спокойно спросил Валя, хотя ответ на свой вопрос он, конечно, уже знал.


Кастальский пожал плечами:


— Да мне-то откуда знать? Это же твоя иллюзия, Валёк! Не моя.

— А у вас что было?

— Афган, Валь. Тадж-бек, дворец Амина. Там… много неприятного случилось.

— А в чём была ваша проблема, Герман Сергеевич?

— В одном типе. Был там такой майор Коростелёв. Гад из гадов, если честно. Так вышло, что я из-за него ребёнка убил тогда, в семьдесят девятом. А мне за это ещё и орден хотели дать. Гады. Ненавидел я их, а больше всего — того майора. Так что решением проблемы было совершить убийство — но на этот раз убить не мальчишку, а этого самого Коростелёва. Ну, я и убил.

— И иллюзия рассеялась?

— Рассеялась, Валя, рассеялась. Вот и тебе нужно найти решение проблемы, а сначала — саму проблему. Честно говоря, мне казалось, что здесь ты уже всё решил, — Кастальский кивнул на распятого. — Но если ты до сих пор тут, значит, это не решение. Значит, надо искать дальше.


Валентин улыбнулся:


— Хорошо. Думаю, этого достаточно. Основную мысль я уловил. Нужно сделать правильный выбор, — верно, Герман Сергеевич? И сейчас у меня как раз есть такая возможность. Шанталь, твой выход!


Тотчас же откуда-то сзади к психологу метнулась быстрая чёрная тень. Молниеносная подсечка — и Кастальский грузно упал на спину; мотнувшись, его голова гулко ударилась о покрытый грязным линолеумом бетонный пол КПЗ.


Он не успел опомниться: в ту же секунду два длинных узких стилета вошли через его глазницы в мозг.


— А я уж подумала, ты так и не догадаешься меня вызвать! Сколько у нас времени? — спросила Шанталь. Сердится, подумал Валя с радостным облегчением. Значит, точно моя. Настоящая.


Вслух же сказал:


— Думаю, немного… Прости, я просто должен был убедиться… Хотя, наверное, ответил на вопрос ещё тогда, когда он зашёл в камеру и увидел распятого…

— Ну-ка, ну-ка… Если можно, с этого места поподробнее, — сказал Кастальский, слепо глядя на похолодевшую от страха парочку.


Он встал, хотя и не без труда. Из глаз по рукояткам стилетов струилась кровь и стекала на пол. Он поднёс руки к голове и, нащупав стилеты, вытащил их; кровь хлынула неожиданно сильными струями, постепенно становясь всё чернее и гуще. «Психолог» разжал пальцы, и клинки со звоном упали на пол, — а он уже превращался, уже перетекал сам в себя, в лужу чёрной жидкости на полу, меняя форму, и вскоре вместо Кастальского в коридоре стоял некто текуче-чёрный, безликий, чужой.


— Так на чём же это я прокололся? — спросил Искажённый.


Валентин глубоко вздохнул, прогоняя страх:


— Реакция на распятого в камере.

— А что с ней не так?

— Вы отреагировали на неё как Дух — равнодушно. Настоящий Кастальский, в свою очередь, отреагировал бы как человек, чувствующий свою вину за случившееся. Именно тогда я и понял… Хотя были ещё и мелочи. Во-первых, вы были слишком спокойны, — а ведь в эти минуты у Истока идёт бой, и настоящий Кастальский наверняка нервничал бы, тем более, что там осталась его боевая подруга… Кхм. И во-вторых. Глупо, может быть, но всё же: ваша зажигалка.

— А с ней-то что?

— У настоящего Кастальского не может быть старой «Зиппо». У настоящего Кастальского может быть только Таинственная Розовая Зажигалка, — ответил Валя, пряча улыбку.

— Подумать только! Зажигалка! — Искажённый рассмеялся — безгубо, булькающе, отталкивающе.


На несколько секунд в КПЗ воцарилась тишина. Враги смотрели друг на друга, готовые ко всему.


А потом Искажённый вдруг сказал:


— Ну хорошо! Вы оба можете идти. Иллюзия сейчас рассеется.

— Можем… идти? — спросил Валя, не веря своим ушам.

— Ага. Ведь проблему ты нашёл и решил, не правда ли?

— Но… я думал, что… И что, вы вот так вот просто нас отпустите?


Враг усмехнулся:


— То, что ты видишь — не я, а лишь малая часть меня, слабая часть меня. Мы можем драться здесь вечно — до тех пор, пока Неназываемый не достигнет Истока, конечно, — но, честно говоря, вы мне не интересны. Вы мне не противники, вы слишком слабы. Вы не сможете, при всём вашем желании, доставить Неназываемому хлопот. Ангел куда серьёзнее — но и она в итоге не сможет удержать его. Кроме того, личной неприязни к вам, бывший человек и его Создание, я не питаю. Я ненавижу Первого — да. А вы… всего лишь дети, отправленные на гибель, пушечное мясо. Так что валяйте, идите туда, к Истоку, попробуйте остановить меня.


С этими словами он просто пропал, будто и не существовал вовсе.


Какое-то время они просто молчали. Потом Валя улыбнулся своей спутнице слабой, натянутой улыбкой и спросил:


— Ну что, идём?


Она кивнула. Тогда он подошёл к двери и закрыл её, а потом снова открыл — но там, за этой крашеной в грязно-белый цвет дверью теперь начинался Беззвёздный Мир. И где-то у его кромки, у самого горизонта, под бесконечным радужным полотном Истока уже становились видны едва заметные фигурки немногочисленных участников этой Войны, — и огромная, в сотни раз выше, чёрная фигура Неназываемого.



— …Итак, что же такое иллюзия? В данном случае мы говорим об иллюзии, как об оружии Искажённого, — вероятно, главном оружии…


Я огляделся. Пустое белое пространство с чёрным провалом выхода в Пустоту. И мои бойцы в кубокреслах.


Значит, всё верно: это Шестой Тренировочный. Значит, я снова на первом уровне. Всё-таки интересно, почему меня так кидает. Одно радует: Вальке удалось уйти. И Шанталь тоже!


Хотя Габриэль и Смерть на передовой, вдвоём против непобедимого Врага — это, конечно, перебор. Проклятье, Первый! Надеюсь, в твоей многомудрой голове уже родился способ уничтожения этой сволочи! Иначе зачем ты вообще нужен?


— Выделяют два типа иллюзий по масштабам области воздействия, — продолжил Эбби, не обратив на меня никакого внимания: — Это зональные иллюзии и локальные, или индивидуальные иллюзии. В первом случае основой для иллюзии служит так называемое «поле иллюзии», — поле частиц радужного вещества, которое формирует обширную иллюзию. Диаметр «поля» в среднем составляет от пятидесяти до пятисот метров, реже до километра: чем крупнее «поле», тем труднее его поддерживать, так как в него попадает значительно большее число акцепторов. Помнишь, Валя, как я попросил тебя создать иллюзию кортежа на Ярославском шоссе? (Валентин кивнул, вымучено улыбнувшись) Количество акцепторов было настолько велико, что задача поддерживать «поле» оказалась не из лёгких. И это при том, что автомобиль двигался, и средняя плотность иллюзии на единицу пространства-времени была невысокой. Всем всё понятно? Хорошо. Однако я считаю, что Искажённый скорее использует второй тип иллюзии, — локальную, основанную на «луче иллюзии». Отличительная особенность «луча иллюзии» — необычайно высокая плотность частиц радужного вещества на единицу пространства-времени, благодаря чему подобные иллюзии отличаются высокой степенью правдоподобности и изолированности. Проще говоря, попав в «луч», вы едва ли сможете понять, что вокруг вас возникла иллюзия. Вы сразу же начнёте функционировать, как элемент иллюзии, тем самым выполняя сценарий, заданный Искажённым…

— А что нужно сделать, чтобы вспомнить, что вокруг иллюзия? — спросил Сонни. Эбб смерил юношу задумчивым взглядом и ответил:

— По большому счёту, никаких специальных способов не существует. Принцип здесь тот же, что и в осознанных сновидениях… Знаете, что это такое? Когда вы во сне осознаёте, что вы — во сне, это и есть осознанное сновидение. Так же и здесь: если вам удастся осознать иллюзорность окружающего вас пространства, вам могут открыться доселе недоступные возможности, в том числе — способность выйти из иллюзии. Скажу сразу: осознать — сложно, а иногда и вовсе невозможно. Но иллюзия — это динамический мир, она постоянно изменяется, пусть даже эти изменения и прописаны сценарием. Вполне вероятно, вы сможете сознательно или подсознательно использовать эти изменения для того, чтобы, скажем так, развернуть сценарий в свою сторону. Здесь следует упомянуть ещё один важный момент: иллюзия, как правило, основана на воспоминаниях. Иногда на желаниях, но, по сути, разница не так уж велика. Итак, это могут быть либо воспоминания донора, либо акцептора; учитывая тот факт, что наш Искажённый — существо… не от мира сего, он, очевидно, будет использовать в качестве матрицы для иллюзий ваши воспоминания. И это может сослужить вам добрую службу: ведь кто как не вы лучше всего знает ваши воспоминания? Ключевая фраза: внимание к деталям. Сейчас вы можете о ней забыть. Не думайте об этой фразе. Не думайте о внимании к деталям. Это пригодится вам в иллюзии. Память об этом, вероятно, проявится на подсознательном уровне. Дело в том, что воспоминания, которые Искажённый воспроизведёт для вас в своей иллюзии, вы уже переживали. Они уже сформировались в вашей памяти, даже если вы о них не вспоминаете. Более того, при формировании воспоминания ваш ум отмечает детали обстановки, незначительные события, второстепенных персонажей… И если в первый раз вы не обратили на них внимания, то в иллюзии они могут всплыть. Тут-то они вам и пригодятся… К слову говоря, Мастера Иллюзий, у вас должно возникнуть меньше проблем, чем у остальных, в силу вашей специализации, особенно у тебя, Валентин. И не забывай о том, что ты можешь призвать своего фамилиара, свою Шанталь туда, где ты находишься, — даже если это вражеская иллюзия. Причина проста: вы связаны узами Создатель-Создание, а они крепче любой иллюзии. Запомни это и воспользуйся, если будет необходимость… Гермес, у меня такое ощущение, что ты меня не слушаешь. И очень зря: ты можешь попасть в точно такую же иллюзию-воспоминание: ведь ты прожил человеком тридцать лет! Обращай внимание на детали! Гермес?..


Но я и правда слушал лектора вполуха. Отметив на ходу, что Шанталь наверняка злится, когда её называют фамилиаром, я снова проваливался на второй уровень…



— …А знаешь, мне всегда было немного обидно, когда ты меня не слушал, — задумчиво проговорил Коростелёв. — Я ведь для тебя старался, всегда для тебя старался. А ты никогда не ценил, наоборот — воспринимал в штыки…


Я огляделся, мысленно отмечая, что этот треклятый бар уже успел мне порядком надоесть. Искажённый довольно ухмыльнулся и открыл было рот, но я перебил его:


— Да-да, я не волнуюсь, всё равно это ненадолго. Просто устал. Лучше скажи: ты помог Вальке — почему?


Он пожал плечами:


— Я же объяснил. Нет смысла тратить силы на бой в иллюзии, которая и сама по себе ест немало моих ресурсов. Считай это экономией Энергии. Разумно, не правда ли? Знал бы ты, сколько времени я шёл от Храма до Преддверий! Казалось, прошла маленькая клятая вечность! Я едва не рехнулся.


Не выдержав, я расхохотался:


— А ещё хвастался, Совершенный!

— Так может, Совершенство в неспешности, а, Гермес? — задорно улыбнулся мальчик. Коростелёв покачал головой:

— Можно подумать, у нас тут милые посиделки.

— А ты что, предпочёл бы драку? — искренне удивился Искажённый, но потом вдруг подскочил к майору (я напрягся) и потрепал его по макушке: — А-а, я понял! Хитрый план, Первый — измотать меня дракой, — но он не пройдёт. О, конечно, я ведь знал, против кого иду! Я помню о твоём коварстве. Нет, мы не будем драться. Кроме того, тебе это тоже невыгодно: ведь ты тратишь ещё больше Энергии на возрождение, а убить тебя здесь проще, чем клопа раздавить. Меня тоже — но, в отличие от тебя, траты на возрождение у меня минимальные.


Однако майор только устало отмахнулся.


Он был прав, конечно, насчёт иллюзии и времени, отведённого всем нам. Но отчего-то у меня не было никаких идей по поводу того, что со всем этим можно сделать. Теоретически, я мог просто выйти отсюда к Истоку, — если получится, конечно. Но проблемы это не решит. Более того: а в чём моя проблема? Валя  свою сразу разгадал. А я?


Дело было в этих двоих, конечно. В мальчике и в майоре. Ведь не попади я сюда — и моя жизнь могла бы сложиться иначе. Первый всегда говорил: ничто не случайно. Значит, у этих событий были свои причины, свои смыслы, и моя задача — эти смыслы разгадать. Отчасти Искажённый уже интерпретировал их, хотя и по-своему: если бы вместо мальчишки я убил Коростелёва, всё было бы по-другому. И я даже знаю как: расстрел, за измену. Статья 64, от десяти до пятнадцати, но с поправкой на военное время скорее всего «вышка». Что там ещё? Неповиновение приказу — статья 238, отказ применить оружие в бою — статья 263… А ещё убийство командира — статья 240, пункт «в». Правда, если вспомнить, что настоящий Коростелёв к тому моменту уже минут тридцать как был мёртв… Да и командиром он не был, просто старший по званию. Ну, может, заменили бы пятнадцатью годами с конфискацией имущества… В любом случае убить его было бы наихудшим вариантом. Тогда что? Мальчик… Остаётся только он. Что я мог для него сделать? Если бы его убил не я, это сделал бы майор, — или нет? Помнится, жена и дочь Амина остались живы; так что, вероятно, мальчишка отправился бы в тюрьму вместе с ними…


Как же я ненавижу войны.


— Ну, к награде тебя бы точно не представили, — желчно заметил Коростелёв. — А вот выговор с занесением в личное дело за невыполнение приказа запросто могли бы оформить.

— Да и хрен с ним. Всё равно увольняться хотел. И уволился бы, если б не ты, доброхот чёртов.

— Всегда пожалуйста.

— Смешные вы, — фыркнул Искажённый. — У них там Мир вот-вот погибнет, а они отношения тридцатилетней давности выясняют. Тоже мне, Старейшие Духи.

— Молчал бы уж, вражина. Ты вот что, ты слушай. Я хочу на остальных посмотреть. И начать с Сонни, — сказал я решительно. Мальчик выпятил нижнюю губу и показал мне оттопыренный большой палец:

— Вот это я понимаю, хозяин жизни. Сначала «вражина», а потом «хочу посмотреть». Ладно, мне не жалко, смотри. За той же дверью, правила те же.

— Помню.


Я подошёл к двери и, стараясь не смотреть на пули, распахнул её.


За дверью оказалась неожиданная улица, хотя я сразу понял: Чистые Пруды, Макдоналдс. Родные места для нашего Полуспектрала.


Единственным отличием иллюзии от реальности Миролюдья было полное отсутствие какой-либо жизни. Мир был похож на декорации; впрочем, если вдуматься, ими он и был.


Сонни я увидел почти сразу: он стоял возле дверей Макдоналдса, не понимая, с какой стати ресторан закрыт в такой, казалось бы, обычный летний день.


Он стоял так какое-то время, а потом, судя по всему, отчаявшись, дошёл до уличных столиков и сел за один из них. Выражение лица у него было отсутствующее и какое-то разочарованное, а я вдруг подумал о том, насколько же этот парень одинок. Должно быть, он всегда был одинок: сказывалась нечеловеческая природа, пусть даже он ничего о ней не знал. Помнится, он упоминал о том, что у него никогда не было друзей, и некого было водить в квартиру к донье Лукреции. Плюс необычное имя, которое ещё в раннем детстве отдалило его от остальных детей. Плюс необычное спокойствие, это его всегдашнее бесстрашие, которое не могли понять даже скины. Плюс подозрительно быстро заживающие раны. Уверен, он и не болел никогда. Полуспектралы — не Духи, но и они наверняка избавлены от многих человеческих напастей, а значит, и от человеческих проявлений.


О чём он думает, интересно? С кем он может встретиться в своей иллюзии? Что за сюрприз его ждёт, — а, Искажённый?


— Не спрашивай меня об этом, Гермес. Я всё равно ничего не смогу тебе ответить. С этим… парнем вообще всё не по-человечески вышло. Не знаю, почему, но иллюзия второго уровня сработала не так, как я планировал. Я не знаю, как это можно объяснить, но… словом, внешне всё выглядит нормально. Видишь? Макдоналдс, скверик… Однако я не могу поручиться за то, что он видит именно эту картинку. У меня такое чувство, что он видит нечто принципиально иное, и ни я, ни кто-либо ещё ничего не сможет с этим сделать. Этот парень, если подумать, не меньшая аномалия, чем я. Точнее, чем Неназываемый. И знаешь, Второй, есть такие явления… которые никто не сможет объяснить. И вопросы, на которые тебе никто не сможет ответить, — хмуро пробормотал Искажённый и покосился на Коростелёва: — А впрочем, как знать. Как знать…


Я вопросительно поглядел на майора, но тот не сказал ни слова. Ладно, подумал я, тогда посмотрим, чем дело закончится. И, позабыв на время о своих «соседях», я снова стал смотреть туда, где за пустым столиком возле пустого Макдоналдса сидел мой самый необычный ученик.



Глава 22.


То, что это иллюзия, Сонни понял сразу. И неудивительно: где ещё увидишь пустое белое пространство с одиноко стоящим Макдоналдсом? А ещё эта радужная дымка, словно попал в то самое место из детских сказок, где радуга касается земли. Хотя, конечно, никакого горшочка с золотом здесь быть не могло… Был только туман, и в каждой капельке тумана отражалось весёлое семицветье. Если приглядеться, становилось ясно, что из этого тумана состоит всё вокруг: и белый цвет пустого пространства, и Макдоналдс, и столик, за которым он сидел. И только сам Сонни состоял из чего-то другого, чего-то, чему он не мог придумать названия.


Но эта субстанция была чёрной, как смола. Тяжёлой, неприятной, мрачной.


Давным давно… Мир вокруг был соткан из множества цветов, — но не в том смысле, что мир был разноцветным, как детская раскраска. Цвета этого мира были живыми. Сколько он себя помнил, они всегда жили по каким-то своим, неведомым ему законам. В детстве он любил наблюдать, лёжа в своей кровати, за странными белыми бабочками. Они были очень красивыми и неярко светились в темноте. Они бесшумно порхали по комнате и иногда улетали на улицу через закрытое окно. А ещё были большие, с кулак, радужные «жуки», — точнее, похожие на жуков сгустки радужного вещества, жившие в углах комнат. Однажды он коснулся одного из таких «жуков» — но тот отчего-то потемнел и рассыпался чёрной золой, словно уголёк. Больше Сонни «жуков» не трогал… А со временем и вовсе перестал обращать на них внимание, пытаясь жить жизнью обычного человека.


Здесь тоже были свои трудности, и немало. Вот, скажем, поговоришь с одноклассником — а тому вдруг плохо становится, голова болеть начинает, или того хуже. Одна девочка даже сознание потеряла, в шестом классе. Конечно, никто и подумать не мог, что эти случаи могут быть как-то связаны с черноволосым, черноглазым мальчиком, прилежным в учёбе, воспитанным и очень улыбчивым, пусть и не слишком разговорчивым.


Он бы с радостью общался с остальными детьми — но они обходили его стороной, старались держаться подальше, хотя никто не мог понять, почему все так делают. Может, виной всему были слухи, один другого страньше? Всё-таки дети куда чутче к необычному, чем взрослые.


А может, тот случай с хулиганами?


Это случилось, когда Сонни учился в восьмом. Что там были за хулиганы — кто их теперь вспомнит? Но рассказы об этом проишествии ещё долго передавались из уст в уста, от свидетелей — всем остальным.


Собственно говоря, если бы они не попались Сонни на глаза, всё вышло бы иначе, и копилка школьных легенд не пополнилась бы ещё одной легендой. А было так: направляясь из школы домой, Сонни заметил двух старшеклассников, которые издевались над его сверстником, пареньком из параллельного класса. Колька его звали, кажется. Да, точно, Колька Филиппов. Очкарик, вечно просиживавший уроки физкультуры на скамейках в связи с «неудовлетворительным состоянием здоровья».


Сонни никогда бы не смог сделать вид, будто ничего не заметил. Кроме того, он с детства никого и ничего не боялся. Так что, не теряя времени зря, он направился прямиком к Колькиным обидчикам.


Они сначала не обратили на него внимания. Потом заметили и от души посмеялись, когда подошедший к ним чернявый младшеклассник потребовал оставить своего приятеля в покое.


У них был выбор. У них, если подумать, была масса вариантов. Но они избрали, наверное, худший из всех.


А что ты сделаешь, спросил у Сонни тот, что держал Кольку за тонкую ручку. Что ты сделаешь, если я сделаю вот так, сказал он, и ударил Филиппова в «солнечное сплетение», — несильно, в принципе, но мальчишке хватило: он согнулся пополам, судорожно глотая воздух, как рыба, выброшенная на берег. Очки слетели в пыль. А эти парни стояли и ухмылялись. И вот тогда…


Это был, наверное, единственный раз, когда Сонни действительно разозлился: он ведь был очень спокойным и миролюбивым мальчиком. Но в тот раз…


Злость, гнев, ярость, ненависть, — всё это вырвалось наружу.


Он ударил этого гада в то же «солнечное сплетение» — но удар, похоже, оказался столь силён, что парень с размаху упал навзничь, не сумев устоять на ногах. Сонни прыгнул на него сверху и, схватив за шею обеими руками, стал душить незадачливого «нарушителя спокойствия», позабыв обо всём на свете. Он не видел, с каким ужасом смотрели на это Колька и тот, второй. Он не слышал криков школьников, не слышал, как кто-то звал учителей. Он душил это парня с чётким намерением убить его; душил, пока сильные руки физрука и охранника не оторвали его от посиневшего старшеклассника, неподвижно лежавшего на школьной дорожке… И где-то в гулкой пелене застывшего воздуха звенели крики: убил, он его убил!..


Но он его не убил. То ли взрослые подоспели вовремя, то ли сил не хватило… Ответ на этот вопрос не знал никто. Но в школе тот парень ещё долго не появлялся: кажется, недели две провалялся в больнице, а потом ходил с шейным корсетом (или как там эта штука называется).


Донью Лукрецию вызывали в школу. Потом она рассказывала Сонни, что учителя требовали показать его психиатру, а родители злосчастного хулигана грозились судом. Но в итоге, довольно усмехаясь, говорила старая донья (умевшая в споре заткнуть за пояс кого угодно), они сошлись на простом медицинском обследовании и тестах (которые, конечно же, никаких отклонений не выявили).


В общем, дело замяли, и жизнь вроде бы продолжалась. Правда, популярности тот случай Сонни не добавил, скорее наоборот: его стали уже откровенно избегать, и даже спасённый им Колька каждый раз бледнел и норовил обойти своего защитника стороной. Так в школе за Сонни окончательно закрепились слава «ненормального»…


Этот случай мог бы считаться обычным проявлением подростковой агрессии, или действий в состоянии аффекта, или чем-нибудь ещё, но важнее было другое: в тот момент, когда ярость застила ему глаза, Сонни понял, что снова видит мир таким, каким видел его в детстве, — миром цветов и никому не известных законов, по которым эти цвета существовали.


Например, жизнь в хулигане была ярко-оранжевого цвета, и с каждой секундой, пока Сонни душил его, её становилось всё меньше. Да, поначалу он хотел убить это парня, но, подумав, решил, что напугать его до смерти будет достаточно. Ведь он видел его страх; болотно-зелёного цвета, страх тревожно пульсировал, и пока убывала жизнь, его становилось всё больше… Там было множество разных цветов, и Сонни видел их все. А ещё он видел свою ненависть (отчего-то белую), и ярость (кроваво-красного цвета). Весь его мир поделился на эти четыре цвета: белый внизу, как укрытая снежным саваном земля; красный наверху, как пропитанное кровью небо, как отравленный воздух, которым он теперь дышал. А ещё — болотно-зелёный и ярко-оранжевый, из которых состоял его противник.


Позже, когда его оторвали от полузадушенного старшеклассника, когда стали что-то гневно ему втолковывать, он постепенно пришёл в себя, и цвета утихли, слились с остальным миром. Он оглядывался и понимал, что снова видит мир, как неживую картинку, как фотографию или видеозапись…


Интересно, размышлял он, а остальные люди тоже видят эти цвета? Или это только я такой… ненормальный?


И это не говоря уже о менее значительных вещах. Как-то раз, вспоминает Сонни, когда он был совсем маленьким, донья Лукреция умудрилась порезаться. Вообще, само по себе это событие уже было чем-то из ряда вон, ибо на кухне старая итальянка творила подлинные чудеса, даже когда в холодильнике царила тоскливая пустота. Но и на донью нашлась проруха: то ли новый ножик оказался заточен слишком хорошо, то ли рука соскользнула, то ли ещё что. Порез, впрочем, оказался неглубоким, и раздосадованная донья Лукреция, ворча на старость и производителей непослушной утвари, обрабатывала ранку йодом, перебинтовывала, а Сонни думал: почему порез не заживает? Ведь все его раны, все ушибы и ссадины, всё это заживало само и в краткие сроки. Он спросил старую донью об этом, но в ответ услышал только невнятное объяснение: мол, у разных людей и кровь течёт по-разному. У одних быстрее сворачивается, у других медленнее. У одних почти не течёт, зато у других хлещет, как из-под крана, отвечала она. Из её слов маленький Сонни понял не так уж много, но вопрос всё же отпал сам собой… Зато в школе, на уроках ОБЖ он искренне удивлялся, насколько всё-таки хрупкое создание — человек.


Он почти не отдавал себе в этом отчёта, но в голове понемногу копились вопросы, сомнения, нестыковки… И как знать, чем бы всё закончилось, но 14 июля 2006 года Сонни встретился сначала с группой «скинов», а потом — с Германом Сергеевичем и Валентином. И всё встало на свои места.


Или, во всяком случае, попыталось встать.


Эти двое. Сонни сразу понял, что они не люди. Цвета вновь обрели свои смыслы, став контрастнее и ярче (видимо, из-за драки), и, глядя на Кастальского и Звезду, Сонни видел то, что не видел раньше нигде и ни у кого. Его спасители представляли собой не привычный калейдоскоп цветов, спонтанный и постоянно меняющийся, а настоящую радугу, заключённую словно бы в футляр из субстанции белого цвета, даже при свете дня сияющий ярким светом, — почти как те бабочки, что жили в его квартире. Причём «оболочка» Вали была потолще, а Германа Сергеевича — потоньше. Сонни не знал, что это такое, но совершенно отчётливо понимал: люди устроены иначе…


Позже Герман Сергеевич рассказывал им о первовеществах, — а Сонни лепил големов, вспоминая белых бабочек, которые тоже были в чём-то големы. Многое стало понятным после лекции того странного Духа — Эбби. Герман Сергеевич говорил, что это и есть загадочный Первый, но Сонни знал, что Эбби — такой же голем, как и его птица с лягушкой (или как Шанталь, например), хотя все они были разными. Птица была сделана из пустотного вещества с капелькой радужного (и ещё одной капелькой — золотой, но для Сонни этот цвет оставался загадкой). Шанталь отличалась от птицы тем, что из её спины росла гибкая радужная трубка, уходившая на Ту Сторону и связывавшая девушку с Валей; а ещё внутри Шанталь жил золотой шар — там, где у людей находится сердце. Что же до Эбби, то он был почти как птица — белый, пустотный, — но за спиной у него, словно у человека-мотылька, росли два радужных крыла, о которых Сонни знал, что они могут менять размер от крохотных и почти незаметных до огромных, в три раза больше самого Эбби. Для чего они были нужны, эти крылья? Этого Сонни не знал.


А вот золотого цвета у Эбби не было.


Первый… О Великом Магистре говорил и Герман Сергеевич, и Валентин, и сам Эбби. Но даже там, в Мире Духов, Сонни не удалось с ним встретиться. Эбби объяснил это тем, что Магистр очень занят решением проблемы Искажённого, но Сонни почему-то ему не поверил. Первый встречался со всеми: с Валентином и Шанталь, с Рихардом и даже с Деметром, не говоря уже о Габриэль и Германе Сергеевиче. Валю и Рихарда он даже определил в Третью Касту.


И только он, Сонни, для Старейшего Духа словно и не существовал вовсе! Сонни никак не мог понять: почему? Ведь он Второй Воин Радуги! Неужели у Великого Магистра не нашлось для него хотя бы условной минутки?


Но Первый молчал. И наверное, думал Сонни, если они не встретились, значит, так надо. Значит, это не обязательно.


Правда, Герман Сергеевич?


Сонни вздохнул. Дурацкая иллюзия! Вместо того, чтобы сражаться, я сижу здесь и думаю Радуга весть о чём.


Сражаться… На лекции по Изначальным Структурам он спросил у Рихарда: каким цветом можно победить Искажённого? И Реконструктор, неожиданно смешавшись, не нашёлся, что ответить. А Эбби задумчиво поглядел на любознательного ученика и сказал: главное, Сонни, чтобы это был не чёрный цвет и не красный, — потому что Искажённый питается негативными эмоциями…


И тогда Сонни неожиданно вспомнил: а ведь это его цвет — чёрный. Что же это значит? Может, он и сам что-то вроде Искажённого? Хотя в тот раз ненависть была белого цвета, он отчётливо это помнил. Почему же Эбби говорит о чёрном цвете?


А раз так, то, может, Сонни сам состоит из ненависти? Может, поэтому его школьным товарищам становилось плохо от одного разговора с ним? Может, поэтому тот хулиган наверняка бы умер, — если бы Сонни вовремя не остановился?..


Так… нелепо. Он никогда ничего не боялся, а тут — испугался. И в голове забилась пойманной в кулак белой бабочкой мутно-зелёная трусливая мысль-вопрос:


«Кто же я такой? Что же я такое?»


Спросить было не у кого. Хотя Старшие, Герман Сергеевич и Эбби, явно что-то об этом знали. Даже Валя, кажется, что-то знал. Но Сонни понимал: это тема из разряда запретных. Тайна. Об этом не говорят.


Тогда как же мне быть, думал Сонии. Ведь если я не знаю, кто я, как я могу развить свои способности? Как я могу стать настоящим Воином Радуги?


Вот Валя, например — Мастер Иллюзий. И Деметр тоже. Шанталь — Создание. Рихард — Реконструктор. Габриэль — Ангел (Герман Сергеевич говорил, что её называли Ангел-Истребитель). Эбби… голем? Нет, вряд ли. Сонни не знал наверняка, но чувствовал: Эбби, он такой один. И сам Сонни, возможно, тоже такой один. Кто может рассказать о том, кто такой Эбби?


Логика подсказывала: тот, кто знает тайну Эбби, знает и мою тайну. Логика подсказывала: если Эбби — это Первый, то и тайну Эбби знает Первый.


Значит ли это, что Первому известна разгадка и его тайны тоже? Звучало логично. Тем более Первый — Старейший Дух, а значит, должен знать всё.


Впрочем, последнее утверждение было спорным: Первый не знал, как уничтожить Искажённого, — значит, даже Первый не знает всего.


И всё равно попытаться стоило. Поговорить с Первым — но как?


— Проще, чем ты думаешь, малыш.


Он вскочил, заозиравшись, — но вокруг была всё та же белая пустота. И Макдоналдс.


— Где ты?

— Рядом.


Озарённый внезапной догадкой, он обернулся: там, в зеркальном стекле и правда не было ничего, кроме его собственного отражения.


— Это иллюзия, Сонни. Помнишь первое правило иллюзии?

— «Ничто не является тем, чем выглядит»?

— Да. Хотя это, конечно, очень обобщённая формулировка. Случаи бывают разные, невозможно выдумать правило для каждого, уж поверь. Я пытался, но у меня ничего не вышло. В итоге я упростил систему. Система всегда должна быть простой для понимания и удобной для управления, иначе это не система, а беспорядочное нагромождение смыслов, анархия.


Казалось, отражение ничем не отличалось от него, но он вдруг понял: глаза. У Сонни в отражении были золотые глаза.


— Верно. Всё потому, что это не ты, а я.

— Первый?

— Да… Первый.

— Почему ты не захотел со мной встречаться?


Отражение отвело глаза.


— Я… Мне было больно и стыдно. Я чувствовал злость и отвращение. И ненависть.

— Ко мне?..

— Не совсем… Хотя да, и к тебе тоже.

— Но почему?! Что я такого сделал?


Отражение растянуло губы в невесёлой улыбке:


— Ничего, Сонни. Ты ничего не сделал. За исключением своего появления на свет, разве что.

— Я не понимаю…

— Я знаю. С чего бы тебе понимать? Ты же ничего не знаешь. Я… Когда я узнал о тебе, то сразу понял: всё кончено. Искажённый? Это ерунда. Я пережил бы и десять Искажённых — но одного тебя я не переживу. Я это знаю, всегда знал. С самого начала. Когда живёшь вечно… Знаешь, это очень занятная штука — вечная жизнь. Ведь у Духов нет времени. Поэтому я живу невыносимо долго, — и вместе с тем всю мою жизнь можно уложить в один вдох. Теперь настало время для выдоха.

— Я всё равно ничего не понимаю. Ты говоришь загадками, Первый. Почему всё — так?


Сонни с той стороны стекла пожал плечами:


— Потому что, малыш. Потому что.

— А… Ты знаешь, кто я?

— Безусловно! Я знаю, кто ты. Правда, это не так уж просто объяснить… Ты когда-нибудь обращал внимание на свою тень? Ну чего сейчас-то смотришь, это же иллюзия! Нет… Ну или вот, например, отражение в зеркале. Знаешь, Духи ведь не отражаются в зеркале так, как люди. Их можно увидеть… как рябь на воде, как воздух, дрожащий над костром. Вот это — отражение Духа. Между прочим, на этом основаны легенды о вампирах, якобы не отражающихся в зеркалах.

— А у Германа Сергеевича и Вали отражения были обычными.

— Неудивительно. В них осталось много миролюдского, что в Гермесе, что в Валентине. И в остальных Воинах Радуги, к слову. Даже в Габриэль. Жизнь в Миролюдье накладывает свой отпечаток, хотим мы этого или нет. Однако… я никогда не был в Мире людей. Никогда.

— А как же Эбби?

— Эбби — это Эбби. Ты и сам понимаешь. А я — не был. Причина проста: количество пустотного вещества во мне столь ничтожно, что Исток поглотит меня, стоит мне только приблизиться к нему ближе, чем положено.

— А как же Баланс? Ты же можешь изменить соотношение веществ.

— Могу. Но это чревато… последствиями иного толка. Понимаешь, малыш, я — Первый. У меня есть свои достоинства, они же недостатки. Я способен на то, на что не способны остальные Духи, и в то же время я куда более уязвим, чем они. Изменение моего Баланса приведёт к изменению Баланса Миров, — а этого, сам понимаешь, допускать нельзя… Но это ничего. Осталось недолго.

— Ты об Искажённом?

— Да, отчасти… и о нём тоже. Неважно. Так вот, наши отражения. Видишь ли, на протяжении всей истории время от времени рождались Духи, у которых было отражение, — точнее, не отражение, а то, что мы стали называть Спектральный Двойник, или просто Спектрал. Эту странность… Мы исследовали её и выяснили, что Спектрал есть у каждого Духа, однако у большинства он проявляется в виде неяркого свечения, исходящего от любого выбранного нами облика. Спектрал обычного Духа иногда можно даже зафиксировать миролюдскими средствами: сфотографировать, например. Все эти призрачные фигуры на фотографиях, — слышал, может быть? Да. Но в ходе исследований стало ясно, что Спектрал можно запечатать. В итоге на спине почти каждого Духа есть так называемая Печать Пустоты: это и есть запечатанный Спектрал. Такая Печать есть и у Гермеса, и у многих других…

— А какое отношение это имеет ко мне?

— Погоди, не перебивай. Да, в большинстве случаев Спектрал оказывался пассивным образованием и запечатывался. Однако были и исключения — так называемые полные Спектральные Двойники. Это было похоже на… на ожившее отражение в зеркале, на настоящего двойника, имеющего, впрочем, собственное сознание, собственное эго. Брат-близнец — вот на что это было похоже. Однако такой «близнец» имел ряд отличий. Во-первых, Спектралы не были Духами, — а значит, не могли иметь ни номера, ни принадлежности к Касте. Они не вписывались в систему… и поэтому автоматически становились Сущностями вне системы, вне Закона. Вне Кодекса. Они… видели Мир в других цветах.

— В других цветах?..


Судя по всему, разгадка была близка. Но отчего тогда это странное чувство? Почему Сонни уже не так сильно жаждет узнать эту разгадку?


— Да, малыш. Скажи мне: какого цвета Пустота?

— Бе… белого?

— А Духи видят её чёрной. Точнее, тёмной, — видимо потому, что в ней нет источника света. Кроме Истока, — но с Истоком отдельная история. Будешь в тех краях, обрати внимание. Хотя ты не заметишь… А, всё равно.


Отражение уселось на стул и подпёрло подбородок кулаком.


— Выходит, я — Спектрал? — спросил Сонни. Первый отрицательно покачал головой:

— Не совсем. Ты — Полуспектрал. А Спектралом был твой отец, малыш.

— О… Тогда, чьим Спектралом…


Золотоглазый вздохнул:


— Моим, Сонни. Он был моим Спектралом.

— Твоим?.. Значит, ты вроде как мой дядя? — улыбнулся мальчик. Отражение фыркнуло:

— Да-да, очень смешно. Очень смешно… Твой отец был первым Воином Тени, первым Грандмастером Пантеона Теней. Моим «братом», против которого я воевал в Первой Войне, которого я победил, вынудив капитулировать. После этого он отправился в изгнание и, оказавшись в Миролюдье, встретил девушку… В результате чего родился ты. Вот и всё. Всё! Я наконец-то сказал тебе это. Фух, как гора с плеч, честное слово. Но я не мог сказать тебе об этом раньше! Ведь Второй набирал команду, и только Радуга знает, чем могло бы обернуться для всех нас этакое «откровение»!

— А почему… — слова давались ему с большим трудом, — почему ты воевал со своим братом?.. И почему он стал Воином Тени?


Первый отвернулся:


— Потому что… Радуга, как же я… ненавижу такие вопросы! Ненавижу, — так же, как ненавидел его! Твоего отца! Своего, как ты говоришь, «брата»… Ненавидел! Пойми: я — Первый, ровесник Мироздания. Я родился прежде всех остальных Духов. Я придумал систему, Закон, Кодекс! А знаешь, зачем?! Не от нечего делать, между прочим! Но Духи, они же вообще не знали, как им жить! Нас никто не ждал… Знаешь, люди рождаются в свой Мир и сразу же получают свод правил, по которым им следует жить. Ну, почти сразу. Каждое следующее поколение получает эти правила от предыдущего. Им ни о чём не надо думать, понимаешь ты или нет?! Ни о чём! Живи себе, радуйся жизни! А мы? У нас не было предтеч. Не было тех или хотя бы того, кто сказал бы нам: вот вам закон, живите! Понимаешь? У нас не было бога, который дал бы нам заповеди на скрижалях. Не было откровений для нас, не было ничего! Только Исток, который рождал нас и тут же норовил пожрать, и Потусторонье, чужой Мир, о котором мы и сейчас мало что знаем… Вот, скажем, люди часто задаются вопросом: «Зачем я живу на свете?» или «Для чего я пришёл в этот мир?» Знакомо, да? Так вот, Сонни: Духи тоже задавали такие вопросы — но на них некому было ответить! И тогда я — Первый, Старейший — решил, что сам должен стать для них кем-то вроде пастыря. Я, по праву и обязанностям Первого, должен был найти ответы на все их вопросы! А если не найти, так придумать, в конце концов, — ведь Миры были ещё совсем юными! И я нашёл. И придумал. Система, Закон, Кодекс. Три кита, на которых держится мой Мир, мой Орден. Система — это номера и Касты. С её помощью я упорядочил хаос. Закон? Закон гласит: «Нет истины кроме той, что изречена Старейшим». С помощью Закона я обозначил своё место в системе и непререкаемость собственного авторитета. И Кодекс — обширный фолиант, наш вариант Библии, Торы, Корана, Вед, или любого другого священного текста, в котором было описано всё, а главное — история от Начала. Духам было необходимо знать свою историю, ведь иначе у них постоянно возникали вопросы…

— И ты солгал, да?


Золотые зрачки превратились в две узкие щёлочки.


— Я не могу солгать, ибо слово моё — Закон. Духи не могут услышать из моих уст ничего кроме истины.

— Ну да… Тогда в чём же дело?

— В твоём отце, конечно. Духи порой сомневались, но эти сомнения были слишком незначительны, чтобы обращать на них внимание. Но твой отец… Видишь ли, Сонни: он был моим ровесником… А! Совсем забыл. Несмотря на то, что времени мы никогда не считали, Духи родились не в один и тот же миг. Между моим рождением и рождением Гермеса прошла небольшая вечность. Между его рождением и рождением Третьего — ещё одна вечность… В дальнейшем эти периоды сокращались, Духи рождались быстрее, но… Долгое время я жил один в совершенно пустом Мире, когда даже в Истоке не было Миров.Тебе ведь знакомо это чувство — одиночество? А теперь представь себе, что кроме тебя во всём Мире нет вообще никого! Вообще! Точнее, почти никого. Потому что был ещё и твой отец. Правда, в ту пору он никак не проявлял себя, не разговаривал со мной. Поначалу я и не подозревал о его существовании! Но он существовал и, более того, всё видел. Всё, что было. Поэтому… То, о чём я написал в Кодексе… Он один знал наверняка, что это — неправда, точнее, не полностью правда. Даже Гермес не знал! А он знал. Он долго молчал… но однажды в нём отчего-то взыграла жажда справедливости. Он отделился от меня. Он стал говорить им, что я лгу, он нарушил Закон. Он поставил под сомнение мой авторитет, всю систему, Кодекс! Духи, правда, долгое время не могли понять, что он вообще такое. К тому же я был с ними с самого начала, а он вылез только что. Многие ему не поверили… но нашлись и те, кто поверил.

— А чего они хотели?


Лицо Золотоглазого в отражении исказилось гримасой злости и презрения:


— Равенства. Точнее, беззакония. Бессистемности. Анархии!

— Так тебе и надо. Не нужно было их обманывать.

— Да что ты понимаешь, глупый мальчишка! — закричал Первый, вскочив на ноги. — На свет вчера родился, а туда же! Я с трудом терплю подобные выходки от Второго, но от тебя!..


И тут он вдруг поник, и снова уселся на стул, опустив голову:


— Радуга с тобой. Чего я ждал… Это естественно. Ты же его сын.

— Выходит, Пантеон Теней воевал за свободу? — спросил Сонни. Отражение ухмыльнулось:

— Можно и так сказать. А вообще, если у нас сегодня день признаний, то раскрою ещё одну карту: Войну начал я.

— А зачем?

— Я хотел наказать их. Наказать его. Твоего отца. И те, кто принял меня и мой Закон, с радостью поддержали мою инициативу. Чтобы ты знал, карательные войны укрепляют авторитет правителя, — если правитель побеждает, конечно. Так вот… Гермес тоже поддержал меня, что было естественно для него, как для моего первого Паладина. Правда, когда он узнал, что такое Война, он здорово на меня разозлился. И как только в Тень не ушёл, даже удивительно. Впрочем, его чувство долга всегда было в нём сильнее пацифизма. Да и с пацифистами у меня разговор всегда был короткий. Именно поэтому теперь они известны, как Изгои — бесправные, смертные ничтожества, живущие в Резервации, — пусть даже среди них есть и хорошие учёные…

— А отец?

— А что «отец»? Проиграв Войну, он добровольно ушёл в изгнание. Видишь ли, мы слишком мало знаем о Спектралах. К примеру, я не уверен, что Спектрал может пасть. Но, очевидно, Спектралам доступно то, на что не способны Духи. Я говорю о воспроизведении. О деторождении, если так проще. Самый яркий пример — Второй, со своими умершими женой и сыном. А ведь я его предупреждал! Это была его плата за нарушение закона, — не моего, правда, а закона Миров. Однако твой отец тоже сполна расплатился за твою жизнь. И он, и твоя мать, они оба прекратили своё существование в день, когда ты родился. Это была их плата. Твоя мать успела отнести тебя в больницу, — поэтому, мальчик, тебя воспитала твоя бабушка, которая, конечно, никакая тебе не бабушка. Во всех Мирах у тебя только один «родственник» — я. Вне зависимости от того, как ты ко мне относишься. Ну так что? Что ты чувствуешь теперь? Что ты чувствуешь по отношению ко мне? Расскажи мне. Ты… ненавидишь меня?


Сонни молчал. Золотоглазый хмыкнул:


— Ну же, малыш. Или ты обиделся? А может, ты в шоке? Я понимаю. Узнать столько… неприятного в столь краткие сроки, к тому же неизвестно где. Но посмотри на это с другой стороны: ты хотел разгадать свою тайну? Так вот тебе разгадка! Ну так что? Какие ощущения?


Но Сонни не слушал, Сонни думал. Если, думал он, если Пустота не белая, а чёрная, значит, я — наоборот, не чёрный, а белый! Значит, я не состою из ненависти! Значит, была ещё какая-то причина всем этим обмороками одноклассников и всему остальному… Значит, я не такой же, как Искажённый! А если я наполовину Спектрал, если я не могу пасть, — я ведь способен на многое, да?!


И тут он услышал хлопки: Первый медленно хлопал в ладоши и улыбался.


— Ты молодец, малыш, — сказал он, и Сонни услышал в его голосе облегчение: — Ты себе не представляешь, насколько я боялся узнать, что ты и правда меня ненавидишь. Ведь тогда… Радуга знает, в какие степи тебя могло бы унести! Искажённый, Тень, что угодно! Ты мог стать угрозой Мирам, но теперь я вижу: не станешь. Ты избрал для себя другой путь. Я специально провоцировал тебя, я должен был испытать тебя.

— Значит то, что ты рассказал — неправда? Ты всё придумал?


Золотоглазый звонко рассмеялся:


— Ну уж нет! Всё, что я рассказал — правда. На этот раз — правда. Причина проста: мне осталось немного. Моя Эпоха подходит к концу. Я не знаю, что будет дальше, точнее, знаю, но не всё. Так или иначе, мне необходимо было узнать, какой путь ты выберешь. Я хотел удостовериться, убедиться в том, что ты… что ты такой же, как твой отец, малыш.


Его голос дрогнул, и Сонни увидел, как по щеке Первого быстро сбежала слеза.


— Он был куда лучше, чем я, — продолжил Старейший Дух. — Я был… Я был неплохим администратором, ха-ха! Да. Но с человеческой точки зрения именно я был злодеем, я — Великий Магистр Ордена Радуги, а не он — Грандмастер Пантеона Теней. Впрочем, я не жалею ни о чём. Всё, что я сделал, было не зря. Ничего никогда не бывает зря, — запомни это, Сонни. У всего есть своё предназначение. Не бывает плохого или хорошего. Всё к лучшему, — даже если кажется, что это не так. И теперь, что бы ни случилось дальше, я спокоен за будущее Миров Истока. И всё из-за тебя, малыш. Времени у нас действительно осталось очень мало, так что… выходи. Этой иллюзии тебя не сдержать. Помнишь, как Гермес учил тебя смотреть на Пояс Пустоты? Здесь то же самое. Ты уже у Истока, осталось только закрыть глаза. А когда ты откроешь их снова, ты увидишь… всё увидишь. И знаешь… Как бы там ни сложилось, я горд, что у меня есть такой племянник, как ты. Вот так.


Сонни улыбался. Ему хотелось рассказать Первому о многом — но мгновение спустя он понял, что Первый уже ушёл, а отражение вновь стало всего лишь отражением.


Ничего, подумал Сонни, он расскажет Первому обо всём этом позже, когда они победят Искажённого, — а они обязательно победят его. В этом почему-то не осталось сомнений.


И, тихо рассмеявшись, он закрыл глаза, а когда открыл, его взору предстала совсем другая картина…



— Некоторым из нас легко понять, что чувствует человек или Дух: ведь их эмоции окрашены в разные цвета, — Рихард поправил очки, а я подумал: зачем они ему? Он ведь Дух, а у Духов не бывает проблем со зрением. Это что — остаточное проявление человеческой природы? Или просто имидж, новая мода среди новоиспечённых Духов? Впрочем, разницы почти никакой. Все мы пользуемся этим в той или иной мере, просто обычно не задумываемся над фактом использования. А ведь, казалось бы, зачем нам выглядеть как люди?


Купол Шестого Тренировочного над моей головой тихо переливался всеми цветами Радуги. Я посмотрел на Сонни: Полуспектрал сидел в кубокресле, задрав голову, и смотрел туда, наверх.


— Причина такой визуализации проста: Мир людей, как и любое порождение Истока, состоит из радужного вещества, — продолжил Реконструктор. — Вы можете возразить мне на это, что базовое первовещество для людей — пустотное, а не радужное, и я с вами, конечно же, соглашусь. Однако! Каждый человек от рождения заключён в своего рода «кокон» из радужного вещества, и именно оно составляет его характер, эмоции, чувства…

— А как же Любовь? — спросил Валя, и Рихард кивнул:

— Верно. Любовь является Третьей Субстанцией и не имеет прямого отношения к Радуге. Однако стоит помнить две вещи. Первая: Субстанции Триедины, они постоянно перемешиваются, одна не существует без двух других. Думаю, в этом правиле есть и исключения, но их мы пока опустим. И второе: Любовь, как чувство, является необычайно сложным, комплексным. Ввиду принципа Триединства она гармонирует с радужными чувствами, поэтому на протяжении всей своей истории люди неоднократно пытались дать определение Любви, но фактически у них ничего не вышло. Все их формулировки сводились к определению Любви через другие чувства, а также через противопоставление её другим чувствам и другим формам, которые, безусловно, были несовершенны или недостаточно масштабны. Истина в том, что Любовь определяется только через саму себя, поскольку является Субстанцией, принадлежащей другому Миру — Межмирью. Из немногочисленных исследований становится ясно, что мечта, к примеру, может быть формовыражением Любви, хотя это учёным Ордена и Колыбели ещё предстоит доказать. Однако в настоящий момент для нас важнее радужные формовыражения, ведь именно они являются ключевыми Изначальными Структурами…

— Как — Изначальными Структурами?! — воскликнул Сонни. — Так эти цвета и есть Изначальные Структуры?!


Збровски улыбнулся:


— Именно так. Конечно, у Пустоты есть свои формовыражения, однако их крайне мало и они весьма скудны в визуальном плане. А эмоции — это Радуга.

— Выходит, я вижу Изначальные Структуры с детства?.. — растерянно спросил Сонни. Мы с Эбби переглянулись, Рихард поглядел на Эбби вопросительно. Заместитель Первого вздохнул:

— И что бы вы без меня делали, а? Да, Сонни, у тебя есть такая способность. В этом нет ничего удивительного. Посмотри на Валю и Диму: они — Мастера Иллюзий, это их способность. Способность Рихарда — Реконструкция, он тоже видит Изначальные Структуры и может с ними работать. Однако у него эта способность предположительно является приобретённой, тогда как ты родился как минимум Созерцателем. Ты же понимаешь, мало видеть Изначальные Структуры, нужно уметь с ними работать. А вот сумеешь ли ты стать Реконструктором — это уже другой вопрос. Но я, безусловно, надеюсь на положительный ответ. Ещё вопросы?


Сонни промолчал: похоже, он осмысливал услышанное. Зато руку поднял задумчивый Деметр:


— А как же Искажённый?

— А что — Искажённый? — полюбопытствовал Эбби.

— Я хочу сказать, им ведь движет Ненависть, так? Но что такое Ненависть? Она — радужное формовыражение? Или же она Субстанция-антагонист Любви? И как это можно объяснить с точки зрения Теории Триединства Субстанций?


Эбби вздохнул:


— Это очень правильный, и очень трудный вопрос, Дима. Пока что всё, чем мы располагаем на этот счёт — лишь догадки. Первый обозначил Ненависть как игрек-вещество, противопоставив его икс-веществу Любви… Однако его природа нам не известна. Мо, например, высказал предположение, что Ненависть — базовое первовещество в том Мире, откуда прибыл Искажённый, но Первый с этим не согласен. Во всяком случае, не полностью. Есть вероятность, что игрек-вещество — это пустотное вещество, очищенное от радужного и от икс-вещества. Есть вероятность, что игрек-вещество — это анти-икс-вещество, антагонист икс-вещества, как ты и сказал. Что они соотносятся, как материя и антиматерия. С другой стороны, есть версия о том, что Ненависть — это то же, что и Любовь, но в другой фазе, инвертированная Любовь, что они подобны пустотному веществу и его активированной форме — Чистой Энергии. Возможно, в Мирах эти Субстанции сосуществуют в своём Балансе, я бы сказал, Балансе Второго Рода. Более того, я склонен думать, что игрек-вещество столь же комплексное, сколь и икс-вещество, и включает в себя все известные негативные эмоции, которые, по некоторым данным, тоже могут подпитывать Искажённого. Но, повторюсь, однозначного ответа на этот вопрос мы пока дать не можем.

— Понятно. Спасибо, — кивнул Димка и вновь углубился в мысли. Вот ведь интроверт, а?

— Не за что. Рихард, продолжай.

— Да, Мастер Эбби. Итак, наша задача сейчас — научиться грамотно составлять радужные сферы, которые, как считает Великий Магистр, могут стать основным оружием против Искажённого. Самое важное в составлении такой сферы — верно подобрать цвета-эмоции, потому что Искажённого, как уже заметил Мастер Эбби, питают негативные формовыражения. Я предлагаю взять за основу…


Но он не договорил: в пространстве Шестого Тренировочного зазвучал голос Кошки-Командующей Кси-А, — голос, напоённый болью. Голос, который мигом освежил мои воспоминания о Второй Войне.


— Лорд-Командующий, мы разбиты! Первая и Вторая Дивизии уничтожены полностью, Четвёртая и Шестая — на 80%. Враг уходит в Трещину! Он движется к вам!


Ну вот и всё, мелькнула мысль. Теперь осталось совсем немного.


— Командующая! Приказываю продолжать преследование! К вам на помощь движутся вооружённые силы Преисподней Резервации!

— Слушаюсь, Милорд…


Им всё-таки удалось задержать Искажённого. Надолго ли? Кабы знать. И сердце по человеческой привычке ноет; будь они прокляты, эти фантомные боли. «Четвёртая и Шестая — на 80%». Бася, как ты там?


— А что, Вертиго так и не нашли? — спрашиваю недовольно, но в ответ слышу только тишину. Вот — Эбби, пожимает плечами:

— Да какая разница, Гермес? Насколько мне известно, Вертиго вместе с Адским Батальоном движется к Точке Инвазии. Ты ему последнее напутствие дать хотел, что ли?

— Вот ещё. Но Командующему мог бы и показаться.

— Да брось, Гермес. Он же Изгой, тем более из Падших Ангелов. Бунтующая молодёжь, что с них взять, — Эбб задумчиво оглядывает притихших «студентов», а потом кивает Рихарду: — Ну а ты чего затих, Мастер Рихард? Сам видишь, сроки поджимают. Так что давай, учи, раз взялся.


Рихард отвешивает четвертной поклон и что-то отвечает Эбби, но я уже не слышу. Я уже проваливаюсь на второй слой…



Глава 23.


Однако вместо привычных декораций треклятого бара я неожиданно увидел совсем другую картинку.


Это была небольшая квартира. Небогатое убранство единственной комнаты состояло из книжного шкафа, железной койки-«одиночки», старого, полуразобранного письменного стола у окна и колченогого табурета. В шкафу жили книги — но, потрёпанные и старые, они занимали лишь верхнюю полку, тогда как на остальных царил хаос картонных коробок, рулонов ватмана и разнокалиберных кистей, сваленных в неживописную кучу; здесь же расположилась целая батарея бутылок с растворителем и льняным маслом. В койке старенький пододеяльник, украшенный мелкими подслеповатыми незабудками, стыдливо прятал в своих складках многочисленные прорехи, а по перьевой подушке, казалось, проехал каток. Письменный стол щерился навеки выдвинутыми ящиками (в каждом — россыпи тюбиков с красками); разноцветными пятнами этих же красок был заляпан облезлый фанерный табурет.


Чуть не забыл: под стенкой шкафа прикорнул складной мольберт. Что ж, Дмитрий, подумал я, похоже, твоё живописное холостяцкое логовище Искажённый воссоздал весьма убедительно, — так ведь?


Вопрос в другом: с чего вдруг я сюда попал? И попал ли? Или это ещё одна обратная сторона зеркальной стены?


Дверь вела в узкий, обшарпанный коридорчик, оканчивающийся аппендиксом прихожей. Было у него, правда, и ответвление — ещё один коридорчик-тамбур с двумя белёными дверьми, ведущими, очевидно, в туалет и ванную. Пройдя мимо этих дверей, я попал в крошечную, метров на пять, кухню. Обстановка здесь была ещё более спартанской, чем в комнате. Раковина из «нержавейки», электроплитка с не менее чем сорокалетним стажем работы, облезлый кухонный стол с бесчисленными засечками от ножа и покосившимися дверцами, а напротив — квадратный обеденный стол и два «венских» стула: один засижен до деревянных проплешин, зато второй — нетронут, будто лет пятьдесят простоял в музее соцреализма.


Сняв с плиты старенький белый чайник со свистком и лишив его крышки, я поставил его под кран и повернул отчаянно люфтящую рукоятку с почти отвалившейся синей нашлёпкой. Кран пару раз натужно кашлянул, фыркнул облачком ржавых брызг, и только тогда ледяная струя загрохотала о чайниково дно, дребезжащим эхом отзываясь в раковинных стенах.


Я посмотрел направо: из оконного проёма равнодушно глазел на меня бесполый белёсый полдень. Что-то тут не так, подумал я. Вот зачем я, к примеру, решил вскипятить чайник? И где Димка?


И тут до меня дошло.


Димка поставил чайник на конфорку, накрыл крышкой, и включил электроплитку. А я смотрел на его мир его глазами, пытаясь понять, как (и для чего!) мне удалось попасть не в его иллюзию, а в его голову.


Поздравляю, Арефьев: у тебя нынче раздвоение личности!


Впрочем, сам Димка этого, похоже, не осознавал. Да что там: он обо мне и не думал наверняка! Судя по его действиям, он пока что не понял даже, что находится в иллюзии! А ещё Мастер Иллюзий, тоже мне.


Впрочем, думал я, Валя тоже не сразу догадался. А направленная, лучевая иллюзия — штука точная, концентрированная, и распознать иллюзорность окружающего тебя мира не так-то просто (ты ведь примерно так это объяснял, да, Эбб?). С другой стороны, пришла в голову неожиданная мысль, обычная человеческая жизнь (как и жизнь Духа, по большому счёту), — чем не иллюзия? Ведь мы всегда что-то видим перед собой, какой-то мир, какую-то картинку; но где доказательства, что эта картинка отличается от того, что я вижу теперь? Возможно, ответ на этот вопрос известен Реконструкторам и Созерцателям. Наверное, эти Изначальные Структуры как-то отличаются друг от друга, если речь идёт о мире иллюзорном и мире настоящем. Наверное…


Философскими вопросами задаётесь, Герман Сергеевич, притом не в самое удачное для этого время.


А Деметр тем временем оставил чайник в покое и отправился в путь по узким коридорчикам обратно в комнату. О чём думал он, я не знал. В сущности, я мог всего лишь наблюдать за тем, что он делает. Я, правда, подумал было о мыслеречи, но потом решил, что попробую, если он не выйдет из сценария самостоятельно.


Димка пододвинул табурет к шкафу и аккуратно, затаив дыхание, снял с антресолей коробку от плоского монитора. Столь же аккуратно спустившись, придерживая коробку, как драгоценный груз, он поставил её на стол и открыл.


Я невольно «вздрогнул» — что было весьма проблематично сделать, не имея тела; но рефлексы, похоже, никуда не делись.


Из коробки на меня смотрела Она.


У Неё было необычное, какое-то несовременное лицо. Такие лица встречались мне раньше, в прошлом или даже позапрошлом миролюдском веке (куда все мы, конечно, нет-нет, да заглядывали порой). Треугольное, с маленьким подбородком и небольшим ртом, оно плавно расширялось к скулам, и тонкий, с лёгкой горбинкой нос соседствовал с огромными, цвета морской волны глазами и удивлённо взлетающими бровями, а высокий, чистый лоб прятался за пушистой вуалью чёлки. Кожа Её была настолько бледной, что наводила на мысль о том, будто художник вообще не использовал краску, обозначив только тени и блики на белом холсте. Волосы заслуживали отдельного слова: золотистые, они казались чуть подсвеченными невидимым Солнцем, и лёгкая небрежность выбившихся прядок лишь подчёркивала воздушное очарование этой хрупкой молодой женщины. Шею Незнакомки, длинную и тонкую, украшала изящная изумрудная подвеска, где полированный зелёный камень контрастировал со слоновой костью ключиц и белизной плечей, на которые художник набросил лёгкую сиреневую блузку.


На мой скромный, непрофессиональный взгляд Духа, ничего не понимающего в живописи, Она была само Совершенство.


Наверное, Деметр тоже любовался Ей. А может, наоборот, — высматривал недостатки? А может, Она была слишком совершенна, чтобы быть настоящей, реальной, как Шанталь?


— Почему ты так смотришь? — вдруг спросил Димка, и я вспомнил. Как я вообще мог об этом забыть? Тогда, в нашу первую встречу, он рассказывал мне о своём сне, в котором Она разговаривала с ним, а он уничтожал Её, плеснув растворителя на холст, и в ужасе просыпался.


Иллюзия, вероятно, была отсылкой к тому самому сну. Но, зная склонность нашего Искажённого недруга к садистическим фантазиям, можно было предположить, что эту и без того не слишком приятную историю он вполне способен превратить в сущий кошмар, особенно для впечатлительного Деметра, который только выглядит таким невозмутимым и спокойным. Ведь в действительности даже Валя куда устойчивее к иллюзорным фокусам, чем этот парень; во всяком случае, Валин случай свидетельствовал именно об этом. Кроме того…


— Почему ты так смотришь?


В этом было что-то маниакальное: заброшенная квартира, запущенное царство хаоса и одиночества. Портрет завораживающе красивой женщины. И этот парень, стоящий напротив своего творения, вглядывающийся в черты своего Создания… со страхом? С недоверием?


Увы, но я не видел его лица. Более того, я не замечал никаких изменений в самом портрете. В сущности, удивляться здесь было нечему: иллюзия ведь рассчитана на Деметра, не на меня. И там, где я видел только портрет, он видел… нечто большее, быть может?


— Что ты хочешь от меня? Кто ты? Почему я впервые за всю свою жизнь не хочу стирать готовую картину…


Она молчала. Я всматривался в Её лицо, пытаясь разглядеть там то, что виделось ему, но все мои старания пропадали втуне. Хотя в какой-то момент мне показалось, что на Её губах промелькнула вдруг загадочная полуулыбка. Воображение? Или остаточное воздействие иллюзии на меня, как на невольного её участника?


Непросто быть зрителем.


Должно быть, именно об этом думают Младшие Духи, которые порой и думать-то не умеют. Эти незаметные Существа часто живут рядом с людьми, подпитываясь их эмоциями (хотя и не зависят от них). Я никогда раньше не думал о том, каково это — быть не больше, чем наблюдателем, не имея возможности повлиять на происходящее. С другой стороны, Младшие Духи, жившие при людях, могли поделиться с ними своими эмоциями, своей частичкой Радуги, — и в человеке вдруг просыпалось вдохновение, например. Или жажда странствий. Или просто желание поговорить с кем-нибудь.


Чем же я могу поделиться с Димкой, чтобы помочь ему осознать иллюзорность его положения? И могу ли?


А он между тем не терял времени зря. Взяв маленькую кисточку, он наносил небольшие, робкие мазки, где-то добавляя света, где-то подчёркивая объём, где-то оттеняя. Он добавлял золота в волосы, моря — в глаза, подрихтовывал чаячьи брови, подравнивал чёрные «стрелки», контрастом выделяя ресницы. Его руки, такие грубые и неуклюжие на вид, творили чудо: на моих глазах Совершенство становилось ещё совершеннее.


И мне казалось (или не казалось), что кончики Её губ приподымались в лёгкой улыбке, и отчего-то мнилось, что он улыбается Ей в ответ.


Он рисовал, а я ждал. Это ведь иллюзия, притом не простая: это иллюзия, наведённая Врагом. А значит, нужно быть готовым к любому повороту событий.


И тут Димка остановился. А я понял: вот оно.


В комнате был кто-то ещё. Или нет, не в комнате — пока что в коридоре. Собственно говоря, едва ли этот самый «кто-то» мог быть кем-то, кроме Искажённого, но я всё-таки надеялся, что за Димкой решит прийти кто-нибудь из бойцов (хотя бы тот же Валя).


Димка развернулся. Он как будто бы оставался спокоен: возможно, думал я, парень начал подозревать об истинной сути этого пространства? Или нет?


— Ника, это ты там? — спросил он. — Выходи, не прячься, я знаю, что это ты. Больше всё равно некому.


«Ника»?! Ах ты Радуга, это он о Кошке! Ни черта он не понял! Он думает, что он у себя в квартире, — ведь в последнее время с ним жила Кошка! Спецназовец-Старший Ник-А! Плохо дело…


— Ника?


Никто не откликнулся.


— Ну что ещё за дела, — недовольно пробурчал Деметр и направился прямиком к двери. Где-то впереди, кажется, и правда мелькнула бежевая фигурка сиамской Кошки в миролюдской зооморфе. Показалось?


Ворча себе под нос нечто неразборчивое, Димка прошёлся по коридору в поисках неведомого «соседа», но, как ни странно, никого не обнаружил.


— Ника! Ну что за глупости? А ещё Спецназ! Ну и ладно, не хочешь показываться, и не надо.


Он развернулся и решительно шагнул к белевшему в тупике коридора проёму двери. А ведь там портрет остался, подумал я. Возможно, «Кошка» была только отвлекающим манёвром. И тогда…


Но я не успел закончить мысль: Димка замер на пороге комнаты и теперь смотрел туда, где неразборчивой тенью в контражуре окна появлялась, выбираясь из портрета, как из погреба, фигурка Той, которую он создал. Напряжённые руки упирались в стол, помогая телу сойти с холста: казалось, Ей приходится прилагать немалые усилия для того, чтобы покинуть опостылевшую белизну своей тряпичной колыбели. Наконец Она присела на край подрамника: теперь в картине оставались лишь голени и ступни, как будто она сидела, опустив ноги в воду. Посидев так недолго, Она вытащила их и спустила на пол, немного нетвёрдо ступая по новому для неё миру.


Димка всё это время стоял неподвижно, сам словно уподобившись скульптуре, не дыша и даже не моргая. Он наверняка с опаской и радостью ждал этого появления на свет, как ждут рождения ребёнка уставшие от треволнений родители, как терпеливый лепидоптерист ждёт бабочку, что вот-вот должна покинуть ненужную более куколку.


А я, забывшись, думал о том, каким могло быть рождение Шанталь. Ведь Валя не художник, а мадемуазель Дессанж была описана на простом тетрадном листке… Сошла ли она с него, подобно Созданию Деметра, или же её появление было не столь эффектным? Надо будет спросить Вальку при случае…


Однако постойте! Какое ещё рождение-появление?! Это же иллюзия! Значит, это не Она, не Создание нашего Димы! Значит, это…


— Наташа?..


Она склонила голову набок. Свет из окна настолько яркий, что я не вижу лица, а Димка не спешит подходить ближе. Может, он всё-таки чувствует подвох? «Наташа», значит. Ну да, конечно. Так, Дима, не торопись. Ты должен понять, что это всего лишь иллюзия. Но чего хочет добиться Искажённый? Вот главный вопрос. Если девушка сошла с холста, значит, это часть сценария. Что за этим скрывается? Может, это и есть Искажённый, — как тогда, у Вали, когда поганец замаскировался под меня? Проклятье, ну почему я не вижу эти клятые Изначальные Структуры?! И Димка, что характерно, тоже, — во всяком случае, не сейчас. Иначе он бы понял, я уверен. Он, конечно, не Сонни и не Рихард, но тоже парень талантливый. Давай, Дима, покажи класс! Разгадай эту загадку!


Пока я бесился, Деметр собрался с духом и шагнул к своему Созданию.


— Наташа, ты… Как же тебе объяснить? Жаль, что я не успел толком расспросить Вальку обо всём этом…


Она молчала, и это молчание действовало угнетающе, — по-крайней мере, на меня.


— Я — Дима. Я тебя создал, — наконец сказал Деметр. — Ты — Наташа. Запомни. Хорошо?


Он протянул ей руку — распахнутой ладонью вверх.


— Хорошо?


И тогда вдруг её рука — тонкая, длиннопалая — осторожно коснулась кончиков его пальцев.


— Хорошо.


Её голос был негромкий, нежный, с мягкими, певучими интонациями. Зазвучавший в ту секунду, он был настолько притягательным, что я растерялся. Где проходит грань между исполнением самой заветной мечты и самым изощрённым кошмаром? Если это — Искажённый, чего он хочет? Почему не действует? Что хочет он сделать с бедным художником, сумевшим вдохнуть жизнь в самое прекрасное своё творение?


— Деметр, отойди в сторонку.


Голос раздавался откуда-то сзади. Димка резко развернулся: на пороге стояла Кошка. Та самая Ника, Спецназовец-Старший. В лапах она держала две вскрытые бутылки с растворителем.


— Что ты делаешь? — спросил Димка.

— Ты в иллюзии, парень. А эта, сзади — никакое не Создание, а Искажённый, если помнишь такого. Не веришь — могу продемонстрировать, только отойди, а то тебя забрызгает, — ответила Кошка, подбрасывая бутылку правой лапкой.

— Нет.


Я ошалел. Нет, всё ясно, ситуация та ещё, но…


Но Димка не колебался. Он встал спиной к Наташе, заслонив её от Кошки, и раскинул руки в стороны.


— Я тебе не позволю. Я тебе не верю. Даже если это и правда иллюзия, Наташа не может быть Искажённым. Я её создал, она — моё Создание. Я не позволю тебе распоряжаться здесь.


Кошка тяжело вздохнула:


— Вот идиот. Не, ну а чего я, спрашивается, хотела? Парень, очнись! У тебя за спиной Враг! Ты защищаешь не свою Наташу, а Врага, понимаешь ты это, или нет?


Он не ответил. Он так и стоял, раскинув руки. Если, подумал я, эта Наташа действительно Искажённый, то он уже победил. Димка ни за что не поверит Кошке. А значит, Искажённый может или убить его на этом же месте, ударить в спину, или подождать, пока Димка разберётся с Кошкой.


Вопрос, однако, в другом. А именно: откуда здесь Кошка? Она смогла выйти в иллюзию? Каким образом? Или же она — часть иллюзии? Может быть, это она — Искажённый? Но кто тогда Наташа? Тоже Искажённый? Тьфу-ты, извращенец несчастный! Убил бы гада, если бы мог. Но ты не можешь этого сделать, Герман Сергеич, а потому думай. Думай: это всё, на что ты сейчас способен. Возможно, всё это и есть сценарий. Якобы противостояние, которое Искажённый разыгрывает сам с собой. И с Димкой, разумеется. Он хочет посеять в нём сомнение, хочет запутать его, — ведь именно это даст Неназываемому необходимое время. Так что, в принципе, не важно, какую роль он играет в этой «постановке»: пока что у него неплохо получается…


— Ладно, мне это надоело, — фыркнула Кошка. — Не хочешь отходить в сторонку — не надо. От бутылочки растворителя ещё никто не умирал, Деметр, так что если тебя забрызгает — на меня не вали, сам будешь виноват.


Итак, сейчас. Искажённый ставит акцептора перед трудным выбором. Ника или Наташа? Кому он поверит? Непохоже, чтобы он делал ставку на Кошку, но кто знает, что у этого парня в голове?! Кроме ненароком угодившего туда меня, конечно.


А может, я его просто переоцениваю?


— В общем, я тебя предупредила, — говорит Кошка и, замахнувшись, бросает бутылку в сторону Димки и спрятавшейся за ним Натальи.


Мысленно готовый ко всему, я заворожённо гляжу на летящую бутылку, как вдруг происходит что-то непонятное: свет меркнет, и на мгновение я оказываюсь в полной темноте. Однако буквально две секунды спустя я понимаю, что картинка перед моими (моими?) глазами сменилась.



Это уже не Димкина квартира. Нет больше никакой Кошки или псевдокошки, нет новорождённого Создания или псевдосоздания, нет даже бутылки с растворителем, летящей мне в лицо.


Теперь я обнаруживаю себя в просторном коридоре, наводящим на воспоминания о штаб-квартире ФСБ на Лубянке: большие окна, высоченные потолки, массивные деревянные двери, ведущие в неведомые кабинеты. У окон стоят кожаные банкетки, рядом — кадки с декоративными растениями. На полу — линолеум и ковровая дорожка. В окнах нет ничего, кроме белёсого дня, такого же, как у Димки. Наверное, в иллюзиях всегда так, думаю я.


Однако кто я на этот раз?


В том, что меня вновь к кому-то «подселили», сомнений нет: мой «носитель» решительно шагает по коридору в сторону очередной двери, на которой висит табличка с надписью «Дирекция». Интересно, а кто у нас директор? И в чьей я голове? И что стало с Димкой и остальными? Почему я выпал на самом интересном месте, в конце концов?! И почему не в бар, а снова в кого-то? Так, кто там у нас остался-то?..


Тем временем мой «носитель» подошёл к двери и, не утруждая себя стуком, потянул её на себя.


Дверь распахнулась.


— Значит, ты всё-таки вернулся? — спросил человек, сидящий на возвышении, смутно напоминающем…


Да будь я проклят!


Пространство Первого — вот на что был похож этот кабинет. Но вместо белизны Потустороннего пространства стены, пол и потолок сплошь покрыты тускло бликующим полированным металлом. А человек на «троне» — никакой не человек, конечно. Я узнал бы эту физиономию когда и где угодно, пусть он и стал ещё безобразнее, чем был до Падения.


— Значит, тебе всё-таки удалось сделать это, Рихард? — спросил Нирунгин Падший, Предатель.

— Да, Мастер, — ответил Рихард Збровски, новоявленный Реконструктор.

— Ты уверен? А что, если тебе это снится?


Выглядел Падший и правда своеобразно. Белёсая морщинистая кожа, кое-где покрытая пигментными пятнами. Слепые, затянутые кожистыми бельмами глаза. Атрофированные ушные раковины, вместо носа — две овальные щели. Остатки выцветших волос на голом черепе. И к чему такой маскарад, Двести Двадцать Второй? Будучи Духом, пусть даже Падшим, ты мог выглядеть как угодно. Впечатление на служащих тебе людей хотел произвести своей псевдовампирьей мордой? Дешёвый трюк. Хотя с людьми, наверное, работает. «Мастер» он тут, понимаешь ли…


Так-так, Кастальский, остановись. Не забывай: ты в иллюзии. Точнее, Рихард в иллюзии, а ты — в Рихарде. И Нирунгин — никто иной, как Искажённый, кто же ещё. Помнится, оригинал Дик разобрал на Изначальные Структуры; неужели повоевать под конец захотелось? А как же экономия энергии? Да и купится ли Рихард на эту дешёвку, учитывая тот факт, что он-то как раз видит Мир таким, какой он есть, а значит, способен отличить вымышленное от настоящего? Ты же об этом знал, Дзиттарен? Знал. Ты же выудил всю информацию из памяти Реконструктора. Тогда в чём тут подвох?


— Я не уверен, Мастер. Я знаю.

— Неужели? — Нирунгин рассмеялся. — Ладно, пусть так. И что же ты намерен делать теперь? Уничтожить меня?

— Я намерен разрушить твою иллюзию, Дзиттарен.


Искажённый смолчал. Потом разочарованно хмыкнул:


— Что, уже? Жалко. Я-то надеялся поморочить тебя хоть немножко.

— Напрасно. Ты ведь знаешь, я вижу Изначальные Структуры. Я очень хорошо помню, как выглядел Нирунгин на уровне Изначальных Структур, и слишком хорошо вижу разницу между ним и тобой. Возможно, я бы не сразу разгадал иллюзию, будь её автором Дух, потому что иллюзия на Изначальном уровне не сильно отличается от так называемой «реальности». Но ты давно уже не Дух, и выглядишь иначе. Да, кстати, Герман Сергеевич, я бы попросил вас выйти из моей головы.


Ась?


— Хочешь сказать, ты меня чувствуешь? — спросил я осторожно.

— Я вас вижу, — ответил Рихард. — Я ведь не глазами смотрю. Мне нетрудно переключиться на любой объект в зоне досягаемости, вне зависимости от того, в каком состоянии или форме он находится.

— Круто, — только и смог выдавить я.

— Выйти просто — как с Той Стороны на Эту. Окажетесь здесь, в моей иллюзии, — вы ведь видите то же, что и я.


А ведь мог бы и сам допетрить, Кастальский, о способе выхода…


Я глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду, потом закрыл глаза… и вынырнул. Стоящий в сторонке Рихард едва заметно улыбнулся и помахал мне рукой:


— Добро пожаловать в нереальный мир, Герман Сергеевич. Скоро мы отсюда выйдем: в эти минуты Сонни разрушает иллюзию извне. Мне такое, увы, не по силам.

— А Димка?

— Да, точно! — спохватился Збровски. — Чуть не забыл. Сейчас к нему и отправимся. Надо парня вытаскивать, он последний остался. Не считая вас, конечно, — прибавил он чуть поспешно.


Искажённый похлопал в ладоши:


— Недурно, совсем недурно! А знаешь, Гермес, я, пожалуй, беру назад свои слова насчёт студентов. Они у тебя толковые. А уж этот чернявый — вообще чудовище какое-то. Нет, я, конечно, понимаю, парень Полуспектрал, все дела… Но рассеять мою иллюзию с этакой непринуждённой лёгкостью! Даже обидно как-то. Пожалуй, ребята, этот паренёк стоит всех вас, вместе взятых, включая Первого. Но если вы думаете, что победа у вас в кармане, вы жестоко заблуждаетесь. Фактически, вы уже проиграли. Да, к Ангелу и Смерти добавился тот парень со своим Созданием, но они, поверьте, погоды не делают. А Исток — он вот он, совсем рядом.

— Да-да, конечно, — невозмутимый Рихард, похоже, не придал словам Искажённого ровным счётом никакого значения. — Понимаете, Герман Сергеевич, какая штука с этим Падшим: он может существовать только в пределах собственных иллюзий. Духа по имени Дзиттарен давно не существует. Есть Искажённый — или Неназываемый, неважно. А Дзиттарен — не просто бывший Дух, наводящий иллюзию, он сам — иллюзия, все вместе и каждая по-отдельности. Сам создаёт, сам играет в ней роль (или несколько), всё сам — но только на иллюзорной «сцене». Воевать с ним нам не придётся. Воюем мы с Искажённым.


Я посмотрел на Дзиттарена. На секунду мне стало даже жаль этого бестолкового неудачника.


Однако на жалость не оставалось времени: иллюзия рушилась у нас на глазах. Предметы и обстановка, и даже сам Дзиттарен теряли резкость, словно плохая фотография. Мирок сбоил, мирок рябил; ещё немного, и всё будет кончено.


— Давайте, Герман Сергеевич, идёмте к Диме. Плотность луча иллюзии упала до минимума, так что мы можем без проблем перейти в соседний сегмент, — Рихард шагнул к полупрозрачной двери, за которой виднелся мутно-серый тамбур Димкиного коридорчика с белым пятном дверного проёма вдали.


Я в последний раз посмотрел на Дзиттарена: он улыбнулся, не сказав ни слова. В тот же миг Рихард открыл дверь, и декорации вновь сменились.



— Как ты ухитрился так быстро всё понять?


Реконструктор коротко рассмеялся:


— Не так быстро, как кажется. Я успел побывать даже в своих наркотических кошмарах. Но меня вытащил Валя. Они вместе с Сонни выбрались первыми и решили вытащить остальных. Впрочем, со мной и правда было полегче. Понимаете, Изначальные Структуры сами мне о многом напомнили. А потом появился Валя и окончательно развеял все мои сомнения относительно этого места. А теперь смотрите. Видите — Кошка?

— И что?

— А то, что никакая это не Кошка. Да и откуда ей здесь взяться? Спецназовец-Старший Ник-А приняла участие в битве с Искажённым ещё во время нашей тренировки. Зачем бы ей сидеть в Димкиной квартире?

— А… Тогда получается, Наталья…

— Верно. Она — настоящее Создание нашего Димы, — кивнул Рихард. Великая Радуга! Как же я хотел это услышать…

— Но как он смог завершить её, находясь в иллюзии?

— Для Созданий нет никакой разницы, в каком Мире или метамире находится Создатель. Их узы слишком прочны. Именно поэтому иллюзии на Созданий, в сущности, не действуют, точнее, не могут сдержать их, особенно если Создатель призывает Создание к себе, —закончил Рихард, входя в комнату, где бутылка с растворителем летела прямиком в широкую спину нашего Деметра, закрывшего Наташу своим телом.


Подойдя к летящей бутылке, Рихард спокойно взял её в руки и, проведя пальцами по горлышку, намертво запаял стекло.


— А почему для нас вся эта картинка выглядит статичной? Из-за того, что это чужая иллюзия?

— Совершенно верно. А теперь, Герман Сергеевич, похлопайте Кошку по плечу, пожалуйста.


Я послушно хлопнул лже-Спецназовца по плечу, попутно выдернув из лапки вторую бутылку. Кошка непонимающе воззрилась на меня, потом на Рихарда, потом витиевато выругалась и пропала.


— Отлично. Дима! Очнись! — прикрикнул Рихард.


Мастер Иллюзий вздрогнул. Продолжая загораживать Наташу собой, он развернулся к нам и прищурился:


— Дик? Герман Сергеевич? А вы что здесь делаете?

— Разрушаем иллюзию, Дима, — ответил Рихард. — Можешь не бояться за своё Создание: Искажённого здесь нет, и ей больше ничего не угрожает. Ну что? Покажешь её мне? Это Герман Сергеевич застал сакральный момент творения, а я-то ничего не видел.


Какое-то время он смотрел на нас недоверчиво, но затем, похоже, поверил — и только тогда отошёл в сторону, продолжая поддерживать девушку за запястья. Она выглянула из-за его плеча и теперь внимательно рассматривала нас с Рихардом.


— Не бойся, Наташа, это свои, — хрипло проговорил Создатель. — Этот вот, в очках — Рихард. А это — Герман Сергеевич Кастальский, наш командир. Ты его не бойся, он только на вид страшноват, но на деле очень добрый, э-э… Дух.


Наталья тихонько засмеялась, — а я понял, что в этот момент даже у бесстрастного Реконструктора перехватило дыхание.


— Очень приятно, я — Наташа. Меня так назвал Дима — мой Создатель.


И всё-таки она была… сказочная. Не могу подобрать другого слова.


Дик слегка поклонился девушке, потом посмотрел в окно и сказал:


— Что ж, эта иллюзия тоже начинает разрушаться. Когда Сонни закончит, мы окажемся прямо перед Истоком. Или вы хотели заглянуть в свою иллюзию, Герман Сергеевич?


И как догадался только.


— Хотел. Так что, Дик, оставляю ребят на тебя, — я одобрительно похлопал парня по плечу. — Ты молодец, отлично поработал. Вы все там молодцы, и Валька, и Сонни, не говоря уже о наших девушках. Так им и передай. А я… я скоро буду. Мне просто нужно ещё раз вернуться в Тадж-бек.

— Понимаю. Так или иначе, теперь вы сможете легко выйти оттуда, ведь благодаря Сонни иллюзия ослабла. В любом случае не задерживайтесь. Я думаю, нам очень понадобится ваша сила и ваши навыки Воина. В конце концов, вы же наш Командующий.

— А то как же! Ладно, пойду, — я помахал рукой Димке и Наталье. — Наташа, приятно было познакомиться. Дима, ты уж её береги, хорошо? И себя тоже береги. А я пойду, поговорю там… с товарищами. Скажите Гэб, пусть продержится ещё немножко. Я скоро буду. Точнее, мы скоро будем.

— А что, вы там не один? — удивлённо спросил Дима, но я не ответил. Я уже выходил через занюханный коридорчик и входную дверь в другие, ставшие уже совсем привычными декорации…



— Вернулся?


Здесь всё было по-прежнему. Пустыми гильзами о пол в ушах звенела тишина только что отгремевшего сражения. Майор Коростелёв сидел на полу, устало облокотясь о стену, а прямо передо мной, в пропитанной кровью белой рубашонке, прошитой пулями в трёх местах, с запекшейся кровью на животе и коленках, на свёрнутом в рулон ковре сидел мальчишка-Искажённый.


— Первый, а ты почему до сих пор здесь? Я думал, ты ушёл отсюда, как только иллюзия ослабла.

— Да,  — майор кивнул. — В некотором смысле так оно и есть. В некотором смысле меня здесь и не было никогда… Ты-то зачем вернулся? Ты же мог выйти из иллюзии и возглавить свою команду в битве за Исток, как мы и планировали.

— Не знаю, Первый. Я… Я подумал, что… Ребята, они ведь решили проблемы своих иллюзий. А я — нет. Знаешь, тот сон… был моим личным адом. Представь себе: я входил сюда, в этот бар; ты входил следом. Потом вся эта история с Амином и… этим мальчиком. Потом женский крик, приказ, расстрел. А потом… потом я шёл к той самой двери — но оказывалось, что за ней тот же самый бар. И снова эти двое были живы, и снова ты вталкивал меня в комнату, отстреливаясь от охраны в коридоре, и снова крик, и снова приказ, автоматная очередь. Но та же самая дверь, возле которой они упали, вновь вела в бар. Всё повторялось, возвращалось в исходную точку, как будто я бродил по замкнутому кругу. Я тогда не думал, почему так происходит. Точнее, я винил себя в смерти мальчишки и считал эти сны своего рода наказанием за моё преступление. За эту казнь. Но это был сон. Разве можно что-либо изменить во сне? Разве можно во сне исправить ошибки прошлого?

— Очень надеюсь, что это риторические вопросы, — проворчал Коростелёв. — Ну и? Ты хочешь исправить своё прошлое здесь? В иллюзии? Ты понимаешь, насколько глупо это звучит? Эй, как там тебя, отродье, — обратился он к Искажённому: — Скажи этому идеалисту несчастному, что иллюзия — это не терапевтический гипноз для осознания и принятия своих ошибок. Эй? Ты там жив вообще?


Ответа не последовало.


— Наш непобедимый мститель как-то странно ведёт себя в последнее время, — сказал майор. — Ты, часом, не знаешь, в чём проблема?


Я пожал плечами:


— Всё почти закончилось, Первый. Наверное, он тоже думает о своих ошибках…


В моих словах почти не было иронии. Почти. Честно. Но, наверное, что-то пошло не так, — а может, именно так, как должно было. Может быть, именно этого Искажённый не смог вынести.


Он издал звук, напоминавший глухое рычание, — а я вдруг понял, что Падшего Духа по имени Дзиттарен и правда уже давно нет в любом из Миров.


Мой собеседник, мой мучитель, незадачливый мститель, всё это был он — Неназываемый. Впрочем, теперь в нём не осталось ничего, кроме черноты, из которой он состоял. Ничего, кроме Ненависти.


Покрываясь тут и там чудовищными чёрными бубонами пустотного вещества, мальчик стремительно терял человеческий облик, превращаясь в безликое Существо из моего Межмирного кошмара. Он тяжело дышал, он молчал, — но это молчание было пострашнее любых угроз.


Вскоре Искажённый возвышался надо мной, казалось, напрочь забыв о майоре (чему я, откровенно говоря, был даже рад).


Остальное произошло слишком быстро.


Я не успел среагировать: Искажённый схватил меня за шею и с лёгкостью швырнул о стену, да так, что я вывалился в коридор через образовавшуюся дыру. Разрушив стену, он выбрался за мной. Он явно хотел убить меня, причём, похоже, не один раз. Да, это была иллюзия — но за пеленой ослепляющей боли мне казалось, что в моём теле не осталось ни единой целой кости.


Искажённый склонился надо мной, — а я пытался удержать в слабнущем сознании мысль о том, что его питают негативные эмоции, и он, похоже, нуждается в этой подпитке.


Цепкие липкие пальцы сжали мою шею. Безликая морда маячила в каких-то сантиметрах от моего лица.


— Верни… Верни мне… его…


Пройдёт немало лет, но я ещё не раз вспомню этот страшный голос. Голос, не похожий ни на что. Голос с изнанки Пустоты.


— Верни мне его…

— Кого… кого тебе вернуть-то, чучело ты несчастное?


Он заревел и, приподняв меня в воздух, что есть силы ударил затылком о пол. Ни один человек не пережил бы такого удара, ни в миролюдской реальности, ни в иллюзии — но по какой-то причине я всё ещё был жив, хотя и чувствовал, что мне осталось недолго. Нужно было уходить к Истоку, — или умирать и проходить всё это заново.


Он слишком долго изображал победителя, слишком долго скрывал свою настоящую сущность. Но теперь его план рушился, и ему больше не нужно было сдерживаться. Он кричал, он ревел, да так, что остатки иллюзорного дворца ходили ходуном:


— ВЕРНИ… МНЕ… МОЙ… МИР… ВЕРНИ МНЕ МОЙ МИР, ВЕРНИ МНЕ МОЙ МИР, ВЕРНИМНЕМОЙМИРВЕРНИМНЕМОЙМИРВЕРНИМНЕ…


Ну всё, подумал я. Теперь можно и умирать.


Звуки стихли, а свет померк, но я уже видел там, в беззвёздной дали нашего приёмного Мира — где-то у его кромки, у самого горизонта, под бесконечным радужным полотном Истока — едва заметные фигурки немногочисленных участников этой Войны…


И огромную, в сотни раз выше, чёрную фигуру Неназываемого.



Глава 24.


…Она горела. Так, во всяком случае, это выглядело оттуда, где я оказался.


Казалось бы: вышел! Покинул иллюзию — чем не повод для радости? Но когда я увидел этих двоих, всё остальное тотчас же перестало иметь всякое значение.


Она горела. Горели крылья-протуберанцы, горел нимб-венец, горел и сам симбионт-генератор. Неведомый золотой огонь объял её всю, и на этот огонь, как на Солнце, невозможно было смотреть без боли.


Она была на пределе своих возможностей. Не будучи Архистратигом, она не могла прыгнуть выше головы, — хотя я и представить себе не мог, какой ценой далось ей это сдерживание, пока мы бродили в своих иллюзиях, позабыв обо всём на свете.


Колоссальная фигура Искажённого продвигалась к Истоку. Где он успел так отожраться? Сколько боли, сколько отчаяния, страха и ярости он впитал, пока убивал Кошек и Изгоев?


И как, каким образом, почему Габриэль всё ещё держалась в этой заведомо неравной битве?


Её удары, похоже, доставляли ему некоторое неудобство, но не больше, чем укусы комара — человеку. Изредка он отмахивался от назойливого Ангела своими огромными щупальцами, напоминающими осьминожьи, но Габриэль легко ускользала от этих смертельных объятий.


На остальных же он и вовсе не обращал никакого внимания. Где-то внизу, у его ног, беспрестанно атаковала Смерть, вооружённая боевой косой; рядом с ней орудовала двумя клинками Шанталь. Чуть поодаль Валентин, Дмитрий, Сонни и Рихард отправляли во Врага радужные сферы одну за другой — но и они не причиняли ему никакого вреда.


Искажённый продолжал медленно, но уверенно двигаться в сторону Истока, а я понимал, что он имел в виду, когда говорил о том, что мы бессильны. Мы и правда были бессильны.


Но, думал я с какой-то отчаянной радостью в груди, кое на что мы ещё способны. То, что я чувствовал сейчас, казалось мне сродни чувствам японских камикадзе, направлявших свои самолёты на корабли врага: смертельное торжество. С другой стороны, думал я, что-то похожее, должно быть, чувствовали во время Великой Отечественной Войны бойцы крошечных гарнизонов и городков, которые знали: бессмысленно ждать подкрепления. Нужно сражаться, сражаться так, чтобы умереть не напрасно. Защита родной земли становилась для этих людей смыслом жизни, и я не мог не отдавать им должное.


Нам, как и им, некуда было отступать, и неоткуда ждать помощи.


Я ненавидел войну, всегда ненавидел. Но то ни с чем не сравнимое чувство, что я ощущал теперь, делало одинаково бессмысленной любую ненависть и любовь, страх и бесстрашие, жизнь и смерть. Мы пошли ва-банк в заведомо проигрышной партии, а значит, теперь уже всё равно. Нам не победить — но пусть тогда мы погибнем, как настоящие Войны!


«Каратель» в моей стальной рукавице гудел от предвкушения битвы. Я поднял двуручник над головой и взревел — почти так же, как ревел Искажённый в разваливающейся иллюзии Тадж-бека.


— Это мой Мир, — слышишь ты, отродье?! Мой Мир!


Гигант услышал меня. Безликая морда титанических размеров повернулась в мою сторону. Чудовище издало яростный вопль, казалось, сотрясший Потусторонье до основания. Я ответил ему столь же яростным криком и кинулся в атаку…



…но совершенно неожиданно уткнулся в ледяную белизну пространства Первого и, отлетев назад, нелепо растянулся на полу.


— Погоди, Гермес, ещё успеешь.


Всё ещё не понимая, что произошло, я обернулся и удивлённо воззрился на Первого, по обыкновению полулежащего на своём кресле-троне. Он улыбался.


— Ты всегда был очень забавным, Гермес. Мне будет этого недоставать.

— Че… чего?

— Твоих выкрутас, — пояснил Великий Магистр и весело рассмеялся: — Ну-ну, не сердись. Я понял, что ты имел в виду. Просто решил не упускать шанса посмеяться над тобой, прости.

— Что за чушь, Первый?! Там битва! Я должен быть там!


Он тяжело вздохнул и махнул рукой:


— Да Радуга с ней, с битвой. Осталось недолго. Я просто… хотел сказать тебе кое-что очень важное. Понимаешь, Гермес? Важное.

— И что же?.. — я перевёл дух. Первый смотрел на меня, и, Преисподняя забери, это был очень странный взгляд.

— Я обманул тебя.

— Можно подумать, впервые. И что?

— Нет, ты не понял, — немигающий взор золотых глаз придавал его облику что-то змеиное. Или драконье: — Ты не понял, Второй, но ты должен, должен понять. Понимаешь, Второй, ты - Воин, а я - Исследователь. У нас с тобой разные подходы к делу, но различия между нами на этом не заканчиваются. Да что там я, — ты отличаешься от всех Перворождённых. А всё потому, что тебе довелось пожить среди людей, и не Духом, а человеком. Послушай… Всё дело в Сонни. Он — единственное, чего я не смог разгадать. Точнее, не так. Ты знаешь, кем был его отец, это знают все, кто должен знать. Вот что важно. Понимаешь? Его будущее. Но… Прости за сумбур, я немного взволнован. Ты, я думаю, понял, что Проект не так прост. Что его целью с самого начала было вовсе не уничтожение Искажённого. Ты же это понял, правда? Невозможно за неделю создать из вчерашних людей совершенных Воинов, нацеленных на уничтожение подобного Врага. Невозможно, да. Поэтому с самого начала, с момента закладки Проекта я знал, как буду действовать в случае рождения нового Искажённого. Я целиком и полностью посвятил себя исследованиям, и в итоге разгадал принцип высвобождения Энергии из пустоты. Помнишь? Пустотное вещество, структурно — это деактивированная, спящая Энергия. Я рассказывал тебе об этом тогда, в Межмирье. Ты… ты понимаешь, что это значит? Нет, ты подумай. Подумай: весь наш Мир по мощности эквивалентен миллионам, миллиардам Архистратигов. А значит, Искажённый нам вроде бы и не помеха. Так? Так. Но для того, чтобы уничтожить его, нужен активатор и проводник. Некто, кто сможет не просто пробудить спящую Энергию, но и пропустить её через себя, сосредоточив на Искажённом. В результате случится примерно то же самое, что и в битве Архистратига с первым Искажённым: создание энергосферы такого масштаба мгновенно сожмёт пространство-время на выбранном участке до размеров теннисного мяча, после чего перегруженная энергосфера взорвётся, не оставив ничего ни от Искажённого, ни от активатора.


Я молчал. Я знал, к чему он ведёт, я ведь не идиот. Я давно понял, что он замыслил что-то… безумное. Как там было? «Отчаянные времена требуют отчаянных мер», да?


— Но, объективно говоря, среди нас нет Духа, способного пропустить через себя количество энергии, равное или хотя бы близкое к тому, которое пропустил через себя Архистратиг, — продолжил Первый. — Вот почему это — моя задача. Моя участь. Моя, как Старейшего Духа, как Сильнейшего Духа. Как Хозяина Пустоты. Не сомневайся, я полностью отдаю себе отчёт в своих действиях. После того, как Искажённый будет уничтожен, я перестану существовать вместе с ним, не выдержав количества пропущенной через меня Энергии. Орден Радуги лишится главы, но ненадолго: ты займёшь моё место, как я и говорил. И вот тогда-то Проект заработает на полную мощность, ведь ему ничто не будет мешать. Твоя задача отныне заключается в том, чтобы помочь потенциалу, заложенному в Сонни, преодолеть ту черту, за которой ему уже не будет нужна наша помощь. Его ждёт большое будущее, а вместе с ним и всех Духов. Запомни это, Гермес. И не смей препятствовать мне, у тебя всё равно ничего не выйдет. Просто прими происходящее, как данность. Я продумал всё до мелочей, и теперь я всего лишь выполняю свою последнюю функцию, свой долг перед вами, перед Орденом, перед нашим Миром, перед Истоком. С момента моего развоплощения титул Хозяина Пустоты переходит к тебе. Что касается Ордена Радуги… Честно говоря, я не знаю, что его ждёт. Возможно, он себя исчерпал. Возможно, Духам нужно пересмотреть их взгляды на жизнь, и тогда, в новом мире Ордену Радуги не найдётся места… Но не беспокойся об этом раньше времени. История рассудит всех нас. Проект запущен, Конец Эпохи начинается сейчас. Да! Чуть не забыл. Все свои выкладки по Субстанциям и веществам я заложил в Датацентр Ордена. В Мирах существует множество невероятных вещей, о которых мы пока ещё ничего не знаем, так что мои исследования должны быть продолжены. Ведь мы — старшая раса, Гермес. И для нас, как для старшей расы, не знать особенностей вверенных нам Миров… неправильно, не так ли?


Первый улыбнулся и похлопал меня по плечу:


— Рад был побыть частью твоей иллюзии, Кастальский. Это было… весело. Ну а теперь всё, тебе пора. Иди. Искажённый почти достиг Истока. Задержите его примерно на одну условную минуту, а затем отходите как можно быстрее. Понял? Ну же, Младший, не кисни. Скоро всё закончится, обещаю…



— …А я уж думала, ты вовсе не появишься! — прокричала Габриэль, уворачиваясь от чудовищного удара.

— Ну не всё же тебе тут вкалывать, Ангел-Истребитель! — заорал я в ответ, врезаясь клином «Карателя» в чёрную текучую массу.


Она усмехнулась и, взлетев, обрушила на Искажённого град ударов. Огненное лезвие «Светоча» рассекало плоть Неназываемого, оставляя на ней огромные шрамы, которые, однако, тотчас же затягивались.


«Воины Радуги! Говорит Гермес! Через сорок условных секунд мы должны быть как можно дальше отсюда! Будет взрыв! Отходим в сторону Шестого Тренировочного! Как поняли, бойцы?», передал я, и с каким-то странным, полузабытым чувством слушал в своей голове перебивающие друг друга голоса моих ребят.

«Взрыв?», переспросила Габриэль.

«Да. Первый решил сделать всё сам, как твой отец».

«Гермес, постой!», запротестовала она, но я уже не слушал. Я смотрел туда, где у самой границы с Истоком стремительно росла огромная энергосфера ослепительно-белого цвета.


Всё было совсем как тогда, во Вторую Войну, когда маленькое Солнце вдруг выросло на поле боя, озарив наш Беззвёздный Мир слепящим светом.


Искажённый позабыл про нас. Он рванул к этому источнику дармовой Энергии и попытался его поглотить, но у него ничего не вышло. Тогда он обхватил его щупальцами, словно хотел обнять друга, с которым не виделся уже несколько миллионов лет, а потом и вовсе слился с Чистоэнергетическим Шаром, который к тому времени сиял ярче Истока.


И был взрыв, беззвучный взрыв, который не повредил почти никому, кроме этих двоих: Старейшему Духу, который без колебаний пожертвовал собой ради нашего будущего, и когда-то Падшему Духу, который так ненавидел Первого. Всё произошло за считанные мгновения: вот Шар сжался до размеров теннисного мяча, вот взорвался, и взрывная волна неимоверной силы разошлась во все стороны, как круги от ещё одного камня, брошенного в воду.


Нас смело, отбросило к Шестому Тренировочному, но, кажется, никто не пострадал. И один за другим поднимаясь на ноги, мы смотрели в небо, где воронка инвертированной Энергии понемногу начинала чернеть, вновь превращаясь в спящее пустотное вещество нашего приёмного Мира…


— Гермес…

— А?


Я всё ещё не мог до конца осознать произошедшее. Я стоял у самого выхода из Шестого Тренировочного и смотрел туда, где только что стал ничем Дух, которого я знал всю свою жизнь. Дух, которого я любил и ненавидел, уважал и презирал — но никогда не относился равнодушно. Дух, который, пожалуй, и был моей настоящей семьёй…


— Гермес!


Габриэль отвесила мне ощутимый подзатыльник:


— Очнись ты уже!

— Да в чём дело-то? — спросил я, поправляя съехавший на глаза шлем.

— Первый ошибся.


Лицо у неё было… Не знаю, как сказать. Но что-то явно пошло не так.


— Смотри внимательно, Гермес.


И я увидел.


Он поднимался, словно феникс, восстающий из пепла. Он, казалось, стал поменьше; вообще, похоже взрыв не прошёл для него даром. Но он всё ещё жил, всё ещё существовал.


— Первый ошибся, — повторила Габриэль. — Он решил, что Прародитель уничтожил первого Искажённого с помощью Энергосферы, но это не так. Вспомни, Гермес: Ангелы не были созданы для войны. Мы не умели воевать. Мы были Существами, рождёнными, как и Духи, в сиянии Истока, но те, кто дал нам жизнь, щедро одарили нас самым ценным из того, что имели. Я говорю о Любви, Гермес. Золотой Шар не был Энергосферой, он был Сердцем Прародителя, Сердцем, в которое он вложил всего себя. Больше всего в своей недолгой жизни он хотел защитить Духов от Искажённого, но, не будучи Воином, он использовал единственное «оружие», которым он обладал… А Первый ошибся.


Любовь? Да, Первый, с этой Субстанцией у тебя всегда было не очень. Но какая злая ирония! Продумать всё, пожертвовать собой, чтобы в результате погибнуть напрасно!


Искажённый тяжело поднялся на ноги. Ему всё-таки здорово досталось, но я даже отсюда видел, как понемногу затягиваются ужасные рваные раны, как текучая чернота заполняет выжженные Энергосферой дыры. Не обращая на нас никакого внимания, он медленно, едва переставляя ноги, двинулся к Истоку.


— И что, значит, вот как всё закончится? — спросил Сонни. — И Первый погиб зазря? А, Герман Сергеевич?


Ну почему, подумал я тоскливо, почему ты не задашь этот вопрос кому-нибудь другому? Кому-нибудь… А кому? Ведь нет никого. Теперь ты, Герман Сергеич, у нас Великий Магистр, ты у нас теперь крайний, рыжий, и всё остальное. Первому-то что, Первый отмучился. А на тебе ещё Проект остался, не забудь.


Как всегда неожиданно в голову пришла довольно странная мысль.


— Любовь, да? Так, бойцы, слушай мою команду! Все на перехват Врага! Удерживайте его столько, сколько сможете! А я попробую проверить одну свою гипотезу. Если я прав, значит, у нас всё ещё есть шанс. Если не прав… Ну, тогда… тогда не прав, в общем. Тогда не поминайте лохом, как говорится…


Эх, Первый, видел бы ты их сейчас…


Я прокашлялся и гаркнул:


— Ну? Чего встали с кислыми рожами?! А ну в бой, живо!


И Воины Радуги послушно ринулись в погоню за уползающим Врагом. А я вздохнул, ещё раз оглядел такой привычный Мир и закрыл глаза.


А когда открыл, декорации вновь сменились.



— Вернулся?


Здесь, кажется, всё было по-прежнему. Снова стреляными гильзами о пол в ушах звенела тишина только что отгремевшего сражения, снова майор Коростелёв сидел на полу, устало облокотясь о стену, а прямо передо мной, в пропитанной кровью белой рубашонке, прошитой пулями в трёх местах, с запекшейся кровью на животе и коленках, на свёрнутом в рулон ковре снова сидел мальчишка-Искажённый.


— Первый, а ты… ты до сих пор здесь? Я думал, ты ушёл…

— Да,  — майор кивнул. — В некотором смысле так оно и есть. В некотором смысле меня здесь и не было никогда… Ты-то зачем вернулся?

— Да так, гипотезу одну хочу проверить…


Я не мог на него смотреть. Я понимал: это не Первый. Это всего лишь часть иллюзии, а по сути — я сам, та часть Первого, которая всегда жила во мне, зримо и незримо приглядывая за мной, «заботясь» и оберегая, предупреждая о возможных промахах, качая головой после очередного моего провала.


Мне кажется, Старший, что ты жил в каждом из нас. Наверное, ты за каждым из нас приглядывал, о каждом беспокоился, пусть и никогда (или почти никогда) об этом не говорил. Но именно так ты мог знать о каждом Духе во всех Мирах, именно так ты мог призывать нас на новую Войну, именно так…


Коростелёв улыбнулся:


— Да ты не переживай, Второй. Будет ещё, о чём подумать, над чем голову поломать, о чём пожалеть. Ты лучше зря времени не теряй, проверяй свою гипотезу.


Да, майор, тут ты прав, конечно.


Я повернулся к Искажённому — и увидел его взгляд. Пристальный, усталый, злой. У детей такого взгляда не бывает. Разве что на войне…


Не тратя лишних слов на объяснения, я подхватил его на руки и направился к выходу. Он сначала не понял, что я задумал, но потом, похоже, опомнился, и начал на ходу менять форму, становясь привычным уже безликим Искажённым. Держать его становилось труднее, но я не сдавался.


— Ну нет, приятель, не дури. Никакой ты не Искажённый. Ты обычный афганский мальчишка, которого я… нет, не убил. Которого я, нарушив приказ, решил спасти. Понял меня? А ну-ка, хорош уже трепыхаться! Это моя иллюзия, а значит, ты будешь тем, кем я тебя помню!


Я не особо рассчитывал на успех, но мой расчёт и правда оказался верен: безликий снова стал мальчиком из моих кошмаров. Он устроился на моих руках и теперь тихонько сидел, уткнувшись носом мне в куртку и изредка всхлипывая.


— Всё будет хорошо, парень, — шептал я, спускаясь по полуразрушенной лестнице: — Вот увидишь.


Где-то грохотали выстрелы, откуда-то слышались крики. Но моя война закончилась сегодня. Моя — и твоя, парень. Понял? И твоя тоже.


Если бы я понял это раньше. Если бы я только понял эту задачу, если бы не проморгал её, по сути, простое решение, — тогда, возможно, Первый остался бы жив. И хотя я вечно всё порчу, пусть хоть на этот раз всё будет хорошо. Ради моих ребят. Ради Гэб. Ради Рады, которой я обещал победу. Ради Баси, которая обязательно вернётся живой и невредимой. Ради Первого. Ради каждого Духа в Потусторонье, даже ради Теневых. Даже ради Тринадцатого.


И ради тебя, парень, кем бы ты ни был.


Мы обязательно спасёмся. Прорвёмся. Будем жить. Обязательно будем жить, — слышишь меня, парень? Обязательно. Обязательно…



…Она видела Золотой Шар колоссальных размеров, маленькое Солнце, которое вдруг выросло на поле боя, осветив этот Беззвёздный Мир таким родным для неё светом. Она видела, как Искажённый, позабыв обо всём, совершил последний рывок, словно попытавшись поглотить это яркое, сияющее; а когда у него ничего не вышло, он просто слился с Золотым Шаром, который к тому времени сиял ярче Истока.


А потом был взрыв. Третий взрыв, беззвучный и безвредный для всех, кроме Искажённого и того, чья Любовь совершила невозможное.


Она видела, как за мгновение Шар сжался до размеров теннисного мяча, а потом взорвался. И не было больше ни Искажённого, ни Гермеса, ни единой капли ненависти, попавшей в это гравитационное пекло. Была только взрывная волна, что разошлась во все стороны, как от камня, брошенного в воду. Волна, которая смела на своём пути Воинов Радуги, а после инвертировалась, образовав воронку.


В небо Беззвёздного Мира с рёвом устремился фонтан Золотой Субстанции. Быть может, он не был столь мощным, как тот, что появился в том месте, где погиб её Прародитель и родилась она, но…


Но об этом она не думала. Опершись на огненный меч, она плакала о тех, кто был ей дорог, и о тех, кто принёс себя в жертву во имя защиты Истока и всего живого в нём.


И тогда Воины Радуги вдруг срываются с места и бегут туда, к воронке, где иссякает Золотой фонтан, в надежде спасти… кого, думает она? Прародитель погиб, Первый погиб…


Разве Он мог уцелеть?..


Она слышит оглушительно-громкую передачу Сонни, который кричит ей о чём-то, но она не слышит его, — потому что ледяной, как воды Стикса, голос в её голове шепчет ей страшные слова.


Вы думаете, что победили, шепчет голос. Вы думаете — но вы ошибаетесь. Я всё-таки сумел, даже после взрыва, слиться с Истоком, — пусть даже моей Ненависти осталось немного. Зато теперь, шепчет голос, моя Ненависть смешается с Радугой. Она проникнет в Миры, она станет частичкой каждого их обитателя, — а они будут подкармливать и растить её, сами не понимая, что растят собственную гибель. Пусть, шепчет голос, пусть я не смог уничтожить Исток, — они сделают это сами. Они будут ненавидеть друг друга, они будут воевать друг с другом, убивать друг друга, насиловать, расстреливать, взрывать. И брат пойдёт войной на брата, и не станет в их Мирах места, куда не просочилась бы моя Ненависть.


И когда её станет слишком много, Исток погибнет, и вместе с ним погибнут и все его обитатели, — и все жители Той Стороны погибнут тоже, потому что не смогут выжить без своей Радуги.


И тогда, именно тогда мы вернём себе Наш Мир, очищенный от любых паразитических форм жизни. Запомни мои слова…


…Шёпот стих, отзвучало страшное пророчество, а она стояла там и беззвучно плакала, потому что понимала: хотя Битва за Исток закончена, Война за Исток не закончится никогда.



Глава 25.


— …Показатели стабильны, в районе 59%. Реанимация завершена 5 условных часов назад, реабилитационный процесс идёт без осложнений.

— А что Ангел?

— Она в порядке, Мастер Эбби. Она уже покинула «Нити». Регенерация у Ангелов необычайно высокая, недаром аналог Ангельского симбионта используется для восстановления пострадавших Духов.

— Хорошо. Остальные?

— Их показатели в норме, Мастер Эбби, необходима лишь психологическая реабилитация, но она не займёт много времени, так что все Воины Радуги скоро смогут покинуть Энергокомплекс. Показатели Созданий соответствуют норме.

— Что ж, хорошо. Рад слышать, что «Нити» работают.

— Конечно, Мастер Эбби. Расчётное время до…

— Простите, Старшая! Кажется, Лорд Гермес пришёл в себя.


Пустота в моей голове.


Я открываю глаза и вижу потолок. Высокий потолок. Это, конечно, гигантский «ангар» Энергокомплекса и золотистое сияние «Нитей»…


Я уже видел всё это тогда, до Искажения.


А за секунду до пробуждения мне снился сон. Мне снилось, что я отнёс мальчика вниз, в штаб, где меня встретил майор Семёнов, командир группы. Он поглядел на меня с пониманием, но не сказал ни слова. Впрочем, мне было всё равно.


А потом было утро, и я подавал рапорт об увольнении, но генерал Казанцев наотрез отказался его принимать. Так я попал в 3 батальон 350-ого гвардейского парашютно-десантного полка, в составе которого принимал участие в первой Кунарской операции. Только после этого (и в результате повторного прошения) был переведён в запас, и в апреле 1980 года покинул Афганистан.


Это было трудное время, но, даже продолжая воевать, я помнил о том, что выполнил свою миссию. Я спас этого мальчишку, я не выстрелил. Я поступил правильно. И пусть я не знал, как сложится его жизнь, но тогда, тем снежным утром в Дар-уль-Амане 28 декабря 1979 года я чувствовал себя совершенно счастливым.


Конечно, это был всего лишь сон. Иллюзия. Впрочем, жизнь Духа (а пожалуй, и человека) несильно отличается от такого сна…


— …Ну? И как ты теперь себя чувствуешь?


Эбби склонился над моей ячейкой и заглянул мне в глаза, словно надеялся отыскать там какой-то неведомый ответ.


— Если честно, не очень. Что случилось? Мне ведь удалось остановить его? Моя гипотеза оказалась верна?

— О да, твоя гипотеза полностью подтвердилась. Но вот остановить его до конца тебе… нет — нам не удалось. От него почти ничего не осталось, но это «почти ничего» всё-таки успело слиться с Истоком. Уничтожить оно его, конечно, не смогло, зато знатно припугнуло ребят и Габриэль. Напоследок Искажённый, видишь ли, успел смешать свою Ненависть с радужным веществом Истока, чтобы люди и прочие жители Миров однажды сами уничтожили Исток, отравленные этой Ненавистью. Габриэль была особенно подавлена, но остальные, кажется, не восприняли слова отродья близко к сердцу. Очень по-человечески, надо заметить…

— А Первый?


Он улыбнулся.


— А что Первый?

— Неужели он и правда ошибся? Я вообще не могу понять, как, почему мы не поняли, что сфера была сделана из Любви, а не Энергии?! У неё даже цвет другой!


Эбб кивнул:


— Совершенно верно, другой.

— То есть… он всё-таки ошибся?

— Нет, Герман. Никакой ошибки не было.

— Не понимаю…

— Всё нормально. Это было частью Проекта.

— Частью… Проекта?

— Да.

— И его гибель?

— Да, и это тоже. Конец Эпохи означает конец Хозяина Пустоты. Первый это знал. Он знал о том, что Искажённый родится, знал задолго до его рождения. Он знал, что ты пробудишься, что соберёшь команду, что времени не хватит… Впрочем, неважно. Он не мог рассказать тебе об этом, ведь такой неожиданный для тебя и ребят расклад мог существенно повлиять на ход событий и боевой дух команды. Понимаешь, Герман, Воины Радуги — не инструмент для войны с Искажённым. Они — наше будущее. Валентин, Рихард, Дмитрий, Сонни… особенно Сонни. Они — наше будущее, но в этом будущем не будет места для Первого. Я не знаю подробностей, не знаю причин. Их знал только он.

— А ты…

— А я — всего лишь Дух Второй Касты, Эбби. Один из многих. И всё. Да, конечно, я знаю чуть больше, чем остальные, но поверь: в скором времени эти знания ничего не будут стоить. Теперь ты — Хозяин Пустоты. Тебе решать, какими мы будем.


Эбби опустился на одно колено и, склонив голову, подал мне белый медицинский халат. Я рассеянно взял халат из его рук и накинул на плечи.


«Какими мы будем?»


— Приветствую тебя, Великий Магистр, — произнёс Эбби. — Какие будут указания?

— Указания?..

— Да, Повелитель.


Всего лишь сон. Иллюзия — да. Но там, в той иллюзии, я отчего-то был стократ счастливее, чем здесь, в этой новой «реальности». Какими мы будем, Первый?


— Эбби… Уйди с глаз моих…

— Слушаюсь, Повелитель…


Он встал и так же, не разгибаясь, отступил на три шага назад, и только после этого распрямился. После чего улыбнулся мне, а потом развернулся и направился к выходу из Энергокомплекса.


И мне показалось, что огромный комплекс опустел — но я знал, что этого не может быть. Это же «Нити»! Тут сейчас приходят в себя тысячи Кошек, рождённых заново! Тысячи Кошек…


«Бася!»


Я вскочил с койки и огляделся.


Поди найди Чёрную Кошку в этом проклятом ангаре!


— Повелитель… — прошептали откуда-то снизу. Я опустил взгляд: у моих ног застыла в почтительнейшем поклоне серая-полосатая Миш-А, Реабилитолог-Старший.

— Ты-то мне и нужна! — обрадованно воскликнул я. — И встань уже, сколько можно этих идиотских церемоний! Упраздню, всё упраздню, честное слово!


Но делать нечего: я коснулся пушистой макушки кончиками пальцев. Миш-А подняла на меня робкий взгляд:


— Чем могу быть вам полезна, Повелитель?


Да-а… Чую, я нескоро к этому привыкну.


— Так, радость моя пушистая, скажи-ка мне вот что: Исследователь-Старший Бас-Т где у нас нынче?


Кошка отвела глаза в сторону. Потом вздохнула:


— Она… Её показатели стабильны, держатся в районе 76%. Реанимация завершена 8 условных часов назад, реабилитация проходит успешно…


Здесь определённо таился какой-то подвох. Я нахмурился:


— А попонятнее? Она всё-таки… погибла?

— Да, Повелитель… Из Кошек, отправленных на перехват Искажённого, гибели не избежал почти никто…

— То есть она переродилась?

— Да, Повелитель…


Я опустился на колено и, схватив её за плечи, хорошенько встряхнул:


— Тогда что не так? Ну?! Что не так, я спрашиваю?! Почему мямлишь? Что скрываешь?!

— Н-нет… Я не… Исследователь-Старший Бас-Т, она…

— Всё, с меня хватит! Веди меня к ней, живо!

— Д-да, Повелитель… — прошептала Кошка и тихонько пошла куда-то вдоль рядов ячеек. Я побрёл за ней.


Вдруг динамики под потолком ожили голосом моей Белой Королевской знакомой:


— Храбрые бойцы Колыбели! Говорит Матриарх Ват-У. В этот торжественный миг сердце каждого из нас полно радости и скорби. Радости — потому что усилиями Воинов Радуги, Адского Батальона и Вооружённых Сил Колыбели сегодня был остановлен и уничтожен Искажённый — страшный Враг Истока, считавшийся непобедимым! Мы одержали победу!


Кошки захлопали, зашумели, но тотчас же стихли. А Матриарх продолжала:


— Скорби — потому что эта победа стоила нам наших жизней! Потому что эта победа унесла жизни тысяч бойцов Преисподней Резервации! Потому что сам Великий Магистр, сам Первый пожертвовал собой во имя спасения нашей Родины, во имя всех нас! Ныне мы оплакиваем всех тех, кого больше нет с нами! Всех тех, кто не смог переродиться! Всех тех, для кого эта битва оказалась последней битвой в жизни! Ныне мы оплакиваем Великого Первого Духа, которому все мы обязаны своим нынешним существованием! Но не только! Ныне мы оплакиваем нашу доблестную Командующую Армией Кси-А, пропавшую без вести на поле боя! Мы не знаем, что случилось с тобой, сестра! И пусть ты не празднуешь с нами эту победу, — мы никогда не забудем тебя! Ты навсегда останешься в наших сердцах, как храбрейшая, как достойнейшая из нас! Твоя жертва не была напрасной! Ни одна жертва этой войны не была напрасной! Ведь именно благодаря вам у Миров Радуги есть не только настоящее, но и будущее! Ура!

— УРРА-А-А! УРРА-А-А! УРРА-А-А! — протяжно разнеслось по Энергокомплексу, и в тот же миг из динамиков грянул какой-то неведомый, по всей видимости, кошачий марш. И я видел, как они вставали, от маленьких Котят-перерожденцев, до тех, кто сумел пройти это пекло и выжить. Они вставали и, вытянувшись в струнку, отдавали честь своему Матриарху и тем, кто отныне останется только в памяти…


Как ты, Первый.


…Марш продолжал звучать, Кошки стояли, отдав честь, а мы с моей провожатой шли вдоль рядов ячеек, туда, где ждала меня моя Чёрная Кошка.


Наконец Миш-А остановилась и указала лапкой на один из ближайших гамаков:


— Она там. Только…

— Что «только»? Она переродилась Котёнком?


Кошка-реабилитолог слабо улыбнулась:


— Дело не только в этом, Повелитель. Кроме того, вернуть Исследователю-Старшей Бас-Т взрослую форму не так уж сложно. Проблема в её памяти.

— А что с ней?

— Мы смогли восстановить 52%. Это немало, но мы не могли иначе: Исследователь-Старший Бас-Т — Глава Отдела и личная протеже Матриарха Ват-У. Её знания бесценны, а опыт уникален. Наконец, в процессе реабилитации и обучения она сможет восстановить память ещё примерно на 32%, то есть общая сохранность опыта составит 84%. Это очень хороший показатель, но…

— «Но»?

— …но события последней недели восстановить не удастся, Повелитель.

— Последней… недели?

— Да, Повелитель. Мне очень жаль…

— Последней… То есть ты хочешь сказать, что она…


До меня наконец дошёл смысл сказанного. Кошка грустно кивнула:


— Она не вспомнит событий, предшествовавших битве. Вы ведь об этом хотели узнать, да?

— Я…


Но ведь какая злая ирония! Из всей своей Кошачьей жизни она не вспомнит именно последнюю неделю! Не вспомнит… меня. Нашего полёта. Разговора с Радой и нашу попытку обойти систему. Наш провал… И свои слова, сказанные мне. Я останусь для неё только лишь Гермесом, бывшим Лордом-Командующим, а ныне — Великим Магистром Ордена Радуги.


Почему? Почему так?


— Кратковременная память — очень хрупкая структура, её почти никогда не удаётся восстановить, — Миш-А покачала головой. — Она не вспомнит и самой битвы; вместо этого она прочёт о ней в учебных пособиях. А ведь если я не ошибаюсь, Исследователь-Старший Бас-Т награждена Орденом Колыбели I степени. А Командующей Кси-А, между прочим, присвоена высшая награда — Орден «Герой Колыбели», посмертно, — Пушистая вздохнула. — Эх, и почему меня там не было…

— Что, тоже орденов хочется?


Кошка вздрогнула, по-видимому вспомнив, с кем имеет дело, и бухнулась на колени:


— Н-никак нет, Повелитель!


Я скривился. Эти войны… ордена эти… Мигом припомнился Коростелёв из иллюзии:


«Смотри, теперь ещё наградят, небось орден Ленина дадут, за главного-то…»


Я посмотрел на ячейку: там, в золотом гамачке крепко спал Чёрный Котёнок.


Ничего не попишешь, Герман Сергеич. Се ля ви…


Однако постойте! А как же Рада! Мы же победили, я же ей обещал!


— Мишка!

— Да, Повелитель!

— Рада! Я хочу увидеть Раду! Как она себя чувствует? Как продвигается её реанимация? Есть прогресс? Это ваша работа, черти Пушистые! Я же говорил, что проверю? Говорил! Вот и проверяю!


Она молчала, но было видно, что ей сильно не по себе.


— Эй… Эй-эй, ты мне не молчи, слышишь? Не молчи! Отвечай на поставленный вопрос! Ну же!


Глаза Кошки вновь наполнились слезами, — совсем как тогда, до Искажения.


— То есть ты хочешь сказать, что хороших новостей для меня сегодня нет, так?


Слёзы стекали по пушистым щекам, оставляя после себя мокрые тёмные бороздки.


— Повелитель… Вы застали последние моменты её существования. Сразу же после вашего ухода… мы отметили снижение показателей… Ей ничего не могло помочь, Повелитель… Если бы только ей занялся Первый Великий Магистр, то, возможно… Мощностей Колыбели не хватило, Повелитель. Наших знаний не хватило. Мы сделали всё, что могли. Нам нет прощения… Нам очень жаль… От имени всего Реабилитационного Отдела приношу вам свои соболезнования…


Она говорила что-то ещё, но я не слушал. В ушах звучал голос старенького доктора, Эммануила Давидовича Шнейдмана, тогда, в те страшные дни, 5 августа и 12 сентября 1988 года, когда умерли Катя и Игорёк. Он и остальные врачи, они тоже ничего не смогли сделать. Ничего. Совсем как эта полосатая Кошка-реабилитолог, безуспешно утирающая бесконечные слёзы.


— Слушай… от Рады что-нибудь осталось? Я хотел бы забрать. Если тебе не трудно, конечно.

— Да-да, конечно, Повелитель… Идёмте…


Мы вновь побрели вдоль установок с золотистыми колыбелями.


«Если бы только ей занялся Первый Великий Магистр, то, возможно…»


Ну да, конечно. А Первый Великий Магистр не мог ей заняться, потому что попал вместе со мной в эту проклятую иллюзию. Эх, Первый! Ты прямо как фараон египетский: вон сколько народу с собой прихватил. Впрочем, гибель Рады — моя вина, а не твоя. Если бы я просто убил её… Да, если бы я просто убил эту славную девчушку и сделал Духом, как Вальку, всё было бы хорошо! Сейчас бывсе вместе праздновали победу… Войны Радуги… Наше будущее…


Всё, что было мне дорого, осталось в прошлом. Да я и сам остался где-то там же, если подумать. Кто я теперь? Великий Магистр? Да брось, Первый. Ты же это не серьёзно. Великим Магистром может быть кто-то с мозгами, кто-то… Но явно не я.


И что я буду делать теперь, скажи на милость?


— Вот, Повелитель…


Кошка-реабилитолог протянула мне небольшой контейнер из прозрачного пластика. Внутри контейнера переливалась разноцветьем небольшая радужная капля.


— Значит, это… всё, что осталось?


Всхлипнув, Кошка кивнула:


— Мне очень…

— Хватит. Спасибо. Больше мне… ничего не нужно.


Я вздохнул и тут же, не сходя с места, шагнул в пространство, которое всегда терпеть не мог.



В «кабинете» Первого было непривычно пусто.


Ну да, конечно. Теперь это мой кабинет, моё пространство. Безликая белизна стен, двойная дверь с резным орнаментом, — на кой ляд тут вообще двери? Ну и кресло-трон, разумеется. Чтобы было где подумать о Вечном, не отвлекаясь по пустякам.


Я окинул пространство взглядом. Тотчас же в ответ на мои мысли из пола вырос стол на тонкой высокой ножке.


Ну ладно, хотя бы так.


Радужная капля в контейнере… Обычно в таких случаях останки (а это были именно останки, ну или их местный эквивалент) относили к Истоку и, стараясь не подходить близко, выливали на плоскость. Исток сам заботился о своих умерших, затягивая в себя то, что от них оставалось. Впрочем, такие случаи скорее редкость…


Вылить Раду в Исток? Но зачем? Теперь это уже не имеет смысла.


Нет, я поступлю иначе.


Открыв контейнер, я осторожно вылил остаток Сущности себе в ладонь. Затем поднёс каплю ко рту и выпил.


Дальнейшее… было похоже на просмотр фильма в режиме ускоренной перемотки. Перед моими глазами проносились картины из жизни необычной московской девочки по имени Рада. Девочки, которая перенесла больше, чем просто смерть, — по моей вине.


Теперь остатки её Радужной Сущности слились с моей Сущностью, становясь одним целым.


Ты будешь жить, Рада. Пусть и не так, как мы с тобой хотели, но ты будешь жить.


Я сел на кресло-трон и вытянул руку вперёд. Пару секунд спустя с руки сорвалась и упала на пол радужная капля. Затем ещё одна, и ещё, ещё… Радужная Субстанция лилась из моей руки, как кровь из раны, пока на «полу» не образовалась довольно большая лужа. На моих глазах она приобрела объём, превратившись в эллипсоид.


Я невольно улыбнулся, вспомнив своего первого Претендента.


— Давай же, девочка. Обрети форму.


Она послушалась: эллипсоид на моих глазах становился «человеком», — правда, без лица.


— Ну да, своей памяти у тебя не осталось… — пробормотал я задумчиво. — Что ж, используй мою. Ну же!


И она снова подчинилась. Я видел, как она превращалась — сначала в Басю, потом в Габриэль, потом в Маринку, потом в Эвелину, и наконец…


Катя стояла прямо напротив меня и улыбалась. Её каштановые волосы чуть волнились; помнится, она всегда вздыхала на эту тему: мол, вот бы были прямые… На хрупкой фигурке — не по размеру просторный бежевый вязаный свитер, коричневая юбка… и даже французские туфли – «лодочки», которые мне удалось купить за какие-то немыслимые по тем временам деньги.


Она подошла ко мне и осторожно провела рукой по моей щеке.


— Снова небритый, да? Прости…


Но она только улыбнулась и уселась на постамент кресла-трона, положив голову мне на колени. Какая… совершенная иллюзия. Как жаль… Как жаль…


Я запахнул халат, а потом, нащупав капюшон, опустил его на лицо.


Теперь моё место здесь, теперь я — здесь, в этом пустом белом пространстве, наполненном тишиной, со своей иллюзорной настоящей любовью, со своей вечно живой совестью, достигший самой высшей точки в иерархии Духов, отягощённый самой тяжёлой ношей во Вселенной.


Никогда ещё я не был так одинок.


И в этой тишине — слышите? — едва различимое мелодичное пение, похожее на звон сотен крохотных хрустальных колокольцев. Это поёт Исток.


Первая Эпоха закончилась. Началась Вторая Эпоха.



Эпилог


— А знаешь, ведь у Первого было имя. Сейчас об этом мало кто помнит, потому что в тайну были посвящены только Духи Первой Касты, а их — то есть нас — осталось всего трое: я, Третий и Восьмой. Уже Вторая Каста ничего не знала про имя Первого, о Младших и говорить не стоит… Ну а нынешняя молодёжь так вообще не в курсе: в учебниках об этом не сказано, в Кодексе тоже. Но я-то помню. Я помню, потому что сам придумал ему это имя. Ну как «придумал», — услышал как-то раз в Миролюдье имя, которое, как мне тогда показалось, было словно создано для него. Знаешь, какое? Авва. Это значит «папа». Он же для всех нас был как отец родной! Старейший же. Да… Хотя ему это имя поначалу не нравилось. Он предпочитал оставаться просто Первым. Но в итоге он его принял, конечно. Тем более я был единственным, кому было позволено дать Первому имя. Третий был уже слишком молод, остальные вообще не в счёт… Только я. А от данного тебе имени нельзя отказаться, — он сам так решил. И коль скоро его слово было Закон, то и он должен был следовать этому Закону, ведь только тогда в Мирах мог существовать придуманный им порядок…


Она слушала молча, словно витала в каких-то неведомых облаках. На её лице не отражалось ничего. Впрочем, Гермес, это ведь твой первый опыт создания големов такого уровня, притом таких… специфических. Мало ли, какие у них бывают особенности. Взять хотя бы то, что она — часть меня самого…


И спросить-то некого… Ведь Катя — то есть Рада, конечно же, — на Шанталь или Димкину Наташу не похожа. Может быть, у них есть общее с Эбби? Никто не видел, как Первый его создавал. Да что там: мало кто знает, что Эбби — Создание…


И тут вдруг она сказала:


— Рад, что ты меня вспоминаешь, Второй.


Спрыгнув с постамента, она закружилась на месте, развернулась, — и только тогда я понял, что случилось.


Глаза моего Создания были золотыми.


Она звонко рассмеялась:


— Почти верно, Гермес! Почти. Не думай, будто я вселился в созданное тобой Существо, это не так. Вот скажи: как думаешь, почему моё имя знали только немногочисленные посвящённые, а фактически только ты?

— Только не говори, что это тоже часть Проекта, — поморщился я.


Первый вновь расхохотался:


— Но это правда! Ну, так или иначе, — он посерьёзнел, — то, что ты видишь — не я. Это своего рода послание, которое я оставил для тебя на этот случай. А активировало его моё имя, — имя, которое ты мне дал.

— То есть это вроде как запись?


Первый кивнул:


— В нескольких смыслах. Но, в отличие от обычной записи, эта основана на ИИ. Проще говоря, с ней твой информационный голем временно получил полный доступ к базе знаний Истока, а потому обрёл способность прорабатывать все варианты твоих реакций и вопросов, и подбирать к ним правильные ответы. Я же знал, что девочка не выживет, и что ты приберёшь останки её Сущности, чтобы сделать радужного голема. Этим-то я и воспользовался. За саму Раду не волнуйся: как только послание будет передано, она вновь станет той, кем ты её сделал.

— Как всегда заковыристо, Первый. Но зачем тебе понадобилось так делать?

— Чтобы передать тебе последние указания, скажем так. Ведь ты пока ещё не вполне Хозяин Пустоты. Для того, чтобы действительно стать тем, чем был я, тебе нужно пройти… процедуру инициации, назовём это так. Потому что ты должен понять, что это вообще такое — Хозяин Пустоты. Должен узнать, почему всё так, а не иначе. И потом, ведь не думал же ты, что достаточно будет просто занять это пространство и усесться в моё кресло, не так ли? Знаешь, среди людей бытует поговорка «короля делает свита». В твоём — то есть нашем — случае её можно перефразировать так: Хозяина Пустоты делает Радуга. Понимаешь?

— Ни слова.

— Да-да, очень смешно. Информация, Второй, информация! Если у людей à l'image du roi l'univers se façonne, Вселенная подстраивается к облику короля, то у нас наоборот: сперва Вселенная выбирает короля, потом король примеряет на себя Вселенную, а уж потом Вселенная подумает о королевском облике; хотя, как показывает практика, подобные мелочи её обычно не заботят. Разве что глаза золотыми станут.

— Если ты думаешь, что я теперь что-нибудь понял, то… — начал было я, но Первый жестом велел мне замолчать.

— Слушай внимательно, Второй, так нам обоим будет проще. Помнишь, я говорил, что впервые почувствовал приближение Конца Эпохи, когда ты ушёл в Миролюдье после Второй Войны?

— Помню. И что?

— А то. Сам по себе этот твой поступок и особенно его последствия в масштабах той же Вселенной — то есть Истока — значат гораздо больше, чем ты можешь подумать. Ведь ты вдумайся, что ты сделал! Фактически ты отказался от участи Духа, от жизни Духа ради того, чтобы пожить человеком в Мире Людей! Не замаскированным Исследователем даже, не Хранителем с проработанным сценарием, не странником-Мироходцем, а обычным человеком. Но твоя Радужная Сущность тем не менее осталась при тебе, а значит, ты остался связан с Истоком куда более прочными узами, чем любой житель его Миров. И он следил за тобой… Исток приглядывал за тобой, заботился о тебе. Наблюдал. Учился. Ты же понимаешь: Радуга не просто информационное поле. Она — это все мы, и все они, и живые, и мёртвые, и даже Падшие! И из всех она выбирает одного, который становится её глашатаем. Её пророком, если угодно. Её отражением. Хозяин Пустоты, — казалось бы, причём здесь Радуга? Тем более наш образ жизни, отдалённость от Истока, подспудный страх навсегда раствориться в его волнах, соседствующий с фанатичным желанием это сделать… Мы слишком долго воевали. Да, признаю, в этом была моя вина, пусть и не полностью, но, по сути, вектор развития, траекторию движения Первой Эпохи заложил своими действиями именно я — Первый Дух. Я первым нарушил данный нам миропорядок, внёс свои изменения, скорректировал нашу судьбу. Неважно, к чему это привело, к войнам или к миру. Потому что изменились сами Первомиры, иначе потекли и перемешались в других, отличных от первоначальных пропорций Триединые Субстанции. Вот что было действительно важно! Мои действия повлияли на ход всеобщей истории!.. Но моё время вышло. Когда мир перестаёт изменяться, он стагнирует. Когда вода перестаёт течь, она зацветает — или замерзает. К счастью, Исток не допускает подобного застоя, потому что Исток — это вечное движение жизни, вечные перемены, вечное развитие! И если прежний Хозяин Пустоты больше не меняет мир, Исток находит ему замену, — тем более всегда находится тот, кто не желает мириться со сложившимся порядком, кто мутит эту зеленеющую воду, разбивает лёд… и пускает по освобождённой Реке Жизни свои корабли. Так и случилось. А Искажённый стал катализатором той реакции, на которую одному тебе не хватало сил. Он стал мотивом для изменения; в конце концов, искажение — это тоже перемена. И ты набрал команду новых, преображённых Духов, человечных Духов. Ты нашёл гениев Истока — Сонни, Валю, Рихарда, Диму. И главное — смог правильно понять и решить проблему Искажённого, найдя средство для его устранения. Между прочим, Второй: ведь Ангелов тогда тоже ты принёс, верно?

— Ангелов? — признаться, я был немного растерян. Вся эта ситуация, торжественное послание Первого… Ангелов? Я?


Её смех — смех моего радужного Создания — вновь зазвенел в белой пустоте пространства хрустальными колокольчиками Истока.


— Ты просто забыл. Ничего, нестрашно. Ты вспомнишь, Второй. Ты всё обязательно вспомнишь. Осталось совсем немного.

— Ты говоришь прямо как Искажённый в моей иллюзии, — пробормотал я.

— Расслабься, Гермес. Искажённого больше нет. Есть только ты — и Исток. Ты — тот, кто растопил лёд и разрушил плотины; теперь — видишь? — идёт волна, идёт большая вода: она сметёт тебя, смоет с тебя всё лишнее, оставив только важное. Ты растворишься в ней без остатка, чтобы родиться заново — таким, каким ты должен стать. Хозяином Пустоты, Сияющим Сыном Радуги!


Хрустальный звон всё звучал и звучал, становясь с каждой секундой всё громче. Я понимал, что Рада тут уже не причём, понимал, что уже не слышу голоса Первого, понимал, что Первого давно здесь нет.


Звон превратился в гул, похожий на пение басовой струны. Белое пространство моего кабинета дрожало, словно дом при землетрясении. Я смотрел на «стены» и видел, как по ним расползаются трещины, сквозь которые в мою тесную келью, словно в треснувшее яйцо, пробивались радужные лучи.


Привычный мир рушился. Всё то, от чего я успел устать за Первую Эпоху, равно как и всё то, что мне в ней нравилось, — ничего из этого больше не имело ни значения, ни права на существование, и я отчётливо это понимал.


Всё тело буквально звенело от резкой, нестерпимой боли, а может, от невыносимого блаженства, — я не знал. Я больше ничего не знал, не понимал, не помнил. Ничто не имело смысла, кроме этой яростной песни, от которой разрывалось моё когда-то человеческое сердце. И я бы плакал, смеялся, трясся от страха, торжествовал, безумствовал, — если бы умел, если бы это имело хоть какое-нибудь значение, если бы тогда, после Второй Войны всё случилось иначе, если бы не было ни Германа Кастальского, ни Искажённого, ни Войнов Радуги, ни всей этой сумасшедшей, драматической, нелепой, трагифарсовой истории. Этого Проекта.


Не важно. Теперь всё это уже не важно.


Колоссальная радужная волна в одно мгновение превратила белое пространство кабинета и застывшего в нём Духа в разноцветную россыпь Изначальных Структур, растворила в себе, смешала с собой, вернув в своё лоно очередного блудного сына.


И всё закончилось.



Я стоял у окна собственного кабинета, наслаждаясь вкусом преотличнейшей гаванской сигары. Из окна на меня глядел весёлый день, московский августовский день, ясный и синеокий. Куда-то спешили машины, люди, облака. Этакая пастораль под конец лета.


В квартире было тихо, только где-то на кухне негромко бормотало о чём-то себе под нос неумолчное, насквозь прополитченное радио, да будто бы шумела изредка вода: видать, Маринка взялась за помывку посуды. Экое диво! Обычно-то она всё норовит в посудомоечную машину затолкать.


Я глубоко вздохнул. Настроение у меня было на редкость хорошее, даже отличное. Ну и сигара, конечно же, ничуть не хуже. А чего ещё надо-то, спрашивается, для простого человеческого сиюминутного счастья?


По коридору лёгкой, почти неслышной поступью пробежали маленькие ножки в пушистых тапочках, и в кабинет, постучавшись, заглянула моя молодая жена. Выглядела она, надо сказать, восхитительно даже в домашнем платье, — белом в мелкий чёрный горошек, с короткими рукавами, и в меру упоительным вырезом на груди. Лицо сияло мягкой улыбкой.


— Я войду? — спросила она скорее для порядка. Я всегда ценил порядок и личное пространство, и она, стоит отдать ей должное, относилась к этому с уважительным пониманием.

— Конечно, милая. Между прочим, ты сегодня замечательно выглядишь, гляжу — не налюбуюсь. — заметил я. Маринка залилась смущённым, но радостным румянцем, а я продолжил: — Ну-с, что у нас сегодня интересного?


Тут она, кажется, посерьёзнела. И сказала:


— Он просил передать тебе, что отныне ты — полноценный, настоящий Хозяин Пустоты. Сказал, чтобы ты не скучал о нём, что он так или иначе всегда будет рядом. Ещё сказал, чтобы ты дал мне имя. Сказал, что ни одно из старых мне не подходят, потому что они не мои. Ну вот, вроде всё.


Радио на кухне, кажется, продолжает бубнить, но звуки в моей голове снова оглохли. Остался только тонкий противный писк: так бывает, когда тебя задевает взрывом. И-и-и-и-и-и-и-и-и…


И я вспомнил. Вспомнил всё, что мог вспомнить, даже то, что не смог вспомнить после прошлого пробуждения, даже то, что, казалось, не знал никогда.


Я даже вспомнил, кто такой Искажённый. Кем он был раньше и почему стал таким. Вспомнил про те Миры, по которым я шатался после Первой Войны, и все те невероятные откровения, которые были мне открыты самыми разными существами. Я вспомнил и о причине появления Ангелов в Мирах Истока.


Я знал теперь, что значит «Хозяин Пустоты». Знал, почему Первый был всегда прав. Да что там — я даже знал, что случилось с той, настоящей Маринкой после той ночи, когда мы увиделись в последний раз. Я знал, что старушки-соседки плакали на Валиных похоронах, знал, что Сонни поработал над несчастной доньей Лукрецией так, чтобы она не замечала его отсутствия. Я знал, с кого Димка-Деметр рисовал свою Наташу, знал, что ту женщину действительно звали Наталья. Я знал, что родители Рады объявили её в розыск, а её отчим плакал, запершись в туалете, чтобы жена не увидела его таким.


Я знал всё. Всё — потому что теперь я представлял собой зеркало Истока. Я знал, что подобным образом устроены зеркальные RAID массивы в миролюдских серверных системах. А ведь раньше я ничего не знал о компьютерах…


Маринка — то есть, конечно же, никакая не Маринка, а мой радужный голем, которого я сделал из Рады — стояла и выжидающе смотрела на меня.


— А, ну да. Имя, значит… Ну что ж, девочка… Коль скоро всё это иллюзия, так сказать… м-да… то давай-ка мы назовём тебя Майя. Как тебе, нравится? Майка. Мне вот давно нравится. Мы с Катей так девочку думали назвать, если родится. Это в честь Плисецкой, значит… ну или Кристалинской. Что скажешь?


А она весело улыбнулась, чуть прищурив свои радужные глаза, и ответила:


— Мне нравится.


Я усмехнулся и, отвернувшись, стал смотреть в окно. Там, вдали, за беззвёздной чернотой вечной Потусторонней ночи, сияло и переливалось всеми цветами радуги бесконечное полотно Истока.


Ладышкино, 18.09.2015