Некуда бежать [Максим Михайлович Тихомиров] (fb2) читать постранично

Максим Тихомиров Некуда бежать

В ночи выли сирены, и лучи прожекторов метались над портом.

Узкая полоса неба, зажатая между глухими стенами складов, то и дело выцветала до ослепительной белизны, а по стенам начинали метаться изломанные угольно-черные тени. Потом луч уходил, и переулок проваливался в кромешный мрак. Тогда Гордин отклеивался от холодного камня, в который вжимался лопатками, и бежал дальше, пока следующий электрический рассвет на заставлял его снова прятаться в новорожденную тень.

Бежать было неудобно. Плохо было бежать. Пробитый в двух местах паровой протез, стоило гидравлической жидкости вытечь из поврежденных цилиндров, превратился из чуда инженерной мысли в обычную подпорку — нет, в обузу. Теперь искусственная нога лишь вхолостую шипела и посвистывала паром из клапанов; обвисшая стопа так и норовила зацепиться носком за булыжники мостовой. Вот тебе и новая технология — стоило случиться этакой оказии, и на тебе: пуд мертвого железа, от которого толку меньше, чем от простой деревяшки. Словно ядро к ноге приковали, ей-богу.

О том, во что превращается после двойного попадания из картечницы нормальная человеческая нога, Гордин старался не вспоминать. За четыре года в окопах он навидался всякого, и даже полтора десятилетия спустя воспоминания были по-прежнему отчетливы. Краски сохраняли свою яркость, звуки — выразительность, а запахи были столь же пронзительны, как будто Всемирная закончилась только вчера.

И пусть даже это была яркость крови в грязной полосе ничейной земли между бесконечным параллельным изломом двух линий окопов, пусть это была выразительность крика солдатика, умирающего на столе в операционной, или монотонный мяв смертельно раненого упряжного кота, которого никак не могли решиться пристрелить, а пронзительной была окопная вонь и сладкий запах гниющих заживо в лазарете тел — Гордин хранил память об этом ужасе в сердце и радовался, что воспоминания не выцветают.

Воспоминания помогали ему жить — и сохранить в себе умение ценить жизнь, свою и чужую. Помогали жить и оставаться человеком.

Он оставался человеком среди притворяющихся людьми зверей — и намерен был оставаться человеком впредь. Именно поэтому — и для этого — Гордин сейчас и бежал по обледенелому камню мостовой, поминутно оскальзываясь, отчаянно хромая на искусственной ноге и жадно хватая ртом промороженный воздух. Всевидящее око небес искало его, ощупывая стылый лабиринт порта безжалостным взглядом прожекторов с патрульных цеппелинов, а где-то позади, пока еще далеко, но все ближе с каждой минутой, глухо бухали по брусчатке тяжелые сапоги загонщиков.

За очередным поворотом переулок открывался на обширное пустое пространство летного поля, исполосованное лучами ослепительного света. Крылья здания воздушного вокзала полукольцом охватывали площадь; в окнах диспетчерской башни тепло светились огни. Вот и причальная мачта — так близко, и так далеко еще бежать до нее!

Впрочем… Бежать, похоже, уже не придется. Поздно бежать.

У мачты застыл дирижабль; позиционные огни погашены против всяких правил. Кабина лифта внутри решетчатой фермы замерла у самой земли. У подножия мачты — оцепление из солдат в серых шинелях, винтовки наперевес. Команда дирижабля и пассажиры выстроены у стены вокзала, лицом к ней. Руки заложены за головы, ноги расставлены широко, спины напряжены в ожидании не то окрика, не то пули, не то штыкового укола.

Худо. Но есть запасной вариант…

Гордин замер у последнего поворота, прижимаясь к стене и кося отчаянно выкаченным глазом на летное поле. Проклятый переполох! И ведь хотел уйти вчера, по тихому, пока еще не заварилась вся эта каша — но потратил день на приведение в порядок дел, чертов педант, и тем самым привлек внимание надзирателя из Народной канцелярии.

Сегодня за ним следили весь день, а к вечеру подали к институтскому крыльцу воронок. Пришлось уходить крышами, налегке, успев сделать один-единственный звонок на номер телефона-автомата в далеком столичном городе и сказать одно лишь слово в гудящую статикой пустоту…

Они не успели.

Республика реагировала быстро, несмотря на свою молодость. Впрочем, быстрее всего каждое новое государство учится именно этому — безошибочно выявлять внутренних врагов и расправляться с ними.

Упавший с неба луч залил мир ослепительной белизной, и Гордин зажмурился в ожидании возвращения ночи. Однако изнанка век светилась багровой краснотой — луч не уходил. Он приоткрыл глаза — едва-едва, чтобы не ослепнуть, и увидел.

С ослепительно сияющего неба свесились три каната, концы легли наземь, свернувшись змеями. По канатам скользнули тени. Оказавшись на земле, пришедшая с небес троица заслоном встала шагах в десяти от Гордина, отрезая его от летного поля. Невидимый в ослепительном сиянии прожекторов, в небе над переулком тяжко ухал воздушными винтами зависший на одном месте