Честь семьи Прицци [Эдгар Френсис] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

БЕСТСЕЛЛЕРЫ ГОЛЛИВУДА Эдгар Френсис ЧЕСТЬ СЕМЬИ ПРИЦЦИ

ПРОЛОГ

ТЕМНОТА. ЛИШЬ ОДИНОКИЙ ОГОНЕК СВЕЧИ ПОБЛЕСКИВАЕТ, ОТРАЖАЯСЬ НА ПОЛИРОВКЕ СТОЛА. СУХОЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС ТОРЖЕСТВЕННО ПРОИЗНОСИТ:

— …ЭТИ КАПЛИ КРОВИ СИМВОЛИЗИРУЮТ ТВОЕ ВХОЖДЕНИЕ В СЕМЬЮ. СМЕШАВ КРОВЬ, МЫ ОБЪЕДИНИЛИСЬ. ОТНЫНЕ СЕМЬЯ БУДЕТ ЗАЩИЩАТЬ ТЕБЯ, А ТЫ СТАНЕШЬ ЗАЩИЩАТЬ ЧЕСТЬ СЕМЬИ. КЛЯНЕШЬСЯ ЛИ ТЫ В ЭТОМ?

И ОТВЕТОМ ЕМУ ПРОЗВУЧАЛО ТВЕРДОЕ:

— КЛЯНУСЬ…

ЧАСТЬ I ЖЕНЩИНА В ЛАВАНДОВОМ ПЛАТЬЕ

«…— А вы любили на Земле? — спросил Саймон.

— Любил, — с какой-то угрюмостью ответил торговец. — Любил, а теперь путешествую…»

Роберт Шекли.
Паломничество на Землю.
«…— Кажется, я попал не туда. Я хочу сказать, что на самом деле вы не можете продавать любовь. Ведь вы не можете, верно? Что угодно, но только не любовь! Или же это не настоящая любовь!

— Что вы! — приподнявшись от удивления со стула, возразил Тайт. — Конечно, настоящая. Самая настоящая! В этом-то все и дело! Сексуальные удовольствия доступны каждому! Бог мой, это же самая дешевая штука после человеческой жизни! Но любовь — редкость, любовь — особый товар!..»

Роберт Шекли.
Паломничество на Землю.

Если кто-нибудь когда-нибудь скажет вам, что все сицилийцы до безумия набожны, можете расхохотаться ему прямо в лицо. Нет, не думайте, что они вовсе не ходят в церковь. Ходят, конечно. Но подобное, скорее, дань традиции, чем истинная вера. Имеются в виду, разумеется, не крестьяне, а члены семьи. Да и трудно ожидать, что люди, которым не реже раза в неделю приходится таскать кому-то «белые пионы»[1], уподобятся какому-нибудь монаху и будут денно и нощно читать молитвы. Хотя, возможно, такие люди и существуют, но мужчины клана Прицци к ним не принадлежат. Их можно увидеть в церкви Апостола Павла на Шестидесятой, угол Авеню Колумба, неподалеку от Централ-Парка, лишь на крещении, венчании и отпевании кого-нибудь из членов семьи.

Они сидят в передних рядах, чопорные и важные, созерцающие обряд с показным вниманием. Им скучно, но традиции есть традиции, и тут уж ничего не поделаешь. Традиции и обычаи — это то, что свято чтут в любых кланах. Будь то Прицци, Таталья, Страччи, Борзини, да, в сущности, не важно кто. Главное, что чтут.

Так вот. В первом ряду обычно восседает глава клана Коррадо Прицци — пожилой старик, постоянно засыпающий под монотонное бормотание священника. Возраст, возраст…


Чарли Портено, затянутый в черный классический смокинг, скучал. Да нет, все, действительно, было очень красиво. Витражи, изображающие сцены из Жития Святых, серебряный алтарь с пестрыми вкраплениями икон, святой отец в серебристо-золотых одеждах и пурпурной шапОчке, невеста, точеную фигурку которой скрывала длинная фата, спускающаяся по ступеням белым^склад-ками, жених, смазливый юнец в белом фраке, мощные величественные звуки органа, поднимающиеся к острому шпилю и опадающие вниз в мерцающем свете свечей. Многочисленные гости, наблюдающие за церемонией с вниманием, не лишенным налета некоторого подобострастия. Они знали, чью внучку и дочь выдают сегодня замуж. То, что их пригласили на церемонию, было знаком высочайшего внимания со стороны семьи. И дона лично. Чарли понимал этих людей. Подобное приглашение расценивалось не только как право прийти на свадьбу, но и как возможность обратиться к Коррадо Прицци со своими житейскими проблемами, разрешить которые мог только дон. Конечно, не все воспользуются случаем, но сама честь сделать это стоила очень дорого и, соответственно, ценилась. Видит Бог, Прицци мощи многое, если не сказать, все. Или практически все, что возможно сделать человеку в подлунном мире.

Обряд венчания длился уже без малого час, и конца ему пока видно не было, так что у Чарли была возможность разглядывать приглашенных сколько угодно. Чем, собственно, он и занимался.

Вон, впереди, сидят Доминик, Эдуардо и сам дон, Коррадо Прицци. Судя по характерному наклону головы и обмякшей фигуре, он мирно дремлет. По правую руку от него — жена, Энимэй. Сзади, во втором ряду, но у самого прохода — Энджело Портено.

Место рядом с ним пустует.

Чарли чуть заметно улыбнулся. Отец позволял себе эту странность, к которой в семье относились с чрезвычайным уважением. Пустое кресло предназначалось для Мари Портено, жены Энджело, матери Чарли, умершей почти сорок лет назад при родах. Сам он, естественно, не мог помнить этого, но образ матери, созданный воображением по рассказам отца, все эти годы незримо присутствовал в их доме. На всех семейных церемониях кресло по правую руку от Энджело пустовало. И если поначалу такая привязанность вызывала лишь мягкие улыбки, то впоследствии они переросли в понимание и, действительно искреннее, неподдельное уважение к твердому характеру этого человека.

Энджело рассказывал, что когда ему, Чарли, исполнилось всего лишь два дня от роду, дон Коррадо Прицци сам предложил быть Крестным Отцом. Такое случилось однажды за всю историю семьи Прицци, а уж им-то было что вспомнить.


— Энджело, дорогой ты мой, старый дружище, — сказал тогда дон, с улыбкой глядя на мальчугана, непонимающе хлопающего глазенками. — Твой сын… Мать его умерла, на у него есть еще один отец. Крестный Отец. Мы с тобой станем единым целым. Я буду защищать этого паренька и охранять его будущее…

При этом Коррадо Прицци положил свою сухую ладонь на плечо Энджело Портено. Тот, почтительно склонив голову, ответил:


— Дон, мы очень польщены такой честью.

Да, дон всегда сдерживал свои обещания. Иначе, вряд ли бы он стал доном. И уж кому, как не Чарли, знать об этом.

Жесткое церковное сиденье явно не располагало к длительным размышлениям. Опять же странность. Место, в котором вроде бы можно было окунуться в бездонную реку глубоких раздумий и общения со Всевышним, в корне отличалось от, скажем, шикарной резиденции Коррадо Прицци, мягкие кожаные кресла которой были словно созданы для решения житейских проблем. Но, упаси вас Христос, долго молчать после заданного доном вопроса. Вполне можете получить пулю в лоб.

Чарли покосился на согнутую черную фигуру Крестного Отца. И не стоит заблуждаться насчет этой милой улыбки, приветливых жестов, заботливого отеческого тона и обостренного внимания. Право же, не стоит. В любую минуту дон мог преобразиться. И отец, и он отлично знали: был в Нью-Йорке всего лишь один человек страшнее и безжалостнее, чем Коррадо Прицци. Энджело не раз рассказывал о нем. Профессиональный киллер семьи Корлеоне по имени Люка Брази. Но Брази почил в бозе, а дон… Вон он сидит в первом ряду. Видимо, что-то потревожило сон старика. Коррадо Прицци встрепенулся, огляделся, словно не понимая, где и зачем находится, и благостно закивал своей гладкой остренькой удавьей головой. Нет, Чарли не боялся его. Видимо, так уж воспитал парнишку сам Крестный Отец. «Ничего не бояться», — таково основное правило, помогающее ему жить спокойно в Большом Яблоке. Правда, есть еще маленькое дополнение — «но всегда быть настороже». Очень толковое продолжение, не находите? Несколько секунд он вглядывался в тщательно уложенные, абсолютно седые волосы дона.

Да, с этим человеком связаны почти все воспоминания его жизни. Так или иначе, но с самого детства Коррадо Прицци опекал Чарли. Незримый, он вершил судьбу паренька, направляя жизненную линию того в какую-то, только ему одному ведомую, сторону.

Память мгновенно вернула Чарли на двадцать девять лет назад. «Счастливый день рождения у меня»[2], — хмыкнул он. И действительно. Юбилей. Чарли очень гордился тем, что стал почти взрослым. Шутка ли — десять лет как-никак. Маленький взъерошенный паренек — но ему-то, точно, так не казалось — перебирал красивые яркие коробки с подарками. Завернутые в пеструю бумагу, перевязанные разноцветными лентами, они притягивали его с той силой, которая понятна каждому мальчишке, хоть раз оказавшемуся на месте десятилетнего Чарли Портено. Целая куча упакованных в картонные коробки чудес лежала на столе в гостиной их пятикомнатной квартиры в Бен-Сонхерсте.

Странно, как точно воспроизводит память некоторые особенно впечатляющие события человеческой жизни. Двадцать девять лет! А он помнит все с такой ясностью, словно и не было этих промелькнувших трех десятков.

Отец, веселый, улыбающийся, стоит рядом и наблюдает за тем, как сын оглядывает это невероятное богатство сияющими черными глазенками. Тогда еще Энджело был молодым и крепким. Щеки не распирала старческая одутловатость. Глаза не обрамляла сеть резких морщин, да и двигался он, пожалуй, побыстрее, чем сейчас. Но это — детали.

Чарли прикрыл глаза. Надо же, ему даже представилась та самая коробка. Серебристая, с красными полосами, перевязанная шикарной красной атласной лентой. От Крестного Отца. Дона. Коррадо Прицци. Отличная, тяжелая, сразу видно, что-то значительное, по-настоящему мужское.

Его руки нетерпеливо срывают обертку, крышку и… Он замирает от восторга. Да, ЭТО, действительно, отличная вещь. Поблескивая черно-синей вороненой сталью, мощный, бесстрашно-злобный, упрямый, как челюсть боксера-тяжеловеса, в ней покоился настоящий увесистый кастет.

У него даже перехватило дух. «Уаааоооо…» — только и смог прошептать он. Лучше этого подарка мог быть разве что пистолет — тайная мечта, но пока еще недостижимая. И вовсе не потому, что Чарли мал, просто, чтобы получить пистолет, нужно принять клятву.

Представлял ли он тогда сущность ритуала? Да нет, вряд ли. Хотя, собственно, Чарли этого точно не помнил. Но скорее всего, нет. Хотя, «омерту»-то всосал еще в утробе матери. Молчи и помни о смерти. К черту смерть! Ведь его оберегал Коррадо Прицци. Крестный Отец. Дон. «Так, так, так. А ты помнишь, ЧТО сделал в следующий момент? — спросил себя Чарли, и сам же себе ответил. Ну, конечно.» Продел пальцы в широкие, не по-размеру, кольца кастета и изо всех сил ударил в открытую ладонь другой руки. БАЦ! Боль оказалась гораздо сильнее, чем он ожидал. Но паренек испытал лишь радость, осознав, что это — взрослый кастет. Наверное, такой же, как носили мобстеры вроде Люки Брази. Или кто-нибудь покруче.

И тогда Чарли врезал еще раз, и еще… до тех пор, пока ладонь не стала темно-пунцовой и не начала болеть нудной, тупой, непроходящей болью.

А ровно через неделю, при помощи этого кастета, он лихо размозжил переносицу двенадцатилетнему придурку из шестого класса, когда тот — видимо, в силу своей молодости — позволил себе назвать Чарли «макаронником». Помнится, отец ходил к родителям этого сосунка. Они долго о чем-то договаривались, но в итоге все закончилось благополучно. Мужчина должен уметь постоять за себя, и Чарли неукоснительно придерживался этого первого урока. Хотя тут дело было не только в собственном достоинстве. Уорен Блэйк, чья переносица с лихвой почувствовала сокрушающее действие стального кулака, оскорбил не только Чарли Портено. Он оскорбил итальянцев в частности, сицилийцев, а значит, и семью. Важно ведь не слово, а отношение. Что же касается лично Прицци, то они дали бы сто очков вперед любому чистокровному янки. Глядите веселей, ребята! Хотя сейчас, по прошествии трех десятков, Чарли расценивал свой поступок как ребячество, сопряженное с глупостью. Он мог навредить отцу. Но, кто знает, возможно, с этого момента Портено-младший вдруг с невероятной для его лет ясностью понял, что такое честь семьи. Гордость за нее и право принадлежать ей. Семья — всё. Она, как мать, оберегает и помогает, защищает и спасает в сложнейших ситуациях. По ее решению тебе на помощь придут сотни людей. Они, если нужно, умрут за тебя. Но приходит момент, когда семья скажет: мне нужна твоя помощь. Оскорбили мою честь. Меня унизили. И тогда ты должен быть готов отдать свою жизнь за нее. Наверное, это все грубовато и слишком обтекаемо, но верно по сути. Хотя вряд ли подобное могут понять люди, не принадлежащие семье. Те же янки, со своей доведенной до комплекса Индивидуальностью. Именно поэтому им никогда не справиться с «Коза Нострой». Дело вовсе не в коррумпированности чиновников из самых разных слоев американского общества. Коррупция — это своего рода бизнес. Каждый делает деньги как может. Чиновники только помогают им добывать монету, не забывая при этом и о своих собственных интересах. Но есть еще такие понятия, как «взаимовыручка» и «круговая порука». В семье все защищают всех. Этим-то она и сильна. Хотя Большие Связи укрепляют ее.

Чарли прервал свои размышления и прислушался к словам святого отца, расплывающимся в многоголосом пении органа.

— Теперь, когда совершился обряд бракосочетания, обменяйтесь кольцами…

Волны музыки накатывали на людей, словно вечерняя волна на берег океана. Торжественные ноты священника лишь усиливали этот эффект, заполняя гулкое помещение собора до последнего уголка. Даже стоящие на галерее поддались волшебству фантастической по своей красоте мелодии. Точное, филигранно выверенное сочетание голоса и органа. Они составляли единое целое. Их было невозможно разделить, воспринимать по отдельности. Только вместе. Удивительный музыкальный наплыв.

На какое-то мгновение Чарли поддался этим чарам. Да им и нельзя было не поддаться, слишком сильным оказалось воздействие двух голосов. Бело-серебристое сияние, исходящее от алтаря, оказывало почти гипнотическое влияние.

— … Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Повторяйте за мной…

Клятва. Они наконец добрались до клятвы. Свет свечей вновь вернул Чарли в глубины воспоминаний. И были они не менее торжественны. То, что произошло с ним девятнадцать лет назад, тоже можно назвать своеобразным браком. Свечи и клятва. Обязательный антураж. Правда, святого отца там не было, зато был Крестный Отец. Коррадо Прицци. Черт возьми, как же быстро проходит время! Твое, кстати, время, парень. Дон, уже седой, но еще не согнутый годами и событиями — они отзовутся позже — прямой и сухой, как старое дерево с неуспевшей облететь листвой, стоя напротив, смотрел Чарли в глаза своим долгим немигающим взглядом. В зрачках его плясал огонь свечей, и от этого весь облик дона принимал загадочный, даже немного страшноватый оттенок. Желтое колеблющееся пламя отбрасывало на лицо тускловатые блики. Морщинистая кожа принимала нездоровый вид, хотя Чарли отчетливо понимал: Крестный Отец еще силен. Сухопарость производила обманчивое впечатление ветхости.

Вокруг них собрались наиболее уважаемые и ценимые члены семьи. Доминик Прицци. Подтянутый, хотя начавший набирать лишние фунты. Но все равно, тогда он не напоминал страдающего одышкой и ожирением бульдога.

Кстати, уже в то время Доминик поглядывал на Чарли без особой приязни. Нельзя сказать, что они ненавидели друг друга или постоянно конфликтовали, нет. Но сталкиваясь лицом к лицу — даже в семейном кругу — оба испытывали дискомфорт. Напряженное неудобство, возникающее где-то в подкорке, на подсознательном уровне, хотя и не принимающее форму активного раздражения.

По другую сторону от Крестного Отца замер Эдуардо, младший сын. Плотный, курчавый, розовощекий и, в общем-то, не похожий ни на отца, ни на брата. Черные — по-итальянски — блестящие глаза смотрели на Чарли с открытым обаятельным весельем. Честно говоря, Чарли тогда с трудом представлял, какая именно роль отводится Эдуардо в делах семьи. Гораздо легче было бы представить его за операционным столом или за пюпитром дирижера. Однако, как того и требовали обычаи, он присутствовал на Советах. Хотя, насколько мог заметить Портено, чаще молчал. Эдуардо справедливо полагал, что у Доминика куда более цепкая хватка в делах, касающихся проблем, явно идущих вразрез с законом. При этом, в принципе, он обладал прекрасным даром красноречия, который, правда, проявлялся лишь изредка, когда было нужно отстоять свою идею, но уж тогда оно проявлялось во всем блеске, полное обаяния, тонкого юмора и точной мысли. Тем не менее Эдуардо был лишен главного: напора и энергии вожака. Лидера. Он, как человек умный, отдавал себе в этом отчет и никогда не пытался прорваться к самым высотам власти. Коррадо Прицци тоже понимал это, и Чарли знал, что дон не строит далеко идущих планов в отношении своего младшего сына. Тот получал положенный ему процент с прибыли и исправно просиживал штаны, продолжая глядеть на отца глазами хитрюги-святого, попавшего в публичный дом, но время от времени выдавая неплохие и — что тоже важно — вполне осуществимые идеи.

К нему Чарли не испытывал антипатии, как, впрочем, и особой симпатии тоже. Они могли поболтать, мило улыбаясь друг другу, но это было и все. Дальше разговоров дело не шло. Портено отдавал себе отчет в том, что к сыну дона надо проявлять уважение, что он и делал, старательно скрывая под маской глубокого дружелюбия свое равнодушие. Оно, конечно, могло обмануть Эдуардо и Доминика, но не Коррадо Прицци. Слишком умен был старик. Умен и отнюдь не слеп. Нет, дон не злился на Чарли и не притеснял его. Напротив, относился как к третьему — родному — сыну, периодически выделяя юношу тем, что позволял ему присутствовать на собраниях семьи до принятия клятвы. И не раз дон вскользь упоминал Энджело, что ИХ сын пойдет очень далеко. Отец гордился этим и прочил Чарли место caporegimo у будущего дона, которым, разумеется, станет Доминик, что, в сущности, и произошло впоследствии. Доминик Прицци стал боссом, а младший Портено — капо.

Третьим, в одном ряду с сыновьями Прицци, стоял отец. Взволнованный торжественностью происходящего, бледный, не спускающий с него глаз. Неясный свет старил Энджело. Вторая ступень — Чарли заметил, что отец — вечно молодой и сильный — состарился на его глазах. Переступив порог этой затемненной залы в доме дона, предназначенной исключительно для подобных случаев, он словно взвалил на себя лишние два десятка лет. Два десятка лет своего сына.

Кроме них здесь присутствовали еще пятеро мужчин, двоих из которых Чарли не знал вовсе, а остальных только поверхностно. Севил Бруслел, президент трех шикарных казино в Лас-Вегасе, принадлежащих семье Прицци, ставленник Доминика, занимающий довольно значительное положение в структуре семьи. При Брусте-ре увядающие казино, дела которых катились под гору медленно, но все же достаточно верно, вдруг быстро превратились в прибыльные заведения. Севил устроил при них небольшие респектабельные отели, перепланировал стоянки для автомобилей, ввел ряд новшеств, не сильно обременяющих персонал, но имеющих несомненную пользу для посетителей, и казино начали приносить стабильный доход, который год от года возрастал. Время от времени Брустел приезжал в Нью-Йорк, отчитывался перед доном о финансовом положении, иногда предлагал что-то дельное — и надо отдать ему должное, нюх на дополнительные источники получения звонкой монеты у этого человека был отменный, — а затем вновь уезжал в Вегас. Да, Севил Брустел, несомненно, стоил тех денег, которые ему платили Прицци.

Юрист, помогающий им избегать бремени налогов, а заодно утрясающий дела с корпорациями, властями, небольшими фирмами и прочими юридическими лицами, с которыми Прицци вели дела. Кроме того, на совести этого парня были еще ценные бумаги и счета в нескольких крупных банках, зарегистрированные, разумеется, на вымышленные имена и организации. Через несколько лет он погиб в автокатастрофе, и случилось именно то, что должно было случиться по нормальному, естественному ходу событий. Юридическую сторону взял на себя Эдуардо, чему Чарли ничуть не удивился. Тот явно попал на свое место и юриспруденцией занимался блестяще. Природная словоохотливость, так тщательно скрываемая во время обсуждений не совсем укладывающихся в рамки закона, но очень выгодных в финансовом смысле операций, помогала ему как нельзя лучше. В сущности, ведь семья — обычная, только большая и сильная, корпорация. Ну а то, что некоторые сферы ее бизнеса приходились не очень по вкусу местной полиции, это уже неизбежность, изменить которую никто был не в силах. Дело есть дело. Существует спрос — должно быть предложение. Демократическая страна, в которой каждый заказывает себе удовольствия соразмерно своим запросам и капиталам.

Все эти люди, пришедшие на церемонию, оказали честь Чарли, почтив его своим вниманием, дав ему понять, что он им небезразличен.

Дон продолжал смотреть на Чарли, будто проверяя выдержку новичка, молча и пристально. Нет, Коррадо Прицци прекрасно знал Чарли, но того требовали обычаи. Тонкие, почти отсутствующие вовсе губы кривились в улыбке. Именно кривились. Нервное лицо дона не выражало эмоций, оно ломалось ими. Острый подбородок выдвигался чуть вперед. Нос, напоминающий клюв хищной птицы, горбатый и хрупкий, словно вырезанный из дерева, нависал над провалом рта. Брови, торчащие редкими кустиками, подчеркивали холодные настороженные глаза. Высокий умный лоб заканчивался залысинами, не уродующими лицо, но придающими ему еще более жесткое выражение. Аккуратно уложенные волосы довершали картину.

Со временем сухая спина дона согнется, и он окончательно приобретет сходство с коршуном. Неумолимым и быстрым. И хотя речь Крестного Отца останется, как и прежде, неспешной и вялой, приближенные будут понимать, что умение мгновенно ориентироваться в обстановке и принимать подчас единственно верные решения лишь обострилось, приобретая виртуозность и точность, приходящую с возрастом и сопутствующим ему опытом.

Не отрывая взгляда от лица Чарли, дон вдруг резко произнес:

— Дай мне указательный палец правой руки!

После затянувшегося молчания фраза прозвучала, как удар хлыста. Чарли, не раздумывая ни секунды, протянул руку, сжав кулак, оттопырив лишь один, названный доном, палец. Не торопясь, как того и требовал ритуал, Коррадо Прицци открыл стоящую тут же коробочку красного дерева и извлек длинную серебряную иглу. Отсветы пламени играли на ней, пробегая по всей длине тонкого лезвия. Стоящие в тени люди неподвижно наблюдали за происходящим. Они находились за границей светового пятна и от этого казались темными призраками. Реальными были лишь две фигуры в центре, у столика с расставленным на нем десятком горящих свечей. Пламя, словно завороженное, потянулось к игле. Огненные бабочки порхали на темных фитилях в жарком, сжирающем слезливый воск, танце. Рука Чарли замерла как раз над этим желто-оранжевым магическим кругом.

Дон вцепился своими сухими, тонкими, но удивительно сильными пальцами в его запястье. Ощущение было таким, как если бы руку Чарли сжала пасть огромной собаки или стальное кольцо наручника. Даж® если бы ему пришло в голову вырываться, он вряд ли отважился бы на это. И не только потому, что подобный поступок означал полный и окончательный разрыв с семьей — а ее Чарли чтил превыше всего, после покойной матери и здравствующего отца, чья жизнь, кстати, тоже безраздельно принадлежала семье, — но еще и из-за глаз и прикосновения дона. Было в Крестном Отце нечто такое, что начисто лишало Чарли возможности сопротивляться. Темные, поблескивающие красным зрачки Коррадо При-цци гипнотизировали его, подавляли волю, глушили сознание. Он не мог сказать ни слова, сделать ни единого жеста, способного вызвать недовольство дона. Трудно сказать, какое чувство сейчас раздирало грудь молодого Портено. Благоговейный страх? А может быть, ужас и инстинктивное ощущение опасности, исходящей от сухой поджарой фигуры, стоящей перед ним в тусклых волнах блекло-осеннего воскового света? Или бессознательное, но бескрайнее, как небо Сицилии, почтение, замешанное на том же страхе? Нет, на этот вопрос Чарли точно не смог бы ответить. Нет. Да и нужно ли было отвечать? Ведь никто и не требовал от него слов.

Дон не торопясь поднял иглу и одним точным движением вонзил серебряное острие в подушечку указательного пальца Чарли.

Как говорил Энджело? «Постарайся не дергаться, малыш. Ничего страшного, конечно, в этом не будет, но ты постарайся…». Да, он постарался. Очень постарался. И гордился собой. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя боль оказалась гораздо сильнее, чем Чарли предполагал. Раскаленным штырем она пронзила руку до самого локтя, и у него появилось желание выдохнуть на американский манер: «Дерьмо!». Одно это слово стоило бы ему всего. Убить бы Чарли не убили, но путь в семью был бы закрыт раз и навсегда. И опять же, дело не только в самом слове. Тут он сицилиец. За дверью, на расцвеченной желтыми листьями октябрьской нью-йоркской улице Чарли мог быть янки — кем, собственно, он и являлся — но здесь все сицилийцы. Ни один американец никогда не переступал порога этой комнаты. Правило чтилось свято, как «омерта».

Маслины глаз Коррадо Прицци едва заметно подрагивали, отыскивая какие-то, одному ему видимые и понятные, признаки слабости. Однако по улыбке, ломающей бескровные губы дона, серые, как выжженная полуденным зноем трава, Чарли догадался, что испытание выдержано им с честью. Он был благодарен боли. Она стряхнула с его тела и сознания гипнотические чары Крестного Отца. Вернула к жизни. Во рту пересохло, язык распух и обдирал нёбо, словно наждачная бумага. Появилось чувство, будто губы сейчас треснут и из них брызнет кровь. Тем не менее противный липкий пот покрыл спину Чарли, а рубашка намертво прилипла к коже.

И все-таки он заставил себя улыбнуться. Еле заметно, не вызывающе, но почтительно, давая понять, что вполне владеет собой и с нетерпением ждет продолжения ритуала.

Дон кивнул. Игла в его длинных чувственных пальцах дрогнула. Темно-вишневая дорожка крови окрасила ладонь Чарли. Она проползала по указательному и среднему пальцам, затем в углублении возле ногтей замедляла свой бег, и с новой силой начинала катиться вниз, заканчивая путь в виде сочных капель на лакированной, украшенной богатой инкрустацией поверхности стола. Чарли проследил глазами падение очередной частицы его жизненной силы и с некоторым удовлетворением отметил, что капля упала в еще теплую растопленную парафиновую лужицу. Было в этом что-то загадочное. Она умрет, застынет, через долю секунды превратившись в матовобелый ломкий кусочек воска, в котором будет похоронена его, Чарли Портено, кровь. Тоже умершая. Мертвое в мертвом.

Дон быстрым, мгновенным движением вонзил иглу себе в палец, подождал, пока кровь соберется в каплю, и торжественно объявил:

— Эти капли крови символизируют твое вхождение в нашу семью. Семью Прицци, — он прижал первую фалангу указательного пальца к ране на руке Чарли. — Смешав кровь, мы объединились. До самой смерти. Отныне семья будет защищать тебя.

— Сердце Портено учащенно забилось.

— А ты станешь охранять и защищать честь семьи Прицци. Клянешься ли ты в этом?

Теперь глаза всех присутствующих обратились к нему. Выжидающие, но спокойные, уверенные в ответе. Чарли пошевелил языком, собирая слюну у губ, сглотнул этот густой комок и сипловато произнес:

— Клянусь.

Темная, почти черная кровь — его и дона — упала на столик…


Да, именно так все и было. Он ощутил противный холодок в груди, словно и не сидел в жестком кресле в соборе Святого Патрика, а вновь стоял в душноватой темной зале особняка Прицци.

— Возьми это кольцо в знак любви и верности…

Голос невесты вернул Чарли к реальности. В эту самую секунду она как раз надевала кольцо на палец жениха. Хотя, наверное, сейчас уже мужа. Девушка была очень похожа на своего отца — Эдуардо Прицци. Только постройнее и гораздо симпатичней. А вот где она подцепила этого хлыща, и на кой черт он вообще ей сдался, Чарли, при всем желании, понять не мог.

Ходили слухи, что отец имел довольно неприятный разговор с дочерью, касающийся непосредственно ее выбора. Однако та сумела настоять на своем, и Эдуардо — по жизни, человек не самый суровый, — посоветовавшись с отцом, доном Прицци, махнул рукой и даже пообещал зятю помочь устроиться в мире шоу-бизнеса на довольно теплом местечке. Поговаривали, будто у парня впереди шикарная карьера голливудской звезды. Может быть, но кто не знает, что представляют из себя звезды кинобизнеса? Сегодня он сияет, как новенький доллар, а завтра вы вполне можете найти его под ближайшим мостом в картонной коробке. Не так круто, конечно, но верно в основе. А потом, все эти короли экрана спят с первыми попавшимися шлюшками, которых на любой киностудии пруд пруди. Чарли не удивится, если через полгода молодая найдет своего благоверного мирно дрыхнущим на супружеском ложе с одной из них. Эдуардо, ясное дело, не станет выносить сор, если вообще что-нибудь узнает. А еще через годик заплаканная Конни вернется в Нью-Йорк под отцовское крылышко. Парню, наверняка, прочистят мозги, отстрелив кое-что из его драгоценных достоинств, но кому от этого станет легче-то? Можно держать пари, что не Конни. Хотя, вполне возможно, он зря рисует себе будущее молодых в таких мрачных тонах. Кто их знает.

Ну не любит Чарли актеров, что тут поделаешь. Пожалуй, даже больше, чем многолюдные банкеты. Различные светские рауты не вызывали у него ничего, кроме скуки и стойкого раздражения. Девицы самых разных возрастных категорий липли к нему, как мухи, и их глупое щебетание подчас выводило Чарли из себя. Куда лучше скромные семейные торжества. Человек на тридцать, не больше. К слову сказать, он вообще считал себя наполовину американцем, и, хотя сицилийское гостеприимство не было чуждо Портено, индивидуализм и независимость мало-помалу завоевывали главное место в его мировоззрении. Разумеется, когда дело не касалось семьи. Чарли любил уединенность и начал жить отдельно, как только получил возможность достаточно зарабатывать.


— Спасибо Крестному Отцу. —


С его пентхауса, примостившегося на крыше высотного жилого дома в самом начале Флетбуш Авеню, что тянется до самого Рокэвей, отлично просматривались два моста — ближний, Бруклинский, и чуть дальше Манхеттенский. За ними новенькие башки-близнецы Международного Торгового Центра. В вечерних огнях серебрилась Ист-Ривер, сливающаяся с Гудзоном. А в хорошую погоду можно было увидеть Статую Свободы. Символ Америки, который Чарли принимал безоговорочно. Именно благодаря Свободе, он и жил так, как хотел. Свободе и Демократии.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — вновь провозгласил священник, осеняя молодых крестным знамением.

Похоже, церемония подходила к счастливому концу, чему Чарли искренне порадовался. Честно говоря, ему очень хотелось оказаться дома, скинуть с себя эту сбрую и встать под холодный душ. Но впереди ждал еще и банкет, улизнуть с которого возможным не представлялось. Придется по меньшей мере пару часов — так того требовали приличия — склоняться в толпе гостей, отвечать на чьи-то вопросы, мило беседовать с людьми, которых он никогда в глаза не видел и до которых ему не было никакого дела. Интересующим его людям, равно как и людям нужным, дань вежливости была воздана, а остальные Чарли мало интересовали. Если, конечно, они не были копами, пришедшими по его, Чарли Портено, душу. Но мелкие неприятности не в счет. Сегодня день свадьбы, и полицейские знают об этом, а значит, заварух, вроде проверки документов, не предвидится. Да и как им быть, когда в числе приглашенных есть очень влиятельные люди, включая, кстати, кое-кого из полицейских чинов, занимающих далеко не последнее место в жизни и делах города, а справа три ряда занято копами самого разного калибра, начиная с детективов и заканчивая теми самыми «шишками», о которых уже упоминалось выше.

Чарли вздохнул, повернул голову, лениво-безразличным взглядом окидывая толпящихся на галерее людей. Кое-кого он знал. Пара репортеров. Шакалье племя. Эта братия — в его глазах — пожалуй, стояла даже на ступеньку ниже, чем актеришки. За исключением нескольких порядочных парней, вызывающих искреннее уважение толику сочувствия. Очень честные долго не задерживаются на этом свете. А в основном, репортеришки — стервятники, слетающиеся на запах тухлятины и готовые залезть в задницу любому, кто больше заплатит. Либо сделать то же самое, чтобы раздобыть ворох грязного белья и смачно перетряхнуть его на страницах своих дерьмовых газетенок. Состряпать вонючее варево из лжи и полуистины, в сущности являющейся той же ложью, чтобы затем попотчевать им рядового обывателя.


— Кушайте на здоровье, ребята! —


За ними стояло несколько федералов в штатском. Этих он отличил сразу. Есть в них что-то такое, что мгновенно выдает служителей закона. Не замечали? То ли постоянно настороженный взгляд, то ли оттопыривающийся на боку пиджак, говорящий — яснее ясного

— о кобуре с покоящимся в ней «специальным полицейским» 38-го калибра.

Далее какие-то малознакомые личности, встретив которых на улице ловишь себя на мысли: «Где-то я уже видел этого парня». Но сколько бы ни рылся в памяти, так и не сможешь вспомнить, где, и что они из себя представляют. Такова уж их особенность.

А вот за ними…

Чарли даже перестал дышать на несколько секунд, завороженно глядя в сторону галереи. Сердце застучало быстрее, чего с ним не случалось очень давно.

Да нет, ничего страшного не случилось. Просто наверху, в десяти ярдах от него, прижатая к высоким дубовым перилам стояла ОНА…


…Эта женщина была удивительно красива. Да нет, НЕВЕРОЯТНО красива. Ему даже показалось, будто он немножко переутомился и галлюцинирует. Ну посудите сами, что можно подумать, когда видишь фантастически красивую девушку на галерее. То есть, если бы она сидела на почетном месте, рядом с кем-нибудь из боссов — даже рядом с Домиником — это еще куда ни шло. Но ведь она стояла рядом с фэбами, дерьмовыми репортеришками и еще какими-то странными личностями.

Высокая, пять футов и семь дюймов. Волосы светлые, удивительно пушистые, спускались на плечи, завиваясь внизу. Тонкие черты лица. Мягкая улыбка, поднимающая вас туда, где сидит Христос со своими апостолами. Глаза, чудесные, лучащиеся теплым светом, голубоватозеленые, глядя в которые сразу понимаешь, что через секунду утонешь в них так же запросто, как в лазурных волнах океана. Кожа нежная, персикового оттенка, едва тронутая золотистым калифорнийским загаром. Руки под стать всему облику — невесомые, тонкие, будто выточенные из слоновой кости, спокойно лежат на темном дереве парапета. Элегантный, очень дорогой костюм лавандового цвета подчеркивает плавные линии тела и сразу будоражит фантазию. Когда она улыбнулась, на щеках появились две очаровательные ямочки.

Может, вам приходилось встречать женщин, отличающихся изысканной красотой. Не смазливой — голливудских девочек, — а утонченной, аристократической. В них сразу ощущается порода. Едва взглянув на такую женщину, вы понимаете, что это нечто почти небесное.

До той самой секунды Чарли и в голову не могло прийти, что красота способна оглушить.


… Чтобы хоть немного рассеять заполнивший голову туман, он отвернулся, ошарашенный красотой незнакомки, и несколько секунд смотрел прямо перед собой в чью-то фрачную спину, не видя ничего и ничего не воспринимая. В ушах стоял пульсирующий гул, словно сердце переместилось, из груди в голову и теперь старательно колотило о своды черепа, заглушая тягучую речь священника и басовитое пение органа. В груди появилось странное ощущение. Ее наполнила теплая волна. Настоящая эйфория. Ему даже захотелось запеть что-то странное, веселое и такое же легкое, как чувство, вызванное этой удивительно красивой женщиной.

Правда, через полминуты он уже взял себя в руки, а мгновением позже начал сомневаться, не привиделась ли ему стоящая на галерее незнакомка. Чарли вновь обернулся с некоторым опасением, что она не более чем галлюцинация, возникшая в уставшем от длительной церемонии мозгу. Газетчики, федералы…

Нет, женщина, действительно, стояла, изящно опустив руки на перила, и с интересом наблюдала за окончанием ритуала. Лицо ее лучилось радостью и искренним, неподдельным восхищением.

— Конечно, — подумал Чарли, с удовольствием разглядывая ладную фигурку, — Леди не сицилийка. Скорее всего, американка, а у янки настоящее венчание не в чести. Она, наверное, никогда ничего подобного и не видела.

Женщина почувствовала, что на нее смотрят, и опустила глаза. Их взгляды встретились. По жилам Чарли словно пропустили электрический ток. Кровь усилила свой бег, обжигая тело, заставляя его напрячься.

Она улыбнулась ему мягко, загадочно, как умеют это делать такие женщины. Было в ней некое волшебство, кружащее голову, волнующее, будоражащее душу и перевернувшее что-то в груди Чарли. Она влекла его, как ни одна женщина в жизни.

Органист уверенно и бодро начал выводить «Свадебный марш». Гости поднимались со своих мест, поворачиваясь к идущим через зал молодоженам, аплодируя и едва заметно кланяясь в знак уважения и надежды, что новая семья будет жить долго и счастливо. Сияющая невеста, под шелест огромной фаты ведомая своим новоиспеченным супругом, плыла к высоким дверям собора. Следом за ними гордо шествовали шесть пар друзей и подружек. Голливудский хлыщ оглядывал приглашенных едва ли не с большей гордостью, чем сам дон. Он вышагивал так степенно и важно, что — Чарли чуть не захохотал — приобрел удивительное сходство с петухом. Звуки органа сопровождали пару до самого выхода, резко выделяющегося на фоне темной прохлады собора желто-белым пятном.

Незнакомка аплодировала вместе со всеми — он успел заметить, но делала это с таким достоинством, словно не молодожены, а она сама шла сейчас через зал под восхищенными взглядами рукоплещущей толпы…

…Девид Вильбурн, фотограф, оказался в числе приглашенных по чистой случайности. Или по везению, как уж вам больше нравится. Собственно, он, как и все присутствующие, прекрасно знал, что представляет из себя семья Прицци, силу ее могущества и широту влияния. Девид поблагодарил Бога за то, что тот однажды послал ему заказчика в лице Эдуардо Прицци. Случилось это пару лет назад, и он, Девид, тогда постарался помочь сыну самого дона в некоем весьма деликатном деле. Нужно было снять одного из крупных банковских воротил, когда тот предавался любовным утехам в обществе молоденькой полногрудой красотки. Девид не стал интересоваться, для чего уважаемому клиенту такие фотографии, но выполнил работу на совесть. Взяв свою самую лучшую камеру и телескопический объектив, он всю ночь просидел на крыше соседнего дома, с которой отлично просматривалась вся квартира красотки, в том числе — что немаловажно — ее спальня. Это ему стоило односторонней пневмонии, но снимки получились, действительно, превосходными. Четкими. При этом лицо банкира смотрелось как нельзя лучше, а по серии фотографий можно было бы изучать «кама-сутру». Девид месяц провалялся в шикарной частной лечебнице — за счет уважаемого заказчика, разумеется, — и заработал десять тысяч долларов в качестве компенсации. Кое-кто поговаривал, что Прицци, благодаря его снимкам, сумели провернуть выгоднейшую сделку с недвижимостью, которая принесла им что-то около двадцати миллионов баков. Ничего себе, верно? Видимо, памятуя об этом случае, Эдуардо разместил у него еще один заказ. Снимать свадьбу дочери. Событие, согласитесь, далеко не рядовое и очень почетное для человека ранга Девида. Именно поэтому Вильбурн сегодня встал ни свет ни заря, тщательно помылся, уложил волосы, достал свой лучший костюм, собрал аппаратуру и необходимые причиндалы — включая отличную «кодаковскую» пленку для профессиональных работ — и ровно к трем прибыл в собор Святого Патрика, благоухая, как майская роза, и лучезарно улыбаясь во все тридцать два зуба.

На самой церемонии он старался вовсю. И уж поверьте, снимки должны были получиться потрясающими. Девид знал в этом толк и — не без основания — гордился проделанной работой, а заодно и грядущим гонораром. Эдуардо намекнул, что сумма, которую признательный отец вручит «настоящему мастеру своего дела», будет выражаться цифрой с четырьмя нулями. Вильбурн решил расшибиться в лепешку, ведь благодаря Эдуардо Прицци и его рекомендациям к Девиду начали обращаться весьма состоятельные клиенты. А благодарность — особенно если это благодарность семье — не знает пределов.

Конечно, на церемонии он был не один. Вокруг постоянно крутились еще человек пять, в основном, ребята из хороших ателье, либо репортеры различного ранга газет. Вполне возможно, у них тоже будут неплохие снимки, но Девид — в глубине души — считал себя не просто мастером, а талантливым мастером. В этом-то и заключалось отличие между ним и теми парнями, что мелькали тут и там, мерцая бликами вспышек.

В порыве творческого вдохновения Девид летал по залу, порхал, едва успевая щелкать затвором своего «Никона». А уж в финале церемонии сухие щелчки звучали прямо-таки с пулеметной скоростью. Девид пришел в чудесное расположение духа. Его посетило чувство, которое знакомо настоящим мастерам своего дела. Кураж! Вот слово, достаточно полно отражающее его. Именно оно овладело Девидом, тот снимал и снимал, не переставая, будто создавая лучшую в жизни работу. Работу, от которой зависела его судьба. Хотя так, наверное, и было.

За то время, что понадобилось молодым, чтобы пересечь зал, Вильбурн успел сделать двенадцать снимков. В катушке оставалось еще восемь кадров, и он решил потратить их с пользой, сняв отца молодоженов. Счастливого и радостного. В эту-то секунду к нему и подошел коренастый мужчина, улыбающийся и, судя по всему, из высоких гостей.

— Послушай, приятель, — обратился он к фотографу. — Ты не знаешь, кто это такая? Блондинка, что стоит на галерее.

Девид проследил взгляд. Да, женщина, стоящая на балкончике, действительно, оказалась очень красивой и, что самое главное, фотогеничной. Вполне может работать моделью, подумал он. Но не работает, по крайней мере, я не видел ее на обложках журналов. А жаль. Чудная девчонка.

Он повернулся к мужчине и быстро окинул его взглядом. Высокий умный лоб. Волосы зачесаны назад. Залысины немного великоваты, но не портят лица. Широковатый нос. Глаза с хитроватым прищуром, темные. Когда лицо у этого парня серьезное, оно должно быть жестким, решил Девид. Подбородок квадратный, но не тяжелый. Скулы крепкие, выдают волевой характер. Губы тонкие. Сложение вполне приличное. При росте примерно шесть футов один дюйм вес около двухсот фунтов. Возраст близок к сорока. Не красавец, конечно, но такой обаятельный парень. Наверное, не стал бы героем месяца в «Плейгерл» или какой-нибудь там телекинозвездой, но в общем он неплохо выглядит для своих лет. Именно так подумал Вильбурн и улыбнулся настолько широко, насколько позволяли мышцы лица и отличное настроение.

— Эй, друг, я могбы помочь тебе, — весело ответил он. — Знаешь, я ведь фотограф и имею возможность снимать самых известных ребят.

В какой-то момент лицо собеседника вдруг показалось Девиду знакомым. А ведь я, точно, его уже видел. Где? И кто этот парень?

— Да ну? — мужчина обаятельно улыбнулся. — Ну а девицу наверху, блондинку, ты можешь сфотографировать, а?

— Конечно, — в тон ответил Вильбурн, по-прежнему роясь в памяти. — Нет проблем! С удовольствием!

— Ну, так давай, — собеседник кивнул.

Девид прижал аппарат к лицу и отснял все восемь кадров. Затем вынул из кармана визитную карточку и протянул мужчине. Тот, не переставая улыбаться, принял ее, мельком взглянул на адрес и сунул в карман смокинга.

— Ты отличный парень, — заметил он.

— В любое время, друг, — засмеялся Вильбурн.

Собеседник весело хмыкнул и растворился в толпе приглашенных.

Девид сменил кассету, повернулся, отыскивая глазами Эдуардо Прицци и увидел приятеля, Джона Доусона. Когда-то они довольно близко общались, хотя в последнее время дружба их сошла на нет. Джон работал в «Нью-Йоркере», в отделе криминальной хроники. Нельзя сказать, что он был бездарем, иногда его фотографии даже отличались оригинальностью, но в целом Доусон являлся довольно заурядным работягой среднего уровня, хотя и мастеровитым.

Сейчас он стоял чуть в стороне, весело скалясь и подмигивая Девиду.

— Привет, — Вильбурн подошел к нему и первым протянул руку.

— Привет, — Джон подмигнул в очередной раз. — Что, Дейв, выбиваешься в высший свет, а?

Тот пожал плечами:

— Да нет, обычный заказ.

— Да ладно заливать-то. С кем ты сейчас болтал?

— Черт его знает, — Девид еще раз беспечно пожал плечами, озираясь.

— Отлично, старина, — громогласно захохотал Джон. — Просто отлично.

— А что такое? — встревоженно спросил фотограф, почувствовав подвох.

— Это Чарли Портено! — возвестил Доусон, с удовольствием глядя на моментально вытянувшееся лицо приятеля.

— Господи, — выдохнул тот, — а я-то с ним как разговаривал!

Девиду тут же захотелось догнать мужчину и извиниться перед ним за «друга», да и вообще за фамильярность. Шутка ли, капо у босса Доминика Прицци, сын consigliori, и плюс к тому, крестник дона Коррадо. Ну все, теперь, если Эдуардо не вступится за него, ему, точно, ребра пересчитают. Вильбурн почувствовал, как ладони стали скользкими от пота, а может, еще ничего не. произойдет? Сегодня же свадьба семейный праздник. Чарли должен быть великодушным.

Хотя все равно нужно будет поговорить с Эдуардо Прицци на банкете. Черт! Ну, надо же… Сам Чарли Портено, а он ему «друг». Еще сказал бы «парнишка» и хлопнул по плечу. Тогда точно прогулялся бы в Ист-Ривер в бетонном саване. Идиот, кретин, урод. Это же надо так облажаться! Девид потрусил к выходу, оглядываясь, выискивая в толпе Эдуардо и кляня на чем свет стоит свою дырявую память, сыгравшую с ним — первый раз в жизни! — злую шутку…


… А Чарли Портено уже и думать забыл о незадачливом фотографе. Все его мысли занимала незнакомка в лавандовом платье. И чем дольше он о ней думал, тем яснее становилась правда: он влюбился. Втюрился, втрескался. В сорок лет и с первого взгляда. В общем-то, сложившаяся ситуация здорово напоминала бы анекдот, кабы не случилась с ним самим и взаправду.

Выйдя на улицу, Чарли огляделся, в надежде увидеть женщину еще раз и уж если не познакомиться, то хотя бы узнать номер машины. Остальное — дело техники. А в том, что она на машине, да еще и на шикарной, сомневаться не приходилось. Кстати, в отличие от него самого. Зная, какие трудности возникнут с парковкой, Чарли предпочел воспользоваться такси. Он вообще предпочитал их собственному автомобилю. Хотя бы из-за того, что руки не заняты управлением и, в случае чего, всегда успеешь вытащить пистолет. Такие ситуации возникают не часто — а на его веку их пока, слава Богу, вообще не было, — но уж когда подобное происходит, лучше иметь свободу маневра. Ему-то известно, сколько людей погибло из-за того, что в момент выстрела они сидели за рулем собственной тачки. Конечно, если ты кому-нибудь очень не понравишься, то тебя могут пришить и в собственной кровати, но зачем предоставлять противнику лишний шанс и укорачивать себе жизнь?

Наверное, поэтому-то он не особенно и торопился. Засунув руки в карманы брюк, Чарли остановился на ступенях собора и осмотрелся, отыскивая в общей черно-белой массе лавандовое пятно. Светлые сумерки уже начали потихоньку обволакивать город, одевая его в мягкие пастельные тона. Лишь неоновые вывески шикарных магазинов разрушали очарование вечера разноцветными яркими всполохами. Чарли несколько секунд всматривался в толпу, но незнакомка исчезла, словно ее и не было. Гости рассаживались по машинам, большая часть которых принадлежала к классу престижных и очень дорогих моделей, и направлялись к особняку Прицци, где семья устраивала свадебный прием.

Вот отъехал «Континенталь» дона, похожий на огромную матово-блестящую рыбину, удивительно подвижную в прогретой дневным солнцем реке Пятой авеню.

Чарли не торопясь закурил, выпустил облако голубого ароматного дыма, оглянулся в последний раз — все еще надеясь, что незнакомка здесь, но, не увидев ее, спокойно направился к стоящему у тротуара полицейскому «плимуту». Молодой парень-патрульный с интересом разглядывал гостей. Без всякого сомнения, ему было известно, и кто венчается сегодня, и какие «шишки» в числе приглашенных. Тем не менее парнишка — в силу молодости и неопытности — пялился в окно, открыв рот.

Чарли это позабавило. Подойдя к машине, он облокотился о дверцу и дружески поинтересовался:

— Привет. Ты не подкинешь меня на банкет?

Тот, разом побледнев от волнения, кивнул. Не каждый день тебе удается подвезти кого-то из верхушки семьи. Патрульный узнал Чарли. Ну, еще бы. Портреты всех мало-мальски известных мафиозо имеются в любом участке. Их знают в лицо, уважают и смотрят с почтительностью. Ребята, вроде этого паренька. Люди, сидящие в более мягких креслах и общающиеся с представителями семей лично, естественно, не испытывают такого щенячьего восторга, но все равно уважают капо не меньше, а может быть, и больше, четко представляя себе могущество и силу как всех семей, так и каждой в отдельности.

Видя, что патрульный растерялся, Чарли улыбнулся и весело предложил:

— А я обещаю тебе дюжину пива и отличный бифштекс, идет?

Тот торопливо кивнул:

— Конечно, Чарли, садись.

Он был несказанно горд тем, что мог назвать Чарли Портено по имени. Да, несказанно горд. Господи, утром патрульный и представить себе такого не мог! Подвозить самого Портено!!!

Чарли усмехнулся. Ему было понятно смятение молодого полицейского. Новичок, не иначе. Достаточно самолюбивый, чтобы строить большие планы на будущее, но не рисующий себе мир в розовых красках.

Чарли обошел машину и забрался на сиденье рядом с водителем. Тот тронул «плимут» и, уверенно лавируя в потоке отъезжающих автомобилей, поехал в сторону даун-тауна, мимо нью-йоркской публичной библиотеки, магазинов «Лорд и Тейлор» и «Лейн Брайан», что на углу Вест 39-стрит, мимо Эмпайр Стейт Билдинг до Вашинг-тон-сквер, свернул в восточную часть города, пересек Бродвей, по Ист 10-стрит доехал до Авеню Б, через десять минут оказался у Вильямбургского моста, миновав Ист-Ривер и направился в Бруклин…

… Шикарный особняк дона Коррадо Прицци, стоящий на Бруклинских высотах, впечатлял своей изысканностью, утонченностью и, что немаловажно, количеством комнат. В нем, действительно, было на что посмотреть. Своими размерами он вполне мог бы посоперничать с небольшим океанским лайнером, а ванна без труда вместила бы человек пятьдесят гостей, правда, половине из них пришлось бы постоять, зато вторая половина чувствовала бы себя весьма вольготно. Огромный зимний сад примыкал к не менее огромной гостиной, в которой сейчас и собрались гости.

Кое-кто расхаживал по лестницам и галереям второго этажа, созерцая великолепную коллекцию картин, собранную лично доном. Здесь были только подлинники — Коррадо Прицци не признавал фальшивок — и только очень известные имена. Ван Гог, Пикассо, Латрек, Дэга, Модильяни, Гоген и многие другие, чьи фамилии можно не упоминать. Достаточно и этих, чтобы составить представление о вкусах дона.

В толпе шустро сновали официантки — двадцатилетние пареньки в нарядных черных ливреях, расшитых золотом. Фрачное озеро колыхалось, то и дело вспыхивая бликами серебряных подносов, на которых разносили напитки и угощения.

Сигарный дым поднимался над головами тонкими голубовато-серыми струйками, создавая впечатление множества курящихся в огромной долине вулканов. Дым уползал к потолку и собирался в неровное бугристое покрывало, постепенно рассеиваясь, втягиваясь в темные пещеры вентиляционных отдушин.

Приглушенное мягкое освещение, сочетающее в себе натуральный — нескольких сотен свечей, и электрический — трех десятков роскошных хрустальных бра и полусотни стоящих на столиках ламп под розовосалатовыми абажурами — свет, придавало вечеру некую атмосферу таинственности и зыбкой нереальности. Легкую и тонкую, как вуаль.

У дальней от входных дверей стены возвышалась эстрада, украшенная цветами, на которой стояли пятеро музыкантов, наигрывающих негромкую романтическую итальянскую мелодию. Она заполняла гостиную, ненавязчиво вплетаясь в монотонный гул людских голосов. Еще было слишком рано для горячего танца.

Отгораживая эстраду от зала, стоял длинный стол, предназначенный для молодых, родителей и ближайших родственников. Он ломился от яств, огромного количества бутылок с пестрыми этикетками, среди которых наименее известной была «Вдова Клико», и бессчетными корзинами и вазами, полными живых цветов. Цветочная торговля Нью-Йорка была представлена в полном объеме, начиная с пионов и хризантем и заканчивая изысканными, элегантными тюльпанами и нежными розами.

Хозяин и виновник торжества — отец молодой невесты — обходил приглашенных, здороваясь с ними, перекидываясь с каждым, хотя бы парой фраз. Никто не должен чувствовать себя обделенным вниманием. То тут, то там вспыхивал смех, разбавляя тягучую, как хороший ликер, вязкую завесу слов, взлетая над ней, музыкой и табачным смогом, будто фейерверк.

Белые колонны, подпирающие высокие потолки, обвивали яркие гирлянды. Длинные, словно змеи, искрящиеся всеми цветами радуги. Воздушные шары, подвешенные к перилам балконов, галерей, к тем же колоннам, едва заметно подрагивали, раскачивались, создавая ощущение, что это не они, а весь дом извивается, колышется в вечерней прохладе бруклинского вечера.

Скоро, скоро должно начаться веселье. Настоящее, бурное, с танцами и зажигающими песнями. Когда смех заглушает даже несущуюся с эстрады тарантеллу. Но пока еще есть время переговорить о своих делах, решить неотложные проблемы, завязать нужные знакомства и, конечно, выразить почтение Эдуардо Прицци, сияющему, как солнце в безоблачный жаркий день.

Чарли Портено погрузился в это человеческое озеро, легко растворившись в нем, смешавшись с парой сотен смокингов-близнецов. Нет, все-таки он не любил приемы. Особенно такие многолюдные. Подхватив с подноса мальчишки-официанта бокал шампанского — «Дом Периньон» урожая 1911 года, — он лениво пошел по залу, озираясь. Чарли надеялся, что чудесная незнакомка будет здесь, и, вполне возможно, ему удастся поговорить с ней. В крайнем случае, попросит Эдуардо представить их друг другу. Если, разумеется, она где-то здесь. Чарли издали заметил стоящих вместе Доминика Прицци и своего отца, Энджело, но не стал подходить, предпочтя обойти их стороной. Тому было две причины. Во-первых, его моментально втянули бы в разговор о делах, а во-вторых, если незнакомка все же приглашена на прием, то в любой момент может уйти, а ему очень хотелось увидеться с ней.

Итак, Чарли торопливо свернул, скрывшись от взгляда Энджело за гомонящей стеной гостей. И надо сказать, сделал он это совершенно напрасно. Для него было бы лучше подойти и послушать разговор отца с Домиником, и тогда, возможно, все обернулось бы по-другому. Ибо Прицци и Портено-старший разговаривали о деле, которое в ближайшем будущем изменит судьбу Чарли. Но он-то не знал этого. Да и все мы сильны задним умом…

… Энджело Портено вообще никогда не открывал своих карт полностью — и учил тому же сына — будь то банальный «покер» или авантюра, приносящая в итоге миллионы долларов.

— У тебя всегда должен быть за душой козырь, которым можно воспользоваться, когда дела пойдут совсем хреново. Старайся знать побольше, но говорить поменьше, — напутствовал он Чарли. — Помни об этом и по возможности следуй моему правилу. Всегда будешь в выигрыше.

Несмотря на возраст — а ему уже давно перевалило за шестьдесят — Энджело не утратил ясного ума и не впал в старческий маразм, что в его годы случается довольно часто. Наоборот, дон считал Портено-старшего одним из самых умных и хитрых людей Нью-Йорка и частенько повторял, что если бы тот занялся финансовыми операциями на Уолл-стрит или играл на бирже, то давно отошел бы от дел и купался бы в роскоши. Скорее всего, так оно и было бы. Но Энджело слишком любил семью, дона и работу. И очень многим он был обязан как семье, так и Коррадо Прицци лично. Ведь именно благодаря старому другу, Энджело смог уехать из Сицилии и обосноваться в Нью-Йорке. Легально, не нарушая закона об эмиграции. Именно Коррадо взял его к себе coporegimo, а затем и consigliori, и благодаря этому он теперь богат, и ему доступно многое из того, что никогда не смогут себе позволить обычные пейзане на его родине. Скажем, уважение и моральное удовлетворение от проделанной им работы. Удовольствие от осознания факта, что разработанная тобой тончайшая хитроумная комбинация удалась и деньги потекли в казну семьи зеленым шелестящим потоком.

Кроме этого, его связывала клятва, нарушение которой наказывалось смертью. Но всегда, в любую минуту жизни, Энджело помнил золотое правило: _ «Знай, не болтай и никогда не открывай последней карты без необходимости!»_ Он всегда умел точно просчитать ситуацию и решить, где стоит настоять на своем, а где лучше согласиться с предложением партнера, чтобы повернуть дело с максимальной выгодой для семьи. Или для себя.

Вот и сейчас, стоя напротив Доминика Прицци, неторопливо потягивая «Людовик XIII», Портено-старший мало говорил, зато внимательно слушал и откладывал в копилке собственной памяти все сказанное Домиником, ибо сказанные слова могут в какой-то момент приобрести вес и стоить куда больше, чем в ту секунду, когда их произнесли чьи-то губы.

Он не очень любил Доминика, считая босса человеком в общем-то недалеким, довольно капризным и до ужаса вздорным. Дон Коррадо Прицци, допустив ошибку — что случалось крайне редко, — мог открыто признаться в этом. Доминик же сразу начинал обвинять в собственном промахе всех окружающих, взваливая вину на правого и виноватого, одним словом, на всех, кроме себя самого. Кроме того, новый босс не умел вести переговоры, подчас наносил собеседнику довольно весомые оскорбления, и Энджело подозревал, что однажды это выйдет ему боком. Пару раз Доминик едва не вверг семью в войну между кланами, и дон Коррадо приложил немало усилий, дабы предотвратить кровопролитие. Обычно перед встречей Доминик шел к отцу, и они вдвоем подробно анализировали возможные варианты ведения беседы, уступки, на которые можно соглашаться, и какие условия требовать взамен. Дон легко ориентировался в возникающих проблемах и, уйдя на покой, фактически продолжал оставаться боссом, планируя дела, переговоры и устранение неугодных. Именно дон Коррадо являлся патриархом семьи. Он правил, и он принимал решения. Доминик-босс являлся убедительной иллюзией для посторонних, но все понимали: так не может продолжаться вечно. Рано или поздно другие семьи сообразят: у Прицци нет молодого дона. Старик — ненадежная опора. Очень ненадежная. Чем будет чревато это открытие — страшно подумать. Наверняка у кого-нибудь разгорится аппетит сожрать дела Прицци, а это был весьма лакомый кусок для любой из четырех оставшихся семей Нью-Йорка. Ипподром, тотализатор, игорные заведения, телевизионные перевозки, уличная торговля, публичные дома, мясоторговля и многое-многое другое, что контролировали Прицци, включав такое золотое дно, как строительство и торговля газолином. И все это могло перейти в чужие руки. При этом семья перестала бы существовать. Одних убили бы, вторые перешли бы на сторону врага, как только почувствовали бы, что дни Прицци сочтены.

Именно поэтому появился Доминик — босс. Доминик — принимающий решения, Доминик — не умеющий держать себя в руках.

Энджело слушал и отвечал на вопросы, старательно скрывая ту информацию, которую можно было скрыть.

Доминик повертел в пальцах бокал «Вдовы Клико» и, не повышая голоса, спросил:

— Наробино уже здесь?

— Да, — Энджело кивнул. — Я проверил по списку приглашенных. Он пришел.

— Отлично, — Доминик сделал глоток. — А твой человек?

— Он тоже здесь, — Энджело поглядывал в зал. — Не волнуйся, все в порядке.

— Хочу надеяться. Это кто-то из наших?

— Нет. Мы пригласили человека со стороны.

Доминик настороженно покосился на него.

— Почему? Я же сказал, чтобы это был кто-нибудь из семьи.

— Мы поговорили с доном, — пояснил Энджело, снимая напряжение, — и пришли к выводу, что это было бы слишком рискованно. Наробино — осведомитель, и полиция, наверняка, проверит всех наших парней.

— Дерьмо собачье, — буркнул Доминик. — Они ничего не смогут доказать'. Все подтвердили бы, что этот парень в момент убийства был здесь, на свадьбе.

— Конечно, — согласился Энджело. — Но зачем вообще вступать в переговоры с полицией? Нам ни к чему лишние проблемы. Человек со стороны — это как раз то, что нужно. Его не знают, а значит, и риск сводится к минимуму.

— Он — профессионал? — полюбопытствовал Доминик.

— Разумеется. Высшего класса. Все по самому высокому разряду.

— Хм… — Прицци задумался.

Он сделал еще один глоток, опустошив бокал до дна. Поставив его на стол, взял новый и с удовольствием опять окунул седые усы во «Вдову Клико». Щеки его покраснели, а глаза масленисто сверкали. На лбу проступили бисерины пота, и Доминик время от времени смахивал их тыльной стороной ладони. Он пил шампанское, как пиво — большими глотками, со смачным придыханием. Казалось, его вовсе не интересует Вкус напитка, а лишь сам процесс насыщения.

«Черт возьми, — подумал Портено. — Если бы ему подменили шампанское ослиной мочой, он бы даже не заметил этого».

Доминик оторвался от бокала, быстрым движением языка слизнул повисшие на усах капельки и шумно выдохнул.

— Отличное шампанское…

— Да, конечно, — подтвердил Энджело. Шампанское, и правда, было отличным.

— Ну, а что насчет Фрейки Палоу? — вдруг спросил Доминик, глядя куда-то в толпу.

— Пока ничего не известно. Я отправил к нему людей. Они должны забрать деньги и позвонить, когда все будет закончено.

— Я знаю Френки довольно давно. Лет тридцать назад мы даже работали вместе. Он не так прост. По крайней мере, к нему очень трудно подобраться. Палоу осторожен, как гиена.

— Я тоже неплохо знаю Френки и, думаю, мои люди вытрясут из него все, что нужно.

— Если он не сидит уже где-нибудь в Акапулько.

— Вряд ли, — возразил Энджело. — Как только Севил позвонил мне вчера вечером, я тут же приказал ему отправить людей на вокзал и в аэропорт, а также послать человека к нему домой. Но он пока еще не появился.

— Машина?

— Нам известны номер и марка его автомобиля, и мы контролируем все крупные магистрали. Нет, Френки отсиживается у кого-то в городе. К тому же я не верю, что он прокрутил всю эту махинацию один. У него не настолько хорошо работает голова.

— Ты думаешь, в этом деле замешан еще кто-то? — брови Доминика поползли вверх.

— Да, я почти уверен. Мы навели справки, дня за четыре до того, как Палоу заявился в казино, в город вернулся Макс Хеллар. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Конечно. Этот засранец лет двадцать зарабатывал тем, что устраивал подобные фокусы во всех казино Штатов.

— Вот-вот. Многовато для простого совпадения, верно?

Доминик кивнул и вновь припал к бокалу, словно гонимый невероятной жаждой. Сделав несколько внушительных глотков и опорожнив вторую порцию, он взял сигару и принялся сдирать с нее обертку.

— Хорошо. Как только твои парни позвонят, сразу же дай мне знать. Сразу!

— Конечно.

— А с Наробино мы поступим следующим образом. Покажи его своему человеку, и пусть тот прикончит Луи при первой же возможности. — Доминик зажал сигару зубами и закурил.

— Хорошо. Нам придется подозвать Луи, чтобы киллер мог получше рассмотреть его.

— Хм… А так он не может этого сделать?

— Не думаю, — Энджело покачал головой. — В такой толпе недолго ошибиться.

— Черт. На свадьбе собственной племянницы приходится разговаривать с разным дерьмом.

— Бизнес, — протянул Портено, пожимая плечами.

— О’кей, черт бы его побрал. — Доминик уже не скрывал раздражения. — Отец поприветствует гостей, а потом можешь позвать Наробино. Только пусть твой человек сделает все поскорее. У меня нет ни малейшего желания трепаться с этим ублюдком даже секунду.

— Разумеется, — улыбнулся Энджело. — Я предупрежу его заранее.

— Ладно, — Доминик вздохнул. — А ты уверен, что твой человек сделает все как надо?

— Он — профессионал, — напряженно ответил Портено. — И в конце концов, я отвечаю за это дело. Так что успокойся.

— Ну, хорошо, ладно, — казалось, Прицци даже не заметил тона consigliori. — Да, ты за это отвечаешь. О’кэй. Как только мы закончим со всеми этими поздравлениями, можешь подвести Наробино.

— Я понял, — Энджело вздохнул и отвернулсжс некоторым облегчением.

Черт возьми, до чего же глуп этот босс. Если Доминик станет доном, то он уйдет на покой. Сразу, не колеблясь ни секунды.

Портено еще раз вздохнул и пошел отдать необходимые распоряжения…


… Чуть меньше чем за двадцать четыре часа до приведенного выше разговора в Лас-Вегасе произошло нечто, что совершенно не вязалось с планами Прицци, хотя они, естественно, не могли знать об этом…


… Френки Палоу, сидя за рулем своего старенького темно-бордового «понтиака», изрядно нервничал. Руки его тряслись мелкой дрожью, и он откровенно жалел, что не может выпить чего-нибудь покрепче, ибо путь ему предстоял долгий, а вести машину, будучи в подпитии, он не хотел, справедливо полагая, что неприятности с полицией — совершенно непозволительная роскошь в его положении.

Френки нащупал мокрой от пота рукой лежащую на правом сиденье пачку «Кул», вытащил одну сигарету и тут же с удивлением обнаружил, что она последняя. Это, в общем-то, было странно, поскольку он распечатал ее не далее как два часа назад. И дело вовсе не в том, что Френки было жаль сигарет, теперь-то ими можно завалиться, а в том, что часто курящий человек возбуждает мысли о нечистой совести.

И это, в сущности, являлось правдой.

Однако, взвинченные до предела нервы требовали своей дозы никотина, и он, подвесив сигарету к нижней губе, торопливо щелкнул зажигалкой. Смяв пачку в широкой ладони, Френк швырнул ее за окно, и она упала на асфальт, откатившись под колесо.

Свежий вечерний ветер проникал в салон «понтиака» сквозь опущенные стекла передних дверей, вытягивая табачный дым.

И весьма кстати, подумал Френки. Иначе можно было бы запросто задохнуться в этой колымаге, черт бы ее побрал. Ладно, как только он доберется до Фриско, сразу купит отличную новую тачку. «Порш», например. Или «шевроле». Да, господи, какая разница, что за машина это будет? Не в этом дело. Главное, он теперь богат. Мать моя, семьсот двадцать «кусков» за час работы! Такое ему и во сне не снилось… Семьсот двадцать!!! Спасибо Максу. Правда, придется заплатить за помощь десять процентов, но и оставшихся «бабок» ему вполне хватит, чтобы жить припеваючи где-нибудь на западном побережье до конца дней. Лучше бы, конечно, выбрать небольшой городок, стоящий у самого океана, купить хороший дом, жениться, завести детишек. Теперь-то, когда у него в кармане такие деньги, он может себе это позволить. А то, что его найдут, так этого Френки не боится. Главное, смотаться побыстрее из Вегаса, пока эти ослы в казино не сообразили, что к чему. Скорее всего, они быстро узнают, кто именно их нагрел, но это уже не будет иметь никакого значения. К тому времени Френки уже и след простынет. А там пусть ищут. Легче найти иголку в стоге сена, чем конкретного человека на западе Штатов.

Черт, где же этот Макс?

Френки взглянул на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. Он опаздывает на десять минут. Может быть, что-нибудь случилось?

Огонек сигареты ожег ему пальцы.

— Ааа, мать твою, — зло пробормотал Палоу, выбрасывая окурок в окно. — Так ни разу и не затянулся… И сигарет, как назло, больше нет…

Тротуар рядом с машиной был усыпан оранжевыми цилиндриками фильтров и пеплом. Хлопья пепла так же густо покрывали брюки Френка и пол кабины. Палоу наклонился вперед и принялся сдувать его со штанин на коврик под ногами. Он старался отвлечься от мыслей о деньгах, но они упорно возвращались, навевая таинственные размытые образы. Френки не очень хорошо представлял, что именно ему лезет в голову, но взбудораженная фантазия шептала: «О-о, парень, это самое лучшее в твоей жизни… Самое сладкое, самое вкусное, самое мягкое… У тебя будет все самое…»

Да, так и будет. Именно так. Палоу старался не сомневаться в благополучном исходе дела, хотя временами ему в душу закрадывалась легкая тревога.

Ему еще никогда не приходилось проворачивать такие крупные дела. Раньше он работал мельче % двадцать, пятьдесят, максимум сто тысяч. А тут семьсот! Серьезные деньги. Очень серьезные.

Френки Палоу, исходя из собственного опыта, знал: самый опасный этап в любой афере или каком-либо другом деле вовсе не осуществление, как считают многие. План можно хорошо подготовить и практически на сто процентов осуществить даже без особых опасений засыпаться. Самое сложное и опасное — скрыться! Вот где поджидает наибольшее количество случайностей, ибо, пока делаешь дело, ты в состоянии контролировать ситуацию. Возьмем, скажем, заурядное ограбление банка. Посреди операции кто-то заходит в помещение. Что делать? Да ничего. Не терять голову, вот что! Уложить человека на пол лицом вниз и пригрозить пустить пулю в башку, если он надумает проявлять геройство. В конце концов, пальнуть для острастки в потолок. И все. Ты держишь ситуацию под контролем!

Но вот ты выбегаешь на улицу, таща в руках мешки с деньгами, бросаешь их в багажник, садишься за руль и отчаливаешь. Казалось бы, дело сделано, радуйся. Как бы не так. В эту-то секунду некий урод, ротозей, мать его, зазевался и въезжает капотом своего чертового «кадиллака» прямо тебе в правый-борт! Тут же появляется полиция и тебя увозят в тюрягу с шикарными браслетами на запястьях. Так обычно и происходит. Лично он знает, по крайней мере, четверых ребят, которые залетели как раз на таких мелочах. И уж на что были головастые парни — все просчитали до секунды, а вот сидят себе в кутузке теперь и матерят на чем свет стоит какого-нибудь растяпу, оказавшегося — совершенно случайно, заметьте! — у них на пути именно в тот момент, когда его там, по всем расчетам, быть не должно.

Френки вздохнул и снова потянулся за сигаретой, но тут же вспомнил, что сам выбросил пустую пачку пять минут назад.

Черт, где же Макс? Он внимательно оглядел улицу. Темные дома застыли по правой стороне, рассматривая его «понтиак» с безразличием, присущим всем мало-мальски богатым кварталам. Не то чтобы этот район был особенно престижным, нет. Скорее, наоборот. Тем не менее от осознания этого факта спеси у него не убавилось. Совсем как человек, отчетливо понимающий свое истинное положение в этом мире, но сумевший каким-то невероятным образом подняться на вторую ступеньку социальной лестницы, безмерно гордящийся этим почти что подвигом. Всю правую сторону занимали такие вот особнячки, частично скрытые за рядами пышной зелени, частично — за невысокими оградками.

В этом городе Френки навидался всякого и знал, что действительно богатые люди практически не прячутся за заборами. Это сомнительная «привилегия» более низких слоев общества.

С левой стороны тянулся небольшой сквер. Ярдах в десяти от того места, где стоял «плимут», замер огромный рефрижератор. Палоу не смог точно разглядеть надпись на борту, но вроде что-то связанное с перевозкой фруктов. В кабине, на полке водителя, шла какая-то возня, а один раз Френки даже заметил совершенно голую девицу, мелькнувшую за лобовым стеклом. Эта парочка не вызывала у него каких-либо опасений, просто Френки не мог понять, почему они занимаются этим в кабине грузовика, а не снимут номер в каком-нибудь мотеле. В его мозгу этот — в общем-то, ничего не значащий, пустячный по сути — вопрос превратился в настоящую неразрешимую дилемму, которая всплывала в голове каждый раз, стоило ему только бросить взгляд в сторону проклятого грузовика.

Хотя, в конечном итоге, кому какая разница, верно? Может быть, у парня нет лишних баков или ему так просто больше нравится.

Френки еще раз взглянул на часы. Господи, почти половина. Все, он ждет две минуты и сваливает. Не хватало еще, чтобы детективы казино застукали его здесь с багажником, полным денег. Нет. Раз Йакс не хочет забирать свою долю, пошел он к черту. Френки не станут из-за этого мучить угрызения совести, и аппетит у него тоже не пропадет. «Две минуты, Макси, — мысленно предупредил Палоу. — Две минуты, и ни секундой больше».

Он уставился на светящийся циферблат часов, вмонтированный в приборную панель, и принялся наблюдать за движением секундной стрелки с жадностью любителя женских прелестей, созерцающего стриптиз.

Когда до назначенного срока оставалось не больше десяти секунд, на улице послышались торопливые шаги.

Френки оторвался от часов и глянул в зеркальце заднего обзора. Человек, появившийся из-за поворота, очень спешил. Он почти бежал. Длинный плащ скрадывал фигуру, а шляпа, надвинутая на самые глаза, прятала под тенью лицо. Однако Палоу без труда опознал человека. Ему повезло. Если бы Френки хоть на мгновение усомнился, что это тот, кого он ждет, «понти-ак» давно бы сорвался с места и скрылся в темноте, оставив человеку лишь одни клубы газолиновых выхлопов вместо денег.

Шаги приблизились, дверца распахнулась, и незнакомец забрался на переднее пассажирское сиденье.

— Привет, — поздоровался Френки. — Тебе повезло, я уже собрался уезжать.

— Возникли кое-какие проблемы, поэтому произошла задержка, — спокойно ответил гость.

— Я надеюсь, это не связано с… — встревоженно начал Палоу, но человек быстро перебил его.

— Не волнуйся, казино тут не при чем. С этим все чисто. Деньги с тобой?

Человек снял шляпу, и Френки улыбнулся.

— Конечно. В багажнике. Я уже отложил семьдесят «кусков». Черт возьми, это, действительно, была напряженная работенка. Но зато целая куча денег. Честно. Я никогда не видел столько «бабок» одновременно.

— Я думаю, — губы гостя растянула слабая улыбка.

— Ладно. Мне надо бы сматываться, пока эти придурки из казино не очухались.

— Конечно, — кивнул человек. — Давай мне деньги, да я пойду.

— Ага, — Френки начал рыться в карманах. — Сейчас…

Наблюдая за его торопливыми движениями, гость расстегнул плащ.

— Сегодня душно.

— Да, — рассеянно подтвердил Палоу, продолжая искать ключ. — Наверное, будет дождь… Черт, где же этот ключ-то… А, вот нашел.

Он повернулся к гостю и обомлел. Прямо ему в лицо уставилась «Ллама» 38-го калибра с навинченной на ствол насадкой глушителя.

— Дай сюда ключ, Френки, — спокойно приказал гость. — И не вздумай шелохнуться.

— Ты не сделаешь этого… — прошептал побелевшими непослушными губами Френки, все еще отказываясь верить в происходящее.

Гость пожал плечами и спокойно нажал на курок. Хлопок прозвучал негромко. Тело Палоу отбросило на дверцу. Голова глухо ударилась о боковую стойку, а затем уже мертвый Френки завалился на рулевую колонку. Клаксон взвыл, огласив ночь резким пронзительным звуком.

Человек ухватил труп за окровавленные волосы и одним рывком откинул на сиденье. Ключ выпал из разжавшейся руки и упал на коврик под креслом, смешавшись с серо-белым пеплом.

— О, ГОСПОДИ…

Гость нагнулся, ощупывая пол у ног мертвеца. Кровь из простреленной головы стекала на светлый плащ убийцы, заливая рукав и плечо густыми черными каплями.

Наконец ключ был найден. Киллер быстро выпрямился, стянул с себя окровавленный плащ и швырнул его на заднее сиденье.

Человек не боялся. Каких-либо меток, позволивших бы полицейским установить личность владельца, на плаще не было. Он спокойно заглушил двигатель, оставив ключи в замке зажигания.

Выбравшись из машины, убийца осторожно закрыл дверцу, обошел «плимут» и, отперев багажник, увидел коричневый саквояж и лежащий рядом объемистый сверток.

Он открыл замки чемоданчика, убеждаясь, что в нем, действительно, то, ради чего была проделана эта, не очень приятная, работа, затем улыбнулся и бросил сверток и пистолет внутрь. Теми же спокойными и уверенными движениями аккуратно закрыл замки, взял саквояж и, захлопнув багажник, быстро зашагал в ту же сторону, откуда появился несколько минут назад…


… Тело Френки Палоу нашел утром местный почтальон. Он как раз разносил газеты, когда заметил брызги крови на асфальте рядом с машиной.

Старик, а почтальон был именно пожилым, хотя еще довольно крепким мужчиной, огляделся, медленно приблизился и осторожно заглянул в окно, благо стекло было опущено. Открывшееся перед ним зрелище настолько поразило почтальона, что его вывернуло прямо на дверцу «плимута». Затем он пятясь отошел от машины, развернулся и побежал вызывать полицию и «скорую помощь». Те уже ничем не могли помочь мертвому бедолаге, скорчившемуся на переднем сиденье, но старик плохо соображал в эту секунду. Он просто делал то, что положено делать в подобных ситуациях.

Приехавшие на место происшествия полицейские осмотрели улицу, сфотографировали мертвое тело и «плимут», собрали окурки, сняли отпечатки пальцев и взяли показания у трясущегося от пережитого потрясения старика. Затем врачи сделали необходимые записи и отправили тело в окружной морг.

Не взяли показаний только у водителя рефрижератора и его подружки. Никто даже не знал о них, потому что они оба поторопились убраться подальше через две минуты после того, как убийца Френки Палоу растворился в ночи…


… К одиннадцати часам вечера, когда веселье еще не достигло апофеоза, но уже было близко к тому, Чарли наконец увидел ту, которую искал. Он как раз осмотрел правую галерею второго этажа и собирался спуститься вниз, решив, что незнакомка по каким-то причинам не присутствует на приеме.

А с чего, собственно, ему пришло в голову, что эта женщина, вообще, в списке приглашенных? Какая-то очень красивая и дорогая леди присутствовала на церемонии венчания. Ну и что? Это еще не говорит о том, что она — гость Прицци. Вполне возможно, зайдя в собор совершенно случайно, незнакомка увидела свадьбу. И ей захотелось досмотреть церемонию до конца. Вот и все. Наверняка, так и было. Манеры ее, внешний вид и платье, стоившее очень больших денег, ненавязчиво говорят о богатстве и принадлежности к высшим слоям общества. Чего ради она стояла бы два часа на балконе? Нет, место этой женщины скорее в первых рядах партера, чем на галерке. Мда, приятель, похоже, ты облажался.

Придя к такому выводу, Чарли нахмурился. Настроение, и без того не очень хорошее, испортилось окончательно. Сунув руки в карманы брюк, он мрачно обозревал плещущееся внизу людское море. Музыка внезапно смолкла и в ту же секунду в гостиной повисла напряжнная тишина. Гомон голосов оборвался, словно какой-то невидимый дирижер взмахнул своей палочкой.

На эстраду у стены поднялись трое: дон Коррадо Прицци с сыновьями.

Дон с итальянской сигаретой «Мерседес» в бледно-восковых губах пошаркал к центру сцены. Руки его покоились в карманах пиджака, и от этого вид получался несколько пренебрежительный. Эдуардо и Доминик последовали за ним.

Гостиная взорвалась бурей аплодисментов, и это вызвало у Чарли едкую улыбку, в которой плескалось раздражение, щедро разбавленное растерянностью и досадой.

Естественно, они хлопают. Попробовал бы кто-нибудь этого не сделать. Господи, да они же боятся. Все, даже краса и гордость нью-йоркской полиции. Вон §н, машет ручищами. Смотри, ладони поотбиваешь, не сможешь в сортире молнию на штанах расстегнуть. А рожа-то! Провались я пропадом, половина из этих лизоблюдов расцеловала бы дона в задницу. Захоти он этого. Уроды.

Чарли все еще горячился и, наверное, преувеличивал. А виной тому была женщина. Как ему ни не хотелось признаваться себе в этом, но факт оставался фактом. Леди в лавандовом волновала Чарли куда больше, чем все сицилийки вместе взятые. И, черт его побери, если это было хорошо. Мало того, что он просто ничего не знал о ней, но она еще была американкой, а, как известно, в семьях не очень любят чужих. Такова жизнь, и от этого никуда не деться.

Троица на сцене остановилась у микрофона. Дымящий сигареткой дон — в центре, Доминик и Эдуардо — по бокам. Расплывшись в лучезарной улыбке, больше напоминающей оскал бульдога, Доминик поднял руки ладонями вперед, словно прикрываясь от идущих из толпы гостей волн любви и почтения.

Как бы не так, приятель, раздраженно подумал Чарли. О, боже, вы только посмотрите на него. Ну прямо Дик Никсон во время предвыборной кампании. Эй, ребята, когда этот парень станет доном, он снимет с вас последние штаны и пустит маршировать по Бродвею с голой задницей. Что, не верите? Подождите, придет время. А следом и мы пополним ваши ряды или сыграем в ящик по кое-чьей глупости. Как вам такая перспективка?

— О’кей, леди и джентльмены! — громогласно возвестил Доминик. — О’кей. Успокойтесь! — Аплодисменты начали стихать. — Итак, дамы и господа! Мы с братом Эдуардо хотим представить вас всех человеку, которого вам представлять не надо! Наш отец и ваш друг, легенда для всех нас, — он выдержал театральную паузу и эффектно объявил. — Дон Коррадо Прицци!!!

Чарли показалось, что потолок, не выдержав грома рукоплесканий, сейчас обрушится вниз, на головы слишком эмоциональных людей.

Да, усмешка вновь тронула его губы, Рахманинову в Карнеги-холл и то, наверное, аплодировали не с таким пылом.

Дон, улыбаясь своей приветливой улыбкой, внимательно обводил глазами гостиную. Рыбье лицо старика сморщилось, отчего острые скулы проступили сквозь желтую, болезненно-сухую кожу. Бескровные, синевато-серые губы изогнулись, и хищный клюв-нос еще отчетливей навис над худым подбородком. Он поманил пальцем Эдуардо и что-то зашептал ему на ухо. Зал замер. Отец новобрачной дослушал улыбаясь, а затем кивнул и сменил брата у микрофона.

— Отец приветствует вас всех по случаю семейного торжества, — со свойственным ему жаром возвестил Эдуардо. — И желает вам приятного времяпрепровождения, счастья жениху и невесте, а также… целую кучу детей новой семье!

Аплодисменты вспыхнули с новой силой. Коррадо Прицци вяло поднял руку, качнул ей и побрел с эстрадки старческой шаркающей походкой. За ним моментально устремились сыновья, подхватывая под тощие локти, а еще через мгновение со всех сторон вокруг троицы выросла охрана.

Нет, дон, конечно, доверяет гостям, но береженого, как всем известно, бережет Бог.

Медленно и осторожно они прошли через гостиную, провожаемые восхищенными взглядами, и скрылись за массивной дубовой дверью, ведущей в глубину особняка.

Чарли вздохнул, покачал головой и направился к лестнице, твердо решив для себя, что вот сейчас — благо, дань вежливости воздана — он выйдет на улицу и попросит Зинго, личного шофера и телохранителя отца, отвезти его домой. Позже Портено-младший не смог бы объяснить, какая именно сила заставила его бросить последний взгляд на кишащую, оживленную, словно разворошенный муравейник, гостиную. Наверное, это и называется наитие. Тем не менее Чарли посмотрел вниз с чувством художника, наносящего последний мазок на полотно, уже осознав, что картина не удалась.

Тут-то он и увидел ее.

Она сидела за шестым столиком в дальнем конце зала, почти у самых дверей в расцвеченный огнями гирлянд зимний сад. Приглушенное освещение придавало незнакомке еще более таинственный и загадочно-романтический вид, чем в соборе Святого Патрика. Лицо ее, благодаря мерцающим свечам, приобрело новое, утонченное очарование. С улыбкой на тонких губах леди в лавандовом наблюдала за танцующими — пятнадцатью секундами раньше поднявшийся на эстраду оркестрик заиграл что-то веселое — парами. Чарли отметил, что она явно не скучает, а, напротив, получает от всего происходящего искреннее удовольствие. Он воспринял ее улыбку, как увиденный запоздалым путником огонек в черно-синей чернильной ночи.

И ведь самое смешное, Портено отлично помнил, что прошел мимо этого самого столика раз десять, но женщины за ним не было. Хотя может ли это иметь какое-то значение сейчас?

Спускаясь вниз по изящной белой лестнице, он краем глаза заметил выходящих из дубовых дверей Доминика и Эдуардо, а через мгновение спешащего к ним отца. Энджело имел очень озабоченный вид. Такое случалось довольно часто, но не на праздниках, особенно таких. «Что-то случилось, % подумал Чарли. % 0тец не стал бы дергаться по пустякам. Что-то, недостаточно страшное, чтобы прерывать праздник, но и не пустяк. Надо будет позвонить ему, когда вернусь домой». Он сделал пометку в памяти и начал быстро пробираться через зал к шестому столику, за которsм видел незнакомку.

… Энджело Портено был, действительно, встревожен. Он вообще-то не принадлежал к разряду людей, которые нервничают по мелочам, но сейчас повод был, и достаточно серьезный.

Только что из Вегаса ему позвонили люди, отправленные за деньгами к Френки Палоу. Сообщение было коротким и неприятным: человек, укравший у них семьсот двадцать тысяч долларов, пропал. Исчез. Растворился в воздухе.

Мало того, квартира, в которой проживал Френки, оказалась опечатанной полицией. Таким образом, напрашивались два варианта: Палоу по какой-то причине арестован и деньги изъяты, либо Палоу также арестован, но деньги припрятаны в надежном месте.

Энджело предпочел бы второе, но ситуация не зависела от его желаний. Он отдал своим людям приказание попытаться выяснить, что именно случилось с Френки, но на всякий случай решил подключить к этому делу кого-нибудь из полицейских чинов. Возможно, если Палоу забрали за какое-томелкое нарушение, им удастся вытащить его, уплатив залог. Если же деyьги конфискованы, то, скорее всего, о них придется забыть. Это не значит, что воровство сойдет Френки с рук безнаказанно, нет. В тюрьме ли, на свободе ли, Палоу все равно обречен. Жаль семьсот тысяч.

Сегодня уже, понятное дело, выяснить ничего не удастся, но можно попробовать сделать это с самого утра…

Так, кого подключить? Надо поговорить с доном Коррадо… У него есть неплохие друзья среди высших полицейских чинов. Информацию нужно добыть быстро.

Энджело подошел к Доминику и Эдуардо.

— Послушайте, сеньоры, у нас серьезные проблемы с Палоу, а соответственно, и с украденными из казино деньгами.

Щеки Доминика дернулись.

— Какого черта?! Что там случилось с этим ублюдком?…


… Оказавшись в гостиной, Чарли потерял незнакомку из виду и на мгновение испугался, что, когда дойдет до столика, ее там не окажется.

(Первый раз вижу женщину, способную исчезать с такой быстротой.)

Но все оказалось в порядке. Она по-прежнему сидела в белом плетеном кресле, откинувшись на спинку, и все с той же улыбкой рассматривала танцующих. В какой-то момент у Чарли появилось ощущение, что женщина не просто смотрит, а отыскивает кого-то взглядом. Было в ее необычайно стройной фигурке нечто, наводящее на подобную мысль. Нет, никаких признаков волнения, поза, скорее говорящая о раскованности, никакого напряжения в лице, однако чудесные голубовато-зеленые глаза словно выхватывали из праздничной толпы мужчин и тут же отбрасывали их прочь, перемещаясь к новой фигуре, чтобы через секунду проплыть дальше.

Чарли невольно оглянулся на танцующих, пытаясь понять, кто же привлек внимание женщины, но не заметил никого, достойного такого взгляда. Поправив алую гвоздику в петлице, он остановился у столика, в шаге от незнакомки. Вблизи она казалась даже более красивой. Само совершенство.

Леди не повернулась к нему, видимо, привыкнув, что мимо столика то и дело кто-нибудь проходит, и Чарли получил еще несколько секунд, в течение которых разглядывал ее профиль с плохо скрытым восхищением.

— Простите, мисс, — наконец нарушив паузу, сказал он, аккуратно коснувшись ладонью ее плеча. — Вы не согласились бы потанцевать со мной?

Женщина заинтересованно повернулась к нему, и лицо ее озарилось радостной — да, да, именно радостной, Чарли не мог ошибиться! — улыбкой.

И если до этой секунды она казалась бутоном розы, то сейчас этот бутон расцвел прекраснейшим цветком. Она кивнула, отчего светлые, цвета спелой ржи волосы всколыхнулись, рассыпавшись по плечам, и ответила:

— Конечно.

Голос ее оказался грудным и бархатистым, что еще больше понравилось Чарли. Он прекрасно гармонировал с внешностью. Эта женщина, действительно, могла быть идеалом.

С удивительной грацией и легкостью она поднялась из-за стола и уверенно пошла к специально освобожденной для танцев площадке.

Двигалась незнакомка гордо, с достоинством. Не показушным, которое при известном старании может изобразить даже самая распоследняя шлюха, а настоящим, неподдельным, уходящим корнями в ее прошлое.

Чарли не то чтобы оробел, скорее, удивился, ибо в незнакомке самым невероятным образом сочетались изящество и простота. Она не старалась подняться над толпой, но в то же время была над ней. Не кичилась своей утонченностью, но любой бы смог оценить ее с первого взгляда. Головы мужчин поворачивались, жадно ощупывая гибкое тело, умело подчеркнутое изысканной простотой платья, но она казалась выше этих глаз, следующих за ней, как куча поклонников за голливудской знаменитостью.

И уж что совсем поразило Чарли, незнакомка отлично танцевала итальянские танцы.

Да, он первый раз встретил такую женщину…


… Мейроуз Прицци, тридцатилетняя дочь Доминика Прицци, вошла в переполненный гостями зал и остановилась, оглядываясь, выискивая знакомые лица. Своим экстравагантным видом она тут же привлекла к себе внимание. Высокая, с худощавым, чересчур длинным лицом, черными волосами, забранными в короткий хвост на затылке, тонким, хищным — наследство дона — носом, подведенными бровями и непропорционально узкими, близко посаженными глазами, Мейроуз не слыла красавицей, однако всегда привлекала внимание окружающих. Она была известна в богемных кругах, как подающий большие надежды декоратор интерьеров. Заказов на оформление офисов и частных квартир в последнее время у нее хватало, бизнес процветал и, казалось, Мейроуз была вполне довольна жизнью, но это только казалось.

На самом-то деле все обстояло несколько иначе. Проблемой Мейроуз Прицци — или просто Мэй, как звали ее особо близкие друзья и родственники, было одиночество. Кому не знакома гложущая тоска, когда возвращаешься вечером в пустую холодную квартиру, кто никогда не плакал по ночам, уткнувшись в подушку, злыми слезами отчаяния, при мысли об одиночестве грядущем, о вечно пустой постели и тишине, никогда не нарушаемой детским смехом, тот может считать себя счастливым человеком. Мейроуз испытала все это в полной мере за последние восемь лет, в течение которsх она с горечью проклинала однажды допущенную ошибку. Один-единственный раз Мэй позволила себе проявить чувства. Результат же был ошеломляющим — все отвернулись от нее. Все. Отец, любящий, оберегающий от малейшей опасности, и тот перестал поддерживать с ней всякие отношения, считая, что именно она виновата в случившемся.

Ее вышвырнули из семьи, как опозорившую честь Прицци. Восемь лет одиночества среди людей. Восемь лет тюремного заключения в шикарной, но пустующей квартире. Восемь лет страданий, каких никогда не изведать человеку, благодаря которому Мейроуз ввергли в ад отрешенности. Безумно длинные, наполненные беззвучным плачем восемь лет.

Ей даже не прислали приглашение на свадьбу сестры. Она просто не существовала для Прицци с того самого дня, как накануне их свадьбы с Чарли Портено сбежала в Мексику с первым попавшимся коммивояжером. Никто не знал причины этого поступка, кроме нее и Чарли. Но кого волновали обиды и характер двадцатитрехлетней девушки? «Женщина должна знать свое место», — вот и все, что сказал ей отец перед тем, как вышвырнуть на улицу.

Но она не могла жить без семьи. Прицци были для Мейроуз всем, и ей хотелось вернуться. Наверное, именно поэтому, наплевав на собственную гордость, она и пришла сюда. День свадьбы — святой день. В такой момент отец не сможет не простить ее. Таков обычай, почитаемый всеми сицилийцами.

Но Мейроуз пришла непобежденной, несломленной. Эти восемь лет кое-чему научили ее, обострили врожденные, доставшиеся от деда — дона Коррадо Прицци — черты характера. Хитрость, расчетливость и жестокость. Бурный водоворот суровой жизни, жизни без опеки и покровительства, дал ей необходимый опыт. Она научилась тщательно скрывать чувства и эмоции, подчас заменяя их другими, фальшивыми, но выглядевшими искренними для всех окружающих. Она научилась просчитывать свои шаги на пять ходов вперед. Она научилась предвидеть неожиданности и либо избегать их, либо обращать на пользу себе. Она научилась быть великой актрисой, отличным дельцом и, действительно, неплохим декоратором. Не так уж и мало, если подумать.

То, что должно случиться в следующие пятнадцать минут, тщательно продумано и выверено ею. Зная характер отца, Мейроуз не сомневалась: все пройдет как по маслу. Важно лишь выбрать нужный момент.

Она еще раз огляделась. Все отлично. Гости оборачивались в ее сторону. Одни украдкой, с некоторой укоризной, другие откровенно, с удивлением. Как и задумано, костюм, который Мейроуз выбирала два дня, сработал. Теперь главное, быть предельно убедительной и искренней. Никто не должен заметить подвоха. Лишь два человека пугали ее: Чарли Портено — чуть меньше, и дон Коррадо Прицци — он-то знал Мэй как облупленную. Хорошо, если их не окажется рядом, когда все произойдет.

Мысленно перекрестившись, Мейроуз не торопясь, плавно покачивая бедрами, пошла к эстраде. Ей было известно, что самые уважаемые гости где-то рядом, а значит, и отец неподалеку. У него вечно куча дел, которые требуют немедленных переговоров — даже если это на самом деле и не так, — и можно не опасаться, что его не окажется в зале…


… — Вы впервые на итальянской свадьбе? — весело спросил ее Чарли. — Хороший банкет, правда?

Она кивнула. От танца лицо незнакомки разрумянилось, став еще прекрасней.

— Мы не встречались раньше? — продолжил он, наблюдая за ней с откровенным удовольствием. — Да нет. Наверное, нет. Иначе я запомнил бы вас. Не мог не запомнить.

Она откинула голову и засмеялась. Скорее всего, это был не самый лучший комплимент, который ей доводилось слышать в жизни, но ведь и Чарли не состоял в многочисленной армии альфонсов и жиголо. А потом, он все-таки был предельно искренен.

— Нет, конечно, я не претендую на то, чтобы помнить всех, но вас бы запомнил точно.

Незнакомка вновь рассмеялась.

— А вы кто? — спросила она.

— Чарли Портено, — представился он, наблюдая за ее реакцией. — Приятно познакомиться.

На лице незнакомки ничего не отразилось. Если ей и было известно это имя, то она очень умело скрывала это. На губах играла беззаботная улыбка, глаза изучали Чарли с любопытством, которое неизбежно проскальзывает у любой женщины, встречающей достаточно интересного мужчину. Но не более того.

Либо она приезжая, — решил Чарли, — либо никогда не соприкасалась с миром деловых людей. В его сфере бизнеса, разумеется.

Он уже как раз собрался осведомиться, как ее зовут, но в эту секунду к ним протиснулся «бой» в ливрее и довольно нахально прервал беседу, потянув незнакомку за рукав лавандового платья.

— Мисс, вас к телефону, — настырным голосом заявил мальчишка, стрельнув черными шустрыми глазками в сторону сумочки, ожидая чаевых.

— К телефону? — переспросила незнакомка.

— Да, мисс. Вон там, у двери, телефонная комната.

Его палец указал в нужном направлении.

— Извините, — она улыбнулась Чарли. — Я сейчас вернусь.

«Бой» начал ужом ввинчиваться в толпу, следуя впереди, прокладывая дорогу для «уважаемой мисс».

Портено вздохнул и огляделся…


… Мейроуз Прицци нашла Энимэй — жену дона Коррадо, мать Доминика, а соответственно, свою родную бабушку, — сидящей возле самой эстрады за отдельно стоящим столиком. Энимэй благодушно-старчески качала головой, с легкой паутиной улыбки на морщинистом приветливом лице. Столик, заставленный букетами цветов, выглядел нарядным, словно не внучка, а сама сеньора Прицци праздновала сегодня свадьбу. Очень дорогое, свободного покроя черное платье подчеркивало ее увядающую, но бывшую когда-то ослепительной, красоту. Гонкие руки, ухоженные и, в общем-то, более молодые, чем тело, спокойно лежали на коленях. Сухую шею украшало бриллиантовое колье, стоившее целое состояние. Седые волосы под темной, аккуратно-изящной шляпкой уложены в прическу. Глаза скользили по толпе гостей, никого особенно не выделяя и ни на ком долго не задерживаясь.

Уединение Энимэй как нельзя больше устраивало Мейроуз. Она направилась прямо к столу, отмечая попутно, что мужчины провожают ее удивленными взглядами.

Ну, еще бы. Никто — никто! — не отважился бы прийти на семейное торжество Прицци в таком наряде. Броский, вызывающе-развязный и яркий, он смотрелся на черно-белом смокинговом фоне едва ли не оскорбительно. Платье смело оголяло плечи и только немного прикрывало грудь. Заканчивалось же оно гораздо выше колен, нарушая тем самым общепризнанные — на сицилийских свадьбах — нормы. Розовый шарф, перекинутый через плечо наподобие средневековой перевязи, уползал под туго стягивающий узкую талию пояс и продолжал свой путь вниз, обрываясь лишь на несколько дюймов ниже платья. Черные по локоть шелковые перчатки и огромное количество украшений под золото довершали картину, делая ее еще более пестрой.

Неудивительно, что большинство собравшихся восприняли выходку Мейроуз с молчаливым неодобрением, однако — несмотря на то, что она уже восемь лет не жила в семье — никто не осмелился высказать своего недовольства вслух. Она все-таки носила фамилию При-цци. Королевскую фамилию. А уж семейные дела — семейные дела.

Но Мейроуз носила не только фамилию Прицци. Нет, не только. В ней вызрел характер семьи! И благодаря ему — не гордости, а именно характеру — она и пришла сюда в этом наряде, давая понять всем, что даже склонив колени и голову, Мейроуз не признает поражения и не раскаивается в совершенном когда-то. Клянет —*да, но считает себя правой. Возможно, если бы у нее появился шанс вернуться в то время, на восемь лет назад, она бы предприняла что-нибудь другое, более умное и тонкое, но не простила бы обиды. Хотя сейчас неподходящий момент для рассуждений.

Мейроуз сделала еще несколько шагов и остановилась напротив благоухающего ароматом сотен цветов столика.

— Здравствуй, Энимэй, — смиренно поздоровалась она, опуская глаза.

— Мейроуз, — улыбка на лице старухи стала чуть шире. — Как я рада тебя видеть!

Энимэй продолжала улыбаться, хотя глаза ее стали настороженными, превратившись в две узкие щелки. Весь вид пожилой женщины словно вопрошал: «С чем ты пришла? Что привело тебя сюда? Что произнесет твой язык через секунду?»

Слова были сказаны. Жена дона, ее бабушка, дала понять, что простила Мейроуз опрометчивый поступок и вновь разговаривает с ней, как с членом семьи. Что же, Мэй едва не улыбнулась, самый сильный союзник поддержит ее. Собственно, на это она и рассчитывала. Конечно, с отцом придется посложнее, ну да там будет видно…

Мейроуз удрученно качнула головой.

— Я пришла как чужая на свадьбу собственной сестры. Отец не пригласил меня. Наверное, забыл. Стареет.

Энимэй Прицци, умная и проницательная женщина, улыбнулась. Ей ли не помнить о грандиозной ссоре между Домиником и его дочерью, предшествующей изгнанию Мэй. С чем-чем, а с памятью у нее пока все в порядке, хвала Всевышнему. Она еще не страдает слабоумием и забывчивостью. То, что Мейроуз не упомянула о ссоре, означало готовность принести извинения. Покаяться в своем вольнодумстве. Но внешний вид говорил об обратном.

Энимэй чуть наклонила голову.

— Повернись, я хочу посмотреть на тебя, — произнесла она.

Мейроуз с готовностью продемонстрировала свой наряд.

— Ну что?

— Прекрасно. Ты всегда старалась выставить себя на показ.

— У меня есть репутация, — заметила Мейроуз, — которую мне необходимо поддерживать. Я — черная овца в семье.

Энимэй разглядывала внучку с хитрым прищуром, и гой показалось, что старуха видит ее насквозь, читает мысли, усмехаясь про себя неодобрительно и едко.

Мейроуз стало неуютно. Так было всегда, когда выяснялось, что кто-то — не важно, кто — раскусил ее замысел.

На несколько секунд между женщинами повисла напряженная пауза. Каждая из них думала о своем, хотя обе, в сущности, решали одну и ту же проблему, только под разными углами зрения.

Мейроуз с напряжением — умело, правда, скрытым под маской напускного безразличия — ожидала дальнейшего решения старухи. Та вполне могла отказать ей в помощи, и тогда она лишалась бы очень мощной поддержки в разговоре с отцом. И вовсе не потому, что продолжала сердиться на своенравную внучку, но из-за вызывающего внешнего вида последней. Это был самый опасный момент в плане Мейроуз, однако, к немалому ее облегчению, все закончилось благополучно.

— А ты засвидетельствовала почтение отцу? — вдруг озабоченно, будто только что вспомнив об этом, спросила Энимэй.

— Это обязательно? — поинтересовалась Мейроуз.

Старуха поняла вопрос по-своему: внучка боится идти разговаривать с отцом. Что ж, это вполне объяснимо. Вполне объяснимо.

— Конечно, — протянула она. — Пошли. Пошли вместе.

Энимэй выбралась из кресла. Для своих лет она казалась очень подвижной и сильной. Доверительно взяв внучку за руку, старуха бодрой походкой направилась к стоящей вдалеке группе мужчин.

Даже отсюда Мейроуз смогла разглядеть отцf, дона, Эдуардо, Энджело Портено, довольно молодого мужчину, взволнованного и потного, — покрытое каплями влаги лицо неприятно блестело, создавая впечатление восковой маски — и пару финансовых тузов, занимающихся недвижимостью Прицци и зашибающих на этом недурные деньги. Вся группа усиленно пыхтела сигарами, отчего облако серого дыма над головами казалось плотным как вата. Они оживленно переговаривались, изредка разражаясь хохотом. Вот Энджело положил молодому парню руку на плечо и тот улыбнулся, нервно и чуточку растерянно. Сигара в его пальцах подрагивала, вычерчивая огоньком узенькую дорожку.

Отец стоял к ним спиной, и поэтому, когда они подошли достаточно близко, первым их увидел Портено. Старик едва заметно напрягся, однако улыбка продолжала сидеть на его губах как приклеенная.

Да, в выдержке ему не откажешь, ядовито подумала Мейроуз. Старый пердун, наверное, в большой обиде. Ну и плевать на него.

Она ненавидела Портено-старшего по двум причинам. Первое: Мейроуз подозревала, что старый ублюдок приложил руку к ее изгнанию из семьи. Влияние Энджело на деда было чрезвычайно велико, и он вполне мог шепнуть пару слов Коррадо, а тот, в, свою очередь, Доминику. Слишком уж Портено печется о сыне. А второе — пожалуй, даже более важное, чем первое — заключалось в том что Энджело хитер, умен, а значит, очень % очень! % опасен. После смерти Коррадо Прицци отцу наверняка захочется занять место дона, и от того, как поведет себя Портено, будет зависеть очень многое. Его хватка и дьявольская расчетливость давно стали притчей во язы-цех. Она не удивится, если этот ублюдок уже примеряет кресло на сына, а стало быть, он окажется в числе врагов.

Одно дело — мирная беседа за столом в присутствие Коррадо Прицци: — против него Энджело не пойдет; другое — после смерти деда.

Именно поэтому Мейроуз терпеть не могла Портено-старшего. Возможно, ей еще удастся наладить отношения с Чарли, обезопасив тем самым Энджело, тогда все вернется на круги своя. Возможно. Но это дело будущего, а сейчас…

— Здравствуй, папа, — громко сказала она в широкую, затянутую смокингом спину Доминика.

Он вздрогнул. Если бы его сейчас хватил удар, Мейроуз, наверное, не удивилась бы. Она словно услышала, как скрипят его мозги, мучительно соображая, каким образом оказалась здесь дочь. Медленно, будто увязая в гуcnом табачном дыму, Доминик обернулся.

Энимэй сделала шаг вперед, пресекая взрыв негодования, готовый вырваться из огромной бочкообразной груди сына.

— Доминик, — решительно и твердо произнесла она. — Доминик! Она пришла специально, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Ты слышишь меня?


Да уж, он слышит, едва не засмеялась Мейроуз. Конечно, он слышит. Вы посмотрите на него, Энимэй. Этот jсел сейчас сожрет свою сигару!


— Скажи ей что-нибудь, Доминик.

Головы мужчин повернулись в ее сторону.

Казалось, Доминика сейчас хватит удар, однако он довольно быстро взял себя в руки, хотя лицо его приняло оттенок свежего томата, а отвислые щеки тряслись от гнева.

— А почему она, в таком случае, не одета подобающим образом? — голос звенел злостью, и в нем проявилась едва заметная хрипотца, говорящая о том, что отец на грани срыва. — Если она хочет выразить почтение, то почему приходит на семейное торжество одетой, как последняя шлюха?

Мейроуз вздрогнула, и в глазах ее блеснули слезы.

Отличная игра с отличной картой.

— Ну, не надо обижаться на отца, — поспешила утешить внучку Энимэй. — Не надо.

Но Мейроуз резко развернулась на каблуках и пошла через гостиную. Любой, увидев девушку, понял бы: она едва сдерживает рыдания.

Энимэй посмотрела на сына и укоризненно произнесла:

— Почему ты так себя ведешь? Сегодня день свадьбы. Стыдись.

Да, Мейроуз имела все основания гордиться собой. Но ей нужно было сделать еще одно дело, и она не собиралась откладывать его в долгий ящик…


… Она не вернулась. Нельзя сказать, чтобы Чарли был сильно этим ошарашен. Скорее, раздосадован. За этот вечер он уже привык к тому, что таинственная гостья исчезает с какой-то поистине фантастической быстротой, как, впрочем, и появляется. Прождав ее больше получаса, Чарли во второй раз пустился на поиски. Обойдя гостиную, галереи и зимний сад по третьему кругу он наконец твердо поверил в то, во что верить совсем не хотелось: незнакомка исчезла. На всякий случай, больше повинуясь слепому желанию, чем разуму, Портено заглянул в телефонную комнату, удостоверился — в который раз, — что она пуста, и вздохнул.

Ну ни дать ни взять, сказка про Золушку. Только у тебя, приятель, не осталось в руках даже хрустальной туфельки. Вот так-то.

В какое-то мгновение ему вдруг дико захотелось напиться. Просто пойти и нализаться до чертиков. Вдрызг. Так, чтобы все проблемы показались далекими и ничего не значащими, как мыльные пузыри, а мир — чудесным и веселым. Чтобы можно было хохотать до боли в животе. Чтобы ноги сами пустились в пляс. А потом найти какую-нибудь красотку и выпить еще, но уже на пару с ней. И долго ехать в такси домой, и забыться в ее объятиях тяжелым пьяным сном, в котором к нему вновь явится Леди в лавандовом платье. Только утром он уже не сможет вспомнить этого из-за боли в пустой — как подаренная ему когда-то Мейроуз керамическая ваза — голове.

И если бы он не был тем, кем был, или будь он лет на двадцать помоложе, то так и поступил бы, плюнув на все и не думая о приличиях.

Но только не сейчас.

Вместо этого Чарли решил для себя так: сейчас он сделает еще один круг для очистки совести, а затем отправится домой и завалится спать. Да, пожалуй, именно это и будет лучшим решением в сложившейся ситуации.

Противно чувствовать себя дураком, да что поделаешь.

Чарли уже начал обходить гостиную, когда заметил в толпе того самого мальчишку, что позвал незнакомку к телефону. Тот как раз направлялся мимо него в сторону кухни. Паренек шустро вынырнул из толпы, и Чарли едва успел поймать его за галстук, прежде чем он вновь растворился в ней.

— Постой-ка, дружок, — громко сказал Портено, — Где дама, которую ты позвал к телефону?

«Бой» деловито наморщил лоб, соображая, о ком идет речь.

— Дама? — переспросил он озабоченным тоном.

— Да. Блондинка в лавандовом платье.

Парнишка наконец вспомнил.

— Ааааа… — хитрая физиономия озарилась радостью.

Откуда мне знать, мистер, — бодро закончил он.

— Ладно, а кто велел тебе ее позвать?

На этот раз Чарли запустил руку во внутренний карман пиджака и выудил из него пухлый кожаный бумажник. Жест получился достаточно красноречивым, а «бой» все схватывал на лету и среагировал моментально.

— Какой-то пожилой джентльмен, мистер. Но я его не знаю.

— Понятно. — Чарли извлек на свет десятидолларовую банкноту и протянул пареньку. — Держи. Деньги всегда полезны в хозяйстве.

— Спасибо, мистер.

Мальчуган сверкнул белозубой улыбкой и тут же шмыгнул в толпу.

«Какой-то пожилой джентльмен»? Вполне подходящее описание, особенно если учесть, что пареньку не больше двенадцати и в его понятии «пожилой» может означать любого человека старше тридцати, а под эту возрастную категорию подходят практически все присутствующие. И даже исключая женщин и слишком молодых парней, все равно остается не меньше двухсот человек. Не будет же он подходить к каждому и спрашивать _ «Послушай, дружище, это не ты подзывал к телефону блондинку в лавандовом платье?»_

Чарли невесело усмехнулся.

Вот так-то, приятель. Вот так-то.

Мягкая нежная рука легла ему на плечо. Сердце дрогнуло и учащенно забилось, словно выводя ритм «Янки-Дудль»[3]. Во рту мгновенно стало сухо, будто у заблудившегося в пустыне путешественника. Чарли резко обернулся и…

— Здравствуй, Чарли, — грустно кивнула Мейроуз.

О, нет, — мысленно простонал Портено. Уж кого

Чарли меньше всего хотелось видеть, так это Мейроуз. — Боже, — если ты есть, — я понимаю, сегодня у тебя паршивое настроение, но зачем же портить его другим-то, а? И за что же ты. Господи, так ненавидишь бедного итальянца? Он ведь не самый большой грешник на этом сборище. Посмотри повнимательнее и прояви малую толику милосердия.

Но Всевышний оставался глух к мольбам Чарли. Мейроуз не пропала, не растворилась в воздухе. Вовсе нет. Она продолжала стоять, глядя на него своими чуточку раскосыми глазами. И Портено-младшему ничего не оставалось, кроме как натянуть на лицо некое подобие улыбки, больше напоминающей гримасу старика, страдающего хроническими запорами и забывшего дома слабительное.

— Здравствуй, Мейроуз, как ты поживаешь?

— Нормально, а ты? — в свою очередь полюбопытствовала она.

— Да, в общем, все в порядке. Как твой бизнес?

Ему было абсолютно наплевать на ее бизнес и на ее дела, это понял бы самый тупой. В голосе Чарли звучало не больше интереса, чем у Капитана Кука, если бы тот вздумал спросить у аборигенов, как именно его съедят,% с перцем или без. Мейроуз не могла этого не заметить, однако не ушла, а продолжала разговор, как ни в чем не бывало: улыбаясь широкой, показушной улыбкой.

— Прекрасно, прекрасно. У меня полно дел во всем, что называется «деко», — дрожащая улыбка возникла на ее длинном лице.

— Как? Как называется?

— Декоратор. Название моей профессии. То есть… — Мэй внезапно замолчала, а затем с горечью выдохнула. — Черт бы все побрал.

— Что случилось, Мэй? Что с тобой?

По ее щекам текли слезы, но она быстро вытирала их платком.

Пожалуй, сейчас удивление Чарли было, действительно, искренним, хотя и вялым, как сонная рыба.

— Черт! — вновь зло процедила она. — Не надо мне было сюда приходить.

— Да что случилось-то?

— Я подошла к отцу поздороваться, а он назвал меня шлюхой, представляешь?

Чарли неопределенно качнул головой. Это могло означать все что угодно, от «ну надо же, да что ты говоришь» до «правильно сделал, я бы еще и дал коленом под зад». Отличный демократичный жест, за которым удобно прятать как свои истинные эмоции, так и их полное отсутствие.

— Мейроуз, мне очень жаль… — начал он.

Но не пошла бы ты подальше?… Действительно, очень жаль. Слушай, забудь об отце. Забудь обо всем, что тебя окружает.


И обо мне в том числе.

Они все равно не готовы признать тебя своей. Но они не стоят тебя. Наплюй на все. Ты прекрасная женщина. Очаровательная, — чем дольше Чарли говорил, тем большая убежденность звучала в его голосе. — Найди человека, который не имеет никакого отношения к семье. Уезжай куда-нибудь.


Лучше, если это место будет где-нибудь очень далеко.


Заведи детей и живи нормальной жизнью. Будешь готовить чего-нибудь ему… Тефтельки, например, или…

В эту секунду глаза Чарли выделили из толпы фигурку невысокого человека с фотоаппаратом, висящим на шее. Он тут же забыл, о чем говорил мгновение назад, и начал сосредоточенно наблюдать за фотографом, боясь упустить того из виду, потеряв к Мейроуз всякий интерес.

— Конечно, Чарли, — в голосе Мейроуз звенела ярость, слезы и обида, но Портено не обратил на это никакого внимания. — Спасибо тебе большое. Обратилась, называется, за советом, — она замолчала, но тут же добавила ядовито: — Ты мне очень помог. Очень.

Портено лишь кивнул — «да не за что, в любое время», — совершенно не оценив сарказма, и, как зачарованный, зашагал к человечку с фотоаппаратом, который с довольным видом расхаживал среди гостей.


Мейроуз смотрела в широкую, обтянутую смокингом спину. И в какое-то мгновение ощутила безразличную враждебность этого дерьмового мира, выраженную в таких вот спинах. Будь то обширная спина отца или крепкая — Чарли, не имеет значения. Они олицетворяли для нее одно — мир, в котором надо отстаивать свое право на жизнь, на свои желания, на место под солнцем.

Отстаивать каждую минуту, секунду своего существования в нем. Добиваться в жестокой драке без правил.

Россказни о равных возможностях — слюнявый бред сентиментальных «яйцеголовых». Неудачников, находящих утешение в мечтах о том, что никогда не произойдет.

Ты ничего не добьешься, если у тебя нет трех вещей — звериной хитрости, крепких кулаков и острых зубов.

И еще — терпения. Огромного, всеобъемлющего терпения.

Мейроуз осознала это не умом, не мозгами, а подкоркой, кровью и плотью, каждой клеточкой своего «Я».

Мир — полное дерьмо, и жить в нем можно, лишь окуная головой в это дерьмо другого, чтобы выжить самому.

В эту секунду она забыла о тонкой игре, которую вела с момента появления в этом доме, и на ее лице вдруг проступила такая жестокость, что если бы Чарли обернулся, ему стало бы жутковато.

В глазах светилась отчаянная решимость добиться своего. Но кроме этого в них была черная бездна. Пустота одиночества и понимания собственной обособленности, отгороженности ото всех незыблемой стеной неприятия. Никому не было до нее дела.

И Мейроуз, действительно, захотелось заплакать. Откровенно, навзрыд, уткнувшись в ладони.

Она не знала Сицилии, родившись здесь, в Свободной Америке, но представляла ее по рассказам отца. Далеким словам из далекого детства о далекой прекрасной стране. Там, должно быть/ все по-другому. Нет этой изматывающей гонки, изо дня в день выпивающей, вытягивающей твои силы, нет вечной грызни, которую начинаешь с рождения и заканчиваешь только в момент смерти, нет этого пугающего одиночества. Нет, ничего этого нет.

А может быть, она ошибается? И там все точно так же, как и здесь?

Да, в этой жизни нужно вести себя подобающе. Пинать ее ногами, как она пинает тебя.

Сейчас Мейроуз не замечала, что горячие злые слезы катятся по щекам, падая на оголенные плечи. Эти соленые капли пришли откуда-то из самой глубины ее забитой души, и в них внезапно проступила другая Мейроуз. Не вызывающе-жесткая, своенравная, а измученная болью и страхом перед огромным штормовым океаном мира.

Она могла бы быть другой.

Могла бы…

Гул голосов и веселые ноты тарантеллы вплыли в ее уши, а сразу же вслед за этим Мейроуз начала чувствовать.

Слезы? Она плачет? Ну что ж, это даже к лучшему.

Жесткая озлобленность сменилась выражением крайней обиды. Пусть весь этот сброд по достоинству оценит глубину нанесенного ей оскорбления.

С прямой, негнущейся спиной, напряженной походкой Мейроуз пошла к огромным дверям, ведущим в зимний сад. Она вновь стала прежней.

Холодной и страшной в своей решимости…


… Девид Вильбурн наслаждался атмосферой праздника, которая пропитала все. Казалось, даже ковры на полу, и те были по-особенному нарядны и светились особыми красками. Ему и без того не часто случалось попадать на столь торжественные приемы, а уж побывать в доме дона Прицци означало невиданную честь. Вряд ли у него будет еще одна такая возможность.

Недавние опасения насчет осложнений с Чарли Портено отошли на второй план. И не только из-за полудюжины выпитого Девидом шампанского. Он уже успел изложить суть досадного недоразумения Эдуардо, и тот поспешил заверить мастера, что никаких осложнений, связанных с этим, не последует. Он, Эдуардо Прицци, позаботится о том, чтобы все было нормально.

Услышав данное обещание, фотограф почувствовал себя гораздо спокойнее. Но поскольку волнение все-таки

еще глодало нервы, Девид поспешил залить его отличным шампанским. Теперь, радостный, в приподнятом настроении, Вильбурн расхаживал по гостиной, периодически возвращаясь к своей работе. В общем-то, это было не обязательно. Пятнадцать катушек отличных снимков уже отправлены в лабораторию, где сейчас проявляются.

Девид сам — лично! — будет печатать их, чтобы завтра к полудню готовые фотографии легли на стол уважаемого клиента. Собственно, в дополнительных кадрах особой нужды не было, но тем не менее Вильбурн поглядывал по сторонам, отыскивая забавные неординарные ситуации. Возможно, ему удастся отобрать еще какие-то кадры сверх договоренности, которые придутся по вкусу заказчику.

В любом случае, отправляться в мастерскую было еще рано. Пленки пока сохнут и не готовы для печати, а Девид мог позволить себе немного расслабиться. Совсем чуть-чуть. Ладно, ладно, он-то знает свою норму и отлично представляет объем ожидающей его через пару часов работы. Но может он, черт возьми, выпить еще бокал настоящего «Дом Периньон»?

Умение пить было особым предметом гордости Девида Вильбурна. Как-то, на спор выпив бутылку «Черной лошади», он напечатал две сотни первоклассных фотографий, не испортив ни одного листа бумаги. Ни одного пятнышка, все резкие, четкие, выдержанные. Цвета на всех — лучше, чем в жизни. Он, Девид Вильбурн, настоящий мастер, профессионал экстра-класса, не чета всем этим сосункам, пооткрывавшим свои лавочки на каждом углу. И никаких «Поляроидов»! Все только руками. Фотографии дело такое, их надо любить. Они ведь, как люди, все чувствуют. Печатаешь карточку сам, чувствуешь пальцами раствор, как реагирует бумага, где что. Все тонкости перед глазами пройдут. И качество получается — заглядение. А моментальное «поляроидное» фото — чепуха для особо ленивых, разных там молодых да нетерпеливых, ну и «резиновых шей»[4], конечно. Им ведь плевать на качество. Главное, щелк, щелк и готово, чтобы показывать потом своим разевающим рты подружкам да приятелям.

«Это, ребята, Эмпайр, мать его, Стэйт Билдинг! 102 Этажа!»

Этим туристам плевать, что у Эмпайр своя стать. Только ее нужно увидеть и суметь снять. Он, Девид Вильбурн, это умеет, а они — нет. Для этих яйцеголовых придурков Эмпайр — просто небоскреб, мать их. Обычный высотный дом. Нет, ни хрена эти туристы не смыслят в фотографии.

Девид отчаянно завертел головой, отыскивая официанта. В поле его зрения возникали разные люди, и были они кем угодно, только не официантами. А ему очень хотелось пропустить еще бокальчик шампанского, прежде чем засесть на всю ночь за работу.

За этим-то занятием его заметил и прихватил Чарли Портено. Легкий хмель, слегка туманящий голову, не позволил старой тревоге выползти из своей норы, куда ее загнал алкоголь. И Девид испытал чувство, очень близкое к облегчению. Глаза его масленисто поблескивали, хотя речь оставалась вполне яснjй и чистой, и ноги держали тело довольно прилично.

— Вы фотограф? — переспросил Чарли на всякий случай.

— А то этого не видно по фотоаппарату. Ха!

Нет, Девид не сказал этого вслух. Он даже не подумал, а лишь осмелился начать думать эту ехидную фразу, но тут же остановил себя. Не дай Бог, ляпнуть что-нибудь в таком духе.

— Конечно, мистер Портено, — кивнул Вильбурн, собирая лицо в серьезную, но радушную маску.

— Когда у меня будут фотографии?

Чарли не нажимал, а спрашивал легко, без заносчивого напора, столь неприятного для Девида и, к сожалению, присущего большинству его богатых клиентов.

— Я их отправил в лабораторию, — охотно сообщил фотограф, позволив себе едва заметно — очень, разумеется, деликатно — улыбнуться. — И завтра к полудню их в срочном порядке доставят вам.

Портено хмыкнул, удовлетворенно кивнув, и вдруг спросил:

— А как ее зовут? Ну, эту женщину, блондинку? Как ее имя?

Девид растерялся.

— Я, честно говоря, не знаю. Вообще-то, я думал, что это Вам известно…

— О, черт… — едва слышно выдохнул Чарли и добавил: — Значит, я могу рассчитывать, что фотографии будут у меня к полудню?

— Конечно, мистер Портено, — заверил его Девид. — Я лично займусь этим, — в эту секунду мимо них прошел мальчишка-официант, неся на серебряном подносе ровные ряды высоких бокалов, наполненных янтарным, холодным, бесподобно вкусным шампанским. Девид проводил его глазами, сглотнул и вновь вернулся к разговору. — Не позднее чем к полудню, я прослежу за этим…


* * *
Луиджи — чаще просто Луи — Наробино в настоящий момент пребывал на седьмом небе от счастья. Он не был слишком умным человеком, хотя сам считал себя таковым. Сегодняшние события лишь укрепили его в этом мнении. Ну, скажите по-совести, кого еще босс — лично! — хвалил за отличную работу и предлагал в ближайшем будущем пост капо? В его задачу будет входить наблюдение за различными подразделениями охраны, сборщиками дани и прочее. Управление и контроль над ними. Одним словом, ответственная работа, на которой он сможет проявить свои способности и выдвинуться на самую верхушку этой огромной пирамиды.

При этом надо учитывать, что Наробино пока служил всего лишь обычной «торпедой», сборщиком денег у мелких торговцев. До сего дня. И перспектива занять пост капо не вырисовывалась для него даже в туманном будущем. Фантазии Луи — кстати, довольно скудной — хватало только на шикарный темный костюм, кучу денег в кармане и автомобиль. Не более.

У Луиджи было особое представление о жизни капо.

Поглядывая в широкое тонированное стекло «линкольна», за которым начал накрапывать тщедушный дождик, смывая дневную усталость с тела огромного города, румяня бока Большого Яблока, он рисовал свое будущее в самых ярких красках. Недалек тот день, когда бывший «торпеда» будет кататься в собственном «кадиллаке», общаться только с шикарными женщинами и не знать недостатка в деньгах.

Да, все неприятности из-за этих чертовых денег. Хрустящих зеленых бумажек, которых всегда не хватает.

Луи не знал, ЧТО такое богатство, никогда не пробовал его на вкус, но мечтал о нем с самого детства. В фантазиях малыша Наробино богатство выражалось одной десятидолларовой купюрой. На эти деньги — тогда, разумеется, — он мог бы купить мир. Постепенно, с годами, приходило осознание действительного могущества и власти, даваемых прямоугольными, плотными на ощупь листками бумаги.

«Смотри внимательно, парень, — говорил ему отец.

— Смотри. Ты видишь дома, улицы, машины, людей, да?» — Луи зачарованно кивал черноволосой головой. — _ «Нет, парень. Это не дома, не улицы, не машины, не люди. Это — деньги. Дом стоит денег, машина стоит денег, даже любой из людей стоит денег. Счет в банке

— вот твоя настоящая цена. Чем больше нулей, тем ты весомее. Джон Пирпойнт Морган без денег — ничто. Пыль. Он бы утонул в дерьме, и ни один ср…ый коп не пошевелил бы и пальцем, чтобы помочь ему. Но у него есть «бабки». Много «бабок». Запомни, малыш, все в этом мире стоит денег. Есть деньги — ты человек, нет — дерьмо. Уясни это для себя»._

Луи тогда был еще очень мал, но слова отца отпечатались в детском мозгу так же прочно, как подошва ботинка в мягком асфальте. В его воображении стены домов превращались в денежные стопки, перетянутые узкими лентами. Тротуары приобретали вид огромных банкнотов, с каждого из которых ему улыбался Джордж Вашингтон. Даже люди становились не людьми, а купюрами с руками и ногами, гордо, с хрустом несущими свои портреты по долларовым улицам. Да, он, конечно, разбогатеет. Фантастически разбогатеет. Невероятно разбогатеет. Луиджи верил в это так же свято, как в наступающее каждый год Рождество.

А еще позже, став достаточно взрослым, он понял, что деньги не приходят просто так. Они не падают с неба и не валяются на улице. Для того чтобы их было много, надо пахать, вкалывать и — что самое главное — варить головой.

Насчет работать, это Луи, в общем-то, умел. С десяти лет он уже продавал газеты на улицах, зарабатывая свои первые «даймы». Но предприимчивости ему не хватало. Изо дня в день кто-нибудь из продавцов — таких же, как он, мальчишек — придумывал всякие фокусы, в попытке продать побольше газет. Иногда это удавалось, иногда — нет, но они придумывали, а он, Луи, сколько ни старался, ничего, кроме «ори громче», выдать не смог. Так тянулись недели, за ними месяцы, а за ними и годы, пока, наконец, неприглядная правда не встала перед Луи во всем своем страшновато-неприятном виде: сказки о разносчике газет или торговце яблоками, ставшем миллионером, все-таки не более чем сказки. Для таких, как он, сопливых мальчишек. Можно стереть себе все ноги о тротуары Нью-Йорка, но денег от этого у тебя не прибавится. С этой уверенностью Луи прожил без малого двадцать лет. Понимая, что скорее всего так и останется обычным человечком с полупустыми карманами, пока кто-нибудь либо не пристрелит его, либо не посадит в тюрьму, либо он не издохнет сам от старости в грязных задрипанных меблирашках, наполненных шорохом тараканьих лап о рваные засаленные обои. Нищий, беззубый старик, так и не достигший Великой Американской Мечты. Денег.

Он с тоской и завистью смотрел на крутящихся рядом с боссами вальяжных заср…цев и их дорогостоящих шлюх, выбрасывающих за вечер целые состояния в казино. Увешанные бриллиантами, в умопомрачительных вечерних туалетах, потягивающие безумно дорогие коктейли, они раздражали Луиджи, постепенно попадая в ранг его личных врагов. И не то чтобы он имел против них что-то действительно серьезное, просто ему было непонятно, почему эти ублюдки, жертвующие огромные деньги на церковь и благотворительные фонды, наверняка, верующие в Бога, не могут сказать ему, Луи Нароби-но: «Вот тебе чек на десять… нет, лучше на сто тысяч «баков». Возьми его себе. Я не стану проигрывать их или раскидывать на коктейли и тряпки. Возьми их и живи нормально. Вовсю. Давай, парень».

Это был бы по-настоящему великодушный поступок. Так нет же. Каждый день эти гов…ки выбрасывают огромные деньги на ветер, на пустяки, на наряды для своих шлюх, которых у тех и так пруд пруди. И никому из них даже в голову не придет, что можно употребить эти деньги на истинно благочестивое дело.

Но черт с ними, с подарками! Но кто-нибудь мог бы заметить его усердие! Он же лезет из шкуры, выколачивая деньги из заср…ых торговцев. Дерется, мать их! Собирает «бабки». И ведь ни разу не взял из них даже доллара. Ни одного вшивого доллара. Даже цента!

Ну почему никто этого не замечает… А ведь Луи мог бы, мог бы собрать денежки и слинять куда-нибудь подальше! Нет. Два раза в месяц он таскает, таскает, таскает, мать их…

Изо дня в день раздражение и злоба, замешанные на зависти и бережно лелеемые ею, росли, пока не затмили собой все.

Он, замирая от перехватывавшей горло ненависти, подсчитывал чужие деньги, примерял суммы, которые относил нынешнему капо, к своей зарплате, и выходило, что ему — главному действующему лицу, фактически зарабатывающему ИМ бабки, — перепадало куда меньше процента. А ведь именно он, Луиджи Наробино, выбивал зубы ср…ым торгашам, подставлял свою задницу полиции, каждый день мог загреметь в тюрягу. Так неужели это ценится настолько дешево?

Когда Луи однажды высказал свои соображения приятелю, тот только выразительно постучал согнутым пальцем по лбу и буркнул:

— Ройся в своем кармане, приятель, иначе не доживешь до старости. У них свои «бабки», у нас — свои.

Живи и радуйся тому, что имеешь. Мог бы вообще мыть посуду в какой-нибудь траханой забегаловке.

— Господи, но ведь нас каждый день могут посадить, избить, пристрелить, хрен знает, что еще…

— Ну и что? — пожал плечами тот. — Знал ведь, за что брался. Успокойся, Лу. Ты имеешь неплохие деньги. Успокойся. В конце концов, если не нравится, зачем ты вообще влез в это дерьмо? Сидел бы себе дома, на диване, сосал пиво. Что ты дергаешься? От этого в кармане не прибавляется. Смотри на жизнь так: «хорошо, что есть хоть это; могло бы быть и хуже». Все. Не завидуй. Там, — его палец ткнулся вверх, — свои дела и свои проблемы. Так что уймись. И не болтай много, а то кто-нибудь скажет капо, тот — дону, и сыграешь в ящик. Усек?

Тогда-то и появился на его горизонте некий Сэм Уинстон, по кличке «Кролик-Шептун». У Сэма оказалось два длинных передних зуба, и он, действительно, был очень похож на кролика Баггза Банни. «Шептуном» же его прозвали за неприятную манеру подсаживаться к собеседнику и шептать тому в самое ухо, жарко выдыхая запах виски и «чили». Ходили слухи, что «Кролик-Шептун» зарабатывает деньги тем, что поставляет определенные сведения фэбам — да и другим желающим — за весьма приличную мзду. В тот день, когда Уинстон подсел к нему в «Перевернутой луне», Луи в очередном приступе черной меланхолии нажрался в стельку и плакался всем, кому была охота слушать, о своей тяжелой доле и о драной несправедливости этого дерьмового мира, в котором никто не хочет замечать его, Луи Наробино, хорошего парня и отличного работника. «Шептун» как раз хотел слушать и просидел с Луи до самого закрытия, заказывая тому одну порцию виски за другой, участливо поддакивая и хлопая по плечу, как старого друга, которого постигла печальная — ничего не скажешь — участь. Ближе к закрытию Сэм расплатился и отвез Луи домой. А на следующий день в квартире раздался звонок, и голос Шептуна заботливо осведомился, как он, Наробино, себя чувствует. Луи чувствовал себя хуже некуда. И Уинстон вновь пригласил его в бар, но не в «Перевернутую луну», а в «Уиллер», что на Шестой авеню, заведение порядка на два выше «Луны». Луи и сам не помнил, как ему удалось добраться туда. «Шептун» уже ждал его, сидя на высоком табурете у стойки. К двум часам дня Луи вновь набрался до состояния «риз», а к вечеру вообще не мог переступать ногами. Сэм Уинстон отвез славного парня Наробино домой, уложил в постель и деликатно удалился. А еще через два дня он позвонил снова и, сказав, что есть серьезное дело, пригласил в тот же «Уиллер».

Луи по тону «Шептуна» догадался: случилось что-то хреновое. Очень хреновое. Он надел свой лучиной костюм, сунул в наплечную кобуру пистолет и отправился в бар. «Шептун» с мрачным видом сидел на том же месте, где и в прошлый раз. Луи подсел к нему и поинтересовался, что за дерьмовое дело у «Шептуна» и за каким чертом понадобился он. Если кому выбить зубы, так это запросто, но в остальном…

Сэм оборвал его вялым движением руки. Заказав два двойных виски, он выпил свою порцию громадным глотком, а вторую рюмку придвинул Наробино.

Они пропустили по одной и заказали еще раз. Лишь после этого «Шептун» начал говорить.

Луи слушал его и чувствовал, как страх заползает за воротник, шевелит волосы на затылке, щекочет ребра. В желудке образовалась сосущая пустота, а во рту вдруг появился кислый привкус меди.

«В общем, так, — сказал «Шептун». — Когда мы сидели здесь в прошлый раз, рядом все крутился какой-то хлыщ в темном плаще. Помнишь, нет?»

Луи постарался вспомнить, но в голове вместо воспоминаний был лишь один черный провал. Тем не менее, Сэм говорил так убедительно, что Наробино оставалось лишь кивнуть. Да, конечно, он помнит этого парня. Такой, со слащавой рожей, да?

«Да, да, — закивал «Шептун». — Совершенно верно. Так вот, этот ублюдок заявился к нему сегодня утром и притащил вот эту кассету. Луи интересно, что на ней?»

Конечно, ему было интересно.

Понятно, «Шептун» так и думал, поэтому прихватил из дому магнитофончик. Послушай-ка.

Из необъятного портфеля он выудил портативный магнитофон, вставил в него кассету, нажал клавишу «воспроизведение» и… Луи чуть не обоср…ся со страху.

Его собственный голос с пьяной решительностью болтал о своей несчастной судьбе. Но не это самое страшное. Дальше Луи принялся поливать помоями дона, всех капо, орал, что сотрет их в порошок, что у него есть способ это сделать, и… Короче, и так далее. Одно хуже другого. И ведь Луи ничего не помнил, а уж сведение счетов с доном и остальными было лишь пьяным бредом. Амбициями полного му…ка. Даже Луи понимал это.

Обмирая от ужаса, он спросил, что же нужно хлыщу. Ну, сказал он что-нибудь? Деньги? Или что?

«Шептун» покачал головой. Слава богу, нет. Ему просто нужна кое-какая информация. Вот и все. При этом, сведения просят не бесплатно, а готовы выложить кругленькую сумму. И гарантируют, что никто не будет знать, от кого она получена. Полная конфиденциальность. Иначе копии этой записи разошлют по конкретным, известным Луи, адресам. Да, да. Этот ублюдок так и сказал.

Тут даже Луи, со своими не очень хорошо работающими мозгами, сообразил. Вся эта байка — дерьмо. Не было никакого хлыща. Все гораздо проще. Запись сделана самим «Шептуном», а значит…

Луи сгреб Сэма за шиворот и врезал ему так, что тот, перелетев через пару столиков, приземлился в углу, опрокинув несколько стульев. Вскочив на ноги, Наробино заорал, что своими руками удавит ср…го «Кролика», если тот посмеет хотя бы пикнуть. Пристрелит!

Сэм поднялся с пола, потирая челюсть и недобро ухмыляясь разбитым ртом.

Ну, хорошо, парень, прошамкал он. Старина Сэм хотел всего лишь помочь другу, но раз тот сам напрашивается на неприятности, то получит их в полной мере. Лично он, Сэм Уинстон, не удивится, если через пару дней Луи найдут с отрезанным языком и камнем на шее в одном из доков Ист-Ривер. Или не найдут вовсе.

Наробино заорал, что говеный «Шептун» не успеет ничего сделать, потому как издохнет гораздо раньше, чем пошлет свою траханую кассету кому бы то ни было.

«Шептун» осклабился и сообщил, что, если — не дай Бог — хоть один волосок упадет с его головы, кассеты все равно отправятся по назначению, еще одна в газету, а полиция получит письмо с точными сведениями об убийце, написанное собственноручно Сэмом Уинстоном.

Луи тут же прикусил язык. Теперь, поняв, что его элементарно поймали в ловушку, как сопливого пацана, он, действительно, испугался по-настоящему. Если бы «Шептун» выполнил свое обещание, то Наробино умер бы в тот же день, как только дон и иже с ним получили бы треклятую запись.

Черт побери, все. Все. Он — труп.

Сэм, старательно прихрамывая, пошаркал к стойке, взгромоздился на табурет и буркнул, что, ладно, так и быть, он — человек незлобивый и не станет держать обиды на неплохого парня, который потерял голову от отчаяния.

Словом, так вот и вышло, что Луи Наробино превратился в «стукача» или «канарейку», как называют таких людей в определенных кругах.

Он добывал сведения, а «Шептун» продавал их по своим каналам. Луи серьезно подозревал, что у Сэма таких стукачей не меньше десятка. В каждой семье есть пара своих людей.

Это продолжалось два месяца. Уинстон исправно платил ему «бабки». Не очень большие, но довольно приличные в качестве довеска к основной зарплате.

Однако вскоре началось самое странное. Луи стал замечать, что капо настороженно поглядывает на него. На основной работе Наробино почти отстранили от дел, и страх вновь вернулся к нему.

Он не мог знать, что один из фэбов, которому «Шептун» пытался толкнуть кое-какую информацию, — осведомитель Прицци, — и доложил о стукаче дону Коррадо.

Семье быстро удалось выяснить, КТО «поет» и через кого сведения уплывают в полицию и Бюро[5]. К тому же, пара внезапных и очень эффективных облав, проведенных копами, лишили Прицци значительной суммы денег. А то, что попадавший в них Луи неизменно по «счастливой случайности» оказывался на свободе, лишь укрепило их в этой уверенности.

В один прекрасный день, примерно неделю назад, Сэма Уинстона нашли мертвым в его собственной квартире со следами пыток на изуродованном теле. «Шептун», стараясь спасти жизнь, рассказал киллерам все, что знал. Это Луи тоже не было известно.

Прочитав в газете об убийстве Уинстона, он окончательно перепугался и едва не побежал к Прицци вымаливать прощение. Идиот… Хорошо, что вовремя одумался.

Следующая неделя была самой кошмарной неделей в жизни Луи Наробино. Он орал по ночам, вскакивал в постели, обливаясь холодным потом. Ему постоянно мерещилось, что в комнате кто-то есть. Иногда Луи даже видел своего убийцу во сне. Вернее, убийц. Трех огромных парней с обрезками водопроводных труб.

Ужас, пришедший на смену страху, сжирал его изнутри, подобно жуткой раковой опухоли. Постепенно Наробино сходил с ума. Он начал вздрагивать от малейшего шороха, резкого звука, шума автомобильного мотора на улице…

А когда вчера позвонил капо и сообщил, что дон хочет видеть его на свадьбе собственной внучки, Луи вообще едва не наложил в штаны.

И какое же облегчение он испытал, когда узнал, в чем истинная причина приглашения! Господи…

Наробино готов был петь, хохотать. Он вновь обрел то, что уже почти потерял, — жизнь.

Старого капо собираются отправить на покой и долго присматривались, кого взять на его место. Выбор остановили на нем, Луи Наробино. Сметливый, преданный парень.

Надеемся, ты понимаешь, сынок, что это — большая честь?

Да, конечно. Он все понимает, и не просто понимает, а готов сдохнуть за них.

Дон слушал слова благодарности, удовлетворенно кивал улыбаясь. Правильно, все правильно. ОН видит, что не ошибся, сделал правильный выбор, остановившись на Луиджи. Ну и прекрасно.

Через пару недель Наробино примет должность капо, а пока пусть расслабится, отдохнет. Сегодня же великий день. Такси? Не стоит беспокоиться. Зинго отвезет Луи домой. Нет, нет, никакой благодарности. Семья заботится о своих людях.

Ну, слава богу, все обошлось. Его даже угостили сигарой и «Людовиком XIII», отличным бренди, которого Наробино не доводилось пробовать ни разу в жизни. Отпивая из пузатого бокала вкусную коричневую влагу, Луи решил, что теперь он всегда будет пить только бренди, и только «Людовика».

Больше всех, пожалуй, ему понравился Энджело Пор-тено. Улыбчивый обаятельный старик с умными теплыми глазами, оказавшийся consigliori босса. Портено похлопывал Луи по плечу, смеялся над его шутками и выразил уверенность, что у нового и самого молодого из капо Прицци дело пойдет на лад. Он, Энджело, знает толк в этом.

Сам дон Коррадо Прицци, честно говоря, не очень пришелся Луи по вкусу. В основном, из-за холодных глаз и жесткого лица. Даже когда дон улыбался, оно все равно оставалось холодным и настороженным.

Но дон есть дон. И какая разница, нравится он Луи или нет, верно? Вот именно, никакой.

Наробино очнулся от своих не очень приятных воспоминаний и, вновь посмотрев в окно, повернулся к водителю.

— Где это мы?

Зинго — шофер того самого «линкольна», что так любезно предоставили ему Прицци, — покосился на него и, дружески улыбнувшись, объяснил:

— Гранд-стрит, район Бродвея. Не узнаешь что ли?

— Да нет, почему. Просто задумался, — словно оправдываясь, сказал Луи и тоже улыбнулся.

Зинго кивнул.

Луи, действительно, поначалу не узнал улиц. И дело не в том, что ему был плохо знаком город, вовсе нет. Он как раз жил неподалеку, на углу Грин и Принс-стрит, но сквозь тонированные стекла лимузина все выглядело совершенно иначе. Луи чувствовал себя финансовым магнатом, катящим в своем собственном авто, и эта фантазия изменяла в его голове облик города.

Они пересекли Бродвей, и Наробино засмотрелся на него, пылающий огнями неонового пожара. Вялый дождик, омывший улицы, сделал и без того красивый город еще более прекрасным, согнав пыль — вечную спутницу больших городов — в темные щели водостоков, принеся с собой прохладу и свежесть. Здания засияли, рекламы вспыхнули яркими красками. Дождь, словно невидимый уборщик, прошелся по оконным стеклам и вывескам, очистив их от дневной духоты. Лимузин торжественно и важно проплыл через эту огненную реку, и Луи успел разглядеть великолепную колоннаду Colonnade Row, появившуюся на мгновение в правом окне. Да, она тоже казалась более величественной. Настоящий дворец.

Минуту спустя лимузин свернул на Гранд-стрит и остановился, не доехав ярдов пятьдесят до дома, в котором жил Луи. Тротуар и часть мостовой впереди оказались густо заставлены машинами. Зинго чертыхнулся. На лице его отразилось нечто, похожее на сожаление.

— Ты уж извини, приятель, но боюсь, что там мне не развернуться… — сказал он. — Придется тебе пройтись, тут уж ничего не поделаешь.

— Да ладно, — торопливо согласился Луи. — Это даже здорово. Подышу немного.

— Угу, — кивнул Зинго, глядя в зеркальце заднего обзора, выбирая место для разворота. — Сегодня отличный вечер. Если бы не машина, я бы, пожалуй, тоже прогулялся с удовольствием.

— Конечно, — охотно подхватил Луи, открывая дверцу. — Вообще, после дождичка приятно пройтись.

Продолжая говорить, он выбрался из «линкольна» и осмотрелся. Так и есть — несколько «плимутов», темносиний «ягуар», чей-то ярко-красный «форд». Сплошной ряд машин, загораживающий площадку перед подъездом.

Мать их, раздраженно подумал Луи, захочешь подъехать и не подъедешь. Понаставили колымаг, чтоб им пусто было. Хорошо еще, что у него нет машины, а то пришлось бы парковаться за три квартала отсюда.

— Ладно, приятель, — вздохнул он, наклоняясь к кабине. — Пойду, пожалуй.

— Ага, давай, — Зинго смотрел на него, улыбаясь, не снимая руки с рулевого колеса.

— Слушай, — вдруг сказал Луи. — Сигаретки у тебя не найдется?

— Конечно, — шофер достал из кармана пачку, щелчком выбил одну и протянул пассажиру. — Держи.

— Спасибо, — Наробино прилепил сигарету # уголок рта, прикурил, чиркнув зажигалкой, и глубоко затянулся.

Зинго продолжал смотреть на него, странно ухмыляясь. Наверное, именно в этот момент Луи почувствовал укол тревоги, и ему вдруг жутко не захотелось удаляться от машины. Здесь он чувствовал себя гораздо спокойнее.

Черт, это нервы, начал утешать себя Луи.

Это нервы. Ничего страшного, все в порядке. Черт! Господи, что-то не так! Что-то не так!

— Проблемы? — ласково осведомился Зинго.

— Никаких проблем. — отозвался Наробино и даже попытался выдавить улыбку. Ничего не вышло.

— Я так и думал, — шофер кивнул и демонстративно посмотрел на часы.

— О’кей. — Луи еще раз скользнул взглядом по улице, шеренге машин и желто-белым проемам окон. — Я пошел… — интонация получилась скорее вопросительной.

Зинго пожал плечами.

— Давай.

— Ладно, счастливо.

— Счастливо.

Луи отлепился от машины, захлопнул дверцу и зашагал к дому. Зубы его терзали сигаретный фильтр, но делал он это неосознанно. Просто так велел поступать страх, гнездящийся в мозгу, рвущий сердце, совершенно безотчетный, подсознательный страх.

В эту секунду Наробино вспомнил о пистолете, лежащем в верхнем ящике платяного шкафа, и пожалел, что не взял его с собой. С «пушкой» было бы гораздо спокойнее.

Стук каблуков по асфальту четко разносился по улице, пустой, безлюдной ввиду позднего часа.

«Господи, хоть бы кто-нибудь вышел пройтись, — подумал он. — Или полицейский бы появился…»

Ему захотелось, чтобы случилось что-то такое, из-за чего улица мгновенно заполнилась бы людьми.

Но ничего не произошло. Тихо. Пусто.

Дождь закончился довольно давно, но капли все еще продолжали срываться с крыш и разбиваться о тротуар, будто маленькие бомбы. В черной асфальтовой реке, мокрой и блестящей, бездонной, как тайна, Луиджи видел отражение фонарей, всполохи реклам и свое собственное отражение, размытое, неясное.

Ему, действительно, было очень страшно. Ноги налились свинцовой тяжестью, ч он еле передвигал их. Внезапно Наробино ощутил прохладу вечера. Воздух показался ему почти ледяным. Острым, пронизывающим до костей. Скорее всего, в этом тоже был повинен страх, только Луи уже не отдавал себе в этом отчета. Еще несколько секунд, а потом он просто заорал бы и помчался, сломя голову. И плевать, что там доложит Зинго своему боссу. Луи — трус? Нет. Он просто ощущал опасность обостренным звериным чутьем, сидящим в каждом из нас и просыпающимся в очень редкие секунды, когда над головой уже занесла свою косу смерть.

Лимузин продолжал стоять у тротуара, не двигаясь с места. Луиджи шел вперед на подгибающихся ногах и все время прислушивался, не раздастся ли за спиной шум мотора. Но его не было.

Освещенное яркой лампой крыльцо подъезда придвигалось все ближе и ближе. И Луи смотрел на него, как на избавителя от всех страхов… Он ни на секунду не отрывал взгляда от этого желтого пятна. Самое главное, добраться до входа. А там… Уютное теплое фойе…


_(Наробино миновал темно-синий «ягуар» и быстро покосился на закрытые боковые стекла.)_


… лифт, квартира… Его квартира!


_(Они оказались тонированными и не позволяли постороннему взгляду увидеть, что же делается в салоне.)_

…и много выпивки. Просто море выпивки. А еще там есть


_(«Ягуар» остался позади, но не успел Луи сделать и трех шагов, как услышал звук открывающейся дверцы.)_


…ванная. И много-много горячей воды.

— Лууууиииииии….

Шепот, больше похожий на дуновение холодного ветра, достиг его. Он все понял. Все понял.

А поняв, Наробино бросился бежать к манящей спасением двери подъезда и желтому глянцевому прямоугольнику света, падающего на черный, покрытый лаком дождя асфальт.

Он увидел, как из-за угла появился старик с крохотной болонкой на поводке. Заметив бегущего к нему странного человека, прохожий остановился в нерешительности.

Луи, не сбавляя хода, набрал в легкие воздуха и истошно заорал:

— Помогите! Вызовите полицию!!!

Старик испуганно попятился. Вид бегущего напугал его. Лицо, белое, как снег. Глаза выскакивают из орбит. Гримаса безумного ужаса перекосила рот.

— Помогите! Помо…

Секундой позже за спиной послышался чавкающий звук. Жирный плевок. Выстрел из пистолета с глушителем.

Какая-то жуткая сила ударила его между лопаток и швырнула на тротуар.

Перед глазами Наробино' мелькнуло удивленное — безумно-странное в своем удивлении — лицо старика и красные огоньки собачьих глаз. Луи сильно врезался грудью в асфальт, и тот закачался, кружась в водовороте мерцающего влажного вечера.

Чувствуя дикую боль в спине, он попробовал подняться на колени, но тяжелое, весящее, наверное, целую тонну тело вновь потянуло в сторону, и ему — странно — «тало вдруг очень жаль нового выходного костюма, взятого напрокат, и чистого плаща, который теперь, наверняка, испачкается.

Он уже не почувствовал удара второй пули. Просто рухнул на бок, медленно перекатился на спину и умер, разбросав в стороны руки, скрестив ноги, словно только прилег отдохнуть и сейчас встанет, отряхиваясь и ругаясь.

Острый подбородок смотрел в черно-лиловый клок ночного неба с яркими нашлепками звезд, проглядывающих среди стен высоких домов.

Пустые безразличные глаза, в которых теперь не было страха, лишь туманная поволока смерти, уставились на застывшего в ужасе старика. Болонка зашлась в визгливом лае, который неожиданно перешел в заунывный пискляво-хриплый вой.

«Ягуар», взревев мощным мотором, резко взял с места и понесся по Гранд-стрит, до поворота, выехал на Спринг-стрит, вскоре достиг Вильямбургского моста, пересек его и углубился в улицы Бруклина.

А шофер лимузина, удостоверившись, что дело сделано, не спеша завел машину, проехал мимо вытянувшегося на тротуаре тела, мимо дрожащего от страха старика и воющей болонки, свернул за угол и растворился в ночи.


* * *
Спустя три часа после того, как Луи Наробино упал мертвым на сырой асфальт Грин-стрит, Чарли Портено, стоя на крыше двадцатипятиэтажного жилого дома по Флетбуш Авеню, облокотился о предохранительный парапет пентхауса и взглянул в сторону Бруклинского моста. Огненный поток машин выползал из неонового зарева Манхеттена, пересекал Ист-Ривер и сливался с менее ярким, но тоже впечатляющим сиянием Бруклина. Готические арки моста, залитые теплым оранжевым светом, возвышались на фоне белых, идеально ровных рядов окон башен-близнецов Международного Торгового Центра, Эмпайр Стейт Билдинг и Чейз Манхеттен Банка, словно худые костлявые великаны, глядящих сверху вниз на бегущие букашки-автомобили. «Роллс-ройсы», «кадиллаки», «форды», «плимуты», они мчались по каким-то своим, букашечьим делам, а мост снисходительно рассматривал их, величавый и гордый, вздымающийся над бренной суетой жизни. О, он был старше любой из них. Немой свидетель старения и смерти. Мост видел, как город превращался в Город. На его глазах небоскребы дерзко тянулись вверх, стараясь достать до самого неба. Они росли, а он оставался таким же, каким его построили люди. Спокойным и мудрым, полным королевского достоинства.

Мост жил своей особой жизнью. Он знал о ней все. Видел, как счастливые молодые влюбленные встречались у его пешеходных дорожек, берущих начало от Парк-роу, позже прогуливались по ним, катя с собой в коляске новую жизнь, и возвращались сюда пожилыми, седыми, потрепанными годами. Видел, как люди умирали, бросаясь в воду с его парапетов, сломавшись под гнетом тяжелой судьбы.

Ему было о чем рассказать, он многое знал.

Мост существовал уже тогда, когда дон Коррадо Прицци сосал грудь матери беззубым младенцем, а Чарли еще не родился на свет.

Он будет, когда и дон, и Чарли канут в Лету, уйдут в небытие, растворятся во времени. А оно, в свою очередь, войдет в него, проникая в арки, бетон и железо перекрытий, незыблемые колонны опор. Неотъемлемая часть его величия, его мудрости, Время.

Чарли любил смотреть на Бруклинский мост. Он находил в нем нечто, чего не мог найти в людях. Мост был другом Чарли. Портено ощущал некое родство душ, ибо не сомневался, что у моста есть душа.

Тот помогал Чарли думать.

А сейчас ему было о чем подумать.

Подперев подбородок крепкой широкой ладонью, он смотрел на текущую по мосту автомобильную реку, и мысли, словно смешавшись с ней, плыли в его голове, неспешно и вяло.

Сегодня кое-что изменилось в жизни Чарли, и он даже знал, ЧТО. Как ни банально это звучит, но Портено влюбился, и чем дальше, тем острее и глубже становилось чувство, охватившее его.

Самое смешное, Чарли понятия не имел, кто эта женщина, откуда она и каким образом попала на банкет.

Нынешний вечер доставил ему три потрясения. Первое — довольно слабое — он получил, когда ее не оказалось в списке гостей. Это не разрушило его надежду хотя бы узнать ее имя. Незнакомка вполне могла оказаться личным гостем Прицци. Но тогда сразу возникал вопрос, почему ей пришлось всю церемонию стоять на балконе. Чарли разыскал отца и вежливо осведомился, не знает ли тот о некоей гостье Прицци, высокой блондинке в лавандовом платье. Тут-то его и поджидал второй удар. Энджело только удивленно пожимал плечами и разводил руками, в полнейшем недоумении.

Ситуация начинала напоминать старую, заезженную до дыр мелодрамку с Мери Пикфорд в главной роли. Почувствовав, что пол уходит из-под ног, Чарли обратился за помощью к Эдуардо. Если кто и должен знать хоть что-то о ней, так это он. Но…

Здесь Чарли получил оглушительный нокаут. Эдуардо оказался удивлен не меньше Энджело. Он хлопал своими коровьими глазами и пожимал плечами, точь-в-точь как отец, Портено-старший.

На свет, таким образом, выплыли три неоспоримых факта:

а) незнакомка не числится в списке гостей,

б) ее не знает Энджело, и, наконец,

в) о ней не слышал Эдуардо.

Если бы Чарли в тот момент хорошенько стукнули еще раз дубинкой по голове, он бы, наверное, ничего не почувствовал. Загвоздка была в том, что никто — никто! — не проник бы в дом дона иначе, чем одним из трех вышеозначенных способов. А из этого автоматически следовало, что кто-то ему врет. Либо распорядитель, либо Эдуардо, либо… либо отец.

У Портено появилось безумное желание найти мальчишку-официанта, подвести его ко всем троим по очереди, а потом… А что бы он стал делать потом?..


… Потребовать от лжеца сатисфакции в виде дуэли? Бред какой-то. Что еще? Устроить несчастный случай! А заодно вырезать всю семью за плохое воспитание. Полный идиотизм! Короче, он принял единственно разумное решение — отправился домой, принял душ и переоделся. Затем закурил хорошую сигарету и вышел на улицу проветриться и чуть остыть. Вечерний ветер, когда он дует с Ист-Ривер, а еще лучше, с океана, здорово прочищает мозги.

Это, действительно, великолепное ощущение. Пахнет солью, йодом и еще чем-то странным, почти неуловимым. Наверное, таков запах месяца, висящего над бескрайним черным зеркалом воды, и далеких экзотических стран, пряностей и незнакомых острых трав, легкого бриза над замершими, выгнувшимися дугой пальмами, и маслянистых черных тел. Вот так пахнет вечерний океанский ветер. И если вы впечатлительны, то, несомненно, поймете охватившее его волнение. Он успокоился. Человек, который солгал насчет этой женщины, отошел куда-то на второй план, но чувства, томительные, вызывающие трепет, поднялись с новой силой. И это тоже особенность океанского ветра. Он заставит вспомнить даже о том, что вы давным-давно забыли. И о детских мечтах, и о первой любви, и о поцелуе украдкой с какой-нибудь Мэри Энн, лицо которой вы не могли вспомнить уже через год после того, как расстались, и которое вдруг всплывет из глубин памяти. Реальное и трогательно-волнующее как майский цветок. И о многом-многом другом, о чем вы забыли повзрослев.

Одним словом, он стоял и вспоминал о ней, когда вдруг ему в голову пришла интересная мысль…

Все проще простого! Нужно позвонить Мейроуз! Она крутится со всякими «шишками», с большими ребятами, и будь он проклят, если ей не известно, КТО эта леди…

… И поняв это, Чарли пошел за телефоном. Он быстро набрал номер, молясь о том, чтобы Мэй не понесло после банкета по каким-нибудь знакомым, у которых вечеринка длится до тех пор, пока не взойдет солнце и не наступит следующий день, либо пока все не упьются до чертиков.

Гудки звучали долго и нудно, разбиваясь о мембрану и заставляя Чарли морщиться как от зубной боли. Прошло не меньше пяти минут, трубку все-таки сняли, и чей-то явно не очень трезвый и от этого лениво-развязный голос протянул с ярко выраженным южным акцентом:

— Аллооооо…

— Мэй?

Голос в трубке на секунду умолк, а затем вальяжно и пьяно произнес:

— А ее нет, но… Я могу что-нибудь передать ей.

Чарли показалось, что запах алкоголя просачивается сквозь мили и мили телефонных проводов и выплывает из трубки, резко и неприятно. Он даже поморщился, настолько сильным было ощущение.

— А кто это говорит?

Вопрос повис в воздухе, но через несколько секунд Чарли расслышал веселый смешок.

— Это ее гувернантка…

— Хорошо, — вздохнул он. — Послушайте, очень важно, чтобы Мейроуз сообщила Чарли Портено имя, адрес и телефон женщины, которая была на свадьбе в лавандовом платье. Высокая блондинка. Передайте это, и десять долларов с меня.

— Хорошо, — согласился голос. — Только не забудьте об этом. Меня зовут Пичез.

— Отлично, Пичез. Скажите мисс Прицци, чтобы она позвонила мне в любое время. Когда бы она ни пришла. Хорошо?

— Меня зовут Пичез, — с пьяной настойчивостью повторил голос. — Пичез.

— О’кей, Пичез. Я понял.

Чарли торопливо положил трубку. Уф, ему даже стало жарко. В голове тут же возник расплывчатый образ худосочной пуэрториканки, разумеется, пьяной до состояния «риз». В измятом белом халате девушка валялась на узком диване Мейроуз, задрав ноги на журнальный столик, стоящий тут же, рядышком. В одной руке Пичез держала трубку, во второй — початую бутылку виски «Джони Уокер». Сильно початую. В ней, должно быть, не больше половины. Нет, наверное, даже много меньше. Скажем, на донышке. По крайней мере, ее голос звучал именно так. Вечер полон сюрпризов. Черт! Он бы даже не удивился, если бы сейчас открылись створки лифта, из него вырвалась бы целая свора полицейских и предложила пройти с ними. Обвинение? Что-нибудь пустячное, вроде азартных игр на улице.

(Скажем, «Три листа». Вот именно. Он раздел до нитки обширянного забулдыгу, забрав у бедолаги его драные штаны, пропахшие мочой и блевотиной.

Конечно, шеф. Вон они, сушатся у меня в ванной. Я как раз собирался в них завтра на прием к Президенту. Поверьте, шеф, только с этой благородной целью… Каюсь, каюсь, каюсь…)

Чарли улыбнулся и пошел в квартиру. Вечер выдался настолько «приятным», что не мог закончиться просто так. Определенно.

Его домик, уютный и чистый, ласкал взгляд. В нем Портено чувствовал себя действительно спокойно. Сколько он мучился, пока квартира приобрела этот, окончательный, вид. Несколько дизайнеров трудились над ней месяц. Зато, в конце концов, она стала именно такой, какой и представлял ее Чарли.

Однако сегодня ему до безумия захотелось, чтобы рядом с ним здесь кто-то был. Одиночество заполнило грудь. Оно росло, как снежный ком, становясь с каждой секундой все больше и больше.

Когда ему захотелось завыть, вдруг коротко звякнул звонок лифта. Чарли обернулся и уставился на отделанные пластиком створки. Они с легким шипением отошли в стороны.

— Чарли Портено? — спросил человек, выходя из лифта.

Чарли окинул его быстрым взглядом. Опрятный, но не очень дорогой коричневый костюм, белая рубашка в желтую полоску, темный галстук, туфли, вероятно, еще утром начищенные и блестящие, забрызганы грязью.

_(Тебе не приходится слишком долго сидеть на одном месте, приятель.)_

В руках человек сжимал шляпу, а через локоть был переброшен бежевый плащ.

«Буйвол»[6], — решил Портено. Интересно, что ему от меня нужно? И тут же улыбнулся, вспомнив шутку о «трех листиках».

За спиной парня, в кабине, стоял второй. Выглядел он не лучше напарника. Серый, как церковная мышь. Разве что плечи, распирающие пиджак, могут запомниться. Но и только.

— Чарли Портено? — вновь спросил первый, выходя из лифта.

Чарли кивнул, давая понять, что он — это, и правда, он, а не привидение, шляющееся ночью по дому одинокого холостого сицилийца американского происхождения.

— О’кей, — кивнул «буйвол». — Я — детектив Вуд. Семьдесят четвертый полицейский участок. Отдел по расследованию убийств.

Ого, убийство, это нечто гораздо более серьезное, чем «три листика». Чарли посмотрел в холодные глаза детектива. Тот внимательно наблюдал, оценивая степень волнения Чарли.

_(О-о-о, дудки, приятель. На этот фокус меня не поймаешь.)_

— Да? Ну, может быть, тогда предъявишь свой жетон? — усмехнулся Портено.

— Я смотрю, ты тертый парень, верно? — недобро осклабился детектив.

— А ты думал? Так как насчет жетона?

— О’кей, — Вуд снял с пояса жетон и предъявил Чарли.

— Отлично, детектив. И что же произошло? Я надеюсь, вы заявились ко мне в четыре часа утра не за тем, чтобы сделать комплимент?

— Конечно, нет, — в тон ему заметил Вуд. — По крайней мере, не только. Ты знаешь некоего Луиджи Наробино?

— Никогда не слышал о нем, — пожал плечами Чарли. — Нет.

— Да что ты? В самом деле? — детектив чуть покачивался на носках, наблюдая за ним, улавливая малейшие изменения в голосе, выражении лица. — А вот по нашим сведениям, он состоял как раз в вашей команде. Работал у Прицци охранником и держал частное детективное агентство. Не вспомнил?

Чарли наконец сообразил. Имя Луи Наробино всплыло в мозгу как вспышка. Доминик с отцом недавно что-то говорили о нем. Что?.. Осведомитель! Он что-то там «спел» федералам, а кто-то из копов сообщил нам! Черт возьми. Точно! Значит, парня убрали. Кто? Нет, ему не жаль этого говнюка. Если бы не «стучал» — дотянул бы до старости. Но… Кто же его убил?

Все эти мысли промелькнули в голове Портено за долю секунды, а в следующую он уже улыбнулся и безразлично протянул:

— Если бы вы знали, детектив, сколько их работает охранниками. А уж сколько держит детективные агентства… Фиу-у-у-у… — Чарли махнул рукой, словно говоря: «Если бы я их всех помнил, у меня голова бы лопнула.» — И что же случилось с этим бедолагой? Ах, да! Вы же из отдела по расследованию убийств…

— Вот именно, Портено, вот именно, — Джордж Вуд немного наклонил голову к плечу. Глаза его стали цвета льда. — Знаешь, маленькая неприятность. Его, действительно, убили. Это ты верно догадался. Но вот то, КАК это было сделано, позволяет предположить, что в деле замешана мафия. А уж то, что в момент убийства рядом стояла машина Прицци, и вовсе портит картину. Не так ли, Портено?

— Ну, во-первых, детектив, то, что машина случайно оказалась рядом в момент убийства, еще ни о чем не говорит. Америка, слава богу, свободная страна, и каждый может делать в ней то, что захочет, если это не противоречит закону. А прогулка на машине, насколько мне известно, не подпадает ни под одну статью уголовного кодекса, не так ли? А, во-вторых, что значит, «то, КАК это было сделано, позволяет предположить…»? Его из базуки продырявили, что ли?

— Ладно, — вдруг ощерился белыми ровными зубами детектив Вуд. — Хватит нести здесь разное дерьмо. Где ты был с часу до двух ночи?

Вопрос прозвучал резко, как пистолетный выстрел. Возможно, коп надеялся застать Чарли врасплох, но просчитался. Чарли не убивал Луи Наробино и остался абсолютно спокойным. Пожав, в который раз, плечами, он ответил:

— На свадьбе. Выходила замуж одна из внучек дона.

— Ну конечно, — недобро ухмыльнулся детектив, поворачиваясь к напарнику. — Стоит мне спросить этих ребят, чем они занимались в момент убийства, тут же выясняется, что вся эта компания дружно отплясывала «джигу». При этом, заметьте, в одно время и в одном месте.

— Что ж поделать, детектив, — Чарли улыбнулся еще шире.

Он уже понял: у копов ничего нет. Будь в лапах «буйволов» хоть какая-то зацепка, разговор проходил бы совершенно иначе.

— Так уж получилось. Все вместе и в одно время. Конечно, вас бы больше устроило, если бы эти ребята поджидали копов на месте преступления, строча признание и с пушками в руках, а?

— Ладно, хватит. — Вуд вновь посмотрел на него. Твердо, не мигая. — Пойдешь с нами, Портено. Ты арестован.

— О’кей, — хмыкнул Чарли, снимая с вешалки плащ. — Но учтите, за мной ничего не числится. Вспомните это, когда начальство устроит вам грандиозную взбучку. А уж мой адвокат позаботится о том, чтобы именно так и произошло.

— Хватит болтать, пошли.

Чарли спокойно вошел в лифт и встал рядом с молчаливым напарником Джорджа Вуда.


* * *
Солнце еще не взошло. Однако небо из лилово-черного стало грязно-серым, с едва заметными блеклб-розовыми вкраплениями. Утро торопилось оповестить людей, что оно на подходе. По улицам уже сновали машины, развозя утренние газеты, заказы в магазины и полуфабрикаты в маленькие закусочные. Редкие прохожие возвращались с ночной смены. Лишь рядом с семьдесят четвертым полицейским участком кипела жизнь. Каждую минуту подъезжали патрульные «плимуты», полицейские и детективы в штатском входили в участок, усталые и помятые после тяжелой работы, или, наоборот, выходили из него, толкая тяжелые двери, растворяясь в туманном предрассветном Нью-Йорке.

Через час-другой все изменится. Солнце, начинающее свой дневной путь, окрасит улицы и дома тысячами красок. Утренние, радостные лучи заполнят город, стирая с его лица выражение продажной девки, ночной жрицы любви. Придет время суеты и бега. Гонки длиной в двенадцать часов, пока тьма вновь не накроет Нью-Йорк черным покрывалом. И тогда он успокоится. Бег сменится ленивой развязностью шлюх, небрежно-нагловатой скороговоркой пушеров и мягкой поступью подозрительных типов, шляющихся по лабиринтам улиц, подняв воротники плащей и надвинув шляпы на глаза так, чтобы поля скрывали лицо. Нервным, злобно-агрессивным натиском уличных «воинов», членов подростковых банд. Шатающейся походкой подгулявших забулдыг. Грязно-вонючими бездомными, торопящимися устроиться на ночлег в теплом желудке подземки. Город наполнится ими, как кухня в гарлемских трущобах — тараканами.

Среди всего этого сброда вкраплениями драгоценных камней будут мелькать шикарные автомобили с сидящими в салонах дорогими мужчинами и женщинами.

Ночью жизнь в городе не прекращается, она только приобретает другие формы. Уродливые, грязные и неприятные. Но это ночью, а сейчас другое время. Время, когда тьма ушла, а утро еще не наступило.

В такой вот блеклый, сумеречный Нью-Йорк из семьдесят четвертого полицейского участка вышли Чарли и Энджело Портено. Всего полтора часа провел Чарли в комнате детективов, усмехаясь и издеваясь над Джорджем Вудом. Нет, Чарли вовсе не был злым парнем. Но, представьте, как можно относиться к человеку, который вваливается к тебе в четыре часа ночи и арестовывает, даже не предъявив обвинения. Именно ТАК и относился к нему Портено-младший. Ровно полтора часа потребовалось Энджело, чтобы нажать на кое-какие рычаги. Портено-старший, в отличие от сына, отнесся к аресту с чисто итальянским темпераментом. В результате чего Вуд выглядел, как получивший нагоняй от учителя школьник. Вкупе с телефонным звонком из «поднебесья», праведный гнев отца произвел сокрушающий эффект. Чарли был отпущен с извинениями от начальника участка, капитана Остермана.

И не то чтобы Чарли не признавал справедливых обвинений. Признавал. Скажем, превышение скорости или даже — один раз — вождение машины в нетрезвом состоянии. Время от времени со всяким случается. Но убийство! Это все-таки чересчур. Он так и сказал Остерману. Не стоит беспокоить порядочных людей и законопослушных граждан, особенно когда у вас за душой нет серьезного основания сделать это. А в целом, Чарли все понимает, даже желает капитану успехов в его нелегкой работе. Последняя реплика совершенно вывела того из себя.

Как только за Портено закрылась дверь, Остерман процедил:

— Дерьмо! Сволочи! Ублюдки!

И ушел в свой кабинет, предварительно вызвав Вуда для еще большего нагоняя…

… — Кто провернул это дело? — спросил Чарли, когда они с отцом спускались по широкой мраморной лестнице участка. — Мы?

Энджело усмехнулся и недоуменно покачал головой. Он и сейчас оставался верен своему правилу.

— Я об этом ничего не знаю.

Чарли быстро взглянул на него. Портено-сын достаточно хорошо знал своего отца, чтобы понять: тот недоговаривает. Но кроме этого, он также знал: Энджело никогда и ничего не делает без причины. И уж если Портено-старший решил молчать, значит, есть для этого веские основания.

— О’кей, — вздохнул Чарли, забираясь в машину. — Но мне-то ты можешь сказать это? Я не Остерман или Вуд.

— Ладно, — Энджело сел на место водителя и повернул ключ в замке зажигания. — Мы наняли человека со стороны. Из другого города.

— Зачем?

Портено-старший засмеялся, отъезжая от тротуара.

— Да, понимаешь, Доминик хотел, чтобы это сделал кто-нибудь из наших, но они все гуляли на свадьбе…


… Телефонный звонок заставил Мейроуз вздрогнуть. Она открыла глаза и посмотрела на часы. Без десяти шесть! С ума сойти! Какому идиоту понадобилось трезвонить в такую рань? Протянув руку, Мэй на ощупь сняла трубку, сонно размышляя, бросить ее сразу или все-таки выяснить, какому кретину не спится в такое время.

— Мэй? — хрипловато-дребезжащим тембром осведомилась трубка. — Алло, Мэй?

Мейроуз вздохнула. Господи, ну конечно, Чарли Пор-тено собственной персоной. Кто ж еще? Могла бы догадаться. Со своей Лавандовой Блондинкой.

— Чарли?

Трубка впитала размякший от алкоголя и теплой постели голос и вновь плюнула репликой Чарли.

— Ну и что ты мне скажешь?


(Иди к такой-то матери и не мешай мне спать. Вот что.)


Естественно, вслух она этого не сказала, а, изобразив возмущение, — не очень, впрочем, убедительно, — спросила:

— Слушай, что ты мне какую-то ерунду передал? Откуда мне знать какую-то женщину в лавандовом платье? Почему тебе не запомнилась женщина в черном? Их там вообще две сотни было.

— Значит, ты не знаешь, кто она? — в голосе Портено звучала досада. Похоже, его совершенно не задела ирония Мейроуз.

— Иди проспись, — посоветовала она и повесила трубку…


… М-да. Чарли прислонился спиной к парапету, прижимая руками телефонный аппарат к животу и тупо глядя перед собой, осмысливая случившееся. Ну и что ты собираешься теперь делать? Давать объявление в газету? Или ходить по всему Нью-Йорку? Или что?

Примерно минута понадобилась ему на то, чтобы найти ответ. Да ничего. Ни-че-го. Все. Можно пойти и лечь спать. Таинственная незнакомка исчезла с его горизонта, и, по-видимому, это надолго. А скорее всего, навсегда. Нельзя найти человека в многомиллионном городе только по описанию внешности. Нет, нельзя. Такое случается лишь в дешевых бульварных романчиках. Или в детективах. Но у полиции есть еще масса факторов, по которым можно ориентироваться в поиске. Если, конечно, это не плохой детектив. Это лишь раззяве-читателю кажется, что у доблестных копов нет ни одной зацепки. Не дрейфьте, ребята, автор на ближайших десяти страницах подкинет несколько. А вот кто даст зацепку ему, Чарли Портено? Верно, никто. В жизни так не бывает. В мелодраме — вы заранее знаете это — главный герой обязательно встретит героиню. Возможно, где-нибудь на последней странице, но встретит. И уж тогда… у-у-у. Слезы, сопли.

Читайте, милые домохозяйки. Читайте. И представляйте себя на ее месте. Большая светлая любовь. А потом выбирайтесь из кресла и топайте на кухню готовить ужин опостылевшему, рыгающему пивом и жареным луком благоверному. Либо стирать его грязные трусы и носки. Или — в чем тоже есть своя прелесть — мыть попу обкакавшемуся и орущему по этому поводу малышу. Ругайтесь сквозь зубы, отмывая руки от его дерьма, или стирая носки, или жаря яичницу с ветчиной! Ругайтесь и мечтайте о Большой Любви, когда ОН, встретив вас, скажем, в Беттери-парке, возьмет на руки и унесет с собой. Слезы и сопли.

А пока вытирайте их малышу, отмывайте руки от дерьма, стирайте, жарьте… и все сначала. И так всю жизнь.

Жизнь — жесткая штука. От этого никуда не деться, и с ней приходится мириться, как с занудным, вечно читающим одни и те же нотации близким старым родственником.

Чарли вздохнул и уже собрался было поставить телефон на столик, но в эту секунду тот залился у него в ладонях звонкой трелью. Он знал, КТО это. Мейроуз. Наверняка, очухалась ото сна и решила выяснить насчет нового увлечения бывшего жениха. Телефон зазвонил еще раз. Настойчиво и требовательно. И тогда Чарли снял трубку и коротко рявкнул в нее:

— Да!

— Мистер Портено? — голос оказался мягким и теплым. В корне отличающимся от холодного, немного лающего тонаМейроуз. — Это Чарли Портено?

— Да-да! — заорал Чарли, сходя с ума от внезапно нахлынувшей радости.

— Я надеюсь, что не разбудила Вас, — чуть-чуть извиняющимся тоном произнесла женщина на другом конце провода.

— Извините за поздний звонок.


Поздний? Да сейчас шесть утра!


— Мы с вами разговаривали сегодня на свадьбе. Хотя… по-моему, это было уже вчера…

— Это вы?

— Меня зовут Айрин Уокер, — засмеялась она.

— О, господи, — расплылся Чарли. — Я узнал голос, но не успел спросить Вашего имени.

В трубке снова послышался смех. Словно одновременно кто-то тронул сотни серебряных колокольчиков. Видно было, что Айрин приятна радость, звучащая в его голосе.

— Простите, что исчезла так неожиданно. Я хотела бы все объяснить… Надеюсь, Вы не сочтете меня дурно воспитанной…

— Ну что Вы, что Вы?! — поспешил заверить ее Чарли. — Как можно так говорить. Скажите, а Вы не могли бы встретится со мной? Я имею в виду, не могли бы мы поужинать вместе?

— Когда? — спросила она. — Я ведь звоню из Калифорнии…

— Из Калифорнии? — Чарли был по-настоящему изумлен.

— Да, я живу в Лос-Анджелесе, — объяснила Айрин.

— Ну, тогда, может быть, мы пообедаем завтра? В смысле уже сегодня… Вы свободны?

— Прекрасно, — согласилась женщина. — Конечно…

— В отеле «Палас», в баре, встретимся?

— Хорошо.

— В котором часу?

— В два. Вам подойдет?

— Отлично. Конечно.

— Хорошо. Я обязательно буду там.

— Прекрасно. До завтра.

— До завтра…

Что-то щелкнуло. Короткие гудки вонзились ему в уши, но Чарли не опускал трубку, сжимая ее неожиданно вспотевшей ладонью…


* * *
… Энджело Портено, стоя посреди небольшой комна-

ты, наблюдал, как дон Коррадо Прицци не торопясь открыл высокую шкатулку, в которой ровными рядами покоились коричневые столбики сигар. Каждая из них была завернута в целлофан, и от этого шкатулка производила праздничное впечатление. Коррадо несколько секунд молча созерцал их, словно наслаждаясь красотой и порядком. Затем, одним точным движением схватил — именно схватил — одну из них.

Энджело поймал себя на мысли, что в который раз при встрече со старым другом, подобно писателю, подбирает слова, наиболее точно характеризующие действ!я дона. «Схватил» было вполне подходящим словом, хотя, пожалуй, ему все же не хватало резкости движения Коррадо. Резкости и хищности. Портено мысленно отбросил его и перелистнул некую невидимую страницу. Следующим на «С» шло «сцапать». Энджело обрадовался про себя. Вот-вот. Не схватил, а именно сцапал. Как удав жертву. Или коршун, если принимать во внимание клюв-нос. Но в любом случае, «сцапал».

С каждым годом эта цапающая хищность проявлялась в Прицци все ярче. Возможно, для окружающих перемены были не столь заметными, но Энджело, знающий Коррадо уже более пятидесяти лет — с детства, — замечал их так же ясно, как собственную, быстро растущую лысину.

Теперь движения дона стали еще ленивее. И эта ленивая медлительность тоже была хищной. Медлительность удава, сжимающего смертоносные кольца. Тонкими пальцами Коррадо снял целлофановую обертку и, смяв ее, положил — не бросил, а положил — в объемную мраморную пепельницу. Осторожно, чтобы края остались идеально ровными, срезал кончик и также положил его рядом с целлофановым шариком. Вставив сигару в прорезь рта, он чиркнул деревянной спичкой, с удовольствием вдохнул табачный дым и выпустил ароматное голубовато-серое густое облако.

Энджело все еще стоял. Он, конечно, мог бы сесть, и за этим не последовало бы никакого недовольства со стороны дона, но Портено считал так: порядок обязателен для всех. И для друга в том числе. А уж тем более, для consigliori. Нет порядка — нет семьи. И надо, чтобы все знали об этом, поэтому он продолжал стоять.

Дон сделал несколько затяжек и лишь потом, дружески кивнув, предложил:

— Садись.

Тот едва заметно склонил голову, показывая, что оценил знак уважения, затем опустился в высокое кожаное кресло, чуть слышно вздохнув с облегчением. Он был уже далеко не молод, если не сказать больше, и от долгого стояния у него начинали болеть ноги. Артрит, что поделаешь.

Коррадо откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно, за которым раскинулся великолепный сад. Деревья уже начали желтеть, сбрасывая листву. Пока, впрочем, еле заметно. Один-два подсыхающих крохотных паруса, скользнув в порыве ветра, опустились в зеленую, не успевшую еще пожухнуть траву. Начиналось увядание лета. Скоро оно высохнет, окрасившись в краски пожара, и плавно перетечет в настоящую полыхающую осень. Она вытеснит все, войдя в мир легкой походкой, заполнив его, обдувая холодом. Сначала едва заметно, но с каждым днем сильнее и сильнее.

Энджело не любил осень. Осень напоминала ему о смерти. Точнее, не о смерти, а о непродолжительности жизни. Заставляла его утром думать о старости, крадущейся незаметно, неслышными шагами. Человек, думал Портено, похож на лист. Рождаясь в почке молодого весеннего дерева, он растет, наливается соком, становясь все больше и сильнее, и кажется, что этому не будет конца, что он вечен. Но вот в одно прекрасное солнечное утро ты выходишь на улицу и замечаешь на краях листа коричневую суховатую кайму. На следующий день уже половина его приобрела желто-оранжевый оттенок. Еще пару дней, и вот… листка уже нет. Его сорвало и унесло ветром времени. Все кончилось, человек умер.

— Как прошло наше дело? — каркающий голос нарушил раздумья Энджело, разметав мысли, как шар — кейли.

— Смотря что ты имеешь в виду, — отозвался он.

— Ты ведь знаешь, о чем я говорю, — дружески улыбнулся Коррадо.

_(Когда-то он улыбался гораздо лучше. Да уж, гораздо лучше.)_

— О деньгах казино, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Энджело, и Прицци кивнул, соглашаясь. — Пока ничего утешительного. Френки Палоу мертв. Его нашли в собственной машине, на окраине Лас-Вегаса. Кто-то пустил ему пулю в голову и украл наши деньги. Деньги казино.

— Кто?

— Не знаю. Я думаю, это работа Макса Хеллара. Он объявился в городе прямо перед всей этой историей.

— А ты не думаешь, что Хеллар нанял кого-то, чтобы убрать Френки? — дон прищурился.

— Нет. Какой смысл ему убирать одного, чтобы делиться с другими. И кстати, судя по тому, что рассказывал о Френки Доминик, Палоу не из тех парней, которые дают себя укокошить за здорово живешь. Скорее всего это все-таки Макс.

— Ладно, — соглашаясь, кивнул дон. — Раз ты так думаешь… Допустим… Как ты считаешь, Энджело, нам удастся вернуть деньги?

Холодные глаза дона вперились в Энджело, ожидая ответа.

— Хочу на это надеяться. Но Макс — крепкий мужик, в этом мы сошлись с Домиником. Думаю, нам стоит послать к нему кого-нибудь* хотя, если он решит молчать, из него слова не вытянешь.

— Ты приставил к нему человека?

— Да, мои люди наблюдают за его домом со вчерашнего вечера. Они звонят мне каждые три часа. Макс никуда не выходит. Он даже не пробует вынести деньги или скрыться. Довольно странно, хотя объяснимо.

Прицци пожевал губами.

— Макс ждет, когда все уляжется.

— Совершенно верно, — Энджело кивнул. Хотя, с другой стороны, Хеллар не может не понимать, что рано или поздно к нему придут за деньгами, наверняка устроят обыск и пришьют его самого. В общем, складывается довольно странная ситуация. С одной стороны, Макс ведет себя так, словно он, действительно, не имеет отношения к делу, с другой — тут явно чувствуется его почерк. Его стиль! Хеллар ведь специалист по таким аферам. Именно по таким.

— Хорошо, — кивнул дон. — Что ты предлагаешь?

— Во-первых, собрать совет и обсудить эту проблему в присутствии Севила Брустела. Я уже вызвал его. Он подготовит все документы по финансам и прилетит завтра утром. Во-вторых, отправить кого-то к Максу за деньгами. Не думаю, что это очень просто, но, может быть, и получится, если пригрозить как следует. Возможно, его придется…

Коррадо внимательно посмотрел на него и вновь кивнул.

— Да, наверное, так будет лучше. Нельзя оставлять такие вещи безнаказанными. А то кому-нибудь захочется повторить. Задета честь семьи, и Макс должен ответить за это.

— Конечно, — согласился Энджело. — Я предупрежу ребят, чтобы…

— Нет, — Коррадо предостерегающе поднял руку с зажатой в пальцах сигарой. — Лучше будет, если это сделает Чарли.

— Чарли? — Энджело задумался.

Дон прав. Здесь нужен профессионал. И потом, дело уж больно деликатное. Большие деньги.

— Чарли может сделать такую работу чисто и аккуратно. Я верю в него, — завершил свою речь Прицци.

— Хорошо, — Портено кивнул. — Ты прав. Он вылетит в Вегас завтра днем, после разговора с Севилом. Не думаю, что это займет у него много времени. Чарли сможет вернуться той же ночью. Если, конечно, не возникнет непредвиденных обстоятельств… Но, не думаю.

— Отлично, — Коррадо казался очень довольным. — Будем считать, одна проблема решена. Теперь вот что…

Он вновь затянулся и выпустил облако табачного дыми. Оно поднялось к потолку и повисло над головой Энджело Портено как некое злое знамение…

… Сидя в салоне первого класса самолета авиакомпании «Юнайтед Эйр Лайнз», Чарли Портено прокручивал в памяти события последних полутора дней. Венчание, банкет, арест, разговор с отцом вчера вечером по телефону, предшествующую ему доставку фотографий Айрин Уокер и, наконец, отлет в Лос-Анджелес. Ему нужно вернуться не позже чем к завтрашнему полудню, заявил Энджело. Не позже. Доминик собирает семью, и Чарли необходимо присутствовать. Возможно, предстоит серьезная и ответственная работа. Очень серьезная и очень ответственная.

Отец никогда не говорил зря. Он пекся о своей репутации, а репутация у Энджело Портено, действительно, была безупречной. Все знали его как человека справедливого и умного, к тому же дорожащего своим словом. Это давало все основания предполагать, что назревает какое-то крупное и неприятное событие.

Внезапно Чарли вспомнил день, когда в первый раз убил человека. Вспомнил и усмехнулся. Господи, как же давно это было. В день клятвы. В день его вступления в семью. Странно, он многое успел забыть с тех пор, но мертвого, убитого им парня запомнил накрепко. Тот высокий красивый блондин, отлично сложенный, одетый по последней моде, словно сошедший со страницы рекламного журнала, чем-то не потрафил дону. Или семье. Хотя, в принципе, одно подразумевает другое.

Совсем молодой Чарли тогда здорово дрейфил. Правда, его не охватил приступ словесного поноса, как это частенько случается с новичками, но лишь благодаря напутствию отца. И дрейфил он все-таки со страшной силой. Энджело говорил Чарли в то утро:

— Запомни, малыш, то, что ты видишь, не всегда соответствует истине. Если парень много болтает перед «делом», это означает, что он вот-вот наложит в штаны. Такие ребята хотят казаться самыми «крутыми», чтобы все вокруг оценили это и заметили их смелость. Это — дерьмо, мой мальчик. Самое настоящее дерьмо. Как правило, выясняется, что такие ребята никуда не годятся в настоящем «деле». Пустышки. Запомни это и никогда не болтай много. Если тебя прохватит, прикуси язык и молчи. Молчи, малыш, и делай дело. Только тогда тебя станут по-настоящему уважать. Понимаешь?

Да, он понял это. Сжимая в скользкой ладони тяжелую рукоятку «кольта».


(Это был 38-й калибр.)


Чарли сидел в машине, потея и буквально раздуваясь от копившихся в груди слов. Если бы не предупреждение отца, он бы, наверное, болтал без умолка, неся разную ерунду. Перед тем, как показать ему жертву, здоровенный охранник дона, по имени Ралф, повернулся и утвердительно сказал:

— Из тебя выйдет толк, парень. Я чую. Знаешь, я таких, как ты, много повидал. Точно, поверь на слово. Ты, конечно, дрейфишь не меньше, чем остальные, но молчишь. Тех же несло так, словно у них задница находилась во рту.

Чарли еще раз мысленно поблагодарил отца за совет.

— Смотри, — вдруг ткнул его локтем в бок Ралф. — Видишь долговязого парня в болотном плаще до пят? Того, что выходит из банка?

Портено прижался внезапно побелевшим и потным лицом к стеклу и сразу увидел его. Парень, одетый с иголочки, улыбающийся широкой белозубой улыбкой, спускался по ступеням массивного, больше похожего на дворец, Федерального Резервного Банка. Они очень подходили друг другу — Человек и Банк. Чарли захотелось, чтобы время остановилось, и парень застыл на ступеньках. Высокий, сильный, в расстегнутом длинном плаще, с взъерошенными ветром волосами цвета соломы. Но жертва двигалась, и, конечно, время тоже не замедлило свой ход.

— Давай, приятель, твоя очередь, — подмигнул Ралф Чарли. — Все помнишь? Две пули — в живот и в голову. И сразу беги к машине, усек? — Чарли судорожно кивнул. — Давай, шуруй. Да не дрейфь, все будет о’кей.

— Да… — прохрипел Портено, открывая дверцу и выбираясь наружу.

— В живот и в голову, — напомнил Ралф.

— Я помню.

Чувствуя, как в желудке образовалась сосущая пустота, Чарли нетвердо пошел навстречу улыбающемуся блондину. Сердце бухало, словно паровой молот, пот стекал по спине. Постолет в кармане плаща показался дико тяжелым. Он испугался, что у него не хватит сил достать «смит-вессон», но тут же успокоил себя. «Ты боишься, ты просто боишься. Все нормально. Все хорошо». Наверное, Чарли в этот момент сам не сильно отличался от покойника.

Так они и шли навстречу друг другу. Жертва и смерть в образе Чарли Портено. Блондин улыбался, и было видно, что мир перед ним, точнее, у его ног. Судьба ласково треплет парня по плечу: «Ты многого добьешься, дружок». И вообще, ему нравится идти по жизни вот так, улыбаясь, с высоко поднятой головой. Широким пружинистым шагом, ощущая на себе взгляды прохожих.

На мгновение Чарли стало безумно жаль его. Их разделяло не больше пяти ярдов. Еще два шага — две секунды, — и он умрет. Жизнь, наполняющая это мускулистое тело, остановится, замрет. И виной тому будут два жалких кусочка металла и некий Чарли Портено.

Парень сделал еще шаг навстречу ему, увидел бледное, покрытое потом лицо и… подмигнул Чарли, словно говоря: «Ничего, приятель, все обойдется. Все будет о’кей».

Чарли растерялся. Позднее, прокручивая в уме всю сцену, он даже удивился, насколько же просто блондин выбил его из колеи. Такой пустяк.

Теперь-то Портено повзрослел и уже не обратил бы внимания на улыбку и подмигивания парня, а возможно, улыбнулся бы в ответ, но тогда…

Тогда он встал как вкопанный, а жертва спокойно протопала мимо, к стоящему поодаль серебристо-синему «форду-меркьюри». В ту секунду Чарли казалось, что все прохожие вдруг уставились на него с издевкой.

«Ты облажался, Портено. Облажался! Йоохууу!!! Чарли Портено облажался!!!»


Он сглотнул и резко обернулся. Парень успел отойти всего на несколько шагов, и его спина маячила чуть впереди. От машины жертву отделяло не больше пятнадцати ярдов.

И тогда Чарли, вытащив пистолет, окликнул его:

— Эй, мистер, постойте!

Тот оглянулся с какой-то готовностью. На губах блондина все еще играла приветливая улыбка, а сам он буквально светился желанием помочь странному перепуганному юноше. Чарли не стал ждать, пока парень осознает, что через секунду умрет, а быстро нажал на курок.

Портено подозревал, — да и сейчас держался того же мнения, — что если бы лицо блондина перекосил страх, согнав эту счастливую улыбку, то он, Чарли, не смог бы выстрелить. Именно поэтому Портено, не давая блондину опомниться, вдавил собачку в холодную, тяжелую рукоять.

Выстрел грохнул невероятно громко. Казалось, его должны услышать даже на Лонг-Айленде. Прохожие изумленно завертели головами. Лицо парня взорвалось кровавыми каплями, превратившись в жуткую багровую маску. Но он не упал, как ожидал Чарли, а остался стоять, покачиваясь, заливая кровью твидовый костюм и болотный плащ. Тонкие руки взметнулись вверх, закрывая ладонями изуродованное лицо.

БАНГ! — вторая пуля угодила в левую сторону груди. Блондина швырнуло назад, на асфальт. Ноги подломились, и он грохнулся прямо посреди тротуара. Пальцы, сотрясаемые мелкой дрожью, впились в то, что секунду назад было лицом, а затылок бился о бордюр с каким-то чавкающим звуком. Черная лужа быстро собиралась под его головой и скатывалась, унося с собой пыль, в щель водостока.

По телу пробежали последние конвульсии. Оно застыло, вытянулось, сразу стало неуклюжим и жалким. В нем не осталось ни капли той силы, которая питала весь этот отлично отлаженный механизм. Она тоже вытекла вместе с кровью.

Чарли застыл. Оглушенный, раздавленный тем, что ему пришлось сделать, он стоял посреди улицы, тупо глядя на распластанное в нескольких шагах от него мертвое тело. Его разум отказывался поверить в случившееся. Он вдруг ощутил бездонный ужас, поняв беззащитность жизни. БАХ! И человека нет. Всего одна пуля способна разнести бытие на тысячи никчемных осколков. Смерть положила ему на плечо костлявую ладонь и дохнула в лицо могильным холодом.

«Господи, это же сделал я! ЭТО ЖЕ СДЕЛАЛ Я!!!»


Чарли не слышал истошного визга прохожих и завывающих, не более чем в трех кварталах, полицейских сирен. Да нет, ему было просто плевать на них. Просто плевать. Потому что в эту секунду он не просто стоял на Либерти-стрит. Он заглядывал в бездну, в черный провал забвения.

Чарли плохо осознавал, как развивались события дальше. Издалека, словно сквозь вату, до него донесся отчаянный скрип тормозов. Чьи-то руки крепко ухватились за плащ и втянули его в салон машины.

Окончательно же он пришел в себя только в доме у дона. Отец с гордостью смотрел на сидящих в креслах гостей, на Коррадо Прицци и, разумеется, на сына, выдержавшего этот страшный экзамен. Дон повернулся к стоящему в дверях, полностью перекрывавшему проем, Ралфу и поинтересовался:

— Все нормально?

Тот, терзая зубами какую-то щепку, кивнул.

— Как новичок?

На этот раз вопрос был поставлен прямо, а значит, требовал такого же прямого ответа. Громила перевел взгляд на Чарли и слегка усмехнулся: «Со всяким бывает».

— Хороший паренек, — растягивая слова, спокойно сказал он. — Получше многих, с кем мне приходилось работать. Все сделал, как надо.

Чарли Портено был благодарен ему.

А вечером он блевал в сортире, выпуская остатки ужина, данного в честь его «крещения». И напился до беспамятства, стараясь забыть кошмарное лицо-месиво жизнерадостного блондина.

Он иногда приходил к Чарли в снах. Окровавленный плащ, черные провалы глаз и все та же белозубая улыбка. Мертвая, безжизненная улыбка призрака.

Сначала Чарли орал и вскакивал по ночам в холодном поту. Затем сны стали являться все реже. Они и сейчас возникали в его мозгу жаркой полночью. И боялся он их не меньше, а может быть, даже больше, чем раньше. Просто Чарли привык к ним. Они заняли свое место в его жизни^ Прочное и незыблемое.

А семь лет спустя Ралфа пристрелили копы. Среди бела дня, прямо на улице. Что-то им не понравилось, а он по каким-то своим причинам, оставшимся неизвестными, открыл пальбу. Результат: четырнадцать пуль. Четырнадцать кусочков металла в его теле. Блондину же хватило двух.

У Ралфа осталась одинокая старая мама в небольшом городке Сомерсет, штат Кентукки, и Чарли послал ей чек на пятьдесят тысяч долларов. Вот так…


* * *
…Стрелки заняли нужное положение на циферблате. Короткая уткнулась в двойку, длинная в — дюжину. Ровно два часа дня. Бар отеля «Палас» был пуст, не считая одинокого мужчины, мрачно поглощающего одну порцию виски за другой, сидя на высоком табурете у стойки, и еще одного, не менее одинокого, утопающего в объемном полукруглом диване за столиком. Этим вторым и был Чарли Портено.

Сказать, что он волновался, значит не сказать вообще ничего. Сейчас Чарли очень напоминал толовую шашку, которую положили на мерцающие темно-рубиновые угли остывающего костровища. Никто не знает, когда она взорвется и каковы будут последствия, но все понимают

— штука опасная в любом случае. Воздух вокруг казался наэлектризованным, словно перед грозой. Чарли нервно барабанил кончиками пальцев по крышке стола, сделанной из толстого темного стекла. Он, следуя примеру хмурого мужчины у стойки, успел пропустить двойную порцию и подумывал, не повторить ли еще раз. В одну минуту третьего Чарли уже нервничал так, словно речь шла не о свидании, а, по меньшей мере, о конце света. В две минуты третьего он заказал еще одну двойную и выпил ее залпом, как заправский забулдыга, что, кстати говоря, было ему абсолютно несвойственно. Чарли вообще никогда не искал успокоения в алкоголе. Не считая, конечно, того дня… Ну да ладно. Будучи достаточно рассудительным человеком, Портено-младший отдавал себе отчет в том, что выпивка — средство на час. Проснувшись утром с огромной головой — настолько огромной, что в нее без труда уместились бы Мексика и Бразилия, вместе взятые, — вы обнаружите следующее: ваша депрессия не ушла, а, напротив, стала еще больше. Она поселилась в вашей башке, выжимая мозг, капля за каплей, до тех пор, пока он не превратится в дырявую тряпку. Затем депрессия примется за вашу душу, и это будет ничуть не легче. Наоборот. Вы взвоете и — обычно так и бывает — вновь приложитесь к бутылке, чтобы заглушить волчью тоску, раздирающую сердце. И уж тогда-то вам будет настолько хреново, насколько это вообще возможно. Но что примечательно: этого не произошло бы, не решись вы в самый первый раз на этот опрометчивый поступок — упиться в стельку. Дальше — больше, а в финале — закономерный итог. БАХ! — в один прекрасный день вы просыпаетесь и с удивлением обнаруживаете себя либо в больнице для алкоголиков, либо в лечебнице для душевнобольных.

Произнеся медленно эту тираду, Чарли снова взглянул на часы. Четыре минуты третьего. Черт!

— А если она не придет?

— Стоп, стоп, стоп. Подожди. С чего это тебе в голову пришла такая глупость?

— Как это «с чего»? Чарли, не будь кретином. А кто смылся с банкета? Анна Австрийская, что ли?

— Эй, приятель, что ты заводишься, пока ничего не случилось?! Сейчас еще только…)


Чарли вновь посмотрел на часы.


_(… пять минут третьего! Она могла задержаться в дороге!

— Кому ты лапшу на уши вешаешь? Себе? Брось, приятель. Все ясно, как божий день: Айрин Уокер не появится тут! А ты-то хорош. Перся из самого Нью-Йорка, надел этот идиотский пиджак, эти…)_


…Звякнув медным, начищенным почти до белизны колокольчиком, дверь бара открылась, и Айрин Уокер вошла в зал. Увидев Чарли, она улыбнулась и помахала рукой. Губы Чарли растянула радостная ответная улыбка. Он подумал, что сейчас, наверное, очень похож на колледж-боя во время первого свидания, но ничего поделать не мог. Мысленный диалог, крутящийся в голове полминуты назад, показался бредом сумасшедшего. Тем не менее воображаемый оппонент разочарованно заткнулся, и Чарли — опять-таки, мысленно — показал ему язык. Она пришла! Она здесь!!!

Официант, уже отчаявшийся получить чаевые, полетел к столику. Лицо его сияло, словно к ним зашла, по меньшей мере, Фэй Данауэй[7].

«Конечно, подумал Чарли, не переставая улыбаться, — когда видишь ТАКУЮ женщину и парня с ТАКОЙ физиономией и в ТАКОМ пиджаке вместе, можешь рассчитывать, что обломятся чаевые — Рокфеллер позавидует».

Официант и Айрин подошли к столику почти одновременно. Чарли улыбнулся еще шире.

— А я испугался, что больше никогда вас не увижу.

Она засмеялась и, на мгновение повернувшись к официанту, быстро заказала:

— Принесите нам коктейль «Пиа де пинья ком Баккарди».

Тот радостно кивнул и удалился с такой готовностью, будто смыслом всей его жизни было именно изготовление коктейля «Бок…». «Бок…» для Айрин Уокер и ее спутника.

Чарли так и не смог воспроизвести название. И не потому, что обладал дырявой головой или привык пить всякую бурду, а просто название оказалось жутк® незнакомым и трудно произносимым. Но она сделала заказ так легко, словно занималась только тем, что заходила в бары и просила принести этот самый коктейль.

— Простите, что вы сейчас заказали? — поинтересовался Чарли.

— Я заказала коктейль. Надеюсь, он вам понравится.

Она легко опустилась на мягкие подушки дивана, изящно откинувшись на спинку. Портено скользнул взглядом по ее фигуре. Темный шерстяной жакет, аккуратная белая водолазка, длинная плиссированная юбка и шарфик. Все подобрано с идеальным вкусом. Он улыбнулся.

— Скажите еще раз.

Айрин засмеялась и с готовностью повторила:

— «Пиа де пинья ком Баккарди».

— Это что-то, имеющее отношение к Пуэрто-Рико?

— Не знаю. Возможно, и к Пуэрто-Рико. Вообще-то, этот коктейль состоит из ананасового сока и рома. Больше похоже на кубинские рецепты.

— А вы были на Кубе?

Чарли придвинулся поближе. Он чувствовал себя на седьмом небе. Близость Айрин кружила голову. Чарли ощущал тонкий аромат ее духов, видел золотистый ореол волос и нежные ямочки на щеках.

— Да, — кивнула она. — Во время медового месяца.

Чарли показалось, что его со страшной силой ударили в живот. Он резко выдохнул. Это признание, произнесенное с такой легкостью, буквально пригвоздило его к креслу. Руки и ноги стали ватными, а сердце учащенно забилось. Однако Чарли заставил себя улыбнуться и беззаботно — насколько это вообще было возможно в такой ситуации — спросил:

— Надо же, а я и не знал, что вы замужем…

По степени артистизма Чарли Портено явно не дотягивал до Мейроуз. Ему не часто приходилось скрывать чувства, и, — сказалось отсутствие опыта, — волнение так отчетливо прозвучало в его голосе, что Айрин тут же пояснила:

— Мой муж оставил меня восемь лет назад. Я не знаю, где он сейчас. Да, собственно, меня это и не интересует.

Эти слова поразили Чарли куда больше, чем признание Айрин в замужестве.

— ОН БРОСИЛ ВАС?!

Изумление его было до того неприкрытым, что она снова рассмеялась.

— Сумасшедший, правда?

Подошедший официант поставил на столик два высоких бокала, наполненных густой оранжево-коричневой жидкостью с белой шапкой взбитых сливок и долькой лимона. Его появление дало Чарли небольшую передышку. Да, сегодня ему пришлось много удивляться. Куда еще больше. Когда официант удалился, он уже вполне владел собой и чуть подсевшим голосом предложил:

— Если хотите, я мог бы его найти.

Она отрицательно качнула головой, видимо, вспомнив что-то не очень приятное из своей прошлой жизни.

— Нет. Раз уж потерялся, пусть потерянным и остается.

— А может быть, вы когда-нибудь снова захотите выйти замуж?

Айрин пожала плечами.

— Если это произойдет, тогда я и отыщу его. Не раньше. А до тех пор я ничего не хочу о нем знать, — неловкая пауза повисла в воздухе, а затем она осторожно спросила: — А вы? Вы женаты?

— Оооооо… — теперь настал черед улыбаться ему. — Однажды едва не дошло до Этого. Ее звали Мейроуз, и мы вместе выросли.

Он замолчал ненадолго, и Айрин заинтересованно спросила:

— И что же случилось?

— Ну, мы поссорились. Я пригласил танцевать другую девушку, а Мэй приревновала. Ну и… Одним словом, произошел крупный скандал. И она, за день до свадьбы, собрала вещи и смоталась в Мексику с каким-то мужиком. Поселилась там с ним в отеле…

Чарли рассказывал так, как провинциальный — и надо заметить, не очень хороший — актер декламирует шекспировского «Отелло». Тем не менее итальянский темперамент прорывался в живой энергичной жестикуляции. Он умел рассказывать. И в его изложении история выглядела очень забавной, если не откровенно смешной, байкой, которой Чарли задумал повеселить новую знакомую.

Но Айрин слушала серьезно и внимательно, наблюдая за шевелившимися губами, произносящими СЛОВА. Несмотря на напускную трагичность голоса и такую же наигранно-злодейскую мимику, это все-таки была ЕГО история. Действительно касающаяся именно Чарли Портено, а не кого-то другого.

— Представляешь, а когда они вернулись, этот парень ее даже на порог не пустил, — продолжил он. — Я понимаю, смешно, но все это произошло восемь лет назад. Такое совпадение…

— А что с этой девушкой сейчас?

— Отец жутко поругался с ней и выгнал из семьи. Она живет в Манхеттене и не может появиться в Бруклине даже в день семейных торжеств. Мейроуз теперь оформляет квартиры. Говорят, зарабатывает хорошие деньги.

— Мда, интересное семейство у вас, — задумчиво протянула Айрин.

— Да нет, в общем, нормальное.

— Пиджак мне ваш нравится, — вдруг сказала она.

Чарли улыбнулся.

— Правда?

— Да.

Пиджак, действительно, был роскошный. Ярко-желтый, клубный, купленный на Лексингтон-авеню, в «Блумингдейле», за 365 долларов. Отец, когда впервые увидел его на сыне, оценивающе оглядел того со всех сторон и вынес свой вердикт:

— Отличная вещь. Но только не для этого города. Слишком броский. А нам ни к чему производить дешевые эффекты. Ты — Портено, и можешь гордиться этим. Сними его и не надевай здесь никогда.

Чарли слушал Энджело во всем, что касалось дел. А пиджак касался их самым непосредственным образом. Слишком заметная вещь. Именно поэтому он полгода провисел у Чарли в шкафу, терпеливо дожидаясь своего часа.

— Такой в Нью-Йорке и не оденешь, — признался Чарли Айрин. — Сразу покажешься белой вороной. У нас бытует мнение, что мужчина должен выделяться не одеждой, не галстуками, не бриллиантами, а умом. Господи, да что я ерунду какую-то говорю, — вдруг весело поморщился он. Осторожно положив руку на спинку дивана, Чарли придвинулся к Айрин поближе. — Скажите, а каким образом вы — американка — оказались на итальянской свадьбе?

— А там что, были одни итальянцы? — задала она встречный вопрос.

— Ну нет, конечно. Не все.

Айрин сделала неопределенное движение рукой, как бы говоря: «О чем же тогда речь?»

— Я не американка. Полька. Моя настоящая фамилия

— Волкович. А теперь я — Уокер.

— Но и с той, и с другой фамилией, вы все равно очаровательны.

— Спасибо, — засмеялась Айрин. — Но, согласитесь, фамилия Уокер гораздо больше подходит финансовому консультанту, чем Волкович, правда?

— Не знаю, наверное, — согласился Чарли. — А кого вы консультируете, если не секрет?

— В основном, крупные корпорации. Налоги, капиталовложения. Хотя иногда к моим услугам прибегают и частные лица. Когда, допустим, похищают их родственников или детей, — она подняла бокал и отпила глоток.

— Попробуйте, это очень вкусно.

Чарли последовал ее примеру.

— Да, действительно. Никогда не пробовал такого. Вообще-то, я чаще употребляю виски и мартини. Но это, правда, очень вкусно, — он не без удовольствия потягивал густую прохладную смесь. — И какие же вы советы даете тем, у кого похитили, ну, скажем, сына?

Она внимательно посмотрела на него.

— Например, на Ближнем Востоке похитили сына одного из местных финансовых магнатов и потребовали выкуп.

— И что? — заинтересовался Чарли.

— Я посоветовала заплатить деньги, так как они не облагаются налогом. Наверное, это звучит немного цинично. Нам кажется довольно диким думать о деньгах, точнее, об их экономии, когда дело касается беды, случившейся с нашим ребенком, но там совсем другая культура. Они деловые люди. Бизнес — это бизнес, и о нем надо помнить в любую минуту, — она допила коктейль и поставила бокал на столик. — Этот человек заплатил, сэкономив почти шестьдесят процентов на налогах.

— Но ведь мальчишку могли и не вернуть?

— Могли, — подтвердила Айрин. — Но похитители знали, с кем имеют дело. В общем, все обошлось.

— Наверное, вам неплохо платят за ваши советы. Учитывая, какие деньги вы помогаете сохранить этим людям, — протянул Чарли.

— Да, мне, действительно, очень неплохо платят, — она помолчала. — А чем занимаетесь вы, мистер Портено?

— Чарли. Лучше просто Чарли, — поправил он.

— О’кей. Так чем вы занимаетесь, Чарли?

Портено раздумывал меньше секунды, а затем бодро ответил:

— Я тоже специалист по финансовым вопросам. В своей области, разумеется.

— Да? — Айрин явно заинтересовалась. — Выходит, мы — коллеги?

— В некотором роде, — кивнул он.

— Любопытно. И каковы же границы этой «вашей области»?

— О-о, они очень велики. Я — специалист широкого профиля, — засмеялся Чарли. Только сейчас это был странный смех. В нем явно слышались крохотные вкрапления ехидства и — отчасти — горечи.

— Помогаете сохранить деньги?

— И это тоже, хотя гораздо чаще помогаю возвращать их. Ну, и другие услуги…

Она взглянула на него с некоторым недоумением, но, поскольку дальнейших объяснений не последовало, разговор сам собой сошел на нет. Несколько минут они оба молчали, думая каждый о своем. А уж им-то было о чем подумать. Первым нарушил затянувшуюся паузу Чарли:

— По-моему, вчера речь шла об обеде. Если, конечно, мне не изменяет память.

— Нет, она вам не изменяет, Чарли, — улыбка вновь озарила лицо Айрин.

— Тогда почему мы до сих пор сидим здесь?! — с деланным возмущением заявил он.

Расплачиваясь с официантом, Чарли отвалил такие щедрые чаевые, что у того глаза полезли на лоб.

— И вот еще что, приятель, — шепнул он парню, вручая крупную купюру. — Сделай такой же коктейль тому бедолаге у стойки. Ему, судя по всему, не очень везет сегодня.

— Да, сэр… — понимающе кивнул официант. — Конечно, сэр…


… У нее оказался шикарный автомобиль. Нет, Айрин Уокер вообще была шикарной женщиной, но машина поражала воображение. Ярко-красный «роллс-ройс» — кабриолет, стилизованный в духе 30-х годов, сверкающий хромированными крыльями и тысячей самых разных мелочей, с позолоченными фарами и решеткой радиатора, он хотя и производил впечатление ископаемого, но не старого, окаменевшего, а антикварного, над которым трясутся тысячи людей, лишь бы лишняя пылинка не повредила его.

Появление автомобиля на улицах Лос-Анджелеса вызывало такую же реакцию, как если бы в Нью-Йорке по

Бродвею степенно прогуливалась парочка динозавров. Прохожие изумленно оборачивались, провожая взглядом невиданное чудо. Водители притормаживали, посматривая на «ролле» — а заодно и на женщину за рулем — с откровенным восхищением. Чарли чувствовал себя довольно неуютно под этими многочисленными взглядами. Это было то самое, о чем говорил Энджело. Слишком броско. Однако машина ему понравилась. Под крышкой капота работал мощный двигатель. Шкала на спидометре заканчивалась цифрой 170 миль, что казалось Чарли невозможным до тех пор, пока в какой-то момент Айрин не нажала на педаль газа, чтобы обойти «конвой» из полутора десятков огромных рефрижераторов. Стрелка прыгнула к отметке 110, при этом звук двигателя абсолютно не изменился, оставшись ровным и уверенным. Ей-богу, после этого Чарли не удивился бы, если бы выяснилось, что в багажнике спрятан реактивный двигатель, под днищем — крылья, и при желании, «ролле» превращается в небольшой самолет.

— Что это за машина? — спросил он Айрин, перекрикивая свист ветра.

Крыша была откинута, и солнце припекало по-летнему сильно. Чарли словно окунулся в весну.

— Хорошая машина, правда? — улыбнулась она. — Вам нравится?

— Конечно. Еще как!

— Японцы производят их в Англии. Штучно! Сборка только вручную. Для арабских шахов.

Портено присвистнул.

— Ого, да она, должно быть, стоит кучу денег?

— Конечно, за так мне ее никто не дал. — Айрин усмехнулась.

— Шикарная машина, — еще раз похвалил Чарли. — Только очень яркая.

— Мне это не мешает, — пожала она плечами. — Но я не очень-то часто на ней езжу. У полицейских эта машина вызывает ужас. И желание выписать штраф за нарушение общественного порядка…


* * *
…Примерно в то же время, когда Чарли летел по Лос-Анджелесу в огненно-красном «роллс-ройсе» Айрин Уокер, Мейроуз Прицци пыталась работать. Сидя за огромным кульманом, она рисовала эскиз для своего очередного заказа. Двадцать пять тысяч долларов. После того как на этом куске ватмана появится обстановка квартиры, он станет стоить двадцать пять тысяч долларов. Или около того. Останется пустяк — воплотить задуманное в жизнь. Перенести набросок в реальность. Но ведь это не главное, не так ли? Важна идея…

Пальцы, сжимающие цанговый карандаш, автоматически бегали по белой бумаге, нанося на нее линии, овалы, круги, нечто, пока еще не совсем понятное, но постепенно становящееся все больше похожим на рисунок весьма экстравагантного интерьера.

Мейроуз работала, хотя голова ее была занята совершенно другим. А точнее, Чарли Портено. И Энджело Портено тоже, само сабой. И всем, что связывает их воедино — семьей.

Примирения с отцом пока не произошло, но проблема заключалась не в этом. После того как Доминик устроил скандал на свадьбе, окончательное возвращение в семью являлось лишь вопросом времени. На случай, если Энимэй не сумеет как следует надавить на сына, и тот не позвонит сам, у Мэй был заготовлен еще один вариант: письмо деду с намеком на несправедливую обиду, нанесенную ей отцом в святой день.

Ни дон, ни Доминик, скорее всего, не решатся пойти против традиции. Люди, поступающие подобным образом, быстро теряют уважение окружающих. А уж на свадьбе народу было предостаточно. С отца бы сталось, он вообще никогда не отличался большим умом, но дед сумеет нажать на него и настоять на своем. Дон Коррадо Прицци не зря слывет самым умным доном в Нью-Йорке. Его ставили в один ряд с самим Вито Корлеоне, а это кое-что значит. Неделя, и все уладится. Мейроуз не сомневалась в благополучном исходе дела.

Куда больше ее беспокоило собственное будущее, зависящее в немалой степени от Энджело Портено. Как умный человек, она не рассчитывала, что возвращение вновь вернет ей статус «невесты Чарли». Нет, конечно. Мэй придется побороться за это. Восемь лет разлуки неизбежно наложили свой отпечаток и на нее, и на него. Но если она хочет мира с хитрым ублюдком Энджело и сохранения своего положения при любом исходе дела, то Чарли ей нужен. Нет, пожалуй, даже не нужен, а просто необходим… Мэй должна заставить его жениться на себе. В противном случае придется предпринимать какие-то шаги для того, чтобы раздавить Портено. Обоих. Она понимает, какая опасность заключается в их альянсе с Прицци. И прежде всего, для будущего семьи и… Да, и ее будущего. Мейроуз не собирается жертвовать им. Отнюдь. Если Энджело не видит в ней противника — он глубоко заблуждается. И для него, и для Чарли будет гораздо лучше, если Чарли женится на ней.

Это не было новым решением, и Мейроуз уже давно не пылала к Портено-младшему той страстью, что горела в ней восемь лет назад. Нет. Теперь она находила Чарли лишь привлекательным, не более. Но женитьба являлась лучшим, наименее затруднительным и хлопотным вариантом, позволяющим Мэй достичь желаемого, не прибегая к прямым стравливаниям Прицци и Портено. Да, подобное сотрудничество устраивало ее больше, чем что-либо другое.

Внутрисемейные ссоры ослабляют влияние семьи. Она становится уязвимой, а этого Мэй не хотелось. Но, когда нет другого выхода…

Разговор с Чарли на свадьбе подтвердил ее худшие опасения, а его звонок, хотя отчасти и порадовал Мэй, но достаточно красноречиво говорил о том, что Портено-младший увлекся некоей дамой, присутствовавшей на церемонии.

Видимо, Чарли ничего не удалось выяснить о ней, иначе он не стал бы звонить. Это тоже радовало. Портено не принадлежал к типу мужчин, которые готовы долго облизывайся на подвешенную кость. Нет. Ему нужно обладать своим, держать это в руках. Иначе, он быстро остывает. Любовь к мифической незнакомке не может продолжаться бесконечно. Рано или поздно Чарли охладеет. И, исходя из опыта Мейроуз, скорее это произойдет раньше, чем позже. Глядишь, через неделю он уже будет носиться по Нью-Йорку с поднятым хвостом. Однако лучше, если Мэй тоже не будет сидеть все это время сложа руки. Чувствам мужчины в момент пика легко придать другое направление. Нужное ей, ведущее к заранее запланированному финалу.

Мейроуз пыталась разыскать Чарли в течение дня, но все попытки заканчивались неудачей. Портено не было дома, не было в клубе, который он посещал время от времени, не было его и в любимом баре на углу Четвертой и Атлантик-авеню, в нескольких шагах от дома, и в уютном, хотя и небольшом, итальянском ресторане на Малберри-стрит, или Виа Сан-Дженнаро, как называл ее Чарли и, по его утверждению, многие силицийцы, живущие в Литтл-Итали, его не было тоже. Одним словом, Чарли нигде не было. Конечно, он мог находиться у отца, но Энджело она не стала бы звонить ни за что в жизни. Даже если бы пришлось подыхать с голоду, а Портено остался бы единственным человеком на земле, у которого можно было бы попросить корку хлеба, она и тогда бы не сняла трубку и не набрала проклятый номер.

На несколько минут Мэй отвлеклась от своей работы, положила карандаш, встала и пошла на кухню. Достав из холодильника бутылку мартини, она налила полстакана и сделала пару глотков. Напиток приятно холодил небо. Мэй подошла к окну, медленно поворачивая высокий стаканчик в длинных пальцах. Глядя сквозь оконное стекло на залитую светом Пятую авеню, девушка вновь вернулась к своим мыслям…

А что, если Чарли все-таки нашел эту лавандовую блондинку? Что тогда? Ну что ж… Тогда, наверное, это плохо для него кончится. Единственный вариант, который абсолютно не входил в ее планы. Абсолютно. В этом случае придется предпринимать самые активные меры. Хотя и из этого на начальном этапе можно было бы извлечь кое-какую выгоду. Но лишь на начальном.

Внезапно Мейроуз поставила стакан, направилась в гостиную и, схватив телефон, набрала номер…

После непродолжительной серии гудков в трубке что-то щелкнуло, и веселый голос прощебетал:

— Алло? Конни слушает…

Мэй усмехнулась. Да, Конни слишком молода. Ее еще не била жизнь, и она свято уверена, что любовь превыше всего. Посмотрим, девочка, как ты запоешь через пару лет, когда поймешь, что твой муж — ублюдочный кобель и трахает всех баб в Голливуде, а любовь на поверку не более, чем грязная тряпка для мытья полов, перемежающаяся постельными сценами…

— Алло. Добрый день, Конни, — проворковалА она. — Это Мейроуз. — Мейроуз не позволила себе проявить свои чувства, пустить их в свой голос.

В трубке повисло удивленное молчание. Было понятно, что звонок застал Конни врасплох. Когда она заговорила, голос ее звучал едва ли не с беззащитной растерянностью. Да, она забыла Мейроуз. Просто вычеркнула из своей жизни. Мэй почувствовала, что слепая ярость заполняет мозг. Ей хотелось заорать что-нибудь дико обидное и швырнуть трубку, но она сдержалась. Злостью ничего не достигнешь в этой жизни. Хладнокровие! В любой ситуации надо сохранять хладнокровие и ясность ума. Не дать гневу захватить над тобой контроль.

— Алло, — протянула Конни. — Мэй?… Как твои дела?

— Спасибо, Конни, — по возможностивесело ответила та. — У меня все отлично. Просто отлично. Как твой муж?

— О-о-о-о, — протянула и радостно засмеялась Конни. — Он великолепен.

Разумеется, вновь подумала Мэй, еще бы это было не так.

— Где вы решили провести медовый месяц?

— Аааааа… — сейчас это была наиболее близкая Конни тема, и она могла бы говорить часами. — Ну, сперва в Венеции, а потом поедем в круиз по Средиземному морю.

— Это должно быть отлично, — подтвердила Мэйроуз.

— Я надеюсь, — Конни вновь засмеялась. В трубке послышалась какая-то возня, а затем она продолжила: —

А чем ты занимаешься? Мы так давно не виделись, я почти ничего о тебе не знаю.

Вот-вот, злость вновь колыхнулась в груди Мейроуз, конечно. В наше время трудно снять трубку и набрать номер. Ну ладно, она не могла сделать этого по простой причине — ее изгнали. Но Конни-то могла позвонить?! Сестра все-таки. Так нет. Никому не было до нее дела.

— Я? — переспросила она. — Я работаю декоратором.

— Оу?! Ну и как идет твой бизнес? — любопытство было вполне искренним.

— Нормально, — Мэй не стала вдаваться в подробности. — Послушай-ка, у меня возникла небольшая проблема.

— Да? Если я смогу помочь тебе… — Конни замялась.

Не волнуйся, это не связано ни с деньгами, ни с семьей, усмехнулась про себя Мейроуз.

— Видишь ли, вчера на свадьбе присутствовала некая особа. Блондинка в лавандовом платье. Ты случайно не знаешь, кто она?

— Блондинка в лавандовом платье? — удивилась девушка. — Н-нет, не знаю. А зачем тебе это?

— Да один мой знакомый намекнул, что у нее, возможно, найдется пара заказчиков для меня. Весьма состоятельных. Вот я и подумала, может быть, ты знаешь что-нибудь о ней.

— Нет, к сожалению, — Конни захихикала, словно ее щекотали. — Слушай, почему бы тебе не узнать у своего знакомого?

Вопрос не застал Мэй врасплох. Она предполагала, что он будет задан, и была готова ответить.

— Он улетел в Европу сегодня утром. Знаешь, этот парень — видная «шишка» в финансовых кругах, и пробудет там не меньше трех недель, а заказы, естественно, достанутся кому-нибудь другому.

— Ну да, понятно, — девушка снова засмеялась, на этот раз громче, чем вызвала у Мейроуз еще один приступ острого раздражения. — Знаешь, я могу попробовать узнать что-нибудь у отца. В конце концов, раз эта сеньора присутствовала на банкете, значит, она должна быть в списке приглашенных, верно?

— О, Конни, я была бы очень признательна, если бы ты могла узнать это для меня.

— Хорошо, — по тону сестры чувствовалось, что ей хочется быстрее повесить трубку и заняться чем-нибудь поинтереснее. — Я спрошу отца и вечером перезвоню.

— Только… Знаешь, не говори ему, что это я просила тебя. О’кей? Я боюсь, тогда он откажет.

— Хорошо, — легко согласилась девушка. — Скажу, что это для одного знакомого…

— О’кей. Я буду ждать твоего звонка.

— Да, до вечера.

Конни положила трубку, а Мейроуз еще несколько секунд стояла, слушая резкие короткие гудки.

Вот так. Будем надеяться, что ей удастся добыть какие-нибудь сведения об этой особе. Возможно, они так никогда и не понадобятся, но кто знает. Может случиться и по-другому, верно? Всегда лучше заранее выяснять все о конкурентах и… врагах. Да, врагах.

Мейроуз осторожно опустила трубку на рычаг, вышла в кухню и налила себе еще мартини. Ничего не поделаешь, придется ждать. Вечером. Что-что, а ждать она умеет. Да уж. Восемь лет ей пришлось ждать. Восемь!

Сделав глоток, Мэй прикурила длинную sigarillos и опять подошла к окну.

Ей нравился вид, открывающийся из ее квартиры. Яркие огни реклам, множество людей и поток машин создавали у Мейроуз ощущение праздника. Одно было плохо — слишком мало неба видно в каньоне домов. Слишком мало неба.

Делая глоток за глотком, она разглядывала бурлящую внизу пеструю людскую реку и думала о том, что они никогда не смотрят вверх. Тут все привыкли смотреть под ноги, ну, в крайнем случае, по сторонам. Эти люди не знают, что такое настоящая свобода. Не знают, в чем она, не знают, какова она на вкус. Их заблуждение заключается в том, что они свалили в одну кучу деньги, независимость и свободу, считая, что это — одно и то же.

Дерьмо собачье! Деньги — это деньги, и ничего больше. Деньги могут укрепить вашу независимость, но никогда — никогда! — не могут дать вам свободу. Вы способны зарабатывать миллионы и не быть при этом свободным человеком.

Все просто. Свободы, общей, одинаковой для всех, просто нет. Для каждого свобода — это нечто свое, тайное, хранящееся на самой глубине души.

Свобода выбора — это не свобода, а независимость.

А она хочет быть действительно свободной, и сделает для этого все. Все…


* * *
…Никто не смог бы назвать Чарли Портено излишне прихотливым человеком. Одежду он покупал либо в «Лорд и Тейлор», либо в «Бергдорф Гудмен». И уж совсем редко шил ее на заказ.

Обувь носил мягкую, кожаную, от Гуччи. Галстуки от Диора. Запонки приобретал у «Фортуноффа».

В еде Чарли был демократичен и непритязателен. Если его друг или спутница предпочитали итальянскую кухню — хорошо. Нет — прекрасно, он вполне может обойтись американской или какой-нибудь другой. Китайской, французской, русской. Для Чарли это не играло решающей роли. Главное, чтобы все было вкусно. В этом Портено-младший отличался от своего отца, который посещал только итальянские рестораны и вообще сходил с ума по настоящей пицце или хорошо приготовленным спагетти «Болонья» с говядиной и помидорами. Единственное, в чем сходились отец и сын, так это в том, что настоящий мужчина должен есть много мяса. И Чарли, и Энджело любили мясо. Но это и все. И если Энджело предпочитал телячьи отбивные по-милански, ну, в крайнем случае, лангет или филе-миньон по-неаполитански, то Чарли было абсолютно плевать, по какому именно рецепту приготовлено мясо. Он с одинаковым аппетитом мог съесть французский провансальский бифштекс, китайскую жареную свинину с перцем, баранину по-арабски или обычный американский ростбиф. Главное, что это мясо и оно вкусно приготовлено.

Ресторан, в который привезла Чарли Айрин, оказался итальянским. Портено оценил деликатность своей спутницы. Ресторанчик был небольшим и очень уютным. Открытая веранда, окруженная: грациозными пальмами, калифорнийскими платанами, смыкающими свои зеленые кроны над красной черепичной крышей основного помещения и, отчасти, площадкой, давая прохладную тень, выходила на океан. Величаво-спокойный, темносиний у горизонта, он светлел по мере приближения к берегу, становясь лазурным, с редкими вкраплениями розово-бурых водорослей. Его волны мягко накатывали на песок, выбрасывая невесомые клочья белой пены. Мельчайшие брызги сверкали в солнечных лучах, а океанская гладь казалась покрытой россыпью драгоценных камней, блестящих, переливающихся слепящими всполохами на ровных гранях. Золото песка плавно перетекало в сочную зелень травы. Красно-коралловые бугенвилии и пурпурные кружева джаканард плотно обступили белую эстраду, на которой маленький оркестрик наигрывал рондо. Шелест прибоя и звуки музыки заполняли ресторанчик и поднимались вместе с волнами согретого солнцем воздуха к зеленым кронам деревьев.

Сидя за небольшим столиком, Чарли и Айрин разговаривали, наслаждаясь действительно отличным обедом, входе которого выяснилось, что Айрин прекрасно разбирается в итальянской кухне, да и не только в ней. Потягивая белый «чинзано», они болтали о разных пустяках. Чарли сегодня был в ударе. Он много шутил, смеялся и несколько раз приглашал Айрин танцевать. Она охотно соглашалась, и они плыли, кружась в лазурно-пурпурнозеленых красках калифорнийской осени, больше похожей на разгар лета. Айрин оказалась прекрасной собеседницей, проявляя великолепную эрудицию и отличное чувство юмора. Она умела слушать, что не часто встречается в наше время. А еще Айрин умела рассказывать, тщательно подбирая нужные слова к создаваемому ею образу. Ей удавалось это настолько тонко, что Чарли слушал, раскрыв рот. То, о чем она говорила, представало перед ним, будто цветное кино на огромном экране.

Через два часа они знали друг о друге все. Кроме нынешней работы Чарли. Айрин поняла: по каким-то своим причинам ему не хочется говорить об этом, и деликатно не затрагивала эту тему.

День быстро близился к вечеру. Белый солнечный диск стал мягкого желтого цвета, и закатные алые мазки уже зтронули его нижний край. Ватные покрывала облаков, висящих над горизонтом, почти касаясь кромки воды, окрасили сиренево-розовые тона. Вечер придавал миру лирично-романтическое очарование, навевая мысли о дальних странствиях и теплом южном бризе. Воздух наполнился густым ароматом цветов, став более осязаемым, плотным, хотя и сохранившим кристальную чистоту.

— Знаете, Айрин, — вдруг сказал Чарли, — должен вам признаться. Я потерял сон. Я — взрослый человек… Хм, можно сказать, я где-то уже даже человек в среднем возрасте… Но… никто никогда не действовал на меня так, как вы. Я люблю вас, Айрин. Что еще тут можно сказать? Я люблю вас.

Ее пальцы чуть крепче сжали его ладонь. Она улыбнулась. Едва-едва, только самыми уголками губ.

— Я тоже влюблена в вас, Чарли.

— Нет, — качнул головой он, — «влюблена» не годится. Влюблена — это временно. Нужно, чтобы человек любил. Можно влюбляться, а потом разлюбляться. Я читал о таких случаях в журналах. Там говорится, что влюбленность — это действие определенных гормонов. Временное. А кому нужно что-то временно…

— Ну, тогда… — Айрин на мгновение замолчала, а затем быстро продолжила: — Тогда, я тоже люблю вас, Чарли. Мне кажется. Я не пытаюсь увильнуть, — торопливо добавила она. — Просто мне никогда не приходилось произность этих слов. В тот раз все было по-другому. Ни разу в жизни я не думала об этом. Мне просто казалось, что меня кто-то должен опекать, заботиться, оберегать. Но сейчас… Чарли, я люблю вас.

— Что это они играют? — Чарли кивнул в сторону оркестрика.

— Рондо.

— Я никогда не забуду его. Никогда не забуду твое платье, никогда не забуду сегодняшний день и эту мину-

ту. Я буду помнить самую мельчайшую подробность. Где бы мы ни находились. Когда заиграют этот вальс, он будет нашим.

Айрин улыбнулась. Светло и радостно…


… Вы знаете, что такое неистовство? Вы даже не можете представить себе этого в той мере, в какой познали его Чарли и Айрин. Ночь, словно специально для них торопливо скрывшая город от постороннего взгляда, застала их лежащими на огромном персидском ковре, устилающем пол в огромной квартире Айрин. Охваченные дикой, всепоглощающей, сжигающей тела страстью, они любили, выпивая друг друга в жарких безумных поцелуях.

Быстро вращался черный диск пластинки. Стонали скрипки, яростно выдували медные, беснуясь отсчитывая секунды тактами Бизе. Бледно-желтая луна заглядывала в окна, распахнутые, чтобы хоть немного остудить эту горячечную страсть. Ночь сводила с ума. Она просто была создана для любви. Смешавшись с хриплым дыханием и стонами людей, бравурные звуки музыки уносились в чернильную темноту неба.

Пламя свечей отбрасывало на стены колеблющиеся призрачные тени, изгибающиеся в воздушном танце. Звезды сплели свои золотистые узоры над горами Сан-Габриэль.

Шнур телефона, вытащенный из розетки, тоскливо свисал с полочки черной глянцевой змеей.

Шампанское, разлитое по бокалам, слегка пузырилось на прикроватном столике. Им можно было утолить жажду, но оно так же вновь возбуждало утоленную страсть.

В какой-то момент, когда Чарли и Айрин затихли, лежа в объятиях друг друга, он странно осипшим голосом неожиданно сказал:

— Айрин, выходи за меня замуж…

Она приподнялась на локте и заглянула в его черные, горящие огнем глаза.

— Выйти за тебя замуж? — Айрин улыбнулась и тряхнула головой. — Я согласна, Чарли. Да, я выйду за тебя замуж.

Она засмеялась и приникла к губам Чарли в долгом поцелуе.

— Я выйду за тебя замуж, — вновь повторила она, с неохотой оторвавшись от него.

— Уаааоооо… — только и мог восторженно прошептать Чарли, расплывшись в счастливой улыбке…


* * *
…Стюардесса, молодая симпатичная девушка, взглянула на одинокого пассажира, сидящего в салоне первого класса «локхида-электра» авиакомпании «Дельта», следующего рейсом Лас-Вегас (Международный аэропорт Маккарейна) — Нью-Йорк (Аэропорт Ла Гвардия). Пассажир читал «Лас-Вегас Сан», а на откидном столике лежало несколько журналов, в числе которых «Бизнес уик», «Мани» и «Тайм».

Стюардесса несколько раз проходила мимо, но пассажир обращал на нее не больше внимания, чем на пустые ряды кресел. Это было довольно странно, ибо стюардесса считала себя очень красивой — и имела на это все основания — и привыкла к тому, что за полет один-два человека пытались назначить ей свидание. По случаю раннего рейса странный пассажир летел в первом классе в гордом одиночестве, а это — опять же — в ее понимании, должно было располагать хоть к каким-то разговорам. Но мужчина отличался редкой молчаливостью. Он ни разу не обратился к девушке с вопросом, ничего не заказывал, а просто сидел, уткнувшись в свою газету.

На вид ему было не больше сорока пяти. Отличный оливково-золотистого цвета шерстяной двубортный костюм выгодно подчеркивал спортивную фигуру. Кристальной белизны рубашка «Эрроу», строгий однотонный галстук от Джона Филлипса, золотая булавка, мягкие коричневые туфли от Пье Терра и нефритовые запонки — все это говорило о достаточно серьезном финансовом положении пассажира. Тонкий аромат «Кельнской воды № 4711» ненавязчиво плел вокруг него свою невесомую ауру. На среднем пальце правой руки красовался тяжелый перстень с довольно крупным бриллиантом. Мужчина курил «Лаки Страйк», пользуясь платиновой зажигалкой «зиппо». Запястье его охватывал браслет золотой «Омеги». Седые волнистые волосы красиво уложены в аккуратную прическу. Чувственное умное лицо сейчас выглядело достаточно суровым. Темные брови сдвинулись к переносице. Тонкие губы сжались, превратившись в узкую нить. Ровный, словно выточенный, нос, чуть-чуть широковатые скулы и высокий лоб дополняли картину.

Пассажир ей понравился. Было в нем нечто такое, что делает мужчину чертовски привлекательным. Какая-то странная неуловимая красота и сила, отличающая настоящего мужика от смазливых маменькиных сынков, только и умеющих что пялиться на тебя и лезть своими потными руками под юбку.

Девушке очень захотелось, чтобы пассажир обратил на нее внимание, а может быть, — чем черт не шутит — и назначил свидание. Стюардесса уже знала: сделай он это, и она согласилась бы, не раздумывая. Это был один из немногих случаев, когда ей захотелось улечься в кровать с совершенно незнакомым мужчиной.

Покачивая бедрами, стюардесса наклонилась к пассажиру и приятным грудным голосом спросила:

— Хотите что-нибудь выпить?

Мужчина оторвался от газеты и, тепло улыбнувшись, покачал головой.

Он не раздевал ее глазами, что уж совсем выходило за рамки представления девушки о нормальном положении вещей.

— Нет, благодарю вас, леди.

У него оказался низкий, очень мягкий тембр с легкой хрипотцой. Не бас. Скорее, баритон. Разговаривал мужчина с той доброжелательностью, которую встречаешь только у очень хороших друзей. Он совершенно естественно ставил собеседника на одну ступеньку с собой, ненавязчиво своим поведением подчеркивая его равное положение.

— Может быть, что-то прохладительное?

— Нет, спасибо. Простите, как ваше имя, мисс?

— Шерил, — ответила она, чувствуя, как что-то обрывается в груди от мелодичных звуков его голоса и от сияния теплых карих глаз.

— Вы очаровательная девушка, Шерил.

Мужчина улыбнулся. Комплимент прозвучал без слащавой приторности, присущей большинству. Просто он увидел, что она очаровательна, и сказал об этом, стараясь сделать ей приятное. Шерил почувствовала, что влюблена в этого мужчину, так не похожего на похотливых представителей своего пола. Он покорил ее за минуту, не приложив к этому ни малейших усилий.

— Если вам понадобится что-нибудь, вызовите меня, — сказала она.

— Конечно. Спасибо, Шерил.

Девушка кивнула и пошла в начало салона, размышляя о том, что жизнь — дерьмовая штука. Когда в ней появляется человек, который тебе действительно понравится, обязательно окажется, что ты не входишь в его планы. Наверное, у них и так хватает забот. Такие люди нравятся всем. Они словно отдушина в этом задохнувшемся от грязи мире, и многие пытаются хоть на мгновение приникнуть к ней…


… Мужчину звали Севил Брустел. Ему было сорок семь, и он работал управляющим трех казино Прицци в Вегасе. У него имелось свое представление о работе. Севил совершенно серьезно полагал, что успех определяется не только набором услуг, которые способно предоставить потенциальным завсегдатаям его казино, — хотя и в этом, разумеется, тоже. Но гораздо более важный фактор — общение. Людям требуется дружеское общение. Казино — безликое заведение, в котором клиенты — клиенты. В казино Севила Брустела любой клиент — друг. Старый, хороший знакомый, с которым всегда готовы поговорить как с другом. Не просто развлечения, но отдых в дружеской компании.

Родившись в почти нищей семье итальянских эмиг-

рантов, Севил с детства привык работать головой, думать. В двенадцать лет он дал себе зарок стать богатым и прилагал максимум усилий, чтобы достичь своей цели. Правила общения, выработанные Карнеги, Севил постигал на практике. Он взял себе за правило улыбаться в разговоре, узнавать о человеке как можно больше и, — безо всякой лести и показного восхищения, — уважать того за сильные стороны его личности.

В первый же год работы у Прицци помощник менеджера Севил Брустел постарался выяснить все об основной массе клиентов. Он рассылал им поздравительные открытки ко дню рождения и Рождеству от имени персонала казино, а также записывал в специальный блокнотик привычки и вкусы наиболее часто посещающих казино посетителей и просто состоятельных клиентов. И когда они приезжали во второй раз, он, не моргнув глазом, подавал им именно те напитки, которые они предпочитали, и рассаживал их на те места, которые им понравились.

Ибо в пятнадцать лет Севил Брустел сделал вывод: большинство людей хотят не просто развлечений, а дружеского общения. Именно это он и старался обеспечить им. В первые же три месяца снижающиеся доходы казино выросли на семьдесят процентов по сравнению с самыми лучшими показателями за предыдущие три года. А еще через шесть месяцев дон Коррадо Прицци лично посетил казино, чтобы познакомиться с сообразительным малым. Предупрежденный о приезде босса, испуганный управляющий сказал Севилу об этом, и тот успел как следует приготовиться к столь знаменательному событию.

С первой же встречи Брустел просто очаровал Прицци. Тот по-достоинству оценил дружескую атмосферу заведения, сменившую чопорную деловитость, и результатом этого стало новое назначение. Севил Брустел занял пост управляющего. Он лично подбирал штат работников, устраивая жесточайшее собеседование. Возможно, кому-нибудь это показалось бы слишком суровым, но — надо отдать должное Севилу — доходы казино неуклонно росли.

Вскоре Брустел начал зарабатывать действительно огромные суммы. Коррадо Прицци ценил дельных и умных работников, справедливо полагая, что могущество и сила семьи зиждется не только на связях. Он умел быть щедрым и воздать каждому по его заслугам.

Севил пользовался вполне понятным уважением у дона и даже несколько раз удостоился быть приглашенным на церемонии посвящения, а это считалось высшей наградой. И теперь этот случай с векселями. Самым обидным было то, что обычно Севил сам проверял долговые обязательства на суммы свыше пятидесяти тысяч долларов, но, видимо, мошенники знали об этом и использовали чеки, не превышающие двадцати пяти тысяч. Новый менеджер, которого нанял Брустел, еще недостаточно хорошо разбирался в финансах. И результат: украдено семьсот двадцать тысяч. Севил понимал, что виноват, и готовился к тому, что наказание будет очень суровым. Но не это беспокоило его больше всего. Имя/ Вот о чем он думал. Его имя! Никогда не взявший из кассы ни одного цента и не позволявший этого обслуге, Севил попал в дерьмовое положение. Что решат Прицци? Как пойдет разговор? Каков будет вынесенный ими вердикт?

Брустел не знал этого. Он лишь надеялся на везение. На то, что судьба и дон будут милостивы к нему…


… «Локхид-электра» приземлился в аэропорту «Ла Гвардия» в полдень. Севила встречал высокий огромный парень по имени Зинго. Брустел спустился по трапу, сказав на прощание стюардессе:

— Всего доброго, Шерил.

— Всего хорошего, — улыбнулась та, провожая его взглядом.

Массивная фигура охранника маячила у входа в терминал. Севил направился прямиком к нему. Увидев Бру-стела, Зинго улыбнулся. Он обожал Севила не меньше, чем босса. Как, впрочем, и многие другие.

— Добрый день, мистер Брустел.

— Здравствуйте, Зинго. Как ваша жена, как малыши?

Они подошли к припаркованному неподалеку «линкольну».

— Благодарю вас, мистер Брустел. Все в порядке, слава Богу.

— Скажите, Зинго, все уже собрались?

— Да, мистер Брустел. Дон ждет вас. Совет давно в сборе.

— Угу…

Севил кивнул, забираясь на переднее сиденье. Зинго занял свое место и плавно тронул машину. Автомобиль быстро набрал скорость, миновал небольшую эстакаду у въезда в аэропорт и помчался по скоростному подъездному шоссе к «Гранд-Централ-Паркуэй»…


… Сегодня семейный совет проходил не в бруклинском доме дона, а в обширном особняке на Лонг-Айленде, принадлежавшем, разумеется, подставному лицу и используемом как раз для подобных случаев, а также как «берлога», на случай войны между кланами. Подобные прецеденты были нечасты, но Коррадо предпочитал содержать особняк в образцовом порядке.

Мало кто знал, что помимо двух обычных этажей, в нем существует еще и один подземный, оснащенный кондиционерами и полной системой жизнеобеспечения, включая запасы еды, табака и алкоголя, а также целый арсенал боеприпасов.

Здесь без проблем могла бы держать осаду небольшая армия.

Проехав по Соузерн Стейт-Паркуэй не более пяти миль за Ист-Хэмптон, вы можете обнаружить боковую дорогу, — довольно узкую, но с отличным покрытием — уходящую в сторону Сэг Харбор и растворяющуюся в живописной зеленой колоннаде вековых вязов.

На нее-то и свернул «линкольн». Примерно через милю путь ему преградил опущенный поперек дороги шлагбаум, с кирпичным строением на обочине и табличкой: «Частные владения. Въезд категорически воспрещен». Два дюжих охранника поднялись со своих стульев, посматривая через панорамное окно. Один остался внутри, а второй, держа руку в кармане объемного габардинового плаща, вышел на улицу и настороженно приблизился к машине.

Сидящий за рулем Зинго опустил стекло и коротко сообщил:

— Севил Брустел. Нас ждут.

Охранник внимательно взглянул на Брустела и только после этого кивнул.

— О’кей. Проезжайте.

Шлагбаум поднялся, и «линкольн» вновь начал свое путешествие в глубину огромного парка. Еще через три мили они остановились у высокой металлической ограды с бронированными, запертыми наглухо воротами. Зинго нажал на клаксон. Низкий гудок нарушил идиллическую тишину. Стая птиц поднялась с верхушек деревьев и закружила, дико галдя, над зеленым колышущимся океаном, выражая недовольство столь наглым вторжением в их птичью жизнь.

В непроницаемой створке открылось небольшое окошко. Севил не сумел разглядеть лицо человека, да это было и не важно. Главное, что тот разглядел их. Створки разошлись, и «линкольн» медленно покатил по теперь уже расширившейся дороге к белеющему впереди строению под красной черепичной крышей.

Зинго остановил машину у широкой каменной лестницы, поднимавшейся к дубовым дверям.

Уже через минуту двери приоткрылись, и Севил смог войти внутрь.

Распорядитель — видимо, также выполняющий роль третьей охранной линии, — худосочный невозмутимый мужчина корректно тронул Брустела за локоть и вежливо поинтересовался:

— Прошу прощения, мистер Брустел. Я должен проверить, нет ли у вас при себе какого-либо оружия. Таковы правила.

— Да, да, конечно. Я понимаю.

Ему ничего не оставалось, как только поднять руки. Обыск прошел быстро и профессионально.

— Спасибо, мистер Брустел, — улыбнулся распорядитель. — Все в порядке. Пойдемте, я провожу вас.

Иногда Севила раздражали все эти предосторожности, но они были вполне понятны, учитывая положение и образ жизни хозяев особняка. Поэтому-то он предпочитал делать вид, что обыск его ничуть не задевает.

Следуя за туго обтянутой смокингом фигурой распорядители-телохранителя, Севил поднялся на второй этаж и по длинной веренице галерей прошел к кабинету Доминика. «Да, — подумал он на ходу, — если и случится война семей, враги просто не доберутся до босса. Они заблудятся в лабиринте и будут бродить тут до самой смерти».

Распорядитель идеально подходил к особняку и являлся полной противоположностью тем двоим «торпедам» на дороге. Подтянутый, изящный, подчеркнуто вежливый, словно сошедший со страниц романов Диккенса, он жестом, полным достоинства, приоткрыл дверь и сообщил:

— Севил Брустел…

Лишь после всех этих церемоний Севил смог войти в кабинет. Зинго был прав. Здесь, действительно, собрались все. Точнее, почти все. Отсутствовал лишь сам дон Коррадо Прицци. «Ему просто незачем приезжать сюда, — подумал Брустел. — Наверняка, он уже знает, чем кончится это собрание».

В небольшой, отделанной дубовыми панелями, комнате висели густые облака табачного дыма. Доминик, сидящий за обширным рабочим столом сняв пиджак и закатив рукава нейлоновой рубашки до локтя, повернулся к входящему и коротко поздоровался:

— A-а, Севил, здравствуй. Заходи, заходи…

Он не поднялся, как это сделал бы дон, и даже не счел нужным кивнуть. Ощущение было такое, будто Севил только что выходил в соседнюю комнату, а теперь вернулся, чтобы продолжить начатый разговор.

Брустел остановился на пороге.

— Здравствуйте.

Эдуардо, расположившийся на широком мягком диване у стены, как всегда аккуратно и со вкусом одетый, несмотря на духоту даже не расстегнул пуговицу на жилете и не ослабил галстук. Он, вообще, был известен в деловых кругах как отменный юрист и большой консерватор, что особенно отражалось в его манере выбирать костюмы. Рядом с ним устроился Энджело Портено. Севил уважал consigliori за острый ум и умение ладить с людьми. В этом Энджело преуспел, пожалуй, не меньше, чем сам Брустел. За то время, что они не виделись, Портено немного располнел. Живот под тонкой хлопчатобумажной рубашкой слегка нависал над брюками, но это не казалось странным, учитывая, что Энджело всегда любил хорошо и вкусно покушать. Сжимая в пальцах двухдолларовую сигару «Джойа де Никарагуа», он, улыбаясь, кивал Севилу.

Четвертым был Чарли. Сын советника дона Коррадо пользовался вполне заслуженным уважением не только из-за своего природного обаяния — в этих кругах данный фактор играл небольшую роль — но за умение делать порученное ему дело быстро и точно, несмотря на окружающие, зачастую не очень благоприятные, условия. А работа у Портено-младшего была довольно мрачная. За время полета Севил успел просчитать варианты окончания сегодняшней беседы и почти со стопроцентной уверенностью мог прогнозировать, что и на этот раз Чарли предстоит поработать. Портено-сын устранял — на их языке это называется «проучить» или «наказать» — провинившихся либо оскорбивших честь семьи. Также он проворачивал дела, которые могли закончиться стрельбой и чьей-либо смертью. Иногда, в самых ответственных случаях, Чарли поручали разработать и осуществить похищение какой-нибудь важной персоны. Но это случалось крайне редко причем, если дело не касалось людей из других кланов. Одним словом, он «работал» только «чистые» случаи. Коррадо Прицци берег своего крестника и знал: от полиции можно откупиться или спрятаться, от мафиозо — не скроешься. Тебя найдут даже под землей. Отыщут и пустят пулю в голову. Или еще что-нибудь похуже.

Сейчас Чарли в свободном светло-сером костюме сидел в небольшом кресле, стоящем чуть в стороне, словно вообще не принимал участия в разговоре. Закинув нога за ногу, он курил, сжимая сигарету большим и указательным пальцами бережно, как дорогую и хрупкую вещицу, пуская дым тоненькой голубоватой струйкой, стряхивая пепел в массивную хрустальную пепельницу.

— Добрый день, Севил, — приветливо кивнул Портено-младший.

— Сигару хочешь? — спросил Доминик, указывая на сигарницу. — Отличный запах. Мои любимые.

Брустел отрицательно покачал головой. Пристрастившись в юности к «Лаки Страйк», он став состоятельным человеком, так и не сумел отказаться от старых привычек. И «Лаки» были одной из них.

— Ну, хорошо. Садись, — босс кивнул на стул, стоящий у самого стола. — Давай, расскажи нам, что произошло в казино.

Доминик откинулся в кресле, положив огромные, поросшие седым курчавым волосом руки на стол и всем своим видом показывая, что готов слушать.

Севил опустился на отведенное ему место.

— Я служу управляющим трех казино Прицци в течение двадцати лет, джентльмены, — начал он, обводя глазами собравшихся. — Вы все знаете, что за это время из кассы не пропало ни одного доллара. Три дня назад, вечером, младший менеджер смены представил мне десять векселей, которые были поданы в кассу в течение последнего часа. Все бумаги казались подлинными и не вызывали бы сомнений, если бы не одно «но». Человек обменял их на чипы для игры в разных окошках, с разрывом примерно пять-шесть минут. Сумма каждого векселя не превышает двадцати пяти тысяч долларов. Согласно правилам казино, обо всех чеках и других финансовых бумагах, сумма которых превышает пятьдесят тысяч, сразу докладывают мне или моему заместителю. Видимо, мошенники знали об этом, поэтому действовали очень осторожно. Мы бы обнаружили векселя не раньше утра, когда воры уже исчезли бы, но в тот вечер шла крупная игра и деньги из касс изымались гораздо чаще, чем обычно. Я приказал детективам понаблюдать, не поступят ли новые векселя в кассу, и если да, то выяснить личность человека, предъявляющего их. И одновременно послал двух парней по указанным в векселях адресам с целью удостовериться в их подлинности. В течение получаса поступило еще четыре векселя, а затем человек получил деньги и покинул казино. Один из детективов проследовал за ним до самого дома. Нам удалось установить, что мошенника зовут Френки Палоу и он довольно известная личность в кругах аферистов, — Севил на минуту прервал рассказ, достал сигарету и закурил. — На то, чтобы проверить адреса, у моих парней ушло почти два часа. Люди, чьи фамилии были указаны в векселях, ни по одному из них не проживали. Я тут же позвонил сеньору Портено, — Энджело кивнул, подтверждая слова управляющего, — и, получив от него необходимые распоряжения, отправил детективов в аэропорт, на вокзалы, и еще двух человек к дому Палоу. На следующий день прибыли ваши люди, но Френки дома не оказалось. Скорее всего, он сумел каким-то образом скрыться, пока дежурил первый детектив. Мы проверили четыре последних векселя. Они тоже оказались фальшивками. Это была действительно хорошо организованная афера. Френки подвела простая случайность. В сегодняшней «Лас-Вегас Сан» заметка.

Севил развернул газету и продемонстрировал крупный заголовок на первой странице: «Убит известный аферист». Под ним разместилась фотография, сделанная каким-то пронырливым репортером: тело Палоу, вывалившееся из кабины «плимута». Рядом присел на корточки полицейский, внимательно осматривающий что-то на мостовой и указывающий кому-то рукой в сторону машины.

— Я прочел заметку дважды. О деньгах в ней нет ни слова. Кто-то прострелил Френки голову и украл семьсот тысяч долларов. Значит, убийца должен был знать о махинации. Я опросил всех крупье и кассиров. Никто ничего не смог утверждать наверняка, но несколько человек сказали, что в самом начале вечера с Френки была какая-то женщина.

— Скажите, Севил, — мягко спросил его Энджело, — а вам не удалось составить ее описание?

Тот лишь покачал головой.

— Нет. Было много народу, и кассиры не особенно присматривались. К тому же она пробыла очень недолго, и они вообще не уверены, что эта женщина приходила именно с ним. Вы понимаете, джентльмены, Френки — если допустить, что эта дама его знакомая — мог встретить ее у казино. В общем, нет никаких доказательств, что она имеет отношение к махинации.

— Да, вы правы, — кивнул Эдуардо. — Хотя, тем не менее, не мешало бы установить, кто она. Вполне возможно, что Френки взял ее для прикрытия. Однако кто-то все же убил его, не так ли? Семьсот тысяч — это большие деньги, и мы должны использовать любуо возможность найти убийцу.

— Тут есть еще один фактор, — вновь вступил в разговор Энджело. — Я наводил справки, и выяснилось, что незадолго до убийства Палоу в город приехал Макс Хеллар. Так что, эта женщина, скорее всего, тут не при чем.

— Хм, — Доминик схватил себя за массивный подбородок. — Макс Хеллар?

— Да, — Портено-старший энергично кивнул. — Френки сам вряд ли разработал бы подобную схему. Слишком уж она проста и хороша для него. А вот Макси в свое время как раз и «работал» такие дела.

— Думаешь? — Эдуардо повернулся к нему. — Не знаю, не знаю. Насколько я слышал, Хеллар работал куда мельче. Пятьдесят, сто тысяч. Редко — двести. А тут семьсот с лишним. По почерку похоже на Макси, но слишком большая сумма.

— Это ничего не значит, — пожал плечами Энджело. — Возможно, он просто решил под занавес провернуть большое дело и уйти на покой. В любом случае, Макси более доступен, чем та женщина, о которой сказал Севил.

— Конечно, — подал голос Чарли. — Надо проверить Хеллара, а уж если это ничего не даст, попытаться найти женщину, которую видели в казино. Все равно мы ничего не знаем о ней. Ничего. Если бросить Макси, он вполне может припрятать деньги и пуститься в бега. По-моему, нужно начинать с того, что ближе.

— Здесь я решаю, с чего начинать, — буркнул Доминик. — Это мои проблемы.

Энджело и Эдуардо переглянулись, а Чарли пожал плечами, словно говоря: «Как знаешь, как знаешь…»

— На этот раз ты попал в точку, — вновь заговорил Доминик. — Но в следующий предоставь это мне. Я сам знаю, что лучше, а что хуже, ясно?

— Конечно.

Чарли и бровью не повел, он лишь еще раз затянулся и с безразличным видом пустил дым к потолку.

Севил внимательно посмотрел на него. Вид у Портено-сына был довольно усталый, однако держался он хорошо.

— Севил, — Доминик быстро повернулся к Брустелу.

— Макси держат под контролем. Кто-то наблюдает за ним?

— Да. Люди сеньора Портено.

— Ах, вот как? А не получится, что этот урод Хеллар улизнет так же, как Палоу?

Энджело посмотрел на Доминика и вздохнул. Скажи такое Эдуардо или еще кто-нибудь, слова были бы восприняты, как оскорбление, но на босса обижаться не стоило. И вовсе не потому, что он — босс…

— Ты же знаешь, — медленно проговорил Энджело,

— я отвечаю за своих людей.

Это означало, что если Хеллару удастся скрыться, отвечать на совете придется ему. А уж Доминик не упустит случая ткнуть носом в дерьмо. Соответственно, и финансовый вопрос будет решен не в пользу Портено, если Макс уйдет вместе с деньгами. Его, конечно, будут искать и, скорее всего, найдут, но сумму, которую Хеллар успеет спустить, взыщут с Энджело. Он понимал это, однако доверял своим людям. О каждом из них Портено-отец знал многое, тщательно проверял всех, прежде чем взять «на работу». Энджело не слыл меценатом, но, тем не менее, если случалось что-то серьезное, можно было смело обращаться к нему, и он никогда не отказывал. Возможно, именно поэтому его парни еще ни разу не подвели своего босса.

— О’кей, — снова буркнул Доминик. — Мы прижмем Максу хвост.

— Хеллар — толковый мужик, только у него постоянно лицо такое, будто он кофейные опивки жует. Все время морщится, — пошутил Энджело.

— Ладно, Чарли, — все посмотрели на Портено-сына. — Отправишься к нему. Раз он вор, его нужно наказать. И, разумеется, вернуть наши деньги.

Чарли пожал плечами, словно речь шла не об убийстве, а о загородной прогулке с пикником.

— Ну, как скажете… — равнодушно бросил он. — Как скажете…

Искуренный почти до фильтра «Пелл-Мелл» ткнулся огоньком в хрустальное дно пепельницы. Широкий палец придавил его, смял. Белый цилиндрик лопнул, и из него полезли крошки табака. Севил, как зачарованный, наблюдал за этим движением. Ему вдруг стало не по себе. Он никогда не заблуждался относительно своих хозяев и, как умный человек, понимал: их заработки не всегда достаются самыми честными путями, а род занятий далек от благотворительности. Тем не менее до настоящей минуты этот мир казался ему туманным и призрачным. Границы его проходили где-то у самого горизонта и не имели никакого отношения к его, Севила Брустела, жизни.

Теперь же он вступил в страну черных теней. В ней смерть может явиться нежданно-негаданно. В образе такого вот обаятельного парня, вроде Чарли Портено.

Севил почувствовал, как могильный холод провел костлявым пальцем по его шее, от черепа до шестого позвонка. От этого ледяного прикосновения по коже побежали мурашки, а в желудке появилось ощущение мучительно- сосущей пустоты.

Господи, вдруг подумал он, однажды Чарли Портено может прийти и за его жизнью. Войти в дом из фиолетово-серой дождливой полуночи и нажать на курок с таким же вот пугающе-равнодушным выражением лица. Тень, ужасный всадник Апокалипсиса. Спокойный и жуткий в этом, доступном лишь самой смерти, спокойствии.

Сердце Брустела сбилось со своего размеренного ритма и заколотилось учащенно. Капли пота выступили на лбу и поползли вниз, к бровям и вискам.

Страх постепенно перерастал в ужас. Ужас от присутствия рядом ЭТИХ людей, перечеркивающих чужую жизнь так же просто, как домохозяйка смахивает пыль. Во рту появился отвратительный кисловатый привкус. Зубы начали выбивать мелкую дрожь.

Севил сжал их сильнее, стараясь унять дрожь и хотя бы немного успокоиться. Его волнение могли неверно понять, и тогда… Он побледнел, а пот начал выходить из пор с новой силой. Ему показалось, что с этой минуты он будет бояться ТАКИХ людей вечно, до самой могилы. Каждую секунду мысль о том, что они могут оказаться где-то рядом, станет посещать его постоянно. И даже если их нет рядом, все равно страх начнет выедать ему мозг, рисуя картины лишь возможного будущего. Севил впервые увидел, КАК принимаются решения о чьей-либо смерти. Вот так. Бог не на небесах. Он здесь, на земле. Одного движения брови, одного жеста, одного слова достаточно, чтобы состоялись чьи-то похороны. Человек еще ходит, пьет кофе, завтракает, смотрит телевизор, спит с женщиной, но не знает, что он уже мертв. Его убили сейчас, за этим столом, и скоро кто-то явится за его душой. И тогда бесполезно взывать к милосердию и дрожать, биться головой об пол и умолять, ползая на коленях, о жизни, потому что его УЖЕ нет. Он уже умер. Пуля разнесла сердце сейчас, здесь.

— Севил… — голос достиг сознания Брустела, словно сквозь плотную ткань. Сердце екнуло и провалилось к пяткам. — Севил, спасибо за то, что помог нам. Сейчас ты можешь отправляться в гостиницу и отдохнуть. Для тебя забронирован люкс в «Хилтоне». К пяти за тобой заедет машина. Поедешь к Эдуардо, доложишь о финансовом состоянии дел.

— О’кей, — Брустел постарался улыбнуться, но получилось плохо. Слишком вымученно. — Я готов.

— Вот и отлично, — Доминик кивнул. — Теперь с тобой, Чарли. Я думаю, будет лучше, если ты вылетишь сейчас, немедленно.

— Хорошо. Никаких проблем.

Опять тот же спокойный тон.

Севил встал.

— Простите, сеньор Прицци, я могу идти?

Доминик удивленно вскинул брови.


(А ты еще здесь?!)


— Конечно, Севил.

Брустел повернулся и на ослабших ногах поплелся к двери. Не доходя до нее двух шагов, он обернулся.

— Всего доброго, джентльмены…

— До свидания, Севил.

Отозвался Энджело. Остальные отделались кивками.

Брустел вышел из кабинета. Бесконечно корректный распорядитель встретил его и повел к выходу.

«Раньше их называли мажордомами, — ни с того ни с сего подумал Севил. — Господи, как же я боюсь. Как же я боюсь. Мне дико страшно. Боже, защити меня от Вэтих людей. Даже улыбки у них — улыбки каннибалов. Пожирателей человеческой плоти. У них же кровь на губах. Ее просто не видно посторонним взглядам, но она есть. Густая, алая, дымящаяся кровь. Боже, мне страшно.».

Их шаги гулко отдавались под потолком, и в этом, в сущности, не было ничего страшного, но Севилу они казались уродливым отзвуком чьих-то громадных крыльев. В сознании возник образ невообразимо большой летучей мыши с жуткой вздернутой мордочкой и острыми клыками, заляпанными кровью, следующей за ними в полумраке коридора. Он подумал, что если через минуту не окажется на улице, то просто сойдет с ума от всего, что произошло с ним за сегодняшний день.

К счастью, уже через несколько секунд распорядитель вывел его к массивным дверям. Слегка приоткрыв одну створку, он поклонился и мягко попрощался:

— Всего хорошего, мистер Брустел…

— Всего хорошего, — кивнул в ответ Севил, натягивая шляпу и выходя на улицу.

Зинго повернулся к нему, проследил взглядом, как он спустился к «линкольну» и забрался в кабину.

— С вами все в порядке, мистер Брустел? — спросил шофер. — Что-то вы неважно выглядите…

— Все нормально, Зинго, — вяло ответил тот и повернулся к окну. — Отвезите меня в «Хилтон», пожалуйста.

— Конечно, мистер Брустел. — Зинго еще раз внимательно посмотрел на него. — Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Да, спасибо, — Севил бесцветно улыбнулся и, стараясь сделать это незаметно, сунул руку под плащ, чтобы помассировать ладонью грудь. У него вдруг сильно заболело сердце…


… — Ты ведь знаешь, что нужно делать?

— Конечно. — Чарли кивнул. — Мне придется заехать домой.

— Зачем? — Доминик уставился на него тяжелым взглядом.

— У меня с собой ничего нет.

— A-а… Ну, хорошо. Как только вернешься из Вегаса, позвони мне.

— Ладно, — Чарли выбрался из кресла.

— Я закажу тебе билет на ближайший рейс, — сообщил Энджело. — Будет лучше, если ты полетишь под чужой фамилией и туристическим классом. На всякий случай. Если какому-нибудь копу придет в голову связать Макса с казино и Палоу.

— Хорошо.

— Позвони, как только вернешься, — вновь приказал Доминик.

— Хорошо, — Чарли вздохнул. Он был неглупым человеком и обычно ему не приходилось повторять дважды.

— Удачи тебе, малыш, — улыбнулсяПортено-старший.

— Спасибо, — Чарли пошел к двери, но его вновь догнал отрывистый, как лай собаки, голос Доминика.

— Верни нам эти деньги, Чарли. И позвони сразу же, как только вернешься…

Портено-сын не ответил, а лишь кивнул и плотнее прикрыл за собой дверь…


* * *
…«Боинг-727» компании «Вестерн Эр Лайнз» уносил Чарли на запад, туда, где заходит солнце, в край вечного дня. Если вот так лететь и лететь следом за этим, висящим в бело-голубом небе золотым диском, то, наверное, никогда не попадешь в ночь. Она постоянно будет за спиной, а впереди — только свет. Яркий, слепящий…

Чарли Портено дремал в кресле, подложив под голову небольшую подушечку. Кондиционер над креслам обдувал его свежим прохладным воздухом. Сегодня у Чарли не было с собой багажа, кроме полуавтоматического «кольта» 38-го калибра и глушителя. А что ему собственно еще нужно?

Он спал и видел в зыбком, почти реальном, сне улыбчивого блондина с кровавой кашей вместо лица. В чернобордовом месиве отчетливо выделялся белый оскал крупных ровных зубов. Страшная фигура в длинном плаще стояла совсем рядом, обнимая правой рукой за плечо… Айрин Уокер. Она тоже улыбалась Чарли своей загадочной улыбкой. Синюшно-свинцовая ладонь мертвеца уверенно покоилась на ее плече, касаясь тонкой изящной шеи.

Жуткая парочка смотрела на него. Молча. Все с той же улыбкой.

Впервые за последние годы Портено проснулся от уже готового сорваться с губ истошного вопля.

Самолет шел на посадку. Внизу и впереди, на фоне вечно-зеленой травы, маячил белый комплекс аэропорта Маккарейна…


* * *
… Дом Хеллара оказался именно таким, как его описал Энджело. Достаточно большой, аккуратный, у крыльца статуи двух Купидонов, высотой примерно три фута каждый. Перед окнами разбиты небольшие клумбы, пестрящие всеми цветами радуги. Огромные окна

занавешены тюлевыми занавесками. Полосатый желтосиний тент нависал над крыльцом, спасая его от жары, оставляя хоть клочок тени в солнечном море кипящего золота. Ворота гаража открыты, и в прохладном полумраке угадывается благородный силуэт спортивной «альфа-ромео». Сам дом выглядел тихим, замершим в предчувствии беды.

Чарли осмотрел его еще из салона такси. Расплатившись с водителем, он вышел из машины, хлопнув дверцей.

Несколько секунд он стоял на тротуаре, озираясь с видом провинциала, попавшего в столицу по приглашению дальнего родственника и никак не могущего сообразить, в каком же направлении идти. Чарли специально попросил шофера остановиться ярдах в тридцати от нужного ему дома, чтобы Макс Хеллар не встревожился. Люди, застигнутые врасплох, как правило, гораздо разговорчивее.

Таксист ухмыльнулся, глядя на растерянно-непонимающее лицо пассажира.

«Наверняка, приехал из какого-нибудь задрипанного Смит-Джон-сити, в который даже мухи не залетают», — подумал он, отгоняя машину от обочины и поглядывая на забавного чудака.

Тот нерешительно двинулся вдоль по улице, ежесекундно оглядываясь, сверяясь с клочком бумаги, который держал в руке.

Шофер не был особенно сообразительным парнем, иначе он удивился бы отсутствию у пассажира какого-либо багажа, платиновой зажигалке «Данхилл» при довольно простеньком, неброском костюме, и тому, что провинциал не снимал темных, скрывающих глаза и изменяющих лицо очков даже в машине. Но водитель лишь усмехнулся еще раз и нажал на газ. У него еще было много работы сегодня…


… И у Чарли ее тоже хватало. Как только такси скрылось за поворотом, он сунул клочок бумаги в карман и зашагал в обратном направлении к дому Хеллара, нащупывая «кольт» в наплечной кобуре. Не исключено, что Максу захочется поиграть в ковбоев. Надо быть настороже…


… Макс Хеллар, сидя на небольшом удобном диванчике, пытался собрать пасьянс «Мария Стюарт». Карты ложились стройной пирамидой на темную лакированную поверхность журнального столика. Макс переворачивал верхние рубашками вниз, убирал парные, сновав переворачивал и опять убирал… Он раскладывал пасьянс за пасьянсом вот уже в течение четырех часов. И за эти четыре часа ни один не сошелся у него полностью. В конце концов выяснялось, что последняя пара лежит в одной стопке. Хотя… Волновало ли это Макса сегодня? Нет. Абсолютно. Ему было плевать на карты. Он бы вообще бросил это занятие, но волнение требовало выхода, а карты позволяли занять если уж не мозги, то хотя бы руки. Пальцы автоматически тасовали колоду, любовно и тщательно, сдвигали, раскладывали на три идеально ровные стопки, вновь соединяли в целую, пускали карты веером, звонко ударяя о ладонь другой руки. Словом, занимались привычной работой.

Макс Хеллар был игроком в самом широком смысле этого слова. Он с одинаковым удовольствием мог играть в «покер», «блэк джек» или проворачивать очередную тщательно задуманную махинацию. Аферу. Макс Хеллар больше любил это название. Афера. Есть в нем что-то тонкое, благородное, говорящее о тщательном расчете человека, затевающего хитроумную комбинацию. Афера! Повторите его, но не лающим выдохом, как это делают неотесанные копы, а медленно, со смаком, почувствуйте вкус этого слова. Мягкий, как изысканное шампанское, и одновременно упругий, энергичный, резкий, словно пекин[8].

Он с детства начал играть в карты на деньги. Временами его партнеры удивлялись выдержке Макса и виртуозному умению блефовать. В самых безнадежных случаях Хеллар играл с таким лицом, словно у него на руках сидел по меньшей мере «фуль». Случалось, он проигрывал очень крупные суммы, чтобы через час забрать в два раза больше. Макс обожал сам процесс игры. Нет, нельзя сказать, что его вовсе не заботили получаемые деньги. Такое случается лишь в сказках и плохих фильмах. Но для Макса деньги были не целью, а результатом. Справедливым вознаграждением за проделанную работу. Его мозг работал как отлично отлаженная вычислительная машина. Макс обладал уникальными способностями. Он мог в уме производить довольно сложные вычисления с семизначными числами за считанные секунды. Кое-кто пророчил ему большое будущее на эстраде, но когда наступало время выбора жизненного пути, Хеллар, не задумываясь, остановился на игре. Игра была его стихией. Он купался в ней, получая острейшее наслаждение. Со временем для молодого Макса игра стала необходимостью, как утренняя сигарета для заядлого курильщика. Сидя в тишине своего рабочего кабинета, набрасывая вчерне план какой-нибудь очередной комбинации, Хеллар предельно концентрировался на деталях предстоящего дела. Он с невероятной тщательностью продумывал возможные отклонения от первоначальной схемы и способы их преодоления. Макс никогда не позволял себе потерять голову и сгоряча броситься в Аферу, пока план не доведен до совершенства. Даже сейчас, в свои пятьдесят семь, он все так же хорошо работал мозгами и мог дать сто очков вперед более молодым коллегам.

В одном Прицци были правы: Макс не работал по-крупному. Двести тысяч долларов — самое большее, что он себе позволял, если речь шла не о «покере» в богатом и приличном обществе. Под приличными Хеллар понимал людей, которые умеют проигрывать, не затевают драк и тому подобных вещей. Сначала, по неопытности, он играл со всеми подряд, но достаточно быстро узнал, чем это чревато. Последствия могли быть очень неприятными. В одном довольно маленьком городке в штате Техас какой-то местный мафиозо, продув Максу в «пул» чуть больше семидесяти тысяч, натравил на него своих «торпед». Те догнали Хеллара на окраине, отобрали деньги и отделали бейсбольными битами, сломав в трех местах правую руку, четыре ребра, голень и переносицу. Словом, досталось ему как следует. После этого, когда речь заходила о «большой игре», он сначала узнавал, КТО его будущие партнеры по столу. Но, проворачивая какую-либо мудреную аферу, Макси не жадничал, справедливо придерживаясь правила: «Не бери больше, чем можешь съесть». В этом была определенная толика здравого смысла. И наверное, именно поэтому Макси Хеллар дожил до своего возраста без особых проблем. Конечно, претензии к нему имели многие, но не настолько большие, чтобы долго искать его с целью пустить пулю в башку. И это лишь благодаря умеренным аппетитам.

Теперь все несколько переменилось. Макс умирал. Медленно, задыхаясь в кровавом кашле, мучаясь ужасающими болями. Он прекрасно знал, чем именно болен и как все закончится. Рак легких неизбежно приводит к одному финалу. Но перед этим болезнь иссушает тебя, окунает с головой в раскаленное горнило страданий, когда перестаешь понимать, на каком свете ты находишься, и кажется, что ты уже в геенне огненной, да, только вынырнув, понимаешь — самое страшное еще впереди. То, что происходило до этого — не боль, а лишь начало боли. Конец же ее на том берегу Вечной реки Леты. Только там обретаешь успокоение.

Макс не был особенно сильным духом, иначе давно пустил бы себе пулю или влез в петлю. Временами он доходил до такого отчаяния, что был готов сделать ЭТО, но, сунув ствол «Лламы» себе в рот, каждый раз останавливался. Хеллар ничего не мог поделать со своим страхом. Абсолютно ничего. Даже учитывая, что жить ему оставалось не больше двух месяцев, которые — он отдавал себе в этом отчет — превратятся в настоящий ад.

Так уж получилось, что Макси, подойдя совсем близко к последней черте, оказался нищ, как лорд. То есть у него были какие-то деньги, но отнюдь не столько, сколько могло понадобиться на его содержание в течение шести-семи недель. Собственно, в болезни и крылась причина возвращения в Вегас. Он, конечно, мог бы лечь в муниципальную больницу, но Макси не очень устраивала мысль о собственных похоронах за федеральный счет в дешевеньком гробу. Оставаться в квартире Хеллар тоже не хотел. Тому было две причины. Первое: иногда ему становилось очень плохо, и он по нескольку дней проводил в постели, не имея возможности даже сделать себе обезболивающий укол. Второе, если бы он подох в одиночестве, то — учитывая отсутствие родных и друзей — мог бы просто разложиться, прежде чем кто-нибудь обнаружит труп.

Все эти факторы способствовали его решению перебраться в Вегас, к жене. Макс, конечно, не собирался жить иждивенцем, даже наоборот. В голове созрел план очередной махинации, которая могла принести две-три сотни тысяч. Скажем, трети вполне хватило бы, чтобы не жить альфонсом и обеспечить свои — пусть и не очень шикарные — похороны.

Будучи философом во всем, что касалось смерти, Макс хоть и боялся ее, но все-таки надеялся на то, что рай существует, и у него довольно неплохие шансы туда попасть. Ибо если уж считать его большим грешником, то кто же тогда свят?

Одним словом, Макси перебрался в Вегас. Жена приняла его неплохо, если учесть, что они довольно давно жили порознь, чертов рак и внешний вид бывшего супруга.

За пару дней Максу Хеллару удалось узнать о некоем Френки Палоу. Поговаривали, будто парень — большой жох и порядочный плут, хотя никогда не обманывает партнеров по бизнесу. Такой человек и нужен бы Макси мая осуществления своей затеи. В ходе четырехчасовых переговоров они пришли к определенному соглашению. Палоу, действительно, оказался хитрецом. От него не укрылась болезнь Хеллара, и все отговорки типа «я-не-иду-потому-что-боюсь-засветиться» и «меня-тут-каждая-собака-знает» не прошли. Выслушав план, он некоторое время обдумывал его, а затем предложил встречный вариант. Сумма возросла до семисот тысяч, а процент Макси упал до десяти. Был ли у Макси выбор? Нет, конечно. Таким образом, они ударили по рукам.

Хеллар не знал лишь одного: Френки Палоу хорошо известен Прицци. Если бы он мог хотя бы заподозрить это, то тут же отказался бы от авантюры и поискал кого-нибудь другого. Но…

Векселя были приготовлены за один день, а вечером Френки провернул всю махинацию. В результате, Макси получил даже больше, чем ожидал, и это его вполне устраивало.

Теперь же, сидя на диванчике, он пытался сложить «Марию Стюарт». Приступ боли, начавшийся утром, прошел благодаря спасительному уколу, сделанному женой, и Хеллар впервые ощутил, как это здорово, что рядом с ним есть человек, способный ему помочь.

Он вздохнул, почувствовал в легких тупой и — на сей раз — слабый укол боли и оглядел лежащие перед ним карты. Пара дам, из которых одна последняя, и семерка. Должно получиться, решил Макс. Ну, хоть один-то раз, а? Так, так, так. Ну-ка, ну-ка.

Дамы полетели в сторону. Он перевернул закрытую карту и выругался. Король! Король, мать его, а?! Ну что за невезение сегодня! Черт!

Собрав все карты в кучу, Макси тщательно сложил их и принялся тасовать с ловкостью заправского шулера. Колода дробилась на три части и вновь сходилась в одну аккуратную стопку, перелетала из ладони в ладонь, ложилась по руке длинной пестрой дорожкой w собиралась в кулак от ловкого движения плеча. Все это Хеллар проделывал совершенно автоматически. Его тонкие пальцы плели виртуозный рисунок карточных мастей. Руки мастера, профессионала.

В какое-то мгновение ему показалось, что в окне мелькнула чья-то тень. Макс на секунду оторвался от своего занятия и повернул голову. Никого. Мягкое осеннее солнце нарисовало на ковре желтый прямоугольник. Идеально ровный, с висящим над ним слабым золотистым сиянием.

Так, так, так. Новая пирамида выстроилась на лакированной поверхности столика. Макс открыл первые карты, тихо напевая себе под нос старенький сентиментальный блюз «Луна над Каролиной». Слова он успел уже подзабыть и поэтому мурлыкал лишь мотив, изредка вставляя слова или строчки. Его резковатый голос никак не сочетался с напевной ритмичностью блюза, однако оценить это было все равно некому. А если бы и было кому?

— Да пусть они подотрутся, — буркнул он и снова запел, уже чуть погромче.

Из-за пения он не услышал, как осторожно повернулась в замке отмычка. Обычно Макс запирался на предохранительную собачку, но сегодня жена, опасаясь, что его свалит новый приступ боли, а она не сможет открыть дверь, запретила ему сделать это.

— Ну, подумай сам, дорогой, кому нужно заходить сюда? Если позвонит почтальон, то тебе все равно идти к двери, но если случится что-нибудь, мне придется лезть в окно. Представляешь?

Представить жену лезущей в окно Макс, как ни старался, не смог. Именно поэтому человеку, открывавшему дверь отмычкой, удалось беспрепятственно войти в дом…

… Чарли несколько секунд постоял на пороге, прислушиваясь к голосу Макса и тканью больших напольных часов, стоящих в углу гостиной, которые он видел через открытую дверь.

Вот по улице проехала машина. По мощному гулу мотора Чарли определил крупный грузовик. Скорее всего, трайлер, направляющийся на запад.

Пение на мгновение смолкло, а затем возобновилось с новой силой. Фальшивые ноты прорывались настолько часто, что даже не обладая слухом, можно было определить: поющий никакого отношения к музыке не имеет.

— Но-о-о-очь над Каролиной, — затянул голос, но это было и все.

Варварское пение резало слух, но человек выводил строки настолько самозабвенно, что не оставалось сомнения относительно того, насколько ему самому нравится воображать себя рок-звездой.

Чарли усмехнулся. Вытащив из кармана пиджака пистолет, он медленно пошел на звуки голоса, доносящегося откуда-то слева. Долго искать не пришлось. Во второй комнате худой сутулый человек раскладывал пасьянс. Ему-то и принадлежало столь немузыкальное пение. Волосы сидящего, большей частью седые, выглядели так, словно их хозяин только-только оторвал голову от подушки. Лицо, помятое и припухшее, создавало ощущение, что певец — или картежник, кому как нравится — неделю не просыхал, упиваясь вдрызг. Кожа имела нездоровый сероватый оттенок, да и глаза с красными дорожками кровеносных сосудов, покрывающих весь белок, смотрелись не лучше. Руки у человека были невероятно тонкие, но очень жилистые, и Чарли ни на секунду не усомнился, что у Хеллара стальная хватка, хотя впалая грудь отнюдь не говорила о физической силе. Большой крючковатый нос испещрили угри и капилляры, а на щеках и подбородке красовалась трехдневная седая щетина. В общем, Макси Хеллар производил впечатление, идеально совпадающее с его внутренним самочувствием. Правда, одет он был опрятно и чисто, хотя Чарли склонялся к тому, что это заслуга какой-нибудь женщины, опекающей Макса, а вовсе не его самого.

Остановившись на пороге, поправив перчатки на руках, Портено вздохнул. Услышав странный звук, Хеллар моментально вскинул голову. Лицо отразило еле заметное удивление. Да, он, действительно, хороший игрок. Просто прекрасный, подумал Чарли и, предвосхищая все вопросы, быстро и резко спросил:

— Где ваша жена, мистер Хеллар?

Тот пожал плечами.

— Она ушла в магазин. А кто вы такой? И что, собственно, делаете в моем доме?

Макс намеренно сказал «в моем», хотя дом принадлежал жене. Но тем самым он давал понять, что к предстоящим деловым — а это могло быть только так — разговорам жена не имеет ни малейшего отношения.

Хеллар был далеко не глупым человеком и имел все основания полагать, что речь пойдет о семиста двадцати тысячах, похищенных из казино. В общем-то, ему бояться было нечего. Никто не видел его в самом казино, никому не известно, откуда взялись векселя, словом, вполне можно отговориться, ссылаясь на свою болезнь и полное незнание.

Чарли с интересом наблюдал за ним. В нем даже проснулось определенное уважение к этому человеку. Профессиональное. Макс ведь тоже был профессионалом. Правда, в своей области.

— Меня послали Прицци, — наконец сообщил он. — Я — Чарли Портено. Где деньги, которые вы с Палоу украли в казино, Макси?

— Чарли… — задумчиво повторил за ним Хеллар. — Чарли Портено. Значит, ты тот самый знаменитый гангстер… — это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Констатация всем известного факта. — Ну что ж, ну что ж… — он вновь взял со стола карты и принялся раскладывать пасьянс. — Ты и ведешь себя как гангстер… Обычный, самый заурядный гангстер…

Слова перешли в монотонное бормотание. Могло показаться, что Хеллару совершенно плевать и на Чарли, и на наставленный ему в лицо пистолет. Но Портено не доверял подобным вещам. Кто знает, что у этого парня в нижнем отделении стола? Попробуй, расслабься. Оглянуться не успеешь — будешь корчиться на полу с дырой в животе. И уж Макс-то не вызовет врача, можно быть уверенным.

Хеллар перевернул несколько карт, выбрал парные и отбросил их в сторону.

— Так где же деньги, Макси? — спокойно повторил вопрос Чарли, внимательно следя за тонкими порхающими руками мошенника.

— А мне откуда знать? — легко ответил тот. — Спроси об этом у Палоу.

— Я бы обязательно это сделал, если бы не одно «но». Твой партнер уже никогда никому ничего не сможет ответить. Он в морге, насколько мне известно.

— Да? — Макс неопределенно шевельнул бровями. — Ну что ж, в таком случае спроси того, кто его пришил.

— Именно это я и делаю, — Чарли спокойно взвел курок. — Так что насчет денег?

Ствол полуавтоматического «кольта», удлиненный насадкой глушителя, смотрел Максу между глаз, но тот, не теряя удивительного самообладания, коротко ответил:

— Я не знаю.

— Хорошо, — Портено кивнул. — Вставай.

Хеллар поднял глаза. На лице его застыло удивление, но только проскальзывала в нем какая-то фальшь, которую заметил Чарли. Заметил, хотя и не смог понять, какую цель преследует Макси. А то, что такая цель есть, Портено чувствовал безошибочно.

— Давай, вставай. Оторви свою задницу от дивана.

Он понимал: рано или поздно, но Макси откроет свой замысел — иначе, чего ради ему затевать всю эту игру — и тогда вся надежда на отменную реакцию, выработанную за годы занятия опасным ремеслом. До сих пор Чарли везло, и он очень надеялся, что удача не Подведет его и впредь. Как и сильно натренированное тело.

Хеллар хмыкнул, тяжело поднимаясь. Воздух со свистом вырывался через сомкнутые губы, а в груди слышался странный клекот, словно в легких скопилась какая-то жидкость. Он закашлялся, прикрывая руками рот ладонью, и шагнул к стене.

— Руки положи на стену, ноги на ширину плеч и не делай глупостей.

Макси безразлично пожал плечами. Ладони его уперлись в покрытую бежевыми обоями стену, оставляя на ней влажные отпечатки.

Он волнуется, автоматически отметил Чарли. Он очень волнуется.

Цилиндр глушителя уперся Макси в затылок. Портено принялся торопливо ощупывать одежду Хеллара, отыскивая какое-либо оружие. Ему вовсе не хотелось поймать пулю лбом или получить нож в спину. Он был молод, силен, и в его планы не входила смерть, по крайней мере, на ближайшие тридцать лет.

Никакого оружия у Хеллара при себе не оказалось. Это несколько облегчило задачу.

— Итак, Макси, я повторяю свой вопрос послед…

Договорить Чарли не успел. Макси Хеллар вдруг очень быстро и необычайно гибко метнулся в сторону. Тонкие пальцы его потянулись к стоящему в полуярде трюмо, дернули один из ящиков и нырнули внутрь.

В то же мгновение мысок ноги резко ударил по торцевой поверхности выдвинутого ящичка, чуть ниже витиеватой медной ручки. Чарли оставалось лишь поблагодарить бога за то, что тот уберег его и на этот раз. Он скорее почувствовал, чем услышал, хруст дробящихся костей. Через минуту воротник черно-белой теплой шотландки Макса оказался крепко зажатым в кулаке Портено. Одним мощным движением Чарли швырнул свою жертву в сторону. Хеллар отлетел, запнулся о столик и рухнул на диван. Пластиковые прямоугольники карт рассыпались по ковру. Пепельница перевернулась, и целая груда окурков, перемешанных с серыми хлопьями пепла, очутилась на полу, в желтом прямоугольнике солнечного света.

Чарли, развернувшись боком так, чтобы держать Макса на линии огня, рывком открыл ящик. В нем оказалась «Ллама» 38-го калибра и начищенный до зеркального блеска, острый тонкий стилет.

— Так, так, Макси, — зловеще улыбаясь, сказал Портено. — Могу поспорить, что Френки Палоу убит как раз из «Лламы». Опровергни меня.

— Ты мне руку сломал, ублюдок, — мрачно процедил Хеллар, зажимая левой рукой запястье чуть выше искалеченной кисти.

Теперь он уже не играл. В глазах мошенника застыла настолько огромная, жгучая ненависть, что Чарли даже стало не по себе. Однако ему удалось быстро заглушить это чувство.

— Не волнуйся, она тебе больше не понадобится, — сообщил он.

Портено мог бы сказать и о том, что если Максу все-таки удалось бы завладеть пистолетом, то он, Чарли, вряд ли отделался бы сломанной кистью.

Но к чему слова? Слова — ничто. Пыль. Для Хеллара сейчас существовала лишь ЕГО сломанная рука, а для Портено — сидящий перед ним человек, который через несколько минут умрет, и говорить то, что ему хотелось сказать, было бы проявлением цинизма, злобы и слабости. Нет, Чарли не испытывал симпатии или антипатии к Хеллару, так же как не испытывает подобных чувств палач к приговоренному, стоящему на эшафоте. Но толику уважения к сильному духом мужчине он не мог не ощущать.

Однако каждый их них шел своей дорогой. Пришло время подводить итог. Делать то, ради чего Чарли прилетел сюда.

— Пойдем, Макси, — просто сказал он.

— Ты сломал мне руку, Чарли Портено, — еще раз ровным и бесцветным голосом сообщил Хеллар. — Ты сломал мне руку.

— Пойдем.

Они вышли из комнаты, миновали гостиную и, пройдя через кухню и черный ход, оказались в маленьком аккуратном внутреннем дворике, одна из сторон которого примыкала к задней стене гаража.

Не говоря ни слова, Хеллар пересек его, чувствуя уткнувшийся между лопаток ствол «кольта», и вошел в прохладный полумрак гаража.

Чарли следовал за ним, отставая лишь на шаг. Переключив рубильник, он опустил наружную створку ворот и вновь обратился к Хеллару, уже, впрочем, не надеясь на успех.

— Может быть, все-таки скажешь, куда ты дел деньги, Макси?

— Пошел ты в задницу, Чарли Портено, — спокойно бросил тот и обернулся, бережно прижимая к груди искалеченную кисть. — Давай, парень, делай свое дело.

Он понимал: пощады просить не стоит. Да и нужна ли была она ему, эта пощада? Что для него жизнь? Два месяца боли и страданий? Восемь недель в аду? Так стоило ли ради них унижаться?

— Да, Чарли-бой, — вдруг повторил он. — Почему бы тебе не пойти в задницу? Ты не любишь драться, а, Чарли? Нет, не любишь, — ответил Макс сам себе. — Ты любишь нажимать на курок. Так давай, убей меня, а потом отправляйся к такой-то матери к своим ублюдочным Прицци и скажи им, что Макс Хеллар трахнул тебя и их заодно. Давай, Чарли-бой, давай. Не стесняйся…

Портено смотрел на него, чуть прищурившись. В груди поднималась горячая волна бешенства. Ему вдруг захотелось что есть силы ударить в центр белого ухмыляющегося пятна, расколоть его, словно ледяную корку. Он не знал о болезни Хеллара и поэтому не понимал издевки.

— У тебя был шанс, Макси, — сдерживаясь, проговорил Чарли. — У тебя был шанс, но ты не сумел им воспользоваться.

В следующую секунду полуавтоматический «кольт» выплеснул острую, как игла, вспышку. Пуля ударила Макса в самый центр груди. Его откинуло к машине. Хеллар перелетел через заднее крыло «альфа-ромео» и тяжело грохнулся на пол. Чарли выстрелил еще раз. Конечно, этого можно было бы и не делать, но предосторожность никому не мешала. Кусочек свинца вошел под нижнюю челюсть и, пробив голову, разворотив мозг, проделал огромную дыру в затылке Макса. Темные брызги на светлом бетоне смотрелись неприятно и даже уродливо. Подняв труп за лацканы пиджака, Чарли подтянул его к машине, открыл багажник и, затолкав бездыханное тело внутрь, захлопнул крышку.

Макс, действительно, оказался очень упрямым парнем, и этого Чарли не понимал. Он вообще не понимал многих вещей в человеке. Скажем, неужели деньги дороже жизни? Или, почему кто-то лезет на рожон, если видит в руках противника пистолет? Ведь самый последний дурак знает: от пули не спрячешься… Странно и непонятно.

Сунув «кольт» в карман, Чарли выключил свет и вышел тем же путем, что и вошел — через заднюю дверь. Пройдя по аккуратному дворику, сделав пару глотков из небольшого фонтанчика для питья, стоящего среди пестрых по-летнему клумб, он вновь оказался в доме. Через минуту Портено уже сидел в высоком кресле в той самой комнате, где Хеллар совсем недавно раскладывал пасьянс…

Пластиковые прямоугольнички, рассыпанные по полу вперемешку с пеплом и окурками, выглядели неряшливыми вкраплениями в порядок и чистоту окружающей обстановки. Вообще-то, Портено решил, что домом, скорее всего, занимается женщина. Были в обстановке любовь и вкус, присущие обычно именно лучшей половине человечества. Если за жилищем ухаживает мужчина, это сразу заметно. Несмотря на то, что порядок может быть просто идеальным, в нем все равно будет присутствовать налет небрежности, а уж если еще учесть неряшливый вид Макси, то Чарли мог бы со стопроцентной уверенностью утверждать, что здесь заправляет женщина. Если бы тут жил только Хеллар — дом довольно быстро превратился бы в свинарник, разгребаемый исключительно по большим праздникам, да и то не очень тщательно, так, слегка, для внешнего вида. Чтобы совсем не зарасти плесенью. Кстати, если уж быть честным, то и Чарли не отличался большой любовью уборке своего пентхауза. За него это делала приходящая горничная.

Подцепив мыском кожаной туфли даму червей, Пор-тено откинул ее в сторону и, расслабившись, начал наблюдать за деревьями, покачивающимися в солнечном свете за окном. В отличие от Нью-Йорка их еще не тронула осенняя седина увядания. Листья казались шелковистыми и гибкими, в них пока не появилась сухая ломкость. Они подрагивали под мягкими порывами теплого ветра.

Внезапно Чарли увидел океан. Лазурную гладь, сверкающую раскаленными бликами. Это был сон. Белый песок сползал к самой воде, приобретая темно-бежевый оттенок, и где-то неподалеку играла музыка. Он узнал мелодию — Рондо. Только на этот раз звучало оно тревожно. В нем пробивались грязные фальшивые ноты, как если бы вальс напевал Макси Хеллар. Музыка становилась все громче, заполняя побережье, исковерканная, оглушающая. Казалось, ею пропитано все. И небо, ставшее из голубого отвратительно серым, и потемневший океан, выводящий прибоем такты кошмарной мелодии, и песок, расползающийся под ногами, шелестящий в том же извращенном ритме. Тягучий гул, перекрыв вальс, поплыл над миром, пошатнув солнце, и небо, и землю, и самого Чарли…

Он вздрогнул и проснулся.

БББОООООООООУММММ! — рондо ушло, но гул остался. Явный и тяжелый. Лишь через секунду Чарли понял: часы. Это бьют напольные часы в гостиной. Тишина дома стала напряженной, насыщенной электричеством. Портено чувствовал, как по спине ползут тонкие иглы, покалывая кожу острыми кончиками тревоги. Он не один. Тут кто-то есть. Где-то в глубине мозга мигнула красная вспышка опасности. Чарли медленно сунул руку в карман пиджака и вытащил «кольт». Стараясь не производить лишнего шума, он взвел курок. От вошедшего его скрывала высокая спинка кресла, и Чарли надеялся, что успеет сделать хотя бы один выстрел, прежде чем гость заметит, что он не один. Тело напряглось, готовясь реагировать на внезапный приказ. Выстрел и бросок в сторону, уход с линии огня. Не дать подстрелить себя, изувечить, убить.

— Макси, дорогой, я вернулась!..

Голос принадлежал женщине, и Портено беззвучно выдохнул, расслабляясь. Судя по всему, это была та, кого он ждал. Жена Макса Хеллара. «Кольт» нырнул в боковой карман, однако Чарли так и не снял палец с курка.

— Его здесь нет, миссис Хеллар! — громко сообщил он.

Следом раздался тонкий стук каблучков. Сперва приглушенный толстым ковровым покрытием, потом звонкий, по дубовому паркету. Он замер на пороге.

— Кто вы?

Чарли усмехнулся. Нет, она, конечно, не станет стрелять. Если бы это было так, женщина попыталась бы взвести курок пистолета, а щелчок собачки он бы услышал за сто ярдов. Вынув руку из кармана пиджака, Портено упруго уперся ладонями в массивные подлокотники и вытолкнул тело из мягких объятий кресла. Он еще не успел сдвинуться с места, как изумленный голос за его спиной выдохнул:

— Чарли?

Еще не веря своим ушам, Портено резко развернулся.

Перед ним стояла Айрин Уокер. В руках она сжимала пакет с продуктами. В распущенных волосах застыли капельки летнего дождя. От нее пахло ветром и тонким ароматом духов.

— Айрин? — наконец выдавил Чарли. — Что ты здесь делаешь?

— Почему ты не позвонил? — растерянно упросила она. — Всегда звони перед приездом.

«Черт побери, я не стал звонить, потому что ехал не к тебе!» — захотелось заорать ему. Ощущение было такое, что он медленно сходит с ума. Происходящее отказывалось укладываться у него в голове, слишком уж невероятно выглядела вся эта история. Слишком невероятно.

— Ты — жена Макса Хеллара? — хриплым голосом спросил Чарли. — Ты замужем за Максом Хелла^ом?

Она кивнула утвердительно. О, боже! Значит, Айрин врала ему насчет того, что муж бросил ее, насчет… Господи! Чарли ничего не понимал. В какое-то мгновение он даже решил, что еще не проснулся и видит дикий, нелепый сон. Ему захотелось ущипнуть себя посильнее, чтобы стряхнуть душный дурман, рассеять чувство нереальности, невероятности случившегося. Однако, в следующую секунду Чарли сказал себе: «Нет, парень, это — не сон. Это все наяву. И теперь тебе нужно…» Внезапно, с каким-то бездонным ужасом до Портено дошла жуткая истина: теперь ему придется убить ее. Убить! Так же, как Макса. Чарли стало страшно. Если можно было бы отмотать время назад, чтобы… И что бы тогда? — спросил он, и сам же ответил: — А тогда он выбил бы из Макса деньги, выколотил бы, пусть даже ему пришлось бы нарезать этого ублюдка на тысячу кусочков, сделать из него спагетти. Да, он заставил бы Макси сказать, где эти чертовы деньги. Проклятые деньги. Ибо теперь ему придется убить Айрин.

Чарли представил бесстрастное лицо Хеллара и заскрипел зубами. Ублюдок! Дерьмо!! Сукин сын!!! Макси подставил его. Вот уж действительно трахнул. Урод долбаный, дерьмо собачье. Неужели он не подумал о жене, а? Или ему было плевать на нее?

«Сукин ты сын, Макс! — подумал Портено. — Сукин ты сын».

— Где деньги? — угрюмо спросил он.

— Деньги?

Удивление Айрин выглядело совершенно искренним!

Она явно не понимала, что происходит, и от этого Чарли было еще тяжелей.

— Хватит дурака валять!!! Твой муж убил Френки Палоу из-за денег!!! Ясно?! Из-за денег, которые были украдены из казино! Где они?!!

Лицо Айрин заметно побледнело, хотя и не утратило природной красоты. Она была даже не растеряна. Раздавлена.

— Я… Я не понимаю, о чем ты говоришь… Какие деньги? Где Макси?

— Мертв! — рявкнул Чарли, и женщина сжалась, словно от удара. — Он мертв! Лежит в багажнике своего автомобиля! Хватит дурака валять!!! Где деньги?!!

— О, господи… — она запустила руку в волосы, обдумывая услышанное. — Подожди… Он привез с собой какой-то саквояж… Сейчас я тебе покажу…

Айрин развернулась и торопливо зашагала в глубь дома. Чарли последовал за ней, вновь утопив руку в кармане с «кольтом».

Черт возьми, а если у нее тоже где-нибудь припрятан пистолет? Она ведь неглупая женщина и прекрасно понимает, зачем он приехал сюда. К тому же мертвый Макси в гараже. А Айрин — свидетельница. Черт побери этого Хеллара.

Женщина миновала гостиную, длинный коридор, стены которого украшали акварели, и вошла в небольшой уютный кабинет. Чарли, идущий позади нее, моментально огляделся, оценивая степень опасности. Стол, ящики со стороны окна. Если в них и есть какое-нибудь оружие, Айрин не сможет быстро достать его. Но она и не повернулась к столу, а деловито шагнула к створкам встроенного шкафа, проговорив:

— Если их нет здесь — их нет нигде.

Пальцы Айрин сомкнулись на пластиковых ручках, и в ту же секунду ладонь Чарли впечаталась в дверцы, не давая женщине заглянуть внутрь.

— Отойдите в сторону! — приказал Портено, извлекая из кармана пистолет. Айрин замерла. Расширившиеся глаза смотрели на черный цилиндр глушителя. Чарли не стал повторять свои слова дважды, а просто схватил женщину за плечо и оттолкнул к двери. Не отводя от нее пистолета, он распахнул дверцу. На груде толстых ватных одеял стоял саквояж. Отличный, прочный, из натуральной кожи. Никелированные замки хитро поблескивали, ловя последние лучи прячущегося солнца. Чарли подхватил его за удобную ручку и, стараясь находиться постоянно лицом к Айрин, пошел к столу.

Женщина стояла у двери, не предпринимая ни малейшей попытки скрыться или позвать на помощь. Вся ее поза выражала покорность. Хорошо ли это было? Вряд ли. Чарли, пожалуй, предпочел бы, чтобы она попыталась убежать. Не так уж и не прав Макс Хеллар, подумал он. Я, действительно, не люблю драться.

А сейчас ему придется драться, но с самим собой, что ничуть не легче, а, скорее всего, еще и сложнее.

Чемоданчик звонко плюхнулся на стол. Замки щелкнули и… Внутри были тугие пачки денег, перетянутые банковскими ленточками. Купюры оказались, в основном, достоинством в двадцать и пятьдесят долларов. Чарли пересчитал один ряд, затем быстро проверил количество пачек и повернулся к Айрин.

— Здесь только триста шестьдесят тысяч. Половина. Где остальное?

Половина? — растерянно переспросила она.

— Миссис Хеллар, — он не смог заставить себя назвать ее по имени. — Ну что вы повторяете мои слова? Я задал вам вопрос. Где остальные деньги?

Она обреченно покачала головой.

— Ты мне, конечно, не поверишь, но я, действительно, не знаю. Я даже не знала, что в саквояже деньги’ Макси вернулся домой три дня назад с этим чемоданчиком и… Господи, он отсутствовал восемь лет! Он принес этот саквояж и швырнул его в шкаф. Вот и все. Боже, я даже не знала о деньгах и о казино…

Чарли разозлился. И не оттого, что не верил ей. Наоборот. Айрин говорила правду, он чувствовал это и злился еще больше. На нее, на Макси, на эти чертовы семьсот тысяч, на Доминика, на весь мир. Грязный дерьмовый мир.

— Значит, он приехал после восьми лет отсутствия, принес с собой этот чемоданчик и швырнул его в шкаф, так?

Голос звучал глухо, и каждое слово давалось Чарли с большим трудом. Он выталкивал их из себя, даже не по слову, — по букве, по звуку.

— Да, — быстро подтвердила Айрин. Она немного оживилась. — Поверь мне, я обрадовалась его появлению, но только потому что это дало мне возможность поговорить о разводе.

— Я слышал, как ты сказала: «Макси, дорогой, я вернулась» — Чарли попытался говорить нормально, но ничего не вышло. В голосе четко проявилась предательская дрожь. — Что-то мне не приходилось слышать, чтобы так говорили мужу, с которым хотят развестись.

— Да, ты прав, — вдруг безразлично сказала она. — Я не смогла сделать этого. — Айрин внезапно сползла по стене и сжалась в уголке как обиженный зверек. — Он был очень тяжело болен. Бедный Макс. Ему оставалось жить всего несколько недель. И я… Мне стало слишком жалко его. За все годы нашей совместной жизни он ни разу не повысил на меня голос, ни разу не ударил меня, — она говорила о своем, вспоминая о чем-то очень старом, но светлом. Лицо ее изменилось. В нем появилась теплота и неподдельная нежность. — Макс доверял мне. Он был моим другом и желал только добра. Если бы не Макси, я бы до сих пор обслуживала твоих приятелей в Чикаго. Мы познакомились с ним в одном третьеразрядном ресторанчике и… Он сказал, что я должна заняться бухгалтерским учетом, научил меня работать на телетайпе и сделал меня курьером в одной фирме. Потом настоял, чтобы я начала изучать законы о налогообложении, объяснял какие-то вещи, законы, финансы. Он был очень умным человеком. И я любила его. Не так, как тебя, конечно, но любила по своему. Макси сделал меня тем, кем я сейчас являюсь. Я не знала о казино и о деньгах. Даю тебе честное слово, Чарли. И если ты мне не веришь, то убей меня, и закончим этот разговор.

Чарли слушал ее словно загипнотизированный. Тело его стало ватным, тяжелым, а в ушах стоял звон, как во время приступа удушья. Сердце сбилось на дикий, сумасшедший темп. Так, должно быть, стучат копыта несущейся галопом лошади.

Айрин продолжала смотреть на него, ожидай ответа, и Чарли понял, что не сможет выстрелить в нее. Он ничего не сможет сделать с ней. Деньги? Портено чувствовал себя Иудой с кровавыми тридцатью серебренниками. «Кольт» стукнулся о полированную поверхность стола.

— Не могу, — выдохнул Чарли. В эту секунду ему было плевать на всех. И на Доминика с его тремястами шестьюдесятью тысячами тоже. Айрин не делала этого. Она не крала денег, не принимала участия в афере. Почему он должен убивать ее? Какого черта? Макси — вор, и Чарли прикончил его. Палоу — тоже вор, но Френки прикончил Хеллар. Чего же еще? Деньги? Вот они, в чемоданчике. Половина, но если бы не Айрин, могло бы вообще ничего не быть. Почему она должна умирать? Только потому, что так хочется Доминику? Черта с два. Он не станет этого делать. А если боссу покажется, что что-то не так, Чарли пойдет за решением к Крестному Отцу. Коррадо Прицци — умный человек. И, в отличие от своего старшего сына, умеет считаться с весомыми доводами. Хотя бы одно то, что Портено, его крестник, не захотел совершать бессмысленного убийства, уже веский аргумент. А убийство Айрин — именно бессмыслица. Даже если он пустит ей пулю в лоб, что от этого изменится? Денег больше не станет точно. Все. Тема закрыта. — Я ничего не могу с собой поделать. — сказал он, испытывая невероятное облегчение от принятого решения. — Я смотрю на тебя и вижу то, что хочу видеть. Такова любовь. Окажись на твоем месте кто-нибудь другой, он давно уже был бы мертв. Но я верю тебе. Верю тому, что ты говоришь. Хотя, возможно, меня из-за этого ждут большие неприятности.

Она улыбнулась, и Чарли увидел стоящие в ее глазах слезы…


* * *
…У него было очень странное имя — Франциск. Представляете? Франциск! А фамилия и того хлеще — Кунз. Теперь сложите это вместе и произнесите по слогам. Фран-циск-Кунз. С ума можно сойти, верно? Он крупно подозревал, что медсестры в родильном отделении госпиталя «Сан-Винсент» ехидно хихикали, помогая его матушке разрешиться пухленьким бутузом. Наверняка, они отлично представляли, каково будет житься парнишке с такой фамилией. Хорошо еще, что у папаши хватило ума не хвастать именем новорожденного, иначе Франциск мог бы остаться глухим из-за громовых раскатов хохота, а половина обслуги точно вымерла бы, надорвав себе животы. Франциск Кунз. Ничего себе, а?

Нельзя сказать, что он был неудачником. Нет. Но и большим везением, пожалуй, тоже не отличался. Фортуна, заслышав, о ком идет речь, не поворачивалась спиной, но тихо скрывалась вдали, ожидая, видимо, кого-нибудь с более подходящей фамилией. Например, Пек, или Ланкастер[9], или Рейган, оставляя маленького Кунза в гордом одиночестве.

Франциск с детства обожал кино. Он мог смотреть все фильмы подряд, сидя в первом ряду партера, будь то историческая драма или вестерн. Не любил Кунз лишь гангстерские фильмы. И вовсе не потому, что в них лилось слишком много крови, — в вестернах было не меньше, а зачастую даже больше, — но в боевиках гангстеры убивали других людей по не очень понятным для Франциска причинам. Скажем, если в «Бурьяне» Уильям Харт мог одним махом уложить шестерых здоровенных метисов, защищая свою жизнь или жизнь Барбары Бедфорд, то гангстеры убивали людей лишь за то, что те имели неосторожность увидеть или узнать что-то лишнее. Этого Франциск не понимал, как ни старался. Наверное, именно поэтому Кунз — не став кинозвездой — пошел по другой, не менее скользкой, но более опасной, дорожке. Он стал детективом.

Сказать по правде, Франциск, действительно, был головастым парнем в области частного сыска, однако довольно долгое время ему пришлось доказывать, что он стоит тех денег, которые клиенты выкладывают за его услуги. Да и то сказать: если люди находят себе детектива, открывая телефонную книгу и водя пальцем по алфавиту, а на «Эй» их не меньше пятидесяти. Удивительно ли, что к сорока семи Франциск Кунз был далеко не самым состоятельным человеком в городе. Но зато отсутствие денег он с лихвой возмещал необычайным упорством и довольно живым умом. Естественно, авторитет зарабатывался не за неделю, и даже не за год. Восемь лет работы в полиции в качестве фотографа — для патрульного он оказался маловат ростом — дали Франциску кое-какие связи и опыт, а девятнадцать лет частного сыска приучили быть в меру нахальным, в меру обаятельным и в меру остроумным. Этот коктейль, составленный в нужной пропорции, приносил подчас удивительные результаты.

Одним словом, Франциска Кунза знали как умного, хорошо разбирающегося в своей работе и не очень дорогого детектива. Те, кто имел с ним дело, разумеется.

На следующий день после поездки Чарли в Лас-Вегас, он проснулся в постели в трехкомнатной квартире в шестиэтажномкирпичном доме на 10 Вест-стрит, неподалеку от Авеню оф Америка и библиотеки «Джефферсон Маркет» в Гринич Вилледж, и потянулся, не особенно торопясь вылезать из-под одеяла. Поговорка: «Кто рано встает, тому Бог дает» не вызывала у него ничего, кроме улыбки и приступов мигрени. Вследствие этого, Франциск считал полным идиотизмом вскакивать ни свет ни заря, когда в этом нет особой нужды. И потом, он вполне серьезно засчитывал себе в плюс те дни и — что особенно важно — ночи, которые ему пришлось провести в своем стареньком «форде», наблюдая за квартирой какого-нибудь парня или леди, по заданию одного из клиентов.

Так вот. Франциск потянулся, прищурился и посмотрел на часы. Двадцать три минуты одиннадцатого. Не очень поздно, хотя нельзя сказать, что слишком рано. Повалявшись еще несколько минут, он выбрался из постели и поплелся в ванную. Проходя мимо большого одежного зеркала, Кунз на секунду задержался и недовольно оглядел собственное отражение. Из зеркала на него сонно взирал низенький — пять футов (два недостающих дюйма можно не считать) — человечек с довольно-таки кругленьким животиком и отчетливо проявившейся лысинкой. Редкие волосы едва ли могли украсить пухленькую хитрую физиономию, хотя смотрелись все же довольно пристойно. Шея у Кунза была короткой от рождения, но проступивший с годами второй подбородок еще более укоротил ее, и голова, казалось, растет прямо из плеч. Огромных размеров майка прятала грудь, покрытую темной порослью. Нехватка волос на голове с лихвой возмещалась буйной растительностью на других частях тела. Короткие пухлые ножки исправно носили все это сооружение, называемое Франциском Кунзом.

Он еще раз подозрительно осмотрел себя, скривился и вынес малоутешительный вердикт:

— Ты слишком уж расплылся за последнее время, дружок.

После чего продолжил путь в ванную.

Поплескавшись и вычистив зубы — предмет особой гордости рода Кунзов, в шестьдесят ни одной дыры, — и направился в комнату, рассуждая на ходу, что лучше — позавтракать дома или перехватить что-нибудь по дороге в офис.

— Но, Франци, — бормотал он, — у них же отвратительный кофе, а бывает ли что-нибудь хуже плохого кофе? В этой стране вообще не умеют варить хороший кофе. Они просто пьют какую-то синтетическую бурду вместо настоящего кофе! Что скажешь?

Франци было что сказать.

— Так у тебя-то вообще кофе нет. И завтракать, кстати, тоже нечем.

Кунз номер два оказался очень немногословным.

Кунз номер один несколько секунд обдумывал это неприятное известие.

— Ну и что? — наконец возразил он. — Я сварю себе яйцо. Или лучше — пару.

— Не смеши меня, Франци. — Кунз номер два был неумолим. — Во-первых, с таким-то пузом тебе нужно по меньшей мере десяток яиц, а во-вторых, мне показалось, что ты начал с кофе, а его у нас нет все равно.

Франциск вновь задумался.

— Ты — предатель, — после небольшой паузы заявил он. — Но ты прав, как всегда. Мы купим что-нибудь по дороге на работу. О’кей. На этот раз твоя взяла.

Кунз номер два всегда одерживал верх в их спорах. Разница между ними заключалась в том, что второй был детективом-профессионалом, в то время как номер один — обычным толстым коротышкой, когда-то мечтавшим о карьере кинозвезды.

Произнося этот диалог, Франциск одевался. К моменту собственного поражения он уже был готов выйти на улицу. Коричневая стильная пара облегала плотною фигуру, а «Магнум’38» уютно устроился в наплечной кобуре.

Пистолет напомнил Франциску одну историю, произошедшую в самом начале его карьеры детектива. Тогда ему пришлось прострелить ногу одному довольно опасному жулику, приторговывавшему наркотиками и загулявшему с красавицей-дочкой довольно состоятельных родителей. Кунз отыскал их в Нью-Джерси и потребовал, чтобы девчонка отправлялась домой, а этот заср…нец катился подальше и не совал свой нос в квартал, где стоял дом уважаемых и порядочных людей. Парень, весьма, кстати, неприятный хлыщ, начал открыто издеваться над ним, а когда покрасневший от ярости Франциск достал свой «магнум», с тем вообще едва не случился сердечный приступ от хохота. Пушер катался по кровати, издавая хрюкающие звуки, а эта… девушка, похоже, еще немного, и обмочила бы штанишки, настолько ей понравился Кунз с «кольтом» в руке. Кончилось все тем, что парень достал нож, а Франциск всадил ему пулю в колено.

После этого он на неделю впал в жесточайшую депрессию, а еще через неделю Кунз номер два заорал:

— Какого хрена ты распускаешь нюни, мужик?! Кончай ныть! Это ведь ТЫ всадил ЕМУ пулю в ногу, а не ОН ТЕБЕ! За работу.

И Кунз номер один согласился. С тех пор он уже не приходил в ярость, поскольку решил, что человек ТАКОГО роста и с ТАКОЙ пушкой должен неизбежно вызывать смех. А чтобы подобное происходило не слишком уж часто, Франциск просто стрелял самым веселым под ноги, и хохот моментально стихал.

Вспомнив этот случай, Кунз пришел в хорошее расположение духа, сунул в карман пиджака бумажник и лицензию, а затем напялил шляпу — осень, как-никак, — и вышел на улицу…


* * *
…Примерно в четыре часа утра, когда Франциск еще спокойно спал в своей постели, Чарли только вошел в квартиру. Он чувствовал себя разбитым: сказывался недостаток отдыха. Двое суток почти без сна выбили его из колеи. Поднимаясь на скоростном лифте на последний этаж дома, Чарли еще и еще раз прокручивал в голове свой разговор с Домиником. И чем дальше, тем меньше все это ему нравилось. Начать хотя бы с того, что босс приказал Портено приехать, а время, между прочим, перевалило далеко за час.

Чарли поймал такси и прямо из аэропорта отправился на Атлантик-авеню, к Доминику. Прицци жил один в шестикомнатной квартире шикарного, очень дорогого дома, стоящего почти на самой границе Бруклина и Куинса, между Пенсильвания-авеню и Кросс-Бей. Чарли добрался до него, когда стрелки на часах сошлись у цифры два. На пятом этаже горел свет. Доминик ждал его с нетерпением. Портено знал: босс, и без того не особенно отличающийся тактичностью, раздражается, когда ему приходится ждать или выслушивать не очень лестные замечания в свой адрес. Учитывая, что сейчас глубокая ночь, Доминик окажется не просто раздраженным. Он будет зол.

Чарли пересек огромный холл, вошел в лифт и, поднявшись на пятый этаж, коротко позвонил, нажав кнопку звонка. Несмотря на то, что его ждали, дверь открылась только через несколько минут. Доминик в шелковом халате, из-под которого виднелась бежевая рубашка, хмуро посмотрел на него.

— Входи.

Вот так. Ни «здравствуй», ни даже кивка. Портено вздохнул. Да, босса никто не смог бы назвать слишком радушным человеком.

Они прошли в кабинет, освещенный хрустальной двенадцатирожковой люстрой. Доминик тут же занял место за массивным столом и закурил толстую сигару. Чарли терпеливо ждал. Змеи серого густого дыма поползли по комнате. Несмотря на работающий кондиционер, было довольно душно, а табачный смог отнюдь не делал воздух свежее и чище. Раскурив сигару, Доминик быстро взглянул в сторону продолжавшего стоять Порчено и буркнул:

— Ну, как дела? Деньги с тобой? Все нормально?

У Чарли появилось дикое искушение швырнуть саквояж в эту надменную рожу, сказать что-нибудь покрепче и уйти, хлопнув дверью. Конечно, он не сделал ни того, ни другого, ни третьего, но ему пришлось молчать не меньше полминуты, чтобы утихомирить поднимающееся в груди бешенство. Он еще раз глубоко вздохнул, задержал дыхание и лишь затем, выпустив воздух, спокойно ответил:

— Я привез триста шестьдесят тысяч долларов.

Отвислые щеки Доминика дернулись, бульдожье лицо скривилось в недовольной гримасе.

— Почему только половина?

Чарли пожал плечами.

— Я пытался вытащить их из Хеллара, но он оказался крепким парнем, и мне пришлось убить его. Потом пришла жена Макси. Мы с ней поговорили, она сказала, что он привез какой-то саквояж несколько дней назад. Одним словом, там была только половина. А могло бы и ничего не быть.

— Это она тебе сказала? — недобро усмехнулся Доминик, отчего жесткие усы встали дыбом.

— Мне показалось, что она не врет.

— Показалось? Тебе показалось? — глаза Прицци превратились в узкие щелки.

— Я уверен. Она была очень испугана.

Доминик не спеша пыхнул сигарой и уставился на алый тлеющий кончик. Тонкая струйка дыма поднималась вверх, завиваясь колечками, клубясь и расползаясь тонким зыбким ковром.

— Так, так, так, — Прицци сделал еще затяжку. — А ты не думаешь, что она припрятала наши денежки? Или поделилась с кем-нибудь? Одним словом, что они могли у кого-нибудь осесть?

В его нарочито-добродушной интонации проскальзывали напряженные нотки. Скорее всего, Доминик злился на Чарли, и тот никак не мог понять, чем вызвано такое настроение босса.

— Не знаю, мне так не кажется. Скорее всего, или Макси, или Френки спустили их. Либо положили в банк на вымышленную фамилию. В любом случае, они для нас потеряны.

— Это наши деньги! — Доминик подался вперед. Сигара в его пальцах лопнула, и крошки табака посыпались на стол. — Мне нужны эти триста шестьдесят тысяч. Найди их.

В глазах зажегся красный огонек. Голос, остававшийся угрожающе-спокойным, с явно звучащей в нем струной злости, резко контрастировал с напряженным телом. У Чарли появилось ощущение, что Прицци сейчас бросится на него и вцепится толстыми пальцами в горло. Это чувство было настолько сильным, что он, повинуясь инстинкту, опустил руку в карман пиджака и на всякий случай обхватил поудобнее «кольт».

Закончив говорить, Доминик откинулся в кресле и швырнул сломанную сигару в пепельницу.

— Найди их, — снова бросил он.

Чарли ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

— Хорошо…

Прицци тоже кивнул, давая понять, что разговор закончен, и даже не счел нужным проводить гостя. Это могло бы сойти за пренебрежение и было бы воспринято Чарли как умышленно нанесенное оскорбление, если бы босс не был так глуп. Однако, до тех пор, пока он шагал к выходу, ненавидящий взгляд Доминика жег ему спину.

В чем же дело?..

… Створки лифта отошли в стороны, и Портено вошел в квартиру. Открыв двери, он включил полный свет, направился к телефону и набрал нужный номер.

Отец взял трубку довольно быстро.

— Алло?

Его сиплый, спросонья, голос немного успокоил Чарли. Островок беззаботности в извечном шторме жизни.

— Папа, это я, Чарли.

— Здравствуй, малыш, — сонливость моментально слетела с Энджело. — Как дела? Как ты съездил? Все в порядке?

— Не знаю, пап.

— Но ты привез деньги? — в голосе Портено-старшего прозвучала озабоченность.

— Да, но мне удалось разыскать лишь половину.

— Что-то произошло?

— Мне нужно поговорить с тобой. Только не по телефону. Как ты смотришь поужинать сегодня у меня дома?

Энджело почти не раздумывал.

— Конечно. Я смог бы приехать к шести.

— Отлично, — Чарли чувствовал, как его тело, требуя отдыха и предвкушая прохладу постели, наливается свинцовой тяжестью. — Прости, пап. Я очень устал.

— Ага, — хмыкнул Энджело. — Ну, тогда до вечера.

— До вечера.

Чарли повесил трубку и поставил телефон на столик. Раздевшись, он пошел в ванную и принял душ, затем забрался в постель и через секунду провалился в глубокий черный сон без сновидений…


… Ужин, действительно, удался. Вообще-то, после того как Энджело и Чарли стали жить порознь, им редко удавалось собраться вот так, тихо, по-семейному. В основном, совместные вечера в каком-нибудь ресторане носили чисто деловой характер и, как правило, на них присутствовал кто-то еще. Прицци, партнеры по бизнесу, иногда люди из самого «верха». Чарли не считал подобные случаи отдыхом, скорее, дополнением к работе, и зачастую не очень приятным. А поужинать дома, вдвоем, без чьего-то назойливого бурчания им удалось…

Чарли попробовал посчитать и с удивлением обнаружил, что помнит не более десятка таких дней. За без малого двадцать лет! Что-то с нами произошло, подумал он. И, судя по всему, не очень хорошее, раз мы принимаем за норму только деловое общение, да еще и с телохранителем за спиной. Что-то произошло.

И нельзя сказать, чтобы ему это нравилось, черт возьми.

Чарли стоял в небольшой кухне своего пентхауза и тщательно перемешивал в фаянсовой миске спагетти с сыром. Рядом на столе стояла соусница, до краев наполненная острым «бешамель». Энджело уже закусил «яйцом по-неаполитански», после этого с аппетитом скушал большую тарелку «пьемонтского супа», отменный кусочек запеченой телячьей грудинки и славный ломоть настоящей неаполитанской пиццы с сыром, томатами, анчоусами и оливками. Теперь старик сыто щурился, разглядывая пестрый абажур настольной лампы, что делало его похожим на гигантского, пожилого и вальяжного кота.

— Я закрываю глаза и вижу твою стряпню, Чарли, — добродушно сообщил он. — Да уж, ты умеешь готовить. Это, наверное, от матери. Она тоже была хорошей хозяйкой.

Энджело вздохнул.

Чарли улыбнулся.

— Спасибо, отец, за добрые слова.

Подхватив спагетти, он отнес их в комнату и торжественно водрузил на стол. Энджело втянул всей грудью поднимающийся от них пар и одобрительно покачал головой.

— Да, приготовить по-настоящему спагетти — целая наука. Все эти ребята, что держат свои забегаловки в Гринвич Вилледж, уже разучились делать настоящую итальянскую пиццу или те же спагетти. Они думают: достаточно взять просто длинные макароны и сварить их в кипящей воде. М-да. Осталось два-три места в этом чертовом городе, где еще могут подать действительно итальянские блюда, а остальные давно обходятся полуфабрикатами. Эх, — Энджело горестно тряхнул седой головой. — Никто не помнит, что такое настоящая итальянская кухня. Америка! Хот-доги, гамбургеры, чизбургеры — вот удел этой страны. Они жрут разную дрянь!

Чарли не стал говорить, что все съеденное стариком — за исключением пиццы и спагетти, разумеется, — доставлено из ресторана «La cote bosque».

— Ты думаешь, почему Доминик злится на весь мир, а? Не знаешь? Да потому, что ест черт знает что! Он же ест дерьмо разное! А вот такой еды… Хватит, спасибо!

Чарли придвинул отцу огромную тарелку с варящей горой спагетти и начал накладывать себе. Энджело взял соусницу, обильно полил блюдо «бешамелем» и отправил первую порцию в широко распахнутый рот.

— А вот такой еды, — продолжил он разговор, — ему никогда не попробовать!

Видно было, что Портено-старший гордится сыном.

Чарли полил соусом свои спагетти и тоже принялся за еду. Себе он положил гораздо меньше. Не страдая отсутствием аппетита, Портено-младший подчас поражался способности отца поглощать пищу в невероятных количествах. Правда, надо отдать Энджело должное, он никогда не ел, что попало, лишь бы набить живот, а подходил к процессу еды, как к весьма важному делу.

— Слушай, — наконец спросил Чарли, — а Доминик-то верит, что я эти триста шестьдесят тысяч не положил себе в карман?

Энджело пожал плечами.

— Ну, не знаю. Наверное, верит.

— Черт, он вцепился в меня, как клещ, — Чарли перестал жевать и отставил пустую тарелку в сторону. — Не может же человек меня ненавидеть только из-за того, что ест разное дерьмо.

— Как знать, — хмыкнул Энджело.

— Отец, поверь мне.

Портено-старший вздохнул, собрал на кусочек миланского хлеба остатки соуса, отправил их в рот и откинулся в кресле.

— Я знаю, как работают у него мозги, — совершенно серьезно сказал он. — Доминик считает, что он несчастлив только потому, что кто-то в этом виноват. Сейчас он готов обвинить тебя, меня, семью во всех смертных грехах. Могу держать пари, Доминик прокрутил ситуацию в своей дурацкой голове и решил, что в его неудачах повинен ты.

Это уже было серьезно. Возможно, Энджело и не считал такое положение дел опасным, но Чарли придерживался другого мнения. Отец его, конечно, очень умный человек, у него большое влияние не дона. Однако, кто может поручиться, что Доминик, поддавшись течению своих сумасбродных мыслей, не прикажет кому-нибудь убрать его, посчитав излишним предупредить об этом Коррадо Прицци? Черт побери, Чарли знал подобные прецеденты и твердо верил: если босс невзлюбил кого-то из подручных — можно смело заказывать похороны.

Энджело извлек из кармана сигару и с наслаждением закурил.

— Не волнуйся, — бросил он. — Ничего страшного пока не произошло. В том, что Доминик бесится, опасности нет. Если человек глуп, его всегда можно переиграть. И потом, вряд ли он решится пойти против отца, а Коррадо слишком тебя любит. Подождем недельку-другую, глядишь, все встанет на свои места.

Энджело вновь прищурился. Чарли пожал плечами, словно говоря: «Ну, раз ты так считаешь». Для себя же он решил быть настороже. Доминик, несомненно, не станет его недооценивать, и если уж дело дойдет до наемного убийцы, это будет очень серьезный человек. Очень. Нужно готовиться к самому худшему.

— Слушай-ка, Энджело повернулся к нему. — А зачем ты меня пригласил? Только не говори, что перетряхнуть внутрисемейные дела. Это могло бы подождать и до завтра.

Портено-младший усмехнулся.

— Помнишь, я рассказывал о женщине? Ну, высокая блондинка в лавандовом платье, к которой я ездил в Калифорнию?

— Да, помню. И что?

— Я сейчас покажу тебе ее фотографию.

Чарли потянулся к пиджаку и достал стопку фотокарточек.

— Смотри.

Энджело осторожно взял их из рук сына и принялся осторожно перебирать, откровенно любуясь Айрин. На губах его играла улыбка.

— Красавица, правда?

Портено-старший кивнул.

— Да, я тоже люблю такой тип женщин.

Карточек оказалось двенадцать, Восемь, отснятых в церкви, и четыре, сделанных на банкете. В этом и заключался сюрприз, о котором упомянул Вильбурн. Четыре снимка, на которых Айрин и Чарли кружились в веселом танце. Фотограф знал свое дело. Карточки получились потрясающие. Четкие, резкие. Казалось, на них застыло само время. Вот сейчас люди продолжат свой путь. Взметнутся длинные юбки, мужчины, картинно подбоче-нясь, пойдут по кругу, ведя партнерш, вовлекая их в ритм тарантеллы.

Энджело не мог не оценить качества и таланта мастера. С той же таинственной улыбкой он просмотрел все снимки, отобрал четыре последних, разорвал их на несколько частей, сложил в пепельницу и поджег с помощью золотого «Ронсона».

Чарли ошарашенно смотрел, как обрывки начали темнеть, приобретая коричневый оттенок, медленно перетекающий в черный. Глянец пузырился и лопался, еле слышно потрескивая. Голубовато-желтые чертики огня охватили плотную бумагу. Лицо Айрин, веселое, улыбающееся, исчезло, превратившись в пепел.

— Зачем ты это сделал, отец? — почти шепотом выдавил Чарли.

Энджело без тени улыбки посмотрел на него.

— Чарли, Чарли… Неужели ты не догадался? Помнишь, убили Луи Наробино? Так вот, она и есть этот человек со стороны. Она убила его, — он с сожалением развел руками. — Давай, я помогу тебе посуду помыть.

— Да нет, не надо, — Чарли потер рукой лоб. Сказать, что услышанное было для него ударом, значит, не сказать ничего. Отец просто раздавил его своей новостью. В лепешку. — Я… оставлю все здесь, завтра придет домохозяйка, уберет.

Чарли тер и тер лоб, будто от этого могло что-то измениться. Тер, забыв про отца, про кофе, про деньги Доминика, про все на свете. Появилось ощущение, что он сходит с ума. За последние три дня жизнь так измордовала его, что Чарли почувствовал себя, словно ему сделали лоботомию. Он, наверное, и не удивился бы, проснувшись утром в тихой палате психиатрической больницы. Господи… Айрин — убийца! Этого не может быть. Просто не может быть. Наемный убийца!!! Черт!!! Дерьмо!!! Ему пришлось резко выдохнуть, чтобы стряхнуть с себя эту, реально подошедшую к нему, психопатию. Айрин — женщина, которую он любит — убивает кого-то за деньги!!! Боже, я хочу умереть!

— Ну, ладно, — дошел до него голос отца. — Я, пожалуй, поеду домой потихонечку. На моих часах уже довольно поздно.

— Да, — Чарли рассеянно кивнул. — Конечно…

— Угу, — Энджело потушил сигару и поднялся. — Спасибо за отличный ужин, — он было направился к двери, но остановился на несколько минут. — Кстати, а где негативы этих фотографий?

— Не знаю. Наверное, у фотографа.

— Надо выкупить их. Займись этим завтра, Чарли.

— Да.

Чарли вновь качнул головой. В какой-то момент он понял, что отец уходит и нужно проводить его, но через секунду забыл об этом. Губы его шевелились, проговаривая какой-то беззвучный монолог.

Энджело еще раз посмотрел на него, вздохнул и пошел к лифту, прикрыв за собой дверь.

Чарли даже не заметил, как остался один. Он вышагивал по комнатам, слепо глядя перед собой. Черное пятно в голове росло, затмевая свет, порождая уродливые тени, выползающие из-за грани, отделяющей разум от безумия. Оно постепенно все больше овладевало им, затуманивая сознание.

И тогда, чтобы выплеснуть свои чувства, Портено-младший схватил первое, что попалось под руку, и изо всех сил швырнул это в стену.

Огромная керамическая ваза лопнула. Звук был похож на разрыв гранаты. Черепки обрушились на пол коричнево-лакированным дождем.

Это немного отрезвило Чарли. Сунув руки в карманы брюк, он, диковато улыбаясь, пошел в кухню, снял трубку телефона и набрал номер.

ЧАСТЬ II ЧЕСТЬ СЕМЬИ ПРИЦЦИ

«…— Разве вы стреляете настоящими пулями? — спросил Саймон.

— Конечно, — кивнул управляющий. — Естественно… Настоящие пули и настоящие девчонки! Становись и хлопни одну!..»

Роберт Шекли.
Паломничество на Землю.
«…И потом он очутился на улице.

Сначала у него было одно желание — бежать с Земли, где коммерческих несообразностей куда больше, чем может позволить себе нормальный человек. Он шел очень быстро, его Пенни шла рядом, и ее лицо было удивительно красивым от любви к нему, и к другому, и к тому, и вон к тому тоже…

И конечно, он оказался в тире.

— Ну как, попытаете счастья? — подмигнул управляющий.

— Поставьте их, — сказал Альфред Саймон».

Роберт Шекли.
Паломничество на Землю.

…Ветер раздувал легкие бежевые занавески и стучал по оконным ётеклам каплями редкого дождя. Мейроуз, вообще, любила дождь. Сильный весенний ливень или слабенький немощный летний дождик в солнечный день, для нее это не имело большого значения. У каждого времени года был свой характер, выражающийся лучше всего в этих падающих с неба струях воды и, конечно же, в ветре. Безвременью, коротким денькам, приткнувшимся между летом и осенью, подходила такая погода. Резкие холодные порывы ночного ветра и капли дождя, вяло ударяющегося о серый асфальт или красный кирпич стен. Днем, когда теплое, пока еще согревающее землю солнце повиснет в зените, высушив влажные темные пятна ночи на тротуарах, картина изменится, словно детский перевертыш. От мостовой будет подниматься теплый воздух, и дрожащее тягучее марево исказит мир, сделав его необычным для человеческого взгляда. Безвременье — пора войны холода и тепла, крепнущей осени с ее первыми ломкими заморозками и инеем на траве и увядающего, слабеющего с каждым днем, умирающего под башмаками прохожих лета.

Наверное, отчасти из-за способности замечать незаметное для других, Мейроуз и стала тем, кем она была. Декоратором. Ей не приходилось ничего придумывать. Стоило лишь посмотреть в окно и увидеть мир, яркие природные краски лета и зимы, мягкие пастельные тона весны или огненно-рыжую гамму «сени, взять нужное и перенести это на бумагу. Мэй любила свою работу. Не фанатично, как актеры сцену, но любила. Она не понимала, почему люди не могут сами сделать то, что поручают ей. Это ведь так просто. Им недоступен секрет дизайна? Ерунда! Оглянитесь, господа! Оглянитесь! Посмотрите себе под ноги, на землю, удивительную мягкость травы и цветов, вверх — на серебристую голубизну неба или молочное золото новорожденной луны! Посмотрите же по сторонам! В мире все уже устроено, не нужно придумывать ничего нового, лишнего.

Мейроуз удивлялась тому, что люди не могут увидеть всего этого, до тех пор, пока не поняла: они не не могут, они просто не хотят. Из-за своей лени. Размякшие и обрюзгшие, утонувшие в креслах и бездонных диванах, жующие гамбургеры, запивая их «Лоун Стар», или пожирающие «поп-корн», уставясь в ти-ви. Вот то, что их интересует. ЭТО они готовы делать вечно, но подсознательно любому обывателю хочется того же, чего и ей — свободы. Она не могла дать им свободу, потому что ее просто нельзя дать. Свобода должна быть в душе, а люди, в основной массе, — рабы привычек большого города, комфорта и прочего, прочего, прочего… Но, что самое смешное, им нравится это. Однако Мэй давала им успокоение. Некую иллюзию, выражающуюся в подборе формы и цвета, которой подсознательно искал клиент. Она просто помогала облекать их в конкретные предметы. Дом, квартира, офис — все равно. Мэй брала кусочек природы и переносила ее в интерьер. И человек чувствовал себя свободно и хорошо. Мало кто из них понимал, почему им нравится серебристый каскад люстры в окружении синего бархата, покрывающего стены и потолок. На деле все просто — дождь. Дождь и безграничное небо. Заплывшие мозги сами делали свое дело. Важно было натолкнуть их на нужную ассоциацию. Просто, как мир.

И они охотно раскошеливались. Работа Мэй стоила очень дорого. Но они платили и рекомендовали, платили и рекомендовали… Нет, не то, чтобы Мейроуз ценила свой труд слишком дорого или не ценила вообще. Нет.

Конечно, это стоило денег, но не тех умопомрачительных сумм, которые клиенты так охотно вписывали в чековые книжки. Строго говоря, Мэй брала двадцать процентов за саму работу, а остальное — за лень. Если человеку лень на десять минут оторваться от экрана — пусть платит. Много.

И охотно. И клиентов у нее хватало. К ней записывались заранее. Сейчас — на следующий год. Оформление одной пятикомнатной квартиры занимало примерно три-четыре недели, так что, учитывая уровень годового дохода, у Мэй появлялись неплохие шансы на вполне обеспеченное будущее и довольно громкую известность. Но она лелеяла другие планы, непосредственно связанные с детством, юностью и людьми, окружавшими ее в то время. Одним словом, с семьей. Именно с семьей она связывала два очень важных фактора, делающих жизнь интересней и слаще. В общем-то, ничего сверхординарного в разработанных Мэй планах не было. Довольно банальная интрига, способ достичь желаемого классическими путями, известными с древнейших времен и сформулированных в короткой и лаконичной фразе: «Разделяй и властвуй».

Она отлично знала расстановку сил в семье, четко определила, от кого чего можно ожидать, и что предпринимать при том или ином ходе событий. Короче, Мэй была готова к драке. Оставалась мелочь: занять место в семье. Не важно, каким оно будет изначально. Мейроуз готова начать с самого низа, и для восхождения наверх ей не потребуется много времени.

Наверно, именно поэтому она очень обрадовалась, когда поздней ночью вдруг зазвонил телефон и в трубке прозвучал голос Чарли:

— Алло, Мэй? Это Чарли Портено.

Он сказал всего одну фразу и умолк. Тишину нарушало лишь слабое потрескивание разрядов на линии, да еще его прерывистое дыхание. По необычным интонациям, тембру — а уж голос Чарли Мэй выучила наизусть за время их знакомства — она легко догадалась, что с ним что-то произошло.

— Да, Чарли, я слушаю тебя…

Мэй сознательно уступила ему инициативу вести разговор. Исходя из собственного жизненного опыта, она вывела четкое правило: не нужно торопить человека, выпытывать, в чем причина его расстройства. Дай ему выговориться, и узнаешь гораздо больше, чем надеешься. А для нее «знать много» означало — достичь цели с наименьшими затратами.

Чарли молчал не меньше минуты.

— Знаешь, я разбил вазу…

Судя по напряженному голосу, слова давались ему с огромным трудом.

— Какую вазу, Чарли? О чем ты говоришь?

— Я разбил вазу. Ту, которую ты мне подарила. Керамическую.

Создавалось ощущение, что Портено недавно пережил глубокий шок и до сих пор никак не может отойти от жесточайшего потрясения.

Мэй вспомнила. Она действительно дарила Чарли большую напольную керамическую вазу, но это было так давно… Господи, конечно, его волнует вовсе не какая-то керамическая рухлядь, тем более ее подарок… Что же тогда?

— Чарли, ты мне звонишь третий раз за восемь лет и третий раз поздней ночью. Что случилось? Ты в порядке?

— Да. Ты одна?

— Конечно. А с кем мне быть? — вопросом на вопрос ответила она.

Вновь повисла тяжелая пауза, а затем Чарли категорически заявил:

— Мне нужно поговорить с тобой.

Мембрана глухо клацнула, и Мэй поняла: он швырнул трубку, даже не дождавшись ответа.

Она улыбнулась. Чарли раздавлен! Господи, судя по голосу, кто-то просто сделал из него отбивную. Такого Чарли Портено Мэй не знала. Произошло нечто очень серьезное, раз он обратился к ней за помощью. Сам! Не при случае, а специально.

Так, так, так. Это не физическое воздействие. Чарли — человек сильный, его непросто даже вывести из себя, не говоря уже о том, чтобы превратить в сомнамбулу. Тут что-то посерьезнее. Скорее всего, ему стало известно нечто неожиданное и, безусловно, крайне неприятное. Неплохо бы узнать, что именно… Это было бы хорошим оружием.

Мэй усмехнулась. Портено-младший, в отличие от папочки, всегда смотрел на мир сквозь розовые очки. Кретин. И это при его-то занятии. Убийца-сопляк. Таким сентиментальным ребятам достаточно одного удара, чтобы раздавить их жизненную силу, сбить с ног. Они не видят дальше собственного носа, не готовы к жестокой драке и думают, что все должны задирать лапки, как только они появятся в поле зрения. Они хотят слышать только то, что им нужно, и ищут правду даже там, где ее нет. Ну, ладно, Чарли. Пришло время начинать праздник.

Мейроуз засмеялась. Она знала, чем его взять. И так же знала, что победит. Потому что она готовилась к драке, а он — нет. Потому что она умнее, хитрее и сильнее. А он — сопляк, который живет в стеклянном, замке, не думая о том дне, когда кто-нибудь запустит в это хрупкое строение увесистым булыжником. Это будет ее шоу! На душе у Мейроуз стало спокойно и хорошо. Небольшие приготовления. Совсем крохотные, но достаточные для Чарли Портено. Ей захотелось запеть и хлопнуть в ладоши. Спасибо, Чарли, ты даешь Мэй шанс. Великолепный шанс, который случается один раз в жизни. Ведь она знает, что делать, а он — нет. Приходи, Чарли, приходи, Мэй будет готова…

… Чарли постучал в дверь квартиры «12-Е», отступил на шаг и приготовился ждать, но ему открыли почти сразу же. Двадцатиминутная прогулка на свежем воздухе явно пошла на пользу. По крайней мере, у него прояснилось в голове, на щеках заиграл румянец, а глаза перестали напоминать мутные тупые глаза «зомби» из фильмов ужасов. Казалось, он уже почти пришел в норму, но ощущение это было обманчиво, хотя некоторое равновесие, действительно, восстановилось.

Когда дверь открылась, Чарли уже мог внятно выражать свои мысли. Увидев Мэй, он замер растерянно, словно пытаясь понять, не сошел ли он все-таки с ума от пережитого недавно потрясения.

На Мейроуз был надет тонкий распахнутый халатик, полы которого свободно свисали вдоль бедер, и полупрозрачная комбинация, вовсе не скрывающая пышных форм красивого тела. Мэй ухаживала за собой, не позволяла себе расслабляться, два раза в неделю плавала в бассейне и играла в теннис. Одним словом, ее тело стоило того, чтобы им любовались, а Чарли, в общем-то, никогда не слыл пуританином. Неудивительно, что, увидев столь откровенный наряд, он смутился.

Это не укрылось от цепкого взгляда Мэй. Она усмехнулась.

— Что с тобой?

Чарли хмуро оглядел коридор и лишь потом ответил.

— Поговорить надо.

Мэй засмеялась. Произведенный эффект превзошел самые смелые ожидания.

— Ты хочешь в коридоре со мной разговаривать или все-таки войдешь в квартиру?

— Войду, — кивнул он.

Мейроуз посторонилась, пропуская его, и закрыла дверь.

Чарли, стараясь не смотреть на нее, пошел по гостиной, с любопытством озираясь.

— Красиво у тебя здесь все оформлено.

— Да, — улыбнулась она. — Говорят, что я вижу форму и цвет так, как нс видит никто. Тебе нравится?

— Еще бы.

По голосу чувствовалось, что это не просто комплимент, а ему действительно нравится.

Персидский ковер скрадывал шаги, и звуки дождя доносились более явственно. Комната была выдержана в строгих багровых тонах с вкраплениями желтого и совсем немного красного. Бра и торшер освещали гостиную приглушенным мягким светом, создавая уютную расслабляющую атмосферу, навевая баюкающие ассоциации с теплым летним закатом. Чарли почувствовал непреодолимое желание сесть. Мышцы размякли, подчиняясь почти магической силе «деко».

— Чарли, зачем ты пришел? — звук ее голоса стал более глубоким, бархатистым. Еще немного, и он унес бы Чарли по течению оранжевой мерцающей реки — сна.

— Я… — Портено с удивлением обнаружил, что с трудом может отвечать. Его охватила томная дремота. Бодрость, подаренная ему дождливой ночью, выскальзывала, как вода сквозь пальцы. Он растратил ее на десяток шагов от двери до стоящего посреди гостиной Дивана. Чарли присел, ибо ноги отказывались держать его. Голову наполнило пьяняще-легкое чувство покоя. Безмятежного, как спокойный океан. — Я подумал, что… мы слишком много времени потеряли понапрасну…

Слова слетали с губ помимо воли. Они жили как бы сами по себе, своей собственной жизнью, непонятной его разуму.

Мейроуз таинственно улыбалась. Она знала, какое впечатление производит гостиная на человека, попавшего сюда впервые. В этом тоже был свой расчет. И свет, усыпляющий, мягкий, работал на нее.

— Восемь лет… А чего же ты не подождал, пока мне исполнится пятьдесят?

Плавно покачивая бедрами, она двинулась к нему. Отблески тускло-красного играли на складках атласного халата. И была в этом своеобразная грация, лишающая рассудка, подчиняющая волю, мягко гасящая любое сопротивление, любой порыв, кроме одного: обладать. В этом плавном течении света и времени пробуждались какие-то первобытные инстинкты, а слово «любовь» приобретало странный, необычный оттенок. Оно раскрывало незнакомые глубины, забытые людьми и потерянные для них. Искрилось, становясь всеобъемлющим, обворожительно приятным, таящим в себе нечто новое, неизведанное никем.

— Я боялся, что к пятидесяти годам ты… — она опустилась рядом с ним на колени, отчего полы халатика разошлись еще больше, и провела ладонью по его щеке —…располнеешь и станешь некрасивой… — в глазах ее горел дьявольский гипнотический огонь. Этот огонь парализовал Чарли, жег его изнутри, наполнив тело бушующим пламенем страсти, гораздо более сильной, чем когда он был с Айрин. В этом было волшебство, доступное лишь избранным, — …и я не стал ждать до пятидесяти.

Мейроуз грациозно-кошачьим движением опустилась на ковер и, повернувшись на спину, чувственно изогнулась. Ладони ее оглаживали ворс, кончик языка прошелся по сухим губам.

— Ну что, Чарли, иди ко мне…

Чарли ощутил, как в голове возникла бело-желтая, вращающаяся с безумной скоростью пустота. В ней вспыхивали и гасли голубоватые искры. Они отплясывали фантастический крутящийся танец. В ушах появился звон. С каждой секундой он становился все громче, и слова уже не слышались, а воспринимались кожей, поднимались к пульсирующему куполу темнеющего разума и оседали в нем. Легкость желания давила глыбы бытия.

— Давай, Чарли, тебе ведь это нужно? Ты ведь за этим пришел?

Ее голос тек, словно густой сироп. Он падал в реку времени и растворялся в ней. Чарли почувствовал, как в нем что-то взорвалось. Реальность исчезла. Он словно перешел в другое измерение, где секунды, минуты, часы — ничто. Они не имели никакого значения, потому что там, где сейчас были Чарли и Мейроуз, время остановилось…

— И не будем выключать свет… Прямо здесь, на ковре…


… Черная струйка кофе, завиваясь, падала в чашку. Напиток оказался таким густым, что у Чарли создалось впечатление, будто это не жидкость, а некая прочная нить связывает бело-красный кофейник и маленькую фарфоровую чашечку, окрашенную в те же багровые тона. Ароматный пар поднимался от горячего напитка, и Чарли с удовольствием, обжигая губы, сделал глоток. Мейроуз села напротив и с улыбкой взглянула на него. Несколько секунд они смотрели друг на друга.

— Чарли, что с тобой? Ты изменился, и дело тут вовсе не в вазе, ведь так?

Вся ее поза выражала дружелюбное внимание, готовность выслушать и дать совет.

Чарли замер. Перед ним вдруг всплыло выписанное огненными буквами имя: «Айрин». Ощущение было такое, будто его хорошенько ударили под сердце. Он отставил чашку.

— Черт! — в голосе звучало сожаление, пополам с досадой. — Ну почему я именно тебя выбрал, чтобы рассказать все это… Черт!

Мейроуз выжидающе смотрела ему в глаза.

— А кому еще я могу рассказать все в этом дерьмовом городе, кроме тебя? Черт. — Чарли испытывал неловкость и даже чувство вины за происходящее. — Понимаешь, дело касается женщины…

Он замолчал, и, чтобы поддержать его, Мэй сказала:

— Женщина в лавандовом платье? Говори, чего уж. Все равно хуже, чем было до вчерашнего дня, мне уже не будет, — она видела, что он все еще колеблется, и мягко добавила: — Мы ведь одна семья. Мы выросли вместе. Знаешь, Чарли, говорят: «Время — великий лекарь». Очень хорошая поговорка. Время, действительно, все лечит. Давай расскажи. Тебе станет легче.

Чарли вздохнул и вдруг, словно решившись, начал рассказывать Мэй обо всем. О встрече в соборе, о банкете, о Максе Хелларс о том, как Айрин внезапно вернулась домой, о деньгах. Обо всем.

— Понимаешь, она очень красива, мы созданы друг для друга, но вся эта история… Я не знаю. Конечно, в Вегасе-то постарался Макси, но она убила Наробино! Представляешь, отец мне сказал, что она — профессиональная убийца и за деньги пристрелила Луи. Черт! — Мейроуз кивнула. — Но я все равно люблю ее, — потерянно закончил свой рассказ Чарли. — Хотя мне нужно что-то сделать, что-то выяснить. С деньгами этими, чтоб им…

— Ну так делай и выясняй, раз тебе этого так хочется.

— Я действительно ни черта не соображу. Понимаешь? Ни черта!

— Женись на ней, Чарли, — вдруг сказала Мейроуз.

— Может быть, она — убийца, но во всех остальных отношениях она, наверное, чудная женщина. Если бы твоя Айрин была манекенщицей или фотомоделью, вы, возможно, не продержались бы и месяца, но… у вас одно дело. Я думаю, Чарли, тебе повезло, что ты ее нашел.

— Ну, не знаю. Ты так считаешь?

— Конечно, — горячо подтвердила Мейроуз. — Айрин

— американка. Ей нужно делать деньги, и она их делает. Чарли, если бы ты пожил отдельно от семьи, как я или твоя Айрин, то смотрел бы на жизнь иначе, — она замолчала. Несколько секунд висела пауза, в течение которой они оба обдумывали что-то свое. — А у тебя есть ее фотография?

Чарли кивнул.

— Да, конечно.

Он полез в карман пиджака и вынул стопку фотографий. Мэй взяла их и принялась рассматривать, подолгу изучая лицо Айрин Уокер. На губах се играла еле заметная улыбка.

— Она красивая, — в словах не было зависти. Только похвала. Искреннее, дружеское выражение симпатии. Мейроуз перебрала все восемь карточек, повертела их в руках и аккуратно положила на стол. — Женись на ней, Чарли, — вновь повторила она, улыбаясь с оттенком грусти. — Во всяком случае, мне от этого будет какая-то польза. Я смогу вернуться в семью…


* * *
… Утро выдалось фантастически чудесным. Замученный вечной придавленностью мастерской, Девид Вильбурн, стоя у распахнутого настежь окна, с наслаждением вдыхал полной грудью свежий, еще не отравленный смогом воздух. Он жмурился, глядя на яркое, слегка припекающее солнце, и подумывал о том, что было бы здорово оказаться сейчас на Гавайях. Устроиться в удобном шезлонге, надвинув на глаза бейсбольную кепочку и водрузив на нос солнцезащитные очки. Респектабельный джентльмен на отдыхе. Заказать ледяной «хай-болл» и потягивать ее через соломинку, наслаждаясь шумом прибоя, солеными брызгами океана и холодящим тело ветром. Он почти ощутил, как солнце вылизывает его молочно-белую кожу, нанося на нее ровный слой шоколадного загара. А еще вокруг вьются длинноногие худенькие красоточки в открытых купальниках. Мети-сочки. И все, как одна, в его вкусе. Девид замурлыкал от удовольствия. ХАШШШШ… — бирюзовая волна, увенчанная белой короной пены, лениво выкатилась на песок и отползла, оставив после себя хлопья искрящейся пены. Рай на земле. Пальмы, вытянув гибкие жирафьи шеи, нависают над пляжем зелеными, сухо шелестящими кронами. Чуть поодаль, в небольшом пляжном баре ненавязчиво наигрывает музыка, и молодой парень-бармен смешивает коктейли.

Девид знал, что он не поедет ни на какие Гавайи, а останется здесь, в Нью-Йорке. Не из-за отсутствия денег его счет в банке исправно рос день за днем, — а потому, что любит свою работу, мастерскую, фотоаппарат, щелкающий по его желанию, ловящий единственным глазом мгновения жизни. Заставляющий их застыть на пленке в том порыве, в котором их застал художник, мастер. Он, Девид Вильбурн. Да, он любит все это. Обожает. И у него много заказов, и жизнь идет, полная работы и смысла.

Поэтому мечта пока остается только мечтой.

— Мистер Вильбурн? Девид Вильбурн? — прозвучал за его спиной женский голос, и Девид вздрогнул от неожиданности.

— Простите? — он обернулся.

Посетительница оказалась высокой молодой женщиной. На ней был изящный костюм и широкополая шляпа. Девид быстро, с профессиональной точностью осмотрел ее. Дорогая косметика, делающая лицо симпатичным, но без грима женщина вряд ли покажется привлекательной. Макияж наложен умело, чувствуется, что она знает в этом толк. Худощавая. Отличная фигура. Вещи дорогие.

Скорее всего, «Гуччи». Волосы черные, забраны под шляпу. Зря, подумал он, с распущенными ей было бы лучше. Челюсть немного тяжеловата, самую малость, однако лицо из-за этого кажется удлиненным.

— Чем могу быть полезен, леди? — осведомился Девид, вполне удовлетворенный первым впечатлением.

Женщина осмотрелась. Быстро, но с неприкрытым любопытством.

— Прошу вас, присаживайтесь, — фотограф предупредительно подвинул кресло. — Так чем могу вам помочь?

Гостья опустилась на мягкое сидение, но не откинулась на спинку, а устроилась на самом краешке. Она сделала это весьма умело. Поза не выглядела заискивающей, а, наоборот, подчеркивала достоинство женщины. При этом оставалась возможность любоваться идеально красивыми ножками. Девид скользнул по ним взглядом и подумал, что посетительница знает, как подать себя.

— Мистер Вильбурн, — низким бархатнымголосом начала она. — У меня к вам весьма деликатное дело.

На лице фотографа отразилась целая гамма чувств, от понимания до легкого любопытства. Но все эти чувства имели один общий оттенок: «Конечно, я сделаю все, что в моих силах».

— Я слушаю вас, — кивнул он.

— Видите ли, на свадьбе моей сестры вы фотографировали одну леди.

— Простите… На свадьбе вашей сестры?

— Да, Конни Прицци.

— Ах, так это ваша сестра, мисс Прицци? О-о, конечно. Извините, но я не сразу вспомнил вас. Вы были по-другому одеты. В сиреневое платье с розовой лентой через плечо, не так ли?

Мейроуз улыбнулась и, в свою очередь, уважительно кивнула.

— У вас отличная память, — похвалила она.

— Я — фотограф. Это мой хлеб, — улыбнулся он в ответ. — Так что же это за леди, которую я снимал на свадьбе?

— Видите ли, вы сделали серию фотографий блондинки в лавандовом платье для Чарли Портено.

— Ах, да, конечно, я помню.

— Отлично. Так вот, мне хотелось бы купить у вас негативы.

Девид посерьезнел.

— Хм… Мне очень жаль, мисс Прицци…

— Вы можете называть меня Мейроуз, — еще шире улыбнулась она.

— Спасибо, но в любом случае, боюсь, ничем не могу помочь.

Он покачал головой, будто говоря: «Нет, это невозможно».

— Я думаю, десять тысяч долларов были бы не лишними в вашем бизнесе? — спросила Мэй, но Вильбурн отрицательно покачал головой еще раз.

— Двадцать?

— «Нет.»

— Тридцать?

— Нет.

— Пятьдесят тысяч долларов? Подумайте, мистер Вильбурн, это очень большие деньги.

— Я понимаю, — холодно ответил Девид. — Пятьдесят тысяч, действительно, очень большие деньги, и их не платят просто так. Это я понимаю тоже. Но мои клиенты, а среди них много очень уважаемых людей, приходя сюда, знают, что снимки, сделанные мной, попадут только к ним. Как и негативы, с которых эти снимки были напечатаны. Мне очень жаль, мисс Прицци, но вы зря потеряли время.

Девид поднялся, давая понять, что он не намерен продолжать разговор на эту тему.

Мейроуз, однако, продолжала сидеть.

— Видите ли, мистер Вильбурн, женщина, которую вы фотографировали, убийца. Наемная убийца. Не скрою, мне, как и моему отцу, не нравится, что такой человек появился в поле нашего зрения. Я хотела бы, во избежание неприятностей, предпринять кое-какие меры предосторожности. Это ни в коем случае не отразится на вашей репутации. Мне очень приятно, что в вашем лице я имею дело с принципиальным и, несомненно, честным человеком, и именно поэтому я не стану настаивать на получении негативов, но мне, в любом случае, понадобятся оттиски.

Девид открыл было рот, но она не дала ему вставить ни слова.

— Так вот, как я уже упомянула, мне, в любом случае, понадобятся оттиски с этих негативов. За них я готова заплатить пять тысяч долларов. Иначе мне придется воспользоваться другими средствами, но боюсь, что они будут менее приятными. Подумайте, мистер Вильбурн.

Девид задумался. Действительно, задумался. Эта женщина практически открыто угрожала ему, и не приходилось сомневаться, что, в случае его отказа, она сдержит слово. За это говорила хотя бы ее фамилия. Прицци. Чем это может обернуться лично для него? Пожар в лаборатории? Взрыв машины? Избиение где-нибудь на улице? Но, с другой стороны, — Чарли Портено. Убийца. Черт! Конечно, если он сделает еще серию снимков, Чарли может об этом и не узнать, но где гарантия?

— А каковы гарантии того, что это не станет известно Чарли Портено или этой леди-убийце?

Мейроуз пожала плечами.

— Вы умный человек и сами понимаете — для. меня, как и для вас, невыгодно, чтобы наша сделка получила огласку. Вот, собственно, и все гарантии. Подумайте сами, это немало. Пустячная услуга, за которую вы получите пять тысяч и благодарность. Мою и отца. Так как?

Дэвид поскреб переносицу. Он уже все решил, но старательно делал вид, что его по-прежнему гложут сомнения.

— Это очень рискованно, миссис Прицци. Если Чарли Портено узнает об этом…

— Если вы будете молчать, он никогда и ничего не узнает.

В ее голосе появилось раздражение.

— Но все-таки…

— Ну что же, я вижу, мне, действительно, зря пришлось потратить время. Прошу прощения, мистер Виль-бурн. Мне, право, очень жаль…

Она легко поднялась и пошла к двери.

— Постойте, — окликнул Мейроуз фотограф. — Я согласен.

— Я знала, что вы благоразумный человек, — ее лицо вновь озарила улыбка. — Когда зайти за фотографиями?

— Мне кажется, к трем часам дня будет нормально. Я как раз успею их высушить.

— Хорошо, — она взялась за ручку двери. — В три часа.

— Да, мисс Прицци. Все будет готово.

— Отлично.

Мэй кивнула и вышла на улицу…


… Чарли был уверен, что мир должен перемениться. Может быть, не очень сильно, но, по крайней мере, заметно. Не могло же все остаться таким же, как было до странной новости, рассказанной отцом? Тем не менее он с некоторым разочарованием понял, что солнце светит также ярко, и океан сверкает ничуть не тусклее, и точно тот же оркестрик в том же самом ресторанчике на берегу играет то же рондо.

И точно так же сидит напротив Айрин Уокер. Все осталось таким же.

А может быть, мы никуда и не уходили отсюда? — вдруг подумал Чарли. И не было безумной ночи в ее квартире, и мертвого Макси Хеллара в багажнике «альфа-ромео», и этих чертовых денег не было тоже, а?

Но он сразу одернул себя. Нельзя думать о подобных вещах — можно сойти с ума. Все было. И ночь, и Макси, и деньги. Все. И Айрин Уокер — наемная убийца. Черт! Трудно представить, что всего день назад он пускал слюни, глядя на нее с мальчишеским восхищением. Нет, Чарли, как и прежде, любил ее. Может быть, даже еще больше, чем раньше, но в душе появилось черное пятнышко. Оно было совсем крошечным, почти незаметным. В том-то и дело, что почти. Ничего нельзя было изменить. Ни-че-го.

— Хочешь что-нибудь выпить? — беззаботно спросила Айрин и засмеялась. — Коктейль «Пиа де пинья ком Баккарди»?

— Да. А то я неважно себя чувствую.

— Что-то случилось? — посерьезнела она.

— Угу, — Чарли кивнул. — Многое. Во-первых, ты убила Луи Наробино во время банкета, — он заметил, хак Айрин напряглась, а ее лицо стало отрешенным, но продолжил: — Во-вторых, придумала всю эту аферу с деньгами казино. Не одна, разумеется.

— Да. Я, действительно, убила Луи Наробино, — вдруг отчетливо сказала она. — Я его убила, как ты — Макси. Но я не имею никакого отношения к деньгам казино.

— Слушай, — Чарли сбился со своего подчеркнуто-безразличного тона и заговорил горячо и бурно. Ему так хотелось, чтобы Айрин убедила его в своей правоте. — Френки Палоу был помешан на собственной безопасности. Он каждый раз, прежде чем сесть за руль, открывал капот и проверял, нет ли там бомбы, и никогда не подпустил бы к себе кого-то постороннего. Никогда. Если только этим посторонним не является красивая женщина. На это Френки купился бы. Каким оружием ты пользуешься? — вдруг резко спросил он.

— Автоматическая «беретта’38», — не задумываясь ответила она и продолжила: — Чарли, не знаю, откуда у тебя эти мысли, но я клянусь тебе, что не имею никакого отношения к делам Макси и его партнера. Я вообще ничего не знала об этом, поверь мне.

Оркестрик затянул заунывную мелодию. Всхлипывала мандолина, контрабас устало жаловался посетителям на что-то, известное ему одному, гитара стонала звонким перебором. Чарли повернулся к музыкантам и сказал, обращаясь, похоже, больше к себе, чем к Айрин:

— Прицци поручили мне найти эти деньги. Вторую половину. Я верю тебе и поэтому могу попытаться убедить их в том, что оставшиеся триста шестьдесят тысяч пропали для нас. Им придется мне поверить, потому что я верю тебе, — он посмотрел на нее. — Когда мы поженимся? Давай закажем этот коктейль с ананасовым соком и будем считать, что наш медовый месяц уже начался.

Айрин улыбнулась. В эту секунду у нее было такое лицо, словно через мгновение в груди прорвется невидимая плотина и она зальется слезами. Ее рука нашла руку Чарли и сжала крепко, будто удерживаясь на краю пропасти…


… Энджело Портено, утопая в объемном кресле, курил сигару и размышлял о превратностях судьбы. Ноги его, обутые в мягкие туфли от Пье Терра, покоились на столе. Чисто американская манера, но что поделать. Трудно прожить жизнь и не поддаться некоторым влияниям страны, в которой провел лучшие годы. Энджело не избежал этого. В сущности, ему нравилась Америка своей деловой хваткой. Страна-бульдог. При том, что она дружелюбна и демократична, но своего не упустит. Это уж точно. В этом Энджело целиком и полностью сходился с американцами. Бизнес есть бизнес. Весь мир держится на бизнесе. В том, что Чарли выбрал именно эту женщину, тоже был бизнес. Куда хуже, если бы избранницей сына оказалась какая-нибудь смазливая вертихвостка, пожирательница денег. Нет, проблема упиралась не в наличные, но ведь есть ДЕЛО, и с этим нужно считаться. У Айрин Уокер и Чарли бизнес одинаков. Она может быть очень полезной в дальнейшем. Иметь в семье специалиста такого ранга очень неплохо, очень. Правда, тут одна загвоздка: жена-американка не сразу приживется в окружении сицилийцев. В кланах стараются не допускать в свою среду чужаков. Во-первых, чужие — это другая культура, другие обычаи, другие праздники — одним словом, другая жизнь. А во-вторых, это чужая кровь. И неизвестно, что важнее. Наверняка, кое-кто попробует оказать давление на дона, но Коррадо слишком любит Чарли. Так что, не без кривотолков, но эта женщина войдет в семью. Здесь, конечно, неплохо бы учитывать мнение других семей, других кланов. Такие случаи, как правило, не очень поощряются и не вызывают приступов излишнего уважения, хотя вряд ли кто-нибудь попытается подать голос, упрекнув Прицци в неразборчивости. Прицци — слишком большая сила на данный момент. Ни одна из семей Нью-Йорка не решится на открытое недовольство. Но, вообще, лучше, чтобы до поры до времени слухи об Айрин не проникли за пределы семьи.

Энджело стряхнул пепел в объемную пепельницу и усмехнулся.

Ну, ну, ну старина. Ты что-то размечтался. Возможно, этот романчик еще и не перерастет ни во что серьезное. Посмотрим. Мда. Чарли, конечно, получил жестокий удар, и ему тяжело будет оправиться, но он сильный парень. Сильный. Ничего, жизнь порой прикладывает и пожестче. Случается.

Портено-старший хмыкнул. Сняв ноги со стола, он пошевелил пальцами. От долгого сидения ступни затекли. Подавшись вперед, Энджело раздавил окурок в пепельнице, внимательно наблюдая за тем, как тлеющий уголек распадется на два десятка таких же, только помельче, а те быстро чернеют, превращаясь в маленькие крупицы золы. Он нажал чуть сильнее, и сигара хрустнула. Листья табака трескались, рассыпались, образуя в пепельнице черно-коричневую горку. Постепенно начали «отходить ноги». Сотни маленьких иголочек вонзились в ступни, но покалывание не было неприятным, и Энджело засмеялся хрипловатым стариковским смехом. Он притопнул ногой об пол, ощущая щекотание поступающей в мышцы крови. Казалось, подошвы мягких кожаных туфель превратились в стальные раскаленные листы, и жар от них поднимался до колен, прогревая припухшие суставы. Кровь еще резво бежала по венам, согревая плоть Энджело, накачивая тело силой.

— Хах! — Портено-старший звучно хмыкнул, и в эту минуту требовательно и настойчиво зазвонил телефон. Энджело протянул руку и снял трубку.

— Алло?

— Энджело? Это Коррадо, — проскрипел собеседник.

— Здравствуй, Коррадо, — расплылся Портено. — Как дела?

— Спасибо. Старею, ты же знаешь.

Энджело улыбнулся еще шире, благо, дон этого не мог видеть. Сколько он себя помнил, Коррадо всегда хотел казаться слабее, чем на самом деле. Отличный способ задурить мозги конкуренту, но только не ему, Энджело. Он-то прекрасно знает, что представляет из себя «старая развалина». Коррадо будет поздоровее большинства молодых. Да, видно, за годы привычка вошла в кровь, став прочной необходимостью, и Коррадо жаловался даже тем, кто отчетливо представлял себе истинное положение вещей.

— Но, надеюсь, ничего серьезного? — вежливо поинтересовался он.

— Да, вроде бы так, хвала Святой Деве Марии, — скрипучий голос немного изменился. Дон улыбался.

— Какие-нибудь новости?

— Да, сам понимаешь, иначе не стал бы тебя беспокоить. Твой сын дома?

Энджело почувствовал укол тревоги. Вопрос мог не таить за собой ничего, но мог и…

— Нет, он в Вегасе, уехал на денек. Доминик приказал разузнать насчет второй половины денег казино. Потом, кажется, собирается заехать в Лос-Анджелес.

Коррадо хмыкнул озадаченно. Видимо, известие пришлось ему не по вкусу.

— А почему он нс сказал мне об этом?

— Доминик вчера встретил его враждебно. Чарли прилетел поздно ночью, но твой сын настоял, чтобы он немедленно привез деньги. В общем, разговор, судя по всему, вышел не очень приятным. Ты знаешь, Доминик иногда позволяет себе вспылить… Он-то и сказал, чтобы Чарли нашел эти деньги.

— Ладно, я узнаю, в чем дело, — дон забыл о роли дряхлеющего старика. Голос его окреп и стал тверже. — Послушай-ка, Энджело, дорогой мой человек, мне очень нужен Чарли. Завтра вечером. У нас возникла небольшая проблема, и его помощь требуется семье. Ты знаешь, где он может быть сейчас?

— Ну, Чарли звонит мне. Не очень-то часто, но раз в сутки точно. Я скажу ему, чтобы срочно летел домой.

— Вот и отлично, вот и отлично. Передай, что собрание завтра в семь вечера.

— Обязательно, — Энджело взял со стола «паркеровскую» ручку с золотым пером и принялся крутить ее в пальцах. — Я думаю, все будет в порядке, не стоит напрасно волноваться…

— Хорошо, — Коррадо вновь входил в привычный образ. — Поговорим при встрече. Скажи Чарли: он нужен семье. До встречи, дружище…

— До встречи.

Портено опустил трубку на рычаг, взял из пестрого резного ящичка еще одну сигарету, содрал с нее обертку и отрезал оба кончика. Откинувшись на спинку удобного кресла, Энджело собрался было вновь забросить ноги на стол, но в эту секунду телефон зазвонил второй раз. Чертыхнувшись, Портено вылез из кресла и прижал еще теплую трубку к уху.

— Алло!

— Папа, здравствуй, это Чарли! Я в Лос-Анджелесе, и я женюсь!

Энджело на мгновение оторопел.

— Во-первых, здравствуй, а во-вторых, на ком? На той самой женщине? — он постарался, чтобы голос звучал серьезно и строго, хотя губы так и растягивала довольная улыбка. — Я имею в виду ту женщину, которая выполняет контракты.

— Да, ее зовут Айрин, и она — полька, папа. Но мы к ней привыкнем, — Чарли говорил быстро и громко, словно стоял в телефонной будке на шумной улице.

— Да, да, — проворчал Энджело. — Конечно. И когда она будет заходить в зал, все женщины станут прекращать разговоры и оборачиваться в ее сторону. Ну что же, сынок, я против природы не пойду. Желаю тебе удачи.

— Спасибо, — судя по голосу, Чарли улыбался.

— Да, вот еще что, — словно вспомнив о каком-то пустяке, сказал Энджело. — Дон вызывает тебя на собрание завтра к семи вечера!

— А медовый месяц?! — возмутился Чарли.

— В Бруклине! — отрезал Портено-старший и усмехнулся. — Проведете его в Бруклине. До встречи завтра.

Он решительно опустил трубку.

Ну вот, — Энджело наконец смог поудобнее устроиться в кресле и с наслаждением закурить, — теперь можешь считать себя дедом!

Довольная улыбка покрыла лицо сетью морщин и тихий смех слетел с полных губ Портено-отца…


… Чарли повесил трубку и повернулся к стоящей рядом Айрин.

— Завтра вечером мне нужно быть в Бруклине. Вот черт, а? Ну, надо же…

— Бизнес есть бизнес, — вздохнула она и усмехнулась.

— Ты говоришь точь-в-точь как мой отец, — сообщил Чарли и тоже улыбнулся. — Но, по сути, все правильно…


* * *
… Франциск Кунз никогда не маялся от безделья. Он вообще придерживался мнения, что дело можно найти всегда, было бы желание. Но уж если этого желания нет, то тогда и нечего жаловаться. Сейчас Франциск сидел в своем офисе, — если комнатушку три на три можно назвать этим громким словом, — и листал свежие газеты, купленные им в киоске на выходе из «подземки» у Тайм-сквер. Обычно он брал «Ньюоркер», «Миррор», «Дейли ньюс» и «Нью-Йорк тайме», но сегодня прихватил еще «Ньюс дэй» и два журнала — «Лайф» и «Пипл». Зачем ему понадобилось такое количество прессы, Франциск и сам нс знал, но что куплено, то куплено. Одним словом, чтения хватало бы до конца дня, и Кунз вполне мог провести время до вечера с толком и пользой для своего кругозора. Включив настольную лампу, он вынул из пластикового пакетика огромный гамбургер, прихваченный по дороге из дома в «Бургер Кинг», аккуратно развернул вощеную бумагу, внимательно оглядел гамбургер со всех сторон, Словно выбирая, с какого края начать трапезу, кивнул и впился зубами в трехэтажную хлебно-мясную мякоть. Открыв «Миррор» на разделе «Происшествия», Франциск углубился в чтение, сосредоточенно работая челюстями.

Не найдя ничего интересного, Кунз перелистнул газету на страницу спортивных новостей и с некоторым удовольствием узнал, что «Нью-Йорк джайентс» как следует вложили «Сиэтл си хокс». Он пришел в хорошее расположение духа, которое несколько померкло после следующего сообщения: бостонский «Ред сокс» продул лос-анджелесским «Доджерс». В общем, счет сравнялся.

Нельзя сказать, что Франциск был заядлым любителем футбола или бейсбола — по крайней мере, не больше, чем любой янки — но стоило ему добраться до спортивной хроники, как он ощущал необыкновенный прилив патриотических чувств во всем, что касалось команд Восточного побережья вообще, и нью-йоркских в частности. То же относилось к баскетболу и прочим спортивным развлечениям.

Отложив в сторону «Миррор», Франциск придвинул к себе «Нью-Йоркер». Обычно, он сначала просматривал все купленные газеты, а уж потом, отметив для себя наиболее интересные статьи, начинал читать со вкусом и удовольствием. Примерно к середине «Таймс» Кунз прикончил гамбургер, вытер пальцы носовым платком, сложил его, сунул в боковой карман пиджака и, сыто отдуваясь, закурил дешевую сигару. Умирающий медленной механической смертью вентилятор, выбиваясь из последних сил, судорожно перемешивал лопастями жаркий воздух пополам с табачным смогом. Глядя на нервное мелькание пластмассовых изогнутых ласт, Франциск подумал о том, что ВО ВСЕХ романах и кинофильмах детективного жанра, ВО ВСЕХ без исключения полицейских участках кондиционеры и вентиляторы либо не работают вообще, либо работают, но из рук вон плохо. И что самое смешное, это была сущая правда. Единственным исключением, пожалуй, являлся кондиционер в 87-м полицейском участке, придуманном мистером Эдом Макбейном. Но и все. Других прецедентов Франциск не знал. Мысли его тут же переключились на странную закономерность. Кунз, затягиваясь едким и тяжелым, как свинцовая пыль, табачным дымом, начал рассуждать, пытаясь докопаться до причины данного явления.

Что может быть общего между вентиляторами и кондиционерами, стоящими в полицейских участках? (87-ой не считаем). После недолгих размышлений Франциск пришел к единственному уместному, но ничего не объясняющему ответу. Они все стоят в полицейских участках. Кунз хмыкнул и загасил крохотный, обжигающий пальцы окурок в бумажном листе, сложенном наподобие пепельницы. М-да. Логика, достойная Шерлока Холмса. Потрясающе глубокий анализ проблемы. Поздравляю вас, мистер Кунз. Вы — лучший детектив на всем Восточном побережье. Да нет, чего уж там, во всех Соединенных Штатах. Виват!

Придя к столь утешительному выводу, Франциск начал подумывать, а не сходить ли ему еще раз за парочкой гамбургеров и баночкой пива? Работы сегодня, судя по всему, нс предвидится, чего же зря тратить собственное время? Жизнь не бесконечна, а минуты утекают с катастрофической быстротой. Наметив план действий на ближайшие полчаса, Кунз выбрался из кресла, — чтобы возвышаться над столом, ему приходилось подкладывать пару подушечек, — и начал собирать газеты в фирменный «бургеркинговский» пакетик, решив, что вполне успеет дочитать их дома.

В этот-то момент и звякнул колокольчик на двери. Франциск обернулся. В дверях стояла высокая леди в черном костюме и шляпе. Она несколько удивленно оглядывала непрезентабельную обстановку офиса.

— Могу чем-нибудь помочь, мисс? — поинтересовался детектив.

— Да, — женщина кивнула. — Мне нужен мистер Франциск Кунз. Детектив. Если, конечно, я не ошиблась дверью.

— Нет, вы не ошиблись дверью, присаживайтесь.

Франциск указал ей на черное допотопное кресло, стоящее напротив стола. Возможно, оно выглядело похуже, чем новомодное экстравагантная мебель, но зато было очень удобным.

— Присаживайтесь, не стесняйтесь, — Кунз обошел стол и принялся устраиваться в своем кресле, более чопорном, но высоком.

Посетительница едва заметно улыбнулась.

— Итак, я вас слушаю, — заняв наконец подобающее положение, сообщил детектив.

— Вы — мистер Кунз?

— Да, с вашего позволения. Я — именно мистер Кунз. А ваше имя?

— Меня зовут Мейроуз Прицци. Мне порекомендовали вас как хорошего детектива.

— Я знаю этого человека? Кто он?

— Это мистер Сидней Лендсток, архитектор.

Франциск кивнул.

— Да, я помню его. Очень обаятельный молодой человек с большими проблемами.

Мейроуз улыбнулась.

— Да, проблем у него, действительно, хватает.

— Угу, — детектив достал сигару. — Вы не возражаете, если я закурю?

— Нет, конечно.

— Отлично, отлично, — Франциск щелкнул зажигалкой. — Но, как я понимаю, не только у мистера Ленд-стока возникают проблемы.

— Разумеется, — Мейроуз открыла сумочку и достала из нее фотографию. — Проблемы случаются у всех.

— Так что представляет из себя ваша?

— Мне нужно знать как можно больше об этой женщине.

Фотография легла на стол. Детектив придвинул ее к себе и начал разглядывать не без любопытства.

— Красивая женщина, — похвалил он. — Кто она?

— Я ничего не знаю о ее прошлом, — спокойно сказала Мейроуз. — Абсолютно ничего. Я знаю только ее имя и несколько довольно незначительных фактов из ее нынешней жизни.

— Не так уж и мало, если подумать, — возразил Франциск.

— Возможно, — кивнула она. — Имя этой женщины — Айрин Уокер. Проживает в Лос-Анджелесе, но, кажется, имеет дом в Лас-Вегасе. Кроме того, в самое ближайшее время она собирается выйти замуж за некоего Чарли Портено.

Кунз открыл небольшой карманный блокнот и начал делать какие-то пометки.

— Что-то еще, мисс Прицци?

— Да, у меня есть некоторые основания подозревать, что эта женщина занималась довольно крупными аферами. В частности, что она причастна к недавней махинации в Лас-Вегасе. Этот факт тщательно скрывается, но, возможно, вам удастся что-нибудь узнать. %

— Что это за махинация? — живо поинтересовался Франциск. На его кругленькой физиономии отразился неподдельный интерес.

— Казино «Голубая лагуна». Подложные векселя. Ходят слухи, что вместе с ней это дело провернули некие Макс Хеллар и Френки Палоу.

— Хеллар… Палоу… — повторил он, торопливо водя карандашом по бумаге. — Что-нибудь еще?

— И Хеллар, и Палоу были убиты.

— Вот как? — Франциск прищурился. — Имя убийцы уже установлено?

— Нет. Видимо, они пытались скрыться с деньгами, и кто-то пустил им по пуле.

— Чем дальше, тем интереснее, — пробормотал Кунз. — Вы имеете какие-то основания подозревать эту мисс Уокер?

— Да. Но у меня нет доказательств, и поэтому я не считаю нужным сообщать вам домыслы. Важны факты.

Мейроуз сухо улыбнулась холодной деловой улыбкой. Вежливость, не более.

— Сейчас сложилась такая ситуация, что мне необходимо убедиться либо в ее невиновности, либо… Одним словом, мне нужны доказательства, — если, конечно, выяснится, что она нечиста на руку, — либо какие-то свидетели, могущие подтвердить ее участие в финансовых махинациях. В противном случае, доказательства невиновности мисс Уокер и непричастности к этим делам.

— Скажите, а насколько серьезен ваш источник информации? Знаете, очень часто случается так, что кто-то хочет вставить палки в колеса кому-нибудь и начинает распускать слухи. Вы понимаете.

— Да, это также вполне возможно. Но в этом случае, я думаю, вам не составит труда установить, кто лжец?

— Как знать, как знать… — Франциск вновь взглянул на карточку и двинул ее кончиком пальца. — Никогда нельзя сказать заранее, каков ваш подопечный. Мне довелось встречать ребят, по сравнению с которыми любой детектив кажется скаутом из младшей группы.

— Я думаю, что эта женщина не такой уж крепкий орешек. И к тому же, вам не придется следить за ней. Только факты из ее жизни.

— Ну, хорошо. Скажите, ваш знакомый, мистер Лендсток, назвал мои расценки?

— Да. Сто пятьдесят в день, не считая расходов.

— Совершенно верно.

— Если вы сможете достать необходимый мне материал в течение недели, я уплачу вдвое плюс премиальные.

Франциск кивнул и улыбнулся.

— Но, мисс Прицци, никаких гарантий.

— Я понимаю, но мне хотелось бы быть уверенной, что вы очень постараетесь, — она, не мигая, смотрела ему в глаза.

— А я всегда очень стараюсь, мисс Прицци, — он выдержал небольшую паузу. — Но в вашем случае я постараюсь вдвойне.

— Вот и отлично. Ваш аванс, — Мэй выложила на стол шесть стодолларовых купюр. Кунз кивнул и аккуратно, без спешки убрал их в бумажник.

— Вы можете оставить мне эту фотографию? — он указал на поблескивающую глянцем в ярком свете настольной лампы карточку.

— Разумеется, — Мейроуз встала. — Я позвоню вам через неделю, но если у вас появятся какие-нибудь известия раньше, найдите меня.

Она достала из сумочки визитку и положила на стол рядом с фотографией.

— Конечно, мисс Прицци.

Франциск соскользнул с кресла и, быстро перебирая ножками, покатился к двери.

— Всего доброго, мистер Кунз, — кивнула женщина на прощание.

— Всего доброго, мисс Прицци.

Он закрыл за посетительницей дверь, вернулся к столу и еще раз внимательно рассмотрел фотографию.

— Да, очень красивая женщина, — пробормотал он, удовлетворенный осмотром.

Затем Франциск осторожно убрал карточку в бумажник, придвинул поближе визитку и прочел надпись.

— Мисс Мейроуз Прицци. Занятно.

Выдвинув один из ящиков, он пальцем сбросил визитку внутрь, потеряв к ней всякий интерес. Сняв телефонную трубку, Франциск набрал нужный номер.

— Алло, Род? Это Франц Кунз. Привет. Как у тебя дела? Как Джессика? — губы его растянула улыбка. — Да нет, конечно, приятель. Нет, конечно, — собеседник поинтересовался, нс женился ли старый дружок. — С моей фигурой, сам понимаешь, клеятся многие, да никак не выберу подходящую партию. Слушай-ка, нужно проверить одну дамочку… Да нет, никаких серьезных фактов. Нет, имя есть. Айрин Уокер. А-й-р-и-н. У меня есть ее фото. Ага. Ну так я сейчас подъеду? Угу, угу. До встречи, приятель.

Франциск положил трубку, вытащил платок, которым недавно вытирал пальцы, и промокнул пот со лба. Затем убрал его обратно в карман и, не без сожаления подумав о гамбургере и пиве, пошел к выходу…


* * *
… Если как следует поблуждать по лос-анджелесскому Ист-Сайду, то можно насчитать не меньше трех десятков брачных контор. Все они отличаются друг от друга так же, как может отличаться янки от коренного жителя Африки или Азии. Абсолютно несхожие, разные по чистоте, импозантности и размерам, все эти конторки имеют одно общее и нерушимое правило. Всего за десять долларов вас обвенчают — или разведут, разумеется, — хоть с самим чертом. А за двойную плату обженят даже без личного присутствия партнера, хотя, ради приличия, попросят его удостоверение личности. Права или карточка социального страхования вполне подойдут.

Заведение, которое выбрали Айрин и Чарли, могло бы считаться представителем элитного класса брачных контор Ист-Сайда. Оно притулилось в районе Холленбек, на Четвертой улице, между крохотной булочной и магазином подержанной одежды.

На сей раз Чарли предпочел воспользоваться такси. Слишком яркий «роллс-ройс» привлекал чересчур много внимания. Неудивительно, в Бойл-Хайтс не привыкли к таким машинам. Выйдя на шумную улицу, молодожены тут же были атакованы стайкой смуглых мальчишек-чикано. Поблескивая белыми зубами, выделяющихся на чумазых мордашках, ребятня хватала Чарли за полы пиджака и за брюки, выклянчивая у джентльмена несколько центов.

— О, боже мой, — засмеялась Айрин, глядя на живописную картину.

— Эти маленькие сеньоры могут выпросить деньги даже у Статуи Свободы, — вздохнул Чарли, вынимая из кармана десятидолларовую банкноту. Гвалт моментально стих. Мальчишки уставились на деньги, затаив дыхание и даже приоткрыв рты. На лицах застыла печать несмываемого восхищения. Купюра две секунды покачивалась перед замурзанными носами, и каждое ее движение тут же улавливалось черными цепкими глазами.

— Итак, compadrcs, — усмехнулся Чарли, протягивая купюру малышам, — ваш заработок.

То, что произошло секундой позже, можно было бы назвать Вавилонским столпотворением или стихийным бедствием национального масштаба. Двенадцать пар загорелых рук протянулись к деньгам, и через мгновение серо-зеленый Гамильтон исчез в водовороте коричневых пальцев. Вся ватага сорвалась с места и помчалась по улице, оглашая ее зычными криками, среди которых то и дело прорывались слова не для церкви.

Чарли проводил их глазами, а затем повернулся к яркой вывеске, гласившей: «Регистрация браков! Круглыс сутки!» Чуть ниже было выведено: «В ночное время — скидка!»

— Господи, никогда нс знал, что встречаются заведения, занимающиеся браком за минуту.

Айрин улыбнулась.

— Я тоже. Просто мне пришлось оформлять в этой конторе развод с Макси. После случившегося могли бы возникнуть проблемы с полицией, и я подумала, что будет лучше, если быстро оформить развод задним числом.

— А они что, и этим занимаются тоже?

— Да. И регистрацией младенцев, и много чем еще.

— Ого, у этих ребят дело поставлено, — хмыкнул Чарли. — Ничего нс скажешь.

Они перешли улицу и толкнули дверь конторы.

Внутри оказалось гораздо лучше, чем снаружи. Вместо дверей висели бамбуковые нити. Освещение, благодаря вставленным в стену небольшим светильникам, казалось ярким, но не режущим глаз. Гостиную и небольшой зальчик, где, собственно, и вершилось таинство бракосочетания, разделяла небольшая перегородка.

Молодой услужливый клерк в легком белом костюме вышел на звон колокольчика. Увидев посетителей, он улыбнулся и мягким баритоном сказал:

— Добрый день, мы рады снова видеть вас у себя. Прошу вас, садитесь. Вам придется подождать несколько минут. Надеюсь, это не очень вас задержит?

— Нет, нет, — улыбаясь в ответ, кивнула Айрин.

— Очень приятно, что вы сочли удобным прийти именно к нам, мисс, — клерк указал на пустую скамью для ожидающих. — Прошу.

Он развернулся и скрылся за перегородкой.

Чарли посмотрел на колышущиеся, постукивающие бамбуковые палочки.

— Ты его знаешь? — спросил он.

— Да, этот парень помогал мне оформить развод. — Айрин улыбнулась. — А может быть, нам купить конфетти, пригласить фотографа?

— Как скажешь, — Чарли пожал плечами. — Это ведь только формальность. Я думаю, что настоящую свадьбу мы справим позже, когда уляжется история с казино.

Она посмотрела на него и засмеялась.

— Господи, видел бы меня Макси…

— А что тут смешного? — настороженно спросил Чарли.

— Я выхожу замуж за сицилийца! — она засмеялась еще громче.

— Ну и что?

— Знаешь, Макси всегда говорил мне: «Евреи в этом бизнесе — это очень плохо, но сицилийцы — это не просто плохо. Это страшно. Они лучше сожрут своих детей, чем расстанутся хотя бы с одним центом. А уж они-то своих детей любят». Именно так он и говорил. Слово в слово.

В глазах Чарли на секунду промелькнуло бешенство, а затем с напускным безразличием, словно и не услышал ничего обидного, он спросил:

— Слушай, но если Макси был таким умным, почему же он такой мертвый, а?

Улыбка медленно сползла с губ новобрачной…


… Чарли не застал ее дома. Хотя, впрочем, даже если Мейроуз и была бы в квартире, она все равно не подошла бы к телефону. Именно поэтому Портено и оставил свое сообщение автосекретарю. Магнитофон исправно записал его голос на пленку, и Мэй прослушала известие о том, что Чарли последовал ее совету и женился. Завтра днем они возвращаются в Нью-Йорк и обязательно позвонят ей. Возможно, им удастся собраться и пообедать как-нибудь на днях, а?

Мейроуз усмехнулась. Конечно, они пообедают. Это будет даже интересно. Очень интересно.

Она перемотала кассету на начало, включила автосекретарь и пошла в кабинет. Ей нужно сделать еще несколько важных дел сегодня. И чем раньше, тем лучше…


* * *
… Клайв Уильямс, тридцатитрехлетний мужчина, остановил «кадиллак» у самой бровки тротуара, заглушил двигатель и на секунду замер, оглядывая улицу. «Кольт-питон» согревал ему бок, внушая чувство уверенности. Однако Клайв никогда не придавал этому слишком большого значения. Пистолет — хорошая штука, но если в голове нет мозгов, ты невнимателен и несобран, можешь считать, что у тебя уже есть дыра в башке. У него был отличный учитель, чудесный. Пожилой грубоватый сержант, в прошлом командир взвода «зеленых беретов». Звали его Чарльз Смолл. На занятиях по стрельбе Смолл примечал Уильямса. Тот играючи выбивал 97 из 100, но на полигоне зачастую терялся.

Клайв тут же вспомнил занятие, на котором он из-за собственной невнимательности «угробил» своего подопечного, «погиб» сам и при этом умудрился «положить» троих, совершенно не причастных к «покушению» людей. Помнится, Чарльз вздохнул тогда.

— Ну, ты, парень, мясник.

Кажется, это случилось на второй неделе обучения. Все было довольно прозаично. Ему просто швырнули в лицо из. толпы какую-то тряпку, а он тут же начал палить во все стороны. После этого занятия Смолл выстроил учеников в шеренгу и прочел лекцию об оружии.

— Запомните хорошенько, ребята, — зычным сипловатым голосом вещал он. — Некоторые из вас считают, что раз у них в руках пистолет — все. Им сам черт не брат, они Супермены, которым наср…ь на всех террористов, вместе взятых. А я вам говорю, это — дерьмо! Дерьмо!!! Пистолет никогда не заменит вам мозгов и внимания. А если уж у вас нет. этих качеств, можете сунуть свою пушку себе же в задницу. Вот так вот. Ни хрена она не стоит, когда ее держит какой-нибудь раззява, вроде Уильямса. Ты, парень, — палец, покрытый мозолями, ткнулся в грудь Клайву, — наложил в штаны. Облажался, угробил подопечного, себя и еще трех ребят. Почему? Да потому что был невнимателен, не оценил опасности и не приготовился к нападению. Вот почему! Те из вас, кто считает, что убийца, перед тем как стрелять, подойдет к вам и скажет: «Простите, сэр, вы не позволите мне ухайдокать этого парня в машине, которого вы охраняете?», может сразу выматываться! Вы должны быть готовы к тому, что ваше внимание будут отвлекать самыми разными способами. Брошенная в лицо тряпка — самый безобидный из них. Вы думаете, пистолет спасет вас и вашего клиента от пули? Ни хрена! Ваши мозги! Внимательность! Реакция! Вы должны работать, как машина. Реакция только на опасность! Тряпка — не угроза, а маневр! Вам нельзя отвлекаться ни на секунду! Ни на секунду, мать вашу. Иначе человек, доверивший вам свою жизнь, умрет.

— Простите, сэр, — подал голос рыжий ирландец Брайан О’Хара. — А если бы это была граната?

— Знаете, чем отличаетесь вы все от одного хорошего телохранителя? — Смолл обвел их тяжелым взглядом. — Да тем, мать вашу, что тот за время полета предмета уже успеет определить, ЧТО это за предмет, КАКУЮ опасность он представляет, и начнет ДЕЙСТВОВАТЬ. Вы же наср…те в штаны и станете палить во все стороны. Вот чем! Я должен научить вас действовать, и я научу, но предупреждаю, если у кого-то не хватит мозгов, выкину сразу.

Наверное, Чарльза можно было посчитать чересчур резким, хвастливым и грубым. Возможно. Но сержант был профессионалом экстракласса. Он научил их всему, что знал сам, сгоняя со всех семь потов, сдирая три шкуры. Но к окончанию курса результат, как говорится, был на лицо. Ни один нс пугался летящих в лицо предметов. Они стали прекрасно разбираться в ситуации и анализировать степень опасности за доли секунды.

На выпускных экзаменах Клайв порядком понервничал, но это не помешало ему уложить четырех «террористов». Учитывая то, что стрелять пришлось «в толпе» и почти не целясь, результат был признан отличным.

Кроме всего прочего, Уильямс овладел джиу-джитсу и азами айки-до, научился стрелять в темноте на звук, водить любые виды транспорта, словом, действительно стал почти суперменом. Смолл научил его еще многим тонкостям, помогающим в работе. Дважды полученные в школе знания помогали ему уберечь клиента и выйти из передряги живым и без единой царапины. Он не растерялся, даже когда на него спустили пару огромных доберманов. В память об этом случае на его руке до сих пор сохранился длинный изогнутый шрам, тянущийся от локтя до запястья.

Клайв посмотрел на часы. Стрелки растянулись в механическом «шпагате», подбираясь к шести вечера. Без двух. Пора. Он поправил пистолет в наплечной кобуре и вышел из машины. Сегодня ему предстояло отвезти своего босса в театр, а завтра… Завтра у него выходной, и они с Уитни договорились поужинать в каком-нибудь ресторанчике, а затем отправиться к ней домой, наконец, познакомиться с ее родителями. Клайв не был трусом, но от этой мысли его прошиб холодный пот, а сердце учащенно забилось. Господи, как мальчишка, ей-богу!

Хлопнув дверцей, он огляделся, быстро подошел к двери подъезда и нажал кнопку домофона. Через несколько секунд лампочка под словом «говорите» вспыхнула рубиновым огоньком, и вальяжный голос произнес:

— Да?

— Мистер Финли, это Клайв Уильямс.

— А-а-а, здравствуйте, Клайв, заходите.

Замок щелкнул, и телохранитель, потянув дверь, шагнул в гулкое нутро подъезда…


… Получасом позже Франциск Кунз встретился со своим старым приятелем Родом Стейнбеком в насквозь прокуренном зале бара «Изумрудное лето», на 116-й Вест-стрит, неподалеку от парка Монингсайд. Сидя у самой стойки на высоком табурете, Кунз с любопытством разглядывал входящих в огромное зеркало за спиной бармена. Удивительное это зрелище, если подумать. Когда смотришь на людей в упор, повернувшись к ним лицом, они тут же перестают быть самими собой и начинают изображать, играть в какие-то нелепые игры, принимать красивые театральные позы и говорить неестественными голосами. Или другая крайность — разглядывать себя, пытаясь определить, «что же во мне не так, из-за чего меня так пристально изучает этот лысый коротышка?» Другое дело, когда они не видят, что за ними наблюдают. Люди естественны, раскованны. Они живут той жизнью, к которой привыкли, а не созданной для окружающих. В них проявляется природа. Взгляд, брошенный словно мимоходом, жест, вырвавшийся непроизвольно. Человек — книга. Любопытная, интереснейшая книга, читая которую можно постичь суть сиюминутных потребностей и вытекающих из них поступков человека столь же точно, как это делает психоаналитик, но не прибегая к долгим и подчас утомительным беседам. Смотрите на людей, узнавайте их, только не нужно, чтобы они знали об этом. И не надо путать наблюдение со шпионажем.

— Эй, мистер, — бармен наклонился к нему. — Что-нибудь выпьете?

— Ага, — простодушно улыбаясь, кивнул Франциск.

— Виски с содовой. И придвинь поближе вон ту вазочку с орешками. Знаешь, с детства обожаю арахис. Особенно соленый.

— Конечно, я тоже.

Бармен налил в рюмку виски, добавил содовой и ловким отточенным движением пустил ее по стойке клиенту. Кунз заулыбался еще шире.

— Здорово. А вазочку-то с орешками сможешь так же?

Парень рассмеялся.

— Я смотрю, ты малый не промах, а?

— Да нет, куда мне, — скромно потупился детектив.

— Просто орехи очень люблю.

Бармен захохотал и придвинул вазочку ближе к посетителю. В этот момент в зеркале замаячил Род. Стоя в дверях, он осматривал зал, пытаясь разглядеть лица за густой табачной завесой. В застиранных джинсах и плотном твидовом пиджаке поверх хлопчатой голубой рубашки, Стейнбек крутил головой, морщась от раскатов рок-н-рола, изрыгаемых «джук-боксом», треска и звона игровых автоматов и не менее плотного, чем сигаретный смог, гула людских голосов. В дальнем углу пара массивных ребят катала шары на бильярде, а за одним из столиков шумно расслаблялась компания студентов, заливая веселье огромным количеством пива. В воздухе слабо пробивался сладковатый душок марихуаны, должно быть, поэтому Род выглядел так, словно попал по меньшей мере в вертеп.

Франциск не стал испытывать его терпения и замахал коротенькой ручкой, приглашая приятеля занять соседнее место. Тот наконец заметил Кунза и пошел через зал, то и дело оглядываясь, будто опасаясь, что в «Изумрудном лете» собирается вся нью-йоркская мафия.

Плюхнувшись на соседний табурет, Стейнбек взмахом руки подозвал бармена и заказал пива. Тот принял заказ и, подмигнув Кунзу, как старому приятел^, весело сообщил:

— Может быть, твой приятель трезвенник, но орешками тебе придется делиться самому.

— Он терпеть не может арахис, — отреагировал Франциск в тон бармену. Через секунду перед Родом появился высокий бокал, наполненный до краев янтарным напитком с бело-желтой шапочкой пены. Кунз посмотрел на отпивающего глоток друга и поделился мыслью:

— Знаешь, а ты даже в этой одежде выглядишь, как полицейский.

— Да пошел ты, Франц, — Род явно не разделял оптимизма приятеля. — Нашел, где назначать встречу. Господи, подумать только! Удивляюсь, как это у тебя не хватило ума затащить меня в публичный дом.

— Спасибо, — расплылся детектив. — Я тоже тебя люблю.

— А-а, — Род махнул рукой. — Вот твои бумажки. Все, что мне удалось выяснить об этой подружке.

Он достал из кармана несколько отпечатанных на принтере листков и отдал их Франциску.

— Нс густо, — хмыкнул тот. — Она что, в безвоздушном пространстве росла, что ли?

— Это все, что есть на нее, — хмуро буркнул Род. — Надеюсь, за пиво заплатишь ты?

— Конечно, — Франциск кивнул, достал бумажник, выудил из него стодолларовую банкноту и протянул полицейскому. — Спасибо, дружище, ты мне, действительно, помог.

— Да ладно, не за что, — купюра исчезла в нагрудном кармане рубашки. — Я думаю, тебя заинтересует эта куколка, — он вновь кивнул на листки. — Но учти, если тебе еще раз понадобится что-нибудь от меня, назначай встречу в другом месте.»

— Ага, приму к сведению, — Кунз развернул первый лист, начал читать, но тут же остановился. — Эй, эй, погоди-ка. Я просил тебя узнать про Айрин Уокер, а не про… — он вновь заглянул влист, — Лайзу Джексон. Что это за дерьмо ты мне подсунул?

Род ухмыльнулся, наслаждаясь маленькой местью, допил пиво, сполз с табурета и подмигнул.

— Вот так, приятель. Женщину на фотографии зовут Лайза Джексон, а единственная Айрин Уокер, подходящая по возрасту этой красотке из всех проживавших в Лос-Анджелесе, скончалась от травм, полученных в автомобильной катастрофе четыре дня назад в «Мемориальном медицинском госпитале» на Лонг-Бич, штат Калифорния. Пока!

Он махнул на прощание рукой и начал торопливо пробираться к выходу, оттирая локтями не в меру подгулявших посетителей.

Оставшись в одиночестве, Франциск Кунз снова перечитал первую фразу, достал фотографию и несколько секунд задумчиво разглядывал изображенную на ней женщину. Затем он убрал карточку в карман и поскреб переносицу.

— Значит, Лайза Джексон? — пробормотал Кунз. — Черт возьми, это становится все любопытней и любопытней.

Бармен вырос перед ним, словно по мановению волшебной палочки.

— Что-нибудь еще будете пить?

Франциск моргнул.

— Да, двойной виски. Кстати, содовую можете не наливать…


… Сидящий на другом конце стола худой нервный мужчина в черном костюме-тройке и цейссовских очках не понравился Чарли. Тут, в общем-то, дело было не в личных симпатиях и антипатиях: этого человека Чарли видел впервые в жизни, а значит, ничего не имел против него. Просто гость жутко боялся. Лицо его блестело от пота так, словно по нему прошлись лаком. Кожа была пепельного оттенка, а костяшки пальцев, сжимающих ручку «атташе-кейса», казались абсолютно белыми. От напряжения мужчина ерзал на стуле, еще сильнее потел и буквально испускал флюиды страха. Губы тряслись, а в довершение всего правый глаз у него начал подергиваться, отчего и без того жалкое впечатление усилилось, а терзавший мужчину страх стал еще заметнее.

Этим-то страхом долговязый и не понравился Чарли. Портено терпеть не мог людей, трясущихся безо всякой на то причины. Они вызывали у него брезгливость, подобно вшивым грязным собакам. Чарли не понимал, почему этот человек боится. Его никто не звал, он пришел сам. Его не затаскивали в машину, нс избивали в подъезде, нс наставляли пистолет в живот, не связывали и не засовывали кляп в рот. Его не хотели убивать, не грозили, нс пугали. Чего же бояться?

Глядя на мужчину, Чарли еле заметно сморщился. Ему вдруг жутко захотелось встать, подойти к этому человеку, готовому обмочиться от страха, дать пинка в затянутый черными брюками зад и процедить: «Пошел вон!» Желание созрело внутри него, поднялось в груди мутной водой с тухловатым запахом плесени и застыло у гортани, готовое в любую минуту захватить мозг и выплеснуться наружу в виде конкретных жестоких действий. Наверное, смешно было даже думать об этом, и тем не менее он думал. Кое-кто, возможно, упрекнул бы Чарли. Удивительно ли, посторонний человек попал в мафию, — давайте называть вещи своими именами, — и вполне естественно, что он боится. За что же его ненавидеть?

Но Чарли мог бы возразить. Отсейте зерна от плевел. Все эти взрывы на вокзалах, в самолетах, поездах и кинотеатрах, убийства политических деятелей — это дело рук террористов, а не мафии. Ограбление банков, ювелирных магазинов и прочей мелочи? Это, как правило, мелкие банды, не имеющие никакого отношения к мафии. Мафиозо убивают людей? Да, убивают, но кого? Вы не пробовали хотя бы подсчитать? Большинство погибших — это члены других кланов, «стукачи», тоже, как правило, из рядов мафиозо, воры, мошенники, пытавшиеся украсть деньги у семьи. Что еще? Ничего. Мафия, как вы ее называете, никогда никого не наказывает просто так, ради собственного удовольствия.

Так чего же боится этот человек? А если он настолько пугливый, тогда зачем пришел сюда? Сидел бы себе дома, с женой и детьми, смотрел бы телевизор или читал газеты. Какого черта он приперся сюда? Чтобы мы могли увидеть, как потрясающе потеет джентльмен в черной «тройке» от Джона Филипса? Сомнительное удовольствие.

Чарли вздохнул и отвернулся. Нет, ему определенно не нравился этот тип. Хотя, конечно, никто ведь и не говорит, что в жизни его должны окружать только смелые и симпатичные люди. Попадаются и такие.

Дверь в соседнюю залу приоткрылась и вошли дон и Доминик. Коррадо вялой болезненной походкой прошел к столу, отодвинул высокое кресло и сел. На нем также был строгий деловой костюм, но, в отличие от гостя, дон не выглядел чопорно. Проявился даже некий светский лоск. Зажатая в пальцах двухдолларовая сигара делала его похожим на пожилого, не очень важного финансиста, ведущего собрание акционеров. Хотя, в общем-то, так примерно и было, если под определенным углом зрения рассматривать семью. Доминик помог отцу устроиться на его месте во главе стола и опустился в кресло по правую руку. Слева от Коррадо сидел Эдуардо. Далее —. Энджело, а рядом с Домиником — Чарли. Кроме них и гостя в комнате находились еще двое телохранителей, один из которых стоял у двери, а второй за спиной долговязого типа. Оба внимательно смотрели на незнакомца, ловя каждое его движение, готовые в любую секунду открыть огонь либо броситься на гостя, защищая жизнь своих боссов.

— Господа, — резким пронзительным тоном возвестил дон. — Человек, сидящий на другом конце стола, господин Габски, казначей восемнадцатого, самого крупного банка в США. А мы являемся владельцами двадцати пяти процентов всех овуаров этого банка. До сих пор наши дела шли неплохо, но некоторое время назад в банке начали происходить весьма странные вещи. Господин Габски счел долгом позвонить нам и предупредить о различного рода злоупотреблениях. Мы с Эдуардо внимательно изучили финансовый отчет, предоставленный нам, и пришли к выводу, что из-за утечки средств уровень наших доходов от деятельности банка упал на тридцать восемь процентов. На рынке ценных бумаг авуары пока еще сохраняют высокую цену, но если дело пойдет и дальше таким же образом, к концу года они упадут, по меньшей мере, в два раза. Я пригласил сюда господина Габски, чтобы он подтвердил или опроверг наши опасения.

Дон кивнул гостю, и тот судорожно затряс головой.

— Да, совершенно верно, последствия могут быть крайне тяжелыми для всех акционеров, но для крупных держателей… ммм… это обернется настоящей катастрофой…

Чарли заинтересованно слушал Габски. Кто-то очень серьезно запустил лапу в казну банка. Портено знал дона и предполагал, что вскоре этот «кто-то» окажется в одной компании с Макси Хелларом. И уж конечно, Коррадо знает имя этого человека, иначе он не стал бы собирать Совет.

Тем временем дон энергично, едва ли не радостно, кивнул и, сделав неопределенный жест руками, вновь обратился к казначею.

— Скажите, господин Габски, вам ведь удалось установить, каким образом происходит утечка средств? Кто занимается этими махинациями?

Вопрос прозвучал, скорее, как утверждение, не допускающее отказа. Крестный Отец был весьма сведущим человеком в области переговоров и теперь, как отличный иллюзионист, вытаскивал тузов из рукава. По одному, медленно и эффектно.

— Да, да, конечно, — торопливо согласился казначей. — Президент банка, мистер Роберт Финли, занимается этим. Путем операций на рынке валюты и манипуляциями со счетами вкладчиков.

— Насколько вы уверены в своих утверждениях? — задал очередной вопрос Коррадо Прицци.

— Абсолютно уверен. Абсолютно. Я провел целое расследование, проанализировал перемещение средств и даже отследил несколько валютных махинаций мистера Финли. Все расчеты я изложил в своих бумагах.

— Да, мы прочли их, — благосклонно кивнул дон. — Должен вам сказать, что у нас не возникло сомнений в правильности ваших выводов. Но мне хотелось бы, чтобы вы сами подтвердили свои слова для всего Совета.

— Конечно. Просто я решил не поднимать шума без решения крупнейшего держателя наших авуаров, то есть без вашего решения. Это могло бы серьезно подорвать репутацию банка.

— Очень мудрая мысль, господин Габски, — похвалил Эдуардо. — Насколько я знаю, до годового отчета у нас еще есть время.

— Да, около трех месяцев, — подтвердил казначей.

— То есть если в течение трех месяцев сбалансировать дела и восстановить недостачу, то вся это история не будет иметь серьезных последствий.

— Конечно. При правильном ведении дел нам удастся собрать нужные средства к моменту опубликования отчета.

— Скажите, а каковы размеры утечки?

— На сегодняшний день семь миллионов долларов.

Дон кивнул.

— Спасибо большое, господин Габски. Надеемся, что и впредь обо всех неполадках в работе банка вы будете докладывать нам. Мы, как и вы, заинтересованы в том, чтобы подобных случаев не происходило.

— Разумеется, — казначей наконец нашел в себе силы улыбнуться. — Если я замечу что-то подобное, сразу же сообщу вам. В конце концов, забота о клиенте — первое правило нашего банка.

— Вот и отлично. Проводите господина Габски к машине.

Охранник у дверей немного расслабился. Казначей суетливо поднялся, подхватил свой «кейс» и торопливо пошел к двери. Телохранители вышли вместе с ним. Дверь закрылась, и только после этого разговор возобновился. Теперь говорил Эдуардо.

— Настоящее имя Роберта Финли — Розалио Филаджи, — при этих словах улыбка переломила синюшные рыбьи губы дона. — Человек, меняющий фамилию с Филаджи на Финли, думает, что он большой умник. На самом деле, это глупый поступок. Похоже, Филаджи не понимает, что мы готовы защищать свои деньги. Нам нужно проучить его, и сделать это можно следующим образом. Мы похитим Филаджи. На такой случай он застрахован, и компания выплатит ему два с половиной миллиона долларов. Чарли, ты говорил, что эти деньги не облагаются налогом?

— Да, — Портсно кивнул. — Я точно знаю.

— Так вот, учитывая это, я думаю, компания заплатит без особых проблем. Мы оставим след специально для ФБР, и они подумают, что Филаджи сам организовал собственное похищение. Деньги уйдут на наш счет в банк, плюс к этому, когда начнется заваруха и в дело полезут федералы, мы сможем запросто скупить еще часть авуаров по цене десять центов за доллар. После того как все уляжется, мы разместим дополнительную часть средств на счетах банка и сразу же опубликуем отчет. Авуары вновь поднимутся в цене, а мы заработаем около семидесяти миллионов долларов.

Чарли весело хмыкнул. Цифра, действительно, впечатляла. Дон посмотрел на него и вновь обратился к сыну.

— Спасибо, Эдуардо, — Коррадо сцепил сухие руки в замок и наклонился вперед, навалившись тощей грудью на крышку стола. — Многие страдают от того, что у них отнимают жизнь. Жизнь — дороже всего. Для Филаджи дороже всего — деньги. Мы сохраним ему жизнь, но лишим денег.

— Дон Коррадо, это отличный план. Мне уже жаль этого мерзавца, — засмеялся Чарли.

Крестный Отец вновь откинулся на спинку кресла.

Было видно, что похвала ему понравилась. Покачивая головой, он объяснил:

— Чарли, как большинство гениальных вещей, этот план абсолютно прост. Но здесь, как ты понимаешь, нам приходится рассчитывать на тебя. Слишком большая сумма зависит от исхода операции, и мы подумали: было бы ошибкой доверить ее проведение кому-нибудь из «торпед». Нужно, чтобы все прошло гладко.

— Что я должен делать?

Дон пожевал губами и развел руки в стороны, как бы говоря: «Тебе карты в руки».

— Мне кажется, будет лучше, если ты сам разработаешь план и подберешь себе людей. Это очень важное дело, и я не могу навязывать тебе кого-либо в качестве помощников. И, думаю, будет лучше, если НИКТО не будет знать, как ты собираешься осуществить задуманное. Федералы возьмутся за Филаджи всерьез, сам понимаешь. Чем меньше людей знает об этом, тем надежнее. Ну, да не мне тебя учить.

— Хорошо, — Чарли кивнул. — Я сегодня же подумаю над этим.

— Вот и отлично, — дон осклабился. — Эдуардо даст тебе все, что нам удалось выяснить о Филаджи. Ну что ж, если мы договорились…

Мужчины начали выбираться из-за стола, шумно отодвигая стулья.

— Доминик, сын мой, задержись ненадолго, — окликнул Коррадо.

Доминик, тяжело отдуваясь, вновь опустился в кресло и придвинулся поближе, ожидая каких-то особых указаний, но их не последовало. Наоборот, окончание разговора даже выбило его из колеи. Дождавшись, пока они останутся вдвоем, дон наклонился к столу и тихо забормотал трагически-театральным тоном:

— Мейроуз написала мне письмо, Доминик, — он выдержал подобающую паузу. — Человек, с которым она рассталась, женился. — Заметив удивленно ползущие вверх брови сына, Коррадо быстро повторил: — Да, Чарли Портсно женился на другой женщине. Мейроуз страдала не меньше, чем ты, все эти годы ее бесчестия.

Сердце девочки разрывалось от стыда и горя за свой позор. Ты ведь знаешь, Доминик, в день свадьбы, — в святой для любого сицилийца день, — она пришла умолять тебя о прощении…

— Но, отец… — начал было Доминик, однако дон перебил его.

— Я знаю. Я все видел. И все-таки она пришла, а ты прогнал ее. Нельзя нарушать обычаи, сын мой. Честь семьи должна охраняться, поэтому я прошу тебя, я встаю перед тобой на колени и молю о сострадании. Девочка любит тебя и хочет заботиться о тебе. Внемли же голосу своего сердца.

Доминик покорно вздохнул.

— Хорошо, пусть она приходит, папа. Она была моей дочерью и вновь стала ей…


… Франциск валялся на кровати в рубашке и брюках. Галстук сбился на бок, цветастые полосатые носки смотрели в потолок пухленькими большими пальцами. В течение четырех часов он пытался обнаружить на семи листах нечто такое, что дало бы ему толчок к дальнейшим действиям.

Начало жизни Лайза Джексон было окутано непроницаемой мглой. Известно лишь, что родилась она в Чикаго. Далее, вплоть до двадцати трех лет, никаких сведений. Темнота скрывала прошлое этой женщины, и Франциск, как человек, трезво смотрящий на факты, пришел к выводу, что если уж ФБР не смогло докопаться до малышки Лайзы, то и ему это вряд ли удастся за неделю. Точнее, за пять оставшихся дней. Тем более, что его клиентку интересовали, судя по всему, лишь последние годы жизни мисс Джексон, непосредственно связанные с махинациями и аферами. Но чем дальше Кунз читал, тем с большей ясностью понимал: Лайза Джексон — обычная заурядная женщина, скорее всего, не имеющая никакого отношения ни к каким бы то ни было авантюрам вообще, ни к афере в казино, в частности. Восьмым листком было приложение: краткие сведения об Айрин Уокер.

Полячка, урожденная Волкович, работала в частной фирме, давала консультации фирмам, корпорациям и частным лицам по вопросам налогообложения. Не замужем, умерла… Ничего достойного внимания.

Здорово, мужик! — похвалил себя Франциск. — Ты забил-таки классический гол в собственные ворота! Осталось снять трубку, позвонить Прицци и откланяться, торжественно вернув ей аванс. Охо-х.

Кунз почесал загорелую блестящую лысинку, отложил листки в сторону, кряхтя выпихнул свое плотное короткое тело из кровати и пошаркал на кухню за пивом, терпеливо дожидающимся своего часа в холодильнике. Достав запотевшую бутылку «Будвайзера», он не торопясь сколупнул пробку, полез в шкафчик над кухонным столом и вытащил пакетик соленого арахиса. Несколько секунд Франциск рассматривал его на свет, затем оторвал уголок упаковки и высыпал орешки в тарелку. Подхватив пиво, детектив отправился обратно в комнату, размышляя на ходу о своей нелегкой доле.

Ну в самом деле, разве же это работа? Либо сидишь, копаясь в чьем-то грязном белье до помутнения в мозгах, либо бегаешь язык на плечо, словно пес, которому мазнули перцем под хвостом.

В комнате висел густой табачный запах, перемешанный с ароматом лосьона «Оулд Спайс», кисловатым привкусом пива, терпким — окурков, и невнятным — пота. Одним словом, типичная атмосфера не очень пекущегося об идеальном порядке холостяка. Она была настолько плотной, что из воздуха можно было бы вырезать силуэтики. Кунз как-то видел такой фокус. Полминуты, и твой силуэт наклеивают на бумажку. Всего за пятьдесят центов. Собственный профиль Франциску не понравился, и теперь белый лист картона с черной, толстенькой, аляповатой фигурой валялся в одном из ящиков стола, затерявшись среди груды различного хлама.

Висящий на спинке стула портативный приемник отчаянно надрывался, выводя гитарное соло Джимми Хендрикса. Кунзу было совершенно наплевать на то, какая музыка играет. Главное — сила звука. Многих музыка отвлекала, ему же она помогала сосредоточиться. Из всего освещения горела лишь мощная с салатовым абажуром лампа на прикроватном столике. В стоваттном потоке света серо-голубой дым медленно скользил в душном воздухе, подобно ленивому течению огромной реки.

Франциск подумал, не открыть ли ему окно, но решил, что свежий ночной ветер разрушит рабочую атмосферу. Он быстро просеменил к кровати и рухнул сверху. Тарелочку с орешками Кунз победно водрузил себе на грудь, пиво поставил рядом, зажав бутылку между стеной и пухлым бедром, а затем, подняв листы вновь углубился в чтение.

Должно же быть хоть что-то в этих семи страничках, а?…


… — Смотри, в этом доме есть еще подземный гараж.

Чарли кивнул на развернутые листы. Один из них изображал план этажа, второй — подвала. Сейчас оба Портено внимательно изучали схемы, расположение комнат, выходы из квартир и прочие подробности, которые необходимо знать при похищении.

Энджело рассматривал план только ради того, чтобы убедиться, не укрылись ли от его внимания какие-либо мелочи. Он уже понял расположение квартир и даже сумел создать в своем воображении полную картину места будущего похищения. Время от времени Портено-старший бросал быстрые взгляды в сторону кухни, где Айрин, удивительно красивая и ловкая, готовила ужин. Чарли вообще не отвлекался. В голове у него плавали обрывки разных мыслей, идеи, гибнущие в зародыше, рассуждения, но все это было не то. За несколько часов им удалось разработать два более-менее приличных плана, и оба, как оказалось, никуда не годились. В первом случае выяснилось, что понадобится слишком много народу, во втором дело могло обернуться серьезной пальбой, что не исключало гибель Филаджи, а этого-то как раз допустить было нельзя.

— Так, давай-ка попробуем еще раз, — вздохнул Чарли. — Что нам нужно? Обезвредить охрану, захва-

тить Филаджи и спуститься вместе с ним в гараж, где нас будет ждать грузовик. Тут три квартиры. Одна — Филаджи, во второй живет некая мисс Левис, одинокая дама, которая почти не выходит на улицу. Третья квартира пустая. Левис мы пошлем приглашение на концерт и на ужин, якобы в награду за то, что она помогала собирать местную библиотеку год назад. За ней приезжает лимузин, забирает ее, а после ужина привозит обратно. Таким образом, мы занимаем две квартиры. Лифт расположен в холле и виден только из одной квартиры. Значит, нам нужен по крайней мере один человек, чтобы контролировать охрану, и еще двое для того, чтобы захватить Филаджи и заткнуть рты телохранителям. Включая людей в грузовике — пятеро. Много.

Энджело пожал плечами.

— Двоих в грузовике можно не считать. Они все равно до самого момента похищения не узнают, куда мы едем. Теперь попробуем оценить ситуацию. Один человек в холле. Обычно Филаджи берет одного телохранителя, но предположим, охранников будет двое. Подходит лифт. Один из телохранителей блокирует двери, второй идет за Филаджи. В этот момент из квартиры выходит наш человек с пистолетом. Что дальше?

— Дальше охранники хватаются за пушки, а Филаджи остается в квартире. Они просто не дадут ему выйти. Тогда нам его без шума не достать.

Чарли покачал головой и закурил. Несмотря на работающие в полную мощность кондиционеры, ему было жарко. Пиджак он давно снял, но и это не облегчило положения. Лоб его покрывали бисеринки пота, на спине и подмышками темнели влажные пятна. Глядя на схему, он взъерошил волосы и вздохнул.

— Ну, а если подождать, пока Филаджи подойдет к лифту? — предложил Портено-старший. — Скажем, они идут к лифту, тут выходит наш человек…

— Телохранители заталкивают Филаджи в лифт и открывают огонь. Сам понимаешь, там ребята опытные и успеют достать пушки прежде, чем наш парень взведет курок. Как только они его видят, да чего там, услышат, что открывается дверь, сразу вытащат оружие. Любой человек, появившийся в холле в этот момент, неизбежно вызовет у них подозрение.

— Значит, нужен такой человек, который- вызовет минимум подозрений, — вдруг сказала Айрин. Она все еще стояла у плиты и даже не повернулась к мужчинам, а говорила словно самой себе. — Например, женщина с ребенком.

Чарли и Энджело удивленно посмотрели на нее.

— Женщина с ребенком?

— Да, Чарли, женщина, — Айрин вытерла руки полотенцем и вышла в зал. — Смотри. Подходит лифт, охранники стопорят дверь, один идет за Филаджи, второй остается в кабине. В этот момент из другой квартиры появляется женщина с ребенком на руках. Что, по-твоему, они сделают?

Чарли хмыкнул озадаченно, а Энджело расплылся в улыбке. Он уже понял, в чем заключается ее план, и успел оценить его простоту и надежность.

— Ну, не знаю. Наверное, возьмутся за пушки.

— Конечно, но, увидев, кто перед ними, скорее всего, перестанут особенно волноваться. Женщина входит в лифт, дожидается, пока Филаджи и охранник выйдут и окажутся рядом, затем она кидает ребенка первому телохранителю, и тот пытается поймать его. В это время женщина бьет охранника в лифте пистолетом по голове и берет ситуацию под контроль, держа всех под прицелом. Из третьей квартиры выходит еще один человек, связывает телохранителей, оттаскивает их в пустую квартиру, а затем он, женщина и Филаджи спускаются в подвал к машине.

— Неплохо, — оценил Энджело.

Улыбка на его лице засияла еще ярче. Было видно, что он очень доволен и план ему нравится.

— Господи, да где мы ребенка-то возьмем, а? — вскинулся Чарли. — И женщину, которая согласится лезть под пули?

— Я соглашусь, — спокойно сообщила Айрин. — А вместо младенца возьмем куклу.

Чарли нс ожидал такого предложения. На его лице появилось выражение крайней растерянности. Он каким-то судорожным движением расстегнул пуговицу на рубашке и развел руками. Айрин засмеялась.

— Ну хорошо. Вы тут обсудите пока мой план, а я накрою шикарный ужин.

Она повернулась и вновь скрылась в кухне. Энджело проводил ее довольным взглядом.

— Отличный план. Просто великолепный. Эти олухи, точно, не успеют даже сообразить, что происходит!

— Да ты что, отец, — яростно сказал Чарли. — Вы с ума что ли сошли оба? Я затем женился, чтобы потащить Айрин под пули? Так что ли по-твоему?

— Подожди, — Энджело смутился, хотя не настолько, чтобы отказаться от столь заманчивой идеи. — Послушай, Айрин права. Этот план — просто шедевр. Понимаешь? Охранники даже понять не смогут, что произошло, как ты их скрутишь, поверь мне. Даже пальцем нс смогут шевельнуть. И потом, не забывай, твоя жена — профессионал. Она отлично знает, как вести себя в таких ситуациях и что нужно делать. Кстати, ты ее будешь подстраховывать. Лучше идеи нам не найти, даже если мы всю ночь здесь будем сидеть. Даже если у нас мозги закипят. Послушай меня, сынок. Эта мысль с ребенком — потрясающая. Любой мужик бросится ловить младенца, это уж точно.

Чарли решил, что в этом отец, пожалуй, прав. Он бы и сам забыл про пистолет в такой ситуации. Идея с ребенком, действительно, отличная, но только не для Айрин.

— Все равно, давай лучше возьмем кого-нибудь из парней, — Портено-младший понимал, что вряд ли это пройдет, но цеплялся за любую возможность отговорить Айрин от участия в этом деле. — Господи, да полным-полно отцов с детьми гуляет. Эта идея сработает и так.

— Может, сработает, — согласился Энджело. — Но может, и нет. А с женщиной сработает обязательно. Ты пойми, мужчина возбуждает подозрение уже тем, что он сильнее физически, опаснее. Мужчина-убийца, да таких сколько угодно. Охранники нс ослабят внимания ни на секунду, как только он появится в холле. А женщина, да еще такая женщина, расслабляет сама по себе. Стоит ей улыбнуться, и они забудут про свои пушки, это уж как пить дать.

Конечно, он был прав. Чарли понимал и это. Лучшего партнера для такого дела не найти. Тем более, что у них чертовски мало времени. Чертовски мало. Но, господи, как же ему нс хотелось соглашаться.

— Если кто-нибудь из Прицци узнает, что я втянул в это собственную жену — позор до конца дней. Меня просто перестанут уважать.

— Да брось, Чарли. Кто скажет тебе хоть слово, когда речь идет о семидесяти миллионах долларов? Поверь мне, никто и рта не раскроет. Бизнес есть бизнес.

Айрин вошла в зал, воздушная, очаровательная, в серебристом свечении волос и белого платья.

— Господа, ужин на столе, — улыбнулась она.


* * *
… Утро следующего дня выдалось погожим и чистым. Стеклянное небо в белых разводах редких облаков казалось высоким и холодным. Солнце пыталось согреть землю, но это ему удавалось плохо, хотя мышиные тучи нс мешали сегодня и не пытались обрядить небо в серый косматый дождевик. Оно могло стараться вовсю, но то ли солнечных сил нс хватало после долгого жаркого лета, то ли осень уже подошла слишком близко — утро было прохладным, а дующий с океана восточный ветер прохватывал до костей, настырно забираясь под одежду, раздувая полы плащей у мужчин и юбки у женщин. Он стаскивал с людей последнее солнечное тепло так же легко, как мать — толстое одеяло с постели слишком разоспавшегося сына. За одну ночь зелень уступила место золотистому пурпуру позднего сентября. Правда, вкрапления салатового и зеленого еще сохранились в лике города, но это уже было исключением. Недолговечным и тающим с каждой минутой. Люди надевали плащи и теплые куртки, заворачивали свои шеи в тонкие кашне и шарфы. Кое-кто доставал из шкафа свитера, понимая, что холод победил в этой извечной войне и теперь будет прочно удерживать свои позиции до следующей весны. За ночь все, что оставалось от лета, рухнуло, словно иллюзия. Прохожие на улицах, выдыхая на бегу облачка пара, поплотнее запахивали полы плащей, а самые отважные — пиджаков. Желто-золотой дождь стал бесконечным. Листья облетали с деревьев, кружась в океанских течениях ветра, прилипая к крышам машин, мокрому асфальту и оконным стеклам. Засыпая землю ярким осенним ковром, с причудливыми оранжево-алым узором. Мир начал остывать.

Однако утро есть утро, и миллионы людей, просыпаясь в своих кроватях и глядя в окна, спрашивали себя: что принесет мне этот день? Не поддавшиеся листопадно-морозному колдовству, они шли на кухню готовить завтрак и варить кофе. Часть вообще восприняла пришедшую в город осень только как знак сменить легкую одежду на теплую. Вот и все. Остальное их волновало мало. Ну что ж, разные люди — разные взгляды.

Тем нс менее, жизнь нс остановилась, нс замерла и нс замерзла, как вода в лужицах. Она шла своим чередом. Люди — и те, и другие — занимались делами и, постепенно свыкаясь с мыслью о том, что осень, неизбежная все равно, наконец пришла, все меньше обращали внимания на увядание лета и золотистый пожар листвы, охвативший город. Холод разве что встряхнул размякшие тела и подхлестнул их жизненную энергию.

К полудню немного потеплело, однако это уже никого не тронуло. Уходящий год будто пытался сделать хорошую мину при плохой игре, однако агония умирающего не обманула даже самых доверчивых. Будничный водоворот ежедневных мелочей и событий оказался сильнее всего. Он подхватил людей и завертел их, с головой окунув в работу…

… В такой вот полдень Клайв Уильямс проснулся в собственной квартире. Он, в отличие от Франциска Кунза, терпеть не мог валяться в постели и вставал сразу же, как только открывал глаза. Открытые настежь окна выстудили комнату, но Клайва это только порадовало. Ему нравился свежий воздух, наполненный тонким ароматом преющих листьев. Вообще-то, он больше любил позднюю осень и зиму. Уильямс не очень хорошо переносил летнюю жару, зато отлично чувствовал себя в мороз. Так уж был устроен его организм.

Отбросив одеяло, он энергичным рывком вскочил на ноги. Мускулистое тело, взбудораженное уколами холода, отреагировало моментально, подобравшись, став еще более упругим. Вся сила, заложенная в нем, казалось, собралась в области груди, выделяя нужные ее части ногам и рукам. Клайв засмеялся. Он ощущал себя так, словно мог все. Если бы ему сказали, пробей стену кулаком, развали ее к чертовой матери ударом плеча, Уильямс, наверное, сделал бы это играючи. Организм работал, как отлично отлаженная машина, тело — весьма тонкий механизм — точно реагировало на приказы. Идеальная комбинация, максимум энергии, сгусток сил. Клайв был молод, силен, и жизнь казалась ему бесконечной.

Проделав ежедневный комплекс гимнастических упражнений, Уильямс почувствовал, как мышцы расслабились, став более эластичными, а заряд бодрости ударил в голову, словно бокал хорошего шампанского. Господи, он, наверное, смог бы взлететь, если было бы нужно.

Из распахнутого окна доносился то усиливающийся, то ослабевающий шум машин. Иногда в этом монотонном, похожем на звук прибоя гуле прорывались всплески клаксонов, истеричные вопли медицинских, пожарных, а чаще полицейских сирен. Этот «голос» города словно влил в тело Клайва дополнительную волну энергии, которая теперь переполняла его, искала выхода.

— Йоооохууууу!!! — на ковбойский манер взревел он и засмеялся снова.

Сегодня вечером они с Уитни идут знакомиться с ее родителями. Мысль, внушавшая ему робость вчера, сейчас показалась вполне приемлемой. Он не может им не понравиться. Просто не может. Возможно, завтра все будет по-другому, но в этот день Клайв всемогущ. Всемогущ.

Но ему нужно двигаться, пока копящаяся в груди энергия не разнесла тело, как бомба.

Клайв направился в ванную, пустил холодную, на грани ледяной, воду и с удовольствием забрался под душ. Упругие струи разбивались о бронзовые литые мышцы. Уильямс растирал их махровой перчаткой, чувствуя, что от его движений горит кожа. Через десять минут он стал пунцовым, как помидор. Фантастическое ощущение легкости переполняло его. Почистив зубы и причесавшись, Клайв пошел в комнату, накинул огромный халат, включил телевизор — программу новостей — и отправился на кухню готовить завтрак. Яичница с беконом, пара стаканчиков йогурта, печенье с маслом и несколько гренков — вот и все, что ему было нужно. Забросив смоченный в яйце и молоке хлеб в духовку, разбив три яйца на сковороду, он вытащил йогурт и масло из холодильника и поставил на стол, прислушиваясь изредка к голосу телеведущей «WLBD». Затем приготовил тарелку, вилку и поставил турочку на плиту, сделав самый маленький огонь. Конечно, можно было бы воспользоваться электрокофеваркой «Бош», стоящей рядом с плитой, но Уильямс терпеть ее не мог, считая, что кофе в ней получается неприятный, с привкусом пластмассы. Честно говоря, он бы давно спрятал кофеварку куда-нибудь подальше, на антресоль, например, но это был подарок матери ко дню его рождения, а она всегда обижалась по малейшему поводу. И такое проявление неуважения могло вылиться в трехнедельное молчание. Клайв не отличался сентиментальностью, не рыдал над щенками, книгами и кинофильмами, страдания актера на сцене тоже не могли выдавить из него слезу, но мать он любил, и их периодические ссоры доставляли ему страдания и выбивали из колеи. Поэтому бесполезная кофеварка «Бош» продолжала стоять рядом с плитой. В те дни, когда мать с отцом приходили к нему в гости, Уильямс включал ее, варил в ней кофе и выпивал полную чашку, стараясь при этом, чтобы лицо имело если уж не счастливый, то хотя бы пристойный вид.

Увлеченный своими мыслями, он едва не упустил момент, когда темная, почти черная поверхность кофе вздыбилась коричневой шапкой и потянулась к блестящим краям медной турки. Клайв снял ее с плиты, перелил кофе в фаянсовую кружку и отставил в сторону. Затем переложил яичницу в тарелку, смазал ее майонезом и добавил немного горчицы. Уложив рядом бекон, он переправил завтрак на стол и собирался было приняться за еду, когда замурлыкал телефон.

— Иду, иду, — сообщил ему Клайв и пошел в комнату, немного все же досадуя. Телефон заливался мурлыкающими трелями. — Алло?

— Клайв? Это Клайв? — раздался в трубке голос Пита Джефферсона. Джефферсон был партнером Клайва, вторым телохранителем Филаджи. — Клайв?

— Да, да, Пит. Привет. Что случилось? Ты кричишь так, словно наступил Судный день.

— Ох, привет, Клайв! Я уже испугался, что не застану тебя дома…

Голос Джефферсона дрожал от возбуждения. Он почти кричал, а такого за ним Сроду не водилось, и Уильямс почувствовал укол тревоги.

— Что-то случилось? Эй, Пит, что с тобой?

— Клайв, слушай, Клай… Такое дело… У меня Кэт собралась рожать. Представляешь?! Рожать собралась!

— Ну, поздравляю тебя, дружище. Надеюсь, с ней все в порядке?

— Да, она в норме вроде бы. Слушай, ты не подменишь меня сегодня?

— Знаешь… — Клайв замялся. — Боюсь, что ничего нс получится. Мы договорились с Уитни поехать к ее родителям. Они там настоящую бурю подняли по этому поводу. Будущий зять, сам понимаешь.

— Черт, а? — расстроенно воскликнул Джефферсон. — Ну надо же. Что же делать-то?

Он был убит, и Уильямсу стало его действительно жаль. Ведь нс каждый же день рожает жена, верно? Но…

— Слушай-ка, а какие у Финли планы на сегодня?

— Ну, в шесть он едет к этой своей подружке в. Даун-таун, остается там на ночь, утром его надо забрать, но это я сам могу сделать. Главное, отвезти туда. Не сможешь?

— Не знаю. Смогу, наверное. В шесть? Ладно, хорошо. Позвоню Уитни, предупрежу, что ресторан отменяется.

— Спасибо, Клайв. Ты меня здорово выручил, — Пит явно очень обрадовался. — Даже сам не представляешь, как, старина. Кэт очень хотела, чтобы я пришел, а тут, как назло, смена. У нас все не вовремя.

Клайв засмеялся.

— Ладно, ладно, отправляйся к жене и передай ей от меня привет и поздравления.

— Ага, еще раз огромное спасибо. Как только заберу Кэт с малышом из больницы, сразу приходи к нам в гости.

— Конечно. Ловлю тебя на слове, дружище. И вот еще что… Расслабься, все будет в порядке. О’кей?

— Ладно, постараюсь. Ну, тогда до встречи.

— До встречи, Пит.

Клайв положил трубку и несколько секунд обдумывал, каким образом преподнести Уитни эту не очень приятную новость. Решив в конце концов, что на сытый желудок мозги соображают куда лучше, он отправился в кухню и принялся за еду.

Что поделать, у него такая работа. Уит придется привыкнуть. Говорят, самое плохое, что есть в жизни, это муж — пожарник, врач, полицейский и телохранитель. Хуже бывает лишь муж-репортер.

Вспомнив эту, в общем-то, ничего не меняющую истину, Клайв отправил в рот очередной гренок, отпил кофе и, работая челюстями, начал обдумывать детали предстоящего разговора…


… Для Франциска Кунза наступление осени прошло незамеченным. Он, честно говоря, никогда не был романтиком, — неудивительно, если принять во внимание его рост, — равно, как поэтом или писателем. Утро не вдохновило детектива на подвиг: набросать четверостишие, рассказ или заняться чем-нибудь из области художественного творчества. Франциск лег спать, когда стрелки показывали три часа ночи, и с трудом разлепил веки под чудовищно громкие, терзающие душу и бьющие по нервам немузыкальные звуки старомодного будильника. Как всегда в такие моменты Кунз громко поклялся разбить чертов механизм, едва выбравшись из постели.

Будильник, действительно, был одной из самых примечательных вещей в квартире. Отец Франциска, — Альберт Кунз, — приобрел его в незапамятные времена. Он отыскал часы среди груды ни на что непригодного хлама в маленькой лавчонке подержанных вещей на Пелл-стрит. Владелец лавчонки, старик-китаец, слупил с Альберта баснословные деньги. Франциск был склонен думать, что за ту сумму, которую его отец вьи#Ьжил за допотопный уже тогда будильник, можно было купить половину Китайского квартала, включая буддийский храм и бронзовую статую Конфуция на Конфуциус-плаза. Однако факт остается фактом, и адская машина перешла в руки очередного владельца, став семейной реликвией Кунзов.

Лично Франциск не питал к будильнику трепетной любви по двум причинам. Во-первых, когда тот начинал звонить, ощущение было такое, будто в голове взрывается атомная бомба, сродни той, что разнесла Хиросиму, а во-вторых, у часов со временем проявился сволочной характер. Франциск мог сколько угодно лупить по кнопке, но звонок не умолкал, пока он нс вылезал из постели. В этом было что-то почти мистическое. Будильник бывал бит и даже пару раз слетал на пол, отброшенный мощным ударом своего разъяренного хозяина. Однако придерживаться выбранной им линии так и не перестал, чем и заслужил некоторое уважение к своей механической персоне. Скорее всего, в нем просто барахлил стопор, но Франциск умышленно не вызывал мастера и не менял часы на новые. Он просто привык к ним, как привыкают к ворчливому, порой нудному, но все же другу. Теперь будильник каждое утро, когда у Кунза была необходимость рано встать, тянул из него жилы, а детектив рассыпался клятвами о скорой кончине, которые, — оба знали это, — никогда не исполнятся.

В это утро Франциску, действительно, было куда спешить. Когда у него в голове полыхнул звонко-механический взрыв, а барабанные перепонки испуганно

тренькнули, детектив позволил себе полежать всего лишь минуту. Ровно столько, сколько у него уходило на то, чтобы невнятно пробормотать очередную угрозу. Затем он резко сел, и это движение отозвалось ноющей болью в висках. Франциск помассировал их ладошками, встал и побрел в ванную, слегка покачиваясь, периодически ударяясь плечом о стену. По дороге он завернул в туалет, справил нужду и лишь после этого приступил к обычной утренней процедуре умывания. Покончив с ней, Франциск почувствовал себя несколько бодрее. Напевая под нос один из модных шлягеров конца тридцатых годов, он поставил чайник на плиту, оделся, налил себе кофе. Сидя за столом, попивая горячую тягучую жидкость, Кунз время от времени не без удовольствия вдыхал приятный терпкий аромат. Два съеденных бутерброда с маслом и сыром окончательно привели его в хорошее расположение духа. Так, впрочем, было всегда. Но этим утром у Франциска был особый повод для радости: вчера ночью ему, наконец, удалось найти зацепку и составить для себя план дальнейших действий.

Идея, мелькнувшая у него в голове, требовала тщательной проверки, которая могла занять несколько дней, и личного присутствия в Лос-Анджелесе. Именно туда и собирался вылететь Франциск десятичасовым рейсом.

Допив кофе, он помыл посуду и сложил ее в навесной шкафчик. Затем прошел в комнату и принялся собираться. Ему не нужно было много времени. Отмычки, несколько удостоверений различных государственных учреждений, начиная от настоящего — детектива, заканчивая фальшивым — специалиста по ракетным двигателям НАСА. «Магнум», который он убрал в портфель вместе с наплечной кобурой, восемь листков, отданных ему Родом, фонарик, личные принадлежности, пара рубашек. Вот и все. Закрыв портфель и проверив, надежно ли застегнуты замки, Франциск надел темно-синий длинный плащ, новенькие остроносые ботинки и шляпу. Стоя в прихожей, он еще раз перебрал в памяти взятые вещи, проверяя, не забыл ли что-нибудь важное, но быстро пришел к выводу, что все нормально и склероз еще не успел подобраться слишком близко. Подхватив портфель, Кунз вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь и закрыв на два оборота английский замок. Спустившись на первый этаж пешком, он вышел на улицу, поймал такси и поехал в аэропорт «Ла Гуардиа». На часах было без двадцати девять утра…


… Виктория Холбейт проснулась от того, что муж — Джек Холбейт — капитан полиции, начальник одного из полицейских участков Манхэттена, нежно поцеловал ее в щеку. Прикосновение сухих губ было бережным и легким. Джек очень любил свою жену. За одиннадцать лет супружества чувства нс ослабели — как это случается довольно часто — а, напротив, окрепли и приобрели новые оттенки и глубину. Если бы Виктория захотела, Джек стал бы носить ее на руках. Однако она чуралась слишком бурных проявлений страсти, выходящих за мыслимые рамки. Это вовсе не означало, что Викки, как называл ее муж, была холодной или бесчувственной женщиной. Скорее, наоборот, в ней постоянно тлела искра той бешеной страсти, которая от малейшего любовного ветерка готова вспыхнуть огромным, всепожирающим пожаром. Наверное, из-за постоянных усилий сдержать эту страсть в себе, она и стала стесняться любых проявлений нежности со стороны мужа на людях.

Викки шел тридцать второй год, она отвечала Джеку полной взаимностью и не засматривалась на остальных мужчин, хотя те провожали ее восхищенными взглядами.

Она была брюнеткой, но волосы имели не чисто антрацитовый цвет. В лучах солнца они вспыхивали оттенками спелого каштана, создавая вокруг головы мерцающий ореол. Кроме того, Викки обладала отличной фигурой — при высоком, пять футов шесть дюймов, росте — стройными, точеными ногами и хорошеньким личиком. Возможно, кому-то ее внешность могла показаться достаточно заурядной, но Джек считал совершенно иначе. У его жены был отличный характер и отменный вкус. Одним словом, они казались вполне подходящей парой, живущей без ссор, скандалов, регулярно выбирающейся на пикники, в ресторан (реже) и в кино (чаще). Изредка

Джек и Викки забредали в дансинг и даже позволяли себе немного расслабиться под звуки музыки.

Этот день был особым. Сегодня, ровно в два часа пополуночи, Джеку Холбейту исполнилось тридцать пять лет, из которых двенадцать он посвятил службе в полиции. Наверное, его нельзя было назвать образцовым полицейским, — ну кто, скажите, не без греха? — однако взяток он нс брал, работал на совесть и не прятался за чужие спины.

Начальник участка — должность не для слабонервных. Холбейт и не считал себя таковым и, кстати сказать, вполне справедливо. Он всегда выглядел аккуратным, подтянутым, чисто выбритым, а ботинки сияли даже в самую слякотную погоду. Стрелкой на брюках можно было порезаться, воротничок рубашки идеально накрахмален. Он пользовался лосьоном «Виталис» или одеколоном «Лимон» фирмы «Английская кожа». Выглядел Джек не больше чем на тридцать, хотя за два года работы начальником участка морщин на его лице заметно прибавилось. Рост его составлял шесть футов два дюйма, а спортивной классической фигуре позавидовали бы и более молодые парни. Его нельзя было назвать красивым — до голливудской звезды он явно не дотягивал, но привлекательным — несомненно. В основном, из-за обаятельной белозубой улыбки, которая придавала Джеку мальчишеское выражение. Женщины находили с нем большое сходство с Робертом Редфордом[10], что, в целом,Холбейту нравилось. Сегодня, против обыкновения, отправляясь на службу, он одел не обязательную в другие дни форму, а темно-синий шерстяной костюм классического покроя, черные туфли и голубую рубашку. Дополнял картину строгий синий галстук в тонкую серебряную полоску, удерживаемый золотой булавкой — подарок родителей Викки к десятилетней годовщине свадьбы.

Осторожно, стараясь не разбудить жену, Джек поцеловал ее в щеку. Однако, видимо, недостаточно осторожно, потому что она сонно потянулась и открыла глаза.

А открыв глаза Виктория засмеялась.

— Что-нибудь не так? — спросил он, пытаясь понять причину охватившего ее веселья.

— Да нет, просто сейчас ты выглядишь, как типичный агент ФБР в дешевом кинофильме.

— О, господи, — вздохнул Джек. — Неужели так плохо?

— Брось, милый, я пошутила., — она приподнялась повыше, облокотившись на подушки. — С добрым утром и с днем рождения, дорогой.

Холбейт расплылся в довольной улыбке.

— Ну вот, хоть одно ласковое слово за все утро. Спасибо, Викки.

— Подарок я отдам тебе вечером, после ужина.

— Ага, — кивнул он. — Ну, тогда я, кажется, догадываюсь, что это будет.

— Фууу, мистер Холбейт, — засмеялась Викки. — Я позвоню в участок, чтобы вам устроили нагоняй за фривольное обращение с женщиной. А в общем-то, если ты ошибся, то ненамного.

Он засмеялся в ответ.

— Ты помнишь, что мы сегодня идем в ресторан?

— Конечно, милый. Я позвоню тебе в шесть, перед тем, как буду выходить из дома.

— Отлично, — Джек еще раз чмокнул жену в щеку и выпрямился. — Ну, я побегу, пожалуй.

— Хорошо. Постарайся оказаться к шести в своем кабинете, о’кей?

— Да, конечно.

Джек улыбнулся ей и вышел из спальни. Викки услышала, как он прошел через квартиру к двери, щелкнул замок, и наступила тишина, нарушаемая лишь звонким тиканьем часов да отдаленным шумом машин. Некоторое время она продолжала лежать под одеялом, жадно вслушиваясь в эти посторонние звуки, которые означали новый виток жизни на бесконечной спирали времени. В такие мгновения ей очень хотелось различить шепот листвы и бормотание ветра, заблудившегося в ровных рядах домов. Она могла сколько угодно лежать вот так, без движения, лелея в себе надежду, что через секунду слух все-таки выловит природную гамму в моторизованном прибое города, хотя давным-давно поняла: надеждам этим не суждено сбыться.

Виктория любила гулять, с удовольствием ходила по Центральному парку, впитывая жизненную энергию деревьев, поглощая ее. Миссис Холбейт, вообще, не очень любила город, считая, что любые большие города концентрируют в себе зло. Это зависит не от людей, просто город — это своеобразная форма огромного многоликого организма, далеко не всегда доброго. Добро расходуется крайне быстро. Не будучи философом или фанатичкой католицизма, что относилось и к другим вероисповеданиям, Виктория верила, что добрая энергия, как более легкая, улетает в небо, а злая остается на земле. Города же служат аккумуляторами этой черной энергии. Они генерируют ее и выплескивают по частицам. Отсюда и такое количество стрессов, самоубийств и преступлений в больших городах. Еще десять лет назад Викки поговорила с Джеком о том, чтобы переехать в более тихое и спокойное местечко. Тот, конечно же, согласился, однако дни сменяли недели, месяцы, а затем и годы. Все попытки возобновить разговор о переезде заканчивались все тем же «конечно», пока в один не очень прекрасный момент она, наконец, нс поняла, что ее удел — провести всю жизнь рядом с мужем в этом источенном червями зла Яблоке, мечтая о том, что могло бы быть.

Виктория вздохнула. Она отличная жена, понимающая своего мужа. А он боготворил Нью-Йорк, как боготворил свою жену. Это были два очень сильных чувства, и отлучение от одного из них могло бы привести к нервному кризису. Люди плохо привыкают к сутолоке, шуму и темпу большого города, но уж зато когда привыкнут, их безумно сложно заставить отказаться от всего этого. Они поглощают токи, даваемые толпой, заряжаются от нее, живут ею. Город держит их на тугой невидимой удавке. Люди не замечают ничего, пока не попробуют вырваться из цепких железо-бетонно-стеклянных объятий. Неон, заменяющий солнечный свет, газолиновый смог, дающий то, чего не дает воздух, заполняющий их легкие, шум машин, пришедший на смену прибою и шелесту листвы за окном. Все ото и многое другое держит людей.

Откинув одеяло, Виктория выбралась из кровати и пошла в ванную.

Праздничный день начинался совсем как обычный. Однако ей нужно было сделать еще много дел. Например, сходить в парикмахерскую и пройтись по магазинам, затем необходимо принять ванну и… Да разве все перечислишь? Праздники, вообще, чреваты большими хлопотами. Управиться бы до шести. Надо зайти за цветами и купить чего-нибудь к кофе.

Виктория тщательно почистила зубы, умылась и пустила набираться воду, сделав ее погорячее. Пройдя в кухню, она поставила вариться два яйца, нарезала хлеб на ломтики и заправила в тостер. Затем сварила кофе без сахара, выключила воду и села завтракать…


… К тому времени, когда Франциск Кунз летел в самолете рейса авиакомпании «Вестерн Эйр Лайнз», Клайв Уильямс проделывал свои гимнастические упражнения, а Виктория Холбейт собиралась принять ванну, Мейроуз Прицци уже приготовила отцу завтрак, сходила за утренней газетой и накладывала макияж сидя перед трюмо в своей комнате. Она слышала, как Доминик прошел в туалет, справил нужду и слил воду, затем тяжелой походкой отправился в ванную. За восемь лет разлуки ничего не изменилось. Доминик остался верен своим привычкам, и это порадовало Мэй. Именно из этого она и исходила в своих расчетах. Отправной точкой в них служил постоянно гложущий отца комплекс неполноценности. Осознавая собственную малозначимость, он стремился взвалить всю вину за любые постигающие его неудачи на окружающих и охотно доверялся тому, кто готов поддержать подобные выводы.

Внешность Доминика, впрочем, соответствовала складу характера, и Мэй знала это. Стоило бросить отцу кость, как тот был готов разорвать любого, на кого укажут пальцем. Зависть и злоба точили его год за годом, выгрызая мозг, иссушая сердце. Со временем Доминик вообще перестал рассматривать варианты ситуаций. Стоило сказать ему: «это так», и он сразу же наливался желчью. Постепенно его характер испортился вконец. Подчас он поступал настолько неразумно, что окружающие всерьез начинали сомневаться: а есть ли у Доминика мозги вообще? На этой природной, ослепляющей глупости и комплексе неполноценности собственного отца и собиралась сыграть Мейроуз.

Пока она продолжала сидеть в своей комнате, готовясь к первому ходу. Она никогда не ограничивалась одной комбинацией, если была возможность воспользоваться несколькими сразу. Чем больше ниточек ты держишь в руках, тем вероятнее возможность выигрыша. Мэй всегда точно знала, ЧЕГО добивается и КАКИМ именно образом достичь желаемого.

Доминик, обутый в мягкие пушистые тапочки, — она слышала шарканье подошв о паркет коридора, — прошел в столовую, отодвинул стул и сел. Через пять минут зашуршала газета.

Мэй спокойно, но быстро начала доводить придуманный сю образ до совершенства. Выбранное специально объемное темно-серое платье скрадывало фигуру, делая ее прямой и плоской, как доска. Оно придавало Мэй вид забитой, глубоко несчастной женщины, страдающей от невыразимого горя, но переносящей свою участь молча. Темный платок, наброшенный на плечи, лишь усиливал это впечатление, горбя плечи, словно стараясь завернуть в них ровную худую грудь.

Мэй открыла коробочку с гримом и нанесла на лицо тонкий слой белой пудры. Пара точных мазков, и щеки стали казаться впалыми, а вид у женщины получился изможденный, говорящий о долгих бессонных ночах и пролитых слезах. Осмотрев себя в зеркало, Мэй нашла, что получилось удачно, но вполне может быть усилено. Доминик стал слаб зрением, однако, по причине того же комплекса, отказывался носить очки. Обмакнув кончик кисточки в грим, Мэй осторожно нанесла краску на веки. Теперь под глазами темнели синяки, подчеркивающие припухлую отечность нижних век. Мейроуз имела все основания гордиться собой. Из зеркала смотрела пятидесятилетняя женщина, раздавленная свалившимся на нее несчастьем. В глазах тускло светился огонь, говорящий о близком помешательстве. С первого же взгляда становилось понятно — этот человек на грани самоубийства и лучше определить его в психиатрическую лечебницу. Бледные губы, искусно окрашенные в восковой цвет, растянула довольная улыбка. Это было именно то, чего она добивалась. Ей удалось сохранить ту толику убедительности, когда эффект сравним с разрывом бомбы, но не вызывает сомнений в своей правдивости. Невероятно, чего можно добиться, использовав старое платье, грим и обычную кисточку.

Мейроуз легко поднялась со стула и прошла в кухню за спиной отца. Тот даже не взглянул на нее, но это и нс важно. Что-что, а привлечь к себе внимание Мэй умела. Поставив на небольшой серебряный поднос кофейник, пару чашек и чайничек со сливками, а также положив любимую сигару отца, она мелкими плывущими шажками прошла в столовую. Сейчас ее можно было сравнить с отшельницей-монахиней, проведшей долгие годы в посте и еженощных молитвах. Остановившись рядом с отцом, Мейроуз опустила поднос, налила кофе в чашечки и подала одну Доминику. Тот, не отрываясь от газеты, взял ее, плеснул себе сливок, с громким стуком поставил чайничек на стол и принялся перемешивать кофе ложечкой. Мэй поджала губы, обошла отца и направилась к противоположному концу длинного стола.

Доминик наконец отложил газету и быстро посмотрел на дочь. До него не сразу дошло, что с Мэй произошли какие-то перемены. Таково было свойство его мозга. Он вновь уставился на нее долгим немигающим взглядом. Примерно через полминуты раздался изумленный выдох.

— Мейроуз…

Мэй, смиренно подняв на отца глаза, тихо ответила:

— Да, папа?..

— Боже мой, Мейроуз, да на тебе лица нет, — Доминик озабоченно покачал головой и с явной жалостью продолжил: — Моя очаровательная дочь превратилась в старуху… Боже мой…

Мэй не ответила. Потупив взгляд, она слушала этот монолог, ожидая, когда же отец приступит к главной части. Начнет обвинять. Словно прочитав ее мысли, Доминик прошипел, даже не пытаясь скрыть свои чувства.

— Я знаю, это Чарли Портено виноват во всем. Это он довел мою дочурку до такого состояния, — старик прихлопнул газету ладонью. Как всегда в такие секунды, лицо его постепенно приобретало пунцовый оттенок, лысину украшали капельки пота, а подслеповатые глаза выкатывались из орбит.


Когда-нибудь злость сожрет его, — равнодушно подумала Мэй. — Доконает старческое дряхленькое сердце. Ну что ж, это будет не так уж и плохо. Господи, да он сейчас взорвется, как паровой котел, давший течь. Давай, давай, злись. Злись, пока не лопнешь!


…— Он ведь мог жениться на тебе, — продолжал захлебываться яростью Доминик. — Когда Чарли был сопляком, он горел желанием, чтобы ты вышла за него замуж. А теперь, значит, ты стала не нужна ему!

— Оказалось, что нужна, папа, — со вздохом отчаяния возразила Мэй. На лице ее застыла вселенская скорбь. — Прежде, чем уехать в Калифорнию и жениться на этой женщине… Он… Он приехал ночью и овладел мной насильно…

Она горько усмехнулась.

Казалось, на шею Доминика накинули удавку. Рот его распахнулся, став похожим на небольшую пещеру. Глаза округлились. Кровь еще сильнее прилила к щекам, и они запылали ярко-алым пожаром. Воздух с хрипом проникал в легкие, но каждый вдох давался старику с огромным усилием.

Глядя на дергающийся кадык отца, Мейроуз испытала нечто похожее на удовольствие. У нее появилось ощущение, что стоит немного увеличить нажим, сказать что-нибудь грязное, и его сразу же хватит удар. Моментально. Она представила, как Доминик сползает со стула, раздирая пальцами грудь. Лицо его из красного становится пепельно-серым. Ноги судорожно сучат по ковру, и с них слетает один тапочек, открывая серые в синюю полоску носки. Халат задирается, рубашка выскальзывает из-под ремня, обнажив бледный рыбий живот, покрытый короткими седыми волосками. Затылок глухо ударяется об пол, глаза стекленеют. Еще секунда, и нескладное тело замирает на пушистом ковре, становясь похожим на мешок с дерь…

Яростный вопль прервал яркую картину, развеяв ее как дым.

— Ты говоришь гадости! — вскричал Доминик. — Как ты можешь рассказывать ТАКИЕ вещи в присутствии отца?!


(Мейроуз еле заметно усмехнулась.)


— Он так с тобой поступил? Чарли Портено так с тобой поступил? Ты уверена?

— Я уверена? — жестко бросила Мэй. Сейчас уже можно было нс притворяться. Ярость застила старику глаза. Он бы все равно ничего не заметил. — Уверена ли я? Да если бы ты видел, какого размера у него член, ты бы…

— Замолчи! — взвизгнул Доминик. — Замолчи!!! — теперь он стал темно-бурым, как свекла. — Как ты можешь произносить при мне такие вещи! Как ты можешь?! Где твоя честь?!!

— Ты что, отец, смеешься? — глаза Мэй сузились, в них появились проблески дикой звериной ярости. Она и сама верила сейчас в то, о чем говорила. — Никакой чести у меня больше не осталось!

Доминик внезапно побледнел. Лицо его вытянулось, рука вцепилась в рубашку с левой стороны груди. Он обмяк и начал жадно хватать ртом воздух.

Мейроуз встала и быстро прошла в кухню.

Вот так. Похоже, собственная злоба все-таки доконала его. Ну что ж, папа…

Она слышала, как Доминик хрипит у нее за спиной, и улыбалась. Смерть отца была бы ей на руку. Сейчас, наверное, немного рано, но второго такого случая может и не представиться. Сердечный приступ. Что может быть лучше и безопасней? Ни один коп не заподозрит ее в убийстве. Да, собственно, никакого убийства и нет. Есть сердечный приступ у старой колоды, место которой уже давно в могиле.

Мэй быстро зашла в столовую и оглянулась, не смотрит ли на нее отец. Доминик сполз еще ниже, одна рука его свисала, почти касаясь пальцами пола, а голова упала набок, и розовая лысина отсвечивала в льющемся сквозь оконное стекло солнечном свете.

Мэй открыла кран, пустив полный напор холодной воды, достала стакан и взяла со стола бутылку, на золотистой этикетке которой вилась надпись: «Текила». Наполнив стакан до краев, она повернула кран, закрывая воду, и вернулась в столовую.

Доминик судорожно массировал по-женски отвислую грудь, впиваясь скрюченными пальцами в дряблую мышцу. Глаза его, наполненные страхом смерти, метались по комнате.

— Папа!

Он еле сумел повернуть белое как снег лицо на ее голос.

— Попей, тебе станет получше, — улыбнулась Мэй, протягивая ему стакан.

Пухлые пальцы обхватили стекло. Серые губы жадно начали втягивать в рот влагу. Он успел сделать нс меньше четырех глотков, прежде чем кактусовая водка обожгла желудок. Горло перехватило мучительным спазмом. Резким движением Доминик отшвырнул стакан, словно это было скользкая ядовитая гадина. Тот отлетел в угол, разбросав по ковру прозрачные искристые капли. Они поблескивали будто крупные бриллианты. Доминик смахнул влагу с губ и подбородка и зашелся в приступе выворачивающего легкие, лающего кашля. Перегнувшись пополам, он хрипел. Халат разошелся на груди, две

пуговицы на рубашке оторвались, и в образовавшийся просвет Мэй увидела белое старческое тело.

— Хааахххррр… — Доминика вырвало прямо на ковер. Его била дрожь. Руки тряслись, словно во время эпилептического припадка. В комнате резко запахло кислыми рвотными парами. Старик попытался подняться, но рухнул обратно на стул. Его стошнило еще раз. Теперь густая горячая жижа хлынула на стол, брюки, халат. Однако после этого Доминик задышал свободнее. Было очевидно, приступ миновал. По лицу градом катил пот, тело вновь и вновь сотрясали спазмы, но желудок оказался чист.

Мэй с досадой смотрела на скрючившегося отца. Он обманул ее надежды. Несколько секунд она наблюдала за конвульсивными попытками Доминика встать, а затем тихо, одними губами, процедила:

— Мать твою, ублюдок…

И пошла вызывать врача…


… В час дня Чарли тоже пил кофе. Собственно говоря, он делал два дела сразу: завтракал и чистил пистолет. Отхлебывая терпкий напиток, Чарли смазывал все детальки. Черные вороненые частицы смерти лежали на покрытой масляными пятнами странице «Дейли ньюс». Отливающие синевой, отнюдь не страшные и не несущие никакой опасности сами по себе. Но когда каждая из них займет свое место, вместе они превратятся в смертоносную машинку, плюющуюся маленькими кусочками стали, одетыми в латунные рубашки. Патроны стояли тут же на столе ровным рядком. Солнечный свет играл на ровных боках. Девять штук — четыре жизни. Живот — голова. И одна про запас. Чарли усмехнулся. Будет лучше, если сегодня никто не умрет. Лучше для всех. Руки механически совершали нужные действия. Брали деталь, любовно и тщательно чистили ее, покрывали тонким слоем оружейной смазки, чтобы в нужный момент «кольт» не подвел, не дал осечки. Иногда от мгновения зависит жизнь. Жизнь Чарли Портено. Его жизнь.

Мыслями же он был далеко. С утра Чарли позвонил двоим парням отца — Ларри и Роберту — и предупредил, чтобы ровно к четырем часам они были у юго-восточной стороны Сити-Холл, на углу Бродвея и Чамберс-стрит. Им понадобится небольшой фургон с какой-нибудь отвлекающей надписью на борту. Парням не нужно было долго объяснять, что к чему. Они все схватывали на лету. Затем Чарли сделал еще один звонок. На этот раз абонентом был некий Майкл Кейли. Дом его стоял на северном побережье Лонг-Айленда в шести милях от Стони Брук. Мало кто знал, что этот дом имеет огромный бетонный подвал и вполне мог бы служить бомбоубежищем, если бы какому-нибудь умнику вздумалось нажать на кнопку. Но основным предназначением его было вовсе не это. Подземный этаж хранил секреты. Майклу Чарли не стал ничего объяснять, а сказал всего одну фразу:

— В семь будет работа.

— О’кей, — хмыкнул Майкл и повесил трубку.

Теперь оставалось только уповать на везение. Портено снова и снова прокручивал в голове детали предстоящего похищения. Если бы не Айрин, он, пожалуй, не волновался бы так сильно. В воображении то и дело проплывали картины, одна страшнее другой. Охранник, стреляющий из пистолета ей в грудь. Айрин, лежащая на ковровом покрытии холла с забрызганными кровью золотистыми волосами. Черт! Чарли отогнал от себя жуткие видения. Вечером все казалось гораздо легче, но с наступлением утра он пришел в ужас от принятого вчера решения.

«Ты, должно быть, спятил, раз согласился на такое, — подумал Портено. — Точно. Совсем рехнулся».

Самое плохое то, что уже ничего нельзя изменить. Чтобы понять это, нужно знать нравы семьи. Когда машина запущена — ее невозможно остановить. Остается лишь наблюдать за происходящим. Господи, как же он согласился-то?

Чарли смазывал пистолет, пил кофе и перемалывал свои мысли. В какой-то момент ему вдруг очень захотелось оказаться где-нибудь далеко, на другом краю земли, чтобы не видеть, не знать о существовании семей вообще и Прицци в частности. До него вдруг дошла алогичность происходящего. Не потому, что Чарли в это мгновение начал высоко ценить жизнь другого человека. Вовсе нет. (Работа, обычная работа). Но он поразился тому, как просто идет против собственного желания, своего «Я». Никого не интересовало, что думает Чарли Портено обо всем этом, чего он хочет и хочет ли чего-нибудь вообще. А еще хуже было то, что пришло осознание: ЭТО НАВСЕГДА. До самой смерти. Даже в старости, если, конечно, удастся дотянуть до нее, ему придется делать то, чего хотят другие. Всю жизнь он плясал, пляшет и будет плясать под заказанную кем-то музыку. А когда умрет, это станут делать его дети, потом дети его детей, и так далее, до бесконечности.

Мысли были мрачными. Холодными и черными, как вода в зимней реке. Они могли свести с ума, точа сознание, долбя в одну точку, словно падающие с монотонным однообразием капли. От них в душе поднималась стылая волна, и ощущение собственной ничтожности затопляло мозг, сковывая его ледяной коркой депрессии. Ничего нс значащий маленький человечек. Что ты можешь и что решаешь в своей жизни? Можешь ли ты распоряжаться собой, своим телом, своим разумом?

Родство с семьей даст лишь иллюзию свободы и защищенности. На деле же ты более несвободен и беззащитен, чем самый последний забулдыга, спящий под мостом в картонной коробке.

Чарли показалось, что его всю жизнь подвергали какой-то изощренной пытке, калечащей не хуже «испанского сапога» или «железной девы»[11]. Только он согласился на нес добровольно. Некая утонченная форма садомазохизма.

Лицо Чарли стало похоже на каменную маску. Руки начали собирать пистолет, быстро и точно. Движения, доведенные до автоматизма. Закончив сборку, он отложил «кольт» в сторону и принялся аккуратно загонять патроны в обойму. Они ложились один к одному. Девять братьев-близнецов 38-го калибра, и каждый из них нес в себе смерть. Ему захотелось загнать ее в магазин, поднести ствол к виску и нажать на спуск. Желание было подсознательным, чисто инстинктивным, и через мгновение Чарли испугался. Не мысли, как таковой, — наверное, подобные моменты случаются у любого человека, — а того, что она вообще возникла в его голове. Чтобы отвлечься от неприятных размышлений, породивших ее, Чарли резко встал, убрал пистолет в карман халата и принялся расхаживать по комнате, распевая во весь голос песенку о паровозе из города Чаттануга. Это помогло. Первая волна депрессии, вызванная отчаянием, отступила, оставив после себя лишь мутный след, подобно клочьям пены на морском песке. Через некоторое время он ощутил себя способным действовать. Да, именно действие, энергичное и целенаправленное, могло защитить его разум от разрушительной силы страха перед неизбежным. Действие встанет мощной несокрушимой стеной на пути болезненных переживаний, давящих на Чарли словно огромный пресс.

Он огляделся, ища глазами нечто, давшее бы ему повод для занятия. Через секунду Чарли сообразил. Подойдя к шкафу, вытащил свой рабочий костюм и начал одеваться. Халат полетел на стул, распахнув полы, словно мрачная темная птица — крылья. Надев отутюженную светло-бежевую рубашку, Чарли потянулся за брюками, но передумал и сменил рубашку на тонкую черную водолазку. Затем он надел черный с серебристым отливом костюм. Пистолет Портено сунул не в кобуру подмышкой, а в боковой карман пиджака. Затем последовал глушитель. Носки Чарли выбрал тоже черные, нейлоновые. Потом надел туфли. Остроносые. Солнцезащитные очки он нашел в ящике стола, куда сам же положил их накануне. Шляпа и куртка уже висели на вешалке в прихожей. Покончив с экипировкой, Портено подошел к зеркалу и осмотрел себя, поворачиваясь то одним, то другим боком. Впечатление сложилось довольно мрачное. Но зато костюм сглаживал рост. Если кто-нибудь и увидит его, то показания, скорее всего, ограничатся парой фраз типа: «Это был такой… ну, обыкновенный парень. Да, он одет в черное. Во все черное». Для федералов подобные сведения означают пустышку. Все равно, что вообще никаких.

Чарли усмехнулся. Мучившие его страхи спрятались в темноте подсознания, но как только он вспомнил о них, вновь потянули свои скользкие ледяные щупальца. Так, не думай. Не думай об этом, и все будет нормально. О’кей.

В эту секунду щелкнул замок входной двери. Чарли напрягся. Рука сама по себе оказалась в кармане пиджака и вытащила пистолет. Портено еще даже не успел ни о чем подумать, а «кольт» уже устроился в ладони, тяжелый и прохладный, настороженный. Готовый в любую секунду выдохнуть пулей. Черный пустой глаз ствола уставился в сторону коридора.

Кто ты, стоящий за дверью? Выйди на свет! Покажись мне!

— Чарли, дорогой, я вернулась, — весело произнес голос Айрин.

Он расслабился. «Кольт» вновь вернулся в глубину кармана, подобно небольшой хищной пиранье.

— Айрин?

Каблучки туфель процокали в сторону комнаты, и она вошла. На плаще ее темнели капельки воды. В волосах запуталось золото осени. Айрин принесла с собой свежесть утра, тепло последних солнечных лучей лета, запах подсыхающей листвы и… куклу в яркой картонной коробке.

Это был очаровательный младенец. Головку его украшали темные вьющиеся кудряшки, на пухлых резиновых щечках играл румянец, голубые стеклянные глаза открывались, как только кукле придавали вертикальное положение. Крохотные ручки сделаны настолько точно, что их вполне можно было перепутать с настоящими. Даже ноготки окрашены в более светлый цвет. Младенец, действительно, выглядел удивительно живым.

— Правда, хорошенький? — улыбнулась Айрин. — Кажется, еще немного, и он заагукает.


(Пуля, выпущенная из «магнума», пробила пластмассовое тельце и вошла Айрин в грудь, над солнечным сплетением, сломав несколько ребер. Ее отбросило к стене. Завернутый в одеяльце «младенец» вывалился из разжавшихся пальцев и стукнулся о пол резиновой головкой. Охранник, не меняя положения, вновь взвел курок и нажал на спуск. Вторым выстрелом Айрин пробило шею навылет. Пуля ударила в стену, отколов здоровый кусок штукатурки и кирпича. Красно-белые крошки посыпались на ковровое покрытие холла. Фонтан черной дымящейся крови хлынул из разорванной артерии, заливая плащ, костюм и руки Айрин. Колени у нее подогнулись, и она повалилась на пол, прямо на упавшую куклу. Одеяло мгновенно пропиталось красным. Охранник втолкнул бледного как сама смерть Филаджи в лифт и нажал на кнопку с цифрой «I". Пистолет он все еще держал в вытянутой руке.)


— Эй, что с тобой? Тебе нехорошо? — Айрин внимательно смотрела на него, держа куклу за ногу в опущенной руке.

— Да нет, — сипло ответил Чарли и сам удивился своему внезапно севшему голосу. — Все нормально. Просто голова закружилась.

— Выпей аспирин, — посоветовала она. — Должно помочь.

— Пожалуй, — согласился Чарли. — Нам, кстати, пора собираться. В четыре нас уже будут ждать у Сити-Холл.

— Хорошо, — младенец полетел на кровать. — Сейчас приму душ и переоденусь…


… В двадцать минут пятого «Боинг-727" компании» Вестерн Эр Лайнз" опустился в аэропорту «Эл-Эй-Экс». Франциск, проспавший всю дорогу в кресле салона туристического класса, протер глаза кругленькими кулачками и мощно зевнул, закрыв рот ладошкой. Стюардесса у трапа пожелала помятому коротышке всего хорошего и приветливо помахала рукой. Франциск скатился с крутой лестнице и зашагал к главному терминалу.

Через десять минут он получил багаж и вышел в яркий солнечный день Лос-Анджелеса. Голова гудела, словно колокол, и вообще, Кунз чувствовал себя разбитым и выжатым как лимон. Ему даже было лень поднять руку, чтобы подозвать такси. Солнце припекало, и детектив через две минуты почувствовал себя так, будто сидел в сауне. Плащ был явно лишним, однако от одной мысли, что его придется снимать, Франциску едва не стало плохо. Вообще, ему в данный момент было противопоказано движение в любой форме.

Франциск тяжело вздохнул. В этом вздохе слышалось страдание обреченного на медленную гибель. Не помогал даже легкий ветерок, ибо он не мог пробитьсz сквозь одежные «доспехи». Единственное, на что отважился детектив, это неимоверным усилием размякших после длительного сна мышц поднять руку и стянуть с головы шляпу. Стало немного полегче, хотя не настолько, чтобы Франциск смог двигаться достаточно активно. Порыв ветра потрепал его по лысине. Кунз напрягся и покатился к бровке тротуара, где стояло черно-желтое такси. Оконное стекло со стороны пассажира было опущено, и Франциск, заглянув в салон, спросил скучающего водителя:

— Кого-нибудь ждете?

— Садитесь, мистер, — с готовностью отозвался тот.

Кунз открыл дверцу и с невероятным облегчением плюхнулся на переднее сиденье. Такси шустро взяло с места.

— Куда поедем, мистер? — шофер улыбнулся ему так, словно увидел кинозвезду.

— Мемориальный госпиталь, Лонг-Бич, — тяжело отдуваясь, отозвался Франциск. Он сейчас как раз решал сложнейшую задачу: можно ли снять плащ, сидя в салоне автомобиля, совершив минимум телодвижений? По всему выходило, что это чересчур тяжелая, а скорее всего, и вовсе не разрешимая проблема. Откинувшись на спинку кресла, чувствуя, как капли крупного пота сползают по спине, Франциск вздохнул еще раз. Гораздо тяжелее, чем раньше.


На то, чтобы добраться до госпиталя, им понадобилось ровно сорок две минуты. Таксист притормозил у застекленных дверей в приемный покой, высадил Кунза и умчался, оставив детектива одиноко стоять на тротуаре.

Сейчас Франциск чувствовал себя лучше. Сняв плащ, он аккуратно свернул его и засунул в портфель. Пистолет перекочевал в наплечную кобуру. Следом за ним на свет появился набор фальшивых удостоверений. Глядя в затемненное стекло, детектив пригладил редкие волосы, и вошел в прохладный полумрак приемного покоя. Молодая симпатичная дежурная сестра, заполнявшая какие-то бумаги, на секунду прервала работу и взглянула на посетителя. Губы ее едва заметно дрогнули, но она не позволила предательской улыбке появиться на лице, а тут же вновь уткнулась в записи.

Франциск уверенно направился в ее сторону.

— Простите, мэм, — вежливо обратился он к девушке, — вы не могли бы помочь мне?

Сестра вновь подняла на него глаза, и на сей раз улыбка все-таки победила, но теперь она выглядела вполне уместно.

— Слушаю вас, сэр?

Ведь ее вид выражал участие и готовность оказать любую посильную помощь. Кунз извлек из кармана удостоверение агента ФБР и быстро продемонстрировал его удивленной девушке.

— ФБР? — переспросила она, с некоторым сомнением глядя на коротышку. — Я думала, что…

— Что федеральные агенты все поголовно высокие и сильные красавцы? Так, мэм?

— Ну… В общем-то, да.

Франциск выдавил из себя самую обаятельную улыбку, на которую был способен.

— Это киномиф, мэм. В нашем отделе едва ли даже каждый десятый похож на супермена.

Объяснение удовлетворило дежурную, она кивнула.

— Так чем я могу вам помочь, федеральный агент Джонсон?

Ого, а глазки-то у девочки зоркие, — с некоторым уважением подумал Франциск, выслушав свою фамилию, фальшивую не менее, чем само удостоверение.

— Можно просто Мик, мэм, — вновь улыбнулся он.

— Отлично, Мик, — девушка улыбнулась в ответ.

— Видите ли, мэм, мы ищем женщину. На вид ей примерно тридцать два-тридцать пять, блондинка. По нашим сведениям, она могла попасть в катастрофу. Я хотел бы узнать, не поступала ли за последнее время эта женщина в ваш госпиталь.

— Вам известно ее имя? — осведомилась дежурная.

— Да, разумеется. Айрин Уокер.

— Одну минуточку, — девушка набрала на компьютере код, фамилию и имя. — Так. Айрин Уокер действительно поступала к нам.

— Когда? — быстро спросил Франциск.

— Двадцать второго вечером. Пять дней назад. Она попала в автомобильную катастрофу и скончалась двадцать третьего днем.

— Кто-нибудь обращался за сведениями о ней?

— Нет, никто. Мы пытались связаться с кем-нибудь из родственников, но безрезультатно. У нее никого нет.

— Ага, ага. Так, скажите, сохранились какие-либо документы, удостоверяющие ее личность?

— Сейчас, — сестра набрала новый запрос. — Да. Водительские права, карточка социального страхования.

— Я могу взглянуть на них?

— Вообщt-то, это не положено делать. Вам нужно обратиться к руководству или врачу, лечившему ее.

— Мэм, это может занять кучу времени, а дело не такое уж важное, верно? Она ведь не агент ЦРУ или министр внешней политики.

Сестра улыбнулась.

— Да, конечно. Ну хорошо, я попробую, — пальцы ее заплясали по клавишам компьютера. — Вам придется подождать, пока их принесут.

— Ничего, спасибо, — Кунз навалился грудью на низенькую стойку. — Простите, мэм, а что вы делаете вечером?

Девушка засмеялась.

— Боюсь, ничего нс получится. Сегодняшний вечер у меня занят.

— А я спросил про завтрашний.

— Не думаю. Я работаю.

— Жаль, — Франциск улыбнулся. — Послезавтра я уже буду в Нью-Йорке. Может быть, в таком случае, пообедаем?

Она снова засмеялась и отрицательно качнула головой.

— Ну надо же. Я всегда подозревал, что везение — штука капризная.

Из служебного входа появилась высокая женщина. Она подошла к дежурной и что-то прошептала ей на ухо.

Девушка нахмурилась.

— Это точно?

— Конечно.

Женщина вновь скрылась за белыми дверьми. Ее фигура еще несколько секунд маячила за плексигласовыми стеклами, а затем исчезла.

— Что-то случилось? — спросил Франциск, глядя на озабоченную девушку.

— Хм… Видите ли… Господи, даже не знаю, как это могло случиться, но документы Айрин Уокер исчезли из хранилища.

— А вы уверены, что к ней никто не приходил? — прищурился Кунз.

Он преобразился в мгновение ока. Подобрался, став как будто даже выше ростом.

— Да, конечно, — сестра растерянно кивнула.

Детектив полез в бумажник и вытащил фотографию

Лайзы Джексон. Лже-Айрин.

— Скажите, мэм, а эта женщина не знакома вам? Может быть, она приходила в госпиталь к кому-нибудь?

Дежурная взглянула на карточку.

— Нет. Я не видела ее.

— Точно?

— Конечно. У меня хорошая память.

— Да, я заметил. Простите, а вы могли бы опознать мисс Уокер по фотографии или фотороботу?

Девушка прикрыла глаза, а затем покачала головой.

— Нет. Если я не ошибаюсь… — она быстро набрала код на компьютере и сообщила: — Видите ли, мисс Уокер очень сильно пострадала во время катастрофы… И… одним словом, не думаю, что ее вообще смог бы кто-нибудь опознать. По крайней мере, в этом госпитале…


…В половине пятого к высокому многоквартирному дому на Пятой авеню подъехал белый «шевроле-фургон» с оранжевой надписью: «Прачечная на дому», украшающей правый и левый борта. Он припарковался в десяти ярдах от въезда в подземный гараж. В это же время высокий молодой парень в темной униформе и фуражке вышел из лифта на четвертом этаже. В руке его был зажат бланк-заказ с адресом. Оглядевшись, он прошел по коридору и позвонил в квартиру «4-А».

Дверь открыла среднего роста плотная женщина лет тридцати. Она производила впечатление серой мышки. Безвкусное синее платье, мешковатое и подчеркивающее лишние фунты. Лицо без малейших следов косметики. Волосы забраны в хвост на затылке.

Увидев ее, парень улыбнулся.

— Мисс Левис? — спросил он, сверившись с бланком.

— Да, — кивнула та, настороженно глядя на него.

Получив сегодня утром по почте приглашение на концерт и ужин с уведомлением о том, что машина заедет за ней в половине пятого вечера и будет в се распоряжении весь вечер, вплоть до возвращения домой, Нора Левис подумала, что это чья-то весьма глупая шутка. Друзей у нее не было, но пояснительная записка более или менее проясняла ситуацию. Библиотека, которую помогала собирать Нора, действительно, казалась существенным вкладом в общественную жизнь их округа. Хотя, честно говоря, она считала, что труд вложен немалый. А ее участие в данном мероприятии вполне могло бы быть вознаграждено. Однако срок, прошедший с момента открытия библиотеки, не мог не смутить Нору. На всякий случай она позвонила в «Ла Тулин» и осведомилась, действительно ли есть заказ на ее имя. Ей вежливо ответили, что такой заказ имеется и что ужин полностью оплачен. Это немного обескуражило Нору. Мысль о шутке отошла на второй план. Если это и розыгрыш, то он должен был стоить кому-то весьма кругленькой суммы. На всякий случай она все же позвонила в «Джат кар энд лимо», но и там имелся заказ на имя мисс Левис, лимузин-люкс. Арендован на весь вечер, оплачен полностью. В «Айвери Фишер Холл» Нора звонить уже не стала, так как билет держала в руках. Единственное правдоподобное объяснение, пришедшее ей в голову: кто-то хочет обокрасть квартиру. Но и его она отмела. У нее дома не было ничего стоящего. По крайней мере, стоящего таких хлопот. Деньги Нора держала в банке, пользовалась кредитной карточкой, драгоценностей никогда нс имела, считая их непозволительной роскошью; Оставалось одно: ее действительно приглашают на концерт и ужин, в награду за помощь в создании библиотеки. Другого объяснения она найти не могла.

Однако, открыв дверь шоферу, Нора всерьез обеспокоилась. Ощущение того, что готовится какой-то подвох, вновь наполнило ее.

— Мне поручено возить вас сегодня вечером, — еще шире улыбнулся шофер и, видя, что заказчица немного не в себе, пояснил:

— Я от компании «Джат кар энд лимо».

— И что же?

Нет, Нора не имела ничего против водителя лично, просто, в силу своей замкнутости, она ни разу не пользовалась услугами подобных компаний и не имела представления, что же ей делать.

— Я — водитель лимузина. Машина внизу, мисс Левис. Мы можем ехать, — терпеливо объяснил ей шофер. В его голове возникло большое подозрение, что эта дамочка не имеет понятия о «чаевых» и прочих вещах. Тем не менее машина была оплачена, и если ей хочется, он может объяснять, кто его прислал и где стоит машина, до поздней ночи. Хотя чаевых, конечно, жаль.

— Ага, — неопределенно пробормотала Нора. — Значит, мы можем ехать?

— Конечно, — шофер старался, чтобы на его лице сохранялось приветливое выражение.

— Вот прямо сейчас? — продолжала допытываться она.

— Разумеется, мэм, — подтвердил он. — Сию же минуту. Машина внизу, у подъезда.

— Ага, — вновь хмыкнула Нора. — Одну минуту, мне нужно взять сумочку.

— Конечно, я подожду, мэм, — кивнул шофер.

Он уже понял: чтобы получить свои чаевые, ему придется крепко потрудиться. И то, если вообще что-нибудь перепадет. Через минуту Нора вышла из квартиры, прижимая к боку черную лакированную сумочку, которая, наверняка, принадлежала еще ее бабушке. Шофер незаметно вздохнул и вновь обернулся к Норе с приветливой улыбкой:

— Мы можем отправляться, мисс Левис?

— Э-э-э, — смутилась она. — Да, если все в порядке.

— Я думаю, все отлично, — поспешил заверить ее он. — Вы выглядите очень хорошо.

Она взглянула на парня с подозрением: не издеваются ли над ней, но тот был абсолютно искренен. Улыбка на его лице убедила Нору в правдивости комплемента. Шофер разбирался в людях и умел угодить каждому.

— В таком случае, мы едем, — возвестила она, взяв парня под руку. — Идемте.

Они спустились на лифте, вышли на улицу и остановились у громадного черного «Континенталя». Почтительно склонив голову, шофер помог Норе сесть, осторожно и мягко закрыл дверцу, обошел машину спереди и сел за руль.

— Мисс Левис, — деликатно предупредил он, стараясь не задеть ее самолюбия. — Если вам не понравится, что окна открыты, вы можете легко поднять стекла с помощью этой клавиши. Тут есть кондиционер, и душно не будет.

Нора улыбнулась. Ее смущали не окна, а взгляды. Казалось, весь мир уставился на нее с ехидным любопытством.


(Гляньте-ка, Нора Левис выбралась в свет! Она даже не умеет одеваться! А посмотрите на прическу! А эта дурацкая сумочка?! Да она просто дурнушка!)


Норе захотелось заорать, заставить этого улыбчивого красивого парня выпустить ее из огромной, как квартира, машины, вбежать домой и запереться, забиться в свою раковину, как отшельник. Крохотный ранимый рачок, боящийся всего на свете.

— Что-то не так, мисс Левис? — спросил шофер.

— Я… Мне нехорошо… — пробормотала она нерешительно. — Наверное, будет лучше, если я останусь дома.

— Мисс Левис, — мягко подбодрил ее парень. — Поднимите стекло и успокойтесь. Все будет нормально, вот увидите.

— Вы считаете? — подобие улыбки первый раз тронуло губы Норы. Первый раз за последние несколько месяцев.

— Поверьте мне, — улыбнулся он в ответ. — Ну что, едем?

— Едем, — решительно кивнула она.

Как только «линкольн-континенталь» тронулся с места, «шевроле-фургон» плавно покатил в сторону подземного гаража. Аккуратно притормаживая, он сполз по широкому асфальтовому пандусу и медленно поехал мимо пестрого ряда машин, наблюдающих за «шевроле» серебристо-равнодушными глазами-фарами. Сидящий за рулем молодой мужчина — в клетчатой рубашке и синем комбинезоне с рыжей, как на бортах, надписью «прачечная на дому» и синей кепке-бейсболке — спокойно осматривал гараж, ища наиболее удобное место для парковки. Справа показалось небольшое ответвление, ведущее к двум лифтам. Фургон тут же свернул влево и вклинился между красным «фордом-мустанг» и темно-зеленым «шевроле-буря». Заглушив двигатель, шофер еще раз тщательно огляделся. Гараж был абсолютно пуст. Огоньки на лифтах не горели. Слышно даже, как шуршат, проплывая мимо, по Пятой авеню, автомобили. Водитель закурил и два раза стукнул костяшками пальцев по перегородке, разделяющей пассажирский и грузовой отсеки. Боковая створка откатилась в сторону, и из кузова выбрались Чарли и Айрин. Помимо уже известного черного костюма, на Портено была черная кожаная куртка, очки и шляпа. Айрин куталась в такой же длинный темно-серый плащ. Но в остальном одета она была более прозаически: клетчатая серая рубашка, джинсы и белые кеды «Найк». В руках у нее мирно «дремала» кукла, завернутая в тонкое одеяльце. Кружевной чепчик прятал лицо «младенца». Наружу торчал лишь крохотный курносый носик и кольцо соски-пустышки.

Не говоря ни слова, они прошли к лифтам и нажали кнопку «вызов». Ждать им пришлось не больше нескольких секунд. Мелодично тренькнул звонок, створки разошлись и парочка шагнула в кабину. Лифт начал подъем на четвертый этаж…


… Без пяти шесть Клайв Уильямс въехал в подземный гараж того же дома, в который час назад вполз «шевроле-фургон». «Линкольн», мягко шелестя шинами по бетону, плавно катил к лифту. Обычно Филаджи спускался через главный вход, но по средам машину подгоняли в гараж.

Роберт Филаджи имел все основания для того, чтобы нс желать огласки некоторых фактов своей личной жизни. Клайв считал эту меру предосторожности ненадежной, если нс сказать глупой. Во-первых, такой шаг не остановил бы проныр-газетчиков или таких же проныр-дЕтективов, а во-вторых, подземные гаражи — отличное место для ловушки. Ничуть не худшее, чем лестничная Площадка перед лифтом. Уильямс нс боялся, но, как и любой человек, нс искал лишних неприятностей на свою голову. Eмy вполне хватало своих проблем.

«Линкольн» прополз до ниши, в которой располагались оба лифта, и совсем уже собрался свернуть влево, к месту обычной парковки, но вовремя заметил, что оно занято белым фургоном.

Уильямс насторожился. Он был неплохим охранником и тщательно изучил порядки, царящие в доме. В частности, он знал: автофургон прачечной приезжал два раза в неделю — по понедельникам и четвергам. Сегодня же была среда. Клайв знал: машины компании, обслуживающей этот дом, зеленого цвета, со светло-салатовой эмблемой на борту. На этом фургоне надписьбыла оранжевой.

«Прачечная на дому» — прочел он.

Подав «линкольн» чуть назад, Клайв остановил его так, чтобы образовать импровизированное заграждение между «шевроле» и лифтами. За лобовым стеклом фургона тлел тусклый огонек сигареты. Кто-то курил, сидя на водительском кресле. Клайв несколько минут наблюдал, как огонек вспыхивал ярко-оранжевой точкой, а потом медленно остывал угасая. Точка расширялась, принимая красные тона, которые сменялись более темным, рубиновым, и в конце концов приобретала бордовый, почти неразличимый цвет. Если бы Клайв нс искал в обычном необычное, он, пожалуй, не заметил бы его.

Мышцы Уильямса непроизвольно напряглись, тело подобралось. Это была реакция организма на возможную опасность. Достав из отделения для перчаток сигарету, Клайв вылез из машины и направился к фургону. Шагал он легко, размахивая левой рукой с зажатой в пальцах «Пэлл-Мэлл», безмятежно улыбаясь.

Еще нс дойдя до «шевроле», Уильямс почувствовал, как водитель насторожился. Эта враждебная звериная настороженность ощущалась в воздухе. А еще была растерянность. Недоумение.

— Эй, приятель, огоньку не найдется? — продолжая улыбаться, крикнул Клайв.

Водитель тряхнул головой, внимательно глядя на приближающегося мужчину в темном строгом костюме-паре.

— Конечно, — в голосе его явно прозвучали растерянные ноты.

Клайв подошел к окну рядом с шофером и протянул ему зажигалку. Он спокойно взял се, щелкнул колесиком, высекая огонь. Ярко-желтый столбик пламени резко взвился вверх, осветив лицо сидящего за рулем человека. Уильямс быстро окинул его любопытным взглядом.

Парень нервничает, — подумал он. — Вон как потеет, лицо все мокрое. Конечно, может быть, у него есть на это вполне естественные причины, но тогда почему он не вытрет пот, а пытается сделать вид, будто совершенно спокоен?

— А что, друг, — спросил Уильямс небрежно, отдавая зажигалку, — по средам здесь вроде «Ни единого пятнышка» работает, а?

Он произнес первое пришедшее на ум название, ему было важно увидеть реакцию.

Парень словно поперхнулся слюной. У него вырвался хрипловатый сдавленный выдох, а затем он бодро ответил:

— Ага, точно. Но у них там две колымаги сегодня днем влетели в аварию, вот их руководство и подрядило наших бельишко забрать.

— Вон как, — хмыкнул Клайв. — Серьезная авария?

— Хрен ее знает, — изо всех сил стараясь напустить на себя безмятежный вид, пожал плечами водитель фургона. — Мне, сам понимаешь, не сообщают. Но парни говорили, будто бы тачки всмятку и даже двое погибших. А еще болтают, спокойная работа. Какое там, в задницу.

— Да уж, — кивнул Клайв. — Это точно. Ну ладно, друг, мне пора. Счастливо доработать.

— Ага, — с явным облегчением отреагировал водитель. — И тебе тоже, приятель.

Клайв пошел в лифту. Он шагал и слушал, не раздастся ли за спиной сухой щелчок взводимого курка, но было тихо. Миновав машину, Уильямс спокойно сунул руку под мышку и сбросил клапан кобуры, освобождая «спешл детектив». Возможно, пистолет ему скоро очень пригодится. А возможно, и нет, но лучше быть готовым к любым неожиданностям. Странный человек в «шевроле» заставил мозг Клайва работать с быстротой вычислительной машины.

Он чужой. Конечно, это не прачечная… Они здесь кого-то поджидают. Кого? Уильямс посмотрел по сторонам. Фургон стоял в затененном месте, но справа и слева от него площадка была освещена яркими стоваттными лампами. Он не заметил людей в остальных автомобилях, но это вовсе не значит, что их нет. Может быть, кто-то прячется за рядами автомобилей. Хотя вряд ли. Их могут просто обнаружить. Нет, скорее всего, засада не здесь. Не в гараже. Наверху? Спокойнее, парень. Не нервничай. Возможно, эти ребята приехали и не по твою душу.

Клайв вызвал лифт и застыл, покачиваясь с пятки на мысок, наблюдая, как желтый огонек ползет вниз по шкале. Третий этаж, второй, первый. Стоп.

Мелодично пропел звонок. Уильямс вошел в кабину и нажал кнопку четвертого этажа…


… В это же время семью этажами выше, из квартиры «7-С» вышла Виктория Холбейт. Прежде чем закрыть дверь, она еще раз остановилась на пороге и окинула взглядом квартиру.

Шампанское покоилось в холодильнике, рядом с шоколадным тортом, который так любил Джек. Свечи замерли в медных подсвечниках, гвоздики в изящной хрустальной вазе. Стол накрыт к празднику.

И все же у Вики было ощущение, что она забыла дома что-то очень важное. Несколько секунд ей пришлось приводить в порядок собственные мысли, в надежде понять причину излишнего волнения. Виктория перебрала все, что должна была захватить с собой, но попытка закончилась неудачей.

Ладно, хорошо.

Она захлопнула дверь и повернула в замке ключ.

В это время один из лифтов начал подниматься вверх…


… Створки отошли в стороны со знакомым мелодичным звоном. Клайв помнил его так же отчетливо, как собственное имя. За два года работы он изучил этот дом: знал, какой высоты звук издает, захлопываясь, дверь босса — Роберта Финли; знал, как щелкает замок мисс Норы Левис — одинокой и, в сущности, очень несчастной женщины, хотя она убеждает себя и всех окружающих в обратном; знал мягкое шипение, с которым лифт распахивал свою беззубую пасть. Но самое главное, знал ТИШИНУ дома. И поэтому не сразу сделал шаг вперед, в холл. Сегодня тишина была необычной. Она пропиталась ожиданием и напряжением, почти таким же, какое Клайв почувствовал у «шевроле». В ней таилась опасность. Пряталась за белыми безразличными дверями квартир. Уильямс ощущал ее кожей. Наэлектризованную, словно воздух после грозы. Волоски на шее зашевелились, а по животу побежали мурашки. Мелкие, неприятные. Сердце мощно накачивало в кровь адреналин. Дыхание перехватило спазмом, и Клайву захотелось сделать глубокий вдох, но он знал: это волнение. Нужно взять себя в руки. Медленно вобрав воздух в легкие, Уильямс задержал дыхание, а затем так же медленно выпустил его сквозь сжатые зубы. Нервы натянулись, словно леска, на которой бьется крупная рыбина. Инстинктивно Клайв втянул воздух раздувающимися ноздрями и замер. Запах! Здесь чужой запах. Он вдохнул еще раз. Тонкий аромат духов «Essense Imperial Russe» явственно чувствовался в стерильной атмосфере холла. Но Нора Девис не пользовалась духами. Максимум, что она себе позволяла, — крем для кожи «Эвиан». Нет, совсем недавно тут была другая, ЧУЖАЯ женщина.

Клайв медленно — чертовски медленно и осторожно — погрузил руку за отворот пиджака. Ладонь удобно обхватила рукоять, и «спешл детектив» вынырнул под яркий свет дневных ламп. Только после этого Уильямс сделал первый шаг. За его спиной с легким шипением закрылись створки лифта, но он даже не обернулся. Под солнечным сплетением бился крохотный колокольчик, предупреждающий о возможной опасности. Клайв чувствовал чужого, постороннего человека, и это тоже был инстинкт. Инстинкт хищника. Эти инстинкты будоражили его мозг. Глаза отмечали ЧТО-ТО, передавая сигналы разуму, а тот бил тревогу: «Берегись! Берегись!!!». Палец лег на собачку и потянул ее на себя, ставя курок на боевой взвод. Крадучись вдоль стены, Клайв дошел до поворота, уходящего к квартирам «4-А» и «4-Б». Финли жил в «Б». Наискосок, в двух ярдах от того места, где стоял Уильямс, белела нужная дверь с латунной, начищенной до блеска буквой. Коридор был пуст. Не убирая пистолета, Клайв подошел к квартире и быстро постучал.

— Кто это? — голос Финли раскалывало раздражение.

— Клайв Уильямс, мистер Финли, — ответил он. — У вас все в порядке?

— Конечно, — дверь распахнулась.

Роберт Финли — плотного сложения пятидесятишестилетний здоровяк с одутловатым лицом, дряблой шеей и сравнительно большой лысиной — уставился на Клайва острым взглядом колючих холодных глаз.

— Вы опоздали на три минуты, Кла…

Договорить он не успел. Уильямс вдруг резко шагнул вперед, оттеснив босса в сторону, и закрыл за собой дверь. Организм отреагировал быстрее, чем его хозяин успел переварить происходящее и отдать себе отчет в том, что происходит.

Клайв мог бы поклясться: мгновение назад он услышал ЗВУК. Легкий, как слабое дуновение ветерка, почти неразличимый, но он был. Тихий скрип застоявшихся дверных петель! Кто-то открывал дверь квартиры «4-С». Той самой, что пустовала уже почти два года…


… Виктория вдруг вспомнила, что же она забыла. Расческу. Господи, ну надо же, а? Такой пустяк, а придется возвращаться. Но если не взять эту проклятую расческу, то ей даже не удастся привести в порядок волосы в ресторане. Оценит ли тогда Джек новую прическу? Вряд ли. Он будет уставшим и счастливым. Наверняка, ребята из участка поздравят его… Нет, лучше все-таки вернуться.

Виктория не без некоторого сожаления посмотрела на закрывающиеся створки лифта и торопливо пошла к двери, на ходу отыскивая в сумочке ключи.

Помада, пудра, гигиенические салфетки, платок… Ага, вот они. Она вытащила связку, выбрала нужный ключ и открыла замок.

«Быстрее, быстрее, а то опоздаешь. Хотя ты и так уже опаздываешь.» Виктория процокала каблучками в ванную, взяла со стеклянной полочки расческу и сунула ее в сумочку. Ну вот и все…


… Клайв прислушался к тишине за дверью. Сбоку тяжело дышал Финли, выражая всем своим видом крайнее возмущение. Глаза его метали молнии. Несколько секунд толстяк пыхтел, а затем, поняв, что вздохи абсолютно не трогают охранника, раздраженно спросил:

— Что происходит, черт возьми, хотел бы я знать, а?

Клайв немного повернул голову. Ровно настолько, чтобы Финли попал в поле зрения. Как объяснять то, в чем не уверен сам? Интуитивное ощущение пульсирующего черного шара, таящего зло? Как? В какие слова облечь непонятные обычному человеку уколы электрической опасности? Рассказать о темных флюидах, пронизавших холл? О напряжении, опутывающем весь этаж, словно невидимая глазом паутина, в центре которой гнездится паук — смерть? Или о запахе женских духов «Essense Imperial Russe»?

Клайв не стал говорить ни о чем. Он просто спросил, понизив голос:

— Мистер Финли, вы хорошо помните схему нашего передвижения? Сначала выхожу я, и вы сразу, повторяю, сразу, немедленно запираете за мной дверь на замок. Потом…

— Да помню я эту чертову схему, — раздраженно сморщившись, перебил его Финли. — Господи, давай побыстрее, мы уже опаздываем.

Уильямс взглянул на него с некоторым удивлением, но не стал возражать, а бесстрастно ответил:

— Мистер Финли, я отвечаю за вашу безопасность. Возможно, вам это нс очень понравится, но придется следовать моим указаниям.

— Господи, я нанял вас, чтобы вы охраняли меня, а не давали разные дерьмовые советы, — возмущенно ответил тот.

— Именно этим я сейчас и занимаюсь, мистер Финли, — сказал Клайв.

— Ну ладно, ладно. Давайте, только быстрее.

— Я выхожу, а вы сразу же запираете дверь, — напомнил Уильямс, поворачивая собачку замка. — Открывайте только на мой голос. Только на мой.

«Спешл детектив» он сунул за поясной ремень. Пальцы обхватили рукоять, отороченную плотной резиной, не допускающей скольжения.

Клайв мягко выскользнул в холл и с удовлетворением услышал за спиной сухие щелчки — язычки замка входили в стопорные пазы. Прежде чем пойти дальше, он огляделся. По-прежнему пусто, но дверь квартиры «4-С» на четверть дюйма была приоткрыта. Не сводя с нее глаз, он быстро зашагал к лифту.

Через мгновение из «4-С» вышел человек, держащий в руках какой-то сверток. Клайв рванул из-за пояса пистолет. Человек захлопнул дверь, извлек ключ и… оказался довольно миловидной женщиной средних лет, прижимающей к груди завернутого в одеяльце младенца. Заметив направленный на нее пистолет, она отступила и испуганно выдохнула:

— О, господи…

На лице женщины появилось выражение крайней растерянности. Кровь отхлынула, заставив женщину побледнеть. На лбу выступила капелька пота, а нижняя губа затряслась. Она отступила еще на шаг и наткнулась на запертую дверь.

Клайв смотрел ей в глаза, но в них не отражалось ничего, кроме растерянности и страха. Обычная реакция обычного человека, на которого уставился черным зрачком пистолет.

И эта реакция была убедительнее любой другой. Идеальная модель. Клайв успокаивающе поднял руки. «Спешл детектив» вновь спрятался за поясным ремнем.

— Извините, мисс, — ободряюще улыбнулся он. — Не волнуйтесь, я не грабитель.

— О, господи, — неуверенно попыталась улыбнуться в ответ женщина. — А я уж было подумала, что…

— Нет, нет, мисс. Все в порядке, — вновь произнес Клайв. — Я не видел вас раньше.

— Я осматривала эту квартиру, — с явным облегчением объяснила она. — Хотела снять.

Клайв вызвал лифт и встал у пластиковых створок, ожидая, когда раздастся мелодичный звонок. Женщина поправила чепчик малыша и улыбнулась уже гораздо спокойнее.

— Ты мой хороший, — тихо шепнула она младенцу.

Уильямс тоже еле заметно улыбнулся. Он любил детей. Внезапно в голове мелькнула молния. Клайв встрепенулся.

— Простите, мисс. Вы пользуетесь духами «Essense Imperial Russe»?

— Да, — кивнула она. — А откуда вы знаете? — Поняв, что вопрос получился довольно глупым, женщина тихо засмеялась и заметила: — О, господи. Простите меня. Вы хорошо разбираетесь в духах. Мой муж не отличил бы «Essense» от «Chanel».

— Да, я кое-что понимаю в этом, — подтвердил Клайв.

Ему явно нравилась эта женщина. Она была удивительно трогательной и… беспомощной, что ли?

Звонок тренькнул и створки разошлись в стороны. Уильямс пропустил женщину внутрь, перебросил тумблер в положение «стоп» и осведомился:

— Вы не возражаете, если я на минуту задержу лифт?

— Нет, конечно, — она улыбнулась. — Пожалуйста.

Клайв кивнул. Он направился к квартире «4-Б» и

постучал два раза.

— Кто это? — резко спросил голос за дверью.

— Клайв Уильямс, — ответил он. — Все в порядке, выходите.

Щелкнул замок, и Финли вышел из квартиры. Сейчас, когда охранник стоял рядом, толстяк выглядел уверенным, плюющим на все, респектабельным храбрецом. После страха, старательно маскируемого под возмущение, это раздражало Уильямса. Он хорошо знал Финли, и за два года выяснил о своем боссе одно абсолютно точно: тот не отличается отчаянной храбростью. Проще говоря, Роберт Финли был обычным, заурядным трусом, прячущим свое довольно неприятное нутро под маску заносчивого парня, которому все по плечу. Временами Клайв злился на Финли, иногда тот вызывал у него брезгливую усмешку, но Уильямс никогда не показывал боссу своего истинного отношения. Дело есть дело. Какая разница, кто твой наниматель. Трус или смельчак, доходяга или здоровенный атлет с рельефной мускулатурой? Охранника нанимают для охраны, а не для выяснения своего характера.

— Пойдемте, мистер Финли, — кивнул Клайв.

Они направились к лифту. Нельзя сказать, что Уильямс не был готов к тому, что произошло сразу вслед за этим. Подсознательно его мозг допускал подобный вариант, и поэтому случившееся не застало телохранителя врасплох.

Между ним и лифтом оставалось не более пяти ярдов, когда женщина вдруг сделала шаг вперед и, швырнув ребенка ему в лицо, крикнула:

— Лови!!!


… Виктория Холбейт нажала кнопку вызова и быстро взглянула на часы: десять минут седьмого. Похоже, она окончательно опоздала. Господи, нет. В день рождения Джека, и опоздала. И все из-за дурацкой забывчивости. Можно попробовать поймать такси, благо, их всегда много в этом районе, но спасет ли это ситуацию? Час пик, и центр, наверняка, забит машинами. На каждом перекрестке такси будет стоять по две-три минуты, если не больше. Пятнадцать-двадцать минут на дорогу. И… разве что, такси удастся поймать сразу же?

Клонг! — запел колокольчик.

О, боже! — Виктория замерла. — А деньги-то у нее с собой?

Вообще-то, она не очень часто совершала поездки на наземном транспорте, в основном, просто не было нужды, а в супермаркете, где Викки покупала продукты для дома, принимали кредитные карточки.

И вот сейчас, когда у нее нет ни одной лишней минуты, да что минуты, и секунды-то лишней нет, она, похоже, ухитрилась забыть дома еще и наличные. Боже мой. Возвращаться второй раз означало опоздать безнадежно.

Виктория вошла в лифт, почти не глядя нажала кнопку и, открыв сумочку, принялась лихорадочно перебирать содержимое.

Кабина быстро поплыла вниз.

Деньги все-таки нашлись. Они оказались в боковом кармашке, и Викки вздохнула с облегчением. Теперь-то у нее есть шанс успеть, а вот если бы пришлось возвращаться…

Лифт замедлил ход и остановился. Виктория удивленно взглянула на панель. Вместо «единицы» светилась цифра «четыре»…


… Мозг отключился. Теперь действовало лишь тело Клайва. Натренированное, сильное, подчиняющееся искусственным инстинктам, заложенным в него единственной целью: защитить человеческую жизнь. Очень точное название — ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ. Хранящий чье-то тело. Тело и жизнь, заключенную в нем. Уильямс видел себя как бы со стороны. Он оценил свои действия, словно беспристрастный арбитр. И времени для этого у него было очень много, потому что секунды раздробились на тысячи и тысячи отдельных частиц. Они стали похожи на микроскопические осколки одного огромного стекла, разбитого и брызнувшего мутным беловатым дождем.

Клайв видел холодно-спокойное лицо незнакомой женщины и ее ладони, соединяющиеся в единое целое на рукояти «беретты» с удлиненным глушителем стволом. Она двигалась очень медленно. Невероятно медленно, как песчинки, вытекающие через слишком узкую перемычку песочных часов.

Уильямс уже понял, что успеет выстрелить первым. Он даже знал, куда попадет выпущенная им пуля. В грудь, чуть выше солнечного сплетения. Это знание пришло, когда Клайв сообразил: ребенок — это кукла. Муляж. Ни одна женщина в мире не бросит своего младенца. Никогда и ни за что.

Сверток приближался, переворачиваясь в воздухе. Мелькнули стеклянные голубые глаза и вздернутый резиновый носик. Пластмассовая соска вывалилась из искусственных губ и, кувыркаясь, упала на ковер.

Следующей мыслью, четко обозначившейся в голове, было: эта женщина — профессионал. Она двигалась очень уверенно и одновременно спокойно. Хладнокровно. Зрачки ее сузились, отчего глаза стали похожи на глаза дикой кошки.

Клайв почувствовал, как его пальцы скользят по рубашке, выхватывая пистолет. Возможно, движение казалось медленным, но все же оно было более быстрым, чем у киллера. «Спешл детектив» рывком ушел вверх. Большой палец взводил курок. В то же мгновение рука выпрямлялась в локте, а указательный палец выбирал мертвый ход курка. Плечо уже ощущало сильную отдачу выстрела. Оно напряглось, готовясь к ней, ждало ее. Уильямс чувствовал пистолет, как продолжение своей руки, составную часть своего организма.

Женщина чуть согнула обтянутые джинсами ноги в коленях, готовясь к стрельбе. Это тоже была поза профессионала.

На секунду Клайв перестал видеть в ней человека. Она превратилась в картонную мишень. Он даже удивился, не найдя на ее теле обычного перекрестья с красным кружком в центре. Его мышцы физически ощутили, как части пистолета пришли в движение. Пружины натянулись, курок еле заметно дрогнул. Через сотую долю секунды боек ударит по капсюлю и из ствола вырвется столб пламени и порохового дыма.

И эта женщина умрет. Пуля пройдет через ее кожу, проломит грудь и сокрушит сердце. Разорвет на куски.

Клайв уже слышал грохот. Его обоняние вдыхало резкий запах пороховой гари. Он видел, как вылетает пуля, вращаясь вокруг своей оси. Так и было бы. Но в это мгновение Финли жутко всхлипнул за его спиной. Звук получился такой, словно его душили тонкой витой струной.

Уильямс понял, что проиграл. ИХ было двое, и второй убийца в эту секунду прикончил босса. Клайв приготовился развернуться и выстрелить, но… никого не увидел. Белый от безумного ужаса толстяк пятился к своей двери мелкими шажками. Ноги его подгибались, нижняя челюсть отвисла. Язык вывалился изо рта, придавая лицу Финли идиотическое выражение. Он дико боялся, но тем не менее был жив.

Клайв потерял тысячную долю секунды. Но этого вполне хватило женщине. Уже оборачиваясь, он с каким-то вялым равнодушием понял, что не успеет выстрелить. Они оба были профессионалами. Уильямс лучшим ровно на одну тысячную долю секунды. И эту долю украл у него Финли. Точнее, его полувздох-полувсхлип. Клайв думал о собственной смерти отстраненно, словно умер не он, а какой-то посторонний, незнакомый человек. Уже умер.

ШШШАПХ! — «беретта» взорвалась огнем.

Надо же, — равнодушно подумал Уильямс. — Этот дерьмовый дурак Финли подставил ме…

Пуля раздробила ему переносицу, войдя точно между глаз. Раскаленный штырь пронзил мозг Клайва, испепелив его за секунду. Превратив в серый порошок. Или серо-бурый от хлынувшей крови. Клайв не стоял, не шатался и не делал каких-то там шагов. Смерть в жизни не так красива, как в кино. Человека вовсе не подкидывает в воздух, когда ему попадают в грудь или в живот, и он не шепчет: «Я еще вернусь», если пуля разносит череп… Человек просто умирает. Ломается, как машина, по которой злой ребенок ударил молотком.

Лампа над головой вспыхнула ослепительно ярким светом, а затем наступила абсолютная темнота. Колени его подогнулись, и он упал ничком на вишневое с черными прожилками ковровое покрывало. И вовсе не как в кино. Как в жизни. И последней искрой угасающего сознания Клайв Уильямс понял, что он действительно умер.

Мгновением позже раздался музыкальный звонок, и створки соседнего лифта открылись. В кабине стояла высокая стройная женщина. В руках ее темнела изящная сумочка. Спокойно, хотя и с некоторой долей изумления, она оглядывала холл…


… Виктория Холбейт была хорошей женой хорошего полицейского. Картина, открывшаяся ее взгляду, могла означать только одно: только что, мгновение назад, здесь произошло убийство. Жертва…крепкий молодой мужчина… вытянулся на полу. Голова его была повернута к стене, и Виктория не смогла понять, куда попала пуля. Однако факт оставался фактом. Он мертв. И убила его блондинка в сером плаще, сжимающая в руке пистолет с глушителем. Третий — толстяк в дорогом бежевом костюме, совершенно белый от страха — стоял на полусогнутых ногах, прижимаясь к стене.

Услышав звук открывающейся двери, блондинка повернулась к лифту и посмотрела на Викторию холодными зелеными глазами, в которых поблескивали ледяные кристаллы равнодушия. Ствол пистолета моментально передвинулся в сторону пассажирки, или, как их называют в детективных романах, «нежелательной свидетельницы».

Виктория знала, что нужно делать в таких случаях. Сказать какую-нибудь идиотскую фразу, удивив преступника, и сразу же нажать на любую кнопку, затем добраться до первого попавшегося телефона и вызвать полицию.

— Похоже, я ошиблась этажом, — спокойно сообщила она.

Наверное, этот трюк неплохо срабатывал, но только с неопытным преступником. Перед Викторией же стояла профессионалка.

ШШШАПХ! — она успела услышать плевок выстрела и увидеть озаренное вспышкой красивое даже в своей холодности лицо убийцы.

А затем жуткий удар отбросил Викторию Холбейт к задней стене кабины лифта, сбив ее с ног. Потолок накренился и поплыл вперед и вниз, становясь вертикальной крепкой стеной. И в центре этой стены ослепительно сияло солнце. Виктория ощутила зной лета. Вокруг нее уже был не лифт, а небольшие красивые домики. Деревенька, именно такая, в какой она и хотела жить всю свою жизнь. Губы Виктории тронула улыбка. Ей показалось, что рядом стрекочут кузнечики, цветы щекотали кожу, легкий ветерок коснулся ее лица, принеся покой и сладкую истому. Внезапно чья-то тень заслонила солнце. Черная, зловещая, она надвигалась, становясь больше и больше, пока не заполнила собой весь мир. Виктории стало холодно и захотелось сказать: «Отойдите, вы мешаете мне видеть…» Но она уже ничего не смогла сказать…

… Убедившись, что женщина и охранник мертвы, Айрин наставила пистолет на Розалио Филаджи, — бывшего еще секунду назад Робертом Финли, — и крикнула:

— Чарли! Чарли!!!

Дверь квартиры Норы Левис открылась и из нее выскользнул Чарли Портено. Он быстро прошел в холл, остановился, оглядывая два трупа.

Кровавые брызги покрывали стену лифта. Черные капли блестели также на ковре и белой дери квартиры «4-С». Из-под головы охранника уже натекла небольшая лужица. Она была почти незаметна на фоне темного коврового покрытия, но это-то Чарли уж точно нс волновало. Трупы все равно обнаружат, но если их найдут через пару часов — это может сыграть на руку Прицци. Филаджи уже будет в надежном месте. Схватив толстячка за плечо, Портено толкнул его в центр холла. Тело Клайва Уильямса оказалось прямо перед ним, и Филаджи почувствовал, что теряет сознание. В глазах поплыли голубые искры, он пошатнулся. В это время рукоять полуавтоматического «кольта» обрушилась на его затылок. Веки Филаджи сомкнулись, и если бы Чарли не успел вцепиться в воротник бежевого пиджака, Розалио грохнулся бы прямо на мертвое тело собственного охранника.

Не выпуская пиджака и слыша, как он трещит по швам, Портено затащил Филаджи в лифт и усадил, навалив на пластиковую стену.

Затем он подхватил Клайва Уильямса под мышки и отволок в пустующую квартиру «4-С», бросив труп на пол. На ковре остался смазанный кровавый след, тянущийся почти через весь холл до дверей злополучной квартиры.

Тело Виктории Холбейт продолжало лежать на спине во втором лифте. Ноги в тонких черных чулках торчали почти до самых бедер, и двери, начинающие закрываться, натыкаясь на них, вновь раскатывались в стороны.

— Мне пришлось убить ее, — спокойно объяснила Айрин. — Она видела нас.

— Ничего страшного, — кивнул Чарли.

Ему сейчас было не до обсуждения подробностей. Существовали дела и поважнее.

Викторию тоже перенесли в квартиру. После этого Айрин заперла дверь на ключ и сунула его себе в карман. Она подобрала с пола куклу, отряхнула одеяльце и пустила один из лифтов. Во втором Чарли уже ждал ее, настороженно поглядывая на сидящего в углу бесчувственного Филаджи.

— Представляешь, этот мерзавец не стал ловить ребенка! — возмущенно сказала Айрин. — Если бы малыш был настоящим, он мог бы на всю жизнь остаться калекой!

Портено посмотрел на нее с удивлением.

— Ему деньги платили не за то, чтобы он детей ловил! — коротко объяснил Чарли и поправил темные очки.

Лифт мягко пошел вниз, минуя этаж за этажом.

— Знаешь, — сказал вдруг Портено, — когда закончится вся эта кутерьма, мы отпросимся у дона и поедем на запад. Проведем там медовый месяц, — он кивнул на куклу. — Может быть, даже ребенок настоящий появится.

Айрин засмеялась и чмокнула его в щеку.

— Я обожаю тебя.

Кабина достигла подвала и остановилась. Чарли схватил Филаджи за пиджак и одним движением поставил на ноги. Тот выглядел далеко не лучшим образом. Костюм с серыми пятнами пыли, одной брючиной он все же умудрился угодить в кровь, и теперь на левой штанине темнел багровый развод. Лицо бледное, челюсть отвисла, и на подбородок стекает слюна. Узкая полоска волос, окаймлявших голову на подобие венца, всклокочена, отдельные пряди торчат в разные стороны.

Чарли брезгливо осмотрел банкира и вдруг влепил ему хлесткую пощечину.

Филаджи замычал что-то нечленораздельное. Голова его мотнулась в сторону и глухо ударилась о пластиковую стену. Веки банкира дрогнули.

Чарли повернулся к Айрин.

— Посмотри за ним.

Она кивнула, извлекая из-под плаща пистолет.

— Ведите себя спокойно, мистер Филаджи.

Тот тупо пялился на стоящую перед ним женщину. Он медленно приходил в себя, и чем больше прояснялось его сознание, тем отчетливее проступал на лице страх. Глаза расширились и побелели. Тело сковал ужас. Даже если Филаджи и захотел бы пошевелиться, у него все равно ничего бы не получилось.

— Что вы… — голос его сорвался на сип. Он перевел дыхание и начал снова: — Что вы собираетесь со мной делать?

— Стойте как стоите, — посоветовала Айрин, — и все будет в порядке.

Чарли вышел из лифта и огляделся. В гараже по-прежнему не было ни души.

Водитель «шевроле-фургона» заметил его. Двигатель машины взревел, и она быстро подкатила к лифту, остановившись впритык к створкам боковой дверцей.

— Полезайте в фургон, мистер Филаджи, — приказал Чарли, оборачиваясь.

— Я нс… Я… — язык отказывался повиноваться ему. Уперевшись ногами в пол, Филаджи прижался к стене, словно она могла защитить его. — Что вы собираетесь со мной делать? Что вы собира…

Истеричный крик отчетливо разносился в гулкой пустоте гаража. Чарли нс стал дожидаться окончания. Он шагнул в лифт, ухватил толстяка за пиджак и изо всех сил швырнул к фургону. Боковая дверца открылась. Молодой парень в джинсах и куртке-ветровке с эмблемой нью — Йоркских «янки» на груди, обхватил банкира за горло предплечьем левой руки. Подоспевший водитель навалился Филаджи на ноги.

— Куда вы меня тянете?! — хрипел тот, багровея. — Что вы собираетесь со мной делать?..

Пропитанный хлороформом платок лег на его покрытое потом лицо, и через пять секунд Розалио Филаджи посапывал в сладком дурманящем сне.

Чарли посмотрел, как грузное тело уложили на пол, и повернулся к Айрин.

— Увидимся за ужином, дорогая.

Он поцеловал ее в губы и запрыгнул в кузов фургона.

Дверца закрылась. «Шевроле» покатил к асфальтовому пандусу, уходящему на улицу.

Айрин проводила машину взглядом, достала из кармана темные очки и зашагала следом. Солнечные лучи врывались в полумрак гаража, рисуя на бетоне желтые прямоугольники.

Она шла к выходу, и на губах ее играла улыбка…


* * *
… Франциск Кунз, выйдя из Мемориального госпиталя, остановился и огляделся. Карточку, с которой смотрела Лайза Джексон, он все еще держал в правой руке, помахивая сю с видом крайней растерянности. Подозвав такси, он попросил отвезти его в какой-нибудь нс очень дорогой отель. У Франциска были свои принципы, и один из них звучал так: «Не бросай на ветер деньги клиента — себе дороже». Он строго придерживался этого правила.

Кунз знавал ребят, которые, ведя расследование, останавливались в шикарных номерах, летали первым классом и ужинали в самых дорогих ресторанах. Они, как правило, долго не удерживались. Бизнес не очень жалует подобные фокусы. Каждый клиент надеется на то, что нанятый им детектив не держит его за идиота.

Сидя на заднем сиденье такси, Франциск закурил. Откинувшись на мягкую спинку кресла, он начал обдумывать полученную информацию.

Итак, что ему известно? Некая Айрин Уокер попадает в автокатастрофу. Она изуродована до неузнаваемости. На следующий день женщина умирает, нс приходя в сознание. Документы, удостоверяющие личность, исчезли. Родственников нет, и никто нс может опознать ее. В то же время некая дама — Лайза Джексон — объявляется в Нью-Йорке и выдаст себя за Айрин Уокер. Для чего? Выйти замуж? Малоубедительно.

Франциск повернулся к окну и посмотрел на уносящуюся вдаль желтую полоску пляжа и темный вечерний океан, окрашенный алыми красками заката. Солнце зависло над самой кромкой горизонта. Оно казалось продолговатым. Небо темнело к востоку. Кое-где уже появились желтые крошки звезд. Скоро их станет больше. Невидимый сеятель — предвестник ночи — разбросает золотистые алмазики по синему бархату. Луна, пока еще неяркая, обретает силу, наливаясь серебром, в котором проступят блекло-серые плеши «морей». Высокие пальмы, выстроившиеся вдоль дороги, привели детектива в состояние, близкое к восторгу. В Нью-Йорке заходящее солнце увидеть довольно сложно, в основном, из-за высотных домов Манхеттена. Можно, конечно, подняться на смотровую площадку Эмпайр Стейт Билдинг, но ведь и тогда нс разглядишь Тихий океан, верно?

Франциск вздохнул. Итак, зачем Лайзе понадобилось чужое имя? Понятно, чтобы скрыть некие неприглядные факты своей жизни. Скорее всего, и прошлой, и настоящей. Мошенничество? Вполне возможно. Так, так, так. Прицци говорила о Лас-Вегасе. Стоит попробовать. Но только после того, как закончатся дела здесь.

Кунз знал, чем займется сегодня вечером. Посетит квартиру мисс Джексон и поищет что-нибудь, намекающее на род занятий милой леди. А значит, и на то, зачем ей документы — не фальшивые, а настоящие! — чужого человека. Завтра он прокатится по местным больницам, а заодно разыщет старого приятеля Уолта Конуэя, — такого же детектива, как и он сам, — и попросит навести кое-какие справки.

У Франциска были определенные догадки по поводу всего происходящего, но они — даже если и лежали где-то близко к истине — требовали конкретных и точных ответов на некоторые вопросы. И детектив намеревался получить их. А затем уже перебраться в Вегас. И заняться махинациями вплотную.


* * *
… Чарли, сидя в мягком удобном кресле и забросив ноги на низенькую скамеечку, пил пиво, Одновременно созерцая хорошенькую дикторшу канала новостей. С недавнего времени он начал сравнивать всех женщин с Айрин. К чести его жены, она всегда одерживала верх.

Сейчас Чарли подводил черту под очередным экспериментом. При том, что девушка на экране была весьма аппетитной, до Айрин ей было далеко. Придя к такому выводу, Портено улыбнулся.

— Таким образом, пожар охватил уже шесть строений. Прибывшие пожарные блокировали огонь, не давая ему перекинуться на соседние здания. На этот час достоверно известно о пяти жертвах, погибших в результате пожара.

Чарли сделал глоток из банки. Пиво давно согрелось и стало не таким приятным, как только что вытащенное из холодильника. Можно было бы пойти и взять еще одну банку, но кресло так удобно обнимало тело, что Чарли не хватило силы воли преодолеть его велюровые «объятия».

За спиной Ларри — водитель фургона, и Роберт — сидевший в грузовом отсеке, резались в карты. Ларри продул уже около двух сотен, и его ругань разносилась по всему дому.

Одурманенный хлороформом Филаджи, связанный по рукам и ногам, с заклеенными куском пластыря глазами, все еще сопел на голой кровати в одном из «склепов» подвального этажа.

— Около пятидесяти человек отправлено в больницы с ожогами различной степени. Количество пострадавших уточняется…

Чарли слушал дикторшу в пол-уха. Ее голос служил для него отличным фоном.

— Открою тебя, — рычал за спиной Ларри.

— А я подниму на двадцатку, — засмеялся Роберт.

— Ну и хрен с тобой, а я все равно открою. Давай выкладывай, что там у тебя, мать твою! Опять блефуешь со ср…ой «парой»? Да?

— «Фуль», — объявил Роберт.

— Черт! — заорал Ларри, бросая карты на стол со звонким шлепком. — Ты передергиваешь, гадом буду! Передергиваешь! Ты же сбросил даму! Откуда у тебя дама?! Ты передергиваешь!

— Тупой, — весело возразил партнер. — Я снес пятерку.

— Черта с два, — продолжал разоряться Ларри, перекрывая телевизор. Дикторша явно бледнела на фоне его зычного баритона. — Я видел! Ты сбросил даму!

— Эй, Ларри! — оборвал спор Чарли. — Помолчи!

— Этот ублюдок жульничает! Он жульничает! Я подловил его!

— Заткнись! — спокойно бросил Роберт.

Но в этот момент дикторша вновь начала говорить:

— Продолжаем нашу программу. С вами Энни Пауэр, новости «…CNN». Нами только что получены новые сведения, касающиеся сегодняшнего двойного убийства. Полиции удалось идентифицировать обе жертвы. Первой оказалась Виктория Холбейт, жена капитана полиции Джека Холбейта…

Ругань за спиной Чарли мгновенно стихла. Казалось, голос дикторши зазвучал с удвоенной громкостью.

— Вторым — Клайв Уильямс, телохранитель Роберта Финли, президента одного из крупнейших в Америке банков. Финли проживал на том же этаже, где обнаружены оба трупа. Полиция не смогла найти его в банке. Финли также не оказалось дома. В связи со столь таинственным исчезновением, полиция предполагает, что это было похищение с целью получения выкупа, хотя пока каких-либо требований от похитителей не поступало, и версия не получила подтверждения.

— Вот мать твою, — нервно процедил Ларри. — Эта дура перепутала кнопку, да еще и оказалась женой капитана полиции. Черт!

— Ну что же теперь делать? — спокойно пожал плечами Чарли.

— Вот дерьмо-то, — вновь забормотал тот. — Теперь полиция всех возьмет за задницу.

— Это уж точно, — согласился Роберт. — Наверняка, всех шлюх перетаскают в участок. А заодно и все «шалманчики» переворошат.

— Эти ублюдки не успокоятся, пока не найдут убийцу, — поддержал его Ларри, отхлебывая из бутылки. — Черт, это же надо, жена капитана полиции! Какого хрена она не смотрит, на какую кнопку жмет?

— Полиция предполагает, — вновь возвестила дикторша, — что Виктория Холбейт, проживающая тремя этажами выше, случайно стала свидетельницей убийства.

— Вонь поднимется — будь здоров, — начал было вновь Ларри, но Чарли перебил его.

— Хватит трепаться. Займись лучше картами. Ты же там не был.

— И все из-за одной чертовой дуры, мать ее, — закончил мысль Ларри, прежде чем взять в руки колоду.

— Нора Левис, проживающая на том же этаже, что и Финли…

Чарли, не дослушав, встал, выключил телевизор и пошел на веранду, где был установлен телефон.

Его тоже волновала история, в которую они угодили. Ларри прав, полицейские просто так не отвяжутся. Будут давить всех, пока не отыщут убийцу этой женщины. Черт, надо же было ей ошибиться кнопкой! Их ждут огромные неприятности. Действительно огромные. Когда копы хотят кого-нибудь прижать, они не успокоятся, пока не добьются своего. Наверняка, выдвинут требование всем семьям Нью-Йорка выдать убийцу. Те в свою очередь начнут давить на Доминика. И учитывая их отношения, у Чарли нет повода особенно веселиться. Подставить-то их вряд ли подставят, но… Как плохо-то. Если Прицци откажутся выдавать убийцу, остальные семьи, наверняка, объявят им войну. Тогда начнется жуткая резня, и перевес будет не на стороне Прицци, точно. Но и выдать их не выдадут. Черт, надо же ей было нажать не ту кнопку… Теперь Нью-Йорк может умыться кровью. Никто не захочет терять свои деньги ради амбиций Прицци.

Черт бы побрал эту Викторию Холбейт…

Выйдя на крыльцо, Чарли снял трубку с висящего на стене телефона и набрал номер.

— Алло? — Айрин казалась абсолютно спокойной. Голос ее звучал ровно, даже с некоторой ноткой веселья.

— Здравствуй.

— Здравствуй, дорогой.

— Ты телевизор смотрела? — спросил он.

— Жена капитана полиции? Я знаю. Да, нам не повезло, — согласилась она.

— Теперь начнется сумасшедший дом, — вздохнул Чарли. — Знаешь, когда убивают жен полицейских, им это не нравится. Очень не нравится. Они готовы землю носом рыть, лишь бы дознаться, кто это сделал.

— Но ты же знаешь, это произошло просто по стечению обстоятельств.

— Да, я знаю, — согласился он, поражаясь ее выдержке.

— Кто же мог предвидеть, что эта миссис. Холбейт перепутает этажи?

— Нас всех, похоже, мучает один и тот же вопрос, — пробормотал Чарли. — Как можно ошибиться кнопкой.

Айрин засмеялась.

— Ты когда приедешь?

— Через пару часов.

— Хорошо, я жду тебя.

Чарли повесил трубку на рычаг. У него появилось очень дурное предчувствие. Пожалуй, самое сильное за всю жизнь. Оно брало свое начало в глубинах вчерашнего вечера, заползло в мозг и свернулось холодным удавом в темноте подсознания. Скорее всего, разум просто просчитывал возможные варианты и выдавал один — наиболее вероятный, но он еще не созрел, не обратился в знакомые понятные формы, а маячил перед глазами черной расплывчатой дымкой. Где-то впереди, на скользкой кривой дорожке, Чарли уже поджидает воздушный мрачный силуэт с белым лицом призрака. Его нельзя обойти. Он — следствие сделанного сейчас или давно, не имеет значения — расплата за содеянное.

Чарли Портено вышел на улицу. Мертвенно бледная луна подглядывала за ним с высоты. Далекая и недоступная. Он поднял к ней лицо и начал рассматривать сероватый узор, покрывающий серебряный диск. Постепенно пятна начали принимать знакомые очертания. Чарли стало страшно, но он продолжал смотреть, не отрывая глаз. В ушах возник странный звон. Звук этот, похожий на работу крыльев тысячи ос. Желто-черных. Желтых, как луна, и черных, как окутывающая мир ночь. Звезды мерцали, глядя на него. Их ледяной свет впитывал его душу и отдавал взамен силы.

Пятна на луне приобрели отчетливые очертания. Глаза, нос, улыбающийся рот. Даже брови. Это был он. Блондин. Вместо правой глазницы зияла дыра, но кто-то смыл кровь, обнажив серебро. И вместо месива появилось лицо. Жутковатое в своем мертвом оскале. Казалось, жертва насмехается над ним, щерится.

Неимоверным усилием воли Чарли отвел взгляд. Он еще ощущал сосущую пустоту в груди, но когда отважился вновь поднять глаза, страшное лицо исчезло. Была лишь луна. Обычная, сентиментальная, немного романтичная, плещущаяся в молочно-белом сиянии. Однако Портено продолжал чувствовать взгляд мертвых невидимых глаз.

Он криво усмехнулся, процедил «ну, давай, давай, парень» и вошел в дом…


… Франциск Кунз бывал в Лос-Анджелесе. Правда, это было страшно давно, в том возрасте, когда детство плавно перетекает в юность. Неудивительно, что он почти ничего не помнил. Естественно, память сохранила голубое неоновое зарево, висящее над центром города, но разве это можно назвать впечатлениями? С тем же успехом можно говорить и о Чикаго, и о Детройте. Нью-Йорк, Филадельфия и еще несколько десятков почти столь же крупных мегаполисов пополнят список. Нет, сполохи неона — явление вполне заурядное. Теперь же, ночью, шагая по улицам Лос-Анджелеса, Кунз реанимировал собственную память и — вот странность — стоило ему увидеть Голливудский бульвар, восклицание «Я был здесь, я помню его», чуть не сорвалось с губ. Хотя тогда, во времена детства, они, наверное, выглядели совершенно иначе. Но разве это имеет значение, если Франциск узнавал их. То же относилось и к Родео-стрит, и к Шестой, и к бульвару Уилшир. И даже памятник Бетховену в Першинг-сквер показался детективу знакомым. Наверное, таково свойство человеческой памяти, отыскивать детали, вызывающие образы, связанные с какими-то местами, в которых когда-то был.

Однако, стоило ему свернуть в узкие боковые проулки, уходящие в сторону от главных улиц, настроение Франциска несколько изменилось. Мусорные баки, сохнущее в окнах белье, домики, кажущиеся, скорее, пчелиными ульями, чем нормальным жильем. Они, наверное, были ровесниками детектива. Ну, может быть, чуть младше. Темные слепые провалы окон смотрели тупо и безразлично. Тяжелый запах старости пропитывал здесь все. Даже небольшая вывеска: «Сдаются квартиры на одну ночь», показалась Кунзу настолько дряхлой, словно висела со времен первых колонистов Запада.

Нет, Франциск не любил думать о политике, о бедности, хотя сам был отнюдь не богат, о невезении и о неэффективности работы городских служб. Подобныекварталы тоже есть во всех городах. Но, в самом деле, смешно считать, что ВСЕ должны жить хорошо. Кому-то везет больше, кому-то меньше. Две стороны одной медали, начищенной, правда, только с одной стороны.

Кунз, действительно, не любил размышлять о глобальном, поэтому он предпочел вернуться в неон широких проспектов, на которых празднично вытанцовывала незамысловатые «па» мисс Ночная Жизнь. Обворожительные — большей частью — яркие девочки, принадлежащие к разряду жриц любви, предлагали себя состоятельным и не очень, впрочем, тоже — мужчинам, очаровательно улыбаясь. Тут же толклись сутенеры различного калибра. Сновали юркие парни, промышляющие «белой смертью». Или «белым кайфом», кому как нравится. Кунзу, например, не нравилось ни то, ни другое, и на выразительное подмигивание пушера: «Эй, мистер, ищите что-нибудь особенное?», он просто отодвинул полу плаща, демонстрируя светло-бежевую кожаную наплечную кобуру, в которой дремал пистолет. Парень все понял и моментально растаял в потоке гуляющих.

В конце концов, Франциск остановился у порнокинотеатра, рядом с которым стояло несколько ночных бабочек, а над вывеской пламенела неоновая «ИКС». Он вышел на мостовую и поднял руку, подзывая такси.

Проститутки посмотрели на него и засмеялись. Крашеная блондиночка с ударными формами вдруг громко заявила подругам, давясь смехом:

— Меня как-то очень любил один парень. Низенький-низенький. Зато у него был такой дружок, всех нас мог бы оформить разом. Огромный, как бейсбольная бита… — остальные засмеялись еще громче. — Когда он делал это, я стонала так, что затыкались полицейские сирены на другом конце города. Настоящий жеребец.

Желтый «форд» с оранжевой табличкой «такси» остановился у обочины, и Франциск быстро забрался в салон, радуясь, что ему не придется услышать продолжения душещипательной истории о секс-гиганте блондинки. Но она считала иначе. Наклонившись к окну, жрица любви жарко выдохнула почти в самое ухо детектива:

— Не бойся, милый, я пошутила. Тот парень был импотентом.

Шофер — чернявый итальянец — подался вперед, чтобы увидеть блондинку.

— Эй, подруга, оглянись. Рядом с тобой стоят ребята из полиции нравов, а ЭТОТ парень — их лейтенант.

— Пошел к матери, дуче, — она весело засмеялась, выпрямилась и, нарочито сильно виляя бедрами, пошла к подругам.

— На Легсингтон-авеню, — вздохнув с явным облегчением, сказал Франциск.

— Не смущайся, друг, — расплылся итальянец. — Ты ведь не здешний, вот они к тебе и прицепились.

— А ты откуда знаешь, что я приезжий? Кожа что ли слишком бледная?

— Не-а, — засмеялся шофер. — Просто Легсингтон в двух кварталах отсюда начинается. Из Нью-Йорка?

— Ага, — кивнул детектив.

— Ну ясно. Тебе какой номер дома-то нужен, приятель?

— Комплекс «Сандал вуд апартаментс».

— Да, знаю. Шикарный дом.

Такси свернуло на Легсингтон-авеню. Она, так же как и большинство центральных улиц, оказалась залита светом, но народу все — таки было поменьше.

— Если к тебе начнут приставать здешние шлюхи, отшивай их покруче, они это уважают и отлипают сразу. Тут ведь что главное? Главное не робеть. Стоит им увидеть, что ты засмущался, обложат так — за год не отмоешься. Усек?

— Да, — Франциск усмехнулся.

Он, человек, в общем-то, достаточно напористый, когда нужно было постоять за себя, всегда терялся, если его начинали задевать ТАКИЕ женщины. В разговоре с мужчиной всегда можно найти аргументы, понятные обоим сторонам, а вот как быть с женщиной? Кунза воспитали так, что ругаться нецензурными словами при ЛЮБОЙ особе женского пола он считал ниже своего достоинства. Другого же языка жрицы любви, похоже, не признавали.

Такси остановилось у огромного жилого комплекса.

— Это и есть «Сандал вуд апартаментс» — сообщил итальянец. — Тебя подождать?

— Да нет, не стоит, — покачал головой Франциск, расплываясь.

— А то смотри, меня есть немного времени.

— Нет, спасибо, — улыбнулся детектив.

— Ну, как знаешь.

Кунз выбрался из салона, проводил такси взглядом и направился к дому. Он прошел через обширную парковку, сплошь заставленную автомобилями, взглянув на которые, детектив понял, что ему вряд ли доведется жить в таком доме. За покрывалом ночи, в холмах, то и дело начинали выть псы. Теплый ветер доносил их хрипловатые голоса с такой четкостью, словно они были где-то совсем рядом. Миновав дворик, окаймленный высокими пальмами, Кунз вошел в подъезд и остановился, чтобы прочесть список жильцов и свериться со своими данными.

Лайза Джексон проживала на пятом этаже в квартире «Ф». Франциск кивнул удовлетворенно. Портфель-саквояж немного оттягивал руку, когда он шел через фойе. Его шаги звонко разносились под высокими потолками. По сравнению с домом, в котором жил детектив, «Сандал вуд апартаментс» выглядел настоящим дворцом.

Поднявшись на пятый этаж, Франциск свернул направо и пошел по длинному коридору. На всем пути следования он увидел всего две двери с буквами «Д» и «Е».

Судя по всему, квартира должна быть просто огромной, — подумал Кунз. — Господи, наверное, не меньше, чем Вашингтон-сквер. Не затеряться бы в ней, как в пустыне. Еще придется звать на помощь. Придут полицейские и арестуют меня за попытку ограбления.

Он намеренно забивал себе голову разной чепухой, чтобы унять волнение. За время работы детективом Франциску пришлось побывать таким образом, наверное, в двух десятках квартир, но ни одна из них не располагалась в ТАКОМ доме.

Меня, точно, арестуют, — усмехнулся Кунз, подходя к двери с буквой «Ф». Из портфеля-саквояжа появился набор отмычек. Присев на корточки, детектив тщательно осмотрел косяк. Может быть, где-нибудь натянут «сигнальный волос». Если его повредить, мисс Джексон сразу поймет, что в квартиру заходил кто-то чужой. Волос, действительно, был приклеен в нижнем правом углу, под самой петлей.

Франциск улыбнулся и осторожно поддел его ногтем. Второй, точно такой же, он обнаружил наверху, на уровне вытянутой руки. А вот третий детектив пропустил. Тот оказался слишком хорошо спрятан. Короткий волосок крепился ЗА петлей, совсем чуть-чуть накрывая щель между дверью и косяком.

Закончив осмотр, Кунз принялся подбирать отмычку. Это заняло у него не больше минуты. Отперев замок, он достал потайной фонарик и шагнул в темное спокойствие пустой квартиры.

Сквозь зашторенные окна проникал свет фонарей. Желтые блики лежали на полировке мебели, на дорогом ковре, на светлых стенах, давая вполне приемлемое для глаз освещение.

Первым делом, Кунз прошел по всем комнатам и опустил тяжелые бархатные портьеры, затем зажег везде свет и огляделся. Квартира впечатляла не только размерами, но и обстановкой. Гостиная изобиловала антиквариатом. Стулья и столик, украшенный богатейшей инкрустацией от Жака Рульманна, на полу высокие посеребренные вазы с золотыми кольцами на тонких фарфоровых боках, золотые часы вправлены в черный отполированный мрамор, на стенах — картины. В художниках Франциск разбирался не очень хорошо, но подозревал, что цена их соответствует остальным принадлежностям квартиры.

— Тебе на одну эту комнату не заработать за всю жизнь, Франциск, — подытожил детектив. — Интересные наклонности у мисс Джексон.

Подойдя к резному, инкрустированному золотом комоду, он выдвинул первый ящик и принялся быстро и умело обследовать содержимое…


… Доминика Прицци сжигала ненависть. Это было особое, не похожее на все, что точило его до сегодняшнего дня, чувство. Подобного он не испытывал еще никогда. Холодная и страшная ненависть свила гнездо в голове, словно мерзкий стервятник, от которого пахнет протухшей падалью и кровью. Она не требовала выплеска в рядовой вспышке раздражения, а жаждала смерти конкретного человека. Тяжелое чувство было настолько бескрайним, что перешло в новое качество — спокойствие. Характер Доминика не предполагал этого, однако эмоциональный взрыв, способный выместить такой заряд скопившейся ненависти, должен был быть равным по силе разве что урагану иди цунами. Разум не смог бы выдержать такой нагрузки. Он защищал себя, искусственно снимая серую грязную пену, поднимающуюся в груди Прицци каждую минуту.

Однако Доминик уже не мог думать ни о чем другом. Это была своеобразная форма паранойи. Цель его теперешнего существования заключалась в одном-единственном, безупречном лаконичном и емком слове: убей!

Убей обидчика! Убей врага!

Жажда крови преобладала над остальными чувствами. Она просто затаптывала их в грязь, не давая даже на секунду обрести какие-либо формы, застилая глаза багровой мутной дымкой.

Доминик превратился в сомнамбулу. Он ходил, не осознавая, куда идет, ел, не замечая вкуса, спал и видел во сне лицо врага, покрытое алыми дымящимися брызгами. Два дня, что ему пришлось провести в постели отходя от сердечного приступа, Прицци думал, искал решение мучающего его вопроса. Суть проблемы была в том, что враг казался недосягаемым. Чарли Портено — любимчик отца, Коррадо Прицци, находился в безопасной зоне. Доминик не мог убить его так, как того требовала наброшенная на шею, душащая удавка ненависти. Объявить всему миру о смерти Чарли, а затем собственноручно ударить его ножом в живот и выпустить ублюдочные кишки — вот чего хотел Доминик. Смерти медленной и мучительной. Чтобы Портено корчился у ног, а он лупил бы ногой в ненавистную окровавленную рожу, пока она не превратилась бы в безобразное распухшее ало-черное месиво. И чтобы этот ублюдочный выкормыш взывал о пощаде, а Доминик смеялся бы победно. И чтобы гов…к Энджело видел все. И чтобы ему было так же больно, как было больно Мейроуз.

Ее лицо — лицо раздавленного горем человека — жгло Прицци, как раскаленное добела тавро. Пусть Чарли вспомнит о ней за мгновение до смерти и подумает о том, что сделал.

Но это мечты, которым не дано осуществиться. Доминик знал: ему не позволят отомстить Портено открыто. Коррадо станет на защиту крестника. Остается лишь один выход: нанять киллера. За любые деньги, но такого, чтобы уверенность в смерти кровника вновь наполнила спокойствием сердце. Еще не вставая с кровати, навалившись широкой спиной на пуховые подушки, Доминик обзвонил кое-кого из своих знакомых, могущих предоставить сведения определенного рода. Он нашел троих исполнителей высокого класса. Точнее, их телефоны. Еще день понадобился, чтобы установить: один из них, вероятно, уверившись в собственной неуязвимости, слишком неосторожно вскрыл полученную по почте посылку. Пылающий дом тушили в течение суток, а осколки кирпича, стекла и черепицы находили в радиусе трехсот ярдов. Второй в данный момент находился в

Европе, на отдыхе после очередного успешного задания. Третьего просто не оказалось дома, но, к немалому облегчению Доминика, ответил автосекретарь, и он попросил исполнителя позвонить по своему номеру телефона в течение следующего дня, для подтверждения того, что информация принята. Звонок прозвучал вечером, около десяти. Человек на том конце провода сообщил, что знает о звонке, и попросил связаться по известному номеру и сообщить, где и в какое время они могли бы встретиться, дабы выяснить условия контракта. Только звонить желательно с другого телефона.

Доминик даже почувствовал себя лучше. Он спустился в гостиную и с аппетитом съел бифштекс, запив его стаканчиком апельсинового сока, и выкурил половину сигареты «Бенсом энд Ходжес».

На следующее утро Доминик оделся и вышел из дома. Пройдя два квартала, он заметил закрытую телефонную будку. Набрав нужный номер и услышав механический голос автосекретаря, Прицци просипел:

— Я хотел бы увидеться с вами завтра в Бруклине на променаде. В семь часов вечера жду вас на набережной Мерайн-парк. На мне будет серый плащ, в руках журнал «Попьюлар мешинз». По самым высоким ставкам.

Сказав ото, Доминик осторожно повесил трубку на рычаг, словно боялся, что от слишком резкого движения его опять скрутит острая боль в груди. Но ничего не произошло, и он, выйдя из будки, медленно зашагал в сторону дома, с наслаждением вдыхая свежий утренний воздух и поглядывая на проносившиеся мимо автомобили. Пройдя по Фултон-стрит до магазина одежды «Абрахам энд Страусс», Доминик свернул на Атлантик-авеню и направился к Кросс-Бей, то и дело посматривая на свое отражение в витринах экзотических ресторанов и магазинов…


… Франциску Кунзу расследование всегда напоминало катание на «Русских горках». Сперва медленно ползешь вверх — строишь версии, занимаешься поиском доказательств и дополнительной информации, а затем, отыскав зацепку, с головокружительной скоростью падаешь вниз. Ухватив ниточки за кончик, детектив начинал наматывать их на костяк своих догадок. События развивались стремительно, как снежный ком. Время летело умопомрачительно быстро. Франциск покидал дом утром и возвращался за полночь, даже не замечая, когда вечер успевал сменить день. Обыск в квартире Лайзы Джексон дал ему столько фактов, что Кунз даже усомнился в том, по правильному ли адресу он попал. Во-первых, в стенном шкафу за поддельной панелью одного из ящиков детектив обнаружил двенадцать сертификатов на очень крупные суммы. Все они были оформлены на предъявителя. У Франциска не возникло ни капли сомнения относительно того, почему на них не стоит имя владелицы. Учитывая, что банки, выдавшие сертификаты, принадлежали к разряду очень крупных, например: «Чейз Ман-хеттен», «Кемикл», «Ситикорп инкорпорейтед» в Нью-Йорке; «Первый общегосударственный бэнкорп» в Лос-Анджелесе, «Флорида Нэшнл» в Джексонвилле, «Мерин Мидленд» в Баффало и «Меллон» в Питсбурге, а также несколько довольно крупных в Вашингтоне, Сан-Франциско и Майами, — и имели филиалы по всей стране и за рубежом, Кунз вполне справедливо предположил, что мисс Джексон предусмотрительно страховалась на случай в-незапного бегства. Сумма по сертификатам превышала четыре миллиона долларов и вполне могла обеспечить их владельцу безбедное существование в течение долгого времени.

Кроме того, детектив обнаружил подлинное удостоверение личности на имя Эми Шутер с фотографией Лайзы Джексон. Теперь это уже не удивило Кунза. В квартире также хранился паспорт для выезда за пределы США, подлинный, но на сей раз и имя, и фотография совпадали. Лайза Джексон.

На этом, впрочем, находки не исчерпались. Следующая тоже не удивила детектива, а обескуражила. В ванной, в одном из ящичков для косметики, он нашел пластиковый чехол для маникюрных принадлежностей, в котором лежал… мощный пистолет «Ллама», модели 8, калибра 38-супер, тут же два полностью снаряженных магазина с патронами фирмы «Кольт» утяжеленного заряда. В отделении для ножниц застыли два глушителя, шести и трех дюймов длины.

Это было уже посерьезнее документов и сертификатов. Теоретически, конечно, оружие могло использоваться для охраны дома. Но глушители? И потом, патроны с утяжеленным зарядом? Да и «Ллама’8» отнюдь не женский пистолет. Слишком мощный. Это, скорее, оружие гангстеров.

Так чем же занимается достопочтенная мисс Джексон? Судя по находкам, Франциск сказал бы, это ее профессия — киллер. Только вот похищение документов Айрин Уокер никак не укладывалось в эту версию. Зачем ей подлинные документы?

Настоящая Айрин Уокер мертва. Это довольно просто установить, в случае, если кому-то очень захочется проверить личность лже-Айрин. Зачем? Стоп! А что, если она именно этого и добивается? Некто по каким-то своим причинам начинает искать мисс Уокер и обнаруживает, что та погибла в результате автокатастрофы. Лицо изуродовано до неузнаваемости, и проверить личность невозможно. А с мертвых, как известно, взятки гладки. Любопытно, любопытно. Только вряд ли это имеет какое-то отношение к убийствам. В первую очередь — потому, что убийца вообще не знакомится со своей жертвой. Конечно, Лайза может опасаться мести, но в таком случае ей не помогут подлинные документы. Дело не в этом. Лайза Джексон знает, что ее наверняка начнут искать, а значит, это нечто крупное, возможно, именно денежные махинации. Однако ищущие ее люди не должны иметь связи в полиции, по крайней мере, не иметь доступа к картотеке; затем, они, в силу каких-то причин, не могут обратиться в полицию вообще и не могут слишком активно проводить собственные поиски. Чем же должны заниматься ТАКИЕ люди? Ясно, что чем-то противозаконным. И все-таки чем? Если информационный источник мисс Прицци надежен, и Лайза Джексон действительно промышляет мошенничеством, то и ее клиенты, скорее всего, из того же круга.

Постой-ка, Франци, — осадил он себя. — А тогда на кой черт этой девочке «Ллама» с глушителем? Мошенница — не убийца. Что-то не увязывается. Киллеры не опускаются до афер. Они пекутся о своей репутации. И наоборот, жулики не залетают на высоту убийц. Это совсем другой уровень, другие дела. Могут ли состыковаться убийство по найму и мошенничество? В какой плоскости лежит эта грань? Думай, Франци, думай…

Обо всем этом детектив размышлял, шагая по Сантос Дос Террос в сторону окраины. При всей «любви» к бедным районам, ему пришлось заглянуть сюда, ибо Франциск рассчитывал найти своего приятеля Уолта Конуэя именно в испанском квартале. Сведения о его местонахождении сообщила жена Конуэя, сварливая шумная женщина.

— Этот ублюдок? Да я знать не хочу, где он может быть! Мне вообще плевать на него! Пусть сопьется вконец и уматывает к своим приятелям-испанцам, если ему так нравится!

— Простите, миссис Конуэй, — вежливо прервал пламенную тираду Кунз, — я понимаю ваше возмущение, но мне очень нужен Уолрет. Я специально прилетел из Нью-Йорка.

— Вы? — не поверила она. — Специально, чтобы поговорить с этим забулдыгой?

— Вот именно, миссис Конуэй.

— Хм… Ну ладно, мистер. Ищите его в «Эль Мюзика сентро» на Махадо-стрит. Знаете, где это?

— Честно говоря, я давно не был в Лос-Анджелесе…

— Восточный район. В испанском квартале. Рядом с Дос Террос. Вам любой подскажет. Только осторожней, там полно этих ублюдков из молодежных банд.

— Спасибо, миссис Конуэй, — вежливо поблагодарил женщину детектив.

— Не за что, — буркнула она в ответ. — Если найдете Уолта, скажите, что он может катится к такой-то матери.

— Хорошо, я передам, — согласился Франциск, с большим облегчением думая, как ему повезло, что он остался холостяком. Лишнее доказательство никчемности брака — этот телефонный разговор.

Пройдя по Калент-стрит, детектив свернул на Махадо и почти сразу увидел приземистое, обтрепанное жизнью здание, над входом в которое красовались белые облупленные нотные знаки и буквы «Эль Мюзикл сентро». Даже в плохие времена Франциск не посещал заведения такого ранга. В них, как правило, было грязно и стоял ужасающий шум, раздражающий даже привычный ко многому, далеко не утонченный слух детектива. Пол, обычно заплеванный и грязный, с катающимися на манер «перекати-поля» в потоке сквозняка столбиками пепла. Конечно же, раз в сутки, после закрытие худосочная испанка наводит там порядок, но это ненадолго. Обычно лишь до следующего утра. Подают в таких заведениях что-нибудь вроде «Вирджиния фэмили»[12]. Рассчитывать на серьезную выпивку лучше не стоит, когда переступаешь порог такого бара.

Хотя сейчас соображения такого рода не могли остановить Франциска. Он толкнул дверь и вошел внутрь. Дело обстояло все-таки лучше, чем ему представлялось. Возможно, тому «виной» был ранний час, но в зале оказалось чисто — относительно, разумеется — и даже не очень накурено. Четыре довольно молодых парня-ис-панца в широких джинсовых куртках толклись у автоматического бильярда, медленно потягивая дешевенькое пивцо «Милуоки». В глубине бара, за столиком, сидела пара женщин неопределенного возраста, ярко накрашенных и вызывающе поглядывающих на единственного мужчину, сидящего на табурете у стойки и болтающего с барменом. Тот, улыбаясь, кивал и изредка вставлял несколько слов, но в основном говорил посетитель.

Когда Франциск вошел, лица женщин и «милуокских» парней обратились в его сторону. Впрочем, красотки почти сразу же потеряли к нему всякий интерес, зато юнцы продолжали изучать Кунза черными маслеными глазами. И, честно говоря, взгляды их не предвещали ничего хорошего. Один из них демонстративно вытащил из заднего кармана замызганных джинсов «спринг-найф» и сунул его за ремень. Недобрая улыбка застыла на тонких губах, словно приклеенная.

Лишь плотный, крепкого сложения мужчина у стойки даже не обернулся. Однако Кунз узнал его. Уолт Конуэй. В понимании Франциска тот был весьма выдающейся личностью. При довольно высоком росте, Уолт отработал почти семнадцать лет в лос-анджелесской полиции, расследуя страшноватые дела. Убийства, связанные с мафией и наркотиками, изнасилования с последующим расчленением жертвы и прочие тошнотворные вещи. Затем Конуэй сунул нос в какие-то темные дела, в которых были замешаны большие люди, и его вышибли пинком под зад. Правда, это сопровождалось дифирамбами, и «вышибли» в данном случае подразумевало отправку — а точнее, выпроваживание — на пенсию. Да только «дерьмо» оно и есть «дерьмо» и воняет одинаково, даже если упорно называть его земляникой.

После этого Уолтер работал детективом, но и тут ему крепко наступили на горло представители законной власти. Однако у Конуэя оставалась куча знакомых, как в полиции, так и в преступной среде, самых разных калибров. До самых верхов он, конечно, не добрался, но всегда был в курсе большинства дел, происходящих в Лос-Анджелесе. За нужными сведениями Уолт обращался к людям «помельче», а те, в свою очередь, добывали информацию по своим каналам. Конуэй использовал политику «кнута и пряника», накопив за время работы в полиции изрядное количество компроматов на многих «шестерок» и «торпед» города, он, не стесняясь, прибегал к шантажу. Пару раз его пытались убить, и один раз почти осуществили задуманное, но Уолт обладал поразительной, кошачьей живучестью. Провалявшись почти месяц в больнице, он вышел, отыскал напавшего на него парня и изуродовал его так, что никто не смог бы сказать, какое было лицо у пострадавшего до инцидента.

Тем не менее сам Конуэй частенько поговаривал, что закончит свою жизнь с пулей в башке. Уолт не ныл, но относился к смерти, как к данности.

Франциск подошел к стойке и взгромоздился на табурет, слыша за спиной смех юнцов. Бармен улыбнулся новому клиенту и кивнул.

— Буэнос диас, синьор.

— Буэнос диас, — ответил Кунз и заказал: — Водку с тоником.

— Одну минуту.

Бармен принялся смешивать «хайболл», а Уолт наконец взглянул на подсевшего. Он был пьян. Абсолютно. Глаза, затянутые алкогольной пеленой, изучали детектива с туповатым любопытством. Ноздри вздувались, как у быка перед корридой. Скуластое лицо горело, будто Конуэй только что постоял под горячим душем. Брови, широкие и густые, сошлись у переносицы, а бычий лоб покрылся сетью морщин. Уолт вспоминал.

— Привет, — поздоровался Франциск.

Уолт, не говоря ни слова, отвернулся к стойке, схватил рюмку огромной лопатообразной ладонью и одним движением опрокинул ее содержимое себе в горло. Поставив опустевшую склянку на гладкую поверхность стойки, выдохнул и сказал бармену:

— Смотри, Мигеле. Этот парень, что уселся рядом со мной, один из самых пронырливых заср…в в Нью-Йорке. И зовут его Франциск Кунз.

Мигеле улыбнулся и водрузил перед Франциском бокал с «хайболлом». Уолтер не выразил ни малейшего удивления по поводу появления в баре приятеля. Казалось, что они сидели вместе весь день, просто тот выходил по нужде.

— Налей-ка мне еще рюмочку, приятель, — вновь обратился к бармену Конуэй. — Поганая жизнь. Спроси у этого парня, — огромный «большой» палец ткнул в сторону улыбающегося Франциска, — зачем он тащился сюда через все Штаты с самого Восточного побережья. Знаешь, каков будет ответ? Он тут по делам! Вот такой. Дела, дела. Никто не приедет просто так, навестить старину Уолта. У всех дела. Один я сижу без дела и опрокидываю стаканчик за стаканчиком.

— Эй, Уолт, очнись, — сказал Франциск. — Открой глаза.

— Да, да, знаю, знаю, — Конуэй повернулся к нему. — Как дела, Франци? Все бегаешь?

— Конечно, а на что я еще гожусь?

— Вот-вот, — Уолт схватил новую рюмку. — Давай выпьем за большой бизнес, чтоб ему пусто было.

Франциск отпил из своего бокала, а Конуэй вновь опорожнил рюмку до дна.

— Мы с Мигелем отличные друзья, — сообщил он. — У него лучшая выпивка во всем городе, и он отпускает мне в кредит. Он вообще отличный парень.

— Чем занимаешься сейчас? — спросил Кунз. Он понял: с Конуэем надо общаться в его ключе, иначе приятель просто ничего не поймет. Алкоголь не способствует быстрой работе мозгов.

— Я-то? — Уолт улыбнулся. — Работаю в этом баре по вечерам. Смотрю, чтобы не было никаких заварух. Тихое, пристойное место.

— Подработать хочешь?

— Смотря что для этого нужно сделать и сколько за это платят. Хотя, конечно, наличные мне не помешали бы.

— Надо проверить одну женщину, — Франциск вытащил из кармана фотографию Лайзы Джексон. — Я думаю, она занимается серьезными делами.

Уолт туманно рассматривал карточку.

— Хм, симпатичная. И что же сделала эта киска? Тебя ведь из Нью-Йорка и миллионом не вытащишь. Чего такого она натворила, что ты оторвал свой зад от дивана и примчался сюда?

— Кое-кто считает, что эта мисс — киллер.

— Да ну? — в невидящих глазах Конуэя проявился интерес. — Она? Ты уверен?

— Нет, — кивнул Франциск. — Но у нее дома спрятана «Ллама’8" и пара глушителей.

— Вот даже как? Ну ладно, — Уолт вздохнул. — Сколько?

— Сотня.

— Хм, — тот подумал. — Две сотни, и я сделаю это за два дня.

— Полторы, — поправил Кунз улыбаясь. — И ты сделаешь это за день.

Конуэй вновь задумался, а затем крякнул и зашелся басовитым смехом.

— О’кей, я же говорил, что ты — самый хитрый парень в Нью-Йорке. Завтра в три часа дня ты получишь все по ней, — он кивнул на Лайзу. — Только карточку придется у тебя взять.

— Давай. Но завтра верни, она мне еще понадобится.

— Ладно, завтра в три здесь же.

— Да, кстати, — добавил Кунз. — Возможно, эта леди занимается еще и мошенничеством…

Но Уолт, похоже, не услышал этого. Он сидел, уставившись на фотографию, и шевелил губами, словно произнося какое-то заклинание.

Франциск допил коктейль, расплатился и слез с табурета.

— До завтра.

— Да, да… — рассеянно кивнул Конуэй, вновь погружаясь в свое странное занятие.

Детектив пошел к двери. Четверка юнцов лениво отлепилась от бильярдного аппарата и двинулась следом.

— Стоять! — вдруг громко прорычал Уолтер. — Рик-ко, если ты сейчас же нс вернешься на место, я сломаю тебе руку.

Четверка замерла в нерешительности. Они знали, насколько серьезен этот человек, и у них не было повода сомневаться в том, что угроза будет выполнена.

— Я жду пять секунд, Рикко, — вновь подал голос Уолт.

— Ладно, парни… — буркнул Рикко, высокий джинсовый крепыш, голову которого украшал пестрый бонда-но. — Еще разок в бильярд. Спорю, Змей, на десятку, я тебе еще раз задницу надеру.

Мигеле довольно усмехнулся…

Да, весь испанский квартал знает: Уолт Конуэй ничего не говорит зря…


* * *
… С каждым днем все холоднее и холоднее, — подумал Доминик, глядя на серое пасмурное небо. Оно было хмурым и низким. Вновь накрапывал мелкий противный дождик — природа оплакивала еще одно умершее лето. Набережная Мерайн-парка, абсолютно пустая, выглядела сиротливо. Холодный ветер налетал резкими острыми порывами со стороны Джамайка-Бей. Серая гладь залива морщилась, будто лоб старика. Вода подергивалась мелкой рябью.

Доминик посмотрел в обе стороны длинной набережной. Никого. Ему стало неуютно и почему-то почудилось, что эта поездка окончится для него плохо. Вдруг Чарли догадался о планах босса и перекупил киллера? Сейчас тот подкрадывается сзади, взводя курок пистолета. А вокруг пусто. Никто не услышит одинокого выстрела. Это был внутренний страх, не имеющий под собой почвы, однако Доминик дернулся и тяжело повернулся.

Земля покрыта двойным слоем теплого одеяла: жухлой травы и подвядших листьев. Деревья, темные на желто-оранжевом фоне, смотрелись черными скелетами с раскинутыми ветвями-лапами. Их еще покрывали рваные куски плоти-листвы, но уже образовались просветы, сквозь которые виднелись другие деревья, стоящие гораздо дальше, а за теми смутно проглядывали следующие.

Нет, никого.

Доминик вздохнул и с трудом поднялся. Журнал «Попьюлар мэшинз» он свернул и сунул под мышку. Порыв ветра, более сильный, чем предыдущие, развернул полы плаща и едва не смахнул шляпу с его головы. Прицци вскинул руку, успев поймать ее за поля.

Темный гранитный парапет, тянущийся вдоль всей набережной, манил Доминика. Не сумев преодолеть соблазн, он подошел к заграждению и навалился грудью на темно-коричневый гранит. Вялые волны ударялись о стенку. Соленые брызги взлетали вверх, касаясь лица человека, оставаясь на нем маленькими каплями.

«Интересно, — подумал он, — какая глубина здесь?» В темно-свинцовой воде дно пропадало менее чем в футе от набережной. Впечатление было такое, будто дно просто отвесно уходило вниз, обрывалось как отрезанное острым ножом.

Еще один порыв холода мазнул Доминика соленой ладонью по лицу. Прицци вздохнул и взглянул на часы. Семь. В то же мгновение до него донесся звук шагов. Тонкие каблучки отмеряли секунды на мокром асфальте. Высокая женщина в светлом элегантном плаще медленно шла по набережной, рассматривая залив. Она никуда не спешила и ни разу не повернулась к стоящему у парапета старику. Просто прогуливалась, наслаждаясь осенним сырым воздухом, в котором витал терпкий аромат тления, поднимающийся от сопревшей листвы. Походка у женщины была легкой и грациозной, да и сама она отличалась поразительной, совершенной краcjтой.

Доминик выпрямился, подошел к скамейке и сел, открыв журнал и выставив обложку. Он наблюдал за женщиной поверх страниц. Все-таки семь часов, никого больше не видно…

А что, если это не она? — вдруг испугался Доминик.

— А если киллер вообще не придет? Нет, такого не может быть! Нс может быть! Он правильно назвал и место, и время встречи… А что, если это все-таки не тот человек?..

Женщина уже поравнялась с ним. Взгляд ее равнодушно скользнул по сидящему на скамейке старику, по названию журнала. Губы тронула легкая улыбка, которая могла означать что угодно: от удовлетворения, что заказчик уже здесь, до насмешки над абсурдом ситуации — одинокий пожилой господин сидит под дождем на совершенно пустой набережной. Ветер пронизывает его до костей, но он все-таки упорно сидит, дрожа от холода, и читает, точнее, делает вид, что читает научный журнал. Полный идиотизм!

Она сделала еще пару шагов, и Доминик вдруг с отчаянием понял: это не тот человек, которому он звонил. Не тот!

Внезапно женщина, словно решив для себя нечто важное, свернула, подошла к лавочке и села на другой стороне. Прицци затрясся от охватившей его радости. Она! Она пришла! Или все же…

Доминик взял журнал в правую руку и повернул так, чтобы женщина без труда могла прочитать название. Она вновь улыбнулась. Ее явно забавляло поведение старика. Волны с легким чавкающим плеском продолжали разбиваться о стенку парапета. За спиной желтые листья шептали симфонию осенней поры, а дождик слепо отстукивал им в такт.

Женщина задумчиво взглянула на зыбкий Джамайка-Бей, легко поднялась и пошла к воде. Остановившись у гранитного ограждения, она обернулась, и улыбка вновь тронула ее губы. Доминик вздохнул с облегчением. Сердце забилось быстрее, чем обычно, и ему пришлось на несколько секунд задержать дыхание, чтобы унять эту «барабанную дробь».

Не хватало еще упасть здесь мертвым. Сейчас, когда отмщение так близко.

Горло перехватило, и Прицци тяжело закашлялся, прикрыв рот слабой ладонью. Он встал и подошел к женщине.

— Вы принимаете заказы? — голос дрожал от волнения.

Она вновь улыбнулась и молча кивнула. Ветер перебирал ее волосы, играл с ними, как с океанской волной. Только эти волны были цвета золота. Повернувшись, Доминик и женщина медленно пошли вдоль по сонной мокрой набережной.

— Сколько это будет стоить? — вновь задал вопрос Прицци.

На этот раз она ответила.

— Это зависит от того, о ком вы говорите.

— Человек из Бруклина. Чарли Портено. Хотя вы все равно его не знаете.

— Чарли Портено? — переспросила женщина. В вопросе не было удивления. Скорее, желание удостовериться в точности имени.

— Да, — Доминик кивнул.

— Что он из себя представляет?

— Гангстер, — коротко ответил тот, но сразу же счел нужным добавить: — Убийца. Серьезный малый. И мне нужно, обязательно нужно, чтобы он умер.

— Несчастный случай? — равнодушно спросила она.

— Нет. Я хочу, чтобы это выглядело именно как убийство. И еще… мне бы хотелось, чтобы способ был очень болезненным.

— Хм… — женщина быстро взглянула на старика. — Этот парень, наверное, сильно не угодил вам.

— Хуже, — в голове Доминика вновь начала вспыхивать ненависть. Тавро раскалялось, выжигая ему глаза изнутри. Иссушая мозг до размеров грецкого ореха. — Я хочу, чтобы он умирал долго и мучительно. Но перед смертью вы должны будете назвать ему имя.

— Какое? — заинтересованно спросила она.

— Сперва я должен заручиться вашим согласуем, — выдавил Прицци. — Только после этого мы оговорим детали.

— Хорошо. Я согласна выполнить этот заказ. Но, как вы сами понимаете, он довольно специфичен и поэтому обойдется несколько дороже обычных ставок.

— Я заплачу, — прохрипел Доминик. — Сколько?!

— Семьдесят тысяч.

— Хорошо, — кивнул он и торопливо добавил: — Но вы должны будете представить мне доказательства!

— Разумеется, — спокойно подтвердила женщина. — Какие именно доказательства вас устроят?

— Фотография тела… или… или отрезанное ухо. И магнитофонная запись всего… процесса… Я хочу слышать его крики и то, как вы назовете имя.

— Вы не доверяете мне? — усмехнулась она.

— Нет. Вам доверяю, но мне важно услышать, как он станет выть, когда вы назовете ему это имя.

— А почему вы думаете, что он обязательно будет выть? — поинтересовалась она.

— Он должен выть, — упрямо повторил Доминик. — ДолженI

— Ну хорошо, — согласилась женщина. — Что за имя я должна назвать?

— Мейроуз. Так и скажите: «Мейроуз». И он завоет!

— Договорились.

— Когда вы выполните заказ? — Доминик задыхался от волнения. Казалось, еще секунда, и его хватит апоплексический удар. — Когда?

— Через неделю, — ответила она.

— А почему не раньше? — Доминик прищурился. Было очевидно: его бы воля, он отвел бы ее прямо сейчас и сам бы посмотрел, как Чарли станут рвать на куски.

— Почему не раньше?

— Нужно время на подготовку, — ответила женщина.

— Затем, аванс. Вы должны передать мне половину суммы.

— Я сделаю это завтра, — едва не заорал он.

— Но мне все равно придется некоторое время наблюдать за ним. Учитывая то, что он сам — профессиональный убийца, я хотела бы быть уверенной, что все пройдет как надо. Еще. Мне понадобятся сведения о жертве. Адрес, телефон, словом все, что вы знаете. Остальное я выясню сама.

— Хорошо. Я буду ждать вас завтра у входа в нью-йоркский аквариум в полдень, на углу Боардволк и Восьмой Вест-стрит. Там всегда много народу, и мы не будем привлекать внимание.

Женщина улыбнулась такой, немного наивной, конспирации.

— О’кей, — сказала она. — Я буду там завтра в полдень. Теперь слушайте меня. Сейчас я уйду, а вы еще несколько минут постоите здесь, а затем не спеша идите к выходу. Мне не хотелось бы, чтобы нас видели вместе. До завтра.

— До завтра, — немного обескураженно ответил он.

Женщина повернулась и быстро пошла по набережной. А Доминик остался. Он смотрел в ее удаляющуюся бежевую спину и думал о том, что через неделю Чарли Портсно будет мертв, и он сможет прокручивать ленту, упиваясь криками этого умирающего ублюдка. И воем, когда Чарли услышит имя Мейроуз.

В том, что вой будет, Доминик не сомневался ни секунды…


… Айрин Уокер шагала вдоль гранитного парапета и думала, что же сделал Чарли этому человеку, отчего тот воспылал такой жаждой смерти. Она, конечно, узнала старика. Он был на свадьбе. Но понять причины столь откровенной ненависти не могла. Кажется, его зовут Доминик Прицци. Отец Чарли называл имя, но Айрин не старалась запомнить всех. Кто же знал, как повернутся дела? Теперь нужно решать, как поступить. У нее неделя срока, за который она должна что-то придумать. В общем-то, есть возможность оттянуть срок еще на несколько дней, но не стоит сильно надеяться на это.

Черт возьми, похоже, Чарли угодил в серьезный переплет. Пожалуй, хорошо бы поговорить с Энджело, чтобы он выяснил об этой истории побольше. Но… Ладно, в конце концов, Чарли — профессионал, как и она, а вдвоем справиться с такой проблемой легче, ®чем в одиночку. Даже если Доминик в итоге пришлет человека, Айрин постарается раньше выяснить, КТО это будет, и приготовиться к встрече. Конечно, в этом нет ничего хорошего, но и в том, что Чарли пристрелят, также ничего особенно радостного нет. Слава богу, что этот параноик обратился именно к ней, иначе могло бы быть гораздо хуже. Гораздо.

Айрин шагала, ощущая спиной взгляд Прицци. Он жег кожу даже сквозь одежду, настолько сильна была его ненависть. И дождь, стекающий по плащу, не мог защитить се…


… Франциск оказался в Лас-Вегасе в шесть часов вечера. Он чувствовал горячий след, по которому шел, как породистая гончая. Те сведения, что передал ему сегодня Уолт, не только продвинули его в расследовании, но вывели детектива почти на самую финишную прямую. Кунз, думая об этом, в который раз поблагодарил бога за то, что есть на свете парень по имени Уолт Конуэй.

Когда в три часа дня Франциск пришел в «Эль Мьюзикл сентро», тот уже сидел на своем месте. Но сегодня Уолтер был совершенно трезв. Увидев входящего приятеля, он улыбнулся и кивнул.

— Привет, садись поближе.

Детектива не нужно было просить дважды. В том, что касалось «слушать», равных ему не сыскалось бы во всех Соединенных Штатах. Он мог слушать часами, отсевая поток песка, но ловко выбирая из него крупицы золота

— истины. Истина порой стоила жизни, а значит, была дороже золота.

Подойдя к стойке, Хунз забрался на табурет и поздоровался с Мигеле. Тот улыбнулся и кивнул в ответ. Бармен вообще был очень молчаливым и понятливым. Он деликатно отошел к другому концу стойки, давая приятелям возможность поговорить о делах, не смущаясь лишних ушей.

— Хайболл, — заказал детектив.

Он тоже был человеком понятливым. Приятно, когда люди приходят в твое заведение не только поболтать.

Мигеле улыбнулся еще шире и потянулся за бутылками.

— Он — отличный мужик, — произнес Уолт, поглядывая на своего работодателя. — Правда, местечко здесь дерьмовенькое. Сейчас хоть все эти ребята поутихли. А то ведь каждый день драки, поножовщина. Испанцы в каждой потасовке — тореадоры. Все норовят железкой в бок ткнуть.

Франциск улыбнулся.

— Вообще, удивляюсь, как Мигеле удалось не прогореть с таким контингентом, — Конуэй вздохнул и повернулся к приятелю. — Что я тебе могу сообщить, дружище. Задал ты мне заданьице. Вчера всю ночь да сегодняшнее утро мотался как угорелый по всему городу. Думал, прибьют где-нибудь из-за твоей красотки.

— А что такое? — заинтересовался Франциск.

— В общем, так. Эту дамочку в разных кругах знают под разными именами. Но кличка у нее среди определенной публики — «Феникс». Усекаешь, что к чему?

— Пока не совсем.

— Короче, они говорят, что она — убийца экстра класса. Работает только самые серьезные дела. Всегда в одиночку. По самым высоким расценкам, — Уолт вытащил из кармана блокнотный лист, сложенный вчетверо.

— Эта бумага обойдется тебе в семьдесят пять баков.

Франциск отсчитал деньги и получил взамен лист.

Конуэй, довольно улыбаясь, сунул купюры в карман рубашки.

— Там фамилии. Сам понимаешь, только слухи. Хотя люди, передавшие мне это, утверждали, что информация серьезная. Короче, посмотришь сам. Ясно вот что. Эта девка достает людей, которых не брались достать другие ребята. Как уж она это делает, хрен ее знает. Но делает. Поговаривают, правда, будто не гнушается и работенкой поплоше. «Гориллу» какую-нибудь хлопнуть или свидетеля нежелательного. Но делает все чисто. Никаких улик, никаких зацепок.

— Так. Слушай, а кто-нибудь может подтвердить эту информацию лично?

Уолт засмеялся.

— Да ты что, парень? От жары спятил, что ли? Кто же станет свою башку в петлю совать? Даже за большие деньги? Нет, Франци. Это — дохлый номер. Не вздумай, кстати, сам к местным ребятам с вопросами подкатывать. Моргнуть не успеешь — окажешься в океане с мешком на голове.

— Ясно, ясно. Что-нибудь еще?

— Ага.

В этот момент Мигеле поставил перед Франциском «хайболл».

— А мне пивка? — спросил Уолт. — Спасибо, дружище, — бармен выставил ему бутылку «Короны» и вновь ретировался. — Вот так. Представь, за работу деньги платят, да еще и выпивка дармовая. И ужин после смены. Неплохо?

— Да уж.

— Иногда, правда, бывает, пар выпущу, как вчера вот. Но порядок здесь железный, поверь мне на слово.

— Я заметил.

— А-а-а, — расплылся Уолтер, — ты о Рокки? Рокки — пацан еще. Тут бывают люди и посерьезнее. Ну, да ладно. Дальше. Кое-кто знает твою красотку по другим делам. Ходит слушок, что она промышляет грязными делишками. Скажем, цепляет кого-нибудь из ребят покруче, вытягивает из них деньги, а потом их или мертвыми находят, или еще что. Крутятся они в казино. Скажем, эта девчонка двигает какую-то идею, берет подходящего парня, они это дельце обстряпывают. А затем твоя красотка испаряется вместе с «бабками». Начинают ее искать, да каждый раз оказывается, что она или в катастрофе погибла, или еще что-нибудь похуже. Сам понимаешь, не из могилы же ее выкапывать. А через месяц-другой, глядишь, она жива-здорова. Отсюда и кличка. Пытался кто-то из ребят накрыть ее, да все без толку. Один, правда, очень шустрый нашелся, разузнал о ней кое-какие подробности, решил подъехать да попробовать шантажировать. Мол, или «бабки», или я эти сведения отдаю парням, которым ты нос натянула.

— Ну и как? — Франциск испытывал неподдельный интерес.

— А никак, — пожал плечами Уолт. — Нашли его дня через два с дырой в голове, на окраине, в собственной машине.

— И много таких случаев? — быстро спросил Кунз.

— А вот это будет стоить тебе еще семьдесят пять баков.

Детектив молча выложил деньги.

— Говорят, что знают три. Два здесь, в Лос-Анджелесе, и еще один в Санта-Барбаре. А уж сколько их по стране — одном богу известно. Но мнедумается, очень немало.

— Ага, мне тоже так думается.

— Да только вряд ли тебе кто-нибудь про остальное расскажет. Часть этих ребят уже в могилах, а те, что здравствуют, не скажут, что их баба провела, пока им хвост не прижмешь. Вот так. На всякий случай, вот, держи.

Уолт вытащил из кармана второй листок и протянул Франциску.

— Что это?

— Тут имена тех троих, о которых известно. Только, опять же, не советую звонить. В лучшем случае, просто пошлют подальше. Они — серьезные ребята крутят довольно большими деньгами.

— Связаны с мафией?

— Этого я не говорил. Нет, скорее, одиночки, занимающиеся, банковским махинациями, и не только. Аферы с крупными казино. Европа, Восточное побережье. Тут они почти не работают.

Уолт выпил пива и отставил бутылку в сторону.

— И, конечно, никаких доказательств их противозаконной деятельности… — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Франциск.

— Конечно, — засмеялся Конуэй. — Если бы были доказательства, я бы дал тебе адреса тюрем или кладбищ.

— А прижать их ты не можешь? — спросил Кунз. — Мне нужен хотя бы один свидетель лично. Хотя бы один. Мой клиент мог бы хорошо заплатить.

— Нет, Франци. Ты уж извини, но у меня пока есть семья, и жить мне тоже не надоело. Все, что было в моих силах, я сделал…

— О’кей, — вздохнул детектив. — Но если узнаешь еще что-нибудь, позвони мне в Нью-Йорк.

— Конечно.

Теперь Франциск стоял на Пет-стрит, осматривая выстроившиеся за внушительными оградами дома, утопающие в зелени деревьев. В основном здесь были одноэтажные, довольно небольшие особнячки, хотя в самом конце улицы стояло несколько двухэтажных, красного кирпича. Вдоль тротуара могучей колоннадой тянулись вязы, пирамидальные тополя и кусты калифорнийской сирени.

Детектив подумал, что люди, живущие здесь, наверняка, держатся обособленно и замкнуто. Даже те семьи, чьи дома не прячутся за стальными пиками ограждений, вряд ли могут сопротивляться общей атмосфере, а значит, и получить какие-либо сведения здесь будет проблематично. Особенно, касающиеся убийства.

Франциск пошел вдоль высоких заборов, глядя на темные окна. Остановившись на середине улицы, он вошел во двор первого же попавшегося дома и зашагал к крыльцу.

Он всегда начинал подобные поиски с середины улицы. Так вернее. Как правило, люди, чьи дома стоят в конце квартала, ничего не слышат, а даже если и слышат, то ничего не успевают увидеть.

Пройдя мимо аккуратных клумб с нарциссами и мохнатыми георгинами, Кунз поднялся на крыльцо и позвонил.

Примерно через минуту дверь открылась. Плотная пожилая леди в опрятном домашнем халате и с трубочками бигуди в седых волосах настороженно уставилась на него сквозь темную противомоскитную сетку.

— Простите, мэм, — улыбнулся детектив, решая, кем же ему представиться. — Я из «Лайф».

Достав из внутреннего кармана удостоверение, Франциск продемонстрировал его даме. Она несколько минут вглядывалась в фотографию, но когда ее взгляд вновь уперся в детектива, настороженное выражение вовсе не исчезло с широкого лица, а, напротив, лишь усилилось.

— Что вам нужно?

Любой бы понял, что она совсем не рада визиту и вообще газетчики раздражают ее. Все без исключения.

— Видите ли, мэм, — Франциск попытался улыбнуться еще шире. — Я делаю репортаж о ходе расследования недавнего убийства.

— Для газетчика вы что-то не очень расторопны, — неприязненно ответила хозяйка. — И вообще, почему бы вам не обратиться в полицию?

— Понимаете, наш журнал ведет собственное расследование, а представители власти плохо относятся к подобным вещам. Вы ведь знаете, как это бывает. Они, как правило, и сами ничего не находят, и другим не дают заняться делом, — Франциск замялся. — Наш журнал уже раздобыл кое-какие сведения, но для полной картины хотелось бы напечатать показания свидетелей. Жителей соседних домов. Вы понимаете?

Упоминание о том, что интервью будет напечатано в журнале, немного смягчило даму. Она несколько секунд раздумывала.

— А это не противозаконно?

— Да нет, что вы. Напротив.

— Ну хорошо, — согласилась дама, открывая сетчатую дверь. — Входите. Хотите кофе?..

… Энджело Портено крайне редко посещал американские рестораны, но уж если он это делал, то выбирал дорогие, как правило размещавшиеся в шикарных отелях. Только там, считал Энджело, еще можно получить более или менее приличную пищу. Если в данной ситуации уместно слово «любимый», то у Портено-старшего таких мест было два: «Сент-Риджес» и «Савой-Хилтон». Сегодня же ему пришлось прийти в небольшой ресторанчик на Сорок Пятой Ист-стрит под названием «Кэттл мэн». Утешало лишь то, что Энджело был здесь на переговорах, а не за тем, чтобы есть.

За небольшим столиком напротив него сидели два человека в штатском. Один из них — совершенно лысый угрюмый мужчина с тяжелой челюстью и резким морщинами, опускающимися от носа к уголкам губ и отсекающими верхнюю губу — смотрел на Энджело карими глазами. Веки у него были тяжелыми, полуопущенными, отчего казалось, что он постоянно засыпает, но голос мужчины свидетельствовал об обратном. Звали его Джереми Дсвидсон, и работал он помощником комиссара полиции Нью-Йорка.

Второй — долговязый, гладко причесанный худой парень с умным жестким лицом и холодными голубыми глазами — на протяжении всего разговора молчал, зато внимательно слушал, разглядывая собеседников. Джереми представил его как Айка Роджерса, лейтенанта полиции, начальника того самого участка, на территории которого и было совершено двойное убийство. Айк мусолил в зубах пластмассовую зубочистку и с холодным любопытством прислушивался к доводам обеих сторон.

Энджело потягивал сигару, раздумывая о том, какие последствия может иметь для них история с похищением.

— Мы говорим вам только то, что говорим представителям других семей Нью-Йорка, — нервно сообщил Джереми, подаваясь вперед. — Никаких контрактов до тех пор, пока не будет найден убийца жены капитана Холбейта. Никаких событий, никаких сделок, никаких игр, ничего. Полиция закручивает гайки, потому что убили жену полицейского.

— А причем здесь мы? — спросил Энджело. — Возможно, это сделала другая семья, или независимая группа с целью получения выкупа. Но Прицци ничего неизвестно об этом убийстве. Наша семья не имеет никакого отношения к киднэппингу. У нас другой бизнес.

— Да, я знаю, — кивнул помощник комиссара. — Наркотики, займы, лошадки, спортивный тотализатор, рестораны, телевизионные перевозки. По-моему, два-три телевизора теряются во время каждого рейса. Ну, и так далее.

— Все верно, — согласился Энджело. — Это большие деньги.

— Сотни тысяч. Вы потеряете на этом сотни тысяч долларов. Ну и мы, конечно.

— Девидсон, — спокойно заметил Портено, — вы ведь и сами понимаете, что конкретно наша семья ничего не может сделать в данной ситуации. Сорок лет Прицци поддерживают деловые отношения с вашим ведомством, основанные на правиле: «Мы платим деньги, вы оставляете нас в покое».

— Однако и я ничего не могу сделать, Энджело, — покачал головой Девидсон. — То, что происходит, не зависит от моего личного желания. Сейчас задействован весь полицейский аппарат города. Все системы. Рано или поздно, но убийца будет найден, поверь мне. Независимо от того, хотят семьи этого или нет. Нейтралитет, сохраняемый полицией, нарушен. Мы на многое смотрели сквозь пальцы и не лезли в ваши дела, пока не были затронуты наши интересы. Чем больше давление вы попытаетесь оказать на нас, тем больше денег это вам будет стоить.

— Кому-то попала шлея под хвост? — спросил Портено.

— Слушай, Энджело, нам происходящее нравится ничуть не больше, чем вам. Мы тоже теряем, и не только деньги. Поверь, мне бы хотелось, чтобы все пришло в норму. Подобные ситуации не идут на пользу ни вам, ни нам. Но задета наша честь, как ты этого не понимаешь? И пока убийца не будет найден, ничего нельзя изменить. Ни-че-го. Передай это Доминику…

… К девяти часам вечера Франциск сделал для себя вывод: люди, живущие на Пет-стрит, отличаются редкой невнимательностью. На все его вопросы в основном отвечали односложно: «Ничего не видели». Правда, двое сообщили, что их разбудил громкий звук клаксона, но мало ли машин проезжает здесь? Они даже не подошли к окну, тем более, что на помощь никто не звал. А про убийство узнали утром, когда полиция уже оцепила половину квартала. Таким образом, потратив на разговоры три часа, Кунз знал ровно столько же, сколько в начале обхода, и не продвинулся в своем расследование ни на шаг.

Тем не менее детектив продолжал упорно обходить дом за домом, сетуя, если где-нибудь отсутствовали хозяева. Ему казалось, что именно они должны знать нечто, способное помочь в расследовании, однако, по странному стечению обстоятельств, все эти люди разом куда-то ушли.

Франциску повезло именно в тот момент, когда он меньше всего ожидал этого. В предпоследнем от угла доме дверь открыла молодая симпатичная девушка. Отрекомендовавшись все тем же репортером «Лайф», детектив начал задавать свои обычные вопросы. Ответы, в общем-то, не отличались разнообразием. «Да, она была дома в тот вечер. Да, уже легла спать, но проснулась от звука клаксона. Нет, на улицу она не выглядывала, ничего не видела. Проверила, как себя чувствует дед, и вернулась в постель. Да, старик болен. Он попал в автомобильную катастрофу на Сан-Бернард хайвэй. Тело его парализовано, и он слепонемой.»

«Это и есть мой самый ценный свидетель, — невесело подумал детектив. — Парализованный, слепонемой старик».

— Он что, совсем не разговаривает? — спросил на всякий случай Кунз.

Девушка смутилась.

— Нет, ну… Дед «говорит» губами. Я понимаю его, научилась за два года. Но мне приходится каждые два часа подниматься, смотреть, как он себя чувствует. Днем с ним сидит медсестра из госпиталя. Пока я работаю.

— Понятно, — детектив вяло кивнул, уже размышляя, что же делать дальше. Наверное, самым правильным было бы отправиться в отель, спать. Решив, что это лучший вариант проведения времени хоть с какой-то пользой, он на всякий случай спросил: — Полиция, разумеется, уже допросила его?

— Я не знаю, — ответила девушка. — Меня не было дома. Они приходили, когда тут оставалась медицинская сестра. Если хотите, я могу спросить у него. Возможно, дед знает что-нибудь.

— Да, спросите, если, конечно, вас это не очень затруднит.

— Хорошо, — она кивнула. — Пойдемте вместе.

Господи, — думал Франциск, проходя через прихожую, — зачем я это делаю? Какой может быть толк от слепонемого паралитика? Боже, он ведь даже сказать ничего не может! Да и увидеть тоже. Я зря теряю время, — мрачно подвел он итог.

«Ладно, Франци, — сказал детектив сам себе. — Ты уже потерял столько времени, что лишние несколько минут не имеют большого значения. Успокойся. По крайней мере, у тебя будет чистая совесть». Они прошли через небольшую гостиную и оказались в комнатке, которая сразу напомнила Франциску больничную палату. В углу стояла застеленная кровать и небольшой столик, на котором мурлыкал приемник.

Старик сидел у окна в кресле-каталке и смотрел на улицу пустыми незрячими глазами. Руки его спокойно лежали на коленях, и вся фигура выражала покорность тяжелой судьбе. Плечи сгорбились, а грудь впала, что усиливало впечатление обреченности. Однако голова сидела на жилистой шее ровно. Седые пушистые волосы обрамляли лицо, густо изрезанное сетью морщин. Рот с нелепо алыми губами плотно сжат. Нос, довольно широкий, делал слепца похожим на Санта-Клауса. Брови, такие же седые, как и волосы, оказались удивительно тонкими, плавно изогнутыми. Вот только глаза, дымчато-серые, портили добродушного старика, придавая лицу жесткость.

— Дедушка, — мягко сказала девушка. — Не пугайся, это я.

В облике слепца что-то переменилось. Почти незаметно, но Франциск вдруг почувствовал, что тот слышит! И это было неожиданностью. Когда он осознал, что старик парализован, слеп и нем, в голове детектива обрел контуры образ человека, абсолютно отрезанного от внешнего мира темнотой случившегося с ним несчастья. И человек этот не мог ничего. Но при этом Кунз совершенно упустил из вида слух. Старик мог слышать!

«Однако, есть ли в этом толк? — подумал он. — Что с того, что он слышал, если, кстати, еще и слышал. Дом-то стоит в семидесяти ярдах от места убийства».

Девушка развернула кресло так, чтобы старик оказался лицом к Франциску. Слепой вдруг дернул головой и что-то беззвучно спросил.

— Это из журнала «Лайф», — ответила девушка на немой вопрос. — Он расследует убийство. Помнишь, я рассказывала тебе? Собирает материал для статьи.

Старик вновь зашевелил губами.

Надо сказать, зрелище выглядело довольно дико, и детектив почувствовал неловкость. Ему стало неуютно, захотелось извиниться и уйти.

— Он говорит, что полиция уже была здесь. Они пришли и сразу же ушли, даже не поговорив с ним.

Девушка взглянула на Кунза, словно ожидая вопросов.

«Не поговорив? — подумал он. — Я их очень хорошо понимаю».

— Простите, — начал Франциск, ощущая себя полным идиотом. — Вы… э-э-э… Господи, даже не знаю, как сформулировать вопрос…

Девушка улыбнулась уголками губ.

— Не смущайтесь.

— Да нет, дело нс в этом. Я хотел узнать… Э-э-э… Когда вы легли спать в тот день?

Слепой начал быстро шевелить губами.

— Он лег рано, — сказала девушка и добавила от себя: — Я обычно кладу его в девять, но оставляю приемник на столике. Дедушка любит музыку. Он играл на флейте раньше. Да… Вы понимаете?

— Да, конечно, — торопливо кивнул Франциск.

Ему стало ужасно неловко. Даже стыдно. Краска залила щеки, и он подумал, что, должно быть, сейчас очень похож на большой помидор.

— Но он долго не спит, — продолжала девушка. — Иногда до утра слушает радио.

— Ага, — согласился детектив. — Ну, может быть, вы слышали что-нибудь странное в тот вечер?

Кунз понимал дикость собственного вопроса. «Клаксон», — всплыло в голове. — «Звук клаксона». То же, что и все…

Слепец «заговорил». Губы его двигались с такой скоростью, что детектив, как ни старался, не мог уловить слов, кроме самых простых. Девушка же без труда «читала» их и произносила готовые фразы. В конце концов у Франциска появилась иллюзия, что говорит сам старик.

— Ровно в десять, — только передали точное время, — подъехал автомобиль.


(«Плимут», — поправил для себя Кунз.)


Это был большой рефрижератор, марки «Додж». Из тех, что огромны, как пульмановский вагон. У него барахлит один из клапанов в двигателе, и поэтому дедушка узнает его. Эта машина приезжает раз в неделю и остается здесь под окнами на ночь. Уезжает, как правило, в восемь утра.

— Постойте, постойте, — торопливо перебил ее Кунз. — А откуда вы знаете марку машины и о неполадке в двигателе?

— Он увлекался автомобилями и прекрасно различает их на слух, — объяснила девушка. — У него отличный музыкальный слух.

— Ну, предположим… — недоверчиво протянул детектив. — И что же было дальше?

— Примерно через десять — пятнадцать минут к машине подошла женщина, — он слышал звук каблуков и хлопок дверцы. Она постоянно приходит в это время. Иногда, очень редко, это бывает другая девица, но чаще всего — она. Затем, где-то около одиннадцати, подъехала вторая машина — «плимут». Шофер очень нервничал.

Господи, я сейчас сойду с ума, — подумал детектив, а вслух спросил:

— А это-то откуда ему известно?

— Видите ли, «плимут» шел очень неровно. Его занесло на повороте, а потом автомобиль очень резко затормозил.

— Ага, так. И что же произошло потом?

— Затем, минут через двадцать — двадцать пять, появилась еще одна женщина. Высокая, она очень торопилась, почти бежала.

— Так. Тоже звук шагов?

— Да. Низенькие, даже когда идут медленно, все равно семенят, а эта женщина шла довольно быстро, но у нее длинный ровный шаг. Даже степенный, что ли.

— То есть, если я правильно понял, походка примерно такая же, как у манекенщицы?

— Да, именно. Скорее всего, она «умеет ходить». Либо работала демонстратором одежды, либо долго вращалась в высшем свете.


(Полицейские — идиоты, — подумал Кунз. — Этот слепой — настоящий клад. Вот бы все свидетели были слепыми музыкантами. У меня здорово облегчилась бы работа. Если, конечно, он ничего не путает.)


Эта женщина подошла к «плимуту» и села в кабину. Примерно через пару минут послышался треск разбивающегося стекла, а затем, почти сразу, звук клаксона. Видимо, она убила его, и он повалился на руль. Но вой сразу же стих. Однако она еще полминуты сидела в машине. Потом вышла, открыла багажник, взяла что-то или посмотрела внутрь, а затем захлопнула его и ушла. А еще через несколько минут уехал рефрижератор. Они видели убийцу.

Последняя реплика застала детектива врасплох.

— Кто?

— Те, кто сидел в грузовике.

— Почему вы так уверены?

— Они никогда не уезжали среди ночи. Никогда. Это был единственный раз. Найдите их, и получите подробное описание.

— Спасибо, — кивнул Франциск. — Вы, действительно, очень помогли мне.

— Он говорит, что был рад оказать вам эту помощь. В его положении не так часто удается быть замеченным. «Маркиз».

— Что?

— Он сказал, сейчас по улице едет «меркьюри-маркиз» шестьдесят седьмого года.

— Вы позволите? — спросил Франциск, подходя к окну.

— Конечно, — девушка улыбнулась. — Он никогда не ошибается.

Детектив же пока вообще не слышал звука мотора — все заглушала музыка, льющаяся из приемника. Протиснувшись к стеклу, Кунз наклонился и стал всматриваться в сумерки. Теперь и он различил шум двигателя. Он был настолько далекий и слабый, что Франциску показалось невероятным, как старик вообще услышал его. Две фары вспыхнули в конце улицы, озарив ее ярким белым светом, разогнав сгущающуюся темноту. Машина быстро проехала мимо и повернула за угол, моргнув красными задними фонарями. Это был темный «меркьюри-маркиз».

Франциск отошел от окна и посмотрел на девушку. Она улыбалась.

— Да, — сказал детектив, вздергивая брови. — Прошу прощения, но, признаться, я сначала не очень поверил во все эти подробности.

— Я понимаю, — кивнула она. — Это, действительно, очень непросто.

— Не то слово, — подтвердил Франциск. — Почти невероятно.

— Да.

— Еще раз огромное вам спасибо.

— Не за что, пойдемте, я провожу вас, — девушка вновь улыбнулась.

Они прошли через гостиную и остановились у двери.

— Простите, — обернулся к девушке детектив. — Может быть, вы пообедаете со мной завтра?

Она засмеялась и покачала головой.

— Мне не хотелось бы вас огорчать, но, боюсь, ничего не получится. Я работаю днем.

— Ну вот, — сказал Кунз. — Как только заходит речь об обеде, все девушки почему-то сразу же удар#ются в работу. Ну, не странно ли, а?

— Да, наверное, — улыбнулась она и добавила: — Но я могла бы с вами поужинать.

— В самом деле? — удивился детектив. — Так, в котором часу?

— В пять я заканчиваю работу в казино «Голубая лагуна». Мы могли бы встретиться там.

— Отлично, — обрадовался он. — Я обязательно приду.

— Да, кстати, — она стала серьезной. — Этот рефрижератор принадлежит компании «Межгосударственные грузовые перевозки». Я видела его несколько раз, когда уходила на работу.

— Чудесно, — кивнул детектив. — Это очень облегчит мне задачу. Очень. Кстати, как вас зовут?

— Дайана, — улыбнулась она и протянула ему ладошку.

— А я…

— Я помню, Джон Гаррисон.

— Да, — кивнул он, пожимая руку. — Именно…


* * *
… Мейроуз вышла из ультрасовременного здания международного аэропорта Маккарейна в Лас-Вегасе. Яркое солнце ослепило после тяжелой нью-йоркской пасмурной осени. Асфальт отражал белый свет, и казалось, от него поднимается сияние — знамение свыше. предопределяющее поездку Мэй, сулящее удачу. Жаркий воздух, плотный как вода, облепил тело. Он стеснял движения, мешал идти, кружил голову.

Мейроуз пожалела, что надела темный костюм. На палящем солнце одежда превратилась в рыцарские доспехи, раскаленные пустынным зноем. Выгоревшее небо казалось безумно высоким. Редкие блекло-голубые мазки только усиливали это впечатление.

Детектив уже ждал ее на стоянке такси. Желтый «форд» подъехал к автобану, чтобы забрать пассажирку. Франциск предусмотрительно открыл дверцу, и Мэй, кивнув, села на заднее сиденье. Кунзу она показалась еще более холодной и надменной, чем в первый визит. Благодаря умело сделанному макияжу лицо ее приобрело ледяную красоту, отчужденную от всего мира стеной независимости и нежеланием быть причастной к его делам.

Машина отвалилась от тротуара и, набирая скорость, покатила к городу.

Как только «форд» миновал участок аэровокзала и выехал на шоссе, Мэй, не поворачивая головы, спросила у детектива:

— Вы уверены, что эта… девушка, действительно, все видела?

— Нет сомнений. Их грузовик стоял в нескольких ярдах от места убийства. Я отыскал водителя, а он назвал мне ее имя.

— Вы говорили с ней?

— Конечно, — усмехнулся Кунз. — А иначе зачем мне было бы вызывать вас?

Мейроуз посмотрела на него. Быстро, мельком, словно мазнула по лицу чем-то холодным.

— Она ВСЕ подтвердила и готова дать показания?

— Две тысячи долларов, и она согласна выступить даже в суде.

Тон детектива стал скучающе — равнодушным. Ему не понравилась манера разговора клиентки. Можно подумать, это он убил Палоу.

Повернувшись к окну, Франциск принялся рассматривать проносившиеся мимо особняки, окруженные зеленой изгородью. Пестрой и яркой. На мгновение ему даже почудилось, что в мире вообще нет Нью-Йорка, с его слякотью и дождем. Есть лишь этот, выросший в пустыне клок лета с пестрыми пятнами экзотических растений.

— Простите, мистер Кунз, — вновь подала голос Мейроуз. — Я не хотела вас задеть.

— Да нет, ничего.

— Вы отлично поработали.

— По поводу отчета, — Франциск взглянул на нее. — Мне нужно уточнить кое-какие вещи, но, боюсь, ваша Айрин Уокер очень загадочная женщина. И больше, чем я УЖЕ узнал о ней, мне ничего не найти.

— Это не страшно. Вы сумели доказать главное. По возвращении в Нью-Йорк я выплачу вам оставшуюся часть гонорара. Вместе с премиальными, разумеется. И с возмещением понесенных расходов.

— Отлично, — Франциск кивнул. — Я думаю, что сумею составить отчет за день.

— Хорошо. Это было бы как нельзя лучше.

Мейроуз улыбнулась, но из-за макияжа улыбка получилась такой же холодной, как и весь ее облик.

Хотя, наверное, это неплохо, учитывая, с какого рода женщиной ей предстоит разговаривать, подумал детектив. — В общем-то, подчеркнуто надменный вид — один из лучших в подобной ситуации.

Он вспомнил, как замер хозяин ночного ресторанчика, стоило только произнести фамилию клиентки. Прицци] Тощий усатый итальянец сделал стойку, как гончая на дичь. Тонике губы тут же растянула неприятная слащавая улыбочка. Разумеется, все будет в порядке, уважаемый господин, можете не сомневаться. Конечно, Динго — так звали девушку в баре — расскажет все, что ей известно.

Сама она не очень понравилась детективу. Красивая девчонка, но из той породы, что одной рукой лезут тебе в штаны, второй — в карман за наличными, при этом абсолютно не меняясь в лице. Глазки хищные, как у хорька, готового сожрать яйца в птичьем гнезде. Смазливая мордочка с вечным клеймом настороженности в ожидании пинка ногой. Нет, такие люди не нравились детективу. Он вообще не любил мелких людей. А уж по своей работе ему приходилось иметь дело и с миллионерами, и с бедняками. И случалось, что последние выглядели гораздо достойнее первых.

Ну что же. Франциск немного слукавил. Он, наверное, мог бы собрать еще какие-то сведения по Лайзе Джексон, но раз клиентке это не нужно… Зачем искать себе лишнюю работу? Достаточно того, что ему придется увязывать все, что у него уже есть, в некое удобоваримое целое, дабы мисс Прицци могла разобраться в этом деле.

Такси свернуло на Первую авеню, проехало еще квартал, миновав пару сверкающих даже в потоке солнечных лучей электрическими огнями казино и остановилось у небольшого ночного ресторана с ярким неоновым попугаем под козырьком и вывеской: «Зеленый какаду».

— Это здесь? — спросила Мэй детектива.

— Да.

Он вылез, обошел «форд», открыл дверцу, и Прицци выбралась из салона.

— Пойдемте, — предложил детектив. — Они ждут вас.

Мэй кивнула.

Ресторан оказался почти точной копией большинства таких же заведений во всех уголках мира. Рассчитанный на не слишком притязательный вкус, он предлагал максимум удобств для своих посетителей. Мэй «Зеленый какаду» показался довольно грязным местечком. В нем явно витал запах мобстеров, бутлегеров, «толкачей» и дешевых проституток. А также сигарет «Лакки страйк», пиво «Милуоки», кактусовой водки. Эти не очень приятные ароматы накрепко въелись в стены, стойку, столы, стулья и плотные портьеры на окнах, опущенные даже днем. Конечно, никаких кондиционеров здесь не знали, и зал проветривался только естественным образом. Возможно, сквозняк и делал свое дело, но только не сегодня. Воздух внутри оказался настолько тяжелым, что его можно было мазать на хлеб.

Мэй поморщилась.

Франциск заметил это и улыбнулся.

— Вы ведь не ожидали, что девица работает в «Уолдорф-Астория», правда?

На невысокой сцене, в разноцветных лучах маломощных прожекторов, танцевала высокая, фантастически худая блондинка топлссс. Узкая полоска алой, расшитой блестками материи едва прикрывала бедра.

— Это она, — кивнул детектив.

Мейроуз чуть прищурилась, словно взвешивая: насколько можно доверять словам такой девицы. Однако, какая разница, правду ей скажут или нет? Важно, чтобы это было именно то, что нужно. Даже если в итоге выяснится, что девица солгала. Ей нужно всего пару дней.

Она пошла вдоль стойки к сцене. Франциск двинулся за ней, оглядывая сидящих в зале людей. Уборщики, пара охранников за угловым столиком, несколько официантов, готовящихся к вечерней смене. Бартсндер, дающий указания двум барменам. Знакомый слащавый усач сидел за первым от сцены столиком и угрюмо созерцал вялые танцевальные «па» девицы. Блондинка первой заметила идущих по проходу гостей. Она прекратила двигаться и застыла в свете «юпитеров» многоцветным изваянием.

Усатый хозяин тоже повернулся, заметив детектива и его спутницу, и торопливо поднялся.

— Мисс Прицци? — спросил он, приторно улыбаясь. Мэй кивнула. — Пройдемте в мой кабинет.


Итальянец сделал девице знак рукой, и та, легко соскочив со сцены, пошла за ним, едва взглянув в сторону Франциска.

Кунз решил, что он лучше побудет в зале. Ни к чему лезть в дела нанимателя, особенно если заранее знаешь, о чем будут говорить. Остановившись у стойки, он повернулся к бармену.

— Налей-ка пива, приятель.

— Жаркий день? — спросил тот, ловко вскрывая

бутылку «Миллера» и переливая содержимое в высокий бокал.

— Пекло, — хмыкнул детектив. — Как среди лета.

Бартендер, не говоря ни слова, кивнул в сторону двери, за которой скрылись Мейроуз, хозяин и девица. Тот все понял и быстро направился следом.

Итальянец угодливо распахнул дверь в кабинет, прошел к столу и, включив лампу, сел, указав Мэй на стоящее рядом кресло.

— Прошу вас, мисс Прицци.

Она кивнула.

В дверях возник щегольской бармен.

— Хотите что-нибудь выпить, мисс Прицци?

— Молочный коктейль, — коротко ответила Мэй.

— Молочный коктейль? — удивленно переспросил тот.

— Ты же слышал! — рявкнул хозяин. — Молочный коктейль! И поторопись!

Мэй опустилась в кресло. Блондинка заняла еще одно, у стены напротив.

— Кажется, я могу вам чем-то помочь? — спросила она.

Глаза ее настороженно следили за лицом Мэй. Та усмехнулась. Не она начинает разговор. Не она.

Поняв, что ответа не последует, итальянец тяжело уставился на танцовщицу.

— Давай-ка, Динго, расскажи мисс Прицци все, что ты знаешь.

Та пожала плечами.

— Обслуживала я тут одного клиента. Он нормальный парень, шофер. Приезжает на своей колымаге, — она прищурилась, будто вспоминая о чем-то, произошедшем давным-давно. — Перевозит грузы на здоровом грузовике. Ну, в общем, мы с ним устроились на этой полке, что за сиденьем. А неподалеку, ярдах в шести, стояла еще одна тачка. Легковой автомобиль. Одним словом, прошло какое-то время, слышу, клаксон загудел. Я подняла голову, а из машины вылазит эта самая женщина. Ну, та, фотографию которой показывал толстяк. Вот, она подошла к багажнику, открыла его и вытащила саквояж.

И слиняла. Тогда Том — шофер — пошел посмотреть, что случилось. Возвращается и говорит: мол, так и так, в машине жмурик сидит. Ну, понятное дело, мы тут же уехали. Зачем нам лишние проблемы?

Мэй достала из сумочки фотографию.

— Это она?

Блондинка равнодушно взяла карточку и почти сразу же положила обратно.

— Да, та самая женщина.

— Вы уверены?

Девица ухмыльнулась.

— Там падал свет от крыльца. Я хорошо разглядела ее.

Мэй кивнула и достала пачку банкнот. Танцовщица впилась в них взглядом. Не торопясь, стодолларовые купюры переходили к новой владелице. Итальянец облизнул пересохшие губы. Отсчитав две тысячи, Мейроуз убрала остальное в сумочку, положила сверху фотографию и холодно улыбнулась.

— Отправляйся в круиз, дорогая. Возможно, ты мне понадобишься. Тогда я разыщу тебя.

Девица аккуратно свернула банкноты трубочкой и зажала в кулаке.

— Конечно, — согласилась она. — В любое время.

— Вот и хорошо, — Мейроуз поднялась. — Спасибо за помощь.

Итальянец торопливо осклабился и закивал головой.

— Конечно, только одно слово, мисс Прицци.

Мэй спокойно повернулась и направилась к выходу. Она прошла мимо бармена, замершего у двери с подносом, на котором стоял бокал молочного коктейля, вышла в зал и обратилась к сидящему у стойки детективу:

— Все в порядке, мистер Кунз. Она, действительно, все подтвердила. Вы можете возвращаться в Нью-Йорк. Подготовьте отчет, и послезавтра я буду ждать вас у себя в офисе. Ровно в полдень.

— Хорошо.

Детектив спокойно допил пиво, глядя в ее удаляющуюся спину, расплатился и не торопясь вышел на улицу. Мисс Прицци уже не было. Он постоял с полминуты, раздумывая, чем сейчас заняться, и решил заехать в «Голубую лагуну» к Дайане, а потом отправиться в аэропорт…


* * *
… Дверь открыла Энимей. Мейроуз улыбнулась ей и чуть наклонила голову.

— Здравствуйте, Энимей, — почтительно произнесла она.

Женщина ответила ей доброй морщинистой улыбкой.

— Здравствуй, Мейроуз. Ты замечательно выглядишь. Возвращение пошло тебе на пользу.

— Спасибо.

Энимей отступила в сторону, пропуская внучку в дом. После свадебного наряда она выглядела неожиданно просто. По крайней мерс Мейроуз, нс видевшая собственную бабушку восемь лет, нашла перемену поразительной. Если на свадьбе с ней разговаривала пожилая аристократка, в которой ощущалась огромная внутренняя сила, то теперь Энимей больше походила на обычную крестьянку. Простое дешевое платье, седые волосы забраны в пучок на затылке, на лице ни грамма косметики. Гость, незнакомый с ней, скорее всего, принял бы Энимей за прислугу.

Мейроуз не подала вида, что удивлена столь небрежным отношением к собственной внешности. Ей, выросшей среди американцев, было трудно понять чисто итальянские обычаи. Порой они казались Мэй никчемными и даже глупыми. Скажем, то же отношение к женщине."Хозяйка по дому". Все. Энимей никогда не должна знать о делах мужа. Почему? Если у нее есть голова на плечах и она отлично разбирается в бизнесе? Есть определенные вещи, которые Мейроуз не просто не понимала, а отказывалась понимать. В отношении бизнеса она полностью поддерживала Энджело Портсно, который говорил: «Дело есть дело!» Действительно, какая разница, кто именно его делает, если это идет на пользу семье? Какая разница, кто добывает деньги?

Итальянцы — да и не только они — большие лицемеры. К такому выводу Мэй пришла уже давно. Эти люди громко кричат о верности традициям и обычаям, но готовы закрыть глаза и на то, и на другое, если это сулит хорошие деньги. Они твердят о чести, но поступятся ею, если им обломится жирный кусочек. «Как честь делает деньги, так и деньги делают честь.» Вот что им следовало бы написать золотыми буквами на стенах собственных спален, чтобы, проснувшись, первым делом читать эту непоколебимую для них истину. Жизнь семьи, как и ее влияние, зиждется не на чести, а на долларах. Хрустящих бумажках с серо-черными портретами посередине. Попробуйте получить от конгрессмена, талдыча ему о чести! Черта с два! А предложите ему сто тысяч «зелененьких»?

Мейроуз терпеть не могла лицемерия, в любом его проявлении. Конечно, политика — политикой. Но если ты готов удавиться за деньги, то не надо корчить из себя мецената-бессребреника. Все равно все знают, что это не так. Называй сумму и получай свои тугие пачки. Считай их дрожащими пальцами, прячь в «кейс» и тащи в банк, только не делай при этом вид, что ты — свят, а остальные — грешники.

— Ты хочешь увидеть Коррадо? — прервала размышления Мэй женщина.

— Да, — кивнула та. — Я хотела поблагодарить его за помощь.

— Это правильно.

На морщинистом лице Энимей вновь зацвела благодушная улыбка.

— Он очень переживал за тебя.

— Я знаю, — ответила Мейроуз. — Дедушка всегда был добр ко мне.

— Пойдем, я провожу тебя.

Энимей взяла Мейроуз за локоть и повела в глубь дома.

Мэй не была здесь давно. Вечность. Всю жизнь. Однако она помнила его. Отлично помнила. Но то, что раньше нравилось ей, восхищало, сейчас казалось тяжелым и угрюмым. На всем ощущался налет старости. Так же, как в «Зеленом какаду» пахло крепкими сигаретами и дешевым виски, здесь пахло тленом. Песком времен, страхом перед скорой смертью и забвением. Человек, как бы умен он ни был, все равно смертен. И ничто не спасет от этого.

«Интересно, — подумала Мейроуз, шагая по длинному коридору к кабинету собственного деда. — Как он чувствует себя по ночам? Наверняка, не спит. Лежит с открытыми глазами до утра, всматриваясь в темноту и прислушиваясь к слабым ударам своего устаревшего сердца. Кровь еще наполняет старый разболтанный механизм, называемый телом, однако это ненадолго, и скоро дон — всемогущий в этом миру ДОН! — предстанет перед судом Всевышнего таким же нагим, как и его жертвы. Он знает это, и мысли не дают ему спать спокойно. И иногда к нему приходит сожаление. Ни за какие деньги, ни за что на свете нельзя получить невозможного. Жизнь. Точнее, бессмертие. Эти мысли пронеслись в се голове, не вызвав даже подобия улыбки на тонких алых губах. Но они не вызвали и жалости. К чему жалеть о неизбежном?».

Пройдя по коридору, стены которого были увешаны картинами, а пол затянут толстым ковровым покрытием, они оказались перед тяжелыми дубовыми дверями.

Энимей осторожно постучала и, прошептав Мейроуз: «Подожди здесь», шагнула внутрь.

Мэй стояла, глядя на темное старое дерево, и ей представилось, как полчища термитов поедают его, точат каждую секунду, без остановки. В одно прекрасное мгновение ты толкаешь дверь, а она рассыпается в труху. Так же и люди. Их сжирает время. Беззубое чудовище, прячущееся во мраке пустоты, ненасытное и злое, делающее такими же злыми людей. Оно приходит ниоткуда и с первого мгновения жизни дышит тебе в затылок, радостно предвкушая миг, когда сможет поглотить тебя целиком, без остатка. Его желтые глаза пялятся человеку между лопаток, а лапу перекидывают кости на невидимых счетах. Год… год… год… Взрослеешь, стареешь, умираешь. И чем человек ближе к последнему порогу, тем больше он начинает бояться своей смерти и тем меньше ценит чужую жизнь.

Дверь вновь открылась, на этот раз широко и гостеприимно. Энимсй вышла, улыбнувшись внучке.

— Заходи, Мейроуз. Коррадо ждет тебя!

Да, он ждет. На этот раз улыбка все же предательски тронула губы, однако Мэй сбросила ее.

Дон. Ее дед. Она не может войти к собственному деду, если его не предупредят заранее. Это — не проявление самоуважения, это — боязнь того, что однажды за жизнью дона придут так же, как за жизнями многих, умерших по его указке. Да. И не нужно строить воздушные замки.

Мэй шагнула в кабинет.

Коррадо Прицци стоял посреди комнаты. Он очень изменился за восемь лет, которые она провела вне семьи. Но сейчас это ее нс шокировало. Дон выступал на свадьбе, и ей удалось оценить произошедшие в нем перемены. С первого же взгляда стало ясно, что дед очень скоро отойдет от дел совсем. Будет спокойно доживать остаток дней где-нибудь на Лонг-Айленде. Доминик — без Коррадо — ничто. Ноль. Дон, наверняка, сделает ход, который нетрудно предугадать. Отстранит сына от дел, назначит кого-то, кому доверяет и в ком уверен, своим преемником и отправится на покой. Но только после того, как будет абсолютно уверен, что семью возглавляет человек, способный организовать все, до мелочей. Она знала такого человека и не сомневалась, что дон его тоже знает.

Коррадо пошел навстречу внучке, вытянув сухие руки перед собой, словно собираясь обнять ее.

— Не надо, не надо благодарить меня, — проскрипел он, улыбаясь. Улыбка эта была неприятной. Тусклой и безжизненной. В ней не чувствовалось той радости, которую выражал голос. — Конечно, я помог тебе вернуться домой, но ведь ты — моя кровь. И раз уж ты вновь обрела семью, я буду заботиться о тебе.

Он приблизился, нс опуская рук.

Мэй хорошо знала обычай. Взяв сморщенную ладонь старика, она нагнулась и поцеловала сухую холодную кожу. Ощущение было неприятным, словно ей пришлось приложиться губами к руке мертвеца.

— Спасибо, дедушка, — улыбнулась она в ответ, едва сдерживая гримасу отвращения. — Ты вернул меня в рай из чистилища.

Коррадо вдруг резко вцепился ей в локоть. Несмотря на преклонный возраст, пальца его оказались неожиданно сильными.

— Ты ведь член семьи Прицци… — ответил он, подводя Мэй к окну и опускаясь в кресло, стоящее рядом с небольшим столиком, на котором красовалась ваза с цветами и тарелочка с печеньем. — Я помнил о тебе.

— Я знаю, дедушка, — подтвердила она, садясь в соседнее кресло. На самый краешек, как и подобает внучке, почитающей возраст деда.

— Хочешь печеньица? — предложил дон, глядя на нее бесцветными рыбьими глазами.

— Нет, спасибо, — отказалась Мейроуз. — Я, дедушка, принесла тебе подарок, в знак моей бесконечной благодарности.

Лицо Коррадо оживилось. Казалось, что невидимый кукловод потянул за ниточки, и вот уголки губ поползли в стороны, глаза прищурились, щеки дрогнули, челюсть отвисла, и слова, сказанные равнодушным скрипучим голосом, сорвались с его языка:

— Я обожаю принимать подарки.

«Мы все любим принимать подарки», — подумала Мэй, выкладывая на стол несколько фотокарточек.

Коррадо сгреб их быстрым движением руки. Голова его склонилась набок, челюсть вновь отвисла. Глаза туманно вперились в глянцевую поверхность.

— Что это? Женщина какая-то…

— Это — жена Чарли Портено, — объяснила Мейроуз.

— Ну? — лицо дона вновь пришло в движение. Маска удовольствия на секунду сменилась выражением радости. Это было похоже на смену узора в калейдоскопе.

— Дедушка, подарок мой состоит не только в том, что я принесла фотографии, — сообщила она. — А в том, что эти карточки имеют отношение к Френки Палоу. Я отвезла их в Лас-Вегас, там есть девушка, которая в момент убийства находилась рядом, в грузовике. Она утверждает, что именно изображенная на фотографиях женщина убила Френки и похитила саквояж.

— Она?

— Да, дедушка. ОНА убила Палоу и положила себе в карман семьсот двадцать тысяч, принадлежащих семье Прицци. А потом, чтобы спасти свою шкуру, вернула половину.

Дон медленно выдохнул. Теперь черты его лица разгладились, робость исчезла, уступив место равнодушию. Несколько секунд в комнате висело молчание.

Первым заговорил Коррадо. Подавшись вперед и отвесив по привычке нижнюю челюсть, он скрипуче поинтересовался:

— Ну и что же я теперь должен сделать, по-твоему?

Он по-птичьи дернул головой, поворачиваясь к внучке. Та лишь пожала плечами и безразлично констатировала:

— Она обесчестила нас.

— Мы с тобой мыслим одинаково, — улыбка была похожа на дуновение ветра. Тронув восковые губы Коррадо, она почти сразу же пропала. — Мы никогда и никого нс прощаем. Но… Она — жена Чарли Портено.

— Но она все равно не может безнаказанно унизить Прицци, — спокойно возразила Мейроуз. — Задеть их честь\ Как не могу этого сделать я, и никто другой.

— Да, верно, — согласился Коррадо. — Но Чарли будет ощущать ужасную боль.

— Что значит боль в сравнении с честью семьи?

Дон задумался.

— Чарли мне как сын. В день его рождения я поклялся Энджело, что стану ему вторым отцом…

— Но, дедушка…

— Замолчи! — резко и неожиданно зло оборвал ее старик, а затем с вкрадчивой мягкостью добавил: — Лучше… съешь печеньица…

Мэй, не сводя с него взгляда, взяла с тарелочки крекер, осторожно откусила кусочек и начала не торопясь жевать.

Коррадо же, словно забыв о ней, уперся взглядом куда-то в сторону, переваривая свои собственные, потаенные мысли…


… Телефонный звонок настиг Чарли Портено как раз в тот момент, когда он запирал входную дверь. Айрин, стоящая около лифта, улыбнулась.

— Тебе всегда звонят в самое неподходящее время?

Чарли дернул плечами.

— Чаще всего. Это отец, больше некому.

Энджело в последние два дня вынужден был вплотную заняться делами. Полиция, как и обещала, устроила настоящую чистку улиц. Фургоны и патрульные «плиму-ты» день и ночь носились по городу, с завидным упорством отлавливая проституток, толкачей, накрывая полулегальные игорные заведения, задерживая всех букмекеров на ипподромах и различных спортивных состязаниях под смехотворными предлогами. «Торпеды», собирающие дань с мелких лавочек, арестовывались прямо на улицах, в основном за незаконное ношение оружия — что еще неделю назад никого не волновало, — либо, если таковое все же имелось, повод отыскивали тут же, на месте.

За первый день облав убытки Прицци составили более ста тысяч долларов наличными. Конечно, семья не стала от этого беднее — ближайшая перспектива миллионных прибылей в любом случае должна была покрыть потери. Однако могли возникнуть серьезные недовольства со стороны четырех остальных семей Нью-Йорка. Они не участвовали в доле и, разумеется, не испытывали большого удовольствия от понесенных по чьей-то вине крупных убытков. По городу шныряли федеральные агенты в штатском, но кроме них — и это было гораздо хуже — начали свою работу платные осведомители, которых в каждой семье имелось в достатке. Рано или поздно, дело могло обернуться весьма неприятнымразбирательством на уровне Совета Семей — высшего света, на котором решались спорные и особенно щекотливые проблемы.

Нью-Йорк превратился в бурлящий котел, и Энджело крутился в нем, улаживая дела и оттягивая сроки грядущего разбирательства. Независимо от того, к какому решению придет Совет, Прицци было необходимо время, прежде чем освободить Филаджи, а страховая кампания продолжала тянуть, даже получив требования с условиями выкупа.

Чарли вернулся в квартиру и снял трубку стоящего в прихожей телефона.

— Алло?

— Чарли? — скрипучий голос дона было невозможно спутать ни с одним другим голосом в Нью-Йорке. — Это Коррадо Прицци.

— Здравствуйте, Крестный Отец. Как ваше здоровье?

— Спасибо, Чарли. Спасибо, дорогой ты мой человек. Как может быть здоровье у старика? Болею, — наверное, дон улыбался. В трубке повисла пауза. — Я слышал, что ты женился, Чарли?

Чарли тоже улыбнулся. Интересно, есть ли вещи, которых бы не знал старый проныра? Похоже, ему докладывают новости уже тогда, когда дело еще находится в стадии совершения.

— Да, Крестный Отец, это правда. Я действительно женился.

Коррадо хмыкнул озадаченно и поинтересовался:

— А почему вы не устроили свадьбу, как требуют обычаи сицилийцев? Почему мой крестный сын женился где-то на другом конце страны, не приглашает родных, не известит гостей, не накроет столы? Почему свадьба Чарли Портено прошла как свадьба какого-нибудь нищего пейзанина?

Чарли нахмурился. Хотя в голосе дона не звучало открытой обиды, не нужно было много ума для того, чтобы понять: Коррадо Прицци задет. И тому есть основания.

— Простите, дон Коррадо, — извинился Чарли. — Мы нс смогли этого сделать по одной причине: у семьи в тот момент были более важные дела.

— Нет дел важнее свадьбы члена семьи.

— Наверное, но мы подумали, что не стоит откладывать того, что уже подготовлено. Свадьбу справить мы могли бы и позже, но, скажем, какой-нибудь не очень честный делец успел бы за это время похитить у нас еще пару сотен тысяч. Крестный Отец, уверяю вас, мы не хотели никого обидеть.

— Ну хорошо, — смягчился Коррадо. — Но почему ты не представил меня своей жене? Думаешь, старик уже совсем одряхлел и не может отличить красивую женщину от простушки?

— Нет, Крестный Отец, но… У нас просто не было времени.

— Ну что ж, всякое случается… — протянул старик и тут же добавил: — Но, может быть, теперь, когда проблемы улажены, она согласилась бы навестить Крестного Отца своего мужа? Ну, скажем, завтра в полдень?

Сделанное устами дона подобное «приглашение» было равносильно приказу.

— Хорошо, дон Коррадо, — согласился Чарли. — Я скажу ей.

— Вот и славно, Чарли, — проскрипел Коррадо. — Значит, я могу надеяться, что увижу ее завтра?

— Конечно, Крестный Отец.

— Хорошо. До свидания, Чарли.

— До свидания, дон Коррадо.

Чарли опустил трубку. Ему не понравился разговор. Конечно, возможно, он просто очень подозрителен, но в свете всей этой истории с деньгами… Может быть, Доминик в очередном приступе человеконенавистничества рассказал Коррадо о своих дурацких подозрениях? Черт бы его побрал!

Чарли вышел из квартиры, плотно прикрыв дверь, и сунул ключ в замочную скважину.

Айрин заметила резкую перемену в настроении мужа.

— Что случилось? — спросила она.

— Дон хочет видеть тебя завтра в полдень.

— Зачем?

— Нс знаю, — Чарли сунул ключи в карман и направился к лифту. — Думаю, Доминик со своими нелепыми подозрениями. Господи, удивляюсь, как он всю семью еще нс перебил!

— А дон не сказал, в чем причина?

— Нет. По крайней мере, мне он представил дело так, что просто хочет увидеть тебя. Посмотреть на жену Чарли Портено.

— Может быть, он действительно хочет именно этого?

— Не знаю. Может быть. Никогда нельзя сказать с уверенностью, что у него на уме. Когда будешь говорить, постарайся придерживаться нейтрального тона. Будь осторожна. Коррадо придает словам особое значение.

— Я думала, что ты понимаешь: у меня голова не только для того, чтобы есть, — улыбнулась Айрин.

— Конечно, понимаю. Но ты не знаешь дона. Это очень хитрей, умный и опасный человек.

Они вошли в лифт. Чарли нажал кнопку первого этажа, и кабина пошла вниз, еле заметно урча.

— Постарайся избегать длинных разговоров, но не демонстративно.

— Я понимаю, Чарли, — вновь улыбнулась она и поцеловала его в щеку. — Я буду очень осторожна.

— Я надеюсь на это, — вздохнул он.

У Чарли вновь появилось недоброе предчувствие. Какое-то не до конца осознанное волнение, заставившее сердце забиться сильнее обычного. Ощущение было сродни тому, которое он испытал, стоя на крыльце дома в день похищения Филаджи. Неотвратимость надвигающейся беды. Ужасной и мощной, как цунами, неуправляемой, как ураган.

Чарли снова вздохнул. Он понимал: чувство не исчезнет, как ни старайся. Остается только ждать, пока оно рассосется само собой, подобно стежкам, оставшимся после тяжелой операции. Повернувшись к двери, Чарли вздохнул в третий раз и принялся ждать, пока лифт наконец остановится. Айрин, конечно, видела его состояние, но не стала приставать с требованиями дать объяснения. Она лишь прижалась к нему и прошептала:

— Я люблю тебя, Чарли.

— Я тоже тебя люблю…


* * *
… День выдался своенравным и переменчивым, словно окруженная всеобщим вниманием красотка. Красная звезда в фиолетово-свинцовом небе прочно сменила зеленую[13]. Солнцу лишь изредка удавалось пробиться сквозь повисший от горизонта до горизонта покров тяжелых туч и выстроить до земли золотистые колонны лучей. В следующее же мгновение налетал свирепый северный ветер, раздавая хлесткие пощечины кутающимся в плащи продрогшим прохожим и срывая с голов шляпы. Он что-то зло бормотал, запутавшись в каналах улиц, предвещая дышащий людям в спины октябрь. А еще секунду спустя в воздухе, подобно легиону призраков, образовывали крутящийся хоровод мокрые рыхлые снежинки. Они отплясывали на мостовых и тротуарах, словно стражи грядущей зимы, извивались и оседали на асфальт, сраженные дождевыми каплями. Пожар листвы поблек, растеряв все свое великолепие. Краски, истрепанные непогодой, лишились полутонов, и осень из аристократки превратилась в потасканную дешевую шлюху. Огненно-алое стало просто красным, золотистую желтизну сменила тривиальная пшеница, ярко-оранжевое — обычная охра. Решительно все было смыто дождем в черные пасти водостоков.

И если вчерашний день ассоциировался с картиной необычайно талантливого художника, виртуозно чувствующего цвета и оттенки, то сегодняшний — отвратительной репродукцией на дешевой газетной бумаге.

Мир рухнул в одно мгновение, когда на нью-йоркские мостовые упала первая капля. Ее оказалось вполне достаточно, чтобы все перевернулось. Наверное, именно в том месте и находилась пресловутая точка опоры…

…Айрин, сидя в желтом стареньком «форде»-такси, думала о своем, отгородившись от творящегося на улице погодного Армагеддона оконным стеклом. Ветер бесновался снаружи, норовя отыскать какую-нибудь щель и заползти в салон, заполнить собой все. Машины, проносившиеся мимо, ревели клаксонами и выбрасывали из-под колес темно-серые брызги.

Они не мешали ей, наоборот, лишь подстегивали мысли.

Зачем? Зачем дон позвал ее? Что ему нужно? Человек, нанявший Айрин для убийства Чарли — босс семьи. Знает ли дон о его планах? Согласовал ли Доминик свои действия? Если да, то она, а значит, и Чарли потеряют самое важное преимущество — время. Они выяснят, что жена Портено и убийца — одно лицо. А выяснив это, наверняка, предпримут более решительные шаги. Как тогда быть ей? Выступив против дона, на стороне Чарли, она окажется под ударом. Семья — серьезная сила, и нс стоит недооценивать ее. Если ВСЯ семья ополчится против них, им с Чарли нс прожить и дня со всеми своими профессиональными навыками. Оставить Чарли в одиночестве? Ей не составит труда скрыться, исчезнуть. На подобный случай у нее подготовлен вариант бегства. Но… оставить его? Нельзя сказать, что Айрин сразу же воспылала безумной страстью к Портено, нет. Она играла, как того требовали обстоятельства, но постепенно Чарли стал дорог ей. Он действительно очень любил ее, а Айрин… Наверное, Чарли давал ей тепло, которого так нс хватало в ее жизни. может ли она уйти, оставив своего мужа одного против семьи? Нет.

Айрин сама удивилась, насколько категорично оказалось решение.

Самое странное: она не любила Чарли. Не лю-би-ла. Лишь испытывала своего рода привязанность. И тем не менее…

Ты хочешь ввязаться в такую передрягу из-за какого-то парня, которого даже не любишь? — спросила Айрин себя и тут же ответила: — Он любит меня и относится ко мне так, как никто до него. Что я видела в жизни? Пьяных мобстеров в Чикаго, которые дымят дешевыми вонючими сигаретами, сдирая с меня белье потными руками и дыша в лицо перегаром дрянного виски. Макса? Не стоит врать и идеализировать его. Он, конечно, научил меня многому, но много взял взамен. Я помогала ему в аферах и спала с ним за то, что Макси делал для меня. А еще он забирал себе все деньги и роскошно жил с какими-то шлюхами, а мне не перепадало ни цента даже тогда, когда и идея, и исполнение были мои, только мои. Кто еще? Клиенты, раздевающие глазами? Кто? Хоть раз кто-нибудь спросил: кто ты? Что у тебя внутри? Кто-нибудь ЛЮБИЛ тебя? Действительно, как Чарли? Вот поэтому-то она и останется с ним.

Айрин следила за каплями, лениво сползающими по стеклу. Вот прилипла поверх водных дорожек одинокая снежинка. Такая же одинокая, как и она сама.

Господи, если там окажется Доминик, через час ее вполне могут убить. Удавить струной или утопить в ист-риверских доках. Мысль была страшной, но прошла по самой окраине сознания, едва задев его кончиком своих длинных когтей. Было ли приближение смерти ужасным? Нет, как и Хеллар, Айрин постепенно свыклась с мыслями об убийстве. Другое дело, что она не собиралась терпеливо дожидаться прихода костлявой.

На всякий случай Айрин нащупала сквозь плотные кожаные стенки сумочки пистолет. Инкрустированная «беретта’25" могла многим показаться дамской игрушкой, но при умелом использовании превращалась в смертоносное, достаточно сильное оружие. Айрин усмехнулась. Она сможет постоять за себя.

Такси остановилось у ворот особняка Прицци на Бруклинских высотах. Дом казался пустым и замершим, но как только Айрин вошла в ворота, перед ней вырос гориллоподобный здоровяк с тяжелой челюстью боксера-профессионала, перебитым носом и тупым бычьим лбом. Несмотря на моросящий дождь, на нем не было плаща. Огромную монолитную фигуру облегал пиджак.

Айрин оценила невероятной ширины плечи, мощную грудную клетку и фантастически объемные мускулы на слишком длинных руках. Взгляд «торпеды», тусклый и безразличный, остановился на гостье, а утробный глухой голос протянул на техасский манер:

— Здесь частное владение, мэм.

Ей были знакомы подобные порядки. Среди ее заказчиков попадались люди рангом не ниже Прицци. Все они вели себя по-разному, но основой всегда служила безопасность босса.

— Меня ждут, — спокойно сказала Айрин. — Я — Айрин Уокер.

— Одну минуту, мэм, — проворчал «торпеда», доставая из кармана пиджака «уоки-токи». Нажав клавишу, он что-то пробурчал в микрофон, а затем вновь убрал передатчик и предупредил: — Я должен проверить, нет ли у вас оружия.

— Конечно, — Айрин обворожительно улыбнулась. — Конечно, я понимаю.

Она подняла руки, и «горилла», ничуть не смущаясь, провел руками по плащу, от подмышек до бедер.

— Все в порядке, мэм. Пройдемте.

Пока они шли через сад, Айрин заметила еще пятерых вооруженных охранников.

А ведь дон Коррадо Прицци боится, — подумала она нс без язвительности. — Чем он сильнее, тем сильнее терзающий его страх. Он не чувствует себя спокойно. Не удивительно, если учесть тупость этого мобстера. Ему, наверное, на ринге все мозги вышибли.

— Простите, — с милой наивностью спросила Айрин. — Вы не выступали в профессиональном боксе?

— Йеп, — кивнул тот. — Си-Эйч[14].

— Я так и думала.

Телохранитель проводил ее до дверей особняка и постучал. Открыла Энимсй.

— Айрин Уокер, миссис Прицци. — буркнул «торпеда» и вдруг, вспомнив, пророкотал: — Одну минуту, мэм. Дайте-ка вашу сумочку.

Айрин пожала плечами и протянула плоскую кожаную сумочку. Тот открыл золотой замочек, осмотрел содержимое и улыбнулся угрюмой, больше похожей на звериный оскал, улыбкой.

— О’кей, заходите.

Он развернулся и зашагал к воротам.

Айрин вздохнула, ощупывая «беретту» в кармане плаща. Этот человек глуп, но вряд ли дон набирает только идиотов. «Торпеда» — настоящий гигант и, в случае непрошенного вторжения, легко раскидает пару десятков человек у ворот. Он — первое звено. И, наверняка, досмотр был столь поверхностным только потому, что ДОН пригласил ее, а не ОНА пришла к дону.

Хм, но в таком случае едва ли у Коррадо Прицци в отношении жены своего крестника дурные намерения, иначе Айрин обыскал бы профессионал. Вряд ли ей следует опасаться прямого нападения сразу же, как только войдет, но в любом случае следует держаться настороже.

Женщина, которую «торпеда» назвал «миссис Прицци», провела Айрин в глубь особняка. В этой части дома она не была во время свадьбы, однако механически, почти неосознанно отмечала путь, которым они шли, на случай, если придется спешно искать выход.

Кабинет Коррадо Прицци показался ей обжитым, хотя и несколько чопорным. Не кичливым, а именно чопорным.

Дон, в накинутом на костюм черном шелковом халате, не вставая с кресла, протянул ей руку и произнес вместо приветствия:

— Вы очень милая женщина. Чарли Портено повезло.

Неприятный скрипучий голос не понравился Айрин.

Была в напускном радушии явно фальшивая нота. Тем не менее она улыбнулась в ответ, подошла и подала дону руку. Тот вцепился второй ладонью в нежную кисть гостьи и пробормотал:

— Спасибо, что пришли ко мне.

— Для меня это большая честь, дон Коррадо, — Айрин продолжала улыбаться. Инстинкт, выработанный годами, подсказывал ей, что прямой опасности в доме нет. Причина столь неожиданного приглашении не в Чарли, но она не позволила себе расслабиться.

— Вы так неожиданно вышли за Чарли замуж, — кивнул он. — Такой сюрприз…

— Да, — в тон ему объяснила Айрин. — Мы оба были просто сбиты с ног волной любви.

— Я понимаю. — мечтательно произнес Коррадо. — Я тоже когда-то был молод. Но этот ваш брак тяжелым камнем лег мне на сердце.

— Почему, дон, Коррадо?

Старик не любит долгих разговоров. Интересно. Похоже, мы переходим к главному, решила она. Что волнует его?

— Ммм… — Коррадо пожевал губами, а затем неожиданно жестким тоном сказал: — В Вегасе опознали ваши фотографии. Выяснилось, что именно вы убили Френки Палоу..

Айрин не стала изображать удивление или возмущение. С этим человеком подобные штуки не пройдут. Он слишком умен. Обмен козырями? Да нет, дон свободно выкладывает факты. Возможно, у него есть еще что-то за душой, но, похоже, говорит Коррадо вполне искренне и нс собирается уходить на более серьезные темы. Скорее всего, какой-нибудь проныра-детектив докопался до истины и сообщил об этом Прицци. Чем это грозит лично ей? Трудно сказать. Догадки можно будет строить после того, как старик выскажется до конца. Сейчас все зависит от того, что ему нужно…

— При обычных обстоятельствах, — продолжил дон, — мы приказали бы убить вас. Наказали бы за воровство. Тот, кто крадет, должен отвечать за свои поступки:..

— Коррадо выдержал эффектную паузу, — но вы — жена Чарли Портено, моего крестного сына, и я попытаюсь найти компромисс, чтобы сохранить вам жизнь.

Настал черед «ходить» Айрин.

— Что я могу сделать?

— Верните нам оставшуюся половину денег вместе с пятидесятипроцентным штрафом за ваш поступок. Мне кажется, это справедливое решение. Кстати… Чарли знает?

— Нет. Чарли ничего не знает о деньгах и о том, что я убила Френки Палоу.

— Угу, — удовлетворенно кивнул дон. — Я даю вам пять дней на то, чтобы собрать эту сумму. Пятьсот сорок тысяч долларов… Достаточно?

— Да, — твердо сказала Айрин. Это были самые малые неприятности из всех, которых она могла ожидать. — Да, я сумею достать деньги за пять дней.

— Прекрасно, — Коррадо улыбнулся. Возможно, он хотел быть похожим на доброго Санта-Клауса, но получилась улыбка барракуды. — Итак, я буду ждать вас ровно через пять дней с деньгами.

— Хорошо, — Айрин поднялась. — Через пять дней я приду…


… Она прошла мимо охранника у ворот и вновь оказалась на улице. Мир показался ей чуть более серым, чем был до приезда сюда. Только теперь Айрин Уокер ощущала его не сквозь тепло любви Чарли, а отстраненно, как сквозь прорезь прицела. День вновь превратился во враждебную среду, каким и был ДО Портено. Она вернулась в свою жизнь «ДО». Лайза Джексон, убийца-профессионал, трезво оценивающая ситуацию с позиции хищника, готового драться, убегать и снова драться, подпуская противника ближе и опять отрываясь от него.

Она умеет постоять за себя, хотя Прицци, видимо, считают иначе. И у нее еще есть немного времени. Деньги, конечно, придется вернуть, с этим нужно смириться. Но Прицци не стоит обольщаться. Она — не их молчаливые итальянки, и сама выбирает свой путь.

Ей нравится одиночество. Она любит одиночество, когда приходится отвечать только за себя, самой решать, самой осуществлять, не отчитываясь перед каким-нибудь стариком вроде дона Коррадо. Независимость во всем — ее удел. Чарли — это отдача долга. Он любит, не требуя ничего взамен, отдает, не забирая, именно это и привлекает в нем. Однако Айрин — сама по себе, и если ей потребуется поступить по-своему, она это сделает. Портено больше американец, чем итальянец, и так же, как и Айрин, ценит свободу действий. Их брак можно назвать альянсом, интересным для обеих сторон. Деловым партнерством с взаимным уважением и некоторой привязанностью. Прицци не привыкли к этому. Возможно, с чужими у них другие отношения, но со своими они беспардонны. В частности, с ней. Какое лично она, Лайза Джексон, имеет отношение к Прицци? Какого черта Коррадо волнуют отношения их с Чарли? Это касается только их двоих. Деньги? Хорошо, Прицци вычислили ее, и она вернет им деньги казино, но не более. Строго деловые контакты. Они платят ей за ее работу — стоящую больших денег, — она — им, в случае каких-то услуг. Все, ни шагу дальше. Стойте на этой границе, и у нас никогда не возникнет проблем. С Чарли они разберутся сами.

Однако Прицци посчитали для себя не зазорным соваться в ее, Лайзы Джексон, личную жизнь. Почему? Она. не лезет в их жизнь и не хочет знать об их делах с Чарли! Чарли Портено ей муж, но не семья! Лайза Джексон — одиночка. Следует об этом помнить!^

Они же суются, куда не следует. Не то, чтобы Лайза боялась этого, просто ненавидела людей, ворошащих ее жизнь. Ибо ее жизнь касается только Лайзы Джексон, но уж никак не Коррадо Прицци….

— Эй, леди, вы едете? — шофер такси стоял рядом с «фордом», облокотившись о крышу, и ожидающе смотрел на Айрин.

— Конечно, — она села на заднее сиденье. — В аэропорт «Ла Гуардиа»…


* * *
…Их было десять человек. Любой увидевший этих людей в иной обстановке решил бы, что они преуспевающие бизнесмены, возможно, директора банков или крупных солидных трестов. Лучшие портные Европы были представлены здесь в полной мере. Клоэ, Монтан, Готье, Гальяно, Джильи, Рубашки, галстуки от «Брук Бразерс» и «Бергдорф Гудман», обувь с Олд-Бонд-стрит. Золотые заколки, запонки от Картье, запястья украшают «роллексы» и «омега». В воздухе витал тонкий аромат сигарет «Бенсом энд Хэджес», «Джойа де Никарагуа» и лучших сортов «данхилл».

Седоватый сухощавый мужчина лет сорока в темносиней тройке потягивал трубку, мундштук которой украшали два пятнышка из слоновой кости. Оперевшись локтем о стол, он внимательно слушал говорящих, чутко впитывая слова и интонации. Рядом с ним сидел тонкий бледного вида парень в очках с золотой оправой. Тот не смотрел вообще ни на кого, а изучал лакированную поверхность стола, словно только за этим и пришел сюда. Это были представители семьи Фастино, контролирующей Бронкс.

Справа от них, развалившись в высоких креслах, восседали Таталья. Сам босс — толстый неприятный мужчина, по возрасту ровесник Доминика, но сохранившийся куда лучше — постоянно шевелил губами, будто повторяя все реплики остальных собравшихся. Иногда он начинал говорить, и тогда визгливый, удивительно тонкий для человека такого сложения голос поднимался к самому потолку, подобно истошному пению электропилы. Боккачо — а именно так звали босса — крутил в пальцах сигару, и ее изгрызенный мокрый кончик вызывал у присутствующих брезгливое ощущение.

Ни для кого не было секретом, что малоуважаемые в мафиозных кругах Таталья несут гораздо большие убытки по сравнению с остальными семьями. В основном из-за того, что они контролировали проституцию. Если «вычислить» пушера, обладающего своими постоянными клиентами достаточно сложно, то проституток и сутенеров распознать в любой толпе проще простого. Копы выметали с улиц всех подчистую, а значит, Таталья теряли практически все, на чем базировалось их финансовое состояние. Полноводная река «зелененьких» сменилась едва заметным жалким ручейком, но и тот грозил иссякнуть со дня на день.

Поэтому-то Боккачо горячился больше всех, как и его помощник — consigliori, человек с птичьей внешностью, беспрестанно дергающий головой и потирающий ручки-лапки.

Слева сидела пара представителей клана Кунео, занимающихся нелегальной эмиграцией, практически не пострадавшей от облав, торговлей крадеными автомобилями и многими другими делами на севере Нью-Йорка. Поскольку бизнес Кунео был поставлен на твердую основу и был наиболее трудно ловимым для представителей законодательной власти, а также требовал серьезных проверок и доказательств, то и пострадал он меньше других. Однако Аттилио — босс клана — человек по природе своей жесткий и бескомпромиссный во всех вопросах, касающихся ведения бизнеса и особенно вопросов убытков по чьей-то вине, был недоволен едва ли не столь же сильно, как и Таталья. Другое дело, что, будучи не только жестким, но и умным, отдающим себе отчет в реальной расстановке сил на данный момент, Аттилио не горячился и не вступал в разговор, решив дождаться, пока у него сложится полная картина настроений. Когда выяснится, как относятся к этому делу остальные семьи, он, пожалуй, скажет и свое мнение.

Аттилио не забывал, что Прицци были и остаются одним из самых сильных кланов на Восточном побережье. Вступать с ними в прямой конфликт — залить Нью-Йорк кровью и пошатнуть — серьезно пошатнуть — свои, идущие пока лучше, чем у других, дела. Этого-то Кунео не хотел.

Но если ВСЕ семьи встанут против Прицци, тогда и он поддержит их решение. А пока Аттилио помалкивал, сохраняя нейтралитет.

Далее занимали свои места Борзини. Плотного сложения высокий человек, страдающий одышкой и плохими зубами, непрестанно потеющий и отдувающийся. На затылке у него образовалась небольшая лысина, поэтому волосы Эмили зачесывал назад, густо смазывая их бриолином. Пальцы украшали массивные золотые перстни с идеальными каплями крупных бриллиантов. Он курил исключительно номерные «Бенсом энд Хэджес», распространяя вокруг себя клубы ароматного дыма.

Кустистые брови тяжело нависали над непропорционально маленькими черными бусинками глаз, остренькими и опасливыми, как у ожидающей пинка крысы. Борзини держали проституцию Даун-тауна, наемных убийц, всю торговлю наркотиками на участке от Беттери до Двенадцатой Вест-стрит, контролировали доки Ист-Ривера на востоке и Норд-Ривера на западе Манхеттена, а также большую часть тотализатора в том же районе, не выходя, однако, за его пределы, ибо дальше Двенадцатой Вест находились уже владения Прицци. В силу ряда причин, их убытки тоже были хотя и достаточно крупными, но гораздо менее ощутимыми, чем они старались показать.

Хотя, в общем-то, любые убытки по вине другого партнера вызывают стойкое раздражение у всех. Consigliori Борзини сидел рядом с боссом, абсолютно невозмутимый, оценивающий ситуацию и просчитывающий варианты соглашений с выгодой для своей семьи.

Завершали компанию Доминик и Энджело. Они сидели несколько особняком, так как именно им предъявлялась претензия за сложившуюся сейчас в Нью-Йорке обстановку. Отлаженный механизм зарабатывания денег дал сбой и останавливался. Это не могло не вызывать недовольства семей, в связи с чем и было объявлено общее собрание боссов.

Небольшой итальянский ресторанчик на Сорок девятой Ист-Стрит был арендован на целый вечер, но в нем не звучала привычная музыка, не сновали официанты, в кухне не суетились повара. В пустом зале не плавали запахи готовящихся блюд. Только голоса пяти мужчин раздавались в напряженной тишине.

Хозяин ресторанчика, пузатенький низкорослый итальянец с добродушной улыбкой на круглом, как луна, лице, предусмотрительно отпустил работников и деликатно удалился в сторону кухни. Сквозь огромные панорамные окна были видны стоящие у тротуара темные «кадиллаки», «роллс-ройсы» и «бентли-континенталь». На самой Сорок девятой Ист находилось не менее пяти постов «торпед». Два человека стояли у книжного магазина «Барнес энд Нобле» и двое у шикарного «Сакс файв авеню» на углу Сорок девятой и Пятой авеню. Кроме того, несколько постов наблюдали за Пятидесятой и Сорок восьмой Ист-стрит. И четверо на углу Сорок девятой Ист и Медисон авеню.

Такие меры предосторожности были не случайны. Во-первых, сходка всех пяти боссов в сложившейся ситуации была слишком заманчивым куском для копов. Во-вторых, существовала также вполне реальная опасность быть попросту убитыми нанятыми кем-нибудь киллерами. Слишком много людей претендуют на теплые места.

Вооруженные «торпеды» застыли в дверях, у черного хода и в зале. В самом ресторане охрана следила за людьми из других кланов. Ведь пустить пулю в голову боссу вполне мог бы кто-то из присутствующих.

Придци охраняли люди Энджело. Трое подтянутых парней с распирающими плащи плечами зорко поглядывали по сторонам, из-под полей мягких фетровых шляп, не вынимая рук из объемных карманов.

Разговор длился всего полчаса, но Доминик уже закипал. Лицо его покраснело и пошло пятнами. Поначалу он пытался сдерживаться и не выказывать эмоций, как и советовал отец, но спокойствие давалось ему все с большим трудом. Глухая злоба была похожа на огромную волну, зародившуюся вдали от берега и катящуюся к нему со скоростью экспресса. С каждой секундой она становилась сильнее и больше. Когда приступ неконтролируемой ярости обрушится на этих людей, они будут смяты, раздавлены ее силой и мощью. Доминик не отличался особенной проницательностью и дальновидностью. Он не желал видеть дальше собственного носа, жил сегодняшним днем, представляя положение дел в выгодном и понятном для себя свете.

В отличие от босса, Энджело понимал: Прицци следует вести себя крайне осторожно. Они подобны эквилибристу, оступившемуся во время сложнейшего трюка под куполом. Вместо того чтобы беспорядочно размахивать руками, нужно постараться вновь поймать равновесие. В сущности, претензии нью-йоркских кланов справедливы. Прицци, действительно, виноваты в их убытках.

— Наши неприятности из-за того, что кто-то убил жену полицейского капитана, — задумчиво протянул Фастино. — Мы здесь все — деловые люди и понимаем: иногда происходят вещи, которых никто не хотел, Случайности, ошибки, наконец… Я думаю, что данная проблема может быть решена. Нам всем выгодно прекратить это и восстановить порядок в городе.

— Конечно, — подтвердил Борзини. — Лично нам надоело терять деньги. Достаточно того, что уже уплыло, черт подери. Мы терпим огромные убытки. На одних девочках за шесть дней мы потеряли почти сто двадцать тысяч! Сто двадцать, мать вашу!

Фастини понимал: стоит дать завестись кому-нибудь из сидящих за столом, и склока вполне может перерасти в крупную ссору, а та — в войну. Случалось и такое. Он также придерживался мнения, что кровопролитие невыгодно вообще. Потери не оправдывают никаких выгод. Именно поэтому Релиджо собирался не допустить подобных перебранок.

— Мы все теряем деньги, — жестко оборвал он Борзини. — Ни чуть не меньше. Вы не единственный.

— Хотел бы я знать, кто затеял все это дерьмо, — подал голос Таталья. — Полиция теперь от нас не отстанет.

— Да, на этот раз они взялись за дело всерьез, — подтвердил Релиджо Фастино. — Именно поэтому важно найти какой-то выход из данной, весьма щекотливой, ситуации. Полиция будет закручивать гайки до тех пор, пока не получит в свои руки человека, который сделал это. Убийцу жены полицейского, — не — торопясь, давая возможность всем присутствующим оценить степень угрожающей опасности, он набил трубку ароматным светлым табаком и закурил, выпустив облачко пахучего сладковатого дыма. — Я пробовал разузнать, что к чему. Комиссар сообщил мне, что в момент убийства этой женщины пропал банкир Роберт Финли. Прицци, которых здесь представляет Доминик и его помощник Энджело Партено, имели бизнес с Финли и владели частью авуаров банка. В ходе расследования, проводимого ФБР, всплывают очень нелицеприятные детали, касающиеся методов работы мистера Финли. Авуары на рынке ценных бумаг резко упали, и Прицци начали их покупку в больших количествах. Я ничего не собираюсь утверждать наверняка, но слишком много совпадений для простой случайности. Судя по тому, что уважаемые Прицци не избавляются от авуаров, а, напротив, покупают явно нерентабельные бумаги, я полагаю, что им известно нечто, чего не знаем мы. У них существует уверенность, что дело наладится, а это может быть лишь в одном случае. Если Финли жив и в скором времени объявится.

А в банке — после его отстранения, разумеется — к подведению годового баланса недостачи не окажется. Я чрезвычайно уважаю семью Прицци и мистера Портено. Мы всегда решали все вопросы, возникающие в ходе ведения бизнеса. Они умные и расчетливые люди. Из вышесказанного мы можем сделать вывод, что Роберт Финли в их руках. Если бы это не соответствовало действительности и существовал бы хоть один шанс из тысячи, что банкир будет мертв к моменту его обнаружения, Прицци никогда не стали бы вкладывать миллионы в авуары пошатнувшегося банка.

Энджело улыбнулся. Этот человек ему нравился. Фастино в весьма корректной форме дал понять, что собранию все известно, и предложил компромисс. Точнее, свою готовность найти этот компромисс и пойти на него. Теперь важно действовать осторожно и не перегибать палку. Сейчас пойдет торговля: кого выставят ВМЕСТО настоящего убийцы, если тому по каким-то причинам надлежит оставаться в живых. Сумма финансовой компенсации за понесенные убытки. Здесь главное — не упираться, но и не переплачивать лишнего. Возможно, торг продлится несколько часов, завуалированный и тонкий, но рано или поздно, а соглашения можно достигнуть. Это главное. Сейчас первые действующие лица — Фастино — вторая по силе семья после Прицци, и Доминик. Два человека могут испортить все дело: Бока Та-талья из-за своих мелких амбиций и… сам Доминик, в силу необузданности характера и природного скудоумия. Важно, чтобы он дал свое согласие на торг, и тогда Энджело получит возможность вести переговоры от лица семьи Прицци. Остальные боссы знают: имеет на это право. Но сперва нужно, чтобы Доминик формально передал ему свои полномочия на ведение дальнейших переговоров. Без этого Энджело не может и рта открыть.

Тем временем Фастино продолжал:

— После того, что я уже сказал, мне кажется, надо выслушать Доминика Прицци. Соображения клана по поводу происходящего…

— Да уж, пусть они доложат нам, что собираются предпринять, чтобы расхлебать дерьмо, в которое мы все уселись благодаря их долбаным выкрутасам, — заявил Таталья.

Он почувствовал себя очень уверенно после слов Фастино, полагая, что речь идет о методах физических разбирательств. Релиджо метнул на него злой взгляд.

Энджело замер. Он увидел, как Доминик еще больше покраснел. Желваки на скулах вздулись, и, не в силах сдерживать подкатившую к горлу ярость, Прицци звенящим голосом произнес:

— С объяснениями мы пока подождем! — он вперил тяжелый грозовой взгляд в Боку Таталья. Тот, откинувшись на спинку кресла, наблюдал за Домиником с надменной улыбкой. Впервые в жизни ему довелось достать Прицци. Безнаказанно! — С кем это, интересно, ты так разговариваешь, а, Бока? Я — Доминик Прицци! Когда вы все еще ползали в коротких штанишках и грабили бензоколонки, мы уже были самой сильной семьей Восточного побережья! — злость, обида и ярость заглушили голос разума и осторожности. — Сейчас вы только и знаете, что бабами торговать и красть. Мы, Прицци, теряем за день больше, чем вы зарабатываете за месяц! И нам это тоже не нравится! Но только ВЫ, — его палец очертил полукруг, словно обезглавливая остальных сидящих за столом, — не будете указывать нам, как вести бизнес! Нам наср…ь на мнение аутсайдеров и, в частности, наср…ь на мнение такого ублюдочного гов…ка, как ты, Бока!

Доминик резко встал, с шумом отодвинув стул. Охранники потянулись за пистолетами, но Прицци круто развернулся и зашагал к выходу.

Энджело быстро взглянул на сидящих мафиозо. Фастино с потемневшим от гнева лицом смотрел в широкую удаляющуюся спину Доминика. Кретин Таталья удивленно соображал, что же произошло. До него, похоже, еще не дошло, что минуту назад из-за его идиотского выступления была объявлена война. И не просто война, а между всеми кланами Нью-Йорка.

Кунео, недобро ухмыляясь, прикуривал сигарету. Борзини смотрел куда-то за стеклянную витрину.

Да, подумал Энджело, то, что случилось — уже случилось. Скоро появятся первые жертвы. Возможны ли какие-то варианты, чтобы не допустить войны? Доминик не пойдет на примирение. Значит, инициатива должна исходить по крайней мере от трех семей. Таталья можно не считать. Их клан слишком слаб, чтобы идти против четырех кланов. Но им всем нанесено слишком серьезное оскорбление. Конечно, проблема была бы решена без труда, если бы… Доминик скончался. Войны можно избежать.

Он встал и молча пошел следом за боссом к дверям.

Понимают ли они это? Скорее всего, да. Выгодна ли война Фастино, Борзини или Кунео? Нет. Конечно, нет. Хотя они, объединив свои усилия, способны на боевые действия. Прицци придется тяжело, если они все-таки решатся воевать. Но для них куда выгоднее убить Доминика, устранив тем самым источник обиды и противодействия в общем деле. Возможно, новый босс окажется менее вспыльчивым и более умным.

Как это ни странно, но то же самое выгодно и Прицци. Если бы против них был лишь один из кланов… Но они все вместе. Соотношение сил не в пользу Прицци, и дело вполне может закончиться их поражением… Черт побери, ситуация — хуже специально не придумаешь!

Они вышли из ресторанчика и направились к «Континенталю», припаркованному в десяти ярдах от входа. Трое парней из зала и еще несколько, дожидавшихся на улице, шагали следом, озираясь по сторонам. Им было известно содержание разговора, и вполне понятно, что они опасались выстрелов в спину.

Энджело покосился на все еще кипящего босса.

— Это война, Доминик, — спокойно констатировал он.

— Пошли они к такой-то матери, — осклабился Доминик. — У них кишка тонка воевать против нас…


… В ту минуту, когда Доминик движением руки «перерезал» шеи представителям четырех семей Нью-Йорка, Чарли Портено, придвинув стул, сел за стол вместе с доном Коррадо Прицци.

Ужин не был роскошным, однако Чарли понимал: его позвали не ради еды. Точнее, не только ради еды. Отсутствие Айрин беспокоило его, и хотя Крестный Отец объяснил, что она на несколько дней улетела в Лос-Анджелес по его, Коррадо, личной и очень деликатной просьбе, Чарли не стал спокойнее. Он пытался дозвониться ей домой, но срабатывал автосекретарь, механически извещавший, что Айрин нет дома. И это тоже было странно.

Но беспокойство его достигло пика, когда дон позвонил днем и пригласил к себе на ужин. Обычно ужинали они в присутствии Эдуардо, и данный звонок мог означать только одно: Коррадо хочет о чем-то поговорить с крестником с глазу на глаз. Чарли был в курсе возникших в последнее время проблем с полицией, и у него создалось ощущение, что разговор пойдет именно на эту тему. При этом он не видел выхода из сложившейся ситуации. Можно было бы попробовать дать большую взятку, но подобный вариант, простой на словах, выглядел, честно говоря, едва ли осуществимым. С другой стороны, Чарли понимал этого полицейского капитана. Если бы кто-нибудь попытайся убить Айрин — да что попытался, если бы посмели хотя бы подумать об этом! — он, Чарли, не задумываясь ни на секунду, прикончил бы мерзавца. Удавил бы собственными руками.

Но разве полиции есть дело до этого? Зато семье Прицци, как и другим семьям Нью-Йорка, есть, и самое прямое. Ведь именно из-за нее заварилась вся эта каша. Точнее, из-за того, что какая-то… женщина нажала не на ту кнопку! Будь она хоть трижды любимая, красивая, замечательная, все равно умудрилась нажать не на ту кнопку, мать ее! Она подставила Айрин! ПОДСТАВИЛА!

И что же было делать? Отпустить эту миссис Холбейт. чтобы она быстренько позвонила копам? Или извиниться и сделать вид, что парень с дырой между глаз просто прилег отдохнуть? Ну, что? Айрин поступила так, как поступил бы на ее месте любой здравомыслящий человек. Но, черт побери, если он, Чарли Портено, видит какой-нибудь выход из создавшегося положения!

Пойдя в кабинет Прицци, Чарли непроизвольно подобрался, готовясь встретить упреки, хорошо завуалированные отеческим тоном, но от этого не перестающие быть упреками. Он не видел, что можно возразить, кроме: «это случайность». Однако Коррадо повел себя несколько иначе, чем немного успокоил Портено. Радушно улыбаясь — настолько, насколько он вообще умел это делать — дон протянул Чарли руку, и тот, почтительно поклонившись, поцеловал ее. дон Коррадо Прицци очень уважал обычаи и традиции.

— Здравствуй, Чарли.

— Здравствуйте, крестный отец.

— Я рад, что ты нашел пару минут, чтобы навестить меня.

Он был абсолютно искренен в проявлении родственных чувств. Чарли помнил свое детство. В нем Коррадо Прицци всегда был рядом, как Мандрейк-волшебник[15]. Похоже, всю жизнь, с того самого момента, когда Портено-младший первый раз открыл глаза, дон оберегал его. Зримо или незримо, но он постоянно следил за своим крестным сыном.

Чарли улыбнулся в ответ. В это мгновение ему вдруг показалось, что ничего не произойдет. Ничего просто не может произойти, пока рядом есть Крестный Отец.

— Спасибо, крестный, — ответил он. — Я и сам рад, что вновь пришел в ваш дом.

Коррадо Прицци закивал.

— Пойдем в столовую. Энимей приготовила отличный ужин. Я знаю, ты любишь домашнюю еду.

— Да, — Чарли кивнул. — Это святая правда.

— Угу. — Коррадо засмеялся. Смех этот был мелким, дребезжащим, словно в горле дона сломалась какая-то пружина и теперь обломанные кончики цепляются друг за друга. А еще этот смех был тихим, почти неслышным.

Глядя на Коррадо не без удивления, Чарли вдруг ощутил какие-то неприятные флюиды. Нет, это не было сработавшим чувством опасности, не было и внезапно поднявшейся в душе антипатией. Больше всего это напоминало брезгливое омерзение, какое испытываешь, увидев злобного карлика, потирающего ладошки.

Точно, — подумал он. — Сейчас дон с тихим сухим шелестом потрет ладонь о ладонь, словно намыливая их.

Чарли ошибся. Дон не стал тереть руки.

— Да, да. Твой отец любит домашнюю еду. Ты тоже любишь…

Они вошли в столовую. Красного дерева стол, покрытый белой скатертью, стоял точно в центре устилающего пол персидского ковра. Никаких излишеств, только тарелки китайского фарфора и столовые приборы из серебра. В глубокой супнице исходил паром куриный бульон, приправленный вермишелью.

— Садись, — дон указал Чарли на один из стульев. — Ты уже знаешь о наших проблемах, возникших из-за Филаджи?

— Да, конечно, — Чарли помог сесть Коррадо и только после этого занял предложенное ему место. — Padrino, крестный, я никогда ничего подобного не видел. Случайно женщина нажала не на ту кнопку, и дверь лифта открывается как раз в тот момент, когда второй человек «убирает» охранника Филаджи. Представляете? Она видит все, и приходится ее «убрать» тоже. И такое невезение — жена полицейского.

Коррадо кивнул. Подошедшая бесшумно Энимей наполнила их тарелки дымящимся супом.

Жена дона ходила по особняку как тень. Коррадо не обращал на нее внимания, словно Энимей, действительно, была не более чем служанкой. Такое отношение удивляло Чарли, однако он не имел в этом доме права голоса в подобных вопросах. Обычаи Сицилии, впитанные в кровь с детства, чтились старшим поколением.

Дон заправил салфетку за воротник рубашки, взял ложку, зачерпнул бульон и с аппетитом отправил в рот.

— Я знаю, вы действовали по обстоятельствам. Но я не хочу обсуждать этот вопрос. Проблема в другом, — он съел еще пару ложек супа, прежде чем продолжил. — У тебя хорошая, умная голова на плечах, поэтому-то я и пригласил тебя сюда сегодня. Доминик уже немолод. По крайней мере, боссы остальных семей гораздо моложе, а значит, мобильнее, сообразительнее. Человек к старости накапливает опыт, но теряет ум, — дон засмеялся. — Я тоже, как ты понимаешь, не могу давать советы вечно. Нам нужен новый босс. Молодой, сильный и умный. Сочетающий опыт и хитрость.

Чарли замер, настороженно глядя на Крестного Отца.

— Теперь, когда Мейроуз вернулась в семью и сможет присмотреть за Домиником, я думаю, что ему лучше отправиться в Лас-Вегас, на покой. А тебе стать боссом.

— Я потерял дар речи, крестный… — он, действительно, не знал, что сказать. — Это такая честь… Она превзошла мои самые смелые надежды. Как я могу отблагодарить вас?

— Ну, не стоит благодарности, Чарли, — усмехнулся Коррадо. — Я ведь забочусь о будущем семьи. Только… Вот что. Пока это должно оставаться между нами. Даже отцу не говори.

Растерялся ли Чарли в этот момент? Нет. Он просто отчетливо почувствовал, что предложение дона — ловушка. Такая секретность? Зачем? От кого скрывать повышение, от отца? Зачем? Зачем?

— Крестный, я не понимаю…

— Мне хотелось бы объявить об этом после того, как Доминик уедет. Видишь ли. Выяснилось, что у него больное сердце и… Одним словом, я не хотел бы, чтобы он нервничал.

Чарли задумчиво зачерпнул из тарелки бульон и отправил в рот. Тот оказался абсолютно безвкусным. Пресным, словно промокательная бумага. А можетбыть, это и был вкус тревоги…


… Выходя из лифта на пентхаузе, Айрин нервничала. «Беретта» лежала в кармане плаща, и пальцы плотно сжимали рифленую рукоять. Она была готова нажать на курок, если за дверью ее ждет кто-нибудь, кроме Чарли.


Волнение, изначально базировавшееся на подсознании, получило в Лос-Анджелесе вполне весомые подтверждения. Кто-то побывал в ее квартире.

Взломщика-профессионала она откинула сразу. Вору ни к чему так тщательно скрывать свой визит. К тому же ничего не пропало. Но на входной двери оказался поврежден один из сигнальных волосков. Тот, кто приходил сюда, тщательно осмотрел дверь и обнаружил два волоска из трех. Эти два «посетитель» аккуратно укрепил на прежнее место, но третий он пропустил. Только ли из-за невнимательности?

Айрин быстро осмотрела тайники. Все на месте. Здесь, действительно, побывал человек, знающий толк в обысках. Если бы она точно не знала, что кто-то входил в квартиру, то, пожалуй, ничего не заметила бы. Но теперь, подвергнув комнаты скрупулезному, до деталей, осмотру, Айрин обнаружила несколько интересных мелочей.

Верхний ящик платяного шкафа чуть-чуть перекошен и не задвинут до конца.

Почему визитер не сделал этого? Небрежность? Не похоже.

Пройдя в ванную, Айрин достала маникюрный набор с хранящимся в нем пистолетом. Все в порядке, все цело.

Вряд ли стоило долго гадать, по чьему заданию приходил сюда этот человек. Ответ напрашивался сам собой.

Ее охватила холодная ярость. В отличие от многих, Айрин никогда не теряла ясности ума. Даже в те моменты, когда дико злилась. А сейчас был именно такой момент.

Этот ублюдок, дон Прицци, решил порыться в ее белье. Они не доверяют ей. Ну что ж, и она не доверяет им. Этих людей следует опасаться. Правда, и Айрин не менее опасна для них.

Ей не стоит оставаться здесь. Бояться, конечно, не нужно, но внимательно смотреть по сторонам не помешает. Никто не знает, откуда придет смерть.

У нее была еще одна квартира, снятая на фальшивое имя. Но тот, кто приходил сюда, вполне мог узнать и это. Лучший вариант — небольшой отель, в котором не задают лишних вопросов.

Айрин быстро собралась, взяла пистолет, сертификаты и сложила их в сумочку. Подойдя к шкафу, она задвинула верхний ящик и в эту секунду поняла, почему ящик был плохо закрыт, а третий волос не приклеен. Человек не дотянулся до них! Он был маленького роста! Волос просто не был виден ему из-за тени, которую отбрасывала петля в свете приборных ламп. А ящик при низеньком росте кажется закрытым нормально.

Она засмеялась, тихо и зло. Затем осторожно втянула носом воздух, подобно дикому зверю.

Так, так, так. Запах. В квартире чувствовался очень слабый, едва различимый запах одеколона. Айрин вдохнула еще раз. Мужской одеколон, перебиваемый ее духами.

Ее мозг отреагировал на него сразу, но сладковатый аромат был очень слаб — не меньше двух дней — и поэтому не вызвал чувства опасности. Теперь же Айрин ощутила его очень отчетливо. Стоило отвлечься от всего остального и сконцентрировать внимание на этом сладковатом запахе, как он проявился, подобно молочному пятну на разогретой бумаге.

Очень знакомый запах. Макси Хеллар пользовался таким же.

Закрыв глаза, она попыталась представить надпись на флаконе. «Оулд Спайс». Точно. «Оулд Спайс».

Если это были представители власти, то Прицци, послав ее сюда, обязательно предупредил бы их и, наверняка, копы уже ждали бы здесь.

Или Коррадо пока просто вынюхивает любопытные подробности? Но тогда ему тоже нет смысла обращаться к полиции или «федералам». Остается детектив. Конечно. есть еще «торпеды», но среди них низкорослые — настоящая редкость. Достопримечательность.

Низенький мужчина, скорее всего, частный детектив, пользующийся мужским одеколоном «Оулд Спайс». Не так уж и мало. Что он узнал о ней? И успел ли что-то рассказать Прицци?

Айрин прошлась по комнатам, проверила, выключен ли свет, а затем покинула квартиру…

…Она, не вынимая пистолета из кармана, взвела курок, сунула ключ в замочную скважину. Все ее тело превратилось в мембрану, чутко ощущающую любое движение, сотрясение воздуха, указывающее на то, что в квартире кто-то есть. Повернуть ключ Айрин не удалось, а это значило — замок открыт. Внутри — человек.

Черт, — вдруг подумала она. — А если Чарли уже мертв? Господи, конечно. Они каким-то образом узнали, что я — его жена. Но они также знали, что я — убийца-профессионал и могу быть опасной. Дон отсылает меня в Лос-Анджелес под предлогом сбора денег, а Чарли в это время убивают.

Сердце вдруг заколотилось быстрее, однако голова осталась чистой. Айрин осторожно повернула медную ручку и толкнула дверь, одновременно поднимая «берет-ту»…


… Чарли обернулся на звук щелкнувшего стопора замка. В его ладони моментально появился «кольт», готовый плюнуть кусочком металла.

— Айрин?

— Чарли, — засмеялась она с облегчением.

Он положил пистолет на стол и пошел к ней.

Когда они встретились, Чарли крепко обнял Айрин и поцеловал в губы. Колени ее подогнулись и она опустилась на пол, увлекая его за собой…


— …Господи, как я соскучился, — выдохнул он, поднимаясь.

Первый бурный порыв страсти был исчерпан до дна.

— Да, я так и поняла, — улыбнулась она, садясь на подлокотник кресла и застегивая пуговицы на блузке. — что-нибудь интересное произошло, пока я отсутствовала?

Чарли, натягивая рубашку, быстро посмотрел на нее.

— Произошло кое-что. Например, дон вызывал меня для конфидециальной беседы. Он хочет, чтобы я занял место Доминика и стал боссом.

Несмотря на то, что известие было хорошим, в голосе Портено не чувствовалось радости.

— Ну так это же хорошо, — оживилась она.

— Я не уверен. Здесь что-то неладно, — он пошел по комнате, то и дело нагибаясь, собирая разбросанные вещи. — Во-первых, Доминик должен был сказать мне об этом. Босс-то он.

— Может быть, дон еще не сообщил ему?

— Сообщил или нет — неважно. — Чарли натянул носки, поправил ремень на брюках, затем взял со стола «кольт» и сунул в карман. — Но Коррадо в любом Случае сказал бы об этом отцу. Он даже на мессу не ходит, не посоветовавшись с ним. Каждую мелочь у Энджело узнает, советуется даже из-за пустяков по пятнадцать раз. Но это не все. Дон просил меня не говорить отцу о назначении. Понимаешь? Своему consigliori!

— Ты думаешь…

— Да, похоже, он хочет меня подставить. Ума, правда, не приложу, в чем смысл этого цирка…

— Я знаю, — серьезно сообщила Айрин. — Им нужны наши скальпы.

— С чего ты это взяла?

Чарли насторожился. Заявление было очень серьезным. Мало того — страшным. Коррадо хочет убить их? Ради чего?

— Я должна рассказать тебе кое-что. Я беседовала с доном, и он велел мне принести деньги, которые мы похитили в казино, и пятьдесят процентов штрафа на эту сумму…

Она не успела договорить.

— Ты наврала мне? — резко спросил Портено. — Ты наврала мне? Ты же поклялась, что не убивала Френки?! Ты поклялась!

— Правильно, — вздохнула Айрин. — Я просто сказала то, что тебе было необходимо услышать! Я прошу прощения за это.

— Черт! — рявкнул он и отвернулся, чтобы хоть немного прийти в себя. — Ладно. Что ты еще хочешь мне рассказать?

— Доминик нанял убийцу, чтобы тебя убрали!

Теперь Чарли, действительно, растерялся. Ему показалось, что его ударили по голове.

— Ты что, с ума сошла?

— Чарли, поверь мне, это так!

— Да откуда ты-то знаешь? Откуда? Он что, тебе по телефону сообщил, что ли?

— Чарли! Он нанял меня!

Это было сказано настолько просто и буднично, что Чарли на мгновение вообще потерял дар речи.

— Господи, — наконец изумленно сказал он, поднимая глаза к потолку. — Этот урод Доминик нанимает мою собственную жену, чтобы она меня замочила! Я не могу поверить!

— Он же не знал, что я — твоя жена. Просто искал самого квалифицированного человека, — она подумала, а потом продолжила: — Кто-то обыскал мою квартиру в Лос-Анджелесе.

— Кто?

— Не знаю точно. Но думаю, это дело рук дона. Скорее всего, они пока еще не связали нанятого убийцу и меня в одно целое, иначе давно попробовали бы что-то предпринять, но у нас очень мало времени.

Чарли остановился посреди комнаты, уперев руки в бока. На лбу обозначились морщины, брови сдвинулись к переносице. Он задумчиво покусывал нижнюю губу. Взгляд метался по комнате.

Айрин понимала: Чарли пытается отыскать хоть какое-то объяснение происходящему.

— Черт возьми. Я ничего не понимаю.

— Чарли, дорогой, — сказала она. — Давай уедем в Гон-конг. Сегодня же.

— О чем это ты? — Чарли рассеянно посмотрел на нее.

— Давай уедем, пока еще есть возможность.

— Уедем? — недобро усмехнулся он. — Куда?

— Уедем, сбежим, какая разница. Есть люди, которые могут сделать нам новую внешность, документы, отпечатки пальцев. Начнем новую жизнь, вместе.

Айрин действительно хотела уехать. И дело было не в том, что она боялась. Страх не тронул ее. Просто остаться здесь, означало подвергать себя неоправданной опасности. А Айрин не любила ненужного риска. К тому же, как человек, причастный к миру темных дел, она отдавала себе отчет в том, что если уж Прицци зададутся целью, то, рано или поздно, все равно добьются своего. Проще говоря, их убьют. Избежать этого можно было, лишь устранив дона Коррадо и Доминика. Но тогда остальные кланы могут попытаться убить их. Американка, пусть даже в компании сицилийца, убившая дона семьи, оскорбит честь сицилийцев, и автоматически они оба попадут в ранг общих врагов. Она — как убийца, Чарли — как предатель. И никакие обстоятельства учитываться не будут.

И если сама по себе Айрин рискнула бы справиться с ситуацией, то с Чарли сделать это она не осмелится. Одиночка отвечает только за свою жизнь. В сложившемся положении они будут отвечать друг за друга. И потом…

Айрин просто не хотелось, чтобы Чарли убили. Он стал дорог ей — любящий, отдающий ей свое тепло и не сующий нос в ее прошлую жизнь, в ее дела. Они вместе, и в то же время — поодиночке. Идеальный мужчина, ищущий в ней то, чего — как и она — был лишен с детства. Материнской любви, ласки, такого же чисто человеческого тепла. Подсознательное, но вполне естественное желание. Она дает ему это, и он счастлив.

Не нужно хорошо разбираться в психологии, чтобы понять: жизнь — такая, какую ведет Чарли, какую ведут дон, Энджело и другие члены семьи — изматывает человека. В них живет вечная боязнь смерти. Они ждут смерти, постоянно помнят о ней. Эти люди вынуждены вариться в ней, купаться в пламени бесконечного проклятья. И многие из них, как она знает это, с облегчением воспринимают смерть, как освобождение от куда более страшного — ожидания смерти.

Чарли согревается в тепле, которое она отдает ему. Но она не может дать ему спокойствия.

Нужно уехать. Скрыться и жить. Жить, не ожидая щелчка взводимого курка за спиной.

— В Гонконг? — вдруг спросил он.

— Господи, да куда угодно. В Гонконг, Бразилию, Африку. Какая разница? Самое главное — мы будем вместе. Слушай, я три-четыре контракта имела в год, каждый из них оплачивался по самым высоким ставкам…

— Так много?.. — изумился Чарли.

— Ну, — усмехнулась она, — учитывая размеры населения страны, это не так уж и много. Но дело не в этом. У меня есть кое-какие деньги, у тебя — тоже. Давай заберем их и уедем. Куда-нибудь, далеко. Будем жить, как хотим. Все время вместе. Уедем!

— Нет, — лицо его окаменело, хотя в глазах сверкал огонь ярости. Дикой сокрушающей силы. — Они не смогут достать нас. Плевать я хотел на Прицци. Наверняка, есть способ их обойти. Не может не быть! Я позвоню отцу, он лучше всех знает дона, а если Доминик останется один на один со своей яростью, то просто сдохнет. В одиночку он нам не опасен. Но Коррадо не просто хитер, а дьявольски хитер. Нужно рассказать отцу!

Он потянулся к телефону и снял трубку.

Айрин с тоской смотрела на него. Наверное, именно в этот момент она вдруг с отчетливой жуткой уверенностью поняла: их ждет нечто очень страшное. Это все не закончится просто так. Финишная черта окажется залитой кровью…


— …И Коррадо сказал, чтобы ты свое повышение держал в секрете даже от меня?

Энджело, прищурившись, смотрел на сидящего в кресле сына. Айрин устроилась на мягкой подушке подлокотника, по-кошачьи приникнув к мужу, напряженно глядя на расхаживающего по комнате старика.

— Да. — Чарли кивнул.

Энджело обратился к невестке:

— А тебе сказал, что отпускает и прощает долги? Никаких наказаний?

— Да, — подтвердила она.

— А Доминик заплатил пятьдесят тысяч аванса за смерть Чарли?

— Именно так. Новенькими купюрами. И двадцать пять после того, как задание будет выполнено.

Энджело повернулся, вышел из пентхауза на крышу, подошел к парапету и остановился, глядя на сверкающую громаду Бруклинского моста.

Чарли, ожидая решения отца, хмыкнул и шепнул Айрин:

— Отца достали по-настоящему. Я еще ни разу не видел, чтобы он так психовал.

Она кивнула утвердительно. В Энджело вдруг появилась неожиданная энергия. Он словно помолодел на двадцать лет. Движения стали резкими, сильными. Даже походка изменилась. Спина выпрямилась, а в глазах появился странный блеск, сходный с тем, который Айрин заметила у Чарли.

Энджело думал недолго. Он вошел в комнату и остановился напротив сына.

— Чарли, — начал старик, — это всего лишь бизнес. Только бизнес.

— И что же нам делать?

— Что самое главное в бизнесе? — Энджело прищурился.

— Ну… не знаю… Честь, имя…

— Деньги. — сказала Айрин.

— Верно. Имя и честь тоже, но главная цель — деньги. Мы не можем нажать на Прицци силой, значит, нужно использовать другие средства. Создать угрозу их деньгам, — Портено-старший ухмыльнулся. — Мы отберем у них то, чем Прицци дорожат больше всего. Филад-жи! Надо похитить Филаджи у Прицци!

— А кто сейчас охраняет Филаджи? — спросил Чарли.

— Мои люди, — улыбнулся Энджело. — Они сделают все, что я скажу. Этот банкир стоит семьдесят миллионов долларов. Что для Прицци вы по сравнению с этой суммой? Они выполнят все наши условия.

Айрин засмеялась с облегчением.

— Это уж точно.

— Угу, — Энджело кивнул. — Они знают, стоит нам выпустить Филаджи, и он станет свидетелем против Прицци. Кроме того, ты, Айрин, можешь обратиться к губернатору, получить охрану из полицейских и федералов, став свидетелем обвинения. Можно сказать, что вы убили жену полицейского, получив приказ от Прицци. Понимаете? — при упоминании о Виктории Холбейт Айрин нахмурилась, но Энджело продолжил: — Вы представляете серьезную угрозу для Прицци сами по себе. Может быть, то, что вы убили эту женщину, не так уж и плохо. По крайней мере, мы имеем возможность шантажировать их.

Он улыбался, довольный тем, что нашел выход из опасной ситуации. Ни Энджело, ни Чарли, ни тем более Айрин не представляли, насколько эти слова близки к истине. Всем троим нравился план, но они не понимали, что смотрятся в зеркало изнутри.

С победным видом Портено-старший достал из внутреннего кармана пиджака сигару, снял обертку и закурил.

— Простите, мистер Портено, — не переставая улыбаться, обратилась к Энджело Айрин. — Вы не знаете, есть ли среди ваших телохранителей и «торпед» очень низенький, возможно, толстенький человек, пользующийся одеколоном «Оулд Спайс»!

— Насчет одеколона не знаю, но маленьких и толстеньких нет. Это я могу сказать точно.

— Ладно, — кивнула она. — Но, может быть, вы знаете частного детектива, подходящего под это описание?..


…Торжество проходило в театре «Вирджиния» на Пятьдесят второй Вест-стрит. К шести вечера почти весь участок Тайм-сквер и Театральный район Бродвея оказались густо заставленными дорогими машинами. Тут стояли «порши» и «олдсмобили», «меркьюри» и «форды-Марк III», «кадиллаки» и «роллс-ройсы». Мужчины в черных фраках, женщины в шикарных вечерних туалетах от «Сакс файв», «Ларош», «Клоэ», «Феро», «Дайаны Фрейс». Сегодня здесь собрался только «джет сет»[16].

Зал, оформленный в стиле «Арт деко», сверкал золотом лепнины, бархатом и белым шелком. Ряды кресел вынесли из зала, а вместо них расставили столики и изящные стулья. Белые гвоздики украшали столы. Искрился хрусталь, сберегая янтарное шампанское.

Напитки сделали бы честь любому ресторану. «Клико», «Периньон», «Чивас Ригаль», «Реми Мартэн», «Шабли», «Либефраульмих», «Смирнофф», «Баллан-тайн» — вот далеко не полный список того, чем могли насладиться приглашенные.

Проворные официанты обносили гостей самыми разнообразными закусками.

По залу разливался смех, царило праздничное, приподнятое настроение. Блеск бриллиантов ослеплял, подобно искрящемуся в лучах полуденного солнца снегу. В дверях стояла охрана, квартал постоянно просматривался вооруженными «торпедами».

Одним словом, Прицци, устроившие это торжество, имели все основания гордиться и чувствовать себя спокойно.

Доминик Прицци, виновник праздника, в роскошной фрачной паре, улыбаясь, курил сигару. Ему льстило, что на прием, даваемый в его честь, собралась такая шикарная публика. Уважения, вот чего ему хотелось. ОВАЦИЙ! Открытого признания величия.

Сегодня эта мечта обернулась реальностью, и Доминик упивался почетом и уважением.


… В эту секунду на Пятьдесят вторую-стрит с Бродвея свернул высокий, спортивного сложения молодой мужчина с лицом типичного студента. Украшенный тонкими очками в стальной оправе, одетый в джинсы и куртку с гербом Колумбийского университета на спине, он весело насвистывал какой-то модный мотивчик. На ногах у него были кроссовки. Ветер трепал соломенные волосы и забирался под теплую куртку. Однако, похоже, парня это совершенно не трогало. Улыбаясь каким-то своим мыслям, он пересек улицу и пошел по правой стороне Седьмой авеню.

Охранник, стоящий в тени закутка, ведущего к черному ходу театра, заметил его и начал настороженно следить за приближением прохожего. Рука «торпеды» опустилась в карман плаща, нащупывая пистолет. Второй охранник, карауливший главный вход в здание театра, спустился на несколько ступенек.

В это же время с Седьмой авеню свернул вишневый «форд-фургон» с эмблемой телефонной компании, украшающей оба борта. Стоящие на углу «торпеды» проводили его внимательными взглядами. Автомобиль двигался медленно — водитель из-под стекла изучал вывески, рекламы и номера домов. Создавалось ощущение, что он ищет какой-то нужный ему адрес. Остановившись у самого входа в театр, мужчина, сидевший за рулем, опустил стекло и крикнул дежурившему на крыльце охраннику:

— Эй, приятель, где тут «Уинтер Гарден», а?

— Нс знаю, — буркнул тот, отворачиваясь.

— Постой-ка, а этот домик разве не «Уинтер Гарден»? — озабоченно спросил водитель.

— «Вирджиния», — «торпеда» явно не желал тратить время на пустые разговоры и поэтому хмуро посоветовал: — Вали отсюда.

— Эй, что значит, вали? — возмутился собеседник. — Я тут что, для собственного удовольствия катаюсь, что ли, мать твою? Вызвали, а теперь вали! Я, между прочим, работаю, понял? Будут тут всякие говн…ки указывать, что делать! Пошел ты, понял?

Он орал так, что его, должно быть, было слышно по всему Манхеттену.

Охранник вновь огляделся и на сей раз более угрожающе процедил:

— Эй ты! Ну-ка, проваливай, да побыстрее!

— А то что? — осклабился водитель. — Что ты сделаешь? Наср…ь себе в штаны?

«Торпеда» начал вытаскивать из кармана пистолет, и в ту же секунду мужчина в фургоне поднял правую руку, в которой тускло поблескивал темный «арминекс» сорок пятого калибра с глушителем. Мгновением позже «студент» в очках выхватил из-под куртки тяжелый «викинг-комбат».

Два негромких хлопка прозвучали почти одновременно. «Торпеда» у входа схватился за грудь, переломился в пояснице и покатился по мраморным ступенькам вниз. Шляпа слетела с головы и очутилась под колесами стоящего рядом «роллс-ройса».

Второго охранника ударом пули отбросило назад. Он сделал шаг, зацепился каблуком за бордюр и рухнул на спину, прямо в небольшую грязную лужицу.

Через секунду «студент» нырнул в темноту подворотни и побежал к стоящему у черного хода «Континенталю».

Сидящий за рулем Зинго, увидев стремительно приближающуюся фигуру с оружием, быстро сунул руку за отворот пиджака, нащупывая рукоять пистолета.

А еще мгновение спустя пуля сорок пятого калибра вошла ему в левый глаз, превратив мозги в кашу. Зинго обмяк. Голова его упала на грудь, мертвые пальцы все еще сжимали бесполезный теперь пистолет.

Дверца фургона откатилась в сторону, и из машины выскочили двое мужчин. Один из них сжимал в руках канистру, другой — такой же, как у водителя, «арминекс».

Они быстрым шагом прошли в подворотню, миновали «Континенталь» и нырнули в черный ход театра.

Стоящая на углу Пятьдесят второй стрит и Седьмой авеню пара «торпед» побежала к театру, вытаскивая на ходу пистолеты. Водитель фургона наблюдал за их приближением в зеркальце заднего вида. Когда охранники оказались достаточно близко, он открыл дверцу и спрыгнул на мостовую, поднимая пистолет. На то, чтобы прицелиться и дважды нажать на курок, у него ушло не больше секунды. Оба «торпеды» повалились на асфальт.

Проверив, не появился ли кто-нибудь из прохожих, стрелок перешел на противоположную сторону улицы и убрал трупы в темный проулок. Через две минуты не осталось и следа от произошедшей здесь резни…

… Прожектора — яркие театральные софиты — слепили его. Благодаря их направленному свету на сцене было жарко. Доминик ощущал, как пот ползет по спине и груди, выступает на лбу, шее, под мышками. Но все равно, несмотря на эту неприятность, счастье распирало его. Если бы не положение, обязывающее босса — точнее, теперь уже бывшего босса — держаться немного чопорно и важно, он бы расхохотался от удовольствия. Этот день был самым радостным днем в жизни Доминика. Наконец-то, то, чего желалось так страстно, стало явью.

Все смотрели на него! Он сейчас был центром мироздания. Люди — самые богатые и уважаемые люди Нью-Йорка — собрались, чтобы воздать ему должное!

Стоящий чуть сбоку дон Коррадо, безжизненно улыбаясь, потянулся к микрофону. Его скрипучий голос обрушился на гостей, подобно последнему зову Иерихонских труб.

— Мы собрались здесь для того, чтобы отдать почести моему сыну. Он уезжает в Лас-Вегас и будет жить в доме стоимостью миллион долларов! Собственный корт и площадка для гольфа, бассейн и зимний сад…


… Охранник, карауливший лестницу на площадке второго этажа, слышал, как хлопнула массивная входная дверь, но не обратил на это особого внимания, решив, что это просто вошел кто-нибудь из таких же, как и он сам, «торпед». Узкая пилочка «прогуливалась» по холеным ногтям, полируя их до зеркального блеска. С особой любовью обрабатывая щегольски длинный ноготь мизинца, охранник услышал шаркающие быстрые шаги. А следом увидел двоих людей в темных, отлично сшитых «рединготах»[17] и широкополых шляпах, франтовато сдвинутых чуть набок. Этих людей он не знал, но беспокойства не испытывал. В этот момент ему даже не пришло в голову, что остальные его коллеги могут быть мертвы. Лениво засовывая пилочку в нагрудный карман пиджака, «торпеда» сделал шаг в сторону. Парочка миновала лестничный пролет, площадку и повернулась к нему лицом. Они даже не остановились, а спокойно начали подниматься ему навстречу, словно охранника не существовало в природе.

— Эй! — окликнул он. — Что вам здесь нужно? Тут части…

Мужчина справа быстро вскинул руку, и «торпеда» успел заметить синеватый отблеск на вороненой стали.

ФФФОНГ! — пуля ударила ему в солнечное сплетение, разворотила грудную клетку, смяла сердце, разнесла позвоночник и вышла чуть выше лопаток, вывернув из спины клок мяса величиной с кулак.

Он не успел даже охнуть, лишь нелепо взмахнул руками и рухнул на бок. По отполированному паркету разлетелись брызги и собрались на воске круглыми ртутными каплями.

Киллеры, не обращая на тело ни малейшего внимания, закончили подъем и свернули в коридор, по правой стороне которого располагались двери, ведущие в зал.

Рядом с одной из них, привалившись спиной к стене, маячил еще один охранник. Здоровенный парень с огромными ручищами и пистолетом, смотрящимся детской игрушкой в невероятно крупной ладони. Скорее всего, он слышал, как его напарник кого-то окликнул, но еще не успел сообразить, что же случилось на лестнице. Ствол пистолета смотрел в сторону входящих.

Все произошедшее дальше заняло не больше десяти секунд. Первый киллер улыбнулся и сказал:

— Привет, Том. А Доминик здесь?

Охранника звали вовсе не Том, но столь фамильярно-дружеское обращение ошеломило его. Правда, всего лишь на мгновение, но и этого было вполне достаточно для профессионального убийцы.

ффффффОНГ! — «торпеда» отлетел к стене. Тело быстро наливалось свинцовой тяжестью, а в голове поплыл хоровод золотистых звездочек. Фигуры убийц окружил ореол, сияние, мерцающее всеми красками радуги, удивительно сочными, объемными.

Охранник попытался крикнуть, но вместо звуков изо рта хлынула черная кровь. Он сполз по стене, оставляя на белой поверхности жирный красный мазок, упал на пол и умер, вцепившись скрюченными пальцами в полы светлого плаща…


… — Я хочу, — продолжал дон, оглядывая молчащий зал, — поблагодарить Доминика от своего и от вашего имени. Да хранит тебя Господь, сын! Прими знаки нашего внимания и уважения!

Коррадо хлопнул в ладоши, и на сцену поднялись четверо носильщиков с подарками.

— Это, — Прицци обернулся, указав рукой на огромную сумку, из которой торчали блестящие изогнутые клюшки, — клюшки для гольфа! Они из… серебра! А сумка для них сшита из шкуры черного слона! Второй такой нет в Америке!

Зал взорвался рукоплесканиями, и эти волны омыли бесконечно счастливого Доминика. Сердце его забилось, словно боевой тамтам. Грудь распирала гордость, и какое-то еще, почти незнакомое чувство, давно забытое и от этого особенно неясное. Благодарность к этим людям за то, что они пришли. Приехали сюда, перенеся Доминика своим присутствием в совершенно иной, блистающий мир. Незнакомый, волнующий. И может быть, впервые в жизни ему захотелось заплакать.

— А еще… — в эту секунду Коррадо был похож на Санта-Клауса, достающего из мешка рождественские подарки для маленького ребенка, — тысячу твоих любимых сигар!..


… Первый киллер обернулся и указал своему партнеру пальцем на внешнюю стену коридора. Тот кивнул, давая знать, что все понял, откинул крышку канистры и начал заливать газолином пол и плинтус, стараясь, чтобы пахучая дурманящая река не подступала слишком близко к дверям зала.

У них был строгий и однозначный приказ: «Все гости должны остаться целы». Акция носила скорее предупреждающий, чем действительно террористический характер.

«Никто — никто! — из гостей не должен пострадать!»

Поэтому все подходы к лестницам оказались свободны. Покончив с коридором, парочка спустилась под сцену и вылила остатки газолина там, как следует обрызгав стропила и балки, удерживающие помост…


… — Прими эти дары от нашей семьи, семьи Прицци, с благодарностью и уважением! — Коррадо кивнул носильщикам, и те, подхватив подарки, спустились со сцены. — А теперь, по случаю нашего праздника, великий Тамадино Паредо исполнит любимую арию Доминика!

Черный фрак и белая хрустящая манишка. Тенор ничем не отличался от остальных гостей. Что с того, что он великий? Они будут отдыхать, а он — работать. Петь для сидящих за столиками бонз, воротил, столпов этого мира.

Доминик с грустью и некоторой обидой подумал о том, что его звездные минуты закончились. Они столь же коротки, сколь сладостны. Бог никому не дает их помногу, быть может, поэтому-то они так дороги и желанны каждому. Лишь ничтожная часть людей в момент смерти имеет право сказать: «Да, мне довелось испытать это, отпить из золотого кубка славы терпкое вино восторга».

Но их так мало…


… Они вышли на лестницу. Первый киллер поставил канистру на ступеньку, вытащил из кармана зажигалку, чиркнул колесиком и, глядя на голубовато-желтое пламя, расплылся в улыбке. Его партнер остановился у открытой, обитой жестью двери, ведущей под сцену. В его руке появилась бумажная книжица спичек. Оторвав одну, он чиркнул по коричневой поверхности, и спичка вспыхнула с веселым треском.

— Уупссс[18]… — засмеялся первый и, широко размахнувшись, швырнул горящую зажигалку в коридор.

Газолиновые пары воспламенились, когда она еще кувыркалась в воздухе. Голубая, испепеляюще-раскаленная река потекла по узорчатому паркету, заставляя его темнеть и корчиться. Она за секунду разрослась, поползла по стенам и белым шелковым портьерам, лизнула оконные стекла, и те с хрустом лопнули. Белые трещины разбежались по ним, покрывшись черным налетом копоти. Едкий дым заполнил фойе. Оранжевые языки огня перекинулись на трупы, все еле лежавшие в коридоре.

Из-за дверей доносилось сладкое пение тенора. Второй киллер прислушался к чистому высокому голосу, покачал головой и щелчком ногтя отправил почти сгоревшую спичку в темноту под сценой.

Скопившиеся под помостом пары взорвались с пистолетным хлопком. Столб пламени взметнулся вверх, заполняя тесное помещение, расползся в стороны и вырвался на лестницу. Несколько деревянных балок просели с почти человеческим стоном. Помост накренился, и тенор, не удержавшись на ногах, слетел в зал.

Микрофон вдруг истошно завопил на сводящей с ума, невероятно высокой ноте, а следом к потолку взметнулся женский истеричный визг.

Первый киллер ухмыльнулся и что было сил заорал:

— Пожар!!! Пожар!!!

Гости, охваченные паническим страхом, рванулись к дверям, сминая и давя друг друга. Створки, не выдержав мощного животного напора, сорвались с петель. Одна раздавила труп «торпеды», но никто не обратил на это ни малейшего внимания. Люди, вырвавшись из огненного ада, бежали прямо по упавшей двери, выдавливая из-под дерева кровавое месиво.

В этой толчее Энджело схватил Энимей и Коррадо за руки. Он не последовал за обезумевшей толпой, а свернул к черному ходу. Часть гостей устремилась за ним, остальные кинулись к лестнице фойе. Труп второго «торпеды» был моментально растоптан, превращен в бесформенную груду мяса, в нем не осталось ни единой целой кости.

Крик людей метался в охваченном ревущим пламенем здании театра. Огонь, как дикий хищный зверь, подскакивал к мечущимся, хватал их обжигающими «когтями», срывал одежду, покрывал ожогами кожу, заходясь в адском веселье.

Газолин, стекший по ступеням парадной лестницы, горел, образуя оранжево-белую гудящую стену, перекрывшую вход. Тяжелый дым заползал в легкие, разъедал глаза. Люди кашляли, закрываясь руками, отворачиваясь от раскаленных жалящих языков огня.

Те, кто последовал за Энджело, втягивались в темный проем черного хода. Портено передал Энимей и Коррадо Доминику и Эдуардо, дождался, пока люди выберутся на улицу, и крикнул:

— Сюда! Сюда! Выход здесь!!!

Волны жара докатывались даже сюда. Толпа у парадной лестницы с криками кинулась к нему, и Энджело поспешил выбежать на крыльцо, опасаясь, что его просто раздавят, убьют. Паника гораздо опасней, чем ее причина. Нет ничего страшнее человека, охваченного смертельным паническим ужасом. Он не видит, кто перед ним, главной его задачей является спасение любой ценой. Даже ценой жизни другого человека.

Энджело не хотел стать этим другим. Выбежав на улицу, он забрался в машину, где уже сидели дон, Доминик и Энимей. Эдуардо пользовался своим собственным автомобилем.

— Поехали, Зинго.

Но шофер не пошевелился. Голова его склонилась на грудь, и Портено сначала подумал, — хотя подобного и не случалось никогда, — что тот заснул, но уже через мгновение сообразил: даже если бы это было и так, водитель проснулся бы от оглашавших театральный район Таймс-сквер истошных воплей.

Энджело вновь выбрался из салона, быстро обошел машину, поднял голову Зинго за волосы и увидел черную дыру левой глазницы и испачканную кровью щеку.

— Его убили, — мрачно констатировал старик.

Открыв дверцу, Энджело вытащил тело на улицу и сел за руль сам. Нужно было уезжать, пока не случилось чего-нибудь похуже. Конечно, то, что поджигатели дали людям возможность покинуть горящее здание, еще ничего нс означало. Слишком много тузов присутствовало здесь сегодня. Если бы они сгорели, убийцам бы не поздоровилось. Их отыскали бы хоть на дне Тихого океана.

Коррадо Прицци сжался от страха на заднем сиденье. Энимей, напротив, казалась удивительно спокойной. Доминик, как и дон, растерянно посматривал в окно. Ему тоже было страшно, хотя он и пытался всеми силами скрыть это.

Энджело улыбнулся им в зеркальце заднего обзора, завел машину и поехал вперед.

Ярдов через пять, за мусорными баками, он увидел то, чего не ожидал увидеть: сидящих у стены четверых мертвых «торпед». Один из них завалился на бок, упав лицом в кучу рассыпанного мусора и картофельных очистков. Остальные сидели, привалившись спиной к кирпичу. Шляпы торжественно покоились рядом, а на них лежали белые пионы. Старый, забытый многими обычай. Тот, кто организовал сегодняшнюю акцию, намеренно, демонстративно, издеваясь, «сообщил» Прицци, что дело оборачивается серьезной стороной.

Слава богу, что дон не видит их, — подумал Энджело. — Слава богу. Сейчас не стоит волновать его лишний раз.

Они выехали на Седьмую авеню и понеслись по направлению к Литтл Итали — Маленькой Италии.

Когда опасность осталась позади, Коррадо Прицци бесцветно произнес:

— Убийство жены полицейского обходится нам слишком дорого. Слишком.

Доминик утвердительно закивал головой.

Портено промолчал. Он мог сказать, что многих неприятностей просто не случилось бы, если — к счастью, уже бывший, — босс был бы чуть-чуть посдержаннее и поумнее. Однако не стал этого делать.

Сидя за рулем, Энджело пытался угадать, каким будет следующий ход врагов, и чем он обернется для Прицци…


* * *
…Франциск Кунз был оптимистом и приучил себя относиться к любым неприятностям философски. Не то чтобы он удовлетворялся сомнительной поговоркой: «Могло бы быть и хуже», а просто старался отыскать в любой, самой плохой, ситуации какие-нибудь положительные стороны. Правда, это не всегда ему удавалось, но, скажем, вынужденный перерыв в работе детектив оправдывал.

— Надо же и нам когда-нибудь отдохнуть, верно, Франци? — спрашивал он сам себя.

И сам себе отвечал:

— Конечно. Зато когда появится очередной клиент, мы будем в отличной форме

Сегодня Франциск Кунз расслаблялся. Мисс Прицци нс обманула его. Тысяча долларов премиальных, в виде десяти хрустящих стодолларовых банкнот, уютно устроилась в бумажнике. Гонорар, вместе с понесенными расходами, ушел в банк, увеличив счет детектива и сделав его жизнь не такой хмурой, какой она обычно имела привычку быть.

По поводу удачно завершенной работы Франциск купил упаковку пива и теперь активно хрустел соленым арахисом, попивая «Будвайзер». Лежа на скрипучей кровати, он читал затрепанную книжку Дика Френсиса «For Kicks» в бумажной обложке под бормотание радиоприемника и металлический стук будильника. Рядом на столике лежали коричневые столбики сигар и пластиковая зажигалка.

После пяти бутылок черные буквы сливались в одну длинную полосу, однако Кунз упорно не прерывал занятия, находя в этом даже своеобразное удовольствие. При том, что глаза у него едва не вылезали на лоб, он старательно пытался заняться обратной трансформацией и превратить полосу в набор букв. Но тут возникала еще одна сложность. Буквы мало прочесть, надо было составить из них хотя бы слабое подобие СЛОВ и понять, О ЧЕМ они, эти слова.

Вот этого-то Франциск и не мог, как ни старался. Глаза не желали собираться в фокус, строки прыгали, буквы самым таинственным образом менялись местами, а сам он, вот уже час, пьяно старался сообразить, что же именно имел в виду, старший конюх Хамбера, когда сказал Дэниелу Року: «У этой коняги брали пробы на анализ перед заездом». Магическая фраза не укладывалась в голове и упорно не выдавала своего скрытого смысла.

— Сволочь, — после бессчетной безуспешной попытки буркнул Франциск, вновь возвращаясь к началу страницы и протягивая руку за шестой бутылкой пива. — Я все-таки достану тебя, вот увидишь.

Сделав несколько глотков, Кунз опустил склянку на пол, взял сигару и закурил.

— Достану, — вновь пообещал он.

— Мистер Кунз?

Франциск подскочил на месте от неожиданности и обернулся.

В дверях стояла высокая женщина в длинном темно-сером плаще, джинсах и толстом свитере. Она находилась вне светового круга, отбрасываемого настольной лампой. Салатовый полумрак сглаживал ее черты, однако детектив, собрав в кулак всю свою волю, все же умудрился разглядеть, кто это.

Лайза Джексон. Или Айрин Уокер…

Он хмыкнул, закрывая книгу и садясь. Из-за переполнявших голову пивных паров движения его стали замедленными и вялыми. Отдуваясь, детектив попытался встать на ноги, однако гостья пресекла эту попытку.

— Сидите, как сидели, мистер Кунз, — усмехнулась она.

— Кто вы такая? — спросил Франциск, делая вид, что не узнает ее. — И вообще, как вы попали в квартиру? Я разве оставил дверь открытой?

— Нет, — покачала головой Айрин. — Но у меня есть отмычка.

— Ага, вот как… Вы — воровка? — старательно притворяясь еще более пьяным, спросил детектив. — Или грабительница?

— Ни то, ни другое. Не стоит разыгрывать тут спектакль, мистер Кунз. Вам отлично известно, кто я, а я знаю, что представляете из себя вы, — она огляделась, заметила висящую на стуле кобуру с торчащей из нее рукоятью «кольта». — «Магнум»? Хороший пистолет. Только очень тяжелый.

— Мне нравится.

Франциск пожал плечами и посмотрел на кобуру.

Пять шагов. Его отделяет от стула не больше пяти шагов. А может быть, даже четырех, если повезет. У детектива не возникло сомнений относительно того, зачем она здесь. Где-то он допустил ошибку. Возможно, абсолютно незаметный пустяк, но эта женщина — профессионал с обостренным инстинктом опасности и Мгновенной реакцией.

Айрин продолжала молча разглядывать его, и, чтобы хоть как-то нарушить затянувшуюся паузу, Кунз спросил:

— А как вы узнали мой адрес и почему пришли именно ко мне?

— У вас очень приметная внешность, мистер Кунз, — объяснила она. — Четыре фута семь дюймов?

— Восемь, — поправил Франциск, делая вид, что обиделся. Он надеялся усыпить ее бдительность. Конечно, она вооружена и не задумываясь начнет стрелять.

— Не имеет значения, — улыбнулась Айрин. — Плюс к этому, вы используете одеколон «Оулд Спайс». В непроветриваемом помещении запах сохраняется в течение довольно долгого времени. Чувствуете?

Она вдохнула.

Франциск последовал ее примеру и развел руками.

— Нет. Привык, наверное.

— Конечно. У меня к вам всего несколько вопросов, а затем я уйду.

— Хм, — Франциск опять пожал плечами. — Давайте попробуем. Хотя не могу обещать, что отвечу на них. Знаете, мне приходится заботиться о своей репутации.

— Я понимаю, — кивнула она и добавила: — Но тогда, боюсь, мне придется убить вас.

Полы плаща разошлись, и детектив увидел, что карманы в них сквозные. «Беретта» уставилась в его сторону.

— Да, довольно веский аргумент.

— Не сомневаюсь, что вы оценили это.

— Разумеется.

Они беседовали, как старые друзья, собравшиеся, чтобы обсудить погоду, кинофильмы и прочую ерунду, но никак не проблемы, касающиеся чьей-то смерти.

— Итак, — Айрин вновь улыбнулась, — что вам удалось узнать обо мне?

— Гораздо больше, чем вам хотелось бы. Например, то, что вы начинали с… торговли телом в Чикаго. Затем последовала торговля наркотиками и нелегальным спиртным. На этом вы сделали кое-какие деньги, однако закон отменили, и вам пришлось возвратиться к старому занятию.

На губах Айрин сидела стеклянная улыбка.

— Да, простите, забыл. Ваше настоящее имя — Лайза Джексон, но это по раннему прошлому. Если же брать последние семь лет… Наемные убийства, но это не основной заработок, хотя вас знают как классного профессионала.

— А в чем же мой, как вы выражаетесь, основной заработок?

— Махинации. Отличные интересные махинации. Знаете, я с удовольствием размышлял над ними. Гениальная по простоте комбинация. Вы похищаете документы реальных одиноких женщин, подходящих вам по возрасту и, хотя бы приблизительно, по внешности, скажем, по цвету волос, затем выходите замуж за какого-нибудь мошенника, выманиваете у него деньги, или вместе с ним совершаете крупную аферу и скрываетесь. Вас, конечно же, ищут, но находят мертвую женщину в каком-нибудь из крупных госпиталей. Так ведь?

— Приблизительно.

Франциск удовлетворенно кивнул и продолжил:

— У вас был настоящий муж, некий Максимиллиан Хеллар, аферист экстракласса. Так получилось, что он и его партнер замыслили авантюру в лас-вегасском казино «Голубая лагуна». Партнер — Френки Палоу — не знал, что вы — жена Хеллара. Вы же представились ему сестрой Максимиллиана и пообещали выйти за него замуж. Когда афера завершилась, вы убили Френки и забрали деньги.

— А это откуда вам известно? — спокойно поинтересовалась Айрин.

— Мне доподлинно известно только то, что вы, действительно, убили Френки Палоу. Остальное — плод моих размышлений. Но я, надеюсь, близок к истине?

— Ближе, чем вам кажется. Поздравляю.

— Спасибо.

Во время всего разговора Франциск оживленно жестикулировал, стараясь, чтобы Айрин привыкла к движению. Ему очень хотелось надеяться на то, что она немного расслабится, утратит бдительность. Тогда у него появился бы шанс на спасение.

— Вы, конечно, нашли доказательства?

— Далеко не всему, — покачал головой детектив. — Я собрал только факты, хотя свои размышления изложил в докладе тоже, но на отдельных листах.

— То есть, вы хотите сказать, что у вас даже нет конкретных доказательств?

— Почему же! Есть, но, честно говоря, довольно мало.

— Какие? Что это за доказательства?

Франциск потянулся за «Будвайзером», отхлебнул и закурил свою сигару. Дым поплыл по комнате. Детектив намеренно сделал это. Глоток алкоголя уже не мог повредить. Хмель слетел с него в первые же секунды разговора почти без остатка. А сигара…

Между ним и Лайзой Джексон — световая стена, клубы и без того достаточно плотного табачного смога, попадая в нее, делают фигуру Кунза почти невидимой для гостьи, мешают прицелиться. К тому же, дым плывет, вызывая эффект движения, рассеивая внимание убийцы. Лайзе будет сложно сконцентрироваться на чем-то одном…

Он затянулся еще раз и пояснил:

— Боюсь, вы хотите знать невозможное. Это касается только моего клиента.

— Вы ошибаетесь, — едва ли не ласково возразила она. — Это касается и меня тоже. И вообще, я думаю, что это касается только меня. Ни вы, ни ваш клиент не имели права соваться в мою, я повторяю, мою жизнь!

— Что поделать, если ваша жизнь то и дело пересекается с чужой?

Франциск начал подниматься, готовясь к прыжку в сторону.

— Тем не менее, она только моя. Кстати, вы уже отправили свой доклад клиенту?

— Позавчера, — ответил детектив.

— Вы лжете. Они знали о том, что я убила Палоу, неделю назад.

Детектив засмеялся, хотя это стоило ему больших усилий.

— А с чего вы взяли, что люди, которые говорили с вами — мои клиенты? — он спокойно нагнулся, поднял бутылку, опустошил ее в два глотка и взял новую.

— Мистер Кунз, не надо делать из меня идиотку. Это слишком мелкий трюк для вас.

— Ну хорошо. Я рассказал им все неделю назад, но отчет отправил позавчера, — сказал он и тут же спросил:

— Слушайте, миссис Джексон, а зачем вы вообще занимались аферами и убийствами одновременно?

— Убийство — такая же «крыша», как и документы. Ну, скажите честно, вы поверили бы, что убийца экстракласса занимается мошенничеством? Нет. Но киллерство — низкооплачиваемое ремесло. Учитывая квалификацию, высшие расценки и стабильный график работы, я могла бы получить двести, максимум триста тысяч в год. Но подобный темп автоматически предполагает, что через два-три года о тебе будут знать все и всё. Полиция тоже. А мошенничество, хотя и не опасней убийства, приносит за один раз пятьсот — семьсот тысяч. Иногда

— миллион. Две аферы в год. Сравнивайте, вы умный человек.

— Выгода, конечно, большая.

Он докурил сигару и аккуратно загасил ее в бумажном листе, с удивлением отметив, что все это время пепел падал к его ногам, прямо на дешевую ковровую дорожку.

— Конечно. И потом, мошенничество довольно безопасно.

— Угу, — кивнул Франциск. — Хеллар и Палоу уже в этом убедились.

— Наверное, вы правы. Это не самая спокойная работа, но, согласитесь, — она усмехнулась, — то, чем зарабатываете на жизнь вы, куда опасней.

— Вы так считаете? — спросил он.

— Я уверена, — ответила Айрин, взводя курок. — Вас погубила ваша честность, мистер Кунз.

— В каком смысле? — Франциск сильнее сжал горлышко бутылки.

— Вас многие знают. Были бы вы мелким сереньким копом, мне, наверняка, не удалось бы вас отыскать. Но Прицци поступили глупо, обратившись к вам, — она подняла «беретту». — И, учитывая это…

В эту секунду Кунз и швырнул бутылку «Будвайзера» прямо в ее расплывающийся за дымчатой голубоватой стеной силуэт. Темное стекло блеснуло в ярком свете коричневыми боками. Не дожидаясь результата, детектив метнулся в сторону стула, услышав за спиной сильный хлопок, похожий на разрыв ручной гранаты. Бутылка ударилась донышком в стену и лопнула, разбросав вокруг стекло, хлопья желтоватой пены, перемешанной с брызгами янтарного пива. Наверное, поэтому-то Франциск и не услышал первого выстрела.

Пуля впилась в стену, отколов кусочки кирпича и штукатурки. Красно-белый дождь посыпался на ковер. Детектив заметил это краем глаза, делая второй шаг.

У нее классная реакция, Франци, — подумал он с каким-то диковатым отчаянием, — у тебя нет ни единого шанса.

Мгновением позже его нога зацепилась за спинку кровати. Точнее, за стальную опору. Боль оказалась настолько сильной, что детектив едва не заорал. Он чувствовал, как ломается большой палец, а обломки кости пронзают плоть и, разорвав кожу, выходят наружу.

Его швырнуло вперед и вниз, когда вторая пуля прочертила на спине кровавую полосу от плеча до плеча, взрезав рубашку, словно бритвой. Ощущение было таким, как если кто-то приложил к спине раскаленный добела железный прут.

Падая, он попытался дотянуться до рукоятки «магну-ма», но пальцы прошли в двух дюймах от кобуры. Франциск грохнулся на ковер и сразу же рванулся вбок, увидев, как пуля вгрызается в паркет. Щепки брызнули ему в лицо. Одна, длиной около полутора дюймов, тонкая и зазубренная, вонзилась детективу в щеку.

Мать твою! — заорал Франциск номер один. — Тебе вечно нс везет, придурок!

Следующая пуля пробила ему плечо. Она прошила грудную мышцу рядом с подмышкой и вышла с другой стороны. Кровь хлестнула из раны, заливая пол, клетчатую рубашку и обжигая руку. Рана очень болезненная, но не опасная. Кунз судорожно попытался подняться, рванулся к столу и вцепился в кобуру, опрокинув стул. «Магнум» вывалился и шлепнулся на ковер. Франциск быстро нагнулся. В это мгновение Айрин достала его всерьез.

Девятимиллиметровый кусочек металла вошел ему в левое плечо, пробил легкое и вышел из спины, раздробив правую лопатку. Удар оказался очень мощным. Он отбросил Кунза к окну, и тот, в довершение ко всему, сильно врезался затылком в стену. Перед глазами поплыли красные круги.

Секундой позже Айрин всадила в него еще две пули. Одну за другой, в живот и в грудь.

Франциск поперхнулся, словно его несколько раз ударили тяжелым молотком. Он скорчился, подтянув колени к подбородку, как маленький ребенок. Кровь хлынула изо рта. Зеленая рубашка, пропитываясь влагой, приобретала черный цвет. Детектив содрогнулся в последний раз и замер.

Айрин спрятала пистолет в карман плаща. Как это ни странно, но коротышку было жаль. Он понравился ей своим обаянием и внутренней силой.

— Не нужно вам было браться за это дело, мистер Кунз, — сказала она, глядя на лежащее у окна, свернувшееся в позе эмбриона тело.

Айрин повернулась и вышла из квартиры, плотно прикрыв за собой дверь. Щелкнул язычок английского замка и наступила тишина, нарушаемая лишь звуком капающей из крана воды в кухне, звонким тиканьем будильника и почти неслышным потрескиванием лопающихся пузырей в оседающей пивной пене.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Франциск наконец осознал, что он, каким-то совершенно невероятным образом, еще жив. Тело дико болело. Пули разворотили ему все внутренности.

Господи, — подумал он. — Если я попытающ? пошевелиться, то просто сдохну от боли.

А если НЕ попытаешься, — подал голос Кунз номер два, — то сдохнешь от потери крови. Выбирай.

Самым легким было пошевелить пальцами. Это далось детективу довольно просто. Но от одной мысли, что придется разгибать ноги, Кунз физически ощутил сумасшедшую боль.

И все-таки сделал это. Опустив голову, он увидел, что рубашка окончательно набухла от крови, а из развороченного живота выпирают сизые дымящиеся кишки.

— О, боже…

Ему показалось: еще секунда, и сознание оставит это короткое, пухлое, изуродованное пулями тело. Франциск напрягся. Усилием воли он сконцентрировал внимание на лежащем в двух ярдах «магнуме».

Оружие! Ему нужно оружие!

Детектив смотрел на вороненый корпус револьвера и представлял, скольких усилий ему это будет стоить.

«Ты не доползешь, — подумал он. — Нет, просто не хватит сил. Сдохнешь на полпути».

Хрена лысого! Я сделаю это. Я сделаю это! Я это сделаю\\]

Он не заметил, как начал говорить вслух, но с некоторым удивлением обнаружил, что звук собственного голоса придает ему сил.

У тебя нет телефона, — бормотал Франциск, медленно поворачиваясь на бок и ощущая спазмы тошноты. — И ты не сможешь встать, чтобы открыть замок и выйти. Если не придумать что-нибудь, то через часок-другой тебя заберет «труповозка». Истечешь кровью, как порезанная свинья. Понял? Давай, ползи, толстая задница! Нечего валяться! Ты не так плох, как хочешь показать. Просто, ты — ленивый толстый придурок! Ползи, мать твою! Возьми… — он перекатился на спину и вздохнул с облегчением. Боль стала чуть поменьше —… свою дерьмовую пушку и пали в окно, пока кто-нибудь не прибежит к тебе на помощь. Давай шевели ходулями, приятель, если хочешь увидеть завтрашний день. Давай!

Уперевшись пятками в пол, Франциск толкнул свое тело и заорал от нестерпимой боли в груди. Кровь вновь хлынула из ран, однако он сделал еще две попытки. Огненные стрелы пронзили его мозг, плечи, живот. Они выворачивали суставы, рвали мышцы, сводили с ума. Франциск понял, что не сумеет доползти. Умрет. Соленые капли потекли от глаз по вискам. Слезы скатывались по волосам и падали на ковер, смешиваясь с кровью. Кунз плакал.

— Ну-ка, нытик, — бормотал он, — ползи. Ползи. Умоляю тебя, ползи…

И он полз. Медленно, по десятой доле дюйма, скрипя зубами, давясь собственными рыданиями.

На то, чтобы покрыть два ярда, отделяющие его от «магнума», Кунзу понадобилось сорок минут. Сорок минут страдания и боли. Он дополз, взял пистолет и… не смог нажать на курок. Ему просто не хватило на это сил. Франциск лежал на спине, умирая и глядя в потолок.

Он не хотел умирать, как не хочет никто из здравствующих под синим небом. Тем не менее с каждой секундой жизнь покидала его, и в какой-то момент он увидел золотистое сияние, опустившееся к нему с потолка. Оно оказалось теплым и несло в себе спокойствие, мир и вечную истину, понятную только тем, кто стоит на последней черте. Франциску вдруг стало удивительно легко и свободно. Ему даже захотелось засмеяться от облегчения.

Короткий всхлип вырвался из его горла, а мгновением позже он умер. Только последняя слеза скатилась к виску и застыла, повиснув на волосах.

И разжалась рука, сжимавшая в стынущих пальцах револьвер, ради которого Франциск прополз эти два бесконечных ярда…


* * *
… Юридическая контора Прицци помещалась в массивном каменном здании на Парк-авеню, стоящем по соседству с тридцативосьмиэтажным стеклянным великаном Сиграм Билдинг. Между Пятьдесят первой и Пятьдесят третьей стрит, рядом с шикарным воздушным небоскребом каменный уродец выглядел диковатым карликом.

Массивным, угрюмым и неповоротливым.

Эдуардо Прицци, возглавлявший контору, мог бы себе позволить перебраться в Сиграм, однако он умышленно не делал этого. Утверждая, что лучше будет смотреть из этого окна на бронзового Ван дер Роха[19], чем из другого на это вот склепоподобное страшилище. Тем более, что внутри оно лучше, чем снаружи.

Но это была не единственная причина. Эдуардо, человек в глубине души жизнерадостный, не любил безликой холодной обстановки новомодных зданий. В его собственном кабинете стоял живой фикус в деревянной кадке, а вся мебель была старинной ручной, работы. Ковры придавали конторе домашний, чрезвычайно уютный вид.

Все было подобрано с исключительным вкусом, присущим хозяину кабинета. Окна давали достаточно света, но в пасмурные дни Эдуардо пользовался двенадцатирожковой люстрой. Громадные же окна небоскребов вызывали у него чувство неловкости. «Знаешь, — говорил он порой Энджело, это все равно, что сидеть на унитазе в просматривающейся кабинке».

Глубокие кресла для посетителей и более строгое, но не наводящее тоску кресло самого хозяина завершали картину. Кабинет выглядел очень домашним, располагающим. Например, на столе стояло и лежало множество странных, не имеющих отношения к юриспруденции и конторской работе мелочей. Однако они не вызывали ощущения неряшливости. В этом был довольно тонкий психологический расчет. Входя сюда, клиент словно попадал домой и расслаблялся. Как ни странно, это нравилось даже самым консервативным дельцам, для которых понятие «идеальный порядок» ассоциировалось с понятием «Господь Бог».

Сегодня в конторе собрались три человека, чтобы обсудить кое-какие насущные проблемы.

Первым, естественно, был сам Эдуардо. По своей обычной манере, он снял пиджак и закатал рукава белой в синюю тонкую полоску рубашки.

Затем, прямо напротив стола, сидел Энджело Порте-но. На нем красовался нарядный темно-синий костюм, а в руке он сжимал трость черного дерева с серебряным набалдашником в виде головы Люцифера.

Третьим был Доминик. Бывший босс, который считался, однако, равноправным членом семьи и сохранял право голоса. В пальцах его тлела сигара, а весь вид говорил о том, что он не питает никаких теплых чувств к дерьмовому миру, в котором всяческие уроды могут запросто испортить шикарное чествование его, Доминика, персоны. Он страдал от двух вещей. Первой был вчерашний пожар. Второй — молчание киллера. Прошла неделя, а тот и не думал звонить. Напрасно Доминик накручивал диск телефона, женщина ни разу не ответила ему. Судя по всему, она просто скрылась с авансом. Мысль об этом вызывала у него ярость.

Эдуардо протянул руку, взял со стола какой-то лист, исписанный мелким ровным почерком и, усмехнувшись, повернулся к брату:

— Сегодня утром я получил по почте письмо.

— От кого? — спросил Доминик.

— От Чарли. Я хочу, чтобы ты узнал его содержание.

Улыбка тронула его губы, однако он быстро согнал ее, напуская на себя серьезный вид.

— Письмо от Чарли? — переспросил Доминик. — Какого черта, он что, не мог прийти сюда сам?

— Не торопись. Ты готов слушать?

— Да, да, готов, мать его.

— Тогда слушай. «Дорогой Эдуардо! Ты — здравомыслящий умный человек, и поэтому я пишу тебе, а не…» Ладно, это я пропущу. Дальше. Где это? Ага, вот. «Мы были вынуждены похитить Филаджи, но это был единственный способ хоть как-то обезопасить себя в сложившейся ситуации. Дело в том, что Доминик нанял киллера, чтобы тот убил меня…»

— Это ложь! — заорал Доминик, вскакивая и быстро покрываясь пунцовыми пятнами.

— Подожди, — оборвал его Эдуардо, тщетно пряча улыбку. — Послушай, может быть, тут еще что-нибудь интересное есть. Сядь и послушай. «Он заплатил моей жене пятьдесят тысяч, и еще двадцать пять пообещал отдать после того, как она выполнит работу. Айрин сидит сейчас рядом со мной и хохочет. Я думаю, что дон нашел Доминика, и он подкидыш…» — Эдуардо и Энджело уже не скрывали смеха. — «Иначе, чем объяснить, что Доминик так беспросветно глуп? Нет, он все-таки, точно, не Прицци. Так вот, прежде чем мы вернем Филаджи, вы должны отдать мне Доминика. Где и когда, я сообщу позже…»

— На этот раз я никого не стану нанимать, — возопил тот, — я сам убью этого щенка!

— Подожди, Доминик. Дослушай до конца. «Что касается денег, я хочу получить два миллиона триста пятнадцать тысяч долларов за Филаджи, пятьдесят тысяч для своих людей, помогавших мне его выкрасть, и оставшиеся двадцать пять тысяч, которые обещаны Домиником моей жене…»

— Правильно, — закивал Энджело. — Это справедливо.

«Кроме того, я хочу получить еще два миллиона, которые уплатила за Филаджи страховая компания…»

Портено хлопнул в ладоши и захохотал.

— Вот молодец! Сразу видно — мой сын!

— Таким образом, — Эдуардо отложил письмо, — на Филаджи мы получили ровным счетом семьдесят два миллиона. Чарли требует из них четыре с половиной.

Это чуть больше шести процентов. Мы выплачиваем эти деньги, и Филаджи вновь…

— Выплачиваете деньги?! — взорвался задыхающийся от ярости Доминик. — Вы выплачиваете этому уроду деньги?!

— Замолчи! — жестко оборвал его Эдуардо. Когда того требовала ситуация, он становился холодным, как глыба льда. — Чарли имеет право на эту долю все равно. Он не обязан ничего у нас требовать. Это его деньги! Ты из-за своих дурацких амбиций перессорил всю семью.

— Я…

— Заткнись! Мы выплатим деньги Чарли. А ты принимай таблетки от давления, говорят, очень помогает. Нам нужно одно — чтобы дело Филаджи и этой жены полицейского поскорее заглохло. Сейчас мы поедем к отцу и обсудим все с ним.

Эдуардо встал и принялся натягивать пиджак. Письмо он сунул в карман.

Энджело поднялся, опираясь на трость, надел пальто и кивнул смотрящему в какую-то точку на стене Доминику.

— Ну, вставай, вставай…

Доминик поднял на него глаза. Им овладело странное чувство. Бешенство, смешанное с бессилием. Власть утекла, как песок сквозь пальцы. Он никому не нужен. Никто не собирается считаться с ним. Полчаса всеобщего обожания обошлись ему слишком дорого. Доминик потерял все, что имел еще вчера утром. Хотя… Деньги. У него остались деньги. Много. Достаточно, чтобы стереть Портено в порошок. Он не даст ненависти овладеть им вновь. Сегодня же вечером нужно позвонить киллеру. Настоящему, а не этой бабе, мать ее. Пусть сделает то, что нужно. Цена не имеет значения. Главное — восторжествует справедливость.

Доминик, тяжело отдуваясь, поднялся. Надев пальто и шляпу-котелок, он направился к выходу, а Энджело и Эдуардо последовали за ним, тихо переговариваясь на ходу.

Они прошли по широкому коридору, по обеим сторонам которого размещались двери офисов различных фирм и контор, и вызвали лифт.

Кабина оказалась забита людьми. Им едва удалось войти. Энджело и Доминику пришлось встать прямо перед дверками, зато Эдуардо устроился между растерянного вида клерком в строгом костюме и сногсшибательной брюнеткой в короткой юбочке. Ноги ее были такой длины, что у любого могла закружиться голова, а уж Эдуардо не был монахом. Стараясь не делать резких движений, он осторожно провел ладонью по бедру брюнетки, ощутив плавный изгиб упругих мышщ. девица слегка повернула голову и обворожительно улыбнулась. То ли ей действительно понравился спортивно-подтянутый, импозантный, хотя и довольно пожилой мужчина, то ли она относилась к разряду охотниц, но улыбка получилась откровенно-зазывающей, многообещающей. Эдуардо переместил ладонь повыше, на крепкие ягодицы и одобрительно хмыкнул. Она чуть заметно коснулась его ноги бедром и вновь улыбнулась.

В этот момент кабина дрогнула и остановилась. Доминик, а за ним и Энджело шагнули в вестибюль. Затем вышел клерк, потом брюнетка — давая возможность стоящим сзади оценить свою потрясающую фигуру — и, наконец, Эдуардо. Решительным движением он взял се за локоть и отвел в сторону договориться о встрече. Она не возражала.

Доминик все еще во власти одолевающей его ярости шагал широким твердым шагом, не оглядываясь, не проверяя, успевают ли за ним спутники.

Энджело задержался. Он, улыбаясь, наблюдал за Эдуардо и кокетничающей брюнеткой. Они представляли собой весьма странную, хотя вполне симпатичную пару. Прицци наклонился и начал нашептывать что-то в самое ухо девицы. Та улыбалась и одобрительно покачивала головой.

Доминик вышел на улицу, спустился с невысокого крыльца и остановился, оглянувшись. Начавшее было идти на убыль раздражение, вновь всколыхнулось в его груди. Желваки перекатывались под дряблой кожей. Ярость искала какой-нибудь повод для выплеска. Точку приложения, возможность снять накопившиеся отрицательные эмоции.

Он стоял спиной к проезжей части и потому не заметил остановившийся у тротуара черный «крайслер-роуд райнер». Дверца со стороны пассажира открылась. Из салона выбрался высокий мужчина в черном плаще, шляпе и, несмотря на пасмурный день, в солнцезащитных очках. Странный человек, напоминающий злодея из плохонького комикса, быстро и деловито подошел к Доминику со спины, спокойно вытащил из объемного кармана плаща мощный сорокапятикалиберный «Глок», приставил его к затылку Прицци и нажал на курок.

Громкий хлопок потонул в шуме сотен машин, несущихся по Парк-авеню. Выстрелом с головы Доминика сорвало шляпу. Она откатилась прямо под ноги прохожим и ее несколько раз пнули, пока кто-то заметил окровавленного человека, стоящего у самого края тротуара. Две черно-бурые дорожки проползли от брови до подбородка. Лоб Доминика зиял черной дырой, величиной с долларовую монету. Глаза смотрели с безграничным удивлением, словно Доминик еще не верил в произошедшее. Хотя, на самом-то деле, он уже не мог верить или не верить. Его мозг превратился в бесформенный серый сгусток, не способный воспринимать реальность. Состояние, в котором пребывал Прицци, называется физической смертью. Тело удерживалось на ногах каким-то чудом. Фактически, Доминик уже умер.

Убийца, по-прежнему абсолютно спокойный, сунул пистолет в карман, двумя шагами покрыл расстояние, отделяющее его от машины, и забрался в салон. «Роуд райнер» взревел мощным двигателем, резко взял с места и тут же затерялся в пестром потоке автомобилей, несущихся в сторону аптауна[20].

Доминик, покачиваясь, простоял еще полсекунды, а потом повалился плашмя в грязное снежное месиво, подняв фонтан брызг и едва не сбив с ног проходившую мимо женщину. Та истошно взвизгнула. На полах ее светлого пальто остался отвратительный кроваво-серый мазок. Голова убитого покоилась в мутной луже, подернутой тонкой ледяной корочкой. Мертвые глаза уже тронула безразличная дымчатая поволока, губы приоткрылись, изо рта торчал кончик языка.

Одинокий котелок валялся у стены дома, забрызганный грязью и никому не нужный.

Энджело и Эдуардо, с вытянувшимися от растерянности лицами, замерли на крыльце, глядя на распластанное тело своего бывшего босса…

… Коррадо Прицци, сидя в любимом высоком кресле, покуривая итальянскую сигарету, наслаждался открывающимся из окна удивительным видом зимнего fiapxa. Выпавший утром первый снег совершенно преобразил его. Деревья стали пестрыми, черно-белыми. Из-под ледяного покрова кое-где просматривались желто-коричневые пучки жухлой травы. Листья еще не до конца облетели с костлявых ветвей. Изредка алый парус срывался под тяжестью мокрого снега и, кувыркаясь, падал вниз. Несколько рябин в глубине парка роняли красно-оранжевые, тронутые морозцем ягоды, словно капли крови, и птицы склевывали их, едва они касались земли.

Коррадо не носил очки, хотя и был несколько подслеповат, как и большинство людей в его возрасте. Он не мог разглядеть, какие это были птицы, поэтому решил для себя, что голуби. Пусть будут голуби. Сизые, с голубовато-синим отливом на перьях.

Иногда налетал ветер. Он пел в водостоках прерывающимся неровным тенором, скатывался по каминным трубам, насвистывая будто развеселый трубочист. Дон слушал его голос, разбирая в нем забытые ноты своих ночных детских страхов. В какие-то моменты ветер пытался забраться в дом. Невидимые пальцы рвали оконные рамы, стараясь открыть их, отодвинуть, просочиться хотя бы в крохотную щелку, чтобы согреться в тепле комнат. Он рождался и умирал, и рождался вновь. Ветер был вечен.

Коррадо представлял его себе в виде высокой голубой фигуры без лица, закутанной в длинную накидку изо льда. Иногда старик даже видел ее. Она стояла в глубине парка, среди деревьев. Ветер был идеалом для Коррадо. За мгновение вырастающий из легкого, почти неощутимого дуновения до мощного, сбивающего с ног шквала. Всемогущий, уничтожающий целые города яростным ураганом, поднимающий в воздух дома диким смерчем, топящий за секунду корабли ревущим штормом. К тому же, никогда не умирающий, гуляющий по всей земле века, тысячелетия, всегда… Разве ветер не совершенен? Не прекрасен?

Старик находил в ней то, чего не мог найти в людях. И чем ближе подходила старость, тем больше он хотел надеяться, что, отойдя в мир иной, его душа не попадет ни в ад, ни в рай, а сольется с этим прекраснейшим творением природы и Бога.

Сидя в кресле, Коррадо прислушивался к порывам ветра и улыбался. Даже когда открылась дверь и в комнату кто-то вошел, он обернулся не сразу, а несколько секунд продолжал впитывать ревущий, протяжный, как волчий вой, стон за окном. Только когда все стихло, дон обернулся и застыл…

Это были Эдуардо и Энджело, но — Боже! — как они выглядели! В снегу, с бледными лицами, растерянные. Шляпа в руке Эдуардо мелко дрожала. Капли воды падали с нее на пол. И с пальто Портено. И с пальто Эдуардо тоже. Ковер быстро покрывался темными точками влаги.

Коррадо знал, что случилось. Уверенность, страшная и абсолютная, овладела им. Однако, дон был сильным человеком. По крайней мере, настолько, чтобы не выдавать своего состояния. Стараясь, чтобы голос звучал спокойно, он спросил, вновь повернувшись к окну:

— Кто-то убит?

Энджело тяжело вздохнул.

— Да.

— Кто? — молчание затянулось, и Коррадо жестко повторил вопрос. — Кто!

— Папа… Убит Доминик…

Сын. Он не ошибся. Убили сына. Старик ощутил, как кто-то невидимый резко и болезненно ударил его под сердце. Острая боль пронзила ребра, быстро разрослась, заполняя всю левую сторону груди, потекла по руке к кончикам пальцев. Тело внезапно охватили стальные обручи, мешая воздуху попасть в сведенные спазмом легкие.

— Опять. Опять война, — тихо, с каким-то отчаянием сказал старик, опускаясь в кресло, и покачал головой. — Доминик, Доминик. Ты постарел.

Энджело почувствовал страх. Казалось, дон говорит с кем-то, присутствующим здесь. Портено ожидал по меньшей мере всплеска эмоций, но Коррадо даже не повысил голоса. Наоборот, он стал еще тише, наполнившись страшным спокойствием.

Наверное, это шок, — подумал Энджело. — Тяжело получить такое известие. Господи, несчастный старик. Он постарел на десять лет. Словно надломился.

— Что-то с тобой случилось. Что? Может быть, Эдуардо в чем-то виноват? — Коррадо повернул голову, словно прислушивался. — Нет, ты ведь объявил, что отходишь от дел… — он взглянул на молчавшего Энджело. — Я хотел передать все его дела Чарли. Твоему сыну. Держал в секрете, думал торжественно объявить на проводах Доминика… Да, Чарли — единственный человек, способный все организовать как положено. Другого нет. Он нам нужен. Нужен семье. Нужен Прицци. Попроси его прийти ко мне. Ему следует быстрее принять дела. Сейчас у нас очень тяжелые времена. Ты передашь это Чарли?..

Подернутые поволокой боли глаза не мигая смотрели на Энджело, и тот кивнул.

— Конечно, Коррадо. Сегодня же.

— Вот и хорошо. Пусть придет завтра в полдень, а сейчас… Сейчас оставьте меня. Я хочу побыть один.

— Да, отец, — сказал Эдуардо.

Они вышли из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь.

Эдуардо вздохнул. Энджело протянул к нему руку и сказал:

— Дай-ка мне письмо. С Чарли я разберусь сам…

Прицци кивнул, достал из кармана конверт и вложил в открытую ладонь Портено…

… Оставшись один, Коррадо подошел к окну, уперся руками в подоконник и прислонился лбом к холодному стеклу, чтобы отдать хоть немного — хотя бы малую толику — своей вселенской боли тянущему тоскливую, заунывную песню ветру…


* * *
… Станция «Двадцать третья стрит» линии «А» ничем не отличалась от трех своих сестер-близнецов. Та же серая заплеванная платформа, тот же мусор и кучи окурков на влажном грязном бетоне, те же автоматы по продаже «Колы», сигарет, жевательной резинки, кофе и бутербродов и те же кафельные стены, увешанные пестрыми рекламными плакатами, призывающими идти, плыть, покупать, летать, голосовать и еще много-много всяких других «ать». Здесь была уйма подтаявшего, перемолотого подошвами снега и почти полное отсутствие людей. Переполненный в час «пик» сабвей пустовал в «мертвые» часы затишья. Редкие пассажиры-одиночки входили в поезда линии «Е», идущие в Куинс, или ехали линией «А» в аптаун. Но их было очень мало, и Чарли без труда просматривал платформу, выискивая что-нибудь подозрительное. Однако не находил.

Нельзя сказать, что он нервничал, скорее, срабатывала профессиональная привычка. «Кольт» покоился в кармане, пока ненужный, но со скинутым предохранителем.

Энджело вышел из вагона ровно в три часа. Чарли специально назначил встречу на это время, проверив расписание. Минутой позже от соседней платформы отходил поезд на Куинс, и если бы Портено-младший заметил что-нибудь подозрительное, он просто нырнул бы в вагон соседнего состава и растворился в шумной многоликости города.

Энджело, одетый в светло-бежевое шерстяное пальто и шляпу, вышел на платформу, огляделся и, заметив сына, поспешил ему навстречу.

— Здравствуй, отец.

Чарли, на всякий случай, еще раз осмотрел платформу.

— Все нормально, — кивнул старик. — Здесь спокойно.

— Извини, что затащил тебя в такую даль, — улыбнулся сын. — Но знаешь, очень не хочется, чтобы кто-нибудь выстрелил в меня сдуру.

— Я понимаю, — Портено-старший энергично тряхнул головой, одобряя осторожность Чарли. — Если бы Доминик был так же умен и осмотрителен, как и ты, он до сих пор был бы жив и здоров.

— А что с ним?

— Убили сегодня утром, — пояснил Энджело, — на Парк-авеню.

— Черт побери.

Чарли растерялся. Не то чтобы его поразила сама новость. Напротив, факт насильственной смерти среди членов семьи был, в общем-то, нормальным, довольно обыденным явлением. А уж то, что Доминик со своим несносным характером спокойно дожил до своего возраста, казалось едва ли не чудом. Но в ходе сложившейся ситуации, убийство вполне могли приписать ему, Чарли Портсно. Дон, конечно, умный человек, но убийство сына может затмить разум кому угодно. Тем более, после письма, в котором Чарли недвусмысленно заявил о своих намерениях относительно своего бывшего босса.

— Дон решит, что это моих рук дело, — вздохнул он.

— Почему?

— Из-за письма.

— Не волнуйся. Оно у меня. Я не отдал его Коррадо.

Энджело усмехнулся, доставая письмо из кармана пиджака.

— Слава Богу.

— Более того, он хотел, чтобы ты пришел к нему завтра в полдень, принять полномочия босса. Коррадо именно так и сказал.

Чарли почувствовал, что окончательно перестает понимать происходящее.

— Он что, не подставлял меня?

— Я знаю его пятьдесят лет. Чарли, сынок, поверь, если дон сказал: «нам нужен Чарли Портено», значит, так оно и есть.

— Постой, но они с Домиником наняли Айрин, чтобы…

— А с чего ты взял, что это ОНИ? С Айрин разговаривал только Доминик. Коррадо лишь сказал ей привести деньги.

— Но… Он так сказал? Сам?

— Да. Времени у нас очень мало. Пока Коррадо ничего не знает о похищении Филаджи, и не нужно, чтобы ему это стало известно. Пусть думает, будто все идет по плану. Наш бизнес должен продолжаться, и ты

— единственный человек, способный взять бразды правления в свои руки. Коррадо хочет сделать тебя боссом? Пусть делает.

— А как быть с Филаджи?

— Завтра утром, в десять часов, ты высадишь Филаджи на углу Сорок второй и Пятой авеню, у Публичной библиотеки. В квартире его уже будут ждать фэбээровцы, об этом позаботимся мы с Эдуардо. Вот и все. А затем сразу же отправляйся к Коррадо. Ты понял?

— Конечно, — Чарли качнул головой. — И мы замнем всю эту историю?

— Постараемся, — ответил Энджело.

— О’кей. Я сделаю так, как ты скажешь. Значит, в десять?

— Да. И постарайся особенно не мелькать там.

— Ладно.

— Ну что же, — старик улыбнулся. — Удачи тебе, сынок.

— И тебе, отец.

Чарли отступил на шаг, затем повернулся и быстро пошел к лестнице, ведущей наружу.

— Чарли! — окликнул его Энджело. Тот обернулся.

— А компания-то, действительно, выплатила страховые деньги без единого звука!

Он засмеялся, довольно и громко. Портено-сын удовлетворенно кивнул головой, развел руками, словно говоря: «А я и не сомневался», и тоже рассмеялся…


* * *
… Розалио Филаджи, связанный наподобие круга телячьей колбасы, с заклеенными пластырем глазами и ртом, лежал на заднем сиденье «шевроле-фургона» и со страхом думал о своем ближайшем будущем. То, что похитившие его люди принадлежат к мафии, он не сомневался ни секунды и поэтому не очень верил их разговорам о том, что его отпустят живым и невредимым.

Когда сегодня утром в маленькую комнату, которая стала ему пристанищем на последние несколько дней, вошел какой-то человек и сказал: «Мистер Филаджи, выкуп получен, все в порядке, вы скоро окажетесь дома», Розалио испугался. Глаза его были заклеены все время пребывания у похитителей, поэтому он не видел гангстера, а только слышал голос. Веселый, с еле заметной хрипотцой. От этого страх стал еще сильнее.

Филаджи достаточно читал в газетах о киднэппинге, чтобы знать: обычно жертву находят где-нибудь в Нью-Джерси с перерезанной глоткой или изрешеченной пулями, а то и не находят вовсе. Паника, овладевшая им, была достаточно сильна, чтобы Розалио, потеряв остатки своего достоинства, начал умолять этого человека сохранить ему жизнь, обещая засыпать того деньгами с головы до ног и бормоча клятвы о том, что полиция никогда ничего не узнает. По крайней мере, он, Розалио Филаджи, будет нем, как рыба.

Выслушав его, человек хмыкнул и спросил: «Разве я сказал, что мы убьем вас? Вы скоро будете дома, мистер Филаджи».

Розалио вновь возобновил бормотания. Он твердил, что помнит и чтит «омерту» и никакая сила в мире не заставит его открыть рот.

Похититель промолчал.

Теперь же, лежа на заднем сиденье фургона, Филаджи с трепетом ждал, чем закончится эта поездка. Время от времени им овладевало отчаяние и хотелось заорать: — если вы хотите меня убить, то убейте прямо сейчас!

Но время текло своим чередом, и мобстеры, невнятные голоса которых он слышал сквозь шум мотора, не выказывали к нему враждебных намерений…


… — Каким образом мы доставим его на место? — спросила Айрин, глядя на Чарлй.

Тот сидел за небольшим откидным столиком и посматривал в окно на загородный пейзаж.

— Отец сказал, чтобы мы высадили Филаджи около Публичной библиотеки на Сорок второй стрит. Дальше я еду к дону, а Ларри отвезет тебя домой.

Она кивнула головой. Пушистые волосы ее заколыхались, и Чарли залюбовался ими.

— Теперь расскажи мне о деньгах. Дон прочел наше письмо?

— Нет, — Портено никогда не лгал. — Отец не отдал ему письмо.

— Почему?

— Видишь ли, вчера утром был убит Доминик. И выяснилось, что дон, действительно, хочет сделать меня боссом. Энджело не счел нужным выдвигать ему наши требования после того, как источник опасности уже устранен.

— Господи, да о чем ты говоришь, Чарли? Проснись! Ты, действительно, веришь, что вся эта история прошла мимо Коррадо Прицци?

Айрин выглядела искренне удивленной. В другом случае, Чарли растерялся бы и вновь принялся метаться в догадках, но не сейчас.

— Послушай, Айрин, я понимаю твое состояние, но поверь мне: отец очень хорошо знает Коррадо. Они росли вместе с самого детства. Он знает дона так же, как себя самого. И уж если Энджело уверен в том, что все чисто, значит, так оно и есть.

— Ну, допустим, — с явной неохотой согласилась она. Было видно, слова мужа не убедили ее. — Допустим, хотя мне кажется, что-то тут не чисто. А как насчет денег-то?

— Все в порядке. Мы получаем полмиллиона сразу,

наличными, затем еще шесть с половиной процентов со всех видов деятельности семьи, — он улыбнулся. — Так что, на следующей неделе у нас на руках будут все деньги.

Однако Айрин не разделяла его оптимизма.

— Ты что, будешь работать сегодня, а деньги получать только через неделю? Так что ли?

— Дорогая, — вздохнул Чарли. — Я — босс! Я им нужен! Какой смысл дону сейчас нас обманывать? В любом случае, отец проследит за нашими интересами. Ему-то я должен верить?

Айрин жестко усмехнулась.

— Наверное, отец, действительно, будет тебя опекать и следить за ТВОИМИ интересами. Но это вовсе не значит, что он станет опекать меня!

— Ты моя жена…

— Чарли, открой глаза и взгляни на мир трезво! Я — твоя жена, но я — полячка!

— Слушай, ну хватит, а? — раздраженно оборвал ее Чарли. — Хватит!

— Ладно, хватит. Ты уверен в намерениях дона, а я — нет. Он хитер и жесток. Мне нужны доказательства того, что Прицци ведут дела честно.

— Какие еще доказательства?

— Девятьсот тысяч долларов. Мои девятьсот тысяч долларов.

Чарли уставился на жену в немом изумлении.

За какие-то считанные доли секунды в Айрин что-то переменилось. На лице ее застыло отрешенное выражение человека, знающего б грядущем зле, но не способного достучаться до других, чтобы предупредить их об этом. Ей не были нужны эти деньги, именно как деньги. Айрин требовалось доказательство. Она прекрасно помнила слова Чарли о нравах сицилийцев. «Скорее, они убьют собственных детей, чем отдадут кому-нибудь хотя бы цент».

Нет, насчет Чарли Айрин была уверена. Скорее всего, он действительно был нужен Прицци, а значит, с ним ничего не может произойти. А вот с ней? Кто она для дона Коррадо? Жена Чарли, да. До тех пор, пока не возникнет реальная угроза их финансам или власти. Если в такой момент понадобится принести ее в жертву обстоятельствам. Прицци сделают это, не задумываясь.

Она не их крови. Для этих людей не существует других критериев выбора. Биологическая война, подобная той, что царит в среде животных. Вторгся ты на чужую территорию или нет, не играет решающей роли. Ты — чужак сам по себе. Не сицилиец. И этим отличаешься от них.

Чарли — слепец. Он опьянен своей удачей, будущим назначением, деньгами и властью. Для него не существует проблем, которые волнуют ее. С ним ничего не может случиться. Это — истина. И зная эту истину, веря в нее, Чарли не хочет видеть дальше собственного носа.

Айрин очень надеялась, что, получив доказательства нечистоплотности Прицци — а она-то ЗНАЛА: так и будет — у него хватит ума прозреть. Чарли слишком сильно любит ее.

— Какие девятьсот тысяч? — изумленно спросил он, обретая наконец способность говорить.

— Семьсот двадцать тысяч с Лас-Вегаса и пятьдесят процентов штрафа, которые я уплатила дону. Мне кажется, что, я имею полное право на эти деньги.

— Это деньги семьи Прицци, — возразил Чарли. — Ты ведь украла их.

— Да, я украла их. Но я не требую доли с денег Филаджи. С семидесяти миллионов, хотя план был мой, и осуществить его помогла тоже я. Думаю, это не такая большая сумма, чтобы Прицци чувствовали себя ущемленными. Если им хочется, они могут расценивать это, как плату за услуги и работу в похищении Филаджи.

— Но Прицци так не считают. Ты помнишь, что говорил Макси? Насчет денег и детей?

Он посмотрел ей в глаза. Она выдержала взгляд и со спокойствием обреченного ответила:

— Я помню. Я очень хорошо помню…


… Белый «шевроле-фургон» свернул с Франклин Рузвельт драйв на Сорок вторую стрит и покатил в сторону

Пятой авеню. С правой стороны проплыла тридцатидевятиэтажная башня ООН и комплекс Тюдор-сити, осталась позади изящная коробка корпорации «Форд» и пестрая громада «Дейли Ньюс», островерхий небоскреб империи Крайслер и Большой Центральный вокзал с торчащей за ним башней «Пан Ам», упирающейся в манхеттенское небо своими пятьюдесятью девятью этажами.

Он пересек Парк, Медисон и Пятую авеню и, развернувшись у Брайант-парка, подполз к мраморным львам, охраняющим величественный фасад Нью-Йоркской Публичной библиотеки.

— Мистер Филаджи, — Чарли развязал банкира и снял пластыри. — Вы помните «Коморру»?

— Помню, — мелко затряс головой тот, быстро моргая от яркого света.

— Так вот. «Коморра» — детские игрушки по сравнению с нами, — мягко улыбнулся Чарли. — Власти могут запереть вас в стальной сейф, упаковать его в подводную лодку и опустить на дно океана, но мы все равно найдем вас.

— Я понимаю.

Филаджи продолжал торопливо кивать, то и дело вытирая руками слезящиеся глаза. Похоже, он и сам еще не до конца поверил, что его отпускают живым.

— Очень хорошо. Вас будут допрашивать полицейские. Вы можете говорить им все, что хотите, кроме трех вещей: кто мы такие, как выглядят люди, похитившие вас, и место вашего заточения. Можете придумать любые подробности, но этих трех вещей не касайтесь. Иначе нам придется убить вас.

— Да, да, конечно.

На лице Филаджи застыло выражение растерянности, смешанной со счастьем.

— Надеюсь, вам все ясно?

— Да, разумеется. Я понимаю…

— Вот и отлично. В таком случае, вы свободны. Желаю удачи.

Банкир осторожно, бочком протиснулся в открытую дверь и выбрался наружу. Он сделал два шага по тротуару, затем поспешно вернулся и пробормотал в открытое окно.

— Я уже забыл вас, честное слово.

— Я рад, мистер Филаджи, — улыбнулся Чарли. — Вы можете идти.

Розалио попятился от фургона, затем быстро развернулся и засеменил по Пятой авеню. Портено некоторое время смотрел в его помятую бежевую спину, а потом вздохнул. Банкир растворился в толпе, а «шевроле» мягко тронулся с места и влился в поток машин.

Было пять минут одиннадцатого утра…


… Примерно десять минут спустя Мейроуз Прицци вышла из дома, держа в руках пластиковый пакет. Она прошла несколько кварталов по Атлантик-авеню и спустилась в сабвей. На поезде «Л» Мэй доехала до конечной остановки «Брод-стрит» и поднялась в город уже в Манхеттене.

Сейчас ее практически было невозможно узнать. В простом дешевом пальто, специально приобретенном в магазине «Конвей», она больше походила на какую-нибудь телефонистку, давно забывшую об ухаживаниях мужчин и потому мало обращавшую внимания на свою внешность. Грим состарил Мэй, добавив, по меньшей мере, два лишних десятка лет к ее тридцати.

С Брод-стрит она свернула на Бридж-стрит и зашагала по направлению к парку Бэттэри.

Довольно быстро Мэй нашла то, что искала: почтовый ящик. Подойдя к нему, она достала из пакета пухлый Конверт и опустила в щель. Металлическая шторка глухо стукнулась о корпус, когда письмо упало на дно ящика.

Мейроуз улыбнулась.

На конверте стоял адрес и получатель: «Комиссару полиции Нью-Йорка». Письмо содержало в себе отчет Франциска Кунза, фотографию Айрин Уокер и короткую записку, состоявшую из неровных букв, вырезанных из газетных заголовков: «Убийца Виктории Холбейт»…


* * *
… Его уже ждали. Воздух оказался пропитанным табачным смогом настолько, что Чарли, войдя в кабинет, закашлялся. Сам он курил достаточно редко, а здесь дым приобрел концентрацию, близкую к вязкой сметане. Ему пришлось прищуриться, чтобы разглядеть сидящих в креслах мужчин. Коррадо, Эдуардо Прицци и Энджело, своего отца.

Их позы говорили о спокойствии, в то врем^как количество выкуренных сигарет наводил на мысли о противоположном: эти люди волнуются, но по каким-то причинам не хотят, чтобы он заметил это.

Чарли подошел к дону, наклонился и коснулся губами протянутой для поцелуя дряблой руки. Он тут же почувствовал странное неоправданное напряжение. Ледяная волна поднялась от костлявой кисти, украшенной платиновым перстнем, по щекам Чарли и ударила в виски пульсирующей белой болью, заставив Портсно резко выпрямиться. Казалось, что в теле Коррадо Прицци работает мощная электромашина. Портено даже испугался, что его сейчас ударит током. Он словно слышал потрескивание разрядов на кончиках стариковских пальцев. Обычно по-лягушачьи холодные, сегодня они были неестественно пылающими, раскаленными.

— Я пришел, дон Коррадо. — стараясь сохранять спокойствие, поздоровался Чарли.

— Хорошо, мы ждали тебя. Как твои дела? Филаджи свободен?

Голос дона звучал бесстрастно. Обычно Прицци удавалось умело скрывать чувства, обуревавшие его, но только не сейчас. В напускном равнодушии явно слышалась фальшивая нота. Настолько фальшивая, что Чарли без труда различил ее.

— Все отлично, крестный отец. Он, наверное, уже дома.

— Ага. Ну хорошо. Хорошо, — Коррадо улыбнулся.

Кожа на его щеках сморщилась, а глаза сузились в тонкие щелки, в которых темнело' ожидание. Эта натянутая гримаса была похожа на отражение в растрескавшемся зеркале. Неровная и нервная, больше напоминающая злобный оскал.

Беспокойство накрыло Чарли с головой. Оно было мощным, отбрасывающим сознание на грань паники. У Портено появилось желание отойти на безопасное расстояние, будто эти трое могли укусить его, подобно бешеным псам. Что-то таилось за их внешним спокойствием. Какая-то неведомая опасность. В Чарли заработали инстинкты. Чутье волка, реакция змеи. Его почти трясло. Он физически ощущал их внутреннее состояние. Обоняние улавливало отвратительные миазмы, исходящие от всех троих. Даже от Энджело. Кожа воспринимала флюиды тревоги, которую излучали их глаза.

Его собственное тело реагировало моментально. Спина покрылась пупырышками, волосы на шее зашевелились, сердце начало усиленно накачивать в кровь адреналин, заставив мышцы напрячься, напружиниться, сжаться для броска. Чарли перешел в их плоскость общения. Он тоже стал зверем и бь!л готов к драке, хотя пока не понимал, с какой стороны ждать нападения.

Трое напротив не могли не почувствовать этого. Дон усмехнулся, и в глазах его зажглись тусклые кроваво-красные огоньки.

— Я думаю. Энджело уже изложил тебе суть нашей проблемы.

— Смотря что вы подразумеваете под этим словом, крестный отец, — осторожно ответил Чарли.

— Видишь ли, вчера утром убили моего сына, — Коррадо сделал ударение на последнем слове. — Ты уже знаешь об этом?

— Да. Отец говорил мне.

Дон кивнул.

— Значит, тебе проще понять мое состояние. Я удручен смертью Доминика и мог бы объявить траур, но… Существует нечто, превыше личного горя. Честь семьи. Поэтому я собрал сегодня Совет, чтобы торжественно объявить о том, что ты, если, конечно, твое желание с впадет с нашим, с сегодняшнего дня принимаешь полномочия моего сына и становишься боссом. Отныне ты будешь решать судьбу сотен людей клана, распоряжаться делами и финансами. В первое время Эдуардо поможет тебе, пока не привыкнешь к новой должности.

Он скупо улыбнулся, и вновь улыбка вышла неестественной, кукольной. Лишенной эмоций и жизни, словно нарисованной на лице покойника.

— Спасибо, крестный отец. Это очень большая честь для меня.

Чарли вновь нагнулся и, преодолевая внутреннее сопротивление, поцеловал руку старика, ощутив губами горячую шелушащуюся кожу.

— Конечно, мы устроим прием в честь твоего торжества, но чуть позже, когда уляжется вся эта история с женой полицейского, — седые брови дона чуть заметно дернулись. — Это ведь твоя жена убила ее?

— Да. Отец рассказал вам?

Коррадо утвердительно кивнул.

— Но ты ведь не держишь секретов от меня, Чарли?

Тон, которым был задан вопрос, заставил Портено еще больше напрячься. Наигранная фальшивая будничность резко контрастировала с острым взглядом Коррадо, и Чарли застыл в ожидании подвоха.

— Нет, крестный отец. Я ничего не скрываю от вас.

— И тебе известно, что она убила Френки Палоу и похитила наши деньги.

— Да, известно.

В его голове, как огромная карусель, завертелись мысли.

Дон позвал его, чтобы начать разговор о Палоу? Зачем? Айрин вернула им все деньги плюс штраф. Или Коррадо хочет чего-то еще? Чего он ждет?

— Но почему ТЫ не сказал мне об этом? — со зловещей вкрадчивостью осведомился старик.

Чарли взглянул на отца, словно ища поддержки, но не нашел его глаз. Энджело курил, внимательно разглядывая тлеющий кончик сигары.

Вот так, значит? Он вдруг понял, что отец не станет поддерживать его в разговоре. Здесь уже принято какое-то решение, и ответы Чарли не имеют ни малейшего значения. Пустая проформа. Эффект соблюдения необходимых приличий.

Горячая злость перекрыла Портено дыхание, ослепив его на мгновение, лишив способности нормально воспринимать происходящее. Она оказалась столь велика, что ему захотелось броситься на этих троих и начать душить, колотить головами об пол, пока не вышибет из дряхлых тел дух, последнюю крупицу жизни.

Чарли стоило немалых усилий взять себя в руки. Но когда он заговорил, голос его звучал спокойно и ровно.

— Я посчитал это лишним, потому что вы, крестный отец, знали обо всем гораздо раньше, чем я. Айрин рассказала мне все уже после разговора с вами.

— Но ведь я мог и не знать об этом? Она сказала тебе. С чего же ты взял, что мне все известно?

— Айрин объяснила, что вы послали ее за деньгами в Лос-Анджелес, и изложила вашу беседу в подробностях.

— Ну хорошо, — согласился Коррадо, взмахнув дряблой кистью. — Не будем об этом.

— Нам придется поговорить об этом, — возразил Чарли. — Я должен к вам обратиться от имени Айрин. Она хочет, чтобы ей вернули деньги.

— Какие деньги?

Теперь взгляды Эдуардо и Коррадо обратились к нему. Только отец по-прежнему с вялой обреченностью продолжал изучать сигару. Чарли чувствовал себя так, словно стоял перед судом присяжных, заранее решивших отправить его на электрический стул.

— Триста шестьдесят тысяч, которые привез я, и пятьсот сорок, которые отдала вам сама Айрин. Она готова забыть о двух миллионах страховки и о деньгах, которые ей должны были заплатить за мое убийство. Ей нужны только эти девятьсот тысяч долларов.

Эдуардо усмехнулся.

— Чарли, я, конечно, очень уважаю тебя, но твоя жена что-то загнула.

Это прозвучало почти весело, и Чарли вновь начала заполнять холодная, безумная, не поддающаяся контролю злость. Пока еще ему удавалось совладать с ней, но постепенно она могла одержать верх. Этого нельзя было допустить. Вообще, эмоции — плохой партнер в ведении переговоров. Так учил его отец, а Чарли уважал советы Энджело и старался следовать им. Как можно чаще.

Усилием воли ему вновь удалось сбить пенную шапку ярости, пытающуюся овладеть разумом.

— Попытайтесь поставить себя на ее место, — пожав плечами, посоветовал он. — Это ведь она, между прочим, придумала, как похитить Филаджи. Благодаря ЕЙ вы получили семьдесят миллионов на авуарах банка и двухмиллионную страховку. Кстати, она рисковала своей жизнью ради этих денег и имеет полное щраво получить процент. Но она хочет вернуть только СВОИ деньги.

— Во-первых, это деньги Прицци, — проскрипел дон. — Но дело даже не в этом. Я думаю, что ситуация значительно облегчается. Нам нужно поступить следующим образом. Полиция заявила, что не оставит нас в покое, пока мы не выдадим им человека, убившего жену полицейского. Ты сам понимаешь, Чарли, что тебя мы выдать не можем…

Чарли замер. Он даже не сразу осознал, О ЧЕМ говорит дон, но когда понял — содрогнулся, словно его окатили ледяной водой.

— Вы что, хотите выдать Айрин полиции?..

— Так решила семья, — спокойно сообщил Коррадо, глядя в глаза своему крестнику пронзительным взглядом острых птичьих глаз. В них застыла решимость и не было ни капли жалости. — Остальные нью-йоркские кланы также предъявили нам требование: убийца должен быть выдан, иначе — война. Мы потеряем все, что имеем. С каждой из этих семей в отдельности мы справились бы без труда, но вместе они уничтожат нас. С другой стороны, нас раздавит полиция. Как бы ни были сильны наши связи, мы не сможем противостоять государственному аппарату. Если не выполнить этого требования, мы все умрем. Семья будет уничтожена. Погибнут все, до единого человека. Ты не хуже нас понимаешь, если мафия и полиция начнут охоту сообща, не уцелеет никто.

— Крестный… — выдохнул Чарли.

Он был смят, раздавлен, уничтожен. Коррадо растоптал его своими словами. Распял на кресте жуткой истины. Приколотил пятидюймовыми гвоздями аргументов. Табачный дым обвился вокруг горла Чарли голубоватосерой удавкой, сбив дыхание. До него вдруг с пугающей ясностью дошло, что тривиальное похищение обернулось для них с Айрин настоящей катастрофой, которую уже нельзя остановить. Она надвигается с неумолимой бездушной силой. Огромная, перемалывающая все живое, попадающееся на ее пути. Это не просто единичный случай. Это — вся жизнь. Он завяз в ней, как в болоте. Зловонном и мерзком.

— Чарли, Чарли, — вздохнул дон. — Тебе надо было жениться на женщине из нашего круга…

И что тогда?! — захотелось заорать ему. — Что бы вы сделали? Спасли ее, защитили? Ну так сделайте это, мать вашу! Сделайте! Вы же то и дело кричите о чести! Айрин пошла на это ради ваших ублюдочных денег! Защитите же ее!


… — Или если бы твоя жена жила другой жизнью. Но ты ведь знаешь, чем она занимается. Я понимаю твое положение, Чарли. Сложилась, действительно, ужасная ситуация. Айрин нужно выдать полиции. Или убить. Одно из двух. Но приблизиться к ней можешь только ты…

— Я? Я должен убить Айрин?

Если бы в этот момент небо обрушилось на землю, Чарли не испытал бы и десятой доли того ужаса, который почувствовал, услышав эти слова.


Убить Айрин? Дон хочет, чтобы он это сделал? Господи, это не сон, не кошмар, не горячечный бред? Что происходит? Что случилось с миром, если в нем стали возможны такие вещи? Боже, почему ты допускаешь подобное? Нет, этого не может быть! Он, наверное, спит. Сейчас, сейчас. Нужно только напрячься, и все пройдет, он проснется. Через секунду этот кошмар закончится.

… Чарли крепко зажмурился, но ничего не изменилось. Все осталось на своих местах.

— Пойми, Чарли, мне не легче, чем тебе, — продолжал мягко бормотать Коррадо. — У меня вчера убили сына. Неужели ты думаешь, я бессердечен и не понимаю, какова боль утраты? Но подумай сам. Если Айрин попадет в руки полиции, будет суд, и в лучшем случае ее ждет пожизненное заключение. Она состарится и умрет в тюрьме. Но гораздо вероятнее — электрический стул. Затем заговорит Филаджи и придется убивать еще и его. Ты этого хочешь?

— Я не понимаю, КАК вы собираетесь убийством Айрин удовлетворить полицию?

Коррадо кивнул, оценивая вопрос.

— На самом деле все просто. Копы найдут тело, а анонимный абонент по телефону сообщит, что она и есть убийца этой женщины. Филаджи опознает труп. Все получат то, что ищут. Полиция оставит нас в покое, и мы сможем вернуться к своим обычным делам. Все наладится.

— Крестный, но она — моя жена! Я не могу ее убить! Я…

— Чарли! — перебил его дон. — Ты поклялся на крови! Наша с тобой кровь смешалась, ты помнишь? Твои слова: _ «Я буду защищать честь семьи»._ Она превыше всего в этом мире! Сейчас я прошу тебя выполнить свое святое обязательство!

— Айрин — моя семья! Она — моя жена! Я не могу убить ее, крестный!

Энджело дернулся. Он наконец оторвался от своей сигары.

— Ты знаком с ней меньше месяца! Она, конечно, твоя жена, никто не спорит. Но твоя семья — мы! Семья и жизнь!

— Чарли, — поддержал Портено-отца Коррадо. — Ты отказываешься выполнять свою торжественную кровную клятву. Но это не все. Ты отрекаешься от семьи. Мы прикрыли глаза на ее поступок в Лас-Вегасе, понимая, что для тебя перенести наказание Айрин было бы тяжело. Но сейчас речь идет о чести семьи. Запятнанную честь нужно восстанавливать. Или умереть. Все кланы Нью-Йорка ждут наших действий. Мы потеряли лицо в их глазах и должны вновь обрести его. Достигнуть этого можно лишь одним путем — убив Айрин. В противном случае, семья погибнет.

— Постойте, — тихо сказал Чарли. — Погодите. Я чего-то не понимаю. С самого детства я слышал, что честь — превыше всего. Для меня это стало истиной. По-другому просто не может быть. Но мне, — голос его начал набирать силу, — также известно, что честь семьи и в том, чтобы защищать своих людей. Честь мужчин семьи — защищать женщин. Честь превыше смерти. Однако сейчас я слышу совсем другое.

— Это — необходимость. Жизнь не плоская, как монета, пойми. Нельзя смотреть на все только с одной стороны. Иногда приходится уступать, чтобы сохранить главное. Я знаю, это не просто, но так нужно.

Чарли зло усмехнулся и обвел сидящих перед ним мужчин взглядом.

— Посмотрите на себя, — наконец сказал он. — Моя мама умерла, когда я родился. У меня не было людей ближе тебя, отец, и вас, дон Коррадо. Вы — самые дорогие для меня люди. Вы и Айрин, — улыбки появились на старческих лицах. — А теперь скажите-ка мне, вам хочется, чтобы я жил и состарился так, как вы? В вечном страхе и ожидании смерти, просыпаясь по ночам, боясь, что кто-то пустит пулю в затылок моему ребенку? Вы хотите, чтобы моим единственным обществом стали телохранители и деньги? Чтобы мне под старость пришлось уговаривать своего сына пристрелить его жену? Вы хотите этого?

— Чарли, — вздохнул дон, — дорогой ты мой человек. Ты будешь еще более одинок, повернувшись к нам спиной. К своей плоти и крови.

— С этим надо смириться, сынок, — вступил в разговор Энджело. — Другого выхода нет. Айрин нужно убить или выдать полиции.

— Нет, только не полиции, — в голосе Чарли вдруг послышалась безумная усталость. Тоска человека, уставшего от жизни, от вечной несправедливости мира. —

Семья — это то, что я свято чту. И могу быть только в семье.

Он изменился. В одно мгновение. В нем угасла какая-то искра, делавшая его тем Чарли, которого они знали до этого момента. Теперь перед ними стоял холодный незнакомый человек. Чужой в своем одиночестве, злости и бессильном отчаянии, утонувшем в ледяных глазах.

И Энджело вдруг испугался ЭТОГО человека, который перестал быть его сыном.

— Это только бизнес, сынок, — растерянно пробормотал он. — Бизнес. Ничего личного…


… Айрин волновалась. Не то чтобы она не находила себе места, металась по комнате, заламывала руки. У нее эмоции перетекали в другое качество — безграничное терпение. В такие минуты — минуты наибольшего волнения — она могла часами не сделать ни единого движения.

Сейчас Айрин сидела в уютном велюровом кресле и, не отрываясь, смотрела на телефон. Было в этом что-то кошачье. Буря эмоций, трансформирующаяся в идеальную выдержку, не дающая разуму расслабиться, а мыслям замедлить свой бег.

У нее ни на секунду не возникло сомнений относительно того, что ответят Прицци. Как бы Чарли ни старался, дон Коррадо не отдаст денег, да, в общем-то, его и нельзя судить за это. Тут не только деловые качества. Просто он так живет. Для него смысл жизни заключается только в деньгах. Деньгах ради денег. Он делает что-то и получает удовольствие от этого, но только в том случае, когда его дело приносит барыши. Все остальное переходит в ранг расходного материала. Этот человек упивается властью. Но властью, приносящей доход. Для него другой человек — ничто. Пыль. Любой человек. Включая Чарли. Только вот Чарли не хочет понять этого. Ей хватило двух минут разговора для того, чтобы сделать вывод: Коррадо Прицци — человек, которого нужно либо убить, либо бояться. Если, конечно, вообще решишь иметь с ним дело. Самое же лучшее — держаться от Крестного Отца подальше.

Она дала Чарли шанс проверить и самому убедиться в этом. После того, как он поймет, что дону нельзя верить, они уедут. Вместе. Далеко, где ни Прицци, никто другой не смогут достать их. Уедут и, забыв о своем прошлом, начнут новую жизнь. С самого начала.

Телефонный звонок прервал раздумья. Она сняла — почти сорвала — трубку с рычага.

— Айрин? Это Чарли.

— Да, Чарли, слушаю тебя.

Она все еще была уверена в том, что услышит сейчас, однако следующая фраза ошеломила ее.

— Айрин… Все нормально. Дон отдает тебе деньги. Все, до последнего цента. Девятьсот тысяч. Они у меня.

— Дон отдает мне деньги! — изо всех сил стараясь казаться спокойной, спросила Айрин. — Давно ли это с ним?

— Да, я сам был жутко удивлен.

Это был не его голос и не его слова. Это вообще был не Чарли. Вернее, не тот Чарли, с которым она рассталась сегодня утром. С ним что-то произошло. За те несколько часов, в которые они не видели друг друга.


… — Но в любом случае, — продолжал Чарли, — он согласен выплатить тебе все. За Филаджи, за Доминика. Все. Ну как?

— Чарли! — деланно восхитилась она.

— Я рад, что все разрешилось так удачно. И я хотел тебе сказать… — голос его на мгновение наполнился теплом, но это длилось всего долю секунды. — Все абсолютно нормально.

КЛОНГ — на том конце провода повесили трубку.

Дон согласился вернуть ей деньги? Это известие могло означать только одно: Коррадо Прицци даже более жесток, чем она думала. Ее убьют. Точнее, попытаются это сделать. Вряд ли это окажется очень просто, но рано или поздно им удастся дотянуться до нее. Что это будет? Нож, всаженный под левую лопатку в толпе сабвея, или выстрел из винтовки с оптическим прицелом и глушителем? А может быть, автоматная очередь из проезжающего мимо автомобиля, или падение с крыши?.. Какая разница. Она не станет ждать, пока киллер заявится сюда. Нет. Нужно уходить.

Айрин невесело усмехнулась. Вот тебе и жизнь вместе с Чарли. И далекие страны. И любовь.

Она заметалась по комнате, собирая вещи, рубашки, блузки, свитера. Все летело в чемодан. Сейчас было не до порядка. Скорее отсюда. Конечно, они знают ее адрес в Лос-Анджелесе, но им понадобится время, чтобы добраться, а она не собирается долго задерживаться там.

Айрин схватила салфетку и торопливо нацарапала: «Чарли, дорогой. Мне пришлось срочно уехать. Вернусь через три дня. Целую, твоя Айрин». Если они вздумают выяснять что-то у Чарли, то возможно, купятся на этот фокус. Вряд ли, конечно, но чем черт не шутит. Ей нужен всего лишь один день. Даже меньше. А потом она покинет страну и исчезнет навсегда. И для Прицци, и для всех остальных. Она осмотрелась, подхватила чемодан и вышла из пентхауза, заперев за собой дверь.

У подъезда Айрин взмахом руки подозвала такси и, сев на заднее сиденье, сказала:

— Аэропорт «Ла Гуардиа»…


… Эдуардо открыл потайной сейф и вытащил из него серебристый металлический чемоданчик. Взвесив его в руке, он улыбнулся Чарли.

— Вот. Здесь миллион. На всякий случай. Айрин — умная женщина. Возможно, тебе понадобятся эти деньги для того, чтобы усыпить ее бдительность.

— Чарли, — дон так и не вылез из кресла. Он возбужденно дернул удавьей головой, поворачиваясь к Чарли. — Дорогой ты мой человек. Вскрой этот волдырь, прошу тебя. Вытащи камешек у меня из башмака.

Энджело подошел к сыну и осторожно положил руку ему на плечо. Он с удивлением отметил, что страх, связанный с резкой переменой Чарли, не прошел, а наоборот, еще усилился, став необъятным, как Вселенная. У него создалось ощущение, что сегодня он потерял нечто большее, чем невестку. Мир стал холодным и серым, словно на акварельный рисунок плеснули водой.

А ведь, может быть, это к лучшему, — подумал старик, тщетно стараясь поймать взгляд сына. Тот упорно не смотрел в его сторону. — Все перемелется, придет в норму. Не сразу, конечно, со временем. Чарли свыкнется с потерей. Время излечивает все. Даже такое. Пройдет месяц, два, и все вернется на круги своя…

Он ошибался. То, что случилось сегодня, действительно, изменило Чарли. Изменило настолько, что ни один из троих присутствующих не мог даже предположить. В первую очередь, стало другим отношение Пор-тсно-сына к семье. Он сделал выводы из этого разговора. Да, они купили смерть Айрин. Купили, но даже не подозревают, что цена окажется слишком высока. Обычай гласит: «Каждый мужчина защищает честь семьи. Или умирает». Но тот же обычай требует защищать жизнь членов семьи, равно как и женщин. Нарушающий законы должен понести суровое наказание. НИКТО не может безнаказанно оскорбить честь семьи. Никто!

Чарли сделает то, на чем настаивают эти трое. Клятва. Он ведь дал клятву. Но и они присягали на крови.

Когда титул босса перейдет к нему официально, Чарли потребует расплаты за затронутую сегодня честь. Это будет в его силах и в его власти. Нет, это не месть. Это — бизнес. Ничего личного. Только бизнес. И обычай.

Честь семьи Прицци.

— Чарли, — Эдуардо отдал ему чемоданчик, — будь осторожен. Здесь все-таки миллион.

— Конечно, не волнуйся.

— Ты сделаешь это для семьи, Чарли? — болезненным голосом снова спросил дон.

— Я сделаю это, — подтвердил Портено-младший. — Я буду защищать честь семьи Прицци.

— Я знал, что не ошибся в тебе» Ты — настоящий Прицци.

Коррадо улыбнулся одобрительно, не подозревая даже, насколько близок к истине…

… Айрин вошла в центральный терминал аэропорта. Она пересекла огромный зал ожидания, гудящий тысячами голосов, и направилась к стойке компании «Пан Ам». Служащая приветливо улыбнулась клиентке.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, мисс?

— Да. Мне нужен один билет до Лос-Анджелеса на ближайший рейс.

— Конечно, мисс. Ближайший рейс через тридцать минут, но вам придется поторопиться, регистрация уже заканчивается.

— Хорошо, — доставая из сумочки деньги, она поинтересовалась: — Скажите, а когда ближайший рейс из Лос-Анджелеса в Гонконг?

— Одну минуточку, — служащая положила на конторку билет. — Сегодня в двадцать часов сорок минут рейс номер «ноль-семнадцать».

— А следующий?

— Завтра, в десять сорок пять утра. Рейс «ноль-ноль-девять». Хотите забронировать место на сегодня?

— Нет, — Айрин отсчитала купюры и протянула служащей. — Мне еще нужно в банк утром. Один билет на «девятый». Первый класс. Мисс Джексон.

— Хорошо, мисс, — улыбнулась та и повторила. — Один на «девятый», первый класс, мисс Джексон.

— Совершенно верно, — кивнула Айрин, улыбнувшись. — Благодарю вас…


… Стараясь не шуметь, Чарли открыл дверь пентхауза своим ключом и сразу же почувствовал, что в квартире никого нет. Без Айрин комнаты показались холодными и равнодушными. Из них утекло тепло.

Эти трое — а он уже не мог называть их иначе — и сами не знали, ЧТО отбирают у него. Это было больше, чем любимая женщина. В Айрин сосредоточился весь мир. Звезды кружились на темно-синем небосклоне для нее, и солнце каждый день совершало свой путь в ее честь. Они разрушили это.

Не ради семьи. Чарли не рассматривал проблему с этой точки зрения. Ради денег. Слишком большие убытки принесла им Айрин. И никакой чести она не задела.

Речь шла об ИХ чести, имеющей четкий денежный эквивалент.

Чарли вздохнул и пошел по квартире. Айрин здесь не было. Чарли чувствовал это.

— Айрин? Айрин!!!

Тишина, нарушаемая лишь слабым шумом машин, доносящимся снизу. Тут, наверху, он казался далеким и нереальным.

На телефонном столике лежала салфетка с ровными строчками, написанными рукой Айрин. «Чарли, дорогой…» Он прочел их раз, другой, пока, наконец, понял смысл.

Она догадалась. Только этим и можно было объяснить ее поспешный отъезд.

Чарли положил салфетку на прежнее место и побрел дальше через комнаты. Воздух еще хранил запах Айрин. Предметы помнили ее и сейчас отдавали эту память ему, навевая образы, связанные с таким близким и далеким одновременно. Мир, казавшийся счастливым и прочным, вдруг рухнул, похоронил сам себя под уродливыми угловатыми обломками.

Вот в этом кресле она сидела совсем недавно. Чарли нагнулся, коснулся подлокотника ладонью и сразу ощутил тепло, волной прокатившееся по руке до плеча. Сердце глухо стукнуло, сбиваясь с налаженного механического ритма, но тут же выровнялось, заработав с тупым упорством. В голове вспыхнул огонь, а перед глазами заплясали разноцветные пятна.

Чарли испуганно отдернул руку и выпрямился. Да, он чувствовал ее, словно часть самого себя. Здесь было не просто родство душ, но слияние нервных систем, ощущений, разума, восприятия мира. Между нимц осталась невидимая нить, связывающая их воедино.

Портено прошел в спальню, открыл шкаф, выдвинул один из ящиков и, порывшись в нем, извлек на свет тонкий стилет в кожаных ножнах.

Он не мог не убить Айрин. Его сковывала клятва крови, но раз уж необходимо сделать это, то только не безразличной, тупой, уродующей пулей. Нет. Клинок.

Пусть это будет стилет. Извечное оружие, убивающее любовь…


… Айрин тщательно готовилась к отъезду. Она собрала вещи и упаковала их в чемоданы. Некоторые вызывали у нее какие-то смутные воспоминания, и ей доставляло удовольствие держать их в руках. Недолго, несколько секунд. Вполне достаточно, чтобы вызвать из памяти определенный день жизни. Айрин не считала себя сентиментальной, но сегодня ей хотелось вернуться в прошлое.

Она ощущала тоску. Пугающе глубокую и удивительно ясную. Это чувство не было сравнимо ни с одним другим, которые ей довелось испытать в жизни. В нем присутствовала целая гамма разных чувств. Светлая печаль о безвозвратно ушедшем, сожаление о потерянном навсегда и о чем-то, что прошло мимо давным-давно. В этой тоске сочеталась вся боль мира и ощущение бездонного спокойствия небес, приблизившихся настолько, что можно коснуться их рукой, просто вытянув ее вверх.

Тоска не сводила с ума, не глодала. Она просто была и казалась естественной и даже необходимой.

Айрин прошла в ванную комнату. Здесь все еще царило запустение. Все косметические принадлежности и предметы гигиены она забрала с собой, когда переезжала в гостиницу. Теперь ванная выглядела сиротливо, словно брошенный хозяином дом. Айрин выложила на полочку зубную щетку, пасту, косметику и пару полотенец. Ей ведь предстоит провести здесь ночь…

Свой «специальный» набор она по привычке опустила в Ящик для косметических принадлежностей. Это были необходимые приготовления, совершенно автоматические действия. Айрин улыбнулась.

Привычка иметь пистолет под рукой въелась и подкорку. Наверное, ей удастся отучить себя со временем, но произойдет это, вероятно, очень и очень не скоро. Привычки легко приобрести, но очень сложно от них избавиться. В этом виновато постоянное подспудное желание чувствовать себя защищенной. А пистолет, с которым она умела обращаться почти виртуозно, давал ей такое ощущение.

Натянув тонкий шелковый халат, Айрин отвернула оба крана и, заткнув пробкой сливное отверстие, стала ждать, пока ванна наполнится на две трети.

За шумом льющейся воды она не услышала, как повернулась в замке входной двери отмычка, и потому вздрогнула, когда знакомый голос весело прокричал в прихожей:

— Айрин! Айрин! Посмотри, кто приехал!

Сердце ее заколотилось, словно пойманная в силки птица. Сейчас прийти сюда мог только один человек — убийца. Она не давала Чарли ключей от квартиры, однако он не позвонил, а открыл дверь отмычкой. Да и вообще, если бы у него не было дурных намерений, он бы не приехал сюда, а остался бы дожидаться ее возвращения в Нью-Йорке. В крайнем случае, позвонил бы по телефону.

Она знала, зачем Чарли здесь. И Чарли знал, что она знает это.

— Айрин?

Ей захотелось выйти и спросить его: «Ты, действительно, сможешь убить меня?» Но Айрин не сделала этого. Глупо. Глупо и не нужно. Зачем задавать вопрос, ответ на который известен заранее. Особенно, когда уверен, что тебе солгут.

Он, действительно, сможет, как, впрочем, сможет и она. Только вот ей приходится защищаться, а ему?

— Айрин, ты дома?

Естественно, раз течет вода в ванной!

— Чарли, это ты? — Айрин сделала вид, будто только что услышала его голос. Она выбежала в коридор и кинулась к нему на шею. — Чарли, какой чудесный сюрприз!

И опять они оба знали, что это ложь!

— Я ждал встречи с тобой целый день, — улыбнулся Портено. — А ты уехала, даже не дождавшись меня. Случилось что-нибудь серьезное?

— Да, в общем… Ерунда, не стоит об этом. — Айрин прижалась к нему. — Может быть, вместо разговоров любовью займемся?

Он улыбнулся еще шире и кивнул, соглашаясь.

— Тогда пойдем в спальню…

Она, смеясь, потащила его за собой по коридору. Очутившись в спальне, Айрин толкнула Чарли на огромную постель, открыла стенной шкаф и включила проигрыватель.

Негромкое шипение, потрескивание и вдруг…

Тонко всхлипнули скрипки, еще раз и еще. Их хор ровно подхватили альты, затем контрабасы, ударили литавры, вступили медные. Это был Бизе. Плач, перерастающий в агрессивно-напористую волну.

— Господи, какая чудесная музыка, — сказал Чарли.

— Да, — согласилась она. — Прекрасная. Ты погрей пока постель, я сейчас приду к тебе.

— Хорошо, — кивнул он.

Дождавшись, пока Айрин скроется в ванной, Портено сел на кровати и поддернул вверх брюки. На правой голени, приклеенные пластырем, висели кожаные ножны. Отклеив их, Чарли положил стилет на пол, в изголовье, и принялся раздеваться.

Айрин не торопясь вытащила пробку, выпуская воду, открыла косметический ящичек и достала пластиковый чехол для маникюрных принадлежностей. Спокойно расстегнув молнию, она извлекла «лламу» и насадку глушителя. Следом появилась обойма с патронами, калибра 39-супер. Айрин одним точным, уверенным движением вогнала ее в магазин и передернула затвор.

— Ты скоро, милая?

— Иду, дорогой, — она усмехнулась своему отражению в зеркале.

Большая любовь


Чарли сжал в пальцах кончик стилета. Напряжение его было настолько сильным, что ему показалось — сталь не выдержит и расплавится, стекая на ковер ртутно-серебристыми каплями.

Айрин появилась из ванной, как волшебное видение.

Розовый халат свисал свободными складками, белое кружевное белье ловило свет ламп, создавая ощущение мерцающего сияния. Она улыбалась, таинственно и маняще.

Однако правая рука ее была спрятана за спиной, и Чарли знал, что в ней. Айрин сделала несколько шагов и оказалась у двери, ведущей в коридор, прямо напротив кровати.


В тот момент, когда рука с пистолетом пошла вверх, Портено резко сел. Он видел, как ее палец вдавливает курок, выбирая мертвый ход. Левая ладонь Айрин легла поверх правой, увеличивая упор, фиксируя «лламу» в неподвижном положении. Чарли нырнул в сторону и метнул стилет.

Звук вонзившегося в дерево острого лезвия и хлопок выстрела прозвучали одновременно. В спальне резко запахло порохом. Пуля пробила подушку в том месте, где четверть секунды назад находилась голова Чарли, и впилась в стену, брызнув фонтаном штукатурки.

А выстрелить второй раз Айрин уже не успела. Стилет пробил ее шею чуть выше ключиц. Он рассек плоть и вошел на два дюйма в дубовый косяк.

Она умерла сразу. Но тело так и осталось стоять, удерживаемое тонким кинжалом. Кровь скатывалась по серебристому лезвию алыми каплями и падала на ковер. Да еще глухо ударилась об пол выпавшая из безжизненных разжавшихся пальцев ненужная теперь «ллама» калибра 39-супер…

ЭПИЛОГ

Чарли, стоя под обжигающими струями воды, тер тело жесткой мочалкой. Кожа давно уже стала пурпурного оттенка, но он все равно продолжал тереть изо всех сил, словно смывая грязь, налипшую заскорузлой от чужой крови коркой. Безумное, дикое желание отмыться завладело всем его существом. Кое-где уже появились сочащиеся мелкими розовыми каплями ранки, но это лишь раззадоривало Чарли. Мышцы ныли, обожженное тело молило о пощаде.

Он бы, наверное, содрал с себя всю кожу, если бы не телефонный звонок. Нервный истошный «вопль» привел его в чувства.

Чарли закрыл воду, швырнул мочалку в ванну и, надев махровый халат, вышел на крышу своего пентхауза под ледяные порывы ветра. Они хлестали его, словно бичи, но он только улыбался. За спиной продолжал надрываться телефон, однако Чарли не стал снимать трубку. Зачем? Ему было известно, КТО это. ОНИ. Кто-то из троих горит желанием поинтересоваться, как дела.

Он ничего не станет рассказывать им. Ни про детское удивление, мелькнувшее в глазах Айрин, когда она поняла, что умирает, ни про его собственные злые слезы, когда он бережно нес ее мертвое тело к машине, шикарному красному с золотом «роллс-ройсу-кабриолету», ни о том, ЧТО он оставил в багажнике автомобиля на стоянке аэропорта Эль-Эй-Экс.

Для чего им знать об этом? Они поймут все, когда он напомнит им о чести. Чести семьи Прицци.

Ведь она обязательная для всех и никому не позволено нарушать ее. А пока…

Чарли подошел к наконец-то умолкнувшему телефону и набрал номер.

И на другом конце провода сняли трубку.

— Алло, Мэй? Это Чарли.

— Чарли! — обрадовалась она. — Знаешь, вернулась Конни.

— А чего ты так радуешься? — равнодушно поинтересовался он. — Она что, в космос слетала? Слушай. Давай сегодня поужинаем вместе.

— Поужинаем? — Мэй старательно изображала непонимание. — Как это поужинаем?

— Ну, очень просто, — его равнодушие было непробиваемым, как скала. — Пойдем куда-нибудь, поедим.

— Втроем? Ты, я и Айрин?

Чарли спокойно улыбнулся, но в этой улыбке застыли ледяные искры.

— Нет, вдвоем. Ты и я. Без Айрин.

— Постой, а она где?

— Она уехала.

— Надолго?

— Навсегда. Ну, так что скажешь насчет ужина?

Примечания

1

Существует традиция, согласно которой на могилу убитой жертвы кладут белые пионы.

(обратно)

2

Измененная первая строчка детской песенки-поздравления с днем рождения.

(обратно)

3

Популярная американская песенка.

(обратно)

4

«Резиновые шеи» (сленг.) — туристы.

(обратно)

5

Федеральное Бюро Расследований.

(обратно)

6

«Буйвол» (слэнг.) — детектив.

(обратно)

7

Фэй Данауэй — известная американская актриса (конец 60-х — начало 70-х годов). Снималась в фильмах «Бонни и Клайд», «Афера Томаса Крауна» и др.

(обратно)

8

Пекин — мелкий, очень острый перец-чили.

(обратно)

9

Грегори Пек; Берт Ланкастер — известные американские актеры.

(обратно)

10

Роберт Редфорд — популярный американский киноактер, снявшийся в фильмах «Бутч Кэссиди и Санденс Кид», «Афера», «Три дня Кондора» и др.

(обратно)

11

«Испанский сапожок», «железная дева» — способы пытки, применяемые во времена Великой Инквизиции.

(обратно)

12

«Вирджиния фэмили» — дешевый виски.

(обратно)

13

Двухцветная звезда — указатель погоды, расположенный на крыше небоскреба. «Красный» — пасмурно, «зеленый» — ясно.

(обратно)

14

Си-Эйч (Super heavy) — супертяжелый вес.

(обратно)

15

Многолетний персонаж американских комиксов.

(обратно)

16

«Джет сет» (англ.) — высший свет.

(обратно)

17

«Редингот» — длинное приталенное пальто.

(обратно)

18

Американское восклицание, аналогичное русскому «Ой!».

(обратно)

19

Небоскреб Сигрем Билдинг спроектирован архитектором Ван Дер Рохом. Стекла и перекрытия здания окрашены в бронзовый цвет.

(обратно)

20

Аптдун — верхняя часть Манхеттена.

(обратно)

Оглавление

  • ПРОЛОГ
  • ЧАСТЬ I ЖЕНЩИНА В ЛАВАНДОВОМ ПЛАТЬЕ
  • ЧАСТЬ II ЧЕСТЬ СЕМЬИ ПРИЦЦИ
  • ЭПИЛОГ
  • *** Примечания ***