Проклятие королевы фей [Тереза Медейрос] (fb2) читать онлайн

Тереза МЕДЕЙРОС ПРОКЛЯТИЕ КОРОЛЕВЫ ФЕЙ

ПРОЛОГ

Уэльс

Год 518 от Рождества Христова

Он весь горел таким нестерпимым желанием, что пламя страсти сжигало его. И пламя это было ярче и горячее, чем жажда победы, переполнявшая его на поле битвы перед лицом смертельного врага. На его кольчуге была запекшаяся кровь, однако он не испытал удовлетворения от выигранного сражения, от вида убитых врагов. Как сказочный кентавр — слитый воедино с благородным животным, — он несся домой, в ее объятия.

Рианнон…

Восхитительная и прелестная. Проказливая и нежная. Насмешливая и неотразимая.

Он встретил ее в девственном лесу, напоминающем тот, по которому он гнал своего коня сейчас. Волшебное создание, с нежным личиком, обрамленным нимбом золотистых волос, резвящееся среди деревьев. Она дразнила его, соблазняла, увлекая за собой, и он уже начал думать, что сойдет с ума от желания обладать ею. И лишь когда он, споткнувшись, рухнул на колени, закрыв руками лицо, охваченный мрачным отчаянием, она приблизилась к нему.

Рианнон нежно коснулась рукой его волос и прижала бородатое лицо к своей обнаженной груди, шепча имя, наводящее ужас на врагов и в то же время такое благозвучное. Он так и не посмел спросить, как она узнала его имя. Познала его сердце. Его душу. Ласково, но настойчиво она развязала тесемки на его кожаных штанах и оседлала его, откликнувшись на его желание с таким самозабвением, что по лесу эхом раскатилось ее имя, сорвавшееся с его уст.

Рианнон…

Он пришпорил жеребца, не замечая ни его тяжело вздымающихся боков, ни взмыленной шеи, ни вырывающегося из ноздрей пара. Всего лишь за одно прикосновение губ своей прекрасной Рианнон он был готов довести до полного изнеможения себя и животное, пустить по ветру все королевство.

Когда он достиг крутого холма, его взору открылась соломенная крыша уединенного домика. Домика, где он и его таинственная дама, обнаженные, резвились, словно расшалившиеся дети, плененные неведомыми чувственными чарами, утоляя все взаимные желания так, что оба падали в объятия друг другу изнеможенные, но ненасытившиеся.

Сверкнувшее сквозь ветви золото волос распалило его страсть. Воины, которых он вел на битву, ни за что бы не узнали его, увидев радостную улыбку, озарившую его смуглое лицо. Но улыбка тут же погасла, когда деревья, расступившись, открыли поляну у подножия холма. Рианнон. Рианнон в объятиях другого мужчины. Она стояла, откинув назад голову, и ветер разносил далеко вокруг хрустальный перезвон ее смеха. Но в его мыслях эта невинная картина исказилась, сменилась другой. Он увидел обнаженные тела, распростертые на траве; лица, дышащие преступной страстью; Рианнон, сидящую сверху на незнакомце, насыщающую своим щедрым телом его распаленную плоть — так же, как она насыщала и его собственную.

Не останавливаясь, не задумываясь о последствиях своего безумного порыва, он выхватил из ножен меч и занес его над головой соперника. Сквозь застилающую глаза кровавую пелену он успел увидеть мелькнувший в глазах мужчины ужас, золотой вихрь вокруг головы женщины, с лица которой схлынули все краски. Мужчина тщетно попытался закрыть ее собой, но женщина, с силой оттолкнув его, бросилась вперед, загораживая его, вскидывая руки, словно моля о пощаде.

Издав дикий яростный рев, заставивший замолкнуть птиц на поляне, он опустил меч, пронзив сердце изменницы, одним могучим ударом нанизав на клинок ее тело и тело ее любовника. Хлынула кровь, обильно орошая траву, и влюбленные рухнули в траву.

У края поляны он осадил коня, и ледяной холод сжал его сердце при мысли о содеянном. Судорожно стиснув зубы, он соскочил с коня и направился туда, где упали мужчина и женщина, нарушая зловещим шорохом шагов странную неестественную тишину.

Мужчина лежал распростертый на траве. Нет, не мужчина — мальчик, чьи детские щеки еще не тронул пух, а великолепное золото прямых волос, рассыпавшихся вокруг безжизненного лица, успело потускнеть.

У него за спиной раздался голос — злобное шипение, в котором слышалось презрение:

— Это мой брат, вероломный дурак. Мой смертный брат.

Он стремительно обернулся. В нескольких футах позади него стояла Рианнон, облаченная в ослепительно белые одежды, без малейшего следа удара мечом.

— Смертный? — прохрипел он.

— Да, ибо я — фея. А вы, сэр, — низкий убийца.

По поляне пронесся порыв ветра. Он шагнул к ней. Если только он сможет прикоснуться к ней, провести по золотистому шелку ее волос, прильнуть губами к атласной шее, преклонить колено, моля о прощении. Он протянул руки, молча призывая ее к себе.

— Нет!

Ее восклицание болью пронзило его. С воплем ужаса он отпрянул назад. Крепчающий ветер поднял ее вьющиеся волосы, открыв лицо, страшное и прекрасное, но совершенно лишенное пощады.

Женщина воздела руки, словно собираясь возложить на него дьявольское проклятие. В ее звонком голосе прозвучала гневная насмешка оскорбленной женщины над мелочной злостью мужчины. Нежные уста произнесли мрачное пророчество:

— Ты попытался завоевать своим клинком то, что я готова была отдать по доброй воле. Мое сердце. Мою преданность. Мою любовь. Пусть божья кара падет на твою голову, Артур Гавенмор, и на души всех твоих потомков. С этого дня любовь станет твоим смертельным недугом, а красота — вечным роком.

В последнем отчаянном рывке он бросился к ней. Пусть его ждет вечное проклятие — только не мысль, что ему больше никогда не держать ее в своих объятиях. Никогда не пить медовый нектар с ее губ и не слышать ласковый бархатный голос, от которого в ночной темноте по его телу разливается сладостная дрожь.

Его руки, искавшие ее нежную плоть, встретили пустоту. Последними исчезли насмешливые отголоски ее смеха, еще некоторое время звеневшего у него в ушах.

Оглушенный отчаянием, он упал на колени; он, Артур Гавенмор, которому суждено править всей Британией до того дня, когда прекрасная фея не воплотит проклятье, наложенное на него, закрыл лицо руками и заплакал, как ребенок.

ЧАСТЬ I

Кто эта блистающая, как заря, прекрасная, как луна?..

Соломон. «Песнь песней»

Редко великая красота и великая добродетель уживаются вместе.

Петрарка

1

Англия Год 1325

Слаще дуновения райского ветерка дыхание моей возлюбленной,

Голос ее — мелодичное воркование голубки,

Ее зубы — белоснежные жемчужины,

Ее губы — алые лепестки роз,

Вытягивающие из моего сердца обещания любви.

Холли прикрыла ладонью зевок, а менестрель, проведя по струнам лютни, набрал в грудь воздух, готовясь к следующему куплету. Девушка боялась, что, еще прежде чем он перейдет к восхвалению ее достоинств ниже шеи, она, задремав, клюнет носом в кубок с вином.

Воздух в зале задрожал от проникновенных звуков аккорда.

На зависть всем лебедям изящный изгиб шеи моей возлюбленной,

Ее ушки — нежный бархат шерсти киски,

Ее черными, как смоль, волосами гордилась бы норка,

Но моему взору милее всего…

Холли бросила встревоженный взгляд на свою пышную грудь, обтянутую венецианской парчой, судорожно гадая, какое слово рифмуется со словом «киски».

Менестрель, вскинув голову, пропел:

— …мягкие соблазнительные подушки ее…

— Холли Фелиция Бернадетта де Шастл!

Холли вздрогнула, а ловкие пальцы менестреля задели не те струны лютни, издав резкий диссонирующий аккорд. Даже с большого расстояния рев отца заставил задребезжать кувшин ароматного вина, стоящий на столе. Нянька Холли, Элспет, бросив на девушку перепуганный взгляд, нырнула в нишу у окна, буквально уткнувшись носом в вышивку, над которой работала.

Винтовая лестница, ведущая сверху в зал, содрогалась от грохота шагов. Холли нерешительно подняла кубок, подбадривая побледневшего барда. Она так и не научилась оставаться нечувствительной к отцовскому гневу. Ей только удалось овладеть искусством скрывать свои переживания в таких случаях. Отец ворвался в зал, и Холли пришлось утешиться тем, что он не заметил мужчину, устроившегося напротив нее в кресле с высокой спинкой.

Пышущее здоровьем лицо Бернара де Шастла выдавало его англосаксонское происхождение, от которого ему очень бы хотелось откреститься. Холли, узнав восковую печать на свитке, терзаемом огромной лапищей отца, затрепетала еще сильнее.

Он помахал у нее перед носом проклятым пергаментом.

— Девочка моя, знаешь ли ты, что это такое?

Сунув в рот леденец, Холли невинно заморгала, качая головой. Отец Натаниэль, ее язвительный наставник, вышколил ее отлично: благородная дама ни в коем случае не должна говорить, пока хоть крошка пищи находится у нее во рту.

Сорвав печать большим пальцем, отец раскрыл письмо и прочел:

— "С огромным сожалением и тяжелым сердцем я вынужден отказаться от сватовства к вашей дочери. Хотя прелестям ее, на мой взгляд, нет равных, — он остановился, скептически фыркнув, — я не могу рисковать тем, что мой будущий наследник станет жертвой той напасти, которую мне в таких подробностях живописала леди Холли во время моего последнего приезда в Тьюксбери". — Отец свирепо сверкнул глазами. — И что же это за напасть, хотел бы я знать?

Холли шумно глотнула, избавляясь от леденца. На мгновение она подумала, не стоит ли солгать, но решила, что отец все равно скоро обо всем проведает. Отец Натаниэль, помимо всего прочего, отличается любовью к подслушиванию и подглядыванию в надежде подловить ее как раз на такой проделке.

— Перепончатые лапы, — выпалила Холли.

— Перепончатые лапы? — переспросил отец в надежде, что ослышался.

Холли натянуто улыбнулась.

— Я сказала ему, что первенец всех женщин в роду Шастл рождается с перепончатыми лапами вместо ног.

Элспет в ужасе ахнула. Менестрель задумчиво нахмурился. Холли решила, он силится придумать рифму к слову «утка». Отец скомкал послание, покраснев до корней волос.

— Ну же, папа, успокойся, — как могла увереннее запричитала Холли. — Ты не должен принимать это так близко к сердцу, а то с тобой случится апоплексический удар.

Когда Бернар де Шастл наконец смог прийти в себя, чтобы говорить, его голос зазвучал с обманчивым спокойствием, не предвещающим ничего хорошего.

— Две недели назад ты сообщила барону Кендалу, что у женщин рода Шастл в полнолуние пробуждается безумная жажда проливать чью-нибудь кровь. Что это будто бы проявляется через поколение, но твоя мать была тихой, как овечка.

Холли кивнула. Она считала это одной из своих самых остроумных выдумок. Элспет отчаянно пыталась привлечь внимание Бернара де Шастла к высокому креслу, но прервать его у нее не хватало духа.

— Неделю назад, — продолжал он, повышая голос и отчеканивая каждое слово, — ты, притворившись полуслепой, подожгла от горящего пудинга перо на любимой шляпе лорда Фэрфакса.

— Откуда я могла знать, что это его любимая шляпа? Он не потрудился…

— А всего лишь вчера, — голос ее отца перешел в рев, — ты нарисовала на лице красные пятна и доверительно сообщила сэру Генри, что оспа, к несчастью подхваченная тобой от плохо отскобленной лавки в оружейной комнате, сделала тебя бесплодной!

Оглушительный мужской хохот заставил Бернара де Шастла резко повернуться к высокому креслу. Он с раздражением уставился на стройного мужчину, облаченного в черные с серебром одежды, поднявшегося с места и вытирающего слезы.

— Любопытно узнать, с какой изобретательностью прогоняются мои соперники, ищущие благосклонности леди Холли. Объясняется это просто, милорд. Ваша очаровательная дочь бережет себя для меня.

— Монфор, — прошептал отец Холли, осознав, что только что скомпрометировал свою дочь перед самым завидным искателем ее руки. — Я не думал…

— Я в этом не сомневаюсь. Впрочем, мне кажется, перепонки на ногах не так уж плохо — очень пригодятся при преодолении рва с водой.

Холли находила Эжена де Легге, барона Монфора, самым отвратительным из претендентов на ее руку. Земли Монфора примыкали к их землям, и девушка росла под пристальным взглядом его черных глаз. Впервые барон Монфор просил у Бернара де Шастла руки его дочери, когда той едва исполнилось двенадцать. Граф отказал ему, сославшись на юный возраст Холли, но Монфор поклялся, что все равно будет обладать ею. Этот торжественный обет, однако, не помешал ему, дожидаясь, пока Холли повзрослеет, ввести в свою опочивальню тринадцатилетнюю невесту.

Обладающий проницательностью и едким сарказмом, Монфор с неослабевающим упорством отбивал все язвительные нападки Холли. Прекрасный охотник, он, похоже, наслаждался захватывающей погоней, получая от нее дьявольское удовольствие.

— Папа, я бы предложила тебе присоединиться к нам, — поспешно сказала Холли, — но барон как раз собирался распрощаться.

— Совсем наоборот.

Спокойный ответ Монфора заслужил недовольный взгляд Холли. Темные глаза барона недобро сверкнули, и он, откинувшись на спинку кресла, забросил ногу на затейливый резной подлокотник, словно он, а не смущенный отец Холли был здесь хозяин. Барон лениво осушил кубок.

— Мой менестрель только что исполнял chanson^[1], который я сочинил, восхваляя достоинства будущей леди Монфор.

Его взгляд, бесстыдно опустившись на лиф платья девушки, также воздал хвалу этим достоинствам.

Холли, учтиво улыбаясь, сказала:

— Прежде чем ваш менестрель продолжит свою песню, милорд, позвольте предложить вам отведать еще вина.

— Буду очень признателен.

Опередив Элспет, Холли стиснула до боли в пальцах ручку изящного серебряного кувшина. Эжен грациозно подставил кубок. Наклонив кувшин за три дюйма от кубка, девушка обрушила водопад горячего вина на колени Монфора.

— Боже всемогущий!

Барон вскочил с места, безуспешно пытаясь отлепить промокший насквозь бархат от тела.

— Какая я неловкая! К счастью, вино успело немного остыть. — Холли презрительно взглянула на выступающий гульфик барона. — Надеюсь, я не испортила вашу одежду.

Грозное восклицание отца, похожее на рычание, предупредило ее, что на этот раз она зашла слишком далеко.

— Сэр, вы должны простить мою дочь, — подобострастно обратился он к гостю. — Она иногда бывает подвержена судорогам. Это у нее с детства. Разумеется, ничего наследственного, — поспешил добавить он, протягивая барону кружевной платок, словно выбрасывая белый флаг.

Эжен жестом оскорбленного достоинства отказался от предложенного платка. Его глаза стали холодными и тусклыми, будто погасшие угли. Холли вдруг подумала, что из-за этой проделки она, видимо, избавилась от нежеланного соискателя руки, но нажила себе опасного врага.

— Кажется, я уже начал злоупотреблять вашим гостеприимством. Всего хорошего, милорд, — сказал барон, закутывая узкие плечи в плащ.

Сверкнув взглядом и бросив Холли немой вызов, он буквально вонзил серебряную пряжку в ткань, застегивая плащ.

— До встречи, миледи.

Монфор удалился из зала в сопровождении менестреля, семенящего за ним следом, точно пристыженный щенок, и в зале установилась жуткая тишина. Холли поднялась с места, надеясь ускользнуть к себе без всяких объяснений, но это ей не удалось.

— Сядь! — рявкнул отец.

Холли села. Элспет испуганно подалась к стрельчатой арке окна. Девушка подумала, что, если бы по приказу графа прошлой весной допотопные деревянные ставни не были заменены цветным витражом, служанка взобралась бы на оконный карниз.

Граф прошел к очагу, облокотился рукой на каменную плиту. Он стоял, слегка покачиваясь на каблуках, и молчал, погруженный в тяжелые размышления.

Холли подумала было, не стоит ли залиться слезами, но тотчас же отмела эту мысль. Всего лишь одна слезинка, заблестевшая в ее голубых глазах, повергала рыцарей и принцев на колени, но отец не зря прожил с нею восемнадцать лет и научился противостоять подобным уловкам.

Не в силах больше выносить этот немой укор, Холли сказала в свое оправдание:

— Он сравнил мои уши с кошачьими! Эти уши едва не оглохли, когда отец, обернувшись, заревел:

— Монфор пользуется благосклонностью короля. Если ему угодно, он может называть твои уши ослиными!

— Нам всем хорошо известно, как он добился расположения Его Величества, — возразила Холли. — Сдирая три шкуры со своих вассалов, торгуя гнилыми продуктами и лежалым зерном, лишая вопреки закону подданных праздников! А все нажитые таким образом деньги он использовал для услаждения королевского слуха.

Запоздало осознав, что гнев дочери мало чем уступает его собственному, граф примирительно поднял руку.

— Из этого никоим образом не следует, что он стал бы тебе плохим супругом.

Но Холли не собиралась так легко сдаваться.

— Той несчастной богатой наследнице, которую барон осчастливил своим предложением, он стал весьма плохим супругом. Особенно если вспомнить, что бедная девочка выпала из окна башни за день до того, как мне исполнилось восемнадцать. Неужели ты так сильно хочешь выдать меня замуж?

Граф, гнев которого внезапно утих, казался сейчас утомленным и постаревшим.

— Да, дитя мое, хочу. Большинство твоих сверстниц уже давно замужем, имеют детей или ожидают их. А ты чего ждешь, Холли? Я пошел у тебя на поводу и позволил тебе больше года выбирать спутника жизни. Но ты издеваешься над моим терпением и насмехаешься над красотой, которой благословил тебя наш милосердный господь. Холли вскочила с места, подметая парчовыми юбками каменный пол.

— Благословил! Это не благословение, а проклятие! — ее голос дрожал от презрения. — «Холли, не выходи на солнце. Ты испортишь цвет лица!» «Холли, не смейся слишком громко. Ты охрипнешь!» Мужчины толпами стекаются в Тьюксбери, чтобы похвалить мой голос, однако никто из них не слышит ни одного сказанного мною слова. Они восторгаются цветом моих глаз, но никогда не заглядывают в них. Они видят только мою белую, как мрамор, кожу! — Холли сердито дернула прядь волос, которая тотчас же снова свернулась в безупречный завиток. — Мои черные, как смоль, локоны! — Она обхватила руками пышную грудь. — Моя нежная, соблазнительная…

Запоздало осознав, к кому она обращается, Холли покраснела и склонила голову, вцепившись руками в шитый золотом пояс.

Граф, возможно, и рассмеялся бы, но гневное высказывание его дочери как никогда отчетливо обозначило стоящую перед ним дилемму. Холли в спокойную минуту представляла собой чуть не ангела, от лицезрения которого трудно было оторваться; Холли разгневанная могла довести до безумия любого рассудительного человека. Но даже ярость не могла исказить ее нежное личико. Черные волосы каскадом ниспадали на хрупкие плечи.

Сердце графа стиснула знакомая боль, порожденная смесью удивления и ужаса. Удивления тем, что такое прелестное создание обязано своим существованием страшненькому толстому коротышке, каковым он считал себя.

Ужаса от того, что он оказался совершенно недостойным такого счастья.

Граф де Шастл склонил голову, борясь с неутихающей болью. Он никак не мог простить своей супруге Фелиции, что та умерла, оставив на его попечение очаровательную малышку. Холли превратилась из милого ребенка с пухлыми ножками и спутанными кудряшками сразу во взрослую женщину, стройную и грациозную, миновав неуклюжесть и угловатость, неизбежные для подростка.

Теперь, как гласила молва, Холли — самая прекрасная девушка во всей Англии, во всей Нормандии, возможно, на всем свете. Люди приходят издалека в тщетной надежде хотя бы мельком увидеть ее, но ее отец принимал в своем доме лишь самых богатых, лишь самых благородных дворян. Не забота о внешности дочери заставляла графа держать ее взаперти в замке: причиной всему был страх за нее. Граф де Шастл втайне боялся, как бы какой-нибудь мужчина не похитил его дочь и не лишил ее невинности, не утруждая себя испрашиванием надлежащего благословения, отцовского и божьего.

Этот страх невыносимо терзал графа, когда он, пробуждаясь весь в поту в предрассветный час, беспокойно ворочался и кряхтел, как старик. Впрочем, он и есть старик, безжалостно напомнил себе граф. Ему почти пятьдесят. Кости его жалобно скрипят, когда он садится на своего скакуна. Старые раны, полученные в сражениях под знаменами короля против шотландцев и валлийцев, дают о себе знать всякий раз, когда надвигается дождь. Своей единственной дочери он дал все, что мог. Давно уже пора передать эту непосильную ношу другому мужчине. Это нужно сделать, пока он еще не ослаб окончательно и способен оградить дочь от алчного мира, шумящего за стенами замка.

— Я решил устроить турнир, — без обиняков начал граф.

Холли вскинула голову. Турниры — вещь достаточно распространенная. Возможность для рыцарей размять натренированные мышцы и сразиться в честном поединке. Так почему же сердце ее стиснуло дурное предчувствие?

— Турнир? — небрежно откликнулась она. — И что же будет наградой победителю на этот раз? Платок, надушенный моими любимыми благовониями? Возможность испить вина с пряностями из моей туфельки? Песня, слетевшая с моих уст?

— Ты сама. Наградой будешь ты.

Холли почувствовала, как леденеет кровь у нее в жилах. Посмотрев на изборожденное морщинами лицо отца, она подумала, что его угрюмая серьезность гораздо страшнее ярости. Холли была выше его на несколько дюймов, но та величественность, которой граф отгородился от окружающего мира после кончины своей возлюбленной супруги, заставляла забыть о его невысоком росте.

— Но, папа, я…

— Молчать! — Похоже, отец потерял всякое терпение и перестал внимать просьбам дочери. — Я обещал твоей матери на смертном одре, что выдам тебя замуж, и замуж ты выйдешь. В течение ближайших двух недель. Если ты вздумаешь ослушаться меня, тебе придется удалиться в монастырь, где тебя научат быть благодарной нашему господу за ниспосланное на тебя благословение.

Его походка была не такой стремительной, как обычно, когда он пересекал огромный дом. Граф ушел, оставив Холли обдумывать вынесенный ей приговор.

— Монастырь? — повторила она, бросаясь к окну.

— Там никто не будет на вас пялиться, миледи. — Элспет, чьи лошадиные черты смягчала доброта, покинула укромный уголок, куда забилась во время разговора отца с дочерью. — Вы сможете скрыть ваши прекрасные волосы под платком и дать обет молчания, вам не придется петь по чьей-то просьбе.

Страшная тяжесть сдавила сердце Холли. Монастырь. Неприступные стены, еще более непреодолимые, чем те, в которых она заточена сейчас. Не убежище, а темница, где суждено будет сгнить и рассыпаться в прах всем невысказанным мечтам о бескрайних лугах и лазурных небесах.

Встав коленями на каменную скамью, Холли отперла окно, бросив взгляд сквозь решетку на внутренний двор замка, где словно огромная шахматная доска с клетками сочной зелени раскинулось ристалище. Скоро сюда начнут стекаться рыцари под разноцветными родовыми знаменами, готовые пожертвовать жизнью всего лишь за возможность предложить ей свое имя и покровительство. Но осмелится кто-либо из них предложить ей свое сердце?

«Чего ты ждешь, Холли?» — вспомнила она слова отца.

Взгляд Холли переместился на запад, на непроходимые дебри и мрачные скалистые вершины гор Уэльса. Налетевший ветерок — первое дыхание приближающейся весны — пробудил в ее душе какую-то неведомую тоску. Глаза Холли защипало от слез.

— Элспет, и правда, чего я жду?

Няня нежно погладила ее по голове, и Холли захотелось разрыдаться, чтобы облегчить душу. Но она умела плакать только так, как учили: пристойно роняя безукоризненные бриллианты слез на перламутр щек.

— Красивая жена — жернов на шее мужа, — бросил через плечо сэр Остин Гавенмор.

Из-под копыт его коня летели покрытые зеленой травой комья сырой после весеннего дождя земли. Философские рассуждения с оруженосцем по поводу семейной жизни дали сэру Остину предлог украдкой оглянуться назад, что ему хотелось делать все чаще и чаще с тех пор, как они покинули гостеприимные папоротниковые леса Уэльса. Сомнительно, что рыцарь мог по достоинству оценить красоты окружающей природы, ожидая каждую секунду, что английская стрела, пробив кольчугу, вонзится ему в спину.

Кэри ехал чуть позади, ведя на поводу вьючных лошадей и сжимая в руке дубовое древко, на котором гордо развевалось знамя Гавенморов. Порыв ветра швырнул выцветшую ало-зеленую ткань оруженосцу в лицо. Кэри отмахнулся, засопев громче, чем его чалая кобыла.

— Тьфу на вас, Остин! Неужели бы вы предпочли иметь в постели урода, а не красивую женщину?

— Постель и женитьба — это две совершенно разные вещи. В первом случае для мужчины главное — совершенство форм и линий. Но некрасивая девушка с мягким характером явится драгоценным камнем в венце своего супруга. В конце концов, «благосклонность обманчива, а красота тщетна; но хвала той женщине, что убоится своего господина».

— Прекратите искажать Священное писание, чтобы найти подтверждение своим словам. Там сказано: «…женщина да убоится господа», — Кэри понизил голос до боязливого шепота. — Впрочем, если ее господином является мужчина из рода Гавенморов, ей действительно следует опасаться его.

Натянув поводья, Остин заставил коня перейти на медленный шаг и бросил на спутника недобрый взгляд.

За последние восемь столетий знаменитая ревность Гавенморов породила множество легенд. Его дед десять лет держал свою жену заточенной в башне после того, как та осмелилась одарить улыбкой странствующего фокусника. Судьба несчастного циркача осталась неизвестна, но передаваемый испуганным шепотом рассказ гласил, что его последняя пляска на натянутом канате, которой он развлекал радушного хозяина, имела для него смертельный исход.

— Я никогда не поднимал на женщину руку, — проворчал Остин.

— Но и женаты вы тоже не были. — Его грозные взгляды не смутили Кэри. Он уже с детства успел к ним привыкнуть и не боялся их. — Предположим, эта девица из Тьюксбери так прекрасна, как о ней говорят.

— Ха! Ни одна смертная женщина не может быть так прекрасна, как о ней говорят. Иначе зачем ее отцу давать за ней такое огромное приданое? Готов поспорить, у нее лошадиные зубы и оспины на лице. Разумеется, вкупе с преданностью верной борзой, — с надеждой добавил Остин.

Кэри пожал плечами.

— Быть может, она необычайно красива, но обладает сварливым характером или ветрена.

Остин ощутил, как краска схлынула с лица, и порадовался, что оно скрыто густой бородой. Руки в кожаных перчатках стиснули поводья, словно предостерегая, что они могут сотворить, если его невеста окажется непостоянной.

Пусть любовь станет твоим смертельным недугом, а красота — вечным проклятием.

Легенда о роковом приговоре царицы фей Рианнон, ложно обвиненной в измене далеким предком Гавенмора, звенела у него в ушах. Увидев словно парящие в облаках у самого горизонта стены замка, Остин пришпорил коня, пустив его галопом по лугу, усыпанному пестрыми пятнышками весенних цветов.

— Тогда да поможет нам обоим бог, — прошептал он не столько оруженосцу, сколько самому себе. — Ибо я намерен завоевать этот трофей.

2

Холли бродила по балкону вдоль стены дома. Резкие порывы ветра терзали ее плащ, серебряный обруч, с помощью которого она пыталась удержать длинные волосы, оказался бесполезным. Ее голова раскалывалась от боли, и полоска серебра с каждым шагом давила все сильнее. Наконец Холли сорвала обруч и швырнула его в ночную тьму, позволив ветру трепать волосы как ему вздумается.

Она сбежала на балкон от восторженной болтовни родственниц и приживалок, вызванных ее отцом ради намеченного на завтра турнира. В спальне Холли, еще недавно бывшей ей спокойным убежищем, теперь суетились полдюжины желающих угодить тетушек и рой кузин Тьюксбери, направляемых язвительным, как никогда, отцом Натаниэлем.

Весенний ветер был теплый, но холодная луна, зависшая в северной части небосвода, лучше отражала настроение девушки. Бледные звезды словно замерзли на небе, потускнев от отблесков рассыпанных вокруг замка костров.

Склон холма затопило море пестрых шатров и реющих разноцветных знамен. Завтра на рассвете подъемный мост замка Тьюксбери будет опущен, решетка поднимется, ворота распахнутся, впуская участников турнира, в том числе победителя, который до захода солнца получит в награду руку Холли.

Ветер донес обрывки песен и пьяные возгласы, и девушка поежилась. О мужчинах ей было известно немногим больше, чем год назад, когда они начали домогаться ее. Отец, оберегая дочь от бесстыжих взглядов поварят и конюхов, ограждал Холли от мужского общества, делая исключение лишь для претендентов на ее руку. Женихи только мило улыбались девушке и говорили цветистые комплименты, но ей удавалось разглядеть под учтивыми масками алчущую страсть — брошенный исподтишка взгляд, губы, облизываемые в предвкушении наслаждения роскошным пиршеством.

Холли стиснула знакомые неровные камни балкона, чтобы унять дрожь в руках. Сегодня вечером ее выгнали из собственной комнаты. Завтра она будет изгнана из замка. Холли попыталась было найти утешение в том, чтобы свалить всю вину на отца, но тщетно. Большинство честолюбивых отцов устраивает будущее своих дочерей, когда те еще маленькие девочки. Ей же отец предоставил полную свободу самой выбрать себе мужа, но она не оправдала его надежд.

Рассыпанные по склонам холмов огоньки костров подмигивали Холли, насмехаясь над охватившим ее отчаянием. Отголоски грубого мужского смеха жуткой холодной дрожью пронеслись по ее спине. Завтра она будет навечно связана перед богом и людьми с незнакомым мужчиной. Этот вечер, вероятно, последний драгоценный глоток свободы.

Бросив взгляд на освещенное окно своей спальни, Холли накинула капюшон, скрывая лицо, и растворилась в темноте лестницы, ведущей вниз.

— У-уф! Вы стоите на моем ухе.

— Извини. — Сапог Остина снова скользнул по голове Кэри. — Если бы ты прекратил дергаться, может быть, мне бы удалось забросить веревку.

— Вы бы тоже задергались, — прошипел сквозь зубы Кэри, — если бы вам на плечи взобрался огромный бык. И не вы свалились с плота и окунулись в ров с водой. — Он сморщился, с отвращением принюхиваясь к исходящему от него зловонию. — Теперь у меня не осталось никаких сомнений, для чего нужен ров. Вряд ли для обороны от врагов.

Конец веревки, закинутый вверх, обмотался вокруг крепкого каменного зубца, венчающего внутреннюю стену, и рыцарь удовлетворенно крякнул. Проверив, прочно ли держится веревка, он начал взбираться вверх, а Кэри рухнул на колени, на влажную траву, пытаясь отдышаться. Взглянув вниз, Остин увидел устремленное на него из темноты светлокожее лицо, обрамленное белокурыми волосами, — наследие любвеобильного скандинавского завоевателя.

— Поймите же, это безумие, — жалобно окликнул Кэри рыцаря, когда тот задержался у узкой бойницы, убеждаясь, что пьяные голоса и шум пиршества, доносящиеся из лагеря на склонах холма, заглушают звуки его продвижения наверх.

До слуха Остина донесся женский смех. Он подумал, что англичане распутничают, точно всем им завтра суждено обзавестись женами. Осада по всем правилам военного искусства не вяжется с их похотливыми устремлениями. Собравшийся было сплюнуть от отвращения Остин вовремя сдержался, вспомнив про распластавшегося внизу Кэри.

— Может быть, и безумие, — тихо ответил рыцарь, — но я должен судить об этой даме, увидев ее собственными глазами.

— А если она и впрямь так прекрасна, как о ней говорят?

Остин, не найдясь что ответить, снова стал карабкаться вверх.

Кэри, приподнявшись на четвереньки, приложил ладонь ко рту, приглушая голос.

— Помните, мой господин, что, если вы будете застигнуты у кровати прекрасной девицы до того, как вас осчастливит благословение священника, вас повесят.

Перекинув ногу через стену, Остин втащил веревку и пёребросил ее на другую сторону.

— Тогда тебе достанутся мои доспехи, оружие и та резвая кобыла, на которую ты уже давно положил глаз. Кэри прижал руку к сердцу.

— Сэр, меня жестоко ранит то, какого низкого мнения вы о моей преданности!

— Так радуйся же этому, — хитрая усмешка Остина опровергала его мрачные слова. — Ибо мы, Гавенморы, обычно убиваем тех, кого любим.

Весело помахав верному оруженосцу, он оторвался от стены и скользнул в пустоту.

Войдя в небольшой парк, обнесенный стеной, Холли откинула с лица капюшон. Нежная зелень распустившихся деревьев радовала глаз, пение птиц заглушало доносящийся из-за стен замка гул мужских голосов. Несмотря на тяжесть на сердце, девушка прониклась волшебным очарованием воздуха, успокоилась и замедлила шаг. Она упивалась каждым живительным вдохом, наслаждалась весенним тихим вечером.

Лунный свет посеребрил нежные ростки, пробивающиеся из черной тучной земли, требующие своего права на жизнь. Бусинки росы трепетали на лепестках душистой фиалки и первоцвета. Холли окунула кончик пальца в капельку росы и провела по краю листа, нетерпеливо дожидающегося первого луча рассвета.

С ее уст сорвался грустный вздох. Ей не позволяли гулять при ярком свете из опасений, что он может испортить ее белоснежную кожу, и здесь, в саду, Холли превратилась в создание, пробуждающееся к жизни лишь с восходом луны. Здесь она обретала уединение, скрываясь от болтливых тетушек, приставленных к ней отцом.

Девочкой Холли весело бегала по петляющим дорожкам парка, как и положено ребенку, уверенная, что мягкая трава не причинит вреда ее коленям за такое опрометчивое поведение, если она все же споткнется и упадет.

Девушка с тоской подумала, как хорошо было бы снова испытать ни с чем не сравнимую радость от беззаботного бега по саду, от упоения свободой вдали от придирчивых взглядов и постоянных нареканий. Она вдруг осознала, что в последний раз наслаждается этой свободой, и, ослабев при этой мысли, опустилась на сиденье качелей, свисающих с ветки могучего вяза.

Опустив босые ноги в траву, она негромко затянула грустную мелодию. Здесь ей можно было петь не изысканные рондо, которым обучал Холли учитель музыки и которые отец заставлял исполнять, развлекая искателей ее руки, а простые мелодии, как, например, эту балладу, недавно услышанную от кухарки-валлийки.

Холли полностью отдалась песне, наслаждаясь удовольствием петь не для ублажения чьего-то слуха, а для себя самой.

Отстранив мешающую ветвь и оглядевшись, Остин тихо выругался. Он с таким трудом проник во внутренний двор, и что же выясняется: он в парке, окруженном со всех сторон стеной, в которой не видно ни одной калитки. Толстые плети плюща ползли вверх по изъеденным временем камням и спускались с ветвей деревьев. Сквозь густой шиповник, усыпанный распускающимися бутонами, вилась узкая тропинка. Остин двинулся по ней, то и дело наклоняясь, чтобы увернуться от благоухающих колючих веток.

Этот заросший парк мало походил на опрятные клумбы, за которыми ухаживала его мать; Остина со всех сторон обступало безудержное буйство зелени. Рыцарь с презрительной насмешкой относился к суевериям, терзающим его соплеменников-валлийцев, но сейчас он вряд ли удивился бы, увидев выглядывающего из-за ствола дерева зловредного Буку. Жаль, род Гавенморов уже проклят.

— Какая чушь, — пробормотал Остин, тем не менее благоразумно осенив себя крестным знамением.

И тотчас же возблагодарил себя за эту предосторожность, так как до его слуха донеслись звуки скорбной мелодии.

Сперва рыцарь подумал, что это ему лишь почудилось. Остановившись, он склонил голову набок и прислушался. Леденящие душу воспоминания обдали холодом, вызвав мурашки. Рыцарь безотчетно положил руку на рукоять меча.

Слова баллады были ему хорошо известны. Он запомнил их с детства, когда мать, уложив его спать, нежным голосом напевала ему колыбельную.

Это была печальная песня о девушке, приглашающей своего возлюбленного положить голову ей на грудь и заснуть. Навеки, так как смерть, которая соединит их, предпочтительнее взаимной измены, ожидающей их в том случае, если они останутся жить. Словно острое лезвие полоснуло по сердцу Остина, оживив в памяти семейные предания.

— Рианнон, — прошептал рыцарь. Вне всякого сомнения, над ним насмехается не тень его матери, а вероломная фея. Остин скорее умер бы, чем признался Кэри, а тем более кому бы то ни было другому, что он уже ощущал ее присутствие прежде — въезжая верхом в предрассветный туман, проходя мимо заросшей дикими цветами могилы матери. Рианнон была во всем — в дуновении холодного ветерка, в прикосновении воздушной паутины волос к его лицу, в томном дыхании шепота возлюбленной в затылок.

Может быть, ему и впрямь стоило послушаться предостережения Кэри, ибо затея его действительно безумна.

Сойдя с дорожки, Остин нырнул в густые заросли, охваченный решимостью найти ведьму, оплетающую его черным колдовством. У нее было не тихое контральто, как у его матери, а звонкое безукоризненное сопрано. Последний звук песни затрепетал в воздухе, дразня рыцаря, и он застыл, затаив дыхание.

Слева от него раздался треск.

Остин, забыв о том, что это он вторгся в зачарованный парк, выхватил меч.

— Кто здесь?

Ответом на его приглушенный окрик явилось сдавленное восклицание и шелест травы. Раздвигая по пути гибкие ветви рябины, рыцарь бросился вперед, но на залитой лунным светом прогалине под сенью одинокого вяза никого не оказалось. Опустевшие качели колыхались, словно колеблемые ветром.

Губы Остина изогнулись в торжествующей улыбке. Высокие стены, окружающие парк, надежно защищали его от ветра. Не считая задетых рыцарем веток, ни один лист не трепетал. Остин дотронулся до деревянного сиденья. Его мозолистая ладонь ощутила тепло. Рыцарь выпрямился, радуясь тому, что противник его не фея и не призрак, а человек из плоти и крови.

В этом можно было убедиться уже в следующее мгновение, когда за быстрым шорохом в листве последовало тихое чиханье. Убрав меч в ножны, Остин двинулся в сторону зарослей. Ветви еще колыхались, но тот, кто искал среди них укрытия, уже успел скрыться, снова ускользнув от рыцаря.

Улыбка Остина погасла. Похоже, его дичь проворнее. Рыцарь был из тех охотников, что предпочитают вызов ревущего вепря погоне за легкой неуловимой ланью.

Хрустнувшая ветка выдала чье-то присутствие на поляне. Предвкушая неминуемую победу, Остин повернулся в ту сторону и слишком поздно услышал скрип качелей за спиной. Стремительно обернувшись, он увидел приближающиеся к нему с невероятной скоростью качели, на которые взгромоздилось какое-то крылатое чудовище. Ноги чудовища ударили рыцаря в грудь, опрокинув на землю. Если бы он угодил на клумбу, пострадала бы лишь его гордость; но Остин ударился головой о мраморную скамейку. Тысячи молний сверкнули у него перед глазами.

Прежде чем сознание покинуло его, рыцарь — он был готов в этом поклясться — услышал, как в застывшем без движения воздухе прозвучали насмешливые переливы женского смеха.

3

Соскользнув с качелей, Холли посмотрела на поверженного ею великана, и у нее бешено заколотилось сердце. Он лежал, распростертый на траве, и при лунном свете походил скорее на какого-то косматого зверя, а не на человека. Черная всклокоченная борода, скрывавшая щеки и подбородок, сливалась со взъерошенной копной волос. Холли пришло в голову, что она вряд ли смогла бы обхватить могучую шею рыцаря обеими руками.

Девушка разрывалась между желанием торжествующе наступить ногой на поверженного рыцаря, криком созвать на помощь вассалов отца и стремлением убежать из парка и притвориться, что она вовсе не покидала в этот вечер своей уютной комнаты. Холли бросила тоскливый взгляд на лестницу.

Рыцарь лежал совершенно неподвижно. Беспомощно раскинувший огромные ручищи, с отчетливо вырисовывающимися на фоне бледных щек ресницами, он казался беззащитным, словно спящий ребенок. Точнее, спящий великан, поправила себя Холли. И вдруг она ощутила леденящий страх.

А что, если она убила его?

Что ж, бедолага получил по заслугам. И как только он посмел вторгнуться в этот укромный уголок и напугать ее до смерти! Холли собралась было уйти, но поняла, что не может бросить рыцаря, не убедившись, что его жизни ничто не угрожает. Осторожно опустившись на колени у безжизненного тела, девушка заставила себя прикоснуться дрожащей ладонью к его груди, заметив при этом с досадой, что один перламутрово-розовый ноготь обломан.

— Натаниэль мне голову оторвет, — пробормотала она.

Но отчаяние уступило место облегчению, так как Холли ощутила, что ее рука вздымается и опускается, следуя за ровным дыханием гиганта. Девушка нахмурилась. Тупая боль в пятках, ударивших рыцаря в грудь, свидетельствовала о наличии кольчуги, однако пальцы Холли не нащупали железных колец под выцветшим камзолом.

Настороженно оглянувшись по сторонам, словно из-за цветущих кустов шиповника вот-вот выскочит отец Натаниэль, она стыдливо просунула руку под камзол и тунику и обнаружила, что грудь незнакомца защищена не холодным металлом, а переплетением рельефных мышц. Ее пальцы нащупали жесткие завитки волос.

Холли поспешно отдернула руку, испугавшись собственного желания продолжать исследования. Накинув на голову капюшон, она уже собралась вернуться в замок, но ее остановил приглушенный стон. Скованная нерешительностью, Холли едва не застонала в ответ. Значит, этот человек жив. Но что, если он умирает? Посмеет ли она оставить его на холодной сырой земле? Возможно, если она приведет его в чувство, ей удастся убежать прежде, чем рыцарь полностью придет в сознание и продолжит то недоброе дело, что привело его в парк.

Холли склонилась над незнакомцем. Ее волосы скользнули по его лицу, и он сморщил нос.

— Сэр? — прошептала она. — О, сэр? Умоляю, сэр, вы меня слышите?

Он слабо вздохнул, слегка приоткрыв рот и оставаясь глухим к ее мольбам.

Ничего не поделаешь, подумала Холли. Ей придется снова прикоснуться к нему.

Опустившись на колени, она обвила рукой шею рыцаря, преисполненная решимости трясти его до тех пор, пока он не придет в себя. Кончики ее пальцев скользнули по его волосам. Непокорные пряди оказались на удивление мягкими и шелковистыми. Холли пристально всмотрелась рыцарю в лицо, стараясь разглядеть его черты в призрачном лунном свете. Девушка провела большим пальцем по под-бородку рыцаря, скрытому бородой.

— Ведьма!

Прежде чем Холли успела среагировать на этот хриплый шепот, смуглая рука обхватила ее за талию. Могучая ладонь сдавила ей затылок, увлекая девушку вниз, и она распласталась на широкой груди рыцаря.

Холли попыталась увернуться, убежденная, что он свернет ей шею.

— Ведьма, — снова прошептал рыцарь, но теперь в этом слове звучало восхищение.

Дрожащей от ужаса Холли с трудом удалось высвободить голову. Онаожидала, что глаза рыцаря окажутся черными, как и волосы. Но ее потрясли две голубые льдинки, обжигающие лютым холодом. Девушку парализовала угроза во взгляде рыцаря. В глубине его глаз таились невыносимая боль и радостное предчувствие. Огромная рука гиганта с нежностью скользнула по затылку Холли, скидывая капюшон и открывая ее лицо лунному свету.

Девушка не могла отвести от незнакомца глаз, словно он загипнотизировал ее. Даже под откровенными взглядами претендентов на ее руку она не чувствовала себя столь беззащитной.

Рыцарь увидел ее лицо, и его могучее тело напряглось. Холли совершенно растерялась. Этот мужчина не скрывал под маской лицемерия терзающие его желания. Девушка интуитивно почувствовала, что в настоящий момент он так же беззащитен, как и она сама. Рыцарь, пропустив пальцы сквозь ее волосы, нежно и в то же время властно обхватил ее затылок, притянул ее лицо вплотную к своему.

Холли уже целовалась прежде: застенчивые тычки в щеку, чувственные поцелуи в тыльную сторону ладони и даже один влажный поцелуй в губы, за что Эжен де Легге получил звонкую пощечину. Но этот мужчина страстно овладел ее губами, заставив ее сердце неистово биться.

Тогда, с Эженом, Холли не разжимала губы, но сейчас они сами по себе раскрылись, отвечая на настойчивый натиск незнакомца. Непривычные ощущения — погрузившегося в ее рот языка — померкли перед той нежностью, с которой рыцарь упивался вкусом ее губ. С уст Холли сорвался тихий стон: смесь восхитительного наслаждения и отчаяния.

Этот звук окончательно привел рыцаря в чувство: грубо схватив Холли за волосы, он отстранил ее от себя. У девушки от неожиданности навернулись слезы. Незнакомец снова вгляделся в ее лицо, прищурив глаза. Его взгляд устремился на припухшие губы Холли, освещенные призрачной луной, и девушка не смогла сдержать дрожь. Она непроизвольно облизнула их.

Сдавленно пробормотав проклятие, рыцарь сбросил Холли с себя и, пошатываясь, поднялся с земли, отерев тыльной стороной ладони рот, словно в поцелуе был яд. Если бы его рука не дрожала, Холли, возможно, собрала бы последние крохи гордости и убежала бы прочь. Но она осталась на месте, раздираемая желанием прикоснуться к незнакомцу, нежно сжать пальцами его руку и держать ее так, пока не затихнет беспокойная дрожь.

Холли доводилось видеть, как в ее присутствии мужчины теряли дар речи или начинали бессвязно бормотать, точно умалишенные, но впервые она встретила человека, побледневшего как смерть от одного ее вида. Казалось, рыцарь получил не удар ногами, а грудь его пронзило разящее копье.

Холли поспешно поднялась на ноги. Незнакомец, попятившись назад, скрылся в тени могучего вяза, так что во мраке лишь тревожно сверкали его глаза. Видя, в каком напряжении застыл рыцарь, девушка решила, что он вот-вот достанет распятие.

— Именем господа, женщина, прикройся! — пробормотал рыцарь вместо того, чтобы потрясти у нее перед носом связкой чеснока.

Щеки Холли загорелись от стыда. Решив, что ей снится ужасный сон, в котором она оказалась за запертыми воротами замка совершенно обнаженная, девушка едва удержалась от желания закрыть руками грудь. Однако брошенный украдкой взгляд убедил Холли, что скромный плащ надежно укрывает ее. Вскинув было руку к капюшону, девушка опустила ее, с вызовом подставляя лицо лунному свету и пронзительному взгляду рыцаря.

Его голос окреп и обрел силу.

— Внемли моим предостережениям, женщина! Уходи отсюда скорее или пеняй на себя.

По резкому выговору Холли поняла, что перед нею чужестранец. Скорее всего один из дикарей-валлийцев, совершающих набеги на западные границы владений Эжена де Легге. Она несмело шагнула вперед.

— Вы задумали что-то недоброе, сэр?

Ответ она уже предвидела. Если бы незнакомец желал ей зла, она бы не избежала самого страшного, что может сделать в пустынном месте с одинокой женщиной мужчина. И зачем ему предостерегать ее?

— Задуманное мною не имеет никакого отношения к тому, к чему меня принуждают.

Нагнувшись под низко нависшую ветку, Холли нырнула в испещренную пятнами лунного света тень вяза.

— А, вы любите загадки! Может быть, вы соблаговолите ответить на один мой вопрос?

Увидев, что пути к дальнейшему отступлению отрезаны, рыцарь скрестил руки на могучей груди, возводя этим жестом непреодолимую линию преграды.

— Если я сделаю это, ты уйдешь?

Его слова задели самолюбие Холли. Девушка привыкла к тому, что мужчины наперебой добиваются ее общества. Поведение же незнакомца начинало оскорблять ее.

— Если вам так будет угодно, — холодно ответила она.

Они стояли вплотную друг к другу, и Холли пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть рыцарю в лицо. Она не переставала поражаться его могучему телосложению. Наверное, это опасно — издеваться над ним.

— Почему вы преследовали меня? — тихо спросила Холли. — И почему, догнав, тотчас же отпустили?

Рыцарь застыл, словно превратился в каменное изваяние. Сердце Холли успело судорожно стукнуть несколько раз, прежде чем незнакомец заговорил:

— Я должен был встретиться здесь со своей возлюбленной. И ошибочно принял вас за нее. Когда при моем приближении вы бросились бежать, я вообразил, будто это моя милая решила поиграть в прятки, как мы нередко делаем.

Холли до боли отчетливо представила себе, каким будет исход игры, независимо от того, кто окажется победителем. Похоже, нежное очарование поцелуя незнакомца было лишь иллюзией. Она просто расстроила тайное свидание двух влюбленных. Холли опустила голову, застигнутая врасплох его словами.

Должно быть, болезненный стон рыцаря ей почудился, ибо, когда девушка подняла голову, лицо его снова было бесстрастным. Словно придя к какому-то окончательному решению, он опустил руки.

— Не смотрите на меня так печально, миледи. Время еще есть. Возможно, я успею заставить вновь заалеть ваши щечки, прежде чем сюда придет моя возлюбленная.

Холли сделала шаг назад.

— Не думаю, сэр. Скорее мои цветы увянут, чем я одарю ими такого непостоянного кавалера.

Рыцарь оторвался от ствола дерева. В его движениях сквозила откровенная угроза.

— Значит, я непостоянен? А что можно сказать о вашей целомудренности, если вы с такой легкостью раздаете свои поцелуи незнакомцам?

Его слова в силу своей справедливости еще больнее ранили Холли. Девушка отшатнулась назад, наступила на край плаща. Неудивительно, что рыцарь счел ее ветреной.

Она ничем не опровергла такое суждение. Но даже охватившее ее смущение не помешало ей нанести ответный удар.

— Возможно, я и впредь буду одаривать своими поцелуями незнакомцев, но вы, сэр, можете быть уверены: вас я ими больше не осчастливлю!

Жалея только о том, что она не вняла предостережениям незнакомца раньше, Холли, стремительно развернувшись, бросилась бежать и тотчас же вынуждена была остановиться. Решив, что это рыцарь схватил ее за волосы, она закрыла глаза, с ужасом ожидая, что сейчас он повергнет ее на землю и безжалостной рукой сорвет с нее одежду.

— Советую вам в следующий раз заплетать волосы.

Насмешливый голос донесся с расстояния нескольких футов, и Холли поняла, что рыцарь погнался за ней только в ее распаленном воображении.

Она робко оглянулась. Ее держала за волосы не человеческая рука, а ветвь вяза. Девушка потянула прядь, но неловкое движение лишь еще туже затянуло узел. Плененная, словно кролик в силках, она вынуждена была покорно ждать, что рыцарь придет к ней на помощь.

Когда его огромная тень упала на нее, Холли испуганно облизала губы и тотчас же пожалела об этом. Они все еще хранили непривычный, но очень приятный вкус поцелуя незнакомца: прохладу мяты, смешанной с запахом мускуса и хмеля.

Рыцарь выхватил из-за пояса кинжал, и у Холли пересохло во рту. Смертоносное оружие казалось игрушечным в его огромной руке. Девушка невольно вскрикнула.

— О господи, прекрати скулить! Я не собираюсь перерезать тебе горло.

Рыцарь взялся за запутавшуюся прядь. Его кинжал сверкнул в лунном свете, и Холли почувствовала, что снова обрела свободу. Она жалобно всхлипнула. Рыцарь застыл, учащенно дыша, и пристально взглянул на нее, не понимая, чем вызваны ее слезы.

Холли попыталась объяснить причину своего расстройства.

— Простите меня, сэр. Просто ни одно лезвие еще никогда не прикасалось к моим волосам. С самого моего рождения.

Рыцарь скользнул взглядом по ниспадающей до талии черной гриве.

— А расческа? Расческа вторгалась в эти святые угодья?

— Ну конечно! Нянька каждый вечер подолгу расчесывает гребнем мои волосы, прежде чем я лягу в кровать. Рыцарь фыркнул.

— А я думал, вы спите сидя, чтобы не помять драгоценные локоны.

Холли в ответ на это наморщила бы презрительно нос, но отец Натаниэль хорошенько заставил ее усвоить, что от подобных гримас на лице образуются неизгладимые морщины.

— Сэр, если вы намерены вдоволь насмехаться надо мною, я позволяю вам продолжать.

Однако она не дождалась от него ответа. Рыцарь был занят тем, что осторожно распутывал с ветки обрезанную прядь. Его учтивая сдержанность вывела девушку из себя так, как это не удалось сделать его издевкам.

Холли прикоснулась рукой к голове, ожидая наткнуться на зияющую проплешину. Не удержавшись, она бросила украдкой взгляд на шелковистый черный локон, который рыцарь держал на ладони, словно ценную добычу. Бережно держа ее локон, он покачал головой. Когда он поднял глаза, они светились восхищением.

— А теперь оставьте меня, миледи, и я буду считать эту прядь трофеем, захваченным в битве, которая замышлялась, но так и не состоялась.

Зачарованная блеском его глаз, Холли заколебалась, сознавая, что это последнее предупреждение, которое делает ей рыцарь. Ее дыхание участилось от необъяснимой смеси страха и радостного предчувствия, когда она поняла, какая судьба ее ждет в руках незваного гостя, если она не внемлет этому предостережению.

На мгновение бесстрастное выражение сменилось на его лице откровенной завораживающей чувствительностью. Он боялся того, что сделает с ней, если у нее не хватит ума быстро исчезнуть отсюда.

Заставив себя оторвать от него взгляд, Холли бросилась к лестнице, ведущей в замок, не посмев ни разу оглянуться.

А если бы она обернулась, то увидела бы, как рыцарь опустился на залитую лунным светом скамью, а его могучее тело согнулось, точно пытаясь защититься от колдовских чар незнакомки.

— Эти мужчины — лживые жалкие существа! Все до одного!

Сделав это заявление, Холли с удовольствием опустилась в приготовленную для нее Элспет горячую ванну. Пар, поднимающийся от воды с благовониями, шевелил пряди волос, выбившиеся из-под большого полотенца, накрученного на голову.

Элспет провела грубой мочалкой по плечам Холли, но это прикосновение не принесло желанного облегчения.

— Вам не следовало выходить одной в парк, миледи. Отец Натаниэль уже собирался отправить на ваши поиски стражу. Очень неблагоразумно гулять одной, когда вокруг шастает столько мужчин.

Вспомнив откровенное вожделение, на мгновение мелькнувшее на лице незнакомца, Холли сердито фыркнула.

— Ты говоришь истинную правду, Элспет, ибо, похоже, в темноте одна женщина без труда сойдет за другую.

Откинувшись на край деревянной лохани, девушка позволила служанке намылить ей живот и грудь. Но только она закрыла глаза, как тут же перед ней возникла непрошеная картина: могучий рыцарь в объятиях своей возлюбленный «дамы».

— Так уж и дамы! — фыркнула Холли. — Не иначе, какая-нибудь служанка, живущая в замке.

— А? Вы что-то сказали, дитя мое?

— Нет! — отрезала Холли, не открывая глаз, затем тихо проворчала: — Небось еще и жена дома осталась. Похотливый кабан! — Она открыла глаза. — Медведь!

Элспет изумленно вгляделась в недовольное лицо юной госпожи. Девушка только что ворвалась в комнату со сверкающим взором и алым румянцем на щеках, словно за ней по пятам гнался дикий зверь. Не обращая внимания на причитания и возражения тетушек, она выставила всех из комнаты, осмелившись даже захлопнуть дверь перед носом разъяренного наставника. Дамы сочли, что благоразумнее удалиться, но отец Натаниэль до сих пор расхаживал за запертой на засов дверью, время от времени колотя кулаком по толстым дубовым доскам и требуя его впустить.

Элспет, мурлыча вполголоса, отжала губку. Ворчливая мегера была ей больше по душе, чем слоняющаяся по замку бледная подавленная девица, скорее напоминающая призрак. А именно такой сделалась ее молодая госпожа, услышав о предстоящем турнире.

Изумление вновь охватило служанку, когда Холли, выхватив мочалку у нее из рук, принялась яростно тереть губы.

Почувствовав на себе пристальный взгляд Элспет, Холли застенчиво опустила ее, осознав, что все усилия тщетны. С какой бы силой ни терла она губы, вкус поцелуя рыцаря держался на них. Он не только остался на губах, но и проник в ее душу. Больше всего на свете девушке хотелось закрыть лицо руками и разрыдаться.

Она уже была почти готова уступить воле отца, но встреча с рыцарем напомнила ей об одной вещи. Она должна сражаться за свою свободу. Она никогда не станет бессловесным украшением какого-нибудь тирана вроде барона Эжена или, что еще хуже, собственностью беспутного повесы, который, оставив ее скучать у домашнего очага, поспешит на свидание к милой в залитый лунным светом парк.

Дверь в спальню содрогнулась от настойчивого удара кулаком.

— Холли, я настаиваю, чтобы вы впустили меня. Мне еще нужно приготовить вас к песенному состязанию. Вы уже взрослая девушка, а капризничаете, как ребенок.

Последние слова сопровождались отчаянным стуком в запертую дверь.

Холли стиснула зубы. Отец Натаниэль, нанимаясь на место священника в Тьюксбери, клятвенно заверил ее отца, что монастырь он покинул, отправившись в паломничество с целью обрести пищу для страждущей души. Но Холли подозревала, что аббат вышвырнул заносчивого молодого монаха, после того как тот опрометчиво заявил, что на месте господа он сотворил бы женщин и кошек так, чтобы те приносили больше пользы.

— Уходите, Натаниэль, — Холли единственная осмеливалась обращаться к священнику по имени, прекрасно сознавая, что подобное обращение невыносимо больно задевало его безграничное тщеславие. — Сегодня вечером я ни для кого не буду петь. В том числе и для вас.

Сквозь массивную дубовую дверь отчетливо послышалось непочтительное высказывание, затем удаляющиеся шаги.

— Мужчины! — Холли вскочила, расплескивая воду на пол. — Грубияны, которым есть дело только до моего сладкого голоса, красивого лица и пышной груди. Почему они превозносят такие пустяки? Почему никто никогда не хвалил меня за острый ум? За мою скромность?

Она отшвырнула мочалку. Мокрая мочалка громко шлепнулась о стену и свалилась на пол, доставив этим огромное удовлетворение Холли.

Выскочив из лохани, Холли заметалась по комнате, а Элспет семенила следом за ней, теребя льняное полотенце.

— Позвольте вас вытереть, миледи. Вы простудитесь.

Остановившись перед зеркалом в полный рост, Холли стала крутиться перед ним, придирчиво оглядывая со всех сторон свое обнаженное тело. Ну что тут поделаешь, мрачно думала она, придраться просто не к чему. Пока Элспет осторожно промокала с ее спины капельки воды, Холли размышляла о том, как бы перехитрить отца и наставника. Если их замыслу суждено будет осуществиться, сегодня — последняя ночь, когда она скользнет под одеяло одна и обнаженная.

Холли распустила волосы, проведя рукой по тому месту, откуда рыцарь отрезал свой трофей. Он действовал очень осторожно, и девушка с трудом нащупала короткую прядь. Она вспомнила сильные пальцы, в которых кинжал казался игрушечным, завораживающее прикосновение рыцаря к ее подбородку. Кто бы мог подумать, что такая грубая лапища способна на подобную нежность?

Грустно вздохнув, Холли посмотрела на свое отражение.

— Почему мужчины такие грубые и назойливые?

— Не могу сказать, миледи, — ответила Элспет, поднимая девушке руку, чтобы вытереть под ней. — Мне не довелось пережить с ними ни одного неприятного мгновения.

Холли медленно перевела взгляд на отражение служанки. Элспет была всего лишь на несколько дюймов ниже Холли, но хрупкая стройная девушка казалась высокой в сравнении с плотной коренастой фигурой служанки. Холли никогда не удостаивала внешность Элспет внимания. Она замечала только искорки любви в глазах няньки, слышала только заботу в ее надтреснутом голосе, чувствовала лишь нежность в прикосновении ее морщинистых рук.

В сравнении с этими дарами, столь щедро преподнесенными маленькой девочке, только что лишившейся матери, черные усики Элспет и здоровенная бородавка под носом становились совершенно незначительными. До этого момента.

Продолжая теребить прядь волос, Холли снова окинула взглядом их отражения в зеркале, и у нее на устах заиграла улыбка.

Элспет улыбнулась, обнажив кривые зубы.

— "Тебе обязательно нужно получить место в замке, девочка, — говаривал мой отец, — ибо только слепой возьмет тебя в жены". — Она хихикнула, и ее смех был полностью лишен обиды на судьбу. — Он называл меня своей маленькой горгульей. Когда я шалила, он обещал посадить меня на крышу дома отпугивать злых духов.

Испуганно вскрикнув, Элспет выронила полотенце, так как Холли, обняв ее влажными руками, едва не оторвала от пола.

— В таком случае отец твой был дурак, ибо я нахожу тебя самой красивой женщиной на свете!

Она прижалась нежной щекой к морщинистой щеке няньки, и Элспет, бросив украдкой взгляд в зеркало, с тревогой увидела знакомый хитрый блеск в глазах госпожи, не предвещавший ничего хорошего.

4

Пронзительный звук труб разорвал утренний воздух. Кэри, привлеченный шумом, взглянул на возвышающийся на холме замок. Призыву труб вторил скрежет опускаемого моста.

Словно привлеченный пением сирен, на солнечный свет из выцветшего шатра вышел Остин. Поспешно усевшись на пергамент, Кэри засунул перо за ухо, справедливо ожидая разноса за то, что он не посвящает свободное время надраиванию доспехов своего господина или какому-либо иному полезному занятию. Но одного взгляда на лицо Остина оказалось достаточно, чтобы подобные мысли покинули его голову, и обеспокоенный оруженосец вскочил на ноги.

Кэри за утро уже вдоволь насмотрелся на икающих и стенающих английских рыцарей, ставших бледными тенями мужчин после ночи, проведенной в обществе развеселых девиц, за обильными возлияниями пива и в обжорстве, но ни один из них не нес на себе печать проклятия, каким было отмечено лицо сэра Остина Гавенмора. Насколько было известно Кэри, его господин не предавался этим порокам. Рано возвратившись в шатер, он отказался обсуждать исход своего предприятия и, не сказав ни слова, лег спать. Судя по всему, он так и не сомкнул глаз, всю ночь сражаясь с демонами и терпя неудачу.

Лицо Остина было бледным, глубоко запавшие глаза горели. Но губы, скрытые черными усами, были угрюмо и решительно сжаты. Кэри лишь однажды видел такое выражение на лице своего господина: когда застал девятилетнего Остина, пытающегося стащить обмякшее тело матери по узкой винтовой лестнице Каер Гавенмора так, чтобы не задевать ее безжизненной головой о стены.

Кэри невольно затаил дыхание, ожидая решительного приказа вьючить лошадей и собираться в обратную дорогу.

Остин, не сказав ни слова, прошел мимо оруженосца в направлении замка.

Быстро схватив чернила и пергамент, Кэри бросился за ним следом, вынужденный чуть ли не бежать, чтобы поспеть за рыцарем.

— Мы остаемся? — осмелился спросить он. Остин удостоил его резким кивком.

— Да. Не может же это продолжаться вечно: мы ездим с одного турнира на другой, завоевываем все до последней унции английское золото, которое нам предлагают. А если я лишусь кошелька или, что еще хуже, руки или ноги? А если я погибну на арене? Что в таком случае станет с Каер Гавенмором? — Он упрямо покачал головой. — Я не уеду отсюда, не получив приданого. Мой отец уже достаточно наказан этим чертовым проклятием. Скорее я сгорю в аду, чем позволю, чтобы у него отняли свободу и все, что дорого его сердцу.

Свирепое выражение лица Остина нисколько не смягчилось при виде кривляющегося циркача, и тот, забыв попросить причитающийся ему пенни, торопливо отскочил в сторону, уступая дорогу.

Акробат был не единственный, кто бросил на Остина испуганный взгляд. Когда рыцарь и его оруженосец проходили меж рядов англичан, стекающихся на холм, их продвижение сопровождалось боязливыми взглядами, тычками в бок и опасливыми перешептываниями: «Гавенмор».

Валлийский великан на целую голову возвышался над самыми высокими из англичан. Его поведение только усиливало угрожающее впечатление, исходившее от него. Сейчас Остин более всего походил на человека, продавшего душу дьяволу.

Любопытство Кэри все возрастало.

— Эта дама оказалась и вправду столь прекрасна?

Не замедляя шага, Остин пожал плечами.

— Я словно заглянул в лицо собственной смерти.

— Глаза?

— Удивительные глаза. Синие, как небо весной.

— Лоб?

— Подобен девственно чистому снегу.

Развернув пергамент, Кэри обмакнул перо в чернила.

— Нос?

Остин смущенно прикоснулся к собственному носу, расплющенному многочисленными ударами, полученными в поединках.

— Прямой.

Смахнув капельку чернил, Кэри застрочил по листу пергамента.

— Голос?

— Проникает в уши подобно растопленному на солнце меду.

— Замечательно. Просто замечательно. Волосы?

Запустив руку под кольчугу, рыцарь извлек прядь черных, как смоль, волос, упавших волной до самых его колен. Кэри прекратил писать, сглотнув комок в горле.

— Боже милосердный, Остин, вы ей хоть что-то оставили?

Увидев яростно сверкнувшие глаза господина, Кэри торопливо продолжил перечисление:

— Губы?

Взгляд рыцаря подернулся туманной дымкой.

— Мягкие. Податливые. Сладкие. Созданы для того, чтобы мужчина целовал их…

Что он хотел сказать, осталось тайной.

Кэри с безумной скоростью водил пером по пергаменту. На подобное красноречие он даже не смел надеяться.

— Характер?

Долго сдерживавшийся Остин наконец взорвался:

— Она бесстрашна! Она тщеславна! У дерзкой девчонки нет ни крупицы разума. У нее не хватило ума бежать от рыцаря, застигшего ее врасплох в пустынном парке, однако, когда я поднес кинжал к ее драгоценным волосам, она захныкала, как ребенок.

Кэри задумчиво пожевал кончик пера.

— Значит, вы нашли ее отвратительной, так? Возможно, эта неприязнь оградит вас от…

Рука Остина стиснула ворот его туники, и оруженосец отлетел назад, наткнувшись спиной на подвернувшийся очень кстати ствол дуба. Кэри затрепетал, увидев исказившееся отчаянием лицо господина.

— Нашел отвратительной? Неприязнь? Если бы господь соблаговолил сделать именно так! Мне хотелось швырнуть ее к своим ногам и вспахать, словно тучную ниву. Мне хотелось пасть перед ней на колени, покрыть поцелуями ее ноги и поклясться в вечной преданности. Мне хотелось запереть ее в темницу, чтобы ее больше не смог лицезреть ни один человек.

В глазах господина и друга Кэри на мгновение увидел того зверя, укротить которого Остин старался всю свою жизнь. Оруженосец в ужасе содрогнулся. Не обращая внимания на любопытные взгляды окружающих, он шепнул:

— Еще не поздно вернуться.

Остин рассеянно разгладил смятую тунику Кэри. С юных лет груз ответственности распрямлял ему плечи, а не гнул спину.

— А вот в этом ты не прав, мой друг. Возвращаться поздно с тех самых пор, как я родился. — Опустившись на корточки, он подобрал выроненные слугой перья и свитки, только теперь впервые заметив их. — Это что еще такое?

Принимая ценный пергамент, Кэри смущенно замялся. Он надеялся как можно дольше оттянуть этот момент.

— Вчера вечером, после того как вы ушли, я отправился к бардам, которые приехали со своими господами из Нормандии. Похоже, турнир начнется с состязания в красноречии.

— В красноречии? — Остин выплюнул это слово, точно ругательство.

— Да. После того как дочь графа откроет турнир, спев песню, претендентам на ее руку предстоит состязаться в умении, — голос Кэри перешел в едва внятный шепот, — слагать стихи.

Круто развернувшись, Остин направился к своему шатру.

Кэри бросился за ним.

— Не торопитесь! Граф всего лишь хочет отсеять необразованных дикарей, возжелавших посвататься к его дочери.

Шаг Остина ничуть не замедлился.

— Тогда можешь передать графу мои поздравления. Один из необразованных дикарей отправляется домой, в Уэльс. Быть проклятым навечно — это одно, но быть выставленным на посмешище — это совершенно другое.

Обогнав рыцаря, Кэри замахал перед его носом свитком пергамента.

— Я не допущу, чтобы вас выставили на посмешище. Вот почему я всю ночь слагал стихи, воспевающие несравненную красоту вашей дамы.

Остин застыл на месте, остановившись в каком-то дюйме от своего оруженосца. Его ноздри раздувались, словно у разъяренного быка.

— Отлично, — он ткнул пальцем в грудь просиявшего Кэри. — Но если она посмеет рассмеяться над твоими стихами, я убью не ее. Я убью тебя.

Когда рыцарь и оруженосец прошли через внутренний двор замка Тьюксбери и вступили в главный зал, у Остина по спине пробежали мурашки.

Нервное напряжение несколько успокаивала привычная тяжесть кольчуги, надетой под камзол. Валлиец не собирался оставлять свою спину без защиты перед скопищем вооруженных англичан. Никакие мирные договоры не могли стереть насквозь пропитавшее его недоверие к восточным соседям.

Мимо Кэри проследовала вереница разряженных рыцарей, насмешливо взиравших на его поношенную тунику и стоптанные сапоги. Оруженосец погрозил им в спину кулаком.

— Берегитесь моего гнева! Рыцари вы или девицы?

Остин хлопнул слугу по плечу, осаживая того, хотя рука его так и чесалась от желания схватить рукоять меча. Но он сдержался, сознавая, что необдуманная вспышка гнева может вылиться в кровопролитие. Лучше сохранить ярость для турнира, где можно будет с пользой выплеснуть ее, завоевав драгоценную награду.

Разумеется, в том лишь случае, если он выживет в унизительной схватке, где придется сражаться не железом, а стихами. Когда рыцарь представил себе красавицу, встреченную им этой ночью, заливающуюся смехом, он побагровел от стыда.

Сверкнув глазами, Остин взглянул на Кэри, но оруженосец, раскрыв рот от изумления, озирался вокруг, словно перед ним распахнулись жемчужные врата рая, приглашая войти внутрь. Остин тяжело вздохнул. Кэри встретил на две весны меньше, чем его господин в свои двадцать девять лет, но порой Остин чувствовал себя на несколько десятилетий старше.

Рыцарь едва удержался от того, чтобы самому не начать пялиться по сторонам. А посмотреть было на что. Замок Тьюксбери был не столько крепостью, сколько дворцом. Вместо очага в центре зала с закопченной дырой дымохода в потолке помещение отапливалось тремя парами облицованных камнем каминов, расположенных в оштукатуренных стенах. Сапоги Остина топтали не гнилое сено, а густой ворс турецких ковров. Рыцарь еще помнил те годы, когда в Каер Гавенморе царила подобная роскошь: в те счастливые времена была жива его мать, а богатое убранство еще не было распродано за долги.

В дальнем конце зала со сводчатым потолком возвышался помост, обитый белой венецианской парчой. Сквозь витражное окно проникал солнечный свет, окрашивая в нефритово-зеленые и рубиново-красные цвета лица собравшихся в зале людей.

Кэри толкнул рыцаря в бок.

— Прямо собор какой-то, черт побери.

— Да, — мрачно кивнул головой Остин, оглядывая белоснежную драпировку помоста. — Подходящий алтарь для ангела.

Он не мог не заметить, что хитрый граф не допустил в зал ни одной женщины, благородного ли происхождения или крестьянки. Вне всякого сомнения, он хотел, чтобы внимание всех собравшихся мужчин было полностью обращено на его единственную дочь, которая сегодня станет ценной наградой победителю турнира.

Остин цинично усмехнулся. Излишняя предосторожность. Насколько он успел разглядеть дочь графа, она воплощала в себе самые сокровенные желания всех мужчин со времен Адама. На фоне такой восхитительной Евы все остальные особы женского пола поблекли бы, как бледнеет луна в лучах восходящего солнца.

Пурпурный занавес, скрывавший дверь под аркой в глубине помоста, раздвинулся. У Остина сильнее забилось сердце, грудь сдавило роковое предчувствие.

Появился низенький коренастый человек. Если бы на его куртке цвета шафрана не был вышит герб Тьюксбери, Остин принял бы его за карлика. Непостижимо, как этот некрасивый коротышка мог породить стройную нимфу, которую вчера вечером встретил в парке Остин.

Но личность хозяина была подтверждена приветственным гулом и толчеей собравшихся. Претенденты на руку графской дочери, орудуя локтями, постарались пробраться поближе к помосту. Вокруг Остина оставалось свободное пространство, но рыцарю пришлось схватить Кэри за шиворот, чтобы оруженосца не затоптали. Остин предпочитал держаться подальше от возвышения, зная, что он все равно прекрасно рассмотрит происходящее поверх голов собравшихся.

Взойдя на помост, граф поднял руки. Свободные рукава взлетели вверх, словно опушенные мехом крылья.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать в замок Тьюксбери.

Остин вздрогнул. Господь бог, наградивший графа де Шастла неказистой внешностью, воздал ему сполна, подарив зычный рокочущий голос. Голова Остина все еще болела после удара, полученного вчера вечером, и раскатистый бас хозяина замка гулким эхом отозвался в ней.

Граф де Шастл царственным кивком ответил на приветственные возгласы собравшихся.

— Многие из вас приехали издалека, откликнувшись на мое приглашение. Прежде чем мы начнем состязание, я желаю представить вашему взору ту, в ком вы будете черпать вдохновение.

По толпе пробежала волна возбуждения и перешептывания: «Она! Он сейчас покажет нам девушку!»

Остин попытался было разжать кулаки, но обнаружил, что не может сделать это. Он молил бога, чтобы тот дал ему силы сдержаться и не броситься к помосту, загораживая девушку от алчных взглядов мужчин. Одна лишь мысль о том, что они будут бесстыдно пялиться на нее, представляя, как сделают с ее телом все, что захотят и что жаждет сделать с ним он сам…

С его уст сорвался мучительный стон. Кэри тревожно взглянул на господина, испуганно заметив капли пота, выступившие у того на лбу.

— …Я хочу, чтобы вы больше не томились в неведении, — говорил граф, и его голос казался Остину трубным гласом рока. — Моя любимая дочь соблаговолила почтить благородных искателей ее руки песней.

Граф занял место на помосте, и одобрительный гул, вызванный его появлением, сменился почтительной тишиной. Кэри приподнялся на цыпочки, пытаясь увидеть что-нибудь поверх голов стоящих перед ним.

Рука Остина скользнула под кольчугу, нежно лаская завоеванный с таким трудом трофей; он почувствовал аромат мирры. Сквозь бешено пульсирующую в висках кровь он услышал первые печальные звуки валлийской колыбельной, но Остин не мог сказать, явь это или сон.

Занавес раздвинулся.

На помост вышла женщина.

Кэри дернул Остина за рукав. Его удивленный голос нарушил первые мгновения пораженной тишины.

— Прошу прощения, сэр, но, по-моему, этой ночью в парке было очень темно.

5

Слух Остина, как и всех собравшихся в зале мужчин, был настроен на то, чтобы услышать мелодичный ангельский напев. Этим объясняется то непреодолимое желание заткнуть уши, охватившее его, когда женщина, вышедшая на помост, раскрыла рот, наполненный черными зубами, и радостно закаркала, терзая слух собравшихся в зале:

Ни за одной дамой не ухаживал рыцарь с таким беспутным копьем. Он нанизывал на него девиц, А те просили еще и еще, и, наконец, дама выставила рыцаря за дверь!

Рука Остина медленно разжалась, выпуская шелковистую прядь. Рыцарь сознавал, что должен благодарить бога за улыбнувшееся ему счастье, но, когда локон выскользнул из его онемевших пальцев, он пошатнулся, словно непредвиденная утрата нанесла ему кровоточащую рану в самое сердце.

— Это ведь мог быть кто угодно, — пробормотал Остин, внезапно осененный догадкой. — Компаньонка. Сестра графа. Его любовница. — Он тряхнул головой, отгоняя картину, которую не мог вынести. — Мне даже не пришло в голову спросить, как ее зовут. Я просто предположил…

Кэри слабо улыбнулся, не очень-то стараясь скрыть свои чувства.

— Какое счастье, что вы ошиблись. Эта девушка — именно то, чего вы хотели! Милая некрасивая простодушная женушка.

Остин едва сдержал дрожь отвращения, так как исполнительница песни перешла к припеву, фальшивя все больше.

— Некрасивая? Нет… она ужасна!

Судя по нарастающему ропоту присутствующих, не один он пришел к подобному заключению. Над толпой сердитыми шершнями загудели разговоры об обмане, мужчины стали обмениваться подозрительными взглядами. Робкое упоминание о колдовстве заставило нескольких рыцарей осенить себя крестными знамениями и попятиться прочь от помоста.

Если бы не громкий печальный вздох одного богато одетого дворянина, скопление рыцарей превратилось бы в опасную неуправляемую толпу. Но дворянин грустно покачал головой, так что сильно опаленное перо, украшающее его шляпу огромных размеров, упало ему на лоб.

— Да, страшный недуг. Леди Холли пыталась предостеречь меня, но красота ее была столь неотразима, что я не поверил ей.

Вслед за этим послышались приглушенные возгласы: «перепончатые лапы», «приступы слепоты», кто-то даже боязливо пробормотал «оспа», и рыцари принялись осенять себя крестами.

По мере того как ропот распространялся по просторному залу, рыцари начали обмениваться понимающими кивками. Только теперь стала объяснима та поспешность, с которой граф искал жениха для своей дочери, предлагая за нее такое щедрое приданое. Несомненно, он рассчитывал выдать ее замуж, прежде чем облик ее успеет исказиться еще сильнее. Претенденты бросали боязливые взгляды в сторону помоста.

Истязание песней наконец завершилось. Молча оглядев дочь с головы до ног, граф шагнул вперед. Остин прищурился. Не раз в единоборстве его жизнь зависела от умения определить настроение противника, и сейчас рыцарь был готов поклясться, что стиснутые кулаки графа де Шастла тряслись не от унижения, а от бешенства.

Голос хозяина замка, щелкнув словно бич, разом прекратил все пересуды:

— Мы продолжим состязание в умении владеть словом. Кто первый воздаст хвалу моей дочери песней или стихами?

Тишина стала гнетущей. Свободное пространство перед помостом стало увеличиваться само собой. Рыцари пятились назад, пытаясь спрятать лютни и флейты за спину.

Остин будто прирос к месту.

Кэри шепнул ему на ухо:

— Не вы ли говорили, что «красивая жена — язва на счастье мужа»? Господь предоставляет вам возможность перехитрить судьбу. Не упускайте такой удачи.

Остин с тоской бросил взгляд в сторону соблазнительно манящей двери, затем снова посмотрел на помост, где стояла, глупо улыбаясь, девица, точно не понимая, какое впечатление произвела она на собравшихся. Ее отец, вытирая блестящий от пота лоб, осторожно отступал к занавесу.

Но Кэри лишил своего господина права выбора, с силой толкнув его в спину. Остин, пытаясь сохранить равновесие, шагнул вперед, вызвав взрыв насмешливых реплик.

Прочистив внезапно пересохшее горло, рыцарь расправил плечи и, положив руку на рукоять меча, громко объявил:

— Я пришел просить руки этой женщины!

Холли не могла скрыть довольную улыбку. Она уже предвкушала торжество победы. Ей не раз доводилось видеть, как ее представление покоряло зрителей, но впервые она наслаждалась таким эффектом, как сегодня.

Возможно, ее хитрость и не удалось бы осуществить, если бы на помощь не пришел, сам того не зная, лорд Фэрфакс, дворянин с опаленным пером, повторив нелепые россказни, которыми дурачила его Холли. После чего единственной причиной для беспокойства оставались приглушенные крики и стук, доносящиеся из кладовки наверху, где девушка с помощью Элспет заперла отца Натаниэля. Но и они становились все тише и тише.

Правда, Холли вынуждена была признать, что толстая короткая шея ее отца наливалась кровью; граф раскачивался на каблуках, готовый вот-вот взорваться, словно кипящий котел, плотно закрытый крышкой. Но пройдет время, и он простит свою дочь. Простит, как всегда. Холли представила себе, с помощью каких ухищрений будет ублажать отца, и у нее на лице появилась довольная улыбка.

Во-первых, она распорядится приготовить его любимый ужин: фазан, фаршированный розмарином и украшенный собственными перьями, крошечные маринованные каперсы, засахаренные фрукты и другие сладости.

Затем она наденет его любимое платье — фиолетовое, шитое золотом — и мантилью в тон ему. Холли едва сдержалась, чтобы не пощупать рукой волосы. Они постепенно отрастут, а до тех пор ей придется скрывать их под красивыми мантильями — их у нее предостаточно. Остается надеяться, что ресницы, которые она тоже принесла в жертву, отрастут так же быстро.

Когда отец сядет в обитое гобеленом кресло перед камином, она устроится на подушке у его ног, возьмет в руки арфу и споет его любимую песню, ту, которую пела ему ее мать, когда отец возвращался домой, недовольный тем, что загнал нового жеребца, или уставший после битвы с неугомонными валлийцами.

О, разумеется, некоторое время отец будет ворчать и дуться, но после того, как Холли допоет песню до конца, он печально покачает головой, тихо вздохнет и погладит ее по… по мантилье. После чего признается, как рад, что она осталась рядом с ним, и они отпразднуют ее изобретательность, выпив по кубку меда…

— Я пришел просить руки этой женщины!

Эти неожиданные слова оторвали Холли от сладостных мечтаний. Ее улыбка поблекла.

Девушка испуганно заморгала, обнаружив, что на безоблачном небосклоне ее будущего появилась черная грозовая туча. Туча огромных размеров, гонимая с запада ураганным ветром. Холли даже представить себе не могла, что незнакомец из ночного парка в свете дня окажется еще более внушительным.

Он возвышался над всеми прочими мужчинами, и его длинные непокорные волосы и всклокоченная борода резко контрастировали с их короткими стрижками на французский манер и вислыми усами.

Стройное тело излучало мощь. Он был рослым и сильным, но двигался при этом на удивление легко. Рыцарь не только внешне выглядел человеком другого народа, но и манерами и поведением отличался от англичан. Стройный торс без усилий держал вес его тела, и рыцарь, даже стоя совершенно неподвижно, всем своим видом излучал непринужденную легкость.

Холли никак не могла постичь, как этот неотесанный мужлан мог с завораживающей нежностью целовать ее губы. От одного только воспоминания об этом они запылали.

Первое потрясение сменилось неукротимой яростью. Значит, этот дикарь считает себя достойным стать ее мужем? Однако не далее как прошлой ночью он шел на свидание к другой девице — собираясь на следующий день просить у графа руки его дочери! И что еще хуже, когда его дама сердца опоздала на встречу, грубиян решил насладиться прелестями Холли, изменив своей предполагаемой невесте не с кем иным, как с нею самой! Девушка нахмурилась, сбитая с толку этим парадоксом.

— Подойдите сюда, сэр, — повелительным тоном произнес граф де Шастл.

Вырвавшееся у Холли при этих словах восклицание заслужило свирепый взгляд отца, предупредивший девушку, что графу очень хочется прекратить весь этот маскарад, но он не осмеливается устраивать такой грандиозный скандал на глазах у всех собравшихся.

Незнакомец решительным шагом двинулся вперед, и толпа, боязливо взирая на пристегнутый к его бедру огромный меч, расступилась, освобождая ему дорогу. Следом за ним шел, по-видимому, оруженосец, щуплый и белокурый молодой человек.

— Ваше имя, сэр? — спросил граф де Шастл.

— Сэр Остин из Гавенмора.

При упоминании имени Гавенмор толпа снова забурлила. Холли быстро попыталась вспомнить, что она знает о нем, но обнаружила, что ей ничего не известно о дерзком валлийце с манерами медведя и непостоянным сердцем.

— Вы готовы восславить стихом мою дочь? — прозвучал вопрос ее отца.

Рыцарь смущенно опустил взгляд вниз, перевел его на закопченные балки под потолком, на стоптанные сапоги своего спутника — он был готов смотреть куда угодно, только не в глаза Холли. Она понимала, что не может винить его за это.

Наконец, глубоко вздохнув, рыцарь расправил плечи.

— Готов.

Нервная дрожь пробежала по спине Холли. От этого простого слова Гавенмора веяло мрачной безысходностью. Ее отец, махнув рукой, сказал:

— Можете начинать.

Перед тем как упасть в кресло, он бросил на дочь взгляд, недвусмысленно гласивший: «Надеюсь, девочка моя, ты удовлетворена».

Холли сплела руки, пытаясь скрыть внезапно охватившую их дрожь. Единственным ее утешением было то, что рыцарь, похоже, чувствовал себя еще хуже. Его спутник сунул ему в руку скомканный лист пергамента. Рыцарь искоса глянул на него, и по его заросшему лицу пробежала тень.

Хорошенько откашлявшись, он начал читать едва слышным голосом:

— Она наполняет мои сны, эта прекрасная дама…

Услышав прозвучавшие в толпе ехидные смешки, рыцарь, вскинув голову, снова взялся за рукоять меча. Холли, как и все присутствующие, затаила дыхание, ожидая, что рыцарь вот-вот выхватит меч из ножен и, обуянный неистовой яростью, пойдет в толпу рубить направо и налево. Но рука рыцаря, вздрогнув раз-другой, снова стиснула пергамент так, что побелели костяшки пальцев.

Его дальнейшая неуверенная речь была встречена почтительной тишиной.

Она наполняет мои сны, эта прекрасная дама. Я вижу ее г-г-гибкий стан и васильковые очи.

Рыцарь бросил на своего спутника полный муки взор, и даже Холли на мгновение стало жаль его. Белокурый оруженосец подбадривающе подмигнул, тем не менее старательно держась подальше от огромных смуглых ручищ.

Закрыв глаза, я опять вижу мою даму:

Ее белоснежное чело и вьющуюся…

Рыцарь несмело взглянул в сторону помоста. Холли оскалила натертые каштаном зубы, надеясь, что он сочтет это за кокетливую улыбку. Рыцарь рассеянно сунул руку под кольчугу, а взгляд его, точно прикованный, никак не мог оторваться от неровных клочков волос, украшающих голову девушки.

— …щетину, — закончил он.

Его спутник испуганно встрепенулся. На всех вдруг напал приступ кашля. Какой-то мужчина, облаченный во все черное, поспешно выскочил за дверь, и со двора донесся приглушенный смех.

— Прядь, — стиснув зубы, пробормотал Гавенмор.

Скомкав пергамент в кулаке, он застыл, словно превратившись в каменное изваяние.

Спасение пришло оттуда, откуда его никто не ждал. Граф де Шастл, вскочив с кресла, захлопал с такимвоодушевлением, что у остальных собравшихся не было иного выбора, кроме как присоединиться, дабы не навлечь гнев хозяина.

Перекрывая нестройный хор неискренних возгласов одобрения, отец Холли воскликнул:

— Отличные стихи, сэр Остин Гавенмор! Итак, найдется ли среди вас человек, который дерзнет оспаривать первенство у такого мастера красноречия?

И снова на зал опустилась тишина, наполненная шарканьем ног и смущенным покашливанием. Рыцари переминались с ноги на ногу и бросали тоскливые взгляды в сторону двери.

— Что ж, отлично, — объявил граф. — Я провозглашаю сэра Остина победителем в поэтическом состязании. Предлагаю перейти на арену. Вероятно, многие из вас предпочитают беречь свой пыл для ристалища.

Толпа бросилась к двери. У Холли появилось подозрение, что большинство рыцарей пронесется на лошадях по подъемному мосту, покидая замок, прежде чем застывший перед помостом великан успеет моргнуть глазом.

Холли повернулась было к отцу, но его ледяной взгляд остановил ее. Развернувшись, граф исчез за парчовым занавесом.

Девушка рассчитывала, что отец отменит турнир. Теперь же она убедилась: весь ее замысел пошел прахом. И все потому, что какой-то валлийский мужлан упрямо не хочет признавать себя побежденным.

Холли обернулась, чтобы удостоить сэра Гавенмора гневным взглядом, но перед помостом никого не было. Судя по всему, он поспешил покинуть замок вместе с остальными рыцарями.

Но девушка не успела сполна насладиться презрением к великану с трусливой душой, так как рука отца, высунувшаяся из-за занавеса, схватила ее за запястье и утащила с помоста.

Холли послушно брела за отцом, чувствуя, что будет жестоко наказана. До сих пор отец лишь несколько раз драл ее за уши, но нынешняя проделка, похоже, заслуживает знатной взбучки. Что ж, философски вздохнула Холли, лучше поскорее покончить со всеми неприятностями и сосредоточиться на том, как вернуть расположение отца.

Но когда граф, затащив дочь подальше от посторонних глаз, развернул ее к себе, Холли увидела у него на лице не багровый румянец гнева, а мертвенную бледность страха.

— Имеешь ли ты представление, над кем тебе вздумалось пошутить?

— Ну да, папочка, знаю, ты воображаешь, что бываешь страшен в гневе, но я тебя нисколечко не…

— Я говорю не о себе, — процедил граф. — Я имел в виду этого Гавенмора.

Холли совершенно не хотелось раскрывать, что произошло между нею и валлийским рыцарем, поэтому она заставила себя небрежно рассмеяться.

— Он очень милый. Валлийский дикарь с отвратительным поэтическим вкусом.

Закинув голову, отец приблизился к ней вплотную.

— Сэр Остин Гавенмор — один из самых отважных и опасных рыцарей во всем Уэльсе. И самый непредсказуемый. Если я чем-либо задену его честь или возбужу в нем ярость, это, весьма вероятно, выльется в возобновление военных действий между Англией и Уэльсом. И тогда, если мою голову не потребует Гавенмор, ее потребует наш король. — Граф в тревоге стал расхаживать по тесной комнате. — Я должен был стащить тебя с помоста, как только ты появилась на нем в таком нелепом виде. Но мне и в голову не могло прийти, что у какого-то сумасшедшего хватит ума все же просить твоей руки. А теперь уже слишком поздно.

Отцовский гнев Холли переносила гораздо лучше, чем отчаяние.

— Может быть, мне следует сознаться в обмане? — тихо произнесла она. — Принести публично извинения?

— И обесчестить себя перед всей Англией? Какой порядочный дворянин захочет взять в жены бесстыжую лгунью? Тогда тебе уж лучше просто сбрить до конца остатки волос и уйти в монастырь. — Граф взъерошил волосы, став похожим на дочь, и пробормотал: — Полагаю, лучше иметь мужем такого дикаря, как Гавенмор, чем вообще не иметь никакого.

Не в силах выразить свое несогласие, Холли просто пригладила растрепанные волосы отца.

— Не беспокойся, папа. Самонадеянный нахал скорее всего уже давно на пути в Уэльс. Лишь минутное затмение ума заставило его просить моей руки.

Отмахнувшись от ее ласк, граф пронзил дочь ледяным взглядом, заставившим ее похолодеть.

— Моли бога о том, чтобы ты оказалась права, девочка моя, ибо Гавенмор за последние пять лет завоевал все до одного призы на всех без исключения состязаниях, в которых принимал участие. И если ты ошиблась, то, скорее всего тебе придется стать самой необычной его наградой.

Королева любви и красоты, царица турнира восседала в тронной ложе, предоставляя возможность всем вдоволь насладиться язвительными шутками по поводу ее титулов.

Холли ерзала на жестком стуле, мучимая скатанными полосами ткани, которые засунула ей под платье Элспет. Туго стянутая грудь начинала болеть, а желание почесать оболваненную голову становилось просто невыносимым. Полуденное солнце нещадно палило ее нежную кожу. Девушка слизнула пот с верхней губы, набрав при этом полный рот сажи, с помощью которой едва заметный нежный пушок превратился в черную полоску усов.

Половина претендентов уже скрылась в неизвестном направлении. Остались только те рыцари, кто присягнул на верность ее отцу, а также горстка упрямцев, не желающих запятнать свою честь пересудами о трусости. Они толпились возле арены, неохотно облачаясь в доспехи и готовя коней к турниру, который, как все были уверены, не состоится.

К рыцарям присоединилась толпа любопытных: крестьяне из окрестных деревень, непоседливые мальчишки, слуги из замка, красотки из лагеря на склоне холма, со спутанными волосами и глазами, слипающимися от бессонных ночей, проведенных в объятиях случайных кавалеров.

Их пронзительному хохоту вторили более пристойные, но такие же злобные смешки дам, собравшихся на галерее. Тетки и кузины, рассевшиеся по деревянным скамьям, старались отодвинуться от Холли как можно дальше, словно она была больна заразным недугом, и они боялись, проснувшись как-нибудь поутру, обнаружить, что волосы и ресницы их выпали, а то, что осталось на голове, торчит в разные стороны.

Девушка украдкой бросила взгляд на отца. Граф с каменным лицом восседал на троне рядом с дочерью. Ноги его не доставали добрых шести дюймов до пола ложи. Отец резко обрывал все попытки Холли заговорить с ним. Охваченная отчаянием, девушка вынуждена была молча сидеть под всеобщими насмешливыми взглядами, желая только одного: чтобы все это как можно скорее закончилось.

Когда на турнирном поле появились герольды, Холли решила, что ее желание близко к осуществлению. Вот сейчас никто из рыцарей не выйдет на поединок, и она вернется к себе в комнату. Конечно, ее ждет заслуженный нагоняй от отца, но потом счастливая спокойная жизнь пойдет своим чередом. Холли заерзала на троне, испытывая острое желание освободить от тугих повязок затекшую грудь.

Трубачи подняли сверкающие золотом трубы. По туманному воздуху разнеслись резкие звуки.

Зевнув, Холли почесала голову, предвкушая скорый послеобеденный сон.

В дальнем конце арены возник словно из воздуха одинокий всадник. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Холли вскочила на ноги, стиснув внезапно вспотевшими ладонями перила ложи.

Валлийский рыцарь уверенно провел рослого гнедого жеребца мимо зрителей, и граф де Шастл, не удержавшись, пробормотал:

— О вкусах этого парня относительно стихов и женщин ничего хорошего не скажешь, но в лошадях он толк знает.

Если бы Холли смогла выдавить хоть слово, возможно, она и согласилась бы. Несомненно, красивое и вместе с тем устрашающее зрелище представлял этот рыцарь, молодцевато сидевший на коне. Его доспехи под стеганым камзолом были очень скромные: простая кольчуга, локти и голени были защищены железными пластинами. Шлем с забралом скрывал черты его лица, придавая ему еще более внушительный и угрожающий вид.

Моля бога о том, чтобы рыцарь не заметил, как она вскочила с места, Холли рухнула на трон, пытаясь побороть охватившее ее возбуждение.

— Не знаю, к чему он утруждал себя тем, что надел шлем. Мне кажется, его голова настолько крепкая, что выдержит любые удары.

Жеребец, покрытый попоной, тусклые зеленые и алые цвета которой повторяли цвета камзола всадника, приблизился к трибуне, и обрывки взволнованных восклицаний тетушек и кузин Холли стали настолько громкими, что просто нельзя было не услышать их.

— Да, Гавенмор… дерзкий и самоуверенный…

— …он привел на ристалище лишь одного оруженосца, но, по слухам, в лесу прячется тысяча валлийцев, готовых по одному его слову броситься в битву.

Холли почувствовала, как при этих словах напрягся отец.

— …неотесанный дикарь…

— …когда-то несметно богатый…

— …лишены графского титула после того, как его отец убил свою жену.

— Убил? Я слышала, он съел ее!

Приглушенный ответ, слишком тихий, чтобы Холли смогла уловить его, вызвал отвратительное хихиканье сплетниц.

В груди у Холли росла и твердела ледяная глыба страха. Боже милосердный, над кем же она подшутила? Но времени горевать о своем безрассудстве у нее не было: конь и всадник подъехали к самой ложе.

Гавенмор остановил беспокойное животное, сжав ему бока могучими ногами, потом поднял руку в стальной перчатке, показывая королеве турнира длинное копье, которым ему предстояло сражаться за ее честь.

Если бы Холли не оцепенела от ужаса, она бы присела, прячась от взора рыцаря. Она в упор смотрела на толстое древко, пока у нее не зарябило в глазах. Ей даже пришла в голову мысль, не броситься ли на копье, чтобы разом покончить с этим кошмаром, но его смертоносное острие было опущено вниз.

Граф де Шастл далеко не по-отечески ткнул дочь локтем в бок.

— Твой рыцарь желает получить от тебя какой-нибудь подарок. Что ты можешь предложить ему?

— Я… э… ну…

Холли с ужасом оглядела свой наряд, сознавая, что, если она потянет не за то, что надо, весь ее маскарад рассыплется прямо на глазах у публики.

Гавенмор нетерпеливо привстал на стременах. У Холли мелькнула мысль, что, возможно, еще не слишком поздно попытаться испугать этого настойчивого поклонника. Задрав юбки, она сняла с ноги чулок, который стащила у Элспет. Заметив, что глаза рыцаря, сверкающие под забралом, скользнули вниз, девушка торопливо одернула юбки. Стройные ноги никуда не спрячешь.

Холли затейливым узелком завязала на древке копья заштопанный чулок. Похлопав голыми веками, она томно прокаркала:

— Да сопутствует вам удача на арене турнира, сэр. Мое сердце будет с вами.

Ответ рыцаря, к счастью, заглушил шлем. Гавенмор развернул коня, и Холли успела радостно подумать, что сейчас он помчится прямиком в Уэльс, а может быть, и до самого Багдада.

Но рыцарь остановился на краю ристалища и откинул забрало. Взгляд его прищуренных глаз старательно избегал Холли, задерживаясь на лицах всех сидящих рядом с ней женщин, вызывая у них этим нервные смешки.

Холли стремительно обернулась, пронзенная неведомой прежде болью. Неужели целью его ночного визита в парк была одна из вечно хнычущих кузин Тьюксбери?

Рыцарь резким движением опустил забрало, предоставив Холли теряться в догадках, нашел ли он ту, которую искал.

Гавенмор подъехал к краю посыпанного песком с опилками поля, и маршал турнира громко провозгласил:

— Претенденты, займите места!

Сопровождаемый насмешками и издевками лорд Фэрфакс, взяв щит и копье, сел на своего коня и направился к противоположному краю арены. Холли отметила, что он, сняв со шляпы опаленное перо, прикрепил его к шлему.

Граф де Шастл, встав, поднял обе руки. В его благословении недоставало искренности.

— Сражайтесь честно, господа, и будьте милосердны к противнику.

Трубы затрубили, и под громкие приветственные крики дворян и рев простолюдинов лошади полным галопом помчали всадников навстречу неизбежному столкновению. Гавенмор скакал, низко пригнувшись к спине своего коня, слившись воедино с благородным животным. Холли стиснула ограждение ложи, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце.

Гавенмор сделал копьем одно движение. Лорд Фэрфакс вылетел из седла своего скакуна.

Холли смущенно отвела взор. Презрительные возгласы и свист, встретившие лорда Фэрфакса, с глупым видом поднявшегося с земли и стирающего пыль со слетевшего с головы шлема, подтвердили ее подозрение. Копье Гавенмора даже не задело противника. Холли усомнилась, что лорд Фэрфакс оставался в седле достаточно долго, чтобы услышать свист рассекаемого копьем валлийца воздуха.

Победа над следующим противником потребовала от Гавенмора еще меньше усилий. Сэр Генри Совермот слетел с коня прежде, чем его противник успел поднять копье.

Холли все больше проникалась ужасом, понимая, что теперь, когда от ее хваленой красоты ничего не осталось, бывшие воздыхатели не желают рисковать своей шеей ради того, чтобы спасти ее из лапищ валлийского великана.

Гавенмор был еще больше дочери недоволен трусостью английских рыцарей. После того как его третий противник ухитрился свалиться с коня прежде, чем герольды протрубили сигнал к началу поединка, он, отшвырнув щит и копье, соскочил с коня. Стряхнув руку попытавшегося было остановить его оруженосца, рыцарь вышел на середину ристалища, ничуть не менее страшный без коня и копья.

Ничто не нарушало напряженной тишины, опустившейся на арену. Рыцарь откинул забрало, бросив на противников взгляд, полный осуждающего презрения.

Выхватив двуручный меч, он рассек им воздух.

— Английские шавки! Неужели среди вас не найдется ни одного настоящего мужчины, готового сразиться со мной в честном поединке?

Видя, что ее отец поднимается с кресла, Холли едва сдержалась, чтобы не попытаться остановить его. Вне себя от стыда, граф де Шастл не имел сил изобразить даже подобие воодушевления. Пора было положить конец этому позорищу.

— Если других претендентов нет, я вынужден провозгласить сэра Остина побе…

Его прервал звучный властный голос:

— Не спешите, милорд. Я более чем готов дать бой этому валлийскому дикарю за право просить руки нашей прекрасной дамы.

Закутанный в плащ человек, державшийся поодаль от толпы, откинул с лица шелковый капюшон. Его насмешливый взгляд обратился не на сэра Остина и не на отца Холли, а на нее саму.

Поднявшись с места, девушка взглянула на нового соискателя ее руки и обнаружила, что смотрит в черные недобрые глаза Эжена де Легге, барона Монфора.

6

Эжен направился сквозь толпу к ложе. Его гибкая скользкая походка разительно контрастировала с движениями Гавенмора, в которых сквозила сдерживаемая сила. Эжен взошел по лестнице к трону, и Холли, почувствовав, как предательски задрожали ее колени, рухнула в кресло. В отличие от всех прочих мужчин, собравшихся на ристалище, он посмотрел ей прямо в лицо, перед тем как опуститься на колено и поднести к губам ее ледяные пальцы.

— Хитрая девчонка, — прошептал Эжен, делая вид, что целует Холли руку, — твой маскарад мог обмануть всех этих болванов, но меня так легко не проведешь. Впрочем, ты очень упростила мою задачу. После того как я расправлюсь с этим валлийским дикарем, у тебя останется только одна роль — роль моей супруги, и лишь одна сцена — кровать в моей спальне.

Его мокрые губы коснулись ее пальцев. Холли, отдернув руку, нарочито тщательно вытерла ее о край юбки.

— Да, это действительно будет представление, милорд, ибо я не испытываю даже намека на чувства, приличествующие исполнению супружеских обязанностей.

Улыбка Эжена стала ледяной, и по спине Холли пробежала нервная дрожь. Барон попятился прочь от трона, кланяясь на каждом шагу, а девушка грустно улыбнулась иронии судьбы — именно сейчас ей, как никогда, нужен был защитник.

Холли бросила полный отчаяния взгляд на Гавенмора. Рыцарь, с мечом наготове, прищурившись, наблюдал за этим странным разговором.

Она вздрогнула, испуганная внезапным прикосновением к ее руке. Граф де Шастл благодушно усмехнулся.

— Как мы могли забыть про Монфора? Барон вытащит нас из этой передряги. Он станет тебе хорошим мужем, девочка моя, вот увидишь.

Холли надеялась, что ее слабый стон можно было истолковать как знак согласия. Не требовалось богатого воображения, чтобы представить будущее супруги Эжена. Как только красота ее начнет блекнуть и на глаза барону подвернется хорошенькая тринадцатилетняя богатая наследница, ей останется только одно: падение вниз головой со стены замка.

Как только маршал турнира объявил нового претендента, трое оруженосцев бросились облачать Эжена в латы, сверкавшие так, словно в них отражался огонь кузницы, в которой их ковали.

На этот раз напутствие графа де Шастла звучало убедительно:

— Сражайтесь честно, господа, и будьте милосердны к противнику!

Обнажив меч, Эжен двинулся навстречу Гавенмору. Холли пожалела о том, что коротко остригла ногти, так как теперь ей оставалось только кусать нежную кожу кончиков пальцев.

Рыцари закружились по полю, подобно учуявшим запах добычи волкам. Возможно, это зрелище и захватило бы Холли, если бы не сознание, что победитель получит полное право вонзить свои клыки теперь уже в нее саму. Гавенмор был тяжелее Эжена по меньшей мере на два стоуна^[2], но это его превосходство уравновешивала гибкая подвижность де Легге. Барон, проворный, как ртуть, ускользал от могучих выпадов валлийского рыцаря.

Наконец клинки с убийственным лязгом ударились друг о друга. Холли вздрогнула, так как Гавенмор получил по шлему удар, от которого обычный человек скорее всего не удержался бы на ногах. Зрители ответили на это одобрительным ревом. Девушка нахмурилась. Эжен не пользовался в округе особой любовью, но в данный момент они приветствовали бы самого сатану, если бы тот вызвался дать взбучку валлийскому великану и отстоять драгоценную английскую честь, вступиться за которую они не решились.

После следующего выпада Эжена на рейтузах Гавенмора проступило темное кровавое пятно. Со спокойным недоумением рыцарь взглянул на рану. Эжен поднял забрало.

— Не желаете ли сдаться? — язвительно ухмыльнулся он. — Боюсь, если я расчленю вас на глазах у моей невесты, это ранит ее нежные чувства.

Только когда Гавенмор, сорвав с себя шлем, отшвырнул его прочь, Холли осознала, что перестала дышать. Во всклокоченной бороде валлийца сверкнула ослепительная улыбка. Смахнув пот со лба, он сказал:

— Сэр, вам следует думать о том, как бы не обидеть меня, а не эту даму.

После этого честного предупреждения он, взревев, точно разъяренный бык, бросился вперед. Холли затруднилась бы ответить, кто покорился своей участи первым: Эжен или толпа. Наконец-то все воочию увидели необузданного дикаря, которого так боялись. Под неистовым натиском Гавенмора Монфору оставалось лишь отступать, отражая непрекращающиеся удары великана.

Зрители уныло смолкли, но когда Гавенмор нанес Эжену по шлему страшный удар плашмя, от которого в ушах барона, вероятно, будет звенеть недели две, Холли с радостным криком вскочила с места. Запоздало осознав, что все, включая побледневшего, как полотно, отца, с изумлением смотрят на нее, она с глуповатым видом поспешила сесть, жалея об отсутствии надежной защиты ресниц.

Гавенмор все наступал. Эжен все пятился назад. Наконец, споткнувшись, он упал навзничь на песок. Сверкающий шлем откатился в сторону, меч выпал из его руки.

Холли закрыла лицо руками, но сквозь растопыренные пальцы все же увидела, как Гавенмор приставил острие меча к кадыку Эжена. Она успела подумать, потрудился ли кто-нибудь предупредить валлийца, что поединки ведутся не на смерть.

— Сэр, вы сдаетесь?

В его твердом голосе не было и намека на издевку, которая сквозила в вопросе Эжена.

После недолгого мучительного колебания Эжен поднял руки, признавая свое поражение.

— Сдаюсь, — сдавленно произнес он, словно его душила собственная кровь. Или гордость.

С дальнего конца поля донесся одинокий приветственный клич. Холли увидела, как оруженосец Гавенмора запрыгал от радости, размахивая над головой поношенной шляпой. По сигналу своего господина он поспешил к изгороди за конем.

Повернувшись к Эжену спиной, рыцарь направился к ложе. Его нетвердая походка выдавала усталость, да и полученная рана давала о себе знать.

У него за спиной Эжен приподнялся на локтях. Солнечный луч сверкнул на смертоносном лезвии меча, который он приготовился метнуть в беззащитную спину Гавенмора.

Время замедлило бег настолько, что Холли, казалось, могла сосчитать все до одной пылинки, лениво кружащиеся в воздухе. Доносившуюся издалека песню жаворонка заглушил монотонный гул в ее ушах.

Оглядевшись вокруг, Холли с ужасом осознала, что ни одна живая душа не собирается предостеречь валлийского рыцаря. Он ничем не оскорбил собравшихся, просто умело и доблестно бился на арене, и тем не менее они сейчас допустят подлое убийство — лишь потому, что он чужой среди них.

Внезапно не бородатое лицо Гавенмора, а жестокие лица зрителей показались Холли чужими. Ее отец дернулся было, но тотчас же снова опустился в кресло. Девушка считала его самым порядочным человеком, однако сейчас и он был готов принести валлийца в жертву своей корысти.

Лишь единственное завороженно-долгое мгновение Холли позволила себе созерцать нарисованную ее фантазией картину. Одним хладнокровным расчетливым ударом она избавится и от Эжена, и от упрямца-валлийца. Бесчестие Эжена не позволит ему требовать причитающуюся победителю награду. А Гавенмор умрет. Его огромное тело будет лежать распростертым на песке, как вчера вечером оно лежало в парке. Жизненные силы покинут его. Солома жадно впитает вытекшую кровь. Бледная маска смерти навеки застынет у него на лице.

Эжен вскинул руку.

Холли вскочила на ноги.

«Холли, говори только очень тихим голосом, иначе перенапряжешь связки».

Холли едва удержалась от того, чтобы не оглянуться назад и удостовериться, не сбежал ли отец Натаниэль из чулана, но вовремя поняла, что это наставление прозвучало лишь у нее в голове. Перевесившись через перила ложи, Холли крикнула что есть силы:

— Гавенмор! Берегись!

Стремительно повернувшись, рыцарь инстинктивно вскинул руку. Меч Эжена, скользнув по железной перчатке, тяжело шлепнулся на землю. Гавенмор окинул меч Долгим пристальным взглядом, затем, подобрав его, направился к лежащему на земле барону. Холли съежилась от страха, гадая, не подписала ли она Эжену, сама того не ведая, смертный приговор. Гавенмор, если ему будет угодно, может с полным правом пронзить вероломному Монфору сердце.

Но он, повернув меч, швырнул его рукояткой вперед на колени Эжену, словно показывая, что этот человек с оружием в руках ничуть не опаснее для него, чем безоружный. Это оскорбление было страшнее пощечины.

— Вы низкий трус, сэр, и вы бесчестите этот турнир. Эжен не сделал ни одного движения, чтобы взять меч, но весь содрогнулся от бессильной ярости.

— Спеши насладиться своей невестой, Гавенмор. Скоро она овдовеет.

Не обращая внимания на эту угрозу, валлийский рыцарь снова направился к ложе.

Холли завороженно ждала его приближения, чувствуя себя всецело в его руках, как и вчера вечером, когда ветвь вяза вцепилась ей в волосы. Ее колени упрямо не желали согнуться, не позволяя ей опуститься в кресло, где она могла бы по крайней мере занять приличествующую позу.

Кратковременное облегчение Холли получила, лишь когда огненно-рыжая девчушка, нырнув под веревочное ограждение, подбежала к рыцарю, сжимая в пухленькой ручонке венок из колокольчиков. Гавенмор принял цветы, смущенно склонив голову, чем вызвал у малышки бурю восторга.

Рыцарь начал подниматься по узкой лестнице, сотрясая решительными шагами деревянную галерею. Набрав в грудь побольше воздуха и собравшись с силами, Холли повернулась к нему, демонстрируя уродство, которое сама же сотворила с собой. Галерея, все поле, даже погожий весенний день застыли в ожидании, затаив дыхание.

Холли заставила себя встретиться взглядом с Гавенмором и тотчас же пожалела об этом. Рыцарь посмотрел ей прямо в глаза, и его лицо исказилось от недоумения. Холли поспешно опустила голову. Ни она, ни Элспет не могли ничем скрыть необычный цвет ее глаз.

Девушка ждала, что Гавенмор громко провозгласит свою победу, что он потребует у ее отца по праву принадлежащий ему приз. Но она никак не ожидала того, что случилось в следующее мгновение. Скрывая уродство обкромсанных волос, Гавенмор возложил на чело невесты прелестный венок из колокольчиков.

Холли почувствовала, что дрожит от стыда. Рыцарь, опустившись перед ней на колено, склонил взъерошенную голову и поднес к губам руку девушки.

— Любовь моя, — сказал он, и в этих простых словах прозвучали одновременно и признание и клятва.

7

Покинув благодать полуденного тепла, Холли проскользнула в часовню замка, где каменные стены в шесть футов толщиной сохраняли прохладу круглый год. Она надеялась обрести здесь уединение, но нисколько не удивилась, застав в часовне отца, стоящего перед гробницей ее матери, прижимая ладони к холодному граниту, словно пытаясь почерпнуть от него сил.

Девушка осторожно приблизилась к отцу. Высеченный в камне лик матери не передавал той мягкости и теплоты, которые сохранились в воспоминаниях Холли. Фелиция де Шастл не была красавицей. Ее обаяние было неброским: курносый нос и пухлые губы, придававшие их обладательнице миловидную пикантность, невозможно воссоздать в камне, каким бы талантом ни обладал ваятель.

— Папа? — неуверенно произнесла Холли.

Короткие толстые пальцы отца ласково гладили каменные локоны его супруги.

— Я подвел мою милую Фелицию… Я подвел вас обеих…

Холли даже не могла представить себе, как ранит ее боль, прозвучавшая в словах отца.

— Ну что ты, нет! Если бы мама была сейчас с нами, ее бы наверняка позабавила вся эта затея.

— Я рад, что она не дожила до этого дня, — сокрушенно покачал головой отец. Он был безутешен. — Лучше умереть, чем присутствовать при таком позоре. Фелиция предупреждала меня о твоем упрямом нраве, говорила, что я должен защищать тебя от тебя самой. Но я не слушал ее. Как только она умерла, я пошел у тебя на поводу, потакал всем капризам. Когда ты начинала дуться и капризничать, я тотчас же уступал тебе. И теперь моя слабохарактерность обернулась для нас катастрофой.

Как и все обитатели Тьюксбери, отец, казалось, смотрел на Холли с жалостью. Девушка схватила его за просторный рукав.

— Папочка, никакая это не катастрофа. Возможно, если мы пойдем к сэру Остину и все объясним ему… кажется, он человек достаточно рассудительный.

Эти слова даже самой Холли показались наивными. Она ведь говорит о мужчине, гнавшемся за ней с обнаженным мечом по парку, обвинившем ее в колдовстве, поцеловавшем ее с пылкой страстью — при воспоминании об этом у Холли до сих пор начинала быстрее бежать кровь по жилам, — после чего попеременно угрожавшем обесчестить ее и стыдившем за распутное поведение. Ничего не скажешь, рассудительный!

— А если он заупрямится, ты не сможешь заточить его в темницу замка? — робко спросила Холли, стараясь не обращать внимания на укор совести. — Всего на несколько лет, пока он немножко не поостынет.

Отец отпрянул от нее, вырвав рукав из ее пальцев. Его звучный голос раскатами грома, предвещающего бурю, отразился под сводами:

— Да, давай пойдем вместе к этому Гавенмору и объясним ему, что ты просто пошутила и выставила нас обоих на посмешище! Мы скажем ему, что я намереваюсь нарушить свою клятву выдать тебя замуж за победителя этого турнира и навеки запятнать этим имя Тьюксбери. А если рыцарю вздумается осадить замок и взять тебя силой, тогда что? Соблаговолит ли он и в этом случае оказать тебе честь, взяв в жены, или же просто накажет за издевательство над собой? — Стремительно повернувшись на каблуках, граф де Шастл бросил прямо в побледневшее лицо дочери: — Да, мы пойдем к нему, ты и я, и скажем, что доблестный гордый рыцарь преклонил перед тобой колено, удовлетворяя глупый каприз!

Холли давно не видела отца в таком гневе. Его отповедь только еще больше усилила охватившее ее чувство вины и стыда. Она беспомощно покачала головой.

— Правда, я не хотела ничего дурного!

— Ты слишком далеко зашла в своих шутках, дочка. Но на этот раз ты подписала себе приговор. Как я и обещал, валлийский рыцарь возьмет тебя в жены. — Следующие слова отца прозвучали так тихо, что Холли усомнилась, были ли они предназначены для ее слуха. — Ты могла бы выбрать себе достойного супруга. Мужчину, который обожал бы тебя. Мужчину, который почитал бы за честь поцеловать край твоего платья.

Если бы Холли могла выдавить хоть слово, она бы воскликнула, что никто ей не нужен. Она считала себя просто красивой куклой, которую превозносят лишь за внешние достоинства. Холли ни за что бы не отдала свое сердце мужчине настолько глупому, чтобы обожать ее, лелеять и выставлять напоказ как ценную безделушку. Но Холли знала, что еще один удар добьет отца, поэтому, подобрав юбки, она поспешила оставить его наедине со своей печалью.

Когда его дочь, исказившая до неузнаваемости свою внешность, стремительно покинула часовню, Бернар де Шастл сделал то, что не осмеливался сделать все тринадцать лет, прошедшие после смерти его супруги.

— Будь ты проклята, Фелиция! Я сделал для Холли все, что мог. Остальное — твоя вина!

Выйдя из часовни, Холли побежала в парк, терзаемая страхами, что после бракосочетания, назначенного на вечер, она навеки лишится возможности находиться в уединении.

Светлый весенний день так не соответствовал ее мрачному настроению. Толстый шмель довольно жужжал, кружась над цветком первоцвета. Бабочки порхали среди фиалок и гелиотропов, и солнечный свет играл в кружевах их крылышек. Сладкий запах жасмина щекотал ноздри.

Несмотря на пригревающее весеннее солнышко, она никак не могла стряхнуть с себя холод часовни. Еще более невыносимым, чем горькие слова отца, было разочарование, которое Холли увидела у него на лице. Она любила отца и никак не собиралась доставлять ему огорчения. Вчера придуманный ею план казался Холли таким удачным…

Она провела рукой по веревке, и от ее прикосновения качели слабо колыхнулись. Холли пыталась понять, почему ее отец не желает пойти на какую-нибудь хитрость, а намерен отдать ее в жены неотесанному гиганту-валлийцу, который увезет ее в свои далекие дикие края.

Примятая трава у скамейки до сих пор хранила следы его падения. Холли вспомнила, как он лежал, раскинув руки, одновременно такой могучий и беззащитный. Она провела кончиками пальцев по губам, которые все еще хранили память о поцелуе рыцаря. О поцелуе, предназначавшемся не ей, а другой женщине.

Прогоняя эту неприятную мысль, Холли закрыла глаза, отдаваясь воспоминаниям и заново переживая то волшебное мгновение.

Чья-то ладонь грубо зажала ей рот. Железная рука стиснула ее запястье.

У Холли успела мелькнуть безотчетная мысль о том, что Гавенмор каким-то образом разгадал ее обман, кликнул своих вассалов, скрывавшихся в лесу, и теперь они берут приступом стены Тьюксбери, неся смерть всем обитателям замка и в первую очередь ей самой.

Услышав хрипловатый шепот, Холли испытала огромное облегчение, в то же время чувствуя, как ее захлестывает отвращение.

— Ну что, своенравная девчонка, добилась своего! Но, похоже, исход твоей затеи оказался не совсем таким, как тебе хотелось.

Холли еще могла терпеть слова отца, вторившие голосу ее совести, но выслушивать оскорбительные высказывания Эжена де Легге у нее не было ни малейшего желания. Она что есть силы ударила барона пяткой по голени.

Тот выпустил ее, охнув и выругавшись неподобающим для рыцаря образом.

Холли резко повернулась к нему. Прежде Эжен не посмел бы и пальцем ее тронуть, но теперь ему было нечего терять. После унизительного поражения на турнире он, казалось, совсем потерял разум. Даже несмотря на распухшую скулу и разбитый до крови подбородок барона Холли не могла проникнуться к нему состраданием: его сверкающий злобой взгляд вызывал у нее одно лишь презрение.

Присев в глубоком реверансе, Холли склонила голову. Венок из колокольчиков не удержался на коротко остриженных волосах и сполз ей на глаза.

— Вы пришли за тем, чтобы еще раз насладиться моею красотой, милорд? Привели ли вы с собой менестреля, готового воспеть хвалу моим роскошным волосам? Моим жемчужным зубам?

Растянув рот в издевательской улыбке, она обнажила черные зубы.

Эжен окинул ее наглым взглядом, задержавшись на стянутой груди и раздувшихся от подложенного тряпья бедрах.

— Гавенмор лишен воображения и не в состоянии представить себе, какие сокровища скрываются под этим нелепым нарядом, но мне они прекрасно известны. — Его глаза вспыхнули похотливым огнем. — Мне следовало бы взять тебя силой при первой же нашей встрече. После того как я обесчестил бы его единственную дражайшую доченьку, твоему отцу не оставалось бы ничего другого, как сыграть нашу свадьбу. Теперь же, похоже, у меня нет другого выбора, кроме как пожелать тебе поскорее овдоветь.

Холли взглянула на него с любопытством.

— И вы не собираетесь раскрыть мой обман?

Эжен долго мычал, глядя на нее, и его задумчивая усмешка показалась девушке страшнее злобной гримасы.

— У меня была мысль показать всем, какая ты лживая сучка, но я решил, что замужество с этим валлийцем станет тебе гораздо более достойным наказанием. Возможно, усладив в постели этого зверя Гавенмора, ты с большей охотой раздвинешь очаровательные ножки перед благородным мужчиной. — Он отвесил ей учтивый поклон. — Желаю вам всего хорошего, миледи. До скорого свидания.

Эжен удалился, прихрамывая. Тот, кто не знал правды, решил бы, что это заслуженная боевая рана дает себя знать.

«Усладив в постели этого зверя Гавенмора…»

Эти грубые слова висели в воздухе, словно проклятие. Холли поежилась. Она как-то не задумывалась об интимных отношениях, являющихся следствием брака. Более того, она весьма смутно представляла себе, что именно связывает мужа и жену. Своей неосведомленностью в этом вопросе Холли была всецело обязана тому, что отец Натаниэль — непревзойденный мастер софистики — с помощью словесных ухищрений сознательно обходил эту тему.

Натаниэль!

Взгляд Холли взлетел к вершине башни, где располагалась ее комната. Захваченная волнующими событиями, девушка едва не забыла про заточенного в чулане священника. Священника, которого через несколько часов призовет ее отец для совершения таинств брака. Если, конечно, бедняга не задохнулся в тесной каморке и не лежит сейчас на полу, судорожно ловя ртом остатки воздуха.

Подобрав юбки, Холли понеслась наверх по наружной лестнице, внезапно воспрянув духом. Если когда-либо ей и нужна была мудрость Натаниэля, так это сейчас.

Холли хлопала священника по бледным щекам, а Элспет брызгала ему в лицо водой. Когда отец Натаниэль, вывалившись из чулана, увидел перед собой изменившуюся до неузнаваемости Холли, краска схлынула с его лица и он рухнул в обморок.

Пока вокруг священника хлопотала служанка, возвращая его к жизни, Холли поспешно излагала ему свой замысел, но, выслушав ее план, отец Натаниэль снова лишился чувств.

Слабые хлопки Холли по щекам священника, вероятно, не оказывали на него никакого действия. Не поднимаясь с колен, девушка обернулась к Элспет, встревоженно наморщив лоб.

— Наверное, надо еще.

Служанка, пожав плечами, вылила из кувшина остатки холодной воды на бледное лицо священника. На лице няньки было написано осуждение, но глаза искрились от смеха. Элспет не раз ввязывалась в спор с надменным священником по поводу того, как именно следует воспитывать молодую госпожу.

После такого неожиданного обряда крещения отец Натаниэль, кашляя и отплевываясь, быстро пришел в себя и сел на полу. Отмахнувшись от кинувшейся было к нему Холли, он с трудом поднялся на ноги. Слабость, однако, не помешала ему разразиться гневной тирадой.

— О, горе мне! Какой ужасный грех совершил я, что заслужил такое?

Размахивая руками, он стал расхаживать по комнате, пряди остриженных волос Холли цеплялись за подол его черной рясы, капли воды стекали с белесых волос, обрамляющих его тонзуру.

— Драгоценный камень! Я безукоризненно огранил прекрасный бриллиант, который достанется недостойному дикарю. Я создал невесту, достойную самого короля, а ее загребет грубыми лапищами какой-то мужлан. — Он закатил глаза. — Несомненно, сам господь с завистью взирал на эту женщину, образец совершенства, и, обладая безграничной мудростью, решил покарать меня, дерзнувшего посягнуть на его роль Творца. О боже, как я жестоко наказан!

Со стоном отец Натаниэль рухнул на сундук, закрыв лицо руками.

Холли и Элспет недоуменно переглянулись. Выслушивая беспрестанные замечания и придирки священника, они не могли даже предположить, как хорошо он относится к девушке, не говоря уж о том, что считает ее «образцом совершенства». Холли не мог не показаться странным такой приступ самобичевания, особенно после того, как отец Натаниэль начал обвинять бога в ревности.

— Натаниэль! — обратилась она к священнику.

— Для вас я отец Натаниэль, — отрезал тот голосом, в котором снова послышался наставительный тон. На этот раз молодой священник не отворачивался застенчиво от Холли, а, наоборот, оценивающе оглядывал ее. — Так как же вам удалось создать этот образчик уродства?

Подобрав юбки, Холли закружилась перед ним, не в силах удержаться от желания похвастаться результатом своих трудов.

— Ничего сложного. Мы просто избавились от всех моих достоинств, которые так настойчиво превозносили поклонники. От роскошных черных волос. От длинных ресниц. От прочих соблазнительных прелестей.

— По крайней мере, ум ваш остался цел и невредим. Итак, вы собираетесь продолжать этот маскарад, когда супруг поведет вас на брачное ложе?

Холли уронила юбки и перестала кружиться при этом напоминании.

— Именно поэтому я и обращаюсь к вам, — робко призналась она. — Понимаете, матери у меня нет, и я не имею понятия, что ждет меня.

Теперь уже переглянулись Элспет и священник. До Холли вдруг дошло, что она обратилась с расспросами относительно плотской стороны супружеской жизни к старой деве и мужчине, давшему обет безбрачия.

Но Натаниэль знает все, заверила она себя. Само его призвание наделяет его божественной мудростью. Разве не говорил он это сотни раз?

Священник не разочаровал ее. Величественно распрямившись на сундуке, точно на троне, он назидательно кашлянул, готовясь произнести важные вещи.

— Вашей единственной обязанностью, дитя мое, будет во всем следовать воле своего супруга.

— Да, именно следовать, — откликнулась Элспет, тряся подбородком.

Священник бросил на нее хмурый взгляд.

— Господь сотворил мужчину, наделив его божественным орудием. Могучим священным копьем.

Холли раскрыла глаза от ужаса, вспомнив толстое длинное древко, которое протягивал ей во время турнира валлийский рыцарь.

— Да, и он захочет вонзить это копье в вас — обязательно захочет, — поспешила вставить Элспет. — И будет кровь. Много крови. Но вы получите удовольствие, испуская ее.

Холли почувствовала, что после этих откровений сама близка к обмороку. Жаль, что няня израсходовала всю воду на отца Натаниэля. Возможно, она понадобится ей в самое ближайшее время.

— Молчи, женщина, — приказал няньке священник. Элспет умолкла, обиженно надув губы. — Не может быть и речи ни о каком удовольствии. Женщине предначертано страдать, искупая свой грех, совершенный в саду.

Холли испуганно посмотрела на него. Неужели священник настолько всеведущ, что проведал о случившемся этой ночью? Неужели ему известно о том, что она позволила рыцарю поцеловать себя даже без видимости сопротивления?

— Если бы она не приняла предложенное змием яблоко, — продолжал наставительным тоном отец Натаниэль, — люди, возможно, до сих пор пребывали бы в райском блаженстве.

Холли облегченно вздохнула, поняв, что священник говорит о грехопадении прародительницы Евы, а не ее собственном.

Нянька подмигнула ей.

— Вам придется терпеть, дитя мое, иначе супруг не сможет сделать вам ребенка.

Волна ужаса снова захлестнула Холли. Ребенок! Ребенок, который навеки свяжет ее с этим ужасным валлийцем! Девушка поежилась, мысленно представив себе выводок косматых детишек, косолапых, со взъерошенными волосами. Неужели Господь действительно наложил на род человеческий такое наказание?

Охваченная отчаянием, Холли, как совсем недавно отец Натаниэль, принялась расхаживать по комнате. Она с радостью приняла бы кару за свои собственные грехи, но будь она проклята, если станет страдать из-за легендарной прародительницы, падкой на искушения пресмыкающихся.

После некоторого размышления девушка повернулась к служанке и священнику.

— Я выйду замуж за этого валлийца. Выбора у меня нет. Но я не собираюсь становиться ему женой.

Холли очень не хотелось унижаться перед наставником, но она заставила себя опуститься перед отцом Натаниэлем на колени и взять его руку.

— Очень важно, чтобы я оставалась настолько непривлекательной, чтобы этот Гавенмор не мог даже смотреть на меня, не говоря уж о том, чтобы трогать. Вы поможете мне?

— Еще не поздно спастись бегством, — сказал Кэри, когда они с Остином шли следом за престарелой служанкой по внутреннему двору замка. — Нам даже не обязательно возвращаться в Гавенмор. Мы можем отправиться странствовать вдвоем: вы и я. Помилуй бог, на свете предостаточно знатных господ, которые с готовностью облегчат свои кошели, чтобы приобрести две пары рук, великолепно владеющих мечами. Остин поднял бровь.

— Терзаешься муками совести? Не ты ли заставил меня вступить в состязание за право получить руку этой женщины? Не ты ли утверждал, что нет вернее способа разбить оковы проклятия, чем жениться на этой леди Айви^[3]?

— Холли, — рассеянно поправил его Кэри. — Но, трезво взвесив реальность, я пришел к выводу, что просыпаться каждое утро и видеть это… это… лицо…

Он печально умолк. Остина не покидало ощущение, что он идет не к алтарю, а на виселицу. Солнце, словно отражая его настроение, спряталось за мрачной черной тучей. Холодный ветер дунул Гавенмору в лицо. Именно в такой момент однажды ему довелось ощутить присутствие насмехающейся Рианнон, но сегодня все вокруг было пустынно.

Может статься, Кэри и прав. Возможно, союз с этой женщиной заставит призраков отступить. Странно, но в их отсутствие Остин ощущал не облегчение, а необъяснимую пустоту.

Однако его шаг оставался уверенным, пока они не подошли к каменной стене. Старуха открыла чугунную калитку, почти скрытую под густым занавесом плюща. Нагибаясь, чтобы пройти под низким каменным сводом в сад, Остин грустно подумал, что ночью все здесь выглядело сказочным, а яркий дневной свет лишил густые заросли их очарования.

— Ей бы следовало подумать, нестоит ли перенести бракосочетание на полночь, — пробормотал Кэри. — Когда станет совсем темно.

Остин ткнул его локтем.

— Помолчи. Не ее вина, что она обижена господом.

Граф де Шастл милосердно избавил жениха и невесту от посторонних. Лишь он сам да священник с выбритой тонзурой, стоящий подле мраморной скамьи, должны были присутствовать при произнесении слов торжественной клятвы. Граф Тьюксбери выглядел еще более неказистым, чем запомнился Остину, словно в предчувствии близкой разлуки с дочерью, он сжался и осунулся.

Служанка, выполнив свою миссию, не удалилась, а отошла, скрывшись в тени раскидистой рябины.

Переборов желание взглянуть на пустые качели, Ос-тин послушно занял положенное место рядом с невестой. Выглянувшее из-за тучи солнце ярко осветило ее лицо, и последняя надежда оставила валлийца. После окончания турнира он пытался утешить себя мыслью, что обманулся. Да, он действительно обманулся. Эта женщина оказалась гораздо отвратительнее, чем он думал.

— Леди Айви, — задыхаясь, выдавил Остин.

— Холли, — мягко поправила она.

Услышав приглашение священника, девушка робко опустила голову и произнесла слова клятвы. Остин тем временем не мог оторвать взгляда от ее макушки, увенчанной неровно остриженными короткими волосами. Ему едва удалось перебороть безумное желание провести по ним ладонью, чтобы определить, такие же они на ощупь, как шерсть остриженного ягненка, на которую так похожи внешне. Остин полагал, что девушка решит скрыть свое лицо под вуалью или мантильей, но ее голова была украшена лишь венком из колокольчиков. Нежные цветы поникли, словно она обладала силой заставлять лишать жизни все, к чему прикасалась.

Остин украдкой взглянул вниз, опасаясь, что уродство девушки может положить конец его мечтам заиметь наследника. Обтягивающие рейтузы подтвердили его опасения. Присутствие невесты не вызывало никакой реакции его тела. После встречи с темноволосой красавицей на этом же самом месте Остин долго не находил себе места, томимый желанием.

Рыцарь перевел взгляд на качели. Да, он готов отдать свое имя, сломить гордость и жениться на стоящей рядом с ним женщине, но ради того, чтобы сделать своей супругой таинственную красавицу, он отдал бы свою душу. Не в его привычках чинить насилие над женщинами, но если бы Остин знал, что вместо долгой жизни в объятиях незнакомки ему суждено довольствоваться лишь несколькими быстротечными мгновениями, он провел бы с ней время до самого рассвета, наслаждаясь ее прелестями со страстной нежностью, на какую только был способен.

— Готовы ли вы произнести слова брачного обета, сэр? — обратился к Остину священник, прерывая его опасные мечтания.

— Готов.

Не обращая внимание на щемящее чувство тоски, очень напоминающей безутешное горе, Остин ровным глухим голосом без запинки проговорил все слова клятвы, но остановился, дойдя до последнего, самого торжественного обещания.

— Я буду… я буду…

Граф и священник нахмурились. Кэри ткнул господина в спину. Служанка, чьи косые глаза подернулись пеленой слез, шумно всхлипнула в платок. Только невеста стояла безучастная ко всему, не отрывая взгляда от земли.

Откашлявшись, Остин начал читать клятву снова, напоминая себе, что этой женщине он обязан жизнью. Все остальные безмолвно позволили бы ему пасть жертвой подлого вероломства Монфора, и лишь она одна предостерегла его.

— Я буду…

Остин устыдился собственной нерешительности. Если ему не удастся изобразить питаемые к ней теплые чувства, по крайней мере он должен проявить к ней сострадание. Какая-то злобная душонка посчитала отличной шуткой распространить по всей стране слухи о несказанной красоте девушки. Наряжаясь к свадьбе, сознавала ли она, что изящные линии платья лишь подчеркивают нескладность ее форм? Лиф свободно свисал с плоской груди, непомерно широкие бедра распирали юбку. Изумрудная зелень парчи придавала покрытому красными пятнами лицу невесты болезненный оттенок.

Почувствовав, что молчание рыцаря затягивается, девушка подняла голову, взглянув ему прямо в глаза. Да, куцыми ресницами она напоминает кролика, но в одном ей отказать нельзя: у нее прекрасные глаза.

Пронзенный внезапным желанием защитить девушку, Остин нежно взял ее за обе руки и, глядя в самую глубину этих глаз, сказал:

— Я буду любить тебя в горе и в радости…

8

Проникновенные слова рыцаря и его ласковое, но в то же время властное прикосновение молнией пронзили Холли. Вслед за этим ее тотчас же захлестнуло уныние. Случайная встреча на том же травяном ковре, на котором они сейчас стояли, открыла девушке, каким сильным и беспощадным может быть это огромное мускулистое тело. Если жуткие слова Элспет насчет обязательной части супружеских отношений верны, сомнительно, что она сможет пережить обещанные рыцарем знаки внимания.

Словно желая испытать решимость Гавенмора, священник сказал:

— Можете поцеловать невесту.

Холли гневно сверкнула очами, недоумевая, с чего это мошенник так радуется!

Рыцарь нагнулся, преодолевая значительную разницу в росте, и закрыл глаза, когда губы его находились еще в добрых двух футах от лица невесты.

По спине Холли пробежала совершенно неуместная дрожь сладостного предчувствия.

«Возможно, я и впредь буду одаривать своими поцелуями незнакомцев, но вы, сэр, можете быть уверены: вас я ими болыпе не осчастливлю!» Опровергая собственные слова, девушка призывно приоткрыла губы, ужасаясь мысли, что они сейчас предательски раскроются под настойчивым поцелуем рыцаря.

Однако ее опасения оказались напрасными. Губы Гавенмора лишь целомудренно скользнули по ее лбу. Щеки, которые отец Натаниэль натер жгучей крапивой, запылали еще ярче, и Холли изобразила неуклюжий реверанс.

— Вы оказали мне огромную честь, сэр. Угрюмое лицо рыцаря несколько смягчилось.

— Теперь я твой супруг. Ты можешь называть меня Остин, а я буду называть тебя Айви.

— Как вам будет угодно, — сказала Холли, но рыцарь уже отвернулся к ее отцу, чтобы обсудить вопрос о приданом. Глубоко задетая непривычным ощущением, что ее не замечают, она едва слышно добавила: — Но у меня другое имя.

Холли с огорчением узнала, что ее супруг намеревается через час покинуть Тьюксбери. Она надеялась провести первую брачную ночь под защитой отчего крова. И пусть отец не отозвался бы на ее отчаянные крики о помощи, злорадно думала она, по крайней мере он бы страдал, слушая их.

Остин с раздражением воспринял известие о том, что его жена собирается взять с собой свою няньку и священника. Няньку он еще смог бы вынести, хотя и считал, что невеста его достаточно взрослая и может обойтись без подобной блажи, но священник — это уже слишком. Взобравшись на смирного ослика, тот взирал на рыцаря, скривив губы в откровенной ухмылке. В Каер Гавенморе уже более двух десятилетий не было священника, и это полностью устраивало Остина. Какой толк проклятому просить божьего милосердия?

Когда Кэри под бдительным оком графа де Шастла вывел животных во внешний двор замка, невеста Остина вдруг заявила:

— Мне понадобятся носилки.

Рыцарь переглянулся со своим оруженосцем. Вне всякого сомнения, граф во избежание насмешек возил свою дочь в закрытых от посторонних взглядов носилках, но теперь, когда она его жена, ни один человек не посмеет смеяться над ней. Не рискуя расстаться при этом с зубами или жизнью.

— Боюсь, это невозможно, — терпеливо объяснял Остин. — Носилки некому нести. Мы прибыли сюда вдвоем с оруженосцем.

Он едва сдержал улыбку при мысли о таком легкомысленном кортеже, передвигающемся по крутым холмам и густым лесам его родины.

Холли подняла глаза к небу, недоумевая, как долго ее супруг будет упрямо продолжать настаивать, что окрестные чащи не кишат ордами валлийцев, готовых при первых же признаках предательства перерезать глотки вероломным англичанам.

— Тогда каким же образом мне придется путешествовать? — спросила она, отчетливо выговаривая каждое слово, словно обращаясь к ребенку.

— Разумеется, верхом, — таким же тоном ответил ей рыцарь.

Холли недоуменно оглядела лошадей. Рядом с огромными боевыми конями, принадлежащими сэру Остину и его оруженосцу, щипали траву четыре вьючных животных, переметные сумы на которых были набиты золотом ее отца. Едва ли можно будет объяснить рыцарю, что отец позволял ей путешествовать лишь в сопровождении вооруженной охраны в крытых тесных носилках, укрывающих ее от жадных взоров мужчин. Холли надеялась, что уединение, предоставленноё таким способом передвижения, позволит ей хоть на несколько драгоценных часов развязать ноющую грудь.

Она с мольбой взглянула на отца. Тот отвернулся от Холли, ясно давая понять, что от него ждать помощи нечего.

Холли попыталась презрительно фыркнуть.

— Я не езжу верхом.

Гавенмор скрестил руки на груди.

— Тогда ты можешь ехать вместе со мной.

Холли поспешно направилась к ближайшей неказистой лошади.

— Я научусь.

Необходимость впервые в жизни сесть верхом на лошадь была гораздо менее пугающей, чем перспектива провести долгие часы прижатой к широченной груди мужа. Ощущать стриженым затылком его пахнущее дыхание или, что еще хуже, быть вынужденной обнимать его, сидя у него за спиной, прижимаясь ноющей грудью к его спине. В такой близости будет совершенно невозможно сохранить маскарад. И добродетельную невинность.

Холли осторожно приблизилась к самой низкорослой из лошадей. В сравнении с огнедышащим драконом, на котором восседал Гавенмор, гнедая казалась крошечной, но по мере того, как девушка приближалась к ней, тело лошади, казалось, увеличивалось до все более внушительных размеров.

Холли протянула руку к поводьям, жалея, что у нее нет ни яблока, ни морковки, чтобы задобрить животное.

— Ну же, лошадка, — засюсюкала она. — Хорошая лошадка.

Донесшееся из-за спины фырканье никоим образом не принадлежало представителю лошадиного племени.

Как только Холли схватила поводья, гнедая, тряхнув гривой, предостерегающе заржала и попятилась назад. Путаясь в пышных юбках, девушка неуклюже шагнула следом, не выпуская обретенные с таким трудом поводья. Вцепившись в кожаную луку, она, издав неприличествующий воспитанной девушке клич, попыталась взобраться в седло. Лошадь осела на задние ноги, сбросив ее на землю, и Холли порадовалась засунутому под юбки тряпью, смягчившему падение. Не обращая внимания на насмешливые советы, донесшиеся сзади, она поднялась с земли и отряхнулась.

Решительно стиснув зубы, Холли снова приблизилась к лошади. Не родилось еще существо мужского пола, которое она не могла бы очаровать или перехитрить, и это относилось и к капризному гнедому жеребцу. Предвосхищая то, что он снова отпрянет назад, Холли схватилась за луку седла и бросилась плашмя коню на спину.

Тот не сдвинулся с места ни на дюйм. Холли плюхнулась животом на седло, получив прекрасную возможность осмотреть брюхо животного. Неудивительно, что ее очарование и ум не возымели нужного действия. Она взобралась не на жеребца, а на кобылу, в чем Холли смогла достоверно убедиться. Холли едва успела подхватить вот-вот готовый свалиться под копыта коварного животного венок из колокольчиков.

Сухую похвалу отца Натаниэля она, если сказать честно, ожидала. Но полной неожиданностью явились сильные мужские руки, сомкнувшиеся вокруг ее талии и усадившие боком в седло, таким образом, что пышные юбки упали на круп лошади. Руки задержались на стройной талии, и у Холли перехватило дыхание.

Гавенмор, нахмурившись, взглянул на нее, и его прищуренные глаза превратились в узкие щели.

— На самом деле вы легче, чем кажетесь, миледи. Не тяжелее чертополоха.

Холли настолько резко отпрянула, пытаясь высвободиться из его объятий, что едва не свалилась в противоположную сторону. Она вцепилась в луку седла и попыталась собраться с мыслями.

— Лишь ваша безграничная сила, сэр, причиной тому.

Гавенмора, похоже, нисколько не убедила эта лесть, но на время он решил удовлетвориться ею.

Холли скованно сидела в седле, а тем временем ее вещи распределялись по остальным лошадям. Девушка взяла с собой самое необходимое — лишь те платья, которые успела перешить работавшая не покладая рук Элспет. В конце концов, если цель ее — отвратить от себя мужа, зачем ей золотые обручи, украшающие белизну ее лба? Расшитые корсеты, подчеркивающие ее стройную талию? Гребни из слоновой кости, необходимые для укрощения черного, как вороново крыло, шелка ее волос? Броши с аметистами, оттеняющими цвет ее глаз? Холли грустно вздохнула.

Единственной ее уступкой тщеславию был крошечный флакон с миррой, который она засунула в чулок, единственной уступкой сентиментальности — позолоченное зеркальце, подаренное ей матерью на день рождения в пять лет.

Сожаление от расставания с привычными вещами поблекло перед острой болью, пронзившей Холли, когда подошел отец, чтобы попрощаться с ней.

Холли склонилась с седла к нему, готовая выслушать произнесенный вполголоса упрек, еще одно осуждение ее глупой выдумки, приведшей к таким мрачным последствиям.

Отец приложил губы к ее уху, понизив голос до заговорщического шепота:

— Девочка моя, не полагайся на то, что твой маскарад отпугнет его. Просто будь сама собой.

После этого таинственного наставления граф де Шастл хлопнул лошадь по крупу, и та пустилась рысью. Холли пришлось вцепиться в луку и в поводья, чтобы удержаться в седле, но она не могла не бросить через плечо последний долгий взгляд на отца. Тот поднял в прощальном жесте руку… и девушке захотелось отдать даже драгоценный флакон с миррой, лишь бы узнать, блеснули ли его глаза знакомой искоркой, или же на них навернулись слезы.

Холли угрюмо смотрела на спину мужа, завидуя тому, с какой непринужденностью тот сидел на своем огромном скакуне. Вместо того чтобы беспомощно болтаться в седле при каждом ударе конских копыт, рыцарь держался с изящной легкостью, слившись со скачущим животным, словно легендарный кентавр. Холли наморщила лоб, пытаясь вспомнить наставления отца Натаниэля, не входило ли в привычки кентавров учинять насилие над нимфами? Или этим отличались сатиры?

Убедившись украдкой, что никто на нее не смотрит, Холли перекинула ногу через спину гнедой. Никто и словом не обмолвился по этому поводу.

Холли настолько привыкла к тому, что постоянно находится в центре внимания, что теперь, когда все избегали смотреть в ее сторону, она испытывала ощущение свободы. Элспет, убежденная, что валлийский рыцарь, раскрыв обман, сразу же обезглавит их всех и оставит трупы гнить в лесу, смотрела прямо перед собой. Гавенмор и его слуга, наверное, испытывали отвращение от внешнего вида своих спутниц.

Только отец Натаниэль, бросив на Холли украдкой взгляд, похлопал себя по подбородку, чтобы напомнить девушке о необходимости подставлять лицо последним лучам клонящегося к закату солнца. Священник заверил Холли, что все мужчины находят загорелую кожу грубой и непривлекательной. Девушка послушно вскинула голову. Она была готова на многое, лишь бы избежать необходимости постоянно терзать свою нежную кожу крапивой. Неведомое ей доселе ощущение солнечного тепла оказалось настолько приятным, что Холли отдалась ему с жадностью, удивившей ее саму.

Солнце зашло, уступив место луне, накрывшей лужайки покрывалом росы. Холли изнывала от усталости. Зад ее, онемев от нескончаемой тряски, стал бесчувственным. Каждый шаг лошади отзывался невыносимой болью в туго перетянутой груди. Однако не было видно никаких признаков того, что Гавенмор собирается останавливаться на ночлег. Когда веки Холли стали настолько тяжелыми, что она уже с трудом могла держать их открытыми, она склонилась на луку седла, не в силах собрать остатки гордости, безразличная к тому, что может вот-вот упасть с лошади.

Гавенмор и его оруженосец, к которому, как услышала Холли, он обращался «Кэри», остановили своих коней, и гнедая уткнулась мордой в их крупы. Девушка сквозь обволакивающий ее туман сонливости услышала, как Кэри пробормотал:

— Именем крови господней, Остин, вы что, собираетесь ехать всю ночь?

Ответ ее супруга, по счастью, был настолько тихим, что она его не разобрала.

— …лучше поскорее задрать ей юбку и покончить с этим.

Холли смутно сознавала, что ответ оруженосца должен вселить в нее тревогу, но была слишком уставшей, чтобы подумать, почему именно.

— …все женщины… в темноте одинаковы…

— А вот здесь, дружище, ты ошибаешься. По крайней мере, одну женщину я никогда не спутаю ни с какой другой. Даже через тысячу лет. Даже если ослепну.

Холли вздохнула, чувствуя, как неутоленная жажда в голосе ее супруга растравила ей душу. Отец воспитал ее так, чтобы она была лишь изысканным трофеем, а не той женщиной, которая способна пробудить страсть в таком мужчине, как Гавенмор. Даже находясь в полузабытьи от усталости, девушка ощутила неведомый доселе укол зависти к этой женщине, у которой хватило смелости предъявить права на непостоянное сердце ее мужа.

Остин взглянул на свою заснувшую в седле жену, залитую лунным светом, и его уста тронула печальная улыбка. Хотя лошадь уже добрых полчаса стояла под деревом, девушка все еще сидела, свесившись на луку, и венок из увядших колокольчиков сполз ей на нос.

Остин ощутил волну восхищения, смешанного с чувством вины. Она предупредила его, что никогда прежде не ездила верхом, однако упрямая решимость позволила ей продержаться в седле в течение всего перехода, который он в качестве епитимьи наложил на всех, включая и себя. Однако не беззащитная хрупкость жены заставила Остина объявить привал: он испугался, что престарелая служанка, свалившись с лошади, переломает себе все кости.

Рыцарь протянул руку, чтобы разжать онемевшие пальцы своей супруги, продолжающие сжимать поводья. Возможно, вовсе не решимостью обусловлена ее железная хватка, печально подумал он, а страхом. Возможно, девушка так же боится провести ночь с ним, как и он сам боится разделить с нею ложе. Увы, тут уж ничего не поделаешь. Пока Остин занимался лошадьми, Кэри установил среди сосен шатер и, удалившись на приличное расстояние, устроился вместе со слугами.

Снимая обмякшее тело своей жены с лошади, Остин с Удивлением обнаружил, что в какой-то момент изнурительного путешествия она решила усесться в седло по-мужски, показав себя таким образом не только решительной, но и рассудительной. Возможно, у его дурнушки-женушки гораздо больше достоинств, чем он предполагал. Видит бог, его суеверным землякам пригодится изрядная порция здравого смысла.

Остин подхватил девушку на руки, снова поражаясь ее невесомой легкости. Необъятные бедра и широкий зад не предвещали ничего подобного. Рыцарь направился к шатру, и она доверчиво уткнулась ему лицом в шею. Остин нахмурился, почувствовав, что снова охвачен неудержимым желанием защищать, оберегать и охранять то, что отныне принадлежит ему.

Когда из тени кустарника появился облаченный в плащ с капюшоном священник и встал у него на пути, объятия рыцаря из покровительственных стали собственническими.

— Добрый вечер, сэр. — Благочестивость сложенных в молитве рук опровергалась проницательным блеском глаз священника. — Я пришел, чтобы вместе со своей госпожой прочесть молитву. Этот ежевечерний ритуал наполняет ее душу успокоением.

Никогда не робевший перед служителями церкви, Остин кивком указал на уютно свернувшуюся у него на руках девушку.

— Как вы можете убедиться, вашей госпоже уже и так спокойно.

Он шагнул вперед, вынудив священника освободить ему путь. Дойдя до шатра, рыцарь обернулся и тихо произнес:

— Не беспокойтесь о том, как она проведет эту ночь, брат. Отныне я ее супруг. Я буду следить за тем, чтобы она обретала спокойствие и уют в ночную пору.

Нырнув в шатер, Остин обнаружил, что его там ждет новый неприятный сюрприз. Черт побери Кэри и его поэтическую натуру! Плодотворно использовав предоставленное ему время, оруженосец превратил шатер в роскошный приют любви, каким не погнушался бы и султан, настроенный позабавиться целым гаремом.

Одинокий факел едва рассеивал окружающий мрак, чуть-чуть не достигая до сооруженной из подручных средств постели. У Остина шевельнулось недоброе предчувствие, что Кэри сделал это не ради создания налета таинственности, а скорее для того, чтобы избавить своего господина от необходимости созерцать обнаженную невесту.

Опустившись на колени, чтобы уложить девушку на алое покрывало, постеленное на толстый слой сосновых веток, рыцарь едва не застонал, обнаружив, что его друг позаботился даже о том, чтобы рассыпать по прохладной венецианской парче цветки лесных фиалок. От их аромата у Остина закружилась голова. Его сердце не знало покоя с тех пор, как помимо воли своего обладателя стало принадлежать красавице из замкового парка.

Если бы та женщина лежала сейчас у него на руках, шатер действительно до самого рассвета превратился бы в волнующую обитель наслаждения. Остин бы уже несколько часов назад объявил привал и соединился бы со своей невестой в первый раз, еще когда лучи заходящего солнца расцвечивали золотом и багрянцем стенки шатра. Он собрал бы губами нежные лепестки фиалок с кожи красавицы, целуя и лаская каждый дюйм ее пленительного тела.

Он бы закрыл своим ртом ее рот, приглушив ее радостные крики языком. Он проник бы в самые глубины ее девственного тела, сорвав с прекрасных уст признание, которое больше ни одному мужчине не…

Остин едва сдержал грубое ругательство. Требуется ли ему более действенное напоминание о том, что поработившее его чувство неизбежно приведет лишь к гибели? Даже в мечтаниях он не в силах освободиться от ревности, гложущей его душу. Словно ощутив, как внезапно напряглись его руки, девушка зашевелилась в его объятиях, и гримаса недовольства исказила ее лицо.

Не обращая внимания на требовательный призыв его мужского естества, Остин уложил невесту на шелковую постель. Губы сонной девушки приоткрылись, она свернулась клубочком и удовлетворенно вздохнула. Озадаченный Остин, нагнувшись к ней, принюхался. Возможно ли такое, чтобы изо рта с такими отвратительными темными зубами исходило столь приятное дыхание? Остин провел языком по ровному ряду своих зубов, гадая, обидится ли его жена, если он подарит ей специально вырезанную для чистки зубов палочку.

С глазами, обрамленными скудными ресницами, с покрытыми красными пятнами щеками, с кулачками, стиснутыми в готовности отразить неожиданное нападение, девушка казалась совершенно беззащитной. В груди у Остина шевельнулась жалость, когда он рассматривал обгрызенные ногти, болезненного вида кожу, нелепую прическу из коротких темных волос. Рыцарь протянул было к ним руку, но тотчас же отдернул, удивленный тем, что та дрожит.

— Это же твоя жена, дурень, — пробормотал он. — Ты имеешь полное право прикоснуться к ней.

Остин заставил себя провести ладонью по голове девушки и обнаружил, что ее волосы на ощупь напоминают не жесткую щетину остриженной овцы, а мягкий пушок утенка. Обрадованный этим открытием, он улыбнулся, теребя пальцами коротенькую прядь.

Его вывело из задумчивости испуганное приглушенное восклицание. Медленно опустив взгляд, Остин увидел, что невеста, широко раскрыв глаза, смотрит на него, дрожа словно осиновый лист.

9

Холли уже знала, что супруг ее человек опасный, но до тех пор, пока она не увидела у него на лице эту откровенную улыбку, она не имела понятия, насколько именно он опасен. Улыбка решительно изменила лицо рыцаря. Даже жесткая щетка его усов, казалось, стала мягче. Холли пришлось подавить глупое желание прикоснуться к ним, провести кончиками пальцев по этому истинно мужскому украшению лица, чтобы собраться с силами и прильнуть к нежному теплу скрытых под ними губ.

Рыцарь заглянул ей в глаза, и его улыбка погасла. На лице у него, словно в зеркале, отразилось страстное желание, охватившее Холли. Но оно тут же пропало, как и тогда, в саду, и рыцарь, схватив девушку за плечи, встряхнул ее.

Решив, что ее обман раскрыт, Холли зажмурилась, пытаясь не думать о худшем, что может ждать ее.

— У тебя есть сестра?

Холли изумленно раскрыла глаза. Застигнутая врасплох этим неожиданным вопросом, она без промедления выпалила:

— Нет.

— Тогда, быть может, кузина? Тетка? Какая-нибудь родственница, обладающая тем же необычным цветом глаз?

— Тетка? Кузина?

Еще не пришедшая в себя окончательно, Холли некоторое время пыталась осмыслить его вопрос. Когда до нее дошло, что рыцарь, должно быть, пытается установить, что за докучливая женщина сорвала его свидание в парке, она напряглась, захлестнутая смешанным чувством облегчения и тревоги.

— О да! У меня есть целая орда кузин и десятки тетушек! А еще племянниц, и у всех у них фиалковые глаза.

Рыцарь изогнул бровь, и его лицо снова приняло обычное угрюмое выражение.

— На турнире я не видел таких женщин. Раздраженная тем, что рыцарь смеет перечить ей, Холли гневно бросила:

— Возможно, вас ослепил блеск золота моего отца. Отпустив ее, рыцарь потер заросший подбородок.

— Возможно. А может быть, я был настолько опрометчив, что долго смотрел на солнце.

Он немного откинулся на сооруженной Кэри походной постели. Его огромное тело, казалось, заполнило весь тесный шатер. Холли подобрала колени к груди и собралась было по привычке нервно потеребить спускающийся с виска локон, но вовремя вспомнила, что он, как и все прочие, остался на полу ее спальни в замке Тьюксбери. Скользнув рукой по обкромсанной голове, она смущенно нахмурилась. Действительно ли Гавенмор гладил эту отвратительную щетину или же ей все приснилось?

Холли опустила взгляд, опасаясь, что ее выдаст не цвет глаз, а мерцающее в их глубине сомнение.

Остина смутило застенчивое поведение жены. Проснувшаяся, она выглядела такой же беззащитной, как и во сне. Пытаясь возвести между ними неприступный бастион, она с такой силой стиснула руками подогнутые колени, что побелели костяшки пальцев. Не впервые рыцарь задумался, каково отцу отдавать свою дочь в руки незнакомца. Мужчине, который, не колеблясь, возьмет приступом ее хрупкую оборону, «поскорее задерет ей юбку и покончит со всем», как грубо предложил Кэри.

Похотливое желание, обрушившееся на Остина, на мгновение заглушило голос совести. Разве он не взял эту женщину в жены? Почему он не может утолить разыгравшееся чувство голода, проникнув между ее раздвинутыми ногами? В любом случае жена сможет подарить ему кратковременное освобождение от терзающей его страсти. Возможно, если он закроет глаза, то сможет мысленно представить себе…

Остин прежде верил, что ему удалось изгнать все призраки, однако женщина из парка не оставляла его. Он буквально чувствовал соблазнительную мягкость ее волос, обмотанных вокруг его руки, ощущал экзотическое благоухание мирры, исходившее от ее кожи, помнил податливую нежность бутона ее губ, робко распускающегося под его настойчивым поцелуем. С его уст сорвался мучительный стон.

Услышав этот стон, Холли вскинула голову. Ее супруг зажмурился, словно его терзала невыносимая боль.

Не обращая внимания на кольнувшую ее зависть к густым длинным ресницам рыцаря, девушка потянула его за рукав, впервые осмелившись назвать мужа по имени: …

— Сэр Остин? Вам плохо? Рана причиняет вам боль?

Как только рыцарь открыл глаза, Холли поняла, что под угрозой находится не он, а она сама. Поединок с Эженом был лишь бледной тенью битвы, которую ей предстояло выдержать с мужем. Обманчивая прохлада глаз Гавенмора, испепеляющая голубым пламенем, обожгла Холли сознанием того, что, если исход сражения будет не в ее пользу, она лишится не только атрибутов своего маскарада. Рыцарь поднялся во весь свой внушительный рост, загородив собой свет факела. У Холли мелькнула мысль, что тень одновременно является ее союзником и противником. Когда Гавенмор нагнется, чтобы раздвинуть ее онемевшие ноги, он не заметит подшитое к юбкам тряпье. И не увидит бегущие по щекам слезы.

Холли не смела просить мужа ни о нежности, ни о терпении. Если он окажет ей милость и смирит страстное желание поцелуями и ласками, то уже через несколько мгновений его руки, обнаружив обман, станут жестокими и карающими. Ей оставалось только съежиться в темноте, ожидая, когда рыцарь жадно набросится на нее, словно дикий зверь на самку.

Бесстрастные звуки его голоса настолько поразили Холли, что она едва не разревелась от облегчения. — Наш брак основан на лжи, миледи. Когда Холли постигла смысл его слов, облегчение сменилось паническим ужасом. Она с отчаянием подумала, что сама лишила себя оружия, с помощью которого могла бы бороться с гневом мужа, моля о пощаде. Теперь у нее не было ни шелковистых ресниц, которые можно было бы застенчиво опускать, ни роскошных волос, чтобы тряхнуть ими, ни белоснежных щек, на которых так трогательно выглядят слезы раскаяния.

Холли с мольбой вцепилась в железные мышцы икр рыцаря.

С ее уст сорвался бессвязный поток слов.

— Право, я вовсе не собиралась вводить вас в заблуждение, сэр, честное слово. Просто одна невинная шутка повлекла за собой другую, и не успела я опомниться, как правда была погребена. — Она обратила к нему проникнутое мольбой лицо, надеясь, что даже в тени будет виден блеск слез в ее глазах. — Сэр, если на то ваша воля, накажите меня, но избавьте от вашего справедливого гнева отца Натаниэля и мою няню Элспет. Правда, обуянному гордыней Натаниэлю хорошая взбучка пойдет только на пользу, но Элспет — старая женщина, слишком немощная, чтобы вынести побои.

Остин попытался было разжать стиснутые в отчаянии руки Холли, но встретился с таким сопротивлением, что вынужден был остановиться из опасения причинить ей боль. Он тряхнул ногой, но девушка продолжала цепляться за нее.

— О чем это ты бормочешь, женщина? — спросил рыцарь, мысленно добавив в список необычных «достоинств» своей невесты неистовое упрямство.

Он отпрянул от нее, вынудив девушку выпустить его ногу и не тащиться за ним через весь шатер.

Холли встала на колени.

— Бормочу? Я бормочу?

— Именно так. Неужели ты искренне полагаешь, что среди моих грехов есть такой, как избиение священников и старух?

— Грехов? Моих грехов? — словно попугай, повторила она, и тотчас же улыбка озарила ее лицо. — О! Так мы говорим о ваших грехах!

Остин нахмурился. Когда его жена улыбается вот так, ее уродство превращается почти в красоту.

— И в каком грехе вы желаете покаяться сегодня, сэр? Смею ли я высказать свое предположение? Вы не питаете ко мне нежных чувств. Вы сражались лишь ради того, чтобы завоевать мое приданое. — Ее звонкий беззаботный смех удивил рыцаря. — Вы, как и все прочие участники турнира.

Отступив от нее, Остин распахнул полог шатра и выглянул в черную как сажа темноту.

— Если бы мое прегрешение было так легко искупить. Веселое настроение Холли мгновенно улетучилось.

— Каков же этот ужасный проступок, который не может простить бог? — тихо спросила она.

Призрачный свет луны осветил лицо ее супруга.

— Я дал вам клятву, в то время как сердце мое уже принадлежит другой.

Холли попыталась было вернуть себе спокойствие, но ее смех прозвучал неискренне.

— Вероятно, сэр, вы незнакомы с правилами придворной любви. Мужчине не подобает признаваться в чувствах собственной жене. — Холли едва ли могла позволить себе усладить слух рыцаря перечислением всевозможных знаков внимания, которые она получила, чтобы тотчас же отвергнуть, от женатых мужчин. — Если бы вы обвенчались со своей возлюбленной, то разве ощущали бы волнующий трепет, перевязывая на турнире ее лентой копье? Или сочиняя стихи, воспевающие ваше целомудренное чувство?

Рыцарь гневно вскинул подбородок, дав Холли понять, что его чувства к таинственной незнакомке далеко не целомудренные. Он достал из-за пазухи маленький сверток, и исказившая его лицо боль разожгла любопытство Холли. Это подарок прекрасной дамы? Драгоценное свидетельство их любви? Неужели у этого неотесанного дикаря настолько тонкая душа, что он носит этот подарок у самого сердца?

— Простите меня, миледи, — сдавленно промолвил Остин, — но сегодня ночью я не могу быть вам мужем. Не знаю, какие законы царят в Англии, но я не могу лежать с одной женщиной, думая о другой.

Слова вырвались у Холли прежде, чем она успела остановить их.

— Даже если эта женщина — ваша супруга?

Господи Иисусе, что она делает? Уговаривает этого мужчину затащить ее к себе в постель?

Убрав сверток назад за пазуху, рыцарь решительно, но в то же время осторожно посмотрел ей прямо в глаза.

— Особенно если эта женщина — моя супруга.

Произнеся эти загадочные слова, он скрылся в ночной темноте, оставив Холли в одиночестве.

Девушка упала на постель, чувствуя, что от наплыва противоречивых чувств голова у нее идет кругом. Уход Остина избавил ее от всех страхов, однако в облегчение вплеталась беспокойная ниточка разочарования. Решив, что ее обман раскрыт, она вдруг обнаружила, что и у ее мужа есть свои тайны. Его откровенное признание обесценило невинную проделку Холли, и ее захлестнула новая волна отчаяния.

Она бросилась ничком на постель. Холодная парча нисколько не облегчила лихорадочно горящие щеки, натертые крапивой. Опасаясь, что муж, заключив сделку с совестью, все же вернется в шатер, Холли не смела снять с себя нелепое одеяние и спать раздетой, как ей очень хотелось. От лепестков фиалок у нее защекотало в носу. Девушка раздраженно отвернулась к факелу.

Похоже, сердце ее супруга принадлежит другой, так же как другой предназначались страстные поцелуи в парке. Неведомая доселе боль стиснула грудь Холли. Она не смогла определить причину ее. Ей просто было очень грустно и одиноко, так какая разница, что за причины заставляют ее страдать.

Холли беспокойно перевернулась на спину, вдруг почувствовав голод. Она подняла невидящий взор к потолку шатра, не замечая, что ее пальцы нервно терзают нежные цветки.

10

— Элспет!

Услышав этот пронзительный крик, Остин, очнувшись от беспокойного сна, вскочил на ноги. Пригнувшись, он выхватил из ножен меч, готовый защищать шатер от орды свирепых англичан или какого иного страшного врага.

— Элспет!

Рыцарь понял, что крик доносится из шатра, и с облегчением вложил в ножны меч. Это его жена изволила позвать свою служанку.

Кэри и священник появились из-под сени сосен, разбуженные громким криком: священник — сжимая распятие, готовый отразить нашествие сил тьмы, Кэри — пытаясь вставить стрелу в лук.

Остин первым делом направил лук в безопасную сторону, чтобы заспанный оруженосец никого не ранил.

— Спокойно, Кэри. Мы не подверглись нападению англичан.

Кэри, задыхаясь, провел рукой по взъерошенным волосам.

— Англичан? Я решил, на вас набросилась стая бешеных собак.

Священник, испуганно озираясь, поежился.

— Собак? Мне показалось, это были демоны.

— Элспет!

Невзирая на успокоительные заверения, все трое побелели, услышав прозвучавший с новой силой вопль.

Кэри, тихо охнув, отшатнулся, увидев, как из шатра высунулась всклокоченная голова жены Остина.

— Сэр, не потрудитесь ли вы позвать мою няньку? — мило проворковала она, невинно моргая Остину, словно только что не сократила его жизнь на десяток лет. — Мне нужна ее помощь, чтобы одеться.

— Почту за честь услужить вам, миледи, — процедил сквозь стиснутые зубы Остин.

На самом деле он призвал бы самого Вельзевула, лишь бы остановить эти адские крики.

Однако он был избавлен от этой необходимости, так как из-за деревьев появилась сгорбленная служанка, несшая под плащом, как предположил рыцарь, тюк с одеждой. Увидев Остина, стоящего на страже у входа в шатер с рукой на мече, нянька испуганно вскрикнула, едва не выронив свою ношу.

Тряся подбородком, служанка сделала неуклюжий реверанс.

— Я не очень побеспокою вас, сэр, можно пройти? Кажется, я слышала голос моей госпожи, звавшей меня…

Изящная тонкая рука, метнувшись из-за полога шатра, втащила служанку внутрь.

Кэри, раскрыв рот, смотрел на то место, где она только что стояла, и лишь потом заметил под ногами расстеленный плащ. Печально покачав головой, оруженосец пнул его босой ногой.

Изумление Кэри по поводу того, что его господин не разделил с женой приготовленное им с такой любовью брачное ложе, улучшило настроение Остина не больше, чем торжествующая ухмылка, появившаяся на худом лице священника.

Холли, мурлыча, словно довольная кошка, выгнула спину, растирая ладонями освобожденную от пут грудь. Утреннее солнце пробивалось сквозь ткань шатра, нежно лаская ее тело теплыми лучами.

— О, Элспет, — простонала девушка, — не знаю, смогу ли я вынести еще хоть один день эту пытку.

Больше всего Холли хотелось проспать мертвым сном все утро, но искушение урвать несколько мгновений свободы под защитой служанки оказалось непреодолимым.

Ее невинное наслаждение было омрачено Элспет, кивнувшей на скомканное ложе.

— Один лишь взгляд на ваши бедра, ставшие такими стройными, и вдруг располневшую грудь — и, готова поклясться, ваш муж больше ни ночи не позволит вам спать одной.

Словно в ответ на слова служанки огромная тень Остина упала на стенку шатра. Холли, внезапно охваченная стыдом, скрестила руки на груди, закрывая ее. Муж уже больше часа нетерпеливо расхаживал вокруг шатра, через каждые несколько кругов ворча, что время идет и им пора ехать.

Печально согласившись с тем, что краткое мгновение свободы подошло к концу, Холли развела руки, приглашая Элспет замотать ее, как мумию, скрывая пышную от природы грудь. Покончив с этим, служанка достала горшочек с остывшим пеплом, украдкой вытащенным из костра, и натерла им волосы девушки, лишив их естественного блеска. Затем она взяла зеркальце, и Холли, глядя в него, добавила последние штрихи к маскараду, проведя вымазанным углем пальцем по верхней губе. Девушка очень надеялась на то, что необходимость в этой уловке отпадет, как только ее кожа загрубеет на солнце.

За стенкой шатра донеслось похожее на громовой раскат мужское покашливание. Зеркальце, выскользнув из затрясшейся руки Элспет, ударилось о край чугунного горшочка.

В голосе Остина звучало наигранное смирение:

— Миледи, если вы хотите успеть позавтракать, пока мы будем собирать шатер, вам следует поторопиться с одеванием.

Испугавшись, что рыцарь может ворваться в шатер, окончательно потеряв терпение, Холли зашипела:

— Скорее, Элспет! Мое платье!

Она быстро натянула на бедра узкую нижнюю юбку, а служанка стала надевать ей через голову отягченное нашитым тряпьем платье. Смахнув с лица удушливые тяжелые юбки, Холли протиснулась в ушитый до предела корсаж. Его светло-оранжевая ткань когда-то оттеняла природный румянец ее щек. Вспомнив об этом, Холли грустно вздохнула, затем, покрутив так и эдак юбку на бедрах, обернулась, придирчиво оглядывая себя сзади.

Элспет огорченно воскликнула:

— Получилось немного кривовато, миледи. У меня было очень мало времени.

— Сойдет, — ответила Холли, подхватывая с земли зеркальце.

Ее беспокоило не столько то, как сидит на ней юбка, сколько желание поскорее прервать вынужденный пост. Мало того, что ее все сильнее беспокоило незнакомое прежде жжение в желудке; даже без помощи отца Натаниэля девушка рассудила, что, если будет есть много и растолстеет, нужда в ухищрениях отпадет сама собой.

Она критически оглядела себя в зеркальце, печально отметив, что оно при падении треснуло. Тоненькая полоска разделила ее отражение на две части.

Угрожающая тень Остина снова упала на стенку шатра. Отложив зеркальце, Холли умастила каплей мирры ямочку на шее и с явным злорадством крикнула:

— Все, милорд, я готова!

Остин приложил все силы, чтобы не отшатнуться от своей жены, с неуклюжей грацией выпорхнувшей из шатра. Яркое утреннее солнце оказалось к ней беспощадным, безжалостно подчеркнув все ее дефекты. Жалость несколько смягчила его раздражение вынужденным ожиданием. Каким ужасающим ударом будет для девушки то, что целая вечность, которую она провела прихорашиваясь, не принесла никаких ощутимых результатов.

Но рыцарь изумленно обнаружил, что его жена, напротив, чрезвычайно довольна собой. Она застенчиво улыбнулась.

— Вы обмолвились о еде, сэр? Я уже начала опасаться, что вы решили уморить меня голодом.

— Да нет же. Просто было уже так поздно, когда мы I остановились на ночлег…

Остин осекся, сожалея по поводу сделанного вчера ночью признания. Ему очень не хотелось делиться своей тайной, но он испугался, что нежные чувства его жены будут задеты, если она решит, будто одна ее внешность является причиной его отказа разделить с ней брачное ложе.

Девушка вскинула дерзкий носик, жадно принюхиваясь к запаху жареного мяса.

— Я полагаю, сэр, утолить чувство голода никогда не слишком поздно. И не слишком рано.

Приподняв юбки и обнажив щиколотки ног, слишком стройные, чтобы нести такую тушу, она заспешила по направлению к костру.

Остин пригляделся повнимательнее к бесформенным бедрам супруги, терзаемый смутным беспокойством. Он был готов поклясться, что отвратительный бугор вчера находился на правом боку. Но от этих размышлений его оторвал странный запах. Не запах жареного зайца взбудоражил его, а едва уловимое благоухание, разлившееся в воздухе. Остин покачал головой, отмахиваясь от совершенно нелепой мысли. Похоже, рассудок полностью покинул его с тех пор, как он впервые услышал название Тьюксбери.

Остин и Кэри сидели друг против друга, прислонившись к деревьям, и угрюмо наблюдали, как жена рыцаря уплетает третий кусок холодного пирога с мясом. Она устроилась на пенечке, широко раздвинув ноги, чтобы кусочки падали на юбку. Но пока натянутой между коленями ткани доставались лишь мельчайшие крошки. Остин начинал понимать, как девушке удалось нарастить такие необъятные бедра на столь хрупкую основу.

Застреленный и зажаренный Кэри заяц уже давно превратился в печальную груду костей. Остин склонил голову, невольно зачарованный тем, как ест его жена. Он был вынужден признать, что в ее движениях есть определенное изящество. Холли ела с большой жадностью, не глядя по сторонам и не замечая ничего вокруг. Рыцарь не мог оторвать взгляда от пухлых губ и розового язычка, с тщательностью очищавших от жира поочередно каждый палец.

— Боже милосердный, — вывел его из оцепенения Кэри, встрепенувшийся при виде того, как девушка набросилась на новый кусок пирога. — Никогда не видел такого обжорства. Она жрет, словно свинья.

— Боюсь, как бы она не съела моего жеребца. К счастью, еще к ночи мы доберемся до Каер Гавенмора, а то нам всем угрожала бы голодная смерть.

— Или бы съели нас самих, — мрачно пробормотал оруженосец.

Перспектива встретить такой конец стала казатьсяОстину все менее пугающей по мере того, как путешествие возобновилось и потащились медленные часы в обществе жены. Проехав всего несколько миль, рыцарь начал подозревать, что ночью каким-то образом в шатер проник злой колдун и подменил молчаливую девушку, какой была вчера его жена, невыносимой гарпией.

Если она не ныла, то жаловалась на необычную для весны жару. Если она не жаловалась на жару, то требовала устроить привал и снова поесть. Или дать ей попить свежей воды из ручья. Или позволить ей ненадолго уединиться в кустах. Если же она не выдвигала невыполнимых! требований, то стонала по поводу тропинки, на которой так много корней. Или из-за тряски по неровной дороге. Или из-за неказистой природы Уэльса.

Ее беспрестанные жалобы действовали не только на Остина, слушавшего их, мрачно стиснув зубы. Когда после третьего жалобного восклицания: «Ну сколько нам еще ехать!» — рыцарь рассеянно назвал ее «Айви», весь небольшой отряд, включая похожую на мышку няньку, обернувшись в сердцах, хором поправил его:

— Холли!

Остин отвернулся, недовольно нахмурившись. Его посадке в седле сильно мешало постоянное возбуждение его мужского естества, вызванное едва уловимым ароматом мирры, продолжающим витать в воздухе. Одно время рыцарь начал было думать, что Рианнон навеки покинула его жизнь, но, по-видимому, мстительная фея лишь придумала новые, еще более дьявольские мучения.

Отряд начал взбираться по крутому каменистому склону, и Кэри подъехал к Остину высказать свое мнение:

— Да она прямо-таки тиран какой-то! Теперь понятно, почему отец так стремился поскорее избавиться от нее. Вам следовало бы прямо сейчас вернуться в Тьюксбери и потребовать еще золота.

Остин заставил себя небрежно пожать плечами, не мог же он легко согласиться с правотой своего оруженосца. Он уже начинал бояться, что совершил ужасную, непоправимую глупость.

— Ее воспитание — дело очень деликатное. Вероятно, отец ублажал все прихоти дочери в утешение за ниспосланное на нее проклятье — отвратительную внешность.

Кэри мрачно оглянулся.

— Жаль, что следствием всех его усилий явилась эта капризная уродка.

— Быть может, с годами ее характер смягчится.

— Если до той поры вы ее не задушите. — Одного взгляда Остина хватило, чтобы оруженосец испуганно побелел как полотно. — О боже, Остин, простите. Я не подумал.

Улыбка рыцаря успокоила его.

— Не извиняйся. Тебе прекрасно известно, что одним нытьем довести мужчину из рода Гавенморов до кровопролития нельзя.

— Сэр Остин! Сэр Остин! Я хочу спросить, мы еще не приблизились к цели нашего путешествия? Скоро уже полдень, и я от голода только что не падаю в обморок.

При звуках этого пронзительного голоса улыбка Остина сменилась болезненной гримасой.

— Похоже, я напрасно был так категоричен…

Никогда в жизни Холли не чувствовала себя такой несчастной.

Гористая местность требовала от неопытной всадницы постоянного внимания и не позволяла расслабиться ни на минуту. Попытки найти более удобное положение в седле привели лишь к тому, что комок тряпья, переместившийся наверх, при каждом шаге лошади колотил девушку по спине. Она послушно подставляла лицо лучам солнца; теперь каждое дуновение ветерка огненными языками лизало ей щеки.

Обжорство привело к тому, что у нее стало пучить живот и ее потянуло ко сну. Однако еда не заглушила странную ноющую боль, терзая Холли всю дорогу.

Половину путешествия девушка провела в напряженном беспокойстве, ожидая, что из-за ближайшего холма вот-вот выскочит толпа кровожадных валлийцев, а другую половину — в еще более мрачных размышлениях: ведь Гавенмору ждать подкрепления неоткуда. Отец, не моргнув глазом, отдал ее нищему ничтожеству.

Никто не осмеливался заговорить с ней после того, как отец Натаниэль, ударив ослика по бокам, догнал ее.

— Замечательно придумано, дитя мое, — пробормотал он, размахивая длинными ногами, свешивающимися почти до земли. — Ничто так не отталкивает мужчину, как сварливая жена.

Холли смерила его надменным взглядом.

— Не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.

Как она ни старалась, ей не удавалось оторвать взгляд от широкой спины своего супруга. По отношению к жене он был само терпение, но Холли опасалась, что долго так продолжаться не будет. Особенно если он раскроет обман. Под сводом черных узловатых ветвей жуткое пророчество Элспет насчет того, что их всех убьют и оставят гнить на покрытой лишайниками земле, казалось не таким нелепым, как среди бескрайних лугов Англии.

Испуганный взгляд Холли метался от дерева к дереву, стремясь отвлечь ее от этих мрачных мыслей. Пейзажи Уэльса были для девушки такими же чужими, как и круговерть событий, в которую она окунулась с таким безрассудством. Древние дубы, такие непохожие на стройные березы и вязы Тьюксбери, простирали над головами раскидистые кроны. Их густые ветви не пропускали солнечный свет, и внизу в сырых зарослях папоротника царил полумрак. Ковер мха заглушал стук лошадиных копыт.

Мрачное очарование леса быстро распалило воображение Холли. В гортанном крике неведомой птицы ей слышался язвительный хохот фей, насмехающихся над ее судьбой. Мелодичное журчание струящегося среди камней ручейка становилось зовом свирели козлоногого Пана, завлекающего девушек к погибели. Искривленные ветви терновника и ольхи казались Холли застывшими в муках гримасами, исказившими лица глупцов, дерзнувших вторгнуться в этот заколдованный лес.

Дорога круто пошла вниз, и Холли вдруг с ужасом заметила, как сильно отстала от остальных, уже переправляющихся через бурлящую водоворотами протоку, преградившую путь. Жалея о том, что она не перекинула ногу через спину кобылы, пока они еще были на ровном месте, Холли заторопилась вниз, вцепившись руками в поводья и лошадиную гриву, чтобы удержаться в неудобном седле.

Кобыла зашлепала по пенящейся воде, доходящей ей до бабок, и вдруг какое-то прикосновение к непокрытому затылку Холли заставило ее вздрогнуть. Девушку обуял ужас. По коже пробежали мурашки. Ей показалось, что она попала в паутину и мерзкое насекомое ползает у нее в волосах. Выронив поводья, она завертелась в седле, отчаянно крича и колотя себя руками по голове и плечам.

Испуганная лошадь попятилась назад, сев крупом в ледяную воду. Холли не смогла бы сказать, что привело ее в чувство: резкий удар при падении или устремившаяся под юбки холодная вода; только что она испуганно визжала; в следующее мгновение тупо взирала на безобидный прутик, который приняла за какого-то ядовитого паука, а скрученный листок за его паутину.

Повисла настороженная тишина. Обернувшись, Холли обнаружила, что все застыли, глядя на нее так, словно она упала не с лошади, а свалилась с неба.

Возможно, она снесла бы ухмылку, которую попытался скрыть за поднятой перчаткой Кэри. Возможно, она вытерпела бы ехидную улыбку отца Натаниэля и даже то, что Элспет, верная любящая Элспет сжала губы так, что лицо ее от недостатка воздуха покрылось красными пятнами. Невыносимыми оказались глаза ее мужа, лишенные всякого выражения, кроме жалости, и Холли почувствовала свое положение еще более глупым.

Она продолжала сидеть на илистом дне ручья, захлестнутая волной страшной тоски по дому. Ей захотелось лишь одного: перенестись в теплый уют своей кровати в Тьюксбери. Вернуть длинные шелковистые волосы, густые ресницы, нежную кожу. Вернуться к папе. И, самое мучительное, к маме. Эта тоска, сдерживаемая столько лет и почти позабытая, стиснула Холли горло и заставила навернуться на глаза слезы.

Громко всхлипнув, ожидая, когда первая слезинка скатится по щеке, Холли вдруг подумала, что ей больше нет нужды плакать. Нет воздыхателей, готовых осушить ее слезы; нет наставника, который отчитает ее за покрасневший нос, нет отца, который побранит за то, что она дала волю своему горю при посторонних.

Осознав это, Холли Фелиция Бернадетта де Шастл, леди Гавенмор, самая прекрасная женщина во всей Англии, закинула голову и отчаянно зарыдала.

11

— Господи, можете вы сделать хоть что-нибудь, чтобы она умолкла?

Даже если бы у Остина был ответ на эту мольбу своего оруженосца, а его у него не было, Кэри пришлось бы оторвать руки от ушей, чтобы его услышать. Остин и его спутники, охваченные ужасом, завороженно сидели на лошадях, изумленно взирая на девушку. Кони беспокойно переступали с ноги на ногу, готовые пуститься опрометью вскачь.

И Остин не мог винить их в том. Ему самому хотелось сделать то же самое. Когда-то у него была наивная надежда, что жена станет ему верной подругой жизни, возьмет на себя часть забот и ответственности, облегчив груз, лежащий на его плечах. Но постепенно рыцарь приходил к выводу, что взвалил на себя лишь новую ношу. И к тому же оглушительно громкоголосую.

Закинув голову назад, девушка ревела, словно новорожденный теленок. Обильные слезы ручьями стекали по ее лицу. Остин ни за что бы не подумал, что человеческая кожа может так раскраснеться, как раскраснелись на солнце щеки его жены, а нос ее налился багрянцем спелой вишни. В это мгновение она больше всего походила на уродливого тролля, с которым случился нервный припадок.

Подобная слезливость, допустимая разве что капризному ребенку, взбесила бы Остина, если бы он не уловил в завываниях жены жалобные нотки. Казалось, сейчас она; изливала накопленное за всю жизнь горе.

— Черт побери, Остин, сделайте же что-нибудь, — взмолился Кэри. — Утешьте ее. Предложите ей носовой платок. Похлопайте ее по… по… — он осекся, подыскивая подходящую часть тела, — по плечу.

Остин и сам изнывал от желания действовать. Перекинув левую ногу через седло, он спешился.

— Забирай остальных и поезжай вперед. Не останавливайтесь, что бы вы ни услышали.

Священник и нянька начали возражать.

— О, сэр, пожалуйста, будьте снисходительны, — сказала Элспет, сама едва не плача. — Вы не должны быть с ней излишне строги. Моя госпожа — очень нежная и хрупкая.

Остин скептически поднял брови. Нежная и хрупкая госпожа в настоящий момент лупила кулаками по ручью, поднимая в воздух фонтаны брызг.

— Она хочет сказать, — тревожно взглянул на стиснутый кулак Остина священник, — телосложение леди таково, что она, скорее всего не вынесет побоев, поэтому мы просим вас…

— Хватит! — взревел Остин. Все, включая Кэри, вздрогнули.

— Единственный, кто сейчас познакомится с моими кулаками, будет человек, дерзнувший обвинить меня в намерении поднять руку на женщину. А теперь делайте, как я приказал. — Он повернулся к Кэри. — Если кто-либо из этих двоих посмеет повернуть назад, пронзи его стрелой.

Кэри и служанка поспешили подчиниться, направив коней вверх по тропинке. Священник задержался, задумчиво оглянувшись. Остин сверкнул глазами. Собственническое отношение этого человека к его жене начинало выводить рыцаря из себя.

Удостоверившись, что завывания Холли не прекратятся без вмешательства извне, Остин, стянув сапоги и перчатки, шагнул прямо в ручей и опустился на корточки в нескольких футах от девушки, опершись локтями о колени. Холодная вода замочила ему рейтузы.

Холли, зажмурившись, набрала полную грудь воздуха, готовясь к новому воплю, но тут почувствовала чье-то присутствие рядом. И не просто чье-то: она ощутила прохладную свежесть мяты. Присутствие своего супруга.

Рыдание Холли сменилось сдавленным иканием, когда она, приоткрыв распухшие веки, увидела странное зрелище: сэр Остин Гавенмор мирно сидел на корточках посреди бурлящего ручья.

Он ласково улыбнулся.

— Теперь лучше, Айви?

Его невозмутимое лицо послужило для нее удобной мишенью.

— Холли, болван! Холли! Сколько раз можно повторять? Вы настолько глупы, что не в силах запомнить имя собственной жены?

Слишком разъяренная, чтобы задумываться о последствиях своих действий, она швырнула прямо в его самодовольное лицо то, что было у нее в руке, — пригоршню жидкой грязи.

И тут же Холли с удивлением почувствовала, что ей стало легче. Несказанно легче. Она словно сбросила со своей груди каменную тяжесть. Но облегчение пришло к ней в самый неподходящий момент. Возможно, она и сдержала бы смешки, увидев забрызганное грязью суровое лицо мужа, но недоумение, с которым он захлопал глазами, очищая его, доконало Холли. Указывая на него пальцем, она перешла от всхлипываний к безумному хохоту. Остин, поднявшись из воды, двинулся к ней, словно его обуяла жажда крови. Прекрасно сознавая, что валлийский гигант в пятнадцать стоунов весом представляет собой гораздо более серьезную опасность, чем воображаемые чудовища, Холли тем не менее была не в силах унять смех, как до того она не могла остановить рыдания.

Подобно раку, она попятилась назад, ожидая, что рыцарь сейчас совершенно справедливо задушит ее.

Вместо этого он подхватил девушку на руки. Тяжелые намокшие юбки тянули ее вниз, и Холли, чтобы не рухнуть обратно в ручей, вынуждена была обвить руками шею мужа.

Ее удивление усилилось, когда он, усевшись на плоский камень на берегу, устроил ее у себя на коленях. У Холли, испугавшейся, что муж сейчас обнаружит намокшее тряпье, подшитое к юбкам, мелькнула было мысль попытаться вырваться от него, но она быстро сообразила, что, беспокойно ерзая, только поможет рыцарю раскрыть обман. У нее не оставалось иного выбора, кроме как прильнуть к широкой груди, безотчетно сознавая, что в его объятиях она чувствует себя гораздо уютнее, чем ей того бы хотелось.

Терпеливо храня молчание, Остин достал чистый платок и окунул его в воду. Холли ждала, что он вытрет грязь со своего лба, но рыцарь с удивительной нежностью омыл ее лицо. Она не шевелилась, подставляя опаленное солнцем лицо с распухшими от слез веками легким прикосновениям его пальцев.

Когда Холли открыла глаза, Остин, достав из кожаной сумочки пучок трав, поднес один стебель к ее губам.

Девушка отшатнулась, даже не пытаясь скрыть подозрительность.

— Это яд?

Хитрая усмешка тронула губы рыцаря, но его глаза оставались холодными.

— Яд — слишком утонченно для Гавенморов. — Откусив листок, он с видимым наслаждением сжевал его. — Попробуй, — предложил Остин, проводя веточкой по ее приоткрытым губам.

Холли съела бы и болиголов, лишь бы остановить язвительные насмешки рыцаря. Она цапнула зубами лист, едва не укусив Остина за палец, и принялась жевать его. Рот ее наполнился необычным вкусом. Необычным, но в то же время знакомым. Таким же знакомым, как свежее дыхание этого мужчины, ласкающее ее шею. Таким же знакомым, как щекочущее прикосновение его усов к ее губам. Таким же знакомым, как вкус его поцелуя, обманчиво сочетающего огненный жар языка и прохладу мяты.

Запутавшись в своих воспоминаниях, Холли посмотрела на губы Остина, вновь гадая, какое лицо скрывается за покровом густой растительности.

— Это мята. Она освежает дыхание и очищает зубы.

Эти мимоходом оброненные слова вернули Холли к действительности. Она не та, кого рыцарь целовал в парке. Ее зубы больше не белоснежные жемчужины из сочиненной Эженом оды.

Холли сжала губы, впервые устыдившись собственной внешности.

— Значит, тебя зовут Холли? — спросил Остин, вытирая с лица грязь мокрым платком.

— Да. Говорят, меня зачали среди клумб мальвы^[4] в замковом парке.

Остин усмехнулся, услышав подобное откровение своей жены. Похоже, не он один был не в силах устоять перед очарованием парка.

— Судя по твоему колючему нраву, можно предположить, что это произошло в зарослях остролиста.

Холли окинула его угрюмым взглядом.

— Лучше быть колючкой, чем бесчувственным дубом.

Пораженный удивительной красотой ее глаз, рыцарь промолчал. Он чувствовал себя так, будто подобрал невзрачный камешек и обнаружил под слоем грязи алмаз. Внезапно Остин обратил внимание на то, что скорее всего не сознавала сама Холли: стараясь сохранить равновесие, она обвила рукой его шею, перебирая тонкими пальцами волосы прядь за прядью. От этих трогательных прикосновений у Остина потеплело на сердце.

— Почему ты считаешь меня бесчувственным? Потому что я не вытащил тебя за волосы из воды и не выпорол, перекинув через колено, как ты того заслужила? Или потому, что я не уделяю тебе внимания, которого ты так отчаянно пытаешься добиться?

Холли с вызовом вскинула подбородок, глядя мужу прямо в лицо.

— Вы грубый невоспитанный человек. Мне совершенно все равно, оказываете ли вы мне внимание.

— А ты — лживая девчонка. — Его глаза как-то странно сверкнули. — А теперь скажи, почему ты вдруг почувствовала себя такой несчастной?

Холли уронила голову. Остин тотчас же пожалел о том, что она так сделала. Спрятав лицо, она подставляла его взгляду нежный затылок. В отличие от усыпанной красными пятнами кожи щек затылок Холли был молочно-белым, покрытым пушком шелковистых волос. Остина охватило непреодолимое желание провести по нему губами. Он отмахнулся от этой нелепой прихоти, мысленно отметив, что необходимо будет заказать шелка для мантилии и вуалей.

— Мне вдруг захотелось, чтобы рядом со мной была мама, — тихо призналась Холли.

Остин нахмурился. Едва ли можно винить девушку, переживающую столь внезапную разлуку с матерью.

— Я вчера не имел счастья видеть графиню. Она больна?

— Нет. Она умерла. Умерла, когда мне было только пять лет. — Холли снова обратила на него взор своих выразительных глаз. — Так что вы, должно быть, сочтете большой глупостью плач по тем, кого уже давно нет.

Остин не нашел в этом ничего глупого.

— Ты помнишь ее?

— Не так хорошо, как мне хотелось бы. Порой мне кажется, что мои воспоминания со временем стираются.

— Со мной время обходится не так милосердно. Моя мать умерла почти двадцать лет назад, однако я прекрасно помню ее. Ее голос. Улыбку. То, как она склоняла голову набок, когда пела. — Он опустил взгляд, чтобы тот не выдал всей глубины охватившей его горечи. — Я молю бога о том, чтобы забыть все это.

Холли продолжала перебирать его волосы, и прикосновения ее все больше походили на ласку.

— Она была злой по отношению к вам?

— Никогда.

Ее жалость вызвала бы у него отвращение, сочувствие показалось бы подозрительным, но Остин не мог устоять перед ненавязчивой нежностью, с какой Холли, отобрав у него платок, вытерла с его виска оставшуюся капельку грязи. Он поймал себя на том, что смотрит не на ее обкромсанные волосы и реденькие ресницы, а на манящие полураскрытые губы.

Остин был уверен, что нет более надежного исцеления от неослабевающего вожделения, чем присутствие у него на коленях дурнушки-жены, но его мужское естество отозвалось на ее ласковое прикосновение.

Он вскочил на ноги, подхватив Холли под локоть, прежде чем она снова свалилась в ручей.

Ругая себя за несвоевременное желание, больно отозвавшееся в его теле, он быстрым шагом направился к лошадям, таща Холли за собой.

— Не будем больше терять времени, миледи. Нам нужно поторопиться, если мы хотим добраться до Каер Гавенмора засветло.

— Очень хорошо, сэр, — ответила она, и в голосе ее прозвучали надменные нотки. — Может быть, нам все же удастся добраться до вашего жилища, прежде чем от меня останутся лишь кожа да кости.

Если кто и удивился, увидев, как Остин с женой догнали остальных путников, причем Холли восседала на крупе жеребца позади мужа, а ее кобыла бежала следом на привязи, у него хватило ума оставить свое мнение при себе. Так как сумерки сгущались, а путешественники, покинув защиту леса, выехали на открытый всем ветрам склон, никому не показалось странным, что отец Натаниэль поднял капюшон, закрывая лицо.

Холли обнаружила, что широкая спина мужа защищает ее от любых невзгод. Поскольку она сидела на коне по-женски, надежно обвив руками стройную талию рыцаря, ей уже не приходилось больше беспокоиться по поводу подшитых тряпьем юбок. Отец запретил ей езду верхом, и поэтому ей были неведомы радости травли лис, соколиной охоты и простой скачки по полям, и сейчас Холли наслаждалась незнакомым ощущением быстрой езды и треплющим ее остриженные волосы ветерком. Она даже позволила себе вздремнуть, прижавшись щекой к спине Остина.

Проснувшись, Холли обнаружила, что убаюкивающее покачивание лошади прекратилось. Девушка принюхалась, удивленная непривычным запахом. Должно быть, отряд подъехал близко к реке. Солнце опустилось, и окутанный сиреневой дымкой воздух смягчал тени и краски до блеклых оттенков серого цвета.

Опершись о плечо Остина, Холли поняла, что ото сна ее пробудил не резкий запах, а напряженность, в которой застыла спина ее мужа. Ветер трепал черные волосы рыцаря, лицо которого было такое же холодно-отчужденное, как каменная скала, на которой стоял конь.

Проследив за его взглядом, Холли увидела неровный берег мыса, выступающего из серебряной полосы воды. Она изумленно заморгала. Только воображение могло создать такой сказочный вид! Девушка, наверное, принялась бы недоверчиво потирать заспанные глаза, если бы удивленное восклицание Элспет не убедило ее в том, что она не грезит.

На мысе возвышался замок, отгороженный высокой стеной из скрепленного известью песчаника. Зубчатые башни, охраняющие просторную цитадель, были стройные и изящные, напоминающие дворец, а не грозную крепость.

— Это ваш дом? — выдавила Холли, чувствуя, что у нее внезапно пересохло в горле.

— Да, — мрачно ответил рыцарь. — И ваш тоже, миледи.

Пораженная Холли сглотнула комок в горле. Величественный замок едва ли походил на угрюмую крепость, которую она ожидала увидеть.

— Бог мой, — выдохнул отец Натаниэль, в благоговейном ужасе не заметивший свое богохульство. — Это один из приграничных замков, которые поколение назад были воздвигнуты по приказу отца нынешнего короля в тщетной надежде укротить тупоголовых валлийских дикарей…

Поймав на себе холодный взгляд Остина, он внезапно осекся, охваченный настоятельной потребностью вытереть краем рясы распятие.

Холли не могла постичь, как скромному рыцарю досталось во владение такое чудо. Память услужливо подсказала ей обрывки злобных сплетен, услышанных во время турнира: «…когда-то сказочно богатые… лишены графского титула… убил…»

— Пошел! — неожиданно крикнул Остин, вонзая скакуну в бока золоченые шпоры и пуская его в галоп.

Холли крепко ухватилась за его талию, позабыв все сплетни и думая только о том, как бы не свалиться с коня. Остальные, чтобы не отстать, также вынуждены были пустить своих коней вскачь. Девушка была готова поклясться, что ее муж спешил домой, подталкиваемый не радостным стремлением возвратиться под отчий кров, а решимостью поскорее покончить с чем-то неприятным.

Они понеслись сквозь сгущающиеся сумерки, и Холли охватило восторженное предчувствие. Вероятно, все дело было в пьянящем ветре или уверенном галопе скакуна, но девушка была не в силах представить себе, что она могла бы находиться где-либо в другом месте, а не за спиной супруга, обхватив руками холодные пластины кольчуги. Рядом с Остином, оберегающим ее, она могла без страха смотреть вперед.

Спустившись с холма, отряд подъехал к мысу. Пронзительный ветер выжал из глаз Холли слезы, но она, моргая, прогоняла их, не желая отрывать взгляд от Каер Гавенмора, подобного небесному дворцу, будто парящему в воздухе.

Когда они были еще на полдороге к мысу, Холли вдруг почувствовала: что-то неладно. Вместо того чтобы окружать замок со всех сторон, наружная стена обрывалась грудой камней, оставляя его беззащитным перед нападением. На фоне темнеющего неба призрачным силуэтом поднималась недостроенная башня.

Судя по всему, замок был не неприступной твердыней, а творением безумца, брошенным задолго до завершения. Сердце Холли сжалось при виде этой незавершенной красоты.

Когда отряд спустился с холма к зияющей бреши, которую должны были закрывать крепостные ворота, Остин придержал коня. Покосившаяся половина привратной башни, зияя пустыми глазницами окон, проводила их на мост через пересохший ров. Холли, вздрогнув от леденящего духа запустения, бессознательно крепче обняла Остина за талию.

Въехав в пространство, которое должно было быть внутренним двором, если бы была достроена наружная стена, Холли первым делом увидела могилу. Каменное надгробие покрывали травы и плющ. Остин не удостоил могилы и взглядом, но Холли обернулась, гадая, кто же это был похоронен в таком почетном месте и в то же время был лишен вечного успокоения в фамильном склепе.

Ей захотелось спросить об этом Остина, но его суровая поза не располагала к разговору. Сейчас ее муж мало походил на того человека, который, усадив ее на колени, нежно отирал с ее лица слезы.

Холли все же собралась с духом, чтобы спросить его об этом, но тут мимо ее уха просвистела стрела, и что-то с силой выпущенного из катапульты камня придавило ее к земле.

12

Холли с трудом вздохнула. Оглушенная, она не могла вспомнить, придавило ли ее рухнувшее дерево или ее растоптало стадо лосей. Хоровод звезд у нее перед глазами постепенно потускнел, и она увидела, что лежит на траве. Только теперь девушка поняла, что тяжелым предметом, придавившим ее к земле, является тело ее мужа. Она сразу же по достоинству оценила его молниеносную реакцию и расчет, позволившие ему осуществить такой прыжок, не переломав при этом ее хрупкие кости.

Уже ставший привычным запах мяты щекотал ноздри. Первым отчаянным желанием Холли было поскорее выбраться из-под Остина. Однако сделать это оказалось не так-то просто. Тут Холли с ужасом осознала, что юбки ее при падении задрались и теперь ее обнаженные ягодицы и торс рыцаря отделяли лишь тонкая ткань ее нижней рубашки и его рейтузы. Холли испуганно раскрыла глаза и прижалась щекой к холодной земле, боясь вздохнуть.

Она вздрогнула, услышав донесшийся с одной из башен громоподобный рык.

— Проклятые пиявки! Чертовы сборщики налогов, порождение шлюх! Убирайтесь к своему ублюдку, сукиному сыну королю, и передайте, что я и полпенни не дам на то, чтобы набить его английские сундуки. Это валлийская земля, и валлийской она останется, пока в этом старике есть хоть капля крови!

Оторвав голову от земли, Остин крикнул:

— Убери лук и стрелы да побереги свой язык, старик! Я…

Рядом просвистела еще одна стрела. Остин прижал губы к уху Холли, согрев его своим дыханием.

— Не поднимайся. Что бы ни случилось, лежи на земле.

Холли на мгновение показалось, что он, перед тем как ловко вскочить на ноги, скользнул по ее затылку нежным поцелуем — но она тотчас же посмеялась над своей фантазией. Она едва подавила желание удержать мужа рядом с собой. Для того чтобы защитить себя или его самого, — Холли не могла бы сказать. Без надежного укрытия под телом Остина она почувствовала себя уязвимой, но он, смело вышедший на середину двора и подставивший себя затаившемуся в башне стрелку, показался ей еще более беззащитным.

— Отец, это Остин, — властно крикнул рыцарь. — Я вернулся домой.

Он стащил одну набитую золотом суму с лошади, за которой пытался спрятаться отец Натаниэль, и торжествующе потряс ею.

— И я привез столько золота, что тебе больше никогда не придется бояться сборщиков податей короля Эдуарда!

Двор застыл в напряженной тишине. Холли затаила дыхание, удивленная страхом от мысли, что следующая стрела сделает ее вдовой.

Но из башни донеслось лишь ворчливое пофыркивание, затем шарканье приближающихся шагов. Натаниэль осторожно высунулся из-за вьючной лошади, а Кэри помог Элспет подняться с земли. Остин опустил мешок с золотом на землю, и его внезапно поникшие плечи выдали испытываемое им огромное облегчение.

— Ваш отец всех гостей встречает с таким гостеприимством? — не удержалась от вопроса Холли, поднимаясь на ноги.

Отец Натаниэль бросил на нее предостерегающий взгляд, и Холли поспешно привела в порядок все свои юбки, пока Остин не повернулся к ней.

— Скажи «спасибо», перед отъездом я спрятал смолу, а то бы он вылил ее нам на голову, решив, что мы осадили замок.

Оглядевшись, Холли обнаружила, что они находятся во дворе древней каменной цитадели, окруженной глинобитными постройками. Зодчий, планировавший возведение пограничной крепости, несомненно, сделал цитадель сердцем своего творения. Теперь же древняя башня пала жертвой печального крушения несбывшихся надежд.

Стало совершенно темно, и вылетевшие из-за зубца крепостной стены летучие мыши расселись вдоль карниза. По крайней мере, теперь можно не бояться, что они вцепятся ей в волосы, печально подумала Холли, непроизвольно держась поближе к Остину.

Окованная железом дверь со скрипом отворилась, выпуская во двор обитателей замка. Свет факелов колебался под порывами ветра, придавая зловещий отпечаток окружающей обстановке. Шаркая ногами, подданные Гавенмора двинулись вперед, напоминая пугливого дракона с двадцатью четырьмя ногами и двенадцатью трясущимися головами, и мерцающий свет факелов озарил застывшие в ужасе лица.

Холли непроизвольно отступила от своего мужа, потрясенная его угрюмым лицом. Как она сможет жить, навеки связанная с человеком, вселяющим такой страх в своих вассалов? Она почувствовала, что поддается действию царящей в замке мрачной обстановки.

От толпы отделился мужчина, череп которого был совершенно лишен волос и блестел в свете факелов.

— Добро пожаловать домой, господин. Похоже, ваше путешествие было удачным.

Остин похлопал его по плечу.

— Да, Эмрис. Я привез с собой вашу новую госпожу. Давно пора было сделать это, не так ли?

Смятение Холли росло. Слуги сгрудились вокруг Остина, словно ища у него защиты. Все, казалось, стремились прикоснуться к нему, сказать какое-нибудь обнадеживающее или приветственное слово. А. вот на нее смотрели украдкой, и во взглядах челяди сквозил плохо скрытый ужас. Холли вдруг поняла, что слуги боятся не Остина. Они боятся ее!

Ее подозрение подтвердилось, когда Остин, схватив ее за руку, вытащил в свет факелов. Женщины-служанки попятились, путаясь в длинных юбках. Один старик даже помахал двумя пальцами, традиционным жестом отгоняя злой дух.

Факел безжалостно осветил лицо Холли, чуть не ослепив ее, и девушка едва сдержалась, чтобы не закрыться руками. Однако она заставила себя гордо расправить плечи, внутренне готовая принять то отвращение, которое вызовет у слуг ее изуродованная внешность. Остин положил ей на талию смуглую руку.

Толпа как один человек ахнула.

— Ой, — выдохнул женский голос, — она прекрасна!

— Да, — вторил ей мужчина, приветственно срывая с головы шапку с пером. — Я никогда не видел такой совершенной красоты. Она просто чудо!

Холли потрясенно заморгала, полностью сбитая с толку этими словами. Остин отошел в сторону, позволяя слугам обступить ее. Они с радостными восклицаниями осматривали обкорнанные волосы, залепленное грязью платье, покрытое волдырями лицо. Старик, осенявший себя знамением, даже упал на колени, целуя мокрый подол ее юбки.

Элспет и отец Натаниэль, стоя поодаль, взирали на все это, раскрыв рты от изумления.

Холли за свою короткую жизнь успела сполна насладиться низкопоклонством, но никогда еще ею не восхищались с таким детским восторгом. Она не могла понять странное поведение слуг. Они что, все ослепли?

Совершенно сбитая с толку, девушка повернулась к Остину. Его лицо печально осунулось, но глаза искрились тайным весельем.

— Позвольте представить вам мою жену, новую госпожу Гавенмора, леди… — остановившись, он оглянулся вокруг, словно убеждаясь, что поблизости нет никаких предметов, которые можно кинуть, — …Холли.

От чарующей нежности его улыбки у Холли непроизвольно екнуло сердце. Она радостно рассмеялась.

— Гвинет? Гвинет, это ты?

Когда Остин услышал этот жалобный вопрос, его улыбка погасла, скрытая набежавшей тенью. Напряженная тишина опустилась на двор. Слуги расступились перед сгорбленной фигурой, появившейся из угловой башни и заковылявшей к Холли. Безрассудная бравада, какой лучник встретил прибытие гостей, испарилась.

Старик прикоснулся дрожащей рукой к щеке девушки. — Гвинет? — повторил он. — Это ты?

Холли заглянула в скрытые седыми бровями голубые глаза, которые можно было бы принять за родных братьев, глаз Остина, если бы их ледяной огонь не потускнел, заслоненный тенями прошлого. Изборожденное морщинами лицо старика обрамляла грива серебристых волос.

Остин положил ему руку на плечо.

— Нет, отец, это не Гвинет. Это моя жена.

— Жена, — печально повторил отец, которого безвременно старили согбенная походка и дрожащий голос. Вдруг до Холли дошло, что старик не просто эксцентричен; он сошел с ума.

Тревожный взгляд Остина не был обращен к отцу, он не отрывался от лица Холли. Ее супруг, судя по всему, опасался, что она каким-либо грубым словом обидит несчастного старика.

Холли схватила холодную руку старца, согревая ладонями иссохший пергамент его кожи.

— Меня зовут Холли, сэр, — сказала она, одаряя его ласковой улыбкой. — Если вы позволите называть вас отцом, возможно, со временем вы станете считать меня своей дочерью.

Посмотрев поверх поникшего плеча старика, Холли встретилась взглядом с Остином, и в глазах мужа она увидела такую боль, что у нее защемило сердце.

— Да, наш господин хитрый, это точно. Напугал нас всех до полусмерти, заявив, что отправляется завоевывать руку самой красивой девицы во всей Британии. Надрала бы я ему уши, как в детстве, если бы он не был тяжелее меня на пять стоунов. Вообще-то будет причина, я и сейчас их ему надеру!

Холли, следовавшая за Винифридой, женой Эмриса Аб-Мэдока, по полутемному сплетению коридоров, ведущих к ее спальне, не стала говорить маленькой женщине, что той пришлось бы взобраться на стул, чтобы дотянуться сэру Остину до подбородка, не говоря уж об ушах. Выцветший лен ее волос выдал бы то, что она является матерью Кэри, даже если бы Холли не была свидетелем того, как Винифрида целовала оруженосца и трепала его за щеки, отчего его светлая кожа залилась смущенным румянцем. Женщина чирикала, как воробей, но по тесным сводчатым коридорам она летала, словно юркий упитанный сизый голубь.

Холли была благодарна своей болтливой спутнице. Элспет и отец Натаниэль задержались у огня на кухне, чтобы угоститься жарким, от одного вида которого переполненный желудок Холли протестующе забурлил, и девушка предпочла слушать щебетание служанки и не думать о ее безрадостном будущем в качестве супруги сэра Остина.

— Наша семья уже много поколений служит у Гавенморов. Мой Эмрис у нашего господина управляющий, но всеми ключами заведую я.

Они начали подниматься по каменной винтовой лестнице, и слова служанки подтвердило тихое позвякивание.

— А как же отец сэра Остина? — спросила Холли. — Я не могла не заметить, что вы все называете своим господином не отца, а сына.

Печально покачав головой, Винифрида постучала себя пальцем по виску.

— У старого нашего господина с головой не все в порядке — с тех самых пор, как умерла его жена. Половину времени он проклинает короля, а вторую бродит по замку, разыскивая свою возлюбленную Гвинет.

— Как печально, — ответила Холли, подумав, что и ее отец мог бы пасть жертвой порожденного горем безумия.

Казалось, и сам Каер Гавенмор погрузился в траур. Холли привыкла к широким коридорам и светлым просторным комнатам замка Тьюксбери. Закрытые ставнями окна и узкие бойницы этой цитадели злобно взирали на нее из темноты. Свисающая со светильников паутина, приводимая в движение малейшим дуновением, колыхалась, словно изъеденная молью вуаль.

Мать Кэри сальной свечой освещала дорогу по неровным каменным ступеням, и каждый раз, когда огонек вздрагивал, у Холли перехватывало дыхание от страха, что следующий порыв сквозняка оставит их во тьме. К ее огромному облегчению, Винифрида, поднимаясь по винтовой лестнице, уходящей во мрак, защищала огонек рукой.

Затхлый воздух прорезал женский стон, негромкий и проникнутый болью. Холли застыла на месте, чувствуя, как встают дыбом стриженые волосы у нее на голове.

Винифрида, обернувшись через плечо, весело улыбнулась, заверив Холли, что ее воображение в очередной раз взяло верх над здравым смыслом. Прижав ладонь к бешено стучащему сердцу, девушка усилием воли заставила ноги продолжить подъем, с нетерпением ожидая услышать объяснение Винифриды, что это просто ветер воет в выветрившейся щели в каменной кладке.

— Не обращайте внимания на этот звук, дитя мое. Это всего лишь бабушка нашего господина.

— Его бабушка? Она еще жива?

Холли испуганно оглянулась вниз, пытаясь мысленно подсчитать возраст этой женщины. Литературой, особенно поэзией, она увлекалась с упоением, но строгий наставник объявил ее ничтожный умишко непригодным для математики, науки мужчин.

Винифрида небрежно махнула рукой.

— Да нет, конечно же. Бедняжка выбросилась из окна башни, после того как супруг запер ее там за то, что она заигрывала с менестрелем, — она многозначительно подмигнула. — Говорят, ее толкнуло на это отчаяние, но я точно скажу: это была скука. В конце концов, десять лет — это слишком большой срок, чтобы довольствоваться обществом лишь самой себя.

Холли все еще размышляла над этими мрачными словами, когда они, завернув за угол, были оглушены звоном цепей. Девушка заткнула уши и опустила руки только тогда, когда гул затих, превратившись в призрачное эхо.

Сглотнув комок страха, сдавивший ей горло, она с надеждой повернулась к Винифриде.

— Незакрепленная цепь подъемного моста? Летучие мыши, проникшие на колокольню?

Винифрида покачала головой, печально цокнув языком.

— Это невеста прапрапрадедушки нашего господина. Холли не требовалось быть Пифагором, чтобы подсчитать, жива ли еще эта дама из рода Гавенморов.

— Мне кажется, эта женщина не скончалась мирно в своей постели, — тихо вымолвила она.

— Это уж точно. По приказу старого Карадавга Гавенмора ее сожгли живьем во дворе замка, — голос Винифриды понизился до заговорщического шепота. — Он утверждал, что она была ведьмой, но, говорят, бедная девчонка неосторожно показала ножку, забираясь в носилки.

Ну вот, мы и пришли! Я приказала служанкам приготовить вашу комнату.

Распахнув массивную дубовую дверь, она подтолкнула Холли внутрь. Уткнувшись подбородком в грудь, служанка тихо рассмеялась.

— Не обращайте внимания на Белую Даму, дорогая. Обычно она никого не беспокоит, ну, разве что в полнолуние.

Произнеся эти сомнительные слова утешения, Винифрида захлопнула дверь перед носом Холли. Некоторое время девушка ошеломленно смотрела на дверь, боясь повернуться и увидеть с нетерпением ожидающее ее привидение, тянущее к ней костлявые пальцы, выпачканные в могильной земле. Она давно уже слышала, что валлийцы очень суеверны. Теперь она поняла почему.

— Спокойно, Холли, — прошептала она, заставляя себя повернуться лицом к комнате.

Оранжевая луна с любопытством заглядывала в стрельчатое окно в противоположной от двери стене. Холли зажала ладонью рот, сдерживая крик. Она не смогла бы ответить, чего боялась больше: ночного визита Белой Дамы или одного из кровожадных предков своего мужа.

Мерцающий светильник весело освещал комнату, издеваясь над страхами Холли. На низком комоде стояла миска с горячей водой, а рядом с ним лежало льняное полотенце. Скудные пожитки девушки были аккуратно сложены в углу. Фрески на потолке выцвели и облупились, но местами можно было разобрать умиротворяющие пасторальные сцены, изображающие пасущихся овечек. Складки шелкового балдахина скрывали кровать, при виде которой Холли печально вздохнула. Казалось, в комнате был специально создан уют, призывающий путешественника отдохнуть.

Девушку тянуло уступить этому зову. «А почему бы и нет?» — спросила она себя. В конце концов, муж ясно дал ей понять, что не стремится делить с нею ложе. Что предпочитает воспоминание о прекрасной даме, встреченной однажды в парке, плоти и крови своей жены. Холли видела глаза Остина, когда он любовался таинственным свидетельством любви, по сравнению с которым ухаживания ее собственных воздыхателей казались лишь бледными тенями чувств. Возможно, муж будет терпеть ее, испытывая к ней добрую привязанность, но сердце его принадлежит таинственной возлюбленной.

Отмахнувшись от нелепого приступа меланхолии, Холли стянула через голову платье и рубашку и освободила грудь, с облегчением подставляя ее ночному ветру. Добавив капельку драгоценной смолы мирры в воду, она отмыла волосы от пепла, вымыла лицо и тело, затем, достав зеркальце, окинула внимательным взглядом разделенное трещиной отражение.

Она была готова поклясться, что блестящие шелковистые волосы уже выглядят не так ужасно. Холли провела языком по зубам. Краска определенно начала с них сходить. Надо будет утром послать Элспет и отца Натаниэля в лес за каштанами. Вздохнув, Холли отложила зеркальце. Она начинает чувствовать себя разделенной надвое, как и ее отражение: с одной стороны, отрадно, что ей удалось избежать домогательств мужа, в то же время его безразличие оскорбительно.

— А чего ты хочешь вообще? — спросила себя Холли, направляясь по мягкой медвежьей шкуре, устилающей пол вместо ковра, к кровати. — Чтобы он сорвал с тебя маску, узнал твои душевные совершенства и признался в вечной любви?

Так и не ответив на этот вопрос, она скользнула под хрустящую льняную простыню, упиваясь забытым ощущением чистоты и покоя. Холли уткнулась лицом в пуховую подушку, не позволяя себе думать о самом сокровенном: что, если Остин сорвет с нее маску и ничего не найдет под ней?

Утром Холли отправилась на берег реки, где, по словам Эмриса, находился Остин, чтобы выяснить у мужа, имеют ли под собой основание жуткие рассказы Винифриды.

Во рту у нее больше не было ставшего привычным привкуса углей очага. Проснувшись, Холли обнаружила, что зудящее покраснение кожи превратилось в обожженный багрянец, который, несомненно, оттолкнет любого мужчину, предпочитающего благородную даму молочнице. Поэтому она решила больше не мазать сажей верхнюю губу.

Подойдя к обрыву, Холли увидела мужчину, сидящего на камнях перед хрустально прозрачной заводью. Он был без камзола и без рубахи. Воздух уже прогрелся, и бронзовая кожа блестела от пота. Холли ощутила, что у нее самой при виде мужчины на лбу выступила испарина. Она замахала рукой, привлекая к себе его внимание.

Должно быть, камешек сорвался у нее из-под ноги, так как человек обернулся. Запоздало заметив, что у него нет ни бороды, ни усов, Холли устыдилась того, что ее застигли разглядывающей незнакомого мужчину, и поспешила спросить:

— Прошу прощения, сэр, мне сказали, я могу найти здесь сэра Остина…

Она обомлела, и вместо слов с ее уст сорвался беззвучный выдох. Мужчина вытер лицо, и Холли обнаружила, что вся ее жизнь была сплошным безжалостным обманом.

13

Первыми детскими воспоминаниями Холли былиизлучающие любовь лица родителей, склонившиеся над ее колыбелью.

— Только посмотрите на мамочкину хоро-о-о-ооо-шенькую девочку, — сюсюкала мать, проводя пальцем по шелковистому локону.

— Папочкин драгоценный ангелочек, — вторил ей отец, щекоча атласную кожу Холли до тех пор, пока малышка не вознаграждала его радостным смехом.

Скоро к ним присоединилось множество других лиц, нежно взирающих на девочку, горя нетерпением ущипнуть ее розовые щечки, потрогать пуговку носика, ткнуть пальцем в пухленький животик. Мать ни за что не соглашалась пеленать Холли, как было принято, заявляя, что прятать такие прекрасные ручки и ножки — это вызов искусству Творца.

Завершая каждый ритуал восхищенного поклонения, мать Холли торжественно вопрошала гостей:

— Скажите, разве наша Холли не самое прекрасное создание, когда-либо сотворенное господом богом?

Гости благоговейно соглашались, склоняясь над колыбелью, кудахтая и сюсюкая в надежде увидеть улыбку на розовом личике малышки.

— Лжецы, — пробормотала Холли, пятясь от стоящего внизу обрыва мужчины. — Все лжецы! Низкие лжецы!

Искрящиеся голубизной глаза мужчины прищурились в изумлении.

— Миледи? В чем дело? Что-то случилось?

Опустив льняное полотенце, он обнажил мускулистую грудь, на которой темнели влажные завитки волос. Холли слишком хорошо помнила, какова на ощупь эта жесткая поросль. Мужчина шагнул по направлению к ней.

Холли вскинула руку, останавливая его, и он застыл на месте, словно почувствовав, что любое неосторожное движение с его стороны может привести к непредсказуемым последствиям. Таким, как, например, прыжок с обрыва в стремнину реки.

Воздыхатели обманывали Холли. Отец обманывал ее. Даже мамочка обманывала ее. Она не может быть самым прекрасным созданием, когда-либо сотворенным господом богом, пока на свете есть сэр Остин Гавенмор.

Его красота была не смазливой слащавой личиной Эжена де Легге и даже не мальчишеским очарованием его оруженосца. Это была мужественная красота, мрачная и неотразимая, внушающая трепет и поклонение.

Густая косматая борода исчезла, перестав скрывать волевой подбородок, раздвоенный дьявольской ямочкой. Исчезли и колючие усы, обнажив чувственный изгиб губ, высеченных мастером-ваятелем для радостей поцелуев, других наслаждений, о которых Холли приходилось только догадываться.

Она наивно предполагала, что по возрасту Остин ближе скорее к ее отцу, чем к ней, но острое лезвие сбрило десятилетия. Более глубокой раны Остин не смог бы нанести, даже если бы воткнул кинжал в сердце Холли.

Схлынувшая с лица краска выдала ее потрясение, так как Остин обеспокоенно взглянул на девушку.

— Вы больны, миледи?

Да, больна! Ее терзает собственная глупость. Мучит подлое предательство собственного сердца. Слепит ярость, одновременно нелепая и несправедливая.

Холли захотелось броситься на позолоченную лучами солнца грудь мужа и заколотить по ней кулаками. Ей захотелось обхватить ладонями влажные выбритые щеки Остина и привлечь к себе для долгого жадного поцелуя в губы, таящие в себе манящее очарование.

Для того чтобы никаким своим действием не выдать охватившего ее безумия, Холли стремительно повернулась к Остину спиной. Но, даже до боли зажмурившись, она не смогла прогнать стоящий перед глазами образ рыцаря с развевающимися от ласкового ветерка, дующего с реки, темными густыми волосами, оттененными лазурью неба.

Остин взглянул на хрупкие плечи жены и ощутил, как его захлестнула волна раскаяния. Казалось, тронь ее пальцем, и она рассыплется на мельчайшие частицы, которые унесет ветер. Как бессердечно он поступил! Перед тем как бриться, ему следовало бы подумать, что злополучная красота его лица лишь острее заставит девушку почувствовать свое уродство.

Остин тихо приблизился к Холли, словно ощутив Упрек при виде ее беззащитного, покрытого вьющимся пушком волос затылка. Он положил было руку ей на плечо, но девушка испуганно отпрянула от него.

Пальцы Остина повисли в пустоте.

— Простите, миледи. Я и в мыслях не имел обидеть вас.

Холли стремительно обернулась к нему. На одно короткое мгновение ее сверкнувшие глаза и вспыхнувшие щеки заставили его забыть про остриженные волосы и потемневшие зубы.

— Тогда что же было у вас в мыслях, сэр? Вы намеревались сжечь меня живьем во дворе замка? Соскоблить с каменных плит под северной башней мои размозженные останки? Или заточить в подземелье?

Остин протянул было руку, собираясь почесать бороду, но тотчас же опустил ее, прикоснувшись к гладкому подбородку.

— Значит, Винни успела познакомить тебя с историей семейства Гавенморов?

— Только лишь с наследственной тягой мужчин вашего славного рода или убивать своих жен, или доводить их до самоубийства. Интересно, сколько времени пройдет до того, как и моя неприкаянная душа будет бродить по коридорам Каер Гавенмора, шурша венком из высохших колокольчиков, и стонами предостерегая очередную жертву, которая удостоится чести стать хозяйкой замка?

Остин вздрогнул, мысленно представив себе это. Ему, как никому другому, было известно, насколько жуткими могут быть завывания Холли.

— Можешь не беспокоиться за себя. Все те несчастные случаи явились следствием преступлений, совершенных…

Он осекся, осознав, что его необдуманные слова полны колкостей, которые заново разбередят душевные раны Холли.

Но было уже поздно. Без защиты маски из бороды и усов лицо предательски выдало Остина.

— В порыве страсти? — тихо спросила Холли. — Из ревности? — Она посмотрела ему прямо в глаза, но ее прекрасные сияющие глаза тут же потухли. — В таком случае, сэр, я с облегчением думаю, что вам эти чувства будут совершенно чужды.

Развернувшись, она направилась к замку, прикрываясь щитом оскорбленного достоинства. Остин проводил ее взглядом, чувствуя, как сердце его терзает щемящая боль.

Поглощенный своими мыслями, он не услышал, как по тропинке от реки к нему поднялся Кэри с нанизанной на прутик рыбой в руке.

— Слушай, парень, ты тут не видел сэра Ос… — Рыба шлепнулась на землю. — Боже милосердный, что вы сделали, мой господин?

— Показал себя бесчувственной скотиной, — рассеянно ответил Остин, откладывая кинжал и полотенце, чтобы взять с камня свою рубаху. — Разбил на мелкие осколки нежное сердце своей супруги.

— Неужели это так просто, сэр? — Кэри вытер со щеки Остина остаток мыльной пены. — Да, я успел начисто забыть, какой вы красивый. Ни одна женщина не устоит перед вами!

Рыцарь потрепал его по подбородку.

— Моя красота всегда притягивала ко мне женщин, которых я пытался избегать. Кэри печально вздохнул.

— Ах, эти красавицы! Нежные создания с изящными белоснежными ручками и сочными алыми губками, жаждущими…

Он тряхнул головой, отгоняя манящее видение.

Остин натянул поверх рубахи алый камзол.

— Теперь, когда я женат и защищен от подобных искушений, я решил, что можно и побриться. Кэри фыркнул.

— Не позавидуешь той несчастной шлюхе, которая вызовет гнев вашей жены. Девчонка, несомненно, ощиплет ее так, что у той станет еще меньше волос, чем… — Он опустил взгляд. — Простите.

Остин, достав драгоценную память о свидании в залитом лунным светом парке, которую с тех пор носил у самого сердца, задумчиво взглянул на нее.

— Моя жена очень странная женщина. Похоже, она не из ревнивых. Она словно не считает себя достойной верности. — Не в силах прогнать образ Холли, убегающей от него, он рассеянно стиснул кулак, комкая сокровище. — Когда я открыл ей, что мое сердце принадлежит другой…

— Вы действительно сделали это? Вы что, сошли с ума? Женщины не ценят искренность. Остин нахмурился.

— Солгать ей было бы бесчестно. А если бы я не сказал ей правду, она скорее всего решила бы, что я считаю ее… — настал его черед потупить взор, — внушающей отвращение.

— А теперь вы хотели бы забрать свои слова обрат но, так?

Остин пожалел, что у него нет бороды, которая бы скрыла разлившуюся по лицу краску. В делах сердечных у него не было иного выбора, как склониться перед умудренностью Кэри. Чтобы избегать осложнений, способных помимо его воли задеть душу, Остин предпочитал покупать удовольствия. Доводить женщину до трепетного экстаза он научился, едва достигнув отрочества, но ухаживать он не умел совершенно. В звонкой монете всегда было достаточно убедительности, чтобы женщина стала покорной и ласковой.

— Если ты намекаешь на то, чтобы я восхвалял ее добродетели слащавыми стихами, так этого не будет, — проворчал Остин. — Пусть лучше она пронзит меня моим собственным мечом, но тот позор больше не повторится.

Рассеянно подняв кинжал, Кэри постучал по его рукоятке, словно обдумывая, как лучше всего его господину проявить знаки внимания.

— Женщины, особенно молодые невесты, любят получать подарки. И они обожают суетиться вокруг своих мужей, пользуясь для этого любым предлогом. Подарите жене что-либо в знак внимания. Дайте ей зашить что-нибудь из вашей одежды.

— Зашить? Но у меня нет рваных вещей. Со всем этим прекрасно справляется твоя мать…

Вскрикнув, Остин отскочил в сторону, так как Кэри ткнул его в бок кинжалом, распоров шов камзола и едва не задев ребра. Рыцарь изумленно уставился на своего оруженосца.

— Что ты пытаешься сделать? Доставить ей удовольствие, позволив штопать мои штаны?

— Это только в самом крайнем случае. Уверен, у вас наберется приличная куча вещей. — Кэри хлопнул его по плечу. — Подумайте сами, сэр. Уродливой девчонке вроде нее никто и никогда не оказывал знаков внимания. Готов поспорить, потребуется лишь несколько милых безделушек, чтобы завоевать ее расположение.

Холли в бессильной ярости взирала на подарки Остина.

Бежав с обрыва, от прекрасного незнакомца — ее мужа, девушка провела несколько часов, неприкаянно бродя по замку, избегая лишь окутанной тенями лестницы, уходящей спиралью на верх проклятой башни. Дважды ей казалось, что позади нее раздаются шаркающие шаги, но, стремительно обернувшись, она никого не замечала. Возможно, это всего лишь крысы, с горечью думала Холли, или плод ее разгулявшейся фантазии.

Удалившись после полудня к себе в комнату, она обнаружила на сундуке серебряный поднос, на котором лежали подарки: крошечный кинжал размером не больше мизинца Холли с красивой резьбой на рукоятке; оловянная коробочка со свежесрезанными травами, от запаха которых у девушки защекотало в носу; шелковая вуаль, настолько прозрачная, что, казалось, соткана она была из паутины.

Поочередно поднимая с подноса подарки, Холли внимательно оглядела их.

— Вуаль, чтобы избавить моего господина от необходимости созерцать мое лицо. Травы, чтобы заглушить отвратительный запах, исходящий из моего рта. И игрушечный кинжал, чтобы чистить гнилые зубы. Какая предусмотрительность.

Раздался стук в дверь. Холли направилась к ней, держа наготове зубочистку, словно это был смертоносный кинжал. Больше всего на свете ей хотелось сейчас пронзить бесчувственное сердце своего мужа.

На пороге под грузом вороха одежды качалась Винифрида. С трудом подойдя к кровати, она, облегченно охнув, вывалила на нее свою ношу.

— Это от нашего господина, миледи. Он вспомнил, ваш отец хвастал, что вы неплохо орудуете иголкой с ниткой.

— Неплохо? — ядовито повторила Холли. По всей Англии ходили легенды о том, что она может пришить своему ухажеру язык к подбородку, прежде чем тот закончит изливать признания в вечной любви. — Благодарю, Винифрида, — натянуто произнесла она, выпроваживая маленькую женщину за дверь.

Обернувшись, Холли окинула гневным взглядом кучу тряпья, радуясь тому, что новый порыв раздражения раздует тлеющие угли ее ярости.

— Мужское тщеславие безгранично! Подумать только! Должно быть, он считает, что это высшая милость: исколоть все пальцы, восторгаясь тем, что я угождаю ему!

Выхватив из кучи одежды алый камзол, она скрутила его так, словно это была шея Остина. Ей в нос ударил до боли знакомый запах. Холли уткнулась лицом в ткань, глубоко вдыхая пьянящий аромат его кожи и свежей мяты.

Из ее груди вырвался стон отчаяния. Она опустилась на колени на медвежью шкуру, продолжая сжимать камзол.

Да, как посмеялся бы над нею сейчас отец Натаниэль! Сколько раз он одобрительно скалился при виде того, как Холли с насмешкой взирает на какого-нибудь бедолагу, единственное преступление которого состояло в том, что он позволил своему сердцу увлечься взмахом шелковистых ресниц и пухлыми губками.

Однако саму ее пленили глубокая ямочка на волевом подбородке да изгиб подобно изогнутому луку губ.

С уст Холли сорвалось всхлипывание, смех напополам со слезами. Даже сейчас она лжет самой себе. В действительности впервые сэр Остин очаровал ее еще на турнире, где он показал свою доблесть. По дороге в Гавенмор она вела себя как отвратительная непослушная девчонка, однако он вместо того, чтобы заслуженно наказать ее, был само терпение и сострадание.

Он отказался от своей свободы, от надежды на будущее с любимой, чтобы жениться на совершенно незнакомой девушке и заботиться об отце, настолько подавленном горем, что он даже не в силах полностью оценить принесенную сыном жертву. Странно, но даже верность, хранимая Остином своей таинственной возлюбленной, не столько причиняла Холли боль, сколько восхищала ее.

Девушка потерлась щекой о поношенную ткань камзола, сознавая, что она запуталась в паутине собственной лжи. Еще недавно она могла пленить сердце такого доблестного рыцаря, как Остин, стоило ей только поманить его изящным пальчиком. Но теперь руки ее выглядят как у крестьянки, с этими безжалостно остриженными ногтями, а сердце Остина принадлежит другой женщине. Отец слишком поздно предостерег ее о том, к каким последствиям может привести ее своенравие.

— О, папа, — прошептала Холли, — что я наделала?

«Девочка моя, не полагайся лишь на то, что твой маскарад отпугнет его. Просто будь сама собой».

Загадочный совет отца непрошено всплыл в памяти. В сердце Холли расцвела безумная надежда. Раз она смогла нытьем и капризами оттолкнуть Остина, возможно, обходительным поведением ей удастся завоевать его расположение? И тогда впервые в жизни она будет уверена, что кто-то любит ее не за прекрасную внешность.

А, завоевав расположение своего мужа, она сможет сознаться в обмане. Ослепленный внезапно открывшейся красотой своей жены, он крепко обнимет ее и скрепит клятву вечной любви нежным страстным поцелуем.

Холли вздохнула, завороженная этим блаженным видением. Потребовалось некоторое время, чтобы взор ее снова упал на алую ткань. После чего девушка тотчас же вскочила на ноги, встряхнув камзол. Если она собирается стать самой заботливой, самой ласковой женой, какой когда-либо был осчастливлен мужчина рода Гавенморов, ее ждет много работы.

Кинув в рот пригоршню мяты, Холли распахнула дверь.

— Элспет! — крикнула она, энергично пережевывая траву. — Элспет, скорее неси мою корзинку с рукоделием!

14

На мгновение оторвав взгляд от уходящей из залы вниз винтовой лестницы, Остин повернулся к резной доске и передвинул туру, защищая королеву.

— Ха! Шах и мат! — закаркал его отец, сгребая в кулак его беззащитного короля. — Сколько раз я предупреждал тебя, сынок, не оставлять свой дом без охраны, гоняясь за женской юбкой? Может быть, на вид она хрупкая и нежная, но вероломная тварь может сама постоять за себя.

Возможно, стоило позволять старику одерживать верх, чтобы увидеть его радость, но сейчас Остин был не в настроении выслушивать его надоедливые нравоучения по поводу исходящего от прекрасного пола зла. Однако ему было известно, что лишь еще одна тема может удержать его отца от нового погружения в пучину задумчивой печали.

Откинувшись на спинку скамьи, Остин вытянул длинные ноги.

— Отец, ты в любом случае выиграл бы у меня. В стратегии твой король значительно превосходит моего.

Этого было достаточно, чтобы добиться желаемого. Рис Гавенмор пустился в пространные восторженные перечисления побед дорогих его сердцу королей Уэльса: Ллевелина ап Груффидда, Ллевелина Великого и даже доблестного Артура, личности настолько мифической, что никто не знал, обладал ли этот воитель плотью и кровью или же он существовал только в преданиях. Затем отец обрушился с бранью на английскую шавку Эдуарда.

Какого именно Эдуарда, было неважно. В затуманенном сознании старика на троне до сих пор сидел первый из них. Тот Эдуард, чье посещение этой самой цитадели осенью 1304 года принесло столько несчастий. Тот Эдуард, который умер всего через три года после того, как отобрал у рода Гавенморов графский титул, вассалов и лишил богатства, оставив лишь ветхие развалины на вдающемся в реку Уай мысе и многочисленных призраков этого некогда могущественного рода.

Остин беспощадно оборвал болтовню отца. Поступать так, чтобы самому не сойти с ума, он был вынужден давно. Его нетерпение росло с каждой минутой. Рыцарь постоянно оглядывался в сторону лестницы, сгорая от желания хоть краем глаза увидеть свою некрасивую женушку. Если она не соблаговолит почтить своим присутствием вечернюю трапезу, придется заключить, что его подаркам не удалось залечить раны ее души.

Кэри, устроившись у круглого каменного очага в центре залы, лениво перебирал струны лютни. Отец Натаниэль, забившись в угол, очищал каштаны, кидая их в деревянную миску. Странное занятие для священника, подумал Остин, удивленный его враждебным видом. Непрерывное «крак-крак» начинало действовать на натянутые нервы Остина еще сильнее, чем бубнящий голос отца и лишенное мелодичности треньканье Кэри.

Рыцарь забарабанил пальцами по столу. Он начинал бояться, что Холли, выросшей в роскоши замка Тьюксбери, его дом покажется убогим.

Крак-крак.

Каменные плиты пола устилал слой сгнившего тростника. В воздухе висели клубы сизого дыма, слишком густые, чтобы их вытянуло из круглого отверстия дымохода в сводчатом потолке над очагом.

Крак-крак.

Остин стиснул руки, опасаясь, что, если еще хоть один расколотый каштан упадет в миску, он тотчас же проломит священнику череп.

От этой мрачной участи отец Натаниэль был избавлен появлением на лестнице своей госпожи. Остин, не сознавая, что делает, вскочил на ноги. Гневная тирада его отца оборвалась на полуслове.

По лестнице, покачивая широкими бедрами, царственной походкой двигалась леди Холли, черты лица которой скрывала ниспадающая волна шелкового газа. Шлейф ее платья оберегался от соприкосновения с грязными каменными ступенями руками верной няньки. Грациозные шаги девушки оборвались только тогда, когда она, не заметив конца лестницы, ступила изящной ножкой на пустоту.

Остин, угрюмо осознав, что в дымном полумраке сквозь вуаль мало что видно, если вообще хоть что-нибудь видно, поспешил подхватить свою жену, прежде чем она рухнет на пол. Он поймал ее, успев поддержать под локти, высунувшиеся из свободных рукавов. Кожа ее была на удивление шелковистой. Может быть, со временем в ней отыщутся еще какие-нибудь прелести?

— Добрый вечер, миледи. Составите нам компанию за ужином?

Улыбка смягчила ее ответ.

— Если вам так угодно, милорд.

Она направилась в противоположную от стола сторону, вынудив Остина взять ее за плечо и направить в нужное место. Рыцарю едва удалось перебороть странное желание поднять вуаль и увидеть выражение глаз жены. Они приблизились к столу, и старый Рис Гавенмор поспешно отпрянул к выцветшему гобелену, все еще сжимая в руке фигурку побежденного короля.

Холли, опускаясь на скамью, благосклонно кивнула Кэри.

— Добрый вечер, Винифрида. Надеюсь, я задержалась не настолько, чтобы дать блюдам остыть.

Кэри раскрыл было рот, но в этот момент Винифрида, суетясь, принесла поднос с мисками, наполненными дымящейся бараниной, тушенной с луком-пореем.

— Любимое блюдо нашего господина, миледи, — сказала служанка, ставя одну миску между Остином и Холли. — Надеюсь, вам понравится.

— Не сомневаюсь в этом, Винни, — скромно согласилась Холли. — Я очень неприхотлива в своих вкусах. Надеюсь, я нисколько не обременю вас.

Остин изумленно глядел на свою жену, в то время как остальные рассаживались за столом. Вчера ублажить девушку было совершенно невозможно, а сейчас она являла собой покорную овечку. Рыцарь начинал жалеть о том, что она скрыла лицо под вуалью. Теперь он не мог определить настроение Холли, не мог видеть первые искорки испепеляющего огня, вспыхивающего в ее необычных глазах. Когда девушка, схватив серебряную солонку, поднесла ее к губам, собираясь запить кусок мяса, Остин, тихо заворчав, сорвал с нее вуаль.

Холли тут же отставила солонку и взяла кубок. Ее глаза расширились от изумления.

— Мой наряд вызывает ваше недовольство, сэр? Я думала лишь о том, чтобы воздать должное вашей щедрости.

Остин вздрогнул, чувствуя, что у него увлажняются глаза. Резкий аромат мяты заглушал даже острый запах лука. И рыцарь с удивлением поймал себя на том, что ему больше по душе естественная сладость дыхания Холли, чуть приправленная благоуханием цветов.

— Наоборот, я очень рад, — солгал он. — Это вуаль моей бабушки.

Холли мило рассмеялась.

— Надеюсь, вы спросили у нее разрешение воспользоваться вуалью. Мне бы не хотелось, чтобы она ночами являлась ко мне в спальню, громко стеная по поводу своей потери.

Губы Остина дрогнули, но ему удалось сдержать улыбку. Еще ни одна женщина не смела издеваться над фамильными призраками.

С другой стороны, еще ни одна женщина не смела без приглашения есть из одной с ним миски, развлекать его беззаботной болтовней о сельском очаровании Каер Гавенмора, кормить его с руки сочными кусочками баранины. Странно, но больше всего на Остина действовали руки Холли, с потрескавшейся от грубых поводьев кожей и обрезанными начисто ногтями. Они порхали вокруг него, словно две птички, завораживая его своим изяществом.

Руки застыли в воздухе, когда на них упала тень отца Натаниэля.

— Я искал вас, дитя мое, но Элспет сказала, что вы прилегли отдохнуть.

— Да, это так, — бросив на священника взгляд, постичь смысл которого Остин не смог, Холли снова с веселой улыбкой повернулась к мужу. — Он называет меня «дитя мое», забывая, что всего лишь на несколько лет старше.

Отец Натаниэль покраснел, что, вероятно, произошло бы и с самим Остином, если бы он стал жертвой такой неприкрытой насмешки.

— Все утро, миледи, я провел в лесу, рыская в поисках каштанов, столь любимых вами.

— Благодарю вас, отец Натаниэль, — мило проворковала она. — Но, кажется, мои вкусы изменились.

Священник поставил миску с каштанами на стол, и Остин заметил, что его черные обломанные ногти выглядят еще хуже, чем ногти Холли.

— Вам очень полезно употреблять их в пищу, — настойчиво продолжил отец Натаниэль. — Я никогда не встречал столь нежных, сочных плодов.

Отец Натаниэль собрался насильно вложить каштан в ладонь Холли.

Стремительно метнувшаяся рука Остина сбросила миску на пол.

— Она сказала, что не хочет, черт побери! Вы что, глухой?

Когда его рев затих, рыцарь почувствовал на себе всю тяжесть взглядов присутствующих. Его отец прижался к гобелену, словно стараясь слиться с ним. Но хуже всего было то, что Остин прочел на лицах Кэри, Винифриды и Эмриса нескрываемое беспокойство. Беспокойство не за самих себя, как следовало того ожидать, а за него.

— Прошу прощения, сэр. Мне не следовало мешать вам.

Натянуто поклонившись, священник удалился, топча каштаны ногами в сандалиях.

Похоже, одну лишь Холли из всех присутствующих выходка мужа не напугала, а скорее позабавила.

— Не обращайте внимания на отца Натаниэля. Он чувствует себя оскорбленным, так как ему отказано в привилегии помолиться сегодня вместе со мной.

Остин стиснул в руке кубок, смущенный своей гневной вспышкой.

— И о чем вы молились бы, миледи? О более рассудительном супруге?

Холли провела по его щеке тыльной стороной руки, и Остин встрепенулся от этого нежного прикосновения.

— Что вы, сэр, я буду молиться за вас.

Остин заглянул ей в глаза и увидел, что их загадочные глубины лишены и намека на издевательство. Интересно, догадывается ли девушка, насколько пророческими могут оказаться ее слова? Возможно, она — последняя надежда на спасение благородного рода Гавенморов. Последняя надежда на исцеление его израненной души.

— Какая ты красивая.

Остин испугался, что эти хриплые слова сорвались с его уст. Однако, оглянувшись, он обнаружил, что его отец, покинув свое убежище у стены, тихо подкрался к нему сзади и теперь стоял, разглядывая Холли через плечо сына.

— Какая ты красивая, — повторил старик, проводя морщинистыми пальцами по шелковой вуали.

— Благодарю вас, отец, — с улыбкой оглянулась Холли и тотчас же шепнула Остину: — Ему надо быть поосторожнее на лестницах. Должно быть, у бедняги со зрением совсем плохо.

На этот раз Остину не удалось сдержать улыбку. Возможно, его отец, как и он сам, заворожен не красотой его молодой жены, а ее полным отсутствием.

Поднявшись с места, Холли подала знак Элспет. Служанка тотчас же подошла к Остину, держа в руках аккуратно сложенный камзол.

— Если мои труды порадуют вас, муж мой, — произнесла Холли, застенчиво скрестив руки на груди, — тогда завтра я продолжу выполнять супружеские обязанности.

С этими словами она направилась к лестнице. Остин проводил ее взглядом, стараясь отогнать предательские мысли о той единственной супружеской обязанности, которую, как он заверил свою жену, ей выполнять не придется. Поглощенный этими раздумьями, он не заметил, как его отец двинулся на цыпочках следом за Холли.

— Давайте-ка поглядим, как она орудует иголкой с ниткой, — сказал Кэри, нетерпеливо приближаясь вместе со своими родителями к Остину. — Ну что я вам говорил? Дайте женщине возможность похлопотать вокруг вас, и в самом ближайшем времени она уже будет мурлыкать у вас на коленях, словно кошка.

Мать Кэри замахнулась на него деревянной ложкой.

— Что ты понимаешь в женщинах? Что-то я не видела ни одной порядочной девушки, трущейся о твои ноги.

Чтобы избавить своего оруженосца от дальнейших обвинений, Остин тряхнул камзолом, взвившимся, словно алое знамя.

Кэри первым делом оглядел шов, и его торжествующая ухмылка сменилась выражением полного недоумения.

— Ничего не понимаю. Она же и не думала зашивать его. Я могу просунуть кулак в дыру.

Свои слова он подкрепил действием.

Камзол заколыхался, из-за него донеслись приглушенные ругательства. Кэри и его родители тревожно переглянулись. Остин перевернул камзол, показывая всем спину.

На широких плечах аккуратными ровными стежками, требующими огромного умения и еще большего терпения, был затейливо вышит зеленый плющ.

Остин печально фыркнул, вытирая глаза.

— Мне даже в голову не приходило, что понятие «работать иголкой с ниткой» может иметь такое широкое толкование. О господи, если бы я знал, что иметь жену — так забавно, я бы уже давно постарался обзавестись ею!

Прижимая камзол к груди, он запрокинул голову и расхохотался.

Возможно, остальные и поддержали бы его, но молчали, оглушенные потрясением еще более сильным, чем то, когда они стали свидетелями вспышки гнева, наследственной черты рода Гавенморов, с которой всегда так сурово боролся сэр Остин. Но подобные приступы ярости им уже доводилось видеть прежде, однако вот уже долгих двадцать лет никто, не слышал веселого, искреннего смеха их господина.

15

С этого дня сэр Остин редко появлялся на людях в чем-либо другом, кроме алого камзола с нежными гирляндами плюща, искусно вышитыми на плечах. К огорчению Винифриды, рыцарь запретил ей заштопать разорванный шов, предпочитая показывать надетую под камзолом рубаху, но не обижать свою жену.

Его восторженная похвала работы Холли звучала так убедительно, что через неделю большинство рубах, камзолов и даже чулок Остина были расшиты легкомысленными букетами цветов и крошечными розовыми бабочками, порхающими от подола к воротнику. В конце концов рыцарь попросил Кэри спрятать тот камзол, который он надевал, отправляясь на бой, так как испугался, как бы его деятельная женушка, пока он спит, не расшила и этот камзол букетами мальвы.

Столкнувшись с необходимостью стать хозяйкой в замке своего супруга, Холли вдруг со стыдом пришла к выводу, что ее учили быть невестой, а не женой. Она могла виртуозно спеть сложное рондо, ни разу не сфальшивив, и без единой ошибки исполнить быстрый танец, — однако чувствовала себя совершенно беспомощной, когда дело доходило до того, чтобы заниматься хозяйством. Пудинг у нее подгорал. Вино с пряностями горчило. Сливки прокисали.

Винифриде приходилось держать у печи ведро с водой, чтобы вовремя тушить пожары, ежедневно вспыхивающие в результате усилий молодой госпожи. Эмрис ходил следом за Холли по саду и выдергивал кусты болиголова и паслена, которые она по незнанию сажала среди ровных рядов шалфея и тимьяна.

Вместо того чтобы отчитывать жену за промахи, Ос-тин встречал все ее домашние неудачи с глубоким спокойствием.

Окунув несколько пар рейтузов Остина в чан с кипящей водой, после чего они сжались до размеров кишок для колбасы, Холли под безудержный хохот Кэри тоскливо вздохнула:

— Ваш господин — просто святой. У него ангельский характер.

Наконец Винифрида, взмолившись о передышке, всунула в деятельные руки Холли деревянное ведро и тряпки. Обрадовавшись тому, что у нее появилось дело, которое ей по силам, Холли посвятила первые солнечные дни лета, возвращая Каер Гавенмору былую чистоту. Она натерла до блеска массивные бронзовые канделябры, вымела паутину из всех углов, отмыла каменные плиты.

Лишь через две недели, собрав все свое мужество, Холли перешла в наступление против тускло освещенной винтовой лестницы, ведущей на верх заколдованной башни. Ее работа пошла значительно веселее, после того как девушка распахнула полусгнившие створки, почти полстолетия запечатывавшие в башне угрюмый полумрак. Нижнюю площадку и лестницу затопил солнечный свет, затхлый воздух сменился дыханием лета. Подоткнув юбки, Холли, опустившись на колени, принялась отскабливать деревянные доски пола, весело размышляя над тем, как изумился бы ее папочка, увидев сейчас своего «драгоценного ангелочка».

Отныне дни Холли были заполнены не пустыми развлечениями и праздной скукой, а тяжелым физическим трудом. Ночами, вместо того чтобы беспокойно ворочаться в кровати, мучаясь неведомым желанием, девушка крепко засыпала, мечтая о том дне, когда ей удастся завоевать сердце мужа. Теперь она ощущала себя не канарейкой, запертой в позолоченной клетке, а величественным коршуном, на закате парящим в вышине над рекой Уай, вольным лететь куда ему вздумается.

Отношение к ней Остина становилось все более теплым, медленно, но неуклонно — как согревалась под летним солнцем черная валлийская земля. Мальчишеская улыбка все чаще появлялась у него на лице, приступы молчаливой угрюмости становились все более редкими. А самое многообещающее заключалось в том, что Холли уже целую неделю не замечала, чтобы Остин, скользнув рукой за пазуху, ощупывал неведомый дар своей таинственной возлюбленной.

Очаровывать мужчину, не прибегая к тому, чтобы наматывать на розовый ноготок длинный локон и складывать накрашенные губки бантиком, оказалось задачей потруднее, чем лить восковые свечи, которые не растают при первом же поцелуе пламени. Однако Холли приняла этот вызов, жадно встречая каждую крошечную победу.

Холли, распрямив спину, отерла капли пота со лба. Физические усилия разгорячили ее, сделав еще более заметным ледяное дуновение на затылке. Развернувшись, девушка взглянула на зияющую пасть уходящей вверх лестницы. Никакое количество солнечного света не могло прогнать дух уныния, водопадом струящегося по узким ступеням.

Холли быстро вскочила, строго напомнив себе, что страх — лишь плод детского воображения. Ей уже удалось изгнать одного из легендарных призраков Каер Гавенмора, выяснив, что таинственное позвякивание цепей в южном коридоре исходит от безобидного подъемного канделябра, приводимого в действие при помощи специального механизма. Преодолевая растущее чувство беспокойства, она шагнула на лестницу.

Осторожно поставив ногу на первую ступеньку, она вгляделась в темноту, зная, что за первым же изгибом стены должна показаться дверь. Ее слуха достигло тихое царапанье — словно кто-то в отчаянии водил ногтем по дереву. По спине тотчас же пробежали мурашки.

— Мыши, — прошептала Холли.

Шагнув на следующую ступеньку, она отмахнулась от паутины. В лицо повеяло заплесневелым воздухом, слабым, точно женский вздох. Холли вздрогнула.

— Всего лишь сквозняк, — заявила она, стискивая зубы, чтобы не клацать ими.

Холли ступила на третью ступеньку, и вокруг нее разлилась погребальная песнь, проникнутая такой скорбью, что ее нежное сердце облилось кровью. Заткнув уши, чтобы защититься от печальных предостережений о нарушенных обещаниях и разбитых надеждах, девушка стремительно бросилась бежать, опрокинув по дороге ведро с водой.

Остин находился в верхней зале. Там он изучал пожелтевший от времени и плохого обращения свиток пергамента, как вдруг мимо дверей промчалась Холли, настолько бледная, что ее можно было принять за одно из привидений Каер Гавенмора. Остин, встревоженный видом жены, поднялся, но тотчас же заставил себя снова сесть.

Похоже, он вслед за отцом начинает терять рассудок. Его тянет броситься вдогонку за молодой женой, подобно гончей, учуявшей запах бараньего окорока. Остин снова принялся хмуро изучать покрытые плесенью чертежи внешней крепостной стены. Бурная деятельность Холли заразила и его. Ни один камень не был уложен в стены Каер Гавенмора с той холодной дождливой осени 1304 года, однако молодой хозяин крепости уже мечтал о восстановлении величия цитадели.

Остин снова беспокойно взглянул в сторону двери. Возможно, все же стоит пойти следом за Холли и выяснить, чем его молодая супруга увлеклась сегодня.

Не далее как вчера они с Эмрисом просматривали счета, как вдруг пронзительная какофония — словно в замок слетелись демоны со всего христианского мира — заставила их поспешить в южный коридор. Прибежав туда, они обнаружили Холли, катающуюся вверх-вниз на заржавленных цепях канделябра, радостно вопящую всякий раз, когда она поднималась на головокружительную высоту к балкам перекрытия.

Сняв девушку с канделябра, как только появилась возможность дотянуться до нее, Остин, сердце которого от страха готово было выскочить из груди, прочел строгое наставление по поводу опасностей подобного необдуманного поведения. Вскинув носик, Холли голосом, в котором не было и намека на раскаяние, произнесла обещание, что впредь будет вести себя осторожнее, после чего мягко высказала предположение, что ей не пришлось бы изгонять призрак невесты прапрапрадедушки Остина, если бы злобный старик не сжег ее на костре.

Не в силах сосредоточиться на планах крепости, Остин бросил свиток на стол и поднялся. В его привычки не входило подслушивание и подсматривание, но он же следит за Холли не только ради того, чтобы насладиться тем, как она высовывает язычок, сосредоточенно занимаясь каким-либо делом. И не ради того, чтобы изумиться сиянию ее стриженых волос в лучах утреннего солнца, черных и блестящих, словно вороново крыло.

Вдруг своевольной девушке вздумается спуститься в ведре с крепостной стены? Или, свернувшись клубком, вздремнуть в чаше катапульты? Заверив себя, что заботу о благополучии жены, святую обязанность мужа, едва ли можно считать подглядыванием, Остин, выйдя из залы, огляделся по сторонам и направился туда, откуда доносился звук быстро удаляющихся шагов Холли.

Неосознанное желание обрести спокойствие привело Холли в часовню замка. Упав на колени перед запыленным алтарем, она сложила руки, вознося молитву за упокой неприкаянной души бабушки Остина. Судя по всему, прыжок из окна северной башни не помог несчастной женщине обрести свободу, которой ее лишил мстительный супруг.

Почувствовав прикосновение руки, опустившейся на ее плечо, Холли испуганно вздрогнула.

— Молитесь за душу своего мужа-язычника, дитя мое?

— О боже, Натаниэль, — воскликнула девушка, увидев неслышно подошедшего священника. — Вы до смерти напугали меня. Что вы здесь делаете?

Отец Натаниэль красноречиво воздел очи горе, и Холли осознала глупость своего вопроса.

— Да, мне следовало бы понять, что моего общества вы не ищете. Я даже начинаю подозревать, будто вы его избегаете.

Священник загородил Холли дорогу, и девушке пришлось опустить голову, чтобы не смотреть ему в глаза.

— Пожалуйста, не читайте мне нравоучений. Моя душа и без того не находит покоя.

— За последние две недели я не видел свидетельств угрызений совести. Напротив, поведение ваше было совершенно… бесстыдным.

Холли вскинула голову, не в силах скрыть боль от несправедливого обвинения. Однако гневный ответ замер у нее на устах, так как солнечные лучи, пробившись сквозь стрельчатые окна, открыли ей печальный и измученный вид священника. Ряса его была помята, волосы вокруг тонзуры растрепаны. Под черными глазами залегли темные круги.

Холли непроизвольно схватила его за руку и ужаснулась снова, ощутив под грубой шерстью острые выпирающие кости.

— Натаниэль, вы больны? Вы выглядите ужасно.

— Но о вас, дитя мое, такого не скажешь, не так ли? — Холли застыла под его смиренным взглядом. — Ресницы отрастают. Волосы начинают виться. Зубы сверкают все ярче с каждой улыбкой, которой вы одариваете своего супруга. — Взгляд священника задержался на корсаже, и Холли ощутила, как вспыхнуло ее лицо. — Полагаю, пройдет немного времени, и ваша нежная молодая грудь, набравшись живительных соков, раскроется, словно два бутона.

Холли отдернула руку.

— Не говорите глупостей. Мои новые обязанности отнимают все мое время. Мне некогда чернить зубы, выщипывать ресницы и… и…

— "Не произноси лживых слов!" — прогремел отец Натаниэль. — Так что прекратите лгать, пока вы не нашли оправданий своей похотливой тяге к нечестивому валлийцу, о чем вам придется пожалеть!

Первым желанием Холли было сжаться, отступить, но тут же его сменила неудержимая жажда сделать священнику больно в ответ на ту боль, которую он причинил ей.

— Что вам известно о похоти, святой отец? И о любви, раз об этом зашла речь? О нежной привязанности, соединяющей мужчину и женщину? Мужа и жену?

Холли не собиралась открывать свою душу, но слова сорвались сами собой, обнажив ее сердце.

— О, дело обстоит еще хуже, чем я опасался! — прошептал священник. — Вы вообразили, что влюблены в этого дикаря, в то время как на самом деле вы лишь желаете ощутить, как его алчные руки терзают вашу обнаженную плоть!

Рука Холли, метнувшись вперед, смела пощечиной мерзкую ухмылку с лица отца Натаниэля. Кровь схлынула с его щек, оставив красный отпечаток ладони девушки. Глаза священника затуманились страданием. Он бессильно уронил руки. Доспехи благочестия с него спали, и без них он показался Холли не только беззащитным, но и очень молодым.

— О, Натаниэль! — прошептала она, охваченная жалостью и раскаянием, и поднесла руку к его щеке, словно нежное прикосновение ее ладони могло каким-то образом стереть причиненную боль. — Пожалуйста, простите меня. Я очень виновата перед вами.

Ни Холли, ни священник не заметили высокого мужчину, выскользнувшего из часовни подобно ангелу, прогнанному богом с глаз долой.

16

Остин что есть силы гнал коня.

Громогласное обвинение, брошенное священником. Проникнутые страстью слова, слишком тихие, чтобы можно было разобрать их смысл. Ответ женщины: дрожащий от волнения голос, в котором прозвучала мольба. Явный звук пощечины, гулко раздавшийся в тишине часовни.

Остин бросился вперед, готовый сражаться за свою даму, и вдруг застыл, увидев, как Холли, его Холли нежно прижимает ладонь к щеке мужчины. Его Холли униженно просит этого мужчину о прощении. Конечно, перед ней стоял мужчина, посвятивший себя служению богу, но первое, и главное, все же мужчина.

Черная пелена гнева застлала взор Остина. Бросившись на спину своего неоседланного коня, он пустил его вскачь.

Остин гнал скакуна до тех пор, пока молчаливая ярость, переполнявшая его, не превратилась в сдавленное прерывистое дыхание. Он мчался до тех пор, пока не разжались его кулаки, стиснутые в непреодолимом желании причинить боль. До тех пор, пока не уступил соблазнительному желанию разрушить до основания стену здравого рассудка, над которой трудился всю жизнь, укладывая по одному тяжелые камни. Стену толстую и высокую, которая была завершена прежде, чем он осознал, что заточил себя внутри.

Он гнал коня до тех пор, пока, обессиленный, не сполз с его взмыленной спины, чтобы упасть на колени в высокую траву на берегу реки.

Усиливающийся ветер трепал его волосы, остужал налитые кровью глаза, пел заупокойную мессу. Налетевшие с запада тучи принесли с собой соленый привкус моря. Остин вспомнил, как лежал еще мальчишкой на этом же самом обрыве, спрятав голову в юбках матери, а она читала ему по памяти эпические поэмы, которые он обожал. Повествующие о битвах, о доблести, о чести.

Мать, улыбаясь, смахнула с его лба волосы, и глаза ее озарились любовью.

— Настанет день, сынок, и ты станешь таким же. Рыцарем. Героем. Гордостью рода Гавенморов.

От этого мучительного воспоминания Остин застонал. Его терзал яд, отравивший душу. Он думал, что Холли, забавная дурнушка Холли очистит его душу от этого яда. Ему казалось полнейшим вздором, что девушка сможет расшевелить в нем ту безумную ревность, что уже многие поколения терзала сердца мужчин рода Гавенморов.

Прижав руку к груди, Остин нащупал подарок, который с такой неохотой уступила ему красавица из парка в замке Тьюксбери. Вот та женщина, что способна вселять безумие в сердца мужчин! Вот та женщина, которой стоит отдать свою душу!

Но когда Остин закрыл глаза, пытаясь представить себе незнакомку, прекрасные черты ее лица расплылись, превратившись в озорную улыбку и живые фиалковые глаза. Пышные черные волосы исчезли, сменившись тугими короткими завитками, удивительно шелковистыми на ощупь.

Остин застонал. Во имя всего святого, что же ему делать? Нестись назад в замок, вытаскивать за шиворот самодовольного священника из часовни и выпытывать у него причину столь страстной ссоры с вверенной ему подопечной? Загонять Холли в угол и выбивать из нее признания в обмане?

Решительно сжав губы, Остин вскочил на ноги. Он ни тем, ни другим не потешит вероломную Рианнон. Неуклюжая забота Холли, ее безыскусные попытки угодить выбили лишь один камень из окружающей его стены. Эту брешь легко можно заделать, проявив к жене безразличие. И ктопосмеет осудить его за предпринятые отчаянные усилия?

Вскочив на коня, Остин помчался назад, в замок, и тут ему в лицо ударили первые холодные капли дождя.

Из-за чернеющих вдали гор доносились похожие на рычание гигантской кошки раскаты грома. Холодный ветер, ворвавшийся в раскрытые окна залы, принес с собой мягкий стук дождевых капель, падающих на парапет. Дождь не прекращался уже седьмой день, и сырой полумрак начинал действовать Холли на нервы. Она расхаживала по уютной теплой зале, чувствуя, что потрескивание огня в очаге лишь увеличивает ее беспокойство.

Кэри, устроившись на подоконнике, затачивал наконечники стрел, а Эмрис, Винифрида и Элспет, собравшись за столом в углу, тихо играли в кости. Две рыжие собаки дремали у огня. Подняв головы, они проводили взглядом стремительно прошедшую мимо Холли.

Остановившись у стола, она оперлась руками о дубовую столешницу.

— Сэр, я усыпала пол в главной зале камышом и сухими травами: ароматной пижмой, лавандой, базиликом и чабером.

Ее похвальное усердие удостоилось лишь молчаливого кивка со стороны сидящего за столом мужчины. Мужчины, буквально утонувшего в ворохе свитков и чертежных принадлежностей. Мужчины, вот уже неделю почти не разговаривавшего с ней и терпевшего ее общество лишь тогда, когда не находилось удобного повода отделаться от нее.

Холли на мгновение задумалась, о каких бы еще достижениях рассказать.

— Я очистила от ржавчины кандалы в подземной темнице.

— Очень хорошо, — ответил Остин, не глядя на нее.

Его голос был холодным и далеким, словно серебряная стрела молнии, прочертившая небо над рекой.

Элспет сочувственно подняла бровь, бросив взгляд на свою госпожу. Винифрида и Эмрис сосредоточенно уставились на кости. Кэри, нахмурившись, посмотрел на согнутую спину Остина.

Холли выпрямилась. Если ей больше не удается ублажить мужа, возможно, в ее силах разозлить его. Любое чувство на его бесстрастном красивом лице будет желанным разнообразием.

Перебирая пальцами отрастающий локон, Холли гневно прищурилась — это выражение было хорошо знакомо Элспет.

— Я попросила Винифриду приготовить сегодня на ужин копченых угрей.

Ничего. Даже упоминание о копченых угрях не могло вызвать ни тени улыбки на высеченных будто из камня устах. Устах, которые еще недавно с неслыханной щедростью воздавали хвалу малейшим деяниям жены.

Скрестив руки на груди, Холли постучала носком туфли по полу.

— Боюсь, сегодня за завтраком я приправила вашу кашу болиголовом. Самое позднее к вечеру вас ждет смерть в мучительных судорогах.

— Вот и прекрасно, — пробормотал Остин. Отбросив линейку, он резко поднялся, обращаясь к Кэри:

— Я отправляюсь к северным лугам узнать, надолго ли дождь задержал уборку сена. Вернусь к ужину.

Он прошел мимо Холли, словно мимо пустого места, а она осталась стоять у стола, бессильно уронив руки.

Кэри оторвался от своего занятия.

— Миледи, вы не должны принимать неразговорчивость нашего господина близко к сердцу. Все мужчины рода Гавенморов склонны к припадкам угрюмости. Их сердца очерствели…

Холли остановила его, подняв руку, и выдавила из себя жалкую улыбку.

— Боюсь, для того чтобы сделать свое сердце бесчувственным, надо в первую очередь иметь его.

Испугавшись, что сочувствие Кэри приведет к тому, что боль и отчаяние выплеснутся слезами, девушка развернулась и выбежала из залы.

Холли бродила по замку словно неприкаянная, размышляя, сможет ли она вытерпеть следующие тридцать лет безразличие со стороны мужа. Если бы Остин с самого начала обращался с ней с такой черствостью, возможно, девушка смогла бы найти утешение в мысли, что виной всему ее уродливая внешность или сварливое поведение. Может быть, она покорилась бы тому, что связана узами брака с совершенно чужим мужчиной, с которым ей суждено находиться рядом, пока смерть не разлучит их.

Но Остин позволил ей на мгновение почувствовать надежду, что их отношения могут измениться. Беседы у огня после изнурительного, но приносящего ни с чем не сравнимое удовлетворение трудового дня. Мальчишеская улыбка и искренний смех, еще более ценный своей редкостью. Сильная мужская рука, нежно проводящая по ее обкромсанным волосам так, словно это роскошные локоны. Остин с некоторых пор очень изменился по отношению к ней, но даже не, намекнул, какое ужасное преступление совершила жена, что лишилась его благосклонности:

Если бы Холли было известно, в каком грехе каяться, возможно, она, смирив гордыню, отправилась бы искать отца Натаниэля. Священник извинился перед ней после той ссоры в часовне, клятвенно заверив, что лишь забота о душе Холли была причиной его гневной вспышки, но отношения между ними оставались натянутыми и сдержанными. Большую часть времени отец Натаниэль проводил, изучая тронутую плесенью хронику семейства Гавенморов, обнаруженную в подвале часовни.

Когда Холли проходила мимо стрельчатого окна, на нее упал робкий солнечный луч, возвестивший о том, что дождь наконец прекратился. Однако, похоже, слишком поздно, чтобы развеять мрак, окутавший ее душу. Каждый раз, заворачивая за угол, Холли натыкалась на встречающие ее с издевкой свидетельства трогательных попыток показать себя достойной женой сэра Остина: свежий слой побелки на потрескавшейся штукатурке, терпкий аромат трав, шелестящих у нее под ногами, вазы с полевыми цветами, расставленные в нишах бойниц. Холли отметила своей жизнерадостностью все до единого помещения Цитадели, оставив только северную башню привидениям и паутине.

Больше терпеть она не могла. Схватив шерстяную шаль, девушка выбежала из замка по наружной лестнице. Покинув замкнутый со всех сторон внутренний дворик, Холли медленно побрела по сырой траве, которой зарос внешний двор, полностью поглощенная своими мрачными мыслями и совершенно не замечая робких шагов за спиной.

— Гвинет.

Холли печально вздохнула. Сейчас ей меньше всего хотелось, чтобы ее принимали за чью-то жену — неважно, давно умершую или нет.

— Нет, отец Рис, — ответила она, оборачиваясь, — я не Гвинет, я Холли. — Ей не удалось полностью избавить свой голос от щемящей тоски. — Холли, жена Остина.

Старик покачал головой.

— Гвинет, — убежденно повторил он, указывая на заброшенный могильный холмик.

Холодная дрожь пробежала по затылку Холли. От промозглого ветра пробирал озноб. Девушка подошла к каменному надгробию, скрытому под покрывалом плюща и травы.

Она остановилась у безымянной могилы.

— Гвинет? — прошептала Холли, кутаясь в шаль.

Она вспомнила тихий голос Остина, суровость звучания которого смягчалась едва уловимой печалью. «Я прекрасно помню ее. Ее голос. Улыбку. То, как она склоняла голову набок, когда пела».

Гвинет. Жена Риса. Мать Остина, которую он так любил. Холли сглотнула комок в горле.

Она изумленно оглянулась на цитадель. Еще можно понять, как без заботливой руки хозяйки пришел в такое запустение замок, но просто уму непостижим позор этой неухоженной могилы. С могилы матери Холли постоянно вытиралась пыль, полированный камень блестел, день и ночь склеп освещался дорогими восковыми свечами, а каждую весну, в годовщину смерти, его украшали душистыми желтыми жонкилями.

Пробившийся сквозь тучи косой луч солнца упал на лицо Холли, согрев ее впервые за последние несколько дней. Возможно, еще не поздно вернуть расположение мужа. Быть может, она пыталась произвести на него впечатление обыденными домашними делами, в то время как требовалось лишь одним простым поступком выразить свои чувства. Преподнести мужу дар от самого сердца.

Обернувшись, Холли схватила морщинистые руки старика.

— Отец Рис, хотите помочь мне?

Он радостно закивал, и от детской, такой знакомой улыбки, мелькнувшей на его лице, у Холли защемило сердце. Порыв ветра разогнал тучи, и солнце осветило девушку и старика, опустившихся на колени, срывающих голыми руками с могильного холмика сорняки.

Распрямившись, Холли вытерла со щеки землю. Под ее едва отросшими ногтями чернела грязь. Спина ныла. Ветер хлестал ей в лицо. Девушка устало улыбнулась, любуясь плодами своего труда.

Забытая шаль валялась рядом на траве. В нескольких Футах возвышалась куча сорняков, подлежащих сожжению. Вокруг аккуратно обложенной камнями могилы храбро поднимали головы пересаженные анемоны. Холли осторожно примяла землю возле последнего цветка, и тут появился спускающийся с холма Рис, несущий охапку свежесрезанных розовых гиацинтов. Это будет особый подарок Остину: благоухающее покрывало, оберегающее вечный сон Гвинет Гавенмор.

Но вдруг улыбка исчезла с лица старика. Споткнувшись, он остановился. Цветы посыпались из его рук.

Холли оглянулась, прикрывая рукой глаза от лучей заходящего солнца. Земля у нее под коленями задрожала от приближающегося топота копыт. Сердце Холли заколотилось, повинуясь тому же бешеному ритму.

Остин соскочил с коня, прежде чем тот успел остановиться, и двинулся к ней. Холли поднялась с земли, непроизвольно стремясь защититься, сама не понимая чего. Похоже, результат ее усилий пробудить в муже хоть какое-то чувство превзошел самые смелые ожидания. Вне всякого сомнения, Остин в настоящий момент был одержим безумной жаждой пролить чью-то кровь.

Он остановился прямо перед Холли, и она увидела, как вздымается его широкая грудь, как гневно вздуваются при каждом порывистом дыхании ноздри.

— Как ты посмела? Есть ли хоть один уголок моей жизни, в который ты не будешь лезть со своими тряпками, вениками, где не будет места ненужным знакам внимания и дурацким цветам?

Яростный рев не так сильно ранил бы Холли, как этот тихий презрительный вопрос. Остин смотрел на нее так, словно перед ним была какая-то мерзость — оскверняющая священную землю, на которой стояла.

Холли не оставалось ничего другого, как призвать на помощь царственное величие, которому ее учил отец Натаниэль. Стиснув руки, она вскинула голову и сказала:

— Я хотела лишь сделать вам приятное. Ваш отец сказал, что здесь похоронена его любимая Гвинет.

— Гвинет, — выплюнул Остин. Словно найдя новую мишень для своей ярости, он, отстранив Холли, стремительно подошел к отцу и схватил его за ворот. — Старик, ты рассказал ей? Ты рассказал ей, что сделала твоя любимая Гвинет? Рассказал, что ты сделал со своей любимой Гвинет?

Когда Холли увидела подобное отношение к беспомощному старику, ее страх сменился безудержным гневом. Схватив Остина за руку, она что есть силы тянула его вниз, борясь с напряженными железными мышцами.

— Прекратите! Вы напугали его!

Отпустив отца, Остин повернулся к ней. Какое-то мгновение охваченной ужасом Холли казалось, что сейчас он ударит ее. Она сжалась, испугавшись не физической боли, а той неизлечимой раны, которую нанесет муж в порыве гнева ее сердцу. Увидев, как девушка вздрогнула, Остин застыл, и его глаза сверкнули стыдом, презрением, ненавистью к самому себе.

Холли протянула было к нему руку, на этот раз в порыве нежности, но Остин, отпрянув от нее, направился к могиле. Опустившись на колени, он стащил перчатки и начал голыми руками вырывать хрупкие анемоны, раскидывая их во все стороны вместе с комьями тучной земли.

Девушке казалось, что каждый раз вместе со слабыми цветочными корнями из ее груди вырывают сердце. Подойдя к могиле с другой стороны, она тоже опустилась на колени, даже не пытаясь скрыть текущие по щекам слезы.

— Я не могу понять, как можете вы осквернять ее память, — тихо произнесла Холли. — Это же ваша мать. В глазах Остина сверкнуло голубое пламя. Вскинув, он крикнул:

— Она была бесстыжей шлюхой!

17

— Да такой бесстыжей блудницы свет не видывал! Хитра, как Ева. Похотлива, словно Иезавель. Завлекала пристойных богобоязненных мужчин к себе в постель, словно пчел на мед.

Прошло какое-то мгновение, прежде чем до Холли дошло, что эту обличительную фразу произнес не Остин, а его отец. Размахивая руками, чтобы усилить смысл своих слов, старик твердой походкой приблизился к могиле. В его безжизненных глазах снова вспыхнуло пламя. Холодный рассудок, затаившийся в их глубине, казался еще более опасным, чем обычный туман безумия. Холли, никогда прежде не слышавшая, чтобы старик произносил за раз больше двух слов, изумленно раскрыла рот.

— Моя Гвинет была слабой своенравной женщиной, потакающей греховным влечениям плоти. Ни один смертный мужчина не мог утолить ее ненасытную похоть. Не могли и двое… не могли и…

Река злобы смыла плотину молчания. Старик никак не мог остановиться. Холли обнаружила, что его импровизированная проповедь начинает собирать слушателей. У ворот сада толпились Эмрис, Кэри и побелевшая, как полотно, Винифрида. Из часовни вышел отец Натаниэль. Любопытство пересилило страх, и слуги появлялись из конюшни, из мастерских, из кузницы.

Холли избегала встречи взглядом с Остином, опасаясь, что он сочтет ее еще одной любопытной, злорадно наблюдающей за его муками.

Наконец Кэри, подойдя к старику, ласково взял его под руку. Холли подумала, что это он сделал не в первый раз. И не в последний.

— Пойдемте, сэр, — сказал оруженосец. — Пришла пора ужинать. Сегодня у нас копченые угри. Ваши любимые.

Словно пристыженные этим простым проявлением человечности, остальные исчезли так же быстро, как и появились.

Рис Гавенмор, двинувшись следом за Кэри, обвиняюще воздел перст к небу.

— Потаскушки, все до одной! Готовы, высунув язык, бегать за мужчиной, чтобы завлечь его. Ждут не дождутся, чтобы раздвинуть ноги и выдоить всю до последней капли богом данную ему силу…

Хлопнувшая дверь милосердно оборвала эту гневную тираду. Холли, которая и раньше не могла смотреть мужу в глаза, почувствовала, что теперь вообще не в силах глядеть в его сторону.

— Никогда прежде не видел, как ты краснеешь. Тебе это очень идет.

Тихий голос Остина смутил ее. Они посмотрели друг на друга, словно разделенные бездонной пропастью могилы его матери. Робея под пристальным взглядом супруга, Холли опустила голову, покусывая нижнюю губу. С тех пор как Остин начал смотреть как бы сквозь нее, она стала относиться к своей внешности довольно беспечно.

— Сэр, я никогда прежде не видела, как вы швыряетесь цветами. Вам это не к лицу.

— Мне сразу следовало предупредить тебя. Все мужчины рода Гавенморов прокляты тем, что… — Остин остановился, словно не зная, сколько можно открыть ли, — у них непредсказуемый характер. По меркам Гавенморов, это была лишь мягкая вспышка.

— В таком случае мне бы очень не хотелось увидеть что-нибудь серьезное.

— Как и мне.

Поднявшись с земли, Остин побрел к вершине холма. Там он остановился и обвел взглядом весь мыс от недостроенной наружной стены до вспенившейся реки, несущей свои воды в море. Его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне тронутых багрянцем лиловых сумерек.

— Патриотизм моего отца не всегда был таким искренним, как он сейчас пытается представить, — наконец сказал Остин. — Прослышав, что английский король Эдуард хочет обеспечить мир с воинственными западными соседями, построив на важнейших путях вдоль пограничных с Уэльсом рек крепости, отец предложил Гавенмор как место для одной из них. Он понимал, что король щедро одарит землями и золотом всех дворян, присягнувших ему.

— Отец Натаниэль рассказывал мне об этих замках.

Холли не стала добавлять, что священник также рассказал о том, что этот замысел Эдуарда так и не был полностью воплощен в жизнь. Что до сих пор валлийцы время от времени восстают против правления сына короля Эдуарда.

На устах Остина появилась грустная улыбка.

— Для девятилетнего мальчишки то было волшебное время. Днем и ночью здесь все кипело. Столько рабочих: каменщики, плотники, землекопы. Мы с Кэри старались побывать всюду. И можешь себе представить, с каким восторгом мы встретили известие о том, что сам король Эдуард собирается почтить нас своим присутствием. Нам еще не доводилось видеть настоящего короля.

Его лицо потемнело.

— Он прибыл к нам в сопровождении свиты в дождливый вечер. Эдуард был уже в летах, но силы в нем было еще много. Я был парнишкой упитанным, но он поднял меня, словно пушинку.

Мысленно представив себе эту картину, Холли не смогла удержаться от улыбки. Сейчас в стройном поджаром теле Остина трудно было угадать маленького упитанного мальчишку.

— Они засиделись допоздна: отец, мать и король Англии. Смеялись, разговаривали, шутили. Короля очаровало пение моей матери.

Призрачные отголоски давно забытой мелодии прошлись по натянутым нервам Холли, и она поежилась.

— Разошлись они около полуночи. А позднее отец, проснувшись, обнаружил, что место в кровати рядом с ним пусто.

Внезапно Холли почувствовала, что не желает знать продолжение. Что она готова сделать все, лишь бы остановить Остина. Даже броситься ему на шею и рукой зажать его рот. Но она словно оцепенела, раздавленная непосильной тяжестью того, что должна была услышать.

Голос Остина, лишенный каких-либо чувств, стал холодным и отчужденным.

— Он искал Гвинет по всему замку — так же, как ищет ее и теперь. Но в ту ночь он нашел ее. В постели короля.

— И что он сделал? — прошептала Холли. Остин пожал плечами.

— Что он мог сделать? Честолюбивые дворяне нередко позволяют своим сюзеренам вкусить прелести своих. Закрыв дверь, отец вернулся к себе в спальню. На следующий день на рассвете он учтиво распрощался с Эдуардом, дав ему клятву в вечной преданности. Затем, поднявшись наверх, задушил неверную супругу.

Красивое лицо Остина было непроницаемо, словно изваяние, высеченное на надгробии.

— Я нашел их в той постели, на тех самых смятых простынях, на которых она лежала с другим мужчиной. Отец плакал, прижимая к себе ее безжизненное обмякшее тело. Он целовал ее лицо, умоляя, чтобы она проснулась. Но на ее распухшей шее краснели отпечатки его пальцев, а красивое лицо исказила печать смерти.

Холли зажала дрожащей рукой рот, ужасаясь тому, что встала на защиту Риса, что позволяла ему словно тени бродить за ней по замку. Нежно сжимала его немощные руки — те самые, что оборвали жизнь матери Остина.

— Когда король Эдуард узнал о ее смерти, — продолжал Остин, — он тотчас же отозвал строителей. Лишил отца титула, владений, вынудил вассалов бросить его, и остались лишь самые преданные.

Теперь Холли поняла, почему Остин прибыл на турнир без свиты рыцарей и оруженосцев. Почему замок охраняют не опытные воины, а крестьяне, пекари и пасечники.

— Сын Эдуарда продолжает преследовать нас, пытаясь задушить налогами и вынудить отказаться даже от этой голой скалы. И все это из-за вероломства женщины, предавшей нас.

Холли услышала в этом проникнутом горечью шепоте боль ребенка, вынужденного с самого детства взвалить на себя тяжелый груз мужской ответственности.

— Бросившей нас.

— Бросившей вас? — Холли, сострадание которой потонуло в водовороте чувств, вскочила на ноги. — Мне кажется, сэр, это вы бросили ее.

18

Остин не удивился бы, если бы ему пришлось выслушивать от Холли слова сочувствия. Или если бы она в ужасе отпрянула от него. Или склонила бы голову, устыдившись позора, запятнавшего честь его семьи. Но маленькая мегера, вскочившая с земли и обрушившаяся на него с обвинениями, изумила его. На турнирах ему не доводилось сталкиваться с такими устрашающими противниками. Остин не сомневался, что, если бы его жена была кошкой, она со злобным шипением немедленно бросилась бы царапать его лицо.

— Покинула вас? — повторила Холли. — Насколько я понимаю, у бедняги не было иного выбора.

Ее неистовый напор вывел Остина из печальной задумчивости. Он, как и Холли, тоже повысил голос.

— Она могла бы остаться со своим супругом! Сдержать данную у алтаря клятву!

— А ваш отец мог бы не душить ее! От моего внимания не укрылось, что дражайшего короля он не задушил.

Получив этот болезненный удар, Остин отступил на шаг. Вот уже два десятилетия все до единого обитатели Каер Гавенмора не упоминали о смерти его матери. Ужасная трагедия запятнала их жизнь кровью, однако никто не осмеливался говорить о ней. До тех пор, пока не появилась Холли. Мужественная дурнушка Холли.

Она не знала пощады, его Холли.

— Неужели убийство, совершенное вашим отцом, Менее тяжкое преступление, чем неверность его супруги? Однако за отцом вы ухаживаете, словно за беспомощным калекой, но отказываетесь почтить память матери даже скромными цветами. Лишь холодные камни отмечают место, где она нашла успокоение.

Остин, подойдя к Холли, схватил ее за плечи, привлекая к себе.

— Эти камни все до одного положены моими руками!

В ее фиалковых глазах вспыхнуло чувство, превзошедшее по силе его собственное. Вместо того чтобы обмякнуть в сильных руках Остина, Холли бесстрашно посмотрела ему прямо в глаза. В ее полном ярости взгляде не было ни тени испуга. Остин не смог бы выразить, насколько обрадовался этому.

— Как это мило с вашей стороны, — тихо произнесла она, но прозвучавшее в ее голосе обвинение словно кинжалом полоснуло Остина по сердцу. — Скажите, неужели вы действительно так ненавидели мать?

— Я обожал ее!

Эти слова, двадцать лет сдерживаемые где-то в самой глубине, наконец вырвались из груди. Опустив взгляд на губы Холли, внезапно ставшие такими мягкими, такими манящими, Остин прошептал:

— Я обожал ее…

Холли была готова выдержать еще одну вспышку ярости, но безумная тоска в глазах Остина сломила ее. Ей захотелось раствориться в его объятиях. Нежно прижать его голову к своей груди и…

Вдруг потрясенная Холли вспомнила, что голова Остина встретит не нежную упругость ее груди, а грубые жесткие повязки. Ужаснувшись этой мысли, она уперлась руками ему в грудь. Одно долгое мгновение казалось, что Остин не выпустит ее, но затем он покорно уронил руки.

Холли поспешно отступила от него, опасаясь стать жертвой другого, еще более опасного желания.

— Значит, ваша мать не была той блудницей, какой ее представил ваш отец?

На нахмурившемся лице Остина отразились противоречивые чувства.

— Да, она была красавица, но в то же время очень скромная и благочестивая. После моего рождения мать больше не могла иметь детей, и всю свою любовь, всю свою нежность она сосредоточила на мне — ее единственном ребенке, единственном наследнике отца. Она научила меня грамоте, приучила меня к мысли, что я должен стать настоящим рыцарем, достойным владетелем этих земель. Она научила меня молиться. — Его глаза скрылись под густыми черными ресницами. — После того как она умерла, я ни разу не молился.

Подобрав с земли шаль, Холли зябко закуталась в нее.

— Тогда, наверное, сейчас вам самое время помолиться.

Она повернулась, собираясь оставить Остина наедине со своими воспоминаниями.

— Холли!

Она остановилась.

— Да, сэр?

Остин покачал головой, и при виде неподдельного удивления, которым было проникнуто это движение, у Холли сжалось сердце.

— Глядя на тебя, мне хочется снова вверить свое сердце в заботливые женские руки.

Холли испугалась, что любой ответ на это признание раскроет ее обман. Поэтому, молча развернувшись, она поспешила назад в замок.

Когда Холли осмелилась оглянуться, она увидела, как Остин, освещенный восходящей луной, стоит на коленях перед могилой матери, осторожно приминая сильными руками землю вокруг поникшего кустика анемона.

Холли заблудилась. Она бежала куда глаза глядят по мрачному лесу, ослепленная туманом и слезами. Нет, вдруг осознала она, не заблудилась. Она кого-то потеряла. Кого-то очень дорогого. Корявые ветви хлестали ее по лицу, цеплялись за платье, пытаясь помешать отыскать того, кого она искала.

Холли остановилась, натолкнувшись на окованную железом дверь. Она разбила в кровь кулаки, тщетно колотя в эту дверь, после чего рухнула на землю, плача и моля о пощаде кого-то, находящегося за дверью.

Внезапно вспыхнул край ее платья. Она сбила пламя ладонью, но оно тотчас же вспыхнуло в другом месте, потом еще и еще, и наконец вся юбка запылала.

На нее упала тень, загасив не только языки пламени, но и последнюю тёплящуюся надежду. Из темноты возникло мужское лицо, преисполненное презрения. Это лицо она когда-то нежно ласкала, это лицо пленило когда-то ее сердце.

Хуже всего то, что она до сих пор любит это лицо, любит этого мужчину. Она попыталась увлечь его в свои объятия даже несмотря на то, что его могучие руки сомкнулись у нее на шее.

Холли села в кровати под балдахином, чувствуя, как бешено колотится сердце. Луна, переместившись за стрельчатое окно, оставила ее в непроницаемой темноте. Прикоснувшись дрожащими пальцами к щекам, Холли с удивлением обнаружила, что они влажные от слез.

Отбросив смятое одеяло, она попыталась зажечь огарок сальной свечи, стоящий у изголовья кровати. Слабому мерцающему огоньку не удалось полностью изгнать из спальни призраки безвременно умерших женщин рода Гавенморов, но по крайней мере они, корчась, отступили в темноту, прячущуюся по углам комнаты. Холли не могла сказать, пришли ли эти призраки, чтобы предупредить ее, или же приснившийся сон — лишь следствие мук совести. Соскользнув с кровати, Холли зашлепала босыми ногами к комоду. Опустившись на колени, она достала зеркальце матери и, медленно повернув его к себе, взглянула на себя. Она облегченно вздохнула, увидев привычное отражение. Холли опасалась, что совершенный ею коварный обман обезобразит до неузнаваемости ее и без того изуродованную внешность. Однако, присмотревшись, она осознала, что из зеркала на нее смотрит другое лицо, совсем не та Холли, какой она была еще месяц назад.

Черты ее лица полностью лишились надменности. Капризные складки вокруг рта разгладились. Грусть придала глубину ее глазам. Поднеся руку к обожженной солнцем шее, Холли скользнула ладонью вниз, и ее растопыренные пальцы встретили освобожденную от повязок грудь. Она вздохнула. Самая прекрасная женщина во всей Англии исчезла. Из зеркала на Холли смотрела грустная Женщина, любящая собственного мужа без надежды на взаимность.

Она отложила зеркальце, не в силах больше видеть свое отражение, в котором так отчетливо читались все ее чувства. Хватит ли у нее смелости пойти к Остину? Признаться во всем, уповая на его милосердие? Прогонит ли он ее из своей постели? Из своего сердца? Из своей жизни? Решит ли, что она предала его, как предала его отца мать?

Возможно, будет лучше, если она не станет ничего говорить ему. Если просто в темноте скользнет в кровать Остина. — Переберет пальцами жесткие волосы, покрывающие его грудь, прижмется к его большому теплому телу. Холли представила себе эту картину, и у нее от восторга, смешанного с ужасом, перехватило дыхание.

Несомненно, после того как они соединятся в любовном объятии, Остин простит ей обман.

Но тут же Холли спросила себя, что она этим докажет. То, что способна заворожить мужчину ласковым прикосновением? Околдовать его бархатной нежностью своей кожи? Очаровать пышной мягкой грудью? В этом она была убеждена и до того, как обвенчалась с Остином. Таинственная возлюбленная, пленившая его сердце, вне всякого сомнения, могла предложить ему не меньше.

«Глядя на тебя, мне хочется снова вверить свое сердце в заботливые женские руки».

Это искреннее признание, сорвавшееся с уст Остина на могиле его матери, значило для Холли больше, чем все слащавые нежные слова, которые он мог бы прошептать в темноте алькова. Если она проскользнет к нему под одеяло, под покровом ночи и во всей своей красоте, ей скорее всего так никогда и не удастся узнать, вверил ли он свое сердце толстозадой, плоскогрудой, коротко стриженной девчонке, которая обожает его, или самой прекрасной женщине Англии.

Один день — дала себе слово Холли. Она даст Остину еще один день. Если за это время ей не удастся добиться от него ни одного знака внимания по отношению к женщине, с которой он связан узами брака, завтра ночью она сама придет к нему. Отбросив предостережения всех женщин, связавших до нее свои судьбы с мужчинами рода Гавенморов, она рискнет положить свое сердце к ногам мужа.

Укрепившись в этой решимости, Холли, танцуя, вернулась в постель, чувствуя себя без пут, стягивающих грудь, гибкой проворной валлийской феей.

— Доброе утро, Винни, — проходя по двору, окликнула Холли служанку, согнувшуюся над корытом с бельем. — Я отправляюсь к реке набрать полевых цветов.

— Добрый день, леди Холли.

Распрямившись, Винифрида стала растирать поясницу, завидуя легкой походке госпожи.

Весело покачивая корзиной, Холли тихо напевала песенку. По лазурному небу бежали облачка, белые и пушистые, словно хризантемы. Дождь щедро напоил землю, и теперь яркое солнце так же щедро изливало свои лучи на нее, давая жизнь всему сущему.

Пользуясь хорошей погодой, обитатели замка постарались найти себе занятия, которые можно выполнять подальше от угрюмой цитадели: кто собирал мед, кто занимался лошадьми. Все встречали Холли радостными словами приветствия и улыбками. Две рыжие борзые долго трусили за ней следом, затем отстали, привлеченные запахом окорока, который коптили на углях.

Холли с облегчением отметила, что Риса Гавенмора де не видно. Ей не хотелось в такой прекрасный день разбираться в противоречивых чувствах, которые она испытывала к отцу Остина.

Проходя мимо ристалища, девушка помахала рукой Кэри и весело рассмеялась, так как он, засмотревшись на нее, пустил стрелу мимо поставленной у стога сена мишени. Оруженосец шутливо погрозил Холли кулаком, затем послал ей воздушный поцелуй.

Проходя мимо могилы матери Остина, Холли замедлила шаг. Земля вокруг еще хранила их следы, но на холмике неуклюжими неровными рядами алели хрупкие анемоны.

У Холли перехватило в горле, когда она увидела на большом плоском камне коряво нацарапанные слова: «Гвинет Гавенмор, любимой маме».

Очарование момента едва не исчезло, когда вдруг у нее за спиной появился похожий на большую ворону отец Натаниэль, размахивающий зажатыми в руке свитками.

Ускорив шаг, Холли направилась вниз к реке.

— Натаниэль, сегодня утром я ни в чем не хочу каяться. Я предпочитаю общаться с богом наедине, у себя в спальне, и могу заверить вас, что душа моя сияет, как новая монета.

«Точнее, скоро станет такой, — про себя уточнила Холли, — после того, как я признаюсь Остину в обмане».

Отец Натаниэль поспешил за ней следом, его сандалии скользили на каменистом склоне.

— Холли, вы должны выслушать меня. Меня беспокоит не ваша душа. Вы. Вы сами в опасности. В очень большой опасности.

— Если вы будете продолжать наступать мне на ноги, я свалюсь вниз и сломаю себе шею. Это единственная опасность, которая мне угрожает. Вы можете себе представить, как трудно ходить в этих юбках?

Но ее насмешливые слова нисколько не смутили священника. Он потряс развернутыми свитками. Они зашелестели от порыва ветра.

— Внимательно изучая историю рода Гавенморов, я наткнулся на несомненные доказательства того, что над вашим супругом скорее всего тяготеет проклятие.

Холли вздрогнула.

— Проклятие, значит? Злой рок навеки наложил на него свою печать и тому подобное, да? Скажите, у него что, в полнолуние вырастают рога, а на ногах появляются копыта? Он водится с демонами и приносит в жертву девственниц, утоляя свою похоть на окровавленном алтаре?

— Хуже. Вот послушайте. Считается, что это слова царицы фей Рианнон, ложно обвиненной в неверности одним из далеких предков Остина.

Он начал читать на ходу, то и дело спотыкаясь о камни.

— "Пусть любовь станет твоим смертельным недугом, а красота — вечным проклятьем!"

Эти высокопарные слова, от которых повеяло холодом даже в такой прекрасный день, вызвали у Холли лишь раздражение.

— Помилуй бог, Натаниэль, вы же священник! Неужели вы дошли до того, что стали верить в языческие проклятия?

— Возможно, это проклятие вовсе не языческое. Тут написано, что эта самая Рианнон призвала гнев господний на голову несчастного бедняги.

— В таком случае я позволяю вам помахать распятием над Остином, пока он спит. — Холли махнула рукой. — Или окропить святой водой его кашу.

Священник, будто осознав тщетность своих увещеваний, застыл на месте.

— Вы не находите странным, что столько женщин, вышедших замуж за мужчин из рода Гавенморов, приняли мученическую смерть от рук своих супругов?

Холли какое-то время стояла молча, глядя на отца Натаниэля. Затем, подойдя к нему, она ткнула его пальцем в грудь.

— Отец Натаниэль, вы можете верить во всякую сверхъестественную чушь, если вам это угодно, но я скажу так: уверена, что не существует такого проклятия, которое нельзя разрушить благословением истинной любви.

Сказав это, она повернулась и пошла дальше. Священник остался стоять, печально глядя ей вслед. Ветер трепал его рясу, вырывая из рук свитки. Наконец, скомкав древний пергамент, отец Натаниэль прошептал:

— Да хранит тебя бог, Холли, и пусть он в бесконечном милосердии своем сделает так, чтобы твои слова оказались правдой.

Река сегодня была ленивая и спокойная, но его жена, похоже, нет. Спрятавшись за густыми ветвями вяза, Ос-тин следил за Холли, бродившей средь высокой травы, напевая что-то вполголоса, то и дело нагибаясь, чтобы сорвать цветок и добавить его к пестрому букету, заполняющему корзину.

Остин невольно улыбнулся. Она такая забавная, такая очаровательная, такая смелая. Некрасивая и в то же время настолько преисполненная изящества, что от одного взгляда на нее у Остина потеплели глаза.

Вчера в вечерних сумерках, с глазами, сверкающими гневным огнем, с вызывающе сжатыми губами, она показалась ему привлекательной. Солнечный свет безжалостно рассеял этот обман. Холли, снующая без устали в траве, останавливающаяся лишь за тем, чтобы стряхнуть с остриженной головы присевшую отдохнуть бабочку, ничуть не походила на хозяйку крепости Гавенмор.

Остин покачал головой, с удивлением отмечая, что его все с большей силой влечет к ней. Так хочется, чтобы она по-настоящему стала его женой. Согрела его постель. Родила ему детей.

Вчера Холли позволила ему мельком взглянуть на красоту другого рода. Душевную красоту. Красоту настолько сильную, которой она обладала в полной мере, что ей удалось воскресить в его памяти образ любимой матери, презирать которую он пытался последние двадцать лет. Красоту, никак не связанную с молочно-белой кожей и водопадом пышных локонов, для расчесывания которых перед сном требуется пятьсот раз провести по ним гребнем.

Сунув руку за пазуху, Остин достал из тайника драгоценный сувенир. Теперь он прекрасно понимал, что это такое: память о пустом увлечении совершенно незнакомой женщиной. Женщиной, несомненно, воплотившей бы в жизнь тяготевшее над ним проклятие, от которого Холли принесет избавление.

Небрежно сунув локон за пазуху, Остин решительно направился вниз к берегу, к своей жене.

Холли срывала распустившиеся цветы, как вдруг у нее за спиной раздался насмешливый голос:

— Надеюсь, ты не представляешь себе, что на месте одного из этих цветов — я?

Холли, стоявшая на коленях, подняла голову, чувствуя, что ее сердце забилось чаще. Рядом с ивой стоял Остин, одетый во все черное, не считая алого камзола. Бронзовая от загара кожа была покрыта лучиками морщинок. Глаза сияли из-под густых ресниц. Муж ее был настолько красив, что Холли вынуждена была отвернуться.

Она принялась нервно терзать один из бутонов.

— Если честно, я представляла себе, что это один мой знакомый занудливый священник.

Голос Остина был размеренным и сдержанным.

— Вы снова поссорились с отцом Натаниэлем?

— Да уж, отцом! Он постоянно отчитывает меня, словно старший брат. Слава богу, их у меня никогда не было. Это просто невыносимо. Он считает, что раз когда-то был моим наставником, то имеет право до конца жизни поучать меня.

— А чему учил тебя отец Натаниэль?

Подняв глаза, Холли вздрогнула, так как Остин оказался совсем рядом и глаза его зажглись странным огнем: веселым и в то же время немного смущенным. Прежде чем она успела что-либо ответить, сильные руки мужа обхватили ее запястья и подняли ее. Корзина соскользнула с руки Холли, и цветы рассыпались разноцветным дождем. Даже в своем уродливом наряде девушка чувствовала себя очень маленькой рядом с мужем, слабой и хрупкой, словно лесной гиацинт у ствола ивы.

Ее голос даже ей самой показался тихим, словно донесшимся издалека.

— Он учил меня пережевывать каждый кусок пятьдесят раз.

Остин изумленно поднял бровь, и Холли покраснела, вспомнив, как пожирала куски холодного пирога с мясом по дороге из Тьюксбери.

— Он учил меня никогда не повышать голос. Выразительные брови мужа взлетели еще выше. Холли сознавала, что открывает слишком многое о себе в один раз, но она не могла четко соображать, ощущая, как теплые ладони Остина скользят вверх по ее рукам, ища под разрезами рукавов обнаженную кожу.

— Вам кто-нибудь говорил, что у вас нежные локти, миледи? — прошептал Остин, прижимаясь губами к самому ее уху.

Голос Холли затухал еще быстрее, чем ее сознание.

— Отец Натаниэль учил меня натирать их лимонными корками, чтобы кожа не загрубела, — едва слышно произнесла она. — И он учил никогда не говорить, если во рту есть что-либо помимо собственного языка.

Остин подался вперед, так что их губы разделяло лишь горячее дыхание.

— А как насчет языка мужа?

После чего он скользнул по ее губам поцелуем, легким и нежным, словно крылья бабочки. Холли напряглась, страстно ожидая продолжения. Остин вознаградил ее жгучим и сладостным поцелуем, захватив жарким ртом ее губы, будто собирался расплавить их, чтобы отлить заново по собственному вкусу. Губы Холли сами собой приоткрылись, приглашая Остина проникнуть внутрь. Его язык откликнулся на это робкое приглашение, скользнув в самые глубины и умело покоряя податливый рот.

Остин обхватил ладонью ее затылок и целовал ее до тех пор, пока она почти не лишилась чувств. Пока не перестала дышать. Пока не осознала, что может стоять лишь потому, что находится в его сильных руках, обхвативших ее. Это было так не похоже на тот поцелуй в парке. Сейчас в поцелуях Остина не было нерешительности. Они стали властными, похожими не столько на кульминацию, сколько на прелюдию к более утонченному вторжению. Когда Остин наконец отпустил ее, Холли прижалась к нему, захлестнутая возникшей между ними страстью, жаркой и в то же время нежной.

Холли ощущала, что его могучее тело сотрясает дрожь, такая сильная, что создавалось впечатление, будто земля под их ногами содрогается, как при землетрясении.

— Сегодня вечером, миледи, — прошептал рыцарь, прижимаясь губами к ее лбу, — вашим наставником станет ваш муж.

Произнеся эти слова, Остин скользнул поцелуем по переносице своей жены и повернулся, чтобы уйти. Девушка осталась стоять, дрожащая и обессиленная, оглушенная нахлынувшими на нее чувствами. Сквозь сладостную пелену, застилающую взор, она увидела, как из-за камзола у мужа выпало что-то черное и невесомое, тотчас же затерявшееся в густой траве.

— Сэр! — окликнула его Холли, указывая на землю. — Вы что-то уронили.

По лицу Остина пронеслось облачко грусти, слишком мимолетное, чтобы обращать на него внимание. Он покачал головой.

— Это так, пустяки.

Не успел Остин скрыться за вершиной холма, как Холли, опустившись на четвереньки, принялась ползать в высокой траве. Наконец ее пальцы нащупали то, что она искала, и девушка издала приглушенный торжествующий крик. В ее руках был какой-то непонятный предмет. Холли внимательно пригляделась, подставляя его лучам солнца.

Когда девушка поняла, что это такое, сердце ее забилось чаще. Это был шелковистый локон, отсеченный дрожащей рукой самоуверенного рыцаря, издевавшегося над владелицей этой пряди за ее тщеславие и, тем не менее, сохранившего память о ней с заботой, граничащей с одержимостью. Холли поднесла блестящий локон к щеке, вспоминая почти забытое ощущение его ласкающего прикосновения к лицу.

Она застыла в изумлении. Оказывается, все это время единственной ее соперницей в борьбе за чувства мужа была она сама — леди Холли из Тьюксбери, мелочная самовлюбленная девчонка, назвавшая благородного рыцаря грубым варваром лишь потому, что он говорил по-английски не так, как она сама. Она, словно пугливый кролик, бежала от него из залитого лунным светом парка, побоявшись самой себе признаться в своих желаниях.

Душа Холли воспарила к облакам. Можно лишь гадать, какой радостью озарится лицо Остина, когда она откроет ему, что он обвенчался с той самой женщиной, которая последние несколько недель заполняет его мечты. Поцелуй мужа явился признанием в его нынешних чувствах, бережно хранимый локон свидетельством его прежней привязанности, и в сердце Холли расцвела надежда на будущее. Она поняла, как трудно ей будет дожидаться вечера, когда начнется это будущее.

Нагнувшись, Холли принялась собирать рассыпавшиеся цветы, и переполняющее ее счастье вылилось в мелодию без слов. Но когда тихий напев уже не смог вместить всю ее радость, девушка обратилась к песне, затянув волшебную балладу, когда-то впервые привлекшую к ней сэра Остина Гавенмора.

Остин шел вдоль недостроенной внешней стены крепости, пытаясь убедить свое изнывающее от желания тело в том, что его милая женушка заслуживает большего, чем торопливых объятий на заросшем травой берегу реки. Она заслуживает мягкой перины на роскошной кровати под балдахином, застеленной шелками. Заслуживает серебряных кубков, наполненных благоухающим вином, которое поможет ей побороть девичью робость. Заслуживает ароматических свечей, чьи дрожащие огоньки осветят сплетенные тела супругов.

Похоже, его низменная плоть взяла верх над благоразумием. Ее требования всесильны, она неподвластна воле хозяина. В конце концов, зачем мужу и жене шелка и перины, когда под ними расстилается благодатная зелень земли, сотворенной самим господом? Можно уложить жену на камзол, усыпать ее тело пахучими лепестками гиацинтов и фиалок.

Зачем нужно вино, если он сможет помочь жене побороть девичью робость, опьянив ее удовольствием, если в его силах одним прикосновением пальцев заставить ее сбросить с себя все запреты?

И что такое свечи, как не бледные отблески великолепия солнца? Неужели он посмеет бросить вызов Творцу, утверждая, что предпочтительнее уложить невесту на брачное ложе в тусклом сиянии восковых свечей, а не лишить ее невинности под ласковыми лучами солнца?

Резко развернувшись, Остин направился назад к реке.

Он почти достиг гребня холма, когда ветерок, наполненный запахом жасмина, донес до него чарующие звуки песни.

Остин пошатнулся; теплый летний день стал холодным и мрачным, как ночь в самый разгар зимы. Неужели Рианнон снова напомнила о себе в тот момент, когда он был так счастлив…

19

Только Холли положила в корзину последний цветок, как на гребне холмапоявился силуэт мужчины. Она прикрыла глаза от солнца, испугавшись, что это отец Натаниэль, выследив ее, собирается и дальше читать надоедливые проповеди о злом роке, нависшем над ней. Однако девушка узнала широкие плечи и гриву черных волос мужа, и дрожащая улыбка тронула ее губы. Похоже, Остину, как и ей, не терпится шагнуть в будущее.

Но улыбка померкла, едва Холли увидела его горящие глаза — единственный признак жизни на лице, застывшем, точно маска смерти. Она непроизвольно отступила назад, сжавшись от страха. Остин продолжал надвигаться на нее, и от его силы, прежде казавшейся Холли такой надежной, теперь веяло беспощадностью. Охваченная первобытным инстинктом самосохранения, девушка попятилась назад. Споткнувшись, она сползла по мокрой глине вниз к реке.

Течение жадно подхватило ее юбки, но Холли продолжала отступать, и холодная вода поднялась ей до щиколоток, до икр, до дрожащих коленей. Ее испуг не остановил Остина. Бросившись в воду, он двумя огромными шагами, поднимая фонтаны брызг, преодолел разделявшее их расстояние. Вцепившись Холли в волосы, Остин запрокинул ей голову, подставляя ее лицо своему безжалостному пристальному взгляду, в точности так же, как тогда ночью в парке замка Тьюксбери.

Он пытливо всматривался ей в лицо, и Холли застыла от ужаса. Взгляд Остина словно пронизывал ее насквозь. Буйная ярость была бы предпочтительнее этой ледяной сдержанности. Молчание Остина пугало Холли больше, чем бешеный гнев.

— Пожалуйста, — прошептала она, чувствуя, что у нее наворачиваются слезы, — отпусти меня.

Не обращая внимания на ее мольбу, Остин схватил девушку за подбородок и заставил ее раскрыть рот, раздвинув губы, которые он еще совсем недавно целовал с такой мучительной нежностью. Его большой палец проник Холли в рот и грубо вытер ее клацающие от страха зубы.

Осмотрев результаты своего действия, Остин освободил волосы девушки и, внимательно оглядев свою руку, вытер о камзол тусклый слой пепла, покрывавший ладонь, так, словно это была мерзкая грязь.

Холли съежилась, пытаясь унять дрожь, сотрясающую ее тело.

— Пожалуйста, Остин, я не хотела обманывать тебя. Я собиралась во всем признаться. Клянусь! Только позволь мне все объяснить…

Остин оборвал ее бессвязные причитания, схватив могучими руками Холли за плечи и опустив ее голову в воду. Девушке показалось, что река смывает с нее остатки маскарада, унося все ее надежды. Она решила, что Остин пытается ее утопить, а ее душа тихо отлетала, но тело отказывалось сдаться без сопротивления. Холли продолжала вырываться и царапаться и после того, как Остин вытащил ее из воды.

Отчаянно пытаясь наполнить легкие воздухом, Холли вдруг увидела в его глазах отражение своих мокрых кудряшек, черных и блестящих, как вороново крыло.

Когда Остин выхватил из пояса кинжал, Холли уже успела прийти в себя и понять, что он не собирается убивать ее. Смерть явилась бы для нее слишком быстрым и милосердным концом, а в душе Остина не осталось ни капли сострадания. Холли сдержала готовые сорваться мольбы о пощаде, понимая, что они бесполезны, но ей не удалось остановить хлынувшие по щекам слезы.

Остин разодрал подшитые тряпками юбки и разметал их в стороны, оставив дрожащую девушку в одной нижней рубашке. Кинжал еще быстрее расправился с корсажем, распоров шнуровку и обнажив грубую ткань, стягивающую грудь Холли. Девушка стояла, застыв, словно изваяние, а холодное лезвие, точно лаская, скользнуло по пульсирующей жилке на шее. Затем одним резким движением Остин — ее добрый, любящий, терпеливый супруг — разрезал путы, обнажив грудь Холли перед лучами солнца и адским пламенем своих глаз.

Холли почувствовала, что ее гордость окончательно растоптана. Издав протестующий возглас, она попыталась прикрыть свою наготу, но Остин, схватив ее за запястья, развел руки в стороны, упиваясь открывшимся перед ним зрелищем, и это было его священное право. Дрожа от стыда, Холли вглядывалась в красивое лицо мужа, пытаясь найти хоть каплю сострадания к ней.

Убедившись, что поиски эти тщетны, Холли попробовала снова обратиться к разуму мужа.

— Остин, ты должен позволить мне высказаться. Я даже не думала тебя гневить. Сделать тебе больно. Я только хотела…

— Прекрати лгать! — взревел он.

Остин видел, как Холли вздрогнула от этого крика, но он не чувствовал ни жалости к ней, ни стыда от содеянного им, когда он раскрыл это предательство. Он с горечью подумал, что его жена ничем не лучше его матери, бабки и тех красивых женщин, которые вот уже несколько столетий приносили одно зло роду Гавенморов.

Остин смотрел на безукоризненные белоснежные полушария груди Холли, силясь постичь, что перед ним то самое существо, которое он еще так недавно жалел за уродство. Пышную грудь девушки венчали нежно-розовые соски, набухшие и твердые под его откровенным взглядом. Не от страсти, вдруг подумал Остин, а от страха.

Рубашка, ставшая почти прозрачной от воды, обнажала все линии стройного тела девушки. Взгляд Остина опустился ниже и откровенно задержался на вожделенном треугольнике, темнеющем между бедер; Холли застонала, но в этом тихом сдавленном стоне прозвучало не смущение, а страсть.

Остин крепче стиснул ей запястья, борясь с нестерпимым чувством ярости, смешанным с безумным желанием обладать Холли. Судьба словно насмехалась над ним, позволив обладать желанной женщиной и наполнив его сердце гневом и ненавистью. Ему хотелось вытащить девушку на берег, бросить ее в траву, сделать с ней то, чего не сделает с женщиной ни один порядочный мужчина. Чего он никогда не делал даже со шлюхами.

Но много ли времени пройдет, прежде чем ярость пересилит вожделение? Много ли времени пройдет, прежде чем его руки сомкнутся на ее нежной шее, лишая жизни…

Остин вздрогнул, почувствовав, как на тыльную сторону его руки упала одинокая слезинка. Он заглянул в огромные глаза Холли. В эти прекрасные глаза, которые скоро будет окаймлять бахрома черных ресниц. В глаза своей жены.

Схватив Холли за руку, Остин потащил ее к замку, и девушке ничего не оставалось, как идти, спотыкаясь, за ним, безуспешно пытаясь прикрыть обрывком лифа обнаженную грудь. Стыд опалил ей щеки, когда муж протащил ее мимо двух пастухов, раскрывших рты от изумления при виде того, как их господин волочит за собой сквозь пролом в крепостной стене полуодетую незнакомку.

Приблизившись к могиле матери, Остин нисколько не замедлил шаг. Он протащил Холли прямо через обложенный камнями холмик, топча сапогами нежные анемоны.

Обитатели Каер Гавенмора высыпали на улицу. Их лица сливались для Холли в одно бледное пятно, пока вдруг не раздалось изумленное восклицание:

— Боже милосердный, это же леди Холли!

И тотчас же она словно перенеслась из кошмарного сна в не менее жуткую реальность. Испуганные крики слуг, понявших, что красивая девушка, семенящая за Остином, — действительно их госпожа, их боязливые взгляды, устремленные с опаской на его решительное лицо с холодным пламенем в глазах, не отрывающихся от нее, от почти неприкрытого тела.

Старик с испещренным морщинами лицом крикнул:

— Это какое-то колдовство! Не иначе, она ведьма!

Слуги попятились: отчасти из страха перед ней, отчасти из страха перед гневом Остина. Сильнее их немых проклятий Холли ранило выражение боли, исказившее доброе круглое лицо Винифриды. Устыдившись своего обмана, она впервые опустила голову.

Собаки с лаем следовали за ними по пятам. Со стороны ристалища появились бегущие с обнаженными мечами Эмрис и Кэри, привлеченные шумом. Оруженосец первым застыл на месте, изумленно раскрыв рот. Его отец с потемневшим от ужаса лицом остановился у него за спиной.

Мрачное шествие приблизилось к часовне, и тут дорогу им решительно преградил выскочивший из двери человек. Холли начала читать вполголоса смешанные с проклятиями молитвы. Сперва она испугалась, что Остин просто растопчет священника, как букашку, но ее муж, остановившись за несколько шагов до отца Натаниэля, выставил Холли перед собой, словно щит. Одной рукой он обнял Холли за талию, и она едва смогла вынести оскорбление — ласку пополам с издевкой.

— Отойди в сторону, священник, — приказал Остин, — если только не хочешь прочесть по себе самому панихиду.

Лицо отца Натаниэля было бледным и осунувшимся, но голос его прозвучал с такой убежденностью, какой Холли никогда прежде не доводилось слышать в молитвах даже по большим церковным праздникам.

— Я не позволю вам дурно обращаться с этой дамой.

— Это не дама. Это моя жена. Или вы забыли, что именно вы соединили нас узами нечестивого союза?

— Не я, а вы, сэр, похоже, забыли произнесенную вами клятву.

Натаниэль не двигался с места, непоколебимый в благочестивой неприступности.

— Вы испытываете мое терпение, святой отец, — прорычал Остин, еще сильнее сжимая руки вокруг талии Холли. — Вы действительно так беспокоитесь о моей супруге или же просто хотите защитить свою любовницу?

Холли не была единственной, кто громко ахнул, услышав такое богохульство. Неужели Остин верит, что она способна на такое? Впрочем, почему бы и нет, мелькнула у нее безумная мысль. Она еще не имела случая доказать ему свою верность.

Отец Натаниэль перевел взгляд с Остина на девушку. Холли увидела в глазах священника смирение и вдруг поняла то, что знала всегда, но в чем боялась признаться даже себе самой. Полным отчаяния голосом она прошептала:

— О боже, Натаниэль, не надо. Только не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас.

Толпа, затаив дыхание, ждала ответа.

— Она не моя любовница, — тихо произнес священник.

Холли с облегчением перевела дух.

— Но я действительно люблю ее!

Застонав от отчаяния, Холли едва не лишилась чувств.

— Видит бог, это правда! — воскликнул Натаниэль. — Я люблю леди Холли! Она умная, красивая, талантливая и очаровательная девушка, а вы, сэр Остин Гавенмор, недостойны целовать землю, по которой она ступает!

Холли медленно распрямилась, ожидая страшного гнева Остина. Долго ей ждать не пришлось, но действительность оказалась гораздо хуже, чем самые ужасные картины, нарисованные ее воображением. Закинув голову, рыцарь громко расхохотался. Этот смех раскатился по двору мрачными волнами эха, а Остин, решительно отстранив Холли с дороги, выхватил у Кэри из руки меч.

Он двинулся на священника, выставив меч перед собой, и мужество изменило отцу Натаниэлю… Голос его прозвенел уже не так уверенно.

— Я не боюсь вас, не надейтесь на это. — Он отступил на два шага — на столько же и Остин приблизился к нему. Натаниэль лихорадочно пытался подыскать подходящий текст из Священного писания. — «Н-н-не бойся тех, кто умерщвляет тело, но не в силах умертвить душу; опасайся же того, кто сокрушит в ад и тело, и душу».

Холли вздрогнула, увидев, что священник, запутавшись в рясе, присел на каменные плиты. Тень Остина упала на него, словно вестник смерти. Холли знала, как ей надлежит поступить. Понимая, что это худшее и в то же время единственное, что она может сделать, бросилась вперед. У нее не оставалось иного выбора, как вознаградить бесполезную храбрость отца Натаниэля попыткой спасти души обоих мужчин.

Остин уже поднял меч, но тут Холли заслонила собой священника, сжимая одной рукой разорванный корсаж и вскинув другую. Натаниэль попытался было отстранить ее, но Холли не двинулась с места.

Сверкнув глазами, она взглянула на мужа, открыто выражая ему свое неповиновение.

— Нужно ли мне напоминать вам, сэр, что однажды я спасла вам жизнь? Взамен я прошу даровать жизнь этому скромному священнику.

Одно леденящее мгновение, глядя на сверкающее лезвие, Холли думала, что сейчас оно пронзит ей грудь.

Но вот губы Остина дрогнули, скривившись в ядовитой усмешке.

— Нечего сказать, скромного! Как трогательно! Смею ли я надеяться хоть когда-нибудь пробудить такую же преданность в женском сердце!

Нагнувшись, он схватил Холли за руку и одним рывком оттащил ее от Натаниэля. Девушка, пошатнувшись, опустилась на колени, а Остин со всей силы ударил святого отца кулаком в подбородок. Священник, обмякнув, словно растекся по плитам.

Сквозь застилающую взор пелену боли и облегчения Холли увидела, что Кэри опустился на колени рядом с ней, опытными руками ощупывая, нет ли каких повреждений. Ей захотелось заверить его, что рана лишь у нее в сердце, но тут слух ее резанул прозвучавший, словно удар бича, голос Остина:

— Отойди от нее!

С его лица схлынули последние краски. Толпа застыла в напряженной тишине, ожидая кровавой развязки разыгравшейся трагедии.

— Она упала, — сказал Кэри. — Я просто хотел…

— Убери от нее руки!

Кэри недоуменно взглянул на него.

— Слышишь?!

Остин приставил к горлу друга острие его же собственного меча. Страдания Холли, понявшей, что она причина этого, возросли тысячекратно.

Кэри покорно поднялся, оставив Холли на милость ее мужа. Остин отвел от нее взгляд, и девушка вдруг поняла, что он посмотрел на нее в последний раз. Сейчас дело было гораздо хуже, чем тогда, когда он отпрянул от нее в парке замка Тьюксбери или когда избегал смотреть на нее во время турнира. Даже хуже, когда, узнав о ее предательстве, обошелся с ней как с худшей из женщин. Сейчас он разорвал все узы, небесные и земные, связывавшие их, и это было хуже, чем сама смерть.

— Шлюха! Иезавель! — донесся сверху прилетевший на крыльях безумия торжествующий крик. — Да покарает господь блудницу, смеющую искушать порядочных мужчин!

На стене стоял Рис Гавенмор, воздевший к небу руки, призывающий гнев господний на мокрую стриженую голову Холли.

Терпение девушки иссякло. Когда Остин снова протянул к ней руку, она попробовала сопротивляться. Однако теперь его рука не дрожала от гнева — она превратилась в железный обруч кандалов, стиснувший запястье Холли. Не обращая внимания на ее отчаянные попытки вырваться, Остин потащил Холли в замок. Пройдя мимо Причитающей Элспет, он ступил на первый пролет винтовой лестницы, освещенной ярким солнцем.

Когда Холли поняла, куда он ее ведет, ее сопротивление стало еще отчаяннее. Она колотила кулаками по широкой груди Остина, царапала его бронзовую от загара кожу. Он оставался таким же бесчувственным к ее ударам, как каменный истукан. Девушку охватила паника, мрачная и беспросветная, граничащая с безумием, и ее проклятия переросли в пронзительный крик.

Когда они подошли к дубовой двери, Холли уже просила, умоляла, ненавидя себя за это, обещая выполнить все что угодно, лишь бы Остин не запирал ее в этом жутком месте.

Распахнув дверь, он втащил девушку в комнату. Выражение его лица было скрыто тенью. Прежде Холли сопротивлялась, пытаясь вырваться из рук мужа, теперь же она прильнула к нему, умоляя не уходить, не оставлять ее одну. Оторвав руки Холли от своей шеи, Остин отшвырнул ее от себя.

Девушка, не удержавшись на ногах, упала, но тотчас же бросилась к двери, захлопнувшейся у нее перед носом. С безысходностью погребального звона упал тяжелый засов. Обхватив себя руками, Холли опустилась на пол, больше не в силах стучать в дверь, кричать, просить, унижаться. Она подобрала под себя колени и стала молиться о том, чтобы всевышний призвал ее к себе.

ЧАСТЬ II

И, подобно новой Елене, спалившей новую Трою… она могла пробуждать в душах ярость или разжигать нежную страсть…

Джон Драйден

Одни лишь храбрецы достойны красоты.

Джон Драйден

20

Прошла целая вечность, прежде чем Холли выбралась из зияющей бездны между безумием и бесчувствием. Придя в себя, она удивилась, что жива. Уму непостижимо, как ее истерзанное сердце могло продолжать биться, словно ничего не произошло.

Холли села, расправляя затекшее тело. Девушка нашла в бесчувственном оцепенении благословенное утешение, особенно когда поняла, что это онемение проникло в самую глубь ее тела, притупив все чувства и ощущения.

Поднявшись с пола, она осмотрела комнату. Холли не удивилась бы, если бы Остин оставил ее в кромешной темноте, но сквозь щели в перекошенных деревянных ставнях пробивались полоски лунного света. Благодаря этому она могла хотя бы знать, день сейчас или ночь.

Круглая башня оказалась не такой уж страшной, как казалось Холли. Никаких полчищ крыс, обгладывающих полуистлевший труп. Никакого скелета, громыхающего костями в жутком танце. Не слышно было даже хора завывающих жен Гавенморов, издевающихся над нею за то, что она не вняла их предостережениям. Холли предполагала найти здесь ужасы темницы, а вместо этого обнаружила, что находится в самой роскошной комнате из всех помещений замка.

Десятилетия забвения оставили следы разрушения и Затхлости, и все же комната сохранила выцветшее изящество дамы в летах, цепляющейся за шелка и бархат в надежде поддержать хрупкую иллюзию красоты. Густая паутина, свисающая с балок перекрытия под сводчатым потолком шкурами горностая, лишь усиливала налет таинственности.

Холли проскользнула в глубь комнаты. Толстые ковры на стенах заглушали звуки. Позолоченное возвышение в центре помещения венчала массивная кровать под балдахином. Роскошная парча драпировки, хоть и подпорченная временем и сыростью, все еще свидетельствовала о хорошем вкусе хозяйки комнаты. С четырех стоек свисали истлевшие бархатные занавески балдахина. Холли рассеянно погладила одну из них, гадая о ее предназначении. У изножья кровати на четырех резных лапах стоял комод великолепной работы.

Холли провела пальцем по его поверхности, покрытой слоем пыли. Баночка с высохшими растрескавшимися румянами, серебряный гребень и пустой флакон из-под благовоний отчетливо напомнили Холли, что до нее другая женщина занимала эту богато убранную тюрьму. Женщина, обвиненная супругом в неверности, безжалостно и бесповоротно лишенная его общества и сохранившая лишь эти жалкие осколки его былой любви.

Холли открыла серебряную шкатулку, ожидая увидеть отсеченный палец или что-нибудь не менее ужасное. Лунный свет сверкнул на достойных самого короля самоцветах, и у нее перехватило дыхание. Она погрузила пальцы в сокровища, перебирая поочередно изумрудные ожерелья, бриллиантовую брошь, рубиновые подвески на золотой цепи в палец толщиной. Во имя всего святого, почему же Остин не продал все это, чтобы насытить алчных сборщиков податей короля Эдуарда? Вряд ли из уважения к памяти давно умершей бабки.

Выронив драгоценности, точно это был змеиный выводок, Холли подошла к окну и распахнула ставни. За ними открылась не узкая стрельчатая бойница, а большое квадратное окно с каменным подоконником. Но это и должно было быть большое окно, с горечью подумала Холли, достаточно большое, чтобы из него могла выброситься женщина.

Ветер овевал Холли лицо, играл короткими завитками. С головокружительной высоты открывался прекрасный вид на окрестности, укутанные серебристым покрывалом, сотканным из лунного света, однако от внутреннего двора цитадели была видна лишь узкая полоска. Холли посмотрела на каменные плиты, представляя, как на них выглядело безжизненное тело несчастной женщины.

К ее затылку ласково прикоснулось едва слышное дуновение, от которого тотчас же встали дыбом коротко остриженные волосы. Холли зажмурилась, испугавшись, что призрачный вздох повторится снова. Ее ожидало еще более сильное потрясение. Вздох, усилившись, превратился в тоскливый стон, настолько точно передавший испытываемую ею грусть, что Холли показалось, будто этот звук сорвался с ее собственных уст.

Ставни захлопали, скрипя заржавленными петлями.

Холли в ужасе отшатнулась от окна. Стон перерос в пронзительное завывание. Холли, споткнувшись о каменный очаг, упала, больно ударившись спиной. Она заткнула уши руками, но скорбный плач все усиливался, вызывая отчаяние.

Не в силах больше выдерживать эту пытку, Холли крикнула:

— Прекратите, черт бы вас побрал! Прекратите, говорю вам!

Ставни захлопнулись. Завывание прекратилось так же внезапно, как и началось, и в комнате наступила полная тишина. Трясясь от страха, Холли всмотрелась в затаившиеся в углах зловещие тени, опасаясь, что сейчас произойдет что-то еще более жуткое.

Ставни со скрипом приоткрылись. Порыв влажного воздуха с моря взъерошил девушке волосы. Стремительно обернувшись, она вгляделась в очаг, но увидела лишь давно остывшие угли и кости какого-то несчастного грызуна.

Из зияющей пасти камина потянуло сыростью, и уши Холли резанул болью пронзительный свист, переходящий в нестерпимый мучительный крик.

— Ветер, — изумленно прошептала она. — Это всего лишь ветер, завывающий в дымоходе.

С ее уст сорвался короткий смешок, переросший в истерический смех. Холли зажала ладонью рот, но остановить смех было невозможно. Она хохотала и хохотала, не обращая внимания на боль в боку и текущие из глаз слезы.

Теперь она совершенно одна. Без Остина. Даже призрак его бабушки не разделит с нею заточение. Холли согнулась пополам, жадно ловя ртом воздух, даже не замечая, что ее смех превратился в сдавленные рыдания.

Кэри нашел Остина на площадке наружной стены. Рыцарь стоял, глядя на тускло сияющую в лунном свете оловянную гладь реки. Легкий порыв ветерка смахнул с его лба черную прядь волос, открыв лик, чужой и бездушный. Теперь внешне Остин мало напоминал того человека, которого Кэри называл своим другом в дни мира и в дни сражений, и уж совсем ничего не осталось в нем от задорно смеющегося мальчишки с лучезарной улыбкой, каким он помнил его с детства.

— Священника надежно заперли, — тихо проговорил Кэри, усаживаясь между двумя зубцами стены, — но мне так и не удалось заставить няньку прекратить рыдания. Боюсь, скоро ее слезы затопят нижнюю залу.

— Ну и пусть, — ответил Остин, на лице которого не шевельнулось ни тени сожаления. — Как отец?

— Он был очень сильно возбужден, но наконец заснул. Пришлось дать отвара из трав, чтобы успокоить его.

Некоторое время оба молчали, наконец Кэри осмелился спросить:

— Она объяснила вам, почему?

Остин издал отрывистый смешок.

— А я спрашивал?

На этот вопрос Кэри уже знал ответ.

— И что вы с ней будете делать?

— А что? Она нужна тебе? — Сперва Кэри испугался, что его господин сказал это всерьез, но губы Остина тут же скривились в подобии улыбки. — Какой у меня выбор? Если бы ее отец не приложил столько сил, чтобы сбыть дочку с рук, я мог бы отослать ее обратно. Учитывая ее способности к перевоплощению, можно было бы отдать ее странствующим комедиантам. А можно просто держать ее взаперти в северной башне до тех пор, пока волосы ее не поседеют, а жемчужные зубки не повыпадают один за другим.

— А если она предпочтет бежать из неволи тем же способом, что и ваша бабушка? Остин пожал плечами.

— Тогда я снова окажусь без жены. Хотя, наверное, мне бы этого не хотелось. — Его голос, смягчившись, превратился в приглушенное ворчание, а в глазах появилась незнакомая Кэри задумчивость. — Знаешь, она обещала сделать все, что только будет мне угодно, — лишь бы я не запирал ее. Прямо-таки умоляла оставить ее на свободе — вот так. Распалила воображение, правда? Какое искушение — держать на коленях такую красотку, готовую выполнить любое твое желание…

— Прекратите! — вскочил на ноги Кэри, больше не в силах выносить желчные слова Остина. — Это же ваша жена, а не какая-то лондонская шлюха. У вас совсем не осталось стыда?

Ледяное безразличие Остина мгновенно испарилось.

— Нет, стыд у меня остался! Я просто сгораю от стыда. Мне стыдно, что я оказался таким глупцом! Стыдно, что, ослепленный блеском золота, я не разглядел этот нелепый маскарад! Стыдно, что я был готов предложить этой лживой твари свою любовь…

Отвернувшись, Остин с такой силой стиснул каменный зубец, что у него побелели костяшки пальцев.

Кэри протянул было руку к плечу друга, но затем уронил ее, поняв, что слова утешения сейчас совсем неуместны.

— Не действуйте сгоряча, мой господин, — сказал он наконец.

Когда шаги оруженосца затихли, Остин откинул голову назад, упиваясь ревом ветра в ушах. Он надеялся, что ярость стихии заглушит отголоски умоляющего голоса Холли, звучащие у него в ушах, ее отчаянный крик, когда она упрашивала мужа не оставлять ее в башне, даже если за это он потребует страшную плату. Остин до сих пор ощущал прикосновение хрупких рук Холли, обвивших его шею, упругость нежной груди, едва прикрытой тонкой сорочкой.

Он заскрежетал зубами, борясь с неудержимым желанием. Ему хотелось немедленно пойти к Холли. Разнести голыми руками в щепы дверь, стоящую у него на пути. Повалить девушку и утолить свой голод, подобно дикому зверю, словно доказывая им обоим, что таковым он останется навечно. Что только таким и может быть мужчина из рода Гавенмор.

Остин не поделился с Кэри самым сокровенным: он запер жену в башне не для того, чтобы наказать ее, а за тем, чтобы уберечь ее от себя самого.

Остин всмотрелся в темно-синее небо, и с его необъятных просторов, усыпанных звездами, на него повеял лишь вечный холод, заморозивший его насквозь.

— Бессердечная шлюха, — хрипло прошептал он, не в силах определить, кого проклинал: Рианнон или свою жену.

Услышав приглушенный шум за дверью, Холли очнулась от забытья, похожего скорее на смерть, чем на сон. Она не помнила, как добралась до кровати, как свернулась под полуистлевшим горностаевым покрывалом и провалилась в темноту. Повернувшись на другой бок, девушка чихнула, так как от ее движения поднялось облако пыли.

Звук послышался снова: теперь можно было безошибочно сказать, что кто-то возится с засовом. Холли села в постели. Какой-то демон уже успел убедить ее, что Остин, собрав всю челядь, уехал, даже не оглянувшись, и оставил ее умирать с голода. Но когда дверь отворилась, в сердце Холли шевельнулась надежда, за которую она себя тотчас же возненавидела.

Девушка почувствовала, что ее учащенно забившееся в ожидании сердце остановилось, но, увидев уложенные короной льняные косы и знакомое лицо Винифриды, она обрадовалась. Соскочив с кровати, Холли бросилась к служанке.

— О, Винни, ты даже не можешь себе представить, как я рада тебя видеть. Я знала, что ты не бросишь меня здесь умирать с голоду.

Круглое лицо Винифриды было лишено привычного румянца, она старательно прятала от молодой госпожи глаза. Поставив поднос на стол, служанка повернулась к двери.

Холли не могла поверить, что она сейчас уйдет. Не сказав ни слова. Даже не взглянув на нее.

Охваченная отчаянием, она бросилась за служанкой.

— Пожалуйста, Винни, не уходи! Остин запретил тебе разговаривать со мной? Ты боишься, что он тебя накажет? Если бы тебе удалось убедить его прийти сюда! Уделить мне немного своего драгоценного времени, чтобы я смогла объяснить…

Винни, по-прежнему не глядя на нее и не говоря ни слова, взялась за ручку двери. Холли, изголодавшись по человеческому теплу, схватила ее за руку.

— Если Остин откажется прийти, тогда пришли своего сына Кэри. Остин послушает Кэри. Я уверена в этом!

— Ты совсем спятила? — прошипела Винифрида, отдергивая руку. Холли отшатнулась, увидев в глазах служанки ядовитую злобу. — Ты хочешь, чтобы моего сына бросили в подземелье, как и твоего нечестивого священника?

Холли вдруг со стыдом поняла, что даже не вспомнила о Натаниэле. Ведь Остин, после того как запер ее здесь, мог спуститься во двор и отсечь голову дерзкому священнику.

— Конечно же, нет, — ответила она, — ни за что на свете я бы не пожелала Кэри зла. От него я видела только одно добро.

— Да, и вот как ты отплатила ему за это! Отплатила нам всем.

Презрение мягкосердечной Винифриды задело Холи еще больнее, чем гнев Остина. У нее задрожала нижняя губа, глаза наполнились слезами.

Служанка оглядела почти не скрытую сорочкой фигуру Холли, кудрявые волосы, уже начавшие отрастать, нежные черты лица, огромные глаза, наполненные ужасом.

— О боже, — горестно прошептала она, — ты такая красивая.

Подойдя к стулу, Винифрида упала на него и закрыла лицо руками.

Холли тихо приблизилась к ней. Ей очень хотелось обнять сотрясающиеся от рыданий плечи служанки, но она не решилась, боясь, что та сразу уйдет.

— Пожалуйста, Винни, не плачь.

— Ты хоть понимаешь, что натворила? — подняла голову Винифрида; ее валлийский акцент от горя стал более заметен. — Мы думали, ты другая. Полагали, что тебе удастся наконец разрушить проклятие. — Только теперь Холли поняла, почему ее встретили с распростертыми объятиями, в чем была причина столь бурного восторга по поводу ее уродливой внешности. — А теперь все повторится. Ложь. Ревность. Упреки. Многие слуги считают тебя ведьмой и требуют у нашего господина, чтобы он приказал сжечь тебя на костре.

— А ты что думаешь? Веришь, что я ведьма? Чудовище? — Холли не смогла бы сказать, почему ответ Винифриды имел для нее жизненно важное значение.

Служанка, взглянув на нее с жалостью, покачала головой.

— Я считаю тебя легкомысленной девчонкой, сыгравшей злую шутку с человеком, который мне все равно что родной сын. И не проси помочь тебе. Я на это никогда не пойду.

С этими словами она направилась к двери.

— Я все равно люблю его, — с вызовом расправила плечи Холли, прежде чем дверь закрылась.

— В таком случае да сжалится господь над твоей душой, — пробормотала Винифрида и, затворив дверь, опустила на место засов.

С тех пор Винифрида стала приходить дважды в день, принося жаркое и свежевыпеченный хлеб, кувшины с теплой водой для умывания, льняное белье, но Холли больше не пролила ни слезинки, не произнесла ни одной просьбы. Большинство блюд она отсылала нетронутыми, а все чистое белье складывала на комод, предпочитая каждую ночь сворачиваться калачиком на изъеденном молью покрывале.

Как-то Винифрида холодно спросила:

— Господин хочет знать, не требуется ли тебе что-либо еще — новые простыни или, быть может, огонь в очаге, чтобы согревать комнату по ночам?

Холли в ответ весело расхохоталась, и служанка, услышав ее пронзительный смех, поспешно покинула башню.

Холли знала, что никакое количество одеял не сможет согреть ее. Никакой огонь не изгонит холод из ее души. Пусть она лишена общества призрака бабушки Остина — Холли ощущала тесную связь с этой женщиной. Она наконец поняла, что не ложное обвинение и не однообразная скука заточения заставили бедняжку выброситься из окна. На это ее толкнула горечь разлуки с любимым человеком. Сознание того, что она больше никогда не увидит его улыбающиеся губы и глаза, излучающие тепло.

Но на этом сходство кончалось. Ибо бабушка Остина ничем не запятнала себя, а Холли знала, что виновна — виновна в жестоком обмане. Она заслужила наказание, и Остину решать: месяц или столетие ей провести в заточении. Холли бродила по комнате из угла в угол. Минуты складывались в часы, часы — в дни. Ветер завывал однообразный унылый напев, и девушка все чаще ловила себя на том, что стоит у окна, взирая вниз на двор с чувством, очень схожим со щемящей тоской.

После двух недель заточения Холли начала видеть свое недвижимое тело внизу на плитах и гадать, какова будет реакция Остина, когда он обнаружит его. Положит ли он ее к себе на колени, каясь в своей жестокости, как перед этим поступил его отец, или же испытает облегчение по поводу того, что так легко освободился от жены и теперь ему не надо испрашивать у короля позволения расторгнуть брак?

Холли поднялась на стул, затем шагнула на узкий подоконник, взявшись руками за обтесанные камни оконного проема. На нее повеял теплый ветер, прилепивший тонкую рубашку к дрожащему телу, принесший на своих крыльях вкус лета, жизни и свободы. Оторвав взгляд от выложенного плитами двора, Холли устремила его на окрестности вокруг замка, упиваясь их первозданной красотой. Красотой дикой и своеобразной, настолько неотразимой, что она не могла отвести взгляд.

У Холли подогнулись колени. Она на четвереньках сползла вниз на стул, зажимая рот и борясь с тошнотой, вызванной мыслью, что она могла бы сделать, если бы свежий ветер не заставил ее очнуться, не развеял туман отчаяния. С таким ощущением, словно она только что пробудилась от тяжелого сна, Холли огляделась вокруг, впервые отчетливо рассмотрев комнату, в которой находилась. Да, отец называл ее самовлюбленной и ветреной, но он ни за что не пожелал бы ей такого жестокого наказания. Что бы там ни думал ее муж, она виновна лишь в легкомыслии, а не в прелюбодеянии.

Ветер завывал в дымоходе, но теперь звук этот не приносил утешения, а раздражал Холли. Соскочив со стула, она схватила с комода стопку белоснежного белья и заткнула им дымоход. В ней проснулась энергия, и сразу же голод дал себя знать. Обойдя стол, Холли схватила ломоть хлеба и уселась на пол, подобрав под себя ноги. С жадностью поедая хлеб, она вдруг ощутила, как у нее в груди что-то шевельнулось. Что-то более сильное, чем голод.

Гнев.

Когда вечером Винифрида принесла ужин и горячую воду для умывания, Холли сообщила служанке, что ей требуются перо и бумага. Несмотря на опасения, что девушка напишет какое-то жалобное слезливое послание, которое сэр Остин откажется читать, на следующее утро Винни принесла все необходимое.

Когда же она вернулась ближе к вечеру, Холли вручила ей составленный на десяти страницах список того, что требует от своего мужа для собственного удобства. Слова «мужа» и «удобства» были несколько раз подчеркнуты.

На следующее утро Винни пришла в сопровождении двух служанок, сгибающихся под тяжестью лохани, полотенец, простыней, пялец, ниток, благовоний, свежих фруктов, арфы, восковых свечей, метлы, книг и прочих вещей, которые должны были сделать заточение Холли если не приятным, то хотя бы терпимым.

Девушки завороженно смотрели на нее, и Винни пришлось, вытолкнув их из комнаты, захлопнуть дверь прямо у них перед носом. После чего служанка смущенно кашлянула.

— Господин хочет знать, не потребуются ли тебе лимоны, чтобы натирать ими локти, или, быть может, рабыня, чтобы каждый вечер перед сном по пятьсот раз проводить гребнем по волосам.

Холли вонзила зубы в сочное красное яблоко.

— Передай ему, что, учитывая нынешнюю длину моих волос, достаточно будет и двухсот пятидесяти раз.

После ухода Винифриды Холли критическим взглядом окинула свою добычу. Она получила почти все, что можно использовать в качестве оружия против мужа. Из комода у кровати уже были извлечены ее боевые доспехи: платья из венецианской парчи, шитые золотом, плащи, опушенные нежнейшими соболями, шелковые рубашки, настолько прозрачные, что подходили они скорее гарему султана, а не спальне знатной английской дамы. Большинство предметов одежды требовало лишь незначительной переделки и тщательного проветривания.

Взяв одно платье и корзинку для рукоделия, Холли устроилась поудобнее на солнце у окна. У нее на устах появилась дьявольская улыбка. Если Остин решил, что ему удастся запереть жену в башне и забыть о ее существовании, это говорит о том, что он совершенно недооценил своего противника и скоро пожалеет об этом. Готовясь к предстоящему сражению, Холли решила воспользоваться своим самым сильным оружием.

Закинув голову, она запела.

21

Голос Холли раздавался не умолкая.

Она пела, вытирая пыль, сметая паутину с потолка и стен и моя пол. Она пела, заменяя изъеденное молью покрывало парчой, обшитой мягким мехом. Она пела, пока Винифрида и служанки приносили ей горячую воду для ванны. Она пела, лежа в лохани, пела потом, втирая благовония и масло в кожу, не знавшую долгое время ухода, возвращая ей перламутровую белизну. Она пела, расчесывая отрастающие волосы, и каждый вечер, укладываясь в постель, она тихо убаюкивала себя песней.

Холли пела все, что могла вспомнить, — веселые песни и грустные баллады. Она пела трогательные гимны крестоносцев и сложные рондо, поочередно исполняя партии разных голосов. Она пела детские песенки и непристойные стишки. Она пела церковные, светские песни, элегии и куплеты бродячих менестрелей. А однажды на закате, встав у окна, Холли так вдохновенно исполнила величественный гимн, что даже заточенный в подземелье отец Натаниэль обратил свой взор к небесам, ища хор божественных ангелов.

Остину были неведомы подобные заблуждения. Эти мелодии, словно хлеставшие его бичами, были не райским блаженством, а нашествием демонов. Каждый звук терзал его плоть, точно когти Люцифера. Нигде нельзя было укрыться от колдовского пения Холли. Остин чувствовал, что, даже если ускачет на край земли, оно настигнет его и там.

Он не знал, поет ли Холли во сне, но, видит бог, в его снах она пела. Она наполняла своим голосом его кошмарные сновидения.

Но больше всего Остина донимали не громогласные гимны, а тихие колыбельные, которые Холли пела по вечерам усталым голосом, чуть тронутым хрипотцой. Именно в такие мгновения ее пение казалось самым чарующим. Именно в такие мгновения ему приходилось напоминать себе, какую жестокую судьбу хотели уготовить Одиссею сладкоголосые сирены.

А затем однажды в предзакатные сумерки, когда Ос-тин уже был готов просить Кэри привязать его к столбу во Дворе, подобно Одиссею, которого привязали к мачте собственного корабля, пение оборвалось. Именно оборвалось. Ни намека на хрипоту. Не затихло, не прекратилось. А просто оборвалось.

Тишина оказалась еще более жуткой. Саван уныния черной тучей опустился на замок. Когда Остин вошел в главную залу, все разговоры резко смолкли и он почувствовал устремленные на него взгляды. За прошедший месяц Остин уже привык к этому: к угрюмому молчанию верного оруженосца, к боязливым взглядам Винифриды, к немым вопросам Эмриса: «Какую чудовищную вещь он сотворит сейчас?» Кончились те дни, когда челядь смотрела на него не со страхом, а с гордостью и восхищением.

Самым страшным были опухшие глаза и постоянно красный нос няньки его жены. Остин подозревал, старуха уже давно бежала бы из замка, если бы не страх оставить свою госпожу во власти мужа.

Даже его отец, не произнесший ни слова после гневной проповеди, произнесенной с крепостной стены, смотрел на сына широко раскрыв глаза и по-детски испуганно моргая. Остин почувствовал, что его душа, только что лишенная сладостных звуков музыки, осталась обнаженной и беззащитной под этими пытливыми взглядами. Он не выдержал.

— Чем вы все озабочены? — взревел он, гневно сверкая очами. — Вы больше никогда не улыбнетесь? Не засмеетесь? Так и будете лишь испуганно перешептываться за моей спиной?

Всхлипнув, Элспет закрыла лицо фартуком и в голос зарыдала. Но Остин все же успел увидеть себя таким, каким он был в ее глазах: свирепым дикарем, не человеком, а прямо-таки людоедом.

Оглушительная тишина сделала голос Холли еще прозрачнее, еще выразительнее. Она призывала супруга своим молчанием, заставляя его бегом кинуться вверх по лестнице, чтобы со всей решительностью встретиться лицом к лицу с чародейкой, околдовавшей его.

Подойдя к северной башне, Остин замедлил шаг. Гнетущая тишина наполнилась отголосками криков и стонами Холли, и он снова отчетливо представил себе, как тащил девушку по винтовой лестнице. Древние камни словно впитали в себя жалобные мольбы. Руки Остина всё еще хранили едва видные следы царапин, нанесенных ему Холли, но он опасался, что глубокие раны на сердце от ее предательства не затянутся никогда.

Внезапно дрогнувшей рукой Остин снял тяжелый засов с железных петель. Он понятия не имел, что ждет его в комнате. Всякий раз, когда Винифрида печально показывала ему поднос с нетронутой едой, Остин заставлял себя думать лишь о том, как тело Холли постепенно тает, становясь все более прозрачным.

Дверь со скрипом приоткрылась, уступая осторожному прикосновению его руки. Остин нерешительно вступил в комнату, борясь с охватившей его дрожью. Все купалось в тенях сгущающихся сумерек. Тусклый свет проникал только сквозь раскрытое окно.

Холли нигде не было. По спине Остина пробежала леденящая дрожь: внезапное прекращение песни приобрело новый зловещий смысл. Остин стоял, завороженно глядя на зияющую пустоту окна. Окна, которое Кэри умолял забрать железной решеткой. Окна, выходящего на обнесенный стеной внутренний дворик, куда Остин запретил кому-либо входить. Один глупец, у которого хватило ума перелезть через стену, чтобы украдкой взглянуть на заточенную в башне жену господина, был тотчас же изгнан из Каер Гавенмора.

Остин неуверенно шагнул вперед. Подошел к окну, перевесившись через подоконник, заглянул в бездну, и тут милый голосок у него за спиной насмешливо произнес:

— Этого ты не дождешься.

На каменных плитах внизу прыгали воробьи, словно насмехаясь над Остином. Обернувшись, он увидел, как из темноты за кроватью, раздвинув занавес, вышла женщина.

— Извини, что так сильно разочаровала тебя, — сказала она, — но ты еще не стал вдовцом.

Остин скрестил руки на груди — так же, как и тогда, когда впервые встретился с нею.

— Жаль. А я-то думал, ты допелась до смерти.

Зажженная свеча в руке Холли отбрасывала на нее пятно мерцающего света, предоставляя Остину возможность впервые хорошенько рассмотреть свою жену с тех пор, как она, дрожащая и униженная, стояла перед ним после жестокого разоблачения на берегу реки.

Да, Холли похудела, но это лишь еще более подчеркивало ее красоту. Пышная грудь словно пыталась выплеснуться через край парчового лифа. С кожи исчезла краснота, и ее прозрачность лишь придавала девушке хрупкий, пленительный вид. Остин попытался совладать с собой, но взгляд его помимо воли притягивало к лицу девушки.

Если Холли рассчитывала испортить свою внешность, обрезав волосы, она жестоко ошиблась. Шапка вьющихся волос, обрамляющих ее лицо, лишь подчеркнула его чарующую чистоту. Если такое возможно, Холли стала прекраснее, чем была тогда, в парке замка Тьюксбери. Тогда она была лишь пустоголовой девчонкой. Сейчас ее взгляд приобрел глубину чувств взрослой женщины.

Остин прищурился, пытаясь найти хоть какие-то следы той неуклюжей очаровательной дурнушки, которую он в течение нескольких идиллических недель называл своей женой, и ничего не находя в стоящем перед ним незнакомом безукоризненном создании. Эта потеря невыносимо больно ранила и разъярила его.

— Зачем? — хриплым голосом спросил он. — Вы с отцом решили сыграть забавную шутку с простодушным валлийцем?

Холли поставила свечу на каменный выступ в стене, но осталась стоять рядом, в мерцающем круге света.

— Мы ни над кем не хотели шутить. Отец вознамерился выдать меня замуж за первого встречного. Я решила, что у меня нет иного выбора, кроме как попытаться остановить его. Тебе никогда не приходилось чувствовать себя совершенно бессильным?

«Бессильным устоять перед тобой», — подумал Ос-тин, но скорее откусил бы себе язык, чем произнес эти слова вслух.

— Ты почувствовала себя бессильной? Имея в своем распоряжении всезолото отца? Вооруженная красотой, способной покорить сердце любого мужчины?

— Ты видишь, что принесла мне красота. Сызмальства она была моим проклятием. — Холли шутливо подняла брови. — Уж ты-то должен знать толк в проклятиях.

Остин нахмурился, помимо воли восхищаясь ее храбростью.

— Я хотела только отвратить от себя таким способом назойливых поклонников, — продолжала девушка. — Откуда мне было знать, что ты настолько тупоголов, что даже мое уродство не оттолкнет тебя? Или, мне следует сказать, жаден?

— Жаден?

Холли вызывающе посмотрела на него.

— Да, жаден! Ты смеешь чернить мои побуждения, в то время как сам далеко не безупречен. Ты искал не жену, а толстый кошель, чтобы набить золотом свои сундуки. По-моему, сэр, вы нисколько не лучше меня.

Холли пришлось призвать все свои силы, чтобы не двинуться с места, когда Остин шагнул к ней. Одинокие дни и нескончаемые ночи она проводила, обдумывая, как заманить мужа к себе, но сейчас совершенно растерялась, не зная, что делать, когда он наконец пришел.

Остин вошел в полосу мерцающего света, и девушка едва сдержала возглас удивления.

Он был облачен во все черное, и на его щеках снова темнела отрастающая борода. Он осунулся, черты его лица обострились, и сердце Холли невольно кольнула жалость.

Прищурив глаза так, что остались только узкие голубые льдинки, Остин осторожно обошел Холли.

— У тебя было достаточно времени, чтобы сочинить этот рассказ. Почему я должен тебе верить? Откуда я могу знать, что отец не пытался поскорее выдать тебя замуж за какого-нибудь ротозея, так как ты уже обесчещена? — Его взгляд на мгновение метнулся к ее тонкой талии, затем снова устремился в глаза Холли. — Откуда я могу знать, что даже сейчас, пока мы стоим и разговариваем, в чреве твоем не растет ребенок от другого мужчины?

Холли, переборов вспышку ярости, в свою очередь язвительно усмехнулась.

— И ты, я так понимаю, уверен, что этот мой воображаемый любовник последовал за мной в Гавенмор, переодетый священником?

Увидев кровожадно вспыхнувшие глаза Остина, Холли испугалась, как бы ее насмешка не стоила жизни Натаниэлю и ей самой. Но Остин отшатнулся от нее, стиснув руки, точно стараясь удержать их от того, чтобы не сомкнуть их на ее шее.

Собравшись с духом, Холли подошла и встала так, чтобы он снова мог ее видеть. Если на него так действует ее красота, надо использовать это оружие в полную мощь.

— Раз ты решил считать меня шлюхой, даже не пытаясь выяснить правду, — тихо проговорила она, — то что же ты сделаешь со мной, Остин? Изобьешь меня?

Холли рискнула взять его за руку. Остин вздрогнул от ее прикосновения, но руку не отдернул. Девушка, прижав ладонь к его пальцам, ласковыми движениями сложила их в кулак.

— Ты, мой супруг, имеешь на это полное право. Или ты сожжешь меня на костре, спокойно наблюдая за тем, как пламя пожирает мою плоть?

Отпустив руку Остина, Холли положила свои ладони ему на грудь и прошептала, заглушая громкий стук его сердца:

— Или же ты просто повернешься и уйдешь, оставив меня здесь? Запрешь за собой дверь, как когда-то поступил твой дед? Забудешь, что видел мое лицо, слышал мой голос, целовал мои губы…

Его глаза жадно ласкали ее лицо. Холли облизала губы, чувствуя, что в глубине души у нее зародилась надежда.

Вдруг Остин, хрипло рассмеявшись, отстранился от нее.

— Об этом тебе поведала Винифрида? Она всегда отличалась умением ловко обходить самые грязные места фамильной истории.

Холли непонимающе уставилась на него:

— Что ты имеешь в виду?

Одним мягким прыжком Остин вскочил на возвышение, на котором стояла кровать. Холли увидела, как его губы скривились в циничной улыбке.

— О да, мой дед действительно продержал свою жену десять лет заточенной в этой башне. Только он не забыл ее. Наоборот, предание гласит, он каждую ночь приходил насиловать ее. С неистощимым воодушевлением. — Проведя пальцем по истлевшей ленте, свисающей с балдахина, Остин мрачно усмехнулся. — Перешептываются, он был очень изобретателен, придумывая… наказания. — Он резким движением оторвал ленту. — И лишь после того, как дед пресытился ею и нашел утешение в объятиях другой женщины, бабушка бросилась из окна, ища смерти.

Остин шагнул с возвышения вниз, и у Холли екнуло сердце. Она непроизвольно отступила назад, запоздало поняв, какого хищника раздразнила.

Но Остин прошел мимо нее, направляясь к двери.

— Остин? — окликнула его Холли. Он обернулся. В изгибе его чувственных губ не было и намека на улыбку.

— Я невинна.

Он с издевкой отвесил ей поклон.

— В этом, миледи, еще нужно убедиться.

Засов с грохотом упал на место, и Холли ощупью схватилась за ближайший стул. Прижимая руку к груди, чтобы унять дрожь, она, тем не менее, торжествующе улыбнулась. Ибо в глазах мужа она прочла бесспорную истину. Он вернется.

Прошла ночь.

Следом еще три.

К концу недели надежды Холли начали ослабевать. Возможно, начала бояться она, ее дерзость лишь отдалила Остина. Возможно, подобно своему деду он отправится искать утешение в объятиях другой женщины.

Холли мысленно представила себе эту женщину, и у нее затуманился взор, а сердце сдавила боль утраты, самая острая и пронзительная после смерти матери. Девушка попыталась петь, но музыка не помогала. Даже самые лирические баллады не передавали глубину ее тоски.

Неделя плавно перешла во вторую, и Холли перестала надевать изысканные платья, перестала бороться с непокорными кудрями, пытаясь уложить их в какое-либо подобие прически.

Однажды поздно вечером она в одной ночной рубашке забралась с ногами на стул у окна, глядя, как затягивают небо грозовые тучи. Линия горизонта исчезла, налетел порывистый ветер, прогремел гром, и небо над бурлящей рекой разорвал трезубец молнии. Холли обхватила руками колени, в оцепенении взирая на неумолимо надвигающуюся бурю, такую же дикую и неукротимую, как и она сама.

Лишь когда ветер начал хлестать ей в лицо струями дождя, Холли встала, чтобы закрыть ставни, больше не в силах выносить обманчивое ощущение свободы. Обойдя комнату, она зажгла все свечи, пытаясь рассеять бледным светом сгустившийся мрак.

Ветер сердито колотил в ставни. Свернувшись клубком на мягкой перине, Холли попыталась сосредоточить обрывки внимания на манускрипте, подробно описывающем душевные переживания Матильды Магдебургской, Христовой невесты. Вероятно, с горечью думала она, Остин прислал его, чтобы она смогла подготовить свою душу к тому, что ее ожидает: монастырь.

Между двумя глухими раскатами грома дверь распахнулась, и Холли, вскинув голову, встретилась с испепеляющим взглядом своего супруга.

22

За последние две недели Остин мысленно представлял себе Холли в разных обличиях: то он видел ее надменной аристократкой, смотрящей на него сверху вниз; то злобной гарпией, поносящей его за алчность; то обворожительной искусительницей, соблазняющей его призывными взглядами и полураскрытыми губами. Но, увидев Холли, свернувшуюся на застеленной мехами кровати, похожую на довольного жизнью котенка, Остин понял, что все эти видения были лишь обманом, заслоняющим ее истинный образ.

Образ его жены.

Тонкая рубашка, задравшаяся до бедер, обнажила стройные ноги Холли. Ни один мужчина, глядя на эти ноги, не мог не представить себе, как они обхватывают его талию. Холли, словно разгадав его мысли, одернула рубашку. Ее стыдливость, уколов совесть Остина, возбудила в нем противоречивые желания — овладеть и защитить.

Остин свирепо сорвал занавес, скрывавший кровать.

— А тебе нравится разыгрывать из себя плененную принцессу, так, милочка? Не желаешь ли, чтобы я стоял здесь с опахалом из павлиньих перьев или собственноручно кормил тебя виноградом?

Он попался на свою же удочку, до боли отчетливо представив себе, как нежные губы Холли раскрываются, принимая то, что он предложит.

Холли села в постели, боязливо взирая на этого язвительного, переполненного злобой человека, которого она не так давно называла «мой муж». Волосы Остина были взъерошены, в красных глазах появилось безумное затравленное выражение, словно он не спал с их последней встречи. В тот раз Остин излучал ледяной гнев, но теперь к этому гневу добавилось отчаяние. Холли изнывала от желания броситься к мужу, но не смела сделать это. Каким-то внутренним чутьем она сознавала: если она оттолкнет Остина сегодня, он больше не вернется никогда.

Холли попыталась скрыть свое беспокойство под маской насмешливости.

— Если ты думаешь, что я нахожу удовольствие в своем заточении, то ты жестоко ошибаешься. Я бы с радостью променяла эту роскошную темницу на лужайку, где можно поваляться на траве, ощутить на лице холодные капли дождя. Но, по-моему, тебе этого понять не дано, раз ты держишь взаперти невинную девушку, позволяя убийце разгуливать по замку.

Остин едва заметно вздрогнул, и Холли поняла, что попала в самую точку.

— Вы, миледи, совершили предательство умышленно. А у моего отца не было выбора.

Если бы Холли не была убеждена, что Остин верит каждому своему слову, она дала бы волю истерическому смеху, подступившему к самому горлу.

— А, знаменитое проклятие Гавенморов! Освежи-ка мне память. Его наложила темпераментная русалка, обиженная неуклюжим рыбаком? — Она помахала пальцем. — Или маленький толстенький Бука рассердился, Увидев, как кто-то из твоих предков раздавил его поганки?

Шея Остина залилась краской. У Холли мелькнула мысль, что вряд ли кто-нибудь осмеливался ставить под сомнение достоверность проклятия Гавенморов. По крайней мере, открыто.

— Ни то ни другое, — сдавленно промолвил Остин. — Это сделала царица фей Рианнон, бессердечная и жестокая ведьма.

— Бессердечная ведьма, ложно обвиненная в неверности, — задумчиво сжав губы, Холли накрутила на палец прядь волос. — Если мужчина отказывается верить женщине, которую, как он утверждает, любит, то скажи мне, муж мой, кто же из них виновен в неверности? Тебе никогда не приходило в голову, что единственное проклятие, лежащее на твоем отце, — его необузданный нрав? Возможно, лишь его безумная ревность толкнула твою мать в объятия другого мужчины.

— Довольно! — взревел Остин. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Вероятно, ты ищешь оправдания собственной измене.

Холли поднялась на колени, торопясь воспользоваться любой возможностью защитить себя.

— Если бы ты верил в это, Натаниэль уже был бы мертв, а не гнил в темнице. Ты рыцарь, сэр Остин. Оскорбление тебе нанесла я; следовательно, честь требует, чтобы ты освободил священника.

Язвительная усмешка исказила черты лица Остина.

— Только посмотрите, как трогательно она выпрашивает свободу своему любовнику!

— Он не был моим любовником! — крикнула Холли, выведенная из себя упрямством мужа. — Я невинна!

— Есть только один способ убедиться в этом.

Сердце Холли учащенно забилось, оживленное надеждой. Если муж хочет получить доказательства ее невинности, она готова предоставить их ему. Остин шагнул на возвышение, и девушка отпрянула в дальний угол кровати, вынуждая его перейти к более решительным действиям.

— Ты думаешь, Натаниэль — мой единственный любовник? Какой наивный! У меня их десятки! Сотни! Я уже сбилась со счета!

Подбежав к окну, Холли распахнула ставни. Яростный порыв ветра с дождем загасил все свечи, заставил затрепетать занавески. Холли обернулась к Остину, смело дожидаясь его приближения.

— Они каждую ночь приходят ко мне в постель. — Она тряхнула непокорными кудрями. — Я просто опускаю волосы вниз, и они взбираются по ним!

Обхватив могучей рукой девушку за талию, Остин прижал ее к подоконнику, раздвигая коленом ноги. Холодные капли дождя хлестали Холли в спину, спереди же на нее навалилось пышущее жаром тело Остина. Схватив одной рукой Холли за волосы, рыцарь запрокинул ей голову так, что между их губами остался лишь один страстный вздох. Его отрывистое шумное дыхание, казалось, заполнило всю комнату, заглушая шелест дождя.

Если только он ее поцелует, она сможет найти путь к сердцу мужчины, за которого вышла замуж.

— Что же ты медлишь? — сдавленно прошептала она. — Все еще боишься проклятия?

— Проклятие не имеет надо мной силы.

— Почему?

Весь мир Холли сжался до тускло блеснувших в темноте глаз Остина. В его голосе прозвучало отчаяние.

— Потому что я не люблю тебя.

Холли поняла, что он ее не поцелует. Поняла в то самое мгновение, когда Остин, подхватив ее на руки, понес к кровати. Поняла, когда он уложил ее под себя на мягкий мех, задрал рубашку, оголив грудь, и грубо раздвинул колени.

Холли потянулась было к нему, одержимая желанием ласково прикоснуться к небритому подбородку, провести пальцами по его волосам, заключить его в свои объятия. Но Остин поймал одной рукой оба ее запястья, сковав их железными пальцами, желая не причинить ей боль, а защититься от нежности, в которой, возможно, таится погибель им обоим. Трепещущая Холли приготовилась к худшему.

Все ее тело содрогнулось, точно пронзенное молнией, когда опытные пальцы Остина проникли в сокровенную глубину ее тела.

Холли плотно закрыла глаза, сгорая от стыда. Сидя в одиночестве в башне, она часто представляла, как все это будет происходить, но никогда не думала, что испытает такое унижение. Остин отказал ей в поцелуях, ласке и нежных словах, но жестокости в нем не было. Его палец проникал все глубже, подготавливая Холли принять его, и сдавленные стоны — одновременно желания и протеста — все чаще вырывались сквозь ее стиснутые зубы. Каждое его прикосновение пробуждало дремавшую в девушке чувственность, принося новые острые ощущения.

Когда к одному пальцу присоединился другой, она не смогла устоять перед неведомым доселе желанием изогнуться, раскинуть ноги пошире, приглашая руку проникнуть еще глубже.

Едва дотронувшись ладонью до темного шелковистого треугольника Холли, Остин понял, что совершил ошибку. Он собирался взять ее резко и грубо, точно доступную шлюху, за которую уплатил звонкой монетой, но прикосновение к нежному трепещущему телу пробудило в его душе остатки порядочности.

Остину едва удалось подавить стон, когда его палец, стремясь подготовить жену ко вторжению, вдруг ощутил, что нежная чаша ее лона уже наполнилась нектаром желания.

Остину неудержимо захотелось покрыть поцелуями пышную грудь, увенчанную розовыми соскам, так, чтобы Холли застонала от наслаждения. Захотелось раздвинуть языком нежные лепестки ее губ. Но много ли времени пройдет, прежде чем этот язык предаст его? Прежде чем он начнет шептать жаркие страстные слова, прижимаясь губами к ее округлому плечу, к белоснежному атласу ее живота? Слова, выражающие нежность, говорящие о любви. Слова, приближающие его к исполнению проклятия.

Эти опасные рассуждения дорого стоили Остину. Холли, высвободив руку, обхватила его за шею, попыталась склонить его голову к себе.

Безжалостно подавив эту попытку, Остин приспустил рейтузы и, схватив руки Холли, прижал их к кровати у нее над головой.

Холли льнула к могучим рукам Остина: единственно осязаемому, что осталось во вселенной беспросветного мрака, наполненной проливным дождем, раскатами грома и завывающим ветром. Чувствуя, что ее вот-вот затопит волна ужаса, Холли напомнила себе, что рядом с ней не чужой мужчина, а ее Остин — большой и теплый, пахнущий мятой и мускусом распаленного желания.

Вспышка молнии осветила комнату. На короткий миг их взгляды встретились, затем Остин, издав короткий стон, проник между раздвинутых ног Холли, разорвав хрупкую преграду ее невинности.

Почувствовав резкую боль, девушка изогнулась, стиснув руки. Пальцам Остина, даже если бы они терзали Холли несколько часов, все равно не удалось бы подготовить ее к этому вторжению. Он показался Холли таким неизмеримо огромным, что она поразилась, как смогло ее хрупкое тело принять его. И все же каким-то образом это случилось; природа все предусмотрела, и Холли впустила мужа в свои сокровенные глубины.

Вскоре боль утихла, Холли стиснула запястья Остина, и их руки соединились, как соединились и их тела. Остин двигался мощно и размеренно, то откидываясь назад, то снова подаваясь вперед. Холли поначалу была безучастна к происходящему, но вскоре ее тело, покоряясь извечным законам, начало отвечать ему. Движения Остина становились все более резкими и быстрыми. Он тяжело дышал, капли пота выступили у него на лбу.

Холли вдруг почувствовала, как все тело мужа напряглось, она не понимала, что происходит, но природный инстинкт подсказывал ей, что наступил важный момент в близости мужчины и женщины. Вспышки молний озаряли башню, давая Холли возможность мельком видеть дикую красоту лица Остина, откинувшего в изнеможении голову и наконец нарушившего молчание, выкрикнув, словно волшебное заклинание, имя жены.

Он рухнул на Холли, уткнувшись лицом ей в шею. Высвободив запястья из его ослабевших пальцев, она потянулась к его спутанным волосам, разметавшимся по подушке, но Остин, не сказав ни слова, перекатился на бок, натянул рейтузы и быстро вышел из спальни, словно по пятам за ним гналось скопище демонов.

Холли осталась лежать в темноте, оглушенная и испуганная. Как будто смерч подхватил ее, закружил, а потом внезапно выпустил из своих могучих объятий, и наступила тишина.

По мере того как Остин спускался по винтовой лестнице в главную залу, его шаги становились все тяжелее. Просторное гулкое помещение было пусто; его освещали лишь тлеющие в очаге угли. На столе стояли забытые бочонок с элем и кубок. Гроза затихла, раздавались лишь отдаленные раскаты грома и приглушенный стук дождя.

Услышав нестройный аккорд по струнам лютни, Остин вздрогнул и обернулся. Ему казалось, что в зале никого нет.

— Что вас гложет? Муки совести?

Всмотревшись в забившиеся в углы тени, Остин наконец разглядел копну светлых волос Кэри.

— Твое счастье, что я безоружен. А то, приняв тебя за захватчика-викинга, я отсек бы твою красивую голову.

Издав в ответ на это несколько печальных аккордов, Кэри, склонив голову набок, внимательно осмотрел своего господина.

— Времени вам потребовалось гораздо меньше, чем я полагал.

На мгновение Остин возненавидел друга за то, что тот так хорошо знает его. Неужели оруженосец может читать по его лицу?

Подойдя к столу, Остин от души плеснул себе в кубок эля и осушил его залпом.

— Если хочешь знать, я ее не насиловал.

— Да я ничего такого и не думал. Я не сомневался, что она уступит вашему очарованию. И что же вы сделали? Прорычали ей стихи?

Остин стиснул зубы, борясь с желанием накричать на Кэри.

— Нам такой вздор ни к чему. Она — моя законная жена. Я имел полное право удостовериться, знавала ли она до меня других мужчин.

Голос Кэри был таким же небрежным, как его пальцы, быстро перебирающие струны.

— И?

— Нет, — ответил Остин, презирая самого себя за недовольный голос.

— Но вас это не остановило, не так ли?

Остин снова и снова переживал то мгновение, когда он, ослепленный желанием, проникал в девственное лоно своей супруги. Вспомнив о ее сдавленных стонах, Остин ощутил прилив стыда и тотчас же почувствовал, как вновь пробуждается его ненасытная плоть.

Он с грохотом опустил кубок на стол.

— А что, по-твоему, я должен был сделать? Извиниться и уйти? Сказать: «Простите меня, миледи, за то, что я лишил вас девственности. Обещаю, что впредь такого не повторится».

Подойдя к лестнице, Остин опустился на нижнюю ступеньку, обхватив руками раскалывающуюся от боли голову.

— Да простит меня господь, Кэри, я обошелся с ней словно с последней шлюхой, — сдавленным голосом признался он. — Я ни разу не поцеловал ее губы, грудь. Я не сказал ей ни слова ласки, ни слова нежности. Клянусь, я не старался умышленно причинить ей боль. Ни одним синяком я не запятнал ее прекрасную кожу. — Проведя рукой по волосам, он поднял на Кэри полный отчаяния взгляд. — По крайней мере, я старался.

Кэри задумчиво молчал и перебирал струны лютни.

Остин покачал головой.

— Раньше, пока я не открыл обман своей жены, я так много думал о том, как буду обольщать ее. Благоухающие свечи, вино с пряностями, нежные поцелуи и ласковые слова. Однако сегодня ничего этого не было. Лютня умолкла.

— И она встретила ваше грубое ухаживание, раскрыв…гм-м…объятия?

Остин кивнул.

— В таком случае вам, вероятно, следует задаться вопросом: почему?

Поднявшись с места, Кэри направился из залы, а Остин остался сидеть, уставившись на мерцающие угли. Он обрушился на Холли без нежности и снисхождения, так как опасался, что если позволит своим рукам исследовать восхитительную форму ее тела или разрешит изнывающим от жажды губам испить медовый нектар с ее уст, то навеки потеряет душу.

Однако, уронив голову на руки, все еще хранящие аромат мускуса и мирры, Остин почувствовал, что еще никогда прежде семейное проклятие с такой силой не давило на него.

23

На следующее утро Холли, нежившаяся в лучах утреннего солнца на скамье у окна, увидела удаляющегося ослика. Узнав восседающую на ослике худую фигуру в рясе, Холли, встрепенувшись, встала коленями на подоконник.

Даже с этой высоты были прекрасно видны понуро опущенные плечи всадника. Отец Натаниэль знал, чего ей стоила его свобода. Даже если Остин и не просветил его в порыве злорадства, священник не настолько глуп и понял, что, будь у мужа хоть какое-нибудь подозрение относительно связи своей жены с ее духовным наставником, ему бы пришлось покинуть Каер Гавенмор не на ослике, а на погребальных носилках.

Точно почувствовав на себе ее взгляд, отец Натаниэль, остановив ослика, оглянулся.

Помахав ему рукой, Холли прошептала:

— Да хранит тебя бог!

Натаниэль, не ответив ей, долго не отрывал взора от башни, прежде чем снова тронул ослика. Мучаясь смешанным чувством облегчения и сожаления, Холли провожала его взглядом до тех пор, пока крошечная точка не затерялась среди бескрайних гор и болот, еще не просохших после ночной грозы.

— Остин не должен был отпускать его одного, — пробормотала она вполголоса. — Натаниэль обязательно заблудится. Он или заедет прямиком в болото, или попадет в руки какого-нибудь дикого валлийца и примет от него мученическую смерть.

Но времени горевать по поводу судьбы Натаниэля у нее не было, так как глухой стук отодвигаемого засова предупредил Холли о вторжении в ее владения. Она гордо выпрямилась, готовая с достоинством встретить утреннего визитера.

Однако в спальню пожаловал не ее супруг, а Винифрида со стайкой щебечущих служанок, каждая из которых несла по ведру с горячей водой. Винни, молчаливая, как и прежде, не поднимала головы, но Холли обратила внимание на вновь появившийся у нее на щеках румянец. Губы служанки были сжаты в тонкую линию, точно она была готова разразиться смехом.

Ее беспрестанно мечущийся взгляд перескакивал с предмета на предмет, избегая только лица Холли и смятой постели.

— Наш господин подумал, что сегодня утром вы захотите насладиться горячей ванной, — Винифрида кивнула на белоснежную кипу белья, которую держала в руках. — И вам, наверное, нужно сменить постель.

Молоденькие служанки, наполнив водой лохань, толкали друг друга в бок, украдкой кидая хитрые взгляды на кровать. Винни отвесила ближайшей девушке по толстому заду увесистый шлепок.

Холли встала, приветствуя служанок. Она с такой величественностью склонила голову, словно рубашка ее была отороченной горностаем, а взъерошенные волосы — короной. Если кто-то думал, что она будет краснеть и заикаться от стыда по поводу этого запоздалого, но закономерного акта ее замужества, он страшно разочаруется.

Но Холли все же не удалось сдержать язвительные нотки, прокравшиеся в ее голос.

— Как это предусмотрительно с его стороны! Передайте моему супругу выражения признательности за его щедрость.

— Он решил, что мое общество будет вам приятно, миледи.

Услышав этот знакомый скрипучий голос, Холли почувствовала, как глаза ее застлала пелена горячих слез. Из-за спины Винни показалась Элспет, и ее изборожденное морщинами уродливое лицо показалось Холли самым прекрасным, какое она когда-либо видела. Всхлипывая, на этот раз от радости, нянька бросилась в объятия своей госпожи, и Винни с помощницами деликатно удалились.

Глухой стук упавшего на место засова вывел Холли и Элспет из оцепенения, вызванного их встречей, напомнив, что служанка теперь делит со своей госпожой ее заточение.

Элспет вытерла Холли глаза: многолетняя привычка думать о себе в последнюю очередь.

— О, миледи, вы даже представить себе не можете, как я за вас переживала. Сэр Остин метался по замку, словно одержимый, не спал и не ел по нескольку дней кряду. Мы все обходили его на цыпочках, разговаривали только шепотом, чтобы ничем не вызвать его гнев. Когда вчера вечером он направился к вам, я решила остановить его во что бы то ни стало — клянусь. Если потребовалось бы, я бросилась бы на его меч, но мастер Кэри зажал мне ладонью рот и держал так до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Холли задумчиво прищурилась. Похоже, отец Натаниэль был не единственным ее защитником в Каер Гавенморе. Даже Винни, судя по ее виду, была рада тому, что женитьба ее господина получила естественное продолжение. Возможно, добрая женщина еще не рассталась с надеждой, что Холли принесет избавление роду Гавенморов от злополучного проклятия.

Элспет испуганно оглядела смятую постель. Узкие костлявые плечи служанки содрогнулись.

— О, дитя мое, он вел себя как зверь?

Холли надеялась, ее улыбка рассеет страхи няньки.

— Страшный и разъяренный. Но так ведут себя все затравленные медведи.

Высвободившись из объятий Элспет, она подошла к лохани и окунула руку в воду, от которой шел пар.

— Смею даже предположить, что нынче утром наш зверь терзается вполне человеческим раскаянием. Он освободил Натаниэля. Прислал тебя залечить мои оскорбленные чувства. Побаловал горячей ванной, чтобы омыть… мм… душу.

Холли повернулась к кровати, не в силах отмахнуться от навязчивых воспоминаний о том таинственном действе, что свершилось здесь в темноте. Сладостная дрожь возбуждения змейкой скользнула по ее животу.

— И чистое белье, чтобы избавиться от всяких напоминаний о его грубом поведении.

— Еще до рассвета он умчался из замка верхом, — осмелилась заметить Элспет. — Лицо у него было таким свирепым, что, думаю, назад он не вернется. А я скажу, так оно и к лучшему!

— Он обязательно вернется, — тихо, но убежденно произнесла Холли.

Ей лишь было интересно, что ожидает найти здесь мучимый угрызениями совести Остин. Свою жену, бледную и заплаканную, отскоблившую с кожи следы его прикосновений, встречающую его осуждающим взглядом? Или же женщину, трусливо забравшуюся под белоснежную простыню, укрывшуюся с головой?

Губы Холли медленно изогнулись в дерзкой улыбке.

— Элспет, дорогая, помоги мне разобраться с бельем.

Лишь к вечеру сэр Остин Гавенмор, потерпев сокрушительное поражение, возвратился в замок. Он взбирался на крутые каменистые склоны, преодолевая переполнившиеся от ночного ливня ручьи и протоки, гнал коня по бескрайним равнинам. Там, где прежде рыцарь искал лишь тяготы войны, чтобы испытать себя, теперь он жаждал обрести самую желанную награду: спокойствие.

Но все его старания были тщетны. Запах растоптанных копытами скакуна полевых цветов был лишь жалким подобием благоухающего аромата кожи Холли. Ветер, терзающий его волосы, проникая сквозь влажные локоны, прикасался к его затылку так же, как старались сделать это пальцы Холли. В его ушах звучали отголоски тихих сдавленных стонов Холли, которые срывались с ее уст, когда ее девственное лоно раскрывалось, принимая супруга.

Остин так и не узнал, были ли то стоны радости или боли, ибо у него не было ни времени, ни желания выяснить это.

Едва сдержав готовое вырваться ругательство, Остин остановил жеребца у недостроенной наружной стены. И человек и животное были взмылены и буквально падали от изнеможения. Остин надеялся, что ему удастся безумной скачкой изгнать из крови неуемный голод по Холли, но теперь он пришел к выводу, что существует только один способ сделать это. К ненасытной жажде примешивалось отчаяние. Он вдруг подумал, боялся ли его дед подниматься по этой винтовой лестнице, зная, что каждая ступень приближает его к вечному проклятию.

Остин проехал мимо могилы матери, не почтив ее память даже мимолетным взглядом. На него нахлынули непрошеные воспоминания о тех днях, когда он с триумфом возвращался в Каер Гавенмор, тогда даже безумство отца не могло омрачить радость от очередной победы на турнире или в кровавой схватке, где ему представилась возможность показать себя достойным воином. Челядь, высыпавшая во двор, размахивала зелеными и красными платками, празднуя победу господина как свою собственную.

Призрачные отголоски приветственных криков достигли слуха Остина. Он вскинул голову, гадая, не было ли тому причиной надвигающееся сумасшествие. Но нет, вот он прозвучал опять — торжествующий одобрительный крик.

Остин пришел в полное недоумение. Со времени разоблачения маскарада Холли в Каер Гавенморе было мало причин для радости, тем более сродни тому восторгу, который охватил дворовых людей в тот вечер, когда их господин представил им свою неказистую жену. При воспоминании об этом на чело Остина упала тень.

Он окинул взглядом крепостные постройки, но из-за крыши недостроенной привратной башни в сгущающихся сумерках смог увидеть лишь полоску цвета слоновой кости, трепещущую у углового зубца. Странно, подумал Ос-тин, прищурившись и вглядываясь пристальнее. Он что-то не припоминал, чтобы в том месте стену украшала горгулья. Его глаза широко раскрылись от изумления, когда означенная горгулья, заметив его, пробежала по стене и скрылась за каменной трубой.

Охваченный любопытством, Остин подстегнул жеребца, поспешив въехать во внутренний двор. Там собралась восторженная толпа. Когда слуги увидели своего господина, радостные крики переросли в приветственный рев.

Весельчак-пасечник хлопнул проезжающего мимо Остина по ноге.

— Доброе вино стоит того, чтобы подождать, пока оно созреет.

Какая-то старуха, игриво подмигнув, прошамкала:

— Передайте вашему удальцу мои поздравления.

Остин не имел ни малейшего понятия о том, кто такой этот тип Флагшток, и его нисколько не радовал тот переполох, который проходимец устроил в его замке.

Остин спешился, и к нему сразу же кинулся веснушчатый мальчуган, принимая поводья.

— Сэр, когда вы ее разрежете, вы мне не дадите один кусочек? Мамка говорит, если я положу его под подушку, это укрепит мою м-м-мужскую силу.

Совершенно сбитый с толку, Остин посмотрел туда, куда указывал пальцем мальчишка, и увидел на самом высоком зубце развевающийся, словно вымпел, квадрат цвета слоновой кости.

Восторженные крики собравшихся смолкли, сменившись напряженной тишиной.

Вдруг Остин с ужасом понял, что это не вымпел, а простыня, и тонкое льняное полотно хранят на себе бесспорный след невинности его невесты. Остин пошатнулся, чувствуя, как вся до последней капли кровь схлынула с его лица, а затем, обжигая жаром, прихлынула обратно.

Он был посвящен в рыцари десять лет назад — достаточно долгое время, чтобы знать: эта безобидная с виду тряпка, трепещущая на ветру, не белый флаг капитуляции, а открытое объявление войны.

24

Остин взбежал по винтовой лестнице. Мгновение он колебался, не сбить ли засов ударом ноги, но решил не тратить силы на такие пустяки. Однако он все же позволил себе отшвырнуть в сторону деревянный брус и пнуть дверь так, что она, распахнувшись, с грохотом ударилась о стену. И лишь тогда Остин осознал, что совершил страшную глупость и вошел безоружный и без доспехов прямиком в стан врага.

Холли же скрыла прелести своего тела под длинным платьем из изумрудно-зеленой парчи, шитой золотом. В ямочке ее белоснежной шеи кровавой слезой сверкал большой рубин. На плетеном поясе, которым была перетянута ее стройная талия, висел флакон для благовоний в виде золотого шара, усыпанного бриллиантами. Она накинула на отросшие кудри сетку из тончайшей золотой нити, но волосы отказывались смириться с неволей и выбивались непокорными локонами.

Холли стояла у окна, ослепительно красивая и такая изящная, что Остин едва сдержался, чтобы не пасть на колени к ее ногам, вручая ей свое сердце и душу.

Взглянув на безукоризненную внешность жены, Остин болезненно ощутил, что сам одет в пропитанную потом рубаху, а влажные волосы его растрепаны. Стиснув кулаки, с вздымающейся от едва сдерживаемой ярости грудью, он, вероятно, казался ей настоящим дикарем. И вчера вечером он ничем не попытался развеять такое представление о себе. По всей видимости, теперь Холли укрепилась во мнении, что все валлийцы набрасываются на своих жен, точно жеребцы, покрывающие по весне кобыл.

Разъяренный и пристыженный собственной грубостью, Остин, избегая смотреть на жену, обвел взглядом тонкие восковые свечи, накрытый на двоих стол у очага, застланный льняной салфеткой, круглую лохань, над которой поднимались струйки пара, арфу, прислоненную к положенным на полу подушкам.

Роскошную кровать, хрустящие белоснежные простыни и маняще откинутое покрывало из соболей.

Остин зажмурился, сообразив, что его жена заручилась помощью могущественных союзников. Похоже, случившееся вчера ночью превратило ее из принцессы в королеву, которая сразу же принялась распоряжаться в его замке из запертой башни.

— Добрый вечер, сэр, — произнесла Холли голосом, благозвучным, словно церковный гимн. — Я взяла на себя смелость распорядиться накрыть стол и приготовить для вас ванну.

Остин грустно подумал, с какой радостью он принял бы подобные знаки внимания от той жены, какой когда-то считал Холли.

— Я не голоден, — проворчал он. Но не мог утверждать столь же решительно, что не грязен.

— Жаль. Я попросила Винифриду приготовить ваши любимые блюда. Соленой миногой и не пахнет. Я хотела заверить вас, что ваши старания ублажить меня не остались незамеченными.

Сперва Остин решил было, будто дерзкая девчонка вздумала напомнить ему, что сам-то он во время последнего свидания мало думал о том, чтобы сделать ей приятное, грубо ища собственного удовлетворения, но на улыбающемся лице Холли не было и тени издевки.

— Ведь вы были так любезны, что освободили отца Натаниэля и позволили Элспет провести со мной целый день.

Остин воздел перст к небу.

— Не Элспет ли я только что видел разгуливающей по крыше?

На устах Холли заиграла выводящая его из себя улыбка. Плавно скользнув к столу, она заняла свое место, позвякивая флаконом с благовониями.

— Удивляюсь, как это вы не заставили Кэри пронзить ее стрелой.

— Если бы я знал, чем она занимается на крыше, возможно, я и приказал бы снять ее оттуда таким образом. — Остин устало опустился в кресло напротив. — Разумеется, я уверен, вам совершенно ничего не известно о том, что сделала ваша служанка. Вы ведь не упускаете случая напомнить мне при первой же возможности о своей невинности.

Наполнив вином кубки, Холли протянула один мужу, не позволяя себе даже покраснеть. Остина просто бесило, как это его жене удается по-прежнему выглядеть чистой и непорочной, словно мадонна.

— Боюсь, только не сейчас. От правды никуда не скрыться, и поскольку вы отпустили моего священника, я поставлена перед неизбежностью положиться на вашу милость.

Остин поднял бровь, приглашая ее продолжать.

Холли пригубила вино.

— Я вдруг подумала, сэр, что вы, возможно, попытаетесь избавиться от меня, расторгнув наш брак, и с позором отошлете меня назад к отцу.

Остин поймал себя на том, что не может оторваться от соблазнительных губ Холли, на которых остались рубиновые капельки вина.

— К чему мне это? Чтобы ты смогла и впредь разбивать мужские сердца?

Холли бросила на него осуждающий взгляд из-под ресниц, кажется, отросших еще больше за время разговора, и продолжала так, точно Остин и не прерывал ее:

— Как мне видится, достигнуть этого вы можете двумя способами: утверждая, что брак наш на самом деле не осуществился, или же заявив, что я взошла на брачное ложе уже не девственницей. Вот почему я воспользовалась этим совершенно честным, хотя и варварским обычаем, чтобы доказать свою невинность вашим людям.

Откинувшись на спинку кресла, Остин, прищурившись, оглядел жену. Помимо своей воли он восхищался ее проницательностью, при этом с ужасом сознавая, что от симпатии до любви один шаг.

Остин покрутил кубок в пальцах.

— Если бы я знал, миледи, что вы так жаждете зрителей, я пригласил бы всех в спальню. И вам бы не пришлось наслаждаться восторженными криками издали.

— Я и так все хорошо слышала. Приятно сознавать, что не все мужчины Каер Гавенмора приравнивают красоту к распутству.

Остин начал было возражать, но тотчас же осекся, вспомнив, что поступки его опровергают слова. Он был вынужден признать, что Холли похожа в настоящий момент не на распутницу, а на ангела. Да, его грубые ласки лишили ее девственности, но невинность засияла еще ярче, укрывая молодую женщину девичьей фатой. Не в силах отмахнуться от этого видения, Остин, с грохотом опустив кубок на стол, вскочил с места.

Он прошел за спиной Холли, и она ощутила, как у нее по затылку пробежали мурашки. Ее даже обрадовал отказ мужа принять ванну, ибо от Остина пахло солнечным светом, свежескошенной травой и всеми чарующими запахами лета, в которых ей так долго было отказано. Холли нестерпимо захотелось провести губами по жестким вьющимся волосам, выглядывающим из-за ворота рубахи, прильнуть в поцелуе к обветренным губам мужа.

Когда Остин снова оказался перед ней, его лицо было холодным.

— Дело вовсе не в том, что я на основании ниспосланной тебе богом красоты делаю выводы о твоем распутстве. Просто я… ты… — казалось, он не мог без боли смотреть на нее, — … я в тебе разочаровался. Ты совсем не та женщина, которую я брал себе в жены.

Холли поднесла кубок к губам, чтобы скрыть, какую глубокую рану нанесли эти слова. Все ее воспитание преследовало только одну цель: сделать из нее завидную пару для будущего супруга. Холли терялась в догадках, разочаровала ли она мужа на брачном ложе. Предательский комок сдавил ей горло.

Холли сглотнула его, отхлебнув вина.

— Кажется, мы подходили друг другу — до тех пор, пока ты не раскрыл мой обман.

— Тогда я считал тебя…

— Совсем другой? — мягко подсказала она.

Остин ударил ладонью по столу с такой силой, что посуда задребезжала. Его глаза сверкнули ледяным огнем.

— Да! Совсем другой! Некрасивой, невзрачной девушкой, которая ни в одном мужчине не пробудит желание бросить вызов ее мужу. Верной женой, которой рыцарь, призванный под ратные знамена, может доверить заботу о замке и вассалах, не терзаясь ежесекундно видениями того, как она уступает домогательствам какого-нибудь проходимца. — Резкость в голосе Остина притуплялась невыносимой тоской, пронзившей сердце Холли сильнее его гневных тирад. — Женщиной, в которой я был бы всегда уверен и которая с радостью ждала бы моего возвращения. Преданной женой и матерью моих детей.

Сознание того, что муж усомнился в ее способности быть верной женой и хорошей матерью, остро резануло сердце Холли. Наверное, впервые в жизни с ней поступили так, словно у нее нет никаких чувств. Словно ее красота была доспехами, делавшими ее неуязвимой к пренебрежению. И лишь Остин дал ей понять, насколько непрочны эти доспехи.

Встав из-за стола, Холли посмотрела Остину прямо в лицо, молясь, чтобы он приписал неестественный блеск ее глаз мерцающему свету свечей.

— Если моя красота не позволяет мне стать твоей женой, то кого же ты пытался найти во мне прошлой ночью? Любовницу? Шлюхам, услугами которых пользуются мужчины рода Гавенморов, живется лучше, чем законным женам!

— Они живут гораздо дольше, черт побери. — Беспокойное расхаживание по комнате привело Остина к окну, за которым сгущались ночные сумерки. — Мне казалось, ты должна упрашивать меня поскорее отправить тебя назад к отцу. Особенно после прошлой ночи.

Холли заставила себя усмехнуться.

— Не говорите вздора, сэр. Я не хнычущая девчонка, готовая бежать к папочке только лишь потому, что ее муж воспользовался своим законным правом.

Остин отвернулся от окна.

— Но расторжение брака вернет тебе свободу. Освободит из этой башни. Освободит от моих домогательств.

Холли прекрасно понимала, что даже если Остин прогонит ее из своей жизни, из этой башни, она все равно никогда не освободится. Каменные стены, окружающие ее сердце, будут сжимать кольцо, пока не раздавят его.

Подойдя к мужу, Холли вскинула голову, пожирая его взглядом, но не смея к нему прикоснуться.

— Ваши требования такие уж непомерные, милорд? Честность? Искренность? Верность?

— Не о том я говорил, и тебе это прекрасно известно. — Голос Остина звучал резко, но руки, стиснувшие плечи Холли, были нежными. — Следует ли мне отослать тебя назад в Тьюксбери, или же ты предпочтешь остаться заточенной в этой башне, обреченная выполнять все мои прихоти, терпеть меня ночь за ночью, как терпела моего деда его жена?

Холли смело встретила его полный отчаяния взгляд.

— Я не твоя бабушка. И ты не ее муж. Если тебе так угодно, можешь бушевать и реветь сколько вздумается, но я нисколько не боюсь, что ты меня изнасилуешь. Или задушишь, — добавила она, превозмогая боль, нанесенную откровенным признанием Остина.

Он недоверчиво усмехнулся.

— Неужели ты действительно полагаешь, что если бы ты отказала мне вчера вечером, то я, извинившись, ушел бы?

— Да, именно так я и полагаю. Вот потому-то сегодня я тебе отказываю.

Ее слова горстью камешков упали в бездонный колодец тишины.

Остин, запоздало догадавшись, что ворвался не во вражеский стан, а в западню, отпустил Холли и отшатнулся от нее. Его нога задела за арфу, та упала, издав жалобный аккорд.

— Ты хочешь сказать, что если бы я отведал твоего восхитительного угощения, позволил бы тебе свернуться клубком у моих ног и очаровать мой слух колыбельной, после чего разрешил бы раздеть себя и омыть мое уставшее тело с головы до ног своими нежными руками, у тебя все равно не возникло бы желания пригласить меня на свое ложе?

— Ни малейшего.

— Ах ты, бесстыжая… — Он угрожающе шагнул к ней.

— Нет, — твердо ответила Холли.

Остин остановился лишь тогда, когда между ними остался какой-то дюйм. Чтобы не отпрянуть от него, Холли заставила себя вспомнить, как муж, усадив ее на колени, вытирал ей слезы. Как он сохранил жизнь Эжену де Легге, в то время как закон мести требовал, чтобы он отнял ее. Как он, сдерживая рвущуюся наружу силу, нежно обхватил ладонью затылок и ласковым, но требовательным поцелуем прильнул к ее губам. Если она просчиталась, оцениваячесть сэра Остина Гавенмора, ей придется очень дорого заплатить за это.

Холли буквально ощущала борьбу, идущую у мужа в душе. Борьбу между искушением и честью. Вожделением и великодушием. Страстью и состраданием.

И когда она уже начала было бояться, что низменные чувства победят в этой борьбе, Остин провел тыльной стороной руки по ее щеке с завораживающей нежностью, которую Холли и не надеялась больше ощутить.

— Ты отлично выбрала себе оружие, женщина. Теперь мой черед сделать выбор.

Произнеся это загадочное предостережение, Остин развернулся и вышел, оставив ее одну.

Услышав стук засова, Холли бессильно упала на скамью у окна, задрожав, точно тростник на ветру. Возможно, Остин больше не вернется к ней, но, доказав ему, что он не чудовище, каким был его дед, она, по крайней мере, не нанесла рану его душе. Едва сдерживая слезы, Холли подумала, как плохо, что она не может сказать то же самое про свое сердце.

Сон не шел к ней. Холли крутилась в постели, казалось, ставшей вдвое шире с прошлой ночи, когда она лежала здесь со своим супругом. Пуховая перина грозила поглотить ее. Одеяла и простыни спутывали ей ноги, так что в конце концов Холли отшвырнула их. Даже тончайшая рубашка будто душила ее, стягивая петлей шею. Не в силах болыпе терпеть, Холли стащила рубашку с себя и бросила ее на пол, решив спать так, как привыкла сызмальства.

Но ласковое прикосновение прохладного ночного воздуха к обнаженной груди лишь напоминало ей, что она больше не ребенок.

Сон пришел к ней неожиданно, наполненный лихорадочными видениями. Вдруг очнувшись, Холли обнаружила, что одиночество ее нарушено: у кровати виднеется чья-то тень. Голос разума поспешил предостеречь ее, но какой-то первобытный инстинкт с радостью приветствовал это воплощение ее сокровенных желаний.

Ее тело с готовностью откликнулось, когда он, объятый мраком, опустился на нее: самодовольный сатир, наполовину ангел, наполовину дьявол.

Он избегал целовать ее в губы.

Этот ласковый Остин, порожденный светом звезд и темнотой, прикоснулся устами к ее виску, очертил языком нежные раковины ее ушей, ткнулся в подбородок, затем, подавшись вниз, прильнул к пульсирующей жилке на шее. Холли удовлетворенно улыбнулась в темноте.

Зачарованная его ласками, она захотела прикоснуться к нему, но тотчас же стиснула руки в кулаки, испугавшись, что, если она уступит этому искушению, он снова растает, превратившись в туман вожделения, из которого она призвала его.

Язык Остина прикоснулся к ее соску, и Холли испытала острое наслаждение. Не в силах устоять перед его настойчивыми губами, она изогнулась. Ее пышная грудь вызывала восторженное поклонение, знавала и язвительные насмешки, но еще никогда ее не ласкали с такой страстью.

Но он ни разу не поцеловал ее в губы.

Он покрыл нежными поцелуями трепещущую кожу ее живота. Его язык скользнул в пупок, намекая Холли, что ни одна частица ее тела не укроется от его ласкового проникновения. Ему не пришлось прибегать к силе, чтобы раздвинуть ей ноги. Его колючий подбородок царапал атласную кожу ее бедер, и ноги Холли стыдливо раздвинулись, приглашая его утолить терзающий ее голод.

Холли ни за что на свете не забудет испытанное ею наслаждение. Борясь с желанием вцепиться пальцами в его волосы, Холли скользнула ногтями по его ладоням, оставив на них крохотные кровавые бусинки. Она протяжно застонала, а его язык продолжал в одно и то же время утешать и бесить ее, умело распаляя ее ноющее тело, а затем отступая, чтобы через мгновение вернуться вновь.

Но он не целовал ее в губы.

Один, два, три раза он довел Холли до грани экстаза, но ее задыхающиеся мольбы дать ей избавление, казалось, лишь удлиняли круги, выписываемые его языком. Когда Холли уже начало казаться, что она сейчас умрет, если он не обратит свое внимание на ее изнывающее от желания лоно, в дело вступили его руки.

Холли корчилась в судорогах, охваченная отчаянным желанием обвить его руками и ногами. Оглушенная обрушившимися на нее чувственными переживаниями, она вцепилась в бархатные ленты, свисающие со стоек кровати, пытаясь не утонуть в море восторга. Тогда он кончиком мизинца свободной руки нежно провел по укромной ложбинке между ее ягодицами.

Холли содрогнулась от этого откровенного призывного прикосновения и застонала.

Его голос, хриплый и в то же время ласковый, послышался в темноте.

— Вы и теперь откажете мне, миледи? Мне следует извиниться и уйти?

Он не дотрагивался до нее, но даже его дыхание жгло Холли кожу. Она чувствовала пламя, исходящее от его языка, сильных пальцев, ожидающих позволения прикоснуться, овладеть. Он выбрал себе оружие с дьявольским искусством смертельного врага, однако Холли, не разуверившаяся до конца, все еще надеялась, что он прислушается к ее желаниям. Если она откажет, он уйдет без единого слова возражения, не дав выхода своей страсти, и она останется зависшей над пропастью, где ее ждет мрак безысходности.

Вцепившись в бархатные ленты с такой силой, что они врезались ей в ладони, Холли сдавленно вымолвила одно слово, решившее судьбу их обоих:

— Останься.

И он остался. Его пальцы возобновили свои утонченные ласки, а губы с опустошительной нежностью блуждали по ее телу. Волна неописуемого наслаждения захлестнула Холли, и она вскрикнула от восторга.

Но прежде чем улеглась трепетная дрожь, охватившая ее, он ворвался в нее — мощный, неистовый, желанный… Его размеренные движения, проникающие в самую глубину, мало напоминали то, что произошло прошлой ночью. Остин вел себя так, будто впереди у него вся ночь, вся жизнь, чтобы предъявить свои права на Холли, навеки поработить ее.

Но он не целовал ее в губы.

Холли захотелось вцепиться ногтями в спину, колотить кулаками по железным мышцам плеч, но она сдержалась, не давая себе воли. Она лежала под ним, беспомощно раздвинув ноги, услаждая его своим пульсирующим лоном. Закусив губу, Холли громко застонала. Но он знал, как продлить эту сладкую муку. Его пальцы начали ласкать маленький бугорок, скрытый в курчавых зарослях, и из уст Холли помимо ее желания вырвались крики о пощаде. Остин словно пытался превратить ее в то, чего больше всего боялся: в жалкое хнычущее создание, подчиняющееся лишь примитивным чувственным инстинктам.

Холли сбилась со счета, сколько раз он затаскивал ее на этот черный утес, чтобы затем низвергнуть вниз. Наконец после сладостной вечности его убыстрившийся темп и напрягшиеся мышцы дали ей понять, что и он присоединился к ее падению. Когда все закончилось, он ушел, так же молча, как и пришел, оставив обливающуюся потом и дрожащую Холли на опустевшей кровати.

Вчера муж бежал от Холли так, будто, промедлив мгновение, он лишится разума; сегодня же он забрал с собой частицу ее истерзанной души.

Так ни разу и не поцеловав ее в губы.

Лишь одна дверь выходила из северной башни в окруженный стеной внутренний двор. Распахнув ее ударом кулака, Остин, шатаясь, вышел на благодатную прохладу опустившейся на Уэльс ночи. Прижавшись к каменной стене, он поднял лицо к небу, чтобы насыщенный туманом воздух освежил пылающую кожу.

Возможно, Холли совершила глупость, бросив ему перчатку, но он совершил еще большую глупость, приняв этот вызов.

Остин не смог бы ответить, что заставило его возомнить, будто он сможет прикасаться к своей жене — в прямом и переносном смысле — и в то же время оставаться бесстрастным. Холли пленила его одним лишь тихим радостным вздохом, который сорвался с ее уст, когда она увидела его стоящим в темноте у кровати. Но он заставил себя продолжать это сводящее с ума представление, до конца разыгрывая безразличие, стиснув зубы, сдерживая экстаз, который раскрыл бы его обман.

Остин застонал. О господи, ну как сможет он не подпускать к себе Холли, когда прежде еще ни одна женщина, некрасивая или очаровательная, купленная за деньги или отдавшаяся ему добровольно, не наносила его сердцу такую глубокую рану. Остин опасался, что ее отступление в самой первой схватке означает для него поражение во всей войне.

— Ты довольна, Рианнон? Это начинается именно так?

Ответом на его вопрос явились не отголоски насмешливого женского смеха, как он ожидал, а приглушенный плач его жены.

Остин мучительно долго смотрел на темное окно и поэтому не заметил сгорбленную фигуру, вынырнувшую из тени и крадучись двинувшуюся вдоль стены.

25

Все дни Холли пошли по заведенному распорядку. Она не испытывала недостатка ни в чем, Не считая свободы.

Ее невидимый тюремщик присылал через Винифриду огромные букеты свежих цветов: позднего жасмина, лесных гиацинтов и кроваво-красных роз, наполнявших башню печальным благоуханием уходящего лета.

Выбрасывая цветы из окна, Холли, сжимая губы, с горечью гадала, каковы будут подношения ее супруга зимой, когда плодородная земля заснет под снежным саваном. Возможно, к тому времени, пресытившись ею, он будет одаривать знаками внимания другую возлюбленную.

К арфе, которая уже была у нее, добавились лютня с новыми струнами и флейта с мундштуком, идеально подходящим Холли. Появились ноты: редкие произведения для сопрано, а также красочные манускрипты.

Заброшенные музыкальные инструменты грустно молчали; книги оставались нетронутыми.

Остин расщедрился настолько, что позволил Элспет помогать своей госпоже коротать долгие дневные часы. Милая Элспет обладала даром жизнерадостно болтать ни о чем, но и ей не удавалось скрыть тревожные взгляды, которые она бросала украдкой на осунувшееся лицо Холли.

Молодой женщине порой приходило в голову, что бесконечно долгие дни заточения свели бы ее с ума, если бы не безудержная свобода, ниспосылаемая ей в темноте ночи.

Ибо после того как Холли отпускала Элспет и гасила свечи, Остин, скользнув к ней в кровать, нежно околдовывал ее тело. Перестав быть ей мужем, он превращался в невидимого любовника, являющегося к ней в темноте, похищающего после каждого ночного посещения еще одну частицу души Холли.

Остин не целовал ее в губы и не позволял ей ласкать себя. Молчание он нарушал лишь затем, чтобы шепнуть, что он с ней сотворит сегодня, и скоро один его приглушенный голос у самого уха Холли стал доводить ее до грани исступления. Если бы в ласках мужа присутствовал хоть какой-то намек на жестокость, Холли, возможно, со временем возненавидела бы его, но руки Остина боготворили ее тело, словно святыню. Никогда прежде Холли не знавала такого безудержного наслаждения. И такого отчаяния.

Остин не пропустил ни одного чувственного места ее тела, взяв штурмом последние бастионы невинности Холли с такой нежностью, что она уткнулась лицом в подушку, чтобы заглушить сотрясающие ее тело сладостные судороги.

И вот наконец, когда Остин, не выразив ни звуком свое удовлетворение, встал с кровати и, натянув рейтузы, двинулся к двери, Холли, не выдержав, нарушила свое молчание.

— Долго так будет продолжаться, сэр? — воскликнула она, стиснув зубы от нахлынувшего с запозданием чувства стыда за минутную слабость. — Неужели я дала вам повод ненавидеть меня так сильно?

Остин задержался лишь на одно мгновение. Затем, закрыв дверь, осторожно опустил засов, оставив Холли наедине с ее угасающей надеждой.

Элспет бросила на свою госпожу встревоженный взгляд. Холли беспокойно ходила по комнате, и рукава ее платья с длинными разрезами развевались при каждом шаге. Всякий раз, проходя мимо окна, она останавливалась, бросая взгляд на умирающий день. Красивые черты ее лица несли на себе отпечаток грусти, а в глазах застыло безумное выражение, никогда не предвещавшее ничего хорошего никому, и в первую очередь самой Холли.

— Что-то не по сердцу мне этот блеск ваших глаз, дитя мое, — сказала наконец Элспет, откладывая пяльцы. — Так же в точности они блестели, когда отец отказался подарить вам пони. Вы спрятались в тележке жестянщика, а потом убежали из замка в снежный буран. Вам было тогда шесть лет. Лишь два дня спустя бедный ваш отец нашел вас свернувшейся калачиком в дупле вяза. От беспокойства он едва ума не лишился, да, но тогда он только и смог, что покрыть ваше грязное личико поцелуями.

Мимолетная грустная улыбка тронула губы Холли.

— Возможно, если бы он вместо этого строго наказал меня, я сейчас не находилась бы в таком тупике.

Дверь распахнулась, и показалось круглое лицо Винифриды.

— Элспет, пора идти.

Служанка заколебалась, не желая оставлять свою госпожу в таком подавленном состоянии. Бледность придавала Холли нездоровый вид, точно она подхватила какую-то неведомую лихорадку, грозившую сжечь дотла ее саму и всех, к кому она прикасалась.

— Спокойной ночи, — тихо промолвила Холли.

Элспет беспомощно взглянула на Винифриду, но валлийка, беспокойство которой было под стать тревоге Элспет, лишь покачала головой. Служанки откровенно обменивались мнениями о плачевном состоянии Холли, но не знали, как разорвать этот порочный круг. Их господин и госпожа точно сошлись в черном танце душ, бесповоротно решив довести его до трагического конца.

Элспет, не в силах предложить Холли ничего другого, с чувством потрепала ее по плечу.

— Да хранит вас бог, миледи, — прошептала она, пытаясь отмахнуться от ледяного озноба недоброго предчувствия.

После ухода Элспет Холли принялась расхаживать по комнате. Грустить некогда, впереди у нее много дел. Вместо того чтобы по обыкновению загасить пламя свечей, Холли достала все припасенные за несколько дней свечи и поднесла огонь к каждому фитилю. В комнате стало светло как днем.

Если Остин придет к ней, то пусть это произойдет при ярком свете. Она больше не позволит ему прятаться за щитом темноты. Она смело встретится с ним взглядом в залитой светом комнате, не обращая внимания на краску стыда, которая покроет ей лицо при воспоминании о том, что происходило в темноте.

Она добьется от Остина правды. И если он поклянется рыцарской честью, что никогда не сможет полюбить ее, она, унизившись перед ним в последний раз, упросит его отослать ее назад в Тьюксбери. Нестерпимая боль стиснула сердце Холли, но она справилась с нею.

Как и все предыдущие вечера, ей оставалось только ждать. Подойдя к окну, Холли вдохнула полной грудью запах цветов, вянущих на каменных плитах внизу, не замечая вожделенного взгляда, следящего за ней из сгущающихся сумерек.

Сегодня вечером он не пойдет к ней.

Остин, бродивший по залитому лунным светом склону холма, понял, что лжет, еще произнося эти слова. Холли болезненной лихорадкой жгла ему кровь. Он был бессилен перед ней, как бессильны перед зовом луны приливы и отливы.

Белые камни недоконченной наружной стены казались зубами из слоновой кости в челюсти ночи. Остин перепрыгнул через невысокую стену, восторженно приветствуя темноту и скрытность, которую она несет. Лишь во тьме Остин смел являться к Холли.

Проскользнув мимо опустевшей часовни, он вошел во внутренний двор, избегая освещенных участков, точно хищник, каковым он и начинал себя чувствовать. Остин уже почти достиг укромной темноты лестницы, как вдруг светловолосая фигура, выйдя из тени, стала у него на пути.

Остин, остановившись, с раздражением посмотрел на своего друга:

— Думаю, у тебя не было бы свободного времени, чтобы разыгрывать из себя мою совесть, если бы ты обзавелся женой.

Он напрасно не обратил внимания на язвительную ухмылку Кэри.

— К чему мне такие хлопоты, если вы, надеюсь, позволите мне попользоваться своей?

Услышав за спиной тихий скрип открывшейся и закрывшейся двери, Холли расправила плечи, внутренне собираясь к последней битве за любимого мужчину. Набрав полную грудь воздуха, она обернулась, но, увидев сгорбленную фигуру у двери, удивленно воскликнула:

— Папа Рис?

Свекор был первым мужчиной помимо ее супруга, кому было позволено подняться в башню после того, как в ней заточили Холли. Молодая женщина вспомнила о проповеди, произнесенной стариком с крепостной стены в тот день, когда Остин разоблачил ее, и к ее удивлению примешалась тревога.

Рис Гавенмор, по-детски робея, поднес к губам палец, моля Холли о молчании.

— Отец не разрешил мне приходить. Но я проскользнул, пока он был со своей подружкой. Недоумение Холли росло.

— Ваш отец не разрешил вам? Я ничего не понимаю.

— Он сказал, что ты испорченная женщина, но я не поверил ему.

Бледно-голубые глаза старика наполнились слезами. Эти глаза были настолько похожи на глаза Остина, что Холли было больно смотреть в них — так они напоминали о том, чего лишилась Холли, встречаясь с мужем под покровом темноты.

— Мама, мне без тебя плохо. Мне без тебя очень плохо.

Теперь все встало на свои места. Холли, столько времени размышлявшая о судьбе женщины, которая была заточена в эту тюрьму до нее, ни разу не вспомнила о ее ребенке. О маленьком мальчике, лишенном жестоким и мстительным отцом материнской любви. Впервые после того, как Холли узнала о том, что Рис Гавенмор, разъяренный ревностью, убил свою жену, у нее шевельнулось сострадание к старику.

Ее голос смягчился сочувствием.

— Я уверена, мама тоже скучала по вас, сэр. Очень скучала. Но я — не она.

Старик склонил голову набок, словно прислушиваясь к отголоскам давно забытой мелодии.

— Знаешь, я все слышу. Когда отец думает, что я е лег спать, я тайком пробираюсь в сад и слушаю. — Робость исчезла с его лица, сменившись хитрой злобой. — Я слышу, как ты кричишь и стонешь. Иногда ты кричишь так, словно тебе делают больно, но потом ты просишь еще и еще. Тебе ведь нравятся те непристойные мерзости, что он делает с тобой, не так ли? Наверное, ты все-таки действительно испорченная.

Холли зажала ладонью рот, сдерживая крик ужаса. Мало хорошего узнать, что маленький мальчик слушал то, что происходило между его родителями, но ей стало просто жутко от сознания, что старик, должно быть, с самого начала подслушивал, чем же занимаются они с Остином. Холли ощутила себя оскверненной, чего не чувствовала никогда прежде.

Рис Гавенмор надвигался на нее, и голос его постепенно из жалобного детского всхлипывания наполнялся пугающей мужской силой.

— По-моему, ты просто лживая шлюха. — Старик окинул ее долгим похотливым взглядом. — Скольким мужчинам ты позволила задрать свои юбки? Десятку? Легиону?

— Я не Гвинет! И я не ваша мать!

Все мысли Холли были поглощены зияющей у нее за спиной бездной, и она попятилась прочь от окна, слишком поздно заметив, что приближается к кровати.

— Я Холли, папа Рис. Вы меня помните? Вы помогали мне носить корзины с анемонами. Мы с вами сажали цветы на могиле Гвинет. — Видя, что ее отчаянные призывы тщетны, она крикнула: — Во имя всего святого, я жена вашего сына! Жена Остина!

Даже ей самой эти слова показались неубедительными. Действительно, с того памятного дня на берегу реки Остин ничем не показал, что продолжает считать ее своей женой. Как ей убедить сумасшедшего старика в том, что она не шлюха, если ей не удается убедить в этом себя саму? Разве Остин не доказал, что она — именно то самое испорченное создание, вожделенно стремящееся отдать тело и душу буйному плотскому разгулу, каким ее считает Рис Гавенмор?

Заморгав, чтобы прогнать слезы, Холли пошарила за спиной в поисках оружия. Ее ноги наткнулись на возвышение, на котором стояла кровать, и тихо звякнувшие струны наполнили ее надеждой.

— Задери юбку, моя любимая, — оскалился старик, и ласковое слово прозвучало у него точно ругательство, — и мы посмотрим, сумею ли я утолить твою похоть так, как это сделал король, когда ты заманила его в свою постель.

Оторвав от нее взгляд, он непослушными трясущимися пальцами завозился с рейтузами. Холли замахнулась лютней, целясь старику в голову.

Музыкальный инструмент разлетелся в щепы, угодив ему прямо в висок. Рис отшатнулся, бросив на Холли полный удивления и обиды взгляд, при других обстоятельствах показавшийся бы комичным.

Но прежде чем молодая женщина успела насладиться торжеством победы, старик, тряхнув головой, бросился на нее. Разорвав ворот ее шелкового платья, безумец трясущимися руками потянулся к ее шее…

Остин терялся в догадках, с чего это оруженосец толкает его на убийство. Особенно учитывая то, что именно ему и придется стать жертвой этого убийства.

Прищурившись, он посмотрел на Кэри.

— Ты что, спятил?

Небрежно пожав плечами, Кэри принялся расхаживать вокруг своего господина, умело подражая его походке.

— Нисколько не спятил. Как раз наоборот, ко мне вернулся рассудок. И я решил сказать вам, что пора бы подумать и о других.

— О других?

— Да! Нельзя быть таким жадным. Вы никогда не жалели для меня жирного куска фазана и доброго глотка вина. Так почему вы держите такое сокровище, как Холли, только для себя? — Ткнув Остина в бок, он ухмыльнулся. — Нам с вами не впервой делиться женщиной.

Перед глазами Остина словно упал кроваво-красный занавес. Схватив Кэри за шиворот, он вдавил его в стену.

— Как ты смеешь? Это не какая-то шлюха, которой грош цена, это моя жена!

Лицо Кэри сохранило беспечное выражение, даже когда сильная рука Остина стиснула его горло.

— В таком случае простите мою дерзость, ибо мне казалось, что свою жену мужчина не запирает в башне. И не крадется подобно вору в ночной темноте, чтобы похитить у нее минуту наслаждения.

— Она сама навлекла на себя это! — вспылил Ос-тин. — Зачем она предала меня?

Серые глаза Кэри вспыхнули вызовом.

— Да, и если вы вот в это самое мгновение сломаете мою глупую шею, то придумаете, как бы и эту вину свалить на Холли, не так ли? И правда, ведь именно это доставляет самую большую радость таким порочным женщинам как Холли и ваша мать. Натравливать мужа на короля. Брата на брата. Друга на друга.

С шумом втянув воздух сквозь стиснутые зубы, Остин взглянул в налившееся кровью лицо человека, бывшего ему скорее братом, чем слугой. Человека, рискнувшего своей жизнью, чтобы заставить его взглянуть правде в глаза. Хриплое учащенное дыхание мужчин стало успокаиваться.

Вдруг тишину разорвал звук, который Остин до этого слышал лишь однажды. Звук настолько жуткий, что ему захотелось упасть на колени, подобно объятому ужасом девятилетнему мальчику, каким он тогда был, и заткнуть уши руками.

Громкий пронзительный женский крик, заставивший кровь заледенеть в жилах, внезапно оборвался, оставив после себя в темном замке гулкую тишину.

26

Когда морщинистые руки Риса Гавенмора сомкнулись вокруг ее горла, отнимая жизнь, у Холли мелькнула печальная мысль, что так Остину будет гораздо меньше хлопот с ее останками, чем если бы его отец выбросил ее из окна. Уже завтра ночью она присоединится к полчищу привидений Каер Гавенмора.

Жаль, что она не верит в привидения. А то ее призрак остался бы здесь, чтобы следить за Остином и донимать его озорными проделками, если он посмеет ввести в дом на освободившееся место какую-нибудь некрасивую покорную жену. Тогда она пела бы, страшно фальшивя, у их брачного ложа и швыряла бы с крепостных стен на голову несчастной дурнушки горшки с цветами. Возможно, Холли хихикнула бы, представив себе эту картину, если бы только смогла вобрать хоть сколько-нибудь воздуха в легкие.

Комната погружалась в темноту. Еще немного, и наступит полный мрак. Холли не боялась темноты, ведь именно под покровом ночи к ней всегда приходит Остин. Только тогда его прикосновения обещают любовь, о которой молчат уста. По щеке Холли скатилась одинокая слеза. Душа ее была полна тоски и сожаления. Но она не хотела расстаться с надеждой. Ибо Остин ни за что не позволит ей остаться одной в сгущающейся темноте.

Господи Иисусе, все повторяется снова!

Когда прозвучал этот жуткий крик, колени Остина обмякли, и какое-то мгновение лишь Кэри удерживал его на ногах. Охваченные отчаянием, мужчины переглянулись, и Остин, вырвавшись из рук друга, бросился к замку.

Слыша за спиной топот Кэри, он пронесся мимо встревоженной челяди, высыпавшей в нижнюю залу, и бросился на лестницу, расталкивая слуг-мужчин, уже спешивших наверх.

«О господи, сделай так, чтобы я успел!»

Меньше чем в десять прыжков Остин преодолел первый пролет лестницы. Ему казалось, что он пробирается сквозь тишину, густую и липкую, словно сама смерть. Остин взлетел вверх по винтовой лестнице, не обращая внимания на острую боль, взорвавшуюся у него внутри, когда его плечо налетело на дверь.

Спотыкаясь, Остин ворвался в комнату, и тотчас же его захлестнула волна отчаяния, едва не сбив с ног.

Окружающая обстановка воспринималась его сознанием обрывками: разбросанные по полу обломки лютни; отец, восседающий верхом на женщине; тонкая женская рука, безжизненно свисающая с кровати, как свисала голова его матери, когда он тащил ее тело вниз по лестнице.

Эта рука слабо дернулась, и Остин, очнувшись, вернулся из прошлого в настоящее. В два огромных прыжка он пересек комнату и, схватив отца за ворот рубахи, стащил его с кровати. Склонившись над Холли, Остин приподнял ее на руки, с ужасом ожидая увидеть, что ее прекрасное лицо отмечено черной печатью смерти.

Свистящий вздох, слетевший с ее уст, явился самой сладостной мелодией, какую ему когда-либо доводилось слышать.

— Дыши глубже, моя любимая, — с мольбой в голосе, показавшемся чужим ему самому, произнес Остин. — Пожалуйста, дыши. Дыши ради меня.

Он укачивал Холли на руках, поддерживая ладонью ее голову, до тех пор, пока ноздри ее не затрепетали и с лица не схлынула синеватая бледность. На нежной белизне шеи проступили багровые следы пальцев его отца.

Рис Гавенмор лежал у изножья кровати обмякшей кучей. Нижняя губа его дрожала, воспаленные глаза наполнились слезами. Из рассеченного виска сочилась кровь.

— Прости, мама, — жалобно причитал старик. Он закрыл лицо руками, и в его голосе звучали боль и страдание. — О боже, Гвинет, прости меня.

В сердце Остина не шевельнулось бы ни капли сострадания к отцу, если бы не мрачное сознание того, что он, возможно, заглядывает в собственное будущее. Вероятно, рыцарь все же расправился бы со стариком прямо сейчас, если бы он мог расстаться со своей драгоценной ношей — телом Холли.

Услышав прерывистые судорожные вздохи, Остин тотчас же снова устремил свой жадный взор к ее лицу. Щеки молодой женщины едва заметно порозовели. Веки, задрожав, поднялись, и Холли, моргая, вгляделась в склонившееся над ней лицо.

— Сэр, я уже стала привидением?

Остин еще крепче обнял ее, содрогнувшись от мысли, как близка была его жена к тому, чтобы перейти в это бестелесное состояние. Он уткнулся лицом в ее шелковые кудри.

— Нет, моя любимая, хотя, подозреваю, ты могла стать ангелом.

Холли тихонько вздохнула в его объятиях.

— Наверное, это и к лучшему, — прошептала она. — Из меня вышло бы очень озорное привидение. Я связывала бы узлом штанины твоих рейтузов и распарывала бы все швы на твоих камзолах.

Испуганно поведя глазами, Холли осмотрела себя, только сейчас вспомнив, что произошло недавно в ее темнице. Из-под разорванного лифа платья виднелась соблазнительная молочно-белая грудь. Холли, быстро повернувшись к двери, увидела Кэри, за спиной которого толпились встревоженные слуги.

Засмущавшись, словно юная невинная девушка, Холли схватила края ткани, прикрывая свою наготу, и с мольбой взглянула на Остина.

— О, пожалуйста, не сердитесь на Кэри. Он ни в чем не виноват. Клянусь, это все я. Это я соблазнила его смотреть на меня.

Она застучала зубами, запоздало осознав, к чему была близка. Прекрасные глаза наполнились слезами, которые, словно капли кипящего масла, опалили кожу Остина. По его огромному телу пробежала судорога. Невидимая стена вокруг его сердца рухнула. Какая ирония, что он трудился над нею двадцать лет, и когда стена была готова, обнаружил, что сложена она не из камней, а изо льда! Достаточно было лишь горячих слез Холли, чтобы стена растаяла, оставив его сердце открытым и беззащитным.

Остину достаточно было бросить на Кэри один полный мучительной боли взгляд, и оруженосец быстро выпроводил старика и слуг из комнаты, оставив супругов наедине.

Остин погладил ледяные руки жены, пытаясь согреть их.

— До того, как несчастный попытался задушить тебя, он тебя ничем не обидел? Холли покачала головой.

— Мне не надо было бить его. Я же знала, что это всего лишь немощный старик, но он говорил такие гадости. Когда он начал снимать штаны… — Она склонила голову, предоставив Остину беспомощно смотреть на ее нежный затылок, которым он так долго восхищался. — Каждую ночь он прятался в саду и подслушивал. — Ее плечи снова содрогнулись. Голос стал тихим, едва слышным. — Он был уверен, что я — похотливая шлюха и с радостью отвечу на его домогательства… потому что я не отказываю тебе.

Остин ощутил острое раскаяние. Не его отец низверг эту гордую красивую женщину в пучину стыда — это сделал он сам.

Нежно прикоснувшись к подбородку Холли, он заглянул ей в глаза.

— Ты права. Тебе не надо было бить его. Ты должна была ударить меня.

Прекрасное лицо Холли лучилось в свете свечей, но Остин, взглянув на ее приоткрытый рот, на дрожащие на черных ресницах слезы, вдруг подумал, что никогда не считал красивую внешность главным достоинством женщины. Пусть годы покроют серебристым туманом волосы его жены и высекут морщины на атласной коже — красота ее души никогда не поблекнет. Та красота, которая, пробившись сквозь нелепый маскарад Холли, ослепила его своим сиянием.

Именно от этой красоты он пытался скрыться, приходя наслаждаться прелестями Холли только в полной темноте. Этой красоты он боялся, пытаясь обмануть себя, будто это другая женщина. Все равно какая. Но стройное тело, которое дарило ему незабываемое наслаждение, нежный, покрытый темными эавитками затылок, где Остину так хотелось запечатлеть поцелуй, всегда принадлежали только Холли.

Холли. Его Холли. Щедрая и упрямая, готовая до конца биться за тех, кого любит. И храбрая. Гораздо храбрее всех воинов, с которыми Остин сходился лицом к лицу на поле брани. Она не побоялась защищать свою честь от выжившего из ума развратника. Не побоялась бросить вызов своему отцу, вознамерившемуся насильно решить судьбу дочери. Не побоялась принести в жертву свое тело эгоистическому вожделению мужа.

Однако раскаяние было лишь бледной тенью другого чувства: Остин долгие годы верил, что это чувство погребено навечно в тот день, когда его мать обрела покой в плодородной валлийской земле. Чувство нежное и трепетное и в то же время обладающее силой низвергать королей и заставлять человека расставаться со своей душой лишь за одну ночь наслаждения бесценным даром любви.

Резкая боль пронзила грудь Остина. До тех пор, пока он упрямо держался за убеждение, что никогда не сможет полюбить Холли, она могла оставаться его женой.

Почувствовав, что руки мужа разжались, Холли застыла, не пытаясь удержать его.

— Ты уже уходишь, да? Здесь слишком светло, и ты уходишь.

Но, вместо того чтобы направиться к двери, Остин подошел к столу и не спеша наполнил вином серебряный кубок. Окинув удовлетворенным взглядом зажженные свечи, он вдруг нахмурился.

— А где цветы? Здесь же должно быть много цветов! Холли смущенно отвела взор.

— Я от них постоянно чихала, — солгала она, — так что пришлось попросить Винифриду убрать их.

Ее изумление возросло еще больше, когда она увидела, что Остин, вернувшись к кровати, опустился на колени. Их взгляды встретились.

Остин поднял кубок.

— Я провозглашаю тост за свою жену!

Холли, увидев торжественное выражение его лица, ощутила, как в душе у нее зазвучала какая-то грустная струна. Но прежде чем она успела дать волю своей тоске, Остин поднес кубок к ее губам. Холли отпила большой глоток, медленно наслаждаясь вином, приправленным медом, словно мучившую ее жажду можно было утолить напитком.

Остин, в свою очередь отпив вина, выронил кубок, со звоном покатившийся по полу. Обхватив руками лицо Холли в порыве неистовой страсти, напугавшей и в то же время восхитившей ее, он заглянул в ее бездонные глаза и сказал:

— Я буду любить тебя в горе и в радости, леди Холли Тьюксбери!

После чего он поцеловал ее в губы.

При первом же легком прикосновении его теплых губ Холли охватило небывалое умиротворение. Ошеломленная долгожданной радостью, она решила, что, вероятно, все-таки умерла и попала на небеса. Это волшебное единение душ сблизило ее с мужем гораздо сильнее, чем все плотские наслаждения, которым они предавались в темноте. Когда до Холли дошло, что только что сделал Остин, ее взор затуманила пелена слез. Он назвал ее своей женой. Не капризную незнакомку с венком увядших колокольчиков на голове, облаченную в нелепый наряд, а ее, Холли Тьюксбери, в разорванном шелковом платье, чувствующую себя такой же обнаженной и беззащитной, как, должно быть, чувствовала себя Ева, когда бог впервые представил ее Адаму.

От церемонной почтительности поцелуя мужа Холли ощутила себя чистой и непорочной, как прародительница всех женщин до грехопадения. Этот благородный поступок вернул надежды на будущее. Холли не удивилась бы, если бы, взглянув в зеркало, увидела, что отвратительные следы, оставленные руками отца Остина, исчезли, растворились под нежным взглядом мужа.

Сорвавшийся с ее уст радостный крик был заглушен губами Остина. Обхватив руками его шею, Холли прижала мужа к своему сердцу, о чем так давно мечтала.

Остин с удовольствием остался бы так на веки вечные: укачивая Холли в своих объятиях, упиваясь сладостным нектаром ее губ, прерываясь лишь затем, чтобы прошептать слова извинения или, уткнувшись во взъерошенный шелк ее волос, произнести слова любви.

Холли первая, оторвавшись от его уст, прижалась губами к сильной шее мужа и, скользнув руками под рубашку, запустила пальцы в жесткие волосы, растущие на его груди.

Остин не удержался от стона, почувствовав, что эти нежные пальцы, спустившись по животу, взялись за завязки рейтузов.

Поймав руку Холли за тонкое запястье, он поднес ее к губам.

— Не надо, — прошептал он, не в силах сдержаться и целуя пульсирующую под тонкой кожей жилку. — Я этого не хочу.

Холли, прижавшись к его паху, тотчас же раскрыла обман.

— По-моему, тебе пора подумать о том, чего хочу я, — сказала она. — Мне следовало предупредить тебя, что отец всегда считал меня очень избалованным ребенком.

Остин хитро усмехнулся, поняв, что его жене необходимо самоутвердиться после того, как она была совершенно беспомощной в руках его отца.

— В таком случае я, разумеется, не могу отказать тебе.

Свое обещание он подтвердил тем, что дал рукам Холли полную свободу делать все, что ей заблагорассудится. Тонкие пальцы Холли сжали его напряженную плоть, и Ос-тин, откинув голову назад и стиснув зубы, глухо застонал.

Только одного прикосновения оказалось достаточно, чтобы Остин понял: он ни в чем не может отказать своей жене. Даже когда она, упершись руками в его плечи, опрокинула его навзничь и принялась раздевать. Когда Остин ощутил кожей щекочущее прикосновение мехового покрывала, он нетерпеливо протянул к ней руки.

Глаза Холли сверкнули, словно два драгоценных камня. Она увернулась от мужа.

— Вы можете смотреть, милорд, — это гораздо больше, чем было позволено мне, но прикасаться ко мне вам запрещается.

Остин недоверчиво переспросил:

— Неужели ты справишься сама?

На лице Холли появилась лукавая усмешка.

— Сейчас увидишь.

Наблюдать за раздевающейся при ярком свете свечей Холли было ни с чем не сравнимым удовольствием. Встав на колени, она стащила через голову платье и нижнюю рубашку. Холли тряхнула остриженными кудрями, и Остин возблагодарил небо, что волосы ее еще не отросли и не скрывают от него восхитительную грудь. Руки его уже изнывали от желания ласкать Холли, прикасаться к ней, гладить ее роскошное тело. Все это он должен был бы сделать в первую брачную ночь. Сейчас Остин был готов расплатиться за тот долг, когда он так грубо лишил жену девственности.

Но Холли задумала дьявольское возмездие.

Когда Остин вновь протянул к ней руки, она отпрянула в сторону.

— Держите себя в руках, сэр, или я буду вынуждена сдерживать вас.

Остин откинулся на кровать, стиснув кулаки.

— Смею ли я просить вас о пощаде, миледи? Холли скользнула по его губам завораживающим легким поцелуем.

— Не тратьте зря силы.

Остин даже не смел мечтать о том, что отмщение может быть столь сладостным. Особенно когда этой мести ждало его возбужденное тело. Холли ласкала губами его лихорадочно горящую плоть, постоянно возвращаясь к его устам, осуществляя ласку, в которой ей так долго отказывали. Когда ее нежные губы коснулись напряженных мышц живота Остина, он вцепился в покрывало, сминая и комкая мех.

Холли, дразня его, скользнула своей пышной грудью по его телу, прикасаясь к его губам легкими мимолетными поцелуями. Остин застонал от наслаждения. Но оказалось, это лишь прелюдия к более восхитительным истязаниям. Ибо эти самые невинные губы, опустившись по его трепещущему телу, раскрылись, обволакивая его пылающую страстью плоть.

Остин ухватился за стойки, стиснув их с такой силой, что, казалось, балдахин вот-вот обрушится на них.

— Женщина, сжалься надо мной! — выдохнул Ос-тин, выгибая спину в неудержимом порыве, удвоившем его муки и его наслаждение. Уцелеть, пережить натиск Холли Остину помогло лишь то, что он все это время обдумывал в мельчайших подробностях свой ответный удар.

Наконец Холли снова прикоснулась поцелуем к его губам, и Остин, уже не сдерживая страсти, ответил ей, проникнув языком в самые глубины ее рта.

Однако учитель у Холли был прекрасный. Прикусив мужу нижнюю губу, она прошептала:

— Ты откажешь мне, муж мой? Я должна извиниться и уйти?

Сердце Остина гулко забилось в груди. Увидев его внезапно потемневшее лицо, Холли прекратила насмешки. Она не стала возражать, когда Остин, не разжимая объятий, перекатил ее на спину, оказавшись сверху. Их тела слились воедино, словно господь бог специально сотворил их для этого.

— Останься, — прошептал Остин, понимая, что в последний раз просит свою жену об этом.

Холли восторженно вскрикнула, наслаждаясь доселе запретной роскошью обвить ногами талию мужа, призывая его проникнуть еще глубже.

Остин знал, что ему нужно во многом покаяться, но это было самое сладостное и в то же время самое мучительное наказание, которому он подвергался. Он проклинал все эти наполненные мраком ночи, проклинал себя за упрямство, лишившее его благословенного света свечей. Какое это восхитительное наслаждение — смотреть на Холли и видеть, как ее прекрасное лицо расцветает от удовольствия, видеть, как заливаются краской щеки, как приоткрываются ангельские уста, испуская радостный стон, еще больше возбуждающий его.

Да, она красивая, но эту единственную последнюю ночь красота ее принадлежит ему. Это его жена. Зачарованный блаженным наслаждением, разлившимся по лицу Холли, Остин скользнул пальцем туда, где в горячей влаге соединились их тела. Одного нежнейшего прикосновения оказалось достаточно, чтобы судорожное дыхание Холли переросло в крик восторга.

Ее трепетная дрожь захлестнула Остина волной наслаждения. Он со всей силой прижался к Холли, заглушая готовый сорваться с его уст стон сладостной агонии, впиваясь поцелуем в ее губы и чувствуя, как низвергающимся водопадом изливается из него любовь всей жизни.

Проснувшись в окутанной предрассветным сумраком комнате, Холли обнаружила, что постель рядом с ней пуста. Решив на мгновение, что Остин, как и раньше, ушел, получив наслаждение, она почувствовала, что душа ее наполняется отчаянием.

Едва сдерживая печальный вздох, Холли прикоснулась к тому месту на ложе, где должно было лежать большое сильное тело мужа. Смятая простыня все еще хранила остатки тепла. Облегченно вздохнув, Холли радостно рассмеялась и перекатилась в углубление, оставленное им в перине. Какое-то время она лежала, уткнувшись лицом в подушку, потягиваясь и вздыхая.

Перевернувшись на спину, Холли уставилась в полог балдахина, но перед взором ее мелькали сладостные воспоминания. После блаженных судорог экстаза Остин, уложив ее голову к себе на грудь и убрав с лица влажные кудри, сдавленным шепотом просил прощения за все те ночи, когда он бросал ее, обещая впредь никогда так не делать. Холли сбилась со счета, сколько раз за промелькнувшие слишком быстро часы между полуночью и рассветом Остин подкреплял свои слова действием. Но не менее прекрасными были и те мгновения, когда, истощенные и насытившиеся, они падали в изнеможении и она, прильнув к теплой груди мужа, упивалась ощущением того, что ее любят и ей больше нечего бояться. Когда Холли пыталась отодвинуться от мужа, Остин, ворча, обвил ее за талию, привлекая к себе и утыкаясь подбородком ей в макушку. И Холли, видя, что он не в силах расстаться с нею даже во сне, довольно улыбалась.

А потом снова пробуждалось его желание, и все начиналось сначала.

В желудке Холли раздалось требовательное урчание. Она уселась в кровати, гадая, не отправился ли Остин за подносом с едой, чтобы они смогли утолить голод, имеющий более земную природу. Свечи оплыли, превратившись в застывшие лужицы воска. Воздух наполнился легкой прохладой. Свесившись с кровати, Холли увидела, что штаны Остина исчезли, но рубашка по-прежнему валялась бесформенной кучей там, куда она бросила ее вчера вечером.

Поддавшись внезапному порыву, Холли натянула рубашку на себя, словно с помощью этого наивного ухищрения можно было стать еще ближе к мужу. Грубая шерсть щекотала обнаженную кожу. Не удержавшись, Холли весело закружилась по комнате, глядя на то, как рубашка раздувается колоколом.

Она споткнулась, налетев на стол.

И ей пришлось вцепиться в него обеими руками, чтобы не упасть. Дверь спальни была распахнута настежь, приглашая Холли покинуть Опостылевшие стены своей темницы.

27

Холли осторожно спустилась вниз по лестнице, сама не замечая, что прижимается спиной к стене. Затем она прошла мимо нескольких обитателей замка, которые спали на скамьях и на подстилках на полу в главной зале. Дверь со скрипом отворилась, впуская в залу тусклый свет.

Проскользнув в узкую щель, Холли вышла во внутренний двор и застыла, глядя на небо так, словно увидела его впервые в жизни.

На далеком небосводе гасли последние звезды. Подобное утро в конце лета легко спутать с осенним: шепот прохладного ветерка с реки, сорвавшийся с дерева желтый лист, проблески рубина в изумрудной зелени кроны дуба. Эти предвестники ненастья спешили вслед за последним вздохом лета, за которым уже чувствуется ледяное дыхание зимы.

Холли успела забыть, сколь многообразен мир. Скалистые горы, обширные болота, непроходимые леса, среди которых тускло сияла оловянная лента реки, текущей сквозь клубящийся туман в море.

У Холли перехватило дыхание. Она поежилась от первобытного страха, испугавшись, что эта первозданная красота поглотит ее целиком.Ей не хватало ставших привычными стен, окружающих ее тюрьму, уютного гнездышка в постели, среди меховых покрывал. Вероятно, Холли скользнула бы назад в свою нору, словно робкий мышонок, испугавшийся котов, населяющих замок, если бы не заметила стоящего на обрывистом берегу реки мужчину.

Увидев мужа с развевающимися от ласковых дуновений ветерка черными волосами, Холли торопливо направилась к нему.

Ей не терпелось заглянуть ему в глаза, услышать нежные слова, убедиться, что все случившееся этой ночью не было сном. Холли почувствовала себя невесомой, ей захотелось скакать и резвиться в мокрой от росы траве, но странная неподвижность Остина остановила ее. Он не замечал приближения жены. Глаза его словно остекленели, казалось, взгляд его проникал сквозь туман до самого моря.

Боясь напугать мужа своим внезапным появлением, Холли нежно положила ему руку на талию.

Вздрогнув от этого осторожного прикосновения, Остин, обернувшись, увидел стоящую рядом с ним улыбающуюся жену. Холли каким-то образом удалось придать бесформенной рубашке вид платья, достойного королевы.

Босоногая, с растрепанными волосами, с подернутыми поволокой глазами, припухшими от страстных поцелуев губами, она никогда не казалась такой прекрасной и соблазнительной. Это упростило и в то же время несказанно усложнило то, что предстояло сделать Остину.

Увидев выражение лица мужа, Холли сразу же поняла: что-то не так. Ее улыбка поблекла. Остин, нежно обняв жену, поцеловал ее в губы. В этом поцелуе было что-то столь грустное, столь необъяснимо щемящее, что он, не развеяв тревогу Холли, лишь еще болыпе усилил ее.

Остин погладил ее по плечу, и это нежное прикосновение наполнило душу Холли тоской.

— Я отправляю тебя домой.

Она отшатнулась от него, словно расстояние могло стать щитом, отражающим удары.

— Я дома.

— Но ты здесь не в безопасности. Ты никогда не будешь в безопасности в Каер Гавенморе.

Его лицо исказило страдание. Остин прикоснулся к шее Холли, осторожно дотронувшись пальцами до едва заметных кровоподтеков, оставленных руками его отца.

— Случившееся вчера вечером лишь подтверждает это.

— Я не боюсь твоего отца. У тебя хватит силы, чтобы защитить меня от него.

Стена холодной решимости, которой попытался отгородиться Остин, дала трещину.

— Но кто защитит тебя от меня?

Прижавшись ладонями к манящему теплу груди мужа, Холли заглянула в его лицо, моля о том, чтобы в ее глазах отразились нежность и вера, переполняющие ее сердце.

— Тебя я тоже не боюсь.

— Значит, ты совершенно глупа!

Острая боль пронзила сердце Холли. Остин, схватив жену за запястья, оторвал от себя ее руки, как уже столько раз делал прежде. Опустившись на валун, он понуро опустил голову.

— Разве я уже не доказал тебе, что моя любовь несет лишь смерть и разрушения? О, все начинается с невинного пустяка. Ты будешь сидеть слишком близко у очага, тебе в глаз попадет дым, и я сразу же обвиню тебя в том, что ты подмигиваешь Кэри. И прежде чем ты успеешь сообразить, что происходит, — он выразительно провел пальцами по горлу, — вы оба будете валяться бездыханными на полу, и мне придется заканчивать ужин в одиночку.

Холли не знала, смеяться ей или плакать. Лишь вчера днем она собиралась просить Остина отпустить ее назад в Тьюксбери, раз он не в силах полюбить ее; сегодня же он готов отослать жену от себя именно потому, что любит ее.

Остин закрыл лицо руками.

— Как мне заставить тебя понять? Эта ревность, подобно неизлечимому недугу, разливается по моим жилам. Отравляя все, к чему я прикасаюсь, она превращает любовь в чудовищную смертельную болезнь. — Он поднял длинные черные ресницы, и Холли впервые увидела глубину его отчаяния. Его голос превратился в шепот. — Я даже не могу смотреть на тебя, не думая о том, что когда-нибудь тебя потеряю.

С уст Холли сорвался нервный смешок, очень напоминающий всхлипывание.

— Но ты не потеряешь меня, если дашь мне позволение остаться рядом с тобой. По собственной воле я никогда не покину тебя. — Опустившись на колени рядом с ним, она положила руку ему на бедро. — Любить — значит рисковать, не так ли? И я готова пойти на этот риск. Остин бросил мрачный взгляд на могилу.

— Моя мать тоже пошла на риск, и это стоило ей жизни. Тебя я не могу подвергать такой опасности.

Холли уже начинала бояться, что ей не удастся поколебать решимость мужа. Она боролась за свое счастье всеми силами, но, похоже, все ее старания совершенно напрасны. Эта мысль ее разъярила и в то же время напугала.

— Значит, на самом деле ты хочешь сказать, что независимо от того, как сильно ты меня любишь, ты никогда не будешь считать меня достойной своего доверия.

В голосе Остина прозвучало бессильное отчаяние.

— Все дело во мне, а не в тебе.

Холли искривила губы в надменной усмешке.

— А если это легендарное проклятие Гавенморов в действительности лишь глупые предрассудки?

Остин вздохнул.

— Неважно, так ли это на самом деле, но я в это верю, и это главное.

Холли не знала, как можно переубедить его. Подавив гордость, она склонила голову и прошептала:

— Ты можешь держать меня взаперти в башне. Если только так…

Он поднял пальцем ей подбородок, и глаза его сверкнули тем ледяным огнем, что впервые увлек Холли в его объятия.

— Да я скорее всего себя обмотаю цепями и упрячу в самое глубокое подземелье, чем снова лишу тебя свободы. Поднявшись, Холли решительно сказала:

— В таком случае я сама посажу себя под замок. И если вы хотите прогнать меня из своего дома, сэр, предлагаю вам приказать Кэри зарядить стенобитную машину и катапульту. Ибо ноги моей не будет за пределами северной башни, пока вы не откажетесь от всей этой чепухи.

Стремительно развернувшись, она направилась к замку.

— Если эта Рианнон так хочет тебя, ей придется сразиться со мной. Ведьма встала у меня на пути, и я выщиплю ей все перья из крылышек! Она сама пожалеет о своем проклятии!

— Если ты не хочешь спасти свою душу, подумай о моей!

Голос Остина прозвучал погребальным звоном. Холли застыла, на мгновение возненавидев мужа. Возненавидела за то, что он так хорошо знает ее. За то, что он бросил ей вызов, перед которым она безоружна. Остин не смог бы сделать ей больнее, если бы даже нанес пощечину железной перчаткой.

Обернувшись, Холли увидела, что Остин, расставив ноги, приготовился к схватке. Охваченная бессилием, она захотела броситься на него, сделать ему больно, как сделал больно ей он.

— Раз вы вознамерились требовать от меня столь благородной жертвы, вероятно, вам не следовало рисковать тем, что у меня может появиться ребенок. Быть может, я отправлюсь назад к отцу, увозя в чреве наследника рода Гавенморов?

Стиснув зубы, Остин хранил молчание. Холли не могла понять, было ли это ответом на напоминание о нежном единении их тел или же печалью при мысли о расставании с нерожденным ребенком.

— Если у тебя родится мальчик, держи его от меня как можно дальше. Мне нечего дать ему в наследство, кроме фамильного проклятия.

С вызовом вскинув голову, Холли сдержала навернувшиеся слезы.

— Я знаю, супруги нередко живут раздельно, но что, если я, неудовлетворенная таким замужеством, захочу осчастливить другого мужчину?

Она понимала, что это самый жестокий удар, какой она может нанести. Тихий ответ Остина был полон горькой покорности.

— Если ты решишь снова выйти замуж, я солгу богу и королю, и добьюсь расторжения брака. Ты не должна до конца жизни расплачиваться за мою глупость. — Подняв голову, он взглянул жене прямо в глаза. — Но в сердце моем ты есть и всегда будешь моей женой.

Этот торжественный обет доставил Холли дополнительные страдания.

— Единственная моя глупость, сэр, состоит в том, что я полюбила вас!

Выкрикнув эти слова, Холли развернулась и побежала, не видя ничего перед собой, к замку, в последний раз ища убежища в своей комнате в башне.

В треснутом овале зеркальца отражался безупречный овал лица. Слегка изогнутые черные брови, высокие скулы, на которых еще десятилетия время не сможет оставить свой след. Лишь глаза выдавали черную пустоту в ее душе.

Подкрасив губы, Холли провела по ним языком, рассеянно отметив, что помада на вкус гораздо приятнее сажи. Поправив рубиновое ожерелье, она надела на волосы золотую сетку. Пусть муж только посмеет обвинить ее в воровстве! Женщина, которой некогда принадлежали все эти драгоценности, по духу гораздо ближе ей, а не своему внуку. Если муж будет возражать, она просто потребует украшения в качестве платы за полученные им удовольствия.

Безжалостно подавив нестерпимое желание бросить украдкой последний тоскливый взгляд на смятую постель, Холли слегка подсурьмила глаза, оттенив их лихорадочный блеск. «Больше тебе плакать нельзя, — строго приказала она себе, — иначе краска растечется по щекам, и ты станешь похожа на странствующую комедиантку».

Может, и к лучшему, что Остин отсылает ее домой, подумала Холли, прикасаясь пальцами к вискам, пытаясь унять головную боль. Еще одна неделя в обществе мечущегося от крайности к крайности мужа — и у нее на коже появятся неизгладимые морщины. Ни одна женщина не сможет вынести подобные головокружительные взлеты и падения без того, чтобы на лице у нее не остались следы. Не для того она столько лет избегала солнца и натирала кожу овечьим жиром, чтобы стать морщинистой, как Элспет.

Словно вызванная мыслью госпожи, служанка, бесшумно появившаяся за спиной Холли, доложила:

— Миледи, мастер Кэри приготовил лошадей.

Отложив зеркальце, Холли поднялась со стула, надевая мантию, отороченную горностаем.

Элспет ахнула. Она присутствовала при рождении Холли и нянчила нежного ангелоподобного младенца. Она держала пухлую ручку Холли в день ее трехлетия, когда путешествующий арабский принц просил чести взять ее в жены. Двенадцатилетний мальчик плакал и кричал, когда отец Холли ответил отказом, а девочка, презрительно тряхнув черными шелковистыми кудрями, удалилась в парк к прерванной игре.

Элспет видела красоту своей госпожи в разных обличьях, но никогда от вида Холли так не захватывало дух. И никогда она не выглядела столь хрупкой и ранимой.

Она казалась ледяной королевой. Это сравнение испугало Элспет. Лед твердый, но и непрочный: он уязвим перед теплом и рассыпается от удара.

— Элспет, не соблаговолишь ли понести мой шлейф? — спросила Холли, натягивая перчатки, опушенные горностаем. — Мне бы очень не хотелось испачкать его в этом склепе.

Она надменно расправила плечи. Элспет послушно засеменила следом. Холли не собиралась покидать Каер Гавенмор, трусливо поджав хвост. Что ж, сердце ее разбито, но гордость она сохранит нетронутой. Пусть красота ее явится прощальной пощечиной Остину и всей его вероломной родне, живой и давно умершей!

Главная зала и внутренний двор были заполнены зеваками. При виде Холли раздался единый восторженный вздох. Некоторые, подобно Винифриде, в открытую плакали. Другие не стеснялись показать свое злорадство. Возможно, с горечью подумала Холли, отныне их дражайшему господину больше не будут угрожать злые козни красивых женщин.

Кэри ждал во дворе, держа поводья беспокойно переступающих лошадей: пегого жеребца, невысокой гнедой кобылы и изящной серой лошади, подготовленной для Холли. Лицо оруженосца было, как никогда, мрачным. От Холли не укрылся осуждающий взгляд, брошенный Кэри в сторону холма.

Краем глаза она увидела Остина — фигуру, одетую в черное, у могилы матери. Само его присутствие было молчаливым подтверждением правоты его действий.

Презрительно взглянув в сторону мужа, Холли, опершись на руку Кэри, взобралась на серую лошадь и уселась в седле по-дамски, раскинув веером юбки на крупе благородного животного.

Элспет забралась на гнедую кобылу. Кэри, казалось, отчаянно хотелось что-то сказать на прощание, но Холли сидела с таким высокомерным видом, что оруженосец не посмел открыть рта.

Положив руки в перчатках на поводья, она объявила с самоуверенностью молодой королевы:

— Можно трогаться!

И маленький отряд отправился в далекий путь: мимо толпящихся зевак, мимо покосившейся привратной башни, мимо обвалившейся недостроенной наружной стены. Мимо того места, где можно обернуться и насладиться детской иллюзией того, что Каер Гавенмор — небесный замок на облаках.

У Холли больше не осталось веры в воздушные замки и живущих в них принцев. Притворившись, что ей требуется поправить непокорный локон, она поднесла руку к глазу, оставив на белоснежном шелке перчатки одинокое черное пятнышко.

28

Холли постаралась плотнее укутаться в накидку, недоумевая, почему это в августе вместо бодрящей прохлады осени наступила зима, нарушив законы природы. На лес опустилось покрывало тоски. Пронизывающий ветер злорадствовал, швыряя в лицо Холли сухие листья и холодные струи дождя.

Путники уже потратили полтора дня, просидев скорчившись в три погибели среди молодых сосен, уныло глядя на плотную серую пелену дождя. Возможно, они провели бы так еще один день, если бы не высказанное Кэри опасение, что у них кончатся запасы провизии. Поэтому, выбравшись из промокшего насквозь убежища, путники, зараженные хмурой тоской, двинулись в сторону замка Тьюксбери, шлепая по лужам.

Даже Элспет, казалось, лишилась дара беззаботно болтать ни о чем. Холли, заметив, как нянька трет ноющие от сырости морщинистые руки, не слушая ее возражений, буквально силой отдала ей меховые перчатки, принадлежавшие раньше бабушке Остина.

Теперь она больше не чувствовала своих рук, сжимающих поводья. И ей лишь хотелось, чтобы стихла, оставила, наконец, ее в покое терзающая боль в груди. Многие годы боявшаяся, что она — лишь пустая красивая оболочка, Холли вдруг обнаружила, что у нее есть сердце, живое и уязвимое, и это сердце было разбито.

Впрочем, оно и к лучшему, решила она. Сердце ей больше не понадобится. Похоже, ей назначено судьбой внушать восхищение на расстоянии и никогда болыпе не знать волнующую близость любящего супруга.

«Но в сердце моем ты есть и всегда будешь моей женой».

Слова Остина многократным эхом звучали в сознании Холли. Вероятно, он сам, произнося их, верил, что говорит правду, но Холли не сомневалась: несколько месяцев одиночества — и его благородные намерения потускнеют. Воспользовавшись благовидным предлогом, Остин добьется расторжения брака и завлечет на брачное ложе какую-нибудь смирную девицу с робкими карими глазами, как у теленка, и лошадиным лицом. Холли будет натыкаться на них на турнирах и весенних ярмарках, учтиво улыбаться, скрывая боль, и здороваться с выводком неуклюжих детишек, путающихся у них под ногами.

Рука Холли коснулась живота, выдавая надежду, в которой она не смела признаться себе самой. Остин до боли ясно дал ей понять, что его нисколько не интересует ребенок, которого она, возможно, уже носит под сердцем, но Холли не могла удержаться от мысли, что решимость мужа пошатнется, когда она преподнесет ему младенца, очаровательного темноволосого мальчика с едва различимой ямочкой на пухлой щечке. Тупая боль сменилась чувством тоски, смешанной с отчаянием.

— Прекрати мучить себя, — тихо шепнула себе Холли, но и Элспет, и Кэри беспокойно оглянулись на нее.

Дождь почти прекратился. Нависшие над узкой тропой ветви превращали тусклый рассеянный свет в преждевременные сумерки. У Холли по позвоночнику пробежал холодок тревоги. Она оглянулась, не в силах стряхнуть с себя ощущение, что из густых зарослей за ними следят чьи-то недобрые глаза.

Пытаясь успокоиться, Холли сглотнула комок в горле, вспоминая, какой глупой показала себя, поддавшись похожим фантазиям по дороге в Каер Гавенмор. Но сейчас рядом с ней нет Остина; никто не устроит ее к себе на колени и не вытрет ей с глаз слезы. Нет Остина, и никто не усадит ее на коня позади себя, предложив в качестве удобной подушки свою широкую спину.

Но зловещий дух, витающий над лесом, встревожил не только Холли. Рука Кэри, метнувшись к плечу, проверила, готов ли лук. Элспет сбросила с головы капюшон, беспокойно обводя взглядом стоящие стеной деревья. Когда лес расступился, открыв затянутую пеленой тумана поляну, из груди путников вырвался вздох облегчения.

Вдруг Холли увидела стоящую на краю поляны фигуру в рясе. Не обращая внимания на предостерегающий крик Кэри, она соскочила с лошади и бросилась навстречу незнакомцу.

— Это же Натаниэль! — крикнула Холли, скидывая с головы священника капюшон и открывая его лицо.

Кэри, осадив коня, нахмурился, и недовольное выражение его лица сделало бы честь самому Остину.

— Хвала всевышнему, с вами все в порядке! — воскликнул отец Натаниэль, сжимая Холли в объятиях, нисколько не подобающих духовному лицу.

Холли, несколько смущенная подобным проявлением нежности, отстранила его от себя.

— Ну разумеется, со мной все в порядке. Но что вы делаете здесь, в этой безлюдной глухомани? Почему вы не в Тьюксбери?

Щеки священника залились румянцем.

— Я шел освобождать вас от этого тирана. — Он поежился. — Вы даже вообразить себе не можете, как я переживал за вас, мысленно представляя ужасные муки, которые вы терпите от его рук.

Возможно, Холли собиралась уже встать на защиту мужа, но потом решила, что сейчас неподходящее время и сырой холодный лес неподходящее место для этого. Впрочем, она была уверена, что отец Натаниэль все равно не поверит ей. Благочестивое рвение священника в совершении благородного дела переросло в неистовство. В его представлении освобождение принцессы, заточенной в башне диким уэльсцем, было вполне сопоставимо с поисками чаши Грааля.

— И вы шли сюда только ради этого? А мой отец с вами?

Холли всмотрелась в чащу за спиной священника, лишь теперь осознав, как ей хочется броситься на шею отцу и выплакать свое горе.

— Мы решили не тревожить напрасно вашего отца. Осадив Каер Гавенмор, взяв его штурмом и освободив вас из лап разбойника, мы собирались…

— "Мы?" — оборвала его Холли, чувствуя, что благие намерения священника могут обернуться для нее новыми бедами.

Вдруг из колышущегося подлеска на поляну выскользнули, точно гадючий выводок, десяток вооруженных мужчин. Не успел Кэри положить стрелу на тетиву, как ему в кадык уперлось острие меча. Испуганный крик Элспет оборвался, заглушенный сильной рукой, зажавшей ей рот. В течение нескольких мгновений Холли и ее спутники оказались окруженными какими-то разбойниками.

Холли уже приходилось слышать об этих людях. Их не раз замечали слоняющимися вдоль границ владений ее отца. Они пользовались дурной славой за то, что наводили ужас на окрестных жителей: отнимали заработанные с таким трудом крохи, избивали стариков, уводили девушек в лес и жестоко развлекались с ними. Грубые и беспощадные, с прищуренными глазами, горящими ненасытной жаждой порока, — вот что представляли из себя люди, с которыми столкнулись Холли и ее спутники.

И, тем не менее, в сравнении с мужчиной, вышедшим из их рядов — в безукоризненном камзоле черного цвета, с тщательно расчесанными волосами, с добродушной улыбкой, словно прилепленной к его красивому лицу, — они казались безобидными, словно ватага расшалившихся пажей.

— Кого мы видим: перед нами попавшая в беду дамочка собственной персоной! Как любезно с вашей стороны избавить нас от хлопот освобождать вас. Я нахожу осады замков скучным занятием.

Холли, сама не замечая того, схватила отца Натаниэля за рукав, но тотчас же разжала пальцы, не желая показывать свой страх перед этим человеком.

— Натаниэль, а он что здесь делает? Покровительственная улыбка священника потускнела.

— Ну как же, он спас мне жизнь. Если бы не доброта и гостеприимство барона Монфора, я скорее всего погиб бы. Эжен де Легге презрительно фыркнул.

— Мы нашли его блуждающего по кругу, обезумевшего от голода и жажды, бормочущего себе под нос нудные молитвы. Он был всего в нескольких футах от границы владений вашего отца.

— Вы мне этого не сказали! — негодующе воскликнул Натаниэль. — Я полагал, что все еще нахожусь в Уэльсе.

— Да нет же, сказал. Просто вы были в беспамятстве и забыли. — Эжен вновь обратил свое слащавое обаяние на Холли. Она удивилась, как это он не растекся и не вылился из камзола. — Как только добрый монах известил нас о вашем плачевном положении, мы с готовностью предложили свою помощь. Должен признаться, выглядите вы неплохо. — Протянув руку, он накрутил на палец непокорный локон. — Мне нравится. Как-то… по-мальчишески.

Он с таким выражением произнес это слово, что сразу стала понятна особая страсть барона к девочкам, еще не встретившим свое тринадцатилетие. Подавив дрожь отвращения, Холли отшатнулась от его руки. Монфор укоризненно покачал головой, но ничего не сказал. Холли схватила отца Натаниэля за ворот рясы.

— Неужели эти проходимцы, по-вашему, способны вести осаду замка? Я не вижу ни арбалетов, ни таранов. А где лестницы? Где катапульта? Лучники?

Священник заморгал, словно человек, не желающий очнуться от хорошего сна из страха обнаружить, что на самом деле вокруг него кошмар.

— Н-не… не знаю. Я просто решил, барон знает, что делать. Он обещал, что мы спасем вас.

— Ну да, скорее всего пробравшись в Каер Гавенмор ночью и перерезав горло его сонным обитателям. Как можно быть таким наивным?

Эжен встал на защиту обиженного.

— Не будьте к нему излишне строги, Холли. Я нахожу его простодушие весьма трогательным.

Взглянув Монфору прямо в глаза, Холли снизошла до того, чтобы впервые обратиться к нему.

— В таком случае, милорд, сдержите свое слово. Немедленно проводите меня к отцу.

— Ваш покорный слуга почтет это за честь, миледи. Плечи Холли расправились, сбросив напряжение. Возможно, она была слишком несправедлива к де Легге. Барон сложил губы в печальную гримасу.

— Однако боюсь, это совершенно невозможно.

Протянув руку к расшитому поясу, он достал из ножен маленький серебряный кинжал.

Холли непроизвольно отступила от отца Натаниэля, затем сделала еще шаг. Де Легге двинулся к ней, а двое его подручных схватили священника за руки.

Отец Натаниэль негодующе воскликнул:

— Господа, немедленно отпустите меня! Холли уперлась спиной в дерево. Эжен приближался к ней, ловко вращая в пальцах кинжал.

— Если хоть один волос упадет с ее головы… — зарычал Кэри.

Элспет запричитала, закатив от ужаса глаза.

Лишь Холли продолжала хранить презрительное молчание, выразив Эжену во взгляде переполняющее ее негодование. Она заставила себя не отпрянуть от него даже тогда, когда он, прижав горячие губы к ее уху, шепнул:

— Ваша надменность поубавится, миледи, когда я покажу вам мою власть, ибо я намереваюсь поставить вас на колени. Любым способом.

Лезвие кинжала скользнуло по ее щеке. Краем глаза Холли увидела, что Кэри дернулся в руках разбойников, попробовал было оказать сопротивление. Увидела, как острие меча рассекло кожу на его шее и струйка крови потекла ему за шиворот.

— Вы можете поставить меня на колени, — прошипела Холли, — но я никогда не опущусь до того, чтобы, подобно вам, пресмыкаться.

Она едва не вскрикнула, так как Монфор, схватив ее за волосы, безжалостно отхватил локон. Достав из болтающегося на поясе бархатного кошеля сложенный пергамент, он убрал туда отрезанную прядь.

— Этого будет достаточно, чтобы придать вес моим словам. Если бы не мое благородство, я бы прибавил еще ваш язычок. Уверен, мужу от него досталось изрядно, и он без труда его узнает.

Холли проглотила готовый вырваться ответ, впервые в жизни предпочтя осторожность безрассудной храбрости.

И тотчас же пожалела об этом, так как один из подручных барона грубо обхватил ее за талию, огромной волосатой лапищей причинив боль. Впрочем, ей нужно было только радоваться тому, что она еще может дышать. Исходящий от верзилы запах своей отвратительностью соперничал с его внешностью.

— Ведите лошадей, — распорядился де Легге. Двое из его приспешников скрылись за деревьями.

— Я верил вам, сэр, — тихо произнес отец Натаниэль, точно ребенок, испуганный и изумленный таким внезапным поворотом событий.

Эжен, будто только что вспомнив о существовании священника, искоса глянул на него. Холли очень не понравился этот взгляд, он не сулил ничего хорошего безобидному священнику. Де Легге приблизился к отцу Натаниэлю, кинжал сверкнул в его руке, и Холли задергалась, тщетно пытаясь вырваться из рук верзилы.

Сочувственный вздох барона растопил бы и снег.

— Это самая трагическая ошибка у нас, смертных, вам не кажется, брат? Мы постоянно разочаровываем друг друга. Но ваша вера в бога по-прежнему крепка, не так ли?

Отец Натаниэль мрачно кивнул.

— Да.

Ласковая улыбка Эжена стала еще шире.

— В таком случае передайте ему от меня привет.

По-прежнему улыбаясь, он всадил кинжал в грудь священника.

Отчаянный крик вырвался из горла Холли. Кэри боролся, несмотря на неравные силы. Рука, зажимающая рот Элспет, уже не могла заглушать жуткие вопли.

Отец Натаниэль рухнул на землю, и Холли, высвободившись из рук верзилы, бросилась к нему.

На рясе священника расцвело страшное красное пятно. Он протянул руку.

— Прости меня… — прошептал отец Натаниэль. Его взор затуманился, и Холли не поняла, обращается ли он к ней или к богу. — Пожалуйста, прости меня…

Холли сжала его руку; подручный Эжена, обхватив ее за талию, оттащил от священника. Молодая женщина застонала от отчаяния при виде неподвижно распростертого на земле тела своего верного друга.

Эжен, нагнувшись, спокойно вытащил кинжал и вытер его о пергамент, который все еще держал в руке.

— Да упокой, господи, его несчастную душу!

Не обращая внимания на гневный взгляд Холли, Эжен направился туда, где лежал распростертый Кэри, прижатый к земле четырьмя разбойниками. Нижняя губа оруженосца была рассечена, один глаз заплыл.

— Постарайтесь не убить его и не переломать ему ноги. — Эжен засунул пергамент Кэри за пояс. — И в том и в другом случае придется искать другого гонца, а мое терпение уже на исходе.

Эжен, схватив Холли за локоть, потащил ее к лошадям. Она вздрогнула, услышав отвратительные звуки уда-ров кулаков по человеческой плоти и сдавленные стоны беспомощного Кэри.

— Ублюдок! — бросила Эжену Холли, ослепленная потоком горячих слез, проходя мимо безжизненного тела священника.

Пальцы де Легге впились в ее нежную кожу.

— Напомни научить тебя обращаться ко мне с должным почтением, когда я стану твоим мужем.

— У меня есть муж!

От холодной усмешки Эжена ее душу захлестнул леденящий страх.

— Пока есть, миледи. Пока.

Холли скоро узнала, что существуют более изнурительные способы путешествия, чем передвижение на лошади в женском седле под проливным дождем. Например, будучи связанной по рукам и ногам и перекинутой, словно мешок с зерном, через круп огромного коня. Каждый удар копыт о землю сотрясал ее всю, заставляя зубы стучать, точно игральные кости в стакане. В лицо Холли летели комья грязи. Она поежилась, представив себе, как переносит такое истязание старое тело Элспет.

Шли часы, и мысли Холли кружились в такт конской поступи в сводящем с ума хороводе боли и сожаления. Если бы любовь ее была настолько сильной, что завоевала бы доверие Остина. Если бы она не раздразнила Эжена. Если бы она не призвала Натаниэля помочь осуществить ее безумный замысел. Тогда священник сейчас сидел бы в замке Тьюксбери, побранивая слуг за недостаточное благочестие и отчитывая ее отца за то, что тот вместо мессы отправился на соколиную охоту. Новый поток горячих слез заструился из глаз.

Холли хотелось прочесть молитву за упокой неприкаянной души несчастного Натаниэля, Но всякий раз, закрывая глаза, она видела не бледное лицо священника, а загорелое лицо Остина — Остина, распростертого в луже крови. Не является ли подлый поступок Эжена осуществлением страшного проклятия Гавенморов? Неужели ее красота действительно принесла несчастье ее мужу?

Но времени на размышления у Холли уже не было. Конь остановился, и ее стащили на землю неуклюжие руки ее стражника. Он взвалил Холли на плечо, и она содрогнулась, увидев, куда они приехали.

Холли могла бы догадаться, что Эжен слишком хитер и не станет рисковать и привозить ее к себе в замок, откуда слухи о ее пленении наверняка дойдут до ушей графа де Шастла. Барон устроил свое логово в полуразрушенной сторожевой башне, так сильно заросшей плющом, что со стороны она почти не была видна среди окружающих деревьев. Здесь, в этой глуши, не будет любопытных крестьян, шныряющих слуг, болтливых пажей: никто не будет сплетничать и не помешает дьявольской мести, замысленной де Легге. Здесь Холли и Остин окажутся всецело в руках барона и его подручных.

Она знала, что Натаниэль нахмурился бы, услышав молитву, обращенную к милости капризной языческой феи, но, трясясь на плече великана, Холли, закрыв глаза, горячо прошептала:

— Пожалуйста, Рианнон, хоть ты и фея, но ты женщина и должна меня понять, сделай так, чтобы муж мой оставался как можно дальше от этого места.

29

Сэр Остин Гавенмор стоял на крепостной стене замка и смотрел сквозь пелену дождя на восток. Промокший алый камзол облепил его тело. Вышитый на плечах плющ давил железными цепями.

Проклятие Рианнон было жалким лепетом по сравнению с тем, что чувствовал Остин с тех пор, как отправил жену к ее отцу. Тень царицы фей была только в одном месте. Присутствие Холли Гавенмор ощущал везде.

Она гуляла по берегу реки, собирая на ходу цветы. Высаживала анемоны на могиле матери Остина. Рыцарь сталкивался с ней на лестнице, на крепостных стенах — везде была Холли.

Эти видения появились уже через несколько часов после отбытия Холли в сопровождении Кэри из замка. Остин, находившийся в верхней зале вместе с Винифридой и Эмрисом, изучал чертежи недостроенной стены, подсчитывая, какая часть приданого Холли уже израсходована на покупку сланца и песчаника. Он собирался впоследствии вернуть графу де Шастлу все до пенни. Не пройдет и нескольких недель, думал Остин, аккуратно сворачивая листы пергамента, как в ворота замка заколотят королевские сборщики податей, угрожая отобрать за неуплату налогов и замок, и окружающие его скудные земли. Но теперь такие мысли больше не удручали Остина, как прежде. Без Холли дом превратился в пустую скорлупу. В склеп, похоронивший его мечты.

Не обращая внимания на обеспокоенный взгляд Винифриды, Остин уронил раскалывающуюся от боли голову на руки. До его слуха из южного крыла замка донеслись какие-то звуки. Рыцарь встрепенулся, чувствуя, как в сердце у него оживает безумная надежда.

— Ты слышал? — спросил он Эмриса.

— Вы о чем, сэр?

Оттолкнув изумленного управляющего, Остин выбежал из залы. Он остановился лишь в южном коридоре, уверенный в том, что увидит качающийся вверх-вниз на заржавленных цепях чугунный канделябр.

Канделябр висел неподвижно; железный звон раздавался лишь в воображении Остина.

Рыцарь бессильно прислонился к каменной стене. В ушах его звучали отголоски веселого смеха Холли, ее мелодичный голосок, выводивший какую-то мелодию. Ему показалось, что он сходит с ума.

До наступления ночи Остин просидел скрючившись в темном коридоре, но когда он, наконец, поднялся, ноги помимо воли привели его к двери в северную башню. Осознав, куда он пришел, Остин развернулся и отправился искать спасение в своей пустой спальне. Проворочавшись в постели несколько часов в жутких кошмарах, Остин очнулся, услышав ангельское пение своей жены.

Вскочив с кровати, он бросился вверх по винтовой лестнице, но, когда распахнул дверь башни, его встретила лишь гнетущая тишина. Отказавшись от тщетных попыток заснуть, Остин провел остаток ночи на подоконнике, уставившись на пустую кровать и предаваясь воспоминаниям. Утром его в таком состоянии обнаружила Винифрида. Остин запретил служанке убирать в комнате, опасаясь, что от этого исчезнет аромат мирры, пропитавший воздух в этой комнате.

Теперь он понимал, почему его дед запретил кому бы то ни было входить в башню после смерти бабушки. Дед так и не расстался с надеждой на то, что женщина, жившая здесь, когда-нибудь вернется.

Прощальный взгляд, брошенный на Холли, убедил Остина, что его надежды так же бесплодны, как и надежды его деда. Ему никогда не удастся забыть гордо расправленные плечи Холли, надменное выражение лица, ее прекрасные глаза. Он отослал от себя жену для того, чтобы спасти ее, однако с каждым часом все больше сомневался, что поступил правильно.

После четвертой бессонной ночи, проведенной в опустевшей спальне, Остин решил замуровать дверь в северную башню, чтобы впредь ни у одного мужчины из рода Гавенморов не возникало желания запирать здесь ни в чем не повинную женщину. И только тут осознал, что в роду Гавенморов после него не будет больше никого. Проклятие лишило его не только жены, но и детей.

Представив себе, каких чудесных сыновей могла бы родить ему Холли, Остин застонал от боли.

Однако надо все-таки отдать распоряжение запечатать наглухо башню. Тяжелые камни обнесут стеной и его сердце, теперь уже навсегда. Ему останется лишь провести остаток дней своих, бродя по замку в поисках своей жены, и делить одиночество в обществе человека, едва не сделавшего его вдовцом.

Остин пошел конем и не испытал никакого сожаления, когда отец взял его фигуру пешкой. После нападения на Холли Рис Гавенмор вел себя смирно. Казалось, припадок буйного насилия изгнал из его души демонов мрака. Сострадание заставило Остина изменить первоначальное решение запереть старика в темнице. Вместо этого он поручил Эмрису приглядывать за ним, чтобы впредь его отец не смог никакой женщине причинить вреда.

Эмрис помешивал угли в очаге, разожженном для того, чтобы прогнать промозглую сырость. Винифрида ощипывала цыплят, тщетно пытаясь скрыть встревоженные взгляды, бросаемые на входную дверь. Беспокойство Остина тоже росло. Кэри должен был возвратиться еще два дня назад. Рыцарь успокаивал себя тем, что оруженосец, вероятно, решил переждать непогоду в замке Тьюксбери. Сам он изо всех сил сдерживался, чтобы после каждого хода бесконечной шахматной партии не оборачиваться к двери, не желая выдать нетерпение, с которым он ожидал услышать вести о Холли.

Немногословие отца так подходило задумчивому настроению Остина, что он испуганно вздрогнул, когда Рис Гавенмор вдруг воскликнул:

— Шах!

Бросив украдкой очередной взгляд на дверь, Остин убрал короля, которому угрожал слон, рассеянно оставив при этом без защиты свою королеву.

Расправившись с ней, Рис загнал короля в угол, закрепляя свою победу.

— Мат!

— Победа досталась сильнейшему, — выдавил из себя неискреннюю улыбку Остин, снова расставляя фигуры на доске.

— По-моему, сынок, нам обоим известно, что это неправда.

Остин недоуменно взглянул на него. Голубые глаза отца были ясные, какими он их не видел уже много лет. Это зрелище пронзило Остина болью. Напомнило о тех временах, когда отец был героем, которому он поклонялся. О тех временах, когда вся их семья была счастлива.

— Я был во дворе, — тихо промолвил Рис. Остин расставил фигуры на доске, стараясь не дать выход гневу.

— Холли мне говорила. Тебе не кажется, это было очень некрасиво? Подслушивать, чем занимается собственный сын и его… — он стиснул зубы, — …его жена.

Рис покачал головой.

— Не сейчас. В ту ночь, когда моя мать выбросилась из окна.

Руки Остина замерли. Встретившись взглядом с отцом, он почувствовал, что не может отвести глаза.

— Последний раз я видел ее, еще когда был совсем маленьким, — продолжал Рис. — Мне удалось проскользнуть к ней в башню. Это я сказал матери, что отец развлекается с подружкой. Мать расплакалась. Она крепко обняла меня и сказала, что я хороший мальчик и она очень любит меня. А потом выпроводила из комнаты. — Старик уставился на зажатую в руке шахматную фигуру. — Возможно, если бы я остался… если бы я не рассказал маме об отце и другой женщине…

Остин с удивлением обнаружил, что его опустошенное сердце еще способно прощать. Он взял с доски маленькую фигурку.

— Ты ни в чем не виноват. Ты был лишь пешкой в игре ревности и мести, которую вел твой отец.

— Знаешь, она любила меня. Она была верной, преданной женой.

Остину пришлось приложить все силы, чтобы не дать выплеснуться захлестнувшей его горечи.

— Ты счастлив, что сохранил такие отчетливые воспоминания о своей матери. Рис заморгал.

— Не о своей матери. Я говорю о твоей Гвинет.

Остин был ошеломлен. Впервые после смерти его матери отец отозвался о ней хорошо. Возможно, старик перенесся в прошлое, в золотые летние дни перед той роковой осенью, искорежившей их жизнь.

Рис ласково погладил рукой вырезанную из дерева королеву.

— Она просила меня не посылать ее.

Остин нахмурился, решив, что отец снова заговаривается.

— Куда не посылать?

Отец осторожно поставил белую королеву на соседнее с черным королем поле.

— Эдуард приехал в Гавенмор не для того, чтобы благословить новый замок. Он хотел сообщить, что отказывает мне в дальнейшей поддержке. Он пришел к заключению, что валлийцы — дикий, неблагодарный народ, а их бесконечные бунты убедили его, что пограничные укрепления — лишь бесполезное украшение. Король выразил свое глубочайшее сожаление, похвалил меня за преданность, но отказался переменить решение. Я просил, умолял…

Остин заметил, что Эмрис прекратил помешивать угли, прислушиваясь к их разговору. Винифрида, раскрыв рот, смотрела на старика, зажав в руке цыпленка.

— Мне казалось, я еще смогу поколебать его решимость. Воззвать к чести. Увидев, что Гвинет приглянулась ему…

Остин вскочил на ноги, опрокинув шахматную доску. Во внезапно наступившей тишине, оглушившей его, он слышал, как падают на каменные плиты фигуры.

— И ты послал ее? Ты заставил свою жену лечь в постель с другим мужчиной?

По высохшим, как пергамент, щекам старика потекли слезы, но голос Риса по-прежнему был голосом взрослого мужчины, а не жалобным детским хныканьем.

— Она так горько плакала, умоляя меня не требовать от нее этого. Но я сказал, что если она действительно любит меня, то с готовностью принесет небольшую жертву во имя нашего общего блага. А потом, когда на следующее утро Эдуард распрощался со мной и я понял, что все было напрасно…

Остин, схватив отца за плечи, затряс его, словно тряпичную куклу.

— Ты убил ее за то, что она выполнила твою просьбу? Ты задушил ее за то, что она принесла свою добродетель в жертву твоим тщеславным устремлениям?

Сквозь кроваво-красную пелену ярости Остин слышал пронзительные крики Винифриды, чувствовал, как Эмрис отчаянно дергает его за руку, но взгляд его не отрывался от глаз отца.

И в этих бледно-голубых глазах Остин увидел не страх, а мрачное удовлетворение. Рис Гавенмор хотел покончить свои счеты с жизнью и надеялся сделать это руками собственного сына. Он хотел возмездия за смерть своей жены, но ему недоставало мужества сделать это самому. Остин осознал, что грехи отца отныне не лежат на нем, и с его плеч свалилась тяжкая ноша.

Его руки медленно разжались. Рис бессильно упал в кресло. Остин с искренним сожалением взглянул на понурившего голову отца.

— Извини, отец. Я не отправлю тебя в ад. Гораздо большим наказанием тебе будет жить с сознанием того, что ты сделал.

Стряхнув руку Эмриса, Остин, расправив плечи, направился к лестнице, горя от нетерпения поскорее остаться одному.

— А ты сможешь жить с тем, что сделал? Голос отца прозвучал так властно, что Остин застыл на месте. Время стремительно понеслось вспять. Он снова ощутил себя девятилетним мальчишкой, приготовившимся получить взбучку за то, что нацарапал свое имя на сырой штукатурке крепостной стены. Остин обернулся, готовый увидеть своего отца полным жизненных сил, каким он был в то время.

Старик, склонив голову набок, смотрел на него, словно голубоглазая птица.

— Ты сам с готовностью поверил в худшее о своей матери.

— Я был еще мальчишкой! Я решил, она бросила нас!

В ушах Остина прозвучал печальный женский плач: «Бросила вас? Мне кажется, сэр, это вы бросили ее».

Стремительно обернувшись, Остин посмотрел на Винифриду, испуганно вскрикнувшую и выронившую цыпленка.

— Ты слышала?

— Н-н-нет, сэр, я ничего не слышала.

— И я ничего не слышал.

Эмрис и его жена тревожно переглянулись, видимо, решив, что их молодой хозяин лишился рассудка.

Старик расхохотался, и его сухой трескучий смех, словно наждаком, прошелся по натянутым нервам Остина. У него мелькнула мысль, что он напрасно не прикончил старого безумца в минуту гнева.

— Не издевайся надо мною, — воскликнул Остин. — Это все проделки проклятой ведьмы Рианнон. В последнее время она прямо-таки решила свести меня с ума.

Отец понимающе кивнул.

— Меня она тоже раньше донимала, но потом я понял, что ее издевки — лишь отголоски моей совести.

— Не знал, что она у тебя есть.

Язвительное замечание сына нисколько не смутило Риса Гавенмора.

— Да, это моя совесть терзала меня, так как в глубине души я знал, что твоя мать не предавала меня. Это я предал ее. И моя мать не опорочила фамилию Гавенмор. Твой дед запятнал всех нас позором, заточив в башню невиновную женщину, лишив ее единственного сына, пока сам он развратничал с последней шлюхой. Скорее всего, жена старого Карадавга также была безвинна, но ее сожгли на костре, потому что супруг усомнился в ее верности.

Совсем рядом раздался тот же тихий женский голос: «Если мужчина отказывается верить женщине, которую, как он утверждает, любит, то скажи мне, муж мой, кто же из них виновен в неверности?»

Неужели это голос Холли?

— Замолчи немедленно! — крикнул Остин, с обезумевшим видом озираясь по сторонам.

Винифрида поспешно выскользнула вон, словно внезапный приступ сумасшествия, обрушившийся на ее господина, мог оказаться заразным.

В одном его отец прав, мелькнула у Остина безумная мысль. После всех мерзостей о своей матери, в которые он верил, он должен сгореть со стыда. Но вместе с раскаянием пришла последняя отчаянная надежда.

— Проклятие… — прошептал Остин.

— Все это вздор, сынок! — кивнул отец. — Никакого проклятия никогда не было. Было лишь пророчество, которое воплощали в жизнь те глупцы, что верили в него. Красота никогда не губила рода Гавенморов. Они сами навлекали несчастье на себя и на женщин, имевших глупость полюбить их.

«По собственной воле я никогда не покину тебя», — явственно прошептала Холли, пощекотав теплым дыханием ему щеку.

Остин схватился за стол, внезапно почувствовав головокружение. Неважно, слышат ли ее остальные, ибо в его ушах правда гремела оглушительно, как звон колокола кафедрального собора. Не Холли предала его, а он предал Холли, поверив не в силу любви, а в древнее проклятие. Если она решит найти утешение в объятиях другого мужчины, то произойдет это лишь потому, что еевынудил к этому не верящий в нее муж.

В ушах Остина звучало пение Холли — пробирающий душу гимн веры в завтрашний день, и он, схватив плащ, бросился к лестнице.

Но прежде чем он добежал до двери, она распахнулась. Остин вздрогнул, порыв ветра бросил ему в лицо струи дождя. В залу, шатаясь, вошел мужчина, но если бы не пронзительный крик Винифриды, Остин, возможно, и не узнал бы его.

Глаза Кэри были едва видны на распухшем, разбитом лице. Правая щека была рассечена, левая рука болталась, вывернутая из сустава. Другая рука зажимала грудь, прикрытую промокшими насквозь клочьями разорванной рубахи.

Остин подхватил едва стоящего на ногах оруженосца.

— О боже, что случилось?

Кэри попытался было заговорить, но слова, произнесенные растрескавшимися, запекшимися губами, были совершенно неразборчивы. Глухо застонав, оруженосец, протянув здоровую руку к поясу, достал свернутый пергамент. Остин передал Кэри в заботливые руки его родителей и лишь после этого развернул мятый свиток.

Не послание, выведенное изящным почерком, не грубая карта местности и даже не зловещёе ржаво-бурое пятно, испачкавшее пергамент, привели его в бешенство. В глазах Остина все поплыло, когда он увидел шелковистый, черный, как соболий мех, локон.

30

Холли беспокойно металась по тесной комнате в башне.

Вместо величественной кровати под шелковым балдахином под узким окном на полу валялась изъеденная крысами подстилка. Вместо изящного рукомойника — лохань с солоноватой водой, предназначенной для мытья и питья, стоящая на голом деревянном полу. В обвалившемся очаге — тощая мышь, жадно набросившаяся на ломоть заплесневелого хлеба, поданного Холли на завтрак, обед и ужин. Тюремщик лишил молодую женщину даже общества Элспет. Причитающую няньку сразу же увели куда-то, как только шайка прибыла в свое логово.

Когда на небе взошла тусклая луна, Холли пришлось приложить большие усилия, чтобы не смотреть на ржавые кандалы, прикрепленные железными скобами к стене напротив окна. Холли была рада, что Эжен не заковал ее, но кандалы приводили ее в ужас.

Устав расхаживать по комнате, Холли, опустившись на колени, принялась выковыривать вокруг правого наручника растрескавшуюся известь, не обращая внимания на ущерб, наносимый этим своим ногтям.

— Надеюсь, вам нравится здесь, миледи?

Услышав этот приторный протяжный голос, Холли вскочила на ноги. В дверях, прислонившись к косяку, стоял Эжен, и улыбка несколько смягчала его хищное лицо.

— По бессвязным рассказам священника, — продолжал де Легге, — я понял, что в Гавенморе вы располагали приблизительно такими же удобствами.

Холли присела в реверансе.

— О нет, сэр. Там мы довольствовались лишь заплесневелыми корками, которые нам давали два раза в неделю. И крысы в Каер Гавенморе гораздо крупнее.

Шагнув в комнату, Эжен закрыл за собой дверь.

— Какая досада. Придется мне спуститься в подземелье и посмотреть, что там можно найти.

Холли едва сдержалась, чтобы не отшатнуться при его приближении. Барон впервые почтил ее своим посещением с тех пор, как захватил в плен три дня назад, и Холли сомневалась, что от его прихода следует ждать чего-либо хорошего, хотя и без того будущее ей рисовалось в довольно мрачных красках.

Вдвойне труднее оказалось не вздрогнуть, когда Эжен коснулся ее шеи, проводя пальцем по бледным кровоподтекам, еще виднеющимся на нежной белой коже.

— Вынужден признать, что ваш муж не знает, как обращаться с женщинами такой редкой красоты. Если бы вы согласились стать моей женой, я украсил бы вас бриллиантами и жемчугами, а не синяками и ссадинами.

Холли сдержала готовые сорваться с языка пылкие слова в защиту Остина, испугавшись, что подобное проявление чувств лишь сильнее разожжет ненависть Эжена к ее мужу. Вместо этого она предпочла направить его ненависть на себя.

— Я никогда не соглашусь стать вашей женой. Даже если вы убьете моего мужа и всех остальных мужчин на земле.

Эжен медленно сжал руки на ее горле; Холли едва удержалась, чтобы не вцепиться в них ногтями. Она еще хорошо помнила неожиданно сильную хватку Риса Гавенмора.

Барон, разжав руки, уронил их.

— Мне неприятно разочаровывать вас, миледи, но я забираю назад свое предложение взять вас в жены. Вы, несомненно, понимаете, что прелести ваши сильно потускнели, после того как вы щедро поделились ими с этим варваром. Вы больше недостойны быть моей женой.

— Какое вероломство! Когда вы впервые увидели меня — мне тогда было двенадцать — не вы ли пали предо мною на колени, целуя рукоять меча и давая клятву в вечной преданности?

Эжен ухмыльнулся.

— Мне просто хотелось заглянуть тебе под платье.

— Этой возможности вы лишены до сих пор. Его ухмылка стала еще отвратительнее, а голос вкрадчивее.

— Ждать осталось совсем недолго. Уверенность Холли была поколеблена.

— Но вы же только что говорили, что я больше недостойна вашего внимания.

— Я сказал, что отныне ты не нужна мне в качестве жены. Спать с тобой — это дело совсем иное.

Холли непроизвольно отступила назад.

— Дорогая, ничего не бойся. Я понимаю, что после неуклюжих ласк валлийского дикаря этот процесс пугает тебя, но обещаю, у меня такой опыт в этом деле, что скоро ты будешь молить меня о том, чтобы я прикоснулся к тебе.

Холли еле подавила желание высмеять самоуверенность барона. Перед ее глазами мелькнула картина: Остин, опускающийся на нее, нежно и властно овладевающий ею.

Она выпрямилась в полный рост.

— От вас я приму лишь одно благодеяние, сэр: верните мне свободу.

Улыбка Эжена погасла.

— Если вы будете продолжать упорствовать, миледи, то скоро будете молить не о свободе, а о пощаде.

Когда дверь захлопнулась за ним и загремел засов, мужество покинуло Холли. Колени ее предательски подогнулись, и она, опустившись на пол, натянула на плечи покрытое плесенью покрывало. В непривычно узкую прорезь окна поползли ночные тени. Но теперь у Холли не было ни зажженных свечей, чтобы прогнать их, ни Остина, который держал бы ее в своих объятиях до тех пор, пока дрожь не утихнет.

Рыцарь гнал своего скакуна через древний лес, как за восемь столетий до этого мчался его далекий предок.

На земле, покрытой толстым слоем мха, лежала пятнистая сеть, сотканная из лунного света и теней, но рыцарь безжалостно вонзал во взмыленные бока коня золоченые шпоры, не желая замедлять опасную гонку. Верное животное фыркало, шумно раздувая ноздри, затем напряглось, подавшись грудью вперед, пытаясь выиграть еще дюйм.

В прежние времена феодал, носящий фамилию Гавенмор, имел бы под своим началом могучее войско вассалов, но с Остином были лишь быстрота и честь. Он молил бога о том, чтобы они помогли ему в схватке с таким хитрым и коварным противником, как Эжен де Легге, барон Монфор.

Ни разу с тех пор, как Остин получил послание Монфора, его не мучили видения любимой женщины в объятиях другого мужчины. Его терзали лишь опасения, что с ней: не сделали ли ей больно? Не холодно ли ей? Не голодает ли она? Не страшно ли ей? Больше всего его как раз беспокоило мужество Холли. Остину было слишком хорошо известно, как может разъярить мужчину безрассудная дерзость.

Конь бросился в глубокую протоку. Фонтан ледяной воды нисколько не остудил решимость Остина, ибо в отличие от своего несчастного предка Гавенмора он несся вперед не навстречу своему проклятию, а к женщине, которая является его судьбой и избавлением.

Холли, встав с холодных досок пола, пожалела о том, что уступила искушению и заснула. Протирая глаза, она подошла к окну. Какое-то мгновение она позволила себе думать, что видит извивающуюся меж темных гор извилистую ленту реки Уай.

Но нет: во все стороны насколько хватает глаз простирается изумрудно-зеленый лес. Взошло солнце, и яркий утренний свет буквально ослепил Холли. Но особенно мучительным было сознание того, что на востоке, где-то сразу за горизонтом, — замок Тьюксбери, ее отец.

Стряхнув сонливость, Холли, перевесившись через подоконник, дернула за одну из плетей плюща, цепляющегося за стену башни. Плеть осталась у нее в руке.

Разочарованно вздохнув, Холли бросила ее на вымощенный камнем двор, заслужив этим недовольный взгляд одного из приспешников Эжена. Пятеро негодяев, зажав в руках острые пики, бродили вокруг одинокой башни.

Скрип открываемой двери предупредил Холли, что к ней пожаловали гости. Самодовольный вид Эжена вновь наполнил ее сердце страхом.

— Скучаешь у окна, дорогая? Ломаешь руки, ожидая, когда же к тебе на выручку прибудет благородный рыцарь?

Холли расхохоталась.

Улыбку ее тюремщика на мгновение сменило беспокойство. Холли обрадовалась первой, пусть и маленькой победе.

Она с сожалением взглянула на Монфора.

— Простите меня за необузданное веселье, сэр, но, пробыв целое лето замужем за этим неотесанным валлийским дикарем, я нахожу ваши романтические взгляды безнадежно наивными. Смею заверить вас, что Гавенмор так же рад избавиться от меня, как и я от него. Он не потратит ни пенни из моего приданого на то, чтобы выкупить меня у вас.

— Ха, но я не требовал никакого выкупа. Я просто испросил… аудиенции.

Тонкие губы де Легге превратили это невинное слово в отвратительное ругательство.

— Боюсь, тут вы тоже будете разочарованы, — заставила себя произнести как можно небрежнее Холли. — Мой муж так же прижимист в отношении времени, как и в отношении денег — особенно во всем, что касается меня. Думаю, отец Натаниэль поведал вам о тех неприятностях, которые свалились на нас после того, как Гавенмор раскрыл мой обман.

Присев на подоконник, Эжен задумчиво взглянул на нее.

— Кажется, я припоминаю что-то относительно небольшого недоразумения. Были крики, угрозы. Крестьяне требовали сжечь тебя живьем. Гавенмор протащил тебя по замку полураздетой. Какое очаровательное зрелище! Жаль, я пропустил его.

Склонив голову, Холли презрительно надула губы.

— Он назвал меня хитрой вероломной ведьмой и сказал, что я недостойна рожать ему детей.

Эти слова полуправды-полулжи до сих пор отзывались в ее душе острой болью.

— Быть того не может! Неужели ты думаешь, я поверю, будто ты не могла томно похлопать ресницами и вернуть расположение супруга? — Он с завораживающей лаской взял двумя пальцами Холли за подбородок, обращая ее лицо к свету. — Если верить этому влюбленному в тебя по уши священнику, мужчины рода Гавенморов питают особую слабость к красивым женщинам.

Холли не поднимала ресниц. Она ужаснулась, узнав, что отец Натаниэль, по-видимому, невольно вложил в руки Эжена оружие, способное уничтожить и Остина, и ее саму. Это сознание лишило ее всех средств защиты, всего, что могло бы обмануть такого проницательного человека, как Монфор.

Отшатнувшись от Эжена, Холли заметалась по комнате, затем, обернувшись к барону, впервые после того, как Остин попрощался с нею, дала выход своей горечи.

— Да, у мужчин из рода Гавенморов слабость к красоте. Они поглощают ее — так, как другие поглощают пиво и хлеб. Их аппетиты невозможно утолить. Уверена, отец Натаниэль поведал вам, что я была вынуждена обменять свою невинность на его свободу. Мой муж ночь за ночью жадно вкушал мою красоту, до тех пор пока это доставляло ему удовольствие.

— Счастливчик, — пробормотал Эжен, впиваясь похотливым взглядом в грудь Холли.

— Однако вот я надоела ему, и что же? Он прилюдно отказывается от меня. Унижает, отсылая к отцу. Быть может, в это самое мгновение он обольщает какую-нибудь смазливую молоденькую служанку! — Холли почувствовала, как слеза, сорвавшись с ресниц, оставила обжигающий след на щеке. — Клянусь, этому мужчине нет до меня никакого дела!

Ее представление получилось настолько искренним, что Холли, возможно, поверила бы в него сама, если бы в это время не донесся стук копыт и тревожные крики, после чего послышался гневный голос Остина Гавенмора:

— Монфор! Черт побери, что ты сделал с моей женой?

31

Эжен обвил рукой талию Холли, подтащив ее к окну, и молодая женщина застонала от отчаяния, когда увидела, что произошло во дворе. Двое негодяев неподвижно распростерлись на каменных плитах, охранявший ее верзила сидел в траве, обхватив руками голову.

Остин, гарцевавший на коне между двумя оставшимися часовыми, был цел и невредим. Похоже, ему было совершенно наплевать на то, что один из мерзавцев схватил под уздцы его коня, а второй приставил к его спине острый наконечник пики.

У Холли перехватило дыхание. Это было так похоже на Остина: броситься очертя голову навстречу опасности, не задумываясь о последствиях.

Ее муж был в ярости — вызванной ревностью или тревогой за судьбу жены, Холли не могла сказать. Возможно, Остин решил, что она умышленно спровоцировала Эжена напасть на нее с тем, чтобы таким образом отомстить мужу. Возможно, он увидит в случившемся еще одно доказательство женского вероломства.

— Я приехал за своей женой.

Прежде чем Холли успела осознать все происходящее, Эжен толкнул ее вперед, придерживая за платье. Окно сторожевой башни было гораздо уже, чем в ее комнате в Каер Гавенморе, но стройное тело Холли прошло в него без труда. Голова ее закружилась, перед глазами все поплыло, голубое небо и зелень листвы поменялись местами.

— Вы как, соблаговолите подняться наверх, — окликнул Остина Эжен, — или мне спустить ее вниз?

Остин колебался мучительно долго.

— Я поднимаюсь.

— Замечательно. Мои люди проводят вас.

Дьявольские нотки в голосе де Легге встревожили Холли, но она постаралась ничем не выдать своего беспокойства. Прикусив губу, она сдержала готовый сорваться предостерегающий крик, но все-таки вздрогнула, когда древко пики, опустившись на голову Остина, свалило его с коня на землю.

Губы Остина тронула мечтательная улыбка. Он лежал на лугу, покрытом цветами, положив голову на мягкую теплую грудь Холли. Склонившись над ним, жена осыпала нежными поцелуями лоб, ласковым голосом восторгаясь его отвагой, и ее шелковистые кудри щекотали Остину лицо.

— Вставай, безмозглый дурак!

Ему в лицо ударил поток холодной воды.

Открыв глаза, Остин увидел очаровательное личико Холли, искаженное тревогой и беспокойством. В руках у нее была пустая миска, а сам он в одних только штанах сидел в луже воды. Остин дернулся и понял, что руки его прикованы цепями к стене и, судя по косым лучам солнца, падающим на его раскалывающуюся от боли голову, день уже начинает клониться к вечеру.

Зловещая черная тень заслонила солнечный свет. Эжен де Легге, барон Монфор, склонившись над Остином, озабоченно всмотрелся в его лицо.

— Я вызвался лично пробудить вас, сэр, но ваша жена упросила позволить ей оказать вам эту честь.

Остин тряхнул головой, словно огромный косматый мастифф, обрызгав все вокруг. Холли, недовольно вскрикнув, отпрянула назад, выронив миску.

— Только таким образом она и может пробуждать в мужчине хоть что-то, — презрительно скривил губы Остин.

Холли ехидно усмехнулась.

— Сомневаюсь, что других мужчин пробудить так же трудно, как и вас, сэр. И что силы их так быстро иссякают.

— А что может пробудить в мужчине женщина, которая лежит рядом с ним словно холодная селедка?

Эжен, отерев капли воды, попавшие на него, со лба платком, с нескрываемым любопытством взглянул на ссорящихся супругов.

— Сэр, какая именно селедка: живая или дохлая?

— Разумеется, дохлая. Живая, по крайней мере, время от времени хлопала бы хвостом.

Презрительно фыркнув, Холли тряхнула кудрями. Казалось, у нее на любые слова мужа заготовлен язвительный ответ.

— Не живая и не дохлая, а застывшая от отвращения после ваших неуклюжих ухаживаний.

— Это уж точно, застывшая. Боюсь, как бы мой удалец не подхватил смертельную простуду.

— Ваш удалец! Ха! Не льстите себе напрасно.

Остину не потребовалось прилагать особых усилий, чтобы поддерживать эту перебранку. Его прищуренный взгляд был полон обещания расквитаться за это наглое оскорбление.

Эжен встал между супругами, испугавшись, что они вот-вот вцепятся друг другу в горло, лишив его возможности насладиться местью.

— Если вы настолько ненавидите свою жену, Гавенмор, почему же вы так благородно поспешили ей на помощь?

Ледяная усмешка Остина, с которой он обратился к Монфору, была совершенно искренней.

— По той же самой причине, по которой я так благородно поспешил жениться на ней. Золото. Как долго, по-вашему, ее отец позволит мне наслаждаться полученным за его доченьку приданым, если эта безмозглая дурочка умрет? А я, видит бог, заслужил эти деньги, вынужденный столько времени терпеть ее острый язычок.

Высунувшись из-за плеча Эжена, Холли показала мужу этот самый изящный розовый язычок, о котором он упомянул. Остин заерзал в луже воды, жалея, что выбрал столь неподходящий момент, вспомнив сладостные муки, которые ему пришлось терпеть от этого самого язычка.

Чтобы скрыть овладевшие им мысли, он изо всех сил дернул цепи, словно сейчас больше всего на свете ему хотелось обвить ими нежную шею жены. Правая скоба вознаградила его, подавшись на долю дюйма.

Остин тотчас же прекратил попытки освободиться, увидев, что Эжен достал из-за пояса маленький серебряный кинжал.

— Позвольте успокоить вас, сэр. Вы воспрянете духом, узнав, что я не собираюсь убивать вашу разлюбезнейшую женушку.

Кровь застыла в жилах Остина, когда он представил себе, на какие изощренные пытки способен этот мерзавец.

Эжен, попробовав большим пальцем лезвие, улыбнулся.

— Это вы во время турнира опорочили мое доброе имя перед множеством людей, и это вас я намереваюсь убить.

Испуганное восклицание, вырвавшееся у Холли, едва не выдало обман, но молодая женщина, быстро справившись, радостно захлопала в ладоши.

— Вот здорово! А я-то боялась, что мне суждено веки вечные терпеть этого мужлана!

Даже Эжен изумился, услышав такое проявление кровожадности.

— Напомни зажечь побольше свечей, когда я уложу тебя в свою постель, дорогая.

Остин принялся медленно, но упорно расшатывать правую скобу. Если только ему удастся вытянуть цепь хоть на несколько дюймов, прежде чем Эжен подойдет, чтобы прикончить его…

— Если у вас хватит глупости лечь в постель с этой ведьмой, — сказал он, — то скоро вам придется просить кого-нибудь прикончить вас во время сна. Пожалуй, мне милее смерть, чем жизнь в аду.

Холли бросилась на мужа, стиснув кулаки.

— Дайте мне кинжал, и я расправлюсь с мерзавцем! Избавлю его от страданий.

Эжен обхватил ее за талию.

— Не так быстро, любовь моя. Разве ты не хочешь немного помучить его?

— Что вы задумали? — проворчал Остин. — Вы хотите заставить меня снова спать с ней?

— И не мечтай! — воскликнула Холли.

Она содрогнулась от отвращения, почувствовав, что жесткая хватка Эжена превратилась в похотливые объятия.

— Наоборот, — сказал он, потершись щекой о висок Холли. — Я решил, тебе понравится смотреть, как этим займусь я.

Не отрывая взгляда от глаз Остина, барон скользнул ладонью по пышной груди Холли.

Взгляд Холли также оказался прикован к лицу мужа. От страха у нее перехватило дыхание. Она понимала, что едва заметная дрожь, намек на слабость приблизят конец их обоих.

На лице Остина не промелькнуло ни тени какого-либо чувства. Казалось, это не лицо живого человека, а мраморная маска.

Окинув жену презрительным взглядом, он даже не остановился на руке Эжена, ласкающей ее упругую грудь. Натянув цепи, Остин скрестил руки на груди и зевнул, точно огромный сонный медведь.

— Желаю приятно провести время, Монфор. Только не забудьте разбудить меня, когда закончите.

Разъяренный Эжен с досадой оттолкнул от себя Холли. Та, споткнувшись, упала на колено, но даже не почувствовала боли.

— Вы стоите друг друга, — прорычал Эжен. — Сварливая гарпия и болван-рогоносец. Даже жаль разлучать вас…

Холли просияла, наслаждаясь его раздражением. Но тотчас же ее улыбка погасла, так как Эжен решительно шагнул к Остину, поднимая кинжал.

— Если бы ты только знал, с каким сожалением я дарую быструю безболезненную смерть такому, как ты…

Остин изо всех сил натянул цепи. От нечеловеческих усилий мышцы у него на руках вздулись. Он бросил на Холли умоляющий взгляд. Она прекрасно поняла, что это не просьба о помощи, а приказ оставаться на месте.

У Холли не было времени на поиски оружия. Не было времени, чтобы кричать или читать молитву. Эжен занес кинжал, целясь в грудь ее мужа. Нырнув под локоть барона, Холли бросилась на Остина, обвивая руками его талию, утыкаясь лицом в уютное тепло его груди, ожидая разящего удара кинжала между лопаток.

Если не считать громких ударов сердца Остина, бьющегося у самого уха Холли, в комнате стало тихо, как в склепе. Затем еле слышный смешок вызвал у молодой женщины дрожь. Продолжая прижиматься к груди мужа, она обернулась и увидела разливающуюся по лицу Эжена торжествующую злорадную ухмылку. Она буквально почувствовала, как вокруг ее шеи затягивается невидимая петля.

— Что я вижу? Тебе совершенно безразличен твой муж, однако ты готова пожертвовать ради него жизнью? — Де Легге постучал рукоятью кинжала по подбородку. — Никто не посмеет сказать, что барон Монфор в сердце своем не романтик. Я вознагражу тебя за эту благородную жертву, сохранив ему жизнь.

По щекам Холли хлынули слезы облегчения. Остин потерся подбородком о ее волосы — лишь это проявление чувств было в его власти.

— Живи, Гавенмор, — произнес Эжен, вводя обоих в заблуждение обманчивой мягкостью голоса. — Живи с сознанием того, что всякий раз, взглянув на свою жену, ты будешь вспоминать, как она лежит на спине, раздвинув ноги для другого мужчины. Живи в страхе, что она втайне рада моим ласкам, что стонет не от боли, а от наслаждения. Живи в сомнении, терзаясь мыслью, что ребенок, который родится через девять месяцев, будет не законным наследником Гавенмора, а сыном человека, которого ты презираешь.

Сквозь застлавшую ее взор пелену ужаса Холли увидела, как все мышцы Остина напряглись в бесполезной попытке освободиться. Эжен, приставив ей к горлу кинжал, оторвал ее от мужа, и Остин, взревев от бессильной ярости, натянул цепи.

Холли вырывалась, лягалась и царапалась. Ей уже было безразлично, пробудит ли она в Эжене смертельную злобу. Пусть она умрет, но не заставит Остина вынести то, что для мужчины из рода Гавенморов хуже смерти. Острие кинжала впилось ей в шею.

— Холли, посмотри на меня!

Голос Остина был настолько повелителен, что даже Эжен замер на месте.

Взгляд Остина, обращенный к жене, пылал любовью.

— Послушай, ангел мой. Не вынуждай его причинять тебе боль. — Остин сделал паузу, справляясь с волнением. — Твоя жизнь значит для меня гораздо больше, чем твоя добродетель. Ему никогда не удастся осквернить то, за что я тебя люблю. Для меня ты всегда останешься чистой и невинной.

— Какое благородство! — поморщился Эжен.

Колени Холли подогнулись, когда она поняла, что Монфор одержал над ними верх. Но слова любви, слетевшие с уст мужа, придали ей новые силы.

Она ударила Эжена по гульфику. Барон упал на колено, извергая проклятия, а Холли, вырвавшись из его рук, бросилась к окну.

Она вскочила на подоконник. Ветер трепал ей волосы, прилепил платье к ногам, как и в тот летний день в Каер Гавенморе, когда красота природы напомнила ей, что, несмотря на все невзгоды, жизнь слишком дорога, чтобы расставаться с ней без борьбы. Холли не позволила себе взглянуть на каменные плиты двора.

Вместо этого она оглянулась назад, улыбаясь сквозь слезы человеку, чья вера в нее придала ей мужество продолжать схватку.

— Нет! — прошептал Остин, не в силах оторвать взгляд от нежной улыбки жены. — О боже, пожалуйста, не…

— Не будь дурой, сучка, — бросил де Легге, поднимаясь на ноги.

Но Остин знал, что барон не успеет. Что есть силы он натянул цепи, онемев от ужаса и не замечая крови, выступающей на запястьях.

Эжен бросился к окну. Время, казалось, остановилось. Холли послала мужу прощальную улыбку, затем, шагнув с узкого подоконника, скрылась из виду.

32

Крик отчаяния вырвался из груди Остина. Нечеловеческим усилием ему удалось расшатать известку и выдернуть скобы из стены. Эжен успел лишь издать сдавленный изумленный крик, но тут же длинная цепь, мелькнув в воздухе, обвилась вокруг его шеи, и раздался отвратительный хруст.

Швырнув обмякшее тело барона на пол, Остин бросился к окну. Вцепившись руками в подоконник, он, зажмурившись, сделал несколько судорожных вдохов, собираясь с мужеством, чтобы взглянуть вниз.

— Остин?

Услышав этот робкий шепот, Остин в ужасе открыл глаза. Веселое голубое небо насмехалось над ним. О господи, Отец Небесный, неужели ему не будет дано ни минуты скорби и призрак его жены тотчас же начнет донимать его?

— Остин!

Второй призыв прозвучал громче и гораздо раздраженнее. Медленно опустив взгляд, Остин обнаружил Холли, повисшую на плюще на расстоянии вытянутой руки от окна. Одна плеть оборвалась, и Холли испуганно вскрикнула.

Боясь поверить в счастливое избавление, Остин протянул руку вниз. Холли схватилась за нее, и ее дрожащие пальцы убедили Остина, что он имеет дело вовсе не с призраком. Сделав усилие, рыцарь одним рывком втянул Холли в окно. Они упали на грязный пол комнаты, крепко обхватив друг друга.

Холли уткнулась губами в шею мужа, словно не веря, что все испытания позади.

— Я уж подумала, ты оставишь меня висеть там весь день. Я не знала, долго ли смогу продержаться. Если бы ты еще немного помедлил, я бы свалилась на землю.

— Ворчи, ворчи, — прошептал Остин, покрывая поцелуями ее родное, милое личико.

— Я поняла, что, если хоть ненадолго отвлеку его, ты разделаешься с негодяем. — Прижав ладони к его груди, Холли с обожанием посмотрела на мужа. — Я верила в тебя…

Остин сразу же стал серьезным.

— И я в тебя, дорогая жена.

Их губы на мгновение слились в нежном поцелуе. Разжав объятия, Холли и Остин заглянули друг другу в глаза, и вдруг комната озарилась золотистым сиянием. Возможно, Остин принял бы это всего лишь за солнечные лучи, упавшие на висевшую в воздухе известковую пыль, если бы…

Прижавшись друг к другу, они изумленно глядели на внезапно появившийся перед ними сияющий женский силуэт. Золотистый нимб волос обрамлял лицо такой непередаваемой красоты, что Холли бессознательно еще крепче стиснула руки мужа.

Остин узнал бы этот голос везде: звучный, мелодичный, слегка насмешливый.

— Мне только это и нужно было, Остин Гавенмор. Чтобы ты поверил в постоянство женского сердца.

Воздух задрожал, но прежде чем видение полностью растаяло, Остин увидел лицо матери. В ее глазах он прочел полное прощение. Его сердце захлестнула благодарность за этот щедрый и неожиданный подарок.

Неземное сияние исчезло, вернув в комнату унылый полумрак. Мышь, встав на задние лапки, нюхала воздух в том месте, где только что была Рианнон.

Остин и Холли зачарованно переглянулись.

— На тебе и правда лежало проклятие, — прошептала Холли, словно царица фей все еще могла слышать их.

— Да. — Он все еще не мог прийти в себя. — Но теперь оно снято.

Холли, радостно всхлипнув, бросилась в его объятия, и Остин прижал ее к себе. Губы их встретились, и в этот момент снаружи послышался зов труб.

Прошло мгновение, показавшееся вечностью, прежде чем они поняли, что эти звуки означают не небесный праздник любви, а призыв к войне.

Поляна наполнилась мужскими голосами, ржанием лошадей, бряцаньем оружия. Остин и Холли, продолжая держаться за руки, вскочили и бросились к окну.

На поляне происходила ожесточенная схватка между приспешниками де Легге и рыцарями, над головами которых реяли алые с желтым знамена. Во главе всадников под штандартом Тьюксбери скакал на великолепном сером жеребце коренастый рыцарь.

Холли радостно всплеснула руками.

— Это папа прибыл ко мне на помощь!

— Твой отец сохранил бы мне десять лет жизни, если бы сделал это чуть раньше, — со вздохом сказал Остин.

Рыцари в сверкающих доспехах появились на поляне с востока, а с запада ворвалась разношерстная орава валлийцев верхом на могучих битюгах, старых клячах и даже ослах. Вооружены эти люди были кто чем, однако их суровые лица были полны решимости. Их предводителем был не кто иной, как светловолосый молодой человек с забинтованной грудью и левой рукой на перевязи.

— Черт бы побрал этого упрямца! — воскликнул Остин. — Эмрис обещал, что запрет его в замке и не позволит следовать за мной.

— А не сам ли Эмрис скачет позади сына? Он не мог оставить сына без присмотра, — заметила Холли.

При виде стольких вооруженных всадников разбойники, нанятые бароном Монфором, бросились наутек и вскоре скрылись в чаще леса.

Рыцари, возглавляемые графом Тьюксбери, и валлийцы под предводительством Кэри встретились посреди поляны, готовые брать штурмом башню.

Остин вздохнул.

— Нам надо поспешить вниз, пока они не истребили друг друга во имя нашего блага.

Не обращая внимания на протестующее восклицание Холли, он подхватил ее на руки.

— Я боюсь выпускать тебя из рук: вдруг кто-нибудь снова тебя похитит.

Холли приятно было слышать из уст мужа такие слова.

— Теперь, сэр, после того как вы делом доказали свою веру в меня, муки ревности больше никогда не должны донимать вас.

Остин перешагнул через труп де Легге, даже не взглянув на него, и подмигнул Холли.

— Об этом Рианнон ничего не говорила.

— Это моя дочь, поэтому я возглавлю приступ! — раздался на поляне зычный голос графа Тьюксбери.

— Черта с два! — крикнул в ответ Кэри, чья речь была плохо разборчивой из-за разбитой челюсти и распухших губ. — Это моя госпожа! Приступ возглавлю я!

— Ха, приступ! Да ты едва держишься на ногах!

Остин, опустивший Холли у каменной стены, подошел к воинственно настроенному графу и похлопал его по плечу.

Тот, обернувшись, прогремел:

— Не сейчас, парень. Не видишь, я занят?

Остин терпеливо подождал, пока граф снова обернется к нему. Холли не хотела оставаться в стороне от событий и как тень следовала за мужем. Увидев свою дочь, граф широко раскрыл глаза.

— Моя крошка! — воскликнул он, и радостная улыбка засияла на его лице. — Моя милая, драгоценная крошка!

Отец, обняв Холли, покрыл ее лицо поцелуями, и она прильнула к нему, почувствовав вдруг, как сильно по нему соскучилась. Остин тут же приблизился, и Холли испугалась, что двое любящих мужчин сейчас начнут предъявлять друг другу права на нее.

— Папа, как ты узнал, что я здесь? — спросила она, одной рукой обнимая мужа, а другой сжимая руку отца. — Как ты узнал, что я нуждаюсь в тебе?

Рыцари расступились, пропуская носилки с раненым. Лежавший в носилках человек, с трудом приподнявшись, ткнул в свою забинтованную грудь.

— Это я сказал ему.

— Натаниэль! — выдохнула Холли. — О боже, я думала, ты убит!

— И я так думал. — Священник погладил тяжелую цепь. — Но, похоже, удар приняло на себя распятие. — Он виновато улыбнулся. — Надеюсь, я не очень напугал вас. Должно быть, я просто упал в обморок от боли. — Один из рыцарей ухмыльнулся, и Натаниэль с негодованием добавил: — Она была просто невыносимой.

Граф де Шастл гневно взглянул на него.

— Мы прибыли бы сюда гораздо раньше, если бы не заблудились по милости святого отца. Мы были уже на полпути в Шотландию, прежде чем сообразили, что направляемся не в ту сторону.

— Сэр, вам ведь известно, насколько жалкими являются мои познания в географии. — Помрачнев, Натаниэль поднял взгляд на башню. — А где барон?

— Он больше никому не причинит вреда, — сказал Остин.

Священник и граф де Шастл одобрительно кивнули. Кэри, прихрамывая, подошел к ним и похлопал Остина по плечу.

Граф перевел взгляд с лица дочери на Остина.

— Пойдем, дитя мое, — произнес он тоном, не допускающим возражений, — тебе пора вернуться домой. Обняв мужа, Холли положила голову ему на плечо.

— Мой дом в Каер Гавенморе.

Остин нежно поцеловал жену, преисполненный благодарности.

— Не будем так поспешно отказываться от приглашения твоего отца, дорогая. Думаю, нам не помешает крепко выспаться на мягких перинах.

Мелькнувшая у него на губах лукавая улыбка предупредила Холли, что и мыслей у него не было о крепком сне.

— Я не возражаю, — пробормотал Кэри, потирая ребра.

— И я тоже, — обессиленно вытянулся в носилках отец Натаниэль.

Когда супруги проходили мимо, священник схватил Холли за руку. Молодая женщина ощутила, как напрягся ее муж, но печальная тень в глазах отца Натаниэля уступила место улыбке.

— Надеюсь, вы позволите от всей души благословить… вас обоих.

Получив благословение священника и отца Холли, Остин подхватил жену на руки и, уткнувшись ей в шею, прошептал:

— Полагаю, сегодня вечером у тебя будет время познакомиться с одним моим другом. Некий мастер Флагшток горит желанием получить удовлетворение за все оскорбления, запятнавшие его честь.

— Смею заверить тебя, я с огромным удовольствием успокою тщеславие твоего приятеля, — шепнула в ответ Холли.

Услышав ее звонкий смех, молодой рыцарь из свиты графа де Шастла, откинув забрало, приветственно поднял копье и, покраснев, воскликнул:

— Да здравствует леди Холли, самая красивая женщина Англии!

Остин обвел всех гневным взглядом, и приветственные крики оборвались. Он с непередаваемой нежностью посмотрел на свою жену, и у Холли перехватило дыхание.

— Да здравствует леди Холли, — провозгласил Остин, и его голос далеко разнесся в хрустально-прозрачном воздухе, — обладательница самого прекрасного сердца!

Голоса англичан и валлийцев слились воедино в восторженном крике. В тот момент, когда Остин усаживал Холли на коня впереди себя, раздались радостные звуки фанфар, и все, изумленно переглянувшись, посмотрели в небо, откуда и донесся этот торжествующий гимн любви.

Эпилог

— Холли Фелиция Бернадетта де Шастл!

Увидев спешащего к ней через лужайку мужа, Холли спрятала улыбку, опустив глаза на шитье. Красивое лицо Остина было недовольно нахмурено, в то время как трехлетняя девочка, которая удобно устроилась на плечах у папы, что-то весело болтала, склоняясь к его уху.

Остин остановился на самом краю ковра, обогнув по пути корзину, в которой спала его новорожденная дочь, и взмахнул перед Холли свитком пергамента.

— Ты знаешь, что это такое?

Отложив рукоделие, Холли рассеянно накрутила на палец черный локон шестилетней дочери, задремавшей у нее на коленях.

— Это письмо от барона Глостера, — выдвинула она предположение. — Рассуждения о погоде. Сплетни о новой любовнице короля. Жалобы на его бесконечные болезни…

Остин развернул послание, но ему пришлось оторвать руки дочери от своих глаз, чтобы прочесть его.

— "Не считайте меня назойливым, Гавенмор, но мне уже не раз приходила в голову мысль, что ваша старшая дочь составит хорошую партию безутешному вдовцу". Ну да, безутешный вдовец! Ему следовало бы сказать, старый повеса!

Глухо заворчав, Остин скомкал послание.

Дочурка радостно захлопала отца по волосам.

— Мой папа — мишка-ворчун!

— Папа не мишка-ворчун, Гвинни. С тех пор как король вернул ему титул, он — граф-ворчун. — Спустив дочь на землю, он поручил ее заботам няньки, а сам опустился на ковер рядом с Холли. Его лицо помрачнело. — Уже началось, да? Я надеялся, что у нас впереди будет еще пара спокойных лет. Холли успокаивающе положила голову на плечо мужа.

— Ты же знаешь, это неизбежно. Фелиции и Бернадетте уже по восемь. Остин нахмурился.

— Где близняшки?

— Дядя Кэри учит их стрелять из лука.

Остина передернуло.

— Надеюсь, он надел кольчугу.

— Уверена. По-моему, ему хватило того раза, когда девочки уронили ему на голову горшок с цветами. С тех пор я ни разу не видела его без шлема. А потом они спалили северную башню, решив пожарить в очаге каштаны.

Остин покачал головой.

— Уму непостижимо, как им удалось запихнуть в дымоход простыню…

Откусив нитку, Холли что-то буркнула в ответ. Ей была гораздо больше по душе просторная светлая зала, которую построили на месте башни. И дверь в эту залу запиралась только тогда, когда им хотелось уединиться на несколько драгоценных часов и побыть подальше от глаз любопытного потомства.

Остин, взъерошив волосы спящей дочери, провел пальцем по пухлой щечке малышки.

— Они все такие красавицы.

И если раньше в голосе его звучало бы отчаяние, то теперь в нем слышались гордость и удивление от того, что они с Холли произвели на свет этих очаровательных девочек. Даже отец Остина успел понянчить первую внучку. Рис Гавенмор мирно скончался во сне. Теперь он покоился под покрывалом из анемонов рядом со своей женой, обретя наконец покой.

Холли провела рукой по серебристым волосам на висках мужа.

— Боюсь, в ближайшие несколько лет тебе предстоит узнать, что существуют более страшные мучения, чем те, что одолевают мужчину, у которого красивая жена. Например, тебе придется отваживать женихов от шести красавиц-дочерей. Надеюсь, ты не станешь воображать, что на тебе до сих пор лежит проклятие.

Остин заключил жену в объятия.

— Ты и наши девочки всегда будете моим благословением. Он поцеловал жену, мгновенно воспламенив неугасающее чувство.

Нежные ласки супругов прервал стук копыт.

— Остин, этого не может быть! — воскликнула Холли, увидев появившегося на фоне достроенных крепостных сооружений всадника в полных боевых доспехах.

Ее муж, пожав плечами, посмотрел на нее с хитрой улыбкой, перед которой она никогда не могла устоять.

— Доспехи подарил твой отец, а мне пришло в голову, что хоть одна из наших дочерей должна уметь самостоятельно отваживать назойливых ухажеров.

Стройная всадница уверенно осадила коня и сняла шлем. По спине ее рассыпался каскад черных, как смоль, волос.

— Мама, я видела, как ты целуешься с папой. Как можно! — Вскинув носик, девушка презрительно фыркнула. — Никогда не буду целоваться при людях.

Остин усмехнулся.

— Вся в меня!

Всадница, развернув коня, пустила его галопом, бесстрашно обогнув на полном скаку угол крепостной стены. Остин и Холли проводили взглядом старшую дочь.

Девушка унаследовала от матери изящество и гордый нрав, а от отца — умение владеть оружием и мужество. Менестрели и поэты уже провозгласили черноволосую голубоглазую леди Айвори самой прекрасной девушкой Англии. Холли с радостью была готова уступить этот титул своей старшей дочери, зачатой двенадцать лет назад на мягчайшей пуховой перине в замке Тьюксбери…

КОНЕЦ

Примечания

1

Chanson — песня (фр.) — (Здесь и далее прим. пер.)

(обратно)

2

Английская мера веса, равная приблизительно 6,3 кг.

(обратно)

3

Игра слов, основанная на том, что в английском языке слово «holly» имеет значение «остролист», а «ivy» — «плющ».

(обратно)

4

Hollylock — мальва (англ.).

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ I

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

ЧАСТЬ II

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

Эпилог

*** Примечания ***